Ган бесплатное чтение

Глава 1

Старый барсук не вел счет дням и годам своей жизни, и на то были свои веские причины. Он попросту не умел этого делать. И весь его взъерошенный и уже, к сожалению, неопрятный вид красноречиво говорил о том, что даже если бы и умел, то уж не стал бы терять своего времени на столь пустое и глупое занятие. Кому какое дело сколько этих дней прожито? Уж коли ему самому плевать, то и другим – подавно.

Но, все же, если бы такой счет и велся, то старый грызун пустил бы все на самотек, рано или поздно, но точно. Хватало одного лишь взгляда, даже брошенного вскользь, на его захудалое жилище, на его потешный и потрепанный вид, как тут же становилось понятным, что порядок тут не прижился и не приживется никогда. Но так было не всегда. Свежи еще воспоминания о бесшабашной юности и оголтелой молодости, о тех временах, когда сила и удаль лились через край и орошали все на его пути. И легко и весело было жить. Куда все это ушло? Как незаметно пролетело то беззаботное и счастливое время.

Вздыхая и покашливая, барсук выбрался из норы, попутно теряя клочки шерсти и остатки самоуважения на неровных краях узкого лаза. Расширить бы его, да все лапы не доходили. Куда приятнее, отправившись на поиски пищи, поразмышлять о сущем. Наевшись до отвала, возвратиться в дом, продолжив волшебное плаванье по волнам сладких грез. Сегодняшний день не стал исключением. Дождавшись сумерек, старый лентяй выбрался на промысел. Высунув голову из норы, он с неторопливостью черепахи повел головой из стороны в сторону, при этом непрерывно вдыхая носом ночной воздух. К досаде своей барсук наткнулся на неприятный сюрприз в виде тумана и издал звук полный презрения к судьбе и погоде:

– Пфр…

Мгновение понабилось ему для того, что бы принять решение. Повиливая толстым облезлым задом, он направился к месту, которое уже на протяжении двух недель обеспечивало его если не самой изысканной, то наверняка одной из оных пищей. Та легкость, с которой было принято это решение, объяснялась довольно просто: место это было всего в нескольких десятках метров от его «лачуги», и по нелепой случайности этот пищевой склад до сих пор никем не был обнаружен. Почему? Да не все ли равно! Ствол упавшего давным-давно дерева подгнил и стал мягким и податливым, и стоило только подцепить коготком кору, как под ней обнаруживалось то, от чего у любого порядочного барсука слюна выделялась с такой скоростью, что в пору задуматься о своей безопасности. Чего доброго и захлебнуться не долго. Личинки короеда, такие вкусные, толстые и медленные. Сказка. Разве туман сможет стать помехой в достижении того блаженства, которое ожидает его по окончании этого короткого, пусть неудобного в связи с плохой видимостью и невыносимой сыростью пути.

Ловко обегая выступающие из земли корни исполинских сосен и пригибая голову в тех местах, где кусты ежевики раскинули свои колючие ветки, ночной охотник неумолимо приближался к заветной цели. Решимость, с коей он углублялся все дальше в лес, навевала мысли о том, что ничто в этом мире не способно остановить этот бег. Но вдруг он замер, как будто наткнувшись на невидимую стену, и в следующий миг весь обратился в слух, безжалостно напрягая свое зрение и заставляя собственное сердце биться не так громко.

Он отчетливо услышал шаги и мог дать любую клятву, если бы знал хоть одну, что он слышит поступь одного человека. Умелую и очень тихую. Так ходят охотники, не брезгующие, кстати, и такой шкуркой, которая надета самой природой и на него. Бежать назад не имело смысла, оставалось только затаиться и постараться не двигаться совсем. И не дышать. Кто их знает, этих людей? Можно верить рассказам из детства о том, что люди медленны и глухи в сравнении с ним и остальными обитателями леса, можно, но не верится. Лучше слиться в одно целое с лесом, стать его неотъемлемой частью. Стать корнем, причудливой веткой или, на худой конец, кучей лосиного дерьма. Кем угодно, только не воротником на чьей-то куртке.

Шаги все приближались, невольно неся с собой ответ на главный вопрос: смерть это идет или испуг? И принесли смерть.

Людей было двое. Встряхнув головой, не веря глазам своим, барсук вновь посмотрел в сторону идущих людей и убедился в их правдивости. Людей было двое, но шаги до сих пор слышались только одного. Это означало, что зверек в первый и последний раз в своей жизни увидел таинственного гана, а не охотника на животных. Он столько раз слышал о них, но никогда не воспринимал эти разговоры всерьез, и как видно, зря.

Сорвавшись с места, он устремился назад, под покров своего дома в пустой надежде на спасение, и, сделав всего несколько прыжков, рухнул замертво, с испугу не заметив острый обломанный сук, наткнувшись на него со всего маху. Одна из старинных лесных легенд подтвердилась: посмотревший в глаза гану в живых не остается или существует еще очень недолго.

Пройденный путь Пато научился исчислять не переходами и днями, и даже не привалами. Мастер Тао привил ему понимание иной меры, а именно: «иду и надоело» и «иду и надоело, но надо идти дальше». «Любой путь не исчислим в днях и шагах», – говорил он. На любой, с его точки зрения, глупый и не нужный уточняющий вопрос следовал один и тот-же неизменный ответ: «Знай свое место» – и все. Оставалось теряться в догадках. Чему можно научиться у человека, который и не учит-то ничему? Не отвечает на вопросы, не дает никаких пояснений своим действиям. Каждый прожитый день с мастером заканчивался одинаково. Тао Ган снимал свой пояс, устраивая его рядом с собой, с улыбкой смотрел на него и говорил:

– Еще один день, Пато. Расскажи, что ты сегодня узнал и чему научился.

Что можно ответить? Ничего. Так день и заканчивался: один из них интересовался у другого о его достижениях, и не получив не то что вразумительного, а попросту хоть кого-то ответа, устраивался спать. А последний, будучи всего лишь подмастерьем и придатком человека с большой буквы «Г», запасался терпением и принимался за несение службы.

В обязанности его входило не так мало, как мечталось в начале обучения. Будучи в лесу, как теперь, следовало обойти место ночлега и убедиться в его безопасности. Полный бред, если учитывать, что мастер Тао не стал бы устраивать привал в опасном месте. А уж коли он с безмятежным видом вытянулся во весь свой немалый рост и тут же мирно задышал, что указывало на мгновенное погружение в сон, это гарантировало спокойную ночь. Никто не только в здравом уме, но и в бешеном или даже безумном состоянии не рискнул бы подойти к спящему охотнику. Охотнику на «зверя».

Так же в обязанности Пато входило ведение всего походного хозяйства: чистка котла, которым за все те два года, что он провел с Тао Ганом, они так ни разу и не воспользовались, осмотр и починка обуви и одежды, проверка состояния инструмента для добывания огня. Вот что может произойти с камнем и билом? Что?!!! И все же каждый раз Пато все исполнял в надлежащем виде и никогда не помышлял обмануть мастера.

Прошло совсем немного времени, и Пато готов уже был приступить к разведению огня и обустройству места своего ночлега. Ему все же требовалось чуть большее, чем просто снять пояс с оружием и растянуться во весь рост. Необходимо было приготовить подстилку из сосновых или еловых ветвей, постелить сверху мягкую козью шкуру и достать одеяло с узорами в виде треугольников и квадратов, вышитыми его матерью и заговоренными его отцом. Такой оберег-вышивку имели все в его племени. Кто-то, как и Пато – на одеяле, кто-то на сапогах или рубашке. Даже скалаподобный Ган был одарен подобным узором, обрамляющим его боевой пояс.

Делая обход, Пато наткнулся на маленький быстрый ручеек и улыбнулся. Утро начнется с глотка свежей воды и ободряющего умывания. Склонившись над прохладным потоком, он отвязал флягу, позорно болтавшуюся на веревке, повязанной вокруг поясницы, и наполнил ее водой. Тяжело вздохнув, он с ненавистью посмотрел на то, что заменяло ему пояс, и сокрушенно покачал головой. Когда наступит тот день, в который мастер Тао наградит его первым кольцом?

Ганы брали учеников по особым, одним им ведомым критериям. Как правило, ученики платили мастерам огромные деньги за обучение, по окончании коего, становясь опоясанными ганами, тут же получали соблазнительные предложения от вождей селений. Каждый вождь грезил о своем, местном «охотнике на зверя», и не раз бывало такое, что деньги и драгоценности на обучение юноши собирались всем миром. Но мало было собрать средства, необходимо еще найти мастера, согласного взять на воспитание претендента. Бывали случаи, когда вожди рассылали письма с просьбами о приеме их соплеменника в ученики, но так и не дождались согласия ни от одного из «охотников». В таком случае и приходилось искать и заманивать уже состоявшегося мастера к себе, что выходило вдвое дороже, чем воспитать своего. А что поделать? Ган может и не понадобиться самим, но точно пригодится кому-то по соседству, и хоть награда и минет закрома селения и достанется мастеру, соседний вождь и его племя будет обязано вождю, у которого этот мастер проживает. Тем более, коль настигнет такая беда, и зверь нападет на них, то мастер согласно клятве «охотника» сделает все, что в его силах, и остановит чудовище. Или погибнет.

В общем и целом иметь своего гана выгоднее, чем быть без него.

Что касаемо становления ученика в чин мастера, то на первый взгляд все очень просто. Всего-то и надо, что почитать своего учителя, выполнять все, что он приказывает, и слушать, слушать и запоминать. Боевой пояс мастера состоит из толстой и крепкой бычьей кожи и оснащен тремя кольцами и пряжкой. После определенных успехов мастер одаривает своего подопечного одним кольцом, затем вторым и третьим. За что выдается каждое из колец, Пато пока не знал, так как за два года не получил ни одного. Но он точно был уверен, что, получив кольцо, узнает, за что оно ему вручено. А пока и голову нечего забивать такими мыслями, тем более, по своему опыту Пато знал, что подобные мысли не расслабляют.

Итак, получив все три кольца, счастливый ученик готовится к последнему экзамену и, сдав его, получает пряжку с символикой, отображающей принадлежность к своему мастеру. Этакая пожизненная метка. Знак клана.

– Но до знака еще как до луны, – сказал самому себе Пато и зашагал обратно к стоянке.

Разведя огонь и приготовив постель, он снова отправился чуть вглубь леса за дровами для очага. И набрать этих дров предстояло столько, сколько потребуется для поддержания пламени до утра. Не станет же сам Ган таскаться за хворостом.

Ночной лес жил своей жизнью и с безразличием взирал на двух людей, расположившихся на ночлег под его кровом. Раскачивая сосны из стороны в сторону, хулиганистый ветер никак не желал спускаться, и не тронутый им туман все так же властвовал на земле. Белым саваном окутывая могучие стволы сосен и орошая их капельками влаги, он так же не обошел вниманием и Пато с Тао. Одеяло и шкура быстро пропитались влагой и не несли уже того мягкого и теплого блаженства, для которого и были созданы. Одежда на людях потяжелела, и только Тао все так же безмятежно спал. Казалось, ничто в этом мире не способно сломить этого человека. Пато передернул плечами, отгоняя озноб, и, чертыхаясь, поправил потрескивающие поленья костра. Дрова от сырости не стали гореть веселее.

– Эта стража будет долгой, – сказал Пато самому себе.

Через два дня Пато и Тао Ган приблизились к своему селению настолько, что с невысокого холма, на котором они остановились привести себя в порядок, можно было без особого труда рассмотреть, что происходит на оживленных улочках. Дети, всегда беспокойные и шумные, носились между домами, гоняясь друг за другом или, если кому не очень повезло, улепетывая во все лопатки от взбеленившейся собаки. Собак Пато способен был понять: кому понравится, если к нему, спящему в блаженной тени, спрятавшемуся от безжалостного полуденного солнца, тайком подкрадется этакий шутник и дернет за ногу или, того хуже, за хвост? А если такое происходит по пять раз за полчаса? То-то же.

Отряхнув с себя и мастера Гана приставучую дорожную пыль и убедившись, что на одежде не видно следов пота, Пато с поклонам обратился к Тао:

– Мы готовы, мастер.

– Хорошо, Пато. Спасибо, – даже не повернув к нему головы, ответил тот. – Сегодня вечером, после того как отец тебя образумит, приходи ко мне в дом. Карая будет рада видеть тебя.

Тао Ган кивнул и направился прямиком к воротам поселка, не заботясь, слышал его ученик или нет. Пато, постояв несколько минут и дождавшись, когда его учитель скроется из виду, зашагал в ту же сторону.

Карая – жена Тао Гана и просто очаровательная женщина. Нет такого человека в деревне, который бы не знал и не любил ее. Дети почитали ее за доброту и ласку, юные и молодые сходили с ума от ее неземной красоты и изящной фигуры, а старики с восхищением замечали, что умна Карая не по годам. И никто не счел бы зазорным обратиться к ней за советом или просто за утешением.

