Счастье квест бесплатное чтение

Каждый хочет быть счастливым. Но не у каждого получается. Однажды в конце декабря я провел внутреннюю инвентаризацию своих достижений за год – и вдруг понял, что за прошедшие месяцы ни разу не почувствовал себя счастливым. Бывало мне и лучше, и хуже, жизнь приносила некоторые удовольствия, и достижения вроде бы случались. Но ни одного (ни одного!) момента, который я мог бы уверенно назвать счастливым так и не произошло. За целый год.

– Что-то тут не то, – подумалось мне. Надо разбираться в происходящем и принимать меры. Так дальше жить нельзя.

А как?

Я попробовал самостоятельно разобраться в своих претензиях к жизни, но ничего хорошего не получилось. Что такое счастье? Каким образом я его чувствую и переживаю? Что такое «переживаю»? И что такое «чувствую»? Счастье – это, вроде бы, не мысль (нельзя сказать «я думаю счастье»). Но и не действие («я занят счастьем» – тоже не звучит). А что? Эмоция? А что такое эмоция?

Окончательно запутавшись в словах, я решил пойти другим путем. В прежние времена, до изобретения телефона и интернета, было принято странствовать в поисках ответа на сложные, неразрешимые вопросы. Когда человек чувствовал, что не может справиться с жизенно важным вопросом в одиночку, он пускался в путешествия и задавал свой вопрос встречным и поперечным. Выслушав множество мнений, он зачастую получал необходимый ответ – особенно если ему везло на умных собеседников.

Я быстренько изобрел небольшую машину пространства-времени и отправился в путешествие по эпохам и странам – выяснять вопросы о сущности счастья с великими философами и мыслителями. Моя машина времени, правда, получилась воображаемая, так что и великие мыслители существовали отчасти в моем воображении. Многим из них я приписал свои собственные мысли и суждения (право же, без злого умысла). Многие вопросы остались не до конца проясненными, они ожидают следующих моих странствий и встреч с мудрецами. Но беседы все-таки получились содержательные.

Первым делом я отправился в Древнюю Грецию. В пятом веке до нашей эры в Элладе образовалась удивительно высокая концентрация людей, любящих думать (по- древнегречески – философов).

Древние греки использовали метод логических рассуждений. Двигаясь от одного тезиса к другому, они ковали логическую цепь из высказываний, и этой цепью связывали вопрос и ответ. Считается, что великий философ Сократ изобрел метод последовательного задавания вопросов, шаг за шагом подводящих к конечному решению. Ученик Сократа Платон прославил этот метод, а ученик Платона Аристотель довел его до утонченного совершенства. С тех пор сам этот метод рассуждения называют сократическим, а тех, кто его использует – сократическими философами, или просто сократиками.

Кстати, древнегреческие философы вовсе не были такими величественными и важными, как они представляются сегодня. Сам Сократ в основном проводил время на улицах родных Афин (как и большинство греков того времени). Там он и устраивал свои публичные диспуты с учениками, соперниками-философами и просто с прохожими. Античный философ вообще гораздо больше похож не на ученого лектора, а на популярного блогера.

Говорит Сократик:

– Скажи мне, друг мой, случалось ли тебе слышать выражение «возьми себя в руки»?

– Да, конечно, – ответил я. – Я и сам себе так говорю довольно часто. Правда, не всегда получается следовать этому мудрому совету…

– Но разве это не значит, что в твоей душе одновременно присутствует два различных начала, одно из которых должно взять другое в некие руки?

– Да, точно, получается именно так.

– Правильно ли будет заметить, что одно из этих различных начал твоей души имеет характер нетерпеливый и жаждущий, а второе – разумный и воспитанный?

– Да, это правда. Брать себя в руки приходится, когда чего-то сильно хочешь, но прямо сейчас это получить нельзя или неприлично, и надо терпеть.

– Назовем первое из названных нами начал Вожделением, а второе – Разумом. Верно ли будет сказать, что противоречие и напряжение между ними сопровождает любое действие, подобно тому, как при стрельбе из лука одна рука стрелка тянет тетиву к себе, а другая его рука толкает лук от себя?

– Да, это ты хорошо сказал. Действительно, похоже.

– Теперь давай разберемся, какое место занимают переживания между этими двумя началами. Бывает ли так, что удовлетворение вожделений доставляет радость и наслаждение?

