Игры скучающих купидонов бесплатное чтение

Часть первая. Романтическая. Глава 1. Улица, фонарь, аптека

– В ваших мифах купидонами ошибочно зовутся одни из низших ангелов. Если быть точным, он – херувим, ангел третьего класса.

– Херувим?

– Да. Их полным–полно по всему миру.

– Ты про летающего карапуза в подгузнике?

– Недержание им не свойственно.

© Сверхъестественное

– Динь–дилинь! – колокольчики, подвешенные над дверью, мелодично известили, что в аптеку пожаловал клиент. Я подняла глаза. Вошел парень лет шестнадцати–семнадцати. Заметив мой внимательный взгляд, стушевался и резко изменил маршрут – шагнул к стеллажу с резиновыми изделиями. Его точно не интересовали судна и кружки Эсмарха, но он бездумно уставился на ценник самой большой резиновой груши, которая стояла в ряду таких же пузатых подружек различной емкости. Я уверена, мальчишка даже не видел, на что смотрел – он лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Это было заметно и по проступившим на щеках красным пятнам, и по плотно сжатым губам. Он злился.

Ну да, обычно после семи выходил мой сменщик Виктор Горн, но тот еще вчера укатил к невесте в Питер, а потому сегодня и в ближайшие две недели жаждущих безопасного секса буду встречать я.

Не повезло парню. Надо было запасаться заранее.

Старшеклассник был не первым, поэтому я молча сложила руки на груди и приготовилась терпеливо ждать. На мне медицинская маска (осень – пора респираторных заболеваний), низко надвинутая на лоб шапочка, широкий халат, скрывающий фигуру, но мнущийся старшеклассник безошибочно угадал, что я ненамного старше его, и ему до ужаса было неловко спросить у меня презервативы. Я работаю в аптеке всего два месяца, но уже научилась различать, когда люди приходят за контрацептивами. Они стесняются все до одного, независимо от возраста и пола.

Громко тикали настенные часы. Время ощутимо уходило. Первой не выдержала я.

– Вы выбираете размер? – участливо спросила, подойдя ближе к строю клизм. – Могу подсказать.

Он сначала не понял, открыл рот, замотал головой, будто немой, у которого спрашивают, как пройти в библиотеку, потом, когда я тронула самую большую клизму, и она качнулась словно неваляшка, наконец разглядел, куда пялился, и, отшатнувшись от витрины, густо покраснел.

«Интересно, решится спросить или нет?»

Нет, не решился. Ринулся прочь, с такой силой распахнув дверь, что колокольчики забились в истерике.

К концу смены я их ненавидела. Каждое «динь–дилинь» разъедало мой мозг. Поэтому последняя пляска колокольчиков усилила начавшуюся головную боль, и я невольно поморщилась. До конца рабочего дня осталось продержаться всего час.

Я представила, как заварю дома ромашковый чай, налью его в большой бокал, устроюсь на диване с интересной книжкой, укрывшись маминой шалью. Тепло, спокойно, уютно.

– О чем задумалась, Киса? – сзади ко мне прижался мужчина. Его руки обвили талию, не давая возможности увернуться. Шепот в ухо резанул по нервам, и я повела плечами, пытаясь отодвинуться.

– Кирилл Петрович, уберите руки. Вы мешаете работать, – я старалась произносить слова спокойно, хотя из меня рвался крик возмущения.

– Евгения, разве в аптеке есть хоть один покупатель? – его дыхание шевельнуло выбившиеся из–под шапочки волосы.

– Мы получили товар, его нужно разложить до конца смены. Светлана Сергеевна будет недовольна, – я специально четко произнесла имя его жены. Хозяйка аптеки страшно ревновала ко всем женщинам нашего небольшого города, устраивая мужу скандалы по поводу и без. Уловка подействовала, руки с моей талии исчезли, Кирилл отодвинулся.

– Разве она обещала сегодня приехать? – он нервно оглянулся на окно, в которое можно было разглядеть, стоит «Каптива» Светланы на месте или нет. Фонарь тускло освещал мокрый асфальт и хмурых людей, укрывающихся от нудного дождя такими же безрадостными черными, серыми и синими зонтами.

Почему люди осенью предпочитают кутаться в темную одежду? И так все уныло и скучно, особенно, когда листва опала, а голые ветви кажутся такими безжизненными.

– Что ты болтаешь? – из голоса Кирилла исчезли нотки беспокойства. Ему было неловко, что я заметила его страх, и теперь он пытался вернуться к образу мачо. – Твоей хозяйки нет в городе. И когда это она успела привезти новый товар?

«Мачо» прищурил глаза, ища признаки лжи.

– Наверное рано утром, – ни один нерв на моем лице не дрогнул. – Вы прекрасно знаете, Светлана Сергеевна всегда оставляет товар у кассы, если его некому сдать. Виктор в отпуске, поэтому я выхожу позже.

– И что, ты не нашла за целый день времени, чтобы разобрать пилюли?

– Это последняя коробка.

Кирилл равнодушно глянул в сторону открытой коробки, на дне которой поблескивали пузырьки.

Отвлекая его внимание, я зашла за стул. Между нами всегда должна быть какая–нибудь преграда. Не будь этот мужчина женат, я могла бы обратить на него внимание. Холеный, подтянутый – он запросто мог рекламировать на обложке глянцевого журнала духи или часы. Жена была ему под стать – ухоженная, с профилем истинной аристократки. Если бы уборщица баба Зоя не проболталась, что Светлана старше мужа на десять лет, я бы ни за что не догадалась. Пластическая хирургия творит чудеса.

Света не была красавицей, но ухоженность, продуманность образа делали ее королевой. Жалко, что королева оказалась злой. От ее злости и ревности страдали все вокруг и, прежде всего, она сама. Только этим я объясняла желание ее мужа сходить налево и отдохнуть от вечно зудящей супруги. Кирилл Петрович умудрялся даже завести интрижки в аптеках, принадлежащих жене. Каждый работник, вернее, работница, находились у Светланы под подозрением. Не дай бог, она почует интерес к своему ненаглядному в мимолетном взгляде, улыбке, я уверена, даже в мыслях своей подчиненной, и эта «дрянь» моментально окажется на улице. Текучка женских кадров в сети аптек «Пилюля» зашкаливала. Наверное, только баба Зоя не рисковала попасть под горячую руку хозяйки, благодаря почтенному возрасту и полному пренебрежению к мужской красоте «сопляка», остальные вынуждены были держать оборону.

Не скажу, что я принципиальна в вопросах любви к женатому мужчине, но я сделала все, чтобы доказать Светлане: мне не нужен ее муж. Боже, мне даже пришлось намекнуть, что вообще не интересуюсь мужчинами. Спасибо бабе Зое, она вовремя предупредила о творящихся в аптеке страстях, а Галка – подруга детства, поддержала видимость, поцеловав взасос и хлопнув по попе, провожая до аптеки после «ночи страсти». На самом деле, она частенько останавливалась у меня, приезжая в город по делам.

Самое удивительное, Кирилла моя нетрадиционная ориентация не остановила. Он с еще большим рвением попытался «излечить» новенькую сотрудницу. Стараясь никому из супружеской пары не давать повода ни к подозрению, ни к вожделению, я одевалась на работу так же тщательно, как астронавт перед выходом в открытый космос. Ни пяди открытого тела.

Но, к сожалению, явно выпирающее не спрячешь. Кирилл быстро разглядел под бесформенным халатом грудь третьего размера, а руками нашарил остальное. А еще ему нравились мои глаза. Это из–за их формы и зеленого цвета он называл меня Кисой. Гад.

Если хозяйка или ее муж находились где–то рядом, в моем мозгу тревожно мерцала сигнальная лампочка – я не могу позволить себе совершить промах. Я должна быть обезличена. Глаза не красить, смотреть только строго, говорить по–деловому.

Я боялась увольнения. На то имелись причины: аптека находилась в том же доме, где я жила, что было крайне удобно, зарплата позволяла оплачивать счета и прочие приятные сердцу мелочи, а самое главное, мне нравилась моя профессия. Хозяйка «Пилюли» отличалась злопамятностью, и работницы, позволившие себе увлечься ее мужем, были жестоко наказаны – их не принимали на работу ни в одной аптеке нашего города. Связи Светланы, ее авторитет и возможность получить сильного врага, быстро гасили сопротивление собратьев по аптечному бизнесу. Портить репутацию и нервы из–за похотливого самца и злопамятной ведьмы я никак не желала.

Раз сослалась на сильную занятость, пришлось делать вид, что работаю, иначе Кирюсик (так его звала жена) опять пойдет в атаку. Я раздумывала, куда бы поставить оставшиеся в коробке пузырьки со спиртом – их постоянное место находилось на полках за спиной Кирилла. Туда я не пойду ни за какие карамельки. А он уходить не собирался, стоял и нагло рассматривал меня.

Разместив бутылочки со спиртом рядом с клизмами, я случайно обратила внимание на то, что несколько пузырьков имеет незнакомую этикетку. «Любарум» прочла я. Странно, никогда не встречала такое название. Взяла в руки, повертела склянку. На обратной стороне мелким шрифтом указано, что содержимое флакона – настойка на травах. Применяется при бессоннице, ночных страхах, тревожных состояниях.

Очередное «дин–дилинь» отвлекло от компьютера, где я набрала в поисковике название незнакомого успокоительного средства. Колокольчики спугнули и Кирилла, который, подметив, что я отвлеклась, опять оказался за моей спиной. Отпихнув любвеобильного самца локтем, увидела его наглую улыбку и масляный взгляд, направленный вовсе не в глаза.

Подлец! И когда он успел расстегнуть верхнюю пуговицу на халате? Теперь я откровенно светила белым кружевным лифчиком. Пока я лихорадочно застегивала халат, гад шмыгнул в подсобную комнату, и вскоре до слуха донеслось, как хлопнула задняя дверь. Урчание мотора подтвердило, что Кирилл смылся. Медицинская маска скрыла краску досады и раздражения, залившую мое лицо. Но человек, вошедший в аптеку, не обратил никакого внимания на мои трясущиеся пальцы, пытающиеся застегнуть пуговицу. Вскоре подтвердилось, что ему было не до меня.

– Дайте мне что–нибудь от бессонницы. Вторые сутки заснуть не могу, – его глухой голос заставил поднять глаза.

Сердце ёкнуло от страха. Мужчина был метра под два ростом и возвышался надо мной как черный утес. Мне стало не по себе. В такие моменты хочется увидеть открытое лицо, чтобы успокоиться, что перед тобой стоит не маньяк. Но тень от низко надвинутого капюшона скрывала все, кроме губ. Красивых мужских губ, которые кривились то ли от боли, то ли в усмешке.

– Дайте что–нибудь посильнее, – добавил он, возвращая мое внимание к цели визита. Я смутилась и автоматически протянула пузырек «Любарума», что держала в руке. На нем не было предупреждения «отпускается только по рецепту врача».

– По пять капель перед сном, – поторопилась сообщить я.

– А если нет сна?

Его рука оказалась горячей, словно он находился в лихорадке. Прикосновение обожгло, но не отвлекло от рассматривания его обветренных губ. Еще раз порадовалась, что на мне маска, иначе посетитель заметил бы, что я уставилась на него, открыв рот.

Не дождавшись ответа, мужчина медленно развернулся, перешагнул за порог и растаял в ночи. Прощальное «динь–дилинь» вернуло меня к жизни. Я вытерла об халат вспотевшие ладони и уставилась на прилавок, где лежала крупная купюра. Такие деньги за бутылочку травяного снотворного?

До меня дошло, что я совсем не знаю, сколько стоит настойка. Порывшись в накладных, я так и не обнаружила ничего похожего на «Любарум». Рассмотрела внимательно этикетку. Привело в недоумение отсутствие названия фармацевтической компании, состава трав и даты производства.

Меня точно окатило ледяной водой. Мамочки, что же я такое продала? Отвинтила крышку, понюхала. Основа спиртовая – это точно, но что еще? Пустырник?  Боярышник?

Ничего лучшего в голову не пришло, как взять открытую бутылку с собой и провести дома эксперимент: накапать перед сном пять капель. Порадовалась, что приняла мудрое решение не отхлебывать немедленно. Если это снотворный препарат, то хотелось бы провести ночь в своей постели, а не на полу аптеки. А вдруг он свалил бы меня прямо на месте приема?

С трудом дождавшись десяти часов, я засобиралась домой. Внутреннее беспокойство за незнакомца заставляло действовать сейчас же. Почистив зубы и переодевшись в ночную рубашку, накапала в чашку с водой пять капель и выпила залпом. Легла, натянула одеяло до самого носа и принялась ждать эффекта, уставившись в потолок, по которому гуляли тени колышущихся от ветра деревьев.

«Даже не поела», – запоздало мелькнуло в голове и отдалось урчанием в животе.

«Дура, нужно было дождаться утра и спросить о препарате у Светланы», – пронеслась следующая здравая мысль.

«А вдруг помру?» – страх не успел завладеть мозгом. Тот просто отключился.

Глава 2. Бал чаровниц

– Говори, мудрейший!

– Когда принцесса видит сон про не сон, ей кажется, что сон не сон про сон, а думает что сон про не сон… Надо сказать принцессе, что сон – это не сон, а про не сон, что это пересон, а пересон – не сон…

– А что скажет наимудрейший?

– Поистине, пути всезнания неисповедимы, осознание знания есть признак незнания, осознание незнания… А почему я?

– Ээээ… Повелеваем про сон сказать, что это не сон, а сон – это пронесон!

 «Волшебная лампа Аладдина»

– Вы еще никому не обещали свой первый танец? – незнакомец в парике делает ударение на слове «первый».

Я смотрю на его напудренное лицо с румянцем искусственного происхождения, ярко накрашенные губы и черную мушку на щеке. Где–то я читала, что расположение мушек на лице имеет тайный смысл.