Пато представил себе, как этим вечером примет из ее рук чашу с пивом и посмотрит в ее изумрудные глаза, и споткнулся. Нет, он не был влюблен в нее, как почти все его сверстники. Но не восхититься ее красотой было бы преступлением против вселенной. Это чудо, а не женщина. Видно только по причине ее особенного происхождения она смогла пленить Гана. Других объяснений этому быть не могло. Если ты узнал мастера Тао, провел с ним хоть один целый день, то ляжешь спать с твердым убеждением, что этот человек не способен на любовь. И коль скажет кто, что он женат и до сих пор, дожив до первых седин, приветствует родителей своих не иначе как стоя на коленях, ты решишь, что над тобой в лучшем случае шутят.

Но все так и было. Ган очень любил свою жену, и она отвечала ему взаимностью. Что соединило этих двух разных людей? Неулыбчивого Тао и заливающуюся звонким смехом Караю, наблюдающую за попытками полуслепого еще котенка самостоятельно полакать молока из блюдца и рухнувшего мордочкой в белую сладкую лужицу…

Мать Гана уже изрядно постаревшая женщина, но еще довольно крепкая для того, чтобы обходиться без ножичка, когда ест яблоко. С осанкой степной лани она прохаживается по улицам и кивает в ответ на приветствия. Неприступная гордячка, сломленная давным-давно пришлым парнем, прибывшим невесть откуда. Не прошло и двух недель, как Танга удивила всех, перейдя в его дом, разругавшись при этом с отцом и матерью. Всем до тех пор отказывала она: и купцам, и воинам, и рыбакам, и промысловикам-охотникам. Никто не смог увлечь ее, никто не мог завладеть ее сердцем, никто не стал ее мужем. До тех пор, пока не явился Гоан Ган.

Что это за человек, кем был у себя на родине? Прошло уже тридцать лет, а ответа на эти вопросы так никто и не получил. Что, как ни странно, не помешало Гоану в один прекрасный день стать вождем. Жизнь сразу круто поменялась: стала спокойнее и увереннее, появился порядок во всем, начиная от общественных работ и заканчивая личной жизнью каждого из жителей. Он не придумал ничего нового, но с его появлением все вдруг стали соблюдать правила и давно написанные законы.

Такая это была семья: четыре разных человека, любящих друг друга без всяких оговорок.

Пато и не заметил, как оказался у своего дома. Верный пес Крут кинулся ему навстречу и чуть было не сшиб с ног. Преданный друг заливисто лаял и с таким усердием махал хвостом, что казалось, еще чуть-чуть и он, потеряв равновесие, упадет.

Пато скинул походный мешок с плеча и ухватил Крута за лохматые бока:

– Что, разбойник, соскучился? – и, поглаживая пса по голове, добавил: – Я тоже скучал.

Потрепав собаку за ухо, Пато подхватил мешок, шагнул к двери и потянул за ручку. Из дома повеяло прохладой, и он ощутил восхитительный запах мясной похлебки.

– Я дома! – весело крикнул и, слегка нагнувшись, шагнул под кров.

Мать Пато, завидев сына, отошла от печи. Закружилась было по дому, бестолково хватая предметы со стола и убирая их в сторону. Опомнившись, вернула все на свои места и, на ходу отирая руки о передник, кинулась обнимать сына.

– Пато, сынок… – она всхлипнула несколько раз и уткнулась ему в грудь.

Постояв так с минуту, крепко прижимаясь к сыну и ощупывая его одной рукой, уверяясь в сохранности драгоценного чада, она отступила на несколько шагов. Окинув его взглядом и придя к заключению, что все в порядке, окончательно успокоилась.

– Ты бы присел с дороги-то, сынок.

Пато шагнул к столу и уселся на привычное место. Давно уже его братья не живут в этом доме, разъехавшись по миру, а привычка у него занимать это место в углу стола так и осталась.

Пато – это значит последыш. Последний ребенок в семье. И пока он не заслужит полного, так и будет оставаться с этим, детским именем. Но как его получишь-то? Если бы он учился, допустим, гончарному делу, то уже года полтора как ходил бы с полным, мужским именем, а не с подростковым. В шестнадцать лет он стал учеником Тао Гана.

Даже теперь, после двух долгих лет, Пато в мельчайших деталях помнил тот день, когда отворилась дверь, и в дом их вошел мастер Тао. О такой чести можно было только мечтать: сын вождя и единственный оплот в защите селения от «зверя», Тао Ган был почитаем настолько высоко, насколько можно было себе только представить, и уступал лишь духам ушедших в мир странствий предков. Зайдя в дом к кузнецу по своей воле, без хитроумных всяческих зазываний (чем не брезговали многие из их деревни), он оказал их семье невиданную честь. А следующими словами поверг в дикий восторг самого Пато и в тихий ужас его мать. Отец же его оставался спокоен, как, впрочем, всегда. Ничто не могло удивить или испугать его. Крепкий и жилистый, словно вырубил его некий художник из твердого и благородного мрамора, он испускал такую уверенность в себе и окружающем его мире, что невольно заражал ею всех, кто был рядом. Большие и твердые от мозолей ладони его способны были гнуть железные подковы с легкостью, которая могла испугать даже заядлых драчунов и зачинщиков ссор. Спина, привыкшая к огромным нагрузкам, чуть искривилась и подкидывала этим несколько лишних лет его фигуре. В остальном же это был обычный человек: отец, муж и господин.

– В добрый ли час я пришел, хозяин? – Тао чуть склонил голову и застыл в ожидании приглашения войти или же изгнания из этого дома.

– Любой час станет добрым под этой крышей, как только шагнет под нее такой славный человек, как ты, Тао! – поднявшись со своего места во главе стола, откликнулся отец Пато. – Оказав нам честь своим визитом, окажи и еще одну – раздели обед с нами, как того велит обычай и завет предков.

– А и разделю, – махнул рукой Тао, и добавил: – Знатные пироги печет твоя хозяйка. Сам вождь ищет и придумывает повод для того, чтобы заглянуть в этом дом, потому как знает он, да и все на нашей земле, что лучших пирогов и лепешек нигде не сыскать. И накормят в доме этом, и словом ласковым согреют. Спасибо тебе, Тало Кас.

Такой длинной речи от мастера Гана Пато за последующие два года больше не слышал. Обычно Тао говорил короткими фразами, как плетью щелкал. И паузы между этими фразами могли растягиваться на часы, а иногда и на целый день.

Тало вышел из-за стола, уступая гостю свое место главы. И этот жест искреннего радушия зажег в глазах Тао Гана неподдельную благодарность за оказанную честь. В ответ на это «охотник» снял с себя пояс и вручил его старому Касу, вверяя ему тем самым свою честь и жизнь. Вздумай вдруг Тало погубить Гана, достаточно было просто выбросить за дверь его боевой пояс. Такого позора не может пережить никто. Оставалось только наложить на себя руки, сохраняя хоть каплю достоинства.

Когда с официальной частью визита было покончено, и последний пирог запит свежим пивом, Тало Кас поинтересовался у гостя:

– Что привело тебя в мой дом, храбрый Тао?

Мастер Ган посмотрел ему в глаза и ответил:

– Твой сын.

Тало чуть с лавки не упал, но, совладав с собой и метнув строгий взгляд на сыновей (неужто натворили что?), хлопнул в ладоши.

– Мой сын… Который? У меня их три.

Тао посмотрел на сидящих в рядок братьев. Те походили друг на дружку, как игрушки на лотке торговца. «Найди три отличия, – говорил тот, – и забирай бесплатно». Трое сидели и, казалось, не дышали. Широкие в плечах, с густыми бровями, нависшими над цепкими глазами, мощными руками, способными разорвать пасть медведю, они отличались только ростом.

– Пато.

– Пато? – удивился отец. – И что он натворил? Он-то последыш у нас, – тут же добавил он, как будто возраст его мог оправдать в случае какой-либо вины. – Уж коли в чем провинился, то не суди строго, дозволь отцу наказать.

Пато готов был поклясться в том, что ничего дурного не делал и даже не помышлял. Отец и братья уставились на него с таким видом, что, казалось, видят его впервые в жизни. Мальчику стало не по себе от этих взглядов и он, опустив голову, принялся изучать свои сапоги. С удивлением обнаружив на них дыру, он поспешил спрятать ногу под лавку, на которой сидел, и оглянулся на мать – не заметила ли она? Та выглядела озабоченной и от непонимания всего происходящего не знала, чем себя занять. Не выдержав напряжения, она встала и, поднеся гостю кружку с пивом, вернулась на свое место.

– Он ничего не натворил, – покачал головой Тао. – Мне нужен ученик. Вы не согласитесь отдать Пато мне?

«Что? – удивился юноша. – Я буду учеником Тао Гана? Лучшего в мире «охотника на зверя?»» – и он дернул себя за нос, не веря своему счастью. Еще пришлось ущипнуть себя за ногу, проверяя, не сон ли это.

Теперь уже отец и братья смотрели на Пато иначе: с каким-то восхищенным неверием на лицах.

– Если Пато согласен, то он твой, Тао, – только и смог произнести Тало Кас.

Затем, после ухода мастера, в доме не прекращались разговоры до самого утра. Все гадали о том, что подвигло Гана взять в ученики сына кузнеца, а не воина, и почему тот не сказал ничего об оплате за обучение. И не просто не сказал, а еще и запретил (в вежливой форме) упоминать при разговоре с ним о деньгах.

Так и стал Пато учеником гана, и уже два года как «учится», да только все без толку.

Два долгих года каждое утро начиналось с жестокого «избиения» на тренировках, если это можно так назвать. После пробуждения мастер Ган, как некий таинственный ритуал, повторял всегда одно и то же. Пато вынужден был повторять все в точности: размашистыми движениями рук разгонять кровь по конечностям, высоко подпрыгивать, резко наклонятся до приятного покалывания в позвоночнике и утыкаться при этом лбом в колени. После такой зарядки следовал стремительный бег, и чем больше было на пути препятствий, тем более был доволен неутомимый Тао Ган. Не успевал Пато отдышаться после изнурительного кросса, как ему торжественно вручали в руки шест длинною в пять локтей и призывали к нападению… Это было больно. Прогресс Пато за все время измерялся тем, что в самом начале своего пути к достижению звания охотника он мог выдержать не более нескольких мгновений такого поединка. Теперь же Пато способен был продержаться гораздо дольше, а именно в последний раз он успел насчитать целых двенадцать ударов сердца прежде того, как свет в его глазах погас…

Открылась входная дверь, и в дом вошел отец, на секунду задержавшись перед входом для того, чтобы сказать Круту все, что он о нем думает.

– Ну, погоди! – погрозив пальцем невидимому для Пато псу. – Что за шутку придумал? Где это видано, что бы собака летом в дом просилась? Совесть где твоя?

И тут же заулыбался. Пато знал, почему: пес, как всегда, когда его ругают, упал там, где стоял, и закрыл морду лапами. Хоть и не видел всего этого, но прекрасно помнил, как это происходит. И не один раз сам вот так, отругав Крута, сменял гнев на милость после таких «извинений».

– Пато! – отвернувшись от двери и окинув взглядом жилище, воскликнул отец, заметив сына. Направившись к нему, он раскинул руки в стороны, приглашая того в свои объятья.

Постояли, крепко сжимая друг друга и тихонько раскачиваясь, задумались каждый о своем: сын о том, что отец еще очень крепок, отец о том, что сын крепчает с каждым годом все больше и больше, и, видимо, благодаря тренировкам стал сильнее настолько, что без труда справится со старшими братьями. Да и с ним.

– Как ты? Как Тао? – присаживаясь за стол и увлекая за собой Пато, поинтересовался он.

– Все по-старому, – ответил тот, глядя в глаза отцу и улыбаясь. – Он все спрашивает меня о том, чему я научился, а мне и ответить-то нечего, – сокрушенно вздохнул.

Мать принялась выставлять на стол угощения для своих мужчин и лишь коротко заметила:

– Ты не прав, сынок. Ты многому научился, только сам этого не заметил. А со стороны взглянуть, так и не узнать тебя – совсем другой человек.

Пато посмотрел на мать, и брови его удивленно взлетели вверх.

– Да-да, – поспешила она заверить его в своей правоте. – И не спорь, у отца вот спроси.

Сын перевел взгляд на Тало Каса.

– Мать правду говорит, – кивнул тот и обратился уже к жене: – Умываться?

Женщина махнула рукой в сторону печи, у которой на низкой скамейке уже парил таз с теплой водой.

Поднявшись и неторопливо подойдя к печи, отец стянул с себя рубаху и выставил ладони «лодочкой», дожидаясь, когда сын последует за ним и поможет управиться. Пато, захватив переданный ему матерью ковш, подошел и, зачерпнув воды, стал поливать отцу на руки. В скором времени они поменялись местами. Закончив с умыванием, вернулись к столу. Сели уже все трое и принялись за угощения.

Ели неторопливо и старались не говорить про учебу Пато, а все больше затрагивали темы бытовые: сколько заказов в кузне, что прикупить по хозяйству.

Покончив с трапезой и дождавшись, когда мать принесет кувшин со свежим пивом, Тало решил, что можно продолжить разговор по поводу обучения.

– Так в чем же сомнения твои, Пато? – сделав глоток и зажмурившись от удовольствия, отец ожидал ответа.

Юноша собрался с мыслями и сказал:

– Это не то чтобы сомнения, это, скорее, непонимание. Я не знаю, чего он ожидает от меня. Я не знаю, получу ли я от него пояс, да что там пояс, получу ли хоть одно кольцо? Доволен ли Тао Ган мною, или жалеет, что связался со мной?

