Когда магия покидает мир бесплатное чтение

П Р О Л О Г

Горячее лето 177 и последнего года правления династии Танн для жителей королевства Лиан-Мун оказалось богатым на события.

А всё началось с того, что ещё весной, в марте, умерла при родах королева Альма. Её сын и наследник не прожил и месяца. Король Лайнел, во второй раз ставший вдовцом, в горе своём забыл о государственных делах, о том, что готовил на август свадьбу своей единственной дочери принцессы Жастин.

Власть, а с ней и корона плавно и почти без крови перешли в руки Первого советника короля, брата умершей королевы, князя Корвинуса.

Каких-то три года назад он прибыл в Лиан-Мун почётным гостем на свадьбу сестры, да тут и остался. Умный и очень осторожный, он очень быстро завоевал расположение короля Лайнела и доверие других представителей знатных семей при дворе.

Пока король был в трауре, Первый советник вытребовал для себя право первой подписи, сам писал указы и раздавал распоряжения от имени короля. Он даже не стал дожидаться смерти занемогшего с горя Лайнела, а просто отдал приказ о его аресте и казни.

Столицу дворцовый переворот лихорадил недолго. Тело удавленного короля вывесили на городской стене у Парадных ворот. Тех дворян и аристократов, кто открыто выступал против первого советника, тихонько перевешали или уморили в Чёрной башне. Со стен во дворце и на улицах за одну ночь исчезли все щиты и флаги с изображением серебряного голубя на золотом поле. Герб казнённого короля стал так же непопулярен, как и память о нём, хотя иной раз кое-кто из самых смелых или глупых говорил, как весело и беззаботно жилось во времена Лайнела Кроткого. И песни пелись веселее, и пиво было гуще, и праздники не в пример щедрее.

О принцессе Жастин во всей этой суматохе вспомнили как-то не сразу, тогда лишь, когда за ней прибыли люди из крошечного герцогства Эймар, посланные тамошним правителем за обещанной невестой. Не слыхал, видать, герцог Эйдуард последних новостей или добирались они до его земель слишком медленно. Тем слуги герцога и поплатились.

Все подарки из свадебного обоза забрал себе новый король Лиан-Мун, из гостей кого казнили, кого просто высекли и отослали обратно с позором, босых в изорванных лохмотьях.

Король Корвинус Мудрый мог позволить себе такую дерзость, он знал, что герцог Эйдуард Эймарский мстить не решится, молча проглотит нанесённую обиду.

О шутке нового короля долго ещё вспоминали те, кто видел это зрелище, но никто так и не задался вопросом: а что же принцесса-невеста? Она-то где и что с ней сталось?

Вот за такими-то делами и лето, и ранняя осень прошли незаметно, а там стало некогда отвлекаться на дела королей: подошло время жатвы, а после поспели виноград, яблоки, орехи, пришла пора варить пиво и стричь овец. А там и зима недалёко, а зимой все по домам сидят, короткий день стерегут, сплетничать ходить по соседям некогда.

___________________

Март месяц дождлив был, как и в прежние годы. В природе ничего не изменилось. Непогода загнала под крышу крошечного сарая всех, кто не попал в трактир: и тех, кому не хватило места, и тех, кого ворчливый колченогий толстяк-хозяин не пустил дальше порога.

В сарае, пока не прогнила крыша, хранили сено, но теперь от него осталось в углу лишь немного прелой трухи, и сейчас её со скучающим видом лениво перебирали ослик и мул.

Животные принадлежали почтенной семейной паре из зажиточных крестьян, возвращающихся с первой ярмарки из соседнего города Дельма. С ними был их сынишка, любопытный непоседливый мальчишка. Ему купили в городе новую курточку из дорогого сукна с золотистыми яркими пуговицами в виде собачьих оскаленных мордочек, и теперь счастливый ребёнок спешил похвастаться каждому своей обновкой, благо к ночи людей под крышей собралось достаточно.

Здесь были три монахини из ордена святой Матильды Благочестивой. Одна пожилая, другая чуть помладше, а третья – ещё почти девочка, они держались лишь друг друга, говорили только между собой и даже отказались от ужина за общим столом на расстеленной на земляном полу попоне, сославшись на обет.

Оказался тут и студент-школяр, поджарый парнишка с болезненно-бледным лицом и чахоточно сверкающими быстрыми глазами. Он сильно продрог в своей мокрой насквозь одежке, но не решался подобраться поближе к костерку, так и сидел у стенки на своих перевязанных крест-накрест пожитках, из которых единственную ценность представляла учёная книга.

Немногим лучше студента выглядел ещё один постоялец, солдат королевской армии, отпущенный домой по причине тяжёлого ранения. Он почти непрерывно кашлял, ругая свои пробитые лёгкие, прятал скрещенные руки под мышками и смотрел на всех исподлобья недружелюбным настороженным взглядом.

Ни боевого, ни житейского опыта за короткий срок службы он так и не набрался, поэтому ранец его был худ, карман пуст, а разваливающиеся прямо на ногах сапоги подвязаны обрывками бечёвки.

Белобородый старик с длинными седыми волосами кутался в тёплый толстый плащ. Он не был похож на нищего, одежда на нём выглядела опрятно и ухоженно, а сам старик, если приглядеться к его движениям, не был таким уж дряхлым, каким мог показаться при первом взгляде.

Он уступил своё место у костра замёрзшему вконец студенту и, опираясь на посох с затейливо вырезанным навершием, вышел на улицу проверить погоду и купить у хозяина ещё вина и хлеба.

Случайным во всей этой разношерстной компании выглядел гвардейский кавалерист. Разбитной весельчак, любитель компании, хорошей выпивки и доступных девчонок, он ещё до ночи проигрался в пух и прах, проиграл и лошадь свою и шитую золотом портупею; с седлом на плече перебрался сюда, ругая в голос какого-то пронырливого жулика, с громким треском ломал бочонок из-под вина, а туго изогнутыми полосками ароматного дерева топил свой костерок.

Старик пробыл в трактире совсем недолго, вернулся с пустыми руками, но зато привёл с собой женщину-нищенку. Подобрал на улице ещё одну бездомную, голодную и больную, подумали все. Кто с возмущением, кто с недовольством встретил новую постоялицу, кто с равнодушием, а кто и с интересом.

Любопытный мальчишка с пристальным вниманием, так свойственным всем маленьким детям, оглядел незнакомую ему женщину и, пробравшись к матери, сообщил громким шёпотом:

– Мама, а у тёти в животе маленький, да? У неё будет маленький?

Крестьянка отвесила своему слишком внимательному сыну крепкую затрещину, а сама, смерив нищенку возмущённым взглядом, проворчала под нос:

– Нищету только плодить… Дармоеды!

Её возмущение разделили немолодые монахини. Чопорно и оскорблённо подобрав подолы своих свободных тёмно-серых одежд, они переместились от нищенки как можно дальше, будто греховной безмужней беременностью можно было заразиться как простудой. Неистово перебирая проворными пальцами глиняные шарики чёток, квохтали меж собой, осуждающе покачивая головами.

– О, святая Матильда, вы только посмотрите на неё, сестра, до чего же могут опуститься некоторые люди… Ни денег, ни жилья, ни мужа! А как одета, срам Божий?! И беременная?! Да, этому делу и нищета не помеха. Да-да, дурное дело – не хитрое. С таким ремеслом, как у этой бедняжки, один конец… Все они тяжелеют рано или поздно… А отец кто, и самим не ведомо…

Они говорили едва слышно, осеняя себя крестом, больше поучая свою младшую сестру, чем сопереживая несчастной бродяжке.

Одной лишь виновнице было всё равно, что о ней думают и говорят. Она сидела, держась за свой большой живот, на том же месте, где усадил её старик. Сидела, подобрав закоченевшие грязные ноги, обутые в тяжелые деревянные башмаки. На ней не было чулок, да и подол у платья был изорван так сильно, что тонкие, не по-крестьянски, лодыжки выглядывали ну просто оскорбительно.

Прихватив подбородком коротенький лёгкий плащик, наброшенный на плечи, низко-низко опустив голову, женщина почти беззвучно плакала от боли, от унижения и стыда.

Никто, кроме старика, не видел, как она просилась у трактирщика переночевать на полу у очага. По случаю ярмарки все ближайшие к городу трактиры и ночлежные дома забиты были до отказа, шагу не ступить.

Хозяин и слушать не стал: под свист и смех тех, кто вольготно устроился за столами, её с пинками прогнали на улицу. Служка, разносивший кружки с пенным пивом и пряным элем, поддал ей, уже упавшей, носком башмака аккурат по животу, крикнул:

– В канаве твоё место, тварь!

И теперь вот поднявшаяся снизу живота боль от мощного, со всей силы, удара никак не хотела проходить.

Никто не знал обо всём этом, не знал и о том, что не ела она уже почти два дня, а в тепле не спала и того больше. Не знал, как сильно она устала просто жить и молить равнодушное небо о смерти.

Она возвращалась в Столицу, в белостенный Анн-Мун, той же дорогой, какой убегала полгода тому назад. Тогда она хотела жить, потому и бежала, сейчас же шла назад в надежде на скорую смерть.

Если б она знала в тот день, какой будет эта жизнь, что предстоит пережить ей за эти полгода, предпочла бы смерть от кинжала или на виселице.

О том, что у несчастной нищенки начались роды, поняли как-то не сразу. Почуяв неладное, она сама переползла подальше от всех людей в тот угол, где привязаны были мул и лопоухий ослик.

Животяги к её соседству отнеслись абсолютно спокойно, фыркали лишь, прочищая чуткие ноздри от сенной пыли, переступая ногами, глухо постукивали копытами.

Первым на помощь пошёл старик, за ним следом поднялся студент. В ответ на удивлённо-недоумевающий взгляд безлошадного кавалериста ответил со скрытой гордостью:

– Я учился на кафедре медицины!

Мальчишка, сын крестьянки, тоже порывался сходить посмотреть, что там делается, но боялся матери, её гнева и новой оплеухи.

Все замолкли, когда начались схватки, и женщина стала кричать в голос; сидели с удручённо-нахмуренными лицами, с выражением тупого бессмысленного ожидания.

Кавалерист, окончательно протрезвев, молчал вместе со всеми, лишь иной раз нервно со скрежетом скрёб ногтями по потемневшей от щетины щеке.

Крестьянин, удерживая своего беспокойного мальчишку за плечо, локтем подталкивал супругу в бок, а та шипела в ответ злобно:

– Чего я там не видела? Хочешь, сам иди…

Монашки беспрестанно молились, заведя глаза под крытую гнилой соломой крышу, сидели рядком у стены, как галки на ветке. Самая молодая дёрнулась было подняться помочь или узнать хотя бы, как там, но старшая из сестёр удержала её на месте, сказала строго, обрывая молитву на полуслове:

– Без тебя там справятся. Не велика важность!

– Анна, милая, мы больше поможем, если успеем прочитать «Славься, Отче!» не менее пятидесяти раз, – поддержала её третья монахиня.

А роженица оказалась при более внимательном взгляде совсем-совсем молоденькой и когда-то очень красивой девушкой.

Студент-недоучка сбегал выпросил у трактирщика таз с горячей водой, ещё какие-то тряпки, хлопотал не хуже любой деревенской повитухи.

– Не надо… не надо, прошу вас… не надо мне помогать… Так лучше будет, поймите… Он не должен жить… совсем не должен… – будущая мамаша несла что-то, больше похожее на бред, пыталась оттолкнуть от себя студента. Его, молодого парня, она стеснялась особенно сильно. А он и сам напугался не меньше её, от этого бестолково суетился и боялся сделать что-то не так.

Старик сидел рядом на краешке невысоких обкусанных яслей, смотрел на молодую женщину сверху, вмешивался тогда лишь, когда действительно нужна была его помощь.

Девушка и вправду красавица, но такая несчастная, такая неухоженная. Её бы выкупать в горячей ванне со щёлоком, отмыть эти длинные, свалявшиеся гривой волосы. Да, волосы у неё, должно быть, светлые. И не того ли очень редкого платинового оттенка? Платинового с пепельным. И кожа там, где успел отмыть её этот старательный парнишка, нежная, тонкая, и если б не летний, уже порядком выгоревший загар, она бы была такой же белоснежной, как у потомственной аристократки.

Кто же ты, девочка? Кто позволил тебе дожить до такого безобразия? Кто отец твоего ребёночка, и почему он допустил это всё?

Измотанная всеми пережитыми страданиями, голодом и болью, она ослабела так сильно, что и на схватки ей сил едва хватало.

– Я ничего не могу сделать, господин… – чуть не плакал от отчаяния парень-студент, сидя прямо на полу с закатанными выше локтя рукавами рубашки. – Если она не будет стараться, ребёнок задохнётся… А если он помрёт прямо в ней, надо будет делать операцию… А я не умею, господин, я ни разу сам не резал… Я только видел один раз… и инструментов у меня тоже нет…

– Она справится, она сильная девочка… – С этими словами старик тоже пересел на пол, положил раскрытую ладонь роженице на влажный от пота лоб. – Она должна суметь…

Говорил ещё, но прикосновение сказало ему больше, чем глаза.

Нет, не сумеет она ни родить сама, ни, тем более, выжить после родов. Жизни тут совсем уже не осталось. Ей и до утра не дотянуть.

Усилием воли он поддержал её через своё прикосновение, ласку, тепло и заботу послал усталому отчаявшемуся сердцу.

Пока женщина была без сознания, он не мог «видеть» её мысли, не мог познакомиться с ней поближе, мог только силой с ней своей делиться. Крошечными, совсем крошечными глоточками поил, чтоб не убить мгновенно мощным напором.

Её сопротивление ощутил раньше, чем открылись тёмно-серые глаза с поволокой мучительной боли. Она почувствовала его вмешательство, протестуя, двинула острым подбородком вправо-влево.

– Не надо, прошу вас… – прошептала бескровными губами, снова закрывая глаза.

Она не хотела жить. Не хотела сама и сына своего, ещё не рождённого, этим обрекала на смерть.

Можно ли тут хоть что-то сделать, когда человек сам не хочет цепляться за жизнь?

Она ничего никому не хотела и не собиралась объяснять, но мысли её, лихорадочные, обрывочные мысли и воспоминания рассказали всё.

…Огромная роскошно обставленная спальня какого-то очень богатого дома. Широкое ложе с балдахином из драгоценного бархата… Там всё и случилось, в этой самой спальне.

Он сначала избил её, когда она попыталась оказать сопротивление, избил, а после изнасиловал, толкнув грудью на высокий туалетный столик.

После такого даже отвращение матери к своему ребёнку выглядит вполне естественным. Но ведь он-то не виноват ни в чём. Какая вина его в том, что зачат он был в ходе насилия?

Продолжая отдавать свою силу, поддерживая остатки угасающего сознания, старик держал её за руку до самого последнего вздоха, а потом приказал, переведя глаза на студента:

– Режь! Быстро! Режь тем, что есть!

Такая операция – извлечение ребёнка через разрез в животе матери – разрешалась законом лишь после смерти роженицы и не меньше, чем при двух врачах-свидетелях. Но в нарушении закона их некому было упрекнуть: операция началась лишь после смерти матери.

– О, господин, он так слаб, точно жить не будет, – заметил студент, опуская чуть попискивающего младенчика в таз с тёплой водой. Смывая кровь с собственных рук и с ребёнка, сказал: – Здесь поблизости, в монастыре святого Альтима, есть приют для детей-сирот. Можно оставить его там. Вам, случаем, не в ту сторону? Правда, говорят, что мрут они там, как мухи…

– Я, пожалуй, лучше оставлю его у себя, – отозвался старик, закрывая своим плащом тело несчастной матери. – Её надо будет похоронить с утра. Лучше сделать это самим, а не поручать хозяину трактира. Надеюсь, у него найдётся хотя бы одна лишняя лопата…

А сейчас сходи-ка, спроси у него хоть немного тёплого молока. – Старик выудил у себя из-за пояса самую маленькую монетку. – Может быть, он продаст нам одно из своих одеял или у него есть сукно на продажу?

Студент передал новорожденного из рук в руки, завернув его перед этим в кусок какой-то тряпки и в свою куртку. Сам так и пошёл на улицу под дождь в одной рубашке.

– Ничего, малыш, ничего. Без мамы оно, конечно, худо, но что тут уже поделаешь? – Бережно удерживая младенца обеими руками, старик поднялся на ноги. Даже несколько слоёв свёрнутой ткани не могли скрыть потенциал этого крошечного человечка. Он может стать большим магом при соответствующей выучке, если выживет, конечно. Откуда в нём такая сила? От матери? Да, в ней чувствовался некий запас, но не такой мощный.

Может быть, тогда всё дело в отце? Кто он был, тот мужчина-насильник? Нераскрывшийся? Или всё же кто-то из Обращённых? Кто тогда? И почему он позволил забеременеть этой женщине? Зачем было так опрометчиво лишать себя своей же силы?

Вопросы! Одни вопросы! И некому ответить на них. Не у кого спросить.

Старик глянул на тело умершей женщины, накрытое плащом вместе с головой. Правая рука лежала в стороне, чуть откинутая, полураскрытые пальцы, тонкие, длинные, с обломанными ногтями, уже мёртво закоченели.

Наклонившись над телом убрать руку, как положено, на грудь, старик заметил на одном из пальцев узенький ободок золотого колечка.

Странное дело. Почему она, так побираясь и голодая, не продала его? На него можно было купить не один каравай хлеба.

Кольцо украшала тончайшей работы чеканка в виде геральдической ленточки, по которой шла надпись аккуратными буковками: «По совести править!» А смыкающиеся края ленты держал в клювике крошечный голубок из белой эмали, знакомо расправивший крылья.

Это был гербовый знак королевской династии Танн, голубь на золотом поле, и девиз с герба казнённого короля Лайнела.

– Отец Небесный, что в мире творится?! Страшные вещи…

Никому не показав свою находку, старик лишь головой покачал сокрушённо.

Ч А С Т Ь 1

Г Л А В А 1

Эйнард ушёл ещё утром, непослушный, опять пропадает где-то, а ведь обещал вернуться до обеда. А скажешь – только огрызнётся в ответ.

Для усиления целебной силы мази нужны споры белого мха. Такой мох растёт на ясеневой коре, а до леса отсюда всего ничего, с его-то резвыми ногами. Почему надо быть таким непутёвым мальчишкой?

Эйнард примчался, как обычно, тогда, когда ждать его не было никакого смысла: за мазью от ожогов уже пришли и ушли.

Ворвался, толкнувшись всем телом в дощатую дверь, рухнул на лавку у стены, ничего не объясняя и не оправдываясь.

– Что случилось? Ты принёс… – Мэйвин повернулся к нему не сразу, потому что сердит был, боялся сорваться на упрёки.

– Я оставил… там оставил… – прошептал потерянно Эйнард, прощупывая запазуху. – Или потерял, когда бежал… – Медленно поднял глаза на деда, будто сейчас только до него дошёл смысл сказанного им же самим. – Но я собрал! Собрал, как вы велели, почти целый мешочек… чтоб с запасом…

– Что случилось? – Мэйвин сразу понял: что-то произошло, что-то нехорошее. Почему у парня кровь на губах и на правой скуле? Подрался, что ли, с кем-то из ребят местных?

– Они сейчас придут за мной… придут сюда… – Эйнард напуган был и очень нервничал, на месте не мог усидеть, вскочив, бросился к двери, где на деревянном гвозде висел его дорожный плащ.– Я спрячусь! Уйду в лес, хотя бы на время… Они не найдут меня здесь, и тогда ничего не будет…

– Что ты натворил, Эйн?! – Мэйвин голос повысил требовательно, попытался удержать мальчика рукой за плечо.

Одного этого прикосновения было бы достаточно, чтоб «увидеть» все мысли, разделить эмоции, узнать, что к чему, но Эйнард, тоже зная это, увернулся довольно ловко, отступив на шаг, прошептал:

– Вы ругать меня будете… А я помочь всего лишь хотел… я не знал, что так всё получится… что именно так…

– Что ты сделал? – не выдержал уже Мэйвин. – Убил кого-то, что ли?..

– Они сказали, что меня судить надо… Кричали, что я колдун и ведьмак… – чуть слышно и не сразу заговорил Эйнард в ответ. – Но я же ничего плохого не хотел! А они камнями в меня… Даже Жаннус… даже он…

Говоря, он отступал до тех пор, пока спиной не вжался в дверь, дрожащими пальцами пытался застегнуть бронзовую застёжку плаща.

– Дедушка, вы скажи́те, что меня не было здесь… Пусть они думают, что я в лес сбежал. Я не хочу… не хочу, чтоб меня, как Макдел в прошлом году…

– Тихо ты, подожди хоть немного! – Мэйвин сумел-таки схватить его обеими руками за плечи, так взялся – не вырваться, и они глянули друг другу в глаза и оба – со страхом.

Картинки только что пережитого вихрем пронеслись перед глазами, и Мэйвин отпустил мальчика, отвернулся, сам бросился собирать вещи.

– Я столько раз предупреждал тебя, будь осторожнее. Столько раз говорил…

Так, что обычно может пригодиться в дороге и на первое время? Бежать и переселяться не впервой, с таким опытом они вдвоём быстро уложили почти все свои пожитки.

В отдельный мешок Мэйвин сам убрал каравай хлеба (ещё совсем свежий, вчерашней вечерней выпечки; им Висна расплатилась сегодня за мазь), вытряхнул из короба последних три головки лука, сгрёб с полки уложенные румяными боками яблоки. И соль ещё не забыть. И – главное – деньги, без них далеко не уйдёшь.

За суетой всех этих сборов он не сразу расслышал шум голосов на дворе.

Пришли! Пришли за Эйнардом. Судить колдуна и мага.

Неужели они осмелятся судить сами?! По закону приговаривать к сожжению может только судья. Должен быть суд по всем правилам, с защитником и обвинителем.

– Это они уже, да? – выдохнул Эйнард, бледнея ещё больше. Он стоял посреди комнаты с мешком, набитым одеждой, с седлом для мула в другой руке.

– Не бойся ничего. Тебя они не тронут.

Мэйвин сам толкнул дверь плечом, не дожидаясь, пока люди на улице начнут кричать, требуя их появления. На пороге остановился, невольно расправляя плечи, а за спиной дышал со всхлипом через разжатые зубы его мальчишка-внук.

Тут половина всех жителей собралась, никак не меньше, несмотря на то, что август на дворе, работы много и на полях, и в огородах.

Иоахим Бродник – мельник и староста села – выступил вперёд, шапку снял с почтительным поклоном. В своё время, пять лет назад, он сам позволил поселиться в своём селе этому чудаковатому старику и его внуку.

– Мы это… По праву, так сказать, своему… требовать пришли… – староста заговорил первым. Тяжёлый, широколобый и угрюмый лицом, он слова подбирал так же медленно, со скрипом, как вращались колёса его старой мельницы. – Судить, вроде как, как по закону полагается. А ты… а с тобой…

Он так и не подобрал нужное слово, его перебил гончар Торвин:

– Тебя, почтенный, трогать никто не собирается. Против тебя у нас нет никакого дела. А внука нам своего отдай! Отдай, как по закону положено. За волшбу, за порчу и вред кара одна – смерть. У нас и свидетели имеются, вон, ребята наши поселковые…

Эй, Ланс, покажи всем своего Жаннуса! Пусть он скажет, как было. Пусть всем покажется!

Мальчик в порванной пыльной рубахе нехотя и с опаской вышел вперёд. Ему было всего лет десять, может, двенадцать, он не до конца понимал, что происходит, озирался кругом, ища глазами в толпе отца и мать.

– Пусть сам всё расскажет! – крикнул кто-то из людей, опоздавший на начало сельской сходки. – Пусть расскажет, что случилось!

