Погоня за птицей бесплатное чтение

Не ищи, уважаемый читатель,

Между строк этих поучения морали -

Ибо будешь разочарован.

Не пытайся отыскать услышанных имен

На страницах истории -

Давно смыли их из памяти

Неудержимые воды Большой Реки.

Но если будешь внимателен

И позволишь рассказать тебе

Историю, услышанную от ветра

(Ведь нет для ветра прошлого и будущего,

И все века – как один бесконечный день)

То, может быть, найдешь в ней то, что ищешь…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

• Нет встреч случайных
• Так же, как разлук
• Зачем вам ключ,
• Когда открыты двери?

Город Дэкамэртон не мог бы по праву называться великим. И по размерам своим, и по древности уступал он многим городам Египта; многие превосходили его и богатством и величием своим. В Дэкамэртоне не было древних памятников, предания не хранили воспоминаний о богах, когда-то почтивших его своим вниманием. Не было ничего особенного ни в желто-серой пыли его улиц, ни в узорах пыли на дорогах, раскаленных под полуденным солнцем. Небольшой, спокойный городок у самого берега священного Нила, единственного источника влаги в этом царстве песка и солнца. И, наверное, единственной достопримечательностью города, что заслуживала внимания, был дворец Шешурр.

Он начал строится в то время, когда только ложились первые камни строений города, и из поколения в поколение передавался Шешуррами от отца к сыну, обрастая новыми лабиринтами комнат. Каждый новый владелец приумножал роскошное его убранство, оставляя память о себе для потомков. Произведения искусства, изделия редкой красоты стекались сюда усилиями хозяев со всего Египта, воинственной Ассирии, Индии и соседней Сирии. Не очень многие были вхожи в дом теперешнего градоначальника Дэкамэртона; только избранные преступали его порог милостью господина. Простой же люд мог только издали любоваться надменной красотою белых стен и верхушками диковинных деревьев просторного сада, обнесенного неприступной изгородью. Да, белостенный дворец Шешурр воистину был в расцвете своего величия, чего нельзя было теперь сказать о самих его хозяевах.

Из поколения в поколение Шешурры занимали высокие должности при дворе, и могли даже похвастаться родством с одним из предков ныне царствующего фараона. Но сейчас когда-то многочисленный и могущественный род был близок к полному упадку. У господина Кадэга Шешурра, нынешнего хозяина дома, был только один сын – Бахундеос. Он был младшим из всех детей; старшего сына Рагула, не имевшего себе равных в храбрости, призвали боги в одном из сражений во славу фараона. Обе дочери Кадэга давно свили свои гнезда и оставили отчий дом. Два года уже, как ушла в подземный мир тихая мать их, жена господина. И единственным утешением в старости остался младший сын. Радовалась душа старика, когда глаза останавливались взглядом на лице сына. Блестящие черные глаза, гордый профиль, выразительные черты, слегка насмешливая улыбка – весь до последней черточки он был завершенным творением, радостно-юным олицетворением жизненной силы. Но другое не радовало старого отца: слишком уже ветреным и легкодумным было его любимое чадо. Не раз подобные мысли ложились тенью, усугубляя морщины на высоком лбу Кадэга. Но каждый раз он утешал себя – сын еще слишком молод. Пройдет время, и он станет серьезнее. А это необходимо, потому что отец имеет на него большие надежды. Очень большие надежды…

Но вряд ли ломал себе голову над чем-то подобным молодой Бахундеос, чья жизнь протекала чередой бесконечных пирушек и приятных развлечений, которые они с друзьями – несколькими такими же высокородными шалопаями, устраивали себе сами. Вот и сейчас, отдыхая в окружении приятелей и слуг у самого берега великой реки, он мыслями и желаниями был далек от благочестивых чаяний отца. Хотя как раз сегодня почему-то общее веселье не распаляло его кровь и не зажигались в глазах лукавые огоньки. Что-то угнетало Бахундеоса – что-то, чего пока не мог понять он сам. Он не привык разбираться в себе, проще было бы залить неприятное ощущение вином, но сейчас и вино не помогало окунуться в веселье.