– Если нет, запишите его за мной, – вкрадчивый голос, в глазах ожидание. Накрашенные губы оставляют след на моей перчатке. Красное пятно отвлекает внимание, я хватаюсь свободной рукой за свое лицо. Неужели я так же размалевана? На перчатке уже моя губная помада отпечатывается не менее ярким цветом. На запястье руки замечаю ленточку, на которой висит крошечная книжка со списком танцев. Приснится же такое!

– Барон Шейзи, – произносит незнакомец и следит, как я изящным карандашом вывожу напротив менуэта его имя – Шейзи.

Загадочно улыбнувшись, он смешивается с толпой таких же напомаженных мужчин и женщин.

Как жмет корсет! Дышать невозможно.

Делаю несколько шагов в сторону открытых окон, прячущихся за массивными колоннами, увитыми живыми цветами. Длинные юбки путаются между ногами. Нечаянно наступаю на подол и чуть не падаю. Крепкая рука подхватывает меня под локоток.

– Надеюсь, вы никому не обещали свой первый танец? – шепчут губы нового кавалера.

– Увы, обещала, – признаюсь я, поправляя съехавший на бок парик. Интересно, как я выгляжу?

Улыбка моментально слетает с его лица, но не желая его расстраивать, я бодро добавляю:

– Могу записать за вами второй танец.

Что я такого сказала? Незнакомец странно посмотрел на меня, улыбнулся одними уголками губ и произнес:

– Маркиз де Кармон. Могу я узнать ваше имя?

– Можете. Евгения… Гранде. А вы Де Кар–мон, – по слогам произношу я, записывая гавот за ним. Места для записи почему–то совсем немного. Криво разместив последние буквы, обнаруживаю, что де Кармон уже отошел и шепчется с еще одним из напомаженных, чей парик отличается чрезмерной высотой. Компенсация роста? Коротышка бросил на меня удивленный взгляд, кивнул головой Кармону и направился в мою сторону.

Я быстро отвожу глаза. Как–то неудобно получается – рассматриваю в упор человека.

А, впрочем, чего тушеваться? Я же во сне.

– Вы не запишите за мной третий танец?

Делаю вид, что изучаю сделанные записи. Обидеть человека маленького роста не хочется, поэтому произношу, будто бы пытаясь отыскать свободное место в списке танцев:

– К сожалению, третий занят, но вот шестой свободен.

Коротышка хмурится.

– Шестой?

– Записывать? – уточняю я, заранее зная, что постараюсь проснуться до паспье (черт, даже не подозреваю, что это за танец).

Начинаю нервничать. Коротышка тянет с ответом. Да что он себе вообразил? Уже хочу развернуться и уйти, как он, решившись, произносит:

– Шевалье Монморанси.

Такое длинное имя не помещается на тесных полях книжицы, и я пишу сокращенное Мон–си.

Мон–си уже сдуло ветром, но я чувствую некое оживление вокруг себя. Скорее бы дойти до зеркала. Вдруг я чудо как хороша?

Я определенно пользуюсь популярностью. Один вычурный парик за другим подходят и записываются на танцы со мной. Я ловко распределяю бурре, ригодон, англез, кадриль и гросфатер, записывая только первые буквы имен теснящих друг друга кавалеров.

– Все, танцы кончились! – заявляю я, щелкнув застежкой книжицы, и решительно направляюсь туда, где в простенке между колоннами сияет зеркало.

Тихая музыка, прибывающие гости, загадочные улыбки дам, шелестящих страницами своих книжечек, наводят меня на мысль, что я точно первая красавица – мой плей–лист уже закончился, тогда как они только начинают вписывать имена кавалеров.

Зеркало отражает перекошенный парик, размазанную губную помаду, лихорадочный блеск глаз, чуть ли не выпрыгивающую из тесного лифа грудь (ага, вот в чем причина активности кавалеров) и мужчину, стоящего боком где–то за моей спиной. Точеный профиль греческого бога, отсутствие парика, блеск естественных волос и завораживающая улыбка…

Жаль, что она предназначается не мне. Смущающаяся девица делала свою первую запись. Даже через слой пудры было заметно, что ее лицо горит. Я бы тоже рделась маковым цветом, если бы лучистые глаза кавалера с таким желанием смотрели на меня. Проводив взглядом удаляющегося мужчину, я заметила, что еще одна дебютантка встала на его пути, специально преграждая дорогу. Он галантно ей поклонился и произнес свое имя. Шум зала не позволил мне его расслышать.

Эх, жаль, что я свои танцы расписала до последнего, я бы тоже не постеснялась заступить ему дорогу и напроситься на танец. Во сне я ничего не стесняюсь. Ну, разве что голой на улице оказаться. И лысой к тому же. Такие видения изредка посещают меня, и я всегда просыпаюсь с ощущением большого счастья, осознавая, что этот позор всего лишь сон.

Как ни странно, когда, наконец, заиграла музыка, приглашая гостей в круг, барона Шайзи рядом не оказалось. Может оно и к лучшему. Сон сном, но менуэт я танцевать не умею.

Черт, как жмет корсет.

– Ваш первый танец свободен?

Рядом стоял тот самый Аполлон.

Я поискала глазами краснеющую девицу, что уже записалась на танец с жителем Олимпа, но нигде ее не заметила.

– Простите, ваша дама передумала дарить вам первый танец?

Я ничего лучше не придумала, как задать этот глупый вопрос. Нет чтобы взять под руку мечту своей жизни и вступить в круг танцующих. Кстати, музыка гремит, а танцпол по–прежнему пустует. И гостей вроде поменьше стало. Куда все подевались?

– Отчего же? Она ждет меня в своей комнате.

Я вообще ничего не поняла.

– Вы точно спрашивали о первом танце?

Он так улыбнулся, что у меня потеплело внизу живота.

– Точно.

– Разрешите уточнить, мы наш первый танец будем танцевать втроем? – я поправила парик, который опять съехал набок, потому что я почесалась за ухом. Почему же мне так жарко?  Неужели это от того, что у незнакомца искры в глазах?

– А вы точно девственница?

Боже, а это еще причем?

– Если я отвечу, что нет, танец отменяется? – решила уточнить я. Ну и нравы.

– Быть вторым? Нет, на балу чаровниц хватает тех, у кого я стану первым, – он кивнул, и начал было разворачиваться, чтобы уйти, но я схватила его за фалды … вот ей богу, не сильна в истории моды, но по моему разумению я схватилась за длинный сюртук. Во сне я смелая. И любопытная. Завсегдатай Олимпа поднял бровь. – Вы решили устроить скандал? Вас выведут, стоит мне щелкнуть пальцами.

– Клянусь, я переломаю вам эти пальцы, если вы не ответите мне внятно и четко – что здесь происходит? – проклятый парик не позволил принять решительный и грозный вид, упал на глаза.

– А вы смешная. Жаль, что не девственница. Надо бы узнать, как вы сюда попали. Ведь сегодня бал чаровниц – девушек, дорого продающих свой первый танец.

Я сняла парик и стала махаться им как веером. Когда до меня дошел смысл произнесенной фразы, парик упал на пол.

– Под танцами подразумевается секс?

– Да, право первой ночи.

– Выходит, что не далее как полчаса назад я продала права на всю неделю…

Бровь моего собеседника опять взлетела вверх. Для наглядности я сунула ему под нос мою книжечку для «танцев».

– А вы сильны. Я намеревался взять максимум троих, а вы за собой записали раз, два … девять!

– Честно говоря, я намеревалась к шестому танцу проснуться, коротышка уж очень непривлекателен… – Что я несу? Проснуться нужно сейчас же!

Растеряно заозиравшись, я заметила, что все девять записанных мной кавалеров ожидают у одной из дверей залы, ведущей (как я понимаю) к внутренним покоям. А барон Шейзи даже подпрыгивает от нетерпения.

Собеседник понял мой озабоченный взгляд.

– Вам пора. На обложке книжицы для танцев написан номер комнаты, – подсказал он, наманикюренным пальцем ткнув в цифру пять. – Мне бы следовало идти, Дафна уже ждет, но разрешите высказать вам восхищение. Девять! И ведь ни один не отказался! Что они в вас нашли?

– Мне как–то обидно слышать такие слова, – я поправила декольте, тряхнула головой и свернутые в фигу волосы расправились. – Вы же тоже предложили мне «станцевать» первый танец.

– Первый, да. Но не третий и тем более не девятый. Видимо они отметили вашу дерзость, а это должно быть интересно. Интереснее, чем лишать Дафну девственности, – и уже он оглянулся на дверь, где барон Шейзи топтался на месте, не решаясь подойти. Что навело меня на интересную мысль.

– Они боятся вас? Кто вы такой?

– Я – король, – мягко произнес он. – И беру любую женщину, которая мне приглянулась. А сегодня мне приглянулись вы… Правда, я не люблю блондинок. Но… к черту Дафну.

Я не успела опомниться, как он наклонился и поцеловал меня. Так крепко и неистово, что закружилась голова от нехватки воздуха.

Ничего себе капельки!

Вот это сон!

О–ля–ля! Меня целует сам король!

Рука короля у меня в декольте!

Острое желание пронзило тело. А что? Во сне можно. Во сне я ничего не боюсь. Даже дефлорации, которая наяву уж точно не грозит. Все сделано еще в институтские годы.

Проклятый будильник разогнал красочную картинку.

Но стоило открыть глаза, как резкий сигнал прекратился.

Потребовалось еще несколько минут, чтобы понять, что будильника у меня нет и вставать в шесть часов не нужно.

Так что же меня разбудило?

А между ногами было… м–м–м… напряженно и страшно хотелось продолжения сна. Уж больно хорошо король целовался.

Глава 3. Некоролевский поцелуй

Любовь душой, а не глазами смотрит.

И оттого крылатый Купидон

Представлен нам слепым и безрассудным.

Быть с крыльями и быть лишенным глаз –

Поспешности немыслящей эмблема.

«Сон в летнюю ночь», У. Шекспир

– Чего это ты с утра пораньше раком стоишь? – вошедшая в ванную комнату Галка заставила меня вздрогнуть. У подруги были свои ключи, поэтому ее появления стоило ожидать в любую минуту. Вольный художник, поставляющий в местные магазины произведения гончарного искусства, жил в своем режиме.

– Да не спится что–то. Постирушки вот затеяла, – для наглядности я тряхнула лифчиком, который как раз выполаскивала.

– Ты сегодня выходная?

– Угу, вчера двенадцать часов впахивала. Сменщик в Питер укатил.

– Бросай свой банно–прачечный комбинат, лучше посмотри, что я тебе принесла! – глаза у Галчонка горели. Ей как нельзя лучше подходило ее имя. Невысокая, худенькая, если не сказать тощая, с черными вечно торчащими вихрами, черными же глазами и острым любопытным носом, она напоминала неугомонную птаху, мучимую жаждой познания. Правда, хрупкой подруга только казалась: стоило ей вцепиться своими натруженными клешнями в кого–то, как этот кто–то сразу понимал, что сопротивляться бесполезно, лучше сдаться на месте. Так однажды она сцапала руку вора, который залез в мою сумку, и не отпускала до тех пор, пока тот не оставил добычу в виде кошелька с только что полученной зарплатой. Можно представить, что почувствовал здоровяк под метр девяносто, когда на него вылупилась малявка (именно про таких говорят «метр с кепкой») и зло прошипела: «Или отпусти, или я сломаю тебе руку». А кто не пошел бы на попятный, если в его запястье впилась пиранья с челюстями, могущими перекусить кость? Мужик безоговорочно поверил и сдался. Он осторожно стряхнул с руки нашу кровожадную рыбку и дал деру.

«Раззява!» – Галка отвесила и мне, перекладывая кошелек в свою торбу. Для сохранности. Ведь к кому я приду клянчить денег, если останусь на мели? Милая подружка всегда выручит: арт–хаусы с удовольствием принимали ее расписные кувшины и тарелки и рассчитывались не скупясь.

Я повесила бюстик рядом с трусами на горячий змеевик и поспешно вытерла руки.

– Та–дам! – Галка стояла в коридоре рядом с огромным кувшином. Я даже боюсь представить, сколько он весит, и как она его доволокла, потому что в него запросто можно было засунуть самого гончара, который улыбался во весь рот, предвкушая мои восторги. Надо сказать, что и голос у Галины не соответствовал ее хрупкому телосложению: она могла так крикнуть, что с крыш слетали сосульки, а воронье в панике покидало насиженные места и начинало кружиться в небе воронкой. На ее радостное «та–дам!» откликнулись хрустальные фужеры в серванте.

– Это еще что? – я обошла по кругу очередное «творение», по чьим крутым глиняным бокам вились цветы и порхали райские птицы.

– Тебе на память. Знаю, стоит отнести его в магазин, как оторвут с руками, но как–то не хочется, чтобы такая красота стояла в чужом доме.

– Ну спасибо…

– Что? Не понравилось? Видишь, какая уникальная техника росписи? Тибетские монахи с благоговением прикасались бы к каждой линии и загогулине – этот узор означает бесконечность жизни… Смотри, как стебли переплетаются – нет ни начала, ни конца, – Галка пальчиком провела по веточке, затейливым кольцом опоясывающей широкое горло кувшина…

– Ваза красивая, большая только. Куда бы ее пристроить? – я оглянулась. Везде, где только возможно, стояли уникальные работы Галчонка, с которыми она по какой–то причине не захотела расставаться: на шкафах, на полках, на полу.

– Поставь в спальне. Будешь перед сном любоваться. Глянь, какие красивые птицы… Они символизируют женщин, которые могут скрасить бесконечную жизнь.

– Ну да. Тибетским монахам самое то. Им без женщины никуда. Как и мне.

– Я и говорю, монахи с благоговением прикасались бы, – подруга погладила птичку по яркой грудке. – Иного им просто не дано. Ну, все. Хватит болтать, пошли завтракать. Я колбаски прикупила.