– Мы играли там, у колодца… – Жаннус не сразу заговорил, стоял, низко опустив разлохмаченную русую голову, смотрел на поджатые пальцы босых ног, а руками ощупывал края прорехи на рубахе. – Там песок такой мягкий под деревьями… А потом Алек на каштане гнездо заметил. Мы только посмотреть хотели… посмотреть, есть ли там ещё птенцы…

Все люди вокруг стояли тихо, но даже в этой тишине голос мальчика еле различался, а потом и вообще смолк. То, что должно было быть сказано дальше, меньше всего походило на правду.

– Ну, говори же, как было дело, все тебя слушают! – прикрикнул Ланс, выходя на открытое место. Сын его под этим окриком ещё сильнее сжался.

– Да с дерева он упал! – другой мальчишка крикнул, проталкиваясь вперёд. – Расшибся… Мы все видели, как он помирал. У него и пена розовая изо рта пошла… А этот вон, – сын крестьянина Гарема, сорванец и непоседа Алек, руку выбросил в сторону Эйнарда, и все разом посмотрели на внука лекаря Мэйвина, – он вылечил Жанника… Просто руки на него наложил. Подержал ладони у него на груди, и тот поднялся. Я сам видел, и остальные ребята тоже… Все мы видели!

– Разве плохо, Ланс, что сын твой живым остался? – Непонимающе улыбнулся Мэйвин, чуть отводя правую руку, сжимающую дорожный посох.

– Живой-то это ладно, не в том дело, – Ланс растерянно моргнул, в сторону мальчишки своего даже не глянул, – а вот каштан наш у колодца высох. Даже листья свернулись… С него все орехи брали, а теперь что? Это он испортил дерево… навёл порчу…

– Король наш суда над всеми колдунами требует, поэтому, Мэйвин почтенный, отдай нам своего Эйнарда, мы судить его будем. Колдунам один конец – очищение в огне… – крестьяне все разом заговорили, зашумели обеспокоено.

– Он хотел помочь, он просто вылечил сына Ланса, разве он желал кому-то зла? – Мэйвин продолжал заслонять Эйнарда собой, хоть тот и порывался выступить вперёд.

Если он встрянет, начнёт что-то объяснять или оправдываться со всей своей горячностью, то беды не миновать: его попросту разорвут напуганные поселяне.

Священник сельского прихода, отец Валент, быстрый умом и скорый на расправу, и сейчас нашёлся, что ответить.

– Господь наш небесный только Сыну Своему такую силу дал, лечить наложением рук, а внук твой на великое дело посягает. От дьявола в нём такая сила, потому и доброе дело у него без порчи не получается и не получится никогда. Сейчас он ещё мальчик, а потом что будет? Он земли наши иссушит? До голода нас всех доведёт? Продавший душу дьяволу должен раскаяться и получить очищение в огне…

– Я не колдун! Я только помочь хотел! – крикнул, не выдержал-таки Эйнард, поверх плеча своего деда глядя на людей и на отца Валента. – Я не хотел ничего испортить! Я не знал, что так получится…

– Зло способно принимать любое обличье и любит прикрываться благими намерениями. Невинное дитя может быть опаснее дикого зверя, если в нём воплотится злая воля Отверженного… – Голос священника звучал негромко и ровно, как на воскресной проповеди, но в тёмных глазах тлел хорошо знакомый огонёк упрямой фанатичной веры. – Насколько опасен твой внук, определит суд и положенные в таком случае испытания. Испытания водой, землёй и огнём…

По воле Создателя будет решаться судьба отрока твоего, почтенный. Мы не требуем казни без суда, да и не казни мы хотим, а спасения души оступившейся… А укрывая преступника, ты сам преступаешь закон. Ты сам в таком случае будешь наказан…

Отец Валент, выступивший из общей массы крестьян, ближе всех стоял к Мэйвину и его внуку. Прижимая к груди толстенную книгу Священного Писания с оттиском просветляющего знака, он, казалось, преградить им путь пытался собой и своей книгой. Будто могла она остановить колдуна и его опасную силу. Но может, и могла, кто точно знает?

– Будет лучше, если вы позволите нам уйти, отец, – заговорил, наконец, Мэйвин. Испуганным он не выглядел, и голос его тоже оставался ровным. – Я не отдам вам своего внука ни на суд, ни на испытания. То, что он пытался помочь, это не одержимость дьяволом. Каких-то двадцать и даже десять лет назад вы бы и слова не сказали, случись такое. Потому что это не колдовство – это магия. И я тоже маг, а не простой лекарь-травник. И все вы об этом догадывались. Нет, даже так скажу: все вы про это знали!

В ответ на эти слова народ в толпе обеспокоено зашумел, задвигался. Многие за прошедшие пять лет обращались к Мэйвину за помощью, всем он казался немного странным, но добрым стариком. А оказывается, вся сила лекарская в нём и знания его от магии, от волшебства.

– Все вы ко мне приходили со своими болячками, я никому не отказал в помощи и платы никакой не просил. Справедливо будет сейчас просто отпустить нас. Мы уйдём прямо сейчас, и вы никогда нас не увидите.

Мэйвин шагнул вниз с последней ступеньки крыльца, посохом чуть повёл справа налево – и ветерок, пока ещё слабый, прокатился по лицам собравшихся людей, вставших перед ним плотной стеной.

– Колдуна до́лжно судить по закону! – крикнул отец Валент, еле успевая прихватить шитый серебряной нитью шарфик. – Удержите их! Обоих держите!

– Назад! – Нескольких мужчин, послушных приказу священника, Мэйвин сбил с ног невиданной силы ударом. Они на землю покатились, и женщины в толпе все разом выдохнули со стоном, а отец Валент побледнел до серого.

– Я убью любого, кто хоть шаг ещё сделает! – предупредил Мэйвин. Непрозрачный камень-вставка на навершии его посоха засветился огненным светом. После того, как слабый с виду старик свалил на землю трёх крепких мужчин всего одним движением раскрытой ладони, проверять на себе силу его магии больше никому не хотелось.

– Эйн, – шепнул Мэйвин внуку, – иди выводи мула. Меня не жди, иди в сторону Аннбурга, я догоню тебя.

Эйнард не решился спорить, боком-боком двинулся к крошечной конюшенке за домом. Слышал на ходу, что дедушка говорит что-то своим сильным твёрдым голосом. Оглянулся он, лишь на дорогу выбравшись.

Над зелёной ещё по-летнему стеной леса поднимался густой столб дыма. Как будто горело что-то как раз в той стороне, где остался посёлок.

Нельзя было, наверное, бросать его одного. Против стольких людей. К тому же ты сам виноват во всём, что случилось. Сколько раз тебе дед говорил: будь осторожен в каждом деле и в каждом слове. И всё равно не удержался. А как тут удержишься, когда рядом человек умирает? Ведь знал же Жанника Лансова не один год, вместе в речке купались, сколько раз рыбачили бок о бок.

Жалко его, хороший ведь парнишка. И у матери самый старший, любимец.

Мул глухо стучал коваными копытами по белой отсыпке тракта, уныло смотрел по сторонам, когда Эйнард останавливался передохнуть.

Он не стал садиться верхом, чтоб дедушка успел догнать их, хоть и напугался изрядно, часто сворачивал к обочине, отдыхая, ещё на раз перепроверял подпругу и седельный мешок.

Жаль, что собираться пришлось впопыхах. Всё, нажитое за пять лет, бросить пришлось. Опять крутись, как хочешь, денег-то в деревне, считай, не скопили. Деда всё больше за еду лечил, за хлеб да за крупы. Кто что сам нёс, тому и рады были.

Хоть и походили они по королевству порядком, где только ни жили, а в Аннбурге Эйнард не бывал ещё ни разу. Знал, что город этот небольшой, стоит на пересечении двух торговых дорог с севера на юг и с запада на восток. Там всё больше постоялые дворы для проезжих купцов, много торговых лавочек и ещё рассказывали, что в этом городе очень красивый храм с высоченной колокольней, оканчивающейся острым шпилем.

Если всё время идти пешком, до города и к ночи не доберёшься, а на ночь городские ворота всегда закрывают. Велика ли разница: спать в лесу или под стенами Аннбурга? Всё одно под открытым небом. Но когда ты один – это другое дело. Одному жутковато как-то ночью, хоть и знаешь, вроде, не меньше десятка охранных заклинаний; знаешь, как отогнать неприкаянную душу казненного разбойника или самоубийцы; сумеешь отвести глаза голодному зверю, а всё равно не по себе. Не по себе от одной только мысли о предстоящей ночёвке в полном одиночестве без зоркого присмотра и контроля деда Мэйвина. Никогда раньше он не оставлял одного так надолго.

Уже когда на лес спустились сумерки, а от солнца осталась лишь золотисто-розовая каёмка нагретых последними лучами облаков, Эйнард свернул с дороги. Первым делом расседлал мула и собрал в кучу все сухие ветки и сучья, какие сумел найти поблизости и поднять.

Дров никогда не бывает много, это правило он усвоил совсем ещё мальчишкой. А постоянный огонь – это главное. Это и тепло, и защита, и хоть какой-то намёк на устроенность.

Чтоб сработало заклинание, рождающее огонь, в правой руке нужно держать что-нибудь из железа. Эйнард вытянул из-за голенища своё единственное оружие – небольшой остро наточенный нож с отлично сбалансированной рукояткой. Стоя на коленях над сложенными для поджога ветками, удерживая нож за лезвие, Эйнард читал наизусть «Заклятие живого огня». Глаза закрыл, чтоб лучше сосредоточиться. Поэтому и сумел расслышать у себя за спиной тихий шорох. Шаги человека! Шаги живого человека! Не призрака, не духа.

Кто это может быть? Вор? Разбойник? А может, путник? Он один, это Эйнард по шагам смог определить, и нож в руке переложил поудобнее, приготовился к броску, и потом только обернулся, вставая.

– Тихо, Эйн, это я. – Мэйвин прошёл вперёд своей лёгкой, совсем нестариковской походкой, почти незаметным движением пальцев послал горячую искру, зажигая огонь.

– Дедушка… – радостно выдохнул Эйнард, опуская в смущении руку с ножом. – Я не слышал, что это вы…

Обычно Обращённые хорошо чувствуют друг друга на довольно приличном расстоянии. Исходящая от них сила магии у дружелюбно настроенных магов вызывает чувство радости и удовлетворения. Но сейчас Эйнард не почувствовал этого, и потому удивился тому не меньше, чем самому появлению Мэйвина.

– Я шёл за тобой почти целую лигу… Но ты и не мог меня слышать, я отгородился метаморфозом от всех людей, и от тебя тоже…

Эйнард понимающе повёл подбородком, больше ни о чём не спросил, хотя узнать хотелось о многом, и особенно о том, что случилось в посёлке после его ухода. Неужели дедушке удалось убедить поселян и отца Валента? Или он просто хорошенько напугал их? Может, потому и пожар был?

– Ты выбрал не очень хорошее место для ночёвки, – заметил с упрёком Мэйвин, проходя ближе к огню.

– Я разложил корни тикса через каждые пять шагов. Всё так, как вы показывали. Никто не прошёл бы…

– Но я прошёл! – Мэйвин чуть-чуть голос повысил, и Эйнард промолчал, лишь губы поджал с обидой. Он был рад появлению деда, был рад тому, что не придётся ночевать одному, но строгость Мэйвина его удручала.

– Тикс и заклинание «тесного кольца» помогают только когда земля не освящена…

– А разве…

– Так ты не видел?! – Мэйвин плащ запахнул поплотнее, перехватил посох в другую руку. – Пойдём, я покажу, и ты сам всё поймёшь.

Меньше всего Эйнарду хотелось куда-то идти, ночью в темноте и добровольно, да ещё и бросить свой костерок с таким тёплым, таким уютным пламенем. Но Мэйвин шагнул в сторону от костра, властным движением руки заставляя идти следом. Засветившийся тусклым светом камень в навершии его посоха слегка потеснил темноту, но Эйнард всё равно чуть не упал, споткнувшись о корень сосны, отстал, как последний растяпа. Но подождать не попросил, не позвал, не крикнул – знал, что с дедом это бесполезное дело. Он только обругает за нерасторопность, или – что ещё хуже! – взглядом строгим из-под седой широкой брови окинет с ног до макушки, и всё. В такую минуту сам себя начинаешь ненавидеть, и слов никаких не надо.

Они вышли почти к самой дороге, и Мэйвин остановился возле каменного грубо отёсанного креста с еле-еле намеченным резцом распятием. Если наискосок по прямой идти, то от креста этого до костра всего ничего. Эйнард, понимая свою ошибку, лишь губу закусил. Он и не подумал даже, что под крестом земля может быть освящена. А сейчас, стоя от него в трёх шагах, и сам чувствовал, как земля сквозь подошву лёгких сапожек ощутимо греет ступни. Это тепло ни с каким другим не спутаешь. В нём сила, опасная древняя сила, разрушающая любое магическое влияние. Вон, и камень в посохе Мэйвина, и тот потускнел.

– Кто здесь похоронен? – спросил Эйнард, нарушая молчание ночного леса.

Мэйвин громко хмыкнул в ответ, казалось, больше и не скажет ничего, но он заговорил, поворачиваясь к мальчику лицом:

– Если б ты не ленился сосредотачивать свою волю и свою силу так, как я тебе показывал, ты бы и сам мог всё видеть и знать… – начал с упрёка и потом только добавил: – Это могила монаха-микаэлита. Я тебе рассказывал про этот орден, да мы уже сталкивались с ними. Они выступают против таких, как мы с тобой, против магов и колдунов. Наш епископ Крисби из этого ордена, это он и объявил поход против еретических знаний и всякого волшебства… Против всего, что, по его мнению, не угодно Богу…

А этот монах умер в дороге, потому что простыл под дождём. Бог не помог ему, а знахаря-травника поблизости не оказалось. Перетопили всех знахарей и посожгли. Потому что не различают, где магия, а где знания и опыт. Хотя иной раз одно от другого отделить очень сложно…

Эйнард ничего на это не сказал, да ему и нечего было сказать. То, что многое в мире изменилось, он и сам видел. И в первую очередь изменилось отношение людей к таким, как он и его дедушка Мэйвин.

Лет пять-шесть назад их бы в любом посёлке приняли с почтением и страхом. Не знакомые с магией люди всегда очень осторожны. Слово грубое сказать боятся, взгляда неосторожного. И при нужде всегда о помощи попросить готовы. Скотину подлечить, снять сглаз или порчу с себя и детей, погадать на будущее или помочь советом.

Так было до того королевского указа о запрете магии и колдовства. После этого всех, кто мог лечить, колдовать и знахарить, судили и казнили огнём или водой.

Мэйвин, до указа проживший на одном месте почти семь лет, вынужден был теперь постоянно переезжать с места на место. Как только люди начинали что-то подозревать, как только появлялись разговоры, слухи и сплетни, он снимался, бросая всё нажитое, и уходил подальше. Он научился быть осторожным. Многие знали его как знахаря и травника, но не мага.

То, что случилось с ними сегодня, не было единственным случаем, поэтому и обсуждать тут было нечего.

Эйнард так и не решился ни о чём спросить, сам же Мэйвин не спешил ничего рассказывать. В полном молчании они вернулись к костру, занялись приготовлением ужина и места для ночёвки.

– Куда мы теперь? – спросил всё же Эйнард, не сдержав своего любопытства.

– В город, – коротко ответил Мэйвин, разливая на две кружки горячий травяной чай.

– В Аннбург?! – Эйнард аж привстал. – Но ведь вы же… Вы всегда говорили, что в городе опаснее всего. Там судья и королевский гарнизон… И эти монахи тоже… Там нас найдут очень быстро.

– Мы не будем долго. – Мэйвин чуть-чуть улыбнулся в седые усы, лицо его тут же смягчилось, приобрело такие редкие черты миролюбивого добродушия и ласки. – И, надеюсь, ты больше не сделаешь никакую другую глупость…

Даже после всего, что случилось, Эйнард не назвал бы это «глупостью». Он не жалел о том, что спас своего друга от гибели. Повторись всё заново, он бы помог ему всё равно, даже если после пришлось бы снова отбиваться от напуганных, разъярённых поселян и остальных мальчишек, ставших свидетелями чуда.

– Это не глупость, – буркнул себе под нос, упрямо склоняя голову, исподлобья бросил взгляд на деда, но тот лишь улыбнулся в ответ, покачал головой, отпивая чай из своей кружки.

– Нас могут начать искать по всей округе. Наверняка начнут, – произнёс Мэйвин, немного помолчав. Он сам заговорил о произошедшем и глядел немного в сторону, мимо костра. В свете огня было особенно видно, какое усталое у него лицо. Он даже постарел ещё больше как будто, осунулся и похудел.

Магия всегда забирает много сил, а сегодня Мэйвину её помощь понадобилась особенно. Если бы не заклинание огня и не метаморфоз, позволивший под личиной другого человека в суматохе пожара покинуть посёлок, всё могло закончиться очень плохо. Но Бог спас и на этот раз, а теперь нужно найти недалеко отсюда какое-нибудь спокойное, тихое место и отдохнуть, подкопить растраченные силы и проверить, не объявят ли на них двоих охоту.

Мэйвин знал лишь одно такое подходящее по всем параметрам место: у своего старого приятеля Кревиса, книгочея и просто отличного человека.

Г Л А В А 2

Они и раньше бывали в городах, а в прошлом году на осеннюю ярмарку заходили даже в столицу, но в Аннбурге Эйнард оказался впервые. Город не был большим и ничем не отличался от всех других, виденных ранее. Те же каменные дома и узкие улицы, звон колоколов над городом, перекрывающий все другие звуки, и люди, очень много людей.

Мэйвин ориентировался на улицах Аннбурга так, будто прожил здесь всю жизнь, нужный ему дом нашёл легко и с хозяином его при встрече обнялся с такой радостью, как будто со старым знакомым.

Эйнард на всё это смотрел с некоторым удивлением, ничего не понимал. Таким весёлым и довольным деда своего он давно уже не видел. Хозяин дома, книжник Кревис, ему понравился при первом знакомстве. Его добродушное простое лицо излучало прямо ощутимое тепло: Кревис был магом, таким же, как и Мэйвин, и Эйнард это сразу почувствовал.

Кревис держал крошечную книжную лавку, а сам жил над ней, на втором этаже дома. Ремесло переписчика рукописей, переплётчика и книготорговца не приносило почти никакого дохода, да и дом у Кревиса не был рассчитан на большое количество жильцов. Но, несмотря на всё это, появлению Мэйвина и его внука Кревис был искренне рад.

Единственная проблема – где поместить мула – разрешилась в ходе общего обсуждения. Эйнард отправился на ближайший постоялый двор, где имелась своя конюшня. За небольшую плату там согласились взять мула на время, хоть и предупредили сразу, что корм не ахти какой.

Эйнард не успел за дверь выйти, как Кревис спросил с улыбкой, поводя плечом:

– Решил всё же взять нового ученика? Ещё одного… А мне говорили: ты зарёкся после Ангуса. Да и запретили тебе, как помнится. Совет Магов своим общим решением запрет вынес. Насплетничали, значит…

– Он не совсем ученик…

– В этом мальчике потенциал просто огромный. Где ты нашёл такого одарённого? Он при хорошей выучке сумеет превзойти и тебя, и меня.

– Я не хочу его обращать. По крайней мере, пока… Он ещё совсем мальчишка…

– Ну, не совсем, – возразил Кревис. – Сколько ему сейчас? Тринадцать? Четырнадцать? Вполне подходящий возраст. Давно он у тебя? Кто его отец? Откуда он у тебя вообще?

Мэйвин помолчал немного, покусывая губы, видно было, что отвечать на все эти прямые вопросы ему не очень хочется.

Как радушный хозяин Кревис накрыл на стол, выложил на блюде холодную отварную телятину и мягкий белый хлеб, а по кружкам разлил свежее охлаждённое пиво. И теперь Мэйвин в состоянии трудного, тягостного раздумья крутил в пальцах высокую глиняную кружку, вмещающую в себя целую пинту пива.

– Мать Эйнарда – бродяжка, нищенка – умерла при родах. Я просто пожалел и взял себе её мальчишку. Я и не думал делать его своим учеником и, тем более, обращать. Возможно, слугой или помощником, но не учеником, не преемником, не магом…

В комнате всего с двумя узкими стрельчатыми окнами уже начал сгущаться вечерний сумрак, и Кревис поднялся за свечами. Не тратя времени на поиск кресала, зажёг фитиль простым движением пальцев. Возвращаясь к столу, похлопал Мэйвина по плечу и с улыбкой упрекнул:

– Ты не хочешь говорить мне всю правду? Я, конечно, не требую и настаивать не буду, это твои личные дела. Но я ведь вижу, что ты и сам…

– Да-а… – протянул Мэйвин со смешком. – С этим парнем вообще не всё гладко…

– Ещё какие-то семейные секреты? – Кревис прошёл к своему стулу, но сразу не сел, подлил в кружки пива из покрытого испариной кувшина, приготовил себе ещё один бутерброд.

Мэйвин ничего не сказал, просто снял с шеи небольшой замшевый мешочек, раздёрнув шнурки, вытряхнул что-то мелкое на ладонь, вытянув через стол руку, положил перед Кревисом… женское золотое колечко.

Кревис бровью дёрнул, пережёвывая мясо и хлеб, указательным пальцем подтянул украшение к себе поближе.

– Оно принадлежало его матери…

Узкий золотой ободок казался ещё меньше в крупных узловатых пальцах Кревиса. При виде гравировки с девизом и гербовым голубком Кревис и о мясе с хлебом забыл, даже жевать перестал. Поднял глаза на своего гостя и друга, выдохнул через разжатые зубы:

– Бродяжка и нищенка, говоришь?

Мэйвин ничего на это не сказал, вспомнив о пиве, приложился к кружке, а Кревис, напротив, аппетита окончательно лишился.

– Это была наша Жастин, наша пропавшая принцесса… Кто был отец этого мальчика, она успела тебе сказать? Хотя, впрочем, это не так уж и важно при всех сложившихся обстоятельствах, какие мы имеем. Корона Белых королей уже передавалась по женской линии, и значит… Твой Эйнард – наш законный наследник, наследник из династии Танн. Поверить не могу! – Кревис рассмеялся, откинулся на спинку стула, потирая высокий с залысинами лоб тыльной стороной ладони. – И ты молчал все эти годы?! Мэйвин, как можно? А сам мальчик знает, кто он такой? Ты показывал ему кольцо? О матери рассказывал?

Мэйвин медленно-медленно двинул головой из стороны в сторону.

– Может, это и правильно, что ты молчал, – подумав, согласился Кревис. – Хорошо, что никто ничего не знает пока. Если наш король Корвинус узнает, он всё сделает, чтоб избавиться от последнего претендента на трон… от законного наследника перед Богом и людьми. Как вообще он позволил ему на свет появиться? Как удалось принцессе сбежать от него? Как смогла она дожить до родов? И почему она скиталась по стране? Почему никто не встал на её защиту?

– Что толку гадать? Мы всё равно никогда ничего не узнаем. Не нам вмешиваться в дела королей.

– Так или иначе, Мэйвин, ты уже вмешался. Ты спас наследника Лиан-Мун, ты вырастил его, воспитал… Ты ведь всё равно ему всё расскажешь рано или поздно. Он должен знать. И все в королевстве должны знать. Корвинус занял трон незаконно. Все мы знаем, что он убил Лайнела Кроткого, что он просто вероломный узурпатор. Он никакого права на корону не имел…

Сам посмотри вокруг! То голод, то неурожай, то болезни. И ещё эти постоянные войны с соседями… Бог отвернулся от нас и от нашего королевства. Так оно и будет до тех пор, пока на трон не сядет законный наследник.

