Спи со мной. Пробуждение бесплатное чтение

Глава 1

Я в космосе: левитирую в невесомости среди сотен планет бесконечной галактики. Это первое, что приходит в голову, когда я оказываюсь в окутывающем все вокруг вакууме. Любопытно, насколько универсален данный вариант небытия, и есть ли другие? А главное, что делать теперь? Ждать, изучая природу этого места? Попытаться повлиять на то, что вижу?

Делаю взмах рукой, проверяя темную материю на прочность, следя за тем, как вспыхивает и тут же гаснет огонь. Ясно. Мои способности здесь ограничены. Поразительно, что вообще удалось открыть дверь. И все же – как действовать дальше?

Оглядываюсь, ища подсказку в межзвездном пространстве, но картинка не меняется: прямые линии космических лучей, стремящихся к поверхности далеких планет, мерцающие светила, черные дыры.

– Ну что за срань… – раздосадованно бормочу, игнорируя нарастающий дискомфорт из-за неопределенности и полного непонимания происходящего. – Я не подписывалась на увлекательные приключения астронавтов, когда шла спать.

Звук выходит сухой – эхо не отражается от пустоты. Вместо него я слышу в разреженной атмосфере странный шум. Он контрастирует с окружающей обстановкой, разрывает тишину доносящимся издалека рокотом. Тревога усиливается одновременно с тем, как приближается грохот. Не надо быть гением, чтобы догадаться: если ты бесконтрольно болтаешься в воздухе без намека на гравитацию, а со всех сторон надвигается чудовищный рев, источник которого неизвестен – это плохой, очень плохой знак.

Пожалуй, для первого раза хватит.

Стараюсь проснуться, но ничего не получается. Мне не удается справиться с этим местом. С законами, по которым оно существует. С его… хозяином? Гул достигает максимума, врезается в меня, отбрасывает назад, заставляет беспомощно барахтаться в эфирной субстанции, и я вдруг осознаю, что энергия, обрушившаяся мощным ураганом, энергия, которую я почувствовала в момент соприкосновения – и есть Зейн.

Прислушиваюсь к ощущениям, пока мир вращается, постепенно стабилизируясь и позволяя вновь найти равновесие. Сложно объяснить это логически, однако я готова поклясться, что Зейн смотрит на меня, посмевшую заявиться в его разум без приглашения. Смотрит без угрозы, но с осторожностью: одно неверное движение – и я столкнусь с серьезными последствиями.

Наверное, я не должна удивляться отсутствию конкретного, физического образа Зейна, ведь в своем сознании он может принимать любые формы, но мне непривычно быть с ним рядом и далеко, находиться в его душе и не иметь возможности дотронуться до тела.

– Зейн? – зову, не рассчитывая, что он ответит.

Пространство сотрясается, вибрацией отдаваясь в грудной клетке. Наверное, стоит воспринимать это как недовольство тем, что я нарушила спонтанный бессрочный отпуск в небытии. Но я пришла не для того, чтобы сдаваться.

– Зейн! Это я, Ли! Зейн!

В моем голосе звучит столько отчаяния, словно помощь из нас двоих нужна мне, а не ему. Впрочем, это действительно так: Зейн спокойно проведет наедине с собой хоть тысячу лет, единственная, кого эта вероятность пугает до дрожи – я.

– Зейн! Я знаю, что ты слышишь. Прошу, поговори со мной!

Реакция на мои мольбы отсутствует, и я не знаю, как это расценивать. Хочется верить, что он раздумает над моими словами, но молчание затягивается. Терпение никогда не было моей сильной стороной, вот и сейчас я прикидываю, что можно сделать в космосе, чтобы привлечь внимание джинна, не имея даже точки опоры.

Выбор невелик, и я опять концентрируюсь, ищу импульс, способный перерасти в действие, которое всколыхнет эту равнодушную к моим крикам вселенную. Из искры в солнечном сплетении разгорается пламя. Оно разрастается, щекочет изнутри, требуя выхода, и, когда я посылаю его вовне, вылетает из ладони юркой кометой. Увеличиваясь в размерах, она устремляется к ближайшей планете и, преодолев все слои атмосферы, взрывается яркой вспышкой.

Я испытываю усталость и удовлетворение: на то, чтобы создать и запустить комету в этом почти не поддающемся моей магии месте, ушло слишком много энергии, однако усилия точно не прошли даром. Улыбаюсь в ожидании реакции, и она не заставляет себя ждать, вынуждая пожалеть о самонадеянных попытках расшатать чужой мир.

Невидимая сила сжимает меня, перекрывает кислород, вонзается в тело, потряхивает, как тряпичную куклу, и отпускает, доведя до грани, за которой я вот-вот потеряю сознание. Это – неприкрытая угроза. Последнее предупреждение. Посмею тронуть что-то еще раз – и наказание будет куда более суровым.

– Спасибо, любимый, я поняла намек, – шепчу, потирая шею. – Надеюсь, в следующую нашу встречу ты будешь ласковее.

Тонкий лед, по которому я ходила, покрывается трещинами и ломается: Зейн, или то, что является Зейном, хватает меня, как нашкодившего котенка, и выбрасывает из своего сознания.

Перед тем, как очнуться, я замечаю, что планеты лопаются одна за одной, подобно мыльным пузырям, стекают пеной куда-то вниз, в темноту, и представшее передо мной небытие исчезает в Большом взрыве. Вероятно, Зейну совсем не понравилась перспектива возиться со мной вместо того, чтобы равнодушно созерцать собственный космос.

Открываю глаза. На месте незнакомых созвездий – белый потолок спальни. Цифры на экране мобильного показывают, что с момента, как я уснула, прошло полчаса. Прекрасное начало. Ужасное начало.

За месяц до этого

– Мам, тебе пора сходить с кем-нибудь на свидание. – Я откусываю большой кусок морковного пирога, глядя на ее обручальное кольцо. – Сколько можно возводить одиночество в культ?

– Тебе тоже, – парирует мама, поливая гигантский фикус, который, кажется, был и будет здесь всегда как символ нерушимой стабильности ее кухни.

Хмыкнув, вытираю губы и водружаю скомканную салфетку в середину пустой тарелки.

– Вот пройдет двадцать лет, тогда, может, и воспользуюсь твоим предложением, а пока, согласно старику Фрейду, буду повторять родительский сценарий.

Мама отходит от растений и садится напротив.

– У тебя так и не получилось попасть к нему в сон?

Качаю головой:

– Бесполезно. Дверь закрыта в любое время суток, так что списать проблему на то, что я засыпаю, когда он не спит и наоборот, нельзя.

Мама потирает переносицу, не решаясь задать вопрос, но, поймав мой взгляд, все-таки спрашивает:

– Детка, ты уверена, что огонь в перстне тебе не померещился?

– У меня много недостатков, но привычка выдавать желаемое за действительное не входит в их число. – Я не обижаюсь. Кто угодно усомнился бы в том, что произошло в Неаполе, ведь с тех пор пламя больше не загоралось в рубиновых гранях. Я и сама давно бы решила, что искры – не более чем случайные блики, игра солнечных лучей, если бы не иррациональное, необъяснимое чувство: Зейн жив, хотя все указывает на обратное. И пусть кольцо превратилось в бесполезный кусок металла, я не откажусь от Зейна, пока не найду веских доказательств того, что он мертв.

Возбужденно встаю, отодвинув тарелку, и упираюсь ладонями в стол, глядя на маму.

– Я уже несколько дней обдумываю одну идею. Но она тебе не понравится.

Мама хмурится, однако не перебивает.

– Пожалуйста, возьми кольцо и загадай желание. Вдруг Зейн появится, чтобы исполнить его? – Замолкаю и с досадой добавляю: – Я бы пожелала что-нибудь сама, но использовала этот шанс в гроте.

Несправедливо, что свое желание я потратила на экскурсию в прошлое для Асафа, но в конце концов это помогло мне выбраться из пещеры живой, поэтому я не имею права жаловаться.

– Нет, – отказывается мама. – Разве ты не убедилась на собственном опыте, что игры с магией не заканчиваются ничем хорошим?

– Брось, – взываю я, – во-первых, не факт, что это сработает, и Зейн возникнет на пороге твоей кухни в амплуа феи-крестной. Во-вторых, у тебя есть уникальная возможность можешь изменить мир к лучшему.

Манипулировать бережным отношением к окружающей среде – запрещенный прием, но мама не оставила мне выбора.

– Что ты имеешь в виду? – уточняет она.

– Представь: ты можешь уменьшить озоновую дыру, остановить глобальное потепление или запретить уничтожать животных ради меха, – продолжаю уговаривать я. – И для этого всего лишь нужно загадать джинну желание.

– И почему у меня ощущение, что я разговариваю не с дочерью, а с дьяволом, который убеждает заключить с ним договор, подписанный кровью? – вздыхает мама.

Я чувствую, что она почти сдалась.

– Соглашайся! В конце концов, нет никакой гарантии, что Зейн вообще откликнется на твой призыв.

– Ладно. – Она с неохотой берет протянутый перстень. – Надо следовать каким-то правилам вызова джинна? Соблюдать определенный ритуал?

Ее вопрос ставит меня в тупик. И впрямь, как загадать желание хозяину кольца, если его нет рядом физически? «О, всемогущий и всесильный, приказываю явиться на эту кухню и немедленно исполнить желание подчинившей тебя эко-активистки?». Или, может, так: «Услышь эту женщину, дитя Аллаха, предстань перед ней, ибо она владеет твоей душой, и спаси морских котиков от браконьеров?». Это даже звучит по-идиотски.

– Понятия не имею. – Пожимаю плечами, расписываясь в собственной беспомощности. – Наверное, необходимо сконцентрироваться на желании и все произойдет само собой.

Мама послушно закрывает глаза и поднимает перстень к потолку, будто демонстрируя высшим силам право приказывать джинну. Замираю. Ладони потеют от волнения. Что, если сработает? Неужели я увижу Зейна?

– Желаю, чтобы с сегодняшнего дня в Европе на законодательном уровне сортировали мусор жители каждого дома и каждый квартиры!

