Осень Окаяна бесплатное чтение

© Татьяна Авлошенко, 2023

ISBN 978-5-0050-2649-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗАПЕВ

Бывает в ночи минута, когда мир замолкает. Уходят до срока в норы свои звери, замирают птицы в гнездах, даже ветры и реки не смеют нарушить великую Тишину. Поднимись на самый высокий холм в округе. Ляг на землю. Обними небо. И внимай. Если ты мудр и умеешь слушать, то скоро различишь, как поют в ночи веретена. То ткут судьбы человеческие Вещие Пряхи.

Это правда, потому что так говорят и нордры, и смолены. Даже герумы, давно забывшие корни свои, смотрят порой на прядущих женщин, будто пытаясь что-то вспомнить.

Смолены говорят, что прях две, и зовут их Доля и Недоля. Нордры же называют трех вещих сестер – Урд, Верданди и Скульд, и имена эти означают Судьба, Становление и Долг.

Крутятся, жужжат веретена. Мотаются на них нити жизней человеческих, то ровные и гладкие, то путаные и непрочные. В какой узор сплетутся они, в какие узлы завяжутся? Кто знает…

Глава 1

Я ходила на берег – гордая и смелая.

Возвратилась с берега не я…

В. Белшевица

Звук шагов грохотом отскакивал от вымощенного медными листами пола и, пометавшись меж каменных сводов, несся дальше по коридору. Никто не подкрадется к покоям императора незамеченным.

У дверей замерли стражи. Пятый пост от начала коридора. Бесстрастные лица, немигающие взгляды, мускулистые руки, сжимающие древки алебард. Они не будут скрещивать оружие перед тем, кто осмелится не остановиться за семь шагов и громко назвать свое имя и заветное слово, нет, заточенные до волосяной тонкости полумесяцы лезвий просто снесут приблизившемуся дерзкую голову.

Человека в длинном балахоне цвета запекшейся крови стражи пропустили, не дожидаясь пароля. Они знали его. Именно он привел их сюда и дал приказание.

Замочная скважина в двери, с виду совсем обычная. Чуть не половина добрых жителей Лагейры носит с собой ключи от таких замков. Но если кто-то вздумает пошуровать в замочке или непочтительно постучать в монаршую дверь топором, упавшая сверху тяжелая решетка мгновенно успокоит его. Еще четыре таких же скрыты в потолке коридора. Стражи легко опустят их при первом признаке опасности.

Только три человека знали, как справиться с хитрым замком. Император Урбан. Великий Магистр Братства Ревнителей Истинной Веры. Раньше еще знал мастер Кронк, творец ловушек. Где теперь умелец, где дом его и мастерская? Пожар. Никто не успел спастись. В кузницах это бывает, шальная искра. Но говорят, что в дом мастера Кронка ударила молния… Слишком искусен был, слишком часто глядел в недозволенные книги, слишком долго испытывал терпение Божье…

Нарочно несмазанные петли пронзительно взвыли. Две тени мелькнули по углам покоев, два человека бросились в тайные ходы, на миг открывшиеся и снова слившиеся со стенами. Великого Магистра зеркала не обманут.

Встать посреди комнаты, руки на виду, пусть император приглядится, пусть поймет, кто перед ним. И сам выйдет из укрытия.

Край мехового одеяла, укрывающего широкое ложе, чуть шевельнулся. Не смотреть туда. Пусть вылезет, подойдет со спины, как ему кажется, неслышно и незаметно.

– Кто ты?!

Меж лопаток уперлось острие кинжала.

Руки императора сильно дрожат. Балахона не жалко, но он может разрезать дорогую куртку.

Великий Магистр чуть шевельнул рукой, и закачался прихваченный пальцами за горловину пузатый холщовый мешочек.

Бледная сухая рука метнулась мимо бока, вцепилась в подношение, рванула к себе. Великому Магистру не было нужды оборачиваться, он и так знал, что правитель земли, лежащей меж двумя морями, нетерпеливо теребит завязки, засовывает руку в мешочек, жадно пихает в рот горсть голубоватого порошка.

Страшно, страшно жить на свете императору Урбану. Всюду враги, убийцы, заговорщики днем и ночью крадутся, метят стрелой и кинжалом, подсыпают отраву, несут с собой ядовитых змей и заморских чудовищ, творят подлую волшбу, порчу наводят. Но стоит пожевать волшебного порошка, как все меняется. Могуч и неуязвим властитель Герумской Империи, смело выходит он к подданным, вершит справедливый суд, наводит ужас на вероломных соседей… Ай да порошок! И кому какое дело из чего его готовят и откуда приносит его Великий Магистр.

Шарк, шарк… Пошел. Можно оборачиваться.

Император взгромоздился на ложе, поджав под себя тонкие кривые ножки. Выпирающее брюхо поползло вниз. Обтянутый желтоватой кожей лысый череп клонился на грудь, словно непомерно большая челюсть влекла его вниз. Герумский монарх не старше Великого Магистра, в возрасте вершины. Порошок голубоватого корня ниянова хрена не щадит своих почитателей. Если властью и впрямь наделяют боги по своему усмотрению, то те, кто смеет так называть себя сейчас, избравшие эту тварь, действительно достойны свержения.

– Ну? – буркнул император.

– Она созналась. Рубин в перстне, который она носила на пальце левой руки, сдвигается. Под ним ямка, в которой найден яд, который, будучи растворен в вине…

– Довольно! – махнул своей лягушачьей лапкой император. – Слишком долго говоришь! Да и молвь у тебя… Столько лет в Братстве, а так и не научился по-человечески болтать. Эту… казнить. Распорядись.

Хороша была Маргарита фон Штессер. Хороша и умна. И верна. Привезенная с Окаяна, отданная Урбану в фаворитки, это она приучила императора к порошку из ниянова хрена. Тонко, незаметно приучила. Но все на свете должно иметь свой конец. Ты не нужна мне больше, Маргарита. И потому тебя больше нет.

– Ваше Величество, сегодня я отправляюсь на остров Окаян. Пора свернуть голову наглости нордров.

– На родину потянуло? – голубоватый порошок, растворившись в крови, обретает власть над человеком. Император храбр и зол. Но не умен. – Поезжай, поезжай в свою вотчину. Твой остров. Дарю, за верную службу дарю.

Изобразить восторг и благодарность. Согнуться в три погибели. Но не пытаться поцеловать руку и вообще приблизиться.

– Не благодари! – император доволен собой, своим умом, умением жаловать верных людей. Ему кажется, что он сам все придумал, уже забыл, о чем просила его Маргарита фон Штессер в последнюю ночь. – Иди! – повелителю герумов не терпится остаться наедине с дивным порошком. И сладкими грезами, которые он вызывает.

Кланяясь, задом, к двери.

– Я хотел бы получить благословение епископа Максимилиана…

– Нету! – с набитым ртом. – Хворает Максимилиан!

Дверь захлопнулась.

Великий Магистр доволен. Император долго не протянет. Наследник? Завтра получит приглашение на охоту. В веселой компании найдется та, кто увлечет принца прочь от людей. Лошадь испугается скользнувшей с кочки гадюки. Шламгенгская трясина никогда не отдает добычу. И никогда не выдает тайн.

Император протянет подольше. Ровно до того дня, когда Великий Магистр вернется в Лагейру. А затем… Хватит венценосному греховоднику гневить Господа.

Жаль, упустил епископа Максимилиана. Нельзя было верить тому, что все выходы из норы старого лиса надежно перекрыты. Но куда он денется?

И как же легко оказалось заполучить Окаян!

Великий Магистр шел прочь от покоев герумского императора. Выстланный медными листами пол под тяжелыми сапогами гудел победным гонгом.

Третий день заливает Хофенштадт дождь. Вода собирается в лужи, лужи растут, превращаются в ручейки, ручейки бегут по улицам города. Еще немного, и ручейки сольются в реки, реки сломают крепкие двери, ворвутся в дома, унесут их в невиданный морской поход. Но этого не произойдет. Город – это богатство и слава, иногда спасение. Хорошо заботятся хофенштадтцы о сохранности его. Много лет пытается море взять Хофенштадт приступом, но единственной его добычей остается гавань.

В гавани заправляет Бьярни Кормщик. Каждое утро крепкий приземистый мореход заявляется в порт, неспешно осматривает корабли, оглаживает каждый, словно всадник любимую лошадь. Тот, кому не лень пойти с Бьярни, получает в подарок целый ворох морских историй, берущих начало свое чуть ли не с плавания Ноева ковчега.

Но сегодня даже несокрушимого Бьярни дождь загнал в дом, под защиту прочной крыши и жаркого очага. Мореход и здесь нашел себе слушателей, собрав вокруг себя почти всех постояльцев трактира. Только два человека остались наверху, в жилых комнатах. Высокий старик в одежде священника читал, сидя у стола, его гостья, темноволосая девушка лет пятнадцати, устроилась у камина. Старик и девушка молчали. Рука Берканы, втыкающая нож в устилающий пол камыш, говорила отцу Мартину гораздо больше, чем мог бы поведать язык. Только когда острое лезвие промелькнуло в опасной близости от расшитой золотом туфельки, священник заговорил:

– Мне кажется, что замужество – не самая плохая судьба для девушки. Тем более если мужем ее должен стать весьма достойный человек.

Беркана вздрогнула и гневно уставилась на покрытое шрамами лицо священника.

– Да? Ты действительно так думаешь? Тогда скажи, почему бы Исе самой не выйти замуж за этого достойного человека? Почему она распоряжается моей жизнью?

– Иса эрл твоя мачеха и правительница нордров. Мы все должны исполнять ее волю. Она мудрая женщина.

– Хотя мой отец и сделал тебя священником, ты никогда не станешь по-настоящему свободным! Вам бы, вольноотпущенникам… – Беркана осеклась.

– Только бы набить брюхо да полодырничать в теплом уголке. Высокие помыслы не для нас, – спокойно закончил отец Мартин. – Никогда не говори того, чего не знаешь, дочь эрла. И тем более не говори того, чего не думаешь. А сейчас я не отказался бы послушать, о чем толкуют в общей зале.

– Иди, отец Мартин, я здесь посижу.

Шрамолицый священник поднялся и, потянувшись, направился к выходу. Дверь дважды скрипнула, выпуская его. Беркана привалилась спиной к стене и закрыла глаза.

Тяжелые капли дождя срываются с крыши трактира и с глухим стуком падают на подоконник. «О-тец. О-тец», – выстукивает дождь. «Мачеха-а-а», – тихо накатывается на берег волна. Беркана закусила губу. Волна придет и уйдет, дождь оставит лужи. Имя Ольгейра эрла нордров известно везде, где когда-либо приставал грозный корабль-драккар. Ису Смоленку за пределами Окаяна знают немногие. Дождь, срываясь с неба по капле, лишь вымочит одежду. В тихой волне скрыта сила, способная со временем сокрушить любую преграду. Суровые хирдманны на каждом шагу вспоминают Ольгейра эрла, но делают этот шаг с молчаливого согласия Исы. Тихо-тихо намывает волна дюны. Солнце уничтожает лужи. Ису Смоленку запомнят. А кто из правнуков теперешних хирдманнов скажет, как звали дочь Ольгейра эрла?

Иса, мачеха Иса, Иса эрл. Еще недавно я восхищалась твоей храбростью и умом, я хотела походить на тебя во всем. Я никогда не ревновала к тебе отца, ты была моим другом, старшей сестрой, вождем. А потом все лопнуло, как перетянутая тетива. Зачем ты сделала это, Иса? Ведь я не рабыня, чтобы так запросто распоряжаться моей жизнью.

«Я не знаю человека, который мог бы сказать дурное о Дитрихе Лорейнском. Только пролив отделяет его герцогство от наших земель. Ты понимаешь, как важен для нас союз с Лорейном?»

Как ты могла сказать такое, Иса? Ты расплатилась мной за то, что герцог Дитрих со своего берега будет следить за каждым проходящим кораблем. Работорговцы из Бары, пираты с Жадных островов, осмелившиеся сунуться в пролив Бергельмир, окажутся словно между мельничными жерновами. Крепкий договор дорогого стоит… Но я не золотая монета, Иса! У меня есть чувства, и сильнейшее из них – ненависть и презрение к тебе, повелительница нордров!

Тонко взвизгнули несмазанные дверные петли. На пороге возникла высокая фигура отца Мартина.

– Я не особо погрешу против истины, если скажу, что внизу собираются ужинать.

Желудок Берканы отозвался быстрее языка. Девушка покраснела, но тут же рассердилась на себя. Что позорного в том, что она хочет есть? Из-за проклятой Исы забыла обо всем, даже об обеде. Но и десять мачех не стоят того, чтобы отказываться еще и от ужина.

Зал был полон, но трактирщик, кланяясь, проводил Баркану и отца Мартина к свободному столу. Усевшись, девушка огляделась. Хирдманны из ее свиты ужинали за одним большим столом и сейчас встали, приветствуя госпожу. Беркана махнула им рукой, разрешая продолжить трапезу. Как же хотелось ей усесться вместе с этими людьми, которые, переиначивая ее имя, звали ее Берхен-Медвежонок, как хотелось подцеплять куски мяса с общего блюда и как равной с равными пить пиво из ходящей по кругу чаши! Но то, что привычно в Аскхейме, недопустимо в Хофенштадте. Здесь Беркана знатная дама, просватанная невеста, уже успевшая удивить горожан своей свитой, в которой отсутствуют служанки. До чего же противно сидеть здесь в дурацком роскошном платье, словно кукле в герумской лавке, пусть люди пялятся.

Беркана воинственно огляделась. Никто и не думал таращить на нее глаза. Люди были заняты кто едой, кто разговором. Только один человек смотрел на девушку. Мстительная Беркана тоже уставилась на незнакомца.

Его нельзя было назвать красивым. Длинный нос, почти квадратная голова на мощной короткой шее, желтые клыки, обнажающиеся, когда этот человек улыбался, делали его похожим на хищного зверя. К тому же незнакомец был весь какой-то серый. Серая меховая одежда, пепельные волосы, серая щетина на щеках и подбородке, даже кожа будто припорошена пылью. Н-да, неприятный тип!

Желтые глаза серого замерцали веселым огнем. Перегнувшись через стол, он сказал что-то седовласому старцу, сидевшему напротив. Дед неприлично для своего почтенного возраста фыркнул и обернулся, чтобы тоже взглянуть на Беркану. Славная дочь Ольгейра вознамерилась показать старикану язык, но застыла с раскрытым ртом, в безмерном удивлении уставившись на соседа. Почтенные старческие седины обрамляли веселое мальчишеское лицо! Ну да, лет шестнадцать-семнадцать, а может быть и меньше. В глухих лесах на берегу реки Смолены взрослеют быстро. В том, что мальчишка смолен, Беркана не сомневалась. Кто еще на Окаяне носит тяжелые серые плащи, скрепляя на груди края их фибулой с изображением прыгающего волка? Кто еще позволяет волосам свободно свисать до плеч и прядями падать на лоб? А главное… Парень был потрясающе красив. Красив особой суровой красотой, неизменно поражающей всякого, кому приходилось встречать людей из Дудочного леса, красотой, известной всем, кто знал Ису Смоленку.

Встретившись глазами с Берканой, молодой смолен улыбнулся и подмигнул. Хватит! Девушка резко поднялась. Отец Мартин потянулся удержать, но не успел.

Чтобы попасть на улицу, надо было пройти через весь зал. Возле стола смолена и его приятеля Беркана остановилась. Просто чтобы еще раз посмотреть на нахального мальчишку. Сверху вниз. Но, словно угадав ее намерение, парень поднялся навстречу и насмешливо поклонился. Народ захихикал в кружки. Беркана вылетела из трактира.

