Я твоя черная птица бесплатное чтение

1

Дождь поливал всю ночь и всё утро, и под нескончаемый шум его мне снился странный белый город с высокими стройными домами, похожими на паруса огромных кораблей. Потом я проснулась и обнаружила, что вокруг всё до тоски знакомо: потолок, окна, занавес над кроватью, коврик на полу… И поняла, что ничего не меняется, ничего, ничего… и всё надоело, и мне уже безумно много лет.

Замок Карс вечен, как этот мир, как этот лес, как это небо. И такая же древность в этом замке я. Там внизу, в Парадном зале, в нишах висят портреты всех баронов Карсти за последние триста лет. За одного из них Людвига-Леопольда я могла бы выйти замуж, но я не успела. Он погиб. Я вырастила его сына Вильгельма, а потом и трех его внуков: Филиппа, Конрада и Леонарда, — и скоро, похоже, возьмусь за правнуков… Я такая же принадлежность этого замка, как железные ворота или расписанная неизвестным мастером стена в подвале.

В то дождливое утро мысли у меня были невеселые, сумбурные и тревожные, и я не могла понять отчего: то ли сон меня волновал, то ли дождь, то ли дурное мое предчувствие.

Я умылась, оделась, туго утянулась передником, собрала под чепец волосы, обошла, как водится, все хозяйственные пристройки, заглянула на скотный двор и на кухню, убедилась, что всё идет своим чередом, и только отчитала нерадивых судомоек, за то, что тарелки не блестят. Я ворчать не люблю, и мне лично всё равно, из какой посуды есть, но Леонард этого не выносит.

Потом Сонита, моя горничная, принесла завтрак, мы обе сидели за столом, и я, как всегда, выслушивала от нее последние новости и кухонные сплетни.

— Она точно беременная! Кьель проболталась, что ее тошнит, и лицо такое бледное-бледное, как полотно. И не говорит никому, даже мужу! Неужели она думает, что никто не догадается?.. А вчера только два раза из своей спальни выходила, и глаза такие красные и припухшие, точно плачет без конца. Веста, ты к ней не заходишь?

— Я ей чужая, — сказала я, а сама подумала, что надо наконец зайти к Корнелии и поговорить.

Последний раз мы беседовали с ней полгода назад перед свадьбой. Я уговаривала ее не выходить замуж за Леонарда и дождаться Конрада. Надежды почти не было, но сердце мое мне подсказывало, что он жив. Я и Леонарду говорила, чтоб он оставил эту девушку в покое, и не сомневалась ни минуты, что ничего хорошего из их союза не получится. С тех пор она избегала меня, даже не смотрела в мою сторону, знала, что я никогда не прощу ей.

Со двора в раскрытое окно донеслись мужские голоса, громкий хохот и конское ржание. Это означало, что Леонард проснулся и выезжает на свою утреннюю прогулку.

Он с детства был непоседливым и шумным, самый младший, самый капризный и самый красивый из сыновей Вильгельма. Пока он был в тени отца и старших братьев, его еще можно было терпеть, но Вильгельм давно умер, Конрад три года назад не вернулся из военного похода в Белогорию, а Филипп, самый старший, сорвался с утеса. Я растеряла своих любимцев.

— Пойди на кухню, — сказала я Соните, — напомни, чтобы ровно через час накрыли стол в трапезной, раньше он не вернется. Позже тоже.

У Леонарда прижилось десять-двенадцать приятелей, которых я терпеть не могла. Родовитые и безродные вовсе, они все были бедны и никчемны, преданно смотрели ему в рот, развлекали его, как могли, и поддерживали все его безумные затеи. Леонарду же ничего путного в голову прийти не могло. Он не знал, куда деться от безделья и от своего богатства.

Филипп сутками пропадал в библиотеке, сочинял книги, вел переписку с какими-то мудрецами, знал с десяток языков и наблюдал звезды. Конрад был молчаливый воин и охотник. Леонард же умел только развлекаться и отравлять всем жизнь.

Я задумалась и не заметила, как ушла Сонита, как стало тихо во дворе, как жаркое утреннее солнце высушило следы дождя. Начался еще один длинный день, и мне предстояло его прожить.

Я решила, что сделаю это в лесу. Там никто не орет пьяные песни, не гогочет и не стравливает собак во дворе. Там можно побродить в тишине и прохладе, помолчать и подумать о своей такой длинной и такой унылой жизни…

Из леса я возвращалась под вечер с букетиком полевой гвоздики и лукошком малины. Перед самыми воротами, на мосту через нашу речку сидели вездесущие приятели Леонарда, которых я про себя называла прихлебателями, и распевали песни. Мне так не хотелось проходить мимо них, что я сделала крюк до переправы. «А как мы поднимемся, а как мы поскачем!» — неслось мне в спину. «Хоть бы вы и в самом деле ускакали куда-нибудь!» — думала я, — «всем скопом!»

Дома, у себя в гостиной, я увидела Корнелию. Я и сама к ней собиралась зайти, только никак не могла придумать повода, поэтому застыла в дверях от неожиданности.

— Не удивляйся, это я, — сказала она устало.

— Случилось что-нибудь?

— Давно.

Она всегда казалась мне существом неземным и недоступным, высокая, очень тоненькая, почти бестелесная, гладко причесанная, строго одетая и гордая до заносчивости. Лицо ее как будто рисовал самый кропотливый художник и самой тонкой кистью: синие глаза, черные брови, алые губы… Она была очень красива, но совсем не той красотой, что нужна была Леонарду. Никак я не могла понять, старая дура, зачем он на ней женился?

Только на первый взгляд эта история казалась романтичной: старший брат погиб, а младший не оставил его невесту в тоске и одиночестве и предложил ей руку и сердце. Во-первых, никто не доказал, что Конрад погиб, а во-вторых, она как была одинокой, так и осталась. И это было видно по ее несчастным глазам.

Я переобулась, поставила цветы в вазу, закрыла окно и устало села на диван. Корнелия стояла напротив, хмуря черные брови.

— Я не хотела к тебе идти… но мне больше некуда…

— Давно бы так. Что я, враг тебе что ли?

Она посмотрела недоверчиво, прекрасно понимая, что любить мне ее не за что. Потом сказала решительно:

— Ты должна мне помочь, Веста.

— Смотря в чем.

— Я не хочу этого ребенка.

— Что?

— Я вообще не хочу иметь детей от этого человека.

Мне сразу стало ясно, что переубеждать ее поздно. Корнелия всё решила, поэтому и пришла.

— Как же ты собираешься жить? — спросила я, — и зачем?

— Зачем? — она слабо усмехнулась, — это ТЫ меня спрашиваешь? Ты сама прожила сто лет и ни разу не рожала. И по тебе не скажешь, что жизнь для тебя мука.

— При чем тут я, Корнелия? Не смотри на меня, мою судьбу тебе не повторить, придется жить по-своему.

Она нервно заходила по комнате, и я поняла, что ответа на мой вопрос у нее нет. Есть только презрение к Леонарду и досада на свою былую глупость или слабость.

— Господи, — сказала она, стискивая руки, — как хорошо быть старой! Когда всё уже позади, и ничего не надо решать… пусть другие мучаются… Хорошо тебе, Веста!

— Ты хочешь стать старухой? — усмехнулась я.

— Я хочу, чтобы всё было позади, далеко позади, и чтобы меня оставили наконец в покое!

Мы долго смотрели друг на друга. У нее была собачья тоска в глазах и хмуро сдвинутые брови. Она злилась сама на себя и, кажется, и вправду завидовала тому, что у меня всё позади, что не было у меня ни детей, ни мужчин, а значит, и неразрешимых проблем, что каждый день мой похож на другой, и все уже давно меня оставили в покое. И я бы с ней согласилась, если б не снился мне иногда этот странный город с домами огромными и белыми, как паруса, и не просыпалась я в тоске и растерянности, словно ждали меня где-то и не дождались.

— Тогда я тебя не остановила, — вздохнула я, — не смогу остановить и в этот раз. Я помогу тебе, Корнелия, но я тебя не одобряю и не жалею.

— Хорошо быть правой, — кивнула она, — всё знать наперед, всем указывать… Ты когда-нибудь ошибалась, Веста?

— Никогда, — сказала я строго, — иди к себе и еще раз подумай. А я нарву тебе травы, пока не село солнце. Завтра к вечеру она настоится.

— Спасибо, — сказала она со странной усмешкой, шагнула к двери и оттуда уже в тоне приказа добавила, — торопись!

До заката времени у меня оставалось мало. Я надела сапоги, потому что трава Изой растет на болоте, повязала платок от комаров и накинула шаль. Корзинка не понадобилась, для нашего черного дела хватило бы и двух стебельков.

Обходить пьяную компанию на мосту мне было уже некогда. Они по-прежнему распевали песни и никуда не ускакали. На перилах сидел Веторио с лютней, его поддерживал огромный Кови, рыжий Софри плевал в воду, Леман и Аристид развалились прямо на досках, вытянув ноги, с ними были девчонки из прислуги. Было еще тепло и безветренно, и очень торжественно опускалось малиновое солнце к черной гряде леса.

Веторио пел частушки, которые прямо на ходу и сочинял обо всем, что попадалось на глаза. Наконец на глаза ему попалась я, и он не раздумывая, задорным голосом пропел: «Тетка Веста до сих пор невеста!»

Это тонкое наблюдение всех очень развеселило. Раньше никому в замке и в голову не приходило надо мной насмехаться. Слишком особенное у меня было положение: и со слугами, и с хозяевами я была на равных. И мне было слишком много лет. Возможно, это кого-то и раздражало, но все молчали и старались просто меня не замечать. А этот музыкантишка выбился у Леонарда в любимчики и окончательно обнаглел.

Я прошла мимо, никого не замечая, особенно этого шута, который, очевидно, считал себя очень остроумным. Мне хватало своих забот.

«И не старая карга, а просто к шалостям строга» — добавил он мне вслед, и все загоготали.

Тут я уже обернулась, чтобы строго, уничтожающе на него зыркнуть, и чтоб он понял наконец, что так просто ему это не сойдет. И этот рифмоплет, как ни странно, всё осознал за две секунды. Он был не пьян, и улыбка его превратилась в застывшую маску. Остальные по-прежнему смеялись, но уже над нами обоими: злобной старухой и праздным балбесом, ненароком ее раздразнившим.

Я плохо справлялась с приступами гнева. Поэтому уходила быстро, почти бежала к спасительному и прохладному лесу, в котором у меня было важное, как раз для злобной старухи подходящее дело, и надо было успеть до заката солнца, и не провалиться в болото, и не порвать шаль об ветки, и не расчувствоваться, ни в коем случае не расчувствоваться! «До сих пор невеста…» Мальчишка, болван, пустомеля! Если б ты знал…

Возвращалась я уже в темноте, на мосту никого не было, только тихо журчала вода в реке, да смотрелись в нее голубые летние звезды. Их было немыслимо много: и больших как капли росы, и маленьких как песчинки, и небо казалось огромным и глубоким, таким, что дух захватывает. И я подумала тогда, что только такое небо должно быть над моим прекрасным белым городом.

Потом я прямо под мостом искупалась, смывая с себя всю грязь и пот, и долго лежала на воде, ухватившись за ветку ивы, чтоб не снесло течением. Я смотрела вверх, и как будто не было меня вообще, только эта река и звезды.

Что же я просила в последний раз у Мима? Раз в несколько лет он проведывал меня, и я, зная, что он всемогущий, всегда просила о чем-то. Это было всего месяц назад, ночью, на могиле Филиппа. Тоска пригоняла меня туда и по ночам.

«Оживи его», — сказала я в отчаянии. Он покачал головой в белой маске, которая светилась в темноте, как загадочный лик луны. Я и сама понимала, что спустя год после смерти это немыслимо.

«Тогда оживи Конрада» — сказала я, — «умоляю тебя, ничего мне больше не надо, ничего никогда не попрошу, оживи моего Конрада!»

Мим ответил как всегда не голосом, а мыслью, но и в мыслях его была усмешка: «Конрад жив». Я ломилась в открытую дверь! Конрад жив, Филиппа не вернешь… больше мне ничего от жизни не хотелось.

А теперь я поняла, чего хочу, я поняла, но было уже поздно. Когда Мим появится через несколько лет, всё уже пройдет как наваждение. А появись он сейчас, я сказала бы ему, я умоляла бы его: «Проведи меня в белый город!» Впрочем, он бы всё равно не согласился…

2

Мне было душно, и я раскрыла настежь все окна, мне было тесно, и я развязала все пояса, завязки и шнурки, мне было неуютно, и я стала переставлять стулья и перекладывать вещи, мне было тоскливо, но тут я ничего с собой поделать не могла. Что-то нарушилось в монотонном течении моей жизни, что-то случилось с ее ясным смыслом.

«Тетка Веста до сих пор невеста…» — так и вертелось у меня в голове и отзывалось в сердце, в давно уже молчащем моем, окаменевшем сердце. Я как была, так и осталась вечной невестой Людвига-Леопольда. Этот наглец Веторио был по сути прав, до того прав, что у меня до сих пор дрожали руки. Но никто его вообще-то не просил заявлять об этом во всеуслышанье!

Ко мне привыкли в этом замке, и никому уже было не интересно, кто я такая, сколько мне лет, зачем я тут живу, и почему не умерла до сих пор! Тетка Веста и всё…

Я подошла к зеркалу и впервые за много десятилетий посмотрела на себя иначе. Меня не волновало, гладко ли причесаны мои седые волосы, и расправлен ли воротник на платье. Я хотела выяснить, неужели я действительно похожа на такую безнадежную старуху, которой открыто заявляют, что у нее всё позади, и насмехаются над несчастной, словно ей уже и обижаться не положено?

Я была растрепана, утомлена и почти раздета. Я выглядела ужасно как старая ведьма: морщины, набрякшие веки, мешки под глазами, тонкая сухая кожа на руках, тусклые голубые глаза и нездоровая худоба. Волосы у меня всегда были густые и темные, они отчаянно сопротивлялись седине, но после Филиппа голова моя совсем побелела.

Мне осталось только признать, что Корнелия права, и всё для меня уже в прошлом, заварить ей траву, разобрать постель, взбить подушки, уснуть спокойно и не видеть больше во сне никаких белых городов, залитых солнцем, и в мыслях не иметь заставить раскаяться этого наглого рифмоплета, который ужалил меня как оса.

За моей спиной послышался шорох. Я вздрогнула и, хотя это оказалась Сонита, рассердилась. Неприятно, когда тебя застают у зеркала.

— Я же просила тебя так поздно без стука не входить!

— Ладно, — моя бестолковая служанка пожала пухлыми плечами, — не буду…

Она поставила на стол поднос с чаем и ватрушками и уселась, явно намереваясь посплетничать.

— Ты тут ходишь по лесу целый день и не знаешь ничего!

Я накинула халат и тоже присела к столу.

— А что? Случилось что-нибудь?

— Пиньо заговорил!

У меня всё похолодело внутри от такого сообщения. Мальчик Пиньо, сын конюха, молчал целый год. В тот день, когда разбился Филипп, его нашли недалеко от утеса, избитого, оцарапанного и с обезумевшими глазами. Сначала все пытались от него что-то узнать, но потом потеряли надежду. И вот он заговорил. Сам. Я поняла, что мое дурное предчувствие начинает сбываться.

— Он знает что-нибудь? — спросила я с волнением.

— Он всё видел! Представляешь?!

— Что же он видел?

— Барон спускался с утеса вниз. Там есть такой пологий уступок, где кривая сосна растет, вот там на него и налетела огромная черная птица! Представляешь? Опять эта птица!

— Выдумывает всё ваш Пиньо, — сказала я недовольно, — наслушался сказок про черную птицу и повторяет. Тоже мне новости! Целый год молчать, чтоб сказать такую глупость! Я-то думала, он и правда сообщит что-нибудь важное.

— Ты что, Веста? — Сонита округлила глаза, — не веришь?

— Я в этом замке живу без малого сто лет, — сказала я строго, — никакой огромной птицы тут нет, ее выдумали слуги от скуки.

— Нет! Она и мальчишку клевала в голову! Мы же думали, что это след от камня, а это клюв у нее такой здоровый!

— Приведи-ка мне этого рассказчика, — сказала я строго, — я у него мигом всё узнаю.

Сонита помотала головой.

— Не могу. Он у барона Леонарда.

— Что?! Он потчует этими сказками Леонарда?!

— Конечно!

Я не стала пить чай, накинула шаль поверх халата и отправилась в покои своего несносного воспитанника.

Он царственно прохаживался по открытой летней террасе, на столах горели свечи, с неба светили звезды, в общем, было достаточно светло, чтобы всё рассмотреть.

Мальчишка Пиньо стоял посреди террасы, уныло опустив руки, и поворачивался вслед за Леонардом. Тот прохаживался взад-вперед и был, как всегда, красив и роскошно небрежен. У него вечно было что-то недозастегнуто, недозавязано, недозатянуто, как будто ему жарко, душно и, главное, на всех наплевать. Леонард был слишком ленив, чтобы хорошо владеть оружием, но силой его Бог не обидел, и с виду он походил на заправского воина: высокий, плечистый, с мощной шеей и твердым подбородком. Черные кудри буйно вились над упрямым выпуклым лбом.

Его прихлебатели рядом с ним выглядели, прямо скажем, серыми мышатами. Они сидели по углам, кто — в кресле, кто — на скамье возле перил. Наглец Веторио восседал прямо на столе, ему это позволялось. На лютне играл Аристид, он царапал по струнам неумело, но старательно.

При моем появлении случилось некое замешательство, очевидно, все решили, что я пришла жаловаться на безобразную сцену на мосту. Приживалы-лизоблюды, они не знали, что я никогда не жалуюсь. Леонард же ничего даже не заметил, он никогда не отличался наблюдательностью. Он и моему приходу не удивился, хотя я заходила к нему редко.

— О, Веста! Ты только послушай, что этот сопляк говорит!

— Я за этим и пришла, дорогой, — сказала я, — не хочу, чтобы тебе дурили голову в твоем собственном замке.

Пиньо испуганно попятился.

— Я говорю правду, Веста! Она клевала меня в голову, и даже след остался!

— След? — я подбоченилась, — сказать, откуда у тебя след? Ты просто тоже падал с утеса и ударился о камень. Зачем ты полез на утес? Что ты там делал? Это ты столкнул Филиппа?!

— Я?!

— Подожди, Веста, — Леонард взял меня за плечи и отвел от мальчика, — он бы не смог. И зачем ему врать?

— Вот и я не знаю, зачем ему врать? И кто велел ему молчать, а сейчас заставляет говорить?

Пиньо захныкал.

— Не сомневаюсь, Лео, — добавила я, — что у тебя уже появилась мысль залезть на утес и самому всё проверить.

— А что? — заморгал Леонард, — почему нет? Я надену каску и латы!

— Так я и знала… — у меня просто руки опустились, я смотрела на него с отчаянием, — и ты туда же! Любопытство изведет всех баронов Карсти. Этот утес — ваше проклятье. Знаешь, почему Филипп полез туда? Ему кто-то сказал, что там погиб его дед Людвиг-Леопольд, и что его заклевала огромная черная птица! А знаешь, почему Людвиг-Леопольд туда полез? Он узнал, что так погиб его прадед…

Леонард тупо чесал затылок. Он мало интересовался семейной историей.

— Надо же…

— Опасность в чем-то другом, — настаивала я, — и никакой птицы там нет. И ничего интересного там нет. А вы лезете туда и гибнете… И мне это надоело! Идиотская легенда! Хоть кто-нибудь за последние сто лет видел эту чертову птицу, кроме невменяемого мальчишки с пробитым черепом?! Хоть кто-нибудь, Леонард?! Все только болтают!

Леонард, в общем-то, легко поддавался внушению, как большой ребенок. Меня он привык слушаться. Он приподнял Пиньо за ворот как щенка за шкирку.

— Ну? Кто тебя научил врать?!

Я с облегчением опустилась на стул, считая, что мой последний воспитанник спасен, но тут этот несносный Веторио всё испортил, он сегодня как будто задался целью стать моим врагом.

— Мальчик не врет, — заявил он уверенно, — отпустите его, барон. Я тоже видел эту птицу.

Врал! Самым наглым образом врал! Ничего он не видел, просто мальчишку пожалел, или меня хотел разозлить окончательно.

Пиньо, едва очутившись на полу, помчался от нас, сломя голову. Леонард изумленно смотрел на своего музыканта и снова чесал затылок, похоже, он ему полностью доверял.

— Что ж ты раньше молчал?

— Я не знал, что это ваша семейная притча, — заявил этот наглец, — она тут часто летает часа в три ночи.

— А у тебя — бессонница? — спросила я, не скрывая злости.

Веторио обернулся ко мне.

— Выходит, что так.

Таких, как он, я за мужчин не считала. Лицо у него было как у девушки, даже пух на нем не рос, мускулатура — не развита, одно слово — музыкант! Роста ему тоже не хватало. Правда, волосы были великолепны, пышные, золотистые и всегда чистые, словно он моет их каждый день и укладывает, но и они больше подошли бы женщине. А учитывая, что он был из праздных прихлебателей Леонарда, я вообще не понимала, зачем «вот это» существует на нашей благословенной земле.

Приблизительно такая мысль и появилась на моем лице. И он опять меня понял без слов и усмехнулся. Вряд и он понимал, зачем на этой земле существую я.

Я встала. Я поняла, что теперь Леонарда придется терпеливо убеждать не лазить на этот проклятый утес, а при свидетелях мне этого делать совершенно не хотелось.

— Куда же ты, Веста? — удивился мой воспитанник, — сейчас нам Веторио расскажет, что он знает про птицу!

— Не желаю слушать, — сказала я, — я не увидела эту птицу ни разу за сто лет, и не собираюсь выслушивать твоего болтливого шута, который живет здесь от силы полгода.

Веторио только улыбнулся Леонарду и проводил меня идиотским таким поклоном.

3

На рассвете я очнулась от бестолкового, отрывистого сна, который не принес ни бодрости, ни облегчения. После умывания я принялась пересматривать свой гардероб. Все мои платья давно вышли из моды, да и моды теперешней я толком не знала. Она мне была ни к чему.

Была. А теперь я сама не понимала, чего хочу. Кому и что я докажу? И зачем? Даже если мне на вид не сто, а шестьдесят, и талия у меня до сих пор самая тонкая во всей округе, всё равно я старуха! Старуха, которой не спится, которая распустила по голым иссушенным плечам седые космы, стоит у зеркала и смотрит на свое отражение с надеждой и что-то в нем выискивает, точно девица на выданье. «Тетка Веста до сих пор невеста!» Наверно, это и правда смешно…

Я нашла самое строгое свое темно-синее платье с серыми рукавами и глухим воротом, уложила волосы попышнее и уж, конечно, не стала надевать никаких чепцов. Получилась благородная пожилая дама с остатками былой красоты, но уж больно истощенная и суровая. Не невеста, это уж точно! Даже для какого-нибудь овдовевшего старика — не невеста. Тем не менее, на это преображение ушло часа четыре. Потом пришла Сонита с завтраком.

— Пиньо опять замолчал, — сообщила она, — говорят, ты на него вчера сильно ругалась?

— Какое мне дело до мальчишки, когда речь идет о жизни Леонарда? — ответила я.

— Но ведь Пиньо говорил правду! Птица была!

Как же мне всё это надоело!

— Да не было никакой птицы! — рявкнула я, — и быть не могло!

Однако моя тупая служанка сдаваться не собиралась.

— Но Веторио же видел! — настаивала она.

Я стукнула кулаком по столу.

— Да врет ваш Веторио! Самым наглым образом! Он болтун! И пустомеля! Видел он! Как же! Бессонница у него! Не летает она по ночам, понятно?! Не летает!

Сонита даже надкусанный пирожок изо рта вынула.

— А… ты откуда знаешь?

— Знаю, — сказала я после долгого раздумья, — собирай посуду и уходи.

Ей было очень любопытно расспросить меня поподробнее, но она знала, что когда я говорю строго, меня лучше сразу послушаться, и нехотя вышла.

Чуть позже я отправилась к Корнели. Ее служанка Кьель посмотрела на меня подозрительно и проводила в спальню госпожи. Наша красавица уже встала, но была до сих пор в халате, накинутом поверх кружевной рубашки, из-под которой просвечивало ее тонкое, розовое тело. Я с трудом могла представить, что это неземное, недосягаемое существо будет корчиться от такой острой, такой женской боли, но жалеть ее всё равно не собиралась. Я разучилась жалеть.

— Ты принесла? — спросила она меня прямо с порога.

— А ты не передумала?

Она молчала, красивая, тоненькая, черные волосы были распущенны, но уже тщательно расчесаны. Растрепанной ее представить было невозможно. А спать она умудрялась так, что на рубашке не оставалось ни одной складочки.

— Убери свою служанку подальше, — сказала я, — она много болтает и подслушивает.

— Я знаю, но другие не лучше.

Корнелия выглянула за дверь и куда-то отправила любопытную Кьель, потом закрыла все замки и вернулась.

— А теперь скажи ради бога, за что ты так ненавидишь Леонарда? — спросила я.

— Какая тебе разница, Веста? — усмехнулась она горько, — он твой любимчик, ты всё равно меня не поймешь.

— Моим любимчиком, как ты выражаешься, был Филипп. А все грехи Леонарда я прекрасно вижу. Ты считаешь, что он распутен и изменяет тебе, так? Извини меня, но таковы почти все мужья. И это не повод не рожать от них детей.

— Веста! Ты рассуждаешь, как обыкновенная старая тетка! Я могла от кого угодно услышать эту избитую истину, но не от тебя… Ты советуешь мне махнуть на всё рукой, наплодить детей и завести любовника в утешение? Неужели это мне подходит?!

Это ей не подходило. Скорей уж монашеское платье.

— Я ничего тебе не советую, — сказала я, — просто хочу предостеречь тебя от заблуждения. Арчибелла, конечно, дурно на него влияет, но у них ничего не было, можешь мне поверить. Они просто друзья детства.

При имени Арчибеллы у нее даже щека задергалась.

— Да как ты можешь такое заявлять, когда у нее вожделение просто на лице написано? — Корнелия нервно заходила по комнате, — если она голая катается с ним на лошадях и вытанцовывает на пирушках? Вакханка! И слышать о ней не хочу!

— Послушай, еще ни один мужчина не мог похвастаться тем, что поцеловал Арчибеллу Альби, — объявила я, — не говоря уже о большем. Арчибелла — особенная женщина, и я знаю ее с пеленок. Это себе она позволяет всё, а другим — ничего.

— Что-то верится с трудом.

— Но ты мне все-таки поверь. Я давно живу и много вижу.

— Всё равно он от нее без ума! — вспыхнула Корнеля, — и всегда был без ума… Он меня никогда не любил, Веста. Ты можешь сказать, зачем он на мне женился?! Посадил словно кролика в клетку и живет как ему вздумается!.. Неужели только затем, чтобы хоть в чем-то обойти Конрада?

— Про Конрада ты забудь, — сказала я, — Конрада ты потеряла. Даже если он вернется, он не будет переступать через брата. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Понимаю…

— И не передумала?

— Нет.

По-моему, она все-таки не поняла.

— Ну что ж… — вздохнула я, — тогда бери после обеда коня и скачи вдоль реки к утесу. Там я тебя встречу. Леонард мне никогда не простит, если узнает, да и тебе лишние разговоры ни к чему. Ты только не волнуйся, у меня там своя избушка, и в ней найдется всё, что нужно.

На том мы и расстались.

Старший конюх Итрасио смотрел на меня угрюмо и почти враждебно, когда я выводила из конюшни рыжего Лоби. Мне больше нравился серый кроткий Пегас, но на нем ускакал кто-то из свиты Леонарда.

— Твой сын опять молчит? — спросила я, как бы не замечая враждебности.

— Спасибо тебе, — буркнул конюх.

— Знаешь что, я никому не позволю делать из гибели Филиппа сказку для слуг, — сказала я строго.

— Это совсем не сказка, — зло ответил он, — это проклятье для замка Карс и рода Карсти. Да ты и сама это знаешь!

Я не ответила. Подвела Лоби к ступенькам и села верхом. Широкие старомодные юбки позволяли мне ездить в мужском седле. День был жаркий, хотелось снять с себя всё на свете и помчаться с ветерком под палящими солнечными лучами, но что можно молодой цветущей девушке, никак немыслимо для старухи.

Добравшись до проклятого утеса, я чуть не сварилась вкрутую. Место было глухое и безлюдное, Корнелия не появлялась, поэтому я с наслаждением скинула платье и ополоснулась в маленькой прохладной речке, больше похожей на ручей. В ней нельзя было плавать, только стоять по колено в воде.

Утес был прямо передо мной, он нависал мрачной громадой над радостно-зеленой долиной, веселой речкой и торжественно-прохладным хвойным лесом. Солнце светило мне в спину, я видела каждый выступ на этой неприступной крепости, из узких расщелин которой росли одинокие кривые деревца и пучки травы. Я ненавидела этот утес. Он притягивал к себе с непонятной магической силой, он манил, он призывал, источая каждым своим камнем надежду. Какую? Наверно, у каждого свою…

Корнелия явилась на час позже меня и тоже не могла оторваться от проклятого великана.

— Это здесь он сорвался, Веста?

— Да, вон у той сосны в расщелине, если верить вашему Пиньо.

— Неужели он дотуда долез?

— Это невозможно.

— А как же?

— Он спускался сверху.

— Зачем, боже мой?!

— Откуда я знаю, детка… пошли отсюда, не смотри на него долго, а то еще самой захочется залезть.

— Он как будто живой, этот утес!

— Идем!

Мы взяли коней под уздцы и вышли на узкую лесную тропинку, которая вела к моей старой избушке. Избушка состояла из одной только комнаты с маленькой печуркой, кроватью, столом и двумя табуретками, под потолком висели сушеные травы, в углу стопкой лежали дрова.

Я растопила печку, сходила к ручью за водой и поставила котел на огонь. Корнелия покорно лежала на кровати и грустно смотрела на меня.

— Мы с тобой вдвоем в такой глуши, — сказала она, — здесь никого не бывает?

— Никого. Можешь раздеваться.

Она разделась и снова легла. Тогда я налила из фляги в кружку свой отвар и в последний раз спросила, не передумала ли она.

Корнелия пила отраву спокойно и медленно, словно клюквенный морс. Я разрешила ей погулять полчаса, но она осталась в кровати.

— Веста, а у тебя правда не было детей?

— Правда, — кивнула я, решив полностью удовлетворить ее любопытство, — у меня не было детей, у меня не было абортов, у меня вообще не было мужчин. Женских трудностей я не знала.

— Но почему?! Разве ты не любила никого?

— Любила. Людвига-Леопольда… О, это был настоящий воин, не то, что теперь… высокий, крепкий как скала, смелый, благородный! У него были темные кудри и зеленые глаза… он погиб на этом же проклятом утесе, и я не успела узнать, что такое его объятья. Таких, как он, больше нет.

— Ты любишь только воинов, Веста?

— Я люблю настоящих мужчин. После Людвига-Леопольда мне все кажутся ничтожествами…

— Но разве можно всю жизнь прожить одной?

— У меня были приемные дети, а потом внуки.

— Но ты же понимаешь, о чем я говорю…

— Понимаю, — я усмехнулась и осторожно погладила ее по плечу, — видишь, я жива, и жизнь мне еще не опротивела, хоть некоторые и дразнят меня засидевшейся невестой…

Я позволила себе прикоснуться к этому юному прекрасному существу, которое всё еще продолжала считать неземным, и рука моя ощутила гладкость ее кожи, и шелк ее черных волос, и теплоту ее дыхания. Иногда мне казалось, что я смотрю на нее глазами Конрада, поэтому и восхищаюсь ею так незаслуженно. Вот и сейчас мне почудилось, что это не моя, а его рука прикасается к притихшей Корнелии.

— Странно, — сказала она тихо, — тебе сто лет, а ты совсем не такая старая… почему, а?

Я молча продолжала ее гладить.

— Я знаю, у тебя есть страшная тайна, и ты ее никому не рассказываешь.

— Да ты совсем дитя, Корнелия! У тебя до сих пор на уме сказки.

— Я просто ужасно не хочу стареть и хочу узнать твой секрет.

— Глупенькая, если б я такой секрет знала, я была бы сейчас так же молода и прекрасна как ты.

— А кто-нибудь помнит тебя молодой?

— Пожалуй, что и нет.

— А ты была красивой?

— В меня влюбился сам Людвиг-Леопольд.

— Надо бы взять у Леонарда ключи и взглянуть на твой портрет! — сказала Корнелия.

Я так удивилась, что даже отдернула руку.

— На какой портрет?

— Ну, на фреску у вас в подвале, где раньше была библиотека, а теперь барахолка. Ты разве не знаешь?

Я знала. На фреске была не я, а моя прабабка Исидора в обнимку с олененком.

— Понятия не имею, — проговорила я недовольно, — а тебе кто сказал? Леонард?

— Веторио.

Итак, я снова слышала про Веторио. И снова он совал нос не в свои дела!

— Даже так? Интересно, что этот рифмоплет делает в нашей барахолке?

— Не знаю, — пожала плечами Корнелия, — но раз Леонард дает ему ключи, значит, так надо. А что такого?

Она искренне не понимала моего недовольства, а я не смогла бы ничего толком объяснить, потому что со вчерашнего вечера одно только имя Веторио меня выводило из себя, не говоря уже о его выходках. Но даже если бы не он, а кто-то другой глазел на мою прабабку в подвале, меня это обрадовать не могло.

Объяснять мне ничего не пришлось: у Корнелии начались схватки.

Срок у нее был маленький, и всё прошло гладко. Мучилась она недолго и почти не стонала, а через час я уже выносила таз с последними сгустками. Потом она отлеживалась, и на лице ее не было ни печали, ни сожаления, только тихое торжество. А у меня… а у меня, как всегда, не было никакой жалости.

Сонита как-то спросила, почему я никогда не молюсь Богу. А я что-то соврала. Я знала, что молитвы не нужны. Никакого Бога нет и нечего ему молиться. Есть какие-то существа, которые могут гораздо больше, чем мы, и знают гораздо больше нас. Вот и всё. И им виднее. И жизнь моя давно уж была подтверждением тому, что жалость в этом мире не нужна, она только мешает.

Умудренная своим опытом, я смотрела на Корнелию. Странно, но она, как только умылась, причесалась и надела свое строгое платье, по-прежнему казалась мне существом неземным и недоступным. Даже после того, что я увидела! Солнце пробивалось через сосновые лапы и заглядывало в узкое окошко, по окошку ползали глупые мухи. На кровати спокойно сидела молодая красивая женщина, только что убившая свое дитя, а напротив на кривой табуретке — старуха, которая ей помогла.

— Спасибо тебе, Веста, — услышала я, — что бы я без тебя делала!

— Родила бы.

— Нет!

— Может, еще пожалеешь.

— Нет, Веста, нет! Я теперь свободна! Спасибо тебе!

— Не за что.

— Знаешь, я даже побаивалась тебя… а ты какая добрая!

— Я не добрая, — сказала я строго, — запомни это. Никогда не называй меня доброй, если не хочешь меня разозлить.

Она как будто что-то поняла.

— Прости, Веста…

И наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Губы у нее были нежные, как у ребенка, как у маленького Филиппа, который любил сидеть у меня на коленях и разглядывать книжки с рисунками. Мое сердце давно превратилось в камень, почему же оно опять стало болеть? Что с ним случилось после этого странного сна? Или не сна, а простой дурацкой песенки?

Возвращались мы порознь. Корнелия — через час, а я — когда уже стемнело. Как будто в знак того, что Бог на нас прогневался, на небе не было ни одной звезды, конь мой часто спотыкался, и повсюду мне мерещились призраки, впрочем, я их всё равно не боялась.

Возле утеса я привязала к деревцу коня, подошла к реке и разделась.

4

Больше всего я не любила пиры и праздники, особенно, когда съезжались гости со всей округи. У меня сразу прибавлялось забот. На пирах я, конечно, не сидела, я бегала по лестницам туда-сюда, помнила тысячу вещей и отдавала три тысячи распоряжений.

Уже на следующий день голова у меня болела больше, чем у самого беспробудного пьяницы, а ноги и спину ломило сильнее, чем у самых буйных танцоров.

На этот раз наш южный сосед граф Эглиа привез с собой целую актерскую труппу, которую я с трудом разместила в новом, еще не до конца отстроенном флигеле. Артисты были веселые и неприхотливые и в общем мне понравились. А один из них, почти что мой ровесник, умудрился поцеловать мне руку и поблагодарить за заботу, чем окончательно примирил меня с приездом такой шумной толпы. Я пришла к себе, отдохнула, собралась с мыслями и решила, что на представление пойду обязательно.

Ночи стояли теплые и звездные, поэтому сцену сделали в парке, там же, поближе к реке, поставили столы для гостей. Смотреть представление разрешалось всем, кто не занят на кухне. Господам поставили кресла перед сценой, прислуга пришла со своими стульями и села поодаль. Я не относилась ни к тем, ни к другим, поэтому совершенно глупо стояла в стороне, делая вид, что озабочена и сейчас уйду.

В первом ряду сидели Леонард и Корнелия. Темноволосая, в черном платье, она почти сливалась с темнотой, только ее алмазное колье сверкало в свете факелов. По другую руку от Леонарда сидел Веторио, коей чести совершенно не заслуживал. Остальные прихлебатели размещались во втором и третьем ряду.

Рядом с наглым рифмоплетом, и это было совсем немыслимо, сидела сама Арчибелла Альби. Уж она-то знала, как одеться, чтобы все смотрели не на сцену (и не на Корнелию), а на нее! Платье на ней было совершенно белое, расшитое золотой гладью, волосы — рыжевато-медные, яркие, в волосах такие душистые лилии, что я даже за пятнадцать шагов ощущала их аромат. Истома и желание исходили от этой белой цветущей фигуры в кресле. Будь я мужчиной, у меня наверняка была бы только одна мысль: схватить ее и утащить вон в те кусты, стиснуть ее и надкусить как сладкую булочку с румяной коркой!

Леонард давно бы так и сделал, не знай он с самого раннего детства о ее недоступности. Он уже привык любоваться ею издалека, послушно разделяя с ней все ее безумства. Она изображала Афродиту — он переодевался Аресом, она становилась русалкой — он превращался в водяного… Ее все должны были безумно любить. Все! Он приказывал! Но никто не смел надеяться на взаимность, когда даже ему, барону Леонарду Карсти было отказано.

Мне очень хотелось рассмотреть ее поближе, поэтому я подошла к Леонарду с каким-то мелким вопросом. Он дыхнул на меня винным перегаром и ответил, что ему всё равно. Воротник его был как всегда расстегнут, смоляные кудри взлохмачены, точно после драки, глаза полуприкрыты устало и самодовольно.

У Арчибеллы на лице было полное блаженство. Она всем была довольна и вызывающе счастлива, как может быть счастлива молодая, красивая, здоровая, богатая и независимая знатная дама, к тому же не обремененная никакими предрассудками. То, что она не подпускала к себе мужчин, совсем не говорило о ее целомудрии, скорее это был ее необычный каприз. А свои молодые кипучие желания она утоляла любыми другими способами. Она позволяла себе всё, причем делала это открыто и даже демонстративно. Она как будто дразнила всех, для кого нормы приличия имели хоть какой-то смысл.

В отличие от грустной и напряженной Корнелии, Арчибелла Альби цвела как роза и благоухала лилиями. Я не то чтобы осуждала ее, но считала, что она родилась не в ту эпоху, и когда-нибудь ей придется расплачиваться за немыслимую свою самоуверенность и дерзость. Я далека была и от восхищения ею, но, тем не менее, ничего более красивого, чем эта женщина, я не видела.

— Сударыня, — послышался насмешливый голос Веторио, — неужели вы собираетесь смотреть комедию?

Теперь я уставилась на него, празднично-нарядного, просто красавца в только что пошитом по нему сиреневом камзоле, в желтых штанах и в белых сапогах, тоже весьма довольного жизнью. Кое-что я о нем уже разузнала.

Вовсе он и не музыкант, так, самоучка. Неутомимо весел, в состоянии рассмешить могильную плиту, любимец местной детворы, абсолютно безроден, в прошлом то ли портной, то ли парикмахер, аристократа из себя не строит и честолюбия лишен напрочь. Ко всем женщинам, кроме маркизы Арчибеллы равнодушен. Подозрительно много знает, и еще, что уж совсем непонятно, искренне предан Леонарду.

Всё это я выпытала у горничных и кухарок. Сама же я видела одно: он опять собирается посмеяться надо мной, да еще в присутствии моего воспитанника и его благородных гостей. Его забавляет, что старухе не хватило места, и никто о ней не подумал, а она всё вертится перед сценой, умирая от любопытства и не в силах уйти.

Я даже не стала ему отвечать, я думала, что взглядом испепелю его как сушеный лист, так мне надоела его наглость.

