Планы бытия. Рассказы бесплатное чтение

От автора

Первое, о чём хочется сказать: не воспринимайте всё в тексте буквально. Это глупо, а я надеюсь на смышлёного читателя – того, что порой подозрительно приподнимает брови в коварной ухмылке, понимая, что задумал автор. На других тоже надеюсь – они душки.

С каждым новым произведением всё больше нравится писать. Это вообще меня захватило. Хоть писатель я не самый лучший, зато воображение гениальное. Начальную сцену в несколько присестов писал, и каждый раз сердце щемило и лицо кривилось. Каждую сцену словно сам проживал. Слава Богу, пережил всё это. Надеюсь, возвращаться более не придётся…

Пока взрослеешь, всё мудрее и хмурее становишься, так что в этот раз я решил подойти с умом и силой воли – решился сначала продумать как можно больше, прежде чем писать. Но ждать невыносимо, и я бросился в бой чуть раньше времени.

Следует отметить, что в произведении присутствуют сцены весьма сексуального характера. Так что, читатель – будь осторожен.

Эта история происходит параллельно основной сюжетной линии, которую, я надеюсь, ещё смогу раскрыть.

Глава 1

«Сегодня настроение куда лучше, чем вчера. Наверно потому, что отголоски похмелья пропали, и ночью удалось проспать аж семь часов в пять присестов и в холодном поту. Не без помощи снотворного, разумеется. Хотя и оно не гарант. Ничто ничего не гарантирует.

Может быть, мне помогло, что вчера покачался на убой. И то через головную боль – ощущение, словно кто-то разогревает мозжечок в микроволновке, и с каждой натугой боль лишь усугублялась. Лучший способ переключить настроение, «обнулить счётчик», «вышибить мозги» – это сделать что-то чересчур ощутимое для организма и психики. Например, напиться или покачаться. При приседе вечно ощущение, что того и гляди выскочит сердце, и ни о каких посторонних мыслях не может быть и речи.

А возможно, сегодня меня не так беспокоит солнце. На улице всё ещё холодно, но солнце жарит и слепит по-весеннему. Весна – пора любви… И запоев. Хм, а это я забавно придумал. Может быть, из-за этого настроение хорошее? Юмор – да, я в этом разбираюсь. Помню, как раньше много шутил. Пока не осознал две истины: за смех не дают даже поцелуя, и больше всех смеётся тот, кто в глубине души наиболее несчастлив. Но и это не имеет никакого значения, ибо я пытался и шутить, и быть серьёзным – разницы никакой. Ничто не имеет значения.

Я могу понять и даже простить почти кого или что угодно конкретное. Более того, я мог бы не обращать внимания, а кое-что даже (невероятно!) забыть. Но вот что мне никак не удаётся игнорировать – это абсолютная ничтожность, бесполезность и убожество человеческой жизни. Почти все вокруг меня померли, да и те, кто остался, я уверен – скоро помрут, – дело времени. Я последние два года жизни вообще не помню – за неделю пронеслись. Да и лет пять до них – чисто редкими короткими фрагментами. Так что пять или двадцать пять лет – для меня почти без разницы.

И ничего взамен жизнь не предлагала, и даже не намекала. Что бы я ни делал, что бы не думал, что бы ни говорил, в какую бы идиотскую или дискомфортную ситуацию себя не бросал – всё без толку. Ни одна из сколько-нибудь симпатичных мне особ не только не отвечала взаимностью, но даже не рассматривала меня, как потенциального партнёра. Для всех я лишь дух бесплотный. А я-то знаю, что без женщины счастье невозможно. И это притом, что я скромняга, почти ничего от этой поганой жизни не просил кроме любимой женщины и хотя бы одного ребёнка. Какие там дети и семья, «какой Ближний Восток…»?! Тут вообще ничего и никогда не было. Только пустота и Абсолютная Тьма Вечной ничтожности и уныния.

Забавный случай вечно вспоминаю. Папа умер слишком рано для меня, и друг сказал, что с жизни или судьбы мне явно причитается. И когда мы вызывали лифт, чтобы подняться к нему на третий этаж, он в очередной раз уже ждал нас внизу. Мы пошутили, что всё – судьба должок вернула. Зло, конечно, но порой хочется смеяться так зло, и так громко, как только можешь. Так сильно, чтобы лицо перекосило до ужаса.

Да хоть в солнечное сплетение или кадык ударь со всей силы – даже такой импульс, наверняка выдержу. Но вот чего перенести невозможно – это когда беда не приходит одна. Ни за что, сразу плохо и плохо. И плохо за то, что плохо, и плохо оттого, что плохо. Когда день за днём на протяжении бесчисленных лет одно и то же одинаково плохое, или никакое. Даже в те редкие случаи, когда с какой-либо встречи возвращаешься в хорошем настроении, в глубине души всё равно держится неприятный запашок; а когда приходишь домой, и вовсе скука и уныние срубают, словно удар боксёра в челюсть. Ничего страшного – все мы знаем, что тяжело бывает. Даже когда слаб, вроде пережить можно, но вот вечность, словно вода, точит камень психики. И самое страшное – что после половины жизни уже перестаёшь верить в то, что способен не быть злым, свихнувшимся, и способен любить и быть счастливым. Как в том невыносимо грустном и трагичном произведении: «Порой столько вытерпишь, что имеешь право никогда не говорить, что счастлив».

