Письма полковнику бесплатное чтение

Яна Дубинянская
Письма полковнику

ПРОЛОГ

Она узнала случайно. Могла не знать еще часов пять, потому что не собиралась сегодня к нему, думала только позвонить вечером, часиков после восьми. Совершенно случайно услышала по радио в чужой машине.

Машина была физика Лимберга. По средам у них одновременно заканчивались уроки — пятый последний, и физик традиционно предлагал литераторше подвезти ее на своем автомобиле, а она традиционно отказывалась, а сегодня согласилась: в окне между вторым и четвертым закупилась продуктами ко дню рождения, и очень не хотелось тащить на себе сумки. Лимберг истинную причину понял, а потому не слишком воспрял духом. И, чтобы подчеркнуть чисто дружеский характер своего жеста, включил в машине радио и даже не стал искать музыку.

Она думала о своем — как бы с наименьшими потерями отстреляться от юбилея и воспринимала голос диктора как шумовой фон, не вникая в смысл. Но, как оно обычно бывает, сознание подключилось автоматически, когда прозвучали слова не просто знакомые, а имеющие для нее личное значение. «Кровавый режим Лилового полковника». Успела подумать: зачем? Кому это интересно?.. может, какая-то дата?

Экскурс в историю был подробный, даже слишком для радионовостей, и ее недоумение успело вырасти до приличных размеров. И вдруг — будничное, в продолжение темы, для замены фамилии или местоимения «он»: самоубийца…

— Что с вами, Ева Николаевна? — Лимберг притормозил. — Вам плохо?

По радио говорили уже о другом. О новостях спорта…

— Что-нибудь случилось? Вы о чем-то вспомнили?.. забыли?.. Надо вернуться?

Она пусто смотрела перед собой, а физик продолжал сыпать предположениями:

— Или побыстрее домой? Мы уже почти приехали. Вон та высотка за поворотом, правильно?

Очнулась:

— Остановите. Я выйду здесь.

Физик смешался:

— Что вы, я довезу до подъезда… Вы обиделись? Я не хотел, честное слово… У вас же тяжелые сумки!

Сумки, да. Закинуть их домой и ехать. Нет, ехать необходимо сразу. Но не на Лимберговой же машине, боже мой, как глупо, как неправильно… не называть же ему адрес!..

Впрочем, почему бы и не назвать? Если всё равно — по радио. Завтра все будут всё знать, и уже неважно. А сегодня расспросы Лимберга можно попросту игнорировать. Он довезет, дурачок. И это главное.

…В подъезде никто не толпился, и она, не рискнув вызывать вечно застревающий лифт, метнулась вверх по лестнице. Седьмой этаж; ее дыхания всегда хватало максимум до пятого, и это спокойным шагом. Но сегодня она чуть было не взбежала на восьмой. Затормозила, вернулась. На лестничной площадке было пусто, и успел взорваться страх: там, в квартире, тоже никого, только бумажка и пломба на дверях. Опоздала, опоздала!..

И тут из-за двери вышла незнакомая девица в потертых джинсах и с огромным фотоаппаратом на шее. Затянулась, отбросила окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Захотелось ее прибить.

Вместо этого спросила; голос все-таки срывался после бега по ступенькам:

— Он еще… тело не увезли?

— Не-а, — откликнулась девица. — Не разрешают трогать. Какая-то шишка из ментов никак не явится. Все нормальные журналисты разъехались, а моему чудику приспичило комментарий брать…

Сипловатое сопрано заглохло позади захлопнутой двери. В прихожей было натоптано, пахло куревом и чужой парфюмерией, с кухни доносились чьи-то голоса. Она рванулась в его комнату, такую тесную из-за книжных полок по всему периметру и огромного письменного стола, ударилась коленом об угол дивана, остановилась и, вертя головой по сторонам, всё никак не могла его найти…

— Вы эксперт? — вежливо спросил брюнетистый юноша, поднимаясь из-за стола.

Она попыталась вникнуть в смысл вопроса. И вдруг увидела.

Он скорчился в углу кресла, маленький, словно карлик или ребенок. На нем был парадный мундир, и заострившийся подбородок над лиловым воротничком казался желтым, как недопитый чай. Удивленные глаза — в потолок, будто с вопросом к кому-то там, наверху. Чисто выбритые морщинистые щеки. И лиловое пятно на груди, чуть-чуть темнее мундира. Почти правильной круглой формы.

Рука с пистолетом свесилась вниз. Классически — до бессилия в коленях, до спазма в горле, до острого сигнала подступивших наконец слез…

— Интернет-издание «По следам», — сказал вежливый юноша. — Не волнуйтесь, я ни к чему не прикасался. Не могли бы вы проко…

— Что?! — Она обернулась к нему резко, словно отпустили до предела накрученный заводной механизм. Юноша отпрянул, часто хлопая длиннющими ресницами.

За спиной послышались шаги. Кто-то матюкнулся. Другой, посдержаннее, рявкнул:

— Гражданочка, туда нельзя, да сколько можно!.. Вы кто такая?

Она заставила себя посмотреть снова. Да, он должен был когда-нибудь это сделать. Именно так: в парадном мундире, из именного оружия. Еще тогда… Если тогда — нет, то лишь из-за нее. Она всегда это понимала. Бегство, унижение, пресмыкание перед спецслужбами чужой страны, вымоленное инкогнито, жалкая жизнь-заточение в малометражной квартире… Только из-за нее и для нее. Для него — пистолет и лиловый мундир. А когда-нибудь — это в любой момент. И бессмысленно спрашивать: почему именно теперь?.. через столько лет…

И еще бессмысленнее, совсем нелепо и по-детски: почему — сегодня, накануне дня ее рождения?

Был вопрос. Она ответила:

— Я его дочь.

Милиционер за спиной, сбавив тон, пробормотал что-то насчет «пройдемте» и дачи показаний. А юноша с длинными ресницами очнулся и заорал:

— Машка-а-а-а!!!

Должно было. Когда-нибудь. Слезы так и не пришли; она прикрыла веки, пытаясь найти в себе что-то похожее на чувство облегчения. Но никакого облегчения не было. Наоборот — смутная, давящая тяжесть. Теперь придется взвалить на себя еще и это… похороны, журналисты… Почему — журналисты? Ему же обещали…

— Чего тебе? — спросило за спиной хриплое сопрано.

Обернулась; просто на звук.

Навстречу слепящей фотовспышке.

Дорогой папочка здраствуй!

Я пишу сама потомучто я уже болшая. У нас тепло сонце, светит, дождь. Роза говорит настоящая пренцеса недолжна бегать полужам, но так не интиресно. Мне подарили дракона!!!!!!!!! Ево зовут Драго. Он ишо маленький. Не разговариваит, но учиться. Пренцесы все с драконами правда? Вчера в замок привизли уголь на зиму, целую гору!!!!!!! Я лазила. И ничево только шлейф патом выкинули, но мне не жалко. Роза говорит надо писать про важное как я учусь. Я учусь хорошо. Я уже бальшая. Приежжай. Я тибя люблю.

Твоя Эвита.

14.09.07.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Марисабель сидела на подоконнике и курила.

Сигарета у нее была модная, длинная, как и ноги в красных чулках сеточкой. Из-под юбки виднелись чулочные резинки, а также краешек черных трусиков; все пацаны, естественно, пялились туда. Марисабель уже раза три отправляли домой переодеваться из этой юбки в приличное, по теперь она придумала фирменный фокус: приходила в школу в чем-то скучно-клетчатом до колен, а после уроков закрывалась в туалете — и р-раз! Некоторые одноклассники бегали подглядывать, как это самое клетчатое надает к ее ногам. Открывачка точно бегал.

Открывачка тоже дымил, кашляя, как простуженный паровоз. Вонь от его самокрутки шла какая-то сладковатая, подозрительная. Про Открывачку болтали много чего, возможно, в том числе и брехни, но по-любому все точно знали, что он сидел. Что он старше всех на два года, а такой мелкий из-за курева с детсадовского возраста. И еще неизвестно, какую гадость он курит.

Дылда морщила безразмерный нос, купированный сверху очками, и демонстративно отодвигалась подальше. Потом опять придвигалась. Бейсик рассказывал вполголоса, иногда срываясь в полушепот, и с четырех шагов его уже было не расслышать. А у Дылды к тому же не имелось опыта, она всю жизнь просидела за первой партой. И никогда не нуждалась ни в чьих подсказках с места.

— Ну?! — выдохнул Воробей. Искоса глянул на трусики Марисабели. Было непонятно, что возбуждает его больше.

— Спокойствие, — Бейсик мастерски выдержал паузу в рассказе. — Теперь обратимся к достоверным источникам информации. Как сообщает уважаемое интернет-издание «По следам»…

Он был известным приколистом. В его ушастой голове бродили безразмерные стаи тараканов, но это обычно не грузило. Хотя загрузить Бейсик при желании мог кого угодно, даже математичку. А то, что он вытворял на уроках лопуха Блинберга, особенно на лабораторных, моментально становилось общешкольными легендами. К примеру, опыт с последовательным соединением по ножкам парт первого ряда и мощным коротким замыканием на учительском столе поставил именно Бейсик, хотя к директору водили, как всегда, Открывачку.

— Ну?! — требовательно спросила Марисабель. Стряхнула пепел на голову Воробья.

Бейсик молчал, откровенно, в отличие от остальных, уставившись ей под юбку. Марисабель заерзала и юбку одернула. Дылда хихикнула.

— Теперь можно, — кивнул Бейсик, и Дылда, а за ней и все остальные грохнули уже во весь голос. Марисабель пунцово покраснела — под цвет чулок. Ей шло.

— Слушай, ты че?! — Открывачка отщелкнул в сторону окурок, попав, возможно, случайно, Воробью в бок. Двинулся на Бейсика. — Я не понял! Или базарь, или не гони! Понял?!

— Традиционно восхищен твоим словарным запасом, — кивнул Бейсик. — Так вот. Интернет-издание «По следам» сообщает любопытные подробности. В свое время, предоставляя убежище Лиловому полковнику, наша страна действовала в обход международных конвенций. Что из этого следует? А следует из этого…

Марисабель поморщилась. Про международные конвенции ей было неинтересно. Как и большинству собравшихся. Но все, даже Открывачка, знали, что пока Бейсик доберется до интересного, придется выслушать немало всяческой мути, и бороться с этим нет никакой возможности: если перебивать, он вообще ни черта не расскажет. Марисабель вынула новую сигарету, и то ли трое, то ли четверо пацанов защелкали зажигалками. Дылда отодвинулась. Потом придвинулась снова.

— Следуют из этого очень странные вещи. Я бы даже сказал…

— Шухер! — просигналил от лестницы Лысый.

Все подорвались, синхронно обернувшись в ту сторону. Воробей вскочил с корточек, теряя выгодную позицию внизу под Марисабелью, Открывачка независимо сплюнул, Марисабель судорожно спрятала за спину сигарету, затушила ее о раму и, одернув юбку еще ниже, спустила ноги с подоконника. Бейсик умолк с философским видом. Дылда делала вид, что она совершенно случайно оказалась тут, с этими людьми. Что ее вообще здесь нет.

В тишине послышались шаги. Быстрые, вприпрыжку по ступенькам. Никак не учительские.

— Отбой, — усмехнулся Лысый. — Это Стар.

Все выдохнули, расслабились. Открывачка вспрыгнул на подоконник. Воробей извертелся, теснясь поближе к Марисабели, которая с сожалением разглядывала почти целую сигарету: не прикуривать же заново? — пока Бейсик ловко не выдернул длинный бычок из ее пальцев, зачем-то засунув его за ухо. Дылда сняла очки, и ее нос вырос еще на добрых полтора сантиметра. Потом опять надела.

— Салют, — сказал Стар, появляясь под лестницей. — Народ, что за понты, полчаса вас ищу! Я же ясно сказал: в курилке.

Открывачка презрительно хмыкнул. Стар, чистюля и спортсмен, хорошист и староста класса, вообще не курил и даже почти не выпивал. А туда же.

— Ту курилку накрыли, — высунулся Воробей. — На прошлой неделе еще. Мымра теперь лично ходит проверять, а мы здесь тусуемся.

— Мог бы предупредить!.. — обернулась к нему Дылда.

И тут же осеклась под уничижительным, как отрава для насекомых, взглядом Марисабели. Та оперлась пятой точкой на подоконник, скрестив красно-сетчатые ноги; Открывачка ненавязчиво облапил ее за плечо, и его пятерня была сброшена оттуда столь же ненавязчиво, но жестко, коротким изящным движением. Дылда так не умела. Впрочем, ей и не требовалось.

— Короче, — сказал Стар. — К делу. Насчет Евы.

Все посмотрели на Бейсика.

Одна Дылда не отрывала глаз от Стара. И увидела, как на его мощной загорелой шее прыгнул кадык от непроизвольного глотка. Больше никто не заметил, даже Марисабель. Хотя кто ее знает. У нее имелись рецепторы на всех выступающих частях тела, как любил выразиться Бейсик.

Сейчас Бейсик молчал. С таким видом, будто всё это его совершенно не касается.

— Сдаем по двадцатке, — сказал Стар.

А не жирно? — возмутился Открывачка.

— Во-во! — подхватил Воробей. — Может, пускай ихний профсоюз сдает? Мы-то тут при чем?

Народ зашелестел, зароптал, завозмущался. Открывачка и курил новую самокрутку и расчетливо пустил струю вонючего дыма по касательной вверх, прямо в лицо Стару. Тот поморщился, отмахнулся ладонью. Физиономия у него была несколько обалделая. Марисабель взлетела на подоконник, грациозно отпихнув Открывачку локтем. Положила ногу на ногу и тут же поменяла ноги местами. Воробей издал судорожное пыхтенье; совершенно зря, поскольку трюк предназначался адресно Стару. Дылда отвернулась.

— И на что сдаем? — поинтересовалась Марисабель. В ее нежном голоске прозвенело как минимум с десяток смыслов, один порочнее другого. Дылда развернулась обратно.

— На венок, — хихикнул Воробей.

Дылда и Марисабель разом шикнули, а Открывачка сверху дал щелбана. Воробей заткнулся.

Стар пожал накачанными плечами:

— Я, кажется, уже всем рассказывал. Ладно, может, кто-то не в курсе… По-моему, неплохая идея. В учительской говорят, Ева черт-те сколько не была в Срезе, так что, думаю, будет в тему подарить ей путевку на две недели, на сразу после экзаменов. Наш у нее последний, я узнавал и учительской. Красиво, правда? Не попсово, как сервиз или там что. У кого из народа не спрашивал, все за. Но если кого давит жаба на двадцатку…

Он обвел притихшую курилку бреющим взглядом с высоты своих метр девяносто три, снова незаметно сглотнул и добавил:

— Все-таки сороковник. Не каждый день.

Тишина под лестницей стала осязаемой, будто клубы сладковатого дыма.

Бейсик откровенно кайфовал.

— Если я правильно оцениваю ситуацию, — наконец начал он, поправляя дамскую сигарету за оттопыренным ухом, — среди нас есть о-очень малоинформированные личности. Повторяю специально для этих некоторых: как стало известно вчера во второй половине дня…

— Шухер, — сообщил Лысый.

* * *

— Присаживайтесь, госпожа Роверта.

— Анчарова, — автоматически поправила она.

— Да, конечно, — без улыбки согласился сотрудник, заглянув в бумаги. — Анчарова Ева Николаевна. Садитесь.

Он был в штатском. Впрочем, он и вправду был штатским: цивильный характер некоторых спецслужб — одно из завоеваний демократии. Серый костюм с желтым галстуком, не вызывающим, а просто безвкусным, и никакое кабинетное лицо. Эва не могла понять, с этим ли человеком она разговаривала в прошлый раз — или с другим, похожим?

— Вас пригласили, чтобы задать несколько вопросов. Но прежде всего примите наши соболезнования, Ева Николаевна.

Она приняла, утвердительно опустив ресницы. Этого достаточно. Дальше.

На столе перед цивилом, кроме компьютера, телефона и разрозненных кип бумаги, имелась тезеллитовая статуэтка дракона из серии «На память о Срезе» и фотография в тезеллитовой же рамке, развернутая так, что не разглядеть, кто на ней изображен, — а любопытно. Любопытно Эве было и в прошлый раз, да и дракона она запомнила: значит, стол тот же самый. Но, может быть, сотрудники за ним меняются посменно?

— Кроме того, я от имени нашего ведомства хотел бы извиниться перед вами, — сказал он, и Эва вскинула голову. — За допущенную утечку информации. Поверьте, мы сожалеем об этом, Ева Николаевна.

Разумеется, она не собиралась ничего демонстрировать, протестовать, идти на конфликт. Хотела снова опустить ресницы: переходите к следующему пункту, и поскорее. Иронический смешок вырвался сам собой, беззвучный, как грамотная подсказка с первой парты, почти без движения губ. Но цивил, видимо, в свое время отнюдь не блестяще учился в школе.

— Мы сожалеем, — с нажимом повторил он. — Может быть, кофе?

Эва отказалась. Тоже беззвучно, раз уж до него так хорошо доходит.

— А я, с вашего разрешения… Люда!.. Кстати, я бы рекомендовал, кофе у нас хороший. А разговор нам с вами предстоит долгий. И ответственный.

— Уговорили, — она усмехнулась уже откровенно, ядовито. — Со сливками.

— Два кофе со сливками, Люда. И проследи, чтобы нас не беспокоили.

Он замолчал, уткнувшись кабинетным лицом в компьютер: техническая пауза для секретарши. Эва едва сдержалась, чтобы не заерзать нервно на стуле. Как это всё неприятно, тревожно, не вовремя. Сегодня вроде бы должны дать разрешение на кремацию, его нужно завизировать в трех местах, разбросанных по городу, и успеть до шести. С этим допросом она рассчитывала отстреляться, как всегда, самое большее за полчаса; наивная. «Долгий и ответственный разговор. Не беспокоить».

Какого черта им от нее может быть нужно — теперь?!

— У вас возникли трудности с похоронами?

Она вздрогнула. Оказывается, кофе уже принесли — когда?.. надо полагать, признак профессионализма секретарши — и, судя по запаху, правда хороший. Эва протянула руку за чашкой, попутно коснувшись драконьего крыла статуэтки; тезеллит ответил теплой пульсирующей волной. Не подделка.

— Нет, спасибо. Всё нормально.

— Возникнут.

Эва пожала плечами. Чтобы это быстрее кончилось, все резкости и обвинения, а также непроизвольные смешки лучше держать при себе. Тем более что всё равно ничего уже не изменишь. Кто у него там в рамочке — любимая женщина?.. нет, скорее всего, счастливое семейство. Такие всегда сразу заводят образцово-показательную семью. Минуя этап любви.

— Прочтите, — цивил протянул ей ксерокс газетной вырезки. Грязноватый, с кляксой вместо фотографии.

— Спасибо, я не читаю газет.

— И все-таки. Я прошу вас, Ева Николаевна.

Она поставила чашку на стол, взяла листок. Прочла вслух, без выражения:

— «Левая организация «Равенство» протестует против похорон на нашей земле кровавого тирана Николаса Роверты, известного также как Лиловый полковник. «Равенство» возмущено тем фактом, что полковник Роверта не был при жизни выдан властям государства, претерпевшего столько горя во времена его диктаторства. Активисты заявляют о своем намерении пикетировать похоронную церемонию…» Полная чушь, — она сложила листок вдвое. Затем вчетверо. — Насколько я знаю, это «Равенство» — горстка городских сумасшедших. И потом, никакой церемонии не будет. Нечего пикетировать.

Цивил покачал головой:

— Согласен, это мелочи. Но мелочи очень неприятные. Боюсь, вы не сумеете нормально похоронить отца и не будете уверены, что никто не потревожит его прах. А школа? Вы ведь еще не ходили на работу с тех пор, как…

— Вы следите за моими передвижениями?

Он усмехнулся, уронив каплю кофе на желтый галстук. Негромко выругался. И вернулся к усмешке, словно к отложенной телефонной трубке:

— И кто только не следит сейчас за вашими передвижениями, Ева Николаевна!.. Но перейдем ближе к делу. Мое ведомство осознает: в том, что информация просочилась в прессу, есть доля нашей вины. Поэтому и часть ваших проблем мы берем на себя. Полковник Роверта будет похоронен с воинскими почестями, на охраняемой территории кладбища для особого контингента. Не надо морщиться. Если вас не устраивает этот вариант, мы можем организовать скромное погребение инкогнито…

Инкогнито! У нее уже выработалась идиосинкразия на это слово. Микроскопический квадратик между пальцами больше не хотел перегибаться пополам. Эва уронила его под ноги, пусть валяется.

— Нет, почему. Я согласна на воинские почести. Отцу было бы приятно.

Сотрудник покивал и сделал какие-то пометки в бумагах. Потом отпил кофе и вдруг интимно спросил:

— Вздорный был старик, правда?

— Правда, — сухо сказала Эва.

Значит, сегодня уже не нужно мотаться по инстанциям. Она отметила это просто как факт, будто вычеркнула красной пастой несколько пунктов из списка в ежедневнике, не почувствовав ни малейшего облегчения. И чего, интересно, они потребуют взамен?.. любопытство теплилось еле-еле, неспособное всколыхнуть какие-либо сильные чувства. Да что бы ни потребовали. У нее нет никаких обязательств перед ними. А у них — никаких рычагов воздействия, чтобы эти самые обязательства возникли.

И, подчеркивая расстановку сил, сама задала вопрос:

— Каким образом произошла утечка информации?

Сознательно подпустила в голос профессиональные интонации: «Почему вы не готовы к уроку, Иванов?» Цивил вздрогнул, втянув подбородок под узел желтого галстука, — сто процентов, бывший двоечник, — но овладел собой тоже профессионально быстро. Посмотрел на нее грустно и сочувственно. Они умеют так смотреть. Их, наверное, специально этому учат. Всех; кажется, в прошлый раз с ней все-таки беседовал другой.

— Поверьте, мы работаем в данном направлении и скоро будем знать. Вряд ли такое могло случиться по нашим каналам, но, как я уже говорил, это не снимает с нас некоторой доли ответственности за вашу судьбу. Из школы вас, разумеется, уволят. Под любым благовидным предлогом, задействовав очень неблаговидные методы. Лично я посоветовал бы вам, не дожидаясь, уйти самой.

— Куда вы посоветовали бы мне уйти?

Она уже не сдерживала сарказма. И всё же забеспокоилась: не прозвучала ли ее реплика приглашением к началу торговли, предварительным согласием неизвестно на что? Впрочем, даже если и так, это не имеет значения. Отпила кофе, уже остывшего, но всё равно вкусного. Хоть тут не соврал.

— Вы правы, — вздохнул цивил. — Вам будет нелегко устроиться по специальности. А ведь есть еще друзья, соседи, просто знакомые и даже незнакомые люди… вы тонкая натура, вы чувствительны к подобным вещам. Конечно, волна скоро схлынет. Я бы не сказал, что в нашей стране так уж ненавидят Лилового полковника. Да когда это было?.. и где? — Он махнул рукой куда-то вдаль; совсем в другую сторону, машинально отметила Эва. — Но полностью уйти от психологического прессинга вам будет трудно. А ведь вы еще так молоды, Ева Николаевна. Сколько вам, простите за бестактность, лет?.. тридцать пять?.. тридцать шесть? Вы прекрасно выглядите.

Он точно знал, сколько ей лет. Если не помнил, то, в конце концов, у него перед носом лежит ее досье. Наверное, хотел, чтобы она сама напомнила ему… какой завтра день. Не дождетесь.

Эва молчала. Разглядывала статуэтку. И где они видели таких шипастых драконов?

Цивил перехватил ее взгляд:

— Очаровательная вещичка, правда? Кстати, еще один совет. Сразу после похорон вам лучше всего отправиться в Срез. Там легко затеряться, избежать ненужного внимания к своей персоне, да и развеетесь заодно… Мы полностью финансируем вам путевку по самому высшему разряду. Когда вы последний раз были в Срезе?

Она снова не ответила. Он не мог не знать, когда.

— Люблю Срез, — мечтательно протянул сотрудник. — А дети так и вовсе в восторге. Все-таки, как ни крути, несправедливо, чтобы подобными благами пользовался ограниченный круг людей. В чем несомненное преимущество демократии перед диктатурой…

Он кашлянул. До предела наклонил голову, разглядывая пятно на галстуке; поморщился. Заговорил, не поднимая глаз, словно в сотый раз формулировал нечто давно обсужденное и решенное:

— А вернетесь уже в другой город, под другим именем, жилье и трудоустройство гарантировано. Программа защиты свидетелей, может быть, слышали о такой? Стоит дорого, но в вашем случае, повторяю, ведомство чувствует себя обязанным… Да и вы действительно в каком-то смысле свидетель.

Последняя фраза была шуткой. Судя по его собственному негромкому смеху.

За смехом последовала пауза. Такая, какую вежливые хозяева разыгрывают для засидевшихся гостей перед обменом ритуальными фразами прощания. Странно. Да, разговор затянулся немного дольше, чем обычно в этом кабинете (а может, у них и кабинеты все одинаковые, с драконами и фотографиями в тезеллитовых рамочках?), но ведь допрос, по сути, еще не начинался.

— Кстати, — бросила она пробный шар. — Вы хотели задать мне несколько вопросов относительно обстоятельств смерти моего отца. Начинайте.

Цивил недоуменно поднял глаза:

— Что?.. нет, в этом нет необходимости. Обстоятельства смерти полковника Роверты, к счастью, вопросов не вызывают. Цель нашей встречи — наметить шаги в защиту вашей приватности, и я рад, что мы быстро пришли к взаимопониманию. Повторяю: нам очень жаль, что так получилось. Вы можете рассчитывать на всестороннюю помощь, Ева Николаевна.

Даже так. Ну что ж. Это тоже ничего уже не изменит.

— Спасибо, — Эва ослепительно улыбнулась. — Я рада столь трогательной заботе о моей приватности. Однако вы ошибаетесь: в разгаре экзамены, и уволить из школы единственного преподавателя по основному предмету руководство физически не сможет. А сплетни коллег, да и соседей, я как-нибудь переживу. И еще: я не люблю Срез. В вашем досье должно быть записано.

В чем несомненное преимущество демократии перед диктатурой: местных спецслужб можно не бояться. Просто чиновничья инстанция, нудная и нелогичная, местами до абсурда, способная вымотать нервы и довести до истерики, — но абсолютно безопасная для жизни. Хорошо, что они ходят в штатском, а не в лиловых мундирах. Хорошо, что им можно высказать хотя бы малую часть необходимого с точки зрения здравого смысла. И беспрепятственно уйти.

Она встала и оперлась ладонями на стол, глядя на сотрудника поверх монитора:

— Всего доброго. Еще раз спасибо за помощь в организации похорон. Надеюсь, там и увидимся.

— Да-да, разумеется, госпожа Ро… Анчарова. Вас известят.

Ее левая рука почти касалась тезеллитовой рамки. Перед тем как выпрямиться, Эва развернула фотографию на себя: пусть понимает, как хочет. Увидела даму бегемотистой внешности и двух упитанных оболтусов в возрасте где-то на второй-третий и седьмой-восьмой классы. Естественно. А если кабинет все-таки другой — так и в том, первом, примерно такое же фото на столе.

…Она вышла наружу. После хорошо кондиционированного кабинета было не по-июньски душно и парко; наверное, будет гроза. На улице — впрочем, удаленной от центра и потому всегда немноголюдной — не виднелось ни единого человека; по пыльной дороге прогромыхала одинокая развалюха. Эва представила себе хищную стаю журналистов, которые, по идее, должны бы толпиться здесь в ожидании ее выхода; нервно усмехнулась. Какой Лиловый полковник? Кому интересны вчерашние новости? Кому она нужна?

Над асфальтом колебался горячий воздух. Тяжелый, как чей-то взгляд.

Здравствуй, папочка!

У меня всё хорошо, Мы переехали в летнюю резеденцию. Это такой замок поменьше, но зато возле моря. Почему Роза не разрешает мне купатся? Она говорит шторм. А пажи все равно купаются! Шторм очень красивый. Белые-белые волны по всему морю. Море тоже красивое. А Драго боится. Я его просила полетать над волнами, а он не хочит. Говорит что намочит крылья и упадет. Но можно же высоко летать!

Мне подарили водные крылья! Красивые, белые, большие, с перьями, только, тяжелые. Они работают от солнца. Если я хорошо научусь, буду обганять Драго прямо по воде! Но надо, чтобы стал штиль. Я сижу на крепосной стене, смотрю и жду. И пишу тебе письмо.

Чуть не забыла а то Роза будет ругать. Экзамены я здала хорошо. Сеньор Ричес сказал у меня большие способности, особено к языкам. А теперь у меня каникулы и можна не учится.

Почему ты ко мне не приезжаеш? Только не пиши, что у тебя дела. У меня тоже дела. А такое длинное письмо тебе написала! А твои письма все короткие. Жалко.

Драго передает тебе привет. А я целую.

Твоя Эвита

22.05.10

ГЛАВА II

Барышни были в основном тощие и голенастые. Впрочем, попадались и сравнительно кругленькие, по-сосисочному перетянутые поясами: эти перед съемкой затягивали пояса еще туже и клялись: «Я похудею!» Наверное, кто-то из организаторов не любит худышек, иначе пампушечек отсеивали бы еще при входе, на этапе весов с ростомером и бодреньким голоском, который советовал длинноногим пигалицам обратить внимание на питание. Не-длинноногим это не помогало, и они наперебой рыдали в вестибюле.

Самой старшей барышне было лет пятнадцать. Тем не менее, все они старательно изображали многоопытность и сексуальность. У некоторых получалось убедительно. У большинства — смешно. А на фото, черт возьми, должно выйти как минимум красиво.

— Марь-Ванна! — крикнул под руку какой-то идиот; она запорола кадр и гневно обернулась. — Витек швейцарскую бленду продает. Тебе не надо? Недорого.

— Пошел ты… — сообщила она.

Барышни валили нескончаемым потоком; каждой дозволялось принять перед камерой четыре развратные позы, одна из которых всё равно шла насмарку, потому что надо было щелкнуть портрет. Хотелось курить. Хотелось наклацать портретную галерею этих дурех такими, какие они есть на самом деле: например, с рыбьими физиономиями, воткнутыми в зеркальце перед выходом на подиум. А потом послать всех нафиг.

Ага. И перебиваться случайными гонорарами, на фоне которых Толикова шарашкина контора — самый стабильный источник дохода. Пока грант не кончится.

— Перерыв! — зычно крикнул кто-то невидимый.

Барышня, чья очередь вертеться перед фотографом как раз подошла, издала негромкий вой, потрясая кулачками с торчащими кровавыми когтями больших пальцев. Так тебе и надо: Маша не удержалась, сняла. А что, классный кадр, надо будет предложить Толику. Он поставит. И слюни распустит от восторга.

