Пламя и ветер бесплатное чтение

Глава 1. Прощание

Во сне я была зверем, искавшим теплую пещеру, чтобы пережить в ней холода. Под лапами хрустел тонкий лед, из пасти вырывался пар. Я натыкалась на норы, прикрытые еловыми ветвями или настилом из грязно-серого снега, но они оказывались слишком узкими. Я находила пещеры, но из уютной темноты шипели и гавкали: “Тебе здесь не место. Уходи, уходи, уходи!”. Когда холод сковал тело и сил не осталось, я заползла под ворох сухих веток, прижалась к стволу поваленного дерева, закрыла глаза и стала ждать весны.

– Энрике, пора вставать, – позвали издалека.

Поздно, слишком поздно. Я притянула колени к груди, пытаясь сохранить ускользающее тепло.

– Энрике, вставайте, пожалуйста, иначе останетесь без завтрака. Ваша мама рассердится.

Мама рассердится?.. Нет, она просто подожмет губы и отвернется, будто не хочет меня видеть.

– Энрике…

– Встаю, встаю.

Все же не хотелось сердить маму в утро перед долгой разлукой. Я опустила ноги на холодный пол, оставив в прерванном сне осенний лес, чуткий нос и пещеры, ни в одну из которых меня не пустили.

– Вы встали? Тогда я пойду…

Удаляющиеся шаги помощницы по хозяйству грохотали в тишине. Не успела я подарить ей новые туфли, так и ходит в старых, совсем разношенных. Мои туфли не краше. Я окинула взглядом обувь и серое дорожное платье, висевшее на ручке шкафа. Грубая ткань, будет колоться, натирать. Дюжина мелких пуговок, тугие петли.

Я застегивала их, стоя у окна. Туман стелился по земле, тек по саду, размазывал очертания деревьев, делая их похожими на призраков. Осень в Алерте сырая, сумеречная, бедная на краски.

Помню случай из детства: я посмотрела в окно и увидела лишь густой, волокнистый туман. В любимой “Большой книге легенд”, которую мне подарили на шестилетие, была одна история. Про страшных существ, которые живут в тумане и путают дороги. Человек, вышедший из дома в такую погоду, рискует навсегда потеряться.

В то далекое утро папа уезжал по делам. Я плакала, пыталась отговорить его, но папа лишь смеялся. Когда за ним закрылась дверь, мама сказала строго: “Энрике, что за концерт ты устроила? В начале осени всегда такая погода. Веди себя прилично”. Я убежала в свою комнату, закуталась в одеяло и спряталась под кровать. Старушка Илая выманила меня сладким печеньем, обняла и успокоила: “Что ты, милая, я о таком ничегошеньки не слышала. Туман – это лишь дыхание богини Отоны. Она дышит надрывно и вот-вот заплачет. Отона хоронит любимого брата – летнего мальчика, зеленоглазого Этта. И грустит потому, что умрет прежде, чем он успеет возродиться”.

Илая была моей нянюшкой. Она рано обзавелась морщинами, сгорбилась. Только руки остались гладкими, с нежной кожей. Это было странно, ведь Илая много работала по дому, шила, убирала комнаты, возилась со мной, с моим старшим братом Рейнаром и младшей сестрой Лилией.

Она умерла в начале моей десятой осени, в один из таких же туманных, промозглых дней. А в начале одиннадцатой весны у меня родилась вторая сестра. Я молилась, чтобы ее назвали Илаей. Это было бы честно, ведь старушка так ждала ее, мечтала подержать на руках.

Няня до последнего дня верила, что доживет. Я помню, как держалась, чтобы не заплакать, когда мы, дети, под руки выводили Илаю в сад. К тому времени она уже ослепла, и приходилось каждый раз подсказывать, где ступенька, плавная дуга моста через ручей, лавка. Мы стелили одеяла, чтобы ей было теплее, сидели рядом, развлекали: читали книги, делились новостями из своей детской жизни, играли.

Порой Илае казалось, что ребенок уже родился, и она пела колыбельные, двигая ногой так, словно качает кроватку. В такие моменты нянюшка выглядела счастливой, и мы не осмеливались открыть ей правду.

Родившуюся девочку назвали Вэйной…

В дверь постучали.

– Мила, извини, сейчас выйду, – крикнула я помощнице, стряхивая задумчивость.

Скрипнула, открываясь, дверь.

– Мила, я же сказала, я сейчас…

Но в комнату вошла не помощница, а Лилия, моя сестра. Подбоченилась, заправила за ухо светлую прядь.

– Мы должны были позавтракать вместе. Полчаса назад. Ты ошиблась, полагая, будто мы будем ждать тебя над остывшими тарелками. Мама просит передать, что ты можешь не торопиться, завтрак завернем и положим в повозку, съешь по дороге, – Лилия окинула меня недовольным взглядом. – Знаешь, Энрике, хорошо, что ты уезжаешь.

С этими словами она вышла из комнаты.

– Радуешься, что “кукушонок” покидает гнездо? – крикнула я вдогонку.

Характером Лилия пошла в маму, такая же упрямая и строгая. Придирается по мелочам. В детстве много жаловалась, размазывала слезы по щекам: “Энрике меня толкнула, она нарочно!”. Меня в угол, сестру на руки. Подруги, в окружении которых мама пряталась от одиночества, принимались ворковать, жалели “милую крошку Лили”, дарили ей наряды и заколки.

Красота Лилии – тоже мамина. Сестра белокурая, голубоглазая. Талантливая: пишет стихи, играет на фортепиано, плетет венки из цветов и листьев. Лилии восемнадцать, в нее влюблены почти все мужчины нашего края: делают дорогие подарки, пишут длинные письма.

Есть среди ее ухажеров один, беловолосый и черноглазый. Ричард. Моя тайная любовь.

Позапрошлым летом Ричарда по долгу службы занесло в наши северные края. Он приехал издалека, из солнечного города, прижавшегося к южной границе страны. Привез орехи, гранаты, сливы и странный фрукт, похожий на сердце.

Ричард заблудился в нашем саду и случайно забрел в мое тайное место под плакучей ивой, склонившейся над ручьем. Тогда ива болела, с одной стороны покров листьев пожелтел и истончился. Ричард раздвинул ветви-косички, и его лицо озарилось такой радостью, будто он всю жизнь меня искал.

– Ох, как я рад, что нашел вас. Вы ведь горничная? Подскажите, пожалуйста, как выйти на тропу, ведущую к замку?

Я молча смотрела на него, и сердце частило. В тот момент мне показалось, что на свете не сыскать человека красивее. Загорелая кожа, высокий рост, широкие плечи – Ричард так отличался от бледнокожих и тонкокостных северян.

– Не стоит пугаться, я пришел к молодой хозяйке, к Лилии…

В груди затянулся тугой узел. Я не смогла и слова выдавить, просто взяла Ричарда за руку и повела к замку. Пока шли, он рассказывал о далеком доме, о дорогом друге, к которому порой заезжает в гости. О том, как познакомился с Лилией в городском парке у подножия холма. “Нужно признаться, что мы сестры, – думала я, – рассказать Ричарду, какая Лилия на самом деле. Водить его кругами, улыбаться и флиртовать так, чтобы когда доберемся до замка, он о Лилии и не вспомнил”. Но мне не хватило смелости. У ворот Ричард поблагодарил, я молча ушла. Потом целый день была сама не своя, плакала и думала о том, что никогда не прощу себе эту робость.

Впрочем, мне представился шанс поправить положение вещей: Ричард приехал в гости еще раз, затем повторил визит, а после и вовсе зачастил. До самого отъезда он навещал нас регулярно, каждую неделю.

Я сделала все, чтобы обратить на себя внимание Ричарда, но добилась лишь дружбы. Мы часами гуляли по окрестностям, обсуждали литературу и музыку, делились воспоминаниями. Однажды мы даже забрались на дерево, устроились на крепкой широкой ветке, словно две птицы. С холма, где стояло то дерево, открывался чудесный вид на долину и на красное заходящее солнце.

Время, когда мы оставались наедине, было прекрасным, но стоило Лилии появиться на горизонте, все стремительно менялось. Ридчард будто переставал меня замечать, отдавал сестре все внимание. Смотрел на нее так, как никогда не смотрел на меня. Чувство беспомощности накрывало с головой, я кусала губы, лишь бы не закричать: “Разве не видишь, ты ей не интересен!” И это было правдой: Лилия, совершенно не стесняясь, играла чувствами, забавлялась. Притворялась, будто ее нет дома, когда Ричард приходил в гости. Или объявляла, что очень занята, заставляла часами ждать. Могла бросить резкую, пренебрежительную фразу.

Она и слезинки не проронила, когда Ричарду пришлось уехать. А вот я…

Закончив застегивать пуговички дорожного платья, я отошла от окна. Воспоминания о Ричарде теснились в голове, не давали покоя. Стоит мне уехать, и тоненькая ниточка, связывающая нас, разорвется. Но если я останусь…

Я больше не могла считать домом место, в котором жила. Старинный замок на вершине холма издалека казался красивым. Но вблизи видно, что время осело копотью на стенах, трещинами легло на камни, травой проросло на развалинах крепостной стены. Несколько веков назад, когда страна была разделена на княжества, наш род, Алерт, правил этими землями, а маленький город у подножия холма считался столицей. В те времена в замке располагались гарнизон, склады, конюшни, штат прислуги.

Теперь от былой роскоши и следа не осталось, а наша древняя кровь и титул едва ли воспринимаются кем-то всерьез. Замок сочится холодом, даже летом приходится кутаться в свитера и спать под теплыми одеялами. Много запертых дверей: маленькой семье ни к чему огромные пространства, и нет денег на то, чтобы поддерживать залы и анфилады в приличном состоянии.

В замке я постоянно чувствовала себя одиноко. И все же, мне не хотелось уезжать.

Из-за Ричарда.

Почту обычно разносили по субботам, рано утром. Я привыкла вставать в эти дни ни свет ни заря, спускаться к воротам и караулить почтальона. Забирала конверты в гостиную, искала среди них тот, что с солнцем на марке, подписан аккуратным почерком. В своей комнате, предварительно замкнувшись, распечатывала трясущимися руками.

Знала бы Лилия, что я бессовестно воровала ее письма! Ричард присылал весточку раз в месяц, делился новостями, смешными и трогательными случаями из жизни. “Ты не отвечаешь ему, крошка Лили, но молчание Ричарда не смущает. Это ли не любовь?.. Если бы так любили меня, я была бы самым счастливым человеком на свете. Но на листах, исписанных его рукой, только “Лилия”, “Лилия”, “Лилия”… У меня уже девять писем, и очень хочется прочесть десятое, но когда оно придет, я буду далеко от дома. Ты, наверное, удивишься, получив его”.

Еще не хотелось уезжать из-за воспоминаний о нянюшке Илае. Время постепенно стирало черты ее лица из моей памяти, и я боялась, что проснувшись однажды, не смогу вспомнить, как она выглядела. От Илаи я унаследовала любовь к мифам и преданиям; перечитывая “Большую книгу легенд”, я воображала, будто это нянюшка рассказывает мне истории. Теперь книга лежала на дне чемодана. В следующий раз я открою ее уже в столице, и голос Илаи снова зазвучит у меня в голове.

Закончив собираться, я спустилась по лестнице, ежась от утреннего холода, погруженная в мысли. Родители ждали в гостиной, тихо разговаривали. Их голоса смолкли, едва я переступила порог. Повисла неуютная пауза. Мила взглянула с жалостью, убирая со стола пустые тарелки.

– Я хочу попрощаться с Вэйной, – объявила я.

Вэйна была третьей причиной, по которой мне не хотелось покидать дом.

– Она спит. Не нужно ее будить.

Мама, наверное, была права: самая младшая сестра, Вэйна, едва выздоровела после затяжной болезни с сильным жаром, кашлем и приступами. Сон у Вэйны чуткий: не ровен час, под моей ногой скрипнет иссохшая доска, сестра проснется и заснуть больше не сможет.

– Ладно, Агата, пусть попрощается, – папа махнул рукой. Мама недовольно поджала губы, но возражать не стала.

Я тихонько прокралась в комнату Вэйны. Маленькая сестра спала, вжавшись лицом в подушку. Она была похожа на Лилию: пшеничные кудри, большие голубые глаза, покатые плечи, изящные руки. Вырастет сестренка, и к ней тоже выстроится очередь из женихов. В отличие от Лилии, характер у Вэйны покладистый, сердце доброе. Через полгода ей исполнится десять – первый в жизни юбилей. Я постараюсь приехать. Куплю в подарок самое красивое платье, денег не пожалею.

Вэйна с рождения ничего не слышит и всегда молчит. Иногда она видит будущее. Это один из даров, которым боги наделили род Алертов. Наш род.

…мой ли?

“Не знаешь, кукушонок?” – мысль звенит голосом Лилии. Порой мне кажется, что и сам замок задается этим вопросом: я слышу его в шуршании крыс под полом, в гуляющем по трубам гуле, в каждом шорохе и скрипе, в криках птиц, гнездящихся под крышей. И у меня нет другого ответа, кроме как: “Не знаю”.

Я осторожно спустила угол одеяла, погладила Вэйну по руке. А сестренка вдруг задышала часто-часто, распахнула глаза. Подскочила на кровати, прижала руки к груди, согнулась пополам. Правильно мама говорила, не надо было ходить к Вэйне. Я не только ее разбудила, но и испугала так, что у девочки случился приступ.

Что же делать, звать родителей? Потеряю время. Сестра может упасть с кровати или начнет задыхаться, как случилось в прошлый раз, во время болезни. Но тогда доктор был рядом, а теперь…

Я прижала Вэйну к себе, набрала в грудь воздуха.

– Чувствуешь, как я дышу? Повторяй за мной, милая. Давай. Вдох, выдох, вдох…

Сестра дернулась, всхлипнула, и – о, счастье! – задышала. Подняла на меня глаза – в темноте радужки светились зеленью. Словно кошачьи…

Значит, это вовсе не приступ. Сейчас Вэйна видела будущее. Вспышками, приступами, ночными кошмарами или приятными снами – видения всегда приходили по-разному.

Секунды капали. Сестра сидела неподвижно, затем зашарила руками по постели. Я подхватила Вэйну, посадила за письменный стол, положила чистый лист и карандаш. Вэйна потянулась к нему левой рукой.

Левой рукой сестра обычно рисовала правду. Прижавшиеся к стене пузатые бочки на заднем дворе, подгнившие, поросшие мхом и мелкими цветами. Натруженные руки отца, латающие собачью будку или пропускающие рыжую шерсть сквозь пальцы. Развалившуюся на ступенях тощую кошку с разодранным ухом. Наш замок с трещинами и облетевшим орнаментом под окнами, со всеми башнями, включая самую страшную, северную.

Все сбывалось: на старой бочке распускались белые звездочки, будка стала протекать, кошка ввязалась в драку, не сумев поделить рыбу с ободранными товарками, а цветок, украшавший мое окно, осыпался.

Правой рукой Вэйна рисовала ложь. Точнее, лубочные картинки: сказочные пейзажи и здания, людей в великолепных одеждах, юные лица родителей и друзей.

Кажется, сестра научилась разбираться в карандашах раньше, чем сделала первый шаг, а рисовать – задолго до того, как мы смогли побеседовать друг с другом. Рисунки стали нашим языком. Мы упорно ждали от Вэйны слов, не подозревая, что ее мир безмолвный. После одного из ранних видений сестра стала изображать руки, сложенные лодочкой или сжатые в кулаки с большим пальцем наружу, поднятые на уровень лица или касающиеся груди. Со временем мы поняли, что это значит. И выучили второй язык, жестовый.

В комнате Вэйны не было ничего постоянного: предметы меняли цвета, картинки на стенах, спинке кровати, дверцах шкафа исчезали и появлялись снова, дополнялись деталями, сползали на пол. На бельевых веревках, протянутых под потолком, висели рубашки и платья, на разрисованных спинах, манжетах и воротниках сохла краска

Мы любили Вэйну и боялись за нее: девочка была слаба, часто простужалась, иногда ни с того ни с сего начинала задыхаться. Слава богам, такие приступы длились недолго.

Карандаш выпал из левой руки Вэйны, покатился по полу. Я подняла его, положила перед сестрой, но она уже закончила рисунок. Зевнула, потерла кулачком заспанные глаза.

– Ну-ка покажи, что получилось, Вэй…

Я зажгла настольную лампу, поднесла листок к глазам.

Портрет незнакомого мужчины. Молодое лицо: тонкие губы, красивый ровный нос, взгляд, кажущийся насмешливым, зачесанные набок волосы, явно темные: карандашные линии плотные, густые.

– Кто это?

Вэйна пожала плечами, прочитав по губам. Затем выхватила рисунок, перевернула, написала на обороте: “Я точно не помню, но, кажется, с ним связано что-то плохое. Мне было страшно. Если встретишь его, обходи десятой дорогой. Не нужно с ним дружить”. Я улыбнулась и жестами пообещала: не буду. Вэйна свернула листок, положила в карман моего платья.

Мы обнялись на прощание.

За окнами посветлело. Я отвела сестру обратно в постель, укрыла одеялом, спустилась в гостиную. Папа не повернул головы, мама и Лилия обменялись взглядами.

Мы вышли на улицу, в туманный осенний холод. Холодно попрощались.

Глава 2. Стена

Я почувствовала облегчение, когда повозка тронулась, и замок остался позади. Показалось, будто с моей шеи, наконец, исчез ошейник-удавка… Как у охотничьих собак, которых разводит мой отец. Огромные, зубастые, злобные, они нападают, едва почуяв страх. Порода такая. С этими собаками не договориться по-хорошему, если боишься – поэтому отец и заказал для них ошейники-удавки. Чем больше собака бесится, рвется с цепи, тем туже затягивается ошейник, а шипы на изнанке болезненно вдавливаются в кожу. Такая дрессировка продолжается три месяца, в худшем случае – полгода.

Свой невидимый ошейник я носила всю жизнь. Шипы – колкие замечания Лилии, тяжелые вздохи матери, молчание отца, пустая комната брата и слепое окно страшной северной башни, напротив которой моя комната.

Теперь я направлялась в столицу. За окном тянулись улицы городка с одноэтажными домами, палисадниками и огородами. Первые прохожие сонно плелись вдоль низких оград. На моем месте Лилия обязательно составила бы списки покупок и интересных местечек для посещения. Театры, выставки, светские рауты. Но меня привлекали не они.

Я ехала к дяде, которого никогда в жизни не видела. Они с отцом с детства враждовали, прямо как мы с Лилией, а много лет назад совсем рассорились, оборвали связи. Дядя перестал бывать у нас дома. Он посвятил жизнь науке, основал академию для талантливых детей и, по слухам, был близким другом короля. Его имя, Фернвальд Алерт, мелькало в газетах и журналах, которые доставлялись из столицы в наш город у подножия холма. Из статей я узнавала, над чем он работает и в каких кругах вращается. Однажды набралась смелости, отыскала в семейных архивах дядин адрес в столице и написала письмо, умоляла взять меня в помощницы.

Ответ пришел спустя несколько месяцев, когда я уже отчаялась ждать. Однажды за завтраком папа, морщась, объявил, что Фернвальд Алерт (насколько помню, он всегда звал брата лишь полным именем) пригласил одну из его дочерей в столицу. Лилия тогда приосанилась, глазки заблестели. Но папа сказал:

– Поедет Энрике.

– Но почему? Почему она? – Лилия даже побледнела

Колючего маминого взгляда хватило, чтобы осадить ее. А я обрадовалась, что дядя Фернвальд выполнил сразу две моих просьбы: пригласил в столицу, сделав вид, что инициатива исходит от него, скрыл от родителей мое участие.

Когда я складывала вещи, Лилия зашла в комнату, расселась на кровати.