И ведь дело не только во мне: оглянуться по сторонам – столько несчастных, что опять же, страшно становится, – как этот мир способен выжить? Как его ещё не разорвало? Неужели со временем станет ещё хуже?

Сколько слышал историй про нелёгкую судьбинушку: тут то потерял, тут иного лишился, тут вообще непонятно, как выжил, – ужаснуться можно. Такое чувство возникает, что это уже стало восприниматься, как должное. И я вот не пойму до сих пор: мы должны «ценность и значимость человеческой жизни» иметь в виду, и как-то хотя бы немного с уважением, состраданием или, хотя бы пониманием, что ли, к таким людям относиться? Или «а, ну да, слыхал про такого человечка: как-то еле прожил, а если ещё и любви или чего-то, ради чего можно было бы жить, не познал – и фиг с ним, пусть хоть помрёт в безвестности и одиночестве – сам виноват»?

Понятно, для чего я эту записку пишу, и понятно, для кого. Хоть кто-то оценит, – не то, что остальную мою писанину – опять юмор. Да и, честно говоря, про здоровьице ещё осталось разве что упомянуть. Сердце, мочеполовая, зрительная и нервная системы уже ни к чёрту. Мама бы сказала в тысячный раз про такой пустяк: «Нифига себе, всего тридцать четыре года, а уже проблемы со здоровьем! В вашем возрасте такого быть не должно». А я бы так сказал на эти постоянно слышимые старпёрские фразы: «Да мне бы ваши проблемы, больные, вы, этакие. У вас хотя бы партнёры какие-никакие были, или даже есть, любовь была, а то и есть до сих пор, да ещё и дети, а у кого-то даже внуки! Вам хоть сейчас подыхать – большего от жизни всё равно даже желать кощунственно!».

Не все варианты я испробовал: надо было попытаться к вере обратиться. Но, во-первых, никогда не тянуло, и даже сейчас не тянет. Во-вторых, один фиг, многим, если не большинству верующих, насколько я видел, всё равно не так уж везёт по жизни. Можно, конечно, сказать, что смысл не в фортуне и даже не в счастье от присутствия спутницы жизни, а в чём-то трансцендентном, что уже мне непонятно. И в-третьих, никогда не хотелось нагружать своими проблемами Бога. Хотя, я молился Ему – может, неправильно. Глупо, конечно, «нагружать» – каждый день я надеялся, что именно сегодня моя жизнь изменится, и в девяноста восьми процентах случаев ничего нового не делал, то есть, по сути, ждал, что всё как-нибудь само изменится. Все эти долгие годы, помноженные на триста шестьдесят пять, надеялся, – сегодня не буду.

Понятно, «вечно я прошу у жизни, судьбы, Бога – вечно жду чего-то». Ну что же, больше не буду. Мама с месяц, как ушла из жизни, – теперь не так жаль, что заплачет кто-то».

Всё время, пока Софрон писал записку, он сидел в пуховике. Компьютер он даже не включал, так ещё и повторно прошёлся и проверил, все ли приборы в квартире выключены. Он тщательно обдумывал, что ещё он мог забыть сделать.

«Опять?! Даже сейчас эти чёртовы заботы?!» – вскипело у него в голове. Вот теперь стало страшно.

Верёвка к балконным перилам заблаговременно была привязана, петля заранее в ведре с мыльной водой смочена, все деньги на карту брату были переведены. Софрон накинул петлю на шею, позвонил в скорую помощь – рассказал, где висельник. Дрожащими руками, едва сдерживая слёзы, послал брату заранее набранную СМС и отложил телефон в беззвучном режиме. Балконную дверь, как и входную, закрывать не стал – пусть веет весенней прохладой. Ненавидя себя за лишние секунды промедления, из-за которых мог передумать, он перелез за перила, встал на карниз и подумал: «Господи, пусть я окажусь в лучшем мире». Аккуратно, чтобы не разбить стёкла соседям, он шагнул вниз.

Рывок был настолько сильный, что хруст можно было услышать на соседних этажах. Свет погас сразу, хотя руки инстинктивно попытались потянуться к голове. Но сразу же опустились.

Длину и толщину верёвки Софрон взял с запасом, потому что знал, что даже такое способен пережить. Ему очень не хотелось думать о процедуре, но приходилось. Каждый раз он продумывал одну деталь, и сразу же недюжинной силой воли давил дальнейшие размышления. Он очень не хотел причинять неудобства соседям снизу, однако, сколько бы он не воображал, более экологичного и при этом эффективного способа в голову так и не пришло.

Дарственную на квартиру брату писать было нельзя, потому что для этого нужно его присутствие, и брат бы тут же понял, что к чему. Чтобы труп начал разлагаться до нескорого прибытия спасателей он тоже допустить не мог. Извечная дилемма, постоянный поиск баланса между своими интересами и интересами других.

Глава 2

Белый свет, нежность, мягкость и невесомость облаков. Слабый, едва заметный ветерок и тёплое одеяльце из более тёплого воздуха. Это первое, что он ощутил при пробуждении. И было это таким, не нуждающимся в словах, таким очевидным, словно так было и будет всегда и везде. Хотелось только слегка повернуться и укутаться потеплее и уютнее. Но нет, – это была просто больница, и он лежал на обычной медицинской кушетке.