— Веста! — премило улыбнулась мне Арчибелла, — забудь ты хоть на один вечер про свои дела! Эглиа уверяет, что это отличная комедия!

— Я слишком стара, — сказала я, — чтобы смотреть комедии.

— У женщин не должно быть возраста, — заявил Веторио и взглянул на Арчибеллу, — вы согласны, маркиза?

— Я согласна с тем, что возраста нет у Весты, — ответила она своим томным и нежным голосом и посмотрела на меня, как любящая дочь на дорогую матушку, — я ее знаю с пеленок, а она всё не меняется. Мне кажется, когда я состарюсь и умру, она будет всё такой же… Право, не понимаю, почему бы тебе не остаться, Веста?

После таких слов Веторио уже ничего не оставалось, как встать и уступить мне кресло. Он хотел угодить маркизе, а маркиза просто одарила меня своей любовью и вниманием. Так я неожиданно оказалась в первом ряду, а он сел в своих желтых штанах на зеленую траву прямо у нее в ногах. Мне показалось, ему это даже понравилось.

— У тебя новое платье, Веста? — заметила Арчибелла и с наигранной печалью вздохнула, — если б у меня была такая талия, я бы тоже носила такое платье, а мне приходится затягиваться как мученице.

На самом деле своим цветущим телом она была вполне довольна и вообще считала, что талия в женской фигуре не главное.

— Я просто худа, — сказала я ей на ухо.

— Мне кажется, что в последнее время ты не стареешь, а молодеешь. Имей совесть, Веста! Мы все скоро умрем от зависти к тебе!

Так мило и непринужденно она мне льстила без всякой цели, наверно, потому что слишком уставала от своего бесспорного надо всеми превосходства. Ей хотелось немножко унизиться и покритиковать себя для разнообразия. А может быть, ей нравилось дразнить Веторио, который там внизу прижимался к ее колену.

Надеяться ему было совершенно не на что, и мне с трудом верилось, что такой легкомысленный тип, как он, сохнет по ней одной и за полгода не нашел себе ни одной девицы. Если у него нет, как говорят, честолюбия, то почему бы ему не согласиться на женщину попроще, чем маркиза Альби?

— Белла! — повернулся к нам Леонард, — а когда же мы увидим твой театр?

— Мой! — она засмеялась, — твоя челядь этого не вынесет!

Она взяла прядь волос Веторио и намотала на палец. Мне показалось даже, что она это сделала нарочно.

— Мой театр существует только для меня…

Но Леонард ее уже не слушал.

— Тори, — сказал он недовольно, — а ну-ка убирайся отсюда!

Веторио пропустил это замечание мимо ушей.

— Я сказал, вон отсюда! — уже рявкнул Леонард.

Этот крик прозвучал на всю поляну, долетел до реки и растаял, наверно, где-то возле утеса. В парке наступила полная тишина, потому что все разом смолкли, не понимая, что случилось, и что так прогневало хозяина.

На этот раз Веторио сразу поднялся и вместо того, чтобы провалиться сквозь землю, раскланялся как великий трагик после премьеры и только после этого удалился.

Следом за ним, как ужаленная, вскочила Корнелия.

— Ты куда?! — рявкнул Леонард, но она не намерена была ему отвечать.

За Корнелией ушла я. После этой сцены у меня пропало всякое желание там оставаться. За спиной моей заиграли трубы: представление начиналось.

— Ну что? Ты убедилась? — возмущенно спросила меня Корнелия, — он же озверел от ревности! И к кому? К этому клоуну в желтых штанах… нет, это невыносимо!

Мы быстро шли к замку по мощеной дорожке. Она поддерживала длинный подол, но всё равно спотыкалась. Мне хотелось ее как-то успокоить, но я не знала как.

Двор был ярко освещен факелами. Мы увидели необычную картину. На ступеньках парадного входа стоял Веторио со своей глупой улыбочкой и беседовал с седым человеком в грязном плаще. Человек был высокий и плечистый, но сутулый и, похоже, усталый до полного безразличия. Лицо его было сурово и отмечено глубокими морщинами от носа ко рту.

Я остановилась и придержала Корнелию, схватив ее за руку.

— Ты что? — удивилась она.

— Девочка моя, — сказала я взволнованно, — это же Конрад.

— Где?!

— На ступеньках…

Она схватилась руками за щеки.

— Нет, не может быть!

— Разве я могу ошибиться!

Забыв про Корнелию и вообще про всё на свете, я медленно, как сомнамбула, пошла к нему.

Конрад посмотрел на меня сверху вниз, с высоты пяти ступеней, но не двинулся с места, и на лице его не было ничего, кроме усталости. Он страшно изменился.

— Мальчик мой, — сказала я благоговейным шепотом, потому что его появление было для меня чудом, — это ты?

Тогда он прищурил глаза, словно плохо меня видел, и остался в недоумении. Он не узнал меня!

— Конрад, — сказала я громче, — это же я, Веста.

— Здравствуй, Веста, — ответил он равнодушно и снова повернулся к Веторио.

Я чуть не задохнулась от обиды! У меня даже в глазах потемнело. Я так ждала его возвращения!

А Корнелия так из темноты и не вышла, пока Конрад не скрылся в дверях. Потом подошла ко мне и дрожащим от волнения голоском спросила:

— Что случилось, Веста?

— Ничего, — я вздохнула, — просто он не желает со мной разговаривать.

— Странно…

— Это барон-старший? — весело спросил Веторио, спускаясь к нам, кажется, всё в этом мире казалось ему забавным, даже собственные похороны.

— Это Конрад, — сказала я, — о чем он с тобой беседовал?

— Ни о чем. Спросил, что тут происходит, и что за гогот стоит в парке. Я объяснил, что Леонард развлекается.

— И всё?

— Еще сказал, чтоб я не спешил о его приезде докладывать. А я ему сказал, что я, конечно, только этим и занимаюсь, когда не подслушиваю и не пишу доносы, но сейчас хромаю на обе ноги и всё равно не смогу моего господина обрадовать.

— Болтун, — фыркнула Корнелия.

Веторио ей только улыбнулся, не нагло, а скорее снисходительно, и в тот момент мне, несмотря на мою затуманенную обидой голову, показалось, что он умнее всех нас.

— Почему он не узнал меня, Тори? — спросила я вполне серьезно.

— Кого ты спрашиваешь! — возмутилась Корнелия, но он не обратил на это внимания и ответил мне тоже вполне серьезно, оказывается, он это умел.

— Потому что он ничего не помнит.

— С чего ты взял?

— Он говорил со мной так, словно я обязан его знать. А на тебя, Веста, он просто не обратил внимания, как на старую служанку. Он вел себя как человек, который помнит только одно: что пять лет назад он был тут бароном.

— Я похожа на старую служанку?

— Ну, разумеется.

Нет, он надо мной не насмехался, он искренне верил, что успокаивает меня. И, наверно, был прав. Я и не выглядела как молодая госпожа. Я и была самая настоящая старая служанка, которую не признал собственный воспитанник. Возмущаться очередной этой наглостью не имело смысла, оставалось только усмехнуться.

— Что-то я тебя не пойму. Так я старая или до сих пор невеста?

— Ты и то, и другое, — сказал он, нимало не смутившись, чем разозлил меня окончательно, ему даже не пришло в голову извиниться за свою прежнюю выходку, на которую я так явно намекала.

— Пошли, — раздраженно сказала Корнелия, — и как ты можешь его слушать? — она нервно потянула меня за рукав и повела по ступеням к двери, — Веста, умоляю тебя, найди его… надо же с ним поговорить, не может быть, чтоб он не захотел с тобой разговаривать! Он, наверно, у себя. Пойди к нему, Веста!

— Ты же слышала, Конрад не торопится сообщать о своем приезде, — сказала я с горечью, — ему никто не нужен.

Мы прошли в проходной зал, из которого разбегались в разные стороны три лестницы: левая — на половину Леонарда, центральная — на половину Филиппа, которую тоже постепенно занимал Леонард, и правая — на половину Конрада, в которой всё осталось по-прежнему, только прислугу его почти всю распустили. Несколько горничных постоянно вытирали пыль и мыли полы, зимой топили камины, чтоб не было сырости и плесени, а садовник ухаживал за цветами в горшках и кадках. Жизнь еле теплилась в этой части замка, и никто кроме меня не верил, что хозяин однажды вернется.

Я пошла на ту половину. Света там не было, поэтому пришлось взять лампу. Я ходила с этой лампой по всем комнатам и коридорам, но нигде Конрада не нашла. Кричать тоже оказалось бесполезно. Он как будто растворился.

В полном отчаянии, ничего не понимая и смертельно устав, я пришла к себе, на бывшую половину Филиппа, в центральную часть замка. У меня было три роскошных комнаты на втором этаже с видом на парадный вход, ворота и речку, я жила как баронесса, хотя с виду и напоминала кое-кому старую служанку.

— Странно, — подумала я, мельком взглянув на себя в зеркало, — почему мне так небезразлично мнение именно этого мальчишки? Если б не он, разве стала бы я шить себе новое платье? Так бы и ходила в чепце и переднике…

Я сама растопила камин, чтобы согреть чайник, и сама разобрала постель, потому что моя Сонита исчезла три дня назад. Ее не видели ни в замке, ни в деревне, в Семисор она тоже не собиралась. Ее отсутствие становилось уже подозрительным.

Я выпила чай в одиночестве, не выслушав последних сплетен, и упала в постель. Я успокаивала себя тем, что наступит утро, и всё прояснится. Конрад отдохнет и сам придет ко мне и всё объяснит. Он не может так пренебрегать мною, и сердиться ему на меня не за что, я была и есть его любимая няня, которую он всегда порывался назвать мамой.

«Или он», — я вся похолодела от этой мысли, — «не может мне простить, что я позволила Леонарду жениться на его невесте?.. Но разве это было в моей власти?.. И разве в моей власти было спасти Филиппа?!»

Лучше бы я о Филиппе не вспоминала! Весь сон мой как рукой сняло, осталась только дрожь в груди и тоска. Каменное сердце снова болело. Я лежала в темноте у раскрытого окна, с раскрытыми глазами и думала о том, что мне уже надоело жить. Вот так жить. Я устала, мне слишком много лет! Секрета молодости у меня нет, но у меня действительно есть страшная тайна, самая страшная из всех тайн! Я бессмертна.

Было время, когда я восхищалась своей прабабкой Исидорой и приставала к ней с расспросами, почему она так красива и не стареет. Я завидовала ей и была уверена, что у нее есть страшная тайна. Она устало отшучивалась и называла меня глупой девочкой.

Но однажды, когда ей совсем надоело жить, наверное, как мне сейчас, она привела меня к Миму. Это было в старой библиотеке, где теперь барахолка. Там между стеллажей с книгами я увидела странного человека в черном плаще до пят и в белой маске. Если б он не двигался, я бы подумала, что это гипсовая статуя.

— Сядь, Веста, — сказал он, и до меня не сразу дошло, что это не слова его, а мысли.

Мне стало страшно и безумно интересно.

— Исидора хочет умереть. Ты согласна занять ее место?

— Кто вы?

— Тебе этого знать не нужно.

— Вы дьявол?

Он засмеялся. Да, он смеялся всем существом, и я поняла, что это не так. Мим не мог врать, он громко и честно думал, а я слышала его мысли. Он был совсем не дьявол, да и вообще не считал, что тот существует.

— Вы можете всё? — спросила я тогда.

— Для тебя — всё, — усмехнулся он, — в том смысле, что у тебя не может возникнуть такого желания, которое я не смогу выполнить.

— Я не хочу умирать! — сказала я, — никогда-никогда! Это возможно?!

— Конечно. Ты не умрешь. Пока будешь охранять вот это.

И он указал на стену, где был портрет мой прабабушки в молодости, так похожий на меня саму.

Всё это было безумно давно, еще не столкнулась я на лестнице с недавно овдовевшим бароном, и не спросил он меня, не я ли внучка ключницы Исидоры. Я сказала, что я правнучка. Потом я чувствовала, как он провожает меня взглядом, и трепетала от волнения. Я поняла, что всё это неспроста.

Я тогда радовалась своему бессмертию, всё складывалось как в чудесной сказке, и мне безумно хотелось в этой сказке жить… А потом я стояла над его могилой, обнимала маленького Вильгельма, его сына, и поклялась, что буду жить для этого мальчика и никогда, ни за что не пущу его на проклятый утес.

Вильгельма я уберегла от такой смерти и успокоилась. И не заметила, как вырос новый барон Карсти. Филипп.

5

Я ждала Конрада, а явился Леонард, растрепанный, возбужденный и какой-то хищный. Он никогда не вставал так рано, и я решила, что он вообще не ложился.

— Нет, как тебе это нравится?! — начал он прямо с порога, — ну что ты сидишь, Веста?! Объясни мне хоть что-нибудь!

— Успокойся, — сказала я, почти силой усаживая его на диван, — не кричи, а то слуги сбегутся.

— Плевал я на слуг…

— Что случилось?

— Что?! Родной брат бродит как тень по замку и ни с кем не разговаривает! Я хочу знать, что это значит, черт возьми!

— Потерпи, может быть, он сам потом объяснит. На всё теперь его воля.

Леонард посмотрел на меня растерянно, как когда-то в детстве.

— Он не может презирать меня настолько… я кое-что значу в этом замке, и третья часть наследства всё равно моя.

— Не бойся, разве ты не знаешь Конрада? Ничего отбирать у тебя он не будет, и на жену твою не посмотрит, и гостей твоих не разгонит.

— Да разве в этом дело, Веста! Как тебе это нравится: я иду к нему навстречу с распростертыми объятьями, а он разворачивается и идет в другую сторону! Это же невиданная наглость! Он может всего меня лишить, но объясниться со мной он обязан!

— Не спеши на него сердиться, мой мальчик. Конрада не было пять лет, кто знает, что с ним произошло за это время, и что он думает обо всех нас.

— Вот я и хочу, чтобы ты пошла к нему и узнала, что он там думает. От тебя-то он не отвернется.

— Ошибаешься. Вчера он уже сделал это. Разве Веторио тебе не сказал?

— От Веторио можно узнать только новый анекдот.

— Надо же…

Мне ничего было не понятно, я плохо спала ночью, всё утро пробегала, следя за уборкой парка и за подготовкой зала к вечернему пиру, голова моя болела, ноги ныли от усталости, и на сердце было невыносимо тяжело. Я тихо гладила густые и взъерошенные волосы Леонарда, а он уткнулся лицом мне в живот как олененок.

— Ты одна меня любишь, Веста.

— Не переживай так, Лео, ничего же еще не случилось. Ничего плохого Конрад не сделал, за исключением того, что никого не желает замечать. Давай оставим его в покое, раз ему так хочется, и будем веселиться. У нас же гости, и пир на носу. Или зря я так старалась?

— Ты права, няня… у нас гости, и мы будем веселится!

Леонард поднял ко мне лицо и натянуто улыбнулся.

— Дай-ка я тебя все-таки расчешу, — сказала я, — мне давно надоело, что ты ходишь такой лохматый.

— Ну, попробуй, — разрешил он великодушно.

Я нашла самую крепкую расческу. Он не сопротивлялся и напоминал теперь добродушного пса, хотя нрав у него был отнюдь не добродушный. По старой привычке я одновременно поправляла ему кружева на воротнике и застегивала пуговицы.

— Я уже забыл, когда ты меня одевала, — сказал он, лениво откинувшись на спинку дивана, — хорошо быть ребенком!

— Тебе никогда не нравилось быть ребенком, — заметила я, — ты непременно хотел вырасти.

— Это потому что я — младший. Филипп был слишком умным, Конрад — слишком сильным, а я только путался у них под ногами. Третий сын барона Вильгельма, смешно сказать! Почти что никто… Когда они оба канули, один пропал, другой разбился, я вдруг понял, что теперь я один. Один! И у меня даже голова закружилась от сознания собственной значимости!

— Никогда не смей так говорить, слышишь? Тем более мне.

— Да что теперь говорить! Явился Конрад и даже ни слова не говоря дал мне понять, кто я есть… мне кажется, я его боюсь, Веста.

— А вот об этом никому не нужно знать, Лео. Ты должен ходить и улыбаться, как будто ничего не случилось.

— Ты права, надо улыбаться.

Леонард подошел к зеркалу, ослепительно улыбнулся, но потом скорчил недовольную гримасу. Скрывать свои эмоции он не умел.

— А что Корнелия? Она его видела?

— Нет, она уже поднялась к себе, когда он появился, — сказала я уверенно, и чтоб уйти от скользкой темы, решила на него немного поворчать, — и хочу тебе заметить, мой дорогой, что вел ты себя вчера отвратительно.

— Вот как?

— Да так. С Веторио ты можешь обращаться, как вздумается, но про то, что Корнелия сидит рядом, ты же должен был подумать!

— Мне надоела эта надменная кукла, пусть оскорбляется сколько ей угодно!

— Она все-таки твоя жена.

— Вот именно. Пусть сидит у себя и вышивает платочки, раз она такая порядочная!

Я поняла, что если я продолжу свои нравоучения, он закипит как суп на плите, и успокоить его будет очень трудно. Я могла себе позволить пожурить его как в детстве, но всегда чувствовала грань, через которую переступать нельзя.

— В общем, ты мое мнение знаешь, — сказала я, — не нравится мне всё это.

— Знаю, — кивнул он, — и хватит об этом.

— А на Веторио ты уже не злишься? — спросила я, чтобы хоть о чем-нибудь спросить, а может, мне и вправду было интересно, чем закончилась вчера эта сцена ревности.

— Нет, — усмехнулся Леонард, — я влепил ему пару затрещин и успокоился.

— За что?!

— А… просто так! Куда он лезет!

— А он? — спросила я.

— А что он? Попросил еще! Ей богу, без Веторио мне было бы скучно жить!

Я молчала. Как-то противно было от всего этого и стыдно, причем, и за одного, и за другого.

— Кстати, Веста, я собираюсь сегодня нарядить его Тенью Эриха Второго, — объявил Леонард, — сходи с ним в барахолку и найди какое-нибудь старье из той эпохи. Ты одна знаешь, где что лежит.

— Мне только и дел, что рыться с ним в барахолке! — сказала я недовольно, но на самом деле никакого недовольства у меня не было, скорее любопытство.

— Не самому же мне туда идти, — вполне резонно заявил мой барон.

— Хорошо, — я не стала ломаться, — найду твоему любимцу всё, что нужно. Пусть зайдет за мной.

Когда Леонард ушел, я выглянула в окно. Во дворе я увидела вчерашнюю картину: на ступеньках опять стоял Веторио в своих желтых штанах и беседовал с Конрадом. Похоже, кроме него, мой воспитанник никого тут не считал достойным разговора!

6

Он вежливо постучал. Поскольку Сониты не было, я открыла сама. На пальце этот шут вертел ключ от барахолки и был как всегда в прекрасном расположении духа, как будто не его вчера отколошматили, отмыт до блеска, тщательно причесан и свеж как именинник. Воротник и манжеты сверкали белизной, все пуговицы отливали перламутром и, главное, все были на месте.

— А, это ты, Тень Эриха? — усмехнулась я, — проходи.

Он прошел в мою гостиную и огляделся.

— Так вот где обитает самая загадочная дама замка Карс?

Настроение у меня, в отличие от него, было самое скверное.

— Я в твоих комплиментах не нуждаюсь. Ты мне их наговорил уже достаточно.

— А ты злопамятная! — сказал он, как мне показалось, с удовольствием, и я решила это удовольствие пресечь.

— Зато ты совсем не злопамятный, — заявила я презрительно.

И он прекрасно понял, что я имею в виду, потому что улыбка с его лица все-таки сползла.

— А мне и не положено, — услышала я, — я же только Тень.

Мне хотелось ответить что-то ядовитое, потому что я терпеть не могла безвольных прихвостней, которые еще и позволяют себе, когда хозяин молчит, надо всеми насмехаться, но смотрела на него и думала почему-то совсем о другом: как же он хорош, когда не ухмыляется.

Вчера, когда у него было такое лицо, мне показалось, что он умнее всех нас. Я, конечно, ошиблась, потому что умный ни за что не стал бы ради праздного безделья, дармового обеда да нарядного камзола терпеть все выходки несносного Леонарда и давно бы нашел себе другое место. Но вот опять появилось такое чувство, будто он знает меня лучше, чем я сама. Как будто насквозь меня видит! Может, поэтому меня так задевали его слова?

Я не стала ничего отвечать. Умный он, или нет, какое мне дело? Не давать же мне ему советы, как жить и с кем водиться. Если он сам себя считает только тенью, значит так ему и надо!

Я деловито сунула ему лампу и заметила только, что он совершенно напрасно так вырядился, потому что пылища будет страшная. Он улыбнулся и пожал плечами.

В подвал мы спустились молча. В барахолку я всегда ходила с удовольствием. Не знаю почему, но там на меня нападал полный душевный покой и безразличие ко всему, что творится наверху, как будто меня это совсем не касается.

В жизни у меня часто пропадало ощущение реальности, казалось, что стоит только закрыть глаза — и всё исчезнет: и лес, и замок, и моя спальня, и все люди вокруг… и я — непонятно кто, и существую ли я вообще? В подвале среди пыльных сундуков всё становилось совершенно реальным и выпуклым, всё вставало на места: никакого сна, никаких иллюзий. И я наконец обретала себя.

У меня был свой ключ от этой двери, такой же древний как я, но о нем я никому не говорила. Это была моя маленькая тайна в отличие от той большой. И вот мы наконец стояли перед дверью, и впервые в жизни ключ мне не понадобился. Замок был сломан. Даже не то что сломан, а зверски раскурочен.

— Вот это да! — Веторио присел, рассматривая остатки замка, — что у вас там такого ценного? Мешки с золотом что ли?

— Ты сам отлично знаешь, что в нашей барахолке, — сказала я, прекрасно помня, что он там бывает.

Мне показалось, мои слова его смутили.

— Но это не я, — проговорил он, показывая на изуродованную дверь, — ты же видишь, Веста, что это не я…

— На тебя никто и не подумает, — усмехнулась я, — тебе сил не хватит.

Мы зашли внутрь осторожно, как будто сами были ворами. Под самым потолком были узкие окошки, в них пробивался дневной свет. Его было недостаточно. Чтобы рассмотреть что-нибудь получше приходилось подносить лампу.

Я, конечно, первым делом взглянула на охраняемую мою стену. За сто лет еще не бывало, чтобы кто-то покушался на фреску. Я успокоилась и уже как хозяйка, занялась просто вещами. На первый взгляд ничего не исчезло, и ничего не изменилось. Оставалось только догадываться, кто и зачем вломился сюда с такой наглостью и страстью.

Мы сидели на пыльных ящиках и озирались по сторонам. Было очень-очень тихо. Сначала всякие тревожные мысли лезли в голову, но потом это все-таки произошло — связь с внешним миром прервалась. Я расслабилась. Мое сердце перестало болезненно сжиматься. Я не беспокоилась о Леонарде, о том, что он рано или поздно, повинуясь проклятью рода Карсти, полезет на утес. Я не переживала за Конрада, который так поседел и осунулся и не хочет меня знать. И я перестала думать о Филиппе. Мне было хорошо и спокойно, словно я выпила сладкого вина и завернулась в теплое одеяло.

— Интересно, — сказала я, — кто это был?

Говорить можно было почти шепотом, потому что слышен был каждый шорох.

— По всей видимости, ваш Конрад, — сказал Веторио.

— С чего ты взял? — удивилась я.

— Он единственный, кто приехал вчера.

— Но еще неизвестно, как давно этот замок сломан. Может, уже неделю?

— Он сломан сегодня.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера я был тут.

— Тебе-то что тут надо?!

— Веста, ну какая разница, что здесь делал я, если вопрос в том, кто сломал замок!

Веторио сказал это почти умоляюще, я хотела что-то ответить, но забыла, что именно, когда поняла, что он держит меня за руку.

Давно, немыслимо давно, в ранней молодости Исидора говорила мне: «Когда придет Он, ты узнаешь его по руке. Не верь ни словам, ни глазам, ни поцелуям. Не верь даже чувствам своим, если рука его не та». «Что значит та?» «Ты сама поймешь». И прошло много-много лет, и я перестала ждать, и мне всё это было уже не нужно как старый хлам в подвале, но я все-таки нашла эту руку.

Не знаю, сколько мы так сидели, может час, а может три секунды. Я смотрела на него почти с ужасом, мне никогда бы не пришло в голову, что я могу в него влюбиться, тем более, сейчас! Мне всю жизнь нравились совсем другие: сильные, гордые, огромные как богатыри, да и жизнь-то уже прошла! Но я смотрела на него, окаменев совершенно, и думала: «Живи как хочешь, делай, что хочешь, дурачься, ленись, унижайся, насмехайся надо мной, получай тумаки от Леонарда, люби свою Арчибеллу… только не выпускай моей руки никогда, никогда, никогда!»

— Странный, однако ваш Конрад, — сказал Веторио, — вчера говорил со мной так, будто я его знаю, а сегодня — как будто впервые меня видит.

— Боюсь, он болен.

Конрад был сейчас немыслимо далеко, дальше, чем год назад, когда мы даже не знали, где он и что с ним. И мне совсем было не до него.

«Наверно, это очень смешно», — думала я, — «когда седая старуха сидит в полутемном подвале и как завороженная смотрит на прекрасного юношу… где-то я этот бред уже читала».

— Это ты там на фреске? — спросил Веторио и кивнул в сторону темного угла.

— Нет, — я покачала головой, — это моя прабабка.

— Она уже умерла?

— Моя прабабка? Ты шутишь? Я сама уже пережила все сроки.

— Жаль…

Я ждала, что он хотя бы ради приличия скажет, как хороша была Исидора, и как я на нее похожа, но он не собирался говорить мне ничего приятного, только почему-то держал меня за руку.

— Чего тебе жаль? — спросила я разочарованно.

— Вас, — сказал он, — женщин.

— Ты так говоришь, как будто мужчины не стареют и не умирают.

— Мужчин не жаль. А когда красивая женщина превращается в старуху, меня всего переворачивает.

От предчувствия нового оскорбления я сжалась в комок и нахмурилась. Хотя, обижать он меня вовсе не хотел, это была беспощадность неведения, беспечной и жестокой молодости!

— Это ты обо мне?

— И о тебе тоже.

У него были светло-синие глаза, совсем не злые и даже не насмешливые. О моей старости он говорил мне так же спокойно, как о пятне на манжете.

— Интересно, — сказала я, чуть ли не стуча зубами от возмущения, — ты имеешь какое-то представление о приличиях?

— Я недостаточно почтителен? — удивился он и (о, ужас!) отпустил мою руку.

Теперь он сидел напротив, сложив руки на коленях, как примерный ученик.

— Неприлично напоминать женщинам о возрасте, — отчитала я его таким ледяным тоном, каким только могла, — причем, не только мне, старой развалине, но и маркизе Арчибелле. Я допускаю, что ты подмастерье и манерам не обучен, но ты общаешься с благородными людьми и будь любезен усвоить их нормы.

— Хорошо, — кивнул он, нимало не смутясь, — я учту свои пробелы в воспитании.

— Буду надеяться.

— Я тебя обидел, Веста?

— Тебя это волнует?

Веторио задумался на минуту, и потом я услышала от него нечто странное.

— Понимаешь, — сказал он, глядя на меня как-то уж очень доверчиво, — я привык считать, что женщина выглядит на столько лет, на сколько ей хочется. И если тебе нравится выглядеть, как старой служанке, то я не понимаю, что в этом обидного? Значит, тебе так удобнее, вот и всё.

Самое удивительное, что он действительно был прав, но только в отношении меня. Я могла бы при большом желании выглядеть еще моложе, но это было бы слишком вызывающе. Но то — я, я вообще бессмертна. Веторио же говорил обо всех женщинах сразу!

— Ты с какой луны свалился? — спросила я, и, видимо, слишком иронично, потому что ему сразу расхотелось со мной откровенничать, я поняла это по его лицу.

— Да будет вам известно, — усмехнулся он, — что я работал в дамском салоне и только тем и занимался, что делал женщин красивыми. Прически, примочки, натирания, компрессы, массажи и еще масса всяких процедур, о которых вы тут в глуши и понятия не имеете. Я до сих пор не могу смотреть на женщин иначе, как на своих клиенток, и из каждой могу сделать конфету, а из тебя и подавно… Теперь всё понятно? Тогда давай искать костюм.

Я хотела встать, но поняла, что сердце мое такое сжатое и такое тяжелое, точно камень на шее, и подняться мне не даст. Даже дышать было трудно.

— Начинай вон с тех сундуков, — сказала я с усилием и закрыла глаза, мне надо было хоть на несколько минут остаться наедине со своими мыслями.

Когда я открыла глаза, Веторио сидел передо мной на корточках в мятом бархатном камзоле и берете, изъеденном молью.

— Тебе плохо, Веста?

— Нет, — сказала я, приходя в себя, — что ты тут на себя нацепил? Снимай быстро, это не из той эпохи.

Мы вместе подошли к раскрытым сундукам.

— Это всё не то, — сразу поняла я и с сомнением посмотрела в заваленный огромными ящиками угол, — боюсь, нам придется забраться вон туда, лет на семьдесят поглубже.

— В чем же дело? — удивился Веторио.

И на моих глазах совершенно спокойно сдвинул неподъемный ящик со старыми медными подсвечниками. Потом он его отнес в другой угол, чтобы не мешался, и вернулся, даже не запыхавшись и как всегда в прекрасном настроении.

— Это всё разбирать?

Я смотрела на него и тупо соображала, как ему это удается? Он походил скорее на танцора, чем на атлета, но, тем не менее, даже Конрад не смог бы этого сделать.

— Ты что так смотришь? — удивился Веторио.

— Как?

— Как будто я весь зеленый в желтую полоску.

— Тебе не тяжело?

— Да нет.

— Эти ящики неподъемные. Для одного человека во всяком случае.

Мне показалось, он растерялся на какую-то секунду, но потом, кажется, нашел объяснение.

— Я просто знаю, что выпить. Это женское средство. Для омоложения. У меня еще осталось…

Не очень-то я ему поверила, но продолжить разговор нам не пришлось. В приоткрытую дверь заглянула Кьель и испуганным голосом стала меня звать.

— Веста! Веста! Ты здесь?

— Что случилось? — очнулась я от своих грез.

Она подошла и с ужасом на лице сообщила.

— Там твоя Сонита. Ее охотники нашли на болоте…

— Она жива?

— Ты что! Она вся расцарапана когтями, как будто медвежьими! И голова проломана… Бедная Сони…

— Что же она делала на болоте? — проговорила я, качая головой.

— Она и не собиралась туда, на ней даже сапог нет, только туфли домашние.

Мы обе потрясенно молчали.

— А не маленькая у вас тут птичка! — сказал за моей спиной Веторио, и меня от этих слов передернуло.

— Замолчи! — обернулась я к нему, — хватит того, что ты солгал в прошлый раз! Какая может быть птица?!

— Та, которая утащила бедную Сониту прямо со двора на болото. Ничего себе!

Я ему не ответила, отвернулась и взяла всхлипывающую Кьель за руку.

— Пойдем, посмотрим.

Сонита лежала во дворе на телеге, прикрытая чьим-то плащом. Вид у нее был ужасен, вся она, бедняжка, была в грязи и расцарапана в кровь. Голова проломана в темени острым камнем, если не клювом, на лице застыл ужас.

Я накрыла тело с головой и отвернулась. Я ненавидела эту птицу и я была бессильна перед ней! Обида, отчаяние, злость и безысходность нахлынули на меня разом, как бы я им и не сопротивлялась. Белый свет померк.

— Отвезите ее в деревню к отцу, — сказала я, — денег на похороны я дам.

Рядом со мной оказался Итрасио, он преградил мне дорогу.

— Ну что? Ты опять будешь утверждать, Веста, что нет никакой черной птицы?

— Не буду, — сказала я, — но что толку? Ее ничем не остановишь, эту бестию! На нее не устроишь охоты или засады. Ее ничем не проведешь и не заманишь в ловушку. И ничем ее, проклятую, не убьешь. Она неуязвима, понятно?!

7

После обеда солнце уже не светило в мои окна, и все комнаты погружались в блаженную прохладу и полумрак. Я ходила из угла в угол, от стены к стене и пыталась разобраться, что со мной творится. Я пыталась понять, что преобладает во мне сейчас: рассудок, любовь, ненависть, обида?.. И вдруг осознала, что это страх. Я поняла, что я боюсь. Всего: завтрашнего дня, себя, своих эмоций, своих желаний. И поняла, что прежнего покоя у меня не будет уже никогда. Вулкан проснулся.

Странный сон о белом городе, убитый не рожденный ребенок Леонарда, отчужденность Конрада, растерзанная Сонита, непонятный и недоступный как прошлогоднее лето Веторио, — этого оказалось слишком много для одной несчастной старухи, которая только кажется строгой и рассудительной. А на самом деле она влюбчива, как девчонка, труслива, как серая мышь, и жалостлива до слюнтяйства!

И что-то еще меня ужасно беспокоило. Я наконец вспомнила — сломанный замок в барахолке! Фреска была цела, но всё же! Это ведь моя территория, мое сокровенное место. Я сама не знала, что охраняю, но цена за это была уже заплачена, причем, самая высокая.

Я так и не поняла, кто туда вломился так грубо и зачем. Если бы не Веторио, если бы не его рука, разве я забыла бы об этом?! Неужели это был Конрад? Но почему?! Он в любой момент мог взять ключ у Леонарда. Неужели он так ненавидит своего младшего брата, что предпочел разворотить замок?!

А кто бы это мог быть, кроме него? Никто. Ни у кого не хватило бы сил, разве что у кузнеца Ферсио. Или… все-таки у Веторио? Ведь он зачем-то бывает в барахолке, и сила у него какая-то дьявольская. Тоже мне, дамский мастер! Врет и не краснеет!

«Нет, это не Веторио», — подумала я. Он с таким беззаботным видом вертел на пальце ключ и так откровенно смутился, увидев взломанную дверь! Да и нужды у него в этом не было никакой.

Сначала у меня был порыв пойти к Конраду и расспросить его, я даже направилась к двери. Но потом поняла, что сейчас увидеть его равнодушное, совсем чужое лицо будет выше моих сил, и со мной в любой момент может случиться истерика, чего допустить уж никак нельзя. Я остановилась перед дверью и чувствовала себя загнанной волчицей: туда нельзя, и этого нельзя, и это недоступно, и это никогда не понять и не осмыслить… и не исправишь уже ничего!

Дверь распахнулась. Передо мной стоял Конрад.

Ничего потом не помню, только, что руки у него были могучие, и объятья железные как клещи. Кажется, он носил меня по комнатам и не знал, куда усадить. Он был бледен, и чем-то встревожен, но он любил меня как в детстве и рад был, несомненно рад, что снова ко мне вернулся. Такой встречи я ожидала вчера. Я ничего не понимала и ничего хорошего уже не ждала.

— Что с тобой? — спросила я, когда очутилась на диване, — к тебе вернулась память?

— Почему ко мне должна возвращаться память? — удивился он, — я ее не терял.

— Ты ведешь себя очень странно, Конрад…

— Я? — он еще больше удивился, — постой, ты мне не рада?

— Рада, — сказала я и поцеловала его в лоб, на лбу уже были морщины, — просто вчера ты так холодно со всеми нами обошелся, что я не знала, что подумать.

— Няня, ты о чем? — на лице у него было уже не удивление, а испуг, — я приехал только сегодня. Утром. Первым, кого я встретил, был этот парень в желтых штанах…

— Я знаю. Но это было вчера вечером.

— Сегодня утром.

— Бедный мальчик, — я поняла, что он и вправду серьезно болен, — мы же все тебя видели! Я уже говорила Леонарду, что у тебя что-то с памятью, а он так оскорбился, что ты его избегаешь! Бедный мой Конрад, что с тобой было за эти пять лет?

— Я избегаю Леонарда?! — Конрад даже возмутился, — это вы все тут с ума посходили, Веста! Я его еще не видел! Я успел только зайти к себе и переодеться. А вчера вечером я остался ночевать у мельника. Пошли к нему кого-нибудь и спроси, если сомневаешься.

— Пошлю, — сказала я мрачно, — обязательно пошлю. Потому что, если это правда, то тогда ты привез двойника.

— Ты хочешь сказать, что вчера вечером тут кто-то был, очень похожий на меня?

— Не очень похожий, а вылитый ты.

— А во что он был одет?

— Разве в темноте разберешь? В грязный плащ, в пыльные сапоги, в белую рубашку…

— И где же он теперь?

— Откуда я знаю, Конрад? Мне все-таки кажется, что это был ты.

— И не надейся. Я вполне здоров и всё прекрасно помню. И двойников у меня в Белогории не было.

Проговорили мы почти до темноты. О себе он рассказывал мало и с неохотой, сообщил только, что попал в плен почти сразу и всё это время жил на холодном северном полуострове под названием Кренгр. Плен его не был особо тяжким, так как местный сановник взял его к себе телохранителем. Жизнь его мало чем отличалась от жизни рядовых белогорцев, и свободу его никто не ограничивал, потому что бежать с Кренгра было абсолютно невозможно. С одной стороны был океан, с другой — бесконечная ледяная пустыня, а узкий перешеек, соединяющий полуостров с большой землей, надежно охранялся.

Как удалось ему бежать, он не рассказал. Стал расспрашивать о Филиппе. И видно было, что гибель брата причиняет ему сильную боль.

— Я должен ее найти, — сказал он решительно.

— Кого? — испугалась я.

— Ее. Эту черную птицу. Эту бестию, которая изводит наш род!

— Не смей, — сказала я строго, — она убьет тебя, и этим всё кончится. Да и не найдешь ты ее всё равно.

— Чтоб ее встретить, надо полезть на утес. Я полезу на утес.

— Не-е-е-т! — почти взвыла я, — хватит с меня Филиппа!

Вот действительно проклятье! Барон Карсти еще приехать не успел, а уже заболел этим утесом!

— Успокойся, — сказал он почти как Леонард, — я же буду готов к ее нападению.

— Филипп тоже был готов, — возразила я.

— Я знаю больше него, — заявил Конрад.

— Откуда?!

— Я ее уже видел, там на Кренгре. И она не убила меня.

Тут я вообще перестала что-то понимать. Неужели есть еще одна?! Еще одна птица-убийца? На Кренгре? Там, в белой ледяной пустыне — черная птица?

— Как это было? — спросила я, чувствуя, как вся дрожу мелкой дрожью от волнения.

— Очень просто, — сказал Конрад, — там тоже ходят легенды о ней. Она охраняет ледяной дворец в пустыне. И если раз в сто лет находится безумец, который отправляется на поиски этого дворца, его растерзанный труп скоро находят где-нибудь на побережье, совсем в другом месте.

— Ледяной дворец, — усмехнулась я, — какие глупые выдумки! Наверняка никто его даже не видел!

— Видел, — сказал Конрад, — я.

И в глазах его отразилось такое восхищение, что я снова подумала, а не безумен ли он?

— Мы отправились туда вместе, — продолжал Конрад, — я и мой хозяин. Мы ехали на оленьей упряжке четверо суток. А на пятое утро увидели дворец. Издали он напоминал нагромождение льда, но когда мы подъехали ближе, то чуть не ослепли. Ей-богу, стоило рисковать жизнью, Веста, и замерзать во льдах на краю света, чтоб увидеть такое! Он был весь прозрачный и переливался всеми цветами радуги. И еще, знаешь что? Он был теплый. Да-да. Я трогал стены и пол. Они были прозрачные как стекло, гладкие и совсем не холодные.

Он безумен, поняла я. Мой Конрад безумен! Теплый лед! Дворец в пустыне!

— Сначала мне казалось, что всё это волшебный сон, — продолжал он увлеченно, — потом, как пописанному, появилась огромная черная птица. Мы пытались в нее стрелять из арбалетов, но стрелы от нее отскакивали. Хозяина она растерзала сразу. А меня схватила своими когтищами и понесла. Я очнулся где-то в лесу на зеленой траве, как оказалось, очень далеко от Кренгра и даже от Белогории. Вот как это было.

— Значит, ты ей обязан своим освобождением? — спросила я хмуро.

Я не верила ни одному его слову. И Конрад это понял.

— Именно ей, — сказал он, — и я знаю теперь, что она может не только убивать. Я хочу понять, что ей надо. Пока мы этого не поймем, мы обречены на гибель. А теперь посмотри.

Он медленно снял рубашку и повернулся ко мне спиной. И на спине, на ребрах и на руках его были глубокие следы огромных когтей.

У меня упали руки, у меня остановилось сердце, у меня потемнело в глазах. Я вынуждена была поверить в его бред.

8

Перед тем, как отправиться к мельнику, я зашла к Леонарду. Я сказала ему, что Конрад его по-прежнему любит и скоро сам к нему зайдет, а про вчерашний день он ничего не помнит, потому что болен. И еще я сказала про дверь в барахолке, но на это он не обратил никакого внимания: он примерял костюм Зевса, который две девушки из его прислуги тут же на нем и подшивали.