— Нет, Машка, правда, — подскочил давешний идиот. — Бленда — супер! В «Объективе» такая знаешь на сколько тянет?

Она соизволила на него глянуть и вроде бы опознала: пару раз сталкивались лбами на звездных тусовках и прессухах. Кажется, он из какого-то глянцевого журнала… странно, там ведь неплохо платят. Погнали, наверное.

— Чего ж себе не берешь? — осведомилась она.

Он усмехнулся, похлопав свою квадратную сумку на ремне через плечо:

— Себе я недавно покруче справил. Ладно, ты думай, Маха, я Витьке скажу, чтоб до вечера придержал. Пошли покурим.

— Давай.

На ступеньках возле Дома культуры толпились новые претендентки. Каждая полуторная нервно курила; издали, наверное, казалось, что ДК обложили и подожгли. И кто бы мог подумать, что в городе проживает столько нимфеток старшего школьного возраста? Про перерыв, по-видимому, знали не все: задние ряды упрямо напирали на вход, не прекращая дымить. С одной акселераткой Маша столкнулась нос к плечу; и пережила бы, если б длинная сигарета школьницы не вмазалась ей в бок, пропалив, кажется, джинсы! Самое западло, что все соответствующие матюки достались левым барышням, прущим следом. Впрочем, пофиг.

Они с журнальным фотографом пристроились под деревом слева от входа. Закурили.

— Вот коза, — уже выдохшись, в смысле лексикона, сообщила Маша. Осмотрела джинсы: оказывается, сигарета козы не прожгла их, а наоборот, угодила в один из махровых разрезов на бедре. Потому и вышло так чувствительно. Ну ладно, попадись ты мне на съемках!.. если повезет ее опознать, конечно.

— Как оно тебе? — спросил фотограф.

— Что? — Она попыталась вспомнить его имя. Вроде бы что-то простое, без понтов: Коля или Вася. А может, она никогда его и не знала, имени.

Он произвел в воздухе сигаретой неопределенную восьмерку:

— Вся эта бодяга.

— Не знаю. Еще не определилась. Бабки хорошие, а так… Никогда раньше не работала на реалити-шоу.

Кстати, интересно: его уже взяли на проект или пробуют, как ее? А вдруг они конкуренты, претендующие на одно место, точь-в-точь как эти стаи пубертатных барышень?.. Так что нечего ляпать языком. Еще наплетет кому надо, будто у нее нет опыта работы — бабки-то и вправду хорошие. Есть из-за чего интриговать, не считая спортивного интереса.

— И сколько она стоит, та бленда?

Вася или Коля назвал сумму — зашибись! — и Маша, глазом не моргнув, понимающе покивала:

— Поразмыслю. Я еще объектив-призму ищу. Не знаешь, кто-нибудь призму продает?

Пусть не думает, что она позарез нуждается в деньгах. Это для начала.

Толпа нимфеток на ступеньках заметно поредела, наполовину втянувшись в здание. Черт его знает, наверное, перерыв уже закончился. А может, просто штурмовали вход и теперь тупо толкутся в вестибюле. Когда находишься снаружи, всегда кажется, что пропускаешь всё самое важное.

— Я поспрашиваю, — Коля-Вася со вкусом затянулся; прищурился, глядя на нее. — Машка! Стой, где стоишь. В объектив не смотри.

Навел на нее огромный «Никон» и сделал подряд несколько кадров. Эстет, блин. Сама она никогда не снимала ничего такого, что заведомо нельзя было бы куда-нибудь устроить, хотя бы к Толику; ну разве что на заре туманной фотоюности с «Зенитом». Или все-таки поискать себя потом на страницах глянцевых журналов?

— Освещение — супер, — пояснил он. — Ну что, Маха, пошли звездулеток щелкать?

— Пошли, — она запульнула окурком под чьи-то спешащие мимо каблучки. Не попала.

— Вообще работенка, говорят, собачья, — разглагольствовал он, поднимаясь по ступенькам. — Без продыху. Опять же, если у какой дурехи макияж поплыл, виноват, естественно, фотограф. Но не без приятных сторон… — хихикнул, — тебе не понять.

— Они же все несовершеннолетние.

— А про что ты подумала? Я так, в общем… с чисто эстетической точки зрения. Ну, и главное, из-за чего я согласился — Срез. Два месяца на халяву в Срезе! В хорошем отеле, да еще и в окружении таких вот цыпулечек…

Маша раздвинула двух «цыпулечек» локтями и вошла в вестибюль, хлопнув стеклянной дверью прямо перед физиономией Васи… или как его там? Кстати, надо бы уточнить. Чтобы на завтрашнем финальном собеседовании с продюсером проекта ненавязчиво упомянуть о «приятных сторонах» работы, которых ей, девушке с традиционной ориентацией, ну никак не понять. В отличие от некоторых.

Она прошла вестибюль, разгребая столпотворение девиц, словно ворох прошлогодних листьев. Перерыв еще не кончился, и дальше вестибюля их пока не пускали; кондиционер не справлялся с густым амбре пота, диковатых дезиков и кишечного волнения. Перед лестницей Маша по приколу встала на весы: камуфляжный командир агрегата открыл было рот, однако узнал фотографа и понимающе хмыкнул. Ростомер стукнул железной тарелкой по голове, а компьютерный голос чирикнул насчет «внимание на питание». И это вместе с аппаратом на шее и сумкой с объективами, фильтрами и блендами через плечо.

— Вам бы подрасти сантиметров эдак на десять, — схохмил камуфляжный. — И могли бы участвовать.

Маша оценила хохму и посмеялась за компанию. Нормальный парень, наверное, из охранного агентства; и каково ему тут стоять, бедняжке, целый день без перерыва в духотище, взвешивая разных дур? Или тоже не без приятных сторон?..

Уже на лестнице запищал мобильный.

— Машка, — разумеется, это был Толик. — Ты мне нужна. Срочно.

Рассказывать ему про реалити-шоу, серьезные бабки, Срез и прочие коврижки пока не хотелось: Маша была сдержанно, без фанатизма — но суеверна. Посылать на три буквы, ничего не объясняя, тоже: Толик при всех своих закидонах все-таки хороший парень. Поэтому она сказала только:

— Сорри, я сейчас не могу говорить. Перезвони часика через три, ладно?

Он перезвонил через три секунды — она не успела подняться на второй этаж. Пришлось отключить мобилку. И это при том, что Маша ждала как минимум двух важных звонков из журналов, а еще на один, от мальчика-мажора с экономического форума, где она фотографировала во вторник, — надеялась. Впрочем, ему будет даже полезно послушать про «абонент недоступен».

Возле подиума было пусто и безжизненно, никто из обслуживающего персонала и не думал еще возвращаться с перекура. Однако здоровенная баба-зампродюсерша напустилась на Машу с таким криком, словно по ее и только по ее вине простаивает техника и срываются планы проведения отборочного тура. Маша слушала отстраненно, без особых эмоций: послать эту дуру и то не хотелось. Даже вызвалась поискать оператора и осветителей, но в этот момент они вернулись сами, и зампродюсерша поменяла вектор своего гнева.

Перерыв объявили оконченным, и в зал снова нескончаемым ручьем заструились школьницы в мини. Маша ловила в кадр их представления о безумной эротике, достаточно стандартные, чтобы через час-полтора выработался крепкий штампованный кадр, вернее, четыре варианта, считая с портретом. Черт его знает, хорошо это или плохо. Вряд ли от нее ждут полета фотографической фантазии, но мало ли.

Попробовала сменить точку. Очередная долговязая претендентка выставила вперед остренькое плечико, украшенное алой татуированной розой. Маша плотоядно ухмыльнулась: роза вызвала ассоциацию с сигаретным ожогом в разрезе джинсов. А если и не она, пофиг. Поэкспериментируем, да?

И тут ее тронули за руку. Вася-Коля, надо понимать. Хочет, чтоб она выбилась из ритма и запорола какой-нибудь дуре фотосессию; фиг вам.

— Уйди, — не оборачиваясь, бросила Маша. Присела: в таком ракурсе эту фифу мама родная не узнает. И еще. И вот так. И портрет.

— Машка, — дохнуло горячим в шею, — ну наконец-то. Думал, вообще тебя не найду. Пошли, опаздываем.

— Толик?!

На подиум уже вскарабкалась следующая девица, блондинка явно без проблем с питанием по версии весов. Отводить глаз от видоискателя было некогда.

— Ты псих, — шаг назад, чтобы влезла в кадр; щелк. — Какого ты сюда приперся? — Щелк! — Как ты меня нашел?

— Давай живо! У нее сегодня день варенья. Это даже круче вчерашнего визита к цивилам! Контакты, связи, явки-пароли… может, даже интим! Такого наснимаем! Вот увидишь, завтра рейтинг будет выше, чем у «Голой правды»!.. и даже «Топ-секрета»!!!

Снова блондинка. Крашеная. Лет тринадцать, ноги от шеи. Поехали!..

— Машка!!!

— Отстань.

Разумеется, это было нереально. Толик никогда и ни от кого так просто не отставал. Искренне считая свое занудство проявлением журналистских талантов. И портрет. Щелк!

При входе на подиум возникла заминка. Похоже, какая-то коротышка, выбракованная ростомером, ухитрилась просочиться внутрь. Сейчас на нее орали хором зампродюсерша со вторым зампродюсером. Нимфетка с мрачным фанатизмом пыталась все-таки штурмовать место под софитами.

Маша обернулась:

— Как нашел меня, спрашиваю? И как тебя сюда впустили? Взвесился, что ли?.. в мини?

Физиономия Толика оказалась точь-в-точь такая, как она себе представляла, не отрывая глаз от фотографируемых эротичных школьниц. Такая, как всегда, восторженная и наивная. Толик всем нравился; до тех пор, естественно, пока эти «все» не читали о себе в его статьях. Камуфляжный командир весов у входа, по-видимому, еще не читал. И вряд ли станет.

— Мне Длинный сказал, что ты, наверное, здесь. Машка! Это же полный отстой. Это…

По восторженности пробежала рябь тоже привычного Роликового занудства. Сейчас начнется. Маша покосилась в эпицентр конфликта: коротышка уже была вся в слезах и потеках туши, но на подиум по-прежнему стремилась.

— Сними! — прервавшись, возбужденно шепнул Толик.

Маша щелкнула несколько кадров: чтобы сделать ему приятное, чтоб отвязался. Первой цели добилась легко, со второй дела обстояли хуже.

— А теперь пошли. Я ее сегодня с утра отслеживаю! Выходила один раз, купила батоны и зелень. И воды четыре бутылки! А так сидит дома, готовит, наверное.

— Ну и что?

— Как что?! Значит, все-таки будет сабантуй. Причем на работе, я вчера нарыл, она не выставляется, отмазалась, типа старик еще не похоронен, ля-ля, фа-фа! Прикидываешь, какой материалец вырисовывается?!

Барышню окончательно довели до истерики и погнали к выходу. Маша окинула Толика утомленным взглядом. Пора пресекать, хоть и жалко мальчика. В конце концов, он всегда аккуратно платил ей за фотки, правда, сущие копейки, но все-таки. Интересно, надолго еще хватит его гранта?.. или к окончанию шоу он уже тю-тю?

Между прочим, на шоу ее еще не взяли. А на подиум уже лезла очередная звездулетка.

— Значит, так, — Маша поймала ее в видоискатель. — Ближайшие два месяца меня нет. Ты хороший парень, с тобой прикольно работать, но тут, видишь ли, плохие дяди платят много денег и везут на халяву в Срез. Так что, сорри, по охотиться за своей инфантой будешь сам. И рисовать материалец, — она щелкнула портрет и на мгновение обернулась с ослепительной улыбкой. — У тебя получится.

Если б от Толика было так легко отвязаться!..

Она работала, а он мерзко и монотонно канючил под руку; раздражало это всё больше и больше:

— Машка… Это же фуфло. На фига тебе снимать эти сиськи и задницы… кого таким сейчас удивишь? Халтура для пенсионерок. Позавчерашний день. А мы с тобой… Это же наш звездный час! Драйв, улет, оргазм! Такого еще никто не делал! Мы покажем суперкласс современной журналистики! «По следам» побьет все рекорды посещаемости!

Обслуживающий персонал несколько раз пытался разъяснить Толику, где двери, но он вел себя упорнее конфликтной коротышки. И мудрее: он вообще их не замечал.

— Машка! Шестой час уже! Пошли их всех на…

Послать хотелось его самого, но Маша прекрасно знала, что это бесполезно. А положение становилось опасным: с каждой минутой Толиковы художества отнимали у нее всё больше очков и щедро добавляли их Васе-Коле. Надо что-то делать. Щелк. В полный рост. И еще раз. Теперь портрет…

— Слушай, — шепнула она в микроскопическом зазоре между барышнями, — будь человеком, спустись вниз. Жди меня там, тут уже недолго осталось. Хорошо?

Он вроде бы перестал нудить, и, закрепляя успех, Маша бросила скороговоркой:

— К семи должны успеть. Без нас не начнут.

Хотелось курить. Жутко.

* * *

— Катя звонила! — крикнула мама из кухни.

— Ага, — отозвался он.

Прошел в душ. Сегодня он уже был в душе два раза: с утра и после тренировки, — но в такую жару стоит пробежаться по улице, и от футболки несет, как из раздевалки на сборах, несмотря на антиперспиранты. Кстати, мать погладила белую рубашку или, как всегда, забыла? Надо напомнить, время еще есть.

Времени было достаточно, чтобы пройти с десяток билетов по литературе. Водя упругим пучком струй по плечам, Стар твердо решил так и сделать. Сдать экзамен лучше всех в классе! А почему бы и нет, ему не слабо. Главная загвоздка — стихи. Особенно тот длинный, про войну, из пятого билета. Вот с него и начнем.

Закрутил кран и, не удержавшись, глянул в зеркало. Врет он всё, этот психованный Бейсик, и типа-достоверные источники его врут. Насчет того, будто у мелких мужиков всегда больше, чем у высоких, — полная фигня, треп в надежде на благоволение Открывачки. А Марисабель хихикала, потому что дура. Все они дуры, малолетки сопливые. Все до единой.

Обернувшись полотенцем, Стар вышел из ванной. И чуть не столкнулся с мамой; в руках у нее, прихваченная двумя тряпками, дымилась огромная кастрюля. Сразу опять стало жарко. Мама вскрикнула, отступая на шаг:

— Сережа!

— Я не хотел. Предупреждать надо.

— Мог бы обвариться! Это компот. Отнеси на балкон. Тебе Катя звонила.

— Уже знаю, — он аккуратно перехватил из ее рук тряпочки, правую ладонь тут же обожгло сквозь истертую ткань. — Черт! Зачем я тебе прихватки дарил?

— Она опять звонила. И просила перезвонить.

— Ей надо, она и перезвонит. Ты меня пропустишь или как?

Мама посторонилась, и Стар, вытянув руки, потащил кастрюлю с компотом по коридору. Горячий пар от кастрюли мгновенно свел насмарку весь эффект от принятого душа. Ладно, перед выходом по-любому надо будет залезть еще. В дверях гостиной обернулся:

— Погладь рубашку, мам! Слышишь?

Оставив компот остужаться (ха-ха!) на балконе, Стар прошел к себе в комнату. Включил гуделку-вентилятор: громко взвыло, на стенах зашелестели уголки плакатов с игроками Эн-Би-Эй, но прохладнее в его тесном тамбуре окнами на солнце не стало. Стар взгромоздился с ногами на диван, занимавший полкомнаты, и раскрыл хрестоматию. Стих про войну не вызывал никаких чувств, кроме тоски, — даже здоровой спортивной злости. А надо.

Не то чтобы он хотел оттянуть момент. Но, в конце концов, нужно же как-то взбодриться, обозначить, наконец, высокую цель, как выразился бы Бейсик. Не вставая, Стар протянул руку к этажерке, нащупал между корешками двух толстых книг и вытащил за уголок узкий конверт. Полюбовался голографической эмблемой турфирмы: дракон на гребне переливающейся волны. Открыл, провел подушечками пальцев по тисненой бумаге с округлым и тускло-блестящим, как бронзовая медаль, текстом. Красота!..

А бабки ребята еще досдадут. Куда они денутся?

Вздохнул и героически всмотрелся в первое четверостишие. Прикрыл книжку, заложив пальцем, попытался повторить. С первого раза, естественно, не вышло.

А второй перебил телефонный звонок.

— Дылда? — наугад, вместо «алло», спросил Стар. И угадал.

— Я тебе звонила, — в ее голосе, как всегда, подрагивала обида. Не на него, на жизнь. — Тебе мама передала?

— Нет, — соврал он. — А что случилось?

— Да нет, ничего. Просто, во-первых, у тебя есть в тетрадке по Лимбергу про виды аберраций?

— В тетради нету. Но в учебнике же всё написано, он больше не спросит. А что, литературу ты уже всю выучила?

— Конечно. А ты еще нет? У тебя проблемы? Я вообще-то могла бы прийти и…

— А во-вторых?

— Что? — не поняла Дылда.

— Я спрашиваю, что во-вторых? «Во-первых» проехали.

Образовалась пауза. Стар мог поспорить, что оскорбленная теперь уже на него лично Дылда решила бросить трубку и даже поднесла ее к рычагу. Но потом передумала.

— Во-вторых, — она говорила звонко, словно роняла металлические слезы, — я сегодня не смогу пойти. К Еве на день рождения. У меня дела.

— Какие дела?

— У меня… у меня экзамен послезавтра!.. Короче, я не обязана отчитываться. Ты староста, я тебя предупредила. Пока.

Стар послушал с десяток коротких гудков, пожал плечами. Тоже дура.

Снова раскрыл хрестоматию. Военный стих расстилался по бумаге, бесконечный, словно окружное шоссе, заворачивая за горизонт следующей страницы. Ступить на эту дорогу требовало большего мужества, чем располагал Стар после разговора с Дылдой. Экзамен у нее!.. а у кого не экзамен? Полный идиотизм. Но Дылда по крайней мере безропотно сдала двадцатку. Чего не скажешь о многих других.

Он всё еще держал в руках телефонную трубку. Кстати. Нажал на рычаг и, услышав длинный гудок, по памяти отстучал номер Марисабели. Память на цифры у Стара была хорошая, он запросто держал в ней телефоны едва ли не всего класса. Если б со стихами оно выходило так же легко!..

— Здравствуйте! Можно Марину? Спрашивает староста класса.

Привычку солидно представляться Стар выработал давно: это сокращало вступительную часть разговора и открывало внушительный кредит доверия со стороны родителей одноклассников, а особенно одноклассниц. Но не всегда в тему: словоохотливая бабушка Марисабели буквально вцепилась в него, в подробностях, по-родственному рассказывая, почему именно внучки нет дома. Стар пропускал ее слова мимо ушей пачками, выискивая лазейку для побега из разговора; речь будто бы шла о каком-то конкурсе красавиц в телевизоре… и наплела же Марисабель своей наивной бабуле! В конце концов он зацепил левой рукой рычаг. Нет, правда, случайно. А что, случаются же помехи на линии!

Бейсик, как сообщила его мать, ушел в интернет-кафе. Лысого просто не было дома: его старший брат не стал вдаваться в объяснения. Еще несколько номеров вообще не отвечали; и где народ носит, как будто никому не надо готовиться!.. А вот Воробей снял трубку сам.

— Стар? — Энтузиазма в его голосе не слышалось. — Привет.

— Привет. Зубришь?

— Ну? — Воробей явно тревожился. С чего бы это?

— Собираемся возле метро, в полседьмого, как договорились. И деньги не забудь.

— Какие деньги?

— Слушай, — болтать с ним хотелось не больше, чем с Дылдой или бабушкой Марисабели. — Не валяй ваньку. Я почти половину доложил своих, из тех, что у меня на мопед.

— На фига?

Стар выругался мимо трубки. Хотя можно было бы и не мимо.

— Стар, — голос Воробья вдруг понизился, стал почти интимным. — Я тебе одну вещь скажу. Я ж так понял, ты еще не в курсе, боятся говорить, сволочи, а я скажу. Ты меня слушаешь?

В чем сила шестерок: их презираешь, но слушаешь, никуда не денешься. Стар поморщился, сцепил зубы и коротко выпустил в щель между ними:

— Валяй.

— Значит, так, — заторопился Воробей. — Мы с ребятами посоветовались и решили… Никто не идет. Ну и бабки, соответственно… жалко, что ты уже попал с этим подарком. А вернуть никак нельзя?

— Подожди… Куда не идет?!

— К Еве. Ей самой, наверное, не до дня варенья, похороны завтра…

— Я переспрашивал, — отчеканил Стар. — Она ничего не отменила. Она нас ждет.

— Да ну тебя, Стар… Какого хрена? Ее по-любому выпрут из школы, она же дочка этого фашиста. На экзамене всё равно никого не завалит, будет тише воды… так на фига, спрашивается, выпендриваться, задницу старушке лизать? Лично я не по этим делам. Не в кайф.

— Какого фашиста?..

Это всё, на что его хватило.

Стар слушал короткие гудки, в упор не припоминая, сам ли он стукнул кулаком по рычагу или гад Воробей трусливо бросил трубку. А собственно, какая разница? Тем более что Воробей сделал свое хорошее шестерное дело: поставил его в известность. Торчал бы, как идиот, полчаса возле метро… а послезавтра одноклассники делали б одинаковые морды кирпичом: «Сорри, Стар, я думал(-ла), ты в курсе». Бесстыже списывая у нее под носом, — «тише воды!» — и только он один не смел бы поднять глаз выше учительского стола…

И чья, хотелось бы знать, идея? Открывачка припомнил переэкзаменовку в позапрошлом году? Бейсик — из любви к искусству эксперимента над человеком? Или Марисабель — как всегда и всюду, из ревности?

От последнего предположения его бросило в краску. И в пот; но всё равно пора в душ.

Какие все-таки козлы! Он вылил на плечи полбанки геля и начал размазывать его по груди и подмышкам. Во всем классе о том, кто такой Лиловый полковник, раньше знала максимум одна Дылда, и то не факт. Да он им глубоко пофиг, тот полковник. Тут другое. Просто в кайф чувствовать себя сильнее и круче кого-то, особенно если этот кто-то показал слабину. И вдесятеро в кайф — если перед ним, кем-то, предстояло послезавтра трястись со шпорами под партой, но в свете последних событий уже далеко не так страшно…

То есть перед ней.

Лиловый полковник… Он, Стар, знал. Он прочел всё, что нашел на эту тему в Интернете. Да, диктатор, да, жестокий и кровавый, но она… Принцесса! Настоящая! Ей, наверное, стоило заикнуться, и тут же делалось всё, чего б она ни пожелала, и целый Срез без остатка принадлежал ей… с ума сойти. Так странно, а раньше он смотрел на нее — и не замечал. Стар облизал губы: хлорированная вода с мыльным привкусом геля. Да кто сказал этим придуркам, что они вообще достойны переступить порог ее дома?!

Под мышками кололось. Намылился и прошелся бритвой: если в жару отпускать там волосья, никаких дезиков не хватит. На всякий случай поскреб и щеки, хотя они, честно говоря, повода не давали. Открывачка, Лысый и некоторые другие пацаны солидно, по-взрослому обсуждали проблемы, связанные с бритьем, и Стар время от времени сомневался, всё ли с ним в порядке. И прыщей почему-то нет: с одной стороны, вроде бы классно, а с другой — это же, по идее, признак полового созревания… Как всегда, окинул себя в зеркале в полный рост. Да ладно!..

Приоткрыл дверь, впуская иллюзию прохлады, убедительную первые пару секунд:

— Ма! Ты рубашку погладила?

— Сейчас, Сережа, у меня суп на плите.

— Ну ма!!!

— Ты что, сильно торопишься? — Она выглянула из кухни, вся в бисеринках пота. — По-моему, у тебя еще есть время. Я освобожусь через десять минут.

Он вздохнул:

— Давай побыстрей, а? Надо еще цветы купить.

— Что, кроме тебя некому?

— Я же староста класса.

Магический титул помог, как всегда, он выручал в самых разных ситуациях, чем вполне компенсировал неудобства общественной нагрузки. Ей он тоже скажет: я пришел, потому что я староста класса. А вовсе не потому, что, оторвавшись от коллектива, подло надеюсь на особый подход во время экзамена. И тем более не потому, что… о чем она еще может подумать?

Мама вынесла из спальни рубашку на плечиках. Стар щедро втер в подмышки антиперспирант с запахом медицинского спирта. Вообще-то мама права: рановато выходить за полтора часа. Хотя ему же правда нужно купить цветы. И не хватать же первые попавшиеся…

Стар взял с полки конверт с голографическим драконом. Поразмыслил и сунул его в другой, белый, вытряхнув оттуда россыпь фоток «три на четыре», оставшихся от военкомата и паспортного стола. Заклеил, посмотрел на просвет: дракон и волна просматривались неясным пятном, по которому ни в жизнь не отгадать, что там такое. Он попросит ее не распечатывать конверт до послезавтрашнего вечера. И пусть Дылда и все, кто соизволил сдать по двадцатке, сколько угодно не верят, что он об этом попросил. А остальных он тем более заткнет, если посмеют что-нибудь вякнуть.

Черт… Надо было ненавязчиво расспросить в учительской, какие она любит цветы.

.. Уже на лестничной площадке стало страшно. Что цветы не те: действительно, что ей, инфанте, какие-то розы? У нее в замке, наверное, полы посыпали розовыми лепестками. И эта путевка, да еще в идиотском слепом конверте, будто взятка… Главное, не забыть выразить соболезнования. Когда?! Сразу, с порога?.. или сначала поздравить?.. или объяснить, почему, собственно… где…

Он чувствовал, что взмок, что запах пота легко берет верх над антиперспирантом, что необходимо срочно, развернувшись на сто восемьдесят градусов, бежать в душ… Но палец уже сам собой нажал кнопку звонка, отрезая пути к отступлению.

— Сейчас! — Приглушенный голос из сказочного замка с драконом.

Ее зовут Эва. Эва Роверта. Принцесса Эвита.

Клацнул замок.

Жаркий воздух с запахом ванили. Женщина в маленьком фартуке поверх черного платья. Что-то вязкое, непроглатываемое в горле…

— Здравствуйте… Ева Николаевна.

— Старченко, — она улыбнулась грустно, как будто сразу всё поняла. — Входи.

Здравствуй, папа!

У нас зима, очень холодно, некоторые деревья уже без листьев. Вчера даже камин затопили! На огонь интересно смотреть, почти как на море. Но в летней резиденции всё равно лучше. Я бы хотела всегда там жить.

Сеньор Ричес заказал тебе новые учебники. Это хорошо, потому что мы старые уже закончили. В этом году у нас гуманитарный уклон. Мне нравится. Распорядись, чтобы и дальше был гуманитарный, я эту математику терпеть ненавижу! А физику вообще. По ней и учебников нет, то есть они все неправильные, так сеньор Ричес говорит. Он мной доволен. Я уже пишу без ошибок на всех пяти языках! Говорит, я очень-очень способная ученица.

Правда, Вилья смеялся. «Попробовал бы твой сеньор Ричес так не сказать, ему бы знаешь что было?» А что бы ему было, папа? Вилья меня старше на год. Его мама кастелянша в зимнем замке. Мы дружим.

Ты представляешь, тут под северной стеной отражалка!!! Мне Вилья показал. Отражалка — это… Ну, она отражает, как зеркало, а если ходить туда-сюда, появляется картинка, из воздуха просто! Мы их много наделали, очень смешные, особенно где я с высунутым языком. Роза сказала: «Ты принцесса, тебе должно быть стыдно». Но мне не очень стыдно, они же всё равно попропадали потом. А так я тебе прислала бы на память.

Приезжай, папа! Тут хорошо, хоть и зима. А может, ты уже летом приедешь? В летнюю резиденцию, да? Тогда пока пиши письма подлиннее. Знаешь, Вилья говорит, что их вообще пишешь не ты. Врет, правда?

Твоя Эвита

21.02.12

ГЛАВА III

— Билет номер двадцать пять. Гы-гы. Исторический роман двадцатых годов прошлого века. Ни фига себе!.. Творчество Г. Ан-то-ко-ловского. Тю!.. А кто это такой?

— Не паясничайте, Бушняк. Если вы не готовы, кладите билет и можете быть свободны.

Что-то такое звучало сегодня в ее голосе. Неуловимое, как низкие частоты в треснувшей трубе органа. Бесстрастная и безжалостная звуковая волна, на пути которой лучше не стоять. Оказавшись в непосредственной близости от ее источника, это понимали все. Все до единого. От директрисы, которая после трех подряд неудовлетворительных оценок (а кто виноват, что класс явился тотально не готовым к экзамену?) выбежала из кабинета, вероятно, советоваться с кем-то вышестоящим, — и до этого недомерка, на глазах теряющего ошметья наглости и хулиганского куража.

Бушняк сглотнул, сник, встал из-за экзаменационного стола. Если он, великовозрастный второгодник, не сдаст экзамена и не будет переведен в следующий класс, то загремит прямиком в армию. Он был прекрасно осведомлен, что классная руководительница об этом знает. Но не мог предположить, что ей будет до такой степени всё равно.

Функция, принимающая экзамен по литературе в десятом классе. Не больше.

— Кто следующий?.. желающих нет? Тогда продолжим по списку. Дмитриев.

Как еще долго, тоскливо подумала Эва. Хотя, собственно, куда торопиться?

— Тяните билет.

Где-то на краю поля зрения короткопалая рука с обкусанными ногтями зависла над рядами белых прямоугольников. Проделала шутовские манипуляции — класс отозвался безрадостными нервными смешками — и наконец спикировала указательным пальцем вниз. Исчезла вместе с билетом. Поднимать глаз Эва не стала.

— Шестнадцатый.

— Хорошо, — она сделала пометку. — Идите готовьтесь.

— А если я без подготовки? — осведомился мальчишеский голос. — Мне тогда полагаются дополнительные баллы, правда?

По классу пробежал ропот, и стало очевидно, что тут кроется подвох; с этим Дмитриевым, с трудом припомнила Эва, никогда не обходилось без подвоха. Пусть. Сегодня она чувствовала себя неуязвимой, словно крепостная стена замка над морем. И такой же равнодушной.

— Попробуйте.