Топот настигал Беркану. Топот людей, уверенных, что жертва от них не уйдет. Дочь эрла коротко усмехнулась. Хвала святому Георгию, потасовка как раз то, что сейчас нужно. Беркана не боялась. Чтобы дочь эрла, игрушками которой в детстве были не куклы, а деревянные мечи и маленькие луки, не справилась с уличными грабителями? Смешно. А вот молодцам не позавидуешь. Вместо голубки они обнаружат в сетях разъяренную соколиху.

Рукоять небольшого меча удобно легла в ладонь. Честь и хвала мастеру Скарву, умудрившемуся выковать клинок столь изящный и тонкий, что легко скрывается под плащом, но при этом обладающий отменной прочностью. Меч легко вылетел из ножен, и Беркана еще раз похвалила работу Скарва.

Девушка резко развернулась, готовая принять бой, но тут что-то жесткое ударило ее под подбородок. Это не была рука человека, скорей всего рогатина наподобие ухвата, из тех, какими недавно пешие воины наловчились выбивать конников из седел. Падение – не беда для бойца. Валясь на спину, Беркана успела высвободиться из рогатки и приготовить тело к кувырку. Но платье, нынешнее нарядное платье, помешало. Спутали ноги нижние юбки, словно колокол, встала расшитая золотом и жемчугами юбка верхняя. Беркана неловко завалилась на бок, на сжимающую меч руку, попыталась подняться, но тут жесткая мешковина закрыла лицо. Чьи-то руки уже завели локти за спину, обматывали их ремнем. Не вырваться!

Беркану подняли и крепко приложили животом к чему-то плотному и теплому. В ноздри ударил запах кожи и конского пота. Могучая лапа легла девушке на поясницу. Беркана возмущенно взбрыкнула, но толку-то!

Копыта нескольких лошадей разом ударили о мостовую. Силуэты всадников слились с ночной тьмой. И сразу же на площадь выскользнули еще две фигуры. Одна из них тут же пригнулась, словно высматривая или вынюхивая что-то на земле.

– Ну? – нетерпеливо спросил спутник следопыта.

– Подожди. В большом городе много запахов. Хоть дождь и смыл большинство, но трудно найти нужный.

– Нечего было меня удерживать!

– Одному тебе все равно было не справиться. Это не лес. А если б я вмешался… Шум поднялся бы такой, что прибежала бы даже городская стража. А там знакомство с Братством. Для девочки, кстати, тоже… О, нашел! Так и есть, за город собрались. Ворота сейчас не откроет даже золотой ключ, а вот маленькую калиточку… Побежали.

– Сер, а может быть…

– На костер захотелось? – фыркнул следопыт. – За городской стеной – пожалуйста. А сейчас вспомни, для чего тебе ноги приделали.

Сначала Беркана пыталась по стуку копыт, по движениям лошади догадаться, куда ее везут, но вскоре поняла, что это бесполезно. Голова девушки моталась из стороны в сторону, жесткая лука седла впивалась в живот, по жилам вместо крови текла боль. Воздух остался где-то снаружи, в мешке были только пыль и щетина. Они пробирались в легкие, заполняли их, переполняли… Не могу больше…

Волна холодной воды ударила в лицо. Беркана хотела утереться, но руки, как и все тело, были крепко прикручены к чему-то твердому. Девушка попробовала переступить ногами. С трудом, но удалось. Резко скрипнул песок. Берег.

Мысли ворочались тяжело, словно медведи в тесной берлоге, но все же Беркане хватило сообразительности не подавать виду, что она очнулась. Враг тем беспечнее, чем больше уверен в беззащитности жертвы. Может быть, похитившие Беркану люди совершат ошибку, которая позволит пленнице освободиться?

Тот, кто облил Беркану водой, потоптался немного рядом и отошел. Дочь эрла решилась чуть приподнять ресницы.

Похитителей было четверо, четыре темные фигуры, беспокойно расхаживающие по берегу. Одеты, как хофенштадтцы, но ниже ростом и полнее. Один из разбойников указал на море и что-то сказал остальным. Язык не похож ни на один из тех, что бытуют на Окаяне. Высокие крикливые звуки… Пресвятая Дева, ведь так говорят бареки! Ну конечно же, в трактире в углу сидели, бороды черные завитые…

Бареки! Какая же девушка на Окаяне не слышала об этих страшных людях с юга, ворующих красавиц и продающих их за морем в гаремы! Дома в Аскхейме к отцу, а потом к Исе постоянно люди прибегали – помогите, мол, девицу украли! Иногда лиходеев ловили и жестоко расправлялись с ними, но чаще всего девушки так и исчезали бесследно. Заранее оговорены места и сроки. Взлетит над берегом стрела, к наконечнику которой привязана горящая пакля, неслышно причалит корабль под черным парусом, и свершится злодейское дело. А если заприметит работорговца в море сторожевой корабль, кто дознается, что за тюки бросали за борт «купцы»?

Кое-кто предлагал вообще не пускать бареков на Окаян, но тогда страдала торговля. Да и не заколотишь досками все побережье, найдут тати лазейку. Поди докажи, что почтенный купец, привезший из Бары продавать, например, ткани, отправляет потом на родину совсем другой товар.

Беркана попробовала высвободить руки. Бареки живой товар берегут, может, и привязали не крепко? Нет, путы хоть и не давят, а не сбросить их. Но ведь отвяжут же. В лодку потащат и отвяжут. Долгое ль дело через борт перевалиться? А море здесь и у берега глубокое. Ой, грех! Но никогда, никогда, никогда дочь Ольгейра эрла не будет рабыней! Ой, мачеха Иса, что же ты наделала?!

Беркана закрыла глаза, и весь мир словно отодвинулся, ушел за невидимую стену. Страха не было. Была сосредоточенность, как в учебном бою, когда спокойно отражаешь выпады противника и ловишь тот единственный миг, когда сможешь нанести свой точный удар. Беркана пыталась вспомнить молитвы, которым учил ее отец Мартин, но вместо них в памяти возникал то голос Ольгейра, чеканящий слова древней саги: «С Сигурдом мы на деревьях моря. Ветер попутный и нам, и смерти», то тихий, исполненный скрытой силы напев Исы: «Отойди, отступи, лютый холод-мрак. Не твои мы, Марена, Перуновы».

Кроткий вопль, полный смертельного ужаса, вопль, переходящий в хрип, вернул Беркану в настоящее. На берегу закипал бой. Трое бареков с ятаганами наступали на беловолосого человека, ловко парирующего их удары коротким мечом и кинжалом. Неподалеку по песку каталась какая-то черная хрипящая туша. Хрип оборвался, и туша разделилась на две части, две фигуры. Скрюченное человеческое тело осталось лежать на песке, а над ним поднялся крупный зверь. В свете полной луны засеребрилась густая шерсть. Волк! Зверь бросился на одного из бареков. Человек упал, по земле опять покатилась единая черная масса.

– Мардагайл1! – закричал кто-то.

Один из работорговцев хотел ударить волка ятаганом, но человек, дерущийся мечом и кинжалом, действовал быстрее. Стремительный выпад – и вот каждый из сражающихся имеет только одного противника.

Волк справился скорее. Фыркнув, словно плюнув на распростертое на песке тело, он поспешил к двум оставшимся бойцам.

– Не надо! – крикнул беловолосый. – Я сам!

Волк повернулся и лениво потрусил прочь. Беркане показалось, что зверь пожал плечами – ну, мол, как знаешь!

Беркана глаз не могла отвести от сражающихся. Дочь эрла, выросшая среди хирдманнов отца, она разбиралась в битвах и бойцах. Барек и беловолосый воин были почти одного роста, но южанин был раза в два шире противника и на первый взгляд гораздо искусней. На первый взгляд. Беловолосый словно загонял врага в какую-то ловушку, выжидая момент, чтобы броситься и убить.

Беркана вдруг почувствовала, что путы спадают с нее. Девушка рванулась вперед, но чья-то рука схватила за плечо. Оглянувшись, девушка увидела серого типа из трактира. Щетина вокруг его рта была перемазана чем-то темным.

– Тут волк! – сообщила Беркана.

– Ага, – спокойно согласился серый. – Волк.

Степенно убрав за пояс нож, он оперся о шест для сушки сетей, к которому прежде была привязана Беркана, и принялся наблюдать за схваткой.

– Молодец волчонок, – пробормотал он себе под нос. – Только слишком долго гонит. Надо сразу за горло.

– Пошел бы да помог! – вскинулась Беркана. – У меня оружия нет, а то бы…

– Поздно.

От бареков остались только четыре бездыханных тела. Беловолосый воин вонзил в песок свои меч и кинжал.

– Сер! Чего ждете? Корабль подходит!

Все разом посмотрели на море. Словно призрак беды, выплывали из-за мыса черные паруса.

Дочь эрла прикинула расстояние.

– Успеем! У этих лошади были!

Белые волосы отрицательно мотнулись туда-сюда.

– Нельзя. Сера ни один конь близко не подпустит. Так уйдем.

Меч и кинжал бесшумно вошли в ножны.

– Вперед!

Серый скривился.

– Ты ничего не забыл, Вольга?

– Верно.

Тот, кого звали Вольгой, вытащил из-за пояса что-то, напоминающее короткий колышек, подошел к одному из бареков и, приставив колышек к его груди, ударил рукоятью кинжала. Той же участи удостоился труп еще одного похитителя.

– Все, остальные мои. Сер, ты бы утерся.

– Угу.

Когда проходили мимо мертвых, Беркана невольно посмотрела. Все бареки были убиты одинаково: у каждого было разорвано или пронзено горло.

Глава 2

Милый друг, ушедший дальше, чем за море!

М. Цветаева

Белые гребни волн перекатывались где-то далеко внизу. Исе не было это странно. Она смотрела на мир круглыми птичьими глазами.

Пронзительный крик чайки летел над морем. И, словно услышав призыв, поднимался среди волн длинный корабль, нос которого был украшен рогатой головой быка. «Урс» Ольгейра эрла.

Иса опустилась на нос драккара совсем близко от резной головы. Немного отыщется на свете женщин, достойных занять почетное место. И еще меньше найдется драккаров, на носу которых эти женщины стоят.

Заскрипели доски палубы. Исе не надо было оборачиваться. Она и без того знала, кто идет к ней. Помнила. Но все же посмотрела.

Ольгейр был прежним. Та же богатырская стать, та же усмешка, прячущаяся в бороде, где своевольно смешались золотистые и седые пряди, усмешка, от которой весело становилось друзьям и жутко – врагам. Те же глаза безумной северной синевы. И секира на поясе. И синий полинявший в походах плащ, знак доблести нордров. Взгляд Исы схватился за капли брызг на бороде Ольгейра, перескочил на прореху в рукаве простой полотняной рубахи – так и не успела зашить!

Иса подвинулась, освобождая место вождю. Ольгейр встал рядом с ней, положил руки на фальшборт. На безымянный палец левой надето погнутое кольцо, им эрл почему-то очень дорожил. На костяшках пальцев правой содрана кожа.

Слово в слово помнила Иса все, что скажет ей Ольгейр.

– Моей дочери нужна мать.

– Славное дело. Но я не могу указать тебе хорошую девушку. Ни в церковь, ни на праздники я не хожу, сам знаешь, а на ратном дворе…

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Иса.

Ой, эрл, не первый подошел ты к красавице смоленке! И молодые пригожие к ней сватались, и бывалые, мудростью славные, и богатеи, чьи дома от добра чуть не лопаются, и герои, чьи имена даже за двумя морями с почтением произносят. А чего только не сулили отважной воительнице! И уборы дорогие красоты редкой, и оружие такое, что самим богам взять не зазорно, и власть, и почет, а уж любовь до самой смерти и дальше, это уж каждый обещал. И что же? Ласковую да приветливую Исой – Льдом не назовут. Что ей Ольгейр эрл? Да она такими пол мести может, в веник их связав. Прежде слово ласковое сказать жадился, а теперь сватается!

– Я согласна.

Ольгейр спокойно кивнул.

– Моей дочери нужна мать.

И тает, уходит в туман, туманом становится Ольгейр эрл, а с ним и драккар, и море студеное. Крикнуть, удержать… Поздно.

Иса проснулась. К чему такой сон? Опасности рядом не было, и повелительница нордров позволила себе полежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к подступающей в сердце тревоге. Это было похоже на игру, когда, запустив руку в мешок, пытаешься на ощупь определить, что в нем лежит. Откуда придет беда?

Мягкий мех брошенных на пол шкур приятно обнял ступни. Иса шагнула к двери. Дома в Аскхейме не то, что на Смолене – ни высоких крылечек, ни теплых сеней. Шагнул – и сразу на землю ступаешь.

Аскхейм спал чутким сном воина. Дозорный неторопливо прохаживался по крепостной стене. Приостановился, заметив внизу человека, но узнал вождя и молча пошел дальше. Иса подумала, что, если б из дома ночью выскочила простая девчонка, хирдманн точно б уж заставил ее гореть калиной, громко спросив, кого спешит она осчастливить нынешней ночью. Исе такого не скажут. Да и кто осмелится, эрлу-то. Эрлу! Иса замерла, словно ступила на край пропасти. Да ее же небось и за женщину уже не считают! Почему иначе после того, как Ольгейр сгинул, эрлом крикнули? Почему к пригожей вдове никто свататься не пытался?

Женщина-вождь вскинула голову, беспощадно давя глупые мысли. Не сватались, потому что сама всех женихов прежде отвадила. А что Ольгейровы хирдманны назвали ее эрлом… Пусть только найдется тот, кто скажет, что она не достойна!

Иса не заметила, как дошла до места, где любопытные волны без спросу лезли на двор Аскхейма. Обычно песок здесь был гладкий, словно хороший клинок, но сейчас к самой линии прилива тянулась цепочка человеческих следов.

Иса давно не верила в чудеса. Может быть, когда-то, в начале времен, когда боги не чурались ходить в гости к смертным, Морской дед и мог потехи ради отпустить домой уловленного морехода. Но сейчас Светлые, обиженные невниманием людей, прочно засели в своих небесных чертогах и в дела земные не вмешиваются. Только Марена-Смерть прилежна по-старому.

Да, чудес не бывает. Почему же снова вспыхнула в сердце давняя полузабытая надежда? Вспыхнула и тут же погасла, золой рассыпалась. Слишком легки и невелики были следы, да и вели они не от моря, а наоборот – к мелким волнам. Доходили до воды и обрывались.

Тот, кто еще сохраняет верность древним богам, взглянув на эти следы, подумал бы о морских девах, выбегающих по ночам порезвиться на берегу. Тот, кто успел забыть веру предков, помчался бы к служителям Распятого, рассказать, что еще одну душеньку, не по-умному расставшуюся с телом, заграбастал нечистый. Иса просто огляделась. Волны быстро зализывают следы, которые остаются, когда расхаживаешь по самой кромке прилива.

Девушка стояла шагах в двадцати. Со спины да еще в сумерках, но Иса ее узнала. Сигню, дочь Транда. Сигню-Которая-Ждет. Еще одна женщина Аскхейма, с которой никогда не станет шутить дозорный.

– Здравствуй, Сигню.

Девушка обернулась, улыбкой отвечая на приветствие, и Исе, бесстрашной и мудрой Исе, эрлу нордров, захотелось заслониться, как от восходящего солнца, от великой красоты дочери Транда. Раз в тысячу лет лепят боги такую игрушку и крепко думают, отдавать ли ее на землю, потому что не для смертных такая красота. Рядом с такой красотой немеют мужчины и горестно склоняются женщины. Много радости, но и много горя может принести она в мир. Как могли нордры забыть свою Фрейю2, если среди них живет Сигню, дочь Транда?