– Папа говорит, у дяди скверный характер, богатство совсем его развратило. Тех, у кого нет денег, он и за людей не считает. Зря я завидовала, тебе наверняка там несладко придется. Бедняжка. Он сделает тебя девочкой на побегушках, чтобы папе насолить.

Тогда за окнами шел дождь. Я слушала сестру вполуха, поглядывала на хмурое небо и думала: лучше уехать куда угодно, лишь бы оказаться подальше от дома. Адрес Ричарда я помнила наизусть, если хватит смелости, смогу написать ему из столицы, а дальше будь что будет. А вот Вэйна…

– Знаешь, почему они решили отправить тебя? Мне, конечно, прямо не говорили, но догадаться несложно. Спустишься в город – там только и спрашивают: появился ли, наконец, у старшей дочки Алертов дар? Сплетничают, что мама тебя вовсе не от отца родила.

Я скрипнула зубами от злости. Лилия продолжила:

– Я недавно была в гостях у моего хорошего друга, Льюиса. Представляешь, на званом ужине его дедушка отпустил скабрезную шутку в наш адрес. И тогда я подумала: боги, хорошо, что Энрике уезжает – может, это утихомирит сплетников.

Перед глазами встало рыхлое лицо Льюиса с блестящими щеками и зализанной челкой. Семья Льюиса владела фермами, городским рынком и парой закусочных. Сам парень, ровесник Лилии, часто приходил к нам в гости. Льюис очень громко разговаривал, гремел шагами по старому полу замка, а на лице то и дело мелькало брезгливое выражение: в его-то доме все было с иголочки.

– Я бы глаза выцарапала за подобные шуточки.

– И что бы это изменило?

Я выдворила сестру из комнаты, а вечером отправилась покупать билеты на поезд. Выбрала самый долгий маршрут, которым пользовались либо бедняки, либо отчаянные авантюристы. Что же, я, пожалуй, относилась и к тем, и к другим.

Я откинулась на спинку сидения, углубившись в раздумья.

Род Алертов относился к старой знати, начало ему положил один из богов. В большой книге легенд говорилось, что каждому ребенку из своей большой семьи дедушки-боги делают особенный подарок.

Так, Вэйну наделили способностью видеть будущее, Лилию – взращивать семена. В наших садах и теплицах приживались редкие растения и диковинные цветы со всего мира, а огороды на востоке холма кормили семью, позволяли делать запасы на зиму, выгодно сбывать на рынке овощи и фрукты.

Брату Рейнару не нужны были ни звезды, ни компас, чтобы отыскать путь в открытом море. Глядя на водную гладь, он безошибочно угадывал, где скрываются рифы где водятся акулы и другие морские чудовища, где можно бросить сети, чтобы они вернулись полными рыбы. Брат был старше меня на восемь лет, он уехал из дома давно, когда мы с Лилией еще не так враждовали. В его комнатах до сих пор хранятся книги о неизведанных землях и морских странствиях.

Мама умела замораживать воду, превращать реки в ледяные тракты, проехать по которым не составляло труда. Правда, после рождения Вэйны ее дар ослаб. Теперь мама разве что лед для вина готовила, но и это отнимало много сил.

А отец говорил с животными. Наша корова, куры и прочий скот свободно бродили по холму без пастуха или погонщика и возвращались домой точно к назначенному часу. Лисицы с волками их не трогали: соблюдали договор, согласно которому на холме не появится капканов, сетей и охотников с ружьями до тех пор, пока те не посягнут на замковых животных.

Из окна своей комнаты я могла наблюдать за жизнью двора: за тем, как прачка развешивает и собирает белье, как дети работников замка играют в резиночку или прятки, как кошки бродят по крышам хозяйственных пристроек, дерутся и милуются. И все же, мой взгляд притягивала вовсе не кипучая простая жизнь, а мутное окно страшной северной башни. Почерневшая и накренившаяся, башня высилась над самой древней и самой ветхой частью замка.

В северной башне жила моя бабушка.

В молодости бабушка была прекрасна. Я видела портрет в семейной книге – девушку с глазами синими как море на рассвете, с вьющимися волосами, белыми как снег. Куда там Лилии с ее пшеничными косами, куда там маме с ее зелеными глазами! Бабушка была красивее всех женщин семьи Алерт: тех, кто смотрел с портретов семейной книги и тех, кто жил в замке сейчас.

Боги наделили ее страшным даром. Я приставала к Илае с расспросами, но нянюшка отмалчивалась. И все же иногда в ее взгляде проскальзывала тоска по прошлому, а с губ срывалось: “Ох, как скучаю я по прежней хозяйке!” Она принималась рассказывать. Правда, ее истории больше походили на сказки, чем на воспоминания о реальном человеке. “Она смотрела долго-долго, не моргала, не отводила взгляда. А он менялся в лице, становился белый как мел и падал к ее ногам. Готов был сделать все, что она скажет”.

Однажды Илая обмолвилась: бабушкин дар сперва помогал, а потом стал разрушать. Его было слишком много, и те, кто находился рядом, чахли, усыхали, часто болели.

– Как она, бедная, гнала от себя Карла, вашего деда, запиралась в чулане, подальше от любопытных глаз, и плакала. А Карл шел ко мне, угощал конфетами – я тогда еще совсем молоденькой была. Умолял отвести его к вашей бабушке, и мне так жалко было, так грустно. Я вела его к чулану, и они разговаривали через дверь, а я пряталась за углом и слушала.

– О чем же они говорили?

Илая качала головой:

– Не помню, милая, столько лет уж прошло.

Но по глазам ее я понимала: няня не забыла ни слова.

Из рассказов Илаи я узнала, что дедушка раздобыл в столице сдерживающие и защитные амулеты. Их и сейчас сложно достать, а в то время и подавно. Он потратил на них почти все свои деньги, продал дом и земли, поэтому поселился в нашем северном герцогстве, а не забрал молодую жену к себе на восток.

Благодаря амулетам дедушка прожил долго, папа, и его брат выросли здоровыми и сильными. И, казалось, все бы ничего, но…

С возрастом дар обычно слабеет. Но изредка происходит наоборот. Бабушка оказалась исключением: с каждым годом ее дар креп, разбухал и в какой-то момент хлынул, будто прорвавший плотину поток воды. Бабушка не смогла больше его сдержать, не помогли и дедушкины амулеты, устаревшие, работавшие вполсилу.

– Я тогда в городе покупки делала, своими глазами не видела. Но говорят, страшно это было. Люди и животные будто враз с ума посходили. Некоторые набрасывались друг на друга ни с того ни с сего, несли околесицу, делали что-то странное. Сестра моя покойная на кухне работала. Так вот, когда это все приключилось, она сняла с огня суп, что для хозяев готовила, и начала его жадно есть. Пол кастрюли умяла, весь язык обожгла.

Я тихонько спросила:

– А как бабушкин дар сдержать удалось?

– Тогда она сама как-то справилась, – Старая Илая промокнула платком слезящиеся глаза. – Люди испугались, многие попросили расчета. Как она переживала, бедная. Но не это самое страшное. Когда ее дар вот так вот вырвался, дедушка твой, старый хозяин, не совладал с ногами, кубарем полетел с лестницы. Весь в синяках ходил, но от помощи доктора отказался. Сразу в столицу направился, за новыми амулетами. Поезда тогда не ходили, а путь-то неблизкий. Старый хозяин заболел. Умер вскоре после того, как вернулся с амулетами.

Я откинулась на жесткую спинку повозки и прикрыла глаза, вспоминая обрывки наших с Илаей разговоров.

Бабушка держалась после смерти деда, новые амулеты помогали. Вела дела, нанимала новых работников, поднимала сыновей на ноги. Жизнь потихоньку налаживалась. Но потом пришла беда, случилось что-то очень страшное. “Опять не совладала с даром?”, “Заболела?” – донимала я Илаю, но на эту тему она совершенно отказывалась говорить, слова не вытянешь. Я и у работников пыталась разузнать, но те разводили руками, не зная или не желая открывать секреты.

То, что случилось, свело бабушку с ума, изменило, превратило в человека, который больше не хотел сдерживать дар, не желал никого видеть. В итоге она добровольно замуровала себя в северной башне, запретила входить туда всем, кроме прислуги, доставлявший еду.

Она до сих пор живет там. Под замком, с решетками на окнах. Два раза в день работница кухни поднимается по ветхой лестнице и ставит поднос с едой в специальную нишу. Это не те блюда, которые подают нам на обед или ужин: повар добавляет к бабушкиным похлебкам сонной травы.

Только у отца есть ключи от замка на двери. Много лет назад еще один ключ был у работницы, которая в то время ставила еду в нишу. Помню, мне было, кажется, лет шесть, если не меньше, когда эта женщина поймала дворовых мальчишек на странной игре. Они ходили на болото, набивали карманы лягушками и относили их в нишу.

Женщина потребовала объяснений, к расследованию привлекла и отца. В итоге мальчишки во всем сознались, но не смогли объяснить, почему решили так жестоко подшутить. Их наказали.

Через несколько дней работница вбежала в столовую, дрожа от страха. Оказалось, поднос с едой остался не тронут, и работница решила удостовериться, что с бабушкой все в порядке, прибрать в ее комнате, вынести оставшихся лягушек. Отомкнула дверь…

Служанка рассказала действительно странную историю. Может быть, выдумала. Якобы она видела, как бабушка превращает лягушек в крохотных девочек. И весь пол усеян маленькими тельцами, словно кукольными, но как будто живыми…

Меня долго тревожила эта история, не давала заснуть. Нам, детям, не разрешалось близко подходить к северной башне, а вот смотреть никто не запрещал. В какой-то момент это превратилось в своеобразное испытание на смелость: перед сном я подходила к окну и прирастала взглядом к потемневшей кирпичной кладке напротив. Чем дольше смотрела, тем страшнее становилось: казалось, напротив, за пыльными стеклами, бабушка, следит за мной. Коленки тряслись, зубы стучали, но я впивалась пальцами в подоконник и продолжала стоять.

"Она спит, ей незачем на меня смотреть", – шептала я одними губами, словно молитву. Если страх не проходил, я звала Илаю. Старушка сонно терла глаза; из лампы, которую она приносила, лился теплый свет.

– Нянюшка, почему она сошла с ума?

– Спи, милая, зачем тебе знать? Это не твоя печаль.

Повозку ощутимо тряхнуло, и я отвлеклась от воспоминаний. Отодвинула шторку, выглянула в окно. Туман рассеялся, но светлее не стало. Сизые облака цеплялись за ветки деревьев, моросил дождь. Дорога сворачивалась в полукруг, впереди показались огни станции.

В ранний час людей почти не было. Станционный смотритель прохаживался по платформе, на скамейке под козырьком дремал пожилой мужчина, рядом с ним женщина в красной шляпке тихонько напевала младенцу, которого удерживала одной рукой. А за другую ее ладонь цеплялся мальчишка лет шести, тер глаза.

Прибывший поезд дышал густым паром, пах копотью и разогретым металлом. Купе оказалось потрепанным и душным, зато чистым. Едва поезд тронулся, принесли завтрак. Я ела, не чувствуя вкуса, смотрела на проносящиеся мимо пейзажи. И,чего уж скрывать, жалела себя.

Меня раздражало, когда окружающие указывали на различия между мной и остальными членами семьи. “Бери пример с Лилии: она младше тебя, а такая прилежная, аккуратная! И родители твои люди образованные. А ты вот, Энрике, совсем не стараешься”, – сетовали учителя, которых родители выписывали из города.

Мамины подруги, а потом и гости Лилии, добавляли масла в огонь, с удивлением отмечая, что и внешность моя “ну совершенно не в Алертов”. Я была низкой, русоволосой и сероглазой, с коричневыми веснушками, рассыпанными по щекам, плечам и груди. Ни одной семейной черты: высокого роста, изящного сложения, вьющихся светлых локонов.

Но самым страшным оказалось то, что у богов не нашлось для меня дара.

Специалисты, к которым возили меня родители, только руками разводили. А пять лет назад один из них, самый именитый, сказал, что я “пустая”. Обычная девчонка, в жилах которых нет древней крови. Таким дар не полагается. Тогда-то я и превратилась в "кукушонка".

Это стало ударом по репутации семьи. Правда, слухи ползли и до этого: одни сомневались в верности моей матери, другие полагали, что настоящая дочка Алертов умерла еще в родильном доме или же ее похитили, а меня подкинули.

Покончив с завтраком, я попыталась заснуть, но сон не шел. Полистала взятые на станции журналы, остановилась на “Театральном Вестнике”. Прочитала увлекательную статью о скандальной постановке некого М. Рипс Кеша (как он сам себя называл) и решила во что бы то ни стало сходить на этот спектакль. Но потом обнаружила, что с момента выхода этого номера “Вестника” успел смениться не один театральный сезон.

Делать было совершенно нечего. Поэтому я просто стала ждать, когда за окном покажется Стена.

Меня угораздило задремать. Разбудил голос, доносящийся из коридора:

–Вот же она, вот!

Кричал мальчишка, которого я видела на станции вместе с матерью. Сейчас он был один в коридоре поезда, стоял на цыпочках, вжавшись носом в стекло. Я тоже выглянула в окно. Наискосок, в просветах между рядом болезненно-тонких деревьев, клубилось серое марево. Издали его можно было принять за дым, поднимающийся от заводских труб, или за грозовую тучу. Здесь оканчивался привычный мир, марево простиралось от неба до земли, от запада до востока. Его и называли “Стеной”.

За Стену отправляли преступников.

– Вы случайно не знаете, сегодня будут кого-нибудь казнить?

Я покачала головой. Мать ребенка, уже без красной шляпки, высунулась из купе и сердито прикрикнула:

– Что за глупые вопросы? И к людям не приставай! Простите, мой сын вас потревожил.

– Что вы, все в порядке, – я украдкой подмигнула мальчику, он улыбнулся.

Лишнего не говори, стой тихо – все это было мне знакомо… Еще пара таких окриков, и мальчишка впредь будет стыдится своих мыслей.

В купе заплакал младенец, женщина поспешила вернуться к нему. Мы с мальчиком снова остались наедине.

Поезд медленно поворачивал. Стена выросла перед нами, исполинская дуга от горизонта до горизонта. Все боится времени, а время боится Стены – такая ходила пословица. Еще древние ученые и философы писали о ней на глиняных табличках и бумаге, изготовленной из шкур и экскрементов животных.

После наступило время самоубийц и безумцев, которые искали в сером мареве спасения от предательств, несчастной любви или собственных горьких мыслей. В нашей с Лилией обязательной программе встречались произведения, герои которых в самом конце отправлялись к Стене. Это значило, что они совсем отчаялись,потеряли смысл жизни.

Затем Стена стала считаться символом свободы. Эксцентричные жители городов и поселков сбивались в группы и каждый год совершали паломничество, некоторые и вовсе переселялись на границу. Жили в палатках, близко-близко, играли в игру под названием "чанда". Бросали кости; те, кому выпадали единицы, на спор приближались к стене – кто подойдет вплотную? кто окунет руку? кто погрузится с головой?.. Выигрывал, конечно, тот, кто уходил насовсем. Его имя вырезали на стволе дерева и считали героем, сбросившим оковы зримого мира. Позже игроков в чанду окрестили "поколением пропавших".

А после войны выражение "уйти за Стену" стало синонимом казни. Приговоренным давался выбор: принять яд или окунуться в серое марево. Поползли слухи, что за клубящимся маревом бушует пламя, в котором будешь гореть – не сгоришь, а мучения продлятся вечность. Что там огромные пыточные машины, и невозможно умереть, пока не пройдешь их все. Большинство осужденных выбирали яд, но были и те, кто все-таки надеялся на чудо.

Между тем, мальчик отошел от окна, разочарованно протянул:

– Ничего интересного. А я так хотел посмотреть, как казнят преступника. Или хотя бы дерево с именами…

Теперь на смерть осуждали очень редко, только в исключительных и скандальных случаях. И Стена превратилась в одну из тех вещей, которые снятся в кошмарах и которыми родители пугают непослушных детей.

Постепенно поезд удалился от стены, я вернулась в купе. Пустота в мыслях сменилась обычными переживаниями. "Кукушонок, кукушонок", – слышалось в грохоте колес. В письме я и словом не обмолвилась о своей особенности, неполноценности. Наверняка Фернвальд не догадывается, что дара у меня нет: ведь он разорвал отношения с семьей, когда я была еще младенцем. А слухи о том, что я “кукушонок” вряд ли доползли до столицы: теперь древняя кровь не добавляла ни статуса, ни важности, а титулы сохранились как дань истории и имели значение только для тех, кто их носил.

Интересно, что скажет Фернвальд, когда я открою ему правду? Подожмет губы как мама? Ограничится холодным молчанием? Если у дяди окажется хуже, чем дома, тогда…

Наверное, тогда я сбегу. Будет больно и горько отказываться от цели, ради которой я и еду в столицу, ради которой написала дяде. Но ничего. Сбежав, я попробую устроиться – посудомойкой, уборщицей, хоть кем-то – на судно, плавающее по неспокойным западным морям. Там дуют свирепые ветра; может, они смогут унести мои мысли.

Глава 3. Прибытие

Ночь лязгала колесами, будила плачем ребенка и убаюкивала колыбельной его матери. Стены купе оказались тонкими, я слышала каждый звук и шорох, вертелась на жесткой кровати. Проснувшись утром, не почувствовала себя отдохнувшей. Захотелось выйти на свежий воздух, но до столицы остановок больше не планировалось.

В уборной, рядом с зеркалом в мыльных разводах, обнаружилось окно с откидной форточкой. Я приникла к нему, жадно глотая сырой воздух, пахнущий металлом и машинным маслом.

В пригород столицы поезд въехал ближе к полудню. Я с удивлением смотрела на плотно примыкающие друг ко другу высокие дома в три, четыре и даже пять этажей, на улицы, заполненные механическими повозками. Когда поезд остановился, я не сразу поняла, что прибыла на вокзал, таким нарядным было это здание.

На платформе толпились люди с чемоданами, сумками, мешками и корзинками. Пестрые, громкие, непохожие на жителей моего тихого города. Незнакомые. Я растерялась: предстояло выйти из вагона, пробраться сквозь толпу, свериться с картой, разобраться в расписании повозок. Раньше такие мысли меня не пугали: в кармане лежали записка с адресом и подготовленная заранее карта. Я полагала, этого будет достаточно, чтобы не растерять уверенность.

Подхватила сумку и вышла на платформу, тут же умудрилась наступить кому-то на ногу. Краем глаза увидела, как из вагона выходит мальчишка, с которым мы вместе смотрели на Стену. Срывается, бежит, перепрыгивая через чемоданы, не обращая внимания на возмущенные возгласы. Чуть поодаль один из толпы незнакомцев, мужчина, раскидывает руки, готовясь встретить мальчишку объятиями. От этой картины на душе стало чуть легче.

Внезапно кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулась и с удивлением посмотрела на мужчину. Приятное лицо. Голубые, как у отца, глаза. В уложенных светлых волосах совершенно не проглядывалась проседь. Отлично сидящее, явно дорогое пальто, узорчатый шейный платок.

– Здравствуйте… – начала я, но замолчала, вдруг догадавшись, что слово“дядя” будет не к месту. По сути, мы незнакомцы, и упоминание о родственных связях может вызвать не самые приятные чувства. Обратиться по имени?.. Он уважаемый человек, я же – девчонка, приехавшая из провинции…

Пауза затягивалась, дядя не спешил ее нарушать. Стоял, чуть склонив голову, внимательно разглядывал меня.

– Здравствуйте, герцог Алерт, – выдала, смутившись.

– Так официально, – светлая бровь приподнялась. – Ладно. Приветствую, юная герцогиня. Позвольте помочь с багажом.

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Холеные, унизанные перстнями пальцы дяди аккуратно перехватили ручку чемодана. Фернвальд сделал знак следовать за ним. Вместе мы протиснулись через толпу, пересекли прохладный вокзал, немного подождали на площади, в центре которой возвышалась статуя паровоза. Я заметила, что проходящие мимо люди прикасаются к колесам и беззвучно, одними губами, что-то шепчут. Наверное, просят богов, чтобы в дороге не встретилось трудностей. Милая традиция.