Когда Софрон, нехотя, открыл глаза, он увидел лишь размытые светлые пятна. Слух выдавал такие же размытые, бестолковые и кривые звуки. Ничто не тревожило его блаженный покой. Кроме здоровенной штуковины на шее. Он потрогал её, постучал – очень жёсткая – по идее, спать в ней неудобно. Захотелось повернуться, но боль намекнула, что не стоит.

Подняться удалось довольно легко, и, усевшись и оперевшись руками в лежанку, Софрон стал ощущать происходящее. Глазки сами закрылись, а губки растеклись от приятной истомы. Вскоре голова закружилась, и пришлось открыть глаза. Всё вокруг поплыло: стены, койки с незнакомыми телами, тумбочки, окно – всё искривлялось и словно дышало. Софрон старался растянуть эти чувства как можно дольше, но голова была, словно набита ватой, в горле пересохло и захотелось в туалет. Когда мужик позади застонал, и показалось, что койки ездят, он принял решение пройтись во имя спасения.

На выходе из палаты он потерял равновесие и чуть не упал. И вдруг нахлынуло другое ощущение: всё происходящее замедлилось, грани вещей расползались, словно серые полупрозрачные змеи. Врач, проходящий мимо, тоже ни с того ни с сего стал падать. Удержаться за стойку с инструментами, нагруженными на неё, он не смог, и всё рухнуло с адским грохотом. Слух барахлил, так что неприятных ощущений Софрон не испытал. Он хотел было помочь упавшему бедняге, но тот встал своими силами. Жалкое зрелище: словно пьяные, едва держатся, чтоб опять не поскользнуться на ровном сухом месте; тщатся помочь друг другу, а мужичок, сидящий на диванчике – невольный наблюдатель смотрит таким же безучастным взглядом на всё это безумие. Раньше Софрон бы усмехнулся, но сейчас у него была явная цель – добраться до туалета любой ценой.

Добравшись, он тут же принялся справлять нужду в первую попавшуюся раковину. От этого поглаживания и внутренних ласк Софрон невольно закатил глаза, и на какое-то время ушёл из реальности. Он поразился тому, что тело делает хорошо само себе.

Вскоре зашёл врач постарше, который, видимо, услышав грохот, решил посмотреть, что творится. Он посмотрел на происходящее непотребство и вышел. Через минуту он зашёл вновь и увидел уже, как Софрон, извернувшись словно змея, корчась и терпя боль, пьёт воду из-под крана. Он вновь вышел на минутку.

– Ионов? – спросил врач, начинающий свой седой этап жизни.

– Вы мне? – не понял С..

– Да. Вы Ионов Софрон Васильевич?

– Видимо… да. Что-то знакомое… – Что-то и в правду завертелось в его голове, но оставалось неуловимым и затуманенным, витающим и близко и, одновременно, вдалеке. Для простоты он решил согласиться.

– Не гнитесь так больше, – начал вопрошающий с важным беспристрастным видом. – И в женский туалет не ходите, пожалуйста, больше…

Софрон резко дёрнул головой, не понимая, как можно распознать, и не понимая, как на санузлы вообще может распространяться монополия. Разумеется, таких умных слов он ещё не знал. Но он помнил слово «обладание».

– А где я вообще?

– Не помните, как… – начал мудрый врач, и тут же осёкся.

От С. не ускользнул задумчивый взгляд врача, – он захотел узнать больше. И ему это удалось. Мыслеобразы и метасообщения подсказали, что он, Софрон Васильевич Ионов, тридцати четырёх лет отроду, покончил с собой, повесившись. Врач не боялся, он именно не хотел говорить об этом. Он вообще не о чём говорить особо не хотел, а то, о чём хотел, стеснялся спросить.

– Что это за штука? – спросил без злобы, даже со снисходительной улыбкой, Софрон, постучав по пластмассе на горле.

– Это корсет. У Вас повреждён позвоночник, придётся поносить его некоторое время…

– Как долго? – перебил его С.

Тот стал долго думать, и Софрон понял, что от трёх до десяти дней.

– Спасибо. И спасибо, что помогаете. Я это ценю, – искренне сказал Софрон, не дожидаясь ответа.

– Вы ничего не помните? – вдруг спросил седой низкорослый эскулап с некоторой озабоченностью.

– Смотря что я должен помнить… – Софрон не понимал: как дышать, как пить, как ходить в туалет, как разговаривать, даже имя с какими-то, видимо, важными словами знал, – что ещё нужно?

Врач призадумался, провёл взглядом диагональ от пола до стены, и сказал:

– Я Вас направлю на осмотр в другое учреждение. Я сообщу Вашему брату, что Вы пришли в сознание. Отдыхайте. – Врач завершил речь и ушёл.

«О Боже, брат! – пролетело у С. в голове. – Я решил уйти из жизни, видимо, без его одобрения. Я подвёл его. Нужно извиниться. Кстати, а его-то как зовут?».

«А-а, неважно, пойду опять на облака», – быстро переменился Софрон в настроении. Теперь, когда тело освободилось от обузы и жажды, жизнь вновь виделась светлой и нежной.

