Ванда Здорная и Колдовские свитки бесплатное чтение

Часть первая

Когда было начало света,

Тогда не было ни неба, ни земли, только синее море,

А среди моря – дуб высокий,

Сели на дуб два дивных голубя,

Стали думать, как свет основать?

Спустимся мы на дно морское,

Вынесем мелкого песку,

Мелкого песку, золотого камня.

Мелкий песок посеем мы,

Золотой камень подунем мы.

С мелкого песку – черная землица,

Студена водица, зелена трава.

С золотого камня – синее небо, Синее небо, светлое солнце, Ясен месяц и все звезды.1

Пролог

Случилось то, когда Род сотворял мир и не было ни света, ни солнца, ни луны, ни звёзд. Во тьме находился лишь Род – прародитель всего сущего, и родил он Любовь. Силою любви разрушил темницу и сотворил царство небесное, а под ним сотворил поднебесное. Радугой разрезал пуповину, а каменной твердью отделил Океан от небесных вод. В небесах Он воздвигнул три свода. Разделил Свет и Тьму. Затем бог Род родил Землю, и погрузилась Земля в темную бездну, в Океан. Из лица Его тогда вышло Солнце, Луна – из Его груди, звезды небесные – из Его очей. Зори ясные появились из бровей Рода, темные ночи – из Его дум, буйные ветры – из Его дыхания, дождь, снег и град – Его слезы. Голос Рода стал громом с молнией. Родом были рождены для Любви небеса и вся поднебесная.

Род родил небесного Сварога и вдохнул в него свой могучий дух, и дал ему способность смотреть во все стороны одновременно, чтоб ничто от него не укрылось.

А Сварог создал семнадцать рун, и каждую из них наделил божественной силой, и властвовали ими боги и духи-хранители. Чернобогу же не позволил обладать, в отместку Чернобог прокрался в Сварогову кузницу, и выковал одну единственную руну.

Тогда Сварог победил Чернобога и отправил навсегда в Навь, но прежде Чернобог обхитрил Сварога. Вдохнул он в руну свой дух, и наделил властью над всей нечистью земной и подземной, а потом обернулся одним из богов и вошёл к жене его, и совершил с ней блуд, и надел на неё руну свою.

Узнал о том муж её и праведным гневом тотчас разошёлся, лишил Ергу памяти о божественном происхождении, и прогнал её в Явь. А руна Чернобога осталась с нею, отравила душу её ненавистью и породила Ерга зло от зла.

***

Об том, что её соседка Ерга – босорка2, Айка давно догадалась. По дню Ерга ничем не отличалась от обычных женщин – крепкая грудастая молодица, бойкая да одинокая. Но ночью лучина в её избе не гасла, а любопытная Айка возьми да подгляди в оконце.

Видит – восседает на печи безобразная старуха с длинными паклями и измятым уродливым лицом, аки упырица, а прислуживают ей прекрасные женщины, с изъяном – ноги-то козлиные у них.

Испугалась Айка увиденного, не сказала никому, стороною Ергу обходила, старалась не гневить. А ерге до ней дела не было. Так бы и жили, но посватался к ладной Айке Милан из соседней деревни.

Все девки Айке завидовали, а Ерга так и вовсе посерела от зависти. Полюбился Милан Ерге, так полюбился, что стала она его к себе зазывать. То хлебом угостит, то водицей напоит. Только впустую все. Мать Милана сведующая была, да обереги над сыном читала, но куда уж ей с босоркой управиться!

В день свадьбы как ни уберегала она молодых да не уберегла. Проехали молодята через перекрёсток, где ведьма скрученный из мочала пояс закопала и в тот же миг весь поезд возьми да обратись в волков.

Люди долго не думали, половили зверье, хлебом благословенным накормили да сняли проклятие. Только Милана среди них не оказалось.

Заплакала Айка и пошла к Ерге в ноги кланяться. А Ерга повела плечом, руку в бок уперла и говорит:

– Нет больше твоего милого, девка. Забудь его.

Прогнала бедную Айку.

Ополоумела девка – сколько раз её ловили, чтоб ночью в лес не ушла, а она знай сидит себе у дома босоркиного и все Милана дожидается.

Дождалась таки. Было это ясной ночью, когда в небе горела луна червонным золотом. Глядит Айка – неужто волк у ведьминого тына? А и правда! Перекинулся зверь, смотрит она – Милан! Бросилась к нему, слезы по щекам бегут, он глядит на неё, а сам не узнает. А Ерга выскочила с избы, как взмахнет рукою – вмиг тучи налетели, да град просыпался величиной с голубиное яйцо. Подхватил Милан Ергу на руки, как невесту, и укрылись они в избе. А несчастная Айка едва успела за ним до крыльца добежать, ударила молния и на том же месте упала она замертво.

К осени у Ерги мальчик родился. Назвали его Вовкулакой, и так он был на Милана малого похож, что мать его заголосила, увидев мальчика играющего у Ерги на пороге.

– Две души в нем, – кричала она, привлекая внимание люда. – Бойтесь двоедушника, ибо проклят он и кровь человеческая на его руках.

Но едва лишь сказала то, как и ее Айкина участь постигла, а Ерга, знай себе, ухмыляется.

Как дошли те слова до князя, то князь приказал Ергу на костре сжечь, а на сына ее, годками равного княжевичу, рука не поднялась. Приказал он руну с него снять да спрятать, а Вовкулаку в темницу кинуть, очертить ее оберегами и заклятиями, и не выпускать ни за грош, ни за доброе слово.

А было то ровно за век до событий о которых ужотко поведется.

***

1

Китежъ, г. Лагвица,

страдникъ, годъ белого филина 

(июль, год две тысячи пятнадцатый от Рождества Христова)

– Что здесь происходит? – Спросила Ванда, застыв на пороге родительского дома.

– Вернулась! – Всплеснула руками Яра! – Ягодка наша! Заждались мы тебя!

Бояре привстали из-за стола, приветствуя дочь хозяев.

Бакуня подошёл к Ванде, взял из рук тяжелую сумку и по-отечески поцеловал в щеку.

– Сваты приехали. – Сказал он. – Скоро свадьбу справим.

Брови Ванды поползли вверх.

– Свадьбу? – Эхом повторила она.

– Свадьбу-свадьбу, – засмеялись мужики, приняв ее растерянность за смущение.

– Негоже девке по институтам мотаться. Остепениться пора. – Сказал отец. – Выберем тебе жениха полюбее, а там вскоре и детишки пойдут…

Ванда бросила взгляд на охмелевших от бражки бояр и улыбающуюся во весь рот Яру. Оно и понятно, чья задумка была.

Яра ее невзлюбила – пусть и женщиной она была доброй, да своенравной, упрямой, новой веры, а потому колдовства не приветствовала ни в каком виде – будь то простые чары для дома или страшно сложные боевые руны. И падчерице, некогда строптивой девчонке, а теперь выпускнице-отличнице Школы Колдовских Таинств, применять колдовство запрещалось – как бы чего дурного не вышло.

– Простите меня, – сказала Ванда. – Не отобедаю с вами – устала с дороги.

– Иди, дочка, отдохни. – Бросил старший боярин. – А мы уж тут с батькой твоим покумекаем – если к общим решениям придем – скоро и породнимся.

Промычав в ответ что-то невнятное, Ванда взбежала по лестнице на второй этаж, где под чердаком теснилась ее комнатушка, и заперлась на ключ, готовая вот-вот разрыдаться.

Швырнув вещи в угол, она достала из дедовского сундука зримое блюдце и крутанула по столу. Илья ответил лишь после третьей попытки.

– Ванда? – Слегка удивился он. – З-здравствуй! – Илья рябил и заикался. – Рад т-тебя видеть! Прости, связь ни к леш-шему, – зашипел он, – я на границе!

– Батюшка сватанье затеял! – Перешла к делу Ванда.

Илья взглянул на нее со всей серьёзностью:

– Сейчас нет времени говорить. С-сегодня буду проездом в Лагвице – встретимся, на нашем месте, как обычно… Ж…ш-ш…ж-ж…

Ванда изо всех сил затрясла проклятое блюдце. Изображение то шло полосами, то вовсе исчезало, а вместо звука издавалось странное жужжание, точно собеседник превратился в гигантскую осу.

В усердии она взмахнула блюдцем, задела краешек стола, блюдце звякнуло и разбилось.

Ванда смотрела на разлетевшиеся по полу осколки и чувствовала, как теплившаяся в груди радость превращается в трясущийся холодец. Она всхлипнула. Зримое блюдце – редчайшая вещь.

– Ээээ… – протянул невесть откуда взявшийся домовой Кузьмич. – Разбила блюдце – жди беды.

– Не накаркай, – отрезала Ванда.

Она собрала не посыпанные заговоренной солью осколки и выбросила в урну, даже не подозревая насколько он оказался близок к истине.

***

Сына Глызявого, как и батька, Глызею нарекли. Был он длинным, нескладным с лопухами вместо ушей, но мастерски умел любую ситуацию под себя выворачивать. Девки вокруг, как мухи летали. Хлопцы его уважали, словом не перечили, если надо где подсобить – не отказывались. так бы оно и было, если бы не один случай, который Ванда огласке предала.

Дедок Дивиш слыл в округе мастером по мечам – уроки у него брали и юнцы зеленые, и мужики постарше. Был он щуплым да немощным, а как меч в руки брал так словно на сорок лет молодел.

– Я, – говорил, – от этим самым мечом Вовкулаку зарубил. И за то наградил меня Яромил часовым механизмом, – он сверкнул золотым браслетом и продолжил – стоял я у палат княжеских, вдруг чую – княжна орет, я дверь распахнул, вижу – она младенца к груди прижимает, а на нее здоровенный волчара скалится. Ну я тогда и всадил ему кладенец в самое сердце. Кабы скумекал, что Вовкулака предо мною ни в жисть не осмелился бы… – эту историю Дивиш пересказывал часто, но всегда находились охотники слушать, и Глызя слушал, а Илья малой, внук Дивиша, и вовсе наизусть знал.

Всем ребятишкам тот "механизм" по душе пришелся – из чистого золота, с именной гравировкою и ходят так тихонько – цок-цок-цок…

Однажды Позвал Дивиш к себе Илюху и говорит:

– Бабку твою во сне видал, к себе кличет. – Илья поморщился, глаза влагой набрались, а дед как шикнет на него: – ану цыц, богатырь! На вот носи, да не потеряй. – Снял с руки «механизм» и в кулачок вложил. – Помни, Илюша, ты Муромцев, а для Муромцевых доблесть на первом месте! – Потрепал он внука, чуб взъерошил. – Беги до батька, – говорит, – вели тризну вершить. Да реветь не смей, отжил я свое. Счастливо отжил!

Илюшка губу закусил, к батьке метнулся. Тот сперва и не поверил малому, пошел к отцу, в дверь постучал – тишина, в окно постучал – тишина, он вошел, смотрит – не обманул старик, отдал Сварогу душу.

Свершили тризну. Илюха наказ дедовский помнил и не ревел. Только на часы поглядывал да суровую улыбку его поминал. Ни днем ни ночью он часов тех не снимал и примерить никому не давал, как ни просили.

