Вокзал для лисенка бесплатное чтение

Пролог

Когда-то – две сотни лет назад – лисы позволили людям проложить дорогу к морю. Понятно, что одним трактом дело не ограничилось. Человеческий монарх и глава Совета Кланов лис-оборотней заключили договор. Люди взяли в аренду кусок побережья, да еще и право пользования морем выторговали, чтобы рыбацкие лодки их кораблям не мешали. Глава Совета польстился на полновесное золото: договор являлся «бессрочным» и мог быть расторгнут «только по обоюдному согласию сторон». Шли годы, на берегу моря вырос город-крепость Антанамо. Верфь, порт, военно-морская база. Люди исправно платили золото, через сто лет подняли арендную плату на треть – за право проложить к Антанамо железную дорогу.

Тогда и случились первые столкновения. Лесные оборотни и трактом-то были недовольны, а уж вонючие шпалы и рельсы им поперек горла встали. Рыжие отряды нападали на рабочих, поджигали палаточные городки и технику. Встречали отпор, как не встретить: люди и из пушек в них стреляли, и танками пытались давить. Чаще всего зря снаряды и горючее тратили – мелькнет хвост где-то в кустах, поди найди.

Воевать хотели не все. Чернобурки и платина – изящные аристократы – сблизились с людьми, пустили их в поселения, которые быстро превратились в города. Их дети учились вместе с детьми людей, говорили на двух языках, осваивали письменность, подступались к плодам технического прогресса. Молитвы богам сплетались – каждый хотел благоденствия своему дому. Лисы ставили свечки в человеческих церквях, люди охотно славили Хлебодарного – никто не желал навлечь голод.

Лесных оборотней это злило. Многие сменили веру, начали приносить дары на алтари волка Камула – желтоглазый родич любил войну и охоту, покровительствовал безрассудным. Среди кланов случился раскол. Корсаки, Крестовки и Сиводушки понемногу перебирались в города. Огневки, Алые и Светлые Кресты отступали в гущу лесов, огрызаясь партизанскими вылазками.

Кланы Черного Серебра, Северной Зари и Арктического Мрамора постепенно лишили Красных права голоса на Совете. Подкупали, иногда и запугивали красно-серых и серых, и, в конце концов, добились своего – оборотней начали казнить и сажать в тюрьму за нападение на людей и порчу их имущества.

Глава 1

Брант родился в век торжества научно-технического прогресса. В деревеньке, где жили его родители, прогресс был не особо-то заметен: ни тебе электричества, ни газа, ни водопроводной воды. Клан Зари балансировал между открытым мятежом и повиновением аристократии. Сыновья Зари – крепкие красно-коричневые лисы – служили как в войсках Объединенного Королевства, так и пополняли отряды бунтовщиков. Огневки продолжали терроризировать город-порт, и железнодорожникам скучать не давали. Верили ли лидеры Огненного сопротивления, что смогут изгнать людей со своей земли, заставят их разорвать договор? Конечно, верили. Альфы шли под ружье, омеги оберегали очаги, а беты трудились и торговали с людьми, зарабатывая на запас провианта и оружие для огненной армии. Находились и щедрые дарители из городов, не вступавшие в отряды, успокаивающие совесть финансированием.

Лет до четырнадцати Брант не знал, на какую сторону баррикад забросит судьба. Кое-как учился, молился и Камулу, и Хлебодарному, работал, помогал одиноким старикам, бегал в райцентр за почтой. В пятнадцать, когда он вытянулся настолько, что его можно было назвать возмужавшим, отец-по-семени объявил:

– Завтра сосед тебя и сына отвезет к огненным братьям. Смотри, семью не опозорь.

Так Брант оказался в тренировочном лагере для молодых альф и познал, наконец, плоды прогресса: модернизированное автоматическое оружие, осколочные гранаты, десантные ножи и бронежилеты с издевательским названием «Комфорт». К восемнадцати годам он имел за плечами две успешно проведенные операции в составе боевой группы: подрыв товарного поезда и нападение на блок-пост на железнодорожном мосту. Никто не догадывался – или не говорил вслух – что в нападении Брант стрелял поверх голов. Он не хотел никого убивать. Даже людей. Напугать, чтобы ушли прочь – это правильно, это надо. А убивать – нет.

Вот товарняки под откос пускать Бранту нравилось. Вагоны сходили с рельсов с жутким грохотом, и в них можно было найти всякие полезные или вкусные вещи. Он притаскивал домой то крупу, то твердые желтые макароны, а однажды набил рюкзак шоколадными конфетами в огромных красных коробках. Находка случилась зимой, в канун Изгнания Демона Снопа, и Брант раздал конфеты соседям, не дожидаясь Дня Подарков. Только трое выкинули, решили, что отравленные. Остальным понравилось.

Между вылазками он по-прежнему жил в деревне, вкалывал на огороде и общинном поле, подрабатывал на лесозаготовках, в сезон собирал грибы. Автомат хранился в погребе, за кадушками с огурцами и капустой, ждал своего часа. Не сказать, чтоб Брант этим сильно выделялся – двое соседей были такие же. То есть, жил как все. Отца-по-семени побаивался, никогда ему не перечил, отца-по-чреву любил и уважал. Родители относились к нему, как к равному. Нет, не так. Отец-альфа разговаривал, как с ровесниками-соседями, хотя Брант еще первый гон не прошел, а отец-омега вздыхал, норовил погладить по остриженной голове. Брант однажды не выдержал, спросил:

– Что не так? Я что-то делаю неправильно?

И услышал странный ответ:

– Нет, сынок, это я поступил неправильно. Надо было настоять, к двоюродному деду тебя отправить. Погубишь ты себя здесь.

Брант нахмурился, но спорить не осмелился. Двоюродного деда он никогда в глаза не видел, только по рассказам знал, что тот живет в большом городе, там, где лисы и волки теснятся вперемешку с людьми. И работал дед – вот стыдобища! – на железной дороге. В депо. За зарплату работал, не вредительствовал, и поперек людей идти не помышлял. Что это за жизнь, спрашивается? Нет уж. Лучше – как здесь.

Простота мира потрескалась, когда Брант встретил своего омегу. Бывал на смотринах и у рыжих, и у красно-серых, и у коричневых, и у песочных. Ни к кому сердце не лежало, даже намека на гон не случилось. Накрыло внезапно, в штабе – как гром с неба грянул. Брант увидел заезжего городского франта, доставившего кипы листовок, сначала ощетинился, потом неумело заигрывать начал. Ждал, что получит от ворот поворот, но пришлый неожиданно снизошел – потянуло их друг к другу, как подкову к магниту.

Илдвайн оказался аристократом. Чистокровным кремовым красавцем, с угольно-черным ремнем по хребту. Брант на такое сокровище надышаться не мог, под лапы стелился, угождал. Илдвайн и на двух ногах на сельчан был не похож: голубоглазый, светловолосый, с тонкой костью, без привычной кряжистости. Брант сам себе на его фоне казался слишком темным, неповоротливым, неуклюжим. Как будто медведь, а не лис, честное слово.

Когда первая горячка схлынула, рассеялось марево гона, Брант осмелился заговорить, строя планы.

– Где ты хочешь жить? У моих родителей или вернемся в твой город?

– В город мне хода нет. Я в розыске.

– Тогда у моих?

– Наверное. Ты же там живешь в дни безделья? Я тоже вступил в отряд. Я – снайпер. Буду вашей огневой поддержкой.

Пришлось освободить еще одну полку в погребе – для снайперской винтовки. Бранта такое соседство смущало. Война – дело альф. Альф всегда рождается больше. Природа знает, что смерть заберет избыток. Выживших хватит, чтобы зачать новых детей. Омега может выносить и родить ребенка. Щедрый дар богов надо хранить и оберегать, а не подставлять под пули.

Робкие возражения Илдвайн не слушал. Осек Бранта напоминанием: «Нет у нас еще никаких детей. Может, и не будет. Зачем заранее трястись?» Так и зажили. Вместе воевали, вместе пропалывали огород, в дни течки прятались на сеновале, потом, вытряхивая солому из шкур, охотились в лесу на кроликов и относили дары на алтарь Камула. Славить Хлебодарного Илдвайн категорически запретил. Фыркал, когда отец-омега ставил тесто перед Сретением, а День Преломления Хлеба ценил только за возможность безнаказанно совершать теракты среди толпы. Илдвайн никогда не пек, и вообще готовил скверно, и Брант, как и в детстве и в отрочестве, ел отцовский хлеб. Он любой хлеб ел, не тревожась о том, что кусок встанет поперек горла. Было бы побольше! Прожуем!

На второй год Брант обеспокоился. Страсть цвела пышным цветом, а плодов все не было и не было. Он, стесняясь, позвал отца-омегу на разговор. Спросил, можно ли собрать каких-нибудь травок или грибов, и сотворить настой, способствующий зачатию ребенка. Отец-омега вздохнул, погладил его по плечу, посоветовал чаще молиться Хлебодарному. Носить подношения к двум алтарям, просить о милости и об изгнании нечисти из дома. Брант так и поступил. К Хлебодарному ходил тайком, относил часть добычи из вагонов, но и Камула не забывал – как-то раз поделил пакет сухих макарон пополам, потому что больше ничего не было.