— Поэты-авангардисты начала века, — с порочным предвкушением в голосе начал Дмитриев. — Разнообразие направлений и школ. Творчество Петра Деомидова. Рассказываю. В начале века в поэзии пышным цветом расцвел авангардизм. Направлений и школ было великое множество. Наиболее ярким представителем своей школы был Петр Деомидов, прославившийся авангардистскими стихами. Второй вопрос: образ Никиты в повести А. Миненко «Хлеб». Это очень яркий, запоминающийся образ, в котором талантливый писатель А. Миненко мастерски раскрыл свое видение психологии главного героя. Повесть «Хлеб» по праву является образцом…

Она посмотрела вдаль, поверх головы отвечающего и прочих перепуганных, но любопытных голов. За последней партой в компании полусонной тетки из гороно страдал физик Лимберг. Встретившись взглядом с Эвой, мгновенно опустил глаза; ему было стыдно. За то, что малодушно согласился подменить директрису, что теперь истово, как невеста моряка, ждет ее возвращения, ну и, конечно, за свой будущий отчет о мероприятии, от написания которого никак не отвертеться. Эва усмехнулась. Ни малейшей жалости к Лимбергу она не испытывала.

Она вообще не испытывала сегодня никаких чувств.

— У вас всё? Два.

— А дополнительные баллы? — злорадно осведомился ученик.

— Это с учетом дополнительных, — пояснила Эва. — Придете на переэкзаменовку. И советую все-таки подготовиться. Кстати, Анна Миненко — женщина. Следующий!

Напоследок она скользнула взглядом по его лицу: растерянные гляделки между пунцовыми крыльями оттопыренных ушей. Как же так?! Ведь училка должна была оценить находчивость и натянуть удовлетворительную оценку, на чем и строился расчет; сорри. Сегодня ты имел дело с чистой функцией, лишенной чувства юмора.

Класс притих, затаился так, что с задней парты донесся шелест страниц дамского романа на коленях у гороношной тетки. Вопрос о желающих не стоял.

— Дымов, тяните билет. Андреева, вы готовы отвечать?

— Д-да, Ева Николаевна, — на бледную отличницу в очках было жалко смотреть; в смысле, кому-нибудь было бы жалко. — Билет номер семь. Периодизация литературы двадцатого века. В общем… ну… На сегодня существуют три основные периодизации литературы этого периода. Согласно первой из них, вся литература двадцатого века делится на три основных периода, каждый из которых, в свою очередь…

…Воинские почести свелись к бордовым подушечкам, куда прикололи кресты и многоконечные звезды нездешних орденов, да к залпу из ракетницы на треножнике, похожем на фотографический штатив. Караульные солдатики трясли в воздухе ненастоящими винтовками, увенчанными совсем уж опереточными штыками. Два цивила, курировавших церемонию, разумеется, были в штатском. Эва так и не смогла разобраться, с кем из них ей пришлось беседовать на днях. Оба смотрели на нее с одинаковым дежурным сочувствием, за которым нарочито маячило некое тайное, даже интимное знание — и укоризна: вас же предупреждали, Ева Николаевна. Вслух ничего подобного, конечно, не произносилось. И она отмахивалась от расшифровки этих взглядов, пытаясь сосредоточиться на другом, на важном и главном; хотя бы теперь…

Не получалось.

Всего лишь толстенный слой грима на мертвом лице, расплывающийся и меняющий цвет от жары. Блики на складках лиловой ткани, чересчур яркой, блестящей и хлипкой, наверное, после химчистки. Белые перчатки; а вот это неправда. Белых перчаток он никогда не носил… ни в прямом, ни в переносном смысле. Ну и что?

А потом была земля. Сухая, но липкая, никак не желавшая счищаться с ладони. Те же солдатики, прислонив винтовки к оградке соседней могилы, браво накидали лопатами приличный холмик. Просто перекопанная земля. Потом, когда она осядет, они, вероятно, поставят что-то вроде памятника… Эва подумала, что никогда больше сюда не придет. Зачем?

Ракетница оказалась, по-видимому, самодеятельной, из тех, какими особенно феерические граждане поддерживают новогодний салют. Оглушительно хлопнуло по ушам, в горячем воздухе мигнула вспышка, а затем сверху посыпались, кружась, вполне материальные пожароопасные искры. Одна из них пропалила блузку на плече, обожгла кожу, и Эва вскрикнула, а цивил…

— У вас всё?

— Всё, — пролепетала Андреева. Отличница, золотая медаль… для чистой функции это не аргумент. Отвечала она средненько, на восемь-девять. Но, пожалуй, пару дополнительных вопросов заслужила:

— Когда и где состоялась премьера спектакля по пьесе Леонида Ланового «Порох»?

Девочка прикрыла глаза под очками и, будто читая с невидимого листа, отрапортовала:

— Двадцать пятого июня двенадцатого года. В театре Современной драмы.

— Правильно. А как вы считаете, почему герой пьесы предал свою невесту?

— Потому что… — Она сглотнула. Сняла очки, сразу став еще некрасивее, потом снова их надела; за стеклами, словно дождь, собирались слезы. — Он ее… мне кажется…

— Вы не читали, — подытожила Эва. — А в учебнике этого нет. Восемь баллов. Можете быть свободны.

Отличница всхлипнула, рывком вскочила, метнулась за вещами — на пол с грохотом свалились и ее сумка, и хрестоматия из-под парты соседа, — и уже в дверях впечаталась длинным носом в декольте директрисы. Почуяв свободу, с последней парты, произведя не меньший, чем Андреева, грохот, сорвался физик Лимберг; напрасно, его явно не собирались так просто отпускать. Директриса держала паузу. Под ее взглядом чиновница из гороно никак не решалась перевернуть страницу.

Наверное, всё это было смешно. Эва опустила глаза на список:

— Евстратова, тяните билет. Васильченко, я вас слушаю.

— Перерыв! — вклинился зычный голос директрисы. — Экзамен будет продолжен в четырнадцать ноль-ноль. Зайдите ко мне, Ева Николаевна.

Класс тихо, без энтузиазма повставал с мест. Эва пожала плечами и закрыла журнал. Функция прервана, только и всего.

В коридоре она столкнулась с Лимбергом. Физик прогуливался вдоль стены, почитывая цитаты великих на дощатых планшетах. Действительно, чем не достойное занятие. Притормозила — не из сочувствия, просто чтобы оттянуть визит к директрисе. Беззвучные тени учеников скользили мимо, стараясь по возможности слиться с интерьером; первый взрыв возмущения донесся снизу мгновением позже, будто далекий гром вдогонку уже погасшей в небе вспышке.

— Зря вы так, Ева Николаевна, — бросил Лимберг, конспиративно задрав голову к планшету.

— Что — зря?

— Устроили разгром. Катя Андреева идет на золотую медаль, вы же знаете. Кроме того, я уверен, что она читала пьесу, просто вы своим вопросом поставили девочку в тупик. Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем вам это понадобилось?

Забавный получается разговор, констатировала Эва без намека на внутреннюю улыбку. Самое смешное, что Лимберг однозначно пишет в уме его стенограмму. И цель у него, конечно, самая благородная: разобраться, понять, помочь. Все вокруг словно сговорились ей помогать!..

…настоял, что ожог надо смазать мазью, предусмотренной для подобных случаев личной аптечкой сотрудника цивильных спецслужб. Аптечка находилась в кабинете, том же самом — или точно таком же, — где Эва была в прошлый раз, и в позапрошлый, и так далее. Дракон, семейное фото, компьютер, почему-то развернутый монитором на три четверти к двери. Хотя, впрочем, понятно, с какой целью. Чтобы сразу. Наповал.

— Извините, — довольно убедительно смутился цивил, возвращая монитор в исходное положение. — Перед церемонией я как раз занимался… Мы заблокировали сигнал их сервера, ведутся переговоры. Можете не волноваться, кроме нас с вами, этих фотографий пока никто не видел.

«Пока» у него вышло профессионально, почти без нажима. И времени ей дали ровно столько, сколько нужно. Дабы успела узнать и ужаснуться, но не особенно разглядела детали, вряд ли столь пикантные, как того требует классика жанра. Далее подразумевалась внятная душеспасительная беседа, каковая, разумеется, и воспоследовала. Скучная, словно похоронный штатский костюм.

Вот тут-то Эве и сделалось всё равно. Женщина стала функцией. На тот момент — аналитической функцией, размышляющей, как такое возможно. Технически.

С фотографиями проще всего: на вооружении цивилов наверняка имеется любая оптика. Действительно ли они размещены в реально существующем интернет-издании? Она тогда скользнула взглядом по шапке сайта бездумно, не прочитав, — да какая разница. Подбить же стаю десятиклассников не идти на день рождения к училке тем более проще простого. И, наверное, совсем нетрудно соответствующим образом проинструктировать отдельно взятого мальчика пятнадцати лет…

Но неужели они срежиссировали даже искру от салюта?

* * *

Дылда рыдала отчаянно и молча, не снимая очков: из-под оправы с запотевшими стеклами блестели мокрые щеки и шмыгал малиновый нос. Смотреть на нее было жалко. Даже Открывачке.

— Не реви, — миролюбиво сказал он, возлагая пятерню на ее плечо; естественно, с высоты парапета. — До осени возьмут нормальную литераторшу. И причапаем толпой типа пересдавать: ты, я, Бейсик…

Дылду передернуло — то ли от прикосновения, то ли от предложенного синонимического ряда; так или иначе, Открывачка потерял равновесие, чуть не полетел с парапета на газон и выматерился, помянув Дылду уже в одном ряду с училкой, писателем Антоколовским и прочими классовыми врагами. Затем уселся поудобнее, подвинув Воробья, и закурил что-то самокрутное, мерзкое. Впрочем, тут, на свежем воздухе, почти не чувствовалось.

— Расслабьтесь, — сообщил Бейсик. — Пересдадим уже сегодня. Еве кое-что популярно объяснят, приведут некоторые соображения, и… — Он многозначительно хихикнул. — А кое-кому и без того светит гарантированное двенадцать.

Дылда подняла зареванные глаза. Без очков — очки она протирала носовым платком. Высморкалась туда же, несколько раз моргнула и снова их надела.

Бейсик молчал, обернувшись к дверям школы. До них отсюда было самое малое шагов десять, но интуиция никогда его не подводила.

Двери отворились медленно, артистично, и в проеме показалась Марисабель. Плавно, никуда не торопясь и никого не замечая, поплыла вниз по ступенькам; эротизм ее движений напрочь перечеркивал и клетчатую юбку ниже колен, и косичку за спиной, и полное отсутствие косметики. Бейсик присвистнул. Воробей и Открывачка заерзали на парапете. Дылда чихнула.

— Вот западло, — бросила Марисабель, поравнявшись с группой. — Если б знала, пошла бы первая отвечать. А теперь торчи тут до двух… Как будто у меня своих дел нет.

— Ты шо? — не понял Лысый. — Она же всех валила!

— Плевать, — отозвалась Марисабель.

Загадочности в ее тоне было не меньше, чем у Бейсика, а неотразимости гораздо больше. Навстречу длинной сигарете, извлеченной из скромного портфельчика, защелкали зажигалки. Дылда поморщилась, но всхлипывать перестала.

— Это всё потому, что мы не пошли к Еве на день рождения, — тускло выговорила она. — Я бы на ее месте тоже обиделась.

Марисабель искоса бросила на нее взгляд, в котором аккумулировалось всё, что она думала о перспективах Дылдиного одинокого сорокалетия. Но тема не стоила того, чтобы ее развивать. Однако и подавать сногсшибательную новость вот так сразу, без эффектной паузы, не хотелось. Да и присутствовали не все, кого Марисабель желала бы видеть при ее оглашении. Так что она сексуально затянулась и оперлась на парапет, раздвинув локтями Воробья с Открывачкой.

— Как сообщают компетентные источники, — изрек Бейсик, — Ева Николаевна не скучала.

И замолчал, торжествующе глядя на Марисабель. Один-ноль. Попробовала бы она теперь заикнуться о чем-нибудь своем. Зашикали б насмерть.

— Что, неужели Блинбергу обломилось? — схохмил Лысый. Все прикололись, но ненадолго; из разрозненных смешков образовалась тишина.

— Ну? — нетерпеливо пискнул Воробей.

Бейсик наслаждался.

Открывачка спрыгнул с парапета и несколько раз прошелся туда-сюда по плиткам аллеи, едва не сбив с ног Дылду, попятившуюся на газон. Как ни странно, на бесхитростной Открывачкиной физиономии шевелилась работа мысли. Остановился он внезапно, так что из-под подошв его кроссовок взметнулась пыль, словно из-под колес резко тормознувшего автомобиля. Развернулся к Бейсику:

— Стар?!

— Стар, — чуть разочарованно, однако не без уважения подтвердил тот.

— Убью гада.

Дылда вздрогнула, споткнулась о бровку. Лысый и Воробей переглянулись, пытаясь переварить ошметья информации; выспрашивать более полную версию было стремно. И только Марисабель, выпустив к небу узкую, как миниатюрный смерч, струйку дыма, требовательно заявила:

— Не поняла.

— Шо тут непонятного, — процедил Открывачка. — Я всегда говорил, что он сука последняя. Поперся. Еще и с подарочком небось. За общее бабло. Сволочь.

Бейсик хихикнул. Он никогда не выдавал всю ценную информацию сразу, только порционно. И все об этом знали.

— Ну? — не выдержала Марисабель. Два-ноль.

— Не стоит жалеть бабки на прощальный подарок любимой учительнице, — игнорируя одноклассницу, сказал Бейсик, интимно склонившись к Открывачке; вообще-то они оба и не думали сдавать никаких денег. — Тем более что наш староста отработал за всех. Вот только не надо завидовать.

— Кому завидовать? — зазвенела Дылда.

Бейсик развел руками:

— Вопрос, конечно, интересный. Я бы ответил, что Еве: в ее-то возрасте!.. но, если подумать, — он поморщился. — Ковер у директрисы… фи. Хоть бы дали уволиться по собственному желанию. А зато кому-то — двенадцать баллов. Так что, возвращаясь к вопросу, это с какой стороны посмотреть…

— Стар идет, — с подчеркнутым безразличием бросил Воробей.

Все обернулись: синхронно, как на торжественной линейке.

Стар шагал по параллельной аллее школьного сквера, периодически скрываясь за тополями и снова появляясь в геометрически одинаковых отрезках между ними. Его баскетбольная фигура в костюме и при галстуке отталкивалась от земли пружинисто, словно собираясь взлететь; и точно, на подходе к очередному дереву Стар взмахнул «дипломатом», перебрасывая его, будто мяч, в другую руку, и в высоченном прыжке коснулся косой ветки, нарушавшей форму тополиной кроны. И пошел дальше, чуть запрокинув голову, как если бы подсчитывал ласточек в небе. Одноклассников он, разумеется, не видел. И плевать на них хотел — с высокого, понимаете, дерева.

Дылда подалась вперед, опять топча газон, однако передумала, не окликнула. Открывачка стиснул кулаки и пробормотал что-то матерное сквозь зубы. Лысый хмыкнул, Воробей негромко, но расчетливо присвистнул. Бейсик состроил одну из своих многовыразительных гримас, значение которой можно было бы описать как минимум в двух абзацах.

— А я прошла кастинг на реалити-шоу «Я — звезда»! — очень громко объявила Марисабель. — Съемки начнутся через три дня!! В Срезе!!!

Она спрыгнула с парапета, но неудачно — зацепилась юбкой за какой-то выступ, причем подол задрался некрасиво, без намека на сексуальность. Марисабель дернулась, раздался треск, и сзади над коленом обвис прямоугольный лоскут. Правда, Стар этого не увидел.

Он вообще ничего не видел, кроме ласточек и слепящего солнца.

Здравствуй, папа!

Сегодня у нас идет дождь. И вчера шел. А позавчера немножко шел, а потом перестал, и над морем была радуга. Большая-большая, больше арки над подъемным мостом. Кстати, мост скрипит и качается, просто ужас. Роза боится и ходит в купальню через черный ход. Рабочие на той неделе обещали, что завтра починят. Но дождь.

Сеньорита Мария говорит, что у нас скукотища. Сеньорита Стефани тоже так говорит. Еще они всё время болтают, как весело в городе, и с какими мальчиками целовались, и про модные платья, и про кто чей отец. Они всё время надо мной смеются, когда я не вижу. Папа, ну пусть они уедут! Зачем они? С ними дружить совсем неинтересно, потому что дуры. И Драго они боятся.

Я тебе хотела написать не про них, а про Драго. Роза распорядилась, чтоб его закрыли в башне, представляешь?! По-моему, она превышает полномочия. Может, поменяешь мне дуэнью? Кастеляншу же поменяли. Или прикажи ей. Там бойницы нестекленные и дождинки залетают. И ему грустно, наверное. Он же инициированный, он всё понимает. И разговаривать с ним интереснее, чем с сеньоритами. А Роза перепугалась, потому что мы летали над морем наперегонки. И всех пажей с их дикими драконами победили!!! Пусть его выпустят!

А вообще у нас всё хорошо. Только грустно из-за дождя. Море совсем серое. Я читаю книжки, но мне не все дают. Одну Роза вообще поставила на самую верхнюю полку во второй ряд и закрыла в чулане стремянку. А сеньорита Стефани говорит, очень интересная. Ты прикажи, чтобы мне дали! Называется «Декамерон».

Хотела написать, чтоб ты приехал. Но ты же все равно не приедешь, у тебя дела и долг перед Родиной. Я понимаю. Я же принцесса.

Тогда забери меня отсюда!!!

Твоя Эвита

21.09.14

ГЛАВА IV

Зампродюсерша сказала, что перезвонит сегодня во второй половине дня. И до сих пор не позвонила. Маша начинала нервничать.

Более идиотского занятия, чем торчать на этом чердаке, трудно было бы измыслить — даже с поправкой на богатую Толикову фантазию. Жара под раскаленной крышей стояла неимоверная, от пыли и паутины не продохнуть, а кроме того, периодически нападали сомнения, берется ли здесь, ввиду леса теле- и радиоантенн над головой, сигнал мобилки. Но хуже всего, конечно, был сам Толик.

— Машка, смотри! Мужик на балкон вышел. Голый! Щелкни.

— На фига? Это же другой балкон.

— Ну, мало ли… все-таки сосед. Может пригодиться.

— Тебе нужны снимки всех соседей? Знаешь, сколько в доме квартир?

— А тебя жаба давит? Не на пленку же снимаешь, а на цифру… ну Машка! Он уходит же!.. ну вот, ушел.

— Правильно сделал. Я, пожалуй, тоже пойду.

— Машка!!!

Толик метнулся к ней с другого конца чердака — ему вообще не сиделось на месте, словно барышне в ожидании прихода кавалера; сходство усугубляли беспрестанно шевелящиеся пухлые губы и длиннющие ресницы. Журналиста-папарацци в засаде Маша представляла себе несколько иначе. Раньше. Теперь-то она давно привыкла.

— Не дергайся, я пошутила. Еще полчаса жду. И всё!

Лучше б она ничего не говорила. Толик, естественно, тут же начал канючить:

— Ну Машка-а-а… Это же наша козырная тема! Мы не можем вот так взять ее и слить! Да после того, что мы с тобой в прошлый раз…

Прошлым разом Маша действительно осталась довольна. Чисто технически сделать приличные снимки с этой точки, под углом, сквозь двойное и, по правде говоря, давненько не мытое стекло — хорошо хоть, не бликовало, солнце как раз успело опуститься за крышу, но еще не стемнело… Всё равно: это было практически невозможно — а она смогла! Маша любила делать невозможные вещи. Что, наверное, и сближало ее с Толиком. Больше никаких точек соприкосновения между ними не наблюдалось.

Сейчас нужные окна вовсю сверкали бликами. Прищурившись, она с трудом разглядела в глубине комнаты силуэт дивана и тумбочки с грибочком абажура; а вот стола у окна не было. Наверное, складной, расставляется только по торжественным случаям. Вот и отличненько, без него лучше видно. Если, конечно, будет на что смотреть. Нет, правда, долго там еще?

Маша в сто двенадцатый раз проверила мобилку — пашет — и закурила сто двадцать пятую сигарету. Некурящий Толик поморщился и отодвинулся в противоположный угол. Даже тут они категорически не пересекались. И ничего, отработали вместе восемь с половиной месяцев.

В сто семидесятый раз захотелось самой перезвонить зампродюсерше, но делать этого было нельзя: вдруг они там именно в данную минуту совещаются или, что еще хуже, заверяют выбранную кандидатуру у спонсоров? Милосердно пустив дым в окошко, она обернулась к Толику:

— Слушай, а что ты будешь делать, когда твой грант закончится?

Толик захлопал ресницами. Мыслить такими философскими категориями, как конечность гранта, он был неспособен в принципе. А пора бы научиться.

— Ну, как… наверное… Да ладно, Машка, к тому времени у нас уже будет посещаемость о-го-го, и рекламодатели подтянутся, и вообще… Меня сегодня утром убить хотели, а ты — грант!

Она вздохнула. Тысяча сто первый раз за последние два часа! Ну можно быть таким занудой?

— Ты еще расскажи, как шпионы поставили глушилку нам на сервер.

— Я не знаю, кто именно поставил. Но я их вычислю, не сомневайся! Если, конечно, они меня раньше не…

Толик шмыгнул носом. Он был очень впечатлительный.

— Просто надо не жлобиться и найти нормального провайдера. И попробуй переходить дорогу на зеленый свет, о'кей? Говорят, помогает.

— Тот тип на грузовике перся на зеленый! То есть на красный… ну, ты поняла…

Маше надоело его понимать. Куря в окно, она разглядывала балкон — не тот, с которого ушел оставшийся неотснятым голый мужик, а нужный, выпиравший из стены рядом с бликующими стеклами. Вот на балконе освещение было супер. Но в прошлый раз никто на него так и не вышел. И сегодня — вряд ли, разве что снять с веревки две белые блузки и черные брюки скучного фасона. Бедная зашуганная училка. Сорокалетняя. И с чего Толик к ней привязался?

Она высунулась и посмотрела вниз. Между домами было максимум метров пять-шесть. В этот отрезок втискивались узкий тротуар, дорога для особо вежливых водителей: только после вас! — цепочка приплюснутых каштанов-недоростков, трапеция газона с жухлой травой и мусорный бак, в который большинство выносителей мусора почему-то не попадали: сверху концентрический круг из бутылок и бумажек смотрелся даже стильно. В баке сосредоточенно рылся бомж.

Маша бросила вниз окурок и тоже не попала — ни в бак, нив бомжа. Кружащуюся искорку унесло ветром далеко, за несколько подъездов. Но бомж всё равно поднял голову: интуиция. Он был колоритный, с рыже-седой бородой и крестом в прорехе этнической хламиды с остатками вышивки. Всё это Маша рассмотрела в длиннофокусный объектив. Из любопытства.

— Снять?

— Что? — встрепенулся Толик.

— Мужик в мусорке роется.

— Сними, — разрешил он. — Может быть, пригодится.

Вообще-то за социалку неплохо платили в предвыборной газете одного кандидата-коммуниста. Но пускай Толик думает, что она старается ради него. Бомж нагнулся, выудил из бака что-то большое, темное, видимо, из одежды, встряхнул, приложил к себе, слегка откинувшись назад, — вышел неплохой репортажец, особенно прикольный из-за нестандартного ракурса. Длинная пластичная тень бомжа так и просилась поснимать ее отдельно, но фигушки: это было бы уже пустое эстетство. В стиле Васи-Коли, А может, как раз ему зампродюсерша уже и позвонила?!

На процедуре отбора звездулеток они присутствовали все трое: Маша, Вася-Коля и пожилой фотохудожник с посеребренной бородкой и оптикой начала века. На его снимках нимфетки выглядели целомудренными и воздушными, словно феи, все до единой с огромными прозрачными глазами. Маша даже хотела порасспросить, как он добивается такого эффекта, но пожалела дедушку: ему явно не светило. А вот Вася-Коля напрягал. И снисходительным взглядом, и репликами не в тему, и покровительственной рукой у нее на плече, да и вообще своим существованием на свете.

Если б не это, она прикололась бы по полной программе. Видели б сами барышни, как проходит так называемый «отбор на кастинг»! Ну, несколько номеров внесли в список, не утруждая себя просмотром фотографий — ладно, это святое, чьи-то наверняка даже не любовницы, а дочки. Но затем!..

Перед монитором сгрудились: зампродюсерша, второй зампродюсер, режиссер, главный оператор, парочка редакторов, неутвержденные кандидаты в операторы, визажисты и фотографы, плюс некоторое количество совершенно левого народа, — так что рука Васи-Коли на Машином плече была где-то оправдана. Компьютерщик листал бесконечные страницы, полные фоток-баннеров размером с полспичечного коробка, кликая на те, которые указывал его внутренний генератор случайных чисел — или чей-нибудь голос из публики за спиной. Барышня увеличивалась, и публика вслух давала ей оценку.

Дальше всё происходило точь-в-точь как на гладиаторских боях в древнем Риме. Там ведь тоже, наверное, имели место быть вперемежку и опущенные, и поднятые пальцы, и никто не пересчитывал их в процентном соотношении. Какое из прозвучавших междометий лучше доходило до компьютерщика, парня с прыщавым бритым затылком, так и решалась судьба нимфетки. Вот чьи, оказывается, в лесу шишки. Кто бы мог подумать.

Игра уже начинала надоедать, когда в нее внес разнообразие лысый ледокол, с налета взломавший толпу. Маше досталось от ледокола локтем под дых, поэтому она не сразу его узнала. Но вообще-то масс-медиа и рекламная индустрия давно не оставили никому в стране таких шансов. По сплетням, он тоже пока не был утвержден на роль ведущего шоу, в том смысле, что еще торговался из-за гонорара. Однако насчет собственности на шишки в лесу имел свое мнение.

— Вот, — сварливо бросил ледокол. — Хоть что-то оригинальное. Портрет покажи. Да. Хоть с одной можно будет работать.

Он сделал разворот, начисто сметая левый фланг самозваных арбитров; но Маша стояла справа и успела отметить, что фотография ее. Это радовало. Зато красовалась на снимке дурочка с татуированной розой на плече: всё, кроме розы и гигантских губок трубочкой, ехидно уходило в перспективу и расфокус… ну-ну. В целом чувства получились двойственные: ваша теща в вашей же машине и далее по тексту. Правда, у дурочки еще есть шанс не пройти кастинг… вряд ли, раз уже сам обратил на нее внимание. Но пофиг. Почему она не звонит? Может, угодила с утра под грузовик, эта зампродюсерша?!..

Солнце ушло, лишив бомжа импозантной тени, а окна училки — бликов. Впрочем, ее всё равно до сих пор не было дома. Маша досчитала до пятнадцати и поглубже вдохнула пыльный воздух. Бедный Толик.

— Машка!!! — вдруг заорал он восторженным шепотом. — Внимание!! Идет!

Бог весть что. От неожиданного Толикова крика — не звук, а горячая игла в шею — Машу передернуло, теперь она медленно приходила в себя и злилась. Тоже мне. Как будто сорокалетняя тетка не должна возвращаться вечером домой. Усталая, помятая, поникшая и, главное, совершенно одна — невероятное везение, ничего не скажешь. Эксклюзивная возможность отснять, как она входит в подъезд, а потом валяется у себя на диване. Или в лучшем случае выбирается на балкон за штанами и блузками.

— Работай, — приказал Толик.

Маша пожала плечами и щелкнула училку в компании с бомжем. А что, может, коммунист и купит. Интеллигенция у нас, говорят, тоже нищает.

— Еще, — жарко шептал Толик, — еще!..

Послушал бы его кто-нибудь из-за дверей. Ей стало смешно:

— На фига?

— Пригодится. Я чувствую. Из-за фуфла сервер не глушат. И тем более не пытаются…

Выслушивать эту бредятину в тысячу сто второй раз было бы слишком, и Маша отключилась с его звуковой дорожки, сосредоточившись на происходящем внизу. Училка и бомж держали мизансцену. Стояли как вкопанные, любуясь друг другом. Снимать их становилось скучно.

Первым пошевелился бомж. Отвернулся и направился к следующей мусорке. Он успел приодеться в извлеченное из бака: то ли куртку, то ли пиджак темно-фиолетового цвета, — и уже не выглядел таким колоритным. Отвлекшись на бомжа, Маша пропустила тот момент, когда училка вышла из ступора и опрометью бросилась в подъезд. Поймала в кадр только спину за уже закрывавшейся дверью.

И тут запела мобилка.

— Алло! — И Толик, и училка, и тем более Лиловый полковник начисто испарились из Машиной жизни. — Да, я слушаю. Когда? Да, конечно, буду. Не забуду, что вы!.. и паспорт, и код. Спасибо. До завтра!

— Машка!!! — завопило что-то левое над ухом. — Снимай, ты чего?! Живо снимай!!!

Она умиротворенно улыбнулась и выглянула в окно: там не было никого и ничего, кроме сумерек.

— Это лажа, Машка, — принялся нудить Толик. — Он всё время был здесь, в подъезде! Раньше нас пришел. Какая лажа! Ну чего ты тормозила? Они что, не могли перезвонить?! Сняла бы хоть, как он выбегает через две секунды после того, как она вошла, выложили бы с таймером… а теперь… блин!..

Маша прищурилась. Она видела не мусорку и приплюснутые каштаны, а море с металлическими искорками на спинах волн. И скалы. И дракона в разноцветном ошейнике. Она только раз в жизни была в Срезе. Еще с «Зенитом».

— Кто, бомж? — спросила невпопад.

* * *

Она устала. Она нечеловечески устала. А значит, надо разуться, снять колготки и лечь на диван, ногами на валик. Три простых движения — или четыре, считая с короткой цепочкой шагов по комнате. А если еще переодеться в домашний халат… нет, это было бы слишком. Неподъемно, как стопка бетонных блоков на соседней стройке. Хотя бы колготки и диванный валик. Всего несколько шагов…

Сидела в коридоре на тумбочке для обуви. Не встать. Не пошевелиться.

Кто-то, столкнувшись с непостижимым, враждебным, безликим, — спасается, действует, да хотя бы думает, пытаясь разобраться в происходящем. Она, Эва, просто впадает в ступор. Тупой ступор без движения тела и мысли. Так было всегда. Всё, на что ее хватало, — замереть, окуклиться и как-то пережить. А пережить можно всё. Даже смерть. Даже собственную, не то что чужие. Она знает.

Хорошо, что сегодня больше никуда не надо идти. И завтра. И послезавтра. И в понедельник. Запереться в скорлупе, отлежаться на диване… до дивана еще нужно добраться. Потом. Потом постепенно, одно за другим, начнут проклевываться основные рефлексы, реакции, чувства. И когда наконец наберется полный комплект, совместимый с жизнью, окажется, что она всё равно опоздала. Любые резкие движения бессмысленны, поскольку время не имеет обратного хода. Ни на двадцать лет, ни на неделю, ни на несколько секунд. Она опоздала уже. Так какая разница?