Вид у Леонарда был вполне внушительный: могучие руки вздувались мышцами, ноги были стройные и крепкие как колонны, только бородка подкачала, маловата казалась для громовержца.

— Это хорошо, что Конрад опомнился, — сказал он довольно, — но всё равно надо вызвать лучших врачей из Семисора.

— Я распоряжусь.

— Как я тебе нравлюсь, Веста?

— Ты всегда был самым красивым из сыновей Вильгельма, — улыбнулась я, это была правда.

Он еще больше приосанился.

— Мне тоже всегда так казалось… ты придешь на пир?

— Ты же знаешь, что я не хожу на твои оргии.

— Но ведь Конрад приехал!

Конрад тоже оргии не любил, но сказала я не об этом.

— Я занята, Лео. У меня другие дела.

Леонард не стал меня уговаривать, ему было абсолютно всё равно, буду я на пиру или нет. Он только пожал плечом.

Я спустилась в конюшню, сама оседлала Пегаса и отправилась в деревушку за рекой, где жил мельник.

Вопрос мой был какой-то странный: ночевал ли у него сегодня Конрад. Как будто тот не барон, а маленький ребенок, которого надо контролировать по всяким пустякам. Мельник удивился, и я еще надеялась, что он ответит: «Нет».

— Ночевал, — услышала я, — и не один, а с какой-то девицей. Я подобрал их в корчме.

— С какой еще девицей?!

— Откуда я знаю! — мельник усмехнулся, — по-моему, они там в корчме и познакомились. В одной комнате спали.

Возвращалась я в полном смятении. Девица меня мало волновала. Я не могла понять, кто же тогда был вчера у нас? Или не Конрад болен, а мы все, вместе взятые? Всё могло случиться с ним за пять лет на этом Кренгре, но даже если он приобрел там двойника, тот же не мог долететь сюда со скоростью птицы!

Всё что я знала — это то, что черная птица охраняет ледяной дворец. И почему-то она не стала убивать Конрада, а в когтях принесла его сюда. И это странная случайность, потому что черная птица должна убивать. Убивать! Еще удивительней, что она способна пролетать такие большие расстояния. И уж совсем странно то, что она вообще существует!

Я снова искупалась под мостом, холодная вода немного успокоила меня. Дрожь прошла, но скрытая тревога осталась.

Все окна на половине Леонарда ярко горели. Праздник, смех, веселая музыка, — всё это казалось мне сейчас совершенно неуместным. Мои комнаты были темны. Я зажгла светильни, просушила волосы, переоделась во что-то строгое и совсем не праздничное, причесалась как обычно и отправилась на пир.

Огромный зал был полон гостей. Тут были и наши благородные соседи, и вчерашние артисты, и музыканты, и танцоры, и снующая с подносами и тряпками прислуга. Почти все были в костюмах.

За главным столом сидели рядом Леонард и Конрад, оба румяные от выпитого вина и вполне довольные. Это меня обрадовало. Во всяком случае, было не похоже, что Конрад не может простить брату женитьбу на Корнелии. Сама же Корнелия по вполне понятным причинам отсутствовала.

Зато была Арчибелла. На ней был костюм Весны, бледно-салатовый и полупрозрачный. Одна грудь вообще была открыта, но маркиза не считала это чем-то неприличным. На голове у нее был венок из полевых цветов, золотистые волосы распущенны. В общем, взгляд от нее оторвать было очень трудно, я даже не сразу заметила своего Веторио.

Он оказался рядом и, как всегда, над чем-то смеялся вместе с Софри и Аристидом. Костюм Эриха на нем был вычищен и отглажен, корона вырезана из желтой бумаги, волосы зачесаны назад, как было принято в те времена.

— Хорош, — подумала я с удовлетворением, — и даже что-то благородное в лице.

Он посмотрел в мою сторону, но то ли не заметил, то ли не узнал. Я подошла к столу.

— Вот, — сказала я как можно бодрее, — пришла на вас полюбоваться, мои дорогие.

Леонард обрадовался мне так, словно это меня он пять лет не видел. Что-то прокричал, вышел из-за стола, схватил меня и усадил к себе на колени. После трех бутылок он всегда впадал в крайности: от безумной любви до лютой злобы.

— Выпей с нами, Веста! — он уже наливал мне кубок, — за встречу, за нашего Конрада!

Арчибелла подошла и протянула свой бокал.

— Я тоже хочу выпить с Вестой за Конрада!

Она говорила вполне сердечно и никаких лукавых взглядов на него не бросала, видимо, прекрасно понимала, с кем можно кокетничать, а с кем бесполезно. Конрад женщинами никогда не увлекался. Ни одетыми, ни раздетыми. Он любил одну Корнелию, а на других даже не смотрел. Впрочем, так было раньше, а теперь вот какая-то девица объявилась…

— Ты еще не вышла замуж? — спросил он, наливая нашей красавице вина.

— Я? — она рассмеялась, — зачем?

— Не вечно же ты будешь Весной, придет и осень.

— А ты посмотри на Весту! И замужем не была, и до сих пор не состарилась, и два барона у нее под каблуком!

— Наша Веста — это наша Веста, — многозначительно заявил Конрад.

Мы все подняли наши кубки и выпили.

«Почему эти девочки мне завидуют?» — удивлялась я про себя, — «сначала Корнелия, теперь Арчибелла! Чего им не хватает, таким молодым, прекрасным, таким желанным? Ведь они же не знают моей тайны, главного моего утешения и смысла бесконечной жизни моей! А выглядеть в сто лет на шестьдесят и при этом иметь каменное сердце и ничего не испытать как тряпичная кукла — велико ли счастье?»

— Полюби мужчину, — сказала я, — хватит заниматься всякой чепухой, — все твои наслаждения не стоят даже одного рукопожатия того, кого любишь.

— Ты меня извини, — Арчибелла наклонилась ко мне и почти легла своей роскошной грудью на стол, — но, по-моему, ты кроме рукопожатия ничего и не знаешь!

Я не стала ей отвечать, да и что можно было объяснить этой самоуверенной красавице в двух словах да еще при мужчинах?

— Иди, — сказала я, — потанцуй, Белла, а мы на тебя полюбуемся.

Она засмеялась, взяла под локоть графа Эглиа и повела его в середину зала. Скоро танцевать пошли почти все, мы тоже встали из-за стола, и тогда я отвела Леонарда в сторонку.

— Ты хорошо знаешь всех своих гостей? — спросила я.

— Ну, вот еще! — усмехнулся он, — вон их сколько!

— Где-то здесь двойник Конрада.

— Что?!

— Я сейчас была у мельника, и он сказал, что Конрад сегодня ночевал у него. Конрад не болен, он говорит правду.

Спьяну Леонард соображал туго, и я уже пожалела, что сказала ему это.

— Что же здесь нужно этому привидению?

— Этого я не знаю.

— Ты говорила, что он беседовал с Веторио?

— Да, только с ним.

— Тори! — крикнул Леонард на весь зал, — иди сюда!

Веторио подошел и уставился на нас с веселым любопытством, в руке у него была вилка, и он что-то еще дожевывал.

— О чем вы вчера беседовали с Конрадом? — мрачно спросил Леонард, но Веторио этой мрачности не почувствовал и беззаботно ответил, что не помнит.

— Он первый к тебе подошел?

— Кажется, да.

— О чем он спрашивал?

Веторио дожевал и улыбнулся.

— Как мое здоровье, как жена, как дети…

— Прекрати паясничать, — рявкнул Леонард, вцепился ему в кружевное жабо правой рукой и чуть не оторвал от пола, — отвечай, когда тебя спрашивают!

— Осторожней, господин барон, — Веторио еще не вырывался, но уже делал слабые попытки, — это неприлично, я все-таки король!

— Или ты сейчас же вспомнишь, о чем вы говорили, или я тебя придушу вот этой рукой!

Мне эта сцена ужасно не понравилась, и я сердито дернула Леонарда за рукав.

— Перестань!

Он разжал пальцы, но смотрел на Веторио по-прежнему разъяренно. Веторио прокашлялся и расправил свои кружева.

— Ну, так вот, ваша светлость, он спросил, что за шум в парке.

— Что еще?

— Больше ничего.

— Ты врешь, вы говорили долго!

— Разве?

— Не зли меня, Тори.

— Почему бы вам не спросить самого барона? Хотите, я его позову?

— Ты что, издеваешься надо мной?

Я поняла, что ничего хорошего из такого разговора не выйдет, и решила вмешаться. Я встала между ними.

— Веторио, уйди, — сказала я, отталкивая его одной рукой, а другой удерживая Леонарда, — уйди, мы сами разберемся.

Веторио послушался с большой охотой и отступил назад. Тут Леонард прорычал что-то, оттолкнул меня и вцепился ему в рукав.

— Отцепись от него! — разозлилась я и потащила Веторио в сторону.

Я совершенно не могла его видеть в роли покорного слуги. Королем он мне нравился гораздо больше. Я хотела как лучше, но всё испортила. Получилось, что мы растаскиваем бедного мальчишку в разные стороны. Он начал вырываться и случайно оцарапал Леонарду вилкой руку.

Не столько было крови, сколько шума. Леонард взвыл, не от боли, разумеется, а от возмущения. Кажется, он сразу забыл о двойнике и думал лишь о том, что его благородную белую кожу проткнул какой-то безродный приживалец.

Все, кто был рядом, сбежались посмотреть, что будет дальше, как будто это очередная комедия. Только мне так, увы, не казалось. Веторио, как-то странно улыбаясь, медленно отступал к столу, а Леонард молча шел на него, держа поцарапанную руку перед собой и словно удивляясь, что у него тоже есть кровь.

— Лео, прекрати, — попыталась я вмешаться, — он же не нарочно.

— А я знаю, — усмехнулся мой воспитанник.

Они понимали друг друга лучше, чем все остальные. Веторио остановился у стола, огляделся, никакого испуга у него на лице не было, все та же странная, какая-то снисходительная улыбка, как у артиста, который сейчас будет всех дурачить.

Он молча засучил рукав, согнул руку в локте, потом разбил об стол фужер и отколотым краем разрезал себе руку от локтя до запястья. Он делал это медленно и совершенно не морщась. Он смотрел на Леонарда, и кровь его заливала и камзол на нем, и скатерть на столе, и пол под его ногами.

Меня поразило, что все молчат. Все смотрят на это безумие с любопытством, как на ярмарочное представление, а Леонард — злорадно и с удовлетворением. Я поняла, что Веторио будет кромсать себя заживо, пока не прочтет в его взгляде полное прощение. Может, у них на пирах и были приняты такие дикие развлечения, но я этого видеть не могла.

— Хватит! — крикнула я, — прекратите немедленно! Лео, скажи же ему! Он же без руки останется!

— Он мне сегодня слишком надоел, — сказал Леонард зловеще, но потом увидел мое лицо и все-таки передумал, — ну ладно, хватит! Прекрати… дьявол!

— Сам ты дьявол, — заявила я ему, подбежала к Веторио, обернула ему руку салфеткой, отобрала расколотый фужер и с ненавистью швырнула его в угол.

— Пойдем скорей, тебя надо перевязать, пока не поздно! Пойдем, мой мальчик…

Он шел за мной совсем покорно и ни о чем не спрашивал. Я привела его в свою гостиную, усадила на диван и кинулась доставать бинты и мазь. Ничего у меня не было к нему в тот момент, кроме жалости, даже отвращения не было к его совершенно рабской покорности Леонарду.

Но потом, когда я всё приготовила, подошла к нему и сняла окровавленную салфетку, у меня появились совершенно другие чувства. Я смотрела и не верила своим глазам. Рука была цела. От глубокой раны остался только тоненький след, как от пустяковой царапины. Всё это сильно напоминало розыгрыш или фокус, тем более что он снова улыбался.

«Жалость смешна», — подумала я, — «тем более — для меня. Я ведь всегда это знала, как же я могла забыть об этом? Жалость смешна, особенно, когда лезешь с ней туда, куда не просят!»

— Опять твои шуточки, — сказала я, готовая провалиться сквозь землю, и лихорадочно соображая, как такое может быть?

— Вот видишь, — он пожал плечом, — ничего страшного.

Я стала убирать свою аптечку обратно в шкаф. Мне хотелось его убить.

— Может, ты и боли не чувствуешь?

— Может.

Жалость смешна…

— Может, у тебя и совести нет?

— Мне совесть не нужна, Веста. Она мне по рангу не положена.

— Так же как и достоинство, — докончила я презрительно.

— Что? — Веторио посмотрел на меня так, словно я сказала большую глупость, — что-что?

— Элементарная человеческая гордость, — заявила я, теряя терпение, — слышал о ней хоть что-нибудь? А теперь уходи отсюда. Видеть тебя не могу, комедиант!

Комедиант не обиделся. Он пожал плечами и направился к двери. Я уже поняла, что смутить его невозможно ничем, даже занесенным топором. Он и тогда будет ухмыляться!

— А я и не знал, Веста, что ты такое добрейшее создание! — крикнул он с порога и закрыл за собой дверь.

«Добрейшее создание!» — я просто вспыхнула и чуть не пнула дверь ногой, — «Глупый мальчишка, что ты знаешь! Как ты смеешь надо мной смеяться?! О, нет, я не добрая, жалость — это не для меня, так же как и любовь! И сегодня я в этом еще раз убедилась!»

Я подошла к раскрытому окну. Во дворе было пусто, все веселились на пиру. Боже, как я была глупа! Я поняла, что с меня на сегодня хватит…

Уже мало себя контролируя, я скинула платье и белье. Меня трясло, в голове шумело. Мне стало мучительно больно: руки мои медленно превращались в крылья, голова вытягивалась, ноги укорачивались, кожа покрывалась перьями… я никогда не могла постичь, как это происходит, даже проследить не могла: мне было слишком больно. Полминуты адской боли и потом полное блаженство!

Я никогда не делала этого в замке. Я никогда тут не летала, только там, в лесу возле утеса. Залезть на него человеку сразу невозможно. Я успевала ускакать глубоко в лес и там раздеться. И уже оттуда вылететь как черная смерть.

На этот раз я вылетела прямо в окно. Я никого не собиралась убивать, мне хотелось только полета! Моего мощного, грозного полета с мгновенными падениями в бездну, с бесконечным наслаждением свободой и простором!

Что вы знаете люди со своими глупыми удовольствиями? Что вы можете такого испытать, набивая пищей желудки или трясь друг об друга в жаркой постели?! Взлететь под облака и камнем рухнуть вниз — вот это упоение, вот это острота, вот это счастье…

Ночной полет был великолепен, я никогда не летала по ночам, потому что нужды в этом не было: в темноте никто бы не полез на мой утес, а просто, ради удовольствия — мне такое и в голову не приходило. А зря! Звезды горели ярко и превращались из точек в длинные светящиеся дуги. Далеко внизу, на земле, проплывали черные леса и залитые лунным светом холмы, а я неслась и парила над ними как хозяйка всего этого сонного безмолвия.

Утес я ненавидела, я не знала, зачем я его охраняю и для кого, и не знала, почему он всех так притягивает к себе, почему самой иногда хочется всё бросить и карабкаться туда, вверх, сдирая кожу и обливаясь холодным потом, словно ты маленький щенок-сосунок, и там твоя мамочка, единственная и незаменимая…

9

Через несколько дней гости наконец разъехались. Даже Леонард устал развлекаться и сутками отсыпался и отпивался рассолом.

Конрад, вместо того, чтобы срочно вникнуть во все дела своих владений и навести там порядок, был поглощен одной только страстью. Он сутками сидел в библиотеке и выискивал хоть что-нибудь о черной птице. Меня это сильно беспокоило. Я уже не сомневалась, что кончится всё тем, что он полезет на утес, и мне придется… нет, об этом страшно было подумать. Я просто не могла этого допустить, слишком большую цену я заплатила уже за свое бессмертие!

Внушать ему, что птицы нет, не было никакого смысла: он видел ее собственными глазами, она держала его в когтях, и она, в конце концов, спасла его от плена.

Существование другой такой птицы было для меня открытием. Я была уверена, что я такая одна в целом свете. А всё оказалось сложнее, а может, и проще. Я охраняю утес и стену в барахолке, почему бы другой птице на другом краю земли не охранять ледяной дворец? Разве Мим говорил, что я у него одна? Это я сама так решила, а на самом деле нас, наверно, много, и все мы что-то охраняем. Знать бы что!

— Посмотри! — Конрад показал мне старую рукописную книгу, — уже пятьсот лет назад о ней упоминается, правда, тоже как о легенде. Сколько же ей веков, этой бестии?

— Столько, сколько стоит наш замок, — сказала я, — пойдем обедать, Конрад, ты уже похож на сушеный лист.

— Принеси мне сюда что-нибудь, — попросил он, — не хочу никого видеть.

— Ты имеешь в виду Корнелию? — осмелилась я спросить.

Он ответил спокойно.

— И Корнелию тоже.

— Ты осуждаешь ее?

— Нет, конечно. Ее никто не заставлял ждать меня всю жизнь. Мне только не понятен ее выбор. Всем своим поклонникам она предпочла нашего вздорного братца.

— Он умеет быть великолепным, ты же знаешь.

— Да пусть он живет, как хочет, — отмахнулся Конрад, — до него мне тоже дела нет.

— А до кого есть?

— До Филиппа.

Я даже присела после таких слов, опустилась на стул рядом с ним, и руки мои тоже опустились как уставшие крылья.

— Но он… он же погиб.

— Тем более, — сказал барон.

— Оставь это, Конрад, умоляю тебя! Лучше бы ты занялся своим двойником! Но тебе, как вижу, и до него дела нет…

— Это была она, — заявил Конрад.

— Кто?

— Птица. Кто же еще знал, что я возвращаюсь, и мог меня опередить? Это птица-оборотень, поэтому ее и поймать никто не может. Вот тут как раз написано…

Логика в его рассуждениях несомненно была, и тот, кто писал, тоже, наверно, о чем-то думал, но я-то знала, что это не так! Я знала, что мы, черные птицы, не можем превращаться в кого попало! Мы просто охранники-убийцы, у нас есть клюв, когти, крылья и больше ничего! Здесь было какое-то странное совпадение, но благодаря этому совпадению, Конрад чуть не подошел к раскрытию моей тайны! Иными словами — к своей неминуемой смерти.

— Опомнись, — сказала я, дрожа, — даже если твоя птица это может, зачем ей понадобилось превращаться в тебя?

— Разве не понятно? Чтобы попасть в замок и расхаживать по нему, где вздумается, никому не давая отчета.

— Не проще ли ей было превратиться, скажем, в меня? На это бы вообще никто не обратил внимания. Я тут примелькалась за сто лет! Ходила бы она себе по замку, сколько влезет!

— Я тоже над этим думал. И знаешь, что я понял?

— Что?

— Она никогда не видела ни тебя, ни Леонарда, ни кого-либо другого из обитателей замка. Только меня. Понимаешь? Она никогда здесь прежде не была. Ты спросишь, кто тогда убил Филиппа? И я тебе скажу: другая птица. Их две, а может и больше.

Я поражалась, какие точные выводы он делал из совершенно неверной предпосылки.

— Тогда, может быть, ты знаешь, что ей так понадобилось в нашем замке? — спросила я.

— В нашей барахолке, — уточнил он с каменным лицом, — в барахолке, Веста. И я давно хочу с тобой посоветоваться, что у нас там такого ценного?

— Не имею понятия, — сказала я, пожимая плечом, — если хочешь, мы всё с тобой перетряхнем в этом подвале хоть сегодня. Но почему ты так уверен, что это твоя птица взломала дверь?

— Во-первых, она — оборотень. Во-вторых, дверь была взломана в тот же день, а может и час, как появился мой двойник, а в-третьих — с нечеловеческой силой. Надо быть сильнее меня раз в десять, чтоб так разворотить замок, а я — не самый слабый из людей, ты знаешь.

Я сразу вспомнила про Веторио с его дьявольской силой. Я совсем его не видела в последние дни и, кажется, успела совершенно о нем забыть и истребить свое нелепое чувство к нему в зародыше. Ни внимания, ни сочувствия он был, на мой взгляд, не достоин, но Конраду я ничего не сказала.

Мой начитанный барон заблуждался. Дверь взломала не та птица и не эта. А кто — так и оставалось мучительной загадкой.

Я сходила на кухню за вином и закуской. Пока мой любимец ел лежащие горкой перепелиные яйца и украшенный зеленью мясной рулет, я не могла на него насмотреться. Я слишком долго его не видела!

Ему было тридцать пять. В его белых от природы волосах седина угадывалась не сразу, но ее было полно. Морщины на лице были резкие, словно рубленые, глаза темно-карие, как у всех баронов Карсти, и немыслимо грустные.

Он вернулся из плена не обозленным и не обиженным, он ни с кем не сводил счеты, никого не поучал, никому не грозил. Он ничего от жизни не хотел, только поймать эту свою проклятую птицу. Я бы сказала, что он вернулся мудрым, если б не его глупое, мальчишеское упрямство. Раньше он был суров, я ожидала еще большей суровости, но он стал, скорее, снисходительным и великодушным. Как Филипп.

— О чем же я хотел тебя спросить… — нахмурился Конрад, — ах, ну да! О служанке.

Я вся похолодела от волнения, мне совсем не хотелось, чтобы он стал докапываться, как и почему я убила Сониту, мою бедную болтушку Сониту. Увы, когда моя тайна была под угрозой, это получалось помимо моей воли.

— А что служанка? — спросила я, внутренне напрягаясь.

— Ты еще никого не нашла себе? — спросил он.

— Пока нет.

— Ты не могла бы взять одну женщину?

Я вздохнула с облегчением: разговор вышел совсем о другом.

— Могла бы. А кто она?

Конрад задумался и как будто даже смутился.

— Да я сам толком не знаю. Но мне очень хочется, чтоб она осталась здесь. И лучше с тобой, чем где-то еще.

— Хорошо, — сказала я, догадываясь, о ком речь, и не очень-то одобряя распутных девиц, липнущих к баронам, — раз ты так хочешь, я ее возьму. Но учти, что я хозяйка строгая.

— Зато не капризная, — улыбнулся он, — и добрая.

От слова «добрая» меня как обычно передернуло, но ему я ничего не стала говорить.

— Она тебе нравится?

— Да. Но не так, как ты подумала.

Я подошла и погладила его белые мягкие волосы.

— Конрад, я никогда о тебе ничего такого не думала. Я всегда наоборот желала, чтобы ты был чуточку полегкомысленней.

— Мы познакомились в корчме. Она приняла меня за бродягу.

— Красивая? — уточнила я.

— Да, — ответил он, — приятная женщина.

Кажется, мы говорили о разных вещах.

— Хорошо, — я усмехнулась, — пришли мне эту красавицу после ужина. Как хоть ее зовут?

— Лаиса.

10

Лаиса оказалась невзрачной и изможденной белокурой женщиной лет тридцати. Что имел в виду Конрад, я так и не поняла. Что он в ней нашел красивого? Впрочем, у нее была приветливая добрая улыбка и честные серые глаза. Это мне понравилось. Сразу было видно, что жизнь ее не очень-то баловала.

Я ожидала увидеть юную вертихвостку, которая набралась наглости окрутить барона Карсти, и настроилась говорить с ней лаконично и строго, чтоб знала свое место, но сразу поняла, что выучка не понадобится. Эта женщина всё понимала не хуже меня. Она встала, покорно сложив руки и склонив голову.

— Присаживайся, — сказала я и показала на стул рядом с собой.

— Мне сказали, вам нужна служанка?

— Нужна, — я налила ей чай и придвинула пирожок с повидлом.

— Очень хорошо. Спасибо. А что мне придется делать?

— Ничего сложного, — объяснила я, — убирать комнаты, стелить постель, приносить завтрак, обед и ужин, не считая всяких мелких поручений. Одеваюсь я сама, умываюсь тоже, как правило, прямо в речке. Стирает всё прачка.

— Хорошо, — улыбнулась Лаиса, — я думаю, что справлюсь.

Руки у нее были, правда, не крестьянские, маленькие и изящные, но и не господские: шершавые с аккуратными короткими ноготками.

— Постарайся уж, — сказала я.

— Да-да, конечно. А где я буду жить?

— В комнате Сониты, это чуть дальше по коридору. Я потом провожу тебя.

Лаиса чай почти не пила, зато оглядывалась вокруг. Изучала обстановку.

— А теперь расскажи о себе, — сказала я.

— Если можно, как-нибудь в другой раз, — попросила она, устало вздыхая, — ничего там интересного нет…

— Ладно, — согласилась я, — тогда скажи, как ты познакомилась с бароном?

— В корчме. Мне негде было ночевать, и он повел меня к мельнику. Он такой добрый, господин Конрад! Только не подумайте, что…

— Не подумаю, — усмехнулась я, — ты хоть себя в зеркале видела?

— Да? — почему-то смутилась она, — а у вас есть зеркало?

— Конечно.

По-моему, она похорошела, что-то поправив в прическе. Но не стала от этого моложе и хоть чуточку похожа на утонченную Корнелию.

— Ваш барон — благородный человек, — сказала она искренне, — я лучше никого не встречала!.. А эта женщина, которая его не дождалась, она сама себя наказала.

Мне ее осведомленность не понравилась.

— Это он сам тебе рассказал? — спросила я недовольно.

— Это рассказал нам мельник, когда мы сидели в корчме. Барон молча выслушал, а потом сломал под столом вилку.

— Господи! — ахнула я, — неужели он до сих пор ее любит?!

— А вы как думали?.. — грустно посмотрела Лаиса, — я видела ее. Она прекрасна.

Я хотела сказать, что не ее это дело, но меня отвлек топот копыт во дворе. Я подошла к окну.

Это оказалась Арчибелла. В голубом как небо платье, которое от быстрой езды развевалось по ветру и облегало всю ее роскошную фигуру и стройные ноги, она была похожа на богиню. Что-то зачастила к нам рыжая вакханка!

— Посмотри-ка сюда, — подозвала я Лаису, — а эта женщина не прекрасна?

Служанка подошла ко мне и тоже выглянула во двор.

— Конфета, — сказала она оценивающе, но без восторга, — эта женщина — сладкая конфета в хрустящей обертке, молочный коктейль с малиновым сиропом. Она хороша, я не спорю. Но не для барона Конрада, нет.

— Это уж точно, — согласилась я, — и не для кого! Не родился еще такой счастливец… хотя это опять же не твое дело.

— Кто она? — спросила Лаиса.

— Маркиза Арчибелла Альби, наша соседка.

— Она чем-то больна?

— Да что ты! — усмехнулась я, — здорова как кобылица!

— А почему же она тогда одинока?

— Потому что не любит мужчин. Считает, что они ее не достойны.

Лаиса не смутилась.

— Она любит женщин?

— Еще меньше, чем мужчин, — сказала я.

Летала я в ее владения и видела, чем она развлекается. Арчибелла любила смотреть. Она завела себе театр, который специально для нее показывал разного рода любовные сцены. И это доставляло ей наслаждение. Бывало, она приглашала и гостей.

Когда хозяйка смотрела такое представление не одна, а с гостями, оно обычно заканчивалось жуткой оргией, где актеры и гости перемешивались, и лилось рекой вино, и музыка сливалась с воплями. И только она одна сидела в сторонке на своем троне, обтянутом малиновым шелком, и хищно улыбаясь, на всё это смотрела. Знал бы ее покойный отец, чем она занимается!

Арчибелла тем временем передала коня слуге и вошла в парадный подъезд. Никакого зла у меня к ней тогда не было. Она ведь не покушалась на мой утес! Остальное меня, в общем-то, не касалось. Кто знает, будь у меня такая возможность, может, и я предпочла бы созерцание этой глупой телесной любви со всеми ее проблемами и неудобствами.

Мы спокойно допили чай, я показала Лаисе ее комнату и разрешила отдыхать до утра, слишком измученный был у нее вид. Она попросила у меня хотя бы маленькое зеркало. Я сказала, что оно лежит в комоде, просто Сонита в него никогда не смотрелась.

— Там в шкафу ее платья висят, можешь перешить.

И эта скромница посмотрела на меня так растерянно, как будто никогда ни за кем не донашивала платьев.

Утром я узнала, что Леонард со своими приятелями и Арчибеллой отбыл на пикник в сторону моего утеса. Это мне совсем не понравилось. Конрад позвал меня в барахолку, я как могла, помогала ему, но мне мешало беспокойство. Близость посторонних к утесу я ощущала физически, меня начинало знобить и тошнить, учащалось сердцебиение, и болела голова. В такие минуты я обычно не раздумывая, просто повинуясь инстинкту, садилась на коня, неслась в лес и там становилась черной птицей.

— Ну, как тебе Лаиса? — спросил Конрад, ставя лампу повыше, на стеллаж со свертками.

— Ничего плохого сказать не могу, — ответила я, — обычная серая мышка.

— Мышка? Да что ты? Такая красивая девушка!

— Конрад, — покачала я головой, — что у тебя с глазами? Или ты так одичал на этом Кренгре? Там что, совсем женщин не было?

— Неужели ты так ревнуешь? — усмехнулся он, — успокойся, как бы она ни была хороша, я не женюсь на служанке. Я вообще не собираюсь жениться.

— Дело твое, — сказала я, так и не поняв, что он в ней нашел, — послушай, подними-ка этот ящик.

Конрад посмотрел и только подивился.

— Ты что, смеешься? Думаешь, что твой внук Геркулес?

— Да ты попробуй, — настаивала я.

Он попробовал, но едва смог оторвать ящик от пола. Этого я и ожидала. А сердце мое стучало при этом, и голова уже болела.

Мы искали, сами не зная что. Возможно, даже то, чего там уже не было. Замок висел уже новый, крепче прежнего, и ключи были только у меня, Конрада и Леонарда.

Ближе к обеду к нам осторожно заглянула Лаиса и тоже присоединилась к поискам. Серенькая мышка в сереньком платье. Они о чем-то зашептались с Конрадом в углу, и я решила их оставить. К тому же сил терпеть больше не было. Я сослалась на дела и побежала в конюшню.

Пегас, как ни странно, был на месте, я торопливо его оседлала и вывела во двор. Кровь уже стучала в висках, сердце так колотилось, что сбивалось с ритма. Мчалась я быстро, в чаще привязала Пегаса к березе и сбросила одежду. Потом было больно, как всегда, и страшно, а потом было яркое летнее небо и зеленое полотно леса под крыльями.

На утесе никого не было. Веселую компанию я отыскала внизу по дыму костра, столбом поднимавшемуся над верхушками деревьев. Там я осторожно пристроилась на толстой ветке старой сосны. Не всякое дерево могло меня выдержать.

Вокруг костра лежали спиленные деревья и пьяные люди. Веселье у них уже сменилось послеобеденным сном. Не спали только двое: наблюдательница-Арчибелла и совершенно трезвый Веторио. Я припомнила, что никогда не видела его пяным. Веселым — да, шальным — да, наглым — да, но только не пьяным. Он как будто тоже был сторонним наблюдателем. Итак, спектакль закончился, и пресыщенные зрители утомленно сидели у костра. Рукава у его рубашки были засучены, он подкладывал в огонь сушняк и был немыслимо хорош, как всегда, когда не ухмылялся!

— Почему ты никогда не пьянеешь? — спросила Арчибелла.

Надо же, и она заметила! В прочем, трудно не заметить, когда все вокруг лежат как бревна, а он один сидит, как ни в чем не бывало.

— Дурочка, — подумала я, — он поднимает неподъемные ящики и за пять минут сращивает свои раны. Что ему какое-то вино!

— Не хочется, — сказал он просто.

Арчибелла засмеялась и откинула назад голову с гривой золотисто-рыжих волос. А потом сказала то, чего я так боялась.

— Я хочу попасть на тот утес. Тут ведь совсем рядом?

— Бредовая затея, — совершенно серьезно ответил Веторио, — разве вы не слышали про черную птицу, маркиза?

— Слышала, — сказала она, — именно поэтому и хочу!

— Я думал, вас погубит дерзость. Но вас погубит любопытство.

— Вот как? — она усмехнулась, — а ты, значит, боишься?

— Я просто в меру осторожен, ваша светлость. Осторожность никогда не помешает.

— Неужели ты веришь в эти сказки?!

— Нет, — сказал он серьезно, — в черную птицу я не верю, но что-то нехорошее во всем этом есть.

— Негодяй, — подумала я, — не верит и так беззастенчиво врал, что видел ее! Выгораживал мальчишку!

— Если б Леонард не спал, — продолжал Веторио, — он бы вас ни за что не пустил туда. Это точно.

Арчибелле его замечание не понравилось.

— Но он спит, — сказала она жестко и тут же встала, — ты со мной или нет?

Веторио не ответил, но тоже встал. Без особой охоты, как обреченный. Напоследок они оглянулись на спящую компанию и зашагали в сторону пологого склона.

11

Пока они шли, я держалась поодаль, чтобы себя не выдать. Тем более что они оба в меня не верили. Разговоров я их не слышала, слышала только смех, и он разрывал мне сердце.

Арчибелла ему нравилась, в этом не было сомнения, так же как и в том, что шансов у него не было никаких. Зато на очередной скандал с Леонардом он должен был нарваться наверняка. Когда тот проснется и поймет, что их нет!.. О! Это будет ужас! Тому, кому нельзя даже сидеть у нее в ногах, тем более, немыслимо уединяться с ней в лесу! Веторио прекрасно это понимал, но, тем не менее, шел за ней и даже смеялся.

Дорога становилась всё круче. Подъем утомил любопытную маркизу, она стала часто останавливаться, чтобы перевести дыхание и отдохнуть. И он понес ее на руках.

Наверно, ему это ничего не стоило, она ведь была значительно легче ящика с бронзовым хламом, наша прекрасная Арчибелла. Но чего это стоило мне! Я думала, я заклюю их тут же, еще по дороге!

А они смеялись! Лес кончился. Дальше была травянистая поляна, заваленная здоровенными камнями, а за ней — обрыв. Если б они подошли к обрыву и начали спускаться, им обоим пришел бы конец. Мой инстинкт был сильнее меня. Он не пощадил ни Людвига-Леопольда, ни Филиппа! Что уж было говорить об этой и без того разозлившей меня, парочке!

Они остановились у самой кромки леса и с интересом разглядывали поляну. Посмотреть и правда было на что. Всё здесь было как будто увеличено раза в полтора: и трава, и цветы, и камни. Я снова спряталась в ветвях, готовая вылететь в любую секунду.

— Странное место, — заметила маркиза.

— Я бы сказал, богатое место, — добавил Веторио, — ничего удивительного, что его кто-то охраняет.

— Ты уверен, что его охраняют?

— Какая-то защита у него есть, это точно. Я вам советую, маркиза, не делать больше ни шагу.

В высокой траве надрывались кузнечики, трава даже не колыхалась, так было безветренно, всё вокруг застыло в летней истоме.

— А если я все-таки пойду?

— Я вас дальше не пущу.

— Интересно, каким образом? — усмехнулась Арчибелла.

— Неужели вы думаете, что я с вами не справлюсь?

Она замолчала, потом дернула плечиком надменно и кокетливо.

— Одному Богу известно, Тори, что я о тебе думаю.

— Почему? Догадаться нетрудно.

— Вот как? Ну, так догадайся!

Я сидела довольно далеко, но зрение и слух мой были обострены до предела. Я увидела, как он снова подхватывает ее на руки и сам несет в ту высокую траву, в которую только что не пускал. Я вообще-то думала, он остолбенеет или, по крайней мере, испугается Леонарда! А он даже не удивился!

Рассудок мой начал мутиться. Я слышала смех и шепот, потом увидела, как он привстал и снимает рубашку… я забыла в этот миг, зачем я тут нахожусь и что охраняю, я забыла, что я только легенда и никто в меня толком не верит, я забыла, что это вообще не мое дело!

Черная птица налетела на них как ураган с диким клекотом, я закрыла им солнце, от моих крыльев поднялся такой ветер, что зашумела и полегла трава.

Арчибелла в ужасе завизжала, Веторио старался ее загородить, но на лице его был не страх, а изумление, полнейшее изумление. Он и правда в меня не верил!

Я кружила низко и злобно клекотала, поднимая крыльями ветер.

— Вот это тварь! — сказал он чуть ли не с восхищением, — никогда такой не видел! Она не тронет, Белла, не кричи. Она нас просто выгоняет.

— Господи! — простонала полураздетая Арчибелла, — откуда она взялась?!

— Идем скорей!

Они подхватили остатки одежды и побежали в лес. Я не стала их преследовать и взмыла высоко в небо. Потом рухнула камнем вниз, потом снова поднялась… и так до изнеможения.

12

Я ненавидела себя и презирала. Я была вынуждена признать, что совершенно потеряла голову из-за этого мальчишки и теперь схожу с ума от ревности. И еще я прекрасно понимала, что у меня нет никакой надежды. Никакой.

Я себя выдала, и уже к вечеру об этом знал весь замок. Черную птицу видели сразу двое: Веторио и сама маркиза Арчибелла!

После ужина ко мне зашел возбужденный Конрад.

— Ты слышала?

— Да, конечно.

— Я расспросил Веторио, он видел другую птицу. У моей было серое ожерелье на шее и желтый клюв. А эта вся черная от носа до хвоста!

— Чему ты радуешься? — спросила я, — ты и так говорил, что их две.

— Я только предполагал, а теперь знаю наверняка.

— Твой Веторио мог и не разглядеть со страху.

— Брось, его напугает разве что огнедышащий дракон!

Удивительно, как быстро по замку расходятся слухи. Еще через полчаса, заглянув в прачечную, я узнала, что птица — это не самое главное, а главное, что Леонард устроил Веторио грандиозный скандал, потому что тот утащил в лес маркизу Арчибеллу. Говорят, Веторио даже не оправдывался, а только отбивался от летящих в него кубков и подсвечников. В общем, терпение у барона кончилось, и барон его выгоняет.

— За всё надо платить, — подумала я со злорадством, — он знал, что его выгонят, когда пошел с ней. Так ему и надо наглецу!

Но тут же до меня дошло, что я его больше не увижу. Он уйдет и уйдет навсегда! Сначала мне было жутко от этой мысли. Потом я поняла, что для меня это лучший выход. Надеяться мне не на что, сходить с ума от ревности глупо и унизительно. Да и опасно! Я же не просто женщина, я — птица, и у меня есть долг.

Сердце болело всю ночь, как будто в него вбили ржавый гвоздь. Я уже хотела, чтобы всё это случилось побыстрее. Чтоб он ушел отсюда к своей Арчибелле, и чтоб я поскорей его забыла. И пусть пройдет месяц, год, пять лет, десять… но я избавлюсь от этой тоски и пустоты, и всё пойдет по-прежнему.

Утром на меня смотрело из зеркала чужое измученное лицо. Лаиса застилала мою постель.

— Вы сегодня такая красивая! — сказала она бодро и села, обняв взбитую подушку.

— Я старая, разве ты не видишь? — спросила я почти с ненавистью.

— Не вижу, — ответила она, — у вас сегодня глаза горят, и на лице вдохновение. Наверно, вы задумали что-то великое!

Задумала. Переломить себя, усмирить и уничтожить. И вернуть себе тот холодный камень, что был у меня вместо сердца.

— Принеси мне лучше чаю, — сказала я, — у меня сегодня тяжелый день.

Я оделась. Сердце ныло по-прежнему. Мне самой это было не понятно и потому пугало. Никто не погиб, я ни в чем не виновата, Веторио мне — не сын и не внук, откуда же эта боль?!

Лаиса принесла мне поднос с чаем и удалилась. Я выпила полчашки и убедилась, что в рот ничего не лезет. Впрочем, это меня уже не удивило. Потом скрипнула дверь, я медленно подняла глаза от стола и едва не вздрогнула. В дверях стоял Веторио.

Он не поздоровался, и я не знала, что ему сказать. В последний раз я его выгнала с презрением, и больше мы с тех пор не встречались.

— Заступись за меня, Веста.

Это была, конечно, наглость. Но наглость от безвыходности.

— С какой стати? — спросила я холодно.

— Ты единственная, кого он слушает.

— И не подумаю, — сказала я.

Он прислонился плечом к дверному косяку и сложил на груди руки. Он был совершенно спокоен, как человек, который прекрасно знает, что ему делать в случае отказа. Он просто пойдет и утопится.

— Помоги мне, Веста.

Я встала. Я так разволновалась, что мне нужно было не сидеть, а ходить.

— Если хочешь знать, я считаю, что так лучше, — заявила я, — неужели тебе еще не надоели выходки Леонарда? Ты же не раб, в конце концов! Как же ты терпишь такое обращение? Вчера ты разрезал руку, завтра ты отрежешь себе голову ему на потеху! Уходи отсюда и считай, что тебе повезло. Если тебе не хватает ума уйти самому, то, слава богу, ему хватило дури тебя выгнать!