Илдвайн затяжелел только на третий год. Молитвы ли помогли, природа ли взяла свое – неважно. Бранта затопила волна счастья, проснулось желание сберегать и охранять. Илдвайн его окоротил, от строительства отдельного дома отказался наотрез. Прямо сказал, что просиживать штаны в деревне больше не будет.

– Отдадим ребенка твоим родителям, пусть нянькаются. Я хочу переехать к морю, на базу Огненных. Мне надоело подкладывать взрывчатку под шпалы и воровать крупу. Возле Антанамо мы принесем больше пользы.

– Зачем родителям? – ошеломленно пробормотал Брант. – Это же наш ребенок.

– И что, ты предлагаешь его по базам таскать? – удивился Илдвайн. – Мне не нужна такая обуза.

Сына, родившегося в положенный срок, назвали Айкен. От Бранта он получил стать – крупным родился, такие в сильных альф вырастают, а от Илдвайна – роскошную кремовую шкуру. Родители наперебой восхищались внуком: «Красавец, маленький аристократ!» Брант их восторги разделял, но впервые задумался, какая жизнь ждет сына в умирающей деревне. Два десятка дворов, одни и те же оборотни каждый день. Бесконечные соседские свары, травля оступившихся или выделявшихся в общем строю. Во времена детства Бранта четверо подрастающих лисят подстерегали мелкого соседа – хромого чернобурку – и не отпускали его без трепки. Черно-бурого хромушу любили и родители, и деды, только сверстники проходу не давали. Он уехал из деревни, едва повзрослев. Поступил учиться, да так и растворился на городских улицах. Брант не испытывал особого стыда за детские шалости – не до смерти били. Его пугала мысль, что Айкен может оказаться на месте хромуши. Слишком видный, приметный. Сверстники красавцем назовут, когда в возраст войдут. А в детстве запросто отлупцуют за кремовую шкуру.

Илдвайн от его сомнений отмахнулся:

– Ты как-то справился, я как-то справился, и он свою дорогу найдет. А если такой слабак, что от соседей отбиться не сможет, пусть подыхает. Слабаки никому не нужны.

В словах Илдвайна была звериная правда. Только Бранту она не нравилась. Он, вроде бы, принимал законы Камула – но для себя, не для сына. За Айкена был готов биться со всем миром, в надежде победить и выиграть исключение. И, таясь, бегал к алтарю Хлебодарного, оставляя мелкие подношения.

Илдвайн, едва оправившись после родов, уехал на базу Огненного Сопротивления. Брант после пары месяцев заминки последовал за ним. Его тянул болезненный аркан: не хватало запаха омеги, тела в постели – не ради случки, для тепла и сонных утренних объятий. Он понимал, что связь однобока. Брант был привязан к Илдвайну, а тот не чувствовал ни обязательств, ни пут. К счастью, он чтил верность и не одобрял измены, но официальный брак все равно заключать не захотел. И сына Бранту велел записать на себя, в свидетельстве о рождении в графе «омега» поставили прочерк.

По базам и лесам они с Илдвайном мыкались пять лет. Люди объединились с лисьей и волчьей армией, прочесывали равнины и горы, бомбили участки с подозрительной активностью. Мир готовился к Первой Зимней Олимпиаде-80. Хозяева-люди выбрали талисманом олимпиады медведя, зазывали на соревнования оборотней, предлагая обратить вражду в спортивные состязания ради мира. Огневки, Алые и Светлые Кресты подписали мирный договор в шаге от осени, в день трапезы, которую Камул разделил с Хлебодарным. Договор Сретения объявлял амнистию для Огненной армии. Люди и волки обещали не преследовать тех, кто добровольно сложит оружие. Брант воспрянул духом – для него, Илдвайна и Айкена открывался путь в мирную жизнь.

Илдвайн, услышав предложение сдаться и переехать в какой-нибудь город, расхохотался Бранту в лицо.

– Ради сына? Чтобы он ходил в школу? А я тут при чем? Ты думаешь, я начну готовить завтраки и ранец через дорогу носить? Нет уж, милый. Ты еще мне предложи герань в уютной квартирке на подоконник поставить. Вязаные салфеточки под хлебницей и сахарницей, фигурка Хлебодарного на стеллаже… Тьфу, мерзость!

– Леса бомбят, – терпеливо напомнил Брант. – Люди будут уничтожать охвостья рыжих кланов, отвергшие волю старейшин. Деревню еще не зацепило, только один снаряд на околице разорвался. Мои родители не хотят переезжать. Они – взрослые оборотни, это их выбор. Айкен рожден не для смерти от осколков. Я хочу, чтобы он жил, учился, дружил со сверстниками.

Худшие опасения Бранта оправдались – трое лисят постарше преследовали сына на улице и в лесу. Синяки и шишки, убежище в амбаре… не такую он хотел для Айкена жизнь.

– То есть, выбор родителей ты уважаешь, а мой – нет? – прищурился Илдвайн.

– Мы с тобой – пара. Мы должны объединиться ради будущего нашего сына.

– Я никому ничего не должен, – холодно ответил Илдвайн. – Я не собираюсь с тобой объединяться ради салфеток с геранями. Записал щенка на себя? Делай с ним, что хочешь.

Наверное, Бранта бы долго пополам разрывало: и от омеги уйти не мог, и тревога за сына росла с каждым днем. Все решила судьба, прихотливый случай. Две штурмовые группы напали на поезд, рассчитывая ограбить инкассаторский вагон – люди перевозили в порт партию золота для транспортировки на другой континент. Илдвайна не зацепило – снайперы засели на огневых позициях вдали от путей. А вот Брант и другие штурмовики-альфы угодили в ловушку. Вагон был заминирован. Огненной армии подсунули умело состряпанную фальшивку. Брант остался жив по чистой случайности: отбросило взрывной волной в овраг, оглушило, контузило, посекло обсидиановыми осколками, и, все же, он каким-то чудом сумел превратиться. Красно-коричневый лис, истекавший кровью, кое-как дополз до опушки. Отлежался полчаса, залечивая раны, и, шатаясь, ушел прочь – от места взрыва, от базы и своего омеги. Омеги, который не удосужился взять красно-коричневого лиса на руки и отнести в машину. Илдвайн методично отстреливал высыпавших из поезда людей и оборотней. О Бранте он не беспокоился. Если не слабак – выберется. А если не выберется… слабаки никому не нужны.

Брант вернулся в родительский дом. Еле добрался: шел по лесам, прячась под лисьей шкурой, кормился дарами ранней осени – падалицей яблони-дички, боярышником, облепихой, грибами. Как-то раз придушил слабенького крольчонка, впервые наелся, сожрал вместе с мелкими костями. Дома забился на знакомый сеновал, лежал, думал, с благодарностью принимал еду из рук отца-по-чреву. Не превращался – говорить не хотелось. Отец заговорил с ним первым. Дождался, пока лис вылижет миску – куриная лапша сегодня была особенно хороша – и спросил:

– Что делать собираешься? К Илдвайну вернешься? Или о сыне подумаешь? Если хочешь что-то изменить, уезжай в город. Мой двоюродный дед прислал письмо. Старик при смерти, одинок. Зовет нас приехать, обещает завещать дом. Мы с твоим отцом никуда не двинемся – приросли, обзавелись хозяйством, которое не бросишь. А ты можешь воспользоваться шансом. Ты даже в розыск не объявлен. Ничего не мешает уехать и начать жизнь с чистого листа.

Брант терзался целую неделю. Вспоминал, как раньше шерсть на загривке дыбом вставала, когда думал, что дед на людей работает. Свои слова Илдвайну перебирал: как просил переступить через себя ради семейного счастья, как мечтал увезти сына туда, где не надо ждать бомбы на голову. Почему теперь опаска берет, и лапы к сеновалу прилипают? Ответ был прост: Илдвайн, заноза-Илдвайн. Здесь, в деревне, можно тешить себя надеждой, что он вернется. Отъезд в город упования перечеркнет.

Пришлось резать по живому. Брант серьезно поговорил с сыном, расспросил сопливого шестилетку, как равного: хочет ли перебраться в город? Будет ли учиться в школе или ему даже на уроки к деревенскому старосте ходить не интересно? Пугает переезд или кажется захватывающим приключением?

Айкен выбрал дорогу. Как ни удивительно, загорелся он после слов о школе. Другая кровь. Бранта на уроки к старосте ремнем загоняли, без угрозы порки ни одно домашнее задание не делал. Так и выучился под ремнем: кое-как читал-писал, круглые цифры в уме складывал – не всегда с одинаковым результатом, и таблицу умножения на восемь заучил наизусть. Остальные не зубрил, потому что не задавали.

Сын пошел в Илдвайна не только цветом шерсти и внешностью, умом тоже. Уже освоил грамоту, читал книжки из общинной избы, редко попадавшие в деревню газеты. Читать-то читал, да мало что понимал. Тут учителя другие нужны были.