Незаметно оставив круг шумных приятелей, Бахундеос спустился ниже, к самым зарослям высокого камыша. И побрел в зовущие сумерки тихого вечера. Незаметно, как хищник, подкралась тропическая ночь, наполняя дрожащий воздух таинственными звуками. Бахундеос шел, влекомый странным гложущим ощущением, которое безуспешно пытался подавить. Ни о чем не думая, он брел дальше, и зашел уже достаточно далеко – голоса друзей доносились теперь где-то далеко позади.

Нежданный резкий звук заставил его вздрогнуть и остановиться: звук шел из зарослей камыша, так, как будто бы там барахталось что-то тяжелое. «В этой части реки нет крокодилов», – подумал Бахундеос, все же сжимая вспотевшей ладонью тяжелую рукоять дорогого кинжала. Мало ли что таится ночью в камышах, в безлюдном и диком месте.

– Надо поскорее уходить отсюда, – прошептал сам себе Бахундеос, и начал осторожно пятится назад. Он вовсе не был трусом, но возможность встречи с каким-то диким зверем в темное время суток в диком месте вовсе его не прельщала.

Шорох повторился снова; он замер и весь напрягся, каждую минуту готовый отразить возможное нападение.

Ряд ближайших зарослей качнулся, и оттуда легкой тенью выскользнула… девушка.

Прижимая к себе огромный кувшин, она быстро огляделась по сторонам, как зверек, и тут встретилась взглядом с Бахундеосом. Мигом крестьянка бросилась бежать, легко перепрыгивая поваленные стебли камыша. Бахундеос, удивленный и взбудораженный, бросился за ней. Силы были не равны, да и тяжелый кувшин мешал ей двигаться. Пробежав немного, она резко остановилась и замерла на месте, едва дыша, словно хотела сама превратиться в стебелек камыша и затеряться среди остальных. Бахундеос тихо засмеялся. Хорошее настроение опять вернулось к нему; медленно, как довольный своей добычей охотник, он обошел вокруг девушки, с интересом рассматривая ее.

– Что ты делаешь здесь, дитя, одна, в такое время? Неужели ты не боишься ни крокодилов, ни злых духов?

Девушка молчала, не решаясь ответить, и только краем глаза наблюдала за движениями молодого мужчины. Ее плечи слегка дорожали. Старое платье только подчеркивало стройную фигурку; длинные черные волосы, заплетенные в косы, спадали на плечи.

– Что же ты молчишь? Или боишься меня?

Он подошел ближе, с восхищением рассматривая по-детски припухлые губы и нежную линию подбородка; большие неподвижные глаза густо-коричневого цвета напоминали ему глаза лани. Наконец он остановился, глядя на нее долгим испытывающим взглядом. И то ли восходящая луна стала тому виною, то ли выпитое вино настолько обострило его чувства, но на какой-то миг Бахундеосу показалось, что ничего красивее этой девушки он еще не видел. И смуглая кожа, и тонкие запястья, и чуть изогнутые брови – все в ней было гармонично и волновало изображение.

– Что же ты молчишь? Ответь мне, – повторил он.

– Мне надо идти домой, отпустите меня, – пролепетала она еле слышно.

Лукавая улыбка скользнула по его губам.

– Разве я тебя держу? Может, ты сама не спешишь уходить?

Она сделала было неуверенный шаг, но он снова преградил ей дорогу.

– Не исчезай, прелестный мираж, – сказал он вкрадчиво, и еще ближе подошел к ней.

– Неужели ты настолько жестока, что можешь уйти, даже не оставив мне своего имени? Кто же ты? Может, звезда, что сошла с небес, чтобы утешить мое одинокое сердце?

Испуг медленно исчезал с ее лица; робкая, немного недоверчивая улыбка оживила ее губы.

– Латениа, – произнесла она, смущенно отводя взгляд.

– Твое имя звучит как музыка… – он неожиданно наклонился к ней и нежно сжал в ладонях руку девушки. Она вздрогнула от его прикосновения и попыталась высвободиться.

– Неужели ты думаешь, что я мог бы причинить тебе зло, красавица? – его голос звучал почти искренне.

– Мне надо идти, – повторила она.

Какую-то долю минуты Бахундеос колебался – слишком уж необычной была эта встреча. Затем резким движением он снял с руки браслет, украшенный крупными рубинами, и протянул его ей.

– Возьми, он твой.

Расширенные от удивления ее глаза показались ему еще красивее.