– О, еще как бывает!

– А бывает ли, что радость и удовольствие ты получаешь от того, что разумным усилием сдерживаешь вожделение, и заставляешь себя проявлять достоинство и терпение?

– Да, и так бывает. Пожалуй, радость и гордость от сдержанного поведения бывает даже сильнее и глубже, чем от простого удовлетворения вожделений.

– Итак, не правильно ли будет сказать, что радость и гордость не принадлежат ни к Вожделеющему, ни к Разумному началу нашей души, но могут сопровождать и то, и другое?

– Да, ты прав!

– А можно ли сказать то же самое и про другие переживания и эмоции? Может ли ярость окрасить как Вожделение, так и сдерживание его посредством Разума? Однажды я проходил мимо места казней. Там, у палача валялись трупы казненных и уже, как обычно, собрались афинские зеваки. Я почувствовал ужасное отвращение, но в то же самое время мне нестерпимо захотелось поглядеть. Колеблясь и запинаясь на каждом шагу, ожесточенно споря сам с собой и разрываясь между противоречивыми желаниями, я топтался на месте. В конце концов я полез в толпу и яростно бормотал, обращаясь к собственным глазам: «Нате, любуйтесь, если вам этого так уж хочется!..». Позже я узнал, что Платон вставил этот эпизод в один из своих диалогов.

Может ли печаль или интерес сопровождать и удовлетворение желаний, и отказ от их удовлетворения? Все ли эмоции таковы?

– Да, таково свойство всех эмоций, нельзя с этим не согласиться.

– Значит, эмоции образуют третье начало в нашей душе, не совпадающее ни с Вожделением, ни с Разумом?

–. Нет, с этим я не могу согласиться. Разве бывает Разум без Эмоций? Даже если мне кажется, что я размышляю абсолютно бесстрастно, «с холодной головой» – на самом- то деле достаточно немного покопаться в себе, чтобы обнаружить тревожность или чувство долга или еще какую-то эмоцию. А что уж говорить про Вожделения!

– Ты совершенно прав, три начала в нашей душе не существуют порознь, одно без другого. Но что нам мешает разделить их мысленно, только в нашем рассуждении? Так мы сможем изучить свойства каждого из трех начал, не рискуя запутаться в подробностях повседневного их проявления.

– Что же, если таков мыслительный прием, я согласен его применить. Посмотрим, что у нас получится.

– Представь себе Вожделения, лишенные Эмоций. Скажем, ты почувствовал голод и поел, никак не сопровождая эмоциями ни то, ни другое. Что получится?

– Как-то не по-человечески получается. Как камень: его бросили – он и летит. Упал – и лежит, пока опять не бросят.

– Можно ли представить себе человека, которым управляют Вожделения, лишенные Эмоций, среди других людей?

– Вряд ли. С ним и поговорить-то не о чем. Какой-то автомат…

– Теперь представим себе Разум без Эмоций. Скажи, где такой Разум будет брать цели для своих усилий? Сущность Разума заключается в поиске способов, путей решения тех или иных задач. Разум всегда отвечает на вопрос «Как сделать?», и никогда – «Зачем делать?»

– Что ты такое говоришь? Разум ставит высшие цели, самые прекрасные и разумные! Например, сделать счастливыми всех людей на Земле – разве это не разумная цель?

– А разве мы не договорились, что счастье по сути своей не относится к сфере Разума? В твоем примере как раз и получается, что Эмоции ставят цель, а Разум ищет путей для их достижения.

– Да, звучит убедительно. Но подожди, а если цели Разуму будут ставить плохие, отрицательные эмоции? Разве не получится, что под действием плохих Эмоций Разум наделает плохого?

– Какие же эмоции ты называешь плохими, а какие – хорошими?

– Это и ребенку понятно! Радость – эмоция хорошая, а печаль – плохая. Если человек смеется от радости – это хорошо. Если плачет от горя – это плохо.

– Вот как? А скажи, случалось ли тебе бывать на собрании достойных людей в память об умершем человеке, которого при жизни любили и уважали?

– Да, случалось.

– Если талантливый оратор скажет на таком собрании речь, вызвав у присутствующих печаль и горе по умершему – так, что самые чувствительные даже заплачут, скажешь ли ты, что это была хорошая речь?

