Сбежавший младенец. И другие дела бесплатное чтение

 

ОТ АВТОРА

 

Почему «А»? Это первая буква, которой учат в детстве будущих поэтов. Прозаиков, драматургов и киносценаристов, конечно, тоже, но ими человек становится позже, когда узнает, что такое книги, театр и кино. А поэтом или музыкантом он рождается: в первых испуганных или требовательных криках своих такой новорожденный уже играет звуками и ритмом. Наука, правда, об этом пока не подозревает.

 

Буква «А» вместила в этом сборнике 18 тысяч слов, произнёсённых мной в разное время и в разном настроении за последние десять лет. Младенческих игр со звуком в ней нет. Детских и юношеских стихов (за единственным исключением) тоже. Хотя писать я начал рано – лет в десять. А увлёкся поэзией ещё раньше – в детском саду.

 

  Мальчиком я рос спокойным и тихим, и читать научился рано. Библиотеки как таковой у нас в доме не было, но книг скопилось немало – и все разные. Даже в гостях со мной проблем не возникало: стоило только сунуть в руки первую попавшуюся книгу, и я мог просидеть с ней в уголке до самого вечера, не мешая взрослым и вообще не обращая на них никакого внимания.  В детский сад я то ходил, то нет. Сидеть дома с бабушкой мне, конечно, нравилось больше, но у родителей было иное мнение: ребёнок должен расти среди своих сверстников. В один из таких периодов «принудительной социализации» поздним вечером я сообщил им, что завтра в садике – утренник. Посёлок возле аэропорта «Толмачево» под Новосибирском был маленьким, многие родители знали друг друга, и на утренник привели своих чад разодетыми в самые лучшие платья и костюмы. Пока все рассаживались в небольшом зале и общались между собой, воспитательница подошла к моей маме и спросила:

– Выучили стишок?

– Какой стишок?

– А вам Игорь разве не сказал? Сегодня у нас поэтический утренник.

 

Мама растеряно посмотрела на меня. Ей очень не хотелось быть белой вороной, которая не занимается своим ребёнком. Заканчивалось самое романтическое десятилетие двадцатого века – шестидесятые годы. Мирное и сказочное для советского обывателя. Ещё слышались отголоски оттепели, спорили физики и лирики, туристы отправлялись «за туманом и за запахом тайги», у костров по всей стране звучали бардовские песни, а популярность поэтов и поэзии была сравнима с популярностью кинозвёзд. И даже среди дошкольников устраивались специальные поэтические «вечера». Правда, в самое детское время - утром. И на самые невинные темы.

  – Я выучил стихотворение, – сообщил я родителям.

   Те облегченно выдохнули. Заняли свои места и принялись с любопытством слушать выступающих детей. Дошколята звонкими голосами читали Агнию Барто и Самуила Маршака: «две сестры глядят на братца: маленький, неловкий, не умеет улыбаться, только хмурит бровки», «раз ты волк, так ты не трусь! – закричал на волка гусь», «сел он утром на кровать, стал рубашку надевать, в рукава просунул руки – оказалось, это брюки». Вскоре дошла очередь и до меня.

  – Сергей Есенин, – объявил я. – «Ты меня не любишь, не жалеешь».

Голос у меня громкий и теперь, спустя почти пятьдесят лет, а тогда он был ещё и звонким и заполнил собой всю комнату:

  

   Молодая, с чувственным оскалом,

   Я с тобой не нежен и не груб.

   Расскажи мне, скольких ты ласкала?

   Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

  

  Если бы маленький мальчик, впервые выступавший перед публикой, умел чувствовать аудиторию, он бы наверняка запнулся на очередной строке. На него смотрели два десятка изумлённых взрослых лиц. Но он не умел и продолжал своим звонким голосом:

  

   Знаю я - они прошли, как тени,

   Не коснувшись твоего огня,

   Многим ты садилась на колени,

   А теперь сидишь вот у меня.

  

   Взрослые смотрели уже не на юного чтеца, а на его родителей. Они занимались со своими чадами несколько вечеров, подбирая им стихи и репетируя, и никак не могли подумать, что родители этого странного мальчика даже не подозревали о том, какие стихи он учит.

  

   Пусть твои полузакрыты очи

   И ты думаешь о ком-нибудь другом,

   Я ведь сам люблю тебя не очень,

   Утопая в дальнем дорогом.

  

   Этот пыл не называй судьбою,

   Легкодумна вспыльчивая связь,

   Как случайно встретился с тобою,

   Улыбнусь, спокойно разойдясь. ...

  

 Закончил я своё выступление в полной, абсолютной тишине. И так и не понял, схваченный родителями за руки, почему мы пулей вылетели из детского сада.

Опасаюсь утомить читателя долгим предисловием, но всё же расскажу ещё один случай. Из взрослой жизни поэтов.

В тот день с утра лил дождь. Иногда он сменялся ливнем, а изредка переходил в мелкий трусливый грибной капальщик. От нашей дачи до остановки автобуса, увозящего дачников в город, по размытой дороге нужно было пройти километра полтора. Имелись бы у меня в тот день сапоги… Пришлось идти на хитрость. А именно взять бинт и два полиэтиленовых пакета - из тех, которые по двадцать кило картошки выдерживают и страшно шуршат. Я обул ноги в пакеты, завязал бинтом и отправился по размытой проселочной дороге к автобусной остановке. Представьте себе мужчину в самом расцвете сил, с черным зонтом, в закатанных до полуколена брюках и одетых на ноги полиэтиленовых пакетах. Один чёрный, другой – голубой. Придумка оказалась удачной - можно было запросто форсировать лужи, чем я незамедлительно и занялся. Две строчки из последнего стихотворения не давали мне покоя. Не нравились. По дороге я мучил их и так, и эдак, менял слова, подбирал новые, переставлял рифмы, но строчки уперлись, что те герои партизанской войны. Даже под пытками не соглашаясь сотрудничать с оккупационным поэтическим режимом. А тут автобус... Если пропустишь, потом минут двадцать ждать следующий. Не переставая твердить на бегу последнюю из придуманных рифм, я бросился к остановке, залетел в салон, радостно выдохнул и, рассчитавшись с хмурым кондуктором, уставился в окно, продолжая думать над стихотворением. Я так увлёкся, что окружающий мир перестал для меня существовать... 

     …В городе дождь уже стих. Из остановившегося автобуса, вышел мужчина в самом расцвете сил. Что-то задумчиво бормоча, он прошествовал к большому продуктовому магазину. Некоторые прохожие удивлённо оборачивались ему вслед. На мужчине были закатанные по колено брюки и полиэтиленовые пакеты, привязанные грязными медицинскими бинтами к щиколоткам…

Игорь Маранин,

1 сентября 2016 г.

А

 

АНГЕЛ ВЫЧИТАЕТ ГОДЫ

На небе серые разводы.

Так быстро отпуск пролетел!

Мой ангел вычитает годы,

кроша на землю белый мел.

 

Я из окна смотрю, как с вышки:

на снежной горке у катка

из мела лет моих мальчишки,

толкаясь, льют снеговика.

 

И что капризы им природы?

С горы покатят ком густой,

и заискрятся мои годы

на детских варежках зимой.

 

(2016)

 

АНИТА

 

День.

Дом.

Окно открыто.

За ним черёмуха цветёт.

Сидит за прялкою Анита

и песню грустную поёт.

О том, как хороши закаты

и плохи прочие дела.

О милом, что ушёл в солдаты

на четверть века из села.

О том, что сшита крепкой ниткой

их судеб алая тесьма.

О поцелуях за калиткой

и об отсутствии письма...

 

День.

Дом.

Окно открыто.

Куда же милый мог пропасть?

Всплакнёт за прялкою Анита,

вздохнёт и снова будет прясть.

 

Она не знает о могиле

в чужой далёкой стороне.

О том, что милого убили

на необъявленной войне.

Но, падая от пули прыткой

успел он вспомнить на лету

о поцелуях за калиткой

и о черёмухе в цвету.

 

День.

Дом.

Окно открыто.

За ним черёмуха цветёт.

Сидит за прялкою Анита

и своего солдата ждёт

 

2015)

 

АННУШКА-2012

 

Сидит в машине Аннушка

и ждёт зелёный свет.

На небе нет ни пятнышка

и опасений нет.

 

Косыночка былинная,

пальтишко - чистый драп.

А маслице машинное

на рельсы

кап...

кап...

кап..

 

(2012)

 

 

Б

 

БАБУШКА И БОГ

 

Платья подшивая облакам

и ветрам сплетая косы туго,

бабушка в раю по вечерам

сказывает Богу обо мне.

 

Он с улыбкой слушает рассказ

в небо возвратившегося друга,

он и так всё ведает про нас,

но ему уютно рядом с ней.

 

На лице у бабушки морщин

больше нет – она меня моложе,

но грехами тысячу причин

ей я беспокоиться создал.

 

Как моих былых учителей

просит Бога быть со мной построже,

чтобы там на грешной на Земле

я души своей не прогулял.

 

Время чертит и считает Бог –

дни бегут за циркулем по кругу.

Близок ли, далёк ли мой итог

не подскажет Он, не скажет дня.

 

И, вплетая от дождя струю

в косы ветрам, стянутые туго,

каждый вечер бабушка в раю

снова просит Бога за меня.

 

(2013)

 

 

БАБЬЕ ЛЕТО

 

Cентябрь решительно к утру 

простился с летом,

cменив ленивую жару 

холодным ветром.

 

И вместо радостей простых,

любимых нами, 

впитали камни мостовых

хандру с дождями,

усталый и помятый вид

мужчин небритых,

размолвки, накипь от обид,

давно забытых.

 

Болезнью город поражён,

простужен ветром – 

и он отправил своих жён

за бабьим летом:

в осенних убранных полях,

в снопах пшеницы

да в жёлтых скошенных лугах

оно таится.

 

Там, обжигая кожу рук 

огнём рассвета,

по капле бабы соберут 

в бидоны лето.

Вернувшись, тёплою щекой

прижмутся, плача,

и сложат руки за спиной,

ожоги пряча.

 

(2014)

 

БЛОШИНЫЙ РЫНОК

 

Под товары положив мешки,

и жару презрев, и суматоху,

на блошином рынке старики,

продают ушедшую эпоху.

 

А у ног их век двадцатый спит.

Кажется, дотронешься неловко –

самовар помятый закипит,

патефона заскрипит иголка.

 

Только чертит в небе карандаш

низко провода над головами.

Дорого ли прошлое продашь,

сваленное грудой под ногами?

 

На блошином рынке старики

и жару презрев, и суматоху,

разломав столетье на куски,

продают ушедшую эпоху...

 

(2011)

 

 

БОМЖ КРЫЛАТЫЙ

 

Одна лапа срослась кривою:

то ли дрался так лихо, то ли

окольцован людской братвою

отсидел ни за что в неволе.

 

И крыло волочится рядом,

не взлететь в голубое небо.

Голубь мира?

Да, был когда-то...

Бомж крылатый он,

голубь хлеба.

 

У скамейки,

у хлебной лавки,

где старушки,

где птичья Мекка,

в суматошной и шумной давке

он не воин,

худой калека.

До зимы бы дожить,

а там уж

бог с тобою, мир,

бог с тобою.

Выйдет Смерть за калеку замуж,

поцелует кривой косою.

 

Взмыли в небо

лихие асы,

наделённые крыльев властью...

 

...лишь под вечер

у теплотрассы

встретит друга он по несчастью,

встретит друга он по увечью,

и пропахший дурной махоркой

настоящий бомж,

человечий

с ним поделится чёрствой коркой.

 

Лягут рядом,

свой день прожили,

согревая пустое место,

два бомжа.

У обоих крылья

и одна на двоих невеста.

 

(2008)

 

БУМАЖНЫЙ РАЙ

 

Век таланта – короткий миг:

вспыхнет, выгорит – и прощай.

Но герои хороших книг

попадают в бумажный рай.

 

Будь ты рыцарь и будь злодей:

дверь открыта героям всем.

Даже ведьмы, изнанка фей,

вхожи запросто в тот Эдем.

 

– Если Бог принимает их,

для кого существует ад?

– Там герои из книг плохих

вместе с авторами горят.

 

(2012)

 

 

В

 

В ЛЕТНЕМ САДУ

 

Дождь играл на клавесине тихо джаз,

плыли ноты над вечерним Летним садом.

Я шептал дождю стихи

и между фраз

белых статуй – белых дам – касался взглядом.

 

Надо мною, над аллеей, над Невой

мокрой тенью поднималась ночь всё выше.

И одна сказала Дама мне:

– Постой!

Неужели от тебя стихи я слышу?

 

Здесь читали их Ахматова и Блок

и, смущаясь, мне дарили на прощанье.

Почитай и ты,

быть может, парой строк

ты останешься в моих воспоминаньях.

 

А когда мой сад укутает зима,

и поэтов тени встанут полукругом,

твои строки

прочитаю им сама

и сквозь время познакомлю вас друг с другом.

 

Прятал я слова простые под вуаль,

интонацией играл, но все же сбился.

И вздохнула Дама Белая:

– Как жаль!

Показалось, что ещё один родился...

 

(2008)

 

 

В СТРАНЕ ТЕЛЕФОНОВ

 

В стране телефонов мой дом на окраине слов.

На медной табличке есть номер,

почти нечитаем.

И если отвлечься от пары случайных звонков,

мой дом, словно остров,

практически необитаем.

 

Мне в нём хорошо,

мне уютно здесь жить одному.

Без писем, коротких как спички,

что вспыхнут и тают

дымком на ветру тишины.

Я давно никому

войти и остаться надолго в нём не разрешаю.

 

(2007)

 

 

 

В ЧЕТЫРЕ НОГИ

 

Смущенная пьеса на зависть другим,

вечерним спешащим прохожим.

Игра на рояле в четыре ноги

по мокрой асфальтовой коже.

 

Игра на рояле о странной любви,

родившейся под фонарями,

о поздней любви, о безумной любви,

рассыпанной в вечер шагами.

 

Игра на рояле, на клавишах грёз,

на паузах между словами.

И кажется всё это будет всерьёз,

и что-то случится меж нами.

 

Но у остановки стихают шаги

и тени ложатся на плечи.

Игра на рояле в четыре ноги

смолкает прощальным:

– До встречи!

 

(2006)

 

 

ВЕТЕР ДНИ МОИ РВЁТ ИЗ РУК

 

Всё мне кажется – я успею.

На последний мой посошок

утро вечера мудренее

мне подарит в дорогу Бог.

 

Не растрачу тот день впустую.

Всех, кто нужен мне, отыщу:

тех, кого люблю – поцелую,

тех, кого не люблю – прощу.

 

Дверь закрою в своё жилище,

дверь души распахну друзьям,

и долги свои через нищих

тем, кого не нашёл – раздам.

 

Всё мне кажется – я успею.

А пока дела – недосуг.

Словно пух летит на аллею,

ветер дни мои рвёт из рук.

 

И идут они все впустую,

пока я в суете кружу:

тех, кого люблю – не целую,

тех, кого не люблю – сужу.

 

(2011)

 

ВЕТЕР ЗА ДВЕРЬЮ

 

В чужих домах,

в мотелях,

в поле у костра,

из грубых рук себе устроив изголовье,

я, засыпая, не мечтал по вечерам

и вспоминал тебя не часто, но с любовью.

 

И вот, как в юности, я у дверей стою,

приехав в город твой, вернувшись через годы.

Открой мне дверь,

я ничего не продаю:

ни крем для рук, 

ни зонтик, вышедший из моды.

 

Ругайся!

Плачь!

Кричи!

Во всём меня вини...

Готов к упрёкам я,

к суду

и укоризне.

Я знаю, как скрипят бессмысленные дни,

по мостовой катясь колёсами из жизни.

 

В родном краю, как и на чуждой стороне,

воспоминанья часто –  тяжкие оковы.

Но если даже ты забыла обо мне,

открой мне дверь,

я – не Свидетель Иеговы!

 

Не агитирую, не разношу реклам,

не проповедую, склоняя к суеверью...

Я просто вспомнил, как уютно было нам

вдвоём с тобой за этой деревянной дверью.

 

PS

 

Она жила с другим,

давно любя его

и о былых мужчинах вспоминала редко.

Открыла дверь на стук – за нею никого,

лишь ветер бьёт о дверь

сухою голой веткой.

 

(2015)

 

 

ВЕЧНО С ПРИНЦЕССАМИ ЧТО-ТО СЛУЧАЕТСЯ

 

Вечно с принцессами что-то случается:

то не смеются, то не просыпаются,

то до утра на засохшей горошине

они не затихнут никак по-хорошему.

 

На Ближнем Востоке их тихою сапою

легко соблазняют волшебною лампою.

Ещё есть такие, что спутались с гномами –

лесными, чужими, совсем незнакомыми.

 

Других за язык (не болтали чтоб лишнего)

готова родня да за первого нищего.

Обычно везёт: среди всякого сброда

найдется дурак вроде Дроздоборода.

 

А те, что богаты колье да кулонами,

часто имеют проблемы с драконами:

то их уведут, то похитят и скушают,

а всё потому, что советов не слушают.

Нет, мужики, братья кровные – принцы,

не след нам на этих принцессах жениться!

Давайте найдем поскромнее немножко:

с хрустальною туфлей на маленькой ножке.

 

(2006)

 

 

ВЕЧНЫМ ЗНАКОМ ПЕРЕНОСА

 

Между строчками кочуя,

бродят буквы по листочку,

их никак не отучу я

издеваться надо мной.

Ставлю, ставлю запятую,

где пора поставить точку

и бездумно ставлю точку

вместо нужной запятой.

 

Жить влюблённому не просто –

столько знаков препинанья!

И не видя дальше носа,

получаешь часто в нос.

Ставлю, ставлю знак вопроса

там, где нужно восклицанье

и невольно восклицаю,

позабыв задать вопрос.

 

И, казалось бы, не прочь я

прилететь влюблённым бризом,

но бессловье и бесстрочье

снова в спутниках со мной.

Ставлю, ставлю многоточье,

не сближая нас дефисом,

а дефис привычно ставлю

вместо точки не с тобой.

 

Упакованы в коробки

у весны все дни и числа,

ей предписано в короткий

срок покинуть спящий дом.

Заключаю сердце в скобки,

и опять строка подвисла

вечным знаком переноса

слов признанья на потом...

 

(2011)

 

 

ВЛЮБЛЁННОСТЬ И ЛЮБОВЬ

 

Кто отличит влюблённость от любви?

Быть может, Время? Если стрелок тени

замрут, отмерив тысячу мгновений,

и я шаги знакомые твои,

не различу среди других шагов –

я был влюблён,

но это не любовь.

 

А если я их слышу и тогда,

когда меж нами время и пространство,

и судеб наших двух непостоянство,

и жар огня, и мёртвый холод льда,

мне ясно будет безо всяких слов,

как отличить влюблённость и любовь.

 

(2010)

 

 

ВРЕМЯ ТАЕТ

 

Время рвётся, время тает,

у ворот стоит карета,

и вихрастый кучер-лето

допивает сладкий сон.

Для того, кто уезжает

есть хорошая примета:

солнцем выпала монета

поутру на небосклон.

 

Время тает, время рвётся,

ветер в путь-дорогу гонит,

увезут карету кони

по мощёной мостовой.

Для того, кто остаётся

нет примет на небосклоне,

лишь разлука на ладони

тонкой длинною чертой.

 

(2010)

 

 

ВЫ ГРУСТИТЕ ОДНА

 

Вы грустите одна среди белых цветов

в элегантном боа из фазановых перьев.

Родилась ваша грусть из разлитых духов,

из оплавленных свеч и опавших деревьев.

Из потерянных лет, из обманутых чувств,

одиноких рассветов на тихой аллее.

В ваших пальцах бокал снова лёгок и пуст,

но сегодня вино не пьянит и не греет.

Вы грустите одна среди белых цветов

о нечаянных ласках, греховном союзе.

Родилась ваша грусть из рассыпанных слов,

из утраченных нот и разбитых иллюзий.

Из пустых вечеров и зачеркнутых строк,

неотправленных писем-упрёков мужчине.

Между пальцев течёт время, словно песок,

и сгорает дотла каждый вечер в камине.

Ваш роман из обрывков забытых стихов –

он пера не поэтов, а их подмастерьев.

Вы грустите одна среди белых цветов

в элегантном боа из фазановых перьев.

 

(2014)

 

 

ВЫПУСТИ ПСОВ НА ОХОТУ

 

Он постарел, потускнели глаза,

он сединою побит как картечью.

Выдохни всё, что хотела сказать,

но не успела за прежние встречи.

 

Выпусти псов на охоту, пора –

мягко пружинят осенние травы.

Пусть они гонят его во вчера:

прошлое требует скорой расправы.

 

В горло вцепись ему зверем,

убей!

Не убежать ему.

Слаб он.

Догонишь.

Что же ты медлишь?

Ты стала сильней!

Он ведь когда-то убил тебя, помнишь?

 

Он постарел, потускнели глаза,

он сединою побит как картечью.

Выдохни всё, что хотела сказать...

...что ж ты его

обнимаешь

за плечи?

 

(2011)

 

 

Г

 

ГАЛАТЕЯ

 

Улыбайся, моя хулиганка,

стисни зубы и улыбайся.

Это просто твоя огранка,

это скульптор зубилом бьёт –

и с души отлетает боль.

Улыбайся, моя Галатея –

знаю, страшно, но постарайся.

Это лучше, чем жить, старея,

не узнав, как сквозь рёбра жжёт

в сердце вспыхнувшая любовь.

 

Разом,

залпом,

глотком хорошим

ты прожитые выпей дни.

Всё, что лишнее – станет прошлым,

отразится затихший стон

новым светом в твоих глазах.

Всё, что лишнее –

ляжет пылью

под босые твои ступни.

За спиною расправив крылья,

ты взлетишь под рассветный звон

колокольчика в небесах.

 

Улыбайся, моя Галатея,

знаю, страшно, но ты пытайся.

Это лучше, чем жить, жалея,

не узнав, как из стонов-нот

вытекает любовь-ручей.

Улыбайся, моя хулиганка,

стисни зубы и улыбайся.

Это просто твоя огранка,

это скульптор зубилом бьёт

по застывшей душе твоей.

 

(2013)

 

 

ГЕРБИ,

ИЛИ ИСТОРИЯ РАССКАЗАННАЯ АВТОРУ ЮЛИЕЙ ШРАЙБЕР

 

Не отразилась ни в одном

российском гербе,

ни в областном, ни в городском,

речушка Герби.

 

Журчащим перебором струн

по серой гальке

стекает с гор она в Амгунь,

вся без утайки.

 

 

В далёком семьдесят шестом

на берегу её крутом

стояли дети босиком,

их было семеро.

Теченьем лето унесло.

Бил по щекам наотмашь зло

и целовал, скуля, в чело

их ветер с севера.

 

Отец их, Зайцев, был связист.

и в эти дебри

его забросило как лист

на речку Герби.

 

На сотни вёрст кругом тайга,

вот работёнка!

Лишь речка лижет берега

как собачонка.

 

Печь, деревянная изба,

в соседях – техник.

И все – сплошная голытьба,

сапог – и тех нет.

 

Раз в месяц с неба вертолёт,

винтом гундося,

хвостом над избами качнёт –

продукты сбросит.

 

И снова дни как мошкара,

за датой дата,

летят из юности утра

на свет заката.

 

Не отражаясь ни в одном

российском гербе

течёт по гальке день за днём

речушка Герби.

 

Всё изменилось вдруг. Солдат

пригнали к сроку,

и разместили Желдорбат

неподалёку.

 

И измеряя кривь земли

под небом мглистым,

по шпалам будущим прошли

геодезисты.

 

Снимал их фотоаппарат

весь путь по карте:

так семь неграмотных зайчат

остались в кадре.