Занавески всё ещё едва подрагивали на невидимых волнах. Пахло спиртом, нашатырём, грязным бельём и много ещё чем неразличимым. Все запахи были одинаково слабые, и Софрону хотелось угадать каждый, но, разумеется, пока у него не получалось.

На диванчике всё ещё сидел мужичок и смотрел в окно с надеждой. За столом сидела девушка в белом халате и что-то без конца писала – «наверное, писательница», – подумал Софрон. Кроме них во всём длиннющем коридоре никого. И было так тихо и так легко, что ему хотелось раствориться в этой тишине и плыть и лететь куда-нибудь, где нет ни времени, ни пространства, а есть только Божественный Свет.

С улыбкой опьянённого, раскачивая руками в такт шагам, он, с этой башней вместо головы, доковылял до своей палаты и вновь улёгся спать. И даже нельзя было понять, что приносило больше наслаждения – лежать или ходить.

Вновь удалось проспать несколько часов. «Потрясающе! Несколько часов! – удивился Софрон. – Потрясающе! Темно за окном!» – восхитился он. В самом деле, когда он вышел в коридор, чтобы удостовериться, что ему не показалось, улыбка растеклась и надолго не сходила с лица.

«Даже смотреть в окно не надо – и так чувствуется – задумался С., усевшись на свободный кожаный изодранный бордовый диванчик. – Мы можем чувствовать Тьму и Свет. Вдуматься только!» – произнёс он вслух с очарованной мордашкой.

После этого он, проголодавшийся, прошёлся от конца до конца коридора своего этажа в задумчивости, вновь пытаясь прочувствовать как можно больше.

Вот пришло время уколов. Он сам не заметил, как народ столпился у процедурного. Злая сексуальная медсестра в фиолетовом халате заставила бедного, ничего не понимающего первого попавшегося мужика штаны приспустить прямо в коридоре при всех. «Медсёстры», – теперь он вспомнил, как их зовут. «Медсёстры и медбратья – как это мило». Она больно залепила бедняге шприц в задницу. Жертве показалось даже сначала, что он ей нравится. Софрон слышал довольно прямые и громкие отрывистые мысли, ясно дающие понять, что её хотят. И их можно было понять: высокая, с Софрона ростом, может чуть пониже, хотя роста ей добавляли босоножки на высокой платформе. Быстро двигается, уверенно и деловито. Волосы русые, фигуру тщательно скрывало монашеское одеяние, но по меняющимся очертаниям Софрон хорошо её представлял. Кожа светлая, но не слишком. Носик с немного излишней округлостью на кончике. Ладошки узкие, пальчики тонкие, ими ей и приходилось трогать грязные жирные волосатые мужские задницы.

Софрон услышал, что фиолетовую сегодня ударил пьяный пациент, и поэтому она захотела сорваться на ком-нибудь. Но это ничего не меняло – животная сущность всегда несёт в себе что-то сексуальное. Однако потом кто-то из мужиков, увидевших это, усмехнулся, прокомментировав унижение жертвы.

В голове у Софрона помутнело, время словно замедлилось, стало тепло внутри, но холодно снаружи, всё затряслось, склянки в процедурной попадали и разбились. Уборщица в другом конце коридора поскользнулась на луже и ударилась головой о кафель, сломав швабру. Кто-то закрыл уши, кого-то вырвало сквозь ладонь, которой он прикрывал рот. Всё это время, куда бы ни смотрел Софрон, видел лишь движущиеся тени. Теперь это были уже не полумеханические змеи из звеньев без глаз. Они столь быстро менялись формами и были столь прозрачны, что С. не успевал ни на чём сосредоточить взор. Он захотел остановить всё и всмотрелся в непонятный ему предмет в стене. Буквально через пару секунд мужик рядом с ним начал снижаться, теряя сознание, и лёг на ближайшую скамейку.

Софрону стало душно, и он пошёл в другой конец коридора, – туда, где упала уборщица. Он не понимал, почему и здесь нужно территориально ограничивать мужчин от женщин.

Когда он почти дошёл до конца, увидел, что бедная уборщица с выраженной полнотой, которой, вполне возможно, скоро помирать от холестерина, и которая бы ни за что не согласилась на такое по своей воле, пытается вымыть лужицу собственной крови. Она разодрала руку обломком швабры.

– Господи, Вам помочь? – выскочило из могучей груди Софрона, а у самого чуть слёзы не потекли.

– Сама справлюсь! – отрезала тётка.

«Ну ладно, значит сильная» – подумал С. и пошёл обратно. Но затем вернулся и спросил с ангельской улыбкой:

– А купаться здесь можно?

– Да, только здесь и можно. – Она так ответила, словно уже забыла, что у неё течёт кровь.

– И как водичка? Ласкает?

Тут боярыня-клуша так на него посмотрела, словно съесть его захотела, но перед этим попытать:

– Хорошая.

Полминуты они стояли и смотрели друг другу в глаза. Ни тому, ни другой не приходило в голову, что надо что-то делать.

Вдруг Софрон понял, что ему надо искупаться, и ничего интимного с ней производить он не хочет, и сказал с жалостью:

– Ну мы же в больнице, надо что ль, обмотать ранку хотя бы…

Дама пощупала свою ранку, встрепенулась и ответила кивнув:

– Да, сейчас…

Хоть врач ничего об этом не говорил, Софрону почему-то показалось, что предполагаемую рану на шее нельзя мочить. Ему думалось, что шея от этого может распухнуть, покраснеть и зачесаться. Это его немного напугало, и он не стал рисковать.