Между тем, к нам подъехала механическая повозка, дядя услужливо открыл дверцу, помог мне забраться. Сам уселся на противоположное кресло.

Тишина нервировала.

– Я могла бы сама добраться, – я почти прошептала; голос сел от волнения. – Большое спасибо, что встретили. Но откуда вы узнали, какой поезд нужен? Я ведь даже родителям билеты не показывала.

– Мой дом находится в пригороде. Боюсь, вы бы очень долго туда добирались. Тем более, с чемоданом. А что насчет вопроса… За несколько дней до отправки списки пассажиров передаются на все станции. Так что найти информацию не составляет труда. Если, конечно, владеешь нужными связями, – слова Фернвальда были пропитаны самодовольством.

И снова повозку наполнила неуютная тишина. Я бы отвлекалась, глядя в окно, но не решилась раздвинуть шторки, сидела, сцепив руки на коленях. Фернвальд же, окончальтельно потеряв ко мне интерес, достал свернутую газету из небольшой кожаной сумки, которую я прежде не обратила внимание. Развернул, углубился в чтение.

Мой взгляд привлекло маленькое изображение трехмачтового корабля на первой полосе, паруса раздувал ветер. Я сощурилась, вглядываясь в текст, но он оказался слишком мелким. Вскоре дядя сложил газету поудобнее, и корабль скрылся меж страниц.

Мне показалось, дорога заняла не меньше сорока минут. Наконец, повозка остановилась, дядя ловко выбрался, подал мне руку. Я обомлела, увидев поместье: ровный ковер стриженой травы вел к светлому зданию, похожему на многоярусный свадебный торт. Коржи, украшенные барельефами животных и растительными орнаментами, шоколадные вставки – кованые решетки балкончиков, крыша из бежевого марципана. Я невольно сглотнула слюну.

Несмотря на декорации, поместье не выглядело помпезным. Скорее, странным. “Нужно будет подробнее рассмотреть барельефы, как появится время”, – подумала я. Дядя, между тем, легонько похлопал меня по плечу, приглашая внутрь.

– Дом, милый дом, – потянул он довольно, отдавая мой чемодан подошедшей горничной, миловидной девушке в сером платье с кружевным воротничком. – Дорогая, отнеси, пожалуйста, багаж в комнату Энрике. Затем попроси организовать обед в моем кабинете.

Дорогие ткани, чистота и свет. Каждый уголок поместья дышал роскошью. Поместье больше походило на музей, чем на жилье: пушистые ковры, в которых тонули ноги, тянулись по галереям, украшали залы. Картины на стенах изображали наземные баталии и морские сражения, девушек в полупрозрачных одеждах, натюрморты и пейзажи. "Это подарки", – объяснил Фернвальд, поймав мой смущенный взгляд.

Мне даже стало как-то обидно за наш родовой замок, слишком просторный для одной маленькой семьи со всеми ее вещами, прислугой и животными. Плохо отапливаемый, с целыми этажами заброшенных комнат и коридоров, пустыми чердаками и подвалами. Я изредка забредала туда – ради интереса или мечтая побыть одной. Но вскоре возвращалась, принося в складках одежды запах пыли и древности.

Небольшая экскурсия завершилась в библиотеке. Я подумала,что в первое время это место станет для меня самым важным. Вовсе не уютные кресла рядом с камином привлекли интерес, а информация, которую можно раздобыть на полках и в ящиках.

Когда мы добрались до кабинета, там уже был накрыт стол, аппетитные запахи раздразнили. Лишь теперь я поняла, насколько голодна.

– Ну что же, поговорим за обедом? – подмигнул дядя.

Я внутренне напряглась, почувствовав, что разговор будет не из легких. Кукушка, кукушка, сколько мне жить?..   Можно, конечно, отмолчаться, как-то соскочить с темы о моем даре. Или солгать. Но правда все равно откроется, будет еще неприятней. Да и потом, это ведь подло.

– Во-первых, давайте договоримся на счет условностей. Не нужно звать меня официально, я буду рад быть просто “дядей”. Или, на крайний случай, “Фернвальдом”. Я же могу называть вас просто “Энрике”, – подождав, пока я кивну, он продолжил. – Скажу честно, я очень удивился, получив ваше письмо. Но и обрадовался: мне как раз понадобился помощник в одном серьезном и очень важном деле. К счастью, нас, Алертов, боги любят и щедро одаривают. Поэтому я с удовольствием выслал вам приглашение.

Повисла неуютная пауза. Фраза “щедро одаривают” разом отбила весь аппетит, заставила с трудом проглотить ком в горле. Я понимала, что он имеет в виду.   Фернвальд, между тем, смотрел очень внимательно

– Вы знаете, я…

– Что такое, Энрике?

Так, сосредоточиться, и на одном дыхании…

– Я не знаю, получится ли мне вам помочь. Простите, это не из-за… Просто у меня нет дара. Совсем никакого, с рождения. Роды были преждевременные, родители думают, что их настоящий ребенок умер, а меня им подложила повивальная бабка. Испугалась гнева отца, и подложила…

Я закусила губу. Во рту была какая-то каша, и гладкое, грамотно выстроенное объяснение, которое я придумала накануне, в поезде, расползлось невнятными словами. Но дядя понял. Я с грустью смотрела, как недоумение на его лице сменяется гневом.

– Надо же, какие нравы царят в нашей провинции! Какая потрясающая забота о чести семьи! – Фернвальд вскочил с кресла, едва не опрокинув столик. – Братец, наверное, специально устроил этот розыгрыш, захотел напомнить о себе, послав сюда – в столицу! В мой дом! – бездарную пустышку! О, этот скверный мальчишка давно точил на меня зуб.

Ну все. Хватит. Дома натерпелась! Да и при чем здесь отец? Не знаю, что между ними произошло, но это не повод поливать его грязью. Внутри разливалась злость, кипела и бурлила.

– Теперь вижу, почему папа однажды назвал вас свином, высоко задравшим пятачок. Это сущая правда, герцог Фернвальд Алерт, – Неправда, папа никогда не называл его так. Он вообще почти не рассказывал о дяде. – Теперь я жалею, что написала вам.

Фернвальд резко замолчал, застыл с потемневшим лицом. Я испугалась: вдруг ударит? Он замахнулся… Я зажмурилась. Сердце билось быстро-быстро, и я дрожала, ожидая хлесткой боли.

Чужая рука коснулась волос. Сейчас сожмется, дернет… Но вместо этого дядя ласково погладил меня по голове. Удивившись, я распахнула глаза. Лицо Фернвальда было спокойным и дружелюбным.

– Что, тебя дома обижали, Энрике? – спросил он удивительно теплым голосом.

Я разрыдалась.

Фернвальд участливо похлопывал меня по спине, подливал в чашку горячего чая, а я все никак не могла успокоиться.

– Ну, не сердитесь, Энрике. Простите задравшему нос свину эту свинскую выходку.

– Зачем вы… это сделали…  – хлюпала я.  – Что вы, издевались, да?

– И в мыслях не держал!

– Тогда… я тре… Требую объяснений.

– Хорошо. Но только когда вы успокоитесь.

Я попыталась взять себя в руки. Однако прошло минут десять, прежде чем получилось унять рыдания. Я стерла рукавом слезы, кивнула Фернвальду. Тот вздохнул:

– Я давно знаю, что у вас нет дара. За много лет брат не написал мне ни строчки, но, поверьте, в вашем замке еще остались люди, которым не все равно. Например, ваш старенький повар, несколько служанок и прачек, садовник.

Я поняла, о ком идет речь: эти люди поколениями работали на семью Алертов, с тех дремучих времен, когда наши земли были еще самостоятельным княжеством, а замок окружал глубокий ров, который теперь порос травой.

Дядя, между тем, продолжил:

– Я не хотел так шутить, право слово. Не поверите, я сам очень волновался, ожидая встречи. Но вы вышли из поезда, такая холодная и чопорная. За всю дорогу ни разу не посмотрели мне в глаза. Вот я и решил вывести вас на эмоции.

– Ужасное решение!

– Признаться честно, ваша реакция мне нравится: меня по-всякому называли, но чтобы "свином"… Скажите, Энрике, вы ведь сами это выдумали?

Я обиженно шмыгнула носом, не удостоив дядю ответом. Выдумала, ну и что?  Следовало бы промолчать, но я не сдержалась:

– Они называли меня "кукушонком". А вы  – "бездарной пустышкой". Я имела право назвать вас как угодно.

Пару минут мы сидели молча. У меня началась жуткая икота, пришлось залпом выпить полную чашку чая, хотя он не успел остыть до конца.

– Эни  – можно вас так называть? Я прошу прощения. За себя и за них. В моем доме вас никто не посмеет обидеть, а что касается дара… Что же, я встречал людей с даром, но без совести. И других, честных, смелых и добрых  – но без дара. Вы же сами понимаете: в наше время благородная кровь почти перестала иметь значение. Человек ведь не выбирает, в какой семье родиться. А у богов в любимчиках только свои потомки.

Он говорил низким, бархатным голосом. Прикрыла глаза, и меня словно захлестнуло теплой волной. Кажется, даже покачиваться начала. Сказала невпопад:

– У меня есть совесть.

– Постараюсь запомнить. Кстати, милая Энрике! Чтобы вы окончательно меня простили, я позволю вам завтра спать, сколько пожелаете. Когда проснетесь  – поезжайте, посмотрите город. Кстати, рекомендую заглянуть на Аллею Красоты. Там находятся самые лучшие лавки с дамской одеждой, шляпками и украшениями. Я дам деньги.

На мои колени опустился кошель с вздувшимися боками. Я нахмурилась.

– Спасибо, но у меня есть свои,  – конечно, я подготовилась на случай, если дядя меня все же не примет. Собрала все сбережения; в отличие от Лилии, я не тратила на безделушки деньги, выдаваемые отцом. Забралась даже в комнату брата и, скрепя сердце, забрала несколько купюр, вложенные меж страниц книги про древние деревянные корабли.

– Все равно берите. А то вдруг на самую красивую шляпку не хватит?  – дядя лукаво подмигнул.

Я улыбнулась и подумала, что, кажется, начинаю привыкать к его манере общения. Главное, чтобы он больше не топтался по больному.

Проводив меня до комнаты, Фернвальд пожелал спокойной ночи.

Я не стала зажигать все светильники, обошлась одним, над кроватью. Быстро умылась, переоделась, легла в постель, мягкую, со свежим ароматом. На потолке были изображены пузатые дракончики: раздували пламя, учились летать, втягивали аромат цветов, прыгали через жердь. Краски порядком выцвели, но лапки, хвостики и белые нагрудники не стерлись. Рассматривая потолок, я почувствовала себя маленькой девочкой.

Приподнялась на локтях, дернула цепочку-выключатель.

Глава 4. Алан

Проснулась я поздно и в плохом настроении: снилось, будто я на борту корабля. Стою на палубе, вглядываясь в горизонт, жду, когда покажется полоска земли – но ее все нет. А компас сошел с ума, бешено раскручивает стрелку. Карта же неуловимо меняется: стоит отвлечься на несколько секунд, материки и океаны меняют рисунок.

“Ничего, это лишь сон”, – вздохнула я, разглядывая дракончиков на потолке – Какие милые. Если бы в этой комнате жил ребенок, он был бы в восторге”. Я поднялась, добрела до умывальни. Ужаснулась, заметив, как сильно набрякли веки после вчерашних рыданий. И почему я не сдержалась? Мне ведь и похлеще слова говорили.

Я принялась методично приводить себя в порядок. Разобрала чемодан, переоделась в удобное платье, уложила волосы. Вздохнула, бросив взгляд в зеркало перед тем, как выйти в коридор: казалось, я совершенно не сочеталась с роскошной обстановкой. Воробей, случайно залетевший в королевский сад, где водились лебеди.

Поместье было погружено в уютную тишину, по галереям носился легкий сквозняк. Попадавшаяся навстречу прислуга поглядывала с любопытством, вежливо интересовалась, нужна ли помощь. Одна из девушек проводила меня до столовой и сообщила, что Фернвальд отбыл рано утром и, возможно, вернется лишь завтра. Ну и слава богам! Значит, сегодня не придется смущаться, мириться с его странными манерами. И жалеть, что взгляд дяди ласковый, такой, каким папа на меня никогда не смотрел. Не думать! Не думать и не вспоминать.

Покончив с завтраком, я задумалась: а что теперь делать? Поместье огромное, его, кажется, и за неделю не обойти. Галереи и залы украшены картинами и скульптурами – дядя, судя по всему, любил коллекционировать искусство. Вот только я в нем не разбиралась. Прогуляться по скверу, который виднелся из окна моей новой комнаты? Погода хорошая; осень в столице мягкая, не похожая на алертовскую, туманную, с колючим ветром и первыми заморозками.

И все же я отправилась в библиотеку. Еще вчера хорошо запомнила дорогу туда. "Дурочка, отдохнула бы сегодня. Еще найдешь время", – злилась я на себя, но продолжала путь.

Библиотека показалась мне величественной. Она походила на лабиринт: коридоры из высоких книжных шкафов разветвлялись и сплетались; некоторые упирались в запасные выходы или подсобные помещения, другие вели в центр, в самое сердце, где находился камин. Пол перед ним был устлан ворсистыми коврами. Чуть дальше – несколько кресел с торшерами, пара столов, глобус в половину моего роста. А еще тумбочка, в которой оказалась бумага, карандаши, конверты, открытки и другие полезные мелочи.

Корешки изданий манили, хотелось провести по ним пальцами. Казалось, под каждой обложкой – шедевр. Сперва я бездумно бродила вдоль шкафов и полок, читала знакомые и незнакомые названия. Затем, спохватившись, стала искать книги о Стене, пособия об устройстве кораблей, о морском деле, подводных течениях и чудовищах, встречающихся в океане. Хотелось бы еще наткнуться на подшивки газет за прошлые годы, но зачем дяде хранить их?

Время пролетело незаметно. За несколько часов мне удалось отыскать картотеку, разобраться с нумерацией полок и отсеков, бегло пролистать несколько книг, которые могли оказаться полезными. Я раскладывала их на стол, когда живот скрутило от голода. Решив вернуться после обеда, я спешно направилась к выходу.

Библиотека занимала добрых три этажа, причем дверь располагалась на верхнем, почти под самым потолком. Видимо, работавший над поместьем архитектор хотел, чтобы каждый входящий мог сразу восхититься масштабом, взглянув сверху на лабиринт книжных шкафов. Чтобы покинуть библиотеку, нужно было подняться по красивой лестнице, закручивающейся мягкой спиралью.

Я быстро шла по ступеням, оглянулась лишь на секунду: определить, нет ли более прямого прохода к камину – как вдруг…

Удар! Я замахала руками, заваливаясь назад, пытаясь схватиться за перила. Почти получилось!.. вот только пальцы соскользнули с лакированного дерева – хорошо хоть, мне удалось изменить траекторию падения и не удариться спиной о ступеньки. Но пришедшая в следующую секунду боль все равно выбила воздух из легких.

– Ой-йооой, – раздался над головой удивленный возглас.

Меня бесцеремонно подхватили под мышки, вздернули на ноги. Я застонала.

– Досадно. Вы неудачно упали. Можно я посмотрю… – голос мужской, незнакомый.

Перед глазами все плыло. Начинало тошнить. Еще немного, и потеряю сознание. Сквозь морок проступило лицо человека. Серые глаза, полные губы, русые волосы. Виноватое выражение – явно не хотел, случайно получилось.

– Вам плохо? Подождите, постараюсь помочь.

– Я… слышу вас.

– Что вы сказали?.. Простите, не разобрал. Потерпите немного.

Незнакомец подхватил меня на руки.

– Ну что вы… не стоит… Поставьте обратно.

Он что-то ответил, но я уже не слышала. Перед глазами потемнело, потом стало белым-бело. Как ткань для подвенечного платья. Как снег. Как чистый лист, на котором можно написать письмо домой.

В себя приходила медленно. Казалось, словно я тону, путаюсь в водорослях, похожих на длинные волосы.

– Энрике! – позвали меня.

"Рейнар!" Хоть бы брат догадался, что я в беде! Нырнет следом, поможет выбраться… Как в тот день…

Время шло, но никто не спешил на помощь. Воздух кончился, и я, не сдержавшись, вздохнула. Легкие словно наполнились огнем; водоросли исчезли, и меня вытолкнуло на поверхность. Я лишь успела подумать, что плохо плаваю. С опаской приоткрыла глаза, боясь, что их зальет соленая вода. И вдруг обнаружила, что лежу на кушетке.

– Энрике, выпейте. Это поможет прийти в себя, – кто-то прижал стакан к моим губам.

Я с трудом проглотила горькую настойку, зажмурилась, сдерживая подступающие слезы. В правой руке пульсировала боль; наверное, падая, я выставила ее, чтобы смягчить удар. Еще ныли колени.

Я с трудом поднялась, осмотрелась. Небольшое светлое помещение с низким потолком, из мебели – кушетка, шкафчик, стол, стулья и, неожиданно, раковина, возле которой суетился мужчина средних лет.

А незнакомец, в которого я врезалась, устроился на кушетке, у меня в ногах. Он был молод, худощав и, судя по всему, высок. Меня удивили его руки – изящные, почти женские, если не считать широких ногтей. Лицо красивое; тем не менее, оно казалось незавершенным. Словно в этом лице не хватало какой-то важной, запоминающейся, черты.

Поймав мой взгляд, незнакомец сказал:

– Простите. Я опаздывал на встречу, очень торопился. Думал сократить через библиотеку. А тут вы неожиданно выскочили, я не сумел сориентироваться.

– Вечно вы витаете в облаках, – усмехнулся второй мужчина. – Уж простите его, Энрике. Этот чудак не впервые сбивает людей с ног. А меня, кстати, зовут Верьо. Я личный врач Фернвальда. Ну и вы можете обращаться с любыми жалобами.

– Большое спасибо, что помогли.

– Ну что вы, это моя работа. С рукой поаккуратней, старайтесь не перенапрягать. Если сильно разболится, не терпите, живо ко мне. Если даже ночь будет, не стесняйтесь разбудить, – Верьо подхватил с пола пухлый портфель, поправил кофту чуть нервно. – А теперь вынужден откланяться. Вешенка вот-вот разродится. Как почувствуете себя лучше, приходите смотреть жеребенка.

С этими словами он вышел. Я осталась один на один с незнакомцем, который, кажется, за весь разговор с доктором ни разу не отвел от меня глаз.

– Верьо обычно не лечит животных, но Фернвальд подпускает к своим лошадям только самых надежных людей, – зачем-то уточнил он. – Ваш дядя называет их "мои красавицы". И ужасно ревнует ко всем. Даже к Верьо, хоть он и доктор.

Я смущенно улыбнулась, попыталась поддержать разговор:

– Мой папа разводит охотничьих собак и ни к кому их не ревнует. Зато они готовы любого загрызть, защищая его.

– Приятно познакомиться, Энрике. Меня зовут Алан, – честно сказать, резкая смена темы мне не понравилась. – Просто Алан. Без фамилии.

– Ну здравствуйте, просто Алан. Мое имя вы знаете. Правда, если хотите, можете называть меня “Эни”.

– У вас очень красивое имя, Эни.

Повисла неловкая пауза. Я не привыкла получать комплименты, поэтому, кажется, слегка покраснела. Алан тоже покраснел: он выглядел так, словно не привык эти самые комплименты делать. Мне вдруг стало как-то легко и весело,захотелось пошутить по этому поводу. Но, увы, ничего остроумного я так и не придумала.

– Так от кого вы прятались в библиотеке?

Тоже мне, вопрос!