– Что ты делаешь здесь, Сигню?

– Жду Улава.

Да, что еще могла она ответить? Улав Веселый, жених Сигню, ушел восемь лет назад на «Урсе» в поход, из которого не вернулся никто. В первый поход, куда Ольгейр не взял Ису. Отслужены заупокойные службы Распятому, прибавилось имен в древней нордрской Вальгалле, отголосили вдовы и нашли себе других мужей, новые герои садятся на пиру на места ушедших, а Сигню ждет. Кто-то называет ее безумной, отец Мартин – святой.

– Они не вернутся, Сигню, – сказала Иса, в душе кляня себя за жестокость. – Они никогда не вернутся.

– Я не видела Улава мертвым. Он вернется. Он уже в пути. Это долгий и трудный путь, но Улав придет. Ведь я жду его.

Что тут скажешь? Да и зачем? Иса сняла плотный плащ вождя и хотела укутать им зябкие плечи Сигню.

– Не надо, Иса. Улав может не узнать меня.

Больше стоять незачем. И десять эрлов не смогут помешать Сигню простудиться насмерть или же, следуя неслышному зову, уйти за белоснежные барашки холодных волн. А может быть, дочь Транда тоже летает по ночам чайкой и ведает то, что другим знать не дано?

Иса все же сказала:

– Иди домой, Сигню.

– Я еще подожду.

Иса перекинула снятый плащ через плечо. Кажется, он стал тяжелее? Или вправду чувства могут наваливаться на плечи, словно непосильная ноша? Особенно это – не то вина, не то обида, возникающее всякий раз после встречи с Сигню. Почему? Уж не хотят ли боги пристыдить за то, что быстро смирилась с гибелью Ольгейра? Значит, и не любила? Но попробовала бы та же Сигню променять свое нарядное плате на посеченную в битвах кольчугу, тонкую иглу – на боевую секиру, уют дома – на ярость морских ветров. Смогла бы отринуть все женское, словно мертвеца за борт, швырнуть прошлую жизнь затем лишь, чтобы всегда быть рядом с любимым, помогать ему, оберегать от бед и наконец вместо слов заветных услышать: «Моей дочери нужна мать»? Кто вправе измерить и сравнить силу любви и верности Сигню-Которая-Ждет и Исы хирдманна, Исы эрла?

Аскхейм пробуждался. На пороге дома, почесываясь и позевывая на восходящее солнце, стоял Торфинн Кнутсон, ближайший друг и советчик Ольгейра, ныне – верный помощник Исы. Его восемь лет назад вождь нордров тоже не взял на «Урса».

– Когда люди проснутся, пошли кого-нибудь в Хофенштадт, – проходя мимо, велела Иса.

– Хорошо, эрл.

При жизни Ольгейра Торфинн всегда называл ее по имени.

Глава 3

А наутро ты встанешь под озером сна

И узнаешь, что в городе снова война…

С. Науменко

До утра просидели на берегу. Вольга и Сер быстро отыскали среди дюн место, где ни с берега, ни с моря нельзя было их заметить и, натаскав каких-то способных гореть обломков и обрывков, развели костер. Такая расторопность выдавала в спутниках Берканы людей бывалых и к странствиям привычных.

Костер горел, будто какой-то безумный танец плясал. Он то припадал к земле, то вдруг выбрасывал вверх длинный рыжий язык, всякий раз метя лишить глаза неосторожно склонившегося человека. Да и дымил, проклятый, словно решил, что путники кому-то сигнал подать хотят. Кашляя и отмахиваясь от густого едкого дыма, Беркана и Вольга бегали вокруг костра. Серу же все было нипочем. Преспокойно сидел он в самом центре голубоватого облака и, ворочая угли наполовину обгоревшей палкой, рассуждал о том, что дым почему-то всегда тянется на самых красивых, умных и не обделенных талантами.

Странный он вообще был, этот Сер. В конце лета вырядился в меховую одежду шерстью наружу. Даже сапоги топорщатся жестким серебристым ворсом. Время неспокойное, а этот оружия не носит. Не то чтоб меча или секиры, ножа засапожного, без которого ни один самый захудалый подмастерье из города не выйдет, у Сера не было. То, что Беркана приняла за нож, оказалось отточенным до тонкой остроты обломком камня-кремня. Даже гордость всякого свободного мужчины, ременный пояс с увесистой кованой пряжкой, пояс, в умелых руках превращающийся в грозное оружие, Сер не жаловал. Подпоясывался какой-то веревкой, словно раб.

Беркану так и подмывало спросить, откуда он родом. Что не нордр, это ясно. Северная порода и через десять поколений проявляется, гордо заявляет о себе безудержной синевой глаз потомков мореходов из-за Сумеречного моря. У Сера глаза желтые. На герума, спесивого завоевателя, он совсем непохож. А чтобы понять, что не смолен, и Вольгу рядом ставить не надо. Но почему же тогда висит на груди у Сера выточенное из кости кольцо, в которое заключен странный крест, концы которого расщепляются на две части, разворачиваются наподобие распускающейся почки, Дажьбогово Колесо, языческий знак солнца, точно такой, как носит мачеха Иса, смоленка?

Перед лицом Берканы вдруг оказался кусок хлеба. Рука, его держащая, принадлежала улыбающемуся Вольге. Словами предложить не мог? А на берегу… Но там она разговаривала по-нордрски, к тому же с Сером. Пресвятая Дева, если этот варвар знает еще и все бытующие на острове языки…

– Благодарствую, – ответила Беркана, как учила ее мачеха Иса.

Вольга и Сер переглянулись. Кажется, варвары подозревали в невежестве дочь эрла.

– Глаза синее неба над проливом Бергельмир, – Вольга смотрел прищурившись. – Ловкость рыси, смелые речи. Что делать девушке из племени нордров в городе герумов?

– А нынче можно попасть в Лорейн, минуя Хофенштадт?

– Ну я же говорил! – протянул Вольга, обращаясь к Серу.

Ох, как захотелось Беркане стукнуть кулаком по глупому лбу, но постеснялась. Да и лоб-то в чем виноват? Все язык, вечно вперед разума бегущий! Говорили же и Иса, и отец Мартин, предупреждали: «Не называйся чужим!» «Но я же не сказала им имени!» – слабо пискнула попытка оправдаться. Не сказала. А часто у девушек нордров бывают черные волосы? Часто являются они в герумские порты, собираясь отплыть в Лорейн, да еще тогда, когда все побережье обсасывает новость, что эрл нордров выдает падчерицу замуж за герцога Дитриха? Да, Беркана, дочь Ольгейра, ты не назвала своего имени двум бродягам. Просто они теперь знают его.

– Лорейн, – протянул Вольга, разглядывая бледнеющие звезды. – Нерушимая цитадель герумов на севере. Нордры простили ошейник Хакона конунга?

Словно черный песок с головой засыпал Беркану, лишил зрения и слуха, превратил вдыхаемый воздух в орудие пытки. Ошейник Хакона конунга. Триста лет не стерли позора. Железные когорты герумов, неудержимые в своем движении на запад, раздавившие мимоходом вольность нордров. Черные пепелища, разжиревшие от мертвечины стервятники. И Хакон конунг, добрый конунг Хакон, искавший для своего народа свободную землю, преданный собственным братом, добрый конунг Хакон в невольничьем ошейнике. В саге вису3 не пропустишь. Пусть триста зим бросили снега на поля сражений, пусть власть над нордрами на Окаяне принадлежит эрлу, который не особенно считается с наместником императора, пусть давно не осталось в живых даже правнуков тех, кто помнил прежнюю вольность, но как можно простить ошейник Хакона конунга?!

– Вольга! – донесся из-за черной завесы рык Сера. – Она не была там!

Не была, не успела родиться. Не защитила свою землю, не спасла конунга от плена. Покорно, как овца за пастухом, идет она в дом того, чей предок, возможно, тянул на цепи Хакона конунга. Отец никогда не допустил бы такого. Иса, мачеха Иса, что же ты наделала?

Черный песок бесшумно осыпался. Так бывает, когда тебя сильно ударит тот, от кого не ждешь подвоха. Боль, обида и… пустота.

Вольга прикусил губу.

– Прости, дочь эрла.

Он смолен. Когда-то его предки без боя отдали нордрам все побережье. Где ему понять, что значит утраченная свобода.

– Когда-нибудь мальчишку лишат языка, – буркнул Сер. – Головы тоже. Правильно сделают. Прости, красавица.

Странно, но обида таяла.

– Ко всякому лаю прислушиваться – оглохнуть можно, – поделилась мудростью Беркана. – Меня в Хофенштадте ждут.

– Идем.

У ближайшей дюны Вольга и Сер приотстали. Когда они наконец появились из-за песчаного холма, молодой смолен мрачно потирал затылок.

– Поскользнулся, – объяснил он. – А там как раз Чернобог камень припас.

– Камень! – взор Берканы невинней ангельского. – А какой? Не Сером звать?

– Что ты, березка! – ужаснулся желтоглазый. – Где это видано, чтобы у камней бывали имена?

В Хофенштадт Вольга и Сер войти отказались.

– Стража там больно усердная, – пояснил желтоглазый. – Да и твои небось уже город на трубы ставят. На взгляд – ребята горячие. Пока растолкуешь что к чему, мы с Вольгой на корм беззубой кошке годиться будем, – и улыбнулся, разом став похожим на хищного зверя.

Беркана ничего не ответила. Каждый шаг к городу словно добавлял груза на плечи. Но какого беса надо ей в Хофенштадте? Придет корабль из Лорейна, отвезет ее за пролив Бергельмир, сиди потом в замке безвылазно, вышивай орифламму4 да рожай герцогу Дитриху в год по наследнику. И станешь ты, Беркана, дочь Ольгейра эрла, к двадцати пяти годам сонной расплывшейся бабищей, а к пятидесяти – трупом в фамильном герцогском склепе. Очень хочется? Не лучше ли уйти с Вольгой и Сером в лабиринты густых лесов? То-то звону будет потом! «А дочка Ольгейра эрла-то чего вытворила! Ну да, та самая, которую мачеха за Дитриха Лорейнского замуж выдать хотела. К разбойникам ушла!» А что, если эти двое только засланные на Окаян лазутчики, и где-нибудь в укромной бухте их ждет боевая ладья, с мачты которой никогда не снимают красный щит? А что, в воинском облачении, с секирой в руках, стоящей на носу идущего в бой драккара, прекрасной и беспощадной – вот какой должны запомнить люди дочь Ольгейра эрла.

– Ты что, солдат там не видел, такую песню затянул? – сказал совсем рядом Сер. – Какого рожна? Тебя чуть не убили, гусли сломали. Как теперь петь будешь? Мне тебе подвывать? Опять бороться придется, а плясать я больше не стану.

Мечты Берканы затрепетали, как осенние листья на ветру. Те, кому она уже отвела место на своем драккаре и в саге о Беркане Ольгейрдоттир, лениво говорили о вещи столь низменной, как плата за сегодняшний обед!

Дочь эрла остановилась. Гусли, пляски… Не лихие разбойники Вольга и Сер, не отважные мореходы. Жонглеры. Нищие бродяги. Нет, хуже нищих. Те хоть царствие небесное наследуют, а жонглеры не удостаиваются даже приличного погребения.

…Драконьим хвостом растянулась стена, огораживающая Хофенштадт. Дошли.

Три человека стоят на дороге. Суток не прошло с того, как свела их судьба. Двое прощаются с одной. Навсегда. Беркана молчит. Не пристало дочери эрла говорить «спасибо» жонглерам, даже если те спасли ее. Денег бы дать. Так у самой нет.

Молчание рушит Вольга.

– Ну, удачи тебе, дочь Ольгейра. Не поминай лихом. А встретится тебе вдруг Несмеян-Жги-Лодьи, поклон ему передай.

Несмеян-Жги-Лодьи? Молчаливый наемник смолен, ушедший с отцом на «Урсе». Трудновато будет передать ему поклон на этом свете. Сказать Вольге? Но зачем?

А бывшие попутчики вроде и шага не сделали, а уже далече стоят. И словно вдогонку им крикнула Беркана:

– Вы в Аскхейм идите! В Аскхейм!

Стражники у городских ворот Беркане обрадовались. Попытались всей толпой проводить до трактира, бросив ворота и город на поживу внешнему врагу. Беркана от свиты отказалась, взяла с собой только долговязого прыщавого отрока, у которого по дороге выпытала причину почтения стражи. Оглядываясь и похихикивая, парень поведал, что утром к воротам примчалась толпа нордров, предводительствуемая рыжим верзилой («Эйрик Гуннбьернсон по прозвищу Мьёлльнир», – усмехнулась про себя Беркана) и, потрясая оружием со знаками эрла, потребовала немедленно рассказать о тех, кто ночью покинул город. Когда же начальник стражи разинул пасть, дабы высказать свои догадки о происхождении нордров и месте их в Божьем мире, рыжий заявил, что похищена падчерица Исы эрла, и коли до полудня не отыщется, то он самолично поотрубает стражникам блудливые жадные до мзды руки, а достойному предводителю еще и то, что дает надежду на продолжение рода. Берканин провожатый ночью в дозоре не был, вины перед нордрами не имел и теперь предвкушал дивное зрелище, когда северные варвары и герумы начнут колошматить друг друга. Дальше Беркана не слушала. Почему герумы столь ненавидят свои города, что поручают беречь их покой самым ленивым, жадным и глупым мужикам?

Наконец-то трактир. Берканин провожатый шкодливо улыбнулся и протянул раскрытую ладонь. Едва сдержавшись, чтобы не плюнуть мздоимцу в лапу, дочь эрла сделала жест, которым богатые герумы отпускают слуг, и хлопнула дверью трактира.

Трактирщик только что узлом не завязался, стремясь угодить знатной гостье. Из его всполошенного бормотания Беркана поняла, что, не дождавшись ее вчера и почуяв неладное, нордры устроили «Содом и Гоморру». Клятвы разнести город по камешку, хватание за грудки, потрясание оружием…

Голос трактирщика дрожал. Беркане вдруг стало жалко этого маленького испуганного человечка.

– Они ничего вам не сделают. Ничего плохого.

Кажется, раньше лестница не была такой крутой и длинной. Или сегодня один из дней, когда все словно сговорились строить мелкие козни и изводить Беркану, дочь Ольгейра эрла?

Заперев дверь, Беркана принялась стягивать с себя нарядное платье. Что-то порвалось, что-то упало и покатилось по полу. Пусть. Разве сможет она когда-нибудь заставить себя еще раз влезть в этот куль с вышивками? Туфли жабами полетели в угол. Если бы можно было также отбросить память о минувшей ночи! Дочь эрла в мешок! Отбилась бы, когда б не дурацкие уборы. Беркана воинственно огляделась. Из висящего на стене блестящего медного таза таращилась какая-то замарашка. Румяна потекли и размазались, одна бровь казалась значительно шире другой, ажурный гребень, по герумской моде поддерживающий волосы, соседствовал с какими-то перьями, по виду куриными. Таз с грохотом полетел на скамью.

Чтобы согреть воды, надо спуститься вниз или же позвать кого-нибудь. Обойдемся холодной. Но одного кувшина будет мало. Шлепая босыми ногами, Беркана пробежала в комнату отца Мартина. Одеваться она не стала. Увидит кто-нибудь – ему же хуже.