Выставив на стол чашки и тарелки, самой же Галиной сотворенные и принесенные в дом «в качестве платы за постой», она в нетерпении ждала, когда пожарится яичница, сдобренная докторской колбасой, вялеными томатами и веточкой укропа. Я тоже мастер своего дела и знаю толк в гармонии цвета и вкуса.

– У тебя на сегодня какие планы? – спросила я, придвинув к себе сахарницу. Галка с кривой улыбкой наблюдала, как я зачерпываю три полные ложки белой смерти. – Пойдем с нами в кино?

– Опять Никита объявился?

Я кивнула. Кит – наш с Галкой сын полка. Мы взяли над ним шефство еще в школе, когда он после развода родителей перебрался к бабушке, оказавшись никому кроме нее не нужным. Нескладный, прыщавый, из–за недостатка в деньгах плохо одевающийся, вечно болеющий, а потому не успевающий то по математике, то по химии, он вызывал у дураков стремление поглумиться над ним. Но мы с Галиной к касте дураков не принадлежали, а потому сразу разглядели потенциал новичка. И не ошиблись. Сейчас Никита Горелов лихо заправлял строительным бизнесом, выглядел на миллион и опять–таки вызывал желчные излияния дураков, на этот раз завидующих крутому повороту в его судьбе. Очередной отчим Никиты заметил жажду знаний и деловую хватку пасынка и помог развить способности, для начала отправив учиться за границу. Теперь Горелов жил в столице, а в наш провинциальный город наезжал лишь для того, чтобы повидаться с бабушкой да навестить боевых подруг, не раз встававших плечом к плечу в сложной школьной жизни.

– Нет, у меня сегодня аншлаг, все меня хотят. Еще нужно в галерею заскочить: собираются отправить на выставку кое–какие мои работы. О, кстати, можно я тот чайник в виде петуха заберу? Ты же все равно им не пользуешься?

– Кто бы смог выпить ведро чая? Ты, Галка, хоть и мелкая, но страдаешь гигантизмом, что ни чаша, то величиной с ванну, – в качестве примера я приподняла свою глиняную кружку, которую из–за нестандартного размера нужно было держать двумя руками. Я пользовалась ею, чтобы не обижать «художника», да и чай в такой долго не остывал.

– Все по Фрейду. Как там поживает Горелов?

– А он тебе разве не звонит?

Галкина мастерская находилась в пригородном поселке, куда с легкой руки подруги перебрались и мои родители. Природа, чистый воздух, опять–таки красивейшая река, на берегах которой водилась какая–то особая глина, позволяющая нашей умелице зарабатывать на хлеб с маслом. Правда, деревенская жизнь малость отдалила ее от цивилизации, но телефон исправно восполнял все пробелы в общении.

– Нет, не звонит, – Галка отвела глаза в сторону.

– Ну–ка, ну–ка, – я взяла Галину за подбородок и заставила развернуться ко мне.

– Ну, понимаешь…

– Смотри в глаза.

Галка вздохнула, словно собиралась с силами перед прыжком с парашютом. В моем животе что–то ощутимо сжалось. Обычно так говорят о сердце, но у меня всегда откликается что–то чересчур чувствительное в районе поджелудочной железы.

– Помнишь, как мы летом все вместе ездили в поселок?

– Ну.

– После купания в реке ты ушла к родителям, а я повела Никиту посмотреть блюдо, которое расписала на азиатский манер – цветы граната, арабская вязь…

– И?

– В общем, я… предложила ему себя.

– Галка…

– А он отказался. Тогда я наговорила ему глупостей, – Галина закрыла лицо ладонями. – Идиотка. Стояла перед ним голая и кричала…

– Милая, – я опустилась на колени и обняла подругу. Та всхлипнула.

– Он всегда мне нравился. Еще со школы. Я дни считала, когда наступят каникулы, и он вернется из своей треклятой Англии. Потом в календаре отмечала, когда у него будет отпуск, а он… а он…

– Видел в тебе лишь друга…

– Но он же подавал сигналы! Звонил, разговаривал часами, интересовался, как продвигается работа над проектом. Хвалил…

Моя любимая подруга целый год трудилась над спецзаказом для столичного ресторана, готовя не только посуду, но и украшения для интерьера и фасада.

Галка шумно высморкалась в кухонное полотенце.

– Во время купания в реке даже носил на руках. Это после, когда я в своей глупой голове разложила все по полочкам, поняла, что он не мог поступить иначе, ведь я сама прыгала к нему на руки, пила на брудершафт и лезла целоваться… Тогда, в воде, его объятия и нежные прикосновения к моему телу казались признаками желания, шагом к более близким отношениям. Я дура, Женька! Какая же я дура! Вся его нежность была лишь потому, что он боялся нанести вред, нечаянно ранить меня, тогда как я резвилась бешеной селедкой, идущей на нерест.

Галка права: Никита мог навредить, одна его лапища чего стоила. Куда делся тот хлипкий подросток? Бабушка откормила его, выхолила, народными средствами восстановила подорванный иммунитет, и во взрослую жизнь шагнул крепкий парняга, за спиной которого легко могла спрятаться такая как я. А ведь я далеко не маленькая. «Три Галки» – так шутя говорила я о себе и нисколько не кривила душой. Взять хотя бы размер груди. У нее первый, у меня третий. У нее попа как у мальчишки, у меня руки – как ее ноги. «Хватит лопать сладкое!» – упрекала закадычная подруга, выдирая из специально поднятого вверх кулака откушенный шоколадный батончик. Правда, для этого Галке приходилось чуть ли не подпрыгивать. Мы с Никитой одного роста. Хорошо хоть не одной комплекции, я все–таки на пару размеров меньше. Но если не «победю–побежу» свою любовь к сладкому, через пяток лет обязательно догоню Горелова, а то и дам ему фору.

– Родная, не кори себя. Ты просто хочешь любви. Ну зачем тебе Никита? Широкий как шкаф, рыжий и лопоухий.

– У него кость широкая. И не рыжий, а золотой. А уши… уши у мужчины не главное!

– Что–то я не припомню, чтобы у него в седьмом классе кость была широкая…

– И вообще молчи! Вам, красивым, вечно все не так! Побыла бы в моей черной шкурке. Ноги кривые, волосы редкие…

– Чудесные у тебя волосы, просто ты не даешь им вырасти…

– Вот–вот! Сразу в сторону разговор увела. Про мои ноги ты почему–то так не говоришь! Не утешаешь, что я просто не даю им вырасти.

– Наглая ты, Галка!

– А ты толстая!

– Да, я толстая, – и спорить не буду. Рядом с Галиной любой покажется толстым.

– И коса у тебя тяжелая, поэтому тебе приходится нос задирать.

– Да, но резать не буду. Еще немного помучаюсь.

– И ресницы хоть и длинные, но светлые, туши не напасешься.

– И то верно, экономная ты моя. И губы как вареники, и… что там еще у меня? – все это повторялось из года в год в те самые печальные моменты, когда Галка хотела утвердиться за мой счет.

– И рост как у гардемарина.

– Ну слава богу, хоть на человека стала похожа! А раньше только с каланчой и сравнивали.

Галка уже улыбалась.

– Расскажи, какая я, – потребовала она, опять бросаясь в мои объятия.

– Ты тоненькая, как тростиночка. Твои черты изящны, а коротко стриженные волосы придают им французского шарма. Таких как ты воспевают поэты и рисуют углем художники на Монмартре. Достаточно одной линии, чтобы передать всю хрупкость твоей девичьей фигуры…

– Про таланты не забудь.

– … твои пальчики так сильны, что ты запросто сминаешь ими тонны глины, потом лепишь из нее горшки и тащишь их в квартиру…

Галка подняла голову и посмотрела на меня через сощуренные глаза.

– … одной толстой блондинки, которая не устает радоваться, что у нее такая талантливая подруга, и вся красота достается ей на халяву.

– То–то!

Никита пришел без звонка. Ожидая, когда я соберусь, топтался в коридоре. Раздеваться не стал, надеясь, что сей факт подтолкнет меня сжалиться над потеющим в пальто и заставит поторопиться.

– На какой хоть фильм идем? – крикнула я из спальни, натягивая водолазку.

– Богемская рапсодия.

– О, обожаю Queen!

У подъезда ждало такси, хотя обычно Горелов приезжал на своем внедорожнике.

– Ты не задержишься в городе?

– Нет, я ночным поездом назад.

– К бабушке заходил? Как она?

– Нет, не заходил. Я полчаса как приехал.

Я прикинула в уме время и поняла, что Горелов после фильма к бабушке не попадет, если хочет попасть на одиннадцатичасовой поезд.

– Ты приехал только из–за того, чтобы сходить со мной в кино?

Он сдержанно кивнул.

– Ты же в другие дни не можешь.

Я вспомнила, что жаловалась ему на непосильную работу вплоть до следующего воскресенья из–за отъезда сменщика в Питер.

– Мы как влюбленные, – я осмотрелась. Конечно же мы опоздали и в темноте сели на первые попавшиеся места последнего ряда, чтобы не мешать зрителям своим полуслепым хождением по залу.

– Пересядем? – откликнулся Никита.

– Неа, – я нацепила на нос очки и запустила пальцы в ведро попкорна, которое держал Горелов. Он пристроил бутылки с водой и привалился плечом ко мне, чтобы его прожорливой подружке не пришлось тянуться за воздушной кукурузой.

– Нет, не так все было! – пару раз Никита пытался опровергнуть неточности, допущенные сценаристом в жизнеописании Фредди Меркьюри, для чего низко наклонялся, почти задевая мою скулу губами, но я отмахивалась. Кино же. Зрителю нужна драма.

– Замерзла что ли? – спросил Горелов, когда я обхватила себя руками. Я не успела объяснить, что толпу пресловутых мурашек вызвала грандиозность знаменитого концерта и власть голосистого фронтмена Queen над толпой.

Никтита заграбастал меня и, усадив к себе на колени, обнял. Такая забота была неожиданной и, конечно, насторожила.

– Кит, ты чего?

Крепкие руки не дали подняться. Я вынуждена была повернуть голову, и это стало фатальной ошибкой. Губы Никиты нашли мои.

Только когда я опрокинула ведро с попкорном, стоящее на соседнем кресле, и шелест рассыпавшихся кукурузных зерен заставил впереди сидящих людей обернуться, мне удалось вырваться.

Все к черту.

Я ломилась к выходу так, словно была ледоколом, грудью вспарывающим льды, а те самые льды цеплялись за меня, не давая выплыть в спокойные воды.

– Женька, ну ты чего? – рука Никиты хватала меня то за плечо, то за рукав, но я рвалась на волю. Никогда, никогда я не рассматривала Горелова как мужчину, с которым смогу целоваться и, упаси боже, лечь в постель. Напои меня хоть до чертиков, и то не допущу подобную вольность. Он друг, только друг. Я не находила в нем сексуальной подоплеки, которая толкнула бы на безрассудство. Да, Никита добрый, надежный, симпатичный, но в моем мозгу навсегда засел образ прыщавого мальчишки, с которым можно посмеяться, поделиться бедами, сходить на речку или в кино… Да я даже никогда не прихорашивалась, хотя знала наперед, что он приедет. Открытие, что Горелов смотрит на нашу дружбу иначе, ошеломило.

Черт. Черт. Черт.

Он извинялся, долго топтался у двери, не решаясь уйти, но я не могла сказать, как бывало: «Забудь, братан! Все путем!», потому что теперь ничего путного нас не ждало.

– Ты опоздаешь на поезд.

Я никогда не верила словам, что между мужчиной и женщиной не может быть дружбы, твердо зная, что я, Галка и Кит опровергаем устоявшуюся аксиому.

Плохой из меня математик.

И химик плохой, если не почувствовала ни боль подруги, ни изменившегося ко мне отношения друга.

Через час на телефон пришло сообщение:

«Я устал ждать, когда ты меня заметишь».

Я такая же дура, как и Галка. Только та видела несуществующие знаки, а я, наоборот, не замечала очевидного. Боже! Никита даже однажды присылал самого себя на день Святого Валентина, а я только посмеялась, услышав за дверью: «Тук–тук! К вам пришла валентинка!». Он стоял весь опутанный красной атласной лентой, завязанной на груди в огромный бант.

«Галка, иди посмотри, какую валентинку к нам занесло!»

Мы хохотали до упаду, когда он с красным лицом сдирал себя «упаковку», и не смог произнести то, что заранее приготовил: лишь заикался и мычал. И коробка с духами, выпавшая из его кармана, была одна вовсе не потому, что Кит пожмотил…

Мы с Галкой до сих пор на пару пользовались этими духами.

– Гал, привет. Как дела?

– Чего тебе не спится? Час ночи уже.

– Прости. Ты забери себе Никитины духи, ладно?

– Ты из–за этого меня разбудила?!

– Мне их запах больше не нравится.

– Лады. Как утром проснусь, сразу заеду. А теперь пойди, накапай себе чего–нибудь успокоительного и баиньки. Утром поговорим.

– Спасибо, так и сделаю.

На прикроватной тумбочке нашла «Любарум», повертела в руках, ругая себя за то, что так и не зашла в аптеку, налила в стакан воды и, отсчитав пять капель, выпила, желая как можно быстрее избавиться от горестных мыслей об утраченной дружбе.

Сон стукнул пыльным мешком по голове.

Глава 4. Все по Фрейду

Откуда я знаю, что я скажу? Что придет в голову, то и скажу.

«Волшебная лампа Аладдина»

Я задыхалась. Кругом была вода. Я била руками и ногами, от страха теряя ориентиры, не понимая, где верх, а где низ, и так, наверное, утонула бы, если бы кто–то сильный не вцепился мне в волосы и не вытащил на берег.