Пахло ванилью. До сих пор пахло ванилью, потому что приготовленного на тридцать человек одному хватит практически на месяц. Правда, не в такую жару. Скоро придется все это выбросить. Черствые остатки пра… Да, праздника. Можно и так сказать.

За день до похорон отца она стояла у плиты, высаживая на противень ряды именинных пирожных. Назло? Кому? Да нет, не назло. Просто она уже тогда начинала чувствовать, как возвращается невидимое, беспощадное. Оно пронизывало их жизнь всегда, но должно было кончиться с его смертью. Ничего не кончилось. Наоборот.

И она не отменила, оставила себе этот праздник — вопреки собственным чувствам, приличиям, здравому смыслу. Она действительно их ждала: толпу двоечников, нимфеток, хулиганов, спортсменов, отличниц, наркоманов, лодырей, панков, геймеров, скрипачей, зубрил, рокеров, прогульщиков, подлиз… Она никогда не была хорошим классным руководителем. Они никогда ее особенно не любили. У них было масса и мелких, и мерзких недостатков — и одно достоинство на всех.

Они не могли иметь к этому отношения. Слишком юные. Слишком другие. Не могли.

Теперь она так не думала. Впрочем, она не думала вообще. Ни о чем.

Со школой, слава богу, покончено. Может, и не стоило вот так сразу класть на стол заявление, написанное прямо в коридоре, размашистым почерком, корявым от капель краски на стене. Может, директриса вообще собиралась задействовать другие, вполне традиционные рычаги воздействия. Но рисковать не было сил. Еще одной порции шантажа — даже грубого, доморощенного — Эва не выдержала бы. Впала бы в ступор еще там, в директорском кабинете. Смешно.

А так сил хватило на многое. Довести до конца экзамен, так же, как и начинала — функционально, беспристрастно.

Собственно, после подачи заявления она могла бы этого уже и не делать. Очень может быть, что экзамен с такими результатами руководство предпочтет признать нелегитимным, и весь класс заставят пересдавать новому педагогу. Но ребятам полезно узнать о себе правду. Маленький кусочек правды о крохотной и далеко не самой важной части жизни — знаниях в области родной литературы. А ни на какие другие области учительница и не должна претендовать.

Средняя оценка по классу — пять-шесть. Девять человек с неудовлетворительными отметками направлены на переэкзаменовку. И один, Сергей Старченко, получил двенадцать баллов. Он единственный знал на двенадцать.

Затем Эва поехала на квартиру отца: цивил на похоронах сказал, что печати сняты, и она решила не откладывать. Там надо было убрать и проветрить. Собственно, и убрать, и проветрить следовало самое малое месяц назад. Как всегда, проявив твердость, преодолев сопротивление отца, а лучше всего — выждав момент, когда он заснет. По-другому не получалось. Полковник Роверта ненавидел открытые окна, потому что за ними обитала жизнь. Чужая, чуждая и вроде бы вполне счастливая; он предпочитал ее игнорировать.

Полковник Роверта боялся открытых окон.

Ненависть была сильнее страха, она глушила его, как рыбу динамитом, парализуя и переворачивая кверху брюхом. Но если Эва могла бы наплевать на отцовскую ненависть, широко распахнув створки и впустив солнце и воздух, то поступить так же со страхом — а значит, и с гордостью, честью, стыдом — было сложнее. Гораздо сложнее. Донельзя.

Тем более что отец, как всегда, оказался прав.

В его квартире привычно пахло книжной пылью, прокисшей пищей, старостью. Непривычно — куревом, перегаром и едкой парфюмерией ментов и журналистов. Оба набора запахов существовали параллельно, не смешиваясь, словно вода и подсолнечное масло в одном стакане. От обоих надо было избавиться.

Эва начала с кухни, где сконцентрировались следы чужаков: затоптанный пол и забитая раковина, тарелки, превращенные в пепельницы, и хрустальные фужеры, из которых пили кофе, полки в снегу рассыпанной муки и распахнутый холодильник в черной плесени… Из бара исчезли бутылки коллекционных коньяков и вин; мародеры, думала она с отвращением, уничтожая тряпкой застарелую грязь и свежие отпечатки чужих пальцев. Отец запрещал даже прикасаться к этим бутылкам, приберегая их до неизвестно каких времен. Теперь они, наверное, проходят как вещественные доказательства. По закрытому и никому не интересному делу.

Она распахнула окна: ручки повернулись легко, без малейшего сопротивления. Наверное, эти, покурив и выпив кофе на чужой кухне, тоже по-хозяйски проветривали ее. А затем опять курили, опять варили кофе, украшая плиту коричневыми звездами… Плиту Эва малодушно оставила на потом. Прошла в комнату.

Солнечный луч лежал на полу узкой пунктирной линией, пробившейся сквозь портьеры и жалюзи. В рассеянном столбе света покачивались чешуйки пыли. Со всех сторон наползали книги — плотно сомкнутыми челюстями корешков, кое-где со щербинками нестандартного формата. Эва провела кончиками пальцев по собранию чьих-то сочинений: пыли, разумеется, не было. И нумерация томов: пятый-шестой-седьмой, первый-второй-третий… Вынимали пачками, а затем ставили на полку как попало. Что искали — деньги, документы, письма? Глупо. Отец никогда не прятал деньги и тем более документы в книгах. А письма… да ему никто и не писал. Только она. Давно.

Письменный стол, конечно, тоже перерыли до основания. Выдвигать ящики и убеждаться в этом она не стала. Лучше сначала перетрясти вещи в шкафу и убрать с дивана белье и наваленную грудой одежду. Бесформенная груда, Эва запомнила, громоздилась там еще в тот день… значит, это не следы обыска. Наверное, отец искал мундир. Лиловый мундир, который она сама много лет назад упаковала в непрозрачный пакет, переложив веточками лаванды…

Запах лаванды. Слишком застарелый, слишком сильный, чтобы его полностью перебила вонь мусорного бака. Если б не запах, Эва не обернулась бы. Не остановилась. Не заметила…

Но этого не могло быть! Она же видела: восковой подбородок над лиловым воротничком. Там, на похоронах… Полковничьи погоны и золоченые нашивки на рукаве. Лоснящиеся до бликов складки сукна, искры непотускневших почему-то пуговиц… и белые перчатки.

Фальшивка.

В гробу на нем был фальшивый мундир, и она знала об этом уже тогда.

А в тот день, когда отец застрелился, когда она узнала об этом из радионовостей в машине физика Лимберга, когда взбежала по ступенькам, едва не пропустив этаж, когда так боялась опоздать, хотя опаздывать, по сути, было уже некуда… Пахло ли тогда в его комнате лавандой?!

Табаком. Чужой парфюмерией. Порохом. Кровью. И, в общем, всё.

А настоящий мундир Лилового полковника — на плечах бомжа, который, похоже, только что выудил его из мусорного бака. Напротив ее подъезда. На другом конце города.

Каким образом? Кто?! Зачем?!

Вопросы кружили вокруг, наседали, словно назойливые насекомые. Но не было сил. Даже на то, чтобы, встряхнувшись, отогнать их прочь. И тем более чтобы попытаться на них ответить. И они садились, непуганые, на ее поникшие плечи, наглея и множась: почему?.. когда?.. как?.. что же теперь будет?..

Из комнаты донесся телефонный звонок. Цивил? Директриса? Или, может, Лимберг? Ну и пусть. Позвонит и перестанет.

Звонки методично, один за другим, прессовали голову вибрирующим поршнем. Звонивший, кажется, не собирался сдаваться. На сопротивление, пусть и пассивное, требовались силы. А сил не было. В конце концов оказалось, что гораздо легче встать, пересечь комнату, перегнуться через диванный валик к тумбочке с телефоном. Эва хотела просто приподнять трубку и положить ее на рычаг. Нет, лучше мимо рычага, чтоб не перезвонили. Но вместо этого машинально поднесла ее к уху:

— Алло?

— Добрый вечер, сеньорита Роверта. Позвольте выразить вам наши искренние…

Она не пыталась узнать голос, да что там, даже определить его как мужской или женский… Только язык. На этом языке теперь, после смерти отца, некому было с ней говорить. Во всем городе. Во всей стране. Вообще.

— Вы ошиблись, — тихо бросила на другом языке, на том, который уже десять лет преподавала в школе. И повесила трубку.

…Зато она уже была на диване. Могла лечь и вытянуть ноги. Без помощи рук сбросила туфли, и они с глухим стуком упали на ковер там, возле тумбочки. Стало значительно легче, словно расковали ядро с кандалов… еще колготки. Ладно, колготки — потом.

По потолку тянулась змеистая трещина, голова змеи ныряла за струну для тюля и занавесок. И занавески, и тюль были смяты и загнаны в угол за балконной дверью: бессильный вызов многослойной защите отцовских окон. За стеклом, если смотреть отсюда, наискось и снизу, виднелся чердак дома напротив с темнотой за приоткрытой пыльной рамой. С того чердака, наверное, было бы легко взять ее, Эву, в оптический прицел.

Рывком встала с дивана; от резкого движения закружилась голова, потемнело в глазах. Постояла, придерживаясь обеими руками за край этажерки. Цивилы предлагали ей бегство, исчезновение по программе защиты свидетелей — потому что знали, знали с самого начала то, о чем она, Эва, начала догадываться только теперь? Или наоборот: сами подбросили ей обрывки информации (дезинформации?), чтобы она согласилась участвовать в их раскладе?! Какую предпосылку ни возьми за основу, слетается новый рой вопросов, от которых не отмахнешься. А если позволить им беспрепятственно обсесть плечи — сломаешься под живой жужжащей тяжестью.

На этажерке поверх стопки методических журналов лежал конверт. Просто белый конверт без опознавательных знаков. Эва никак не могла припомнить, откуда он взялся. Повертела в руках. Оторвала сбоку полоску с волнистым краем и вытянула еще один конверт — плотный, с переливающейся голограммой туристической эмблемы. Распечатала и его. Не сразу поняла, что это такое. Она ни разу в жизни не видела путевки в Срез.

В Срез. Ну конечно. Они уверены, что уже теперь-то ей никуда не деться, кроме как ухватиться за эту путевку, будто за ускользающую соломинку. Но подбросить конверт вот так, прямо в квартиру, на самое видное место… Словом, если разобраться, не нужно и оптического прицела с чердака напротив.

Нет. Нет…

Вспомнила! Конверт принес Сережа Старченко. В подарок на день рождения. От класса. Попросил не открывать до экзамена, и она пообещала, сунула на этажерку, а потом…

Дубль? Запасной вариант? Почему бы и нет, и даже скорее всего. Что может быть легче, нежели вручить мальчику конверт в конверте, снабдив соответствующими инструкциями? Но, боже мой, зачем, за каким дьяволом им понадобилось во что бы то ни стало отправить ее не куда-нибудь, а именно в Срез?!

В Срез…

Эва отошла от этажерки и снова опустилась на диван. Медленно стянула колготки, сняла юбку, расстегнула пуговицы блузки. Жарко… Сейчас надо принять ванну и хорошо, очень хорошо подумать обо всем этом. О лиловом мундире и о намеках сотрудника в штатском. О фотографиях в Интернете и о запахе лаванды. О родном языке в телефонной трубке и о путевке в Срез. О последнем экзамене в десятом классе и о Сереже Старченко…

Он действительно знал на двенадцать баллов. Он выучил. И это самое честное из того, о чем придется думать.

Когда опять зазвонил телефон, она уже разделась и закрылась изнутри на шпингалет.

Здравствуй, папа!

Большущее-пребольшущее тебе спасибо!!! Экспедиция — это здорово. Я думала, с ума сойду от этого вечного маятника: зимняя резиденция — летняя резиденция, занятия — каникулы — опять занятия… Все-таки, если ты принцесса, у тебя должна быть интересная жизнь, правда?

Я обещала тебе писать про всё-всё. И держу слово, потому что ты же свое сдержал! А Роза не верила. Видел бы ты ее лицо, когда пришла твоя резолюция! Но вообще-то лучше бы мы оставили Розу дома. Ее на драконе укачивает, каждые два часа у нас остановки только из-за нее! А зачем мне дуэнья в необитаемых местах?

Но я обещала по порядку. Амазонка, которую мне сшили, не очень удобная, но я понимаю, что в пажеских штанах принцессе путешествовать нельзя. Хотя никто же не увидит, я не понимаю. Но Драго сказал, ему нравится, приятно, когда велюр к чешуе, только щекотно. А Драго врать не будет.

Он самый молодой в экспедиции, остальные драконы уже взрослые. Из людей полетели Роза (я уже писала), наш врач сеньор Арьенде, интендант Шмидт и четверо солдат для охраны, только непонятно, от кого. Правда, они еще дрова собирают на привале. Про начальника экспедиции, наверное, можно не писать, ты же его сам назначал лично, этого сеньора Лынина. По-моему, он недобрый. Своего дракона бьет… когда тот не слушается, нет бы объяснить по-человечески. У нас его все боятся, даже Роза. А зато его помощник, Миша, так интересно обо всем рассказывает!

Вчера мы перевалили через Гребневый хребет. Оказалось, там всё точно такое же, как с нашей стороны, только замка нет. Моря отсюда уже не видно, одни голые скалы и плоскогорье. Миша нашел мне цветок, очень красивый, и сказал, что он лечебный и очень редкий там, в Исходнике.

Испросила, что это — Исходник, но он не стал говорить, покраснел весь, что проболтался. Но я и так знаю. Сеньориты, эти дурочки, которых ты прислал мне в подружки, тоже оттуда. Хорошо, что они отбыли по домам на каникулы. Сейчас тряслись бы на драконах еще хуже Розы.

К завтрашнему дню мы должны добраться до Пещеры привидений. Там должно быть очень интересно, только холодно, по этому поводу Роза уже возмущалась. Но я всё равно полезу, даже если Лынин не разрешит. Он же тебе подчиняется, правда? А я твоя дочь. И это моя экспедиция!

Миша сказал, что там, в Пещере, на потолке каменные цветы, а еще есть подземное озеро, в котором плавают рыбы без глаз! Ну и какое-то тезе… не помню, словом, месторождение. Я тебе всё-всё напишу, как и обещала. А сейчас у нас наконец-то заканчивается привал, хотя Роза и против. Драго уже прилетел и меня зовет. Кстати, Миша всё время с ним разговаривает. Ему интересно!

Я тебе буду писать каждый день. А потом все письма сразу отправлю из Восточного поселка. Лынин говорит, мы там будем через четыре дня. Но, если честно, я думаю, что не раньше, чем через неделю, ты меня понял.

До следующего письма!

Твоя Эвита

12.05.15

ГЛАВА V

— Тебе Катя звонила, — сообщила мать.

— А пошла она.

— Сережа!

Он не стал ввязываться в объяснения и, шмыгнув из душа прямо в комнату, закрылся изнутри. Надо подумать. Надо что-то делать. Уже, немедленно, иначе… Почему он не поднялся за ней?! Если б не побоялся, если бы догнал и рассказал обо всем — вместе они бы что-нибудь решили. Почему?!!

Звезды Эн-Би-Эй на крайнем плакате — кстати, уже потрепанном и стремном — тянули к корзине три жилистые руки цвета шоколада разных сортов. В пятницу начинаются сборы. И если не поехать, тренер может выгнать нафиг из команды. И всё равно это ничего не даст, потому что в понедельник сдавать физику. Тренер обещал дать какую-то справку для Лимберга. А если так: справку взять, а на сборы не ехать? Оно ведь не сразу выплывет, и в худшем случае поставят на осень… но из команды, когда узнают, попрут по-любому. Без права на восстановление. Черт!!!

Но она же нуждается в защите. И это важнее всего баскетбола на свете, с турнирами Эн-Би-Эй включительно.

А может, просто позвонить и сказать, чтобы она не ехала в Срез? Чтобы выкинула ту драную путевку!.. и что это даст? Да она просто рассмеется, если он попробует объяснить. Или пошлет его подальше, если объяснять откажется.

Убрал руку с телефонной трубки. И напрасно: телефон тут же нагло затрезвонил.

Если Дылда, обложу открытым текстом, решил Стар.

— Алло.

— Привет. Я тебе звонила. Твоя мама не пе…

— Передала. Дальше?

Дылда на секунду умолкла: наверное, собиралась выяснять, почему же он не перезвонил, но передумала. В паузе надо было повесить трубку, но Стар нужный момент проморгал. Хотя, конечно, трубку можно кинуть и так, без всякого момента.

— Я просто хотела тебя спросить… — начала Дылда умоляюще, и он догадался: звонит она насчет денег. А с деньгами действительно вышло тупо и нехорошо. Как и всё, что касалось того подарка — от начала и до конца.

— Дылда, — выговорил гораздо мягче, нежели намеревался. — Я отдам, честно. И тебе, и всем, кто сдавал. Тебе первой. Только, прости, не прямо сейчас. Сейчас я правда не могу. У меня…

У него еще оставалось примерно две трети из отложенного на мопед. Если брать не отель и не пансионат, а самый дешевый кемпинг далеко от моря… Стар изучал прайсы: на две недели не хватало всё равно. Но ведь главное — попасть в Срез, а дальше можно, выселившись из кемпинга, остаться нелегально. Взять с собой консервов и спальный мешок, испортить чип на визе… Он как-то читал: один чудак полез купаться с чипом, и вся инфа поплыла иероглифами, никак не докажешь, просроченный он или нет.

Дылда, кажется, продолжала что-то говорить; он не слышал, что именно. То ли обиделась, то ли удивилась — как обычно. Пора закругляться.

— Я звякну, когда будут бабки. Пока.

— Стар!!!

Странно, что от такого истошного вопля не замкнуло линию. Стар вернул трубку к уху; кстати, по барабанкам врезало так, будто он и не думал ее опускать. Вздохнул:

— Ну чего тебе еще?

— Ты не слушаешь, — с горечью констатировала Дылда. — Ты совсем меня не слушаешь. Так вот: оказалось, это ветрянка. Потому она никак не может, а деньги вернуть уже поздно, путевка просто сгорит. Она плакала, между прочим!

— Кто?

— Ленка, моя подружка. Мы должны были с ней вместе… Я же говорю! А она заболела в последний момент.

— Чем?

Он не издевался. Он правда никак не мог въехать. Но уже чувствовал, что въехать надо: ощущал тем боковым чутьем, которое очень кстати, когда тебя обходят сзади с двух сторон, а пасануть некому. Там, возле подъезда, оно тоже пригодилось.

— Ветрянкой!

— Сколько ж ей лет, твоей подружке? — по инерции схохмил он. Хотя мог бы и не хохмить.

— Шестнадцать! — Дылде удалось заморозить слезу, в голосе остался холодный звон. — В шестнадцать лет ветрянка — это очень серьезно, если хочешь знать. Последний раз спрашиваю: ты согласен? Если нет, я предложу кому-нибудь другому. Прямо сейчас позвоню и предложу.

— Подожди, — заторопился он. — А физика?

— Физику я сдаю завтра утром с десятым «Б», и оттуда сразу в телепорт… Ты тоже можешь с ними сдать, Лимберг разрешит, он добрый. Я уже всё выучила!

— А я — нет.

— Господи! — не выдержала, всхлипнула Дылда. — Раз в жизни мы могли бы с тобой вдвоем… В Срез!!! Придумай что-нибудь! Приезжай, сядем вместе готовиться, я тебе помогу… А если не хочешь, так и скажи. Прямо сейчас.

— Хочу, — обреченно признал Стар. — Я что-нибудь придумаю.

…Надо что-то придумать.

Оказывается, он буксовал всё на том же месте, не сдвинувшись ни на шаг. Или на шаг Дылдино предложение все-таки тянет? Правда, Срез большой. Путевка этой Ленки-ветрянки может быть на другой конец материка или даже на острова, где, судя по прайсам, самые крутые отели. Но согласиться придется в любом случае. Если нужно, он пролетит зайцем пол-Среза — хоть на рейсовом катере, хоть на попутных драконах, — а вот попасть туда можно только государственным телепортом, и еще не было прецедента, чтобы кому-то удалось просочиться в эту штуковину без путевки.

Конечно, если так, то выйдет некрасиво по отношению к Дылде… Но зато — действующий чип на всё время, патрульные не привяжутся, не вышлют нафиг из Среза. И к тому же — Стар покосился в сторону шкафа, где на второй сверху полке, под трусами лежала тощая пачка сотенных бумажек, эквивалент переднего колеса мопеда-призрака, — останутся деньги. А когда есть деньги, всё становится легче. Гораздо легче. Всё.

Значит, он будет рядом с ней. Постоянно. И что? Что он сможет сделать, если?..

Короче, думать получалось плохо. Хотелось действовать: Стар пружинисто вспрыгнул на диван и подцепил с самой верхушки чемоданной пирамиды на шкафу спортивную сумку, плоскую и пыльную — выездную. Первым делом сунул во внутренний карман на молнии хлипкое богатство — гулять так гулять! — затем бросил на дно пару трусов и футболок, полотенце и плавки. Засомневавшись, выудил их обратно и посмотрел на свет: так и есть, сзади совсем вытерлись. Если б еще спереди, было бы не так обидно, а то… Очень некстати вспомнилась давняя реплика Открывачки насчет объема его, Стара, задницы. Открывачка — козел и недомерок по уши в комплексах… но протерлись же, почти до дырки, черт возьми!

Зеркала в комнате не было, поэтому он глянул в раму открытого окна, поблескивающую под углом: извернулся в профиль, мало что увидел, но успокоился. Просто очень старые плавки. В Срезе первым делом надо будет купить новые.

— Сережа, — мама осеклась за приоткрытой дверью. — Куда ты собираешься?

— На сборы, — отозвался Стар непринужденно. — Ты что, забыла?

— Это же только в пятницу.

— Звонил тренер, там сроки подвинулись.

— Правда?

Мама смотрела на него в упор, как следователь в старом фильме. Странно. А Стару казалось, что врет он очень убедительно. Не хватало еще, чтоб она перезвонила Михалычу, после чего накроется медным тазом и версия о перенесенных сборах, и справка в школу. Или не брать никакой справки, а правда сходить завтра на экзамен вместе с Дылдой? Теорию она подскажет, а с задачами он всегда справлялся неплохо. Блинберг — лопух, ему покатит… и потом, для него совсем не обязательно учить на двенадцать.

Она тогда так и не подняла глаз от журнала. Только кивала в такт его ответу. Не глядя, задала дополнительный вопрос: слава богу, не стихи. И ровное, без ничего, совсем без ничего не-учительского в голосе: «Спасибо, Старченко. Двенадцать. Следующий».

— Сережа?

Он до сих пор не ответил маме ничего вразумительного. А ведь правда, возьмет и позвонит. Отношения с тренером у матери были смешные, но, пожалуй, небесперспективные: звонки на Восьмое марта, Новый год и дни рождения, осторожные такие вопросики, задаваемые ему, Стару, с той и другой стороны… Мама даже иногда приходила на матчи, но во время игры тренеру было не до нее.

Короче.

— Ма, — выговорил Стар; за такое мгновенное слово трудно успеть на что-то решиться, но у него, кажется, получилось. — Мне надо уехать. Не на сборы. Очень надо. Я не буду мужчиной, если не поеду. Говори всем, что ты не в курсе.

Мама однократно, по-птичьи, хлопнула ресницами. Потом кивнула:

— Хорошо. Я скажу Олегу. Он поймет, не волнуйся.

Она ушла раньше, чем Стар сообразил: Олегом зовут тренера — в команде его не называли иначе как Михалычем. Здорово, что мама берет его на себя: глядишь, и не выгонит. А вдруг позвонит Дылда, опять попадет на нее и на радостях всё выложит про Срез?.. Стар представил себе такой расклад и нервно захихикал. После всего сказанного мать наверняка решит, будто Дылда от него беременная. И доказывай потом…

Боже мой, но какая же это всё фигня! Какие мелочи — по сравнению.

…Она пробежала мимо, не заметив его, вернее, скользнув но нему точно таким же взглядом, как по ступенькам и лестничным перилам: главное не врезаться, а дальше безразлично, существуют ли они на свете. И он, Стар, безоговорочно согласился с таким положением вещей; разве можно хоть в чем-то с ней не согласиться?!

А надо было рвануться следом, удержать за локоть, вскочить вместе с ней в лифт! Да мало ли что проделать! — но заставить ее заметить, признать, выслушать. И подробно рассказать обо всем, что происходило у подъезда за час до ее прихода. Может быть, она догадалась бы, кто эти люди. И, в свою очередь, объяснила бы ему, какую роль они играют в ее жизни… если б вообще захотела с ним разговаривать.

Вот именно. Дочь всемогущего диктатора, женщина, вокруг которой тучами клубятся тайны, немыслимая красавица, принцесса Эва Роверта — и он. Кажется, она уже дала ему понять. Еще тогда… и теперь, на лестнице, в который раз. Ну да ладно. Проехали.

Речь не о том, чтобы навязываться ей. Только защитить. Судя по тому, что он видел, стоя за приотворенной дверью подъезда, — есть от кого.

А ведь они могли и вернуться. Мысль была простая, как пять копеек, и Стар враз почувствовал себя полным идиотом. Они, может быть, давно уже вернулись… а он любуется старыми плавками и строит планы будущего геройства в Срезе на деньги Дылдиной подружки. Да он вообще не имел права уходить оттуда, кретин!.. Трус.

— Трус, трус, — приговаривал Стар как можно злее, глуша в себе настоящий страх. Перед шестью цифрами, набранными по памяти дробной очередью длиной в полсекунды. Перед ленивыми, как зевки, длинными гудками в трубке. Перед тем, что гудки никогда не кончатся, — и наоборот, перед…

— Алло?

Стар остолбенел.

Она сказала не «алло». Какое-то другое междометие, похожее, но чужое, окрашенное интонациями нездешнего языка — который ложился на ее голос красиво и естественно, как точный мяч в корзину. Стар вцепился в трубку, повис на ней, не решаясь ответить; и женщина произнесла еще что-то, вопросительное, требовательное.

Он нажал на рычаг.

Нажал на рычаг — и тут же по инерции снова покрыл себя последними словами. Хотя в чем дело? Он же собирался только убедиться, что с ней всё в порядке. Убедился, да? В который раз убедился, как она далеко. Да, собственно, приблизиться к ней он никогда и не надеялся. Не такой уж он беспросветный идиот…

Идиот. Беспросветный.

Бросил в сумку джинсы и реглан. Потом выудил реглан обратно: нечего набирать с собой лишние шмотки. В Срезе никогда не бывает холодно. Он знал. В детстве, еще при отце, они проводили там каждое лето.

Надо было еще перезвонить Дылде, но очень не хотелось. Ладно, чуть позже. А пока… Стар подготовил ручку и блокнот, поосновательнее устроился перед телефоном. Нужно разобраться во всем этом настолько, насколько вообще возможно. И раз уж, будем честными, слабовато выходит шевелить мозгами самому…

— Привет. Это старос… тьфу, Стар. Слушай, Бейсик, расскажи поподробнее, что там за неувязка с этим Лиловым полковником. Про международные конвенции и всё такое… Да, очень надо. Очень. Вот и хорошо, что длинный разговор.

* * *

— Во-первых, провокации со стороны всяческих недобитых «Фронтов свободы», «Идущих в пламя» и так далее. Не надо улыбаться. Меня просили вас проинструктировать, и я это делаю.

— Ну, насчет этих-то я и сам в курсе. Кучки клоунов, разве нет?

— Вот именно. Такие как раз и любят громкие впечатляющие жесты. И, поверьте, редко в состоянии придумать что-то более громкое и впечатляющее, чем теракт с многочисленными жертвами. Тем более теперь, когда ребятам, очевидно, ничего не досталось из наследства старика, на которое они так рассчитывали.

— Это предположение или достоверная информация?

— До чего же вы еще молоды, если верите во что-либо достоверное в Исходнике и Срезе… Ладно. Далее. Местных крикунов вроде «Равенства» выносим за скобки: у них, по крайней мере, оружия нет. Но как фактор все-таки учитывайте.

— Может, перейдем к более реальным факторам? Тезеллитовые разработчики, например…

— Разработчики как раз более кого бы то ни было заинтересованы, чтобы всё оставалось на своих местах. В этом смысле — да, и они тоже. Хотя вряд ли они способны на… м-м… решительные действия. Думаю, мелкий и средний бизнес можно оставить в покое. Тут идут в ход крупные ставки. А значит — крупные игроки. Вам известно, кому принадлежит контрольный пакет на эксплуатацию ресурсов Среза?

— Международной конвенции сферы отдыха и развлечений.

— Я вас умоляю! Знаете, коллега, по-хорошему вас надо направить доучиваться эдак на пару лет… Вы что, спите с Лизой? Ну-ну, успокойтесь, я пошутил. Так вот, контрольный пакет принадлежит Фроммштейну и группе «Блиц». Это так, для информации. Идем дальше. Когда старик просил убежища для себя и дочери, естественно, были достигнуты некоторые негласные договоренности…

— Еще с прошлой властью.

— Такие вещи, юноша, передаются по наследству. Независимо от наличия-отсутствия завоеваний демократии.

— Вы думаете, он пообещал…

— Вот именно что, скорее всего, пообещал. Хитрый был старик. Но такого рода обещания рано или поздно приходится выполнять. Или не выполнять. И в любом случае остаются недовольные стороны…

— То есть цивилов тоже учитывать.

— Разумеется. И не только их. Цивилы — вывеска, хотя недооценивать их нельзя, там работают профессиональные ребята. Меня очень интересует, почему они вдруг решили поиграть в гласность. Привлечь всеобщее внимание к смерти старика, после того, как два десятка лет успешно скрывали его жизнь, — очень смелый ход. Гораздо логичнее было бы попробовать поделить всё втихую, не рискуя имиджем страны в глазах мировой общественности… да вообще ничем не рискуя. Имейте в виду этот момент, он может оказаться ключевым.

— А вы не думаете, что таким образом просто хотели спровоцировать ее?

— Всего лишь?

— А почему бы и нет? Мы же делаем на нее главную ставку. Почему бы не предположить, что не только мы одни?

— Предположить можно всё… Так, говорите, она все-таки решилась?

— Сегодня. Первым утренним телепортом.

— Понятно… А вот я на ее месте не стал бы. Знаете, есть такая древняя мудрость: никогда не возвращайтесь в прежние места. Всё равно ничего не отыщешь, кроме разочарования.

— Ну, ей, допустим, не до сантиментов. Она элементарно дает деру.

— Тем более неразумно. Должна же она понимать, что именно там ее и ждут. Все.

— А я думаю, она, наоборот, надеется всех перемудрить. Мы с вами, и не только мы одни, знаем, что имеем дело с умной женщиной. Которая никогда не сделает того, к чему ее так грубо и навязчиво подталкивают. А она, и свою очередь, зная, что об этом знают, берет и поступает именно так. Понимаете?