 

На всю ораву мелких ног

аборигенов

на Герби не нашлось сапог

одновременно.

 

В далёком семьдесят шестом

на берегу её крутом

стояли дети босиком,

их было семеро.

Теченьем лето унесло.

Бил по щекам наотмашь зло

и целовал, скуля, в чело

их ветер с севера.

 

Был Зайцев, как любой мужик,

кутить умельцем

и заложить за воротник

ходил к путейцам.

 

А те имели скромный быт

и, не жируя,

не водку пили или спирт,

а тормозную.

 

Как жидкость медленно течёт

в стакан гранёный!

И в каждой капле дремлет чёрт –

большой, зелёный.

 

Ему всё мало – пей да пей,

в душе – истома.

Плевать, что семеро детей

отца ждут дома.

 

В один из жёлто-серых дней

с рассветом мокрым

отец их вышел из сеней,

гонимый чёртом.

 

То бес из глаз его, из недр

вовне ломился,

но Зайцев петлю сплёл на кедр

и удавился.

 

В далеком семьдесят шестом,

перед повешенным отцом

стояли дети босиком,

их было семеро.

Теченьем лето унесло.

Бил по щекам наотмашь зло

и целовал, скуля, в чело

их ветер с севера.

 

Согнув земную твердь в дугу

солдаты вскоре

проложат рельсы сквозь тайгу

навстречу морю.

 

И там, где ветер целовал

зайчат в ту осень

сегодня станция, вокзал

и ЭЧ-8.

 

А с гор всё также день за днём

стекает Герби,

не отражаясь ни в одном

российском гербе.

 

Давно забыт теодолит,

буссоль, работа...

Но Юля бережно хранит

той встречи фото.

 

В далеком семьдесят шестом

на черно-белом снимке том

стояли дети босиком,

их было семеро.

Теченьем лето унесло.

Бил по щекам наотмашь зло

и целовал, скуля, в чело

их ветер с севера.

 

(2013)

 

 

ГИТИННЭВЫТ

 

Неожиданный призрак мелькнет средь осин –

там, где сок от луны на тропинку разлит

и оставлены были следы мокасин

юной девы по имени Гитиннэвыт*.

 

Злые духи тайги хищно смотрят ей вслед,

ловит запах шаман, отойдя от костра:

человеческий череп на посох надет –

голый череп, чьи скулы стесали ветра.

 

Расплескалось дыханье, шаману побег

юной девы для взора отныне открыт:

торопясь, под осиною свой оберег

обронила нечаянно Гитиннэвыт.

 

Взмахом листьев-ладоней камлает шаман,

мастер быстрых теней и таёжных погонь,

и окутает череп на посохе тьма,

а в глазницах пустых вспыхнет адский огонь.

 

Заклубятся сплетенья теней и личин,

и бесплотен на ощупь, прозрачен на вид

неожиданный призрак мелькнет средь осин,

догоняя бегущую Гитиннэвыт.

 

(2012)

 

_______

* Имя Гитиннэвыт переводится с чукотского как «красавица»

 

 

 

ГОД ДРАКОНА

(поздравление друзьям)

 

С календарей от Москвы до Гудзона

последние числа срывают ветра.

Позвольте поздравить вас с Годом Дракона

и пожелать вам любви и добра!

 

Чтоб ваши мечты обязательно сбылись,

чтоб клады нашлись, а удачи случились,

чтоб ангелы вас от беды берегли

и реки молочные мирно текли.

 

Чтоб рядом тянулись у вас до запястья

и линия жизни, и линия счастья,

и чтобы гадалка (такие дела) 

от зависти карты свои порвала.

 

Чтоб всё не закончилось радостным годом,

чтоб жизнь была дальше намазана мёдом,

чтоб удивлялся повсюду народ:

ну надо же как им всё время везёт!

 

С календарей от Москвы до Гудзона

вихрь времени весело дни оборвал.

Позвольте поздравить вас с Годом Дракона,

и за удачу наполнить бокал!

 

PS

 

Нынче глотка за столом будет мало!

И если до дна не допьёте сейчас,

то чёрный дракон водяной из бокала,

высунув голову, скушает вас!

 

(2011)

 

 

 

ГОЛУБЬ

(Юрию Басину)

 

Я – сизый голубь на церковной крыше.

Под солнцем греюсь в капельке тепла.

Здесь хорошо, и ангелы мне свыше

небесный хлеб крошат на купола.

 

И сон знакомый каждый день мне снится:

едва псалмы споет церковный клир –

ко мне взлетит на крышу голубица.

Ещё одна душа покинет мир.

 

(2013)

 

 

ГОНЧАРНЫЙ КРУГ

 

Не разъять нам сплетённых рук –

этой ночью, слепой и длинной,

мы легли на гончарный круг,

и любовь наша стала глиной.

 

В наших венах текло вино,

пахло хлебом и пряным тмином,

два дыханья слились в одно,

два дыхания стали единым.

 

По телам разгоняя жар

над шершавым горячим кругом,

нас с тобою лепил гончар,

перемешивая друг с другом.

 

Очищал он прилипший сор

с наших душ легко и умело,

и ложился любви узор

на единое наше тело.

 

Мы сливались в единый звук,

а потом с тобой разом смолкли.

И теперь не разъять нам рук –

разлетимся мы на осколки.

 

(2011)

 

ГОРОД У МОРЯ

(Юлии Стасенко)

 

Мне часто снится этот город,

он манит солнцем и дождём.

Я с ним в разлуке день за днём

как будто ощущаю голод,

как будто ощущаю холод,

и так хочу проснуться в нём!

 

Мне часто снится это море –

такого больше нет нигде!

И оказавшись вновь в беде,

мечтаю, что приеду вскоре

и растворю беду и горе

в солёной солнечной воде.

 

Мне часто снится этот город,

там жив ещё мой старый дом.

И я живу волшебным сном

тех лет, где счастлив был и молод,

А сердце, как кузнечный молот,

стучит:

– Хочу проснуться в нём!

 

(2015)

 

Д

 

ДВЕНАДЦАТЬ ВОЛЬТ ТИШИНЫ

 

Дайте мне кресло и тёплые сны,

дайте мне двенадцать вольт тишины,

дайте мне книгу - неважно о чём,

чтобы я оделся тем, что прочёл.

 

Выдохнут я весь - в слова и шаги,

вычерчен, как мел, в пунктир и круги,

высыпан на стол я, сброшен на пол

и затоптан теми, кто мимо шёл.

 

Дайте мне немного синих чернил,

чтоб остаток сил в стихи я излил.

Дайте мне вечер из поздней весны,

дайте мне двенадцать вольт тишины!

 

(2014)

 

 

ДВОЙНАЯ ПОРЦИЯ МЕНЯ

 

Был полон город-бар людей,

горели светофоры-свечи

и бармен смешивал в коктейль

чуть-чуть весны и тёмный вечер.

 

Шутил, стаканами звеня,

и предлагал своим знакомым

двойную порцию меня,

слегка разбавленную ромом.

 

Но морщась с первых же глотков,

ему пеняли раз который

на горький привкус от стихов

и скуку пауз и повторов.

 

Плыла Луна, касаясь крыш,

над баром-городом снаружи,

напиток из меня и вирш

был никому в ту ночь не нужен.

 

(2010)

 

ДЕВОЧКА-ЭМО

 

Между явью и снами

бродит вечер в тоске,

спит браслет с черепами

у него на руке.

 

В летнем парке девчонка – 

за спиной рюкзачок,

левый глаз прячет чёлка,

а на майке – значок.

Жмут перчатки без пальцев,

брюки – чёрный деним,

блики солнечных зайцев

распугал её скрим.

 

А под розовым кремом

неба вены в крови.

Плачет девочка-эмо

об ушедшей любви.

 

Её сердце в печали

под накидкой плаща,

ей сегодня сказали:

«не люблю» и «прощай».

Между явью и снами

старых слипов следы.

Так прощаются с нами

наши эмо-мечты.

 

Стынут плаги в тоннеле,

ветер холодно-груб.

И слова еле-еле

обрываются с губ.

А закат словно в тему:

черно-розовый цвет.

Плачет девочка-эмо

восемнадцати лет.

 

Её сердце в печали

под накидкой плаща,

ей сегодня сказали:

«не люблю» и «прощай».

 

И под розовым кремом

неба вены в крови.

Плачет девочка-эмо

об ушедшей любви.

 

(2008)

 

 

ДЕВЯТЬ СЕСТЁР

 

В каждой женщине – девять сестёр,

девять сущностей, девять обличий.

И не знает она какова ей назначена роль.

Жанна гордо идёт на костёр,

Еве рай беззаботный привычен

и с надеждою смотрит на сонное море Ассоль.

 

В каждой женщине – девять подруг,

девять смыслов и девять законов,

но в любой ситуации женщина будет собой.

И когда мир взрывается вдруг,

в каждой женщине – девять патронов

или девять мишеней принять на себя эту боль.

 

За развилкой печалей и бед

есть у мести для Ольги дружина,

для Джульетты у горя есть тонкий и острый стилет.

Из ребра сотворённым на свет

им судьбу сочиняет мужчина,

даже тем, у кого и мужчины любимого нет.

 

Пусть же всё, что прошло, отболит,

свежий ветер развеет осадок

и залечит сердечные раны им снова любовь.

В каждой женщине – девять обид,

девять тайн, девять скрытых загадок,

девять жизней,

прожитых задолго до встречи с тобой.

 

(2011)

 

ДЕНЬ ДЖУЛЬЕТТЫ

 

Дождями отшумело лето,

плывут по небу журавли.

В Вероне праздник – День Джульетты,

и снова тысячи поэтов

ей свои оды принесли.

 

Какое странное искусство

петь песню тем, кто не дожил,

кто не хранил в разлуке чувство,

а предпочёл ему безумство

и сам любовь свою убил?

 

Как сквозь века и расстоянья

не видеть спорность рубежа?

Не позволять себе признанья:

любовь их меньше расставанья,

короче лезвия ножа!

 

За выбор свой влюбленным детям

друг друга больше не найти,

и вечность целую Джульетте

одной в полубезумном свете

лететь по Млечному пути.

 

(2015)

 

ДЖАЗ НА ПЯТНЫШКЕ ЛЕТА

 

Я построил свой дом из сентябрьских грёз,

из цветочной пыльцы, из дыхания звёзд.

В моём доме живет пара книг, пара снов

и огромное небо, что смотрит в окно.

 

В моём доме пусты кошельки и шкафы.

Жизнь берёт с меня плату словами строфы.

Ни богатых ковров, ни фарфоровых ваз,

но зато вечерами играет здесь джаз.

 

Под слепою луной

он надеждой звучит,

джаз на пятнышке лета в осенней ночи.

Джаз на цыпочках нот,

джаз на вздохе свечи,

джаз на пятнышке лета в осенней ночи.

 

Я построил свой дом из текучих теней,

тех, которые чем-то запомнились мне.

И теперь по экрану – по белой стене

бродят Борхес и Кафка, Дали и Мане.

 

В моем доме просты и одежда, и стол.

Здесь собрались лишь те, в ком уверен на сто.

И огромное небо смотрит на нас,

и для всех вечерами играет здесь джаз.

 

Под слепою луной

он надеждой звучит,

джаз на пятнышке лета в осенней ночи.

Джаз на цыпочках нот,

джаз на вздохе свечи,

джаз на пятнышке лета в осенней ночи.

 

(2007)

 

 

ДНИ МОИ

 

На душе – тревога и испуг,

по спине сутулой – холодок:

дни мои вдруг вырвались из рук,

оборвав бумажный поводок.

 

Понесли неведомо куда:

то ли к трону, то ли к палачу.

Словно я как в детстве, из гнезда

выпал и, беспомощный, лечу.

 

Дней моих мне не остановить,

не сдержать их бешеный галоп -

рвётся мир связующая нить

и летит мне будущее в лоб.

 

Вспышка! Миг!

Закат или заря?

Как пустынен и невзрачен вид

на картонном дне календаря,

твёрдом словно камни пирамид.

 

А в сторонке, в нескольких шагах,

приглушив вечерние огни,

дни мои пасутся на лугах –

спутанные, спутанные дни.

 

(2012)

 

 

ДОЖДЬ ЛУНЫ И РАЗЛУКИ

 

Я спою тебе дождь

про холодное лето,

где под шляпами крыш

звезды прячут июнь.

Будет ветер играть

рифмами до рассвета,

будут капельки нот

обрываться со струн.

 

И затихнет в ночи

этим струнам послушен

город тайной любви

и нечаянных встреч.

Только не уходи,

только дождь мой дослушай. 

Это всё, что я смог

для тебя уберечь...

 

Я спою тебе грусть

мимолетных свиданий,

телефонных звонков

и случайных обид.

Грусть непрошенных снов

и пустых ожиданий,

что с годами любовь

навсегда отболит.

 

И затихнет в ночи

моим струнам послушен

город тайной любви

и нечаянных встреч.

Только не уходи,

только дождь мой дослушай. 

Это всё, что я смог

для тебя уберечь...

 

(2008)

 

 

ДОМ РЫБАКА

 

Спрятался в листве

дом рыбака.

У него жена,

трое детей.

Тропкою к калитке

привязана река,

солнышко на нитке

привязано над ней.

 

И когда улов

он достаёт,

проверяет: вдруг

там в ячеях

как судьбы ошибка

(пошаливает чёрт),

золотая рыбка

запуталась в сетях.

 

Он её возьмёт –

пальцы дрожат –

станет, торопясь,

он умолять:

– Смилуйся, царица,

отпусти назад!

В жизни ни страницы

не хочу менять!

 

(2015)

 

 

ДРАКОН-ЛЮБОВЬ

 

На изнанке Вселенной

в угрюмой тиши мирозданья

там, где плавают тени

больших треугольных жилищ,

бродит с посохом Странник –

судьбою отправлен в изгнанье –

носит скабу худую,

злословен, обижен и нищ.

 

Приглашают его

вечерами рассказывать сказки,

угощают вином

из сушеной столетней травы.

И в огонь их каминов

летят пожелтевшие маски

облетевшей, линялой,

отжившей на свете листвы.

 

А взамен на тепло

от вина и объятья их женщин,

он плетет небылицы

о том, что за краем миров,

на изнанке судьбы

есть планета уютней и меньше,

и живёт на планете

дракон, нареченный Любовь.

 

Он сильнее, чем Смерть,

он сжигает дыханием вечность,

сильных делает слабыми,

слабым даёт свою власть.

И насытившись всласть,

забирает с собой в бесконечность

всех попавших в драконью

горячую звёздную пасть.

 

Опираясь на посох,

в далёком углу мирозданья

гость слегка ухмыльнётся

и выйдет, загадочный, вон,

за порогом оставив

дрожащие в страхе созданья,

не гостил у которых

ещё этот звёздный дракон.

 

(2009)

 

 

 

ДЫМ

 

Из огня научился взлетать я

в час серой совы,

и несёт меня ветер в объятья

опавшей листвы.

 

Там раскинула осень кочевье

в багряных шатрах,

там растут мои братья-деревья

в уснувших лесах.

 

(2012)

 

 

Е

 

ЕСЛИ Я ЕЁ ТЕНИ НЕ СТРУШУ

 

Меча не страшась и не внемля злату,

через пространство и время вброд,

круги рождая в воде заката,

любовь на новое небо идёт.

 

Она на скрижалях творенья – запись,

она – сосуда с забвеньем медь.

Пред ней бессильны хула и зависть,

пред ней безвольны война и смерть.

 

И если я её тени не струшу,

растает хладной гордыни снег –

ко мне однажды в пустую душу

любовь попросится на ночлег.

 

(2012)

 

 

ЕЙ ЗВЁЗД НЕ ДОСТАТЬ

 

Ей звёзд не достать, но она всё летает во сне,

ища от небесных дверей золотые отмычки.

И ходит с подругами в боулинг, а по весне

меняет мужчин по давно заведённой привычке.

 

Ей звёзд не достать. Этой жизни касаясь едва

всё ищет она вход в иное её измеренье.

И слушает рэгги, играя с судьбою в слова,

в депрессии, в страсть, в полуревность и полупрощенье.

 

Запутавшись, где полуправда и полувраньё,

начать всё сначала не может она –

слишком поздно.

Дорога до Неба длиннее,

чем жизнь её,

и ей не дойти,

не добраться

к сияющим звёздам.

 

(2007)

 

 

Ж

 

ЖАРА

 

Июнь.

Работа.

Адская жара.

На ладан дышат кондиционеры.

Кто выдул с улиц городских ветра?

Кто выпил все дожди из атмосферы?

 

Уехать бы отсюда навсегда,

найти себе укромное местечко.

Декабрь.

Отдых.

Стужа.

Холода.

Доха и нерастопленная печка.

 

(2012)

 

ЖИЗНЬ В ИПОТЕКУ

 

Полезно каждому простому человеку

не забывать, из чрева выйдя по делам,

что жизнь дана не просто так, а в ипотеку,

и нужно будет расплатиться по счетам,

Настанет срок оплаты карты ипотечной,

всех остановят – кто успел, кто не успел –

баланс проверят, а у нас для жизни вечной

на личном счёте не хватает добрых дел.

 

(2012)

 

 

ЖИЗНЬ. ГЛАВЫ II-V

 

Жизнь. Глава Вторая.

Двадцать лет. Первый юбилей: цветы, подарки. Проездной. Студенческий билет. Девушка (кондуктор в автопарке). Пара встреч. Случайная постель. Выезд на природу в выходные. Опозданье. Рейсов нет. Мотель. Ссора. Расставание. Чужие. Зимы-вёсны. Новые мечты. Фильмы-книги. Музыка и споры. Ночи, словно длинные мосты. Дни сплошным учебным коридором. Сессии. Экзамены. Друзья. Вечеринка. Тихая аллея. Девушка. Объятия. «Нельзя». Поводок невидимый на шею. Долгие признания. Облом. Ревности мучения. И снова Сессия. Экзамены. Диплом. Грустное веселье выпускного. Дождь. Сырое утро. Пузыри. Юности разбитое зерцало. И

  

Глава из жизни номер три.

Самое-пресамое начало. Поиски работы. Макияж Секретарш и прочих кадровичек. Жизнь не по специальности. Но стаж. «Деньги». Но пока не без кавычек. Зимы-вёсны. Прежние мечты. Фильмы-книги. Вместо споров – сплетни. Ночи, словно длинные мосты. Дни, как будто офисные клети. Как-то незаметно тридцать лет. Снова юбилей: цветы, подарки. Премия на праздничный банкет. Девушка (кассирша в аквапарке). Пара встреч. Случайная постель. «До тебя – один лишь только Борька». Свадьба в январе. С утра – метель. Родственники. Ресторан. И

– Го-о-рько!

Пара лет спустя – автокредит. Руль десятилетнего «Ниссана». Пояса потуже. Общепит (в праздник свадьбы вместо ресторана). Зимы-вёсны. Пыльные мечты. Фильмы-книги. Вместо сплетен – дети. Ночи, словно старые мосты. Дни опять, как офисные клети. Кажется, седеет голова. Школьник-сын, а будто бы недавно... И уже

  

Четвертая глава

 в сорок лет перетекает плавно. Много или мало – сорок лет? Никуда опять от юбилея. На работе – праздничный банкет. Вечеринка. Женщина. Аллея. На душе – обманная весна. Смех нетрезв и хвастовство безбожно. Руки. Губы. Бледная Луна. Если и нельзя, то всё же можно. Долгие прощанья за углом. Совести мучения. И снова Встречи-встречи-встречи... Хмурый дом – Он теперь из спальни и столовой. Зимы-вёсны. Позади мечты. Фильмы-книги. Поцелуй на выход. Ночи, словно старые мосты. Дни совсем короткие, как выдох. Ссора на аллее. Днём – домой. Вздох жены. «А ты как думал?.. Борька». В январе – развод. С утра – метель. Родственники. Утешенья. Горько. Застывают руки и слова. Пуст на кухне старый холодильник. Вот она и

  

Пятая глава,

вот он в одиночестве полтинник. Дотянуть до пенсии. А там Может, огород, а, может, марки. Долгие походы по врачам. Бабушка (техничка в автолавке). Дождь. Сырое утро. Тишина. Сыновья всё реже и всё дальше. Скучный и затянутый

  

Финал,

если автор не допишет раньше....

(2010)

 

 

 

З

 

ЗА ДВЕРЯМИ (ВОСКРЕСЕНИЕ)

 

Как раны на теле затянет могилы

травою лугов, и обрушив кресты

серебряный ветер вдохнёт в меня силы

и запахом солнца напоят цветы.

 

Услышу сквозь тихие сны над землёю:

встают, просыпаются люди окрест,

и следом проснусь,

и глаза приоткрою,

и сразу пойму, что из тлена воскрес.

 

Мы вновь обретём, что считали потерей

(на Новой Земле миром правит любовь)

А смерть...

Это были закрытые двери,

и там за дверями мы встретились вновь.

 

(2012)

 

 

 

ЗА МГНОВЕНИЕ ДО РИФМЫ

 

С недописанной строфой,

позабытою в блокноте,

как с накинутой петлёй

на бумажном эшафоте:

сколько прошлое ни прячь –

прорастает сквозь забвенье,

и в конце строки палач

терпеливо ждёт решенья.

 

До работы он охоч,

у него топор наточен,

он казнить готов всю ночь

строфы, где поэт не точен,

где размер как решето,

слово слогом провалилось...

Правда, есть надежда, что

муза сменит гнев на милость.

 

Возвращаюсь я в блокнот

и хожу с петлёй на шее,

ожидая, что вот-вот

дописать строфу сумею.

Возвращаюсь. Не хочу

хоронить слова и ритмы,

дать отмашку палачу

за мгновение до рифмы...

 

(2012)

 

ЗАМЕТАЯ СЛЕДЫ БЫТИЯ

 

Был город мартовским сборником

стихов, где белая вьюга

вплетала в чёрные косы

свой бесконечный сонет.

Она работала дворником.

Она приехала с юга.

А там цветут абрикосы

и холодов уже нет.

 

Ночами сном-беспризорником

она под жёлтой Луною

среди цветов танцевала

на воле в Раштском саду.

И раз в неделю по вторникам,

укрывшись тёмной чадрою

она намаз совершала

в мечети в заднем ряду

 

И снова маленьким двориком

от остановки трамвая,

мелькали разные лица,

следов тянулась змея.

Она работала дворником

и те следы заметая

метлой листала страницы

священных книг Бытия.

 

(2013)

 

 

ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

 

Рассыпаны крошки прохожих,

разлит бриолиновый свет

на мокрой асфальтовой коже,

натянутой в дождь на проспект.

 

Сметая, как сор, с тротуаров

их ветер несёт по домам,

сквозь двери бутиков и баров

и мимо витрин и реклам.

 

Летя вдоль бетонных панелей,

цепляясь за дверь, за окно,

они забиваются в щели:

кафе, ресторан, казино.

 

И падают неотвратимо,

найдя в этом вечере брешь,

в клубы сигаретного дыма,

в объятья подвыпивших гейш.

 

Холодные души согреет

им ночью лишь виски со льдом.

Здесь каждый живёт, как умеет,

летя на огонь за стеклом.

 

(2010)

 

ЗАЧЕМ?

 

Пытаясь вызнать почему

на нас свалилась ноша злая,

своей гордыне потакая,

мы доверяемся уму,

как будто он сквозь ночь и тьму

отыщет нам дорогу к раю.

 

Но мы умом своим слабы.

И даже пристальные взоры

не в силах разгадать узоры

с ладоней собственной судьбы,

куда сквозь стоны и мольбы

ведут ночные коридоры.

 

Ответ доступен, но не всем.

Не все умеют в лад с судьбою

искать не разумом – душою.

Ответ доступен только тем,

кто спросит правильно:

– Зачем

творится всё это со мною?