– Ни от кого не пряталась, книги выбирала. А вот к кому вы так торопились, что даже сбили меня с ног?

– Хотел посмотреть на жеребенка.

– Лукавите, Алан.

– Почему же лукавлю, Эни? – он усмехнулся, копируя мои интонации.

– К возлюбленной вы торопились, верно? Какая она, ваша возлюбленная? Наверняка красавица и умница. С даром… Ну, скажем… Замедлять ход времени, когда вы вдвоем. Ведь, говорят, влюбленных время не щадит, пролетает быстро и незаметно, – я подмигнула.

Кажется, эта фраза встречалась в одном из романов, которые Лилия читала часы напролет, забравшись с ногами в мое любимое кресло. Когда я просила уступить, она делала вид, будто не слышит.

– А вы, значит, наделены даром узнавать чужие мысли?

Я неуверенно улыбнулась. Судя по изменившемуся тону, моя милая шутка задела молодого человека.

– Надо же, я ошибся, – добавил Алан. – Совершенно забыл, что у вас нет дара.

Слова прозвучали как хлесткая пощечина, в душе поднялась бессильная злость: как же так, дядя ведь обещал, что в его доме никто не будет указывать на мой недостаток. Что, и тут терпеть подколки? Я вскочила с кушетки, стремительно вышла за дверь.

– Энрике, куда вы?! – Алан бросился за мной, схватил за больную руку. – Я что-то не так сказал?

– Ау! Отпустите. Не желаю находиться с вами в одной комнате.

– Из-за дара, да? Мне Фернвальд рассказал. Простите, я не думал, что обижу вас, подняв эту тему.

– Какой вы нечуткий.

Я немного успокоилась. И решила поддержать начатую ранее игру.

– Нечуткий. Поэтому у вас и нет возлюбленной. Я права?

– Прошу, давайте оставим эту тему, – Алан дернул плечом. – Лучше посмотрим жеребенка.

Прежде чем направиться в конюшню, мы зашли на кухню, перехватили по ароматной лепешке с мясом. Прикрыв глаза от удовольствия – специи дразнили кончик языка – я думала о том, что, оказывается, умею флиртовать. Пусть наивно и нелепо, но умею. Откуда только взялась эта смелость – спрашивать незнакомого человека про возлюбленную, нести околесицу, цитируя девичьи романы… И почему этой смелости не было, когда Ричард нашел меня под плакучей ивой?

В конюшне Вешенка, серая в яблоках, встретила нас приветственным ржанием. Сил ей хватало лишь на то, чтобы время от времени приподнимать голову. Доктор Верьо возился с жеребенком. Я аккуратно присела рядом, похлопала Вешенку по шее, по вздымающемуся и опадающему боку.

– У тебя красивый малыш. Ты умница.

Лошадь тихонько заржала, словно ответила.

– Да уж, роды были не из легких, – Верьо выглядел измученным. – Но Вешенка у нас храбрая и умная, замечательно справилась.

Алан застыл посреди стойла, словно впервые тут оказался. Взглянул вниз, брезгливо поморщился, постучал туфлями друг от друга, стряхивая приставшее к носку сено.

– Кстати, – вдруг воскликнул доктор. – Этот жеребенок – подарок богов вам, леди Энрике. Давненько у нас не бывало гостей и не рождалось жеребят. А тут разом и вы, и этот малыш. Так что, думаю, именно вам следует выбрать ему имя.

Предложение оказалось неожиданным. Не то чтобы я была против… Просто есть такое поверье: выбираешь имя – выбираешь судьбу.

– Ну что, как бы вы хотели его назвать?

– Даже не знаю… – замялась я. Беспомощно оглянулась на Алана. – Может, вместе имя выберем? Мы с вами знакомы всего ничего, а уже успели и рассердиться друг на друга, и примириться. Пусть это имя станет знаком нашей начавшейся дружбы. Как вы на это смотрите?

Несколько секунд Алан обескураженно молчал, а доктор смеялся:

– Боюсь, милая Энрике, этому парню раньше никто дружбы не предлагал. Между нами говоря, характер у него противный, вы скоро сами об этом узнаете. Фернвальд брал для Алана помощниц, но они сбегали одна за одной.

– Надеюсь, Верьо, я не пожалею. Враги в дядином поместье мне не нужны. А от друзей бы не отказалась.

Алан, между тем, прочистил горло, сказал чуть хрипло, проигнорировав доктора:

– Я не сердился, Эни. А что до имени, как на счет Ойто?

Вешенка тихонько заржала.

– Похоже, маме нравится. Пусть будет Ойто. Красивое имя. Кстати, раз уж мы друзья, может, перейдем на “ты”?

Глава 5. Сделка

Попрощавшись с доктором, мы покинули конюшни. Алан молчал, я разглядывала ухоженный сквер с остроконечными деревьями. Рука, на которую пришелся удар, отзывалась глухой болью при каждом неосторожном движении, а вот колени давно были в порядке.

– Вдруг Фернвальд рассердится из-за того, что мы дали имя жеребенку? – нарушила молчание я.

– Почему ты считаешь, он должен рассердиться?

– Понимаешь, – было волнительно переходить на “ты”, хотя я сама это предложила. – Я только вчера приехала и пока не знаю, по каким законам живет этот дом. Гости ведь не должны навязывать собственные порядки, называть чужих лошадей.

–Думаю, Фернвальд не рассердится, что бы ты ни сделала. Ты ведь дорога ему, Эни. Он очень тебя ждал.

Я опешила. Дядя ждал? Я ему дорога? Вот уж новости! Он бы и не вспомнил о племяннице, не пришли я ему письмо.

– Чему удивляешься, Эни? Специально для тебя он приказал полностью переделать комнату. Потратил много времени и денег, лично выбирал мебель и декор. Приказал прислуге отдраить поместье, следил, чтобы каждый кустик был пострижен. – Алан рассмеялся. Улыбка удивительно ему шла, делала на несколько лет моложе, совсем мальчишкой.

Я немного помолчала, пытаясь осмыслить прозвучавшие слова. Затем осторожно спросила:

– Какой он человек, мой дядя?

Алан задумчиво почесал подбородок.

– Фернвальд любит красивые вещи, занимает высокий пост, имеет хорошие связи, дружит с королевской семьей. Но несмотря на все это, общаться с ним довольно легко. Если пошутишь или же скажешь в сердцах что-нибудь резкое, он не обидится. Еще ваш дядя любит детей. Думаю, это основная причина, по которой он основал академию.

Я задумалась. В столичных газетах, попадавших в Алерт вместе с путешественниками и торговцами, упоминалось про академию Фернвальда: будто она отличается от других школ, предназначенных для детей богатых родителей. Но чем именно, я уже не помнила. Воспользовавшись случаем, спросила об этом Алана. Он удивился:

– Ты не знаешь?.. Если вкратце, академия твоего дяди очень престижная, сам король приложил к ней руку. Фернвальд рассказывал, они не один вечер провели, планируя, как все будет, рисовали схемы, писали план обучения. Однажды чуть ли не подрались – только я в это, знаешь ли, не верю. Твой дядюшка порой тот еще выдумщик. Что-то я отвлекся. В общем, в академии не важно, богатые у тебя родители или бедные. Главное, что ты сумел выдержать сложный вступительный экзамен и усердно учишься.

Алан замолчал, прикусив нижнюю губу. Бросил на меня осторожный взгляд, словно размышлял, продолжать рассказывать или не стоит.

– Еще академия Фернвальда стала первой, где учат управлять даром. Ведь раньше все пускалось на самотек, просвещением в этой области занималась семья ребенка. Но, понимаешь, далеко не всем родителям, тетушкам-дедушкам удавалось справиться с неконтролируемыми вспышками. Несчастные случаи происходили довольно часто. И дар не особо-то развивали, не искали, где бы он мог пригодиться – считалось, какая судьба, так все и сложится. Но ваш дядя выдвинул гипотезу, что дар можно развить, раскрыть его полный потенциал. Или наоборот, сдержать, если его слишком много для одного человека. сделать так, чтобы он не выплескивался, не ранил носителя и тех, кто рядом.

"Так случилось с моей бабушкой", – подумала я. Холодок пополз по спине, обычно он появлялся, когда я смотрела на страшную северную башню из своего окна. Алан, между тем, продолжал:

– Если подумать, дар, данный богами – почти то же самое, что и дар в широком его понимании. Например, художественный талант: многие могут взять кисть и что-нибудь изобразить, но нужно много трудиться, чтобы стать мастером. Вобщем, академия –  любопытное место. Многие выпускники с радостью возвращаются туда как преподаватели и исследователи. Я один из них.

– Что преподаешь?

– Не преподаю. Изучаю. Артефакты и амулеты. А ваш дядя, кстати, специализируется на дарах, отслеживает силу и частоту их появления, преемственность из поколения в поколение. Это довольно интересно.

"Не для всех", – подумала я. Вообще-то я всегда старалась избегать тем, связанных с даром. Незачем зря бередить душу.

– Что такое артефакты?

Амулеты часто встречались в сказках; в детстве я ими зачитывалась. Про злого колдуна, который вырезал из дерева девичью фигуру и приклеил к ней волосы мертвеца – в ту же ночь погибшая накануне девушка восстала из могилы. Еще была история про ведьму, остановившую время с помощью амулета-карманных часов. А вот про артефакты я почти ничего не знала: помнила лишь вычитанную где-то фразу: "Амулеты создают люди, артефакты – боги".

– Это такие предметы… С виду обыкновенные. Например, камень, гитара с порванной струной, старый кулон вашей бабушки, пыльное зеркало на чердаке. Словом, все, что угодно. Это ненужные вещи, в которых вдруг, неизвестно, по каким причинам, просыпается дар. Боги зачем-то вкладывают в них свою силу.

Я почувствовала, как в груди неудобно закоколось – раздражение, бессильная обида.

– Мне они и крупицы не дали. А какие-то вещи… Кулоны и камни, значит. Что же, полагаю…

Хлесткие слова так и не сорвались с языка: сильнейший порыв ветра ударил в лицо, заставил зажмуриться. Когда я открыла глаза, то заметила, что Алан смотрит на меня очень удивленно.

– На самом деле, не все так просто, – тихо сказал он, зачем-то оглядываясь. Мы уже успели далеко отойти от конюшен и поместья, углубились в парк. Сгущались сумерки, вокруг никого не было. – Существуют безобидные артефакты, можно пользоваться ими, сколько угодно. Но их мало. В основном, встречаются опасные. Они тянут из человека жизнь, взамен давая силу. С силой он сможет осуществить желания, но взамен будет гнить заживо.

– Кошмар. Кто бы на такое согласился, –  меня передернуло.

– Таких людей немало, Энрике. Кто-то не подозревает, какую опасность несут артефакты. Но по-настоящему опасны те, кто знает: им не жаль ни своей своей жизни, ни чужой. Поэтому в академии есть люди, которые занимаются поисками артефактов, пока те не попали в неправильные руки. Я же изучаю их свойства и сортирую.

– Вот оно как… – я поежилась: к вечеру слегка похолодало. – А как вы познакомились с дядей?

– Я был несносным ребенком, а Фернвальд – терпеливым взрослым. Я многим ему обязан.

Алан замолчал, и я поняла, что говорить о прошлом мы сегодня не будем. Да и вообще… У меня вдруг возникло ощущение, что Алану надоело проводить со мной время: его лицо становилось все более угрюмым, а голос звучал устало, глухо. Но, видимо, Алан был слишком хорошо воспитан и не мог отказать мне. А еще, сдается, есть у этого молодого человека возлюбленная: он ведь выглядит таким ухоженным, опрятным… Явно женские руки гладили эту одежду – как гладили плечи, которые она защищала от осеннего холода.

Плохо я поступила с Аланом. Вела себя как дура, пыталась кокетничать, прицепилась, зачем-то, с именем для жеребенка. Стало неуютно и стыдно за свой нелепый порыв. Я решила попрощаться и отправиться в свою комнату. Отдохнуть и прийти в себя.

Но Алан вдруг сказал:

– Вижу, ты грустишь, Энрике. Не стоит. Теперь все будет хорошо. Поверь, я тоже был в твоем положении.

– В моем?..

– У меня не было дара. То есть, все полагали, будто его нет. Но потом случился ваш дядя, случилась академия. Фернвальд назначил меня, тогда еще несмышленого мальчишку, своим помощникам. Заставлял заниматься, развивать выносливость, таскал по разным городам и даже за границу. Учеба давалась нелегко, зато в процессе выяснилось, что у меня на самом деле есть дар. И всегда был, просто очень редкий: я чувствую артефакты. Они словно зовут меня. Там, где другие видят только вещь, я вижу силу. Жаль, с людьми так не получается: иначе я с удовольствием рассказал бы тебе – про тебя.

– И хорошо, что людей не видишь, – резко ответила я. – Меня водили к разным умельцам-кудесникам. Они в один голос заявляли, что я пустышка. Но спасибо за попытку поддержать, для меня это важно.

Мы достигли конца парка. Агатом сверкнула влажная после недавнего дождя ограда, которую оплел виноград.

– Вернемся?

– Пожалуй.

Возвращались мы по другой тропинке, более узкой и витиеватой. Алан сказал, она выведет не к конюшням, а к черному входу в кухню. Так и получилось. В поместье молодой человек решил проводить меня до комнаты. Перед самой дверью сказал:

– Эни, уверен, у тебя есть дар. Только еще не пробудился. Но однажды обязательно наступит момент, когда ты сделаешь то, чего еще никогда не делала. Честно, совершенно не стоит волноваться – с таким-то дядей! Уверяю, Фернвальд сделает все возможное, чтобы… – он замолчал на полуслове и отвел взгляд.

Что-то меня насторожило, но я поспешила отбросить неприятное предчувствие.

– Что, разболтал, о чем тебя просили молчать? – Алан смешался и покраснел, и я вдруг поняла, что попала в яблочко. – …что ты имел в виду?

Молодой человек не успел ответить – за моей спиной раздался приятный голос Фернвальда:

– Ах, Алан, вы совершенно не умеете хранить секреты.

Я обернулась. Дядино лицо казалось расслабленным, а вот скрещенные на груди руки с перстнями на среднем и указательном пальцах казались напряженными.

– Я как раз направлялся к вам, милая Энрике. Вчера после нашей бурной встречи вы были слишком уставшей, и мне пришлось вас пощадить. Но теперь я хотел бы продолжить разговор. Милости прошу в мой кабинет. Алан, можете пойти с нами.

В кабинете горели светильники, добавляя желтизны в окружающую палитру. Вставленные в подставку перья бросали на стену причудливо вытянутые тени – кто вообще еще пользуется таким раритетом? В чае, который дядя разлил по чашкам, было что-то дурманящее. Я хотела открыть окно, но Фернвальд остановил, положив руку на плечо:

– Не стоит, будет сквозняк. Должен сознаться, вы здесь не случайно. Именно вы, Энрике. И дело вовсе не в письме, хотя оно подтолкнуло меня к активным действиям. Не буду скрывать, ваша ситуация интересует меня как ученого. Дочь Освальда, моего брата – и без дара? Сложно в это поверить. И я сделаю все возможное, чтобы отыскать причину. Буду рад, если согласитесь на время стать помощницей Алана: вижу, вы неплохо поладили. Но если откажетесь – не обижусь. Ведь ваша главная задача будет заключаться в том, чтобы слушаться меня и безоговорочно выполнять все поручения.

Вчерашняя беседа с Фернвальдом; рассказ Алана об академии, его странные взгляды и осторожные слова, перескакивание с темы на тему – все словно сошлось в одной точке. Я почувствовала себя глупой мышкой, которую заманили в мышеловку кусочком сыра.

Обида клокотала внутри, сворачивалась в комок, подступала к горлу. Внутренний голос, голос разума, злой и ехидный, замечал: ну а чего ты ждала? Куда бы ты не отправилась, везде останешься кукушонком. Я прикрыла глаза.

– Энрике, вы в порядке? Понимаю, надавил на больное. Но пора взрослеть, девочка. Я не предлагаю ничего постыдного, лишь взаимовыгодный обмен. Вы обретете дар или поймете, чем отличаетесь. Я удовлетворю любопытство, опубликую научный труд.

Я постаралась успокоиться, напомнить себе, что отправилась в столицу не просто так. У меня было сложное, важное дело, ради которого могут понадобиться дядины связи и возможности. То есть, я тоже хотела воспользоваться Фернвальдом, и готова была за это заплатить. Но… Но мне, наверное, очень сильно хотелось поверить, что для кого-то я смогу быть просто Энрике. Девушкой, которой не обязательно иметь дар, чтобы ее любили. Видимо, ошиблась.

Онемение, вызванное удивлением и обидой, постепенно отпускало. По крупинке, по капельке. Я разлепила ссохшиеся губы:

– Не хочу…

– Хотите, милая. Будь это не так, мои вчерашние слова не довели бы вас до слез. Часто нас невозможно ранить тем, чем мы сами себя не раним, – Фернвальд приблизился ко мне, навис, опершись о стол; глаза его были по-кошачьи прищурены. – Соглашайтесь, Энрике. Игра стоит свеч.

– Что именно мне… нужно будет делать? – голос не слушался.

– Сущие пустяки, моя милая. Пить специальные настойки. Еще я буду с вами заниматься. Конечно, со временем появятся некоторые нюансы, но на первых порах этого хватит. Несложно, правда? Бояться вам нечего. Терять, в сущности, тоже.

– А если я все же "пустая"?

Фернвальд усмехнулся:

– Если мои предположения не подтвердятся, и действительность окажется настолько банальной, в таком случае… Хм, я все равно останусь вашим дядей, и вы всегда сможете на меня положиться.

Я чувствовала себя бабочкой, которую коллекционер насадил на иголку. Но я точно решила, что не заплачу. Чай был сладок, медовая пряность растекалась по языку, грела горло. Огонек в лампе слегка дрожал, и тени на стене подергивались легкой рябью. Я встретилась взглядом с Аланом. Молодой человек сидел в кресле, утопающем в тени, и смотрел на меня с непонятным выражением.

– Соглашайся, Эни, – мягко сказал он. – Все будет хорошо.

Ответила, криво улыбнувшись:

– Боги вас прокляни. Уговорили.

– С самого начала бы так! – Фернвальд захлопал в ладоши. – Милая племянница, скоро поймете, что волноваться было ну совершенно не из-за чего. Мой дом – ваш дом, да и без денег я вас не оставлю. Тем более, в столице столько интересного и увлекательного, что скоро вы и думать забудете о своей провинции.

Я слушала его голос и кивала, словно заведенная механическая игрушка. Не помню, как добралась до комнаты. Может, сама добрела. Или Алан довел. Помню только, что опрокинула чашку с остатками чая, когда вставала из-за стола. Попыталась свернуть мокрую скатерть, но Фернвальд сказал:

– Об этом не беспокойтесь, прислуга все уберет.

Прежде чем заснуть, я долго лежала в кровати и бездумно разглядывала картинки на потолке. Чувствовала себя опустошенной, выжатой, использованной. И казалось мне, что дракончики больше не веселятся.

Они скалились.

  Глава 6. Академия

На следующий день после нашего с дядей негласного договора меня повезли на прогулку.

Столица была разделена на две части: новую и старую. Новая, богатая достопримечательностями, оказалась утонченно-опрятной, светской, оживленной. Крепкие разукрашенные дома отражались в воде каналов – словно смотрелись в зеркальце. Другая часть, по дядиным рассказам, представляла собой рабочие кварталы, сгрудившиеся вокруг суконной фабрики. На задворках, ютились кибитки бедняков: кривые, кое-как собранные из подручных материалов, разделенные узкими, дурно пахнущими проходами. “Туда мы, конечно, не пойдем: зрелище не для ваших прекрасных глазок”, – сказал Фернвальд в своей обычной манере. За недолгое время знакомства я привыкла к его мягкому голосу, витиеватым речам, манере называть меня милой и отвешивать комплименты как бы между прочим. Все это располагало и подкупало, и я старалась почаще напоминать себе, что для дяди я скорее лабораторная мышь.