Помяни моё слово, хочешь ты того или нет, но твой Эйнард будет нашим королём. По закону высшей справедливости!

– Скорее он станет магом, чем королём, – возразил Мэйвин, в задумчивости поглаживая бороду, спускающуюся до груди. – Вот в это я могу ещё поверить… Кто был его отец, я не знаю, но силой своей он с мальчиком поделился сверх всякой меры.

Кревис на ноги вскочил, рот раскрыл, но сказать ничего не успел: на пороге появился Эйнард с уздечкой в руках. Смущение и Мэйвина, и хозяина дома почувствовал сразу и нахмурился невольно. Понял, будут ругать за то, что ходил так долго. В городе вечерами лучше не бродить, если жизнь дорога и дорог кошелёк.

– Хозяин двора сказал, чтоб оплату вносили в начале каждой недели. Если забирать придётся раньше срока, деньги он возвращать не будет.

Мэйвин кивнул, принимая к сведению услышанное. Денег у них с собой совсем мало и новых не предвидится, но ведь они недолго собираются испытывать гостеприимность Кревиса.

– Сядь, поешь вместе с нами. – Засуетился хозяин дома, подставляя к столу ещё один стул, принёс кружку чистой холодной воды, пододвинул ближе и хлеб, и мясо.

Эта забота ещё больше смутила Эйнарда. Он, правда, послушно принялся ладить себе бутерброд, хоть и чувствовал, что своим появлением помешал какому-то важному разговору, и разговор этот, как видно, касался почему-то его самого.

Дедушка снова хмурится и думает о чём-то серьёзном. Когда он так смотрит и ещё когда мнёт в пальцах свой замшевый мешочек на шнурке у горла, то с ним лучше не спорить и не задавать никаких вопросов. И дядя Кревис, тот вообще какой-то странный. Днём он совсем другим показался. А сейчас такими глазами глядит, будто графа какого-нибудь породистого в доме своём принимает. Под этим взглядом Эйнард, давясь, еле-еле сжевал один кусок и, отпросившись спать, ушёл по лестнице наверх.

Мэйвин и Кревис, снова оставшись один на один, очень долго молчали. Также в полном молчании Кревис убрал со стола всю еду и посуду, а потом принялся раскуривать трубку на длинном изогнутом чубуке.

– А ты, Мэйвин, не хочешь? – предложил, с пыхтением крайнего довольства пуская кольца ароматного терпкого дыма. – У меня неплохой запасец отличнейшего табачка. Мне тут один купец привозит напрямую из Дарема…

Мэйвин и слова сказать не успел, как Кревис круто тему сменил:

– А что, мне наш наследник нравится. Неплохой парнишка. Воспитанный и неглупый… И сила нераскрытая в нём просто огромная. Он и магом может стать великим… Да-а, короля-мага на нашем троне ещё не было. То-то будет! Особенно после всех этих казней, после указа короля… Всё равно, что с ног на голову, а потом обратно на ноги…

Кревис с довольным предвкушением рассмеялся.

– Глупо на это надеяться, да и доказательств у нас никаких. Колечко это… Любой мастер-ювелир сделает таких хоть десяток… – А вот Мэйвин головой с сомнением повёл. – Что-то мало мне в такое верится…

– Какие ещё могут быть доказательства?! – Кревис не рассмеялся – расхохотался в ответ. – Этот мальчик из рода Белых королей. Все из династии Танн рождаются с таким редким цветом волос. Платиновый с пепельным… А цвет глаз у него от отца. Все Танн обычно зеленоглазые и с очень светлой кожей. Я это точно знаю: короля Лайнела я видел на коронации. И отца его помню, Эйнарда Славного. Это ты в честь него назвал мальчишку? К чему тогда лукавить? Взял родовое имя, значит, с самого начала верил, что быть ему королём. Нашим королём!

Мэйвин не придумал, что ему на всё это ответить. Ведь так оно и есть, в сущности. К чему тогда какие-то ещё объяснения и оправдания? Но сомнения на то и сомнения, от них избавляются с трудом и очень медленно.

– Это невозможно. Маг – на троне?! Мальчик не рос быть королём…

– Он справится, Мэйвин, поверь мне. Мы иной раз и сами не знаем, на что мы способны, а что уж о других говорить? Судьбу не минуешь…

Мэйвин головой покачал, не скрывая сомнения. Трудности, ожидающие впереди его воспитанника и его самого, пугали и тревожили. «То-то будет»,– повторил про себя слова Кревиса, полностью с ним соглашаясь.

Г Л А В А 3

Пальцы правой руки, бросившей мелкую монету – плату за кружку пива – едва заметно дрожали. Чёрт, плохо дело! Все неприятности, как недаром говорят, сваливаются разом.

А всё потому, что много сил потратил, чтоб сбежать и скрыться. Покров незримого один съел столько сил. Тут простой едой потери не восполнить, нужна пища иного рода.

Девчонка за высокой деревянной стойкой, дочка или племянница хозяина, мыла и вытирала оловянные кружки. Острым глазком стреляла по сторонам из-под чёлки, завивающейся тугими колечками. Молодая, справная девка. Почти красавица. Она всем находящимся в таверне мужчинам нравилась и сама чувствовала это. Поводила открытыми покатыми плечиками, кокетливым движением влажных пальцев убирала назад волосы со лба.

Они встретились на заднем дворе, когда девушка вынесла таз с грязной водой, выплеснула, распугав длинноногих тощих кур.

– Вы ищете кого-то, господин…

– Господин Ангус.

– Вам дядю Алема, может быть, позвать? – Красавица с участливой улыбкой сделала шаг навстречу. – Он сейчас в подвале, нацеживает пиво… Вы комнату хотите снять, да?

– Нет, мне ты нужна, красавица…

– Я, господин Ангус?! – Девушка рассмеялась, глаза потупила. Молодой черноволосый мужчина приятной наружности невольно вызывал симпатию в ответ на комплимент, и ей не хотелось никуда уходить.

– А что, ты куда-то торопишься? – Они неожиданно друг для друга оказались так близко, что господин Ангус пальцами поймал прядку волос у виска девушки, потянул, пропуская меж пальцами, расправил завиток. – Такая красивая и такая занятая. Твой дядя не будет ругаться, если ты немного задержишься. Ты ведь и сама не против, правда же? Как твоё имя, красавица?

– Зачем вам моё имя, господин? – Девушка, несмотря на встречный, вполне безобидный вопрос, уходить не спешила и близость незнакомого, но такого приятного мужчины её не настораживала. Напротив, ей всячески хотелось удержать его рядом с собой, завлечь своей очаровательной внешностью.

– У такой красавицы и имя должно быть таким же красивым. – Но и господин Ангус, похоже, тоже никуда не спешил, начатая игра под названием «флирт» ему нравилась не меньше. – А хочешь, я угадаю твоё имя? На спор! Если угадаю, ты поцелуй мне свой подаришь.

Девушка снова рассмеялась, красивым движением откидывая назад голову.

– Угадаете, господин?! Это как же это? Разве возможно такое?

– Ну, конечно же! Разве это так сложно – угадать имя? – Господин Ангус, лукаво улыбаясь, держал племянницу трактирщика за руку, стоял близко-близко, заглядывая в глаза. – Такая улыбка и такие глаза могут быть только у Хелены, у прекрасной Хелены…

– Такого не может быть, господин! Вы знали! Скажите, что вы знали! – Девушка всё с тем же смехом попыталась высвободить руку, но господин Ангус крепко стиснул тонкие девичьи пальцы, напомнил:

– Поцелуй, красавица! Твой поцелуй…

– Я не обещала вам…

– Ну, как же… – Игривая лёгкость с лица мужчины исчезла тут же, как только девушка повторила попытку вырваться из его цепких пальцев. Она понять ничего не успела, а господин Ангус прижал её спиной к кирпичной стенке трактира, властным сильным поцелуем впился в чуть разжатые нежные губы.

Латунный таз выпал из рук легкомысленной красавицы, упал с грохотом. Этот звук Алем-трактирщик расслышал даже в подвале. Поднимаясь наверх по ступеням с большим кувшином в обеих руках, проворчал сердито:

– Опять эта вертихвостка… Ну, я задам тебе, бесстыдница… Я тебе не твой папаша-раздолбай… Ты у меня быстро научишься порядки понимать…

Девчонки не оказалось за стойкой. Посетители – совсем их мало было в такой ранний час – разом повернули головы в сторону хозяина. Никто не буянил, не выступал, никто не просил добавки, и всё равно она не смела покидать место за стойкой.

«Куда она подевалась, эта дрянь?» – Дядя Алем, тяжело ступая, проверил и подсобку, и кухню. Никто из женщин, занятых стряпнёй, не смог сказать ничего вразумительного. И тогда только трактирщик выглянул на задний двор.

Девушка лежала у стены недалеко от входа, лежала на боку лицом вниз.

– Ты чего это там, Хелена? – прикрикнул Алем, не подозревая ещё ничего плохого, а когда перевернул её лицом вверх, то не сразу узнал свою племянницу.

– Отец Небесный! И что же это такое?!

Молодая цветущая девушка буквально высохла. Мёртвое пожелтевшее лицо исказила гримаса неописуемого ужаса, глубокие морщины прореза́ли иссушенную, как у мумии, кожу. Даже чёрные некогда волосы поседели надо лбом и на висках.

– Что же это творится, Господи! – повторил Алем, дрожа от страха всем телом. Он не мог ответить на свой вопрос, да и никто бы, пожалуй, не смог. Одно лишь было ясно: в городе объявился мощный колдун.

Кревис чёрной тушью выписывал на пергаменте строку из молитвенника: «…велики дела Твои, Господи, и помыслами Твоими держится земля…», когда толчок проснувшейся огромной силы заставил содрогнуться его всем телом.

Маг! Мощный маг проявил себя так неожиданно, что волна его силы разошлась во все стороны, как круги на воде. Ещё один Обращённый появился в Аннбурге.

Обычно Кревиса радовала такая новость: «Не всех ещё, значит, уничтожили после указа», но сейчас чутьё предупреждало об опасности. Недобрые намерения у этого мага, и дело он плохое совершил, когда раскрыл своё присутствие.

– Ты слышал, Кревис?! Ты тоже почувствовал его? – Мэйвин быстрым шагом вбежал в библиотеку. На лице его угадывались и смятение, и радость.

– Непонятно, кто это мог быть. Он слишком быстро отгородился, – произнёс Кревис. Недовольно хмурясь, он рассматривал оставленную на дорогом пергаменте кляксу. Жаль, работа на заказ, на скорую руку не подчистить. Придётся сушить и лишь потом соскабливать и меловать это место заново.

– Одно непонятно, почему он скрывается. Кроме нас, ему некого опасаться, – продолжал Мэйвин, воодушевлённый присутствием в городе ещё одного мага. – Можно годами бродить по всей стране и не встретиться ни с кем из знакомых, а тут…

Мэйвин как раз таки успел определить, что был когда-то уже знаком с этим Обращённым. Какое там! Их соединяла дружеская связь, наставническая даже, связь учителя и ученика. И если это действительно он, то не радоваться нужно, а опасаться.

– Это Ангус, я уверен! – решительно заявил Мэйвин, и Кревис перевёл на него удивлённый взгляд.

– А разве вы…

– Да, мы договорились никогда не искать встречи друг с другом. Можно сказать, объявили нейтралитет, так это звучит по-книжному… Почему он здесь тогда? Почему скрывается от нас с тобой? Что он задумал? Я отпустил его тогда… И после не видел ни разу. Одни слухи…

– Хороши слухи… – С укором покачал головой Кревис. – Один другого мерзее… Кто применяет свои дар и знания во вред, не заслуживает хорошего к себе отношения.

– Ангус – мой ученик! Есть и моя вина в том, что он пошёл именно этой дорогой… – заметил с горечью Мэйвин.

– Боюсь, за прошедшие годы он нисколько не изменился. Прислушайся: он, как жалкий вампир, утоляет свой голод, где и как придётся. Даже день его не страшит… В городе, где столько людей… Да ещё и после этого указа… Святая братия снова объявит охоту. И посмотрим ещё, во что выльется безрассудство твоего воспитанника…

Мэйвин промолчал. Губы сжал под густыми седыми усами, нахмурил брови. Сам он и понимал, и признавал свою ошибку. Давно уже раскаялся перед Советом Тридцати, понёс заслуженное наказание, был изгнан навсегда из почётного числа самых уважаемых магов и тем самым лишился права брать себе учеников и передавать свои знания и опыт другим. После свершённой когда-то ошибки судьба его была предопределена: умереть в одиночестве, унеся все знания свои и огромный опыт с собой в могилу. Что может быть хуже для мага? Только осознание того, что дурно воспитал своего последователя; что не разобрался в нём, не разглядел скрытые пороки.

И ведь опять нарушил перед Советом данную клятву, приблизив к себе нового ученика. Хотя можно ли считать учеником принца Эйнарда? Он не готовится к обращению, обладает лишь элементарными магическими знаниями, знает с десяток простейших заклинаний. При всех врождённых способностях он никогда не станет одним из Обращённых, если только его не возьмёт на воспитание кто-то другой.

Мэйвин невольно смерил Кревиса оценивающим взглядом. Тот даже головы не поднял, продолжал заниматься своим делом, хотя взгляд на себе почувствовал и плечами передёрнул с понятным любому движением: не отвлекай, мол, некогда.

Да, он мог бы стать отличным учителем. Он всегда вежлив, тактичен со всеми, слова грубого от него не услышишь. И знает много. Грамоте, вот, обучен, на семи языках и девятнадцати наречиях изъясняется свободно и пишет грамотно. Вот только знания свои чисто магические и силу очень редко применяет. Это потому, видно, что слишком долго в городе живёт, среди людей, старается не привлекать к себе излишнего внимания, осторожничает, как всякий бы, наверное, на его месте.

Каждый Обращённый за свою долгую жизнь имеет право воспитать всего трёх учеников, таков негласный закон, идущий ещё от предков. Мэйвин лично знаком был лишь с одним учеником Кревиса, с таким же книгочеем и умницей Ильгом.

Тонкокостный, болезненного вида юноша с задумчивым, бесконечно спокойным взглядом серых неподвижных глаз. Сейчас он служит в Королевской библиотеке и безмерно счастлив на своей неприметной должности. Он так же скрытен и осторожен, как и его учитель, и если и дальше будет осторожничать, то, несмотря на указ, сумеет пережить многих. Хотя такая близость ко двору, к самому Корвинусу – инициатору страшного указа – может кому другому и показаться опасной.

– Тебе бы не мешало встретиться с ним, – заговорил Кревис, переставляя баночки с цветной тушью на наклонном столике, за которым сидел. – Ангус не мог случайно объявиться в этом городе. И то, что он скрывается…

– От этой встречи мало толку, – возразил Мэйвин, хоть и сам понимал, что встреча эта в небольшом городке так и так неизбежна. – Вряд ли Ангус обрадуется. Да и мне самому…

– Дело вовсе не в ваших чувствах! Твой Ангус… Он опасен! И его не сдерживают никакие принципы. Ни моральные, ни этические. Лучше прямо спросить, чего он от тебя хочет, чем ждать какой-нибудь подлости из-за угла.

– Он не пойдёт на это! – Мэйвина непонятно почему возмутили слова старого друга. – Он оступился всего один раз, давным-давно… Не надо думать, что он настолько бесчестен…

– Бог мой, Мэйвин! – Кревис горько рассмеялся, глядя другу своему в глаза. – Ты же и сам всё понял. Ангус «пил» чью-то жизнь, когда обнаружил себя. Значит, сейчас он снова молод и полон сил. А теперь посмотри на себя. Ты – старик, Мэйвин! Впрочем, как и я…

Кревис отвёл взгляд со вздохом, он не хотел обидеть своего друга и гостя, но правда на то правда и есть, что слушать её не всегда приятно.

– Все мы знаем, как ЭТО делается, и это не сложно. Но чем дольше живёшь, тем больше понимаешь… – начал Мэйвин.

– Да, Мэйвин, – перебил его Кревис, согласно кивая головой, сам продолжил начатую фразу: – Да, с годами понимаешь, что не имеешь никакого права ради своей жизни лишать всего других, пусть даже если это всего лишь простые люди, коих сотни и сотни вокруг.

А молодых нас, помнишь, это не останавливало. Напротив! Свою власть, своё право исключительное даже приятно было чувствовать. Возможность жить чуть ли не вечно. Кто откажется от такого?

А сейчас мы с тобой оба старички, – Кревис усмехнулся, поводя плечами. – Крепенькие ещё, но уже старички. И почему нас это не удивляет?

Мэйвин стоял, скрестив на груди руки. Он готов был под каждым словом Кревиса подписаться, но почему-то промолчал.

Он прожил уже порядком, а всё равно до сих пор помнил в лицо каждого, чью жизнь «выпил» для поддержания своей.

Все маги, в принципе, рано или поздно прибегают к этому. Пока молоды, даже довольно часто, с годами почти все – реже. Как бы то ни было, но вечно не живёт никто. Рано или поздно жизнь начинает тяготить любого. По крайней мере, Мэйвин не знал никого, кто дожил бы до тысячелетнего возраста. Слухи ходили, конечно, что где-то в княжестве Гонория остался ещё один древний и очень мощный маг, ему лет пятьсот, а то и больше. Но можно ли верить слухам?

– Ладно, Кревис, пусть будет так, как ты хочешь. Я попробую связаться с Ангусом. Сам предложу, первым, – с неохотой согласился Мэйвин. Он и хотел, и не хотел этой встречи. Интересно было увидеть, как изменился Ангус за последние сорок шесть лет. Но ни к чему хорошему не приведёт эта встреча. Опять мальчишеские обиды и претензии. Опять чувство вины и невозможность хоть что-то исправить.

– Если ты и вправду нужен ему, он примет твоё приглашение. Только… – Кревис замялся, не зная, как сказать дальше; но Мэйвин и сам всё понял, продолжил, упрямо хмуря брови: – Только не в этом доме! Конечно же! Разумеется! Сюда его вести ни к чему, это я и сам понимаю. Да и со встречей тянуть не буду тоже.

Г Л А В А 4

Для выхода в город Мэйвин выбрал лучшее своё платье: свободную белую рубаху с кружевным отложным воротником и манжетами; дорогой тончайший хлопок ирунийской работы спрятал не под дорожным плащом, как обычно, а надел суконную куртку с серебряными пуговицами. Перепоясался широким поясом, украшенным нарядной тяжёлой пряжкой, двумя другими, но поменьше, из такого же набора, заменил простые бронзовые пряжки на ремешках сапог. Эйнарду приказано было тоже приодеться почище, его Мэйвин решил взять на эту встречу с собой.

День для первых недель осени выдался неожиданно тёплым и солнечным. Людей на улицах и в другие дни всегда было много, но сейчас же, казалось, их стало больше вдвойне.

Пробираясь вперёд медленнее, чем ему самому хотелось, Мэйвин шёл по запруженной прохожими улице, опирался на свой посох. По сторонам почти не смотрел, не смотрел и за спину, чувствовал, что Эйнард не отстаёт от него ни на шаг.

Эйнард не знал, куда они направились. Мэйвин не имел привычки посвящать его в свои дела и планы. Пока собирались и завтракали, дедушка с самого утра был строг, предельно собран и задумчив. Эйнард не решился задавать вопросы, хоть роль покорного бессловесного слуги за спиной ему никогда не нравилась, возмущала даже и обижала, если уж быть честным.

Дедушка в последнее время вообще как чужой. Будто боится чего-то всё время. Чего-то или кого-то. Вчера полдня где-то пропадал, вернулся в дом дяди Кревиса довольный, и опять они, два старых друга, как заговорщики, обсуждали какие-то свои дела до поздней ночи.

Не нравилось всё это Эйнарду. Чувствовал он нутром: происходит плохое что-то. Или произойдёт в скором времени. Он ведь тоже тогда присутствие третьего мага почувствовал. Но не тепло и радость, как при встрече с Кревисом, а опасность, почти физическую боль и ещё… ещё страх почему-то. Но страх непонятный, животный какой-то, почти панический. Воспоминание об этом страхе потом весь день преследовало и ночью тоже до самого утра так и не дало уснуть. До рассвета Эйнард в состоянии тихого знобкого ужаса пролежал в своём углу на набитом соломой матрасе. Дышал через раз, ждал повторения этой тошнотворной жути, но никому ничего не сказал: ни дедушке, ни хозяину дома, дяде Кревису.

Таверна «Пегая лошадь» с облупившейся блёклой вывеской над входом и большой жестяной кружкой, подвешенной на цепях, ничем особенным не отличалась. Но, оказывается, Мэйвин направлялся именно сюда.

Он был здесь уже, вчера днём, когда искал след Ангуса. «Печать тоскующего сердца» – изображение двух переплетённых по-особенному рун – пульсировала золотистой пылью. Мэйвин оставил это начертание во время своего вчерашнего посещения: не замеченным никому движением указательного пальца вывел на гладко оструганных досках одного из столов. Рисунок не смыть даже самой старательной служанке, и видеть его под силу лишь глазу Обращённого.

Ангус два дня назад тоже сидел за этим же столом, в этой же таверне он совершил своё последнее убийство. Печать заставит его вернуться снова. Ангус не успокоится, пока ещё раз не посетит место преступления. Оставалось всего лишь подождать. Много или мало – всё зависит от силы воли преступника.

– Дедушка, почему они светятся? И так ярко… – Эйнард пальцами – указательным и средним – осторожненько коснулся пульсирующей линии, будто ожечься мог, но свечение было холодным на ощупь.

– Ты тоже их видишь? – Мэйвин немного удивился, бровью повёл. – Хотя… Ладно, садись!

Они уселись за стол на широкие лавки, так, что Мэйвин свободно мог видеть всех, кто входит или выходит, а Эйнард оказался от него по левую руку.

Посетителей в столь ранний час не было вовсе, но хозяина их появление с виду не очень-то обрадовало.

– Для горячего ещё рано, мы только что открылись. Могу предложить холодное мясо из вчерашнего жаркого… Ещё есть отварная рыба, тоже холодная… Горячий хлеб и молоко для мальчика…

Эйнард аж вскинулся, покраснел от возмущения, губу закусил, темнея глазами. Но вслух не сказал ничего, встретился со взглядом Мэйвина и сник, опустил голову.

– Мы подождём, почтеннейший, – с вежливой улыбкой ответил Мэйвин, и хозяин отошёл, комкая в толстых кривых пальцах захватанное полотенце. – Если вас не затруднит, то от кваса на ржаных корочках я б не отказался, – крикнул Мэйвин, немного подумав, и сутулая спина трактирщика Алема отозвалась неглубоким, но почтительным поклоном.

Эйнард так и сидел со склонённой головой, глядел куда-то в сторону, в дальний угол. Не двинулся, даже не взглянул, когда на столе появился большой кувшин и две высоких тяжёлых кружки с толстыми ручками.

– Ты будешь, Эйн? – Мэйвин, не дожидаясь ответа, разлил квас на две кружки.

Эйнард лишь подбородком дёрнул сердито. Сыновья графов и баронов в его возрасте уже участвуют в военных походах, а к нему же до сих пор относятся как к мальчишке. Даже дедушка, и тот… Ничего лишний раз не расскажет, не посоветуется. А послушания требует во всём.

И сейчас, вот, тоже. На кой ляд мы сюда припёрлись? В таверну в эту… Лучше было остаться с дядей Кревисом, он обещал показать книгу о магии четырёх стихий.

