Чаролес бесплатное чтение

Тахира Мафи
Чаролес

Моим родителям –

за долгие вечера с персидской поэзией

и бесконечными чашками чая

Наша история начинается морозной ночью

Новорожденный снег выписывал мягкие изящные спирали; огромные – размером с блин – снежинки при падении отливали серебром. Деревья стояли, спрятав ветви в пушистые муфты, по зеркальной корке озера скользили лунные лучи. По миру шествовала тихая медленная ночь, а за ней нежной поступью следовала зима.

В Чаролесе она была долгожданной гостьей. Местные жители искренне любили холод и находили особое удовольствие в снеге (первый снегопад становился поводом для отдельного торжества). А еще у них было довольно еды и развлечений, чтобы скоротать темное время года. Близилась Ялда – важнейший праздник, день зимнего солнцестояния, – и весь Чаролес кипел от предвкушения. Как нетрудно догадаться, это место изобиловало магией, а Ялда среди всех его праздников была самой волшебной. Не только потому, что это была последняя ночь осени и самая длинная ночь года, время, когда люди обмениваются подарками, пьют чай и бесконечно пируют; нет, Ялда славилась и многим другим. Но прямо сейчас мы слегка ограничены во времени (вот-вот произойдет кое-что важное, и мне нельзя отвлекаться ни на минуту), поэтому в подробности я вас посвящу позже. Пока вам достаточно знать вот что: каждый первый снегопад приносил с собой веселье и воодушевление, до начала зимы оставалось всего два дня, и жителей Чаролеса переполняла радость.

За одним серьезным исключением.

В городе был ровно один человек, который не принимал участия в торжествах. Ровно один человек, который плотнее запахивал шторы и проклинал песни и пляски чудесного вечера. Это вообще был очень странный человек.

Посудите сами: Лейли ненавидела холод.

К тринадцати годам она давно растеряла живой бескомпромиссный оптимизм, обычно присущий подросткам. Она не была подвержена капризам, не интересовалась декадансом и с равнодушием относилась к тем прелестным вещицам, которые вызывают у девочек ее возраста приступы неконтролируемого умиления. Нет, Лейли ненавидела холод, терпеть не могла радостную суматоху и не выносила не только праздники, но и празднующих. (По правде говоря, Лейла много чего ненавидела – в том числе и свою судьбу, – но зима в ее списке ненависти занимала одну из верхних строчек.)

Хоть в снег, хоть в гололед – Лейли все равно была вынуждена долгие часы работать на коленях, омывая тела умерших в огромной фарфоровой ванне на заднем дворе. Ну, после того как их туда затащит. Она натирала неестественно вывернутые шеи, сломанные ноги и грязные ногти до тех пор, пока ее собственные пальцы не переставали что-либо чувствовать. Затем она развешивала мертвецов на просушку – только чтобы вскоре вернуться и посбивать с носов и подбородков наросшие сосульки. У Лейли не было ни каникул, ни отпусков, ни даже четкого расписания. Она работала, пока поступали клиенты, – а в ее случае это означало «не покладая рук». Видите ли, зима в Чаролесе была очень популярным временем для кончины.

Сегодня Лейли уже побывала насупленной (на самом деле обычное ее состояние), раздраженной (чуть сильнее, чем обычно), замотанной (вплоть до удушья) и голодной. Так что она твердо решила изловить на ужин несколько снежинок. Свежие снежинки были самыми пышными и хрустящими – редкое лакомство, для поимки которого требовалось немало сноровки. Если позволите заметить: я прекрасно сознаю, что снежинки – очень странный выбор для ужина, но ведь и Лейли Лейла Фенжун была очень странной девочкой, и несмотря на (а возможно, как раз благодаря) ее профессию, в ее жизни крайне недоставало лакомств. Особенно сегодня, когда ей пришлось вымыть девять огромных, насквозь прогнивших покойников – то есть на четыре больше, чем обычно!

На самом деле она частенько мечтала, чтобы ее семья выбрала какой-нибудь другой вид заработка, помимо омовения усопших.

Правда, когда я говорю «семья», то имею в виду одну Лейли. Мама умерла два года назад (в самовар упал таракан, мама случайно выпила его вместе с чаем и подавилась; ужасно трагичная история), но у Лейли даже не было времени как следует ее оплакать. Большинство духов уходили дальше после хорошего омовения, однако мама Лейли продолжала парить по дому и критиковать лучшую работу дочери, даже когда та спала. На папу тоже не было надежды: он исчез почти следом. Не прошло и двух дней после маминых похорон, как он, оглушенный потерей жены, опрометчиво отправился на поиски Смерти, чтобы перекинуться с Ним парой ласковых.

К сожалению, Смерть было не так-то просто найти.

К еще бо́льшему сожалению, горе настолько повредило папин рассудок, что за эти два года его путешествие не продвинулось дальше центра города. Скорбь не только сбила его с пути, но и лишила разума. Все стены и углы в папином сознании словно перепутались, и теперь там не было даже крохотной комнатки для единственной дочери. В его войне с горем Лейли пострадала случайно; но выиграть эту битву у папы не было никаких шансов, и в конце концов он сдался дурману забвения. Собираясь в город по делам, Лейли нередко проходила мимо растерянного отца, ободряюще хлопала его по плечу и подкладывала в карман гранат.

Но об этом позже.

Сейчас важно знать следующее: это была холодная, промозглая ночь, и Лейли как раз заканчивала ловить остатки ужина, когда ее внимание привлек странный шум. Даже несколько: двойной стук, хруст сломанной ветки, глухой удар, звук, с которым обычно втягивают воздух, и сразу же – перепалка шепотков.

Не оставалось никаких сомнений: у дома бродили чужаки.

Любого нормального человека это открытие по меньшей мере встревожило бы. Но Лейли, как я уже сказала, была весьма далека от нормальности, а потому даже не подумала пугаться. Честно говоря, она… растерялась.

Дело в том, что в эти края никто никогда не заходил; а если бы зашел – помоги ему бог! Мало кто хотел наткнуться на сарай, полный распухших гнилых трупов. Именно поэтому семья Лейли жила практически в изоляции. Им принадлежал скромный, продуваемый всеми ветрами особняк на крохотном полуострове, который, в свою очередь, выдавался с окраины города. По сути, Лейли обитала в негласной ссылке – страшная неблагодарность, которой она уж точно не заслужила. Но никто не торопился селиться по соседству с девочкой, зарабатывающей на жизнь омовением мертвецов.

В любом случае, Лейли не привыкла слышать человеческие голоса возле своего жилища, и это вызвало у нее подозрение. Высоко вскинув голову и навострив уши, она сложила пойманные снежинки в узорную серебряную коробку для ужинов – одну из фамильных реликвий – и на цыпочках прокралась со двора в дом.

Лейли редко испытывала смятение или страх. Нет, она каждый день имела дело со смертью, и незнакомцы, которые напугали бы большинство людей, не могли произвести слишком сильного впечатления на девочку, привыкшую беседовать с духами. (Разумеется, это было тайной: Лейли осмотрительно помалкивала о том, что может разговаривать с покойной родней горожан; она не собиралась нагружать себя излишней работой помимо той, что уже дожидалась ее в сарае.) Поэтому, пробираясь в особняк, который служил ей домом, Лейли не ощущала боязни – только щекотку любопытства. Та согрела ей сердце, и девочка вдруг моргнула, с удивлением и благодарностью почувствовав на лице непривычную улыбку.

* * *

Парящая в коридоре мама уже собиралась вывалить на Лейли обновленный список своих горестей, когда зимний ветер рванул из рук девочки тяжелую деревянную дверь и от души хлопнул ей об косяк. Лейли невольно вздрогнула и прикрыла глаза – хотя так и не выпустила из пальцев серебряную коробку.

– Где ты была? – возмутилась мама, сгустившись перед дочерью. – Тебе что, совсем плевать на мои чувства? Ты хоть понимаешь, как я несчастна: сижу в этом доме одна-одинешенька, шагу за порог ступить не могу…

(Это было отчасти правдой: мама действительно ни на шаг не покидала границ дома – но не потому что не могла, а потому что забыла, что может. С годами у призраков тоже развивается маразм.)

Лейли не стала отвечать: просто стянула с головы старенький, но все еще замечательно яркий бахромчатый шарф, расстегнула продолговатые пуговицы на отороченном мехом зимнем плаще и повесила их сушиться рядом с дверью. Мех был подарком от лиса, который приберег для нее шерсть с летней линьки, и сегодня ночью Лейли была особенно благодарна ему за лишнее тепло.

– Поговорить ни с кем, – продолжала завывать мама, – ни от кого не дождешься и слова жалости…

Прежде Лейли была куда внимательнее к ее чувствам, но последние годы грубо лишили девочку всяких иллюзий. Плавающий по дому призрак был только эхом ее матери – энергичной и интересной женщины. Дух, который парил сейчас над головой нашей героини, был лишен не только маминой личности, но и присущего ей очарования. Из призраков вообще получались сомнительные соседи: готовые обидеться по любому поводу, они требовали, чтобы с ними нянчились круглые сутки и находили сравнительное утешение лишь в пространных рассуждениях на тему смерти – что, как легко догадаться, делало их просто ужасными собеседниками.

Мама начала драматичный монолог – на этот раз она вознамерилась посвятить Лейли в каждую невыносимую подробность своего кошмарного дня, – и девочка присела за кухонный стол. Зажигать лампы она не стала, да и не то чтобы они у нее были. К этому времени она обреталась одна уже два года: как умела, хлопотала по хозяйству и старательно оплачивала счета. Но сколько бы Лейли ни трудилась, этого все равно не хватало, чтобы вернуть дому подобие жизни. У нее был дар, магический талант, унаследованный вместе с генами от отца – омывать мертвецов и готовить их к путешествию в Запределье, – но никто никогда не планировал возлагать такую ношу на единственного человека. Тем более столь юного. Несмотря на все усилия девочки, тело ее медленно разрушалось, и чем больше времени она проводила под сенью смерти, тем слабее становилась.

У Лейли не было времени на тщеславие; но если бы она хоть раз задержалась перед зеркалом дольше, чем на несколько минут, в ней непременно развился бы нарциссизм. А если бы рядом были еще и родители, способные подтвердить, как она выглядит и чего стоит, бедное дитя совсем потеряло бы разум. К счастью или к сожалению, у Лейли не было ни матери, ни достойного зеркала, которое могло бы забить ее голову первосортной чепухой, – потому что отражение покорно явило бы молодую девушку невероятной красоты. Лейли была стройной, даже поджарой, с длинными конечностями и изящными формами; но прелестнее всего были ее глаза – мягкие и словно бы кукольные, они мгновенно выделяли ее лицо среди тысяч других. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы преисполниться трепета, второго – чтобы испытать страх. Внешность Лейли была не того рода, что собирает толпы поклонников, поскольку сразу давала понять: с этой девочкой лучше не шутить. До сих пор собственная красота оставалась для нее чем-то неочевидным и несущественным – как и вероятные почитатели. Да, Лейли родилась на удивление прелестной, но лицо было для нее всего лишь даром, от которого она не могла отказаться.

По крайней мере, пока не могла.

Работа, которую она выполняла, взимала свою дань, и Лейли больше не могла не замечать перемены в мутном отражении. Некогда густые и блестящие каштановые локоны начали седеть – серебро охватывало их постепенно, от кончиков к корням; яркие, насыщенно-янтарные глаза заволокло стеклянисто-серым. Теплая бронзовая кожа пока избежала расплаты, но гранитные радужки лишь сильнее выделялись на ее фоне, придавая девочке странно лунный, нездешний и печальный облик. Впрочем, на печаль у Лейли не хватало терпения, и хотя в самой глубине души она ощущала нескончаемую боль, куда чаще она предпочитала злиться.

Вот почему большую часть времени она была раздражена, подозрительна и нетерпима к любым пустякам, которые могли отвлечь ее от главного дела смерти. Сегодня было еще хуже: Лейли убитым взглядом обвела комнатки своего унылого, продуваемого всеми ветрами жилища и в очередной раз пообещала себе починить сломанные ставни, зашить порванные шторы, заменить сгоревшие свечи и подновить поблекшие стены – как только немного встанет на ноги.

Видите ли, хотя Лейли трудилась не покладая рук, ей редко платили за работу. Магия, текущая в ее венах, обязывала ее быть мордешором, и если у дверей дома появлялся новый труп, она лишь безропотно добавляла его к куче в сарае. Жители Чаролеса знали об этой особенности девочки и беззастенчиво ею пользовалась: платили за услуги очень мало или не платили вовсе. Но однажды, клялась себе Лейли, придет день, когда она вдохнет новую жизнь и краски в свое тусклое существование.

Мама снова принялась метаться перед лицом дочери, недовольная, что ее переживаниям недостаточно сострадают. Лейли проткнула пальцем бесплотную фигуру, отчего мамино лицо исказилось от обиды, дважды попыталась обогнуть призрака и наконец сбежала в бедно обставленную гостиную. Там она уселась на самую мягкую часть потрепанного ковра и открыла коробку для ужинов. Комнату озарял лишь лунный свет, но его вполне хватало. Лейли подперла голову рукой и негромко захрустела снежинками, каждая из которых была больше ее лица. Девочке вспомнились прежние счастливые дни, когда она могла играть с ребятами своего возраста. Лейли уже давно не посещала школу и порой искренне по ней тосковала. Но школа была роскошью для детей с работающими родителями и надежно налаженным бытом. Увы, ничего из этого к Лейли больше не относилось.

Она откусила от следующей снежинки.

Благодаря особой чаролесской магии снежинки самой первой метели были сделаны из чистого сахара – и хотя Лейли понимала, что за такой ужин зубы спасибо не скажут, ей, по правде говоря, было плевать. Сегодня она хотела утешиться – а потому в один присест умяла все пять снежинок и почувствовала себя значительно лучше.

Мама тем временем закончила изливать душу и перешла к более насущным темам (общее запустение дома, беспорядок на кухне, грязные коридоры, воронье гнездо на голове у дочери и ее же загрубевшие руки), и Лейли сбежала на второй этаж. Мама заводила эту песню каждый день, и девочка к ней привыкла. Она уже давно прекратила отвечать призраку – отчего в доме стало немного спокойнее, – но это же означало, что порой она могла провести добрую неделю, не перекинувшись ни с кем словом. Лейли начинало грызть одиночество. Она далеко не всегда была такой молчаливой, но чем больше ее переполняли злость и негодование, тем реже она осмеливалась открывать рот.

Просто из страха, что однажды взорвется.

* * *

Лейли проводила в ванной куда больше времени, чем следовало. Это было единственное место, куда за ней не увязывался мамин призрак (умерев, та не утратила чувства приличия), и Лейли отчаянно берегла эти мгновения покоя. Она едва принялась смешивать в медном тазу мазь для ноющих рук (теплая вода, солесахар, масло шиповника и щепотка лаванды), когда заметила нечто странное.

Пустяк, промельк на краю зрения: кончики ее пальцев начали становиться серебряными.

Лейли отпрянула так резко, что чуть не опрокинула таз. Затем упала на колени и принялась яростно тереть руки, пытаясь как-то исправить этот новый ущерб, – но все без толку.

Смириться с посерением глаз было нелегко. С поседением волос – еще тяжелее. Но это… это и вправду было страшно. Лейли могла не до конца понимать вред, который причиняла собственному телу, но одно знала наверняка: она была неизлечимо больна, болезнь разъедала ее изнутри, и она понятия не имела, что с этим делать.

Первым ее порывом было разыскать папу.

Она бессчетное множество раз умоляла его вернуться домой, но он просто не видел смысла в ее словах. С годами папа лишь глубже погрузился в паутину иллюзий и уже не мог сказать с точностью, где сейчас находится: среди живых или мертвых. Мамина смерть лишила его остатков здравомыслия – которого у него, признаться, и так было немного, – и теперь он постоянно балансировал на рубеже между сном и явью, там и здесь. Перед этой бедой Лейли была бессильна. «Еще немного, – вечно шепелявил он в ответ на просьбы дочери. – Я почти дошел». Так как папины зубы хранились у него в кармане, понять его порой бывало непросто.

Наверное, здесь нужно остановиться и кое-что объяснить.

Много лет назад папа встретил маму на рыночной площади и немедленно влюбился. Для мамы это было не таким уж редким событием; по правде говоря, незнакомцы влюблялись в нее то и дело. Как вы можете догадаться, она была женщиной исключительной красоты – хотя и не в общепринятом смысле слова. Нет, мама обладала тем типом красоты, что разрушает жизни и лишает мужчин рассудка. Лицо ее не поддавалось никакому описанию, а кожа сияла так, будто солнце ходило за ней по пятам и регулярно целовало то в одну щечку, то в другую. И хотя многие чаролесцы могли похвастать прекрасной кожей (смуглая от природы, она даже в разгар зимы отливала золотом), мама затмевала их всех. Струящиеся шелковые кудри, обрамлявшие это роскошество, не оставляли поклонникам ни одного шанса на спасение, а большие ослепительные глаза затягивали в себя так, что прохожие при виде ее нередко падали в обморок. (Думаю, вы уже поняли, от кого Лейли унаследовала облик.) За мамой ухаживали почти все молодые люди Чаролеса, которым только хватало смелости добиваться ее расположения. Но хоть она и не ненавидела свою красоту, маму раздражало, когда ее оценивали через внешность, а потому она разворачивала всех поклонников, едва они появлялись на горизонте.

Но с папой сложилось по-другому.

Не отличаясь особой привлекательностью, он жил ради чувств – и прямо-таки умирал от желания влюбиться. Когда он узнал, что мама работает в зубоврачебной клинике своих родителей, у него появился план. Каждый день в течение месяца он платил, чтобы она выдрала ему очередной здоровый зуб – лишь бы провести время с любимой. Лежа в кресле, он слушал ее милую болтовню, а затем шел домой с распухшей щекой и розовыми сердечками в глазах. Незадолго до того, как у него закончились зубы, мама наконец ответила ему взаимностью. Папа всегда гордился необычной историей их ухаживания – хотя Лейли считала ее невыразимо дурацкой, и вам пришлось бы приложить немало усилий, чтобы убедить девочку рассказать о знакомстве родителей.

Надеюсь, вам понравилось.

Как бы там ни было, папа казался безнадежен. Лейли ненавидела и обожала его с равной страстью. Хотя она с искренней теплотой вспоминала их прежние счастливые годы, девочка не могла не винить его в теперешнем равнодушии. Папа испытывал чересчур много чувств разом – и обладал сердцем таким огромным, что в нем немудрено было заблудиться. Лейли знала, что составляет важную часть его жизни, но по сравнению с другими вещами, которые требовали папиного внимания, эта часть оказывалась печально крохотной.

Именно в эту секунду – свернувшись калачиком на холодном полу ванной, стиснув начавшие серебреть ногти и сжав зубы, чтобы не расплакаться, – Лейли и услышала тот звук, с которым разбивается стекло.

* * *

Лейли выскользнула в коридор и настороженно огляделась. Впервые за очень долгое время она испытала легчайший укол страха – и это чувство оказалось отнюдь не неприятным.

Как ни странно, маминого призрака нигде не было видно. Лейла перегнулась через перила и внимательно всмотрелась в темноту первого этажа, раздумывая, куда тот мог подеваться. Но все было тихо. Очень подозрительно.

А затем раздались они – шепотки.

Лейли навострила уши, ловя малейшие признаки опасности. Шепотки стали громче, злее – кто-то спорил? – и Лейли потребовалась еще одна секунда, чтобы осознать: шум доносился из ее собственной спальни. Сердце девочки пустилось вскачь; страх и предвкушение смешались в ней, как зелья из двух колбочек, и наполнили голову пьянящим волнением. С ней еще никогда не происходило ничего столь загадочного, и теперь она удивилась, как же ей это понравилось.

Лейли на цыпочках, будто заправский сыщик, двинулась к двери своей комнаты. Но стоило ей повернуть ручку в полной готовности встретиться со взломщиками лицом к лицу, как она увидела нечто настолько ужасное, что завопила в полный голос, отшатнулась, со всего маху ударилась пальцем ноги и издала еще два вопля – один другого громче.

* * *

– Пожалуйста… Не бойся…

Но Лейли была в ужасе. Она попятилась обратно к перилам и попыталась успокоить дыхание, от которого грудная клетка вздымалась, как море в шторм, – однако девочку переполняла такая буря позабытых эмоций, что она буквально не могла выдавить ни слова. Лейли была готова к восставшему трупу, мятежному призраку, даже стае бешеных гусей, но не… не к…

Посреди ее комнаты стоял мальчик.

По правде говоря, выглядел он довольно жалко: наполовину замороженный, наполовину подтаявший – и мокрый с головы до ног. Хуже того, с него уже натекла грязная лужа. Лейли по-прежнему была слишком оглушена, чтобы говорить. Мальчик последовал за ней в коридор: руки подняты, глаза безмолвно умоляют – но при этом исподтишка изучают хозяйку. Лишь тогда Лейли сообразила, что ее разглядывают с любопытством, и это помогло ей наконец собраться с духом и сбежать по лестнице.

На первом этаже Лейли выхватила из камина кочергу, стянула с вешалки бахромчатый шарф, набросила его на голову и туго обмотала вокруг шеи. Руки у нее дрожали – дрожали! Так чудно́! Она уже начала мысленно готовиться к драке, как вдруг услышала позади новый голос.

Лейли развернулась, тяжело дыша.

На этот раз перед ней оказалась девочка, с которой тоже капало, – и до чего же она была странной! Но самым странным было даже не то, что она дрожала и заламывала мокрые руки, а то, что она явно собиралась расплакаться.

– Мне ужасно жаль, что Оливер такой идиот, – выпалила она, – но, пожалуйста, не бойся! Клянусь, мы не причиним тебе вреда.

От этой беззащитности Лейли почувствовала себя увереннее.

Стоящая перед ней девочка была до того миниатюрной, что казалась ненастоящей. Если бы Лейли не водила знакомство с таким множеством духов, то могла бы по ошибке принять ее за призрака. Кожа девочки отливала снежной белизной – как и волосы, брови и густые ресницы, обрамляющие светло-медовые глаза – единственные капли цвета в этой монохромной картине. Особенно непривычно она смотрелась в Чаролесе, жители которого славились бронзовой и медовой кожей и глазами цвета драгоценных камней. Лейли невольно ощутила любопытство.

Паника ее понемногу улеглась, а пальцы на рукояти кочерги расслабились. Нет, не только любопытство – Лейли почувствовала к этой девочке доброту. И хотя сама она не считала себя добрым человеком, Лейли знала цену доброте. А еще была заинтригована. Она сто лет не встречала ровесницу.

– Кто ты? – наконец спросила Лейли. Голос прозвучал грубо – так давно им не пользовались.

– Меня зовут Алиса, – ответила девочка и улыбнулась.

Лейли ощутила странный толчок в сердце; старые привычки подсказывали ей улыбнуться в ответ, но она заглушила их и старательно нахмурилась. Затем откашлялась и сурово спросила:

– И зачем ты вломилась ко мне в дом?

Алиса потупилась, заметно смущенная.

– Это Оливер сломал окно. Мне так жаль! Я говорила ему, что можно просто постучаться – что мы должны зайти, как все цивилизованные люди, – но мы так ужасно замерзли, и он все твердил, что лучше сократить путь…

– Оливер – это мальчик?

Алиса кивнула.

– И где он? – Лейли бросила взгляд за спину гостьи.

– Прячется, – сказала Алиса. – Думаю, он испугался, что ты хочешь его убить.

Лейли перестала всматриваться в темноту лестницы и вздернула бровь.

Ее губы снова попытались изогнуться, но она пресекла на корню и эту улыбку.

– Можно мы ненадолго останемся? – робко спросила Алиса. – Мы проделали ужасно долгий путь и просто кошмарно устали. Искали тебя целую вечность.

Лейли крепче стиснула пальцы на кочерге.

– Искали меня? – поинтересовалась она. – Это зачем же?

Алиса моргнула.

– Чтобы помочь, конечно.

* * *

– Не понимаю, – сказала Лейли. – Как это вы собираетесь мне помочь?

– Ну, я… – Алиса замялась. – Видишь ли, я сама не совсем уверена.

И девочка принялась крутить в пальцах прядь волос. У ног ее уже собралась немаленькая лужа.

– Это довольно долгая история. На самом деле… Начать нужно с того, что мы с Оливером не отсюда. Мы приехали из другого города, который называется Ференвуд. Ты, наверное, никогда о нем не слышала, но это еще одна вол…

– Разумеется, я слышала о Ференвуде, – отрезала Лейли. Может, она и не получила полного образования, как другие дети, но уж дурой-то точно не была. – Мы проходили множество волшебных земель во втором классе.

Алиса побелела еще сильнее – если такое было возможно.

– Множество волшебных земель? А я только что узнала про твою…

Лейли не шелохнулась. Эта девочка или была отчаянно глупа, или нарочно притворялась таковой, – и Лейли никак не могла решить, что хуже.

– Ладно, неважно, – торопливо продолжила Алиса. – Каждую весну у нас проходит Сдача, на которой мы представляем свои магические таланты, а взамен получаем Задание. И, в общем… Мне задали тебя.

Лейли по-прежнему ничего не понимала.

Еще несколько минут ушло на объяснения, что такое Сдача (волшебная церемония, доказывающая зрелость человека и характерная именно для Ференвуда) и Задание (цель его всегда заключалась в том, чтобы выручить кого-то или что-то из беды). Под конец Лейли была не просто раздражена – она была откровенно зла и хотела только, чтобы Алиса убралась домой.

– Мне не нужна твоя жалость, – сказала Лейли. – Ты зря тратишь время.

– Но…

– Забирай своего друга и оставь меня в покое. У меня был длинный день, с утра нужно переделать еще кучу работы, и я не могу отвлекаться на ваши… – Она нахмурилась и помахала в воздухе рукой. – Эксцентричные жесты благотворительности.

– Но пожалуйста, – затараторила Алиса, – постарайся понять: меня бы не отправили сюда, если бы у тебя не было проблемы, которую я могу решить! Если бы ты только рассказала, что с тобой не так, я…

– Что со мной не так? – в изумлении спросила Лейли.

– Ну, я не имела в виду… – И Алиса нервно рассмеялась. – Конечно же, я не хотела сказать, будто с тобой что-то не так…

– Святые прянички, Алиса. Оставил тебя на минуту – и мы уже на пороге катастрофы? – Оливер подкрался к ним так бесшумно, что обе девочки подпрыгнули.

– Что вы здесь забыли? – рявкнула Лейли, наставляя на него кочергу. – Вы вообще кто?

– Мы здесь, чтобы исправить то, что тебя тревожит, – с улыбкой ответил Оливер. – Алиса именно это и пыталась объяснить, верно? Ты только посмотри, какая она милая и обходительная.

Лейли в смятении опустила кочергу – но только чуть-чуть.

– Ты о чем?

– Ах, – сказал Оливер, приподнимая бровь. – Кажется, мы где-то потеряли чувство юмора.

– Оливер, пожалуйста! – закричала Алиса. – Просто помолчи!

Лейли, которая была по горло сыта этой чепухой, сузила глаза, крепче перехватила кочергу… и принялась расстилать постели для дорогих гостей, мимоходом интересуясь, не желают ли они чего-нибудь выпить. В очаге ярко пылал огонь, и в доме царили такие тепло и уют, каких она не помнила уже много лет. Лейли редко растапливала камин (это было дорогое удовольствие) и весь год старательно копила стопку дров; самые суровые ночи были еще впереди, и девочка планировала расходовать поленья как можно бережнее, чтобы дотянуть до весны. Теперь же она с улыбкой смотрела на танцующее пламя, лишь отчасти сознавая, что эти незнакомцы заставили ее в одночасье прикончить весь запас дров, и с невыразимой нежностью думала, как бы половчее их за это убить.

* * *

Теперь Алиса и Оливер были сухими и в высшей степени приятными гостями. Тяжелые пальто сохли у камина – и благодаря жарко полыхающему пламени уже почти избавились от следов влаги. Оливер выглядел совершенно довольным жизнью. В отличие от него, Алиса казалась все более испуганной, то и дело бросала встревоженные взгляды на Лейли (которая в ступоре рассматривала свои руки, пытаясь отличить левую от правой) и то и дело принималась дергать мальчика за рубашку с яростным:

– Ну хватит, Оливер! Прекрати сейчас же!

Лейли моргнула.

– Да все с ней в порядке, Алиса! Только истерик нам и не хватало.

– Если ты не прекратишь это немедленно…

– Иначе она не разрешила бы нам остаться! И вообще проткнула бы тебя кочергой!

Лейли склонила голову к плечу, разглядывая пятно на стене, и лениво задумалась, кто эти люди.

– Это мое Задание, Оливер Ньюбэнкс, и ты сделаешь так, как я скажу! И не моя вина, что она хотела проткнуть меня кочергой. Может, если бы ты не разбил окно…

– Да мы бы околели снаружи!

– Клянусь, Оливер, если ты испортишь мне Задание, я тебя никогда, ни за что не прощу!

– Ладно, – сдался он со вздохом. – Хорошо. Но я делаю это только пото…

Лейли вдохнула так резко, что у нее закружилась голова. Кровь медленно начала приливать обратно к мозгу. Девочка потерла глаза и сощурилась, ослепленная ярким светом камина, – но, как бы старательно она ни напрягала извилины, смысл увиденного от нее ускользал. Как она здесь очутилась? И что это за незнакомцы, которые расположились у нее в гостиной, будто у себя дома?

А затем все воспоминания вернулись разом.

Лейли крутанулась на месте в поисках своего импровизированного оружия, как вдруг Оливер закричал:

– Лейли, пожалуйста!

И она застыла.

Ей было почти страшно спрашивать, откуда он знает ее имя.

Оливер держал руки поднятыми, будто прося пощады, и Лейли вдруг подумала, что убить его сможет и позже. Когда как следует разглядит.

У него были такие же серебристые волосы, как у нее; но, в отличие от Лейли, цвет шевелюры Оливера казался естественным. Синие глаза – столь яркие, что в сумерках отливали фиолетовым – эффектно выделялись на фоне смуглой кожи. Все в этом мальчике было странно острым, блестящим (и привлекательным), и чем дольше Лейли на него смотрела, тем вернее ее охватывал неожиданный и непривычный трепет. Это чувство так выводило из равновесия, что ей захотелось ткнуть Оливера кочергой, просто чтобы от него избавиться.

– Мы не причиним тебе зла, – сказал он. – Пожалуйста…

– Вам нельзя здесь оставаться, – отрезала Лейли. Щеки девочки окрасил гневный румянец. – Это запрещено.

– Я знаю… знаю, что это не лучшая идея – пускать с ночевкой пару человек, которых ты видишь впервые в жизни. Но если бы ты только позволила нам объясниться…

– Нет, – мрачно ответила Лейли. Ей стоило огромных трудов держать себя в руках. – Вы не понимаете. Этот дом защищает древняя магия. Здесь могут находиться только мордешоры.

Казалось, ни Алису, ни Оливера это открытие особо не встревожило – хотя Оливер по-прежнему не сводил взгляда с хозяйки.