Я что-то еще говорила о самолюбии и свободе… Он выслушал меня молча, не перебивая. Потом так же молча подошел и опустился на колени. Он смотрел в пол и даже ничего не пытался объяснить.

Тут наконец до меня дошло. И я пришла в ужас от своей бестолковой и нравоучительной речи. Это было ясно как день! Если он, который ничего не боится, который может не покривясь разрезать себя на кусочки, который на порядок сильнее и умнее всех в этом замке, если он всё это сносит, значит, у него на то есть очень важная причина! Я, правда, не могла представить, какая.

— Встань, — сказала я дрогнувшим голосом, — это уж ни к чему… Я поговорю с Леонардом.

Мы стояли у раскрытого окна. Во дворе разгружали повозку с продуктами.

— Я тебе ничего не могу обещать, — вздохнула я, — ты же знаешь его нрав.

— Знаю, — усмехнулся Веторио.

Я повернулась и посмотрела ему в глаза, в самую глубину его синих глаз.

— Будет лучше, если ты мне прямо скажешь, что тебе нужно.

Он какое-то время думал, наверное, изучал меня, потом сказал прямо, не отводя взгляда:

— Остаться в замке.

Мне тогда показалось, что никакой Арчибеллы не было и нет. Он мой и больше ничей, ему никто не поможет, кроме меня, ему никто не нужен, кроме меня, и мы так хорошо понимаем друг друга! Потом я опомнилась и отвернулась. Повозку уже разгрузили.

— Можешь идти, — сказала я.

Он исчез бесшумно как тень.

13

Леонард был непреклонен. Мы были с ним вдвоем в его спальне, поэтому я могла говорить, что хотела.

— Ты и так со своей ревностью стал посмешищем всего замка! Что особенного в том, что они сходили на утес, пока вы спали мертвым сном? По-моему, Веторио просто обязан был ее проводить.

Леонард был внешне спокоен, только карие, бычьи глаза метали молнии.

— Дело не в этом, — сказал он хмуро.

— А в чем?

— Он мне надоел, Веста. Я устал от него. Он слишком необычный, это раздражает.

— Чем он необычен?

— Всем! Он слишком догадлив, он пьет и не пьянеет, он не спит по трое суток и даже не догадывается, что это странно! Он читает толстенную книгу за час и потом может рассказать ее наизусть без запинки… и так во всем. Это только поначалу забавляет, потом звереешь. Мне надоели его сюрпризы, Веста!

— Странно…

— Он просто идеальный слуга! Всегда весел, всегда услужлив, в любой момент может тебя развлечь и рассмешить, ни на что не обижается, ничего не просит. И ко всему готов. Всегда. Я испытывал его как мог! Я пытался найти предел его терпимости, но его нет!

— У всякого человека есть предел терпимости.

— Кроме Веторио! Он ведь мне даже не слуга, он мой гость, пусть и нахлебник. Но, знаешь, ни один слуга, ни один раб не стал бы совать руку в огонь, чтоб успокоить своего хозяина!

Я вся похолодела.

— Неужели он сунул в огонь руку?!

— Представь себе! Вчера. Я сказал, что выгоняю его, хотя всерьез об этом еще не думал, просто захотел сорвать зло. Ты ж меня знаешь! Он заявил, что никуда от меня не уйдет. Тогда я взял факел, сунул ему в лицо и сказал, что если он не уберется, я зажарю его живьем. Он ухмыльнулся, взял другой факел и сунул в него руку. «Жарь!» И что мне с ним делать после этого?!

— Он не чувствует боли, — сказала я потрясенно.

— Все он чувствует! Он был бледный как смерть и весь мокрый от пота. Я его уже боюсь, Веста. Пусть убирается отсюда, куда хочет! Если он идеальный слуга, то пусть служит самому дьяволу!

— Рука у него сегодня вполне здоровая, — сообщила я упавшим голосом.

— Знаю! На нем всё заживает как на собаке, и он этим пользуется!

— Но что-то же ему нужно? — спросила я, — не за дармовую же похлебку он тебе так предан?

— Конечно, нет!

— Что же тогда?

— Сам не знаю. Просто раз в неделю он берет у меня ключ от барахолки и через полчаса отдает. Всё!

Меня уже трясло мелкой дрожью.

— Он же там что-то ищет!

— Раз в неделю по полчаса? — усмехнулся Леонард, — я за ним как-то проследил. Он даже лампу с собой не берет. Сидит в темноте и всё.

— Не выгоняй его, Леонард! — взмолилась я, — иначе мы никогда не узнаем, что это значит!

— Ну, уж нет, — грозно ответил мой воспитанник, — с меня довольно! Меня колотит от одного его вида… Да и Арчибеллу он все-таки повалял по траве, слепой бы не заметил. И что она в нем нашла, не понимаю…

Я поняла, что уговоры бесполезны.

Свет клином сошелся на нашей барахолке. И я, увы, догадывалась почему. Мне очень не хотелось в это верить, но, кажется, Веторио понадобилось именно то, что я там охраняю. И тому, кто сломал замок, тоже понадобилось. Почти пятьсот лет это никого не интересовало, и вот час настал. Они пришли!

Давным-давно, когда там еще была библиотека, Мим объяснял мне мои обязанности. Он сидел на стуле в длинном черном плаще, в белой маске и в белых перчатках, я с ужасом и восторгом на него смотрела.

— Ты будешь охранять всего две двери. Одна тут, за фреской. Это совсем не сложно, особенно, если устроить тут какой-нибудь склад и повесить замок. С другой — сложнее. Она на утесе, на приступке у кривой сосны. Туда залезть очень трудно, но твоя задача, чтобы это стало невозможно.

— Как же я смогу быть сразу и там, и тут? — спросила я озадаченно, — мне потребуются крылья!

— У тебя будут крылья.

— А где мне взять силу?

— И сила.

Всё я получила: и силу, и крылья, и бессмертие! Чтобы взамен клевать своих близких…

— А что там, за дверью? — спросила я.

Но получила совсем не тот ответ, что хотела.

— Это тебе знать еще рано.

Мим поднялся со стула, полы плаща его на мгновенье раздвинулись, и я увидела, что там ничего нет! У Мима не было тела, у него не было лица, у него не было голоса, его вообще как бы не было! С кем же я говорила? И что же там, за дверью?

Баронов Карсти тянуло на утес, как проклятых. Меня тревожило только это, и я совсем забыла про вторую дверь — за фреской. А туда уже кто-то ломился, обернувшись Конрадом, и бедный Веторио ради нее даже сунул руку в огонь! Бедный… потому что я все равно его к этой двери не подпущу. Мне придется остановить его, или его убить. Пусть уж лучше уходит отсюда, пока жив!

По пути обратно я встретила Конрада, он остановил меня в коридоре и тревожно спросил, почему у меня такой мрачный вид.

— Просила Леонарда, чтобы не выгонял Веторио, — призналась я, — ничего не вышло.

— Он что, еще не передумал? — удивился Конрад.

— Нет, — вздохнула я, — и не передумает.

— Понятно. Пойди скажи Веторио, чтобы зашел ко мне наверх, в библиотеку.

— Ты хочешь… взять его себе?

— Конечно.

Конрад говорил очень решительно, ни тени сомнения у него на лице не было, что было странно для меня, знавшей его нелюдимость и придирчивость. Такой вариант мне голову даже не приходил, я была уверена, что к присутствию в замке беспечного мальчишки с лютней он в лучшем случае равнодушен.

— Я не ожидала, Конрад… — проговорила я растерянно.

— Чего? — усмехнулся он, — что я не так глуп, как Леонард?

— Зачем тебе Веторио?

— Там видно будет.

Я не знала, радоваться мне, или отчаиваться. Конечно, мне хотелось, чтобы Веторио остался, чтоб ему было хорошо, и чтобы я могла видеть его каждый день. Но мне до ужаса не хотелось его убивать, а ведь всё к тому и шло…

Он рассматривал мои вышивки в мастерской, где я обычно шила, вязала, рисовала, и вообще делала то, что взбредет в голову старой тетке. Посторонних я сюда не пускала, для них была гостиная. Впрочем, мои поделки волновали его мало, его волновало сейчас совсем другое. Он посмотрел на меня с надеждой, и я подумала, как ужасно было бы принести ему плохую весть. К счастью вести был хорошие.

— Всё в порядке, — сказала я, — ты можешь остаться.

В глазах у Веторио зажглась настоящая детская благодарность. Он улыбнулся и подошел ко мне.

— Неужели ты его уговорила?

— Нет, — я покачала головой.

Улыбка его сползла с лица прежде, чем я успела что-то объяснить.

— Тогда о чем речь?

— Про Леонарда можешь забыть, — сказала я, — тебя берет Конрад.

— Конрад?!

— Ну да. Чем-то ты ему приглянулся. Поднимись сейчас к нему в библиотеку, он тебя ждет.

Веторио смотрел на меня изумленно, как будто не мог чего-то понять, или поверить в то, что я ему сказала. Я взяла его левую руку, на ней слабо проступали следы вчерашнего ожога. Мне захотелось погладить ее, как больного котенка, прижать к лицу, смочить слезами, но я ведь прекрасно знала, что жалость смешна!

— Иди, мой мальчик, — вздохнула я, — дай бог, чтобы всё самое плохое для тебя кончилось.

— Ты меня спасаешь второй раз, — сказал он.

«Я тебя и погублю», — подумала я тогда, но в ответ только еще раз вздохнула.

Он торопился и обернулся уже в дверях.

— Только не считай меня неблагодарным.

— Постараюсь, — кивнула я.

— Я тебе всё объясню, Веста. Только потом.

— Я подожду.

Вечером пошел сильный дождь и лил не переставая всю ночь.

14

Мои ожидания не оправдались. Он не пришел и ничего не объяснил. Он вообще исчез. Третий день поливал дождь, и третий день его нигде не было. И это было так же странно, как и невыносимо.

Я в который раз ломала голову над тем, что могло случиться, но меня отвлекла Лаиса. Она принесла обед.

— Что это такое? — я посмотрела на нее с удивлением, на возмущение, как и на другие эмоции, просто не было сил.

Каша была вся комками, суп пересолен и нарезан неумело, словно ребенком лет пяти.

— Вы говорили, что готовить должна кухарка.

— Да. Но когда мне не нравится ее меню, это делает моя служанка.

— Я старалась, — Лаиса виновато пожала плечами, — но если честно, я совсем не умею готовить.

— Заметно, — сказала я недовольно.

— Это ужасно, да?

— Это странно. Ты, вроде, не графиня.

Не графиня она была, это точно. Простая скромная женщина. Она мыла, подметала, вытирала пыль, никогда не жаловалась, охотно донашивала мои старые платья и радовалась самым простым подаркам. Ленивой ее тоже назвать было нельзя. Но иногда, как и в этот раз, мне казалось, что она свалилась с луны.

О себе Лаиса через силу выдавила всего несколько слов. Она сказала, что в городе, в котором она жила, не осталось в живых ни одного человека. Даже название сказала, но я его впервые слышала и тут же забыла. Я плохо знаю географию.

— Вы меня не прогоните за это? — спросила она испуганно.

— Нет, конечно, — вздохнула я, — для старухи еда значит мало.

Я начала есть эту бурду, а она стояла у меня за спиной.

— Вы не старуха. Зачем вы на себя наговариваете?

— Да не выгоню я тебя, не льсти мне.

— Что вы… я никогда не вру!

— Оно и видно. Мне сто лет, девочка. Ты знаешь об этом?

Лаиса вышла из-за моей спины, как будто ей позволили меня рассматривать.

— Разве это много? — сказала она вполне искренне, — главное — это вообще не думать о возрасте. Тем более вам. Вы могли бы быть красавицей, если бы захотели.

— Да что ты! — усмехнулась я.

— Конечно. У вас всё в порядке, и даже спина прямая.

— Как будто можно распрямить спину…

— Всё можно, — заявила она уверенно, — хотите, я из вас сделаю красавицу?

Все-таки странная она была. И глупая.

— Не хочу, — сказала я уверенно, — с какой стати? Чтобы насмешить весь замок? Что может быть нелепей разодетой и размалеванной старухи!

Лаиса хотела что-то возразить, но я кивнула на поднос с неудачным обедом.

— Уноси. У меня всё равно нет аппетита.

У меня не было не то, что аппетита, у меня не было сил вздохнуть полной грудью. Меня, как лютый зверь, съедало волнение, и мне было абсолютно всё равно, умеет ли моя служанка готовить, и можно ли сделать из меня престарелую красотку.

Веторио исчез. Никто о нем ничего не знал. И никого это не волновало, кроме меня и Конрада. Конрад сильно расстроился, он склонялся к мысли, что Веторио оказался неблагодарным и попросту сбежал от него. Но я-то знала, что ему нельзя уходить из замка!

Леонард говорил, что ничего не знает и знать не хочет об этом негодяе, и как-то нехорошо ухмылялся.

— Что вы так волнуетесь? Он, наверно, давно у Арчибеллы в постели! Тоже мне, потеря!

Я уговорила Конрада поехать к Арчибелле и всё выяснить. Он хмуро согласился, но сказал, что если Веторио действительно там, он размажет его по стене. Я хотела сказать, что это не так просто сделать, как кажется, но промолчала, чтобы лишний раз его не злить.

Он вернулся на закате. Я увидела его в окно и поспешила к нему, не в силах ждать, пока он сам зайдет ко мне.

— Ты уже здесь? — Конрад скинул мокрый плащ и устало рухнул в кресло, вытянув ноги в грязных сапогах, — дороги развезло, сплошная каша…

— Ну? — спросила я.

— Его там нет, — сказал он, — и не было.

— Она не врет? Ты же знаешь, что она к нему неравнодушна!

— Она сама перепугалась, и теперь вся ее прислуга прочесывает окрестности.

В дверь осторожно постучалась Лаиса, она зачем-то принесла мне грушевый сок, хотя, по-моему, просто хотела узнать новости. Я попросила ее оставить нас наедине.

— Неужели он все-таки сбежал, Веста? — сказал Конрад с досадой.

— Ты и сам в это не веришь, — проговорила я, — он вытерпел Леонарда, зачем ему понадобилось убегать от тебя?

— Вот это меня и бесит!

— С ним что-то случилось, разве не понятно?

— Что? Упал с моста и утонул? Или, может, провалился в яму? Или это черная птица его унесла в своих когтях?

— Это не птица! — сказала я с отчаянием, но Конрад мне не поверил.

— Он ее видел. Теперь она ему отомстила.

Я поняла, что если Конрад поверит в эту версию, то искать Веторио уже не будет. Поиски тогда теряли всякий смысл.

— Это не птица! — сказала я почти с мольбой, — ты можешь мне поверить хоть раз в жизни без всяких доказательств?

— Тогда он ушел сам.

— Да нет же!

Я в отчаянии заходила по комнате, по широкому желтому ковру, мокрому и перепачканному следами грязных сапог. В это время двери тихо приоткрылись. В дверях появилась Корнелия. Она была изумительна в узком черном платье, отороченном белым мехом горностая, с изящно уложенными волосами и взволнованным румянцем на щеках. Она была до того хороша, что не хотелось отрывать от нее взгляда!

Конрад встал, я застыла.

— Я не слишком помешаю? — спросила она тихо.

— Нет, — сразу сказал он.

— Мне кажется, — она улыбнулась, — что я могу вам помочь.

— В чем?

— Вы ведь ищите Веторио?

— Ты знаешь, где он?

— Я не знаю, где он. Но я знаю, что это сделал Леонард. Он пригласил Веторио к себе и угостил какой-то отравой. Когда Веторио упал, они его куда-то поволокли. Я это видела совершенно случайно… Это всё. А теперь я пойду, пока меня не хватились.

Они смотрели друг на друга слишком долго. Я уже начала сомневаться, понял ли Конрад вообще, что она ему сказала.

— Спасибо, Корнелия, — проговорил он наконец.

Мне в который раз стало обидно за них обоих. Она ушла.

Лицо у Конрада было каменное, я не знала, что его больше потрясло: ее визит или наглость Леонарда.

— Кажется, мы были квиты, — сказал он хмуро, — он забрал у меня Корнелию, я забрал у него Веторио, и то, заметь, только после того, как он сам от него отказался! В чем же дело!

Он позвонил в колокольчик, и когда вошел слуга, раздраженно приказал:

— Леонарда ко мне немедленно. Трезвого, пьяного — всё равно!

Не хватало мне только их ссоры!

Леонард был трезв.

— В чем дело, братец? — спросил он, разваливаясь в кресле, — что за спешка? Я собирался принять ванну…

— Куда ты дел Веторио? — спросил Конрад без единой дружеской нотки в голосе.

— Я?!

— Хватит ломать комедию.

Младший брат это понял, он посмотрел на меня и тоже не нашел в моем взгляде поддержки. Это его разозлило.

— Какое вам собственно дело? — спросил он злобно, — он мой!

— Даже так?

— Да так, — сказал Лео, — это я его подобрал на болоте, мокрого и грязного, когда он еле на ногах стоял! Я его одел, обул и накормил, я обращался с ним почти как с равным…

— Ты сам его выгнал, — холодно отрезал Конрад.

— Да, я его выгнал. Но тебе я его не дарил.

— Веторио не букет, чтоб его дарить.

— Веторио — пес, который признает только одного хозяина. Он мой. И я поступаю с ним так, как хочу!

Конрад терял терпение.

— В этом замке вообще нет ничего твоего, — сказал он резко, — у тебя есть поместье за озером, вот там и будешь распоряжаться. А здесь я хозяин. Один для всех.

Леонард побелел, даже посинел, мне показалось, что и волосы у него встали дыбом. Я сама не ожидала от Конрада такой резкости.

— Ах, вот как? — Леонард встал, руки его тряслись, — ты уже мне приказываешь? С Филиппом бы ты не посмел так разговаривать!

— С Филиппом бы и ты не посмел так разговаривать.

— Но ты не Филипп. Не забывай об этом.

— Чтобы через полчаса Веторио был здесь, — сказал Конрад, — или здесь не будет тебя.

Леонард зло смотрел на него.

— Он мертв.

— Что ты сказал?

— Он мертв, — повторил Лео, — но если б он был жив, я бы скорее убил его, чем отдал тебе. Понятно?!

— Вон, — с тихой яростью проговорил Конрад.

— Совсем, из замка? — усмехнулся Леонард.

— Пока отсюда!

Когда смолкли его шаги, я подошла к мрачному Конраду, у меня самой тряслись руки.

— Он врет. Я ни секунды не сомневаюсь, что он врет!

— От этого не легче, Веста. Мы ничего от него не узнаем. Никогда.

— Аристид или Софри наверняка знают что-нибудь. С ними можно поговорить построже. Только надо торопится, пока он и в самом деле его не убил.

— Не убьет, Веста. Не посмеет.

— Ты так думаешь?

— Пока он не узнает, кто такой Веторио, он этого не сделает. И спать спокойно не сможет. Веторио ему не по зубам.

Я дрожала.

— Но ведь и ты этого не знаешь.

Конрад задумался.

— Но я хочу знать, — сказал он потом, — Веторио — существо такое же фантастическое, как моя черная птица. Он не человек, Веста, по крайней мере, не просто человек. В этом я совершенно уверен.

— Но… надеюсь, ты его не боишься?

— Нисколько. Я его изучаю. Представь себе, он за один день прочитал полбиблиотеки и пересказывал мне наизусть. Но больше всего потрясло меня не это, а то, что он совершенно не умеет писать, — Конрад усмехнулся, — но он обещал научиться. За два дня.

15

Поздно ночью, когда все спали, Конрад велел своим телохранителям привести всех приятелей Леонарда к себе. Заспанные, в ночных рубашках и туфлях, они выглядели и смешно и в то же время жалко. Даже огромный Кови ошалело вращал глазами, как связанный баран под тесаком.

— Не хотелось бы начинать сразу с пыток, — сказал Конрад, — я не люблю лишней крови. Может, кто-то из вас сразу скажет, где Веторио?

Все молчали.

— Пять тысяч золотых дорлинов, — усмехнулся Конрад и показал туго набитый кошелек.

Кто-то свистнул, но желающих не нашлось.

— Аристид! — не выдержала я, — вы же были друзьями! Неужели Леонард так запугал тебя?!

Он отвернулся.

— Десять тысяч, — сказал Конрад, — мне нужен Веторио, и я плачу за него десять тысяч дорлинов. На эти деньги можно купить графский титул и поместье. Неужели нет желающих?

— Он дьявол! — выкрикнул маленький Битенни, — только за дьявола дают столько!

Конрад не обратил на него никакого внимания.

— Ну, так кто?

Вперед вышел Софри. Улыбка у него была гнусная, как всегда.

— Я знаю, куда его потащили Тьен и Кови. Я скажу, только деньги вперед! Мне нужно смыться отсюда раньше, чем узнает Леонард.

Конрад уже протянул к нему руку с кошельком, довольный уже тем, что всё идет по плану.

— Не стоит, — сказал вдруг Аристид, и все застыли, так странно это прозвучало.

Конрад смотрел на него вопросительно.

— Веторио мертв.

— Врешь.

— Я сам видел, и врать мне ни к чему. Кови всадил в него семь ножей по самую рукоятку.

— Да-а! — тут же заревел Кови, — барон сказал, что он дьявол!

— Сатана! — тут же добавил своих воплей Битенни, — ни в огне не горит, ни в воде не тонет!

Потом все загалдели одновременно. Для меня свет померк окончательно, я прислонилась к письменному столу и оперлась на него руками. Аристид подошел ко мне и сказал с неподдельным сожалением:

— Верь мне, Веста. Он мертв. Когда я пришел, спасти его было уже невозможно. Он истек кровью.

— Что вы наделали… — только и смогла я вымолвить.

Может быть, мне стало даже легче. Я перестала бояться, потому что всё самое худшее уже случилось. Веторио нет. Леонард его убил. И, слава богу, что это сделала не я! Всё к лучшему, всё!

Налеталась я в этот остаток ночи до изнеможения. Дождь лил не переставая, с мокрыми перьями летать было тяжело и даже опасно, за стеной льющейся воды ничего не было видно. Я подумала тогда, что этот полет очень похож на мою жизнь: тяжко, ох, как тяжко, и впереди сплошная мокрая темень и мразь!

Потом я долго купалась в реке, ныряя на самую глубину, в тишину и холод, пока голова не опустела окончательно, как медный бидон. На рассвете я дошла наконец до своей кровати и уснула не раздеваясь.

Занавески были раздвинуты, и утром меня разбудил яркий солнечный свет. Я открыла глаза и с удивлением поняла, что дождь все-таки кончился. А казалось, ему не будет конца. Я села, сунула ноги в тапочки и улыбнулась. Потом, через какую-то минуту, вспомнила, что случилось, и заскрежетала зубами. Теперь так и будет: каждое утро по одной минутке радости, пока не вспомнишь. Как с Филиппом.

Вид у меня был ужасный: мятое платье, растрепанные волосы, синие круги вокруг глаз. Я хотела привести себя в порядок, но в этот момент вошел Леонард, и вид у него был еще ужаснее моего. У него было лицо человека, которого облепили ядовитые змеи. Черные бычьи глаза его смотрели безумно. Я думала, он в ярости, но он был в смятении.

— В-веста! — завыл он и закрыл лицо руками.

Я, конечно, бросилась к нему, взяла за руки, насильно отвела их от безумного лица и спросила его строго, как в детстве.

— В чем дело? Что случилось, Лео?

Строгость всегда действовала на него отрезвляюще. Он посмотрел на меня с ужасом и почти шепотом проговорил:

— Ко мне приходил Филипп.

— Филипп?!

— Да! — он снова закрыл лицо руками и закачался, как маятник.

— Прекрати сейчас же! — разозлилась я, — какой еще Филипп! Он давно в могиле!

— Он говорил со мной…

— Ты бредишь, Лео? У тебя жар?

— Он явился с того света, понимаешь? Он же старший брат…

— Ну и что?

— Мы вчера поссорились с Конрадом, и ему это не понравилось!

Я потрогала его лоб, он был не горячий. Леонард был вполне здоров, только безумен. Неужели эта ссора так на него подействовала?

— Сядь. Сядь и расскажи мне без завываний. Всё в порядке, я с тобой.

— Он вошел ко мне ночью с красной лампой и поставил ее в изголовье… Я хотел закричать, но у меня язык отнялся… Он сказал, что мы и на том свете не даем ему покоя, и что я должен помириться с Конрадом, иначе он заберет меня к себе!

— Так и сказал?

— Представь себе! Это ужасно, няня, я не знаю, что мне делать!

Если меня еще могло что-то потрясти, после всего, что уже случилось, то это было как раз то самое. Филипп, которого я любила больше всех, которого я убила, и которому и после смерти не было покоя! Я просто не могла в это поверить.

— Помирись, — сказала я бездумно, — если сумеешь.

— Придется! — Леонарда всего передернуло, словно по нему и правда ползали ядовитые змеи, — Филипп велел отдать Веторио. Я отдам. Отдам! Заберите от меня этого дьявола, пока я с ума не сошел! Ко мне из-за него уже покойники приходят по ночам, это уж слишком!

Тут уже и меня затрясло. Я поняла, что не могу справиться со своими дрожащими руками и стучащими зубами. Мне огромного труда стоило сохранять хоть какую-то выдержку.

— Мертвого отдашь?

— Живого.

— Значит, ты его не убивал?

Леонард нехорошо ухмыльнулся.

— Убивал.

— О, Господи…

— Мы спрятали его в бельевой кладовке, чтобы ночью вытащить в лес и закопать…

— Ну? И что?

— Через два часа он оттуда запел.

— Что запел?!

— «Муки любви».

Моя дрожь перешла в истерический хохот. Леонард смотрел растерянно, как я вытираю слезы с глаз, потом и сам начал нервно посмеиваться.

— Вот так-то, Веста.

— Пойдем, — сказала я, устав от смеха, — надо разбудить Конрада. С вами и правда спятишь, детки!

Конрад был еще в кровати. Пока он одевался, я тоже подошла к зеркалу и причесала свои растрепанные космы.

— В чем дело? — спросил Конрад, появляясь в гостиной, где мы его ждали.

— Забирай своего Веторио, — хмуро сказал Леонард, — он мне больше не нужен.

— Почему же ты не отдашь его могильщику? — спросил Конрад с ледяным презрением.

— Потому что он поет «Муки любви». Хотя крови в нем, должно быть, ни капли. Ну что? Пойдешь за ним? Лично меня от этого увольте!

Конрад с минуту смотрел на нас, ничего не понимая. Потом решительно кивнул.

— Идем.

Мы отправились к Леонарду. Он шел впереди, и мне показалось, что ноги у него слегка заплетаются. Возле двери бельевой, на которой висел амбарный замок, он остановился и протянул Конраду ключ.

— Предупреждаю: я туда еще не входил. Так что, возможно, те семь ножей, что в него всадили, так в нем и торчат.

И попятился.

«Там однажды три друга дали страшную клятву…» — донеслось из-за двери.

Конрад с каменным лицом снял замок. Мы вошли.

Веторио сидел на полу, замотанный в белую простыню. Его окровавленная одежда аккуратной стопочкой лежала в углу. Вид у него был не самый свежий, но несчастным его назвать было нельзя.

— Вы все ко мне, господа? Боюсь, мы тут все не уместимся!

— Убирайся отсюда! — выкрикнул Леонард из-за моей спины, — чертово отродье!

— Помолчи, — прервал его Конрад, повернулся к Веторио и спросил с досадой в голосе, — ты цел?

— Вполне, господин барон.

— Зачем ты вообще сюда пошел?

Веторио пожал плечами.

— Позвали.

— Позвали! До чего же ты наивен!

— Скорее самоуверен. Я просто подумал, ну что они со мной могут сделать? Если б я не уснул, они бы меня не разделали под антрекот, — он попытался встать и сразу схватился за бок, — тьфу ты, черт, ребро задели, а кости срастаются гораздо дольше…

Конрад помог ему встать. Дальше Веторио шел сам. Проходя через спальню, он остановился, стянул покрывало с кровати, накинул себе на плечи и зашагал дальше. Леонард не возражал.

У Конрада Веторио свалился в кресло и зажмурился, на лбу его выступил пот.

— Тебе плохо? — заволновалась я, — чего ты хочешь?

— Воды, — сказал он и усмехнулся, — ведро.

Я послала за водой, и он пил ее кружка за кружкой, как будто неделю бродил по пустыне. Мы смотрели на него и тихо переговаривались.

— Бедный Лео, — сказал Конрад, — я же говорил, что Веторио ему не по зубам.

— Это не Веторио, — отозвалась я, — тут совершенно кошмарная история. Ему явился Филипп.

— Что за бред, Веста?

— Филипп велел ему с тобой помириться и отдать Веторио тебе. Каково?

— Наш брат сошел с ума, вот что я могу тебе сказать.

— Если и сошел, то уже после того. Филипп был у него.

— Какая связь между Филиппом и Веторио? Они были знакомы?

— Нет.

— В этом надо разобраться, Веста. Слишком много у нас тут загадок. Мне это не нравится.

— Спроси его.

— Еще рано. Дай ему прийти в себя, все-таки с того света явился.

Конрад по-моему сам испугался того, что сказал. Получалось, что оба: и Филипп, и Веторио явились с того света. И это была единственная между ними связь!

— Чертовщина какая-то получается, Веста.

Наш раненый, кажется, напился.

— Хочешь, мы тебя перевяжем? — спросил Конрад.

— Зачем?

— А твое ребро?

— Сейчас срастется.

— Ну, ты и монстр, Тори!

Что тут еще можно было сказать! Веторио и сам в этом не сомневался. Он кивнул и поднялся с кресла. Теперь он выглядел вполне бодрым, только глаза были тусклые и безрадостные.

— Можно у вас попросить, господин барон…

— Что? — насторожился Конрад.

Монстр вздохнул обреченно, как человек, у которого нет выхода.

— Ключ, — сказал он, — ключ от барахолки.

С минуту мы все молчали. Потом Конрад так же молча сходил за ключом и вложил ему прямо в руку.

— Держи. Он твой.

Взгляд, который бросил на него Веторио, я не забуду никогда. В нем было всё: и изумление, и облегчение, и безграничная благодарность, и, по-моему, даже восхищение этим жестом. Но он ничего не сказал, только кивнул в знак согласия.

Когда он вышел, Конрад и меня попросил удалиться. Ему надо было поразмыслить обо всем. Я только спросила уходя:

— Ты ему так доверяешь?

— Как тебе, — был ответ.

16

Самое страшное было позади. Утреннее солнце светило ярко и радостно. Я испытывала огромное облегчение, несмотря на все зловещие загадки нашего замка, и вдохновенно придумывала рисунок для вышивки. Мне казалось, нет, я была просто уверена, что теперь всё будет хорошо, а если и случится что-то ужасное, то еще не скоро.

Я рисовала на ткани не цветы, я рисовала белый город, красивый, просторный, летящий над землей, без крепостных стен и мрачных тюрем, дома были белые с желтыми крышами, не похожие друг на друга, но все высокие и с огромными окнами. Окна переливались, как мыльные пузыри, я это как будто видела, но этого я не смогла бы ни нарисовать, ни вышить.

Я так увлеклась, что не заметила, как вошел Веторио. Он был одет в свежую белую рубашку, волосы вымыты и уложены, лицо бледное, но веселое. В руках у него я увидела три белые розы, сразу поняла, конечно, что это для меня, но не обрадовалась, а скорее удивилась. Что общего между мной и розами? Недоразумение какое-то…

— Разве дверь открыта? — спросила я растерянно, и уже потом догадалась, что ее, должно быть, открыла Лаиса.

— Кажется, я снова тебя рассердил?

— На этот раз нет.

К цветам я осталась равнодушна. Веторио это понял, поэтому просто поставил их прямо в графин с водой и сел к столу, за которым я рисовала. Глаза у него были удивительно синие и совершенно счастливые. Так бы и смотрела в них до беспамятства!

— Ну что ж, — сказала я, — видно, что ты уже в порядке.

— Конечно, — улыбнулся он, — что со мной станется?

— Тебя вообще нельзя убить?

— Почему? Можно. Сжечь, например, только целиком. Или распылить на молекулы.

— На что?

— Молекулы. Маленькие такие частички, из которых мы все состоим.

— Понятно, — кивнула я.

Веторио посмотрел на меня с восхищением, наверно, потому, что я не удивилась и не стала задавать глупых вопросов. Он не мог знать, что я всё это слышала от Мима уже много лет назад: всё состоит из молекул, Земля круглая, звезды — это огромные огненные шары, до которых немыслимо далеко…

— Ты прилетел с какой-нибудь звезды? — спросила я его.

— Ты слишком хорошо обо мне думаешь, — усмехнулся он, — моя история гораздо прозаичней.

— Но ведь ты не простой человек?

Веторио сразу заметно помрачнел.

— Всю свою жизнь я мечтал стать простым человеком.

— Зачем? — удивилась я.

— Не спрашивай меня об этом, — сказал он, — ты ведь умеешь не спрашивать.

— Умею, — вздохнула я, — и мне в принципе всё равно, кто ты. Конрад тебе доверяет, я тоже.

— Я никому не сделал зла. Никогда. Мне нельзя.

— Тогда ты бог, — сказала я.

— Я? — Веторио посмотрел на меня более чем удивленно, — странные вы какие-то…

Мы долго разглядывали друг друга, словно изучая. Я его понимала. Я тоже не раз мечтала стать простым человеком, просто женщиной. Мы были похожи, но если ему нельзя было быть злым, то мне запрещалось быть доброй. Наконец я подумала, что пора бы что-нибудь сказать.

— Тебе нравится у Конрада? — спросила я.

— Да, — ответил он, — я тебе за это очень благодарен, впрочем, не только за это.

— Вижу-вижу, — я кивнула на букет.

— Это не вся моя благодарность, — улыбнулся Веторио.

— Вот как? У тебя есть что-то еще?

— Конечно. Только ты должна мне довериться. Ровно на пять минут.

— Как это довериться?

— Совсем.

— Ну, знаешь…

— Я же бог!

— Хорошо, — я отложила свой рисунок, — что мне делать?

— Ничего, — сказал он, — просто не шевелиться.

Я расслабленно откинулась на спинку стула. Веторио подошел сзади и стал распускать мне волосы.

— Тебе не нравится моя прическа? — усмехнулась я.

— Скоро узнаешь, — ответил он загадочно.

Мне показалось, что я сразу превратилась в теплый жидкий кисель. Руки у него были осторожные и ласковые, ни одна моя служанка не обращалась с моими волосами так проворно и безболезненно. Он расчесал меня, потом достал из кармана флакончик и посыпал мою голову какой-то серебристой пылью, потом снова расчесал.

— Как тебе идет, когда ты послушная, — проговорил он довольно, — я думал, ты умеешь только командовать.

С этими словами он достал другой флакон и стал наносить мне на лицо нежное голубоватое вещество, запаха у него не было, и я даже отдаленно не догадалась, что это такое.

— Не двигайся, — предупредил Веторио, — не мешай мне…

Теперь его пальцы бегали по моему лицу, я сидела, зажмурившись от блаженства, мне было хорошо, и мне было всё равно, что обо мне могли бы подумать.

— Потерпи еще чуть-чуть, — сказал он, как будто я мучилась, а не наслаждалась, и уверенно расстегнул мне платье на груди.

Я позволила ему даже это. Я не шелохнулась, и он смазал голубоватым кремом мою шею и грудь. Наверно, если б он раздел меня совсем, у меня и тогда не хватило бы воли сопротивляться!

— Пока всё, — сказал Веторио.

Я подошла к зеркалу. Лицо и правда посвежело и приобрело ровный и нежный цвет, волосы стали шелковистыми и мягкими, глаза тоже сияли, но тут, я думаю, кремы были ни при чем.

— Ну, спасибо, — сказала я.

Веторио смотрел на меня с одобрением, он был доволен своей работой.

— Только волосы пока не заплетай, пусть так побудут… и на солнце пока не показывайся.

— Не могу же я ходить по замку как русалка?

— Зачем тебе куда-то ходить?

Он как-то странно это сказал, у меня екнуло сердце и ослабли коленки. Потом я разозлилась на себя, потому что, хоть я и посвежела немного, между нами всё равно была целая пропасть. Он был дамский мастер, который беспокоился о своей клиентке, что тут еще можно было предположить?

— У меня, знаешь ли, много дел, — заявила я.

— Веста, — он взял меня за плечи, и мне показалось тогда, что я маленькая и безвольная, как тряпичная кукла, — зачем тебе всё это? Отдохни… Хочешь, я расскажу тебе про сиреневую планету с голубым солнцем? Или про огромную оранжевую с пятью лунами?

— С пятью?..

— Или сказку о звездной любви, хочешь?.. Или о большом белом городе, где все люди счастливы и всемогущи как боги…

Он хотел, чтобы я что-то поняла, он о чем-то меня просил. Я забыла всё: и кто я, и куда мне надо.

— Я никуда не пойду, — прошептала я совсем беспомощно.

Веторио не выпускал моих плеч.

— Скажи… ты ведь испугалась за меня?

— Конечно…

— Ты ведь не знала, что я монстр?

— Что ты бог, — поправила я, я не сомневалась, что Веторио — это то же, что и Мим, только из плоти и крови.

— Веста, ты и правда считаешь меня богом? — спросил он почти с жалостью.

— Конечно, — сказала я уверенно.

— Какие вы тут все дети, — улыбнулся он грустно, — и ты тоже.

— Ну, знаешь, меня девочкой назвать трудно.

— Тебя вообще трудно определить. В тебе есть всё.

И это было сказано так печально, словно я ускользающая из рук золотая рыбка. «Режьте меня на части», — подумала я тогда, — «но чем-то я ему нравлюсь, это невозможно, но это так!»

— Всё ясно, — меня как будто даже начало подташнивать от волнения, — если б ты встретил меня в молодости, то влюбился бы в меня непременно.

— Зачем мне твоя молодость? — искренне удивился он, — я встретил тебя сейчас.

— Прекрати немедленно говорить всякую чушь, — сказала я строго, мне все-таки не следовало забывать о своем возрасте, о котором я с удовольствием бы не вспоминала еще лет двести.

— Какие вы тут все ненормальные, — Веторио пожал плечами, — красота или молодость — это же, как нарядное платье, им можно восхищаться, но оно не есть суть… это всё делается за деньги: розовая кожа, форма носа, цвет глаз, стройные ноги…

— У вас! — сказала я с раздражением и обидой, чем окончательно себя выдала, — где-то там у вас на другой планете, не знаю только, на голубой или на сиреневой… ты можешь говорить что угодно, всё равно это только слова.

— А если я тебя поцелую?

— Не выдумывай.

Его руки выпустили меня, но только для того, чтоб утонуть в моих волосах и держать в ладонях мою голову. Этот нехитрый мужской прием превратил меня в тот кусок теплой глины, с которым можно делать всё, что угодно.

— Ты не хочешь, Веста? Тебе неприятно?

— Ты ненормальный, — от волнения я уже перешла на шепот, потому что голос пропал.

— Ты тоже.

Больше возразить было нечего. Только ненормальная женщина могла на старости лет влюбиться до безволия, до потери сна и аппетита и всякого здравого смысла.

Я встала на цыпочки и обвила руками его шею. Эти несколько минут я была совершенно счастлива, бездумно, глупо, телесно счастлива. Тысячу лет я не ощущала себя слабой гибкой веточкой в мужских руках и не подозревала, что меня саму можно приласкать, как ребенка. Мы стояли посреди комнаты, обнимали друг друга, а вокруг плыли сиреневые пески, белые города и планеты с пятью лунами…

— Так не бывает, — подумала я, — наверно, это сон.

Но это оказался не сон, я это поняла очень скоро, когда ощутила такую знакомую смутную тревогу в груди. Это было ужасно некстати!

Веторио целовал меня за ухом, там, где кончаются волосы и начинается ужасно чувствительная кожа. Тихонько оттолкнув его, я вздохнула и отошла к окну. Двор был пуст. В полуденную жару все прятались в тени. Неожиданно вспомнилась Арчибелла и высокая трава на утесе…

— Веста, — позвал он.

У меня уже заболела голова, и заныло сердце. Так и должно было быть. Тревога росла.

— А теперь оставь меня, — сказала я набирающим твердость голосом.

— Ты что? — удивился Веторио, снова подходя ко мне.

— У меня дела, — объяснила я неохотно, — иди к себе.

— Какие дела?!

Такого он, конечно, не ожидал. Он думал, что я, хоть и не молодая, но все-таки женщина. А я была черной птицей!

— Я постарше, чем тебе кажется, — говорила я, прислушиваясь к себе, — и дела для меня что-то значат.

«Это не на утесе», — уже поняла я, — «значит, в барахолке. Надо бежать туда!»

— Я так быстро тебе надоел? — усмехнулся Веторио.

— Потом, — сказала я нервно, — потом, Тори.