Пить меньше всего хотелось, но Эйнард, привыкший во всём следовать приказам и примеру Мэйвина, послушно потянулся за своей кружкой. Правда, отпил всего несколько глотков.

– Что мы тут… тут делаем? – спросил первый, сам, не выдержал-таки полной неизвестности.

– Мне нужно встретиться кое с кем, – ответил Мэйвин, а потом, чуть подумав, пояснил: – Со своим старым другом…

– И вот это всё – для этого? – Эйнард головой дёрнул, указывая на светящийся рисунок на столешнице.

– Этот знак заставит его прийти сюда. Нам надо лишь подождать.

Принимая все эти объяснения, Эйнард головой кивнул несколько раз быстрым движением, прошептал чуть слышно, снова касаясь искрящихся рун:

– Они тускнеют…

– Это значит, мой друг где-то рядом. Когда он появится, знаки вовсе исчезнут.

Эйнард понимающе подбородком повёл, не сводя глаз со светящихся знаков. Ответы дедушки Мэйвина нечасто бывают такими полными. Он не любитель объяснять, что собирается делать. Это чтоб удачу, сопутствующую любому делу, не отпугнуть. Так он, во всяком случае, любит сам говорить.

– Ангус когда-то был моим учеником… За много лет до тебя. Я давно уже его не видел…

Признание Мэйвина поражало своей искренностью. Никогда ещё Эйнард не слышал этого имени. И сам Мэйвин впервые признался в том, что у него когда-то был ученик и воспитанник.

– Он был из семьи переезжих торговцев. Из тех, кто постоянно в дороге и не имеет своего угла. Покупать там, где подешевле, продавать, где подороже. Всё равно, что, лишь бы это приносило прибыль. Хлопотное дело, и опасное. У таких купцов всегда есть, чем поживиться. Для банд с большой дороги ограбить торговцев всё равно, что клад найти.

Мэйвин помолчал, в крайней задумчивости пожевал губами. То, что он вспоминал сейчас, случилось почти сто лет назад.

– Из всей семьи Ангус единственный тогда остался живой. Был ранен, но не погиб… Десятилетний мальчик с колотой кинжальной раной… Он бы никогда не выжил, но он попал ко мне…

Я нарушил общие правила, сделав его своим учеником. Он был для этого слишком взрослым, уже довольно самостоятельным и испорченным парнишкой. Хотя и очень талантливым… очень способным. Примерно, как ты…

Эйнард изумлённо бровями дрогнул. Впервые, наверное, дедушка говорил ему же о его способностях, и говорил так просто, так обыденно.

– По возрасту и по характеру ты для ученичества мне лучше подходишь, чем тогда Ангус. И оба вы сироты… Но мне запрещено тебя обучать. Совет старейших магов запретил…

– А разве я… – Эйнард не договорил, ему голоса не хватило. Прокашлявшись в сжатый кулак, спросил снова, глядя на Мэйвина пытающим, напряжённым взглядом: – Я не родной вам, да? Не ваш внук? А как же мама моя тогда? Вы же рассказывали мне…

– Твоя мама… – повторил Мэйвин, с задумчивым, отрешённым видом поглаживая бороду. – С твоей матерью вообще история очень тёмная. Не о ней разговор сейчас… Да и ты, в общем-то, тоже… не так прост.

Этот разговор серьёзный очень, а у меня сейчас дела иные. Мы позже с тобой поговорим. Обо всём поговорим…

– Вы поэтому всегда так строго со мной? Что бы я ни сделал… – Эйнард пронзительным взглядом ожёг Мэйвина, на ноги вскочил без всякого разрешения.

– Сядь! – приказал Мэйвин, выдерживая этот взгляд с усилием. – Сядь, и нечего тут… Я же сказал тебе уже, поговорим дома!

Но Эйнард в своём возмущении не способен был на повиновение. Отступая спиной вперёд, он толкнулся в какого-то из посетителей, только что вошедшего и приглядывающего место для себя за одним из столов. Не извинившись, только мельком глянув, выскочил на улицу.

– Вредный мальчишка у тебя, почтенный. И непослушный…

Мэйвин узнал голос. Ангус! Этот молодой мужчина, темноглазый и черноволосый, улыбающийся насмешливо и свободно, меньше всего похож был на Ангуса, на того Ангуса, каким знал его и помнил Мэйвин.

– Ты изменился. И не узнаешь сразу…

– А ты нет, учитель, ещё старее стал всего лишь.

Не дожидаясь приглашения, Ангус уселся на то самое место, какое только что занимал Эйнард. Скинув капюшон плаща назад небрежным движением пальцев, спросил всё с той же насмешкой:

– Зачем вызвал? Повидать, поговорить, или ещё дела какие?

Ладонью с длинными тонкими пальцами Ангус ласкающим движением огладил переплетение рун на столе. Картинка уже почти исчезла, буквы таяли на глазах.

– Ты наследил и наследил очень грязно…

– О! – перебил Мэйвина Ангус коротким смешком. – Ты именно поэтому меня СЮДА пригласил? И ещё нотации эти… Я давно уже не твой ученик. Не надо контролировать каждый мой шаг.

– Вот именно, Ангус. Ты давно уже не ученик, ты сам отвечаешь за каждый свой поступок. И при этом любая твоя ошибка может сказаться на любом из нас. Ты не единственный маг в этом городе. И после всего, что ты сделал… После Указа…

– Так ты просто испугался? – Ангус губы скривил, смотрел чуть исподлобья. Он только выглядел беспечным, благополучным во всём, даже как будто небрежным, но Мэйвин-то видел эти морщинки у рта и в уголках глаз, видел усталость во взгляде. Он сам чем-то или кем-то напуган. И даже жизнь молоденькой племянницы трактирщика не восполнила растраченные силы, не вернула ему юношеский возраст.

– А ты сам не заметил, как много «серых» появилось на улицах? Это ты своими делишками заставил их шевелиться. Они не успокоятся, пока не сожгут кого-нибудь. Или не повесят… Помяни моё слово, Ангус…

– Меня уже здесь не будет! Маленькие города не для меня, сам знаешь.

– А здесь ты тогда для чего? Прячешься? От кого? Что ты опять натворил на этот раз, Ангус?

Ангус рассмеялся, чуть откинув назад голову и держась обеими руками за край стола.

– Знакомый тон! Я давно уже большой мальчик, меня этим теперь не испугаешь. Я не обязан посвящать в свои дела кого бы то ни было. Даже своего бывшего учителя.

– Но ты пришёл…

– Да, пришёл. И не только потому, что ты меня заставил этой своей «Печатью тоскующего сердца». – Ангус скривился в усмешке. – У меня есть к тебе одно дело, бывший учитель Мэйвин, и я не буду ходить вокруг да около.

У тебя есть кое-что, одна вещь, она принадлежит мне. Давным-давно принадлежит…

– Клыки валерианского вепря, – Мэйвин не спрашивал, он уточнял. Он сразу понял, в чём всё дело. Чего-то подобного он и ждал. – Ради них ты когда-то убил одного из нас, мага Зарика, имевшего глупость поделиться с тобой своей тайной.

Ангус нетерпеливо передвинулся на лавке. Давнишняя, очень неприятная история, её он слушать не хотел. За убийство себе подобного он уже и так получил сполна, был изгнан из братства, проклят ими всеми и лишён успокоения до конца своих дней.

– Ты ведь носишь их с собой, я знаю. С ними ты ни за что не расстанешься. А они мои, Мэйвин. Я дорого за них заплатил, я один имею на них право…

– Нет, Ангус! – Мэйвин так неожиданно повысил голос, что немногие, набравшиеся в зал посетители разом вздрогнули. Трактирщик, развешивающий вымытые кружки на гвоздики над стойкой, выронил одну – тяжёлая глиняная посудина с глухим стоном развалилась на черепки.

– Нет, – повторил Мэйвин уже шёпотом. – Неужели ты думал, я отдам их при первом твоём требовании. Никогда, Ангус!

Ангус промолчал, даже глаза не поднял на своего бывшего учителя, просто смотрел прямо перед собой, не моргая. И тут, рывком переведя взгляд, спросил без всякой злости или раздражения:

– Ты хочешь, чтобы я просил? Или тебе нужны деньги? Я могу заплатить. Мне нужны эти клыки, и я на всё пойду. На всё! И даже если ты, Мэйвин, даже если…

– Здо́рово же ты порастратился, – перебил Мэйвин Ангуса с невольной жалостью, – бедняга. Я столько лет тебя не видел, намеренно не хотел встречаться, а ты стариком совсем стал. И жизни чужие тебе не помогут. Вон, посмотри, руки-то дрожат, и в глазах страх… Сейчас тебе уже не справиться со мной. И мне даже клыки эти не понадобятся, чтоб поставить тебя на место. А сам ты скоро дряхлеть начнёшь. И поделом тебе, Ангус. Ты хотел быть сам по себе, один ты и остался!

Мэйвин движение сделал подняться, выпрямился, одновременно нащупывая за поясом монетку для оплаты.

– Постой! Мэйвин, подожди! Мы ещё не договорили. – Вскинулся Ангус. Даже руку выбросил – схватить за рукав, остановить, – но в последний момент сдержался. Как всякий Обращённый, он боялся прикасаться к себе подобным. Боялся того, что кто-то может попытаться забрать хоть частицу его силы. – Мэйвин, неужели ты позволишь мне умереть? Даже не поможешь?! Я же ученик твой, ты не смеешь забывать об этом! Мы через столькое вместе прошли! Столько дорог… Ты не уйдёшь вот так. Ты не посмеешь… Ты ведь любил меня когда-то… как сына родного любил. И до сих пор тебе не всё равно. Ты же пришёл… пришёл в город в этот… Чтобы встретиться! Я это сразу понял. Ведь не зря же…

Он начал уговаривать. Тихо, осторожно, вкрадчиво. Он с детства обладал этим даром, как никто другой мог, кого угодно, заставить или, точнее, убедить сделать то, что нужно для себя. Мэйвин знал об этой особенной способности Ангуса, и всё равно допустил непростительную глупость. Всего нескольких мгновений хватило Ангусу, одного взгляда глаза в глаза, и Мэйвин послушно уселся на прежнее место.

Продолжая говорить, говорить без остановки, Ангус потянулся к замшевому мешочку на груди Мэйвина: «Там они! Он с ними никогда не расстаётся… Он попилил их на кусочки, чтоб спрятать… Спрятать сюда!»

Всего лишь кончики пальцев коснулись бархатной замши – и Ангус с воем отдёрнул руку. Чуть с лавки не упал.

– Проклятье! Хитрый старикан! Чтоб ты сдох! – ругаясь сквозь зубы, Ангус долго дул на обожжённые пальцы. – Ты наложил заклятье… можно было догадаться…

Мэйвин мотнул головой, освобождаясь от зачарования, моргнул с усилием и только потом рассмеялся.

Ангус, хитрый лис, так-таки чуть не провёл. Обманщик бессовестный.

– Клыки сохранят свою силу только в том случае, если я отдам их сам, своими руками, и добровольно. Никакие уловки тебе не помогут.

– Моя смерть будет на твоей совести, – проговорил Ангус глухо, с упрёком, чуть ли не с ненавистью. – И всё потому только, что ты пожалел мне клыки, будь они прокляты и ты вместе с ними!

Эта ярость вызвала у Мэйвина лишь ответную улыбку. Ну, наконец-то Ангус показал своё истинное лицо, без притворной бравады или льстивой униженности.

– Ты с детства привык получать всё, что ни захочешь. Помнишь, как трудно нам было найти общий язык? А потом я вообще стал для тебя самым главным врагом. Неужели ты так и не поймёшь до сих пор, что у тебя всего один враг – ты сам! Ты и твоя жадность! Вернее, отсутствие чувства меры.

– Нотации, Мэйвин! – раздражённо напомнил Ангус. – Мне не нужны твои нотации. Я их пацаном до тошноты наелся… Эй, хозяин! – крикнул он неожиданно трактирщика. – Вина сюда! Да смотри, получше!

Сам из подобранного с земляного пола черепка простым приёмом сделал золотой дукат. В пальцах крутил, с ухмылкой разглядывая изображение короля. Получившаяся монета была старой чеканки, большая, тяжёлая, из золота высокой пробы, и Лайнел Кроткий смотрел на мир полустёртым профилем. Сейчас, при новом короле, такие дукаты ценились особенно высоко, но встречались всё реже и реже.

– Где ты пропадал все эти годы? Я давно о тебе ничего не слышал… – спросил вдруг Мэйвин. Ангус не огрызнулся, только плечом дёрнул да губы скривил с высокомерной усмешкой.

– По глухим деревенькам не прятался, это точно! Меня микаэлитами не запугаешь… Я и сейчас в Столицу отправлюсь, мне здесь делать особо нечего. Вот получу клыки, проведу обряд, и тогда…

Мэйвин громко хмыкнул, будто сказать хотел: «Ну, мечтай-мечтай…» И Ангус губы в линию сжал, глазами, зло суженными, сверкнул, но промолчал. Взглядом повёл от стойки до двери в подсобку: ну, где там трактирщик с заказом?

– Раньше тебе не нужен был никакой обряд. И клыки эти… На что ты растратил свою силу, Ангус? Так глупо, так беспечно…

– О, Мэйвин! Не надо, прошу! Мои дела – только мои дела. Я всё равно получу эти чёртовы клыки, и ты сам это знаешь. Я ведь всегда получаю, что хочу, ты сам так сказал… Так к чему вся эта болтовня?

Ангус хотел пить, он нервничал и злился – всё складывалось не так, как ему хотелось. И ещё этот трактирщик, будь он неладен, запропастился куда-то.

Без всякого злого умысла Ангус отпил из кружки, оставленной Эйнардом. Обычный квас, прохладный, довольно вкусный и, главное, мокрый. Но по телу разлилось приятное тепло. Присутствие силы мощного, ещё нераскрытого мага чувствовалось в каждом глотке, и оно действовало как наркотик.

Поднимаясь, Мэйвин ладонью смахнул со стола наколдованный дукат. Монета, не успев земляного пола коснуться, снова стала осколком разбитой чашки. Ангус брови свёл к переносице, но не сказал ни слова, Мэйвин уже ответил на не прозвучавший вопрос:

– Твои штучки выходят потом боком. Здесь не бродячий цирк, нечего лишний раз злить людей и обращать на себя внимание.

– Подумаешь! – буркнул Ангус, снова склоняясь над кружкой.

Мэйвин расплатился за всё сам, о чём-то ещё поговорил с хозяином трактира перед уходом, потом только вышел, опираясь на высокий посох.

Они не попрощались, будто каждый знал: эта встреча не последняя.

Проводив мага глазами, Ангус вцепился в кружку обеими руками, до капельки последней выцедил квас, блаженно растягивая удовольствие.

Это всё мальчишка! Где Мэйвин нашёл такого способного? Вот, в ком сила безмерная, а он ещё даже не обращён.

Ангус глаза прикрыл на миг, сосредоточился. Та малая толика слюны, попавшая вместе с выпитым квасом, поможет ему найти воспитанника Мэйвина, где бы тот теперь ни находился. И Ангус аж рассмеялся невольно. Он понял, как заставит Мэйвина, и не только получит клыки, но и силы свои поправит, основательно поправит.

Ну, конечно же, никуда он не ушёл. Тут поблизости у таверны и болтался. И уже успел вляпаться в очередную историю.

Ребята из местных, какие помладше, какие одного с Эйнардом возраста, обступили его со всех сторон. Но не знакомились, не беседовали, расспрашивая о том о сём, они попросту задирали новичка.

Мэйвин не мог расслышать, о чём они там говорят, видел только, как один из мальчиков, самый высокий, схватил вдруг Эйнарда за отложной воротник нарядной рубашки, близко-близко придвинулся, почти навис – и тут вдруг отпрянул с криком ужаса:

– Это колдун! Вы видели, что он сделал…

Дети расступились перед Мэйвином, они от него, единственного взрослого поблизости, ждали поддержки и помощи. Но Мэйвин не разбираться подошёл с тем, что случилось, толкнув Эйнарда в плечо, приказал:

– Пошли! Пошли быстрее! Что ты снова сделал? Я же говорил тебе, чтоб ты не смел колдовать! – накинулся на Эйнарда, спотыкающимся шагом идущего чуть впереди.

– Они сами… Сами, первые… Особенно этот…

Эйнард не чувствовал себя виноватым, потому и огрызнулся, но Мэйвин, подталкивая его в спину, снова повторил:

– Пошли быстрее!

Крики за их спинами не унимались. И люди вокруг уже потянулись к тому месту. На слово «колдун» в последние дни горожане реагировали особенно остро.

И всё из-за Ангуса и его беспечности.

– Что ты устроил там? Что на этот раз?

Эйнард не хотел отвечать и взгляд Мэйвина встретил прямо, нахмурив тёмные брови и поджав губы.

– Что ты натворил, Эйн?!

Встреча с Ангусом не обещала ничего хорошего. Пока, правда, одни угрозы и предупреждения. Но что ещё он выкинет? Из головы не идёт со всеми своими штучками, а тут ещё и мальчишка характер показывает. Может, и не таким тоном с ним нужно, но мешало раздражение. И ещё страх, возможно, но в нём даже самому себе не хотелось признаваться.

– Браслет на руке… в виде змеи… Я оживил его! – Глаза Эйнарда сверкнули незнакомой злой радостью. Что это с ним? Такого раньше не бывало. Мэйвин даже удивился. – Это же даже не магия! Простое наваждение. А они… они просто гады все… трусливые гады! Это им не толпой на одного!

– Эйнард! – Мэйвин остановил его сердитым окриком. – Что это такое?!

Эйнард опустил голову – светлые волосы упали на глаза, но взгляд, злой, протестующий, непокорный взгляд, казалось, до костей прожигал.

Всё повторяется снова. Сначала Ангус когда-то, теперь этот мальчик. Что опять не так? Что ты опять делаешь не так? Вроде бы, не бил никогда ни одного, ни другого. А может, надо было?

И как тут обращать? Как передавать все свои знания, весь свой опыт многолетний, когда уверенности нет никакой, что не будут они применяться во вред?

Да, правильнее будет оставить его Кревису. Пусть он с ним занимается. Да и нельзя мне ни учить, ни обращать. А они с Кревисом язык общий легко нашли. Мальчишка с ним легко сдружился, в библиотеке хорошо помогает и читать стал намного лучше. И Кревис не будет против. Ему ученик и помощник давно уже нужен. Не всё ж ему одному…

А с Ангусом если дело до прямого столкновения дойдёт, мальчишка на руках обузой станет. Куда с ним? И одного ни на минуту оставить нельзя.

Но что ещё Кревис скажет? Он на его королевском происхождении прямо-таки зациклился. А вдруг испугается такой ответственности? Возможного наследника воспитывать? И такое может быть.

Что же тогда делать? Что с мальчишкой теперь делать? Привязался ведь к нему, как к родному. С младенчества растил. Еле выходил. Он же слабый совсем родился, недоношенный. В приюте монастырском точно бы не выжил.

Они снова шли по улице, возвращались в дом Кревиса. Мэйвин первым, а Эйнард чуть поотстал, плёлся следом с неохотой, но с покорным молчанием. Когда они остановились на перекрёстке, пропуская гружёную повозку и погонщика с палкой, Эйнард спросил:

– Это неправда всё про маму, да? Всё, что вы рассказывали раньше… Как она умерла той ночью, а я потом только родился. Что вы… меня… Что она дочка ваша…

– Мы поговорим с тобой дома, Эйн. Не сто́ит на улице. А потом мне, скорее всего, придётся оставить тебя у дяди Кревиса. Мне нужно будет уехать, не знаю, надолго ли.

Мэйвин встречного вопроса ждал, смотрел на Эйнарда чуть сбоку, скосив глаза, но тот в это время думал о чём-то другом, хмурился насупленными бровями, поджав губы сердито, совсем по-взрослому. Вряд ли он расслышал последние слова, потому что реакции на них никакой не последовало.

Ушли от таверны они довольно далеко, уже и до дома Кревиса рукой было подать, а среди голосов всё повторялось и спереди, и сзади – со всех сторон – одно и то же слово: колдун.

Не нравилось всё это Мэйвину. Он и по сторонам старался лишний раз не смотреть, но замечал краем глаза справа и слева знакомого кроя серые мантии братьев из ордена святого Микаэла.

Они вышли на охоту. Это Ангус раздразнил их. И они не найдут покоя, пока не отправят какого-нибудь несчастного под суд и на публичную казнь. Все в городе напуганы присутствием мага, способного выпить жизнь из человека одним поцелуем, и унять животный страх и подозрительность сможет лишь казнь на глазах всего Аннбурга.

– Я ведь только правду знать хочу. Как было всё на самом деле… – не унимался Эйнард, возвращаясь всё к одному и тому же. Он уже не отставал, напротив, даже зашёл немного вперёд, еле-еле поспевал за быстрым шагом Мэйвина и всё равно шёл так, чтоб видеть его лицо и особенно глаза. – Я приёмный, да? Как тот, там, из таверны? Как Ангус этот…

– Какая разница вообще?! – не выдержал Мэйвин. – Приёмный ты мне или родной? Ты – со мной! Со мной, понятно?! И я не собираюсь ни доказывать ничего, ни объяснять. Это не твоё дело!

– Не моё?!! – Эйнард глаза раскрыл изумлённо, снова приотстал. – Как же так? Это же про мою маму…

– Твоя мама была нищенкой, несчастной бродяжкой! – бросил вдруг Мэйвин, на ходу глянув за плечо.

В словах была и правда, и ложь, и прозвучали они довольно жёстко. Наверное, не стоило говорить об этом да ещё таким тоном, но Мэйвину так хотелось, чтоб мальчишка отстал хоть на время со всеми своими настырными вопросами. И он отстал. В прямом и переносном смысле.

Во двор, вернее, во внутренний дворик с крошечным садиком и всего одной клумбой Мэйвин вошёл один.

Ворота были почему-то открыты, и люди… люди сновали кругом. Как же много среди них было микаэлитов. Ещё только оглядываясь по сторонам, Мэйвин всё понял сразу. Они схватили Кревиса! Они всё-таки нашли жертву для своей расправы.

Входная дверь была распахнута, какие-то вещи валялись повсюду: и на ступенях крыльца, и на садовой дорожке. По ним и по цветам в клумбе топтались люди. Зеваки, любопытная городская ребятня, и монахи, монахи, монахи всюду, куда ни глянь.

Посреди двора пылал громадный костёр. Сюда и сваливали всё, что выносили из дома. Все вещи и книги. Книги в драгоценных свитках, книги из кожи тончайшей выделки и побелки, книги, сшитые из толстых хрупких бумажных листов.

Всё это Кревис копил столетия. Собирал, отказывая себе во многих радостях жизни. Скупал, обменивал, переписывал сам. И теперь всё это богатство уничтожали самым безумным, самым беспощадным образом.

Огонь весело трещал, смрадно чадил, едкий дым столбом поднимался вверх.

Один из монахов ворошил в костре посохом. Навершие посоха выглядело как две воздетых к небу руки, сжимающих у основания крест с распятым Спасителем.

– Вы хотели чего-то, почтенный, или знакомы были лично с хозяином?

Монах был бос, худ и прям, и вдобавок ко всему с выбритым до блеска черепом. На Мэйвина глядел с подозрением, будто и его уже подозревал в колдовстве.

– Я оставлял… оставлял ему книгу на переписывание, – солгал Мэйвин неожиданно для самого себя. Под прямым прощупывающим взглядом тёмных глаз ему вдруг стало как-то не по себе. Одного лишь захотелось: оказаться как можно дальше от этого места.