 

(2010)

 

 

ЗВЕРЬ

 

Мне приснился журнал

без последней страницы.

Неоконченный текст. Неприкрытая дверь.

Там по темному космосу мечется зверь,

остывают планеты за ним на границе

самых дальних миров, замедляя свой бег.

И вода облаков превращается в снег.

 

Зверь тот страшен и жалок. Безумный убийца,

пьет он время из чаши, не ведая дна.

И не может никак, порождение сна

моего, этим временем вдоволь напиться

среди льда моих чувств и капризных снегов.

И вода облаков превращается в кровь.

 

Я проснусь, но от зверя мне не отстраниться.

На обрыве из слов. На краю запятой

я качаюсь, как маятник, стрелкой-душой

в недописанной мною последней странице.

И твержу, я твержу себе тихо: очнись.

И вода облаков превращается в жизнь.

 

Ненадолго… пока… в моем сне на границе

двух миров – от Хаоса и от Людей –

вновь появится зверь на печальной странице,

зверь, что душу лакает из чаши моей.

 

(2009)

 

 

ЗЕЛЬЕ

 

Плыли восковые свечи,

за столом сидела нечисть,

стыло крепкое вино.

И колдун, глаза на выкат,

предложил мне с ними выпить

и полжизни заодно.

 

От глотка дыханье спёрло,

я сквозь собственное горло

кашлем вылетел в кулак.

Хмель волной ударил в темя,

и с лица оплыло время,

утекая в зеркала.

 

Всё, что было мне родное,

стало пеною прибоя,

стало умершей луной,

эхом выстрела из башни,

фразою позавчерашней,

позабытою давно.

 

В мыслях и желаньях грешных

от привязанностей прежних

я отвязан колдуном.

Что правдиво – стало ложно,

поселился бес подкожно

под тринадцатым ребром.

 

Потеряв от зелья годы,

я шалею от свободы,

от суккубы пред собой.

Но душа подспудно ноет:

не моё вокруг – чужое,

вкус у времени другой.

 

Шепчут древние старухи

о войне и о разрухе,

страшных струпьях и парше.

В дым табачный гуслей струны

старых книг вплетают руны

о потерянной душе.

 

И сквозь ветренность хмельную

– Помоги, колдун, – прошу я, –

вынуть беса из ребра.

Только он в ответ хохочет:

– Нет пути назад из ночи

до похмельного утра...

 

(2006)

 

 

ЗИМА НА СНЕГ БЫЛА СКУПА

 

Зима на снег была скупа –

всё обещала, но

с небес не сыпалась крупа:

ни манна, ни пшено.

 

И на папирусах дворов,

приснеженых едва,

читалась клинопись следов

ещё от Рождества.

 

А в небе, как в ведре пустом,

Луна на самом дне

топилась смёрзшимся комком

на солнечном огне.

 

Мой заполняя старый след,

на землю из ведра

всё капал бледный лунный свет

до самого утра...

 

(2012)

 

 

 

ЗНАКИ ВРЕМЕНИ

Оставляет время знаки

на подкладке старых лет,

в треугольном тетрапаке,

в повестях «Роман-газет»,

в старом выцветшем билете,

в автоматах газводы,

но по знакам-вешкам этим

не вернешься в юность ты.

 

Завитушками морщинок

лягут годы на чело,

на дорожках грампластинок

похоронен век былой.

Наша молодость так близко,

но не встретиться нам с ней,

и звучит с пластинок диско

реквием ушедших дней.

 

(2009)

 

 

 

И

 

ИЗ ДОЖДЛИВОГО КАДРА НУАРА

 

Задождило, разветрилось лето,

разругалось с сегодняшним днём.

По домам и деревьям с рассвета

хлещет молнией, словно кнутом.

 

Из дождливого кадра-нуара,

взгляд на небо бросая,

извне

ты по краю бежишь тротуара

в мокром платье, босая

– ко мне

 

Дверь машины открою. И в трубы

рявкнет царственно гром вдалеке.

На мгновение влажные губы

прикоснутся к небритой щеке.

 

Скрипнут дворники, тихо качаясь,

со стеклянного ложа

для нас.

И смеясь, и немного стесняясь,

ты уехать предложишь

на час.

 

(2016)

 

И ТО ТЕБЕ – СВОЛОЧЬ

 

«И то тебе – сволочь, и то тебе – дрянь!» –

сказала в сердцах.

И свободной рукой

на швейной машинке поправила ткань,

чтоб ровно строка улеглась под иглой.

 

Домашние тапочки, тёплый халат,

носки без резинок на пятки сползли,

и вздутые вены предвестьем стигмат

усталые ноги её оплели.

 

«Ну чем он не глянулся? Только не ври!»

Но дочь не ответила, книгу взяла,

а ей ведь зимою уже тридцать три –

как быстро строчит наши годы игла!

 

Изогнутым гребнем заколот пучок

волос, поседевших в заботах давно.

Посёлок на гребне у моря.

Восток.

Закрытая шахта.

Зима и окно.

 

В морщинах запуталось время.

Назад

судьбу не распорешь, а сердце болит.

Был муж,

только спился.

И кто виноват,

что мир не для них этот с дочерью сшит?

 

А дочка уснула, присев на кровать,

ей завтра вставать в несусветную рань.

И шепчет ей мать:

«Ты, конечно, права:

и то тебе – сволочь, и то тебе – дрянь!»

 

(2013)

 

ИСКУШЕНЬЕ НЕ ИМЕЕТ СРОКА

 

Дай я твоё имя угадаю,

девочка у стойки,

королева.

Оттого ль не чувствую ребра я,

что Господь тебе дал имя

Ева?

 

Подойду и сяду с тобой рядом,

отражусь в мерцании бокала.

Обернёшься,

спросишь тихо:

- Адам?

Я тебя тут вечность

ожидала.

 

Вспыхнет спичка,

дьявольское пламя –

искушенье не имеет срока.

Бармен со змеиными глазами

нам нацедит яблочного сока.

 

Пианист играет в зале танго,

пьёт народ

отчаянно и люто,

кашляет в дыму табачном

ангел,

опоздав

всего лишь на минуту...

 

(2012)

 

 

К

 

КОРНИ АВГУСТОВСКОЙ ЛИПЫ

 

Всё поглотили жадные века –

и сладкий смех, и горестные всхлипы,

щекочут амфор древние бока

слепые корни августовской липы.

 

Там под землёй колышется трава,

гончарный круг скрипит и горны дышат,

гуляют люди, падает листва,

и что мертвы давно они – не слышат.

 

Всё также бьются армии. В поту

ткут женщины мужьям своим рубахи.

И разгружают корабли в порту

те, кто давно рассыпались во прахе.

 

Играют в кости, ходят на базар,

влюбляются, грустят, грешат в вертепе.

И на закате каждый раз пожар

прошедший день их обращает в пепел.

 

Всё также солнце за небесный край

небрежно рассыпается лучами.

Оставим их в неведенье. Пускай

живут они по-прежнему под нами.

 

По кружкам разольём с тобой вино,

поднимем их, роняя тоста хрипы,

и не заметим, как о кружек дно

щекочут корни августовской липы.

 

(2009)

 

КОРОЛЕВА И ШУТ

 

Так неприлично, так бесстыдно

непослушны уста,

они не в силах устоять

перед коварной любовью.

Лежит на столике корона у кровати шута

и брошена подушкой мантия в его изголовье.

 

Небрежно прячет под закатом

день потерянный бант.

Смеется в небе пролетающий амур

над тобою.

О, этот танец пряной страсти кончиками пуант

на театральной сцене

перед королевской судьбою!

 

Как всё изменится,

когда ты ускользнешь поутру,

оставив в комнате корону

и шаги в коридоре.

Все тайны сплетница Луна

расскажет ночью двору,

а шут дополнит их

пикантными деталями вскоре.

 

Какими странными дорогами плутает любовь.

Какими сладкими оковами нас манит неволя.

О, королевы, полюбившие придворных шутов,

как незавидна ваша царственная женская доля!

 

(2009)

 

КОРОЛЕВА ПОГОДЫ

 

Солнце в небе танцует с утра

свои дикие жаркие танцы.

До Урала простёрта над бедной Россиею знойная длань.

Королева погоды сходила налево,

имела роман с африканцем,

и теперь с её отпрыском возятся

Питер, Москва и Казань.

 

А в Сибири по-прежнему дождь

и сырое холодное лето.

Мы умеем держать королев своих

чувства в опасные дни.

Чтоб они да налево?!

Да в юбке и топике,

пьяны-развратны-раздеты?

Только валенки и полушубок,

друзья мои,

только они!

 

(2012)

 

КРЕАТИВНЫЙ ПЕРФОРМАНС

 

Триллер, трейлер, трейдер, спойлер,

приквел, сиквел, кулер, бойлер,

мерчендайзер, копипастер,

бриджи, стринги, хайку, кластер,

молдинг, холдинг, тюнинг, дилер,

шоппинг, фьючерс, троллинг, киллер,

софт, хардкор, ремикс, рингтон,

гаджет, виджет, топ, смартфон,

ридер, рейдер, клон, чизкейк,

супермаркет, скайпинг, фейк,

бренд, контент, пиар, фриланс,

креативный перформанс,

манга, танга, аниме –

больше я ни бе, ни ме!

 

(2014)

 

 

КУКУШКА

 

В былые дни в часах жила кукушка –

и никуда, и никогда не торопясь,

она ждала, пока моя подушка

под головою отоспится всласть,

пока из снов причудливо-туманных

я прилечу с небес на землю вниз,

и пробужусь, и буду строить планы

за завтраком

на день и на всю жизнь.

 

И мне казалось,

времени так много:

на сотню сотен дел довольно и полдня.

Кукушка службу исполняла строго

и замедляла время для меня,

держала стрелки лапкою худою,

дрожала над мгновением, пока

минуты, не замеченные мною,

растягивались в долгие века.

 

Однажды вдруг,

порвав реальность в клочья,

не попрощавшись, ничего мне не сказав,

в окно кукушка вылетела ночью,

к пришедшей девушке приревновав.

В часах её каморка опустела,

а без кукушки с временем – хоть плачь:

летят года стремительно, как стрелы,

уносятся десятилетья вскачь.

 

Пуста порой теперь моя подушка,

но знаю я, но в это точно верю я:

ко мне однажды прилетит кукушка,

не просто посторонняя – моя.

Одарит снова долгим-долгим годом,

и не ревнуя к женщине седой,

в последний миг перед моим уходом

задержит время лапкою худой.

 

(2011)

 

 

КУРЬЕР ПЕРЕМЕН

 

У курьера, что приносит перемены,

нос пьянчужки и трясутся мелко руки.

Он трезвонит в дверь настойчиво.

Сквозь стены

моё имя он кричит,

глотая звуки.

 

Я со вздохом открываю двери.

Внешним

переменам в моём возрасте не рады.

Я хотел бы, чтобы всё осталось прежним,

но курьер суёт конверт и просит платы.

 

 

Штемпель почты.

Почерк крупный и красивый.

Но не весь заполнен нижний уголочек:

там в строке «кому» – мой адрес,  моё Ф.И.О,

а в строке «откуда» – длинный-длинный прочерк.

 

Я на чай курьеру не оставлю сдачу –

я в хороший поворот судьбы не верю:

у курьеров, что приносят нам удачу,

не трясутся мелко руки перед дверью.

 

(2016)

 

 

КЫЗ КУУ

 

– Ночь сегодня, как хурма, сладка.

  Млечный путь над юртою клубится.

  Отчего же в звёздных облаках

  взгляд витает твой, моя царица?

  

  Отчего не скажешь нежно мне,

  прячешься от чувств моих за ширмой:

  «Вижу солнце на твоей спине*,

  милый и возлюбленный батыр мой».

  

  Отчего не радуют твой взор

  жемчуга персидские и злато,

  дорогой серебряный узор,

  вышитый на рукавах халата?

  

  Запахом твоим сегодня пьян,

  сердце разрывается на части.

  Не томи, прекрасная Шолпан,

  я сгораю от любовной страсти!

  

  – Мне слова твои горьки, как дым,

  как вода из старого колодца.

  Заплатил ты за меня калым,

  но любовь моя не продаётся.

  

  Не тебя люблю я. По весне

  в кыз куу** меня догнал и обнял

  молодой батыр на скакуне –

  и навечно моё сердце отнял.

  

  Ночь порой коварна и хитра.

  Мчится он за мною с ветром, знаю.

  Я с тобою только до утра,

  я тебе, не мой батыр, чужая.

(2010)

  

* дословный перевод с казахского выражения, которое можно трактовать, как признание в любви.

** Кыз куу (казах. - догони девушку), конная игра народов Казахстана и Средней Азии.

 

 

Л

 

ЛАДОНИ

 

И целый день ничего не хочется...

Печален взгляд у твоих очей.

Ты на ладони нашла пророчество

в изгибах линий судьбы своей.

 

Замерзли окна, покрывшись инеем...

Ладони врут, только чьи – вопрос:

Твои, судьбу предсказав по линиям?

Мои, касаясь твоих волос?

 

(2012)

 

 

ЛЕСНОЕ ОЗЕРО

 

Лесное озеро.

Камыши.

После дождя землю солнцем радуя,

Господь рыбачит в лесной глуши,

забросив в озеро с неба радугу.

 

Свистят камышевки в унисон.

А Богу нужно сложить мозаику –

и пару пойманных рыбок Он

с босым мальчишкою шлёт в Вифсаиду.

 

Послушно Господу

вспять, назад

с горы покатится время глыбою.

Мальчишка рыбок Христу подаст,

и тот накормит пять тысяч рыбою.

 

Мальчишке кажется – спит он.

Но

верёвкой стянуты судьбы натуго.

Село у озера.

Дом.

Окно.

И тает над камышами радуга.

 

(2015)

 

 

ЛОПОУХИЙ ПЁС

 

Мне приснился лопоухий пёс.

Жил он у обходчика.

В апреле

стряхивали снег последний ели,

доедал рябину пёстрый дрозд.

Лаем всю округу будорожа,

пёс прощался,

оставляя кров.

Убегал из дома он бродяжить

до осенних первых холодов.

 

Жил охотой,

ел в пути немного,

зимний свой растрачивая жир.

И была железная дорога

для него как некий ориентир.

Вдоль неё –

где шагом, где трусцою –

каждый день по шесть десятков вёрст

за своей неведомой мечтою

шёл упрямо лопоухий пёс.

 

Мы однажды встретились случайно:

в тёмном небе плавала звезда,

пёс лежал на насыпи, печально

провожая взглядом поезда.

А в глазах у исхудавшей псины

из алтайской дремлющей глуши

отражались смутные картины -

образы

иной,

чужой души.

 

Мне приснился лопоухий пёс.

Жил он у обходчика.

Качели

осенью держали детям ели

и клевал рябину пёстрый дрозд.

Стало зябко в доме,

я проснулся:

за окном был лес осенний гол.

Старый пёс из лета не вернулся:

может, умер...

Может быть, дошёл.

 

(2015)

 

 

ЛЮБОВЬ-ЗМЕЯ

 

Спит старый кот,

свернувшись возле штор,

чуть шевеля во сне своём усами.

И прячет тени длинный коридор

за полузатворёнными дверями.

 

Одна из тех ночных теней твоя –

растерянною призрачною цаплей.

Вот кот уснувший, вот окно, вот я,

а где хозяйка – не понять никак ей.

 

О, зеркала, привычно видеть вам,

как всякий раз остывшее итожа,

любовь-змея неспешно по утрам

на пол прихожей сбрасывает кожу

 

и уползает через дверь в рассвет

искать тепла чужих прикосновений.

Любовь-змея... Ей каждый раз вослед

беззвучно плачут брошенные тени.

 

(2011)

 

 

ЛЮДИ-ЧАСТНОСТИ

 

По случайной своей причастности

к одному из моих мгновений

входят в жизнь мою люди-частности

из ботинок, локтей и коленей.

 

Неразгаданные как в ребусе,

состоят эти странные личности

из единственной фразы в троллейбусе

и из запаха лука с яичницей.

 

Из усмешки, случайно брошенной,

из ухмылки, умело запрятанной,

из словесного мусора-крошева

с непременными связками-матами.

 

Отвернёшься – как будто спрячутся,

затаятся унылыми спинами,

но иные всё лезут нахраписто

за душой с разговорами длинными.

 

  

Эх, вы, шушера разномастная,

бубны-девочки да трефи-мальчики...

Знай, душа в моём теле зубастая:

вмиг откусит вам дерзкие пальчики!

 

Я тогда лишь срываю лейблы все,

что прилипли ко мне по оплошности,

когда езжу ночами в троллейбусе

и садятся в него люди-общности.

 

(2010)

 

 

М

 

МЕНЕСТРЕЛЬ

 

Когда Земля ещё лежала на слонах,

боясь упасть в межзвёздное пространство,

два принца молодых сражались на мечах

за сердце юной девы из Прованса.

 

Сходились их щиты, грифон клевал орла,

орёл когтями в щепы рвал грифона.

А над сраженьем

музыка плыла

с игривым пряным вкусом кардамона.

 

В пыли нездешних нот, незнатный и босой,

играл кудрявый юноша с улыбкой.

И чувственный узор он для принцессы той

ткал тонкою струною, словно ниткой.

 

Но вот окончен бой. Ещё в пылу борьбы

принц жадно выпивает чашу с элем.

И что же видит он? Сбежала от Судьбы

обещанная дева с менестрелем.

 

Нет больше ни коня, ни сбруи, ни седла

и выпала из рук его корона.

А над дорогой

музыка плыла

с игривым пряным вкусом кардамона.

 

Устроен странно мир. И объяснит мне кто

кому с любовью этот мир постелен?

Твой знатный титул – прах,

твой острый меч – ничто

перед струною звонкой менестреля

 

Земля с тех пор давно отправилась в полёт,

кружит в сиянье солнечного трона.

Но над Землёю

музыка плывёт

с игривым пряным вкусом кардамона.

 

(2010)

 

 

МЕТАЛСЯ МЯЧ

 

Не ведает стыда арбитр подлый.

Когда не дал пенальти он, чудило,

я чуть не подавился пивом с воблой.

А стадион скандировал:

– На мыло!

 

Соперник наш в отчаянном подкате

заплёл и въехал бутсою в коленце.

Жаль, никого из хавов на подхвате

не оказалось рядом с нападенцем.

 

Метался мяч, как брошеная баба:

то к одному, то от него – к другому.

А этот жлоб продажный,

эта жаба

не выписал и жёлтой костолому!

 

Судье такому нужно по сусалам!

Го-о-о-ол! Блин...

Деньги мне отдайте.

Сосед мой подавился водкой с салом:

судья-придурок свистнул об офсайте!

Гол отменил!!!

 

Соперник атакует.

Ну аут же! Ну аут же, патлатый!

Разуй глаза!!!

Ведь мяч за боковую

ушёл от их ноги

от волосатой!

 

Проход по флангу,

быстрый пас в штрафную,

удар носком,

стремительно и с лёта.

Сосед мой, в шляпе и очках, лютует:

– Да уберите ж с поля идиота!

 

Он мне не ровня,

он, видать, начальник,

но в этот миг мы с ним родные братья.

Вратарь наш – дырка!

Стадион в печали.

Такие разве можно пропускать-то?!!

 

Атака!

Первым наш на передаче.

Судья свистит, игрок наш недоволен.

И этот Сидор,

этот пёс смердячий

показывает красную –

и с поля!

 

В пятнадцать тысяч мат над стадионом,

да чтоб под землю гад тот провалился!

Другой сосед мой коньяком с лимоном

от этого решенья подавился!

 

Он нам не ровня,

он актёр театра.

Ему в Нью-Йорк на эти выходные –

играть по пьесе Жана Поля Сартра.

Ну, а сегодня братья мы

родные.

 

 

Вот наши завелись,

вот полетели,

сметая всех и всё, стелясь в подкаты.

Тотальный прессинг, круглым завладели.

Давайте же!

Нам нужен гол, ребята!

 

И метров с сорока

под гул и рокот.

Го-о-ол!

Го-о-ол!

Я в пиве весь и в пене.

Актёр – судье,

рубя ладонью локоть:

– На-а-а, вы-ы-ыкуси!

Такое хрен отменишь!!

 

Ещё атака.

Могут же! Как боги!

Удар!

Удар-р-р!

Трещит и стонет штанга.

Кость в кость,

не убирая больше ноги.

Как на войне на амбразуру танка.

 

Изящный финт,

но наших валят снова.

Кричит актер:

– Налей ему цикуты!

А мяч у нас,

и всех порвать готова

команда.

 

Го-о-о-л!!

Осталось полминуты!

 

Свисток на центр!

Рёв толпы.

Объятья.

Судья забыт, трибун ликует фронда.

И в этот миг пятнадцать тысяч – братья,

от гопоты до местного бомонда.

 

(2013)

 

 

МИР МЕЖ БУКВАМИ НИКА

 

Ночь свернулась клубочком, как кошка,

на ветвях тополей за окном.

Крепкий кофе

и сахара ложка,

свет от лампы над старым

уютным столом.

Два стекла в золотистой оправе.

Ключ-пароль, чтоб войти в интернет.

Её жизнь уместилась на клаве

между буквами ника

и кнопкой Delete.

 

Время тихо минутами тлеет,

осыпая свой пепел из слов.

Она бродит по темным аллеям

чатов,

форумов,

блогов

и чьих-то постов.

Улыбается, шутит, смеется.

И не хочет на время смотреть.

Светит ей виртуальное солнце

в виртуальной стране

под названием Сеть.

 

Лишь когда поутру за окошком

закипит золотистый рассвет,

спрыгнет Ночь, потянувшись как кошка,

с тополей на разбуженный

серый проспект

и сбежит неприметной тропою,

обжигаясь об утренний свет,

Она выйдет, закрыв за собою

мир меж буквами ника

и кнопкой Delete.

 

(2007)

 

 

МЕТЕЛЬ

 

Уже постелена постель

на улицах и площадях.

И ждет любовника метель

в ажурных белых простынях.

 

Уже в бокалы-фонари

разлито желтое вино.

И льется солнце изнутри

сквозь толстое двойное дно.

 

Чуть слышно шепчутся часы

со Временем. У них без слов

свой разговор. Дрожат усы

трамвайных серых проводов.

 

Рисует палец на стекле

холодной линией портрет.

Прохожих крошки по земле

метёт на окон бледный свет.

 

Наломан в блюдце шоколад

автомобилей под окном.

А он опаздывает. Спят

качели и соседний дом.

 

Дрожат в морозном декабре

снежники в темных волосах

И вот уснули во дворе

шаги, слова и голоса.

 

Не смята чистая постель.

Заметены все окна сном.

Но ждет любовника метель

упрямо в городе моем.

 

(2007)

 

 

МНЕ СНИЛАСЬ ТЫ

 

Мне снился дом, терраса, небо.

Мне снилось, ты вино пила,

катая мякишем из хлеба

мечты по дереву стола.

 

 

И ветер южный и нездешний

шептал на ухо обо мне,

и с теплой грустью таял вешний

печально-одинокий снег.

 

Мне снилась ты.

Лишён покоя

мой день весенний этим сном.

А я?

Где я был?

Отчего я

с тобой не рядом за столом?

 

(2008)

 

 

МОНОЛОГ Л.Д.

 

Весь день в пижаме.

В интернете.

Здесь тишина,

и здесь покой.

Весь мир остался на планете,

но я забыла

на какой.

 

Бегу я босиком

по сайтам

и возвращаться не хочу,

и каждой клеточкою-байтом

я ощущаю, что лечу.

 

Как сладко в космосе

паренье

среди созвездий и огней,

но муж из ЦУПа

приземленье

на кухню вновь готовит мне.

 

(2013)

 

 

МОНОЛОГ ИЛОНЫ

 

Среди людей 

в пустыне дней

одна плутала я.