Подавляю смешок. Ох, мама, ты себе не изменяешь. Впрочем, это лучше, чем требовать силу джинна…

Мама оборачивается ко мне:

– Ну как?

Если я не ошибаюсь, после того, как человек озвучит желание, джинну нужно подтвердить, что он может его исполнить. Это значит, перед нами должно материализоваться что-то типа красной ковровой дорожки с гордо вышагивающим по ней Зейном. Разумеется, наряженным, как Гарри Стайлс на гала-концерте. Встав у фикуса, он обязан торжественно произнести «Будь по-твоему», щелкнуть пальцами и отделить пластик от органических отходов в мусорных ведрах всех без исключения европейцев, а затем поцеловать меня под умилительные вздохи зрителей и мамины аплодисменты.

Черта с два.

– Никак. – Неприятно признавать, но я облажалась. – Мой потрясающий план провалился.

– Погоди, – прерывает мама. – Желание могло исполниться! Надо посмотреть, пишут ли об этом в СМИ.

Схватив смартфон, она обновляет новостные ленты. Я наблюдаю за ней, догадываясь, что скоро энтузиазм на ее лице сменится разочарованием: не оттого, что не все сознательно подходят к сортировке мусора, а оттого, что она не смогла помочь мне. Я не хочу становиться свидетелем того, как из-за моей просьбы ее съедает вина, поэтому спешу заговорить первой:

– Зато теперь мы знаем, что звать Зейна таким образом бесполезно. – Демонстративно улыбаюсь. Тошно изображать притворный позитив, но я не хочу показывать, что расстроена. И еще – что мне страшно: вдруг мама права, и мне почудилось, что душа Зейна горит в кольце, а на самом деле она давно обратилась в песок или в пепел?

От утешений и жалости, которых я аккуратно избегаю с того дня, как вернулась из Испании, меня спасает зазвучавший из динамиков смартфона голос Мика Джаггера. Поднимаю бровь, увидев высветившееся на экране имя звонящего.

– Ли, я помню, что в последние месяцы ты не берешь заказы и организуешь только частные фотосессии, но сейчас ты не можешь сказать «нет», – выпаливает редактор.

С удивлением выслушиваю тираду. Забавно, но я скучала по этим спонтанным звонкам.

– Хочешь проверить?

– Не будь занудой! Есть работа. И интересная, и оплачивается отлично! – Редактор не дает вставить мне ни слова, говоря с таким воодушевлением, словно тут и обсуждать нечего. – Фотограф, которого мы наняли снимать Венецианский кинофестиваль, перестал выходить на связь, а потом объявился с извинениями: беременная невеста поставила ультиматум – или она, или постоянные съемки. Судя по тому, что он писал мне с Капри, а не из Венеции, от нас на открытии церемонии никого не будет. Ох уж эти итальянцы! Не предоставлю в номер эксклюзив – лишусь годовой премии. Ради всего, что было между нами, выручай, Ли!

– А что было между нами? – искренне недоумеваю я.

– Перечитай прошлые контракты с журналом и перепроверь историю банковских поступлений, – деловито поясняет она и, как ни в чем не бывало, вновь возвращается к теме разговора: – Давай, Ли, мне потребуется всего пять минут, чтобы перебронировать номер в отеле на Лидо1 на твое имя и купить билет на утренний рейс до Венеции.

Обескураженно молчу. Творческий кризис, с которым я столкнулась зимой, прошел, но что-то во мне по-прежнему сопротивляется тому, чтобы жить, как раньше. Как будто ничего не произошло, а Зейна никогда не было в моей жизни. Возможно, следует перестать бояться и начать использовать возможности, которые идут в руки?

Почувствовав мои колебания, редактор добавляет:

– Теплые летние вечера, звезды мировой величины, вкусное итальянское вино – все это может стать твоим почти на две недели, если возьмешь заказ.

Мама сравнивала с дьяволом меня потому, что не знакома с моим редактором – вот кто умеет соблазнять профессионально, а люди, как известно, падки на сделки с лукавым.

– Отправляй всю информацию в мессенджер, – капитулирую я, завершая звонок.

Будем считать, что я только что продала душу за десять ночей в Венеции.

***

Я не впервые в этом городе, но, выходя утром из автобуса на Пьяцалле-Рома, вновь испытываю священный трепет: Венеция, пойманная на крючок Хемингуэя большая рыба2, сердце Адриатики, лабиринт, в котором легко потеряться не в каналах и в улицах – в остановившемся времени. Сколько снимков она подарила мне во время прогулок от постоянно пахнущего свежей рыбой рынка Риальто и исчезающей в шуме голубиных крыльев площади Сан-Марко до Святой Елены – обители парков и переулков, в которые не заходят туристы и где играют в футбол мальчишки, пока их матери развешивают сушиться белье между домами…

Венеция. Как бы мне хотелось разделить ее с тем, кого здесь нет, пройти вместе, держась за руки, от Академии изящных искусств, из окон которой видно базилику Сан-Джорджо-Маджоре, до маленького театра сразу за главной площадью, выпить кофе в ресторане на углу и вернуться после заката в отель, чтобы, скрывшись за тяжелыми портьерами с позолоченными вензелями, заняться любовью в комнате, где несколько веков назад соблазнял аристократок Казанова.

Венеция. Я иду по городу, нацеливая объектив камеры на мостовые, причалы, подмигивающих гондольеров, забитые в этот час вапоретто3, разносящих спагетти в открытых кафе пожилых официантов. Внезапно в кадр попадает человек в скрывающей половину лица черной маскарадной маске. Странно, ведь на календаре конец августа, а не февраль – до карнавала еще полгода. Затвор щелкает, маска поворачивается на звук, смотрит на меня, улыбается, и я узнаю ямочки на щеках.

– Ян!

Последний раз мы виделись на рождественской ярмарке в декабре. С началом нового года я пропала в депрессии, а Ян – в работе над новыми треками. За прошедшие месяцы мы всего пару раз обменивались сообщениями, пока рутина и дела окончательно не поглотили обоих.

– Что ты тут делаешь? – Опускаю камеру и обнимаю его, а затем касаюсь маски. – Тебе идет роль таинственного незнакомца.

– В этом году организаторы решили разнообразить церемонию открытия кинофестиваля выступлениями музыкантов, а я никогда не был в Венеции, вот и решил немного пройтись по городу перед саундчеком. – До чего же обезоруживающая у него улыбка…

Я ненадолго задумываюсь и быстро спрашиваю, боясь передумать:

– Если хочешь, могу показать тебе пару мест, а потом вместе поедем на Лидо.

– Я весь твой, синьорина. – Ян склоняется в шутливом поклоне.

Усмехаюсь и приседаю в реверансе, подыгрывая ему, не обращая внимания на то, как резанули внутри эти слова – произнести их должен был другой мужчина. Интересно, когда перестанет болеть даже от случайно брошенной фразы, промелькнувшей вскользь мысли?

Мы покупаем мне вторую маску и, похожие на двух счастливых безумцев, чей карнавал уже начался, уходим дальше от Академии изящных искусств, туда, откуда не открывается вид на базилику Сан-Джорджо-Маджоре, направляемся к лодочной станции в квартале Каннареджо, поворачиваем в сторону Кастелло и поднимаемся на расположенную у моста Риальто террасу на крыше. Вместо кофе я заказываю безалкогольный мохито, надеясь, что на Лидо, в отличие от отелей в городе, дизайнеры придерживаются минимализма и избегают украшать окна портьерами с позолоченными вензелями.

– Сделаю пару кадров?

Ян хочет снять маску, но я жестом останавливаю его:

– Загадочный Ян Свенссена в Венеции. Поклонницы будут в восторге.

Ян смеется, но оставляет маску. Я навожу камеру.

Пальцы в каштановых прядях. Щелк. «Какая сосредоточенная…». Пойманный в мгновении смех. Щелк. Расстегнутая пуговица на рубашке. Щелк. Слегка наклоняюсь, пытаясь найти новый ракурс, и из выреза майки выскальзывает массивный перстень на кожаном шнурке. Я тут же прячу его обратно, но Ян успевает заметить кольцо.

– Это же рубин, верно? Красивое украшение. Почему не носишь на руке?

– Размер не мой, – слишком поспешно отвечаю я, и настроение фотографировать в одночасье улетучивается. – Уже полдень, тебе, наверное, пора на саундчек.

***

– Удачного выступления, звезда!

Мы прощаемся в холле отеля, и когда я поворачиваюсь к стойке администрации, меня окликает знакомый голос:

– Bella mia4, Ли, это и вправду ты!

Меня окутывает сладкий запах дорогих духов: нотки дыни, сандала и амбры оседают на коже послевкусием оставленного на щеке поцелуя, вызывая нескромное желание распробовать то ли манящий аромат, то ли губы той, кому он принадлежит.

– Бьянка…

Женщина, сопровождавшая меня от начала и до конца кошмара, ослепительно улыбается, не представляя, сколько связанных с ней ужасных воспоминаний флешбэками взрывается в моей голове в эту секунду. Ремни на запястьях. Белоснежный халат с приколотым на груди бейджиком: «Бьянка Буджардини. Старшая медсестра». Предложение увеличить минимальное напряжение до 120 вольт. Проведенная совместно с доктором Йохансеном лоботомия…

В случае с Яном дифференцировать кошмар от реальности было не так сложно. Наверное, потому, что он «всего лишь» иллюстрировал сценарий идеального романа, а не участвовал в изощренных пытках под руководством норвежской версии Йозефа Менгеле.

Однажды у меня получится заместить навязанные подсознанием воспоминания настоящими, избавиться от мрачных образов психиатрической клиники, сохранив в памяти только испачканные в вишневом соке пальцы Бьянки, обнаженные плечи, босые ступни. Однажды я смогу забыть о том, чего никогда не было, но не представляю, сколько времени понадобится.

– Теперь я могу быть уверена, что фото на красной дорожке получатся потрясающими! – Тонкие золотые браслеты звенят, когда она поправляют непослушные кудри.