Отплевавшись и раздышавшись, я приподняла голову, сдвинула в сторону упавшие на глаза волосы и только тут заметила, что являюсь центром пристального внимания. В овальном бассейне по грудь в воде стояли женщины. На их лицах отражались самые разные эмоции: кто–то смотрел испуганно, кто–то брезгливо, кто–то не скрывал улыбки, приправленной изрядной долей торжества. Все как одна были черноволосы, смуглокожи и обладали теми характерными чертами, в которых безошибочно угадывается принадлежность к племени азиатских красавиц.

«Гюльчатай, открой личико», – это как раз из той оперы, только такое впору сказать мне самой. Без лишних движений чья–то заботливая рука собрала мои волосы и закинула их за спину, значительно расширив круг обзора. Я смогла рассмотреть не только волооких красавиц, но и нескольких мужчин в халатах до пят, один из которых и спас меня, не дав утонуть.

Видимо, утопление не предусматривалось, а потому, убедившись, что я жива и не собираюсь прямо здесь сложить плавники, спаситель распрямился и грозно глянул на сбившихся в кучку женщин.

– Кто?

Красавицы как по команде опустили глаза.

– Халиф не появится здесь до тех пор, пока я не узнаю, кто из вас топил иноземку. Говорите, не доводите меня до гнева!

Ох, божечки! Так я что, типа Хюррем Султан? Та терпела и мне велела? Жаль, что я оказалась в этом сне внезапно, иначе сейчас не лежала бы на берегу выброшенной рыбой. Мне хватило бы сил и умения напоить зеленой водичкой ту заразу, что решила разделаться со светловолосой соперницей. Я здесь одна такая и явно выделяюсь.

Несмотря на угрозы и сдвинутые к переносице черные брови главного гаремосмотрителя, ни одна из девиц не подняла руку, намереваясь сдаться добровольно.

– Хорошо. Взять! – мой спаситель протянул руку, унизанную перстнями, и указал на молоденькую девушку, стоящую с краю. Ее точно так же как и меня вытянули из воды за волосы, но не оставили на берегу, а, бесцеремонно накинув на голову мешок, увели. До слуха насторожившихся русалок донесся крик отчаяния и боли.

Молчаливые мужчины вернулись без пленницы и встали на свои места, скрестив руки на животе.

Что–то мне не нравится этот сон.

– Кто? – спросил все тот же евнух (какой бы халиф допустил до гарема полноценного мужчину?).

На этот раз девушек уговаривать не пришлось. Они расступились, оставив в центре одну единственную, которая зло сверкнула глазами и поспешно кинулась за отплывающими товарками, желая вновь слиться в общей массе. Но она вновь оказалась в одиночестве.

– Э–э–х! Халима–Халима! – укоризненно покачал головой скопец. – Я так и знал, что это твоих рук дело!

– Мне халиф обещал сегодняшнюю ночь! – выкрикнула девушка, которую в модельном бизнесе наверняка назвали бы ласкающим ухо толстушек словом «бодипозитив». Видимо, пышка в гневе топнула ногой, потому как ее тяжелая грудь колыхнулась, и по воде пошли круги. – А теперь, когда появилась иноземка с белыми волосами, – она обличительно ткнула в мою сторону пальцем, – нашему господину придется нарушить данное слово. Он всегда выбирает нетронутую новенькую. Это несправедливо, я целую неделю ждала своей очереди!

– Можно мне спросить? – я как на собрании протянула руку вверх. Все взгляды тут же переместились на меня. Не успев услышать надменное «говори», выпалила: – А что значит «нетронутая»?

В ответе, о котором я догадывалась, скрывался единственный шанс выбраться из сексуальной заварушки нетронутой… э–э–э…то есть избежать постели халифа.

Мне всегда говорили, что у меня богатая фантазия. Поэтому воображение быстро нарисовало невысокого мужчину с огромным животом (я знаю, как выглядят любители плова) и волосатой грудью. Носитель широких полосатых шальвар в предвкушении облизывал губы и тянул ко мне руки. Дорисовав недостающие детали, увидела человекообразного Джабба Хата, держащего на цепи прекрасную принцессу Лею. Бр–р–р–р!

– Нетронутая – означает, что твое тело не познало мужской ласки, – с достоинством произнес глава евнухов.

– А если познало и не раз? – решила уточнить я, но услышать ответ не успела, лишь заметила, как евнух вдруг посерел лицом. И тому была веская причина.

– Кто привел в гарем распутницу?

На этот раз евнухи сбились в кучу, а женщины в бассейне расслабились и заулыбались. Их шанс оказаться в постели повелителя резко вырос.

Между тем, на застеленном коврами возвышении, где был установлен огромный диван, оббитый красным бархатом и обложенный десятком подушек с золотыми кистями, появился высокий мужчина в распахнутом на безволосой груди халате.

– Кто привел в гарем распутницу? – еще раз спросил он, наблюдая, как евнухи падают ниц, а женщины погружаются в воду по самые глаза.

Я перестала дышать. Как же халиф оказался хорош!

Черные волосы ниспадали тугими кудрями на широкие плечи, аккуратно подстриженные усы, оставляющие на обзор лишь нижнюю губу, плавно переходили в небольшую, но густую бороду…

«Дура я. Зачем вообще открыла рот? Девственница – не девственница! Может во сне у меня второй шанс».

…соболиные брови венчали его темные глаза, которые… метнули в мою сторону убийственную молнию. Острие той молнии вместо того, чтобы сразу лишить жизни, вызвало тахикардию. Я неосознанно схватилась за грудь, и глаза громовержца последовали за моей рукой.

Не нащупав на себе никакой одежды, схватилась и за вторую грудь. Взгляд мужчины бросил попытку рассмотреть спрятанное под руками, плавно пошел вниз, оставляя на коже горячий след. Пока я решала, что важнее: прикрыть грудь или тот островок, где росли светлые волосы, «наш господин» сделал шаг в мою сторону. Я не нашла ничего лучшего, чем соскользнуть в бассейн. Зеленоватая вода хоть и прикрывала тело полупрозрачной кисеей, заставила взгляд громовержца вернуться к моему лицу.

Он присел на корточки у самой кромки бассейна и спросил:

– Кто такая?

«Боже! – мысленно помолилась я, глядя в прекрасные очи. – Дай мне сил не выкрикнуть «Я твоя мечта!», дай сдержать порыв! Пусть он сам протянет руку и я, скромно потупив взор, последую за ним хоть на край земли!»

– Мой господин, – главарь евнухов дернул подбородком, когда на колени рядом с ним упало новое действующее лицо и что–то горячо зашептало в ухо. Невесть откуда появившийся старец в высокой чалме перед поклоном ужалил меня злым взглядом. – Сжальтесь, но мы не знаем, откуда она взялась! Вода в хаусе вдруг забурлила, я сунул руку и вытащил ее за волосы…

– Мой господин, мы ее даже не осматривали! – затряс длинной бородой старик.

– Шайтан, шайтан! – понеслось со всех сторон.

Господин протянул руку, дотронулся кончиками пальцев до моих волос, нежно провел по скуле. Я потянулась вслед за ладонью, принимая ласку.

– Как жаль, что я не люблю светлые волосы, – сказал он, отряхивая мокрую руку. – В зиндан ее.

Вот это сон!

Меня выдернули из воды два огромных бугая и поволокли в тот же проход, куда совсем недавно увели несчастную девочку, попавшую под горячую руку евнуха.

– Ай! Больно же! – выкрикнула я и попыталась перебирать ногами, но после резкого рывка, чуть не оставившего меня без руки, прекратила всякие попытки вернуть хоть какое–то самоуважение и повисла безвольной марионеткой. Уже на выходе как могла повернула голову и краем глаза заметила, что халиф, со сладострастной улыбкой на губах, бросил яблоко той самой красавице, что пыталась меня утопить.

«Вот, значит, как проходит отбор в гареме! – подумала я. – Одну пришлепнули, вторую тащат в какой–то зиндан, третью, которая чуть ли не стала убийцей, награждают яблоком и ночью любви. Правильно сказал товарищ Сухов: Восток – дело тонкое».

А вообще–то, пора бы проснуться.

– Скажите, пожалуйста, а что такое зиндан? – поинтересовалась я у своих провожатых, глядя на них снизу.

– Сейчас узнаешь!

Короткий ответ не удовлетворил, и я хотела было уточнить, но вдруг заметила в одной из комнат ту самую девчонку, которую утащили с мешком на голове – она сидела за низким столиком и пила чай с халвой. А ведь как кричала, актриса!

Увиденное немного успокоило.

Может быть зиндан какое–нибудь приятное место, где мне тоже дадут сладостей?

Когда меня поставили на край ямы и стали обвязывать веревками, я поняла, как сильно ошибалась. Снизу несло немытыми телами, испражнениями и болезнями.

Хочу проснуться, хочу проснуться, хочу проснуться…

– А–а–а–а! – закричала я, ощутив толчок в спину, и откликнувшаяся стоном темнота протянула ко мне руки.

Звон будильника прервал страшный полет.

Я села на кровати и едва не стукнулась лбами с Галкой, которая как раз склонилась надо мной.

– Женька, ты чего кричишь?

– Уф, как хорошо, что ты завела будильник!

– Какой будильник, милая? Проснись!

Я перевела глаза на тумбочку и не нашла ничего, кроме стакана, из которого перед сном хлебнула «Любарум». Однако, какое хорошее лекарство! Вырубило с пяти капель.

Досада кольнула под ребро, когда я вспомнила о вчерашнем инциденте с Никитой.

Рассказать Галке или нет?

Подруга между тем потрогала мой лоб губами.

– Нормально вроде. Или я с мороза не пойму? – она погрела дыханием руки, и ее прохладная ладонь отметилась в том же месте, где до этого побывали губы.

Я отмахнулась, откинула одеяло, сунула ноги в тапки с ушами зайца и, почесываясь, поплелась в ванную, по пути бросив взгляд на настенные часы – шесть ноль две.

– Какой такой мороз?

– Так снег выпал, выгляни в окно.

– Потом, Галчонок. Все потом. Меня другой белый друг ждет.

Подруга встала за дверью.

– Жека, что случилось–то?

– Почему сразу «случилось»? – откликнулась я. Так и не решив, стоит Галке знать о моей ссоре с Китом или лучше вообще ничего не говорить, прокричала, рискуя разбудить соседей: – Все в порядке! Вчера вечером дождило, и ничего не предвещало буйства зимы. Она наступила как–то внезапно!

– Все в порядке? А кто звонил мне в час ночи, что духи больше не нравятся? Нормальное такое время для гламурных разговоров. Не держи меня за идиотку.

– Ну ты же приперлась ко мне в шесть? И заметь, я тебя не пытаю…

Галка, не выдержав, рванула дверь.

– Выкладывай!

– Мы, скорее всего, Кита больше не увидим, – выпалила я и уткнулась лицом в полотенце, делая вид, что тщательно вытираюсь. Галка, поняв, что еще чуть–чуть, и я сотру кожу, выдернула тряпку из моих рук.

– Что значит «не увидим»? Поссорились?

– Угу. Принципиальный вопрос. Был Фредди Меркьюри геем или все–таки бисексуалом?

– Вот дураки! – Галка кинула в меня влажное полотенце. Я увернулась, оно плюхнулось в унитаз. Черт. – Идем завтракать, иначе на работу опоздаешь. Сегодня опять допоздна?

– Не–а, из Боткинской аптеки Марь Степановну на время перевели. В восемь явится. Хочешь поздороваться?

– Упаси боже. Я лучше с телевизором поговорю.

Мария Степановна – весьма активная дама пенсионного возраста, была в сети аптек «Пилюли» нарасхват. Ею заменяли уволившихся, отчаливших в отпуск или безвинно съеденных хозяйкой. Отличалась повышенной словоохотливостью, которой успешно пользовалась в тех случаях, когда в аптеку заходили старики и старушки, любящие не только купить лекарство, но и поговорить о своих болячках. Тут Марь Степановне не было равных. Но стоило болезной старушке после полуторачасовой беседы вспомнить об оставленном на плите молоке, как вся мощь речевого потока обрушивалась на сотрудников. Я право дело не знала, что лучше – отпахать половину суток в одиночестве или стать слушателем радио, которое невозможно ни выключить, ни убавить звук.

– Гал, что ты думаешь о снах? – я наклонилась над чашкой, в которой только что размешала сахар. Чаинки, подхваченные потоком, неслись по кругу. Вспомнились огромные груди красавицы Халимы и расходящаяся волнами зеленоватая вода в бассейне. Мне с моим третьим пришлось бы прыгать солдатиком, чтобы вызвать похожее волнение.

– Знаю, что бывает медленный и быстрый, – Галка густо намазывала на кусок хлеба плавленый сыр. – А что?

– Прости, я не так выразилась. Что ты думаешь о сновидениях?

– Они случаются как раз в быструю фазу сна. И если ты помнишь свой сон, значит тебя разбудили именно на этой фазе.

Я зачерпнула ложку сыра из пластмассовой ванночки и сунула в рот. Глаза подняла к потолку.

Я помню оба сна, которые закончились полным поражением: ни тебе королевского права первой ночи, ни халифского смуглого тела, которого так хотелось. Ладно, сегодня меня разбудила Галка, и я так и не узнала, чем мог закончиться страшный сон. А вдруг халиф смилостивился (ведь ту девчонку с мешком на голове не убили, а накормили халвой) и спас бы меня? Я тут же представила, как вся такая красивая иду мимо сисястой Халимы и показываю ей козу…

– О чем задумалась? – Галка шумно отхлебнула горячее какао.

– Повикипедь, пожалуйста, сколько длится быстрый сон. В который раз обрывается на самом интересном.

– Мужики что ли снятся?

Я уткнулась носом в чашку.

– Так это по Фрейду. Замуж тебе пора, Жека. От неудовлетворенности все.

Галина вытащила из кармана мобильник и погрузилась в просторы интернета.

«Как будто сама сексом каждый день занимаешься», – мысленно фыркнула я и вернулась к прерванным размышлениям.