Среди огней, 

среди теней

жила душа моя.

 

Взлетала на мгновенье лишь, 

чтобы упасть потом

в раскрытые ладони крыш

испуганным птенцом.

 

Так было до

замёрзших льдов

приснившейся зимы.

Так было, но

в одном из снов

вдруг повстречались мы.

 

Что б не ждало нас впереди

среди снегов и вьюг,

я умоляю: 

– Не буди

меня, мой милый друг.

 

(2013)

 

 

МУДРОСТЬ ВЫЖИВШИХ СТАРИКОВ

 

Понимаешь порой с годами 

мудрость выживших стариков: 

наши оттепели с ветрами 

много хуже злых холодов. 

  

Ветер дует – трещит зимовье, 

но весна опять не придёт: 

ведь снега у нас тают с кровью 

и смерзаются за ночь в лёд. 

  

Высока, непомерна плата 

за желанье под солнцем жить. 

Звук капели как звон набата: 

снова грабить идут и бить. 

  

А в морозы – легко и бодро, 

мы готовы к беде любой. 

На цепи у нас псы и вёдра 

у колодцев с живой водой. 

  

И баюкают нас словами 

песни выживших стариков: 

наши оттепели с ветрами 

много хуже злых холодов.

 

(2015)

 

 

Н

 

НА БЕСПУТЬЕ

 

На беспутье и волок – путь,

на безденежье грош – алтын,

всем нам хочется хоть чуть-чуть

заполнения пустоты.

 

Может, нас бы любовь спасла,

напоила вином зари,

но любовь, как известно, зла

к тем, кто пуст у себя внутри.

 

Снова нудно дождит восток,

снова скупо молчат уста,

влажным дымом обид и склок

заполняется пустота.

 

(2012)

 

 

НА БУМАГЕ

 

Я родился на бумаге в ЗАГСе N-ского района:

в нужной строчке вытек синими

чернилами из лона.

В десяти журналах школьных

отучился я без блата

и расписан по предметам был

на бланке аттестата.

 

Я живу бумажной жизнью

в сотнях разных документов,

иногда не без ошибок

и случайных инцидентов.

Во свидетельствах и справках,

в положении о льготах,

в медицинских картах,

даже в статистических отчетах.

 

В паспортах – цветною фоткой,

в авиабилетах – строчкой,

на визитках – полным именем,

а где-то – буквой с точкой.

И умру я точно также,

как и все на этом свете:

тихо вытеку чернилами

в свидетельство о смерти...

 

(2011)

 

 

НА СТАРОЙ ЛУНЕ

 

Я просыпаюсь,

ворочаюсь я:

снова мешает мне свет из окна.

Там, пол-лица за туманом тая, 

старая бродит по небу Луна.

 

Чайник поставлю,

согрею печаль

и заварю её цветом весны.

Сколота с кухонной чашки эмаль,

спрятаны в чашке любимые сны.

 

– Милая, где ты? В какой стороне?

– Я обитаю на старой Луне.

Здесь, на границе тумана и дня

ты через час потеряешь меня.

 

(2015)

 

 

НАД КРУГОВЕРТЬЮ ПЛОЩАДЕЙ

 

Над круговертью площадей,

над главным из холмов Парижа

опять царит сезон дождей

и небо падает всё ниже.

Почти касается домов,

и расцветает вечерами

весёлой радугой зонтов

Монмартр мокрый перед нами.

 

Здесь время, словно колесо,

скрипит и вспять кружится ветром,

гуляет Пабло Пикассо

по узким улочкам с мольбертом,

и сонным утром на заре,

как будто бы застыв в сомненье

тень Габриэллы д`Эстре

дрожит в оконном отраженье.

 

Здесь наклоняются дома,

чтоб лучше разглядеть прохожих,

едва ночная полутьма

скрывает холм под влажной кожей

до нитки вымокших небес,

и убаюканный дождями,

рождает призраки чудес

ночной Монмартр перед нами.

 

(2012)

 

 

НЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ

 

Не в этой жизни,

миром выше,

где линии и звуки странны,

ходил пушистый кот по крыше

и ел на завтраки туманы.

 

Висел на звездах,

спал годами,

ждал, когда кончится свобода

и оставлял следы когтями

на занавеске небосвода.

 

Мурлыкал громко –

пусть проснутся

кометы с длинными хвостами.

И молоко луны из блюдца

лакал безлунными ночами.

 

А в этом мире

жизнью выше,

где мысли и желанья странны,

мне вдруг приснился кот на крыше

и кисло-сладкие туманы.

 

(1986)

 

НЕ ПЛАЧЬ, ЗИНАИДА

 

Не плачь, Зинаида, твой муж, наконец-то богат.

В парадном костюме он вышел сегодня из дома,

собрал всех друзей и родню –

человек пятьдесят –

и пять или семь ни ему, ни тебе незнакомых.

 

Он ехал один перед этой притихшей толпой

в украшенной тканью и золотом

пышной карете.

Хотел он похвастаться приобретённой землёй,

а то всё бедняк да бедняк – надоело до смерти.

 

Не плачь, Зинаида,

твой муж, наконец-то любим.

Ты слышишь, слова,

словно патока сладкая льются?

Узнаешь сегодня ты, чем он так нравится им,

что даже враги, не краснея,

в любви признаются.

 

В построенный дом он не пустит пока никого.

Ещё не обставлена мебелью в спешке квартира

и мраморной крыши с крестом ещё нет у него,

едва лишь ключи получил он от нового мира.

 

Не плачь, Зинаида,

твой муж, наконец-то не пьёт.

Смотри, уже все осушили за проводы-встречи,

а он незаметно обходит по кругу народ

и нежно их всех обнимает, прощаясь, за плечи.

 

Они разойдутся. И выветрив курева дым,

и вымыв посуду, и всё проклиная на свете,

заплачь, Зинаида – тебе ещё рано за ним...

богатым, любимым, непьющим мужчиной в карете.

 

(2010)

 

 

НЕ ПОЁТСЯ

 

Что-то загрустил я...

Не поётся.

Ты сказала сонно:

– Выпей солнца,

если на душе тоскливо стало.

Я вчера на небе оставляла.

 

За окном темно.

Ты спи, подруга!

Снег из тучи разгружает вьюга.

Вместо солнца – чай и сигарета.

Спи, моя подруга,

моё Лето...

 

(2016)

 

 

НЕ СТАНЕШЬ ГЕРОЕМ

БЕЗ НУЖНЫХ ПОДСКАЗОК

 

Не станешь героем без нужных подсказок,

без камня, стоящего на перепутье дорог.

А в нашем дворе проживают из сказок

герои, которым

в их жизни никто не помог.

 

Вот Золушка.

Моет подъезды устало.

Она не имела знакомств среди фей.

Она на балу никогда не бывала,

а тихо состарилась вместе со шваброй своей.

 

Вот Карлсон.

Асфальт за неделей неделя

метёт, ночевать отправляясь в подвал.

Никто не дарил ему

в детстве

пропеллер,

он выше пивного ларька

никогда не взлетал.

 

Не станешь героем без нужных подсказок,

без камня,

стоящего

на перепутье дорог.

А в нашем дворе проживают из сказок

герои,

которым

в их жизни никто не помог.

 

На клумбе не рос во дворе семицветик,

волшебный цветок исполненья мечты.

И дуба с цепями

оранжевым летом

по близости с нашим двором

не видали коты.

 

Казалось бы,

нужно какую-то малость,

лишь маленький шанс

у судьбы на заре.

Но сказка, увы, так и не рассказалась

ни для кого

в нашем старом

забытом

дворе.

 

(2012)

 

 

 

НЕ СТОИТ ОТКРЫВАТЬ ЛЮБУЮ ДВЕРЬ

 

Не стоит открывать любую дверь:

за каждой дверью спрятана дорога,

и сторожит её лукавый зверь,

что часто выдает себя за Бога.

 

Но трудно в Коридоре меж Миров

идти и не заглядывать за двери

и различать подарки от даров,

и суеверья отличать от веры.

 

(2012)

 

 

НЕБЕСНЫЙ ДВОРНИК

 

Замёрзший опустевший дворик

мечтает сонно о весне,

но с облаков небесный дворник

лопатой сбрасывает снег.

 

Лениво падают снежинки.

И, стоя в свете фонарей,

я слышу, как его ботинки

скрипят над головой моей.

 

И мнится мне, что он при теле

подался в бестелесный край.

Там просто ангелы при деле

и некому почистить рай.

 

Ворчат они, что им помеха

уборщик снега с облаков,

что он тут, грешный, «понаехал»

и понавёз своих грехов,

 

что он патлатый, словно байкер,

небритый, Господи прости,

что этот глупый гастарбайтер

не знает, как себя вести…

 

...Но среди ангелов успешных

во все последние века

трудолюбивый дворник грешный

один лишь чистит облака.

 

Лениво падают снежинки.

И, стоя в свете фонарей,

я слышу, как его ботинки

скрипят над головой моей.

 

(2010)

 

 

 

НЕЛЮБИМЫЙ СЫН НЕДЕЛИ

 

Я – Понедельник, нелюбимый сын Недели.

Скажу вам, люди, напрямую без прикрас:

как вы нытьём своим за утро надоели!

И хоть бы кто-то улыбнулся мне из вас...

 

Пусть я безделием и ленью не отмечен,

зато как старый конь не порчу борозды.

Но хоть бы кто-нибудь сказал при личной встрече:

– Какая радость!

– Здравствуй, милый!

– Вот и ты!

 

Неблагодарные не помнят про заботу,

а я ведь каждого из них наверняка

когда-то принял в понедельник на работу

и регулярно начинал им отпуска.

 

Себя спросили бы они по старой дружбе,

недосыпание с похмельем не кляня:

с какого дня они повышены по службе?

Ведь большинство из них повышено с меня!

 

Да что работа, отпуска или карьера!

Всё это мелочь, мишура... И в нужный час

кто на судьбу ругался матерно и скверно –

тот начинал с меня жить заново не раз.

 

Так отчего когда закат впадает в детство,

рисуя длинную за каждой вещью тень,

мне люди в спину выдыхают:

– Наконец-то

прошёл, закончился тяжёлый этот день...

 

(2013)

 

 

НЕТ НОТ

 

Который день молчит в углу рояль.

Нет нот.

Пустая тишина,

котом свернувшись у окна,

чего-то ждет,

вылизывая даль.

 

Рассвета пыль с плывущих облаков,

снег с ног

прохожих за окном

и клавиш робкую игру

в немом кино

из улетевших снов.

 

Сухие пальцы держат нотный лист.

Был бал.

Состарилась душа.

И звуки прошлого кроша

в пустой бокал,

пьянеет пианист

 

На вылизанной шерсти тишины

нот нет.

Лишь память о былом.

В бокале музыка со льдом

и лунный свет

невыпитой весны.

 

(2008)

 

 

НИЧЕГОНЕВРЕМЕНЬЕ

 

Рек судьбы течения

принесут напастия:

ничегоневременье,

ничегоневластие.

 

Тихое безмолвие,

легкое присутствие:

ничегонесловие,

ничегонечувствие.

 

Для врага раздолие

воевать без выстрела:

 

ничегоневолие,

ничегонемыслие.

 

Пыль да бездорожие,

полное безветрие:

ничегонебожие,

ничегоневерие...

 

(2010)

 

 

НОГА СУДЬБЫ

 

Это, вы знаете, очень и очень странно.

Это, вы знаете, просто удар под дых.

В век двадцать первый

Россию покинули тараканы,

бросили, твари продажные, нас доживать одних.

 

Видно, однажды решили в глубокой тайне

и, поплевав на лапы, оставив за дверью грусть,

в полночь собрались, сволочи,

и молча как англичане,

не попрощавшись, покинули

скопом святую Русь.

 

Это, товарищи, странно и неприлично.

Это, товарищи, фига со всех сторон.

Ведь люди теперь пугаются:

кабы чего не вышло!

Родина без тараканов – эдакий оксюморон.

 

Видно, почуяли, гады: чудит природа.

И, не сказав ни слова, толпой за кордон в бега.

Все тараканы отныне и присно – враги народа.

Всех их догонит мозолистым тапком

судьбы нога!

 

(2011)

 

 

НОЧНАЯ ТИШИНА

 

Ночная тишина. Устав от танцев,

ты нитку амулета оборви.

На расстоянии из шёпота и пальцев

бессильны обереги от любви.

 

Предутренний туман над светофором.

Квартиры дверь, приоткрывая щель,

провалится вдруг тёмным коридором

в чужую незнакомую постель.

 

На простынях проулков междумирья

так просто позабыть скупой удел

и целовать невыросшие крылья

на перекрестке двух случайных тел.

 

 

И пить вино из губ – не из бокала,

не отрываясь от Земли – лететь,

и чувствовать, как плавится металла –

души твоей – огрубленная твердь.

 

Как соло, превращаясь в звуки микста,

смеётся над несбыточной мечтой,

и неизбежно пальцы пианиста

коснутся клавиш утренних с зарей.

 

В метро на бесконечном перегоне

рассыпется, растает яркий свет.

Ты вновь одна, и на твоей ладони

овалом потемневшим

амулет.

 

(2009)

 

 

О

 

О БУДУЩЕМ МЕЧТАЯ СЛАДКО

 

О будущем мечтая сладко,

мы всё же чувствуем нутром,

что будет жесткою посадка

на старенький аэродром.

 

Начальник паспорта отметит.

И нас, сомлевших от жары,

не духовой оркестр встретит,

а рой таёжной мошкары...

 

(2015)

 

О ВОЗРАСТЕ

(монолог Оксаны Аболиной)

 

Наше тело – вода, утекает оно на закат.

Но не стоит печалиться этому, это пустое...

Мы взрослеем.

И в старости тоже взрослеем душою.

А душа повзрослевшая тела важнее стократ.

 

Есть у каждого возраста

свой отличительный слог.

Перепутает жизнь их –

получится странная помесь:

то ли притча с иронией,

то ли печальная повесть

о душе заблудившейся между житейских дорог.

 

Мы прочтём «босоногое детство»

и фразе с листа

улыбнёмся, припомнив ребячью

невинную шалость.

Но совсем по-иному звучит

«босоногая старость» –

в этой фразе слышны одиночество и нищета.

 

«Зрелый муж» – это гордо,

он в жизни чего-то достиг.

«Пылкий юноша» – это с улыбкою

и романтично.

Но, запутавшись в возрасте,

будет звучать неприлично

«Пылкий дед» и со скверной иронией – «Зрелый старик».

 

Наше тело – вода, утекает оно на закат.

Но не стоит печалиться этому, это пустое...

Мы взрослеем.

И в старости тоже взрослеем душою.

А душа повзрослевшая тела важнее стократ.

 

(2013)

 

О КОНЦЕ СВЕТА

 

Однажды в такое же чудное лето

случится предсказанное давно:

наступит конец календарный света

и станет холодно нам

и темно.

 

Не бойся, сейчас я тебя утешу:

всё справедливо, всё без обид.

Бог файлы без вирусов скинет на флешку,

а все заражённые –

удалит.

 

Почистит систему, заткнёт все дыры,

напишет ей новый исходный код

и всё, что на флешке осталось от мира,

в новую версию

перезальёт.

 

А если замкнуло твой плюс на минус,

пока мы не стёрты ещё – спеши!

Хотя бы с торрента скачай антивирус

для файла заблудшей

своей души.

 

(2011)

 

О ТЕКУЩЕМ МОМЕНТЕ

 

Он казался всем вечным, солидным:

ни конца и ни края не видно.

А теперь наш момент протекает,

и народ это сильно пугает.

Взвились сразу же интеллигенты,

пишут в блоги, очки нацепили:

– Растранжирили власти моменты!

Не воспользовались! Упустили!

А ведь был тот последний, наверно,

не простой, а, как минимум, верный!

Что ж такое творится ментально,

что течёт у нас всё моментально?!

 

Власти, выслушав интеллигента,

отвечают народу достойно:

– На момент протеканья момента

было всё хорошо и спокойно!

Не волнуйтесь, вот мы соберёмся,

всё решим и во всём разберёмся:

как рабочий момент стал текущим,

а потом был и вовсе упущен.

 

Но пока словеса да разборки

и другие подобные вещи,

на народ наш реальностью горькой

из момента всё хлещет и хлещет...

 

(2015)

 

 

ОБ АВТОРАХ И ГЕРОЯХ

 

Век таланта – короткий миг:

вспыхнет, выгорит – и прощай.

Но герои хороших книг

попадают в бумажный рай.

 

Будь ты рыцарь и будь злодей:

дверь открыта героям всем.

Даже ведьмы – изнанка фей –

вхожи запросто в тот Эдем.

 

– Если Бог принимает их,

для кого существует ад?

– Там герои из книг плохих

вместе с авторами горят.

 

(2011)

 

 

ОБРАЗЫ-ГОСТИ

 

Ночью пространство Луна исковеркала,

вышло из этого дивное чудо:

я раздвоился и спрятался в зеркало

и наблюдал за собою оттуда.

 

Как разлетаются в разные стороны

образы-гости моих сновидений:

люди и призраки, звёзды и вороны,

витязи в шкурах и бледные тени,

 

старые книжки и барды с гитарами,

здания, кошки и автомашины,

парки, деревья, влюблённые парами

и тротуаров сутулые спины,

 

кофе в кофейне, собаки почтовые,

тайное слово в плаще с капюшоном,

взгляды, шаги, полотенца махровые,

двор и старуха с молочным бидоном,

 

И, наконец, как в халате с узорами,

дверь в мои сны на замок закрывая,

ты вылетаешь в окно между шторами

и превращаешься в зарево мая.

 

Ночью пространство Луна исковеркала,

но всё исправлено будет судьбою:

я загляну в это странное зеркало

и повстречаюсь глазами с собою.

 

(2012)

 

 

ОДА ЦЕПНОМУ ПСУ

 

(посвящается псу по кличке Скипидар, прожившему на цепи всю жизнь на окраине Новосибирска)

 

 

На небе закат погас, и ветер стих,

и лает с тоской в ночи

мой дальний брат.

Никто не споёт о нас,

о псах цепных,

несущих на той цепи

и дом, и сад.

 

Не сложит никто о нас, о верных псах,

хранящих покой и сон

своих господ,

ни стансов хвалебных и

ни дивных саг,

ни долгих ночных баллад,

ни стройных од.

 

На небе луна как гость, и вечер тих,

мне рваная ночь – постель,

земля – кровать.

Мне бросят на ужин кость –

нас, псов цепных,

не принято ни любить,

ни баловать.

 

(2012)

 

 

ОДНАЖДЫ

 

Однажды приснится мне чёрное-чёрное море.

Однажды приснится мне белая-белая шхуна.

И с борта о тайне расскажет мне древняя руна,

и я уплыву неизвестно к каким берегам.

 

Там будут звучать тамбуринами звонкие зори.

Там будут закаты взлетать, словно рыжие стаи.

И вытянут шеи жирафы, до звёзд доставая,

и жёлтые звезды уронят неслышно к ногам.

 

Я здесь не бывал, но мне это как будто знакомо.

Я здесь не бывал,

только помню, что будет с рассветом.

Под звук тамбуринов наполнится негой

и светом

душа, что скиталась со мною по грешной земле.

 

Когда я вернусь и причалю у самого дома,

когда я проснусь, ничего ещё не понимая,

в окошко заглянет жирафа и тут же растает,

оставив улыбку на чистом оконном стекле...

 

(2008)

 

 

ОНА ЛЮБИЛА В НЁМ ПОЭТА

 

Она любила в нём поэта

и застывала за спиной,

когда ловил он нить сюжета

худою тонкою рукой.

Она, казалось, не дышала

те первых несколько минут,

чтоб это робкое начало

своим дыханьем не спугнуть.

 

Поэт летел из строчки в строчку,

поэт закладывал вираж,

пока о маленькую точку

не спотыкался карандаш,

пока из точки многоточья

не расползались на листе –

тогда он рвал бумагу в клочья

и, оказавшись в пустоте,

искал потерянное слово,

не доверяя словарям,

ходил по комнате и снова

всё перечёркивал к чертям.

 

На стенке ходики зависли,

зависли строчки и сюжет.

Разноголосье слов и мыслей

и рифм избитых пустоцвет.

Она, казалось, умирала

на эти несколько минут,

пока душа его искала

в миры потерянные путь,

и возвращалась к битой строчке

в квартиру на второй этаж,

и вновь летел от точки к точке

его усталый карандаш.

 

А за окном дождило лето,

но было им вдвоём плевать,

она любила в нём поэта

и оставалась ночевать.

 

(2010)

 

 

ОПУСТЕВШИЙ ГОД

 

Год опустел, как старый дом,

закрыт на ключ и сдан в аренду

воспоминаньям о былом,

досужим сплетням и легендам.

 

Привольно в здании Теням

бродить средь пыльных коридоров

и подбирать забытый хлам

чужих обид и разговоров.

 

 

Судить с ухмылкою мечты,

пить из оставленных стаканов,

и по слогам читать листы

из не случившихся романов.

 

Все отраженья в зеркалах

дотошно разбирать на части,

в осколках битого стекла

ища нечаянное счастье.

 

Подсматривать из-за двери,

нахально и нетерпеливо,

и шумно заключать пари

о наших истинных мотивах.

 

Пускай их... Сплетням на прокорм

оставим всё, что было с нами,

и в Новый год, как в новый дом

мы въедем с новыми мечтами.

 

(2010)

 

 

ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

 

Осенний дождь...Последняя глава,

под ней пустое место для заметок.

Холодный ветер обрывает с веток

души подросшей смыслы и слова.

 

Чем меньше день, тем больше суеты,

чем дольше ночь, тем дальше до рассвета.

Душа дрожит – она почти раздета,

страницы книги перед ней чисты.

 

И вновь с пером справляюсь я едва,

не слышу слов, не замечаю меток.

Листва под ноги облетает с веток.

Осенний дождь... И первая глава.

 

(2010)

 

 

ОСЕНЬ НАШИХ ДНЕЙ

 

У осени наших дней

шаги и повадки лисьи.

И я тороплюсь прочесть

побольше до сна страниц,

пока в голове моей

ещё не сжигают листья

и дым от костров не скрыл

любимых лиц.

 

Пусть автор, властитель дум,

меня подгоняет тоже:

мне дорог теперь любой

свободный и тихий час,

пока на меня костюм

не сшили из старой кожи,

из дряблых морщин, из тьмы

потухших глаз.

 

Срываю слова с петель,

что были из тех немногих

душе заменявших дверь

в течение долгих лет,

пока изнутри метель

мне не замела дороги

на утренний тёплый свет,

к тебе на свет.

 

(2012)

 

ОЧЕНЬ ЖЕСТОКИЙ

ПИРАТСКИЙ РОМАНС

 

Был крепкий ром заката

разлит в пустые чарки,

едва вокруг закончились

сраженье и стрельба.

И над «Веселым Роджером»

кружились в небе чайки,

и плакали гитара,

скрипка и труба.

 

Старались музыканты,

спасая жизнь игрою,

тонуло солнце медленно

и гасло вдалеке,

и танцевал с мулаткой,

как с собственной судьбою

пират с повязкой черной

и шрамом на щеке.

 

О, этот миг заката,

когда еще пылает

душа веселой страстью

и жаркою борьбой!

Последний миг заката,

когда еще не знает

душа о том, что скоро

приют покинет свой.

 

Туман сырою тряпкой

болтается на рее,

давно умолкли скрипка,

гитара и труба.

А полночь острым лезвием

поцеловала шею,

и сонного пирата

нашла его судьба.

 

Холодный бриз восхода

не унести с собою,

и жизнь в погасшем теле

душе не удержать.

Взяв со стола бутылку

дрожащею рукою,

мулатка смыла ромом

кровь с лезвия ножа.