– Простите, что вмешиваюсь, но сфотографировать вас неудачно невозможно. – Не отрывая завороженного взгляда от Бьянки, Ян, который слышал наш разговор, снимает маску.

Великолепная итальянка оценивающе разглядывает его, прищурив темно-карие глаза, а затем делает шаг навстречу.

– Бьянка. – Она не протягивает ему ладонь для рукопожатия, как сделала бы норвежка, а целует в щеки – как итальянка.

– Ян. – Он целует ее в ответ, и я усмехаюсь, зная, что он тонет в ней сейчас, как тонула минуту назад я: в дурманящем парфюме, в расслабленной полуулыбке, в мягких движениях рук, которыми она скользит по его спине в объятии, которое должно было быть дежурным.

Молча смотрю на них, опасаясь нарушить эту магию, которая неожиданно возникает между людьми, когда ее не ждешь – как это было со мной и с Зейном. Они обсуждают Италию, фестиваль и кинопремьеры, а я испытываю странное чувство сопричастности к любви, которая рождается на моих глазах. Хочется запечатлеть этот момент, и я поднимаю камеру, фокусируясь на их лицах, но вдруг понимаю, что ни одна линза не передаст то, что происходит между этими двумя.

Убираю фотоаппарат и, замешкавшись с застежкой сумки, замечаю у ресепшена человека, которого меньше всего ожидала здесь встретить. Медленно выпрямляюсь. Не слишком ли много совпадений для одного дня?

Глава 2

Эва.

Ревнивая блондинка в обтягивающем черном платье.

Крошка Эва, падающая в обморок у ног шерифа Зейна.

Эва-лучшая-подруга-известного-музыканта.

Какова вероятность, что параллельные прямые пересекутся в Венеции, складываясь в треугольник, в котором отсутствует последняя, ключевая сторона? Машинально проверяю объективы в номере отеля. После комы я подвержена паранойе: никому не доверяй, слушай лишь себя, обращай внимание на детали. Но нельзя же всерьез предполагать, что Эва следит за мной! Или… можно? А вдруг черно-белый вестерн – не порождение моего больного разума, и она действительно актриса?

Так, Ли, достаточно. Раздраженно откладываю штатив. Времени в обрез, но если не найду полчаса на инвестицию в собственное душевное равновесие, то вряд ли смогу сконцентрироваться на работе. Отправляю редактору сделанное в холле фото Эвы, на котором она, не замечая меня, забирает карточку от номера у администратора.

«Привет! Знаешь ее? Есть возможность сделать интересные снимки, но не уверена, стоит ли…»

В ожидании ответа продолжаю рассеянно собираться: проверяю аккумуляторы, готовлю вспышку, но, услышав короткий звуковой сигнал, хватаю телефон.

«Ли, пора вернуться в реальность. Твой отпуск затянулся настолько, что ты не узнаешь Эву Берг. Постой, тебе ведь известно, кто она, да?»

О да, мне известно, кто она – женщина, которую мой любимый мужчина трахал в реальности, подкатывая во сне ко мне. Но вряд ли мой редактор имеет в виду это. Вбиваю имя Эвы в поисковую строку и тут же нахожу ссылки на ее социальные сети. Модель и видеоблогер с миллионом подписчиков?! Хмыкаю. Кажется, рядом со мной не осталось обычных людей – каждый второй успел засветиться в медиа. Спасибо, что мама пока не раздает автографы. Впрочем, учитывая ее волонтерскую активность, есть все шансы, что однажды мамино фото с призывом обратить внимание на исчезающие ледники опубликует National Geographic.

Эва Берг… Я и представить не могла, что бывшая Зейна знаменита: от пагубной привычки сидеть по ночам в соцсетях и следить за блогерами меня всегда спасали сны. Кому нужен интернет, когда, закрыв глаза, ты можешь с нуля построить свой личный рай с блэкджеком и Джонни Деппом образца двухтысячных?

Листаю ленту вниз, быстрым взглядом скользя по ярким картинкам. Розовые туфли и бокал шампанского на фоне Эйфелевой башни. Классика. Круассан, который Эва откусывает, оставляя след от глянцево-красной помады. Неплохо. Объятия со щенком ши-тцу. Чересчур мило, но мужчины наверняка в восторге. Зажатая между ног виолончель. Неужели она и впрямь умеет играть? Соблазнительно приоткрытые губы и мужская рука на шее. Рука с массивным рубиновым перстнем. Стоп. Что?

Глазам не верю.

В прошлом мае, за пару месяцев до нашего знакомства, Эва снимала для блога видео с Зейном. Ищу публикации, сделанные еще раньше, и, увы, нахожу: на многочисленных превью мелькают зеленые кудри, широкие браслеты и злосчастная шуба, при этом первые ролики были выложены три года назад. На обложке самого популярного Эва сексуально тянется языком к горящему в ладони Зейна огню.

Только не говорите, что эти двое транслировали магические трюки на весь мир, прикрываясь профессиональными спецэффектами! Запускаю видео и ахаю, когда под хардкорный мотив T.N.T. в исполнении Брайана Джонсона5 Зейн делает свой коронный щелчок пальцами, и вспыхнувшее пламя освещает лежащую на кровати в красном белье Эву. По-кошачьи изогнувшись, она зовет Зейна, и он идет к постели, на ходу расстегивая пуговицы рубашки. На следующих кадрах фрагментарно, но доходчиво показано, чем он занимается с Эвой под аккомпанемент AC/DC.

– Блядь.

Недосмотрев до конца, отбрасываю телефон. Неприятно признавать, но, похоже, они были близки намного больше, чем мне бы хотелось. Настолько, что Эве удалось сделать из сверхъественного существа цирковую обезьянку для раскрутки соцсетей. Хотя, судя по количеству совместных видео в ее профиле, сам Зейн был вовсе не против актерской карьеры и активно использовал магические способности для того, чтобы она пошла в гору. Но так рисковать ради возможности впечатлить аудиторию… Уму непостижимо.

Хмурюсь, постукивая пальцами по коленке. Что меня удивляет? Чем чудовищнее ложь, тем скорее ее примут за правду. Повесь оригинал Пикассо в ночном клубе и назови его подделкой – никому и в голову не придет проверить полотно на подлинность, и Зейн прекрасно понимал это.

«Люди отвыкли от чудес. Им намного проще поверить в то, что истинное волшебство – не более чем запланированная часть бульварного шоу. Преврати Иисус воду в вино у них на глазах, они бы нашли объяснение и этому».

От воспоминаний о ночи, когда Зейн привел меня в несуществующий бар, отрывает звук входящего сообщения.

«Надеюсь, ты не в сети, потому что занята на кинофестивале. Не подведи!»

Слава богам, что редактор решила отправить то ли короткое напутствие, то ли завуалированное напоминание о церемонии открытия. В противном случае я бы точно опоздала, погрязнув в ностальгии по стоящему за барной стойкой Дракуле и изображающему Иисуса джинну.

***

Звезды рассаживаются по местам, и на мгновение мне чудится, что сейчас на сцену выйдет не Ян, а Джон: «Те кто сидит на дешёвых рядах, хлопайте в ладоши, а кто на дорогих, трясите своими бриллиантами»6. Усмехаюсь, оглядывая зал сквозь объектив камеры – любая женщина на первых рядах без труда составила бы конкуренцию английской королеве – не хватает лишь сияющей диадемы.

Однако под отбиваемый барабанщиком ритм к публике выходит Ян Свенссен, а ни одно из лиц, которые попадают в кадр, не принадлежит Елизавете II, и иллюзия медленно рассеивается. Я по-прежнему в двадцать первом веке, просто история повторяется в других декорациях, и мне нужно запечатлеть ее в настоящем, пока она не стала прошлым.

Блеск драгоценных камней в свете софитов. Барабанная палочка в воздухе. Баррэ на грифе гитары. Сдержанные, но восхищенные улыбки голливудских актрис. Сурово поджавший губы басист – викинг в современной Италии. Бьющий по струнам Ян, рифмы которого завораживают, созвучиями проникают под кожу – до мурашек, до нечаянного, честного чувства причастности к звучащей сквозь аккорды любви. Соприкасающиеся за секунду до аплодисментов ладони.

Камера внезапно отключается. Вставляю запасные аккумуляторы, жму на спусковую кнопку. Ничего. Увлеченная мыслями об Эве, я взяла разряженные аккумуляторы. Отлично. Очень профессионально. Вздыхаю, недовольная собой. Возвращаться в отель смысла нет – до конца выступления и начала кинопоказа осталось минут двадцать.

Встаю в проходе, облокотившись плечом о стену. Хорошо, что успела отснять половину концерта, а впереди десять дней фестиваля – журналу хватит материала.

– Привет… Ли.

– Эва! – Я узнаю ее голос до того, как оборачиваюсь, но старательно демонстрирую дружелюбное удивление, пытаясь понять ее намерения и прикинуть, знает ли она о нас с Зейном.

– Как дела? Работаешь на фестивале? – Располагающая, открытая улыбка. Почти искренняя. Украшенное пайетками короткое бирюзовое платье на тонких лямках, серебристый клатч, уложенные эффектными волнами светлые волосы. Идеальная женщина. Мечта любого мужчины.

– Да. А ты здесь какими судьбами? – Отвечаю такой же фальшивой улыбкой, гадая, зачем Эва подошла ко мне.

Хорошая новость в том, что она, похоже, не собирается вцепиться мне в волосы и закатить скандал. Плохая – в том, что не планирует ограничиться дежурным приветствием.

– Люблю хорошие фильмы, плюс на кинофестивале можно завести полезные связи. – Ей приходится подойти совсем близко, чтобы не перекрикивать музыку. – Я, кстати, вернулась в Осло. Устала от Неаполя, он меня разочаровал.

«Неаполь или Зейн, который улетел из Италии вскоре после нашего знакомства, чтобы помочь разобраться с Асафом?» – думаю я, но не озвучиваю свой вопрос вслух.