А уж Глызя как завистью исходил. Он и выкуп большой предлагал, и хитростью выманивал – ни в какую Илюха не согласился с подарком деда расстаться…

По доброй воле и не расстался бы, но браслет-то великоват ему был. Вот и обронил их в саду, когда огород копал, землицей присыпал и не заметил. А Глызя то все через тын видел. И Ванда видела. Не успела она другу своему рассказать, где часы искать – Глызя тын перепрыгнул, часы хвать и так и сбежал бы, если бы не дворовая шавка. Кинулась она на злодея и добрый шмат ноги ухватила. Разозлился Глызявый, схватил дрын да огрел шавку промеж глаз. Песик разок лишь дернулся и отвалился, как клещ. Разозлилась Ванда, бросилась к негодяю, сама мала – не больше тына высотою, а все туда же. Хотел Глызя и девчонку стукнуть, чтоб неповадно было (как только убить не побоялся?), лишь замахнулся, а она взглядом в него уперлась и цедит :

– Да чтоб ты, страхолюд несчастный, руки себе попереламывал…

Едва сказала – отломилась от крепкого ореха ветка и придавила охайника.

Так его на месте преступления и поймали, с часами в кармане. Вмиг лишился Глызявый внимания, девчата за шавку его возненавидели, а хлопцы за воровство; под ноги сплевывали едва он рядом оказывался. Только Глызявый не из тех оказался, кто вину свою признает. Рассказал он стражникам о даре Ванды, они проверки свои провели и приказали наложить на чело печать. Запрещенный дар девчонки Здорной вызвал замешательство в Чаше Совета. Три раза к ней прикладывали печать и три раза печать трескалась, не оплавляя дара.

Ванда кричала, будто ее жгли живьем, будто вырывали внутренности раскаленными щипцами. И сердце женщины, накладывающей печать, дрогнуло.

– Больше нельзя, – сказала она, обернувшись к Советникам. – Печать убьет ее.

– Но… – попытался возразить грузный мужик с усами-щеткой.

– Нет, – отрезала Советница Чаши. – я сделала все, что могла. Подчинить чужую волю ей уже не по силам. Поставьте ее на учет и ступайте, приведите ко мне Бакуню. – Она метнула взгляд на маленькую Ванду, прячущую в грязных ладошках заплаканное лицо и шепнула ей, когда стражник вышел, – не бойся. Я больше не стану тебя пытать. Только ты меня не выдавай. Слушай, что батьке твоему скажу и на ус мотай. А о даре навсегда забудь, ибо ждет тебя смертная казнь.

Когда Бакуня вошел, Советница опустилась в кресло и не глядя ему в глаза, заговорила.

– Сила ее уже не опасная, – объяснила она. – Но могучая очень. Как мы ни старались – полностью обезвредить ее дар не смогли, толика в ней осталась. Вы бы приглядели за девчонкой, неровен час – зашибет кого. Обучить ее надобно…

Обучать Бакуня не желал, да жена настояла. Перед смертью взяла с него зарок по достижению семи лет отправить Ванду в Школу Колдовских Таинств.

***

Ванда окинула взглядом открытый шкаф. Длинные рубахи из тонких полотен, богато расшитые золотом и жемчугом, сарафаны из бязи, атласа и парчи, душегреи, летники из цветной шерсти и шубы, украшенные большими пуговицами и вышитым орнаментом были куплены мачехой. Ванда предпочитала удобную мужскую одежду, что впрочем весьма ей шло. Худая, высокая, с волевым подбородком и редкими светлыми волосами до плеч, она больше походила на юношу и имела упрямый нрав, чем сильно огорчала матушку, душившую своей опекой. Бакуня посмеивался над их прениями и махал рукой – мол, перерастет, но с возрастом девочка становилась все норовистей и пропасть между ними только увеличивалась.

Целый день Ванда не находила себе места и даже попыталась уложить волосы, придав льняным, неровно остриженным прядям модную в этом сезоне гладкость. Воображение рисовало встречу – тёплую, трогательную и немного сумбурную.

Отражение посмотрело на Ванду с явным недоумением. Куда и подевалась озорная девчонка c торчащей, как у мальчишки-сорванца, чёлкой! Вместо нее у зеркала стояла болезненно угловатая и блеклая жеманная девица с прилизанными коровой волосами. Праздничная рубаха болталась на ней, неподпоясанная, и даже на вешалке явно смотрелась лучше. Поцокав языком на манер матушки, Ванда скорчила рожицу вредному отражению и, поднявшись в мыльню, ополоснула голову ушатом холодной воды. Обойдется Илья без потрясений, а то, чего доброго, доведет бедолагу до помешательства.

Два года Илья не возвращался в Малый Китеж и город без него опустел, как после чумы. В соседний дом въехал неразговорчивый дядечка средних лет, который спустя два дня поймал Ванду в своем саду и пригрозил надрать уши, если пропадет хоть одно яблоко. Больно надо, яблок Ванда с детства не ест!

Раскидистую яблоньку они с Ильей посадили в детстве. Непросто было справиться с привычкой перемахнуть, когда стемнеет, через изгородь, расположиться на нижней ветке, и любоваться звездами сквозь паутину сплетенных веток. Но в конце концов, это занятие, не сопровождаемое душевными разговорами, перестало её увлекать.

Илья объявился в июне, на её шестнадцатый день рождения – передал проезжим купцом письмо и зримое блюдце . Писал, что уже почти год, как не служит в княжеской дружине, работает теперь заклинателем по ту сторону и в Новограде бывает редко, что работа нелегкая, но платят хорошо, и пора бы ему жениться.

Ванду тогда словно укололи булавкой. Какое-то доселе неведомое чувство долго жгло в груди, а потом просто обвилось вокруг грудной клетки змеей и давило.

***

Высокие терема и маленькие избушки потихоньку тонули в сумерках. В окнах домов тускло горели масляные лампы. Улицы пустели. Ничто не нарушало полудрему провинциального городка. Ванда ждала Илью в условленном месте, у третьего окна самоварной, барабаня по столу пальцами и даже не притронувшись к медовым пряникам, хотя желудок жалобно урчал.

В другой день Ванда обязательно заметила бы, как изменилось старое заведение при новом хозяине. После смерти господина Ждана кондитерскую выкупил какой-то молодой барчук, того и гляди – в убыток придет. Ан нет! Он тут же из столицы рабочих заказал, мебель новую привез, резную. Картины с известными людьми на стенах развесил (где каждому руку пожимал, чтобы гости видывали, что отнюдь не простак). Свечи ароматные приказал жечь, только запах у свечей горьковатый, навязчивый.

– Невкусно?

Холодная ладонь коснулась её плеча. Сердце даже не екнуло – у Ильи руки всегда тёплые. Обернувшись, Ванда увидела Ивана.

– Добрый вечер.

Косматый плюхнулся на стул рядом и погрозил пальцем:

– Меня не обманешь, Ванда. Вечер-то может и добрый, да ты вон чернее тучи. Стряслось чевой?

Ванда покачала головой.

– Всё хорошо, я жду… Эээ… Одного человека. Он задерживается.

Косматый пригладил усы и снизив голос до шепота, сказал :

– Знаю я этого человека. И ещё знаю, что не моё это дело, Ванда, да только ты зря надеешься. Видел я вчера бабку его, она посекретничала – свадьба уже назначена. – Он внимательно смотрел в её лицо и гримаса боли мгновенно отразившаяся на нем, не осталась незамеченной . – Прости, коли обидел, но мне кажется ты имеешь право знать…

Словно порыв ледяного ветра, новость заставила её вздрогнуть. Мир рухнул. Илья не едет к ней, чтобы признаться. Он едет, чтобы… почему он вообще решил приехать ? Пригласить на свадьбу? Попрощаться?

Предательские слезы не желали сдерживаться и обжигали щеки. Иван по-отцовски сжал её руку со всем сочувствием на которое был способен. Он жестом подозвал разносчика и спустя пару минут на столе появилась круглая чаша с зелёным напитком.

– Выпей. – Сказал он. – Оно притупит чувства.

Ванда нехотя сделала глоток, потом ещё один, к своему удивлению обнаруживая почти волшебные успокаивающие свойства.

– Мой рецепт, – с гордостью поделился Косматый, поправив сдвинувшийся набок поварской колпак. – Я ведь тоже помучился, прежде чем Милка согласилась за меня выйти. – Смех зазвучал хрипло, что-то вроде «хох-хох» и оборвался, сменившись выражением ужаса. Ванда проследила за направлением его взгляда.

В кондитерскую входил человек, ростом с дерево; при довольно высоких потолках, ему приходилось двигаться очень пригнувшись. На землистом лице незнакомца читалась ярость. Обшаривая завсегдатаев рыбьими глазами, он на несколько секунд задержал взгляд на лице Ванды, отчего по её спине пробежал холодок, а потом поманил Ивана толстым, как сарделька, пальцем. Пошатываясь, Иван направился к вошедшему. Весь скукоженный, точно нашкодивший ребёнок, он стоял перед громилой, понурив голову. Время от времени кивал, и никак не мог контролировать пальцы – они дёргали пуговицы на рубахе, теребили мочку уха, разглаживали несуществующие складки на льняных брюках.

Ванда прислушалась. До неё долетали обрывки фраз, но угроза, исходящая от человека-горы и без того отчётливо читалась в его мимике.

–… Время вышло.

– Я отдам, клянусь…Я…был уверен, что… получится. Дурак… глупый дурак…

– Вышвырнуть бы тебя на улицу, Косматый, – просипел громила, – да твой дом не покроет и половины. Сроку тебе семь дней или приведешь ко мне дочь под белы рученьки.

Тяжёлый взгляд вновь скользнул по лицу Ванды. Не слушая заверений, громила хлопнул Ивана по плечу и покинул заведение. Иван же как-то безнадежно махнул Ванде рукой и поплелся на кухню.

Ванда отогнала прочь разные мысли, взглянула на круглые настенные часы. Стрелки сомкнулись на отметке «двенадцать».

Ванда обреченно вздохнула, перекинула через плечо сумку, сшитую из грубой холщовой ткани, и направилась к выходу.

Погода портилась.

Что ж, думала Ванда, направляясь к Всеславскому парку, по крайней мере матушка осталась бы довольна. Теперь она может продолжать оберегать ее от поездки за границу и раз в неделю знакомить с очередным женихом – желающих просить ее руки имелось предостаточно. Кто на приданое богатое зарился, кому не терпелось породнится с Бакуней. Сама Ванда интересовала их не более пятого колеса, которое дают в довесок к телеге, груженной золотом. Была ли тому причиной заурядная внешность можно только догадываться.

Ванда непроизвольно коснулась кольца на цепочке и сердце предательски дрогнуло . Илья видел её душу, ценил её настоящую, без притворства и отцовских торговых лавок.

Помимо всех перечисленных «достоинств», а именно бледности и худобы, у Ванды были белые-белые, будто припорошенные инеем ресницы и такие же белые брови. Что, конечно же, не добавляло цвета скучным серым глазам. Нос у Ванды был прямым, без горбинки, не узким и не широким, не длинным и не коротким. Именно такие носы бывают у истинных красавиц и Ванде он не подходил.