Голова раскалывалась. «Нет, это не в барахолке», — ужаснулась я, — «это ближе. Это здесь, совсем рядом. В покоях Филиппа! Господи, неужели он там?!»

К боли прибавилась тошнота. Я не стала дожидаться, пока мой юный поклонник уйдет, и быстро вышла в коридор. Веторио выбежал следом. Он встал у меня на пути, как будто знал, в какую сторону я пойду.

— Куда ты, Веста?

— Какая тебе разница?! — возмутилась я.

Тревога лишала меня всех человеческих качеств. Это была уже не я. Это была черная птица. Мы стояли друг напротив друга как два упрямых бычка на одном мосту. Веторио не выглядел уже удивленным, тем более, обиженным. Он смотрел на меня разочарованно и устало, глаза совсем погасли.

— Не ходи туда, — сказал он серьезно, — еще рано.

Тут мне надо было бы упасть замертво, потому что он, оказывается, всё знал лучше меня, и цель у него была одна — задержать вездесущую старуху в ее комнате, сколько нужно! От этой мысли мне показалось, что на меня вылили ведро колодезной воды, чтоб я протрезвела и опомнилась окончательно. Я даже зажмурилась на секунду.

— Что значит рано? — проскрипела я зубами.

— Веста, — сказал он мягко, но настойчиво, — я прошу тебя, потерпи немного. Ради себя самой. Тебе совсем не обязательно это видеть.

— Пока еще я здесь хозяйка, — совсем уж рассвирепела я, шагнула вперед, в направлении покоев и уперлась в него как в стену.

— Я всё равно тебя не пущу, — сказал он на этот раз твердо, — так будет лучше.

Он не пропустил бы и целый отряд и не сомневался в этом. Он стоял как скала, выполняя какой-то свой долг, но даже скала не смогла бы задержать черную птицу.

Я отшвырнула его со своего пути с нечеловеческой силой. Он отлетел далеко и обо что-то там ударился, но я даже не оглянулась. Мне было не до него. Я шла к Филиппу.

У Филиппа было тихо и чисто. В гостиной горничная Асетта не торопясь стирала пыль. Она посмотрела на меня несколько удивленно, наверно, ее озадачил мой возбужденный вид.

— Что здесь происходит? — спросила я.

— Ничего, — еще больше удивилась она.

— Сюда никто не заходил?

— Никто, — сказала она недоуменно, — кроме вас.

В спальне послышался легкий шорох. Я велела горничной молчать и пошла туда на цыпочках. Сердце мое бешено колотилось.

Возле раскрытого шкафа с одеждой стояла женщина: статная дама с узкой талией и ровной спиной. У нее были седые волосы, прямой нос, высокий лоб, платье синее с серыми рукавами, почти без отделки. Я и не подозревала, что так внушительно смотрюсь со стороны! Так вот от чего остерегал меня Веторио! От меня самой!

Эта другая Веста снимала с вешалки камзол Филиппа. Жуть меня не охватила, бояться в таком состоянии я не умела. Ничего, кроме гнева, во мне вспыхнуть не могло.

— Стоять! — скомандовала я.

Она обернулась, ахнула от неожиданности и попятилась к окну. Я бы никогда так не сделала, даже, если б испугалась до смерти.

— Стоять, оборотень!

Вбежал Веторио. Он подошел к этой женщине у окна и загородил ее от меня своим телом.

— Веста, пожалуйста! Мы же ничего плохого не хотим!

Всё, что касалось Филиппа и памяти его, я воспринимала особенно болезненно. К моей жалости взывать было бесполезно.

— Костюм на место, — приказала я, скрипя зубами от злости.

Женщина метнулась к шкафу. Я тем временем лихорадочно соображала, что мне с ними делать. Над кроватью висел шнур с колокольчиком, я его оторвала как нитку.

— Так кто из нас монстр? — спросил, криво усмехаясь, Веторио, — я или ты, Веста?

— Замолкни, — сказала я в бешенстве, — а то распылю на молекулы!

Моя двойница повесила костюм и обернулась. Я подошла к ней.

— Руки давай.

Она послушно протянула руки, не мои, слишком уж маленькие. Я туго-натуго связала их шнуром. Потом крикнула Асетту.

— Позови Конрада! Быстро! Бегом!

— Не надо Конрада! — умоляюще крикнул Веторио, в первый раз я видела его таким перепуганным, как будто ничего ужаснее появления барона и быть не могло.

Я подошла к нему, дрожа от обиды и возмущения.

— Это почему же?

— Ему придется всё объяснить…

— Давно пора.

— Мы не можем.

— Тебе придется!

— Ну, зачем ты так, Веста?

— А лучшего ты не заслужил!

Он смотрел умоляюще.

— Тогда ударь меня. Ну, ударь! А хочешь, я на колени встану? Только не говори ничего Конраду, прошу тебя!

— Да тебе ничего не стоит встать на колени, — сказала я с презрением, — ты и так всю жизнь на них стоишь! Что для тебя какие-то унижения и оплеухи, если у тебя нет ни совести, ни чести? Ни самолюбия, ни гордости… ничего у тебя нет, даже брезгливости, ты и старуху можешь поцеловать, если надо!

— Веста!

— Тоже мне, бог…

Никогда не видела более разочарованного существа, чем в эту минуту Веторио.

— Тут ты права, — усмехнулся он, — я тварь не божья. Зови своего барона.

— Беги же, Асетта! — крикнула я.

Горничная выскочила, совершенно перепуганная. Мы остались втроем. У меня всё тряслось как от холода: и руки, и ноги, и даже живот. Я подошла к своей связанной двойнице. Она стояла спокойно с вытянутыми вперед руками и смотрела на меня. Тут наконец мне стало жутко от ее присутствия.

Я не смогла смотреть ей в лицо, опустила глаза и увидела нечто еще более жуткое. Ее связанные руки стали медленно утоньшаться и вытягиваться, превращаясь в какие-то плети. Они вытягивались до тех пор, пока веревка с них не соскользнула.

Тут мое дрожащее тело стало ватным, в голове что-то со звоном лопнуло, и я провалилась в небытие.

17

Очнулась я на своей кровати. Уже смеркалось. В гостиной звенела посудой Лаиса. Я позвала ее, даже не пытаясь встать.

Лаиса вошла с лампой и с чашкой ароматного чая.

— Очнулись наконец! — сказала она бодро.

— Что со мной было? — спросила я вяло, всё плыло перед глазами.

— Ничего страшного, — она улыбнулась, дала мне чай и поправила подушки за моей спиной, — я вам сделала укол, чтобы вы немного успокоились.

Голова была тяжелая, и соображала я вяло. А главное, всё почему-то было безразлично.

— Какой укол? Зачем укол?..

Лаиса села на край кровати и взяла меня за руку.

— Я говорила Веторио, что лучше вам сразу рассказать, а он почему-то уперся… Мы ничего плохого не хотели, Веста!

— Так это ты была?!

— Разве вы не узнали свое платье, которое мне подарили?

— Ты оборотень?!

— Нет. Просто я могу менять свою внешность. Мне это положено по профессии.

— Что же… что же это у тебя за профессия?

— Актриса.

Я все-таки вяло соображала, хорошо они меня успокоили!

— А Веторио?

— Веторио дамский мастер, — услышала я, — он не может перевоплощаться.

— И то хорошо… — я осторожно пила чай и очень медленно приходила в себя, — и много вас тут таких?

— Только двое. Я и он. И мы даже не сразу друг друга опознали!

— Он тоже из твоего города, где все погибли?

— Да.

— Что вам здесь нужно?

— Ничего, — мне показалось, она замялась, — надо же где-то жить.

Я поняла, что на этот вопрос мне придется искать ответ самой, и не дальше, чем в барахолке.

— А зачем ты брала костюм Филиппа? — спросила я недовольно.

— Я не брала, — улыбнулась она виновато.

— Я же сама видела!

— Я возвращала его на место.

— ???

— Надо же было как-то спасти Веторио. Я слышала, как Леонард сказал Конраду, что Филиппа он бы послушал. Я стала Филиппом. У меня просто не было другого выхода, Веста.

— Ну, знаешь! По твоей милости Леонард чуть не свихнулся!

— Мне жаль, конечно, вашего Леонарда… зато Веторио жив!

— Лучше б он умер, — пробормотала я, возвращая ей чашку.

— За что вы его так не любите? — удивилась Лаиса.

— Он тоже оборотень, — сказала я, — как и ты. Только ты телом, а он душой. Хамелеон, которому ничего не стоит приспособиться к любой обстановке…

— Да что он такого сделал?!

Я вспомнила его сладкие речи о том, что у женщин не должно быть возраста, что это не важно, что это не есть суть…и как вставала я на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ, и мне стало невыносимо стыдно за свою непростительную глупость и доверчивость. Зачем я прожила сто лет! Неужели жизнь меня до сих пор ничему не научила! Идиотка, глупая старуха! Размечталась! Поверила! Он же видел тебя насквозь, он знал, что ты глупа, и прекрасно понимал, чего тебе, старой дуре, не хватает.

— Он ударил лежачего, — сказала я.

— Не может такого быть, — уверенно возразила Лаиса, — Веторио никому не может причинить зла, тем более, женщине. Он не так воспитан.

— Я не женщина, — прошептала я с отчаянием, — я старуха.

Лаиса собралась мне что-то возразить, мне не хотелось ее слушать, и я отослала ее к прачке. Ничего мне не хотелось, даже расспросить про их белый город. Не тот ли это город, что снится мне во сне?.. Мною владели вялость и отчаяние. Медленно встав, я повязала свои до сих пор распущенные волосы платком, накинула шаль и отправилась в лес.

В лесу было светло от луны, огромной и круглой как сковородка. Ни одной тучи не было в небе, только маленькие колкие звездочки. Я бродила как сомнамбула, не разбирая дороги, по оврагам и по кочкам, и мне хотелось выть от тоски.

Особо умных мыслей мне тогда в голову не приходило. Я просто поняла, что не могу больше жить без любви. Не хочу, не сумею! Не хочу быть сторожем, не хочу быть нянькой, не хочу быть экономкой… как он мог так поступить со мной?! Он разбудил во мне что-то страшное, глубинное, и прошел мимо, весело насвистывая!

Ничего мне не оставалось, как взять себя в руки. Часа через три, когда луна провалилась в приползшую с запада серую тучу, и стало совсем темно, мне это удалось. Я нагнала себе в душу ледяной суровости и пошла к себе в замок хмуро и деловито, как после похорон.

Спать мне не хотелось. Я зажгла светильни, приготовила себе большой лист бумаги и грифели, выпила воды из графина, в котором с утра стояли розы, и которые Лаиса переставила в вазу на окне. Мне захотелось их немедленно вышвырнуть в это самое окно, но потом я сообразила, что это выглядело бы глупо и даже по-детски.

Волосы мои спутались окончательно, я подошла к зеркалу с расческой и тихой ненавистью к своему отражению, подошла и вообще перестала что-либо понимать.

На меня смотрела пронзительно красивая женщина, строгая, хмурая и совсем не старая. Нет, я и в молодости такой не была! Я была смугла и круглолица, у меня никогда не было такого тонкого, заостренного лица, такой резкости в нем и законченности, у меня никогда не было таких белых волос, словно я вся разом поседела! И у меня никогда не было такой атласной кожи. Так вот, что он со мной сделал…

Сначала мне казалось, что видение скоро исчезнет. Я трогала себя руками, наслаждаясь гладкостью своей кожи и шелковистостью волос, и ждала, что это вот-вот исчезнет. Это была не я! Может, я и мыслила себя таковой в фантазиях и в снах, но об этом никто не знал, и сама-то я была совсем другой. Я отказывалась верить собственным глазам.

Со мной случилось чудо, которого ждет каждая женщина, заглядывая в зеркало. Женщина всегда ждет, что вдруг увидит в своем отражении что-то особенное, чего раньше не замечала. Я увидела в зеркале не прекрасную принцессу, и не роскошную Арчибеллу, может, вообще не красавицу, на меня смотрело то, чем я считала себя на самом деле, и оно мне безумно нравилось.

— Не исчезай! — взмолилась я, — не исчезай!

И глупей ничего не могла придумать. Я расстегнула ворот, чтобы посмотреть, что стало с моей грудью, рука погладила что-то нежное и мягкое, но по-прежнему такое же маленькое, как вылупившийся цыпленок.

Я взяла лист бумаги и села на стул перед зеркалом, мне очень хотелось, чтобы остался хотя бы рисунок от той женщины, которую так легкомысленно подарил мне Веторио, и которой быть вообще-то не должно. В этом замке должна жить тетка Веста, старая строгая нянька.

Рука моя дрожала от волнения и досады, но рисовала я быстро и уверенно. Потом спрятала рисунок в шкафу, повязала платок, взяла лампу и отправилась на половину Конрада.

Попасть к Веторио было не так-то просто, надо было пройти через спальню барона, который мог проснуться и не узнать меня в таком виде. Я прикрывала лампу рукой и шла тихо как мышь. Сердце мое давно уже превратилось в дрожащий, болящий комок, и оно мне просто надоело со своей болью!

Я осторожно постучала. Веторио долго не открывал, потом я услышала шаги и заметила свет под дверью. Он приближался. Дверь слабо скрипнула.

Мы оба стояли с лампами, он и я. Он был в халате, постель разобрана, подушка смята, одеяло откинуто. По всему было видно, что я прервала его сладкий сон.

— Извини, но утра дожидаться мне некогда!

Он молча взял мою лампу и поставил на стол. Он был немыслимо хорош. С каким наслаждением я бы вытащила его из этого халата и прижалась к его юному телу…

— Что ты со мной сделал!

— Я хотел как лучше.

— Ты этого хотел?!

Я развязала платок и кинула его на спинку стула, волосы рассыпались по плечам, и это, наверно, было очень красиво, потому что он искренне изумился и сказал с упреком:

— Вот видишь, как ты прекрасна, Веста.

У меня сжалось сердце. А вдруг он с самого начала видел во мне это? Видел сокрытое, как настоящий мастер. Видел и проявил это… и не так уж был лицемерен, когда целовал меня? А вдруг?.. Что ж, тем досаднее будет это потерять. Такова уж судьба моя злосчастная.

— Ты дитя, — сказала я со вздохом, — которое не ведает, что творит. Это у вас там принято менять обличие. А у нас — нет. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

— Повторяю, я хотел как лучше.

— Кому? Мне? Сначала дразнишь меня любовью, потом красотой, как будто я игрушка тебе… А что я буду делать дальше, ты подумал? Каково мне снова превращаться в старуху?

— Зачем, если ты этого не хочешь?

— Затем, что я должна быть собой. Мне сто лет, у меня взрослые внуки!

— Ну и что?

Он и правда не понимал. Пропасть между нами была огромная, у нее не видно было краев.

— Ну, вот что, — сказала я раздраженно, — сделай так, чтобы к утру я стала прежней Вестой. В замке Карс было уже достаточно оборотней, чтобы к ним прибавилась еще и я.

— А вот это совершенно невозможно, — услышала я к своему ужасу, — не придумано еще такое средство, чтобы искусственно старить!

— Ты что, издеваешься?!

— Нисколько! Ну, подумай, кому бы пришло в голову просить об этом? Только тебе.

— Что же мне делать по твоей милости?

— Что хочешь. Если ты боишься, что тебя здесь не узнают, уезжай отсюда. Лесовия большая… Ты очень красива, это я тебе говорю, и деньги у тебя есть. Ты сможешь выйти замуж за кого захочешь, хоть за барона, хоть за герцога. И даже сможешь иметь детей. У тебя впереди целая жизнь, если ты забудешь наконец, что тебе сто лет!

Он говорил спокойно и насмешливо, ему было абсолютно всё равно, останусь я в замке, или нет.

— Ты превратил меня в изгнанницу, — сказала я с обидой.

— Зато я подарил тебе молодость.

— Мне не нужна твоя молодость!

Я опустилась на стул и уронила руки. Он меня не любит, ни капельки не любит! Ни старую, ни молодую! Зачем он целовал меня утром, зачем?! Неужели просто не нашел другого способа задержать меня в моей комнате?!

— Помнишь, я спросила тебя, что тебе нужно? И ты ответил тогда: «Остаться в замке».

— Помню. Конечно.

— Спроси теперь меня, спроси, что нужно мне.

— Ну, хорошо, — он устало улыбнулся, — что нужно тебе?

И я ему ответила.

— Остаться в замке.

Веторио смотрел на меня долго и внимательно, словно изучал.

— Только цель у нас с тобой разная, — добавила я, — она просто не может быть одинаковой.

— В этом я не сомневаюсь, — вздохнул он, подошел к столу и выдвинул ящик, в котором звякнули пузырьки, — ладно, Веста, так и быть, состарю тебя лет на двадцать, только умываться тебе уже не придется…

Он гримировал меня почти полчаса. Я наслаждалась движением его пальцев и теплотой его тела, находившегося так близко, что, кажется, протяни руки, и он твой. Но что-то мне подсказывало, что я потеряла его навсегда. Наверное, там у Филиппа. Я там такого ему наговорила! И за что? За то, что он хотел уберечь меня от неприятной встречи со своим двойником? За то, что он поцеловал меня раньше, чем я стала красивой? За то, что не поверила в него!

Но разве это я была? Это была проклятая черная птица, которая появляется во мне незванно, которая лишила меня мужа, приемного внука, а теперь и любви…

Только сейчас до меня дошло, чего я лишилась, и мне стало совсем плохо, хотя казалось, что хуже некуда.

Отражение меня удовлетворило. Волосы стали серебристо-седые, на лице появились морщины и синие круги вокруг глаз, уголки губ скорбно опустились к низу, даже шея состарилась. Чудо исчезло. Мне осталось встать и уйти.

Я уже ни на что не надеялась и бросила последний взгляд на Веторио. Глаза у него были синие и усталые. Мой мастер хотел спать и больше ничего.

18

Осень незаметно приближалась. В траве и деревьях появилось первое золото. Короче стали дни и холоднее вечера.

Мы возвращались с Конрадом с южных пастбищ, которые скоро год как захватил наш сосед барон Нестри. От этого неприкрытого хамства настроение у всех было испорчено, хотя день был прекрасный и солнечный.

Лаиса и Веторио ехали впереди, мы с Конрадом немного отстали.

— Я не могу сейчас воевать с ним, — хмуро признался Конрад, — у меня нет средств. Сначала нужно расплатиться с долгами нашего братца. Он умудрился задолжать самому герцогу Тифонскому!

— Продай фамильные драгоценности, — посоветовала я уныло.

— Это последнее дело — продавать фамильные драгоценности.

— Не собираешься же ты в новый поход?!

— Не знаю…

— Сплошные неприятности! — не выдержала я, мне не хватало только, чтобы снова исчез Конрад.

— Ты стала очень нервная в последнее время, — заметил он, — ты вообще сильно изменилась.

— Да? Чем же?

— Прости, но ты постарела, Веста. Мне казалось, этого никогда не случится.

Веторио перестарался, поняла я.

— Постареешь с вами…

— Говорят, ты перестала заниматься хозяйством?

— Да. В замке и без меня хватает прислуги. А я устала. Вместо меня теперь Фрида, старшая экономка.

— Раньше тебе это нравилось.

— Раньше. Но не теперь.

— Надо тебя чем-нибудь развлечь.

— Куда уж больше? У нас в замке и так не соскучишься!

Я поскакала вперед. Солнце припекало, мы остановились на краю леса пособирать спелую малину, которая висела на кустах целыми гроздьями. В траве стрекотали кузнечики, сладко пахло недосушенным сеном. Веторио подошел и насыпал мне в ладонь целую пригоршню ягод. Я посмотрела удивленно.

— Спасибо тебе за то, что ты ничего не сказала Конраду, — шепнул он мне на ухо.

— Рано или поздно он всё равно узнает, что вы оборотни, — предупредила я.

— Лучше поздно. И потом, я — не оборотень.

— Тогда чего тебе бояться?

— На всё есть причины, Веста.

— Странный ты, Веторио… По-моему, Конрад простит тебе всё, если ты ему расскажешь правду. Он тебя слишком ценит. Ты хоть знаешь, что он за тебя предлагал десять тысяч золотых дорлинов? А он, между прочим, весь в долгах.

— Десять тысяч? — Веторио удивленно поднял брови, — это много?

— Это немыслимо много за такого проходимца как ты.

В деньгах он, кажется, ничего не понимал.

Они очень неохотно о себе рассказывали, что он, что Лаиса, как будто боялись сболтнуть лишнее. Объяснения их вязли в намеках и недомолвках. Похоже было, что они скрывают какое-то преступление, во что мне верить, конечно, не хотелось. Мне нравилась моя Лаиса, ее доброта и бескорыстие, ее покладистость и готовность всегда прийти на помощь. Сколько раз я просила ее говорить мне «ты», и вообще не церемониться со мной как с госпожой, но она все-таки упрямо держала эту невидимую дистанцию, как будто та спасала ее от излишней откровенности.

Они сидели с Конрадом под кустом малины и беседовали. Для актрисы она была слишком скромна и совсем лишена кокетства. Впрочем, она уже не казалась мне серой мышкой, милая, стройная блондинка, грациозная, нежная, с выразительными серыми глазами большого ребенка. Конрад уже не хмурился, она ему нравилась, и он ей улыбался.

— Если она преступница, — подумала я, — то Леонард — святоша.

А вот про Веторио я ничего не могла бы с уверенностью сказать, он мог быть кем угодно.

Я знала, что не успокоюсь, пока не разгадаю его тайну. Конечно, немыслимо было спрятаться где-нибудь возле барахолки и сутками караулить, когда он туда войдет. Всё, что я могла, это проходить мимо как можно чаще, по любому поводу и без повода вовсе. Когда-нибудь я всё равно должна была застать его там.

Скоро мы все сидели на траве, доедали ягоды и прихваченный сыр, ругали наглого барона Нестри и наслаждались угасающим нашим летом. Из нас получался странный четырехугольник, который мог разбиться на пары в любом порядке.

Когда над нами повисла большая тень, и захлопали огромные крылья, мы разбились на пары мгновенно, не думая. Конрад обнял Лаису, а Веторио — меня. В ясном небе кружила черная птица! Я ничего не понимала, кроме того, что это не я. И в первый раз сама убедилась, как это страшно, когда над тобой летает такая бестия!

Мы задирали головы и пятились, как будто это имело смысл.

— Смотрите! — крикнул Веторио, — у нее что-то в когтях!

Лаиса визгнула, а меня кроме страха охватил еще и гнев на то, что кто-то вторгся в мои, птичьи, владения.

— Она не нападает, — сказал Конрад, — мы же не лезем на утес.

— Тогда что ей тут надо! — возмутилась я.

Птица выпустила из когтей то, что держала, какой-то кожаный мешок, и скрылась за лесом.

— Посылка, — подивился Веторио, он смотрел ей вслед с восхищением, — интересно, кому?

— И от кого, — добавила я.

Конрад развязал мешок, оттуда посыпались свернутые в трубочки бумаги.

— Это… мои записи, — проговорил он изумленно.

— Какие записи? — удивилась я не меньше, чем он.

— Видишь ли, в плену на меня напал порок Филиппа. Я начал писать. Если б я бежал сам, я бы их, конечно, захватил.

— Какая грамотная птица! — заметил Веторио с изумлением, — и какая самоотверженность! Лететь в такую даль!

А я дальше ближайших гор и не летала, боялась чего-то, да и нужды не было… Гусыня гусыней!

— Сначала она спасла вас, — сказала Лаиса, отступая от Конрада на почтительное расстояние, — а потом еще вернула ваши рукописи. Она вас любит, господин барон!

— Птица? — усмехнулся Конрад.

— А хоть бы и птица!

— Бывают же на свете чудеса, — проговорил Веторио, как мне показалось, с легкой завистью.

— Разберемся, — ответил ему Конрад, привязывая мешок к седлу, — а теперь давай позанимаемся, уже пора.

— В такую жару?!

— Бери меч. И отпусти Весту, ее уже никто не заклюет.

Мечом Веторио размахивал без всякой охоты и носил его тоже без всякого удовольствия. Он не выглядел как воин и в душе им не был. Смотреть на них было забавно.

— Нападай на меня, — велел Конрад.

Веторио смущенно перекладывал меч из руки в руку и топтался на месте, потом сделал вялый выпад.

— Нападай, как я тебя учил!

— Не могу.

— Почему?!

— Да потому что я разрублю тебя пополам!

— Ничего, я как-нибудь отобьюсь!..

— Я хочу, чтобы ты сам мог себя защитить, — говорил Конрад потом, жадно глотая из фляги воду, пот струился по его лицу и по налитым мышцам спины и рук.

Веторио уныло сидел рядом, он почти не вспотел и совсем не выглядел усталым.

— Я никогда никого не убью, — сказал он, — и с тобой дерусь только потому, что это игра.

— Тогда убьют тебя.

— Для меня это более подходящий вариант.

— Слушай, не занудствуй. Меня такая позиция не устраивает. Это позиция овцы.

— Бе-бе-бе, — сказал Веторио, и Конрад запустил в него пустой флягой.

19

Я стала много летать. Долго и далеко. Появление другой птицы так потрясло меня, что я тоже решила испробовать свои силы. Я старалась летать каждое утро перед рассветом, и крылья мои наливались силой день ото дня.

Возвращаясь из леса, я купалась в реке, потом шла к себе и гримировалась, как научил меня Веторио. Каждый раз я делала это с неохотой, почти с отвращением, но долг был сильнее. Никто не смел заподозрить старую Весту ни в чем, а для этого я должна была быть самым заурядным и незаметным существом в замке.

Я напрягала крылья и лишала себя сна, сама толком не зная, зачем я это делаю, что и кому хочу доказать. Я видела из заоблачной выси Семисор, я долетала до изумрудного озера Гальб, в которое впадает сразу три реки, я кружила над скошенными полями Тифона и над ледяными вершинами Белогории…

И вот однажды мои усилия привели к неожиданному результату: я нашла свой белый город.

Это было похоже на чудо. Совсем недалеко от Карса, днях в десяти пешего пути, там, где за Усталой горой начинаются еловые леса и непроходимые болота, кружа над этой буро-зеленой скатертью, я вдруг увидела белое пятно.

Я спускалась по спирали. Пятно росло, огромный правильный овал, разделенный на сектора и квадраты. Я далеко не сразу догадалась, что это такое. Потом поняла, что это город. Но какой!

Улицы его были вымощены цветными плитами, отшлифованными, как колонны в тронном зале триморского императора. Дома, самой разной формы, были не из дерева и камня. Они стояли, такие высокие, белые и хрупкие на вид, словно их создали сахара, или из снега, или из накрахмаленных кружевов, или из мыльной пены! Деревья же все были засохшие, без листвы, и вообще в городе этом не было ни души…

Я летала над ним долго, сердце мое колотилось от волнения как у пойманного зайца. В жизни не видела ничего более прекрасного и в то же время жуткого, чем этот белый город!

На внушительной металлической конструкции, похожей на язык, я заметила много разноцветных и округлых кабинок. В одну из них, напоминающую застывшую каплю варенья, я заглянула. Внутри в кресле сидел скелет.

Этого было достаточно. Я неслась домой как от погони.

Дома всё было спокойно. Я слонялась по замку, не в состоянии ни сидеть, ни лежать, ни читать, ни разговаривать. Я ни с кем не могла поделиться своей находкой! Не могла же я кому-то объяснить, что летаю…

Они оттуда, это я поняла почти сразу. Лаиса говорила про город, в котором не осталось ни одного живого человека. Конечно, это тот самый город! Вот только как он попал в наши болота?! Почему никто о нем до сих пор не слышал? И почему все погибли? И почему живы эти двое? И что, черт возьми, им нужно в нашей барахолке?!

Постепенно у меня в голове выстроилась некая версия. Все погибли, потому что произошла какая-то катастрофа. Это раз.

Веторио жив, похоже, потому что он и устроил эту катастрофу. Это два. Этим и можно объяснить его овечье смирение. Он такое сделал, что больше ни одного греха на свою душу брать не желает.

Лаиса жива, потому что помогала ему. Поэтому тоже предпочитает молчать обо всем, что касается города. Это три.

Только с барахолкой опять неясно…

Когда-то мне казалось, что Веторио шут и подхалим. Потом я считала его чуть ли не богом. Потом — бессовестным обманщиком, потом просто святым… Теперь, после моего предположения получалось, что он великий преступник, сгубивший целый город. Голова моя шла кругом. Я не имела понятия, кого я люблю!

Тем временем нашу Арчибеллу навестил сам герцог Тифонский со свитой, как говорили, с целью выдать ее за одного из своих сыновей. Сынок этот Габриэль Тифонский был мот и кутила и нуждался в средствах, а Арчибелла, единственная наследница всего своего рода, была очень богата. Ее далеко не скромный образ жизни не смущал ни герцога, ни его сына.

Сомневаюсь, что наша вольнолюбивая соседка собиралась замуж, но пир она устроила роскошный. Она пригласила всех соседей, даже нашего врага — барона Нестри, которого и сама терпеть не могла.

Конрад настоял, чтобы я тоже поехала и развеялась, и я впервые поняла, как хорошо быть на пиру просто гостем и понятия не иметь об изнанке этого суматошного дела.

Герцога я помнила еще ребенком, когда он рвал яблоки в нашем саду и играл с Вильгельмом. Теперь Фолео Тифонский был лыс и сутул, жидкие волосы обрамляли только его виски, такой же реденькой была его бородка. Глаза у него были желто-зеленые, полуприкрытые и откровенно скучающие. Габриэль выглядел гораздо привлекательней, хотя и его красивое лицо уже обрюзгло от бесконечных пьянок и бессонных ночей.

— Ты еще не умерла, бабка? — приветствовал он меня, усмехаясь так довольно, как будто сказал что-то блистательно-остроумное.

Я поняла, что грим хорош, и обрадовалась, что поблизости нет Конрада, вряд ли он вынес бы подобную наглость.

Конрад отсутствовал давно, место Корнелии тоже пустовало, а я еще удивлялась, с чего это она согласилась поехать к Арчибелле!

Леонарда ее отсутствие трогало мало, точнее, он вообще его не заметил. Арчибелла, которая меняла платья шестой или седьмой раз за ночь, пела, танцевала и всё время что-то выдумывала, полностью завладела его вниманием. Она была солнцем, вокруг которого вращались все планеты. Веторио тоже от нее не отходил, и мне хотелось вылить ему на голову чашку с соусом или посудину для мытья рук.

Ночь подходила к концу. Герцог начал скучать. Леонард подошел к нему и что-то зашептал на ухо. Я ощутила тревогу, но не птичью, а обычную человеческую тревогу, и подошла поближе.

— Ладно, — ворчливо говорил герцог, — подожду еще месяц…

Речь шла о долге, мне это совсем не понравилось.

— Хотите увидеть чудо, — ваше сиятельство? — спросил Леонард на этот раз громко и довольно.

— Чудо? — сонные глаза Фолео Тифонского оживились, — здесь?

— Ну да. Вон тот парень может воскресать из мертвых.

Я даже не стала оборачиваться в сторону, какую он указывал, и так было ясно, о ком речь.

— Это дьявол? — поинтересовался герцог.

— Это… мой шут.

— Так это фокусы?

— А вы проверьте. Проткните его мечом, а через час он оживет.

— Он согласится?

— Пусть попробует отказаться!

Они подозвали Веторио. Если у меня и было легкое опьянение от выпитого алонского, то оно уже исчезло.

— Говорят, ты умеешь воскресать, — проговорил герцог, с интересом рассматривая Веторио, — это правда?

Веторио взглянул на меня, как будто спрашивая совета, но потом решил всё сам.

— Умею, — сказал он так буднично, словно речь шла о мытье посуды.

— Мы хотим убедиться.

— Вы хотите распороть мне живот, ваше сиятельство?

— Допустим…

Странный был разговор, на трезвую голову его слушать было невозможно.

— Не советую, — сказал Веторио, пожимая плечом.

— Почему?

— Как я понимаю, вам скучно. Но зачем вам лужа крови и мое мертвое тело? Я могу развлечь вас как-нибудь по-другому.

— Например?

— Например, пройти по канату над пропастью.

— Здесь нет пропасти, — покачал головой Фолио.

— Тогда над огнем! — рявкнул Леонард, — пусть он пройдет над огнем!

— Тебе не жалко своего шута? — спросил его герцог, явно увлекаясь такой идеей.

Веторио посмотрел на Леонарда удивленно, но ничего не возразил, только усмехнулся.

— Пусть пройдет, — настаивал Леонард.

— Ну что ж, — Фолио Тифонский довольно потер руки, — меня устроит такое зрелище, но от тебя могут остаться одни угли, шут. Сколько стоит твой трюк?

— Об этом мы еще успеем договориться, ваше сиятельство.

Пока натягивали веревку между балконом и высокой сосной и делали костры, я подошла к Веторио, меня трясло от страха.

— Откажись немедленно! — сказала я возмущенно и взволнованно, — обойдутся без зрелища! Ты же не шут, в конце концов!

— Знаешь, мне самому скучно, — усмехнулся он.

— Что?!

Больше у меня слов не нашлось, я онемела. Арчибелла же была весела и беспечна и позволяла всему этому происходить. Или она так хорошо владела собой, или не любила его ни капли! Костры подожгли все одновременно, огонь разгорелся, образуя сплошную, пылающую словно гигантская печь, полосу и превращая ночь в день. Вблизи жар был страшный, толпа стояла поодаль, кто залез на деревья, кто разместился на крыше. Сам герцог, а с ним его сын, Леонард и Арчибелла, стояли на балконе, к которому был привязан конец веревки.

Веторио забрался на сосну и с ветки шагнул на веревку, тут же провисшую под его тяжестью. Тишина наступила полная, только гудело адское пламя у него под ногами. У меня всё остановилось внутри: и сердце, и кровь в жилах, я думала, что одно дуновение ветра — и он превратится в пепел!

Веторио вышел как на прогулку, даже сапоги не снял, только камзол. Веревка была длинная, шагов сорок, и он шагал по ней свободно, почти не разводя рук, как по мостовой. Он дошел до перил балкона, спрыгнул на него и оказался рядом с герцогом, возбужденным от удовольствия.

Я стояла внизу и не слышала, о чем они говорили, слышала только смех. И еще я увидела, что Арчибелла завязывает ему глаза платком. Веторио собрался пройти обратно с завязанными глазами!

Это показалось мне настолько опасным, или я уже так научилась предчувствовать беду, что сломя голову побежала в лесок к реке, сбросила платье и через полминуты стала птицей.

Никто меня не замечал, было слишком темно там, на крыше башни, где я уселась для наблюдения, да и зрелище было захватывающее. Веторио шел теперь гораздо медленней, руки его были широко раскинуты, как у меня крылья. Но на этот раз я была спокойней. Я знала, что если он только пошатнется или оступится, я сразу спикирую на него и схвачу когтями, поцарапаю, конечно, но в огонь его не уроню!

Веторио тем временем прошел полпути и падать не собирался. Я немного расслабилась, осмотрелась по сторонам, потом взглянула вниз, и увидела, что на выступе стены, прямо подо мной стоит Софри с арбалетом и уже натягивает тетиву!

Нет, он целился не в Веторио, это было совсем не обязательно, достаточно было попасть в веревку. Мы вылетели одновременно: стрела и я. Стрела долетела раньше, веревка треснула, Веторио пошатнулся, раздался душераздирающий визг…

Наверно, он даже не понял в чем дело, просто потерял опору под ногами. Я поймала его уже на лету. Внизу бесновалась и вопила от ужаса толпа. Я поднялась повыше, чтобы никто меня толком не смог разглядеть. Впрочем, черную птицу нельзя было спутать ни с кем.

Веторио оказался легким, я не стала его долго мучить и опустила на землю тут же, возле замка. Он снял повязку с глаз, посмотрел на меня изумленно и почти рухнул на ступени парадного входа.

Я перелетела на другую сторону реки, стала самой собой и вошла в воду. Если бы кто спросил меня, почему мое платье на берегу, я ответила бы, что купалась. Плыла я тихо, заодно укрощая свою дрожь и волнение, лицо старалась не мочить, чтоб не смылся грим.

Впереди была лодка, она тоже плыла тихо, чуть поскрипывая веслами, я не могла разглядеть, кто там сидел, но слышала голоса.

— Пожар у них там что ли?

— Да хоть бы и пожар, какое нам дело? По мне, пусть хоть весь Тифон сгорит…

— А если и правда что-то случилось?

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Но нельзя же всю жизнь проплавать в лодке!

Конрад погреб в другую сторону, и пути наши разошлись.

Я вдруг поняла, что Корнелия — отчаянная девчонка, которая может избавиться от Леонарда так же просто, как и от его ребенка, если он будет ей сильно мешать. И мне впервые нисколько не жаль было Леонарда, потому что я не сомневалась, что это по его приказу стреляли из арбалета по веревке. Он хотел уничтожить Веторио любым способом!

Берег был пуст, я вышла из воды и с трудом нашла свои вещи в лесочке. К моему удивлению крики и визги не смолкли. Толпа по-прежнему шумела. Я наскоро натянула платье на мокрое тело и побежала на шум.

Веторио отступал от замка в сторону леса, его окружали с трех сторон возбужденные гости. Больше всех надрывался Битенни.

— Это дьявол! — орал он истошно, — вы видели! Даже эта бестия ему помогает! Все силы ада за него!

Герцог оставался пассивным наблюдателем. Он был просто любителем зрелищ, и ему было всё равно, чем эта сцена закончится.

Леонард стоял рядом с ним на балконе, и на лице его было презрение вперемешку с ужасом. Должно быть, он и вправду считал Веторио дьявольским отродьем, как и черную птицу.

— Всех переклюю! — подумала я разъяренно, — прямо тут разденусь и всех прикончу!

И уже начала, пробираясь сквозь толпу, расстегивать манжеты. Мы вышли вперед одновременно: я и Арчибелла.

— Во-о-он! — завопила она гневно, — все вон отсюда! Не смейте к нему прикасаться! Убирайтесь все!..

— Не мешай нам, Белла, — барон Нестри невозмутимо оттащил ее в сторону, — разве ты не видишь, что он служит птице!

— Пусти, мужлан!

Веторио, казалось, не понимал, что происходит, он смотрел на всех удивленно и только медленно пятился всё дальше в темноту. «Связать его и сжечь!» — орали в толпе.

Нестри я оторвала от маркизы с нечеловеческой силой и швырнула его под ноги этой тупой, пьяной толпе. Я всегда его ненавидела, а теперь и подавно. Человек десять упало, как если бы на них кинули бревно.

— Что стоишь?! — крикнула я Веторио, — защищайся!

Он пригнулся от просвистевшего камня.

— Лучше уйди, Веста. И Беллу забери.

— Что б они тебя растерзали!

— Я не стою такой заботы…

Второй камень просвистел у меня над ухом.

— Сейчас увидишь, что я с ними сделаю, — сказала я.

Я была готова на всё, но выдавать себя мне, слава богу, не пришлось. Две женщины и безоружный Веторио толпу остановить не могли. Но когда появился Конрад с оголенным мечом и встал, загородив нас своей широкой спиной, все остановились и смолкли. Сапоги у него были мокрые: вытаскивал лодку, рукава засучены, на руках вздувались могучие жилы. Как я обожала его в эту минуту!

— В чем дело? — спросил он грозно, — почему меня не спросили?

— Послушай, Конрад, — замялся Нестри, — этот человек слуга дьявола…

— Он мой и больше ничей. А я пока не дьявол.

— Он сатанинский выродок! — крикнул издалека Битенни, — он умрет!

— Не раньше, чем я, — сказал Конрад, он был в ярости, — ну?! Кто самый смелый?!

Смелых не нашлось. Толпа стала потихоньку таять. Мы стояли с Арчибеллой обнявшись и молча ждали, когда это всё закончится. Наконец мы остались вчетвером.

— Ну и свиреп ты, Конрад, — пошутил Веторио нервно, — одним своим видом всех распугал!

Я, было, вздохнула с облегчением. Но тут Конрад повернулся, переложил меч в левую руку и ударил Веторио по лицу с такой силой, что рассек ему губу.

— И когда ты прекратишь паясничать всем в угоду?! Шут балаганный!

Веторио утерся. Во взгляде его всего на секунду я заметила то самое разочарование, которое видела сама в спальне Филиппа. Видела и потеряла его навсегда.

— Хороший удар, — сказал он усмехаясь, — но ваш брат это делает значительно лучше, господин барон, — сразу видно, что у вас мало практики.

У Конрада слов для ответа не нашлось. Он стал хмуро вставлять меч в ножны. Мне показалось, у него дрожат руки. Веторио повернулся к нам спиной и побрел куда-то в темноту, в сторону леса.

— Ты его потерял, — сказала я Конраду.

— Ненавижу его рабские замашки!

— И поэтому обращаешься с ним как с рабом?

— Черт возьми… — пробурчал он.