– Что за мордешоры?

– Это я. Так называются люди, которые омывают тела мертвых и готовят их к переходу в Запределье. Мы – мордешоры.

– Божечки, звучит просто ужасно, – сказала Алиса, похлопывая Лейли по руке. В глазах ее читалось бездонное сочувствие. Лейли ощетинилась и немедленно вырвала ладонь, но Алиса этого, похоже, даже не заметила – только указала на кресло: – Ты не против, если я присяду?

– Вы должны уйти, – отрезала Лейли. – Сейчас же.

– О, насчет нас не беспокойся, – ответил Оливер с улыбкой. – Парочки мертвецов мы не испугаемся. Нам просто нужно теплое место, чтобы передохнуть.

Лейли с такой силой закатила глаза, что чуть не увидела коридор у себя за спиной.

– Вы двое придурков. Здесь у вас нет защиты. Вы просто не доживете до утра.

На лице Алисы наконец промелькнул страх.

– Почему? – тихо спросила она. – Что с нами случится?

– Души умерших всегда боятся перехода в иной мир. Им проще цепляться за знакомую человеческую жизнь. Но призрак может существовать в мире людей, только если носит кожу человека. – И Лейли смерила гостей тяжелым взглядом. – Если вы останетесь здесь, они снимут с вас плоть. Сделают костюмы из вашей кожи, пока вы будете спать, и оставят тела гнить в луже крови.

Алиса обеими руками зажала рот.

– Именно поэтому я до сих пор жива, – продолжила Лейли. – Омовение тел успокаивает бродячие души. Когда тело отходит в мир иной, призрак уходит следом.

(Как вы могли заметить, мама Лейли была существенным исключением из этого правила; обещаю прояснить детали, когда в гостиной станет потише.)

Алиса ущипнула Оливера за плечо.

– Видишь теперь? – Снова щипок. – Видишь, до чего ты нас чуть не довел? Ты почти убил нас своим мошенничеством! Костюмы из кожи, подумать только.

Защипанный Оливер нахмурился и отскочил подальше от Алисы. Он был в раздражении – но при этом каким-то образом казался очарованным.

– А теперь убирайтесь из моего дома. – Лейли подобрала кочергу и поочередно ткнула гостей в грудь. – Вон! Оба!

Алиса поникла, но Лейли не испытывала ни малейших угрызений совести. Эти чужаки не только грубо попрали свободу ее воли, но еще и израсходовали всю поленницу. Лейли не намерена была больше терпеть их глупость. В конце концов, это был ее дом, и она могла сама решать, кого туда впускать.

Лейли отконвоировала их уже почти до дверей, когда Оливер вдруг сказал:

– А если на минутку предположить, что ты хочешь, чтобы мы остались…

Лейли подтолкнула его в спину.

– В теории! – продолжил он, поморщившись. – Давай в теории предположим, что ты и в самом деле хочешь, чтобы мы остались. Нам будет достаточно вымыть мертвеца, чтобы попасть под защиту этой древней магии?

Лейли покачала головой, и Оливер заметно расслабился.

– Не одного, – ответила она. – Вы должны будете омыть трех. Мужчину, женщину и ребенка. Трех за каждую ночь, что собираетесь провести в доме.

Оливер побледнел.

– У тебя столько мертвецов?

Лейли замедлила шаги. А потом тихо ответила:

– Да.

Единственное слово невыразимой тяжести. Внезапно их накрыло волной молчания: каждый тонул в ней, стреноженный собственными тревогами. Лейли, полуживая от усталости, могла думать только о подступающей болезни; Оливер, которому очень не нравилась вся эта ситуация, сосредоточился на чувстве самосохранения; а в сердце Алисы, которая куда чаще беспокоилась о других, чем о себе, вдруг приоткрылась неведомая дверь.

Именно она нарушила тишину, с огромной нежностью сказав:

– Звучит как ужасная прорва работы для одного человека.

Одну долгую секунду Лейли с Алисой смотрели друг на друга с полной откровенностью. Напоминание о работе словно взвалило новую ношу на плечи девочки – она даже ощутила, как немеют локти. К этому времени она почти забыла о начавших серебреть пальцах, но тут они задрожали снова, Лейли опустила глаза – и невольно ослабила хватку на кочерге. После чего сипло признала:

– Да. Это так.

Алиса смерила Оливера многозначительным взглядом – и тот, кажется, понял. Совещание было безмолвным и стремительным. Затем оба выпрямились, собираясь с мужеством, и Алиса спросила:

– Тогда… Может быть, тебе не помешает помощь?

Именно этот вопрос, простой и дурацкий, в итоге достиг сердца нашей героини.

Что-то, похожее на надежду, тихонько скользнуло в его щелях, – и Лейли, обезоруженная давно забытым чувством, взглянула на своих нарушителей новыми глазами. А потом, дорогие друзья, наконец-то улыбнулась.

* * *

Ох. Это будет очень, очень долгая ночь.

Ступай осторожнее, дорогой читатель

Пока они гуськом пробирались на задний двор – Лейли возглавляла процессию, – дорогу им освещала лишь низкая толстая луна. На землю быстро спускалась ночь: омертвевшая кожа неба потемнела и принялась стремительно гнить. В полночь она должна была превратиться в жирный черный пепел – разотри между пальцами, и сквозь труху и прах посыплется стеклянное крошево звезд. Тонкие облака напоминали мазки разведенной до полупрозрачности туши. Эта земля таила множество мертвецов – а впадины в ней укрывали еще больше неприкаянных духов, – но самым страшным чудовищем, с которым им предстояло столкнуться, была зима. Беспощадный, обжигающий до волдырей мороз – вот кто был сегодня их настоящим врагом. Каждый шаг давался с боем; ледяные порывы ветра заставляли всех троих яростно работать локтями и низко пригибать головы. При этом Лейли единственная была экипирована для подобной борьбы.

Следуя давней традиции мордешоров, она выполняла работу в особом облачении – и еще никогда не была так благодарна за броню своих предков. Поверх тяжелого потрепанного платья Лейли надела причудливо гравированный нагрудник, а на обоих запястьях и лодыжках застегнула массивные золотые браслеты. Но самой впечатляющей деталью ее наряда был шлем, надвинутый поверх цветастого шарфа: его она надевала лишь зимой, в самые суровые ночи. Это была конусообразная шапочка с узором из рукописных символов – каллиграфическое письмо на языке, на котором Лейли до сих пор любила говорить. Для знатока эти завитки складывались в строки поэта Руми, гласившие:

Шлем венчал единственный гордый шип в дюжину сантиметров высотой, а кованые края усеивали сотни аккуратных крючков, с которых свешивалась кольчужная бахрома – полотно из искусно сплетенных стальных колечек. Они струились по спине, закрывали голову с боков и на каждом шагу со свистом рассекали воздух. К тринадцати годам Лейли перевидала столько ужасов, со сколькими обычный человек не сталкивается за всю жизнь, – но, по крайней мере, была полностью готова ко встрече со смертью в эти самые безжалостные ночи года.

Лейли отточенным движением подтянула повыше шарф, чтобы он закрывал нос и рот, и постаралась не вдыхать слишком глубоко (ей не раз приходилось бежать в дом за стаканом теплой воды, когда неосмотрительный вдох обжигал изнутри горло). Странно: Чаролес всегда славился своими жестокими зимами, но эта ночь казалась слишком холодной даже для него. И если Лейли была замотана почти до неподвижности, ее спутники были экипированы куда хуже. Отправляясь в путь, им хватило ума вооружиться тяжелыми зимними пальто и ботинками, но в этой земле они все же были чужестранцами, чьи кости не привыкли выносить подобный холод. Лейли невольно задумалась, как они его выдержат. Эти двое понятия не имели, на что согласились, и часть Лейли опасалась, что вскоре они попросту сбегут с криками. Лишь тогда она осознала, с какой поспешностью положилась на их поддержку, и немедленно себя за это возненавидела. Лейли была слишком гордой, чтобы принимать благотворительность, – но слишком умной, чтобы от нее отказываться. По правде говоря, ей никто раньше не предлагал помощь, и она просто не сумела оттолкнуть протянутую руку. Конечно, она сумеет ужиться с этими странными детьми в обмен на содействие; но смогут ли ее хрупкие гости пережить эту ночь?

Лейли впилась в ладонь серебристыми кончиками пальцев и в отчаянии сжала челюсти. О, если бы она только могла – она бы куда охотнее умерла, чем приняла жалость случайных незнакомцев.

* * *

Чем дальше они продвигались, тем глубже увязали в снегу. Вскоре все трое провалились по бедро; никто не знал, сколько им еще идти. Лейли мельком оглянулась на спутников, но до сих пор они не издали ни звука жалобы, и это вызвало у нее скупое уважение. А еще впервые за долгое время побудило сделать что-то доброе.

Она резко остановилась, и Алиса с Оливером тут же последовали ее примеру. Лейли вот уже два года не испытывала желания делиться, но сегодняшний день был исключением во всех отношениях – а потому она извлекла из глубин плаща маленький кисет со спичками и предложила его содержимое гостям.

Казалось, те не поняли.

Алиса помотала головой.

– С-спасибо, н-не нужно, – торопливо простучала она зубами.

Оливер тоже покачал головой.

– Зачем это?

– Чтобы согреться, – ответила Лейли смущенно и – ничего, если я в этом признаюсь? – обиженно.

– Од-дна с-спичка? – проговорила Алиса, продолжая дрожать. – Как м-можно с-согреться од-дной с-спичкой?

Лейли отдернула руку, уязвленная отказом, и отвела глаза. Ее вдруг затопил стыд, что она вообще решила что-то им предлагать. Затем она со злостью выхватила из кисета одну спичку и быстро сунула ее в рот, мысленно поклявшись не утруждаться впредь благотворительностью.

Алиса ахнула.

– Что т-ты…

Но лицо Лейли уже вспыхнуло свекольно-красным, и Алиса не решилась закончить фразу. Тело мордешора быстро охватил жар, и вскоре ее щеки приобрели здоровый розовый оттенок. Это тепло не жило долго, но всегда помогало перетерпеть самые суровые часы зимних бдений.

– Что ты сделала? – наконец прошептал изумленный Оливер. – Ты правда сейчас съела спичку?

Лейли было тепло и самую капельку сонно. Она медленно моргнула и улыбнулась, вряд ли это даже заметив.

– Ага, – ответила она. – Съела.

– Но…

– Я знаю, – тихо перебила Лейли. – Некоторые не одобряют использование Сверков, но мне, вот честно, плевать.

– Не в этом дело, – сказал Оливер. – Мы просто никогда раньше не видели таких штук. В Ференвуде не едят спички.

Лейли, немного смягчившись, подняла на него глаза.

– О.

– К-как они р-работают? – спросила Алиса, которую к тому времени замело уже до пояса.

– Ну, – начала Лейли, склонив голову, – они работают не для всех. Но принцип в том, что ты их ешь, они загораются и согревают тебя изнутри.

– П-потрясающе, – пролепетала Алиса, которая теперь смотрела на карманы Лейли с куда большей жадностью.

– Погоди, – сказал Оливер. – А почему они работают не для всех?

Сам по себе вопрос был резонный – но Оливер допустил ошибку, не только его задав, но и коснувшись при этом Лейли. Девочка холодным немигающим взглядом уставилась на ладонь, которая покоилась на ее плече, и задумалась, не лишился ли он остатков ума. Ее тело было ее делом, и она не разрешала до себя дотрагиваться. Проблема заключалась в том, что Оливер вряд ли вообще осознал свой жест.

Призрачное полночное сияние высеребрило ее глаза, вызолотило остроконечный шлем и каким-то образом сделало почти бесплотной: не живой, не мертвой, недостижимой и бесконечно гневной – даже когда ее губы улыбались. Лейли была ослепительной девочкой, и Оливер Ньюбэнкс рисковал ослепнуть с минуты на минуту. Но Лейли никогда не понимала, чем других так завораживает ее танец со смертью, что волнующего они находят в тенях погоста. Ее лишь злило выделяться подобным образом.

Поэтому она взглянула Оливеру прямо в глаза и очень тихо ответила:

– Не во всех, знаешь ли, есть правильная искра.

После чего толкнула его в снег.

* * *

Оливер испытывал смешанные чувства по поводу того, что его так бесцеремонно пихнули на землю. Сейчас ему было уже четырнадцать лет, и его все вернее начинали интересовать те незримые щекотливые связи, которые устанавливаются между сердцами молодых людей, – хоть он пока и не очень в них разбирался. Впрочем, когда он поднялся на ноги и догнал девочек, те уже добрались до огромной поляны, ступать на которую не рисковали даже деревья.

Сверху сцена могла показаться скудной: белый задник, густо опушенный свежим снегом, и три фигурки в зимних пальто, обступившие полузасыпанную ванну на когтистых лапах. Каким-то невероятным образом здесь было еще холоднее – словно отсутствие любой жизни отторгало от этого места тепло, – а еще отчаянно тихо. Ненормально тихо. Ни растение, ни насекомое, ни зверь не смели нарушать таинство последнего омовения, а потому они остались только втроем – самая странная компания детей, пришедших наполнить ладони тьмой.

На единую секунду забылось всё: холод, снег, тьма, страх. Ночь разошлась по швам, и на изнанке ее им открылась смертность. Этот последний акт бытия требовал уважения, которому невозможно было научить. Они еще никогда не ощущали себя менее живыми, а потому инстинктивно преклонили колени перед ванной – с губами, запечатанными немотой. Алису и Оливера не пришлось побуждать к молчанию: они вынуждены были молчать. Тени опутали их руки и ноги, окутали глаза и уши, обвили и сдавили кости. Вдохи становились все мельче, пока не затихли совсем; рты больше не шевелились; с губ не слетало ни звука; и из этой абсолютной тишины вдруг родилось понимание: жизнь встречается со смертью только в этих редких случаях, только ради служения обоим мирам и в интересах душ, блуждающих между ними.

Сломи эту связь, и тебя тоже сломают.

Алиса и Оливер судорожно втянули воздух и раскашлялись. Тени взмыли ввысь, и они тоже тяжело поднялись на ноги, растирая горло, губы и онемевшие руки. Их дикие взгляды нашли друг друга – но вторыми, потому что первыми их нашел страх, – и они теснее прижались боками, безмолвно обсуждая все то, чему предстояло остаться невысказанным.

Лейли разочарованно вздохнула.

Алиса и Оливер никогда не стали бы настоящими мордешорами – для этого требовалась особая кровь, – но если они хотели принести хоть на полногтя пользы, первым делом им нужно было разучиться бояться.

* * *

У ванны не было ни крана, ни трубы, ни ручек, ни рычагов – но, когда Лейли положила покрасневшие голые руки на фарфоровые бортики, вода сама начала подниматься из глубины – сперва медленно, а потом все быстрее, пока с плеском не ударилась о края.

Откуда она бралась, не знала и сама Лейли; главное, что она появлялась. Первая порция была надушена сильнее всего. Алиса и Оливер склонились над ванной, загипнотизированные густым сладким ароматом; вряд ли они сознавали его предназначение. Видите ли, запах служил приманкой для мертвецов, и, судя по отдаленному шороху и щелканью костей, паломничество к воде уже началось.

Подгнившие трупы один за другим начали пробираться через снег. Иногда они запинались о собственные ноги, а иногда рвали жилы неудачно вылезшей костью. К чести Лейли, она глубоко смутилась. (В конце концов, это по ее вине они разваливались на части.) Девочка знала, что уже давно должна была препроводить их в мир иной, – но это была тяжелая, неблагодарная работа, и обычно никто не оценивал внешний вид ее клиентов.

Алиса и Оливер не смогли скрыть отвращения.

Лейли приняла их реакцию довольно близко к сердцу – но, если мне позволят высказать свое скромное мнение, даже свежайшие трупы произвели бы на ее гостей то же впечатление. (На самом деле я пыталась объяснять это и Лейли, но она просто отказалась слушать. Боюсь, эта девочка слишком строга к себе.)

Тем временем она не отрывала взгляда от мертвецов, тщательно рассчитывая момент для остановки их шествия. Ради спокойствия гостей она выбрала периметр побольше – и, когда вокруг ванны оставался трехметровый радиус, подняла руку. Ни одного слова, лишь простой жест – и все сорок шесть трупов споткнулись и повалились на землю перепутанной грудой. Лейли поморщилась, услышав, как у одного мужчины оторвалась и укатилась в снег лодыжка. Не в таком виде хотела она представить гостям свою работу.

Оливер с трудом сглотнул желчь, которую проглатывал уже по меньшей мере четырежды. Алиса столько же раз была близка к обмороку и продолжала стоять только благодаря воображаемой вони, которая поднималась от кучи гнилой плоти и против воли удерживала ее в сознании. Вот чем, подумала она, вознаградила меня блестящая Сдача. А я-то едва могла поверить своему счастью.

Лейли перевела взгляд на ванну, и Алиса с благодарностью ухватилась за повод отвести глаза от искореженных трупов. Воду уже затянула тонкая корка льда, но Лейли расколола ее мягкими, уверенными движениями. Алису снова пробрала дрожь, но она, с трудом удерживаясь от рвоты, все-таки заставила себя спросить:

– Может быть, занесем ванну внутрь?

Лейли даже на нее не посмотрела.

– Нельзя омывать мертвых там, где еще спят живые, – вот и все, что она сказала.

Алиса промолчала, боясь опять ляпнуть какую-нибудь глупость. Лейли начала казаться ей куда более пугающей, чем все мертвецы, встреченные до сих пор, и даже Оливер (который терял способность связно мыслить перед столь прекрасным фасадом) внезапно решил пересмотреть свое влечение к этой юной особе.

Возможно, дело было в куче тел, сваленных у них за спиной, или чьем-то пальце, который он стряхнул с рукава, но все происходящее было предельно неромантичным – хотя Оливер пока и не мог сформулировать почему. На самом деле они с Алисой уже были готовы признать это приключение худшим в своей жизни, когда Лейли сделала нечто столь странное и прекрасное, что оно на секунду заставило их позабыть обо всех страхах.

Девочка очень, очень медленно коснулась губ, на пару секунд задержалась пальцами в расщелине между ними, а затем бережно достала изо рта лепесток красной розы.

И бросила в ванну.

Вода в ней тотчас же изменилась. Теперь это было кипящее, клокочущее багровое море. Алиса пошатнулась и едва не упала; Оливер поспешил ее подхватить, глядя на Лейли с изумлением и чуть ли не трепетом.

Та не сводила глаз с воды.

– Выберите по телу, – сказала она тихо. – Вам придется принести их сюда самим.

* * *

Алиса и Оливер одновременно бросились в стороны.

Лейли не смотрела им вслед, иначе заметила бы, как они спотыкаются – наполовину от страха, наполовину от странного возбуждения, – спеша к куче тел и подгоняя друг друга, чтобы не растерять остатки пока согревающего их мужества. Нет, она была чересчур занята, созерцая воду, расчесывая ее буруны взглядом, точно гребнем, в поисках чего-то – возможно, знака, что поступила верно? Понимаете, Лейли начала задумываться, могло ли предложение помощи быть таким уж бескорыстным. У девочки закружилась голова и ослабли колени. Теперь ей казалось, что она поторопилась с согласием, что отчаянная нужда в помощи лишила ее последних крох благоразумия.

Чем дольше она стояла у ванны, тем беспощаднее вгрызалась в нее ночь. Неужели она в самом деле продалась паре незнакомцев? И ради чего? Короткой передышки от дела, на которое была обречена? Почему она так легко сломалась? Но хуже всего был вопрос:

Что они возьмут у нее после того, как она возьмет то, что хочет, у них?

Лейли неоткуда было узнать, что ее страхи беспочвенны. Она не понимала сердец своих случайных помощников и никогда не встречала незнакомцев, чьи намерения были бы чисты. Нет, она жила в мире, где доброта подводила ее, где темнота поглощала ее, где даже те, кого она любила, преследовали или отвергали ее. Не было такого чудовища, вурдалака или трупа в могиле, которые могли бы причинить ей больше боли, чем уже причинили люди, – и Лейли боялась, что сегодня ночью допустила самую серьезную ошибку.

Поэтому, когда ее спутники вернулись – со смертью в руках и добрыми деяниями в мыслях, – Лейли уже захлопнула двери и ставни своей души. Она больше не собиралась им грубить, но лишь тонкая грань отделяла ее от безжалостности. Теперь Лейли было все равно, чье сердце она может ранить, – покуда это сердце не было ее собственным.

* * *

Алиса вернулась первой.

Она несла маленького ребенка – мальчика лет семи или восьми – и открыто плакала. Внезапно потеряли значение ее невинность, страхи и ребяческий подход к их сегодняшнему мрачному труду. Потому что одно дело – узреть смерть, и совсем другое – коснуться ее. Ребенок у нее в руках был слишком настоящим, слишком человеческим, и Алиса ничего не могла с собой поделать. По правде говоря, она балансировала на грани тихой истерики, и Лейли точно недоставало терпения с ней возиться.

– Вытри лицо, – велела она. – И давай скорее.

– Как ты можешь быть такой черствой? – У Алисы надломился голос, руки задрожали от непривычного веса, и тело мальчика мягко соскользнуло в снег. Она принялась рывками утирать слезы. – Как можешь совсем ничего не чув…

– Не тебе рассуждать о моих чувствах. – С этими словами Лейли достала маленький кнут, свисавший с ремня под ее плащом, и резко хлестнула воздух.

Алиса ахнула.

Лейли даже не обратила внимания. Алиса могла горевать в свое удовольствие, но для Лейли это было уже невозможно. Для нее призрак маленького мальчика оставался более чем реален. Прямо сейчас он увивался вокруг ванны, отпуская язвительные комментарии по поводу Алисиного лица. Лейли снова хлестнула по воздуху, и дух с воплем растаял – но лишь на секунду. В такой форме им трудно было причинить вред, но кнут помогал держать в узде самых гадких. Лейли в третий раз щелкнула хлыстом («Да ради Ферен!» – завопила Алиса), и присмиревший дух наконец завис над ванной, ожидая, когда его переправят в Запределье.

– Опусти тело в ванну, – распорядилась Лейли. – Сейчас же.

Алиса с трудом сглотнула, но не решилась спорить. Повторное прикосновение к мертвецу потребовало от нее огромных усилий, однако она все же сумела сдержать слезы, приподнять мальчика и погрузить его в воду.

Кипящие буруны мгновенно успокоились, и красная поверхность просветлела, снова сделавшись прозрачной.

Алиса улыбнулась.

Лейли тем временем принялась расчищать снег неподалеку. Затем она вытащила из-под пороши большой железный сундук и откинула крышку, под которой оказался целый набор древних инструментов и приспособлений. Лейли выбрала несколько щеток с жесткой щетиной, протянула две из них Алисе и сказала:

– Теперь соскреби всю грязь.

Алиса смотрела на нее глазами, круглыми от страха.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

Лейли кивнула на воду.

– Сейчас он кажется чистым. Но когда ты закончишь, мы увидим, чего на самом деле стоят твои слезы.

* * *

Чтобы отмыть шесть тел, потребовалось семь часов. Руки покраснели и загрубели, пальцы онемели, а носы замерзли до потери всякой чувствительности. К концу ночи трое детей сами были едва не при смерти. Один мертвец оказался таким грязным, что тени не просто липли к нему – они покрывали его почти непроницаемым коконом, и Оливеру пришлось буквально сдирать эту темноту слой за слоем. К чести Алисы, она быстро оставила слезы, черпая силы из столь глубокого внутреннего колодца, что это не укрылось даже от глаз Лейли. Ее гостей переполняла невероятная решительность; за всю ночь с их губ не сорвалось ни слова жалобы, и Лейли наконец начала сознавать, что перед ней не вполне обычные дети. И что они, возможно, все-таки не намерены ей вредить.

* * *

Солнце сменило на дежурстве луну.

Небо начало неуверенно расцветать золотыми фиалками и одуванчиковой синью. У детей подламывались ноги от холода и почти не гнулись пальцы – но ночная работа была еще далека от завершения. Лейли (которая, между прочим, не более десяти часов назад в одиночку вымыла девять тел) еле шевелилась от усталости, но все-таки сделала одно финальное усилие: непослушными руками достала кучу прищепок и протянула Алисе и Оливеру по паре трясущихся горстей. Они принялись за дело молча и так медленно, будто двигались в молоке.

Наполовину промокших, наполовину замерзших мертвецов еще нужно было подвесить на бельевую веревку. Дети прицепили к тросу кольца и зафиксировали в них шеи, колени, локти и другие выступающие части тел – что под руку попалось. Развешенные на просушку, мертвецы покорно склонили голову на каменную грудь. Обмякшие конечности слегка покачивались на ветру – как и сырая одежда. Теперь на веревке висели пятнадцать трупов: шесть новых и девять старых. Наши герои отступили на шаг, чтобы полюбоваться работой, дружно повалились в снег и немедленно там уснули.

* * *

Вскоре их разбудило яркое солнце.

Золотая сфера парила прямо над головой, излучая тепло с жизнерадостностью, которая в нынешних условиях была по меньшей мере неуместна. Снег под шеями и щиколотками детей уже подтаял мягкими впадинами, а там, где они свернулись калачиками, вдоль изгибов тел выросли покатые холмы. Сонные, оцепенелые, мокрые до последней нитки, они наконец распахнули шесть затуманенных глаз навстречу новому дню.

Несколько птах слетелись на ветку в отдалении, чтобы обсудить утренние новости. Лейли заметила, как они за ней наблюдают, со стоном отвернулась и принялась растирать лицо. Они редко разговаривали, но Лейли знала, что птицы ее жалеют, и это важничанье и вздернутые клювы вызывали у нее обиду. Девочку возмущало, что потом они просто расправляют крылья и улетают прочь – даже и тогда глядя на нее сверху вниз. Однажды она взобралась на высоченное дерево, чтобы хоть раз встретиться с ними нос к носу, но не успела насладиться своим глупым триумфом, как три голубя развернули хвосты и испражнились ей прямо на макушку. Вспомнив этот случай, Лейли метнула в птиц хмурый взгляд, стряхнула со шлема воображаемый помет и принялась выбираться из подтаявшего снега.

Алиса и Оливер тем временем продолжали сидеть в слякоти – совершенно сбитые с толку и, похоже, не вполне понимающие, где находятся. Наконец они помогли друг другу встать и растерянно заморгали на полуденном солнце. Усталые, голодные, отчаянно мечтающие о ванне, они уставились на Лейли в ожидании дальнейших указаний. В глубине души оба надеялись, что теперь девочка пригласит их внутрь, поделится завтраком или хотя бы покажет, где раздобыть горячей воды…

Но вместо этого она сказала:

– Так, не расслабляемся, – и устало взмахнула ладонью. – Надо отправить их, пока снова не запачкались. Тела сейчас очень уязвимы.

Сказать, что Алиса и Оливер были измождены до крайней степени, было бы преступным преуменьшением, – однако им не оставалось особого выбора. Алиса согласилась на Задание, Оливер согласился помочь Алисе, и они оба согласились помочь Лейли. Поэтому они только кивнули, стиснули зубы и поковыляли вперед, хлюпая на каждом шагу.

Втроем они сняли мертвецов с бельевой веревки. Пока они спали, трупы успели закоченеть – на подбородках и ушах наросли сосульки. К счастью, они уже начали оттаивать на ярком солнце, что несколько упрощало задачу. Отстегнутые тела с громким стуком повалились на землю, и Алисе с Оливером, которые теперь стояли по щиколотку в мертвецах, было велено ждать на месте. Лейли удалилась в темнеющий вдалеке сарай на поиски инструментов, необходимых для следующего этапа.

В ее отсутствие Алисе и Оливеру выпала возможность как следует обдумать ужасные события прошлого вечера. Алиса старалась не терять оптимизма, но у Оливера он выпал еще в районе ворот. Они до заледенелых коленей были выпачканы в грязи, стояли насквозь потные, в липнущей к телу мокрой одежде, умирали от голода и усталости – а теперь еще и вынуждены были ждать среди кучи подтаявших тел. Оливер при всем желании не мог увидеть в этой ситуации ничего хорошего.

– Подумать только, – пробормотал он. – Вот чем обернулась для тебя победа на Сдаче!

Он скрестил руки и неверяще покачал головой.

– Ужасное дело, как по-моему. Просто кошмарное.

– Но…

– Возможно, – перебил девочку Оливер, и лицо его просветлело, – возможно, нам лучше вернуться домой.

– Оливер! – ахнула Алиса. – Да как у тебя язык повернулся?

– Ты только подумай! Разве не здорово было бы оказаться сейчас дома?

– Ты волен идти куда угодно, – строго сказала Алиса. – Но я останусь здесь. Я согласилась на это Задание и доведу его до конца – с тобой или без тебя, Оливер Ньюбэнкс. И можешь хныкать сколько угодно.

– Разве ты не понимаешь? Это идеальный план, – продолжал убеждать ее Оливер с горящими глазами. – Твой отец теперь городской Старейшина. Думаю, уж для тебя-то он сделает исключение. Ты попросишь о Пересдаче, и дело с концом. Уверен, они пойдут навстречу.

– Не смеши мои тапочки. У меня это и так вторая попытка, не хватало только третьей. К тому же, – фыркнула Алиса, – они уже сделали исключение, когда послали меня сюда. Ференвуд сейчас пытается наладить связи с другими волшебными землями, и папа говорил, как важен мой успех, чтобы мы могли и дальше развиваться в этом направлении. В любом случае, именно потому, что он теперь Старейшина, я не имею права сдаваться. С тех пор, как он вернулся, дела идут просто чудесно. Я не могу его подвести. Нужно просто усерднее работать с тем, что есть…

– С тем, что есть? – воскликнул Оливер. – А что у нас есть, Алиса? Груда мертвецов и девчонка, которая от них без ума. Видит Ферен, это не так уж много!

– Знаешь, Оливер Ньюбэнкс, – сказала Алиса, вскинув бровь, – от кого-кого, а от тебя я такого не ожидала.

– Ты о чем?

– Просто удивлена, как ты отзываешься о нашей хозяйке. – И Алиса улыбнулась. – Мне-то показалось, что ты с нее глаз не сводишь.

Оливер залился густым румянцем, молчал целых семь с половиной секунд, а когда наконец заговорил, выдавил только:

– Что… что за глупости. Понятия не имею, о чем ты.

Именно в этот момент Лейли и показалась из сарая.

Она в самом деле была поразительной девочкой – даже вымазанная в саже, – и Оливер Ньюбэнкс (который, по моему мнению, подозрительно много спорил) не мог этого не замечать. Неестественный цвет ее глаз отражал свет, будто жидкое олово. Лейли сняла шлем, сунув его под мышку, и это оставило ее волосы слегка встрепанными. Несколько серебристых прядей выбились из-под тщательно повязанного платка и теперь струились по бокам лица, придавая чертам обманчивую мягкость. Обманчивую – потому что Лейли тащила длинную плоскую телегу и на каждом шагу хмурилась от тяжелой ноши. Она остановилась на секунду – только чтобы смахнуть с брови пот, – и, заметив растрепавшиеся волосы, быстро убрала их обратно под платок. Лишь тогда Алиса и Оливер разглядели ее поклажу, вспомнили о манерах и дружно бросились на помощь. В телеге, плотно уложенные штабелями, ехали десятки простых деревянных гробов.