Отец, выслушав этот крик души и отпив еще один изрядный глоток из своей огромной кружки, улыбнувшись, сказал:

– Эх, Пато. Да разве Тао похож на глупца? Разве поняв, что ты не тот, кто ему нужен, и что он ошибся, мастер Ган продолжил бы с тобой нянчиться?

Он замолчал и посмотрел на сына. Пато, обдумывая все, что сказал отец, зажмурился и представил, как он бы поступил, будучи на месте Гана. Что бы сделал он, осознав вдруг, что принял в обучение не того человека? Ответ напрашивался сам собою – прогнал бы, и дело с концом.

Что-то отразилось на лице его, и, заметив это нечто, отец угадал мысли Пато.

– Правильно, – откашлялся, видимо, много глотнул пива, и продолжил: – Взашей бы вытолкал. А раз вошкается с тобой, кутенком слепым, верит, что взрастить из тебя можно что-то путное.

Отец поднялся из-за стола.

– Ты еще посиди, пива выпей. Я передохну немного, а вечером еще потолкуем, – и он направился на улицу. – На воздухе вздремну, слышала? – повысил голос, обращаясь к жене.

– Иди уже. Слышу я, – ответила та, махнув в его сторону рукой.

Пато показалось, что весь этот незатейливый разговор наводит его на какую-то очень важную мысль. Но она ускользает от него, не дается в руки. Он лихорадочно вернулся к самому началу разговора с отцом и раз за разом проговаривал его про себя.

«Так чему же я научился?» – в который раз спрашивал самого себя Пато. И все так же не находил внятного ответа. Что ответить на это? Можно, конечно, сказать, что бегать, как волк, по лесу – это тоже наука, и он ее освоил. Можно еще добавить, что так чистить чистые котлы, как он, никто не сможет. Можно добить вопрошающих секретным оружием. Заявить, что в схватке на деревяшках он способен выстоять против Тао Гана двенадцать ударов сердца. Смешно.

– Вот тебе и знай свое место, – встряхнув головой, прошептал Пато. – А где оно, мое место? – спросил он самого себя и чуть не упал на пол, ухватив вдруг ответ на мучающий его вопрос.

Через минуту он уже вышагивал по улице в сторону дома Тао Гана. Шел с полной уверенностью в том, что знает ответ на вопрос, который ему задавал мастер все эти два года.

Глава 2

До вечернего избавления от зноя оставалось еще несколько часов. Уже совсем было, собравшись идти к учителю, Пато вспомнил, что тот прямо сказал – до вечера, после того, как отец образумит тебя. Сбавив ход, он свернул к реке. Если выдалась такая возможность, то почему бы и не искупаться? Не забудет же он (в самом деле) то, до чего додумался и что осознал. Дорога вильнула рассерженной гадюкой и выплюнула Пато прямо к обрыву. Под ногами его шумела река, неторопливо неся свои воды мимо их поселка в сторону величавых гор. Глаза лгали и вопили, что до гор рукой подать, а на деле, решись кто двинуться к их подножью, ожидал того неприятный сюрприз в виде трехдневного перехода. То ли воздух тут был такой удивительно прозрачный, и они казались такими близкими и доступными, то ли сами горы были так велики, что расстояние терялось на их фоне.

Место это, куда пришел Пато, у них звалось не иначе как Патман-кас, что в переводе на житейский язык означало «взросление» или «последний шаг». Перевод с языка древних, на основании которого давались все названия и имена в их народе, имел удивительную особенность: в зависимости от жизненной ситуации каждое слово могло переводиться в нескольких вариантах.

Пато уселся на круче, скрестив под собой ноги, и поднял с земли плоский камешек. Повертев его в ладони, размахнулся и зашвырнул подальше в воду. Раздался тихий всплеск, и от места, куда упал камень, разошлись круги, неся перед собой маленькую волну каждый.

– Как в жизни, – вздохнув, прошептал Пато.

Его всегда завораживали подобные вещи. Круги на воде… Если допустить, что река – это твоя жизнь, а камень, брошенный в ее воды – это некое событие, то чем являются эти круги? Последствием? На первый взгляд да, но… Этих «но» можно придумать столько же, сколько звезд на небе. Чем глубже чья-то жизнь, тем больше этих «но». Кто-то обратит внимание только на круги, а кто-то задумается о камне, который навсегда останется под водой, навеки изменяя реку. И пусть его не видно под толщей воды, но он там есть и будет. В отличие от исчезнувших кругов.

Пато за те проведенные с Ганом дни, лишенный привычного до тех пор общения, научился замечать необычные вещи. Вернее, замечал он их, как человек любознательный, всегда, а вот так смотреть на них, как смотрит сейчас, научился только пожив плечом к плечу с мастером Тао.

Тао Ган. Человек, имя которого отождествляет его внутренний мир так, что понятнее и не скажешь. Первый охотник – вот что оно означает. А в данном случае первый – это ничто иное как лучший. И если все прочие «охотники на зверя» получали почетную приставку ган к своему имени, то для мастера Тао она была естественным окончанием, дарованным правом рождения. Когда Пато того заслужит и, став мужчиной, унаследует от отца полное имя, то звучать оно станет так – Пато Кас. Кас переводится как утверждение взросления и превратит его имя из детского «последыш» в благозвучное «последний». Благозвучное для имени, но не для того звания, к коему он стремится. Пато Кас-ган. Последний охотник, как-то не очень звучит. Что значит – последний? Худший, тот, кто стоит позади всех? А может, он станет ганом только тогда, когда все остальные вдруг, как по волшебству, исчезнут? Запредельная небылица.

Засмеявшись в голос, Пато вскочил и, скинув с себя рубашку, ласточкой сиганул в прохладную воду. Проплыв некоторое расстояние под водой, рассматривая, как прыснули от такого нахала в разные стороны речные обитатели, он вынырнул и крикнул во весь голос:

– Хорошо!

Отмеряя своими сильными руками сажени, он поплыл по кругу, отгоняя от себя неуместные мысли о будущем. Жить надо сейчас. Знать, кто ты и где твое место под этим небом.

Пато знал.

Небо окрасилось в приятный цвет спелой рябины, когда Пато, наконец, решился на визит к мастеру Тао и его семье. Путь от берега реки до дома, где они жили, был не так и долог, и можно не торопясь пройтись по пыльным улочкам поселка, кивая в ответ на приветствия знакомых и не очень знакомых людей. В отличие от соседних поселений, их численность переваливала за десять сотен, и знать всех жителей по имени не представлялось возможным, хотя почти все лица и были знакомы. С тех пор как Пато стал учеником самого Тао Гана, его статус заметно возрос, и из человека из хорошей семьи он превратился в завидного жениха и друга. Каждый парень стремился стать его товарищем, и очень многие девушки иначе стали смотреть на Пато. Каждый раз его бросало в пот от подобных взглядов, брошенных из-под пушистых ресниц местных красавиц.

Так, не заметно для самого себя, он приблизился к дому Тао. Оставалось только пересечь спорную черту, и он будет на месте.

Спорная черта представляла собой ни что иное как полоску обычной дороги, но тщательно взрыхленной и присыпанной очень мелким песком, до того легким и воздушным, что он мог спокойно сойти и за пыль. Являлась она обычным для этих мест развлечением детворы. Они неустанно приходили к этому месту по несколько раз за день и по следам, оставленным на мягкой почве, угадывали, кто прошел здесь и, что немаловажно, куда. Обнаружив свежий отпечаток, детишки опускались на корточки вокруг него и спорили, иногда до хрипоты, кем, когда и при каких обстоятельствах этот след был оставлен. Как бы странно это ни выглядело, но почти всегда они эту головоломку разгадывали и, разгадав, тщательно разравнивали спорную черту припрятанными неподалеку в канаве вениками-гольцами. Бывали и особо сложные случаи, и тогда уж на помощь детям приходили не очень занятые на тот момент взрослые. Долго изучали следы, рассматривая их под разными углами, предлагали версии и для их проверки отсылали самых «ответственных», а на деле просто самых скорых на ногу мальчуганов. Те, в свою очередь, вернувшись с «задания» по сверке обуви «обвиняемого» на предмет нарушения черты, с важным видом объявляли о причастности последнего либо о его невиновности.

Игра была хорошей и захватывающей. Пато, будучи младше, и сам порой пропадал возле спорной черты если и не целыми днями, то довольно продолжительное время, и не раз, забыв об обеде, получал от матери нагоняй.

Мальчишки, которые подолгу пропадали около черты, настолько преуспевали в науке «следочтения», что с лету могли определить не только хозяина отпечатка, а еще и в каком состоянии тот пребывал. И поспорив, стремглав неслись в корчму, чтобы узнать, сколько на самом деле было выпито пива: две кружки или все-таки три.

– Да никак это сам Пато! – послышался вдруг возглас. И тон, которым это говорилось, ничего доброго не сулил. – Идешь выклянчивать у Тао кольцо?

Молодой человек, обратившийся к Пато, имел довольно внушительный вид. В свои девятнадцать лет он был крепко сложен, легкая кожаная куртка его плотно обтягивала мускулистую грудь. Волосы, густые и черные, как сажа, по обычаю его сословия были забраны в две косы и перекинуты из-за спины на грудь. Глаза под густыми бровями смотрели холодно и были острее, чем нож, который он с ловкостью крутил между пальцами. Мако был рожден в семье воинов и воспитан воинами. Все братья его и даже сестра прошли тяжелую школу подготовки у их отца и дяди, которые, в свою очередь, прославились на поприще войны как непревзойденные ратоборцы, и очень мало кто мог им что-либо противопоставить в схватке один на один. С самого раннего детства Мако, чувствуя свое превосходство над остальными сверстниками, не упускал случая, чтобы затеять ссору. Прибегая к всевозможным способам, в том числе и к личным оскорблениям, он доводил свою жертву до исступления, и когда та бросалась на Мако с кулаками, очень жестко расправлялся с ней. В ругательствах и оскорблениях он был мастером, что не удивительно, потому что это умение так же передавалось от воина к воину. Важно было не перегнуть палку и не сказать лишнего (за это могли истребовать объяснений даже внутри их воинского сословия), и при этом очень быстро найти слабое место противника и бить по этому месту метким и крепким словом. Вывести соперника из душевного равновесия – половина успеха. Так гласило одно из правил поединщиков. Пато этого никогда не понимал. Ему это искусство казалось весьма сомнительным и надуманным, хотя он и не рискнул бы поспорить по этому поводу. Каждому свое. Хотя, если быть честным до конца, Пато заметил, что подобное поведение у воинов прослеживалось только в поединке один на один. В общей свалке битвы поединщики были так же молчаливы и сосредоточены, как и все остальные. Дважды в год по древнему обычаю их народа проводились шуточные битвы, отличие которых от реальных заключалось только в том, что вместо боевого оружия в ход пускались кулаки и деревянные макеты мечей и боевых топоров, обмотанных кусками кожи. Эти куски кожи мешали, пусть и деревянному, но все-таки оружию нанести непоправимый вред здоровью молодых людей. Не раз и не два приходилось Пато стоять плечом к плечу с Мако в подобных сражениях, и никогда он не слышал от него в этих битвах никаких слов, кроме боевого клича их племени.

– Я тебя спрашиваю, – жутко улыбаясь, продолжал Мако. – Или это правда, что говорят о тебе и твоих братьях?

Мако сплюнул в сторону Пато, но сделал это так, чтобы все выглядело случайно со стороны. Плевок – оскорбление довольно серьезное, и в случае разбирательства могло сослужить дурную службу для того, кто не в силах удержать свою слюну во рту. Понимали это оба. Пато, сделав вид, что его это не касается, не остановился и никак не отреагировал на слова. Он прекрасно осознавал, чего хочет этот человек, и главное – почему он себя так ведет. Раньше, в детстве, задирая почти всех сверстников, Мако не решался связываться ни с Пато, ни с его братьями. Ответ на эту загадку был прост: Пато с братьями были сыном местного кузнеца, а ведь всем известно, что кузнецы прибегают к помощи духов в своем деле, иначе хороший клинок не получится. А тот, кто водит дружбу с духом, может доставить много неприятностей живым людям, так что связываться с ними было себе дороже. Но все меняется, и детский страх перед кузнецом растаял вместе с семнадцатым в жизни Мако снегом. И так совпало (или те же духи посмеялись), что той весной Пато стал учеником лучшего гана на земле. Такой вопиющей несправедливости Мако просто не мог спокойно принять. Он, казалась, создан для того, чтобы быть ганом. Лучший среди сверстников во всем. В скорости, в ловкости, в быстроте мышления и, в конце концов, в силе. Именно его пророчили на место ученика Тао, а тот, в свою очередь, сойдя с ума (иначе и не объяснить) взял, да и выбрал этого увальня. С тех самых пор Мако не упускал возможности поиздеваться над Пато, и безразлично – рядом тот, или нет. Каждое известие о нем Мако подхватывал и разносил по поселку, по ходу смеясь над его неудачами. В истории учеников не встречалось такого – два года и никаких достижений. Иначе как тупостью Мако оправдать это не мог, чем и спешил поделиться со всеми, кто готов был его слушать. Таких набиралось очень не много, ибо все знали, кто такой Тао Ган, и выбор его, а тем более методы обучения никто оспаривать не решался. «Гану виднее» – думали они, и сами с собой соглашались.