– Здорово, – выдавливаю, ясно давая понять, что не заинтересована в беседе. Кто угодно уже догадался бы об этом. Кто угодно, но не Эва.

– Не думала, что мы встретимся снова. – Она испытующе смотрит на меня, словно боец, оценивающий противника. Но Зейна больше нет. Нам не за кого воевать. Хотя откуда ей знать об этом?

– Я тоже, – говорю, недоумевая, чего она ждет от нашей беседы.

После обмена любезностями малознакомые люди обычно желают друг другу хорошего вечера и прощаются. В нашем случае пауза затягивается. Почему Эва не уходит? Мне странно находиться рядом с ней на расстоянии шепота, в нескольких сантиметрах.

Она привлекательна, но ее красота отличается от красоты Бьянки. Если в каждом слове, в каждом жесте итальянки – закатный свет, вересковый мед, то в кристально-серых глазах Эвы – ледники, замерзшие океаны.

Но Зейн был с ней, ему нравился этот холод. Как когда-то понравился мой…

Сжимаю зубы, невольно представляя, как он клал руки на ее талию, притягивал к себе, целовал, наматывал на кулак идеально уложенные локоны, задирал платье, сжимал бедра, которыми она обхватывала его поясницу…

Я бы додумала и остальное, но, к счастью, меня отвлекает обратившийся к залу Ян:

– Песня, которую я сыграю последней, родилась благодаря одному прекрасному человеку и талантливому фотографу. – Ян поворачивается ко мне. – Спасибо за вдохновение!

От въевшейся в мозг мелодии передергивает. Она взывает к моей тьме, к затаившимся в ней страхам. «Девочка с удивительными глазами». Мое подсознание извратило все прекрасное, чистое, что было в этой песне. Омерзительно. Есть ли шанс, что когда-нибудь я расскажу Яну правду, и он не сочтет меня сумасшедшей? Или мое бремя – до конца жизни делать вид, что когда я слышу эту мелодию, меня не тянет удавиться? Музыка становится громче, музыка скребет барабанные перепонки, выискивает слабые места, проверяет их на прочность.

– Ли, ты могла быть счастлива с ним. Зачем тебе понадобился Зейн? – негромко произносит Эва, неприлично сокращая дистанцию, и, сама того не подозревая, вырывая меня из трясины кошмара. – Ты же взрослая девочка, должна осознавать, что такие, как он, не созданы для отношений. Переспала бы с ним пару раз и забыла, пошла дальше к своему музыканту. Я бы сделала вид, что мне все равно, а Зейн – что ничего и не было. Но ты ведь не забыла, нет, ты захотела забрать его…

Я слушаю ее с легкой брезгливостью и оглядываюсь только тогда, когда Эва неожиданно замолкает. Приготовившись высказать все, что думаю по поводу непрошенных рекомендаций относительно того, с кем и как часто мне стоит спать, вздрагиваю, заметив, что она смотрит на виднеющееся в разрезе майки кольцо с рубином.

– Где он? Что ты с ним сделала?! – От самообладания и превосходства, с которым Эва говорила со мной, нет и следа. Ее голос дрожит и срывается, и я с изумлением различаю в нем отчаяние. Беспокойство. И боль. Готова спорить: Эва все еще любит Зейна, боится за него и, подобно Пенелопе, терпеливо ждет, когда он вернется к ней.

В первый момент я даже испытываю к ней жалость, но она быстро сменяется раздражением. Зейн не Одиссей, а Эва не Пенелопа, отшивающая женихов в Итаке.

– Что ты с ним сделала?! – повторяет она, теребя в руках клатч и не отрывая пристального взгляда от перстня.

– Запихнула в волшебную лампу и продала за сто крон антиквару, – огрызаюсь я под заключительные аккорды, и зал заполняют оглушительные аплодисменты.

Браво, Ли. Может, стоит повторить на бис?

***

Ревность – топливо для нездоровых фантазий. Ревность подхлестывает воображение, рисует контуры сплетенных в любви тел. «Моя блондинка» – так Зейн называл ее, целуя, шлепая, покусывая, заставляя выгибаться навстречу в момент оргазма? Или он молча ловил ее стоны – рот в рот, один вдох на двоих? А может быть, слова вырывались у Эвы, когда она клала ладонь на двигающуюся между бедер голову Зейна и шептала, зарываясь пальцами в зеленые кудри: «Продолжай, не останавливайся… Как хорошо, боже, как хорошо…». А он ласкал ее горячим языком, как он умеет, как тогда, в Колизее, ласкал меня…

– Ragazza, что за чудесная ночь! – Бьянка обнимает меня за плечи, другой рукой окидывая отделяющую остров от города лагуну и приближающиеся огни Венеции. Янтарный аромат амбры усиливается. – Я рада, что ты согласилась поехать! Мы вместе отметим начало фестиваля и конец лета!

Смотрю на нее, чувствуя приятное тепло от этого спонтанного прикосновения, а затем перевожу взгляд на сидящего у противоположного борта катера Яна.

– Спасибо, что не дали провести вечер в одиночестве.

Я действительно благодарна за приглашение, хотя до сих пор не понимаю, зачем Бьянка окликнула меня, когда я выходила из отеля с заряженными аккумуляторами, планируя прогуляться с камерой по Лидо. Судя по тому, как Ян и Бьянка глядели друг на друга днем, я в их компании лишняя. Но если бы отказалась, мысли о Зейне и Эве мучали бы меня до утра.

Красное кружево. Упавшая на пол рубашка. Раздвинутые ноги. Прирученное пламя.

Поджимаю губы. Лучше бы я пребывала в неведении, воспринимая Эву как картонную бывшую своего мужчины – женщину, которая всегда хуже, злее, неинтереснее просто потому, что он был с ней. Но видео в социальных сетях придало ее личности объем, показало ту Эву, которая смогла если не влюбить в себя джинна, то задержать рядом на несколько лет. Она не была для Зейна красивой, но случайной любовницей, о которой забывают, расставшись наутро – без обид и выяснений отношений, сдержанно и равнодушно.

У них есть общее прошлое, совместные воспоминания, которых в разы больше, чем у нас с ним. И это сводит с ума, несмотря на то, что самого Зейна здесь нет и нам некого делить. Сжимаю висящий на шее перстень. Или я ошибаюсь?

Стараюсь избавиться от навязчивых образов, но они преследуют меня и когда мы причаливаем у Сан-Марко, и когда идем по Венеции в поисках открытого ресторана, и когда заходим в маленькое, не отмеченное на карте кафе, пожилой хозяин которого уже собирается уходить, но, узнав Бьянку, разрешает нам остаться. Образы скребутся в душе – яркие, отвратительно реалистичные, они вынуждают механически смеяться над шутками Яна, заслоняют звонко хохочущую с бутылкой искрящегося просекко в руке Бьянку. Я злюсь из-за того, что не могу перестать думать о Зейне и Эве, раз за разом представляя их вместе, и пробую расслабиться с помощью алкоголя. Наверняка после будет плохо, но прямо сейчас я отказываюсь бороться с одолевающим наваждением без допинга.

Когда пустеет первый бокал, я перестаю прокручивать в голове видео с полуобнаженной Эвой и направляющимся к ней Зейном. Вместо плодов разгулявшегося воображения наступает блаженное ничто.

Когда пустеет второй бокал, мне удается ухватиться за нить разговора, сосредоточившись на рассказе Бьянки о каком-то американском режиссере.

– И тогда он сказал мне, что ему нужна вторая Моника Белуччи, и предложил главную роль, – она говорит по-английски с едва уловимым акцентом, отчего ее речь звучит еще восторженнее.

– И ты согласилась? – с неподдельным интересом спрашивает Ян, откупоривая новую бутылку.

– Ни в коем случае! – Она прищуривается, по-кошачьи глядя из-под ресниц. – Отказала, добавив, что предпочитаю быть собой.

В Бьянке столько жизни, что рядом с ней я похожа на искусно сделанную войлочную куклу: не вскроешь нутро – не узнаешь, что с того дня, как исчез Зейн, на месте сердца – валяная шерсть.

Когда пустеет третий бокал, я расслабляюсь впервые за вечер. Все проблемы кажутся незначительными, неважными. Днем они вернутся с головной болью и похмельем, но пока не рассвело, пока я не уснула в номере отеля, у меня есть право не думать ни о чем, быть непростительно пьяной, непозволительно свободной. Мы все имеем право – и перебирающий густые кудри Бьянки Ян, и она, шепчущая что-то ему на ухо, скользящая пальцами по воротнику его рубашки. И пусть все происходящее скреплено мягким цитрусовым просекко из Тревизо, долгая, волшебная ночь в Венеции не становится от этого менее настоящей.

Когда пустеет пятый бокал, я прекращаю считать. Чувствуя головокружение, откидываюсь на спинку стула. Ресницы опускаются. Завтра мир проснется другим. Завтра я пойму, что делать дальше.

Спустя минуту – или вечность, забывшись ненадолго и навсегда, открываю глаза. Сидящий напротив Ян целует Бьянку, впиваясь в ее губы с жаждой, которую не смогла утолить я, обретая в объятиях итальянки то, что не нашел в моих. Загипнотизированно наблюдаю за тем, как он углубляет поцелуй, и совсем не испытываю ревности – ни намека на то, что ощутила, узнав об отношениях Зейна и Эвы.

Нет, наша с Яном встреча не была предрешена, судьба не связала нас невидимой красной нитью, и я как никогда ясно вижу это, бесшумно вставая и подхватывая сумку с камерой. Ян и Бьянка не замечают, как я отхожу от стола и кладу перед хозяином последние наличные, не слышат, как уточняю, в какое время отходит на Лидо первый вапоретто, не предполагают, что до рассвета я буду бродить по сонному городу одна, снимая его в самом интимном из состояний – в тягучей полудреме, в окутывающей улицы тишине, в первых лучах восходящего солнца.