— С трудом. Учитесь более внятно выражать свои мысли. Ну ладно. И на что, по-вашему, она рассчитывает?

— Естественно, на замешательство. На первых порах. А затем постарается сбежать куда-нибудь подальше.

— Интересная мысль. И что у нас дальше, чем Срез?

— Ну, во-первых, Срез большой…

— А во-вторых?

— Судя по письмам, ей многое известно. Даже слишком многое. Именно поэтому мы и…

— Да, но вряд ли она сама это осознает. Ее сведения в любом случае недостоверны и разрознены (кстати, делайте на это поправку), а главное — загнаны в пассив, в прошлую жизнь, в подсознание. Она не сумела бы адаптироваться в чужой стране, если б тащила на себе весь этот груз. Тот же старик — он ведь так и не смог.

— Вы, оказывается, психолог. А вам не кажется, что, попав в Срез, она может всё благополучно вспомнить?

— Я бы на вашем месте особенно на это не надеялся. Вряд ли. Вы не застали прошлого Среза. Вы не представляете, как он изменился за эти пару десятков лет. Откровенно говоря, я ей сочувствую. Нет, правда, нельзя возвращаться в прежние места. Туда, где ты когда-то был счастлив.

— Так она и теперь будет счастлива. Фирма гарантирует.

— А вот этого не надо. Не бравируйте вашим цинизмом. Не люблю.

— Не любите? А случайно не завидуете, а?

— Чему тут завидовать… Немолодая женщина с истрепанными нервами, похоронившая отца, загнанная в ловушку со всех сторон… Мне на вашем месте было бы неприятно с ней работать. Вы же читали ее письма, знаете, какую трагедию она пережила в свое время. Потрясающе сильный характер!.. Ладно, это лишнее. Вы, по-видимому, профессионал. В своем деле.

— Должен ли я понимать, что инструктаж окончен?

— Да, вы правы. Разговор становится беспредметным. На когда у вас назначен телепорт?

— Десять тридцать восемь.

— Идите. Еще успеете выпить кофе. В телепорту очень приличный, рекомендую. Удачи!

— Спасибо. Не помешает.

…Кофе действительно был хороший.

Человек сидел на высоком табурете за круглым столиком на одного, с края которого локоть всё время съезжал в пустоту, не давая щеке опереться на ладонь. И стол, и табурет, и кофейная чашка были ярко-синие, как и всё в продвинутом интерьере телепорта. Только стрелки-указатели и пояснительные надписи — серебряным, блестящим. Серебряное на синем выглядело красиво, но читалось с трудом. Впрочем, в телепорту трудно заблудиться. Разве что ты приехал из такой провинции, где не каждый слышал и об автобусах.

Объявили телепорт на десять двадцать шесть. Человеку нравилось, что компьютерный женский голос в телепорту был не звучно-бесцветный, как в аэропортах или на вокзалах, а вкрадчивый, сексуальный. Зато активно не правилось, что одним и тем же словом «телепорт» обозначается всё: и зал в синих тонах, и конкретно прибор для перемещений между Исходником и Срезом, и сам процесс. Попробуй тут «внятно выражать свои мысли», усмехнулся он. Отпил кофе. Почему на подобных «инструктажах» никогда не обходится без того, чтобы тебя — тебя!!! — высмеяли и отчитали, как мальчишку? Причем независимо от личности инструктора, на этот раз все-таки попалось не самое большое «ге» в Структуре. Видимо, порочна сама система. Против системы не попрешь. Но если всё получится так, как он для себя наметил и решил, систему — Структуру? — можно будет вообще пустить побоку…

Человек усмехнулся. Он был реалистом. Он не переоценивал того единственного козыря, которым владел эксклюзивно, сам.

Но и не собирался недооценивать.

Потянулись пассажиры на объявленный телепорт. Счастливое семейство нервного бизнесмена, в кои-то веки вырвавшегося в отпуск; парочка путешествующих пенсионеров нездешнего вида — и почему б им не воспользоваться телепортом родного государства? — еще одна парочка, долговязые мальчик и девочка, которые за две минуты посадки почему-то ни разу не поцеловались, даже странно; толстая дама с котом на руках: надо же, теперь в телепорт пускают с котами. Завоевание демократии…

Они проследовали по серебряной стрелке, и в синем телепорту снова стало пусто и тихо. Его попутчиков на десять тридцать восемь пока не было видно. Тем лучше. Можно успеть выпить еще чашечку кофе, тем более что он тут правда хороший. И на порядок дешевле, чем там, в Срезе.

Человек пил кофе и наслаждался. О задании он не думал. Для этого оно было слишком простое — в предсказуемой части; до обидного простое. Правда, к нему прилагался жирный пласт переменных, иксов, экспромтов. Но какой смысл думать о том, что не поддается предварительному расчету?

Они заявились все сразу, пестрой и галдящей толпой: она хохмила, хихикала, переругивалась. Дружный творческий коллектив. В руках у нескольких мужиков он отследил зачехленные камеры — настоящий телеоператор никогда не расстается с личным инструментом, хотя серьезную технику, ПТС, конечно, везли в контейнере. Чуть поодаль от основной группы высились, как тополиная рощица, десятка полтора юных девочек: ноги от ушей, ядовитые помады и абсолютно бессмысленные глаза. Что забавно, пока барышни предпочитали держаться вместе, это потом они будут воровать друг у друга туфли и резать колготки, — точь-в-точь как в Структуре. Мужская часть коллектива явно уже расхватала девчонок недвусмысленными взглядами. До рук дело дойдет уже в Срезе.

Человек поморщился. С этими людьми у него было так мало общего, что даже не хотелось — до брезгливости не хотелось — делить с ними телепорт. Хотя сколько там того телепорта… в смысле, процесса.

Пора. Он оставил на столике деньги и пружинисто спрыгнул с табурета.

…Всего лишь торопливая посадка в мягкие синие кресла. Интимное пожелание счастливого пути от компьютерного голоса. Мгновенное и медленное, словно падение чашки со стола, помрачение сознания… И всё: второй женский голос (в телепорту Среза он был чересчур жизнерадостный и потому нравился человеку меньше) поздравляет пассажиров с прибытием. И даже не знаешь, сколько прошло времени.

Время в Срезе совсем другое.

Здравствуй, папа!

У нас до сих пор зима. Сегодня утром на траве и на деревьях было такое мерзлое и белое, ты представляешь?! Я думала, это снег, как в книжках, но сеньор Ричес сказал, что иней. Но он тоже бывает очень редко. А так — дожди и дожди. Холодно, даже перед самым камином. Скорее б уже начали тезеллитовые разработки! Или об этом нельзя писать? Секрет, да? Мне Миша говорил. Но ты же всё равно никому не покажешь письмо… если и прочитаешь сам.

Мише я написала уже целых три письма. Просто так, для языковой практики. А он мне — только два! А на третье не отвечает, уже почти месяц как… Ну и не надо. Я ему больше писать не буду, пусть не думает.

А вдруг то письмо не дошло? Ты не можешь проверить? Я слышала (еще летом, от Лынина), что у тебя есть специальная служба, которая читает все-все письма. Вранье, да? Но конверты же, наверное, читают. Прикажи, чтобы посмотрели, хорошо? Только, пожалуйста, не смейся, вовсе это не смешно…

Я совсем одна, папа. Никто мне не пишет, даже сеньориты, хотя Роза говорила, ты их обязал, но это и хорошо. А что они могут написать? Как весело там, у них, в Исходнике? В смысле, у вас. У тебя. Я и так знаю.

Драго впал в спячку, и теперь грустно до невозможности. Он, наверное, долго не проснется, потому что держался до последнего, до самого Нового года. А потом сказал, что ему не понравилось. Мне тоже. И вообще, кажется, никому.

Сеньориты хихикали и говорили, что в Исходнике такие карнавалы бывают только в глухих провинциях, да и то не во всех, а сравнивать со столицей вообще негуманно. Стефани так и сказала: негуманно. И я ей верю, потому что у нее платье было намного красивее, чем у меня. В Исходнике же целые дома моды, а у нас — одна сеньора Хименес. Хотя дело не в ней. Она хорошая портниха. Просто Срез — правда провинция.

Я, принцесса Эва Роверта, живу в провинции. В ссылке. А за что, папа?

Роза, как всегда, напоминает, чтобы я написала про успехи в учебе. Я учусь хорошо. Я только и делаю, что учусь. А насколько хорошо, это еще вопрос, потому что сеньор Ричес всё равно никогда не скажет правду. И вообще, он у меня один, а в Исходнике — целые гимназии и университеты.

Я же принцесса, папа! Я твоя дочь! У меня должно быть всё самое лучшее, а получается — наоборот. Ну что хорошего тут, в Срезе? Летом, в морской резиденции, еще ладно, хотя она мне, если честно, тоже надоела. Единственное, что у меня было в жизни по-настоящему хорошего — та экспедиция за тезеллитом, извини за нарушение секретности… А сейчас — ужас и скука. Слякоть и пустота.

В этом году мне исполняется шестнадцать. Папа, возьми меня наконец к себе, в Исходник!

Нет, правда. Ты ко мне уже сколько лет не приезжаешь! А так мы будем жить вместе, видеться каждый день. Нам будет очень хорошо, папа! Я уже взрослая, я не балуюсь, не играю с пажами и очень хорошо учусь, вот спроси у сеньора Ричеса! Возьми меня к себе! Нам будет так хорошо…

Я даже согласна оставить здесь Драго. В Исходнике же не живут драконы, правда? Значит, ему там было бы так же грустно, как мне — тут, в Срезе…

А если ты не согласишься, если сделаешь вид, что я ничего такого тебе и не писала, и твоя пресс-секретарша опять пришлет мне дурацкую отписку, я буду знать, что ты меня больше не любишь.

Твоя Эвита

25.02.16

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Дракон был немолодой и больной, с тусклой чешуей, тощими боками и мокнущими язвами от шпор, прикрытыми стременами. Впрочем, до стремян большинство детских ног не доставало.

Дракон пользовался успехом; вернее, успех ему обеспечивал фотограф, пристававший к детям на набережной с такой обезоруживающей улыбкой, что мало кто из родителей решался на отказ. Фотограф подхватывал ребенка под мышки, усаживал в пестрое седло, расшитое тесьмой и блестками, и совал в ладошки вожжи кровавого цвета. Затем просил дитя сделать героическое лицо и щелкал пальцами, заставляя дракона вскинуть с парапета усталую голову. Фотоаппаратом-мыльницей щелкал сам родитель. Фотограф же, по сути, был дрессировщиком и зазывалой, на чем и делал, видимо, неплохие деньги.

Эва заглянула в глаза дракона: взгляд у него был мутный и абсолютно бессмысленный. Неинициированный. Но неё равно — жутко.

Она последовала дальше. До катера оставалось еще около часа, и это время надо было убить.

Толпа на набережной, разноцветная, как стеклышки в калейдоскопе, шумная, как школьный коридор на перемене, и текучая, как ртуть в термометре, похоже, преследовала ту же самую цель. Люди медленно двигались параллельно морю, в двух встречных направлениях, поминутно притормаживая возле разнообразных ловушек для их кошельков. Не обязательно что-то покупали, однако отмечались в каждой точке, словно визируя пропуск для дальнейшего пути. Эва тоже так делала: ни в коем случае нельзя выделяться из толпы. Тем более что среди ловушек попадались действительно любопытные.

Сразу за свернутым в кренделек хвостом дракона торчал круглый столик, уставленный статуэтками, тезеллитовыми и поддельными за ту же цену. Воздух вокруг стола плыл и колыхался в радиусе полутора-двух метров, и отличить подделку становилось легко, только если вынести ее за пределы колеблющегося купола, — чего продавщица как раз и не разрешала. В данный момент она переругивалась с мулатом в белых шортах, требовавшим назад свои деньги: шансы незадачливого покупателя явно стремились к нулю. На Эву пахнуло особенным жаром, пронизанным тончайшими иголочками. Ничего особенного, тезеллит как тезеллит. Прошла мимо.

Еще в нескольких метрах по парапету молодой человек предлагал всем желающим заглянуть в квадратный ящик с выступающей маской для лица. Пояснительный плакат гласил, что это скважина в соответствующую по переменным хронокоординатам точку Исходника: «вероятны пикантные сцены». Насколько Эва знала, теория скважин совершенно ненаучна, так что в ящике, скорее всего, спрятан видеоплейер, и «сцены» не вероятны, а гарантированы. Так или иначе, отдыхающие крутили носом: чего такого пикантного они не видели в Исходнике?

Дальше продавали с лотка лекарственные препараты из горных трав и когтей-чешуи-крови-помета дракона в микроскопических расфасовках; фотографировали в костюмах колониальной эпохи, кстати, совершенно непохожих; фотографировали без реквизита, просто на фоне моря и Гребневого хребта, поскольку именно с этой единственной точки просматривалась Скала желаний; делали на лбу, на груди или на интимных местах голографии по мотивам достопримечательностей Среза; записывали на верховую драконью экскурсию по бухте; еще на какую-то экскурсию; предсказывали судьбу; выдавали напрокат водные крылья…

Эва двигалась неторопливо, с периодическими остановками; иногда подходила ближе, читала, присматривалась, брала в руки. Как все. Обычная среднестатистическая туристка с чипом на визе в сумочке. С помощью чипа операционная система Среза отслеживает перемещения любого человека, и мало ли кто может получить доступ к этим данным. Цивилы уж точно имеют — через дружественный Срезпол. Поэтому визу придется где-нибудь забыть. С туристками такое случается, и патрулю, если что, должно хватить растерянных глаз и неумелой взятки скромных размеров. Тем более что, вы же понимаете, она, гражданка Анчарова, впервые в Срезе…

Самое смешное, что последнее было правдой. Вернее, Эва ощущала это правдой — внутренней, субъективной, не желающей принимать во внимание аргументы какой-то абстрактной памяти. Какие двадцать лет?.. Где?

Она никогда раньше здесь не была.

Здесь — никогда.

Снова тезеллитовые сувениры. Пейзажи Среза в плохой и очень плохой живописи. Инициированный дракон играет с желающими в покер и шахматы; желающих не находилось, одни глазеющие. Женские украшения из самоцветов Солнечной бухты. Запись на экскурсию в Замок Лилового полковника… вранье. Никакого замка у отца в Срезе никогда не было. Что же касается ее собственной летней резиденции у моря, то ее сожгли еще тогда. Впрочем, для туристической инфраструктуры подобные пустяки не имеют значения.

Дефилировать по набережной, уткнувшись в эту самую туринфраструктуру, изобретательную и многообразную, ничего кроме нее не замечая. Даже моря как такового: его прибрежная часть, исполосованная волнорезами, причалами и водными горками, с буйками, надувными матрасами, драконьими спинами и головами купальщиков на мутных волнах, тоже была частью незнакомого курорта, куда она приехала впервые. Но Гребневой хребет…

Четкая линия на фоне розоватого неба. Сначала ступенчатая, потом прямая, словно под линейку, чуть-чуть лесистая, курчавая, и, наконец, обрывающаяся в море. Вечная. От этой незыблемой вечности делалось страшно.

Чтобы сотворить идеально ровную набережную, они, наверное, взорвали и срезали бульдозерами целый пласт плоскогорья: со скалами, валунами, расщелинами, кустарником, жухлой травой, звериными норами, муравейниками… Залили бетоном, выложили плиткой, отгородили ажурным парапетом. Выше, выдалбливая котлованы в известняке, понастроили отелей, вилл, коттеджей, клубов и ресторанов — из привозного мрамора, гранита и диабаза, а кое-где, для наиболее состоятельных туристов, с отделкой из местного тезеллита. Ниже к морю, на месте обрывов, гротов и бухт насыпали пляжи, тонны и тонны песка, выкачанного со дна. Мутная вода с головами-поплавками похожа на суп: узкая полоска кипящего супа у берега, чем дальше, тем море синее и чище. Море… да, море — тоже.

Только море и Гребневой хребет. Не так уж мало, чтобы узнать нужное место. Ключевое слово — нужное. Не тратить силы и слезы, пытаясь распознать другие, ненужные, просто когда-то родные места. Это совершенно лишнее.

Она подобралась, вскинула голову. Туристка гуляет по набережной. Любопытствует, глазеет по сторонам, с успехом убивает время, а возможно, высматривает себе курортный роман. А что, интересно даже, насколько убедительно ей это удается.

Дефилирующие толпы двигались стихийными, но стройными параллельными потоками, под которые Эва успела подстроиться, — и вдруг оказалось, что она идет навстречу сплошной человеческой стене. Особенно самоуверенно, в упор, словно пистолетное дуло, приближалась высокая брюнетка не первой, но и не последней молодости, в белом платье на ярко-смуглой коже, с фатальным выражением лица женщины-охотницы. Казалось, что им не разойтись, и во внезапном приливе гнева, смешанного с азартом, Эва решила не отступать первой.

Женщина тоже не отступила. Она исчезла. Вместе со встречной толпой.

— Не проходите мимо, сеньора! Вы только полюбуйтесь, какая замечательная получилась опти…

Оптиграмма? Эва обернулась.

Мальчик-подросток держал полупрозрачную оптиграмму за угол, она перекосилась, слегка колебалась на воздухе, нижний край начал закручиваться, к тому же сквозь нее просвечивали море и набережная. Теперь-то уж Эва с чистой совестью не могла опознать изображение. Выходит, в Срезе еще сохранились оптиграфические аномалии… конечно, куда бы они делись? И, как и всё остальное, приносят кому-то доход.

— Многие себя не узнают, — сказал мальчик. — Потому что смотрят в зеркало и на фотки, но там всё неправда. А на оптиграмме вы — настоящая. Купите! — Он назвал цену.

Дорого. В Срезе безумно дорого всё. А деньги необходимо экономить. Но она купила. Мальчик сбрызнул пленку лаком, и Эва пошла дальше, помахивая невесомой трубочкой.

Опять колеблющийся воздух над статуэтками из тезеллита: кстати, хотелось бы знать, это конкурирующие конторы или разные точки одного и того же разработчика-монополиста? Вряд ли. Тезеллитовые разработчики конкурировали между собой с самого начала бума; за последние годы они укрупнились, их стало меньше, но не настолько, чтобы каждому досталось на откуп по целому городу. Это можно будет — придется — использовать. Но не здесь. Там, поближе.

Страх. Внезапный и нелогичный: что она заблудится, не узнает места. Она же никогда — каких двадцать лет?! — ни разу в жизни здесь не была.

Но паниковать рано. Может быть, там — всё по-другому.

Глянула на часы. Неубитое время до катера сократилось до двадцати минут, а значит, учитывая обратный проход по набережной, пора поворачивать. Вполне обычный маневр здесь, где всем и каждому всё равно, в каком направлении двигаться. Эва прочесала взглядом человеческий поток, из текущего сзади превратившийся во встречный: если кто-то из этих людей следит за ней, через пару минут он развернется тоже. А рядом оптиграфическая аномалия — удобная вещь для подобных случаев. Если она, конечно, двусторонняя.

На этот раз Эва ждала ее приближения, а потому увидела то же, что и в обычном зеркале: немолодую училку со стиснутыми губами и нервозным взглядом, рыщущим по сторонам. Толпа за ее спиной была безликой, незнакомой. Не следят?.. операционная система по чипу не в счет. Или следят напрямую, но более профессионально, чем она надеялась? Юноша-торговец оптиграммами не проявил к ней ни малейшего интереса, хотя вряд ли запомнил; остановил яркую женщину с ребенком, шедших следом. Тоже профессионал.

Какой-то тинейджер сел играть в покер с драконом. Группа поддержки покатывалась от хохота в честь каждого хода. Дракон тоже улыбался золотыми глазами, делая вид, что крайне удовлетворен своей непыльной работенкой. Эва отвернулась.

Она шла всё быстрее и быстрее; приходилось прилагать усилие, чтобы не срываться почти на бег, прилежно притормаживая-отмечаясь у каждой приманки для туристов. Время, его нужно рассчитать с точностью хотя бы до двух-трех минут, а вот это как раз и не получалось. Стрелки часов то замирали так надолго, что Эва подносила запястье к уху, пытаясь расслышать тиканье сквозь курортный шум, то вдруг прыгали на целый отрезок вперед, а ведь еще неизвестно, сумеет ли она с первого раза найти лестницу на нижний ярус набережной и тем более нужную камеру храпения… Эва всегда плохо ориентировалась в незнакомых местах. Даже в таких топографически элементарных, как набережная под линейку вдоль моря.

Ключевое слово — незнакомых.

Катер стоял у пирса, слегка трепеща сложенными крыльями. На палубе уже собрался народ, но спешить было все-таки рано. Со спины фото-дракона под ярким седлом слезла маленькая девочка; перед тем как уйти, она погладила спустившуюся на парапет чешуйчатую голову и протянула конфетку в ладошке. Дракон съел, облизнулся длинным языком, прикрыл глаза. Наверное, нет ничего ужасного в том, чтобы фотографировать с ними детей. Вот инициировать драконов — противоестественный и жестокий эксперимент. Еще одно из преступлений режима Лилового полковника… просто, как всегда. И, как всегда, правда.

На катере шевельнулось одно крыло, расправилось до половины и вновь сложилось — словно большая птица лениво размышляла о полете. Пора. Эва спустилась по мраморным ступенькам: стук каблучков дробный, но не слишком быстрый, да, она торопится, но ни в коем случае не спасается бегством. Зато ему — или им — которые следят за ней, придется и вправду пробежаться. И тем, наконец, выдать себя.

— У вас билет, сеньора, или приобретете на борту? — Матрос в белом принял у Эвы дорожный кофр, а затем протянул ей руку, помогая взойти на трап, и для пущей подстраховки поддержал другой рукой за талию.

— На борту, — улыбнулась, пытаясь ненавязчиво сбросить матросскую руку. Рука не поддалась, и Эва сняла ее, аккуратно, будто приставшую травинку. Матрос не обиделся, улыбнулся в ответ:

— Я подойду к вам после отплытия.

На скамейках у борта уже не было свободных мест, и она встала чуть в стороне, под крылом, которое начинало потихоньку разворачиваться. К трапу бежали опаздывающие пассажиры, и Эва цепляла каждого взглядом, будто прикалывая булавкой к внутренней коллекции. Толстуха в огромной шляпе и рискованном парео. Молодая семья с тремя ребятишками. Мужчина — высокий, смуглый, красивый, хоть и с наголо бритой головой: кажется, знакомое лицо, а может, просто распространенный тип. И вроде бы все… нет, еще двое пенсионеров, моложавых и жизнерадостных. Теперь все.

Катер вздрогнул, она крепче схватилась за борт. По лицу пробежал ветерок, легкий и торопливый, как рябь, которой откликнулись ленивые гладкие волны. Крылья затрепетали, развернулись во всю ширь, замерли в высшей точке, чуть заметно зашевелили перьями, настраиваясь на оптимальный угол для поглощения энергии солнца и ветра. Катер не трогался с места, и старикан, сидевший на скамье неподалеку от Эвы, негромко, но эмоционально высказал всё, что он думает об альтернативной энергетике Среза. Однако никто его не поддержал.

Наконец, крылья пришли в движение, поймали ритм, и катер, сперва рванув так резко, что Эва едва удержала равновесие, заскользил затем по сине-зеленой воде ровно и легко, разрезая встречные волны и оставляя за собой не пенный след, а всего лишь длинные водяные усы, словно и вправду большая птица…

Он начал разворачиваться, и Эва поняла, что ошиблась, неправильно выбрала борт: с ее места было видно только открытое море. Успела подумать, что, может, оно и к лучшему… Нет. Она должна узнать место. С моря, когда города-новоделы с их курортными набережными потеряют пестроту и детали, это станет не то чтобы легко, но, надеялась она, возможно.

Переходя с борта на борт, Эва скользнула рукой в сумочку и ненавязчиво сунула пластиковую карточку визы в щель между спинками сдвоенных скамеек. Вот так. Ее чип будет путешествовать туда-сюда вместе с катером, и его повторяющийся маршрут вызовет подозрения гораздо позже, чем полная неподвижность в какой-нибудь урне на набережной. Теперь бы еще определить, кто именно следил за ней здесь, вживую. И если не обезвредить, то хотя бы взять под взаимный контроль.

Проникнуть к противоположному борту оказалось проблематично: пассажиры оккупировали его вплотную, вооружившись биноклями, фотоаппаратами, видеокамерами и указательными пальцами. Эва заметила, что катер накренил для баланса другое крыло, а то ведь наверняка перевернулись бы. Ничего, скоро они устанут любоваться и запечатлевать, стоя при этом на ногах, и позанимают посадочные места на скамейках или за столиками посреди палубы, освободив борт.

Пока столики пустовали. Эва присела за один из них, повесила сумочку на спинку кресла и долго не могла пристроить как следует тоненькую, но довольно длинную трубочку оптиграммы — ту случайную фатальную женщину, какой не ощущала себя ни единой секунды. И, наверное, не очень-то и хотела ощутить. Правда.

— Вы позволите, сеньора?

Матрос, насчет билета. И опять не без того, чтобы коснуться ладонью ее плеча; пора бы пресечь. Она обернулась.

Вблизи он казался очень, слишком высоким: так всегда бывает, когда ты сидишь, а кто-то нависает сверху во весь рост. Хотя он, конечно, и в самом деле приличного роста. Смуглый красавец с густыми ресницами и выбритой до золотистого блика головой. И она определенно где-то видела его раньше.

— Вы позволите присесть рядом с вами?

Эва разрешила. И хищно, по-охотничьи усмехнулась.

* * *

— Нет, ну человеческим же языком предупреждали: не штукатуриться! Как, по-твоему, визажисту теперь работать? Это что такое?!

— Тон…

— Тон! Это замазка за трешку из подземного перехода. И, кстати, твои прыщи сквозь нее всё равно сверкают. Короче, пошла и умылась!

Крокодилица двинулась дальше вдоль скамьи в вестибюле отеля, утыканной девчонками, как телеграфный провод — ласточками. До Марисабели оставалось еще три-четыре барышни, но она на всякий случай заранее натянула на коленки клетчатую юбку и спрятала ноги поглубже под лавку. Лучше не отсвечивать: что-то тетенька сегодня конкретно не в духе. А ведь Крокодилицей ее прозвали еще вчера, когда она цвела и пахла — всего лишь за уродскую сумочку пупырчатой кожи. Кажется, Славка прозвала. Накаркала.

— Так, а у тебя там что? Руки, руки покажи! Сейчас будешь мне рассказывать, что это маникюр. Ты когда-нибудь видела у звезд такой вот маникюр?! Дракулу играть собралась? Быстренько обстригла наполовину! И не реви. Было б из-за чего реветь…

На самом деле Женьке с длинными кровавыми ногтями реветь было из-за чего. Девки еще с утра договорились, что первой кандидаткой на вылет будет она. Потому что дура и жлобиха: нет бы нормально со всеми затусоваться — уткнулась в книжку, а вместо общего завтрака лопала в одиночестве свои мюсли. Наверное, уже въехала, что ей не светит, а ногти по-любому придется обрезать. Марисабель хихикнула. И тут же зажала рот ладонью — Крокодилица приближалась. Господи, пронеси!..

И пронесло. К ней у Крокодилицы не нашлось никаких претензий. Косметики ни грамма — а на фига, визажист же стопудово лучше нарисует; скромненькая водолазка с юбочкой — модельеры всё равно переоденут; косичка в ожидании парикмахера плюс кротко-никакое выражение морды лица. Как в школе: ведь Крокодилица, по сути, та же училка, дерганая баба без личной жизни. А вот Ленка, блондинка из какого-то затрюханного села, решила сразу поизображать из себя звезду. И тут же нарвалась, дура.

— Как ты сидишь? Коленки спрячь, идиотка, или ты думаешь, мы порнуху снимаем?!

— А я что? — возмутилась Ленка. — Я вообще ничего!

— Разве мы уже в кадре? — встряла рыженькая, имя которой Марисабель не запомнила. — А где камера?

Крокодилица послала ее длинно и непечатно: нет, похоже, ничего еще не снимают. Или, может быть, так и задумано? Типа какая у начинающих звезд тяжелая жизнь; камера, понятно, скрытая. Марисабель на всякий пожарный мило улыбнулась. Хотя в таком случае на фига та гора аппаратуры в углу вестибюля, которую со вчерашнего дня никто и не почесался расчехлить?

В крокодиловой сумке вякнул мобильник. Хозяйка, запустив руку внутрь, чесанула в сторону, однако ее первые слова в трубку до девчонок долетели, и слова эти были еще покруче, чем только что в их собственный адрес.

— Какая-то фигня, — сказала Славка, студентка из медицинского.

— Однозначно, — кивнула Ленка.

Присоединились другие девчонки:

— Вообще уже, третий час ждем!

— И никакого нафиг визажиста.

— Они про нас забыли просто.

— Ага, забыли! Сейчас тебе Крокодилица покажет, как она забыла.

— Я не в том смысле, я про съемки…

— Не терпится, пока тебя снимут? — схохмила мулатка Каролина. Хохма имела успех, и Марисабель тоже похихикала за компанию. Страшно хотелось курить, но в контракте среди многочисленных запретов — беременеть, выходить замуж, есть шоколад и мед, пить спиртное, разглашать конфиденциальную информацию и т. д. — значились еще и сигареты. Прочитала она всё это уже потом, дома, а тогда, в офисе телекомпании, подмахнула не глядя. Два месяца не курить!.. Убиться с тумбочки.

— А знаете что, девки, — страшным шепотом начала Ленка, — может, это вообще никакое не реалити-шоу. А наоборот.

— Что?

— Что-что: торговля людьми!

— Точно, — подхватила рыженькая. — Продадут нас всех в бордель. И никто не узнает.

— Секс-индустрия в Срезе на третьем месте по прибыли, — авторитетно заявила Славка. — После туризма и тезеллитовых разработок.

Самая умная, что ли? Марисабель скривила губки. Сильно умных, вроде Дылды, она не переваривала как класс.

— Гонишь, — вмешалась она. — Зачем бы тут столько народу тусовалось? И мужики, и бабы, и всякая техника, и вообще…

Кивнула в сторону окна. Там, на солнечной площадке перед отелем, рассевшись группами на ступеньках и в тени экзотических деревьев, мирно пили пиво и покуривали всяческие личности, бородатые и длинноволосые, в бахромистых джинсах и растянутых футболках, явно не связанные зверскими контрактами и вообще полные неформалы на вид. Публика посолиднее, при костюмах, галстуках и каблучках, нервно сновала туда-сюда с мобилками наперевес. Из-за крыш и древесных крон фрагментами серебристой полоски сверкало море, и было непонятно, далеко оно или близко.

— Стопудово телевидение, — подвела она итог. — Только у них какие-то проблемы.