Дверь в комнату священника оказалась не заперта, кувшин с водой нашелся сразу. Вернувшись к себе, Беркана склонилась над тазом. Ожесточенно терла лицо, теребила пальцами волосы. Пол в комнате был залит водой. Дурные эти герумы, нет чтобы построить себе бани на манер той, что завела в Аскхейме Иса.

Когда воды осталось полкувшина, Беркана стащила таз на пол и, встав в него ногами, облилась. Грязную воду благородная дочь эрла по обычаю больших городов выплеснула в окно, даже не удосужившись посмотреть, чьи вопли и проклятия свидетельствуют о том, что деяние ее не осталось незамеченным.

Хотелось есть. Возможно, по герумским канонам, девица, чудом спасшаяся из лап разбойников, должна возблагодарить Господа молитвой, постом и чем-нибудь более осязаемым, передав благодарность через ближайший монастырь. Но сундук с нарядными женскими платьями вряд ли обрадует Христа, а другого имущества у Берканы нет. Что до молитвы, то, верно, уши Господни заняты сейчас великолепными речами отца Мартина, и отвлекать Всевышнего – верх непочтительности. Остается пост. Но что он без молитвы?

Со дна сундука Беркана извлекла любимое платье. Сама вышивала! Ноги в мягкие сапожки. Волосы стянуть налобной повязкой и хватит мудрить. Так уж славно, так удобно! Быть может, хофенштадтским модницам такой наряд покажется слишком скромным или даже бедным, но для девушки из племени нордров нет ничего лучше. Особенно если девушка так хороша, как дочь Ольгейра эрла.

Показалось, или раньше ступенек было больше?

– Эй, хозяин! Еды! Любой, но чтобы действительно можно было наесться! И пива!

Трактирщик молча поклонился. Ему уже ничего не было удивительно.

Беркана примостилась в уголке. Отсюда она могла видеть всех входящих в трактир и находящихся в зале, на нее же мало кто будет обращать внимание.

Но все же девушку заметили.

– Вот стыдобища-то! – прошептал справа язвительный женский голос.

Закрывшись кружкой с пивом, Беркана покосилась в сторону говорившей. В дверях кухни стоят кухарка и жена трактирщика. Руки почтенных матрон сложены на животах, губы поджаты. Неодобрительно смотрят они на Беркану. Да как эти старые курицы смеют обсуждать дочь эрла?! Но в скромном платье она выглядит как дочь или сестра небогатого нордрского торговца, встретить которого в Хофенштадте не самое трудное дело. Краску смыла – и лицо другое. А ведь эти клуши говорят так, чтобы она их слышала. Подойти? Но вчера попытка поставить на место мальчишку смолена привела к потере ужина и бессонной ночи, не говоря уже о прочих «удовольствиях». Ладно, пусть кудахчут, а мы пока что поедим. Тем более что действительно вкусно.

– Совсем совести нет! – с наслаждением проговорила кухарка. – Девица в трактире одна!

– Нордры – племя беззаконное! – закивала головой хозяйка. – Вот моего старика давеча чуть жизни не лишили, а почему? Падчерица вождя ихнего сбежала! Эта дрянь, значит, с кем-то миловаться будет, а честным людям беспокойство! А все оттого, что нордры править собой женщине позволяют! А та и рада! Вместо того, чтобы падчерицу в чистоте и благочестии воспитывать… Тьфу!

– А она ж, люди говорят, язычница!

– А сами-то нордры кто? Христиане? Врут, кума Зельц, врут, нехристи! До сих пор богам своим мерзким молятся – Одину, Тору да Фрейе-блуднице!

– Ох, и не говорите, госпожа Гумбальда! А священников, что слово Божье несут, в жертву приносят. Беззаконное племя, беззаконное. Благодарите Бога, госпожа Гумбальда, что император о честных людях заботится. На погибель язычникам шлет к нам самого Великого Магистра Братства Ревнителей Истинной Веры!

– О!

– Да, госпожа Гумбальда, я сегодня на радостях даже в церковь сходила, две свечки поставила, по гольдену штука. Во здравие императора и Магистра. Муж сей, говорят, к язычникам беспощаден, в любом виде дьявольское отродье распознает. Не успел в город въехать, а уже по его приказу злого колдуна схватили.

– Кто таков?

– И не поверите, госпожа Гумбальда, кузнец Якоб. Помните, у него перед кузней молот висел? Так то неспроста, молот-то – знак Тора поганого!

– Спаси нас Пресвятая Дева!

– Да, кузнеца в его же кузне спалили. Теперь-то Магистр в городе порядок наведет!

– И на острове, кума Зельц, и на острове! А то ведь развелось дряни языческой, на улицу выйти страшно. Вот смотришь и не знаешь, то ли честный человек перед тобой, то ли слуга диаволов.

– Ох, госпожа Гумбальда, а мы ж с вами сами давеча колдуна видели!

– ?!

– Да, помните, вчера мальчишка смолен здесь сидел? Так смолен тот утром на площади песни пел, а потом с волком дрался. Здоровый волчище, матерый, а парень его безо всякого оружия усмирял. Разве человеку такое под силу?

– А и то, кума! А смолены-то эти от самого сатаны на свет народились.

– А того-то парня сам дьявол отметил! Молодой совсем, красивый, а волосы седые!

Кружка со стуком опустилась на стол. Мальчишка с седыми волосами. Вольга. Вольга и Сер. Нищие жонглеры, случайно спасшие дочь эрла. Простолюдины должны защищать господ. Пришли и ушли, как облака перед солнцем. Что за дело до них Беркане? Почему же так хочется стукнуть кулаком по столу, крикнуть этим дурам, что никакой Вольга не колдун, а потом бежать, скакать куда-то, предупредить, спасти…

– Берхен!

Лицо Берканы уткнулось в рыжую бороду Эйрика Мьёлльнира.

«Червень5 катится под горку». Хорошие слова, верные. А славно было бы сравнить уходящее лето со спелым яблочком, что ловко вывернулось из рук. И дальше про осень. Нет, про лес осенью. Но не так, как в прошлой песне. В старых нордрских сагах людям часто дают имена деревьев. Клен доспехов, ель злата. А если наоборот? Клен – воин в багряном плаще, береза – девушка в золотых подвесках. Гибкий стан, белое платье. Береза, Беркана…

– Сложу песню, которую и через сто лет весь Окаян петь будет. Вот придем в Аскхейм…

– Мы не пойдем в Аскхейм.

Вольга удивленно уставился на спутника.

– Почему?

У людей только одна сущность, и потому они не умеют думать сразу о многом. Песня, которая будет спета в Аскхейме, занимает сейчас Вольгу гораздо больше собственной жизни. Свистит, как скворушка.

– В Хофенштадте пахнет дымом. В город приехал Великий Магистр.

Вольга захлебнулся свистом.

– Ты думаешь, опять? Как тогда?

В ту пору Вольге едва минула дюжина зим по человеческому счету. Много это или мало? Достаточно, чтобы запомнить. И начать искать встречи. Рано еще, волчонок. Слишком рано.

– Уйдем в Воеславль к князю Вадиму. Братство наловчилось орудовать в лесу, но под мечи дружины лезть побоится.

– «Эти поганые язычники не достойны не только крещения, но и очистительного огня, – вспомнил Вольга, – пусть погибают в мерзости». Но почему они не боятся штурмовать Аскхейм?

Сер глухо зарычал.

– Никто не будет штурмовать Аскхейм. Ревнители просто выманят Ису за стены, а потом явятся вразумлять тех, кто еще не принял Распятого. И смолены погибнут первыми. Тебя потащат на костер, даже если ты будешь стоять посреди храма и распевать псалмы. Братья ошиблись? Что ж, казненный принял мученическую смерть, на небесах ему это зачтется. Раз уж своих священников не щадят…

– А куда после смерти отправляются сами Братья? – недобро спросил Вольга, поглаживая рукоять меча. И, не дождавшись ответа: – Сер, на хутор Мёрк зайти надо, предупредить. Они ж там до сих пор старым нордрским богам молятся.

– Хорошо.

Двое молча шагают по дороге. Приостановились, разом оглянулись. Хофенштадт издали похож на гнилой развалившийся пень. И видит Сер, как колышутся над горизонтом, утягиваются в небеса три тончайшие черные ниточки дыма.

Посетитель низко надвинул шляпу на лоб и закрыл лицо плащом. За приворотным зельем небось явился! Или наследства дожидаться устал, отраву добыть надеется. Хотя человек, по всему видно, состоятельный. Одежда хоть и черная, простая на вид, а из такой ткани пошита, что матушка Грета и названия ей не знает. Только вот почему от него дымом так несет?

– Госпожа Грета Барге?

– Да, – гадалка раздулась от гордости. Не каждый день госпожой называют! Может, этот трубочист и заплатит, как госпоже? Человек-то, по всему видно, состоятельный!

Черный уже проник в дом, оттеснив матушку Грету от двери. Глаза из-под полей шляпы сверкают, как угли.

– Мне сказали, что вы мудрая женщина. Вам многое подвластно.

Да что он, углежог, что ли, чего дымом-то так несет? И разговаривает так, словно матушка Грета у него из-под носа гуся на рынке перекупила. Другие-то подольститься пытались. Ну, бывало, презирали матушку Грету, боялись, бывало. Но чтоб ненавидеть… Ишь, глядит, как сатана, да пропади ты пропадом!

– Ничего не знаю, ничего не ведаю, – запричитала матушка Грета. – Вдова я! Вот, сударь, пряники пеку…

– Не притворяйтесь, госпожа Барге! – черный сделал еще один шаг, и гадалке пришлось отступить в комнату. – Мне о вас рассказала Маргарита фон Штессер!

Госпожа фон Штессер – дама богатая, знатная, с самим императором Урбаном знакомство водит. Что ее друзьям на всякую чернь ласково глядеть? Вот только глаза у господина больно страшные…

– Мне нужно найти моего сына. Вы ведь можете узнать, где он. Знаете средство, – черный кивнул на стоящий на полке ничем не примечательный горшок. – Я щедро заплачу. – Перед глазами гадалки закачался плотно набитый мешочек.

– Ну коли госпожа фон Штессер сказала, тогда конечно! – расплылась в улыбке матушка Грета. – Отчего не помочь хорошему-то человеку!

Незнакомец молча следил, как гадалка разжигает огонь под треножником, ставит горшок, сыпет в закипающую воду ароматные травы. Ишь ты, сына он ищет! Ну точно, семья богатая, парень загулял, а папаше неприлично самому сынка по кабакам и борделям разыскивать. Хорошо бы с семейкой этой поближе спознаться! Да только черный лицо плотно закрывает, не заглянешь.

– Что-нибудь из сыночка вещей есть?

Самодельная деревянная лошадка. Игрушка из тех, что в ходу у варваров из Дудочного леса. Как пить дать любовная история! Проследить за этим красавцем, как домой пойдет. Э, а господин про сыночка уже узнавал, дерево потрескалось.

– Близко он, ох и близко! – забормотала гадалка, вглядываясь в клубы пара, плывущие над горшком. – К хутору Мёрк идет… Волосы седые, плащ серый… Не один он! Рядом другой! Не зверь и не человек! Вижу! Один человек, две души!

– Довольно!

Заманчивый мешочек упал на стол перед гадалкой. Она не услышала звона монет, только какой-то глухой стук. Шнурок развязался, и на колени перепуганной женщине посыпался мелкий черный пепел. Выпал обломок обугленной кости.

Горячие пальцы незнакомца сомкнулись на руке матушки Греты. Близко-близко увидела она лицо посетителя. Лицо дьявола, принявшего человеческий облик.

– Я обещал щедро наградить тебя. Я сдержу слово. Я подарю тебе встречу с твоим господином. В аду!

Черный повернулся к входящим солдатам.

– Именем Бога и императора! Взять ведьму!

Глава 4

Луна плывет, как круглый щит

Давно убитого героя,

А сердце ноет и стучит,

Уныло чуя роковое.

Н. Гумилев

Славным местом было селенье Сэгард, и люди там жили хорошие. Свободные и рабы, христиане и язычники, все жили дружно. Ну, сцепятся, бывало, ребята на улице, начнут браниться две соседки, повздорят муж с женой – где такого не бывает?

Самыми непримиримыми врагами в Сэгарде считались священник отец Олаф и Дюри Провидец. Каждый месяц сходились они в жарком споре о вере. Отец Олаф обзывал Дюри поганым язычником, жрец священника – изменником памяти предков. Плюнув друг другу под ноги, враги расходились, а через несколько дней удили рыбу, сидя в одной лодке, но гордо повернувшись спиной друг к другу.

Да, хорошим местом было селенье Сэгард. В детстве Гуннбьерн, вознося Господу вечернюю молитву, всякий раз благодарил Его за Сэгард и просил, чтобы добрый Бог сделал так, чтобы грозный хозяин Ольгейр эрл, живущий где-то на восточном побережье, не вспомнил о своем рабе и не продал, не подарил его в другое селенье.

В Сэгарде строили корабли. Хищные драккары, степенные кнорры, маленькие нарядные лодочки, в которых катаются вдоль берега знатные красавицы. Гуннбьерн любил каждый из них. Каким восторгом переполнялась душа, когда в просторном корабельном сарае поднимался остов нового судна! Какая величественная грусть туманила после слезой глаза, мешала уследить за тем, как поглощает горизонт крохотное пятнышко удаляющегося паруса! Гуннбьерн помнил имена всех кораблей, построенных в Сэгарде и, услышав знакомое, тихо улыбался, словно отец в ответ на похвалу давно покинувшему дом сыну. Он даже признался однажды отцу Олафу, что имеет грешную мысль, будто мастер, строящий корабль, в чем-то уподобляется Творцу, создающему Адама. Старый священник улыбнулся и наложил на грешника легкую епитимью.

Гуннбьерн не строил корабли. Это дело свободных. Рабы только приносят мастерам обед, убирают стружки и после того, как отец Олаф освятит новый корабль, сторожат ночью, чтобы коварный Дюри не подобрался в темноте, не выжег на носу, корме и веслах колдовские знаки-руны. В такие ночи Гуннбьерну казалось, что в сарае шевелится и ворочается кто-то большой и сильный. Заглянешь и увидишь, как молодой драккар поводит резной головой на длинной изогнутой шее, покачивает крутыми бортами, потряхивает веслами, готовясь принять на спину-палубу людей.

А какие люди владели кораблями! У них были мужественные обветренные лица и зоркие прищуренные глаза. Эти люди свободно ходили везде, смотрели прямо, дерзко смеялись и громко пели. Они не боялись ни Бога, ни черта. Они многое видели. Они знали каждый ветер по имени и умели читать звездное небо не хуже, чем отец Олаф Библию. Эти люди… Эх, да что говорить! Они были отважны и прекрасны. Как же хотелось Гуннбьерну быть одним из них! Но Гуннбьерн родился трелем, рабом. Кто допустит сына и внука потерявших свободу на корабль – символ славы нордров? Но вдруг?.. Кто знает, может быть, судьба уже протянула руку, чтобы схватить тебя за шиворот и поднять над человеческим стадом? Ведь и славный Ольгейр эрл, ровесник Гуннбьерна, был сыном простого бонда.

А еще говорили, что старый император хотел дать рабам свободу, ибо негоже человеку владеть человеком. Старый император умер, но, может быть, сын его…

Если много и усердно работать и не тратить деньги на пустяки вроде красивого пояса или воскресной кружки пива, то в конце концов скопишь достаточно для того, чтобы выкупиться на волю. Но тогда придется уйти с верфи, от кораблей… Пока будешь учиться мастерству, пока заработаешь на выкуп, молодость уйдет, а кому на драккаре нужен старик? Да и захочет ли хозяин отпустить искусного ремесленника?