Заметив, что воспитанник Тао никак не реагирует на его слова, Мако сделал несколько шагов в его сторону и заслонил путь. Пато остановился и вопросительно посмотрел на него.

Мако, изобразив на лице сочувствующую мину, по слогам продолжил, подчеркивая тем самым мнимое скудоумие собеседника.

– Я говорю, – медленно и с расстановкой сказал он, – ты настолько глуп, что не в силах понять, о чем тебя спрашивают? Или Тао не говорит с тобой? Может, он уже махнул на тебя рукой и ждет, когда духи избавят его от тебя?

Он притворно рассмеялся, обхватив руками живот.

– Ой, не могу! – согнувшись в поясе, сквозь смех, продолжил Мако. – Наверное, он молится по ночам, и просит небо, что бы оно сбросило на тебя ночную звезду. Это развязало бы ему руки, и он взял бы, наконец, в ученики человека, а не тебя.

Пато осмотрелся, и увидел, что уже не только Мако находится в «хорошем» настроении. Все, кто был неподалеку и невольно слышал их разговор, снисходительно улыбались, предчувствуя интересные события, которые последуют дальше. Сейчас многое зависело от Пато: как он поведет себя, что ответит и в какой форме.

– Возможно – сохраняя покой, ответил Пато. – Я не знаю, о чем думает мастер Тао, но если ты прав, и он мечтает заменить меня достойным человеком, то, причем здесь ты?

Теперь уже улыбался Пато. Улыбка с лица Мако как будто сбежала, и переместилась в пространстве, заняв более удобное место на другом лице. Парень чувствовал, что наступил сопернику на мозоль, и, вытянув шею, заглядывая тому за плечо, продолжил.

– Где тот человек, который займет мое место? Здесь только туповатый недотепа, – он постучал себя по груди, и тут же указал на Мако, – и пустое место.

Теперь люди, собравшиеся вокруг этих двоих, не просто усмехались, но откровенно хохотали и не пытались этого скрыть. Со всех сторон послышались подбадривающие возгласы:

– Так его, Пато!

– Вот тебе и пришибленный! – удивленно говорил кто-то.

– Что-то сейчас будет, – потирая ладони одна о другую, шептали малыши, для которых эта схватка (если она состоится) будет пищей для разговоров и споров не на одну неделю.

Мако, надо отдать ему должное, ничем не выдал своего волнения, если такое и было. Он с тем же невозмутимым видом спрятал нож за пояс, отряхнул руки и поднял их вверх.

– Никак не ожидал, что ты сможешь сказать столько слов, да еще и без запинки… Долго учил?

Он сделал еще несколько шагов и повернулся к Пато боком. Теперь, если смотреть на Мако, то придется щурить глаза, он встал против солнца (пусть и закатного, но все еще яркого), тем самым доказывая правоту Пато. Ему все же удалось уколоть противника.

Не делая попыток отступить или просто занять более выгодное положение, Пато невозмутимо смотрел на точеный профиль Мако, который на фоне солнца как будто утратил все краски и стал черным, как угли в погасшем горниле. Орлиный нос его очертаниями своими напоминал Гору предков, ту, что находилась на много дней пути к северу от их поселка. И Пато был уверен, что нос этот, как и все другие части тела этого молодого воина, так же крепки, как эта скала. И человек не подготовленный, затей по недоразумению драку с Мако, скорее сломает себе руку, чем нанесет хоть какой-нибудь вред этому лицу.

Но в отличие от простого смертного Пато мог сломать его, если понадобится. Только ухватить – и все будет кончено. Руки Пато, закаленные в кузне отца не хуже стали, способны и на большее. Мако это понимал.

Еще он понимал, что будь они на войне, то справился бы с этим недоумком мимоходом и не заметил бы даже. Но сейчас они не на войне, и правила в таких схватках свои, не воинские. Но и за их нарушение мало не покажется, и поэтому надо выбрать момент и нанести один единственный удар. Такой, после которого долго приходят в себя. Да еще бы хорошо – унизительный шлепок. Ладонью по затылку, как учат старшие непослушных детей.

– Я сделаю одолжение твоему отцу, Пато – снова заговорил он. – Я преподам тебе урок вежли….

Не окончив фразы, Мако прыгнул в сторону противника, выбросив вперед правую ногу, нацеленную во внутреннюю часть бедра. Удайся ему этот прием, и Пато, потеряв равновесие, наклонится чуть вбок и вперед, подставляя свой затылок под тяжелую и натренированную ладонь. И поединок был бы окончен, едва начавшись, к чему и стремится любой воин. Но случилось то, чего Мако никак не мог ожидать – Пато шагнул вперед.

Что произошло дальше, поняли только два человека: сам Мако и его отец, подошедший в самый последний момент, но успевший застать развязку. А случилось следующее:

Шагнув вперед, Пато, тут же раскрутившись на пятке, совершил оборот на триста шестьдесят градусов и оказался за спиной у все еще находящегося в воздухе Мако. В следующий миг он сделал шаг в его направлении и схватил одной рукой того за пояс, с силой потянув на себя и вверх. Ноги Мако взмыли вверх, а голова нацелилась в землю. В тот же миг, второй рукой ухватив его за шею, Пато впечатал того лицом прямо в пыль. Это было унизительно и обидно. Взвыв раненым зверем, Мако попытался стряхнуть со спины обидчика, но тот основательно занял позицию и уступать не хотел. Вырваться из этих медвежьих объятий было невозможно.

Пато хотел было подразнить поверженного противника, но счел это лишним и просто продолжал удерживать его лицом вниз, заставляя вдыхать пыль, лежащую на Спорной черте.

– Я убью тебя! Слышишь? – задыхаясь от гнева, хрипел Мако. – Ты никогда не станешь ганом, никогда!

Вздохнув, Пато ответил:

– Лаяла собака на луну… – и еще раз вдавил его лицом в пыль.

– Йи-ках! – крикнул кто-то, и в следующий миг Пато и его противник взмыли в воздух, поднятые некой могучей силой.

– Довольно!

Между ними стоял и держал обоих за шиворот отец Мако. Это был стройный, как все воины их племени, не молодой, но все еще полный сил человек. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – не шути с ним, это может оказаться последней в твоей жизни шуткой.

Люди, собравшиеся было вокруг, с появлением этого человека как по сговору стали расходиться: кто-то вспомнил о неотложных делах, кто-то о том, что его очень ждут дома. Связываться с ним не рискнул бы никто.

Когда улица опустела (скрылись из виду даже вездесущие малыши), Пато был вежливо отпущен. Мако повезло меньше – его, как нашкодившего щенка отбросили в сторону, сопроводив вдогонку несколькими нелицеприятными выражениями.

Сейчас, когда все закончилось, Пато не ощущал никакой неприязни к поверженному врагу. Да и врагом как таковым тот ему не являлся. Даже стыдно стало за то, что они натворили: дрались больше на потеху людям, чем доказывали свою правоту друг другу. Да и что доказывать?

Оторвав взгляд от удаляющегося Мако, он вдруг вспомнил, что он не один.

– Ты бы не согласился со мной побеседовать, Пато?

Отказать воину на вежливую просьбу? Пато не был так глуп, как считают многие.

– Это будет честью для меня, уважаемый Грако.

Глава 3

Миновав несколько домов, Пато и его спутник свернули и, пройдя еще несколько сотен шагов, оказались у жилища Грако. Дом возвышался над прочими и имел внушительный вид. С первого взгляда становилось понятно, кто обитает здесь. В отличие от прочих этот дом имел основательную ограду из плотно подогнанных между собой жердей, которые клонились наружу, ощерившись заостренными вершинами. Между двух массивных столбов располагались не менее внушительные ворота, стянутые железными пластинами с заклепками. Узкие вертикальные отверстия с обеих сторон давали возможность лучникам расстреливать нападающих, оставаясь в относительной безопасности.

– Такие же бойницы есть в каждой стене ограды, да и в доме они вместо окон, – заметив, с каким интересом оглядывается Пато, пояснил радушный хозяин. – Ты не бывал у нас, насколько я помню.

Утвердительно кивнув, тот ответил:

– Мы никогда небыли дружны с Мако. К моему сожалению.

Грако промолчал, с неподдельным интересом рассматривая собеседника. Поманив Пато за собой, он подошел к дому и, открыв дверь, посторонился, пропуская того внутрь.

– Будь как дома.

Внутри было прохладно и тихо. На стенах тут и там развешано оружие: луки, боевые топоры и изумительной красоты копья. Пато всегда питал слабость именно к копьям. При его фактуре любое другое оружие в руках Пато выглядело по-детски наивно, да и управляться с копьем было намного сподручнее. Венцом этой «экспозиции» был меч. Гордым и непреступным казался он на фоне своих соседей. Благородный клинок был оголен, а ножны его разместились сразу же под ним, признавая свою второстепенную роль. К удивлению своему, Пато обнаружил, что дом Грако ничем, кроме оружия, не отличается от его дома. Да, вместо окон узкие бойницы, и вместо низенькой оградки снаружи хищно оскалившийся частокол. Но сама атмосфера внутри дома ничем не отличалась. Пато никак не мог себе представить, что жена Грако способна на создание уюта в доме. Казалось, она ничего не умеет, кроме как скальпы поверженных врагов выделывать, да еще, вполне вероятно, корову зарезать, если никого из мужчин не будет рядом. Много детских заблуждений развеялось, как только он переступил порог этого дома. И сразу стало стыдно. Стыдно перед всеми, кто жил здесь. С ранних лет Пато и его сверстники были уверены, что в доме воина нет ничего привычного для них, простых людей. В их представлении, в таком доме гармонично смотреться могут только военные трофеи, но никак не домашняя и кухонная утварь. И спать они могут только на голом полу, укрывшись щитом, никак иначе. Это же воины – суровые и неприхотливые. Теперь, с возрастом, Пато уяснил себе, что воины – такие же люди, когда они дома, вне войны. Чуть другие, но люди.

С улицы послышались глухие удары и смех. Размытыми тенями заплясали в узких окошках быстрые силуэты.

– Разбирают новый выпад мечом, – заметив заинтересованность Пато в происходящем, пояснил Грако. – Мой брат что-то новое придумал, вот теперь и проверяют.

Подойдя к столу, который стоял у противоположного от входа окна, он опустился на стул и указал гостю, куда тот может присесть. Пато выбрал место напротив воина. Грако внимательно рассматривал молодого человека, и ничего на его лице не отражалось, кроме легкого удивления. Складывалось впечатление, что тот смотрит не на человека, а на диковинную вещицу. Так Пато смотрел на шкатулку, которую его брат привез в прошлом году в подарок родителям. На первый взгляд это была просто милая симпатичная коробочка. Но совершенно случайно Пато нажал на еле заметный и ощутимый выступ, и шкатулка с тихим щелчком открыла свое тайное, и как стало понятно – главное предназначение. В открывшемся ему потайном кармашке скрывался дивной работы метательный нож Вуртажской стали. Вурты слыли непревзойденными кузнечными мастерами, и только они одни могли сотворить нечто подобное. Крепостью своей их металл заметно превосходил все, что можно было себе только представить. От того и цена на него была – заоблачная. Вот и выходило, что вначале на шкатулку с хитрым замочком Пато смотрел как на забавную безделицу, но как только открылась ее новая «грань», то взгляд свой ему пришлось поменять. Именно тогда он понял, что нельзя судить по внешнему виду. Никого. И ничего. Узнай как можно больше – тогда давай оценку.

Сейчас Грако смотрел на Пато именно с таким выражением на лице. Как будто заново оценил.

– Ты вырос, Пато, – прервал затянувшееся молчание хозяин дома. – Не годами, нет.

В подтверждение своих слов Грако покачал головой, не отводя, при этом, глаз от Пато.

– То же мне сказали и родители.

– Они умные люди… Да, – Грако убрал свои ладони со стола и переместил их на колени. Плечи его при этом опустились, предавая фигуре расслабленный вид.

Веселая тренировка, проходившая во дворе, сместилась чуть в сторону, отодвигаясь от дома.

– Мако… – вновь заговорил он, и как показалось Пато, ему не очень нравилось то, о чем он говорит. – Он не оставит тебя в покое. Ты же понимаешь, что он постарается сделать то, о чем говорил?

– Убить меня? – в свою очередь задал вопрос Пато. – Да, понимаю. И не боюсь.

Грако пожевал губами и, усмехнувшись, сказал такое, от чего челюсть Пато едва не проломила пол.

– А тебе и нечего бояться. Он не сможет ничего с тобой поделать. Не сможет, – еще раз повторил воин и, громко выдохнув, продолжил: – Я всю жизнь готовил его к бою. К поединку против одного противника даже больше, чем к битве в строю. А как ты знаешь, грознее меня и моего младшего брата в бою людей сыщется очень и очень мало. Среди ганов – не спорю, многие одолеют меня, но среди воинов – нет. Один, может, два. Скажу с болью в сердце, что Мако до определенного момента в его жизни был самой большой моей надеждой. Надеждой на то, что род мой не канет в небытие, и Мако как никто из его братьев и единственной сестры смог бы продолжить славные традиции нашего воинского имени.