Ушли налегке, с армейским рюкзаком и термосом-нержавейкой для обедов, полным гречневой каши с крольчатиной. Пока собирались, пока добирались до станции, Брант ждал вопроса об Илдвайне. Айкен так и не спросил, приедет ли к ним отец. Почему дедушки не хотят переезжать, он сразу понял, согласился, что бросать курочек и свинью жалко.

Глава 2

Станция – одноэтажное здание с куполом и шпилем – потрясла Айкена до глубины души. Пока дожидались электрички, сын все колонны перетрогал, трижды подбегал к питьевому фонтанчику. Смотрел широко открытыми глазами, но попить так и не осмелился. Брант вытянулся в жестком кресле, в ряду за колоннами, и хвалил себя за то, что решился на отъезд. Сейчас, на перроне, ему стало ясно – ясно до боли – каким дичком рос сын. Сам-то Брант был попроще, ему и деревенских забав хватало. А Айкену прямая дорога в городскую жизнь. Расспросы обрушились в электричке. Сын проводил здание вокзала взглядом и затараторил:

– Пап, а почему там на крыше железка торчит? А ты видел, какие фонари? А как в них керосин заливают? А зачем эти белые круглые столбы? Чтоб крыша не падала?

Брант не знал, что отвечать, а если и знал, слов подобрать не мог. Не умел объяснять, и совсем не разбирался в архитектуре. Только сказал, что фонари не от керосина горят, а от электричества, которое не дымит и не пахнет. После этого беспомощно смолк. Выручил его сосед с сиденья напротив. Пожилой неопасный бета начал рассказывать Айкену о железной дороге и станциях, да так интересно, что Брант сам едва не открыл рот.

– Станции от Лисогорска до Ключевых Вод составляют архитектурный ансамбль. Их проектировали и строили оборотни и люди, старались придать каждой станции индивидуальность и сохранить связь и единство. Вы сели на станции Лесная. Видели мозаику внутри?

Айкен кивнул.

– На трех мозаиках изображены люди и оборотни. На первой – сборщики грибов с корзинами. На второй – засолка, горы грибов, которые надо перебрать. А на третьей – укладка в бочки. В Лесной самый большой засолочный завод. Грибы ценятся не только здесь, их экспортируют за пределы края.

– Дедушки отвозили туда короба с маслятами, а привозили керосин, – вспомнил Айкен.

Бета улыбнулся, продолжил рассказ:

– А сейчас мы подъедем к станции Скачки. Ты увидишь маленькое здание с колоннадой. Внутри станцию украшают мозаики, на которых люди и оборотни укрощают коней. Мы остановимся возле главного ипподрома края. Сюда съезжаются, чтобы посмотреть бега и другие конные состязания.

Брант мог бы добавить, что на ипподроме дважды закладывали взрывные устройства, и каждый раз акцию возмездия срывали бдительные полицейские. Но, конечно, не добавил. Смолчал.

Ипподром Айкена заворожил. Брант усадил его на колени, позволяя любоваться с комфортом, и сам впервые взглянул на здание, не оценивая, легко ли его начинить толовыми шашками. Красиво. И мозаики на станциях, наверное, красивые. Брант на них никогда не смотрел.

Сосед рассказывал Айкену обо всех станциях – как у него столько мозаик в голове уместилось? Брант и подремал, и перекусил, а мелкий все дергал соседа, выспрашивал. Потом утих, сморило. Брант уложил сына к себе под бок, укрыл курткой, чтоб не просквозило. Соседу вежливо сказал «спасибо». Оставшиеся четыре часа пути до Ключевых Вод мирно проспали. Уже неподалеку от станции, когда разминались и собирались, бета посоветовал Айкену осмотреть вокзальное здание и площадь.

– Ключевые Воды – главный вокзал Южно-Морского направления. Рядом автовокзал и гостиница. Все три здания выполнены в едином стиле. Рекомендую полюбоваться мозаиками. Они превосходны.

Айкен, взбодрившийся после сна, выполнил совет основательно. Останавливался у каждого мозаичного полотна – а их только на первом этаже было двадцать пять! – читал надписи, спрашивал:

– Пап, а что такое праздник урожая? А металлургический завод – это где металл делают?

Брант отвечал, как умел. Когда к ним подошел полицейский, ощетинился и тут же взял себя в руки: подавил и внезапный приступ страха – документы в порядке; и злость на сына, который застрял и его задержал в охраняемом здании. Удивительным было то, что страж порядка не потребовал предъявить удостоверение личности. Наоборот – вручил Айкену яркий цветной буклет с фотографиями вокзала и описанием мозаик, сообщил, что на тупиковых путях стоят два памятника-паровоза, и пожалел, что западное крыло с алтарями Камула и Хлебодарного сейчас закрыто на реставрацию. Брант воспользовался случаем, спросил, как им проще добраться до дедова дома. Оказалось – пешком. По пешеходному мосту над железнодорожными путями, потом вниз, к реке – пару кварталов – а уже на улице можно будет по цифрам на домах разобраться. Пешеходный мост Айкена заинтересовал больше мозаик, и он помчался к выходу, крепко прижимая к себе буклет. Брант подхватил рюкзак и пошел за ним. Не забыв поблагодарить полицейского. Через несколько шагов стало ясно, что мир не перевернулся. А ведь Брант впервые сказал искреннее «спасибо» человеку.

Их новый дом оказался ветхим и неказистым. Дед, когда-то крепкий, но иссохший старик, появлению дальней родни ворчливо обрадовался. Показал сад с вишнями, абрикосом и виноградной беседкой – большой, заросший сорняками участок, на котором можно размяться, превратившись. Выделил комнату, маленькую и холодную, с кроватью-сеткой и пуховой периной. Быстро научил Бранта пользоваться водонагревателем, Айкена – душем, а сам собрал небогатый, но сытный ужин. Айкен даже картошку с ломтем курятины не одолел, заснул прямо за столом. Брант отнес его в комнату, укрыл покрывалом и вернулся. Дед учинил ему настоящий допрос. Чуточку успокоился после третьего заверения, что искать Бранта никто не будет – ни полиция, ни братья по оружию. Спросил, есть ли какая-то специальность. Прочел ответ в пожатии плеч, хмыкнул, пообещал пристроить в вагонное депо:

– Там грузчики почти всегда нужны. Ты сильный, справишься. Платят не так, чтоб за глаза хватало, но заработаешь и на хлеб, и на кусочек масла.

На такую удачу Брант и не рассчитывал – и жилье получили, и работа какая-никакая, а наклевывалась. Он осторожно поинтересовался, можно ли будет устроить Айкена в детский сад, и получил заверение, что после месяца работы сможет пользоваться всеми благами: сына возьмут и в детский сад, и в школу. И в бесплатные кружки и секции при Доме культуры железнодорожников.

Дед, кашлявший до судорог, словно цеплялся за жизнь, дожидаясь, пока судьбу родичей устроит. Отвел Бранта в депо, поговорил с бригадиром, помог заполнить анкету в отделе кадров. Познакомил с соседями – лисами и волками – показал магазины и сберегательную кассу, сходил вместе с Брантом к нотариусу, оформил завещание, а наутро не проснулся. Умер.

С похоронами соседи помогли – деньги-то у деда отложены были, только Брант не знал даже как добраться до кладбища. Научили, показали. И в часовню Хлебодарного отвели, чтобы отпевание заказать. И гроб вынесли, и стол во дворе накрыли, и, после поминальной трапезы, превратились, долго и хором выли, оплакивая покойного.

На работу Бранта вызвали на следующий день после похорон. Боязно было Айкена в пустом доме оставлять, но не потащишь же с собой? И не откажешься выходить – взяли с испытательным сроком, вольностей себе позволять нельзя. Полдня грузил контейнеры, нервничая, едва сдерживаясь, чтобы не огрызнуться. В обед хотел домой сорваться – идти ведь два шага – и тут Айкен сам пришел. Принес еду в знакомом термосе, порцию вчерашней лапши и три лепешки. Перездоровался с рабочими, важно ответил на рукопожатие человека-бригадира. Заверил Бранта, что переходил дорогу на зеленый свет, и выпалил просьбу:

– Пап, а можно я к памятникам-паровозам схожу? Мне очень интересно!

Брант и слова вымолвить не успел, как бригадир посоветовал:

– Ты вещи в раздевалке сложи, да превратись. Тут вся лисья малышня на лапах бегает.

На немой вопрос Бранта он ответил:

– Ни одного лисенка еще поезд не задавил, они же юркие. А с людьми-подростками пара случаев была. Пусть превращается, всем спокойней будет.

Лисы кремовую шерсть Айкена оценили, присвистнули: «Аристократ!» С вопросами не полезли. И на том спасибо. А когда лисенок вечером вернулся, перепачканный от кончика хвоста и до ушей, посочувствовали: «Его же отмывать заколебаешься!» и сразу загнали в душевую. Брант мелкого оттер жесткой мочалкой, завернул в полотенце. Сам наскоро ополоснулся, и, провожаемый беззлобными подначками, повел сына домой, чуть не оставив в бытовке термос. Бригадир крикнул, напомнил. И опять Брант искренне поблагодарил человека.