В самый первый раз, когда мне приснился король, кайф сорвал невидимый, но очень хорошо слышимый будильник. Затрезвонил ровно в шесть. Кстати, в сегодняшнем полете я слышала тот же самый сигнал, и опять на часах было шесть.

Так–так–так, прослеживается определенная закономерность.

Что из этого следует, я обдумать не успела.

– Вот, нашла! Бла–бла–бла… … быстрый или парадоксальный сон длится всего десять тире пятнадцать минут.

– Ну теперь мне все понятно. Парадокс в том, что в моем распоряжении какие–то жалкие пятнадцать минут…

– Предполагают, что быстрый сон обеспечивает функции психологической защиты, переработку информации, ее обмен между сознанием и подсознанием, – продолжила зачитывать Галка и, подняв палец вверх, сделала акцент на том, что окончательно все расставило по своим местам: – Во время быстрого сна наблюдаются эрекции полового члена и клитора! – Галина отложила телефон. – Я же говорю, все по Фрейду. Мужика тебе надо.

– Надо. Но где же его взять?

Галка вздохнула.

А за окном шел снег и делал вчерашние хляби девственно–чистыми.

Вот говорила мне мама, береги честь с молоду, а я, дуреха, поторопилась. Теперь меня даже во сне этим шпыняют…

А и фиг с ним, с Фрейдом.

Пора на работу.

Глава 5. О соседях и потерянной девственности

И умная барышня может сгодиться для всяческих глупостей!

© Дохтур Gugutцэ князь Бешбармакоff

– Не забудь у аптеки поцеловать взасос, – я гремела ключами, убирая их в просторную сумку, где, кроме свежего халата и шапочки, лежала сменная обувь. Хотя дойти до работы – это нырнуть в первую же попавшуюся дверь в торце здания, я никогда не выходила «в свет» в рабочей одежде. Мало ли кого встречу, совершая утренний променад, длиной в двадцать пять шагов? Еще больше волновало, кто может встретиться, когда я, замученная прожитым днем и кашляющими клиентами, только и думаю о предстоящей одинокой ночи. Холодная постель и все такое. Чтобы нарваться на принца во всеоружии, я всегда при полном параде и на высоких каблуках. Это в аптеке Женька Ключева превращается в безликую работницу красного креста и полумесяца, вне ее – я та, которая достойна лучшей женской доли. Хотя, стоит признать, на пути по большей части попадаются не принцы, а белые и совсем не белые их авто–кони, причем стоящие на самом проходе – там, где я должна гордо цокать набойками, а не прыгать через лужи, словно альпийская коза.

– По попе тоже погладить? – оскалилась Галка.

– Можешь даже пожамкать. Ой, здравствуйте! – этажом ниже стояли две старушки. Одна, вздыхая, перебирала ключи, другая в нетерпении позвякивала крышкой бидончика, литра так на полтора. Интересно, где в век всепакетирования бабушки находят разливное молоко?

– Здравствуй, деточка! – откликнулась та, которая не была занята примеркой очередного ключа к замочной скважине. – А почему без головного убора? На улице холодно.

– Да мне здесь рядом! – махнула я рукой и, вежливо попросив взглядом доверить мне связку ключей, с первого же раза открыла «упрямую» дверь. В образовавшуюся щель высунул голову любопытный кот.

– Спасибо, милочка, – поблагодарила старушка, принимая ключи, и тут же про меня забыла, цепко хватая норовившего прошмыгнуть между ногами кота – свобода как всегда манила котейскую братию. – Лямур, проказник такой, ты куда собрался? Мы тебе молочка принесли!

– Это кто такие? – Галка просунула руку под мой локоть – так на льду будет если не безопаснее, то определенно веселее: идти – так в одной упряжке, валяться на асфальте – так не в одиночестве. – Новенькие? Или родственники дяди Саши?

– Новенькие. А дядя Саша здесь больше не живет, сестра к себе забрала, – я вздохнула, вспоминая нашего лихого барабанщика. Военный оркестр когда–то определенно гордился им, но после–пенсионная деменция, усугубленная спиртным, почти в каждую полночь выгоняла бывшего музыканта на трамвайные рельсы, и наш район содрогался от барабанной дроби. Не знаю, где была сестра раньше, но однажды подъехала машина, и грозная женщина с высокой халой на голове увезла рыдающего дядю Сашу – ему не позволили взять с собой барабан. Он так и остался лежать на скамейке. Правда, провожающие видели, как круглые головки палочек высовывались из–под куртки дяди Саши, а значит, песня, живущая в душе барабанщика, еще не закончена.

– Жаль, прикольный был дедок.

– Угу, – я смотрела под ноги, коварный лед прятался под тонким слоем снега. – Эти старушки тоже ничего. Сразу видно из интеллигенции. Если и усядутся сплетничать рядом с нашими бабушками, спинку будут держать ровно, а лапки сложат на ридикюли. Ты видела, они обе в шляпках?

– Сестры?

– Нет, не похожи. У той, с бидончиком, нос остренький да глаза темные, а вторая сероглазая с тонкими, почти кукольными чертами лица. И ростом она поменьше. Хотя…

Мне вспомнилось, как остроносенькая поджала губы, когда соседский мальчишка обратился к ней «баб Вера».

– Вера Романовна, – поправила его сероглазка. – А меня, молодой человек, называйте Надежда Романовна.

– Баб Надя, – тут же исправился молодой человек пяти лет от роду, – можно вашу кошку погладить?

– Это кот, – оскорбилась за Лямура Надежда Романовна.

– Короче, раз обе Романовны, значит, сестры, – заключила Галка после вояжа в мою память. – И кот наверняка Романович. Такой же седой и интеллигентный, как и старушки.

– Он не старый, просто серой масти. Порода называется вислоухий шотландец.

– Ну почему так не везет? – вздохнула Галина. – Вот живут совсем рядом шотландцы, так и те вислоухие. Как ты думаешь, шотландцы носят под килтами трусы?

– Какая тебе разница? Тут бы просто мужика встретить. В трусах или без…

– За просто мужиком можно в парк сходить. Там один эксгибиционист из кустов как черт из табакерки выскакивает. Как раз без трусов.

– Вот и договорились. В воскресенье с утра – в парк. Так, про поцелуй не забываем… Кирюсик в машине сидит.

– Дин–дилинь!

– Ой, извините, опоздала, гололед! – я прошмыгнула в подсобку мимо Марь Степановны, демонстративно посмотревшей на наручные часы.  Открыв шкаф, торопливо скинула пальто и сапоги, застегнула халат и, надевая на ходу шапку и маску, появилась в торговом зале.

– Эта в черной куртке подруга твоя была, что ли? – Марь Степановна скучала.

Я кивнула и прошла к кассе. Бросила взгляд на полку, где хранились бутылочки со спиртом. «Любарум» стоял на месте. Его, видимо, даже не трогали. Открыла было рот, чтобы спросить у Марь Степановны, что за новое снотворное, но вспомнив, что фонтан потом не заткнуть, благоразумно промолчала.

Гугл тоже не помог.

Черт. Черт. Черт.

Но какие же, гад, яркие сновидения вызывает! Если, конечно, это его работа. Тут одно из двух: либо мой «Фрейд» расшалился, либо «Любарум» то, что доктор прописал. Не буду сегодня его пить. Хоть и заявлено, что не вызывает привыкание, на такие сны и подсесть можно.

– Красавицы, привет! – Кирилл зашел в аптеку через заднюю дверь, ключи от которой были только у него и Светланы Сергеевны.

Марь Степановна, отдав руку для лобызания, залилась краской смущения, заправила перманентный локон за ухо и широко улыбнулась вставной челюстью.

– Даже не подходите, – прошипела я, щелкнув ножницами перед самым носом Кирюсика, плавно перетекшего к кассе.

– Злая ты, Евгения. И лжешь знатно, – он лениво расстегнул пальто. – Я на днях в кино ходил и видел, как кое–кто с мужчиной целовался. А здесь из себя недотрогу строит: «Ах, не подходите ко мне, мне мужская ласка противна!».

Марь Степановна бочком–бочком притиснулась поближе.

– Если вы сидели в кинотеатре, то должны были видеть, как кое–кто покинул его, не дождавшись окончания сеанса, так как мужская ласка ему действительно неприятна. А если будете настаивать, то я ради эксперимента разрешу вам меня поцеловать. Только давайте пройдем в туалет.

– М–м–м… – Кирюсик дернул ухоженной бровью, наверняка расчесанной специальной щеткой. – Всегда знал, что ты, Евгения, горячая штучка. Так куда идем, в мужской или женский?

Марь Степановна слилась с белым шкафом и, втянув живот, затаила дыхание.

– Да какая вам разница, в каком туалете вы будете держать мои волосы, чтобы я после нашего поцелуя их не заблевала …

Кирюсик побледнел.

– Так мы идем или нет?

Кирюсик молча застегнул пальто.

– Дин–дилинь, – проводили его колокольчики.

– Жень, а ты действительно не любишь мужчин? – подала голос Мария Степановна. – Я сегодня видела, как ты…

– Меня сейчас вырвет… – на полном серьезе сказала я и побежала в туалетную комнату.

Постояв над текущей из крана водой, умылась и взглянула на себя в зеркало. Шапка сбилась на бок, лицо бледное.

Точно с таким лицом шесть лет назад я стояла в туалете экономического университета.

– Ключева, к доске, – Алексей Харитонович оторвал взгляд от журнала, где его палец замер на строчке с моей фамилией, и без какого–либо интереса в глазах проследил, как я медленно иду между партами. Когда я поравнялась с ним, с растяжкой произнес: – А расскажет она нам об обратных матрицах и формулах Крамера.

Я повернулась к доске, взяла мел, подняла руку и застыла.

Ведь учила вчера. Специально потратила два часа перед сном, чтобы запомнить намертво.

– Ну же, Ключева…

В голове была звенящая пустота, и только голос Алексея Харитоновича бился о стенки черепа испуганной птицей: «Ну же… ну же… ну же…».

– Садитесь, Ключева. Два. Вечером подойдете к кафедре. Третий подряд неуд. Вы слышите, Ключева?

Я рассеянно кивнула.

– В семь, – Алексей Харитонович, словно для неразумного дитя, показал на пальцах и снова повторил: – Семь. Запомнили?

Я кивнула. Села за парту и положила тяжелую голову на руки.

Лажа.

Все было хорошо, пока занятия вел забавный старик с непроизносимым именем Магаш Муралиевич. Он, читая лекции, плевался, смеялся по поводу и без, вызывая к доске, подтрунивал, предлагал постелить под колени газетку, понимая, что низко висящая (под его невеликий рост) доска, заставит высоких девушек нагнуться, а короткие юбки смутят не столько их обладательниц, сколько студиозусов, у которых самая пора гормональных игр.

Но ММ заболел, а потом и вовсе уволился, и на кафедру высшей математики пришел новый преподаватель – Бойко Алексей Харитонович, о котором заговорили сразу все студентки, а незамужние дамы кафедры в срочном порядке записались к парикмахеру, в спа–салон и фитнес–клуб, преследуя единую цель – произвести впечатление на неженатого коллегу.

БАХ произвел великий бум. Среднего роста, плечистый, подвижный, не особо красивый, но с бьющей через край харизмой. И пусть тебя окружает хоть тысяча привлекательных мужчин, ты будешь видеть только его, слышать только его голос, ловить только его взгляд.

Высшая математика из его уст воспринималась как откровение.

Посещаемость лекций зашкаливала, поскольку «на Бойко» приходили студенты других факультетов.

Деканат не мог не нарадоваться показателям успеваемости.

Все было Ок.

Сплошной шоколад.

И салют.

Если бы не одна ложка дегтя.

Восемнадцатилетняя студентка, красавица и отличница Ключева Евгения начисто растеряла мозги.

Там, в черепе, где как раз под копной светлых волос отводилось место системам линейных уравнений и методам Гаусса, выл шквалистый ветер, вылизывая извилины до гладкости попки младенца.

Я, мать ее, еще со школы носящая кличку Софья Ковалевская, перестала что–либо понимать в математике, находясь рядом с Алексеем–свет–Харитоновичем. Простым языком – я влюбилась. До слабости в коленках, до пересохшего рта, до тремора рук.

Разбуди меня ночью, и я без запинки выложила бы формулы Крамера, но скользни Бойко по моему лицу равнодушным взглядом, и серое вещество превращалось в розовый кисель. А каких формул и уравнений следует ждать от киселя?

– Хочешь стипендию? – спросил он, найдя меня стоящей за дверью кафедры высшей математики. Я кивнула. Только этот предмет отнимал у меня возможность разжиться за счет государства. – Будешь приходить сюда два раза в неделю. Вот флешка с моими лекциями, посмотри вторую, третью и восемнадцатую. Жду завтра в семь часов.

Матрицы, которым научил еще Магаш Муралиевич, внимания не задержали. Несколько практических занятий отняли максимум полчаса, а вот восемнадцатая лекция, которая называлась «Евклидово пространство», ввела в ступор. Это была небольшая видеозапись, на которой Алексей Харитонович, глядя прямо в камеру, раздевался. Когда звякнула пряжка ремня, экран погас.

Шок прошел минут через сорок. Я посмотрела запись бессчетное количество раз.

«Что это? Случайность или…»

– Поняла операции над матрицами? – Алексей Харитонович был спокоен, деловит, на столе в его кабинете лежали учебники и тетради. Я сидела напротив и не знала, куда девать глаза. И руки. Он знал – сунул в пальцы шариковую ручку. – Пиши.

– Что писать?

– Определители квадратных матриц.

«Дура я, – придвинула к себе тетрадный листочек, – выдумала черт знает что, а он, наверное, и не догадывается, что Евклидово пространство занято его голым торсом».

Воспоминания заставили загореться лицо. Я непроизвольно приложила ладонь к щеке.