Грако встал. Заметив, что Пато начал подниматься вслед за ним, мягко положил свою ладонь на его плечо, заставляя того вновь опуститься на свое место.

– Сиди-сиди, – взгляд Грако на мгновение потускнел, придавая его лицу потерянный, отсутствующий вид.

Всего на один миг этот, казалось, несгибаемый человек предстал перед кем-то в таком виде, в котором бы не хотел показываться. В этот момент он был отцом и никем более.

– Мако взял меч в руки уже через три месяца после того, как начал ходить. К пяти годам он клал стрелы в цель так, как опытный охотник не сможет. И так во всем, что касалось военной науки. Он был впереди всех. Более способных людей в нашем деле я не встречал. Не спорю, я был очень удивлен, когда Тао не взял его в ученики. Думал, что это неизбежно. Но не стану утверждать, что его выбор вогнал меня в ступор. Если Тао взял тебя, значит, в тебе есть нечто, что видит только он. Так я думал. Я не ошибся тогда и убедился сегодня – Тао Ган знал, кого взять в ученики.

Грако сделал едва заметный поклон в сторону Пато, показывая тому, что этот воин считает его, по крайней мере, равным себе. Пато, встав с места, поклонился в ответ.

– Два года, всего какие-то два года, и вот результат! Тао Гану хватило два года, чтобы (уж прости) из куска мяса вырастить нечто такое, чему я и определения дать не могу.

Пато удивленно смотрел на Грако, не понимая, ругается тот, или еще что?

– Я вижу, ты смущен? Не подумай, что я хочу тебя оскорбить. Я восхищен тем, что смог сотворить с тобой мастер Тао.

– То, что мастер Тао может сотворить нечто способное всех удивить – для меня не удивительно, – не смог больше отмалчиваться Пато. – Я никак в толк не возьму – что совершил я?

Грако нервно рассмеялся и с недоверием посмотрел на парня. Убедившись, что тот и не думал шутить, молниеносно приблизился вплотную к Пато. Хотел молниеносно, но видимо, ему что-то помешало, и стремительное движение превратилось в плавный танец.

– С тобой все в порядке, уважаемый? – поинтересовался Пато. – Тебе не плохо?

Грако снова был самим собой. Только выглядел так, как выглядит шаман, который со слов родни больного уже знает, что тот умрет, но все же надеется на ошибку. А после, увидев больного, осознает, что изначально был прав.

– На что это было похоже?

– Что? – не понял Пато.

– Что ты сейчас видел?

Грако в упор смотрел на парня. Ладонь его с такой силой сжалась в кулак, что костяшки пальцев стали белеть.

– Я видел то, что тебе стало плохо, уважаемый Грако. Ты, видимо, хотел проверить что-то связанное со мной и твоими догадками, но тебе не удалось. Ты споткнулся?

– Лучше бы я ногу сломал… – с улыбкой ответил тот. – Мако двигался так же, как я? Было у тебя такое ощущение, что и он споткнулся?

Пато закрыл глаза, мысленно переносясь во времени и пространстве. А ведь правда! Мако в схватке смотрелся объевшимся щенком, нежели взрослым и быстрым волком. И Пато с легкостью ушел от его атаки в сторону, да еще и раскрутиться времени хватило…

Он нервно сглотнул. Мысли лихорадочно заметались в голове, обгоняя друг друга, путаясь и смешиваясь, превращались в невообразимую кашу.

Все это, похоже, очень четко отразилось на его лице. Он услышал, как Грако прокашлялся, обращая тем самым на себя внимания.

– Вот это ты и сотворил. Подготовленный воин был слишком медленным для тебя.

Помолчали. Пато никак не мог переварить все то, что на него обрушилось.

Грако снова встал и, подойдя к Пато, приобнял того за плечи, успокаивающе тихо проговорил:

– Пато. Ты уже не просто ученик.

Дневная жара выдохлась и уступила свое место вечерней ласковой прохладе. Пройдет совсем немного времени, и воздух остынет настолько, что не сможет сдерживать в себе влагу, скопившуюся за целый день, и уронит ее на траву и землю. Роса приласкает и умоет пыльные стебли, успокоит, и те в благодарность склонят свои головы, уснут. А после прилетит жадный ветерок и выпьет всю влагу без остатка. Сверчки вылезут из своих укрытий и, не отходя от них далеко, запоют свою волшебную песню. Все есть в той песне. Каждый слышит в ней то, что пожелает. Влюбленный – голос своей возлюбленной, поющей сказочные песни над люлькой с младенцем. Скорбящий – утешение духов предков. Мечтатель – призыв дальних стран и свершений. Каждому свое.

Пато непростительно задержался у Грако и теперь поторапливался в надежде наверстать хоть несколько мгновений.

Они еще долго беседовали, и не все, что узнал в этот вечер Пато, ему понравилось. Грако очень высоко (по мнению самого Пато) высказался по поводу его талантов. Сам он так до конца и не понял, что с ним произошло и происходит на данный момент. То, что он стал сильнее – это понятно. Тао Ган неспроста гонял его все эти два года. Не удивительно, что Пато стал таким. Научился сражаться (а как не научишься, если напротив все время встает Ган?), и с оружием, и без него. Непонятно – как он видит медленным то, что является быстрым? И главное – как он успевает все происходящее в тот момент здраво осмысливать?

Еще и злосчастный Мако… Грако сказал, что после всего произошедшего больше не надеется на возвращение сына домой. Скорее всего, тот ушел, не попрощавшись, затаив злобу не только на Пато, но и на всех, кто видел его позор.

Опять же – Пато так и не смог понять – в чем позор? Ну, подрались двое парней. Ну, повезло ему, а не Мако. Что с того? Ведь именно так все и выглядело со стороны – Пато просто повезло, и он смог одолеть сына Грако. Никто же не понял, как было на самом деле. Он сам только сейчас осознал. А значит, через месяц все забыли бы эту историю. Тем более, насмехаться над Мако не рискнул бы в поселке никто. Зачем уходить?

– Гордость бывает разной, – пояснил Грако. – Кто-то видит ее в детях, кто-то в делах своих, кто-то в положении. Мако, поглощенный завистью к тебе, решил, что его гордость растоптали, наивно перепутал ее с гордыней. Вот гордыня его и погубит, если уже не погубила. Беда людей в том, что они так и не понимают разницы между этими совершенно непохожими друг на друга понятиями. И живут в таком неведении, наивно пологая, что они созвучны не только на слух, но и по смыслу. Мудрые люди отказываются от гордости, дабы не выросла она в гордыню. Поэтому мудрейшие из нас живут в бедности, забывая, что стоят всех денег на земле. Слишком тонка грань. Как от ненависти до любви.

После этих слов они распрощались, и Пато отправился туда, куда и должен был. Оставался на сегодня еще один разговор, самый важный на этом этапе его жизни. Его ждал Тао Ган.

Шаг, еще один, еще и вот Пато снова у Спорной черты. Кто-то аккуратно огородил место недавнего «триумфа» ученика гана, тем самым подчеркивая ту точку, где был повержен до этих пор не знавший поражений в драке Мако. Тонкие еловые жерди перехвачены прочной веревкой. Ее (веревку), как подозревал Пато, умыкнул из дома один из следопытов. Мать этого отчаянного парня будет в недоумении, когда соберется поутру развешивать выстиранную одежду, и не обнаружит ту на привычном месте – растянутую между двух столбов. У кого-то поменяет цвет место, которое находится чуть ниже спины.

Вечерние сумерки не позволили в полной мере насладится игрой, и ребятня оставила расследование на утро.

Перепрыгнув черту вместе с ее новой оградкой, Пато отправился дальше.

Оглянулся.

Не верилось и сейчас в то, что произошло.

Он стал другим. Куда подевался сильный, но неповоротливый подросток? Где тот паренек, который не мог дать ответов на простые вопросы? Наверное, заблудился в лесу, странствуя с Тао Ганом. Добрые духи не пожелали позора мастеру Тао и подменили сгинувшего Пато на более достойного человека. Разумного, мыслящего, быстрого – другого, одним словом. А во избежание путаницы наделили этого нового человека его, Пато, памятью.

Это самое простое и верное объяснение. Других у него не было.

Стемнело окончательно.

Кто-то, живущий на небе и наделенный безграничными силами, ударил божественным молотом по убегающему солнцу, и то в отместку ответило снопом слепящих искр. Поднявшись на запредельную высоту, они не погасли, а прилипли к непроглядной темноте и разгорелись с еще большей силой, раскинувшись в причудливом узоре. Звезды – дети солнца.

Вскоре вслед за ними выползет на небо и их извечная нянька – луна. Холодная, но прекрасная. Настолько красивая, что позволяет смертным смотреть на нее и не обжигать при этом глаза. Чего не скажешь о солнце.

Нянька из нее – никудышная. То вся красуется, то одним глазом присматривает, то другим. Может вообще не явиться. Своенравная и непокорная.

К утру звезды устанут светить, и им на смену придет солнце, поглощая их одну за другой, чтобы к ночи вновь вернуть на свои места.

Изо дня в день. Из года в год. Из века в век…

Вот и дом Тао.

Войдя во двор, Пато чуть не столкнулся с огромным псом. Если бы он нечаянно наступил этой собаке на лапу, то та без зазрения совести откусила бы его ногу. Запросто.

Пса этого знали все в поселке. Откуда он был привезен отцом Тао – неизвестно. Если бы Пато попросили подобрать слова для описания этой собаки, то он бы их не нашел. Нет таких слов.

Здоровенная зверюга сидела спиной к Пато и даже не шелохнулась, когда тот, открыв калитку, вошел во двор. Опасности пес не почуял, и это успокаивало.

– Прости, что потревожил тебя. Можно мне войти?

Говоря с собакой, Пато себя чувствовал глупо и благодарил духов, что его никто в этот момент не видит.

Пес, повернув только массивную голову, посмотрел на парня глазами, в которых кроме скуки ничего не было. Ответить он, конечно, не ответил, но, что-то подсказывало Пато, что если бы пес мог, то обязательно бы махнул в его сторону лапой.

Подняв с земли грузный зад, собака направилась в свою «берлогу». Другим каким-нибудь словом это жилище назвать было нельзя. Нагромождение мыслимых и немыслимых предметов: доски, жерди, циновки и прочий хлам. Все это огромным курганом насыпано чуть в стороне от дома. Пато показалось, что там и кости были, и он не мог сказать с полной уверенностью, что только звериные.

Двор вождя племени простором не отличался от других. У Грако, к слову, и то больше. Но то и понятно. В случае набега вражеского или полномасштабной войны все жители, похватав оружие, имеющееся в доме, бежали к нему и другим воинам на их подворья, коих в поселке было семь. Там и пережидали набег, если своими силами справиться не могли. Отбивались от врага и ждали подмоги.

– Ты прости его, – Пато вздрогнул и повернулся на голос. – Ему скучно.

Невдалеке от крыльца на неприметной скамеечке сидел вождь Гоан Ган. Лицо его озарилось красным светом, исходящим от курительной трубки. Выпустив клуб дыма, он продолжил:

– Пес он хороший, только очень уж задумчивый. Отсюда и настроение плохое. Мне кажется, что это от осознания того, кем он является.

– Как это? – удивился Пато и тут-же, вспомнив о хороших манерах, поздоровался: – Приветствую тебя, Гоан, славный вождь племени Калатов.

Мужчина медленно отвел трубку от своего лица и кивнул.

– Я услышал тебя, Пато.

С официальной частью было покончено, и вождь снова принялся терзать мундштук, сладостно жмурясь при каждой затяжке.

– Ты спрашиваешь – как это? Охотно с тобой поделюсь. Видишь ли, в чем дело… Я, зная тебя как сообразительного человека (с другим бы мой сын и не связался), осмелюсь предположить, что ты заметил тот факт, что псу моему очень много лет.

Услышав, что вождь сделал паузу, Пато кивнул:

– Сколько я себя помню, столько помню и его.

– Так вот, – продолжил Гоан. – За все те годы, что он живет на этом свете, он пришел к выводу о том, что он не является человеком. И это его угнетает. Несмотря на все мои заверения, что это мелочи, на которые внимания не стоит обращать, и что мы все равно были и будем впредь хорошими друзьями – он продолжает хандрить.

Пато был ошеломлен. Серьезен ли вождь, или смеется над ним?

– И как давно он хандрит? – все же поинтересовался парень.

– Пятнадцать лет уже, – тяжко вздохнув, ответил Вождь. – Как щенок, в самом деле.

Повисла неловкая пауза. Как к этому всему относиться, Пато не знал. Неужели Гоан Ган все это всерьез говорит? Или шутит?

– Я не шучу, – угадав мысли Пато, произнес вождь. – Даже больше скажу! Будь моя воля и власть, я бы предложил моему псу занять место в совете племени. Он молчит разумнее, чем многие в совете говорят. От него было бы больше проку.

Лукаво улыбаясь, он всматривался в лицо молодого человека. Пато был обескуражен, и все еще не знал как все то, что он услышал, воспринимать.

– Вот и ты захандрил, – заметил вождь. – А ведь задумался всего на несколько минут… Представляешь, каково ему? Я с ним говорю всю его жизнь. Как он еще с ума не сошел – не знаю.

Засмеявшись в голос, вождь хлопнул себя по коленкам.

– Иди, Пато. Тебя ждут. Я приду.