По дороге зашли в магазин. Айкен сразу прилип к витрине с шоколадками. Шоколадки были маленькие и дорогие, возможно – невкусные. Ценность их заключалась в том, что на обертках красовались все мозаичные панно со станций железной дороги. Серия «Коллекционная». Брант посчитал в уме наличность – два раза и с одним и тем же итогом – пообещал:

– Как аванс получу – начнем по одной брать. Две недели потерпишь?

– Потерплю, – прошелестел Айкен.

И хотелось сына побаловать, но надо было покупать вещи. Парадное у мелкого было убогим, деревенским, в таком в городе ходить – задразнят. Сам Брант обходился военной формой, и зимнюю, и летнюю привез, на все случаи жизни хватит.

– Что на ужин? Пирожки с мясом или пельмени? Пельмени ждать придется, пока сварю.

Айкен выбрал пирожки. Брант взял еще пачку творога, сметану, хлеб и кусок колбасы – на завтраки и себе на обед. Когда расплачивался, рыженькая продавщица сказала:

– Если совсем денег хватать не будет, в долг отпущу. После аванса рассчитаешься. У нас для депо отдельная тетрадка, ваши часто под запись берут.

Брант еще раз взвесил финансовые возможности, вспомнил, что продавщица была на поминках, обнимала пожилую воющую лису, плакала. Спросил:

– А шоколадки мелкому можешь пока в долг записывать? Ему две недели сейчас как вечность. Вижу, что печет.

Рыженькая девушка рассмеялась, кивнула. Вытащила тетрадь в зеленом клеенчатом переплете. Вывела круглым почерком: «Брант – 1 шоколадка». Аккуратно цену дописала. Пообещала:

– Буду отмечать, сколько штук возьмете. Потом перемножим, заплатишь.

Айкен взял первую мозаику со станции «Лесная». Грибников с коробами. Брант потрепал его по вихрам, забрал пакет с продуктами и попрощался с продавщицей. Пирожки они с Айкеном съели по дороге к дому, за два квартала управились, не дали остыть горячему. А когда заварили чаю, сделали еще бутерброды с колбасой.

Как намылось русло в первый день, так и потекло. Айкен прибегал в обед, приносил заранее приготовленную еду или коряво нарезанные бутерброды. Получал порцию похвалы от бригады: «Папин помощник растет!» Убирал одежду в шкафчик Бранта, перекидывался и шнырял по огромной территории депо. Иногда возвращался с добычей – притаскивал оставленные пассажирами газеты и мятые книжки. Потом начал носить буклеты. О мозаичных панно, о скульптурах в закрытом на реставрацию алтарном зале. Об архитектурном ансамбле привокзальной площади, о гостинице, о здании автовокзала. К авансу их семейство изрядно обросло печатной продукцией, и Брант, никогда добровольно не бравший в руки книгу, предложил:

– Я сегодня деньги получу. Хочешь, пойдем, тебе каких-нибудь журналов купим?

– Если перейти через площадь, можно попасть в книжный магазин, – тут же сообщил Айкен. – У них ух, какая огромная витрина! А еще там глобусы, и красивые карты. И много всяких ручек и карандашей.

– Много не купим, нам надо будет отдать долг за шоколадки, – усмехнулся Брант. – Ограничимся самым необходимым. Выбирать будешь ты, я в этом ничего не понимаю.

В книжный пошли по всем правилам. Поднялись на мост над путями, полюбовались сверху на составы и переключающиеся сине-красные семафоры. Брант заставлял Айкена держаться подальше от перил – хоть они и огорожены сетчатыми щитами с табличками «Осторожно! Рядом линии высокого напряжения!», а все равно на душе тревожно. Чуть позже стало понятно – тревога одолела не из-за перил и табличек. Кто-то сверлил Бранта взглядом, и он впервые подумал, что надо было искать работу подальше от вокзала, не ходить мимо платформ. Мало ли кто сейчас вышел из поезда? Брант никогда не говорил ни Илдвайну, ни братьям по оружию, что у него есть родня в Ключевых Водах. Отцы обещали никому не выдавать, куда он уехал. Только это не избавит от случайной встречи.

Чужой взгляд исчез, когда они спускались по ступеням. Вернулся, когда пересекали площадь. Брант ждал, не войдет ли наблюдатель в книжный магазин. Нет, так и не вошел. И не ждал, когда выйдут – Брант, нагруженный книжками с распродажи и канцтоварами, больше не чувствовал взгляда.

Дальше началась чехарда. Все-таки, кто-то следил. Появлялся день через день, то перед обедом, то незадолго до конца рабочего дня. Брант и таился, и резко оборачивался, но заставал только бесполезные движения: мелькнувшую под вагоном тень, качающуюся траву возле ржавых путей. Он старался прятать тревогу. Айкен по-прежнему прибегал в депо, и это успокаивало. Сын читал в бытовке, куда не было хода чужакам – сразу кто-нибудь заметит, поднимет шум. Сердце екало, когда Айкен перекидывался и убегал, но Брант напоминал себе, что передвижения нельзя ограничивать. Пока нет каких-то веских причин.

Наблюдателя засек один из грузчиков. Спросил: «Это Айкин папаша, что ли?» Брант увидел движение светлого хвоста. Сердце даже не екнуло – оборвалось. Масть точь-в-точь как у Илдвайна, и, кажется, знакомый ремень на спине. На вопрос: «Вы с ним, небось, поссорились?» Брант неопределенно мотнул головой. Они с Илдвайном не ссорились. Разошлись без лишних слов. Брант сбежал. Сбежал, и не тосковал по своему омеге. Даже не думал, что так может быть.

После смены он перекинулся, обнюхал место, где заметил чужака. Солярка и мазут перебивали лисий запах, но кое-что выяснить удалось. Это был не Илдвайн. Это был другой кремовый омега.

Загадка разрешилась на следующий день. Айкен опять куда-то умчался, осторожно сцапав зубами исписанный тетрадный лист. Вернувшись, ничем не удивил, заговорил только по дороге домой, после покупки шоколадки.

– Папа, господин Элверд позвал меня посмотреть на игрушечную железную дорогу.

– Кто-кто? – обманчиво мягко переспросил Брант. План сложился мгновенно: сначала он собирался неизвестному господину глаза на жопу натянуть, чтоб на чужих детей не пялился, а потом язык вокруг шеи обмотать. Чтоб больше никуда никого не приглашал.

– Господин Элверд, – терпеливо повторил Айкен. – Руководитель реставрационных работ в алтарном зале. Он спросил, когда нам с тобой будет удобно посетить его дом с визитом. Ты работаешь до шести, он тоже в шесть заканчивает. Он сказал, что можно поужинать вместе, а можно пообедать в выходные. Решать тебе.

Брант поумерил пыл – кивнул, взял протянутую Айкеном визитку. Темный фон, серебристые буквы. Номер городского телефона. Имя, фамилия. Мелкие строки: «Акционер общества Южно-Морские Железнодорожные перевозки. Художник-реставратор (лепной декор и малые архитектурные формы)». Картон хранил следы зубов, визитку вручали лисенку.

– Папа, пойдем завтра? – Айкен даже запрыгал от нетерпения – так хотел получить ответ. – Элверд говорит, что у него вечера свободны. А мне интересно посмотреть на игрушечные паровозы!

Брант не дал прямого ответа, отговорился, что днем видно будет – вдруг какие-то дела возникнут? Приступил к осторожным расспросам, и получил ворох сведений – Айкену хотелось поговорить об Элверде. Пока первые подозрения не оправдывались. Айкен сам прошмыгнул в закрытое крыло вокзала, когда рабочие заносили в зал материалы. Прятался по углам, был вытащен за шиворот из-под лесов и отруган – а вдруг бы на голову что-то упало? Элверд один раз предложил лисенку шоколадку, но тот не взял. Больше шоколада ему не предлагали. А буклеты лежали в открытом доступе. Элверд проводил для Айкена экскурсии по залам вокзала, рассказывал истории создания лепнины, светильников, мозаики и скульптур. Рассказывал интереснее, чем в буклетах написано, но Айкен все равно буклеты утаскивал. На память. Пару раз Элверд перекидывался – «он плохо ходит, пап» – и водил лисенка не к памятникам, а скучающим на тупиковых путях старым паровозам. Потом объяснял, что они ждут своей очереди реставрации. Их собирались поставить на привокзальную площадь.

– Элверд говорит, что есть еще два памятника – камень на границе депо, уже в городе. А еще один в конце тупиковой ветки, на территории станкостроительного завода. Он обещал мне их когда-нибудь показать, но не сейчас. Сейчас у него болит нога, он не может далеко ходить.

Брант твердо решил вначале взглянуть на Элверда – к примеру, познакомиться с ним в обед – а потом уже решать, принимать ли приглашение. Он надеялся, что сможет учуять гнильцу, определить, есть ли у доброхота непристойный интерес. И если есть… ох, мало ему не покажется. Всю жизнь будет на обе ноги хромать.