Сердце Алисы пропустило удар. У Оливера желудок завязался узлом.

И все-таки он повел себя по-рыцарски. Что ж, Оливер Ньюбэнкс в самом деле считал Лейли красивой девочкой. Но красоту легко позабыть перед лицом смерти, дряхлости и прочих неприятностей. Поэтому да, Оливер считал Лейли весьма привлекательной (когда у него было время на такие мысли), но не это побудило его сейчас броситься вперед. Было что-то еще в самой Лейли – что-то, что Оливер пока не мог уяснить как следует, – влекущее его к ней; и хотя он не вполне понимал природу этого чувства, в действительности оно было очень простым.

Дорогой читатель, он восхищался ею.

Потому что неким образом, даже занимаясь такой трудной, грязной и неблагодарной работой, она шла сквозь темноту с удивительным изяществом и ступала по коридорам жизни и смерти с решимостью, о которой он всегда втайне мечтал. Она казалась такой уверенной в себе, такой непоколебимой – такой неприступной для чужих мнений, – что это всколыхнуло в нем чувство, никогда не испытанное ранее. Присутствие Лейли заставляло Оливера нервничать. Ему вдруг страшно захотелось ее понять. Но больше всего ему захотелось с ней подружиться.

– Пожалуйста, – сказал он, глядя ей в глаза, и опустил теплую ладонь поверх ее, затянутой в перчатку. – Позволь мне.

Лейли отдернула руку и нахмурилась, собираясь с духом для слабого протеста (ей не очень-то хотелось в одиночку тащить тяжелую телегу, но гордость не позволяла бросить ношу без должного сопротивления). Оливер не шелохнулся. Лейли, которая не предвидела никакую часть этой беседы, была так изумлена его настойчивостью, что на секунду буквально лишилась дара речи. Любая помощь уже превосходила ее ожидания, однако это было больше даже того, что она ожидала от своих гостей. Да, это был скромный жест – но Лейли так редко видела от людей доброту, что самые крохотные знаки внимания смягчали теперь истерзанное сердце.

Наконец девочка с благодарностью уступила.

Они с Алисой молча наблюдали, как Оливер тащит телегу к снятым с веревки мертвецам. Лейли не сводила задумчивых глаз с его фигуры.

– Алиса, – позвала она внезапно.

Та чуть не подпрыгнула от изумления, что с ней заговорили.

– Д-да?

– Он надежный?

– Кто? – быстро спросила Алиса. – Оливер?

– Да. Этот мальчик. – Лейли кивнула на его уменьшающийся силуэт. – Он заслуживает доверия?

– Доверия?

Тут Алисе было о чем поразмыслить.

– Н-ну, – начала она осторожно. – Мне кажется, что да, заслуживает.

– Тебе кажется?

– Просто я… не вполне уверена. Когда-то он был самым ужасным в мире вруном. – И Алиса рассмеялась. – Видишь ли, он владеет магией убеждения. Это сразу все усложняет.

Лейли в тревоге к ней обернулась.

– Убеждения?

Алиса кивнула.

– Ну да. Он может заставить людей думать и делать все, что захочет. И Ферен свидетель, – она снова рассмеялась, – раньше он бывал просто невыносим.

Тут Алиса наконец заметила ужас на лице Лейли и поспешила добавить:

– Но не стоит из-за этого волноваться! Честное слово, теперь он стал намного лучше!

Слишком поздно.

Лейли уже закрылась. Глаза ее потемнели, а губы сжались в нитку. Она отвела взгляд. На лице девочки проступило неожиданное и необъяснимое выражение злости. Затем она глубоко вздохнула и чересчур сильно стиснула руки в перчатках.

Алиса – которая явно сказала что-то не то, – почувствовала, как ускользает хрупкое расположение Лейли, и начала барахтаться. Она знала, что должна использовать любой шанс на сближение с ней – в конце концов, Алиса до сих пор терялась в догадках, зачем ее сюда прислали, и уже начала отчаиваться. Увы, это отчаяние лишь подтолкнуло ее к безрассудству.

– Лейли, – продолжила она торопливо. – Если бы ты только мне доверилась… Если бы сказала, что не так…

Мордешор окаменела.

– Зачем ты все время твердишь, будто со мной что-то не так?

– Нет! Нет, не с тобой, – быстро возразила Алиса. – Но, возможно, тебя что-то беспокоит…

Она помедлила, скрестила пальцы и выпалила:

– Тебя что-нибудь беспокоит? Может, ты хочешь о чем-то поговорить?

Лейли неверяще взглянула на Алису (по правде говоря, она начала подозревать, что у той не все в порядке с головой), а затем обвела жестом бесконечное поле грязи, подтаявший снег, горы трупов и пустые гробы.

– Меня что-то беспокоит? Интересно, что бы это могло быть? Думаешь, я получаю большое удовольствие от этой работы? Думаешь, мне льстит быть единственным мордешором в городе с населением восемьдесят тысяч человек?

– Н-нет, – пролепетала Алиса, сама напуганная почти до смерти. – Но я подумала, может быть, есть что-то еще… Еще какая-то причина, по которой меня сюда послали. Видишь ли, у меня довольно редкая разновидность магии, и она не очень подходит для омовения мертвецов, поэтому я подумала…

– Давай-ка проясним, – перебила Лейли с выражением таким холодным, что Алиса едва сдержала дрожь. – Я не просила тебя сюда приходить. Не просила мне помогать. И если ты не хочешь выполнять эту работу – если омовение мертвецов лежит вне компетенции твоей редкой разновидности магии, ты можешь уйти в любую секунду. На самом деле, – тщательно выговорила Лейли резким, не терпящим возражений тоном, – тебе было бы лучше уйти прямо сейчас.

С этими словами она зашагала прочь, к Оливеру и куче деревянных гробов, оставив Алису стоять по колено в снегу и с разбитым сердцем.

Для Алисы Алексис Квинсмедоу все пошло совершенно не по плану.

* * *

Лейли не собиралась ее жалеть.

Постоянные намеки Алисы, будто с ней может быть что-то не так, больно уязвили Лейли и заставили ее ожесточиться и возвести новые стены. Девочка еще никогда не чувствовала себя такой ранимой и изо всех сил старалась не замечать неожиданную и небывалую дрожь в руках. Вместо этого она крепче сжала кулаки и зашагала через слякоть, вдыхая холодный воздух. Оливер терпеливо дожидался ее рядом со штабелями гробов. Когда он поймал ее взгляд и улыбнулся, фиалковые глаза блеснули от радости. Сердце Лейли испуганно споткнулось. Ощущение было таким странным и непривычным, что ей на миг – очень, очень краткий миг! – захотелось расплакаться. Конечно, Лейли не собиралась рыдать на глазах у чужака, но где-то в глубине ее души промелькнуло желание хоть иногда давать себе волю и разваливаться на части.

Как бы там ни было, она не вернула Оливеру улыбку.

Лейли совершенно не интересовали ненадежные, лживые манипуляторы – даже если они заверяли, что встали на путь истинный. Нет, она решительно не собиралась водить дружбу с этим двуличным мальчишкой или девчонкой с розовой ватой вместо мозгов. Лейли распахнула свой красный плащ – тогда-то Оливер впервые и увидел ее старинное, щедро расшитое парчой шелковое платье, – отстегнула от пояса древний, замысловато украшенный серебряный ломик и принялась за работу. (Также на ее поясе висели: старый латунный молоток; кожаный кнут для усмирения духов; шелковый, тщательно простеганный изнутри кисет со Сверками; пара ржавых щипцов; медная коробочка с ногтями; печать и маленькая визитница.) Лейли молча забралась на телегу и начала вскрывать гробы.

Оливер остановился рядом.

Отсюда им была замечательно видна Алиса: маленькая фигурка маячила у дверей сарая с таким видом, будто сейчас повалится в сугроб. Но что бы вы ни успели подумать о Лейли, знайте: совесть не совсем покинула нашу героиню. По правде говоря, сейчас она грызла ее, как никогда в жизни. Втайне Лейли хотела бы быть обычной девочкой, которая с легкостью заводит друзей, делает глупости и извиняется перед ними по сто раз на дню. Но к этому времени она была уже слишком сломлена и не знала, как исправить вред, который сама причинила. Одна мысль о том, чтобы попросить у Алисы прощения, наполняла гулко бухающее сердце нестерпимым ужасом. Нет, она просто не смогла бы выдавить из себя эти слова…

Ведь что, если ее извинения не примут?

Вдруг она обнажится зря – и только получит по лицу хлестким перечнем своих ошибок?

Нет, ей было намного безопаснее в коконе злости – там, где ее никто не мог достать.

По счастью, Оливер не испытывал таких терзаний.

– Хм, – сказал он как бы невзначай, но на самом деле тщательно взвешивая каждое слово. – Интересно, чего это Алиса там застряла?

Когда Оливер задался этим резонным вопросом, Лейли уже успела снять крышки с нескольких гробов. Поэтому она сперва тяжело отдышалась, спихнула открытые гробы в снег и только затем ответила:

– Я сказала, что, если ее не устраивает эта работа, она может убираться.

Оливер так и остолбенел.

– Что… Но зачем?

Лейли пожала плечами.

– Она заявила, будто ее магия не подходит для омовения мертвецов.

– Но… Лейли…

– А еще она все время допытывается, что со мной не так. Точно я орех, который надо расколоть. – Лейли стащила на землю очередной гроб и резко выдохнула. – Но со мной все в порядке.

При этих словах она взглянула Оливеру прямо в глаза – однако стоило ей на секунду замереть, как отчетливо задрожавшие руки перечеркнули все предыдущие уверения.

Лейли сделала вид, будто ничего не заметила, и быстро потянулась за следующим гробом, но Оливеру хватило здравомыслия ее остановить.

– Если с тобой все в порядке, – сказал он, – что у тебя с руками?

– Ничего, – отрезала Лейли, сжимая трясущиеся пальцы в кулаки. – Устала, вот и все. Длинная выдалась ночка.

Оливер заколебался – спорить с правдой было трудно – и наконец уступил с горестным выражением лица.

– Алиса просто хочет тебе помочь.

– Тогда она должна быть здесь и помогать.

– Ты же сама ее прогнала.

– Когда кто-то действительно чего-то хочет, – пропыхтела Лейли, стаскивая вниз новый гроб, – он за это борется. Не похоже, чтобы она умела бороться.

Оливер запрокинул голову к солнцу и расхохотался.

– Чтобы такое говорить, нужно вообще не знать Алису!

Лейли не снизошла до ответа.

– Святые прянички, – вздохнул Оливер и покосился на одинокую фигурку у сарая. – Могу представить, как ты разбила ей сердце.

На этот раз Лейли удостоила его взглядом. Даже уставилась. После чего со злостью произнесла:

– Если мои слова разбили ей сердце, значит, ее сердце слишком легко разбить.

Оливер с улыбкой склонил голову к плечу.

– Не все такие сильные, как ты, знаешь ли.

Лейли окаменела.

– Ты меня совершенно не понял, – сказала она тихо. – Я вовсе не сильная.

Оливер мгновенно постиг глубину этого признания, но так и не успел ответить. Он еще подыскивал верные слова, когда Лейли рывком выпрямилась – будто шомпол проглотила, – и судорожно вздохнула. Ломик с глухим стуком шлепнулся в грязь. У Лейли подкосились ноги, и она начала заваливаться вбок, прямо на Оливера. Тот поспешил ее подхватить. Ему удалось удержать девочку, но Лейли колотило, в серебряных глазах металась паника. Оливер принялся звать Алису на помощь, и Лейли допустила ошибку, на какую-то долю секунды встретившись с ним взглядом. Оливер смотрел в ответ слишком долго – и увидел слишком много.

Что-то было отчаянно не так.

* * *

Пока Алиса бежала к телеге – лицо ее было искажено таким же ужасом, белые волосы развевались по ветру, – Оливер опустился вместе с Лейли на землю, пытаясь отыскать признаки ранения.

Для девочки, привыкшей проводить все время в одиночестве, такая фамильярность была любопытным и пугающим ощущением. Однако физическая близость даже не подбиралась к началу длинного списка ее тревог. Дело в том, что Лейли не доверяла этим людям и не могла избавиться от мысли, что время их появления, их абсурдно-настойчивые предложения помощи и ее собственная слабость совпали как-то уж слишком удачно. Как вы наверняка догадались, ее ничуть не тронули их сочувственные лица, и она не сочла ни капли романтичной ситуацию, в которой ее разбил недуг – причем на глазах у тех, в чьих помыслах она до сих пор сомневалась.

Поэтому Лейли сделала единственную здравую вещь, до которой додумалась: едва обретя способность двигаться, собрала жалкие крохи сил и высвободилась из объятий Оливера. После чего, спотыкаясь и пошатываясь, побежала к дому – вслед ей неслись встревоженные оклики Оливера и изумленные возгласы Алисы, – рухнула сразу за порогом и заперла за собой тяжелую деревянную дверь. Двое измученных ференвудцев остались на улице.

* * *

Алиса с Оливером колотили в дверь не меньше десяти минут – пока не охрипли от криков и не сбили костяшки пальцев. Наконец их усталость и бессилие слились в одно абсолютное ощущение провала, и коридоры особняка затопила тишина. Лейли с облегчением вздохнула и сделала финальную попытку встать. Увы, не успела она приподняться, как хрупкий покой был нарушен чередой пронзительных воплей.

Мама была тут как тут.

Ее исчезновение прошлой ночью объяснялось банальной трусостью и ничем иным; мамин призрак был так напуган вторжением незнакомцев, что счел за лучшее спрятаться (помощь дочери даже не рассматривалась). Теперь же она вернулась – раздраженная, как никогда в смерти. Позвольте напомнить, что видела и слышала ее только Лейли (которая до сих пор не поделилась своими спиритическими талантами ни с одной живой душой), а потому все происходившее далее было для Алисы и Оливера полной тайной – как бы напряженно они ни прислушивались к звукам в коридоре.

К несчастью, единственные звуки в этот момент издавал бесплотный мертвец. Все, что оставалось Лейли, – стараться не взвыть в голос. Мама загнала ее в угол и принялась визжать и верещать по поводу грязной одежды дочери.

С этим упреком трудно было поспорить.

Все трое детей были перепачканы с головы до ног. Не только потому, что ночь напролет отмывали трупы – сон в снегу тоже сделал свое дело. Алиса и Оливер как следует извозились в слякоти, а Лейли – об этом она в ту минуту еще не знала – вдобавок уснула на крошечном семействе пауков, чьи сломанные лапки до сих пор прилипали к ее ресницам. Возможно, была своеобразная удача в том, что Лейли не успела пригласить гостей в дом или предложить им завтрак: Алиса, которая прямо сейчас выковыряла из уха чей-то синюшный ноготь, точно украсила бы ее кухню высокохудожественными разводами рвоты.

Но и Алиса, и Оливер были слишком измучены и напуганы, чтобы продолжать преследование. Оливер даже думать не мог о том, чтобы сломать еще одно окно или вновь применить к Лейли чары убеждения. Убитый горем, он совершенно сдался, сполз по двери и тяжко замолчал, лишь изредка бросая на Алису удрученные взгляды. Озвучивать свои страхи никто не решался. Нет, им неоткуда было узнать, как ужасно чувствует себя Лейли и каким пыткам подвергает ее сейчас мама.

– Грязная, вонючая, бестолковая девчонка…

Лейли зажала уши руками.

– Пальцы в волдырях, на кожу без слез не взглянешь…

Лейли зажмурилась.

– Разве такому я тебя учила? Живешь как свинья, от вони не продохнуть…

Алисе удалось заглянуть в щелочку между занавесками, но сведенные брови и поджатые губы Лейли можно было трактовать как угодно. Алиса, эта нежная душа, уже начала думать, не заключается ли проблема в них с Оливером…

– Припрягла каких-то проходимцев, даже с работой своей справиться не способна!

…но, хотя они составляли очень малую причину страданий Лейли, они являлись огромной частью их разрешения. Если бы они только знали, насколько огромной!

* * *

Обычно Лейли лучше справлялась с мамиными истериками. Терпеливее сносила вспышки ее злости, унизительные колкости и обвинения в некомпетентности. Но к нынешнему моменту она толком не спала вот уже тридцать шесть часов и начала буквально разваливаться изнутри. Тело ее было измучено, разум сломлен, и даже дух стал разрушаться. Да, Лейли Лейла Фенжун была сильнее многих, мудрее некоторых и абсолютно точно – старше своих лет. Но самые сильные, мудрые и взрослые тоже спотыкаются без поддержки и сочувствия; и пока папа впадал в маразм, а мама не выпадала из него ни на минуту, Лейли – в их отсутствие – все вернее сроднялась с одиночеством. Тьма питала тьму, пока не поглотила любой свет. Девочка даже не могла вспомнить, жила ли когда-то без сломанного сердца.

На горе, она не разглядела никакой ценности в компании своих странных гостей. Лейли могла бы обрести в них друзей – но вместо этого увидела лишь причину для вины и страха, а потому поспешила отвергнуть их без дальнейших раздумий. Так и не проронив ни звука, она поднялась по лестнице, заперлась в уборной, открыла воду и боком повалилась в ванну – где надеялась найти хоть краткий покой. Ей было все равно, что случится с Алисой и Оливером. По правде говоря, в глубине души она надеялась, что они исчезнут до того, как она вернется.

* * *

Дорогой читатель! Однажды Лейли будет вспоминать, как обходилась в эти первые дни с Алисой и Оливером, с раскаянием таким глубоким, что оно станет ее постоянным спутником. Но я думаю, она чересчур самокритична. В конце концов, простая и трагичная правда жизни заключается в том, что временами наша черствость к другим – всего лишь отчаянная попытка быть добрее к самим себе. Я твержу ей об этом, даже когда пишу вам сейчас, но она по-прежнему упрямится. Какая важная и раздражающая обязанность – напоминать умным людям, чтобы они не совершали глупейшую на свете ошибку и не ставили на себе крест.

Ужасно, ужасно грустная история

Алиса с Оливером пребывали в растерянности.

Оливер точно знал, что с юным мордешором что-то чудовищно не в порядке, но никак не мог поймать свои опасения за хвост и разглядеть их как следует. Алиса была расстроена еще больше: в конце концов, это было ее Задание, и именно она его с треском проваливала. Но что хуже, оба уже начали преть в сырой одежде. Клейкая от пота кожа липла к ткани, вызывая ощущение, будто они сунули ноги и руки в холодный гороховый суп. Болело буквально всё: пальцы, зубы, суставы, даже глаза. Алиса и Оливер были измучены душой и телом, отчаянно нуждались в смене одежды и тепле.

При этом они оставались чужаками в незнакомом городе – и понятия не имели, куда идти теперь. Что же делать?

Алису послали сюда, в это царство холода и смерти, в качестве награды за успешную Сдачу. Она была необычайно одаренной девочкой, наделенной талантом, которого Старейшины Ференвуда никогда раньше не видели; и хотя они далеко не сразу определились с ее Заданием, в конце концов Алису отправили в Чаролес, к Лейли – ничего толком не объяснив. Это тоже было связано с ее высочайшей оценкой на Сдаче. Алиса должна была оказаться достаточно умна, чтобы самостоятельно проникнуть в суть проблемы и решения. (Оливеру, разумеется, запретили ее сопровождать – однако эти двое приключались вместе так долго, что без раздумий закрыли глаза на правила и возможные последствия.)

Но первоначальный оптимизм Алисы испарялся на глазах, и, хотя бедственное положение Лейли было совершенно очевидно, девочка начала отыскивать лазейку, которая позволила бы ей вернуться в Ференвуд – к папе, который, как подметил Оливер, был теперь Старейшиной и мог сгладить ситуацию. Алиса не гордилась этими мыслями, но Лейли оказалась ершистой и грубой – совершенно не такой, как ей представлялось!

На Сдаче Алиса получила пятерку – наивысшую оценку из возможных, – а потому должна была предвидеть сложность задачи, которая за ней последует. И все же сейчас эти соображения не играли никакой роли. Лейли оскорбила Алису и прямым текстом велела ей проваливать – более чем достаточно, чтобы сдаться и последовать по указанному адресу. Они с Оливером (который давно хотел выбраться из этого безумия) были готовы признать себя трусами, подтереть носы и отправиться домой^[1]. Пытаясь придумать объяснение их внезапному возвращению, Алиса даже отыскала в поведении Лейли глубоко скрытый смысл. Возможно, предположила она, в них здесь больше не нуждались. Возможно, это было официальное завершение Задания. Возможно, оно вовсе не затрагивало талант Алисы, и все это было одной большой уловкой.

Могло ли такое случиться? Потому что…

Потому что в этом случае они имели полное право вернуться домой. По правде говоря, Задание показалось Алисе чересчур простым (по ее обычным стандартам приключений), но она целую ночь намывала трупы – обычному человеку впечатлений хватило бы на всю жизнь. Алиса поделилась этими постыдными мыслями с Оливером, и он тут же уверенно ответил:

– Ой, очень сомневаюсь.

– Но почему? – спросила она, вытащив из волос таракана. – Разве мы недостаточно настрадались? Может, хватит уже?

Оливер скрестил руки на груди.

– Если ты хочешь сдаться и вернуться домой, я тебя всецело в этом поддержу. Ты знаешь. Но ты не можешь притворяться, будто сделала то, ради чего сюда приехала. Ты прекрасно видишь, что у Лейли какая-то беда – и я сейчас не про ее работу мордешора, – и до сих пор мы не сделали ничего, чтобы ей помочь.

– Ну конечно, сделали, – слабо возразила Алиса. – Мы вымыли всех этих мертвецов и…

Оливер покачал головой.

– Ты упускаешь главное. Задания всегда назначаются, исходя из таланта. А ты своим даже не воспользовалась.

Алиса опустила взгляд и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

– И из этого правила совсем-совсем не бывает исключений?

– Думаю, ты сама знаешь ответ.

Алиса прикусила губу. Это была правда.

– Что же нам делать? – спросила она с печальной покорностью.

– Ну, – ответил Оливер, – если мы собираемся задержаться здесь и понаблюдать, для начала нам следует… – Он вытряхнул из ботинка пару червяков. – Вымыться. Во-вторых, нам совершенно точно нужна новая одежда. – Оливер наклонился к Алисе и понизил голос: – Лично я планирую сжечь эту при первой возможности. И тебе советовал бы сделать то же самое.

Алиса закивала так яростно, что из носа у нее вылетел жук.

* * *

А теперь немного объяснений.

Алиса и Оливер попали в Чаролес благодаря магии – старомодность, которой вполне можно было избежать, если бы их заинтересовала очень долгая прогулка. Чаролес находился всего в тридцати днях пешком от Ференвуда или пяти часах пути на самолете – если бы хоть в одном из городов слышали о таком странном изобретении. В любом случае, Алисе и Оливеру пришлось несколько дней томиться в подводном лифте (худший способ путешествия, на мой вкус), поскольку Чаролес был еще старше и медлительнее Ференвуда и не обновлял транспорт примерно столетие.

Здесь нужно отметить, что каждая из множества волшебных земель отличалась своими надуманными причинами для изоляции, и Чаролес не был исключением: его жители не высовывали носа дальше ворот из-за древнего предрассудка.

Чаролесцы убедили себя, что не-волшебники потеряли магию в результате опасного и невероятно заразного заболевания и что единственный способ избежать этой ужасной судьбы – навсегда отгородиться от инфицированного большинства. Волшебники возводили разные преграды от «болюнов» (так они именовали лишенное магии население), но чаролесцы превзошли в предосторожностях всех: попасть в их город можно было только по воде, и это было долгое, изматывающее путешествие, на которое решались очень немногие (если решались вообще). В итоге о Чаролесе почти забыли, что вполне устраивало его обитателей.

Как бы там ни было, все нужды и желания этого славного места удовлетворялись по щелчку пальцев; а потому чаролесцы продолжали существовать внутри собственноручно возведенных стен, никогда не общаясь с «болюнами» из опаски заразиться и с подозрением относясь даже к другим волшебным народам. Из-за этой подозрительности они могли показаться весьма недружелюбными, что являлось правдой лишь отчасти. При ближайшем знакомстве обнаруживалось, что это яркие, культурные люди, попросту стреноженные собственным страхом. Видите ли, без него чаролесцы никак не могли объяснить свое затворничество.

Ференвуд отличался той же нелогичностью.

Когда-то его обитатели пострадали от долгой и кровавой распри с соседней волшебной землей (причиной распри послужили их обширные связи с не-волшебниками) и теперь почти задыхались в полной изоляции. Городские Старейшины постановили, что лишь осторожность и осторожность спасет их от дальнейшей катастрофы, и большинство ференвудцев без сожалений расстались с опасной свободой. Пока однажды не нарушили принцип абсолютной скрытности, чтобы послать тринадцатилетнюю девочку через море и снег и помочь ей сотворить немного дружественной магии.

Очень скоро им предстояло пожалеть об этом решении.

* * *

Прямо сейчас посол Ференвуда в Чаролесе и ее приехавший зайцем спутник пробирались через снежное поле (то и дело спотыкаясь и временами падая) в поисках дороги в город. Найти Лейли, сделать все возможное для помощи ей и вернуться до того, как растает снег, – вот и все указания, которые выдали Алисе городские Старейшины. Но девочка начала подозревать, что они упустили несколько существенных деталей – поскольку к нынешнему моменту пребывала в совершенной растерянности. Алиса не знала, как помочь Лейли, не знала, когда растает снег, и, что хуже всего, понятия не имела, как вернуться обратно!

Прибытие их лифта оказалось в лучшем случае не впечатляющим. Маленькая стеклянная коробка с самого начала не вызывала большого доверия, но, всплыв на поверхность, сделала один последний рывок и попросту развалилась на части. Алису и Оливера бесцеремонно вышвырнуло в ледяное море, которое омывало берег с домом Лейли. Потрясенные, промокшие и немедленно искусанные морозом, они принялись подниматься по склону. Это был ужасный финал долгого и выматывающего путешествия – поэтому ничего удивительного, что Оливер позабыл законы вежливости и от отчаяния выломал окно спальни.

Последняя неделя выдалась для друзей суровой. Первые пять дней они ехали в мокром лифте, а весь шестой надраивали мертвецов. Теперь их одновременно мучили голод, жажда, зуд и недосып (внимательный читатель наверняка уже заметил, что правила относительно еды и сна были в Чаролесе такими же, как в Ференвуде). При этом они до сих пор не видели ничего, кроме мрачного особняка Лейли и распухших трупов. Не лучшее начало визита.

Однако Алиса и Оливер наконец вспомнили кое-что важное – что они одаренные, умные и здоровые молодые люди, которые выпутывались из худших передряг, даже когда были юнее и глупее, а у одной из них еще и недоставало руки. (И правда, как можно, зная об их приключениях в Итакдалии, усомниться в них теперь?) Поэтому, когда на краю белоснежного поля замаячила слабо утоптанная дорога, наши герои лишь покачнулись от облегчения и поспешили вперед, чтобы со всем сердцем довериться неизвестности.

* * *

Беньямин Феланкасак никому не мешал – никого даже не трогал, – когда его размеренная жизнь оказалась перевернута с ног на голову, а ее ошметки разбросаны по дороге. Это был кроткий, воспитанный мальчик тринадцати лет и девяти месяцев, который прилежно посещал школу, а на досуге выращивал шафран. Конкретно в ту минуту, когда и начались все его беды, он катил по пустынной сельской дороге тележку с цветами. Урожай выдался богатым, и хотя Беньямин владел лишь маленьким полем, собранное никак не поместилось бы у него в руках. Теперь изящные сиреневые бутоны ярко выделялись на фоне снежного пейзажа. Пускай у Беньямина не было ни ботинок, ни перчаток, он относился к тому редкому типу людей, для кого испытывать благодарность так же естественно, как дышать, – а потому, несмотря на холод, улыбнулся и возблагодарил небеса за подарок, который поможет ему прокормить семью.

Беньямин проделывал этот путь каждое воскресенье в один и тот же час: всегда шел на станцию после того, как пообедает, устроит мать в кровати (где она оставалась до его возвращения) и навестит шафрановое поле. Он прекрасно знал и дорогу, и всех, кого мог на ней встретить; знал, чего ожидать; и знал, что ожидать на ней чужаков уж точно не стоит. Именно эта уверенность и послужила для него сегодня источником таких огорчений.

Не успели слова благодарности слететь с его губ, как Беньямин и его тележка потерпели сокрушительное столкновение с неожиданным чужаком. Мальчик чуть не потерял сознание от шока. Не потому что его голова ударилась о камни, а падение вышибло из груди весь воздух – нет, этого он даже не заметил. Но то, что тележка перевернулась и воткнулась в снег, погубив при этом половину урожая? Беньямин был в отчаянии.

С сердцем, колотящимся где-то в ушах, он поднял глаза навстречу своему обидчику – и увидел существо столь необычайное и непохожее на самого Беньямина, что сразу твердо понял: он умер. Мальчик осторожно приподнялся. Зрение то расплывалось, то фокусировалось снова. Да, он совершенно точно был мертв, потому что смотрел в лицо ангелу.

Он была бела, как снег. Ее кожа, волосы, даже ресницы – все излучало сияние. Ангел, подумал Беньямин. Определенно. И начал искать крылья.

– Ты в порядке? – зачем-то спрашивала она снова и снова. – Ты не ранен?

Она потрясла его и отвернулась – взглянуть на кого-то еще.

– Ох, Оливер, что же я наделала? – воскликнула она. – А что, если я его убила? Если я…

– Где твои крылья? – услышал Беньямин свой голос будто со стороны. Голова теперь кружилась еще сильнее, но ему все же удалось сесть. Смерть оказалась очень муторным делом. – Я думал, у тебя будут крылья, – попытался он вновь.

Алиса Алексис Квинсмедоу испытывала одновременно облегчение и смятение. Она не убила этого невинного мальчика, но определенно повредила ему мозг. И прямо сейчас не знала, что хуже.

Оливер первым разобрался в ситуации и протянул Беньямину руку, чтобы помочь встать, – но тут же выпустил ее с истошным криком. Бедный мальчик так резко повалился обратно, что опять стукнулся головой. К счастью, второй удар поставил ему мозги на место, и туман перед глазами постепенно начал рассеиваться. Беньямин услышал, как Оливер кричит:

– А что я должен был делать? Он весь… в пауках! И… и… других насекомых! Они у него под рукавами, и по ногам тоже ползают! – Оливер в ужасе уставился на свои ладони. – Ради Ферен, зачем мы вообще сунулись в этот ненормальный, мерзкий городок, к его психованным жителям…

– Я очень извиняюсь за насекомых, – быстро сказал Беньямин.

У Оливера отвисла челюсть. Затем его щеки пошли красными пятнами, а лицо, к чести мальчика, приняло пристыженное выражение.