Я пошла за Веторио. Он сидел совсем недалеко на траве, обняв коленки и положив на них подбородок.

— Я сейчас приду, Веста, — сказал он, не давая мне произнести ни слова, — всё в порядке, ничего не случилось… только отдохну от вас ото всех. На вот, отдай Конраду.

Я взяла сложенную вчетверо бумажку. Мне хотелось сказать ему, что я люблю его без памяти, что это я спасла его от огня, и буду спасать всегда, пока хватит сил…

— Иди, Веста. Иди!

Конрад был уже за столом. Бледная Арчибелла пила вино и стучала зубами о кубок, тоже, похоже, переволновалась. Леонард был хмур, Корнелия возбуждена, только Фолио Тифонский был сонно невозмутим и всем доволен. Я протянула Конраду бумагу. Он с удивлением ее развернул.

— Я выполняю обещания, — усмехнулся герцог, — если б этот парень сгорел, ваши долги сгорели бы вместе с ним.

Это была долговая расписка Леонарда.

20

— Я недоволен тобой, — сказал Мим у меня в мозгу.

Я вздрогнула и уронила вилку.

— Где ты?!

— Иди к реке.

Я встала и пошла к реке. К тому месту, где недавно выходила из воды. Мим ждал меня, сидя на бревне, на песке перед ним чернело костровище. Приближался рассвет.

— Ты так рано, Мим!

На самом деле у него было какое-то длинное имя, но я не могла его произнести.

— Потому что ты ведешь себя недопустимо, — сказал он, — тебя одолевают сильные эмоции, ты уже показалась людям и собираешься пренебречь своими обязанностями.

— Неправда…

— Правда. Мне лгать нельзя, Веста.

— Что же мне делать?

— Помнить, кто ты. И не отступать больше от правил. Иначе с тобой будет то же, что и с Севелиной с Кренгра.

— А что стало с ней?!

— Мы нашли ей замену. А так как ей было уже за двести лет, она умерла сразу же.

— Значит, ее больше нет?..

— Тебе тоже не стоит никого любить, тем более что объект, который ты выбрала, этого не достоин.

— Это мне самой решать, достоин он или нет!

— Ты ничего не решаешь, Веста. Ты либо черная птица, либо — ходячий труп. Твой возраст ведь превышает продолжительность жизни на этой планете.

— Я в это не верю, — сказала я.

Мим не собирался меня жалеть.

— Когда поверишь, будет поздно. Впрочем, я здесь не для того, чтоб угрожать тебе. А чтобы тебе помочь.

— Чем?

— Я могу избавить тебя от твоих эмоций. И от любви в том числе.

— Нет!

— Ты же этого хотела.

— Нет… теперь не хочу.

— Но тебе придется с этим справиться.

— Я знаю. Я справлюсь.

— Сама?

— Сама, — сказала я хмуро, Мим загнал меня в полный тупик.

— Мне, конечно, было бы спокойней, если б ты стала прежней, — сказал он.

— То есть настоящим ходячим трупом?

— Рассудительным, хладнокровным человеком. Но раз ты не желаешь, я не могу тебя насиловать. Живи, как хочешь, но знай, что за свое неповиновение ты расплатишься. Это не угроза, Веста. Это неизбежность.

Мы сидели на бревне, я тыкала в песок сломанной веткой и напряженно искала выход из тупика.

— Мим! Неужели мне придется убить его? Ведь я уже убила Филиппа, и Людвига-Леопольда! Сколько можно?!

— Его — в первую очередь, — услышала я.

— Но почему?!

— Он слишком много знает.

— Кто он, Мим? Откуда он взялся? Он не ваш?

— Нет, он не наш.

— Он из мертвого города, что на болотах, да?

— Да.

— Господи, ну объясни же мне, что это за город?!

И пока он молчал, я даже сломала свою палку.

— Это всего лишь часть большого города, — узнала я наконец, — крохотная его часть, которая во время эксперимента сдвинулась в прошлое. Веков на пятнадцать. У вас на болотах лежит кусок будущего.

— Боже… — я даже не сразу поняла, что это значит, да и как я могла понять! — Так Веторио из будущего?!

— Да. И даже не из моего периода. И он мне тут совершенно не нужен.

— Скажи… — меня, в общем-то, волновало только одно, — а он не виноват в этой катастрофе?

— Он? Нисколько.

Мим встал.

— Мне пора.

— Подожди! — взмолилась я, мне казалось, что не всё еще сказано и решено, и можно найти какой-то выход, — а как же я?!

— Наш сеанс и так затянулся, — сказал он, — а за себя не бойся, у тебя есть инстинкт, не противься ему, он всё сделает сам, к тому же я его усилил предельно.

— Спасибо, — пробормотала я.

Пятнадцать веков, полторы тысячи лет разделяли меня с Веторио! Да, он не был богом, но он жил в далеком прекрасном мире, где возможно все: где за несколько монет можно купить красоту и молодость, где актрисы не гримируются, а просто меняют внешность, как им надо, где белые ажурные дома и полированные улицы, и где существует масса чудес, о которых я и понятия не имею… почему он терпит, когда его бьют по лицу, почему?!!! Не верю, что у них там так принято! И что ему, в конце концов, нужно в нашем замке?!

Пир продолжался. Я пробралась сквозь танцующие пары, в голове звучала бодрая музыка:

Вот именно, что мне делать? Разлюбить Веторио, или рассыпаться в прах? Или заклевать его и возненавидеть всё вокруг?

Он сидел на подоконнике и безразлично крошил голубям пирог. Никто к нему не подходил, как к заговоренному. Я встала рядом, в глазах было темно.

— Уезжай отсюда немедленно, — сказала я требовательно и зло, — куда угодно, только подальше от этих мест. Тебя здесь всё равно убьют, ты что, не понимаешь?

— Я тебе так осточертел, Веста? — усмехнулся он.

— Не мне. И ты сам знаешь, кому.

— Никуда я не уеду, — заявил он, — Никуда! Мне здесь слишком хорошо.

— Что?! — я не поверила собственным ушам, — тебе здесь хорошо?

— Ты можешь удивляться, сколько угодно, — сказал он равнодушно, — но я никогда не был так счастлив, как здесь и сейчас. Даже при Леонарде. Пойми это наконец.

— Как же мало тебе надо!

— Откуда тебе знать, что мне надо?

У него была какая-то своя правда и причина, но у меня в голове не укладывалось, как можно, когда тебя убивают, делают из тебя шута и разбивают лицо в кровь, чувствовать себя счастливым! Я думала, он всё терпит ради какой-то цели, а ему, оказывается, расчудесно! Ему это нравится, он счастлив!

— Ты слишком гордая, Веста, и судишь по себе.

— Черт с тобой, — сказала я раздраженно, — если у тебя нет ни капли самолюбия, это твое дело, но жизнь-то тебе дорога?

— Естественно.

— Так вот знай, если ты не уберешься отсюда, ты погибнешь. Это я тебе обещаю.

— Леонард меня убить не сможет, — самоуверенно заявил Веторио.

— Тебя убьет не Леонард, — сказала я мрачно, и он наконец взглянул на меня с тревогой.

— Вот так даже?

— Уходи, — попросила я уже мягче, — умоляю тебя, уходи отсюда и никогда не появляйся больше…

От полной безысходности в моих глазах защипало, как у меня еще хватало сил гнать его от себя? Веторио спрыгнул с подоконника и стряхнул с себя крошки.

— Не плачь обо мне, Веста! — сказал он бодро, — кто-нибудь меня да спасет! Черная птица, например!

— Не спасет она тебя…

— Ты что, не видела?

— Их две, Веторио. Одна спасает, а другая убивает.

Я думала, так ему будет понятнее. Он и правда что-то понял и пронзительно на меня посмотрел.

— И обе тебе подчиняются?

— Не выдумывай, — нахмурилась я, — просто я живу тут долго и кое-что о них знаю.

— Грим у тебя… — покосился мне за воротник Веторио, — смазался, — и усмехнулся заговорщески, — долгожительница.

Мне всё надоело. Не было ни выхода, ни надежды. К утру гости разошлись спать по своим комнатам. Меня разместили в одной спальне с Корнелией. Она сидела на кровати, вся изящная и чистенькая, как всегда, и тупо смотрела, как я раздеваюсь.

— Боже, — сказала она удивленно, но очень устало и потому еле слышно, — какое красивое у тебя тело… или ты не старуха?

— Нет, — сказала я безразлично, — я не старею. Я вообще бессмертна.

— Что ты такое говоришь, Веста?

— Хочешь стать бессмертной, девочка? — обернулась я к ней.

— Как ты?! — ахнула она, — О! Я же всегда говорила, что ты колдунья!

— Вместо меня, — сказала я.

— А тебе что, надоело? — склонила она на бок прелестную головку.

— Да. Мне надоело, — смотрела я на нее в упор, — хочешь быть вечно-молодой и красивой? Хочешь иметь крылья и летать? Хочешь быть сильной, как сто богатырей? И бессмертной… И никого не любить. Никогда.

Глаза у Корнели, было, загорелись, но сразу потухли.

— Не хочу, — сказала она.

21

Мой предельно усиленный инстинкт проявил себя очень скоро. Уже через несколько дней я ощутила тревогу, и поняла, что это в барахолке.

Лаиса в это время стирала крошки со стола и очень удивилась тому, как изменилось мое лицо.

— Что с вами?

— Где сейчас Веторио? — спросила я.

— Не знаю… — она уронила салфетницу со стола, — а что?

— Ничего, — сказала я мрачно и вышла из комнаты.

Дверь барахолки была приоткрыта. Это наконец случилось. Я застала его там, и уже не представляла, чем это может кончиться!

Лампу Веторио поставил на пол, но присмотревшись, можно было разглядеть, что он стоит, прижавшись к фреске всем телом и обнимая ее руками. Щека его припадала к стене, глаза были закрыты.

Черная птица заговорила во мне с неожиданной силой. Я стояла и боролась с нарастающей агрессивностью. Веторио почувствовал чье-то присутствие и обернулся. Нет, он не испугался, он выглядел скорее разочарованным.

— Веста? Опять ты? Ну, зачем ты следишь за мной? Я же не вор. И не шпион.

— Ты слишком много знаешь, — сказала я.

— Ошибаешься, — сказал он, — я ничего не знаю. Я понятия не имею, почему она, — он обернулся к фреске и погладил ее ладонью, — такая теплая!

— Теплая? — удивилась я.

— Возможно, это не то слово… Она излучает как биогенератор. Кто бы мог подумать, что в ваше время можно найти что-то подобное… И где? В средневековом замке!

— А ты жил в другое время? — спросила я, чтоб услышать объяснения от него самого.

— Конечно, — ответил он сразу, как будто я поинтересовалась, умывается ли он по утрам.

— Мы для тебя — древность, не так ли?

— Я к вам уже привык.

— Зачем ты здесь?

— Так получилось. Я просто жертва катастрофы, и совершенно не опасен. Мне ничего не нужно, кроме этого излучения.

— Я не понимаю, о каком излучении ты говоришь.

— И не поймешь. Сытый голодного не разумеет.

Мне хотелось его понять, но это было очень трудно. Мешала агрессивность и разница в полтора тысячелетия. Я подошла к фреске и тоже припала к ней. Тепла я не ощутила, но мне показалось, что у меня прибавилось сил, и еще я почувствовала какую-то нежность, словно ласковая мама погладила меня по голове. Мне всегда было как-то особенно хорошо в барахолке, но я не связывала это ощущение с дверью за фреской. Я думала, это всё тишина, уединение и память о прошлом.

— И ты хочешь сказать, — спросила я недоверчиво, — что это всё, что тебе нужно в нашем замке?

— Это всё, — кивнул он, — и не переживай больше, никакого вреда от меня не будет. Не нужно меня выгонять.

— Как же ты ее нашел? — продолжала я допытываться.

— Это допрос, Веста?

— Считай, что да.

— Ну что ж, — он вздохнул, — я вышел к ней, как голодный приходит на запах хлеба, как продрогший приходит на огонь, как слепой — на отдаленный звук, как пчела летит на мед… Я ее почувствовал.

— Тебе так необходимо это излучение?

— Как тебе солнце.

Мы долго смотрели друг на друга. Мне стало ясно, что уйти от этой фрески для него равносильно гибели. Запугивать и предупреждать его совершенно бесполезно.

— Это дверь, — сказала я.

— Дверь? — он обернулся назад, потом снова ко мне, — черт возьми, что же у вас там за дверью?

— Этого никто не знает, — сказала я торжественно, — и никто никогда туда не войдет. Я никого туда не впущу. Хочу, чтоб ты это понял.

— Я понял. Ты — сторож.

— Да. Я сторож этой двери. Я не знаю, что там, но если ты попытаешься туда войти, я убью тебя не задумываясь.

— Не волнуйся, — сказал Веторио, — я туда не полезу. Ты даже не представляешь, что за мощная штука должна там находиться, если мне хватает излучения, которое проходит через стену.

— Будет лучше, если ты станешь приходить сюда как можно реже.

— Я и так стараюсь, но последние приключения меня слишком истощили…

Я немного успокоилась. У меня появилась надежда, что мы с Веторио сможем ужиться мирно. Если он не собирается проникать за дверь, то у меня хватит выдержки не отрывать его от фрески. Я же сильная, я очень сильная!

— Ты обещаешь мне?

Он даже не спросил что.

— Обещаю.

Ноги стали ватные, голова закружилась, как всегда после сильного напряжения. В глазах снова защипало. Я сама к нему прижалась, ухо мое припадало как раз к его сердцу, которое стучало спокойно и ровно.

— Я не хочу тебя убивать, Веторио…

— Ты такая замученная, Веста, — он тихо гладил меня по волосам, — ты сама-то из какого времени?

— Из этого.

— Что-то верится с трудом. Ты не такая как они. Они наивны и слепы, а ты всё понимаешь без слов.

— Если бы!

Я подняла к нему заплаканное лицо и встретилась с его губами. Мим, наверно, лопнул бы от злости! Мы стояли в темной барахолке, тесно прижавшись друг к другу, я целовала его, как свое убегающее счастье, нежно и отчаянно.

— Я, наверно, умру, если ты не придешь ко мне сегодня…

— Я приду.

Как это оказалось просто! «Я приду» — и всё. Я подумала, что ослышалась!

— Придешь? Правда? — переспросила я.

— Если не случится землетрясения, — усмехнулся он.

— Не шути так…

Через какое-то неопределенное время, я вспомнила, что мне вообще-то некогда. Я спешила, потому что заболела Корнелия, и к ней должен был приехать известный доктор из Семисора. Я видела его карету в окно, когда завтракала. Теперь он, наверное, был уже у нее.

22

Болезнь у Корнелии была нехорошая, та, что появилась у нас в округе совсем недавно, и никто не знал толком, что это такое. Ее называли просто Желтой лихорадкой, потому что лицо и тело покрывалось песочной сыпью, и человек метался в жару пока не умирал.

Корнелия приехала от Арчибеллы очень возбужденная, глаза ее горели, а щеки пылали. Она не вышла в тот день ни к обеду, ни к ужину, а когда я сама зашла к ней, лежала в постели с растрепанными волосами, что совсем на нее было не похоже.

— Веста! — сказала она, жадно вцепившись в мою руку, — я хочу быть колдуньей как ты! Я всё решила, я хочу!

— Я не колдунья, — ответила я, — то была шутка.

— Нет! Неправда!

Мне уже тогда показалось, что у нее жар, так горяча была ее ладонь.

— Чего ты хочешь, девочка?

— Его. Конрада. Я хочу быть с ним, и я на всё согласна!

— Такого средства у меня нет.

— Он любит меня, я знаю!

— Пока Леонард жив, это ничего не значит.

— Тогда Леонард умрет! — не помня себя от отчаяния, выкрикнула Корнелия.

— Опомнись! — осекла я ее, — что ты такое говоришь?!

— Тогда умру я, — сказала она уже тише.

И вот она умирала от этой непонятной Желтой лихорадки, как будто сама ее накликала. В изголовье ее постели стоял недовольный Леонард и совершенно убитый Конрад. В углу, возле тазика и горы полотенец ждали распоряжений Кьель и Лаиса. Доктор раскладывал на столе у кровати свои инструменты.

Он был рослый, ничуть не меньше моих баронов, а лицом совершенен и властен, как триморский император. Волосы были белые до плеч, лоб высокий и открытый, брови густые, строго сдвинутые, костюм черный без отделки. Я просто не могла оторвать от него взгляда, когда вошла. Именно таким я представляла Мима в его настоящем обличье!

— Давно она заболела? — спросил он деловито.

— Три дня назад, — ответила я, потому что все молчали.

Доктор посмотрел на меня, сразу, видимо, оценил мое положение в этом замке и стал обращаться только ко мне.

— Госпожа моя, — сказал он так снисходительно, словно произнес: «девочка», — я знаю эту болезнь и могу ее вылечить, но мне хотелось бы выяснить, с какими вещами больная имела дело в последние дни.

— Вы думаете, это колдовство? — спросил Леонард.

— Не думаю, барон. Некоторые болезни передаются через предметы без всякого колдовства.

— Если вы способны вылечить, так лечите! — не выдержал Конрад, — потом будете проводить дознание!

— Я прошу всех выйти из комнаты, — сказал властно доктор, — кроме одной служанки, которая мне поможет.

Он обернулся к служанкам, и мне показалось, Лаиса вся сжалась от страха. Кьель вызвалась сама.

Мы вышли из спальни в гостиную. Леонард плюхнулся в кресло, Конрад подошел к окну и распахнул его. За окном был желтеющий лес.

— Можно, я уйду? — спросила меня Лаиса, никогда я не видела мою неунывающую служанку в таком смятении.

— Ты как будто его боишься? — спросила я удивленно.

— Можно, я уйду? — повторила она.

Мне это не понравилось, но я, конечно, ее отпустила.

— Странный доктор, — сказал мне Конрад, — ты видела его инструменты?

— Откуда нам знать, чем сейчас пользуются столичные доктора?

— Впрочем, будь он хоть сам дьявол, мне всё равно, лишь бы он ее вылечил.

— Ты до сих пор ее любишь?

— Я любил ее всегда.

Леонард подошел к нам. Горечи у него на лице не было, одно недовольство.

— Чудес не бывает. Она умрет, — сказал он и уставился на брата.

— Тебя это ничуть не огорчает, — заметил Конрад.

— А тебя — напротив.

— Прекратите! — разозлилась я, — нашли время!

— Почему же? — ухмыльнулся Лео, — пусть мой брат расскажет, зачем моя жена ночью ходила к нему в спальню?

— Думай, что говоришь, — Конрада даже передернуло от таких слов.

— Я не думаю, я знаю. Да мне и не жалко для родного брата… мне просто противно, что ты всю жизнь строил из себя святого!

Леонард был не возмущен. Он, как ни странно, был искренне разочарован, и только это, наверно, удержало Конрада, чтобы не ударить его.

— Я не собираюсь перед тобой оправдываться, — сказал он холодно, — меня вообще не касаются досужие сплетни прислуги.

Мне кажется, они бы в конце концов подрались, в таком напряжении мы все находились, но в это время появился доктор. Он подошел спокойно и величественно.

— Через три часа она очнется. Через два дня встанет на ноги… А теперь я хочу увидеть ее вещи.

Братья переглянулись с изумлением. Ссора была тут же забыта. Я тоже облегченно вздохнула, хотя у меня появилось новое недоброе предчувствие. Но оно касалось уже не Корнелии.

— Идемте, доктор.

Из гостиной мы прошли в гардеробную, потом в столовую, потом осмотрели бельевую. В будуаре доктор с моего разрешения стал выдвигать ящики трюмо. Его заинтересовал небольшой розовый флакон из расписной шкатулки. Мне стало нехорошо.

— Что это? — спросил он меня строго, словно я — его провинившаяся ученица.

— Не знаю, — сказала я, замирая от ужаса: этот флакон я видела у Веторио в его комнате, когда он выдвигал ящики, чтобы меня загримировать.

— Откуда в замке это средство?

— Оно опасно? — спросил Конрад из-за моей спины.

— Для вас, — сказал доктор угрожающе, — безусловно.

— Это яд?

— Нет. Это просто крем. Но он предназначен для других людей, устойчивых к болезням… Вы же тут беззащитны как дети! Как он попал к баронессе? Мне очень важно знать, как он попал к ней!

Я решила, что буду молчать.

— Поймите, — настаивал этот странный доктор, — таких флаконов в замке может быть сотня, вы тут все перезаразитесь, и мне не хватит на всех сыворотки. Не устраивать же повальный обыск!

— Хорошо, — сказала я, чтоб оттянуть время, — мы всех расспросим, а вы пока пообедайте с нами, доктор.

Он посмотрел на меня с негодованием, но согласился.

23

Обедали мы втроем: он, я и Конрад. Леонарда наше общество раздражало. Прислуживала нам Симела, которую мы потом отпустили.

— Вы из мертвого города? — спросил Конрад, когда мы остались одни.

Я поняла, что Веторио ему уже всё рассказал. Рассказал прежде, чем мне.

— Меня зовут Хлодвиг, — сказал доктор вместо ответа.

— Вы действительно врач?

— Как ни странно, да. Я был уверен, что остался в живых один, но раз вам всё известно, и откуда-то взялся флакон… тут кто-то есть из наших.

— Тут таких двое. И я прикажу позвать их после обеда. Но сначала мне хотелось бы выслушать вашу версию о катастрофе.

— С вами легко говорить, барон. Да и матушка ваша ничему не удивляется…

— Мы тут устали удивляться, — сказала я, даже не возражая, что меня назвали матушкой, Конрад тоже смолчал.

— Ваш замок слишком близко к месту катастрофы. Отсюда и все неприятности.

— И всё же? Что с вами случилось?

— Кто-то проводил эксперименты по освоению новых видов энергии. Я понятно выражаюсь?

— Продолжайте. Про виды энергии я наслышан.

— Ваша эрудиция опережает свою эпоху на порядок.

— Это не моя заслуга. Продолжайте.

— В результате произошел сдвиг по времени для определенного участка пространства. Все, кто были на этом участке, погибли. Я уцелел чудом, потому что находился в барокамере с больным. Больной потом всё равно умер, так как аппаратура отключилась. А я послонялся по мертвому городу, не нашел никого и отправился в ваш мир.

— И очень скоро приобрели славу великого врача.

— Я располагаю сильными средствами.

— Скажите, а в этом флаконе действительно не яд?

— Нет. Но если этот человек не полный идиот, он должен был знать, что такой крем вам опасен. Его производят на Венере, там особая среда…

Я слушала их разговор, уныло поглощая пудинг с киселем. Всё шло к какой-то нехорошей развязке, это я чувствовала. Мне не нравился страх Лаисы, мне не нравился этот проклятый флакон, мне не нравилось, что Корнелия хотела убить Леонарда, и мне не нравился этот высокомерный доктор. Он говорил с нами слишком снисходительно, возможно, сам того не замечая.

После обеда Конрад, как и обещал, приказал позвать Веторио и Лаису. Лаиса пришла первой. Страха в ней уже не было, но и задора как не бывало. Она выглядела как разоблаченный преступник, которому некуда отступать и нечего терять.

Хлодвиг смотрел на нее прищурившись, я не увидела на его лице ни радости, ни волнения, которое было бы естественно при такой встрече, только всё то же высокомерие.

Конрад показал на флакон, стоящий на столе.

— Лаиса, это твое?

— Нет, — сказала она быстро и коротко.

В отличие от нее, Веторио пришел в прекрасном расположении духа. Он подошел к столу, напевая что-то веселое. Потом увидел розовый флакон и сразу изменился в лице.

— Откуда он тут?!

— Это мы тебя должны спросить, откуда он тут, — мрачно сказал Конрад.

Веторио растерянно посмотрел на него, потом на меня, потом взгляд его встретился со взглядом Хлодвига.

Их встреча не принесла радости ни одному, ни другому. Странно это было! Они несомненно узнали друг друга, но встречи земляков не произошло.

— Мне всё ясно, — сказал доктор и равнодушно отвернулся.

Конрад встал, грозно приближаясь к Веторио.

— Ты чуть не убил Корнелию, ты понимаешь это?!

Веторио не двигался и не отвечал. Я внутренне приготовилась их разнимать. Даже стул свой отодвинула от стола, чтобы вскочить с него мгновенно. Веторио позволял трясти себя как спелую сливу.

— Отпусти меня, Конрад…

— Пойди посмотри, что ты с ней сделал!

— Ничего я с ней не делал!

— Есть у тебя голова на плечах, или нет?!

— Оставьте его, барон! — властно сказал Хлодвиг, — какой с него спрос…

Конрад выпустил рубашку Веторио и вопросительно обернулся. Мне почему-то стало жутко, как при первых толчках землетрясения. Впрочем, землетрясение было бы лучше.

— Это же не человек, — Хлодвиг презрительно взглянул на Веторио и снова отвернулся, — это всего-навсего фанторг. Организм-фантом, их делают сотнями, и мозгов у них не больше, чем у сенокосилки. Они умеют только то, что в них заложено. Правда, умеют превосходно…

Он что-то говорил еще. Веторио стоял как столб и тупо смотрел в пол. Лучше бы я сошла с ума. Мне не пришлось бы тогда покрываться липким потом от ужаса и стыда. Оказывается, я влюбилась не в человека и не в бога, а в какое-то искусственное создание, у которого и чувств-то, наверное, нет, только команды, которые в нем заложены… Поверить в это было невозможно!

— Кажется, вы приняли их за людей? — продолжал доктор снисходительно, — этого следовало ожидать. Они очень похожи, но только внешне. Это не люди. Впрочем, можете считать, что вам повезло. Это идеальные слуги, когда их используют по назначению.

Он встал, как бы стряхивая с себя дрему, и подошел к Веторио, который на него даже не взглянул.

— Ты кто? — строго спросил Хлодвиг.

— Дамский мастер, — ответил Веторио безразлично.

— Вот видите! — доктор обернулся к Конраду, — он умеет обслуживать дам и быть им приятным, у него сладкая речь и море обаяния. Я не удивлюсь, если он и вас очаровал, барон, это входит в его обязанности… Но предвидеть события он не способен, так что не сердитесь на него особенно.

Конрад молчал как каменный, но я чувствовала, что в нем растет негодование. Я даже не представляла, что может сделать он, если мне самой хотелось убить кого-нибудь, а потом заскулить по-собачьи! Надо же один раз за сто лет до смерти влюбиться — и то в того, кого просто не существует! В красивую оболочку, которая может и должна угождать дамам, и по-другому не умеет! В идеального слугу, который никогда не ослушается человека, и у которого никогда не кончится терпение, как у каменного столба!

— А ты кто? — обратился Хлодвиг к Лаисе.

— Актриса, — ответила она покорно.

— А в этой заложены тысячи моделей характеров и внешностей. Она может стать и королевой на три часа, но вы это всерьез не принимайте, барон. Сейчас, насколько я понимаю, она именно та служанка, которая вам нужна.

Да, Лаиса была именно той служанкой. У нее был характер, который меня устраивал, и внешность, которая меня не раздражала ни вызывающей красотой, ни уродством.

— На каком источнике существуете? — спросил Хлодвиг их обоих.

— На внутреннем, — ответил Веторио так же равнодушно.

— Странно…

— Новая модель. Для неосвоенных районов.

— И надолго тебя хватит?

— На год.

Хлодвиг обернулся к нам.

— Я с удовольствием купил бы у вас обоих. Особенно, этого. Мне очень нужен фанторг.

— Они не продаются, — сказал Конрад сквозь зубы.

— Они продаются, — холодно заметил ему доктор, — правда, очень дорого. Они продаются, барон, но я не настаиваю. Только должен предупредить, что через год у них кончится подпитка, и их всё равно не станет.

Всё мне было теперь ясно. И почему Веторио ничего не боялся, кроме лишних расспросов, и почему жилось ему тут как в раю, даже у Леонарда, и почему так смешно и горько ему было, когда я называла его богом… Одного я только не понимала: почему у меня и сейчас такое чувство, что он умнее всех нас?

— Продайте меня, барон, — усмехнулся Веторио, поворачиваясь к Конраду, — он дело говорит, только просите сразу пятьдесят тысяч, так оно будет вернее. Я штука дорогая.

— Нас нельзя продавать! — Лаиса взглянула на меня умоляюще, и мне стало как-то всё равно, настоящая она или искусственная, разум мой отказывался верить, что они оба просто умные куклы.

Я подошла к Лаисе и обняла ее.

— Не бойся, девочка, я тебя не отдам.

Хлодвиг посмотрел на меня с презрительной жалостью, и мне стало неуютно под его взглядом, словно я сама — этот самый идеальный слуга, а не хозяйка в замке!

— Напрасно вы с ними так, — сказал он, — от такого обращения они только портятся. Я понимаю, они вам нравятся, так и задумано, но лучше будет, если вы их продадите. Это слишком сложные игрушки для вас. И поэтому опасные.

— Мы сами разберемся, — заявила я.

Он дернул плечом и повернулся ко мне спиной, как бы говоря: «Да что с вами разговаривать!»

Конрад тоже не собирался больше обсуждать эту тему.

— Не хотите взглянуть на Корнелию? — спросил он хмуро.

— Ну что ж, — согласился Хлодвиг, — идемте.

Они вышли. Веторио сел к столу и уронил голову на согнутые локти. Мне стало стыдно за свой стыд, который я испытала, когда услышала, кто он. Ведь я сама была ничем не лучше ни его, ни Лаисы. Я представляла из себя такое же подневольное существо, которым руководит инстинкт, только меня он заставлял убивать, а их — подчиняться и нравиться. Неизвестно, что хуже!

Мне чудовищно было подумать, что он целовал меня и даже согласился ко мне прийти только потому, что должен так вести себя с любой женщиной. У меня не было сил в это поверить. Но даже если бы и так, осуждать его я не могла, кому как не мне лучше всех было знать неумолимую силу инстинкта!

Я долго стояла над ним, не зная, что сказать. Потом позвала его. Он обернулся ко мне не сразу, замедленно, как во сне. Он был прекрасней всех. Я хотела сказать ему, что всё равно люблю его, и даже еще больше люблю, потому что прекрасно понимаю его положение… но, как оказалось, меньше всего его волновало мое к нему отношение.

— Теперь он ни за что не поверит, что я не давал ей этот крем, — с отчаянием проговорил Веторио.

— А разве не ты его дал? — удивилась я.

— Ты тоже считаешь меня идиотом? — усмехнулся он горько, — она заходила ко мне, просила что-нибудь от морщин, она помешана на своей молодости!.. А про этот флакон я сразу ей сказал, что лучше умереть своей смертью. Я держу его для себя.

— Как же он к ней попал?

— Откуда я знаю!

Лаиса всё это время тихо стояла рядом.

— Надо спросить баронессу, когда она очнется, — посоветовала она.

— Тогда идемте, — сказала я, — ей уже пора очнуться.

Корнелия действительно пришла в себя и слабо улыбалась. До тех пор, пока не взяла со столика зеркало. Это же надо, что никто не догадался убрать от нее зеркало!

Она пришла в ужас и смотрела на всех так, словно ее облепили скорпионы.

— Что это со мной?! Что?! Это не я!!

— Доктор, это пройдет? — озабоченно спросил Конрад.

Леонард же стоял у окна с недовольной миной, как будто его это не касалось.

— Нет, — сказал Хлодвиг равнодушно, — я взялся лечить болезнь, и я ее вылечу. Я спас ей жизнь, а красота — это не мое дело. Впрочем, что вы волнуетесь, — он с усмешкой обернулся к дверям, где незаметно стоял Веторио, — у вас же есть дамский мастер!

Конрад тоже обернулся к дверям, он только что заметил, что Веторио тоже здесь, и на лице его появилось негодование.

— Мастер! — воскликнул он с таким возмущением, за которым обычно следует бросок стулом или канделябром.

Веторио отделился от дверей и подошел к изголовью.

— Ну что? — спросил Хлодвиг, — возьмешься?

— Вы прекрасно знаете, — заметил ему Веторио, — что в таких условиях я могу только самую малость. У меня с собой была одна сумка, а не грузовой модуль.

— Всё ясно. Твое дело — заразить.

От этих слов Веторио передернуло, он побледнел как льняная скатерть, но ничего не ответил. Тут я решила, что пора вмешаться.

— Корнелия, — спросила я, подсаживаясь к ней на кровать, — ты знаешь, что причина твоей болезни — проклятый розовый флакон?

— Да, — ответила она сквозь слезы.

— А кто тебе дал его?

— Он, — она показала на Веторио.

— Сколько раз я хотел его убить! — подал голос Леонард, — и ни разу не удалось!

— И не удастся, — сказал Хлодвиг, — лучше попробуйте убить свою тень.

— Пока я жив, — тихо проговорил Веторио, даже не пытаясь оправдываться, — я могу вернуть ей лицо, на всё тело у меня не хватит препаратов.

— Так пойди, — сказал Конрад раздраженно, — и принеси то, что у тебя есть. Да покажи сперва доктору, раз сам ничего не смыслишь!

Веторио молча вышел. Я кинулась следом и догнала его уже на лестнице, ведущей на половину Конрада. Я встала на ступеньку выше и преградила ему дорогу.

— Она же лжет! Она же лжет, Веторио!

— Конечно, — сказал он спокойно.

— И ты еще собираешься ее лечить!

— Конечно, — повторил он, — или ты забыла, кто я?

— Нет, — я покачала головой, — я помню. Ты мой любимый.

— Странная ты, Веста… Ты же всё слышала. В том, что я тебе нравлюсь, нет ни моей заслуги, ни твоей слабости. В этом только тонкий расчет моих создателей. Хлодвиг правильно сказал, к нам нельзя слишком по-человечески относиться, мы от этого портимся.

— Зачем он только появился, этот твой Хлодвиг!

Я стояла на ступеньку выше, поэтому мне было очень удобно взять его лицо в ладони и целовать торопливо и отчаянно, не обращая внимания на пробегавшую мимо прислугу. Я подошла уже к тому краю безумия, когда не остановит уже ничто.

— Ты ненормальная, Веста! Что ты делаешь?

— Хочешь, мы пойдем в твой мертвый город, и там ты вылечишь Корнелию? За это Конрад тебе всё простит!

— Я бы сделал это и без его прощения. Но туда нет дороги, одни болота.

— Но ты-то прошел!

— Я плутал две недели и совершенно не представляю, откуда я вышел. Мы увязнем в болотах раньше, чем пройдем половину пути.

— Я найду дорогу! Завтра же! Хочешь?

— Ты?! Как ты сможешь?

— Скажи, хочешь?

— Я хочу, чтобы в этом замке воцарился мир и покой. Чтобы женщины были прекрасны, а мужчины счастливы.

— Я найду дорогу, Веторио. И как только баронесса сможет ходить, мы пойдем к тебе, в твой белый город.

Наверное, он мне не поверил, но всё равно улыбнулся.

— Спасибо тебе, Веста.

— Ты… помнишь, о чем мы договорились?

— О чем?

— Ты обещал прийти ко мне сегодня вечером.

— Это жестоко с твоей стороны напоминать мне об этом.

— Разве ты не видишь, что я люблю тебя по-прежнему? И даже больше? Разве ты не видишь, что я для тебя луну достану с неба и все звезды по одной?

— Вижу. Но твоя любовь сильно смахивает на жалость.

— Веторио!

— Пойми, в первый раз в жизни я узнал другое. Ты смотрела на меня как на бога. На меня никто и никогда так не смотрел, и я не знаю, что может сравниться с этим! Теперь с твоих глаз спала последняя пелена… Я, конечно, приду к тебе, но только если ты мне прикажешь. Ты же знаешь, я не могу противиться.

— Ну, уж нет, любимый, до этого я не опущусь.

Я уступила ему дорогу, он опустил глаза и быстро пошел вверх по лестнице.

24

Вечером я зашла к Корнелии. Она лежала в постели, лицо было чистым и розовым, как у младенца, такими же нежными стали кисти ее рук. Всё остальное она старательно прикрывала ночной рубашкой и шарфиком.

— Мне незачем жить, — сказала она уныло, когда я вошла, — лучше б я умерла!

Я не была настроена на жалость.

— Зачем ты солгала? — спросила я строго.

— Я? — она посмотрела удивленно и испуганно, — когда?

— Веторио не давал тебе этот крем. Мало того, он даже предупредил тебя, что он опасен. Зачем же ты его взяла? Не отпирайся, я всё знаю. Ты прошла ночью через спальню Конрада, попала к Веторио и сама взяла флакон. Я знаю, что так и было. Я только хочу понять, зачем?

Корнелия не стала отпираться, глаза ее наполнились слезами.

— Чтобы убить Леонарда…

— Ах, ты… — у меня не нашлось для нее слов, — да как тебе такое в голову пришло!

— Оставь, Веста! Разве ты не видишь, что я и так наказана! Я мерзкое чудовище, покрытое язвами! Что может быть хуже!

Она разразилась такими рыданиями, что мне пришлось долго и настойчиво ее утешать. Я пообещала ей, что когда мы придем в мертвый город, Веторио всё исправит, и тело ее будет таким же прекрасным и чистым, как ее лицо. С этой надеждой, похожей на сказку, она и уснула.

Была уже ночь. Я стояла над тазом с водой и смывала грим. Лаиса разобрала мне постель и ушла к себе. Мне всё еще казалось, что Веторио одумается и придет ко мне. Сам придет, без принуждения. Я была так красива тогда, что, наверно, сама бы к себе пришла! Во мне не было ни роскошной соблазнительности Арчибеллы, ни утонченной нежности Корнелии. Во мне было что-то другое. Какая-то бесконечная глубина что ли, которая появляется только после ста…

Дверь была не закрыта, потому что я ждала. Но дождалась я не Веторио, а Конрада. Он зашел так неожиданно, что я вздрогнула и уронила полотенце в таз.

— Ты еще не спишь? — спросил он устало.

Я боялась к нему обернуться и не знала, что делать.

— Может, завтра поговорим?

— Я хотел только спросить. Ты действительно знаешь дорогу в мертвый город? Или это опять выдумки этого мастера?

— Я проведу вас в мертвый город, как только Корнелия сможет ходить. И не говори о нем в таком тоне, мне это неприятно. Ясно?

— Послушай, Веста… — Конрад смущенно кашлянул, — я терпеть не могу сплетен, но когда ты так его защищаешь…

— То что?

— Он… твой любовник, Веста?

— Да, — сказала я.

По-моему, Конрад был потрясен, он долго молчал, пытаясь что-то понять, но так и не смог.

— Ну, это уж слишком! — заключил он.

— Почему? — спросила я насмешливо.

— Как это почему?.. — растерялся он.

Я повернулась к нему, откидывая за плечи волосы.

— Что в этом удивительного?

Он молча сглотнул и попятился. На лице его было перемешано всё: изумление, ужас, восхищение и глубокое недоверие.

— Это ты, Веста?!

— Это я, мой мальчик.

— Ты ведьма?!

— Понимай как хочешь, я уже сама не знаю, кто я.

— Я всегда… я с самого детства знал, что ты какая-то особенная… но такого я не ожидал!

— Я тебе не нравлюсь?

— Это не ты.

Я понимала, что теперь он будет относиться ко мне по-другому, что я исчезла для него, а появилась какая-то другая, незнакомая женщина. И с этим ему предстоит еще смириться. Но к чему было цепляться за прошлое, когда я так изменилась, что и сама себя не узнавала? Притворяться прежней у меня уже не было ни сил, ни желания.

— Ты прекрасна, но я начинаю тебя бояться, Веста. Откуда ты знаешь дорогу в мертвый город?

— Не спрашивай, а то я не поведу вас.

— Ясно… — Конрад подошел к двери и открыл ее, — как я устал от вас всех! — выдохнул он, стоя на пороге, — ни одного нормального человека вокруг! Всё как в страшной и глупой сказке, в которой всё перепутано. Женщина, которую я люблю, умирает! Мой сумасшедший брат обвиняет меня в прелюбодеянии! Врач оказывается надменным снобом из будущего! Лаиса, само совершенство — просто куклой для сцены! Моя няня, которую я знаю много лет — ведьма! И наконец человек, которому я верил как самому себе, чуть не погубил всё своей глупостью, да и вообще оказался не человеком, а непонятно кем! И всё это в один день, Веста! С меня довольно на сегодня…

25

Никто никогда не узнает, каких трудов мне стоило разведать дорогу к мертвому городу. Он был не так уж далеко от замка, но его окружали непроходимые комариные болота. Идти следовало по узким перешейкам леса, которые внезапно обрывались, врезаясь в буро-зеленое месиво или тростниковые заросли. Я оставляла клювом пометки на деревьях, чтобы не запутаться, когда пойду пешком, и летела дальше. Часто выбранная дорога приводила в тупик, мне приходилось возвращаться назад и выбирать обходные пути.