Одно утро изменило все.

Это было утро из тех, что случаются в человеческой жизни всего лишь несколько раз. Небо словно кто-то окутал тончайшим розовым шелком, пронизанным золотыми нитями. Море переливалось, играло бликами, как огромный драгоценный камень. В такое утро ангелы поют славу Господнему творению, а Пресвятая Дева Мария ласково склоняется над этим миром, словно над колыбелью. В такое утро нельзя долго спать. В такое утро движения легки, улыбки искренни и хочется петь и смеяться от нежной беспричинной радости и любви. В такое утро мир словно сотворен заново и нет в нем места ни злу, ни тьме.

Люди в то утро улыбались друг другу.

И как неуместно, зло, кощунственно разрушил это утро звон колокола! Отчаянные захлебывающиеся звуки. Растрепанная фигура Дюри Провидца на колокольне. Как он пробрался туда?

– Уходите, люди! Спасайтесь! Смерть и огонь идут к вам! Спасайтесь, люди!

Колокольный звон плывет над Хофенштадтом. До чего же эти стройные красивые благочинные звуки не похожи на безумный трезвон Дюри. «Он пьян или свихнулся», – сказал тогда отец Олаф.

Двадцать пять лет. Неужели и вправду прошло столько времени? Он не забыл ничего, просто держал в глубине памяти под замком, не давал вылезти. Почему же сейчас? Горький запах дыма плывет над Хофенштадтом. В Сэгарде такого не было. А Братство? Братство было. Боже мой, Боже мой, почему допускаешь, чтобы во имя Твое лилась кровь? Разве мало Тебе любви, нужен еще и страх?

Братство Ревнителей Истинной Веры зачастило на Окаян. То священный поход против нечисти, то язычников в веру Христову обращают. К чему можно обратить мертвого? Как может возлюбить Христа человек, во имя Христа пытаемый?

Черный дым плывет над Окаяном. Иса эрл смоленка, язычница. Что стоит Братству объявить ее ведьмой и тут же скрутить лишенных вождя нордров? Пригрозят отлучением народа от церкви, прижмут язычников, а Ису на костер. Хоть Беркану спасти.

Если бы дочь Ольгейра узнала, что ее брак с Дитрихом Лорейнским задуман отцом Мартином, она бы прокляла своего учителя. Дерзкая отважная девчонка, не слишком усердная в молитвах, зато любящая слушать саги о древних богах и расхаживать в мужском платье. Чем не еретичка? Иса хотела спрятать падчерицу в глухих лесах на берегу Смолены, укрыть в городе Воеславле у князя Вадима. Отец Мартин не позволил. Пусть едет в Лорейн, страну христианскую. Герцог Дитрих Ольгейра привечал, неужели откажет в помощи дочери его? Братство Лорейн не терзает, может, переждет Беркана грозу? Только б не перехватили. Вчера, когда девушка исчезла, первым делом, грешный человек, на Братство подумал.

Отец Мартин никогда и ничего не просил у Бога. Зачем? Всевышний и так дает человеку все, что считает нужным, зачем же клянчить что-то сверх того? Но сегодня шрамолицый священник молил, нет, умолял Господа спасти невинную деву Беркану. Просьбы на грани богохульства, клятвы, слезы. Глядя на распростертого у алтаря человека в одежде священника, прихожане принимали его за великого грешника, расстригу.

Молитва не принесла облегчения, только милосердную усталость. Пошатываясь, вышел отец Мартин из церкви. Только на пороге храма вспомнил, что христианское имя Берканы – Бертильда.

Печально брел он домой. Так утопленник плывет, подгоняемый волнами, глядя пустыми глазами и не видя, являясь частью мира реки, но чуждый этому миру и отторгаемый им.

Как отыскал он трактир? Как вошел в дверь? В зале в окружении Исиных хирдманнов сидела Беркана. Живая, веселая.

Отец Мартин ничего не сказал воспитаннице. Кивнул коротко, словно только вчера вечером благословил ее спокойный сон, и поднялся в свою комнату.

Беда прокатилась мимо. Почему же отцу Мартину чудится, что темный холодный омут не спеша, со вкусом заглатывает его слабое тело?

Отвратить Эйрика Мьёлльнира от путешествия в Лорейн оказалось совсем не сложно. Беркана повздыхала о том, как плохо будет ей одной в незнакомой стране, и Эйрик пригорюнился. Поругала герумов, заставляющих честных людей, желающих отправиться за пролив Бергельмир, тащиться в Хофенштадт, а потом огибать остров по воде, – славный мореход запыхтел, как поднимающееся тесто. А когда коварная девица предсказала, что, женившись, герцог Дитрих возомнит себя хозяином над всем проливом вообще и никого ни на Окаян не пустит, ни с Окаяна не выпустит, рыжебородый любитель беспошлинных товаров вскочил, завопил, будто обнаружил в сапоге клубок змей, и немедленно проклял Герумскую Империю всю, Лорейн отдельно и герцога Дитриха особливо. Беркана невинно вздохнула, что Иса эрл, мол, будет недовольна возвращением просватанной падчерицы, но Эйрик мудро заметил, что раз в сто лет и эрл может ошибиться.

Оставалось уговорить отца Мартина.

Беркана неуверенно топталась на пороге. Раньше она никогда не видела разницы между жилищем отца Мартина и своим. Смело влетала, девочка-вихрь с растрепанными волосами и весело сверкающими глазами. Влетала и с порога обрушивала на старого воспитателя ворох вопросов. Где ночует солнце? Строил ли святой Иосиф корабли? Как приручить острожного и хитрого единорога? Почему Иса – жена Ольгейра, но не мама Берканы? И с каждым годом вопросы становились сложнее.

Отец Мартин отвечал. Отвечал всегда, как бы ни было трудно сказать правду, как бы ни хотелось прикрыться доброй ложью или хотя бы утаить часть истины. Может быть, потому Беркана так доверяла ему? Ее друзьями были суровые Ольгейровы хирдманны, ее матерью стала Иса Смоленка, но не им поверяла самые сокровенные тайны свои дочь эрла. Почему же сейчас она прячет глаза? Я не предавал тебя, Беркана. Как можно замышлять зло против того, кто стал тебе дорог, как собственный ребенок? Нет, еще дороже. Знаешь, что испытывает человек, обреченный умереть бездетным, когда на руки ему ложится теплый живой сверток? «Вот моя дочь. Воспитай ее», – сказал тогда Ольгейр. С тех пор каждое деяние мое, каждая мысль были во благо твое, Беркана. Почему же теперь ты не хочешь раскрыть мне душу? Или же воистину не достоин доверия тот, кто хоть однажды запятнал себя ложью?

Отец Мартин стоял, отвернувшись к окну. Молится он, что ли? Наставник любит разговаривать с Богом, словно с родичем.

– Входи, входи, Беркана.

Плохо, что священник стоит, отвернувшись. Почему-то кажется, что, когда он оглянется, вместо знакомого, покрытого шрамами лица увидишь морду неведомого чудовища. Фу, глупости какие! Но почему-то очень, очень трудно войти в комнату.

– Мы возвращаемся в Аскхейм.

Отец Мартин не вздрогнул, не обернулся. Он словно знал, что Беркана скажет именно это. И заранее был готов с ответом.

– Нет, тебе надо ехать в Лорейн. Иса…

Зачем он произнес это имя? Оно было словно удар кирки, разбивающий последний слой почвы на пути подземного источника. Дочь Ольгейра не могла больше властвовать над своими чувствами, словно бурная река, захлестнули они ее, завертели, поволокли.

Обида, выпестованная по пути в Хофенштадт, страх последней ночи и откуда-то совсем уж из глубин воспоминание о том, как когда-то давно, еще при жизни отца, подобрала она на ярмарке в Тинггарде большого инеисто-серого пса. Даже имя вспомнилось – Белозуб. Три дня пес преданно ходил следом, ел из рук Берканы, спал, свернувшись калачиком у ее ног, а потом с радостным лаем кинулся к человеку в поношенной одежде смолена.

– Иса? – Беркана выгнулась разъяренной кошкой. – Мудрая Иса? – смех походил на пронзительный крик чайки. – Да, вы все готовы удавиться за нее. А мое слово ничего не значит? Совсем ничего? Только желания Исы? Эйрик! Йорг!

Отец Мартин повернулся от окна. Со злорадным удовольствием смотрела Беркана в его растерянное лицо. Да! Растерянность, страх и… жалость? Старый воспитатель протянул руку, но дочь эрла увернулась. Коротко звякнули диски ожерелья.

Грохоча сапогами, взбежали по лестнице Эйрик и Йорг. Замерли на пороге, недоуменно разглядывая священника и дочь эрла.

– Этот человек – изменник! – палец Берканы словно дырявил грудь отца Мартина в нескольких местах. – Взять! Связать! Мы едем в Аскхейм! Сейчас! В Аскхейм!

Отдав приказание, Беркана опрометью бросилась в свою комнату. Даже не позаботившись запереть дверь, кинулась на постель. Судорожные рыдания, слезы, не приносящие облегчения, терзали мужественную дочь Ольгейра. Впервые за много лет.

Несколько пригоршней холодной воды, безжалостно выплеснутых в лицо, вернули миру ясность очертаний, а Беркане пригожесть. Внимательный взгляд в начищенный медный таз (всякий, кто заметит, что дочь Ольгейра эрла плакала, может подавиться своей наблюдательностью, но все же…) и на улицу. Спутники Берканы, весело переговариваясь, готовили лошадей в дорогу. Рыжий Мьёлльнир на крыльце трактира громко препирался с хозяином. Щедрый Эйрик мог снять с себя и отдать товарищу последние штаны, но заплатить геруму лишний гольден… Отца Мартина не видно. Очевидно, священника до поры заперли в его комнате. Все шло как надо.

Беркана прошла в общий зал и села за стол. Посетителей в трактире не было. Здорово вчера напугали их буйные нордры. Утром еще крутились какие-то любители местной стряпни, но теперь разбежались. С кухни доносилось недовольное громыхание котлов. Беркана мстительно улыбнулась. Верно, трактирщик успел разъяснить свом клухам, кого хотели они оскорбить, обсуждая падчерицу эрла нордров.

Трактирщица выглянула из кухни и вдруг чуть ли не бегом припустила через зал. Тю, никак покормить напоследок решила? Или высказать все, что в душе накипело? Но баба проскочила мимо Берканы и устремилась куда-то в темный угол. Дочь эрла скосила глаза.

Откуда он взялся, человек в одежде Братства, не старый еще мужчина с красивым и надменным лицом богатого мудреца и руками палача? Как вошел в трактир незамеченным? Почему сел в самом темном углу?

Трактирщица уже добралась до «святого брата» и, наклонившись, что-то ему нашептывала. Тот слушал, брезгливо скривив губы. На «нордров беззаконных» небось баба жалуется. О своих грехах бы подумала, дура!

– Берхен! Пора! – заорал со двора Эйрик Мьёлльнир.

– Иду!

Как темно и душно в этом трактире! Как только люди могут здесь находиться? Скорее, скорее на волю. Там яркое солнце и теплый ветер, там зеленая трава и мягкая пыль дороги. Дороги, ведущей к дому. Дом… Иса… Что скажет она непокорной падчерице? Что сказать ей? Чем вообще обернется отказ Берканы ехать в Лорейн? Но разве мало в Аскхейме кораблей? Разве лягушачья кровь течет в жилах дочери Ольгейра? Проживем и без Окаяна! Да и что толку страдать, если все решено? Сказано ведь: если предстоит тебе дело, пугающее или смущающее тебя, то сделай его быстрее и освободись. Так скорее же отсюда в Аскхейм, в новую жизнь!

Порог поймал ногу и сильно дернул. Доски крыльца приблизились так стремительно, что девушка не успела выставить руки. Удар такой сильный, что нет даже боли, и…

Доски расступились? Нет, скорее всего, они просто исчезли. Темнота густая, как кисель, и Беркана в эту темноту проваливается. Чьи-то руки схватили за плечи, притянули. Ни глаз, ни лица не видно, но этот взгляд…

Перед глазами что-то серое и шершавое. А, так это же доски крыльца! Сильно болит лоб. Беркана села. Хирдманны умирали от смеха.

– Эй, Берхен! – крикнул Эйрик Мьёлльнир. – Валькирии обычно летают, а не ползают!

– Он запомнил меня, – ответил кто-то голосом Берканы.

– Что?

Смех Эйрика резко оборвался. Нахмурившись, шагнул он к крыльцу. Грозный воин, готовый вступить в бой со всяким, кто посмеет обидеть дочь Ольгейра. Или падчерицу Исы?

Беркана поднялась, потирая ушибленный лоб.

– Что ржете, идолы? Упасть человеку нельзя?

Глава 5

Как печально, что умер наш дом…

Р. Фрост

Назад ехали весело. Орали, пели, затевали игры, словно не степенные мужи собрались, а отроки, на свадьбу спешащие. А и были для радости причины, чуть не каждый хотел поскорее в Аскхейм вернуться. У Йорга прихворнула мать. Эйрик Мьёлльнир завел новую подружку. Старый Торфинн приценивался к вороному жеребцу-трехлетке и боялся, что коня перекупят. Один юный Амлоди смотрел недовольно. Его приняли в хирд совсем недавно, и парню только и оставалось, что слюнки глотать, слушая рассказы о славных подвигах Ольгейровой дружины. Для такого и поездка в Лорейн приключение.

Беркана ехала верхом. Сидеть в седле в длинном платье было неудобно, но надевать мужскую одежду, когда по острову шныряют отряды Братства, – приманивать собственную смерть, а в повозке с отцом Мартином ехать не хотелось. Хирдманны не выполнили приказ Берканы и оставили руки священника свободными. Отец Мартин перебирал четки, по временам бросая на дочь Ольгейра долгие печальные взгляды. Пусть.

Впереди показался огромный черный крест. Здесь пересекались две дороги. Одна вела к Аскхейму, другая – на хутор Мёрк.

Старый Торфинн, перегнувшись с седла, разглядывал что-то на земле.

– Смотри, Ольгейрдоттир, – обратился он к Беркане. – Тут кто-то проезжал. Их было много, и это не люди Аскхейма. На подковах их лошадей нет нашего знака.

Эйрик Мьёлльнир спешился и тоже принялся внимательно разглядывать следы.

– Братство! – убежденно сказал он. – На хутор Мёрк поскакали. Что-то повадились балахонники шастать по нашей земле, не спросив разрешения. Может, догоним, Берхен? Зажжем свечу святому Игнатию6.

Хирд одобрительно загомонил. Ни один человек в здравом уме не станет открыто выступать против Братства, но внезапно налететь на воинствующих священнослужителей, смутить, а то и припугнуть безлицых, дать какому-нибудь бедолаге возможность спаси свою грешную жизнь, а потом с деланным смущением объяснять, что приняли отряд Ревнителей Истинной Веры за шайку разбойников – что может быть веселее?

Кто-то схватил Беркану за сапог. Дочь Ольгейра недовольно взглянула вниз. Отец Мартин. Никогда еще не видела Беркана своего воспитателя таким испуганным. Лицо священника побелело, и от бледности этой стали особо заметны старые шрамы.

– Бертильда… Беркана… Прошу тебя, не надо ездить на хутор Мёрк. Там Братство… Смерть идет рядом с ними…

Беркана нетерпеливо высвободила ногу из дрожащих пальцев священника.