– Но это же… золото? – спросила она, едва решаясь поверить такому жесту великодушия.

– Золото, – улыбнулся Бахундеос. – Всего-навсего золото. Твоя красота затмевает его блеск.

Он осторожно надел браслет на руку девушки. Быстрый восхищенный взгляд стал ему наградой. И залогом.

– Я не держу тебя больше, – сказал он, хотя сам все еще сжимал руку Латении. – Но скажи мне на прощание – смогу ли я увидеть тебя когда-нибудь снова?

Она только смущенно улыбнулась, но ничего не ответила.

– Пообещай мне, что придешь сюда завтра, – горячо прошептал он. – Я умру от тоски, если не увижу тебя больше…

В этот момент, почти с отчаяньем глядя на милое личико крестьянской девушки, он сам почти верил в то, что говорил.

– Я приду, – наконец ответила она. – Приду собирать корни, когда станет не так жарко.

– Я буду ждать тебя.

Наконец он отпустил ее, и девушка тотчас побежала прочь, прижимая к себе увесистый кувшин.

– Латениа, – повторил он, с улыбкой глядя ей вослед. – Ты придешь завтра, я знаю.

И, уже в отличном настроении, зашагал в сторону горящих огней. Друзья, наверное, уже ищут его.

Бахундеос оказался прав. Едва огненная колесница Ра перешла полуденную черту, продолжая свой путь на запад, Латениа пришла со своим кувшином на место их недавней встречи. Приходила она и на другой вечер. И на третий.

Два долгих месяца спешил он под густую сень камыша, где ждали его объятья Латении. Крестьянская девочка переступила свой страх перед семьей ради встреч с наследником рода Шешурров.

Не раз жарким долгим днем, когда руки ее были заняты работой, мысли возвращались все на тот же мучительный круг, опутанный сетями тревог и страхов. Но потом снова приходил вечер, и снова она брала свой кувшин или корзину и спешила выскользнуть из дома, чтобы бежать на благословенный берег, к своему любимому Бахундеосу, чьи поцелуи заставят забыть обо всем… И теплыми звездами светились ее густо-коричневого цвета глаза, когда она смотрела на него – то был взгляд, полный обожания. Да, для нее это была не просто любовь: к своему божеству она спешила каждый день, переступая через запреты и страхи. Таковой была ее жертва… Понимал ли это он, возвращаясь снова и снова на место своего необычного приключения, которое неожиданно затянулось на столь длительное время? Ведь Бахундеос рисковал не меньше, и тень его семьи со своими правилами тоже нависала за его спиною. Конечно, не было ничего такого уж зазорного в том, чтоб молодой аристократ развлекся с хорошенькой крестьянкой, но не слишком ли надолго затянулась эта порочащая связь? Да, отец закрывал глаза на многое, но всему же есть пределы… До сих пор еще ни разу Бахундеос не попадал в зависимость от женщины; но почему-то сейчас постоянно не хватало сил просто остаться вечером в Дэкамэртоне. Каждый раз, отправляясь на свидание, он обещал себе, что это вот и будет последним, но каждый следующий день глаза сами следили за движением солнечного диска, и казалось им, что кони золотой колесницы уснули, так медленно двигалась она… А вечером все повторялось сначала.

Но однажды, уже перед тем, как уйти, она прошептала ему, грустно приподняв тонкие брови:

– Милый, я не смогу прийти завтра. Отец что-то заподозрил, и я боюсь снова его ослушаться. Да и в селении некоторые женщины смотрят на меня косо, когда я поздно возвращаюсь…

Она ловила его взгляд, ища поддержки, но лицо Бахундеоса сделалось непроницаемым. Он молчал.

– Прости, прости меня, – пролепетала Латениа, с отчаяньем прижимаясь к нему. – Я обещаю, что мы встретимся послезавтра.

Она коснулась его губ; поцелуй Бахундеоса был неожиданно холодным. Но она не заметила этого, потому что не хотела заметить. Ведь пройдет всего один день, и все снова будет, как прежде.