— Ага, — кивнула, подходя, Олька, умытая и вправду вся в прыщах. — А как отрываться, так сразу на нас.

— Лучше бы на море пока отпустили, — высказалась Каролина и снова попала в точку, на сей раз вызвав всеобщий ропот и возмущение:

— Не говори!

— Давно бы уже искупались!

— А может, и на драконе прокатиться бы успели!

— Срез, называется!..

Прямо под окном, устроившись на краю клумбы, курила пигалица в джинсах и с огромным фотоаппаратом на шее. Курила хорошую тонкую сигарету, придерживая фильтр двумя пальцами, вкусно затягиваясь и стряхивая пепел в цветы. Марисабель сглотнула.

— Везет же, — шепнула Славка; ее уже раз чуть не поймали в туалете с папироской. — Я не могу… Девушка! Вы не знаете, сколько нам еще здесь торчать?

Фотографша подняла голову. Глянула с таким видом, будто с ней заговорил манекен из витрины. Пожала плечами и снова отвернулась.

— Что-нибудь не так? — не отступалась Славка. — Или нас уже снимают?

Девица затянулась, бросила в клумбу длинный — Марисабель проводила его голодным взглядом — окурок и хрипло соизволила:

— Ведущий пропал. После телепорта завеялся куда-то, и до сих пор нет. Все на ушах. Так что не знаю, кто вас там снимает… петеэску пока не собрали, да и операторы вроде бы все тут киряют. Хотя вру, я всех в лицо еще не знаю. Короче, пофиг.

— А кто ведущий? — спросила Марисабель, присаживаясь на подоконник.

Вопрос беспомощно повис в воздухе, словно вляпался в невидимую паутину. Фотографша и так выдала чересчур длинную фразу, после которой со вкусом прокашлялась. И будто издеваясь, достала новую сигарету.

Марисабель подобрала на подоконник и ноги. Снизу пощипывало, покалывало иголочками, и она провела пальцем по теплой поверхности: тезеллит? Круто, однако. Сидеть на тезеллитовом покрытии оказалось прикольно, даже, можно сказать, эротично. Крылья-кондиционеры, трепеща, приятно овевали затылок и шею. Для полного кайфа не хватало только мужских взглядов откуда-нибудь снизу. Причем, раз уж у нас реалити-шоу, желательно через объектив.

Вернулась заплаканная Женька с короткими ногтями. За ней по пятам следовал бородатый мужик с видеокамерой на плече. Уже?! Девчонки задвигались на скамье, принимая интересные позы и складывая губки в улыбки и бантики. Оператор ухмыльнулся, ткнул пальцем в слепую лампочку на камере. Девки расслабились; кстати, видок без косметики у большинства был еще тот, одна Каролина более или менее смотрелась, потому что негритоска. И набрали же уродин!.. Марисабель усмехнулась, она-то и ненакрашенная выглядела на все сто, и прекрасно знала об этом. Жалко, что он не снимает.

На прощанье бородач шлепнул Женьку по заднице. Из нее, в смысле, из Женьки, брызнули новые слезы.

— Козел, — посочувствовала рыженькая.

Женька отвернулась, беззвучно всхлипывая. Марисабель переглянулась с девчонками, молча скрепляя договоренность голосовать всем вместе против этой дуры набитой. Но тут же шевельнулась зависть: ее, дуру, получается, уже сняли? А может быть, ее того, во всех смыслах?!.. потому и ревет в три ручья, а вовсе не из-за ногтей?

В таком случае, правильно ревет. Нечего давать кому попало, всяким там операторам.

Марисабель снова высунулась в окно:

— Кто тут у вас ведущий, я спрашиваю?!

Снизу вверх трудно смотреть свысока: она любила сидеть на окнах и парапетах в том числе и поэтому. Но пигалице на клумбе каким-то образом удалось. Щурясь на солнце, та повела глазами туда-сюда, словно с трудом отыскивая источник вопроса: муха на стекле, да? — Марисабель заерзала и подоткнула юбку, — и наконец бросила:

— Во-первых, не у нас, а у вас.

— А во-вторых?!!

— Не ори.

Пигалица поднялась, и фотоаппарат прыгнул вниз с ее тощей груди, как большой черный котяра. Подтянулась на цыпочках, а затем встала на край клумбы, и ее затылок с тощим хвостиком оказался почти на уровне лица Марисабель — затылок не задница, но впечатление было примерно такое же. Приложила к глазам ладонь козырьком, потом, наверное, чтоб лучше разглядеть, фотоаппарат. Во всяком случае, щелкать не стала. Только присвистнула:

— Явилось, сокровище. Во-он идет, лысиной сверкает.

Марисабель подалась вперед и чуть не выпала из окна.

Нет, держать равновесие на подоконниках она умела, но дуры-девки навалились сзади всей массой, хватаясь за ее плечи, подпрыгивая и толкая в спину. И всё равно фиг чего-то разглядели.

По направлению к отелю двигалась целая толпа: преимущественно клубился и суетился вокруг новоприбывшего нервный народ с мобилками. Но и мирные неформалы тоже повставали с теплых мест, побросав окурки и пиво, и едва не взяли под козырек. Собственно ведущего — это же он, да? — вычислить в таком столпотворении было непросто. Но когда у Марисабели получилось…

Развернуться в профиль. Обнять колено, ненавязчиво сдвигая край юбки. Тряхнуть головой, чтобы расплелась косичка и волосы волной упали на плечи. Если б еще сигарета… жалко. Но, в конце концов, округлить призывно губки можно и без нее.

Я — звезда, понятно? А те, напирающие сзади, — так, подтанцовка.

— Это правда он?!

— Тю! А ты что, не знала?

— А я слышала, он не соглашался, хотел миллион!

— Значит, дали. Обалдеть!

— Девочки, я от него тащусь!

— Такая лапочка!

— Такой сексуа-а-альный!..

— А ну живо по местам! Сейчас работать, и так три часа простоя, а они тут базар устроили, шлюхи малолетние! Живее, живее, шевелитесь! А это что за… — От возмущения Крокодилица даже проглотила маты с кончика языка. — Марш с окна!!!

Но Марисабель сначала оглядела сверху вниз — с подоконника это всегда удобнее — скамейку, утыканную ласточками-конкурентками. Таким взглядом, что они все всё поняли. А кто не понял, она не виновата. Сами скоро пожалеют, дуры, те, кто не понял.

И слезла, невинно хлопнув ненакрашенными ресницами.

Здравствуй, папа!

Столько времени тебе не писала… И вдруг ты пишешь, будто перечитал недавно мои детские письма. Вот сижу и вспоминаю, что я там понаписывала. Всякие глупости, да? Вообще-то, честно говоря, я думаю, что ты их не перечитывал, а прочел в первый раз. Сразу все. Раньше тебе было не до того. Не до какой-то там дочери-малолетки с ее писаниной… Выборы, революция, война — я понимаю. Но ведь всё более или менее успокоилось, правда? Мы сможем переписываться по-настоящему?

У тебя могло сложиться впечатление, что я какая-то дурочка. Всё время жаловалась, хандрила, просилась в Исходник. Но теперь я уже действительно взрослая. Я понимаю, что у меня не может быть такой жизни, как у всех остальных. Если б я жила там, в Исходнике, это был бы роскошный подарок для твоих врагов, которых у тебя очень много, и постоянная головная боль для тебя. Я долго думала об этом. Уже после того, как сдуру написала тебе, будто хочу поступать в университет. Просто я тогда как раз окончила учебу и была в растерянности, что делать дальше. Прости, пожалуйста. Больше я такой ерунды писать не буду.

В конце концов, Срез — территория массы нереализованных возможностей. Это не я придумала, так сказал один парень из тех, кто прибыл разрабатывать тезеллитовые месторождения. Приятель Миши Анчарова. Когда-то я тебе писала про Мишу, только ты ничего не ответил… Но теперь-то ты прочитал письма и должен помнить. Он был помощником начальника моей экспедиции за Гребневой хребет…то есть это мне тогда казалось, что экспедиция моя, а на самом деле серьезные люди просто взяли девочку с собой по твоему приказу, чтобы развеялась. Смешно. А с Мишей мы потом даже немножко переписывались. Хоть бы ему не пришло в голову перечитать те письма! Припоминаю, что я там писала. Еще более несусветные глупости, чем тебе. Хотя вряд ли он их до сих пор хранит.

Миша (это ты, наверное, знаешь) сейчас руководит исследовательскими работами на месторождении. И мы уже договорились, что я буду ему помогать. Там столько всего интересного! Начинаю потихоньку вникать, хотя поначалу, конечно, трудно. Если хочешь, буду писать, чему я научилась. Детская привычка: Роза же меня постоянно заставляла отчитываться тебе об учебе.

Я попросила Мишу никому не рассказывать, что я принцесса. Тот парень из разработчиков, который говорил про массу возможностей, не знал. Так вот, я думаю, для меня тут открываются нереализованные пока возможности тоже. Ты, наверное, будешь смеяться: я же твоя дочь, мне принадлежат все разработки, месторождения, результаты любых исследований и вообще всё-всё в Срезе. Но я хочу знать, что со всем этим делать. И прежде всего — с самой собой. Раз уж моя жизнь, моя судьба — тут, в Срезе. Я должна себя здесь найти, понимаешь?!

А знаешь, чем занимается Миша Анчаров в свободное время? Ни за что не догадаешься: разговаривает с Драго! Он и раньше, еще тогда, с ним разговаривал, и Драго его прекрасно помнит. Он, Миша, пишет научную работу по инициации драконов. Просто так, для себя, в Исходнике же, наверное, ничего о драконах не опубликуешь. И он мне рассказывал, что Драго…

Ой, папа, извини. Об этом, наверное, не стоит писать. Да тебе, наверное, и неинтересно. И вообще, думаю, не нужно писать тебе длинные письма, у тебя не так много времена, чтобы их читать, даже теперь. Но имей в виду: если ты опять переложишь переписку со мной на секретаршу, я сразу же с замечу и больше не напишу тебе ни строчки! Так и знай!

Ну вот, опять выражаюсь, как маленькая девочка. Наверное, лет через десять и тебе, и мне будет смешно перечитывать эти письма… так что читай их сейчас. Я тебя очень прошу.

Целую,

Твоя Эвита.

23.04.18.

ГЛАВА II

— Что ты с собой сделал?!

Толик улыбнулся, довольный, как слон под кайфом, и особенно ослепительно кайфовала под солнцем его гладенькая смуглая лысина. Блики на ней были еще ярче, чем на купоросно-голубой поверхности бассейна. Обалдеть. Вообще-то от Толика всегда можно было ожидать чего угодно, однако… Нет, определенно, чересчур.

— Ты не шаришь, Машка, — бросил он. — Это круто, это стильно, это кул, а если б не ты, получился бы потрясный перфоманс!

— Чего?

— Ты же уехала и не пофоткала меня в процессе! А могли бы выложить репортаж: главный редактор, отправляясь на спецзадание, безжалостно расстается со старой сущностью, в корне меняет концепцию и экзистенцию…

Он принялся привычно нудить, отчего даже сверкание лысины слегка померкло. Тем не менее Маша узнавала Толика с трудом. Просто удивительно, насколько меняет человека наличие-отсутствие прически. Юноша-брюнет, он, помнится, выглядел таким наивным, очаровательным, неиспорченным — к неслабому облому всех, кто после встречи впервые читал его статьи. Выбритый наголо, Толик прям-таки на глазах заматерел, подернулся пленкой ехидства и цинизма и, подзагорев, заделался чистым мачо. Впрочем, усмехнулась Маша, в Срезе таких мач пруд пруди. Раньше у Толика имелась в наличии какая-никакая индивидуальность. Аминь.

— …а всё из-за тебя. Ну Машка, ну неужели тебе как фотографу интереснее эти…

— Мне деньги интереснее. Мы это, кажется, уже �

Пролог

Она узнала случайно. Могла не знать еще часов пять, потому что не собиралась сегодня к нему, думала только позвонить вечером, часиков после восьми. Совершенно случайно услышала по радио в чужой машине.

Машина была физика Лимберга. По средам у них одновременно заканчивались уроки – пятый последний – и физик традиционно предлагал литераторше подвезти ее на своем автомобиле, а она традиционно отказывалась. А сегодня согласилась: в окне между вторым и четвертым закупилась продуктами ко дню рождения, и очень не хотелось тащить на себе сумки. Лимберг истинную причину понял, а потому не слишком воспрял духом. И, чтобы подчеркнуть чисто дружеский характер своего жеста, включил в машине радио и даже не стал искать музыку.

Она думала о своем – как бы с наименьшими потерями отстреляться от юбилея – и воспринимала голос диктора как шумовой фон, не вникая в смысл. Но, как оно обычно бывает, сознание подключилось автоматически, когда прозвучали слова не просто знакомые, а имеющие для нее личное значение. «Кровавый режим Лилового полковника». Успела подумать: зачем? Кому это интересно?… может, какая-то дата?

Экскурс в историю был подробный, даже слишком для радионовостей, и ее недоумение успело вырасти до приличных размеров. И вдруг – будничное, в продолжение темы, для замены фамилии или местоимения «он»: самоубийца…

– Что с вами, Ева Николаевна? – Лимберг притормозил. – Вам плохо?

По радио говорили уже о другом. О новостях спорта…

– Что-нибудь случилось? Вы о чем-то вспомнили?… забыли?… Надо вернуться?

Она пусто смотрела перед собой, а физик продолжал сыпать предположениями:

– Или побыстрее домой? Мы уже почти приехали. Вон та высотка за поворотом, правильно?

Очнулась:

– Остановите. Я выйду здесь.

Физик смешался:

– Что вы, я довезу до подъезда… Вы обиделись? Я не хотел, честное слово… У вас же тяжелые сумки!

Сумки, да. Закинуть их домой и ехать. Нет, ехать необходимо сразу. Но не на Лимберговой же машине, боже мой, как глупо, как неправильно… не называть же ему адрес!..

Впрочем, почему бы и не назвать? Если все равно – по радио. Завтра все будут всё знать, и уже неважно. А сегодня расспросы Лимберга можно попросту игнорировать. Он довезет, дурачок. И это главное.

…В подъезде никто не толпился, и она, не рискнув вызывать вечно застревающий лифт, метнулась вверх по лестнице. Седьмой этаж; ее дыхания всегда хватало максимум до пятого, и это спокойным шагом. Но сегодня она чуть было не взбежала на восьмой. Затормозила, вернулась. На лестничной площадке было пусто, и успел взорваться страх: там, в квартире, тоже никого, только бумажка и плобма на дверях, опоздала, опоздала!..

И тут из-за двери вышла незнакомая девица в потертых джинсах и с огромным фотоаппаратом на шее. Затянулась, отбросила окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Захотелось ее прибить.

Вместо этого спросила; голос все-таки срывался после бега по ступенькам:

– Он еще… тело не увезли?

– Не-а, – откликнулась девица. – Не разрешают трогать. Какая-то шишка из ментов никак не явится. Все нормальные журналисты разъехались, а моему чудику приспичило комментарий брать…

Сипловатое сопрано заглохло позади захлопнутой двери. В прихожей было натоптано, пахло куревом и чужой парфюмерией, с кухни доносились чьи-то голоса. Она рванулась в его комнату, такую тесную из-за книжных полок по всему периметру и огромного письменного стола, ударилась коленом об угол дивана, остановилась и, вертя головой по сторонам, все никак не могла его найти…

– Вы эксперт? – вежливо спросил брюнетистый юноша, поднимаясь из-за стола.

Она попыталась вникнуть в смысл вопроса. И вдруг увидела.

Он скорчился в углу кресла, маленький, словно карлик или ребенок. На нем был парадный мундир, и заострившийся подбородок над лиловым воротничком казался желтым, как недопитый чай. Удивленные глаза – в потолок, будто с вопросом к кому-то там, наверху. Чисто выбритые морщинистые щеки. И лиловое пятно на груди, чуть-чуть темнее мундира. Почти правильной круглой формы.

Рука с пистолетом свесилась вниз. Классически – до бессилия в коленях, до спазма в горле, до острого сигнала подступивших наконец слез…

– Интернет-издание «По следам», – сказал вежливый юноша. – Не волнуйтесь, я ни к чему не прикасался. Не могли бы вы проко…

– Что?!! – она обернулась к нему резко, словно отпустили до предела накрученный заводной механизм. Юноша отпрянул, часто хлопая длиннющими ресницами.

За спиной послышались шаги. Кто-то матюкнулся. Другой, посдержаннее, рявкнул:

– Гражданочка, туда нельзя, да сколько можно!.. Вы кто такая?

Она заставила себя посмотреть снова. Да, он должен был когда-нибудь это сделать. Именно так: в парадном мундире, из именного оружия. Еще тогда… Если тогда – нет, то лишь из-за нее. Она всегда это понимала. Бегство, унижение, пресмыкание перед спецслужбами чужой страны, вымоленное инкогнито, жалкая жизнь-заточение в малометражной квартире… Только из-за нее и для нее. Для него – пистолет и лиловый мундир. А когда-нибудь – это в любой момент. И бессмысленно спрашивать: почему именно теперь?… через столько лет…

И еще бессмысленнее, совсем нелепо и по-детски: почему – сегодня, накануне дня ее рождения?

Был вопрос. Она ответила:

– Я его дочь.

Милиционер за спиной, сбавив тон, пробормотал что-то насчет «пройдемте» и дачи показаний. А юноша с длинными ресницами очнулся и заорал:

– Машка-а-а-а!!!

Должно было. Когда-нибудь. Слезы так и не пришли; она прикрыла веки, пытаясь найти в себе что-то похожее на чувство облегчения. Но никакого облегчения не было. Наоборот – смутная, давящая тяжесть. Теперь придется взвалить на себя еще и это… похороны, журналисты… Почему – журналисты? Ему же обещали…

– Чего тебе? – спросило за спиной хриплое сопрано.

Обернулась; просто на звук.

Навстречу слепящей фотовспышке.

Дорогой папочка здраствуй!

Я пишу сама потомучто я уже болшая. У нас тепло сонце, светит, дождь. Роза говорит настоящая пренцеса недолжна бегать полужам, но так не интиресно. Мне подарили дракона!!!!!!!!! Ево зовут Драго. Он ишо маленький. Не разговариваит, но учиться. Пренцесы все с драконами правда? Вчера в замок привизли уголь на зиму, целую гору!!!!!!! Я лазила. И ничево только шлейф патом выкинули, но мне не жалко. Роза говорит надо писать про важное как я учусь. Я учусь хорошо. Я уже бальшая. Приежжай. Я тибя люблю.

Твоя Эвита.

14.09.07

Часть первая

Глава I

Марисабель сидела на подоконнике и курила.

Сигарета у нее была модная, длинная, как и ноги в красных чулках сеточкой. Из под юбки виднелись чулочные резинки, а также краешек черных трусиков; все пацаны, естественно, пялились туда. Марисабель уже раза три отправляли домой переодеваться из этой юбки в приличное, но теперь она придумала фирменный фокус: приходила в школу в чем-то скучно-клетчатом до колен, а после уроков закрывалась в туалете – и р-раз! Некоторые одноклассники бегали подглядывать, как это самое клетчатое падает к ее ногам. Открывачка точно бегал.

Открывачка тоже дымил, кашляя, как простуженный паровоз. Вонь от его самокрутки шла какая-то сладковатая, подозрительная. Про Открывачку болтали много чего, возможно, в том числе и брехни, но по-любому все точно знали, что он сидел. Что он старше всех на два года, а такой мелкий из-за курева с детсадовского возраста. И еще неизвестно, какую гадость он курит.

Дылда морщила безразмерный нос, купированный сверху очками, и демонстративно отодвигалась подальше. Потом опять придвигалась. Бейсик рассказывал вполголоса, иногда срываясь в полушепот, и с четырех шагов его уже было не расслышать. А у Дылды к тому же не имелось опыта, она всю жизнь просидела за первой партой. И никогда не нуждалась ни в чьих подсказках с места.

– Ну?! – выдохнул Воробей. Искоса глянул на трусики Марисабели. Было непонятно, что возбуждает его больше.

– Спокойствие, – Бейсик мастерски выдержал паузу в рассказе. – Теперь обратимся к достоверным источникам информации. Как сообщает уважаемое интернет-издание «По следам»…

Он был известным приколистом. В его ушастой голове бродили безразмерные стаи тараканов, но это обычно не грузило. Хотя загрузить Бейсик при желании мог кого угодно, даже математичку, а то, что он вытворял на уроках лопуха Блинберга, особенно на лабораторных, моментально становилось общешкольными легендами. К примеру, опыт с последовательным соединением по ножкам парт первого ряда и мощным коротким замыканием на учительском столе поставил именно Бейсик, хотя к директору водили, как всегда, Открывачку.

– Ну?! – требовательно спросила Марисабель. Стряхнула пепел на голову Воробья.

Бейсик молчал, откровенно, в отличие от остальных, уставившись ей под юбку. Марисабель заерзала и юбку одернула. Дылда хихикнула.

– Теперь можно, – кивнул Бейсик, и Дылда, а за ней и все остальные грохнули уже во весь голос. Марисабель пунцово покраснела – под цвет чулок. Ей шло.

– Слушай, ты че?! – Открывачка отщелкнул в сторону окурок, попав, возможно, случайно, Воробью в бок. Двинулся на Бейсика: – Я не понял! Или базарь, или не гони! Понял?!

– Традиционно восхищен твоим словарным запасом, – кивнул Бейсик. – Так вот. Интернет-издание «По следам» сообщает любопытные подробности. В свое время, предоставляя убежище Лиловому полковнику, наша страна действовала в обход международных конвенций. Что из этого следует? А следует из этого…

Марисабель поморщилась. Про международные конвенции ей было неинтересно. Как и большинству собравшихся. Но все, даже Открывачка, знали, что пока Бейсик доберется до интересного, придется выслушать немало всяческой мути, и бороться с этим нет никакой возможности: если перебивать, он вообще ни черта не расскажет. Марисабель вынула новую сигарету, и то ли трое, то ли четверо пацанов защелкали зажигалками. Дылда отодвинулась. Потом придвинулась снова.

– Следуют из этого очень странные вещи. Я бы даже сказал…

– Шухер! – просигналил от лестницы Лысый.

Все подорвались, синхронно обернувшись в ту сторону. Воробей вскочил с корточек, теряя выгодную позицию внизу под Марисабелью, Открывачка независимо сплюнул, Марисабель судорожно спрятала за спину сигарету, затушила ее о раму и, одернув юбку еще ниже, спустила ноги с подоконника. Бейсик умолк с философским видом. Дылда делала вид, что она совершенно случайно оказалась тут, с этими людьми. Что ее вообще здесь нет.

В тишине послышались шаги. Быстрые, вприпрыжку по ступенькам. Никак не учительские.

– Отбой, – усмехнулся Лысый. – Это Стар.

Все выдохнули, расслабились. Открывачка вспрыгнул на подоконник. Воробей извертелся, теснясь поближе к Марисабели, которая с сожалением разглядывала почти целую сигарету: не прикуривать же заново? – пока Бейсик ловко не выдернул длинный бычок из ее пальцев, зачем-то засунув его за ухо. Дылда сняла очки, и ее нос вырос еще на добрых полтора сантиметра. Потом опять надела.

– Салют, – сказал Стар, появляясь под лестницей. – Народ, что за понты, полчаса вас ищу! Я же ясно сказал: в курилке.

Открывачка презрительно хмыкнул. Стар, чистюля и спортсмен, хорошист и староста класса, вообще не курил и даже почти не выпивал. А туда же.

– Ту курилку накрыли, – высунулся Воробей. – На прошлой неделе еще. Мымра теперь лично ходит проверять, а мы здесь тусуемся.

– Мог бы предупредить!.. – обернулась к нему Дылда.

И тут же осеклась под уничижительным, как отрава для насекомых, взглядом Марисабели. Та оперлась пятой точкой на подоконник, скрестив красно-сетчатые ноги; Открывачка ненавязчиво облапил ее за плечо, и его пятерня была сброшена оттуда столь же ненавязчиво, но жестко, коротким изящным движением. Дылда так не умела. Впрочем, ей и не требовалось.

– Короче, – сказал Стар. – К делу. Насчет Евы.

Все посмотрели на Бейсика.

Одна Дылда не отрывала глаз от Стара. И увидела, как на его мощной загорелой шее прыгнул кадык от непроизвольного глотка. Больше никто не заметил, даже Марисабель. Хотя кто ее знает. У нее имелись рецепторы на всех выступающих частях тела, как любил выразиться Бейсик.

Сейчас Бейсик молчал. С таким видом, будто все это его совершенно не касается.

– Сдаем по двадцатке, – сказал Стар.

– А не жирно? – возмутился Открывачка.

– Во-во! – подхватил Воробей. – Может, пускай ихний профсоюз сдает? Мы-то тут при чем?

Народ зашелестел, зароптал, завозмущался. Открывачка закурил новую самокрутку и расчетливо пустил струю вонючего дыма по касательной вверх, прямо в лицо Стару. Тот поморщился, отмахнулся ладонью. Физиономия у него была несколько обалделая. Марисабель взлетела на подоконник, грациозно отпихнув Открывачку локтем. Положила ногу на ногу и тут же поменяла ноги местами. Воробей издал судорожное пыхтенье; совершенно зря, поскольку трюк предназначался адресно Стару. Дылда отвернулась.

– И на что сдаем? – поинтересовалась Марисабель. В ее нежном голоске прозвенело как минимум с десяток смыслов, один порочнее другого. Дылда развернулась обратно.

– На венок, – хихикнул Воробей.

Дылда и Марисабель разом шикнули, а Открывачка сверху дал щелбана. Воробей заткнулся.

Стар пожал накаченными плечами:

– Я, кажется, уже всем рассказывал. Ладно, может, кто-то не в курсе… По-моему, неплохая идея. В учительской говорят, Ева черт-те сколько не была в Срезе, так что, думаю, будет в тему подарить ей путевку на две недели, на сразу после экзаменов. Наш у нее последний, я узнавал в учительской. Красиво, правда? Не попсово, как сервиз или там что. У кого из народа не спрашивал, все за. Но если кого давит жаба на двадцатку…

Он обвел притихшую курилку бреющим взглядом с высоты своих метр девяносто три, снова незаметно сглотнул и добавил:

– Все-таки сороковник. Не каждый день.

Тишина под лестницей стала осязаемой, будто клубы сладковатого дыма.

Бейсик откровенно кайфовал.

– Если я правильно оцениваю ситуацию, – наконец начал он, поправляя дамскую сигарету за оттопыренным ухом, – среди нас есть о-очень малоинформированные личности. Повторяю специально для этих некоторых: как стало известно вчера во второй половине дня…

– Шухер, – сообщил Лысый.

* * *

– Присаживайтесь, госпожа Роверта.

– Анчарова, – автоматически поправила она.

– Да, конечно, – без улыбки согласился сотрудник, заглянув в бумаги. – Анчарова Ева Николаевна. Садитесь.

Он был в штатском. Впрочем, он и вправду был штатским: цивильный характер некоторых спецслужб – одно из завоеваний демократии. Серый костюм с желтым галстуком, не вызывающим, а просто безвкусным, и никакое кабинетное лицо. Эва не могла понять, с этим ли человеком она разговаривала в прошлый раз – или с другим, похожим?

– Вас пригласили, чтобы задать несколько вопросов. Но прежде всего примите наши соболезнования, Ева Николаевна.

Она приняла, утвердительно опустив ресницы. Этого достаточно. Дальше.

На столе перед цивилом, кроме компьютера, телефона и разрозненных кип бумаги, имелась тезеллитовая статуэтка дракона из серии «На память о Срезе» и фотография в тезеллитовой же рамке, развернутая так, что не разглядеть, кто на ней изображен – а любопытно. Любопытно Эве было и в прошлый раз, да и дракона она запомнила: значит, стол тот же самый. Но, может быть, сотрудники за ним меняются посменно?

– Кроме того, я от имени нашего ведомства хотел бы извиниться перед вами, – сказал он, и Эва вскинула голову. – За допущенную утечку информации. Поверьте, мы сожалеем об этом, Ева Николаевна.

Разумеется, она не собиралась ничего демонстрировать, протестовать, идти на конфликт. Хотела снова опустить ресницы: переходите к следующему пункту, и поскорее. Иронический смешок вырвался сам собой, беззвучный, как грамотная подсказка с первой парты, почти без движения губ. Но цивил, видимо, в свое время отнюдь не блестяще учился в школе.

– Мы сожалеем, – с нажимом повторил он. – Может быть, кофе?

Эва отказалась. Тоже беззвучно, раз уж до него так хорошо доходит.

– А я, с вашего разрешения… Люда!.. Кстати, я бы рекомендовал, кофе у нас хороший. А разговор нам с вами предстоит долгий. И ответственный.

– Уговорили, – она усмехнулась уже откровенно, ядовито. – Со сливками.

– Два кофе со сливками, Люда. И проследи, чтобы нас не беспокоили.

Он замолчал, уткнувшись кабинетным лицом в компьютер: техническая пауза для секретарши. Эва едва сдержалась, чтобы не заерзать нервно на стуле. Как это все неприятно, тревожно, не вовремя. Сегодня вроде бы должны дать разрешение на кремацию, его нужно завизировать в трех местах, разбросанных по городу, и успеть до шести. С этим допросом она рассчитывала отстреляться, как всегда, самое большее за полчаса; наивная. «Долгий и ответственный разговор. Не беспокоить».

Какого черта им от нее может быть нужно – теперь?!

– У вас возникли трудности с похоронами?

Она вздрогнула. Оказывается, кофе уже принесли – когда?… надо полагать, признак профессионализма секретарши – и, судя по запаху, правда хороший. Эва протянула руку за чашкой, попутно коснувшись драконьего крыла статуэтки; тезеллит ответил теплой пульсирующей волной. Не подделка.

– Нет, спасибо. Все нормально.

– Возникнут.

Эва пожала плечами. Чтобы это быстрее кончилось, все резкости и обвинения, а также непроизвольные смешки лучше держать при себе. Тем более что все равно ничего уже не изменишь. Кто у него там в рамочке – любимая женщина?… нет, скорее всего, счастливое семейство. Такие всегда сразу заводят образцово-показательную семью. Минуя этап любви.

– Прочтите, – цивил протянул ей ксерокс газетной вырезки. Грязноватый, с кляксой вместо фотографии.

– Спасибо, я не читаю газет.

– И все-таки. Я прошу вас, Ева Николаевна.