– Заботься о своей душе, отец Мартин, а с моей жизнью я разберусь сама. На хутор!

Вольга и Сер не успели. Отряд Братства ворвался на хутор Мёрк сразу же после их прихода, и уже невозможно стало уйти в спасительный лес. Люди собрались на краю селенья. Встали плотным кольцом, окружив совсем уж маленьких детей и дряхлых стариков. Жалкое воинство, чем попало вооруженное. Герумы запрещали простолюдинам нордрам иметь оружие. Только у Торвальда, хозяина хутора, была боевая секира с зазубренным лезвием, да еще несколько мужчин сжимали в руках топоры и самодельные луки.

Братья Ревнители нападать не спешили. Крепкие воины на могучих ухоженных конях, они кружили около жителей хутора, словно хищники возле добычи. Под одеждами цвета запекшейся крови заметны были доспехи. Герумы молчали. Еще не время для издевок, не выдержав которых, кто-нибудь из обреченных пошлет стрелу, которая не сможет поразить Рыцаря Церкви. После в донесении Магистру появится упоминание об еще одном укрытии язычников и еретиков, злокозненные жители которого коварно напали на Ревнителей Истинной Веры, но были усмирены, а чуткие звери Дудочного леса станут сторожко обходить новое пепелище, прилепившееся на опушке. Адепты Братства никогда не нападают первыми. Только защищаются.

Вольга стоял рядом с Торвальдом. Не дело стягивать всех хорошо вооруженных бойцов в одно место, но смолен знал, что успеет оказаться там, где будет нужен больше всего.

– Может быть, вам все-таки следовало укрыться в домах?

– Нет, – голос Торвальда был спокоен и чуть задумчив. – Это в крепости можно выдержать осаду. Нас сожгли бы вместе с домами. А так… Может быть, хоть кому-то удастся уйти в лес. А я-то, дурак, все хотел отгородиться от чащи частоколом… Спасибо.

– За что?

Торвальд улыбнулся. Коротко, бережливо.

– Думаешь, я не знаю, кто заклинал волков этой зимой? Ты… вы были хорошими соседями.

Вольга вздрогнул. «Ты был хорошим соседом», – такие слова говорили нордры перед тем, как оттолкнуть от берега погребальную ладью. Обреченность, звучащая в словах могучего бонда, пугала куда сильнее, чем снующие поблизости Братья Ревнители.

– Я был простым бондом, – тихо сказал Торвальд. – Воевал с лесом, потом пахал землю, собирал урожай, гордился стадом своих коров, ездил в Тинггард на ярмарки… И так жалел, что придется умереть на соломе… Теперь бы еще увидеть валькирий здесь.

Славный бонд замолчал. Странная улыбка на губах его, а взгляд скользит мимо Вольги, над головами Братьев Ревнителей, над кромкой спасительного леса. Может быть, Торвальд уже видит облачных дев, забирающих с поля битвы убитых героев? Хорошо, коли так. Справедливо.

Люди хутора Мёрк не были родичами Вольги. Они принадлежали к другому племени и поклонялись другим богам. Смолену приходилось вспоминать слова чужого языка, чтобы говорить с ними. Он и был-то на хуторе Мёрк всего несколько раз. Неужели из-за того, что два лета назад сеющие ячмень нордры пригласили странного седовласого парня, идущего куда-то в сопровождении волка, разделить с ними трапезу, стоит пихать под мечи Братства свою жизнь и тем паче жизнь Сера?

Что уж теперь оправдывать себя или сокрушаться о содеянном…

Смерти Вольга не боялся. Не потому, что по младости лет не мог представить собственное небытие, а просто столько раз подходил к Порогу, что уже успел привыкнуть. Просто один лишний шаг. А у вожака с этим миром свой разговор.

Лохматый упругий волчий бок толкнул Вольгу в бедро. Сер. Единственный, кто мог проскользнуть за кордоны Братства и вернуться назад.

Волчья морда сморщилась от натуги, губы дергались. Оборотню в зверином обличии говорить мучительно трудно, только самый край, огромная нужда заставляет его вспомнить о человеческой речи. И еще. Сер, обернувшись волком, никогда не говорил, если знал, что кто-то из тех, кто слышал его, кроме посвященных, еще может встретиться в этом мире.

– Не. Уй. Ти. Мно. Го. Не. Брат. Во. Дру. Гие. Слы. Шл.

Беркане потом снилось это. Солнце, неспешно идущее на покой. Дорога и деревья вдоль нее – все, изменившее цвет, словно залитое светлым медом. Вывернувший откуда-то пеший воин Братства, дерзко пытавшийся схватить лошадь Берканы за уздечку. Молча объехала она невежу, примеряясь к дороге, желая пустить гнедую в галоп, вниз с холма к хутору Мёрк. И… ветер в лицо, а вслед, вдогонку отчаянный и яростный крик Эйрика Мьёлльнира. Он тоже увидел.

Если уж день не задался с утра, то не жди, что он завершится добром. Ночью привиделся дурной сон – будто Великий Магистр проведал, что брат Видкун заложил в кабаке Михеля новые сапоги, специально пошитые для всех членов Братства. Расторопные подручные палача сволокли грешника в глубокий подвал, где Магистр собственноручно возложил на голову пьяницы железный обруч, хитрое устройство которого позволяло сжимать череп пытаемого, причиняя тем самым муки невыносимые. Зловеще заскрипели болты. Несчастный любитель вина взвыл дурным голосом. А Великий Магистр выхватил откуда-то из складок мантии молоток и принялся колотить им в стену, приговаривая: «Брат Видкун! Брат Видкун!» И было сие столь ужасно, что нерадивый Ревнитель Истинной Веры взвыл еще громче, рванулся и… проснулся на полу возле кровати. Потянулся за сапогами – нету. Вещий сон.

За дверью (о, Боже милосердный и три тысячи чертей!) стоял не брат Ревнитель, как можно было подумать по учиненному шуму, а послушник, молодой герум из тех, кого набрали в Хофенштадте прошлым летом.

Из речи его, длинной и никчемной, понял брат Видкун одно: покуда Братство с Магистром во главе будет проверять, сколь крепка вера в богатом Хофенштадте, он, Видкун Хьяльтисон, должен будет с небольшим отрядом отправиться на хутор Мёрк. Давить язычников дело, несомненно, важное и полезное, но ни славы, ни дохода на Окаяне не приносящее. Но против воли Магистра не попрешь. Принесла ж его нелегкая… Только и осталось брату Видкуну, нордру, что пробурчать вслед послушнику:

– Понаехало на наш остров…

На хуторе дело не заладилось. Видкун думал приказать потихоньку окружить языческое гнездо, запалить с четырех концов, а потом спокойно отстреливать на выбор бестолково мечущихся нечестивцев. Не вышло. Язычники словно ждали – встретили отряд Братства на краю селенья, плохо, но вооруженные. Они напомнили брату Видкуну стадо лесных быков-туров, поохотиться на которых Магистр возил императора весной. Звери, когда поняли, что им не уйти, тоже встали в круг, заслоняя собой самок и детенышей. Славная была охота!

– Пощади их! Пощади, брат!

Видкун гневно уставился на дерзкого, посмевшего отвлечь его от сладких воспоминаний. Этого еще не хватало! Выбравшись из-за спин сжимающих топоры и вилы мужчин, к предводителю Ревнителей Истинной Веры шел… христианский священник! Белая сутана Проповедника, адепта ордена, не признающего насилия, пытающегося обратить язычников словом. Уже просочились! Узкое худое лицо, легкие светлые волосы, прозрачно-голубые глаза. Герум!

– Опомнись, брат! Они, – сухая рука Проповедника указала на людей хутора Мёрк, – такие же дети Божьи, как и мы с тобой, только неразумные. Разве можно наказывать младенца за недомыслие?

Нордр смотрел на герума. Проклятье! Мало того, что знатный островитянин никогда не достигнет в Братстве того, что легко получит самый захудалый герум, так эта пришлая плесень еще будет учить Видкуна Хьяльтисона, как заботиться о душах соплеменников!

Могучая рука в боевой перчатке сгребла ворот белой сутаны.

– Просишь за язычников, брат? Попроси самого Господа, когда увидишь его!

Удар тяжелого кинжала расколол череп Проповедника.

Беркана не успела. Она поняла это еще в тот миг, когда посылала свою гнедую в отчаянный галоп, когда крик туго сворачивался в горле, когда глаза с отчаяньем следили, как на тонзуру священника в белой сутане опускается тяжелый кинжал. Знала, что не успеет. И гнала лошадь, пока умное животное само не замерло над неловко упавшим телом, еще минуту назад бывшего живым человеком. Убийца спокойно тронул коня, заставив его переступить подальше от натекающей на земле багряной лужи. Он не спешил убирать кинжал, поигрывал им, глядя на невесть откуда появившуюся девчонку.

Известный каждому в Империи балахон с капюшоном, железная маска, скрывающая лицо. А сквозь прорези ее смотрят пронзительно-синие глаза. Нордр!

Северяне не боятся крови. Но чтоб злодействовать на земле соплеменников?!

Ураган выдохся, превратился в слабый ветерок, перебирающий сухие листья.

– Почему? – прошептала Беркана.

А верный Мьёлльнир уже втискивался между ней и предводителем безлицых.

– Я фальк Эйрик Гуннбьернсон из Аскхейма! По какому праву разбойничаете вы на земле Исы эрла?

Безлицый ответил не сразу. Сперва смерил Эйрика презрительным взглядом, пересчитал подоспевших бойцов-нордров. Хмыкнул.

– Эта земля принадлежит императору, как и весь остров. Император вправе карать своих подданных.

– Ах, императору! – почти пропел Эйрик, перехватывая секиру поудобнее.

Безлицый вскинул руку.

– Вижу ли я Бертильду, дочь славного Ольгейра и падчерицу Исы эрла? – он смотрел на девушку в упор, Эйрика же будто не замечал. – Уймите своих волкодавов, госпожа. Христиане не должны убивать друг друга.

– Не должны?! А сами вы… – вернувшийся было голос снова изменил Беркане. Она молча указала на мертвого священника, возле которого опустился на колени отец Мартин.

– Где вы видите христианина? – казалось, только железная маска мешает воину Братства презрительно сплюнуть. – Еретик, продавшийся язычникам, загубивший свою душу и позоривший Святую Церковь. Ну а ежели я ошибся, и муж сей совершал богоугодное дело, то сейчас он уже занял достойное место у престола Господнего, и мученический венец украсил чело его. Так или иначе, Богу хорошо. Не правда ли?

– Не спорь с ним, Ольгейрдоттир! – прошептал старый Торфинн. – За любое слово нас могут объявить еретиками.

Беркана со всей силы сжала ремешок уздечки.

– Лезете в дом, не спросив хозяев? – зло спросила она. – А в Аскхейм сунуться боязно?

Беркане показалось, что Брат Ревнитель усмехнулся. Поди пойми, когда вместо лица у него гладкое железо.

– Воины Господа не боятся ничего. Мы едем в Аскхейм. Хутор попался нам по дороге. Почему бы не почистить дом доброго соседа?

– Открой лицо, незваный гость!

– Нет! – Ревнитель Истинной Веры отшатнулся, схватившись за маску, словно девушка пыталась сорвать ее.

– Боишься?

– Нет. Только Магистр может являть миру лицо свое. Братьям нельзя. Гордыня. Все мы равны перед Господом, и все, что ни делаю я, есть деяние не мое, но Братства.

Давно улеглась на дороге пыль, поднятая копытами лошадей Братства и отряда нордров, а люди хутора Мёрк все стояли тесно сбитым, ощетинившимся вилами и топорами кругом. Только перешептывались тихо, словно боялись вспугнуть небывалую удачу. Наконец простодушный здоровяк Гисли решился:

– Ушли никак?

– Эти ушли, другие придут, – буркнул Торвальд. – Собирайте, чего надо в дорогу. В леса уйдем, на Смолену.

Молчанием ответили жители хутора Мёрк. И снести это безмолвие было много труднее, чем плач женщин, ворчание стариков и суровое непонимание мужчин. Ибо надежда имеет слова, обреченность же – никогда.

– Смолены – люди не хуже нас, – словно оправдываясь, молвил Торвальд. – Перезимуем. А здесь оставаться нельзя. Падчерица эрла в другой раз и не успеть может.

Люди не сказали ничего. Постояли немного и пошли собирать нехитрый скарб, сгонять скотину, снимать с привычных мест домашних богов.

Так умер хутор Мёрк.

Глава 6

В тот день был медовый зной,

Пчелами льнущий к полю,

Шли на рысях домой,

Шли, нагулявшись вволю.

А. Витаков

– Здравствуй, березка.

Рядом с Берканой, вольно положив руку на холку гнедой, шагал Вольга. Шел спокойно и дерзко, словно не мелькали вокруг балахоны Ревнителей Истинной Веры, будто не пророчил каждый их взгляд нечестивцу смолену смерть близкую, долгую и мучительную.

– Ты? Откуда? – рявкнула Беркана. – Где Сер?

– Я, – спокойно кивнул смолен. – С хутора Мёрк. А Сер… где-то. Дела у него, дела.

– Ты что здесь делаешь?

– Ты нас в Аскхейм звала, вот я иду в Аскхейм. Туда же, куда и вы. Вместе веселей.

– Братство! – простонала Беркана.

– Так у меня к ним дело важное, тайное. Никому не скажешь? – и, за руку притянув Беркану, шепнул ей в самое ухо. – Жабу хочу дохлую им в котел кинуть.

– Тьфу!

Вот и разговаривай с таким!

Беркана огляделась. Безлицые ехали молча, не спешили вязать язычника, только косились злобно. Они сбились в стаю и больше всего напоминали кучу грязноватого тряпья.

– Тебя сожгут, – обреченно сказала Беркана. – Думаешь, если идешь с дочерью эрла, то и не тронут? Сожгут.

– Если заметят.

– Если заметят?

Вольга не ответил. Не замедляя шага, он оглядывался, словно высматривал кого-то.

Дерзкий мальчишка! Прогнать его из отряда? Но тогда безлицые наверняка расправятся с лишенным защиты язычником.

– Эй, Йорг! Здорово!

Вольга заорал так, что гнедая Берканы шарахнулась в сторону. Проезжающий мимо нордр взглянул на смолена так, словно тот шел с хирдом от самого Аскхейма.

– А, Вольга! Здорово! Так ты жив? А говорили, что тебя не то засек насмерть какой-то герумский барон, не то сожгли на костре балахонники.

– А еще что? – прищурился смолен.

– Еще? – Йорг явно наслаждался, пересказывая слухи. – Еще говорили, что тебя сожрал дракон и что ты женился на дочери императора. Но я в это не верил. Мало ли что болтают люди. Я рад, что ты жив.

Махнув на прощание рукой, Йорг поехал дальше.

– Позови его! – задорно зашептал Вольга. – Позови и спроси, как долго я иду с вами. Не скажет! Он заметил меня потому, что я окликнул его.

– Ты колдун? Отвел глаза моим людям?

– Нет, – Вольга тряхнул серебряными волосами. – Я смолен. В лесу родился, в лесу живу, с лесом знаюсь. Смотри туда, – он махнул рукой в сторону трех мрачных елей, почти выступивших на дорогу. – Что скажешь?

– Елки как елки. Приметные. Густые. Засаду хорошо устраивать.

– Засаду? Да. Значит, внимательно смотрела. А теперь скажи, дочь эрла, под какой из них лежит белый камешек?

– Нет там никакого камешка! – Беркана начинала злиться. Подъедут же! Сейчас подъедут! И как того священника на хуторе. А этот дурила болтает о каких-то камешках!