Как же приятно было нежиться под потоками тёплой, убаюкивающей воды. Ещё одно наслаждение, удивлению которому не было предела. Казалось, будто он может прочувствовать каждую капельку, падающую и растекающуюся по его телу. Казалось, будто кто-то любящий и заботливый укрывает его всё тем же тонким, но тёплым нежным одеялом. Вместе с водой расплылась улыбка, и захотелось петь. Он от души засмеялся, не веря, что у людей есть и такие приспособления, как душ.

Софрон потерял счёт времени и нежился под водичкой, которая со временем ещё и становилась всё теплее и мягче, но в дверь постучали. За окошком прошмыгнула тень, но Софрон быстро сообразил, что такой благодатью надо делиться и выключил воду.

Надев свои резиновые тапки на мокрые ноги, он чуть позабавился со скрипом, издаваемым при их трении. Затем подошёл к большому зеркалу, в котором его отражение умещалось почти во весь рост, и стал заворожено себя рассматривать.

«Ничего себе, какой красивый – воскликнул он. – Вот это мускулы! И высокий какой! Капли щекотно скатываются. И кожа какая гладкая и ровная. – Он провёл рукой по левому плечу. – А глаза-то какие!». – Он стал всматриваться всё пристальнее и подходил к зеркалу всё ближе, но тут опять постучали. Софрон надел трусы и открыл дверь.

Голый, мокрый, он с нескрываемым раздражением спросил сходу:

– Что?

Перед ним стояла женщина в годах с полотенцем и бутылкой шампуня в руках. Она встала, как окаменелая и ошарашено смотрела на него. Промолчав несколько секунд, она, наконец, промямлила:

– Помыться хотела.

– Мойтесь, – отрезал Софрон. – Мне ещё пару минут нужно себя осмотреть. – Уже к последнему слову он успокоился, и от интереса у него вновь заблестела искорка в глазах.

Женщина всё с тем же удивлённым выражением лица безмолвно зашла в душевую, положила рядом с его вещами свои шампунь с полотенцем, и стала медленно раздеваться. Софрон же, напротив, оделся и стал осматривать «башню», – так он называл корсет, который словно тянул его вверх, чтобы сделать ещё более рослым.

Эта штуковина была довольно жёсткой, без прорезей, закрывала всю его шею, и ничего под ней разглядеть не удалось. Так что Софрон бросил эту затею, улыбнулся себе в зеркале и ушёл.

Возвращался он довольный собственной чистотой и красотой, да ещё и прохлада была приятным бонусом. Даже несмотря на жёсткую кушетку и ощутимый голод, заснул он легко и непринуждённо.

На этот раз ему приснился сон. Начиналось всё с весьма радужных сцен с голой медсестрой: он трогал её грудь, сжимал попку, целовал, затем наклонил и… Всё окутало тьмой. Она налетела стремительно, с шипением буквально врезалась, вгрызлась в него. Софрону показалось, будто его хотят вырвать из тела, и заменить кем-то другим. И когда ему показалось, что он начал впитывать её, он проснулся.

– Что за дерьмо, Господи?! – воскликнул он, резко вскочив.

Но была глубокая ночь, – все спали, и никто ему не ответил.

Глава 3

На утро ему наконец достался завтрак. Э-э-эх, что это за деликатесы: каша рисовая на молоке, разбавленное какао, хлеб с маслом и даже – О Боже! – яичко!

Сказать, что Софрон наслаждался – ничего не сказать. Он буквально был на пике блаженства. Медленно, с закрытыми глазами, он тщательно пережёвывал каждую ложку, каждый укус, и даже иногда постанывал. Не хватало только кошачьего мурлыканья в перерывах. Он вилял рукой, словно дирижёр, и хотел прочувствовать каждый вкус сильнее в стократ. И, вполне возможно, ему это удавалось, а люди смотрели на него и улыбались. Следует отметить, что все пациенты уже откуда-то прознали его историю, и относились к нему снисходительно.

После завтрака позвонил брат, и Софрон обрадовался, как ребёнок.

– Здорова.

– Привет, брат, – с улыбкой ответил Софрон. Произносить это было особенно приятно.

– Как себя чувствуешь?

– Обалденно! Спасибо за вещи и гостинцы. Представляешь, я, дурак, только сейчас твою СМС прочитал. Сейчас всё нафиг слуплю. Завтрак тоже был чумовой!

Брат усмехнулся:

– Да уж, представляю… Что врач сказал?

– Да вроде ничего. Несколько дней поносить это дерьмо на шее придётся (он посмаковал это слово – «дерьмо», – до чего ж смешное!), а так… Но я не хочу его носить, и из людей здесь кровь течёт – уйти бы отсюда, посмотреть ещё что-нибудь. – Он представлял, где сейчас может находиться брат, и чем таким классным он занимается.

– Ну, мужик, не пойдёт. Ты там пробудешь, сколько надо, пока шея не заживёт. – Брат сказал это довольно строго.