Мэйвин слышал от кого-то, что некоторые из микаэлитов способны чувствовать силу мага, могут вычислить его в толпе идущих мимо людей. Без собственных способностей это невозможно, но сейчас Мэйвин готов был поверить в то, что и среди монахов-инквизиторов есть нераскрытые одарённые, наделённые силой.

– Вы опоздали, почтенный. – Монах подтолкнул поближе к огню свиток в футляре из красной кожи. – И мы опоздали тоже…

Мэйвин больше не спросил ни о чём, молча бросился к дому, мимо братьев, тащивших полные руки разоренного добра.

Ни о каком суде и речи не было. Они просто убили его. Убили. Точнее, казнили, повесив в собственном доме. Там, где нашли. Пропустив верёвку с петлёй через балясины лестницы, идущей на второй этаж, в кабинет, в библиотеку и в спальню. Он даже не сопротивлялся, ни силу свою не применил, ни позвал на помощь.

Почему он не подал никакого знака?! Кревис, почему ты не позвал меня на помощь?! Почему?!!

Мэйвин попятился, дальше порога он не сделал ни шагу. Его толкнули в плечо ещё раз и ещё. Посторониться не просили, ходили деловито туда-сюда по лестнице с первого на второй этаж.

– А богато жил старикан! – крикнул один из братьев своим товарищам. Те похохотали в ответ, дали какие-то свои замечания по этому поводу.

Мэйвин ничего не слышал. Он был как в тумане. Глаз не мог отвести от чуть покачивающегося в петле тела.

Почему он не позвал? Почему он позволил убить себя? Убить вот так, в собственном доме. Без всякого суда, без права на защиту. Казнить мага по недавно принятому закону короля можно теперь только в Столице. Значит, до последнего была надежда на оправдание или хотя бы на побег, а так…

Мэйвин видел всюду следы жуткого погрома: затоптанные множеством ног полы, сорванные со стен картины в изломанных, разбитых рамах, поломанная дорогая мебель и даже посуда из буфета, и та разбита была в дребезги.

Кто громил это всё и зачем? Микаэлиты никогда не опускались до такого. Конечно, некоторые учёные книги имели ценность и для них, их конфисковывали обычно, но сейчас… Сейчас всё попросту ломали и сжигали, даже не глядя.

И речи не было о том, чтобы забрать хоть что-то из своих вещей. Опять придётся уходить в том, что есть, а значит, ни с чем.

Нужно дождаться, когда всё закончится. Может быть, они позволят хотя бы похоронить самим. Суда не было, не было публичной казни, значит, братство не имеет никакого права на тело казнённого.

Мэйвин не спешил уходить, прямо-таки заставил себя остаться. Ждал конца. Ждал, когда все, наконец, разойдутся по своим делам. Возбуждение толпы улеглось давно, сейчас по двору и в самом доме слонялись зеваки, кое-кто предложил монахам свою добровольную помощь.

Из разговоров вокруг Мэйвин понял, что случилось. У какой-то Жанны по-соседству умер новорожденный ребёнок и в то же утро ещё у кого-то издохли все цыплята. Все поняли сразу, что это очередные проделки колдуна. А про книгочея Кревиса давно ходили слухи один другого интереснее. Он не ходит в церковь по воскресеньям и на праздники, а по ночам с чердака своего роскошного дома наблюдает за звёздами в какую-то странной формы трубку. Он никогда не болеет и всегда выглядит бодро, как будто и не стареет с годами. А ещё он очень много держит в доме книг и сам много читает. Всё зло от этого. Зачем их столько? Одного Священного Писания достаточно, чтоб быть достойным человеком, а тут…

Никто так и не понял, кто первым бросил клич пойти и расквитаться с книгочеем, но толпа собралась порядочная. Послать за городской стражей или микаэлитами никто и не подумал, решили для начала разобраться самостоятельно. Допросить хотя бы, узнать, что да как.

А потом всё как-то само собой получилось. У кого-то и верёвка под рукой оказалась так кстати. Разгромить до конца весь дом уже не успели, помешали солдаты и братья из ордена святой инквизиции. А так бы сожгли книгочея вместе с домом его и книгами богомерзкими, никто ведь всё равно здесь жить не сможет больше.

– А ещё мальчишка какой-то в последнее время к нему прибился, – вспомнил тут кто-то, и сердце у Мэйвина ёкнуло. – Да-да, их не раз видели на улице вместе. И старик ещё какой-то тоже появлялся…

Мэйвин капюшон ещё ниже на лицо надвинул, при помощи магии напустил на себя туман неприглядности. Сейчас никто не запомнит ни лица его, ни всего облика, но и оставаться здесь, проявляя силу, опасно. А вдруг среди микаэлитов окажется кто-то, кто почувствует проявление магии и присутствие самого мага? Одного способного хватит, чтоб раскрыли, и что тогда? Погибнуть вслед за Кревисом?

Отвернувшись, Мэйвин к воротам шагнул: «Бежать нужно, бежать! Прочь из дома этого и из города. Куда вот только Эйнард запропастился? Следом же, кажется, шёл…»

Как можно было забыть о нём? О, Боже!

Мэйвин не успел уйти, какие-то крики заставили его вернуться.

А у костра происходило что-то, и людей вокруг столпилось ещё больше. Мэйвин еле-еле продрался вперёд, и от увиденного у него аж ноги подкосились.

Эйнард! Это был он! Это опять был он.

Спасая какую-то книгу, он бросился прямо в огонь, обжигая руки, выхватил обуглившийся по краям том, но тут же во всё это безобразие вмешался лысый брат-микаэлит. Несколькими ударами своего тяжёлого посоха, он свалили мальчишку на землю, и люди вокруг в стороны подались, как от чумного.

– Это он!.. Это он жил у книгочея!

Эйнарду не давали подняться, но и он сам не сдавался, книгу из рук так и не выпустил, прижимал её к груди с криком:

– Как вы можете?!.. Как вы можете это сжигать?! Это – всё?!!

Микаэлит схватил его за шиворот, комкая кружевной воротник белой рубашки, тряс и одновременно пытался поставить на ноги, а Эйнард отбрыкивался, яростно скалясь.

– Судить его надо, этого волчонка! – советовали вокруг. – Или испытать водой для начала. Может, и он колдун малолетний?

– Этот мальчик был со мной! – громко, так, чтоб слышали все, заявил Мэйвин. – Это мой слуга и раб! Он с рождения головой слаб, он и сейчас, наверное, не понял, где находится… Эйн, отдай благочестивому отцу книгу! Она тебе ни к чему!

Эйнард повиновался молча, с видимой неохотой, ему даже ума хватило не смотреть на Мэйвина, с изумлением раскрыв рот.

– И вы можете доказать, почтенный, что это ваш раб? У вас есть на него купчая?

Микаэлит выпустил Эйнарда, только посох упёр в землю так, что между Мэйвином и мальчиком сохранялась хоть и условная, но преграда.

– Нет, отец, купчую я не ношу с собой, и доказать мне нечем, к сожалению. Но он мой, и он сам может это подтвердить.

Мэйвин улыбнулся виновато, глядя монаху в самые зрачки тёмных глаз. То, что Ангус делал без всяких усилий, Мэйвину удавалось лишь с помощью короткого, но действенного заклятия, направленного силой мысли.

– Ваш слуга дурно воспитан! – Служитель Бога отвёл посох в сторону, небрежным движением подтолкнув Эйнарда вперёд. Отвернулся к костру, бросая в огонь отобранную книгу. О том, что случилось минуту назад, забыл моментально, не без помощи магии, конечно же.

– Дядя Кревис хотел подарить её мне… Это была книга о магии четырёх стихий. У каждого мага должна быть такая… Это должна была быть моя первая книга… лично моя…

Эйнард оправдывался, пока они шли по дорожке за ворота. Он был всё ещё возбуждён, поэтому говорил громко, без страха, никого и ничего не опасаясь.

Оказавшись на улице, Мэйвин грубо, за плечо повернул Эйнарда лицом к себе и, ни слова не говоря, отвесил звонкую крепкую пощёчину.

Он ещё говорил, а тут вдруг замолк, онемел будто, рот так и остался чуть приоткрытым. На Мэйвина глядел ошалелыми глазами и не моргал долго, почти минуту. Наконец сомкнул с громким лязгом зубы и одновременно моргнул. Моргнул медленно, будто без сил вдруг остался.

– И ты спросишь ещё меня: за что?

Но Эйнард промолчал, смотрел на Мэйвина, и взгляд его всё тяжелел, тяжелел ощутимо. Ненависть была в этом взгляде, ненависть, готовая выплеснуться наружу с первым же сказанным словом.

Где-то Мэйвин уже видел такой взгляд, совсем недавно видел. Странное дело. Как мальчик и взрослый мужчина могут смотреть с одним и тем же выражением?

– Если ты и сам всё понял, то мы уходим прямо сейчас. Не тратя времени на болтовню!

Мэйвин отвернулся, пошёл по улице, но не чувствуя присутствия Эйнарда за своей спиной, вынужден был остановиться и обернуться.

Всё так и есть. Он и с места не сдвинулся. Будто прирос. Мимо люди шли и в одну сторону, и в другую. Кто-то ругался, задевая неловкого мальчишку локтем или плечом. Эйнард не глядел по сторонам, он сейчас одного только Мэйвина видел.

– Ты чего? Я же сказал, пошли!

Мэйвин вернулся. Он рассержен был и очень зол, и всё равно заставил себя сдержаться. Его состояние выдал не голос, а движение, с каким Мэйвин схватил Эйнарда за локоть и подтолкнул вперёд.

– Не надо! Не надо меня…

Эйнард высвободился одним рывком, отступил, глядя на Мэйвина снизу.

– Это как понимать вообще?

Эйнард не ответил, стоял от Мэйвина в стороне, так, чтоб тот не мог до него дотянуться, не сделав ни шага.

– Я не раб ваш и не слуга…

– Эйнард, Господи, что ты мелешь?! – Мэйвин всё же шагнул ему навстречу, и Эйнард снова попятился, отступая ещё больше.

– И даже если мама моя всего лишь нищая и побирушка… – выдохнул, вызывающе вскидывая подбородок. – Я должен был знать… Всю правду знать с самого начала!

– Сейчас нет времени на все эти разговоры. Ты сам видел, что случилось с Кревисом…

– Вот и надо было разогнать их всех своей магией! – крикнул Эйнард в лицо Мэйвину. – Так же, как там, в деревне… А не сматываться теперь… не врать…

Вторая пощёчина получилась на этот раз неожиданной для них обоих. Мэйвин одного лишь хотел: заставить его замолчать. Как он смеет обвинять, упрекать хоть в чём-то? И ещё так открыто говорить о магии? Вон, уже и люди оборачиваться начали. Их в последние дни при слове «маг» трясти прямо начинает.

– Пойдём, в этом городе опасно оставаться.

Мэйвин примиряюще тон сбавил с приказного на почти виноватый, оправдывающийся. Но Эйнард будто не заметил этой уступки, стоял, держась за щеку ладонью. Головой медленно покачал вправо-влево.

– Не-а… Сами идите! А я… я не хочу. Не хочу больше с вами… Никуда не хочу! – говоря, он отступал всё больше и больше, пока не натолкнулся спиной на прохожего, какого-то богатого вельможу или даже дворянина. Ругань последнего их обоих как отрезвила.

– Держите мальчика! – крикнул Мэйвин, понимая, что сейчас будет. Но Эйнард увернулся, бросился по улице со всей своей мальчишеской прытью.

– Что, очередной воришка? – со смехом спросил дворянин, плащом из дорогого сукна прикрывая серебряную витую рукоять меча.

– Хуже! – отозвался Мэйвин, отворачиваясь. В подробности и объяснения он вдаваться не стал.

Г Л А В А 5

Ну и где ловить его теперь прикажете, этого маленького паршивца? И как? Знакомых в городе у него никого, к кому бы он мог отправиться, поэтому и искать его как, не придумаешь. Был бы он Обращённым, магия бы помогла, и твоим учеником он тоже до конца так и не является, и значит, той обычной прочной связи между вами нет. И ни связаться мысленно, ни попросить, ни приказать, тем более.

А Ангус до сих пор в городе. Его сила, подпитанная ещё одной человеческой жизнью, чувствуется довольно явно, это сила последнего, оставшегося в Аннбурге мага, и она мешает улавливать слабо проявляющуюся силу мальчишки. Не поймёшь даже, далеко он или близко. Какие эмоции и мысли им сейчас двигают? Ну, злость – это точно!

Да, не стоило, наверное, с ним так. Эти слова о его матери. Ведь неправда это всё, по большому счёту. Не бродяжка она была и не нищенка, хоть и жила последние месяцы своей жизни хуже некуда.

Но и он тоже хорош. На монаха кинулся! Уж никак не мозгами думал. Это хорошо ещё, что отпустили без всякого подозрения в ереси. Хорошо, что и народ вокруг на расправу не кинулся. Кревис, бедняга, взял на себя и ярость всю, и огонь. Упокой, Господи, душу его.

Кревис, Кревис, и почему ты знака мне никакого не подал? Не хотел, чтоб я вмешивался? Ни магии не применил, ни клич не подал.

Мэйвин аж остановился, прямо как шёл, так и встал посреди улицы.

«Ведь это ж он из-за мальчишки! Из-за Эйнарда, наследника нашего. Чтоб не бросился я спасать сдуру и не притащил и его за собой. Чтоб уйти мы могли из города спокойно».

Собой пожертвовал ради наследника, жизнью своей. Кревис, старый ты дурень! Ты до конца верил в то, что Эйнард будет когда-то нашим королём. Ты убить себя позволил толпе этой безмозглой, чтоб только мы уйти смогли.

«И как же я теперь смею бросить этого дуралея? Это после всего-то?! Я найду его, Кревис, найду обязательно! Уважу твою последнюю волю, но не оставлю мальчишку без помощи и защиты».

__________________

Это ж было ясно с самого начала! Что я ничто для него. Что мама моя никогда не была его дочерью, а я – внуком.

Он потому и не любил меня никогда. От него никогда похвалы не дождёшься. Хоть в лепёшку расшибись. Одни упрёки и недовольство. Конечно, как он сам сказал: «Мой слуга и раб». Ни внук, ни племянник, ни, тем более, ученик. А раб! Хорошенькое дельце, ничего не скажешь.

Ну и ладно! Ну и подумаешь! Видели мы таких… Но бить я себя больше не позволю. Никому не позволю!

Пускай мама моя и была нищенкой, это ещё не значит, что ко мне можно относиться как к недоумку. Как к «слабому на голову», так, кажется, сам дед Мэйвин сказал.

Он потому и не учил меня ничему дельному. Какие-то простейшие заклинания, а там, где нужна чистая полная магия, он требует «не лениться сосредотачивать свою волю и свою силу». Но я же не маг! Это магу легко применять силу, ему и заклинания учить ни к чему, захотел – и сделал. Одним движением пальца.

Вот почему он не хочет меня обращать? Ни разу про это не говорил. А вот дядя Кревис…

Да и с ним, вон, тоже! Его эти монахи арестовали, такой погром в доме устроили, и книги… книги все… Столько книг – всё в огонь! А деда что? Он ничего – ничегошеньки! – не сделал. Ни другу своему помочь, ни разогнать всех этих… Он смог бы, чего ему стоит? Пожар устроить, как тогда в посёлке. Или ураган сотворить. Так нет же! Струсил! Испугался! За себя испугался!

Даже суда над дядей Кревисом ждать не захотел. Бежать опять! Снова сматываться? Да сколько ж можно уже бегать?! По всему королевству уже побегали. Хватит! Больше я никуда не хочу бежать. Я здесь останусь, в Аннбурге в этом. Проживу как-нибудь, не маленький уже. А там, может, и дядю Кревиса отпустят. К нему попрошусь. Помогать и учиться. Он же даремскому наречию учить начинал, и почерку каллиграфическому тоже.

Он не прогонит, по крайней мере, не должен. Он с самого начала ко мне хорошо относился. И не ругал ни разу. Даже тогда, когда я чернильницу его любимую разбил, растяпа.

Он хороший, не то, что деда. Тот всё только ругать и поучать любит. Вот пусть и найдёт себе другого дурачка, а с меня хватит. Хватит!

_______________

В городе он никого не знал и идти ему, собственно, было некуда, кроме, как к Кревису. Обратно туда, откуда они с Мэйвином чуть ли не бегом сбежали. Но это Мэйвин монахов боялся, боялся ареста и потому готов был изворачиваться и врать, Эйнард же не боялся ничего.

Костёр посреди двора всё ещё горел, но теперь не так весело и сильно, как днём, и людей уже не осталось.

Никого не встретив, Эйнард вперёд прошёл в распахнутые двери. Сколько раз за три прошедшие недели он входил вот так, он быстро привык к новой обстановке, к городской жизни. К дяде Кревису и его дому.

Медленно поворачивая голову слева направо, Эйнард огляделся кругом. Он почти ничего не мог узнать, и не полумрак был тому причиной. Свет попадал внутрь всего из двух узких окон, украшенных кусочками цветного стекла. В этой комнате, совмещающей в себе и гостиную, и обеденный зал, дядя Кревис обычно принимал и своих немногих покупателей. Все книги, предложенные на продажу, размещались на одном стеллаже, сейчас же всё было сброшено, затоптано, перевёрнуто вверх дном. Всё здесь стало вдруг чужим, незнакомым.

Наверху, на втором этаже, там, где находились библиотека, кабинет и спальня, слышались незнакомые голоса каких-то чужих людей. Голоса, звуки шагов, ещё какой-то грохот, будто двигали мебель.

Почему они хозяйничают там?! Там, куда дядя Кревис никогда не пускал никого из чужих. Кто им дал на это право?

Эйнард к лестнице бросился – взбежать! раскричаться! разогнать их всех! – краем глаза у стола, сдвинутого криво в сторону, увидел лежащего на затоптанном полу человека.

До сознания ещё доходило, кто это мог быть, но чутьё, внутреннее чутьё подсказало правильный ответ.

В свои неполные четырнадцать Эйнард уже знал, что такое самосуд, уже видел, и даже не раз, как страшна и опасна бывает толпа напуганных людей.

В прошлом году жители посёлка устроили самосуд над женой поселкового пастуха, над хромой Макдел. Когда почти все коровы начали доиться кровью, крайней, неизвестно почему, объявили именно её. Эйнард не знал всех подробностей, он и на само сожжение не попал, ему потом ребята во всех подробностях рассказывали. То же самое и с ним с самим было бы, но им с Мэйвином удалось сбежать в последний момент. И вот сейчас это всё случилось с Кревисом.

Значит, не было никакого ареста, и суда тоже не будет. Ничего больше не будет. Ни чтения вслух перед сном, ни вечерних посиделок перед камином, ни занятий по каллиграфии, ни интересных историй, которых дядя Кревис знал великое множество.

Эйнард попятился – он понял вдруг, что ему больше нечего тут делать, – и споткнулся. Это была одна из комнатных туфель дяди Кревиса. Вторая всё ещё оставалась на его ноге.

«Почему он не сделал ничего, чтоб спастись?»

Стянув со стола скатерть, Эйнард осторожно прикрыл тело. Опустившись на колени, надел подобранную туфлю, натянул на ступни скатерть.

Пора уходить, пора. Поднимаясь, подобрал с пола одну из книг. Это был травник с подробными зарисовками различных лечебных растений. Названия, описания, рецепты. Хоть её взять себе на память о дяде Кревисе.

– Эй, ты! Ты чего тут делаешь?

Эйнард обернулся на окрик, пряча книгу под мышку. Монах-микаэлит в сером до пят одеянии спускался по лестнице вниз. Движения его при этом сохраняли такую плавность, будто он не шёл, а плыл над ступеньками.

– Это ты жил с колдуном?

Эйнард и на этот вопрос не ответил, он просто бросился вон. Но в дверях натолкнулся ещё на одного монаха, и тот перехватил мальчишку, выворачивая локти. Книга – дорогая, тяжёлая, с серебряной отделкой на передней и задней корочках, с позолоченными застёжками – тяжело грохнулась на пол.

– Чужие книги воруешь, паршивец!

– Там… там картинки… Много! – выдохнул Эйнард первое, что на ум пришло. – Они же всё равно теперь ничьи…

Он даже вырваться не пытался, как зачарованный, смотрел на медленно приближающегося микаэлита. Тот ногой небрежно книгу с пути оттолкнул, подняв подсвечник повыше, принялся разглядывать Эйнарда. Свет от двух свечей на сквозняке двигался неровно, корявые тени падали по сторонам.

– Ты ведь тоже колдун, – произнёс вдруг монах с довольной усмешкой.

– Нет! Я первый раз здесь, понятно вам! – выкрикнул нетерпеливо Эйнард, задёргался, пытаясь освободиться, но не смог и затих; глаза невольно отвёл в сторону под прощупывающим взглядом монаха и голову опустил.

Спорить было глупо и бессмысленно. Микаэлит и сам оказался нераскрытым магом. Сила его хоть и не была великой, но достаточной для того, чтоб чувствовать других и особенно Обращённых.

– Держи его крепче, брат Михас, а я поищу верёвку. Нам придётся хорошо связать нашего красавца… И кляп тоже надо сделать, чтоб, не дай Бог, не случилось чего. Правда же? – Всё так же довольно улыбаясь, монах подмигнул Эйнарду левым глазом. В этом было что-то приятельское, почти товарищеское, но именно сейчас Эйнарду стало впервые по-настоящему страшно.

Он обмяк в руках второго монаха, голова низко-низко склонилась, так, что пряди волос, спадая, лицо закрыли и глаза. Он как будто смирился со своей участью, и точно так же решил и тот, кто его удерживал.

– А мы знали, что ты придёшь, что ты обязательно вернёшься, – принялся рассказывать микаэлит. Оставив подсвечник на столе, он искал что-то, спотыкаясь о разбросанные книги, с громким хрустом наступая на битую посуду из буфета. – Нам тебя хорошо соседи описали… Мальчишка с очень светлыми волосами, светлокожий, а глаза тёмные. Ты, значит! А колдун ничего про тебя не сказал, хотя его и спрашивали… Говорил, что тебя уже нет в городе… Что ты не его ученик, что ты просто сын хорошего знакомого…

Монах, наконец, нашёл верёвку. Ту самую, на которой повесили дядю Кревиса. Оттянув кусок достаточной длины, принялся распинывать посуду – искал нож. Всё это он делал медленно, без спешки.

Эйнард следил за ним сквозь пряди падающих на глаза волос. Он ждал с терпением взрослого, умудрённого опытом человека, и, наконец, дождался. Монах с необычным даремским именем Михас отпустил одну его руку, шагнул к столу.

– Можно обойтись только верёвкой. Куда он денется?

Второй микаэлит рассмеялся в ответ, повёл подбородком.

– Не-ет! Кляп нашему малолетнему колдуну нужен обязательно… Чтоб не сумел нашептать чего интересного…

Незаметным движением освободившейся руки Эйнард поддел подсвечник, и свечи полетели на пол, как раз на разбросанные вещи, на разорванные на листы книги.

Одна из свечей потухла, но вторая, вывалившись из подставки подсвечника, покатилась по полу. Весёлые, поначалу совсем неопасные язычки огня заплясали, получив новую пищу.

– Господь Вседержитель! – Оба монаха с криком бросились затаптывать пламя. Микаэлит Михас при этом руку Эйнарда так и не выпустил, только перехватил пониже, за запястье. Недолго думая, Эйнард укусил его за пальцы. Зубами до крови впился, а когда почувствовал, что свободен, рванул прочь из дома.

За ним, конечно, бросились вдогонку, ругались и проклинали в спину, но ничего этого Эйнард уже не слышал. На миг ослеплённый светом после домашнего полумрака, он мчался по улицам, сам не зная куда.