Он проследил за моим движением и задержал взгляд на губах.

«Или знает?»

– Что с тобой, Ключева? Тебе жарко? – Алексей Харитонович поднялся и открыл форточку. Осенний ветер пошевелил тетрадные листочки, дернул висящее на стене расписание лекций, принес аромат мужских духов. Хороших таких. Заставляющих мозг окончательно размягчиться.

Я расстегнула верхнюю пуговицу.

Не своей кофточки. ЕГО рубашки. Он не шевельнулся. Не стукнул меня по рукам. Не посмотрел осуждающе.

Когда звякнула пряжка ремня, ЕГО ремня, я уже стояла без кофточки. И даже без бюстгальтера.

Девственность я потеряла на столе, где в попу мне упирался учебник «Высшая математика для экономистов». Да простит меня Кремер Н. Ш.

Глава 6. Евклидово пространство

О, это ад,

Когда должны мы выбирать не сами

Предмет любви!

«Сон в летнюю ночь», Уильям Шекспир

Воспоминания о величайшей глупости заставили застонать и уткнуть лицо в бумажную салфетку, которая моментально намокла и прилипла к коже.

«Как я могла? Как?!»

– Женечка, с тобой все в порядке? – Марь Степановна заглянула в туалетную комнату и отшатнулась, когда я повернулась к ней лицом.

«Чертова салфетка!»

– Все нормально, спасибо. Уже проходит. Наверное, я что–то не то съела.

Звякнувший колокольчик поторопил Марию Степановну вернуться в торговый зал.

На прощание она внимательно посмотрела на меня. Я, отпуская ее в объятия работы, обнадеживающе махнула рукой.

Убрав с лица остатки салфетки, поправила шапочку и надела маску.

На следующий день после нашего первого «занятия» на лекцию по высшей математике я не пошла. Сидела на подоконнике в раздевалке у физкультурного зала и водила пальцем по запотевшему стеклу. На улице шел дождь.

– Ты не видела здесь белые кроссовки? – Баженова – староста группы из параллельного потока, шарила в шкафчиках, заглядывала под скамейки. – Неужели вчера в такси забыла? Что за растяпа, вечно что–нибудь теряю.

– Я тоже вечно что–нибудь теряю, – поддержала, как могла. – «Вчера вот девственности лишилась».

Это конечно не вслух. Об этом лучше молчать.

Перед глазами всплыла картина, как БАХ не торопясь застегивает ширинку, звякает пряжкой ремня, поправляет ворот рубашки. Я сидела на столе и смотрела на него пустыми глазами.

Все внутри заледенело.

Наваждение спало, остались лишь стыд и недоумение.

«Зачем?»

Он, наконец, заметив, что я не двигаюсь, вздохнул и подобрал с пола мои трусы.

– Одевайся, Ключева.

Сунул мне в руки колготки.

Я перевела взгляд на тетрадный листочек, на котором лежал использованный презерватив. Он был в крови.

Алексей Харитонович, поймав мой взгляд, подцепил бумажку в клеточку за края и аккуратно свернул ее. Прозрачная резинка, перестав мозолить глаза, исчезла в недрах преподавательского портфеля.

– Ну, что с тобой? – горячие ладони легли на мои голые колени. – Разве тебе не было хорошо?

Вытащила из–под попы учебник, кинула на пол.

В том то и дело, что хорошо было, и БАХ это знал. В самом начале, когда поцелуи, словно чувствительные тумблеры планомерно переключали мозг из состояния «on» в «off», а тело, повинуясь природному зову, требовало изведать неизведанное, я упустила момент, когда можно было сказать нет.

И изведала неизведанное. Его палец лишь коснуться клитора, а меня скрутил сильнейший оргазм. Именно из–за него я прозевала, когда БАХ вошел в меня. Волна боли смела остатки оргазма, а жесткая ладонь зажала рот.

Я сидела на подоконнике, чертила пальцем дорожки на стекле и ненавидела себя. Ненавидела за то, что получила удовольствие. За то, что не утопилась в раковине, смывая слезы и черные подтеки от туши. За то, что позволила одеть себя и довезти до дома. За то, что пусть слабо, но ответила на прощальный поцелуй и не возмутилась, когда рука Алексея Харитоновича больно сжала грудь, на которой почему–то не оказалось бюстгальтера.

– Я тоже вечно что–нибудь теряю, – повторила я, хотя Баженова уже убежала на занятия. – Вчера вот домой без бюстгальтера пришла.

На следующий день я опять пропустила лекцию. И еще две подряд. И через неделю, когда по расписанию были практические занятия, я снова сидела в раздевалке. А за окном уже шел снег.

– Бр–р–р, холодно! – рядом приплясывала Томка. Мы ждали маршрутку. Каждая свою. – Кстати, ты почему не ходишь на пары по вышке? Больше пяти пропусков и к экзамену не допустят.

– Ненавижу математику.

– Ну и зря. БАХ клевый. Правда, я пока не все понимаю. Евклидово пространство никак догнать не могу.

– На дополнительные занятия не звал?

Томка – красавица каких поискать. Зеленые глаза, рыжие волосы, частые веснушки совсем не портят, а наоборот – придают очарования. Я всегда наслаждалась, глядя на ее живое лицо.

– Нет, а что?

– Запутает. Лучше своим умом дойти.

– А… Ой, моя!

Маршрутка поглотила Томку, а я встала на носочки, чтобы рассмотреть номер той, что ждала зеленый на светофоре.

– Ключева, садись, – к остановке подкатила машина Бойко. Распахнулась пассажирская дверь.

Я натянула шарф до самых глаз и осталась стоять на месте.

БАХ вышел из машины.

Громко посигналила подъехавшая маршрутка, он махнул ей рукой, затянутой в кожаную перчатку. Больно вцепился в мое предплечье и заставил пойти с ним.

– Ключева, что происходит?

Дворники со стуком скользили по стеклу, смахивая налипающий снег. Он валил крупными хлопьями и мешал понять, где мы находимся. Ледяная жижа с шипением  расползалась под колесами.

– Я ненавижу Евклидово пространство.

– Давно?

– С тех пор как потеряла бюстгальтер.

Алексей Харитонович немного помолчал. Кожа перчаток так сильно натянулась на костяшках его пальцев, что, казалось, вот–вот лопнет.

Резко вывернулся руль, и машина замерла на обочине.

– Зачетка с собой? Давай сюда.

Он не стал ждать, когда я открою сумку. Забрал ее у меня и, вывалив содержимое на пол, откопал девственно чистую зачетку.

И тут же испортил ее.

Зачеткину девственность.

Щелкнув ручкой, написал «отлично» и размашисто расписался.

– Можешь не ходить на мои занятия.

Я и не стала.

Через год я уже училась в медицинском на фармфакультете и закончила его с отличием.

Тем снежным вечером в Евклидовом пространстве сгинула несчастная Софья Ковалевская.

Зато на свет появилась деятельная Мария Складовская–Кюри, которая больше не допускала ошибок в общении с преподавателями мужского пола. Не краснела, не бледнела. И до всего доходила своим умом.

– Гал, приходи сегодня ко мне ночевать. Так тоскливо что–то, – я вертела в руках шнур городского телефона.

Марь Степановна, оторвавшись от беседы с очередной старушкой о пользе и вреде клизмования, с беспокойством посмотрела на меня.

– Что? Опять прихватило? – Галка шумно жевала.

– Угу. Евклидово пространство засасывает.

– Жди. Часов в десять появлюсь.

– Что так поздно?

– У меня в восемь встреча с москвичами. Ну, помнишь, я им ресторан оформляла.

– Угу.

– Угу–угу. Ты словно филин в лесу. Сказала бы что–нибудь другое, приятное для слуха.

– Например?

– Целую нежно в левую сиську.

– С чего это вдруг?

– Ну, ты же там не одна?

Я оглянулась. Мне показалось или нет, что Марь Степановна теперь стоит гораздо ближе, чем была до этого?

– Ну?

На всякий случай оглянулась еще раз. Вдруг возвожу на человека напраслину?

Марь Степановна находилась уже в двух шагах от меня. «Только для лекарственного введения», – как ни в чем небывало настаивала она на конкретном способе применения клизмы. Правда, бедной бабульке, чтобы не терять словоохотливую собеседницу из вида, пришлось переметнуться к другому окошку.

– Ну так не теряй сноровку, поддерживай созданный нами имидж, – бубнила свое Галина.

– Ладно, – я прикрыла трубку ладошкой и громким шепотом произнесла: – Целую тебя, любимая, в левую сиську.

– Нежно?

– Нежно. Все. Ночью жду.

Старушка замолчала на полуслове. Марь Степановна, чудом оказавшись за моей спиной, поджала губы.

Я открыла дверь Галке с бокалом шампанского в руке.

– Даже меня не дождалась! – ахнула подруга, сдергивая с головы шапку с помпоном. Притянув к себе мой бокал, отхлебнула. – Ух, какое холодное! Нет, чтобы к моему приходу глинтвейн сварить. Я полчаса такси ловила, замерзла как собака.

– Я сейчас тебе ванну горячей воды наберу, согреешься.

– С пеной?

– С пеной.

Пока Галка гремела кастрюльками на предмет поиска еды, я сидела на краю ванны и взбивала ладонью пену с запахом розы.

– Все, прыгай!

– А я новый заказ оторвала! Пивной подвал буду делать, – Галина, поставив на стиральную машину бутылку с шампанским, сноровисто скинула с себя одежду и, наполнив бокал, залезла в ванну. Погрузилась по самый подбородок и в блаженстве закрыла глаза.

Я стукнула своим фужером об ее.

– За нас, самых умных…

– Самых красивых, – поддержала Галка.

– Самых талантливых.

Я запрокинула голову, чтобы выпить за чудесный тост до последней капли, но, утратив равновесие, соскользнула в воду. Пенная шапка обрадованно повалила через край ванны. Галка тут же включилась в игру, и вскоре сухими на мне оставались только тапочки.

Завернутые в простыни, довольные и слегка пьяные, мы повалились на кровать.

– Видел бы кто нас сейчас, в жизни бы не отбрехались, – Галина подтянула сползшую простыню, спрятав под ней грудь. – Но мы ведь не такие?

– Нет, не такие, – поддакнула я, с любовью глядя на свою подругу. Сейчас, когда на ней не было и грамма косметики, она была похожа на девочку–подростка. Тоненькую, беззащитную… Дурак Никита. Как мог не разглядеть? Такую только на руках носить, да в глаза, как в озера, смотреться. – Ты все еще любишь Никиту?

Спросила и испугалась.

Галка кивнула.

– Он, что, действительно к нам больше не придет?

– Когда–нибудь придет. Выбьет всю дурь из головы и заявится. Вот увидишь, – как можно увереннее произнесла я.

– Скажи честно, что между вами произошло? – а в глазах застыл страх.

Я поднялась с кровати, дошла до сумки, вытрясла ее на кровать и протянула Галке мобильник.

«Я устал ждать, когда ты меня заметишь».

– А ты его заметишь?

– Нет. Никогда.

– Значит, у меня есть шанс, – Галка грустно улыбнулась. – Надо всего лишь отдать тебя замуж. Тогда у Кита исчезнут все иллюзии.

– Отдай меня замуж, Галчонок. Очень прошу.

– Завтра же утром займусь. А теперь спать, – подруга закопалась под одеяло. – Выключай свет.

Через минуту, когда шампанское и усталость нервного дня победили пытающийся соображать мозг, Галка спросила:

– Жень, как ты думаешь, купидон один работает или в паре?

– В смысле?

– Вот смотри, – она повернулась на бок, чтобы видеть мои сонные глаза. Ее потонули во мраке, и я только догадывалась, что вот этот беленький блинчик – Галкино лицо. – Кит запал на тебя, я на Кита, а ты… О тебе сейчас не будем.

– Почему это?

– Тут все слишком неопределенно. Как уравнение из сплошных неизвестных.

– Ладно, допустим. И? Причем здесь малыш в памперсах?

– А при том, что он плохо выполняет свою работу. Такое впечатление, что пуляет налево–направо без какой–либо системы. Вот и получается, Кит любит тебя, я люблю его, а ты… О тебе сейчас не будем.

– А если бы маленьких засранцев было двое?

– Они хотя бы контролировали друг друга. И договаривались. Давай я подстрелю того, а ты вот эту и посмотрим, как они сольются в экстазе. Все было бы гораздо честнее. Не было бы этих чертовых треугольников.

– Я думаю, что купидонов гораздо больше. И бьют они кучно, чтобы мы все–таки встретились со своими половинками. А то представь, один заприметил меня здесь, а второй приглядел мне пару в устье реки Лимпопо. И куковать мне тогда в одиночестве, потому как в Африку я ни за что в жизни не поеду.

– Почему это?

– Там СПИД.

– Как ни крути, – подруга тяжко вздохнула, – не видать мне Никитку как своих ушей.

– С чего взяла?

– Ну ты же в Африку не поедешь.

Я стукнула Галку по лбу.

– Давай лучше думать, что купидонам некогда скучать, тогда они не будут развлекаться, соединяя несоединяемые пары?

– Давай, – согласилась Галина. – Но ты на всякий случай грудь–то оголи.

– А это еще зачем?

– Чтобы твой купидон не промазал. А то лежишь на боку, а вся подушка поди уже стрелами истыкана.

– Ага. Сейчас фломастером еще мишень нарисую…

Резкий звонок в дверь заставил открыть глаза. Утро.

Пусть хмурое, без солнца, но … позднее. В семь утра не может быть так светло.

– Блин! Галка, проспали! – пробегая мимо часов, успела заметить, что почти десять.

Кутаясь в простыню, открыла дверь.

Светлана Сергеевна жала на кнопку звонка с остервенением. Видела, что я уже открыла, но все равно не отпускала.

– Что–то случилось? – осторожно спросила я.