– Ах, ладно, – вздохнув, сказал Софрон. – Кстати, тебя ведь зовут Ал…

– Ты что?.. – человек по ту сторону провода сначала удивился и явно заулыбался. Но через некоторое время серьёзный голос ответил, – Алексей, Лёха.

После этого, видимо, брат решил, что бессмысленно с ним разговаривать по телефону, и они сошлись на том, что Лёша заедет, как только сможет.

Софрон быстренько забыл про такую неприятность, как заточение, потому что его ждала встреча с братом, который приезжал к нему только пока тот спал или был без сознания. И, разумеется, его ещё ждали бананы, виноград и йогурт… Он всё поглотил, хоть и был уже сыт. Софрон поразился: откуда люди достают всё это? Неужели есть ещё что-то, о чём он не знает? Что за райские кущи подвластны людям за пределами лечебницы?

Объевшись до отвала, он стал чистить зубы. и… утолять жажду. Купание даже не всем телом, привело его чуть не в остолбенение, а уж обильное питьё и вовсе чуть не доводило до, так сказать, метафизического оргазма. Ему казалось, будто вода – любящая женщина, и она ласкает его горло и желудок изнутри каждой своей шёлковой молекулой, щекоча прохладой. На мгновения он вообще ощущал, что затем она мгновенно впитывается, усваивается в нём, и он сливается с водой воедино, становится ею.

Спустя какое-то время, его повели на рентген делать снимки позвоночника. И тут он не преминул заулыбаться в пол-лица, представляя, как будто он какое-нибудь инопланетное существо или киборг, и его изучают супер-пупер навороченными устройствами.

После этого к нему вновь обратился тот самый врач, с которым Софрон уже виделся вначале. Мужчина с сединой, которого, кстати, звали Денис Валерьевич, дал Софрону направление, и у них завязался разговор:

– Это направление в городскую больницу, – начал Денис Валерьевич, – там Вас должны обследовать, может скажут, что с потерей памяти делать.

– Спасибо, – искренне поблагодарил С. врача, даже слегка поклонившись, принимая этот странный листочек бумаги, непонятно для чего и кому нужный.

Вскоре приехал брат. Софрон накануне разобрался со своим телефоном, и даже зарядил его. Интересные и забавные мелькающие картиночки заняли его на полтора часа. Промелькнула мысль обратиться к «сокамерникам», как он их называл, за помощью. Однако игрушка принадлежала ему, это был «подарок» от брата, да и уж слишком его захватил процесс самостоятельного познания и слежения за работой этого странного инопланетного аппарата.

Лёша поднялся с пакетом новых гостинцев, и Софрон был рад ему вдвойне. С. сразу обнял брата, вгляделся в него, и почти сразу его вспомнил.

– Это тебе, – начал брат с лёгкой улыбкой.

– Спасибо, – обрадовался новым подношениям Софрон. Но потом его слегка кольнуло, что он отрывает брата от каких-то дел.

– Тебе лучше?

– Да. Только память потерял. Прости, что повесился. И спасибо за помощь. Я это ценю.

– В смысле, память потерял? – рассудительный брат, которого раньше очень редко можно было застать в каких-либо слишком заметных эмоциональных состояниях, в этом случае менялся в лице при каждой реплике Софрона.

– Вот, бумажку врач дал в другую больницу. Сказал, там скажут, насколько и что я потерял. Мне интересно.

– Ну ты хоть что-то помнишь? Как маму зовут, как папу, например? – спросил с серьёзным и озабоченным видом Лёша.

– Папу Василий, маму – Лю… что-то крутится – сейчас вспомню… – Софрон заметно напрягся.

– Люда, – помог брат. – Дай-ка бумажку, – глянем…

Он взял направление на листочке белой бумаги и прочитал всё, что там написано. Потом залез в телефон, понажимал там что-то, посмотрел, и сказал:

– Поехали.

Софрон чуть не подпрыгнул от такого ответа. Раньше он подолгу засматривался на улицу. И когда они вышли на свободу всего на какие-то несколько секунд, Софрон чуть не потерял сознание. Он не знал, на что ему сначала смотреть. Это было одно из самых невзрачных времён года – и не зима, и не весна, но буйство красок, запахов, какофония вскружили ему голову. Брат торопил, так что он успел сделать несколько глубоких вдохов Божественно сладкого воздуха, прежде чем уселся в машину. Но и тут новая радость – покатушки: «Уи-и-и!» – завизжало в голове.

Дорога заняла минут десять, и всё это время Софрон даже моргать боялся – хотел записать в память все фрагменты, движения всех объектов. Разумеется, ему это не удавалось, и, несмотря на непомерную тягу и энтузиазм, внимание было слишком разрозненно и не позволяло усваивать информацию в нужном объёме. Но даже это нисколько не волновало Софрона.

Они остановились у большого шестиэтажного здания, которое своей замысловатостью формы и размерами не сильно отличалось от того, в котором томился Софрон. Однако эта больница была немного получше отделана и недавно отремонтирована; белые стены, новые окна, и, с первого взгляда, вообще ничего в ней не напоминало о старине. Хотя, следует признать, что для Софрона одинаково много значили и красота здания и тот факт, что он побывает ещё в одном местечке.

Внутри им пришлось подождать целый час, пока Софрона примет психиатр. Когда этот мужчина в белом халате показался, у Софрона сразу возникло ощущение, что сейчас будет что-то интересное.