Тем временем Беньямин поднялся со всем достоинством, возможным в такой ситуации, и оказался ростом всего чуточку ниже Оливера. Окинув взглядом картину вокруг, он немедленно осознал три вещи. Во-первых, его урожай был не окончательно погублен. Во-вторых, сам он был более чем жив. И в-третьих, Алиса – хотя в ту минуту он еще не знал ее имени – была не ангелом, а девочкой, что выглядело даже более чудесным вариантом. Видите ли, за свою жизнь Беньямин встречал разных девочек, но никогда – столь поразительных. Алиса, по его мнению, как никто приближалась к совершенству и превосходила изяществом даже столь любимые им цветы шафрана. Только благодаря Алисе, которая сейчас молча разглядывала свои ботинки, Беньямина не задели слова Оливера. Он чувствовал, что в ее груди бьется родственное сердце, – хотя и не смог бы объяснить это ощущение.

В любом случае, этим троим предстояло многое обсудить, и Беньямин морально приготовился к долгой беседе. Начать он собирался с обсуждения шафранового инцидента, а затем перейти к более сложным вопросам вроде «Вы кто такие?» и «Что это вы тут делаете?» Он уже почти открыл рот, собираясь произнести первое слово, как вдруг его прервал еще один неожиданный, хотя и очень маленький герой нашей истории.

Пока трое детей глазели друг на друга, павлиний паук незаметно вскарабкался по юбкам Алисы, прополз по ее пальто, обогнул шею и устроился прямиком на кончике носа, откуда ему открывался наилучший вид на девочку. Распахнув яркий радужный веер, он переставлял лапки по ее щеке с почти завораживающим изяществом, отчего красочное тельце так и переливалось в лучах солнца. Это было весьма умное создание, прекрасно сознающее свою привлекательность, и бесцветная Алиса вызвала у него живой интерес. К тому же паук относился к Беньямину с большой нежностью и надеялся разведать обстановку в пользу мальчика.

Алиса, собрав всю свою храбрость, застыла столбом. Сейчас она могла только терпеливо ждать, пока паук закончит сверлить ее любопытными глазками. Она все еще не понимала, как это существо связано с Беньямином, но, несомненно, чувствовала их связь и не хотела еще сильнее обидеть нового знакомого. Поэтому она промолчала, мысленно проклиная Оливера за его недавнюю грубость. В конце концов, это они врезались в Беньямина, а не он в них.

И все же…

Это было очень, очень странно.

Жители Чаролеса, как и жители Ференвуда, обладали каждый своим волшебным даром – однако здесь их сходства заканчивались и начинались многочисленные различия. Ференвудцы Сдавали таланты на церемонии совершеннолетия; они высоко ценили магические способности и открыто предъявляли миру и окружающим то, чем наградила их судьба. Но в Чаролесе Алиса и Оливер встретили за два дня уже двух хранителей секретов. Беньямин, как и Лейли, считал магию исключительно личным делом, никогда не говорил о своих отношениях с насекомыми и даже не пытался объяснить эту членистоногую свиту. Никто не знал, почему он вечно покрыт пауками – включая его собственную маму, – а он не утруждал себя рассказами.

Дело в том, что Беньямин считал людей… странными. Он искренне не мог понять, зачем они прикрывают скелеты кожей, и испытывал глубокое уважение к тем, кто гордо носит свои кости наружу. И хотя технически он был человеком, Беньямина утешала слабая надежда, что, возможно, он хотя бы не так человечен, как другие. Эта маленькая фантазия зародилась в нем еще в детстве, когда однажды он так расчесал царапину на локте, что кожа лопнула – и из нее посыпались сотни новорожденных паучков. До того момента Беньямин и не подозревал, что они все в нем сидят. Теперь только он знал причину странности, которой никто больше не мог найти объяснения.

Беньямин годами страдал от слабого, но непрерывного внутреннего зуда, и хотя он не раз жаловался на него окружающим, страдания мальчика не принимались всерьез. Ни один доктор (волшебный или нет) не мог предположить, что эта щекотка порождена множеством крохотных лапок, снующих по его венам. Когда кожа Беньямина разошлась впервые, ему было восемь, и, слушая их слезные прощания – осиротевшие дети покидали дом, – он испытал забавное чувство ответственности по отношению к этим пришельцам. С тех пор, когда бы новое семейство ни оставило его плоть, он выпускал их в мир со всей нежностью любящего отца.

В тринадцать лет и девять месяцев Беньямин был самым чудны́м мальчиком, которого только видела Алиса, и это знакомство положило начало всему. Хотя он вполне сознавал свою необычность, он никогда не встречал никого, кто мог бы сравниться с ним в странности, – а потому столкновение с Алисой оказалось для него буквально знаком судьбы. Удивление было для Беньямина новым и на редкость освежающим чувством; именно по этой причине он не отозвал своего многоногого друга. Ему было любопытно посмотреть на реакцию Алисы, и ее намеренное спокойствие, упрямое достоинство и прежде всего доброе сердце – перед лицом создания, вызывающего у большинства только страх, – произвели на Беньямина неизгладимое впечатление. Оливер, несдержанный приятель Алисы, заинтересовал его мало; но сама она… О, Беньямина просто переполняли вопросы! Кто она, эта хрустальная девочка? Как сюда попала? Останется ли здесь навсегда? Но Беньямин не мог вымолвить ни слова. Все, что ему оставалось, – бросать робкие взгляды.

Тем временем Алиса сняла с носа паука (ей надоело, что на нее столь откровенно пялятся) и опустила на землю. Радужного кроху это привело в такое изумление, что Беньямин невольно рассмеялся. Оливер, которому хотелось загладить недавнюю грубость, воспользовался шансом и решительно шагнул вперед, всем своим видом выражая раскаяние. И хотя его жест был не слишком красноречив, Беньямин вполне его понял. На этот раз он широко улыбнулся в ответ и так же молча покачал головой, будто говоря: «Все в порядке. Ты мне с самого начала показался малость придурковатым».

Оливер с благодарностью кивнул.

И это было началом очень ценной дружбы.

* * *

Теперь вернемся к нашему мордешору.

Лейли, как вы помните, заперлась в уборной. Сейчас она, полностью одетая, покачивалась на спине в ванне, а мокрая одежда плавала вокруг, точно линялые крылья огромного мотылька. Воды было так много, что она с каждым движением выплескивалась из фарфорового чрева, рискуя затопить единственное убежище Лейли.

Но та была слишком занята, чтобы заметить подобную мелочь.

Лейли неотрывно смотрела в потолок, пересчитывая моль, чтобы не расплакаться, и короткими, судорожными вдохами втягивала воздух. Сердце трещало, грозясь расколоться на части. Девочка дрожащими руками ощупала искривленные кости и испустила тихий всхлип. На ее худеньких плечах лежало бремя такой непомерной ответственности, что она буквально ощущала, как смещаются под ним позвонки и выворачиваются суставы. Лейли онемевшими пальцами расстегнула браслеты и нагрудник, вытащила их из воды и бросила на усеянный трещинами мраморный пол, куда они приземлились с оглушительным грохотом. Она поморщилась от звука, но даже не повернула головы.

Эти древние узоры – что толку было от них теперь? Они пришли из других времен, когда кровь мордешора была столь драгоценна, что отливала на снегу голубым. Нет, этот продуваемый всеми ветрами особняк, эти выцветшие одежды – Лейли ковырнула сколотый сапфир на платье – были наследием иной эпохи. В работе мордешора не осталось ничего почетного. Смерть больше не обставлялась пышными ритуалами, приличествующие случаю слова и жесты забылись за ненадобностью. Лейли коснулась голубых венок, которые обвивали ее предплечья, и вдруг расхохоталась оттого, как много жизни принесла в жертву смерти.

Продолжая истерически смеяться, она почти с головой погрузилась в воду, и та превратила вроде бы радостные звуки в нечто странное и пугающее. Голос Лейли, искаженный вспышкой неестественного веселья, зловеще заметался под арочными сводами. Внезапно она осеклась, вздрогнула всем телом – хотя ванна была наполнена чуть ли не кипятком, – и замерла с глазами, расширенными от страха. После чего резко села и, хрипло выкашляв остатки смеха, схватилась за фарфоровые бортики серебряными руками.

Этот длинный кошмарный вечер даже не думал заканчиваться.

Только бросив Алису и Оливера, Лейли заметила, что ее кисти стали полностью серебряными. Открытие так ее подкосило, что она боком повалилась в наполненную ванну и до сих пор продолжала лежать в ней навзничь. Теперь же она подняла руки, потрясенная и завороженная, чтобы получше разглядеть тонкие серые язычки, которые обвивали ее запястья.

Лейли всегда думала, что готова к смерти. Потомственный мордешор, она давно должна была переступить страх небытия. Но лишь сейчас она начала понимать, что пугает ее не смерть, а умирание; именно бессилие перед лицом собственной смертности выкорчевало из ее сердца последние ростки мужества.

И все же…

Чем дольше Лейли вглядывалась в пожирающую ее болезнь, тем спокойнее становилась. Момент смерти казался теперь ближе, чем когда-либо ранее, и Лейли утешала простая уверенность: боль, страдания и постоянное одиночество вскоре подойдут к концу. Видите ли, недуг пожирал ее все быстрее. При таких темпах она должна была умереть к концу недели – и даже не представляла, можно ли этому помешать.

Как ни печально признавать, только эта мысль – ужасающее обещание освобождения – помогла ей унять дрожь, наконец согреться, выдохнуть и найти в глубине души горстку сил. Сил, чтобы протянуть еще несколько дней, прежде чем настанет пора сбросить последний покров человечности.

Ее незваные помощники просто чуть-чуть опоздали.

* * *

Лейли грузно поднялась в воде и начала стаскивать слои промокшей одежды. Все, чем она владела, было унаследовано от какого-нибудь мертвеца. Платья, плащи, ботинки и шарфы принадлежали маме или бабушке – это были следы другой эпохи, модные задолго до ее рождения. Вся собственность Лейли – от дверных ручек до суповых тарелок – пришла из иного, больше не существующего мира. Девочка дождалась, когда каждый предмет одежды плюхнется в ванну, вытащила из слива затычку, завернулась в банный коврик и уже двинулась к своей комнате, когда…

Ох.

Она почти забыла.

Оливер, добрая душа, выломал окно ее спальни.

* * *

Пока Лейли не было, ветер и снег с беспощадной жестокостью разносили ее комнату. На разбитом окне наросли сосульки; вокруг мебели сжались прозрачные кулаки мороза. Ветер набросал на пол пригоршней снега, часть снежинок подтаяла и растеклась лужами в виде скелетов. Лейли поскребла ногтем единственное мутное зеркало, затянутое ледяной пленкой, и невольно вздрогнула. За ночь комната выстыла похлеще склепа, и девочка поджала пальцы ног, обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. Затем она трясущимися пальцами достала комплект чистой, хотя и погрызенной молью одежды из скрипучего покоробленного гардероба и принялась натягивать на себя бесконечные слои древней ткани.

Плотные, мерцающие серебром колготки, безнадежно протертые на коленях и худо-бедно заштопанные на носках. Пара пуховых водолазок и бирюзовые штаны на меху. Тяжелое, инкрустированное рубинами платье в пол – его искусно расшитые рукава тоже зияли дырками на локтях, в корсаж въелся застарелый запах крови, а на спине не хватало шести бриллиантовых пуговок, – и жилет из крашеных перьев, подпоясанный нитью старого жемчуга. Наконец Лейли застегнула на бедрах мокрый ремень с инструментами и сунула ноги в пару бордовых ботинок, чья нежная шелковая поверхность давно пропиталась грязью и кровью.

Лейли бессчетное множество раз пыталась продать фамильные реликвии, но никто в этом суеверном городке не рисковал донашивать вещи мордешоров и не соблазнялся даже золотым шитьем и сапфирами. Поэтому Лейли тихо голодала, медленно умирала и плакала, когда никто не видел, – эта девочка, которая с равным достоинством носила алмазы и смерть.

Она медленно выдохнула, успокаиваясь.

Затем повязала вокруг головы свежий шарф, накинула на плечи красный плащ и приняла важное решение.

Видимо, Лейли смыла гордость в трубу и оставила ее там догнивать вместе с планами на уборку, – потому что собиралась сделать нечто, чего ее достоинство никогда бы не позволило.

Она собиралась попросить о помощи.

Вероятно, загадочные незнакомцы и опоздали с помощью ей, но они еще могли помочь городу. Если бы Лейли только удалось убедить Алису и Оливера вернуться, они бы, возможно, успели переправить оставшихся мертвецов в Запределье, прежде чем станет слишком поздно. Видите ли, смерть Лейли должна была вызвать в Чаролесе такие разрушения, каких его жители даже не могли представить. Глупые горожане бросили ее на произвол судьбы – осиротевшая девочка стала легкой мишенью для самых жадных, жестоких и женоненавистнических из них – и не раз лишали Лейли заслуженного заработка, зная, что кровь мордешора все равно обяжет ее взяться за работу.

Но так было не всегда.

Были времена, когда мордешоры пользовались в Чаролесе почетом и уважением. Когда имели вес в обществе. Но люди привыкли помыкать Лейли и забыли, чем обернется неуважение к мордешору.

Забыли старую песенку.

Позвольте внести ясность: между смертью человека и отправкой его души в Запределье никогда не проходило больше трех месяцев. Дух, задержавшийся на земле дольше этого срока, оказывался необратимо привязан к ней и всеми силами пытался остаться среди живых.

Именно это случилось с мамой Лейли.

Папа был слишком оглушен горем, чтобы омыть безжизненное тело жены, покинул дом под предлогом сражения со Смертью и так никогда и не вернулся. Лейли, которой в то время было всего одиннадцать лет, не знала, что делать. Она лишь начала осваивать отцовское ремесло перед тем, как он исчез, и пребывала в объяснимом ужасе от мысли омыть разлагающийся труп матери – не говоря уж о том, что она едва могла затащить его в ванну. Поэтому Лейли поступила так, как поступил бы любой в ее ситуации: закрыла глаза на проблему и понадеялась, что та рассосется сама собой.

Но в дверь продолжали звонить.

Трупы прибывали быстрее, чем Лейли успевала их считать. Все, что она могла, – затаскивать их в сарай и прикрывать в ожидании, когда вернется папа. Собственно, первый месяц она только и делала, что ждала, – но потом у нее кончились деньги, и она начала омывать всех мертвецов, которые появлялись у порога, и брать любую плату, которую ей предлагали. Лейли драила трупы, надеясь переплавить растущую ярость в нечто созидательное, пока не стерла пальцы до крови. Каждую ночь, какая бы ни стояла на дворе погода, она сбегала от маминого призрака и спала под открытым небом. В ту пору ее юное сердце еще осмеливалось надеяться. Она думала, что, может быть, папа от горя забыл о ней, и молилась, чтобы он прошел мимо их дома, – и вспомнил. Она цеплялась за эту надежду целых шесть месяцев, пока однажды не наткнулась на него в городе. Он стоял посреди улицы и пересчитывал свои зубы.

Видите ли, он продавал их за еду.

Только тогда Лейли разуверилась в мире, который прежде любила. Только тогда – в одиннадцать с половиной лет – она наконец омыла гнилой труп матери и, попытавшись отослать ее дух в Запределье, обнаружила, что тот не намерен никуда уходить. Мамин призрак слишком привязался к этому миру и решительно отказывался покидать дочь – как бы она его ни уговаривала и ни плакала^[2].

Проблема заключалась в том, что духи, желающие остаться, подчинялись определенным правилам. Жизнь и смерть регулировались бесконечной бюрократией, и на каждое исключение из системы приходилась соответствующая процедура. Прежде всего, духам крайне не рекомендовалось задерживаться в мире живых (по длинному списку причин, которыми я не буду вас сейчас утомлять), но если они все-таки хотели продолжить существование среди смертных, им нужно было обзавестись новой кожей. Без нее дух постепенно распадался и расслаивался между жизнью и смертью – худшая судьба из возможных.

На самом деле годилась любая кожа, но обычно призраки предпочитали человеческую, потому что она сидела лучше всего, да к тому же – о, сила ностальгии! – напоминала им о старых добрых временах^[3]. Я понимаю, что все это звучит жутковато, но не волнуйтесь: работа Лейли (и ее коллег) как раз и заключалась в том, чтобы не допустить подобного. Именно поэтому мордешорам было так важно платить за труд. Видите ли, мертвый мордешор – плохой работник.

У всего были сроки.

Через три месяца магия, привязывавшая духов к их мордешору, развеивалась, и те могли беспрепятственно покинуть освященную землю, чтобы отправиться на поиски новой кожи.

Тик-так.

Для мертвецов Лейли прошел восемьдесят седьмой день, затем восемьдесят восьмой и восемьдесят девятый. А это значило, что время Чаролеса на исходе.

* * *

Вас вряд ли удивит, что по практическим соображениям обширные владения Лейли включали древнее переполненное кладбище. Но вас точно удивит, что горожане крайне редко заглядывали туда, чтобы навестить своих покойников. Никто не приходил к устроенным Лейли могилам, чтобы возложить цветы или в слезах побеседовать с тенями любимых. Причина заключалась все в той же суеверности чаролесцев: они боялись, что доброе отношение к мертвецам лишь побудит хладные трупы воскреснуть к жизни. А поскольку никто не жаждал разбираться с толпой зомби, горожане старались не тревожить мертвых. Это значило, что призракам, обитающим на земле Лейли, было совершенно нечем скоротать длинные унылые часы загробного существования, и они никогда не отказывались поболтать с девочкой. Пожалуй, если она кого и радовала в этом мире, так это своих духов.

Стоило Лейли вернуться во двор за упавшим шлемом и ломиком, как она немедленно осознала, что оставила утреннюю работу незаконченной, – и призраки не преминули ей об этом напомнить. По воздуху пронеслась стайка бесплотных шепотков, выскрипывающих ее имя.

Лейли неохотно улыбнулась пятнадцати духам, которые соткались вокруг нее, и вяло помахала в знак приветствия.

– Привет, – сказала она, нагибаясь за шлемом. – Как у всех дела?

– Хорошо, – хором прошелестели призраки – одинаково глухо и монотонно.

Лейли нахлобучила шлем на голову и едва сдержала дрожь, когда на лоб ей скользнула струйка холодной жижи.

– Мы опять пересказывали истории своей смерти, – мрачно заметила Зара.

– А Роксана предполагала, что нас ждет в Запределье, – продолжил пожилой мужчина по имени Хамид. – Было так грустно.

– Отлично, отлично, – рассеянно ответила Лейли, нащупывая на поясе защелку для лома.

Роксана вытянулась и принялась кружиться в лучах солнца, которое слегка золотило ее призрачный силуэт.

– А ты как? – сказала она. – Ходет четори, азизам?

Роксана вечно смешивала разные языки, не утруждая себя разговором на каком-нибудь одном.

– Тоже хорошо, – соврала Лейли и, приложив ладонь ко лбу, обозрела окрестности. Вокруг шаткими штабелями возвышались гробы. Девочке по-прежнему предстояло разложить по ним тела, собрать у всех ногти и опустить под землю.

– Извините, ребята, у меня сегодня куча работы, так что…

Духи застонали.

– У тебя всегда куча работы! – возразил Дин, призрак – ровесник Лейли.

– Да-да, и нас это очень огорчает, – добавил грузный пожилой джентльмен. – Мы бы хотели об этом поговорить.

– Комак надари? – спросила Роксана. – Почему тебе никто никогда не помогает? А отец кохаст? Что за дети были с тобой прошлой ночью? Они могут помочь?

Роксана всегда задавала трудные вопросы. Умерла она довольно молодой – вскоре после сорока, – но, если считать время посмертия, была среди духов старшей. К нынешнему моменту она провела на земле Лейли почти три месяца, что не только делало ее лидером их маленькой призрачной компании, но и устанавливало особую связь между ней и юным мордешором. Для привидений такая симпатия была редкостью – как вы наверняка заметили, большинство из них отличались жестокосердием, – но Роксана была при жизни такой оптимисткой, что это не смогла исправить даже смерть.

Лейли наконец затащила труп в открытый гроб и уже почти собралась ответить на вопрос Роксаны, когда ее отвлекло появление еще трех призраков.

– Привет, Лейли.

– Привеееет.

– Привет, Лей.

– Здравствуйте, – ответила девочка со вздохом. Затем села прямо в грязь, подтянула гроб на колени и принялась пересчитывать пальцы на руках и ногах мертвеца. Удовлетворившись результатом, она спихнула ящик обратно в снег, достала из кармана на поясе треугольную визитку и засунула одним концом в мокрый рот трупа.

ЭТО ТЕЛО ОМЫТО

И ОТПРАВЛЕНО В ЗАПРЕДЕЛЬЕ

ЛЕЙЛИ ЛЕЙЛОЙ ФЕНЖУН

– Выглядишь усталой, – заметил Дин. – Нечестно, что тебе приходится делать все это в одиночку.

– Я бы так хотела помочь, азизам, – сказала Роксана. – Мы бы все помогли. Ты знаешь.

Лейли улыбнулась и привстала на колени. Она ценила свои отношения с призраками, хотя со стороны они могли показаться довольно странными. Лейли часто ощущала себя их матерью и, пока принимала у себя в гостях, старалась держать в строгости – из страха, что однажды они заскучают и сделают живым что-нибудь прискорбное. Обычно она уделяла им больше внимания, но сегодня была так измучена, что могла ответить лишь на самые простые вопросы и тревоги.

Ей действительно предстояла куча работы.

Лейли старалась двигаться с высоко поднятой головой, но в мыслях у нее царил такой туман, что она едва сознавала оставшиеся шаги. Девочка сама чуть не отдала богу душу, пока разложила все пятнадцать чистых тел по гробам и засунула каждому между губ визитку. Теперь оставалось последнее дело – и можно было заколачивать крышки.

Лейли с тихим вздохом потянулась за щипцами.

– Фууу, – протянула Ширин, одна из старших духов. – Ненавижу эту часть. Так мерзко, Лейли.

– Закрой глаза, – терпеливо посоветовала девочка. – Вам необязательно все время смотреть.

Следующие несколько минут она провела, быстрыми отточенными движениями выдергивая ногти с рук и ног мертвецов. Все их она добавила к своей постоянно растущей коллекции, которую хранила в медной коробочке на поясе. Затем Лейли резко ее встряхнула, откинула крышку, закрыла глаза и наугад выбрала шесть ногтей. Это был ключевой этап в процессе захоронения, потому что только человеческие ногти могли удержать гробы навечно закрытыми.

Лейли отстегнула от пояса латунный молоток и тщательно вбила грязные ногти в дерево. К счастью, постоянная мелкая дрожь ее оставила; усилившийся тремор, как осознала Лейли, теперь приходил волнами, и она поспешила воспользоваться передышкой между приступами.

Когда все гробы были надлежащим образом заколочены, Лейли достала клеймо и мягко подула на металл. Железо немедленно засияло оранжевым, выбрасывая в холодный воздух облачка пара. Лейли с механическим проворством проштамповала крышки печатью мордешора, оттащила тяжелые деревянные ящики на кладбище и наконец один за другим вплавила в землю.

Пожалуй, этот этап был самой завораживающей частью работы мордешора, потому что затрагивал простую и бесконечно причудливую грань ее магии. Когда мертвец был готов отправиться в Запределье, Лейли опускалась перед гробом на колени и мягко вдавливала его в почву. С этой секунды труп становился не ее заботой.

Хотя…

Да, оставалась еще одна мелочь.

Финальный акт похорон вызывал у духов наибольший восторг, и теперь они сгрудились вокруг Лейли – взволнованные, гордые и благодарные, – чтобы узреть одно последнее чудо.

Девочка преклонила колени перед каждой свежей могилой и извлекла изо рта пятнадцать розовых лепестков – по числу покойников. После чего вкопала их прямо в мерзлую землю.

Не прошло и пары секунд, как ее пробили побеги – и на могилах заалели полностью распустившиеся цветы. Магия казалась незамысловатой, но розы, выращенные мордешором, цвели вечно, в любой мороз и непогоду. Они воплощали одну бесспорную правду:

Этот человек когда-то жил.

Кладбище Лейли представляло собой прекрасный печальный розарий – бескрайнее море из сотен тысяч цветов, олицетворяющих воспоминания о каждой душе, к которой притронулась юная мордешор и ее предки.

После этого она наконец повалилась в снег – изможденная за гранью всяческих описаний, с трясущимися руками, серебряными до самых локтей. Сорок оставшихся призраков столпились вокруг нее, шепча слова благодарности, – а затем сделали то, что делали всегда, когда Лейли засыпала на работе. Они позвали на помощь птиц.

Через несколько мгновений дюжина пернатых друзей нырнула к земле, ухватила Лейли когтями за одежду и бережно перенесла в особняк.

* * *

Лейли проснулась, будто от толчка.

Солнце немного сдвинулось вправо; на холмы опускались огромные тонкие снежинки. Лейли сидела, привалившись к дверям особняка и даже не подозревая, сколько проспала. Но утреннее тепло уже ушло, и девочка, подавив дрожь, осознала, что потеряла минимум час.

Она поднялась на ноги.

В сарае по-прежнему дожидались сорок трупов, и Лейли нужно было поторопиться и найти Алису и Оливера до того, как станет слишком поздно. Она понятия не имела, далеко ли ушли ее гости и сколько времени она потратит на их поиск, но знала, что перед уходом из дома хорошо бы привести его в порядок.

И, конечно, забрать свои кости.

Каждый мордешор рождался с двумя скелетами: одним обычным, скрытым под кожей, и вторым, который полагалось носить на спине. Это был знак их двойственной жизни – и вечно сопутствующей им смерти. Лишний скелет хранился, тщательно разложенный и закрепленный, в церемониальном футляре, где кости росли по мере взросления мордешора, словно обычные. Они составляли такую же неотъемлемую часть его тела, как уши или нос, и мордешор никогда не выходил без них из дома.

Лейли спешно метнулась за скелетом, сбросив на ходу шлем. Затем пристроила футляр на худеньких искривленных плечах, надвинула на голову красный капюшон и глубоко вздохнула. Размеренное клик-клак щелкающих костей должно было на каждом шагу оповещать встречных, с кем свела их сегодня судьба.

Боюсь, это добром не кончится

Учитывая, как тщательно готовилась Лейли к поискам, те закончились до обидного скоро. Стоило ей приблизиться к главной дороге, как она услышала голоса – и дальше просто шла на звук, пока не уткнулась ровнехонько в своих гостей. Алиса с Оливером сидели в снегу – что уже само по себе было любопытно, – но любопытнее всего было то, что сидели они там не одни.

Лейли была потрясена.

Конечно, она не ожидала, что Алиса с Оливером будут горевать в разлуке с ней, но девочку поразило, как быстро они обзавелись компанией. Причем из всех жителей Чаролеса выбрали Беньямина Феланкасака.

На самом деле Лейли не испытывала к Беньямину ненависти, но сейчас она в каком-то смысле защищала свою территорию, а потому допустила, что его ненавидит. В более добром расположении духа она наверняка назвала бы Беньямина славным парнишкой. По правде говоря, он был ее единственным соседом на полуострове, и в старые времена они даже вместе ходили в школу. При этом она всегда относила его к тому не слишком умному типу людей, которые лучатся беспочвенным оптимизмом и по-щенячьи обожают жизнь, невзирая на все ее подзатыльники. Неизменная улыбка и навязчивое дружелюбие мальчика вызывали у нее отвращение, и Лейли искренне не понимала, как кто-то может воспринимать его иначе.

Впрочем, неважно. За время ее отсутствия Алиса, Оливер и Беньямин успели разговориться, и Лейли нахмурилась, ощутив булавочный укол зависти. Конечно, это было несправедливо – Беньямина отягощал длинный список собственных бед, и Лейли следовало порадоваться, что ему удалось погреться в неожиданной доброте незнакомцев. Но сейчас она была просто не способна на великодушие. Поэтому Лейли застыла на месте, сведя брови к переносице, и принялась сверлить соседа яростным взглядом. Тому явно начало припекать затылок, потому что он резко обернулся и, увидев ее, подпрыгнул чуть не на метр.

Пугаться и вправду было чего: на фоне снегов Лейли выглядела особенно грозно. Сейчас она напоминала призрака в алом: длинный тяжелый плащ составлял резкий контраст с окружавшим их белым безмолвием. Мертвенно-бледная, в низко надвинутом капюшоне, девочка не стала дожидаться, когда Алиса и Оливер заметят ее присутствие, а сама метнулась им навстречу. Плащ развевался за плечами, будто кровавая пелена.

Однако стоило Лейли поравняться со своими помощниками и разглядеть выражения их лиц, как девочку опять укусила совесть. При ее приближении улыбки и беззаботную болтовню точно ветром сдуло. Алиса запаниковала, Оливер побледнел, как полотно, а Беньямин попытался привстать и шлепнулся на землю.

Лейли поприветствовала их равнодушным кивком и уже снова начала закипать обидой, как вдруг Беньямин уставился ей прямо в глаза. (Видите ли, в настоящий момент он был единственным человеком, который знал, что глаза Лейли вообще-то не серебряные.)

Девочка быстро отвернулась и ниже натянула капюшон, скрывая глаза в его алой тени, но сделанного было не вернуть. Воцарилось долгое молчание. Когда Лейли снова подняла голову, Беньямин по-прежнему смотрел на нее в упор, но во взгляде его больше не читалось страха. Теперь его мягкие печальные глаза переполняло сочувствие, что в каком-то отношении было гораздо хуже, – но Лейли не могла не признать, что это сочувствие искреннее, и понять, что он сохранит ее секрет.

Поэтому она коснулась лба и кивнула.

Беньямин закрыл глаза, тронул тыльной стороной ладони собственный лоб и поклонился.

Это был последний и окончательный жест уважения.

* * *

Алиса с Оливером понятия не имели, какую важную вещь прояснили сейчас Лейли и Беньямин, – но мордешор по крайней мере перестала хмуриться, и Алиса мгновенно заключила, что дела идут не так уж плохо. Этого было вполне достаточно, чтобы вернуться к занимающим их вопросам.

– Что ж, – начал Оливер, обращаясь к Лейли. – Рад видеть, что тебе лучше.

Лейли посмотрела на него и ничего не сказала.

Оливер откашлялся.

– Тебе же лучше? Правда?

Лейли едва не закатила глаза.

Теперь, оказавшись среди живых, она особенно четко сознавала, что предпочитает общество мертвецов. Девочка поверить не могла, что решилась просить этих людей о помощи.

– Я в порядке, – ответила она холодно.

Затем вспомнила, что сейчас ей выгоднее перестать всех ненавидеть, прочистила горло и с трудом выговорила:

– Я хотела… попросить прощения. Что так сбежала утром. Я не… я отреагировала слишком бурно.

Повисла тишина.

И вдруг…

– Ну что ты, – выпалил Оливер, у которого почему-то запунцовели уши. – Это было… то есть… нелегкий выдался вечерок.

– Точно! – закричала Алиса, улыбаясь от уха до уха. – И мы просто… Знаешь, так здорово, что ты снова с нами!

Лейли смерила ее мрачным взглядом, и Алиса залилась краской.