 

(2010)

 

 

П

 

ПЕРВОМУ ПОВЕЗЁТ ОБЯЗАТЕЛЬНО

 

Первому повезёт обязательно,

второму – скорее всего,

третьему – по касательной,

а последнему – ничего.

 

Он сидит над пустою кружкою,

будто спит над чужою книжкою,

и над треснувшей старой дужкою

на очках

перемотан скотч.

Смотрит в небо он с обреченностью

до мечтаний он не охоч,

он смирился давно с никчемностью:

отовсюду послали прочь.

 

Бог когда-то сказал (наверное),

что последние станут первыми.

Но последних не так уж мало –

вон какая толпа набежала:

 

первому повезёт обязательно,

второму – скорее всего,

третьему – по касательной,

а последнему – ничего.

 

(2016)

 

ПЕРВЫЕ СЛОВА

 

Ещё не сказано меж нами первых слов,

ещё не склеены в одну путей полоски,

и паутину из твоих-моих шагов

ещё не сплёл Паук Судьбы не перекрёстке.

 

Ещё о паузу споткнувшись между фраз,

свиданья нить ловя за краешек рукою,

не обменялись у подъезда в первый раз

полунечаянно дыханием с тобою.

 

Ещё не встретили за окнами рассвет,

касаясь с нежностью друг друга головами,

а это значит, нас ещё с тобою нет,

и мы родимся только с первыми словами.

 

(2006)

 

 

ПЕСОЧНОЕ ВРЕМЯ

 

В позабытые былые века,

подражая всемогущим богам,

создал время человек

из песка

и рассыпал по песочным часам.

 

Стала жизнь его с тех пор коротка,

стало много в ней коварства и лжи,

ведь не каждому хватало песка

на счастливую и долгую жизнь.

 

Кто-то думал, что хитрее других,

он чужие дни таскал под шумок.

Но ещё до старости из таких

сыпался на землю грязный песок.

 

У других же в жизни были мечты

не о власти, красоте и деньгах –

на песке свои оставить следы,

том песке,

что у потомков в часах.

 

Завораживает зрелище взгляд

и у слабых вышибает слезу,

как песчинки – наши годы – летят,

насыпая холм могильный внизу.

 

Нашей жизни наша смерть – не предел.

Ведь песчинки-годы – это весы:

если правильно по жизни летел,

то твои перевернутся часы.

 

(2012)

 

ПЁС ПЕЧАЛИ

 

По углам разгоняя шторы,

утро зимнее к окнам чаль –

там на улицу и на заборы

пролит солнца остывший чай.

 

Из потрескавшейся эмали

уходящего января

жадно вылакал Пёс печали

дни, что прожиты нами зря.

 

Пёс –

уродлив,

лохмат,

безобразен.

Он роняет слюну с клыков.

Он кусается.

Он – заразен.

Он любого порвать готов:

на года, на куски, на части,

с потрохами сожрать всего.

Но не трогает тех, кто счастлив

и живёт, не боясь его.

 

Отшучусь, позабыть желая

как грызёт моё сердце зверь.

И, укусов следы скрывая,

за собою закрою дверь.

 

Но удастся солгать едва ли –

этот вкус и тебе знаком.

И целуя, ты яд печали

слижешь с губ моих языком...

 

(2013)

 

 

ПО НОЧАМ МНЕ СНИТСЯ ПИТЕР

 

По ночам мне снится Питер,

сотканный из ожиданий.

И зеленый в дырку свитер

реставрируемых зданий.

 

Переулки и кафешки,

разговоры, лица, тайны,

словно записи на флэшке

моей памяти в оффлайне.

 

Вдоль Фонтанки тащат сумки

с сувенирами туристы.

Чижик-Пыжик пьет из рюмки

за день раз примерно триста.

 

Медный всадник, старый ботик,

мраморные балюстрады,

и неловко прячет кортик

Крузенштерн от наших взглядов.

 

Парки, замки и соборы,

над Невой Луны светильник....

...Жаль, что выстрелом "Авроры"

вновь убьет меня будильник.

 

(2008)

 

 

ПО СРАВНЕНЬЮ СО МНОЙ

 

По сравненью со мной

он сама простота и беспечность.

И на вид туповат,

и доверчив со всеми, как пёс.

Но закроет глаза,

а внутри у него – бесконечность,

шесть галактик и тысяча тысяч

пылающих звёзд.

 

 

Ну а я? Что со мной?

Я, быть может, не меньшая глыба!

И умён, и не промах,

и ждёт меня тысяча дел.

Но закрою глаза,

а внутри меня – пиво и рыба.

И ещё чебурек,

если правильно я разглядел.

 

(2012)

 

 

ПО ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ

 

На небе возле райских кущ

грустит Создатель,

ему нектар сегодня в горло не идёт.

Господь для нас, бессмертных душ,

работодатель,

а наши души нарушают грубо КЗоТ.

 

Такое было ведь уже.

И на рассвете

с небес обрушилась вода и смерть за ней:

Бог всех уволил по статье,

по тридцать третьей,

и только Ною отпуск дал на сорок дней.

 

Не помогло.

И вот опять разбухли штаты:

семь миллиардов нас – неисчислима рать.

Но, если честно, мало кто из нас, ребята,

способен должность человека занимать...

 

... Пустует место возле кущ,

без Бога стынет,

а Он на небе, чтобы было видно всем:

«Работа вахтой, – написал. – Беру отныне

лишь души с опытом хотя бы жизней в семь».

 

(2012)

 

 

ПО ЧАСТЯМ

 

Я не верю давно новостям,

ведь Вселенная стала иною.

Я свой мир узнаю по частям,

и всё меньше их с каждой весною.

 

Я свой мир узнаю по частям,

по отдельным знакомым предметам:

по кондукторам и поездам,

по столбам и трамвайным билетам.

 

По троллейбусам, по фонарям,

по вокзалам, метро и перронам,

по клюющим свой хлеб голубям

и старушек молочным бидонам.

 

Вон – знакомые с детства дома,

вон – аллея с рябиной и клёном,

а меж ними мир сходит с ума

в небе тонущим стеклобетоном.

 

Мироздания ткань предо мной

рвётся, звук порождая невнятный.

И сквозь дыры я вижу чужой

непривычный мне мир,

непонятный.

 

(2012)

 

 

ПОД СНЕГОМ ПОГАСЛИ РЯБИНЫ

 

Под снегом погасли рябины,

и взяв горизонт на излом

бетонные крыши, как спины,

все выгнулись белым горбом.

 

В такую погоду, я знаю,

согревшись каминным огнём,

ты будешь, грустя и читая,

обманывать время вином.

 

Оно преломляет, как призма

ход времени, слепо храня

все наши любовные письма

на сервере прошлого дня.

 

По окнам скребя и карнизам,

ища в них заветную щель,

срываясь от хрипа до визга,

собакою воет метель.

 

Ты знаешь – в такую погоду,

забыв про метель за окном,

я в полночь прошедшие годы

обманывать буду вином….

 

(2011)

 

 

ПОЛУЗИМА

 

Как уныла и зябка вся эта полузима!

Шавкой ноет ноябрь

и скулит под дверями позёмка.

На замерзшей траве – снега тонкая кромка.

То ли день, то ли вечер –

туманная полутьма.

 

Ещё рано для тостов, бокалов и оливье.

Не летит самолётом

навстречу Н(н)адежде Лукашин.

Серпантинами город ещё не украшен,

словно замер в раздумьях и нижнем белье.

 

 

Ещё рано для ёлок, игрушек и «Огонька»,

лишена предвкушения праздника

мысль и походка.

Сонно плавает в море Балтийском селёдка

и о будущей шубе не знает пока.

 

(2016)

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ПЕШЕХОД

 

В Петербурге в отдельной квартире

где-то возле Московских ворот,

жил последний оставшийся в мире

настоящий простой пешеход.

 

По утрам – и в жару, и в метели –

ещё не было видно ни зги,

он легко поднимался с постели

и тотчас надевал сапоги.

 

И ГАИ ему жить не мешало,

и от цен не страдал на бензин,

по нему во дворе не скучала

ни одна из стоявших машин.

 

Был он счастлив как вольные птицы

и свободен он был, как ветра.

И решили тогда покуситься

на свободу его шофера.

 

То ль от зависти, то ли от скуки,

но у выхода подстерегли,

заломили вдвоём ему руки

и в какой-то седан повели.

 

Заставляли давить на педали

и рулём, издеваясь, крутить,

а ведь мать и отец воспитали

в пешеходной семье его жить.

 

Из окна наблюдала старуха,

как он дал от души по газам,

как скатилась до самого брюха

вниз по парню скупая слеза.

 

И когда он, качаясь нетрезво,

вышел – в голову стукнула блажь,

и в отчаянье тут же полез он

жизнь закончить на чей-то гараж.

 

Удержали, скрутили, не дали,

отпоили плохим коньяком.

И с тех пор давит он на педали

и, как все, целый день за рулём.

 

(2012)

 

 

ПОСЛЕДНЯЯ СТЕНА

 

Печально падала стена

Пизанской башни...

Стояла ранняя весна.

По голой пашне

неспешно в поисках еды

грачи бродили

да тучи, полные воды,

по небу плыли.

 

Текли, как бурная река,

тысячелетья –

и стёрла времени рука

дворцы и клети,

и раскидала по векам

стекло и камни,

как будто била по щекам

с обидой давней.

 

Так всё ушло на дно земли,

под дёрн с травою –

и страны, и Шекспир с Дали,

и мы с тобою.

Спокойно стало в стороне,

где выжил охлос:

вернулись к плугу, к бороне,

забыв про космос.

 

Но странной тенью прежних дней,

чужой и редкой,

пугая тайною людей

забывших предков,

поднявшись из земли, со дна,

средь новой пашни

всё также падала стена

Пизанской башни...

 

(2014)

 

ПОТЕРЯННАЯ ТЕНЬ

 

Мелькают люди, но не те

на перекрёстке шумных улиц,

а я – потерянная тень,

бреду за ними как безумец.

 

Держу оторванную нить,

дрожу – свободы наглотался:

ну, где же, Бог её храни,

та, от которой оторвался?

 

Как отыскать между людьми

её одну себе в итоге,

и как же, чёрт меня возьми,

мне различить её средь многих?

 

 

Ногами талый снег меся,

бреду – и вдруг мне озаренье!

Она ведь без меня – не вся

и не отбрасывает тени!

 

(2011)

 

ПРИХОДИЛ КО МНЕ ПУШКИН

 

Приходил ко мне Пушкин,

грозился убить на дуэли,

неприлично ругался,

размахивал тростью,

орал:

– Как же, сволочи, все вы

за пару веков надоели,

кто хоть раз в своей жизни

бумагу

стихами марал!

 

Что ж ты с Музой творишь,

что ты делаешь с Музой, двуличный?!

Ох, пора тебе пулю,

давно тебе пулю пора...

Ты опять против воли

и в форме особо циничной

к неестественной связи

склонил её позавчера.

 

Что сказать мне в ответ?

Да, деянья мои некрасивы.

И стихи средь грехов этих

мелкий невзрачный пустяк.

Я и прозу пишу, и фантастику,

и детективы.

Я – маньяк, Александр,

я – опасный серийный маньяк...

 

(2011)

 

 

ПРОШЛА НАД ГОРОДОМ ГРОЗА

 

Шумела первая гроза.

Почти сухая.

И от простуды небеса

освобождая

надсадный кашель громовой

над голым парком,

над скамьёй

катился хриплою волной,

не утихая.

 

Скрипя, качались тополя

карандашами –

зашевелился великан

под их корнями,

своей могучею рукой

схватил за корни под землёй,

под этим парком и скамьёй,

где спал веками.

 

В бою с титанами во мгле

веков контужен,

он лишь теперь грозой и громом

был разбужен.

Его засыпали землёй

и вырос город над горой

и спал сто тысяч лет герой –

забыт,

не нужен.

 

Срывал с прохожих ветер злой

платки и кепки,

трещали громко тополя,

ломались ветки,

и чуждый городу людей,

из-под земли, из-под корней

лез великан на свет огней

из тёмной клетки.

 

Прошла над городом гроза,

а с нею ветер.

И великан закрыл глаза,

оставшись в клети.

Уснул, не поняв почему,

мы вдруг привиделись ему

за мутной пеленой в дыму

иных столетий.

 

(2014)

 

 

ПРОЩЕНИЕ

 

Среди миров твоих и вотчин

нет без раскаянья спасенья.

Даруй мне искренности, Отче,

чтоб в нужный час просить прощенья.

 

За показное равнодушье

к страданьям и слезам другого,

за моё ленное бездушье

и неисполненное слово.

 

За все дела мои лихие,

за ложь и мелкие обиды,

за обещания пустые,

что были сказаны для вида.

 

За то, что жить хочу полегче,

лишь своей маленькой судьбою,

за всё моё черствосердечье,

да и за многое иное.

 

 

Среди миров твоих и вотчин

нет без раскаянья спасенья.

Даруй мне искренности, Отче,

чтоб и другим дарить прощенье.

 

(2011)

 

ПСЫ ПЕРЕМЕН

 

Мне казалось вот-вот одержу,

отыграю победу.

Пусть и осенью – что ж?

Но зато среди ясного дня.

Только псы перемен

шли исправно по старому следу,

не запутались в петлях

и все же догнали меня.

 

Пахнут тёмные пасти

тревогою завтрашней горкло,

псов немытая шерсть

забивает мне ноздри, как дым.

Не спасло меня бегство.

Сейчас они прыгнут,

и горло

разорвут тишине

вместе с горлом охрипшим

моим...

 

(2008)

 

 

Р

 

РАЗБУДИ ВО МНЕ ВЕСНУ

 

Разбуди во мне весну

взмахом крыльев надо мною,

в долгих серых снах-покоях

нарушая тишину.

 

Разбуди во мне меня,

дай напиться каплей света,

стать на миг строкой сонета

из венка

сонетов дня.

 

Обними меня крылом,

покажи кусочек рая,

где до срока ожидая

для меня есть тоже дом.

 

Разбуди во мне весну,

светлый ангел тихим словом.

Сбросив тяжкие оковы,

я весь мир переверну.

 

(2008)

 

 

РАЗДВОЕНИЕ

 

Вдвоём родились мы на свет

в единый миг, в едином теле.

И я с тех пор всегда при деле,

а он – бездельник и поэт.

 

Пока я вкалывал, как вол –

так уж сложилось между нами –

моими он сорил деньгами

и накрывал с друзьями стол.

 

И все же мной он был любим.

Один и тот же драный вечер,

когда заняться было нечем

мы на двоих делили с ним.

 

Всё было общее: еда,

простуды, насморки и вещи.

Но мы влюбились в разных женщин

и разругались навсегда.

 

(2009)

 

 

РАЙ

 

Однажды весной

ты гуляла по улочкам Рая.

Забравшись на крышу,

с друзьями встречала восход.

И кто-то сказал,

что сегодня с утра прилетаю

нежданно-негаданным рейсом я в аэропорт.

 

Вот зал ожидания.

Встречи друзей и объятья.

Здесь людно всегда –

среди ночи и шумного дня.

И ты в своем белом,

придуманном только что, платье,

танцуя на цыпочках,

ищешь в прибывших меня.

 

Неужто ошибка?

Неужто мой путь не окончен?

А в справочном женщина

тихо и грустно в ответ:

– Не ждите. Не будет.

Он отбыл сегодняшней ночью,

но только не к нам

ему выдан прощальный билет...

 

Гуляла весна

по причудливым улочкам Рая,

цвели орхидеи,

качался на нитке рассвет.

По стенам домов полз,

зелёные кольца свивая,

задумчивый хмель,

устремляясь на солнечный свет.

 

На глади пруда спали лебеди.

Облако мелом

мальчишки, смеясь, рисовали на плоскости дня.

И в этом Раю

тихо плакала девушка в белом

о том, что грехи не пустили к ней в город меня...

 

(2008)

 

 

РОМАНС ЧИНАРЫ

 

Я без тебя немножко умерла,

сгорела как свеча в окошке зала.

И ловят свет мой уходящий зеркала,

и бродит тень моя у старого вокзала.

 

Я без тебя забыла все слова,

я потерялась в мире в эту полночь.

Летит под ноги мне осенняя листва,

и пьёт душа разлуки нашей горечь.

 

И где-то в небе колокольный звон

качается на паутинке тонкой.

Я без тебя – полузабытый давний сон,

приснившийся неведомой девчонке

 

(2012)

 

 

РУФЕР

 

Мой сосед стихов не пишет.

Взяв печенья и воды,

он шагами мерит крыши,

ищет тайные ходы:

может, лестницу до рая,

может, лучшие миры –

меж антенн и труб блуждая,

он не скажет до поры.

 

Знает точно каждый руфер,

опытный и молодой,

то, что крыши – это буфер

между небом и землёй.

Так устроил Тот, кто выше:

мы, кому черед настал,

поднимаемся на крыши

или вниз идём в подвал.

 

При рожденьи разной масти

карты сдали нам на всех:

те, кто в нижнем мире счастлив,

никогда не смотрит вверх.

А сосед по воскресеньям

свесив ноги с крыш, босой,

звёзды кормит с рук печеньем

в свой законный выходной.

 

Если все закроют крыши

на чердачные замки,

кто приманит звёзды ближе,

кто накормит их с руки?

Кто заменит многоточье

будней жадною мечтой,

кто напоит небо ночью

чистой свежею водой?

 

Знает точно каждый руфер,

опытный и молодой,

то, что крыши – это буфер

между небом и землёй.

Так устроил Тот, кто выше:

мы, кому черед настал,

поднимаемся на крыши

или вниз идём в подвал.

 

(2013)

 

 

С

 

СВЕТОФОРЫ

Маргарите Смирновой

Светофоры всегда одиночки.

И во все свои ночи и дни

так не вовремя красные точки

на пути моём ставят они.

 

Я спешу. Мне бы тот перекрёсток

проскочить поскорее успеть,

пока грустный фонарь-переросток

не пролил вновь горячую медь

на бетонную мокрую кожу

раскалённого летнего дня.

Я всего лишь случайный прохожий,

не задерживай снова меня!

 

Снова улицы как коридоры,

суетливою спешкою жизнь.

Люди тоже порой светофоры:

просят взглядом нас:

– Остановись...

 

(2012)

 

 

СВИДАНИЕ С НЕБОМ

 

Падал снег за окном обречённо,

Вьюга стылый ноябрь заметала,

когда юные сёстры Харона

завернули меня в одеяло.

 

Я лежал под ним, голый и жалкий,

неизвестно на свете котором,

и меня на высокой каталке

бесконечным везли коридором.

 

А в дверях голос злой, незнакомый

просипел:

– Вот на этом и хватит.

Ишь, по блату добился приёма

у начальства в небесных палатах.

 

В круглом зале, как в амфитеатре

под софитами, к небу уплыл я...

А очнулся в больничной палате,

а очнулся – не помню, где был я.

 

Что со мною случилось, что было?

Одеяло открыл по наитью:

шов на теле – душа выходила –

аккуратно заштопанной нитью.

 

 

И бинты словно давешней вьюгой

надо швом намело белым снегом:

без ножа не умеют хирурги

отпускать на свидание с небом.

 

(2011)

 

 

 

СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР

 

День кончался привычный, рабочий, всегдашний:

дом, хозяйка и кот, и какой-никакой

двор и старенький конь, что работал на пашне –

то, что было вчера в этой жизни со мной.

 

Но под вечер нежданно в калитку глухую

постучался старик. Был он с тростью и слеп.

И спросил меня:

– Можно,

я переночую

в твоём доме, хозяин, за сказку и хлеб?

 

Я впустил его: ночь

ветром северным дышит.

И за ужином гость, выпив чашу свою,

мне рассказывал сказки чудные, как крыши

королевских дворцов в иноземном краю.

И, не видя глазами,

улыбнулся, печален,

видно, что-то почуял, коснулся рукой:

– Ты ведь тоже так можешь,

мой добрый хозяин,

но захочешь ли мены: талант на покой?..

 

…День кончался обычный, бродяжий, всегдашний:

корка хлеба, сума и как будто во сне

сказ рождался в душе о таинственной башне,

о прекрасной принцессе и белом коне.

 

Я под вечер нежданно в калитку глухую

постучался, спросил у хозяев двора:

– Люди добрые, можно

я переночую

в вашем доме за сказку свою до утра?

 

(2010)

 

 

 

СЕЛЁДКА В БИКИНИ

 

Когда потеплеет глобально,

растает на полюсах лёд,

наверное, очень печально

мы будем встречать Новый год.

 

Развесим на пальме игрушки

и, глядя на джунгли в окно,

в щербатые старые кружки

нальём молодое вино.

 

И жёны мужской половине,

закончив на кухне дела,

предложат селёдку в бикини

как главное блюдо стола.

 

Над закусью нашей колдуя,

порубят в тарелки для всех

папайю

и маракуйю,

гуаву

и грецкий орех.

 

В очках с металлической дужкой

Дед Зной, чисто выбрит и пьян,

заявится с внучкой Теплушкой

поздравить и выпить стакан.

 

А утром под чьим-то забором,

дождавшись рассветной поры,

нестройно затянем мы хором:

«Ямщик помирал от жары».

 

(2011)

 

 

СЕМЬ КОСЫХ

(детям сотрудников радио «Шансон» посвящается)

 

Семь зайчат у пенька собрались на опушке,

ровно в полночь покинув родительский кров.

Они взяли ножи, взяли биты и пушки,

семь реально косых молодых пацанов.

 

В этом душном лесу, словно в запертой клетке,

несвободно душе, просит ширь и простор.

А сорока-воровка сидела на ветке

и внимательно слушала их разговор.

 

Ночь была эта волком тамбовским зачата

для таких же как он фирмачей фраеров.

Шли, куря папиросы, в деревню зайчата,

семь реально косых молодых пацанов.

 

Не шумел ветерок, не брехали собаки,

успокоилась ночь под шалавой-луной,

и казалось, что всё обойдётся без драки,

и вернутся зайчата обратно домой.

 

Вот уже за спиною осталась ограда...

В этот миг тишина взорвалась от шагов.

На морковной гряде ожидала засада:

то сорока-воровка сдала пацанов.

 

Налетела на них свора злых садоводов,

не дала ни ножи и ни пушки достать,

и сбежались собаки со всех огородов,

и залаяли матом на бедных зайчат.

 

Видел многое встарь тракт проезжий и древний.

И на утро опять мимо изб и дворов

повели в зоопарк в кандалах по деревне

семь реально косых молодых пацанов.

 

(2013)

 

 

СЕРФИНГИСТ

(Юлии Стасенко)

 

На море шторм, а я на берегу.

Вздымают волны алчущую пасть.

И серфингист, стараясь не упасть

закручивает линию в дугу.

 

Кто этот мальчуган?

Зачем он здесь

в такое утро с ветром и дождём?

А ураган бушует и, бог весть,

когда утихнет в океане шторм.

 

За гриву он поймал волну

и с ней

упрямо спорит,

чья сегодня власть –

так объезжают всадники коней

и не боятся дрогнуть и упасть.

 

На море шторм, а я на берегу.

И серфингист у бездны на краю,

я вслед за ним по берегу бегу

и падаю. И падая, встаю.

 

(2016)

 

 

СИБИРСКАЯ БАЛЛАДА

 

Я родился у райской реки –

там, где сосны росли над обрывом,

и лениво плели пауки

судеб нить меж зелёных ветвей.

А над соснами издалека

волны утро тащили с приливом –

то из рая на землю река

вытекала потоком лучей.

 

Я вдохнул запах хвои и слов,

древних как письмена на ковчеге,

и горячая память веков

обожгла моих лёгких мехи –

Мать-Сибирь, эта Родина вдов,

мне читала свои обереги,

и в них слышался звон кандалов

и венчальная песня стихий.