– Ты… ты… – она все–таки сняла палец с кнопки, и наступившая тишина показалась божественной. – Ты заигрываешь с моим мужем! Зовешь его целоваться в туалет…

– Навет и оговор! – раздалось за моей спиной. Я сделала шаг в сторону. В коридоре, почесываясь и зевая, стояла совершенно голая Галка. Ее темные соски дерзко смотрели на опешившую хозяйку «Пилюли».

– Да! – кивнула я. Простыня съехала с моего плеча и оголила гораздо больше, чем я хотела бы показать своей начальнице. – Злые языки и старческий маразм!

Я прекрасно поняла, откуда дует ветер.

Что–что, а вновь попасть в Евклидово пространство, где мне плохо и тоскливо, я не хочу.

Глава 7. Ошибка Фенимора Купера

Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь.

Франсуа де Ларошфуко

День прошел спокойно. Даже как–то уныло, чему способствовала не только хмурая погода, но и очередь из чихающих больных. Здоровые в аптеку сегодня не заглядывали. Даже за презервативами. И порадоваться хоть за какую–то удачницу не получилось.

Галка отправилась в поселок делать эскизы к новому проекту и просила не будить до лета, воинственная Светлана Сергеевна, надавав виртуальных оплеух притихшей Марь Степановне, укатила в Москву. Кирюсик же, шепнув мне на ухо «спасибо, бро», отбыл охмурять какую–то новенькую из аптеки на Боткинской, о чем тамошние старожилы тут же растрезвонили по сети через группу сопротивления под названием «Сукины дети». Понятно же, о какой суке идет речь?

Помыв после вчерашнего Галкиного обжорства посуду, выпив прямо из бутылки остатки шампанского, увы, уже выдохшегося и теплого, легла на кровать и, развязав халат, подставила грудь мифическому купидону.

– Ну, пальни! – попросила я шепотом. – Пусть хоть приснится то, что люди получают даром.

Купидон, наверное, показал фигу, потому как грудь только замерзла, превратив соски в камешки.

– Эх, ты! – поругала я крылатого засранца и повернулась на бок. Сложила ладони под щекой и уставилась в окно, где опять валил снег.

А хотелось в Африку, под солнышко. Или к какому–нибудь жгучему мачо под бок.

В доме стихло, за стеной перестал орать телевизор, шины все реже шуршали по шоссе, а сон не шел.

«Любарум!» – вспомнила я и, сунув ноги в тапочки, побежала на кухню.

– Раз, два, три, четы, пять! Сон – не сон приснись опять!

– Где ты ходишь, женщина?

У костра сидел мужчина. Красивые руки расслабленно покоились на его коленях, а на груди лежали две толстые, перевитые кожаными ремешками, косы. Прямой пробор иссиня–черных волос открывал высокий смуглый лоб. Опушенные длинными ресницами глаза, которые в женских романах называют не иначе как «бархатистые», смотрели на меня в упор.

Спасибо тебе, Господи!

Вот послал, так послал.

Чингачгук.

От волнения вспотели руки, и я вытерла их о замшу. Посмотрела вниз – на мне интересного покроя туника, по обеим сторонам лица прямые шелковистые волосы. Черные… как сама ночь, которую освещают лишь всполохи огня.

Пошевелила головой, волосы тугой волной соскользнули за спину.

Да я красотка!

– Время познакомиться с невестой, – возвестил между тем Чингачгук и поднялся.

– Я готова! – шагнула к нему навстречу, чувствуя, как кончики волос при ходьбе бьют по попе. Так непривычно. Так возбуждающе.

Чингачгук поднял руку, и я заворожено уставилась на его торс, где круто бугрились мышцы, а любимые всеми женщинами кубики устроили парад, зарисовавшись по обе стороны от рельефной тропинки, которая ближе к поясу кожаных штанов обрастала курчавой порослью…

– Куда ты смотришь, женщина?!

Окрик заставил поднять глаза.

Боже, какие губы!

– Твое дело восхвалять богов плодородия, чтобы они в первую же ночь послали мне сына!

О, это я с удовольствием! И песнь богам спою, и в первую же ночь постараюсь отдаться с душой.

«Молчи, дура! Молчи, что не девственница! Никаких вопросов!» – ущипнула я себя за руку. Интересно, а в этом сне тоже культ первой брачной ночи с непременным участием непорочной невесты или индейцы на это смотрят сквозь пальцы?

Заметив, что за пояс моего Чингачгука заткнут топор, сильно засомневалась.

Та самая рука, которую подняли почти целую минуту назад, распахнула «дверь» вигвама, приглашая невесту прилечь на мягкие шкуры. Свет от костра позволил рассмотреть их серебристый мех.

Навряд ли песец. Откуда ему тут взяться? Чай не в Сибири нахожусь.

Скорее всего, шкуры койота.

На душе было приятно от того, что знаю такие слова, как вигвам, койот, скво… Спасибо Фенимору Куперу.

– Песнь! – потребовал Чингачгук, и кто–то сунул мне в руки бубен.

Пока я примерялась, как стукнуть по этому символу шаманизма, какая–то девица нагло опередила меня и нырнула под смуглую рученьку моего жениха.

– Да что же это делается! – возмутилась я. – Даже здесь законного жениха какие–то скво увести пытаются!

И, недолго думая, откинула мешающийся бубен и схватила наглую девку за подол ее замшевой юбки. Загремели бусы, что в изобилии украшали как ее, так и мою грудь.

Ответные действия не заставили ждать. Зараза развернулась и, зло блеснув глазами, вцепилась в мои волосы. Только ей это не помогло. Я мотнула головой, и чудесные черные волосы остались в ее руках.

Девушка закричала.

Я тоже. Поскольку поняла, что все это время носила на голове чей–то скальп.

Дальше было то, что называют скорым судом.

Мой Чингачгук опять в красивом жесте вытянул руку, и возмущенные голоса невесть откуда набежавших индейцев смолкли.

– За оскорбление моей невесты…

Я благодарно посмотрела на него. Защитник!

– …грязнейшим из ругательств – словом «скво»…

Я напряглась. Не поняла, кто кого оскорбил?

– … означающим женский половой орган…

А как же Фенимор? Нет, это просто шутка какая–то, да, милый?

– … привязать презренную бледнолицую к коню!

И только когда меня уложили на спину, связали ноги и свистнули, пугая коня, до меня дошло, что невестой вовсе была не я, а Фенимор сильно ошибался…

Будильник снова спас, и я открыла глаза.

Шесть часов.

Кстати, о девственности так и не вспомнили.

Немного полежав и повздыхав о постигшей меня несправедливости, я призадумалась: а откуда я узнала о втором значении слова «скво»? И на самом ли деле Фенимор был так неправ? Почему бы не проверить?

– Гугл мне в помощь, – я поскакала к дивану, на котором лежал ноут.

Пока разбиралась со шнурами (Галка зараза!), меня прямо стрельнуло: а не связаны ли интересные сны с о–о–очень интересным мужчиной в главной роли с капельками «Любарум»?

–Точно–точно–точно! – зашептала я, глядя в оживший монитор. – Ведь позавчера вместо «Любарума» я приняла полбутылки шампанского и что? А ничего! Ни симпатичного мужчины, ни гаремов–вигвамов, ни–че–го!

Постучав пальцем по губам, что свидетельствовало о сильнейшем мыслительном процессе (всегда так делаю), решила: надо бы поэкспериментировать. А результат эксперимента непременно записать!

Тут же создала таблицу, где в колонке «Любарум» отметила крестом те дни, когда пила снотворное, а в примечании, привязав к дате, кратко изложила сны. Задумалась, стоит ли описывать, как выглядели мужчины.

Блин…

Блин, блин, блин!

Как же я не заметила, что снился мне один и тот же мужик? Греческий профиль короля не сильно меняли бородка халифа и косы Чингачгука. Одинаковые глаза, губы… что еще? Рост! Да и голос…

Я просто шляпа!

Набрав трясущимися руками в поисковике «скво как ругательство», застыла с открытым ртом.

Я что, вижу вещие сны?

Сидеть на месте я уже не могла. Ходила по комнате, погруженная в глубокие раздумья и если бы не мой телефон, настроенный будить меня в семь, неизвестно сколько еще сшибала бы углы.

А, кстати, если сон принес мне информацию о борьбе индейцев с расистским применением слова «скво», может и остальные повторяющиеся во сне знаки тоже из реального мира? У кого стоит тот самый будильник, что трезвонит в шесть утра? Кто просыпается вместе со мной?

Тут мне пришлось вновь сесть.

– Неужели король–халиф–Чингачгук существует на самом деле?

– Галка, привет!

– Чего тебе? – подруга явно была не в духе.

– Поговорить хотела, – тут бы мне извиниться и положить трубку, но не терпелось спросить. – Гал, ты веришь в вещие сны?

– Женя, отстань. Я спать легла в четыре, ничего не соображаю… – она протяжно зевнула.

– Московский проект?

– Ага.

На той стороне надолго замолчали. Уснула Галка…

Я прошла на кухню, взяла в руки пузырек со снотворным, долго рассматривала этикетку, пытаясь найти не замеченные прежде цифры или буквы. Даже перевернула, надеясь на донышке обнаружить какой–нибудь кабалистический знак, и…

Вечером впопыхах я забыла завинтить крышку, и теперь, когда все содержимое бутылочки вылилось на мои тапочки, чувствовала себя полной дурой.

Сильно расстраиваться не стала, в аптеке есть еще три.

Ага.

Марь Степановна с утра пораньше умудрилась продать все до одной.

Глава 8. Как старая карга положила меня на лопатки

Не загадывай надолго, будь в надеждах осторожен:

Колесо судьбы коварно, поворот любой возможен.

Хусрави

– Мария Степановна, а по какой цене вы продали «Любарум»? – я старалась не сильно напирать, хотя наметанный глаз старушенции цепко искал признаки волнения на моем лице. Вернее, на том участке, что остался свободным от экспансии шапочки и маски. Я не подвела. Дала пищу для размышлений – побледнела.

– Какой «Любарум»? – Марь Степановна сузила глаза. – Не было там никакого «Любарума». В этом отсеке стоял только спирт.

– И вы продали все восемь бутылочек? – я не отступала, лихорадочно пытаясь ее подловить. Ну не могла она не заметить, что этикетки разные!

– Я продала двенадцать. Пришлось сходить на склад, – вечная сменщица поставила передо мной небольшую картонную коробку, где тряхнули красными колпачками оставшиеся пузырьки.

– И кому понадобилось столько спирта? – надежда умирает последней. Вдруг Марь Степановна скажет, что приходил косметолог из соседнего салона красоты? Только Мадемуазель (она похожа на француженку и говорит с таким же прононсом) «закупалась» в больших количествах. И бежать к ней недалеко – до противоположного торца дома.

– А кто их знает…

Скрывает или действительно не знает? Вот ведь ведьма…

– Платили наличными или карточкой? – даже не знаю, что мне даст эта информация. Сильно надеюсь, что мой допрос натолкнет ведьму на воспоминания, ведь она так любит поговорить…

Увы, не сегодня и не со мной.

– Милочка, не слишком ли много вопросов? – бровки домиком, румянец азарта на лице. Можно подумать, я прижимаю к стене агента МИ–6. Тот тоже играл бы до последнего. – Почему ты не спросишь, сколько я продала пакетиков почечного сбора или, скажем, аспирина?

Я открыла и закрыла рот. Благо маска не позволила «агенту» понять, что происходит с моим лицом.

– Мама просила привезти. Целебную настойку делает. Теперь придется идти в другую аптеку…

Прокатит?

Я притянула картонку со спиртом к себе.

– Какую настойку? – глаза моей собеседницы сощурились еще сильнее, а скрюченный палец вернул коробку на место.

– Дин–дилинь! – весело тренькнули колокольчики. Впервые за все то время, что их повесили, я была рада их дурацкому звону.

– Здравствуйте! – в один голос мы поприветствовали посетителя, отчего тот нервно сглотнул и сделал шаг назад.

Пока я изучала протянутый рецепт, Марь Степановна изучала меня. Наверняка подметила, как подрагивают мои пальцы.

Я действительно сильно расстроилась и не знала, как поступить. Бог с ними, со снами. Тут другое важнее: вместо спирта ушло снотворное. Осталось только молиться, чтобы купивший лекарство заметил подмену и вернулся в аптеку. Мало ли как подействует «Любарум», если выпить не пять капель, а больше? Боярышник, вон, в допустимых дозах тоже был безвреден.

– Алло, Люба! – я облокотилась о складской стеллаж и с тоской посмотрела на полки, забитые лекарствами. Все, что угодно, но никакого запаса «Любарума». Если бы я лично не хлебала из бутылочки, решила бы, что и он мне приснился. – Привет!

Любовь Спиридонова – помощник бухгалтера, моя ровесница, мать двоих детей. Только через нее я могла выйти на поставщиков снотворного или хотя бы разузнать о нем у других провизоров.

– А, Женька, привет! Почему шепотом? Что–нибудь случилось?

– Кха–кха! Горло заложило, дышать трудно, – для пущей достоверности я шмыгнула носом. – Любаша, посмотри, пожалуйста, в какие еще аптеки поставляли «Любарум». У нас уже кончился.

– Так, сейчас, – было слышно, как она щелкает мышью. – Как говоришь? «Любарум»? Жень, ты ничего не путаешь? У нас нет такого препарата.

– Ну как? Где–то с неделю назад я видела его собственными глазами. Это снотворное. Сегодня три из пяти бутылочек продала Мария Степановна…

– Не продавала я никакой «Любарум»!

Я чуть не выронила мобильник из рук. Ветеран труда распахнула настежь двери и поперла на меня грудью. Старушка старушкой, но я спасовала.

– Нечего примазывать меня к своим махинациям!

– Какие махинации, Мария Степановна? Стала бы я расспрашивать, если бы не была уверена, что видела снотворное на полке со спиртом?