Фернвальд сказал, у столицы переменчивое настроение и сложный характер: по утрам она бывает туманно-задумчивой, ближе к полудню окидывает дома и улицы солнечным взглядом. Часто плачет (хотя накануне ничто не предвещало дождя). Вечерами румянится закатными красками или хмурится, затягивая небо тучами. "Она похожа на стареющую женщину, которая всеми силами пытается привлечь к себе внимание", – усмехнулся дядя.

Это сравнение меня удивило, а сам город утомил. Здесь было слишком многоцветно и многолюдно. Яркие вывески, крикуны на площадях, уличные концерты, заунывно-тягучие голоса попрошаек, пронзительный смех детей и материнские окрики, стрекот колес механических повозок.

Заметив мою робость, дядя заключил:

– Она хоть и с норовом, но гостеприимная. Вы привыкнете, Эни.

Академию в тот день я не увидела. Точнее, увидела, но мельком – она располагалась на Университетской улице, по которой мы проезжали, возвращаясь в поместье, и занимала весьма обширную территорию: кованый забор долго тянулся вдоль дороги. Стриженые лужайки, мощеные плиткой тропинки, бледно-желтый ансамбль с колоннами, фонтан. Академия больше походила на дворец, чем на учебное заведение, хотя в последних я не разбиралась.

Когда мы добрались до дома, дядя отвел меня на кухню, попросил прислугу оставить нас на полчаса. Раскрывал шкафчики, извлекал мешочки с какими-то порошками, кажется, измельченными травами.

Поставил воду греться, отмерил порошков в нужных пропорциях, перемешал. В накинутой поверх светлых волос косынке, в поварском фартуке, Фернвальд казался колдуном. Правда, не понять, злым или добрым.

Последними стали три капли; стеклянный флакончик мелькнул между длинными пальцами и скрылся в нагрудном кармане дядиного пиджака. Фернвальд протянул мне дымящуюся чашку.

– Пей.

Я подула на пар, ноздри защекотал терпкий запах. Осторожно глотнула.

– …горько! – попыталась отставить чашку, но дядя остановил, сильно сжав мои руки, не дав поставить чашку.

– Оно не должно остывать. Пей.

Я задержала дыхание и допила залпом. Напиток обжег горло, оставил неприятное послевкусие. Дядя сочувственно покачал головой и протянул стакан воды. Прохладная, сладковатая. Я пила долго, маленькими глотками, затем попросила добавки.

Внезапно я почувствовала: что-то не так. В следующую секунду живот скрутило болью, стакан выпал из ослабевших пальцев, расплескав осколки. Я бы и сама упала на них, но Фернвальд успел подхватить. Тошнота подступила к горлу, виски словно обручем сдавило.

Пытка продолжалась минут пять, а потом муть перед глазами рассеялась, боль отступила. Я прокашлялась. Собственный голос прозвучал сипло:

– Ваши настойки всегда… будут такими?

– На первых порах – к сожалению, да. Но ваш организм привыкнет со временем, – дядя достал из кармана небольшую книжку с прикрепленным карандашом. Ловко зажал его между пальцами, что-то записал. – Не волнуйтесь. Вам это не повредит. Все будет…

Я чуть не застонала. На что только подписалась! Слова "все будет хорошо" сыпались с языков жителей поместья как перезревшие яблоки. Чем чаще я их слышала, тем меньше верила.

– Завтра Алан покажет вам Академию. А после можете делать, что хотите. Если будете успевать, прогуляйтесь еще по городу, купите журналов, обновите гардероб. Деньги на первое время я дал.

Утром я впервые за долгое время почувствовала себя воодушевленной. За окном светило солнце, и осень была такой, как рисуют на открытках: яркой, с огненно-золотой палитрой. Я быстро позавтракала и отправилась на улицу: до отъезда в академию оставалось больше получаса. Хотелось прогуляться немного по скверу, проведать жеребенка.

“Похоже, наши встречи всегда будут начинаться одинаково, – подумала я с раздражением, столкнувшись с Аланом на лестнице и потеряв равновесие. Слава богам, успела вцепиться в перила, травмированная рука отозвалась болью.

– Что ты так быстро ходишь?! Кто-то гонится?

– Извини, извини. Я как раз к тебе бежал. Повозку уже подали, и я хотел узнать, могли бы мы выйти раньше срока. Как хорошо,что ты уже готова!

– Что-то случилось?

Алан ответил, пряча глаза:

– Все в порядке. Просто у меня накопилось много работы, боюсь не успеть… – и он, по своему обыкновению, резко сменил тему. – Кстати, Эни, ты выпила сегодня настойку?

Порошок принесли на подносе вместе с завтраком. Я развела его в маленькой чашке, на одну треть заполненной водой. Выпила залпом, едва успев ощутить приторную сладость напитка. Просидела на кровати несколько минут, ожидая боли, но ее не было. А еще на подносе обнаружилась записка, в которой дядя желал мне прекрасного дня.

– Да, выпила.

Мы сели в повозку, просторную и уютную: обитый бордовым бархатом салон, шторки, подушечки под спину, шторка между салоном и местом шофера. На дорогах родного Алерта такого транспорта отродясь не бывало. Повозки, в которых мы с сестрами добирались до города, грохотали по выбоинам, дребезжали стеклами на поворотах, а от неудобных сидений побаливала спина.

– Вам как обычно, на Университетскую? – улыбнулся шофер, поприветствовав нас с Аланом

– Да, конечно! Только проедьте, пожалуйста, через сквер Феодула Горги.

– Вы уверены? Это значительный крюк, да и на Горги повозок тьма, можем надолго увязнуть.

– Не спорьте! – грубо оборвал Алан. – Если дело в оплате, то не сомневайтесь, она будет.

– Я вас услышал, – холодно бросил шофер и рывком опустил шторку.

Я удивленно взглянула на Алана: что с ним сегодня? Наверное, не стоило приставать с расспросами. Оставалось лишь надеяться, что настроение молодого человека улучшится. Или хотя бы, что меня не ошпарит его вспыльчивость.

Сонный город оживал, прохожие торопились по делам, некоторые жевали на ходу круассаны или булочки. Мы проехали три храма, посвященные разным богам и богиням. Увы, повозка прибавила скорость, поэтому я не успела рассмотреть орнаменты и барельефы на фасадах.

С каждой минутой повозок на дороге становилось больше, и частенько они ехали или останавливались на переходах так близко, что полностью перекрывали вид. Один раз, правда, окошко напротив оказалось не занавешенным, и я увидела девочку возрастом не старше Вэйны. Улыбнувшись, она помахала мне, и я не смогла не ответить тем же. Несколько минут мы показывали друг другу смешные рожицы, а затем я услышала недовольное “Кх-м-м!” и повернулась к Алану.

Молодой человек неодобрительно покачал головой, сложив руки на груди. “Да ну тебя!” – в сердцах подумала я и решила продолжить начатое. Но девочки уже не было, а после и наша повозка тронулась, сворачивая на очередную улицу. Проехала несколько домов и встала, увязнув в густом транспортном потоке.

– Все как я и говорил. Сколько теперь тут торчать? – из-за шторки донесся приглушенный голос водителя.

Алан не ответил. Нервно теребя край пиджака, он выглядывал в окно, то наклоняясь, то, наоборот, вжимаясь в спинку сидения. Я придвинулась ближе, стараясь понять, что же Алан увидел на своей стороне. Каменный лев, охранявший вход в здание, мелькнул и исчез, вытеснившийся желтой листвой сквера. Сквозь прорехи в кронах выглядывало солнце, бросало пятнистую тень на мощеную плиткой дорожку.

В этот час по скверу прогуливались пожилые пары; женщины присматривали за детьми. Я залюбовалась одеждой этих людей, яркой, элегантной. Взгляд привлекла одна из женщин, стоявшая в стороне от игровой площадки. Она склонилась над маленькой девочкой и, придерживая ее за плечо, указывала на деревья. Наверное, учила запоминать названия, различать растения.

Я вспомнила, как в детстве мама водила нас с Лилией на познавательные прогулки. Мне они нравились: время словно останавливалось, и все на свете казалось неважным, кроме качающегося на ветру листа, сорванной сережки, упавшего каштана, найденной шишки.

Я слегка пожалела, когда сквер кончился, и повозка поехала по более свободной, но скучной улице. Алан тоже вдруг потерял интерес, повернулся ко мне.

Напротив моего лица оказалась металлическая пуговица, украшавшая его пиджак: чеканный профиль девушки, волосы собраны в пучок. Как получилось, что мы с Аланом сидели так близко друг ко другу?..

– Энрике?

Профиль девушки приблизился настолько, что я смогла разглядеть сережку. Какая тонкая работа. Теплое дыхание Алана коснулось моей кожи; ничего толком не успела понять – он прижался губами к моему лбу. Отпрянув, я воскликнула:

– Почему вдруг?..

– Извинение, – пожал плечами Алан. – Кажется, с утра я вел себя не слишком дружелюбно. Только сейчас это осознал.

– Да. Но совсем не обязательно…

Я не успела завершить фразу: повозка остановилась, шофер поднял шторку.

– Приехали, господа хорошие.

В Академии мне удалось немного развеяться. Алан показывал мне кабинеты и лаборатории, залы. В одном из них проводилось спортивное состязание; мы недолго понаблюдали, после направились к жилому корпусу. Заглянули в незапертые комнаты, ожидавшие новых учеников – просторные и опрятные, но без излишеств.

– Навевает воспоминания, – задумчиво сказал Алан, остановившись у двери с табличкой "№ 56". Дернул ручку, но дверь не поддалась. Прежде чем я успела спросить, что он имел в виду, Алан перевел тему.

С его слов, дворцовый комплекс, где теперь располагалась Академия, прежде служил летней резиденцией для королевской семьи. Он стал последней работой архитектора, который к старости практически ослеп, но все же остался любимчиком богини Фро, покровительницы художественного таланта. На одном из камней облицовки остались его инициалы "Т. Н.". Алан показал мне их:

– Перед экзаменами здесь выстраиваются очереди: есть поверье, что инициалы приносят удачу. Нужно провести по ним каждым пальцем левой руки – архитектор ведь был левшой. Давай покажу,  – Алан взял меня за руку.

Краснея, я смотрела, как он осторожно, по очереди, загибает мои пальцы. Прикосновения казались мне очень личным, трогательным. Затем Алан прижал мой мизинец к шершавому камню, провел по выдавленной “Т”.

– Значит, ты тоже здесь удачи просил? – окончательно смутившись, я отдернула руку.

– Ну вот еще! Я и без этого прекрасно справлялся с учебой. Хотя однажды было дело. Только не из-за экзамена, – и Алан снова вернулся к рассказу про Академию.

Восемьдесят лет назад казну высушила война с Джилией, соседней горной страной, Насколько я помнила из рассказов учителя, мы до сих пор спорили из-за Великана с залежами угля, с козами, скачущими по скалистым отвесам, и с мысом Джар, вокруг которого сложилось много легенд.

В общем, королевской семье стало не до резиденции. В разные годы ветшающие здания отдавали различным учреждениям. Но за дворцами, пережившими не один век, сложно ухаживать, поэтому арендаторы быстро съезжали.

Так что дядя, благодаря дружбе с королем и ценной идее, получил резиденцию и прилегающую к ней землю почти бесплатно. С реставрацией помогли меценаты.

Останавливая взгляд на увитых мраморным плющом колоннах, добротной мебели и оконных витражах, я пыталась представить, сколько денег ушло на восстановление. Мне бы хотелось однажды увидеть наш родовой замок в Алерте таким же светлым, обновленным. Без вьющихся по стенам трещин, сквозняков, гула в дымоходах и трубах.

– Пойдем, покажу кое-что интересное, – отвлек меня от раздумий Алан.

Крутая винтовая лестница, стеклянная дверь, за которой влажный воздух, море зелени и приятный аромат: Алан привел меня в зимний сад. Стайка учеников семи или восьми лет столпилась вокруг молодой учительницы; вытягивали шеи, рассматривая цветок за оградой.

Я легко представила Лилию в окружении детей и растений. Сестре бы понравилась такая работа – выращивать редкие растения, рассказывать о них всем, кто готов слушать. В Алерте семена часто погибали от холода, а у людей не было ни времени, ни желания вникать в дела соседа.

Зато здесь Лилия бы развернулась. Я усмехнулась, представив, как стены галерей и залов зарастают диким виноградом, а в кабинетах с потолка свисают лианы.

– Что такое?

– Ничего, просто… Подумала о семье, – я вдруг вспомнила, что обещала написать маме, когда приеду и устроюсь. Совсем вылетело из головы.

– Уже скучаешь?.. Кстати, как насчет библиотеки? Кажется, ты любишь находиться в окружении книг.

"Да не очень, – подумала я. – Просто собираю информацию".

Когда мы вышли из зимнего сада, прозвучал звонок на обеденный перерыв. Галереи быстро заполнились детьми. Младшие, шебутные и непоседливые, носились друг за другом. Ребята постарше расселись на подоконниках, что-то обсуждали.

– Политику, – поморщился Алан, когда мы проходили мимо одной из групп. – Думают, что разбираются в ней.

– Ты не любишь такие темы? – спросила я, делая стежок на память на воображаемом платке.

– Стараюсь избегать субъективных суждений.

Библиотека занимала отдельный этаж и была разделена на зоны: книги по специальностям, литература на иностранных языках. Ровные проходы, ясные указатели: не заблудишься, даже если захочешь. Дядина библиотека-лабиринт, слегка хаотичная, с запыленными верхними полками, казалась мне уютнее.

– …в алфавитном порядке, – вырвал меня из размышлений голос Алана. – Видишь тот указатель, на стрелках написаны популярные разделы. Что там?.. – он сощурился. – А, точно. Медицина и ведение дел.

– А есть здесь что-нибудь о кораблях?

– Поищи, может, найдется, – Алан перебил меня на середине фразы, слегка повысив голос и, развернувшись, направился к пожилому мужчине, который стоял чуть дальше по проходу, листал научный журнал.

"Какой-то он дикий", – в который раз подумала я. Интересно, привыкну ли когда-нибудь к такой манере общения? Да и стоит ли привыкать?

– А, юноша! – пожилой мужчина приветливо улыбнулся, перевел взгляд на меня, поманил. – Представьте, пожалуйста, вашу спутницу. Что же вы ее там бросили.

– Энрике Алерт, племянница нашего герцога, – ответил Алан чрезвычайно сухо.

– Ах, рад, очень рад. Энрике, позвольте украсть вашего сопровождающего на минуту-другую.

– Крадите. Можно и на часок, – я пожала плечами.

Глава 7. Кладбище кораблей

Для меня дядина библиотека оказалась бесполезной: в ней не нашлось пособий по морскому делу, которых я не встречала бы в комнате брата. Слегка расстроившись, я бесцельно бродила вдоль стеллажей. Алан долго не появлялся, а идея отправиться куда-нибудь без него не казалась мне привлекательной: вдруг потеряюсь. Да и денег на обратную дорогу не хватит.

– Энрике, вот вы где, – окликнул меня уже знакомый пожилой мужчина; видимо, они обсудили с Аланом все, что требовалось; вот только недавно приобретенный друг не торопился меня найти. – Слышал, вы хотели устроиться на работу? Мне как раз нужна помощница. По условиям не обижу, график под вас подстроим.

Не успела я собраться с мыслями, как за спиной прозвучало резкое:

– Она не может, – Алан приблизился, встал между нами. – Энрике уже согласилась помогать мне.

– Жаль. Если не сработаетесь, мое предложение в силе.

Пробормотав что-то невразумительное, Алан схватил меня за руку и поволок дальше по проходу. Когда он сбавил шаг, я возмутилась:

– Кто тебе дал право решать за меня?

– Извини. Поверь на слово, тебе бы не понравилось с ним работать. Уважаемая семья, заслуги перед королевством, регалии всякие. С виду чинно-благородно. А на самом деле… – Алан вздохнул, помолчал несколько секунд. Верно, раздумывал, стоит ли говорить. Продолжил, понизив голос до шепота. – По слухам шантажирует девушек из бедных семей: учениц, молодых преподавательниц, лаборанток. Запугивает, заставляет… ну, можно догадаться. Но все молчат, поэтому и предъявить ему нечего. Не получается схватить на горячем. Ну хоть появляется здесь редко, заносит деньги да пристает ко всем со своими чертежами. Видите ли, конструирует механизмы, которые никогда не заработают. Ну это ладно, чем бы дитя ни тешилось…

Алан отпустил мою руку и – что бы вы думали?! – вытер свою ладонь о край пиджака. Увиденное возмутило меня до глубины души: да что со мной не так? Грязной он меня считает, больной?

– Это вообще нормально? Сбиваешь с ног, резко перескакиваешь с темы на тему. Нагрубил водителю, а ведь он был вежливым. И теперь вон руку вытираешь, словно я ее запачкала. Не надо было хватать меня, раз такой брезгливый.

– Энрике, Эни, тише! Прости, я не специально, само как-то получилось. Больше не буду.

Я отвернулась, принялась стирать слезы. Поймав мой взгляд, девочка, украдкой наблюдавшая за некрасивой сценой, юркнула в соседний проход.

– Эни, я очень постараюсь стать хорошим другом. Понимаешь, я трудно схожусь с людьми, много работаю. Отвык, видимо. Но я исправлюсь. Только обязательно говори, если где-то опять ошибусь. И не плачь, ой! Где-то у меня был платок…

Голос Алана звучал жалко, а лицо было обескураженным, виноватым. Я слегка смягчилась:

– Ладно, поверю на слово. Но знай: ты на испытательном сроке.

– Да я… То есть, спасибо. А платок… Наверное, я его выложил. Но тут рядом мой кабинет, там есть салфетки. Зайдем? Заодно покажу тебе, как и что. Я надеялся, Эни, ты согласишься стать моей помощницей. Но теперь, наверное…

– Давай скорее! – поторопила я: салфетки очень бы мне пригодились.

Вскоре мы оказались у маленькой неказистой дверцы. Я бы в жизни не подумала, что за ней может прятаться чей-то кабинет: скорее уж, подсобное помещение. Пройдешь мимо, не заметишь. Алан долго возился с замком, звенел ключами. Наконец, толкнул дверь. Жалобно скрипнув, она открылась вовнутрь, и…

Из кабинета, словно живая, вырвалась тьма. Нахлынула, ослепила. Сжала виски, надавила на горло, толкнула в спину, заставив шагнуть вперед. “Алан!” – я не услышала собственного голоса; губ и языка коснулся холод, словно меня поцеловал мертвец. Стало так противно, я едва смогла подавить подступившую к горлу тошноту.

Недалеко, в нескольких метрах, появился крошечный огонек, золотистая капелька. Я облегченно выдохнула: теплый свет свечи, разгоняющий тьму, успокаивал.

Вот только это была не свеча. С каждой секундой огонек увеличился, менял очертания. Свет из оранжевого превратился в белый, выхватил из темноты очертания рук и профиль Алана.

– Подойди сюда. Не бойся.

Я осторожно приблизилась. Светящаяся сфера в ладонях Алана пухла, внутрь ее просачивались черные струйки.

– Что это?

– Защитный амулет. Вообще-то, красивое зрелище. Не это, чуть позже начнется.

Мы постояли немного, окутанные безмолвием. А затем и впрямь началось: тьма скручивалась в жгуты, тянулась к тускнеющей сфере, кольцами оборачивала ее внутренности, словно змея. Отчего-то я вспомнила сосредоточенное лицо мамы над вязанием, спицы в изящных руках, мотки темной шерсти.

– Никогда такого не видела, – воскликнула я, когда кончик последнего жгута скрылся в сфере, погасив последнюю светящуюся точку. Все что осталось – шарик из черного стекла, и только. Поставишь на дальнюю полку, никто не заметит. – А зачем нужна такая защита? Вообще-то, сначала было очень жутко. Мог бы предупредить.