Размышляя, она прошла по росистой траве до самого озера. Краешек полной луны тонул в зеркальной глади. Ни всплеска, ни шороха. Даже мошкара не нарушала писком ночного безмолвия. Весь парк в одночасье замер, будто страшась неведомого чудища, скрывшегося за кустарником жимолости.

Ванда набрала в ладонь мелкой гальки и запустила по воде жабкой.

– Не приедет… – сказала она , обращаясь к своему отражению и застыла. Из-за кустов пристально следили два желтых глаза.

Она взглянула на небо, затянутое рыхлыми дождевыми тучами, и поторопилась к выходу. Миновав парковые ворота, Ванда обернулась. Ей вдруг показалось, что позади промелькнула громадная тень. Что кто-то крадется за ней мягкой кошачьей поступью, как охотник, почуявший добычу. С громким вскриком с ветки сорвался филин и улетел прочь.

Прохладный ветер подул в лицо, принеся резкий «кошачий» запах.

Кривая улочка уводила все дальше от парка. Осталось пересечь площадь, свернуть налево, потом пол версты по вымощенному булыжником тротуару…

Весело плясали огоньки факелов под козырьками домов.

«Никто на меня не нападёт. Это только моё воображение» – сказала себе Ванда и почувствовала такое облегчение, что не сразу поверила своим глазам, когда в тот же миг из-за угла выпрыгнуло нечто, размером с лошадь, и преградило путь. Оно имело тело льва, а морду, похожую на уродливое человеческое лицо. Голову венчала рыжая грива.

Ванда застыла, словно тело внезапно парализовало. Ей вдруг захотелось ущипнуть себя. Этого не может быть, не может быть – твердило сознание. Время остановилось. Зверь зарычал, обнажая два ряда кривых, как серпы, зубов. Ванда вздрогнула и рванулась к дому напротив. На крыльце едва дребезжала узкая полоса света. Ванда взлетела вверх по ступенькам и изо всех сил забарабанила по слепым окнам.

– Откройте! Помогите! – Заорала она, с ужасом понимая, что оказалась в ловушке.

Никто не зажег свет, не вышел на шум – дом был пуст. Предупреждающе загрохотал гром. Чудовище не двигалось, только стальные мышцы перекатывались под бронзовой шкурой. Ванда догадалась, чего оно боится, схватила висящий на стене факел и угрожающе выставила перед собой. Зверь опасливо отступил.

Чудище сжалось, не сводя с нее огненных глаз, не желая отпускать добычу, и Ванда атаковала снова. В воздухе повис запах паленой шерсти.

Вдруг небо разверзлось и за шиворот стали стекать холодные струи. Слабый огонь дернулся и потух. Ванда отбросила факел сторону, проклиная себя за неосторожность и в безысходности заметалась по площади. После причинённой боли чудовище просто осатанело и Ванда стала для него не просто лакомым кусочком, а мишенью. Во что бы то ни стало, оно поймает и раздерет её, читала Ванда в его горящих глазах. Несколько раз ей удавалось одурачить зверя, но он все равно настигал ее, как настиг и в этот раз. Нога подвернулась.

Ванда рухнула на землю. На стертой ладони выступили багровые капли. Чудовище учуяло кровь, снова зарычало и пригнуло к земле пружинистое тело. Желтые глаза светились голодным блеском. Молниеносный прыжок. Ванда изо всех сил заорала, но из груди вырвался едва слышный скрип. Тяжелые львиные лапы надавили на грудь, а над лицом оскалилась зловонная пасть. Ванда дернулась, безуспешно пытаясь вырваться.

Острые зубы находились всего в пяди от ее шеи, но зверь не торопился. Даже в таком ужасном положении Ванда скривилась от омерзения, когда на ее лицо закапали вязкие, смердящие слюни.

Внезапно воздух разрезал свист взметнувшегося вверх хвоста. Хвост чудовища венчало скорпионье жало, нацеленное в бьющуюся на шее жилку. С невероятным усилием увернувшись от удара острия, Ванда правой рукой пыталась спихнуть с себя громоздкое тело, а левой шарила по земле в поисках чего бы то ни было. Хвост вновь хлыстом взвился над своей жертвой. Еще миг и ей не удастся избежать удара! Собрав воедино все силы и желание выжить, Ванда дернулась и копье с невероятной мощью ударило в камень в дюйме от ее головы.

Бессознательно Ванда схватила камень и двинула острым краем в глаз чудовища. Оно взвыло от боли, тут же ударив по лицу когтистой лапой, но Ванде хватило мига, чтобы снова оказаться на ногах и быть начеку. Она тяжело дышала, но не спускала взгляда с окровавленной морды. Чудище ходило вокруг Ванды, выжидая удобной минуты. Оно вновь прыгнуло, Ванда упала на землю и откатилась в сторону.

Еще один прыжок. Снова мимо. Как в безумном танце, они кружились по площади, а зверь, в отличии от Ванды, был еще полон сил. Очередной прыжок и Ванда свернулась ежом, прокатилась под мощным туловищем, и тут же предплечье хрустнуло, как сухая ветка.

Спасти ее мог только дар, дремавший в ней с рождения. Дар, на который наложили печать, дар, который Ванда тщательно скрывала. Дар, который нельзя было использовать.

Чудовище зарычало и пригнуло спину, готовясь к прыжку.

Перехватив его взгляд, Ванда дала небольшой толчок и мантикора припала к земле, точно ласковый кот.

– Вот так, – прошептала Ванда, тщательно контролируя вырывающуюся силу. Позволить себе чуть больше – значило разрушить печать и выдать себя. Сердце забилось ровнее, но в какой-то миг сила вдруг перестала слушаться, не хотела литься по капле, готова была выплеснуться и затопить все вокруг. Испугавшись не удержать такой напор, Ванда замешкалась, и оцепенение зверя спало.

Ванда знала, что выдохлась. Ей оставалось лишь отсчитывать секунды до неминуемой гибели. Она зажмурилась, шепча одними губами «На помощь! На помощь!». Острое жало ударило точно в цель и мучительная боль в предплечье показалась просто ничтожной.

Она проваливалась бездну и уже не видела, как из воздуха, с громким щелчком, появился человек. Он был грязный и раскосмаченный, в густой рыжей бороде запутались колючие репейники. Человек тяжело дышал и озирался по сторонам. В руке он сжимал что-то наподобие заостренного металлического молота.

***

Ванда все еще судорожно сжимала в ладони камень, не в силах поверить, что выжила в неравной схватке. Не без усилия удалось открыть глаза. Правое плечо горело, словно обожженное. Кончиками пальцев она ощупала саднящую царапину на щеке.

Усталость взяла свое. Ванда старалась не думать о том, каким чудом ее голова на месте, куда делось чудовище и где она сейчас находится. Кровать была мягкой, в воздухе витал аромат свежей выпечки и запечённой тыквы, а на прикроватной тумбе горела лампа. Все это, в сумме с заботливо подотканым одеялом, подсказывало – она в безопасности.

– Тсс… – произнес откуда-то из-за угла знакомый голос. – Она спит.

– Я хотел поговорить с девчонкой.

– Свароже! Жунь, ты в своём уме? Девочка столько пережила. Я осмотрела рану, несомненно тебе известна тварь, едва не погубившая её.

– Защитная линия стёрлась. Китежу угрожают создания пострашнее мантикоры.

Послышался тяжёлый вдох.

– Я должен быть уверен, что девчонка будет держать язык за зубами. Нам не нужна паника. Ерш пытался восстановить линию, но ему удалось лишь частично. Ты же знаешь, Умилка, какими сильными заклинаниями чертили её.

– Да сохранят нас Боги. – Прошептала она. – Я заварила Ванде забудь-траву. Будь покоен, она ничего не вспомнит.

Едва услышав ее слова, Ванда поднялась с постели и выплеснула в открытое окно содержимое чаши. Умилка попрощалась с гостем и отворила дверь в палату:

– Уже проснулась? – Женщина стояла в дверях, держа в руках поднос с дымящимся ароматным кушаньем.

– Что произошло? – Растерянно спросила Ванда, с удовлетворением отметив, что голос звучал убедительно.

– По всей видимости, тебя укусила златокрылка, милая. – Взволнованно сказала Умилка. – Не переживай, укус я обработала. – Она бросила беглый взгляд на пустую чашу. – И, конечно, сообщила родителям. Они навещали тебя во время сна. Некоторое время тебе придётся провести в лечебнице. – Продолжала она. – Сейчас отдыхай, а я принесу ещё чаю. Он вернет тебе силы, – она потянулась за чашей и Ванда подала её, проглотив вертевшееся на языке: "и сотрёт память".

***

Ванда проснулась незадолго до полуночи. Тело затекло и невыносимо кололо. Поднявшись с постели, чтобы размять ноги, она обратила внимание на окно – даже сквозь задернутые шторы виднелся оранжевый диск луны, налитой, как спелое яблоко. Самое время для усиления колдовской мощи.

Что-то отвратительно холодное коснулось её ног и Ванда ахнула. Серебристый туман обволакивал ее, засасывая в себя, как трясина. По ощущениям туман не был похож ни на что. Вязкий, как смола, и холодный, как ледяная глыба, он был и густым и редким одновременно, становясь то белым, как молоко, то совсем прозрачным.

Морок!

Ванда закрыла глаза, зашептала оберегающее от колдовства заклинание:

– Как месяц не погасить, златых звезд не сосчитать, так и меня не одурманить не околдовать. Да останется разум мой ясным. Будьте мои слова крепки-лепки. Век по веку.

Когда комнату заполнил морок то не смог оплести Ванду усыпляющими нитями.

Казалось, она и задышала вновь только когда морок отступил, перестал погружать ее. За стеной послышались тяжёлые шаги. Обождав несколько минут, Ванда отворила дверь, испугавшись её протяжного скрипа, как выстрела. Сердце стучало где-то у самого горла.

Травники спали. Один из них, откинул голову назад и Ванда увидела, как муха, только что беспрепятственно ползающая по щеке, проползла по вывернутым губам, перелетела на нос, а потом и вовсе заползла в широко открытый рот.

Морок окутал их беспробудным сном. Где-то здесь затаился колдун, явившийся неизвестно зачем, но явно не с добрыми намерениями. Двигаясь вперёд, Ванда кралась, как кошка. Напряженная, словно натянутая тетива, готовая в любую минуту бежать не жалея ног, и вдруг замерла, заметив впереди мужскую фигуру в чёрном широком одеянии. Лицо незнакомца полностью скрывал надвинутый капюшон. Колдун толкнул дверь палаты и вошёл.

Сердце Ванды перестало биться, но любопытство одержало верх и она подкралась к двери и заглянула в замочную скважину.

Колдун провел рукой над лежавшей в постели старухой (приглядевшись,Ванда узнала в ней карлицу). Бровчиха вскочила, словно ошпаренная, и уставилась на колдуна недобрым взглядом. Кривой рот растянулся в подобии улыбки.

– Ты ко времени. – Сказала она, пошарив под подушкой пухлой ладонью и выудила оттуда крошечную книгу в зеленой обложке.

Ванда прищурилась. В Школе Таинств ей однажды довелось держать в руках в точности такую же книгу, написанную на мертвом наречии гмуров, некогда обитавших в подземельях Китежа. Крошечный народец канул в лету, а с ним и ведомые ему тайны. Остались лишь неразгаданные записи, тысячи никем непрочитанных книг. Впрочем, Бровчиха не раз бахвалилась, что в ее венах течет гмурская кровь…

– Не тяни, старуха! – Разозлился колдун. – Ты разгадала тайнопись?