 

Сколько было их, блудных и злых,

политических и уголовных -

невиновных, виновных, лихих,

из дворян, из крестьян-бедняков,

добровольно ушедших в бега,

иноверящих и соплемённых -

всех их снегом белила тайга,

очищая от прежних грехов.

 

И поныне читают Псалтирь

по усопшим, по красным и белым,

по прошедшим этапом Сибирь,

под крестом завершившим свой путь.

Волны бьются о солнечный брег,

сосны ждут у реки корабелов,

что придут и построят ковчег,

и усопшие в нём уплывут.

 

(2011)

 

 

СКАЖИ-КА, НЯНЯ

(Ответ на экзамене по литературе

ученика 8-го «в» класса Сергея Капустина)

 

Скажи-ка, няня, ведь недаром

мой дядя, самых честных правил,

в Москву тайком перед пожаром

лошадкой хворосту отправил?

 

В столице назревала драка,

француз бродил по околотку,

и знала каждая собака

его нелёгкую походку.

 

Не победив на поле брани,

такого нужно брать обманом,

чтобы бежал быстрее лани,

дыша духами и туманом.

 

Чтобы над ним кружились грифы,

горела почва под ногами,

а вслед ему смотрели скифы

раскосо-жадными очами.

 

Скажи-ка, няня, где же кружка?

Плесни-ка на два пальца рому.

Жива ль ещё твоя подружка,

что отдана навек другому?

 

Я помню, мучились портные,

шептались, выходя за двери:

мол, формы чересчур большие -

аршином общим не измерить.

 

Прошла всего лишь четверть века,

а сколько в городе историй:

ночь, улица, фонарь, аптека,

больница, скальпель, крематорий!

 

Я б рассказал ещё, быть может,

и ту историю, и эту,

но пусть вас больше не тревожат

стихи.

– Карету мне, карету!

 

(2011)

 

 

СНОВА ПОЕЗД

 

Снова поезд и снова вокзал.

Вздох прощанья, до боли знакомый.

В тёмном небе бушует гроза –

там по тучам идут поезда

и гремят их колёса как громы.

 

Пьём дожди мы последнего дня

за мгновенье до долгой разлуки.

Тишиной и покоем маня,

по плечам, провожая меня,

вновь стекают любимые руки.

 

(2011)

 

 

СОЛНЕЧНЫЕ ЭЛЬФЫ

 

Через город гнал пастух к реке туманы.

Прячась в них от любопытных и врагов,

уезжали в неизведанные страны

утром эльфы мимо заспанных домов.

 

Искрой гасли звуки в мареве белёсом,

и не слышно было в шаге лишнем, как

ржали кони, и тележные колёса

тёрли ободом асфальтовый пятак.

 

Как спросонья ныли дети, как печально

о покинутом вздыхали старики.

Ждал их парусный корабль у причала

и осеннее прощанье у реки.

 

Уплывут они, туманами хранимы,

в те края, где полны солнца закрома.

Остывающей дорогою за ними

въедет в город белым всадником зима…

 

(2009)

 

 

СОННИЦА

 

Связать бы мир из лунных нитей сна.

Исчезнуть с головою подушкой.

Не чувствовать себя пустой игрушкой,

которой заигралась тишина.

 

Сквозь время заглянуть в своё Вчера.

Найти одно счастливое мгновенье.

И в нём на волоске из сновиденья

качаться, замирая, до утра.

 

(2007)

 

 

СПЛИН

 

Гость незваный – без плаща, промокший –

в час ночной пришел ко мне один.

Высоченный, в стоптанных калошах,

и, сутулясь, руку подал:

– Сплин.

 

В уголках приспущенной улыбки

прятался унылый тихий дождь.

– Днём прошедшим я промок до нитки,

разливай, – сказал. –Чего ты ждешь?

 

Я спросил его,

налив до края

в треснувший от времени бокал:

– Что за Сплин? Фамилия такая?

Никогда подобных не встречал.

 

Пригубили мы в молчанье виски,

он ответил, глядя свысока:

– Сплин, приятель, это по-английски,

а по-русски осень и тоска...

 

(2008)

 

 

 

 

СТАРОСТЬ АМУРА

 

Это странное время – зима,

взгляд цепляет собою взгляд.

Бог любви ещё слишком мал

и стреляет во всех подряд.

 

Но научится, он – такой.

Будет в сердце бить, а не в глаз.

И однажды, уже весной,

он охотою выйдет на нас.

 

Будут стрелы его точны,

как бандитский удар под дых.

По весне эти боги сильны,

выбирают себе молодых.

 

Но не вечны его дела.

И у каждого есть свой срок.

Вот и осень дождём пришла,

подводить золотой итог.

 

Он ослаб от своих утех,

под глазами мешки висят.

Он охотится лишь на тех,

кому за и под пятьдесят.

 

Но и эта пора пройдет.

Жалок, слаб и почти смешон,

день последний сожмёт в кулак

и уйдёт на охоту он.

 

На закате дрожит рука,

скоро будет ему покой,

но последнего старика

он достанет своей стрелой.

 

(2013)

 

 

СТАРУШКИ

 

Пятиэтажка, лавка у подъезда.

В былые времена старушки тут,

собравшись, обсуждали чья невеста

ушла в декретный, не окончив институт,

кто в доме запил, кто купил обои,

кто загорел, как негр, в январе,

кто голышом морозною зимою

выходит обливаться во дворе.

Всё изменилось. И теперь всем миром,

забыв про ужин, телик и внучат,

сидят старушки по своим квартирам

и меж собою в твиттере ворчат.

 

(2011)

 

 

СТЕНЫ МОЕЙ ДУШИ

 

Шепчет мне порой из пустоты

чей-то голос тихий:

– Напиши,

как живёшь? О чём мечтаешь ты

в четырёх стенах своей души?

 

Как живу? На серой полосе...

Суета, дела, работа, дом.

И ремонт души своей, как все

я откладываю на потом.

 

Поучаю тело: не греши,

жизнь дана не только для утех.

В четырёх стенах своей души

я грехи скрываю ото всех...

 

Но над ней – прозрачный потолок,

ничего не спрятать мне уже,

видит всё усталый старый Бог,

что живет на верхнем этаже.

 

(2010)

 

 

 

СТРОГИЙ РЕЖИМ

 

Между собою держа расстоянье старательно,

в серых, бетонных, забрызганных грязью плащах

шли фонари и смотрели под ноги внимательно,

двух человек в завечерье осеннем ища.

 

На перекрестках оставлены были дозорные,

каждый с трехцветною бляхой, подтянут и бодр.

И тормозили машины, приказам покорные

возле столбов-светофоров на беглый досмотр.

 

Шумные двери скрипели в подъездах встревожено

и доносили о каждом, проникнувшем в дом.

Город за мной и тобою следил настороженно:

вдруг мы сбежали, чтоб встретиться где-то вдвоём.

 

Нет от судьбы нам на встречу, увы, дозволения.

Издан указ и заверен печатью декрет.

Суд состоялся

и вынес об этом решение:

строгий режим друг без друга на тысячу лет.

 

(2010)

 

 

СУХОГО КОРМА РИФМ

 

Сухого корма рифм не куплено у музы,

не кормлены стихи,

а в мыслях – суета.

И спят голодным сном глаголы да союзы

на белой простыне тетрадного листа.

 

Им видится дроттквет и дактиль с квидухаттом,

анапест и логаэд

в чудесном сытном сне.

Увы, на их беду, живу я небогато,

и этот знатный корм не по карману мне...

 

(2009)

 

 

Т

 

ТАНЦУЮЩАЯ ТЕНЬ

 

Ночной подъезд.

Скрип заспанной двери –

несмазанной, из рыжего металла –

она опять кого-то выпускала,

себя ворчливо, зло приотворив.

 

А мне теперь

не спится – хоть убей.

Ищу в оконном лунном заполночье

кто растворился в странном многоточье

неутоленных снов судьбы своей.

 

Но двор мой пуст.

И тихо дремлет дом,

под фонарями не гуляют тени,

мой старый двор без всяких изменений

лежит передо мною нагишом.

 

Хотя вон там –

левей, где таксофон,

беззвучно на

пятнистой лунной смальте

танцует тень девчонки на асфальте

давно из моды вышедший чарльстон…

 

…А утром вновь

заботы да дела,

перехватить бы что-то до зарплаты.

Сосед мой скажет:

– Слышал, на девятом

сегодня ночью бабка умерла?

 

Возьмём вина

и сядем с ним за стол.

Помянем незнакомую старуху –

пусть ей земля отныне будет пухом –

и мы однажды выйдем на танцпол...

 

(2011)

 

 

ТВОЙ СОН

 

Я гулял при лунном свете,

тени зябкие в витринах

постоянно забывая.

 

Пил вино из междометий

и писал стихи на спинах

засыпающих трамваев

 

Я искал в карманах счастье

между крошками и снами

и смеялся, интригуя.

 

Украшал твои запястья

драгоценными мечтами

и шутливым поцелуем.

 

Воровал слова и звуки

я из песен менестрелей

и дарил тебе губами.

 

И держал тебя за руки,

перепрыгивая щели

между звездными мирами.

 

А на утро в легкой дымке

полусонного тумана,

тебя миру возвращая

 

растворялся невидимкой

я на донышке стакана

в к

© Игорь Юрьевич Маранин, 2017

ISBN 978-5-4485-2815-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дело о потерянной удаче

На углу улиц Последней надежды и Греческих оракулов стоит старинное трёхэтажное здание из красного кирпича. Если зайти во двор со стороны фабрики самобраных скатертей, то сразу видна большая железная дверь с медным колокольчиком и аккуратная металлическая табличка с надписью «Муниципальное унитарное предприятие «Счастье». Именно здесь, на втором этаже, я и работаю. Позвольте представиться: инспектор Отдела исполнения желаний Иван Егорович Потапенко. Или просто Горыч, как называют меня друзья. Я не возражаю: Горыч так Горыч. Вот когда джином именуют – не люблю. Антинаучно это и непрофессионально пользоваться подобным жаргонным словечком. Дешёвыми восточными сказками попахивает. Халвой горелой, право слово.

Мы – контора казённая. Работаем, в основном, с бедняками. Бродягами, попрошайками, покойниками… В общем, публика ещё та, сплошная социалка. Только за сегодняшний день было три вызова в тюрьму и пятнадцать в родильные дома. Нюрка и Анфиска – наши специалисты по первым желаниям – буквально на части разрывались. Нюрка из карликовносов – нос большой, симпатичный, поллица закрывает. По нынешней моде на большеносых у неё от ухажеров отбоя нет. Пятый размер все—таки, не у каждой такое на лице выросло.

Анфиска – та другая. Огонь, а не женщина! Прабабка у Анфиски саламандрой была, так что если молодой парень без прививки от несчастной любви разок на неё глянет – считай пропал. Безответная несчастная любовь второй, а то и третьей степени. Ходи потом по больницам, лечись несколько лет. Да что там юнцы безусые, бывало опытных мужиков и тех ноги сами до цветочной лавки доносили! Мне—то что… у меня этих прививок целых двенадцать. А и то сердечко иногда так скрутит…

По последним желаниям работает у нас Абатыч. Хороший мужик. Весёлый, краснощёкий, с большой лысиной ото лба до затылка, а ещё обжора страшный и матершинник. Килограмм сто тридцать весит, не меньше. И это при весьма скромном росте. Но наденет свою серую веригу с капюшоном, и приговорённые к смерти его пуще казни боятся. Абатыч и покойниками занимается – те вообще отвязная публика. Сегодня заявился один трёхдневный, требовал оживить его на день рождения племянника. Скандал устроил. А у самого в завещании об оживлении ни слова, справки от врача нет. А если он заразный? Так пока Абатыч из тюрьмы не вернулся, покойник этот сидел в коридоре и назло всем разлагался. Запах стоял на все три этажа.

Альфи Штейн – умница, энциклопедист и жуткий зануда во всём, что касается правильного произношения – большой дока по несбыточным желаниям. Есть у Альфи одно тайное и страстное увлечение – мифические страны. Мечта всей жизни – Советский Союз найти. А мифические страны, между прочим, императорским указом запрещено искать. Советский Союз, СССР, Советскую Россию, Империю зла, Совдепию, Союз Советских Социалистических республик, Совок… все три десятка стран, перечисленных в Указе о правилах оказания услуг по исполнению желаний физическим и юридическим лицам. Хотя, как по мне, ерунда всё это. Ни одной из этих стран и не существовало вовсе. Досужие выдумки сказочников.

Мальдус – высокий и худой, с длинными седыми волосами и абсолютно невосприимчивый к шуткам – занимается необычными желаниями. Всем тем, что спряталось в Указе за словами «и прочее». Свободный художник, одним словом. Ходят слухи, что у него в роду древние маги были, но я не верю. Древние маги – такая же чушь, как и мифические страны.

А вот про чьих предков известно точно – это про предков Ивана Поганки. Все они были разумными грибами. Весьма ядовитыми, кстати. Оттого и фамилия у него такая. Маленький, тощий и язвительный, Поганка специализируется на тайных желаниях, и его никогда нет на рабочем месте.

Ну а я… Я занимаюсь всем помаленьку. Стажер—подмена, одним словом, хотя и числюсь официально на должности инспектора.

Кукушка, что живёт в часах на стене нашего кабинета, существо ужасно ленивое и прожорливое. Толстая, неповоротливая, вечно взъерошенная и чем—то недовольная, она частенько запаздывает, сообщая время. Вот и на этот раз вылезла из своего домика, сонная и хмурая, прохрипела что—то неразборчиво и скрылась обратно. Судя по всему, было уже два часа пополудни. Нюра и Анфиска ещё не вернулись из родильных домов, Абатыч провожал на кладбище покойника, Штейн отправился с поручением в приют для снесённых памятников, а Мальдус отлучился в прокатную лавку – сны менять.

А я сидел, положив ноги на стол, и читал свежий выпуск «Столичных новостей». Последнюю страницу, там где фельетоны, забавные истории и анекдоты. В дверь вежливо постучали. И едва мои ноги заняли привычное место под столом, как в кабинет вошёл мужчина лет сорока в дорогом костюме, с толстой папкой в руках и воробьём на плече. Не наш обычный контингент. И массивное кольцо с бриллиантом на пальце, и птица не из тех, что хлебные крошки на улицах выпрашивает. Ухоженная птица, породистая. Это только бедняки говорят: слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Хорошо обученный охотничий воробей может за день до тысячи вылетевших слов поймать.

– Присаживайтесь, – кивнул я на стул.

Посетитель подозрительно посмотрел на шаткую древнюю конструкцию, но спорить не стал, сел напротив и положил толстую папку прямо на мою газету.

– Желание у меня несколько необычное, господин инспектор, – сказал он. – Вы знакомы с теорией подаренной удачи?

– Что—то не припомню, – пожал я плечами. Был бы здесь Штейн, он наверняка ответил бы утвердительно. Но ни Альфи Штейна, ни кого другого не было, и разговаривать с этим загадочным посетителем всё равно предстояло мне.

– Видите ли, – улыбнулся гость. – Я и есть автор этой самой теории. Desipere in loco, как говорили древние: безумствуй там, где уместно. Более всего, скажу я вам, уместно безумствовать в науке. Позвольте представиться: Михаил Степанович Копунов, профессор Императорской изотерической академии.

– Инспектор Потапенко, – растеряно произнёс я. Вот же удружил Мальдус, отправившись в лавку. Чтоб ему сны от гоблинов попались! Пусть всю ночь гнусавые голоса донимают.

– И в чём же ваша теория состоит? – спросил я, пытаясь оттянуть время до прихода Мальдуса.

– Человек вовсе не кузнец своего счастья, как утверждает современная наука. Ну, сами, подумайте, господин Потапенко, разве наше счастье похоже на чугунную болванку, чтобы по нему молотком колотить?! Счастье зависит от удачи, а удача… Полагаю я, что удача – это подарок богов. Некоторые из нас в детстве получают в подарок удачу, даже не подозревая об этом

– Пока что не улавливаю, – честно признался я.

– Да всё очень просто, – улыбнулся гость, – некоторым счастливчикам в детстве попадаются необычные игрушки. То есть игрушки—то самые обычные: кукла или, скажем, игрушечный ковёр—самолет. Но они не простые, а волшебные. Pax deorum, благоволение богов, удача. Если эта игрушка сопровождает тебя всю жизнь – пусть даже в позабытом свёртке в чулане – то человеку везёт всегда и во всем. Понимаете?

– Допустим, понимаю, – вздохнул я, – но от меня—то вы чего хотите?!

– Я хочу, чтобы вы нашли мой потерянный футбольный мяч, – совершенно серьёзно заявил Михаил Степанович.

– Какой мяч? – опешил я.

– Обыкновенный футбольный мяч. Мне его подарили лет в семь. Полгода я точно им играл, а потом… потом не помню! Сдаётся мне, что этот мяч и был подаренной мне удачей.

– Четырнадцать часов… ик… тридцать минут, – выползла из своего домика кукушка и, секунду подумав, добавила, – кажется…

По—моему она была пьяна. Что не удивительно – с прежнего места работы её выгнали именно за пьянство. Я вытащил из—под оставленной профессором папки свою газету, взгромоздил ноги на стол и продолжил чтение. Необычные желания – по части Мальдуса, вот пусть и разбирается с «обыкновенным футбольным мячом». Не успел я, однако, найти недочитанный фельетон, как дверь снова распахнулась, и в кабинет заглянул шеф. Мои нижние конечности стремительно слетели со стола, газета упала в стоявшую рядом урну, а я принял сугубо деловой вид. Шеф обвёл хмурым взглядом комнату и язвительно поинтересовался:

– У нас что, дел нет?

– Только одно, – сообщил я. – Сейчас Мальдус вернётся и займется им.

– Мальдус мне самому нужен, – отрезал шеф. – Что за дело? Кто заказчик?

– Да чокнутый профессор какой—то… Уверяет, что потерял в детстве мяч, а мы должны его отыскать.

– Ну, вот и займись этой ерундой! Все равно дурью маешься.

И грузная фигура шефа скрылась в коридоре. Оставив дверь распахнутой. Вообще-то он хороший мужик, наш шеф. Льготы нам недавно выбил: проезд на ковре-самолёте к месту отпуска и обратно. Правда, на самом краю ковра, возле туалета, но зато бесплатно. Но почему он никогда не закрывает за собой дверь?! Вздохнув, я поднялся со стула, закрыл кабинет и вернулся на рабочее место. Недовольно посмотрел на папку и нехотя придвинул её к себе.

Теоретически найти вещь, о которой не помнишь ничего, можно. Нужно подать запрос в Департамент памяти, который разошлёт повестки давно позабытым знакомым, затем пригласит их на воспоминания, затем будет обобщать и анализировать информацию, и снова кого-то приглашать… В общем, долгая и дорогостоящая процедура. И весь этот путь профессор уже прошёл: в папке лежали запросы в Департамент и кипа совершенно бесполезных отчетов. Никто из знакомых профессора ничего не помнил об этом мяче. «А был ли он на самом деле?» – мелькнула у меня мысль. Мелькнула и тут же исчезла: был или не был, а работать всё же придется. Я вытащил верхний конверт из папки, вскрыл и начал читать:

«В ответ на Ваш запрос от… за номером… официально сообщаем, что в период с… по… данных о детских резиновых мячах фабрики „Dona Mara“ в памяти ваших знакомых не обнаружено. С вас три тысячи двадцать четыре рубля или плохо будет».

– Вот же подлецы! – вслух возмутился я. Департамент, в отличие от нашей конторы, ходил у императора в любимчиках. И вот тому очередное доказательство: они всё-таки пробили разрешение о вставке угроз в официальные письма!

Дело было насквозь тухлое. Если уж Департамент не справился… Если уж не справился… Стоп. Как там говорил профессор? Теория подаренной удачи? Леший меня побери, неужели всё так просто?! Мысль о том, что я могу в одиночку утереть нос ненавистному Департаменту захватила меня с головой. И я потерял всякое чувство меры: взял и подделал подпись Поганки на разрешении выдать мне в гараже наш старенький ковёр-самоход. Выскочил из кабинета, хлопнув дверью, и чуть не сшиб поднимающегося по лестнице Мальдуса.

– Какая муха тебя укусила? – удивился он, отлипая от стены и отряхивая свой длинный чёрный плащ, расшитый жёлтыми рунами.

– Профессор Императорской изотерической академии, – выпалил я и даже остановился в дверях, чтобы полюбоваться на вытянувшееся от изумления лицо Мальдуса. Ну не понимает человек шуток. Не по-ни-ма-ет.

За что я люблю наш конторский ковёр—самоход, так это за манёвренность. Маленький и юркий, он способен проехать даже сквозь дырку в бублике. А уж в час пик, когда улицы города забиты пробками, ему просто цены нет. Дорожный просвет у ковра до семи метров, так что я запросто мог «перепрыгивать» перекрёстки, чем без зазрения совести и пользовался. Водители провожали меня завистливыми взглядами и нелестными эпитетами, но мне не было до этого никакого дела. Уже через двадцать минут я лихо притормозил у ворот школы, где когда-то учился Михаил Степанович. Аккуратно свернул ковёр, запихнул его в свободную ячейку коврохранилища и отправился выяснять, кто из учителей преподавал будущему профессору азбуку, жив ли он ещё и как его можно найти. С учителем мне повезло, причем безо всякого pax deorum – он всё ещё работал в школе, более того – был на месте. Маленький седой старичок с аккуратным пенсне на носу и знаком «За заслуги перед Империей» на лацкане пиджака встретил меня настороженно. Однако удостоверение инспектора по исполнению желаний его успокоило.

– Миша Копунов? – переспросил он. – Ну, как же, отлично помню! Способный был мальчик, да… Вы знаете, кто он теперь? Профессор Императорской академии!

– А вы случайно не помните, – поинтересовался я, – каких-нибудь необычных происшествий из тех времен? Может быть, кто-то из одноклассников выиграл в лотерею? Или был приглашён на детский новогодний бал во дворец? В общем, чтобы кому-то крупно, а главное неожиданно повезло.

Старичок задумался. Постучал карандашом по столу, словно прибивал им разбегающиеся воспоминания, беззвучно пошевелил губами и даже прикрыл глаза, вглядываясь в далёкое прошлое. Наконец, его карандаш в последний раз стукнул по столу и старый учитель оживился.

– Вася Коновалов! – сообщил он мне. – Да…

– Что «да»? – не понял я.

– За одной партой с Мишей сидели. Вихрастый такой, худенький, нос длинный… Вы читали притчи великих итальянских мудрецов?

Я отрицательно помотал головой. Причем тут притчи?

– Вылитый Пиноккио, да… А уж непоседа какой был! Постоянно у меня уроки срывал, оболтус.

– Так что Вася? – нетерпеливо перебил я. – Что с ним произошло?

– Попался на глаза ткачу сновидений. Может, помните такой сон «Приключения Мажмемуратика»? Вася как раз этого самого Мажмемуратика и сыграл, да… Очень популярный детский сон был.

Адрес Васи Коновалова я без труда выудил из школьных архивов. Бывшая звезда детских снов жил теперь на самой окраине города, так что даже мой манёвренный ковёр-самоход добирался туда не меньше часа. По пути на одной из остановок я увидел Нюру и не удержался, чтобы хвастливо не припарковаться рядом.

– Как дела у младенцев? – поинтересовался я. – Установлен новый рекорд по количеству выполненных первых желаний?

– Горыч, – устало вздохнула Нюра. – Я тебя убью. Видеть не могу твою счастливую рожу. И пусть меня посадят в императорскую тюрьму и приговорят к повешению, мне уже всё равно. Хоть высплюсь перед казнью.

Она закрыла глаза и мечтательно произнесла:

– А потом ко мне придет Абатыч, и я ему такое последнее желание загадаю!