Глава 3

Знакомиться пошли вместе с Айкеном. Брант был уверен, что при сыне не начнет убивать, удержится. Оказалось, убивать и не надо. Элверд излучал мягкую ауру: стеснительность, какой-то неуловимый уют, и – самое главное – чистую искренность.

«Симпатичный, – оценил Брант. – Омега. Тот кремовый омега, что под вагонами прятался».

Элверд был схож с Илдвайном не только цветом лисьей шерсти. Такие же льняные волосы, красивые голубые глаза. И возрастом едва ли старше. Ровесник. Едва-едва четвертак разменял.

Омега шагнул вперед, опираясь на трость, неловко сгибаясь на бок, и Бранта неожиданно окатила волна стыда. Вспомнился чернобурка, которого по хутору гоняли. Поди ж ты – сколько всего с тех пор натворил, наверное, на пожизненное хватит, а припекает детское. Кому скажи – на смех поднимут.

Он старательно отводил глаза, боялся, что начнет на Элверда таращиться, а потом глупость какую-нибудь ляпнет. Поздоровался сухо, имя назвал. Айкен ничего не заметил, кинулся к Элверду, что-то защебетал. Кажется, о прочитанной книге докладывал. Брант слушал невнимательно, гадал, не потому ли Айкена к Элверду тянет, что рядом отца-омеги нет? Пока гадал, прослушал вопрос. Замялся. Когда мелкий заныл: «Пап, давай сегодня!», согласился:

– Да.

Потом уже, таская мешки с пшеницей, сообразил, что надо было выторговать час. Отнести домой термос, самому переодеться, мелкому чистую рубашку погладить. Но слово вылетело, пришлось идти через мост, искать машину Элверда на служебной парковке. Тот ждал их за рулем, просигналил, после короткого и яростного спора отправил Айкена на заднее сиденье – по правилам, потому что детям на переднем ездить нельзя. И Бранту надо было на заднее сесть, вместе с сыном. А он сел рядом с Элвердом – и ноги хорошо помещались, и термос пристроить можно.

Айкен ерзал, подпрыгивал. Молча. Лучше бы болтал. Ехали, поглядывая друг на друга. Брант косился на трость в креплении, украдкой разглядывал Элверда. Старался не пялиться жадно. Неожиданно от близости омеги повело. После Илдвайна на других не смотрел, как отрезало. Думал, конечно, что однажды природа возьмет свое. Беспокоился, чем это обернется – получится ли привести в дом омегу, не обидев сына?

«Если такого, как Элверд – наверное, получится. Только такой разве согласится?»

Остановились на парковке возле семиэтажного дома. Элверд начал выбираться из машины, тяжело подтягиваясь, и Брант не утерпел. Впихнул мелкому термос, мигом оказался возле открытой двери и вынул омегу, подхватив под колени. Чуть встряхнул, удерживая второй рукой под лопатки, велел:

– Айкен, возьми трость. Захлопни двери. Нести куда? Вот по этим ступенькам?

Элверд залился краской, ответил: – Да. Там лифт, – и тут же спохватился: – Не надо. Я сам.

Брант фыркнул:

– Быстрее будет.

Ноша не тяготила. Элверд сидел на руках тихо, только сердце колотилось, как у зайца в капкане. Брант чувствовал стук через футболку и тонкую куртку, там, где соприкасались телами. Кнопку лифта позволили нажать счастливому Айкену. Элверд опять дернулся. Брант пообещал:

– До квартиры донесу и поставлю.

В ответ получил невнятное бормотание:

– Я обычно лучше хожу. Мне нельзя часто превращаться. А я в последнее время много превращался.

Брант вспомнил мелькающую под цистернами тень, хотел спросить: «А почему на ногах не подошел?», но промолчал. Кое-что можно было выяснить, не открывая рот. В прихожей, поставив Элверда на ноги, Брант первым делом незаметно обнюхал вешалку. Второго запаха не было. Квартира пахла только омегой. Значит, живет один. И приходящего альфы, скорее всего, нет. Хоть где-то, да нить запаха осталась бы.

Элверд не бедствовал, не теснился. Огромные комнаты, высокие потолки, зашуршавшие от мимолетного сквозняка шелковые шторы. Причудливые цветы, оживлявшие подоконники пятнами зелени. Добротная, темная деревянная мебель, натертый мастикой паркет. И комнаты, и кухня сияли чистотой. В холодильнике нашелся разрезанный торт – на радость Айкену. Брант от ужина сразу отказался – нельзя едва знакомого омегу объедать – и согласился только на пустой чай. Элверд осторожно спросил:

– Вы не едите выпечку? Посмотрите: вот сыр, конфеты… хотя бы варенье.

Брант отрицательно замотал головой – «нет, нет, никакого сыра и варенья».

Элверд настаивать не стал, расстарался, выставляя на стол угощение для Айкена – положил на тарелочку торт, разрезал булочки, намазал маслом. Сын вертелся как волчок, исчезал из поля зрения, возвращался на кухню. Брант собрался сделать ему замечание – «не шарь без хозяина» – и чуть не свалился с табуретки, когда со стороны комнат раздался оглушительный вопль. Он вскочил, задев стол, побежать не успел – мелкий паршивец уже возник на кухне, потрясая большой коробкой.

– Это тот поезд? Да? Да? Ой, какой красивый! Пап, смотри! Элверд, можно я открою, потрогаю?

– Зайди в комнату, с остальными познакомься. Этот откроем сейчас, конечно.

Коробка шлепнулась на стол. Брант уставился на миниатюрный тепловоз и вагоны. Картонные ячейки были затянуты прозрачной пленкой, позволявшей рассмотреть детали и надписи. «Зимняя Олимпиада-80».

– Сувенирный, – объяснил ему Элверд. – Два дня назад из столицы прислали. Я не распаковывал, подумал, что Айкену будет интересно.

Из глубины квартиры неслись невнятные причитания и повизгивания.

– Он до железки добрался, – улыбнулся Элверд. – Посмотрите сами, там нет ничего опасного. Айкен не поранится.

Брант пошел посмотреть. Не столько из опасений, сколько из любопытства. Заглянул и застыл на пороге комнаты, в которой жили взрослые игрушки. Большую часть пространства занимал стол. Камул милостивый, на нем была потрясающая копия настоящей железной дороги – крохотный, но гордый вокзал, расходящиеся во все стороны ветки, паровозы, вагоны, станции, деревья, семафоры, будки стрелочников, переезды. Айкен метался вокруг стола, тихо попискивая. Тянулся потрогать, тут же отдергивал руку, прятал за спину.

– Ну, как вам? – Элверд привалился к косяку, посмотрел вопросительно.

– Это… это как сказка, – честно ответил Брант.

– Как будто кто-то заколдовал! – подхватил Айкен. – Заколдовал вокзал и поезда, а ты их унес к себе домой. Или это ты волшебник. Рассердился на вокзал и заколдовал.

Элверд рассмеялся искренне, светлея лицом:

– За что на вокзал сердиться? Нет, я бы так колдовать не стал.

Айкен не желал отлипать от стола, и Элверд с Брантом нагрузили и принесли в комнату поднос с чаем, бутербродами и тортом. Элверд повесил на спинку стула влажное полотенце для Айкена – «вытирай руки, не заляпывай пути кремом» – сам сел на другой стул, включил миниатюрный пульт, начал нажимать на кнопки. Игрушечное царство ожило. Тепловозы, деловито жужжа, потащили вагоны по рельсам. Семафоры замигали, на переездах опустились шлагбаумы.

– А куда новый поезд? – спросил Айкен, жадно следивший за каждым игрушечным движением.

– Поставим на этот путь, – показал Элверд. – Достроим еще одну ветку. Пусть возит олимпийцев в порт. Мне обещали прислать пассажиров. Пять колец, пять команд: лисы, люди, рыси, медведи и волки.

– Надо построить Антанамо, – Айкен показал на свободный угол стола. – Вот тут. Немножко моря и еще один вокзал.

– Если захочешь – сделаем.

Брант следил за движением поездов, слушал разговор и соскальзывал в дрему – наработался сегодня, устал. Квартира Элверда умиротворяла, дарила ощущение безопасности. Может быть, потому что хозяин – омега. А может, из-за игрушек и цветов на подоконниках.

«Салфетки и герани», – вспомнил он.

Горящие глаза Айкена, его искренняя заинтересованность, открытая улыбка – все это убеждало Бранта в том, что он не зря решился на побег из прежней жизни. Пусть до сих пор ощущается тупая боль разрыва, пусть временами одолевают сомнения. Все это ради сына. Себе Брант в новой жизни места не найдет, зато Айкена пристроит. Ради этого стоит таскать тяжести и выслушивать приказы людей.

Элверд разбудил его, когда стрелки часов подбирались к десяти. Брант дернулся, перехватил коснувшуюся плеча руку. Тут же извинился, да толку мало было – омега испугался, отступил, пошатнувшись, схватился за подоконник.