– Эээ… Нет,милок. Сперва заплати!

– Получишь плату! Говори, что узнала. Где свитки?

–Свитки, свитки… – проворчала старуха и прошамкала беззубым ртом: – «МОРОД НЕРЕ НЕСЛЕТКО ГЛУБИ, ОСЫНЫЙ» – В бездне реки глубокой скрыта сила могучая обрети ее в ночь помрачения, послеродный.

Ванда повторила про себя ее слова, зачем-то желая запомнить.

Колдун сомкнул стальные пальцы на горле карлицы.

– Шутить вздумала? – пророкотал он.

Глаза старухи выпучились, вцепившись обеими руками в его ладонь она силилась освободится:

– Пусти! – Прохрипела она. – Все дело в заклятии крови, – проскрипела старуха и колдун разжал тиски. Бровчиха осела на пол, и отползла в темный угол, скрючилась, словно раненая лиса и оттуда завела речь, заунывную яко поминальная песнь, но ладную, вольно льющуюся, точно  затверженную наизусть. – Не добраться тебе, и не получить чего алкаешь, ибо наложено на то Заклятие Крови, колдовство древнее, жертвенное. – Есть один только способ. Только тот, в чьих венах ее кровь, разрушит заклятие и найдет свитки в  пучине бездны. Ведьма предвидела твое возвращение. – Она наложила заклятие крови, и пока оно действует талисман останется глух. Никому не разрушить древних чар, только тот в чьих венах ведьмина кровь – способен снова возвратить тебе могущество. – Проговорила карлица с явным злорадством, но тут же лицо её исказила гримаса ужаса – в несколько шагов колдун пересек расстояние между ними и снова сжал ее горло. Бровчиха с жадностью ловила ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. – Пусти!

Колдун рассмеялся. Одутловатое лицо старухи медленно синело. Бровчиха издала булькающий звук и обмякла, как тряпичная кукла.

Ванда ахнула. Что-то внутри оборвалось, заставив забыть о осторожности и здравом смысле. Со всех ног она бросилась по коридору назад, в свою палату, а оказавшись в ней, забилась под одеяло и дрожала, как мышь, прислушиваясь не раздаются ли поблизости шаги.

***

В полдень к градоначальнику прибежала Оляна – лицо белое, руки дрожат, коса распущена – сама мара, не иначе.

– Убили! Бровчиху убили! – Заголосила она.

Савелий вздрогнул. Бровчиха была неприятной и болтливой старухой, сеяла смуту по Китежу, на баб наговаривала, за что иной раз и выхлопатывала от какой-нибудь бойкой девицы, но на кой черт понадобилось убивать полоумную? Да и словам Оляны поверить – равносильно признать себя дураком.

– С чего ты взяла, что убили-то? – Нахмурился он. Оляна любила преувеличивать.

Оляна захлопала ресницами.

– Так я это… Зашла вот к ней, утку сменить. Стучу, стучу – не отзывается. Вхожу я, значит, в палату, а она на полу лежит, лицом вниз, руки в разные стороны…

Савелий молча встал, налил Оляне крепкой настойки, заставил выпить и забил в тревожный колокол.

Когда явилась стража, он попросил Гаруду остаться с Оляной, а сам, с остальными хлопцами отправился в лечебницу.

Бровчиха лежала в неестественной позе, уставившись стеклянными глазами в потолок, и на лице покойной навеки отпечаталась гримаса ужаса. Савелий лично обшарил каждый закуток палаты, но не нашёл ничего, что могло указать на убийцу, лишь маленький нательный крестик был зажат в сухонькой руке карлицы.

Крестик сейчас лежал на столе в ожидании ведки – Савелий тут же послал за ней свою повозку и приказал немедленно явиться и определить, кому он принадлежит.

Досада не заставила долго ждать. Она была взволнована, и от того казалась еще миловиднее. Лицо горело, толстая коса была растрепана, рубаха слегка расстёгнута, обнажая родимое пятно над грудью. Савелий предложил ей присесть, а сам подумал не жениться ли ему второй раз, и тут же устыдился мыслей, неуместных в столь мрачный день.

Ведка застелила стол красной скатертью, растолкла в ступе семена прозрей-травы, добавила щепотку земли, и какой-то, ведомый ей одной, порошок. Потом зажгла красные свечи, коснулась креста и зажмурилась.

Несколько минут она ловила образы, возникающие перед ее мысленным взором, а потом зашептала:

– Я вижу. Вижу… – Рука, сжимавшая крест, дернулась. – Он убил её, он забрал что-то принадлежавшее ей… Я слышу его имя… Иииииии… – Мгновение её трясло в трансе, глаза вылезли из орбит, голова болталась со стороны в сторону… Очнувшись, ведка долго приходила в себя, и наконец, задув свечи, повернулась к Савелию и страже. – Это Косматый.

***

Когда Ивана привели к городничему выяснилось, что креста на нем нет, зато в его кармане нашелся золотой перстень, ранее принадлежавший Бровчихе. Косматый упал на колени и завыл, выдергивая на себе волосы. При послухах он признался, что вечером напился и остановился на постоялом дворе у хозяина трактира, зарекался, что всю ночь спал и утром пошел к домой, к Умилке, но ведка лишь качала головой.

От нее не скрылось, как Иван накинул на шею злосчастной Бровчихе веревку и сбежал с украденным кольцом.

Два стражника надели ему на запястья кандалы и впихнули в крытую повозку – путь лежал неблизко – в каменоломню, где предстояло преступникам дожидаться суда за тяжелой работой.

И не было ни одной газеты не осветившей события прошлой ночи во всевозможных красках.

***

Набат звучал не раз и не два, а целых семь раз, и тревога, закравшаяся в душу Ванды в день, когда стало известно о преступлении Косматого, становилась нестерпимой. Как бы не заверяла она себя, что Ивана обязательно оправдают – улики свидетельствовали против него. Колокол созывал народ на третий, заключительный суд, и исходя из двух предыдущих, на которых Ванда присутствовала тайно, можно было догадаться, что приговор будет неутешительным.

Вече собиралось посреди центральной площади, где стояла теперь деревянная сбитая клетка – в таких обычно содержали собак или волков, а в ней, как преступник, сидел Иван и прохожие не стеснялись плевать в него и бросать камни.

Узник больше не реагировал на насмешки и даже когда соседский мальчишка на спор пытался выбить ему с рогатки глаз, лишь вздохнул и кое-как скрючился на соломенном тюфаке, закрыв голову руками.

– Итак, – начала собрание незнакомая Ванде женщина. – Я хочу выслушать доказательства вины этого человека. – Строгим взглядом она окинула рвавшихся вперёд китежцев. – Кто нашёл тело?

Вокруг площади собрались свидетели и просто зеваки. Каждый жаждал справедливости.

Оляна выступила вперёд. Руки её слегка дрожали, но голос звучал уверенно.

– Я. Утром, как обычно, я пришла на смену. Навестила нескольких больных, все они ещё спали… Да, представляете, спали. Это удивило меня, ведь обычно на рассвете травница даёт им особое зелье… – Судья в нетерпении кашлянула. – Бровчиха шла на поправку, поэтому я не торопилась. – Словно оправдываясь, она добавила: – понимаете, у неё был тяжёлый нрав… Сперва я решила, будто Бровчиха намеренно не отворяет мне, это было как раз в её духе… обозлившись, я застучала сильнее, дверь распахнулась. Бровчиха лежала лицом вниз, как я уже говорила, но я все равно испугалась, поэтому растерялась и не забила в колокол.

– Вы обратились к городничему, не так ли? Почему же вы не позвали дежурных травников?

– Они спали. Да, – повторилась она, – все спали, и очень крепко.

Ванда возликовала – это объяснение озадачило судью и она задала ещё несколько вопросов дежурным. Впрочем, ничего внятного они не сообщили.

– Я поругался с женкой, – признался Молчан, густо покраснев, – и выпил немного смородиновой настойки…

– Достаточно. – Прервала его судья, обведя присутствующих взглядом, и задержав его на городничем. – Как вы считаете Савелий, Косматый мог совершить убийство ?

– Не думаю, что у него были на то причины. – С нажимом в голосе ответил городничий.

– Он задолжал крупную сумму. – Ехидно пискнула конопатая девка, торчащая, словно пугало, в первом ряду зевак. – Я слышала его разговор.

Приглядевшись, Ванда узнала в девке подавальщицу самоварной. Дело принимало нежелательный оборот.

– Это ложь! – Умилка, вся почерневшая, появилась на площади словно из ниоткуда. – Мой муж не любил занимать деньги, это всем известно. Вы ведь хорошо знаете его, Савелий, разве я лгу?

Но прежде, чем городничий опроверг или подтвердил её слова Ванда, к своему ужасу, увидела направляющегося в центр громилу.

– И все же занял, – крикнул он, и толпа расступилась. – Не далее, чем полгода тому назад, Иван занял у меня мешок златников. Бумага имеется. – Он вытащил из-за пазухи сложенный вдвое листок, и развернув , зачитал его:

«Я, косматый Иван, сын Космая, и внук Буя, обязуюсь к четвёртому месяцу вернуть Грому тысячу златых, и сто в придачу. А коли не возвращу, то обещаю выдать за него замуж дочку свою Беляну. "

Толпа ахнула и едва успела подхватить рухнувшую без чувств Умилку.

Ухмыльнувшись, Гром пояснил :

– Как Ждан помер, Иван захотел его самоварную купить, да не подрасчитал малехо.

На этом суд был окончен. Народ единогласно решил, что изверг, продавший дочь, однозначно является убийцей, и Ванда слышала, как палач хвастал, что завтра подвесит душегуба на площади.

– Вот увидите, – говорил он, – никто и слезинки не проронит. Гнилой он был человек…

2

– В конце концов, Ерш! – Возвел руки к потолку Савелий. – Вам ли не знать, что мы не справимся без вашей помощи?

Городничий выглянул в окно и поморщился – виселица на площади уже дожидалась своего часа.

– Что вы, что вы! – возразил Ерш, рассеянно пожимая плечами, – очевидно же, вы преувеличиваете мою значимость. Впрочем, озвучьте свои требования и я, конечно, сделаю все, что в моих силах.

Городничий, меривший шагами комнату, остановился и пробормотал :

– Безусловно, князь Всеслав согласен с вашими действиями…

– У нас нет выхода, – развёл руками Ерш, – нечисть скоро прорвется сквозь линию и тогда… я не допущу повторения…

– Помилуйте, Ерш, – вздохнул Савелий. – Никто из нас этого не допустит! Но вы же забрали лучших стражников! Малый Китеж не охраняется! Прошлой ночью случилось убийство! – В его голосе прозвучало отчаянье.

Ерш прокашлялся :

– Всё неспроста. – сказал он полушепотом. – Над нами нависла угроза и одному богу известно с чем мы столкнёмся. Но поверьте, Савелий, иного выхода у нас нет. Все, что мы можем сделать мы должны делать сейчас, иначе погибнем! Я укрепил линию своими людьми и до поры до времени нам ничего не угрожает.