Мы стояли посреди небольшой, порядком захламленной комнаты. Узкое окошко под самым потолком; длинный, почти во все стену, шкаф со множеством отсеков; на полу раскрытые и запечатанные коробки. Заметив грязные щербатые чашки, расставленные на столе и полках, я поморщилась.

– Да, извини еще раз. Я растерялся, а так бы конечно предупредил… – пробормотал Алан, принявшись поочередно открывать ящики, ворошить лежащие в них вещи. Спустя несколько минут он наконец протянул мне платок и карманное зеркальце. – Здесь, в кабинете, хранятся артефакты. Помнишь, я говорил, как они опасны. У кого-то может возникнуть соблазн.

– А вдруг он возникнет у меня? Разве ты не думал об этом, прежде чем предложить место помощницы? Наверное, здорово обладать вещью, которая наделит даром. Самой взять то, чего Боги для меня пожалели, – встретив осуждающий взгляд Алана, я пояснила. – Меня собственная семья зовет кукушонком.

– Понимаю. Но это, поверь, не так уж и страшно. Фернвальд не давал мне инструкций, но… Думаю, я могу показать тебе одно тайное место. Изнанку Академии.

– Ну покажи, – я заинтересованно хмыкнула.

Алан вновь поднял сферу. Мгновение, и комната погрузилась в вязкую, холодную темноту. Теплая рука коснулась моей спины. “Теперь не страшно, правда?” – прозвучал мягкий шепот. А в отдалении раздался истошный звон, предвещая начало очередного занятия.

Алан, беспокойно оглядываясь, быстро вел меня мимо ученических корпусов, аккуратных хозяйственных построек, вдоль площадок и двориков. Затем по тропинке, едва различимой в высокой траве, мы прошли сквозь небольшой перелесок. "К чему такие сложности", – подумала я, когда каблук в очередной раз увяз в рыхлой земле, а крючковатая ветка ближайшего куста хлестнула по руке.

– Алан, неужели нет более короткого пути?

– Есть. Но тебе пока его лучше не знать.

Я хмыкнула: Алан, похоже, никогда не изменится. Нет ему дела до моих уставших ног, грязных туфель и сочащейся кровью царапины. Наконец, трава кончилась, в просвете меж крон показалась каменная стена, местами обветшавшая, заросшая плющом. Приблизившись к ней, я увидела дверь с массивным замком.

Алан порылся в карманах, извлек маленький ключик, легко повернул в скважине – а мне почему-то казалось, замок не поддастся. Дверь открылась плавно, без скрипа, и так же бесшумно захлопнулась за нашими спинами.

Я увидела ряд приземистых строений: белые квадраты, сгрудившиеся вдоль мощеной плиткой дороги. Будто зубы бродяги. Почувствовав неладное, я замерла. Спину обдало ознобом, руки покрылись мурашками. Взгляд коснулся решеток на окнах. Они были погнутыми, искривленными – какая сила могла сотворить такое с металлом?

– Догадалась? – спросил Алан, внимательно следя за моей реакцией.

"Нет. О чем?" – собралась спросить я, но вместо этого осела на землю, ноги перестали держать. Прямо как тогда, много лет назад.

Тогда мы жили в части замка, которая звалась "детским крылом". Мы с Лилией делили одну комнату, соседнюю занимал брат Рейнар. Он мечтал о море, собирал макеты кораблей, давал им имена, как мы с сестрой – куклам. Рассказывал страшные истории о пиратах и русалках, о затонувших фрегатах, полных сокровищ, о призраках, которые в тумане зажигают огни, чтобы заманить моряков в ловушку, разбить о камни. Лилии не нравились такие сказки, я же готова была часами их слушать.

В тот день брат складывал из бумаги кораблики, я пускала их по ручью в парке возле замка. Разноцветная флотилия неслась на север. Самый красивый кораблик получился из листа с нарисованными розами, я решила оставить его на память, отложила в сторону. Но забыла сказать об этом брату, и он пустил кораблик на воду. Розы мелькнули меж камней и скрылись за порожком Я бросилась вслед, вниз по ручью. Крапива обожгла голые колени, ветка оцарапала щеку. Брат закричал, но я не обернулась: боялась потерять свой кораблик из виду.

Когда его прибило к противоположному берегу, я перешла ручей вброд: это было легко, вода едва доходила до пояса. Подняла кораблик, стала разглядывать, не промокло ли дно, не испачкались ли розы. Убедившись, что все в порядке, попыталась шагнуть обратно в воду, и не смогла, тело онемело. Затем голову прострелило болью, возникло чувство, будто внутрь, под кости, просыпали зерно, и оно пустило побеги. Еще немного, пробьется сквозь затылок. Я осела на траву, уронила кораблик, пальцами сжала виски. В глазах помутнело, кораблик потерял очертания, размазался розовым пятном.

Где-то наверху страшно закричала птица. Потом еще раз и еще. Я испугалась, что она набросится, заклюет. Собравшись с силами, поползла искать убежище. Вскоре ладони нащупали холодную, шершавую поверхность. Я прижалась к ней щекой, пытаясь унять пульсирующую в голове боль. Рывок! Меня вдруг подбросило вверх, выбивая воздух из легких. Боль в голове стала невыносимой, и я потеряла сознание.

В себя приходила медленно. Брат растирал мне лицо смоченной в ручье тканью, ругался сквозь зубы:

– Вот дура! Посмотри, что ты наделала!

Мои руки покрылись царапинами, под ногти забилась грязь, а светлое платье совсем измазалось.

– Мне стало плохо.

– Хочешь узнать, почему? – спросил Рейнар, слегка успокоившись.

Конечно, кто бы не захотел? Я кивнула. Брат указал рукой на рощицу, но я не заметила ничего странного среди деревьев. Тогда, нервно дернув плечами, Рейнар подтянул меня к себе за шиворот, заставил задрать голову, сказав сердито: “Смотри выше!”. Я посмотрела, и сердце ушло в пятки: над макушками деревьев нависла страшная северная башня.

Нам, детям, запрещали подходить к ней близко. Да и мы и не горели желанием. Накренившаяся, то ли покрытая гарью, то ли изначально черная, башня пугала. А заточенная в ней женщина не казалась нам человеком из плоти и крови, скорее персонажем страшных сказок, которые мы с Лилией нашептывали друг другу под одеялом.

– Ты разлеглась на самом крыльце. А если бы я не успел вовремя?

– Что бы тогда случилось?

– Не знаю. И хорошо, что узнать не пришлось. Какой же у нее ужасный дар!

– Но Марта! – всполошилась я, вспомнив служанку с подносом. – Она каждый день внутрь заходит. А помнишь случай с лягушками, те мальчишки в башне были, и с ними ничего не случилось....

– Марту защищают амулеты. И от других обязанностей, кроме как носить бабушке еду, ее освободили. Не спроста ведь, как думаешь? А что касается лягушек… Странная эта история, пора бы ее уже забыть. И впредь старайся не подходить близко: дар бабушки яростный, растекается по округе, отравляет всех, до кого может дотянуться.

– Вот же нам не повезло, – воскликнула я в сердцах. – У остальных дома как дома. А у нас зарастающий травой замок, в старых частях его легко можно шею свернуть. Так еще сумасшедшая старуха в башне сидит, словно ведьма в какой-нибудь дурацкой сказке. Вот бы ее совсем не было!

Рейнар грубо меня встряхнул, закричал в лицо.

– Сказка, да? Вы с сестрой балуетесь, несете ерунду, нет у вас никаких забот. В вашем возрасте я куда больше понимал. Думал, вы тоже скоро дорастете, но нет. Видимо, придется объяснить.

Брат схватил меня поперек туловища и потащил к нежилой части замка. Я кричала, пиналась, но лишь тратила зря силы. Рейнар внес меня в первую попавшуюся грязную комнату, швырнул на пол и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Вскочив, я принялась дергать ручку, но та не поддавалась. Била ногами, врезалась в дверь с разбега – напрасно. Истошно кричала, но с той стороны никто не отвечал.

В комнате было сыро и холодно, хотя на улице стоял летний зной. Окно выходило в пустой грязный двор, на подоконнике застыли лапками кверху сдохшие жуки. Устав кричать, я села, обхватила колени руками и заплакала.

Кажется, прошли несколько часов, прежде чем Рейнар вернулся. Вид у него был виноватый:

– Прости, Энрике. Я хотел только, чтобы ты поняла: дверь комнаты, где живет наша бабушка, не первый год остается закрытой. Она там совсем одна, даже в тюрьмах людям легче приходится. А родная внучка, которая еще ничегошеньки в жизни не видела, желает ей сгинуть.

Тогда я не дослушала, выбежала из комнаты – Рейнар только и успел крикнуть в спину: “Подожди, мы не закончили, дай мне договорить!”

Я злилась на брата до самого его отъезда в училище. Уходила, едва завидев его. Даже не захотела попрощаться. А после нашла в своем ящике конверт с запасным ключом от его комнаты и запиской. Рейнар разрешил листать оставленные книги, играть с моделями фрегатов, парусников и лодок, к которым прежде запрещал прикасаться.

Я по брату очень скучала. Радовалась письмам, с удовольствием читала о буднях, поверьях и традициях моряков. В ответ делилась новостями, но о многом умалчивала. О том, что с чужих губ сорвался в мой адрес первый "кукушонок". Что Вэйна никогда не заговорит, не услышит музыку, пение птиц, свист ветра в трубах, который можно принять за голоса призраков. Что мы с Лилей разъехались по разным комнатам.

Из её окон был виден сад, из моих – кусочек парка, хозяйственные постройки и, в отдалении, северная башня. В солнечные дни кривая тень приползала к моей комнате, словно змея – и я вспоминала, что мы с Рейнаром не закончили разговор. Примерно тогда же в домашней библиотеке я нашла странную книгу – сборник без названия и автора. Ветхий переплет, желтые страницы, крючковатый шрифт. Никто из домашних не помнил, откуда взялась эта книга. Многие истории я знала: такие же, с небольшими различиями, встречались в моей “Большой книге легенд”. Но одно повествование выделялось. Оно было посвящено человеку, чье тело покрылось перьями, а руки превратились в крылья, но полностью птицей он не стал. Не подняться в небо и не подержать ребенка – в легенде говорилось, так боги наказали человека за гордыню.

Мое воображение рисовало смутную фигуру за столом, пол усыпан перьями. Сгорбленную спину, острые лопатки. Человек, не сумевший стать птицей, писал эту историю – диктовал помощнице или вовсе стискивал карандаш зубами. Корил себя за гордыню, хотя дело – я чувствовала – было вовсе не в ней. А в чем-то совершенно непонятном; в чем-то, что замуровало бабушку в башне.

В семейном архиве я отыскала ее портрет.

У бабушки были синие глаза, такие же, как у Рейнара.

– Энрике, Эни! – на секунду показалось, что у стоящего рядом человека тоже синие глаза. Я моргнула раз, другой и поняла, что ошиблась: глаза Алана серые, как затянутое тучами осеннее небо. Он осторожно поднял меня с земли, заставил опереться на себя, медленно повел к ближайшему зданию. – Сейчас станет лучше. Подожди немного.

Шаги давались тяжело. Алан втащил меня в небольшую комнату, усадил за стол. Здесь на стенах и на протянутых под потолком веревках были развешаны амулеты: деревянные дощечки с символами. Мне действительно стало немного лучше, в глазах прояснилось. Между тем, Алан суетился возле раковины, ставил чайник. Говорил быстро:

– Ну, ты поняла, да? Здесь воспитываются особенные дети. Собственный дар сводит их с ума, выплескивается, разливается по округе. Мы делаем для этих бедняг, что можем. Точнее, Фернвальд делает, а от меня толку немного. Подбираю защитные амулеты, иногда составляю компанию, говорю с ними через дверь. Ох, чай почти закончился. Ну, на чашку хватит, только слабенький будет. Ничего ведь, да?.. – Алан замялся. – Есть здесь один мальчишка: прислонится к стене – пойдут трещины, ляжет на кровать – посыплются щепки. Его комната изнутри обита тремя слоями досок, а спит он на полу. А у других… впрочем, ты и сама прекрасно знаешь, что и как бывает.

– Не знаю. Совершенно не знаю.

Мы с Рейнаром так и не вернулись к разговору о бабушке. Брат с отличием окончил училище, поступил на службу в престижную торговую компанию, влюбился в девушку, встреченную в порту. А затем… Рейнар однажды рассказывал, что с погибшими в море или пропавшими без вести прощаются, ставя в склеп пустую урну. Я в страшном сне не могла представить, что моей семье придется это пережить.

Пять лет назад судно, перевозившее специи и ткани с дальних островов на материк, попало в страшный шторм. Сильнейшим течением его отнесло к Стене. Позже пристенные воды были прочесаны, но поиски ничего не дали: судно исчезло, от него и щепки не осталось. Членов экипажа, включая Рейнара, признали пропавшими без вести.

Вслед за родными я стала называть комнату брата “кладбищем кораблей”, но отказывалась верить в смерть ее хозяина. Рылась в домашней библиотеке, выписывала книги из крупных городов, читала об океане, об устройствах торговых кораблей и о Стене.

– Я слышал о твоей бабушке, Фернвальд упоминал, – Алан поставил на стол дымящуюся чашку, сел напротив. – Но он старается избегать этой темы, а мне любопытно, – в его глазах искрами сверкало нетерпение.

В помещении было прохладно; на мгновение показалось, словно я вернулась в комнату с дохлыми жуками на подоконнике. Как бы мне хотелось оказаться там сейчас, мерзнуть на грязном полу – но только чтобы за дверью, как тогда, ждал Рейнар.

– Ты ее любила? Свою бабушку? – не унимался Алан.

– Нет. Я даже не была с ней знакома, – резко ответила я. – Но мой пропавший без вести брат, кажется, её помнил.

И, кажется, он ее любил.

Глава 8. Столица

Прислуга поместья, преподаватели и ученики Академии в дяде души не чаяли: опрятный, щедрый, внимательный. Стоило Фернвальду где-нибудь появиться, он будто заполнял собой все пространство, привлекал внимание, даже если ничего не делал. Казалось, он никогда не уставал: увлеченно работал, успевал встречаться со своими бесчисленными знакомыми, собирать сплетни, а еще много возился со мной. Например, часами водил по центру столицы, рассказывал про историю, архитектуру, театры.

В столице было на что посмотреть! Например, обсерватория. Мы с дядей несколько часов простояли в очереди, заплатили порядочную сумму на входе, после чего долго поднимались по спиральной лестнице. Последние ступени – и над нашими головами засияли звезды. На улицах, яркий свет фонарей и магазинных вывесок заглушал небо, делал его пустым и скучным. Но обсерватория находилась в стороне от людных проспектов, на вершине холма. Ее купол был погружен в темноту.

В телескоп я увидела звезду, которая тысячу лет назад подсказала первому королю Айне-Гили место, где должен быть построен город. Затем спустилась в подземный ярус, прикоснулась к осколку этой звезды.

В моей “Большой книге легенд” была история о первом короле. Тысячу лет назад Айне-Гили отправился на охоту. Погнавшись за оленем, король заблудился в густом лесу. Долго блуждал он, пытаясь отыскать дорогу. Разводил костры, чтобы согреться и пожарить пойманную дичь, строил шалаши из веток, получал раны от хищников, утолял жажду гнилой водой. На исходе тринадцатого дня пал конь, верный помощник и соратник, прошедший не одну битву. А еще через вечер и сам Айне-Гили выбился из сил. Лежал на траве, молил смерть скорее прийти и быть милосердной. Стемнело, в просвете меж крон показалась звезда. Айне-Гили подумал, что никогда прежде не видел таких ярких звезд. Вдруг она раскололась, и осколок соскользнул с небосклона, с грохотом устремился к земле.

Айне-Гили почувствовал небывалый прилив сил, боль исчезла. Он поднялся на ноги, бросился за осколком, факелом освещающим небо. Бежал, не разбирая дороги, не замечая, как острые камни раздирают ступни, а шипы диких растений впиваются в кожу, словно хотят остановить, пригвоздить к месту. Но едва осколок приблизился к земле, все прекратилось: исчез грохот, лес снова погрузился в темноту и молчание. Айне-Гили выбрался на поляну, в центре которой лежал черный камень. Едва забрезжил рассвет, с другой стороны леса показались приближенные короля. Никто из них не видел падающего осколка, зато звезда шепталась с ними, подсказывала дорогу.

В честь чудесного спасения Айне-Гили решил возвести на этом месте город, который позднее стал столицей королевства.

– Что-то из этой легенды может быть правдой? – спросила я у астронома, объяснявшего нам с дядей устройство обсерватории.

– Очень в этом сомневаюсь. Этот осколок и впрямь упал на землю, да только не тысячу лет назад, а гораздо, гораздо больше. Тогда в этих краях и люди-то, наверное, не водились. Да и наукой не доказано, что звезды умеют шептаться, – весело подмигнул астроном.

А дядя добавил:

– В истоках каждого города, милая моя, лежит экономика. Древесина, полноводная река, хороший климат – отчего не возвести город? Но чтобы слух о нем гремел по всем окрестностям, притягивал деньги и таланты, нужно придумать красивую сказку.

Кто бы ни придумал сказку, сделал он это старательно: многие места столицы носили астрономические названия, были окружены поверьями. Так, восточную часть города украшала знаменитая Опера Восхода Солнца. По ней предсказывали погоду. Если первый луч упал на позолоченный купол – жди безоблачного неба. Скользнул по цветочному барельефу – крепко держи шляпу, будет сильный ветер. Осветил плачущее лицо богини Орфы – к дождю. Может быть, даже к грозе.

Столица плевать хотела на прогнозы. Ясная погода в начале дня к вечеру оборачивалась пасмурной сыростью. Вслед за дождем могла наступить духота. Бьющий в лицо ветер то усиливался, то резко исчезал.

Не думала столица и о том, звездную ли ночь пообещал горожанам театр луны, построенный в западной части города.

Однажды вечером мы с дядей проходили по площади, названной в честь богини плодородия. На ступенях величественного здания с белыми колоннами стоял человек, вскидывал руки и говорил громко, нараспев. Из-за гула толпы я ни слова не понимала, но голос человека, звучный и красивый, заворожил. Я бездумно пошла на него, расталкивая людей – словно мотылек, очарованный светом огня.

Толпа пришла в движение неожиданно. Мужчина на ступенях замолчал и стал отступать – вверх по лестнице, с каждым шагом забирая вправо, в тень колонн. На меня навалились, вдавили в широкую спину впереди стоящего человека, выбив воздух из легких. Послышались грозные окрики, затем – гулкие хлопки, вслед за которыми наступила тишина, нарушаемая только плачем ребенка и тяжелым дыханием со всех сторон. "Стреляли", – поняла я.

К горлу подступила тошнота. Я не могла понять, как оказалась в гуще толпы; озиралась, пытаясь отыскать глазами Фернвальда, но видела только чужие профили и спины. Я набрала в грудь побольше воздуха, позволила коленям согнуться. Опустилась на четвереньки и поползла между чужих ног, цепляясь за украшения на туфлях и юбках, поскальзываясь на лакированных ботинках. Кого-то сильно толкнула, от кого-то получила пинок, вырвала клок волос, зацепившись за чью-то застежку Старалась не обращать внимание на усиливающийся гул, крики; гнала прочь страх быть затоптанной.

Впереди замаячил просвет, я сделала последний рывок, и вывалилась из леса ног, ботинок и туфель, брюк и юбок. Распласталась на плитке, жадно втягивая носом свежий воздух. Но отлежаться мне не дали, грубо вздернули за шиворот, словно котенка. Перед глазами замаячило плохо выбритое лицо, белое от гнева. Гвардеец, – узнала я по шапке и нашивке на сюртуке.

– Кто такая? – скрипучий голос прошелся по нервам. – Одна из этих?..