Мордешор поморщилась и отвела глаза, опять забыв, что ей следует быть добрее к этим странным детям. Сейчас именно она нуждалась в них, и если она не сумеет хотя бы притвориться доброй, то, вероятно, и не сможет убедить их вернуться к трупам.

– Ну да ладно, – продолжил Оливер весело. – Мы как раз собирались в город. Хочешь с нами?

Лейли вскинула брови, изумленная, и вопросительно повернулась к Беньямину. Тот улыбнулся, подтверждая приглашение, но мордешор лишь покачала головой и кивком указала на Алису и Оливера.

– Что они тебе рассказали? – теперь она обращалась только к Беньямину. – Тебе известно, зачем они здесь?

– О да, – ответил мальчик, чьи глаза сверкали от плохого скрытого восторга. – Такая чудна́я парочка, правда? Они сказали, что приехали из Ференвуда. И проделали весь этот путь, только чтобы помочь тебе с омовением мертвых. – Беньямин склонил голову к плечу. – Вообще-то Алиса как раз посвящала меня в ваши вчерашние приключения.

Лейли почувствовала, как ее задеревеневшие плечи расслабляются, а удивление стирает с лица хмурую гримасу. Тем не менее в следующую секунду она посмотрела Алисе прямо в глаза и строго спросила:

– Зачем ты выкладываешь такие вещи незнакомцу?

У Алисы невольно дернулись пальцы. Конечно, она не могла быть уверена, но почему-то подумала, что вопрос с подвохом. Беньямин был одним из самых любопытных незнакомцев, которых она только встречала в своей жизни, и казался вполне надежным. Но мордешор по-прежнему сверлила ее взглядом в ожидании ответа, и Алиса заколебалась.

– Ну, – сказала она наконец, – это же правда.

– Но зачем рисковать безопасностью ради правды?

– Безопасностью? Что ты хо…

– Ты ничего знаешь об этой земле и ее обитателях и понятия не имеешь, чего тебе могут стоить такие откровения! – воскликнула Лели. – А чаролесцы, к твоему сведению, – добавила она угрюмо, – не заслуживают ни капли доверия.

– Почему?

– Лучше тебе об этом не задумываться.

– Прошу прощения, – встрял Беньямин, – но, думаю, я могу говорить за себя сам. И лично я считаю, что вполне заслуживаю доверия.

Лейли сжала кулаки.

– Что ж, увидим, – ответила она. – Не так ли?

Оливер преувеличенно громко хлопнул в ладоши.

– Вот и ладненько! – заявил он жизнерадостно. – Теперь, когда мы со всем разобрались, может, отправимся в город?

– Нет. – Лейли развернулась, чтобы заглянуть ему в лицо. – Ты и твоя бледная подруга обещали мне помочь. И теперь я прошу вашей помощи. Еще сорок мертвецов ждут омовения, и мне необходимо ваше содействие. Как можно скорее.

Оливер моргнул.

У Алисы отвисла челюсть.

Беньямин прислонился к тачке, с величайшим интересом наблюдая за этой сценой.

– Ну? – поторопила их Лейли с раздражением. – В чем проблема?

К Алисе первой вернулся дар речи.

– У тебя… у тебя еще сорок мертвецов? Сорок тел, которые нужно омыть?

У Лейли встал ком в горле. На самом деле она не ожидала, что они откажутся.

– И их все нужно омыть сегодня? – полным ужаса шепотом добавил Оливер. – Все сорок?

Лейли почти услышала, как с хрустом переламывается что-то у нее внутри.

– Забудьте, – быстро сказала она, отступая на шаг. – Неважно. Я сама справлюсь. Просто… просто вы предложили… И я подумала… подумала, что… Неважно. Мне лучше вернуться к работе. До свидания.

Она уже разворачивалась, когда Оливер перехватил ее руку.

– Пожалуйста, – сказал он настойчиво, – не пойми нас неправильно. Мы будем счастливы помочь. Но можно мы сделаем хоть маленький перерыв, прежде чем возьмемся за дело?

– Перерыв? – недоуменно моргнула Лейли.

– Ага, – ответил Оливер и безуспешно попытался спрятать улыбку. – Ну, знаешь, пообедаем. Или примем ванну. Или раздобудем свежую одежду…

– Я не делаю перерывов.

– Да боже мой, – сказал Беньямин и рассмеялся, косясь на Лейли уголком глаза. – Надо же когда-то начинать. Почему не сегодня? Вечером Ялда, в городе будет потрясающе.

Ялда.

Лейли чуть не забыла.

– Предлагаю отвести наших новых друзей в центр и немного повеселиться, – продолжил Беньямин.

– Звучит просто отлично! – воскликнула Алиса. – Я бы так…

– Нет, – ответила Лейли с расширенными глазами. – Нет, я не могу. Мне нужно сейчас же возвращаться к работе…

– А это точно не может подождать несколько часов? – поинтересовался Оливер.

Лейли растерялась.

– Нет, – ответила она, но в ее голос впервые закрались нотки сомнения. Несколько часов? Может ли она отдохнуть несколько часов? Боги, она так устала.

– У меня есть идея, – сказал Беньямин. – Если ты поедешь с нами в город – и немножко повеселишься, – я потом лично провожу вас до дома и помогу с омовением мертвецов. У тебя будет целых три помощника. – Он улыбнулся. – Как тебе такой вариант?

Лейли заколебалась. Усталый, битый жизнью мордешор боролся с тринадцатилетней девочкой, которая до сих пор жила в ее сердце. Ей отчаянно хотелось стать нормальной – завести друзей, с которыми можно пойти на местный праздник, – но она не могла освободиться от работы, на которую была обречена.

Пока – обречена.

В итоге перспектива заполучить третьего помощника перевесила, и Лейли неохотно кивнула.

– Отлично, просто отлично! – И Оливер в восторге сжал плечо девочки (та немедленно скинула его руку). – Потому что ты, как я вижу, вдоволь понежилась в ванне и успела переодеться, а мы, – он указал на себя и Алису, – почти заросли лопухами. И если вскоре это не исправим, я сброшу одежду прямо здесь и сейчас, и тогда, клянусь Ферен, вы все пожалеете.

Алиса рассмеялась и с готовностью закивала, Беньямин заулыбался так, будто она рассыпа́ла звезды, Оливер стянул с ноги грязный носок и замахал им над головой, а Лейли – Лейли неожиданно так развеселилась от этой картины, что ей лишь самую чуточку пришлось притворяться доброй. Она много лет не разговаривала с такой кучей людей одновременно и едва могла поверить, что до сих пор не разучилась это делать. Ее руки разлагались, зрение затягивало серой пеленой, волосы потеряли весь блеск, а кости изогнулись в совершенно ненадлежащих местах, – и все же она давно не чувствовала себя такой живой.

Еще один крохотный росток надежды расколол камень ее сердца, и этот наплыв чувств сделал Лейли самую малость легкомысленной – и самую капельку безрассудной. Поэтому она отложила мытье мертвецов (несмотря на лучшие намерения) на потом и согласилась поехать в город, чтобы немного повеселиться со сверстниками. Это была слабость, от которой девочка избавилась давным-давно, и соблазн, которому у нее не получалось больше сопротивляться.

Всего несколько часов, пообещала она себе.

В конце концов, сегодня была Ялда – главный праздник года, – и Лейли не могла не съесть одного последнего граната, прежде чем умрет.

* * *

Железнодорожная станция представляла со-бой лиловое здание с многоярусной крышей и сотнями восьмиугольных окошек. Деревянный реликт старел с необычайной грацией, а узорные панели и замысловатые украшения указывали на огромную любовь и тщание, с которыми его строили. Сейчас он стоял в снегу, упрямый и сумрачный, и со сдержанным достоинством поскрипывал, пока ветер сотрясал древние стропила. По бокам его обступали скелеты деревьев, чьи голые ветви были усеяны свежими сосульками и ухающими совами. До прибытия поезда оставалось всего ничего.

Дети гуськом промаршировали на станцию. У Алисы колотилось сердце, у Оливера стучали зубы, у Лейли клацали кости, а Беньямин просто пыхтел, затаскивая тележку на пригорок. Массивные золотые двери распахнулись при их приближении, и все четверо занырнули внутрь, спасаясь от мороза.

* * *

Лейли все еще привыкала к человеческой компании.

Опыт нельзя было назвать совершенно неприятным, но прямо сейчас ей казалось, будто она отрастила три нежеланных конечности и до сих пор с ними осваивается. Алиса, Оливер и даже Беньямин (который лучше всех понимал, что Лейли пока лучше не дергать) обращались к ней с любыми нуждами и сомнениями, отчего девочка ощущала себя польщенной и раздраженной одновременно. Не успела она перевести дух, как Алиса принялась донимать ее вопросом, не сможет ли она принять ванну до прибытия поезда. Сама просьба была невинной, но представляла неразрешимую трудность для Лейли, которая провела последние два года почти в полном одиночестве. Она просто не знала, что на такое отвечать. Неужели от нее всерьез ждали, что она будет обсуждать банные привычки другого человека?

Добрый Беньямин утащил Алису прежде, чем кому-нибудь причинили вред, но это значило, что Лейли с Оливером остались наедине – и достаточно надолго, чтобы почувствовать неловкость.

Они уселись на одну из длинных скамей, которыми была уставлена станция, и Лейли наконец смогла освободиться от груза своих костей. Стоило девочке положить тяжелый футляр на свободное место рядом, как по зданию прокатилось гулкое клацанье разобранного скелета.

– Гм, – сказал Оливер, откашлявшись. – А что у тебя в сумке?

Лейли в эту секунду смотрела в другую сторону, а потому, оборачиваясь, устроила целое представление. Девочка медленно откинула капюшон и вонзила в Оливера взгляд такой острый, тяжелый и пронизывающий, что он мигом подскочил, запнулся о собственные ноги, шлепнулся на пол и снова поспешил подняться. После чего позорно сбежал, бормоча бесконечные извинения и что-то о том, что ему нужно срочно переговорить с Алисой.

Лейли прикрыла лицо ладонью и улыбнулась. Оливер начинал ей нравиться.

* * *

Станция была совершенно пуста – если не считать их маленькой компании и единственной дамы за кассовым окошком. Ее звали Сана Сулейман, и она работала здесь билетером, сколько помнила Лейли. Но Сана не жила постоянно на полуострове и, что более важно, ненавидела свою работу. Лейли она считала пугающей, а Беньямина – ужасающим. Увы, хотя она минимум семнадцать раз просила о переводе на другую станцию, все ее запросы были встречены гробовым молчанием.

(Да, к сведению: билеты на поезд ничего не стоили. Транспорт в Чаролесе считался общественной услугой, а потому спонсировался городом; билеты были нужны только для порядка.)

Лейли подошла к кассе как раз в тот момент, когда Сана жевала большую прядь своих волос. При приближении девочки она их торопливо выплюнула, изобразила внимание и начала заученную речь, даже не глядя на клиента.

– Здравствуйте! Меня зовут Сана, и сегодня я буду вашим кассиром. Полуостровное отделение Чаролесской железной дороги работает, чтобы претворить в жизнь ваши мечты о путешествиях. Есть ли у вас какие-нибудь мечты, которые мы могли бы претворить в жизнь сегодня?

Лейли, которая не только знала Сану всю свою жизнь, но и, что более существенно, знала, что до прибытия их поезда остается десять минут (в это время дня он ходил каждые два часа), была особенно лаконична.

– Четыре билета в город, пожалуйста, – вот и все, что она сказала.

Но четыре билета были на три больше обычного, и такую аномалию Сана никак не могла проигнорировать. Она вскинула голову, чтобы впервые за два года посмотреть Лейли в глаза, и застыла, не моргая, на добрых пять секунд.

Лейли постучала по окошку пальцем в перчатке.

– Четыре билета, Сана.

Кассирша подпрыгнула, приходя в себя, и несколько раз отрывисто кивнула, прежде чем скрыться из виду. Затем она снова возникла с четырьмя шелковистыми зелеными билетами (которые просунула в щель в окошке) и странным, неуютно искренним голосом спросила:

– Я могу вам еще чем-то помочь?

Лейли сощурилась, сгребла билеты и быстро зашагала прочь.

* * *

Алиса, Оливер и Беньямин столпились вокруг тачки с шафраном. Алиса рассеянно тыкала пальцем фиолетовые цветы, пока Оливер что-то тихо, торопливо и взволнованно рассказывал. Беньямин, слушая его, хмурился все сильнее – и уже почти совсем собрался ответить, когда его прервало появление Лейли. Завидев девочку, он натянул на лицо радостную улыбку и очевидно переменил тему.

– Тогда решено, – сказал он громко. – Первым делом устроим вам банный день, а потом раздобудем приличную зимнюю одежду. – И он улыбнулся Лейли. – Что скажешь? Приоденем эту парочку? Им как минимум нужны хорошие ботинки.

Но вместо Лейли ответила Алиса. Она указала на босые ноги Беньямина и мрачно произнесла:

– Попомни мои слова: если кто и обзаведется сегодня новыми ботинками, так это ты.

Мальчик покраснел до корней волос. Он был одновременно тронут и задет – а еще не имел ни малейшего понятия, что ответить. Поэтому он просто начал бросать косые взгляды на Алису – увы, в чересчур большом количестве.

Секунда тянулась за секундой, а дурацкие, неловкие, смущенные взгляды все множились, неотвратимо доводя Алису до белого каления. Видите ли, она искренне оскорбилась.

Всю свою жизнь она имела дело с людьми, которые исподтишка на нее пялились. Она знала, что отличается от окружающих, что ее совершенная белизна часто вызывает страх, а тот ведет за собой жестокость. После многих лет борьбы за принятие этой инаковости Алиса поклялась, что больше никто не заставит ее стыдиться своей сути и внешности. Никогда. Она была слишком горда, чтобы терпеть невежественных и злобных людей.

Вспомнив об этом теперь, она яростно сверкнула глазами на Беньямина и отвернулась. До сих пор Алиса считала его весьма приятным юношей; у него было вызывающее доверие лицо и обходительные манеры, и девочке с ним было довольно легко. Но теперь она раскаивалась, что так переоценила его достоинства.

Оливер, который все еще был погружен в мысли после их краткой, но жаркой дискуссии, на секунду поднял взгляд – и этого хватило, чтобы заметить охватившее компанию напряжение. Как вы наверняка уже поняли, он был весьма проницательным молодым человеком, а потому, не теряя времени, заглянул Беньямину в глаза. Открывшаяся ему причина всеобщей неловкости привела Оливера в изумление.

Он сроду не думал, что кто-то может испытывать к Алисе романтический интерес. И хотя временами и воображал подобные отношения, Алиса в роли сердечной подруги представлялась ему чем-то таким же логичным, как плавание в свитере.

(Его беда. Лично я нахожу Алису очаровательной.)

Как бы там ни было, все резко замолчали, и Лейли не могла понять почему. Она едва приблизилась к своим спутникам, а те уже как воды в рот набрали. Алиса хмуро разглядывала ботинки, скрестив руки на груди; Беньямин выглядел странно напуганным, а Оливер, которому хватило тридцати секунд, чтобы разобраться с этой парочкой, снова погрузился в обдумывание тяжкой правды, обнаруженной им десять минут назад.

На Лейли никто даже не посмотрел.

Не придумав ничего лучше, она протянула ребятам билеты – в надежде, что это поможет беседе возобновиться. Но недавняя непринужденная атмосфера испарилась бесследно. В другой ситуации Лейли не придала бы этому значения (светские беседы никогда не были ее коньком), но что-то привело остальных в тихий ужас, и девочка задумалась, не может ли проблема быть в ней. Не может ли быть такое, что им неудобно говорить в ее присутствии? Эта мысль вызвала у Лейли неожиданную бурю чувств.

И среди них точно была злость.

– Я вам не мать, – сказала она колко ни с того ни с сего. – Можете и дальше говорить, о чем вы там говорили, и не бояться, что я не одобрю.

В следующую секунду до них донесся громкий радостный гудок, который, к счастью, избавил Алису, Оливера и Беньямина от необходимости отвечать. По всей станции зазвонили колокола, здание мелко задрожало от приближения поезда, и сердца всех четверых наполнились трепетом. Этот сигнал предназначался им. Беньямин схватился за рукоять своей тележки, Лейли забросила на спину футляр с костями, Оливер взял Алису за руку, и они дружно шагнули из дверей на холод – навстречу вечеру, которому предстояло изменить всё.

* * *

Поезд оказался пугающе знакомым.

Алиса с Оливером прибыли в Чаролес на точно таком же транспорте; единственное отличие заключалось в том, что их вариант передвигался под водой.

Представшая их глазам конструкция выглядела как бесконечная цепочка восьмиугольных призм. Они были целиком собраны из стеклянных панелей, которые скреплялись между собой латунными шарнирами. Такие же шарниры соединяли вагончики. Большинство из них стояли на огромных металлических колесах, – а те, в свою очередь, на проложенных в земле бороздах. В целом поезд казался более современной и надежной версией лифта, в котором мокли Алиса с Оливером, и это вызвало закономерную опаску у наших многоопытных путешественников. Увы, особого выбора у них не было – поэтому оба лишь вздохнули, молча понадеялись, что на сей раз их транспорт не треснет по дороге, и пошли за Лейли и Беньямином искать свободные места.

До прибытия на полуостров поезд заезжал еще на несколько станций, так что у них ушла пара минут, чтобы найти две открытые призмы. Беньямин со своей повозкой занял ровно половину одной из них – и предложил, чтобы все прочие разместились в соседней. Однако Алиса и Оливер обменялись многозначительными взглядами и через секунду заявили, что лучше разделиться: Алиса поедет с Беньямином, а Оливер с Лейли. Это было довольно странное решение, которое несомненно требовало объяснений, но времени на дискуссии уже не оставалось. Лейли была в растерянности, Беньямин – в (тихом) ужасе, и с предложением никто не стал спорить. Так что Алиса с Оливером попрощались, заняли места в соседних вагончиках и приготовились к долгой поездке в город.

* * *

Несмотря на мороз, день выдался прекрасным.

Пейзаж за окном словно сошел со страниц сказки: завитушки ветвей пушились снегом, проглядывающее сквозь тучи солнце укрывало белые поля хрупкой позолотой, птицы громко выражали недовольство холодом, и хотя это был странный, невероятный и по-своему волшебный день, за ним явно спешила необыкновенно студеная ночь.

К счастью, стеклянные вагончики были оборудованы плюшевыми сиденьями и наполнены магией, которая распространяла внутри уютное сухое тепло. Стоило Оливеру занять скамью напротив Лейли, как состав дернулся. Девочка сняла футляр с костями и вдруг поняла, что не может взглянуть своему спутнику в глаза. Она его не игнорировала – нет, больше нет, – но в Оливере что-то неуловимо изменилось, и эта перемена заставляла ее нервничать. Что, если он снова применит магию убеждения и впутает ее в какие-нибудь неприятности? Лейли не могла отделаться от этой мысли. Но хуже всего было другое. Она знала, что он сам выбрал ехать с ней – в то время как скорее предпочел бы уединение, – и хотя ей несомненно предстояло выяснить причину, Лейли уже не была уверена, что хочет ее знать.

При этом Оливер явно не собирался заговаривать первым.

В итоге Лейли заставила себя поднять глаза, впервые за много лет ощущая робость. Сегодня ее радужки казались еще серебристей обычного, потому что лихорадочно блестели от множества чувств.

Оливер так и не проронил ни слова.

Вместо этого он склонился вперед, оперся на локти и с неожиданной серьезностью посмотрел ей в лицо. О, что за дивная сила заключена в торжественном молчании! Сосредоточенность совершенно преобразила взгляд и облик Оливера, внезапно обнажив суровость, которой Лейли никогда раньше не замечала, и – необъяснимым образом – нежность, которую она в нем даже не подозревала. Такая перемена очень ему шла (и, главное, нравилась Лейли), что в нынешних обстоятельствах было довольно неловко. Увы, девочка ничего не могла с этим поделать. Лицо сострадающего человека наполняется негромким, но бесспорным достоинством, и эта грань Оливера не только удивила мордешора – она ее напугала.

Что-то было ужасно неправильно.

– В чем дело? – спросила она наконец. – Что не так?

Оливер отвел взгляд и прижал кулак к губам. Затем, после долгого молчания, закрыл глаза, опустил руку и очень тихо и спокойно произнес:

– Почему ты уверена, что скоро умрешь?

* * *

Зима решила показать характер. Диагональный град перечеркивал горизонтальный снег, затухающее солнце едва скользило по закованным в лед ветвям, в отдалении нарастал шипящий гул полузамерзших водопадов. День медленно перетекал в вечер. Солнце, решив поторопить смену часов, нырнуло к земле, и из-за туч выплыла бледная луна. За деревьями промелькнул мохнатый олень; мимо поезда радостным галопом промчался табун вороных коней. Горы на горизонте дремали, надвинув снежные шапки, но в сердцевине их величественного спокойствия уже зарождался будущий гром.

И все же…

В маленькой стеклянной кабинке было немыслимо тихо.

Ветер нашептывал в щели шарниров, умоляя допустить его к беседе, но никакой беседы не было. Лейли прижала пальцы к дрожащим губам, боясь, что если произнесет хоть слово, то просто сломается. Хотя она отчаянно пыталась унять толчки, сотрясающие сейчас огромный мир внутри нее, кости в футляре все равно выводили предательскую чечетку.

Она не знала, что ответить.

Мордешор ждала от Оливера самых разных слов – но только не этих. Она была до такой степени не готова к его ясновидению, что теперь не могла ни скрыться за маской нарочитого удивления, ни притвориться возмущенной.

Оливер Ньюбэнкс, со своей стороны, мог ждать ответа до бесконечности. Он вольготно расположился на скамье, обитой лавандовым плюшем, и разглядывал картины за окном с таким интересом, будто в жизни не видел ничего подобного, – хотя вряд ли его настолько впечатляла даже прекрасная чаролесская зима.

На самом деле он умирал от тревоги.

Оливер и правда привязался к Лейли. По сути, она нравилась ему так, как вообще может нравиться незнакомый человек. Было что-то особенное в этой девочке – что-то, чего он не мог объяснить сам, – заставляющее возвращаться к ней снова и снова. Оно же категорически убеждало его, что Лейли не имеет права умирать – ни сейчас, ни когда-либо в будущем, и уж точно не до тех пор, пока не узнает его получше. Потому что, как ни трудно различить магию, сплавляющую одно сердце с другим, Оливер Ньюбэнкс не мог отрицать: нечто удивительное произошло в тот миг, когда он впервые увидел Лейли Лейлу Фенжун.

Отныне он был отмечен волшебством, невидимым глазу, и опутан чувствами, от которых не надеялся освободиться.

Чувства вообще странная штука.

Иногда они выстраиваются медленно: один кирпичик тщательно подгоняется к другому в течение многих лет упорного труда. Однажды возведенные, такие здания поистине нерушимы. Но иногда они вырастают спонтанно, за какое-то мгновение; кирпичи просто беспорядочно валятся сверху, засыпая сердце и легкие – да и тебя самого вместе с ними, если придется.

До сих пор Оливеру была знакома только нежная симпатия.

Он долго, по камешку выстраивал привязанность к Алисе. Она была невыносимой, раздражающей, мудрой, очаровательной – она была его лучшим на свете другом. Но хотя Алиса несомненно жила в его сердце, она никогда им не владела – не так, чтобы пульс срывался в галоп, руки тряслись без видимой причины, а в животе завязывался холодный скользкий узел. Не так, чтобы разрушать его до основания – и воскрешать в следующий же миг.

Оливера не просто огорчило открытие, что Лейли собирается умереть; оно его потрясло и ужаснуло до глубины души.

Разумеется, он не мог этого допустить.

* * *

Дорогой друг! Прости меня. Я то и дело упускаю из виду, что ты, вероятно, не читал (или читал, но забыл) «Алису в Итакдалии», и упоминаю как сами собой разумеющиеся вещи, которых ты можешь и не знать. Позволь объяснить, как Оливер проник в тайну Лейли. Видишь ли, он обладал очень необычной магической способностью.

Как я уже говорила, в основном он был известен своим даром убеждения. Но его талант был многослоен. Исследуя закоулки чужих умов, он обнаружил, что также способен постигать одну наиболее сокровенную тайну человека, один его самый драгоценный секрет.

Когда Оливер впервые встретил Лейли, ее главный секрет невозможно было вычленить. Девочка казалась нашпигованной тайнами, а ее страхи и желания были окутаны таким туманом, что у Оливера никак не получалось проникнуть в лабиринты ее разума. И хотя он рассмотрел проблеск чего-то очень пугающего, когда она внезапно упала во дворе, ему потребовался еще один долгий пристальный взгляд на станции, чтобы окончательно во всем разобраться. К тому времени в Лейли что-то изменилось, потому что один ее секрет – один страх – возобладал над остальными, и Оливер был так поражен своим открытием, что немедленно побежал к Алисе с новостями.

Разумеется, они поделились этой информацией с Беньямином – поскольку не видели ни одной причины утаивать от него столь ужасные новости, – и Беньямин, который подозревал беду с того самого момента, как увидел серебряные глаза Лейли, не преминул ответить собственными теориями. Именно это они так горячо обсуждали, когда мордешор вернулась с билетами: они разрабатывали план по ее спасению.

* * *

Тем временем Лейли смотрела на снежную круговерть за окном и отчаянно цеплялась за злость, которая обычно защищала ее от трудных и все же необходимых бесед. Но злости не было. Когда-то девочка находила укрытие и за гипсовой маской безразличия, однако сейчас ее переполняла такая буря чувств, что на привычную броню не оставалось сил. Горькая беспомощность сломила ее дух, и последняя решимость растаяла, как лед на солнце.

В глубине души она была благодарна.

По правде говоря, часть Лейли испытывала облегчение, что ее разоблачили – что все-таки вынудили рассказать о своих страданиях. Она не хотела умирать в одиночестве, и теперь, вероятно, ей и не придется.

Поэтому она наконец повернулась к Оливеру.

Лейли собиралась говорить со всей возможной твердостью, ничем не выдавая слабости; но при взгляде на Оливера она так откровенно дрожала – даже тряслась, – что эти намерения пошли прахом. Девочка не ожидала, что в его бережных, внимательных жестах будет столько искренности, – и, несмотря на попытки не поддаваться чувствам, никак не могла успокоить колотящееся сердце. Она хотела произнести слово, но оно рассыпалось пеплом у нее на губах. Попробовала другое – и ее задушила немота. Третья попытка – и горло вновь не исторгло ни звука.

Оливер дернулся, собираясь что-то сказать, но Лейли только покачала головой, зная, что должна справиться сама.

В итоге по ее щекам заструились слезы.

– Я умру к концу недели, – ответила она и попыталась улыбнуться. – Но как, черт возьми, ты узнал?

* * *

Поезду потребовалось ровно девяносто ми-нут, чтобы доползти от промозглого особняка Лейли до центра города. За это время в двух стеклянных вагончиках состоялись два различных важных разговора, в которых приняли участие четыре человека, несколько сотен насекомых и один разболтанный скелет. Содержание одной из этих бесед вы уже отчасти знаете. Что же касается второй, могу сообщить вам следующее.

Алиса, которая всегда умела постоять за себя, извлекла всю возможную пользу из поездки наедине с Беньямином и в подробностях изложила, как ее раздражают навязчивые взгляды. Она совершенно ясно обозначила, что ненавидит, когда на нее пялятся, и если у Беньямина с ней какие-то проблемы, то пусть он выкладывает их здесь и сейчас – потому что лично она не напрашивалась в его компанию и не будет извиняться за то, как выглядит. После этого девочка скрестила руки на груди и отвернулась, уверенная, что больше не подарит ему ни улыбки.

Беньямин, как вы можете вообразить, был совершенно сбит с толку предположением, будто он может чувствовать к Алисе что-либо, помимо бескрайнего восхищения. Поэтому он потратил не меньше времени, проясняя возникшее недопонимание, – и, по правде говоря, так углубился в контраргументы, что Алиса под конец стала малиновой и испугалась, не останется ли такого цвета навсегда. Смущенная, возмущенная, удивленная и обрадованная, – она даже не думала, что может испытывать столько эмоций одновременно.

Словом, беседа получилась весьма занимательной.

Не хочу утомлять вас деталями (будет ужасной растратой времени перечислять, сколько раз каждый разговор прерывался ахами и красноречивыми взглядами), поэтому просто заверю, что эти девяносто минут были потрачены мудро, осмотрительно и сострадательно. Так что, когда все четверо высадились на конечной станции, сердца их переполняла дивная легкость, которая совершенно не готовила наших героев к предстоящей катастрофе.

Конечно, было бы милосерднее не портить такой момент мрачными пророчествами, но я просто обязана предупредить тебя, читатель. Следующие главы этой истории будут сущим кошмаром, и я пойму, если тебе захочется отвернуться. Если же ты все-таки решишь двигаться дальше, я, будучи с тобой абсолютно честной, скажу по меньшей мере одно:

Алису, Оливера, Лейли и Беньямина ждало кровавое безумие.

Но перед тем как прольется кровь – немного веселья!

Встретившись с Алисой и Беньямином на платформе, Лейли залилась краской. Теперь она знала, что все в курсе ее скорой смерти, и понятия не имела, как обсуждать эту тему.

К счастью, ей и не пришлось.

Видите ли, никто, кроме самой Лейли, в действительности не верил в ее смерть. По правде говоря, узнав о недуге мордешора, Алиса испытала облегчение. Она не могла быть абсолютно уверена – для этого ей нужно было попробовать, – но, кажется, девочка начала догадываться, зачем Старейшины послали ее в Чаролес.

До сих пор я лишь мельком касалась ее магического таланта. Пожалуй, настало время рассказать о нем подробнее.

Алиса Алексис Квинсмедоу, дорогой читатель, обладала редчайшей и почти невероятной способностью управлять цветом. Родившись абсолютно белой – что нередко вводило окружающих в заблуждение по поводу ее яркой натуры, – она могла перекрасить само небо. Однако даже при таких удивительных дарованиях она никогда не пробовала вкрасить жизнь в человека. Теперь же, узнав о происхождении серебряных глаз Лейли, ей просто не оставалось другого выбора, кроме как попытаться.

Алиса думала об этом с тревогой.

Она никогда прежде не использовала цвет для исцеления. Ей и в голову бы не пришло применять свой талант в настолько серьезных целях, но сейчас она все отчетливее понимала, почему Старейшины определили ее к этой суровой работе. Они лучше девочки представляли, на что способна ее магия, и верили, что у нее достанет сил воскресить человека, который почти утратил себя самого. Для обитателей многих волшебных земель – Ференвуда, Итакдалии и в том числе Чаролеса – потеря цвета означала потерю магии, а потеря магии означала потерю жизни.

Теперь ты видишь, дорогой читатель?

Видишь, что натворила Лейли?

Она попросту исчерпала свою магию мордешора, обращаясь к ней так часто и настойчиво, как отнюдь не предполагалось природой. Подкосившая Лейли болезнь была напрямую связана с ее занятием, которое за несколько лет полностью истощило девочку морально и физически и оставило буквально без капли волшебства. Если бы Лейли работала медленно и осмотрительно, с перерывами, выходными и отпусками, она бы никогда не изнурила себя до такой степени; нет, у ее тела было бы время восстановиться, а у магии – восполниться естественным путем.