Прочь из города! Быстрее! Быстрее! Пока не начали ловить! Пока не объявили охоту!

На шаг перешёл тогда лишь, когда лёгкие начали гореть, и в горле пересохло. Вот ведь, чуть по самые уши не вляпался. Это ж надо! Но сбежал же, и это хорошо, а вот дядю Кревиса жалко. Хороший ведь был старик, добрый, и знал сколько! Уйму всего. Даже некоторым заклинаниям успел научить. А они его, гады, без всякого суда. Казнить по последнему распоряжению короля можно теперь только в Столице, всё остальное – самосуд.

А что делать теперь? Один совсем остался. Хотя, если честно, с рождения был один. Кто отец – одному Богу известно, а мать… Да и мама – всего лишь нищая попрошайка. Ну и пускай! Буду, как она. Но Мэйвина искать не пойду. Ни за что! Что сделано, то сделано.

Так думать было хорошо до тех пор, пока желудок не подвело. Последний раз поесть довелось только ранним утром, ещё с Мэйвином и с дядей Кревисом. Тогда они все ещё были вместе, все живы, и ничто никакой беды не предвещало. Кто бы мог подумать, что это было последнее утро в жизни Кревиса, и в их вполне благополучной устроенной жизни?

А теперь что? Ничего! И какой смысл загадывать? Никакая магия не помогает увидеть будущее. Это никому не дано, кроме Господа.

А вот то, что из Аннбурга надо сматываться, это и дураку понятно. Правда, Эйнард никак себе не представлял расположение городских улиц. Он и в самом городе бывал очень мало: несколько раз с дядей Кревисом на рынке, да ещё в соседнюю лавку за продуктами заходили вместе, сам плату за мула относил на постоялый двор, и ещё сегодня побывал с дедом Мэйвином в трактире, в этой «Пегой лошади», будь она трижды неладна.

«Он бы и сам мог все свои дела сделать, зачем меня было с собой тащить? Какой в этом смысл был? Да никакого! Вот только…»

Где б ты был сейчас, если б дома с дядей Кревисом остался? Так и повесили бы вас рядышком, ладком, как преступников на одном дереве на перекрёстке трёх дорог.

М-да, весёленькое дельце получается! Тебе, дураку, спасибо надо было деду сказать за то, что он, сам того не зная, шкуру твою спас, а ты… Раскричался! Остолоп ты, однако, был остолопом, им и останешься. А может, поискать его? Вдруг он тут ещё, в городе?

Эйнард остановился, крутанулся на месте туда-сюда, по сторонам глядя. Он чувствовал близкое присутствие силы. Кожу грело хорошо знакомое тепло, как если б медленно к горящему костру подходил, да ещё с закрытыми глазами. Чтоб не глазами свет видеть, а всем телом исходящее тепло улавливать.

А деда говорил, что каждый маг по-своему чувствует другого мага. У каждого свои особенные ощущения. У Эйнарда же получалось так, почти как в той детской игре, известной каждому: «тепло-холодно».

Ну, и где же он? Где? Ведь рядом же должен быть! Тут невозможно ошибиться.

Эйнард медленно пошёл вперёд, заглядывая в лица прохожих. Дурнем пялился, пока не толкнулся в кого-то из встречных.

– Простите… – бросил на ходу и только потом глаза перевёл.

– Какой невоспитанный мальчик! – Мужчина поймал Эйнарда за руку чуть выше локтя, пальцами крепко стиснул, аж кость заныла.

– Ну, я же извинился! Пустите! – Что-то знакомое было в облике этого прохожего, и голос звучал мягко, негромко, успокаивающе.

Эйнард понял вдруг, что уже видел сегодня этого человека. Точно! В таверне утром. Вспомнил, хоть и видел-то всего мельком. Это, выходит, и есть Ангус, ученик деда Мэйвина.

– А ты почему один? Где твой дедушка? – И он тоже узнал Эйнарда, смотрел прямо в глаза по-змеиному, не мигая, но сам улыбался участливо, с наивным интересом.

– Не знаю! – буркнул Эйнард, сердито локтем дёрнул. – Пустите, прошу вас! Я не хотел… Я не вас искал. Я просто ошибся…

– Так ты тоже его ищешь? – Мужчина рассмеялся с непритворным облегчением. – Давай мы вместе поищем твоего дедушку.

– А разве вы уже не виделись с ним сегодня? В таверне… – Эйнард исподлобья глядел на Ангуса. Он нравился ему: молодое открытое лицо, располагающая белозубая улыбка, чуть смуглая кожа, тёмные глаза с серьёзным, почему-то настораживающим блеском. Это-то выражение глаз и было препятствием к полному доверию.

– Да, мы встречались, но не до конца обсудили некоторые вещи, – этот странный Ангус говорил, а сам продолжал улыбаться, и ещё – Эйнард не сразу, правда, это понял – он вёл его куда-то, так и удерживая за локоть.

– Постойте! Куда вы так быстро? Да постойте же! – выкрикнул Эйнард, еле-еле поспевая за взрослым. Они свернули в какой-то глухой тесный проулок, и Ангус толкнул Эйнарда спиной на стену из пористого камня. – Я не знаю, где он! Ищите его сами… А я не собираюсь…

Эйнард не договорил – Ангус одной рукой схватил его за горло, локтем передавил, а ладонью другой руки зажал рот. Держал долго, до тех пор, пока мальчишка не затих, потеряв сознание.

– Ну, вот, вот так-то лучше!

Перекладывая обмякшее тело поудобнее, проверил пульс под нижней челюстью. Когда выпрямился с тяжёлой ношей на руках, встретился глазами с каким-то бродягой. Тот единственный видел, что случилось, остановился с открытым ртом.

– Какие-то проблемы?

– Что вы, господин! – Нищий головой замотал, попятился, выронил костыль, наклонился подобрать, и Ангус бросил ему под ноги мелкую серебряную монетку.

– Ой, спасибо, господин! Я никому ничего не скажу… Даже если спрашивать будут, не скажу… Так и скажу: старый больной Тамма не видел ничего…

– Шуруй отсюда! Быстро!

Г Л А В А 6

Сознание возвращалось медленно и как будто урывками. Боль в затёкшем теле, в сведённых судорогой челюстях, и ничего не соображающая голова. Глаза он открыл в последнюю очередь и удивился темноте вокруг. Ночь! Как так ночь?! Такого быть не может!

Головой закрутил, пытаясь оглядеться кругом, дёрнулся всем телом – и застонал невольно. Рот перетягивал кусок какой-то тряпки, связанный на затылке узлом, и эта повязка не давала смыкать челюсти и мешала говорить. Хрипло кашляя прямо через повязку, с трудом удерживая больную голову, Эйнард всё же осмотрелся, благо, луна светила достаточно ярко.

Он был на кладбище. Кругом, куда ни глянь, в ночное небо тянулись покосившиеся распятия крестов, громоздились там и тут кирпичные склепы, смотрели незрячими глазами скорбящие ангелы из надмогильных скульптур. Тихо было, по-кладбищенски спокойно, и довольно прохладно, как и бывает в сентябре.

Сам Эйнард был привязан к одному из каменных крестов за раскинутые в стороны руки, очень тонкая верёвка туго стягивала и грудь, при каждом вдохе больно врезалась в тело.

Чья это шутка вообще? Тупая и совсем не смешная шутка.

Кто мог это сделать? Ангус?

Он был последним, кого видел и помнил Эйнард. Но он же взрослый человек! Не в манере взрослых шутить таким образом.

Ангус подошёл совсем неслышно. Поднявшийся на могильный холм, он казался ещё выше ростом, а при свете луны – старше и холоднее лицом. Остановился как раз напротив, разглядывая с одним лишь интересом.

– Ну, что, парень, познакомимся поближе?

Эйнард не мог ничего ответить, только зубами впился в повязку, удилами раздирающую рот. С такой ненавистью глянул, что маг рассмеялся невольно, качнувшись с носков на пятки высоких, в мягкую складочку, сапог.

– Я уберу её, если ты пообещаешь не орать и не задавать глупые вопросы.

– Пошёл ты! – ругнулся Эйнард. Он и сам-то не понял, что сказал, но Ангус понял, понял и рассмеялся снова.

– Какой ты сердитый, какой ты вредный мальчишка. Надо бы сказать Мэйвину, что он плохо тебя воспитывает. Что иной раз лучше будет выпороть, чем десять раз объяснять на словах.

Эйнард не хотел всё это слушать, дёрнулся всем телом, мотнул головой снизу вверх. Верёвка, тонкая, как леска, оказалась неожиданно прочной. Всеми узлами впилась, и Эйнард понял, что лодыжки обеих ног у него тоже связаны.

– Зря дёргаешься. Ты всё равно ничего не сможешь сделать. Ничего!

Ангус схватил Эйнарда за лицо, пальцами больно сдавил щёки, заставляя глядеть себе в глаза, удерживал, а сам продолжал:

– Я могу отпустить тебя, и пальцем не тронув; могу и убить – мне ничего не стоит. Всё зависит от тебя самого: будешь хорошо себя вести, останешься жить; сделаешь то, что мне нужно, останешься жить. Не будешь кричать и брыкаться – останешься жить! Кивни, если правильно понял. Ну же!

Эйнард только чуть глаза прикрыл. Взгляд Ангуса, казалось, в самое нутро проникал, подчинял себе. Но всё это было лишь наваждением, стоило на миг зажмуриться – и всё прошло.

Ангуса эта устойчивость к внушению удивила безмерно, он бровями дёрнул, отпуская мальчишку. Отвернулся.

Постоял немного в раздумчивом молчании, растирая пальцы, которыми только что держал мальчишку. Когда он в сознании, сила, загнанная в тесную оболочку тела, ощущается прямо-таки жаром. Когда эта сила, наконец, получит выход при обращении, он сможет почти всё, что может быть дано магу. Любое заклинание, вплоть до метаморфоза. Даже внушение на него не действует, хотя ему поддаются все маги, с какими хоть когда-нибудь сталкивался Ангус. И люди тоже попадают под это влияние, даже ещё проще и быстрее.

Правда, был в жизни Ангуса один человек, вернее, одна. Она, как и этот мальчишка, была устойчива к зачарованию. Но где она теперь? В мире живых её нет уже давно.

Плохо дело. Как его тогда заставлять? Если без внушения, одними уговорами или силой, можно долго провозиться. Ну, раз так, не будем зря терять время.

Ангус снова повернулся к распятому на кресте Эйнарду, прежде чем сдёрнуть вниз повязку, предупредил:

– Сделаешь глупость – ударю!

Отдышавшись и откашлявшись, Эйнард выкрикнул сердито:

– Это шутка такая, да? Не надо думать, что я…

Ангус не дал договорить, да ему и не интересно было слушать эти глупые, детские угрозы. Пальцами взялся за стянутую вниз повязку, накручивая, так натянул, что мальчишка захрипел и заткнулся.

– Я, кажется, предупреждал тебя, чтоб ты вёл себя тихо. Или ты хочешь, чтобы я снова тебя заткнул?

– Какого чёрта тебе нужно? – сипло откашлявшись, огрызнулся Эйнард. – У меня нет ничего… И где Мэйвин, я не знаю…

– А ты позови! – Ангус голову к правому плечу склонил с выжидательной улыбкой. – Ты же можешь… Ты ученик…

– Ты тоже! И что? Сам зови! Мне и без него неплохо было…

Ангус рассмеялся, бесстрашие этого малолетки его забавляло. Он что, думает – это всё шутка, игра какая-то? Что это всё несерьёзно?

– Зови Мэйвина! – снова повторил приказ Ангус. – Я ведь всё равно тебя заставлю… Ко мне он не придёт, он знает, что́ мне от него нужно, а вот за тобой, мой хороший… за тобой он бегом побежит.

– Не побежит! – хмурясь и покусывая губы, чуть слышно выдохнул Эйнард. – Его и в городе-то уже, наверно, нет…

– Не надо врать, я его чувствую. Хоть ты и мешаешь мне сильно, но Мэйвина я хорошо чувствую. Он последний маг в городе остался, вашего дружка вздёрнули сегодня. Как бродягу или вора! Тупая смерть для мага, правда же? – Ангус рассмеялся, видя, как реагирует на его слова мальчишка. – А я, представь себе, рядом был. Он же только от вас отгородился. А я всё чувствовал. И как его били, и как допрашивали, и как вешали – тоже!

– Урод! – прошептал Эйнард, скривившись, отвёл глаза. – Ты мог бы помочь ему… спасти его…

– Спокойнее, мальчик! Речь сейчас совсем не о нём. Мне нужен Мэйвин. Что может быть проще – вызвать своего учителя…

– Он не учитель мне вовсе… Он почти ничему меня не учил… – возразил Эйнард слабым голосом.

Он так устал за этот бесконечный день. Он хотел есть и пить, хотел спать, и ещё он сильно зяб в одной полотняной рубашке. И руки уже совсем занемели от этой проклятой верёвки, даже пальцами не пошевелить. Сколько можно уже издеваться? Что может быть проще, магу найти мага? Сила, сосредоточенная в каждом, поможет. Так нет же! Это кладбище зачем-то, эти угрозы и этот проклятый крест. Когда всё это кончится?

– А разве Мэйвин не говорил, что ему запрещено воспитывать замену? То, что ты с ним, – это подсудное дело. Его убить могут, если узнают. А ты болтаешься за ним всюду…

– Ничего я не болтаюсь! Я даже не знаю, где он сейчас… Я вообще ничего не знаю!

Ангус будто не слышал Эйнарда, глядел на него, улыбаясь, руки держал на широком поясном ремне.

– А мне кажется, я понял, зачем он таскает тебя за собой. Не учит, не обращает и не прогоняет тоже. Даже в таверну он взял тебя с собой… Потому что боялся идти один. – Ангус рассмеялся, откидывая голову, и тут вдруг к Эйнарду приблизился почти вплотную, прошептал тихо-тихо, как секретом страшным поделился: – Ты знаешь, дружок, что твой Мэйвин боится меня? Он всегда меня боялся, ещё когда я был мальчишкой, чуть старше тебя.

А в тебе, мальчик, такой запас. Всего лишь одно прикосновение даёт столько сил…

Ангус подушечками пальцев коснулся щеки Эйнарда, ласкающим движением провёл до самого подбородка.

– Такой хорошенький и такой способный мальчик… такой богатый… такой щедрый…

Эйнард дёрнулся, отстраняясь, но Ангус поймал его за волосы, рванул, выворачивая шею.

– Если я поцелую тебя… как мужчина целует женщину, ты умрёшь, и вся твоя сила перейдёт ко мне. Я снова буду сильным, почти таким же сильным, как и раньше… Мэйвин говорил тебе, что значит «выпить жизнь»? Как бокал вина – одним глотком!

Сухие губы мужчины коснулись щеки Эйнарда, и он дёрнулся так, будто его молнией пронзило от макушки до пят. Холод разлился по всему телу, проникая в сердце. Второго поцелуя Эйнард ждал уже в губы, зажмурился, сжался, втягивая голову в плечи. Но Ангус снова отступил всё с тем же смехом. Ему нравилась эта игра, нравилось видеть страх в глазах мальчишки.

– Боишься меня… – произнёс Ангус с довольной улыбкой. – Сдохнуть боишься или тебе просто не нравится, как я тебя трогаю? Или, может, всё дело в том, что я мужчина, а ты мальчик? Не надо бояться, я не извращенец, дети меня не интересуют. И убивать я тебя тоже не собираюсь. По крайней мере, пока… Ты – приманка для Мэйвина! Чем быстрее он придёт сюда, тем быстрее я отпущу тебя. Всё зависит только от тебя самого.

– Он не придёт!

– Ну, что ж, тогда я убью тебя! Не пропадать же добру. А то, не дай Бог, тебя кто-нибудь другой выпьет. – И Ангус снова поцеловал мальчика, теперь в самый уголок пересохших от страха и от жажды губ. А потом отвернулся, точно всякий интерес потерял.

Где-то ухал филин, и свежий ночной ветерок поднялся. Деревья глухо шептались, и раскинутые тени от крестов, перекрещиваясь друг с другом, падали на могилы и на затянутые травой дорожки.

Ангус слушал ночь, стоя к Эйнарду спиной. Он-то мог ждать хоть до утра, он был в тёплом плаще, и у него была цель: дождаться Мэйвина. Но Эйнард знал, что Мэйвин не придёт. После всего, что было днём, он не бросится ни выручать, ни спасать. Да Эйнарду и самому не очень-то хотелось его видеть. Стыдно было и нехорошо на душе. А то так и получается, как он говорил: один остался и тут же вляпался в историю. Самому надо что-то делать, нет смысла чего-то или кого-то ждать.

Очень тихо, одними губами, он начал по памяти читать заклинание «скользящего узла». Когда-то дед Мэйвин заставил выучить его наизусть, на всякий случай. Но Ангус как-то расслышал или догадался, заметил, даже не оборачиваясь:

– Ты такой одарённый и такой тупой… Мы на кладбище, тут земля освящена, тут никакие магические штуки не действуют. Думаешь, я просто так тебя сюда притащил? Да и против этой верёвки ты ничего не сделаешь… И никакой другой маг тоже. Она из волос крещёной девственницы, я сам её делал. На неё магия не влияет вообще…

После всех этих слов Эйнард сник невольно. Что же делать тогда? Что делать?! И до ножа в сапоге тоже никак не дотянуться.

– Отпустите меня… – попросил вдруг так неожиданно и с такой мольбой, что Ангус на месте повернулся, глянул на Эйнарда с изумлённой полуулыбкой. – Он не придёт, я точно знаю. Мы поругались с ним, и я ушёл… После всего он не придёт… Я не вру вам, это правда.

Ангус смотрел на Эйнарда долго, в полном молчании, будто обдумывал какие-то свои мысли или планы, совсем не слушая мальчика. Даже взгляд его стал каким-то рассеянным, отвлечённым.

– Отпустите… пожалуйста, – напомнил о себе Эйнард. Но Ангус руку вскинул, останавливая его этим движением.

– Тихо! Он уже рядом, твой Мэйвин. Он клюнул! Он уже у меня на крючке!

Эйнард ничего на это не смог сказать, близость Мэйвина он и сам почувствовал, и только тяжко вздохнул, закрывая глаза и опуская голову на грудь.

__________________

Если верить умным книгам, земли когда-то населяли магические животные. И людей с магическими знаниями и силой было куда как больше. В какой-то момент всё изменилось, магия стала покидать этот мир. Ничего того, что было прежде, Мэйвин уже не застал. Последнее магическое животное, о котором он ещё слышал, убили, когда он сам был мальчишкой. Рассказывают, правда, о единороге, но и он стал настолько редок, что встречается лишь далеко в северных землях, в княжестве Хорис. Но даже Мэйвин за свою долгую жизнь никогда там не бывал.

Валерианского вепря за его магию, огромный рост и ум многие рыцари считали лучшим трофеем. Огнедышащих драконов, скорее всего, и не было никогда, а за вепрем и за славой в леса Валерии мог отправиться любой.

Как клыки последнего вепря оказались у мага Зарика, теперь уже никто не расскажет, но нынешним их владельцем вот уже сорок шесть лет являлся Мэйвин. Сами по себе эти клыки не отличаются ничем особенным, но проведённый с ними ритуал может дать любому магу громадную силу. Силу, которой он не имел даже с рождения.

С помощью клыков Ангус хочет восстановить растраченные силы, он даже на открытый шантаж решился, чтобы заполучить эти клыки.

Но как он мог так легко и так быстро выйти на мальчишку? Они виделись всего один раз, да и то мельком. Эйнард не обращён, его сила другими магами плохо чувствуется на расстоянии. Как тогда они могли выйти друг на друга так легко в городе, среди стольких людей?

Во всём, что случилось, как всё больше убеждался Мэйвин, виноват один только он. Нельзя было брать Эйнарда с собой на встречу. Тогда бы точно Ангус ничего не знал и не смог бы сделать то, что сделал. Ангус хитёр, он знает, как заставить.

Да, мы оба слишком хорошо друг друга знаем, и всё равно ошибка была допущена. И теперь её, эту ошибку, придётся как-то исправлять. Не бросать же Эйнарда одного против Ангуса, а он убить способен, даже жизнь мага для него немного стоит. А мальчишку он выпьет и даже имени его не спросит.

Ещё днём Мэйвин забрал с постоялого двора мула, побывал на рынке, прикупив кое-что из еды и вещей. Он готовился в дорогу со всей серьёзностью, но Аннбург не покинул. Не решился бросить Эйнарда одного. Они не были связаны обрядом наставничества, но страх и боль мальчика Мэйвин ощущал как свою. И теперь точно знал, где искать их обоих: Ангуса и Эйнарда.

Они сейчас вместе на старом кладбище. Как хорошо, что оно не за стенами города, и не придётся ждать до утра, пока откроют ворота.

Можно было отгородиться от Ангуса, подойти незаметно, но незамеченным дальше ворот кладбищенских не пройти. Ангус не зря для встречи выбрал именно кладбище, здесь земля освящена, здесь не действует никакая магия. Сила Господа мощнее любой магии, и значит, придётся действовать открыто.

Тишину осенней ночи нарушало близкое уханье филина, да ещё мул постукивал копытами по выложенной камнями дорожке между могилами.

Кресты и надгробные плиты громоздились и справа, и слева, к перекладине одного из крестов Мэйвин и привязал поводья. Проходя вперёд, ласково огладил мула по морде вниз до чутких ноздрей.

– Мы вернёмся… вернёмся вместе.

Ангуса нисколько не удивило его появление.

– А мы тебя ждали! – сообщил со смехом.

– Отпусти мальчика! – начал сходу Мэйвин. – Он не причём. Ни к чему его втягивать в наши старые разборки. Отпусти его, Ангус!

– Конечно же, Мэйвин! Всё, что захочешь! Но сначала ты отдашь мне клыки валерианского вепря.

– Ты же, Ангус, и сам знаешь, что я никогда этого не сделаю. Знаешь и понимаешь, почему. Такая сила тебе ни к чему. Ты не умеешь грамотно её расходовать, – Мэйвин говорил спокойным негромким голосом.

Он уговаривал, убеждал, но никак не запугивал. Не имея возможности применить магию, он мог рассчитывать на немногое: на здравый смысл. Он спокоен был в каждом своём движении, Ангуса же это спокойствие Мэйвина буквально взорвало. Он чего угодно ждал от своего бывшего учителя, но не этого выхода с пустыми руками без всякого продуманного плана действий.

– Да я убью его сейчас! – крикнул Ангус. Схватил мальчика за волосы, запрокидывая голову, кинжал к открытому горлу прижал. Эйнард дёрнулся, коротко вскрикнув, и тонкая струйка крови потекла вниз от места пореза.

– Не убьёшь! – уверенно заявил Мэйвин, подходя ближе ещё на несколько шагов. – Если б хотел, уже бы убил, ещё до моего прихода. Ты его выпить собираешься, потому и не тронул пока.

– Какая разница: выпить или убить?! Твой мальчишка всё равно сдохнет! Ты готов им пожертвовать ради этих проклятых клыков? На что они тебе, Мэйвин? За сорок лет ты даже на себя их не потратил. Так и ходишь седым стариком. – Ангус рассмеялся коротким нервным смешком, но руку с кинжалом всё-таки отвёл, другой рукой потрепал Эйнарда по щеке, снова повернулся к Мэйвину. – Сам понимаешь, магия сейчас в этом споре нам с тобой не помощник. А бить старика мне не очень-то хочется. И ты… Что ты мне можешь сделать? Ты – старый и беспомощный? Притащился сюда в таком виде! На что ты рассчитывал? Напугать меня седой бородой? – Ангус издевательски расхохотался. Неожиданно оборвав смех, спросил уже спокойно: – Перестал меня бояться? Не уважаешь меня, да? Я целый день тебе дал, с утра до ночи, чтоб ты подготовиться успел, а ты, как есть, пришёл.