– Нет, стойте! – Фернвальд бесцеремонно отпихнул гвардейца. – Моя племянница. Спасибо, что нашли ее. А теперь позвольте вас покинуть.

– Протокол… – начал было гвардеец.

Дядя остановил его:

– Я сказал, позвольте вас покинуть. Все возражения прошу предоставить в письменной форме. Адрес герцога Фернвальда Алерта найдете в реестре. Вы в порядке, милая? – обратился он ко мне, осторожно погладил по спине. – Не ушиблись? Я так испугался. Обернулся, а вас и след простыл.

Мы свернули на узкую улочку. Дядя завел меня в чайную, где пахло свежей выпечкой. Усадил за столик, распорядился подать горячие напитки, булочки с корицей и вишневые пирожки, мои любимые. Когда сердце перестало заполошно биться, и болезненное напряжение от пережитого ослабло, я спросила:

– Что это было?

– Недовольные королем. Такие всегда существовали, в разные времена. В последнее время дебоширят: собирают толпы, приманивают прохожих сладкими речами. После их подельники стреляют в воздух. Пугают, в общем, народ, поднимают гвардию на уши.

– Я не понимаю, почему там оказалась. Помню все, только туманно, путано.

– Не мудрено, – дядино лицо ожесточилось. – Они используют амулеты. Непонятно только, откуда берут, словно кто-то их снабжает. Из-за этого академию не раз обыскивали, пугали ребят и преподавателей. Но они чисты, я-то уж в этом уверен. Да и проверяющие всегда ни с чем уходили.

После этого случая я опасалась людных мест. Поэтому Фернвальд водил меня по тихим живописным улицам, избегая шумные аллеи и проспекты; показывал места, скрытые от посторонних глаз: дворики с историей, скульптуры и фонтаны, затерявшиеся в лабиринтах между домов. Постепенно я привыкла и стала ходить сама, без сопровождения.

Дядя очень любил поговорить о погоде и светских приемах, – словом, о чем угодно, только не о себе. За первый месяц в поместье мне лишь один раз удалось побеседовать с ним почти нормально, узнать о его жизни от него самого, а не из газетных статей.

Это случилось в гостиной. Я выпила очередную порцию настоек и собралась вернуться к себе, но дядя остановил, пристал с уговорами. Он хотел, чтобы я посещала лекции по дарам вместе с воспитанниками академии. Вот еще – сидеть среди детворы, ловить косые взгляды. Их мне и дома с лихвой хватило, вспомнить хотя бы учителей, которых родители приглашали для нас с Лилией.

Особенно я не любила долговязого, чванливого Моули. Моули ненавидел, когда ему задавали вопросы, сетовал на мою невнимательность и глупость, постоянно придирался к тону. "Девчонка, ты говоришь так, словно уличить меня в чем-то хочешь. Мне это не нравится, совершенно не нравится. К твоему сведению, терпеть хамство я не нанимался, мне недостаточно за это платят», – часто наши уроки на этом и заканчивались, Моули выгонял меня за дверь, “подумать над своим поведением”.

Разумеется, я не возвращалась. Отправлялась гулять, исследовала подвалы и чердаки замка. Или запиралась в комнате, читала книги. Если Моули жаловался родителям – извинялась, изображала раскаяние, но исправляться, впрочем, не спешила. В конце концов, меня оставили в покое.

Зато Фернвальд оставлять меня в покое; ни тон мой, ни мои вопросы не казались ему дерзкими. Добродушно улыбаясь, он наседал, изящно перекрывал возражения, расписывал пользу и важность курса. Не остановился, даже когда время перевалило за полночь, и я начала клевать носом. Тогда мне взбрела в голову идея пойти в контратаку.

– Если вы расскажете про свой дар – так уж и быть, похожу на лекции, – нахально заявила я.

Дядя прервался на полуслове, улыбка сползла с его лица. Четко прорисовались морщины вокруг губ, слегка обвис подбородок. Я подумала, что, возможно, мой вопрос прозвучал бестактно.

В прежние века дар считался главным достоянием знатной семьи, ценился гораздо выше богатств и положения. Ценность молодого человека или девушки зависела от того, насколько полезен и редок их дар.

Так, бедные девочки, умевшие, например, превращаться в птиц – не в охотничьих: в голубок или ласточек – лишались благословения родителей. Они жили тихой жизнью старых дев, растили детей своих сестер и братьев, которых боги щедро наградили. Мужчинам со слабым даром никогда не доставалось наследство.

Это было так давно, что и не вспомнить. В темные, дремучие времена, когда герцогства были разрознены, их владельцы беспрестанно воевали. Строили высокие стены, заполняли рвы водой, устанавливали на дне штыри и острые колья. Всех сплотил первый король, Айне-Гили, повел против общего врага – кочевого народа, вторгшегося с юга.

В нашем замке в Алерте я находила участки, где виднелась старая каменная кладка, сохранившаяся с дремучих времен. Удивительно: тогда многих вещей – например, поездов и бумаги – вовсе не существовало, а моя семья уже была. Корни нашего рода проросли так глубоко, что и не вырвешь.

Но еще сложнее выдрать старые предрассудки, которые нет-нет, да и соскальзывают с губ членов знатных семей, не только моей. Они словно споры сорняков, прорастают даже в ухоженных садах. Так, некоторых детей до сих пор стыдят за дар, если тот непригоден.

Пока я вспоминала историю, Фернвальд молчал, рассматривая меня в упор. Наконец, он едва заметно пожал плечами и протянул руку.

– Сними ее.

Я не сразу поняла, что дядя имел в виду. Затем вдруг осознала: да я ведь прежде не видела его рук без перчаток! Тонкие, бежевые, они не привлекали внимания. Я поспешно стянула перчатку с правой руки… И едва заглушила рвотный позыв. Дряблая кожа, синеватая, словно у покойника. Бугристые венозные сетки.

– Я умею забирать чужую боль, раньше пригоршнями собирал ее в ладони. Боль льнула к рукам, цеплялась за них. Пальцы словно горели, – тихо сказал Фернвальд. Я перевернула его руку ладонью вверх. Линию жизни перечеркивал уродливый сросшийся шрам. Дядя вдруг добавил, с какой-то особенной злобой. – В этом не было почти никакого смысла. Всю боль не отнимешь, она вернется к хозяину и возьмет реванш. В итоге страдать будете оба. Единственный верный способ – вылечить. Но как раз лечить я не умею.

– Руки сильно болят?

– Уже нет. Ноют в непогоду.

Фернвальд надел перчатку, легко помассировал запястье.

– После смерти дочки я полгода не мог и пальцем пошевелить.

– Дочки?..

– Я разве не говорил? Ты живешь в её комнате.

Он впервые перешел на “ты”. Потолок в форме купола, нарисованные дракончики: теперь все встало на свои места.

– Не говорили.

– Расскажу. Не сейчас, позже, – Фернвальд снова замолчал, в этот раз, надолго.

Решив, что разговор окончен, я собралась уходить. Фернвальд произнес мне в спину:

– Представляешь, у тебя теперь могла быть сестра-ровесница. Кузина, – поправился он. – Всего полгода разницы… Вы бы подружились.

– Я была бы очень рада, – ответила честно.

На следующий день Фернвальд, казалось, забыл о нашем разговоре. Впрочем, я не приставала с расспросами: в конце концов, каждый имеет право нести свою боль в одиночку. Тем более, даже Алану дядя многое не рассказывал, а ведь ассистент уже который год жил с ним под одной крышей, помогал в делах.

К слову об Алане… В отличие от дяди, его не слишком любили: считали замкнутым, хмурым, неспособным поддержать светский разговор. Алан много работал, редко выбирался из поместья или из своего маленького кабинета в академии. Меня до сих пор раздражали его прямота и привычка резко менять тему, но мы все-таки сдружились. Рядом с Фернвальдом я чувствовала себя неуютно, тщательно следила за словами, боялась сделать что-нибудь не так, а с Аланом было спокойно и свободно.

Я согласилась стать его помощницей: делала записи под диктовку, приводила в порядок архив, относила письма на почту, передавала сообщения другим работникам. Иногда выдавались сложные дни, когда и мне приходилось до ночи задерживаться в Академии. Но в остальное время Алан старался отпускать пораньше, давал время заняться своими делами. И украдкой наблюдал за мной.

Однажды, когда я, закончив работу, склонилась над очередной картой пристенных вод, Алан спросил:

– Что ты ищешь?

– Доказательства, что Рейнар выжил. Лазейки. Может, течением его судно отнесло в другую сторону от Стены, и искать нужно было в другом месте. Вдруг он пытается выжить на необитаемом острове? С командой или совсем один. Островов так много в тех краях, – я обхватила себя руками: часто я чувствовала озноб, говоря о брате. – Даже если он за Стеной – кто сказал, что там невозможно выжить? Никто ведь точно не знает.

Алан молчал довольно долго. Не выдержав, я спросила с горечью:

– Думаешь, я трачу жизнь, гоняясь за призраком?

Лилия однажды сказала это, я смертельно на нее обиделась. “Это же и твой брат, если еще не забыла!” Но правда заключалась в том, что с Лилией Рейнар общался гораздо реже, у них почти не находилось общих интересов.

– Думаю, это достойная цель, – ответ Алана меня удивил; впрочем, я решила, что он просто не хотел ссориться, поэтому не стал делиться настоящим мнением.

Но вскоре Алан удивил меня еще раз: через несколько дней после разговора подарил книгу моряка, обогнувшего весь мир полвека назад. “Я отыскал ее на блошином рынке. Не знаю, найдешь ли ты там что-нибудь полезное”. Страницы пожелтели от времени, но разобрать шрифт труда не составило: достоверные описания перемежались с совершенно фантастическими историями, якобы приключившимися с автором и членами его команды. Больше всего меня поразил рассказ про корабль, проглоченный огромной рыбой. Несколько дней экипаж провел в душной темноте, затем им удалось прорезать брюхо рыбы и выбраться наружу. И хотя ничего полезного из книги я не узнала, истории доставили мне немало приятных минут, а поддержка Алана согрела душу.

К середине третьего месяца я почувствовала усталость. Казалось, дни удлинились, отрастили хвосты. Каждое утро я отправлялась в Академию вместе с дядей и Аланом. Работы стало гораздо больше, и вся рутинная: подписать почтовые конверты и наклеить марки, распределить бумаги, занести в каталог характеристики новых артефактов. Частенько приходилось бегать по этажам, разыскивая то одного, то другого преподавателя, выезжать в торговые ряды, заказывать бумагу, перья, карандаши и книги.

Иногда я оставалась ночевать в Академии: хотелось побыть одной, вдали от лоска дядиного поместья. В опустевших корпусах стояла прохлада, окна поскрипывали от сквозняка, и это напоминало о доме.

Раз в несколько недель я получала письма. Родители писали коротко и по делу, Лилия ограничивалась открыткой. А конверты от Вэйны были пухлыми, полными рисунков. Я показывала их дяде и Алану; последний молча кивал, а Фернвальд приходил в восторг. Выпросил на память рисунок с неработающим фонтаном, усыпанным осенними листьями.

– Эни, вы когда-нибудь видели, как работает этот фонтан?

– Нет, – кажется, он сломался еще до моего рождения.

– Очень жаль. Мощная струя бьет высоко вверх. Словно целая башня из воды вырастает. Помню, мы с Освальдом, вашим отцом, как-то до хрипоты спорили, достает ли она до верхушек деревьев.

– Когда вы приезжали в Алерт в последний раз?

– Извините, милая, дату не вспомню. Ах да, выпейте, пожалуйста, настойку. Вы ведь не забыли?

Я не забывала. Пила настойки три раза в день. Горечь растекалась по языку, начинал болеть живот, но к этой монотонной боли мне удалось привыкнуть.

Некоторые дядины настойки мне все же нравились. Пряные и сладкие, они пахли чем-то далеким, нездешним. Я вдыхала аромат и вспоминала поезд в столицу, проносящиеся за окном поля и перелески, аккуратные деревушки. И Стену – густое марево от неба до земли. И мальчика, мечтавшего посмотреть на казнь. Жаль только, такие настойки попадались редко, одна из десяти.

По вечерам я заглядывала в дядин кабинет, рассказывала о том, что чувствую, не потеряла ли аппетит, замечаю ли, что постепенно меняюсь. Ничего такого я не ощущала. Дядя задумчиво качал головой, делал записи в блокноте; его рука двигалась быстро, кончик пера раскачивался из стороны в сторону. На указательном пальце поблескивал перстень с эмблемой Академии.

Лишь однажды со мной приключилось кое-что необычное. Тогда я целый день разбирала архив, раскладывала документы за прошедший год по месяцам и темам. Бумаг было много, приходилось вчитываться, вникать в суть. Я подошла к очередной полке с папками, когда Алан за моей спиной удивленно воскликнул. Обернулась и едва не заплакала: бумаги, которые я так долго раскладывала по стопкам, кружили по комнате, словно подхваченные ветром листья. Затем они упали, рассыпались по пыльному полу.

– Это ваш артефакт постарался?

– Нет, – Алан покачал головой. – Странно, ведь окна закрыты…

По дороге в уборную я догадалась, в чем дело: по коридору гулял ветер, хлопал ставнями. Дверь в наш кабинет, наверное, приоткрылась. Но Алан, услышав об этом, покачал головой головой: “Ну я же запер ее на щеколду!” Едва мы прибыли в поместье, потащил меня в кабинет Фернвальда, стал докладывать о случившемся. “Да ничего такого…” – начала я, но они оба на меня шикнули, заставив замолчать.

Слушая Алана, дядя задумчиво кивал, затем обратился ко мне:

– Эни, милая, вы сегодня пили настойки? По расписанию, как договаривались?

Я кивнула.

– Хорошо. Очень хорошо.

Я удивилась. Неужели он думает, что разметавший бумаги ветер – моих рук дело? Будь это так, я бы, наверное, что-то почувствовала.

Дядя снова повернулся к Алану, их разговор продолжился. А я представила, как щелкаю пальцами, приманивая ветер, заставляю его унестись в далекий Алерт, простучать по трубам “У Энрике есть дар! У Энрике есть дар!”, спутать волосы Лилии, растрепать мамины юбки и нашептать маленькой Вэйне одну из удивительных историй, собранных по дороге. Еще попрошу его швырнуть горсть каминного пепла на семейный портрет, перед которым я провела немало долгих часов, выискивая сходства между собой и родителями, но находя лишь отличия.

Гадкий утенок, угодивший в стаю лебедей: низкая, нескладная девчонка с серыми глазами и волосами мышиного цвета, хоть и густыми. Слева на портрете стояла Лилия, и плетеный поясок ее платья подчеркивал тонкую талию, а светлые локоны разметались по плечам. Справа лучезарно улыбался брат. Тем летом он окончил училище – первый в потоке, с блестящими результатами и рекомендациями. Привез в подарок позолоченную раковину; мы с Лилией по очереди прикладывали ее к уху, слушали шум волн. Загорелая кожа Рейнара пахла морем. Таким он и вышел на портрете: поцелованный солнцем, синеглазый. И совершенно на меня не похожий.

Картина висела в гостиной. Я ее ненавидела: потому что читала слово "кукушонок" в собственных глазах.

Глава 9. Аврора

Очередная неделя выдалась непростая, суматошная: ученики и преподаватели готовились к промежуточному срезу знаний. В перерывах ребята занимали все лавки и подоконники, даже на пол садились, лихорадочно повторяли правила, проверяли друг друга по билетам. Одни хвастались, что все знают и умеют, другие плакали, запершись в туалетных кабинках.

Фернвальд прогуливался по коридорам, словно нес корону на голове, и лучезарно улыбался. Порой он подсаживался к одной из групп и помогал, объясняя непонятное и задавая наводящие вопросы. Заплаканных ребят забирал к себе в кабинет, отпаивал чаем, подбадривал. “Ребята из небогатых семей слишком эмоциональны, – объяснил он мне в одном из перерывов. – За их учебу платят король и меценаты. Если такой ребенок завалит экзамены, ему придется уехать домой”.

Преподаватели тоже нервничали, боясь не успеть: заполняли документы, готовили экзаменационные листы, проверяли кабинеты и лаборатории.

Посовещавшись с Фернвальдом, Алан отдал меня Академии на растерзание, отправил участвовать во всем и сразу. Меня гоняли с поручениями, заставляли оформлять бланки, ставить печати, раскладывать листы, перья и карандаши по партам, вынимать шпаргалки из внутренних полок. От перехваченного на бегу бутерброда и дядиных настоек скручивало живот. Под вечер у меня не оставалось сил, чтобы позаботиться о дороге в поместье.

Поэтому свой третий месяц в столице я встретила в одной из комнат общежития Академии. Едва успела привести себя в порядок, как в дверь постучали. Алан. Опустив приветствия, он сразу перешел к делу.

– Мне попался сложный артефакт. Помоги, а? Не хочу отвлекаться на записи.

Я кивнула, накинула плащ на плечи, вышла в пустой коридор.

– Как срез?

– Начался уже.

Срез продлится целый день, охватит все группы, предметы, профили и направления. Затем ребята и преподаватели, наконец, выдохнут. Жизнь вернется в спокойное русло.

Артефакты доставлялись в Академию из закрытого хранилища при королевском дворе. Я принимала плотно упакованные посылки, расписывалась, ставила бирку – номер в очереди к Алану.

Сейчас на его столе лежал игрушечный паровозик. С виду такая безделица, но я едва успевала записывать характеристики, свойства. Оказывается, паровозик заставлял детей бродить во сне, покидать дома, бегать по улицам босиком, в одной лишь ночной сорочке. Ребята постарше рассказывали, что в своих снах попадали в место, где сбываются мечты. Стоит пожелать что-то, оно сразу появлялось. Любая кукла, лошадка, модный костюмчик. Даже умершая бабушка. Или бросивший семью отец.

Алан разбирал игрушку на части, надрезал специальными инструментами, поливал растворами. Задавал вопросы на безмолвном, неведомом языке, который боги вложили в его горло, сердце и уши, позволив общаться с наделенными даром вещами, слушать их истории.

– Пометь: “условно опасен”.

“Условно опасен”. Паровозик отправится в отдел безопасности при дворце, где его либо уничтожат, либо превратят в амулет, сохранив только полезные свойства, убрав все вредное, опасное.

Я принялась разминать уставшие от записей пальцы, поглядывая на Алана. Он казался очень красивым, когда сосредоточенно работал: блестели глаза, губы то и дело трогала улыбка, на бледных щеках проступал румянец. “Мне становится очень хорошо, когда пользуюсь даром, – вспомнила я слова Лилии, сказанные во время штиля в наших сложных, неспокойных отношениях. – Появляется чувство, словно все на свете можешь сделать. Жалко, что ты никогда такого не испытывала”.

– Ох, давно я такого не видел! – вдруг воскликнул Алан. – Зеркальный камень. Такие обычно вырастают в подвалах или на чердаках старых домов. Словом, в местах, куда складывают ненужные вещи. Стоит зеркальному камню появиться, в доме начнут болеть и ссориться. Для зеркального камня человек словно очередная выброшенная вещь: камень будет вытягивать из него жизненные силы, здоровье, дар. Впрочем, человек тоже может заставить зеркальный камень работать на себя: вытянуть из него любую сущность, свойство другого предмета или явления природы.

– Записать “опасен”?

– Верно. Хотя… Подожди, не записывай, – Алан задумался. – Хочу еще немного поизучать. Кстати, Энрике!

– Что? – я вздрогнула от того, как изменился его голос. Смутилась, поспешно отвела взгляд. Интересно, Алан заметил, как я на него смотрела?

– Время.

Он протянул мне чашку с порошком на дне. Я удивилась, сверилась с часами: и правда, стрелка уже приползла к четырем. Как быстро летит время. Долила воды, быстро выпила, стараясь не обращать внимания на горький вкус. Заела ложкой меда – Алан купил его для меня несколько недель назад, как он сказал, “чтобы подсластить горькую пилюлю”.