– Значит ли это, что вы вновь послали хранителей стеречь коридоры?

Ерш едва заметно кивнул. Ведка, до этого не проронившая ни слова, ахнула.

Перед её мысленным взором возник старик. Его одежда, руки, даже снежно-белые пряди были в крови. Не дойдя лишь несколько шагов до покосившегося дома, он рухнул в снег и метель разыгралась сильнее, словно торопясь спрятать тело.

Савелий с шумом втянул в лёгкие воздух и направился к двери. Едва он коснулся ручки, дверь распахнулась и на пороге появилась Ванда. Несмотря на непогоду, на ней была надета лишь лёгкая ситцевая рубаха, до колен, а мокрые волосы облепили лицо. Если Савелий и удивился то виду не подал.

Рассказ дался Ванде с трудом. Страх заставлял её сбиваться и блеять, но она говорила и говорила, не поднимая глаз. Признание стоило дорого. Мачеха устроит взбучку за то, что ей вздумалось встречаться с Ильей и запрет на месяц, а то и два, однако мысль о казни Косматого придавала ей смелости.

Когда Ванда кончила, Ерш кивком предложил Савелию выйти.

– Бедная девочка, – произнёс он, постучав кулаком по лбу. – Ее нужно поместить в Лазарет, очень надеюсь, это лечится.

– Она здоровее нас с вами. – С гордостью в голосе ответил городничий, – по меньшей мере котелок-то у неё варит пуще нашего.

Секунду Ерш взирал на него из под взлетевших на лоб бровей, а потом громко рассмеялся:

– Ох, как вы убедительны. Я уж и в самом деле, душка, подумал будто вы в это верите. Но вы ведь, несомненно, решили меня разыграть, отомстить так сказать за недопонимание, возникшее между нами. – Он одобряюще похлопал его по плечу.

Губы Савелия сжались в тонкую полоску, но Ерш готов был поклясться, что отчётливо расслышал слово "осел".

– Я знаю о девочке такое от чего у вас волосы станут дыбом. И я вполне доверяю ее словам. Ванда не поддалась чарам и стала единственной свидетельницей убийства, совершенного, как вы уже догадались отнюдь не безобидным Косматым. Кто-то оморочил нас, всех, включая саму ведару. – процедил городничий. Очевидно, внутри него происходила борьба. – Но если вы все еще сомневаетесь, так и быть – я открою вам тайну. Однажды я дал обещание приглядывать за Вандой ее бабушке, Верее Юродивой.

Краски ушли с лица главного стража, глаза вытаращились, похоже, он все ещё надеялся, что городничий сейчас рассмеется, но Савелий был как никогда серьёзен.

– Правильно ли я вас понял, Савелий? – спросил он, поскребывая жидкю бороденку обрубком отрубленного пальца. – Девчонка – внучка Вереи Юродивой? Той самой Юродивой, которая обратилась к тёмным силам и…

– Видите ли, – слегка повысил голос городничий, – я хорошо знал Верею. Никогда не поверю, что она могла перейти на тёмную сторону.

Ершу потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить сказанное.

– Однако каждому очевидно, что столь могущественной ведьме было бы… Эээ… выгоднее перейти на сторону зла!

– Столь могущественной ведьме, как вы верно заметили, ни к чему переходить на сторону зла.

– Но не станете же вы отрицать, что она украла священные свитки? – Вскричал Ерш.

– Пожалуй не стану. – Голосом холодным, как сталь ответил городничий. – И предупреждаю вас, Ерш, если девочка что-то узнает…

Глаза Ерша сузились.

– Вы что, пытаетесь мне угрожать, Савелий? – В голосе тоже зазвучали стальные нотки. – Верея была воровкой. Она лишила Китеж священных записей и призналась в этом.

– Верея,повторюсь, была могущественной ведьмой. И свитки, как источник силы, не интересовали её. Я думаю она… взяла их не для себя.

Ерш замер. Колючие глаза втупились в городничего, словно пытаясь разглядеть душу – лжет она или нет.

– Да… – протянул он, – возможно, вы правы. С её стороны было бы очень глупо уничтожить…

Он не закончил мысль, склонив голову, побрел прочь, бормоча что-то себе под нос и взмахивая руками.

***

Отсутствие городничего давило на Ванду вечностью могильной плиты. Она знала, что брошено ею на кон и больше всего на свете желала сохранить жизнь Косматому. Ведка презрительно глядела на Ванду и Ванда старалась ничем не выказать , что взгляд приносит ей неудобство. Он словно заставлял её усомниться в себе, почувствовать полным ничтожеством, а Ванда и без того не ощущала способности выполнить обещание, данное Савелию. Поверит ли он ей или все же видение ведары перевесит и Ванда заплатит цену своей совестью? Ванда не знала. Все, что ей оставалось это молиться, и она молилась так неистово, как никогда прежде.

Савелий вернулся один и приступил сразу к делу. Бросив взгляд на насупившуюся ведку, городничий предложил Ванде присесть.

– Много времени у нас нет, – сказал он. – На день отсрочу казнь. Коль управишься за сутки – сможешь рассеять морок – спасешь Ивана от виселицы. Если надобно тебе чего – золота, иль помощника, не стесняйся. Портал для перемещений к твоим услугам. Только ежели мало суток будет – не обессудь. Сдерживать правосудие не имею права.

***

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем портал перестал кружить и «выплюнул» Ванду на многолюдную улицу. Никто не обратил на нее внимания – это было в порядке вещей – то здесь, то там вспыхивали порталы, и рынок кишел людьми, как водоем в нерест.

Ванда шла по Новограду, глазея по сторонам. От увиденного захватывало дух! Из воздуха возникали люди и нелюди, покупали, продавали, обменивались и вновь исчезали. Маленькие коренастые карлики сновали туда-сюда предлагая всадникам подковать лошадей. Мощные великаны показывали покупателям сбрую и мечи, отлитые из серебра и стали.

Ванде едва не отдавили ноги, когда она пробиралась в толпе, глазеющей на цирковое представление. Медведь играл на гармошке и громко рычал, напевая незнакомую мелодию, а под конец песни сделал кувырок и вместо зверя перед удивленной публикой появился усатый цыган. Он тут же снял шляпу и стал прохаживаться по площади, а довольные зрители бросали в шляпу монеты.

– Что уставилась? – Прошамкала старуха, которой Ванда загородила путь. – Не стой, как вкопанная.

– Простите, – Ванда отшатнулась в сторону, старуха оттолкнула ее и поковыляла дальше, сгибаясь под тяжестью сетки с продуктами, но не перестала бубнить о бездельниках, отнимающих время.

– Постойте! – Крикнула Ванда.

Старуха остановилась и прищурилась, отчего паутинка шрамов на лице стала еще заметнее. Волосы старухи не были седыми, скорее серыми, редкими, связанными на затылке в тугой узел. Водянистые глазки обшаривали щупленькую фигурку девушки – и поношенную рубаху в заплатках, и большую торбу за плечами. На ней самой было надето зеленое бархатное платье с высокой горловиной, а в ушах поблескивали серьги с изумрудами, величиной с голубиное яйцо.

– Чего надобно? – Говор ее был слегка необычным, она произносила «о» вместо «а».

– Я ищу лавку с травами.

Старуха еще некоторое время разглядывала девчонку не то с презрением, не то с отвращением, словно бродячую собаку, вывалявшуюся в грязи. Потом молча всучила ей сетку и кивком приказала следовать за ней. Сетка оказалась на удивление тяжелой.

– Как звать тебя, девка?

Ванда ответила и ожидала, что в ответ старуха назовет свое имя, но та не торопилась.

– Так, значится, откуда к нам пожаловала?

– Я из Лагвицы.

– Явно, что не из столицы, – рассмеялась старуха и Ванда удивилась, насколько помолодело ее лицо в то мгновение, – Дак не жмись ты! – Приободрила она, решив, что Ванда постыдилась своих обносков. – Тебя-то во что не приодень красавицу не сделаешь! Уж больно щеки впалые! Деньги-то есть у тебя ? – Прервала она размышления.

Ванда кивнула.

– И какие травы понадобились? Небось любисток, хлопца приворожить? – Ухмыльнулась женщина, и ухмылка полоснула по самолюбию, словно бритвой.

– Я по поручению городничего! – Скромно ответила Ванда.

Карлик, пробегавший мимо ряда с пометом летучих мышей, услыхав ее, обернулся, тут же споткнулся и упал. Ванда подала ему руку и он посмотрел на нее с осуждением:

– Нехорошо привирать, ой нехорошо. – Проворчал он, поднимаясь на ноги.

Теперь старуха смотрела на нее с интересом, хоть и с легкой примесью недоверия.

Они обогнули угол аптеки и очутились перед вывеской с полустертыми буквами. «Яды» угрожающе гласила вывеска. Ванда толкнула дубовую дверь, пропуская старуху вперед, сама вошла следом. Помещение освещалось тусклым светом, который исходил от брюшек крупных светляков. Банки с ними расставили на верхних полках вместо ламп. Под стеклом витрин продавалась всякая гадость. Были и толченые щучьи глаза, и сушеные мокрицы, и жирные мухоловки с длинными хлыстообразными усиками.

Хмурый аптекарь никак не отреагировал на вошедших. Он сидел с задумчивым видом и копался в жиденьких волосах. Ванда обратила внимание на неестественную серость его кожи и синюшно-бледные губы. Он был раздет до пояса и тело его выглядело разбухшим, точно от длительного купания. Аптекарь не замечал нацеленного на него взгляда. С радостным возгласом он зажал между указательным и большим пальцем докучающее насекомое и едва взглянув на улов, тут же закинул вошь в беззубый рот и смачно причмокнул. Ванда прижала ладонь ко рту и отошла, стараясь больше не смотреть на аптекаря, продолжавшего поиски вшей.

– Эй! – Позвала старуха, теряя терпение. – Мне нужна отрава для злыдней.

– Опять злыдни, – протянул аптекарь, вяло поднялся с колченогого стула, но тут же встрепенулся и залебезил, распознав покупательницу. – Добрый день, госпожа Гонтия, как поживаете? Сейчас принесу отраву. – Взгляд его устремился в самый темный угол и заметил Ванду. – А ты, – поинтересовался он, – не желаешь ли свежих опарышей в сахаре?

Ванда сглотнула подступивший к горлу комок и мотнула головой . Аптекарь скрылся за черными шторами. Пока он отсутствовал, Ванда разглядывала содержимое банок и ценники: «гребень кокатриса, 150 златых» или «пальцы упыря, 50 полушек».

– Не пужайся, – сказала Гонтия. – Утопец он.

– Упырь? – Поразилась Ванда.

– Не упырь, – поправила старуха, – Мы в Новограде иной раз оживляем утопленников. Они, видишь ли, согласны работать за малую плату.

Аптекарь вскоре вернулся, потрясая пыльным мешком:

– Молотый чертополох. С вас восемнадцать полушек. Что-нибудь еще?

Старуха схватила его за локоть крючковатыми пальцами и зашептала что-то в самое ухо. Ванда заметила, как с лица аптекаря исчезло льстивое выражение, губы, и без того белые, затряслись.

– Я ничего не знаю, госпожа. Хозяин не доверяет мне!