Чуть шатаясь, выхожу из кафе. Я пьяна сильнее, чем думала. Фотографировать в таком состоянии невозможно. Следует дойти до пристани и подождать вапоретто там. Не спеша направляюсь в сторону Сан-Марко, игнорируя настойчивое ощущение, что я бесконечно падаю в смазанный город в кружащемся над мостамм вертолете. Это ж надо было так набраться…

Проверяю маршрут в навигаторе. В глазах двоится. Поворот налево, прямо, направо и опять налево. Я сворачиваю не туда и оказываюсь у канала между двух домов. Со вздохом разворачиваюсь, чтобы вернуться на площадь, с которой пришла, и застываю: нервным, дерганым шагом ко мне приближается парень в темной кепке. Внутренний радар, который в период бурной юности неоднократно спасал меня от неприятностей, не просто сигнализирует – трубит о том, что незнакомец опасен. Парень обращается ко мне на итальянском, но я лишь качаю головой, судорожно соображая, как вести себя с ним:

– Извини, я не говорю по-итальянски. Ты знаешь английский? Я могу тебе как-то помочь?

Очевидно, что помощь нужна мне, а не ему: он не похож на заблудившегося туриста, который хочет спросить дорогу. Но так как в уязвимой позиции нахожусь я, злить его точно не стоит – я осознаю это, даже напившись до чертиков. Вероятнее всего, мне не повезло столкнуться с грабителем, который пользуется беспечностью гостей кинофестиваля. Такие, как он, избегают шума – отдам деньги и, возможно, этого хватит, чтобы откупиться. Спустя секунду вспоминаю, что оставила всю наличку в кафе у пожилого венецианца, и еле сдерживаю раздосадованный стон. Дерьмово, Ли, очень дерьмово.

– Давай договоримся. Чего ты хочешь? – Мне приходится прикладывать гигантские усилия, чтобы не споткнуться и не показать, насколько я пьяна. Осторожно отдаляясь от канала, двигаюсь навстречу. Не уверена, что делаю правильный выбор между Содомом и Гоморрой, но внутренний голос подсказывает: любое решение будет чревато последствиями.

– У меня нет денег, но ты можешь забрать телефон. Я вытащу сим-карту, забирай…

Пошатнувшись, достаю смартфон, и тут же понимаю, что совершила ошибку: неуверенное движение выдает меня с головой. Тормоза, которые сдерживали незнакомца, слетают. Он подскакивает ко мне и, пробуя вырвать сумку с камерой, толкает на брусчатку. В затуманенном алкоголем разуме проносятся мысли не о том, что он может убить меня или изнасиловать, а о том, что если скроется с камерой – я потеряю не меньше пятидесяти тысяч крон и работу на кинофестивале. Молодец, Ли, достигла апогея профдеформации! Дергаю сумку на себя и срывающимся голосом зову на помощь, надеясь, что проснувшиеся горожане спугнут нападающего.

Но в переулке по-прежнему нет никого, кроме нас, и грабитель, осмелев, с размаху бьет меня по лицу. Я падаю на землю, а он садится сверху, шаря по моим карманам и пытаясь стащить с плеча сумку, которую я автоматически прижимаю к телу локтем. Предпринимаю попытку спихнуть его, игнорируя рассеченную скулу, но хватка парня наоборот усиливается. Что-то между нами трещит и рвется – то ли ремень сумки, то ли ткань его футболки, в которую я намертво вцепилась в приливе адреналина. Второй удар. Теплая кровь во рту. Звон в ушах. На короткое мгновение я теряю сознание, а после оно возвращается слепящей вспышкой.

И все меняется.

Я неожиданно ощущаю что-то, помимо боли. И это «что-то» – разгорающиеся в неконтролируемое сияние искры в солнечном сплетении. Нет необходимости видеть их. Достаточно чувствовать. Сила наполняет грудь. Сила просится наружу. Я на выдохе перехватываю запястье вора, и из-под моей ладони вырывается обжигающее голубое пламя.

– А-а-а! – парень вопит, в ужасе уставившись на покрасневшую в пламенеющей лазури кожу, которая покрывается волдырями.

Потрясенно разжимаю пальцы, и он вскакивает, забыв о сумке. Незадачливый грабитель убегает с такой скоростью, словно за ним гонится оживший кошмар. Наверняка не ожидал от меня подобного. Я, честно говоря, тоже.

Облокотившись о стену и дрожа всем телом, смотрю на руку. Она выглядит совершенно нормально, будто это не я минуту назад ошпарила человека из имплантированного в ладонь огнемета.

Что это, мать твою, было?

Глава 3

Что считать завершением истории, если один из главных героев погиб, а второй пропал? Всегда ли конец там, где поставлена точка? Возможно, стоит приглядеться, чтобы различить многоточие – открытый финал, в котором зашифровано новое начало…

На мольберте проступают широкие фиолетовые мазки мастихином. Они складываются в изображение окруженной горами вересковой пустоши, над которой нависает низкое, тяжелое, потемневшее небо. Завороженно провожу пальцами по холсту, ощущая запах приближающейся грозы. Чем было вырвавшееся из центра моей ладони пламя? Я обладаю силой джинна? Но почему она не проявлялась раньше, когда мне была необходима помощь? Или же… я обрела ее недавно?

В утопающих за горизонтом розовых облаках, которые я создала в точке входа, мелькает молния. Краски на картине смазывает хлынувший из нарисованных туч ливень.

Ты сильнее земной женщины и свободнее джинири. Твоя душа пробудится. Обещай мне, что не предашь свое сердце, будешь беречь рожденное в нем пламя.

А что, если слова отца были не просто красивой метафорой? До сегодняшнего дня я была уверена, что он всего лишь прощался со мной, но факты говорят за себя: в минуту, когда он произнес это и мы замерли в объятии, я почувствовала разгорающийся внутри огонь, узнала, каково это – когда от жара закипает кровь в венах. Либо отец передал мне свою силу, либо раскрыл то, о чем я не догадывалась, но с чем жила с самого рождения.

Я опять остаюсь один на один с вопросами, ответы на которые невозможно найти в «Википедии». Мои кошмары научили меня не сдаваться, показали, что из стен любой тюрьмы можно выбраться, а с любыми проблемами справиться, но я продолжаю тыкаться по углам, подобно слепому котенку. Какой толк от магии, если даже с ней я беспомощна, когда речь заходит о Зейне…

Отворачиваюсь от полотна, пейзаж на котором успел превратиться в сиренево-серую абстракцию, и подхожу к двери, открывающей дорогу в сны. Упираюсь лбом в деревянную поверхность. В очередной, сотый по счету раз, сжимаю ручку. Зейн. Единственный мужчина, в руках которого я жила, горела, с кем хотела спать и просыпаться… В каких мирах ты видишь сны? Почему тебя нет рядом? Поворачиваю ручку, смутно надеясь на чудо. Закрыто. Когда я смирюсь с тем, что лимит на чудеса исчерпал себя в обрушившемся гроте?

Устало прислоняюсь к двери. Шум моря за окном успокаивает, расслабляет, укутывает, смыкает веки, тянет сознание в дрему. Я почти поддаюсь ему, отключаясь от какофонии сумбурных мыслей, забываясь в отраженном от стен морской раковины прибое, но в последний момент с другой стороны раздаются далекие отголоски ребаба7. Незнакомая арабская мелодия еле слышна, как если бы музыкант коснулся струн тысячу лет назад, и его песня обратилась в эхо, которое, спустя столетия, донеслось до меня сквозь сны. Однако она определенно не является плодом моего воображения. Резко вскакиваю и, прильнув к двери, прислушиваюсь так внимательно, будто от этого зависит моя жизнь, но музыка тут же стихает.

Ни звука.

Ни ноты.

А может, ничего и не было? Нет, я не могла обмануться. Остервенело дергаю ручку двери.

– Зейн! Зейн! Это ты? Ты там?!

Неожиданно музыка возникает снова – но не ребаб, а вкрадчивый баритон старика Джаггера, поющего о тьме и о девушках в летних платьях. Будильник.

Отчаянно сопротивляюсь пробуждению, ругая себя за то, сколько алкоголя выпила ночью, и за то, что пожертвовала часами сна в угоду спонтанной идее провести ночь в Венеции. Если бы легла в постель, ограничившись короткой прогулкой по острову, избежала бы неприятностей и получила шанс провести в точке входа больше времени. Хотя в этом случае я бы не обнаружила у себя сверхъестественные способности…

Песня становится громче, и я с досадой принимаю неизбежное, открывая глаза в номере отеля. Голова нещадно трещит. В черепной коробке взрываются и бьют в темечко фейерверки. Морщусь, взглянув на экран смартфона. Три часа сна для того, кто самонадеянно переоценил свои возможности в баре, а затем ввязался в драку с грабителем – приговор. Страшно представить, как я выгляжу, но рано или поздно придется взглянуть страху – себе – в лицо. Хмыкнув, иду в ванную.

Разодранная кожа на скуле жжет под струями холодного душа, и мне остается лишь надеяться, что последствия утреннего приключения удастся скрыть с помощью пластыря. Раз за разом тянусь за мылом в желании смыть не въевшуюся в ссадины на ладонях грязь, а следы шарящих по карманам грубых, чужих рук. И только коснувшись мочалкой шеи осознаю – перстня с рубином, который я, не снимая, носила после возвращения из Неаполя, нет.

***

Время – главный друг и главный враг тех, кто отчаялся. Иногда оно дарит надежду, а иногда – мучительные дни, которые нельзя ускорить, перемотать, переключить.

Кинофестиваль в Венеции принимает форму изощренной пытки, когда я лишаюсь кольца Зейна: подходить к актерам, улыбаться, скрывая беспокойство, бесконечно нажимать кнопку спуска, проклиная собственную безответственность, пробовать вызвать пламя, разочаровываться из-за неудачи, заказывать в ресторане ужин, жалея в этот момент о том, что приняла приглашение Бьянки и Яна – невыносимо. Ничего бы не случилось, останься я на Лидо.

И даже самолет до Осло, на который я сажусь после закрытия фестиваля, не приносит долгожданного облегчения. Чувство вины продолжает скрестись в сердце, и если раньше его подпитывало исчезновение отца, то теперь достаточно пропавшего перстня Зейна.