Но у Лейли не было права на остановку. Некому было разделить ее бремя и снять с детских плеч хоть часть непосильной ноши. Когда она заменила исчезнувшего отца, то была слишком юной и слабой, а магия мордешора еще только созревала в глубине ее сердца. Без устали черпая из этих скромных запасов, она отравила саму себя изнутри.

Алиса, которая лишь теперь осознала, что ее магия может применяться и таким странным способом, молча готовилась к предстоящему испытанию. Конечно, она старалась быть храброй, но на самом деле ответственность новой задачи пугала ее до трясущихся коленок. Возродить находящегося при смерти человека – ничего себе шутка! Нет, это обещал быть изнурительный и вдумчивый труд, который не просто дарует что-то Лейли – он еще заберет это «что-то» у Алисы. Всякая магия обладала своим источником, и Алиса должна была вылечить юного мордешора так, чтобы не опустошить при этом собственные запасы. Как бы страстно она ни желала помочь Лейли, она не имела права разрушить в процессе себя.

Но я отвлеклась.

Я лишь хотела подчеркнуть то обстоятельство, что Алиса все яснее сознавала цель своего приезда в Чаролес, а надежда, что она таки сумеет помочь Лейли, крепла в ней с каждой минутой. Конечно, до сих пор у них не было возможности это обсудить – они едва шагнули с поезда, – но Алисе уже не терпелось избавить Лейли от страхов и покончить со своим Заданием. (Втайне она надеялась, что после этого у нее еще останется время повеселиться в компании новых друзей.) Однако на станции у них не получилось бы ни секунды постоять на месте, не то что спокойно поговорить. Перрон был забит чаролесцами, которые сновали во всех направлениях сразу, и Алисе с Оливером приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы их не смыло людским потоком. Они никогда раньше не видели таких толп – уж точно не в Ференвуде, который был значительно меньше по размеру, – и теперь отчаянно цеплялись друг за друга, в то время как толчея пыталась разнести их в стороны.

В отличие от них, Беньямин и Лейли были ничуть не удивлены суматохой; более того, они ее ожидали. Беньямин так и вовсе регулярно наведывался в город по делам – как вы помните, он собирался продать урожай шафрана на рынке. К тому же сегодня была Ялда – самый главный праздник в году, и люди стекались в центр изо всех уголков Чаролеса. Торжества должны были начаться с заходом солнца – то есть всего через несколько часов, – и Беньямин надеялся как можно быстрее продать цветы и успеть развлечься с новыми знакомыми. Он не смог бы остаться на всю ночь, как предписывала традиция – дома его дожидалась мама, – но даже пара часов веселья были значительно больше того, что выпадало на его долю обычно. О Лейли и говорить нечего: как бы она ни сопротивлялась идее отпраздновать зимнее солнцестояние, в сердце ее крепло предвкушение праздника. Беседа с Оливером заметно ее подбодрила, а простая близость сострадательной души воспламенила угасшее было мужество. При мысли об этом Лейли бросила на Оливера взгляд, исполненный самого невинного любопытства, – и обнаружила, что он давно на нее смотрит. Встретившись с ней глазами, мальчик улыбнулся. Эта улыбка озарила все его лицо, согрела фиалковые глаза и прострелила сердце Лейли разрядом паники.

Она быстро отвернулась, необъяснимо напуганная, и постаралась взять себя в руки.

* * *

Компания начала проталкиваться сквозь тол- пу; предводительствовал Беньямин – точнее, его тележка. Она на редкость эффективно рассекала толчею: встречные сами торопились отпрыгнуть с пути, боясь попасть под колеса. Лейли, Алиса и Оливер старались держаться сразу следом, чтобы не потеряться в этом хаосе.

Перрон ходил ходуном: пассажиры перекрикивались, поезд пронзительно свистел. Клубы дыма плавали в воздухе размытыми призраками, преломляли солнечные лучи и, окутывая людей, делили их на две неравные половины: свет и тьму, добро и зло. Полы плащей хлопали на ветру, фуражки и трости взмывали в приветствии, цилиндры и котелки склонялись в прощании. Прохожие кутались в меховые пальто, дамы щеголяли в красочных кашне, дети прятали руки в мягкие муфты, а младенцы едва выглядывали из плотных слоев каш

Моим родителям –

за долгие вечера с персидской поэзией

и бесконечными чашками чая

Наша история начинается морозной ночью

Новорожденный снег выписывал мягкие изящные спирали; огромные – размером с блин – снежинки при падении отливали серебром. Деревья стояли, спрятав ветви в пушистые муфты, по зеркальной корке озера скользили лунные лучи. По миру шествовала тихая медленная ночь, а за ней нежной поступью следовала зима.

В Чаролесе она была долгожданной гостьей. Местные жители искренне любили холод и находили особое удовольствие в снеге (первый снегопад становился поводом для отдельного торжества). А еще у них было довольно еды и развлечений, чтобы скоротать темное время года. Близилась Ялда – важнейший праздник, день зимнего солнцестояния, – и весь Чаролес кипел от предвкушения. Как нетрудно догадаться, это место изобиловало магией, а Ялда среди всех его праздников была самой волшебной. Не только потому, что это была последняя ночь осени и самая длинная ночь года, время, когда люди обмениваются подарками, пьют чай и бесконечно пируют; нет, Ялда славилась и многим другим. Но прямо сейчас мы слегка ограничены во времени (вот-вот произойдет кое-что важное, и мне нельзя отвлекаться ни на минуту), поэтому в подробности я вас посвящу позже. Пока вам достаточно знать вот что: каждый первый снегопад приносил с собой веселье и воодушевление, до начала зимы оставалось всего два дня, и жителей Чаролеса переполняла радость.

За одним серьезным исключением.

В городе был ровно один человек, который не принимал участия в торжествах. Ровно один человек, который плотнее запахивал шторы и проклинал песни и пляски чудесного вечера. Это вообще был очень странный человек.

Посудите сами: Лейли ненавидела холод.

К тринадцати годам она давно растеряла живой бескомпромиссный оптимизм, обычно присущий подросткам. Она не была подвержена капризам, не интересовалась декадансом и с равнодушием относилась к тем прелестным вещицам, которые вызывают у девочек ее возраста приступы неконтролируемого умиления. Нет, Лейли ненавидела холод, терпеть не могла радостную суматоху и не выносила не только праздники, но и празднующих. (По правде говоря, Лейла много чего ненавидела – в том числе и свою судьбу, – но зима в ее списке ненависти занимала одну из верхних строчек.)

Хоть в снег, хоть в гололед – Лейли все равно была вынуждена долгие часы работать на коленях, омывая тела умерших в огромной фарфоровой ванне на заднем дворе. Ну, после того как их туда затащит. Она натирала неестественно вывернутые шеи, сломанные ноги и грязные ногти до тех пор, пока ее собственные пальцы не переставали что-либо чувствовать. Затем она развешивала мертвецов на просушку – только чтобы вскоре вернуться и посбивать с носов и подбородков наросшие сосульки. У Лейли не было ни каникул, ни отпусков, ни даже четкого расписания. Она работала, пока поступали клиенты, – а в ее случае это означало «не покладая рук». Видите ли, зима в Чаролесе была очень популярным временем для кончины.

Сегодня Лейли уже побывала насупленной (на самом деле обычное ее состояние), раздраженной (чуть сильнее, чем обычно), замотанной (вплоть до удушья) и голодной. Так что она твердо решила изловить на ужин несколько снежинок. Свежие снежинки были самыми пышными и хрустящими – редкое лакомство, для поимки которого требовалось немало сноровки. Если позволите заметить: я прекрасно сознаю, что снежинки – очень странный выбор для ужина, но ведь и Лейли Лейла Фенжун была очень странной девочкой, и несмотря на (а возможно, как раз благодаря) ее профессию, в ее жизни крайне недоставало лакомств. Особенно сегодня, когда ей пришлось вымыть девять огромных, насквозь прогнивших покойников – то есть на четыре больше, чем обычно!

На самом деле она частенько мечтала, чтобы ее семья выбрала какой-нибудь другой вид заработка, помимо омовения усопших.

Правда, когда я говорю «семья», то имею в виду одну Лейли. Мама умерла два года назад (в самовар упал таракан, мама случайно выпила его вместе с чаем и подавилась; ужасно трагичная история), но у Лейли даже не было времени как следует ее оплакать. Большинство духов уходили дальше после хорошего омовения, однако мама Лейли продолжала парить по дому и критиковать лучшую работу дочери, даже когда та спала. На папу тоже не было надежды: он исчез почти следом. Не прошло и двух дней после маминых похорон, как он, оглушенный потерей жены, опрометчиво отправился на поиски Смерти, чтобы перекинуться с Ним парой ласковых.

К сожалению, Смерть было не так-то просто найти.

К еще бо́льшему сожалению, горе настолько повредило папин рассудок, что за эти два года его путешествие не продвинулось дальше центра города. Скорбь не только сбила его с пути, но и лишила разума. Все стены и углы в папином сознании словно перепутались, и теперь там не было даже крохотной комнатки для единственной дочери. В его войне с горем Лейли пострадала случайно; но выиграть эту битву у папы не было никаких шансов, и в конце концов он сдался дурману забвения. Собираясь в город по делам, Лейли нередко проходила мимо растерянного отца, ободряюще хлопала его по плечу и подкладывала в карман гранат.

Но об этом позже.

Сейчас важно знать следующее: это была холодная, промозглая ночь, и Лейли как раз заканчивала ловить остатки ужина, когда ее внимание привлек странный шум. Даже несколько: двойной стук, хруст сломанной ветки, глухой удар, звук, с которым обычно втягивают воздух, и сразу же – перепалка шепотков.

Не оставалось никаких сомнений: у дома бродили чужаки.

Любого нормального человека это открытие по меньшей мере встревожило бы. Но Лейли, как я уже сказала, была весьма далека от нормальности, а потому даже не подумала пугаться. Честно говоря, она… растерялась.

Дело в том, что в эти края никто никогда не заходил; а если бы зашел – помоги ему бог! Мало кто хотел наткнуться на сарай, полный распухших гнилых трупов. Именно поэтому семья Лейли жила практически в изоляции. Им принадлежал скромный, продуваемый всеми ветрами особняк на крохотном полуострове, который, в свою очередь, выдавался с окраины города. По сути, Лейли обитала в негласной ссылке – страшная неблагодарность, которой она уж точно не заслужила. Но никто не торопился селиться по соседству с девочкой, зарабатывающей на жизнь омовением мертвецов.

В любом случае, Лейли не привыкла слышать человеческие голоса возле своего жилища, и это вызвало у нее подозрение. Высоко вскинув голову и навострив уши, она сложила пойманные снежинки в узорную серебряную коробку для ужинов – одну из фамильных реликвий – и на цыпочках прокралась со двора в дом.

Лейли редко испытывала смятение или страх. Нет, она каждый день имела дело со смертью, и незнакомцы, которые напугали бы большинство людей, не могли произвести слишком сильного впечатления на девочку, привыкшую беседовать с духами. (Разумеется, это было тайной: Лейли осмотрительно помалкивала о том, что может разговаривать с покойной родней горожан; она не собиралась нагружать себя излишней работой помимо той, что уже дожидалась ее в сарае.) Поэтому, пробираясь в особняк, который служил ей домом, Лейли не ощущала боязни – только щекотку любопытства. Та согрела ей сердце, и девочка вдруг моргнула, с удивлением и благодарностью почувствовав на лице непривычную улыбку.

* * *

Парящая в коридоре мама уже собиралась вывалить на Лейли обновленный список своих горестей, когда зимний ветер рванул из рук девочки тяжелую деревянную дверь и от души хлопнул ей об косяк. Лейли невольно вздрогнула и прикрыла глаза – хотя так и не выпустила из пальцев серебряную коробку.

– Где ты была? – возмутилась мама, сгустившись перед дочерью. – Тебе что, совсем плевать на мои чувства? Ты хоть понимаешь, как я несчастна: сижу в этом доме одна-одинешенька, шагу за порог ступить не могу…

(Это было отчасти правдой: мама действительно ни на шаг не покидала границ дома – но не потому что не могла, а потому что забыла, что может. С годами у призраков тоже развивается маразм.)

Лейли не стала отвечать: просто стянула с головы старенький, но все еще замечательно яркий бахромчатый шарф, расстегнула продолговатые пуговицы на отороченном мехом зимнем плаще и повесила их сушиться рядом с дверью. Мех был подарком от лиса, который приберег для нее шерсть с летней линьки, и сегодня ночью Лейли была особенно благодарна ему за лишнее тепло.

– Поговорить ни с кем, – продолжала завывать мама, – ни от кого не дождешься и слова жалости…

Прежде Лейли была куда внимательнее к ее чувствам, но последние годы грубо лишили девочку всяких иллюзий. Плавающий по дому призрак был только эхом ее матери – энергичной и интересной женщины. Дух, который парил сейчас над головой нашей героини, был лишен не только маминой личности, но и присущего ей очарования. Из призраков вообще получались сомнительные соседи: готовые обидеться по любому поводу, они требовали, чтобы с ними нянчились круглые сутки и находили сравнительное утешение лишь в пространных рассуждениях на тему смерти – что, как легко догадаться, делало их просто ужасными собеседниками.

Мама начала драматичный монолог – на этот раз она вознамерилась посвятить Лейли в каждую невыносимую подробность своего кошмарного дня, – и девочка присела за кухонный стол. Зажигать лампы она не стала, да и не то чтобы они у нее были. К этому времени она обреталась одна уже два года: как умела, хлопотала по хозяйству и старательно оплачивала счета. Но сколько бы Лейли ни трудилась, этого все равно не хватало, чтобы вернуть дому подобие жизни. У нее был дар, магический талант, унаследованный вместе с генами от отца – омывать мертвецов и готовить их к путешествию в Запределье, – но никто никогда не планировал возлагать такую ношу на единственного человека. Тем более столь юного. Несмотря на все усилия девочки, тело ее медленно разрушалось, и чем больше времени она проводила под сенью смерти, тем слабее становилась.

У Лейли не было времени на тщеславие; но если бы она хоть раз задержалась перед зеркалом дольше, чем на несколько минут, в ней непременно развился бы нарциссизм. А если бы рядом были еще и родители, способные подтвердить, как она выглядит и чего стоит, бедное дитя совсем потеряло бы разум. К счастью или к сожалению, у Лейли не было ни матери, ни достойного зеркала, которое могло бы забить ее голову первосортной чепухой, – потому что отражение покорно явило бы молодую девушку невероятной красоты. Лейли была стройной, даже поджарой, с длинными конечностями и изящными формами; но прелестнее всего были ее глаза – мягкие и словно бы кукольные, они мгновенно выделяли ее лицо среди тысяч других. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы преисполниться трепета, второго – чтобы испытать страх. Внешность Лейли была не того рода, что собирает толпы поклонников, поскольку сразу давала понять: с этой девочкой лучше не шутить. До сих пор собственная красота оставалась для нее чем-то неочевидным и несущественным – как и вероятные почитатели. Да, Лейли родилась на удивление прелестной, но лицо было для нее всего лишь даром, от которого она не могла отказаться.

По крайней мере, пока не могла.

Работа, которую она выполняла, взимала свою дань, и Лейли больше не могла не замечать перемены в мутном отражении. Некогда густые и блестящие каштановые локоны начали седеть – серебро охватывало их постепенно, от кончиков к корням; яркие, насыщенно-янтарные глаза заволокло стеклянисто-серым. Теплая бронзовая кожа пока избежала расплаты, но гранитные радужки лишь сильнее выделялись на ее фоне, придавая девочке странно лунный, нездешний и печальный облик. Впрочем, на печаль у Лейли не хватало терпения, и хотя в самой глубине души она ощущала нескончаемую боль, куда чаще она предпочитала злиться.

Вот почему большую часть времени она была раздражена, подозрительна и нетерпима к любым пустякам, которые могли отвлечь ее от главного дела смерти. Сегодня было еще хуже: Лейли убитым взглядом обвела комнатки своего унылого, продуваемого всеми ветрами жилища и в очередной раз пообещала себе починить сломанные ставни, зашить порванные шторы, заменить сгоревшие свечи и подновить поблекшие стены – как только немного встанет на ноги.

Видите ли, хотя Лейли трудилась не покладая рук, ей редко платили за работу. Магия, текущая в ее венах, обязывала ее быть мордешором, и если у дверей дома появлялся новый труп, она лишь безропотно добавляла его к куче в сарае. Жители Чаролеса знали об этой особенности девочки и беззастенчиво ею пользовалась: платили за услуги очень мало или не платили вовсе. Но однажды, клялась себе Лейли, придет день, когда она вдохнет новую жизнь и краски в свое тусклое существование.

Мама снова принялась метаться перед лицом дочери, недовольная, что ее переживаниям недостаточно сострадают. Лейли проткнула пальцем бесплотную фигуру, отчего мамино лицо исказилось от обиды, дважды попыталась обогнуть призрака и наконец сбежала в бедно обставленную гостиную. Там она уселась на самую мягкую часть потрепанного ковра и открыла коробку для ужинов. Комнату озарял лишь лунный свет, но его вполне хватало. Лейли подперла голову рукой и негромко захрустела снежинками, каждая из которых была больше ее лица. Девочке вспомнились прежние счастливые дни, когда она могла играть с ребятами своего возраста. Лейли уже давно не посещала школу и порой искренне по ней тосковала. Но школа была роскошью для детей с работающими родителями и надежно налаженным бытом. Увы, ничего из этого к Лейли больше не относилось.

Она откусила от следующей снежинки.

Благодаря особой чаролесской магии снежинки самой первой метели были сделаны из чистого сахара – и хотя Лейли понимала, что за такой ужин зубы спасибо не скажут, ей, по правде говоря, было плевать. Сегодня она хотела утешиться – а потому в один присест умяла все пять снежинок и почувствовала себя значительно лучше.

Мама тем временем закончила изливать душу и перешла к более насущным темам (общее запустение дома, беспорядок на кухне, грязные коридоры, воронье гнездо на голове у дочери и ее же загрубевшие руки), и Лейли сбежала на второй этаж. Мама заводила эту песню каждый день, и девочка к ней привыкла. Она уже давно прекратила отвечать призраку – отчего в доме стало немного спокойнее, – но это же означало, что порой она могла провести добрую неделю, не перекинувшись ни с кем словом. Лейли начинало грызть одиночество. Она далеко не всегда была такой молчаливой, но чем больше ее переполняли злость и негодование, тем реже она осмеливалась открывать рот.

Просто из страха, что однажды взорвется.

* * *

Лейли проводила в ванной куда больше времени, чем следовало. Это было единственное место, куда за ней не увязывался мамин призрак (умерев, та не утратила чувства приличия), и Лейли отчаянно берегла эти мгновения покоя. Она едва принялась смешивать в медном тазу мазь для ноющих рук (теплая вода, солесахар, масло шиповника и щепотка лаванды), когда заметила нечто странное.

Пустяк, промельк на краю зрения: кончики ее пальцев начали становиться серебряными.

Лейли отпрянула так резко, что чуть не опрокинула таз. Затем упала на колени и принялась яростно тереть руки, пытаясь как-то исправить этот новый ущерб, – но все без толку.

Смириться с посерением глаз было нелегко. С поседением волос – еще тяжелее. Но это… это и вправду было страшно. Лейли могла не до конца понимать вред, который причиняла собственному телу, но одно знала наверняка: она была неизлечимо больна, болезнь разъедала ее изнутри, и она понятия не имела, что с этим делать.

Первым ее порывом было разыскать папу.

Она бессчетное множество раз умоляла его вернуться домой, но он просто не видел смысла в ее словах. С годами папа лишь глубже погрузился в паутину иллюзий и уже не мог сказать с точностью, где сейчас находится: среди живых или мертвых. Мамина смерть лишила его остатков здравомыслия – которого у него, признаться, и так было немного, – и теперь он постоянно балансировал на рубеже между сном и явью, там и здесь. Перед этой бедой Лейли была бессильна. «Еще немного, – вечно шепелявил он в ответ на просьбы дочери. – Я почти дошел». Так как папины зубы хранились у него в кармане, понять его порой бывало непросто.

Наверное, здесь нужно остановиться и кое-что объяснить.

Много лет назад папа встретил маму на рыночной площади и немедленно влюбился. Для мамы это было не таким уж редким событием; по правде говоря, незнакомцы влюблялись в нее то и дело. Как вы можете догадаться, она была женщиной исключительной красоты – хотя и не в общепринятом смысле слова. Нет, мама обладала тем типом красоты, что разрушает жизни и лишает мужчин рассудка. Лицо ее не поддавалось никакому описанию, а кожа сияла так, будто солнце ходило за ней по пятам и регулярно целовало то в одну щечку, то в другую. И хотя многие чаролесцы могли похвастать прекрасной кожей (смуглая от природы, она даже в разгар зимы отливала золотом), мама затмевала их всех. Струящиеся шелковые кудри, обрамлявшие это роскошество, не оставляли поклонникам ни одного шанса на спасение, а большие ослепительные глаза затягивали в себя так, что прохожие при виде ее нередко падали в обморок. (Думаю, вы уже поняли, от кого Лейли унаследовала облик.) За мамой ухаживали почти все молодые люди Чаролеса, которым только хватало смелости добиваться ее расположения. Но хоть она и не ненавидела свою красоту, маму раздражало, когда ее оценивали через внешность, а потому она разворачивала всех поклонников, едва они появлялись на горизонте.

Но с папой сложилось по-другому.

Не отличаясь особой привлекательностью, он жил ради чувств – и прямо-таки умирал от желания влюбиться. Когда он узнал, что мама работает в зубоврачебной клинике своих родителей, у него появился план. Каждый день в течение месяца он платил, чтобы она выдрала ему очередной здоровый зуб – лишь бы провести время с любимой. Лежа в кресле, он слушал ее милую болтовню, а затем шел домой с распухшей щекой и розовыми сердечками в глазах. Незадолго до того, как у него закончились зубы, мама наконец ответила ему взаимностью. Папа всегда гордился необычной историей их ухаживания – хотя Лейли считала ее невыразимо дурацкой, и вам пришлось бы приложить немало усилий, чтобы убедить девочку рассказать о знакомстве родителей.

Надеюсь, вам понравилось.

Как бы там ни было, папа казался безнадежен. Лейли ненавидела и обожала его с равной страстью. Хотя она с искренней теплотой вспоминала их прежние счастливые годы, девочка не могла не винить его в теперешнем равнодушии. Папа испытывал чересчур много чувств разом – и обладал сердцем таким огромным, что в нем немудрено было заблудиться. Лейли знала, что составляет важную часть его жизни, но по сравнению с другими вещами, которые требовали папиного внимания, эта часть оказывалась печально крохотной.

Именно в эту секунду – свернувшись калачиком на холодном полу ванной, стиснув начавшие серебреть ногти и сжав зубы, чтобы не расплакаться, – Лейли и услышала тот звук, с которым разбивается стекло.

* * *

Лейли выскользнула в коридор и настороженно огляделась. Впервые за очень долгое время она испытала легчайший укол страха – и это чувство оказалось отнюдь не неприятным.

Как ни странно, маминого призрака нигде не было видно. Лейла перегнулась через перила и внимательно всмотрелась в темноту первого этажа, раздумывая, куда тот мог подеваться. Но все было тихо. Очень подозрительно.

А затем раздались они – шепотки.

Лейли навострила уши, ловя малейшие признаки опасности. Шепотки стали громче, злее – кто-то спорил? – и Лейли потребовалась еще одна секунда, чтобы осознать: шум доносился из ее собственной спальни. Сердце девочки пустилось вскачь; страх и предвкушение смешались в ней, как зелья из двух колбочек, и наполнили голову пьянящим волнением. С ней еще никогда не происходило ничего столь загадочного, и теперь она удивилась, как же ей это понравилось.

Лейли на цыпочках, будто заправский сыщик, двинулась к двери своей комнаты. Но стоило ей повернуть ручку в полной готовности встретиться со взломщиками лицом к лицу, как она увидела нечто настолько ужасное, что завопила в полный голос, отшатнулась, со всего маху ударилась пальцем ноги и издала еще два вопля – один другого громче.

* * *

– Пожалуйста… Не бойся…

Но Лейли была в ужасе. Она попятилась обратно к перилам и попыталась успокоить дыхание, от которого грудная клетка вздымалась, как море в шторм, – однако девочку переполняла такая буря позабытых эмоций, что она буквально не могла выдавить ни слова. Лейли была готова к восставшему трупу, мятежному призраку, даже стае бешеных гусей, но не… не к…

Посреди ее комнаты стоял мальчик.

По правде говоря, выглядел он довольно жалко: наполовину замороженный, наполовину подтаявший – и мокрый с головы до ног. Хуже того, с него уже натекла грязная лужа. Лейли по-прежнему была слишком оглушена, чтобы говорить. Мальчик последовал за ней в коридор: руки подняты, глаза безмолвно умоляют – но при этом исподтишка изучают хозяйку. Лишь тогда Лейли сообразила, что ее разглядывают с любопытством, и это помогло ей наконец собраться с духом и сбежать по лестнице.

На первом этаже Лейли выхватила из камина кочергу, стянула с вешалки бахромчатый шарф, набросила его на голову и туго обмотала вокруг шеи. Руки у нее дрожали – дрожали! Так чудно́! Она уже начала мысленно готовиться к драке, как вдруг услышала позади новый голос.

Лейли развернулась, тяжело дыша.

На этот раз перед ней оказалась девочка, с которой тоже капало, – и до чего же она была странной! Но самым странным было даже не то, что она дрожала и заламывала мокрые руки, а то, что она явно собиралась расплакаться.

– Мне ужасно жаль, что Оливер такой идиот, – выпалила она, – но, пожалуйста, не бойся! Клянусь, мы не причиним тебе вреда.

От этой беззащитности Лейли почувствовала себя увереннее.

Стоящая перед ней девочка была до того миниатюрной, что казалась ненастоящей. Если бы Лейли не водила знакомство с таким множеством духов, то могла бы по ошибке принять ее за призрака. Кожа девочки отливала снежной белизной – как и волосы, брови и густые ресницы, обрамляющие светло-медовые глаза – единственные капли цвета в этой монохромной картине. Особенно непривычно она смотрелась в Чаролесе, жители которого славились бронзовой и медовой кожей и глазами цвета драгоценных камней. Лейли невольно ощутила любопытство.

Паника ее понемногу улеглась, а пальцы на рукояти кочерги расслабились. Нет, не только любопытство – Лейли почувствовала к этой девочке доброту. И хотя сама она не считала себя добрым человеком, Лейли знала цену доброте. А еще была заинтригована. Она сто лет не встречала ровесницу.

– Кто ты? – наконец спросила Лейли. Голос прозвучал грубо – так давно им не пользовались.

– Меня зовут Алиса, – ответила девочка и улыбнулась.

Лейли ощутила странный толчок в сердце; старые привычки подсказывали ей улыбнуться в ответ, но она заглушила их и старательно нахмурилась. Затем откашлялась и сурово спросила:

– И зачем ты вломилась ко мне в дом?

Алиса потупилась, заметно смущенная.

– Это Оливер сломал окно. Мне так жаль! Я говорила ему, что можно просто постучаться – что мы должны зайти, как все цивилизованные люди, – но мы так ужасно замерзли, и он все твердил, что лучше сократить путь…

– Оливер – это мальчик?

Алиса кивнула.

– И где он? – Лейли бросила взгляд за спину гостьи.

– Прячется, – сказала Алиса. – Думаю, он испугался, что ты хочешь его убить.

Лейли перестала всматриваться в темноту лестницы и вздернула бровь.

Ее губы снова попытались изогнуться, но она пресекла на корню и эту улыбку.

– Можно мы ненадолго останемся? – робко спросила Алиса. – Мы проделали ужасно долгий путь и просто кошмарно устали. Искали тебя целую вечность.

Лейли крепче стиснула пальцы на кочерге.

– Искали меня? – поинтересовалась она. – Это зачем же?

Алиса моргнула.

– Чтобы помочь, конечно.

* * *

– Не понимаю, – сказала Лейли. – Как это вы собираетесь мне помочь?

– Ну, я… – Алиса замялась. – Видишь ли, я сама не совсем уверена.

И девочка принялась крутить в пальцах прядь волос. У ног ее уже собралась немаленькая лужа.

– Это довольно долгая история. На самом деле… Начать нужно с того, что мы с Оливером не отсюда. Мы приехали из другого города, который называется Ференвуд. Ты, наверное, никогда о нем не слышала, но это еще одна вол…

– Разумеется, я слышала о Ференвуде, – отрезала Лейли. Может, она и не получила полного образования, как другие дети, но уж дурой-то точно не была. – Мы проходили множество волшебных земель во втором классе.

Алиса побелела еще сильнее – если такое было возможно.

– Множество волшебных земель? А я только что узнала про твою…

Лейли не шелохнулась. Эта девочка или была отчаянно глупа, или нарочно притворялась таковой, – и Лейли никак не могла решить, что хуже.

– Ладно, неважно, – торопливо продолжила Алиса. – Каждую весну у нас проходит Сдача, на которой мы представляем свои магические таланты, а взамен получаем Задание. И, в общем… Мне задали тебя.

Лейли по-прежнему ничего не понимала.

Еще несколько минут ушло на объяснения, что такое Сдача (волшебная церемония, доказывающая зрелость человека и характерная именно для Ференвуда) и Задание (цель его всегда заключалась в том, чтобы выручить кого-то или что-то из беды). Под конец Лейли была не просто раздражена – она была откровенно зла и хотела только, чтобы Алиса убралась домой.

– Мне не нужна твоя жалость, – сказала Лейли. – Ты зря тратишь время.

– Но…

– Забирай своего друга и оставь меня в покое. У меня был длинный день, с утра нужно переделать еще кучу работы, и я не могу отвлекаться на ваши… – Она нахмурилась и помахала в воздухе рукой. – Эксцентричные жесты благотворительности.

– Но пожалуйста, – затараторила Алиса, – постарайся понять: меня бы не отправили сюда, если бы у тебя не было проблемы, которую я могу решить! Если бы ты только рассказала, что с тобой не так, я…

– Что со мной не так? – в изумлении спросила Лейли.

– Ну, я не имела в виду… – И Алиса нервно рассмеялась. – Конечно же, я не хотела сказать, будто с тобой что-то не так…

– Святые прянички, Алиса. Оставил тебя на минуту – и мы уже на пороге катастрофы? – Оливер подкрался к ним так бесшумно, что обе девочки подпрыгнули.

– Что вы здесь забыли? – рявкнула Лейли, наставляя на него кочергу. – Вы вообще кто?

– Мы здесь, чтобы исправить то, что тебя тревожит, – с улыбкой ответил Оливер. – Алиса именно это и пыталась объяснить, верно? Ты только посмотри, какая она милая и обходительная.

Лейли в смятении опустила кочергу – но только чуть-чуть.

– Ты о чем?