– Конечно.

– А если в театре, на представлении трагедии актер так сыграет роль Эдипа, что повергнет зрителей в истинное горе и вызовет у них искренние слезы – скажешь ли ты, что это хороший актер?

– Да уж, если он заставит зрительный зал рыдать – значит актер гениальный.

– Но как же может быть хорошим оратор или актер, вызывающий у нас плохие эмоции? Разве не правильнее будет считать, что и печаль может быть хороша, если она уместна и прекрасна?

– Да, с этим можно согласиться.

– Теперь скажи, если на представлении трагедии в ответ на игру гениального актера один человек в театре примется радостно хохотать – будет ли это хорошо?

– Что же тут хорошего? Все решат, что он просто сумасшедший.

– Не значит ли это, что любая эмоция хороша, когда она уместна?

– Да, это действительно так.

– А скажи, может ли быть так, что какая-то из эмоций представляется уместной одному человеку и в то же время выглядит неуместной с точки зрения другого?

– Да это вообще обычное дело! Почти все мои конфликты с другими людьми получаются именно так. Им кажется разумным то, что, по-моему, просто нелепость.

– Но ведь иногда все-таки бывает, что личное представление об уместном одного человека совпадает с представлением других людей?

– Да, иногда такое случается.

– Можно ли сказать, что в такие моменты и эмоции этого человека могут быть уместными, то есть, хорошими с обеих сторон – с его личной точки зрения и по мнению окружающих?

– Разумеется, так и будет.

– Может ли быть что-то лучше, чем такое согласие, как в душе человека, так и в его окружении?

– Если в моей собственной душе эмоции согласны с разумом, да еще и окружающие люди настроены созвучно со мной? Да, пожалуй, это самое лучшее, что только может быть.

– Не должны ли мы назвать это состояние истинным счастьем?

Сократик с довольным видом откинулся назад, на свернутое одеяло и стал прихлебывать из своей деревянной чашки. Я погрузился в размышления, примеряя на себя определение истинного счастья. Действительно, за весь прошедший год я не смог припомнить случая, когда бы я не спорил с окружающими, не пытался удержать в себе неуместные эмоции или не боролся сам с собой еще каким-нибудь образом. Может быть, поэтому и возникло ощущение «года без счастья»?

– Скажи мне, друг мой, – снова заговорил Сократик. – Верно ли будет сказать, что все люди имеют некоторые различия между собой, так что не найти и двух людей, полностью одинаковых во всем?

– Ну и вопрос, – отозвался я. – Очевидно, что в каждом человеке есть что-то неповторимое и уникальное, тут и спрашивать не о чем.

– А не ошибусь ли я, если скажу: неповторимая часть личности каждого человека составляет его самую глубокую часть, его сущность?

– Да, и это верно. На поверхности всегда легко различимы те части, которые лишены уникальности и повторяются во многих людях. Когда приезжаешь в чужую далекую страну, в Азию или Африку, то сперва все местные жители кажутся на одно лицо. Только привыкнув и научившись отбрасывать типичные черты, начинаешь различать особенности каждого отдельного человека.

– Прекрасный пример. А верно ли будет поместить и образ истинного счастья каждого человека в глубину его души?

– Да, настоящее счастье всегда скрыто от посторонних глаз. Даже самому себе трудно объяснить, в чем же оно, мое счастье, заключается. Часто бывает так, что только через много дней или даже лет вдруг вспоминаешь – да ведь тот далекий момент и был переживанием моего истинного счастья!

– Не следует ли в таком случае признать, что и подлинное счастье уникально и составляет для каждого человека некую неповторимую сущность?

– Да, я готов согласиться с этим.

– Скажи, случалось ли тебе встречать людей гневливых, которые любят споры и раздоры не ради какой-то выгоды, а только за возможность пережить ярость и раздражение?

– Да уж, таких людей я встречал, и каждый раз получалось приключение.

– А доводилось ли тебе встречать людей, любящих рисковать, людей, охотно идущих навстречу опасности и даже устраивающих опасные положения для самих себя?

– И таких я встречал немало. Есть у меня знакомый дельтапланерист, для которого год пройдет впустую, если он что-нибудь себе не сломает…

– Верно ли будет сказать, что на свете существуют люди, получающие глубокое удовлетворение и от подлостей – мерзкие и отвратительные типы, которые презирают целый мир и самих себя?