Она уже не видела, каким странным взглядом он долго смотрел ей вослед. Она не знала, что сегодня он наконец-то понял, что должен быть решительным и разорвать эту глупую связь. Какая-то девчонка будет командовать Бахундеосом Шешурром и говорить, когда он должен бежать к ней, а когда нет, будто он ее раб! Не слишком ли она о себе возомнила? Пускай уходит. Он больше не вернется сюда. А подарки, которые он ей оставил, должны смягчить горечь разлуки. В конце концов, какое ему дело, будет она плакать или нет? Все решено окончательно. Он больше не поддастся ее чарам.

И, с тяжелым сердцем покидая свое недавнее прибежище, он не мог допустить и мысли, что гонит его отсюда вовсе не оскорбленное достоинство…

Напрасно она ждала его в условленный день. Напрасно возвращалась на место прошлых свиданий и на второй, и на третий, и во много последующих дней – Бахундеос не приходил.

«С ним что-то случилось», – думала она, изнывая от тоски и дурных предчувствий. Он заболел, или срочные дела заставили его уехать из Дэкамэртона, не успев оставить для нее вести. Как иначе можно было объяснить ту стену, которая вдруг выросла между ней и ее любимым? Но самое тяжелое было в том, что никто ничего не мог ей о нем рассказать, и поделиться своей бедой она тоже ни с кем не могла. И почти сходя с ума от отчаянья и неизвестности, она готова была поверить во что угодно, только не в то, что ее Бахундеос мог предать ее. Особенно теперь, когда она была уверенна и ожидала его, чтобы сообщить тревожную и радостную новость – Латениа ждала ребенка. Его ребенка.

Но то, что случилось вскоре, заставило ее жестоко пожалеть о собственной беспечности…

В тот день они с матерью с утра отправились на рынок в Дэкамэртон, чтобы продать немного зерна и купить себе полотна для одежды. Когда все дела были закончены, Латениа попросила мать возвращаться назад другой дорогой – той, что вела мимо дома Шешурров, желая хоть издали увидеть что-нибудь, что связано с Ним… Они говорили о чем-то, проходя мимо дома, но Латениа с трудом поддерживала разговор – все ее внимание занимало другое. Жадно вглядывалась она в створки высоких ворот, ожидая увидеть какой-то знак, дарящий надежду… И тут ворота распахнулись. Двое молодых людей, смеясь и громко между собой переговариваясь, вышли на улицу и прошли мимо них, даже не взглянув в сторону двух крестьянок. Латениа словно приросла к месту, широко распахнутыми глазами глядя вослед юношам, одним из которых был Бахундеос. Но он не мог ее не заметить!

Мать поклонилась, почтительно отступив в сторону, а она продолжала стоять, как каменное изваяние. Ни кровинки на посеревших щеках. Застывшие глаза все еще смотрели ему вослед. Осознание всей жестокой правды вдруг опустилось на ее плечи.

– Латениа, что с тобой?

Но она уже не слышала удивленного голоса своей матери; слова не достигали сознания, затуманенного неожиданным ударом. Резкая боль изнутри пронзила все ее тело, заставив согнуться пополам, и невольный крик слетел с побледневших губ. Темные пятна замельтешили перед глазами. Как подрезанное дерево, Латениа медленно качнулась, опустилась на колени, и тихо скользнула в дорожную пыль, потеряв сознание.

Это была катастрофа.

Тайна Латении раскрылась, и ужасная буря разразилась в стенах маленького крестьянского дома. Вешмет, чья беспутная дочь покрыла позором голову стареющего отца, в порыве гнева сначала убить готов был ее; но когда немного улеглись волны гнева, жалость не могла не проснуться. Глядя на поникшие плечи и потухшие глаза дочери, пусть глупой и непорядочной, но все же его родной дочери, он понимал, что ее надо спасать, а заодно и себя, потому что иначе никогда больше не сможет он пройти по родному селению, не опасаясь обидных слов или смеха у себя за спиною. Он станет изгоем, как и его дочь, и вряд ли кто из бывших приятелей хотя бы поздоровается со старым Вешметом… Но избавиться от ребенка нельзя – слишком велик риск для здоровья Латении.