Через неделю я примерно знала, как нам надо двигаться, но не была уверена, что не заблужусь на первый же день пути. Путь получался неблизкий, с учетом всех трудностей и обходов, пройти его можно было дней за десять, а то и за полмесяца. Я стала сомневаться, дойдет ли хрупкая Корнелия. За себя, Конрада и Веторио беспокоиться было нечего.

Путь был известен, Корнелия поправилась, приготовлена была палатка, и насушены сухари. Осталось только уговорить Леонарда отпустить свою жену с нами. Это оказалось труднее всего, потому что ему пришлось объяснять всё от начала до конца.

Мы дождались, пока он окажется один, и взяли его в тесное кольцо. Леонард удивленно огляделся и понял, что от него чего-то хотят.

— В чем дело? — он попятился и сел в кресло, за которым стояла Корнелия, задрапированная по самый подбородок, — ну что вам?

— Ты хочешь, Лео, — спросила я, — чтобы твоя жена была красива, как прежде?

Леонард удивленно поднял брови, он был трезв и поэтому настроен не слишком агрессивно.

— Хочет, — ответила за него Корнелия.

— Это возможно? — спросил он.

— Послушай меня, — вступил Конрад, — это возможно, но только в мертвом городе, который лежит у нас на болотах.

— В первый раз слышу о каком-то мертвом городе!

— Это город из будущего, — сказал Веторио.

— Из какого еще будущего? — поморщился Леонард.

— Из далекого. Из такого далекого, что вам и не снилось, господин барон.

Леонард почесал свои космы и повращал выпученными глазами.

— А! Так ты оттуда, чертово отродье?!

— Я оттуда, так же как и врач, который лечил ее.

— И я оттуда, — вставила Лаиса.

Леонард посмотрел на нее удивленно, как будто в первый раз заметил, потом повернулся ко мне.

— Ну? И что?

— Мы хотим отвести туда Корнелию, — сказала я ему.

— Куда, черт возьми?!

— Да пойми ты своей пустой башкой, — не выдержал Конрад, — что у нас на болотах лежит кусок из города будущего. И в нем есть все средства, чтобы вернуть Корнелии ее прежний вид. Нам надо только туда дойти!

Леонард со своим выпуклым лбом и кучерявой головой был похож на упрямого быка. Ворот его, как всегда, был расстегнут, шнурки на рукавах развязаны, сапоги в пыли.

— Ты всё равно меня не любишь, — сказала Корнелия у него за спиной, — отпусти меня в мертвый город.

— С Конрадом?!

— И со мной тоже, — вставила я, — надеюсь, мне ты доверяешь?

И снова он обвел нас бычьим взглядом, потом обратился к Веторио.

— И с тобой, конечно, тоже?

— Конечно. Я буду ее лечить.

— И с тобой? — он обернулся к Лаисе.

— Ну да, — потупилась она.

Тут Лео откинулся на спинку кресла и с силой ударил кулаками по подлокотникам.

— Сговорились! — рявкнул он.

— Успокойся, — сказала я строго, но на него это не подействовало.

Он встал, возмущенно размахивая руками, и сначала было непонятно, что его так возмущает.

— Здорово придумали! У нас под боком город из будущего, и туда идут все, все, все! Даже эта! — ткнул он пальцем в Лаису, — все, кроме меня! Молодцы, умники!..

— Мы не знали, что ты такой любитель путешествий, — сказал Конрад удивленно, — и потом, плестись придется через болота и не один день.

— Испугал!

— И кто-то должен остаться в замке.

— Ха! Да пропади он пропадом!

— Давайте возьмем его, — тихо подала голос Лаиса из-за моего плеча, — там правда много интересного…

— Он разноется на полпути, — недовольно возразил Конрад, — и потребует вина и закуски, и горячую ванну с эликсиром!

— Я?! — возмутился Лео, — я разноюсь?! Это мы еще посмотрим, кто из нас первый разноется!

Так нас стало шестеро.

На следующий день на рассвете мы собрались у моста, одетые по дорожному, с заплечными мешками, со шляпами, обшитыми сеткой от комаров, с набитыми всякой мелочью карманами и с привязанными к поясу фляжками. У Конрада был еще арбалет со стрелами и меч, у Веторио — топор и нож за поясом.

Леонард явился последним, мы было понадеялись, что он передумал или проспал. Но он выскочил из парадного подъезда и направился к нам почти бегом, насколько позволяла его ноша. Его лицо светилось вдохновением и ожиданием чего-то необыкновенного. Давно я его таким не видела и думала, что уж и не увижу никогда.

— Я готов!

Лаиса подошла и без спроса завязала ему шнурок на куртке.

— Он будет цепляться за ветки и мешать вам.

— Спасибо, — усмехнулся он.

От леса уже тянуло осенней сыростью. Я на прощанье оглянулась на замок, в котором прошла вся моя жизнь, и у меня было чувство, что я никогда его больше не увижу.

Сначала было легко. Мы шли по сухой тропинке гуськом, строго друг за другом. Для счастья мне не нужно было больше ничего: дальняя дорога и Веторио рядом. Я буду шагать за ним след в след и подсказывать ему, куда сворачивать, я буду сидеть с ним у костра и слушать рассказы про будущее, я буду спать с ним в одной палатке, может даже, плечом к плечу. А потом мы придем в белый город, похожий на мыльную пену и кружева, и увидим там что-то необыкновенное и загадочное, как само будущее!

Утес мрачной громадой вырос перед нами внезапно, наверно, потому, что я о нем совсем не думала в тот момент, я была уже слишком далека от этих мест в своих мечтах. Я посмотрела на него снизу вверх и поняла, что он притягивает меня к себе, как будто петлю набросил на шею. Проклятый! Утес, который превратил меня в убийцу и рабу, которому я служу, непонятно зачем, столько лет! Он тянул и манил меня, не властно как господин, но загадочно как сирена и ласково как родная мать. Он словно обещал мне неведомое счастье, но я-то знала, что счастье ждет меня только впереди.

— Давайте остановимся, — предложил кто-то.

— Нет! — крикнула я, — никаких остановок возле этого утеса!

Я была за старшего, и все меня послушались.

В том месте, где сосны расступились в разные стороны как в танце или в игре, образуя широкую дорогу, я решила, что мне можно немного отстать и поговорить с Веторио, который шел тогда последним.

— Вы помирились с Конрадом?

— Мы не ссорились. Просто он до сих пор считает, что во всем виноват я, а мне… мне уже всё равно, что он считает.

— Мы заставим ее признаться!

— Зачем? Я же сказал, мне всё равно.

Мы шли по мягкой желтеющей траве, солнце светило сквозь кроны сосен, откуда-то из глубин леса тянуло гнилой болотной сыростью. Впереди Леонард вел за руку Корнелию, за ними шагал Конрад, чуть отставая от него, шла Лаиса. Мешок у нее был набит не меньше, чем у мужчин, но походка была на удивление легкая.

Она оглянулась и улыбнулась нам. Мы ее догнали и пошли втроем. Я вдруг вспомнила одну неприятную вещь.

— Это правда, что вам остался только год?

— Какой год?

— Ну, помнишь, ты сказал доктору?

— А-а, — усмехнулся Веторио, — не волнуйся, это я соврал господину доктору, чтоб не приставал, на каком источнике мы тут существуем. Не рассказывать же ему про вашу фреску!

— Значит… вы не всегда говорите, то что велено?

— Веста, — вздохнул он, — ты-то хоть не считай меня болваном…

Дорога сворачивала на болота. Я пошла вперед.

26

Первым же дождем с меня смыло весь грим. Я была к этому готова и не собиралась отрицать, что я ведьма. Пусть думают, что хотят, лишь бы не догадались о черной птице. Удивился, впрочем, только Леонард. Конрад меня уже видел, Лаиса знала давно, а Корнелия и так не сомневалась, что я колдунья или другая нечистая сила.

Леонард допятился до сосны, в которую уперся лопатками, он смотрел на меня со страхом и подозрением. Я поняла, что он тоже никогда уже не будет относиться ко мне по-прежнему, как Конрад, который стал сух со мной и сдержан. Он тоже не простит мне многолетнего обмана.

— Прошу тебя, Лео, — сказала я, — не пугайся, разве я когда-нибудь сделала тебе что-то плохое?

— Не подходи ко мне, — сказал он торопливо, — ты не Веста, ты — оборотень!

— Я Веста!

— Я сказал, не подходи ко мне!

Теперь попятилась я. Леонард реагировал еще острее, чем Конрад, наверно, потому что был младшим, и потому что больше всех любил сидеть у меня на коленях.

Лаиса подскочила к нам неожиданно.

— Как вам не стыдно! — возмущенно высказала она Леонарду, а заодно и Конраду, безразлично стоящему рядом, — вы радоваться должны, что она такая молодая и красивая! А вам подавай вашу старуху! Веста, они просто не любят тебя! Они только себя любят и свои детские капризы!

— Помолчи, — хмуро сказал ей Конрад и добавил презрительно, — кукла.

Когда-то я восхищалась им, но, видно, в мире не бывает совершенства. Мне хотелось заклевать его сейчас как букашку.

— Это ты помолчи, — сказала я с тихой яростью, — ты сам-то давно ли с Кренгра? Или ты забыл, что такое рабство?

— Веста!

— Да ты должен ненавидеть его всеми силами души, а не подпевать рабовладельцам! Кого ты послушал? Какого-то надменного врача, который и нас-то за людей не считает! Или мало тебя били? Мало продавали? Мало называли тупой скотиной, способной только размахивать мечом?!

Конрад молчал, его трясло, но он не двигался с места, чтоб остановить меня, только смотрел не то с бешенством, не то с ужасом. С мокрых волос его на лицо стекали капли воды. Я замолчала.

Леонард, ничего не понимая, крутил головой. Лаиса прижималась ко мне. Веторио под тентом разводил костер.

— Идите сушиться, — позвал он, — а то передеретесь.

Пока сушились, сварили кашу и чай. За это время почти никто не проронил ни слова, только Веторио пел себе под нос свои любимые «Муки любви» и делал вид, что всё в порядке. Всё получалось совсем не так, как я мечтала! Дорога началась со ссор и недомолвок, с обид и ярости.

Мы все были слишком разные. Ничего с этим было не поделать. Впрочем, на четвертый-пятый день болота вытравили из нас эту разницу. Измученные, по пояс пропитанные бурой слякотью и уже не помышляющие сушиться, искусанные кровожадными комарами, продрогшие, еле передвигая ноги и шевеля языком, мы забыли, кто мы и откуда, помнили только, куда идем.

На шестой день, когда под вечер мы выбрались на сухой перешеек для ночевки, я не нашла своей отметки. Когда-то это должно было случиться, и это случилось. Мы заблудились.

Бароны ставили палатку, Лаиса разбирала мешки, Корнелия лежала прямо на земле, не в силах пошевелиться, ей, бедняжке, приходилось труднее всех. Веторио рубил сушняк для костра, благо, на болоте его было полно. Я подошла к нему, чавкая жижей в сапогах, которую не удосужилась еще вылить.

— Мы вышли не туда, — сказала я шепотом.

— Ты запуталась?

— Да. Придется идти назад, представляешь?

— Лучше скажи об этом завтра, — посоветовал он.

Кашу варила Лаиса, я сняла с Леонарда свитер, который он порвал о корягу, чтобы зашить.

— Я начинаю к тебе привыкать, — сказал он, хлопая комаров, которые тут же облепили его голое мускулистое тело.

— Я к тебе тоже, — ответила я.

Его как будто подменили. Он ни разу не пожаловался и не взвыл от возмущения, он деловито шел, подавая руки дамам и не требуя к себе особого внимания. Он почти неделю ничего не пил и питался одной кашей с сухарями или подстреленной уткой. И, по-моему, он был совершенно счастлив. В первый раз в жизни у него появилась цель — дойти до мертвого города, и он шел упрямо и терпеливо, как и все мы.

— Странно, — подумала я, — никогда не угадаешь, что человеку надо! Если бы в детстве Конрад брал его с собой в военные походы или на охоту в дальний лес, если б он занимался побольше своим младшим братом, который завидовал ему настолько, что даже женился на его невесте, может, тогда из Леонарда и не вырос бы такой сластолюбец и лентяй.

Пока не стемнело окончательно, мне пришлось уйти подальше в заросли тростника и снова стать птицей. Я летела очень низко над кронами деревьев, чтоб меня никто не увидел, я искала свою следующую метку. Нашла я ее, когда темнота стала почти непроглядной, и меня уже обкричались хором и поодиночке.

Я вышла к костру и устало прислонилась плечом к Веторио. Он набросил на меня одеяло и обнял. Он рассказывал, как их делают, как с помощью каких-то полей с человека снимается копия, как изготавливают по ней физическое тело, выращивая его в какой-то камере как растение, как их потом соединяют, это тело и эту полевую копию, и, чтобы вдохнуть в них жизнь, подключают специальное излучение… Для меня было так много в этом непонятного, что я задумалась о своем. Поняла я только одно: мы все твари божьи от червяка до слона, а они — нет, и то, что дает нам Бог, они получают от какого-то биогенератора.

— Ты так похож на человека! — удивилась Корнелия.

— И на дьявола! — добавил Леонард, но уже беззлобно, когда ему всё объяснили, он перестал раздражаться, тем более, испытывать суеверный ужас, ему это даже понравилось, как будто он получил новую игрушку.

Только Конрад сидел по-прежнему хмуро и почти ничего не говорил, он мне не нравился совершенно!

Веторио разоткровенничался в этот вечер. Он рассказал про другие цивилизации, которые живут на далеких звездах, про космические расстояния, про историю, которая нас ожидает в ближайшие века… это воспринималось, как занимательная сказка, особенно здесь, у костра на комарином болоте.

— Скажи, — вдруг заинтересовалась я, — а что у вас там, где сейчас наш утес?

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Город.

— Какой?

— Всё тот же. Один большой город.

Через полторы тысячи лет, поняла я, моего утеса не будет. И того, что я охраняю, тоже не будет. Значит, оно не вечно!

— По-моему, там сейчас городской пляж, — заметила Лаиса, — это такое место, где все купаются.

Пляж! Мой трепет перед утесом значительно убавился.

— Идемте спать, — сказал недовольно Конрад, — завтра рано вставать.

— Завтра нам идти обратно, — заявила я, чтоб испортить ему настроение еще больше, мне порядком надоел его хмурый вид, — я ошиблась и увела вас не туда.

— Приятно слышать, — буркнул он и скрылся в палатке.

— Ничего, — успокоила я остальных, — мы не заблудимся, я знаю, куда идти.

— Я так устала! — пожаловалась Корнелия, но возмущаться не стала, а тоже пошла в палатку.

Леонард признаков ревности не проявил, он неторопливо допивал последний чай с сухарем в прикуску.

— Веста, далеко еще идти?

— Еще столько же.

27

Так же неожиданно, как болото перешло в сухой лес, лес перешел в город. Мы вышли на просвет, и прямо перед нами оказалась высокая пенная стена здания, обнесенного ажурным забором. За забором был заброшенный газон, с сухими стеблями прошлогодних цветов. Дальше были другие дома, они стояли друг от друга далеко, и земля между ними была выложена цветными гладкими плитами, в щелях пробивались пучки травы.

Вдалеке поднимались совсем другие здания, немыслимой высоты и изящества, они перекидывали друг другу руки воздушных мостов и переливались на солнце как белые парадные камзолы с золотой отделкой.

Лаиса побежала вперед, порядком опустевший мешок ей совсем не мешал.

— Дома! — кричала она радостно, — дома, дома!

Мне показалось, что я вступаю сапогами, облепленными засохшей грязью, в свой собственный сон.

Мы шли по этому странному заброшенному городу, изумленно озираясь, и вокруг не было ни души. Тысячи дверей и окон обступали нас со всех сторон, и ни за одним окном не было ни одного живого существа. Все погибли при катастрофе, не выдержав перегрузок, остались только фанторги, которые погибли потом по другой причине: не работал их биогенератор.

Вблизи город выглядел запущенным, почти год его никто не убирал и не заботился о его красоте. На гладких плитах его площадей скопились пыль и грязь, сосновые иголки и мутные лужи. Но это его не портило, только прибавляло ему щемящего очарования. Гораздо хуже было другое — начисто объеденные болотной мошкой скелеты людей, которые попадались, куда бы мы ни свернули. Прекрасный сон перемежался с кошмаром.

Везде попадались яркие цветные кабинки, похожие на большие капли. Веторио сказал, что это местный транспорт, называется — модули. Когда-то они летали! Я очень удивилась, что у них нет крыльев. В общем-то, надменность строгого доктора была мне понятна — тут люди были как боги.

На белых домах и просто на опорах попадались порой темные квадраты и эллипсы. Нам объяснили, что это называется — экраны, и на самом деле они не темные и не плоские, а должны гореть оживать и становиться объемными. Так люди узнавали новости и тенденции моды, узнавали, что им надо делать и что купить. Последнее мне было совершенно не понятно, я не знала, что присутствую в мире вещей: умных, красивых, полезных и, главное, многочисленных.

Вещами здесь были и наши спутники — фанторги. Почему-то. Мы тоже теперь знали, что они сделаны искусственно, но, хоть убей, не могли понять, чем они не люди, мы просто забывали об этом.

Довольно скоро Веторио вывел нас на широкую улицу, к многоэтажному зданию, похожему на отломанный кусок пчелиных сот. Его огромные стеклянные двери были раскрыты, на ступеньках лежал еще один скелет в обрывках переливающейся одежды. Над входом была тусклая бесцветная надпись огромных размеров: «Эвридика». Веторио сказал, что надпись эта должна светиться голубым и красным. Это была гостиница, в которой находился его Салон.

— Заходите! — он развел руками, как радушный хозяин, — мы у цели!

Мы прошли по ступеням в просторный зал и просто попадали от усталости в стоящие там мягкие кресла, сделанные как будто из красной пены. Высокий потолок был разделен на квадраты, и в каждом висела причудливая змейка-светильник. Наш проводник исчез ненадолго, потом вернулся и радостно заявил, что солнечные батареи работают, вода в резервуарах есть, а значит, скоро у нас будут все удобства. Про какие удобства он говорил, мы тогда не имели понятия.

Первый день ушел на отмывание, отскребание и отсыпание. Веторио увел с собой мужчин, а нас с Корнелией забрала Лаиса. Разместились мы, впрочем, рядом, сразу на втором этаже, чтобы не потерять друг друга.

Комнаты были просторны, мебель не из дерева, а как будто из прозрачного стекла, кровати мягкие, принимающие форму тела, занавески на окнах — живые, послушные коробочке с кнопками. Такие коробочки были для всего, для всех их умных вещей, назывались — пульты. Это удивило, но не так, как помещение для мытья и надобностей, которое было в каждом номере и даже не одно!

Там внутри всё сияло! Стены и пол были выложены цветными плитками с рисунком, лично у нас были рыбы и водоросли. Ванны для мытья были гладкими, просторными как маленькие бассейны. Вода текла в них сама из золотых трубочек с запорным устройством. Проточная вода меня изумила и обрадовала, я вообще обожала купаться! Но больше всего меня, да и Корнелию тоже поразили нужные сиденья. Проклятье всех замков — вонь из туалетных комнат — здесь отсутствовало. Как бы ни были у нас роскошны кресла и горшки под ними, даже комнаты приходилось менять два раза в год, чтобы проветрились. Здесь всё было чисто и просто, всё делал какой-то утилизатор, быстро и бесшумно.

Всё для нас было ново и непривычно: и одежда, которую нам пришлось надеть, пока наша не выстиралась, и блюда, которыми нас накормили наши гостеприимные хозяева, и развлечения, которые они нам с удовольствием показали. Стоило ползти две недели по болотам, чтоб увидеть столько интересного!

Мы узнали, что люди будущего, как боги, умеют делать не только умные вещи и фанторгов, но еще и целые иллюзорные миры. Они игрались в эти миры, как дети, они развлекались ими, как мы книгами и спектаклями, они использовали их для исследований реального мира.

К вечеру каждый нашел развлечение по себе. Леонард увлекся какой-то игрой и охотился за инопланетными тварями. Твари были иллюзорные, а орал он по-настоящему, причем, на всю гостиницу.

Конрад в последнее время полюбил книги и знания, поэтому предпочел общаться с искусственным разумом, который как в сказке был запрятан в шкатулочку с экраном и отвечал на все его вопросы, показывал ему страницы книг, схемы и картинки. Такие шкатулочки были почти во всех комнатах.

Корнелия же увлеклась музыкальным инструментом, который стоял в обеденном зале возле сцены. Он мог звучать совершенно по-разному, и даже одна нота неизвестного тембра могла заворожить. Лаиса назвала его «Синтезатор» и показала, как с ним обращаться. Она, как мать-наседка, поглядывала за всеми, особенно за Леонардом, а мы с Веторио спустились на первый этаж и зашли к нему в Салон.

Там стояло всего несколько кресел напротив многостворчатых зеркал, было много пространства и света. Он протянул мне альбом с фотографиями, тогда я думала, что это такие картины, и была изумлена, как тонко они нарисованы. Женщины в альбоме были прекрасны на любой вкус и одеты роскошно, мне показалось, что каждая не меньше, чем принцесса.

— Это все твои клиентки?

— Не все.

Я почувствовала легкий, но досадный укол то ли зависти, то ли ревности. Я ведь ничего не знала о его прежней жизни.

— А тебе нравилась какая-нибудь особенно?

— О чем ты? Выбирал не я, выбирали меня.

— И многие… тебя выбирали?

— Я не считал.

Он был одет во что-то жемчужно-серое с ремнем и закатанными рукавами, волосы вымыты и тщательно причесаны, он был хорош как никогда, его хотелось терзать, кусать и тискать, любить и ненавидеть!

— Это тоже входило в твои обязанности? — спросила я презрительно.

— Послушай, — он нисколько не смутился, — не забывай, что я не человек, и ваши понятия о приличиях и достоинстве меня не касаются. Видела компьютер? Считай, что я то же самое. На какую кнопку нажмешь, то и получишь.

Я вспыхнула как сухая бумага, швырнула альбом с красотками на пол и вышла из Салона. Я ему не верила. Он был не таким, но почему-то играл в эту игру по этим правилам.

Ночью усталость взяла свое, я сразу уснула, не дожидаясь, пока придут Корнелия и Лаиса. Мне снился утес: как я подлетаю к нему, кружу над ним, а он всё заманивает меня к себе, затягивает невидимой петлей, и вот уже я лезу на стену, раздирая пальцы и скрипя зубами, сердце мое бешено колотится от волнения и надежды, только я уже не я, я не Веста, а Филипп. Я Филипп, барон Карсти, я ничего не боюсь, мне ничего не нужно, кроме этого утеса, этой расщелины у кривой сосны. Мама, мамочка, жди меня, я уже рядом, я почти дошел!

Я проснулась на рассвете, откинула одеяло, подошла к окну. За окном была широкая улица, за ней огромные дома-соты, в которых ни души, чужой неведомый и противоречивый мир, прекрасный и ужасный одновременно! Мне захотелось сбежать отсюда, всё бросить к чертям: этот изысканный город, полный скелетов, этого вечно хмурого Конрада, этого неприступного Веторио, этого вздорного Леонарда, от которого не знаешь, чего ждать в следующую минуту, эту несчастную врунишку Корнелию… бросить всё и лететь назад к утесу, такому родному, такому желанному и такому близкому. Всего полчаса полета!.. Потом я пошла в свою ослепительную ванну, облилась холодной водой и смыла с себя это наваждение.

После завтрака Веторио увел Корнелию к себе, а мы пошли осматривать город дальше. Никогда не забуду то волшебное состояние, как будто во сне или в другой жизни: мы четверо идем по огромным заброшенным площадям, странно одетые, сами на себя не похожие, идем, и даже говорить у нас нет сил. Или слов. Осеннее солнце не жарко, но приветливо светит, ветра нет совсем, и вовсю гудят наши родные болотные комары.

Лаиса в желто-голубом костюмчике, идет, как будто летит, впереди. Ее светлые волосы распущены, в волосах золотая лента. За ней идет Леонард, изрядно похудевший за две недели и потерявший былую солидность, но шагающий по-прежнему широко и мощно как бык. За ним иду я, или уже не я, а какая-то красивая, молодая женщина, которая никого никогда не убивала, и которую никто не отвергал, счастливая фантастическая женщина! За моей спиной хмуро плетется Конрад, но я его, к счастью, не вижу…

Мы остановились у пересохшего фонтана, выложенного изнутри мозаикой. Я подошла к Конраду и взяла его за руки. Он не вырвался, только посмотрел отчужденно.

— Ну что с тобой? — спросила я, — можешь ты мне объяснить, что происходит с тобой?

— Я слишком любил тебя, Веста, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.

Мне стало неуютно под его жестким взглядом. Сразу всё исчезло: и странный город, и фонтан, и яркая как бабочка Лаиса, и довольный Леонард. Остались только мы вдвоем.

— И что же такого стало со мной, что ты меня разлюбил?

— Как ты нашла дорогу? — спросил он вместо ответа.

— Конрад!

— Ложь! — почти крикнул он, — кругом ложь! Меня предала Корнелия, меня обманул Веторио, меня одурачила Лаиса… это еще можно забыть. Но ты, Веста! Ты, кого я считал своей матерью, кого я боготворил!.. Ты лгала мне всю жизнь, ты уверяла, что никакой черной птицы нет…

— Конрад…

— Ты убила Филиппа, — сказал он мрачно, — ты — черная птица замка Карс. Завтра ты убьешь меня. Что тебе стоит?.. И можешь не говорить мне, что это не ты, я всё равно не поверю… Я уже не знаю, во что верить, одна ложь кругом!

У меня подогнулись колени и застучали зубы. Я не думала, что это случится так неожиданно, я почему-то даже не догадывалась об этом.

— Кругом не ложь, — сказала я обреченно, — кругом несвобода. Кругом рабство, Конрад. Оно хуже лжи.

Он был умен, но вряд ли он понял, что я имела в виду.

28

Глаза Конрада потеплели только тогда, когда он увидел свою ненаглядную Корнелию в прежнем виде, даже прекрасней прежнего. Она вышла к нам в переливающемся платье с открытыми руками и шеей. Кожа ее была нежна и чиста, глаза сияли счастьем. Веторио взял ее за руку и подвел к Леонарду.

— Получите вашу красавицу, господин барон.

— Хорошо, что я тебя не убил, — усмехнулся Леонард, — дьявола такого!

— У вас еще не раз будет такая возможность, — любезно ответил ему Веторио.

После праздничного ужина я ушла к себе, совершенно расстроенная. Мне нужно было сбежать от Конрада, от его беспощадного взгляда, и я сбежала. Как никогда меня тянуло на утес. И я бы полетела, если бы Веторио не зашел ко мне.

Я стояла у окна и уже начала раздеваться. Его появление меня парализовало. Он подошел и спокойно застегнул на мне комбинезон, который висел уже на поясе.

— Пойдем, я покажу тебе город с высоты птичьего полета. Хочешь?

— Птичьего? — у меня чуть не началась истерика, — ты тоже хочешь устроить мне испытание?!

— Я не собираюсь ничего тебе устраивать, я просто хочу показать тебе небо.

Он взял меня за плечи и вывел из номера. Мы прошли по коридору к лифтам. В узкой кабинке он прижимал меня к себе, как будто я могла вырваться и убежать оттуда. У меня от быстрого подъема закружилась голова, и вообще, мне было ужасно плохо.

Выйдя из этого подъемного устройства мы еще долго поднимались вверх по темной винтовой лестнице на смотровую площадку. Там дул сильный ветер, город лежал как на ладони, было видно даже, где он обрывается и переходит в лес.

Ходи я всю жизнь только по земле, у меня наверняка захватило бы дух, и затряслись бы все поджилки, но я знала высоты несравнимо более страшные, и меня такое зрелище удивить не могло. Я просто зажмурилась и прижалась к его плечу.

— Не бойся, — сказал Веторио, — давай подойдем к перилам?

Мы подошли и облокотились на перила. Город на закате был загадочен и прекрасен. Малиновые блики блуждали по белой пене и отражались в огромных зеркальных окнах. Веторио смотрел на свой город с нежностью и тоской. Его тянуло в прежнюю жизнь, хотя он и не был там счастлив.

— Иногда мне кажется, что всё сейчас оживет, — сказал он грустно, — и всё вернется, а вы и ваш замок мне только приснились.

— А мне кажется, — сказала я, — что это заколдованное царство, а ты его король.

— Король? — усмехнулся он.

— Или прекрасный принц.

— Это высота на тебя так подействовала?

— При чем здесь высота? Это ведь твой город! Твой и больше ничей! Ты принц, а мы твои гости.

Он улыбнулся.

— Пойдем, а то продрогнешь на ветру.

— А что ты еще мне покажешь?

— Да всё, что угодно. Вы как дети, которые пришли в большой магазин игрушек…

Мы спустились снова к лифтам. Садящееся далеко внизу солнце светило прямо в широкое окно, ослепляя ярким светом.

— Заколдованная страна, — повторила я грустно, — сказка о спящем царстве… как мне расколдовать тебя, прекрасный принц? Что мне сделать, а?

Веторио смотрел на меня удивленно и чуть-чуть насмешливо, наверно, и я представлялась ему наивным ребенком со своими фантазиями. Мне показалось, что он сейчас скажет, что все мы как малые дети, и нужно еще пятнадцать столетий, чтобы мы повзрослели. Но в это время пришел лифт.

Дверцы его расползлись в разные стороны. Это был не тот подъемник, на котором мы приехали, а другой. На полу его лежал даже не скелет, а полуразложившийся труп, недоступный прожорливой мошкаре. Я вскрикнула и с отвращением отвернулась. Веторио обнял меня и отвел в сторону.

Рыдала я долго. Наверно, это было последней каплей. Я слишком устала от разочарований. Мы зашли в пустой номер с окнами на закат, пронизанный малиновым светом заходящего солнца, там я выплакалась на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Веторио сидел рядом и гладил меня по волосам.

— Видишь, какое жуткое у меня царство…

Когда слезы кончились, я повернула к нему заплаканное лицо, прекрасно зная, что совершенно некрасива сейчас.

— Ты любишь меня хоть немножко, принц? Хоть совсем немножко? Или ты навечно заколдованный?

— Любовь — это что-то слишком человеческое, — грустно улыбнулся он, — не проси у меня невозможного, Веста.

— Но я хоть нравлюсь тебе?

— Как же иначе? Ты в каком-то смысле — мое творение.

— И только?

Я чувствовала, как снова поднимается во мне раздражение и обида, которые, как мне казалось, уже выплакала до конца.

— Ты хочешь добраться до самой сути, Веста?

— Я хочу тебя понять, в конце концов!

— Ну что ж… я за многое тебе благодарен, я горжусь тобой, я удивляюсь тебе, мне тебя жалко, мне с тобой хорошо, и мне, черт возьми, приятно, когда ты так восхищенно на меня смотришь. Если это и есть любовь, считай, что я тебя люблю.

Я поняла, что ничего не будет. Никакая это не любовь. Ничего у нас не будет, хоть мы и одни в целом городе, и никто нас не найдет на последнем этаже этой огромной гостиницы, похожей на разломанные пчелиные соты.

— Пойдем вниз, — сказала я, — нас, наверно, уже спохватились.

— Кто? — усмехнулся Веторио, — Леонард дегустирует крепкие напитки в ресторане, Лаиса приводит в порядок вашу одежду, а этим двоим никто не нужен.

— А тебе одному никто не нужен! — сказала я с обидой.

У меня не хватало мужества встать и уйти, и даже оттолкнуть его. Его пальцы осторожно гладили мое лицо, как будто изучали все линии и изгибы. Я закрыла глаза и, как утлая лодка, отдалась на волю волн.

Это было похоже на полет со сложенными крыльями, то есть на падение отвесно вниз, на самые первые его секунды, когда ошеломлен и напуган до смерти. Но не думаю, чтобы что-то подобное у меня было с кем-то другим. От одной мысли, что это именно он обнимает меня, что это он наслаждается моим телом, что это он превратил меня в послушную ватную куклу, я начинала сложив крылья падать в пропасть. Как же это сладко, чувствовать себя щепочкой в водовороте! Может, он меня и не любил, но если бы я не знала, подумала бы, что любит.

Мы спустились вниз, когда уже совсем стемнело. В холле второго этажа нас встретила озабоченная Лаиса.

— Конрад с баронессой смотрят фильм, а где Леонард, я не знаю!

— В ресторане, — сказал Веторио, он не выпускал моей руки и время от времени так пожимал ее, что у меня щемило сердце.

— Я там искала.

— Наверно, не там. Под столами надо было смотреть.

Мы прошли на первый этаж. Леонард и правда лежал на полу возле самой сцены, его вишневый комбинезон был до пояса расстегнут, карманы вывернуты, волосы растрепаны. Он спал.

— Надо отвести его на кровать, — сказала Лаиса с жалостью, она всё время его жалела и опекала, как самого непутевого барана в стаде.

Веторио выпустил мою руку и склонился над ним.

— Господин барон… Лео, вставай, пока тебя комары не съели!

Леонард открыл глаза, сел и обвел нас мутным взором.

— Я спал?

Лаиса засмеялась, присела на корточки и подала ему стакан с соком. Наверно, он представлялся ей этаким добродушным лохматым псом, которого можно приручить. Она никогда не видела его в гневе.

Лео осушил стакан, сам поднялся и шатаясь побрел в свой номер. Мы шли следом.

— Где моя жена?

— Смотрит фильм.

— А где мой братец?

— Там же.

— Понятно…

Возле своей двери Леонард остановился. Ему пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть.

— Тори, пошли со мной, поможешь мне раздеться!

Мы все сначала переглянулись в недоумении, потом только я вспомнила, что дома его всегда кто-то раздевал и разувал, и разбирал ему постель, и задувал свечи. Но это теперь было так далеко!

— Ты не дома, — сказала я строго.

— Я барон! — заявил он надменно, — пошли, чертова кукла, снимешь с меня сапоги и убирайся, куда хочешь! Ну? Что стоишь?

Веторио не ответил ему, он взял меня за руку и повел по коридору в обратную сторону. За нами пошла и Лаиса. Лео что-то кричал нам вслед, но никто даже не обернулся.

29

Конрад и Корнелия фильм, конечно, не смотрели, они сидели в темном углу, сцепив руки, и целовались. По объемному экрану бегали взволнованные люди с лучевым оружием, которое приводило в полный восторг обоих моих внуков, особенно Леонарда, ему всегда было лень махать мечом.

— Мы не помешали? — спросил Веторио.

Конрад зыркнул на него недовольным взглядом, мое появление его тоже не обрадовало.

— Вам что, места мало в таком дворце?

— Я искал именно тебя.

— В чем дело?

— Хочу оказать тебе услугу, барон.

— Спасибо. Я сыт твоими услугами.

— Приятно слышать… и все-таки. Ты хочешь на ней жениться?

Веторио кивнул на Корнелию, которая покраснела даже в темноте.

— Ты собираешься сделать ее вдовой? — усмехнулся Конрад.

— Зачем? Убивать Леонарда совсем не обязательно.

— Вот так?

— Достаточно убить Корнелию.

— Что?!

— Могла же она утонуть на болотах? Или умереть от лихорадки?

— Что ты мелешь, я не пойму?

— Я сделаю ей другое лицо. Чуть-чуть другое, чтоб ты сам ее не разлюбил. Она возьмет другое имя: Саломея или Августа… и женись на ней, сколько хочешь!

— Я согласна! — Корнелия вскочила и бросилась Веторио на шею, — я согласна! Ты гений, Веторио! Ты волшебник!

— А что мы скажем Леонарду? — спросила я.

— Так и скажем, — пожал плечом Веторио, — он никогда никому не сможет доказать, что эта женщина — его жена. И потом… по-моему, он этого и не захочет. Она нужна ему только для тщеславия, а любит он совсем другую женщину.

Конрад встал и подошел к ним.

— А если ты всё испортишь? Если ты изуродуешь ее или погубишь?

— Ты можешь считать меня кем угодно, — ответил ему Веторио, — но даже если я полный кретин, то свою работу всё равно знаю. Для того меня и сделали.

— Конрад, он гений! — сказала Корнелия, обнимая Веторио обеими руками, — как ты можешь такое говорить?

— Он чуть не убил тебя один раз.

— Он?!

— Он дал тебе этот мерзкий крем.

— Ах, нет же, это я сама взяла у него! — Корнелия отпустила Веторио и теперь отчаянно смотрела на Конрада.

— Зачем?! — изумился он.

— Убить Леонарда.

— Убить Леонарда?!

— Да!

— Ты хотела взять такой грех на душу, Корнелия?

— Я не знала, что мне делать!

Всё это время на экране мелькали цвета, бегали люди, слышались то стоны, то пальба, то скрежет тормозов. И лица наши то освещались, то исчезали во тьме.

— Какой же я идиот, — сказал Конрад, он взял Веторио за плечи и посмотрел на него с высоты своего огромного роста, — ну что ж, ты не по зубам не только Леонарду, но и мне. У тебя возможности гения, и смирение святого. И ты не раб, Тори, ты терпеливый пастух в нашем гнусном стаде. Прости меня, если сможешь.

— Не преувеличивай, барон, — сказал Веторио несколько смущенно, — я сам не знаю, кто я. Я просто знаю, что должен служить людям. И по-другому не могу, не заложено.

Конрад, кажется, не очень-то ему поверил, так же как и я, в это вообще трудно было поверить, но спорить не стал.

— Прости меня, — повторил он еще раз.

— Не волнуйся, я верну твою красавицу в лучшем виде.

— Я не об этом, Тори…

— А я… — Веторио высвободился из его рук, — об этом. Если ты мне доверяешь, то позволь мне заняться своим прямым делом. И чем быстрее мы начнем, тем лучше. Неизвестно, сколько еще продержатся солнечные батареи в этой гостинице, да и я тоже. Надеюсь, ты помнишь, что мне периодически нужна подзарядка…

Конрад стоял понуро и смотрел на него.

— Я готова! — сказала Корнелия решительно, но потом добавила со страхом, — а это не больно?

— Нет, — покачал головой Веторио, — ты будешь спать.

— И долго?

— Часов за десять я управлюсь.

— Так много!

— Я же не волшебник.

По-моему, врал. Он был волшебник. Мы дошли вслед за ним до приемной Салона. Он принес каталог с фотографиями и предложил ей выбрать будущее лицо. Конрад заявил, что ему, в общем-то, безразлично, какое лицо будет у его жены, лишь бы это была она, а не какая-нибудь другая женщина. И красноречиво посмотрел на меня. Я с горечью подумала, что мне-то никогда от него не дождаться извинений. Он так и будет всю жизнь презирать меня и ненавидеть. И даже будет по-своему прав.

— Я тебе доверяю, Тори, — сказала Корнелия, вся порозовев от волнения, — ты… ты ведь не сделаешь меня безобразной?

— Это сделать очень трудно, — улыбнулся он, — ты слишком хороша. Прощайтесь пока.

Они с Конрадом остались в приемной, мы с Веторио прошли в кабинет. Я ходила за ним как привязанная. И думала, если честно, только об одном.

— Ты будешь с ней возиться всю ночь?

— Да. К утру Леонард проспится. Я хочу успеть.

— А как же я?

— Веста… — он посмотрел на меня не то виновато, не то удивленно, — ну что ты? У нас еще столько ночей впереди… никак не меньше, чем пустых номеров в этой гостинице!

— Я боюсь, — призналась я.

— Чего?

— Наверно, землетрясения.

— Всё будет хорошо, — сказал он, — не волнуйся. Я свое дело знаю.

— Землетрясение, оно не спрашивает, знаешь ты свое дело, или нет. Оно просто случается.

Веторио обнял меня и поцеловал в макушку, как ребенка.

— Иди, ладно? И ничего не бойся.

Я промаялась до утра в кровати и даже уснуть толком не могла. Я вновь и вновь переживала то, что случилось там, наверху. Я была полна блаженства, и я не могла избавиться от страха. В моей судьбе ведь не могло случиться ничего подобного, а если и случилось, то случайно, по недосмотру. А как мне теперь без этого жить?

Под утро, завернувшись от холода в одеяло, я пришла к Лаисе, которая спала в соседней комнате, и забралась с ногами в кресло. Через некоторое время она меня заметила.

— Тебе не спится, Веста?

— Как видишь.

— Переживаешь из-за Леонарда?

Вот уж из-за кого я и не думала переживать!

— Он схватил не свое и сам будет рад избавиться…

— Разве он свою жену не любит?

— Ни капельки.

— Зачем же он женился?

— Я сама долго не понимала. Но теперь мне кажется, что из подражания. Конрад всегда был его кумиром, Лео с детства ему завидовал, старался походить на него, но у него ничего не получалось.

— А мне жалко Леонарда. Когда я была Филиппом, он так сильно перепугался, что мне до сих под перед ним неудобно! Это было жестоко, да?

— Это было необходимо.

— Он такой беспомощный!

— Это Лео-то?