Две ступеньки невысокого крылечка остались за спиной. Перед лицом была дверь, за которой ожидал мастер Тао. Что-то подсказывало, что, переступив порог этого дома, Пато навсегда изменится и перестанет быть таким как прежде. Сегодняшний день был очень долог. Как будто прожил целую жизнь. И с восходом солнца, с рождением нового дня сам он переродится, оставит во вчерашнем дне прошлую жизнь и шагнет в неизведанную и новую. Что ждет его впереди? Как сложится?

Уверенно, но негромко постучал в эту дверь и услышал голос Караи:

– Заходи. Никто не спит.

Дверь открылась, и Пато шагнул внутрь. Как с обрыва в незнакомый омут – дыхание перехватило, и одна мысль пульсировала в голове: что дальше?

Вошел. Осмотрелся.

Карая, как радушная хозяйка, встречала его у дверей. Это она ему открыла и, приглашая войти, отступила вглубь дома.

Печь, скамейки вокруг стола, горшки и плошки на полках. Мягкие циновки с веселыми красочными узорами на полу. На стенах такие же циновки, но с более сложным рисунком. Почти картины. Мягкий свет от двух ламп не слепил, наоборот – ласкал взор. Было уютно в этом доме. Как к себе зашел.

На столе стоял пузатый кувшин. В таких сосудах хозяйки обычно подавали пиво.

В углу за печью зашуршало. Кошка, наглая, как росомаха, недовольная тем, что ее разбудили, вышла из своего укрытия и отправилась прямиком к хозяйке. Нервно мяукнув, она с природной грацией своей взлетела на руки Караи, где была благосклонно принята и обласкана.

– Заходи, – вновь предложила женщина. – Тао сейчас выйдет к нам.

Карая подошла к столу и опустила кошку на скамью. Взяв в руки кувшин и наполнив из него три кружки пивом, отерев горлышко о передник, опустила на место. Села.

Дважды в этом доме к столу не приглашали. Пато, зная об этом, поспешил занять место, показанное ему два года тому назад. С тех пор он так и занимал его, бывая в гостях у Гана.

– Здравствуй, Пато.

Тао Ган вошел неслышно, как всегда. Легко быть неслышным в своем доме, где тебе знакома каждая доска пола, и ты можешь не наступать на те, что скрипом могут выдать тебя. Пато и сам неоднократно ухитрялся у себя дома подойти к обнаглевшей мышке так, что она не слышала его, и застав врасплох, схватить грызуна. Если говорить о мастере Тао, то таким «своим домом» для него являлся весь окружающий мир.

Присев рядом с женой, Тао поднял кружку:

– За встречу. За прожитый день и за день грядущий.

Выпили.

– Мы тут поспорили с Караей, – улыбнувшись, сказал он. – Она говорит, что ты достоин награды.

Сердце Пато перестало биться и бесполезным камнем упало, оказавшись где-то в пятках.

Эти двое, муж и жена, с любопытством ребенка смотрели на Пато, ожидая его реакции. Тао продолжил, и Пато знал, что он сейчас скажет:

– Еще один день, Пато. Расскажи, что ты сегодня узнал и чему научился.

– Ничего нового, мастер Тао, – и решил пояснить: – Ничего нового не узнал. Научился понимать то, что уже давно знал. Это, оказывается разные вещи: знание и понимание этих знаний.

– Расскажешь? – с неподдельным интересом спросил его Тао Ган.

– Что ты пристал к нему? – вскинулась вдруг Карая. – Может, он целоваться учился? Его теперь каждая девчонка мечтает чему-нибудь научить.

– Карая, милая, что ты говоришь? Или чувствуешь, что проиграла спор?

Тао чуть не смеялся.

– И ничего не проиграла, – притворно надула щеки та. – Так что? – обратилась она уже к Пато.

– Сегодня, – продолжил он как ни в чем не бывало, – после того, как мы с тобой попрощались, Тао, все, с кем бы я ни заговорил, чему-то меня научили. Кто – по-доброму, кто – нет. И я всем благодарен. Искренне. Сегодня меня осенило, и я осознал, наконец, где мое место. Вернее, какое оно.

Пато заметил, как мастер Тао посмотрел на жену и приподнял брови в немом вопросе: «Ну, что я говорил?»

Та отмахнулась от мужа и продолжала внимательно слушать, что говорит Пато.

– Я не скажу ни вам, ни кому-то еще, какое оно, это место. Но сделаю все, что от меня может зависеть, чтобы там оказаться.

– Хорошая цель, – мастер Тао уже сам наполнил кружки новой порцией пива. – Только ты ошибаешься, если думаешь, что мы хотим знать про то, какое оно. Это место под солнцем только твое и волновать может только тебя.

Он взял кружку в руку и протянул над столом, призывая тем самым последовать его примеру.

Выпили.

Карая, раскрасневшись от выпитого пива и волнения, вдруг заговорила тихо и ласково:

– Пато. Ты мне как младший брат. Всегда был. Я очень рада за тебя, – и уже обычным голосом обратилась к мужу: – Мне кажется, ты был прав. Я проиграла спор.

Тот в свою очередь посуровел и не спешил что-либо сказать в ответ на слова жены. Повисла неловкая пауза.

– Ты проиграешь, если он заслужит не одну, а хотя бы две награды от меня.

Кошка, задремавшая на руках Караи, мурлыкала, разбавляя неуютную тишину.

Мать Тао, достопочтимая Танга, собравшись уже шагнуть из полумрака смежной половины дома, передумала, наткнувшись на замолчавшую компанию, видимо, без объяснений уразумев, что разговор перешел на другой, более серьезный лад.

– Не знаю кто лет тридцать тому назад придумал некий свод условий и правил для молодых людей, мечтающих в силу неких одним им известных мотивов встать на путь гана. Условия и правила, ха-ха. По-моему, это попахивает бредом. Человек хочет сразиться с абсолютным злом, ищет возможности обучения этому ремеслу, а его вгоняют в условия и правила. И вот этот кто-то, возомнивший себя равным чуть ли не богам, пишет на клочке бумаге несколько слов, которые должны подвести всех мастеров-ганов к чему-то единому, по его мнению. Он верит в то, что сама борьба со «зверем» недостаточно прочно связывает нас. Это был глупый человек. Я повторюсь – все это бред, и поэтому никогда не пытался узнать, как звали этого человека, и какое отношение он имел к нашему братству.

Но все ганы приняли это как закон. Никто не возразил. Это загадка для меня, ибо я знаю лично нескольких из тех, кто видел воочию, как этот закон принимался. Они и сами не могут объяснить то, что подвигло их дать согласие на это. Ну, да ладно.

– А разве нельзя было спросить у тех, знакомых тебе людей, как звали того чудака?

Ган остался невозмутим несмотря на то, что его прервали, и продолжил:

– Карая, я же сказал, мне нет и не было дела до этого сумасшедшего. И как его звали – меня никогда не заботило. Что даст мне это знание? Ровным счетом ничего. Не перебивай меня впредь.

Он снова наполнил кружки и, никого не ожидая и не призывая, выпил.

Карая, нисколько не обидевшись на такую отповедь, завозилась с кошкой, дразня и не давая той уснуть.

Пато, застыв как статуя, ждал продолжения. Никогда еще Тао не рассказывал ему ничего, что было бы связано с охотниками на «зверя». Он жаждал этих знаний и без зазрения совести задвигал свои сегодняшние «подвиги» на второй план.

– Так вот, – продолжал тем временем Тао, – если следовать тем условиям, то ученик пребывает в статусе обучаемого не более трех лет. За это время с равными интервалами во времени – примерно в один год он получает в награду от своего мастера три кольца. Каждое кольцо вручается ему по мере достижения им определенных дисциплин. Каждый ган сам выбирает, какими они будут. У всех по-разному, как они считают. К сожалению, они заблуждаются.

Ган перестал говорить, закрыл глаза и откинулся назад, опускаясь спиной на скамью.

– Позволено ли мне будет, мастер, задать несколько уточняющих вопросов?

Тао Ган открыл глаза.

– Да, Пато. Я именно этого и ожидаю. Но берегись! Будь аккуратен в выборе. То, какие вопросы ты задашь, определит, кто из нас, я или Карая, одержит верх в нашем шутейном споре.

Заметив, как напрягся его ученик, Тао поспешил добавить, успокаивая Пато:

– Твоя судьба не изменится от этого. Ты уже все для себя решил, и даже если ты огорчишь меня и будешь изгнан, то с пути не свернешь. Так чего опасаться?

– Я не боюсь быть изгнанным, – выдержав вдруг потяжелевший взгляд наставника, твердым голосом ответил Пато. – Тем боле, что я уже никогда не буду одинок, даже в изгнании. Со мной навсегда останется все то, что вы подарили мне: ваша вера в меня и мои силы, неподдельная радость Караи, ваше терпение. Я знаю, где мои корни, и знаю, к чему в итоге приведет меня мое стремление.

Тао вновь скользнул взглядом по жене и уже в который раз потянулся к кувшину. Вновь наполнив кружки, он перевернул сосуд вверх дном, давая понять, что не мешало бы его наполнить.

Карая, встав, забрала у мужа кувшин и вышла из комнаты.

– Ты говорил, уважаемый Тао, что каждый ган сам определяет, каким дисциплинам обучать. И еще ты сказал, что у всех ганов это разные дисциплины.

– Да, я еще добавил, что все они ошибаются.

– В этом мой первый вопрос – в чем их заблуждения?

– Все просто, Пато. Они думают, что выбирают сами, забыв, что они связаны написанными на бумаге правилами. А эти правила ограничивают их в выборе. Дисциплин то всего три: сила, стойкость, послушание. Их выбор состоит только в том, что из этого ставить на первый год, что на второй и что на третий. Вот и весь выбор. Вернее, полное его отсутствие. Без всего этого (сила, стойкость, послушание) человек не добьется успеха ни в чем, не говоря уже о ремесле гана. Все это постигается само собой за то время, пока ученик находится рядом с мастером. Я ставку делаю только на одну дисциплину, но обязательную. Ответишь мне, какую?

– Думаю, что да, отвечу, – чуть запнулся Пато. – Отвечу так, как думаю сам.

Мысли вдруг разбежались в разные стороны и попрятались где-то глубоко на задворках сознания. Встряхнув головой, он выровнял дыхание и, сосредоточившись, заставил сердце биться ровней. Успокоился, и мысли вновь потянулись друг к другу, образуя единую цепь.

– В моем разумении ган – это не просто воин. Это человек, который жертвует собой всецело. Можно возразить мне и сказать, что воины умирают за свое племя так же, как и ганы. Не совсем так. Хороший, мудрый полководец не пожертвует собой в бою, если знает, что в следующем благодаря своим умениям он сможет победить в войне. Он может отступить. Ган не имеет такой возможности. Он либо победит, либо его нет. Там, где сражается ган, нет места расчетам и выгоде. Там нет места ненависти и злобе. Там нет места гордыне и тому, что ее рождает – гордости. Становясь на путь гана, человек должен отказаться от многих человеческих черт. Быть выше всего этого. И главное – быть выше гордости.

Тао, внимательно выслушав все то, что выдал Пато, поднялся с места и направился в соседнюю комнату. Через некоторое время он вернулся, неся в руках свой пояс.

– Прочти, что здесь написано, – он протянул ученику неотъемлемую часть каждого гана.

Каждый охотник имел свой неповторимый пояс, который он с любовью подгонял под себя и свое излюбленное оружие. И у каждого из них был свой отличительный знак, под которым обычно был написан девиз. Пояс Тао был изготовлен из толстой бычьей кожи, способной защитить его живот. Узор-оберег, вышитый Караей, защищал его от недугов в пути и от злых духов. На поясе присутствовали неизменных три кольца, таких же, какими одаривались ученики. К одному из колец цеплялось главное оружие гана. У Тао, к примеру, это томагавк с более широким лезвием и клевцом вместо обуха. Можно было бы сказать и наоборот – это был клевец, но оснащенный с другой своей стороны широким лезвием. Смертоносной сути этого оружия не изменит то, как его назовешь. Второе кольцо служило для того, чтобы цеплять к нему оружие вспомогательное. Тут уж выбор настолько велик, что перечислять устанешь. И третье кольцо служило для кошелька, напоминая своим присутствием гану о том, что он всего лишь человек.

На внутренней стороне пояса мастера Тао был изображен гриф-стервятник, а под ним белели два слова: «Выше Гордости».

– Значит, я угадал?

Тао отрицательно покачал головой и в свою очередь задал встречный вопрос:

– А разве ты угадывал? Мне казалось, что ты пришел к такому умозаключению, а не тыкал пальцем в небо. Или я не прав?

– Ты прав.

Стало стыдно за поспешно брошенное слово – угадал. Пато корил себя за это. Ведь, казалось, что все, уже пройдена та незримая черта, отделяющая его – юнца от него зрелого разумного – мужчины. Привычка. Многое из-за таких привычек происходит в жизни не так, как хотелось бы. Изменился человек и жить стал так, как определил для себя. И вдруг, как обухом по макушке, нечто из прошлого хватает его липкой и холодной рукой, останавливает, прерывает его на полпути. Необходимо избавиться от дурных привычек. И в первую очередь от ненужных, необдуманных слов.