– Ладно, пока ты меня ещё не убила, я полетел утирать нос Департаменту, – ответил я, водружая себя обратно на ковер.

– Эй, – запоздало крикнула мне в спину Нюра, – а кто тебе транспортное средство доверил? И почему ты не в больнице?

Последняя фраза показалась мне странной. Но я списал ее на неудачную попытку пошутить. Как оказалось, зря.

Мне всё ещё везло. Васю Коновалова я застал точно по тому адресу, что выдали в школе. Не знаю, как должен выглядеть повзрослевший Мажмемуратик, но явно не посиневшим от запоя лохматым мужиком в рваной и грязной тельняшке.

– Инспектор отдела исполнения желаний, – представился я. – У меня к вам несколько вопросов.

– Ну, проходи, инспектор, – Вася отошёл от двери и, покачиваясь, повёл меня в комнату. Квартира была под стать хозяину: неприбранная, пыльная, затхлая… В коридоре валялась разбросанная старая обувь, на ободранную стену пьяно опирался покосившийся шкаф, а в углу лежал насквозь проеденный молью ковер-самоход. Но самым ужасным был запах…

– Меня интересует вот что… – присаживаясь на самый краешек стула, спросил я. – Вы можете припомнить, с каких пор вам перестало везти в жизни?

– Мне? – удивился Вася. – Да мне, братуха, всю жизнь не везло… Я ведь, знаешь, какой талант был? Меня во сне снимали! Не веришь?

– Да знаю я, знаю. Мажмемуратиком.

Вася посмотрел на меня, как на святого. По его небритой щеке пробежала крупная слеза, потыкалась в уголок рта, но проскользнуть не сумела и скатилась по подбородку на шею, закончив свой жизненный путь в районе кадыка.

– Сейчас… я сейчас… – он неожиданно засуетился, вскочил с табурета, стал шарить под кучей тряпья в углу и, наконец, раскопал бутылку медовухи. Торжественно установил её на стол, но тут же снова встал, бросился за вторым стаканом, а заодно вытащил из шкафа старую открытку со своим изображением и вывел на ней огрызком карандаша автограф.

– Держи! – широким жестом он протянул мне открытку. – Меня до сих пор смотрят. А почему? Талант потому что! Народ он знает, кого любить, а эти… сволочи… хоть бы кто роль предложил.

Вася разлил медовуху и поднял свой стакан:

– За истинное искусство, неподвластное времени!

Я подержал стакан в руках, но пить не стал. Аккуратно поставил на стол и спросил:

– А когда вас перестали снимать?

– А… – отмахнулся Василий, закусывая сухой хлебной коркой. – Долгая история. И печальная. Но я ещё вернусь! Назло всем вернусь. Они ещё вспомнят, кто такой Васька Коновал. Ещё пожалеют, что пренебер… пренберегл… пренебрегали.

– Не припомните, из ваших прежних одноклассников кто-то ещё прославился также, как вы? Неожиданно. Или, может, внезапно разбогател? Или ещё что—то…

– Из одноклассников… – пьяно посмотрел на меня Вася. – Не… куда им… Мишка профессором стал, говорят. Да какая это слава – быть профессором? Я бы тоже может смог, но не хочу! Не хочу и всё. Я – человек искусства, понял?

– А кроме Мишки? – я упрямо гнул свою линию.

– Кроме него… Да никто кроме него. Мишка да я… Как на одной парте сидели, так вместе и прославились. Счастливая нам парта попалась.. Хотя.. Ну да, Валерка еще конкурс выиграл. В одиннадцать лет…

Васина голова склонялась всё ниже и ниже, по-моему, он засыпал.

– Какой Валерка? – потормошил я его.

– Федюкин, – произнёс Вася, и его голова упала на грудь.

Уходил я под мощный и совсем неартистичный храп. Было почти пять, оставалось три часа работы, и я решил вернуться в школу, чтобы узнать адрес счастливчика Федюкина. Нет, чтобы сразу все адреса переписать, дурень…

Везение мое закончилось также внезапно, как и началось: на Лешем разъезде я все—таки попал в пробку. Ожидали ковер—караван из Восточного халифата – купцы везли товары на ежегодную Имперскую ярмарку. Минут через двадцать появился и сам караван: медленно ползущий многоярусный ковер, по которому сновали раскосые смуглые слуги в пышных чалмах. На одном из нижних ярусов играл диковинный восточный оркестр, танцевали полуголые красавицы и сидели купцы в богато расшитых тёплых халатах. Купцы неторопливо пили зелёный чай и с любопытством разглядывали город, позабыв о танцовщицах. Оно и понятно, танцовщицы уедут с ними обратно, а город останется на месте. Едва караван миновал Леший разъезд, я вырвался на оперативный простор, но тут, как назло, забарахлил мой ковёр. Дёрнулся несколько раз и спикировал на обочину дороги. Полчаса я убил, чтобы связать разорванные нити основы нужным узлом, так что прибыл в школу уже в начале восьмого. И тут меня ждало главное разочарование: оказалось, что Валерий Федюкин исчез шесть лет назад.

Злой и хмурый я вышел на улицу, пнул ни в чём не повинный ковер и, усевшись, на его краешек, закурил трубку. Ох, и попадет мне сегодня от шефа! За подделку подписи Поганки, за сломанный ковёр-самоход, за неумелое и неумное расследование. Департаменту нос утёр, как же… Я настолько далеко ушел в дебри своих печальных мыслей, что даже не сразу заметил стоящую рядом женщину.

– Господин инспектор, – тихо сказала она. – извините великодушно, я… вы… вы спрашивали о Валере и я подумала… может, вам известно что-то новое о нём?

Я посмотрел на женщину. Она была немолода и не очень красива, но в её глазах отражалась такая боль…

– А вы кто ему будете? – мягко спросил я, поднимаясь с ковра.

Женщина вздохнула.

– Да в общем-то никто, – ответила она, отводя взгляд.

– Я не из Департамента, госпожа. Рад бы вам помочь, но, к сожалению, никаких новых сведений о Валерии у меня нет. А как он пропал?

– Как пропадают люди… – пожала плечами незнакомка, – они уходят из дома и просто не возвращаются. Валера всегда был удачлив, это его и сгубило – любая удача когда-нибудь да заканчивается… Ввязался в какой—то сумасшедший проект. Ему нужны были деньги. И тут, как обычно, повезло. Один чудак-коллекционер предложил двадцать тысяч за старую детскую игрушку.

– За какую игрушку? – с замиранием сердца спросил я. – Это был мяч?

– Вроде бы… не помню. Да только через пару дней вся Валерина затея рухнула. От сумасшедшей идеи остались сумасшедшие долги… А потом и он пропал.

– А имя? Имя того чудака вы знаете? Хотя бы приметы?

– Я никогда его не видела… Да и приходил он не сам, какие-то молодые люди. С виду очень на бандитов смахивали, но зачем бандитам детская игрушка…

Я медленно ехал по направлению к нашей конторе и размышлял. А ведь прав был Михаил Степанович! Этот самый pax deorum действительно существует. Всё складывалось в удивительно логичную цепочку да только… только где ж искать того самого коллекционера в огромном городе? Пожалуй, стоило поделиться этой информацией с Поганкой. Всё, что было в моих скромных силах, я сделал… Эх, а жаль всё-таки, что Департаменту нос не удалось натянуть!

Полдевятого я был у дверей конторы, аккуратно свернул ковёр и отнёс его на склад. Хотел было уже идти домой, но увидел, что в окнах нашего кабинета горит свет. Меня это заинтриговало. Поднялся на второй этаж, толкнул дверь и с удивлением замер на пороге: вся наша компания была в сборе. Полдевятого вечера! Мои коллеги обернулись на шум распахнутой двери, и на их лицах появилось какое-то странное выражение. То ли заботливое, то ли удивленное…

– Что сказал врач? – спросила за всех Анфиска.

– Какой врач? – удивился я.

– Ты что не ходил врачу? – обеспокоено произнесла она. – Так нельзя. Мало ли какая зараза могла в кровь попасть.

– Да какая зараза?! – я ничего не понимал. Разыгрывают они меня что ли?

– Куда он тебя укусил? – перехватил инициативу всезнайка Алфи. – Если слегка, то следовало промыть ранку спиртом. А если до крови, то к врачу нужно обязательно. Хочешь, я санитаров вызову?

– Всё, что я хочу, – перебил я его, – это понять, что здесь происходит!

– Горыч, – недоуменно глядя на меня, произнес Мальдус. – Ты ведь сам сказал, что тебя укусил профессор Императорской изотерической академии!

Я облегченно рассмеялся. Прошёл под пристальными взглядами к своему столу, уселся на место и сказал:

– Вы что не в курсе, что наш Мальдус шуток не понимает?

Мои слова тут же взорвали напряженную тишину. Анфиска принялась ругать Мальдуса, тот волком смотрел на меня. Абатыч со Штейном хохотали, чуть ли не сползая под столы и лишь Нюра, покрутив пальцем у виска, вернулась к своим бумажкам.

– А почему никто с работы не расходится? – едва шум немного утих, поинтересовался я. – Вышел указ о продлении рабочего дня?

– Совещание у нас в девять, – ответил мне Штейн, все еще хихикая. – Какой-то тип из Департамента проводит. Сказано, всем присутствовать. В полном составе. Так что, как неукушенный, ты тоже обязан остаться.

Я тяжело вздохнул. Ох, и не люблю я эти занудные совещания, наверняка опять о том, как повысить эффективность работы…

– Я согласен на санитаров! – сообщил я Штейну. – Можешь даже меня укусить.

– Фиг тебе, – ответил он. – Страдать так всем вместе.

Совещание началось не в девять, а ближе к десяти – в Общем зале, что на третьем этаже. Полоса невезения всё ещё продолжалась: моё любимое место у окна за колонной заняла незнакомая девушка из Отдела праздников. В этом отделе работают исключительно красивые женщины, и за глаза их называют феями. Что столь же ненаучно, как и термин «джин». А я-то мечтал незаметно подремать за колонной или, если повезёт, понаблюдать за вечерними испытаниями скатертей-самобранок. С третьего этажа прекрасно виден весь двор фабрики, что находится по соседству с нашей конторой. Пока я нерешительно топтался в проходе, все места позанимали. Осталось лишь несколько свободных прямо у сцены. Вздохнув, я поспешил занять хоть какое—то…

То тут, то там среди сидящих виднелись серые мундиры с синим треугольником на груди – в отличие от нас работники Департамента обязаны были носить форму. Но даже их присутствие меня не насторожило. Лишь когда на сцене показался шеф в сопровождении полковника Лямута, директора этого самого Департамента, до меня стало доходить, что случилось нечто из ряда вон. Чтобы Лямут да добровольно пришел под нашу крышу?

– Всем меня слышно? – никак не поприветствовав сидящую публику, спросил полковник. – Так вот, ситуация крайне серьёзная. Сами понимаете, если даже такой малоприспособленный к государственной службе… э…

Лямут явно хотел сказать «сброд», но вовремя остановился.

– … контингент, как ваш МУП приходится задействовать в операции.

По рядам прошелестел недовольный шум, но тут же стих.

– Завтра у нас в городе открывается Императорская ярмарка, – продолжил Лямут. – В город уже прибыли иностранные купцы, и мы сильно обеспокоены их безопасностью. А говоря прямо, безопасностью их товаров. В этом случае, как вы знаете, Император обязуется выплатить всем компенсацию.

– … за что и дерёт три шкуры с купцов… – едва слышно пробормотал кто—то за моей спиной.

– Сейчас я сообщу вам то, что вы должны держать в строжайшем секрете… – полковник сделал многозначительную паузу, обвёл глазами притихший зал и продолжил. – Уже несколько лет… если быть точным, то почти десять… в столице орудует банда грабителей. Не нужно хихикать, я вам тут не клоун на арене! Это не просто банда – это неуловимая банда. Не-у-ло-ви-ма-я. Мы знаем, кто её возглавляет, знаем, где он живет, но поймать этого проходимца никак не удается. Зовут его Фласт и такое впечатление, что он заколдован. Или невероятно удачлив. С каждым годом банда становится всё наглее и наглее. Вы, конечно, слышали о похищении партии новейших ковров-самолётов со склада…

Я вынырнул из речи Полковника и закрыл глаза, боясь, что залетевшая в мою голову шальная мысль сейчас ускользнёт от меня, как скользкая рыбина от незадачливого рыбака. Невероятно удачлив… Ну, конечно! Именно этот Фаст и скупает детские игрушки у людей, которым везло в жизни. У меня не было доказательств, не было логического объяснения своей уверенности, но я чувствовал – это он. Забавно… Получается, Михаил Степанович вовсе не первый открыл теорию подаренной удачи.

– …именно поэтому, – снова ворвался в моё сознание голос полковника, – было решено задействовать всех государственных служащих. Времени до ярмарки почти не осталось, а Фаст до сих пор бродит на свободе. Сейчас вам выдадут его портреты…

Люди в серых шинелях, сидевшие в зале, одновременно поднялись и пошли по рядам, раздавая рисунки – Лямут любил планировать все свои действия до мелочей. Что ж, придётся мне немного нарушить его планы.

– Извините, полковник! – я поднялся на ноги. – Можно вопрос?

Полковник вытаращил глаза. По лицу шефа пробежала болезненная гримаса. Сзади послышалось удивленное шушуканье, и я невольно оглянулся на зал. Шушуканье резко смолкло, все напряжённо смотрели на меня. Даже девушка, занявшая моё место, высунулась из-за колонны и теперь с любопытством наблюдала за разворачивавшейся сценой. «Какая она все—таки красивая», – неожиданно подумал я.

– Кто это? – Лямут обернулся к шефу.

– Инспектор Потапенко, господин полковник, – ответил тот, благоразумно опуская название отдела и моё скромное положение стажёра.

Полковник пожевал губами, мрачно посмотрел на меня и выдавил:

– Ну?

– Вы сказали, что знаете, где живёт Фаст. Можно поинтересоваться, ваши люди обыскивали его дом?

– Инспектор… как вас там… Потапенко, вы в своём уме?!

– Господин Полковник, это вовсе не праздное любопытство. Возможно, наш отдел уже решил проблему Фаста, но мне необходимо уточнить некоторые детали.

Лямут снова обернулся к шефу, и в его глазах явно читался вопрос: этот мальчишка – сумасшедший? Только вот шефу терять было уже нечего. Поэтому он рискнул:

– Я вас прошу, полковник, ответьте этому юноше.

– Да, мы обыскивали дом Фаста, – чуть помедлив, заявил тот.

– А не было ли там комнаты… или другого помещения… где хранится очень, подчеркиваю, очень много старых детских игрушек?

Взгляд полковника изменился. Теперь это был подозрительный взгляд профессионального сыщика.

– Очень много – нет, – ответил он, – но мы действительно нашли тайник, в котором лежали плюшевые мишки, игрушечные ковры-самолёты и всякая прочая дребедень.

– Тогда я знаю, как нам лишить Фаста удачи! – решительно заявил я. – Более того, уверен, что он попадётся в самое ближайшее время.

Недели через две мы всем отделом сидели в таверне Бритого Гнома, отмечая успешное окончание дела – ведь дело закончено лишь тогда, когда сдан последний отчёт. Пили замечательный темный эль и слушали живую музыку в исполнении маленького ансамбля из городских предместий. Таверну на целый вечер оплатил Михаил Степанович в благодарность за возвращённый ему детский мяч. Сам он сидел тут же, рассказывал смешные истории, пил вместе со всеми и вообще оказался мировым мужиком.

– Совсем забыл, – вдруг заявил он после очередной выпитой чаши, – я же тебе маленький презент принес.

– Какой? – заинтересовался я. Большие презенты от профессора мы все уже давно получили.

– Вот, – и Михаил Степанович вытащил яркую открытку с рекламой нового сна. На открытке крупными жёлтыми буквами на фоне ночного города было написано «Мажмемуратик возвращается».

– Я свой мяч Ваське Коновалову отдал, – глядя на моё удивленное лицо, пояснил профессор, – временно. И предупредил: я тебя только вытащу, дальше – сам.

– А я помню его первый фильм, – заявил Абатыч, заглядывая мне через плечо, – идиотская история о добром духе, разыскивающем пропавшую принцессу. Я её и в детстве—то терпеть не мог. Представляю, что…

– Подожди! – оборвал я его и повернулся к профессору. – Михаил Степанович, а можно мне личную просьбу?

– Пожалуйста, – улыбнулся тот.

– Там… в вашей бывшей школе женщина одна работает. Подруга вашего пропавшего одноклассника Валеры. Я вас очень прошу! Хотя бы на неделю можно ей мяч отдать? Вдруг этот Валера найдётся?

Михаил Степанович как—то странно посмотрел на меня, словно видел в первый раз. Махнул рукой официанту, чтобы тот принёс ещё по чаше эля, и сказал:

– Конечно, Горыч! Это будет самым правильным окончанием дела о потерянной удаче. Верно?

Дело бакенщика

Воскресный вечер был тихим и чудесным – безветренным, тёплым, с нежной корочкой розового заката. Я гулял по набережной Альтаны, разглядывая рыбаков, дремлющих на водных коврах в ожидании поклёвки, и перебрасывался игривыми фразами с русалками, загорающими в лучах заходящего солнца. А когда день почти скрылся за горизонтом, наблюдал, как по темнеющей реке неторопливо плывет бакенщик и зажигает на бакенах огоньки. Это было изумительно красиво: в темноте вспыхивал большой жёлтый шар и поднимался над водой, привязанный за тонкую светящуюся нить. Ночью между этих жёлтых шаров поплывут грузовые караваны, везущие в столицу камень из каменоломен Гномьего карьера и дерево из лесов Ражневы. Невидимый с берега бакенщик казался мне почти мифической фигурой, древним речным магом, дарующим людям свет.

Утро понедельника выдалось хмурым и неприветливым. Загулявшее вечером солнце так и не вернулось, и по небу ползли рваные серые тучи, сыпя мелким, едва заметным дождём. Ко всему прочему, я опоздал на работу. И едва завернул за угол нашего трехэтажного здания, как столкнулся с выходящим из конторы Абатычем.

– Горыч, – прорычал он, – где тебя шайтан носит?

– Ну, извини, – смущённо улыбнулся я, – проспал немного.

– Немного… – передразнил меня Абатыч, вытирая вспотевшую лысину. – Наша кукушка уже вторую бутылку с утра допивает, а он немного… Разворачивайся и лови ковёр, со мной поедешь.

После истории с поимкой неуловимого Фаста я уже не считался стажёром, но и полноценным инспектором ещё не был. Каждый инспектор имеет свою специализацию. Свой талант, как любит выражаться наш шеф. Вот только у меня никаких талантов и склонностей не было. Мне было интересно всё, но помаленьку. И ребята решили таскать меня на задания – каждый на своё, хоть какая, а польза. Сегодня, значит, дошла очередь и до Абатыча.

– К покойникам или в тюрьму? – спросил я.

– Раз берём перевозчика, – раздражённо ответил Абатыч, – значит в тюрьму. Покойники фиг тебе транспортные оплачивать будут.

Абатыч был явно не в себе.

Как выяснилось, разозлили его результаты вчерашних козьих бегов. В отличие от меня, наш специалист по последним желаниям – азартнейший болельщик. Да ещё и игрок на тотализаторе. Я к козьим бегам равнодушен: знаю, что за тридцать минут нужно объехать на кривой козе как можно больше человек, которые ещё и бегают по полю. Знаю, что последние четыре года главный приз берёт какой—то Бора, не то гном, не то даже гномарий. Гномарий – это тот, кто сделал операцию по перемене вида. Редкий случай, да и не любят у нас в народе «перебежчиков». Впрочем, Бора всегда отрицал сей факт своей биографии. Ну а вчера он должен был выиграть чемпионат в пятый раз и войти в историю спорта, как непревзойдённый наездник. Но неожиданно проиграл совсем неизвестной наезднице из приграничной деревни.

– На бегах-то вчера были? – спросил хозяин ковра, едва мы расположились за его спиной.

Абатыч скрипнул зубами, но промолчал.

– Как эта девчонка Бору сделала, а?! – не унимался наш извозчик. – Как младенца! И кто теперь вспомнит, что он мог стать великим, я вас спрашиваю? Зато все будут смаковать это позорище… проиграть какой-то рыжей пигалице, первый раз на козу севшей.

– По сторонам смотри! – проворчал Абатыч. – А то въедем сейчас куда—нибудь.

Хозяин ковра не обиделся. Оглянулся сочувственно на моего спутника и спросил:

– Что, проигрался, брат? Бывает…

До сегодняшнего дня я ни разу не был в тюрьме. Поэтому с любопытством вертел головой по сторонам, пока мы шли длинными коридорами куда-то в глубь Гарибы – императорской тюрьмы, расположенной внутри большой горы на северной окраине столицы. Когда-то Гариба была вулканом, и в доисторические времена преступников просто сбрасывали в жерло. Когда пятьсот лет назад в Империю пришли гномы, вулкан уже давно утихомирился, да и нравы стали более мягкими, и Гарибу было решено превратить в большую императорскую тюрьму. С тех пор под ней вырыто столько подземных ходов, камер, помещений, кладбищ, что полного представления о том, что и где расположено, не имеет сейчас никто. Ходят слухи, что под Гарибой есть большое подземное озеро и даже живут беглые заключенные, но достоверных фактов об этом нет, а пара полицейских экспедиций, организованных Департаментом памяти, вернулась ни с чем.

Лет двести назад за приговоренными к смерти признали право на последнее желание, и стали допускать в тюрьму нас – исполнителей этих самых желаний. В наши либеральные времена казнят не так уж и часто. А ветераны помнят еще годы правления Стояна, когда по последним желаниям приходилось трудиться круглые сутки. Ну да, слава звёздам, те времена давно миновали и официально осуждены Большим Императорским Домом.

Из коридора мы вынырнули в большой зал со множеством выходов и спешащими по своим делам людьми в чёрных шинелях. Тюрьма находилась в ведомстве Департамента памяти, но чисто номинально. Настоящим и практически безраздельным её владыкой был Иштван Шинари, шеф-директор Гарибы, признававший над собой только Императора.

– День добрый, – Абатыч протянул руку огромному троллю, скучавшему возле зарешёченной двери. Тролль осторожно пожал её своей огромной лапищей и вопросительно посмотрел на меня.

– Это со мной, – кивнул Абатыч, – смену готовлю. Инспектор Потапенко, можешь звать его просто Горычем.

Великан неожиданно оживился и с интересом посмотрел на меня.

– Это не ты Департаменту на лицо наступил? – дружелюбно пробасил он.

– Он, он, – ответил за меня Абатыч и добавил, – выражение такое у троллей. Объехал на кривой козе, значит.

И тут же скривился, как от зубной боли. Воспоминание о вчерашних бегах явно не улучшило моему спутнику настроения.

Даже в сидячем положении тролль возвышался надо мной на целую голову. Поэтому, когда он одобрительно хлопнул меня по плечу, я чуть не шлепнулся на пол. Да уж, Департамент памяти не любили даже в тюрьме.

– Пойдёте прямо до щербины на углу, – тем временем давал указания тролль, —затем налево до столба, что от старой виселицы остался, а затем ещё раз налево пятая… нет, шестая камера. Бакенщик там сидит, что на прошлой неделе поймали. Три дня до казни осталось.

– Бакенщик? – удивился я.

Но мой возглас утонул в проклятиях Абатыча.

– Ядовитого ежа в горло этим бюрократам! – возмущался он. – Крысы чернильные! Раньше нельзя было вызвать? Три дня! А если он луну с неба попросит?!

– А вы и такие желания исполняете? – заинтересовался тролль.

– Приговорят тебя, – буркнул Абатыч, – тогда и узнаешь. Пошли!