– Подготовиться? – переспросил Мэйвин с непонимающей улыбкой. – Это, как ты, что ли? Жизнь у кого-нибудь выпить? В таком случае я, скорее, клыками воспользуюсь. Не пропадать же им! Но, думаю, это не тот случай. Против тебя, Ангус, мне и своих сил хватит.

– Ну, попробуй тогда, забери у меня своего мальчишку! – Снова расхохотался Ангус, молниеносным движением кинжала резанул Эйнарда по руке вдоль от локтя и до запястья, до стянутой тугими узлами верёвки. – Давай, Мэйвин, решай! Да побыстрее! Или его смерть будет на твоей совести.

Мэйвин вперёд всем телом подался, крикнуть хотел, остановить, но, встретив ошалелый взгляд Эйнарда, прошептал только едва слышно:

– Эйн, мальчик мой, не надо так бояться… Он ничего тебе не сделает… Он только пугает… Он не сможет ничего на самом деле…

– Да?! – Ангус изумлённо брови вскинул, глаза перевёл с Мэйвина на мальчишку и обратно. Эти двое вели себя так, будто и речи не шло ни о какой угрозе. Будто это не Ангус контролировал ситуацию. – Вот, значит, как!

Он таким решительным движением шагнул к Эйнарду, руку с кинжалом держал чуть на отлёте, что Эйнард, сжимаясь, выдохнул громким обмирающим шёпотом:

– Мамочка…

– Ангус, стой! Не надо! – крикнул Мэйвин, бросаясь вперёд. Он понял вдруг: все угрозы эти – не шутка. В последний момент заставил Ангуса остановиться этим своим окриком. – Я отдам их тебе… отдам…

Ангус обернулся, быстрым взглядом злых прищуренных глаз смерил своего бывшего учителя.

– Ну, и где они? Покажи!

Мэйвин молча подал Ангусу свой посох, взглядом указал на резное навершие. Среди изящного переплетения, удерживающего камень-вставку, только присмотревшись, можно было заметить пожелтевшую под цвет дерева кость изогнутых клыков.

– Так ты всегда носил их с собой?! Я так и знал! Старый пройдоха, ты мог бы отдать их мне ещё утром. И не было бы тогда ничего этого…

Ангус вырвал посох из рук Мэйвина, бросился прочь, забыв обо всём на свете. Мэйвин даже не глянул в его сторону, он занялся Эйнардом.

Узлы тонкой, но очень крепкой верёвки никак не хотели поддаваться. В спешке своей Мэйвин не сразу вспомнил о ноже в ножнах у себя на поясе.

– Он хотел… хотел, чтоб я позвал вас… Я не звал… Я же не звал… А вы здесь. Почему… почему вы здесь?..

– Тише, Эйн, тише, побереги силы. – Мэйвин торопливыми пальцами распутал верёвку, и Эйнард буквально упал ему на руки. – Всё прошло уже. Всё обошлось…

Будто опомнившись, Эйнард дёрнулся в попытке оглядеться.

– Где он? Он ушёл, да?

– Ушёл-ушёл, – успокаивающе прошептал Мэйвин. – Давай, руку твою посмотрим…

С посохом в руках Ангус убежал не очень далеко. Не верилось как-то, что Мэйвин так легко и так просто расстался с клыками, с единственной своей ценностью. А если сейчас вдогонку кинется? Опомнится – и кинется! Надо было бы уйти подальше, но Ангуса хватило только на то, чтоб покинуть территорию кладбища. Здесь же, за кладбищенскими воротами, принялся острием кинжала отковыривать клыки, отделять их от общего узорного переплетения, украшающего верх посоха.

Хитрый старикан! Таскал такое сокровище на глазах у всех. Будто хвастался. Хотя, не зная, и не заметишь сразу, в чём тут хитрость. Ну, ничего, я им залёживаться не дам. У меня на вас, мои драгоценные, такие планы.

Ангус торопился, нервно озираясь, всё появления Мэйвина ждал. Пальцы дрожали от волнения и спешки, не слушались руки.

Быстрее! Быстрее! Поскорее получить своё и с рассветом убраться из города.

Но только пальцами кости коснулся – и закричал от боли. Кинжал и посох полетели на землю. И боль такая обожгла, что аж в глазах потемнело.

Чёртов старик! Он же отдал их сам! Отдал добровольно. Из рук в руки, как говорится. Заклятье должно было перестать действовать.

Должно было! Должно было!

Ангус всердцах носком сапога поддел посох, отшвырнул в сторону, куда-то в придорожные кусты.

Он обманул тебя, твой бывший учитель Мэйвин. И наверняка уже драпает вовсю со своим мальчишкой. Нет, далеко он без своего посоха не уйдёт. Не бросит его ни за что. Это же поморский дуб, ему износа нет, и камень – обработанный хароссанский хрусталь. За ними он обязательно вернётся. Или всё-таки нет?

С кинжалом, стиснутым в кулаке, Ангус снова бросился назад, на кладбище. Об одном мог лишь думать: догнать, догнать и наказать за такой подлый обман.

Порез оказался неожиданно глубоким, сильно кровоточил, но даже заговор, останавливающий кровь, не действовал на освящённой земле.

– Пойдём, Эйн, быстрее. Нужно наложить повязку…

Зажимая рану пальцами другой руки, Эйнард еле-еле шёл, качаясь от слабости. В глазах тоже было темно. Если б не дедушка, твёрдыми руками удерживающий за плечи, давно бы уже заблудился меж могилами и крестами. Упал бы и остался тут на кладбище навсегда, так трудно и тяжело было переставлять ноги.

А дедушка всё говорил что-то и говорил. Смысл слов никак не доходил до Эйнарда, только звучание и интонация, сильная, уверенная, вселяющая покой.

Эйнард и понять ничего не успел, когда Ангус налетел на них. Кинжалом он не ударил сходу потому лишь, что Мэйвин сообразил быстрее, что к чему, и успел рукой блокировать удар.

– Чего ты ещё хочешь? Чего?! – крикнул Мэйвин, искренне удивлённый повторным появлением Ангуса. – Я ведь отдал тебе клыки…

Ангус ничего не собирался объяснять, на слова Мэйвина никак не отреагировал, будто не расслышал. Как-то ему удалось поймать Эйнарда за шиворот, но ударить снова не удалось – Мэйвин буквально повис у Ангуса на руках.

– Пусти. Пусти, я всё равно его убью… – прошептал тот, яростно дыша сквозь разжатые зубы, встретившись с Мэйвином глазами. – Сам знаешь: я не отступлюсь…

Ткань рубашки громко затрещала по швам – и Эйнарду удалось каким-то образом вырваться. Но сбежать он не смог – Ангус успел поставить ему подножку. Эйнард упал ничком и как-то вдруг странно затих.

– Эйн! Господи… – Оттолкнув Ангуса неожиданно сильным движением, Мэйвин склонился над мальчиком, перевернул его лицом вверх. – Боже мой, ты же убил его…

А Ангус рассмеялся, отступая на шаг.

– Любимчик твой, да?! Любимчик! За мной бы ты сюда никогда не прибежал… А этого щенка всюду за собой таскаешь. Подкармливаешься от него… А вот теперь один попробуй. Один, как тебе и было приказано…

Мэйвин изумлённые глаза на Ангуса поднял.

– Что ты болтаешь? Как ты можешь, Ангус? Так ненавидеть… Он же мальчишка безобидный.

– Ты поэтому так его опекаешь? – Ангус носком сапога лежащего Эйнарда толкнул. – Откуда он у тебя?

– Этот мальчик – наш наследник, – неожиданно даже для самого себя признался вдруг Мэйвин. – Последний из династии Белых королей. Сын принцессы Жастин…

Мэйвин чего угодно ждал в ответ на свои слова: хохота, обвинений во лжи или даже в сумасшествии, но Ангус промолчал. Мэйвин взглянул на него, всё ещё пытаясь нащупать пульс на руке Эйнарда.

– Это же неправда всё, да? – выдохнул Ангус, растерянно потирая лоб рукой, сжимающей кинжал.

– Я присутствовал во время её родов. Она, можно сказать, умерла у меня на руках…

Ангус ничего на это не сказал, качнулся, будто разом ослаб коленями, всё так же молча опустился на надгробную плиту из серого гранита. Сидел, свесив расслабленные руки меж колен, долго, не моргая, смотрел себе под ноги, на кинжал, выпавший из безвольных пальцев.

– Он же сын мой, получается, – прошептал тихо-тихо, медленно переведя глаза на Мэйвина. Таким же медленным, чуть отстранённым взглядом оглядел Эйнарда. На лице, бледном, бескровном, с небольшой ранкой у виска от удара о плиту, задержался и снова повторил: – Мой сын…

А вот Мэйвин не сдержался, рассмеялся-таки в ответ, головой покачал вправо-влево.

– Ты – и принцесса?! Как такое возможно? Королевская кровь – и ты, колдун и бродяга? Что за ерунда, Ангус?

Они глаза в глаза друг на друга посмотрели, и Мэйвин под пронизывающим взглядом Ангуса понял вдруг всё.

– Это ты изнасиловал её тогда! После переворота…

И Ангус отвёл глаза, опустил голову, как будто устыдился содеянного когда-то.

– Ты не знаешь всего… Не смеешь осуждать.

– Конечно же, Ангус, конечно! – Мэйвин только усмехнулся с горечью. – Тебя судить никто не смеет. Ни за что!

Ангус сказать хотел что-то своему бывшему наставнику в ответ, даже губы разомкнул, холодея взглядом, но Мэйвин перебил:

– Он всё-таки жив, хвала Создателю. Помоги мне! Его нужно перенести куда-нибудь… В какое-нибудь тихое место…

Г Л А В А 7

Маленькую старую часовню, как и само кладбище, посещали очень редко, даже служки не было, чтоб вовремя сметать пыль и паутину по углам.

Мэйвин прошёл первым, от чуть тлеющей лампады засветил несколько недогоревших свечей. Неровное от сквозняков пламя помогло разглядеть выступившие из мрака изображения Спасителя и Богородицы. Коленопреклонённая святая Анна Благосердечная получала благословение, смиренно склонив голову и кротко улыбаясь.

Ангус пронёс Эйнарда на руках до самого возвышения перед алтарём.

– Мне нужно пойти привести мула и ещё… ещё найти свой посох. Ты подождёшь меня здесь? Не хотелось бы оставлять его одного. Он может прийти в себя…

– И что мне с ним делать? – растерялся Ангус.

– Ну, вы же с ним родня, как-никак. Найдёте общий язык.

Мэйвин ушёл, а Ангус постоял ещё немного с таким видом, будто не знал, куда себя деть.

Отлично, ничего не скажешь. И почему он решил, что может о чём-то просить тебя? Так уверен, что ты останешься сторожить его мальчишку? Что он так важен для тебя?

Но ведь он же твой сын! Это, вроде бы, должно хоть что-то значить. И это из-за него ты лишился большей части своей магической силы. Он потому так и силён, что в нём твоя сила. Твоя! Не правильнее ли тогда будет вернуть своё? Выпить его – и всё!

Ангус решительными шагами к мальчишке приблизился. Тот так и лежал, как его уложили, укрытый плащом Мэйвина до подбородка. Глаза закрытые, чуть запрокинутая светловолосая голова и кровь на виске. Порядочно он приложился. Так может и примориться, в себя не приходя. И такая сила зря пропадёт! Никому не достанется.

Ангус всматривался в чужое ему лицо чужого мальчика и не испытывал к нему никакого родственного чувства.

Маги обычно никогда не заводят семью. Кто захочет добровольно делиться своей силой пусть даже и со своими родными детьми? Правда, может случиться и такое, что никто из потомков не унаследует дар от отца и останется простым смертным. И значит, точно так же, как и все вокруг, умрёт от старости.

Нет, всё-таки магу проще быть одному или же с себе подобными, чем связывать себя узами родства и видеть потом, как умирают родные, дорогие ему люди.

Когда она забеременела, ты поразился этой новости настолько, что даже не знал, – так и не придумал! – что делать. Эта беременность явилась полной неожиданностью для тебя. Одно дело – красивая женщина, другое – ребёнок от неё. И сейчас вот он, перед тобой. Он даже как будто похож на неё, на принцессу Жастин. Ей, несмотря ни на что, всё-таки удалось дожить до родов. Кто-то, выходит, помогал ей после того, как ты сам помог бежать своей женщине из дворца и из Столицы. А потом её мальчишка каким-то образом попал к Мэйвину. Твой мальчишка! Твой сын!

Ты можешь потребовать его у старика. Зачем ему, старому, этот мальчик? Чему он может его научить? Да и обратить его он тоже не сможет. Ему же запрещено. А для меня он самое то. Даже если просто держать его при себе, его сила будет питать постоянно. А, в крайнем случае, можно и выпить. Тут уж никто винить не посмеет. Это ж как долг назад вернуть, да ещё и с процентами.

От каменных стен церкви было как будто ещё холоднее. Ангус поплотнее плащ на себе запахнул, отвернулся. Мэйвин что-то уж слишком долго. Куда он там запропастился? Одному в темноте и в тишине было нехорошо как-то, и тоскливо, и тягостно. И мысли всякие пустые и нехорошие в голову лезли.

А может, Бог с ней, с этой обузой? Зачем ещё заботу о мальчишке на себя взваливать? Подумаешь, сын! Одному проще и привычнее как-то. Но ведь такая сила мимо. Разве можно добровольно отказываться? Потом жалеть будешь, что не воспользовался моментом.

– Ну, что? Как он?

Ангус вздрогнул невольно, поморщился с досады на самого себя: расслабился, отвлёкся, так беспечно подпустил к себе Мэйвина. Ну, ладно, магия здесь бессильна, так даже шагов не услышал.

Пожал плечами, поворачиваясь к Мэйвину лицом, сказал:

– Всё так же. Без изменений.

– И в себя не приходил? – Мэйвин тяжело опустился перед мальчишкой на колени, принялся осматривать рану на голове, проверять, как бьётся сердце в жилах на тонких запястьях. Ангус безразлично отвернулся, про себя отметил только, что Мэйвин вернулся с посохом. И ещё эта его старая сумка на плече, на длинной лямке. В ней он всегда с собой всякие лечебные штуки таскает: бинты, коробки с мазями и порошками, настойки самодельные. Только ничто из всего этого пацану не поможет. Если б всё нормально было, он бы давно уже оклемался.

Хотя, кто знает? Мэйвин лекарским делом хорошо владеет, он привык не только на магию во всём полагаться. Может и выходить. Но мне-то что с того? Умрёт мальчишка или жить останется – всё одно. В моей жизни ничего не изменится.

– Ты зачем вернулся? Я ведь отдал тебе клыки. Как ты и хотел…

Вопрос прозвучал неожиданно, Мэйвин спросил, а сам даже глаз не поднял на Ангуса, продолжал накладывать повязку на месте кинжального пореза.

– Ты не снял с них своё заклятье. Я не смог их взять… Ты нарочно так сделал. Чтоб мне не достались…

– А зачем ты вышел за ворота? – Тут уж Мэйвин посмотрел на Ангуса, и взгляд его был прямым и насмешливым. – Здесь, на кладбище, тебе бы никакое заклятье не помешало.

Понимая свою ошибку, свою глупую поспешность, Ангус лишь губы поджал, а Мэйвин, рассмеявшись, добавил:

– Жадный ты, Ангус, жадный и потому глупый. Был таким, таким и остался.

Ангус по проходу меж скамьями бросился: уйти, бросить их обоих, к чёрту, но Мэйвин всё с тем же насмешливым смехом крикнул:

– Ты не уйдёшь! Хотел бы – давно б ушёл. Пока меня не было… Ты же забрать его с собой хочешь или выпить силу на худой конец. Так – один, ни с чем, – ты не уйдёшь, и пугать меня не надо.

Ангус уже у самой двери остановился, обернулся.

– Неправда это всё! Сдался мне этот мальчишка твой…

– Он не мой, он – твой! Твой сын!

– А тебе он самому зачем? Почему ты его всюду таскаешь? Сам от него подпитываешься! Я же это сразу понял.

– Ничего ты, Ангус, не понял. И опять всех по своей мерке меряешь. Если б ты сам выхаживал его с младенца, ты б не говорил такого.

Ангус помолчал, постоял, опустив голову, притянул тяжёлую створку двери, обитую железом, спросил глухо, через зубы:

– А принцесса? Она и вправду умерла? И ты не помог ей? Ты же можешь… умеешь лечить.

– А где ж ты сам был? Твоя женщина, как нищенка, по всему королевству бродяжничала. Где ты сам был в это время? Не уберёг…

Ангус не ответил, сел боком на край одной из скамеек, вытянув ноги в проход. Долго молчал, глядя куда-то вверх в темноту.

– Это всё Корвинус… Он приказал убить её. Выпить жизнь её и ребёнка этого заодно… Если почти сразу после зачатия… Или кинжалом в сердце, так тоже можно… Чтоб вернуть свою силу назад! Но я не смог. Я отпустил её! – Ангус поднял голову, встретился взглядом со взглядом Мэйвина и снова повторил: – Я отпустил её! Я не хотел её смерти…

Они помолчали оба. Тишина такая повисла, что слышно было, как потрескивают свечи у алтаря.

– А Корвинус – это наш король нынешний, да? – спросил с ухмылкой Мэйвин. – Это ты так запросто с нашим правителем? По имени его, как друга-приятеля…

– Ты же не знаешь ничего. Да ты и не можешь знать. И никто не знает. А наш Корвинус совсем не тот, за кого себя выдаёт. Если б ты только знал, Мэйвин… Он же маг! Я такого мощного ни разу ещё не видел…

– Маг? – Мэйвин с улыбкой сомнения покачал головой. – Если он маг, зачем тогда объявлять охоту на других магов? Казнить их, как колдунов и еретиков? Он же сам больше любого из нас рискует. Епископ Крисби, говорят, не хуже всякого Обращённого чувствует силу. А с ним они чуть ли не каждый день встречаются. Нет, Ангус, – Мэйвин головой покачал вправо-влево, выпрямляясь на ногах, – ты, явно, что-то не то говоришь. Не может Корвинус быть Обращённым…

– Это ты не знаешь! Он сильный, он очень сильный. Он метаморфозом делает из себя простого смертного. Его силу тогда почти невозможно ощутить… Пока он защищён магией. А сейчас он, наверное, ещё сильнее стал. С тех пор, как я видел его в последний раз…

Знаешь, почему в последнее время магов казнят только в Столице? Их со всего королевства туда свозят… Потому что Корвинус научился их силу и – главное! – их знания себе забирать. А они после всего на костёр… Тихие и смирненькие. А им больше ничего и не остаётся!

– Такого быть не может… – прошептал Мэйвин в тихом изумлении и ужасе. – Это неправда всё… Не может быть правдой…

– Правда, Мэйвин! Я сам не раз на всех этих казнях присутствовал. Пока он на меня не вышел… – Ангус усмехнулся с горечью. – Я еле-еле сбежать успел, последние силы на покров незримости потратил. Не знаю, может, меня уже по всему королевству ищут… Я ж его убить хотел в тот последний раз. Хотел, да не получилось. А теперь мне силу восстановить как-то надо. Я ещё буду пробовать. Ещё и ещё! Пока не убью. Или он – меня…

Мэйвин громко хмыкнул, постоял, приглаживая бороду с предельно задумчивым видом.

– И как же ты так с ним сошёлся? С таким опасным?

– Я-то? – Ангус коротко хохотнул, задумался. – А что мне оставалось? Ты же и сам в курсе, после смерти Зарика меня приговорили к изгнанию. А магу трудно одному, без своих. Ученика нет, семьи тоже быть не может. Что было делать?

Мы давно с ним сошлись, ещё когда он княжичем был в Даремских землях. Сам знаешь, как это бывает. Сила тянет друг к другу себе подобных. А он тогда не так осторожничал, в то время Обращённым ещё никакое сожжение не грозило.

А когда сестра его Альма невестой к нам отправилась, то и я вслед за Корвинусом обратно в королевство вернулся. Но, понятное дело, теперь уже в другом статусе. Мы с молодым князем, вроде как, друзьями стали… Жил при нём во дворце, в Столице нашей, на положении придворного мага и советника.

– Тогда ты и принцессу нашу… нашу Жастин…

– Ну, зачем же так сразу? – Ангус снова рассмеялся, даже чуть голову назад откинул; чёрные волосы вольной гривой на плечах качнулись. – Когда мы только приехали, она была ещё совсем девчонка… дочка короля Лайнела от первого брака… Это ж почти за три года до переворота дворцового было. Сколько ей было-то тогда в то время? Лет тринадцать-четырнадцать? Да, где-то около того…

Знаешь и сам, женщины ко мне всегда сами липли. На одну так, бывало, взглянешь – и всё, хоть куда следом идти готова. А принцесса – нет. Не из таких оказалась…

Ангус задумался, вспоминая, поскрёб подбородок. То, что было потом, ему не очень-то хотелось ни рассказывать, ни вспоминать. Тут нечем было хвалиться. Но Мэйвин ждал, ждал, глядя на своего бывшего ученика чуть сбоку, через бровь.

– Ну, и тебя это, конечно же, задевало? – сам спросил, не давая Ангусу отгородиться угрюмым молчанием.

– Да. Можно сказать и так… Она меня избегала. Избегала упорно. У неё, конечно, уже был жених… Этот герцог Эймар… Их ещё детьми просватали. Но вообще-то дело-то как раз не в этом. Не в женихе и не в её равнодушии… Просто у Жастин тоже была нераскрытая сила, не особо-то и большая, как, впрочем, и бывает обычно у женщин. Но ещё и эта способность… умение привлекать к себе мужчин. Мимо такой не пройдёшь. Прямо тянет к себе магнитом…

Да что я тебе рассказываю? Ты же видел её. Сам понимаешь, о чём я.

– Нет, не понимаю. Я видел Жастин не в лучший час её жизни. Она, как бродяжка, побиралась по всему королевству. Никто из окружения бывшего короля не помог ей. Возможно, она и сама не решилась попросить помощи, а, может быть, все боялись помогать дочери казнённого правителя? И никакие эти её способности не помогли ей.

То, что ты отпустил её, ничего не изменило. Ты не убил её сам, своими руками, но кто ещё знает, что было бы для неё лучше. Голодать и попрошайничать или сразу умереть?

Чем ты думал, Ангус? Пустил скитаться по дорогам девчонку-неумеху? Да ещё и с животом? Как она, дочь короля, должна была прожить? На что? Ни опыта! Ни ремесла! Ни мужчины-защитника рядом! Одна дорога – телом торговать, да и то: живот – помеха.

– Я как-то не думал обо всём этом, – неохотно признался Ангус, поразмыслив над словами Мэйвина. – Мы договаривались встретиться в таверне за городом, на тракте… Но она так и не появилась… Не знаю, что могло с ней случиться в дороге… Когда она уезжала, с ней была девушка-служанка, две лошади с одеждой и кое-какой провизией. Я отдал ей все свои накопления… Правда, денег я никогда не держал много, но добраться ей бы хватило. У неё же были какие-то дальние родственники по матери. Где-то в предместье Сольделла. Кажется, двоюродная тётка с семьёй, какие-то богатые торговцы… Я не знаю точно!

– Вот именно, не знаешь. Да и какой смысл, про всё это сейчас говорить? Всё равно назад не воротишь, иначе не переделаешь. Теперь хоть сына бы её уберечь. – И Мэйвин снова склонился над Эйнардом. Ещё на раз проверил повязку на месте пореза. Наложил наспех, но руки своё дело знают: бинт не сбился никуда, и узел получился достаточно крепким.