Решив все это для себя, Пато вновь обратился к Тао:

– У меня остался всего один вопрос. Даже не вопрос, а просьба.

– Какая же?

– Ты не мог бы придержать у себя те два кольца, которые приготовил для меня?

– Отчего же? – притворно удивился Тао Ган.

Он уже твердо знал, что не ошибся в этом молодом человеке. И Пато говорит и думает именно то, о чем говорит. Не притворяется, не подстраивается. Не пытается угодить Гану, а именно становится таким, каким хотел видеть его учитель.

– Они мне не нужны, – просто ответил тот.

– Я выиграл наш спор, Карая! – крикнул Тао куда-то вглубь дома.

Послышались торопливые шаги, и в комнату впорхнула жена мастера, неся кувшин, полный прекрасного пива.

– Теперь можно и повеселиться.

Как будто в ответ на эти слова распахнулась входная дверь, и в дом вошел вождь Гоан. Оглядев всех присутствующих цепким взглядом, произнес:

– Веселье – это хорошо. А где моя жена? Или мы будем петь песни без нее? Тогда я не согласен.

– Ни пить, ни петь мы без матери не станем, – успокоил Тао отца. – Она сейчас будет.

Глава 4

Два дня прошло с тех пор, как Пато довелось за один день прожить целую жизнь. Жизнь, которая если и не дала четких ответов на все его вопросы, то явно указала, что путь, намеченный им, верен. Казалось, что все теперь пойдет своим чередом. Дни размеренно станут ложиться один на другой, сшиваясь в книгу мудрости и знаний.

Много раз Пато зарекался не строить далеко идущих планов и все-таки поддавался размеренности и покою. За слабость эту не раз и не два был бит судьбою, напоминавшей ему старую мудрость – человек может решиться на поступок, но только духи способны дать ему сил на свершение задуманного.

Вот и теперь он слишком замечтался о том, как поможет отцу в кузне и по хозяйству. Как порадуется мать тому, что сын ее дома и никуда не торопится. Тао сказал, что в поселке они останутся на пару недель точно.

Так сложилось, но за все время, что Пато учеником отходил за мастером Тао, в их землях не появлялось ни одного зверя. Пато и огорчался этому, и где-то был рад. Трусливо рад, если быть честным до конца. Он не мог сказать с полной уверенностью, как себя поведет при первой встрече с этим чудовищем. А на все расспросы Тао Ган отплевывался, иначе и не скажешь, общими фразами: «этого не объяснить», «это надо прочувствовать», «придет время, и сам узнаешь». Храбрости и уверенности такие ответы с собой не приносили…

Пато и его отец тащили через весь двор огромную наковальню. Мало того, что изначально ее пришлось вытаскивать из-под всяческого хлама в виде поломанных тяпок, кос и прочей непригодной утвари, годной лишь на перековку, так эту «здоровидлу» (как называла ее мать) требовалось тащить на себе в кузню. А кузня стояла, мягко говоря, в некотором отдалении от дома. Пот струился по голым торсам Пато и Тало Каса, закатывался в глаза, заставляя щуриться. Стоило лишь на миг приоткрыть рот, как в тот же миг соленая жидкость пробиралась и туда, принуждая мужчин отплевываться.

– Отец, – кряхтя от напряжения и мелко переступая ногами, поинтересовался Пато, – вот ответь мне на один вопрос. Почему мы с тобой тащим эту… слов не подобрать, а наши кони пасутся в это время в тени? Ты только глянь, их даже мухи не тревожат.

Отец шумно выдохнул и указал глазами, где остановиться. Опустив наковальню на землю и отерев, наконец, лицо, он с улыбкой глянул на сына.

– Жалко животинку, надорвется.

– А мы? Нас не жалко?

Тало пожевал губами и уселся на землю там, где стоял.

– А что с нами будет? Только аппетит нагуляем.

Отец и сын все прекрасно понимали, но продолжали разыгрывать друг друга. Слишком мало времени они проводили вместе за последние два года, а о том, что будет, когда Пато станет ганом, и думать не хотелось. Во всяком случае, отцу. Три сына у него. Три прекрасных сына. Каждый хорош по-своему. Старший – тихий и скромный парень. Про таких говорят, что если голоса не подаст, то и не заметишь его. Всегда он в нужном месте и в нужное время. Помощь окажет любую – и просить не надо. Средний сын умен. Коль построить чего, то он тут как тут. И расчеты сам произведет, и первым за инструмент схватится. Выгоды не ищет, но и от награды не откажется. Пато – третий. Последыш. Душа нараспашку. Отрада родителям и братьям. Найдет слово нужное в поддержку, или промолчит там, где это всего более необходимо. Повезло Тало Касу с сыновьями. Одна печаль – выросли уже. Двое ушли из дома отчего, да и третий ненадолго задержится.

Хоть так, придумав ненужную работу, побыть с Пато плечом к плечу. Сделать что-то вместе, как в былые времена.

– Да? – с притворным удивлением поинтересовался Пато.

– Ага, – отозвался отец, и уже оба рассмеялись.

В таком виде их и застал Тао. Войдя во двор, он остановился и поприветствовал отца и сына.

– Мир тебе, Тало Кас. Тебе и дому твоему.

– И ты не будешь обделен миром, – поднявшись с земли, ответил хозяин.

Наставник Пато пришел в полной боевой готовности. Одежда его и оружие говорили сами за себя. Что-то произошло. Не стал бы мастер Тао приходить в их дом в таком виде просто для того, чтобы поздороваться. Следующая фраза, брошенная Ганом, убедила Пато в том, что он не ошибся.

– Зверь на земле Калатов, Пато. Пора вспомнить – кто мы.

Опять бег. Беспрерывный и отупляющий.

После того, как мастер Тао пришел в дом Пато и сказал ему, что на земле Калатов объявился зверь, минул всего один день и ночь. Пустяк. Это если спокойно прожить его, этот день, то да – пустяк. А если ты весь этот день бежишь? Да еще и всю ночь?

Остановку делали всего четыре раза. Напиться воды и чуть отдохнуть. Отдых устраивали только для Пато, ибо Тао в нем, как оказалось, не нуждался. Пока ученик валялся под очередным кустом, жадно хватая воздух пересохшим ртом, Тао Ган убегал дальше, на разведку. Возвратившись через час, он чуть не пинками поднимал спутника на ноги и гнал вперед. Как быка, подумалось Пато, когда это произошло в первый раз. Сейчас это не вызывало никаких эмоций, потому как эмоций и мыслей в голове не осталось. Бежать. Бежать. Бег украл все мысли и чувства, оставив только жажду и отупение.

Как только они вышли за ворота селения и перешли на бег, Пато пытался узнать хоть что-то у мастера Тао. Тот отмахнулся – некогда. Тогда он сам принялся размышлять о том, что же могло произойти. Размышления его окончились уже через пару часов. Все мысли вытеснила одна единственная – пить. Иногда мелькала еще одна, совсем уж безнадежная – спать.

День клонился к закату, когда Тао Ган что-то сказал своему ученику. Ответить тот не мог по двум причинам: первая – не расслышал, о чем ему говорилось, вторая – горло настолько пересохло, что единственный звук, издаваемый им, был похож на тот, с которым его пес Крут портил воздух. Прохрипев нечто невразумительное, Пато продолжил бег.

Убежать далеко не вышло. Тао схватил его за плечо и, остановив, развернул к себе лицом.

– Привал! – крикнул в самое ухо. – Заночуем.

Повторять еще раз не потребовалось. Пато, как подрубленная сосна, рухнул на землю там, где стоял.

Через пять минут и нескольких жадных глотков воды разум стал возвращаться к нему. Тело ныло и плохо слушалось своего хозяина. Что с ним будет завтра, представлять не хотелось. Пато с ужасом вспомнил о том, что ему еще необходимо подготовить стоянку. А это значит только одно – до сна как минимум еще час.

– Счи-и-и-ищ-щам… – еле слышно просипел он и сам себя не понял.

«Неужели это мой голос», – испугался Пато.

Захотелось выплюнуть то, что застряло в его горле, что он незамедлительно и попытался проделать. Вместо привычной слюны во рту его поселился слизняк, который не желал покидать новое жилище и цеплялся из последних сил за зубы и пересохшее небо. Вытолкнув непослушным языком это нечто из своего рта, Пато с брезгливостью заметил, что окончательно одержать победу не удалось, и это нечто обосновалось на его подбородке. С завидным упорством эта слизь никак не желала покидать Пато. Растянувшись в нить, она почти уже доставала одним своим концом до земли, второй же конец вцепился в бороду и сдаваться не желал.

«Надо бы его добить», – с каким-то безразличием заметил самому себе Пато, но руку от земли отрывать было страшно. Казалось, что только на четырех точках он мог устоять. Но делать было нечего и пришлось рискнуть. Медленно, очень медленно Пато поднял левую руку к лицу и стер ненавистного слизняка.

«Одолел! И не упал!» – ликовал Пато.

Через мгновение ликование его сменилось гневом. Мерзкое, липкое нечто теперь вцепилось в его ладонь и склеило пальцы. Тряхнув кистью и убедившись, что слизняк этот никак не отцепится, он с остервенением принялся возить ладонью о песок. Помогло.

– Справился? – поинтересовался Тао.

– Да, спасибо за беспокойство.

Пато присел и откинул руки чуть за спину, уперев их в землю. Сознание его постепенно обретало привычную ясность. Захотелось задать своему старшему товарищу резонный вопрос, который он задавал совсем еще недавно, а по ощущениям так двести лет назад, отцу. Не находя внутри себя никаких к тому препятствий, он решился озвучить то, что не давало ему покоя.

– Тао, можно поинтересоваться? – тихим, спокойным голосом начал он и, увидев в ответ утверждающий кивок, вдруг закричал в сторону собеседника:

– В нашем племени вдруг передохли все лошади!?

Досада и обида, бушевавшая у него внутри, стремительно стали улетучиваться, как только он дал волю эмоциям.

– Мы бежим как оголтелые. Зачем? Я имею в виду не цель, к которой мы стремимся, хоть я ее и не знаю, а то – почему на своих ногах?

Тао не изменился в лице. Продолжая с невозмутимым видом смотреть перед собой, он, казалось, перестал дышать. Моргать – так точно. Остекленевшие глаза его устремили свой взор куда-то за спину Пато. Тому показалось, что мастер не услышал его, и собрался уже снова озвучить то, что сказал только что. Не успел. То, что он услышал от Тао, повергло его в шок.

– Зверь тут, – буднично и непринужденно оповестил спутника Ган. Так, словно поведал о том, что дождь пошел.

– Где? – с туповатым выражением на лице закрутил головой Пато, как будто надеялся, что сейчас же, за ближайшей сосной увидит вдруг того, о ком говорит учитель.

– Я бы мог ответить тебе в рифму, мой юный друг. Мог бы указать пальцем, как указывают детям. Но я предложу тебе другой вариант – загляни в себя, там все ответы.

В данный момент Пато опасался, что если заглянет внутрь себя, то кроме желания треснуть дубиной по голове дорогого учителя ничего там не обнаружит. Злость закипала в нем с новой силой, исказив его лицо до неузнаваемости. Всего за несколько мгновений он перестал быть самим собой, превращаясь в… зверя?

После, когда все это минуло, Пато не взялся бы утверждать наверняка, но именно эта мысль, мысль о том, что он тонет в непонятной для него злобе, и стала тем якорем, благодаря которому его превращение в ненавистную тварь не произошло. Ну, и звонкая оплеуха, отвешенная мастером Тао, разумеется.

Вернувшись в реальность, он обнаружил, что Тао протянул ему свой короткий меч, служивший ему вспомогательным оружием в довесок к его излюбленному томагавку.

– Возьми. Это тебе понадобится. За твоей спиной холм. Ты обойдешь его с левой стороны. Двигайся свободно, не скрываясь, это бессмысленно. Если он еще не ушел, то и не уйдет. Он не насытился и будет жаждать продолжения.

– Не насытился? – сглотнув, переспросил Пато.

– Да. Похоже, он напал на стоянку кочевников. Они часто останавливаются в этих местах. Летом тут много лосей и оленей. Промышляют.

Он встал и, поправив пояс, коротко бросил:

– Все, пошли. Ты слева, я справа.

Пато удобнее перехватил рукоять оружия и пожалел, что у него в руках не копье. Делать было нечего – что есть, то есть.

Он решительно повернул в сторону холма и начал двигаться, забирая влево.

– Пато! – окликнул его Тао. – Помни, в схватке с ним страх – это неминуемая смерть.

Кинув взгляд через плечо, Пато обнаружил, что мастер уже пропал, как в воздухе растаял. Благодарить за совет было уже некого. Хотя, признаваясь самому себе, он отметил, что напоминание о неминуемой смерти никак не подбадривало.

Вот и холм. Огибая его с положенной ему стороны, Пато всеми силами старался не думать. Не думать вообще. Ему почему-то казалось, что это самое верное, что он может предпринять в данной ситуации. Проще сказать, чем сделать. Кусты и колючки цеплялись за ноги, и если бы не кожаные штаны, то пришлось бы туго. Как тут не думать, если каждый новый шаг хотелось окрасить матерными выражениями?