Гонтия просверлила аптекаря злобным взглядом, вырвала с его рук сверток с тертым чертополохом и выругалась:

– Глупый осел! А ты чего уши развесила? – Прикрикнула она на Ванду.

Ванда наспех купила необходимые травы, даже взяла растертые в порошок когти лобасты, и вывалилась на улицу, с облегчением вдохнув свежий прохладный воздух. Времени до закрытия портала оставалось немного, но она все же успела выторговать у бородатого торговца оберег, помогающий приоткрывать межмирье и считала это хорошим знаком.

– Эй, красавица! – окликнул торговец, когда ванда одной ногой уже погрузилась в сверкающее облако портала. – Купи камешек-то, – торговец блеснул лунным камнем, круглым, как монетка. – он тебя от аспида сбережет, что в затмение солнце и месяц утащит! Недорого отдам…

Ванда хмыкнула и нырнула в портал. Сказки все, давно уж каждому известно, что нет никакого крылатого змея, ворующего светила с небосвода, а и по сегодняшний день осталась привычка оберегать себя амулетами. А если был бы аспид на самом деле разве спасет он него какой-нибудь амулет? Проглотит и не подавится!

Так Ванда размышляла, пока вихрь портала не замер в Лагвице у главного алтаря.

***

Савелий, Ерш и Досада ожидали ее у Жертвенника.

Ведара гневно воззрилась на городничего, настоявшего, чтобы она уступила Ванде свой Алтарь.

– Вы, Савелий, ставите под сомнения мои способности по одному слову девчонки!

– Что тебя так оскорбило, Досада?

– Мы потеряем время.

– Но если сказанное Вандой правда – мы потеряем жизнь.

– Савелий прав. Мы не можем казнить невиновного. Хотя я, Досада, разумеется на вашей стороне. Ванда слишком юна и самонадеянна. – Ерш казался усталым и озабоченым.

Ведка хмыкнула и незаметно высыпала из рукава заговоренный плевел. Пускай теперь попробует что-то узреть. Ей не нравилась эта выскочка, кем бы она себя не мнила.

Когда Ванда вышла из портала, Савелий подал ей руку.

– Не волнуйся. – Приободрил он.

Ванда разложила на траве перед алтарем ритуальные предметы – нож, кубок, глиняную ступу и травы, купленные у несчастного утопца, она растолкла в ступе семена прозрей-травы и воткнув серебряный нож в землю, наполнила кубок родниковой водой и выплеснула на алтарь; вспыхнули сухие ветки плакучего дерева, зализали камни, принимая жертву. Ванда сжала в ладони гаруду,3 закрыла глаза, произнося очищающую молитву.

Обряд давался ей тяжело. Мысли путались, сознание время от времени затуманивалось и лишь огромным трудом колдунье удавалось сосредотачиваться на оберегающих словах. Ведка глядела ей в спину тяжёлым взглядом, от которого по спине бежал холодок.

Безуспешно повторяла Ванда ритуал, раз за разом с вызовом поглядывая на ухмыляющуюся Досаду .

Был ещё один способ развеять морок, но одна только мысль о Пустоши приводила ее в ужас.

– Не вини себя. – Сказал на прощание Савелий, – видит бог, ты сделала все, что могла.

***

– Зачем? – Отвернувшись к окну, девушка глядела в черное, как смоль, небо.

– Много ты понимаешь, Березка. – Скривилась Ведара. – Ежели и узрит что – кому от того легче? Савелий ее подле себя посадит, и поминай как звали… А я… Я, – она метнулась к сестре, схватив ее за руки, заглянула в синие глаза, – не век в прихвостнях ходить буду. Вот как городская Чаша совет соберет и нового городского выбирать станет, я уж туточки все свое мастерство раскрою. А как в городничие сяду и о тебе позабочусь. В ведки запишу. Будешь у меня, как у бога за пазухой. А там, глядишь, и Стипко на тебя оком кинет.

– Так уж и кинет.

– Кинет-кинет. Куда до тебя прихлебалке Дорогомиловичне.

Березка зарделась. Что, если Досадка правду говорит?

– Ты меня не выдавай, слышишь? – Зашептала ведка. – Для нас ужом верчусь. Неровня сиротка лагвицкая боярину Стипку, то ли дело сестрица городничей…

– Правду ли говорят, что она внучкой ведьме Юродивой приходится?

– Да кому то ведомо, – сморщилась Ведара, – может и внучка, а может так – седьмая вода на киселе, вот только носится с нею наш Савелий аки с какою цацей. А я тебе так скажу – кем бы эта девка не была, а по вине ее родички мы с тобой голь перекатная без отца-матушки. Она их со свету сжила!

– Это ж… Как же это? – ахнула Березка.

– А вот так! – Гаркнула ведара. – Мала еще. Ступай-ка спать. И ни слова, слышишь меня, ни слова!

Оставшись наедине, ведка вытерла слезы с ланит. Помнилось ей, как в ночь, предшествующую Рождеству в их дом притащилась Верея.

– Кого еще там нечистик привел? – заскрежетал батька. – Ну-ка, Беляна, отвори.

Отворила матушка, а Досада с постелей вылезла – одним глазком на ночного посетителя взглянуть вздумала. Да в тот час же и пожалела. Смотрит – стоит Верея, вся белая, аки призрак, губы синюшные, глаза запали. От холода трясётся и все бормочет:

– Нельзя вам, Белянка, в дорогу. Пропадете вы.

– Пропадете? – Крикнул отец, да кулаком так, что стол пополам и треснул. – А-ну пошла прочь, малохольная! Нечего по чужим домам шастать да страх наводить.

Белянка дверь затворила перед самим ее носом, но к мужу обернулась :

– Гляди, и точно, Орысь. И у меня на душе неспокойно. Давай отложим поездку.

– Отложим? – батька подскочил, как ужаленный. – Ты к кому веру имеешь? Да мы поди как год ждали, пока утрясется все…

Ведара головой мотнула, отгоняя воспоминания, словно назойливую муху.

А Савелий… Ах, как же он непрост. Нынче же вечером приказал отправить повозку, полную золота к дому душегубца Ивана. Золота-то у городского полные коморы. Не иначе, как ведьма при жизни подсобила…

Сестрица у нее дуреха, мала еще;  всем верит, в людях лучшее видит. Тьфу!

 Досада поморщилась, словно под носом у нее запахло коровьим навозом. Сама она к людям относилась с недоверием, исходила завистью черною, слыша, как звенят золотыми монетами котомки на животах купцов. Ненавидела и настоятельницу Надию, но была с нею связана обязательством.

Надия – властная баба, в три аршина высотою, успехов добилась благодаря труду и упорству, но останавливаться не собиралась. Очень уж ей хотелось осесть в городничих… А чтобы Савелия победить задействовать приходилось и мудрость, и хитрость лисью.

Потому она ведке и платила; собирала о Савелие слухи о дурных случаях, чтоб перед выборами ославить пред честным народом и вырвать победу у закадычного друга.

Не знала Надия, что ведка в хитрости ее обошла. Самые грязные сплетни и нечистые поступки для себя приберегала, а ей пустяки задорого продавала. Дескать, такой Савелий правильный – не подкопаешься.

Но договор есть договор. Надия исправно платила, а потому раз в три седмицы отправлялась к ней ведка с новостями – тут, дескать, судил городничий несправедливо, а вот здесь из казны деньги взял, а куда дел не отчитался…

Размышляя так, она взяла сумку, сложила какую снедь в дорогу и пошла самым коротким и малолюдным путем.

Тропинка, ведущая в Новоград, пробегала змейкою

мимо черной топи. Идет ведка по лесу, песню под нос мурлычет. Вдруг смотрит – боярыня стоит, Дорогомиловична. В белоснежном праздничном платье. Слезы по лицу катятся…

– Что случилось, барыня? – Спрашивает ее Досада, а самой то и лепо на душе, словно меду выпила.

– Заругает меня дядюшка за новые сандалики… В топь они загрузгли, не достать мне. Испачкаюсь – еще более дядюшка заругает…

Ведка ухмыльнулась. Что с них взять, богатеек, белоручек чванливых? И заботы не как у людей, о сандаликах, видите ли думает, когда Досада с утра до ночи Городничему служит за золотую копейку. А много ли купишь на златник тот? мешок муки, да маслице, одёжи какой… Да еще сестрицу малую на ноги поднять нужно.

– Экий перстенек у вас, барыня… – протянула Досада, хитро прищурившись.

Девка мигом смекнула что к чему.

– Понравился? Вы мне сандалики достаньте, а я так уж и быть, подарю. Перстней у меня много, глядишь, дядька и не заметит пропажи!

Вот кащейка, озлобилась на нее Досада! Перстней у нее много, даром раздает. Ей бы в прислужницах годок спину погнуть – гляди, узнала бы цену…

Полезла ведка в топь, сандалики ухватила, тащит, а они будто смолою приклеены… А Дорогомиловична тут как тут ( и платья вымазать не боится). В спину дышит.

– Зачем же вы в топь забрались? – удивилась ведка; Златославка как засмеется… вокруг рта ни морщинки, словно не лицо то вовсе, а маска из человечьей кожи… А потом вдруг как вцепится зелёными лапищами в ведку… Досада закричала, оттолкнула Нечистую и к суши бросилась, только бывшая Дорогомиловична, а теперича девка болотная, проворнее оказалась. Схватила ее за косу и за собою на дно поволокла…

***

Дожидаясь пока все уснут, Ванда собрала колдовские предметы, которые могли пригодиться, сложила в свою холщовую сумку и села на постель, обхватив руками колени. Округлый светильник из горшочной глины бросал по комнате причудливые тени. В ночной тишине она слышала , как ругаются родители, как на чердаке похрапывает домовой Кузьмич и как гулко бьется ее собственное сердце.

Когда ругань умолкла, и терем погрузился в сонную тишину, Ванда отворила оконную створку и скатилась кубарем по покатой крыше.

Лес она преодолела скоро, не испугал её ни шорох гадюки под ногами, ни внезапно заухавший филин. Но чем ближе подходила Ванда к Пустоши, тем сильнее охватывал её липкий страх, не схожий ни с каким другим страхом. Ванда чувствовала взгляд невидимых злых очей, глядевших на неё со всех сторон.

Деревья расступились, оказалась она перед Пустошью, и от этой картины захватило дух. Совершенно голая земля, без единой травинки, вся потрескалась от палящего солнца. Посреди поляны застыли каменные языческие боги, возвышающиеся над Пустошью, словно хозяева. Вдалеке, будто груда костей, виднелись руины старого склепа. Поговаривали, что в каждый пятый день седмицы, выходит из него неупокоенный мертвец, чтобы напиться крови несчастных, приходящих в Пустошь за колдовской помощью.

Ванда сделала шаг, и тут же под ноги ей бросилось нечто невидимое, мягкое, но отвратительно холодное.

– Чур меня! – заорала Ванда, отпрыгивая назад. Краем глаза она уловила какое-то движение у склепа и ощутила ползущий по спине холодок.

Сунув руку в карман, она нащупала головку освященного мака, и двинулась вперёд, подавив трусливое желание дать деру так, чтобы сверкали пятки. Каждый шаг давался ей с трудом, ноги путались и запинались. Пустошь яро стерегла балийское капище.