Стюардесса ставит передо мной стакан томатного сока и я, наконец, откладываю журнал авиакомпании, который рассеянно листала в безуспешных попытках отвлечься. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: кольцо забрал нападавший и, скорее всего, сделал это, когда я на пару секунд потеряла сознание, поэтому этот эпизод и стерся из памяти. Намного интереснее, где оно сейчас. Кочует по местным ломбардам? Вряд ли. Такие драгоценности не выставляют в витринах. Может быть, вернуться и поспрашивать у перекупщиков? Всегда есть шанс, что при разговоре тет-а-тет что-нибудь всплывет. Тяжело вздыхаю, по-прежнему злясь на себя. Чушь! Напоминает сюжет плохого детектива.

На мгновение ко мне приходит безумная идея попросить маму разложить карты, но я тут же от нее отмахиваюсь: не стоит ударяться в эзотерику из-за оплошности, которую совершила. Все, что от меня требуется – заехать за кошкой и рассказать немного о фестивале. Но через несколько часов, сидя за столом напротив мамы, я проваливаю и эту простую задачу.

– Детка, ты сама не своя.

– Что? – Я не заметила, как перестала слушать маму, восторженно рассуждающую о том, как было бы здорово своими глазами увидеть Тома Круза или Натали Портман.

– У тебя не все в порядке, хотя ты очень стараешься убедить меня в этом.

Мама гладит урчащую Тыкву, которая демонстративно зевает, глядя в мою сторону. Обиделась, что я в очередной раз оставила ее так надолго?

– Нет, все отлично… – Это звучит настолько фальшиво, что я предпочитаю заткнуться вместо того, чтобы и дальше разыгрывать представление. Но молчание затягивается, и я сдаюсь: – Черт, ты права. Все плохо. У меня украли перстень Зейна.

Мама ахает, прикрыв рот ладонью. Я никогда не видела ее такой испуганной. В больнице, когда я очнулась от комы, она была взволнована. Когда погиб отец – разбита. Сейчас мама боится. Потому что мне есть, что терять?

– Кто? И как это вышло?

Кусаю губы. Смысла увиливать нет.

– Какой-то парень напал рано утром, когда я возвращалась в отель. Хотел унести камеру, но мне удалось отбиться. Тем не менее, без добычи он не ушел…

Я решаю пока не говорить о том, что именно помогло мне спастись – не потому, что не доверяю маме или опасаюсь, что она не поверит, а потому, что сама не понимаю, как расценивать случившееся.

– И что делать? Как вернуть перстень? – растерянно спрашивает мама.

– Этот ж вопрос я хотела задать тебе, – признаюсь я, пожимая плечами. – Никогда не верила в гадания, но все твои предсказания сбылись. И про красные цветы, и про того, кто показывает путь…

Флешбэки мелькают рваными образами украшенного маком коктейля в ночном клубе и Зейн, который обнимает меня на ревущем мотоцикле: «Вперед, киска, не останавливайся…».

Пауза опять затягивается, и я наконец договариваю:

– А еще карта, которая выпала из колоды, когда мы с Зейном улетали в Испанию. Смерть.

Скелет в седле поворачивается, скалящийся череп впивается в меня провалами глазниц. Мне вдруг становится не по себе, будто зловещий аркан выпал вновь и все вот-вот повторится.

– Ли, – осторожно произносит мама, – не воспринимай Таро чересчур буквально. Тринадцатый аркан редко следует трактовать прямо. Чаще всего он символизирует перерождение.

Вздрагиваю. Синие всполохи пляшут в ладонях. Все не так однозначно, как кажется? Жизнь за жизнь? Смерть за право гореть?

– Отца больше нет, Зейна, возможно, тоже, а ты даешь импровизированный мастер-класс про то, как правильно читать Таро? – Упрек срывается с губ прежде, чем я успеваю осознать, что несу.

Мама качает головой и с грустью улыбается.

– Я не отрицаю гибель твоего отца. Я хочу сказать, что все сложнее, чем ты думаешь. Тринадцатый аркан – это обновление. Шанс изменить что-то.

Голубые искры разгораются, огонь вырывается наружу, плавит кожу, танцует, танцует, танцует…

Мне с трудом удается абстрагироваться от манящего чувства нарастающей силы, которое я испытала, когда пламя коснулось чужого запястья. От чувства, которое все это время отказывалась признавать. Заставляю себя не думать о нем, не фантазировать, как потрясающе было бы ощутить его снова, не представлять покалывание на кончиках пальцев.

Стряхиваю наваждение и смотрю маме в глаза:

– Погадай мне, прошу. Мне нужна подсказка.

– Нет, – спокойно, но твердо отрезает мама. – Мы больше не будем заигрывать с судьбой. Ты рискуешь увидеть будущее там, где его нет.

Меня раздражает то, как поэтично звучат ее слова, то, что в них больше истины, чем я готова услышать. Однако мне быстро приходится смириться с тем, что мама не изменит свое мнение – несмотря на мягкость и уязвимость, она доказала свою принципиальность. Впрочем, нет смысла расстраиваться: карты вряд ли выдали бы детальную инструкцию по возвращению перстня.

– Иди сюда, девочка. – Беру на руки кошку и помещаю в переноску, а затем поворачиваюсь к маме. – Спасибо, что позаботилась о ней.

– Береги себя, – отвечает она, словно зная – это последнее, что входит в мои планы.

***

– Гори!

В двадцатый по счету раз выкидываю руку вперед, представляя, как вспыхивают лазурные искры. Бесполезно. Однажды Зейн в шутку назвал меня Чудо-женщиной, но правда в том, что я – супергерой-аутсайдер из тех, что прозябают на обочине жизни вместо того, чтобы спасать мир. Питер Паркер в чужих паучьих сетях. Брюс Уэйн без маски. Неужели то, что произошло в Венеции, не повторится?

– Ну же!

Двадцать первый провал подряд. Жаль, что свое приглашение в Хогвартс я так и не получила – может, хоть там мне бы объяснили, что делать с зачатками магии, которые проявились в самый неожиданный момент.

Смирившись с тем, что сверхъестественное во мне спит крепким сном, включаю кофемашину. Пусть я обречена нести крест наследницы ифрита, которая неспособна взглядом и спичку зажечь, никто не запрещает мне сопровождать рефлексию чашкой ароматного капучино.

Вдыхаю запах кофе и кипяченого молока. Сдаваться рано – стоит посмотреть, что пишут в интернете. Открываю браузер и в ступоре пялюсь на пустую поисковую строку. Что ищут в таких случаях? «Как развить в себе магию джинна»? «Огонь из рук советы бывалых»? «Магия огня тренировки для новичков»? Какая прелесть. Главное, не забыть очистить историю поисковых запросов.

Откладываю телефон и мысленно возвращаюсь в то злосчастное утро. Что спровоцировало выброс магии? Вряд ли дело в алкоголе – хоть спирт и обладает горючими свойствами, для меня он был анестетиком, а не волшебным топливом. Намного вероятнее, что секрет в подскочившем из-за опасности адреналине. Делаю глоток кофе, прокручивая в голове нападение грабителя. Пламя появилось, когда ситуация стала критической. Звучит логично. Осталось проверить цепочку, которую я выстроила, и самое приятное, что для этого вовсе необязательно устраивать променад по неблагополучным районам или лезть в стычки с наркоманами.

Допиваю капучино, достаю пропитанную запахом масла кожаную куртку и беру мотоциклетный шлем. Есть способ получше.

***

Серая полоска хайвэя смазывается под ритм техно и изгибается голодной змеей, накормить которую можно, лишь выпустив своих демонов. Музыка стучит. Музыка грохочет. Музыка разрывает мир на кадры из видеоклипа. Прости, Джон, но когда скорость выше ста пятидесяти – слушать что-то другое кажется преступлением. Рев мотора тонет в электронных битах и вибрацией отдается в теле.

Прищурившись, смотрю сквозь прорезь шлема на тонкую ленту дороги. Стрелка спидометра уверенно движется по кругу и одновременно с ней по позвонкам поднимается возбуждение. Скорость – мой путь в блаженную пустоту, и я готова пройти по канату над пропастью, бросить зажженную спичку в облитый бензином бумажный замок. «Но ты же здесь не за этим», – вкрадчиво шепчет внутренний голос, заглушая остальные звуки.

С неохотой сбавляю скорость и заезжаю на заправку. Мой пункт назначения – не за финишной чертой. Мне нужно разбудить в себе пламя. Вставляю в бак пистолет, иду к кассе, оглядываясь на стоящий под фонарями мотоцикл. Я сделаю это.

Расплатившись, запускаю двигатель и замечаю на выезде с заправки спорткар. Он подмигивает мне фарами и медленно выруливает на дорогу. Предлагает погонять? Газую несколько раз, сердцебиение ускоряется. Сцепление. Первая передача. Резина мягко перекатывается по асфальту. Почему бы и нет? Вторая передача. Двигаюсь по шоссе, не выпуская спорткар из виду. Мы сближаемся, в груди сладко тянет, как перед встречей с любовником. Сравнение может показаться странным только тому, кто никогда не сдерживал нескромный стон, стоило скорости разогнать пульс, разбавить кровь; тому, кто уверен, что секс заканчивается задолго до того, как срываются последние тормоза; тому, кто не дрожал от эйфории, наблюдая за стирающимися под ободами байка километрами. Не мне.

Третья передача. Мы двигаемся бок о бок, но вскоре машина издает короткий рык и идет на опережение. Облизываю губы. Среди всех методов узнать, есть ли связь между адреналином в крови и огнем в ладонях, я выбрала самый волнующий. Четвертая передача. Делаю музыку громче. Расстояние между мной и спорткаром сокращается. На короткое мгновение мы оказываемся совсем близко, синхронно летим вперед, проверяем границы возможностей. Пятая передача. Чистое наслаждение, рассеченный ветер, в потоках которого я лавирую с одной полосы на другую. Бит бьет в висках, на губах расплывается улыбка, которую я сама бы назвала если не сумасшедшей, то одержимой.