Еще несколько шагов, и Пато завершил свой маневр, оказавшись на удобной для стоянки поляне. Она самой природой была создана для отдыха в долгом пути. Холм защищал путников от северо-восточного ветра, густые кроны деревьев, обступивших поляну с трех других сторон, преграждали путь лучам солнца, одаривая гостей своих тенью. Веселое журчание возвещало о наличии воды. Рай, по-другому и не скажешь. Если бы не одно но.

Сейчас не представлялось возможным насладиться уютом и красотой этого благословенного места. Зелень травы утонула под угрюмой бурой тяжестью. Кровь залила все. Куда бы ни кинул взгляд Пато, повсюду царил кошмар. Поломанные истерзанные тела в неестественных для человека позах застыли тут и там. Отчего-то пришло на ум сравнение с куклами. Как будто некий сумасшедший ребенок, наигравшись, вдруг решил, что с него довольно, и, разозлившись, сломал и небрежным жестом сеятеля раскинул вокруг себя все то, что осталось от некогда любимой забавы.

Споткнувшись, он посмотрел вниз, чтобы понять, какое препятствие послужило этому, и с остервенением выругался. Это была чья-то рука.

Собрав всю свою волю в кулак, Пато внимательнее осмотрел все вокруг. Оторванная конечность не была таковой в единственном числе. У всех жертв этой дьявольской твари чего-то не хватало, как не хватало времени ему самому понять, сколько человек на поляне, и чего именно каждому из убитых не достает.

Ощупывая взглядом то, что осталось от людей, он, наконец, увидел и того, кто все это содеял. Зверь присел на корточки над одним из трупов и увлеченно копошился в его внутренностях, погрузив в брюшину руки чуть не по локоть. Пато не заметил его сразу по одной простой причине – зверь весь, с головы до пяток был в крови и гармонично вписывался в ту адскую картину, творцом которой и являлся.

– Тварь, – прохрипел Пато вдруг севшим голосом. – Тварь! Ты, ТВАРЬ! – Перешел он на крик, но слов, помимо уже сказанных, почему-то не находил.

Хотелось кричать, выть… и убить это исчадие ада. Стереть его с лица земли и вместе с ним весь этот кошмар из своей памяти.

Больше всего Пато был удивлен тем, что тварь эта являлась человеком. В том смысле, что ничем от человека внешне не отличалась. Те же руки и ноги, голова и торс – все имело вид вполне человеческий. Зверь представлялся ему не так, иначе. С жадностью впитывая различные истории про этих существ, он никогда и ни от кого не слышал, как на самом деле они выглядят. Всегда в мыслях его рисовался образ лютого зверя с когтями и зубастой пастью. Но никогда не виделся зверь так – человеком.

Как бы ни ненавидел Пато это существо, но не отдать должное его реакции не мог. Как только зверь услышал его голос, он моментально выпрямился и изготовился к броску. Чуть согнувшись, опустил плечи и выставил вперед левую ногу, развернувшись боком к новой жертве.

К своему удивлению парень вдруг понял, что совершенно не испугался того, про кого слышал, а теперь и сам увидел много ужасного и отвратительного. Будучи совсем еще ребенком, после подобных историй он долго не мог уснуть, и с содроганием вспоминал все подробности тайком подслушанных разговоров взрослых.

Зверь изучал его с неподдельным интересом. Так смотрит очень голодный человек на кусок мяса, который каким-то чудесным образом появился из ниоткуда на обеденном столе. Склонив голову набок и чуть вниз, зверь рассматривал Пато мертвыми глазами и улыбался. Крепкие и ровные зубы его окрасились в розовый цвет. Рот и борода так же, как и все тело его, были в человеческой крови.

В следующий миг Пато вдруг почувствовал, что его голова раздувается, как мыльный пузырь, наполняясь не его, а чужими мыслями и эмоциями и готова лопнуть в любой момент. Серебристая, пульсирующая нить вырвалась из груди зверя и устремилась к нему, намереваясь впиться в его сердце.

Молодой человек инстинктивно отмахнулся от нее рукой, совершенно забыв, что держит меч. То ли ему показалось, то ли на самом деле так и было, но он ощутил легкий толчок, когда клинок прошел сквозь место, где серебристым цветом мерцало то, что могло соединить зверя с человеком. Голова стремительно начала сдуваться, чужое, пришедшее извне, улетучилось так же неожиданно, как и появилось.

Пато готов был поклясться, что где-то внутри у него просыпается нечто, что способно помочь ему одолеть врага. Именно то, что помогло ему в поединке с Мако и заставило чуть позже стремительный бросок Грако превратиться в медленный танец. Тогда, в прошлом, он не заметил, как это произошло, в отличие от настоящего времени. Некая сила, дремлющая в нем, подобно птице распахнула крылья и понеслась навстречу действительности. Взлет ее был так стремителен, что заставил замедлиться все вокруг. Стрекоза забавно зависла в стороне, практически остановив свое движение. Быстрые и прозрачные крылышки ее не трепетали, как обычно, а едва перемещались и казались неживыми. Вороны, слетевшиеся на кровавый пир и испуганные резким криком Пато, нехотя покидали «застолье». Одна из птиц застыла в метре от земли в тот момент, когда крылья ее были смежены, отчего выглядела она нелепо. Но не все «замерзло» вокруг, как того ожидал Пато. Зверь все еще двигался так, как будто время так же не было властно над ним, как и над его противником. Для Пато это стало неприятным открытием. Лишь краткий миг судьба отмерила ему на удивление и, решив, что этого довольно, слепой безразличной старухой отвернулась от него. Зверь, все еще быстрый, прыгнул вперед, выставив руку с раскрытой ладонью перед собой, намереваясь вцепиться страшными окровавленными пальцами в лицо Пато.

«Страх – это смерть», – напомнил самому себе он и шагнул навстречу, решив сделать то же самое, что и в схватке с Мако.

Начав разворот вокруг своей оси, представил себе, как его меч вонзится в поясницу убийце, когда тот, не сумев остановиться из-за стремительности своего прыжка, пролетит то место, где только что находился Пато. Но сбыться этому было не суждено.

Не успев даже закончить свой маневр, Пато ощутил на своей шее мертвую хватку врага и ужаснулся своей догадке: зверь и не хотел хватать его за лицо, он знал, что жертва так удобно для него подставит спину. ЗНАЛ!

«Да что ты такое?» – мелькнула паническая мысль, и вернулся страх.

У Пато были старшие братья, и они являлись очень крепкими людьми. Как всегда это и бывает, они часто мерились своими силами, и Пато не раз подвергался испытаниям с их стороны. Он был уверен, что про боль от захватов знает все. Оказалось – нет. То, что он испытал сейчас, измерить не представлялось возможным просто потому, что меры для этого не было. Сдерживая стон из последних сил, он как можно глубже втянул шею и поднял плечи, практически закрывая ими свои уши. Он перестал сопротивляться, давление ослабло.

«Теперь обозначить движение влево, а на деле сменить хват клинка на обратный и вспороть ему пах», – подумал Пато и тут же взвыл, теперь уже не сумев сдержаться. Во второй раз боль стала еще невыносимее, хоть и казалось, что больнее быть уже не может. Правая рука онемела и повисла плетью. Из безвольной ладони выскользнул меч и, обиженно звякнув о камни, превратился в бесполезный кусок металла.

«Он и это ЗНАЛ, – подумалось с удивительным для самого себя безразличием. – Теперь точно смерть. Хорошо, что Аскалат рядом, не далеко от предков».

Послышался противный чавкающий звук, и боль отступила. Пато почувствовал, как шея и рука освободились от хватки, и, наконец, смог закончить свой разворот.

Зверь все еще стоял и лишь слегка покачивался из стороны в сторону. Могло показаться, что он о чем-то задумался и решил взять паузу для решения некой задачи. Вот решит и тогда продолжит то, что начал. Но так все выглядело на первый взгляд. Присмотревшись, он обнаружил, что зверь смотрит на него всего лишь одним глазом. На том месте, где чуть раньше находился второй, вырос металлический конус, алеющий окровавленным острием. С не менее омерзительным звуком, подобным тому, который стал предвестником свободы Пато от захвата твари, металлический конус стремительно втянулся обратно в голову поверженного врага, и тот забавно заваливаясь набок, упал к ногам Тао Гана.

Он подоспел вовремя, чтобы спасти нерадивого ученика. Стоя над поверженным врагом, Тао, как всегда, был спокоен и невозмутим. Его клевец-тамогавк вновь сделал то, для чего был создан. С легкостью пробив голову зверя насквозь, он в очередной раз стал действенным символом отмщения.

– Ты слишком громко думаешь, Пато. И совершенно не управляешь своим страхом, – снова этот будничный тон. – Я, признаться, надеялся, что не придется вступать в схватку. Думал это возложить на твои плечи. Теперь вижу – рано.

Он подошел к ученику и похлопал его по плечу.

– Ты устал, я знаю. Но давай ты задашь мне все мучающие тебя вопросы после того, как мы с тобой проводим убитых в последний путь.

Усталости почему-то не ощущалось.

Остаток уходящего дня товарищи по оружию провели в скорбных хлопотах. Оттащив в сторону поверженного «монстра» и, не договариваясь, решив заняться им после, они поспешили к убиенным кочевникам. То, что оставил от некогда живых людей «зверь», трудно было описать словами. Собрав тела и уложив их в один ряд, Пато направился с ведром, найденным в скарбе охотников, к ручью. Омыв тела и выяснив их племенную принадлежность по остаткам уцелевшей одежды, Тао и его ученик принялись таскать камни и заваливать ими убитых, как того требовал обычай их племени. В жизни оседлые племена находились в постоянном немире с кочевниками. Но разве это имеет хоть какое-то значение здесь и сейчас? Нет. Люди должны упокоиться так, как завещали им предки. И коль нет рядом тех, кто знал их при жизни, любил и уважал, то человеческий долг каждого сделать все возможное, чтобы проводить умерших в этот последний путь.

Возложив последний камень на вершину получившейся могилы, Тао Ган склонил голову и запел. Скорбная песня. Она призывает все живое проститься с умершими, а мертвых – встретить потомков в новом мире.

С телом «монстра» поступили намного проще. Для начала его оттащили как можно дальше от лагеря. После того, как Тао возвестил о том, что место, куда они приволокли труп, подходящее, он нагнулся над телом «зверя» и одним ударом меча отсек его голову.

– Вот и все.

Внутри было пусто. Пато никак не мог понять, как одно существо с такой ужасающей легкостью могло растерзать четверых здоровых, взрослых мужчин. Не просто мужчин, а людей, которые всю свою жизнь проводят в схватках с такими же кочевниками и иногда с оседлыми племенами.

Никак не договариваясь между собой, они обогнули поляну с холмом и вышли на место своей стоянки. По дороге набрав по огромной охапке хвороста, скинули в том месте, где еще совсем недавно Пато стоял на четвереньках и ловил ртом воздух.

Впервые мастер Тао не растянулся во весь рост на земле, впервые он разделил поровну все хлопоты с учеником. Вместе расчистили место для ночлега и развели огонь.

Усевшись плечом к плечу, молча наблюдали, как огонь перескакивает с ветки на ветку. Печальная красота. Так говорила мать Пато и на вопрос сыновей «почему?» грустно улыбалась.

– Подрастете и узнаете, – вздыхала она.

Сейчас Пато казалось, что он понял, отчего огонь красив именно печально.

Как все люди его народа, он был убежден в священности всего живого на земле. Каждый лист на кустике, каждое животное – все это создано великим творцом. Все без исключения. И все живое способен уничтожить огонь. Уничтожить так, что и следов не отыскать. Поднимет ветер пепел и унесет за горизонт. И если посмотреть и вспомнить, на что способно пламя, то и придешь к мысли о том, что печальна его красота.

– Ходи и Виндо.

От неожиданности Пато вздрогнул и посмотрел на Тао.

– Что?

– Ходи и Виндо породили этих существ, которых ты и остальные называете «зверем» или «тварью».

Если верить старикам, а не верить им нет никакой причины, то так звали двух великанов. Ходи – злобный, горбатый покровитель смерти, носящий маску для того, чтобы сама смерть не смогла погубить своего хозяина. Если эту маску у него похитить, то можно жить вечно.

Виндо – тоже великан, женщина. С узкими длинными пальцами, которые оканчиваются острыми ножами, он наводит ужас на все живое и в особенности на людей. Именно люди являются ее пищей.

– Они породили дохлого детеныша и взмолились, прося у Богов помощи. Все отказали им. Все, кроме Итко.

– Итко? – удивился Пато. – Неужели ему мало того, что он сделал с людьми и без участия этих двух?

Итко был одним из Богов. Именно из-за его ненависти к людям и рождается каждая война. Но ему и этого мало. На заре времен именно он дал людям язык и возможность говорить, но подлостью своей разделил единую речь на множество, чтобы запутать людей и не дать им договориться между собой.

– Именно он, Итко, пришел к ним и предложил помощь. Он обвинил всех богов в лицемерии, якобы за то, что те, призывая к любви, сами отказываются помочь двум младшим собратьям. Ведь великаны принимали непосредственное участие в сотворении этого мира. Будучи отменным хитрецом, он смог убедить этих глуповатых титанов в том, что он способен вдохнуть жизнь в мертвое тело их ребенка, но потребовал от них согласия на то, что бы одарить его частичкой своего духа.