Так и случилось – они с Лёшей втроём зашли в кабинет психиатра. Он сказал: «Присаживайтесь», указав ладошкой на стулья. Алексей с Софроном послушались.

Врач раскрыл свою тетрадь и с серьёзным видом глянул на Софрона.

– Здравствуйте, Софрон Васильевич. Если Вы не против, я задам Вам несколько вопросов, чтобы определить, насколько всё серьёзно.

Софрону стало приятно, что его опять пытаются изучить, проявляют к нему внимание, и самому стало интересно, что же такого необычного в нём, обычном, пусть и симпатичном парне, могут найти. Он улыбнулся и кивнул. Психиатр тоже едва заметно повеселел, подумал и спросил:

– Что последнее перед больницей Вы помните?

С. надолго задумался, и наконец ответил:

– Помню солнечным летним днём где-то у домика, должно быть, с бабулей, ягоду срывали с кустов и ели. Там ещё дорожка из каменных плит была.

– Это у бабули на даче, – пояснил присутствующим Алексей. – Тебе тогда лет пять, максимум восемь было.

– Интересно… – врач задумался.

– А когда у тебя день рождения? – спросил он, и даже немного наклонился к Софрону, словно, чтобы получше слышать.

– Рождения? – удивлённо спросил С.. – «Я что, и это должен помнить?» – подумал он.

– По-моему, когда погода примерно, как сейчас… – ответил он с некоторым затруднением.

– Да. Семнадцатого марта. Две недели назад был. – Алексей по-учительски пичкал Софрона фактами.

– Очень интересно, – сказал психиатр, проводя рукой от носа до подбородка, и глянув на секунду куда-то в сторону.

– Ну а что-нибудь ещё помните? – спросил он после долгой паузы.

– Я… не совсем понимаю, что конкретно должен помнить, и не знаю, что помню, а что выдумал, но… Например, я помню, как падают тёмные и разноцветные листья с сухих деревьев, устилая всю землю ковром. И запах ещё такой… сырости, и грязно везде. По-моему, это называется листопад. Да – листопад, – ответил Софрон обрадовано.

– Что ж, подождите, пожалуйста, минутку – я Вас на ЭЭГ направлю.

Софрон прочитал мыслеобразы, пронёсшиеся в голове у психиатра, и ему страсть, как захотелось узнать, что такое ЭЭГ.

Лёша давно хотел спросить Софрона, как он мог поступить так безответственно, но щадил брата, давая некоторое время оклематься от травмы и стресса. Но сейчас он уже хотел узнать, не притворяется ли Софрон. Выйдя из кабинета психиатра, он ненадолго задумался. И когда Софрон попытался прочесть, о чём именно задумался его брат, было поздно – Алексей отогнал прочие мысли, и думал лишь о кабинете ЭЭГ.

Софрон взбежал по лестнице на два этажа вверх, и стал искать нужную дверь. Ему это удалось почти сразу. Он вспомнил, что надо постучать, и сразу после этого зашёл.

Внутри стоял ещё один врач, только на этот раз женщина. Она стояла спиной, и сразу громко и чётко сказала, что входить нельзя. Однако, из-за незваного гостя ей пришлось повернуться. Это была женщина лет тридцати пяти с длинными волнистыми русыми волосами. Белый халат и её фигуру скрывал до весьма скромного уровня, так что Софрон сразу устремил взор на её лицо. Не сказать, чтобы она была красавицей, но Софрон Васильевич так долго смотрел на неё, то на нос, то на губы, то в голубые глаза. Женщина тоже стояла, как вкопанная, и смотрела, то на него, то на его шейный корсет.

– Здравствуйте… Здесь делают ЭЭГ?.. У меня и бумажка есть, – начал С., спустя пять секунд молчания, словно не своим голосом.

– Да, здесь… Давайте, – она протянула руку.

Он отдал направление, и одновременно с этим вошёл Алексей, убедиться, что брат не творит какие-нибудь странные вещи. Женщина встрепенулась, посмотрела на Лёшу и стала читать, что там написано.

– Проходите, садитесь, пожалуйста, на стул, – сказала она через пару секунд и пошла настраивать что-то на компьютере. Она сделала вид, что присутствие брата её нисколько не беспокоит. А брат, в свою очередь, поняв, что всё хорошо, вышел. Он уже настроился, что и для этой процедуры придётся долго ждать, или возникнут какие-нибудь трудности, так что такое развитие событий его очень обрадовало. Но ещё больше его, как человека умного и рассудительного, обрадовало то, что врачи в области психологии за него выяснят всё, что он хотел знать, и в случае, если, не дай Бог, Софрон болен, сразу подскажут, что делать. Так что ему оставалось лишь немного подождать.

Софрон тем временем пытался полностью расслабиться, как ему и велела эта, уже успевшая ему понравиться, женщина. Тут он вновь учился самоконтролю. С одной стороны ему нравилось слушать её голос, с другой – улыбка от процесса сама растекалась, если не на губах, то где-то внутри, а с третьей – он понимал, что надо выполнять команды, потому что интересен результат этих занятных исследований. В процессе ему удалось вывести формулу: надо совмещать все эти три фактора одновременно, раствориться в реальности, быть где-то посередине всего.