Высеченный Перун смотрел на неё сурово, у каменного жертвенника валялись черепа животных, мелкие монеты, воткнутые в землю ритуальные ножи поржавели от времени и дождей…

Ванда застыла, размышляя и тут же встрепенулась. Мак – сильное средство, но достаточно ли его магии, чтобы уберечь её от нечисти после полуночи? Она вновь с тревогой взглянула в сторону кладбища. Оно уже вышло из склепа и бродило за оградой, принюхиваясь.

Вытряхнув содержимое сумки , Ванда с ужасом осознала что забыла корень чертополоха. Нутром она чувствовала враждебность Пустоши, и не медля боле ни секунды, принялась чертить в воздухе защитные обереги.

То, что ждало у склепа метнулось было вперёд, но полночь ещё не наступила, и яростно взвыв, оно возвратилось к усыпальнице.

Наконец, когда защитные знаки подействовали, Ванда опустилась на колени у истукана, и лишь сцепила зубы, когда острым лезвием полоснула себя по ладони. Багровые капли оросили землю…

– Мяу! Мяу!

Невесть откуда взявшаяся кошка с облезшим хвостом настойчиво пыталась пробиться сквозь наведенные Вандой чары. Ванда подняла с земли камень и бросила. Кошка не убежала вопреки её ожиданиям, а с остервенением бросилась невидимую стену, шипя и по кошачьи ругаясь. Ванда подумала было, что бедное животное так же, как и она чует существо, притаившееся у склепа.

– Во имя Перуна, Сварога и Велеса! Кровь моих предков чистая, помыслы мои светлые! Именем Сварога – людского отца, небесного кузнеца, да именем Даждьбога, небесного солнца, именем Перуна Громовержца. – Начала Ванда. Кошка одурела. Она рвала и царапала воздух, её мяуканье превратилось в вой. – Сварог ты, Сварог, отделяешь ты Правду от Кривды, как Даждьбог ночь от солнца дневного отделяет, как Перун Явь и Навь разделяет. Силой Огня Небесного, Силой Земли Матушки, Силой неба и света, пусть сгорят все чары черные, пусть сгорят слова все злые, пусть присухи Навьи исчезнут в Огне Божественном. Небо ключом моим будет. А Земля ему замком. Да сбудется все, что мною сказано».

Кошка сжалась в комок, заплакала, почти, как человек. Сердце колдуньи дрогнуло и она бросилась к наведенной стене, чтобы спасти животное.

– Стой! – Голос, подобный грому, не то мужской, не то женский раздался у самого уха и ноги словно окаменели. Пелена с глаз спала.

Мертвец стоял у невидимой преграды, и пытался найти прореху в наведенных чарах, а кошка терлась и мурлыкала у его ног.

В желудке у Ванды все перевернулось – стоило ей лишь приглядеться и она увидела равную рану в боку у твари, где уже копошились черви.

– Догадалась, ведьма! – Проговорил он, растягивая синюшные губы, обнажая сгнившие пни зубов. И воздух колыхнулся под его напором. Чары пошли рябью.

– Сва-а-арог! – Возвела руки Ванда. Нужно немедленно читать заклинание, пока нежить удерживает стена, – Свароже, Отче, огнем ясным очисти мир от нечистых. Сва-ароже, Пусть сгорят в огне святом и сольются к огню земному, а ко мне придет сила чистая и праведная. Прошу Отца наполнить меня Солнцем целительным и силой Трисветлой души! Да будет так!

Мертвец взвыл, разбивая чары, но в тот же миг небо разверзлось и молнии стали бить в землю. Заполыхала земля, образуя огненное кольцо, поглотившее мёртвую плоть.

Когда все закончилось, Ванда обессиленно рухнула на колени, по щекам потекли горячие слезы, но сердце ликовало. У неё получилось! Она смогла! Морок рассеялся! Иван будет оправдан!

Напоследок, у кромки леса, она обернулась. Капище, словно вновь ожило, а истукан… о, Ванда, могла поклясться, что видела промелькнувшую улыбку на высеченном суровом лице.

До рассвета оставалось не больше часа. Ванда бежала вперед, раздвигая руками пушистые ветви елей, торопилась воротиться до подъема батюшки и не заметила, как нога ее угодила в ловушку. Хищный, как волчья пасть, капкан захлопнулся с громким клацаньем. Деревья заскрипели и из мрака вышли люди с серыми уродливыми лицами.

Сердце провалилось в пятки.

– Свяжите ее! – Проскрежетал здоровяк с впечатанным в лицо носом, и прежде, чем руки Ванды спутали неразрубимыми ужами, один из серых людей надел ей на голову мешок.

Бессмысленно было бороться или кричать, ибо люди, похитившие ее, были и не людьми вовсе. Жуткие, жуткие легенды ходили о волхвах Сварога, оскорбленных поруганием Бога и ненавидящих все человеческое. Каменные волхвы не знают пощады, не ведают жалости и попавшие к ним никогда не вернутся живыми.

3

Кто-то вволок ее в помещение, холодное и сырое, как подземелье. Мешок сдернули.

Она находилась в Обители Волхвов – каменной пещере Око. Старожилы говаривали, что недра пещеры уходят глубоко под землю, до самой Нави.

Серые люди обступили ее, а за ними Ванда увидела каменных Волхвов.

Один из них подошёл к Ванде и взял её руку в свою горячую иссушенную ладонь. По спине змейкой пробежал холодок, но ей удалось ничем не выдать своего страха. Огромным усилием она заставила себя взглянуть на него, сверху вниз, и встретиться с холодными глазами. Ванда не отводила взгляд. Она хорошо знала, что только не испугавшись его уродливого лица и потрескавшейся серой кожи, можно добиться расположения Волхва.

Суровое лицо, словно сотканное из морщин, щербатое оспинами, глаза, подернутые пеленой, точно озеро, покрытое плёнкой льда. Одна рука болтается вдоль туловища, как сухая безжизненная ветка. Вместо ног – два деревянных обрубка, выглядывавших из под грубого длинного платья. В горле Ванды стал ком. Каменный волхв – всего лишь искалеченный древний старец. Что стоит ей, такой молодой и ловкой, дать деру от слепого калеки? Неужто он побежит за ней на своих ходулях?

Вот только великан, будь он неладен, навис над нею, как хищная птица. Только рвани к выходу и вмиг он раздавит её, как насекомое.

– Смертная! – Голос волхва был скрипучим и одновременно каким – то шелестящим, так в полуночной тишине, шелестят между собой деревья, и в этом звуке всегда слышится что-то зловещее; от такого голоса мурашки бегут по коже. Спина Ванды покрылась испариной. – Как посмела ты явиться в Пустошь? Как посмела ты просить помощи у преданных вами богов? Смерть. Смерть тебе!

Ванда несмело шагнула вперёд, великан с секирой грубо толкнул её в спину и она рухнула на колени перед вохлвом. Он втянул носом воздух.

– Я чую смрад. Зловоние псов, предавших Сварога. – Слепые глаза смотрели поверх головы Ванды.

– Я не сделала ничего плохого! – Сказала Ванда, стараясь голосом не выдавать своего страха. В этот же миг она громко взвыла – великан огрел её палицей по спине.

– Заткнись, отродье пёсьих требухов. – пробасил он и занёс палицу над её головой.

– Я не сделала ничего плохого! – вновь заорала Ванда. Она успела прикрыть голову руками и удар пришелся по хрустнувшим пальцам.

Великан расхохотался. Он отбросил палицу в сторону. Теперь в его руках блеснула секира, которую он занёс над головой Ванды, но не торопился опускать, впитывая её ужас.

– Заканчивай с ней, Асилк. Только не здесь. Негоже марать кровью предателей святую землю.

– Прекратите! – Раздался знакомый голос.

Асилк замер.

Волхвы расступились. Прекрасная, окутанная серебристым светом женщина подошла к Ванде, и по одному лишь мановению руки ужи спали.

– Что привело тебя сюда, дочь Световита? – Заговорил волхв.

– Встань, девочка, – женщина, подала Ванде тёплую ладонь, от её прикосновения сломанные пальцы исцелились. – Великий волхв, – обратилась она к слепому старцу, – кровь, что течёт в её венах столь же ценна для Сварога, как и моя. Я не способна боле её, но она способна не меньше меня. Ты не можешь лишить её жизни ибо Сварог дважды выбрал её. Назначь цену, великий волхв.

Асилк зарычал, словно дикий зверь. Среди Серых Людей пронеслись удивленные шепотки. Волхв устало махнул рукой:

– Будь по твоему. Дважды она просила Сварога о помощи и дважды воздаст ему.

Незнакомка поклонилась волхву, а потом обняла Ванду за плечи, уводя в открывшийся в камне проем.

– Быстрее, пока он не передумал. – шепнула она в самое ухо, так тихо что Ванда едва расслышала.

– Спасибо, – сказала Ванда. Женщина тем временем вела её за собой, вверх, по запутанному лабиринту коридоров и Ванду осенила догадка:

– Это ваш голос я слышала в Пустоши ! Это вы сказали мне просить помощи у Сварога! Кто вы?

Незнакомка улыбнулась. В тусклом свете, исходящем от её одежд, лицо казалось бледней и печальней.

– Ты обязательно об этом узнаешь. – сказала она. – Всему свое время. А теперь иди домой и не оборачивайся. Потапыч пойдёт с тобой.

Мираж растаял. Ванда стояла на лесной поляне, в верхушках сосен золотились лучи восходящего солнца. Откуда ни возьмись, на поляну выбежал огромный бурый медведь, но Ванда не испугалась, а лишь кивнула ему, как старому знакомому.

Как и обещала Световита, медведь довёл её до края леса, к жилым дома, и заревев, словно попрощавшись, вперевалку направился обратно в лес.

– Съем свою рубаху, если этот медведь не заколдован, – прошептала вслед Ванда.

***

Едва она переступила порог, как в сенях возникла Яра, сердитая, с растрепанными кудрями. По всей видимости, она давно поднялась с постели, но из одежды на ней была лишь длинная сорочка в крупный горох с пышными прозрачными рукавами. Правильные черты лица исказила гримаса гнева.

– Где ты была? – Спросила она, уперев руки в бока, – Как ты посмела уйти ночью из дома? Приличной девушке негодно так поступать! – Мачеха предупреждающе подняла вверх указательный палец. – Не спорь! – Голос ее сорвался на крик. – Ты только посмотри, что о тебе пишут в "Колоколе"! Это… – она помахала перед её лицом свернутой в трубку газетой , – все эти заговоры и снадобья… Тьфу! Да тебя люди стороной обходят, как какую ведьму! А отец знаешь сколько приданого за тебя дает?

– Яра, что ты так кричишь? – Сонным голосом спросил Бакуня, спускаясь к ним по лестнице в наспех накинутом халате.

Он был на десять лет старше жены, худой, жилистый и очень высокий. Волосы давно поседели, но глаза-изумруды по прежнему блестели озорным блеском. Яра крепко любила мужа и потому считала, что его нужно держать в ежовых рукавицах.