– У средней! У средней! – веселился Вольга. – Посмотри еще раз.

Беркана нехотя взглянула. Действительно, круглый голыш, белый, как куриное яйцо, словно подмигивал из-под корней ели, стоящей посередине. Как его можно было не заметить?

Вольга улыбался.

– Увидела? Потому что знала, что он должен там быть. Вот и я, как этот камешек. С лесом слился, частью его стал. Кто знает, тот видит, а кто нет… Нордрский корабль в море, говорят, тоже заметить мудрено.

Бурая ряса Ревнителя промелькнула совсем близко. Беркана схватила смолена за руку, притянула к себе.

– Эти тоже не видят? Они ж тебя уже на куски глазами разорвали!

– Они смотрят на тебя, дочь эрла, – ответил сразу посуровевший Вольга. – И ненавидят тебя. Будет лучше, если этой ночью ты не будешь спать.

Беркана не заметила, как прошел день. Лесная дорога была спокойна. Нордры не спешили, ехали шагом, берегли силы свои и коней. Братья Ревнители сгорбились в седлах и даже друг с другом не разговаривали. Солнце, наработавшись за лето, посвечивало лениво. Было тепло, тихо и покойно.

Вольга шел рядом размеренным шагом человека, привыкшего к странствиям. Левую руку он положил на холку гнедой, и Беркана заметила, что на безымянный палец смолена надето тонкое зеленое колечко из стекла. Такие любят носить девушки из Дудочного леса. Память об оставленной где-то подружке? Что ж, при его-то красоте…

А ведь убьют парня! Ночью убьют. Не отпущу его от себя. Свои дурного не скажут, а Братство… А что за дело мне до Братства?

Вольга всю дорогу то напевал что-то вполголоса, то болтал о том, что на глаза попадалось. Долго смотрел на отца Мартина, а потом спросил просто и весело:

– А это кто? Ваш святой? Великий мученик? Почему лицо в шрамах? В битве так не посекут.

Беркана приосанилась. История Гуннбьерна из Сэгарда служила славе Аскхейма и потому была любима дочерью Ольгейра эрла.

– Отец Мартин, тогда его звали Гуннбьерн, был в молодости рабом моего отца, – при этих словах смолен скривился, но девушка предпочла этого не заметить. – Гуннбьерн жил в месте, именуемом Сэгард. Там строят драккары. Среди людей Сэгарда есть добрые христиане, но есть и язычники. Поэтому туда однажды явился отряд Братства. Кто-то успел предупредить людей, и они ушли в лес. А Гуннбьерн вернулся. Безлицые заметили его и схватили. Они хотели узнать, где скрываются люди Сэгарда. Но Гуннбьерн ничего не сказал. Тогда ревнители начали пытать его. Палач проводил ножом по горлу и лицу Гуннбьерна, и тот всякий раз не знал, оставит ли нож простой порез или перехватит горло, вырежет глаз. И все равно молчал. Тогда ревнители сломали Гуннбьерну руки и бросили его на скале, которую заливает во время прилива. Они хотели выколоть пленнику глаза, но старший не велел. «Пусть этот языческий прихвостень видит, как подходит его смерть», – сказал он. И Ревнители ушли. Драккар моего отца проходил недалеко от скалы. Кормщик услышал, как кто-то читает молитвы. Люди сказали, что это морской тролль выполз поглядеть на луну, но отец ответил, что нечистый дух не может слышать Божьего слова, не то что произнести его, и велел править к скале. Сначала хирдманны думали, что спасли осужденного на смерть преступника, но потом люди Сэгарда рассказали правду. Нордры умеют ценить верность и отвагу. Отец освободил Гуннбьерна, и тот стал священником.

Беркана замолчала. Искоса взглянула на Вольгу – ну, мол, каково? А Вольга смотрел на отца Мартина. Когда взгляды священника и язычника встретились, смолен почтительно поклонился. Отец Мартин кивнул ласково и чуть смущенно.

Беркана обиделась. Она старается, рассказывает (а сколько вечеров потрачено на то, чтобы сложить эту сагу и выучиться говорить ее вот так – коротко и торжественно!), а Вольга смотрит на отца Мартина, будто узрел что-то интересное. Да кто он такой, отец Мартин?! Тихий священник, только и способный, что рассуждать о милосердии Божьем. Гуннбьерн из Сэгарда был героем, отец Мартин – простой слабый человек.

– Но почему он вернулся?

Такой вопрос слушающие сагу обычно не задают. Важен подвиг, а не то, что было до него.

– Тогда в Сэгарде как раз строили новый драккар. Гуннбьерн боялся, что безлицые разрушат его. Это был «Урс». Последний корабль моего отца.

Никогда никому не рассказывала Беркана про гибель Ольгейра. Тому, кто знает историю эрла, ни к чему слушать ее лишний раз. А тому, кто не знает… Значит, и знать не достоин! Но сейчас Беркану прорвало. Быстро, словно боясь, что Вольга устанет слушать и прервет ее, говорила дочь эрла о том, как любил отец «Урс», сколько славных походов совершил на нем, и как в один день, ничем не суливший беды, отправился с малой дружиной не в поход даже, так, вокруг Окаяна обойти, барекских работорговцев попугать. Но из этого плаванья не вернулся никто. А через год свершилось небывалое – собравшись на большой тинг, нордры назвали эрлом Ису, вдову Ольгейрову.

А потом Беркана говорила про мачеху. И не было в словах ее горечи и обиды. Говорила о том, как четырнадцать зим назад шел отец с дружиной на «Урсе» вокруг Окаяна и неподалеку от того места, где впадает в море величавая Смолена, увидели люди, как взлетает над берегом стройная женская фигурка. И многие потом клялись, что видели за плечами девушки орлиные крылья. Даже когда взметнул растрепавшиеся волосы встречный ветер, все казалось людям, что не падает она, летит. Только когда без шума, без всплеска сомкнулась над девушкой морская вода, бросился Ольгейр эрл за борт, нырнул, а потом подал на драккар молодую смоленку.

Жизнь и свобода спасенного неприкосновенны. Раз уж Господь решил явить чудо, то отныне душа и тело возвращенного к живым человека принадлежит только Ему. Долго потом вздыхали сердобольные женщины Аскхейма над метавшейся в жару красавицей, смазывали мазями целебными обожженное тело ее, творили молитвы о страждущей душе. А когда выходили наконец, ни слова смоленка никому не сказала, только поклонилась низко, рукой земли коснувшись, и ушла из Аскхейма. И долго смотрели ей вслед молодые хирдманны.

А через год смоленка вернулась. Она просила Ольгейра принять ее в дружину, и эрл не мог отказать, потому что у девушки были глаза берсерка. Она никому не сказала ни своего имени, ни откуда родом, ни что было с ней раньше. Нордры прозвали ее Исой, Льдом, и даже бывалые, много повидавшие хирдманны дивились холодной храбрости, спокойствию и уму смоленки. А потом она стала женой Ольгейра.

Словно волна, катился рассказ Берканы, но вдруг утратил силу, сник. А вот спросит сейчас Вольга: «Кто же отдал тебя в Лорейн, дочь Ольгейра? Может быть, мачеха? Смелая умная честная Иса?»

Не спросил. Смотрел глазами своими серыми оленьими и улыбался по-доброму.

– Эй, Берхен!

Беркана не заметила, как к ней подъехал Эйрик Мьёлльнир.

– Река Мёнестрём впереди, Берхен. На этом берегу встанем. Если бы на хутор не свернули, сейчас бы к бродам вышли, а так завра по течению подняться придется.

– Хорошо.

Эйрик гикнул и поскакал к замыкавшим отряд всадникам. Беркана обернулась к Вольге. Смолена рядом не было.

Синие глаза Ольгейра эрла смотрели в самую душу.

– Ты храбр и верен, Гуннбьерн. Такой человек не может быть рабом. Хочешь остаться в моем хирде?

Свободен! И сам эрл предлагает вступить в хирд, остаться на корабле. Не об этом ли мечтал Гуннбьерн?

Юноша приподнялся, тянулся, чтобы вождь услышал его хрип:

– Я хочу стать священником, эрл! Священником!

– Попом? Но почему?

– Чтобы служить Господу честно. Чтобы понять. Не быть таким, как они!

Глава 7

Там один расхохотался

Во сне, другой вскричал: «Убийцы!»

В. Шекспир

Лагерь разбили подальше от берега, чтобы уберечься от докучливых комаров. Нордры сноровисто поставили шатер для Берканы, разложили костер, и вскоре с горьким запахом дыма смешался непривычный лесу дух доброй похлебки.

Безлицые, вставшие отдельно, тоже что-то стряпали. Беркана вспомнила о лиходейском замысле Вольги и невольно поискала глазами серый плащ и седые волосы. Смолен как привиделся.

Нордры не любят лес. Дети моря, они привыкли смотреть на много стрелищ вперед, издали узнавать друзей и врагов. Море жестоко, но простодушно, человеку опытному нетрудно разгадать его замыслы. В лесу не так. Чаща многолика, хитра, скрытна. Зыбкой глади моря нельзя верить, но она и не скрывает этого. Лес может спасти, чтобы тут же предать. Чаща опасна днем, но еще грозней она ночью.

Юный Амлоди зорко вглядывался в толпу деревьев. Казалось, мрачные исполины только и ждут, чтобы дозорный отвернулся, не смотрел, тогда они подберутся поближе, протянут корявые ветки-руки, схватят, задушат, растерзают и пойдут к золотистой искре костра, чтобы наказать дерзких, осмелившихся нарушить покой леса. А сколько чудовищ скрывается за неровными спинами деревьев?

Рука Амлоди сжала нательный крест.

– К Тебе, Господи, взываю…

Нордр не должен бояться ничего. Амлоди не страшны живые враги, неужто смутят его какие-то деревья? Вот стоят черные, неподвижные, руку протяни – и ближайшее потрогать можно. Голоса еще какие-то мерещатся. Просто ветер в листве шелестит. Что лес? И в лесу люди живут.

Амлоди еще раз огляделся. Дерево, гнилой пень, заросли дикой смородины, молодой смолен с седыми волосами, разлапистый выворотень, снова деревья. Все спокойно.

Сер не стал менять обличье, только слегка перелепил морду, чтобы легче было говорить. Увидев эту чудовищную голову на мощном зверином теле, человеческую, но всю покрытую шерстью и с острыми волчьими ушами, Вольга невольно поежился. Не от страха – приходилось видеть и кое-что поужасней, – а от понимания суровой сосредоточенности вожака, готовности его к бою. Оборотень наиболее могуч в зверином обличии.

Вольга плюхнулся рядом с Сером на опавшую хвою.

– Ну? – волкодлак чуть скосил желтый глаз.

– Хорошая рать. Сильная, зоркая. Дозоры выставили. Завтра до Аскхейма доберутся.

– Можем уходить?

– Нет, Сер, – Вольга подобрал с земли сосновую шишку и подбрасывал ее на ладони. – Что-то тут не так. Балахонники нордров терпеть не могут, почему же идут с отрядом падчерицы эрла? И бареки эти… Неладно, вожак. Дымом пахнет.

Оборотень молчал.

– Один день, –Вольга говорил уже не так уверенно. – Завтра они будут в Аскхейме, а мы уйдем на Смолену.

– За плечами девочки Тьма.

Шишка упала на жухлую хвою.

– Кто? – резко спросил Вольга. – Упырь, Мстящий, колдун?

– Нет. Собственной силы немного. Будто сам пойман.

– Братство и Охотник, – задумчиво протянул смолен. – А ведь балахонники от всякого ведовства, как от проказы, шарахаются. Что-то тут… Ой, вожак, а зачем она в Аскхейм-то идет?

– ?

– Падчерица эрла нордров собирается в Лорейн, чтобы выйти замуж за тамошнего герцога. Но вдруг решает вернуться в Аскхейм. Кто-то схватил ведогоня Берканы. А Братство тут как тут. Присосались, как клещ к собачьему уху. Она не еретичка, Сер, даже не ведьма. Она теперь самая настоящая нечисть.

Вольга замолчал. Сер в ответ тоже не проронил ни слова. Оба слишком хорошо знали, как поступают на острове Окаян с нечистью и местами, где она обитает.

– Сер. Он же наверняка будет здесь. Кто еще способен состряпать такое? Аспида не бьют в горах, только когда он падает на землю. В городе, тем более за проливом, мы к нему не подберемся. Один раз я его упустил…

Волкодлак со вздохом положил голову на лапы.

– Слишком много говоришь. Если нордры продержатся эту ночь, завтра на рассвете отправимся в Аскхейм. Обо всем расскажешь Исе. Дальше они сами. Если не всех ведунов еще перетопили.

– Ладно, вожак! – Вольга сразу повеселел. – Перемахнем Братству дорогу!

Он поднялся поспешно, словно боялся, что Сер остановит его, передумав.

– Пойду пока в лагерь, погляжу, что люди делают. Скоро свидимся.

Человек не услышал бы, как ступает Вольга, но волкодлак различал каждый шаг. Вот молодой смолен остановился возле дозорного, вот прошмыгнул мимо, вот опять зашагал свободно и весело. Доволен! А это что? «Спасибо, вожак…» Дурила.

Оборотень поворочался, устраивая поудобнее совсем уже волчью голову. Осень подступает. Уйти бы сейчас в щедрые богатые леса, подальше от враждебных людей, от железа, от смешанного запаха ладана и горящего мяса. К зиме бы готовиться. Но Вольга от задуманного не отступится, а вожак стаю не бросит. А тут еще Беркана. Видно, крепко схватила сердце волчонка чернокосая девушка. Была бы другая, только порадовался б Сер. Но Беркана – дочь и падчерица вождя. Да к тому же с Тьмой за плечами. Человек, ведогоня которого схватил враг, вдруг становится над собой не властен, воплощенным злом становится. Молись своему богу, девочка, чтобы помог тебе дотянуть до встречи с хорошим ведуном.

Ветер дул в сторону лагеря людей, поэтому Сер не почуял запаха человека, подходившего к дозорному, но шаги его расслышал хорошо. Шаги человека, не привыкшего ходить ни по лесам, ни по песчаным отмелям вдоль берега моря, ни по палубе корабля. Ногам идущего были любы мощенные камнем улицы герумских городов.

Сер неторопливо поднялся и нырнул в ночной лес.

Чья-то рука легла на плечо Эйрика Мьёлльнира. Оглянулся – Безлицый. Протягивает флягу.

– Это хорошее вино. Угощайся, брат.

В посудине что-то соблазнительно булькнуло. А уж запах! Рыжебородый нордр привык к ячменному пиву, но и в винах знал толк. Рот жаждал божественного напитка, рука сама тянулась к фляге…

– Нет.

Безлицый чуть отступил.

– Брезгуешь, брат? Или этот напиток слишком крепок для тебя?

– Чего? Да я…

– Остынь, фальк.

Эйрик и безлицый разом обернулись. У костра сидел молодой смолен с седыми волосами. И откуда взялся?

– Остынь, фальк, – спокойно повторил парень. – Человек тебе угощение предлагает, негоже на него рычать. И ты, святой брат, не гневайся. Знаешь ведь, как нордры Хакона конунга чтут. Сказано им: «А если кто, хмельным прельстившись, не выполнит доверенного ему, не назовут то люди добрым делом». Нельзя воину в походе пьянствовать.

Безлицего как тролль слизнул.

– Ты, фальк, поглядывай, – почти пропел странный смолен, протягивая руки к огню. – Им сейчас драка нужна. Будут народ злобить.