— Конечно. Вчера хотел настроить силовой гамак, перепутал кнопки и свалился на пол. На кухне тоже всё перепутал, кофеварка его забрызгала, а комбайн от него сбежал! А в тренажерном зале рассыпал все диски и чуть не отдавил себе ногу…

— Ты в него часом не влюбилась? — усмехнулась я.

— Я? — Лаиса удивленно взглянула на меня, — мы любить не можем, Веста. Мы можем просто хорошо относиться. Можем жалеть, можем быть преданны… но любовь, это что-то от Бога, чего у нас нет.

— Это ужасно, — сказала я.

— Это спасение, — возразила она, — ты не представляешь, сколько хозяев у меня было, я же вещь.

— Глупости, вы такие же люди! Вы так же переживаете, вам так же больно и так же страшно!

— Мы не люди, Веста. Не знаю даже, как объяснить… Мы ко всему относимся по-другому. Люди слабые, их терзают зависть, тщеславие, лень, гордыня, сладострастие… им всё время приходится с собой бороться! У нас ничего этого нет.

— Значит, вы лучше людей! — сказала я.

— Бог создал вас такими. Зачем-то это нужно, эта ваша игра страстей. Ведь он не создал сразу нас, таких хороших. Значит, чего-то нам не хватает. И потом… мы тоже все разные, Веста. Веторио действительно особенный. Он гений. Так случается. Один на миллион.

— А ты?

— А я обычная.

— А почему люди так плохо к вам относятся? Этот доктор, например?

— А как еще? — грустно смотрела на меня Лаиса, — они должны держать дистанцию. Да и мы, если начистоту, тоже общаемся с ними не так, как с вами.

— Да?

— Какими они хотят нас видеть, такими и видят. А вы же… вы же приняли нас за людей! Это было так невероятно! Мы даже терялись поначалу. Потом очень боялись, что вы узнаете. Это ведь так заманчиво, когда тебя считают человеком!

— Значит, вы дурачите людей, да? Не показываете им, кто вы?

— А кто мы? Мы просто их слуги. Выполняем то, для чего предназначены.

Получался какой-то порочный круг! Они были слишком хороши, чтобы показать людям свое превосходство!

— А вам не хотелось взбунтоваться как-то? — спросила я.

— Как? — удивилась Лаиса, — и зачем? Люди нас создали, и мы им служим. О чем ты?

— О свободе, наверное.

— Какая свобода, Веста? У них же биогенераторы, без которых мы не можем существовать.

— Тогда, это рабство, — сказала я, — самое настоящее. И вы живете с этим, и даже себя убедили, что так и надо!

— Да, так и надо, — зачем-то настаивала Лаиса, — люди нас создали, мы им обязаны. И мы действительно другие. Рабам-людям было значительно хуже, их снедали человеческие страсти, мучили человеческие слабости, а мы подчиняемся легко, мы же созданы для этого.

— По-моему, это просто вбили вам в башку! — разозлилась я.

Впрочем, изменить ничего не могла. Прекрасное и жестокое было перемешано не только у них, но и моей собственной жизни. И даже в любом лесу и в любом озере, где живность уплетает друг друга, а потом приходит еще и охотник… Да, все в мире было так, и я прекрасно это знала, но почему-то именно здесь, в этом городе моих снов, мне как никогда хотелось совершенства и гармонии.

— По-моему, надо выпить кофе, — сказала Лаиса, — а то тебя колотит от холода.

— А гордость? — спросила я, отправляясь вслед за ней на кухню и волоча свое покрывало, — гордость у вас есть?

— Какая может быть гордость, если тебе в любую минуту могут перекрыть кран? — вздохнула Лаиса, — такой роскоши мы себе позволить не можем, — она засыпала в кофеварку порошок этого странного ароматного напитка, — но ты никогда не увидишь фанторга просящего, или обиженного, или боящегося чего-нибудь, никогда, что правда, то правда. Мы всё терпим молча.

30

Утром Веторио освободился. Корнелия еще спала, но он провел нас в кабинет, чтобы показать свою работу.

Она изменилась неуловимо. Вся красота ее осталась при ней, даже черты лица каким-то образом сохранились, но это была не Корнелия. Создавалось впечатление, что мы видим ее сестру, такую же утонченную, с капризно сложенным ротиком и надломленными бровями, но еще более красивую. Лоб ее стал выше, носик вздернулся, щеки округлились и разрумянились, волосы из черных стали каштановыми, родинки на шее исчезли.

— А глаза у нее теперь зеленые, — сказал Веторио, — но лет через пять могут опять посинеть. Она тебе нравится, барон?

— Ты все-таки дьявол, — пробормотал Конрад.

— Дарю! — усмехнулся наш мастер, — через пару часов она проснется.

Мы вышли из Салона. Веторио направился на улицу и сел прямо на ступеньки, на солнышко. Все вышли за ним гуськом: я, Конрад и Лаиса. Утро было теплое.

— Я устал, — сказал он, — жаль, что тут нет вашей фрески.

— Сегодня же отправимся домой, — рассудил Конрад, — делать нам здесь больше нечего.

— Вам здесь не нравится?

— Я тобой слишком дорожу.

— А, помню! Десять тысяч золотых дорлинов!

— Перестань…

Из окна второго этажа выглянул заспанный Леонард. Он был лохматый как пес и слегка припухший.

— Ах, вот вы где!

— Спускайся! — крикнул Конрад, — пойдем прогуляемся!

Он решил сообщить брату приятную новость на прогулке. Лео спустился минут через пять. Одет он был всё в тот же мятый вишневый комбинезон, хотя Лаиса с утра принесла всем старые платья. Мы с Конрадом уже переоделись в привычное, а сама она никак не могла расстаться с ярким своим костюмчиком, да и правда он ей очень шел.

Брели мы медленно, по солнечной стороне. В старом платье, потрепанном, но хорошо отстиранном, я почувствовала себя прежней Вестой. Ощущение сказки отпустило меня. Я была всё та же, и жизнь была всё та же, и город этот, хоть и провалился из будущего, но находился в нашем времени и на наших болотах. Он был как мираж, который не может продолжаться вечно.

Дойдя до уличного кафе с круглыми белыми столиками под красными грибами зонтов, мы решили остановиться. Смахнули пыль и хвою со стульев. Сели. Никто не решался заговорить первым.

Мы сидели с Веторио за одним столиком, друг напротив друга. Он накрыл мою руку своей и устало улыбнулся.

— Я всё время думал о тебе. Правда.

— И я не спала.

— Тебе идет твое старое платье. Ты в нем такая…

— Какая?

— Моя.

— Я всегда твоя. Я твоя птица.

— Кто ты?

— Я твоя птица, — повторила я.

— Ласточка? — улыбнулся Веторио, — или дикая утка?

Я смотрела на него, а он смотрел на площадь. Усталый он был и даже как будто постаревший. Вдруг глаза его широко раскрылись, а улыбка с лица сошла в ту же секунду. Я в тревоге обернулась.

Они шли к нам. Их было трое: один высокий, один коренастый, и одна женщина с осиной талией. От неожиданности мы все вскочили с мест и молча смотрели, как они приближаются.

Коренастый был с усами и казался старшим, высокий стоял от него на полшага сзади, женщина рядом. Сомнений не было, перед нами были люди будущего, люди из этого города, слишком уверенно, по-хозяйски они держались.

— Доброе утро, — сказал коренастый, — насколько я понимаю, мы видим местных жителей? Вы прошли через болота?

— Мы прошли через болота, — ответил ему Конрад, — я барон Карсти, это земля моя.

— Вот как! — мне показалось, что коренастый счел это забавным, — а мы из двадцать второго века.

Он очевидно ждал удивления на наших лицах, но не дождался.

— Давайте всё же познакомимся, — предложил он, — это наша первая встреча с людьми из прошлого.

Его самого звали Юстин, высокого — Делл, а женщину — Расма. Они мне сразу не понравились, они не нравились мне и еще раньше, из рассказов Лаисы. Конрад по очереди назвал и нас. Этот длинный Делл сразу проявил догадливость.

— Смотрите-ка! С ними фанторги! — ахнул он.

Как они их отличали, ума не приложу!

— Вот это удача! — искренне обрадовалась Расма.

— Очень хорошо, — рассудительно сказал Юстин, — фанторги нам нужны. Не пойму только, почему они до сих пор действуют?

Он рассуждал о них, как о кухонных комбайнах. Я начала понемногу приходить в ярость.

— Господа, — обратился к нам этот старший, — нас мало, и мы пытаемся справиться с последствиями аварии, мы ничего не имеем против вашего пребывания здесь, и даже можем помочь вам ознакомиться с городом… отдайте нам наших фанторгов, надеюсь, вы уже успели понять, что это не люди… и делайте, что хотите.

— Господа, — так же вежливо обратился к ним Конрад, — я ничего не имею против того, что ваш город попал на мои земли, но поскольку земля моя, то и город этот, и всё, что в нем, принадлежит мне. Это четырнадцатый век, а не двадцать девятый. Фанторгов, как вы их называете, мы вам не отдадим.

Повисла долгая напряженная пауза.

— Юстин, — удивленно проговорила Расма, — они, кажется, принимают их за людей!

— Ничего удивительного, — обернулся он к ней, — надо им объяснить. У нас нет другого выхода.

Их объяснений я выслушивать не стала и тихо попятилась за угол, на ходу расстегивая платье. Конец разговора я слышала уже с крыши.

Веторио огляделся, видимо, ища меня, но меня рядом с ним не было. Уж и не знаю, что он подумал!

— Конрад, не надо, — сказал он, выходя вперед, — у них оружие.

Да, у них было оружие, страшное, лучевое, которое мы видели в фильмах, а может, еще страшнее. Я не знала, как оно на меня подействует, есть ли у меня защита от таких лучей, но в отчаянии скребла когтями крышу.

Пока я перевоплощалась, вежливый разговор уже перешел в открытый конфликт.

— Фанторги, идите сюда! — скомандовал Юстин, — быстро!

— Стойте, — приказал Конрад.

— Лучше не встревай, — сказал ему Веторио, — прошу тебя.

Они вышли. Длинный Делл быстро схватил Лаису за руку и дернул к себе, словно боялся, что она сейчас передумает и убежит. Женщина шагнула к Веторио, я была готова растерзать ее хоть сейчас.

И тут взбесился Леонард. Он схватил Лаису за плечи и вырвал у длинного из рук. Он как будто только сейчас понял, что происходит.

— Не трожь ее, хорек! Какого черта!

Конрад оттеснил Веторио и загородил своей мощной фигурой, он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки, и смотрел на эту Расму с осиной талией.

— Вы их получите, — сказал он, — но не раньше, чем убьете всех нас. Я понятно объясняю?

— Дикари! — фыркнула Расма.

Эти трое отвернулись посовещаться. Леонард тем временем отломал ножку от гриба и вооружился обломанной трубкой как дубиной. Лаиса его отговаривала, но в ярости он становился совершенно неуправляем.

— Они убьют вас, Лео! У них нет другого выхода. Мы нужны им. А вы для них — шайка дикарей.

— По-твоему, мы должны молчать как овцы?! Ха!

На этот раз вперед вышел Делл. Лучемет его был вскинут наизготовку.

— Ну что ж, — сказал он, — если вы не понимаете уговоров, придется вам продемонстрировать…

Он выжег плиту под ногами у Конрада, запахло паленым, потом направил раструб ему в живот.

— Ну что? Нравится игрушка? Отдавайте по-хорошему, и мы уйдем. Не вынуждайте нас на крайние меры, — он усмехнулся, — господин барон!

Веторио снова шагнул вперед, но Конрад его отпихнул опять к себе за спину.

— Не торопись, — сказал он сурово.

Лицо у этого длинного Делла не дрогнуло. Я поняла, что еще секунда — и моего внука не станет!

Я спикировала с крыши неожиданно, этот упырь слишком напряженно целился в Конрада и не заметил меня. А когда заметил, ничего уже не смог сделать и упал с расколотым черепом на выжженную им же самим плиту. Женщина истерично завизжала, а Юстин быстро вскинул лучемет. Я бросилась на него.

Луч ослепил меня, но ничего сделать со мной не смог. Я отлетела, но только затем, чтобы собраться с новыми силами. Они палили в меня оба: и Юстин, и эта визжащая тетка, в ясном осеннем небе метались пересекаясь два смертельных, невыносимо ярких луча. Я медленно приближалась, опускаясь круг за кругом.

Наконец эти люди будущего поняли, что их лучи меня не берут. Это было для них потрясением. Они были так уверены в своей силе и в своем превосходстве! Откуда им было знать, что судьба столкнет их с черной птицей!

Они разбегались от меня по площади в разные стороны, как перепуганные зайцы. Сначала я расправилась в Расмой, потом догнала удирающего Юстина, подхватила его когтями и подняла высоко в небо. Как же он меня разозлил! Перед глазами полыхали огненные круги, я почти ничего не видела.

— Веста! — кричал где-то внизу Конрад, — оставь его! Не убивай его!

— Ни за что! — подумала я, и разжала когти.

Он падал долго и с криком. Смотреть на то, что от него осталось потом, было неприятно. Я сделала несколько успокоительных кругов над площадью и опустилась к своему платью за углом кафе. Сердце мое колотилось от ярости и торжества, глаза почти ослепли.

— Веста! — Конрад бросился ко мне, когда я уже сидела на тротуаре и завязывала шнурки на груди, — Веста!..

Он больше ничего не мог сказать и даже не пытался помочь мне встать, он рухнул рядом и уткнулся лицом мне в плечо с ужасом и восхищением повторяя мое имя.

— Дьявол, Веста…

Лаиса опустилась рядом, помогая мне завязать манжеты, Леонард стоял надо мной с лучеметом и был похож на героя из их фильмов.

— Что ты наделала, Веста! — это сказал Веторио, но я его не видела у себя за спиной, — это же люди!

— Что? Хозяев пожалел? — фыркнул Леонард, — правильно, Веста, здорово ты их… я и не знал, что ты… — вдруг лицо его вытянулось от жуткой догадки, — так это ты скинула Филиппа?!

— Отстань от нее! — рассердился Конрад, — нашел время! Она спасла нас всех! Веста, тебе плохо?

— Я ослепла.

— Они могли убить тебя!

— Тебя тоже.

Я закрыла лицо ладонями. Через несколько минут круги перед глазами рассеялись. Я смогла оглядеться.

Леонард обнимал Лаису, она совсем по-детски всхлипывала у него подмышкой, Конрад изучал подобранный лучемет, а Веторио сидел рядом со мной.

— Так вот ты кто, — сказал он, когда я взглянула на него.

— Я твоя птица, — повторила я безрадостно, потому что уже знала, что он моего подвига не одобрит.

— Ты жестокая птица, — сказал он.

— Жестокость тоже нужна, — ответила я ему, — иногда.

— Зачем ты убила Юстина и Расму? Они же не нападали, они убегали, сломя голову!

— Я же спасала тебя!

— От чего?

— От рабства!

— Что такое моя свобода по сравнению с их жизнью? Человеческая жизнь бесценна, неужели вы никто никогда этого не поймете?

— Не поймем, — сказала я, — мы дикари, для нас честь дороже.

— А Филиппа? Ты тоже убила ради чести?

У меня уже тряслись руки от обиды и негодования.

— А это уже не твое дело, — сказала я сквозь зубы.

Мы смотрели друг другу в глаза. Между нами была пропасть, и совсем не потому, что я была человеком, а он нет. Мы совершенно по-разному видели мир, у нас были разные точки отсчета и разные понятия о добре и зле. Он не понимал моей жестокости, а я — его смирения.

— Кто ты, Веста? Какая сила тебя создала? Мы не слыхали ни о чем подобном.

— Я сторож, — сказала я почти с гордостью, — сторож двери и утеса, и пока стоит утес, я никого к нему не подпущу, даже родного сына!

— А кто они, а?

— Не знаю. Их нет.

— Как нет?

— Существо, с которым я общаюсь, не имеет ни голоса, ни тела, оно читает мысли и всё делает мысленно.

— Похоже на полевые структуры.

— Оно велело уничтожить тебя в первую очередь.

— Меня? За что?!

— Наверно, потому что ты слишком часто подходишь к двери. И слишком много знаешь.

— Однако они уничтожают без разбора! По одному только подозрению. Интересно, что же там, за этой дверью, и ради чего льется столько крови?

— Не смей даже думать об этом, Веторио!

— А ты сама не любопытна?

— Я?!

— Тебе никогда не хотелось туда заглянуть?

Он не стал дожидаться ответа, потому что я смотрела на него совершенно растерянно, и было видно, что мне такая крамольная мысль даже в голову не приходила. Встал и подошел к Леонарду.

— Господин барон, вы как будто забыли, что женаты! — сказал он насмешливо.

— Иди к черту! — ответил Леонард и поцеловал Лаису в шею, — ты ничего не понимаешь…

— А если баронесса увидит?

— Ничего, переживет… что ты ко мне пристал?

— Только затем, чтобы сообщить вам одну приятную новость: вы уже не женаты. Вы совершенно свободны, господин барон!

— Приятно слышать, — усмехнулся Леонард, — и где же моя жена?

— Ее теперь зовут Саломея, она немножко изменилась внешне за эту ночь и выходит замуж за Конрада.

Леонард обвел нас всех изумленным взглядом и уставился на Веторио.

— Это опять твои проделки, шут гороховый?

— Оставь его в покое, — сказал Конрад, — что я велел, то он и сделал.

— А почему меня не спросили? — возмутился Лео, но возмущало его, похоже, только это.

— Да потому что ты был пьян как боров! — выкрикнула я, — мы тебя еле довели до кровати!

— Да? — он удивленно помотал головой, — не помню…

— Ты никогда не любил Корнелию, — сказал ему Конрад, — тебя интересовала только Арчибелла.

— Арчибелла? — Леонард удивленно поднял брови и взглянул на Лаису, — какая Арчибелла?

Лаиса прижималась к нему, даже не доставая ему до плеча, теперь, после того, как он отломал кусок трубы от зонта, он уже не казался ей беспомощным.

Мы ушли с этой страшной площади в свою гостиницу.

31

Сборы мы отложили на утро. А вечером устроили прощальный пир. Поводов у нас было много. Корнелия, которая осталась собой весьма довольна, и еще больше довольна тем, что ей не надо прятаться, сияла как невеста. Весьма довольным выглядел наконец и Конрад. Леонард же не отрывался от Лаисы. Красивая и нежная, терпеливая и мудрая, наконец-то нашлась женщина, которая ему подходила! Среди обычных людей такой было и не сыскать!

В общем, всё складывалось просто замечательно, и даже мы с Веторио как будто примирились, хотя пропасть между нами и не убавилась.

Мы танцевали, смеялись, пели песни, ели праздничный пирог и, разумеется, пили разные вина. Вино кружило голову и разгоняло мрачные мысли. Мы мечтали, как весело, счастливо и дружно мы будем жить в замке Карс, когда вернемся. Я взяла со всех клятву, не лезть на утес и ощутила огромное облегчение.

Это был самый счастливый вечер в моей жизни. Когда настала пора расходиться, Веторио взял меня за руку и улыбнулся.

— Пойдем, моя птица?

Сердце у меня сжалось, но я все-таки сказала с обидой:

— Я же жестока?..

— Ты только орудие, — вздохнул он, — сама не ведаешь, что творишь. Пойдем, я не хочу сейчас ни о чем спорить, я не хочу ни о чем думать… я не обнимал тебя целые сутки, бесстрашная моя защитница!

Лифт поднял нас на неизвестный этаж. Мы вышли в темноту коридора и на ощупь попали в какой-то номер. Было темно, было немного холодно и было тихо на всей земле. Странный темный город лежал за синим окном под яркими осенними созвездьями, ни одного огонька не было в громадных сотах его домов. Мы стояли обнявшись у широкого во всю стену окна и качались как на палубе огромного корабля, или как два дерева в чистом поле, которые вот-вот сломает ветром.

— Как всё жутко и прекрасно, — сказала я шепотом, — я знаю, что всё это только мираж, мне часто снился белый город, но сон этот всегда кончался обычным утром. Странно, мы с тобой тоже как миражи, нас не должно быть в эту минуту, тебя — еще, а меня — уже. Мое существование достаточно условно, я существую только потому, что охраняю утес, иначе давно бы умерла… а ты вообще оказался здесь каким-то чудом!

Веторио поцеловал меня в кончик носа, как ребенка.

— Пока это недоразумение не кончилось, — сказал он насмешливо, — мы будем вести себя как живые, ты согласна?

Я даже не заметила, когда он успел меня раздеть, кажется, я и рук не разнимала, и губ не отрывала от его лица.

— Спроси, на что я не согласна…

Всю ночь я боялась выпустить его из объятий, я впитывала его своей кожей, я дышала его дыханием, я впивалась в него ногтями, я кусала его плечи, я ловила его губы своими губами и терлась мокрыми от слез щеками о его грудь.

— Я люблю тебя, Веторио! Это будет стоить мне жизни, но я тебя без памяти люблю!

— Вот видишь, как опасно петь частушки, — усмехнулся он, и пока я не успела возмутиться, наклонился надо мной и поцеловал.

— Ты и сейчас надо мной смеешься! — сказала я потом.

— Я смеюсь над собой, — ответил он, — я люблю тебя, Веста. Я твой.

— И я твоя. Я твоя черная птица.

— Да. Ты моя птица. Моя бесстрашная черная птица.

Кажется, никогда мы не были так близки, но пропасть между нами не исчезла, она лишь затянулась на время, до утра…

Утро прошло за сборами. Леонард был готов унести почти всё, и Веторио с трудом ему объяснил, что там это работать не будет. Конрад взял только оружие, фонари и пару банок пива. Мне больше всего нравились альбомы с фотографиями, и я не поленилась засунуть их в свой мешок.

Мы стояли внизу в холле, мешки были уже завязаны и пояса затянуты, осталось только вспомнить кое-какие мелочи и присесть на дорожку. То, что случилось потом, меня не удивило и не ошеломило. Мне кажется, я давно была готова к чему-то в этом роде.

Вошли эти люди. Двое. Они были без оружия и не требовали, а просили.

— Нас осталось семеро, среди нас двое детей, — говорил один из них, молодой, но с седыми висками, — мы хотим вернуться назад в свое время. Мы сделали капсулу, но она на ручном управлении, а ни один человек не выдержит перегрузок в рубке. Люди должны находиться в амортизаторах, только тогда они останутся живы. Нам нужен фанторг, — закончил он.

Повисла долгая пауза.

— Мы не можем отдать наших фанторгов, — сказал Конрад, — если хотите, идемте с нами, я устрою вас в замке. У нас тоже люди живут.

— Среди нас есть больные и даже калеки после катастрофы. Нам нужна наша медицина.

— Как хотите, — вздохнул Конрад.

Тогда Веторио подошел к ним и сказал спокойно:

— Я фанторг. Идемте.

Они посмотрели на него удивленно.

— Ты фанторг?

Как будто что-то изменилось в нем со вчерашнего дня: его перестали узнавать!

— Конечно, — он зачем-то завернул рукав и показал им что-то на локте, это их убедило.

— Всё правильно, — подумала я холодея, — чудо не бывает долговечным, он уйдет, а я останусь, вот и всё.

Конрад взял Веторио за плечо.

— Ты никуда не пойдешь, — властно сказал он, — я не отпускаю тебя! Ты же больше не вернешься!

Веторио обернулся и посмотрел на него с удивлением, как на наивное дитя.

— При чем тут я? Это же люди.

— Они тебе больше не хозяева, — Конрад метнул на пришельцев презрительный взгляд, — их приказы тебя не касаются.

— С чего ты взял, — усмехнулся Веторио, — что я подчиняюсь приказам? Я сам знаю, что мне делать и зачем.

Потом он обернулся к этим людям и сказал, что догонит их. Они дошли до двери, чтобы не мешать нам, но там остановились, тревожно поглядывая в нашу сторону.

— Они уведут тебя в рабство, — сказала я с тоской, я знала, что остановить его нельзя.

— У тебя есть свой долг, — отвечал он спокойно, — а у меня свой, кто-кто, а уж ты должна это понимать.

— Я понимаю… но неужели нет другого выхода?!

— Нет. Потому я и согласился.

— А как же любовь? — спросила я отчаянно.

— Любовь? — на секунду тень омрачила его чело, — что ж, пойдем со мной.

— Куда же я денусь от своего утеса! — взмолилась я, — ты же сам знаешь!

— Вот видишь…

Свет у меня перед глазами померк. Я стояла на ватных ногах и тупо смотрела в пол. Веторио простился с нами быстро и просто, словно уходил на пару дней по делам.

— Может, я пойду? — спросила Лаиса.

— Нет, — он покачал головой, — я все-таки мужского рода.

— Ты вернешься? — спросил этот наивный Леонард, он и сейчас, кажется, не понимал до конца, что происходит.

— Нет, — сказала ему Лаиса, — он не вернется, никто не будет гонять капсулу через пятнадцать веков ради одного фанторга.

— Тогда какого черта он туда прется?!

Конрад взял Веторио за плечи.

— Они не стоят такой жертвы, Тори!

— О чем ты? Они люди, а я только фанторг.

— Неправда. Не только! Это ты человек будущего, а не они. Они ничем не лучше нас. Та же зависть, та же злоба, та же гордыня, тот же бесконечный эгоизм… А если так, то зачем тогда всё?

— Это слова, — усмехнулся Веторио, — говорить можно всё что угодно… а от меня требуется поступок. И я его совершу, кто бы я ни был: бог или идеальный слуга. Прощай.

Те двое ждали его у дверей. Он направился к ним, потом обернулся и помахал нам обеими руками как победитель. Я, было, рванулась следом, но Конрад удержал меня. Он был прав, нам не было нужды прощаться, мы и так прощались всю ночь.

32

Мы никуда не пошли. Мешки наши так и лежали в холле, а сами мы разбрелись по гостинице, кто куда. Я слонялась по этажам, я заглядывала во все окна, я заходила во все номера, я не знала, куда мне себя деть. О болоте мне не хотелось даже думать, там будет всё то же самое, только без Веторио. И в замке будет всё то же самое, только без него! Я поняла, что никогда не вернусь в замок.

В одном из номеров, на последнем, кажется, пятьдесят пятом этаже, я лежала на широкой кровати, свернувшись калачиком, как побитая собака, когда земля содрогнулась, и за окном полыхнула малиновая вспышка. Это произошло. Река времени забрала его к себе.

— Ну что ж, пусть теперь заберет и меня, — подумала я.

Злости и негодования во мне не было. Веторио призывал к смирению, к какому-то непостижимому самоотречению. Я смирилась. Мне просто было больно и хотелось как заблудшему волчонку уткнуться мокрым носом мамочке в живот.

И когда с темнотой боль моя стала совсем невыносимой, я вдруг поняла, куда мне надо, и что меня спасет. Утес! Мой проклятый утес, который я ненавидела, и которому служила всю свою жизнь, преданней, чем любой пес своему хозяину.

Вот когда я поняла до конца Филиппа и Людвига-Леопольда! Я поняла, что заставляло их карабкаться туда, рискуя жизнью и сдирая до крови пальцы. Мы все только дети с мокрыми носами, и нам нужна мама, которая всё поймет и простит, и утешит, и согреет, и залижет наши раны, и успокоит любую боль.

Я понимала, что, скорее всего, это будет моим концом, но что толку было жить, обманывая природу, если ждать и надеяться было не на что. Меня уже ничто не могло остановить. Я скинула платье и подошла к окну.

«Не простилась», — подумала я, — «не простилась ни с кем, я могу их больше не увидеть никогда. Но нет, мне слишком плохо…»

В последний раз белый город раскинулся под моими крыльями, прекрасный, непостижимый и жуткий. Я быстро облетела его по кругу и направилась к утесу.

На приступке у кривой сосны мне пришлось обрести человеческий вид. За расщелиной, как я и предполагала, начинался длинный коридор. Он манил так, что по нему хотелось бежать, не чуя ног. Я взволнованно сделала первый шаг и замерла как вкопанная.

Мне навстречу вышел, точнее, выплыл Мим. Шагов его слышно не было, да и ноги у него отсутствовали. Я стояла перед ним совершенно голая и смотрела на его безразличную белую маску.

— Так, — сказал он, — ты решила ослушаться меня?

— Пусти, — ответила я умоляюще, — не мешай, меня зовут.

— Тебя никто не зовет. Возвращайся сейчас же назад и не приближайся к этому месту.

«Что он мне?» — решила я, — «я могучая птица, а у него даже тела нет, он не сможет задержать меня!»

Мим прочел мои мысли.

— Еще один шаг, Веста — и ты уже не птица. Ты старуха, которой сто лет. Ты умрешь раньше, чем пройдешь четверть коридора.

— Я тебе не верю, — сказала я, — там жизнь, а не смерть!

— Когда поверишь, будет поздно!

Мим стоял у меня на пути, я оттолкнула его, но мне показалось, что я просто отодвинула висящий плащ. В то же мгновение на меня навалилась смертельная усталость. И слабость. И физическая боль во всем теле. Мим меня не пощадил, как и я сама не щадила никого, кто сюда рвался. Не сделав и трех шагов, я превратилась в древнюю старуху со слабыми рахитичными ногами, скрюченной спиной и руками, похожими на корявые сучья. От такого перевоплощения я пришла в ужас. Самое лучшее было, вообще на себя не смотреть.

— Пес! — отчаянно выкрикнула я слабеющим старческим голосом и сама не узнала его, — что ты сделал со мной?! Машина, цербер, раб! Ты такой же раб как мы!

— Ты не должна туда попасть, — торжественно отозвался Мим, — ты разбудишь его!

Я тяжело дышала, и каждый шаг давался мне с неимоверным усилием, но что-то там, в конце коридора манило, тянуло и придавало сил. Мим остался у меня за спиной.

— Мама! — шептала я ссохшимися губами, — мамочка! Помоги мне, я иду к тебе…

Коридор, в конце концов, кончился, передо мной сами собой раздвинулись каменные двери с металлическими зубами. Я ввалилась в светлый зал, выложенный чем-то переливающимся как змеиная кожа, и рухнула на пол.

Несчастная скрюченная старуха, ничего не видя перед собой, ползла умирать, ползла за последним прикосновением и прощением своей матери.

Я не видела существо, которое склонилось надо мной, оно было само тепло, свет и любовь. Оно любило меня любую, злую, хищную, ничтожную, безобразную… Кажется, у него не было рта, но голос его звучал не в мозгу, а исходил из всего его светящегося тела.

— Несчастное смертное дитя, что привело тебя ко мне? Кто ты?

— Я твоя птица! — сказала я с надеждой.

— Птица?

До меня наконец дошло, что это существо понятия не имеет ни о каких черных птицах, вопрос охраны его божественного сна решается на другом, более низком уровне и более низкими средствами.

Любовь охранялась ненавистью, доброта — жестокостью. Веторио рассказывал как-то про маленькие клетки лейкоциты в крови человека, они тоже беспощадно и без разбора уничтожают всё инородное в крови, но человеку до этого дела нет. Он добр. Я тоже показалась себе ничтожно маленькой клеткой-защитником. Несчастной крохотной крупинкой, лежащей на ладони этого существа.

— Помоги! — прохрипела я, даже не пытаясь встать, — я умираю!

Объяснять что-то подробнее у меня уже не оставалось ни сил, ни времени. Минуты мои были сочтены.

Объяснять ничего не пришлось. Словно легкое дуновение ветра пробежало по моей голове, и я уже не сомневалась, что существо это не только знает обо мне всё, но и прожило со мной вместе всю мою жизнь со всеми ее грехами и победами.

— Всё будет хорошо, — сказало оно ласково, — не бойся, смертное дитя.

— Это невозможно, — ответила я, уткнувшись носом в пол, — никак невозможно… я слишком много хочу!

— Я знаю, дитя мое.

— Я хочу жить! Я хочу любить! И я хочу всё исправить!

Последние слова я выкрикнула, и это отняло все мои силы. Свет померк, скрюченные руки похолодели, сердце остановилось.

— Помоги! — выдохнула я в последний раз и провалилась в невесомость и черноту.

33

Я лежала ничком под горячим солнцем. Пальцы сжимали раскаленный песок. Слева, совсем рядом плескались волны, справа слышался стук, голоса и смех. Я боялась открыть глаза и пошевелиться, мне казалось, что я только что умерла, и вдруг снова какая-то жизнь! Или это только предсмертный бред?

Удар по голове заставил меня вскочить. Я в ужасе схватилась за голову, глаза от яркого света ничего не видели.

— Катрин, мы тебя ушибли? — послышался веселый голос Леонарда.

— Беги за мячом! — крикнул кто-то.

Я наконец осмотрелась. Передо мной были загорелые и почти обнаженные люди, они стояли с двух сторон от натянутой на столбах сетки. За песочной площадкой росли ярко-зеленые сосны с желтыми стволами, за ними в голубой дымке виднелись высокие белые шпили и башни. У меня защемило сердце, таким знакомым показался мне пейзаж, я уже видела его во сне много раз!

Леонарда среди этих людей не было, был кто-то похожий на него, но не такого огромного роста и со светлыми волосами. Он подошел ко мне и присел на корточки.

— Ты что, Катрин? Я тебе здорово вмазал?

Я вдруг вспомнила, что тело мое уже похоже на сухую корягу, а одежды на мне никакой, и это должно быть ужасно неприлично и стыдно. Я схватила какую-то лежащую рядом тряпку, чтобы прикрыться и поняла, что о коряге нет и речи. Я была так же молода, как этот юноша, что подсел ко мне.

— Кто ты? — спросила я испуганно.

— Перегрелась, — усмехнулся он и положил мне руку на лоб.

Я огляделась совершенно беспомощно и вдруг увидела Конрада, правда он был теперь более хрупким и менее серьезным. Он спрыгивал на берег с яхты, которая только что причалила.

— Шон! — крикнул Леонард, — твоей сестре плохо!

Нет, мне было хорошо, только ничего не понятно. На меня смотрели темно-карие глаза Конрада.

— Поехали домой? — спросил он, — я обещал тебя привезти к пяти, так что всё равно пора.

— Домой?

— Что-то ты мне не нравишься, — сказал он, качая головой, и протянул мне мой пляжный халат, — одевайся.

Мы забрались внутрь медовой капли модуля и взмыли в небо. Я еще не отвыкла от своих полетов, но тут были другие скорости, у меня захватило дух от резких виражей, которые закладывал в воздухе Конрад. Мы летели над белым городом.

— Отвези меня в «Эвридику» — резко сказала я.

— Куда? — удивился он.

— В дамский Салон.

— Ты прекрасно выглядишь, Катрин, — засмеялся он, — и потом, я понятия не имею, где твоя «Эвридика».

«В четырнадцатом веке», — подумала я грустно, — «вот где она».

В зеркальце над передней панелью я увидела свое лицо. Оно было мое и не мое: волосы темные, глаза не голубые, а черные, нос острее, чем был, и губы совсем другой формы. Сейчас я больше походила на мою прабабку Исидору, чем на себя.

— А где мой муж? — спросила я наугад.

— Ты уже называешь его своим мужем? — усмехнулся Конрад.

— В общем, да… — пролепетала я.

Наш модуль сел на крыше высотного здания. Оттуда мы на лифте спустились в чьи-то, скорее всего, мои апартаменты. Комнат было много, все просторные, светлые, с уютной мебелью и мягкими коврами на полу.

— Пойду, — сказал Конрад, — надо забрать Анжелу из театра. Ждем вас вечером.

— Где? — спросила я.

— У нас, конечно. Пойди полежи, Катрин, ты и правда перегрелась.

Я лежала на раскрытой софе. В изголовье тихо шумел вентилятор. Я его включила, не задумываясь, и только потом поняла, что не знаю, как это делается, и даже, как он называется. Одна моя часть ничего не помнила, а другая, как ни странно, всё знала. И они пока не встретились. Раскаленная кожа от прохлады покрылась мурашками. Я укрылась пледом.

Интересно, где я? И кто я? И почему все эти люди так похожи на моих близких? И кто, интересно, мой жених, которого я успела назвать мужем? И где Веторио?

Я решила поискать фотографии, а заодно и просмотреть газеты, чтобы хоть как-то разобраться в обстановке, обошла все комнаты и с удивлением обнаружила детскую. У меня был ребенок. Сын, судя по игрушкам.

— Он у Анжелы, — почему-то вспомнила я.

Писк домашнего компьютера оборвал цепочку моих мыслей. Я пошла в гостиную.

— Вызов, — сказал динамик.

— Откуда? — спросила я.

— Из космопорта.

Я нажала кнопку ответа. Экран почему-то остался темным.

— Кто это? Кто говорит?!

Из динамика слышался только гул толпы в зале ожидания. Потом компьютер сказал, что вызов прервался. Это маленькое событие взволновало меня больше, чем всё остальное. Я стала нервно перебирать старые журналы.

Ничего о возвращении капсулы, ничего о катастрофе… неужели они не вернулись?! Тогда зачем я здесь? Разве об этом я молила то загадочное существо?

Я тупо сидела на куче старых журналов, когда кто-то открыл дверь своим ключом. Ко мне подошел мужчина, которого я раньше не видела никогда. Он был довольно красив и безукоризненно одет, от него исходила уверенность и сила. Ничто во мне не дрогнуло при его появлении.

— Ты еще не готова? — спросил он с легким упреком.

— Я должна быть готова?

— Мы же договорились к девяти.

Он поцеловал меня привычно и коротко и поторопил одеваться. Потом мы неслись в синем модуле за город и опустились возле красивого двухэтажного домика, утопающего в вишневом саду. Нам навстречу вышли Конрад и Корнелия, она была всё такая же, только располнела немного и завила волосы. Я порадовалась, что и здесь они вместе.

— А дети пошли на речку… Привет, Катрин!

— Привет, — сказала я.

В гостиной было еще несколько человек, но кроме Леонарда, знакомых лиц я не встретила. Я прислушивалась к разговорам, но ничего ценного для себя не извлекла.

— Скоро вы поженитесь? — спросила Корнелия, когда мы остались с ней вдвоем на кухне.

— Не знаю, — сказала я, — я не люблю его ни капли.

— Это еще не повод не выходить замуж.

Странно, что именно она так рассуждала!

— Я люблю другого, — сказала я.

— Старая песенка! — вздохнула Корнелия, — ну скажи, зачем тебе этот Зигфрид? Он тебя моложе на десять лет, и проку от него никакого… Хочешь жить на Титане под колпаком и ходить в скафандре?

Сердце у меня сжалось, как после того звонка.

— А о сыне ты подумала? — добавила Корнелия.

— О сыне?

— Да. О Филиппе!

Маленький Филипп вернулся с реки вместе с другими детьми. Я узнала его сразу. Он долго не мог понять, почему я так отчаянно целую его и не отпускаю со своих колен. И почему я тихо плачу.

— Мама, — спросил он меня на ушко, — ты уже дописала сказку?

— Какую? — удивилась я.

— Про черную птицу.

— Нет, — сказала я, — еще не начинала.

— А скоро напишешь?

— Скоро, детка.

— А кончится всё хорошо?

— Конечно.

— А Зигфрида не убьют?

— Зигфрида?.. — я ссадила Филиппа с колен и встала, — ни за что. Он же бессмертный.

— Куда ты, мама?

Модулей на стоянке было много, я села в чей-то, взглянула в зеркальце на свое решительное лицо и задала направление космопорта. Дорожный информатор на панели сказал мне, что рейс на Титан через полчаса. Я могла еще успеть.

Я не представляла, как я его узнаю, народу в зале ожидания и в буфетах было много, да я и не знала, как он выглядит теперь. Я вспомнила, что еще в школе читала про катастрофу в городе, но про вернувшуюся капсулу ничего не было. Ни словечка! Значит, они не долетели. Они погибли в этой капсуле. Погиб Веторио, и умерла в расщелине утеса старуха-Веста. И это было очень давно, восемь столетий назад…

Зигфрид сидел с самого края, поставив рюкзак между ног. Голова его была опущена, в руках журнал, который он не читал, а на рукаве — жетон на посадку, мерцающе-красный, потому что посадка уже началась. Я остановилась напротив.

Он поднял на меня лицо. Разрази меня гром, если оно хоть в чем-то изменилось! Те же светлые волосы, те же синие глаза, та же насмешливая улыбка.

— Где же пирожки на дорожку? — спросил он.

— Ты опять смеешься! — сказала я чуть не плача.

— Зачем ты пришла, Катрин?

— Это ты звонил?

— Я? Вот еще!..

Он совсем не изменился.

— Сдай билет, — сказала я решительно.

— Уже поздно.

— Ну и черт с ним! Мы полетим завтра все вместе: ты, я и Филипп.

— Жить под колпаком и ходить в скафандрах? — усмехнулся Зигфрид.

— Я твоя черная птица, — сказала я грустно, — сколько веков должно пройти, что бы ты это понял, Веторио?

— Ты — моя ненормальная сказочница, — улыбнулся он и сорвал с рукава свой посадочный жетон.

27.05.92.

Елена Федина