– Я вызвал такси. Айкен устал, засыпает. Надеюсь, вы как-нибудь приведете его в выходной, чтобы он поиграл вдоволь.

– Конечно, – Брант провел ладонями по лицу, прогнал следы мутного сна. – Спасибо.

Они пришли к Элверду в воскресенье. И на следующей неделе в среду, потому что из столицы пришла посылка с коллекционными олимпийцами. Брант каждый раз отказывался от обеда или ужина – негоже альфе есть хлеб омеги, не принося ничего взамен и не отрабатывая. Айкену поесть не запрещал, не для ребенка эти принципы.

Элверд молча принял его заскоки. Ни на чем не настаивал, спрашивал дозволения, прежде чем подарить Айкену какую-нибудь мелочь, не пытался зазвать в дом без Бранта. О себе почти ничего не рассказывал, и с расспросами не лез. Только в воскресенье, когда утомившийся Айкен заснул за столом, под жужжание паровозов, задал вопрос:

– Не будет ли проблем со стороны второго отца? Он не против того, что вы приходите ко мне в гости?

– Нет, – ответил Брант.

На этом тема личной жизни была закрыта. Брант этому и радовался, и сожалел одновременно. Симпатия к Элверду росла, пускала корни, прорастая в душу, как цепкий и неистребимый хмель, заплетавший деревенские заборы. Не было полыхнувшей страсти, как с Илдвайном – тогда будто бензина в костер кто-то плеснул; зато крепло желание оберегать, расширить невидимый круг защиты, объединить Айкена с Элвердом. Бранту приходилось себя одергивать, подавлять желание каждый день носить Элверда на руках.

Элверда интересовал только Айкен. Наверное, отцовский инстинкт сработал. У самого-то лисят нет, и альфы нет, это совершенно точно. Заведет, не заведет, а с ребенком хочется повозиться. Айкен к Элверду ластится, тянется… Брант тут сбоку припеку. Уйди, оставь их вдвоем, мигом о нем забудут. Эту прорывающуюся ревность Брант тоже подавлял. Отвлекался ежедневной работой и делами. Мотался с Айкеном по магазинам, покупая ему осенние и зимние вещи, относил документы в подготовительную школу и поликлинику, в Дом Культуры железнодорожников, где они долго выбирали дело по душе. Айкен не захотел заниматься спортом, после нескольких пробных уроков остался в изостудии. Брант подозревал, что сказалось влияние Элверда – у того на стенах висели приятные картинки в рамках – но не препятствовал, не запихивал сына на бокс. Рисовать научится – хорошо. А бокс этот – забава. Брант без всякого бокса ударом кулака любого противника уложит. И Айкен уложит, если припрет.

Налаженная жизнь рухнула в четверг, одиннадцатого декабря одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, на следующий день после открытия Первых Зимних Олимпийских Игр. Старательно возведенные стены затрещали сразу после работы, когда Брант спустился с обледеневшего моста и вышел на засыпанную снегом привокзальную площадь. Он шел за Айкеном в Дом Культуры железнодорожника, забрать с занятий. Услышал голос Элверда, подошел, повинуясь оклику. Тот стоял возле машины, облокотившись на дверцу. Нервничал, не сразу решился заговорить. Когда заговорил, огорошил:

– Я прошу у вас дозволения на поездку. Отпустите Айкена на два дня. На эти выходные я уезжаю за город, к родителям. У моего отца-омеги день рождения. Я бы хотел, чтобы Айкен побывал в поместье. Там огромный парк, конюшни. Он бы мог покататься на пони. Разумеется, под присмотром моих родителей. Дом уже начали украшать к Изгнанию Демона Снопа. Иллюминация на можжевеловой аллее очень красива.

Брант молчал, не отрывая от Элверда взгляда. Тот занервничал:

– Я бы пригласил и вас, то есть, приглашаю… но понимаю, что вам не захочется проводить столько времени в моем обществе. Вы можете отдохнуть в эти выходные. Поверьте, ни я, ни мои родители не причиним Айкену вреда.

– Почему мне не захочется? – уточнил Брант.

– Ради Хлебодарного, не будем юлить, – глаза Элверда опасно потемнели. – Вы меня еле терпите. Когда заметили, как я хромаю, два дня глаза отводили, потом привыкли. Иногда делаете над собой усилие, пытаетесь помочь, зачем-то на руки берете. А на самом деле вас подбрасывает, когда я касаюсь. На полметра отскакиваете. Я вам не навязываюсь, Брант. Прекрасно знаю, что я калека, и это не каждому здоровому альфе по нраву. Я не претендую на ваше внимание. Позвольте мне сделать подарок Айкену. Я рассказывал ему о поместье, показывал фотографии. Он хочет там побывать.

Брант соображал с трудом – он и обычно-то соображал с трудом, а сегодня встал в четыре утра, отработал полторы смены, упахался. Это мешало подобрать слова, объяснить Элверду, что он ошибается. Мысли окончательно разлетелись в стороны после боя вокзальных часов. Время! Айкен сейчас выйдет из класса, спустится по лестнице, выскочит на площадь с заснеженными клумбами. Нельзя ему одному там стоять. Темнеет рано, под ДК ошиваются какие-то мутные типы.

– Завтра поговорим.

Брант двинулся по «зебре», пытаясь понять: стоит ли навязываться в поездку? Родители Элверду, небось, хороший втык дадут, если он беспородного альфу в поместье притащит. Зачем осложнять ему жизнь? Айкена, может, и нормально примут. Кремовый, светловолосый, голубоглазый. Сын похож на Элверда больше, чем на самого Бранта. Странная шутка судьбы.

Он ускорил шаг – быстрее, быстрее, не глядя по сторонам. Наткнулся на кого-то, ударил плечом. Извинился. Услышал гнусавый голос:

– Ты чё, крутой?

О, примелькавшиеся морды… трое самых мутных, все трое – волки-оборотни. Отираются возле кустов, под деревом, прячась от света фонаря. Нарываются. Ну, ладно…

– А чё надо? – Брант развернулся, оценивая противников.

– Ты каждый день шастаешь, да еще мальца таскаешь, – гнусавая морда попыталась обойти, подобраться к открытой спине. – За проход платить полагается, ты чужой асфальт топчешь.

– Треснет у тебя. Без моих денег обойдешься.

– Кру-у-у-у-той… – издевательски пропели из кустов.

Кинулись все трое, разом. Бранта этим было не смутить – нож только у одного, у самого хлипкого. Он старался соразмерять силу, сдерживался. В тренировочном лагере его учили убивать, не по кустам противников расшвыривать. В деревенских драках тоже друг с другом не церемонились. То, что происходило сейчас – не драка, а цирковая пародия. Оборотни вертелись, напрыгивали, отскакивали. Брант лениво отмахивался. Все переменилось, когда от ДК донесся визг – это Айкен вышел, увидел драку. Со стороны вокзала завыла сирена.

«Похоже, вахтер позвонил, вызвал полицаев», – сообразил Брант.

Он чуть не пропустил удар, когда понял, что ему не убежать. Рядом перепуганный Айкен, которого не потащишь в переулки, заметая след. А полицаи сразу не отпустят. И лисенка домой не отвезут, потому что… Брант отшвырнул гнусавого, ударяя спиной о дерево, нагнулся, подхватил камешек, кинул в проезжающую машину, молясь, чтоб Элверд не прибавил газу, остановился. Тот не подвел. Брант выкрутил руку второму оборотню, оттолкнул третьего, крикнул:

– Забери мелкого! Если докопаются, скажи, что ты отец. Понял?

Полицейская машина уже тормозила у обочины.

– Понял, – отозвался Элверд и проехал чуть вперед – к дверям ДК, к Айкену.

Глава 4

Как сердце чуяло – сразу не отпустили. Повезли всех в участок. Там троица внаглую принялась обвинять Бранта в нападении: «Да мы просто стояли, а он такой: "Дай закурить!" А мы не курим… а он сразу с кулаками попер».

Полицейские завсегдатаям участка не сильно-то верили, но показания записывали. А потом, посовещавшись, решили тряхнуть Бранта.

«Где проживал до переезда в Ключевые Воды? Почему не зарегистрировался по новому месту жительства? Кем работал? Служил ли в рядах Объединенной Лисьей армии?»

Закрыли на трое суток, для выяснения личности. Брант ничего другого и не ожидал. Всех не отслуживших на благо отечества альф его возраста – и тех, кто младше, и тех, кто старше – подозревали в причастности к Огненному сопротивлению. Надо сказать, не зря. Если бы Брант был городским, отучился где-то, да хоть года три работал, может, и отпустили бы. А переехавшего из леса наизнанку вывернут.

Сидя в камере, он беспокоился не о себе. О сыне и об Элверде. Уже в полицейской машине, в наручниках, он сообразил, что приказ: «Если докопаются, скажи, что ты отец», мог Элверду не понравиться. Не женатый, не повязанный омега, и тут вдруг – эй, повесь-ка на себя грех. В деревне за такое предложение доской от забора угостили бы, не размениваясь на слова. Элверд, конечно, доской бить не будет – воспитание не позволит. Но обиду может затаить.