Стальная решётка на входе поднялась, и мы вошли в небольшое помещение с единственным горящим светильником. Пока мои глаза привыкали к полутьме, Абатыч разыскал встроенный в стену шкаф с надписью МУП «Счастье» и вытащил оттуда балахоны из грубой серой ткани и толстую палку с остро заточенным наконечником.

– Крыс бить, – пояснил он.

– А нас что, никто провожать не будет? – удивился я.

– Вот ещё, – хмыкнул Абатыч. – Им за это не платят. Так что всё ценное оставь здесь в шкафу. Да ты не пугайся, Горыч! Это поначалу боязно, а потом привыкаешь… Три тысячи шайтанов! Чует моё сердце какую-нибудь пакость нам этот бакенщик готовит.

Мы подошли ко входу в подземный лабиринт, также забранному крепкой решёткой, и Абатыч крикнул троллю:

– Эй, служба, открывай!

Решётка медленно поползла вверх. За нею открывался длинный тёмный коридор. Мрачные, едва обработанные своды и тусклый, словно гаснущий свет. В его непривычно красноватом отблеске я разглядел несколько трещинок в скале, сквозь которые просачивалась влага, питая бледный чахлый лишайник. Наверное, так начинается дорога в ад.

– Удачи! – донесся до нас возглас тролля, и решётка со скрежетом опустилась за нашими спинами.

До щербины на углу идти оказалось не так уж и долго – минут пять. Следуя указаниям охранника, мы повернули налево, в узкий проход, где едва можно было разойтись вдвоем.

– А что он такого мог натворить? – спросил я. – Бакенщик? Вроде такая мирная профессия.

Абатыч усмехнулся.

– Мирная… Ты хоть с одним бакенщиком знаком?

– Нет, – честно признался я.

– Какой ты ещё, в сущности, ребёнок, – вздохнул Абатыч.

Я обиженно засопел. Нашёл ребенка. Этот ребёнок, между прочими, недавно Департамент уел!

– А о жизни ни шайтана не знаешь, – словно прочитав мои мысли, произнёс Абатыч. – Река вообще самое гнилое место в городе. А уж среди бакенщиков кого только нет… И ложные бакена ставят, чтобы водные ковры с фарватера сбивались, и с лихим речным народцем дружат. Водный ковёр на мель садится, речной народец пассажиров грабит, а бакенщикам долю отстегивает. Только в эту навигацию три рейса до нитки обобрали. На последнем люди с пляжа возвращались, взять-то нечего – плавки да купальники, а всё равно… Долго потом барыги на Ипподромском базаре из-под полы купальниками торговали. Смотри-ка, вон и столб от старой виселицы! Хорошо нынче идем, без приклю…

Абатыч не договорил. Узкий тесный коридор закончился небольшим залом с высоким массивным каменным столбом посередине. Какая-то едва различимая тень метнулась по залу и притаилась за столбом. Мой спутник приложил палец к губам, поудобнее перехватил свою палку и свободной рукой показал, чтобы я обходил столб с другой стороны. Так мы и двинулись, осторожно беря таинственного незнакомца в клещи. Сердце моё колотилось о ребра, пытаясь выломать хоть одно, выскочить на волю и дать дёру от неизвестной опасности. Но я шёл. Шаг, и ещё шаг, и ещё… И тут моим глазам открылось поистине удивительное зрелище: за каменным столбом сидел маленький полупрозрачный человечек и отчаянно дрожал. Таких существ я никогда раньше не видел. Взлохмаченный, с куцей бородёнкой, в длинном светлом балахоне он испуганно вжимался спиной в столб и смотрел на нас затравленным взглядом. Глаза у существа были красными, словно воспаленными, а на шее поверх балахона болтался обрывок веревки.

Абатыч неожиданно расслабился и даже слегка ухмыльнулся..

– Пожалуйста! – проканючил человечек. – Не трогайте меня!

Я вопросительно посмотрел на своего спутника.

– Ты везунчик, Горыч, – сказал он. – Сколько лет хожу по Гарибе, а тутайчика встречаю в первый раз.

– Кого? – не понял я.

– Видишь у него верёвку на шее? Это тутайчик – привидение повешенного. Говорят, раньше их было много в Гарибе, но с тех пор как нынешний император отменил казнь через повешение, почти всех переловили.

– Пожалуйста! – продолжал ныть человечек.

Абатыч не обратил на него никакого внимания.

– Днём эта тварь совершенно безопасна, – продолжал он, – даже беззащитна. Если я сейчас возьму за веревку, то он пойдёт за мной, не сопротивляясь. Кстати, за тутайчика полагается премия – триста рублей. Если ещё не отменили. Так что не зря сходили сегодня, сдадим охранникам, а деньги пополам разделим.

– Не надо! – в ужасе воскликнул человечек и попытался скользнуть в сторону, но Абатыч ловким движением ухватился за веревку.

– Может, отпустим его? – предложил я. – Жалко, беднягу.

– Жалко?! Да ты знаешь, что эти твари по ночам делают? Раньше половина арестантов до утра не доживала – с разорванными глотками находили. А охранники даже не совались в коридоры ночью. Жалко… Ты лучше людей пожалей!

Я с сомнением посмотрел на тутайчика.

– Я не такой! – всхлипывая, запричитал тот. – Меня невинно повесили. Вы должны знать, что невинно повешенные не пьют кровь.

– Все вы так говорите, – брезгливо бросил Абатыч.

– Постой… – сказал я. – Неправильно как-то у нас получается. А вдруг его действительно ни за что осудили? Не могу я так… Чувствую, что неправильно, понимаешь?

Абатыч посмотрел на меня и со злостью плюнул на пол.

– Три тысячи шайтанов! – выругался он. – Какой же ты ещё молокосос, Горыч.

Он выпустил веревку из рук, обернулся и зашагал к выходу из зала. Остановился, плюнул ещё раз и направился к другому – тому, что вёл к камере бакенщика. Я вздохнул и двинулся следом. Ну, молокосос, да… наверное. Зато на душе легче.

Я так далеко ушёл в свои мысли, что даже не сразу заметил, как кто-то дёргает меня за рукав. Оказалось, что тутайчик.

– Чего тебе? – спросил я.

– Возьмите меня с собой, добрый господин, – жалобно попросил он, – Семьдесят лет уже по этим коридорам мыкаюсь.

– Куда же я тебя возьму? – от удивления я даже остановился.

– Домой! – заявило это странное существо. – Я вам верой и правдой служить буду! Ни один вор ночью не проберётся, домовой хулиганить не будет, от любого сглаза уберегу! Я много чего умею, только возьмите. Сил моих нет здесь находиться.

Я посмотрел на его умоляющее выражение лица и… не смог отказать.

Бакенщик спал. Мы стояли у решетки камеры и наблюдали, как по его лицу проплывают облака, как гаснет вечерний закат, как зажигаются жёлтые огни над бакенами, освещая сонные воды Альтаны. Его сны были почти осязаемыми и удивительно светлыми.

– Кхм, – негромко кашлянул Абатыч.

Сны испуганно разбежались, бакенщик открыл глаза и непонимающе посмотрел на нас.

– Инспектор отдела исполнения желаний, – представился мой спутник. Голос его прозвучал сухо и официально. Мысленно я восхитился: уметь оставлять себя в гардеробе – этого безуспешно требовал от меня шеф. А я обычно вваливался в дело, словно в гости к друзьям, не скрывая симпатий и антипатий.

Бакенщик сел на своем каменном ложе, едва прикрытом тощим тюремным матрасом, провёл пятерней по непослушным длинным волосам и безо всяких приветствий задал интересующий его вопрос:

– Ежели я последним желанием любовь выберу, это не запрещено?

– Да нет, и девку подберем, и комнату поприличнее выделим, – со странной смесью облегчения и разочарования произнёс Абатыч.

– Не понял ты… – покачал головой бакенщик. – Девок у меня и так было… как бакенов до устья. Про любовь я. Вот её никогда не было. Знаешь, я когда там окажусь, – он ткнул пальцем в потолок, смутился и тут же перевернул палец вниз, – в аду то есть… Она мне помогать будет.

– Как это? – нарушая субординацию, спросил я.

– Слышал я от деда байку одну… – немного помолчав, ответил бакенщик. – Дед говорил, что в аду тыщу лет мучиться будешь, ни на минуту тебя черти не оставят. Единственное, ежели тебя кто при жизни любил сильно. Тогда черти этому каждый день удивляться будут, а ты в это время отдыхать. И чем сильнее тебя любили, тем отдых дольше. Ну это… я и подумал: к чему мне сейчас удовольствия? Полюбила бы меня перед смертью девчонка какая! Хоть на несколько секунд облегчение будет…

Мы с Абатычем удивлённо переглянулись: вот это желание так желание! И как его прикажете выполнять? Это же невозможно!

Знакомая дорога шаги ворует. Эту пословицу я часто слышал от Нюры – народ карликовносов обожает придумывать подобные сентенции. Недаром на последнем чемпионате мира по философии карликиносы заняли восемь первых мест. Философию я вообще люблю гораздо больше, чем козьи бега, стараюсь не пропускать ни одного соревнования. Очень умный спорт! В некоторых странах даже наукой считается, но это, конечно, перегиб. Профессиональная философия требует основательной подготовки, но всё же она ближе к искусству, чем к науке. Особенно в произвольном выступлении, где в отличие от короткого и обязательного, тему спортсмен выбирает сам.

Поговорка карликовносов вспомнилась мне, когда мы были шагах в пятидесяти от выхода из Гарибы. Обратная дорога действительно своровала у нас немало шагов – по крайней мере, я был в этом уверен. План по выносу тутайчика предложил Абатыч. Ничего сверхъестественного, обычная смекалка. Маленькое привидение просто залезло в мешок, который хранился в шкафу нашего МУП «Счастье», я взвалил мешок на плечи, и мы направились к зарешёченному выходу.

– Эй, служба, – привычно выкрикнул Абатыч, – открывай давай.

Решётка поднялась, мы снова оказались в обществе тролля, и тот с любопытством поинтересовался:

– Чего это вы тащите?

– Форму на стирку, – равнодушно ответил Абатыч.

Когда нужно, он всё-таки умел оставлять себя в гардеробе – мой голос наверняка дрогнул бы. Тролль посмотрел на мешок, но ничего не сказал. Закрыл за нами решетку и вернулся к своему любимому занятию – дремле на байдарках. Вернее, в огромном, изготовленном на заказ, кресле.

Тутайчик был хоть и невысоким, но килограммов двадцать весил точно. И пока мы шли по коридору на улицу, я несколько раз перекидывал мешок с плеча на плечо, упрямо не опуская его на землю. Так бывает, придумаешь себе нелепую примету и суеверно следуешь ей. Вот и мне казалось, что стоит хоть раз опустить мешок на землю Гарибы, как она придумает способ вернуть похищенное обратно. Но нет… Навстречу нам проходили люди в серых и чёрных шинелях, кто-то торопливо обгонял, спеша к выходу, но никому до нас не было никакого дела. Лишь когда мы, наконец, выбрались в город, и остановились, чтобы поймать свободный ковёр, я опустил свою ношу. Эта земля уже не принадлежала Гарибе.

– Хочешь, я сам шефу заявление отвезу? – спросил я Абатыча. – Мол, так и так, желание совершенно невыполнимое… Вот только домой заеду.

И взглядом показал на мешок. Абатыч как-то странно посмотрел на меня и вдруг сказал:

– Не надо заявлений. Мы будем работать.

– Над чем? Как может кто-нибудь влюбиться в незнакомца, которому осталось два дня до казни?!

– Не знаю… Да это и неважно. Мы стали чёрствыми, Горыч, понимаешь?

Я отрицательно помотал головой.

– Мы перестали понимать, для чего работаем. Знаешь… Когда я попаду в ад – а я туда попаду, не сомневайся, за одну только игру на бегах попаду – пусть шайтан каждый день удивляется, что я пытался выполнить это невероятное желание.

– Так и рождаются легенды, – вздохнул я. Сердце моё тихонько шептало мне, что Абатыч прав.

Квартал Пьяных Горшечников начинается сразу за шумным Волокитовским рынком. Вопреки своему названию, пришедшему из глубины веков, это спокойное и уютное место. Маленькие одноэтажные домики с увитыми плющом террасами, узкие мощёные улицы, где едва-едва разъезжаются два ковра-самохода, вишнёвые сады и какая-то своя особая атмосфера.

Я жил здесь два года – после того, как неожиданно получил в наследство дом от старого хозяина, не то четвероюродного дяди, не то дедушки пятой воды на киселе. И, честно говоря, планировал прожить всю оставшуюся жизнь. Я любил вечерами сидеть под старо черёмухой и неторопливо пить красный чай из широкой пиалы, закусывая белыми сдобными сухариками, чуть поджаренными на огневичке – специальной печке с открытым огнём. Любил смотреть, как закат ложится на верхушки вишен и стекает по тонким ветвям на землю. Любил греться у камина, читая долгими зимними вечерами толстые книжки из библиотеки, доставшейся мне вместе с домом. Любил приглашать гостей в старый подвал, где при прежнем хозяине стояли толстые бочонки с заморскими винами. Жаль, но в отличие от библиотеки, ни одного бочонка мне не осталось. Хотя… вряд ли бы я променял на вино книги. Лучше уж так, чем наоборот.

Попав в дом, и окончательно убедившись, что я действительно выполнил свое обещание и вытащил его из Гарибы, тутайчик от нахлынувших чувств расплакался. Затем спохватился, что его примут за бездельника, обрушил на меня ворох благодарностей и умчался осматривать подведомственную территорию. Верёвку я с него снял. Во-первых, нечего пугать моих гостей, когда они придут. А во-вторых, зачем мне охранник, которого можно спокойно увести за собой? Оставив тутайчика осваиваться на новом месте, я прикрыл калитку во двор и отправился по адресам, которые дал мне Абатыч. Надежда, честно говоря, была слабой. А если совсем уж честно, её вообще не было. Все эти конторы, торгующие приворотными зельями – сплошное шарлатанство. Но что делать… упавший с ковра-самолёта хватается за ветер. Ещё одна расхожая поговорка карликовносов.

Самая известная из фирм, специализирующихся на приворотных зельях, располагалась неподалеку – сразу за Волокитовским рынком. Не доходя до него, я поднялся на Пешеходный мост и направился на другую сторону широкого проезжего тракта. Пешеходный мост по нынешним временам – редкость. Там, где дорогу переходить надо, обычно гномы подземные ходы роют, а затем в переходах места под торговые лавки сдают. Но у Волокитовского рынка почему-то возвели именно мост.

– Расступиться! Всем немедленно расступиться! – донёсся до меня громкий крик с улицы. Я остановился и с любопытством посмотрел на проезжую часть. Ковры-самоходы замедляли ход и сворачивали к обочине. А по самой середине на полной скорости нёсся ковёр-самоход Департамента памяти с десятком солдат в шинелях с синим треугольником. На краю ковра сидел большой толстый попугай и заученно орал на всю улицу:

– Расступиться! Всем к обочине! Немедленно расступиться!

Департамент опять ловил опасного преступника.

«Может, Фаст сбежал?» – мелькнула у меня мысль.

Я спустился по каменной лестнице, прошел мимо продуктовой лавки, завернул за угол жёлтого кирпичного здания и вошёл в офис компании «Love-квас». И едва притворил дверь, как меня нежно взяла под локоток девушка-продавец.

– Приворотное зелье? – проворковала она. – Вы сделали правильный выбор, обратившись в нашу компанию. Что есть любовь? Всего лишь химическая формула, открытая учёными нашей компании. В средние века эту формулу безуспешно искали алхимики и пытались приготовить ведьмы. В совершенно антисанитарных условиях, заметьте! В немытом котле посреди средневекового леса, в затхлой болотной воде. С падающими в продукт жуками и мошками.

Я попытался вырваться из нежных пальчиков настойчивой девушки, но мне это не удалось.

– И только в век победы человеческого разума, – продолжала она, крепко держа меня за рукав, – в век прогресса и бурного развития химии, формула любви обрела нынешнюю научную стройность. Наши напитки полностью отвечают самым высоким имперским стандартам. Мы торгуем ста сорока пятью видами любовного кваса, включая зелья с ароматическими добавками.

– Э—э… – попытался я вставить в её рекламный монолог свое слово, но оно было безжалостно раздавлено следующим предложением.

– На какой сегмент рынка вы рассчитываете? – допытывалась у меня девушка-продавец, – Блондинки, брюнетки, кикиморы? Или, может, русалки? Речные, озёрные, болотные, прудовые?

– Послушайте… – предпринял я вторую попытку заговорить, но и она не принесла успеха.

– Я вас внимательно слушаю! – заверила меня продавец, но тут же затараторила сама. – Вы можете совершенно не стесняться своих вкусов. Мы выполняем любые индивидуальные пожелания. Хотите любовное зелье, настоянное на девичьих мечтах о принце? Запах гарема? Вы будете ассоциироваться у своей избранницы с падишахом, и она никогда не сможет вам отказать. Хит сезона – приворотное зелье с запахом пота кампучийских мужчин.

– Я буду ассоциироваться с потными мужиками из Кампучии? – хмуро поинтересовался я.

Девушка на мгновение смолкла, и я тут же воспользовался возникшей паузой. Вытащил из кармана удостоверение инспектора и предъявил ей:

– Муниципальное унитарное предприятие «Счастье». Согласно Указа Императора вы обязаны бесплатно предоставить мне любой образец на выбор.

Продавец сразу поскучнела, а мой локоть зажил собственной независимой от её пальчиков жизнью. Мы присели за столик с рекламными проспектами, и я пересказал ей историю бакенщика.

– Знаете, инспектор, – вздохнула девушка, – я, конечно, вам помогу, только… Только реклама – это одно, а… В общем, вряд ли у вас что-то получится. Во-первых, действие любого зелья, чтобы там не говорили, очень кратковременно. А во-вторых… Понимаете, ваш бакенщик должен находиться рядом в момент, когда будущая влюбленная выпьет это зелье.

– Кто выпьет?

– Будущая влюбленная… Понимаю, звучит забавно, но это официально принятый термин. Впрочем, если вашему бакенщику разрешат свидание…

И всё же я взял приворотное зелье. Самое дешёвое. Называлось оно «Утро любви» и воняло, словно средство для травли тараканов.

Пока я разговаривал с девушкой-продавцом, на улице снова пошёл дождь. На этот раз настоящий ливень. Под козырьком продуктовой лавки собралось несколько человек, и я поспешил перебежать к ним. На обочину тракта выруливали ковры-самоходы, поднимая над собой зонты, некоторые остановились под Пешеходным мостом, пережидая непогоду, и только очередной ковер Департамента торопливо пролетел мимо, унося завернувшихся в шинели солдат в сторону Квартала Пьяных Горшечников.

– Сбежал у них кто—то, что ли… – вслух заметила пожилая дама с большой сумкой продуктов.

– А вы не слышали? – обернулся к ней стоявший рядом мужчина. – Такая афера! На вчерашних козьих бегах были подтасованы результаты. Бора арестован, а победительницу ищут по всему городу. Семьсот тридцать тысяч кто-то в карман положил, представляете?

– А я всегда говорила, – назидательно произнесла дама, – от этих козьих бегов один вред!

– Кому как… – тихо возразил мужчина. – Хотел бы я иметь семьсот тридцать тысяч…

Сердитая туча уползала медленно и нехотя. Ливень стих, лужи жадно глотали последние капли дождя, и я, подумав, решил заскочить домой. Перекусить, переодеться, и уж потом отправиться по второму адресу – в агентство знакомств «Купидон». Но въезд в Квартал неожиданно оказался перекрыт сотрудниками Департамента. Высокий и желчный гражданин, лицом напоминавший породистую лошадь, остановил меня на перекрёстке и потребовал документы.

– Инспектор Потапенко? – гражданин оторвал взгляд от удостоверения и оценивающе посмотрел на меня. – Так-так… И что же делает здесь герой «Дела Фаста»?

Слово «герой» было произнесено с нескрываемой иронией и презрением.

– Он здесь живёт, – в тон ему ответил я.

– Очень хорошо… – неожиданно обрадовался гражданин и махнул рукой одному из своих подчиненных. – Эй, Конопата, возьми-ка пару ребят и проверь дом инспектора Потапенко.

Какое-то мгновение мне хотелось устроить скандал и потребовать разрешение на обыск, подписанное моим непосредственным шефом – такова стандартная процедура обыска государственных служащих, но я сдержался. Им только дай повод. Припишут и сопротивление при исполнении, и ещё шайтан знает что. Я кивнул: мол, идите за мной, и двинулся к своему дому. В спину мне полетела тяжёлая усмешка человека с лошадиным лицом. Ох, не нравилась мне эта усмешка! Бояться вроде бы нечего – вряд ли боязливый тутайчик покажется на глаза незнакомым людям, но холодок, пробежавший по спине, не отпускал, не давал расслабиться. Что-то должно было случиться… что-то очень и очень неприятное.

Тутайчика и вправду нигде не было видно. Трое сотрудников Департамента достали и подключили Сонный шар, чтобы вся процедура была зафиксирована «независимым свидетелем», а затем разбрелись по дому, нарочито тщательно перерывая вещи и раскидывая их по комнатам. Но я заранее дал себе слово не поддаваться ни на какие провокации. Уселся у дверей, достал трубку, закурил и равнодушно следил за перемещениями незваных гостей. Изредка я поглядывал на часы, и это не укрылось от внимания Конопаты – дюжего молодца с рыжей шевелюрой и лицом в конопушках размером с копеечную монету.

– Торопитесь, господин инспектор? – ехидно спросил он.

– Нет, – ответил я. Скажи им, что действительно тороплюсь, так до вечера продержат. Минут через сорок, а может быть через час – после вопроса Конопаты я перестал смотреть на часы – двое его помощников, наконец, вернулись в прихожую. Вслед за ними в помещение вплыл Сонный шар.

– Никого нет! – бодро отрапортовал один из них.

– И ничего подозрительного тоже, – добавил второй.

Я слегка расслабился. И даже снова посмотрел время – прошло уже больше часа.

– Ну что ж… – недобро улыбаясь, произнес Конопата. – Осмотритесь быстренько в прихожей, да не будем больше задерживать господина инспектора.

Его тон мне не понравился. Я потянулся было к трубке, но почувствовал, как предательски дрожат пальцы, и сложил руки на коленях, пытаясь унять дрожь. Пока шёл обыск, Конопата несколько раз проходил мимо вешалки с верхней одеждой и… Неужели он что-то подложил в карман плаща? Ну не могут ведь они быть такими сволочами? За что?

– Вы, кажется, нервничаете, господин Потапенко? – донёсся до меня нарочито удивленный вопрос. – Мы ведь уже заканчиваем.

И Конопата обернулся к своим подчиненным. Один из них – плюгавый мужичок со шрамом на щеке – как раз проверял карманы плаща и пары курток, висевших на вешалке. Но чем дольше он рылся в карманах, тем сильнее вытягивалось его лицо. И тем больше нервничал Конопата.

– Ну что там? – наконец, не выдержал он.

– Ничего, – растерянно ответил ему мужичок.

Конопата заколебался. Он бросил косой взгляд на Сонный шар, но затем решительно подошел к вешалке. Ловко пробежался пальцами по одежде, ощупывая подкладку, вывернул карманы одной куртки, затем второй, остановился на мгновение, словно не понимая, что происходит, и судорожно принялся осматривать плащ заново.

– Вы, кажется, нервничаете, господин следователь, – язвительно произнес я. – Вы ведь вроде уже заканчивали?

Конопата оставил в покое мой плащ, бросил на меня неприязненный взгляд и направился к выходу. Вслед за ним, прихватив Сонный шар, поспешили его подчиненные. Дверь хлопнула, оставляя меня одного, и я с облегчением вздохнул.