– Увы, и такие люди существуют.

– Есть люди, чье счастье лежит в области печали – это унылые, тоскливые люди, которые не любят веселье и во всем видят лишь повод для горевания. Есть люди стыдливые и застенчивые, для которых счастье – чувствовать себя виноватыми. Есть иные, для которых счастье состоит в исполнении долга, люди чести и совести. Они иногда выглядят весьма нудными и требовательными, но больше всего они требуют от самих себя. Встречаются люди, счастливые в состояниях интереса, возбуждения и энтузиазма, как здоровые дети. Есть люди радостные и гордые, они бывают очень обаятельными, но иногда их стремление к гордости перерастает в гордыню и высокомерие. Некоторые счастливы переживанием сильных страстей, потрясающих душу до глубины, а некоторые предпочитают тонкие и едва уловимые оттенки переживаний. И при этом счастье каждого, даже если оно располагается в одной эмоциональной области с образами счастья других людей, все-таки остается уникальным. Так ли это, как я рассказал?

– В точности так.

– Можем ли мы представить себе государство, в котором для каждого человека найдется место в обществе, в точности соответствующее его личному образу счастья? Государство, в котором гневливые занимаются боевыми видами спорта, люди интереса – наукой, азартные и любящие риск занимаются исследованиями в новых землях, людям совести поручены общественные финансы, подлецы играют в политические игры, а люди застенчивые и печальные занимают самые скромные и незаметные посты. Возможно ли такое?

– Выглядит слишком хорошо, чтобы быть реальным. Пока в обществе одни эмоции считаются более ценными, чем другие – будет и стремление людей заниматься не своим делом. Сколько таких, которые занимают чужое положение, играют чужую роль, пусть даже она делает их глубоко несчастными. Они тратят много усилий и приносят большие жертвы, чтобы занять важное место в обществе, хотя это место принесет им больше страданий, чем счастья. Но так происходит потому, что именно это дело или пост считаются престижными.

– Ну что же, тогда нам остается надеяться на лучшее будущее и стремиться к нему, не так ли?

– Хорошо, – сказал я. – Будем считать доказанным, что эмоции не принадлежат к области разума. Кстати, в нашем веке эту область часто называют когнитивной. Но они так же не относятся и к области вожделений, вроде голода или подобных ему телесных потребностей (такие влечения еще называют драйвами). Мы также пришли к выводу, что эмоции сами по себе не бывают хорошими или плохими, это зависит от их уместности. Уместные эмоции помогают человеку, а неуместные – вредят, мешают ему жить среди других людей. Я даже готов согласиться, что состояние согласованности между эмоциями, когнициями и драйвами как в личном плане, так и в социальном – это и есть счастье. И с тем, что состояние счастья во всех его тонких подробностях уникально и неповторимо, а повторяться могут лишь общие черты различных индивидуальных образов счастья.

Но мы так и не выяснили, что же такое эмоции? Какова их природа и откуда они берутся?

Тут, к сожалению, моя самодельная машина пространства-времени закапризничала, из нее посыпались искры, запахло горелой пластмассой, и я оказался совсем в другом месте и в другое время.

Я оказался в низенькой и тесной комнатке с покатым потолком, и мне тут же пришло на ум слово «келья». Впрочем, келья была уютно обставлена и хорошо освещена – в высоком окне я заметил настоящие, хотя и волнистые стекла в мелком переплете. Я понял, что нахожусь в средневековой Византии.

Византийская культура просуществовала тысячу лет. Она наследовала приемы рассуждений греков и римлян, но противопоставила им новый способ изучения мира – способ интуитивного прозрения. Логика и рассудок должны были отступить перед приемами внелогическими. Вчитываясь и вдумываясь в священные тексты Библии и писания отцов церкви, византийские философы ждали божественного озарения. Только посланный свыше свет мог, по их мнению, прояснить и бытовые вопросы, и самые общие проблемы бытия. Задай вопрос и жди ответа: если ты веришь искренне и ждешь со смирением – ответ придёт. Возможно, он придёт в форме абсурдной и нелогичной. Так и должно быть. Ибо истинные послания высших сил строятся не на человеческой, а на высшей, божественной логике.