– Ах, – сказал Оливер, приподнимая бровь. – Кажется, мы где-то потеряли чувство юмора.

– Оливер, пожалуйста! – закричала Алиса. – Просто помолчи!

Лейли, которая была по горло сыта этой чепухой, сузила глаза, крепче перехватила кочергу… и принялась расстилать постели для дорогих гостей, мимоходом интересуясь, не желают ли они чего-нибудь выпить. В очаге ярко пылал огонь, и в доме царили такие тепло и уют, каких она не помнила уже много лет. Лейли редко растапливала камин (это было дорогое удовольствие) и весь год старательно копила стопку дров; самые суровые ночи были еще впереди, и девочка планировала расходовать поленья как можно бережнее, чтобы дотянуть до весны. Теперь же она с улыбкой смотрела на танцующее пламя, лишь отчасти сознавая, что эти незнакомцы заставили ее в одночасье прикончить весь запас дров, и с невыразимой нежностью думала, как бы половчее их за это убить.

* * *

Теперь Алиса и Оливер были сухими и в высшей степени приятными гостями. Тяжелые пальто сохли у камина – и благодаря жарко полыхающему пламени уже почти избавились от следов влаги. Оливер выглядел совершенно довольным жизнью. В отличие от него, Алиса казалась все более испуганной, то и дело бросала встревоженные взгляды на Лейли (которая в ступоре рассматривала свои руки, пытаясь отличить левую от правой) и то и дело принималась дергать мальчика за рубашку с яростным:

– Ну хватит, Оливер! Прекрати сейчас же!

Лейли моргнула.

– Да все с ней в порядке, Алиса! Только истерик нам и не хватало.

– Если ты не прекратишь это немедленно…

– Иначе она не разрешила бы нам остаться! И вообще проткнула бы тебя кочергой!

Лейли склонила голову к плечу, разглядывая пятно на стене, и лениво задумалась, кто эти люди.

– Это мое Задание, Оливер Ньюбэнкс, и ты сделаешь так, как я скажу! И не моя вина, что она хотела проткнуть меня кочергой. Может, если бы ты не разбил окно…

– Да мы бы околели снаружи!

– Клянусь, Оливер, если ты испортишь мне Задание, я тебя никогда, ни за что не прощу!

– Ладно, – сдался он со вздохом. – Хорошо. Но я делаю это только пото…

Лейли вдохнула так резко, что у нее закружилась голова. Кровь медленно начала приливать обратно к мозгу. Девочка потерла глаза и сощурилась, ослепленная ярким светом камина, – но, как бы старательно она ни напрягала извилины, смысл увиденного от нее ускользал. Как она здесь очутилась? И что это за незнакомцы, которые расположились у нее в гостиной, будто у себя дома?

А затем все воспоминания вернулись разом.

Лейли крутанулась на месте в поисках своего импровизированного оружия, как вдруг Оливер закричал:

– Лейли, пожалуйста!

И она застыла.

Ей было почти страшно спрашивать, откуда он знает ее имя.

Оливер держал руки поднятыми, будто прося пощады, и Лейли вдруг подумала, что убить его сможет и позже. Когда как следует разглядит.

У него были такие же серебристые волосы, как у нее; но, в отличие от Лейли, цвет шевелюры Оливера казался естественным. Синие глаза – столь яркие, что в сумерках отливали фиолетовым – эффектно выделялись на фоне смуглой кожи. Все в этом мальчике было странно острым, блестящим (и привлекательным), и чем дольше Лейли на него смотрела, тем вернее ее охватывал неожиданный и непривычный трепет. Это чувство так выводило из равновесия, что ей захотелось ткнуть Оливера кочергой, просто чтобы от него избавиться.

– Мы не причиним тебе зла, – сказал он. – Пожалуйста…

– Вам нельзя здесь оставаться, – отрезала Лейли. Щеки девочки окрасил гневный румянец. – Это запрещено.

– Я знаю… знаю, что это не лучшая идея – пускать с ночевкой пару человек, которых ты видишь впервые в жизни. Но если бы ты только позволила нам объясниться…

– Нет, – мрачно ответила Лейли. Ей стоило огромных трудов держать себя в руках. – Вы не понимаете. Этот дом защищает древняя магия. Здесь могут находиться только мордешоры.

Казалось, ни Алису, ни Оливера это открытие особо не встревожило – хотя Оливер по-прежнему не сводил взгляда с хозяйки.

– Что за мордешоры?

– Это я. Так называются люди, которые омывают тела мертвых и готовят их к переходу в Запределье. Мы – мордешоры.

– Божечки, звучит просто ужасно, – сказала Алиса, похлопывая Лейли по руке. В глазах ее читалось бездонное сочувствие. Лейли ощетинилась и немедленно вырвала ладонь, но Алиса этого, похоже, даже не заметила – только указала на кресло: – Ты не против, если я присяду?

– Вы должны уйти, – отрезала Лейли. – Сейчас же.

– О, насчет нас не беспокойся, – ответил Оливер с улыбкой. – Парочки мертвецов мы не испугаемся. Нам просто нужно теплое место, чтобы передохнуть.

Лейли с такой силой закатила глаза, что чуть не увидела коридор у себя за спиной.

– Вы двое придурков. Здесь у вас нет защиты. Вы просто не доживете до утра.

На лице Алисы наконец промелькнул страх.

– Почему? – тихо спросила она. – Что с нами случится?

– Души умерших всегда боятся перехода в иной мир. Им проще цепляться за знакомую человеческую жизнь. Но призрак может существовать в мире людей, только если носит кожу человека. – И Лейли смерила гостей тяжелым взглядом. – Если вы останетесь здесь, они снимут с вас плоть. Сделают костюмы из вашей кожи, пока вы будете спать, и оставят тела гнить в луже крови.

Алиса обеими руками зажала рот.

– Именно поэтому я до сих пор жива, – продолжила Лейли. – Омовение тел успокаивает бродячие души. Когда тело отходит в мир иной, призрак уходит следом.

(Как вы могли заметить, мама Лейли была существенным исключением из этого правила; обещаю прояснить детали, когда в гостиной станет потише.)

Алиса ущипнула Оливера за плечо.

– Видишь теперь? – Снова щипок. – Видишь, до чего ты нас чуть не довел? Ты почти убил нас своим мошенничеством! Костюмы из кожи, подумать только.

Защипанный Оливер нахмурился и отскочил подальше от Алисы. Он был в раздражении – но при этом каким-то образом казался очарованным.

– А теперь убирайтесь из моего дома. – Лейли подобрала кочергу и поочередно ткнула гостей в грудь. – Вон! Оба!

Алиса поникла, но Лейли не испытывала ни малейших угрызений совести. Эти чужаки не только грубо попрали свободу ее воли, но еще и израсходовали всю поленницу. Лейли не намерена была больше терпеть их глупость. В конце концов, это был ее дом, и она могла сама решать, кого туда впускать.

Лейли отконвоировала их уже почти до дверей, когда Оливер вдруг сказал:

– А если на минутку предположить, что ты хочешь, чтобы мы остались…

Лейли подтолкнула его в спину.

– В теории! – продолжил он, поморщившись. – Давай в теории предположим, что ты и в самом деле хочешь, чтобы мы остались. Нам будет достаточно вымыть мертвеца, чтобы попасть под защиту этой древней магии?

Лейли покачала головой, и Оливер заметно расслабился.

– Не одного, – ответила она. – Вы должны будете омыть трех. Мужчину, женщину и ребенка. Трех за каждую ночь, что собираетесь провести в доме.

Оливер побледнел.

– У тебя столько мертвецов?

Лейли замедлила шаги. А потом тихо ответила:

– Да.

Единственное слово невыразимой тяжести. Внезапно их накрыло волной молчания: каждый тонул в ней, стреноженный собственными тревогами. Лейли, полуживая от усталости, могла думать только о подступающей болезни; Оливер, которому очень не нравилась вся эта ситуация, сосредоточился на чувстве самосохранения; а в сердце Алисы, которая куда чаще беспокоилась о других, чем о себе, вдруг приоткрылась неведомая дверь.

Именно она нарушила тишину, с огромной нежностью сказав:

– Звучит как ужасная прорва работы для одного человека.

Одну долгую секунду Лейли с Алисой смотрели друг на друга с полной откровенностью. Напоминание о работе словно взвалило новую ношу на плечи девочки – она даже ощутила, как немеют локти. К этому времени она почти забыла о начавших серебреть пальцах, но тут они задрожали снова, Лейли опустила глаза – и невольно ослабила хватку на кочерге. После чего сипло признала:

– Да. Это так.

Алиса смерила Оливера многозначительным взглядом – и тот, кажется, понял. Совещание было безмолвным и стремительным. Затем оба выпрямились, собираясь с мужеством, и Алиса спросила:

– Тогда… Может быть, тебе не помешает помощь?

Именно этот вопрос, простой и дурацкий, в итоге достиг сердца нашей героини.

Что-то, похожее на надежду, тихонько скользнуло в его щелях, – и Лейли, обезоруженная давно забытым чувством, взглянула на своих нарушителей новыми глазами. А потом, дорогие друзья, наконец-то улыбнулась.

* * *

Ох. Это будет очень, очень долгая ночь.

Ступай осторожнее, дорогой читатель

Пока они гуськом пробирались на задний двор – Лейли возглавляла процессию, – дорогу им освещала лишь низкая толстая луна. На землю быстро спускалась ночь: омертвевшая кожа неба потемнела и принялась стремительно гнить. В полночь она должна была превратиться в жирный черный пепел – разотри между пальцами, и сквозь труху и прах посыплется стеклянное крошево звезд. Тонкие облака напоминали мазки разведенной до полупрозрачности туши. Эта земля таила множество мертвецов – а впадины в ней укрывали еще больше неприкаянных духов, – но самым страшным чудовищем, с которым им предстояло столкнуться, была зима. Беспощадный, обжигающий до волдырей мороз – вот кто был сегодня их настоящим врагом. Каждый шаг давался с боем; ледяные порывы ветра заставляли всех троих яростно работать локтями и низко пригибать головы. При этом Лейли единственная была экипирована для подобной борьбы.

Следуя давней традиции мордешоров, она выполняла работу в особом облачении – и еще никогда не была так благодарна за броню своих предков. Поверх тяжелого потрепанного платья Лейли надела причудливо гравированный нагрудник, а на обоих запястьях и лодыжках застегнула массивные золотые браслеты. Но самой впечатляющей деталью ее наряда был шлем, надвинутый поверх цветастого шарфа: его она надевала лишь зимой, в самые суровые ночи. Это была конусообразная шапочка с узором из рукописных символов – каллиграфическое письмо на языке, на котором Лейли до сих пор любила говорить. Для знатока эти завитки складывались в строки поэта Руми, гласившие:

• Базарную площадь мудрец обходил
• С горящей лампадой и так говорил:
• – Животных и демонов зрю я от века,
• Но где же все люди? Ищу человека!

Шлем венчал единственный гордый шип в дюжину сантиметров высотой, а кованые края усеивали сотни аккуратных крючков, с которых свешивалась кольчужная бахрома – полотно из искусно сплетенных стальных колечек. Они струились по спине, закрывали голову с боков и на каждом шагу со свистом рассекали воздух. К тринадцати годам Лейли перевидала столько ужасов, со сколькими обычный человек не сталкивается за всю жизнь, – но, по крайней мере, была полностью готова ко встрече со смертью в эти самые безжалостные ночи года.

Лейли отточенным движением подтянула повыше шарф, чтобы он закрывал нос и рот, и постаралась не вдыхать слишком глубоко (ей не раз приходилось бежать в дом за стаканом теплой воды, когда неосмотрительный вдох обжигал изнутри горло). Странно: Чаролес всегда славился своими жестокими зимами, но эта ночь казалась слишком холодной даже для него. И если Лейли была замотана почти до неподвижности, ее спутники были экипированы куда хуже. Отправляясь в путь, им хватило ума вооружиться тяжелыми зимними пальто и ботинками, но в этой земле они все же были чужестранцами, чьи кости не привыкли выносить подобный холод. Лейли невольно задумалась, как они его выдержат. Эти двое понятия не имели, на что согласились, и часть Лейли опасалась, что вскоре они попросту сбегут с криками. Лишь тогда она осознала, с какой поспешностью положилась на их поддержку, и немедленно себя за это возненавидела. Лейли была слишком гордой, чтобы принимать благотворительность, – но слишком умной, чтобы от нее отказываться. По правде говоря, ей никто раньше не предлагал помощь, и она просто не сумела оттолкнуть протянутую руку. Конечно, она сумеет ужиться с этими странными детьми в обмен на содействие; но смогут ли ее хрупкие гости пережить эту ночь?

Лейли впилась в ладонь серебристыми кончиками пальцев и в отчаянии сжала челюсти. О, если бы она только могла – она бы куда охотнее умерла, чем приняла жалость случайных незнакомцев.

* * *

Чем дальше они продвигались, тем глубже увязали в снегу. Вскоре все трое провалились по бедро; никто не знал, сколько им еще идти. Лейли мельком оглянулась на спутников, но до сих пор они не издали ни звука жалобы, и это вызвало у нее скупое уважение. А еще впервые за долгое время побудило сделать что-то доброе.

Она резко остановилась, и Алиса с Оливером тут же последовали ее примеру. Лейли вот уже два года не испытывала желания делиться, но сегодняшний день был исключением во всех отношениях – а потому она извлекла из глубин плаща маленький кисет со спичками и предложила его содержимое гостям.

Казалось, те не поняли.

Алиса помотала головой.

– С-спасибо, н-не нужно, – торопливо простучала она зубами.

Оливер тоже покачал головой.

– Зачем это?

– Чтобы согреться, – ответила Лейли смущенно и – ничего, если я в этом признаюсь? – обиженно.

– Од-дна с-спичка? – проговорила Алиса, продолжая дрожать. – Как м-можно с-согреться од-дной с-спичкой?

Лейли отдернула руку, уязвленная отказом, и отвела глаза. Ее вдруг затопил стыд, что она вообще решила что-то им предлагать. Затем она со злостью выхватила из кисета одну спичку и быстро сунула ее в рот, мысленно поклявшись не утруждаться впредь благотворительностью.

Алиса ахнула.

– Что т-ты…

Но лицо Лейли уже вспыхнуло свекольно-красным, и Алиса не решилась закончить фразу. Тело мордешора быстро охватил жар, и вскоре ее щеки приобрели здоровый розовый оттенок. Это тепло не жило долго, но всегда помогало перетерпеть самые суровые часы зимних бдений.

– Что ты сделала? – наконец прошептал изумленный Оливер. – Ты правда сейчас съела спичку?

Лейли было тепло и самую капельку сонно. Она медленно моргнула и улыбнулась, вряд ли это даже заметив.

– Ага, – ответила она. – Съела.

– Но…

– Я знаю, – тихо перебила Лейли. – Некоторые не одобряют использование Сверков, но мне, вот честно, плевать.

– Не в этом дело, – сказал Оливер. – Мы просто никогда раньше не видели таких штук. В Ференвуде не едят спички.

Лейли, немного смягчившись, подняла на него глаза.

– О.

– К-как они р-работают? – спросила Алиса, которую к тому времени замело уже до пояса.

– Ну, – начала Лейли, склонив голову, – они работают не для всех. Но принцип в том, что ты их ешь, они загораются и согревают тебя изнутри.

– П-потрясающе, – пролепетала Алиса, которая теперь смотрела на карманы Лейли с куда большей жадностью.

– Погоди, – сказал Оливер. – А почему они работают не для всех?

Сам по себе вопрос был резонный – но Оливер допустил ошибку, не только его задав, но и коснувшись при этом Лейли. Девочка холодным немигающим взглядом уставилась на ладонь, которая покоилась на ее плече, и задумалась, не лишился ли он остатков ума. Ее тело было ее делом, и она не разрешала до себя дотрагиваться. Проблема заключалась в том, что Оливер вряд ли вообще осознал свой жест.

Призрачное полночное сияние высеребрило ее глаза, вызолотило остроконечный шлем и каким-то образом сделало почти бесплотной: не живой, не мертвой, недостижимой и бесконечно гневной – даже когда ее губы улыбались. Лейли была ослепительной девочкой, и Оливер Ньюбэнкс рисковал ослепнуть с минуты на минуту. Но Лейли никогда не понимала, чем других так завораживает ее танец со смертью, что волнующего они находят в тенях погоста. Ее лишь злило выделяться подобным образом.

Поэтому она взглянула Оливеру прямо в глаза и очень тихо ответила:

– Не во всех, знаешь ли, есть правильная искра.

После чего толкнула его в снег.

* * *

Оливер испытывал смешанные чувства по поводу того, что его так бесцеремонно пихнули на землю. Сейчас ему было уже четырнадцать лет, и его все вернее начинали интересовать те незримые щекотливые связи, которые устанавливаются между сердцами молодых людей, – хоть он пока и не очень в них разбирался. Впрочем, когда он поднялся на ноги и догнал девочек, те уже добрались до огромной поляны, ступать на которую не рисковали даже деревья.

Сверху сцена могла показаться скудной: белый задник, густо опушенный свежим снегом, и три фигурки в зимних пальто, обступившие полузасыпанную ванну на когтистых лапах. Каким-то невероятным образом здесь было еще холоднее – словно отсутствие любой жизни отторгало от этого места тепло, – а еще отчаянно тихо. Ненормально тихо. Ни растение, ни насекомое, ни зверь не смели нарушать таинство последнего омовения, а потому они остались только втроем – самая странная компания детей, пришедших наполнить ладони тьмой.

На единую секунду забылось всё: холод, снег, тьма, страх. Ночь разошлась по швам, и на изнанке ее им открылась смертность. Этот последний акт бытия требовал уважения, которому невозможно было научить. Они еще никогда не ощущали себя менее живыми, а потому инстинктивно преклонили колени перед ванной – с губами, запечатанными немотой. Алису и Оливера не пришлось побуждать к молчанию: они вынуждены были молчать. Тени опутали их руки и ноги, окутали глаза и уши, обвили и сдавили кости. Вдохи становились все мельче, пока не затихли совсем; рты больше не шевелились; с губ не слетало ни звука; и из этой абсолютной тишины вдруг родилось понимание: жизнь встречается со смертью только в этих редких случаях, только ради служения обоим мирам и в интересах душ, блуждающих между ними.

Сломи эту связь, и тебя тоже сломают.

Алиса и Оливер судорожно втянули воздух и раскашлялись. Тени взмыли ввысь, и они тоже тяжело поднялись на ноги, растирая горло, губы и онемевшие руки. Их дикие взгляды нашли друг друга – но вторыми, потому что первыми их нашел страх, – и они теснее прижались боками, безмолвно обсуждая все то, чему предстояло остаться невысказанным.

Лейли разочарованно вздохнула.

Алиса и Оливер никогда не стали бы настоящими мордешорами – для этого требовалась особая кровь, – но если они хотели принести хоть на полногтя пользы, первым делом им нужно было разучиться бояться.

* * *

У ванны не было ни крана, ни трубы, ни ручек, ни рычагов – но, когда Лейли положила покрасневшие голые руки на фарфоровые бортики, вода сама начала подниматься из глубины – сперва медленно, а потом все быстрее, пока с плеском не ударилась о края.

Откуда она бралась, не знала и сама Лейли; главное, что она появлялась. Первая порция была надушена сильнее всего. Алиса и Оливер склонились над ванной, загипнотизированные густым сладким ароматом; вряд ли они сознавали его предназначение. Видите ли, запах служил приманкой для мертвецов, и, судя по отдаленному шороху и щелканью костей, паломничество к воде уже началось.

Подгнившие трупы один за другим начали пробираться через снег. Иногда они запинались о собственные ноги, а иногда рвали жилы неудачно вылезшей костью. К чести Лейли, она глубоко смутилась. (В конце концов, это по ее вине они разваливались на части.) Девочка знала, что уже давно должна была препроводить их в мир иной, – но это была тяжелая, неблагодарная работа, и обычно никто не оценивал внешний вид ее клиентов.

Алиса и Оливер не смогли скрыть отвращения.

Лейли приняла их реакцию довольно близко к сердцу – но, если мне позволят высказать свое скромное мнение, даже свежайшие трупы произвели бы на ее гостей то же впечатление. (На самом деле я пыталась объяснять это и Лейли, но она просто отказалась слушать. Боюсь, эта девочка слишком строга к себе.)

Тем временем она не отрывала взгляда от мертвецов, тщательно рассчитывая момент для остановки их шествия. Ради спокойствия гостей она выбрала периметр побольше – и, когда вокруг ванны оставался трехметровый радиус, подняла руку. Ни одного слова, лишь простой жест – и все сорок шесть трупов споткнулись и повалились на землю перепутанной грудой. Лейли поморщилась, услышав, как у одного мужчины оторвалась и укатилась в снег лодыжка. Не в таком виде хотела она представить гостям свою работу.

Оливер с трудом сглотнул желчь, которую проглатывал уже по меньшей мере четырежды. Алиса столько же раз была близка к обмороку и продолжала стоять только благодаря воображаемой вони, которая поднималась от кучи гнилой плоти и против воли удерживала ее в сознании. Вот чем, подумала она, вознаградила меня блестящая Сдача. А я-то едва могла поверить своему счастью.

Лейли перевела взгляд на ванну, и Алиса с благодарностью ухватилась за повод отвести глаза от искореженных трупов. Воду уже затянула тонкая корка льда, но Лейли расколола ее мягкими, уверенными движениями. Алису снова пробрала дрожь, но она, с трудом удерживаясь от рвоты, все-таки заставила себя спросить:

– Может быть, занесем ванну внутрь?

Лейли даже на нее не посмотрела.

– Нельзя омывать мертвых там, где еще спят живые, – вот и все, что она сказала.

Алиса промолчала, боясь опять ляпнуть какую-нибудь глупость. Лейли начала казаться ей куда более пугающей, чем все мертвецы, встреченные до сих пор, и даже Оливер (который терял способность связно мыслить перед столь прекрасным фасадом) внезапно решил пересмотреть свое влечение к этой юной особе.

Возможно, дело было в куче тел, сваленных у них за спиной, или чьем-то пальце, который он стряхнул с рукава, но все происходящее было предельно неромантичным – хотя Оливер пока и не мог сформулировать почему. На самом деле они с Алисой уже были готовы признать это приключение худшим в своей жизни, когда Лейли сделала нечто столь странное и прекрасное, что оно на секунду заставило их позабыть обо всех страхах.

Девочка очень, очень медленно коснулась губ, на пару секунд задержалась пальцами в расщелине между ними, а затем бережно достала изо рта лепесток красной розы.

И бросила в ванну.

Вода в ней тотчас же изменилась. Теперь это было кипящее, клокочущее багровое море. Алиса пошатнулась и едва не упала; Оливер поспешил ее подхватить, глядя на Лейли с изумлением и чуть ли не трепетом.

Та не сводила глаз с воды.

– Выберите по телу, – сказала она тихо. – Вам придется принести их сюда самим.

* * *

Алиса и Оливер одновременно бросились в стороны.

Лейли не смотрела им вслед, иначе заметила бы, как они спотыкаются – наполовину от страха, наполовину от странного возбуждения, – спеша к куче тел и подгоняя друг друга, чтобы не растерять остатки пока согревающего их мужества. Нет, она была чересчур занята, созерцая воду, расчесывая ее буруны взглядом, точно гребнем, в поисках чего-то – возможно, знака, что поступила верно? Понимаете, Лейли начала задумываться, могло ли предложение помощи быть таким уж бескорыстным. У девочки закружилась голова и ослабли колени. Теперь ей казалось, что она поторопилась с согласием, что отчаянная нужда в помощи лишила ее последних крох благоразумия.

Чем дольше она стояла у ванны, тем беспощаднее вгрызалась в нее ночь. Неужели она в самом деле продалась паре незнакомцев? И ради чего? Короткой передышки от дела, на которое была обречена? Почему она так легко сломалась? Но хуже всего был вопрос:

Что они возьмут у нее после того, как она возьмет то, что хочет, у них?

Лейли неоткуда было узнать, что ее страхи беспочвенны. Она не понимала сердец своих случайных помощников и никогда не встречала незнакомцев, чьи намерения были бы чисты. Нет, она жила в мире, где доброта подводила ее, где темнота поглощала ее, где даже те, кого она любила, преследовали или отвергали ее. Не было такого чудовища, вурдалака или трупа в могиле, которые могли бы причинить ей больше боли, чем уже причинили люди, – и Лейли боялась, что сегодня ночью допустила самую серьезную ошибку.

Поэтому, когда ее спутники вернулись – со смертью в руках и добрыми деяниями в мыслях, – Лейли уже захлопнула двери и ставни своей души. Она больше не собиралась им грубить, но лишь тонкая грань отделяла ее от безжалостности. Теперь Лейли было все равно, чье сердце она может ранить, – покуда это сердце не было ее собственным.

* * *

Алиса вернулась первой.

Она несла маленького ребенка – мальчика лет семи или восьми – и открыто плакала. Внезапно потеряли значение ее невинность, страхи и ребяческий подход к их сегодняшнему мрачному труду. Потому что одно дело – узреть смерть, и совсем другое – коснуться ее. Ребенок у нее в руках был слишком настоящим, слишком человеческим, и Алиса ничего не могла с собой поделать. По правде говоря, она балансировала на грани тихой истерики, и Лейли точно недоставало терпения с ней возиться.

– Вытри лицо, – велела она. – И давай скорее.

– Как ты можешь быть такой черствой? – У Алисы надломился голос, руки задрожали от непривычного веса, и тело мальчика мягко соскользнуло в снег. Она принялась рывками утирать слезы. – Как можешь совсем ничего не чув…

– Не тебе рассуждать о моих чувствах. – С этими словами Лейли достала маленький кнут, свисавший с ремня под ее плащом, и резко хлестнула воздух.

Алиса ахнула.

Лейли даже не обратила внимания. Алиса могла горевать в свое удовольствие, но для Лейли это было уже невозможно. Для нее призрак маленького мальчика оставался более чем реален. Прямо сейчас он увивался вокруг ванны, отпуская язвительные комментарии по поводу Алисиного лица. Лейли снова хлестнула по воздуху, и дух с воплем растаял – но лишь на секунду. В такой форме им трудно было причинить вред, но кнут помогал держать в узде самых гадких. Лейли в третий раз щелкнула хлыстом («Да ради Ферен!» – завопила Алиса), и присмиревший дух наконец завис над ванной, ожидая, когда его переправят в Запределье.

– Опусти тело в ванну, – распорядилась Лейли. – Сейчас же.

Алиса с трудом сглотнула, но не решилась спорить. Повторное прикосновение к мертвецу потребовало от нее огромных усилий, однако она все же сумела сдержать слезы, приподнять мальчика и погрузить его в воду.

Кипящие буруны мгновенно успокоились, и красная поверхность просветлела, снова сделавшись прозрачной.

Алиса улыбнулась.

Лейли тем временем принялась расчищать снег неподалеку. Затем она вытащила из-под пороши большой железный сундук и откинула крышку, под которой оказался целый набор древних инструментов и приспособлений. Лейли выбрала несколько щеток с жесткой щетиной, протянула две из них Алисе и сказала:

– Теперь соскреби всю грязь.

Алиса смотрела на нее глазами, круглыми от страха.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

Лейли кивнула на воду.

– Сейчас он кажется чистым. Но когда ты закончишь, мы увидим, чего на самом деле стоят твои слезы.

* * *

Чтобы отмыть шесть тел, потребовалось семь часов. Руки покраснели и загрубели, пальцы онемели, а носы замерзли до потери всякой чувствительности. К концу ночи трое детей сами были едва не при смерти. Один мертвец оказался таким грязным, что тени не просто липли к нему – они покрывали его почти непроницаемым коконом, и Оливеру пришлось буквально сдирать эту темноту слой за слоем. К чести Алисы, она быстро оставила слезы, черпая силы из столь глубокого внутреннего колодца, что это не укрылось даже от глаз Лейли. Ее гостей переполняла невероятная решительность; за всю ночь с их губ не сорвалось ни слова жалобы, и Лейли наконец начала сознавать, что перед ней не вполне обычные дети. И что они, возможно, все-таки не намерены ей вредить.

* * *

Солнце сменило на дежурстве луну.

Небо начало неуверенно расцветать золотыми фиалками и одуванчиковой синью. У детей подламывались ноги от холода и почти не гнулись пальцы – но ночная работа была еще далека от завершения. Лейли (которая, между прочим, не более десяти часов назад в одиночку вымыла девять тел) еле шевелилась от усталости, но все-таки сделала одно финальное усилие: непослушными руками достала кучу прищепок и протянула Алисе и Оливеру по паре трясущихся горстей. Они принялись за дело молча и так медленно, будто двигались в молоке.

Наполовину промокших, наполовину замерзших мертвецов еще нужно было подвесить на бельевую веревку. Дети прицепили к тросу кольца и зафиксировали в них шеи, колени, локти и другие выступающие части тел – что под руку попалось. Развешенные на просушку, мертвецы покорно склонили голову на каменную грудь. Обмякшие конечности слегка покачивались на ветру – как и сырая одежда. Теперь на веревке висели пятнадцать трупов: шесть новых и девять старых. Наши герои отступили на шаг, чтобы полюбоваться работой, дружно повалились в снег и немедленно там уснули.

* * *

Вскоре их разбудило яркое солнце.

Золотая сфера парила прямо над головой, излучая тепло с жизнерадостностью, которая в нынешних условиях была по меньшей мере неуместна. Снег под шеями и щиколотками детей уже подтаял мягкими впадинами, а там, где они свернулись калачиками, вдоль изгибов тел выросли покатые холмы. Сонные, оцепенелые, мокрые до последней нитки, они наконец распахнули шесть затуманенных глаз навстречу новому дню.

Несколько птах слетелись на ветку в отдалении, чтобы обсудить утренние новости. Лейли заметила, как они за ней наблюдают, со стоном отвернулась и принялась растирать лицо. Они редко разговаривали, но Лейли знала, что птицы ее жалеют, и это важничанье и вздернутые клювы вызывали у нее обиду. Девочку возмущало, что потом они просто расправляют крылья и улетают прочь – даже и тогда глядя на нее сверху вниз. Однажды она взобралась на высоченное дерево, чтобы хоть раз встретиться с ними нос к носу, но не успела насладиться своим глупым триумфом, как три голубя развернули хвосты и испражнились ей прямо на макушку. Вспомнив этот случай, Лейли метнула в птиц хмурый взгляд, стряхнула со шлема воображаемый помет и принялась выбираться из подтаявшего снега.

Алиса и Оливер тем временем продолжали сидеть в слякоти – совершенно сбитые с толку и, похоже, не вполне понимающие, где находятся. Наконец они помогли друг другу встать и растерянно заморгали на полуденном солнце. Усталые, голодные, отчаянно мечтающие о ванне, они уставились на Лейли в ожидании дальнейших указаний. В глубине души оба надеялись, что теперь девочка пригласит их внутрь, поделится завтраком или хотя бы покажет, где раздобыть горячей воды…

Но вместо этого она сказала:

– Так, не расслабляемся, – и устало взмахнула ладонью. – Надо отправить их, пока снова не запачкались. Тела сейчас очень уязвимы.

