Две Совы, Река и Лес. Сказочная повесть бесплатное чтение

Две Совы, Река и Лес. Сказочная повесть
Иллюстрации Яны Михель

Ольга Сеним

Редактор Книженцева Анна К.

Иллюстратор Яна Михель

© Ольга Сеним, 2017

© Яна Михель, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-5061-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Начало

Примерно неделю назад она сошла с тропы. Для спутников Сеним просто растворилась в тумане где-то под вечер. Когда хватились, было уже утро, солнце начинало петь свои песни, и это ощущалось даже в таком густом лесу.

Беззвучное торжество света и цвета разливалось морем через ветви, могучие стволы с их бесконечной памятью, листья, мхи, гнёзда, логова, тропы и много ещё чего, неведомое незваным, усталым и запуганным людям. Солнце роднило их с этим непонятным лесом, но страх прижимал к тропе и докрашивал каждую тень. А теперь ещё нет Сеним.

Спать захотелось сразу за полночь: легла на мхи, мягкие и влажные, погрузилась в них, закуталась в ароматы. Даже прохлада не тревожила её снов, а снилось…

Снились деревья, которые сами были музыкой, и музыка была в каждом движении листьев, ветвей и безнадёжно далёких крон.

«Да потому и ушла, что страшно было только на тропинке, с теми, кто боялся», – эта мысль проходила через сновидения, как главный герой, о присутствии которого знаешь, но никак не получается увидеть.

И ещё думала, что её съедят. За ближайшим стволом ещё там, в вечернем мареве. Что она умрёт здесь, станет частью леса, будет танцевать над верхушками в лунные ночи, но что конец её будет мучителен.

Хотела самим уходом обменять свою драгоценную жаркую кровь на свободу от страхов, суеты и неизвестности.

Драконы проявились сразу, только их нужно было научиться видеть.

Солнце расцветило туманную дымку, сквозь ресницы тени приобрели плотность, влага пропитала одежду, подменяя собой телесное тепло. Сама Сеним превратилась, казалось, во мхи и лишайники.

Остатки тумана разбегались воздушными ручьями, пряные ароматы парили легендами. Другой язык жизни раскрывался перед нею в этот день, и она увидела.

Драконы выступали плавно, смотрели внимательно, от них исходило неторопливое достоинство и добрая сила. Сеним подумалось: а что же они едят? Кстати, есть хотелось, даже очень. Припала ко мху губами, напилась, тогда стало ещё и холодно.

«Я всё-таки умру, – проскочило в голове. – Не умею я здесь быть. Буду над лесом танцевать, людей пугать».

Сразу как-то полегчало, а Драконы растворились, будто и не было никого. Утро начинало своё торжество, лес пробуждался – узнаваемо и легко.

И теперь Сеним знала, чувствовала, что больше не одна. Самое главное, страх исчез.

Часть вторая. Дом над Рекой

Глава 1

Старая Элга сидела и смотрела.

Парень трепыхался, как мокрый птенец воробья. Почему мокрый, почему воробья – понятно. Дальше-то что? Глядит Элга, размышляет, раскурила маленькую трубочку.

– Т-а-а-к… – и снова тишина, тягучая, как дикий мёд.

Думает ведьма, даже вода приумолкла и шумит глуше.

Были они на каменном карнизе, занавешенные от падающей воды густыми травами, длинными и всегда влажными.

«Эти травы такие же хитрые, как я, – думалось иногда Элге. – Уцепились за голые камни, а нет чтобы расти по лужайкам лесным, зато пьют самую сладкую воду на свете и все на свете новости встречают первыми. Эта вода всё знает, всё помнит. Любые раны исцелить может, даже если и заморозит сначала, и о камни разотрёт. Да, Река мудра, Река добра…».

А ещё Элга жила здесь. Уже много-много лет.

Колдунья сидела на плоском мшистом валуне, покуривала трубочку, поджав под себя ногу, а мальчишка – прямо на мелких острых камнях, обхватив руками колени, мокрый, дрожащий, испуганный.

– Ну-ка… – старая Элга прислушалась: «Глупый Дик», – Зачем так зовёшь себя? Ты что, дурак? – пустила облачко.

Паренёк вздрогнул, насторожился, потом подумал. Усмехнулась: «Ну как же медленно-то!».

– Всегда так звали, сколько живу, – голос слабый, глухой, но изнутри, читаемая легко и ясно, цепкая зверушка-жизнь, что упирается в кости всеми четырьмя лапами. Такая легко не сдастся. Это хорошо.

– Ух-ты, – Элга широко раскрыла глаза, вроде как удивилась искренне, – ну-ну…

И вновь принялась разглядывать своего гостя.

А Воробей-то – нащупала-таки его Имя – уже остывал, и жизнь, тот свет, что ведьма старалась усмотреть в любом встреченном ею, начинала моргать, всё с большей неохотой размыкая свои, сияющие из самой её глубинной важности глаза. Дик слабел и затихал, дрожал всё тише. Бледность расходилась по губам и скулам, дыхание теряло силу.

– Эх, ладно! За дело! – сосредоточилась.

Коснулась паренька своим сердцем, навела Тёплый Огонь и погнала по суставам. По лицу жар горячее, вокруг сердца огонь помягче.

«Живи, живи, человек!».

Толкнула в кровь шумные, цветные огоньки радости.

«Скорее!».

Вдох-выдох трубки – времени на пару щелчков, а работы вершилось, может, и на годы.

Сколько было таких встреч? Не упомнить сейчас. Мимоходом спасённые жизни, добрые пожелания в дорогу. Поведанные истории огромной значимости, которые ей, старой Элге, казались почти всегда малыми и похожими друг на друга. Где они сейчас – все эти люди? Кто знает, кто знает. Но пусть и они однажды вспомнят о ней, в тот самый миг, когда неудержимо захочется поделиться жаром своей души. Когда нужно будет кого-нибудь спасти, они не забудут – ей очень верилось – изыщут в памяти этот её способ.

«Радости и тепла, вот что нужно, чтобы вернуться назад. Да, радости и тепла».

– Ну, как ты, Воробей?

– Ничего, только холодно…

Та потаённая жизнь, что не каждый и углядит, потянулась на добро и свет, вновь засияла тихо и вспомнила, вспомнила о костях и мышцах – о доме, в котором гостила и где вела себя обычно как хозяйка.

«Выживет! Это хорошо».

Глава 2

– Ты зачем Волка дразнил?! – отогрелся, можно спросить и сердито. Дохнула трубкой. – Он тебе какой вред-то нанёс?

Парнишка встрепенулся, почуял силу в себе.

– Он зубы скалил, пугал меня, лапой землю царапал!

Уже и обида вскинулась, оттаял, значит.

– Что ещё делать-то, всё равно не убежать!

И Дика уже колотило: от перенесённого страха и от обиды на волка, на братьев, так зло пошутивших, на себя самого за глупость и доверчивость. Всегда так: Глупый Дик, Дик-дурачок, всё стерпит, всему поверит.

Над ним часто посмеивались, так уж повелось. Дик любил сказки, смотрел на жизнь как на занавеску, за которой обязательно есть что-то ещё, и доверчиво делился с другими такими открытиями.

Кот во дворе, вероломный разоритель гнёзд, как оказалось, очень смущался и робел перед мышиной ратью под полом. Мыши втолковали ему, одиночке и охотнику, про свои семейные ценности и жизнь сообща, и, хотя судьбы их были коротки, сами мыши малы и неразумны, эти их доводы вызывали уважение. И Кот не ловил мышей.

Дик объяснил это своим родным, за что был осмеян и сам, и за компанию с котом.

А ещё Дик-дурачок рассказал им про Дверь-Любознательную-Старуху, разрушенный мостик через ручей – молчаливого Стража-Ближнего-Леса, разговоры хлебных колосьев и колыбельную коровы для своего полугодовалого телёнка.

Да, Дик любил сказки, и они слетались к нему, казалось, со всего света.

Братья как-то сказали ему, притихшие и серьёзные, что верят его историям. Что там, в лесу, повстречали волка, и он говорил с ними человечьим голосом. Они тихо шептали Дику на ухо, что и ему будет интересно послушать, только идти надо далеко, объяснили, где свернуть с тропинки.

Он, конечно, заблудился, ночь провёл в лесу, понял, что обманут. Вообще всё понял. Заплакал.

И тут появился волк, огромный, рыжевато-серый, тихо пахнущий чем-то, встал на большой камень, покрытый лишайником. Красивый такой волк. И страшный очень.

Дик перестал плакать и поднял глаза, а волк пригнул голову, шерсть на его волчьем загривке встала дыбом, он обнажил зубы и ударил когтями по каменному скату. Лишайники ссыпались по траве: тихий-тихий шелест.

И мальчишке вдруг так захотелось жить, пусть даже там, дома. А где же ещё? Жить долго, хорошо, много всего знать. Кота своего вспомнил, окошки в сад, журчание ручья под мостом – всё самое любимое в жизни своей.

«Не отдам!» – подумалось быстро.

Сердце отозвалось тут же:

– Рычи!

И Дик зарычал, зло и неумело. Волк растерянно уставился, сделал шаг вперёд.

А сердце дохнуло:

– Беги!

И Дик побежал. Перемахнул через травы, какие-то яркие цветы, гибкие ветки. Никто и ничто не царапнуло его, не хлестнуло по щекам, рукам и лицу. Оглянувшись, увидел: волк рядом, за спиной, и рванул ещё быстрее.

Вдруг опора под ногами пропала, где-то внизу блеснула вода, или сперва пахнуло водой? Дик заскользил, всё сильнее вниз – и начал падать.

– А-а-а!.. – само сердце кричало из груди.

И тут с его временем что-то произошло – оно не остановилось, а как бы замедлилось, стало хрустальным, прозрачным. Сквозь это необычное время можно было смотреть как через лупу, и всё вокруг объяснялось, наполняясь значением и смыслом. Точно! Как отдёрнули занавеску. Вот что думалось тогда Дику. А перепуганное сердце голосило, потому что тело неслось, хоть и очень медленно, к острым камням и быстрой холодной воде.

Потом…

Потом в этот медленный-медленный, хрустальный, звонкий мир с неотвратимым для жизни Дика концом ворвался, заполнил собою всё вокруг вихрь – бело-коричневый, мягкий, в шорохах и ещё других, без названия звуках, похожих на тишину, но ярче, а потому значительнее. По лицу, шее, рукам пронеслись травы, оставили мокрые следы и память о запахе – вода, зелень, мёд. Спина и плечи ощутили колкую твёрдую опору.

И время вернулось в свои границы.

«Как река, – подумалось, – а я сплю».

И он уснул. Спал недолго, открыл глаза – увидел старуху на камне метрах в полутора от себя. Сидела, поджав ногу, курила трубку, смотрела на него, Дика, сверху вниз, рассматривала даже. Сердце молчало, может, устало. Чувств не было, мыслей не было. Мир – занавеска, за ним – хрустальная тишина, жизни нет, смерти нет. Сколько теперь тебе лет, Дик? Ты Дик?

Глава 3

Элга развела костёр и сделала в котелке какой-то чай. Дик внимательно смотрел, как что-то сыпалось из мешочка на поясе и из железной банки с рисунком. Потом старуха сорвала пучок травы из той, что росла над обрывом, и кинула, тихо приговаривая, в дымный ароматный кипяток.

Укутанный холщовым одеялом, Дик в это время жевал сухую лепёшку – хозяйка достала её, завёрнутую в бумагу, из котомки. Тепло, спокойно, тихо. Разочарование было первым перенесённым им в жизни горем. И вот оно стихало, как засыпает больной потревоженный зверь. Дело даже не в пережитой опасности, голодной и холодной ночи, злой подлости родных. Обида была на саму жизнь – за что? Почему он, Дик, этой жизнью не принимается, и жизнь желает от него других слов, мыслей других, вообще другого Дика?

– Да ты успокойся, – сухой неспешный голос старухи. – Тебе просто надо было уйти. Тебя выбило как пробку из бутылки, раз сам не догадался. Не сиди в чужом гнезде, найди своё. Или построй.

Ведьма зажарила что-то на большой сковороде, бросила туда орехов, выложила на тарелку (всё-то у неё есть), рядом – ещё лепёшек, подала Дику.

– Ешь, Воробей, а Волка больше не пугай.

Это он-то пугал?!

– Ты хоть знаешь, что ему сказал тогда? – в глазах озорные искры. – Да тебя мама за это два дня не кормила бы!

Еда, тепло, добрые простые слова отогревали душу. Сердце не плакало больше, раны затягивались. Их бы не тревожить ещё.

– Я посплю, бабушка, можно?

И вот уже появилась на лице его обычная улыбка, простая и открытая.

В глубине ниши-пещеры копна травы. Прямо в холщовом покрывале повалился в пряный аромат и полетел навстречу голосам – голоса травы и цветов распахнулись историями без слов, которые теперь знал и он, в самом сердце своём видел – они ложились бальзамом на раны, кутали, латали, достраивали что-то. Дик спал и становился другим. То есть тот, настоящий, загнанный и неизвестный, возвращал себе свои дары – плоть, кровь, само право на жизнь.

У каждого есть свой Лес, где найдёшь то, что потерял. Не бойся шагнуть за дверь. И благодари за всё…

Это травы шептали или сердце, теперь мудрое и спокойное? Не важно совсем. Он спал, принимая себя, страх таял и отдавал всё – всё, что могло бы случиться и что теперь случится обязательно – это решает Дик, хозяин и властелин самого себя…

Глава 4

Мягкие лапы ступали осторожно по припорошенным снегом сухим листьям. Потом очень легко и беззвучно – лишь кора отозвалась шорохом – по дереву наверх, на любимую длинную широкую ветвь над тропой. Прилегла, растянувшись, всем животом чувствуя каждую трещинку древесного ствола, очень тихо коснулась ветра носом, распахнула слух на весь лес – нет, на весь мир. Замерла. Застенчивая Рысь вышла на охоту.

У неё были и другие имена. Малый лесной народ успел дать ей их столько, всех и не вспомнить: Острая, Тень-на-Ветке, Всегда-Найдёт, и её любимое – Большая Мама. Это дали на редкость смышлёные и отчаянные белки из кедровой рощи, смелые, наглые и быстрые. И всё-таки в Лесу жила Застенчивая Рысь.

Так её назвала как-то Старая Сова – старуха у Реки. А это целая история…

Рысь была ещё совсем котёнком, по её понятиям, очень давно. Тогда с ней случилось что-то, совсем не шедшее потом на ум, не хотело вспоминаться, таилось в самой глубине сердца тёмным комком, беззвучное и глухое. Да…

Шкура у неё была вся в ранах, кровь запеклась корками, Рысёнок плакала и никак не могла согреться, это она уже помнит. А Старая Сова как раз оказалась рядом. Осторожно взяла на руки, приговаривая что-то, прижала к себе, даже напевать начала, отогревая дыханием. Потом унесла в Дом-Над-Рекой – его весь Лес знает, теперь узнала и она; накормила мясной кашицей, напоила молоком, промыла и смазала раны.

Рысёнок не убегала, жила на подстилке в пещере, набираясь сил, присматривалась и прислушивалась. Но всегда старалась отвести взгляд.

Все кошки на свете берегут свои глаза, какими бы по размеру они, кошки, ни были. Там, на самом дне, секрет души, их независимость, легенда и будущая история. Любая кошка это знает, и об этом её молчание.

Сова-старуха разговаривала с нею, особенно по вечерам перед сном, и Рысёнок слушала. А старуха поговорит-поговорит, да и посмотрит ей в глаза, как та поняла и что думает по этому поводу.

– Какая же ты застенчивая, – усмехнулась как-то. – Застенчивая Рысь, – проговорила, уже пробуя на слух, пустила дымок. – Ух ты! Ух ты!

Казалось, сейчас захлопают её невидимые крылья.

– Ну и имя у тебя! Ай да молодец! Ай да Рысь!

И что обрадовалась?

А Рыси было всё равно приятно. И ещё очень тепло в самом сердце, так, что, если пробежит мимо мышь, поймает, прилижет языком и отпустит. Вот как тепло.

Потом она потихоньку стала выходить, сначала недалеко, до границы трав-занавесок, позже до солнечной лужайки. Ложилась в нагретый круг и глядела на Лес: исполинские деревья, переплетённые кружевные запахи, тени живого в глубине, звуки как гирлянды, звуки как призывы, звуки как границы. Смотрела и слушала, вспоминала и срасталась, становясь частью этой громады.

Когда силы вернулись, Застенчивую Рысь потянула Охота. Лес всё шелестел, звал на разные голоса, запахи ворохом сыпались на нос и усы. Рысь точно знала, что бы сделала, будь она на той поляне, как бы пошла по ветвям. Знала, как ступать по сухой траве без шума и как ловить ветер…

Охота снилась, охота с нею договаривалась.

Но уходить Рысь пока не решалась.

Глава 5

В Доме-Над-Рекой шла порою очень странная жизнь. Например, Застенчивая Рысь пару раз видела настоящее возвращение Совы.

Сначала особое какое-то предчувствие как дуновение. Лёгкий ветерок мгновенно касается каждого уса, ударяет ладошками в морду, и, если прислушаться, можно разобрать целый ворох всяких новостей. Затем колыхание трав у входа, всего один-два раза, а потом… Потом невесть что, и словами не передать: поток ветра, перья, запах этих перьев и травы, когтистые совиные лапы в приземлении. И вот стоит, поправляет одежду, косы свои, сумки вокруг пояса. Сова вернулась домой.

Так открыто она вообще-то редко возвращалась, только если случалось что-то и надо было торопиться, тогда у всех сразу же находились заботы. От Рысёнка на первых порах требовалось немного – не мешать, не путаться под ногами и лапами. Это уже потом, окрепнув и помудрев, она предлагала свою помощь. А иногда, когда Рысь уже ушла в Лес, Сова сама находила её и просила о том, что было только в её рысьих возможностях.

В тот, наверное, второй или третий настоящий приход Старуха созывала Совет. Как поняла Рысёнок, на охотников Леса поднялась Большая Охота, беззаконная и вероломная. Однажды, очень давно, Лес перестал говорить с теми, кто приходил только брать, не благодаря. Непостижимость пугала людей, и такое соседство казалось им опасным.

В Доме-Над-Рекой сошлись все: Волк, Медведь, Лис, Барсук, Росомаха.

– Мудрый Рысь не придёт, – сказала тогда Элга. – Они не забрали только её, – и указала рукою в глубину пещеры, откуда мерцали, мигая, глаза Застенчивой, – а она ещё очень мала, чтобы говорить на совете.

В этом лесу каждый знал о своей значимости. Если случалась такая большая гибель семейства, как недавняя потеря рысьего клана, все были уверены, Сова отыщет оставшихся и восстановит числом.

Малые охотники тоже были на совете, кто дальше, кто поближе, взгляды тянулись с потолка, из трав, из-за камней. Решалась судьба, и сердце Леса билось сейчас в этой пещере над Рекой.

Глава 6

Ту весну запомнили все. Очень странные дни обрушились на окрестные селения. Дик тоже пережил это со всеми вместе, запомнил, хотя и трактовал по-своему, иногда даже радовался.

Поднялся ветер. Закружилась сухая дорожная пыль, старая прошлогодняя трава. Закат был мутным и кровавым, краски неба кричали. Не было в них нежных переходов, намёков и полутонов. Глядя на такое небо, не хотелось писать стихи и дарить эти мгновения тем, кого любишь больше всего на свете. От такого заката находили глубокая грусть и печаль от беспомощности перед силами Природы, а людям приземлённым было просто очень страшно.

Охотники готовили облаву. Утром на рассвете они начнут очищать Лес.

А ночью пошёл снег. Белая армия тишины заполнила собою мир вокруг за несколько часов, потом поднялась пурга со свистом и дикими песнями. Дик любовался, единственный, наверное. Снег ложился беспощадным ковром на всходы, распускавшиеся деревья, дороги, крыши, на проснувшиеся ручьи и на Реку, засыпал мосты и переправы, укутал Лес. Некоторые деревья были скрыты до самых макушек.

И утром люди, конечно, остались дома. Мир стал тихим и белым, только ветер всё пел и пел о чём-то, повторяя слова и мелодию, может, чтобы было понятнее, кто знает?

А в Доме-Над-Рекой Элга-Сова вела мотив, покачиваясь, укутанная в покрывала. Рядом огонь, в котелке что-то булькает. Тени на стенах пляшут в такт словам, а травы-полог, наоборот, замерли как стражи; снаружи – белая стена, быль или небыль, принимает и разносит песню-весть во все концы. Стелется песня пургою, вытекает из Леса, обнимает поселения, каждый дом, каждый куст. Все и всё услышат, поймут.

С Совою немного в глубине на подстилке Рысёнок. И не малыш уже – годовалый зверёныш, что вот-вот ворвётся во взрослую жизнь. Свернулась, а уши торчком, ей не страшно, знает – всё будет хорошо. Её сердце бьётся в такт песне. Каждый обитатель Леса сейчас в этих словах, Элга всех ввела в круг. Одно большое Сердце-Душа льёт свою печаль и радость. Слушай, слушай, мир.

Глава 7

Снег всё падал, и охотники остались дома на второй, а потом и на третий день. Дети в домах иногда плакали оттого, что сидели взаперти, им стали сниться сны, сказочные и яркие. Дети делились ими, проснувшись, с домочадцами, и в селениях потихоньку заговорили о лесе и добре, о животных, обычных и странных, припоминаться стали сказки и чудные истории.

Дик в те дни ликовал – он чувствовал вокруг небывалое волшебство. Любовался. Работы стало немного, и он мастерил игрушки, слушая ветер.

Ветер вдали от дома пел сурово и грозно; тот, что в трубах – жалостливо; за окнами песни звучали предательски нежно и наивно. Красивые песни, но, если выйдешь, в лицо ударит тьма колких иголок, от которых не укрыться, и дыхание не сможет прорваться дальше губ. На лице и волосах – мгновенная корка льда, на втором вдохе-выдохе начинаешь задыхаться, сдаёшься – и назад, в испуганное и усталое, но жилое тепло.

Затея охотников как-то сразу потеряла своё значение – самим бы выжить, сохранить урожай, откопать дома и постройки.

На четвёртый день вьюга начала утихать. Прекратилась эта странная песня, наступила тишина, потом повеяло-зашумело уже обычным, лёгким и простым весенним ветром, с которым пришло тепло. Вышло солнце, защебетали птицы – и где только прятались всё время? Нашлось столько забот, что людям стало не до леса, гнева и страшных историй. Всё потом, потом.

Тревога стала отпускать Лес.

Не все пережили песню Старой Совы. Кто-то замёрз, не вылупился, навсегда потерялся, старые или подгнившие деревья рухнули, слегли, как сказала Элга. Таяние захватило всё пространство, звуки и запахи весны ворвались армией, небывалые истории носились в воздухе, воплощаясь в поступки его обитателей. Жизнь.

Рысёнок шагнула за травы, спустилась по мшистому карнизу. Она чувствовала упругую землю, мягкую шелковистую траву, силу своих лап, мощь когтей. Всё на свете слышит, всё на свете видит, всем меньшим госпожа. Вошла в Лес, как возвращаются домой.

Застрекотала сорока с верхушки сосны:

– Рысь! В Лесу Рысь!

А раньше, когда Рысёнок играла листьями на виду у старухи, помалкивала. Застенчивая замурлыкала.

Дом-Над-Рекой вернул Лесу пропажу.

Глава 8

Старая Сова была довольна. Она очень долго жила здесь, много знала и помнила. Такие истории были, конечно, но по пальцам пересчитать можно.

Сейчас она возилась в своей пещере, как любая хозяйка у себя дома, будь то крестьянка из ближайшего села или утончённая дама из большого города, с любовью наводя порядок, расставляя всё по местам, запоминая, где и что лежит. Был очень спокойный день.

Снова и снова вспоминала-перебирала эти события. На мельчайшие бусины-слова разобрала свою песню, где они оказались точны, а где можно было бы и подправить. Нет, хорошая песня, настоящая. Стоило ли брать в этот круг всех? Или кто-то не был вовлечён? Как относиться к потерям, неизбежным, но ведь печаль на сердце?

Она размышляла как мастер после успешно проведённой работы, мурлыкала под нос, а ещё думала о том, что историю эту следует оставить в памяти и надо бы обзавестись учеником.

– А то мы и вправду здесь как в сказке, которая никак не закончится.

Ведьма горько усмехнулась.

– Всему конец есть, нужен ученик. Только Ты у нас мудра и бесконечна, – с почтением посмотрела в сторону Реки за травяным пологом, – но ведь и Ты началась когда-то и когда-то закончишься…

***

У каждого в этом Лесу, огромном и древнем, была своя история. Она могла быть коротенькой и прямой, как мышиная судьба, или долгой и сложной, как, например, жизнь Реки, со множеством секретов и смыслов, которые сами уже начинали свою самостоятельную и петлистую жизнь. Сова знала их все и постоянно собирала новые. Она любила каждого, любовь эта была особенной, именно поэтому Элга и стала душою и сердцем этих мест и, может, поэтому жизнь здесь всё длится и длится.

Сначала она заглядывала в глаза или находила источник. А попробуй найди глаза у сосны или ручья! Начинала читать историю. Потом нащупывала имя, проверяя на слух, не солгала ли себе, и возвращала всё это их обладателю, рассказывая на своём человечьем языке, да ещё добавляла тепла сердца, снимала печали и горести, лечила хвори и раны.

Тогда испуганный или усталый обладатель таких сокровищ, как имя и судьба, вспоминал себя и становился собою. Поэтому весь Лес был окутан связями, причинами. На ветках, в траве искрились слова, в каждом звуке пульсировали строчки, и если слушать долго, то можно услышать эту волшебную мудрую песню. И опускаются топор и ружьё…

Только у Реки не было печалей и болезней, её можно было просто слушать, бесконечный-бесконечный разговор. И уже сама Река лечила и утешала Сову как мудрая, добрая и сильная мать. Однажды, очень давно, она нажурчала Элге своё имя, и тогда молодая Сова в первый раз распахнула свои крылья.

Глава 9

Всё изменилось с разницей во вспышку молнии. Вот он – молодой щенок, прижавшийся к земле и камням волчонок, боязливый и голодный, и у него болели израненные лапы. А вот уже победитель, ужасный – даже самому страшно – рычащий, беспощадный и большой.

Исчез отец, потом мать вернулась, волоча лапу, бока в крови, легла и стихла. Запах… После он узнал, что так пахнет порох. Они с сестрёнкой сидели рядом с матерью неподвижно и беззвучно, ждали, потому что родители успели научить только тому, что без разрешения из дома выбираться нельзя.

А потом в их нору заглянул Пёс. Шёл по следу, старый и недобрый, как его хозяин, который приказал взять след.

Ещё родители научили их хотеть жить. Цепляться за тепло, когда так холодно, что само сердце начинает баюкать лапы и глаза, уметь пережидать голодные дни, не отчаиваясь. Терпеть боль, потому что боль уйдёт, а ты, живой, останешься.

Родители всегда очень смело воспринимали дальние и близкие признаки их врагов: выстрелы, лай, шаги, голоса. Они поднимали уши, переглядывались, иногда уходили, уводя щенков за собою – а тогда их было четверо, но никогда не боялись. С материнским молоком волчатам переливались чувство силы и спокойствия, молчаливое приятие жизни сложной и благодарение за жизнь радостную.

А теперь к ним заглянула смерть.

У жизни много обличий, у смерти много обличий. Есть те, кто не живёт, имея бьющееся сердце, и те, кто так и не умер, хотя их тело растерзали на куски.

Пёс кинулся к матери, а волчата бросились на него.

Сестрёнки тоже не стало, и Волчонок не знал, что ему помогло или кто, но логово он покинул победителем. Волком из Леса, Серым. Другие прозвища-имена были даны ему потом – Большие Лапы, Мудрый Локи, Наш Волк, даже Лунная Песня, заслуженные за каждый его день в этом Лесу, где никто не остаётся один.

А тогда Сова нашла ему стаю, и к холодам он был по-настоящему крепок, силён, быстр и находчив. Элгу-Старуху любил и уважал. И, если спросить, ответил бы примерно так: она тёплая и сильная, её не хочется съесть, к ней можно повернуться спиною, и Сова мудра.

Ещё Волк её боялся. Превращения и полёты, дружба со всеми местными, которых тоже нельзя есть, удивляли, настораживали, заставляли размышлять. Даже к огню привык.

Забегал к ней часто, и они говорили на одном им понятном языке. И со временем Волк стал необыкновенным даже по местным понятиям зверем. Бесконечно, еженощно и ежедневно, он нёс понятый им закон: ешь того, кому уже пора уйти, и никого больше, не причиняй боль, не сей страх. Останавливай беду, если можешь.

Любовь он понимал, но по-своему, согласно волчьей сути: это музыка, та Песня, которую поёт весь Лес, которая несёт его лапы и согревает ему сердце. И которую иногда напевает Элга у костра.

Глава 10

В истории, как Дик прыгнул в Реку, которая стала и местной байкой, и легендой, Волк-из-Леса может рассказать большую часть, ведь он был её свидетелем и участником. Локи как раз учился у Совы видеть чужую Беду. В тот день сидели они у воды и переговаривались:

– Слышишь? – спросила Элга, – движется. То, что тебе и надо. Ну, давай, пробуй!

Волк раскрылся на всё, что знал, попробовал и воздух, и звуки… Тонкое колыхание, сложное, как мотив, шло как бы с ветром, но по своим путаным законам, цеплялось за ветки, как клочья тумана, западало в травы. И Волк точно знал, что там, в зарослях, у какого-нибудь малого лесного народца родится сегодня грустная-грустная ночная сказка.

– Вот, – Сова поняла, что почуял, – так летит чужая беда. Не остановишь – поселится здесь и другую приведёт, или начнёт грызть чьё-нибудь сердце. Помоги ему, а я прикрою.

Уже на бегу Волк подумал: «А что делать-то? Как?!».

И вдруг… Человек! Их волчьего племени извечный враг. По крови каждый помнит потерянные угодья, исчезнувшие стаи. Гнев подступил, зубы оскалились. «Убивать нельзя, прогони», – зашумело голове. Это – закон стаи, через что не должен переступать ни один зверь, и, пожалуй, самый трудный их волчий закон. Да, трогать человека нельзя.

– Волк! Останови Беду, помоги! – Элга где-то рядом. – Прислушайся!..

Успокоился, потянулся по следу: слёзная тихая песня. Вскочил на валун.

Детёныш, неопасный и слабый, жалкий, как он когда-то, поскуливал. Беда клубилась над ним, не имеющая имени и заразная, как осенняя хворь.

– Раздели их! – Сова мелькнула ветром, – тогда она оголодает и умрёт. Раздели и не думай о ней больше…

А дальше было примерно так: Волк постарался быть учтивым – с человеком! Произнёс что-то навроде: «Доброе утро, приятель, как охота сегодня? Будешь ли ты здесь жить?», на что получил такой бессвязный и грубый ответ, в котором он, Волк, разобрал только несколько слов, но и те, что не решался произносить даже в лютой драке по весне, потому что жизнь свою любил и ею дорожил. Растерялся. А детёныш вскочил и бросился через травы и кусты прямиком к обрыву и, по его волчьему подсчёту, должен был оказаться там очень-очень скоро.

«Ну разобьётся же…».

Бросился следом, почти догнал, чуть не схватил, но этот хлипкий припустил сильнее и через минуту замолотил лапами в воздухе. Закричал громко и неприятно.

Где-то на середине падения мальчишку подхватила Сова, унесла к себе, волку угукнув по-совиному: «Молодец».

Стало тихо.

Местные удивлённо переглядывались, размышляли, кто жуя траву, сонно мигая, кто с добычей в пасти. Волк посмотрел назад: беда растворялась, не оставляя следов, и каждая травинка, каждый цветок, утяжелённые ею, распрямлялись и возвращали себе свой цвет, сочный и живой.

Глава 11

Конечно, ну конечно, Дик-Воробей стал учеником. Лес пошумел-пошумел об этом и успокоился. Забот в лесу всегда хватает, тем более начиналась осень – волшебное звонкое время, когда каждый лесной житель оборачивается секретами, тайнами и прощаниями.

Дик подружился с Волком и Рысью, учился видеть и слушать Реку, постигал языки Леса. Всё было интересно и ново, чудеса захватили, стали его реальностью, вплелись в повседневные дела.

– Ты особенная.

Они сидели у костра вчетвером. Воробей – на соломенной циновке, толча сушёную траву, а вернее смесь молодых весенних листьев малины и земляники, собранные в летнее полнолуние цветы липы и шиповника и немного (щепотка) свежего зверобоя. Волк – чуть в отдалении, на границе света и тени, просто слушающий всё вокруг. Рысь, как всегда, рядом с Элгой, что сидит на валуне, поджав ногу, с дымящейся в руке трубочкой. Вроде и спит Рысь, но все знают, что нет у кошек никакого сна, а есть путешествия туда и обратно. И бродит она сейчас по одной ей ведомой дороге.

– Ты старая, а с тобою весело и интересно, – Дик протянул чашку, – вот так?

– Нет, надо до состояния пыли, ты просто толки быстрее, – ведьма смотрела на звёзды.

– А ты всё-таки кто? Сова или человек?

Волк на этот разговор даже голову не повернул, только уши, зато до предела. Элга взглянула мельком и усмехнулась.

– Что, тоже так хотите? Да человек я, человек. Не из яйца вылупилась. И детей не в гнезде выкармливала.

– Так у тебя и дети есть?! – Дик даже про задание своё забыл, между прочим, очень важное. Он готовил мазь, и была она нужна завтра.

– Я не старая, детёныш, я очень старая, – старуха улыбалась широко, счастливо и белозубо, – а дети разлетелись давно.

«Всё-таки разлетелись… – подумал Дик. – Разлетелись, ага… Люди-то…».

– Вон к тем холмам, за заливом.

– Но это же море! Его не видно даже, так далеко!

– Но оно же там есть, – говорит и раскачивается в такт словам, – это только мы один лес вокруг и видим.

Снова посмотрела в ту сторону:

– Вот за морем они и угнездились…

«Угнездились… Ага. Люди Элгины. Ну-ну…»

– А что, такому научиться можно?

– Превращению? Конечно. Меня вот Река научила. Похоже, и вам пора. Даю тебе срок и тебе, Большие-Лохматые-Любопытные-Уши, тоже!

Так Волка могла назвать и не обидеть только она.

– До хрустящего льда на траве, когда молодой серпик станет виден, вам надо услышать то, чем вы хотите стать. Да, милая? – протянула руку и стала гладить Застенчивую за ушами. – Пусть побегают наши мальчики?

Любимица заурчала.

– А ну-ка? – старуха поглядела в чашку. – Молодец. Теперь добавь столько же кедровых орехов, пока не станет, как тогда, когда Медведя лечили.

То ли смеётся Элга, то ли правду говорит. Волк встал и убежал куда-то. Наступала ночь.

Глава 12

Волк очень любил Луну.

Любовался ею тёмными глубокими ночами после охоты, пел ей песни в ночи сытые и в ночи голодные, удивлялся ранней, над горизонтом, когда она показывалась, как лицо просыпающегося Человека, над холмами. У Совы учился следить, как она рождается и умирает. А потом опять рождается.

Это последнее ему особенно нравилось. Вот она совсем изъедена ночью, вот уже и не является на небо. Всё. Но Волк улыбался, потому что знал секрет – где-то далеко-далеко она живёт, круглая и сияющая, и никто её не ест, и Луне не больно, когда её нет у него.

И точно, надо немного подождать, прожить всего несколько чёрных ночей, как она выглянет хитрой, лукавой дужкой из другого, волшебного мира, такая же, даже немного лучше.

Тогда Волк наполнялся надеждой: если Луна, большая и круглая, выделывает такое, то уж его-то семье много места не надо, чтобы просочиться в какую-нибудь небесную щель!

Волк представлял, как из льющегося лунного потока выбираются, как на берег, и стряхивают со шкур светящиеся капли отец, мать, сестрёнка и ещё двое, маленькие, круглые, как Луна, пушистые братишки. А он выступает к ним прямо по лунным камням, обнюхивает, и они несутся Лунной Стаей над землёй, над спящими Лесом и Рекою, даже над людскими поселениями, без страха и опаски. Вот тогда он расскажет тем, по кому так тосковал, все-все свои новости, а значит, и всю свою жизнь…

Как же ему этого хотелось.

Поэтому, когда Сова произнесла своё «кем вы хотели бы стать», у Волка уже был готов ответ. Да и о чём ещё мечтать такому большому и ловкому зверю? Кто здесь более успешный охотник? Медведь? Нет, конечно. Он просыпает самое интересное – Белую Зиму, а ведь именно тогда и можно выбрать себе лучшую, быструю и ловкую Волчицу.

Нет, другой, неволчьей доли ему не желалось.

И ещё бы это – Волк хотел становиться Лунным Светом над Лесом. Сам точно не знал, что это такое, но был уверен – надо.

Он станет Лунным маревом, заглянет за тот краешек, он найдёт их и выпустит к себе! Если для этого нужно услышать Лунный Свет, Волк-Лунная-Песня услышит его!

Глава 13

А у Дика не получалось. Вернее, не получалось захотеть. Ему хватало того, что приобрёл совсем недавно. Воробей уже был счастлив, с радостью начинал каждый свой новый день, засыпал, нетерпеливо ожидая дня следующего. Душа его раскрывалась и расцветала, сердце ликовало, а неутолимая жажда жизни толкала вперёд, от одного вопроса к другому. Но быть кем-то ещё… Дику просто не желалось, всё-всё вокруг было ему одинаково любимо и дорого.

Прошла холодная зима. Сова учила всему: как переживать морозы и не замёрзнуть, что есть, где это искать, как готовить.

Стены пещеры с первых же осенних заморозков завешали шкурами, до этого лежавшими свёрнутыми и проложенными сухими пряными травами в узком сквозняковом проходе.

Ещё Элга сшила ему одежду, тоже из шкур, мастерски, ловко. И обувь сделала.

Так что холодная пора была прожита хорошо и интересно.

Раньше Дик был плохим учеником, неряшливым, нерадивым. Теперь же он учился прилежно и радостно. Письмо и чтение стали даваться легко. Выводил буквы, задумываясь над смыслом каждой, одновременно прислушиваясь к ветру за пологом, звукам в чаще, к течению Реки и мыслям Совы. Так она учила: будь сразу везде, будь сразу всем. А еще Дик изучал траволечение, целительство, минераловедение, лесной закон, древний (самый первый, как говорила Элга) язык, следы, птичьи и не только голоса.

Как глубоко тянутся корни у сосны? А у рябины? Сколько лет может спать семечко липы в земле? В щели между камнями? А если в засуху? Какой след оставляет старый волк? А молодой? Как в птичьем гомоне разобрать слова?

И самое важное – увидеть за всем этим Душу, живое в неживом, помочь, излечить. И знать, как с ним или с нею заговорить.

Сказки ожили, окружили его, приняли в свой мир, оказались былью, горечью и сладостью земли. И такая жизнь вселяла в него смелость и ответственность.

Как любому мальчишке, Дику нравилось испытывать, тем постигая, себя: лазить по деревьям и скалам, выбирая самый сложный, самый опасный путь; осматривать горизонт с макушек деревьев или висеть вниз головою на шатких береговых карнизах. Нестись по каменистому склону наперегонки с Волком, подражать его движениям, подмечая, как ставит лапы на подвижных и ненадёжных участках, с какой силой отталкивается от уступов и как вытягивается в прыжке…

А ещё Дик подрастал.

«Касхи мой, Касхи, – думалось иногда Элге. – Почему ты не со мною? Как мне воспитывать этого птенца? Ведь ты бы лучше вёл его, объясняя премудрости жизни, и помогал взрослеть…».

***

– Какая большая у тебя пещера!… – …ра!… …ра… – Это всё подземная вода выточила? – …ила?… …ила… …ла… …ла… …а…

Когда Дик поселился здесь и освоился, он стал исследователем жилища.

Место было чрезвычайно удобным и для жизни, и для защиты. Над водою и над обрывом, укрытое от незваных гостей травяным пологом и ветром, дувшим то с Реки, то вдоль неё. В весеннее многоводье талые ручьи водопадами обрушивались мимо карниза, травы колыхались на входе, принимая и сдерживая сырость, и тогда вход в дом Совы совсем скрывало от глаз.

Пещера имела ответвления, переходы с малыми пещерками, систему сквозняков для вентиляции. В округе располагались запасные выходы, и об этих лазах знали все и никто одновременно – это был один общий для всех в Лесу секрет. Так руки и ноги знают о сердце, знают о его важности, поэтому ведут себя во всём многообразии своих возможностей, но только чтобы сердце – их сердце! – оставалось невредимым и по-прежнему выстукивало свою песню-ритм. Хорошая, очень хорошая пещера.

– Этот Дом нашёл и обжил Касхи.

Сова плела циновку, но на вопрос поднялась и прошла в глубину к коридорам, на голос.

– Да? А кто это?

– Мой по вечности муж. Очень давно нашёл. А я только порядок навела, – подмигнула, но не улыбалась совсем. – Будь учтив и благодарен, это Его дом, здесь по-прежнему живёт Его Дух. Это с разрешения Касхи ты здесь. Если повезёт, будешь учеником Ему, не мне.

Сказала и ушла назад к солнечному свету, и была неразговорчива целый день.

Глава 14

– Зачем не забрал меня тогда? – накатила грусть тёмной зелёной волною. – Я так скучаю по тебе…

Она бесконечно перебирала именно этот разговор, хотя помнила каждый общий день, все их годы, щедрые на радости и тревоги.

И память эта давала ей силы быть находчивой и лёгкой в своём ежедневном труде. Или, как сейчас, ложилась грузом бесконечно огромной, долгой-долгой жизни.

– Мне пора уходить, я чувствую… Меня становится слишком много для этого тела, но как же я оставлю тебя?

Элга улыбалась ему:

– Тебя всегда много, милый. Давай полетим к Луне. Это так далеко, что ты перестанешь хандрить и говорить странные вещи, – и голос у неё тогда был мелодичный и сверкающий, как Река в лунную ночь.

– Нет-нет, послушай, Песня моя. Так случится. И вот что, ты кинешься следом.

– Конечно, Касхи мой, Касхи. Где ты, там и я. Мы же договорились, помнишь?

– Ты кинешься, – он кивал самому себе. – Но я закрою все Двери. Тебе надо ещё побыть здесь.

Лунная дорожка лила и лила очарование на Лес, Реку, а Небо, огромное и прекрасное, любовалось отражениями себя во всём и ликовало тысячами звёзд.

– Я передаю Тебе весь этот Лес до тех времён, пока не придёт Настоящий-Сильный-Душою, кто примет его из Твоих рук.

Луна всё пела, а Элге хотелось плакать, потому что это был уже не просто голос её любимого Касхи, это были Слова-Нерушимые-Печати, которые можно было только принять. И ещё запомнить.

Он продолжал:

– Помнишь, как мы поднялись высоко-высоко? Как холодно было и не хватало дыхания? Каким стал горизонт?

– Да, конечно, он закруглился. Зачем повторять? Мир – это шар. А до Луны тогда так и не долетели… – она старалась наигранной обидой унять серьёзность его слов, отвлечь, заманить обратно в их общие заботы, чудные и небывалые для стороннего, но для них – естественное ежедневное бытие.

Всё уже было понятно: перед ней распахивалась вечность. Но всё-таки Элга сражалась. И как же больно в душе.

– Лес тянет свои корни через весь этот круглый мир, раскинулся на полмира. Он держит всё, что живёт под нашим небом. А мы держим весь этот Лес.

– Такая хорошая ночь! Давай полетаем, милый мой Касхи. Мне грустно от твоих слов, любимый. Наши дети нам помощь, а у них тоже будут дети. Это такая хорошая история. И ты не оставишь меня…

Они сидели на карнизе, сильные, красивые, пронизанные и переплетённые легендами и сказками, слышали и принимали все звуки вокруг, пропускали через себя каждый отблеск торжествующей жизни. И всё же сейчас они были вдвоём.

– Давай лучше я спою тебе, любимый мой Касхи, а потом, если захочешь, мы полетаем, пока не наступил день…

Часть третья. Степь

Глава 1

Её жизнь – долгая, долгая дорога.

Совы – лесной народ. Отец был вождём, а мать знахаркой. Они дали своей дочери много, а ждали от неё ещё больше.

Когда Оленге была совсем маленькой, племя оставило леса, или Лес оставил их?

Дичи стало мало, а войны с соседями всё опустошительнее. Сушь привела в их места пожары, и печальные песни звучали чаще, чем песни-приветствия новому дню перед восходом. Их поколение уже жило по границе полей. Традиции по-прежнему уводили в чащу, но голод разворачивал сердца к степям.

Очень яркое воспоминание, когда племя выступило за пределы, в пространство бесконечных травяных ковров: пели прощание и надежду найти новый лесной дом. И сначала их отпустили, цепляясь, тени, потом запахи. Последними, что провожали дольше всех, были звуки чащи. Не такие, как в прежние бесконечные времена, а пустые и тихие. Сейчас бы, взглянув своим мудрым сердцем, Сова увидела тот Лес умирающим от старости огромным Драконом, которого уже теснят ковыльными травами и неисчерпаемой силой степи – жаркие птицы, не умеющие летать, ускоряя его уход сухим ветром, отрывая от него и завязывая в подземные узлы реки, губя непонятными – по новым сезонам – напевами.

Маленькая и молчаливая девочка, под протяжные речитативы Оленге ощущала и понимала только самую крупицу, отголосок перемен, что сокровища прежних дней не вернутся никогда.

За время её взросления лесное племя стало степным. События шли своим чередом. Войны были, но не такие кровавые и разорительные. Скорее войны-знакомства, и Совы побеждали почти всегда. Лошади стали важнейшей частью их жизни, и молодое поколение, по-прежнему надевая на шею защитный совиный амулет, вплетало такие же в гривы своим «братьям» и «сёстрам». Они становились наездниками, грозной силой. Их мелодии, ранее похожие на звонкие лесные речки и шорох листвы, теперь говорили о шуме ковыльных трав и топоте копыт. Песни победы и огня, посылаемые по ветру.

Когда старый вождь, её отец, почувствовал, как уходит сила его души, то выбрал нового и молодого преемника, и год они вели племя вдвоём. Мать тоже старела, но её мудрость от этого становилась только глубже и дороже. Оленге и две младшие сестры были у неё в ученицах, каждая на свой лад. И когда подошло Время Невест, к их ногам легли дивные и дорогие подарки. Даже враждебные соседи заключали мир, и была славная охота, и звучали добрые голоса.

Глава 2

Было решено идти вдоль реки на восход солнца. Новый вождь изменил путь кочевья, и не все были этим довольны. Но старая знахарка всю ночь жгла костёр, читала тихие слова-заклинания, а к утру по головням собрала и стала петь новую песню, тревожную и влажную, о корнях и кронах, новую, но о старом, о забываемом.

– Ты ведёшь нас к Лесу, вождь. Кто оспорит Тебя, тот не Сова – мышь. Я отдам Тебе в жёны свою старшую дочь, когда мы придём домой, – и уже обращаясь ко всем вокруг, сказала, почти крикнула, – да будет каждая мышь, оставленная на пепелище стоянки, съедена Волками и Змеями!

Спорить никто не стал. Да и привыкли они менять свои пути.

«Он возьмёт её в жёны, подарит нам Лес, и всё будет как прежде. Как у меня и как у моей матери. Это хорошо», – так размышляла мать, покачиваясь в седле на своей нарядной лошадке. Курила трубочку, осматривала окрестности.

По её меркам, Совы становились большим народом. Их нужно было держать. Крепко. Одного зова сердца уже не хватало, люди задавали вопросы. Ей бы самой на них ответить.

– Он лучший тебе муж.

Как же сложно простые вещи объяснять молодым. Дочь не была согласна. Упрямая, быстрая, самая сообразительная из её детей.

– Ты – мать будущего племени своего. Я решила.

Бесконечный разговор. Бесполезный.

Та носилась по всей округе, распевая песни, новые – свои, и старые – подслушанные или подаренные. Заводила разговор и с травой, и с птицами. Даже с землёй говорила! И, кажется, получала ответ.

Это хорошо, знахарка должна немного пугать.

Собирала травы, но применяла их по-своему.

– Почему не по моим словам делаешь, дочь? Забыла, как надо?

– Так листочек нашептал, – отвечала Оленге, улыбаясь.

И ничего не исправляла.

Плела и дарила, кому хотела, чудные бусы на счастье. Даже оставляла в траве, когда снимались в путь после стоянки.

– Это подарок Земле и Ветру, наше им благодарение, – отвечала.

Но большей частью никак не объясняла свои поступки. Пела, названивала. Заглядывала через край – так говорили о ней. Слишком лёгкая, чтобы быть женою. Чтобы держать умы и управлять.

Глава 3

А ещё Оленге придумала заплетать колокольчики в косы: сначала мастерила бусы-ленты, нашивала колокольчики и мастерски вплетала эту звонкую тесьму в волосы.

Встряхнёт головой – зазвенит, засмеётся тут же и пустится в пляс, задавая ритм своей песне.

– Тебя слышно на том краю степи.

Вождь вступил в круг её костра, присел напротив. Залюбовался открыто, слегка улыбнулся.

– Ты невеста мне. Тебе полагается быть мудрой и спокойной. Тебе следует не петь песни, а учиться властному голосу. Как у матери твоей. Чтобы все чтили и принимали мои слова, которые будешь произносить ты. Даже когда я закрываю глаза, засыпая, слова мои повсюду звучать должны…

А Оленге как раз научилась подслушивать имена. Вот сейчас, например, своё нашептал ей Костёр. Зазвенишь такое имя сердцем своим, и огонь становится послушным, как лошадка, подаренная на день Пятого Года Жизни.

– …звучать должны…

Тихонько звякнули бусы, рука тянется вверх, играя пальцами в кольцах, притягивая взгляд. И вот уже видит молодой вождь не языки костра – змею в танце, что приоткрыла рот, ощупывая языком ветер. Он только шевельнулся легко, но гадюка развернулась резко – услышала. Покачиваясь, уставилась холодно и смертоносно. И кинулась. Подумать даже ни о чём не успел.

Огонь едва не опалил Б’ури лицо и вернулся обратно, потягиваясь и опадая. Оленге разминала руки.

Вождь потёр обожжённый нос, затряс головой:

– Э-э… – смотрел ошарашенно. – Т-ты ч-что делаешь?!…

– Только научилась! Здорово, правда? Погляди…

Она подняла ладони, раскрыла их цветком, и огонь костра тоже вытянулся и расцвёл, осыпаясь искрами. Резко развела руки – и разделилось пламя. А потом завертелось змейкой. И задрожало конской гривой.

– Стой! Послушай меня!..

Усмирила огонь, присела. Но тут зашелестел ветер, коснулся кос, и колокольчики снова подали свой голос.

– Ай, ай, – вспрыгнула на одну ногу в мягком кожаном сапожке, потом на другую, – ве-тер вече-е-р-ний за-пе-е-л про ноч-ны-ы-х пти-и-и-ц…

Заметила растерянность на лице гостя, вздохнула протяжно и присела на циновку. Но глаза по-прежнему беспокойно смотрели куда-то за круг света, в зовущую темноту. Чуть покачивалась в пойманном ритме.

– Я приведу Сов к Лесу. Ты обещана мне женой.

– Б’ури…

– Зови меня вождь!

– Б’ури. Мы вместе учились ходить, – сидела, обхватив руками колени, уже почти неподвижно, и смотрела перед собою в огонь. – Вместе учились садиться в седло. Я помню, как ты плакал, когда я смогла натянуть свой лук и пошла на охоту со всеми, а тебя оставили помогать старой Айгер у костра. Когда ты ночью увёл отцовского жеребца, а он сбросил тебя, ты прокрался ко мне, чтобы я приложила травы, и никто бы не узнал об этом.

Наконец она вела себя тихо и говорила серьёзно. Глаза отражали всплески прирученного костра.

– Ты перечишь мне, девчон… – не договорил.

Расцепила пальцы, шевельнула лёгкой волной. Огонь пошёл искрами, распадаясь на тонкие пряди и снова переплетаясь в жаркие жгуты.

Он и ещё хотел сказать. Про законы рода, силу слова предсказательницы, даже про свою мудрость, сноровку и охотничью удачу, но взгляд притягивался к причудливому танцу. Вот уже целая стая птиц закружилась в искрах, послышались протяжные крики. Осень, и эти птицы летят на юг…

– Я, мне… – будто комок откашлял, – погляди, что я берегу!

Слова выскочили сами. Рука самовольно оттянула край рубахи и открыла запястье: на суровой шнуровке маленький амулет в виде лисы, хвост к голове, хитрая острая мордочка.

Голос вождя стал мягче – они же друзья с детства. Ещё учеником при старом вожде (склонил голову с уважением при упоминании) он участвовал в игрищах, и маленькая девочка из принимающего племени подала воды в ковше. Смотрела снизу вверх, смущаясь, моргала длинными пушистыми ресницами. У всех волосы тёмные, а у неё цвета мёда.

– Как имя тебе? И чья ты дочь, цветок полей? – принял воду, коснувшись ладоней.

Он одержал победу, был доволен и увозил богатый подарок. А теперь милостиво шутил с местной детворой.

– Тулки.

Смутилась совсем, приняла ковш и побежала прочь.

Лиса… Это их наречие. Может, из пленённых на севере? Волки были воинственным племенем, в их правилах держать рабов.

Наутро уезжать, а грива его жеребца заплетена в причудливые косички с луговыми цветами и вот этим костяным амулетом-лисой.

– Женился, что ли, за ночь?

Всю дорогу над ним шутили и придумывали разные истории, а он повязал ту лисицу себе на запястье выше рукава, подальше от глаз, и решил, что вернётся через год и поглядит на эту Тулки снова. Пусть пока подрастёт.

Глава 4

Было уже совсем темно. Костёр вёл себя как костёр, двое молчали о своём.

– А я летать хочу научиться… – доверие за доверие.

И снова тишина.

– Нельзя мне быть тебе женою. Ты же крылья мне сломаешь…

Он в ответ заулыбался. Ну вот опять начинается, и как с ней разговаривать?

– Давай сюда! – хлопнула дважды, и огонь распался. – Кидай, посмотрю!

Так неожиданны были эти слова, что послушался. Зубами развязал узелок, поколебался немного, но кинул лису – прямо ей в ладони. А костёр снова сошёлся жаркой стеной.

– Так… – подкинула высоко и поймала. – Так… – снова подкинула, уже выше, снова поймала. Лиса упала в ладонь со шлепком.

– Хорошо… – кинула в третий раз, ладонь открыта в ожидании, а лисы нет и нет, тихо вокруг.

Рука ждёт. Тишина. И звуки ночной степи.

– Вернётся. Не переживай.

И больше всего на свете сейчас вождь Б’ури хотел одного – не брать эту молодую ведьму в жёны. Он был бесстрашным воином, но в эти мгновения сердце его охватывал ужас.

Шлёп!.. Вздрогнул. Амулет лисы упал в знахаркину руку. Оленге оглядела, понюхала, улыбнулась тихо, потом закивала чему-то.

– Знай, она больна сейчас!

Он качнулся, так резануло в груди. Смерть они все почитали, были близки к ней, уважали её голод и выбор, но люди есть люди. Дорогому и важному позволяют дать корни, и так глубоко, что сама Молчаливая Госпожа порою подёргает-подёргает и отступит, торопясь к более лёгкой добыче.

– Да не пугайся так! Многие-то умерли, а она выздоравливает… Болезнь у них, слабое племя.

Посидели ещё в тишине.

– Ты не затруднишься поглотить их, вождь. А я знаю, как такое лечить. Но пока пусть побудут без нас одну луну. Где они сейчас?

Конечно, он знал. Волки шли вдоль другой излучины этой же реки на восход, и встреча их была неизбежна. На то он и вождь, чтобы просчитать всё наперёд.

И увидела Оленге будущую битву, даже не битву – набег, Совы же сильнее. И случайную стрелу, летящую ей в спину, тоже. Увидела пустившую эту стрелу руку. Никто и не догадается, что свой может быть так вероломен с молодой знахаркой, названной перед племенем невестой…

Огонь всё танцевал и танцевал, жарко делясь с нею тем, чего надо, очень надо избежать.

– Эх ты… Жених…

Теперь её глаза смотрели столетиями печали и ума. И тишина вокруг ходила на цыпочках, на мягких лапах, потому что очень любила эту Оленге и жалела её.

– Давай договоримся, Б’ури-Вождь-Сов. Ты не убьёшь меня, а я пощажу тебя. И вылечу для тебя эту Лису. Я помогу тебе взять её в жёны, а ты отпустишь меня на границе Леса. Если он есть на этом свете, конечно. Лови!

Кинула амулет, но без всякой ворожбы, булыжником через огонь, с обыкновенной девичьей обидой, не метясь особо.

Потом достала из мешочка на поясе маленькую трубочку:

– Вот, смотри, что мать подарила мне. Ещё ни разу её не касалась. Но когда я пересеку лесную границу, вождь, знай – я пущу первый дымок. И наложу заклятия. И стану тем местам хозяйкой!

– Этого я не понял совсем, – он приложил руку к груди и поклонился в первый раз почтительно. – Обещаю, не трону тебя, Оленге-Ведьма. Но о Лесе мы ещё поговорим. Ведь это наш общий будущий дом…

– Хорошо, вождь. Я услышала твои слова. А теперь иди из круга моего костра, а то люди подумают, что ты поёшь мне о своей любви.

Часть четвёртая. Лунная Песня

Глава 1

Лунная Песня бежал вдоль кромки воды, вёл стаю. Утро они настигнут в болотистой низине и залягут там до полудня. Думал о том, как рано пришло тепло и что наступила весна, и весна эта звала рассеяться, затеряться искрами жизни в их законно отвоёванном ареале. Уже четыре года он был вожаком.

Весна… Он ослабит хватку связи, и стая рассредоточится. Охраняя границы, они будут мелькать серыми тенями рядом, а пересекая следы и ловя запахи меток, сердцем каждый будет отзываться:

– Свой, это свой!

Он с Волчицей уходил искать место. На весну и лето у них будет дом – укрытое от всех логово для щенков. Всегда рядом, вот и сейчас она шла, касаясь меховым боком, быстрая, отважная и мудрая.

Как он дрался за неё тогда весной! Вспомнил – оглянулся и встретился взглядом.

Она пришла с севера осенью, пристала к стае, тихо рыча и низко опустив голову, почтительно поглядывая на старших. Сильна, но истощена. Мех её был не так тёмен, и сразу как-то к новой молодой волчице пристало имя Светлая. Всю зиму они охотились вместе со всеми, учились у взрослых, играли с другими подраставшими волками, но держались вдвоём. Она ему нравилась: у Светлой оказался очень чуткий нюх, и с нею было легко. Ещё Локи любил бежать рядом по снежным полям лунными ночами, по морозу, просто бежать и бежать без конца. Светлая говорила тогда о том, как решилась уйти в Одинокое Странствие, о своей науке Жизни, о силках и капканах, о собаках, а он удивлялся и восхищался её силе и смелости. Сам же поведал ей о Лесе, о Больших Законах, рассказал про Элгу-Сову и Дом-Над-Рекой. И теперь уже наставала очередь её удивлению. Слушала, почти не веря, иногда скалила зубы, но Локи убеждал, приводил примеры, и в конце концов Светлая понимала его.

Волк рассказал и о Луне, и о Песне, и о своей семье. Было что вспомнить, они зарывались носами в мех, замирая ненадолго, делясь тем, что верят друг другу.

Запахи… Они читали запахи, трактовали их и бежали, нет – летели сравнить, и устраивали потасовку, шутливо таская друг дружку за загривок за то, что кто-то оказался менее прав.

А к весне, когда сам воздух стал беспокоен, начались бои.

Казалось, они дрались с целым миром: главные волки не терпели других пар, только волчата Первых следующей осенью будут постигать традиции охоты и встроят свои голоса в Песню Главаря.

Наш Волк сходился в драке и с молодыми, пытавшимся прибиться к их шуточным забегам и играм. Тогда они стояли рядом – Локи держал оборону, а Светлая защищала собою его горло и отслеживала движения по сторонам.

Дрались жестоко и беспощадно, с ними не играли больше и их не жалели.

Бои, бои, бои…

Однажды, когда Луна стояла высоко, круглая и неимоверно звонкая, они зализывали раны себе и друг другу, поодаль от остальных, Локи сказал:

– Пора. Мы уходим, – и заглянул в глаза.

Янтарь и мёд, и оттенки травы, чуть-чуть сияния заходящего Солнца, но больше лунного света – чего только не разглядишь в волчьем взгляде, если смотреть долго и не бояться.

Встали и побежали рысцой всё дальше и дальше вдоль границы леса. Шли рядом, почти касаясь боками, без оглядки на стаю на холме. И ему нравилось, очень нравилось, что она так сильна и проворна – почти как он сам – и оказалась послушна и немногословна в этот момент.

Глава 2

Так началось их странствие. В конце той ночи они были значительно южнее. И в первый раз Волк завёл свою собственную Песню. В волчьей стае всегда-всегда первым голос подаёт вожак. Прежде Локи, конечно, тоже пел, но даже не вторым. Та его песня была всем хороша, только принадлежала она другим. И как же Луне узнать о нём и его мечте? Вот спросит:

– Кто, кто это зовёт меня? Кто тревожит мне Душу?

А ей ответят:

– Кто-то из тех серых внизу.

– Далеко… – скажет Луна и даже не качнёт своим боком. – Вот назовётся, и я выйду говорить, не раньше…

А теперь они пели. Волк начинал, Светлая, прислушиваясь, подхватывала. И это ему тоже очень нравилось, потому что Песня от её голоса становилась ещё краше и звонче.

В ту ночь они известили весь окрестный мир, что приняли эту землю – часть леса, дальние холмы и прилегающие лесные опушки – в своё владение. Что они молоды и сильны, к ним можно присоединиться одиночкам, нуждающимся в защите, и готовы они к битве, миру, к радостям и бедам.

Красивая Песня. Лилась и лилась вдоль полей и лесов. Уходящая ночь брала её себе, чтобы потом послушать ещё раз, а белоснежные холмы отражали песню прямо в небо, в звёздные и лунную Души.

Элга проснулась в своей пещере и улыбнулась.

– Вырос наш Волк. Дик… Дик!.. Слышишь? … – шёпотом.

А Дик, смастеривший себе гнездо на дереве на другом берегу, напротив пещеры, и не спал совсем.

– Да… – тоже очень громко зашептал через Реку. – Похоже, та волчица ушла с ним!.. Он больше не придёт к нам?

– Придёт, – старуха, совсем проснулась и начала напевать. – При-дёт, и е-ё-ё при-ве-дёт… Бу-дет, бу-у-дет у на-а-а-с Лунная П-е-е-с-н-я-а-а…

Ведьма поднялась и занялась своими делами. А Воробей лежал без сна и думал – сразу обо всём. О волшебстве, о Волке – самом необыкновенном, удивительном Волке на свете. Что раньше, в прошлой, такой маленькой и незначительной жизни, он бы испугался волчьего воя, а сейчас – это лучшая песня, слышанная им. А ещё Дик думал и думал, кем бы ему хотелось стать? И никак не находил ответа.

Вот Застенчивая Рысь, их с Волком молчаливая поддержка, а иногда соучастница, была довольна и вполне счастлива собою. Недавно к вечеру привела к травяному пологу большого и серьёзного кота, свою пару. Нырнула в пещеру к Элге, потёрлась о руки. Её друг сидел с достоинством, дожидаясь, но видно было, что рад бы побыстрее удрать.

– Эх, милая, – ворковала Сова, поглаживая пятна и полоски, – красавица наша. Хороший он у тебя, отважный. И будут у вас котятки всем на радость…

Много ещё говорила разного, доброго и простого. И не просила у неё ни превращений, ни чудес.

Дик протянул руки и посмотрел на них. Хорошие и крепкие, удобные. Пошевелил ногами – отличные ноги, быстрые и цепкие. Даже ушами подвигал. Волосы потормошил. Зачем, зачем искать что-то ещё? Всё же хорошо?

– Спрошу сегодня у Совы, почему она захотела летать… – и снова уснул, крепко и без сновидений, и ветер покачивал его дерево плавно, словно люльку.

Глава 3

Вот как это было тогда. С тех пор прошло несколько лет. Наверно, не изменилась только Элга. И Лес. И Река. Сова всё так же жила в пещере, иногда исчезала надолго, но всегда предупреждала об этом и давала задания многим, что делать и как быть, пока отсутствует, обязательно говорила, когда ждать её возвращения.

Вырос Дик. Сильный и крепкий юноша с хорошей реакцией. Задорный смех, мягкая улыбка. Густая копна волос удерживалась плетёной тесёмочкой. Высокий, с твёрдым взглядом. Родные не узнали бы его при встрече.

То есть они и не узнали.

Иногда Сова брала его с собою. Они шли по дорогам в ближайшие посёлки, посещали ярмарки, несли на обмен амулеты, травы, порошки. Сами себе давали смешные странные имена, обращались друг к другу «бабушка», «внучек». А возвращались с бумагою, тканями, нужными мелочами, обременённые новостями людей.

В первый такой поход Элга повела его прямо в родное село.

– Я буду смотреть за тобою, слушай своё Сердце. Ты свободен, Воробей. Захочешь – уйдёшь, чем раньше, кстати, тем лучше, – и подмигнула задорно.

Выходя тогда из Леса, он оробел. Ещё забеспокоился, а вдруг узнают, поймают, начнутся вопросы? Не пустят назад?

Чем ближе подходили к жилью, тем тяжелее становились плечи. Зорким взглядом, тонким слухом ощущалось присутствие чьей-то печали и несвободы. Невысказанная песня лежала в дорожной пыли. Дик коснулся ладонью: тысячи шагов людей, лошадей, коров поверх непроизнесённых строчек, весенняя труха, осенняя… Давно, давно прошёл.

– Ты ищешь поэта, который умер, – Сова, как всегда, читала мысли.

– Как это, по-настоящему, что ли? Заболел и того-с? – Дик до сих пор – иногда по привычке, но больше намеренно – упрощал слова. Элга научила его правильной, текучей и сильной речи, и он применял это как инструмент, как оружие, как лекарство.

«Правильная речь – правильная Судьба, запомни».

Да он не забывал. Но сейчас играл смыслами и интонацией, и слова его означали: объясни подробно, а то я чувствую себя малым щенком перед блюдом с мясной кашицей под тяжёлой крышкой. Хотелось бы знать, о чём это ты.

– Нет, умер Душою. Ехал простой фермер средних лет и думал, как заколоть поросёнка с наступлением холодов. От поэта в нём были только душевная тоска и беспокойство, ещё любование осенними полями. Он с горечью сплюнул прямо там, где ты остановился, потому что Душа его мешала мыслям о сиюминутных заботах. Думаю, хотел петь и не знал как. Сплюнул и выругался по-чёрному. И поэт в нём затих навсегда.

Они прошли немного в тишине, и Сова добавила:

– Потом, скорее всего, начал хворать. Может, и выпивать лишнее. Может, и умер даже, не знаю. Когда погибает самое важное, человека трудно отыскать. Я не слышу его больше.

Помолчали ещё. Дик размышлял.

– Хорошая у него была Песня, широкая и красивая. А можно, я подберу её? Очищу и выпущу, а?

– Ну, пробуй, что с того. Здесь такого добра… – Элга огляделась, – можешь не сходить с места. Сиди и записывай, играй на дудочке, и годами, всю жизнь свою тебе будет что рассказать прохожим! Так-то.

Она запела тихонько о чём-то своём, присела на обочине, обхватив руками колени. А Воробей возвратился к тому месту, опустился, приложил ладони к земле и сидел так неподвижно минут десять, иногда что-то шептал или улыбался. Потом собрал часть дорожной пыли в чистую тряпицу из поясных мешков – носил теперь, как Элга, и вернулся назад. Ведьма поднялась, и они пошли дальше. Теперь уже Дик мурлыкал мотив, а она слушала и одобрительно кивала. Иногда он пускался в пляс, смешно раскидывая руки, и старуха смеялась, запрокинув голову, или доставал дудочку и начинал играть.

Так и шли, говоря о том о сём. Ученичество, не останавливаемое ни на мгновение – вот что такое была его жизнь в то время.

Глава 4

На рыночной площади выбрали место у шатров, побойчее. Разложили товар. Сегодня по уговору они кудесники, предсказатели и лекари.

Для привлечения внимания они взяли с собою шуструю и смышлёную белку, усадили в корзинку с крышкой, повязав цветную верёвочку на лапку.

– Пакси… – Сова позвала тихонько. – Я с тобою, не бойся, даже если будут кричать и тянуть руки. Ну, ты знаешь, как всегда. Покажи им что-нибудь эдакое, как ты умеешь. Пошуми.

Тогда Пакси ловко взбиралась по плечам и голове и замирала, вытянувшись, или громко стрекотала под дудочку Дика, прыгала с кувырками, заплетая цветную верёвочку в узелки, и иногда, фыркнув, забиралась обратно в корзину. На шум и суету собиралась толпа.

– А можно потрогать? Нет? Ну почему, ну почему? Такая миленькая…

– Нет, говорю! Ты погляди. Видишь, какая, ну, какая верёвочка на лапе? – это Элга разговаривает с маленькой девочкой, отводя её ладошку. Ещё пара-тройка беличьих фокусов, и девчонка запросит купить чудную зверушку у отца. Старуха знает это, потому что так бывает всегда, просто закон какой-то.

– Ну и что-о-о?.. Красная верёвочка и синенькая. Ну и что-о-о?

– Вот молодец ты какая, – Элга смотрит ласково и даже с восхищением. – И что это значит, а? Что это значит? Догадалась? – и подмигивает, как сообщнице.

– Что? – ребёнок ждёт, но руки на всякий случай от белочки спрятала за спину.

– А то, – шепчет громко старуха. Оглянулась по сторонам с опаской, жарко обвела глазами толпу, нагнулась ближе. – Это. Не. Белка!

– Ох… – выдыхают зрители.

Дик склонил голову, сдерживая смех.

– Не знаю уж, это кто! – Сова говорит сердечно, обращаясь ко всем и приложив руку к груди. Глаза смотрят открыто и доверительно. – Повадилось у нас запасы есть. И мясо тоже… И овощи…

Народ слушает, ловя каждое слово. Тут Пакси застрекотала особо затейливо, закачалась на Элгиных поясных мешочках, зорко вглядываясь в лица. И злобно вроде. Народ отшатнулся.

– Посуду било… В-о-о-т такое, лохматое. С ушами! Ух… Как же я боялась!.. А пахло-то оно!.. – ведьма сморщила нос и даже немного язык высунула.

Девочка надула губки и взглянула на белку с осуждением, а Пакси запрыгнула в корзинку и стала задвигать крышку спиною и хвостом, правда, не очень удачно.

– Ну, мой внучек ловкий, – тут все поглядели на Дика, сидевшего с каменным лицом, – поймал. Он у меня быстрый, смелый. Невесту, кстати, всё ему присматриваю… Вот ты ничего, – ткнула пальцем в полную рыжую девушку с корзинкой яиц, – крепкая.

Рядом, видимо, мать, торопливо задвинула собою девушку в задние ряды.

Теперь люди Дика разглядывали уже не скрываясь, оценивающе.

Воробей видел в этой толпе знакомые лица, но их взгляды скользили мимо, и никто из смотревших на него сейчас с пристальным вниманием так и не крикнул что-то вроде: «Эй, да это же Дурачок! Ей-богу, он! А мы-то думали, ты помер давно…».

Сова же всё говорила:

– Я ж особую верёвочку к лапе привязала, раньше беличьи шкурки на ней вывешивала сушиться. Славная верёвочка, заговорённая. Вот Оно белкой и стало. Может, Кикимора даже какая была… Не знаю я. Пусть, пусть теперь за посуду битую отработает! Правильно, как думаете, а? Ей же теперь только орехи нужны. Как я придумала-то, думаете, хорошо?

Народ закивал, соглашаясь. Высказывались версии, одна причудливее другой, по поводу истинной природы этой белки. Заодно покупались бусы, браслеты, травы и порошки. А потом несли мешочки с орехами и семечками – для того, на верёвочке. И никто Дика не узнавал.

Вот тогда Воробей и увидел своих.

Медленные, бледные и полуживые – так он их воспринял теперь. Ученичество у Совы наложило отпечаток, почти мгновенно пронеслось: «Много слизи, даже по лицу видно. А если голос послушать, пойму дыхание… я бы дал им… Можно бы полечить… Стоп, Дик. Просто смотри».

– А вы откуда сами-то?

Это старший брат. Рядом жена его, Дина. Глядят с подозрением.

– Не видели вас тут раньше, не слышали. Из каких вы мест?

Из-за спины выглядывают двое малышей. Значит, тогда у Дины всё хорошо сложилось, и потом ещё один родился…

– С края Леса. Тебе что, бус или порошков?

– Бабуля. У этого леса края нет.

– Точно говоришь. Нету. Нету у него никакого края! А мы с той его стороны. Ну, так чего тебе? Болит что?

Заминка. Думают.

– Хитрая ты, – и молчит, ждёт ответа.

А ведьма стала перебирать снадобья, не продолжая разговор.

– Живот болит, как поем. Что тут у тебя есть? Посоветуешь, может, и возьму.

Сова принялась объяснять, что и как пить, заодно что есть, а что не есть.

– Ты вот на внучка моего посмотри!

Дик замер, сердце в груди заныло забытой болью. Какие, ну какие слова он для них найдёт? Что он вообще сможет сказать? А где-то здесь и другие братья ходят, и родители…

– Он никого тебе не напоминает?

Дик застыл.

Старший брат смотрел, смотрел. За ухом почесал.

– Да что-то нет. Ты меня, это, не сбивай своей болтовнёй, – и отвернулся. – Давай про порошки, а то я запутался.

Не узнали. Горько было на душе, очень горько. Можно объяснить забывчивость соседей, приятелей по играм. Но чтобы не признали свои? Захотелось немедленно вернуться назад, в ставшую родной чащу, в запахи и звуки свободы, полёта, ветра. Затосковал. Не узнали. Неужели я был таким – серым, глупым, недобрым? Ох, Лес, как же я хочу к тебе!

Дик так погрузился в мысли о лесном доме, что перестал следить за беседой, и очнулся, лишь когда Сова начала трясти за плечо.

– Добрые люди уходят, скажи им что-нибудь!

– Мира вашей семье и родным… – растерянно.

Брат посмотрел уважительно и смущённо произнёс:

– Слушайте, оставайтесь у нас, а? Лес опасен!

– Как это? – старуха выдохнула испуганно и затеребила плетёный поясок.

– Моего брата три года назад волк унёс! Честно говорю, – замолчал, наблюдая за реакцией. Шмыгнул носом.

– И как?

– Что – как?

– Как живёте-то без него, говорю, теперь?

– Ну, не знаю… Он всё равно непутёвый был. Дурак. Не жилец, в общем. Да не об этом же речь. Вы себя поберегли бы? Вам-то какая разница, где жить? А как порошки твои, – осёкся, – ваши закончатся, где нам вас искать? А там опасно очень. Я своих детей туда точно не пущу!

Потом поговорили ещё, и они ушли. Вот так и повидались.

Позже Дик прошёлся и до своего бывшего дома, прикоснулся в ограде. Издали видел других из семьи и соседей. К родителям не решился подойти, только незаметно поклонился.

Щемило в груди. И пело. Прощались обидные слова, тумаки, упрёки. Сидел неузнанным в самом центре прежнего своего мира, совсем-совсем другой.

– Всё не зря.

Поднял несколько соломинок, сплёл человечка и подарил проходящему малышу.

– Всё не зря, – повторил ещё раз.

И ушла печаль. Смастерил несколько колечек из травы, положил на расправленную ладонь. Лёгкий ветерок, кружившийся у ног, потянулся вверх змейкой, подхватил и кинул высоко, а потом понёс в сторону двух болтавших звонко девчонок и запутал у них в волосах.

– Ой, что это?

Дик помахал им, улыбаясь.

– Это ж молодой колдун!.. – зашептались, поглядывая искоса и заливаясь краской. Кивнули застенчиво.

Дик кивнул в ответ, поднялся и пошёл искать Сову.

Глава 5

Вечером, после сказок у костра всем желающим, когда разошлись самые неугомонные, укладываясь на ночлег, Элга-Сова говорила с ним:

– Изменился твой взгляд, и сердце сменило одну Песню на другую. Вот и не признали. Просто поменяй Песню, и ты преобразишься. Понял?

И продолжила, когда совсем обустроила место для сна:

– Это самое сложное: любить, когда от одного воспоминания болит в душе, кажется, что не нужен, и все дороги назад заросли. Но они твоя кровь, из них ты вышел, вы ветви одного ствола. Связь не нарушится никогда, Воробей. Вернее, не разрушить её. Никогда, слышишь? Хоть сто имён поменяй и сто песен. А от твоей нынешней жизни и им перепадет, я знаю. Твоим родным будут сниться Сны.

Помолчали. Каждый думал о своём. И мысли их разлетелись по таким далям и временам, что человеческая жизнь могла бы показаться нам, будь мы их спутниками в этот момент, горчичным зерном в поле, не больше.

Сова продолжала:

– Ты стал бы им под стать, если подождал ещё немного. Я бы пришла к вам на ярмарку и морочила и тебя своими байками, поверил бы всему. Только представь. Только представь, что они смогли бы прозреть.

Дик представлял.

– Прости их. У них всего лишь не получается увидеть то, что видишь ты. А ведь для кого-то и ты дикий и слепой дурачок? И я. И я тоже.

Ему давно хотелось это спросить, всё никак не решался:

– Зачем они все нужны, Сова? Ладно, мы все. Лес и без нас проживёт. Даже лучше без людей, вон беды сколько от них. Кому эти люди нужны здесь?

– Я раньше тоже так думала, Воробей. Знаешь, что поняла? Они – это ещё Не-Рождённое-Море.

– Как-как?

– Огромное море будущей любви, которому ещё предстоит родиться. Мир качает их всех, как в колыбели. Им нужен срок, Дик. Людей не надо тревожить и не надо губить, и однажды, представь, они родятся большой любящей душою и увидят всю эту красоту вокруг. Будут благодарны и заботливы, как настоящие хорошие дети. У тебя же нет обид к тому, кто ещё не рождён?

– Их ещё нет, – повторил губами. – Неродившиеся Души…

Сова улыбалась мечтательно.

– И что это будет, как думаешь? Может, Гора или даже Море? Или просто очень хороший человек?

– А может, Река?

– Да что гадать? Наша Река – другое, она особенная…

Они говорили ещё долго, слушали, как затихают звуки, Будущее Море суетливо засыпало клочками тепла и интереса. К Сове с Воробьём спускалась совсем другая, неуютная ночь, угловатая и бескрылая.

– Я бы прямо сейчас полетел домой.

– Ты не Сова, забыл? Завидуй молча, детёныш. Завтра запасёмся, и в путь.

– Только давай уйдём ночью?

– Это само собой. Пусть потом вдогонку сказок и небылиц о нас напридумывают.

Глава 6

– Кто, кто зовёт меня? Кто тревожит мне Душу? – удивлённо спросила Луна и чуть качнулась боком.

Вечерело. Ярмарочную площадь освещали костры. У одного из них притихшие люди слушали Элгу. Она рассказывала им свою очередную сказку, «Леденящую Душу», как сама её назвала. Рядом в ногах та девочка, что капризно вела себя, упирается спиной в Элгины колени, теперь молчаливая и внимательная. На руках у неё корзинка с Пакси. Зверёк шуршит тихонько о чём-то под крышкой, и девочка придерживает её бережно, как драгоценность.

А ей и отвечают:

– Это кто-то из тех серых внизу…

Дик тоже слушает. Этим событиям он свидетель, помнит всё. Но ещё ни разу вот так, историей, не слышал.

А Луна тогда и говорит:

– Слышала уже, знаком мне этот голос. Так беспощадно поёт, так тянет… Узнайте Имя и принесите, немедленно принесите это Имя ко мне!

– А его самого, Госпожа? – голос слуги бестелесен и вкрадчив. И беспощаден ещё.

Нам бы показалось, что у него, этого слуги, нет сердца, настолько он опасен и недобр. Нет, есть, только искать нужно не там. Но об этом я как-нибудь потом расскажу.

Знаете, слуг у Луны много. Кто верен ей, кто переменчив. Так ведь и она сама, что ни ночь, в новом облике и с новым прозвищем. И с новой любовью к кому-то.

– Нет-нет, он пока тяжеловат, – отвечает, – пусть будет там, внизу. И пусть поёт, раз уж начал, только Имя, Имя его мне раздобудьте!

– Будет исполнено, Светлая Госпожа…

То ли ветер со звёздами играет, то ли звёзды с ветром, да и кто будет разглядывать всё это море теней между Небом и Землёю, когда Луна чудо как хороша? Поэтому и не видят, как лунные слуги носятся по всему свету и исполняют её просьбы и капризы.

– Зовут его Локи, Госпожа, – вот какой быстрый оказался. – Ещё Лунною Песней для тех, кто знает его ближе, за то, что поёт и поёт тебе. Он не один там внизу, Светлая Волчица ему подруга. Сегодня у них торжество, принимают под свою защиту Землю.

– Что-что? – Луна даже сиять стала чуть глуше и бледнее. – Землю?! Вот это наглость! – и она гневно задрожала-закачалась в небесах и посмотрела вниз.

– Прошу прощения, моя Госпожа. Часть Земли, как я понял. Ту малую часть, – тут посланник показал рукою, кожистыми пальцами, малюсенькое расстояние, – которую смогут уберечь и охранить. Они слишком малы для всего этого Мира, осмелюсь Вам сказать, моя Госпожа.

– Да вижу, что малы! Вижу. Но какой интересный и настырный волк! Неужели так любит меня?

– Прости, Госпожа, про любовь к Тебе он ничего не говорил. Только просит о встрече. Этот Локи-Лунная-Песня желает говорить с тобою. У него какой-то важный вопрос.

Очень удивилась Луна. Поглядела снова вниз:

– Что ж… Передайте ему… Нет, не надо ничего говорить. Или сказать?..

Луна и вправду крайне переменчива. В ту ночь она так и не приняла никакого решения, просто слушала и слушала. Как будто глядела вниз из очень высокого окна, разливая повсюду дивный, завораживающий свет. Снежные поля звенели в её лучах, чудные миражи танцевали по спящим крышам и по лесным полянкам, по просёлочным дорожкам и безымянным овражкам.

– Что ж, Волк, раз у тебя торжество… И Песня твоя так хороша… Я буду танцевать сегодня в твою честь. Может, и спущусь… Сам-то ты тяжёл для полёта. Но вот придёт твой срок, упрямый волк, а уж мне не привыкать ждать, уведу, уведу твою Душу за то, что тревожил меня!.. Будешь кружить по Лунным полям, плыть по Лунной Реке, петь мне мои-твои Лунные Песни!

Нельзя шутить с Луною: добра в ней как тепла. И вот это – главная её тайна. Вся лунная красота – щедрый подарок Солнца. Это его свет рассыпает она серебром, похвалы же принимает на свой счёт.

Или, может, и не подарок, а плата авансом? Уговорились они когда-то давно, а о чём, даже я не всё знаю. Солнца на всех и всё хватает: и на день, и на ночь, вот что интересно. Но это уже история из другой сказки.

– Как это? – девочка перебила Элгу, в широко распахнутых глазах удивление. – У Луны что, ничего нет?

– Ну как нет. Она сама есть. Но убери свет, и будет темно и холодно. Ей самой с собой холодно, понимаешь? Вот и набрала себе целую армию душ, чтобы не тосковать.

– Бабушка, я боюсь! Луна убьёт нашего Волка?

– Нет, милая. Конечно, нет. До конца ещё далеко. Ведь Локи добрый и мудрый, и сердце его чистое. С такими ничего плохого не случается. Слушай дальше…

Они со Светлой нашли отличную нору. Нужно было лишь немного её расширить, и можно жить. Там было тихо, сладко пахло землёю и листьями прошлого года. Никто из больших зверей ещё не бывал здесь раньше, просто однажды, в какую-то оттепель, талые ручьи освободили пустоты меж корней. Новое место – это хорошо.

К молодой паре примкнули двое одиночек – годовалые волчата откуда-то с запада, и наши волки приняли их.

Так зародилась стая, о которой потом сложатся легенды.

Заботы окружили, захватили. Прошёл месяц их неведомых людям трудов, и вот Локи лежит на холме, оттаявшем и сухом, рассматривает свет Луны и так и эдак, молодой и сильный вожак.

– Что ж ты такое, Лунный Свет?

Потянул носом, прищурил глаза, напряг слух. Представил – уже в который раз, каким же лёгким ему нужно стать, чтобы оказаться там… Встал, прошёлся, ощутил силу лап, спины, снова лёг, приняв брюхом весенний холод каменистого склона.

«Просто надо всё отдать. Оставить здесь, на холме, и не жалеть».

Что это? Сердце сказало, ветер шепнул?

– Понял, – тихо-тихо глушит дыхание. – И я вернусь…

Он подумал о Светлой Волчице и тех двоих, принятых, оглянулся на них:

– Я вернусь, стая моя. Обещаю вам…

Равнины распахнулись, небо распахнулось. Воздух вокруг наполнился всем, что сразу и не уловишь. Сквозь Локи бежали волки, неслись всадники, летели птицы, двигались неведомые звери, у всех свои заботы и своя жизнь. Всё вокруг пело, пахло, двигалось – жило одновременно. Время тоже неслось, и это наш волк ощущал всей своей шкурой. Столетия, эпохи колыхали ему шерсть, и он чувствовал от них то жар, то холод, то сырость. Сам же Локи, наоборот, стал прозрачен и невесом, а часы его жизни будто замерли, пропал вечный пульс утекающей, стремительной волчьей жизни.

И голос:

– Почему же не поёшь мне, Локи, сегодня? Я ждала твоей песни. Вот, пришлось самой спуститься к тебе, может, случилось что, упрямый мой Волк?

Она меняла облик. То птица, то человек, то туманная дымка. Походкой, не сравнимой ни с чем – льющейся, мерцающей, привораживающей и пугающей – спускалась к нему Луна. И дорожка под её ногами была то ручьём, то тропкой, то россыпью камней, переливчатой, искрящейся и зыбкой.

Затряс головою, бесшумно раскидав во все стороны легчайшие сверкающие капли. Это лунный туман успел выпасть росою на шерсть, но только сырости наш волк и не учуял – такой странный мир был вокруг него. Огляделся. Лунная река лилась с Небес или через Небеса, на одном из камней присела Переменчивая Собою. Тепла не было. Было ощущение ворожбы, но холодной и бессердечной. Луна давила и захватывала цепкостью взгляда всё знающего и всё видевшего огромной силы существа. Не было тени и запаха тоже.

«В Доме-Над-Рекой не так, там Душа», – он размышлял на ходу, а сам поднимался навстречу – навстречу кому?

Наш Волк очень смел. Уж если задался целью, исполнит. Помните фразу «волчья хватка»? Вот то-то же, это о нём. Мы не будем бояться, хотя страшно даже мне.

– Луна, – он склонился почтительно. – Приветствую тебя. Ты самое удивительное и вечное, что я видел в жизни так близко. Позволь спросить.

Сейчас на камне сидела большая птица с волчьей головою, перья переливались синим и золотым, лапы с длинными когтями. Кивнула повелительно и, чуть прищурившись, поглядела одним, изумрудным с красными искрами, глазом с кошачьим зрачком.

– Как ты можешь так: умирать и рождаться вновь? Я видел это много раз. Тебе ведь не больно. Куда уходишь ты, где пропадаешь? Как возрождаешься вновь? Никто из мною виденных живых не возвращается, как ты…

– А… Так тебе хочется вечной жизни, хитрый мой волк? – в этот момент она блистала красотою людей. Девушка в парчовом платье кротко улыбалась ему, длинные косы, убранные серебром, и кинжал причудливой работы на широком поясе. Если бы Волк был человеком, мужчиной, потерял бы он в той Лунной Реке своё сердце навеки от такой красоты.

– Прости, Луна, нет. Не прошу я таких даров.

Страха он не чувствовал, а вот опасность ощущал. Вокруг него неясной тенью, ночным безымянным зверем ходила, вила кольца безликая Смерть. Лёгкая, видимая лишь краем глаза, без запаха и цвета. А оглянешься, чтобы разглядеть, и нет никого. Я же говорю, слуг у Луны очень много.

Холодно стало по-ледяному и неуютно. На Локи распахнула горящие зелёные глаза сверкающая серебром волчица, прекрасная и грозная. Шерсть её переливалась синим и белым, отблески слепили, отвлекали, мешали думать. Оскалилась, обнажив белоснежные клыки. Смеялась!

Вот тогда Локи обратился к своему Сердцу. Он позвал как мог всех, кого любил, и они – удивился этому открытию – теперь стали ему жарким щитом. Холод, жадный и беспощадный, уже не скрываясь, был вокруг, но любовь его сердца не пускала гибель ближе, чем на два больших волчьих прыжка.

Лунный оскал, казалось, заполнил собою небо. Луна смеялась, а цвета вокруг менялись невообразимо – красные клыки, зелёная вода, золотые зрачки. Смерть сжимала тиски, Волк ощущал это, видел её то змеёю, то человечьими охотничьими силками. Грохотали камни, звенел небосклон, эти звуки лезли в уши, в голову, казалось, в самое сердце, а уж там оборачивались словами, липкими и неотвратимыми:

– Волк, а Волк, кинься в Лунную Реку! Отдай мне свою душу!..

Мы бы увидели сейчас Локи цветком костра среди вьюги, живым там, где выжить невозможно. Вот как важно, когда тебя любят и когда любишь ты сам. Запомните это, зарубите себе на носу. Ибо в тот момент, когда ваша любовь хоть на мгновение закроет глаза, жадная Смерть сомкнёт кольцо!

– Я не враг тебе, Светлая Госпожа!.. Прошу, останови свой танец! Молю тебя!!!

И разом всё стихло.

– Какова же цена моих тревог, любопытный мой Волк? – даже тени улыбки не было в голосе, только лёгкое, бездушное удивление.

Теперь на камне не было ничего, кроме стайки перламутровых снежинок в хороводе.

– Прости, что прогневил, Госпожа. Прошу, выпусти обратно мою семью, открой им дорогу ко мне! Мои братишки и сестрёнка не изведали этих мест, а отцу и матери есть зачем жить в этом мире. И я тоскую по ним. Раз знаешь секрет, выведи их ко мне, Переменчивая и Прекрасная.

– Наглый, упрямый, глупый Волк! Посмотри! Посмотри, о чём просишь!

Казалось, мир вокруг еще больше засиял, замелькал чудесами и призрачной красотою.

– Зачем им к тебе? Ты что же, лишаешь их Неба?! О, ты жесток и глуп, раз выпрашиваешь такое!

– Я мал перед тобою, Госпожа. Но вся моя жизнь в моей мольбе.

Никогда и ни перед кем так низко не кланялся наш Локи, как в ту лунную ночь. Разные есть поклоны, как и объятия, конечно. Даже «прощай», я знаю, имеет тысячи оттенков. Но только тот волчий поклон Луна приняла дорогим сокровищем, приняла и сложила благодарно в свой самый сокровенный сундук.

Смертельная хватка, он ощутил это, стала слабеть.

– Смотри! Иди! Иди!.. Смотри!.. – Луна исчезала, уносилась прочь сверкающим маленьким смерчем. И эхом по небу, как легкое касание ветерка, слова:

– Прощаю!.. Только раз… Смотри…

– Есть у неё Сердце, есть. И поёт оно, и страдает. Вот ведь, разозлилась же. Думаю, я бы договорилась с нею. Вот только дороги у нас разные, никак не сойдёмся, – Сова задумалась, глядя в костёр.

И пламя его играло искрами, вскидывалось цветами и шептало, шептало жарко.

Слушатели не торопили. Ждали.

И видит Локи, как из лунного потока выходят, отряхиваясь и раскидывая вокруг светящиеся капли, отец, мать, сестрёнка и совсем маленькие, сами круглые, как Луна, пушистые братишки. Он бросился к ним, зарываясь носом в шерсть каждого, обнюхал. Они! Это они, он сделал это!

Счастье затопило. Как же он скучал… Ну как же он скучал!

Лунная Стая понеслась по небу, и не знал, не знал Локи-Вожак, что возможна такая скорость. Они летели над Лесом, действительно бескрайним, и, не таясь, над людскими поселениями. Не было в них страха, печалей, не было понимания, как у любого живущего зверя – да, каждый зверь знает, когда придёт за ним Чёрный Посланник – понимания неизбежного конца. Бесконечное счастье и сказочность бытия – вот кем были они. И Волк рассказывал обо всём, что случилось, а значит, всю свою жизнь…

– Он всё-таки умер, наш Волк? Да?

– Нет, милая. Это всё ещё не конец сказки. Но уже поздно. Может, я расскажу её в следующий раз?

– Нет, нет, давай сейчас! Расскажи сегодня! —слушатели заволновались.

Всегда так: не успокоятся, пока не узнают, что конец истории не так уж и плох.

Элга несколько раз хлопнула костру в ладоши, и тот всколыхнулся и засиял ярче. Никто не удивился маленькому чуду, так всем хотелось продолжения.

Светлая Волчица в волнении бегала по холму. Живот был тяжёл, но тяжелее было не понимать того, что происходит. Вот её Локи, освещённый Луной, лежит и смотрит вдаль, и она, кажется, даже слышит его мысли. И вдруг он заколыхался, как отражение в воде, когда по нему стукнешь лапой, пошёл туманом и струйкой дыма, только яркой, как лунная дорожка, потянулся вверх, теряясь и распадаясь. А потом исчез.

– О, Локи мой! Локи!..

По небу пошли тени, и вдруг светом и искрами – она ясно это видела – понеслась выше облаков стая, легко читаемые силуэты, дальше и дальше, но всё равно близко и видно. И он, её вожак, среди них!

– Я вернусь… – легло на нос каплями росы и ветром.

И Светлая Волчица осталась ждать.

Ночь всё ещё царила вокруг, когда вожак замерцал и появился рядом. Лёг на холм совсем без сил, но живой и невредимый, на глазах уплотняясь.

А Светлая знала, что он вернётся! Лучший, сильный, непобедимый. Никогда ещё не было на этом свете волка мудрее и красивее её Локи. Так думалось ей, в сердце пели на все лады гордость и нежность, и даже не родившиеся ещё волчата в животе, она ощутила их сейчас, радовались вместе с нею. Зарычала тихонько:

– Расскажи, Вожак, куда ходил без нас, – и уткнулась в шею, в меховой воротник, проверяя запах.

– Завтра, Волчица моя. Завтра. Мне нужен сон…

Стая, не сговариваясь, легла рядом, согревая. Локи засыпал тревожно, шептал по-волчьи, выдыхая слова, а они ловили каждое, потому что знали, что жизнь очень дорога, чтобы терять даже малые её крупицы.

– Секрет… Я принёс нам секрет, волки мои!.. Она выпустила, не смогла, не захотела погубить! Вы – мой щит, волки… Ты, Светлая моя Волчица, ты уберегла меня!..

Да, бывает и так, что слабеет самый сильный. Это значит, что ноша, его подарок нам, оказалась чрезмерно велика. Тогда крайне важно сделать вот что: принять его дары. А потом надо дать ему тепла и защиты, окружив кольцом жизни, пока самый сильный не окрепнет вновь.

У их костра было тихо.

– А своих он так и не привёл, – вздохнул кто-то. – Не вернуть их.

Завязалось обсуждение. Стали вспоминаться истории, проводы, умершие родственники.

– И что полез-то туда, на Небо? – какая-то старая женщина беспокойно заёрзала с той стороны костра. – Только растревожил всех. И себя чуть не погубил. Неправильно это, нехорошо!

– А я бы в быка превратился… – мечтательно протянул крепкий парень.

И добавил спешно под общий хохот:

– Только чтобы не на мясо!

Заговорили каждый о своём.

– А ты бы, милая, кем хотела быть? – Элга погладила по голове девочку. – Как думаешь?

– Бабочкой. Она красивая.

– Ну… Тогда уж целой стайкой. Но бабочки не живут долго, одно лето всего.

– Жалко… Тогда птичкой. Не знаю какой, красивой-красивой. А ты, бабушка, на сову похожа, правда. Даже нос как клюв.

Потрогала косы:

– Как перья они у тебя.

– Совой так совой. Спорить не буду. Чур, сов не обижай теперь. А то прилечу к тебе сказку какую рассказать, а ты меня – палкой.

– Точно прилетишь? Я родителям скажу, они окно на чердаке починят, открытым держать буду.

– Читать научись. Может, и прилечу.

Ночь гасила разговоры, как свечи. Люди стали расходиться, благодаря и кланяясь. Стало тихо.

Они ещё посидели, поглядели на огонь.

– А что ты им всё про невесту для меня болтала?

– Так вижу же, как ты на девчонок засматриваешься, – усмехнулась. – Разговоры с ними заводишь. Будь мудр, Дик.

И продолжила, не дав ответить:

– Касхи мой за тобой присматривает – раз, – стала загибать пальцы. – Волк с Медведем с тобой дружбу водят, а значит, плохому не научат – два. Ты у нас умный – это три. А всё же знай, пару человеку надо на всю жизнь создавать. Жизнь долгая, не торопись с выбором.

– Знаешь что… – он хотел отшутиться или нагрубить несерьёзно, а потом задумался.

Так в молчании и пошёл вещи собирать: пора было уходить. Сова тоже за сборы принялась. Погасили костёр.

Какая ему невеста? Все на один лад. Всё не то.

Глава 7

Сова выпорхнула в небо с лёгким звоном преображающихся в перья кос.

Перед этим наставляла Воробья:

– Чтобы быть незаметным, как тень, стань тенью. Прочувствуй, как она ложится, везде-везде ложится от домов и трав. Пойми лёгкость её и услышь, как поёт.

– Кто? Тень?!

– Да, несмышлёныш. Всё вокруг поёт, не только я, – и Сова вдруг затянула мотив тихо и монотонно:

– Вот примерно так она и звучит. Понял?

И унеслась в темноту.

Уснувшие дома, погасшие костры, звёзды роскошным пиром до горизонта. Вот теперь он уходил по-настоящему. Как мало всё вокруг, ниже крыш и слов. И как огромен тот мир, теперь ставший ему родным.

Прощание – это всегда дверь. Её можно не решиться открыть; в неё можно кинуться и даже, оглянувшись, кинуть горящую головню. Или захлопнуть за спиною и вечно вспоминать звук щелчка в замке. Медленно, откладывая момент, или быстро – если видишь дорогу за дверью – ты уйдёшь. Или закрой поскорее с этой ещё стороны и забудь. А вдруг ты уже богач, и не надо покидать этот край, где без тебя здесь кто-то иссякнет и умрёт, как куст без дождя.

И всегда запоминаешь именно это – шаг. Любой, даже самый бездушный и холодный человек, помнит, как ушел, а откуда – это уж у каждого своё.

Дик не стал ждать, медлить, думать. По-настоящему всегда уходят молча и быстро. Пригнулся. Мгновенно вслушиваясь и принимая голоса всех теней в округе, прошелестел по улицам ветром ночным, влажной от росы травою, светлячками в чаще, зыбкой туманной дымкой по лесным тропам и, наконец, вырвавшись, раздольным степным ветром. Понёсся к дому-Лесу, перебирая в памяти каждый его клочок: кору на стволах, гнёзда, пещеру. Реку! Удивительную таинственную Реку – кровную жилу Леса, его Песню. Ведь у этой Реки есть Имя, как раньше не подумал? И она начала переливаться в его памяти родником во мхах и раздольной журчащей песенкой по камням. А вот Реку, могучую и солоноватую вблизи моря, Дик ещё не видел, а слышал о ней такой только по рассказам Совы и подумал:

«Вернусь, узнаю про неё всё-всё…».

Нагнал Сову, взъерошив перья на кончиках крыльев, и понёсся дальше. Услышал в голове: «Не так быстро, птенец!», развернулся и закружил вокруг зеленью, тенями, ветерком с запахом приближавшегося Леса, ночными птицами и зверями внизу, на земле. И души-Песни их всех проносились сквозь него, оставляя на сердце свой светящийся след.

– Давай передохнём, а? Что-то подустала я за тобой гоняться в темноте, – Сова резко ушла вниз, у самой земли преображаясь, почти бегом сделала несколько шагов. С его высоты казалось, что там, внизу, движется на освещённом Луною поле очень молодой и резвый человек.

– Давай, спускайся! Где ты там? – замахала руками, разглядывая небеса. – Что, потерялся? А нечего так спешить! Ты где?.. Эй, Дик!..

Воробей рухнул на траву, мокрую от ночной росы, медленно попытался сесть, потом снова лёг.

– Давай выкладывай, ты Кто? – Сова поднимала огонь-костёр, вытягивая его рукой вверх. По-быстрому, как говорила в таких случаях, когда собирать хворост было некогда.

Дик бессильно подполз ближе к огню.

– Я? Я Лес, – и осёкся. – Кто-кто я?! Кто Я?!..

И ещё долго, то замолкая, то вновь кидаясь словами:

– Да как же?.. Но это же… Невозможно же такое…! Это я?..

Сова заварила травы, разогрела лепёшек с маслом. А потом тихо подала горячую чашу, как в тот – первый – раз у пещеры, сказав просто:

– Ешь. Лес так Лес. Не знаю, что это такое, но раз есть Река, то почему бы и Лесу не быть?

И, накормив, добавила:

– Ты сейчас спи. А потом я тебе про Реку расскажу. И погляжу утром, что ты ещё можешь. Только не разлетайся по всему миру хотя бы завтра, а то мне тебя будет не собрать.

Глава 8

Итак, Волк Лунная Песня бежал вдоль кромки воды, вёл стаю. Четыре года он был им вожаком. Светлая Волчица шла рядом.

Можно рассказывать о каждом их дне, и историям этим не будет числа, так удивительна жизнь. Хотя, если честно, о каждом живущем можно говорить бесконечно, перебирая события, песни сердца, промахи, радости и несчастья.

Конечно, Луна передумала, и Волк не раз поднимался так далеко. В тех высотах песни его принимали удивительный облик: они были кружевом и росою, звёздным туманом и птицами на ветках. А однажды Луна приняла их дорогим тяжёлым ожерельем и, сидя на лунном валуне русалкой с переливчатым хвостом, кокетливо примерила, глядясь в невидимое зеркало.

С тех пор, как Дик распахнулся Лесом, его тенью и дымкой, события понеслись. Он помог Локи вывести в Небо всю его стаю, и в такие ночи – Ночи Дозволения – волки неслись выше облаков или, наоборот, сквозь самую чащу, освещая тёмные её уголки. С разрешения Луны они находили и провожали до лунной тропинки заблудившихся в темноте и страхе. Тех, кого выдернули из жизни раньше срока, вероломно и стремительно, кого обманом увели в небытие, кто мог бы вернуться, да не нашёл дороги. Такие потерянные для мира души держались тени и ждали, иногда очень, очень долго, своих проводников.

– Солнце одарило меня, Мудрый Волк, – говорила Переменчивая, перетекая серебряной змеёю по валунам своей реки, – светом дня, чтобы надежда никогда не покинула этот мир. Печаль бесконечно застилает его, а мы высветляем каждый закуток, идя следом. Но за нами снова ложатся тени, ведь мы сами отбрасываем их, – она вздыхала, – и это длится без конца. Так, в заботах и удивлении, я убегаю в вечности от своей тоски.

А ещё она говорила, показывая на звёзды, какие это удивительные Солнца. И про то, что есть такие подлунные миры, где Лун и две и три.

– Мне очень повезло, внимательный мой Волк, что я одна всей ночи хозяйка, как бы я делила твои песни-подарки с другими, не менее коварными и прекрасными госпожами?

Глава 9

В такие часы, когда Лунная Стая выступала над Лесом, Элга-Сова пела свои самые красивые песни. Она была довольна, мир вокруг сплетался в удивительный узор, начать который удалось когда-то им с Касхи.

– Ещё немного. Подожду ещё чуть-чуть, всё проверю и уйду к тебе, милый мой. Зачем ты распахнул тогда свои границы и оставил меня одну? Не хватает слов, как я буду ругаться, когда наконец свидимся по-настоящему, муж мой. Твоё поручение стоило мне сотен лет одиноких песен! Знай же, за каждый год я возьму по эпохе вдвоём, мой по вечности муж. Мне было непросто без тебя, ой как непросто.

Она часто говорила с ним. Касхи был рядом во всём, Оленге знала это, чувствовала сердцем, и в самое сердце получала ответ, который всегда-всегда находил к ней дорогу.

– Я чуть не постарела душою, мой любимый. Надеюсь, что там у нас будет так же много дел и мне будет о чём петь!..

Часть пятая. Имя Реки

Глава 1

Лес выступил тёмной полосою на горизонте ближе к вечеру. Кто-то увидел, не все. Мать-знахарка пока молчала, поэтому племя просто разбило стоянку. Свет вечерних костров отделил утомлённых людей от мира, и в наступающей темноте контуры леса, их цели, стали совсем неразличимы.

После отдыха Оленге стала собирать свою лошадку в дорогу.

– Я полечу ему навстречу, вождь! До него не больше дня.

– И ночи. Ты уйдёшь в ночь?

– Я же вернусь. Посмотрю путь нам всем. Со мною не будет беды.

И добавила с усмешкой:

– Не убегу.

Где-то через месяц после их с разговора у огня Совы сошлись близ речной развилки с Волками, как и рассчитывал Б’ури-вождь и как увидела это она. Эпидемия уже отпустила хватку, но Волки были предельно слабы и малы числом. Совы просто поглотили их, милосердно принимая к своим кострам и без вопросов и лишних слов объединив их табун со своим.

Старая целительница, разнося снадобья для восстановления сил, говорила гостям:

– Мы идём в сторону Леса – нашего дома. Пути Волков и Сов сошлись, как рукава реки, на берег выбросит лишь ломаную щепу.

Произносила уверенно и спокойно, так, что никому и в голову не приходило спорить с нею.

Тулки нашли на одной из повозок выздоравливающей, но слабой.

– Красивая и тонкая твоя Лиса. Чтобы ничего не случилось, я возьму её сестрою, – Оленге и вождь всё договаривались.

– Сестрою моя мать примет её в ученичество. Ты слышишь? Дочери она не причинит вреда.

Он слушал, слышал и всё смотрел на повозку в отдалении, а лисий амулет грел запястье.

– Излечи её от всех напастей, Оленге. Обещаю, не подумаю нанести тебе беду. Слово вождя.

И не добавил больше ничего, отошёл к другим.

Чуть позже молодая знахарка продолжила свой торг:

– Твоему племени не нужен Лес. Погляди на них, вождь! Лошади быстрее ветра, как их упрятать в чащу? Твои люди полюбили волю пустошей и песни степных трав. А в лесу нужны кошачьи лапы и совиные крылья, никак не конные скачки и полёты орлов.

– Мы поговорим об этом, когда настигнем Лес. Излечи Лису.

Вождь немногословен. Юность его испарилась под бременем мыслей и забот. Даже лёгкую его улыбку ловили и пытались распознать смысл сотни зорких внимательных глаз, что уж говорить о словах. Ещё старый вождь учил молчанию, внутренней тишине, поэтому Б’ури отсыпал слова золотой мерой. И не жалел их только там, у повозки, когда случалось остаться с Тулки наедине. Он рассказывал ей сказки, истории из детства, слушал её, внимательно ловя движения, улыбался искренне. И однажды пообещал, что не отдаст её никому: ни ветру зимы, ни волкам, ни смерти. И она согласилась, опустив ресницы.

Глава 2

Оленге вылетела в степь и понеслась через ночь. Её нарядная выученная лошадка шла легко, будто и не касалась земли. Немного отдохнули под утро и, когда Солнце почти полностью выкатилось над степью, понеслись дальше.

Она молчала. Не пела, старалась не звенеть бусами и колокольцами в косах. Слушала. Слушала как никогда.

Могучий зов, неумолимый призыв исходил от приближающейся громады. И Оленге знала, что сердце её там уже давно, раньше рождения даже. Ожидала и понимала, что узнает каждую тропку и ветвь, каждый изгиб ствола и топкую низинку. Она летела домой.

Вступив, сначала осмотрелась. Освободила и отпустила лошадку.

– Погуляй! Не жди меня. Иди назад.

Пошла осторожно по лесной границе, а потом, решившись, на вдохе сделала шаг в глубину чащи, открыв ей сердце.

И лес в ту же минуту распахнул перед нею свои сокровища: месиво ломаных веток, а в них – движение жизни; следы на лесной тропе, впечатанные во время дождя и высушенные до твёрдости камня солнцем; колыхание в траве – кто-то был здесь секунду назад, но она знала, он смотрит на неё, невидимый, маленький и осторожный.

К ней вернулись её задор и весёлое настроение, и снова захотелось петь. Тут же где-то в сердце родился мотив, Оленге насвистела его, подражая неизвестной птице, и повернула на звук журчавшей воды. Её ноги в кожаных сапожках, расшитых бисером, ступали мягко, как по ковру, утопая в траве. Выбирала дорогу, где легче пройти, и шла так бережно, как могла. Касалась стволов, проводя ладонями по шершавой коре, заломам и смоляным застывшим каплям. Приветствовала всех и всё на своём пути, очаровываясь с каждым открытием больше и больше.

И вышла к реке.

Та журчала по камням, исходила прохладой и запахом прелой травы и влажности. Солнце играло в потоках и перекатах слепяще и звонко. Валуны, полусухие, выступающие из воды, во мхах и лишайниках, иногда с цветами на макушках, огромные или совсем маленькие, казалось, тут же поздоровались, высветив свою суть, и выстроились перед нею гостеприимной дорогою-тропой.

Оленге стало совсем весело. Осторожно ступила на ближайший камушек, шаткий и неустойчивый, потом на другой. И, напевая только родившуюся песенку, на каждый камень по слову, запрыгала дальше, подгибаясь и склоняясь, как в танце, иногда изображая, что оступилась, размахивая руками:

– Э-э-эй!..

Где-то на середине реки устроилась на самом большом валуне, горячем от солнечных лучей, легла, раскинув руки, даже задремала. Потом снова села, оглянулась вокруг и засмеялась.

– Я дома. Вот же как! Пришла…

Склонилась и опустила кисти в поток, пропуская через пальцы холодные хрустальной чистоты струи. Подняла руку, рассматривая влагу сквозь солнечный свет, а потом смочила ею лицо и обратилась к реке:

– Как же зовут тебя, красавица?

Села поудобнее и стала слушать, обхватив колени, погружаясь в себя всё больше и больше. Закрыла глаза…

Глава 3

Если бы Оленге видела, уйдя в себя там, на валуне, как закатилось Солнце и взошла Луна, как лесные звери выходили к воде напиться, поводя на неё глазами, и как птицы ночи, дав знак, что пришёл их час, нет-нет, да проносились над Рекою… По тропкам и травам разлился туман, белый и густой. Туман клубился силуэтами, причудливыми, колдовскими, погружал в тишину, а потом выпал росою на косы её и ресницы. Тогда Оленге, улыбнувшись во сне, глубоком, как колодец, разомкнула в замок сплетённые пальцы, легла, свернувшись, и мхи большого камня были ей мягким ковром.

И ещё увидела бы она, как чьи-то заботливые руки подобрали её косы, свесившиеся в воду и, отжав, аккуратно положили ей под рукава. Сняли мокрые сапожки и поставили рядом. Тихо-тихо, чтобы не разбудить.

Что ей снилось, знает и помнит лишь она и те, с кем поделилась потом увиденным.

Проснувшись поздним утром, открыв глаза, села. Оглянулась вокруг, будто видела в первый раз, потом сошла в воду и умыла лицо.

– Сестра моя, о, сестра, красавица и Госпожа. Значит и я могу так? О… – она удивлённо смотрела, как бежит река, огибая валуны.

– Безмерна твоя милость, безгранична мудрость. Я буду петь Тебе, насколько хватит моих лет, и беречь твои границы! Постигну твои пределы и буду в вечных учениках!

Оленге припала губами и напилась воды, в которой читалась горечь трав и сладость цветов, вся память этих мест и будущая череда времён. Утёрлась рукавом.

А потом выпрямилась, раскинула руки…

И вылетела из воды, поднимая брызги, большой белой совою. Малый круг, пробный и неуверенный, летела, почти касаясь крылом речной глади; большой – к вершинам огромных сосен и выше – к небу. Вниз почти отвесно, у самой воды возвращая себе человеческий облик. Засмеялась, закинув голову, заливисто и громко:

– Да, нет границ, сестра, ты права, нет границ!

Голос её стал другим, глубже, сильнее. И глаза. И даже имя, звучавшее из Сердца, стало менять свой контур, преображая вместе с собою и Судьбу.

Глава 4

А потом Оленге увидела человека.

На берегу, на больших камнях, сидел молодой мужчина, одетый странно, не по их правилам, но ловко. Рассматривал её, подперев рукою подбородок.

– Ты перо потеряла, – протянул на ладони большое, очевидно, маховое, из крыла, а оно неспешно прямо на глазах обратилось бусами, её бусами с запястья.

– Стой, не двигайся! Поначалу голова кружиться будет, присядь.

Он уже рядом, ухватил за плечи и усадил с силой обратно на камень.

– А то свалишься в воду, испугаешься и рыбой станешь, – улыбается.

Оленге прислушивается: от него пахнет травой, мёдом и перьями. Голос – без лжи и лукавства. Ладони сильные, узкие и большие. Длинные пальцы.

– Уж лучше Совою, красиво, – продолжает незнакомец, – даже очень. Мне тогда будет о чём с тобой разговаривать. На, держи перо, – и вложил бусины в руку.

Это был интересный мужчина. Высокий, тонкий, с сильными плечами. Таких она не видела ещё никогда, но страха и робости не испытывала, говорить с ним было легко. Ей нравилось, как он произносит слова: очень старательно, аккуратно и мягко, как будто заворачивает каждое заботливо и подаёт подарком. Очевидно, хорошо знал её наречие, но его родной язык был совсем другим.

Назвался Касхи, спросил её имя, тут же попробовал на звук:

– Оленге-эленге, эленге-эльге… – и засмеялся радостно, – из твоего имени я могу целую песню сложить!

Предложил ей руку, помог дойти до берега, а потом произнёс:

– Позволь считать тебя своей гостьей, дивная госпожа, – склонился в поклоне, – не сочти за дерзость, войди в мой дом, тебе нужна еда и кров на сегодняшний день.

Непривычно и странно звучала такая речь, но сказано это было настолько учтиво, что у Оленге не нашлось слов отказаться. Предложение казалось уместным: она чувствовала усталость, а ещё больше желание поговорить о том чуде перевоплощения, которому этот необыкновенный человек явно был свидетель и не удивился нисколько.

Касхи повёл её по лесу, рассказывая подробно обо всём, что встречалось на пути. Иногда поддерживал за плечо, когда у Оленге начинала кружиться голова, и заглядывал в лицо.

– Как ты? Скоро придём.

Или набирал пригоршню ягод и кормил с ладони.

– Это – силы твои. Присядь и поешь. Вот так.

А пока Оленге отдыхала, говорил:

– Посмотри на эту сосну, посмотри!

И рассказывал историю, диковинную и красивую. Дожидался, пока пройдёт слабость, и они шли дальше.

Глава 5

– А это мой дом. Укрытие. Побудь пока здесь, – указал на плоский камень у входа в пещеру, – отдохни.

Нырнул внутрь, вынес большой кусок тонкого сукна и накинул ей на плечи, закутывая, стал возиться с костром.

И тут Оленге вдруг вспомнила, отогреваясь, что она здесь одна. Смутилась, что гостьей сидит у входа в дом совсем незнакомого мужчины, и решила, сама не зная зачем, удивить его и испугать немного, как вождя в тот вечер в степи, чтобы саму себя оградить от непонятного жара в сердце.

Настроилась, подняла огонь костра тонкой стрелой чуть выше их роста, завила маленьким смерчем. И в тот момент, когда размышляла, змеёй или птицей привести к земле, поняла вдруг, что огонь перехватил гостеприимный хозяин, будто вынув из её невидимых рук.

Послушное пламя вернулось обратно к трескучим головням, сворачиваясь и преображаясь.

– Ох… – только и выдохнула, – перед нею дрожал, почти не обжигая, букет из больших пламенеющих цветов.

– Ох, Касхи, – и, приняв, уже сама возвратила пламя на место, восстанавливая привычный взгляду облик.

Радушный хозяин сразу поставил на огонь котёл.

– Я тоже проголодался. Скоро поедим. Сейчас я покажу тебе, как готовят у нас в Лесу!

А после лепёшек, сытной горячей похлёбки и травяного чая сказал, не тая ничего за своими словами:

– Не бойся меня, ты гостья, Эленге, – имя произносит уже на свой манер, – мой дом – твоё пристанище, пока не захочешь уйти. Да и не запугать меня.

Смотрел на неё открыто и улыбался.

– Ты не рассказала о своём народе и о том, почему пришла одна. Я слышу, они почти у границы моего Леса, ещё день-два. Кто они? Мне же их встречать.

Касхи ей нравился. Интересный, крайне интересный человек встретился на её пути. Но Элга точно может сказать, когда она решила, что Лес и Река – их общая судьба.

Когда заглянула ему в глаза.

Очень красивые, удивительного цвета – жёлтые, с синими и зелёными крапинками, с чёрной каёмкой радужки, оправленные пушистыми густыми ресницами. Зрачки то круглые, как у людей, то узкие, как у сов. Древние, нечеловеческие глаза.

– Покажи мне, как ты летаешь.

Это был следующий день, они стояли над речным обрывом, и ветер трепал их волосы и одежды.

– Ну… Я не знаю, как это делать. Само тогда получилось. Я боюсь. Боюсь, что не выйдет ещё раз.

Он засмеялся.

– Это у тебя-то не выйдет? Девушки степей так скромны и стеснительны? Всё, я даже отвернулся, – он прикрыл своими длинными ладонями лицо.

И Эленге перестала тревожиться, раскинула руки и шагнула в простор над рекою.

Да она и не робела. Просто очень-очень гордилась и дорожила тем даром, что приняла вчера у Реки. Сама хотела испытать ещё раз, но как же это странно: она привыкла быть непонимаемой и пугающей немного. Кто знает это, тот поймёт – сложно вот так ввериться другому и заговорить с ним на равных.

Ощущение полёта находится в центре грудины. Оттуда же исходит уверенность, знание высоты и чувство равновесия в воздухе. Изумлённое постижение себя – вот что такое умение летать, освобождение от силы, удерживающей на земле, и радость, просто радость бытия.

Распахнула крылья не раздумывая, а набрав высоту и обернувшись, увидела Касхи рядом, сразу узнала, поняла, что это он – следовал за нею большой тёмной совою, глаза те же, смотрят внимательно, разумно и восхищённо. В тот момент Элга и полюбила его.

Сам же Касхи потом всегда говорил, что влюбился сразу, как придумал Эленге, задолго до её рождения. А потом только всё ждал и ждал.

– Даже не старел! – и поглядывал почти сурово.

– Как я тебе? Может, накинуть лет сто хотя бы? – и прямо на глазах наводил себе на лицо морщины и убелял сединою волосы.

А она тоже, как правило, с шутливым ужасом восклицала:

– Нет-нет, о мой Касхи, молодой ты так красив, пусть лучше мне завидуют все совы и людские женщины, чем ты добавишь хоть одну морщинку. Дай-ка я их сотру… – и принималась ладонями отряхивать ему лицо и пряди волос.

И правда, через минутку-другую от седины и морщин не оставалось и следа.

– Вот так. Даже и не думай стареть, – приговаривала ласково, закрепляя результат поцелуем.

Глава 6

Впереди всех – три всадника. С такого расстояния они были видны лишь контуром, но она знала: на самой высокой лошади по центру – вождь, справа, на лошади пониже – старая знахарка-мать, а её новая ученица и названая дочь Тулки – слева, на небольшой и тонкой, почти наверняка нарядной лошадке с длинной гривой.

Её племя приближалось. Лес нарастал над ними махиной тепла, звука и жизни.

– Я не пущу их.

– Они сами не захотят.

Эленге с трубочкой в руке сидит на узлах упавшего огромного ствола, как на выступе горы. Касхи стоит рядом, опираясь ногою на обломки массивной ветви, которая сама была размером с многовековое дерево.

– Так и будем сидеть тут? Часа два, не меньше, пока доберутся.

– Песня моя, куда нам спешить? Когда ещё мы будем смотреть на племя, которое вот-вот перепишет свою судьбу?

– Мне жаль их, Касхи. И знаешь что? – она прильнула к нему щекой. – Я ещё ни разу не уходила из семьи! Я волнуюсь.

Засмеялся. Заливисто, громко и счастливо.

– Тебе нужна человеческая свадьба, Сова моя любимая? Ты хочешь больших костров, подарков к нашим ногам, плясок под звёздами? Хочешь?

Она думала.

– Пожалуй, нет, милый мой Касхи. Нет. Просто я хочу, чтобы всё это закончилось скорее. В твоей пещере над рекою следует навести порядок. Там столько всего нужно сделать, ты же не прибирал ни разу! Травы над входом я опущу занавесом, а то любой ветер бродит по дому, как хозяин! – зябко передёрнула плечами. – В малых проходах я видела следы зверей на пыли, камнях и песке, которые прошли там, наверное, лет триста назад!

– Восемьсот двадцать, если точнее.

Касхи присел рядом, устроившись поудобнее:

– Они пришли захватить моё, нет, наше с тобой жилище, но мы сдружились. В конце концов. Большие такие, – Касхи показал руками, и было видно, что воспоминания эти ему приятны и радостны.

– Таких, к сожалению, больше нет в этих краях, – тяжело вздохнул, – да и нигде нет.

– Да? – Эленге от удивления даже о волнении забыла, – потом расскажи обязательно, хорошо?

– Конечно, родная.

– И мне просто не терпится облететь всю Реку, от истока до её завершения, – она продолжала перечислять свои планы. – Ты сказал, она впадает в Море? Не могу представить себе столько воды, милый. И я хочу летать! А сижу как… как… Ну не знаю даже, что сказать, чтобы никого не обидеть.

– Скажи «как курица». Есть такая птица, я видел у племён на западе. Живёт при людях, имеет крылья, но не летает. Её держат, чтобы однажды съесть. Маленькая такая, совсем глупая. Можешь так сказать, она не обидится.

Эленге задумалась о таком странном птичьем племени, потянулась к ним своим сердцем, прислушалась – и наполнилась жалостью. В том месте души, где любая птица держит восторг полёта, у тех странных – куриц – была пустота. Темно, тихо и глухо.

– Ох, Касхи. Они что, даже не поют?

– Нет. Они еда.

– Как же много ты знаешь об этом мире! Ты как бескрайнее небо. Или как тот бездонный и вечный колодец в горах, про который рассказывал вчера.

Они потёрлись щеками и носами.

– Ты сама как Небо. До тебя я знал лишь половину, Песня моя. Теперь, лишь теперь я смогу постичь всё. И я проведу тебя по нему, по этому миру, от начала времён и по тем векам, когда начал тебя ждать. Вот это – мой подарок тебе на свадьбу. А торжествовать встречу и супружество, я так думаю, лучше всю жизнь, а не день-другой, как это заведено у людей.

– Я верю тебе, родной.

– Приближаются. Они видят нас. Начинаем!

Дракон засыпал.

Он был очень деятелен, могуч и мудр. Нам не понять ни мгновения их, драконов, жизни. Не понять, о чём их думы. Что они любят и как творят. Или как едят! Ничего мы не поймём. Даже перейти им дорогу не сможем, и почти никогда не случалось человеку разглядеть их следы.

И всё же можно сказать, что этот дракон сейчас засыпал.

Пока он смыкал веки, у людей проносились годы, сотни лет. Сон ему был крайне важен. И это мы тоже можем понять, ибо люди знают, что такое усталость. Усталость глаз, ног, сердца, даже усталость души. Ему нужно было вздремнуть и набраться сил. В такие периоды дракон складывал крылья, укрываясь ими, как щитом, затихал, и пространство вокруг больше не произносило его имя – вот этого нам не постичь точно – и, просто заполняя собою часть мира, переставал для мира существовать.

Если смыкание век длилось так долго по человеческим меркам, то сколько же длился для людей его сон?

Спящий дракон совсем не то, что спящий человек. Это волшебство, которое придумал сам мир, чтобы стать краше и ярче. Мне сложно подобрать слова и объяснить, как важно, чтобы дракон выспал свой сон и проснулся в нужный и оговорённый час.

А вот глаза распахнёт он мгновенно, и в этот момент мир, встряхнувшись, вдруг начнёт сиять и примет себе совсем другое Имя.

Никто из живущих ныне не застал этот миг. Нигде не записано об этом дне ни слова, ни строчки. Но именно в такие времена люди вновь могут видеть любящие их глаза, раскрывающиеся крылья, походку и драконьи следы на земле. У нас пропадает страх, и люди признают все те истины мироздания, которые спускаются к ним во все эпохи неслышимым и невидимым потоком.

А потом многие века царит покой и благоденствие, пока человеческие глаза не станут привыкать к сиянию этого мира. Тогда дракон начинает потихоньку уходить из мыслей и сердец, и мы забываем о нём.

Наши пути расходятся, но драконы ещё долго пребывают здесь, творя немыслимые нам дела, перемещаясь по своим особым дорогам, и я не смогу передать, чем является их жизнь. Знаю только, что однажды приходит усталость и дракону необходимо смежить веки.

Вот в эти времена люди и покидают леса. Вернее, Лес просит их уйти. Конечно, нам не забыть тех лет, вернее, эпох, проведённых в чаще и ознаменованных мудрой свободой и радостью. Города-водопады, мосты как сияющие арки над бескрайним могучим лесом, поселения на огромных деревьях, по берегам рек или нависшие над реками воплощением света и радости.

А может, как выбор, вольное странствие и союз с миром трав, цветов и древесных исполинов – всё это так просто не выбросишь из памяти. Дети ещё долго играют в такую жизнь. Да мы все в это играем.

И всё же исход неизбежен. Людям приходится в такие моменты тишины мира обходиться своими силами и теми навыками, что наработались во времена Больших Песен.

Всегда находятся те, кто жаждет вернуться под сень, чтобы испытать снова и снова то непомерное чувство дома, что никогда не уйдёт из сердца. Но их не пустят. Пока Дракон смыкает веки, пока длится его сон, нам всем придётся рассчитывать только на себя. Будут освоены степи, моря, пустыни. Нельзя тревожить того, кто вершит будущий мир для нас же.

За время разлуки люди станут мудрее и лучше. Они переживут много бед, падений, даже войн. Но всё же странствие пойдёт им на пользу. Однажды – я даже не могу сказать, сколько раз будет засыпать и просыпаться этот Дракон – мы сможем с ним заговорить. И он ответит на равных нам.

А пока люди слишком малы. Я иногда думаю, что это мы спим непробудным сном, а нас бережно качают и поют самую чудесную колыбельную на свете, и мы растём, пока спим, и улыбаемся во сне.

Пока дракон укрыт крыльями, его сон храним. Существа, выбравшие себе такую судьбу, имеют непривычный для людей облик, принадлежат неизвестным нам племенам, и в их жилах часто плещется очень разная, несхожая с людской кровь. Они берегут то волшебство, что вершится зачастую глубже их понимания, сами становятся волшебством, духами и душою тех мест. Их жизни протягиваются через века, и само осознание жизни и смерти утрачивает для них человеческий невеликий смысл.

Глава 7

– Вижу. Я вижу мою дочь!

– Да, на поваленном дереве. У леса!

И Тулки шёпотом:

– Какое огромное дерево, мама…

– Тише, тише, новая моя дочь. Смотри и запоминай. Всё очень важно, каждый шаг и каждый поворот головы… Учись.

И, обратившись к Б’ури, произносит:

– Ты привёл нас к Лесу, нашему дому, вождь. Можно объявлять старшую из моих дочерей твоей женою. Оглядимся, устроим пир…

Оба, вождь и знахарка, ощущают странное чувство невозможности и несправедливости этих слов. Лес не вызывает радости, не узнаётся сердцем. Хочется развернуть лошадей и пустить их галопом. Подальше, чтобы не видеть чащу никогда больше. Всю жизнь не видеть и не слышать о ней ничего.

На повозках где-то заплакал ребёнок, потом ещё один.

Он поднял руку, остановив людей, спешился. Сделал несколько шагов вперёд.

– Оленге…

Что-то не так. В молодой знахарке, в её облике, малых движениях, взгляде – нечто неуловимо другое. Настораживающее ощущение, от которого холодок по спине, будто чуждая, иная красота поджидала их там, на границе леса. Будто идут они незваными гостями, не ко времени и не к добру. Нехорошо и тяжело на душе.

Трубка у неё в руке. Лёгкий дымок тянется к небу.

Но вождь знает правила, поэтому приветствует, приглушая поднимающуюся с самого дна сердца растерянность:

– Здравствуй, дочь племени своего.

Тут подала голос старая мать:

– Зачем трубка в твоих руках, Оленге-дочь? Не торопишься ли ты? Мы ещё не вошли под своды Дома, чтобы запирать его. Нам всем надлежит пропеть эту Песню Новых Границ!

Тишина. Дымок трубки. Выдох. Все глаза обращены к ней. Молодая знахарка нарушает один обычай за другим! Такого не бывало ещё никогда в истории их племени, никогда. И Эленге произносит:

– Мать, в этом лесу уже живут Совы.

Встала и крикнула, чтобы услышали все:

– Этот Лес уже населён! В нём уже живут! Это не ваш дом!

К ней спустилась огромная сова. Невозможно большая, таких просто не может быть на этом свете – вот о чём подумали в тот момент многие. Села бесшумно рядом, красиво, с величайшим достоинством.

– Смотри, мать! Смотри, вождь! Смотри, племя!

Эленге вскинула руки и взмыла вверх белым вихрем-птицей, вторая сова поднялась следом, они закружили над людьми, касаясь крыльями, обдавая ветром. Летали как танцевали, а люди следили за ними взглядами, вскрикивая от удивления или страха, когда совы неслись меж ними.

Волшебство всё длилось и длилось, изливаясь неслышимой песней, оседая в сердцах и мыслях, зарождая странные, непривычные вопросы в голове.

А потом совы вернулись к исполинскому стволу и, приняв человеческий облик и обнявшись, посмотрели на испуганных людей.

Растерянность и смятение царили в толпе. Сначала один, потом другой – и вот всё племя упало на колени перед странными и прекрасными существами на лесной границе. Склонилась в поклоне Тулки. Лишь вождь и знахарка-мать продолжали стоять, но лица их отражали ужас и изумление. И гнев, который подкатывал к горлу, сминая и заостряя ещё не родившиеся слова.

– Что произошло с тобою, дочь моя, в этом лесу? Кто этот дух? – мать говорит спокойно, но все знают эту глухую интонацию, из которой рождаются Настигающие Песни, от которых не уйти, и услышать такие песни не пожелаешь никому.

Касхи выступил вперёд, протянув руки ладонями вверх.

– О, мудрые люди!

Развернулся к вождю.

– О, молодой вождь.

Потом, взяв Эленге за руку, снова обратился ко всем:

– Я беру эту женщину у вас на веки веков, ибо неисчислимое количество лет ждал её, чтобы принять женою и хозяйкой этих мест. Жена моя – щедрый подарок от вас, и я благодарен, – он склонился, прижав руку к сердцу.

Эленге продолжила:

– Да, мать, это мой по вечности муж! А это, – повернулась назад, – наш с ним Лес.

Стало совсем тихо. Растерянность старой матери росла. Она впервые за многие годы не знала, что делать.

А Эленге говорила:

– Да, я наложила границы. Вы можете пребывать рядом с нами, но никогда не войдёте внутрь моего с Касхи дома. Наши пути разойдутся отныне. Неделю! Неделю вы будете нам гостями. Потом вам следует уйти.

– Он дух, но ты, изменщица, человек! – Б’ури молниеносно выхватил и метнул кинжал.

Намеревался сказать о наказании за неверность, о неподчинении и расплате, традициях и законах, но не успел. Кинжал завис в воздухе, а Касхи в мгновение ока оказался рядом, смял вождя, крупного и крепкого мужчину, как кучу тряпок, и прижал к земле.

– Она не дух, вождь! Она моя душа. Не смей тревожить её и нарушать покой. Клянусь, не ты свидетель конца её жизни!

Касхи сам расправил вождю скрученные руки и ноги, помог сесть, потом, встряхнув, встать. Поклонился.

– Прости. Ты сильный вождь, но твоя горячность сорвалась с узды. Прими назад повод.

Эленге подняла руку с раскрытой ладонью, и нож, послушный и ведомый ею, полетел на уровне глаз от человека к человеку, чтобы увидел каждый: и старик, и ребёнок.

– Племя! Вот нож Б’ури-вождя, которым он хотел убить прекрасную Эленге, целительницу Сов! – слова Касхи слышат все, даже малые дети притихли.

– Запомните этот нож. Примите и закопайте здесь, на границе двух племён!

Тишина. Нож следует от повозки к повозке, задерживается, качаясь, перед глазами.

И вдруг, перебивая, громко и слышно, заговорила как запричитала старая знахарка:

– Дух, – гнев целительницы клокочет, – что ты хочешь от нас? – слова звучат с отчаянием и страхом. – Ты забрал лучшую нашу дочь, лишил нас надежды на Дом, за что ты обрекаешь нас на изгнание?!

Снова стало тихо. А потом, будто ветерок пробежал, сами люди заговорили то там, то тут:

– А я не хочу в этот лес! Мне страшно, – голос мальчика с одной из повозок.

– Да, мы любим наши степи! Где нам держать здесь лошадей? – поднялось ещё несколько молодых мужчин.

Знахарка стала оглядываться, взгляд её заметался, а Касхи указал ей пальцем на говоривших.

– Слышишь? Кто кого собирается изгнать, мать племени своего? Не слишком ли ты далеко ушла в своих странствиях памяти? Лучше помоги им обрести новое Имя! Распахни душу, старая мать, перестань говорить – послушай. Услышь, о чём шепчет тебе Мир!

И он снова обратился ко всем:

– Мудрые люди, вы гости нам! Неделю, – он обвёл всех взглядом, – неделю живите здесь, по границе лесов. Славная охота будет, – он указал направление, – вон там. С нашего разрешения вы наберёте много дичи. Разводите костры, пойте песни и не ждите от нас беды. Вот это дерево, – он погладил всё ещё крепкую кору, – слегло здесь шесть сотен лет назад! В сильнейшую из бурь последних времён в знак того, что покой этих мест охраняем. Этот исполин помнит прежние племена, что селились под ним и были желанны. На его ветвях жил целый народ! Но ныне, – он сделал паузу, – ныне Лесу нужна тишина. Мы – стражи, и вам нет пути сюда.

Люди слушали затаив дыхание.

– В знак принятия моих слов возьмите назад этот нож, захороните под павшим исполином, имя ему – Великий Агш! Запомните место и имя и рассказывайте детям, а те пусть расскажут своим!

Эленге хлопнула в ладоши, и кинжал звонко пал плашмя недалеко от вывернутых, возвышающихся горою корней, на камни и траву. И проговорила:

– Если пойдёте, куда указывает Великий Агш своей вершиною, – погладила кору, – скоро найдёте ручей. Вода там сладкая и холодная. Племя моё, доброй охоты у наших границ!

И повторила слова Касхи:

– Запомните этот день и это имя!

Две совы поднялись и скрылись меж деревьями.

Глава 8

Долгие-долгие годы пронеслись с тех пор. Заботы, дела, события, счастье, знания, радости, беды. Но самое удивительное, что даже Элга и Касхи признавали как чудо – то, что у них рождались дети.

В те времена ей казалось, а потом именно так и вспоминала об этом, что их Лес лишь тогда был по-особенному радостен и светел, наполнен песнями и голосами.

В период взросления детей их мир был иным: у мира было другое лицо. Люди по его границам были меньше числом, говорили на ином языке и молились совсем другим богам. Лес имел значительно большую протяжённость, огромную, на несколько месяцев полёта, а Море, в которое неизбежно впадала Река, было дальше, являясь, как и сейчас, его естественной границей.

Потом, когда дети выросли и окрепли, они расселились по удалённым областям их общего дома. Дети стали находить своих, создавать пары. Это был период радостных открытий, удивительных встреч, полётов-празднеств. И казалось, что торжество жизни не закончится никогда. Элга была счастлива абсолютно, но Касхи предупреждал:

– Всё имеет начало, Песня моя. Но и конец тоже. Наша Река, родившись родником в чаще, впадает в Море, где навсегда теряет своё Имя. Лес покрыл голые склоны, но однажды, я даже представить себе не могу, не знаю зачем и почему, здесь снова будет пустыня, или Море захватит и поглотит наши с тобою тропинки. Родная моя, не прикипай душою к радостям этой жизни, чтобы потом они не отрывались с кровью.

Дети, один за другим, расселились и зажили своей жизнью. Они слетались на общие праздники, но нечасто, уж очень большие пространства приходилось пересекать. И всё же эти встречи были. Совы жили единой семьёй и вместе вершили общее дело: берегли границы, держали саму гармонию, которой наполняли каждую свою песню.

А потом случился тот самый разговор.

– Мне пора уходить, я чувствую… Меня становится слишком много для этого тела, но как же я оставлю тебя?

– Тебя всегда много, милый, – ответила улыбаясь. – Давай полетим к Луне. Это так далеко, что ты перестанешь хандрить и говорить странные вещи, – и голос у неё тогда был мелодичный и сверкающий, как Река в лунную ночь.

– Нет-нет, послушай, Песня моя. Так случится. И вот что, ты кинешься следом.

– Конечно, Касхи мой, Касхи. Где ты, там и я. Мы же договорились, помнишь?

– Ты кинешься, – он кивал самому себе, – но я закрою все Двери. Тебе надо ещё побыть здесь.

Помолчали, уж очень красиво раскрывалась ночь.

А потом он продолжил:

– Я передаю Тебе весь этот Лес до тех времён, пока не придёт Настоящий-Сильный-Душою, кто примет его из твоих рук.

Элга молчала.

– Помнишь, как мы поднялись высоко-высоко? Как холодно было и не хватало дыхания? Каким стал горизонт?

– Да, конечно, он закруглился. Зачем повторять? Мир круглый. А до Луны тогда так и не долетели… – она попыталась отшутиться, хотя всё-всё было понятно. Слова-нерушимые-печати не спутать ни с чем, и она вздохнула, печально и глубоко.

– Лес тянет свои корни через весь этот круглый мир, раскинулся на полмира! Он держит всё, что живёт под этим небом. А мы держим этот Лес.

– Такая хорошая ночь. Давай полетаем, милый мой Касхи. Мне грустно от твоих слов, любимый. Наши дети нам помощь, а у них тоже будут дети. Это такая хорошая история. И ты не оставишь меня…

Глава 9

После этого разговора Элга стала внимательнее. Дни шли за днями, но Касхи был прежним, и она спросила однажды:

– Что ты имел тогда в виду? Мне нехорошо и страшно. Что я одна буду делать здесь? Без тебя?

– Я не могу это даже объяснить – просто знаю. Однажды меня вытряхнет из жизни, а ты останешься. В моих силах только предупредить. Постарайся понять и извлечь уроки. Никогда ещё не случалось со мною такого, поэтому и не выходит сформулировать чётко. Знаю только, что Смерть, – тут Элга крепко прижалась к нему и заплакала, – далеко не конец нашей истории. Я останусь рядом, в этом Лесу чем-то большим и важным. Ты не одна, оглянись. Мы – это все наши дела и заботы. И я найду тропку, обещаю, чтобы прийти и говорить с тобою. Обещаю, что подожду на той границе, похожей на нашу лесную, чтобы мы смогли отправиться дальше вместе. Ведь в тебе – моя Душа, я сам тебя придумал, и мы с тобою – одно. Если честно, думал когда-то, что и странствия из жизни и в жизнь мы будем проходить, взявшись за руку. Я предположу… – он остановился, подбирая слова, – что мы постигнем в этом Закон Времени. Река говорила мне об этом, но я пока не могу осознать в полной мере смысла её слов.

Ещё он добавил:

– Однажды и ты узнаешь этот зов. Сердце начнёт петь о том, что пора идти. И те, кто будет рядом с тобою, тоже должны будут принять это. Знаешь, ведь оплакивают не уход.

– А что, родной мой? – рубаха на его плече насквозь намокла от её слёз.

– Оплакивают остающихся себя. Невысказанные слова, неслучившиеся объятия. Вот о чём плачут, провожая. Плачут о себе.

– Я слышу тебя и понимаю, но твои слова не приносят мне облегчения. Как тяжело на душе и горько, муж мой.

– Вот что. Давай просто жить дальше. День за днём. Я не знаю, как это будет. Но пусть это будет ещё одним нашим приключением, хорошо?

– Хорошо, любимый. Я всегда шла за тобою, иду и сейчас.

– Тогда поговорим вот о чём. Я чувствую, этот мир меняет свой облик. Он бурлит изнутри, и это меня тревожит. Как будто в сердце земли разгорается костёр, и так жарко стопам, что, будь я простой птицей, поднялся бы на крыло и летел и летел бы прочь, подальше от этих мест. Земля под ногами, Эленге, больше нам не опора!

– Да. Я тоже слышу это: все песни звучат глуше. Что происходит, как думаешь?

– Надо созывать детей! Сын-У-Моря, самый старший и наш первый, в этот раз станет принимающей стороной. Мы должны быть готовы. Если зреет беда, остановим её. Или… Не знаю, что поджидает нас, Эленге моя, но мы будем нужны здесь всем.

Глава 10

И был семейный слёт. В закатном свете опускались на морской берег Совы Восточных Пустошей и Западных Топей. Сильные крылья поднимали песчаные вихри на дюнах, и совиные следы на земле накладывались на человеческие. Радостные голоса, объятия, дружеские похлопывания, торжественно угасающее Солнце, волны, солёный запах, наступающая на берег темень леса и проникающие между стволов бешено-красные закатные лучи – всё было одинаково важной частицей воспоминаний, воссозданных после ею. Элга несла их потом через годы, эпохи, перебирая и стараясь не утерять ни секунды.

Обсуждали обязанности, обменивались новостями. Например, о том, что животные стали беспокойны и миграции начались вне сезона. Или что недавно лес у морского побережья содрогнулся, а потом пришло три волны величиною с небольшую сосну, и эти волны искорёжили берег и наделали бед. Младшая – дочь, что поселилась у восточных пустошей – рассказала о передвижениях людских племён и их попытках укрыться в чаще, о пожарах и изнуряющей жаре. Призналась, что они дозволили людям войти, но недалеко, и теперь просит у семьи совета.

Было тревожно. И Касхи говорил:

– Мир меняет лицо, семья моя. Охраните себя, но более того – нам нужно уберечь Лес, самую его душу. Да, мы раскроем границы для дорог людям, мы дадим пропитание и защиту. Но, родные мне, – он смотрел на каждого, – нам есть о чём молчать. Чаща, её обитатели и их жизнь останутся недоступны.

И они сговаривались о связи, о тех, кто будет приносить им вести обо всех остальных, обсуждали, как сохранить покой и тишину даже в такое странное, предвещающее беду время.

***

– Пожар!

Горела их часть леса. И сначала случилась сильнейшая гроза – это они услышали сердцем и забеспокоились. Потом ураган начал валить деревья.

– Похоже, нам пора возвращаться.

Последние слова, прощания. Расставаться совсем не хотелось, но сердца отзывались гулко на каждый порыв ветра, на каждый раскат грома.

А потом молния высекла искру о верхушку самого высокого дерева, будто саму душу подожгли изнутри.

– Вылетаем!

Дети тоже обернулись, чтобы следовать за ними.

– Нет, мы уже договорились! Постарайтесь удержать свой мир! Надеюсь, мы ещё увидим ваших птенцов!

И Касхи с Эленге поднялись в воздух.

Невообразимое и страшное с их высоты казалось ожившей чёрной сказкой, ночным кошмаром. Воздушные потоки непомерной силы, восходящие и нисходящие, выламывали крылья. Совы спускались ниже, но жар от горящего леса был невыносим, и Касхи с Элгой вновь набирали высоту. Встречный ветер держал их стеною, но они продолжали двигаться вперёд, домой.

Ещё один нисходящий воздушный смерч, как вдох, обрушился на них, они едва увернулись, раскинувшись почти вертикально. Вдох, втягивающий в себя облака и, как им показалось, готовый заглотить всё небо, Луну и звёзды – так велика была его сила.

– Касхи!..

То, что томилось в сердце предчувствием, наконец проявило им себя, ужас обретал голос и лицо. Земля раскололась под ними, как жуткая усмешка: неимоверных размеров трещина расходилась алым жадным ртом. Втянула воздух и выдохнула такую беду, рядом с которой они, исполины духа, ощущали свою незначительность и малость. В разверзавшийся рот валились тысячелетние деревья и глубинные озёра, затаённые болота и лесные полянки. Их Река, путеводная ниточка, разорвалась в своём вечном, как они думали раньше, странствии к морю – от такого несчастья не свернёшь, зашептала стоны тысячами голосов и рухнула водопадом, тут же превращаясь в клубы пара, застилая облаками своего ужаса и изумления всё вокруг.

Лететь уже не было сил. Перья тлели. Дышать становилось невозможно, и они закашливались, теряя высоту. Кричали в голос от боли, исходящей от всего живого. И сначала принимали на себя каждого, звали по имени и держали в жизни, сколько могли. Но как же их много там, погибавших. И тогда Касхи с Эленге пытались охватить собою весь Лес.

– О, ужас, ужас! Что мы можем? Что?!..

Ещё один жаркий восходящий поток ударил по ним, крыло Касхи обвисло, и он, взглянув на жену, ушёл вниз. Элга – следом, не раздумывая. Туман, пар, грохот разделили, смешали образы, навалились болью. Её ударила волна жара, отбросила, нестерпимо прошла по крыльям, и они разом ослабли. Сознание замутилось.

Элга думала обо всех сразу, но сил уже не хватало.

– Неужели это конец?.. Где Он?.. Я не могу лететь… Мир гибнет… Лес, лес, я иду!.. Нужно выжить… Я ищу тебя, муж мой!..

И тихой ответной мыслью:

– Нужно выжить, Песня моя… Тебе нужно выжить…

А потом свет погас.

Глава 11

Река качала её. О берег ударялись то израненные руки Элги, то крылья. Два мира кидали её суть друг другу, держа между бытием и небытием – то сова, то человек. Душа бродила где-то, скиталась, искала. Звала. Тишина, лёгкий вкус гари.

Она не хотела открывать глаза, не хотела возвращаться.

«… Ты кинешься следом…».

Конечно! Она влетала в смерть раз за разом, но её неизбежно выносило в запахи, звуки и боль. И тогда, не открывая глаз, Элга пыталась снова.

Кто-то перевернул, потянул на берег.

– Касхи!?.

Нет. Старая медведица – ещё медвежонком они выхаживали её вдвоём – вытаскивала из воды Элгу-человека. Лизнула в плечо – больно! Вскрикнула и удивилась голосу. Глухой, низкий, с надломом, как та страшная трещина через лес, только без алого пламени.

Больно, очень больно оживать. Ухватилась за медвежьи лапы, вжалась в мех. И разрыдалась наконец.

Плакала долго, изнемогла от слёз и уснула. Медведица ушла, её сменила пара волков, легли с обеих сторон, согревая. Просыпалась и снова начинала рыдать. А Лес подставлял ей свои шкуры, лапы, крылья, грел, не позволяя остыть сердцу. Элга, пробуждаясь, находила в ладонях ягоды и орехи. Кто-то вылизывал ей лицо, затёкшие руки и ноги. Её тянули, звали, просили подняться, просили ожить.

Однажды у щеки – ощутила сначала, а потом увидела – его перо, принёс кто-то. Элга села и стала рассматривать, долго вглядываясь в детали.

«… Я найду тропку, изыщу способ, чтобы говорить с тобою… Я останусь рядом, в этом Лесу, чем-то большим и важным. Ты не одна, оглянись…».

И Элга стала искать его следы. Это был глухой период, как туман, густой и беззвучный. Она бродила и бродила без дороги и счёта дням, а Лес тихо ждал возвращения её души, расчищая тропы, подводя к тому, что искала. Несколько перьев, нож, обгоревший кусок одежды. По ним считывались ею последние минуты жизни Касхи, её мужа. Падал, оборачиваясь, горел то человеком, то птицей. Увидела, как разбивало о скалы и дробило руки-крылья, и как Река приняла в себя, омывая, растворяя боль и саму жизнь.

Так, то плача, то забываясь в полусне-блуждании, Сова добралась до пещеры. Легла там, в их общем доме, смежила веки и уснула. Долгий-долгий сон накрыл её покрывалом, и они наконец-то встретились, обнялись жарко и радостно. Река в этом сне сверкала зарницами и пела им на все голоса. Они пили её воду, как исцеляющее снадобье, и потоки эти были – уносимые вдаль слёзы, горечь потери, которой, как оказалось, и не было никогда.

Нет никакой смерти, и времени тоже нет. Нет разлук и печали. Река говорила о своём пути, а они как дети слушали, принимая каждое слово.

Радость и сияние, тепло…

Когда Элга-ведьма проснулась, широкая улыбка играла на её лице.

Она ощутила запах снега, ранней зимы, глухой и мягкий звук снегопада за пологом, зябкость на руках и тепло на спине.

Развернулась и увидела: старая рысь спит рядом, урча, и согревает её тёплым меховым животом.

– Э-эх… ну ведь не спишь уже, притворяешься! Будто я не вижу! – Сова благодарно потёрлась щекою о рысьи уши. – Просыпайся, Старая Мама, и созывай всех, у нас накопилось море дел!

Она ещё полежала немного, уткнувшись в рысий мех.

– И давно ты так со мною, а? Будто других забот нет, кроме как нянчить мёртвую сову.

Погладила пальцами рисунок на шкуре и встала, разминая затёкшее тело. Огляделась.

– Ты везде, мой милый Касхи, – раскрыла руки и закружилась, – ты всегда рядом со мною…

Кружилась всё быстрее и быстрее.

– Хорошо, я исполню то, о чём просишь, раз нельзя иначе, а потом мы снова пойдём дальше вместе…

Кружась, начала вышагивать, притопывая, самой себе задавая ритм. Запрокинула голову и крикнула изо всей силы, запустила песню-ноту в самое небо, на весь обгоревший искалеченный лес. Казалось, вздох облегчения пронёсся по всему этому замершему в ожидании огромному пространству – стольким была нужна её уснувшая и возвращённая назад душа.

Часть шестая. Завершение. Оно же – начало

Глава 1

– Теперь ты понимаешь, да?

Они сидели на карнизе у пещеры, и Элга рассказывала Дику-Лесу о Касхи.

В те страшные дни землетрясение, а точнее целая череда катастрофических по своим последствиям ударов, произвела такие перемены в облике их земли, которые до сих пор, по прошествии сотен лет, не изгладились ни дождями, ни ветрами. Стоит только спросить и прислушаться, и скала, поросшая лесом, расскажет, как выбросило с пламенем и лавой сквозь мирное тихое болотце вверх огромную земляную, не привыкшую к солнечному свету каменную груду. Что тихо было вокруг потом лет сто, пока трава, кусты и деревья не стали застилать, как ковром, покрытую каменными коростами рану земли. И травы эти пели тихо-тихо, подражая ветру – самому первому поселенцу, явившемуся где-то через неделю после тишины гробовой. Этот ветер понемногу развеял-унёс запах гари, пыльную завесу с новорождённых скальных уступов и трещин-провалов. Это он, легкомысленный, посеял первые семена. А уж потом добавили в молодую песню своих слов насекомые и птицы, и жизнь по-хозяйски засновала-засуетилась среди камней.

– Большая была земля, огромная. Потом, облетев её, я рассмотрела всё внимательно. Между нами легло море. Дети там остались, на той стороне пролива, а мы – здесь, – она махнула рукою. – Не добраться до них, даже островка посередине нет, или я просто не нашла тогда, как ни искала. Знаю, знаю, стучат там по-прежнему их сердца. А больше и не слышно ничего, слишком уж далеко… Лес разделился в те дни, Дик. Раньше его жизнью и осью была Река, шла себе, текла через всё его тело. А теперь? Теперь в сердце Леса даже Море есть. Вот какой он большой – расколотый, а неделимый.

– Ты жалеешь, Сова, о тех днях?

Она задумалась, долго молчала, потом вытянула из котомки тонкое ожерелье и стала перебирать в своих руках, одну бусину за другой, как несказанные слова – подержит и отпустит.

– Нет.

Ещё подумала.

– Нет, пожалуй… Иначе мне и не постичь бы, наверное, того, о чём с самого начала толковала нам Река. Не зря всё это случилось. Понимаешь?

Элга растянула бусы в прямую линию.

– Гляди. Время не мост «туда». И даже не туда и обратно, – закачала украшением, позванивая бусинками.

Потом ведьма быстро взглянула на собеседника и нарочито аккуратно и медленно намотала ожерелье на ладонь.

– Время свивается в клубок или рассыпается бисером в траве. Вьётся, как хочет. Или как захочешь ты сам. Понял?

Она легко дёрнула за конец, бусы скользнули змейкой и, тихо перезваниваясь, сложились кольцами на её коленях.

– И время может сомкнуться на той же тропинке, где ты начал свой путь, прямо у родного дома, вот как! Узнаешь секрет – и станешь вольным странником, свободным по-настоящему.

Подняла указательный палец.

– Ног не истопчешь, – улыбнулась, – заблудиться невозможно. И потерять важное тоже. Так-то, парень.

Они теперь часто разговаривали о важном на равных. Сова говорила много, но больше слушала, внимательно ловя каждое слово Дика. Или заводила темы про такие дали, как сейчас, о чём и помыслить-то было невозможно.

– Ну да ладно. Сам потом дойдёшь.

Дик молчал, пытался осознать то, что услышал.

– Мне, если честно, сложно уразуметь всё это. Совсем ничего не понял. Пока, – добавил поспешно. – Я, Сова, Реку исследовать хочу.

Вот с этим всё было просто и ясно – Река манила. Узнать её Имя, пройти вдоль всего русла, далеко-далеко. Постичь. Тайна лежала где-то рядом – руку протяни, только сделай шаг и раскрой сердце.

– Если хочешь узнать Реку, начни с конца, – Элга заговорила чётко, по-деловому. – Двигайся с Моря. Она раньше, до тех кошмарных дней, впадала просто – вливалась одним могучим потоком, а теперь есть несколько рукавов. Все разные. У водопада, где разорвало её тогда, погости подольше. Она расскажет тебе о страхе и о том, как с ним потом жить. Это важно – стать больше, чем страх. Это очень большой секрет, не каждому дано пережить такое и душу не потерять.

Дик кивнул.

– Другой рукав, где она распадается сотней, не меньше, узеньких речек и ручьёв, в солёных поймах и лабиринте островков можно постичь, как не терять направление. Не заблудиться, когда кажется, что зовёт сразу весь мир, и откликнуться хочется на все имена.

Ведьма задумалась и вздохнула.

– Да… И это важно – не плутать в лабиринте, а разглядеть его как дорогу, – проверила, что услышал, вглядевшись в лицо, и кивнула сама себе.

– Есть ещё две протоки, где она впадает в Море просто. Там очень красиво и тихо, почти нет бурь, потому что бухты и склоны в той стороне защищают от ветров, – и, усмехнувшись, добавила, – как защищаю я весь наш малый лесной народец от болезней и бед. Туда можно заглянуть потом. На тех её берегах надо учиться слагать песни, если захочешь, конечно. Исцеляющие песни, бодрящие – на все случаи. И там очень хорошо, очень. Безмятежно.

Дик снова кивнул. Он запоминал.

– А вот когда исследуешь её силу и мощь, когда поймёшь, что Река наша может, начинай обратный ход. Всё вверх и вверх. И не торопись никуда.

Элга немного замялась.

– Не знаю, каково это – быть Лесом, но, наверное, удобно. Быть везде и сразу, – она вскинула седые брови, – не понимаю, но немного завидую. Ты услышишь, если позову?

– Да, я услышу тебя, Сова. И сразу приду, обещаю.

– Вот-вот, приди уж. Ты слышал, что наша Рысь учудила?

– Конечно.

– Так ты это, наверно, и был?! Ну, признавайся!

– �

Редактор Книженцева Анна К.

Иллюстратор Яна Михель

© Ольга Сеним, 2017

© Яна Михель, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-5061-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Начало

Примерно неделю назад она сошла с тропы. Для спутников Сеним просто растворилась в тумане где-то под вечер. Когда хватились, было уже утро, солнце начинало петь свои песни, и это ощущалось даже в таком густом лесу.

Беззвучное торжество света и цвета разливалось морем через ветви, могучие стволы с их бесконечной памятью, листья, мхи, гнёзда, логова, тропы и много ещё чего, неведомое незваным, усталым и запуганным людям. Солнце роднило их с этим непонятным лесом, но страх прижимал к тропе и докрашивал каждую тень. А теперь ещё нет Сеним.

Спать захотелось сразу за полночь: легла на мхи, мягкие и влажные, погрузилась в них, закуталась в ароматы. Даже прохлада не тревожила её снов, а снилось…

Снились деревья, которые сами были музыкой, и музыка была в каждом движении листьев, ветвей и безнадёжно далёких крон.

«Да потому и ушла, что страшно было только на тропинке, с теми, кто боялся», – эта мысль проходила через сновидения, как главный герой, о присутствии которого знаешь, но никак не получается увидеть.

И ещё думала, что её съедят. За ближайшим стволом ещё там, в вечернем мареве. Что она умрёт здесь, станет частью леса, будет танцевать над верхушками в лунные ночи, но что конец её будет мучителен.

Хотела самим уходом обменять свою драгоценную жаркую кровь на свободу от страхов, суеты и неизвестности.

Драконы проявились сразу, только их нужно было научиться видеть.

Солнце расцветило туманную дымку, сквозь ресницы тени приобрели плотность, влага пропитала одежду, подменяя собой телесное тепло. Сама Сеним превратилась, казалось, во мхи и лишайники.

Остатки тумана разбегались воздушными ручьями, пряные ароматы парили легендами. Другой язык жизни раскрывался перед нею в этот день, и она увидела.

Драконы выступали плавно, смотрели внимательно, от них исходило неторопливое достоинство и добрая сила. Сеним подумалось: а что же они едят? Кстати, есть хотелось, даже очень. Припала ко мху губами, напилась, тогда стало ещё и холодно.

«Я всё-таки умру, – проскочило в голове. – Не умею я здесь быть. Буду над лесом танцевать, людей пугать».

Сразу как-то полегчало, а Драконы растворились, будто и не было никого. Утро начинало своё торжество, лес пробуждался – узнаваемо и легко.

И теперь Сеним знала, чувствовала, что больше не одна. Самое главное, страх исчез.

Часть вторая. Дом над Рекой

Глава 1

Старая Элга сидела и смотрела.

Парень трепыхался, как мокрый птенец воробья. Почему мокрый, почему воробья – понятно. Дальше-то что? Глядит Элга, размышляет, раскурила маленькую трубочку.

– Т-а-а-к… – и снова тишина, тягучая, как дикий мёд.

Думает ведьма, даже вода приумолкла и шумит глуше.

Были они на каменном карнизе, занавешенные от падающей воды густыми травами, длинными и всегда влажными.

«Эти травы такие же хитрые, как я, – думалось иногда Элге. – Уцепились за голые камни, а нет чтобы расти по лужайкам лесным, зато пьют самую сладкую воду на свете и все на свете новости встречают первыми. Эта вода всё знает, всё помнит. Любые раны исцелить может, даже если и заморозит сначала, и о камни разотрёт. Да, Река мудра, Река добра…».

А ещё Элга жила здесь. Уже много-много лет.

Колдунья сидела на плоском мшистом валуне, покуривала трубочку, поджав под себя ногу, а мальчишка – прямо на мелких острых камнях, обхватив руками колени, мокрый, дрожащий, испуганный.

– Ну-ка… – старая Элга прислушалась: «Глупый Дик», – Зачем так зовёшь себя? Ты что, дурак? – пустила облачко.

Паренёк вздрогнул, насторожился, потом подумал. Усмехнулась: «Ну как же медленно-то!».

– Всегда так звали, сколько живу, – голос слабый, глухой, но изнутри, читаемая легко и ясно, цепкая зверушка-жизнь, что упирается в кости всеми четырьмя лапами. Такая легко не сдастся. Это хорошо.

– Ух-ты, – Элга широко раскрыла глаза, вроде как удивилась искренне, – ну-ну…

И вновь принялась разглядывать своего гостя.

А Воробей-то – нащупала-таки его Имя – уже остывал, и жизнь, тот свет, что ведьма старалась усмотреть в любом встреченном ею, начинала моргать, всё с большей неохотой размыкая свои, сияющие из самой её глубинной важности глаза. Дик слабел и затихал, дрожал всё тише. Бледность расходилась по губам и скулам, дыхание теряло силу.

– Эх, ладно! За дело! – сосредоточилась.

Коснулась паренька своим сердцем, навела Тёплый Огонь и погнала по суставам. По лицу жар горячее, вокруг сердца огонь помягче.

«Живи, живи, человек!».

Толкнула в кровь шумные, цветные огоньки радости.

«Скорее!».

Вдох-выдох трубки – времени на пару щелчков, а работы вершилось, может, и на годы.

Сколько было таких встреч? Не упомнить сейчас. Мимоходом спасённые жизни, добрые пожелания в дорогу. Поведанные истории огромной значимости, которые ей, старой Элге, казались почти всегда малыми и похожими друг на друга. Где они сейчас – все эти люди? Кто знает, кто знает. Но пусть и они однажды вспомнят о ней, в тот самый миг, когда неудержимо захочется поделиться жаром своей души. Когда нужно будет кого-нибудь спасти, они не забудут – ей очень верилось – изыщут в памяти этот её способ.

«Радости и тепла, вот что нужно, чтобы вернуться назад. Да, радости и тепла».

– Ну, как ты, Воробей?

– Ничего, только холодно…

Та потаённая жизнь, что не каждый и углядит, потянулась на добро и свет, вновь засияла тихо и вспомнила, вспомнила о костях и мышцах – о доме, в котором гостила и где вела себя обычно как хозяйка.

«Выживет! Это хорошо».

Глава 2

– Ты зачем Волка дразнил?! – отогрелся, можно спросить и сердито. Дохнула трубкой. – Он тебе какой вред-то нанёс?

Парнишка встрепенулся, почуял силу в себе.

– Он зубы скалил, пугал меня, лапой землю царапал!

Уже и обида вскинулась, оттаял, значит.

– Что ещё делать-то, всё равно не убежать!

И Дика уже колотило: от перенесённого страха и от обиды на волка, на братьев, так зло пошутивших, на себя самого за глупость и доверчивость. Всегда так: Глупый Дик, Дик-дурачок, всё стерпит, всему поверит.

Над ним часто посмеивались, так уж повелось. Дик любил сказки, смотрел на жизнь как на занавеску, за которой обязательно есть что-то ещё, и доверчиво делился с другими такими открытиями.

Кот во дворе, вероломный разоритель гнёзд, как оказалось, очень смущался и робел перед мышиной ратью под полом. Мыши втолковали ему, одиночке и охотнику, про свои семейные ценности и жизнь сообща, и, хотя судьбы их были коротки, сами мыши малы и неразумны, эти их доводы вызывали уважение. И Кот не ловил мышей.

Дик объяснил это своим родным, за что был осмеян и сам, и за компанию с котом.

А ещё Дик-дурачок рассказал им про Дверь-Любознательную-Старуху, разрушенный мостик через ручей – молчаливого Стража-Ближнего-Леса, разговоры хлебных колосьев и колыбельную коровы для своего полугодовалого телёнка.

Да, Дик любил сказки, и они слетались к нему, казалось, со всего света.

Братья как-то сказали ему, притихшие и серьёзные, что верят его историям. Что там, в лесу, повстречали волка, и он говорил с ними человечьим голосом. Они тихо шептали Дику на ухо, что и ему будет интересно послушать, только идти надо далеко, объяснили, где свернуть с тропинки.

Он, конечно, заблудился, ночь провёл в лесу, понял, что обманут. Вообще всё понял. Заплакал.

И тут появился волк, огромный, рыжевато-серый, тихо пахнущий чем-то, встал на большой камень, покрытый лишайником. Красивый такой волк. И страшный очень.

Дик перестал плакать и поднял глаза, а волк пригнул голову, шерсть на его волчьем загривке встала дыбом, он обнажил зубы и ударил когтями по каменному скату. Лишайники ссыпались по траве: тихий-тихий шелест.

И мальчишке вдруг так захотелось жить, пусть даже там, дома. А где же ещё? Жить долго, хорошо, много всего знать. Кота своего вспомнил, окошки в сад, журчание ручья под мостом – всё самое любимое в жизни своей.

«Не отдам!» – подумалось быстро.

Сердце отозвалось тут же:

– Рычи!

И Дик зарычал, зло и неумело. Волк растерянно уставился, сделал шаг вперёд.

А сердце дохнуло:

– Беги!

И Дик побежал. Перемахнул через травы, какие-то яркие цветы, гибкие ветки. Никто и ничто не царапнуло его, не хлестнуло по щекам, рукам и лицу. Оглянувшись, увидел: волк рядом, за спиной, и рванул ещё быстрее.

Вдруг опора под ногами пропала, где-то внизу блеснула вода, или сперва пахнуло водой? Дик заскользил, всё сильнее вниз – и начал падать.

– А-а-а!.. – само сердце кричало из груди.

И тут с его временем что-то произошло – оно не остановилось, а как бы замедлилось, стало хрустальным, прозрачным. Сквозь это необычное время можно было смотреть как через лупу, и всё вокруг объяснялось, наполняясь значением и смыслом. Точно! Как отдёрнули занавеску. Вот что думалось тогда Дику. А перепуганное сердце голосило, потому что тело неслось, хоть и очень медленно, к острым камням и быстрой холодной воде.

Потом…

Потом в этот медленный-медленный, хрустальный, звонкий мир с неотвратимым для жизни Дика концом ворвался, заполнил собою всё вокруг вихрь – бело-коричневый, мягкий, в шорохах и ещё других, без названия звуках, похожих на тишину, но ярче, а потому значительнее. По лицу, шее, рукам пронеслись травы, оставили мокрые следы и память о запахе – вода, зелень, мёд. Спина и плечи ощутили колкую твёрдую опору.

И время вернулось в свои границы.

«Как река, – подумалось, – а я сплю».

И он уснул. Спал недолго, открыл глаза – увидел старуху на камне метрах в полутора от себя. Сидела, поджав ногу, курила трубку, смотрела на него, Дика, сверху вниз, рассматривала даже. Сердце молчало, может, устало. Чувств не было, мыслей не было. Мир – занавеска, за ним – хрустальная тишина, жизни нет, смерти нет. Сколько теперь тебе лет, Дик? Ты Дик?

Глава 3

Элга развела костёр и сделала в котелке какой-то чай. Дик внимательно смотрел, как что-то сыпалось из мешочка на поясе и из железной банки с рисунком. Потом старуха сорвала пучок травы из той, что росла над обрывом, и кинула, тихо приговаривая, в дымный ароматный кипяток.

Укутанный холщовым одеялом, Дик в это время жевал сухую лепёшку – хозяйка достала её, завёрнутую в бумагу, из котомки. Тепло, спокойно, тихо. Разочарование было первым перенесённым им в жизни горем. И вот оно стихало, как засыпает больной потревоженный зверь. Дело даже не в пережитой опасности, голодной и холодной ночи, злой подлости родных. Обида была на саму жизнь – за что? Почему он, Дик, этой жизнью не принимается, и жизнь желает от него других слов, мыслей других, вообще другого Дика?

– Да ты успокойся, – сухой неспешный голос старухи. – Тебе просто надо было уйти. Тебя выбило как пробку из бутылки, раз сам не догадался. Не сиди в чужом гнезде, найди своё. Или построй.

Ведьма зажарила что-то на большой сковороде, бросила туда орехов, выложила на тарелку (всё-то у неё есть), рядом – ещё лепёшек, подала Дику.

– Ешь, Воробей, а Волка больше не пугай.

Это он-то пугал?!

– Ты хоть знаешь, что ему сказал тогда? – в глазах озорные искры. – Да тебя мама за это два дня не кормила бы!

Еда, тепло, добрые простые слова отогревали душу. Сердце не плакало больше, раны затягивались. Их бы не тревожить ещё.

– Я посплю, бабушка, можно?

И вот уже появилась на лице его обычная улыбка, простая и открытая.

В глубине ниши-пещеры копна травы. Прямо в холщовом покрывале повалился в пряный аромат и полетел навстречу голосам – голоса травы и цветов распахнулись историями без слов, которые теперь знал и он, в самом сердце своём видел – они ложились бальзамом на раны, кутали, латали, достраивали что-то. Дик спал и становился другим. То есть тот, настоящий, загнанный и неизвестный, возвращал себе свои дары – плоть, кровь, само право на жизнь.

У каждого есть свой Лес, где найдёшь то, что потерял. Не бойся шагнуть за дверь. И благодари за всё…

Это травы шептали или сердце, теперь мудрое и спокойное? Не важно совсем. Он спал, принимая себя, страх таял и отдавал всё – всё, что могло бы случиться и что теперь случится обязательно – это решает Дик, хозяин и властелин самого себя…

Глава 4

Мягкие лапы ступали осторожно по припорошенным снегом сухим листьям. Потом очень легко и беззвучно – лишь кора отозвалась шорохом – по дереву наверх, на любимую длинную широкую ветвь над тропой. Прилегла, растянувшись, всем животом чувствуя каждую трещинку древесного ствола, очень тихо коснулась ветра носом, распахнула слух на весь лес – нет, на весь мир. Замерла. Застенчивая Рысь вышла на охоту.

У неё были и другие имена. Малый лесной народ успел дать ей их столько, всех и не вспомнить: Острая, Тень-на-Ветке, Всегда-Найдёт, и её любимое – Большая Мама. Это дали на редкость смышлёные и отчаянные белки из кедровой рощи, смелые, наглые и быстрые. И всё-таки в Лесу жила Застенчивая Рысь.

Так её назвала как-то Старая Сова – старуха у Реки. А это целая история…

Рысь была ещё совсем котёнком, по её понятиям, очень давно. Тогда с ней случилось что-то, совсем не шедшее потом на ум, не хотело вспоминаться, таилось в самой глубине сердца тёмным комком, беззвучное и глухое. Да…

Шкура у неё была вся в ранах, кровь запеклась корками, Рысёнок плакала и никак не могла согреться, это она уже помнит. А Старая Сова как раз оказалась рядом. Осторожно взяла на руки, приговаривая что-то, прижала к себе, даже напевать начала, отогревая дыханием. Потом унесла в Дом-Над-Рекой – его весь Лес знает, теперь узнала и она; накормила мясной кашицей, напоила молоком, промыла и смазала раны.

Рысёнок не убегала, жила на подстилке в пещере, набираясь сил, присматривалась и прислушивалась. Но всегда старалась отвести взгляд.

Все кошки на свете берегут свои глаза, какими бы по размеру они, кошки, ни были. Там, на самом дне, секрет души, их независимость, легенда и будущая история. Любая кошка это знает, и об этом её молчание.

Сова-старуха разговаривала с нею, особенно по вечерам перед сном, и Рысёнок слушала. А старуха поговорит-поговорит, да и посмотрит ей в глаза, как та поняла и что думает по этому поводу.

– Какая же ты застенчивая, – усмехнулась как-то. – Застенчивая Рысь, – проговорила, уже пробуя на слух, пустила дымок. – Ух ты! Ух ты!

Казалось, сейчас захлопают её невидимые крылья.

– Ну и имя у тебя! Ай да молодец! Ай да Рысь!

И что обрадовалась?

А Рыси было всё равно приятно. И ещё очень тепло в самом сердце, так, что, если пробежит мимо мышь, поймает, прилижет языком и отпустит. Вот как тепло.

Потом она потихоньку стала выходить, сначала недалеко, до границы трав-занавесок, позже до солнечной лужайки. Ложилась в нагретый круг и глядела на Лес: исполинские деревья, переплетённые кружевные запахи, тени живого в глубине, звуки как гирлянды, звуки как призывы, звуки как границы. Смотрела и слушала, вспоминала и срасталась, становясь частью этой громады.

Когда силы вернулись, Застенчивую Рысь потянула Охота. Лес всё шелестел, звал на разные голоса, запахи ворохом сыпались на нос и усы. Рысь точно знала, что бы сделала, будь она на той поляне, как бы пошла по ветвям. Знала, как ступать по сухой траве без шума и как ловить ветер…

Охота снилась, охота с нею договаривалась.

Но уходить Рысь пока не решалась.

Глава 5

В Доме-Над-Рекой шла порою очень странная жизнь. Например, Застенчивая Рысь пару раз видела настоящее возвращение Совы.

Сначала особое какое-то предчувствие как дуновение. Лёгкий ветерок мгновенно касается каждого уса, ударяет ладошками в морду, и, если прислушаться, можно разобрать целый ворох всяких новостей. Затем колыхание трав у входа, всего один-два раза, а потом… Потом невесть что, и словами не передать: поток ветра, перья, запах этих перьев и травы, когтистые совиные лапы в приземлении. И вот стоит, поправляет одежду, косы свои, сумки вокруг пояса. Сова вернулась домой.

Так открыто она вообще-то редко возвращалась, только если случалось что-то и надо было торопиться, тогда у всех сразу же находились заботы. От Рысёнка на первых порах требовалось немного – не мешать, не путаться под ногами и лапами. Это уже потом, окрепнув и помудрев, она предлагала свою помощь. А иногда, когда Рысь уже ушла в Лес, Сова сама находила её и просила о том, что было только в её рысьих возможностях.

В тот, наверное, второй или третий настоящий приход Старуха созывала Совет. Как поняла Рысёнок, на охотников Леса поднялась Большая Охота, беззаконная и вероломная. Однажды, очень давно, Лес перестал говорить с теми, кто приходил только брать, не благодаря. Непостижимость пугала людей, и такое соседство казалось им опасным.