– А ты полюбуйся, Бакуня! – Причитала она. – Заявилась под утро, живого места на ней нет! А знаешь где была? Не иначе, как с полюбовником Ильей встречалась! – Лицо матери покрылось красными пятнами. – Ты-то понимаешь что это значит? Сманит он ее на границу, останутся от девки одни косточки! Даром позволил ты ей ведьмовству обучаться…

Взгляд отца скользнул по тонкому стану дочери.

– Иди к себе! – гаркнул он.

Таким сердитым Ванда его ещё не видела, а потому спорить не стала, взлетела по ступенькам наверх и затаилась, припав ухом к двери.

– Ты права, – вздохнул он, обращаясь к супружнице. Он-то и сам жалел, что, последовав увещеваниям покойной матери Ванды, отдал девчонку в чародейскую грамоту. – Выйдет замуж – дури у нее поубавится.

– Гляди, сбежит она со своим Илией, наплачемся. – Подначивала Яра.

– Что ты тогда предлагаешь? – Озадаченно спросил Бакуня.

– Коли не хочешь, чтоб с Ильей сбежала, с замужеством не тяни. Свадьбу сыграем, и тогда уж никуда она не денется. – Ответила Яра.

Услышав эти слова, Ванда рухнула на кровать, и зарыдала, не сдерживая горечи. Даже признайся она отцу, что Илья нашёл другую невесту ни к чему это не приведёт.

Переубедить можно было только Яру, но не Бакуню, однако Яра была настроена решительно, как никогда. Впрочем, скоро тайна ее решительности стала ясна, как день.

***

Отныне сватовство было в самом разгаре. Со всех краев съезжались сваты, желая составить для сыновей выгодную партию, а Ванда, к слову сказать, была одной из самых богатых невест не только в Лагвице, но и в округе.

Прошлым воскресеньем приезжал Данко-смолокур из Светлоярской деревни. Разоделся, как павлин, так ему хотелось понравиться дочери самого Бакуни. Надушился, надел порты суконные, белую рубаху красным шнурком подпоясал, а как за стол сели и невесту увидел – так все ложку со щами мимо рта проносил, на Ванду косился. Видимо, боялся, как бы заговора приворотного на пищу не начитала.

Что до заговоров – после рассеивания морока – слухов ходило не считано. Иной раз Ванде даже лестно было слышать о своих умениях от незнакомцев. Бывает, пошлет матушка на рынок, Ванда станет где-то в тени, надвинет на лицо шляпу – слушает и хихикает. В прошлую седмицу она своими ушами слышала, как две бабы пересказывали друг другу очередные сплетни. И Ванду (как же без этого) упомянули.

– А я тебе говорю, – вспомнились ей слова усатой, с бородавкой на горбатом носу, – ее то рук дело! Порося издохло, корова не доится, всех курей кто передавил… В церковь ходила, а ей хоть бы хны!

– Да ты что, – ахнула вторая, с жабьими глазами, – а это, – указав на нос собеседницы, она снизила голос до шепота, – тоже она навела?

Усатая оскорбленно поджала губы и отвернулась, сцепив на груди крючковатые пальцы.

– Она не она, – подбочинилась к ней товарка, – а ребёночку-то хотя б не навредила.

–Какому ребеночку? – Встрепенулась баба.

– Знамо дело какому – Ярка-то под сердцем носит!

Ванда грустно улыбнулась. И не то ей стало печально, что побоялась мачеха добро нажитое между детьми Бакуниными делить, что откупиться решила приданым, а то, что подальше ее сбагрить хотела, чтоб не мешалась да, поди, не сглазила.

***

Ванда старалась изучить новые заклинания, но, видимо, колдовская сила напрямую зависела то ли от настроения, то ли от душевного состояния и вместо того, чтобы обездвижить подопытную жабу Ванде удалось невесть как заставить ее летать. Впрочем, как Ванда ни старалась, повторить этот трюк все же не могла. А когда огненным щитом чуть не спалила матушкин любимый ковер, убрала рукописи подальше, чтобы не натворить бед.

Иногда Ванде начинало казаться, что она сходит с ума. Она подолгу сидела у окна, покачиваясь, и смотрела вдаль, но время шло и Ванда свыклась с мыслью о скором замужестве, даже стала учиться вести хозяйство. Живот у Яры заметно округлился и обязанности хозяйки легли на плечи падчерицы.

Вечером Ванда помогала отцу накопать червей на рыбалку – ей тоже хотелось бы поудить, но отец, по наставлению жены, наказал починить сорочки да испечь хлеб.

– Не бабское дело рыбу ловить. – Сказал он.

Вдруг в открытое окно высунулась Яра:

– Ванда! – Позвала она. – Иди скорее!

– Я еще не закончила, – крикнула в ответ Ванда, выбирая с земли жирных розовых червяков.

– Иди-иди, – подмигнул отец и лицо его озарилось улыбкой.

Ванда воткнула лопату в землю, вытерла выступившие на лбу капельки пота и пошла в дом.

– Здрасьте, – На кухне, слегка припорошенный мукой, сидел юноша. От неожиданности Ванда даже подпрыгнула. Матушка колдовала с тестом, сплетая косички куличей. Пахло медом и жженым сахаром.

– Вандочка! – Голос мачехи смягчился до неузнаваемости, но во взгляде читалось предупреждение. – Вот, познакомься. Кузнец наш новый.

Юноша улыбнулся белозубой улыбкой и протянул руку:

– Кий.

Ванда протянула свою, разглядывая загоревшее лицо с белым, от муки, носом. Сама она и не догадывалась, что нос у нее тоже выпачкан. Так и стояли, оценивающе глядя друг на друга. Один в муке, вторая в земле.

– Ванда. – Ответила Ванда, все ещё не понимая зачем он устроил это представление.

Кий, как всегда, был в простой рубахе, без вышивки и пояса, в таких же грубых рабочих штанах, как у самой Ванды, и сплетенных (скорее, собственноручно) лаптях. Густые темные волосы доходили ему до подбородка, почти скрывая тонкий багровый шрам, пересекающий щеку. В таком одеянии он запросто сошёл за кузнеца.

– Я угощу тебя мороженым? – Внезапно спросил он и Ванда кивнула. Мороженое было необходимо, иначе вскоре ее лицо просто заполыхает.

Они вышли из дома, не ощутив, как долго Яра глядит им в спину. Как только парочка исчезла за калиткой, женщина перекрестилась и трижды поцеловала нательный крестик (Она, одна из немногих в Китеже, исповедовала новую веру).

– Дай Бог. – Зашептала она. – Дай Бог.

– Что все это значит? – Прошипела Ванда.

Кий густо покраснел и потупился, уперев взгляд в каменную мостовую.

– Я подумал, мне не стоит прямо говорить кто я. Илья предупреждал…

– Илья значит? – Всплеснула ладонями Ванда. – О, неужели он таки осмелился объясниться почему я по его милости полночи проторчала в самоварной, а он так и не изволил явиться?

– Я не могу рассказать тебе. Ты же знаешь, мы даём клятву. Страшные вещи происходят на границе, Ванда.

– Это связано с защитной линией, не так ли?

Кий напрягся, схватил её за руку и потащил прочь, подальше от скучающих прохожих.

– Что ты знаешь о защитной линии? – Спросил он полушепотом, убедившись, что в радиусе десяти аршинов нет ни единой живой души.

Ванда пожала плечами. Блеф сработал.

– Хорошо, – сказал Кий. – я отвечу на твои вопросы, если ты скажешь мне, что узнала.

– Я спрашиваю первая. Почему Илья не пришёл?

– Защитная линия стерлась. Для контроля коридоров требуется дополнительная охрана.

– Это я уже слышала.

– Как раз то, что ты уже слышала больше всего меня интересует. Мы не хотим сеять панику и если кто-то начнёт трепаться то… – он потряс внушительным кулаком.

– Я случайно подслушала разговор. – призналась Ванда и когда Кий скис, разгадав её нечестную игру, продолжила: – Я никому ничего не скажу. Ты меня знаешь.

Кий кивнул, если на свете и существовала барышня, способная держать язык за зубами, то она, несомненно, стояла сейчас перед ним, с беспокойством и вызовом вглядываясь в его чёрные глаза.

– Ванда, защитная линия была начерчена самим Яромилом после строительства Китежа, чтобы сдерживать нечисть, обитающую в коридорах межмирья. В некоторых местах она уже стерлась, и твари стали прорываться в явь. Ты представить себе не можешь какие ужасы там творятся! Однако, это ещё не самое страшное. Если линия сотрётся полностью – Китеж погибнет.

Ванда ахнула:

– Разве ничего нельзя сделать?

– Господин Ерш делает все, что в его силах. К сожалению, заклинания, способные возвести столь мощную магическую защиту давно утрачены. Но есть еще кое что. Стражники бесследно пропадают, знающие люди бают, что колдун за тем стоит.

Ванда внезапно побелела.

– Илья жив?

Кий невесело ухмыльнулся.

– Более чем. Он попросил меня забрать кольцо.

Брови Ванды взметнулись вверх.

– Читай сама. – Кий достал из заплечного мешка свежий выпуск газеты «Колоколъ». – Как видишь, я подготовился.

Ванда с тяжёлым сердцем взяла в руки газету и опустившись на траву, прислонилась спиной к дереву.

На первой же странице она наткнулась на очерк, посвящённый освобождению Косматого.

«Как сообщила судья Властмира все обвинения с Ивана Косматого сняты. В настоящее время Иван и его семья избегает встреч с нашими обозревателями, однако Гром, ссудивший Косматому крупную сумму признался, что деньги были возвращены в полном объёме.

– Я думаю, – призналась колоколу читательница, пожелавшая остаться неизвестной, – Иван заключил договор с нечистой силой. Развеять Морок мог только очень сильный колдун. А деньги, которые ему удалось отыскать за ночь, не иначе как получены за проданную душу…»

Ванда хмыкнула и перелистнула страницу. Она пробежала взглядом сводку новостей, вдруг её внимание привлёк заголовок в нижнем углу.

«Боярин Свят Дорогомилович сосватал единственную дочь! Помолвка Златоцветы и Илии Муромцева состоялась в имени Дорогомиловичей и прослыла великим пиршеством… »

Ванда отложила газету, резко встала.

– Кольцо тебе не отдам. – сказала она. – Сам дарил, пусть наберётся смелости и заберёт. Передай Илье мои поздравления!

Плечи её задрожали в беззвучных рыданиях, она закрыла лицо руками и бросилась прочь, не обращая внимания на оклики следовавшего за ней Кия.

***

И если до того дня Ванду беспокоило решение отца выдать ее замуж то сейчас ей казалось, что будущий брак с Младком – великая благость. Семь дней назад папа заключил брачный договор с его отцом и семь дней Ванда, белая как полотно, пролежала в постели. Иногда она плакала, закусывая губу чтобы не рыдать в голос, иногда глядела в потолок отсутствующим взглядом, но жалость к себе потихоньку сменялась гневом. В такие моменты она грезила, как нашлёт на Златославу угревую порчу или наведёт такие чары, что сама превратится в невероятную красавицу. Ах, как бы Илья кусал локти! Как просил бы прощения… и безусловно, Ванда отвергла бы его, сказав при этом какие-то возвышенное слова (какие именно она ещё не придумала, но в книгах о любви героини всегда находили для своих поклонников длинные занудные фразы).