Сказать, что Алиса и Оливер были измождены до крайней степени, было бы преступным преуменьшением, – однако им не оставалось особого выбора. Алиса согласилась на Задание, Оливер согласился помочь Алисе, и они оба согласились помочь Лейли. Поэтому они только кивнули, стиснули зубы и поковыляли вперед, хлюпая на каждом шагу.

Втроем они сняли мертвецов с бельевой веревки. Пока они спали, трупы успели закоченеть – на подбородках и ушах наросли сосульки. К счастью, они уже начали оттаивать на ярком солнце, что несколько упрощало задачу. Отстегнутые тела с громким стуком повалились на землю, и Алисе с Оливером, которые теперь стояли по щиколотку в мертвецах, было велено ждать на месте. Лейли удалилась в темнеющий вдалеке сарай на поиски инструментов, необходимых для следующего этапа.

В ее отсутствие Алисе и Оливеру выпала возможность как следует обдумать ужасные события прошлого вечера. Алиса старалась не терять оптимизма, но у Оливера он выпал еще в районе ворот. Они до заледенелых коленей были выпачканы в грязи, стояли насквозь потные, в липнущей к телу мокрой одежде, умирали от голода и усталости – а теперь еще и вынуждены были ждать среди кучи подтаявших тел. Оливер при всем желании не мог увидеть в этой ситуации ничего хорошего.

– Подумать только, – пробормотал он. – Вот чем обернулась для тебя победа на Сдаче!

Он скрестил руки и неверяще покачал головой.

– Ужасное дело, как по-моему. Просто кошмарное.

– Но…

– Возможно, – перебил девочку Оливер, и лицо его просветлело, – возможно, нам лучше вернуться домой.

– Оливер! – ахнула Алиса. – Да как у тебя язык повернулся?

– Ты только подумай! Разве не здорово было бы оказаться сейчас дома?

– Ты волен идти куда угодно, – строго сказала Алиса. – Но я останусь здесь. Я согласилась на это Задание и доведу его до конца – с тобой или без тебя, Оливер Ньюбэнкс. И можешь хныкать сколько угодно.

– Разве ты не понимаешь? Это идеальный план, – продолжал убеждать ее Оливер с горящими глазами. – Твой отец теперь городской Старейшина. Думаю, уж для тебя-то он сделает исключение. Ты попросишь о Пересдаче, и дело с концом. Уверен, они пойдут навстречу.

– Не смеши мои тапочки. У меня это и так вторая попытка, не хватало только третьей. К тому же, – фыркнула Алиса, – они уже сделали исключение, когда послали меня сюда. Ференвуд сейчас пытается наладить связи с другими волшебными землями, и папа говорил, как важен мой успех, чтобы мы могли и дальше развиваться в этом направлении. В любом случае, именно потому, что он теперь Старейшина, я не имею права сдаваться. С тех пор, как он вернулся, дела идут просто чудесно. Я не могу его подвести. Нужно просто усерднее работать с тем, что есть…

– С тем, что есть? – воскликнул Оливер. – А что у нас есть, Алиса? Груда мертвецов и девчонка, которая от них без ума. Видит Ферен, это не так уж много!

– Знаешь, Оливер Ньюбэнкс, – сказала Алиса, вскинув бровь, – от кого-кого, а от тебя я такого не ожидала.

– Ты о чем?

– Просто удивлена, как ты отзываешься о нашей хозяйке. – И Алиса улыбнулась. – Мне-то показалось, что ты с нее глаз не сводишь.

Оливер залился густым румянцем, молчал целых семь с половиной секунд, а когда наконец заговорил, выдавил только:

– Что… что за глупости. Понятия не имею, о чем ты.

Именно в этот момент Лейли и показалась из сарая.

Она в самом деле была поразительной девочкой – даже вымазанная в саже, – и Оливер Ньюбэнкс (который, по моему мнению, подозрительно много спорил) не мог этого не замечать. Неестественный цвет ее глаз отражал свет, будто жидкое олово. Лейли сняла шлем, сунув его под мышку, и это оставило ее волосы слегка встрепанными. Несколько серебристых прядей выбились из-под тщательно повязанного платка и теперь струились по бокам лица, придавая чертам обманчивую мягкость. Обманчивую – потому что Лейли тащила длинную плоскую телегу и на каждом шагу хмурилась от тяжелой ноши. Она остановилась на секунду – только чтобы смахнуть с брови пот, – и, заметив растрепавшиеся волосы, быстро убрала их обратно под платок. Лишь тогда Алиса и Оливер разглядели ее поклажу, вспомнили о манерах и дружно бросились на помощь. В телеге, плотно уложенные штабелями, ехали десятки простых деревянных гробов.

Сердце Алисы пропустило удар. У Оливера желудок завязался узлом.

И все-таки он повел себя по-рыцарски. Что ж, Оливер Ньюбэнкс в самом деле считал Лейли красивой девочкой. Но красоту легко позабыть перед лицом смерти, дряхлости и прочих неприятностей. Поэтому да, Оливер считал Лейли весьма привлекательной (когда у него было время на такие мысли), но не это побудило его сейчас броситься вперед. Было что-то еще в самой Лейли – что-то, что Оливер пока не мог уяснить как следует, – влекущее его к ней; и хотя он не вполне понимал природу этого чувства, в действительности оно было очень простым.

Дорогой читатель, он восхищался ею.

Потому что неким образом, даже занимаясь такой трудной, грязной и неблагодарной работой, она шла сквозь темноту с удивительным изяществом и ступала по коридорам жизни и смерти с решимостью, о которой он всегда втайне мечтал. Она казалась такой уверенной в себе, такой непоколебимой – такой неприступной для чужих мнений, – что это всколыхнуло в нем чувство, никогда не испытанное ранее. Присутствие Лейли заставляло Оливера нервничать. Ему вдруг страшно захотелось ее понять. Но больше всего ему захотелось с ней подружиться.

– Пожалуйста, – сказал он, глядя ей в глаза, и опустил теплую ладонь поверх ее, затянутой в перчатку. – Позволь мне.

Лейли отдернула руку и нахмурилась, собираясь с духом для слабого протеста (ей не очень-то хотелось в одиночку тащить тяжелую телегу, но гордость не позволяла бросить ношу без должного сопротивления). Оливер не шелохнулся. Лейли, которая не предвидела никакую часть этой беседы, была так изумлена его настойчивостью, что на секунду буквально лишилась дара речи. Любая помощь уже превосходила ее ожидания, однако это было больше даже того, что она ожидала от своих гостей. Да, это был скромный жест – но Лейли так редко видела от людей доброту, что самые крохотные знаки внимания смягчали теперь истерзанное сердце.

Наконец девочка с благодарностью уступила.

Они с Алисой молча наблюдали, как Оливер тащит телегу к снятым с веревки мертвецам. Лейли не сводила задумчивых глаз с его фигуры.

– Алиса, – позвала она внезапно.

Та чуть не подпрыгнула от изумления, что с ней заговорили.

– Д-да?

– Он надежный?

– Кто? – быстро спросила Алиса. – Оливер?

– Да. Этот мальчик. – Лейли кивнула на его уменьшающийся силуэт. – Он заслуживает доверия?

– Доверия?

Тут Алисе было о чем поразмыслить.

– Н-ну, – начала она осторожно. – Мне кажется, что да, заслуживает.

– Тебе кажется?

– Просто я… не вполне уверена. Когда-то он был самым ужасным в мире вруном. – И Алиса рассмеялась. – Видишь ли, он владеет магией убеждения. Это сразу все усложняет.

Лейли в тревоге к ней обернулась.

– Убеждения?

Алиса кивнула.

– Ну да. Он может заставить людей думать и делать все, что захочет. И Ферен свидетель, – она снова рассмеялась, – раньше он бывал просто невыносим.

Тут Алиса наконец заметила ужас на лице Лейли и поспешила добавить:

– Но не стоит из-за этого волноваться! Честное слово, теперь он стал намного лучше!

Слишком поздно.

Лейли уже закрылась. Глаза ее потемнели, а губы сжались в нитку. Она отвела взгляд. На лице девочки проступило неожиданное и необъяснимое выражение злости. Затем она глубоко вздохнула и чересчур сильно стиснула руки в перчатках.

Алиса – которая явно сказала что-то не то, – почувствовала, как ускользает хрупкое расположение Лейли, и начала барахтаться. Она знала, что должна использовать любой шанс на сближение с ней – в конце концов, Алиса до сих пор терялась в догадках, зачем ее сюда прислали, и уже начала отчаиваться. Увы, это отчаяние лишь подтолкнуло ее к безрассудству.

– Лейли, – продолжила она торопливо. – Если бы ты только мне доверилась… Если бы сказала, что не так…

Мордешор окаменела.

– Зачем ты все время твердишь, будто со мной что-то не так?

– Нет! Нет, не с тобой, – быстро возразила Алиса. – Но, возможно, тебя что-то беспокоит…

Она помедлила, скрестила пальцы и выпалила:

– Тебя что-нибудь беспокоит? Может, ты хочешь о чем-то поговорить?

Лейли неверяще взглянула на Алису (по правде говоря, она начала подозревать, что у той не все в порядке с головой), а затем обвела жестом бесконечное поле грязи, подтаявший снег, горы трупов и пустые гробы.

– Меня что-то беспокоит? Интересно, что бы это могло быть? Думаешь, я получаю большое удовольствие от этой работы? Думаешь, мне льстит быть единственным мордешором в городе с населением восемьдесят тысяч человек?

– Н-нет, – пролепетала Алиса, сама напуганная почти до смерти. – Но я подумала, может быть, есть что-то еще… Еще какая-то причина, по которой меня сюда послали. Видишь ли, у меня довольно редкая разновидность магии, и она не очень подходит для омовения мертвецов, поэтому я подумала…

– Давай-ка проясним, – перебила Лейли с выражением таким холодным, что Алиса едва сдержала дрожь. – Я не просила тебя сюда приходить. Не просила мне помогать. И если ты не хочешь выполнять эту работу – если омовение мертвецов лежит вне компетенции твоей редкой разновидности магии, ты можешь уйти в любую секунду. На самом деле, – тщательно выговорила Лейли резким, не терпящим возражений тоном, – тебе было бы лучше уйти прямо сейчас.

С этими словами она зашагала прочь, к Оливеру и куче деревянных гробов, оставив Алису стоять по колено в снегу и с разбитым сердцем.

Для Алисы Алексис Квинсмедоу все пошло совершенно не по плану.

* * *

Лейли не собиралась ее жалеть.

Постоянные намеки Алисы, будто с ней может быть что-то не так, больно уязвили Лейли и заставили ее ожесточиться и возвести новые стены. Девочка еще никогда не чувствовала себя такой ранимой и изо всех сил старалась не замечать неожиданную и небывалую дрожь в руках. Вместо этого она крепче сжала кулаки и зашагала через слякоть, вдыхая холодный воздух. Оливер терпеливо дожидался ее рядом со штабелями гробов. Когда он поймал ее взгляд и улыбнулся, фиалковые глаза блеснули от радости. Сердце Лейли испуганно споткнулось. Ощущение было таким странным и непривычным, что ей на миг – очень, очень краткий миг! – захотелось расплакаться. Конечно, Лейли не собиралась рыдать на глазах у чужака, но где-то в глубине ее души промелькнуло желание хоть иногда давать себе волю и разваливаться на части.

Как бы там ни было, она не вернула Оливеру улыбку.

Лейли совершенно не интересовали ненадежные, лживые манипуляторы – даже если они заверяли, что встали на путь истинный. Нет, она решительно не собиралась водить дружбу с этим двуличным мальчишкой или девчонкой с розовой ватой вместо мозгов. Лейли распахнула свой красный плащ – тогда-то Оливер впервые и увидел ее старинное, щедро расшитое парчой шелковое платье, – отстегнула от пояса древний, замысловато украшенный серебряный ломик и принялась за работу. (Также на ее поясе висели: старый латунный молоток; кожаный кнут для усмирения духов; шелковый, тщательно простеганный изнутри кисет со Сверками; пара ржавых щипцов; медная коробочка с ногтями; печать и маленькая визитница.) Лейли молча забралась на телегу и начала вскрывать гробы.

Оливер остановился рядом.

Отсюда им была замечательно видна Алиса: маленькая фигурка маячила у дверей сарая с таким видом, будто сейчас повалится в сугроб. Но что бы вы ни успели подумать о Лейли, знайте: совесть не совсем покинула нашу героиню. По правде говоря, сейчас она грызла ее, как никогда в жизни. Втайне Лейли хотела бы быть обычной девочкой, которая с легкостью заводит друзей, делает глупости и извиняется перед ними по сто раз на дню. Но к этому времени она была уже слишком сломлена и не знала, как исправить вред, который сама причинила. Одна мысль о том, чтобы попросить у Алисы прощения, наполняла гулко бухающее сердце нестерпимым ужасом. Нет, она просто не смогла бы выдавить из себя эти слова…

Ведь что, если ее извинения не примут?

Вдруг она обнажится зря – и только получит по лицу хлестким перечнем своих ошибок?

Нет, ей было намного безопаснее в коконе злости – там, где ее никто не мог достать.

По счастью, Оливер не испытывал таких терзаний.

– Хм, – сказал он как бы невзначай, но на самом деле тщательно взвешивая каждое слово. – Интересно, чего это Алиса там застряла?

Когда Оливер задался этим резонным вопросом, Лейли уже успела снять крышки с нескольких гробов. Поэтому она сперва тяжело отдышалась, спихнула открытые гробы в снег и только затем ответила:

– Я сказала, что, если ее не устраивает эта работа, она может убираться.

Оливер так и остолбенел.

– Что… Но зачем?

Лейли пожала плечами.

– Она заявила, будто ее магия не подходит для омовения мертвецов.

– Но… Лейли…

– А еще она все время допытывается, что со мной не так. Точно я орех, который надо расколоть. – Лейли стащила на землю очередной гроб и резко выдохнула. – Но со мной все в порядке.

При этих словах она взглянула Оливеру прямо в глаза – однако стоило ей на секунду замереть, как отчетливо задрожавшие руки перечеркнули все предыдущие уверения.

Лейли сделала вид, будто ничего не заметила, и быстро потянулась за следующим гробом, но Оливеру хватило здравомыслия ее остановить.

– Если с тобой все в порядке, – сказал он, – что у тебя с руками?

– Ничего, – отрезала Лейли, сжимая трясущиеся пальцы в кулаки. – Устала, вот и все. Длинная выдалась ночка.

Оливер заколебался – спорить с правдой было трудно – и наконец уступил с горестным выражением лица.

– Алиса просто хочет тебе помочь.

– Тогда она должна быть здесь и помогать.

– Ты же сама ее прогнала.

– Когда кто-то действительно чего-то хочет, – пропыхтела Лейли, стаскивая вниз новый гроб, – он за это борется. Не похоже, чтобы она умела бороться.

Оливер запрокинул голову к солнцу и расхохотался.

– Чтобы такое говорить, нужно вообще не знать Алису!

Лейли не снизошла до ответа.

– Святые прянички, – вздохнул Оливер и покосился на одинокую фигурку у сарая. – Могу представить, как ты разбила ей сердце.

На этот раз Лейли удостоила его взглядом. Даже уставилась. После чего со злостью произнесла:

– Если мои слова разбили ей сердце, значит, ее сердце слишком легко разбить.

Оливер с улыбкой склонил голову к плечу.

– Не все такие сильные, как ты, знаешь ли.

Лейли окаменела.

– Ты меня совершенно не понял, – сказала она тихо. – Я вовсе не сильная.

Оливер мгновенно постиг глубину этого признания, но так и не успел ответить. Он еще подыскивал верные слова, когда Лейли рывком выпрямилась – будто шомпол проглотила, – и судорожно вздохнула. Ломик с глухим стуком шлепнулся в грязь. У Лейли подкосились ноги, и она начала заваливаться вбок, прямо на Оливера. Тот поспешил ее подхватить. Ему удалось удержать девочку, но Лейли колотило, в серебряных глазах металась паника. Оливер принялся звать Алису на помощь, и Лейли допустила ошибку, на какую-то долю секунды встретившись с ним взглядом. Оливер смотрел в ответ слишком долго – и увидел слишком много.

Что-то было отчаянно не так.

* * *

Пока Алиса бежала к телеге – лицо ее было искажено таким же ужасом, белые волосы развевались по ветру, – Оливер опустился вместе с Лейли на землю, пытаясь отыскать признаки ранения.

Для девочки, привыкшей проводить все время в одиночестве, такая фамильярность была любопытным и пугающим ощущением. Однако физическая близость даже не подбиралась к началу длинного списка ее тревог. Дело в том, что Лейли не доверяла этим людям и не могла избавиться от мысли, что время их появления, их абсурдно-настойчивые предложения помощи и ее собственная слабость совпали как-то уж слишком удачно. Как вы наверняка догадались, ее ничуть не тронули их сочувственные лица, и она не сочла ни капли романтичной ситуацию, в которой ее разбил недуг – причем на глазах у тех, в чьих помыслах она до сих пор сомневалась.

Поэтому Лейли сделала единственную здравую вещь, до которой додумалась: едва обретя способность двигаться, собрала жалкие крохи сил и высвободилась из объятий Оливера. После чего, спотыкаясь и пошатываясь, побежала к дому – вслед ей неслись встревоженные оклики Оливера и изумленные возгласы Алисы, – рухнула сразу за порогом и заперла за собой тяжелую деревянную дверь. Двое измученных ференвудцев остались на улице.

* * *

Алиса с Оливером колотили в дверь не меньше десяти минут – пока не охрипли от криков и не сбили костяшки пальцев. Наконец их усталость и бессилие слились в одно абсолютное ощущение провала, и коридоры особняка затопила тишина. Лейли с облегчением вздохнула и сделала финальную попытку встать. Увы, не успела она приподняться, как хрупкий покой был нарушен чередой пронзительных воплей.

Мама была тут как тут.

Ее исчезновение прошлой ночью объяснялось банальной трусостью и ничем иным; мамин призрак был так напуган вторжением незнакомцев, что счел за лучшее спрятаться (помощь дочери даже не рассматривалась). Теперь же она вернулась – раздраженная, как никогда в смерти. Позвольте напомнить, что видела и слышала ее только Лейли (которая до сих пор не поделилась своими спиритическими талантами ни с одной живой душой), а потому все происходившее далее было для Алисы и Оливера полной тайной – как бы напряженно они ни прислушивались к звукам в коридоре.

К несчастью, единственные звуки в этот момент издавал бесплотный мертвец. Все, что оставалось Лейли, – стараться не взвыть в голос. Мама загнала ее в угол и принялась визжать и верещать по поводу грязной одежды дочери.

С этим упреком трудно было поспорить.

Все трое детей были перепачканы с головы до ног. Не только потому, что ночь напролет отмывали трупы – сон в снегу тоже сделал свое дело. Алиса и Оливер как следует извозились в слякоти, а Лейли – об этом она в ту минуту еще не знала – вдобавок уснула на крошечном семействе пауков, чьи сломанные лапки до сих пор прилипали к ее ресницам. Возможно, была своеобразная удача в том, что Лейли не успела пригласить гостей в дом или предложить им завтрак: Алиса, которая прямо сейчас выковыряла из уха чей-то синюшный ноготь, точно украсила бы ее кухню высокохудожественными разводами рвоты.

Но и Алиса, и Оливер были слишком измучены и напуганы, чтобы продолжать преследование. Оливер даже думать не мог о том, чтобы сломать еще одно окно или вновь применить к Лейли чары убеждения. Убитый горем, он совершенно сдался, сполз по двери и тяжко замолчал, лишь изредка бросая на Алису удрученные взгляды. Озвучивать свои страхи никто не решался. Нет, им неоткуда было узнать, как ужасно чувствует себя Лейли и каким пыткам подвергает ее сейчас мама.

– Грязная, вонючая, бестолковая девчонка…

Лейли зажала уши руками.

– Пальцы в волдырях, на кожу без слез не взглянешь…

Лейли зажмурилась.

– Разве такому я тебя учила? Живешь как свинья, от вони не продохнуть…

Алисе удалось заглянуть в щелочку между занавесками, но сведенные брови и поджатые губы Лейли можно было трактовать как угодно. Алиса, эта нежная душа, уже начала думать, не заключается ли проблема в них с Оливером…

– Припрягла каких-то проходимцев, даже с работой своей справиться не способна!

…но, хотя они составляли очень малую причину страданий Лейли, они являлись огромной частью их разрешения. Если бы они только знали, насколько огромной!

* * *

Обычно Лейли лучше справлялась с мамиными истериками. Терпеливее сносила вспышки ее злости, унизительные колкости и обвинения в некомпетентности. Но к нынешнему моменту она толком не спала вот уже тридцать шесть часов и начала буквально разваливаться изнутри. Тело ее было измучено, разум сломлен, и даже дух стал разрушаться. Да, Лейли Лейла Фенжун была сильнее многих, мудрее некоторых и абсолютно точно – старше своих лет. Но самые сильные, мудрые и взрослые тоже спотыкаются без поддержки и сочувствия; и пока папа впадал в маразм, а мама не выпадала из него ни на минуту, Лейли – в их отсутствие – все вернее сроднялась с одиночеством. Тьма питала тьму, пока не поглотила любой свет. Девочка даже не могла вспомнить, жила ли когда-то без сломанного сердца.

На горе, она не разглядела никакой ценности в компании своих странных гостей. Лейли могла бы обрести в них друзей – но вместо этого увидела лишь причину для вины и страха, а потому поспешила отвергнуть их без дальнейших раздумий. Так и не проронив ни звука, она поднялась по лестнице, заперлась в уборной, открыла воду и боком повалилась в ванну – где надеялась найти хоть краткий покой. Ей было все равно, что случится с Алисой и Оливером. По правде говоря, в глубине души она надеялась, что они исчезнут до того, как она вернется.

* * *

Дорогой читатель! Однажды Лейли будет вспоминать, как обходилась в эти первые дни с Алисой и Оливером, с раскаянием таким глубоким, что оно станет ее постоянным спутником. Но я думаю, она чересчур самокритична. В конце концов, простая и трагичная правда жизни заключается в том, что временами наша черствость к другим – всего лишь отчаянная попытка быть добрее к самим себе. Я твержу ей об этом, даже когда пишу вам сейчас, но она по-прежнему упрямится. Какая важная и раздражающая обязанность – напоминать умным людям, чтобы они не совершали глупейшую на свете ошибку и не ставили на себе крест.

Ужасно, ужасно грустная история

Алиса с Оливером пребывали в растерянности.

Оливер точно знал, что с юным мордешором что-то чудовищно не в порядке, но никак не мог поймать свои опасения за хвост и разглядеть их как следует. Алиса была расстроена еще больше: в конце концов, это было ее Задание, и именно она его с треском проваливала. Но что хуже, оба уже начали преть в сырой одежде. Клейкая от пота кожа липла к ткани, вызывая ощущение, будто они сунули ноги и руки в холодный гороховый суп. Болело буквально всё: пальцы, зубы, суставы, даже глаза. Алиса и Оливер были измучены душой и телом, отчаянно нуждались в смене одежды и тепле.

При этом они оставались чужаками в незнакомом городе – и понятия не имели, куда идти теперь. Что же делать?

Алису послали сюда, в это царство холода и смерти, в качестве награды за успешную Сдачу. Она была необычайно одаренной девочкой, наделенной талантом, которого Старейшины Ференвуда никогда раньше не видели; и хотя они далеко не сразу определились с ее Заданием, в конце концов Алису отправили в Чаролес, к Лейли – ничего толком не объяснив. Это тоже было связано с ее высочайшей оценкой на Сдаче. Алиса должна была оказаться достаточно умна, чтобы самостоятельно проникнуть в суть проблемы и решения. (Оливеру, разумеется, запретили ее сопровождать – однако эти двое приключались вместе так долго, что без раздумий закрыли глаза на правила и возможные последствия.)

Но первоначальный оптимизм Алисы испарялся на глазах, и, хотя бедственное положение Лейли было совершенно очевидно, девочка начала отыскивать лазейку, которая позволила бы ей вернуться в Ференвуд – к папе, который, как подметил Оливер, был теперь Старейшиной и мог сгладить ситуацию. Алиса не гордилась этими мыслями, но Лейли оказалась ершистой и грубой – совершенно не такой, как ей представлялось!

На Сдаче Алиса получила пятерку – наивысшую оценку из возможных, – а потому должна была предвидеть сложность задачи, которая за ней последует. И все же сейчас эти соображения не играли никакой роли. Лейли оскорбила Алису и прямым текстом велела ей проваливать – более чем достаточно, чтобы сдаться и последовать по указанному адресу. Они с Оливером (который давно хотел выбраться из этого безумия) были готовы признать себя трусами, подтереть носы и отправиться домой[1]. Пытаясь придумать объяснение их внезапному возвращению, Алиса даже отыскала в поведении Лейли глубоко скрытый смысл. Возможно, предположила она, в них здесь больше не нуждались. Возможно, это было официальное завершение Задания. Возможно, оно вовсе не затрагивало талант Алисы, и все это было одной большой уловкой.

Могло ли такое случиться? Потому что…

Потому что в этом случае они имели полное право вернуться домой. По правде говоря, Задание показалось Алисе чересчур простым (по ее обычным стандартам приключений), но она целую ночь намывала трупы – обычному человеку впечатлений хватило бы на всю жизнь. Алиса поделилась этими постыдными мыслями с Оливером, и он тут же уверенно ответил:

– Ой, очень сомневаюсь.

– Но почему? – спросила она, вытащив из волос таракана. – Разве мы недостаточно настрадались? Может, хватит уже?

Оливер скрестил руки на груди.

– Если ты хочешь сдаться и вернуться домой, я тебя всецело в этом поддержу. Ты знаешь. Но ты не можешь притворяться, будто сделала то, ради чего сюда приехала. Ты прекрасно видишь, что у Лейли какая-то беда – и я сейчас не про ее работу мордешора, – и до сих пор мы не сделали ничего, чтобы ей помочь.

– Ну конечно, сделали, – слабо возразила Алиса. – Мы вымыли всех этих мертвецов и…

Оливер покачал головой.

– Ты упускаешь главное. Задания всегда назначаются, исходя из таланта. А ты своим даже не воспользовалась.

Алиса опустила взгляд и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

– И из этого правила совсем-совсем не бывает исключений?

– Думаю, ты сама знаешь ответ.

Алиса прикусила губу. Это была правда.

– Что же нам делать? – спросила она с печальной покорностью.

– Ну, – ответил Оливер, – если мы собираемся задержаться здесь и понаблюдать, для начала нам следует… – Он вытряхнул из ботинка пару червяков. – Вымыться. Во-вторых, нам совершенно точно нужна новая одежда. – Оливер наклонился к Алисе и понизил голос: – Лично я планирую сжечь эту при первой возможности. И тебе советовал бы сделать то же самое.

Алиса закивала так яростно, что из носа у нее вылетел жук.

* * *

А теперь немного объяснений.

Алиса и Оливер попали в Чаролес благодаря магии – старомодность, которой вполне можно было избежать, если бы их заинтересовала очень долгая прогулка. Чаролес находился всего в тридцати днях пешком от Ференвуда или пяти часах пути на самолете – если бы хоть в одном из городов слышали о таком странном изобретении. В любом случае, Алисе и Оливеру пришлось несколько дней томиться в подводном лифте (худший способ путешествия, на мой вкус), поскольку Чаролес был еще старше и медлительнее Ференвуда и не обновлял транспорт примерно столетие.

Здесь нужно отметить, что каждая из множества волшебных земель отличалась своими надуманными причинами для изоляции, и Чаролес не был исключением: его жители не высовывали носа дальше ворот из-за древнего предрассудка.

Чаролесцы убедили себя, что не-волшебники потеряли магию в результате опасного и невероятно заразного заболевания и что единственный способ избежать этой ужасной судьбы – навсегда отгородиться от инфицированного большинства. Волшебники возводили разные преграды от «болюнов» (так они именовали лишенное магии население), но чаролесцы превзошли в предосторожностях всех: попасть в их город можно было только по воде, и это было долгое, изматывающее путешествие, на которое решались очень немногие (если решались вообще). В итоге о Чаролесе почти забыли, что вполне устраивало его обитателей.

Как бы там ни было, все нужды и желания этого славного места удовлетворялись по щелчку пальцев; а потому чаролесцы продолжали существовать внутри собственноручно возведенных стен, никогда не общаясь с «болюнами» из опаски заразиться и с подозрением относясь даже к другим волшебным народам. Из-за этой подозрительности они могли показаться весьма недружелюбными, что являлось правдой лишь отчасти. При ближайшем знакомстве обнаруживалось, что это яркие, культурные люди, попросту стреноженные собственным страхом. Видите ли, без него чаролесцы никак не могли объяснить свое затворничество.

Ференвуд отличался той же нелогичностью.

Когда-то его обитатели пострадали от долгой и кровавой распри с соседней волшебной землей (причиной распри послужили их обширные связи с не-волшебниками) и теперь почти задыхались в полной изоляции. Городские Старейшины постановили, что лишь осторожность и осторожность спасет их от дальнейшей катастрофы, и большинство ференвудцев без сожалений расстались с опасной свободой. Пока однажды не нарушили принцип абсолютной скрытности, чтобы послать тринадцатилетнюю девочку через море и снег и помочь ей сотворить немного дружественной магии.

Очень скоро им предстояло пожалеть об этом решении.

* * *

Прямо сейчас посол Ференвуда в Чаролесе и ее приехавший зайцем спутник пробирались через снежное поле (то и дело спотыкаясь и временами падая) в поисках дороги в город. Найти Лейли, сделать все возможное для помощи ей и вернуться до того, как растает снег, – вот и все указания, которые выдали Алисе городские Старейшины. Но девочка начала подозревать, что они упустили несколько существенных деталей – поскольку к нынешнему моменту пребывала в совершенной растерянности. Алиса не знала, как помочь Лейли, не знала, когда растает снег, и, что хуже всего, понятия не имела, как вернуться обратно!

Прибытие их лифта оказалось в лучшем случае не впечатляющим. Маленькая стеклянная коробка с самого начала не вызывала большого доверия, но, всплыв на поверхность, сделала один последний рывок и попросту развалилась на части. Алису и Оливера бесцеремонно вышвырнуло в ледяное море, которое омывало берег с домом Лейли. Потрясенные, промокшие и немедленно искусанные морозом, они принялись подниматься по склону. Это был ужасный финал долгого и выматывающего путешествия – поэтому ничего удивительного, что Оливер позабыл законы вежливости и от отчаяния выломал окно спальни.

Последняя неделя выдалась для друзей суровой. Первые пять дней они ехали в мокром лифте, а весь шестой надраивали мертвецов. Теперь их одновременно мучили голод, жажда, зуд и недосып (внимательный читатель наверняка уже заметил, что правила относительно еды и сна были в Чаролесе такими же, как в Ференвуде). При этом они до сих пор не видели ничего, кроме мрачного особняка Лейли и распухших трупов. Не лучшее начало визита.