На трассе нет никого, кроме нас, и это создает ощущение максимальной близости. Почти интимного притяжения. Шестая передача. Стрелка спидометра останавливается на отметке в двести километров. Мотоцикл не едет – он взмывает над дорогой, испытывая на прочность нервную систему, доводя до предела обострившиеся чувства. Я показываю водителю большой палец, он сигналит и резко вырывается вперед, сжавшись до точки и совсем исчезнув через минуту.

Смеюсь от неприличного счастья, абсолютной свободы, и постепенно снижаю скорость, аккуратно выруливая на обочину. Я не питала иллюзий и не рассчитывала выиграть эту гонку, победа не была моей целью. Я должна была найти путь к огню, который скрыт внутри, понять, что является катализатором, освобождающим пламя. И теперь я знаю ответ.

Снимаю шлем, стягиваю перчатки и поднимаю руку к небу. В вечно серые облака устремляются горячие сапфировые брызги. Я любуюсь тем, как они сияют на фоне затерянного в сумерках фьорда, и меня наполняет удивительное спокойствие. Дело не в адреналине. Вернее, не только в нем. Я догадалась об этом, мчась по хайвэю, в секунду, когда летела вперед на пятой передаче, слившись с байком в единое целое.

Все это время у меня было намерение взять силу под контроль, но не было достаточно энергии – той самой, получить которую проще всего с помощью эмоций. Вот разгадка. Зейн рассказывал, что таким образом можно закрывать сны, но не объяснял, что и магия работает по тому же принципу. Этому мне пришлось самостоятельно научиться на полевой практике в Венеции. Сейчас же я наконец подтянула теорию.

Огонь облизывает пальцы, охватив руку до кисти. Завороженно смотрю на лазурные переливы, стремящиеся вылиться в воздух, захватить пространство вокруг, раскрасить его сначала в пышущее жаром северное сияние, а после – в пепел. Это – моя любовь к Зейну, эмоция, которую я прожила всего за одно воспоминание.

Как бы выглядела вспышка, вернись я в памяти в ту, нашу последнюю ночь? Сжимаю руку в кулак, с усилием гася искры. Если не сдержусь – пылающий ультрамарин выплеснется волной в холодную норвежскую ночь, доберется до разметки и затопит автостраду, сжигая битум, оставляя за собой пепелище.

Сила влечет, просит не ограничивать ее, использовать всю до капли, и я зажмуриваюсь, с трудом заставляя себя вернуться в реальность. Я не до конца изучила собственные возможности, поэтому терять контроль нельзя – это мне слишком хорошо известно еще из подросткового возраста. Завожу мотор и поворачиваю обратно, в Осло. Пора прикинуть, что делать дальше, но принимать судьбоносные решения на голодный желудок я не готова.

Спустя полчаса паркуюсь у китайского ресторана недалеко от центра и прошу старую китаянку, которая почти не говорит по-норвежски, приготовить большой рамэн с курицей. Она уходит на кухню, чтобы передать заказ повару, а я задумчиво постукиваю палочками для еды по столешнице. Итак, что мы имеем? Внезапно пробудившуюся во мне магию и таинственные слова отца, которые можно трактовать двояко. Негусто. Если рассматривать вариант, что он передал мне свою силу, то может ли это значить, что отныне я условно бессмертна и могу исполнять желания, как и остальные джинны? Или эти супер-опции не распространяются на тех, кто получил способности в обход системы и даже не имеет личного перстня?

Перстень. При мысли о том, что я потеряла единственное, что осталось от Зейна, кольцо, в котором может быть заключена его душа, настроение портится. Радость от того, что я обрела контроль над пламенем, отходит на второй план, обрастает привычной тенью вины. Пытаюсь убедить себя в том, что рубиновый перстень давно превратился в обычное украшение, а искры, которые я увидела, были игрой солнечных бликов, но сама себе не верю.

Гребаная лицемерка.

Впрочем, что изменится, если я посмотрю правде в глаза и приму то, что искать оправдания бесполезно, ведь Зейн по-прежнему может быть жив, а я утратила последнее, что связывало меня с ним?

Китаянка приносит горячий рамэн, и только почувствовав запах пшеничной лапши и соевого соуса, я понимаю, как же проголодалась. Необходимо хотя бы на полчаса отложить проблемы и просто расслабиться.

Когда тарелка пустеет, я прошу счет, задумчиво глядя по сторонам.

– Эй, провидение, что будем делать? – негромко спрашиваю вслух, подспудно надеясь, что небеса разверзнутся и на соседний стул свалится божественный туториал для тех, кто запутался и нуждается в совете.

Все та же молчаливая официантка кладет передо мной счет и уносит тарелку. Я достаю из кармана куртки несколько купюр, но замираю, не пересчитав их. Вместе со счетом китаянка принесла традиционное для азиатских ресторанов ванильное печенье с предсказанием. Я умоляла провидение дать мне знак и, похоже, оно откликнулось. Совпадение?

Нетерпеливо разрываю упаковку, старательно отмахиваясь от мысли, что воспринимаю небольшой подарок от заведения чересчур серьезно.

«Ищи ответы там, где когда-то были заданы вопросы, где возникает история, конец которой предстоит написать тебе».

Не мигая, смотрю на узкую полоску бумаги. Это, конечно, куда более информативно, чем стандартные фразы вроде «Тебя ждет интересный день» или «Любовь рождается в сердце», но я ничерта не понимаю. Хотя… От неожиданной догадки меня словно пронзает током. Я могу ошибаться, но место, где возникла история, где появились джинны и их магия, находится там, где Зейн впервые осознал себя по воле Аллаха. И если я права, то становится очевидно – искать ответы надо в пустыне.

Глава 4

Сгоревшая подушка. Подпаленный корешок книги о рок-легендах семидесятых. Чудом успевшая отскочить от обжигающей синей вспышки Тыква.

За две недели активных попыток справиться с собственной магией мне худо-бедно удалось обуздать обретенную силу, и самым серьезным из всего, что пострадало от экспериментов, стала кошачья психика.

Радует, что мучения Тыквы не были напрасны: я научилась правильно обращаться с эмоциями, раскрывая сердце ровно настолько, чтобы пламя вспыхнуло, но не испепелило все вокруг, и это главный пункт в списке моих побед. Среди остальных – умение согревать воду, опустив в нее ладонь, и отточенный до совершенства навык зажигать свечи искрами на кончиках пальцев. Не бог весть какие достижения, но в конкурсе на звание самой предприимчивой домохозяйки мне бы вручили медаль за первое место.

Да, я по-прежнему совершаю ошибки, пробуя контролировать силу пламени, но с каждым разом их все меньше. Будто тело вспоминает то, что умело всегда.

От очередной тренировки меня отвлекает звук нового уведомления: регистрация на завтрашний рейс в Марокко открыта. Захожу на сайт авиакомпании со странной смесью облегчения и беспокойства. Пути назад нет, я действительно собираюсь отправиться в Марракеш, а оттуда – в Сахару, но что, если я возлагаю на это путешествие слишком большие надежды?

Чтобы не искушать судьбу и не привлекать внимание к дорогой технике, решаю оставить камеру дома. Тем более, что не рассчитываю задерживаться в Марокко надолго. План, который я разработала, изучив отзывы других путешественников, выглядит предельно просто: арендовать машину в аэропорту и сразу выдвинуться в Мерзугу, совершив восьмичасовой марш-бросок через горы, а из Мерзуги в составе организованной туристической группы прибыть в пустыню. В расположенной среди песчаных дюн деревне наверняка знают о джиннах больше, чем где бы то ни было.

«Это тебе гарантировала печенька из китайского ресторана?» – саркастично спрашивает внутренний голос. «Лучше, чем ничего», – парирую я про себя. Начну сомневаться – упущу возможность выяснить, что со мной происходит и куда после обрушения грота пропал Зейн.

***

Во время двухчасовой пересадки в Лондоне заказываю второй за утро кофе. Даже если мир будет катиться в тартарары, его спасет правильно приготовленный капучино. Рядом заходится в рыданиях ребенок, и я достаю наушники, надеясь, что не пропущу посадку под лиричную балладу Леннона о парне, который поджег дом отказавшей ему девушки8. Жизнь моментально становится чуточку приятнее и, взбодрившись, я открываю социальные сети: листаю мемы про фотографов, смотрю фото знакомых и бесконечные видео со смешными котами, а затем, сама не заметив как, оказываюсь на странице Эвы.

На опубликованном несколько дней назад снимке она оглядывается назад и сжимает мужскую руку, словно ведет за собой того, кто остался за кадром. Я уже хочу закрыть приложение, но что-то меня останавливает. Присматриваюсь. На фото за Эвой – застроенные цветными рыбацкими домами склоны Позитано, пейзаж, который я узнаю из тысячи. Продолжаю изучать снимок. Либо я сошла с ума, либо волосы Эвы намного короче, чем были на фестивале. Не исключено, что за пару недель она могла психануть, улететь в Неаполь, подстричься и отправиться в вояж по побережью Амальфи с новым бойфрендом, но подобный расклад еще более сомнителен, чем предсказание из печеньки. Чересчур складно. Скорее всего, фото было сделано давно, а ладонь ее спутника… принадлежит Зейну.

Удар под дых. Мурашки по коже. Нетерпеливо кликаю на текст под снимком.

«Стоит ли бороться за любовь или следует опустить руки, когда тот, кого ты любила, уходит к другой, забывает о том, как ты прижималась к его груди по ночам?

У меня нет правильного ответа на этот вопрос… Проще отказаться от последнего шанса на счастье, но правильнее ли? Не будет ли это считаться малодушием, предательством, отступничеством перед лицом единственного, что имеет значение – любви?

Я не знаю.