Без сна провел Вешмет пришедшую ночь. А утром прошел к приятелю, первому сплетнику в округе, чтобы поделиться своей бедой. Дело в том, что дочь его, Латениа, самая младшая из восьми детей, заболела какой-то необъяснимой болезнью. Девочка тает на глазах, и никакие снадобья не помогают ей. Он позвал к ней знахаря из соседней деревни, и тот сказал, что странная болезнь – ни что иное, как результат наложенного заклятия. Латению еще можно спасти, и он поможет в этом, если только все они будут соблюдать обязательные правила: прежде всего девочке нужен полный покой; кроме того, никто ее не должен видеть до тих пор, пока сила заклятия не иссякнет, чтобы тот, кто наложил его, не смог снова причинить вреда. За что боги посылают им такое испытание? Но Вешмет готов на все, лишь бы только любимая дочь смогла выздороветь…

Ему не трудно было показать искреннее горе, ведь его душу и впрямь переполняла тоска. И на эту вынужденную хитрость он шел, чтобы защитить беспутную Латению.

А через день уже весь поселок знал, какая беда случилось в семье Вешмета, и что отец, убитый горем, никого не пускает к дочери. Отведенное ей место в доме отгородили, и только мать могла заходить туда.

Полгода провела Латениа в своей тюрьме. Лишь изредка по ночах ей разрешали выйти, чтобы хлебнуть глоток свежего воздуха и посмотреть на небо. Потом она возвращалась назад в свою клетку, где иногда пряла или шила, чтобы принести хоть какую-то пользу семье. Покорившись воле отца, она заранее смирилась со всем, что приготовила ей судьба. Да и что она могла изменить?

Какое-то душевное оцепенение и апатия полностью завладели ей; мало что от прежней Латении осталось в этой грустной молчаливой женщине, чьи глаза напоминали застывшие темные озёра. Казалось, у нее сейчас слишком мало сил для каких-либо мыслей и чувств. Разве что одного ей сейчас хотелось – освободиться от этого бремени, что тяготило ее и не давало забыть о совершенной ошибке.

И ей не оставалось ничего другого, как ждать, когда появится на свет ребенок.

Ребенок, который никому не нужен.

И одной беспокойной ночью, ветреной и непроглядно черной, в ветхой хижине Вешмета прозвучал крик новорожденного. Это был мальчик – с тоненькими завитками темных кудряшек, неожиданно светлой кожей и черными глазами, которые он открыл сразу, как только перестал плакать.

Вешмет удивленно рассматривал маленькое создание с глазами его дочери. Чувства настолько противоречивые всколыхнулись в нем, что некоторое время он просто стоял в растерянности; на какую-то минуту он даже готов был отказаться от своего замысла… Но разум взял верх.

Латениа раскрыла глаза. Сквозь мутную пелену, что продолжала колыхаться вокруг, она видела, как ее отец склонился над ребенком, взял его на руки, обернул куском полотна. Только мельком она заметила светлое детское личико.

Взяв ребенка на руки, Вешмет решительно вышел из хижины. Латениа снова закрыла глаза. Две большие прозрачные слезы скатились по ее впалым щекам и запутались в волосах. Скорее сердцем, чем умом, она поняла, что видела своего ребенка в первый и в последний раз.

Маленький поселок спал, притаившись под покровом непогожей поздней ночи. Ветер все усиливался; он протяжно выл, одиноко блуждая в темноте. И только он один был свидетелем, когда дверь крестьянской хижины отворилась и в ночь выскользнул человек с младенцем на руках, быстро пересек он поселок и заторопился по дороге к городу. Ветер провожал его, иногда толкая в спину, хотя человек шел и без того быстро. Но чем ближе подходил он к окраинам спящего Дэкамэртона, тем труднее становилось ветру подгонять его. И наконец перед воротами белокаменного дворца человек остановился. Еще раз взглянул на ребенка, прежде чем опустить его, обернутого куском грубой ткани, на сухую стынущую землю. Дрожащей рукой вытянул из-за пазухи какой-то предмет и, с минуту поколебавшись, положил его в сверток с ребенком. Прощальный взгляд его, полный ненависти, был в сторону дворца.

– Я возвращаю тебе все твои подарки, Бахундеос Шешурр. И будь ты проклят…

Человек обернулся и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись, пока его ссутулившаяся фигура не растаяла в темноте.

Ребенок остался один. Теперь его жизнь зависит только от воли богов.

И детский плач смешался с плачем ветра.