Едва я сполоснула чашку, за дверью, совсем рядом, послышался женский смех. Я удивленно взглянула на Алана, отметила, как он напрягся. В следующую секунду дверь, скрипнув, распахнулась. На пороге стояла белокурая девушка в розовом платье, похожая на куклу.

– Ах, ты как всегда здесь! – она вдруг бросилась к Алану, обняла его. По кабинету поплыл аромат дорогих духов. – Ты долго не заглядывал в гости. Я очень скучала, а Эдит еще сильнее.

Секундная пауза. После Алан медленно поднял руки, заключил девушку в объятия. На лице его, частично спрятанным за пышной светлой прической, появилось такое счастливое выражение, что мне стало не по себе. Отчего-то я почувствовала, как кольнуло сердце. “Что за бред, какое мне дело… – подумала удивленно. – Я ведь не влюблена в него. В самом деле, куда Алану до Ричарда! Просто мне одиноко смотреть на них, вот и все”.

– Приходи завтра в гости, обязательно-обязательно, – проговорила между тем девушка. – Завтра выходной, работать не нужно.

– Боюсь не получится. У меня очень много дел, – Алан выдавливал слова из горла, словно они были тяжелыми камнями.

– Это каких же дел? Срез, считай, позади. Больше вас дергать не будут, – Фернвальд вошел в кабинет.

Миг, и Алан резко оттолкнул девушку, отвернулся, смутившись. Девушка, впрочем, не обиделась. С веселой улыбкой она повернулась ко мне, протянула капризно:

– Герцог Фернвальд, что же вы меня не познакомили со своей племянницей? Между прочим, я видела вас вместе в театре. И однажды на прогулке. Но вы были далековато и так быстро шли, что я побоялась подходить.

– Виноват, виноват. Знакомьтесь: Энрике, моя драгоценная племянница и незаменимая помощница. Эни, а это Аврора. Светская львица, законодательница моды и, самое главное, очень умная женщина. Поучитесь у нее.

– Вы мне льстите. Во время учебы у меня были средние результаты. А уж как вы со мной намучились, когда… Что же, приятно время от времени вот так прогуляться по Академии. И радостно, и печально. Что же, Энрике – какое однако, странное имя для девушки. Странное, но красивое.

Аврора подошла ближе, взяла меня за руки. Наконец, удалось разглядеть ее хорошенько: смуглое миловидное личико, голубые глаза, пухлые губы. Она слегка напомнила Лилию. Но меня смутило, что вблизи девушка не казалась такой уж молодой. Едва заметная паутинка морщинок вокруг глаз, складочка на подбородке.

– Энрике, как вам столица? Уже освоились?

– Да, спасибо. Здесь интересно. Веселее, чем дома.

– Конечно! – Аврора лучезарно улыбнулась. – Но я, право слово, не понимаю, почему за столько времени ни ваш дядя, ни Алан нас не познакомили. Слушайте, приходите завтра все вместе. Фернвальд, вы сможете?

Раздался звон: Алан уронил стеклянный флакон, осколки рассыпались по полу. Пробормотав извинения, он спешно принялся подбирать их.

– Ох, ты все такой же неуклюжий, – Аврора покачала головой. – Давай помогу тебе.

– Нет, не надо! Поранишься еще.

– Ну да ладно. Мы будем ждать вас завтра, в шесть часов. Обязательно приходите. Энрике, приятно познакомиться. Алан, старайся чаще выходить на улицу, ты слишком бледный. Герцог Фернвальд, я бы хотела посетить еще одно место, проводите?

– Конечно.

Они вышли за дверь, каблучки Авроры простучали по плиткам библиотечного коридора. Я опустилась на колени, стала собирать осколки. Алан не остановил меня. Стрелка настенных часов гулко отбивала ритм, мы молчали. Неуютная, колючая тишина. Лицо Алана теперь было расстроенным – кажется, я понимала, из-за чего. Сказала тихонько:

– Не волнуйся, я завтра никуда не пойду. И дядю попрошу помочь, чтобы он тоже остался.

– Зачем? – Алан глянул удивленно. – Аврора тебе не понравилась?

– Что ты, она замечательная! Просто… Ну…

Я замялась. Алан вдруг рассмеялся:

– Энрике, ты все неправильно поняла. Аврора устраивает званые вечера, как раз завтра один из них состоится. Там обычно бывает человек двадцать, от первых лиц королевства до уличных художников. Я не люблю такие сборища, одному мне больше нравится. Но Аврора мне как сестра, нас много чего связывает. Поэтому нужно хоть иногда заглядывать в гости. Сама знаешь, дел в последнее время было много, мы давно не виделись. Соскучились друг по другу.

– Вот оно что… Извини…

– Да не стоит. Просто давай поедем завтра. Вместе, – Алан потрепал меня по плечу.

И я ответила, отчего-то шепотом:

– Ну раз ты хочешь…

Еще в первую неделю в поместье я подружилась с горничными: кудрявой Магдой и веснушчатой Агнес. С другими тоже неплохо общалась. Управляющую старалась избегать: женщина слишком сильно любила жаловаться, в красках расписывать свои болячки. Ей едва ли можно было дать пятьдесят лет; приятная внешность, опрятная одежда. Работу, насколько я заметила, управляющая любила. Правда, была строга сверх меры. “Ну, понимаете, она одна на всем белом свете, ни мужа, ни детей”, – рассказывала мне Магда, нервно теребя юбку.

Тогда они с Агнес, закадычные подружки, попросились переждать в моей комнате обеденное время, чтобы не попасться управляющей на глаза. Поначалу девушки очень стеснялись, но я быстро убедила их, что в Алерте к прислуге относятся как к членам большой семьи. И что в столице я не намерена переучиваться. “Так вот почему ваш дядя такой добрый, – подала голос тихоня Агнес. – В свой первый день я дорогую вазу разбила, стыдно вспоминать. Уж думала, придется полжизни долг выплачивать, но герцог сказал, это всего лишь вещь. Не стоит сильно из-за нее переживать”.

Совсем скоро их робость сменилась непринужденностью. Девушки оказались славными подругами: делились новостями, веселыми историями и печальными подробностями – до службы у дяди им приходилось жить впроголодь в квартале бедняков. Охотно подсказывали, на какой наряд обратить внимание, отправляясь в театр или на светскую прогулку. Еще мы делали друг другу прически, проверяя, какая больше подходит к лицу. С Магдой и Агнес я чувствовала себя спокойно и свободно.

Теперь, вернувшись в поместье после работы, я направилась в комнату возле кухни, которую девушки облюбовали для посиделок в перерывах. Мне повезло застать их там, за чаем с пряниками. Также за столом сидела пожилая кухарка; она суетливо вскочила, стоило мне войти.

– Сидите, сидите. Магда, Агнес, я кое с кем сегодня познакомилась… – я рассказала о произошедшем.

Меня волновал Алан, его объятия с Авророй не шли из головы. Было в этой тесноте между телами, в положении рук и голов что-то особенное, очень личное. “Алан слукавил, что она ему как сестра”, – подозревала я. Мы с Рейнаром тоже обнимались, особенно после долгой разлуки. Но едва ли наши с братом объятия были пропитаны такой чувственностью, что наблюдавшим со стороны становилось неловко.

Переглянувшись, девушки заговорили:

– Ой, как я вам завидую! – Магда начала издалека. – Я бы тоже хотела попасть на такой вечер. Говорят, у Авроры самые богатые мужчины города собираются… – девушка замолчала, поймав строгий взгляд кухарки, которая неодобрительно качала головой.

– А я бы хотела быть как Аврора! – подхватила Агнес. – Удивительно, что вы про нее ни разу не слышали, Энрике. Она потрясающая, очень красивая и добрая. Не слышала, чтобы про Аврору плохо говорили. Ну Алан, конечно… Мы подробностей не знаем, хотя не раз пытались выведать…

– Алан – что?

– Ходят слухи, что много лет назад Аврора спасла его, помогла устроиться в жизни. Никто кроме них двоих в точности не знает, как это произошло. Алан только что не в ярость впадает, стоит об этом спросить. Мы больше и не пытаемся, да, Магда?.. Знаем только, что это Аврора уговорила нашего доброго герцога взять Алана в помощники, пристроить в Академию.

– Да, да, – отмахнулась Магда. – А теперь к самому интересному: в Академии она познакомилась с мужем, наследником огромного состояния. Уж сколько Аврора от него бегала… Уверяла, что он не сможет ее купить, что ему нужна ровня. Другой бы согласился и отвял, но только не он. Эх, это же мечта!

“Так она замужем?” – вопрос не успел соскочить с языка: в разговор вмешалась кухарка:

– Ты бы сразу сдалась, да, Магдонька?

– Нет, конечно! Еще дольше бы бегал!

– Ага, как же! Да от тебя, пожалуй, не убежишь…

Мы с Агнес рассмеялись, а Магда густо покраснела:

– Да не от меня, тетушка! За мной, повторяю, за мной бы он бегал!

Но старая кухарка разошлась не на шутку, принялась расписывать многочисленные прегрешения Магды, которая, как оказалась, обладала весьма любвеобильным нравом. Агнес выпроводила меня из комнаты, шепнув: "Простите, это надолго, она не скоро угомонится… Да и вам, наверное, уже пора".

На следующий день девушки не смогли заглянуть ко мне, помочь с выбором наряда. Сомневаясь, я выбрала самое красивое платье в моем гардеробе. Купленное на деньги Фернвальда, оно подчеркивало талию; атласная юбка спускалась до щиколоток. Сказать по правде, Лилии это платье больше бы подошло, ведь она выше, и талия у нее тоньше. На светском приеме сестра бы быстро всех очаровала. Но, слава богам, Лилия была далеко. Я по ней не скучала.

– Выглядишь замечательно, – похвалил Алан, когда я спустилась в холл. От этого бесхитростного комплимента в груди затрепетало теплое чувство. – Ваш дядя просил не ждать его. Сказал, позже подъедет.

Алан взял меня под руку, проводил до повозки, открыл дверцу.

Повозка взяла курс на центр столицы. Когда за окном показался сквер Феодула Горги, я вдруг вспомнила свою первую поездку в Академию, грубость Алана, его внимательный, ищущий взгляд. Тогда мое внимание привлекла светловолосая женщина. Была ли это Аврора? Отчего-то мне показалось, я нащупала нужную нить. Осталось только подтвердить догадку.

Поворот, еще один, и повозка остановилась перед красивым домом. Не таким помпезным, как здание поместья Фернвальда, но тоже впечатляющим: большие окна, словно накрытые золотыми колпачками, широкий балкон, лестница, плавной дугой спускающаяся с крыльца.

Дверь открыл швейцар. Затем нас встретил дворецкий, проводил в гардеробную. Алан помог мне снять верхнюю одежду.

Едва мы вышли в холл, к нам подбежала девочка. Белокожая, румяная, лет пяти на вид. Она посмотрела на Алана и, радостно взвизгнув, бросилась ему на шею.

– Рыцарь, рыцарь! Хочешь, расскажу тебе страшную сказку? – прощебетала девочка. – Сказку о темной башне, которая стоит на краю деревни. Знаешь, рыцарь, в ней бродят призраки. Они шепчутся, что душа моя горячая, а кровь холодная.

Я знала эту легенду – про затерянную среди гор деревню, на окраине которой высилась мистическая башня. В ней жили призраки; пройдешь мимо – услышишь призывный шепот: “Мы знаем все на свете, ответим на любой вопрос”, “Исполним любое желание”, “Стоит лишь попросить”, “Только заплати нам, все сделаем”. Но жители деревни не ходили к башне, ибо призраки назначали слишком высокую цену. Но однажды…

Легенда совершенно не вязалась с образом девочки в зефирно-розовом платье. Но ее голос, отчего-то совсем не детский, звучал проникновенно, словно обволакивал.

…Корин хорош собой, высок, черноволос и смел. Встретив его, деревенские девушки краснеют и прячут глаза, а их матери вздыхают: ах, кабы я была моложе! Но Корин не смотрит ни на кого, кроме своей жены.

Жена Корина прекрасна, ее волосы темны и густы, губы спелы, стан тонок. Встречая ее, удивляются жители деревни: а ведь не так давно слыла дурнушкой. Как вытянулась, похорошела…

– Мама говорит, я урожденная актриса! – голос девочки на секунду сбивается, становится пронзительно-тонким. – Вот, Алан, послушай-ка еще…

…жена Корина раздирает лицо в кровь, рвет волосы.

Жена Корина мечется по постели в лихорадке и воет: "Верни мне ее, верни, верни!" Она не может есть, пить, спать и все время плачет. Не дается доктору и повторяет одно и то же. Корин обнимает жену и говорит:

– Милая, у нас еще будут дети.

Голос маленькой рассказчицы вдруг сделался серьезным, и вся она подобралась, вытянулась, по-мужски выпятив грудь. И тут же обмякла, осела, скривила личико.

– Верни мне ее, верни, верни, верни!

…Жена Корина лежит неподвижно, грязная седина в волосах и сухие губы. Шепчет мужу: "Это твоя вина, твоя, твоя, твоя!" Под утро Корин кладет азалию ей на грудь и выносит гроб. Соседи сочувственно качают головами, приговаривают: "Бедная Розмари. Такая молодая, и в могиле!"

Весь день Корин где-то бродит один, а под вечер возвращается с маленькой девочкой на руках. Встречные умиляются крохотным ручкам, вцепившимся в отцовское плечо, подрагивающим во сне ресничкам. И никто больше не помнит, что два месяца назад малютка Роза упала в колодец, когда играла в прятки с подружкой, рябой девочкой Ингрид.

Две недели не прекращается дождь, земля пьет воду, размякает, разливается грязными лужами. Люди закатывают штанины, надевают высокие сапоги. Роза берет ткань и пяльцы, вышивает портрет матери.

Два месяца не прекращается дождь. Люди перебираются на верхние этажи, ходят вброд и плачут о погибших посевах. Роза приникла к окну и ждет отца: утром он ушел к старосте за едой.

Два года прошло. Дождь прекратился, но вода не ушла, над кромкой торчат черепичные кладки, дымовые трубы и половина башни. Люди приходят на обрыв, чтобы посмотреть на залитую долину, качают головами и возвращаются в лес: надо охотиться, плести сети и латать размытое дождем укрепление: ведь в горном лесу водится чудовище. Люди знают, что чудовище охотится по ночам. При свете луны они видели его острые зубы и огромные красные глаза, лишающие воли всякого, кто в них заглянет. Находили растерзанные туши зверей и птиц. Оплакивали пропавшего Корина.

Роза не плачет. Роза не боится. Она рвет терпкие красные ягоды и не стирает с губ красный сок. Смеется и приговаривает:

– Посмотрите, какие у меня спелые губы!.. А какие густые, блестящие волосы! А кожа белая, молочная, нежная…

Девочка игриво намотала светлый локон на пальчик. Я подумала, что она, действительно, хорошо играет, но все-таки не похожа на Розу. И не потому, что по легенде волосы воскресшей были темными.

…Рябая Ингрид следит за Розой из-за ближайшего куста. Ее лицо мертвенно белое, ужас в глазах. Она тянет пухлую руку, касается точеного плечика. Роза оборачивается и отталкивает подругу.

Боль искажает рябое лицо, обида кривит губы:

– За что?

– Ты столкнула меня в колодец.

– Это вышло случайно! Мы играли в прятки.

– Нет, ты это специально сделала. Я знаю.

…Ингрид поднимается с земли. Ингрид смотрит не моргая и соглашается:

– Да. Специально. Все потому, что у тебя густые и блестящие волосы, а у меня нет. Потому, что губы твои спелые, а мои тонкие и кривые. И кожа у тебя беленькая как молочко, и стан тонок а меня мальчишки так и продолжают дразнить толстой жабой.

– Не моя вина, что ты такой уродилась, – смеется Роза, с уголка губ стекает красный сок.

Ингрид подходит к кусту и срывает первую ягоду.

…Люди смотрят на то, как вода уходит из долины. Обнажаются подгнившие скелеты домов, еще немного, и можно будет вернуться.

Роза и Ингрид лежат на земле с распахнутыми глазами. В глазах отражаются облака, губы измазаны красным. Люди боятся смотреть на них, люди винят в их смерти чудовище: верно, девочки наелись ядовитых ягод, потому что увидели его глаза. Оно их заставило.

"Это все чудовище. Хорошо, что вода ушла. Вон виден мой дом".

Призраки смеются, призраки хохочут. Они знают, что никакого чудовища нет.

Они смотрят на девочек, застывших у порога. Ласково говорят Ингрид:

– Можешь остаться, будешь нашей королевой. Ты теперь наша, наша, наша!

Кричат Розе:

– Убирайся! Уходи, уходи, уходи! Ты не наша! У тебя холодная кровь, но душонка все еще горячая!

Призраки беснуются, призраки рвут черные локоны Розы. Ранят белую кожу. И она убегает, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая. В деревню, навстречу людям. А они смотрят на нее и спрашивают:

– О боги, Розочка, что с тобой? Что стряслось?

И никто уже не помнит, как она лежала, раскинув руки и глядя в небо.

Не помнят люди, как разжимали окоченевшие пальцы, переплетенные с пальцами Ингрид, как клали на грудь ветку самых спелых и самых красных ягод, как опускали гроб в землю.

– Я хорошо сыграла? – спросила девочка.

“Замечательно, – подумала я, пропуская мимо ушей ответ Алана. – Вот только это совсем недетская история”. Хотя и мне ее рассказывали в совсем юном возрасте. Тогда нянюшка Илая сидела на краю кровати, обтирала меня смоченным в прохладной воде полотенцем. Успокаивала, отвлекала сказками. Какое большое горе: семья на остаток лета уехала в нашу старую резиденцию, а мне пришлось остаться из-за болезни. Я отчаянно скучала по пологим берегам полноводной реки, по жеребятам и кроликам, которых разводила присматривающая за резиденцией семья. Без наших с Лилией игр, без сада с цветущими розами. Дни проходили тоскливо.

Илая пыталась успокоить, рассказывала все истории, которые знала: от добреньких сказок до жутких легенд. Приговаривала: "Ничего, милая, будущим годом туда отправимся". Я ей верила, не зная, что в резиденцию больше никогда не попаду. Не зная также, что до следующего лета Илая не доживет, а у меня появится сестра Вэйна, и ее здоровье поставит крест на семейных путешествиях.

Когда Вэйна немного подросла, я попыталась рассказать ей об Илае и ее историях. Но мне не удалось аккуратно переложить их на язык жестов, да и я путалась, многое позабыв. Только сказка о призраках проняла сестренку: неделями она рисовала затопленную деревню и девочек с красными губами, а я получала выволочки от родителей. Уж слишком они старались беречь Вэйну от всего, что могло причинить ей вред.

Глава 10. К самой звезде

– Ой, а вы кто? – спросила девочка, наконец, заметив меня. Пока она показывала сценку и общалась с Аланом, я тихонько отошла в сторону, села на низкую лавочку у зеркала. – Извините, пожалуйста, я вас не заметила. Знаете, на эту танкетку обычно ставят сумочки. Ой, не стоило так говорить…

– Эдит, милая, вот ты где! – послышался приятный голос Авроры. Хозяйка вечера вошла в холл, плавно покачивая бедрами. – Я же просила тебя не убегать. Ах, вот оно что! Очень рада, что вы пришли. Если честно, я сомневалась.

Она подошла к Алану, поцеловала в гладко выбритую щеку. И опять я заметила, как его лицо на мгновение преобразилось, расслабилось.

– Мама, я устала стоять, ножки болят. Можно я полетаю немного? – не дожидаясь разрешения, девочка встала на цыпочки, оттолкнулась от пола и… взлетела!

Аврора нахмурилась:

– Эдит, что я говорила о терпении и хороших манерах? Распугаешь мне всех гостей!