Я не знаю ничего с тех пор, как он уехал, но не могу перестать думать о том, что бы сделала, столкнись мы случайно у подножия Кастель-дель-Ово9 или на улицах Санта-Лючии10, где познакомились, когда я впервые приехала в Неаполь. Наверное, я бы спросила:

«Как ты жил все эти месяцы, когда я умирала без тебя в нашей пустой квартире? Представлял ли, каково было мне? Жалел ли хоть на секунду, что отказался от всего, что между нами было?».

А может, я бы просто рассказала о том, что не дает мне покоя:

«Солнце мое, мой свет, я помню каждое наше утро, каждый день, который мы провели вместе. Помню первое свидание, когда на рынке в Сорренто ты выторговал для меня целую корзину огромных лимонов, помню поцелуй, который ты украл у меня в тот же вечер напротив капеллы Сан-Северо, помню, как не хотела уезжать от тебя и как быстро сдалась, когда ты предложил остаться.

Глядя на наши фотографии, я понимаю: все, что произошло – испытание, через которое мы должны пройти, чтобы вновь обрести друг друга. И если для этого потребуется быть сильной, сражаться за тебя, сражаться за нас, то я пойду на это.

Мне так не хватает тебя, что кажется – я не переживу эту ночь. Я слишком привыкла тебя любить.

Вернись ко мне».

Ошарашенно поворачиваю телефон экраном вниз, будто это действие способно избавить меня от подробностей чужой любви, которая неумолимо обрастает плотью и кровью. К пальцам приливает магия. Это – мое раздражение, ревность, досада. И как Зейну удавалось сохранять абсолютное спокойствие, догадываясь, что между мной и Яном что-то есть? Впрочем, если учесть, что он старше меня на пару тысяч лет, у него явно было больше времени научиться снисхождению и выдержке.

Стараясь дышать глубоко и ровно, объясняю себе, что не имею права ревновать к прошлому, но перед глазами стоит корзина с лимонами – нелепый, неожиданный, странный подарок, который можно ожидать только от одного мужчины. От зеленокудрого джинна с замашками Джокера.

Диспетчер объявляет, что посадка началась, и я закидываю на плечо рюкзак, искренне недоумевая, как Зейн вообще умудрился устроить любовный треугольник, физически отсутствуя в этом мире.

***

Уснуть в самолете не получается, несмотря на то, что из-за раннего рейса я не выспалась – и в своем разбитом состоянии я вижу единственную причину, по которой сразу после приземления в Марракеше худощавому арабскому пареньку лет девятнадцати в футболке с надписью «I’ll be back» почти удается скрыться в толпе с вытащенным из моего кармана телефоном. Чертыхаясь, бросаюсь за ним, расталкивая встречающих в зале прилета.

Парень ловко выскакивает на пустую лестницу, но я выбегаю за ним до того, как он захлопнет дверь, и в последний момент хватаю за руку – в точности, как венецианского грабителя. Похоже, желающим поживиться за мой счет скоро придется вставать в очередь! Негодование разбрызгивается горячей лазурью, но лишь слегка обжигает незадачливого вора.

Благодарю судьбу за то, что вокруг никого нет, пока потрясенный мальчишка бормочет что-то по-арабски, не сводя глаз с моей руки.

– Телефон. – Протягиваю ладонь, и он без раздумий вкладывает в нее смартфон, однако не спешит убегать. Испытующе вглядываюсь в напряженное смуглое лицо. Неужели не боится, что я отведу его к полицейским?

– Прости, прости за это, я не должен был, я бы не посмел, но… кто ты? – разволновавшись, он говорит по-английски сбивчиво и с сильным акцентом, но на удивление хорошо.

– Неважно. Делай выводы и радуйся, что у меня нет времени докладывать о случившемся в полицию.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но парень успевает окликнуть меня:

– Погоди! Откуда в тебе магия джиннов? Ты же человек!

Застываю, переваривая его слова. Что ему известно?

– Что ты знаешь о джиннах?

– Совсем немного… – признается он, и я уже собираюсь вернуться в зал аэропорта, когда, догадавшись о моих намерениях, парень торопливо договаривает: – Но я знаком с теми, кто знает. Вы называете их берберами.

Разговор становится интереснее и, оперевшись плечом о дверь, я вытаскиваю из кармана две смятые купюры по десять долларов:

– Поделишься тем, как их найти – двадцатка баксов твоя.

Парень отрицательно качает головой. Достаю еще десять долларов.

– Других предложений не будет.

– Я хочу поехать с тобой. – Выпаливает он и с осторожностью глядит на меня, словно опасается повторения огненного шоу.

Присвистываю от его вопиющей наглости.

– А переполнить чащу моего терпения и понести заслуженное наказание за воровство ты не хочешь?

– Но тогда ты не найдешь тех, кого ищешь.

Поверить не могу, он улыбается! Морщится, потирает запястье, но улыбается! Где тот заискивающий арабский мальчишка, что пару минут назад дрожащим голосом просил у меня прощения?

– Я умею пользоваться интернетом и разберусь, куда ехать. – Хмурюсь, пытаясь понять, к чему он ведет.

– Может и так. – Пожимает плечами парень. – Но разве в этом случае ты бы платила за информацию о тех, кто может рассказать про джиннов?

Пристально смотрю на него не в силах избавиться от ощущения, что он обыграл меня.

– Ты ведь не отстанешь? – Обреченно вздыхаю, не представляя, что выйдет из этой затеи, если соглашусь.

– Брось, ты не пожалеешь. Ехать далеко, больше пятисот километров, а дорога пролегает через горы. Однако… – Он делает почти театральную паузу, прежде чем продолжить: – Тебе невероятно повезло, потому что я хорошо ее знаю и тоже смогу вести машину.

Почувствовав мое недоверие, парень поспешно добавляет:

– И я наполовину бербер, говорю на местном диалекте. Тебе не понадобится переводчик.

– И это все обещает человек, который полчаса назад чуть не стащил мой телефон, – язвительно комментирую я. – Зачем тебе помогать мне, причем бесплатно?

– Ты – чудо, посланное Аллахом. Я всегда мечтал стать свидетелем чего-то великого. Изменить судьбу мира, – с благоговением произносит он, но в следующую секунду из его голоса пропадает всякая серьезность. – К тому же не совсем бесплатно. За еду и ночлег!

– Ну, про судьбу мира ты, конечно, загнул, но рассуждаешь логично. Как хоть тебя зовут? – сдаюсь я.

Парень снова расплывается в улыбке.

– Мохаммед.

– Ладно, Мохаммед. Я Ли. – Неопределенно махаю рукой то ли на парнишку, то ли на бесплодные попытки избавиться от его навязчивой компании. – Но, учти, опять тронешь мои вещи – сожгу заживо.

Мой новый попутчик испуганно отшатывается. Вдоволь насладившись произведенным эффектом, усмехаюсь:

– Шутка.

Он выдыхает с видимым облегчением и я, не удержавшись, добавляю:

– Или нет.

Спустя полчаса мы вместе выходим на стоянку с ключами от арендованного авто. Мохаммед устраивается на переднем сидении, и я завожу мотор:

– Где ты выучил английский?

– Все детство смотрел американские фильмы и сериалы. – С гордостью сообщает он и демонстрирует свою футболку. – Догадалась, откуда надпись?11 Люблю «Терминатора». Вечная классика!

Хмыкаю, с иронией вспоминая составленный в Осло идеальный план путешествия. Наивно было рассчитывать, что он не провалится еще до того, как я выйду из аэропорта.

***

Дорога петляет среди ущелий, утопающих в солнце хребтов Атласских гор и долин, на которые я перестаю обращать внимание, когда начинается серпантин. Невозможно безмятежно созерцать живописные низины в разбавленном гужевыми повозками потоке машин – усталость неизбежно берет свое. В момент, когда я почти закрываю глаза на повороте, Мохаммед встревоженно трясет меня за плечо:

– Ли… Давай поведу я. Тебе нужно отдохнуть.

Торможу на обочине, с неохотой признавая, что он прав. Не пересяду на пассажирское – до Мерзуги мы оба доедем в черных мешках. Я отчаянно сопротивляюсь сну, но утомленный организм отправляет меня прямиком в точку входа – туда, где за окном вместо виражей серпантина до горизонта простирается море.

Распахиваю ставни. Розовый закат мягко ложится на кожу и на холст, на котором тут же проступают пурпурно-оранжевые краски плавящегося солнца. В реальном мире я направляюсь в пустыню в компании марокканского вора, во сне – возвращаюсь к себе настоящей.

Вызывая в воображении образ Зейна, прислушиваюсь к звукам за дверью, но тишина звенит громче, а уже через секунду до точки входа доносится незнакомый голос. Резко просыпаюсь. Мохаммед разговаривает с полицейским. Нет ничего более бодрящего, чем пробуждение под внимательным взглядом служителя закона – это я на собственном опыте проверила еще во времена веселой юности. Готовлюсь к проблемам, но постовой отпускает нас.

– Чего он хотел? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем.

– Проверка документов. Мог бы придраться к чему-нибудь и попросить взятку, если бы ты ехала одна, но я все решил, – с важным видом выдает Мохаммед и, когда полицейский перестает отражаться в зеркале заднего вида, отстегивает ремень безопасности.

С нескрываемым скептицизмом слежу за его действиями.

– Не боишься пробить головой лобовое в случае столкновения?

– Не бойся, я отлично вожу, а насчет аварий… Все в руках Аллаха, – ничуть не смутившись, поясняет Мохаммед, указывая пальцем в небо. – Ты веришь в Бога?

– Скорее нет, – произношу, аккуратно подбирая слова и игнорируя мысль о том, что гоняя на мотоцикле в дождь, я сама играю в русскую рулетку. – Я агностик. Не сомневаюсь, что за пределами видимого мира существует что-то большее, но мне сложно воспринимать Бога как конкретную фигуру, которая наказывает и выдает индульгенцию, решает, кому отправиться в ад, а кому в рай. Я привыкла полагаться на себя. Понимаешь?

– Да.

Мохаммед раздумывает над тем, что я сказала, а я, не отрывая взгляда от окутанной сумерками горной гряды, флегматично интересуюсь:

– Если ты веришь в Аллаха, почему воруешь?