• Если в пространстве кому-нибудь
• Будет нужна твоя помощь
• И кто-либо попросит тебя —
• Окажи эту помощь, но объясни просящему,
• Куда его приблизило…

Во всем огромном дворце Шешурров в эту ночь не спал один только Претий Каз. Для него давно перестало быть редкостью, что ночь приходила одна и не приводила с собою сон. Тогда он зажигал светильники, наполняющие его комнату мягким трепещущим светом, и склонялся над каким-нибудь давним свитком из желтого папируса. Претий был одним из немногих во всем Египте, кто знал язык шуа, – более древний, чем какой-либо из известных, и редкие уцелевшие манускрипты с причудливо начертанными знаками были его гордостью и сокровищем. Подолгу сидел он над древними письменами, проникаясь их духом и тайнами. Увлечение древностью было одним из немногих настоящих интересов Претия Каза, известного своей ученостью далеко за пределами города. Но при всех своих знаниях он довольствовался скромной должностью управляющего в доме Шешурр. Разочаровавшись в проходящем блеске сиюминутных благ, он свысока взирал на заботы мира, оставаясь сам в стороне от них. Ни деньги, ни почести не были пределом мечтаний Претия; гордый ум искал себе достойное занятие, искал и находил. Он занимался опытами; но даже Кадэг Шешурр – больше друг, чем хозяин, не знал конечной цели и сути этих занятий. Ему достаточно было того, управляющий держит все дела дома в своей руке, и пусть мягко, но всегда уверенно ведет к разрешению возникающие неурядицы. И кроме этого, к этому уравновешенному и мудрому человеку можно всегда обратиться за советом, не сомневаясь, что совет этот будет тактичен и существенен.

И это было правдой: лучшего управляющего трудно было бы найти. Хозяева уважали его, а многочисленные рабы и слуги чуть ли не боготворили. И ничто не могло укрыться от его глаз – от мелких проделок раба-поваренка на кухне до особенностей развлечений хозяев и их гостей, но на все это взирал Претий с отстраненной полуулыбкой человека, которого уже ничем нельзя удивить. А чем он жил, что скрывалось за завесой этой слегка грустной улыбки, не знал никто. Никто не стоял так близко.

И знал ли Претий, склонясь над темным от времени свитком, что именно этой бессонной и ветреной ночью небеса сделают ему странный и смешной подарок, который изменит его жизнь?

Ветер усиливался.

Теперь он не просто подвывал за окнами, как усталый бродячий пес, он выл настойчиво и громко, подобно стае шакалов, словно вызывая на бой кого-то невидимого. Казалось, сила его возрастала с каждым часом.

Но, наверное, немного переутомился Претий, или недостаток сна стал сказываться, но в звуках гудящего ветра стали быть слышны иные звуки. В какой-то момент ему даже показалось, что он слышит плач ребенка.

Претий попытался отогнать от себя странное наваждение и снова стал читать, но навязчивые звуки не давали ему покоя. Наконец управляющий не выдержал и поднялся со своего места.

– Или я схожу с ума, или там, на улице, действительно плачет ребенок…

До сих пор Претий не был подвержен галлюцинациям, какую бы форму они не приобретали. Но он должен был убедиться в этом еще раз.

Претий не спеша пересек петляющие коридоры и открыл двери черного хода. Ночь дохнула ему в лицо прерывистым и влажным дыханием тяжело больного. Порыв ветра рванул одежду, словно проверяя ее прочность.

Претий остановился, прислушиваясь, но странные звуки не повторились. Чувствуя почему-то разочарование, он хотел было уже возвращаться назад, когда снова явно услышал крик ребенка со стороны ворот. Тут уже ошибки быть не могло. Недоумевая, Претий прошелся к воротам и сам открыл их.

Детский голосок совсем охрип от плача. Ребенок лежал на земле, обернутый куском грубого полотна. Рядом с ним никого не было.

Управляющий наклонился и поднял на руки маленькое тельце. Малыш тотчас перестал плакать. Его личико посветлело, а затем он открыл глаза – черные, как два крупных агата.

Еще несколько минут Претий просто стоял на месте, ошеломленный своей находкой. Никогда еще ничего подобного с ним не случалось.

– Кто ты, найденыш? И почему тебя оставили здесь? – обратился он к маленькому человеку, который лежал у него на руках. – Тебе, должно быть, холодно. Или ты плачешь от одиночества?