А вот что с головой делать? После удара об острый край могильной плиты остался хоть и не страшный с виду, но довольно глубокий порез. Вроде бы, ничего серьёзного, но Мэйвина настораживало такое долгое беспамятство мальчика. Как долго ещё оно продлится? И как ему сейчас поможешь? Пока он не очнётся и не расскажет сам о своём самочувствии, о серьёзности травмы можно только гадать. Дай Бог, чтоб всё обошлось лишь сотрясением мозга.

– И что ты собираешься с ним делать? – спросил Ангус, со своего места наблюдая за движениями Мэйвина. – Наследником трона его считаешь? Если Корвинус узнает, он убьёт его. Найдёт и убьёт! И тебя вместе с ним заодно…

– А как он узнает? – Улыбнулся простодушно Мэйвин. – Я не собираюсь никому ничего рассказывать. И объявлять на всё королевство…

– Так и так Корвинус узнает. Он может как-то, я не знаю, как. Но он видит и знает всё, что происходит и даже будет происходить. Даже про чужие земли далеко отсюда.

Не хотел бы я быть рядом с тобой и твоим пацаном, когда Корвинус узнает, что есть ещё кто-то, кто смеет претендовать на трон.

– В нашем положении только претендовать, – усмехнулся Мэйвин, поправляя плащ, укутывающий Эйнарда. – Я – маг, а не авантюрист. Я даже не знаю, с чего начинают делать перевороты и как свергают законных правителей. Вот у тебя, Ангус, надо полагать, кое-какой опыт имеется. Может быть, ты примкнёшь к нашему отряду?

Это было не предложение, это была открытая насмешка, но Ангус сделал вид, что ничего не понял.

– Ты и сам отлично знаешь, мне привычнее одному. Да и против Корвинуса идти с такими силами? – Ангус головой покачал с сомнением. – Я не сумасшедший! Мне проще одному всё сделать, а не таскаться со стариком и сопливым мальчишкой.

– Ну, что ж, дело твоё. – Мэйвин не стал уговаривать и убеждать, принял отказ легко, и это невольно задело Ангуса.

Он и сам не понял, почему. С чего бы это? Казалось бы, зачем эти лишние проблемы? Маг-старик и необращённый мальчишка.

Но это не просто мальчишка, он – твой сын. В нём теперь добрых две трети твоей – твоей! – силы. И ещё он, как говорится, плоть твоя и кровь. По праву отцовства ты хотя бы в принятии решения должен участвовать, а не быть в стороне от всех дел.

– А тебе самому зачем это всё? – Ангус с подозрительным прищуром смерил своего бывшего учителя взглядом. – Мальчика этого воспитывать взялся? Корону ему вернуть хочешь? Шеей своей рисковать за ради него? Тоже власти захотелось? Мало тебе силы мага, советником или регентом при короле новом захотелось стать?

– Зачем ты так сразу? – Мэйвин даже обиделся. – Я и не думал никогда. Какая тут корона? Где уж нам в короли-то? – Заботливым движением волосы со лба Эйнарда убрал.

Ангус брови свёл к переносице и губы поджал. Ревность тревожной иголочкой сердце кольнула. Не смеет Мэйвин брать себе другого ученика! Не было у него других и не будет. Пусть решению своего любимого Магического Совета подчиняется, коли в своё время против него выступить не решился.

– Вот Кревис, тот верил… – немного помолчав, добавил со вздохом Мэйвин.

– Ну и где он теперь, твой Кревис? Повесили его, да и всё! – Не выдержал Ангус, не справился-таки со своим раздражением. – Ты тоже так хочешь? Пожалуйста! Но мальчишка тогда со мной останется. Я сам проведу обращение…

– Ну, уж нет! – Мэйвин на коленях привстал, брови седые нахмурил сердито. – Может, ты ему и отец, не буду спорить, но наставником ты ему никогда не будешь. Не позволю!

– А тебе самому всё равно нельзя, – ехидно ухмыляясь, заметил Ангус. – Кому-то другому так и так придётся проводить обращение. Мне, конечно, тоже запретили, – вздохнув с напускным сожалением, Ангус принялся разглядывать ногти на пальцах, – но запреты Совета магов, сам знаешь, для меня, – хмыкнул громко, – пустой звук. Я без них и их помощи все эти годы справлялся.

– Ты будешь последним, кому я позволю быть его наставником. Пусть лучше он просто человеком останется.

– Да ладно тебе. Чего уж там? – уступил Ангус со смехом. Посидел в молчании, глядя на носки своих сапог, переложил ногу на ногу: кожа громко скрипнула при этом движении. – Твои знания и опыт когда-то стали моими. Сейчас я поделюсь ими со своим сыном. Это будет почти то же самое, как если б ты обратил его сам… Разницы почти никакой не будет!

– Нет! – крикнул Мэйвин. Он смотрел на Ангуса, а сам держал мальчика за руку; почувствовав, как тот вздрогнул вдруг всем телом от его громкого голоса, опустил взгляд.

Эйнард лежал с открытыми глазами, моргал медленно, будто никак не мог сообразить, где он, и что он здесь делает.

– Эйн, слава Всевышнему! Ну, как ты, а? Голова болит, наверно, да?

Склонился над ним, радостно смеясь, а сам подумал со страхом: «Давно ли он в сознании? Как много слышал? Всё ли знает теперь?»

Опять будет целая гора вопросов. И выкручивайся, как хочешь.

А может, не мучиться и сказать всю правду? Пусть знает о себе всё. Он уже достаточно взрослый, чтоб самостоятельно принимать решения.

Ч А С Т Ь 2

Г Л А В А 1

Как мало стало в современном мире магии. Магических животных и растений вовсе не осталось, да и людей со способностями встречается всё меньше. Книга Маррега «Магический мир» рассказывает про всё это много интересного, с чем сложно не согласиться. Так, например, древний маг и учёный писал, что изначально весь существующий мир магия наполняла так же просто и естественно, как сейчас этот мир наполняет воздух, «коим дышит всякая живая тварь».

Также Маррег в своём сочинении рассказывал и о людях прошлых, древних времён. «Магами великими, могучими силой своей и знаниями» называет он их с почтением и страхом. Но как много лет прошло уже с тех пор, очень много лет. Ни имён тех великих не сохранилось, ни собранных ими магических знаний. Одни пересказы от одного потомка к другому, с такими преувеличениями, что в них и поверить сложно.

Спаситель наш, Сын Божий – вот Тот, чья сила сопоставима с силой сгинувших предков, но и она по природе своей далека от магии. Даже средней руки маг нынешних времён ещё сумеет превратить воду в вино. Но чтоб из ничего сотворить что-то, тот же хлеб и рыбу, например? Воскресить умершего? Восстать самому после казни? Нет, такие чудеса под силу лишь Сыну Божьему. И ещё, возможно, магии древних, если, конечно, верить всему тому, что о них писано и сказано в легендах и сказках.

Сила Божья в другом. Она иной природы, потому любая магия бессильна на освящённой земле. Но и силой молитвенного слова лишь очень немногим удаётся сделать что-то. И тогда это всё называется чудом, а не волшебством.

Где же тогда та тонкая грань между святым человеком и магом? Между магией и силой Всемогущего Господа? Как разграничить их в этом мире? И как не ошибиться при этом? Допустимо ли одновременное их существование? Или всё-таки приход Спасителя в этот мир запустил необратимый процесс? Что будет в итоге в самом конце? Все маги исчезнут, а сила останется в руках лишь набожных служителей Господа? Таких, как епископ Крисби и его братья-микаэлиты?

Мысли и вопросы, остающиеся без ответов, перетекали в голове так же плавно, как и серебристый песок в тяжёлых настольных часах. Когда упадёт последняя песчинка, дворцовый гонг пробьёт шестую стражу. Осталось совсем немного, сентябрьские сумерки уже скрыли завесой тумана шпили собора в окне напротив.

Камин давно прогорел, и почерневшие угли лишь кое-где подмаргивали золотыми искорками. Колени и ноги, укутанные накидкой, подбитой горностаевым мехом, отзывались на тепло горячим жаром в венах.

Хороший вечер: по-осеннему тихий и покойный. Дождик прошёл ещё до полудня, окна на ночь решено было ставнями не закрывать, и вот теперь прохлада едва-едва ощущалась свежим дыханием и кожей лица.

И посыльный сегодня привёз хорошие новости: вспышки недовольства в провинции Риддер, вызванные ростом налогов при общем неурожае на хлеб, посланными войсками подавлены меньше чем за неделю. Ответные указания о размещении солдат на зимние квартиры в той же провинции Его Величество отправил немедленно, без всяких проволочек. Пускай теперь наместник Лантли думает, как прокормить гарнизон из восьми сотен воинов в полуголодной провинции. Это будет для него подходящим наказанием за собственную вялость и глупость, за неспособность решить проблему имеющимися силами. Пусть хоть из своих кладовых выдаёт продукты на довольствие и фураж для лошадей.

Мысли приходили и уходили, сменяя друг друга, казалось бы, без всякой связи. Почти с такой же быстротой и без видимого смысла появлялись и исчезали картинки на настенной вышивке, занимающей почти половину стены в крошечном кабинете короля Лиан-Мун.

Этот гобелен с уникальной способностью показывать всё, что происходило, происходит или произойдёт, был тем немногим, что хранило след могущественной магии древних. Возможно, изображениями можно было как-то управлять, по личному желанию заказывая то, что важно знать, но Его Величество не умел этого, хоть и перепробовал все магические способы и приёмы от заклинаний до открытых просьб и мысленных приказов.

Цветные яркие нити, нисколько не поблекшие за прошедшие сотни и сотни лет, казалось, живой водой струились непрерывно, образуя всякий раз новые картинки.

Так при мысли о Риддерском восстании, вышивка отобразила мрачную безрадостную картинку с крестами и висельниками вдоль просёлочной дороги, тучи ворон, грязные колеи, наполненные дождевой водой, и над всем – затянутое тучами небо с тусклым бледно-жёлтым солнцем.

О том, что восстание подавлено, Его Величество знал ещё до появления посыльного от Гаррэта, начальника королевской Гвардии. Видел саму казнь во всех подробностях, даже видел лица зачинщиков и участников мятежа. Он очень многое знал, не покидая при всём при этом стен своего кабинета.

Это приносило многие удобства, но иной раз утомляло. Беспрерывная смена изображений, тысячи и тысячи незнакомых лиц, с которыми чаще всего в жизни и не встретишься никогда, – от такого любой устанет.

В дверь постучали, осторожно и даже как будто робко. Все слуги во Дворце знали, как сердится Его Величество, когда нарушают уединённый покой его аскетично обставленного кабинета.

– Да? – отозвался король, недовольно нахмурившись; в последний момент коротким движением пальцев, не прикасаясь, и мысленным приказом успел задёрнуть гобелен специальной занавеской из плотной ткани.

– К вам гость, Ваше Величество, – доложил слуга замирающим, едва слышимым голосом. – Брат Хайдел из ордена святого Микаэла…

– Так поздно? – Его Величество глаза скосил себе за спину, к слуге лицом так и не повернулся. – Уже ночь на дворе… Любое дело можно отложить до утра.

– Там книги привезли… Целых три подводы…

Его Величество помолчал, с раздумчивым видом оглаживая кончиками необыкновенно чутких пальцев бронзовую чернильницу в виде грифона.

– Пусть переносят в библиотеку, – распорядился, так и продолжая сидеть спиной к двери. – Я спущусь сейчас.

Те, кто были знакомы с королём лично, знали эту его почти болезненную страсть к книгам. Те же, кто знал его поближе, были в курсе того, что Его Величество интересуют не просто книги, как таковые, а книги старинные, те, которые писались хотя бы сотню-две лет тому назад. Но никто не знал, кроме самого короля, что интересны ему в первую очередь книги, запрещённые святой Инквизицией, книги о магии, о превращении и колдовстве. Его Величество искал в них знания, знания древних, знания о них самих и их великой магической силе.

Здесь всегда было чуть прохладнее, чем везде, и ещё здесь постоянно горел хотя бы один светильник. Его Величество в любой момент – и даже глухой ночью! – мог спуститься поработать в библиотеку.

Три монаха в одинаковых по цвету и крою рясах перенашивали книги, раскладывая их на столах высокими стопками. Груда получалась довольно внушительной.

– Откуда столько? – Его Величество сразу заметно смягчился лицом и взглядом.

Брат Хайдел с деревянным крестом на простой медной цепочке поверх серого одеяния только руководил разгрузкой. Небрежным движением крепких узловатых пальцев показывал, куда и что складывать.

– Один книгочей и переписчик, Ваше Величество, оказался магом, – ответил монах, раскрытой ладонью при почтительном поклоне придерживая крест – знак своего довольно высокого ранга в иерархии ордена святой Инквизиции.

– Тут много всякого, – отметил, довольно улыбаясь, Его Величество.

Жадными глазами со скрытой ревностью он смотрел, как братья вносят всё новые и новые кипы. Да, здесь найдётся, чем порадовать сердце. Тут есть даже свитки в кожаных оплетённых футлярах. Им должно быть лет пятьсот-семьсот. Сейчас уже никто не пишет на свитках, а то, что ещё сохранилось, давно переписано на пергамент и на более дешёвую, но менее долговечную бумагу.

– Здесь только то, что мы смогли спасти. Братья из местного Аннбургского приората поначалу принялись сжигать чуть ли не всё подряд. Нам, конечно, удалось многое спасти, и кое-что потом ещё и сами собрали. Но труды о магии и колдовстве сожгли почти все…

Его Величество выслушал брата Хайдела с каменным спокойствием, только губу закусил, чтоб, не дай Бог, вслух не выругаться. Взял в руки верхнюю из стопки книгу, тяжёлую, с богатой отделкой и позолоченными застёжками. Это оказалась фармакопея, а по-простому, травник. Толстые плотные страницы переворачивались тяжело, и на каждом развороте – красочные рисунки лекарственных трав с подробным описанием и лечебными рецептами. Хорошая книга, добротно сделанная и дорогая. Такой не всякая столичная аптека похвастать может.

– А что сам колдун? Через сколько дней его сюда доставят? – думая о чём-то своём, отвлечённо поинтересовался Его Величество, продолжая рассматривать рисунки.

– Его уже казнили, Ваше Величество, – признался монах, виновато опуская голову и складывая на груди широкие ладони. – Мы не успели… Местные жители устроили самосуд… Без всякого дознания!

– Ведь я же подписал соответствующий указ! Специально по такому случаю! Что казнить можно только в Столице. Только я могу подписывать решение о казни мага. Только я!

Вспышку ярости брат Хайдел от своего короля вытерпел с покорным смирением, хоть и не чувствовал себя виноватым нисколько.

О том, что случилось, он и другие микаэлиты узнали слишком поздно. И так сделали всё, что могли, чтоб выправить ситуацию. Но братья из местных и вправду не знали ничего о последнем распоряжении короля, да и напуганы были очень, потому и взялись уничтожать всё, что могло угрожать ересью. То есть, почти всё, что под руку попало.

Какая жалость. Как паршиво всё снова. Всё, что происходит. А ведь такой вечер хороший выдался. И снова всё испортили. Опять какие-то дураки со своей излишней старательностью. Лучше б они там в своём Аннбурге друг друга передушили, вот уж точно услужили бы.

Ведь такого мага сильного упустил по их вине. Сильного, старого, опытного мага. Столько силы высвободилось из этого мира. А ведь мне могла достаться. Мне одному! Она, конечно, вернётся, вернётся обратно в соответствии с законом сохранения существующего равновесия. И значит, где-то в этом мире родится ребёнок с огромным потенциалом нераскрытого мага. Где ещё он объявится? Ты можешь так его и не встретить никогда, а он проживёт свою жизнь в полном неведении о своей великой силе.

А сила удавленного мага чувствовалась в каждой вещи, какая ему при жизни принадлежала. Ласковое тепло доброго миролюбивого старика. Да, от него можно было хорошо напитаться и, кроме того, много нового узнать от такого-то любителя и собирателя книг. Дак ещё и книги по магии, наверняка, очень древние, очень редкие книги спалили…

Что толку с этого травника? Какой прок от всего остального добра? Барахло одно, не иначе. Будет ли с него ещё хоть какой-то толк?

Его Величество небрежно бросил книгу на стол, только теперь заметил на ней следы от огня. Жирная копоть и на пальцах след оставила.

Оттирая пальцы с брезгливой гримасой, подумал со злостью: «Из огня они её, что ли, выгребали? Спасли, выслужились. А что по-настоящему дельное, уж точно, сгорело без следа. Вот из-за таких дураков и приходится драгоценные знания по крупинкам собирать, просеивать, как золотой песок, из всего этого мусора, бесценного лишь с виду».

Кончиками пальцев оттолкнул травник, потеряв к нему всякий интерес. Это последнее небрежное прикосновение какое-то новое незнакомое ощущение подарило. Приятное ощущение незамутнённой чистоты.

А ведь эту книгу совсем недавно держал ещё один обладатель силы. Маг нераскрытый, очень талантливый, но ещё не обращённый.

– У него был ученик? Мальчишка-подросток? Что стало с ним? Где он?

Брат Хайдел что-то замямлил в ответ, оправдываясь одновременно и извиняясь. Он знал совсем немного, почти ничего, если точно.

Да, соседи видели какого-то мальчишку во дворе у мага. Они вместе и в город выбирались, на рынок и в лавку. Но ничего в нём особенного с виду. Обычный. Худой светловолосый подросток лет четырнадцати, а может, и младше. Куда делся, не известно. Должно быть, сбежал. Братья видели какого-то, подходящего по описанию, но он сумел вырваться. И пожар в доме после этого как раз по его вине и случился.

– Это был ученик мага. Будущий колдун! – Его Величество так больше ни к чему и не притронулся, на месте развернулся, взметнув полы тёплой накидки. Взглядом взгляд монаха поймал и снова повторил, но уже чуть громче, с раздражением: – Будущий колдун! И вы упустили его! Упустили, брат Хайдел.

Честно сказать, всё не настолько плохо, как могло показаться со стороны. Мальчишка-ученик – это мелочь, всего лишь слабая замена, раз уж его учитель-маг умер зазря. Но на худой конец пригодилась бы его сила, сила необращённого. А вот его, как будущего колдуна и мага, опасаться смысла нет никакого. Что он может? Два-три заклинания простейших, не более того. Знаниями только при обращении маг с учеником делится. И знаниями, и опытом, и мастерством.

«Но сила нераскрытая, богатая, чистая сила хороша. Она, как запах мускуса, сама говорит за себя». – Его Величество языком по губам провёл, как в предвкушении чего-то особенно вкусного, изысканного даже. Жаль, упустили такого способного, такого одарённого. А теперь он забьётся в какую-нибудь нору, жалкий напуганный мальчик, ни на что стоящее ещё не способный.

Ну, да и Бог с ним, несчастным. Не первый одарённый и не последний в твоей жизни. Сколько их ещё будет!

Кабинет – одно из немногих мест, где Его Величество чувствовал себя естественно и легко, – встретил всё тем же уютом и теплом. Ничего здесь не изменилось, да и не могло измениться за такое короткое время.

Удобное высокое кресло, мягкое, с широкими подлокотниками. Сколько часов в нём Его Величество проводил, обдумывая самые сокровенные свои мысли и планы, одному Богу известно. А рядом, как раз под рукой, небольшой письменный столик со всеми необходимыми принадлежностями для написания указов, распоряжений и деловых писем.

Король Корвинус в отличие от короля Лайнела не нуждался в советниках и помощниках. Все письма, распоряжения и указы он составлял и писал сам, никому другому не доверяя дела государственной важности и даже переписку с правителями соседних земель.

Всё, как прежде, камин лишь только остыл сильнее, но того умиротворяющего недавнего спокойствия на душе больше не было.

Его Величество отдёрнул занавеску, закрывающую гобелен от всего остального мира, эту страшную тайну короля, тайну и причину его безграничного знания обо всём и обо всех.

Опять это изображение! В какой уже раз по счёту? Опять и опять!

Когда оно появилось в первый раз, Его Величество ещё удивился тогда, почему волшебные нити изобразили момент Рождества Спасителя. Тоже сарай, тоже ясли, головы осла и мула. Но люди вокруг не были волхвами. И вообще это оказалось что-то совсем-совсем другое. Какая-то другая история, лишь с чуть-чуть похожим сюжетом.

Свёрток с младенцем на руках у какого-то старика почтенного вида, три монахини рядом, судя по одежде, из ордена святой Матильды Благочестивой. Ещё какой-то военный, вроде, кавалерист, с лихо закрученными усами.

Здесь вообще довольно много героев, на этой странной, непонятной вышивке. Интересно то, что иной раз они появляются на ней не все. То одни, то другие. Постоянно по-разному. И при этом всё равно сразу ясно, что это одно и то же событие.

Чем оно может быть так важно для тебя? Для тебя лично и для всего королевства лианитов? Бывает, конечно, когда гобелен показывает всякую ерунду: возню прислуги на кухне, сцены охоты или приезд какого-нибудь неважного гостя – да много всего несущественного. Но такие сюжеты никогда не повторяются, они и не держатся так подолгу. А этот же!

Так и застыл. Вон, уже сколько времени, и без всяких изменений. Стежок к стежку, аккуратненько так. Каждая деталь одежды, каждое лицо чётко-чётко изображены: встретишь на улице – и узнаешь.

Ох, неспроста это всё! Не может быть, чтоб гобелен просто так с такой настойчивостью указывал на что-то, неважное для своего хозяина.

И нутро тоже подсказывало, что перемены какие-то могут быть связаны со всей этой картинкой. Важные перемены, нехорошие. Но как понять? Как разобраться?

Гобелен только показывает, показывает то, что сочтёт важным, но попробуй тут пойми, как это всё трактовать? У кого спросить, что вся эта картинка может значить?

– И что?! Что дальше?! – крикнул зло Его Величество, в ярости своей позволяя себе неслыханное: кулаком огрел по стене, – раз и другой! – а потом пальцами захватил лёгкую, точно ускользающую ткань гобелена.

Картинка потекла, заструилась прямо под пальцами, меняясь на глазах. Наконец-то, что-то новое.

На этот раз вышивка получилась в радужно-ярких солнечных красках. Его Величество узнал Тронный зал. Высокие, арками вздымающиеся колонны, окна, открытые весеннему солнцу и свету. Люди, так много людей – полный зал празднично одетых гостей и придворных.

Казалось, движение ветра кожей лица чувствуется, такой осязаемо реальной получилась эта новая картина. Флаги над троном как будто даже колыхались, и в самом центре на самом большом полотнище изображён был так ненавистный королю Корвинусу герб прежнего короля, Лайнела Кроткого.

Это была коронация, тут уж невозможно было ошибиться. Справа от трона стоял епископ Крисби собственной персоной, и он водружал королевскую корону на голову какого-то незнакомого светловолосого парнишки.

Что за чертовщина! Вот это уже ни в какие ворота не лезет!

Этот щенок должен быть прямым потомком Лайнела, если судить по гербу над троном. Но ведь этого не может быть. Не может быть! Не может – и всё!

Единственный сын Лайнела от королевы Альмы умер во младенчестве, почти сразу же после рождения. А дочь… Его дочь от первого брака… Да, кстати, о дочери. Как её там? Жастин? Да, кажется, так. Это её жизнь в своё время стала платой Ангусу за помощь при подготовке к перевороту и за его молчание. Но он же так и не выполнил твоего приказа, не убил её после всего. Ни сразу не убил, ни потом, когда она забеременела от него. Позволил расти своему ублюдку в её пузе, а сам стал никчёмной пустышкой.