– Ты кто такой?

– Ай не признал? – коротко усмехнулся парень.

Почти с ужасом воззрился Эйрик на странного смолена, готовый уже увидеть то ли золотое сияние нимба, то ли высовывающийся из-под плаща ослиный хвост. А то еще хуже, еще страшнее – раздастся вдруг глухое карканье двух воронов или блеснут в улыбке отливающие золотом зубы древнего бога Хеймдалля. Или еще что? Кто знает, что может выползти из враждебного леса в ночь, когда луна в полной силе. Вон глаза-то у смолена как горят.

Тьфу, пропасть, так это ж просто от костра отсвет.

– Вольга я, баенник, скальд по-вашему. От Хофенштадта с вами иду.

– А.

– Эй, ты!

Амлоди обернулся. Коренастый Брат Ревнитель сердито таращился на него. Не сказать, что рожа у Брата постная, – кто их разберет с их-то масками! – но недоволен чем-то изрядно.

– Иди! – не вынимая рук из широких рукавов балахона, безлицый указал подбородком в сторону костров за деревьями. – Теперь я караулить буду. Ваш рыжий просил брата Видкуна. Брат Видкун приказал.

Ай да Эйрик! Сумел сократить своим людям время стражи. Понятно теперь, почему безлицый злится. Кому охота идти от тепла костра в сырой холодный лес?

– Бог справедлив, а, брат? – весело сказал Амлоди нахохлившемуся балахоннику.

Пальцы удобно держали рукоять спрятанного в широком рукаве ножа. Глупый мальчишка! Не услышал шагов подходящего к нему человека, покинул пост без личного приказа старшего, повернулся к незнакомцу спиной. Можно было бы убить его здесь на поляне, когда стоял рядом. Слишком просто, слишком скучно. Не достойно человека, специально обученного истреблять язычников в их логовах.

Вытащив нож, брат Клавдий спокойно ждал, когда меж деревьев на мгновение покажется худая спина нордра.

Кто-то грузный и сильный, выскользнув из темноты, ударил брата Клавдия в грудь, опрокинул на спину. Герум не успел закричать, не успел ударить нападавшего приготовленным для броска ножом. Сильные челюсти зверя мгновенно вырвали безлицему горло. Только досталось Ревнителю напоследок видение могучей груди распрямляющегося волка, белого пятна на ней и запутавшегося в светлой шерсти кольца со странным крестом внутри – языческого знака солнца.

Удивительная то была ночь. Вторая бессонная ночь в жизни Берканы. Дома, в Аскхейме, ложились спать в сумерках, чтобы не жечь огонь зря. Женщины боялись выходить по ночам на улицу и детей не выпускали: «Смотри, схватит тебя лунная бабка!» Выбежишь, бывало, из дома по нужде или просто удаль свою показать и скорей обратно, к свету и теплу очага, к людям. Где уж тут глазеть по сторонам! Только мужчины, холодноглазые воины, да старухи, помнящие смутные времена, когда, бывало, все, от мала до велика брались за оружие, чтобы защитить поселение, не боялись ничего. Но и они предпочитали по ночам спать, искренне полагая, что Бог создал тьму только для того, чтобы позволить человеку с чистой совестью отдохнуть.

А ночь была чудесна. Сколько же звезд на небе! Дочь эрла попыталась отыскать милую каждому мореходу Полар – золотистый глаз Вечного Пса, но не нашла. Ничего, ничего, все еще будет. Все узнаю, разведаю, запомню. И слушать слово Исы эрла больше не буду. Вот вернемся в Аскхейм, и потребую один из драккаров отца! И сколько тогда будет таких ночей, когда поднятые глаза встречают не закопченный потолок, а перевернутый кубок неба – вороненое серебро.

Беркана огляделась. Где Вольга? Смолена как ведьма в мешке унесла. В стороне от костров стоял на коленях отец Мартин. Опять молится за всех людей, живущих в Божьем мире, а также за тех, кто жил когда-то или жить будет. Чуднó. Чего за всех-то? Подойти, что ли, заговорить со священником? И рассказать ему и про ночь дивную, и про песню неслышную, в душе звучащую. Раньше и подошла бы. А сейчас – нет. Пусть еще в опале побудет. Знал чтоб, как дочери эрла перечить.

Круглая, желтая, словно щит бонда-ополченца, луна выбралась на небо. Нежась, Беркана подставила лицо ее неощутимым лучам. «А может быть, я ведьма?» – подумала дочь эрла, и эта мысль ее позабавила.

Словно истая колдунья, закутавшись в плащ, скользила Беркана по лагерю. Ночь была ее подругой и щедро дарила чудеса, создавая их из того, что обычно и неинтересно днем. Выхваченные светом костра из темноты силуэты людей, обрывок разговора неузнаваемых собеседников – все было необычно, чарующе.

– Вот я ей и говорю: «Кто ж за любовь деньги требует?»

– А мать его, слышь, сама Стрела из Тинггарда. То-то же!

– И на третий день приходят, а крест повержен. Хотели уже бросить это место, но святой Иоахим не позволил. Ночь у креста провел, потом освятил это место, и ничего, можно жить стало. Только вот говорят, у креста как полнолуние, так плачет кто-то.

Беркана обернулась на песню.

Вольга сидел у костра, обхватив колени руками. Сперва дочери эрла помни́лось, что и не смолен вовсе поет – слишком уж спокойно сидел, ни руками не прихлопывал, ни головой не мотал, ни по-другому как песне не помогал. Да и не нужна была эта помощь. Даже гусли или другой какой инструмент были Вольге без надобности. Зачем? Ведь был у него голос, выпевающий слова песни, а люди слышали звон то серебряных кубков, то булатных мечей, то шелест леса, то чей-то плач.

Нордры давно не слагали новых песен. Знатные северяне заучивали наизусть древние саги, оставшиеся еще со времен Хакона конунга, в церквях пели религиозные гимны, а сочинение песен считали делом недостойным, если не бесовским, кое пристало только жонглерам, бездомным оборванцам с горящими глазами, порицаемым церковью, отверженным законом, верной добыче Братства. Говорят, что во времена Хакона конунга людей, умеющих обращаться со словами, уважали безмерно. Но мало ли что осталось по ту сторону пепелищ…

Никогда еще Беркана не слышала этой песни. Дома, в Аскхейме наемники-смолены да и сама Иса, бывало, пели, но это были песни все больше жалостливые, протяжные, про любовь несчастную, калину горькую или же веселые, срамные. Боевые дружинные песни были тайной. А Вольга… Пел он про то, как завистливый князь Осень собрался в полюдье за данью. Порывал золотые серьги с берез, обобрал дубы да клены. Замер, согнулся лес под властью злого воеводы Зимы.

У Берканы похолодели руки. Это же не про лес, не про деревья, это про Окаян и герумов! Простые слова, но сколько чувств! Молчаливое горе, святая ярость и великая бессмертная надежда.

Вольга жонглер. И другое слово выбиралось, пропихивалось из глубин памяти. Слово звучное и гордое, принесенное на остров дружинниками Хакона конунга, проклятое герумскими епископами, ушедшее в курганы. Скальд.

Кто-то прикоснулся к плечу Берканы. Оглянувшись, она увидела высокого Ревнителя Веры. Капюшон покрывал всю голову воинствующего священнослужителя, руки проворно нырнули в широкие рукава. Откуда-то Беркана знала, что безлицый стоит здесь очень давно. Незамеченный. И слушает песню.

– Нравится? – коротко спросил Ревнитель.

– Да, – с вызовом ответила дочь эрла. – Хорошая песня. Давно такой не слышала.

Балахонник промолчал.

Волчий вой, протяжный и грозный, слился с последними словами песни Вольги.

Ночь больше не увлекала дочь эрла. Выскочила из схрона, полонила ее усталость. Оставив хирдманнов спорить, стоит ли лезть во враждебную чащу ради бедной шкуры не больно опасного летнего зверя, потащилась Беркана к поставленному для нее шатру. Сил как раз хватило дойти до сложенной из еловых лап и плащей лежанки.

Уже уплывая в теплую негу дремоты, вспомнила, что хотела присмотреть за Вольгой. Ничего, и сам, чай, не младенец, не дастся врагам…

Долог и труден был день минувший. Сладок вкус герумского вина. Крепко уводит дрема Амлоди, мягко валит, веки смыкает. Где явь? Где сон? Зачем идут к нашему костру безлицые? И что это блестит у них в руках?

Задыхаясь, бежала Беркана за неспешно шагающим человеком в балахоне Братства и никак не могла догнать. Позади кипел бой. Дочь эрла должна была быть там, со своими людьми, но бежала прочь, и не было сил ни остановиться, ни повернуть назад.

– Берхен! А-А-А!

Ревнитель остановился. Споткнувшись, Беркана упала к его ногам.

– Руки связать надо.

– Не, Магистр сказал, она не проснется. Посмотрим, как теперь запоет Иса эрл.

Носок сапога вонзился Беркане под подбородок, запрокидывая девушке голову. Человек из хофенштадтского трактира смотрел на нее.

– Теперь ты принадлежишь мне. Душа твоя, разум твой, тело твое…

– Беркана! Проснись!

Вольга! Беркана обернулась. Упала носом в холодный черный песок (где я?!), поползла, впиваясь пальцами в рассыпающиеся дюны, ничего не видя, подтягивая вдруг одеревеневшие ноги. Вольга! Вольга, где ты? Помоги мне! Спаси меня!

Голос Ревнителя настигал:

– Ты вернешься ко мне, ведогонь! Ты будешь выполнять мою волю, потому что теперь я господин твой!

Хохот Безлицего раздался совсем близко. Беркана отчаянно рванулась и…

– Выворачивается, тварь!

Сильный удар по лицу.

Тьма снова гостеприимно распахнула объятия. Доброе небытие, где нет ни боли, ни страха… Где ждет Балахонник из Хофенштадта! Нет! Нет! Нет! Кто-то крепко держал бьющуюся Беркану за локти, кто-то схватил за косу. Близко-близко придвинулось скрытое железной маской лицо.

– Спокойно! – сказал брат Видкун. – Ты живешь, пока послушна. Потом мы доберемся до твоей прекрасной мачехи и…

Не знал брат Видкун, что дочь Ольгейра не на перинах выросла. Отважные хирдманны только головами качали, глядя, как отчаянная девчонка лихо карабкается на скалу Бычий Рог и вслед за аскхеймскими сорванцами бесстрашно кидается в холодные морские волны. Приходилось Беркане и драться. В этих шумных или молчаливых потасовках, где не вспоминали ни о возрасте, ни о знатности рода противника, ни о том, в штанах или юбке пристало от рождения ему ходить, узнала дочь эрла удар, нанести который способна даже слабая женщина, но получив который, складывается пополам, утрачивает сноровку любой богатырь. Бей ногой хоть вперед, хоть назад. Брат Видкун и второй балахонник как нарочно удобно встали. Беркана переступила, примеряясь, но тут что-то тяжелое, зловеще просвистев в воздухе, чиркнуло дочь Ольгейра по макушке.

Оханье Берканы опередил хрип державшего девушку. Начавший валиться назад герум увлек ее за собой. Вывернувшись и быстро перекатившись, дочь Ольгейра поднялась на четвереньки. Быстрый взгляд на поверженного врага. Тело Ревнителя лежало на спине, скрюченные пальцы тянулись к рукояти кинжала, глубоко вонзившегося в узкую полоску плоти, открывающуюся между железной маской и краем кольчуги. Воистину, орлиным зрением и дьявольской меткостью обладал тот, кто метнул оружие. Беркана вспомнила, как кинжал коснулся ее головы. Стало муторно.

Звякнули мечи. Звук этот потерялся бы в шуме битвы, но он раздался совсем рядом с Берканой.

Вольга и брат Видкун рубились посреди высокого шатра. И снова как прошлой ночью на берегу, смолен лишь отражал удары супостата. Только на этот раз против него был не разжиревший от хорошей жизни работорговец, а облаченный в броню воин, специально обученный убивать. Как была на четвереньках, Беркана рванулась к своему мечу, лежащему неподалеку. Не успела.

Вольга напал. Прыжок и удар, которого не должно было существовать. Движение не человека, а хищного зверя, но вместо клыков, вонзающихся в горло – кроткий меч.

Теперь никто не мешал Беркане схватить оружие и выскочить из шатра.

В лагере шел бой. Почти на каждого нордра наседало по два балахонника. Откуда их так много? Ведь отряды были равны по количеству людей! Но много, слишком много хирдманнов лежит на земле неподвижно. А большинство из тех, кто еще держится, сражаются как-то странно, словно нехотя, неумело…

Прямо у входа в шатер лежит убитый нордр. Йорг. Кто еще?

Просвистела стрела, вонзилась в шест, поддерживающий полог. Из леса стреляют… Но там же наши заставы! В кустах мелькнул бурый балахон. И тех тоже…

– Уводи ее! Уводи!

Беркана обернулась. Могучий Эйрик Мьёлльнир рубился сразу с тремя безлицыми, не подпуская их к дочери эрла. Девушка бросилась на выручку, но кто-то крепко схватил ее за руку. Вольга.

– Пусти! Я должна!

– Ты должна спастись! – прокричал в ответ смолен. – Иначе все они зря!

Последние слова Вольги потонули в диком топоте. Смолен еле успел выдернуть Беркану из-под копыт бешено несущейся гнедой. На спине лошади распластался отец Мартин. А рядом с кобылой, почти хватая обезумевшее от страха животное за бабки, бежал огромный волк.

Дальше мало что зависело от воли и желания Берканы. Вольга просто подхватил ее на руки и понес. Дочь эрла хотела вырваться, но смолен держал крепко. Беркана дернулась раз-другой и затихла, прижалась головой к груди Вольги. И странная, неуместная мысль обожгла: «А сладко это, когда на руках носят!»

У самой кромки леса Вольга поставил Беркану на землю. Дочь эрла поняла. Звонкий девичий голос прорвался сквозь шум битвы:

– Уходите! Уходите в лес!

Криком она выдала себя. Вольга рванул Беркану за руку, увлекая за деревья. На место, где только что стояла девушка, шлепнулся барекский аркан.

Потом… Трудно сказать, что было потом, потому как не было времени ни оглянуться, ни задуматься. Вольга тащил ее сквозь лес, и Беркана заботилась только о том, чтобы не споткнуться на бегу, не попасть ногой в яму, не зацепиться подолом за подвернувшуюся корягу. Нырнуть под переплетенные ветки, перескочить через куст черники, метнуться в сторону, обходя заросли папоротника. Главное не упасть, не сбиться с шага. Не смотри по сторонам, девушка из племени нордров, незачем тебе видеть, как открывают замшелые пни маленькие красные глазки, как смотрят с деревьев то ли птицы, то ли звери, как смыкаются за спиной колючие кусты, как переползают с места на место кочки, преграждая дорогу преследователям. Не слушай, красавица, что говорит на бегу Вольга, что сулит он лесу в обмен на жизнь твою.

Смолен резко остановился, и Беркана, не успев понять, пробежала мимо него. Нога сорвалась с земли, провалилась в холод, сапожок сразу промок. Река Мёнестрём.

Вольга, опустившись на колени, склонился над водой, словно хотел напиться, но не решался. Мелкая волна плеснула у берега. Потом еще одна, еще.

– Лунница, – сказал вдруг смолен. – Лунница, позволь пройти по вотчине твоей. Пропусти.

Рыба ли плеснула на стремнине, пласт ли глины, отделившись от берега, ухнул в воду, но послышался Беркане тихий голос, произнесший одно слово: