Дарёнкино счастье. Сборник рассказов бесплатное чтение

Людмила Макарова
Сборник рассказов

Маг, ведьма и тени

— Ты маг? — в который раз спрашивает Тимур.

— Нет.

— Тогда кто?

Он щурит глаза и весь подбирается, словно хищник, готовящийся к прыжку.

Тимур умеет в этом мире столько, что иногда я с ужасом думаю, что будет с моим телом, если примитивная система распознавания «свой — чужой», накрепко вбитая Тимуру в голову, однажды даст сбой и опознает во мне врага. Спасает то, что таких систем у него в голове несколько — по одной с каждого предыдущего жизненного этапа. Они внахлест накладываются друг на друга и в момент принятия решения срабатывают все разом. Жизненный опыт — плохой помощник, если его слишком много, а у Тимура его хоть отбавляй: от службы в горячих точках и незаконченного высшего образования до звания магистра в какой-то очень серьезной организации.

— Что есть человек? — многозначительно говорю я и умолкаю, потому что сам слышу фальшь и излишнюю помпезность своих слов.

Тимур криво улыбается. Левой рукой ставит на стол бутылку водки и начинает пить — сегодня полнолуние…

Я достаю с полки второй стакан, наливаю.

— За твое здоровье.

— А говоришь — не маг, — усмехается Тимур, который, оказывается, еще в состоянии отслеживать ситуацию.

— Тим…

Я пытаюсь непринужденно улыбнуться и одновременно отвести взгляд.

— Да ладно. Не хочешь говорить — не говори ничего. Просто выпьем.

Забывшись, он тянется к пачке сигарет правой рукой и удивленно смотрит на пальцы, послушно обхватившие картонный четырехугольник.

— Я не просил меня лечить! — тонкий флер безумия и опьянения рождает в его глазах нездоровый блеск, — Я в своем мире. Смерть в нем тоже моя… Хоть зверем, хоть человеком… Не смей. Пока не скажешь, зачем сюда явился, — он нехорошо улыбается уголками губ. — Покусаю!

Он может. Когда мы здорово набрались в кабаке за знакомство, у Тимура развязался язык. Обычно, в обсуждении скользких тем он еще сдержаннее, чем я — он обучен хранить секреты. Но в день встречи, мы оба сболтнули друг другу лишнего. С тех пор на пике депрессии Тимур пытает меня, кто я такой, а я знаю, почему он третий месяц торчит в Левске и носа не высовывает, чтобы не попасться на глаза своим бывшим братьям из сверхсекретной организации с труднопроизносимым названием. Незадолго до нашей встречи Тимур завалил оборотня.

Мне начинает здесь нравиться.

Запредельное количество племен, и не только человеческих, на разных стадиях развития. Религий — пруд пруди. Наука тоже имеется: отметает все и вся, погружая служителей в замкнутую иллюзорную среду. Все это сдобрено политикой, шпионажем и контршпионажем и происходит в трехмерном пространстве, на густо заселенных участках суши, не залитой водой… Они еще воевать умудряются! Просто непреодолимое стремление к крайностям. И местный маг в состоянии аффекта может разрушить энерго-информационную структуру с двойным типом перехода… Или, если пользоваться их терминологией, «завалить оборотня голыми руками».

Мой приятель Тимур сунул ему в пасть распорку, и в то мгновение, что она держалась, пропихнул в глотку кулак, порвал пищевод и пережал дыхательные пути. Так они и катались по земле, хрипя и круша все вокруг, пока бедная зверюга не задохнулась. Победителю тоже досталось, но у него хватило ума к своим не возвращаться. Это у Тимура определитель «свой — чужой» многослойный. А у его бывших друзей весьма примитивный. Контактировал с чужой энергоинформационной структурой — все. Не наш.

И не так уж они и не правы, раз их зараженный товарищ не дал себя застрелить, а ударился в бега, пойдя на поводу у чужеродного инстинкта самосохранения. Тимур клялся мне, что сможет остановиться, а если нет, то непременно сдастся до того, как натворит бед. Как наркоман, который думает, что сможет соскочить с иглы, если захочет. Он был дисгармоничен, сущности конфликтовали, помню, я увлекся, распутывая этот энергоинформационный клубок, спаянный с биологической основой…

Благодаря нашей встрече оборотнем Тимур не стал, но в полнолуние он теперь правой рукой пошевелить не может, пьет по-черному и рассуждает на различные философские темы матом. Такая вот слабость у человека. Меня к себе больше не подпускает. Не признается, но боится, что я его необратимо изменю и превращу во что-то похуже волка.

— Странно, — говорю я.

— Что странно? — спрашивает Тимур.

— Ты навязываешь мне стиль мышления.

— Ничего я не навязываю! Я боюсь тебя трогать, меня вышибает на полдня.

— Плохо, если не ты. Получается, что я слишком здесь.

— Слушай, — Тимур тоскливо смотрит в стакан с водкой, — может, попробуешь говорить отгадками? Один разок. Чисто для разнообразия… Кто ты? Откуда? Ты один или есть еще такие…

— Чисто для разнообразия — вот тебе отгадка: я не один.

— Где… Кто… Кто еще здесь?! Отвечай, з-зараза! — он вскакивает, опрокидывает табурет и валится на пол.

Я чувствую его страх. А он — мой.

— Ты слишком пьян, Тим. Я зайду в другой раз.

* * *

— Вероника Васильевна, здесь статистика за полгода, с разбивкой по месяцам, как вы просили.

Ника, не глядя, взяла листы и прошла к лифту. Девчонка раскрыла глаза, изучая детали ее костюма, и раздула ноздри. Напрасно. В том ценовом диапазоне, который могла себе позволить молодая женщина, только что принятая в корпорацию на должность рядового менеджера, таких запахов не существовало.

Ника еще не забыла, как воспринималось у них в офисе периодическое появление божественно одетых бизнеследи и бизнес-менов, по сравнению с которыми все присутствующие мужчины казались карликовыми самцами, независимо от роста и типа телосложения.

Божества проплывали в направлении кабинета директора, разворачивая за спиной сверкающий шлейф красивой жизни, в который узорами вплетались обрывки сплетен, придавая призрачному одеянию особый шик.

— Мэйнстримщики из Москвы приехали, — шепотом произносил кто-нибудь. И слово шелестящим эхом еще долго блуждало по коридорам офиса, будоража воображение.

Бизнес-центр «Мэйнстрим» располагался в центре столицы. Блеск его стеклопакетов манил и притягивал не только взоры рекламщиков всей России. С ним сотрудничали все уважающие себя региональные холдинги, само слово «Мэйнстрим» ассоциировалось со словом успех.

По сути — это был аналитический центр. По собственной методике (разумеется, ноу-хау) его специалисты просчитывали потребности различных социальных слоев населения и соотносили результаты с тем, что в данный момент предлагалось на рынке, либо находилось в стадии разработки, определяя с точностью до 99,9 % наиболее перспективные направления. Проще говоря, они лучше всех знали, что пойдет и кому это впихнуть и, не стесняясь в прайсах, торговали информацией, прилагая к ней проекты проведения рекламных компаний.

Корпорация процветала и расширялась. Раз в год всем желающим предлагалось попробовать свои силы и поучаствовать в конкурсе на должность сотрудника корпорации «Мэйнстрим».

Вероника узнала о конкурсе случайно. Она подрабатывала в рекламном отделе газеты «Новости региона». Получалось неплохо. Круг клиентов постепенно расширялся, и она уже всерьез подумывала бросить осточертевшую сразу после училища работу участковой медсестры, когда узнала о дате проведения очередного конкурса. Вся редакция только об этом и говорила. Вероника подумала: «Почему бы нет?», заполнила длиннющую анкету и отправила заявку на участие. На присланные конкурсные вопросы она отвечала больше наугад, поскольку никакого понятия о медиапланировании, психологии продаж и прочих мудреных вещах у нее тогда не было. Разве что пару раз позвонила подруге, которая училась на экономическом.

Кнопку «отправить» Ника нажимала легко и весело, без всякого сердечного трепета, без страха и без надежды. А вот когда ей пришел ответ с приглашением приехать в Москву для участия во втором туре, сердечко чуть не выпрыгнуло из груди. В дорогу ее собирали всем общежитием.

Разноцветные крылья удачи подхватили Веронику и кружили в праздничном вихре все время проведения второго тура, лихорадочных сборов и переезда в Москву, и даже весь первый год работы во всемирно известной корпорации. Она с упоением считала сыпавшиеся на нее доллары и работала, не помня себя. Бесконечные отчеты, придирки начальницы, статистическая обработка, беготня по клиентам с договорами, составление и правка баз данных — все, от чего в пору было удавиться, целый год вдохновляло молодую сотрудницу на трудовые подвиги. Она даже тетке звонить перестала. Но, как выяснилось, все это было только подготовкой к настоящему звездному часу.

— Вероника Васильевна, я с удовольствием наблюдал за вашей работой весь прошедший год, — сказал генеральный директор (Сам Генеральный Директор!) корпорации «Мейнстрим» Жорж Блэккерман, отложив в сторону «Паркер» с золотым пером, — и я считаю, что вы достойны пройти дальнейшее обучение с зачислением в штат сотрудников отдела Потребительского спроса нашей корпорации.

— О-о-о… господин… мистер Блэккерман, я…

Ника тогда немного задохнулась и думала только, как бы не упасть с краешка стула, на котором сидела. Она так до конца и не поняла, в чем заключается специфика работы отдела, но успела кивнуть головой в знак согласия. И господин Блэккерман царственным жестом отдал ее на попечение секретарши.

— Стоимость курсов ПК-пользователей будет вычитаться из вашей зарплаты. Вы не возражаете? — скучным тоном спросил серкетарша, оглядев ее с головы до ног.

— Нет-нет. Но я умею работать с компьютером…

— Это компьютеры нового поколения. Подпишите вот здесь.

— Здесь?

— Здесь. В виртуальном рабочем пространстве вы будете отслеживать нарастание и спад спроса по определенным позициям. Пока на территории России. Первое образование у вас медицинское?

— Да, но… только среднее. И я не уверена…

— Вы владеете английским?

— Немного, но…

Секретарша высокомерно фыркнула.

— Тогда будет вычитаться еще стоимость обучения иностранным языкам. Пока английский и немецкий. Вы согласны?

— Да… На всей территории России?!

Темп жизни снова увеличился вдвое. С утра в офисе она садилась за компьютер, окончательно просыпалась, выбирала в меню раздел «Медицина» и, прихлебывая кофе, начинала просматривать регион за регионом, сортируя информацию по значимости.

Если где-то обнаруживалась утечка на химическом производстве, в регионе ожидалась вспышка бронхо-легочных заболеваний, и можно было предлагать свои услуги крупнейшим поставщиками медикаментов. Ника ненадолго отключалась, обзванивала производителей и дистрибьюторов и заканчивала переговоры на этапе предварительных договоренностей. Черновую работу по подписанию контрактов выполняли девочки на побегушках из ее бывшего отдела.

Сначала она работала грубо и «ловила» то, что лежит на поверхности. Но постепенно вошла во вкус и научилась находить связь между событиями, которые на первый взгляд не имели к заболеваемости населения никакого отношения.

Например, выборы. Если в крае проходило банальное переизбрание на новый срок, ничего интересного ждать не приходилось. Но если регион шумел, как растревоженный улей, и кандидаты шли, что называется, ноздря в ноздрю, продажи на фармацевтическом рынке взлетали по нескольким позициям: от валерьянки до ультрамодных сердечных средств и антидепрессантов. Как-то однажды Ника даже на секунду задумалась, есть ли в их необъятной корпорации отдел, занимающийся политикой. И какая область человеческой деятельности еще не входит в сферу интересов корпорации «Мейнстрим». Но мимолетная мысль растворилась в бешеном темпе информационных потоков. График был жестким. Из часового обеденного перерыва половину времени она лежала в кресле с закрытыми глазами и уговаривала себя пойти в комнату отдыха перекусить и пообщаться с коллегами. Подругами она так и не обзавелась.

Женская часть отдела «Потребительского спроса» состояла из сотрудниц, которых Ника, вспомнив песенку из детского мультика, мысленно разделила на две категории: «пиявки» и «лягушки». Худощавые «пиявки» увлекались горными лыжами, диетами и фитнесом. Они без конца что-то постили в соцсети, обменивались колкостями и реагировали на Нику как на живое существо, только если ей улыбался кто-либо из присутствовавших здесь же мужчин. Пучеглазые «лягушки» любили шопинг и кулинарные шоу, листали глянцевые журналы, фыркали, если Ника оказывалась не в курсе жизни звезд отечественной поп-музыки и кино, и вяло грызлись с «пиявками». Такое ущербное общение было все же лучше, чем ничего. Создать себе круг интересов вне работы у Ники не хватало сил. По вечерам она училась.

И наконец, настал момент… нет, не прозрения. Просто она впервые, с тех пор как уехала из родного города, не ощутила радости в день получения зарплаты. Ностальгии по грязным провинциальным улочкам она не испытала. Острого желания вернуться в городскую поликлинику на три копейки в месяц — тем более. Но и радости не было. Она вообще ничего не почувствовала. Проверила карточку, убедилась, что деньги перечислены и, не истратив ни рубля, отправилась домой спать.

Ника положила отчет в соответствующую папку. Весь день работа не клеилась. Вечером почему-то не завелась ее любимая «Ауди». Бросив ее на парковке, Ника отправилась домой пешком. Когда-то она очень любила метро. Любила теплый ветер, летящий перед электропоездом, бесконечные ступени эскалаторов, мелькающие в вагонах лица и ярко освещенные станции. Ника вспомнила, как невольно замедляла шаг на мостике над поездами и еле удерживалась, чтобы не крикнуть: «Посмотрите, я здесь! Вы видите? Я тоже в Москве!»

— Беги, девочка.

Она вздрогнула и обернулась. Рядом на платформе стояла Элеонора из «команды пиявок». Элеонора! В метро. Ее черные волосы разлетелись по плечам, глаза блестели. Из-под распахнутого норкового полушубка виднелась мятая красная футболка с номером «9» на груди. Сначала Ника подумала, что коллега пьяна…

— Что с тобой, Нора? Как ты здесь оказалась?! У меня-то машина сломалась…

— Я знаю. Ника, послушай! У меня мало времени. Ты никогда не задумывалась, что за информацию ты «ловишь»? На каком принципе работает компьютер, за котором ты сидишь?

— Н-ну…

Никой ее называли только дома. Здесь, она для всех была Верой. Или Вероникой.

— Этажом выше сидит отдел, который в реале моделирует все, что ты считываешь, — Элеонора говорила тихо и отрывисто. — Ты собираешь информацию о проделанной ими работе. Компьютер — фуфло! Это просто антенна. Хитроумная, на каких-то там принципах построенная, но антенна! Она усиливает твою врожденную способность к интуиции и превращает тебя в сверхэкстрасенса, который может охватить взглядом целую страну. Через таких как ты и я Блэккерман оценивает свои проекты. Ну и попутно для отвода глаз зарабатывает бабки на рекламных компаниях.

— Во всех конторах есть стукачи… — Ника глупо улыбалась, — ты меня провоцируешь… Да?

Еще вчера Ника и слушать бы не стала весь этот бред. Поезд постоял, хлопнул дверями и уехал. Нора истерично рассмеялась и принялась судорожными движениями выцарапывать из пачки сигарету, спохватилась, сунула пачку обратно в карман и подняла голову, вглядываясь в лицо собеседницы.

— Помнишь конкурсную анкету? — спросила она. — Вспомни. Ты же попала сюда только благодаря ей!

— Она очень длинная.

— Что ты написала в графе: «были ли среди ваших родственников лица, занимавшиеся нетрадиционной медициной?»

— Что бабушка умела порчу снимать… — машинально сказала Ника. Разглашать данные анкеты строжайше запрещалось, но Ника почему-то сказала и тут же затараторила, оправдываясь, — при чем тут это?! Бабушка по отцовской линии! Родители в разводе… Меня с девяти лет вообще тетка воспитывала!

— Вспомни анкету, вспомни, как ты ее заполняла, — почти умоляла Элеонора, дергая ее за воротник.

Десять листов вопросов, на которые Ника отвечала, наугад рисуя плюсики и минусы. Она помнила только, что не понимала и половины громоздких словосочетаний, состоявших из незнакомых терминов. Подруги сидели над тестом несколько дней, обложившись справочниками по мировой экономике, но никто из них не прошел во второй тур.

— Ника! Поверь мне. Я занималась аналитикой рынка сотовой связи… Долго объяснять. Картинка все как-то не складывалась… Я пошла и села в обычный автобус, представила, что я в кабинете за компом и попробовала просмотреть то, что окажется в радиусе действия. Ты знаешь, — Элеонора еще придвинулась, перешла на шепот, зрачки ее глаз расширились, — вокруг звенят мобильники на все лады, люди улыбаются, достают их, с кем-то разговаривают, а я слышу: «купи…», «сходи…», «оплати…», ну и так далее. Их зомбируют на заказ, понимаешь?!

— Нора, ты рехнулась! Пойдем отсюда. Пойдем, пожалуйста, — она схватила ее за руку, — тебе к врачу нужно. Я помогу!

— Нет. Со мной все кончено. Он меня убьет, потому что я догадалась… Беги, Ника. Беги сегодня же. Посмотри, в кого превратились девчонки из нашего отдела! Я еще помню, какой сюда пришла секретарша шефа… Она же мумия! Никому не говори, что видела меня. Выбрось мобильник — по нему тебя вычислят. Кстати, знаешь, как звонят наши телефончики? — она усмехнулась и кончиками пальцев смахнула слезу со щеки, — «Работай»… Переоденься. Лучше всего — в чужую одежду, чтобы на ней еще сохранялся отпечаток биополя бывшего владельца. Если есть любимое украшение или талисман — не надевай… Прощай.

Элеонора вырвала руку, не оглядываясь, пошла к эскалатору, через секунду смешалась с толпой, и Ника, наконец, села в электропоезд. Дома она всю ночь плакала, ворочалась с боку на бок, ненадолго забываясь тревожным сном, снова плакала и уснула только под утро. Когда она добралась до работы, весь вчерашний день казался ночным кошмаром.

Первым делом Ника проверила машину. «Ауди» завелась, с пол-оборота. Ника пожала плечами, заглушила двигатель, поднялась к себе, включила компьютер, налила кофе… Элеоноры нигде не было видно.

— Нора умерла, представляете? Нора умерла…

Ника медленно поставила на стол чашку. Разговор рассыпался, она могла воспринимать только отдельные реплики.

— Ночью, от сердечного приступа…

— А я всегда говорила, что спорт до добра не доведет…

— Ну конечно, надо отдыхать и правильно питаться…

— И не ссориться с людьми!

— Ой Леша, о покойниках либо хорошо, либо никак…

До обеда Ника работала. Почти не дышала, ни на кого не смотрела, и работала, стиснув зубы так, что лицо превратилось в каменную маску.

— Вера, ты разве уходишь?

— Ага, — беззаботно сказала Ника, — ее ведь хоронить будут, а у меня черного костюма нет. Прикроете, если опоздаю, а, девочки?

— Бери брючный, так практичнее…

Ника медленно вышла из здания, свернула за угол, в первом попавшемся банкомате сняла наличные, в первом попавшемся бутике переоделась во все новое, включая нижнее белье, шагнула за дверь магазина с пакетом старой одежды в руке и побежала.

* * *

— Вряд ли ты поймешь меня.

Я стаскиваю струящийся шифон защиты, некоторое время любуюсь результатами своей работы и оборачиваюсь. Тимур стоит за спиной и вглядывается в геометрическое совершенство моих построений. Идеально симметричная конструкция, в которой нет ни одной лишней линии, ни одной незавершенной черточки, трижды просчитана толщина каждого штриха и полукружья… Взгляд не отвести. Для человеческой психики это не так уж безопасно, но за Тимура я почти спокоен. Наверное, для него это похоже на 3D модель, заполненную упругими золотыми нитями.

— На чертеж смахивает… — говорит Тимур и вдруг замолкает, открыв для себя объем и цвет. Он вспомнил, что он маг. Пылающая конструкция повисает перед ним в пустоте. Он ощущает ее вибрацию, слышит ее музыку, видит светящееся облако ее ауры и, судя по выражению лица, начинает догадываться об истинных размерах моего творения.

— Что это… Что это такое?!

Достаточно. Я набрасываю невидимое покрывало.

— Скажем… индикатор мироздания, его слепок. Я не творец. Если конструкции чего-то не хватает, я в силах ее достроить, если отдельные элементы разрушаются, я их восстанавливаю. Никто не может сотворить мир. Его можно только гармонизировать, или полностью перестроить. Это тоже работа с чистой энергией, но мне больше нравится мое направление.

— Ты здесь не один, — Тимур мечется по кухне. В его памяти мучительно всплывают обрывки предыдущего разговора. — Есть антигерой, который расшатывает основы!

— Ты мыслишь категориями войны. Вся человеческая философия здесь умещается в одном штрихе. Это не значимо…

— Но мир по-прежнему не гармоничен! — кричит Тимур. — Посмотри вокруг!

— Мне незачем смотреть вокруг. На самом деле конструкция четырехмерна. По ней можно прокатиться в прошлое и будущее. Ваши колебания рождаемости, войны и эпидемии не угрожают общей гармонии, потому что они цикличны и…

Кажется, я увлекся. Или выпил лишнего. Это тело перестраивает меня, я начинаю по-настоящему пьянеть. Я начинаю испытывать потребность в общении и всерьез спорить с тем, кто не достоин даже тонкого штриха. Кто рвал бы соплеменников в кровавые ошметки и жрал их, пока не нарвался бы на серебряную пулю от бывших друзей. В день, когда мы встретились, ему оставалось до первого полнолуния не больше недели.

— Я же знаю, что ты не поймешь, — устало говорю я.

— Где уж нам убогим, — усмехается Тимур. Он надолго умолкает, и я ощущаю легкое покалывание его пристального взгляда.

— Вот что я тебе скажу, — задумчиво говорит Тимур, — как волшебник волшебнику. Нельзя изменить мир, к которому не принадлежишь, — он грустно улыбается, — ты уж прости мне человеческую точку зрения, но ты строишь иллюзию. Сколько времени ты здесь? Я имею в виду на этой планете. Сколько лет твоему телу?

Я молчу.

— Вот видишь… Ты увяз в вечном настоящем. Обрати внимание, ты всегда говоришь в настоящем времени. Я все думал: почему? Прошлое и будущее для тебя заключено в спиралях твоей вечно недостроенной конструкции. Но стоит кому-либо равному тебе прийти сюда и взяться за дело, не испугавшись ручки испачкать, вся твоя геометрия рухнет, как карточный домик. Представь, что сюда заявился парень из «дестроеров», о которых ты обмолвился. Что ты сможешь противопоставить ему? Он-то будет разрушать не изображение действительности, а саму действительность! Он развалит твой мир и использует его как строительный материал, а ты так и будешь сидеть у кульмана и недоумевать, почему на чертеже исчезает один уровень за другим.

— Во Вселенной нет такого понятия — «мой мир».

— И такого понятия как одиночество, — жестко говорит Тимур. — Тогда почему ты приходишь?

Я хочу напомнить, что это он ко мне пришел. Подошел на улице и начал настойчиво знакомиться, разглядев необычную ауру. Тем самым избежал участи превратится в зверя… Но почему-то я молчу.

Тимур встает и идет к двери. Водка кончилась. Полная луна. Закономерность.

— Ты прав, мне не понять. Тебя не понять! — вдруг говорит он, взявшись за дверную ручку. — Но не «того парня» — твоего противника.

— Мы не противники.

— Придумай сам, как это называется в ваших категориях.

Я не протягиваю ему руку на прощание. Все равно сейчас он не сможет ее пожать. Хороший символ — рукопожатие. Это то немногое из частного материального, что мне здесь нравится… Я достаю из воздуха нежно светящееся стило — люблю свою работу! Шагаю в окно сквозь плоскость стекла и пленку магической защиты, разворачиваю поле изначальной многомерности, которое Тимур обозвал кульманом, встаю на временную линию и перестаю существовать…

* * *

Сначала — аэропорт. Ника на такси примчалась в Домодедово, купила билет на ближайший рейс до Екатеринбурга, сдала в багаж сумку со старой одеждой, мобильником и кредитной карточкой и пошла прочь, считая урны. В первую — серьги, во вторую кольца, в третью… Она долго перебирала в пальцах тоненькую золотую цепочку — подарок тетки. «Чтоб все ладом. В столицу едешь, не куда-нибудь…» Ника прикусила губу, моргнула и разжала пальцы. Тоненький золотой ручеек сверкнул и исчез в груде мусора. Теперь на аэроэкспресс до Павелецкого вокзала. От Павелецкого по кольцу — до Комсомольской. На улице стемнело, когда она села в пригородную электричку.

Элеонора обмолвилась об экстрасенсорных способностях. Якобы они должны иметься у всех сотрудников «Мейнстрима», работающих на верхних этажах. Говорят, экстрасенсы видят биополе как светящуюся оболочку вокруг человека…

Ника напряглась и пристально посмотрела на соседку по вагону, которая угощала ее ирисками. Не увидев никакого намека на ауру, Ника расслабилась, откинувшись на спинку сидения. Навалилась усталость, глаза начали слипаться. События последних суток непрерывно крутились в голове. «Куда я еду? Зачем? Нора просто спятила… А может, — Ника поерзала, устраиваясь поудобнее, и зевнула, — может, та встреча в метро мне приснилась? Какая глупость! Сойду на ближайшей станции, вернусь в Москву. Завтра извинюсь, спишу все на нервный срыв из-за смерти Норы, попрошу отгул… И не будет этой дурацкой бессмысленной беготни и этого жесткого сидения…» Голова девушки клонилась на грудь. Она представила как входит в теплый, залитый светом офис, садится в уютное кресло, включает комп и летит, летит над необъятными просторами ее образ… «Какой еще образ? Точно, это мое изображение. Его транслируют из офиса…в МВД?!»

— Девушка, что с вами?

— Ох, извините. Такое приснилось. Кошмар просто!

— Это поза неудобная. Со мной сто раз так было.

Она рассеянно кивнула, снова закрыла глаза, представила себя за компом и целенаправленно начала поиск. «Разыскивается Полынцева Вероника Васильевна 1990 года рождения. Приметы: Рост около167 см., волосы русые, глаза…» Ника выпрямилась. Нет, в Москву, пожалуй, рановато возвращаться. Но у открытия была положительная сторона. Раз они подключили ментовку — «по энергетическому следу» ее не вычислили. Значит, надо немедленно сойти и найти, где переночевать, пока ее лицо не украсило телевизионные передачи типа «Областной кримтайм» и стенды «Разыскивается». Иначе она просто упадет от усталости.

Ника переночевала у бабульки, к которой ее пристроила сердобольная соседка по вагону, а днем высунула нос только в парикмахерскую, располагавшуюся в подвале той же хрущевки. Там ее безобразно покрасила и криво постригла дородная тетя в рваном нейлоновом переднике. Ника поразилась тому, как быстро она привыкла к хорошему. В общаге девчонки и стригли, и красили друг друга, и казалось, что красиво так получается, как в рекламе… Черт бы побрал эту рекламу!

Наличные деньги, которых было не так уж много таяли на глазах. В сумерках, она выбралась к шоссе и тормознула «Газель». Голова была пустой и легкой. Еще несколько часов ей можно позволить быть такой…

— Тебе куда?

За рулем сидел молодой парень.

— А вам куда?

— В Левск.

— О, и мне туда же! Долго ехать?

— По такой дороге часа четыре. Залезай, если едешь, холодно.

Ника посмотрела на логотип на борту машины, который принадлежал одному из ее бывших клиентов.

— Вы медикаментами торгуете?! — Ника рассмеялась.

— Не, я вожу. Фирма торгует. Тебя как звать-то, веселая?

— Наташа.

Водитель подбросил ее до автовокзала Левска. Ника перебралась с освещенного места в тень домов на противоположной стороне улицы. Снежок искрился в свете фар изредка проезжавших машин и поскрипывал под ногами. В небе светила полная Луна. Городок спал. А Ника все шагала, из последних сил откладывая момент, когда придется планировать дальнейшие действия, и ей показалось… Снежок поскрипывал не только под ее ногами.

Ника замерла и перестала дышать. Ее как будто мгновенно выжгли изнутри. Она резко обернулась. Темные куртки, темные шапочки, надвинутые на глаза… Впереди призрачной надеждой светились витрины круглосуточного супермаркета. Но дорогу к ним преградила еще одна фигура. Такая же темная, только вместо шапочки лицо скрывал меховой капюшон «Аляски». Ника испуганно попятилась и уперлась спиной в холодную кирпичную стену многоэтажки. Ее крик потонул в хриплых воплях преследователей. Оскалившись и роняя с губ пену, они внезапно попадали к ее ногам, в бессильной злобе проскребая наледь до асфальта.

— Девушка, вы себя совсем не бережете… Так любите под луной гулять?

Парень в «Аляске» подошел и протянул руку. Припадочные бандиты затихли и остались лежать на снегу. Глаза незнакомца посверкивали в темноте синеватыми электрическими сполохами, окрашивая пар, валивший изо рта. Мех капюшона переливался призрачным свечением. Пахло водкой. Ника тихонько всхлипнула от страха, закрыла рот ладошкой и медленно сползла по стене вниз, сосчитав кирпичи затылком.

— Э-э-э! Вот черт… Теперь у нас ведьмы в обмороки падают, — растерянно сказал Тимур, взял незнакомку за шиворот и дернул вверх, заставляя подняться на ноги. Она тряслась, закрывалась от него руками и что-то бессвязно бормотала. Все так же за воротник Тимур оттащил ее в переулок, подальше от поля боя.

— Слушай… Ну сколько можно, в самом деле! Твою мать… Тебе что, удобно так идти?

Ника почувствовала, что ее отпустили, постояла и осторожно открыла левый глаз. В темноте переулка она не смогла как следует рассмотреть своего спутника, но лицо у него было обычное. Человеческое. Капюшон он снял, снежинки падали на темные волосы.

— Испугалась?

— Очень. С-спа… спасибо.

— Пожалуйста. Нам, джентльменам, не трудно. Тебе куда?

— Уже никуда. Меня все равно найдут, — сказал Ника, всхлипнула, спрятала лицо в ладонях и беззвучно заплакала, размазывая по щекам остатки косметики. Парень переступил с ноги на ногу, вздохнул, взял ее за локоть и потащил за собой.

— Тогда пойдем. Все хорошо… Перестань! Не найдут они нас… Как тебя зовут?

— Ника.

— Тимур. Мы пришли, Ника. Я тебя сейчас отпущу, ключ от подъезда достану. Не убегай от меня, пожалуйста.

Следом за ним Ника вошла в вонючий подъезд хрущевки и поднялась на пятый этаж. Сначала она подумала, что ее спаситель — левша. Правую руку он держал в кармане, и все замки открывал левой. И только в прихожей, увидев, как он неловко стаскивает с плеча куртку, она осторожно спросила, перестав, наконец, всхлипывать:

— Тимур, что у тебя с рукой? Это из-за меня? Это они тебя…

— Нет-нет. Не из-за тебя, — Тимур как-то странно улыбнулся, — остеохондроз замучил. Ничего, к утру станет лучше. Только шпроты будешь сама открывать. Чем еще тебя угощать, даже и не знаю. До магазина я так и не дошел. Проходи.

Он провел ее на кухню, которая имела совсем не жилой вид. На столе, по которому были рассыпаны сигареты, стояли два маленьких граненых стакана и тарелка с объедками, которую Тимур бросил в раковину. У батареи выстроилась целая выставка пустых бутылок, на облупившемся подоконнике притулился чайник. Над единственным навесным шкафом расплылось по потолку темное пятно, по всем приметам осенью и в оттепель крыша протекала.

— Садись, будь как дома. На тех, кто на тебя напал, стояла наведенная защита. Что можем сказать по данному поводу?

Ника молчала, скрючившись на шаткой табуретке. Мысли перепутались, снова подступили слезы. Тимур набрал в чайник воды из крана, тихо матерясь, с грехом пополам водрузил его на плиту, приоткрыл форточку и закурил.

— Профессионально наведенная защита, — повторил он. — Ну? Сама расскажешь, во что вляпалась или как?

— Я… я даже не знаю, — она подняла глаза и обмерла. — Мамочка… Оконное стекло горит!

Парень выстрелил окурком в темноту ночи, чертыхнулся, прикрыл форточку и сел на табуретку напротив.

— Ведьма и такая дремучая? — он недоверчиво сощурился. — В игры со мной играешь, Ника?

— Я не ведьма! — почти крикнула она. — Я не понимаю, о какой защите ты говоришь. Я никогда не видела, чтобы светились стекла! Я сошла с ума как Нора. Я просто сошла с ума…

— Кто такая Нора? — чуть мягче спросил Тимур.

— Никто. Мы вместе работали. Вчера ее убили. Я следующая. Они гоняются за мной, потому что я последняя, кто видел ее перед смертью. Она говорила странные вещи. Сказала, что мне нужно бежать.

— Человек должен занимать в пространстве столько места, сколько его тело, если не хочет, чтобы его нашли, — назидательно произнес Тимур. — А у тебя аура светится как гирлянда! И еще эти… «антенны раскидистые». Не ведьма она, блин! На окне блокировка, она реагирует на твою спонтанную активность. Благодаря ей нас здесь не обнаружить. Да посмотри, не бойся — не ослепнешь!

Ника осторожно подняла глаза. Холодное синее пламя струилось по оконному проему и тускнело по мере того, как Ника успокаивалась.

— Что же это со мной… — прошептала она.

Тимур покачал головой.

— Откуда ты, Ника?

— Из Москвы.

— А вид такой, словно с Луны упала. Успокойся, здесь тебя никто не тронет. Рассказывай все по порядку. Кто за тобой гонится и почему?

И Ника выложила первому встречному всю историю с самого начала, с того момента, как заполнила анкету.

— Вот же ночка выдалась, — пробормотал Тимур, — просто охренеть! Слушай, Ника, скоро рассвет — самое поганое время, я пойду поваляюсь немного. Мне надо… Только не уходи: менты тебе не помогут. А потом мы что-нибудь придумаем.

— Хорошо бы… Можно мне в душ? — робко спросила Ника.

— Угу.

Придерживая здоровой рукой больную, Тимур встал из-за стола и побрел в комнату.

— Твой Жорж Блэккреман — не человек, — обронил он.

— Как это не человек? А кто?!

— Я не знаю, кто… Утром договорим.

— Я… Да-да, конечно, извини. Тебе чем-то помочь? Я медколледж заканчивала…

— Нет, спасибо. Мне просто надо дожить до рассвета. Полотенце в шкафу.

Тимур заполз на широкую кровать, которая стояла посреди единственной комнаты, потеснив шкаф с одеждой. В углу на тумбочке расположился запыленный телевизор. Другой мебели в квартире не было.

Ника ополоснулась. Вместо халата она накинула клетчатую рубашку, сушившуюся над ванной, и не запомнила, как уснула на краешке чужой кровати, завернувшись в плед у ног спасителя, который глухо стонал во сне. Тревожить его она не решилась. Так и уснула, прислушиваясь к его тяжелому дыханию.

— Ника!

В замороженные зимние окна билось солнце.

— Ника, вставай, мы едем в Москву.

— Мы? Как в Москву?!

Она вскочила и остановилась в дверях кухни, запахнув полы рубашки. Тимур наливал чай. Секунду она разглядывала своего спасителя. При свете дня он казался моложе. Коротко стриженный темноглазый, подтянутый. Этой бомжеватой квартире и закопченной кухоньке соответствовала разве что щетина на его небритых щеках. Ника вспомнила неведомых преследователей, корчившихся на снегу. Что он сделал с теми тремя… И как?

— Это единственное место, где тебя сейчас не ищут. Ты бы ни за что туда не вернулась, правильно?

Она кивнула.

— Надеюсь, не ты одна так думаешь, — Тимур поставил чашки на стол, где уже лежал на чистой тарелке нарезанный сыр и хлеб. С утра парализованная рука у него действовала не хуже здоровой, только пальцы еще плохо слушались. Зашуршала обертка шоколада.

— Угощайся. А то я вчера привел девушку в гости и заставил консервы открывать… Непростительно! Тебе идет, — он кивнул на рубашку.

— Тимур… Ты говорил, что на окнах блокировка, и нас здесь не обнаружат. Выходит, ты… Ты сам тоже от кого-то прячешься? От кого?

— От сослуживцев.

— Почему?!

— Они считают меня оборотнем и на меня охотятся. Застрелить хотят. Ника, пей чай. Перестань меня бояться, я и обидеться могу.

Ника сделала над собой усилие, чтобы не втянуть голову в плечи, придвинула чашку и опустила глаза, старательно разглядывая трещинку на дне.

— А на самом деле ты… не…

— Как видишь. Иначе ты бы утром не проснулась, а меня бы давно вычислили, у нас методики веками обкатанные.

— Ничего не понимаю, — призналась Ника. — Если ты в самом деле не опасен… Почему ты не хочешь встретиться с ними и все рассказать?!

— Из-за одного знакомого, который мне помог, — Тимур неожиданно тепло улыбнулся, взглянув в окно. — Он слишком неместный, чтобы встречаться с нашими спецслужбами. Космополит. Интеллигент… Эта встреча может закончиться непредсказуемо. Судя по тому, что ты рассказала, у него проблемы, — Тимур больше не улыбался. — И у нас с тобой, и у всей нашей цивилизации. Ника, мне нужно попасть в здание корпорации «Мейнстрим».

— Хорошо.

— Хорошо? — недоверчиво переспросил он.

— Да! Я ничего не поняла, Тимур. Даже кто ты такой. Но я не хочу больше ни от кого бегать.

* * *

В центре моего творения — куб. Он расползается во всех измерениях, вспарывая зеркально острыми гранями кружево построений. Я не могу это видеть. Отворачиваюсь. Плачущий звон рвущихся нитей преследует меня, и я все равно чувствую, как маленькими смерчами закручиваются разорванные причинно-следственные цепочки, прежде чем рассыпаться в прах.

Наверное, это и есть боль…

Оцепенение медленно проходит, унося в небытие мечту о совершенстве.

Я наблюдаю за тем, как угасает зимний день. Как ты назвал моих соплеменников, работающих с чистой энергией, Тимур? Дестроеры? Смешно… но тебе простительно. Никто не пришел сюда воевать со мной. Это всего лишь труд моего коллеги. Более совершенная модель. Смелое решение. Живой кристалл тессеракт, вершина геометрического гения, и в отличие от тебя я в силах оценить красоту чужой игры…

Я прикасаюсь ладонью к остаткам своего творения. В меня в панике рвутся вихри той энергии, что я туда вкладывал. В плач вплетается новый звук. Глухой и прерывистый, он нарастает, стучит в ушах и в груди, он бьется внутри меня как раненый зверь. И я вдруг чувствую, каким гробовым холодом веет от граненого куба. И стучит, стучит сердце. Мое сердце, которого я раньше никогда не слышал в этом теле. Мой личный счетчик времени. Картина стремительно отдаляется, превращаясь в плоский чертеж. Я дисгармоничен для чужой структуры, и она выбрасывает меня в «здесь и сейчас». И пока она меня совсем не выбросила…

В моей руке все еще светится стило. Я перехватываюсь, сжимаю пальцы и, испугавшись собственного глухого рычания, с размаху всаживаю свой любимый рабочий инструмент в самую середину чертежа.

— Этот мир полярен!

Он сожрал меня, но теперь я имею право назвать его своим… Он заразил меня войной. Мне не хочется выздоравливать, пока эта кристаллическая тварь не сдохнет!

— Где ты, сволочь?

Я иду в город. Я падаю с неба в самый центр огромного города. Туда, где в багровых отсветах горящего бизнес-центра встает в ночи лохматая тень моего врага. Тимур умеет в этом мире даже слишком много, он почти феноменален, но его максимум — это охрана.

Жаль, что я больше не чувствую своего сердца. Это второе, после рукопожатия, что останется в памяти надолго. Я бросаю на свое убежище прощальный взгляд. Из покореженного кульмана торчит узкая рукоять кинжала. Человеческая оболочка медленно оседает на пол…

* * *

Дверь кабинета вспучилась и разлетелась в щепки. Тимура оглушило и отбросило ударной волной. Сил у него осталось только на то, чтобы не потерять сознание, глядя в звездное небо, где сцепились и переплелись, кромсая друг друга и поднимаясь все выше, две громадные мглистые тени.

Здоровенную дыру в потолке, откуда все еще падали обломки, пробило то, что вырвалось на свободу из тела Жоржа Блэккермана. В последний момент тварь изменила направление, словно что-то выдернуло ее вверх, пробив три последних этажа. На мгновение Тимур увидел чужое небо, серебряное от звезд, и все угасло.

— Я уж думал, ты не придешь, — прошептал он.

— Тимур, ты цел? Тимур! Надо уходить. Здание горит, скорее! Поднимайся. Ну, вставай же!

— Поздравляю, теперь у тебя тоже есть понятие враг…

— Тим, вставай! — почти крикнула Ника.

Он смотрел на нее невидящими глазами, не помнил, кто она, не слышал, как она плачет и не почувствовал, как она его поцеловала. На полу, на стенах и поломанных офисных столах таяли сверкающие черные кристаллики.

Ника все-таки добилась того, что Тимур поднялся на ноги, опираясь о ее плечо.

— Да не надо меня держать… Сам пойду… — хрипло сказал он и запнулся за труп охранника.

Что-то трещало. Свистел ветер. В дыры на потолке сыпался мусор, валил снег и заглядывало блеклое городское небо. На улице кто-то орал в мегафон, перекрикивая сирены. Механический голос требовал покинуть здание и не пользоваться лифтами. Над головой раздался приближающийся рокот вертолета, дребезжавший в разбитых окнах.

Ника вывела Тимура из разрушенной приемной в пустой темный холл.

В голове у него все еще гудело, он пошатнулся и опустился в кресло, засыпанное пылью и осколками пластика. Сотрясение мозга в этих потусторонних разборках он точно заработал…

— Тим!

— Все в порядке… Подождем здесь, Ника. Это наш спецотдел. Свои.

— Ты уверен? Тимур, очнись. Ты от них в Левске скрывался! От своих.

Остановившись напротив, Ника тщетно пыталась сдержать дрожь и слезы, которые прочертили на запыленных щеках горячие дорожки.

— Больше незачем, — сквозь дурноту он обвел глазами царивший вокруг кавардак. — По-моему, мы неплохо поработали, можно сдаваться… Ника… Давай сходим куда-нибудь после ближайшего полнолуния?

Вопрос застал ее врасплох. На секунду девушка перестала дрожать и испуганно оглядываться в ожидании неведомых «своих».

— А…

— Раньше меня не выпустят.

Она поняла, губы тронула нервная улыбка.

— У тебя есть живой свидетель, который спал с тобой под полной Луной! В прямом смысле слова. Им моих показаний будет недостаточно?

Тимур слабо улыбнулся в ответ уголком рта. Наверное, первый раз он улыбался, представляя себе карантинную клетку.

— Порядок такой, — сказал он.

Объект-18

— Девятый, на связь. Получен приказ о вашем переводе. На «Звездной-8» аварийная ситуация, они запросили звездолет техподдержки, вас выводят из состава экспедиции для оказания помощи. Как поняли?

— Я девятый. Повторите сообщение.

— Девятый, у вас проблемы с передатчиком? Получен приказ о вашем переводе на «Звездную-8».

— Нет проблем. Принято.

— Расчетное время следования до пункта назначения два часа, передаю координаты и схему маршрута. Конвой, внимание. Перестроение по моей команде на счет ноль. Старт звездолету техподдержки через пять минут. Девятый, подтвердите готовность.

— Я девятый. Выполняю расчет оптимальной траектории. Старт на счет «ноль» подтверждаю. Запрашиваю канал руководителя экспедиции.

— Минута на прощание, — сказал главный пилот, словно отговаривая, но канал дал.

Щелчок в коммуникаторе.

— Владимир Викторович! — голос пилота девятки мгновенно утратил бодрость и металлический оттенок, — что происходит? Почему меня сняли?

— «Звездная» запросила корабль техподдержки через систему быстрого реагирования. Их техничка не вернулась на базу. Пилот утратил контроль, истерил перед тем, как связь оборвалась. Ищут звездолет из тех, что поблизости, для проведения поисковой операции. Как будто у меня каждый человек не на счету!

Руководитель экспедиции даже не пытался скрыть недовольство.

Тридцать секунд до конца сеанса связи.

— И что, больше некого… — голос сорвался, Ева прикусила губу. Надо было просто попрощаться. Сказать что-нибудь достойное, пожелать удачи, отпустить шуточку насчет истерики чужих пилотов. Бывалый космический рейнджер наверняка так бы и сделал. Но у Евы это первая экспедиция… Приводной маяк на гипер-прыжок запищал так противно и в то же время жалобно, что у нее внутри как будто что-то оборвалось.

— Ева, мне жаль, правда, жаль.

Оставшиеся двадцать пять секунд, пока Ева еще могла с гордостью называть себя пилотом экспедиции, научрук честно потратил на искреннее сочувствие своей несостоявшейся подчиненной.

— У нас еще один эвакуатор в составе, а у них — нет. Какие твои годы… Слетаешь.

Конечно. На втором звездолете техподдержки пилот Александр Истомин. Десять лет стажа, две межзвездные экспедиции и орден мужества. Эвакуаторщиком его даже задиристые разведчики не называли — понимали, на кого будут молиться, случись что.

— Ясно. Что ж… до свидания, Владимир Викторович. Успехов вам. Режим связи — «Космос». Девятый — главному. К старту на «Звездную-8» готов.

Ее вывели из аудиорежима экспедиции. Переговоры, которые велись по ближней связи, разом оборвались, и Ева все-таки не удержалась — захлюпала носом. Бортовой Искин поинтересовался психоэмоциональным состоянием пилота.

— В ожидании чуда, — буркнула Ева.

— Черный юмор? — уточнил Искин.

— Нет, логика. Текущая реальность — дерьмо!

Ева мечтала о звездолетах космической разведки с детства и, надо отдать ей должное, упорно шла к цели. Закончив Институт Космических исследований, она сдала все тесты на высшие баллы и наивно полагала, что в закрытый клуб участников межзвездных экспедиций можно попасть, вежливо постучав в дверь и предъявив диплом. О связях, деньгах и служебных романах, закрученных с целью продвижения по карьерной лестнице, она задумалась всерьез только начав получать отказ за отказом. Эта проигрышная серия Еву отрезвила. Она засунула в задницу мечту о звездолете-разведчике и романтику дальних перелетов… то есть до поры до времени похоронила все это глубоко в сердце и пошла переучиваться на управление звездолетом техподдержки, который разведчики пренебрежительно называли эвакуатором. Шансы попасть в межзвездную возрасли в разы, но не хватало опыта работы в космосе, который Ева нарабатывала, ползая на транспортнике по солнечной системе.

Два с половиной года она коллекционировала вакансии пилотов, успешно сданные тестовые задания, пройденные медкомиссии и красные штампы «отказано» на анкетах. Пока, наконец, в лице Владимира Викторовича ей не улыбнулась удача. Одного ее конкурента забраковали медики, другой успел получить более выгодное предложение, и Еву допустили до этапа собеседования с главным пилотом, который с сомнением качал головой всякий раз перед тем, как задать вопрос. На третьем вопросе в кабинет неожиданно заглянул руководитель экспедиции. Его внезапное заступничество решило дело.

— Как не нужен? Что значит обойдемся? — сказал он. — Очень нужен второй эвакуатор! Жизненно необходим, — и подмигнул Еве.

В тот момент она была готова за него умереть или заняться с ним любовью прямо на глазах у изумленного главного пилота, но жизнь Евы Владимиру Вкиторовичу оказалась без надобности, а секс у него был с утра с ксенологом Оленькой. Во время общего собрания Оленька бросала на Еву такие взгляды, что та мысленно сочувствовала инопланетным хищникам, которых Оленьке предстояло изучать в перерывах между сексом с руководителем, привлечением внимания руководителя и отваживанием от руководителя конкуренток.

Сегодня Владимир Викторович оказался бессилен. Именно в тот момент, когда экспедиция стартовала, а из глубин сердца Евы всплыл помутневший от времени образ звездолета-разведчика, выяснилось, что космические дали могут и без нее обойтись. А Ева поедет на своем эвакуаторе страховать корабли, роящиеся вокруг какого-то дурацкого артефакта. Гнилая ступенька в карьерной лестнице… Разочарование, отравленное утратой веры в мечту… Далее — нецензурно.

Искин что-то бубнил про допустимый уровень стресса, который является естественной реакцией человека на изменение ситуации. Ева зло размазала слезы по щекам и утерла нос. Звездные разводы гипер-перехода, всегда приводившие ее в состояние легкой эйфории, обернулись безвкусной мазней.

— Я звездолет техподдержки. Бортовой номер 9/4312. Курс на Крабовидную туманность изменен. Следую курсом «Плутон — „Звездная-8“». Время до перехода в конечную точку один час восемнадцать минут, — Ева отправила рапорт, сообразила, что ничего не знает о цели своего путешествия и о своем временном пристанище и добавила:

— Запрос на ретранслятор: характеристика пункта назначения.

«Звездная-8» мобильная исследовательская станция, построенная методом вакуумного монтажа… Интернациональный проект… — Ева листала справки со скоростью Искина, перепрыгивая строчки и абзацы. — Артефакт, впервые обнаруженный на расстоянии 0,35пс от Солнца удаляется от солнечной системы… имеет форму неправильной спирали и хвост, аналогичный кометному… Всплески активности и выбросы вещества сменяются состояниями относительного покоя, в которые возобновляется деятельность по изучению Объекта… Резкие колебания параметров отмечались при попытке провести пилотируемый корабль через мультиспиральное ядро. Программа исследований была приостановлена ЦИА (Центр изучения аномалий) … Принято решение о возобновлении постоянного мониторинга силами сменных экипажей мобильной станции с учетом периодической активности Объекта…

* * *

Пятнадцать лет назад тема Объекта, случайно обнаруженного одной из экспедиций на границе Солнечной системы, обсуждалась бурно. Еве тогда было одиннадцать. Она не пропускала ни одной сводки новостей из космического пространства, знала наизусть имена и послужные списки всех знаменитых капитанов и космических разведчиков, и по ночам, свернувшись под одеялом, представляла себя в их ряду. Об аномалии, разраставшейся на границе солнечной системы она, конечно, слышала. Разглагольствования диванных экспертов и комментаторов, сыпавших жареными фактами, маленькая Ева принимала за откровения чистого разума и, затаив дыхание, вглядывалась в схематичные изображение Объекта, похожего на головастика, собранного из скрученных спиралей. Но эфирные страсти остыли так же быстро как вскипели, и постепенно интерес к Объекту сошел на нет.

— Десять минут до гипер-прыжка, погрешность 72 %. Произведена стандартная коррекция курса для безопасного выхода к пункту назначения, — сообщил Искин.

Ева подскочила в кресле и вывела на боковой дисплей навигационную систему. Будет тут погрешность… Расчетом оптимальной траектории она и не начинала заниматься.

— База «Звездная-8». «Девятый», ты что, мать твою, вытворяешь?! О дистанции выхода из гипера не слышал? У нас спутник наблюдения снесло от возмущений.

— Я девятый. Координаты точки выхода рассчитаны в пределах минимальной допустимой дистанции. Наблюдаю спутник. Схода с траектории не обнаружено. Рада приветствовать, готова к работе.

— Тьфу! Баба за рулем — обезьяна с гранатой, — зло сказал сипловатый мужской голос.

— Я девятый. Осуществлен маневр торможения. Угрозы станции нет. Жду вводную.

Ева прикусила губу и покачала головой. Погрешность она едва успела скомпенсировать, но из гипер-прыжка вышла чисто.

Вот куда они пропадали? Все те мальчишки с летного факультета НИИ Космических исследований, которые вместе с ней тряслись перед экзаменом, помогали, если что-то не получалось, с благодарностью принимали помощь, если что-то не получалось у них, отмечали вместе первые победы, влюблялись в нее, в конце концов! Неужели всем им так же как обладателю хрипловатого голоса со «Звездной» суждено заразиться женоненавистничеством? А она-то наивно полагала, что предупреждение инструктора летной подготовки: «Ты не представляешь, что тебя ждет, девочка» относилось к перегрузкам и бытовым проблемам!

— Я «Звездная-8». Передаю карту региона, уточненную схему Объекта, разбивку по спутникам, схему расположения рабочих стыковочных узлов Станции.

Теперь с ней говорили механическим голосом.

— Принято.

— Квадрат, в котором находился аварийный звездолет, в момент потери связи, обозначен желтым. Согласно последней полученной телеметрии, пилот жив, но недееспособен. Требуется буксировка из зоны активности Объекта. Квадраты, обозначенные красным, обходить! Сквозь витки не ломись — там гравитационные аномалии, ищи бреши.

На какие-то сотые доли градуса голос «Звездной-8» потеплел, когда его обладатель произносил предупреждение. А может быть, Еве это показалось.

— Разрешите приступить к выполнению задания?

— Разрешаю.

Ева развернулась, мельком взглянула на железный бок станции, ощетинившийся антеннами, и пошла прямо на Объект. Искин «Девятки» подключился на частоту «Звездной-8». В эфире бессильно матерились разлетевшиеся разведчики — все слишком далеко. По самым оптимистичным подсчетам первый из них пробьется к зоне бедствия через несколько часов. Отбуксировать тяжелый звездолет он все равно не сможет. Будет стыковаться, терять время на беготню по шлюзам, эвакуацию пилота, все это время оба звездолета будут неуправляемо висеть, уповая на милость бортовых систем…

Ева понимала чужую досаду и злость, но эфир ей нужен был чистым.

— Общий канал в текстовый режим, отфильтровать по актуальности, — сказал она. — Приоритет связь с базой «Звездная-8» — оставь на аудио.

— Рациональное решение, — одобрил Искин, пустив на боковой дисплей бегущие строчки чужих переговоров.

Гигантское колесо светящегося газа катилось по дисплею внешнего обзора, вспыхивая мелкими завихрениями, напоминавшими протуберанцы звезд. Внутрь было вложено еще одно, поменьше, вращающееся в противоположную сторону. И еще одно, и так до бесконечности, словно в детстве смотришь на волчок и не понимаешь, куда исчезают тщательно отслеженные линии. Только здесь было несколько волчков, вставленных один в другой. И вращались они разнонаправлено.

Непознаваемая бездна. Пятнадцать лет исследований, десятки зондов, дронов и кораблей, потерянные человеческие жизни, сломанные судьбы ученых… Затаив дыхание, Ева погасила скорость, включила маневровые двигатели, отыскала щель, приоткрывшуюся в подвижном лабиринте, скользнула в нее и словно провалилась сквозь пылевую бурю в торжественную первозданную темноту как в колодец. За «колодцем тьмы», волшебные танцы сужающихся колец возобновлялись. Витки взрывались вращением, сжимались, распускались, змеились по пространству в стремлении охватить бесконечность… Был во всем этом невероятный нечеловеческий ритм и смысл.

— Нам туда, Девятый, — тихо сказал Ева своему звездолету. — Волнуешься?

— Хорошая шутка, — одобрил Искин. — Согласно статистике семьдесят процентов пилотов прибегают к ней в экстремальных ситуациях. Ты в норме.

— Отлично. Теперь отключи свою дебильную программу общения и работай!

Системы ориентации барахлили, Искин выдавал предупреждения одно за другим. Дроны, брошенные на разведку, путались в аномалиях, не успевая обнаружить аварийный звездолет. Его маяки Ева пока не запеленговала, хотя если верить схеме сварливого диспетчера «Звездной», она прошла заданный квадрат Объекта дважды. Секунду поколебавшись, Ева двинула звездолет сквозь еще один виток и получила возможность посмотреть «волчок» изнутри. Ладони стали влажными. Цепляясь за привычные понятия, она придумывала, на что все это похоже. На галактику? На пылевые кольца планет? Пожалуй. И еще — на туманность. Да, точно, на диффузную… Нет, вот здесь — на планетарную…

Коррекция курса.

Страх медленно отступал и вновь брал за горло. Звездные скопления? Господи, да ни на что оно не похоже! Свалка колец Мебиуса! Или весь космос сразу. Где же этот чертов звездолет…

Прошла гравитационная волна, зацепила краем и бесследно растаяла, крутанув тяжелую машину как скорлупку. Полыхнула метеоритная защита, разбивая космический мусор, который притянуло следом. Разглядев крохотную щель свободного пространства, Ева скользнула туда и обнаружила аварийный корабль.

— База, я «Девятый», — сказала Ева, не сводя с него глаз. — Вижу звездолет техподдержки со «Звездной»! Передаю координаты. Звездолет не управляется. Сохраняет положение в пространстве за счет работы маневровых двигателей. Похоже, на автоматическую подстройку. Связи с пилотом нет. Приступаю к буксировке.

— …вятый…нял… …тори конец сообщения! — донеслось сквозь треск помех.

— Приступаю к буксировке, — сказал Ева и подошла ближе, рассматривая находку.

Звездолет техподдержки, потерявшийся в витках спирали, был одного класса с ее «Девяткой». Передние механизмы захвата намертво держали помятый беспилотник с разбитым маршевым двигателем. Стало ясно, почему «Звездная» не справилась своими силами и запросила помощь со стороны. Спасателя спасать.

Ева кралась за дрейфующим звездолетом, не обращая внимания на облако мелких обломков, которое притащило с очередным вздохом живого лабиринта и газовые протуберанцы, крутившиеся вокруг. Искин поднял щиты. Ева не позволила себе отвлечься на мигающую приборную панель, дрожь корпуса и вспышки противометеорной защиты.

Десять метров, пять… Два… Толчок, напряженный гул механизмов, выдвигающих тяжелые захваты. Звездолет тряхнуло. Неужели сорвала?!

— Контакт осуществлен, сцепные устройства в работе, — доложил Искин.

Ева выдохнула и взглянула на дисплей, словно спрашивая играющие спирали, ну что, отпустишь?

Обратный путь до «Колодца тьмы» был нелегким, но провалу Ева обрадовалась как родному. Просторно, тихо, есть связь. По корпусу не барабанят обломки астероидов, пробившие щиты. Чего она так испугалась, влетев сюда в первый раз…

— База, я «Девятый», осуществляю буксировку аварийного звездолета. Как слышите?

— Наконец-то!

Пауза в эфире.

Вздох облегчения и тихая ругань в сторону от микрофона, которую как обычно в таких случаях слышит весь космос.

— Ладно… Тебя как зовут, Девятка?

— Пилот второго класса Ева Платонова.

Грубоватому голосу «Звездной-8», надолго потерявшемуся в треске помех, Ева тоже обрадовалась.

— Ева… Ишь ты! Валентин Поремов — командир летного подразделения. Заходи к четвертому шлюзу параллельным курсом. В километре груз отпустишь. Я его на автоматике причалю. Соблюдай дистанцию, «Девятка»! Будь на связи. Всем остальным не засорять эфир!

Валентин Поремов оказался невысоким здоровяком с заметной сединой в волосах, суровым и неприветливым. Он сухо поздоровался и отошел к носилкам, возле которых суетились медики. В стыковочную зону сбежались сотрудники станции. Еве оставалось только робко выглядывать из-за широкой спины нового начальника. Носилки уплывали в медотсек. Чтобы рассмотреть спасенного пилота Ева встала на цыпочки и вытянула шею… Женщина! Так вот в чем причина неласковой встречи.

— Ты еще здесь? — обернулся Поремов. — Я же сказал марш отдыхать! Через диспетчерскую. Там оформят, каюту тебе определят. — Он потер рукой нахмуренный лоб. — Хорошая работа… Молодец, Ева.

И ушел. Сослуживцы, приглушенно переговариваясь, двинулись за носилками. Кто-то хлопнул Еву по плечу, кто-то горячо поблагодарил. Техники занялись осмотром причаливших звездолетов. Ева отключила связь с Искином, сняла клипсу наушника, сделала несколько шагов и растерянно остановилась посреди ангара.

— Ева, да?

— Да, — губы еле шевелились от усталости.

— А я Кевин, — улыбнулся немного нескладный темноволосый парень, — пойдем, провожу. Уж куда-куда, а в диспетчерскую я — с закрытыми глазами. Я там работаю. На ты — можно?

— Угу, — они зашагали по коридору, — А… она… Что случилось с вашим пилотом? — спросила Ева, кивнув в сторону гермодверей, за которыми скрылись носилки.

— Лариса Вязигина. Что случилось — никто не понял. Сначала навигация накрылась, потом крики, а дальше — такой бред! Ева, у тебя дети есть? — неожиданно спросил Кевин.

— Нет… еще.

— А у нее — двое. Она с ними разговаривала до самого обрыва связи, — Кевин передернул плечами, — звала их, звала, пока не вырубилась… умоляла дождаться… Как будто видела… Жуть!

В предоставленной коморке Ева, у которой от усталости дрожали коленки, рухнула на кровать и закрыла глаза. Голову разрывало от впечатлений. Разговор о детях ее неожиданно взбудоражил. Стресс, о котором Искин «Девятки» так благодушно отзывался как о нормальном состоянии пилота, нашел трещинку, в которую потоком хлынули все впечатления, накопленные за день, и все подавленные эмоции. Сон выглянул из темноты и умчался прочь. Перед глазами неслась бездна, уложенная в волчки Объекта.

Подсвистывала система вентиляции, по переборкам прокатывался далекий гул поворотных механизмов гигантских уловителей частиц, закрепленных на корпусе станции. Где-то на этаже периодически шипел гермолюк. Голоса бортового Искина отчаянно не хватало. Все звуки были чужими. Люди, которые ее встречали, оформляли и угощали ужином — незнакомыми. С дальнейшим назначением полная неопределенность. На «Звездной-8» есть свой эвакуатор. Вязигину в случае чего наверняка найдут, кем заменить. Вторая машина техподдержки и лишний пилот здесь не нужны — на двоих здесь попросту не хватит аварийных ситуаций.

Ева грустно улыбнулась, вспомнив, как в детстве мечтала попасть в настоящую аварию в космосе. Начало всегда было трагическим — отказ противометеоритной защиты или двигателей звездолета. Вариантов развития сюжета предполагалось два. Первый — раненую Еву спасает знаменитый звездный капитан. Второй — Ева спасает знаменитого звездного капитана — мужественного красавца, звали которого не Петя и не Коля, а Рональд или Райан. Либо еще как-нибудь в зависимости от настроения, но непременно с благородной раскатистой «р» в имени….

Ева придумала его очень давно, когда в детстве навернулась с летних коньков «Антиграв-стритлайн». Защита — для слабаков! Сузить полосу антигравитации на подошвах до тоненького лучика считалось у ребят в парке особым шиком. Вот она и сузила. Земля-небо, земля-небо… бах! Ева открыла глаза и поняла, что встать сама не сможет. Черная дырка на колене заполнилась красным до краев. Кровь сначала закапала, потом полилась. Кто-то из старших ребят вызвал скорую. Коленку забрызгали шипучими антисептиками и утыкали регенераторами. Было бы очень страшно, если б не мужественный капитан, в присутствии которого она не могла позволить себе плакать как маленькая…

Ева натянула одеяло до подбородка и уткнулась носом в подушку. Это сейчас ей смешно. А в детстве, особенно в переходном возрасте она была влюблена в своего воображаемого покорителя космоса похлеще, чем девчонки из класса в звезд шоу-бизнеса. Его образ при любом удобном случае всплывал перед глазами, заставляя сердечко сладко замирать, и потускнел только во время обучения в «НИИ Космических исследований», где девушки были в дефиците, и Ева не уставала влюбляться в совершенно реальных персонажей, которые отвечали ей такой же непродолжительной, но горячей взаимностью.

Утром ее вызвал Поремов. Своего кабинета у командира летного подразделения не было. Если он находился на станции, то сидел в диспетчерском центре за отдельным пультом, отгороженным перегородкой. Он хмуро признался, что отправил в ЦИА запрос насчет лишнего эвакуатора и на время ожидания распоряжений поручил Еве помочь с доставкой грузов, которые транспортники скидывали неподалеку от точки выхода, а Вязигина таскала к шлюзам.

«Стоило ради этого заканчивать факультет летной подготовки НИИ Космических Исследований», — подумала Ева, посмотрела на гигантскую схему Объекта-18, распластавшуюся по вогнутым экранам диспетчерской, и сказала:

— Конечно.

Следующие два дня неопределенности и разовых поручений ей после смены скрашивал Кевин — показывал станцию. Хороший парень, лишь бы не вообразил себя чем-то большим, чем друг.

— У нас тут здорово на самом деле, только тесно немного. Большую махину строить нельзя. Объект постепенно ускоряется — будет не угнаться. Останешься, если предложат? — спросил он.

— Я еще не решила, — ответила Ева с таким скучающим выражением лица, что Кевин заметно погрустнел и не пошел ее провожать.

Вот так вся жизнь и пройдет. Не в экспедициях, а между доставкой грузов, разовыми поручениями, бесконечным ожиданием назначения и работой на транспортниках. Ни звездолета-разведчика в перспективе, ни красавца-капитана — черт дернул его вспомнить, теперь из головы не идет! Прямо как на третьем курсе, когда Ева впервые села за штурвал учебной машины без инструктора.

Стыковку на тот момент курсанты еще не освоили, стартовали с вакуумной палубы списанного флагмана, который наматывал круги в плоскости эклиптики, превратившись в учебно-тренировочный центр. Ева торопила ночь перед полетами, была в себе уверена как никогда, последовательность действий, многократно отработанную на тренировках, помнила как таблицу умножения. Беды ничто не предвещало.

— Шестой учебный, доложите готовность.

— Я шестой учебный. Готов. Разрешите взлет?

— Разрешаю.

В точности как в симуляторе стартовая палуба качнулась и ушла назад. Ева взглянула на далекий шарик солнца, облизнула пересохшие от волнения губы и неожиданно запаниковала. Потерялась. Не смогла поверить, что все происходит не в кресле симулятора, что все это — штурвал, дисплеи обзора, консоли управления двигателями — теперь ее жизнь. Абсолютный реал.

«Не разворачивай маневровые, у тебя взлетный режим. Ответь диспетчеру», — нарочито буднично посоветовал ей звездный капитан.

Ева заметалась взглядом по панели управления. При чем тут диспетчер?!

«Ответь, парень нервничает похлеще тебя. Поймешь, когда поменяетесь с ним местами».

— Диспетчер, я шестой учебный, готов к построению, — сказала Ева.

— Шестой, передаю схему построения, — таким же дрожащим от волнения голосом откликнулся одногрупник, координировавший действия курсантов.

«Теперь убирай тягу. Маневровые двигатели — в нейтраль».

— Маневровые двигатели в нейтраль! — одновременно с призрачным собеседником прошептала Ева, разом вспомнив всю тщательно заученную последовательность действий.

На краю сознания мелькнула мысль, что капитан выглядит усталым, он словно размывался с течением времени. Мысленно поблагодарив его за ту зацепку, которая помогла справиться с волнением, Ева вошла во вкус, и первый полет захватил ее без остатка.

Очнувшись от внезапно нахлынувших воспоминаний, она рассеянно скользнула взглядом по грубым сварным швам на стенах. На «Звездной-8» следы недофинансирования были заметны повсюду, начиная со стыковочных устройств и кончая столовой.

«Твой максимум — это Кевин, — сказала себе Ева и кисло улыбнулась. — Парень со станции, мчащейся рядом с Объектом, который из-за своей непознаваемости давно не интересен никому, кроме горстки ученых».

Остаться у них, если предложат? Шагая по узким переходам станции, она впервые задумалась о возможном назначении всерьез. Здесь хотя бы загадка космоса по соседству. Это многое искупает. Не хотелось признаваться, но Объект-18 ее заворожил с первой секунды, как она увидела его вблизи. Все эти витки, гравитационные аномалии, дробящиеся в пыль астероиды, участки свернутого пространства и черные просветы свободного снились ей обе ночи, что она здесь провела.

— Ева! — позвал Объект, пробившись сквозь многотонные щиты обшивки.

Она вздрогнула и остановилась в двух шагах от своей комнатенки. Перед дверью стояла незнакомая женщина. Тусклый свет потолочных ламп, которые работали через одну, высвечивал у нее под глазами темные тени. Волосы были растрепаны. Она куталась в накинутую на плечи спецовку не по размеру. В коридорах станции было прохладно.

— Ты Ева?

— Да.

— Я Лариса.

— Ох! Рада познакомиться… А как же… Тебя уже выписали?

— Я ненадолго. Спасибо тебе, — Лариса нервно поправляла спецовку, сползавшую то с одного плеча, то с другого и говорила короткими предложениями, словно выстреливала словами, боясь сбиться при построении длинных фраз. Она была очень бледна, взгляд блуждал по стенам. Ева почуяла неладное.

— Зайдем ко мне в каюту, Лариса? — предложила она и нащупала в кармане инком, который ей выдали как временному сотруднику. — Здесь холодно стоять.

— Нет, — та отрицательно качнула головой и привалилась плечом к стене. — Мне надо вернуться в медблок. Еле уговорила. Ева, это ребенок! Он ведет себя как ребенок.

— Кто?

— Объект. Он учится, познает пространство и время…

— Лариса, тебе нехорошо? Я сейчас позову кого-нибудь.

— Это жестокие игры, но он не понимает… Или пока не умеет… Мои дети старели у меня на глазах… Не надо, Ева! — сдавленно крикнула она, заметив инком в руках собеседницы. — Они и так сейчас придут, я не успею, — она сжала виски руками. — Я здесь больше не могу!

— Лариса! — в плохо освещенном конце коридора замаячил силуэт.

С хриплым всхлипом включился и басовито загудел звуковой сигнал, оповещающий о маневре станции. «Звездная-8» корректировала курс. Пол и стены вздрогнули. Заскрипели переборки.

— Звездолет, Ева, — прошептала Лариса. — Там внутри аномалии звездолет и дети. Что-то из них не настоящее… Нужен эвакуатор. Я хочу домой. Хочу видеть, как они растут…

— Какой звездолет? Чей?!

— Здесь все меняется. Объект меняет… Я туда не пойду снова… больше не могу…

Лариса сползла по стене на пол. Ева стряхнула оцепенение и бросилась к ней, чтобы поддержать, но мужчина успел раньше. Следом за ним в коридор ворвался парень в медицинской форме. На Еву никто не обращал внимания. Мужчина орал на медика. Тот оправдывался. Очнувшаяся Лариса плакала, просилась домой и проклинала мужчину, который бережно держал ее на руках, за то, что заставил ее выбирать между собой и детьми.

«Муж»! — догадалась Кристина, вспомнив, что на двери одной из лабораторий видела табличку с фамилией начальника — Вязигин.

Безобразная сцена закончилась тем, что все трое отступили к лифту, унося с собой звуки утихающей ссоры. Сигнал оповещения смолк.

— Кевин… — почти неосознанно сказала Ева в инком, который все еще сжимала в руке. — Мне нужна твоя помощь.

— Не вопрос, что случилось?

— Дети, — прошептала Ева, которую вдруг пробил холодный пот и озноб, словно это она, а не Лариса только что вышла из комы. — Дети не настоящие! Их здесь нет, они на Земле. Как я в свое время. С ними говорила призрачная мама, а со мной… Кто же ты…

— Что? Ева, я не расслышал, повтори.

— Я хотела спросить, у вас есть архив?

— Конечно есть. Целых три. Научных исследований, эксплуатации станции и летного подразделения.

— Последний. Сможешь открыть его для меня?

— Н-ну… Это архивы внутреннего пользования, а ты все-таки не сотрудник, — засомневался Кевин.

— Почти сотрудник. Медики говорят, Вязигиной предстоит долгая реабилитация, станция осталась без пилота эвакуатора. Завтра буду решать вопрос с Поремовым, — соврала Ева. — Не волнуйся, Кев. Тайны Станции и разработки ваших ученых меня не интересуют, мне б войти в курс дела и понять, оставаться или нет. Ты поможешь?

Под архив, не подключенный к сети станции, была выделена подсобка, заставленная вышедшей из строя аппаратурой точно запасник музея. Перед дисплеем стояло обшарпанное кресло, в которое Ева скользнула, благодарно улыбнувшись Кевину, примостившемуся на откидном стуле.

Архив Летного подразделения открывался краткой историей о том, как из точечного источника излучения на краю Солнечной системы вдруг раскрылась удивительная спираль, позже получившая название Объект-18. Ева пробежалась глазами по фамилиям разведчиков первой экспедиции, вглядываясь в лица… не то. Командиры подразделений? Их тут столько сменилось… Не то… Вкладка «Зал славы». Сердце замерло и ухнуло вниз как при входе в гипер с погрешностью, в два раза превышающей допустимые значения.

Он смотрел на нее, стоя вполоборота чуть прищурив широко расставленные глаза. Шрам на щеке, короткая прическа, возраст, фигура, китель с воротником стойкой, орденская планка…. Цвет глаз не разглядеть. Должны быть серо-зелеными…

«Капитан Даррел Менсон. Пилот-разведчик объединенных ВКС США и Великобритании. Пропал без вести при попытке прохода сквозь внутренние витки спирали 14 июня 250Згода» — гласила подпись.

— Даррел!

Ева вцепилась в подлокотники кресла.

Все прежние имена казались пафосной фальшивкой, потому что маленькая Ева так и не угадала.

— Ева, ты чего? — обеспокоенно спросил Кевин.

Дрожащими руками она нацепила клипсу, вызвала Искин «Девятки» и запросила медицинскую карту пилота.

— Ты забыла самое себя? — поинтересовался проснувшийся Искин.

Тот, кто писал программы общения для бортовых компьютеров эвакуаторов, должен за это поплатиться.

— Сбрось мне ее, живо!

Пикнул браслет управления. Ева раскрыла файл со своими данными.

Прививки… заболевания… Травмы… Травмы! «Рваная рана области правого коленного сустава. Разрыв передней крестообразной связки. Не госпитализировалась. Не относится к разряду противопоказаний». Дату можно было не смотреть.

14 июня 2503.

Она бы закричала, если б не боялась спугнуть Кевина.

— Спасибо, Кев, ты мне очень помог, — ровным голосом сказала она.

— Э-э… Приняла решение? — растерянно уточнил Кевин.

— Да.

— Платонова, где ты пропадаешь? — спросил Поремов в инком. — Транспортник в одном гипер-прыжке от нас. Почему тебя нет в стыковочной зоне?

— Буду на месте через пять минут, — Ева встала и развернулась к поднявшемуся с места парню. — Кевин, передай Вязигину, что Лариса не сошла с ума. Ваш Объект — ребенок. Зародыш галактики или даже целой новой Вселенной. Он играет во «взрослый» космос: осваивает пространство и время, хватает все, до чего может дотянуться, впитывает информацию… потом ломает, бросает или отдает то, к чему потерял интерес. До людей он тоже дотянулся, взаимодействовал с Ларисиными детьми. Детская модель поведения для него более понятна, а для них практически безопасна, потому что они воспринимают ментальное воздействие не как угрозу, а как игру. Обязательно скажи Ларисе, что с ее детьми все в порядке. Разве что вырастут с мечтой о космосе.

— Ева…

— Извини, мне пора. Объект развивается, он переходит на следующий уровень. Уводите Станцию!

— Что-о?!

— Ты будешь не один, — ободряюще улыбнулась Ева, — как отстыкуюсь, я сброшу запись нашего разговора Поремову, иначе, боюсь, меня не выпустят без медицинского освидетельствования. А у него почти не осталось времени.

— У кого?! Ева, что все это значит?!

— У Даррела. Найди Вязигина! Сейчас же.

Она порывисто обняла сбитого с толку парня, горячо и искренне чмокнула в щеку и помчалась в стыковочную зону станции, на бегу крикнув Искину.

— Разводи котлы, Девятый! Через пять минут стартуем.

Груз, предназначавшийся мобильной станции «Звездная-8», кувыркаясь, улетел в пустоту. Ева отключила связь с диспетчерской и перевела корабль на ручное управление, оставив Искину вспомогательные функции и лишив его голоса. Это космос для двоих.

Она взялась за штурвал и нырнула в «Колодец» сквозь первое пылевое кольцо, прошив его на форсаже. Завыли от натуги маневровые двигатели, передавая вибрацию на корпус. Ныряя по узким просветам между спиралями, Ева рвалась в квадрат, где нашла аварийный эвакуатор. Потерявшийся разведчик Даррела где-то рядом. Лариса видела его звездолет, если не объективами камер, то ближней локацией. Иначе Лариса Вязигина, целью которой был потерявшийся зонд, просто не придала бы значения еще одной отметке на дисплее — здесь полно обломков, в том числе и рукотворных. За годы исследований здесь что только не пропадало. Радар тревожно пищал, поисковые дроны дезориентировались. Искин захлебывался информацией, «Девятка» просаживала энергию, едва удерживая щиты.

— Время! — воскликнула Ева.

Время должно остановиться. Она росла, а Даррел не менялся, всегда оставался парнем с той фотографии в возрасте чуть за тридцать. Ева в отчаянии бросила взгляд на цифры часов, мигающие у нижнего среза консоли управления. Нет, эти хронометры не остановятся, даже если все вокруг полетит в тартарары. Пока жив Искин «Девятки», он будет их перезапускать, цифры будут прыгать и врать, но не замрут.

Ева протянула руку к пульту, отключила гравитацию в кабине, почувствовала, как приподнимается над креслом и подтянула ремни страховки.

— Отключить вентиляционные системы! — скомандовала она.

Ток воздуха прекратился. Замигала красная лампочка под решеткой воздушного фильтра.

«Девятка» превратилась в мертвую железяку, беспрекословно выполнявшую приказы. По-другому нельзя. Искин посчитает действия пилота безумием и перехватит управление. Ева достала пластиковую бутылку с водой, хорошенько взболтала и вытряхнула содержимое. Полностью лишенный голоса и наполовину — личности, Искин, наверное, сходил с ума, наблюдая за действиями пилота.

Еще один квадрат — пусто. Не выпуская штурвал, Ева помахала одной рукой в воздухе, разогнав летавшие вокруг шарики воды, и опустила забрало шлема, чтобы не расходовать кислород кабины.

Обломки астероидов кончились. Она провалилась в зону ослепительного сияния, состоявшую из острых пучков света, уходящих в бесконечность. Объект-18 нашел себе занятие по возрасту — звезды. Он касался их, тянул их излучение на себя и, кажется, всерьез ими увлекся. Щиты «Девятки» плавились под потоками частиц. Датчики показывали нагрев обшивки.

— Здорово, — хрипло одобрила Ева. — Классная игрушка.

Голос словно растворился в вакууме. Что-то вокруг неуловимо изменилось. На панели застыли мигающие датчики и сводки параметров. От рева двигателей осталось густое эхо, звучавшее на одной изматывающей ноте. Затаив дыхание, Ева разжала пальцы, отпустила штурвал и оглянулась на импровизированный индикатор. В воздухе недвижно висели водяные шарики, до того беспорядочно летавшие по кабине. Все замерло, кроме тени чужого звездолета, которая наползала на дисплей, перекрывая световую завесу.

Вот он!

Ева отключила консоль управления маршевыми двигателями. Эхо гудящих маневровых стало чуть громче. «Девятка» поплыла по вогнутой поверхности лучевого зеркала, приближаясь к цели. Разведчик Даррела выглядел мертвым. Корма всмятку. Радиомаяки молчали, ходовые огни отключились. Пятнадцать лет… Ева посмотрела на свои руки, сжимавшие штурвал и упрямо качнула головой. Даррел Менсон не был мертв все это время. Нет! Каким-то непостижимым образом они общались… Он гонял от нее вполне себе реальных парней, которые не выдерживали сравнения. Пусть только попробует теперь оказаться покойником!

Скользя по застывшим лучам, она аккуратно подвела эвакуатор к разведчику. На буксировку отсюда не хватит энергии десяти эвакуаторов. Не вытащить. Ева вернула из небытия Искин «Девятки».

— У нас аварийная стыковка. Управление по-прежнему на мне до выхода из аномальной зоны. Проконтролируй герметичность шлюзов. Приберись здесь: включи гравитацию и вентиляцию. Запитай приемный отсек и откачай оттуда воздух. Не подведи меня, Девятый! — крикнула она на бегу, как будто электронный напарник оставался в кабине и мог ее не услышать.

Единственный шанс Даррела Менсона — анабиозная камера. Пилоты звездолетов разведчиков лезут в такие дебри, где не спасет никакая спасательная капсула, хоть трижды в ней отстрелись. В аварийных ситуациях их единственная надежда — мощный маяк и пришедший по нему эвакуатор. Или следующая экспедиция, которая идет за первопроходцами. С развитием технологии гипер-прыжков анабиозные камеры превратились в средства спасения тех, кто работает в дальнем космосе, решив проблему мучительной смерти от голода, обезвоживания и нехватки кислорода. Сон, даже вечный, выглядел куда предпочтительнее.

Индикатор батареи на камере Менсона горел красным. Сколько он тлел на этой отметке, если учесть нулевой энергоресурс разбитого звездолета …

— Время, — напомнила себе похолодевшая Ева, неосознанным движением смахнув иней с массивной крышки. — Здесь нет времени.

Она погрузила камеру на роботизированную тележку, протащила через шлюз, подключила к бортовой сети «Девятки», ворвалась в кабину и прыгнула в пилотское кресло. Изогнутое зеркало света, во внутренней кривизне которого увяз эвакуатор, присосавшийся к мертвому кораблю, истончилось до прозрачности.

— Девятый, не смей анализировать аномалию. Ты нужен для пилотирования! Весь! Справишься?

— Сделаю все, что смогу.

— Отстыковываемся и двигаем!

Ева вспомнила, что отключила связь, только выскочив в «Колодец». На ее частоте орал Поремов. Рвал, метал и грозился сделать с человеком, пустившим баб в космос нечто чрезвычайно неприличное. Это было слишком даже для сурового командира летного подразделения. Что-то не так…

Она вдруг поняла, что не слышит маяков мобильной станции «Звездная-8».

— Что у тебя с энергией, герметичностью и ходовой? Повреждения? — спросил Поремов.

— Герметичность и ходовая в норме. Энергия… Ох… Десять процентов! Повреждения…

— Повреждений нет, — подсказал Искин.

— Понятно. Цепляйся, некогда тебя заправлять. Шевелись, Ева! Что ты там копаешься. Почему я тебя до сих пор не вижу?!

Просадив еще два драгоценных процента, она вырвалась из пылевого кольца Объекта, которое сжирало «Колодец». В пустом космосе висел эвакуатор со «Звездной-8», нетерпеливо мигая проблесковыми маячками.

— Спасибо, Валентин Николаевич, — сдавленно сказала Ева. Ей перехватило горло. — Вы давно ждете?

— Вторые сутки, — мрачно буркнул Поремов. — Цепляйся. Объект нестабилен. У нас эвакуация.

Гул механизмов захвата. Толчок. Подтверждение срабатывания на пульте. Подтверждение от Поремова. Ева заглушила двигатели и сняла гермошлем.

Значит, Вязигин поверил Кевину и своей жене, которую едва не потерял. Руководство «Звездной-8» и Центра Изучения Аномалий прислушалось к его мнению. К тому же активность Объекта так заметно изменилась, что это было бессмысленно отрицать. Разведчиков и автопилотируемые аппараты отозвали. Станция ушла. То есть врубила все двигатели на торможение, отпустив Объект. Поремов убедился, что со станцией и с его людьми все в порядке, взял Ларисину машину и в одиночку рванул за Евой. Геройский у них командир… Вокруг вообще одни герои.

— Девятый… — позвала Ева. — Он… Ты… Не посмотришь, как он?

— Системы жизнеобеспечения анабиозной камеры не пострадали. Функционируют.

— Хорошо, — почему-то шепотом сказал Ева. — Кажется, у меня недопустимый уровень стресса… Чего ты молчишь, Девятый?

— Согласен с оценкой ситуации.

— Тебе, наверное, тоже досталось. Ничего, устроим тебе полную диагностику, как приедем.

— Равно как и пилоту разведчика, чье состояние тебя так волнует, — полувопросительно сказал Искин.

— Э, да ты ревнуешь, парень, — улыбнулась Ева, подождала, пока звездолеты выйдут из гипер-прыжка, собралась с духом, проскользнула в приемный отсек и заглянула в узкое смотровое окно анабиозной камеры…

* * *

— Ева, ты же об этом так мечтала!

Она молча закрыла лицо руками и уткнулась Даррелу в плечо, сраженная Вселенской несправедливостью.

— Не хочу расставаться. Не могу!

— Э-э, нет, так не пойдет. Ты же не думала, что я как раньше, буду являться тебе по щелчку пальцев?

— Даррел! Мне так тяжело. Зачем ты…

— Извини, хотел пошутить.

— Чувство юмора у тебя примерно как у моего бывшего Искина!

Ева отстранилась, но Даррел удержал, привлек ее к себе, обнимая за талию и чуть ниже лопаток.

— Это краткосрочный проект. Наберешься опыта. Тем временем, я покончу с формальностями… Мне тоже совсем не сладко от всего, что происходит в последнее время.

Ева в который раз постаралась представить, каково это: все вокруг постарели на пятнадцать лет. Отец умер. Сослуживцы разлетелись, кто куда или выбрали Землю. Кто-то погиб. Кто-то женился на твоей бывшей девушке. С тебя не слезают репортеры и медики, все документы, включая лицензию пилота, потеряли силу. Единственный плюс от ситуации заключался в том, что кое-кто из знакомых, сделав карьеру, остался верен старой дружбе. Даррел подергал за ниточки, и Еву без всяких проволочек включили в международный экипаж. Сегодня она прошла тесты, получила зеленый штамп «Зачислена» на анкету, посидела в кресле пилота своего звездолета-разведчика и познакомилась с его Искином. А теперь ее сердечко разрывалось на части, от того, что она улетала без Даррела, которого до сих пор таскали по комиссиям. Только он мог выдержать аварию, анабиоз, пятнадцать лет забвения и вот это вот все. Ева на его месте давно слетела бы с катушек.

Их первая встреча состоялась в ЦИА по просьбе Даррела Менсона, пожелавшего лично поблагодарить пилота техподдержки, отыскавшего его разбитую машину в аномалии.

Еву трясло как в лихорадке.

Даррел потом признался, что тоже волновался. А по нему не скажешь. Впрочем, он всегда был таким…

Выслушав дежурные слова благодарности, Ева пересказывала версию, которую сто раз озвучивала для руководства ЦИА:

— Пилот Лариса Вязигина во время эвакуации зонда заметила еще один звездолет, но не смогла оказать помощь, так как попала под психогенное воздействие Объекта-18. После того, как она пришла в себя и рассказала мне о второй аварийной машине в том же секторе, я приняла решение о вылете…

— Да, я смотрел отчет, — перебил ее Даррел Менсон. — Отличная работа. Не то что тренировочный старт с палубы флагмана…

Они встретились взглядом. Момент узнавания в серо-зеленых глазах Даррела. Ева решила, что сходит с ума, еще не осознав в полной мере, что происходит.

— Надо было дать тебе время на адаптацию. Мне не следовало вмешиваться, подсказывать и давить на тебя. Ты бы сама справилась, — сказал он, понизив голос.

— Так ты меня… тоже…

У нее первый раз в жизни закружилась голова.

— Тише, тише. Все хорошо, Ева, — Даррел поддержал ее за локоть. — Я никому об этом не говорил, чтобы из спасительницы и легенды мы не превратились в двух списанных пилотов. Пойдем посидим где-нибудь. Здесь слишком много глаз и ушей.

Они так и не смогли расстаться в тот вечер.

Шрам, кстати, у не призрачного капитана обнаружился не только на щеке, но и на шее — с этой же стороны сползал по ключице на грудь. На старом фото его прикрывал стоячий воротник кителя. В детстве Ева смаковала бы эту деталь как символ мужества, но сейчас рубцы Даррела вызывали у нее щемящее чувство, хотелось стереть их с кожи, изменить ту реальность, в которой ему было больно. Увы, больше она не могла менять реальность Даррела.

За ним, кажется, таскались все девицы мира, причем начали они это делать еще когда его мутило от слабости после анабиоза. Ева оказалась к этому не готова. Даррел оказался не готов к тому, что она больше не девочка. Они знали друг друга как облупленные, в то же время не знали совсем, и при всем том соврать или что-то скрыть можно было даже не пытаться.

Оба понимали, что будет непросто и уже дважды ссорились. Мирились бурно и страстно — долго валялись потом в постели, вполне довольные друг другом. Делились воспоминаниями, выясняли кто что помнит. Гадали, куда подевался Объект-18, развивший сверхсветовую скорость.

А теперь впервые в жизни им предстояло испытание расставанием.

— Я не останусь, — устало сказала Ева, положив ему голову на плечо.

— Я знаю, — сказал Даррел. — Ничего. В следующий раз полетим вместе.

Гуманоид

Для служебного пользования.

Аудиозапись допроса.

Приведена с сокращениями.

Подозреваемый — гуманоид ралианского происхождения.

Марс Центральный 12.04.2637 г.

Допрос начат в 13.00 документального времени Земли.

… можете считать закономерными свои победы в космосе. Однажды рядом с нами прошел земной крейсер дальней разведки. Пронесся мимо, забил всю периферию излучением и растворился в искривленном пространстве. У наших «Пограничников» по сравнению с ним только одно преимущество — дешевизна изготовления. О таких защитных средствах на борту, какие имеют земляне в своем распоряжении, наши конструкторы не знают. Это все, что я могу вам сообщить о нашем звездном флоте.

— Что вы знали о землянах как о галактической расе до того как встретились с ними лицом к лицу?

О землянах я имел только общее представление. Например, знал, что люди боятся любых повреждений. И в каком рукаве находится ваша Планета Исхода.

— Вы можете сказать, что ваши представления изменились?

Да. Еще во время первого столкновения. Я не заметил, чтобы земляне драпали от нас ради сохранения жизни. Ни в одном десантном рейде из тех, в которых я участвовал, я такого не видел. А все эти россказни о страхе смерти мне сразу не нравились. Да, тогда многие Лидеру не поверили. И Вожак нашей группы головой качал… Он как-то врукопашную с землянином сцепился, раз десять подряд перевоплотился, пока его уложил. Тот, говорит, весь обожженный и десантным ножом истыканный дрался. А то, что земляне смерти боятся — официальная пропаганда. Идеологи ухватились за информацию о «внешней медицине» и построили на этом Дворец различий. Так мне показалось.

— Поясните, что такое Дворец различий.

— На интерлингве ничего не выйдет, нет прямого эквивалента. А то вы не поняли. Мы же родственники. Исследовательские группы, которые изучали тела землян, утверждали, что ни одно живое существо так близко рядом с нами не стояло. Говорили об общих предках и «первоначальной генотипической и фенотипической идентичности рас». О том, что на определенном этапе развития разошлись пути сохранения цивилизации. У нас в основу положили внутреннюю медицину, и с тех пор все внимание уделялось только механизму саморегуляции организма в среде. У вас, насколько я понял, усилия были направлены против агрессивной внешней среды. Ваша конечная цель — создание идеальных условий для организма, не подвергшегося серьезным воздействиям. Мне на вопросы отвечать, справочную информацию выдавать или рассказывать, почему я здесь?

— Рассказывайте.

— И о чем теперь?

Пауза.

Ладно… Чтоб вы понимали…

То, что земные женщины красивые, все знали.

И я знал.

Мы как-то уложили одну, когда ваш разведбот на абордаж взяли. Я до сих пор ее забыть не могу. Лицо точеное, глаза черные, так и смотрят на нас, как две антрацитовых подвески с аксельбанта Лидера. Фигурка комбинезоном обтянута. Кто-то из ребят сказал: «Давайте в регенератор на базе засунем. Вдруг получится продублировать? Ну как если бы она уже свой потенциал просто вычерпала». Интересное было предложение, но Вожак запретил. И я его тогда поддержал: пустая затея. Наша аппаратура рассчитана на ралианцев. Неизвестно, что там за генотип, что за информационный мусор в башке, а слепок автоматически сохраняется. Мало ли чего. Так оттрахали. Она долго не разлагалась. Только жаль, когда до меня очередь дошла, глаза уже кто-то закрыл. А открывать я не решился из уважения. Говорили у землян обычай есть: чтобы остальные смерти не боялись — трупы маскировать под спящих… Все-таки она в бою погибла… Тоже загадка была для всей группы. Если женщина — единственный источник потомства, что она на границе делала?

— Вы не можете задавать здесь вопросы. Расскажите о вашей встрече с Ладой Хромовой.

Случайная встреча на спорной территории.

Координаты вашего с десантного бота есть в моей капсуле. Наша группа вернулась из того сектора с потерями. Столкнулась с земным патрулем. В бой вступили еще на орбите, закончили на поверхности планеты. Наших там так обработали, что вернулись двое из тридцати. Восемнадцать на борту перевоплотились. А остальные — ни в какую. Не пошли на виртуальный контакт с Лидером, сразу затребовали новое рождение через интерфейс регенератора. Если бы война была, как в свое время с геррилианцами — их бы и слушать никто не стал. Перевоплотили бы принудительно по закону военного времени и с ограниченными правами личности — в бой. А нынче у нас всего лишь пограничный конфликт…

Сейчас вы меня, конечно, про Лидеров спросите.

Лидеры возглавляют направления.

Если Лидер хорошо себя зарекомендовал, он может претендовать на пост в правительстве и формировать направления внутри него. Видел я одного Лидера-политика, так он на одной из планет нашего сектора собирался такую государственную систему выстроить, каких в истории Ралина не бывало. Я еще подумал: «Лучше бы этот войной увлекся, а не наш, мягкотелый. Только и знает, что лекции о сходстве рас читать и в пограничных конфликтах вязнуть».

На массовый гипноз, как вы это называете, способны только абсолютные Лидеры, таких — единицы. Но это вы и без меня знаете.

Тот политик был способен.

Уверен, нам всем повезло, что воевать ему нравилось меньше, чем править, поздно во вкус вошел.

И я способен.

Видите, вопросы — лишнее. Я же сказал вашим десантникам, что пойду на контакт. Долго не верили, даже когда на борт пустил, потом заткнулись. Кажется, один без восстановления.

Как мы с ней встретились…

Вожак, чудом уцелевший в том злополучном рейде, сомневался, что территорию полностью зачистили. Группу земную они разделали, конечно, в наземных операциях вы нам чаще проигрываете. А кто там по кустам расползся — иди найди вдвоем. Решили вернуться, но тут слухи поползли о каком-то новом оружии. Отправлять туда еще одну группу сочли нецелесообразным, официально отметили планету как потерянную — все равно там наших поселений не было. Земляне туда тоже не особо рвались.

Все вздохнули, и тут вдруг Лидер с вожаком меня вызвали и сказали: «Пойдешь один». Я сначала не понял, как это один? Что я, земная баба с того «Разведбота»? Они говорят, опробуем новую тактику. Отсканируешь поверхность с орбиты перед спуском. Затем сядешь и осмотришься, как это делают земляне. Во время выполнения задания считать перевоплощения. Если сопротивление противника сильное и потребует большого количества перевоплощений — доложить. Пришлем туда сразу три десантных группы.

Не зря Лидер так пристально землян изучал. Немногим дано у врагов учиться. Вопрос, как это при нашей живучести, мы постепенно откатываемся к центральным планетам и сдаем сектор за сектором, у нас многим покоя не давал.

Раньше мы воевали достаточно, но не с вами.

О способах я умолчу. Мы ведь братья только по разуму. Не по оружию, не так ли?

О, нет! До выражения «братья по разуму» я бы сам не додумался. Я его в ваших антиралианских воззваниях услышал, когда мне Лада их прокрутила. Показалось забавным…

Самый крупный конфликт в истории Ралина… Хм… Нет, это не секретная информация. Если речь о войнах в пространстве, пожалуй, с геррилианцами. Вы о нем тоже знаете. Но сравнивать я бы не стал. Когда угроза стала очевидной, мы нанесли массированный удар и заняли их территорию. Не всю, конечно. Зачем брать больше, чем можешь проглотить? Говорят, геррилианцы все еще живут где-то на окраинах галактики. В космосе я их больше не встречал.

Я повторил задание и пошел к своей капсуле.

Стартовал.

Одиночество? Плохо перенес, не о чем рассказывать.

На подлете система регенерации воздуха забилась, остался без кислорода. Перевоплотился, устранил неисправность, сосчитал: одно перевоплощение перед выходом на орбиту. Смешно.

Затем отсканировал место высадки предыдущей группы, нашел ваш десантный бот, сел в соседнем квадрате. Во время снижения попал под автоматический огонь ваших ПВО-орудий. Амортизаторы при посадке не сработали. Перевоплотился. Доложил, что остался без транспорта. Как потом догадался, сигнал не прошел, меня списали в потери, тактику признали неверной. Вылез из капсулы, осмотрелся. Дышать можно, но такие заросли! Джунгли настоящие. Как тут одному что-то искать? Выдвинулся к вашему боту. Посмотрел как ПВО-орудия лязгают пустыми магазинами, все еще дергаясь в поисках воздушных целей, побродил вокруг, посчитал трупы, решил местность разведать.

Здесь я ее и встретил.

Мне показалось, кто-то говорит или поет, двинулся на звук, из кустов вышел, а там… Я никогда не видел, чтобы над трупом плакали и мертвое тело обнимали. Да еще и обезображенное — руки нет от плеча, ноги — от колена, и вся рожа в красной липкой гадости. А она с ним целовалась. Ну, то, как земляне недобитых десантников с поля боя оттаскивают — я видел, но такое! У нас с испорченными телами только подростки забавляются. На пороге половой зрелости нового организма, когда еще уверенности нет в своих силах. Со своими телами, как правило. Ради мальчишки прыщавого ни одна нормальная женщина на полное перевоплощение не пойдет.

Лада потом много рассуждала о сбоях в моих рефлексах и цитировала пропагандистские брошюры. А я просто обмер от неожиданности. Женщина в «Разведботе» была совсем другая. У Лады кожа светлая, глаза дикие зеленые, прозрачные. Глубокие, как обзорный экран в режиме хаотичного панорамирования. Блестят, как будто расплавленным стеклом залиты. И это стекло по щекам течет, и на солнце сверкает. Капля — блик. Снова капля — еще блик. И волосы у нее — не белые, как у наших, и не черные, как у той, из «Разведбота». Как раз посредине. И вьются, вьются по плечам. Один локон как живой, кольцом вокруг шеи, еще чуть-чуть и задушит. На самом деле ветром захлестнуло. В той лощине всегда ветер…

На ней комбинезон пестро-зеленый переливался, как будто ее в джунгли завернули. И на том, убитом — такой же зеленый, сливался с травой, почти не видно. Я еще подумал: «Как же они в бою друг друга из виду не теряют, если вся группа так выряжена»? Те, у бота, в обычных летных комбинезонах были. А здесь еще несколько таких же зеленых лежало. Плечом к плечу. Я их сначала не заметил. А она даже не встала. Опустила трупову голову себе на колени и подняла два бластера. Один свой, другой его.

Кто первым заговорил?

Я первым заговорил.

Она только что-то хрипло бормотала.

Один бластер на меня навела, другим зайчиков по зарослям пускала. Я спросил на интерлингве, какого цвета у нее волосы. Получил разряд в живот. Перевоплотился. Но почему-то не сосчитал.

— Русого.

И как захохочет! Оба бластера бросила и принялась снова труп обнимать. Вот такая она была во время первой встречи. Лада.

Я молчал, пока она на меня снова внимание не обратила:

— Почему не стреляешь? Где остальные?

Голос был уже не хриплый, а резкий, даже визгливый.

— Я один.

Тут она труп бросила, поднялась, улыбнулась красными губами и шагнула ко мне. Снизу вверх глазищами сверкает. Я даже попятился.

— Да ну? Без родственничков? Что-то я такого не припомню.

А сама расстегивает комбинезон на груди до ложбинки. И еще ниже…

— Нравятся, говорят, вам наши бабы?

Я кивнул. Конечно, она мне понравилась. Красивая. Смелая. Одна, без защитников, стоит напротив вооруженного мужика с другой планеты и улыбается.

— Я многим нравлюсь. Ну, давай, зови своих, позабавитесь напоследок.

— Я здесь один.

Гранату я увидел в последний момент. Ударил Ладу по руке и бросился на граненый полупрозрачный кубик. Он все рвался и рвался где-то у меня в печенке, и я сбился со счета, сколько раз перевоплотился. Даже встать поначалу не мог, еле поднялся. Раньше я таких гранат не видел. Вымотала она меня. Я сел обратно на землю. А Лада стояла напротив, вцепившись зубами в кулак, и совсем любви не хотела. До нее я не так много женщин знал. Но чтобы понять, что тебя не хотят, в тонкостях разбираться не требуется. И опять бластер в руке! Но ствол уже вниз смотрел.

— Зачем?! Ты зачем это сделал?!

— Вы не умеете перевопло… Э-э-э… Восстанавливаться. Тебя бы осколками изрешетило.

— Не твое собачье дело!

Пока она на меня кричала, я не знал, что еще сказать. Спросил первое, что в голову пришло.

— Это правда, что у вас каждая особь отдельно называется?

— Почему ты один?! Я о таком даже не слышала!

— Ты очень красивая.

— Господи… уйди оттуда! Уйди…

Я оглянулся. Повсюду обрывки моих тел, разбросанных серией взрывов. И кровь, которая на закате местного багрового солнца казалась почти красной, как у трупа, который она обнимала. Даже мне противно стало.

Отошли мы вместе.

Она больше в меня не стреляла.

Как шли?

Она отвернулась. Я поднялся, стряхнул с себя налипшие внутренности, судя по белесому налету — перевоплощения, так примерно с четвертого, и пошел за ней. Спросил:

— А вот прямо сейчас ты тоже называешься?

— Да.

— Как?

— Лада.

Если я буду рассказывать о каждом шаге, за время допроса наш вялотекущий пограничный конфликт успеет завершиться чьей-нибудь капитуляцией…

Что дальше?

Лада попросила помочь закопать в землю своих зеленых сослуживцев в той же последовательности, как они лежали на траве. Оказывается, она сама их на поляну перетащила после боя, потому что здесь им будет хорошо. И тут же подтвердила, что они умерли и не подлежат восстановлению. Но поверх земли все равно камнями придавила. Суть этого ритуала я не понимаю до сих пор, хотя сейчас мне ее поведение во время первой встречи кажется по-своему логичным.

Остальных мы сожгли у бота. Лада сказала, что такой обычай тоже был, что она устала и так быстрее. Не успели закончить, она навела на меня огнемет, выстрелила, прыгнула в заросли и скатилась по склону к руслу реки…

Я ее всю ночь искал в джунглях. Костюм этот дурацкий …

После того, как я ее из болота вытащил, она больше не убегала.

Нет. Лада спала на дереве, в развилке, в обнимку с огнеметом.

Нет, конечно. Какая тогда сексуальная связь…

Определитесь, что вам важнее, хронология половых актов или событий?

Так всем будет проще.

— Вы не можете задавать здесь вопросы и ставить условия.

…если это вам так важно, то первый раз она трахалась со мной, наглотавшись психотропных препаратов и какого-то пойла. Вышла из бота абсолютно неадекватная, долго разбрасывала цветы по месту захоронения трупов, что-то говорила на своем диалекте, раздеваясь…И сама на меня бросалась, пока у нее пена изо рта не пошла. А на утро стреляла в меня из бластера при попытке заговорить и выла от боли, пока ползла до разбитого бота. Я даже не представлял себе, насколько она хрупкая до той ночи… Я ее с земли подобрал, прошел на борт и положил ее в ваш бокс «внешней медицины».

Она пролежала там сутки, следующим утром сказала, что тоже виновата, и мы отправились к месту моей посадки. Вода поднялась, шли долго, в обход. Я тряхнул родовую память и рассказал несколько историй из войн прошлых столетий, и как я состоял в страже императора, когда еще был император. Она шагала рядом и слушала, не перебивая. А потом спросила:

— Как ты нас себе представлял, пока меня не встретил?

Я поморщился и пересказал официальную версию. Лада побарабанила пальчиками по прикладу бластера.

— И вроде рядышком, но все с ног на голову! Надо же. Хотя… Мы вообще думали, что у вас нет индивидуального мышления, как нет инстинкта самосохранения. Только рефлекс цели в стаях.

Она так и сказала — в стаях. Что еще за рефлекс? Почему нет мышления? Это мне совсем не понравилось. Вот же я, абсолютно индивидуальный и мыслящий, рядом с ней сквозь кусты продираюсь. Что тогда у меня есть? Знаете, что она ответила?

— У отдельной особи только инстинкты самовозрождения и продолжения рода.

И я ушел вперед.

Во время жесткой посадки двигатели моей капсулы деформировались. Корпус с самого начала ни на что не годился. Мы сняли с капсулы все, что могло пригодиться, и вернулись к десантному боту Лады. Пища из синтезатора быстро приелась, и мы составили перечень съедобных растений и животных. Специального оборудования, конечно, не было ни у меня, ни у нее.

Сначала я пробовал.

Всякое бывало, но не до конечной смерти…

Самое сложное для Лады…

Нет, вовсе не расширение пищевого рациона.

Когда закончились штатные земные репелленты, мы очень долго подбирали подходящий для нее состав из сока местных растений, большинство которых жгло ей кожу или дыхательные пути. Насекомых, как и ядовитой флоры там много. В сухих предгорьях дела обстояли лучше. Перед тем как уйти туда из ветровой лощины мы законсервировали бот. Лада потом возвращалась к нему дважды. Говорила, что она первая женщина планеты Земля, превратившая в роддом боевую единицу техники.

Когда родился Ральз, она все удивлялась, что у него глаза цвета бронзы, как у меня. Подолгу его рассматривала. Это она придумала так мальчика назвать. Ралин-Земля. Меня она так и называла Ралин, как Планету Исхода. Сначала казалось странным — потом привык. Лада тогда спросила:

— Интересно, когда вырастет, он сможет регенерировать как ты?

Казалось бы, чего проще, взять и проверить. Никто ее не заставлял наносить сыну несовместимые с жизнью повреждения, чтобы перевоплощение сразу проходило полный цикл, заканчивающийся обменом тела на неповрежденное. Но Лада доводов не слышала: выдрала из моих рук десантный нож, отскочила и в меня же его метнула.

— Не трогай моего ребенка!

Прямо в сердце попала. Ну, и у кого из нас жизнь состоит из рефлексов? Моим соотечественникам цель Лидеры задают, а ваша женщина ее сама себе поставила: любой ценой вырастить малыша до взрослой особи. А сам факт того, что он родился… Она права была. Инстинкт продолжения рода у нас у обоих присутствует. Зря я ей тогда не поверил. Я считал, что цивилизация, построенная на инстинктах, обречена. Мы, кажется, поторопились объявить себя рационально-разумными.

Как-то Лада уснула, и я все-таки проверил. Зажал младенцу рот и разрезал руку ножом от плеча до кисти. Неглубоко. Аккуратно, чтобы крупные сосуды или нервы не задеть. Вдруг, он хрупкий, окажется, в маму? Все зажило, и задышал он моментально. Но вот проверять перевоплотится он полностью или нет, я все же не стал. Кровь у него оказалась ярко красная, как у землян. Регенерация — это одно, а полное перевоплощение подразумевает процесс архивирования матрицы сознания, сублимацию и переброс материи… Если бы не получилось, Лада бы меня убивала, пока бы из сил не выбилась. Так что кровь Ральза я очень тщательно затер, прежде чем позволил ему заорать и разбудить мать.

Землю она любила.

Все надеялась когда-нибудь вернуться домой. Даже возраст детей отслеживала по земному счету времени. Но на боте работал только приводной маяк, изредка включавшийся, когда подзаряжались солнечные батареи. Вероятность, что его засекут из открытого космоса, приближалась к нулю, а кабина пилотов и десантный отсек имели повреждения, невозможные… непереживаемые для Лады.

Я не предлагал ей себя в качестве пилота. В вакууме у меня снижается потенциал выживания, на дырявых земных звездолетах я ни разу не летал. Если бы я не справился, у Лады с детьми не осталось бы никаких шансов в открытом космосе.

Зера родилась через два ваших года после Ральза. В три с половиной года жизни Зеры пришли крестоносцы и Лада умерла.

Подробности?

Мне казалось, вы избегаете всего, что связано с конечной смертью.

Что ж…

Я думаю, если бы тот Лидер по-прежнему занимался политикой, ничего бы не случилось. Рано или поздно просто растерял бы сторонников. Но одна из его групп перехватила на границе звездолет ваших миссионеров, направлявшихся из центра в колонии. Это был не военный корабль. С ним легко справились. Есть у вас такое божество Крест?

— Вы не можете задавать здесь вопросы.

…мы живем очень давно. Бум строительства уже был, биологические конструкты на основе наших тел, социальные эксперименты, освоение космоса — было, военное направление в разных интерпретациях всегда существовало. Не пользовалось оно популярностью в последнее время. Угроза с Земли ненадолго всех всколыхнула, но вылилась в пограничные конфликты. Остальные направления — малочисленные. Их Лидеры не могут собрать большое количество групп. Общество потихоньку деградирует. Демографическая кривая последнее время катастрофически ползла вниз, потому за религию и ухватились, когда выпотрошили земных миссионеров. Лидер увидел потенциал направления и попал в десятку. Абстрактная вера как стимул для жизни. Только Лидеру этого показалось мало. Он ударился в радикализм и объявил крестовый поход во Вселенную.

Он дал войне краски.

И Вожаки потянулись за ним на приграничные территории. Они решили начать оттуда, какой смысл воевать с пустым пространством?

Они кричали: «Мы идем с миром!» и все в таком духе. Они засекли маяк десантного бота Лады. Высадились двумя группами — всего шестьдесят человек под управлением одного Вожака.

Нет, я не оговорился.

А как я, по-вашему, должен называть своих соплеменников…

В моем родном языке различные проявления процесса, который для вас звучит как «перевоплощение» характеризуют около полусотни слов и семьдесят графических отображений. Если бы я захотел объяснить в подробностях, что вкладываю в это понятие, я бы все равно не избежал искажений. В данном случае могу избежать. «Шестьдесят человек» — это шестьдесят гуманоидов — ралианцев.

Лада нервничала из-за Ральза и Зеры.

Хотя она уже знала, что дети способны к регенерации, особенно Ральз. Вожак крестоносцев сказал, что для начала прибьет мальчика к дереву за руки и за ноги, тот провисит положенный по ритуалу срок, обряд будет считаться пройденным, а мальчик обращенным. Если мальчик не исчадие, тогда мать не тронут, ибо исчадия рождаются только от исчадий. И Лада так на меня посмотрела… как тогда, в день встречи. Мне даже показалась, что она сейчас броситься убивать меня, а не их. Тогда я сказал, что хочу видеть Лидера, что Вожак не убедил меня. Еще я сказал, что имею ценную информацию о землянах и знаю, как быстрее обратить их или уничтожить. Ладу и детей оставили на планете заложниками. С ними осталась одна группа, под охраной второй группы Вожак привел меня на базовый звездолет.

Нет, четкого плана действий у меня не было. Я не вел на борту переговоров. Я нейтрализовал Лидера, потому что эта тварь выжила из ума, мнила себя божеством и, распадаясь, грезила о единовластии и слепом поклонении. Затем я вывел из строя основной штатный регенератор и перерубил каналы связи.

Да, я сделал это в одиночку.

Со времен императора моя группа и я сам воевали достаточно, чтобы я нашел способ справиться в одиночку с кем угодно, но вам он не подойдет, даже если бы вдруг у вас получилось вытянуть его из меня. Можете быть уверены.

Это нетипичное поведение.

Вы правильно поняли.

Лидеры крайне редко нападают друг на друга, их слишком мало. Какой смысл, если можно выбрать любой путь? Какой смысл лезть в чужое, наполовину вычерпанное направление, если ты легко можешь набрать себе столько же сторонников и преуспеть? Отбирать? Что отбирать — группы? Они не рабы, не собственность. Это группы выбирают, за каким Лидером следовать, а не наоборот. Лада права. У вас все с ног на голову.

Я объявил себя преемником.

Вспомнил поговорку императорских времен: «от отшельника до Лидера — вздох Вожака». Думаю, это означало, что тот, кто, обладая даром лидерства, выпадает из системы, получает возможность взглянуть на происходящее со стороны. И нащупать цель направления, ради которой люди будут жить, рожать детей, что-то создавать или умирать. Кажется, именно это Лада называла рефлексом цели. Я посмотрел в глаза Вожаку, сказал, что очищение придет через огонь звезд, отправил его с группой прямиком на местное солнце, угнал капсулу и вернулся.

Что происходило внизу за время моего отсутствия, я не знаю.

Лада занимала позицию за выступом скалы. Ее волосы с одной стороны пропитались кровью и обвивали половину лица, шею и грудь точно пурпурные щупальца. Было красиво. И опасно для нее… Она вела огонь из легкой пушки, которую сняла с десантного бота и установила на тропе перед входом в пещеру. Они лезли к ней по собственным телам, оставляя за собой пестрый ковер растерзанного мяса. Я посадил капсулу прямо на скользкую кучу белка, дожигая двигателями тех, кто уже начинал очередное перевоплощение. Остальным приказал убираться. Мне беспрекословно повиновались. Честно говоря, только увидев, как недовоплощенные обрубки тел слепо тычутся по сторонам, потеряв личностную целостность, я осознал себя Лидером.

Ладу я поднял на руки. Из расщелины, обжигаясь о горячие камни, вылезли Ральз и Зера.

Говорила ли мне Лада что-нибудь?

— Ты пришел.

Она закрыла глаза, и перестала дышать. У нее с шеи все время что-то подтекало мне на плечо, пока я нес ее в пещеру. У нас там стоял ваш переносной аппарат «внешней медицины» — единственный, который остался. В боксе десантного бота аккумуляторы сели после рождения Зеры. Я подключил Ладу к вашему устройству так как она мне показывала, когда сорвалась с осыпи и ей понадобилась помощь. И включил питание. Уже не было смысла экономить. Дети потерялись где-то в джунглях. Сначал они увязались за мной, но испугались ралианцев, бессмысленно шатавшихся вокруг, и убежали. Не поняли, что те нейтрализованы. Я оставил Ладу, нашел детей и притащил в посадочную капсулу. Они далеко не ушли и кричали. На них напала дикая… дикая… пусть будет кошка. Зера регенерирует значительно медленнее Ральза. Всю дорогу до капсулы она никак на происходящее не реагировала. И хрипеть перестала, только когда я уже засовывал ее в люк. А Ральз больше испугался того, что матери нет. Для наших детей это было важно — регулярное присутствие матери в поле зрения. Я запер их в каюте, забрал Ладу, взлетел и направил звездолет в сторону земной территории.

Куда делась кошка… Странный вопрос…

Я ее пристрелил вместе с тремя подружками. Иначе бы они съели детей. Лада бы на моем месте на этом не остановилась — она бы всю стаю голыми руками разорвала без всякого перевоплощения. Иногда мне кажется, что вы — не одной с ней расы. И что у нее не было вашего пресловутого инстинкта самосохранения. Как нет его у меня.

Представления не имею, что происходило с детьми в каюте во время стартовых нагрузок. Раньше я не водил капсулы этого типа. По крайней мере, с герметичностью в том отсеке все было в порядке, индикаторы деформации корпуса молчали. Из-за Лады я не включал дополнительные двигатели разгона.

Почему я вернулся за Ральзом и Зерой?

Разве у вас принято бросать детей в джунглях?

А раз речь обо мне, то я и не бросил. Вы обещали, что с ними все в будет в порядке. Я отказываюсь отвечать на вопросы, пока их не увижу.

— Папа!

— Папочка…

Допрос подозреваемого прерван в 17.00 документального времени, возобновлен в 18.00.

— Расскажите подробнее об обстоятельствах…

— Нет. Сначала мне нужен человек. Георги-Хромов-Отец-Генерал. Я привел все индивидуальные наименования, которые знал, включая социальные. Лада всегда сокращала до одного или двух слов. Надеюсь, вы поняли, о ком речь.

— Я здесь.

— Генерал, вы уверены, что хотите войти к ралианцу без охраны? Это высшая особь. Он крайне опасен. Я понимаю ваше горе и искренне соболезную, но…

— Но самое лучшее, что вы можете сделать — это не вмешиваться, господин Советник! Я воевал с ралианцами все то время, что ты лез наверх, протирал штаны на совещаниях и стирал подметки в переходах и конференц-залах Дома правительства. Не тебе рассказывать мне, как ралианцы опасны! Ты здесь в качестве наблюдателя? Наблюдай. И не забудь отчет состряпать. Конвой, откройте периметр!

— Я Георгий Хромов, отец Лады. Я здесь с самого начала, Ралин. Зачем ты хотел меня видеть?

— Я согласился сотрудничать с условием, что Ральз и Зера будут переданы в твою родственную группу. Лада это имела в виду, когда говорила о семье?

— Да. Твоего недавнего разговора с детьми вполне достаточно, чтобы мы поняли, что они напуганы, тоскуют по матери и плохо переносят замкнутые пространства. Я заберу их отсюда. Есть, что еще сказать?

— Отдай мне капсулу и Ладу, я вернусь с ней на планету. Никто из землян не пострадает.

— Эта просьба невыполнима. Ралин… Лады с нами больше нет… Функционирует только ее тело. Наши технологии не позволяют даже снять модель психоматрицы с поврежденного мозга, не говоря уже о том, чтобы вернуть Ладу к жизни так, как возвращаетесь вы.

— Если бы я этого не понимал, я бы оставил труп вам. Я вернусь с ней на планету, буду любить ее, а потом закопаю рядом с ее первым мужчиной, которого она иногда вспоминала во сне.

— Господи…

— Нелюдь!

— Господин советник, рекомендую вам придерживаться политкорректного обращения «ралианец».

— Может, мне еще извиниться перед этой неубиваемой тварью, генерал Хромов?!

— Отдайте ралианцу тело моей дочери и звездолет.

— Господин генерал! Вы совершаете ошибку!

— Я совершил ошибку очень давно, когда позволил Ладе поступить в Военную Академию.

— Перерыв…

— Конвой, откройте периметр…

— Перерыв тридцать минут!

* * *

Приложение 1.

Фрагмент записи переговоров истребителей сопровождения и командного центра «Эверест».

Для служебного пользования.

Приведен с сокращениями.

— … Альфа-один, приказ уничтожить сопровождаемый ралианский звездолет до его выхода из Солнечной системы подтверждаю. Истребителям сопровождения открыть огонь на поражение. Выполнять!

— Принято, Эверест. Альфа-два, у нас смена полетного задания…

— …Отличная работа, Альфа-один. Вы можете подтвердить полное физическое и информационное уничтожение ралианской особи, находившейся на борту?

— Так точно, Эверест, подтверждаю. Результаты сканирования отрицательные. Чисто. При заходе на цель с борта капсулы в течение десяти секунд транслировалось закольцованное сообщение, адресованное генералу Хромову. Записано на интерлингве. Открытый канал связи. Информация не кодирована. Дублирую.

«Генерал Зера не должна воевать Генерал Зера не должна воевать Генерал Зера не должна…»

Открытая вода

Волнорез был стар. Стар настолько, что казался неотъемлемой частью береговой линии. Словно сам великий древний океан Тетис породил его из своих глубин миллионы лет назад, прежде чем возникли и приняли современный облик иссеченные ветрамии штормами скалы полуострова Крым.

Каждый раз, когда Вадим приезжал сюда, он поражался странному сооружению и дерзости его строителей, назвавших бетонный четырехугольник «волнорезом». Как будто грубо сделанный рукотворный кусок суши и в самом деле может противостоять бесконечности волн. Сейчас на полуострове подобных сооружений осталось только два. Был еще фрагмент мола в Севастополе, в акватории музейного комплекса «Старый порт», но он все-таки не вызывал таких ощущений одиночества.

На всем остальном побережье давным-давно установили силовые щиты, которые и в голову никому не приходило назвать волнорезами. «Бессмысленно разрезать воду… бессмысленно»… Казалось, само море шепчет это, мягко облизывая поросший ракушками и водорослями камень и небрежно накатывая волны на берег.

«Здесь нет заката. Солнце прячется за горы. Жаль…» — подумал Вадим.

— Пойдем, Вадик.

Митрич в белом спортивном костюме с золотистой надписью «Россия», подтянутый и загорелый, выглядел весьма презентабельно. Разоделся он, разумеется, неспроста. Именно таким любители спорта хотели видеть тренера сборной России по плаванию на открытой воде. Таким и увидели. Вадима на пресс-конференции Митрич в этот раз демонстрировать не стал. Серегу с Саньком тоже оставил. Сказал, мол, нечего отвлекать спортсменов перед ответственным стартом — продуманный ход, согласованный с менеджером сборной команды и имиджмейкерами. После розыгрыша нескольких комплектов наград сборная России занимала четвертое месте в турнирной таблице мирового первенства. И завтра в борьбу вступали марафонцы, которым благосклонная судьба подарила неплохой шанс.

На счастье конкурентам и себе на беду непобедимый австралиец Арни Хорн, собравший умопомрачительную коллекцию наград и регалий, в конце прошлого сезона попался на допинге. А увлечение стимуляторами, как известно, дело скользкое. Особенно в модифицированном спорте. «Генетики» с «аптекарями» не дружат. У каждого свое шоу.

— Полюбовались на море и будет, — буркнул Митрич, — ужинать пора.

Досталось старику от журналистов за все прошлые неудачи.

— Ладно, пошли, — согласился Вадим. Он подобрал камешек, размахнулся и швырнул в сторону прибоя. До воды, конечно, с такого расстояния не добросить. А ближе не подойти — «секьюрити» удавится — не пустит к пляжам, превращенным на время стартов в фан-зону. Там сейчас работа кипит, монтируют трибуны для болельщиков и десятиметровые экраны.

* * *

Девушка была не просто изящна, а грациозна как… Вадим смотрел и не мог придумать наземное существо, достойное сравнения. Все семейство кошачьих, вместе взятое, ей в подметки не годилось. Переливающаяся грация моря… Влажная кожа золотилась на солнце, ветер трепал светло-русые волосы, и белая пена ударявшихся в бетон волн казалась специально созданным для нее фоном. Девушка осторожно шла по волнорезу. Аккуратно, чтобы не порезаться, ставила ногу, тщательно выбирая место между ракушками. Не спеша, всем телом, начинала следующий неторопливый шаг. И была в этих неторопливых шагах вся гармония мира, и не было в целой Вселенной ничего важнее, чем дойти до края волнореза. Вадим вскочил, пробежал пляж и уже через несколько секунд шлепал босыми ногами по влажному скользкому, обросшему водорослями камню. Тогда, два года назад, Вадима еще так не охраняли. Она обернулась и распахнула глаза цвета морской волны, в которых смешались любопытство и настороженность.

«Модель, — разочарованно подумал Вадим, — слишком красивая и двигается нетипично». Они стояли уже в нескольких метрах друг от друга. Он сказал:

— Привет.

— Привет.

— А почему надо дойти до края волнореза? Кстати, меня Вадим зовут.

— Ты — «новая русская надежда», да? — она чуть улыбнулась, подражая голосу телеведущей, — я вчера репортаж видела.

Вадим засмеялся.

— Какая я надежда! Еле-еле в десятку попал. На десятом месте.

— Для дебюта — это просто супер! — она протянула руку. — Аня. Смотри, — они сделали еще несколько шагов, продолжая держаться за руки, — сейчас солнце, перед тем как спрятаться, пройдет точно между шпилями Прибрежного, как будто повиснет. И башни станут золотыми. В августе только отсюда видно.

Антигравитационные механизмы, которые позволяли избежать качки, удерживали на поверхности моря надводный город, площадью в несколько квадратных километров. Вадим повернул голову и козырьком поднес руку к глазам.

Заходящее солнце несколько минут рисовало им сказку, превращая элитный поселок в сверкающий дворец с золотистыми шпилями и ажурными конструкциями, пронизанными светом. «Нет, пожалуй, не модель, — засомневался Вадим, — тогда кто? Из местных?»

— Здорово! — честно сказал он, — Ты сама придумала?

— Угу. Как-то целый день на пирсе болталась, и вот результат, — она расправила плечи, — личная сказочная страна, в которую можно гостей водить. Тебя, например…

— Аня, а ты из Прибрежного или с берега?

Тень скользнула по лицу девушки и пропала.

— Я фридайвер. Наш поселок маленький, его из-за горизонта не видно. Он на запад от Прибрежного.

* * *

После ужина товарищи по команде ждали их в холле жилого корпуса. Хотя, какие они товарищи? Перед квалификацией Серега увел у него две порции витаминного коктейля. Вадим отношения выяснять не захотел и остался бы голодным перед самым стартом, если бы Митрич не почуял неладное.

— Вадик, ты меня сегодня слушать будешь?

— Да, Тарас Дмитриевич, извините. Задумался.

— Что-то ты у нас сегодня задумчивый, — проворчал Митрич.

— Зазноба не пришла, — хохотнул Санек.

Тот еще типаж — «спортсмен классический, неотягощенный». Дури полно, мат через слово, толку нет третий год.

— Ага… Дельфин и Русалка, — хмыкнул Серега — «спортсмен классический, интеллектуальный». Результаты есть, мозги прилагаются, подлец редкостный.

— Не отвлекаться! — сказал Митрич. — Так вот о дельфине. За всю историю генетически модифицированного плавания марафонские дистанции батом выигрывал только Лерске. Но поскольку наш задумчивый номер один плывет именно баттерфляем, будете освобождать ему поле деятельности. Санек, с тебя шум на первой половине дистанции и седьмое место в итоге, как минимум, иначе — выгоню к чертовой матери!

— Сделаю, не вопрос, — нарочито бодро ответил Санек.

— Сергей, держишь Доровских. Он тоже ленточник и пока тебе не по зубам. Удержишься за ним — считай, в десятке. Но главное, чтобы парень нервничал всю дистанцию. Ясно?

— Угу.

— Ну, а тебе, Вадик, остается Джонни-утюг.

Джон Айрон — серебряный призер последних двух лет был на полголовы выше Вадима. В плечах, пожалуй, не шире, но в модификации — кролист. Самый страшный соперник. Верхние конечности работают попеременно, делая один гребок за другим, нижние — создают основную тягу. И практически никаких дисквалификаций! Тело лежит на поверхности воды, стало быть — плавание надводное. И как он там дышит никого не волнует. А Вадик в свое время намучился со строго регламентированным выходом на вдох… Эксперты из «Всемирного контроля генетического спорта» все нервы вымотали и ему, и тренеру, и главе Российской Федерации плавания. Он закрыл глаза. Волнорез ночью почти сливался с морем, но Ани не было там даже в его воображении.

* * *

«Хочешь быть богат — создай свою церковь».

Бывший директор дайвинг-клуба «Аква плюс» создал ее вначале двадцать первого века, призвав своих прихожан поклоняться воде, как единому и вездесущему жизненному началу, изменяющемуся и вечному… Или вечно изменяющемуся во всем сущем… как-то так.

Мог ли представить себе проворовавшийся директор, насколько благодатной почвой для брошенного им зерна окажется бурное развитие генной инженерии и биотехнологий. «Клонирование! Пренатальная селективность! Вы можете заранее узнать таланты малыша и уделить их развитию должное внимание. Личный успех и процветание общества!»

Человек никогда не умел во время останавливаться. Таланты развивались, тела перекраивались, клонов выпускали целые фабрики, психологи к концу рабочего дня падали от изнеможения. Не обошлось без войны, прокатившейся по территории стран, не имевших технологий клонирования и пренатальной селективности. Затем наступило отрезвление в виде так называемого потенциала модификации, который задействовался лишь при необходимости, позволяя человеку сохранять исконный облик аналогичный Адаму и Еве. И пришло спокойное осознание того, что в руках человечества оказался всего лишь очередной инструмент, который можно использовать во благо или во вред, в зависимости от преследуемой цели. Но не более того.

Как раз на этом этапе, породившем множество трактовок старых религий и новых верований, в Крыму вошло в моду гордиться врожденными способностями к подводному плаванию, доставшимися от родителей. То, что предки в свое время подвергались генетическим манипуляциям и сомнительным экспериментам, пропускалось мимо ушей. Какая разница, кто научил их кровь запасать кислород? Люди, уставшие от суетности бытия, видели в видоизмененных эритроцитах знак божественного провидения и целыми семьями пополняли ряды фридайверов. В конце концов, интерес к фридайвингу поутих, поскольку следственные органы начали проверку источников финансирования общины, а СМИ перестали муссировать тему. Тогда особо фанатичные последователи учения ушли с побережья в надводные поселки, жители которых крайне неохотно общались с посторонними. На момент встречи Вадима с Аней бывший клуб «Аква-плюс» представлял собой одну из самых странных мировых сект. Ее организаторы — потомки проворовавшегося директора по всему миру сооружали пятизвездочные отели неподалеку от водных поселений и неплохо зарабатывали на дайвинге и экстремальном спорте, выделяя желающим проводников из числа молодых послушников.

Кое-что из вышесказанного Вадим знал. Иногда, во время подводных тренировок, он видел длинные гибкие тела, стремительно скользящие в толще воды, как будто для них не существовало силы трения. Особенно много их встречалось в Тихом океане. Но при попытке приблизиться фридайверы сразу уходили на запрещенную глубину, а вблизи официальных тренировочных баз практически не появлялись. Поэтому вопрос, который Вадим тут же задал Ане, прозвучал столь же искренно, сколь и не тактично:

— Разве вас выпускают?!

— Нет, — качнула головой девушка, — только меня. Я глухонемая. Первый ущербный образец в семье за несколько поколений. Поэтому я при гостинице работаю, тургруппы с берега встречаю-провожаю и с мирянами общаюсь. Там тебя и видела по телеку.

— А… м-ммм… немая — это ведь… — он так отчаянно захлопал глазами, силясь хоть что-то понять, что Аня рассмеялась.

— В ультразвуковом диапазоне, — пояснила она, усевшись на край волнореза и болтая ногами, — в детстве большая рыба напугала, — она лукаво сощурилась.

Вадик с размаху сел рядом, на ржавую металлическую петлю, отчего сразу членораздельно ответить не получилось. Но какая-то доля истины в словах девушки была несомненно. Он это чувствовал.

— Мне возвращаться пора. Мама будет волноваться, — серьезно сказала Аня.

— Я провожу сколько можно, ладно?

— Н-ну… Давай. Если догонишь.

Аня показала ему кончик языка и перетекла в воду. Не нырнула, не соскользнула, а именно перетекла. Плавно. Без единого всплеска. Только что сидела рядом — и уже нет.

— Посмотрим! — крикнул Вадик, модифицируясь в прыжке.

Аню он тогда не догнал, но потом они встречались целую неделю…

* * *

Смонтированный за ночь гигантский полукруглый стадион уже шумел, заглушая прибой. Море слегка штормило. Белоснежные шапки облаков, перевалившихся через зубцы Ай-Петри, величественно ползли по синему небу, гордые своей победой над горами. В небе реяли разноцветные облегченные летательные аппараты всех известных типов и конструкций.

— Только победа, Вадик, — сказал Митрич, который не смотрел на облака, — иначе сожрут! — он вздохнул. — Порви его, Вадим. Утюги плавать не умеют. Нечего им на море делать! И на пьедестале. Пошли.

Это издалека стадион шумел. Когда Вадим вышел наоцепленную полосу пляжа, где разминались спортсмены, шум превратился в оглушительный рев, перекрывавшийся лишь голосом комментатора.

— На дистанции сто километров свободным стилем в первом силовом коридоре старт принимают: Вадим Танков, Россия, баттерфляй; Джон Айрон Соединенные Штаты Америки, кроль…

Джонни-утюг эпатировал общественность. Вокруг него кружила «белая лебедь» — та же подружка из летунов, что в прошлом году порхала над ним всю дистанцию, держа в руках звездно-полосатый флаг. Крылья, конечно, для понту. Наверняка где-то гравитонный движок припрятан. Сам господин Айрон уже модифицировал верхнюю половину туловища, превратив руки в мощные чешуйчатые конечности с суставчатыми пальцами, между которыми растягивались белесые перепонки. Голова с вытянутыми и сплюснутыми с боков теменными костями на укоротившейся шее действительно напоминала формой утюг и хищно торчала над массивным плечевым поясом. Лопатки встали вертикально, позволяя «рукам» в плечевых суставах совершать круговые движения. Восторгу трибун не было границ.

Вадим оглянулся на Митрича. Тот отрицательно качнул головой, и Вадик облегченно вздохнул. Верхняя половина его туловища при модификации так эффектно не выглядела: сутулой дельфиньей спиной с гребнем-стабилизатором сегодня никого не удивишь. Верхние конечности у него принимают форму плавников только в броске. Демонстрировать их сейчас — зря энергию тратить. Разминка частей тела предназначенных для воды, которой старательно занимался американец, работая на публику, на суше не имела смысла. Вадим медленно разворачивался перед трибунами. Ничего, широкие плечи и узкие бедра тоже кое-чего стояли. В толпе и на гигантских экранах затрепетали российские «триколоры».

Американец, сделав сальто, бултыхнулся в прибой и на гребне волны вылетел обратно на узкую полоску пляжа.

«Пересох на солнцепеке, — злорадно подумал Вадим, — довыделывался! Так и надо». Он поймал взгляд Сергея, разминавшегося у самой кромки воды. Серега тоже заметил, а вот стадион просто застонал от восторга. Что ни говори, есть чему у конкурентов поучиться. Из такой лажи рекламный трюк сделать! Имиджмейкеры российской команды по сравнению с американскими — слабаки. Однажды во время интервью Вадиму пришлось битый час опровергать расхожий миф о секретных тренировочных базах пловцов на берегу Северного Ледовитого океана, где полярные медведи представляют для бесстрашных русских парней серьезную опасность. Представители зарубежных СМИ все пытались добиться от Танкова точных цифр покусанных…

Санек беззвучно пошевелил губами, подошел и тихонько сказал:

— Дерни его, Вадька. Чтобы чехуя по всей трассе сыпалась!

— На старт приглашаются участники финального заплыва, — провозгласил громоподобный голос.

Стартовые тумбочки, вынесенные в море на расстоянии двадцати метров от берега, как барьер между этим миром ласкового солнца, теплого моря и спортивного праздника и тем, другим. Миром жестокой борьбы и призрачной удачи, отгороженным силовым коридором, непреодолимым для людей. Только волны — неумолимые и вездесущие и истинные обитатели моря имеют право на встречу с участниками марафона… Согласно социологическим опросам спорткомитета — это добавляет остроту ощущений зрителям, пожирающим глазами гигантские экраны на берегу, и тысячам и тысячам любителей водных видов спорта, удобно расположившимся у своих телеприемников.

Стартовые тумбочки имели индивидуальную форму, делались по спецзаказам и путешествовали вместе со спортсменами. Международная федерация регламентировала только высоту и материал, из которого они изготавливались. Во всем остальном национальным сборным предоставлялась полная свобода действий.

Анатомический рисунок модифицированного тела неповторим, как отпечатки пальцев, и проигрывать старт, прыгая с неудобной площадки, никто не собирался.

Впрочем, выиграть старт Вадим как раз не надеялся. Он потоптался на ровной, чуть наклонной поверхности, проверяя устойчивость, улыбнулся в мотавшуюся перед носом видеокамеру. Справа от него американец старательно располагал свои гребные нижние конечности, покрытые люминесцентными татуировками на жутко сложном инженерном сооружении. Слева Серега раскинул руки в стороны и распустил верхние ленты, проверяя натяжение. Их свободно свисавшие концы обвились вокруг лодыжек, отчего спортсмен стал похож на треугольного воздушного змея. Еще чуть-чуть и взлетит. Видимо, морской ветер и в самом деле мешал, потому что Сергей резко опустил руки вдоль туловища. Прочная мышечно-сухожильная ткань, собралась в складки и грубыми воланами повисла вдоль тела. «Человек-скат», как окрестили его журналисты.

Модификация и в самом деле редкая, но на ската он в воде совсем не похож, особенно на финишном рывке, когда растягивает дополнительный позвоночный фрагмент своей уникальной мускулатуры. Санька Вадим не видел. Он стоял где-то между китайцем и французом и наверняка раздувал огромный, хлопающий на ветру мешок, пугая молодняк. В отношении него журналисты не ошиблись. Кальмар, он и есть кальмар. Даже формой похож, только голова спереди торчит. Способ передвижения — реактивная струя. Под водой очень красиво, а на поверхности — больше шума, чем скорости. Почему Санек не ушел в подводное плавание, а третий год болтался в сборной марафонцев, знал только Митрич. Но Митрич много чего знает, из того, что другим знать не обязательно.

— Внимание болельщикам в акватории заплыва! Одна минута до включения силового коридора. Подводным, надводным и воздушным транспортным средствам отойти с дистанции за световое ограждение.

Американец Джон Айрон больше не играл на публику. Серебряный призер двух последних лет, прикусив губу, смотрел прямо перед собой.

Бронзу в прошлом году взял Вадим Танков.

* * *

Он догнал своих на Кипре, к концу первой недели тренировок. Тарас Дмитриевич имел с ним длинный и эмоциональный разговор об отсутствии дисциплины и первых приступах звездной болезни у сопливых салаг, которые ничего кроме разгильдяйства команде не приносят. Но к тому времени Вадима называли самым перспективным российским спортсменом уже не только в кулуарах, и Митрич был связан по рукам и ногам. Танков нравился спонсорам.

С Аней Вадим вновь встретился на прошлогоднем чемпионате. И пока над американцем летало белоснежное «чудо в перьях», так приглянувшееся зрителям, рядом с Вадимом скользило под водой длинное гибкое тело, еле различимое в сумраке. Нижняя граница коридора проходила на глубине двадцати метров.

Тогда он первый раз увидел Аню в полной модификации фридайвера. До этого она принципиально не показывала ему всех своих возможностей. Может, не хотела обидеть явным преимуществом, а может, со всей яростью юности доказывала, что она такой же человек, как и все остальные.

— Я там не останусь, — упрямо наклонив голову как-то сказала она, сидя на самом краешке волнореза, — и с тобой — тоже не останусь! Я хочу врачом быть… детским!

И заплакала. Да так неожиданно и горько, что Вадим совсем растерялся.

— Анька, не плач, — сказал он, — у меня старт послезавтра. Если что-нибудь выиграю, поговорю с тренером. Может, он придумает, как тебя вывезти.

— А не надо ничего придумывать, — она вытерла слезы, — для таких, как я путь открыт. Восемнадцать лет исполнится — и иди на все четыре стороны. Я уже давно там чужая, к обряду посвящения близко не подпускают. Мне вообще кажется, что им просто в гостинице вкалывать лень! Вот и держат…

— Так чего ж ты…

— Маму жалко и младшую сестру, дождусь дня рождения, чуть-чуть осталось, — она всхлипнула в последний раз, посмотрела на море и решительно заявила. — Я послезавтра приду. За тебя болеть. Не провожай.

Вот такая была встреча. И разговор с самого начала не клеился, и теперь еще это… «Как она придет? — ломал голову Вадим, — сама же говорила — до совершеннолетия никуда не отпускают! А с другой стороны, если уйти хочешь — прощай. Но и о семье забудь. Странные у них порядки».

Вдоль силового коридора на соревнованиях всегда толчея из журналистов и фанатов. А вот под ним, под водой практически никого нет. Все знают, что видеокамеры устанавливаются организаторами через каждые сто метров — проще трансляцию поймать. В прошлом году Вадим, который уже прошел треть дистанции думал, что ему померещилось внизу какое-то движение, пока не сообразил, в чем дело. Когда удлиненное, неестественно гибкое тело уравняло с ним скорость, выдвинувшись на полкорпуса вперед. Так он и дошел до финиша, пытаясь догнать всех троих: именитого австралийца, опытного американца и урожденного фридайвера, в которого, кажется, втрескался по уши.

После заплыва Вадим ее не нашел. Аня пропала, не объяснив причину своего опоздания и внезапного появления. Сгоряча Вадим попытался прорваться в поселение… Его трижды неласково отбуксировали к берегу. И в медпункте, куда бронзовый призер угодил после третьей, самой отчаянной попытки, пришлось выложить Митричу всю историю с самого начала. Тот схватился за голову, но упрекать Вадима не стал, посоветовав забыть обо всем до следующего чемпионата, и широкой огласки инцидент не получил.

* * *

— На-а-а ста-а-арт, — протяжно взвыл зычный голос, на миг погрузив трибуны в звенящую тишину ожидания. Смолк голос комментатора, затаили дыхание фанаты, размалеванные в цвета своих клубов, летательные аппараты перешли в режим зависания. Звуковой сигнал стартера Вадим даже не услышал — ощутил. Каждой клеткой своего напружинившегося и уже наполовину видоизмененного тела, рванувшегося вперед.

Полет… Солнечные пятна на поверхности воды, бегущей навстречу… Ощущение разворачивающейся пружины в пояснице после отрыва, когда нижние конечности теряют человеческие контуры, превращаясь в подобие дельфиньего хвоста… И удар. Все-таки удар. «Как же Анька это делает? С любой высоты — ни плеска, ни шума…»

Выплыв у него получился солидный, что позволило скомпенсировать слабенький прыжок. Гребок, выход на вдох… Американец пока впереди. Блеск поверхности воды — прозрачно-зеленая глубина — три минуты скольжения в невесомости — гребок — выход на вдох.

Санек выдохся к первой трети дистанции, и в отрыв они ушли впятером. Джонни-утюг чуть впереди, затем — почти голова в голову Вадим с украинцем Мишей Литвиненко — улыбчивым парнем, в прошлом году пришедшим из юниоров. Еще чуть позади — поляк Доровских, выступающий за французскую сборную и Серега.

Постепенно вода утратила текучесть. Она стала тяжелой, как ртуть и плотной, как студень. Горячий студень, обжигающий лицо при каждом броске вперед. Начались проблемы со зрением — бич всех модифицированных пловцов. Двойная аккомодация, рассчитанная на коэффициенты преломления в воде и на воздухе, не справлялась при повышении кровяного давления из-за рефлекторного спазма дополнительных мышечных волокон. Вадим то необычайно четко видел под водой на несколько десятков метров, то смотрел в зеленоватую муть, рискуя потерять направление. Попытка оглядеться в надводном прыжке приводила к потере стабилизации и драгоценных секунд. Самым надежным ориентиром сейчас было даже не световое ограждение, а пенный бурун, остающийся за неутомимым американцем, размашисто гребущим на поверхности воды.

Последний информационный щит, из тех, что расставлялись для спортсменов в контрольных пунктах, проскочил мимо Вадима мутным бледным пятном. Но он и так знал, что идет вторым, до финиша не больше пятнадцати километров, и американца ему не достать ни за что. «Серебро-серебро-серебро», — глухо бухало сердце у самого горла. И в глубине, ставшей на миг невозможно прозрачной — до слез, до рези в глазах, легко заскользил знакомый гибкий силуэт.

Анька!

Вдох… Раскаленный соленый воздух. Белое расплавленное солнце. Размазанный над морем звук, медленно складывающийся в сознании в слово… «Фи-и-иниш-ш-ш». Значит, пройдено девяносто километров и надо ускоряться на финишной прямой. Он шлепнулся в воду плашмя, ударившись лицом и животом. Митрич наверняка орет в мегафон «Вадик, технику, технику держать!» Губы искривила болезненная судорога, и Вадим понял, что пытался засмеяться.

А потом исчез бурун, который вел его всю дистанцию, и в надводном броске запаниковавший Вадим увидел рядом с собой медленно разворачивающуюся перепончатую лопасть, с которой прозрачными искрами срывались капли. Он догнал Джона Айрона. Тот опережал его буквально на один взмах, когда впереди замаячила красно-белая полоса, обозначавшая конец дистанции.

На передних ластах проступил странный рисунок. Смывая его, вода окрашивалась в нежно-розовый цвет. Ане должно понравиться… Она как-то сказала, что любит розовый цвет, потому что он не имеет к морю никакого отношения. Только к небу. Розовый — восход, красный — закат.

Модифицированная кожа потрескалась от напряжения. В идеально прозрачной воде гибкая тень металась за границей коридора. «Волнуется, — услужливо подсказало угасающее сознание, — надо сделать еще один вдох и спуститься пониже, спросить, почему к началу не пришла… нет, лучше вылезти на волнорез… на середину — там ракушек меньше». Вадим тяжело пробороздил бедренными стабилизаторами гребни волн, шевельнул неподъемно-тяжелой конструкцией хвоста и снова ушел под воду. Он заметил неясную вспышку в туманном сумраке.

Бесполезно кричать под водой… Нет сил кричать над водой, когда воздух медленно и неохотно затекает в легкие… Остается одно — дойти до финиша.

Еще несколько раз Вадим смог резко выбросить тело из воды, прежде чем врезался в красно-белый барьер, загудевший от удара. Здесь тоже устанавливались трибуны для любителей смотреть финиш вживую.

Вадим хотел сказать Митричу что-то очень важное, но пока его вытаскивали на платформу, никак не мог сообразить, что именно. Тело, судорожно подрагивая, принимало человеческий облик. Из носа текло красное и солное, и Вадим подумал, что, наверное, пробил финишный ограничитель, потому что руки до локтей тоже были разодраны в кровь. Левую уже забрызгали ледяной белой пеной, а правой он все хотел вытереть нос, но кто-то крепко держал его за запястье. Он повернул голову, небо над головой пришло в движение, и на фоне бездонной синевы и хлопающего на ветру трехцветного флага он увидел мокрую голову Санька, тяжело дышавшего рядом. И он вспомнил.

— Сашка… прыгай!

— Ага. Щас.

— Анька… там, — хрипел Вадим, пытаясь вырваться из чужих рук, — увидела кровь и ударилась в силовой щит… снизу… Сашка, прыгай! Митрич… Пустите меня!

Первым прыгнул Серега. Молча встал, отодвинул с дороги озадаченного Санька, врача команды и, пошатываясь, пошел к краю финишной платформы. Санек опомнился и бухнулся следом. Железная рука удержала дернувшегося Вадима за локоть, и под нос ему сунули коммуникатор.

— Вадик, скажи спасателям, на каком отрезке, — с нажимом произнес Тарас Дмитриевич, и только тогда Вадим сообразил, что хотел сказать ему, что надо позвонить спасателям.

Красно-белый барьер все еще слабо вздрагивал — финишировали аутсайдеры заплыва. Белоснежный медицинский борт упал с небес к поверхности воды, подхватил Аню, которую вытащили Санек и Серега и бесшумно взмыл к небесам.

* * *

— Вот где вы все у меня сидите, — Митрич провел ребром ладони по горлу, — спасибо, у девчонки ума хватило дождаться совершеннолетия. Прежде чем за мастером спорта Танковым в синее море броситься! От великой любви… Мне только мести глубоководных сектантов не хватало! Любовь… Вашу мать!

— Тарас Дмит…

— Молчать! — Митрич грохнул кулаком по столу, — по-человечески нельзя? Что, Вадим, без трагедий и «Скорой помощи» перед телекамерами совсем никак? Герои русского спорта, чтоб вас… Перед всем миром чудеса спасения на водах продемонстрировали! А кто потом с организаторами и спасотрядом объяснялся? Что ты молчишь, Сергей?

— Тарас Дмитриевич, а мне кажется, что все это нам на руку. Имиджмейкеры только что не рыдают от восторга!

— Угу. Это ты верно заметил. Перепились уже на радостях вместе со спонсорами и журналистами… разогнать бы их всех, бездельников… — тренер безнадежно махнул рукой, прошелся по комнате, недовольно пожевал губами и продолжил подчеркнуто официальным тоном, — так вот, итоги соревнований. Гхм… Санек восьмой. Сергей одинадцатый, но, — он многозначительно поднял палец вверх, — с очень большим отрывом от лидеров, делай выводы. Вадим… Что делать-то будем, Вадик? Результаты до сотых совпали.

— Поплывем, Тарас Дмитриевич.

— Я попробовал про тысячные заикнуться, так эти тут же адвокатов приволокли, — развел руками тренер, — как будто, у нас ни секундомеров, ни юристов! Позвонил нашим, контроль подняли… Ну, и решение комиссии ты уже знаешь — повторный старт, немодифицированный заплыв и «пусть победит сильнейший»… есть такой пункт в правилах чемпионата. Все равно американцам подыграли, черти. Кроль, хоть ты лопни! На двух тысячах метров сторговались.

— Ну, кролем поплыву, — старательно изображая вселенскую покорность, сказал Вадим.

— Че, он кроля не видел? У нас с базовых стилей каждое утро начинается, — фыркнул Санек.

Хороший парень. Грубоватый, конечно, зато веселый.

— Раз неделю на подготовку дали, — задумчиво сказал Серега, — значит у Джонни Айрона с базовым стилем тоже не все чисто.

Все-таки умница. Не иначе, Федерацию генмодифицированного плавания в стране возглавит со временем. А Джон Айрон — он и без модификации страшный соперник: на полголовы выше, в плечах, пожалуй, пошире… И в то, что можно добыть на воде золото, имея в активе лишь две руки и две ноги, Вадим еще не верил.

— Пойдем, Вадик, в архиве покопаемся, — сказал Тарас Дмитриевич, — мне тут ребята из Федерации несколько фамилий подсказали… Как говорится, обратимся к опыту прошлых поколений. Иногда полезно. Потом дам тебе два часа и машину на юниорскую базу сгонять. Туда ее пока определили, русалку твою… — Тарас Дмитриевич раздраженно махнул рукой, пресекая все попытки Вадима сказать хоть полсловечка. — Опоздаешь — вылетишь из команды!

2005 г.

Менеджер

— Легко отделался, Дэн, — сказал адвокат на выходе из здания Федерального суда.

«Легко отделался», — повторил Дэн Трэвил.

Солнце заливало город, роняя кинжально острые лучи в узкие щели между башнями небоскребов. Увязшие в пробке автомобили сияли полированными боками и сверкали стеклами. Дэн предпочел бы безлунный ночной сумрак. Он шагнул в тень, вытряхнул из пачки сигарету, глубоко затянулся и развернул лист с гербовой печатью, который ему вручил адвокат.

«Лот 001. Соцзащита. Проект создания сети домов престарелых „Радостная старость“. Предполагаемое финансирование — пожертвования граждан, которым небезразлична судьба одиноких стариков, всю жизнь честно трудившихся на благо…»

Дэн скривился.

«Лот 002. Инженеринг и изобретательство. Технология использования сверхглубоких термальных источников в промышленных масштабах. Экспорт энергии…»

Дэн закинул голову и расхохотался, не обратив внимания на шарахнувшихся в стороны прохожих. Он как никто другой знал, что в верхних строчках социальных списков размещают самые безнадежные проекты. Спрашивается, почему начал смотреть с первых номеров? А потому что пиарщики тоже люди. И тоже, открывая страницу, смотрят сначала в центр — рассеянно, затем в начало — прицельно. Он выругался, бросил сигарету под ноги, брезгливо сложил белоснежный лист вчетверо и двинулся прочь от готически совершенного здания Дворца правосудия, проследившего за ним многочисленными прорезями окон.

Дэн Трэвил не любил признавать поражения. Мало того. До сего дня он их не знал. Но Красавчик Бакси в этот раз подставил его по-крупному. И пока Дэн шагал по Сытому Бульвару, все дальше уходя от блеска шикарных лимузинов, вывесок дорогих ресторанов и сверкающих витрин бутиков, судебные приставы, склонившись над лакированными клавиатурами служебных компьютеров, отправляли в игнор его адреса и телефоны, обновляли базы данных, стирали его имя с сайтов и спешно замораживали счета. С каждым шагом Дэн терял деньги, связи и репутацию.

В ровном шуме улиц ему слышался непрерывный пластмассовый стрекот черных клавиш, по которым бегали проворные пальцы клерков. Иногда Дэну казалось, что он стал менеджером только для того, чтобы не стать клерком. Завтракал на серебре, обедал на золоте… По крайней мере, последние лет пять, когда взлетел в рейтингах и его начали нанимать серьезные ребята с Сытого Бульвара Ричтауна. Как раз сейчас им сыпались в карманы его кровно заработанные денежки, утекавшие с обнулявшихся счетов.

«Подавитесь»!

Дэн произнес это вслух. Высокая блондинка в боа, выходившая из магазинчика «Арома-стар», поскользнулась от неожиданности на гладком крыльце. Каблук-шпилька противно взвизгнул. Сверкнув бриллиантами, блондинка поджала ядовито-алые губы и бросила на Дэна негодующий взгляд. Что ж… Мистер Трэвил уже минут двадцать как не принадлежал к ее миру. Дама имела право смотреть на него, как ей заблагорассудится. А он может начинать ненавидеть богатых и знаменитых граждан города прямо с этой секунды. «Знала бы ты, какое сырье использует этот самый „Арома-стар“ и где он был несколько лет назад, когда их прыщавый недоношенный маркетолог плакал у меня на плече и уговаривал взяться за дело»!

Дэн глубоко вздохнул и свернул на улицу, через мост уводившую его из делового центра города за реку. Как раз в эту секунду… или вот в эту… он остался без квартиры. Роскошный пентхауз банк забрал в счет уплаты кредита. Дэн признался себе в том, что роскошь его все-таки ослепила. Квартирку можно было купить и попроще. Тогда сегодня не пришлось бы искать место для ночлега. Дэн смял в руке и бросил прямо на тротуар пустую пачку из-под сигарет. Все.

Все с нуля. Без гроша в кармане… Казалось, уж кого-кого, а мистера Дэниса Трэвила, десять лет назад перебравшегося в Ричтаун из пригорода, этим не напугать. Но сегодня нуль был абсолютным как космический холод. Ни одного, самого крохотного шанса, пока Дэн не отработает свой приговор. Ни одно агентство, ни одна продажная желтая газетенка не станет связываться с осужденным и включать его в рейтинговый список пиар-менеджеров даже на позицию «Новичок», а резюме будут разворачивать еще на серверах. И его единственный шанс — перечень из тридцати фамилий социального реестра, полученный в зале суда.

Дэн втянул носом дразнящий запах свежесваренного кофе. Нечего было и думать воспользоваться кредитной карточкой. В кафе «Речной капитан» с видом на городскую пристань он разменял последнюю оставшуюся у него банкноту, расплатившись за яичницу из двух яиц, кусок хлеба и чашку кофе без сахара.

С горькой усмешкой сложенный вчетверо листок был снова извлечен на свет из наружного кармана пиджака. Дэн развернул его на столе и разгладил ладонью. «Что ж, начнем, — сказал листку Дэн Трэвил. — Если мы хотим выиграть и снова влезть наверх, мой дорогой друг, твое имя я узнаю через пять минут. Еще через пять минут в моем лице тебе в ладони скатится с небосклона счастливая звезда. Жди. Я скоро. Только кофе допью».

Официантка с удивлением разглядывала дорого одетого мужчину, заказавшего скромный обед. Откинув со лба прядь темно-русых волос, он устремил взгляд в окно и уставился на работающие портовые краны так, будто в жизни ничего более завораживающего не видел. А затем принялся шепотом разговаривать с листом бумаги, на который упала с донышка чашки блестящая черная капля.

Представленные социальные проекты, казалось, соревновались в безнадежности и показном человеколюбии.

«Лот 024. Энжи Ласьма. Педагог. Авторская программа воспитания свободной личности в современном мире, позволяющая взрастить лучшие человеческие качества».

Подумать только! Она так и написала «взрастить лучшие человеческие качества». Мистера Трэвила чуть не скрутило от отвращения, когда он попробовал представить себе эту самую госпожу Ласьму: в старомодных очках, толстую, бездетную и наверняка не замужнюю. Иначе откуда у нее время на составление авторских программ воспитания чужих детей и беготню по инстанциям? Чтобы тебя включили в бесплатный социальный реестр и поставили в бесконечную очередь желающих рекламироваться за государственный счет, надо здорово попотеть. А в результате сгинуть в разбухшем до неимоверных размеров социальном реестре навсегда. Профессионалы-пиарщики просматривали его исключительно на голодный желудок, когда сидели на мели. И отдавали предпочтение тем кандидатам, у кого к описанию продукта прилагались научные статьи, заключения экспертов, результаты удавшихся экспериментов и прочие свидетельства прочного материального положения и готовности клиента вкладывать собственные деньги хотя бы на первом этапе раскрутки.

На что надеялись госпожа Ласьма и ей подобные, Дэн никогда понять не мог. Да и не хотел. Он допил кофе, вставил в мобильник одну из не засвеченных Сим-карт, которые всегда носил с собой во внутреннем кармане пиджака и остро пожалел, что не родился раньше. Отличная штука эта сотовая связь! Вот проект так проект был в свое время, уж он бы его не упустил. Один раз двинул — всю жизнь свободен. Не какой-то там Лот 024.

«Мы не ошиблись? — спросил Дэн у мобильника и портовых кранов и подмигнул официантке. — Нам нельзя ошибаться, — он разгладил лист и сверху вниз провел пальцем по строчкам. Он искал в этом списке не просто деньги. Дэну Трэвилу нужна была месть, — указательный палец уверенно остановился напротив двадцать четвертой фамилии. — Прощай, Красавчик Бакси».

— Госпожа Энжи Ласьма?

— Да, — ответил женский голос.

— Здравствуйте. Меня зовут Дэннис Трэвил. Службой социальных проектов Ричтауна я уполномочен заняться продвижением вашей программы воспитания.

— Что-о?! Ах… Что вы сказали? Неужели?! Боже мой… Да-да, я вас слушаю!

— Если ее основные постулаты не противоречат моим личным убеждениям, разумеется, — добавил Дэн, обеспечив себе путь к отступлению на случай полной бесперспективности клиентки. — Как и когда мы можем с вами встретиться?

— В это невозможно поверить, господин Трэвил… Простите! Конечно, давайте встретимся. Может, в эту пятницу? — голос звенел от волнения. — Я закончу уроки пораньше… Мы все обсудим, я подготовлю материалы и все вам передам… Как у вас в пятницу со временем?

Детский сад и никакого понятия о времени и о том, какая адская работа ей предстоит в ближайшие годы. Как она только попала в реестр? Дэн беззвучно выругался и хотел на этом закончить разговор.

— Сегодня, — глухо обронил он, не позволив себе отступить.

На плечи навалилась усталость. Ему вдруг показалось, что это падение — последнее в его жизни, и за ним ничего нет. Впервые он грохнулся с такой высоты. Впервые предстал перед судом. Адвокат, уехавший от Дворца правосудия на машине мистера Трэвила, заявил, что тот легко отделался…

«Пиар-менеджеру вашего уровня не составит труда реабилитироваться, воплотив в жизнь что-нибудь общественно полезное, — сказал адвокат, внимательнейшим образом осматривая кожаный салон спорткара. — Построите больницу вместо торгового центра или разобьете новый парк на том месте, где должна пройти скоростная магистраль, и ваша судимость будет считаться погашенной. Больше оптимизма! Подпишите вот здесь и не беспокойтесь. Я сам переоформлю автомобиль в дорожном департаменте на свое имя. Мы с вами в полном расчете». Дэну оставалось только принять слова пройдохи за истину в последней инстанции и свято в нее уверовать.

— Сегодня, — жестко повторил он в трубку. — Через два часа. Или встреча не состоится, Энжи.

— Д-да, конечно. А где? — в голосе поубавилось звенящей радости. Кажется, он напугал женщину и она засомневалась: уж не аферист ли ей позвонил, наткнувшись на данные, плавающие в открытом доступе социальной сети.

— Лучше, если мы будем говорить у вас дома. Или на рабочем месте — там, где вам пришла в голову идея. Где все под рукой, вплоть до скомканной бумажки с ошибочной версией, которую вы собирались выбросить, но почему-то этого не сделали. Вы меня понимаете?

— Да, господин Трэвил… — она помолчала, мучительно принимая какое-то решение. — У меня дома в 15.00. Я успею. Записывайте адрес!

Дэн удовлетворенно кивнул и на последниеденьги заказал себе выпивку. Гулять так гулять.

Красавчик Бакси вовсе не был красавчиком. Свое прозвище он получил, раскручивая провинциальных актеров, претендующих на роль героев-любовников, и смазливых мальчиков, мечтающих о шоу-бизнесе и толпах поклонниц. На них он и поднялся.

Господин Бакси был намного старше Дэна Трэвила, полноват, лысоват и прихрамывал на одну ногу. Женщинам он рассказывал, что пострадал в молодости на ринге. Но Дэн, как и любой уважающий себя пиарщик, собирал компромат на коллег по цеху и прекрасно знал, что боксерский ринг и артрит Бакси не имеют ничего общего.

Полтора года назад Дэнис Трэвил, купавшийся в денежных потоках, опрометчиво решил, что опыта ему теперь не занимать, собрался с силами и перебежал Бакси дорогу в той �

В ночь на Рождество

Длинные новогодние каникулы перевалили, наконец, за середину. Горы прошлогодних салатов были частично съедены, частично скормлены мусорным бакам. С выпивкой у всех дела обстояли по-разному, одно было точно – ею мусорные контейнеры не угощали.

Страна плавно приблизилась к ещё одному рубежу – встрече Рождества Христова. Истинно верующие готовились к этому светлому празднику по всем правилам. В саму праздничную ночь к ним собирались присоединиться ещё многие и многие. Те же, кто не относился ни к первой части, ни ко второй, снова пополняли запасы спиртного и строгали салаты. Что ни говори – отметить-то полагается по-людски – великий всё же праздник…

Трое друзей: Ваня, Игорь и Саша волею судеб объединились в предпраздничный день, совершенно случайно встретившись в супермаркете. Они не виделись довольно давно, и теперь им было о чём поговорить. Когда-то они все жили в одном дворе, ходили в одну школу, правда, в разные классы, так как были погодками. Мальчишки дружили с раннего детства до той поры, когда один за другим были призваны на службу в армию. Потом их пути-дороги разошлись. Иван собирался ни сегодня-завтра жениться. Игорь, наоборот, уже будучи женатым, шёл к разводу. Сашка, как самый младший, был пока одинок, менял девчонок, как перчатки, и, к сожалению, начал привыкать к разгульной жизни.

Сегодня звёзды сложились так, что, неожиданно встретившись и обменявшись краткой информацией о себе, парни вдруг обнаружили, что жажда общения у них не иссякла. И в предстоящий вечер (а попутно и ночь, и весь следующий день) они совершенно свободны. Почему бы не пообщаться поплотнее?

Сказано – сделано. Ваня вдруг вспомнил, что у него даже есть место, где они могут не то что наговориться вволю, но и испытать немного экзотики – в паре часов езды от города, в небольшой деревне оставался пустой, но добротный дом его прадеда и прабабки.

Собраться в столь спонтанное путешествие было несложно. Запасшись провиантом в этом же магазине, друзья разъехались по домам, чтобы как следует экипироваться, то есть прихватить тёплые вещи и спальные принадлежности.

Спустя пару часов Ваня загрузил в свой внедорожник вещи и Сашку с Игорем, и весёлая компания помчалась в деревню.

Зимний день короток. Когда они подъехали в искомому дому, на часах было около шести часов вечера, а на улице темень… про такую в народе говорят – глаз коли.

В городе даже ночью было светло, как днём, да и звуков разных было хоть отбавляй. Здесь же, в деревне, едва парни вышли из машины, их, помимо темноты, поразила звенящая тишина. Крепкий, по-настоящему рождественский мороз. Горы свежайшего чистейшего снега, звонкий его хруст под ногами. Одинокий фонарь где-то в другом конце деревни. И полное беззвучие и безмолвие.

– Это что, тут, что ли? – спросил Игорь, пытаясь вглядеться в темноту.

– Слушай, а мы точно туда приехали? – присоединился к нему Сашка.

– Туда-туда! – подтвердил Ваня, выволакивая из машины тяжёлую сумку, в которой что-то предательски булькнуло. – Вон дом.

Парни синхронно повернули головы в ту сторону, куда кивал Иван. Там темнота была ещё гуще, и в её очертаниях смутно угадывалось какое-то строение.

– А у вас тут, что, вся деревня нежилая? – снова подал голос Сашка.

– Да нет, зимой вроде в двух или трёх домах постоянно живут. Вон там, где фонарь горит. А на лето обычно много дачников приезжает.

– Во, блин, никогда бы не подумал, что вроде и не так далеко, а глухомань, как в тайге! – удивился Сашка, истинно городской житель в третьем поколении.

– Что, трухнули малость? – усмехнулся Ваня. – Ладно, не бойтесь! Привёз я вас куда надо. И дом нормальный. Родители мои каждое лето сюда на пару недель в отпуск приезжают. Так что в доме чисто. Холодно только, лежанку топить долго придётся, но я вас предупреждал! Шмотки тёплые, я надеюсь, вы не забыли?

– Да вроде нет…

– Вот и давайте, берите свои котули, и потопали к крыльцу. Снегу нынче много, так что не обессудьте, тропинку придется самим топтать, нас тут никто не ждал.

– Блин, тут темень, как в гробу! А в доме-то хоть свет есть? – запоздало обеспокоился Санька.

– Есть. Только пробки вкрутить надо, мои их выкручивают, от греха, так сказать.

Наконец парни вытащили из машины весь свой скарб, и Иван, на правах хозяина, первым ступил в огромный сугроб перед домом.

Сашка не только был младше друзей, но и по натуре своей был более лёгким и говорливым. Вот и сейчас, прежде чем идти следом за Ваней, он задрал голову, и выдохнул восхищённо:

– Мама моя, а какие тут звёзды-то! Обалдеть, красотища! Слышь, Игорях, ты только погляди! Я таких сроду не видел!

– Где бы ты их в вонючем городе увидел бы? – проворчал Игорь, взваливая на плечо увесистую сумку. – Ладно, пошли, а то наш Сусанин уже вон куда утопал.

Сашка подхватил свой груз и послушно двинулся следом за друзьями.«Двигаться следом» означало высоко задирать ноги и опускать их в глубокие провалы в снегу, которые оставил за собой шедший впереди Ваня. Ухнув при первых же шагах, что называется «по самое «не хочу»», Сашка не удержался и сел на снег. Снова задрал голову, любуясь звёздами. Восхищённый природной красотой, он пробормотал себе под нос: «Надо ведь, сколько лет на свете живу, а такой красотищи ни разу не видал!» – поцокал языком и снова встал на ноги: – «А снегу-то, снегу-то сколько!»

Иван и Игорь уже добрались до входной двери. Хозяин колдовал с огромным замком, Игорь подсвечивал ему сотовым телефоном. Замок сильно «схватился» на морозе и открываться сразу не пожелал. Игорь вспомнил детство и шептал: «Сезам, откройся!», Ваня помогал себе лёгким матерком.

Пробираясь вдоль забора, Сашка в какой-то момент повернул голову и заметил в окне соседского дома неяркий свет, какой обычно можно увидеть при включенном телевизоре.

– А ты говоришь, что тут никого нет, – заявил он Ивану, добравшись до двери. – Вон, у соседей телек работает.

– Какой ещё телек! – фыркнул тот. – В этом доме хозяева уже сто лет не объявлялись.

– Да ты что! – возмутился Сашка. – Я, по-твоему, идиот, что ли?!

– Может так, просто показалось, – миролюбиво сказал Иван, открыв, наконец, замок. – Парам-парам! Заходите, гости дорогие! Но поаккуратней, морду лица не разбейте, тут ступеньки.

Обиженный Санька затормозил у двери.

– Да ничего мне не показалось! Я же ещё трезвый!

– Это у тебя от свежего воздуха «глюки», Санёк! Забей. Заходи лучше в дом. – Позвал его Игорь.

Открыв ещё один замок, друзья попали, наконец, в избу. Игорь, бывший, как и Сашка, стопроцентным горожанином, с любопытством осматривался. Младший приятель не просто осматривался, он перебегал из угла в угол, всё разглядывал, что-то щупал руками и восхищённо повторял:

– Ну, блин, музей! Честное слово – музей!

Особого внимания и Игоря и Саши удостоилась русская печь, занимавшая огромную площадь в небольшой избе. Ваня сразу же заявил, что управляться с нею он не умеет, и потому топить они будут только «лежанку» – небольшую печку в противоположной стороне от матушки-«русской». На правах хозяина он отдал распоряжение гостям располагаться, а сам отправился куда-то (как он выразился «на мост») за дровами.

Сашка тут же пристал с вопросами, что это за «мост» такой, где он находится и почему там должны быть дрова. Получив краткое объяснение, что «мост» – это большой холодный отсек при входе в дом, где хранятся не только небольшое количество дров (чтобы не бегать каждый раз к поленнице), а и прочие нужные по хозяйству штуки, Санька удовлетворенно кивнул и занялся, наконец, своей сумкой.

Холод в избе стоял прямо могильный. Казалось, что даже на улице, где царствовал двадцатипятиградусный мороз, было теплее. Раздеваться друзьям Иван категорически запретил. Вернувшись с охапкой дров, он довольно ловко затопил печку. Парни к этому времени уже достали бутылку водки и нарезали толстыми ломтями вареную колбасу и чёрный хлеб.

Под весёлый треск огня выпили по первой и закусили. Спиртное прокатилось по желудкам ледяным комком, не спеша согревать начинавших замерзать парней.

– Да-а, видела бы меня сейчас моя маманя! – улыбнулся Сашка.

Игорь и Ваня понимающе кивнули. Родитель Саньки несколько лет назад занялся торговлей, семейство довольно быстро стало обладателем достатка «выше среднего». Мать Сашки, прожившая большую часть жизни в режиме экономии, в один миг порвала с прошлым и записалась в светские львицы. Она не была стервозна, но отчаянно «косила» под всех этих дамочек из глянцевых журналов. И, если бы увидела сейчас своего сынка в намертво промороженной избе в почти заброшенной деревне, одетого, как на Северный полюс, сидящего на старинной деревянной табуретке с не менее старинным бокалом в руке и огромным бутербродом в другой, то… Что именно было бы, парни представляли плохо, но вот визгу было бы!!!

Кстати, насчет бокалов. Посуду Иван пообещал им местную, но, мол, особо брезгливые могут прихватить что-то из дома по своему усмотрению. Особо брезгливых не нашлось, но, прежде чем разлить водку, Игорь с подозрением заглянул в толстостенные бокалы.

– Их, что, мыть не надо?

– А чем? – миролюбиво поинтересовался Ваня. – Воды-то я только пятилитровую канистру взял, чтобы самим попить. Лично я на колодец до утра не пойду. Да они чистые, мать всё перемыла перед отъездом и в пакеты убрала. Хочешь, протри салфеткой.

Но посуда и впрямь оказалась чистой, хоть и совсем не новой. Парням вдруг вспомнилось детство и детсадовские обеды – там в похожей таре давали питье: кисели, чай, молоко или даже какао…

– Слушай, а у вас тут вроде и пыли-то нет? – заметил Сашка, проводя рукой по столу, прежде чем пристроить на него свой локоть в дорогой куртке.

– А кому тут пылить? – пожал плечами Ваня, жуя громоздкий бутерброд.

– Тут вообще полная дезинфекция – на таком холоде вся зараза сдохнет, – пошутил Игорь.

– Эт-то точно, – клацкнул зубами Санька и покосился на ледяной айсберг русской печи, – эх, её бы сейчас раскочегарить! Во теплота-то была бы!

– Говорю же, что не умею! У меня только батя с нею на «ты». Мамка и та не знает с какого боку к ней подойти. Но потерпите немного, лежанка, она хоть и маленькая, но тоже греет нормально. Скоро тепло будет. Жары не обещаю, промёрзло всё, но куртки точно снимем.

– Хочется надеяться, а то нам водки не хватит, – кивнул Игорь, разливая по второй.

Хозяин не обманул – вскоре от печки пошло долгожданное тепло. Да и принятое спиртное развернулось, наконец, в желудках, начало греть изнутри. Через некоторое время парни сняли куртки и начали распаковывать сумки, чтобы приготовить себе места для ночлега. Потом вернулись к стоявшему в простенке между окон столу и сервировали уже настоящее пиршество – праздник всё-таки.

* * *

Угомонились далеко за полночь. Сашка и Игорь заснули сразу же, едва приняли горизонтальное положение. Иван прибрал маленько на столе, поправил на тумбочке для телевизора вышитую ещё бабушкой салфетку. Телевизор родители обычно привозили с собой, а потом увозили обратно – надолго оставлять хорошие вещи в доме без присмотра было чревато.

Взгляд Ивана остановился на висевших на стене фотографиях. Большая самодельная рамка из дерева, под стеклом – поблекшие от времени снимки. Знакомые с детства лица: вот дяди и тёти – отцовы братья и сёстры – ещё совсем маленькие. Застыли, смотрят испуганно в объектив. Тогда дети не приучены были сниматься… Двоих – брата и сестры – уже нет в живых…

Вот какие-то дальние родственники, их Ваня отродясь не видел и как зовут не помнил. Много снимков всякой малышни – продолжателей рода у его предков набралось немало. Сашка, увидев такой семейный архив, долго удивлялся.

А вот единственный снимок прабабушки и прадедушки Ивана, сделанный сразу после войны. Странно – и раньше, и теперь, глядя на эту фотографию, думается только об одном – что лица у людей тогда были совсем другими. Серьёзными, сосредоточенными. Возникало такое ощущение, что они все знают что-то такое, что тебе неведомо. А может это потому, что они смотрят ОТТУДА, из прошлого? Они видят наш мир, видят нас… Может, и мы когда-нибудь будем смотреть на своих потомков странными взглядами? Хотя… нет, это, пожалуй, вряд ли – нынешняя аппаратура привила нам всем привычки не распечатывать снимки, а хранить их в недрах компьютерной и прочей технической памяти. А оттуда не больно-то посмотришь на потомков. Флэшка или чип какой-нибудь – это вам не стенка…

Ваня грустно вздохнул. «Надо же, как меня на сентиментальность потянуло. Согрелся, блин, водочка, опять же, заиграла…». Он покосился на сладко сопящих друзей. Надо и самому ложиться, пока тепло. К утру лежанка остынет, изба выстынет так, что из-под одеяла будет носа не высунуть.

Иван глянул мельком в окно. Отвернулся было… и вдруг замер. Окно выходило в сторону соседского дома, того самого, покинутого хозяевами много лет назад. В доме… неярким светом горел экран телевизора…

Иван глянул ещё раз. Потом отвернулся и потряс головой, прогоняя наваждение. Для верности даже сильно зажмурился. Открыл глаза, медленно повернул голову. Света в соседском окне не было. Ваня постоял, вглядываясь в темноту. Ничего даже похожего на какие-либо отблески огня больше не было.

«Во, блин, надо же! Привидится ерунда всякая! А ещё над Санькой смеялся – «глюки, глюки»! У самого «глюки»! Кто же там может быть, когда тыщу лет дом пустует!»Он бросил ещё один взгляд на дом. Тёмная громада соседской избы безжизненно чернела за окном. До самой середины двери громоздился девственно чистый сугроб…

* * *

Иван проснулся от лёгкого стука в дверь. Сначала думал, что ему это приснилось или просто почудилось. Но стук повторился. «Ну, всё, приплыли!» – подумал Ваня, – «Теперь ещё и звуки начнут мерещиться!» На всякий случай он приподнялся и посмотрел на друзей. Те продолжали крепко спать, совсем никак не реагируя на звук. Санька, причём, ещё и весьма громко похрапывал.

«Может, это на улице что-нибудь оторвалось и по двери брякает?» – попытался найти оправдание непонятным звукам Иван. И, словно прочитав его мысли, раздался осторожный стук в окно. «Да, блин, кто ещё там!» – разозлился хозяин дома и сел на кровати. Неужели это кто-то из стариков-аборигенов заприметил их машину и решил проверить, кто явился в обычно закрытый дом? Ну, даже если и так, то, что, до утра подождать нельзя было, что ли?!

Злость придала Ване сил. Он решительно встал с дивана, накинул на плечи куртку и, вышел на «мост». Огромный железный крюк, на который была закрыта входная дверь, был на прежнем месте и внушал уважение.

Иван постоял, прислушиваясь. За дверью было тихо.

Может все же почудилось?

Он зябко повел плечами, собираясь вернуться в избу, но стук повторился.

– Э, кто там? – негромко спросил Ваня.

Ответом снова была тишина.

Еще немного подождав, Иван только собрался вернуться в избу, как с улицы тихонько постучали. Решительно махнув через все ступеньки, парень очутился у двери.

– Кто там? Чего надо?! – рявкнул решительно.

В ответ в дверь тихонько поскреблись.

Подняв голову, Иван заметил на стене старинный серп. Он висел довольно высоко и, видимо поэтому, отец до сих пор не припрятал его. В глаза он не бросался, никому не мешал, да и у барыг, наверное, особым спросом не пользовался – это тебе не телевизор и не старинный самовар.

Вооружившись на всякий случай серпом, Иван откинул тяжеленный крюк от двери, но встал так, чтобы суметь моментально вернуть его обратно. Силой его, слава богу, природа не обделила. «Справлюсь как-нибудь» – решил молодой человек и приоткрыл дверь.

Дом прадед строил на совесть – дверь была довольно тяжелая, не распахнулась настежь, а медленно приоткрылась.

То, что увидел за нею Ваня, повергло его в шок. Он чуть не выпустил из рук ручку серпа. В слабом свете маломощной лампочки перед ним стояла нищенка. Маленького роста, в какой-то невозможно изношенной шубейке, (хотя, нет, даже не шубейке, Иван вдруг вспомнил, что видел когда-то такую у прабабушки, только чистую и блестящую, и она называла её «плюшкой») в старом коричневом платке.

Взгляд Ивана медленно скользил по нищенке сверху вниз и обратно. Не в силах сразу понять кто перед ним, и откуда это чудо взялось, парень растерянно разглядывал странную гостью.

Это была женщина. Маленькая, даже очень маленькая, среднего телосложения, одетая в непривычную нашему взгляду одежду. Но самым главным кошмаром была её обувь! На ногах нищенки виднелись огромного размера совершенно дырявые мужские ботинки. Боже мой, да как она шла-то в них!

Иван открыл от изумления рот и уставился на гостью. Из-под низко надвинутого на лоб платка выбивалась длинная седая прядь. Лицо женщины изборождено глубокими морщинами. Сухие губы были плотно сжаты в молчании.

А ещё… на Ивана смотрели такие добрые, такие пронзительно чистые глаза, что он не испытал ни малейшего отвращения от её весьма и весьма непрезентабельного вида.

Нищенка молчала. Только в какой-то момент тяжело переступила с ноги на ногу. Взгляд Ивана невольно уперся в её раздолбаную обувку.

– Ой, бабушка! – охнул Иван и попятился. – Да проходите же, не стойте!

Глянув на всякий случай нищенке за спину (а вдруг она не одна, и не так уж доверительно надо к ней относиться?), Иван раскрыл дверь пошире и сделал знак рукой, приглашая её пройти.

Старушка ещё раз взглянула на него и так же молча вошла.

Иван быстро закрыл дверь и вернул крюк на место. Спохватился, что всё ещё держит в руках серп, и пристроил его туда, откуда взял.

Оказавшись в избе, Ваня включил свет, метнулся к печке, пощупал её бока. Лежанка была тёплая. Он поставил к ней поближе табуретку, усадил на неё гостью. Игорь с Сашкой продолжали мирно спать.

– Вы меня слышите? – спросил он у старушки. Та молча смотрела на него. – Вы меня слышите?

Старушка некоторое время сидела неподвижно, и Ивану даже начало казаться, что она его просто не слышит. Он повторил вопрос громче, стараясь шевелить губами как можно понятнее, ведь если она глухая, то, возможно, умеет читать по губам.

Бабулька то ли услышала наконец, то ли действительно поняла по губам, но утвердительно покивала головой. Про то, что она сильно замерзла можно и не спрашивать – глядя на её «суперобувь» и так было понятно, что ноги у неё здорово провентилировались. Одежда гостьи при свете оказалась вполне чистой, но очень поношенной. Странно, где она вообще такие вещички взяла, подобных нарядов уже давно никто не носит. Взгляд Ивана остановился на её ногах. Не отморозила она хоть их?

Саша и Игорь проснулись почти одновременно. Игорь просто открыл глаза и сел на кровати, Санька же посмотрел на сидевшую возле печки старушку и захныкал, как маленький ребёнок:

– Хы-хы-хы… блин, Ванька… я так и знал… экзотика-а-а… Может хватит на сегодня? Чего ты ещё удумал?! Это кто?!

– Не ной. Вставай давай, ты же у нас вроде в медицинском учился! – приказным тоном заявил Иван. – Тут, кажется, по твоей части.

– И что?!Какой медицинский?! – возмутился Сашка. – Я же со второго курса ушёл! И вообще я не на лечебном был, а на педиатрии!

– Какая разница! Человек – он и есть человек. Посмотри, что к чему. А из института ты по собственной дурости ушёл, меньше надо было гулять. У тебя же получалось, – заявил другу Иван и сказал Игорю: – А ты сделай пока пару бутербродов, она наверняка голодная.

– А если она давно не ела? Ей худо не будет? – спросил Игорь.

– Ну сделай пока один. И чай вскипяти.

Игорь послушно отправился на маленькую кухонку, загремел там привезёнными Иваном электрическим чайником и канистрой с водой.

– Не, Вань, ты мне скажи – в чём тут прикол? Где ты её взял? – задавал вопросы Сашка, вылезая из-под одеяла. – Игорь, а ты тоже в курсе сценария? – поинтересовался он в сторону кухни.

– Ничего я не в курсе! – проворчал Игорь из-за перегородки.

Иван рассказал про разбудивший его стук в дверь и окно. Некоторое время все молчали. Игорь принёс свежезаваренный чай и бутерброд с колбасой и сыром. Пригласили гостью за стол, но она отрицательно мотнула головой. Тогда они поставили перед старушкой ещё одну табуретку, и устроили на ней бокал и тарелку с бутербродом.

– Переобуть бы её… – Парни с подозрением смотрели на дырявые ботинки. – Вань, у тебя тут ничего не завалялось подходящего?

Иван полез под кровати – там, бывает, стоят какие-нибудь коробки с добром. Ничего. Заглянул в старенький диван. Тут повезло не намного больше – нашлись галоши, тоже древние, но целые. С сомнением покрутив их в руках, Иван вернул добычу на место. Потом полез на печку. И выглянул из-за занавески счастливый – здесь обнаружился целый клад – старые, но добротные валенки, причём как раз на женскую ногу.

Прикинули – галоши налезли на валенки, а валенки подошли гостье. Сашка подумал и, стянув с себя толстые шерстяные носки, добавил их «до кучи». Ноги у неё, к счастью, были не отморожены.

Бабулька неспеша пила горячий чай и жевала бутерброд. Парни уселись напротив неё на кровать, где до этого спал Сашка. Все молчали. Хотя и без слов было понятно, что думы у всех одинаковые – кто такая их гостья, откуда она взялась и что с ней дальше делать?

Решение на последний вопрос подсказала сама старушка. Подкрепившись, она решительно отказалась от второй порции, и почти тут же стала задрёмывать. Оно и понятно – согревшегося и насытившегося человека всегда тянет в сон. Тут уж друзья не стали мудрить – предложили ей на выбор спальное место. Бабушка, так и не проронив ни слова, пыталась устроиться на широкой лавке возле русской печи, но они втроём её отговорили, мотивируя это тем, что печь не топлена, да и дверь рядом, будет холодно. Тогда она предпочла низенький диванчик, где спал Ваня, но жестами попросила снять с него постель. Пришлось выполнить пожелание, но Иван выдал ей ещё одну подушку и одеяло (этого добра в двухстворчатом шкафу было навалом). Сам он, потеснив Игоря, улегся на большой высокой кровати с блестящими шариками на спинке.

Гостья устроилась на диване прямо в одежде и сразу же уснула. Через некоторое время задремали и парни.

Сон Ивана был неглубоким, и потому, услыхав какой-то шорох, он тут же открыл глаза. Звук шёл со стороны дивана. Он чуть слышно скрипнул, потом вслед скрипу пискнули потревоженные половицы. Нашарив под подушкой сотовый телефон, Иван нажал на кнопку. Свет вспыхнувшего экрана осветил избу и стоявшую уже у порога гостью.

– Э! Куда вы? – окликнул он бабушку, толкая Игоря в бок. Моментально проснувшиеся Игорь и Сашка успели только поднять головы от подушек, как за ней уже захлопнулась дверь.

Парни вскочили и бросились следом, но… Выбежав на «мост», они увидели только качающийся, как маятник, тяжёлый крюк, закрывавший до этого входную дверь.

Все были без обуви, без верхней одежды, пришлось возвращаться в избу, чтобы одеться. Ваня с Игорем бросились назад, а Сашка, успевший каким-то чудом занырнуть в ботинки, всё же выскочил на улицу.

Когда буквально через несколько секунд наспех одетые и обутые Игорь и Иван пулей вылетели за ним следом, то чуть не уронили застывшего на месте друга. Сашка, сделав буквально несколько шагов от двери, застыл, как изваяние. Накинув ему на плечи куртку, парни, не понимая, смотрели на него.

– Чего?! Где она?!

– Смотрите… – Сашка потыкал пальцем куда-то под ноги.

Иван с Игорём непонимающе уставились на снег.

– И чего?! Бабулёк-то где?!

Но Сашка продолжал указывать им вниз.

– Не знаю я, где она. Я не видел. Смотрите…

Тут до парней начало доходить. Никаких изменений в погоде за эти несколько часов не произошло – был такой же крепкий мороз, так же ярко светили звёзды. И по заснеженному двору от калитки к дому были видны следы, оставленные ими троими. ТОЛЬКО ИМИ ТРОИМИ!!! Никакого другого человека нигде больше не проходило.

Посветив в глубокие отпечатки телефоном, парни ясно видели оттиски ботинок, причем они были направлены именно к дому.

– Это мои следы… – растерянно проговорил Сашка, продемонстрировав для верности свой протектор. – Ну так я и шёл последним…

С этим все были вынуждены согласиться. Осмотр других следов тоже ничего не дал. Никакого намёка на то, что кто-то ещё шёл по двору, не было. Нахмурившись, Иван посветил в сторону окон дома. Вон, в это окно раздавался стук перед тем, как появилась старушка.

Под окнами снег был девственно чист.

Парни только переглянулись и присвистнули.

Вернувшись в дом, они обнаружили, что рваные ботинки гостьи, брошенные ими у порога, исчезли. Также исчезли и валенки с калошами.

На часах было четыре утра.

Долго потом парни не могли прийти в себя. Понять, что же это всё-таки такое на самом деле, было просто невозможно. Они строили самые различные предположения, но ни одно не подходило. Общим «глюк» никак не мог быть. Да и не «глюк» это был – вон она, вмятина на подушке от головы лежавшей на ней гостьи, валенок с галошами нет. Да и новых шерстяных носок Сашки – тоже…

– Чертовщина какая-то… – пробормотал Игорь. – Мы же не много вчера выпили…

– А может там чего-нибудь в водку подмешано? – ещё раз предположил Ваня.

– Даже если и подмешано, то всем троим одно и то же чудиться всё равно не может, – вздохнул Сашка, – это я тебе как несостоявшийся врач говорю.

– Я, кстати, тоже потом какой-то странный свет видел в соседнем доме, – сознался Иван после некоторого раздумья. – Точно такой, как ты сказал – как будто телевизор работает… Вы уже спали… Он чуть посветил и погас. Только там точно никого нет – никаких следов и сугроб до половины двери…

– Вот-вот, а вы на меня ржали! – вяло попенял друзьям Саша.

Так и не придя ни к какому выводу, парни улеглись спать.

А утром снова были шокированы: у порога стояли исчезнувшие валенки с галошами, а сверху были аккуратно положены Санькины носки.

Но наши люди – это и есть наши люди. Решив, что на этом чудеса должны, наконец, прекратиться, друзья не удрали тотчас из деревни, а спокойно провели весь день в деревенском доме. Перед отъездом Ваня аккуратно снял со стены рамку с фотографиями, вытащил оттуда снимки прабабушки и прадеда, пояснив друзьям, что сделает с них копии и потом вернёт на место.

В город парни вернулись только вечером, клятвенно обещав друг другу, что никому не проболтаются о том, что с ними произошло. Не хотелось как-то перед людьми выглядеть дураками.

* * *

История эта может так и сошла бы за какой-то необъяснимый бред, но однажды, несколько лет спустя, Иван получил от Игоря предложение стать крёстным отцом его маленького сына. После той памятной поездки друзья уже не теряли друг друга из вида, время от времени встречались и были в курсе перемен в жизни друг друга.

И вот в церкви Иван, следуя примеру своей беременной жены, в ожидании начала таинства крещения, купил несколько свечей. Подойдя к одной из икон, он зажёг свечу и поднял глаза на лик. И чуть не выронил свечку из руки. С тёмной от времени иконы на него смотрели уже знакомые глаза. Такое же материнское тепло лилось из этого взгляда, какое он ощутил на себе, когда распахнул дверь деревенского дома и увидел старушку. Иван вздрогнул – со старинной иконы на него смотрела молодая женщина с младенцем на руках.

После обряда Иван подвёл к иконе и Игоря с Сашкой. У них была точно такая же реакция, как и у него самого. Посовещавшись, они подошли к пожилому священнику. Тот внимательно выслушал их рассказ, понимающе кивнул.

– Если честно, то я слышу подобную историю второй раз в жизни. Первую, весьма похожую, мне рассказала моя бабушка, когда я был ещё ребёнком. Не пугайтесь, молодые люди, то, что произошло с вами – это, действительно, чудо. К вам приходила сама Богородица. Это на иконе она красивая молодая женщина. К людям она является совсем в другом виде, чаще всего в неприглядном. Это своего рода испытание на человечность, и вы его, я так понимаю, выдержали.

Священник улыбнулся, понимающе глянул на притихших молодых мужчин.

– Не верите мне? Это ваше право. Но Богородица обычно щедро благодарит достойных. У вас ведь тоже после этого были перемены к лучшему, не так ли?

Священник снова улыбнулся и откланялся, оставив друзей наедине со своими мыслями и чувствами.

Мужчины переглянулись. Иван после той истории благополучно женился, сейчас они с женой ждали второго ребёнка. Игорь помирился с женой, и сегодня они крестили своего первенца. Саша снова вернулся в медицинский, окончил его с красным дипломом и уже работал, снискав славу подающего большие надежды детского хирурга. Через неделю у него должна состояться свадьба.

Веснушки

Мила Рутова пришла сегодня на работу пораньше – надо было срочно закончить начатую статью. Привычно включив компьютер, она защелкала клавишами клавиатуры – пока ехала в полупустой маршрутке, ее очень удачно посетило вдохновение, и теперь Мила почти точно знала, что писать.

Надо сказать, что ей несказанно повезло, потому что едва Мила поставила заключительную точку в тексте, в кабинет заглянул ее руководитель. Завотделом просто расцвел, увидев Рутову.

– Люда, привет! Как поживает наша статья?

– Привет, Борисыч. Родилась. Ты удачно зашел, я как раз заканчиваю.

– Ну, тогда с новорожденной тебя!

Мила хмыкнула в ответ. Пробежалась глазами по последним абзацам и лишь потом перевела взгляд на Льва Борисовича.

Она не ошиблась. Тот зашел не просто так. Уже через пару минут с совершенно серьезным лицом он дал своей подчиненной Людмиле Рутовой очередное задание. Нужно было ни много ни мало: съездить в соседнюю область, посетить там один металлургический завод и написать пару статей о передовиках производства.

– Как в старые добрые времена? – переспросила Мила не без иронии.

– Правильно. Поверь, Людмила, я немало уже живу на свете и могу с уверенностью сказать, что в этом мире ничего не меняется.

Сдав законченную статью, Мила оформила командировку и поехала в соседнюю область. А чего бы ей не поехать? Вполне приятная, сорока с небольшим, дама, у которой в жизни все уже сложилось – был хороший муж, выросли и неплохо устроились два сына. Нормальная работа. Свой, давно сформировавшийся круг приятелей и приятельниц. Вполне все так среднестатистически, все более-менее ровно. Почему бы не съездить и не развеяться?

Посетив завод, Мила довольно быстро справилась с заданием. Сделав нужные наброски для будущих статей, она выкроила себе полдня, чтобы погулять по городу. И для души полезно, и наблюдения за местными жителями и осмотр достопримечательностей могут пригодиться для работы. Уж что-что, а примечать интересное и не менее интересно писать об этом Людмила Рутова умела. Журналистом она была хорошим.

Выйдя на набережную, Мила села на скамейку. Осень радовала душу и взгляд яркими красками бабьего лета. Воздух казался прозрачным – не то от того, что листва на деревьях и кустах заметно поредела, не то потому, что даже, несмотря на яркое солнце, уже чувствовалась осенняя прохлада.

Подставив лицо солнечным лучам, Мила глубоко вдохнула в себя эту звенящую свежесть, посидела некоторое время, наслаждаясь тишиной и покоем. Со стороны реки неожиданно подул прохладный ветерок, и женщина, резко раскрыв глаза, развернулась спиной к воде.

Мимо скамейки проходила стайка девчонок лет десяти. Одна из них вдруг повернула голову и посмотрела на Милу. А Мила на нее. Секунду или даже меньше длилось это переглядывание. Девочки уже проходили мимо. Отойдя на некоторое расстояние, та девчушка снова обернулась.

А Мила застыла, как изваяние. Даже не могла некоторое время понять, что случилось. Ну что, казалось бы такого из того, что какой-то ребенок посмотрел на тебя на улице?

Но ей показалось, что она все это время даже не дышала. Почему? Да потому… потому, что Людмиле вдруг показалось, что она увидела себя со стороны. Себя, Милу Рутову, только на тридцать с лишним лет моложе. Те же серые глаза, те же пухлые щеки. Даже россыпь веснушек на носу и щеках – все это было точно таким же, как у нее самой много-много лет назад. Бывает же такое!

Мила даже головой потрясла, пытаясь отогнать наваждение. Густые рыжие волосы (Мила до сих пор не пользовалась никакими красками) рассыпались по плечам. Ее лицо точно так же покрыто веснушками, как и у девочки, только она давно уже их не замечает, как, впрочем, и большинство людей вокруг нее. С годами Людмила научилась выглядеть так, чтобы веснушки были последними, что видели в ней другие. Как говорится – дура та женщина, что в тридцать лет еще не красавица. Мила Рутова дурой не была.

А вот у девочки в ее возрасте вполне могут быть с этим проблемы. Люду поначалу тоже иногда обзывали. Это теперь она с гордостью носит звание Рыжая. В детстве же это обидное прозвище! Дай бог, мама этой малышки научит ее правильному отношению к цвету своих волос и веснушкам.

Долго еще потом эта встреча не давала Людмиле покоя. Даже вечером время от времени девчушка всплывала в ее памяти. Удивительное дело – живешь вот так, и не знаешь, что где-то уже родилась и так же ходит по земле твоя копия. И никакого родства между вами вроде нет, а надо же – похожа, как две капли воды!

* * *

Утром следующего дня Мила собралась в обратную дорогу. Погода снова радовала глаз, и, пытаясь выкроить у осени побольше яркого солнышка, тепла и просто свободы, Людмила решила выйти из гостиницы пораньше, чтобы еще раз пройтись по городу. До вокзала было не очень далеко, на автобус она успеет.

Не спеша брела гостья по небольшим улочкам, любуясь архитектурой старинного города, иногда просто всматриваясь в лица людей, в их действия. Все это было не только Милиной профессией, ей это просто нравилось – наблюдать.

Вот, например, красивая кованая ограда, что отделяет территорию какого-то трехэтажного здания от тротуара. Мила вгляделась в дом. Нечто среднее между школой и детским садом, во дворе много детских штучек – горки, качели и прочее, но дети вон там, возле крыльца, явно не садовского возраста!

– Мама! – Раздался вдруг совсем рядом детский крик.

Мила вздрогнула и обернулась. К той самой решетке, чьей красотой любовалась Людмила только что, подбежал мальчик лет шести. Подбежал, схватился маленькими ручками за прутья, прижался румяной мордашкой к ним, и глядел на Милу восторженными блестящими глазенками. А по носу и щекам его весело разлетелись крупные веснушки.

Мила почувствовала, что земля закачалась под ногами. Во все глаза она смотрела на ребенка. К нему уже спешила пожилая, немного грузная тётечка.

– Дениска! – Подошла, ласково (причем не наигранно, а по настоящему ласково), она взяла малыша за руку, взглянула на застывшую на месте Милу. Улыбнулась немного грустно: – Вы простите нас. Это случайно получилось.

Ошарашенная Людмила только согласно покачала головой. А потом зачем-то задала вопрос в спину уводившей мальчика женщине:

– Извините, а что в этом доме находится?

Ответ словно обухом ударил Милу.

– Детский дом.

* * *

Купив на вокзале билет, Мила Рутова полчаса мучилась в зале ожидания, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, не покидавшее ее с момента встречи с мальчуганом. «Что я так задергалась?! Ну, подумаешь, ребенок! Ну и что, что из детского дома! Ну и что, что он назвал меня мамой! Они же в каждой встречной тетке готовы признать мать! Тебе ли не знать, ты же журналист! Акула пера! Что ты так разволновалась?! Уедешь сейчас, и все забудется потихоньку».

Стараясь унять, никак не желавшее униматься, волнение, Мила стала нарезать круги по залу. Когда до прибытия автобуса осталось минут пятнадцать, объявили, что рейс отменяется по техническим причинам и просили всех купивших билет подойти к кассе. Узнав, что следующий рейс в ее город будет вечером, Мила обменяла билет.

Отойдя от окошка, она посмотрела на часы. До отъезда домой было еще больше шести часов. Глубоко вздохнув, Мила направилась к выходу в город.

Через некоторое время она поднималась на крыльцо того самого детского дома, где проживал окликнувший ее мальчик.

«Зачем иду? Что мне здесь надо?» – думала она, а сама молила Бога, чтобы не встретиться еще раз с тем ребенком. «Ведь он разволнуется, увидев меня, может заплакать…» – Миле уже почему-то было жаль мальчика. «Дались мне эти веснушки!»

Директор заведения приняла Людмилу. Взглянув на ее журналистское удостоверение, вздохнула: «Ну и что же вы хотите?»

Мила и сама не знала. Но у нее недаром был писательский талант, голова сработала почти мгновенно.

– Понимаете, я хочу написать книгу. Там будет кое-что и про детский дом. Мне не нужны имена и фамилии. Ни ваших работников, ни ваших воспитанников. Мне просто нужен живой материал… – Людмилу саму покоробило от слова «материал», но она намеренно употребила его, чтобы дать понять директрисе, что ей не нужна конкретика, что она не собирается «копать» под коллектив и установленные здесь порядки. – Мне хотелось бы услышать истории детей. Вы и ваши коллеги ведь много интересного знаете…

Конечно, заведующая знала. И, конечно же, ей было некогда. Она призвала на помощь какую-то свою помощницу – на вид совсем еще молоденькую стройную девочку. Лишь потом, как следует приглядевшись к ее лицу, Мила заметила сеточку морщин у глаз. Сразу прибавив девушке лет десять, она послушно отправилась за ней куда-то в другой кабинет, чтобы там «собирать материал» для своей будущей книги, о которой Мила совсем даже не помышляла. Если честно, то она вообще не знала, зачем именно явилась сюда. Просто ноги принесли и все. Но был у Милы уже некоторый жизненный опыт, когда (она знала это наверняка) лучше отдаться обстоятельствам и плыть по течению.

Часа два Людмила Рутова изображала из себя писателя. Историй было несколько, и все они, действительно, были интересные. Тот еще материал! Сюда же от хорошей жизни не попадают!

Потом девушке позвонили и она, выслушав телефонную трубку, пригласила гостью в столовую на обед. Видимо готовили здесь на совесть, раз не побоялись пустить журналистку в святая святых.

Есть Миле от волнения совсем не хотелось, но не принять предложение было бы некрасиво и немного подозрительно.

Выйдя в коридор, Людмила перевела дух – он был пуст. Ну, да, конечно, дети ведь на обеде. Не раз она слышала, что в детдоме самое страшное – это смотреть в глаза детям. А как же столовая, там ведь они все равно ее увидят? Но думать об этом не хотелось, и Мила снова решила: «А, будь, что будет!».

Чутье ее не подвело. Множество ребят лишь мельком глянуло на нее, видимо дети приняли новое лицо за какую-нибудь проверяющую. Ходят ведь у них тут всякие инспекторы, наверняка ходят.

Помощница директрисы отвела Милу за отдельный столик. Они пообедали, продолжая при этом вполне непринужденно беседовать. В сторону детей Мила старалась не смотреть.

Проведя в детском доме почти четыре часа, Мила решила откланяться. Волнение ее почему-то понемногу улеглось само собой, и она вышла из кабинета воспитательницы почти расслабленной. Со спокойным сердцем прошла коридор, вышла в просторный холл на входе в здание. И тут же увидела девочку с набережной. Она стояла возле окна. Увидев Милу, ребенок явно удивился. Удивилась ли она сама? Да у Людмилы снова словно что-то взорвалось внутри. Она запнулась было, устремив взгляд на девочку.

И тут раздался топот детских ног и к девчушке подбежал мальчик. Подбежал, прижался к ней всем телом, обхватил руками. А потом повернул коротко стриженую голову и посмотрел на Людмилу уже знакомыми Денискиными глазенками.

Так они и стояли, глядя друг на друга, некоторое время. Тут раздался голос Милиной сопровождающей, и ей пришлось перевести взгляд на нее.

Уже в дверях, боясь обернуться и увидеть глаза детей, Мила Рутова каким-то не своим голосом спросила:

– А как зовут этих ребяток?

– Марина и Дениска. Они брат и сестра. Я вам про них не рассказывала… Они у нас недавно… – растерялась было воспитательница.

– Ну да, – неопределенно проговорила Людмила и стала прощаться.

* * *

Мила Рутова уехала из этого города, вернулась домой. Написала целых три статьи про завод, про людей, работающих на нем.

Но ни днем ни ночью не могла справиться со своими мыслями. Из головы ее не выходили дети. Марина и Дениска. Брат и сестра. Круглощекие детские мордашки, щедро усыпанные веснушками.

Мила стала задумчивой. Вскоре это заметили на работе. Заволновались, все ли у нее в порядке, не нужна ли помощь. Она успокоила коллег, даже порадовалась их чуткости.

А вот муж Алексей, задав ей почти такой же вопрос, не принял ее краткий положительный ответ, начал допытываться, что происходит. Сначала Мила отшутилась. Потом просто махнула рукой – а, мол, ерунда. А потом рассказала, все, как есть, рассказала. Про каждый свой шаг, про каждый взгляд, про все свои ощущения там, во время встреч с детьми.

Леша долго молчал. Часа два, наверное. Потом задал вопрос:

– И чего ты хочешь?

– Я?! – растерялась Мила.

– Ты.

– Не знаю. А почему ты решил, что я что-то хочу?

– Потому что ты ходишь с таким странным видом уже почти месяц, с того дня, как ты съездила в эту командировку! На тебя смотреть больно, ты как будто что-то потеряла…

Мила не знала, что ответить мужу. Она на самом деле ничего не знала и толком не понимала. Знала только одно – ее сердце рвалось к этим детям.

Потом у них с Лешей был непростой разговор, который закончился его решительными словами:

– Ладно, давай съездим, посмотрим на эти твои… веснушки…

* * *

Спустя некоторое время жизнь семьи Рутовых резко изменилась. Настолько резко, что даже и представить себе было сложно. Скажи им, что так будет, буквально несколько месяцев назад, они бы, наверное, просто посмеялись в ответ. В квартире снова стало тесно, свободного времени опять почти не оставалось, но на сердце было легко и радостно.

А Мила на всю оставшуюся жизнь запомнила радостный детский крик, разнесшийся, казалось, по всему детскому дому, едва они с Алексеем переступили его порог:

– Марина, за нами папа и мама приехали!!!

Дарёнкино счастье

Зима нынче стояла знатная! Декабрь, январь и февраль отслужили свое честь по чести – и снега было вдоволь и мороза, и даже солнышка.

Незаметно подошел март. И тут природа снова не поскупилась своей щедростью. Снег еще лежал огромными белоснежными сугробами, искрился на ярком солнце, радуя глаз и давая ребятишкам радости от гулянья на улице.

В один из таких красивых дней в самом начале месяца, навестив брата, Матвей Рогозин возвращался на санях домой. С ним увязался старший племянник Степка, надумавший погостить у деда с бабушкой. Сам Матвей, рослый красивый парень двадцати двух лет от роду, был в семье Рогозиных младшим сыном и жил с родителями.

Мальчишка упросил дядьку дать ему править лошадью. Степке шел уже восьмой годок, мальчуган был шустрый, да и дорога хорошая. Матвей отдал ему вожжи, а сам, развалившись в санях на душистом сене, поглядывал по сторонам.

Поскрипывали полозья по снежку, солнце заметно припекало щеки. На небе ни облачка, да и само оно уже приобретает на смену неяркой зимней краске сочную голубизну. Красота!

Путь местами пролегал вдоль реки, а там, на высоком берегу, недалеко от села, резвился народ. Катание с горы испокон веков было любимым развлечением на Руси. Вот и сейчас от речки доносился визг и писк, радостные крики и громкий хохот.

– Дядь Матвей, давай заедем, – обернулся к нему Степка.

– Давай, – запросто согласился тот.

Молодость – отчего же не покататься?

* * *

На горке кого только не было! И совсем маленькие ребятишки, и подростки, и молодежь. В селе сейчас пополудни управят скотину – да и жди кое-кого из взрослых. А что, найдутся и такие смельчаки! Глядишь – и полетят вниз розовощекие бабы в цветастых платках, да несколько мужиков кинутся им вдогонку, чтобы догнать на спуске, и, приловчившись, устроить там кучу малу, помять веселым бабёшкам бока, пощупать лакомые упругости, а то и вовсе примкнуть устами к горячим устам. И вовсе не всегда быть за то битым или поруганым. Иной раз и задержится какая в плену, не сразу оторвется от мужицких губ, не сей момент вырвется из крепких рук. Да, чего только не бывает…

Дашенька Сторожевая была у родителей единственным ребенком. На Михайлов день ей исполнилось семнадцать лет. Светлокосая, румяная, стан гибкий. Красавица! Вместе со своей подружкой Верочкой, такой же стройной веселой девчушкой, она часа два назад пришла на горку и с визгом носилась туда-сюда в стайке других девушек. Женихающиеся парни поглядывали на Дашу с Верочкой, шутили с ними, но ничего вольного себе не позволяли. На селе все знали крутой нрав Дашиного отца – донских кровей казака АртемаСторожевого. Не дай Бог, сотворишь что-нибудь не то, не открестишься потом. Да и сама Даша хоть и была хороша собой, но никогда красотой своей не гордилась, не выпячивала ее. Она вообще была воспитана скромной и работящей, ее любили не только дома, но и подруги и соседи.

Девушки притащили санки и, усевшись по нескольку человек, одновременно на пяти салазках покатили вниз. Парни – им вдогонку. Внизу, как водится, встретились: санки об санки, люди об людей. Куча – мала, шумно, весело!

От сильного удара Даша не удержалась на своих санках, хоть и крепко цеплялась за Верочку. Хлоп! И девушки полетели в разные стороны.

Дарёнка упала на спину, кто-то шлепнулся рядом. Давясь от хохота, девушки проворонили момент, когда на них свалились парни. Чей-то светлый полушубок закрыл Дарёнке лицо, кто-то тяжелый упал на неё. Но больно не было, парень как-то изловчился и сумел немного смягчить удар, спружинив на руках. Но потом тоже принялся хохотать, ослабил руки и навалился на девушку. Вот тут-то Дашутка и ощутила всю его тяжесть! Некоторое время они смеялись и барахтались в снегу. И вдруг парень снова приподнялся на руках и глянул на свою «добычу».

Большие синие глаза, румяные щеки, алые, еще по – детски пухлые губы. Красота-то какая! Серые глаза его радостно блеснули. Девчонка все еще смеялась и смотрела на него открыто. Да ведь это же Дашутка Сторожевая! Матвей узнал ее, но не отстранился. Она продолжала от всей души смеяться. И вдруг он сграбастал девушку в охапку и с жаром припал к ее губам. И это был такой сочный поцелуй, что, казалось, звук его был слышен на всю округу.

Матвей оторвался от девичьих губ и тут же кто-то рывком стянул его с Даши. Саму девушку подхватили с земли подружки и потянули за собой. Молодежь, с хохотом и гиканьем, шумною толпой стала забираться обратно на берег.

* * *

А в это время на одной из улиц у колодца собрались бабы. Одна, вторая, третья… Вот уже и коромысла сняты с плеча, и семечки пошли в ход. Истинно деревенское сборище! Кости тут моют всем и каждому, здесь делятся последними известиями и придумывают новые сплетни.

Агриппина Ивановна Рогозина уже поднимала из колодца второе ведро, когда услышала:

– Ой, бабоньки! Нешто мы еще одну зиму прожили? Солнышко-то как припекает! Весна!

– А то! – поддакнула другая. – Как мой-то скажет – щепка на щепку!

– А вам бы только про энто дело! – фыркнул еще один голос.

– А нам-то чо? У нас с Власом дело еще молодое, не застоялися! –веселилась Евдокия Муромова, тридцатилетняя красивая баба, жившая через два дома от Рогозиных. – Верно говорю, Агриппина Ивановна?

– Что верно, то верно. – Рогозина смерила оценивающим взглядом сочную молодуху. – Только меня-то чего с собой сравняла? Я вроде постарше тебя буду.

– А я и не тебя… – Евдокия сверкнула шаловливым взглядом и многозначительно замолчала.

– Ладно тебе, Дуняшка, языком-то молотить! – попыталась остановить товарку другая женщина.

Агриппина Рогозина перехватила поудобнее свою ношу и пошагала по тропинке. Придя домой, она поставила ведра и в сердцах грохнула коромыслом.

– Ты чего, мать? – выглянул из комнаты муж Игнат Терентьич.

– А того! Знать опять этот греховодник к Елене ходил! Бабы мнескоро на улице проходу давать не будут! В который раз уже одно и тоже слышу, и все про Матвеев блуд! Женил бы ты его, отец! Вон какой жеребец вымахал, хоть и грешно матери-то так про сына говорить, прости меня, Господи! – она осенила себя крестом и вдруг смахнула с глаз набежавшую слезу. – Дождешься ведь, что и тебе люди в лицо смеяться станут!

Игнат Терентьич помрачнел. Знал он, о чем жена речь ведет. Младший сын Матвей и в самом деле вымахал завидным красавцем. И характер был недурной, и в голове не ветер свистал, и в руках дело спорилось. А с прошлого лета, с самой сенокосной поры схлестнулся сын с вдовушкой из соседнего села – Еленкой Милютиной. То ли заговорила она его, то ли еще чего, но только девок Матвей с той поры словно не замечал. На гулянки ходил ненадолго, словно лишь для того, чтобы отметиться. А время от времени доходили до родителей вести, что видят его ни много ни мало – в соседнем селе у той самой Елены. Вдова была лет на пять постарше Матвея, в замужестве прожила недолго – супруга ее насмерть закатал бык. Беда с ним приключилась через два года после свадьбы. Детишек Милютины народить не успели. Вот и жила Елена одна – одинешенька, не давая покоя бабам не только из своего села, а еще и соседям. Красивая она была, эта Еленка, а с годами становилась еще краше, словно наливалась какими-то неведомыми соками, блистала такой манкой женской красотой.

Где уж было мужикам удержаться от такой ягоды-малины? Вот и подкатывали они к ней. Болтали злые языки, что если и принимала она кого, то только на один раз, словно не позволяла сердцу своему привыкнуть, душе прикипеть. Только все это пустая болтовня была – ни один мужик не мог сам себе похвастать, что побывал в объятиях Милютиной. А нынче летом свел их нечистый с Матвеем Рогозиным, схлестнулись они на покосе. Вот тут-то, знать, и дрогнуло вдовье сердечко. Повадился добрый молодец пропадать у Елены время от времени. Отец знал об этом, но до поры молчал. Не хотелось родительскому сердцу верить, что у любимца это серьезно. Мужицкое дело такое… в подоле, как говорится, не принесет. Но вот избаловаться, пожалуй, может. А еще хуже – так это славы дождешься, не ровен час, что и ему мужики такой же вот привет отвесят, как жене его бабы.

Когда Матвей явился домой, Игнат Терентьич выждал момент, пока внук Степка, отобедав, убежит обратно на улицу и завел с сыном серьезный разговор. Мать убирала посуду, но держала ухо востро, готовая в любой момент подключиться.

Матвей, впрочем, не шибко и брыкался. От связи с вдовушкой не отказывался, с отцом не препирался. Он просто молчал.

– В общем, такой тебе наш родительский наказ, сынок. Хватит уже буйной твоей голове чужие подушки мять. Женись давай!

– На ком?! – ошалел сын.

– Девок, что ли нет?! Назвать?! – начал закипать старший Рогозин.

– Ну чего ты, бать, – улыбнулся Матвей. А внутри все оборвалось. Все, приплыл, видать. Если уж отец завел такую беседу, стало быть, не отвертеться ему…Хорошо еще по загривку не съездил…

– Принуждать не буду. Сватов зашлем туда, куда сам решишь. – При этих словах мать выглянула из кухни, открыла было рот, но грозный взгляд мужа умерил ее пыл. – Выбор твой. Но про бабу ту с этого дня чтоб ни звука ни от кого не было. Уразумел?

– Уразумел. Невесту прям сейчас, что ли выбирать? – попробовал отшутиться Матвей.

– А вот прямо сейчас и выбирай! – припечатал отец.

Агриппина Ивановна аж присела на лавку. Она-то грешным делом в сердцах мужу про женитьбу сына сказала. Жалко вдруг стало младшенького в чужие руки отдавать. Какая бы невестка не подвернулась, а сын-то все едино к матери тянуться перестанет – ночная кукушка всегда дневную перекукует.

Но – дело сделано. Слово не воробей, вылетело – не воротишь. Надо думать о невесте. Стали выбирать – мать подключилась. Хороших девушек было много, и достойных невест немало. По одному концу села «прошлись», по другому. Матвей стоял у окна молча, слушал родителей. Разговор ему совсем не нравился, но уйти он не мог. Неужто и в самом деле его оженить надумали?

– Чего лыбишься? – Отец заметил блуждающую на губах сына улыбку. – Слышишь, чего мать-то говорит? Тонька вот Агуткина хорошая невеста.

– Ей же восемнадцати вроде нет? – речь шла о девушке с их улицы, и Матвей хорошо ее представлял.

– Так и другим некоторым нету. Веруньке Голубевой, Дарёнке Сторожевой тоже нет.

– Кому? – удивился Матвей.

А перед глазами вдруг встала недавняя картина – румяная девчонка лежит на снегу, сверкает синими глазищами и хохочет. И что дернуло его поцеловать эти сочные губы?

– Да ее и отец не отдаст, – отмахнулась мать.

– Это почему же? – вскинулся Игнат.

– А то не знаешь? Она же для них свет в окошке. Аксинья-то рожала несколько раз, все мальчишки были. Но умирали почти сразу. А девчонка последняя родилась и, вон, в какую красавицу выросла. Одна дочка, хозяйство у них опять же справное. Одних коней, говорят, пять штук на дворе стоит, один другого лучше. К ним ни сегодня-завтра сваты толпой пойдут. Пока ждешь ее восемнадцатилетия, уведут девку-то.

– Вот ее и просватаем! – решительно заявил вдруг старший Рогозин. Видно зацепило его, что кто-то может ему противиться. – Пойдет тебе такая невеста?

– Батя! Да вы что? – сын развернулся к родителям. – Она же дитё совсем!

– Ничего. Зато воспитание путёвое. И одна дочка у родителей. Это тоже не лишне. Вобщем, мое слово такое! – решительно заявил Игнат Терентьич, явно позабыв о том, что недавно еще давал волю сыну в выборе невесты.

Мать только вздохнула и недоверчиво покачала головой.

* * *

Когда ко двору Сторожевых подъехали сваты, Аксинья выронила из рук ухват. Растерянно глянула на мужа, подшивавшего у печки валенок.

– Артем! – только и выдохнула женщина, побледнев.

– Ну, ладно, ладно, – успокоил ее супруг, откладывая работу и поднимаясь, – время, знать, пришло.

Дарёнка была в своей светелке, вышивала рушник. Услыхав грохот на кухне, подняла голову от шитья.

– Мама? – спросила громко.

– Сваты идут, доченька, – дрогнувшим голосом ответила мать.

Девушка подхватилась с места, заметалась по комнате, только толстая длинная коса замелькала за ее спиной. Сваты! За нею?! Да как же это?! Ведь и не спрашивал никто позволения, никто из парней даже словом не обмолвился о сватовстве!

Знала Даша, что хороша собою, знала и о том, что хозяйство у них крепкое, а значит и отец с матерью не поскупятся с приданым. Стало быть, по всем статьям невеста она на селе завидная, хоть и девок в нем пруд пруди! Но не думала девушка, что все случится так, что не успеет она вдоволь погулять с подругами, не успеет ее сердечко дрогнуть и испытать первой любви. А тут уж прямо сразу – замуж!

Пометавшись по комнате, забилась Даша в угол к кровати, уткнулась головою в стену. Господи! Да как же это так, а? Ну почему же так быстрехонько-то?

Ее девичьи уста еще и поцелуев-то толком не знали… Пальчики коснулись губ. Ах, Даша, Даша! Неправду ты говоришь! Помнила она, до сих пор помнила сочный тот поцелуй, что случился несколько дней назад на реке. И, вспоминая, каждый раз млела, и щеки ее розовели. Матвей… Глаза-то у него какие огромные, как два колодца глянули на нее сверху в тот день. И утонула в них Даша…

Больше Матвея Рогозина она ни разочку даже не видела. Подружка Верочка, оказывается, видала, как он целовал Дашу. И то, что у той щеки стали розоветь кстати и некстати, она тоже заприметила. Пригляделась к Дарёнке.

– Неужто ты влюбиться в него надумала, а, подружка моя?

– Ну что ты такое говоришь! – фыркнула девушка.

– Всем он, может, хорош, только сказывают, что с Еленкой Милютиной у него любовь.

Кто такая Милютина Дарёнка знала, и про Матвеевы похождения туда не было для нее новостью, но тут впервые слова подруги неприятно царапнули где-то внутри. Отчего же вдруг?

Даша снова осторожно тронула губы, словно на них до сих пор еще хранился след от того поцелуя… Что же, выходит – прощай, Матвей? Хоть и не было ничего между нами. Ты-то сам, может, и не помнишь ничего даже, только девичье сердечко дрогнуло…

«А что это я вдруг так распереживалась? Почему так решительно распрощалась со своею свободой? Неужели тятя с мамою поспешат выдать меня за первого же жениха? Я, что, с лица дурна, или в девках засиделась? И неужто никто моей воли не спросит? А ну-ка, дурочка, успокойся, послушай лучше, кто вообще там пришел!»

Сваты между тем прошли в горницу, перекрестились на образа в красном углу, произнесли все слова по обычаю. У вас, мол товар, а у нас, стало быть, купец. Отец с матерью ответствовали им и пригласили к столу. Все чин по чину. Вот только Артем Сторожевой с удивлением поглядывал на пришедших. Это ж надо, кого в его избу занесло! Не ожидал, никак не ожидал!

Выслушали сватов. Родители Даши переглянулись. Ну что ж… Настало время звать дочь. А Дарёнка все никак не могла справиться с волнением, не поняла даже, что за жениха славят в передней комнате. «Кто бы ни был, все равно откажу!» – решила она напоследок, услышав, что ее зовут. «Не должны тятенька с маменькой меня против воли замуж отдать».

Поправила юбку с кофтой, перекинула косу на грудь. И шагнула в комнату. Опустив глаза в пол, поздоровалась. И лишь потом Даша подняла голову. На лавке сидели сваты и… Матвей Рогозин. Увидав его, девушка едва сдержала удивленный возглас. Лишь руки поймали кончик длинной косы и затеребили русую прядь.

– Вот, доченька, нежданно – негаданно к нам какие люди нагрянули… – вздохнул отец. – Хоть мы с матерью и говорим им, что рано тебе замуж идти. Но против воли твоей, дочка, не пойдем. Как решишь, так и будет.

Зарумянились Дарёнкины щеки. Матвей Рогозин глянул на девушку. Ну куда же ей замуж! Вон, какая юная да свежая, словно зорюшка морозная. Хороша, кто ж спорит. Да куда…

Додумать Матвей не успел. Сваты снова приступили к своим обязанностям, наговорили всякой всячины, славя жениха и его семью.

И вот, наконец, все стихло. Аж слышно стало, как тикают ходики на стене. Все ждали Дашиного ответа.

А она сжала вдруг руки на груди, хотела что-то сказать… и метнулась в свою светелку, только коса колыхнулась за спиной.

Матвей с явным облегчение вздохнул. Это хоть и не явный отказ, но и не согласие. Родители Дашеньки тоже так подумали. Сваты лишь переглянулись. Подождали немного. Потом хозяин дома многозначительно посмотрел на жену. Аксинья поднялась с лавки и пошла за дочерью.

Даша бросилась на грудь матери. Та принялась ее успокаивать, гладила по спине, приговаривала:

– Ну, что ты, милая, чего испугалась! Никто же тебя против воли не отдаст. Привыкай, доченька. Вон ты у нас с отцом какая красавица выросла! Не одни еще сваты придут.

Но Дарёнка вдруг замотала головой. Мать, не понимая, отстранила ее от себя, глянула на дочь.

– Нет, мама. Прости меня. Только… я… согласная.

Долго мать смотрела на свое дитя. Не отговаривала и не соглашалась с Дашенькой. Просто пыталась понять, почему та такое надумала. Хорошо ведь ей было в отчем доме, она любила родителей, и они ее любили. Только-только дочь вошла в девичью славную пору, когда женихи должны появиться! А она нА тебе – и сразу же первым же сватам согласие дать готова. Неужто чем-то зацепил ее Матвей Рогозин? Да ведь не разу никто их вместе даже не видал, он по их улице разве раз в год и проезжал… То, что семья Рогозиных путная, хозяйство крепкое – это всем было известно. И про самого Матвея худого было не слыхать…

– Ну, что ж… Надумала, так надумала… – Аксинья вздохнула. Поправила на Дарёнке кофточку, пригладила волосы. Поцеловала дочку в лоб и перекрестила.

– Выйди, сама скажи свое решение.

Аксинья вернулась в комнату, чуть заметно кивнула мужу, села рядом с ним. Через минуту вышла Даша. Вздохнула глубоко. И, не глядя на Матвея, дала свое согласие.

Сваты мигом оживились, обряд пошел дальше своим чередом. Один Матвей сидел на лавке, словно получив обухом по голове. Не ожидал. Ой, не ожидал он от девчонки согласия! Переведя дух, он посмотрел на девушку. Ну что ж, невеста, гляди, твоя воля…

Даша поймала на себе его взгляд. И не увидела в нем никакой радости, разве что удивление одно. Но она и не ждала от этого парня никакой влюбленности. А тот поцелуй… Да подумаешь, что поцелуй? Ему-то наверняка все равно кого было тогда целовать. А вот она… Даренка знала, что спешит с замужеством, но ее невыносимо тянуло к этим серым немного насмешливым глазам, к его сильным рукам и широким плечам. Она до сих пор помнила тяжесть его тела и то, как бережно он приподнялся, чтобы не придавить ее…

* * *

Свадьбу справили на Красной Горке. Широко гуляли, весело. Под крики «Горько!» молодые вставали и лишь касались друг друга сухими от волнения губами. А гости любовались красивой парой, даже самые привередливые не могли не признать, что давно не видали таких красивых молодоженов. И, что греха таить, многие не только девушки, но и молодые бабёшки даже завидовали Даше Сторожевой – ведь такого мужа, как Матвей Рогозин, далеко не каждой Бог послать может.

Но вот первый день гуляний подошел к концу. Под веселые смешки и многозначительные напутствия молодых проводили на ночлег. Свадьбу гуляли в доме невесты, а в первую брачную ночь их отправили к Рогозиным.

Вот и остались молодые супруги вдвоем. Но не кинулся к юной жене Матвей, не сжал ее в пылких объятьях. Молча прошел по комнате, снял с широких плеч пиджак. Даша вообще застыла испуганной птицей у порога. Вот и все, кончилась сказка, которую она сама себе зачем-то придумала. Именно сейчас она поняла это. Поняла, да поздно. Ничего не воротишь назад и не сбежишь теперь из этой светелки. На большую кровать, заправленную вышитым ее же руками бельем, Даша старалась вообще не смотреть.

– Чего стоишь, – Матвей заметил замершую жену, – иди, не бойся.

Даша густо покраснела, заметив, что он начал раздеваться. Матвей, словно почувствовав на себе ее взгляд, обернулся. Даша не удержалась и развернулась к двери. Матвей усмехнулся. Стянул одежду и, оставшись в одном исподнем, прошел к керосиновой лампе, убавил фитиль.

Скрипнула за спиной Даши кровать – муж лег.

– Ты меня, Даша, не бойся, я тебя не обижу. Одного не пойму – чего ты замуж за меня пошла? – произнес он через минуту.

Даша выпрямила спину, осторожно начала снимать фату. Стараясь не смотреть на мужа, она разделась, повесила свадебный наряд и подошла к кровати. Когда она нырнула под одеяло, Матвей погасил лампу совсем. Некоторое время они лежали в темноте.

– Устала? – спросил он тихо.

– Ага, – почти шепотом ответила Даша.

Матвей, закинув руки за голову, лежал рядом. И чувствовал он себя в этот момент по меньшей мере странно. У него не было ничего к этой девочке, разве что помнился тот сочный поцелуй на горке. Красивая, молоденькая девчуха… Его-то, понятное дело, батя и так бы женил, не на Даше, так на ком другом, лишь бы от Еленки отвадить. А вот она-то отчего в замужество кинулась, словно впопыхах? Ничего ведь не было такого, что могло ее толкнуть на это… Если влюблена была в кого, да в отместку за невнимание… А что, и девки да и парни порой такую глупость совершают. Думают, что отомстили обидчикам, а сами потом еще больше запутываются.