Она поставила чашку на стол, взяла листок. Прочла вслух, без выражения:

– «Левая организация «Равенство» протестует против похорон на нашей земле кровавого тирана Николаса Роверты, известного также как Лиловый полковник. «Равенство» возмущено тем фактом, что полковник Роверта не был при жизни выдан властям государства, претерпевшего столько горя во времена его диктаторства. Активисты заявляют о своем намерении пикетировать похоронную церемонию…» Полная чушь, – она сложила листок вдвое. Затем вчетверо. – Насколько я знаю, это «Равенство» – горстка городских сумасшедших. И потом, никакой церемонии не будет. Нечего пикетировать.

Цивил покачал головой:

– Согласен, это мелочи. Но мелочи очень неприятные. Боюсь, вы не сумеете нормально похоронить отца и не будете уверены, что никто не потревожит его прах. А школа? Вы ведь еще не ходили на работу с тех пор, как…

– Вы следите за моими передвижениями?

Он усмехнулся, уронив каплю кофе на желтый галстук. Негромко выругался. И вернулся к усмешке, словно к отложенной телефонной трубке:

– И кто только не следит сейчас за вашими передвижениями, Ева Николаевна!.. Но перейдем ближе к делу. Мое ведомство осознает: в том, что информация просочилась в прессу, есть доля нашей вины. Поэтому и часть ваших проблем мы берем на себя. Полковник Роверта будет похоронен с воинскими почестями, на охраняемой территории кладбища для особого контингента. Не надо морщиться. Если вас не устраивает этот вариант, мы можем организовать скромное погребение инкогнито…

Инкогнито! У нее уже выработалась идиосинкразия на это слово. Микроскопический квадратик между пальцами больше не хотел перегибаться пополам. Эва уронила его под ноги, пусть валяется.

– Нет, почему. Я согласна на воинские почести. Отцу было бы приятно.

Сотрудник покивал и сделал какие-то пометки в бумагах. Потом отпил кофе и вдруг интимно спросил:

– Вздорный был старик, правда?

– Правда, – сухо сказала Эва.

Значит, сегодня уже не нужно мотаться по инстанциям. Она отметила это просто как факт, будто вычеркнула красной пастой несколько пунктов из списка в ежедневнике, не почувствовав ни малейшего облегчения. И чего, интересно, они потребуют взамен?… любопытство теплилось еле-еле, неспособное всколыхнуть какие-либо сильные чувства. Да что бы ни потребовали. У нее нет никаких обязательств перед ними. А у них – никаких рычагов воздействия, чтобы эти самые обязательства возникли.

И, подчеркивая расстановку сил, сама задала вопрос:

– Каким образом произошла утечка информации?

Сознательно подпустила в голос профессиональные интонации: «Почему вы не готовы к уроку, Иванов?» Цивил вздрогнул, втянув подбородок под узел желтого галстука, – сто процентов, бывший двоечник, – но овладел собой тоже профессионально быстро. Посмотрел на нее грустно и сочувственно. Они умеют так смотреть, их, наверное, специально этому учат. Всех; кажется, в прошлый раз с ней все-таки беседовал другой.

– Поверьте, мы работаем в данном направлении и скоро будем знать. Вряд ли такое могло случиться по нашим каналам, но, как я уже говорил, это не снимает с нас некоторой доли ответственности за вашу судьбу. Из школы вас, разумеется, уволят. Под любым благовидным предлогом, задействовав очень неблаговидные методы. Лично я посоветовал бы вам, не дожидаясь, уйти самой.

– Куда вы посоветовали бы мне уйти?

Она уже не сдерживала сарказма. И все же забеспокоилась: не прозвучала ли ее реплика приглашением к началу торговли, предварительным согласием неизвестно на что? Впрочем, даже если и так, это не имеет значения. Отпила кофе, уже остывшего, но все равно вкусного. Хоть тут не соврал.

– Вы правы, – вздохнул цивил. – Вам будет нелегко устроиться по специальности. А ведь есть еще друзья, соседи, просто знакомые и даже незнакомые люди… вы тонкая натура, вы чувствительны к подобным вещам. Конечно, волна скоро схлынет. Я бы не сказал, что в нашей стране так уж ненавидят Лилового полковника. Да когда это было?… и где? – он махнул рукой куда-то вдаль; совсем в другую сторону, машинально отметила Эва. – Но полностью уйти от психологического прессинга вам будет трудно. А ведь вы еще так молоды, Ева Николаевна. Сколько вам, простите за бестактность, лет?… тридцать пять?… тридцать шесть? Вы прекрасно выглядите.

Он точно знал, сколько ей лет. Если не помнил, то, в конце концов, у него перед носом лежит ее досье. Наверное, хотел, чтобы она сама напомнила ему… какой завтра день. Не дождетесь.

Эва молчала. Разглядывала статуэтку. И где они видели таких шипастых драконов?

Цивил перехватил ее взгляд:

– Очаровательная вещичка, правда? Кстати, еще один совет. Сразу после похорон вам лучше всего отправиться в Срез. Там легко затеряться, избежать ненужного внимания к своей персоне, да и развеетесь заодно… Мы полностью финансируем вам путевку по самому высшему разряду. Когда вы последний раз были в Срезе?

Она снова не ответила. Он не мог не знать, когда.

– Люблю Срез, – мечтательно протянул сотрудник. – А дети так и вовсе в восторге. Все-таки, как ни крути, несправедливо, чтобы подобными благами пользовался ограниченный круг людей. В чем несомненное преимущество демократии перед диктатурой…

Он кашлянул. До предела наклонил голову, разглядывая пятно на галстуке; поморщился. Заговорил, не поднимая глаз, словно в сотый раз формулировал нечто давно обсужденное и решенное:

– А вернетесь уже в другой город, под другим именем, жилье и трудоустройство гарантировано. Программа защиты свидетелей, может быть, слышали о такой? Стоит дорого, но в вашем случае, повторяю, ведомство чувствует себя обязанным… Да и вы действительно в каком-то смысле свидетель.

Последняя фраза была шуткой. Судя по его собственному негромкому смеху.

За смехом последовала пауза. Такая, какую вежливые хозяева разыгрывают для засидевшихся гостей перед обменом ритуальными фразами прощания. Странно. Да, разговор затянулся немного дольше, чем обычно в этом кабинете (а может, у них и кабинеты все одинаковые, с драконами и фотографиями в тезеллитовых рамочках?), но ведь допрос, по сути, еще не начинался.

– Кстати, – бросила она пробный шар. – Вы хотели задать мне несколько вопросов относительно обстоятельств смерти моего отца. Начинайте.

Цивил недоуменно поднял глаза:

– Что?… нет, в этом нет необходимости. Обстоятельства смерти полковника Роверты, к счастью, вопросов не вызывают. Цель нашей встречи – наметить шаги в защиту вашей приватности, и я рад, что мы быстро пришли к взаимопониманию. Повторяю: нам очень жаль, что так получилось. Вы можете рассчитывать на всестороннюю помощь, Ева Николаевна.

Даже так. Ну что ж. Это тоже ничего уже не изменит.

– Спасибо, – Эва ослепительно улыбнулась. – Я рада столь трогательной заботе о моей приватности. Однако вы ошибаетесь: в разгаре экзамены, и уволить из школы единственного преподавателя по основному предмету руководство физически не сможет. А сплетни коллег, да и соседей, я как-нибудь переживу. И еще: я не люблю Срез. В вашем досье должно быть записано.

В чем несомненное преимущество демократии перед диктатурой: местных спецслужб можно не бояться. Просто чиновничья инстанция, нудная и нелогичная, местами до абсурда, способная вымотать нервы и довести до истерики, – но абсолютно безопасная для жизни. Хорошо, что они ходят в штатском, а не в лиловых мундирах. Хорошо, что им можно высказать хотя бы малую часть необходимого с точки зрения здравого смысла. И беспрепятственно уйти.

Она встала и оперлась ладонями на стол, глядя на сотрудника поверх монитора:

– Всего доброго. Еще раз спасибо за помощь в организации похорон. Надеюсь, там и увидимся.

– Да-да, разумеется, госпожа Ро… Анчарова. Вас известят.

Ее левая рука почти касалась тезеллитовой рамки. Перед тем, как выпрямиться, Эва развернула фотографию на себя: пусть понимает, как хочет. Увидела даму бегемотистой внешности и двух упитанных оболтусов в возрасте где-то на второй-третий и седьмой-восьмой классы. Естественно. А если кабинет все-таки другой – так и в том, первом, примерно такое же фото на столе.

…Она вышла наружу. После хорошо кондиционированного кабинета было не по-июньски душно и парко; наверное, будет гроза. На улице – впрочем, удаленной от центра и потому всегда немноголюдной – не виднелось ни единого человека; по пыльной дороге прогромыхала одинокая развалюха. Эва представила себе хищную стаю журналистов, которые, по идее, должны бы толпиться здесь в ожидании ее выхода; нервно усмехнулась. Какой Лиловый полковник? Кому интересны вчерашние новости?… кому она нужна?

Над асфальтом колебался горячий воздух. Тяжелый, как чей-то взгляд.

Здравствуй, папочка!

У меня все хорошо. Мы переехали в летнюю резеденцию. Это такой замок поменьше, но зато возле моря. Почему Роза не разрешает мне купатся? Она говорит шторм. А пажи все равно купаются! Шторм очень красивый. Белые-белые волны по всему морю. Море тоже красивое. А Драго боится. Я его просила полетать над волнами, а он не хочит. Говорит что намочит крылья и упадет. Но можно же высоко летать!

Мне подарили водные крылья! Красивые, белые, большие, с перьями, только, тяжелые. Они работают от солнца. Если я хорошо научусь, буду обганять Драго прямо по воде! Но надо, чтобы стал штиль. Я сижу на крепосной стене, смотрю и жду. И пишу тебе письмо.

Чуть не забыла а то Роза будет ругать. Экзамены я здала хорошо. Сеньор Ричес сказал у меня большие способности, особено к языкам. А теперь у меня каникулы и можна не учится.

Почему ты ко мне не приезжаеш? Только не пиши, что у тебя дела. У меня тоже дела. А такое длинное письмо тебе написала! А твои письма все короткие. Жалко.

Драго передает тебе привет. А я целую.

Твоя Эвита.

22.05.10

Глава II

Барышни были в основном тощие и голенастые. Впрочем, попадались и сравнительно кругленькие, по-сосисочному перетянутые поясами: эти перед съемкой затягивали пояса еще туже и клялись: «Я похудею!». Наверное, кто-то из организаторов не любит худышек, иначе пампушечек отсеивали бы еще при входе, на этапе весов с ростомером и бодреньким голоском, который советовал длинноногим пигалицам обратить внимание на питание. Не-длинноногим это не помогало, и они наперебой рыдали в вестибюле.

Самой старшей барышне было лет пятнадцать. Тем не менее, все они старательно изображали многоопытность и сексуальность. У некоторых получалось убедительно. У большинства – смешно. А на фото, черт возьми, должно выйти как минимум красиво.

– Марь-Ванна! – крикнул под руку какой-то идиот; она запорола кадр и гневно обернулась. – Витек швейцарскую бленду продает. Тебе не надо? Недорого.

– Пошел ты, – сообщила она.

Барышни валили нескончаемым потоком; каждой дозволялось принять перед камерой четыре развратные позы, одна из которых все равно шла насмарку, потому что надо было щелкнуть портрет. Хотелось курить. Хотелось наклацать портретную галерею этих дурех такими, какие они есть на самом деле: например, с рыбьими физиономиями, воткнутыми в зеркальце перед выходом на подиум. А потом послать всех нафиг.

Ага. И перебиваться случайными гонорарами, на фоне которых Толикова шарашкина контора – самый стабильный источник дохода. Пока грант не кончится.

– Перерыв! – зычно крикнул кто-то невидимый.

Барышня, чья очередь вертеться перед фотографом как раз подошла, издала негромкий вой, потрясая кулачками с торчащими кровавыми когтями больших пальцев. Так тебе и надо: Маша не удержалась, сняла. А что, классный кадр, надо будет предложить Толику. Он поставит. И слюни распустит от восторга.

– Нет, Машка, правда, – подскочил давешний идиот. – Бленда – супер! В «Объективе» такая знаешь на сколько тянет?

Она соизволила на него глянуть и вроде бы опознала: пару раз сталкивались лбами на звездных тусовках и прессухах. Кажется, он из какого-то глянцевого журнала… странно, там ведь неплохо платят. Погнали, наверное.

– Чего ж себе не берешь? – осведомилась она.

Он усмехнулся, похлопав свою квадратную сумку на ремне через плечо:

– Себе я недавно покруче справил. Ладно, ты думай, Маха, я Витьке скажу, чтоб до вечера придержал. Пошли покурим.

– Давай.

На ступеньках возле Дома культуры толпились новые претендентки. Каждая полуторная нервно курила; издали, наверное, казалось, что ДК обложили и подожгли. И кто бы мог подумать, что в городе проживает столько нимфеток старшего школьного возраста? Про перерыв, по-видимому, знали не все: задние ряды упрямо напирали на вход, не прекращая дымить. С одной акселераткой Маша столкнулась нос к плечу; и пережила бы, если б длинная сигарета школьницы не вмазалась ей в бок, пропалив, кажется, джинсы! Самое западло, что все соответствующие матюки достались левым барышням, прущим следом. Впрочем, пофиг.

Они с журнальным фотографом пристроились под деревом слева от входа. Закурили.

– Вот коза, – уже выдохшись, в смысле лексикона, сообщила Маша. Осмотрела джинсы: оказывается, сигарета козы не прожгла их, а наоборот, угодила в один из махровых разрезов на бедре. Потому и вышло так чувствительно. Ну ладно, попадись ты мне на съемках!.. если повезет ее опознать, конечно.

– Как оно тебе? – спросил фотограф.

– Что? – она попыталась вспомнить его имя. Вроде бы что-то простое, без понтов: Коля или Вася. А может, она никогда его и не знала, имени.

Он произвел в воздухе сигаретой неопределенную восьмерку:

– Вся эта бодяга.

– Не знаю. Еще не определилась. Бабки хорошие, а так… Никогда раньше не работала на реалити-шоу.

Кстати, интересно: его уже взяли на проект или пробуют, как ее? А вдруг они конкуренты, претендующие на одно место, точь-в-точь как эти стаи пубертатных барышень?… Так что нечего ляпать языком. Еще наплетет кому надо, будто у нее нет опыта работы – бабки-то и вправду хорошие. Есть из-за чего интриговать, не считая спортивного интереса.

– И сколько она стоит, та бленда?

Вася или Коля назвал сумму – зашибись! – и Маша, глазом не моргнув, понимающе покивала:

– Поразмыслю. Я еще объектив-призму ищу. Не знаешь, кто-нибудь призму продает?

Пусть не думает, что она позарез нуждается в деньгах. Это для начала.

Толпа нимфеток на ступеньках заметно поредела, наполовину втянувшись в здание. Черт его знает, наверное, перерыв уже закончился. А может, просто штурмовали вход и теперь тупо толкутся в вестибюле. Когда находишься снаружи, всегда кажется, что пропускаешь все самое важное.

– Я поспрашиваю, – Коля-Вася со вкусом затянулся; прищурился, глядя на нее. – Машка! Стой, где стоишь. В объектив не смотри.

Навел на нее огромный «Никон» и сделал подряд несколько кадров. Эстет, блин. Сама она никогда не снимала ничего такого, что заведомо нельзя было бы куда-нибудь устроить, хотя бы к Толику; ну, разве что на заре туманной фотоюности с «Зенитом». Или все-таки поискать себя потом на страницах глянцевых журналов?

– Освещение – супер, – пояснил он. – Ну что, Маха, пошли звездулеток щелкать?

– Пошли, – она запульнула окурком под чьи-то спешащие мимо каблучки. Не попала.

– Вообще работенка, говорят, собачья, – разглагольствовал он, поднимаясь по ступенькам. – Без продыху. Опять же, если у какой дурехи макияж поплыл, виноват, естественно, фотограф. Но не без приятных сторон… – хихикнул, – тебе не понять.

– Они же все несовершеннолетние.

– А про что ты подумала? Я так, в общем… с чисто эстетической точки зрения. Ну, и главное, из-за чего я согласился – Срез. Два месяца на халяву в Срезе! В хорошем отеле, да еще и в окружении таких вот цыпулечек…

Маша раздвинула двух «цыпулечек» локтями и вошла в вестибюль, хлопнув стеклянной дверью прямо перед физиономией Васи… или как его там? Кстати, надо бы уточнить. Чтобы на завтрашнем финальном собеседовании с продюсером проекта ненавязчиво упомянуть о «приятных сторонах» работы, которых ей, девушке с традиционной ориентацией, ну никак не понять. В отличие от некоторых.

Она прошла вестибюль, разгребая столпотворение девиц, словно ворох прошлогодних листьев. Перерыв еще не кончился, и дальше вестибюля их пока не пускали; кондиционер не справлялся с густым амбре пота, диковатых дезиков и кишечного волнения. Перед лестницей Маша по-приколу встала на весы: камуфляжный командир агрегата открыл было рот, однако узнал фотографа и понимающе хмыкнул. Ростомер стукнул железной тарелкой по голове, а компьютерный голос чирикнул насчет «внимание на питание». И это вместе с аппаратом на шее и сумкой с объективами, фильтрами и блендами через плечо.

– Вам бы подрасти сантиметров эдак на десять, – схохмил камуфляжный. – И могли бы участвовать.

Маша оценила хохму и посмеялась за компанию. Нормальный парень, наверное, из охранного агенства; и каково ему тут стоять, бедняжке, целый день без перерыва в духотище, взвешивая разных дур? Или тоже не без приятных сторон?…

Уже на лестнице запищал мобильный.

– Машка, – разумеется, это был Толик. – Ты мне нужна. Срочно.

Рассказывать ему про реалити-шоу, серьезные бабки, Срез и прочие коврижки пока не хотелось: Маша была сдержанно, без фанатизма – но суеверна. Посылать на три буквы, ничего не объясняя, тоже: Толик при всех своих закидонах все-таки хороший парень. Поэтому она сказала только:

– Сорри, я сейчас не могу говорить. Перезвони часика через три, ОК?

Он перезвонил через три секунды – она не успела подняться на второй этаж. Пришлось отключить мобилку. И это при том, что Маша ждала как минимум двух важных звонков из журналов, а еще на один, от мальчика-мажора с экономического форума, где она фотографировала во вторник, – надеялась. Впрочем, ему будет даже полезно послушать про «абонент недоступен».

Возле подиума было пусто и безжизненно, никто из обслуживающего персонала и не думал еще возвращаться с перекура. Однако здоровенная баба-зампродюсерша напустилась на Машу с таким криком, словно по ее и только по ее вине простаивает техника и срываются планы проведения отборочного тура. Маша слушала отстраненно, без особых эмоций: послать эту дуру и то не хотелось. Даже вызвалась поискать оператора и осветителей, но в этот момент они вернулись сами, и зампродюсерша поменяла вектор своего гнева.

Перерыв объявили оконченным, и в зал снова нескончаемым ручьем заструились школьницы в мини. Маша ловила в кадр их представления о безумной эротике, достаточно стандартные, чтобы через час-полтора выработался крепкий штампованный кадр, вернее, четыре варианта, считая с портретом. Черт его знает, хорошо это или плохо. Вряд ли от нее ждут полета фотографической фантазии – но мало ли.

Попробовала сменить точку. Очередная долговязая претендентка выставила вперед остренькое плечико, украшенное алой татуированной розой. Маша плотоядно ухмыльнулась: роза вызвала ассоциацию с сигаретным ожогом в разрезе джинсов. А если и не она, пофиг. Поэкспериментируем, да?

И тут ее тронули за руку. Вася-Коля, надо понимать. Хочет, чтоб она выбилась из ритма и запорола какой-нибудь дуре фотосессию; фиг вам.

– Уйди, – не оборачиваясь, бросила Маша. Присела: в таком ракурсе эту фифу мама родная не узнает. И еще. И вот так. И портрет.

– Машка, – дохнуло горячим в шею, – ну наконец-то. Думал, вообще тебя не найду. Пошли, опаздываем.

– Толик?!

На подиум уже вскарабкалась следующая девица, блондинка явно без проблем с питанием по версии весов. Отводить глаз от видоискателя было некогда.

– Ты псих, – шаг назад, чтобы влезла в кадр; щелк. – Какого ты сюда приперся? – щелк. – Как ты меня нашел?

– Давай живо! У нее сегодня день варенья. Это даже круче вчерашнего визита к цивилам! Контакты, связи, явки-пароли… может, даже интим! Такого наснимаем! Вот увидишь, завтра рейтинг будет выше, чем у «Голой правды»!!.. и даже «Топ-секрета»!!!

Снова блондинка. Крашеная. Лет тринадцать, ноги от шеи. Поехали!..

– Машка!!!

– Отстань.

Разумеется, это было нереально. Толик никогда и ни от кого так просто не отставал. Искренне считая свое занудство проявлением журналистских талантов. И портрет. Щелк!

При входе на подиум возникла заминка. Похоже, какая-то коротышка, выбракованная ростомером, ухитрилась просочиться внутрь. Сейчас на нее орали хором зампродюсерша со вторым зампродюсером. Нимфетка с мрачным фанатизмом пыталась все-таки штурмовать место под софитами.

Маша обернулась:

– Как нашел меня, спрашиваю? И как тебя сюда впустили? Взвесился, что ли?… в мини?

Физиономия Толика оказалась точь-в-точь такая, как она себе представляла, не отрывая глаз от фотографируемых эротичных школьниц. Такая, как всегда, восторженная и наивная. Толик всем нравился; до тех пор, естественно, пока эти «все» не читали о себе в его статьях. Камуфляжный командир весов у входа, по-видимому, еще не читал. И вряд ли станет.

– Мне Длинный сказал, что ты, наверное, здесь. Машка! Это же полный отстой. Это…

По восторженности пробежала рябь тоже привычного Толикового занудства. Сейчас начнется. Маша покосилась в эпицентр конфликта: коротышка уже была вся в слезах и потеках туши, но на подиум по-прежнему стремилаась.

– Сними! – прервавшись, возбужденно шепнул Толик.

Маша щелкнула несколько кадров: чтобы сделать ему приятное, чтоб отвязался. Первой цели добилась легко, со второй дела обстояли хуже.

– А теперь пошли. Я ее сегодня с утра отслеживаю! Выходила один раз, купила батоны и зелень. И воды четыре бутылки! А так сидит дома, готовит, наверное.

– Ну и что?

– Как что?! Значит, все-таки будет сабантуй. Причем на работе, я вчера нарыл, она не выставляется, отмазалась, типа старик еще не похоронен, ля-ля, фа-фа! Прикидываешь, какой материалец вырисовывается?!!

Барышню окончательно довели до истерики и погнали к выходу. Маша окинула Толика утомленным взглядом. Пора пресекать, хоть и жалко мальчика. В конце концов, он всегда аккуратно платил ей за фотки, правда, сущие копейки, но все-таки. Интересно, надолго еще хватит его гранта?… или к окончанию шоу он уже тю-тю?

Между прочим, на шоу ее еще не взяли. А на подиум уже лезла очередная звездулетка.

– Значит, так, – Маша поймала ее в видоискатель. – Ближайшие два месяца меня нет. Ты хороший парень, с тобой прикольно работать, но тут, видишь ли, плохие дяди платят много денег и везут на халяву в Срез. Так что, сорри, но охотиться за своей инфантой будешь сам. И рисовать материалец, – она щелкнула портрет и на мгновение обернулась с ослепительной улыбкой. – У тебя получится.

Если б от Толика было так легко отвязаться!..

Она работала, а он мерзко и монотонно канючил под руку; раздражало это все больше и больше:

– Машка… Это же фуфло. На фига тебе снимать эти сиськи и задницы… кого таким сейчас удивишь? Халтура для пенсионерок. Позавчерашний день. А мы с тобой… Это же наш звездный час! Драйв, улет, оргазм! Такого еще никто не делал! Мы покажем суперкласс современной журналистики! «По следам» побьет все рекорды посещаемости!

Обслуживающий персонал несколько раз пытался разъяснить Толику, где двери, но он вел себя упорнее конфликтной коротышки. И мудрее: он вообще их не замечал.

– Машка! Шестой час уже! Пошли их всех на…

Послать хотелось его самого, но Маша прекрасно знала, что это бесполезно. А положение становилось опасным: с каждой минутой Толиковы художества отнимали у нее все больше очков и щедро добавляли их Васе-Коле. Надо что-то делать. Щелк. В полный рост. И еще раз. Теперь портрет…

– Слушай, – шепнула она в микроскопическом зазоре между барышнями, – будь человеком, спустись вниз. Жди меня там, тут уже недолго осталось. Хорошо?

Он вроде бы перестал нудить, и, закрепляя успех, Маша бросила скороговоркой:

– К семи должны успеть. Без нас не начнут.

Хотелось курить. Жутко.

* * *

– Катя звонила! – крикнула мама из кухни.

– Ага, – отозвался он.

Прошел в душ. Сегодня он уже был в душе два раза: с утра и после тренировки, – но в такую жару стоит пробежаться по улице, и от футболки несет, как из раздевалки на сборах, несмотря на антиперспиранты. Кстати, мать погладила белую рубашку или, как всегда, забыла? Надо напомнить, время еще есть.

Времени было достаточно, чтобы пройти с десяток билетов по литературе. Водя упругим пучком струй по плечам, Стар твердо решил так и сделать. Сдать экзамен лучше всех в классе! А почему бы и нет, ему не слабо. Главная загвоздка – стихи. Особенно тот длинный, про войну, из пятого билета. Вот с него и начнем.

Закрутил кран и, не удержавшись, глянул в зеркало. Врет он все, этот психованный Бейсик, и типа-достоверные источники его врут. Насчет того, будто у мелких мужиков всегда больше, чем у высоких, – полная фигня, треп в надежде на благоволение Открывачки. А Марисабель хихикала, потому что дура. Все они дуры, малолетки сопливые. Все до единой.

Обернувшись полотенцем, Стар вышел из ванной. И чуть не столкнулся с мамой; в руках у нее, прихваченная двумя тряпками, дымилась огромная кастрюля. Сразу опять стало жарко. Мама вскрикнула, отступая на шаг:

– Сережа!

– Я не хотел. Предупреждать надо.

– Мог бы обвариться! Это компот. Отнеси на балкон. Тебе Катя звонила.

– Уже знаю, – он аккуратно перехватил из ее рук тряпочки, правую ладонь тут же обожгло сквозь истертую ткань. – Черт! Зачем я тебе прихватки дарил?

– Она опять звонила. И просила перезвонить.

– Ей надо, она и перезвонит. Ты меня пропустишь или как?

Мама посторонилась, и Стар, вытянув руки, потащил кастрюлю с компотом по коридору. Горячий пар от кастрюли мгновенно свел насмарку весь эффект от принятого душа; ладно, перед выходом по-любому надо будет залезть еще. В дверях гостиной обернулся:

– Погладь рубашку, мам! Слышишь?

Оставив компот остужаться (ха-ха!) на балконе, Стар прошел к себе в комнату. Включил гуделку-вентилятор: громко взвыло, на стенах зашелестели уголки плакатов с игроками Эн-Би-Эй, но прохладнее в его тесном тамбуре окнами на солнце не стало. Стар взгромоздился с ногами на диван, занимавший полкомнаты, и раскрыл хрестоматию. Стих про войну не вызывал никаких чувств, кроме тоски, – даже здоровой спортивной злости. А надо.

Не то чтобы он хотел оттянуть момент. Но, в конце концов, нужно же как-то взбодриться, обозначить, наконец, высокую цель, как выразился бы Бейсик. Не вставая, Стар протянул руку к этажерке, нащупал между корешками двух толстых книг и вытащил за уголок узкий конверт. Полюбовался голографической эмблемой турфирмы: дракон на гребне переливающейся волны. Открыл, провел подушечками пальцев по тисненой бумаге с округлым и тускло-блестящим, как бронзовая медаль, текстом. Красота!..

А бабки ребята еще досдадут. Куда они денутся?

Вздохнул и героически всмотрелся в первое четверостишие. Прикрыл книжку, заложив пальцем, попытался повторить. С первого раза, естественно, не вышло.

А второй перебил телефонный звонок.

– Дылда? – наугад, вместо «алло», спросил Стар. И угадал.

– Я тебе звонила, – в ее голосе, как всегда, подрагивала обида. Не на него, на жизнь. – Тебе мама передала?

– Нет, – соврал он. – А что случилось?

– Да нет, ничего. Просто, во-первых, у тебя есть в тетрадке по Лимбергу про виды аберраций?

– В тетради нету. Но в учебнике же все написано, он больше не спросит. А что, литературу ты уже всю выучила?

– Конечно. А ты еще нет? У тебя проблемы? Я вообще-то могла бы прийти и…

– А во-вторых?

– Что? – не поняла Дылда.

– Я спрашиваю, что во-вторых? «Во-первых» проехали.

Образовалась пауза. Стар мог поспорить, что оскорбленная теперь уже на него лично Дылда решила бросить трубку и даже поднесла ее к рычагу. Но потом передумала.

– Во-вторых, – она говорила звонко, словно роняла металлические слезы, – я сегодня не смогу пойти. К Еве на день рождения. У меня дела.

– Какие дела?

– У меня… у меня экзамен послезавтра!.. Короче, я не обязана отчитываться. Ты староста, я тебя предупредила. Пока.

Стар послушал с десяток коротких гудков, пожал плечами. Тоже дура.

Снова раскрыл хрестоматию. Военный стих расстилался по бумаге, бесконечный, словно окружное шоссе, заворачивая за горизонт следующей страницы. Ступить на эту дорогу требовало большего мужества, чем располагал Стар после разговора с Дылдой. Экзамен у нее!.. а у кого не экзамен? Полный идиотизм. Но Дылда по крайней мере безропотно сдала двадцатку. Чего не скажешь о многих других.

Он все еще держал в руках телефонную трубку. Кстати. Нажал на рычаг и, услышав длинный гудок, по памяти отстучал номер Марисабели. Память на цифры у Стара была хорошая, он запросто держал в ней телефоны едва ли не всего класса. Если б со стихами оно выходило так же легко!..

– Здравствуйте! Можно Марину? Спрашивает староста класса.

Привычку солидно представляться Стар выработал давно: это сокращало вступительную часть разговора и открывало внушительный кредит доверия со стороны родителей одноклассников, а особенно одноклассниц. Но не всегда в тему: словоохотливая бабушка Марисабели буквально вцепилась в него, в подробностях, по-родственному рассказывая, почему именно внучки нет дома. Стар пропускал ее слова мимо ушей пачками, выискивая лазейку для побега из разговора; речь будто бы шла о каком-то конкурсе красавиц в телевизоре… и наплела же Марисабель своей наивной бабуле! В конце концов он зацепил левой рукой рычаг. Нет, правда, случайно. А что, случаются же помехи на линии!