– А кто вас, развратниц, знает?

– Люб, я потом перезвоню. Мне здесь кое с кем разобраться надо, – я сверлила взглядом ведьму в белом халате.

Убедившись, что экран мобильника погас, я положила его в карман. Сняла шапочку, сдвинула маску на шею, сдула упавшую на нос прядь – от злости на курицу, которая нафантазировала черт знает что, меня бросило в жар.

Марь Степановна поняла мои действия по–другому.

– Спасите! – взвизгнула она. – Мафия жизни лишает!

Я только открыла рот, чтобы успокоить милую старушку, как в наш маленький склад ворвался Кирюсик. Я не подозревала, что он герой. Настоящий Джеймс Бонд: стильные черные очки на пол–лица, в руках убойное оружие. Я даже как–то Кирюсика зауважала, увидев деревянный костыль, который он занес над своей головой, готовясь глушить аптечную мафию.

– Она седативными средствами торгует! – Марь Степановна, в мгновение ока оказавшись за спиной спасителя, тыкала в меня скрученным артрозом пальцем. – Нелегальными! А теперь все на меня свалить хочет! Звони Светлане Сергеевне, возьмем Ключеву с поличным!

Кирилл Петрович, дважды моргнув, костыль перехватил как ружье, и теперь тот, составив пару с указательным пальцем Марь Степановны, тыкался в мою грудь. Кирюсик, поняв, что резиновый набалдашник упирается в выпуклость третьего размера, нахмурился и быстро сдвинул костыль в сторону. Как раз туда, где под халатом топорщилась соседняя возвышенность. Поймав мой насмешливый взгляд, спохватился, и вовсе опустил свое орудие.

– Я все объясню, – сказала я и развернуто (но не до такой степени, чтобы открыть суть сновидений) выложила всю накопленную информацию о чудо–лекарстве.

– Не верьте ей! – вставила свое Марь Степановна, поняв, что в моем рассказе поставлена точка. – Звоните Светлане Сергеевне, пусть сама решит, что делать с Ключевой: уволить или сдать в полицию!

– Ну, во–первых, пока моя жена лежит в клинике пластической хирургии, беспокоить ее ни в коем случае не буду – мне жизнь дороже. И вам не советую, – это уже относилось к самой неугомонной старушенции, пышущей праведным гневом. – А во–вторых, сейчас я здесь самый главный, а потому мне и принимать решение.

Мы обе затихли. Я даже услышала далекий бой африканских барабанов.

Кирюсик сдвинул черные очки на лоб и… испортил кульминационный момент. Джеймс Бонд растворился в полумраке склада. Передо мной стоял довольно потрепанный мужчина с огромным фингалом под левым глазом. Надо бы поинтересоваться у «Сукиных детей», не новенькая ли из Боткинской аптеки дала отпор любвеобильному «магнату».

– Мария Степановна, – не оборачиваясь к старушке, позвал Кирюсик, – не могли бы вы подежурить несколько дней без Евгении Ключевой? За двойную оплату?

– Да–да, конечно! – бодро откликнулась преисполненная важности сменщица. По ее змеиной улыбке я сразу поняла, что она меня уделала. Вполне может сдаться, что, вволю наплясавшись на моих костях, она задержится на временной подработке и таким образом соберет довольно–таки приличную сумму для достойной встречи Нового года.

Э–эх, сказала бы мне, я бы сама по–дружески купила ей баночку красной икры.

– А вы, Ключева…

Боже, как официально!

– … отстраняетесь от работы до выяснения обстоятельств. Сдайте, пожалуйста, ключи.

Вот так я осталась и без работы, и без «Любарума». Когда я вышла в торговый зал, положив у кассы ключи от личного шкафчика, склада и входной двери, Марь Степановна хлопотала над лицом Кирюсика, намазывая синяк бодягой, охая и ахая, и почем свет ругая дворников, не посыпавших реагентом заледенелый тротуар.

Я не стала ее переубеждать. Мало ли как сложится расследование? Зачем сжигать мосты и рассказывать ей, каким образом Кирюсик получил боевое ранение. Катюха, та самая, из новеньких, оказалась мастером спорта по боксу. Надо бы взять у нее пару уроков.

А пока – в глушь, в Саратов!

Галка, прими меня в свои объятия! Хочу поплакаться на твоей груди.

Ну и родителей повидать надо бы.

Собрав вещи и вызвав такси, я отправилась в поселок. «Тихие воды» – замечательное место.

Мимо пролетали согнутые под снегом деревья, в стекло бились жесткие снежинки, а я вытирала набегающую слезу.

Ну почему же мне так не везет?

Прощай король! Прощай халиф! И ты, Чингачгук, прощай! Не свидеться нам больше!

А на горизонте ни одного принца. В поселке только стар да млад. Местному ловеласу, самому старшему из подрастающего поколения, всего–то семнадцать.

Я еще не до такой степени одичала, чтобы бросаться на детей.

Как ни странно, за последнее время мне только один нормальный (ну ладно, условно нормальный) мужик и встретился, и тот во сне.

Жалкая я. Невезучая. Стоило только разобраться, что мои сны вещие, как тут же потеряла ключи в рай…

– Женька! Какими судьбами?! – Галина наспех вытирала руки о рабочий фартук. Я едва успела бросить рюкзак на пол, как она прыгнула ко мне на шею. Маленькая, а такая тяжелая.

– У меня незапланированный отпуск, – я не стала с порога вываливать накопившееся. Всему свой черед. Как издревле поступают в деревне? Сначала накормят–напоят, а потом уже и в печь сажают. – У тебя есть чего пожевать? С утра маковой росинки во рту не было.

В мастерской у Галки тепло – в углу стоит печь, где она свои изделия обжигает. Ей гончарное дело от деда досталось. Старик сначала хотел умения сыну передать, потом Галкиному старшему брату, но те оказались бесталанными и выбрали иную стезю – служение Родине, где приносили гораздо больше пользы. На радость отчаявшегося деда недюжинный интерес проявила внучка. И помощницей оказалась такой отменной, что старик годочков через пять отошел в иной мир с улыбкой на устах: нам всегда хочется, чтобы то дело, в которое мы вложили душу, после нас не зачахло.

Короче, Галка подхватила знамя из рук павшего бойца, и громкое имя Романовых по–прежнему звучало то на выставках, то в кругу ценителей керамики.

– У меня только кефир, – она обернулась на литровый пакет, низ которого был залапан грязными руками: пила не отходя от гончарного круга. – А вечером я собиралась к твоим родителям на бешбармак.

Я чуть не подавилась слюной.

– Ты сразу ко мне заскочила? – Галка была смущена, что не может нормально встретить дорогую гостью. Но я ее понимала. Когда тебя охватывает азарт созидания, о еде и времени начисто забывается. Не сказать, что я человек искусства – лишь однажды увлеклась вышивкой крестом и прекрасно помнила, как до утра не могла оторваться от салфетки, растянутой на пяльцах. Потом в школе спала на парте. И на кой черт мне сдалась эта тряпка?

Крестики–мережки – все осталось в прошлом.

– Можно я у тебя поживу? Я и в магазин слетать могу, и кормить тебя по часам…

– Выкладывай, что произошло? – Галка развязала тесемки фартука. Подруга дороже искусства. Приятно.

– Я влюбилась…

Через час, когда было рассказано все то, что другие посчитали бы бредом сумасшедшего, Галка крепко меня обняла.

– Мы найдем этого гада, и заставим тебя полюбить. Обещаю.

– Алло, Галчонок! Ты не забыла, все три встречи происходили во сне?

– А скво? А будильник в шесть ноль–ноль? Нет, король–халиф–вождь краснокожих точно существует, нужно лишь знать, где он ходит. Там и разложим силки.

– Ну, ты, мать, сильна! – даже я опешила. – Думала, смеяться будешь, а ты… Или все–таки смеешься?

– Женька, ты об одном забыла: мужчина, купивший первую бутылку «Любарума», реально существует. А кто, как не он, мог являться к тебе во сне?

– Скорее всего, я являлась к нему…

– Это неважно! Смотри: ты три ночи подряд пила снотворное…

– Нет, был перерыв. Это когда мы с тобой купались в пене и пили шампанское…

– Не перебивай. Что я хочу сказать? Он тоже пьет снотворное. Каждую ночь. А значит?

– У него бессонница?

– Балда. Ему нравится видеть сны, в которых он то король, то халиф и… – Галка смотрела в ожидании, что до меня, наконец, дойдет, на что она намекает.

– Блин! Сколько интересного я пропущу! – я грызла ноготь большого пальца.

– Все. Не могу, – сдалась Галина. – Тебе надо поесть. Видимо голод притупляет мыслительные процессы. Пошли к твоим родителям.

Я покачала головой.

– Нет. Пока не скажешь, что придумала, с места не сдвинусь.

– Какая же ты глупая! «Любарум» у него рано или поздно закончится. И вождь краснокожих придет за новой порцией. В твою аптеку.

– Но «Любарума» нигде нет! Я же говорила, что обзвонила все аптеки города – о таком снотворном никто не слышал.

– Вот именно. Поэтому он придет туда, где купил его. Тот, кто произнесет волшебную фразу: «Дайте мне бутылочку “Любарума”», и есть твой таинственный незнакомец! Тебе остается лишь рассчитать, когда это событие случится и дежурить в аптеке день и ночь. И пожалуйста, не тупи! – Галка видела, что я уже открыла рот, чтобы спросить, как определить приблизительную дату.

Пришлось его захлопнуть.

– Высчитываешь, сколько всего капель в бутылке, – делилась знаниями подруга, – делишь на пять, и ву а ля, ты знаешь точное количество ночей.

– Так–так–так! – я достала телефон и прочитала вслух найденный в гугле ответ: – «Фармацевтической мерой капли принято считать 0,05 мл, таким образом, 20 капель есть 1 мл».

– Сколько миллилитров было в твоей бутылочке? – Галка достала калькулятор.

– Сто… – мой голос упал. Шляпа я.

– Мда… – Галина обескураженно смотрела на полученную цифру. – «Любарум» кончится у него через год.

Я повесила нос.

– Не грусти, подруга! Все будет хорошо! – Галка хлопнула меня по плечу. – Как говорил Пастер «Фортуна улыбается только тем, кто к этому готов». А мы ведь готовы? Так, слезы вытерли, улыбнулись и вперед! Нас ждет бешбармак. Родители хоть знают, что ты приехала?

Глава 9. История Ильи Самоделкина и Сашеньки Винт

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте.

У. Шекспир

Рядом с родителями мы всегда остаемся детьми. Несмышлеными, требующими наставлений, заставляющими переживать и не спать ночами. Как только переступаю порог отчего дома, такой становлюсь и я – казалось бы, взрослая, самостоятельная женщина.

– Ой, Женька приехала! – мама всплеснула руками, коротко обняла и стащила с плеча рюкзак, в который я набрала в местном сельпо всяких подарков. Магазины в городе едва ли порадовали бы лучшим ассортиментом. – А говорила, до следующей недели выбраться не сможешь?

– Я… э–э–э…

– Мать, ты чего дитя у порога держишь? – папа, как всегда, пришел на помощь. Он появился из кухни с огромной скалкой в руках, обнял так крепко, что я пискнула, и наверняка оставил на одежде мучные следы. В приготовлении бешбармака он главный. Маме доверяли лишь вилку, которой она с регулярностью немецкого автомата тыкала мясо, проверяя его на готовность. А могла бы и не тыкать. Тут папа хитрил – иначе маму на кухне не удержать, и катай тогда тесто в одиночестве. А так и поговорить можно, и посмеяться, и жена при деле. Этот секрет знала только я, а мама была уверена, что без ее участия мясо наверняка останется жестким.

Выполняя ответственное задание, стоя у кастрюли, исходящей паром, мама раскраснелась, отчего стала еще больше похожа на русскую красавицу. Такую белотелую, с щеками яблочками, с собранной на затылке косой и с яркими аметистами в ушах. Утратив городской лоск, извечную синеву под глазами от тяжелого бухгалтерского труда, заодно избавилась она и от тех болезней, что дарила людям цивилизация. Отец, пребывающий в вечных командировках, не без боли замечал, как сильно и в не лучшую сторону менялась его Лада – так он ласково называл маму. Задерганная работой, торопливым ритмом города, видящая природу только по телевизору или во время недолгой поездки к морю, она с годами становилась такой же серой и унылой, как и бетонные здания вокруг нее. А ведь его Лада слыла первой красавицей финансового института! Поняв однажды, что город когда–нибудь отнимет у него любимую, глава семьи Ключевых принял кардинальное решение – купил дом в Тихих водах. Тому способствовала моя Галка, не раз расписывая красоты природы и простоту деревенского быта. Хоть Тихие воды и носили со времен Союза статус поселка, навсегда остались деревней. «Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет».

– Помочь? – я сунулась на кухню, но тут же скалка уперлась мне в грудь. И что за манеру взяли мужики?

– Бешбармак – чисто мужское блюдо, иначе не получится, – предостерег меня папа, стоящий среди веревок, на которых сушились простыни из теста. Сейчас он соберет их и нарежет на крупные квадраты. Кастрюля, готовая принять первую порцию своеобразной лапши, уже булькала подсоленным бульоном.

– А хотя бы луковицу почистить?

– Иди лучше на стол накрывай! На шесть – семь персон. У нас будут гости.

– Кто?

– Соседи.

Невнятный ответ отправил меня в горницу, где почти всю комнату занимал овальный стол. Папина мечта собирать за ним большую семью, размноженную моими стараниями, никак не осуществлялась. Нет принца, откуда же взяться инфантам? Признаю, моя вина. Места, отведенные для будущего мужа и выводка детишек, занимали то соседи, то папины сослуживцы, то мамины городские подруги. Гостеприимный дом встречал вкусными пирогами, разогретой банькой, а в зимнее время и прорубью в реке, что текла, можно сказать, через задний двор.