Ночь прошла в тревожной дремоте. Ни пьяные гуляки, ни карманные воришки к Бранту не лезли, просто обстановка к нормальному сну не располагала. Утром его и еще троих задержанных перевезли в городскую тюрьму. Из камеры вывели после обеда. Брант думал – на допрос. Оказалось – на встречу с адвокатом. Седой, солидный и, одновременно, очень энергичный омега укорил Бранта, что тот не явился в уголовно-исполнительную инспекцию, чтобы пройти проверку для применения акта об амнистии. Сообщил, что сроки еще не истекли, документы будут переданы его помощником, без личного обращения Бранта – «одиноким родителям в этом случае полагаются льготы». Пришлось ответить на кучу вопросов: припомнить и сбор грибов, и работу на общинном поле и лесозаготовках. Адвокат пообещал восстановить трудовую деятельность Бранта по табелям, посоветовал сохранять спокойствие – «я уверен, что на следующей неделе вы будете дома», и передал привет от сына.

– Они решили не отменять визит к родителям. Вернутся, как и планировали, в воскресенье вечером. Выпал снег и вместо катания на пони будут прогулки на санях.

Брант не сразу понял, что адвокат говорит о поездке к родителям Элверда. Подумалось, что Айкена отвезли в деревню, к дедушкам – откуда там пони? Кроме слов адвокат одарил Бранта пакетом с едой, еще раз заверил, что лишение свободы надолго не затянется, и отбыл. Бранта, прижимающего к себе передачу, отвели уже в другую, одиночную камеру – чуть почище. Комфортнее.

Удивило то, что в передаче не было ни хлеба, ни булочек. Ни куска! Как будто кто-то решил, что одинокому альфе хлеб поперек горла встать может. Наверное, кому-то и может. Но не Бранту, который плохо наедался колбасой с сыром – булочки не хватало.

Из тюрьмы его выпустили во вторник, во второй половине дня. Пришлось подписать несколько бумаг – невыезд, обязательство явиться в уголовно-исполнительную инспекцию, встать на учет у участкового инспектора по надзору. Адвокат присутствовал, внимательно проверял каждую строчку. После этого Брант получил назад ключи, шнурки от ботинок и документы, и был препровожден к воротам тюрьмы. Там его ожидала машина. И Элверд. И Айкен.

Сын кинулся, повис у Бранта на шее. Элверд поздоровался, сразу заговорил с адвокатом:

– Моя признательность безмерна.

– Брось, – отмахнулся тот. – Мне было интересно. Никто никогда не обращался ко мне с подобной просьбой. Наша контора нередко занимается уголовными делами: последствия ресторанных кутежей, вождение в нетрезвом виде, употребление запрещенных законом веществ. Но каждый из клиентов уже имеет добропорядочную биографию. Всего-то надо доказать, что он случайно оступился. У нас никогда не было клиента с расплывчатым прошлым. Это любопытный опыт.

– Я был штурмовиком, – сообщил Брант. – Вы должны знать. Я должен был сказать раньше. Его второй отец, – он указал на Айкена, спрятавшегося в машину, – снайпер.

– Он погиб? – быстро спросил Элверд. – Второй отец?

– Нет, насколько я знаю, нет. Мои родители бы мне сообщили. Наверное, все еще воюет.

– Я думал… – Элверд замялся. – Я подумал, он умер при родах. Я видел свидетельство о рождении. Там прочерк в графе.

– Он не захотел, – объяснил Брант. – Может быть, потому что я беспородный. Может, не поэтому.

Адвокат одарил Бранта странным взглядом. Не надо было говорить правду об участии в сопротивлении? Элверд помотал головой, выдохнул:

– Хлебодарный милостивый, какая глупость! Айкен такой замечательный…

– Папа! Я еще в хор записался! – прокричал сын, высунувшись из машины.

«В хор, так в хор, – подумал Брант. – Что теперь поделаешь».

Дни замелькали, как столбы за окном разогнавшейся электрички. Город прихорашивался, то тут, то там ставились елки, вешались соломенные и можжевеловые венки – даже в бытовке кто-то скрутку на гвоздь прицепил. В столице звенела медалями, прощалась со зрителями Первая Зимняя Олимпиада. Элверд в будни пропадал на работе – отреставрированные алтари планировали открыть в День Изгнания Демона Снопа – а в выходные увозил Айкена к своим родителям. Брант не мешал им развлекаться – пусть наряжают елку и плетут венки, катаются на санках. Ему хватало работы, хозяйственных забот – то стирка, то уборка, то готовка – и визитов в правоохранительные органы. Сажать его, вроде бы, не собирались – на сто процентов попадал под применение акта об амнистии. Но, пока не выдадут на руки все бумаги, радоваться нельзя.

В один из вечеров они встретились с Элвердом перед ДК, возле елки, украшенной огромными разноцветными шарами, стеклянными шишками и пластмассовыми орехами. Брант ждал Айкена с хора и ел большую булку, хрустя корочкой и роняя крошки на снег. Элверд бросил машину на островке безопасности, подошел, поздоровался, посмотрел. И, трогая еловую ветвь, спросил:

– Ты ешь хлеб? А я, когда ты в тюрьме сидел, адвоката просил не класть в передачу. Думал – проклятье Хлебодарного. Ты ведь у меня дома никогда к еде не прикасаешься.

Брант с трудом проглотил горбушку и объяснил:

– Нельзя у омеги в доме без отдачи еду брать. А мне тебя отдарить нечем. Нет у меня никакого проклятья. Я как-то раз булочки в пищевой пленке съел – она же пищевая. Все потом волновались, что я от заворота кишок умру. Нормально переварил. Вечно меня всякими ужасами зря пугают.

– Ты просто здоровый очень, – после долгого молчания ответил Элверд. – Для кого-то ужасы, а тебе как слону дробина. Завидно даже бывает.

Засвербел, сорвался с языка вопрос:

– А что, тебя кто-то здоровьем попрекал? Свадьба не сладилась?

На лицо Элверда набежала тень. Он ответил спокойно, ровным голосом:

– Я аристократ, Брант. У нас приняты договорные браки. От меня никто не отказывался. Я не получал предложений. Никто не будет портить кровь, вводить калеку в семью. Особенно, если есть минимальный шанс, что заболевание передастся по наследству.

– А ты только аристократов замечаешь? – спросил Брант, чувствуя, что вот-вот получит еловой веткой по морде. – Тебе красно-бурые не по нраву?

Элверд неожиданно сник – затаенный гнев испарился, словно лопнул воздушный шарик. Развернулся, пошел к машине, не дожидаясь Айкена. Буркнул через плечо:

– Мне раньше никто не нравился.

Слово «раньше» вселило в Бранта некоторые надежды. Он подготовился ко Дню Изгнания и торжественному открытию алтарей в западном крыле: купил четыре подарочные скрутки – две себе, две Айкену, чтобы не обидеть ни Камула, ни Хлебодарного. Забил холодильник продуктами, накупил хлеба, а в погреб припрятал торт. Он понимал, что в долгу по уши – Элверд и адвоката оплатил, и передачи в тюрьму отправлял, и Айкена постоянно баловал в будни и на выходных. Торт ничего этого не покрывал, но Брант хотел пригласить Элверда на чай, и пытался соблюсти приличия.

Саму церемонию открытия Брант пропустил – со смены не уйдешь. Айкена в западное крыло отправил, а сам подошел вечером, когда толпа чуть-чуть уменьшилась. И все равно было не протолкнуться: к алтарям шли и люди, и оборотни. И городские, и приезжие – кто-то с платформ, кто-то с площади.

Камул и Хлебодарный стояли в нишах, подсвеченные лампами. Смотрели друг на друга, повернув головы. Камул протягивал ладонь к сидящему волку, Хлебодарный опирался на можжевеловую метлу. В зале было не продохнуть от благовоний: в огромных чашах тлело все вперемешку – можжевельник, ладан, сандал, сушеная рябина. Брант пробился к статуям, работая локтями. Одарил обоих богов, мысленно попросил о милости – какую дадут, за ту и спасибо. Выбрался на свежий воздух и начал осматриваться. Где искать Элверда и Айкена? Сегодня в ДК занятий нет, короткий день перед праздником. Ушли играть с железной дорогой? Торчат в книжном магазине, рассматривая карты и глобусы?

– Папа! – Айкен позвал его от галереи, соединявшей западное крыло с гостиницей. – Ты освободился? Пойдем к памятнику! Элверд мне давно обещал памятник инженеру Стальнику показать.