Бейсик, как сообщила его мать, ушел в интернет-кафе. Лысого просто не было дома: его старший брат не стал вдаваться в объяснения. Еще несколько номеров вообще не отвечали; и где народ носит, как будто никому не надо готовиться!.. А вот Воробей снял трубку сам.

– Стар? – энтузиазма в его голосе не слышалось. – Привет.

– Привет. Зубришь?

– Ну? – Воробей явно тревожился. С чего бы это?

– Собираемся возле метро, в полседьмого, как договорились. И деньги не забудь.

– Какие деньги?

– Слушай, – болтать с ним хотелось не больше, чем с Дылдой или бабушкой Марисабели. – Не валяй ваньку. Я почти половину доложил своих, из тех, что у меня на мопед.

– На фига?

Стар выругался мимо трубки. Хотя можно было бы и не мимо.

– Стар, – голос Воробья вдруг понизился, стал почти интимным. – Я тебе одну вещь скажу. Я ж так понял, ты еще не в курсе, боятся говорить, сволочи, а я скажу. Ты меня слушаешь?

В чем сила шестерок: их презираешь, но слушаешь, никуда не денешься. Стар поморщился, сцепил зубы и коротко выпустил в щель между ними:

– Валяй.

– Значит, так, – заторопился Воробей. – Мы с ребятами посоветовались и решили… Никто не идет. Ну и бабки, соответственно… жалко, что ты уже попал с этим подарком. А вернуть никак нельзя?

– Подожди… Куда не идет?!

– К Еве. Ей самой, наверное, не до дня варенья, похороны завтра…

– Я переспрашивал, – отчеканил Стар. – Она ничего не отменила. Она нас ждет.

– Да ну тебя, Стар… Какого хрена? Ее по-любому выпрут из школы, она же дочка этого фашиста. На экзамене все равно никого не завалит, будет тише воды… так на фига, спрашивается, выпендриваться, задницу старушке лизать? Лично я не по этим делам. Не в кайф.

– Какого фашиста?…

Это все, на что его хватило.

Стар слушал короткие гудки, в упор не припоминая, сам ли он стукнул кулаком по рычагу или гад Воробей трусливо бросил трубку. А собственно, какая разница? Тем более что Воробей сделал свое хорошее шестерное дело: поставил его в известность. Торчал бы, как идиот, полчаса возле метро… а послезавтра одноклассники делали б одинаковые морды кирпичем: «Сорри, Стар, я думал(-ла), ты в курсе». Бесстыже списывая у нее под носом, – «тише воды!» – и только он один не смел бы поднять глаз выше учительского стола…

И чья, хотелось бы знать, идея? Открывачка припомнил переэкзаменовку в позапрошлом году? Бейсик – из любви к искусству эксперимента над человеком? Или Марисабель – как всегда и всюду, из ревности?

От последнего предположения его бросило в краску. И в пот; но все равно пора в душ.

Какие все-таки козлы! – он вылил на плечи полбанки геля и начал размазывать его по груди и подмышкам. Во всем классе о том, кто такой Лиловый полковник, раньше знала максимум одна Дылда, и то не факт. Да он им глубоко пофиг, тот полковник. Тут другое. Просто в кайф чувствовать себя сильнее и круче кого-то, особенно если этот кто-то показал слабину. И вдесятеро в кайф – если перед ним, кем-то, предстояло послезавтра трястись со шпорами под партой, но в свете последних событий уже далеко не так страшно…

То есть перед ней.

Лиловый полковник… Он, Стар, знал. Он прочел все, что нашел на эту тему в интернете. Да, диктатор, да, жестокий и кровавый, но она… Принцесса! Настоящая! Ей, наверное, стоило заикнуться, и тут же делалось все, чего б она ни пожелала, и целый Срез без остатка принадлежал ей… с ума сойти. Так странно, а раньше он смотрел на нее – и не замечал. Стар облизал губы: хлорированная вода с мыльным привкусом геля. Да кто сказал этим придуркам, что они вообще достойны переступить порог ее дома?!

Под мышками кололось. Намылился и прошелся бритвой: если в жару отпускать там волосья, никаких дезиков не хватит. На всякий случай поскреб и щеки, хотя они, честно говоря, повода не давали. Открывачка, Лысый и некоторые другие пацаны солидно, по-взрослому обсуждали проблемы, связанные с бритьем, и Стар время от времени сомневался, все ли с ним в порядке. И прыщей почему-то нет: с одной стороны вроде бы классно, а с другой – это же, по идее, признак полового созревания… Как всегда, окинул себя в зеркале в полный рост. Да ладно!..

Приоткрыл дверь, впуская иллюзию прохлады, убедительную первые пару секунд:

– Ма! Ты рубашку погладила?

– Сейчас, Сережа, у меня суп на плите.

– Ну ма!!!..

– Ты что, сильно торопишься? – она выглянула из кухни, вся в бисеринках пота. – По-моему, у тебя еще есть время. Я освобожусь через десять минут.

Он вздохнул:

– Давай побыстрей, а? Надо еще цветы купить.

– Что, кроме тебя некому?

– Я же староста класса.

Магический титул помог, как всегда, он выручал в самых разных ситуациях, чем вполне компенсировал неудобства общественной нагрузки. Ей он тоже скажет: я пришел, потому что я староста класса. А вовсе не потому, что, оторвавшись от коллектива, подло надеюсь на особый подход во время экзамена. И тем более не потому, что… о чем она еще может подумать?

Мама вынесла из спальни рубашку на плечиках. Стар щедро втер в подмышки антиперспирант с запахом медицинского спирта. Вообще-то мама права: рановато выходить за полтора часа. Хотя ему же правда нужно купить цветы. И не хватать же первые попавшиеся…

Стар взял с полки конверт с голографическим драконом. Поразмыслил и сунул его в другой, белый, вытряхнув оттуда россыпь фоток «три на четыре», оставшихся от военкомата и паспортного стола. Заклеил, посмотрел на просвет: дракон и волна просматривались неясным пятном, по которому ни в жизнь не отгадать, что там такое. Он попросит ее не распечатывать конверт до послезавтрашного вечера. И пусть Дылда и все, кто соизволил сдать по двадцатке, сколько угодно не верят, что он об этом попросил. А остальных он тем более заткнет, если посмеют что-нибудь вякнуть.

Черт. Надо было ненавязчиво расспросить в учительской, какие она любит цветы.

…Уже на лестничной площадке стало страшно. Что цветы не те: действительно, что ей, инфанте, какие-то розы? У нее в замке, наверное, полы посыпали розовыми лепестками. И эта путевка, да еще в идиотском слепом конверте, будто взятка… Главное, не забыть выразить соболезнования. Когда?! – сразу, с порога?… или сначала поздравить?… или объяснить, почему, собственно… где…

Он чувствовал, что взмок, что запах пота легко берет верх над антиперспирантом, что необходимо срочно, развернувшись на сто восемьдесят градусов, бежать в душ… Но палец уже сам собой нажал кнопку звонка, отрезая пути к отступлению.

– Сейчас! – приглушенный голос из сказочного замка с драконом.

Ее зовут Эва. Эва Роверта. Принцесса Эвита.

Клацнул замок.

Жаркий воздух с запахом ванили. Женщина в маленьком фартуке поверх черного платья. Что-то вязкое, непроглатываемое в горле…

– Здравствуйте… Ева Николаевна.

– Старченко, – она улыбнулась грустно, как будто сразу все поняла. – Входи.

Здравствуй, папа!

У нас зима, очень холодно, некоторые деревья уже без листьев. Вчера даже камин затопили! На огонь интересно смотреть, почти как на море. Но в летней резиденции все равно лучше. Я бы хотела всегда там жить.

Сеньор Ричес заказал тебе новые учебники. Это хорошо, потому что мы старые уже закончили. В этом году у нас гуманитарный уклон. Мне нравится. Распорядись, чтобы и дальше был гуманитарный, я эту математику терпеть ненавижу! А физику вообще. По ней и учебников нет, то есть, они все неправильные, так сеньор Ричес говорит. Он мной доволен. Я уже пишу без ошибок на всех пяти языках! Говорит, я очень-очень способная ученица.

Правда, Вилья смеялся. «Попробовал бы твой сеньор Ричес так не сказать, ему бы знаешь что было?» А что бы ему было, папа? Вилья меня старше на год. Его мама кастелянша в зимнем замке. Мы дружим.

Ты представляешь, тут под северной стеной отражалка!!! Мне Вилья показал. Отражалка – это… Ну, она отражает, как зеркало, а если ходить туда-сюда, появляется картинка, из воздуха просто! Мы их много наделали, очень смешные, особенно где я с высунутым языком. Роза сказала: «Ты принцесса, тебе должно быть стыдно». Но мне не очень стыдно, они же все равно попропадали потом. А так я тебе прислала бы на память.

Приезжай, папа! Тут хорошо, хоть и зима. А может, ты уже летом приедешь? В летнюю резиденцию, да? Тогда пока пиши письма подлинее. Знаешь, Вилья говорит, что их вообще пишешь не ты. Врет, правда?

Твоя Эвита.

21.02.12

Глава III

– Билет номер двадцать пять. Гы-гы. Исторический роман двадцатых годов прошлого века. Ни фига себе!.. Творчество Г. Ан-то-ко-ловского. Тю!.. а кто это такой?

– Не паясничайте, Бушняк. Если вы не готовы, кладите билет и можете быть свободны.

Что-то такое звучало сегодня в ее голосе. Неуловимое, как низкие частоты в треснувшей трубе органа. Бесстрастная и безжалостная звуковая волна, на пути которой лучше не стоять; оказавшись в непосредственной близости от ее источника, это понимали все. Все до единого. От директрисы, которая после трех подряд неудовлетворительных оценок (а кто виноват, что класс явился тотально не готовым к экзамену?) выбежала из кабинета, вероятно, советоваться с кем-то вышестоящим – и до этого недомерка, на глазах теряющего ошметья наглости и хулиганского куража.

Бушняк сглотнул, сник, встал из-за экзаменационного стола. Если он, великовозрастный второгодник, не сдаст экзамена и не будет переведен в следующий класс, то загремит прямиком в армию. Он был прекрасно осведомлен, что классная руководительница об этом знает. Но не мог предположить, что ей будет до такой степени все равно.

Функция, принимающая экзамен по литературе в десятом классе. Не больше.

– Кто следующий?… желающих нет? Тогда продолжим по списку. Дмитриев.

Как еще долго, тоскливо подумала Эва. Хотя, собственно, куда торопиться?

– Тяните билет.

Где-то на краю поля зрения короткопалая рука с обкусанными ногтями зависла над рядами белых прямоугольников. Проделала шутовские манипуляции – класс отозвался безрадостными нервными смешками – и наконец спикировала указательным пальцем вниз. Исчезла вместе с билетом. Поднимать глаз Эва не стала.

– Шестнадцатый.

– Хорошо, – она сделала пометку. – Идите готовьтесь.

– А если я без подготовки? – осведомился мальчишеский голос. – Мне тогда полагаются дополнительные баллы, правда?

По классу пробежал ропот, и стало очевидно, что тут кроется подвох; с этим Дмитриевым, с трудом припомнила Эва, никогда не обходилось без подвоха. Пусть. Сегодня она чувствовала себя неуязвимой, словно крепостная стена замка над морем. И такой же равнодушной.

– Попробуйте.

– Поэты-авангардисты начала века, – с порочным предвкушением в голосе начал Дмитриев. – Разнообразие направлений и школ. Творчество Петра Деомидова. Рассказываю. В начале века в поэзии пышным цветом расцвел авангардизм. Направлений и школ было великое множество. Наиболее ярким предствителем своей школы был Петр Деомидов, прославившийся авангардистскими стихами. Второй вопрос: образ Никиты в повести А.Миненко «Хлеб». Это очень яркий, запоминающийся образ, в котором талантливый писатель А.Миненко мастерски раскрыл свое видение психологии главного героя. Повесть «Хлеб» по праву является образцом…

Она посмотрела вдаль, поверх головы отвечающего и прочих перепуганных, но любопытных голов. За последней партой в компании полусонной тетки из гороно страдал физик Лимберг. Встретившись взглядом с Эвой, мгновенно опустил глаза; ему было стыдно. За то, что малодушно согласился подменить директрису, что теперь истово, как невеста моряка, ждет ее возвращения, ну и, конечно, за свой будущий отчет о мероприятии, от написания которого никак не отвертеться. Эва усмехнулась. Ни малейшей жалости к Лимбергу она не испытывала.

Она вообще не испытывала сегодня никаких чувств.

– У вас все? Два.

– А дополнительные баллы? – злорадно осведомился ученик.

– Это с учетом дополнительных, – пояснила Эва. – Придете на переэкзаменовку. И советую все-таки подготовиться. Кстати, Анна Миненко – женщина. Следующий!

Напоследок она скользнула взглядом по его лицу: растерянные гляделки между пунцовыми крыльями оттопыренных ушей. Как же так?!.. ведь училка должна была оценить находчивость и натянуть удовлетворительную оценку, на чем и строился расчет; сорри. Сегодня ты имел дело с чистой функцией, лишенной чувства юмора.

Класс притих, затаился так, что с задней парты донесся шелест страниц дамского романа на коленях у гороношной тетки. Вопрос о желающих не стоял.

– Дымов, тяните билет. Андреева, вы готовы отвечать?

– Д-да, Ева Николаевна, – на бледную отличницу в очках было жалко смотреть; в смысле, кому-нибудь было бы жалко. – Билет номер семь. Периодизация литературы двадцатого века. В общем… ну… На сегодня существуют три основные периодизации литературы этого периода. Согласно первой из них, вся литература двадцатого века делится на три основных периода, каждый из которых, в свою очередь…

…Воинские почести свелись к бордовым подушечкам, куда прикололи кресты и многоконечные звезды нездешних орденов, да к залпу из ракетницы на треножнике, похожем на фотографический штатив. Караульные солдатики трясли в воздухе ненастоящими винтовками, увенчанными совсем уж опереточными штыками. Два цивила, курировавших церемонию, разумеется, были в штатском. Эва так и не смогла разобраться, с кем из них ей пришлось беседовать на днях. Оба смотрели на нее с одинаковым дежурным сочувствием, за которым нарочито маячило некое тайное, даже интимное знание – и укоризна: вас же предупреждали, Ева Николаевна. Вслух ничего подобного, конечно, не произносилось. И она отмахивалась от расшифровки этих взглядов, пытаясь сосредоточиться на другом, на важном и главном; хотя бы теперь…

Не получалось.

Всего лишь толстенный слой грима на мертвом лице, расплывающийся и меняющий цвет от жары. Блики на складках лиловой ткани, чересчур яркой, блестящей и хлипкой, наверное, после химчистки. Белые перчатки; а вот это неправда. Белых перчаток он никогда не носил… ни в прямом, ни в переносном смысле. Ну и что?

А потом была земля. Сухая, но липкая, никак не желавшая счищаться с ладони. Те же солдатики, прислонив винтовки к оградке соседней могилы, браво накидали лопатами приличный холмик. Просто перекопанная земля. Потом, когда она осядет, они, вероятно, поставят что-то вроде памятника… Эва подумала, что никогда больше сюда не придет. Зачем?

Ракетница оказалась, по-видимому, самодеятельной, из тех, какими особенно феерические граждане поддерживают новогодний салют. Оглушительно хлопнуло по ушам, в горячем воздухе мигнула вспышка, а затем сверху посыпались, кружась, вполне материальные пожароопасные искры. Одна из них пропалила блузку на плече, обожгла кожу, и Эва вскрикнула, а цивил…

– У вас все?

– Все, – пролепетала Андреева. Отличница, золотая медаль… для чистой функции это не аргумент. Отвечала она средненько, на восемь-девять. Но, пожалуй, пару дополнительных вопросов заслужила:

– Когда и где состоялась премьера спектакля по пьесе Леонида Ланового «Порох»?

Девочка прикрыла глаза под очками и, будто читая с невидимого листа, отрапортовала:

– Двадцать пятого июня двенадцатого года. В театре Современной драмы.

– Правильно. А как вы считаете, почему герой пьесы предал свою невесту?

– Потому что… – она сглотнула. Сняла очки, сразу став еще некрасивее, потом снова их надела; за стеклами, словно дождь, собирались слезы. – Он ее… мне кажется…

– Вы не читали, – резюмировала Эва. – А в учебнике этого нет. Восемь баллов. Можете быть свободны.

Отличница всхлипнула, рывком вскочила, метнулась за вещами – на пол с грохотом свалились и ее сумка, и хрестоматия из-под парты соседа, – и уже в дверях впечаталась длинным носом в декольте директрисы. Почуяв свободу, с последней парты, произведя не меньший, чем Андреева, грохот, сорвался физик Лимберг; напрасно, его явно не собирались так просто отпускать. Директриса держала паузу. Под ее взглядом чиновница из гороно никак не решалась перевернуть страницу.

Наверное, все это было смешно. Эва опустила глаза на список:

– Евстратова, тяните билет. Васильченко, я вас слушаю.

– Перерыв! – вклинился зычный голос директрисы. – Экзамен будет продолжен в четырнадцать-ноль-ноль. Зайдите ко мне, Ева Николаевна.

Класс тихо, без энтузиазма повставал с мест. Эва пожала плечами и закрыла журнал. Функция прервана, только и всего.

В коридоре она столкнулась с Лимбергом. Физик прогуливался вдоль стены, почитывая цитаты великих на дощатых планшетах. Действительно, чем не достойное занятие. Притормозила – не из сочувствия, просто чтобы оттянуть визит к директрисе. Беззвучные тени учеников скользили мимо, стараясь по возможности слиться с интерьером; первый взрыв возмущения донесся снизу мгновением позже, будто далекий гром вдогонку уже погасшей в небе вспышке.

– Зря вы так, Ева Николаевна, – бросил Лимберг, конспиративно задрав голову к планшету.

– Что – зря?

– Устроили разгром. Катя Андреева идет на золотую медаль, вы же знаете. Кроме того, я уверен, что она читала пьесу, просто вы своим вопросом поставили девочку в тупик. Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем вам это понадобилось?

Забавный получается разговор, констатировала Эва без намека на внутреннюю улыбку. Самое смешное, что Лимберг однозначно пишет в уме его стенограмму. И цель у него, конечно, самая благородная: разобраться, понять, помочь. Все вокруг словно сговорились ей помогать!..

…настоял, что ожог надо смазать мазью, предусмотренной для подобных случаев личной аптечкой сотрудника цивильных спецслужб. Аптечка находилась в кабинете, том же самом – или точно таком же – где Эва была в прошлый раз, и в позапрошлый, и так далее. Дракон, семейное фото, компьютер, почему-то развернутый монитором на три четверти к двери. Хотя, впрочем, понятно, с какой целью. Чтобы сразу. Наповал.

– Извините, – довольно убедительно смутился цивил, возвращая монитор в исходное положение. – Перед церемонией я как раз занимался… Мы заблокировали сигнал их сервера, ведутся переговоры. Можете не волноваться, кроме нас с вами, этих фотографий пока никто не видел.

«Пока» у него вышло профессионально, почти без нажима. И времени ей дали ровно столько, сколько нужно. Дабы успела узнать и ужаснуться, но не особенно разглядела детали, вряд ли столь пикантные, как того требует классика жанра. Далее подразумевалась внятная душеспасительная беседа, каковая, разумеется, и воспоследовала. Скучная, словно похоронный штатский костюм.

Вот тут-то Эве и сделалось все равно. Женщина стала функцией. На тот момент – аналитической функцией, размышляющей, как такое возможно. Технически.

С фотографиями проще всего: на вооружении цивилов наверняка имеется любая оптика. Действительно ли они размещены в реально существующем интернет-издании? – она тогда скользнула взглядом по шапке сайта бездумно, не прочитав, – да какая разница. Подбить же стаю десятиклассников не идти на день рождения к училке тем более проще простого. И, наверное, совсем нетрудно соответствующим образом проинструктировать отдельно взятого мальчика пятнадцати лет…

Но неужели они срежиссировали даже искру от салюта?

* * *

Дылда рыдала отчаянно и молча, не снимая очков: из-под оправы с запотевшими стеклами блестели мокрые щеки и шмыгал малиновый нос. Смотреть на нее было жалко. Даже Открывачке.

– Не реви, – миролюбиво сказал он, возлагая пятерню на ее плечо; естественно, с высоты парапета. – До осени возьмут нормальную литераторшу. И причапаем толпой типа пересдавать: ты, я, Бейсик…

Дылду передернуло – то ли от прикосновения, то ли от предложенного синонимического ряда; так или иначе, Открывачка потерял равновесие, чуть не полетел с парапета на газон и выматерился, помянув Дылду уже в одном ряду с училкой, писателем Антоколовским и прочими классовыми врагами. Затем уселся поудобнее, подвинув Воробья, и закурил что-то самокрутное, мерзкое. Впрочем, тут, на свежем воздухе, почти не чувствовалось.

– Расслабьтесь, – сообщил Бейсик. – Пересдадим уже сегодня. Еве кое-что популярно объяснят, приведут некоторые соображения, и… – он многозначительно хихикнул. – А кое-кому и без того светит гарантированное двенадцать.

Дылда подняла зареванные глаза. Без очков – очки она протирала носовым платком. Высморкалась туда же, несколько раз моргнула и снова их надела.

Бейсик молчал, обернувшись к дверям школы. До них отсюда было самое малое шагов десять, но интуиция никогда его не подводила.

Двери отворились медленно, артистично, и в проеме показалась Марисабель. Плавно, никуда не торопясь и никого не замечая, поплыла вниз по ступенькам; эротизм ее движений напрочь перечеркивал и клетчатую юбку ниже колен, и косичку за спиной, и полное отсутствие косметики. Бейсик присвистнул. Воробей и Открывачка заерзали на парапете. Дылда чихнула.

– Вот западло, – бросила Марисабель, поравнявшись с группой. – Если б знала, пошла бы первая отвечать. А теперь торчи тут до двух… Как будто у меня своих дел нет.

– Ты шо? – не понял Лысый. – Она же всех валила!

– Плевать, – отозвалась Марисабель.

Загадочности в ее тоне было не меньше, чем у Бейсика, а неотразимости гораздо больше. Навстречу длинной сигарете, извлеченной из скромного портфельчика, защелкали зажигалки. Дылда поморщилась, но всхлипывать перестала.

– Это все потому что мы не пошли к Еве на день рождения, – тускло выговорила она. – Я бы на ее месте тоже обиделась.

Марисабель искоса бросила на нее взгляд, в котором аккумулировалось все, что она думала о перспективах Дылдиного одинокого сорокалетия. Но тема не стоила того, чтобы ее развивать. Однако и подавать сногсшибательную новость вот так сразу, без эффектной паузы, не хотелось. Да и присутствовали не все, кого Марисабель желала бы видеть при ее оглашении. Так что она сексуально затянулась и оперлась на парапет, раздвинув локтями Воробья с Открывачкой.

– Как сообщают компетентные источники, – изрек Бейсик, – Ева Николаевна не скучала.

И замолчал, торжествующе глядя на Марисабель. Один-ноль. Попробовала бы она теперь заикнуться о чем-нибудь своем. Зашикали б насмерть.

– Что, неужели Блинбергу обломилось? – схохмил Лысый. Все прикололись, но ненадолго; из разрозненных смешков образовалась тишина.

– Ну? – нетерпеливо пискнул Воробей.

Бейсик наслаждался.

Открывачка спрыгнул с парапета и несколько раз прошелся туда-сюда по плиткам аллеи, едва не сбив с ног Дылду, попятившуюся на газон. Как ни странно, на бесхитростной Открывачкиной физиономии шевелилась работа мысли. Остановился он внезапно, так что из-под подошв его кроссовок взметнулась пыль, словно из-под колес резко тормознувшего автомобиля. Развернулся к Бейсику:

– Стар?!

– Стар, – чуть разочарованно, однако не без уважения подтвердил тот.

– Убью гада.

Дылда вздрогнула, споткнулась о бровку. Лысый и Воробей переглянулись, пытаясь переварить ошметья информации; выспрашивать более полную версию было стремно. И только Марисабель, выпустив к небу узкую, как миниатюрный смерч, струйку дыма, требовательно заявила:

– Не поняла.

– Шо тут непонятного, – процедил Открывачка. – Я всегда говорил, что он сука последняя. Поперся. Еще и с подарочком, небось. За общее бабло. Сволочь.

Бейсик хихикнул. Он никогда не выдавал всю ценную информацию сразу, только порционно. И все об этом знали.

– Ну? – не выдержала Марисабель. Два-ноль.

– Не стоит жалеть бабки на прощальный подарок любимой учительнице, – игнорируя одноклассницу, сказал Бейсик, интимно склонившись к Открывачке; вообще-то они оба и не думали сдавать никаких денег. – Тем более что наш староста отработал за всех. Вот только не надо завидовать.

– Кому завидовать? – зазвенела Дылда.

Бейсик развел руками:

– Вопрос, конечно, интересный. Я бы ответил, что Еве: в ее-то возрасте!.. но, если подумать, – он поморщился. – Ковер у директрисы… фи. Хоть бы дали уволиться по собственному желанию. А зато кому-то – двенадцать баллов. Так что, возвращаясь к вопросу, это с какой стороны посмотреть…

– Стар идет, – с подчеркнутым безразличием бросил Воробей.

Все обернулись: синхронно, как на торжественной линейке.

Стар шагал по параллельной аллее школьного сквера, периодически скрываясь за тополями и снова появляясь в геометрически одинаковых отрезках между ними. Его баскетбольная фигура в костюме и при галстуке отталкивалась от земли пружинисто, словно собираясь взлететь; и точно, на подходе к очередному дереву Стар взмахнул «дипломатом», перебрасывая его, будто мяч, в другую руку, и в высоченном прыжке коснулся косой ветки, нарушавшей форму тополиной кроны. И пошел дальше, чуть запрокинув голову, как если бы подсчитывал ласточек в небе. Одноклассников он, разумеется, не видел. И плевать на них хотел – с высокого, понимаете, дерева.

Дылда подалась вперед, опять топча газон, однако передумала, не окликнула. Открывачка стиснул кулаки и пробормотал что-то матерное сквозь зубы. Лысый хмыкнул, Воробей негромко, но расчетливо присвистнул. Бейсик состроил одну из своих многовыразительных гримас, значение которой можно было бы описать как минимум в двух абзацах.

– А я прошла кастинг на реалити-шоу «Я – звезда»! – очень громко объявила Марисабель. – Съемки начнутся через три дня!! В Срезе!!!

Она спрыгнула с парапета, но неудачно – зацепилась юбкой за какой-то выступ, причем подол задрался некрасиво, без намека на сексуальность. Марисабель дернулась, раздался треск, и сзади над коленом обвис прямоугольный лоскут. Правда, Стар этого не увидел.

Он вообще ничего не видел, кроме ласточек и слепящего солнца.

Здравствуй, папа!

Сегодня у нас идет дождь. И вчера шел. А позавчера немножко шел, а потом перестал, и над морем была радуга. Большая-большая, больше арки над подъемным мостом. Кстати, мост скрипит и качается, просто ужас. Роза боится и ходит в купальню через черный ход. Рабочие на той неделе обещали, что завтра починят. Но дождь.

Сеньорита Мария говорит, что у нас скукотища. Сеньорита Стефани тоже так говорит. Еще они все время болтают, как весело в городе, и с какими мальчиками целовались, и про модные платья, и про кто чей отец. Они все время надо мной смеются, когда я не вижу. Папа, ну пусть они уедут! Зачем они? С ними дружить совсем неинтересно, потому что дуры. И Драго они боятся.

Я тебе хотела написать не про них, а про Драго. Роза распорядилась, чтоб его закрыли в башне, представляешь?! По-моему, она превышает полномочия. Может, поменяешь мне дуэнью? Кастеляншу же поменяли. Или прикажи ей. Там бойницы нестекленные и дождинки залетают. И ему грустно, наверное. Он же иници-ированный, он все понимает. И разговаривать с ним интереснее, чем с сеньоритами. А Роза перепугалась, потому что мы летали над морем наперегонки. И всех пажей с их дикими драконами победили!!! Пусть его выпустят!

А вообще у нас все хорошо. Только грустно из-за дождя. Море совсем серое. Я читаю книжки, но мне не все дают. Одну Роза вообще поставила на самую верхнюю полку во второй ряд и закрыла в чулане стремянку. А сеньорита Стефани говорит, очень интересная. Ты прикажи, чтобы мне дали! Называется «Декамерон».

Хотела написать, чтоб ты приехал. Но ты же все равно не приедешь, у тебя дела и долг перед Родиной. Я понимаю. Я же принцесса.

Тогда забери меня отсюда!!!

Твоя Эвита.

21.09.14

Глава IV

Зампродюсерша сказала, что перезвонит сегодня во второй половине дня. И до сих пор не позвонила. Маша начинала нервничать.

Более идиотского занятия, чем торчать на этом чердаке, трудно было бы измыслить – даже с поправкой на богатую Толикову фантазию. Жара под раскаленной крышей стояла неимоверная, от пыли и паутины не продохнуть, а кроме того, периодически нападали сомнения, берется ли здесь, в виду леса теле- и радиоантенн над головой, сигнал мобилки. Но хуже всего, конечно, был сам Толик.

– Машка, смотри! Мужик на балкон вышел. Голый! Щелкни.

– На фига? Это же другой балкон.

– Ну, мало ли… все-таки сосед. Может пригодиться.

– Тебе нужны снимки всех соседей? Знаешь, сколько в доме квартир?

– А тебя жаба давит? Не на пленку же снимаешь, а на цифру… ну Машка! Он уходит же!.. ну вот, ушел.

– Правильно сделал. Я, пожалуй, тоже пойду.

– Машка!!!

Толик метнулся к ней с другого конца чердака – ему вообще не сиделось на месте, словно барышне в ожидании прихода кавалера; сходство усугубляли беспрестанно шевелящиеся пухлые губы и длиннющие ресницы. Журналиста-папарацци в засаде Маша представляла себе несколько иначе. Раньше. Теперь-то она давно привыкла.

– Не дергайся, я пошутила. Еще полчаса жду. И все!

Лучше б она ничего не говорила. Толик, естественно, тут же начал канючить:

– Ну Машка-а-а… Это же наша козырная тема! Мы не можем вот так взять ее и слить! Да после того, что мы с тобой в прошлый раз…

Прошлым разом Маша действительно осталась довольна. Чисто технически сделать приличные снимки с этой точки, под углом, сквозь двойное и, по-правде говоря, давненько не мытое стекло – хорошо хоть, не бликовало, солнце как раз успело опуститься за крышу, но еще не стемнело… Все равно: это было практически невозможно – а она смогла! Маша любила делать невозможные вещи. Что, наверное, и сближало ее с Толиком. Больше никаких точек соприкосновения между ними не наблюдалось.