Брант кивнул и пару раз чихнул, надеясь, что это будет правильно истолковано – слишком уж крепки праздничные запахи, аж глаза слезятся. Айкен взял его и Элверда за руки, и они пошли вдоль путей, по присыпанным снегом шпалам. Брант рассеянно смотрел по сторонам – вроде бы, никаких опасностей, но мало ли? – и слушал рассказ. Железную дорогу строили люди. Понятно, что оборотням бы такое в голову не пришло. Строили не вчера, упрямо протягивая стальные нити рельсов через леса. И через болота. Здесь, в Ключевых Водах, местность была заболоченной. Прокладывались водоотводы, строились дренажные системы, возводились насыпи. Работа шла по плану, только тоннель над трактом никак не могли построить – трижды проседала основа, уходила в топь. Инженер Стальник, руководивший постройкой железнодорожного узла, упрямо боролся с природой. И почти проиграл – подхватил лихорадку, когда в очередной раз возводил тоннель. Болезнь сожгла его за неделю. Перед смертью Стальник написал странное завещание: попросил похоронить его в топи, которая не позволяла закончить постройку. Он обращался к Камулу, прося принять его тело в жертву, и, одновременно, молил Хлебодарного о милости – увести воду прочь, к полям, жаждущим влаги. Своего, человеческого бога, Стальник просил об отпущении грехов. Кто помог – не узнаешь. Может, совпадение случилось. Только после того, как топь приняла гроб, тоннель возвели быстро, а железнодорожный узел открыли в срок.

– Ему поставили памятник возле тоннеля, – закончил речь Элверд. – Вот, смотрите. Камень с крестом, лежащим на охапке можжевеловых ветвей.

Брант даже поклонился – памятник вызвал у него уважение. Серая глыба врезалась в оплывший склон, цифры и буквы смотрели на рельсы, чтобы инженер Стальник мог тешить взор в посмертии.

– Я пойду назад, – прервал молчание Элверд. – А вы можете спуститься по ступенькам на склоне. Вам так будет ближе домой.

– Пойдем к нам, – неловко предложил Брант. – Выпьем чаю. И… спасибо, что рассказал. Интересно.

Элверд закусил губу – видно было, что раздумывает.

– Чай, – повторил Брант. – С тортом. Праздник же.

– У нас нет торта, – влез Айкен. – Надо купить.

– Есть, – признался Брант. – Я от тебя в погреб спрятал. И от себя – чтоб руки не тянулись.

Элверд рассмеялся. Сказал:

– Тогда давайте вернемся к мосту. Я здесь не спущусь.

Брант посмотрел на узкие ступеньки – бордюрные камни, вбитые в крутой склон – на освещенный фонарями тротуар внизу. Подошел, тронул ступеньку ногой, убедился, что подошва ботинок не скользит, и подхватил Элверда на руки.

– Если ты упадешь…

– А вот не надо под руку… то есть, под ногу. Айкен, возьми у него трость. Мешает.

Нормально спустились. Как будто Камул с Хлебодарным под локти поддерживали. Брант увидел, что впереди опять ступеньки – тротуар поднимался в горку, и не стал опускать Элверда на асфальт. Приятная ноша, руки не тянет.

Так и шли – сначала в горку, потом, после пересечения оживленной улицы, под горку. Когда углубились в район частных домов, Брант, наконец-таки, продышался – а то не благовония, так мазут, не мазут, так выхлопные газы – и начал нормально различать запахи. От Элверда пахло подавителем и начинающейся течкой. Сразу пробежали мурашки, и волосы на бритом загривке дыбом встали. Брант позволил себе вольность – зарылся носом в светлые волосы, с удовольствием принюхался. Даже заурчал, не сдержавшись – славно, сладко.

– Похоже, мне лучше отказаться от чая, – проговорил Элверд.

– Почему? Потому что у меня темное прошлое? Или потому что не аристократ? Или не нравлюсь? – Запах развязал язык. Брант подумал и добавил: – Или все сразу?

– Не хочу на одну ночь, – тихо ответил Элверд. – Потом локти сгрызу.

– Почему на одну? – удивился Брант. – На сколько хочешь. Сам уйдешь, когда надоест. Или если родители заругают. Только Айкена не бросай, хотя бы к ДК приходи. Он не поймет.

– Что я не пойму? – прокричал убежавший вперед Айкен.

– Как правильно торт из погреба доставать. Это только взрослые могут, тебе еще расти и расти.

Элверд опять рассмеялся. Легко, как на склоне рядом со ступеньками.

– Подумай, – прошептал Брант, ероша носом волосы. – Если скажешь «нет», я развернусь, и мы пойдем ловить такси.

…Они пошли в душ вместе, убедившись, что Айкен заснул над книжкой. Почти не тронутый торт остался на столе. Брант намыливался, прогоняя дневной запах, позволял Элверду касаться своего тела, оценивать и изучать. Робкие движения разжигали огонь – не рваные языки лесного костра, а ровное сильное пламя плавильной печи. Этот огонь не грозил пожаром, ожогами. Он разгорался для того, чтобы из старого лома выплавилась новая жизнь.

Первый поцелуй отдавал горечью пепла. Каждый следующий отгонял прошлое – искореженное, стылое. Дарил надежду на будущее, манил теплом домашнего очага. Брант старался действовать осторожно – донес своего омегу до кровати, накрыл телом, согревая. Кожей к коже, смешивая запах, изменяя его на двойной дурман.

Элверд быстро намок, потек, постанывая под раскрывающими его пальцами, показывая – «я готов». Брант растер смазку по члену, напоминая себе – «будь осторожен!» – устроил омегу на боку, втиснулся в тугое отверстие, пытаясь не причинять боли. Элверд заерзал, рванулся в сторону и тут же притих. С каждым толчком они привыкали друг к другу. Брант быстрее, Элверд – дольше. Удивленный, наполненный первым удовольствием стон стал наградой. Смазка перемешивалась с каплями пота. Простыню запятнала пара капель крови. Брант унюхал железистый запах, ускорил движения бедер, зарычал, чувствуя, как набухает узел. Он положил ладонь на член Элверда, начал подгонять движениями – «не отставай, догоняй, кончай, прими меня как следует». Ясно было – вот-вот, и прольется семя. Элверд терзал смятую подушку, хрипло шептал: «Хорошо, да, хорошо…» А потом вскрикнул и сжал Бранта, как тисками, одновременно кончая в руку. Они слились воедино, переживая короткий, самый яркий пик сцепки, и дружно обмякли, ожидая, пока спадет узел.

Элверд заговорил, когда они уже расцепились, устроились в уютном коконе из одеял.

– Не жалеешь?

– Жалею. Сегодня забыл шоколадку купить мелкому, – честно признался Брант. – Вылетело из головы.

Прохладная ладонь коснулась лба.

– Я тебе завтра напомню, – пообещал Элверд. – Встречу после работы и напомню.

– И послезавтра, – сонно поторговался Брант.

– И послезавтра.

– И после-после-после…

– Напомню.

Брант удовлетворенно фыркнул, прижал к себе Элверда и задремал.

Эпилог

Он сначала почувствовал слежку, потом заметил отражение в витрине книжного магазина. Неспешно поднялся на мост. Подождал, пока Илдвайн его догонит.

Замерли, рассматривая друг друга. Долго молчали. Двинулись в шаг, слаженно, как раньше. Брант заговорил первым:

– Ты сюда надолго?

– Проездом, пересадку жду. Говорят, ты женился?

– Да.

– На калеке?

– Да. У Элверда врожденный вывих бедра.

Илдвайн поморщился – от свистка тепловоза уши закладывало. Брант вылавливал слова в мешанине привычных звуков: свист, лязг, гудение рельсов, стук колес, усиленные громкой связью голоса диспетчеров.

– Не скучаешь?

– Нет. Некогда скучать. Сначала дом строили. Не своими руками, а все равно мороки два вагона и маленькая тележка. Когда достраивали – у Айкена брат родился. Потом второй. Дни летят – не замечаешь. Утром на работу. С работы приходишь, а там двойка, няня уволилась, качели сломали, учитель вызывает в школу, а воспитатель в детский сад.

От знакомой улыбки закружилась голова – первый омега… разве забудешь?

– О, как ты красиво рассказываешь! В гости позовешь? Чтобы я своими глазами полюбовался.

Головокружение как рукой сняло. Брант ощетинился, предупредил:

– Если ты когда-нибудь войдешь в наш дом… если ты расстроишь Айкена или Элверда, напугаешь детей… я полицию вызывать не буду. Собственными руками проблему решу. Понял?

– Понял, – усмехнулся Илдвайн. – Бывай.

Разошлись как случайные прохожие. Брант спустился с моста, зашел в магазин, купил булку свежего хлеба и три шоколадки из серии «Лисьи сказки».

– Одинаковые? – спросила рыженькая продавщица.

– Одинаковые, ты же понимаешь, что с разными потом обиду не распутаешь.

– Что-нибудь еще?

– М-м-м… А дай-ка бутылку вина.

– Праздник решил устроить?

– Ага. У меня каждый день праздник. Надо мужу об этом напомнить.

Дверь магазина закрылась с протяжным скрипом. Ветер донес стук колес – скорый поезд после короткой остановки помчался к морю. Бранту показалось, что в переговоры диспетчеров вплелся вопрос: «Не скучаешь?»

– Тут не заскучаешь, – пробормотал он.

По улице, обгоняя друг друга и топча палисадники, бежали трое кремовых лисят.