Когда милая дама вынимала провода из сеточки у него на голове, он посмотрел ей в глаза и сказал:

– У Вас очень приятный голос. – И говорить это ему было так приятно, что он опять улыбнулся.

– Спасибо. – Она опять застыла всё с тем же завороженным видом, с каким, собственно, всегда стоял и Софрон, увидевший в женщине что-то.

– Я помогу, – сказал он, и тут же почти случайно прикоснулся ладонями к её руке. Обоих словно ударило током. Её из-за неожиданного прикосновения, а его – от ощущения прикосновения к обручальному кольцу. Он вспомнил, что это такое, периферическое зрение пару раз зафиксировало его в обход критического сознания.

Одёрнув руки, он сел смирно, и просто наслаждался, как за ним ухаживают. Врач ничего не сказала и вообще как будто ничего не заметила, продолжая отсоединять проводки и аккуратно вешать на воспринимающее устройство.

Вышел из кабинета он в необычном состоянии, похожем на транс, похожем на то в котором он очнулся и впервые вышел из своей палаты искать туалет. Голова опустела, стало немного труднее, и в то же время легче ходить, ощущение течения времени изменилось, а звуки и очертания объектов расплывались. Состояние отчасти напоминало головокружение от избытка или недостатка кислорода в мозге, только было существенно сложнее и явно обладало другой природой. Разумеется, и в этот раз, когда барьеры его критического сознания были слегка ослаблены, Софрону показались всё те же прозрачные серые змеи разных размеров. Они ползали по стенам, витали в воздухе. Отчего-то, ему захотелось назвать это понравившееся состояние «балансом».

Пока он осторожно шел, и в его голове изредка проскальзывали мысли, в основном очень простые и короткие, на него оглядывались люди. И смотрели они так странно, словно узнали его.

Пока Софрон «плыл», страстно желая пребывать в этом состоянии, как можно дольше, Алексей взглянул на него, на людей, и без каких-либо эмоций побрёл в кабинет к врачу.

Она сидела за компьютером, и с интересом рассматривала одинаковые, с точки зрения Алексея, волнистые линии на мониторе. На вопрос, когда будут результаты, она, слегка повернувшись к нему, махнула ладошкой, сказала прийти завтра, и нырнула обратно в монитор. Софрон, тем временем пришёл в себя, и в поисках брата опять зашёл в кабинет, столкнувшись с ним.

После этого они вернулись к психиатру. Алексей, как всегда, в строгой, но вежливой манере начал говорить что-то умное. Софрон же решил взять всё и испортить, беспардонно вмешавшись, и спросил с едва заметной улыбкой:

– Нам ведь по телефону узнать, когда и какие результаты появятся?

Лёша сердито на него посмотрел, а врач просто и добродушно ответил:

– Да, скажите номер своего телефона – я позвоню.

Пока Софрон доставал телефонный аппарат, чтобы посмотреть свой номер, Алексей уже продиктовал свой.

Брата немного удивило такое необычное поведение врачей в этой клинике, но он скинул всё на специфику их рабочей области. Но когда Алексей завёз брата обратно, и проводил аж до самой палаты, его ждал совсем уж из ряда вон выходящий, по его мнению, случай.

Солнце уже начало заходить за горизонт, но Софрон до сих пор чувствовал на себе тепло его лучей. И после повторного сногсшибательного ощущения скорости и динамики, да надышавшись чудотворным весенним воздухом, он чувствовал себя на пять с плюсом. Он, порхая, буквально взбежал по лестнице, запыхавшись. Он и сам не понимал, почему так стремится вернуться в свой новообретённый «дом».

Едва удостоверившись, что брат на нужном месте, и всё хорошо, Лёша уже собирался уходить, но чуть не столкнулся с лечащим врачом.

– Софрон Васильевич, – начал Денис Валерьевич, оглядев Алексея, – результаты рентгена готовы. Странно, но позвоночник в порядке. – Он с нескрываемым любопытством посмотрел на Софрона.

– Значит, я могу идти, – воодушевлённо, с лёгкой улыбкой, но резко и безапелляционно подхватил Софрон.

– Погоди, не так быстро, – тут же возразил брат. – Я так понимаю, ему ещё какое-то время нужно носить корсет, просто амбулаторно?

Эти слова слегка напугали Софрона, и он захотел, чтобы брат замолчал, но вспомнил, что обязан ему многим, и должен быть ему благодарен.

– Да, желательно поносить ещё пару дней. Этот мы снимем, если Вы не возражаете. – Денис Валерьевич не спускал с Софрона глаз.

– Хорошо, снимайте, – сказал С..

– Пойдёмте, – сказал врач обоим братьям, – выпишем Вас.

Случившееся удивило Алексея ещё больше. У него возникло ощущение, как будто Софрон каким-то образом запугал врача. Зная брата, и разбираясь в людях, он даже такой абсурдный вариант не исключал.

Как бы там ни было, корсет с Софрона сняли, бумагу подписали. Он был просто на седьмом небе от счастья. Он вспомнил поговорку: «в гостях хорошо, а дома лучше». Софрон также испытывал и глубочайшую благодарность брату за всё неисчислимое, что тот для него сделал. Более того, Софрон понятия не имел, где живёт, и как туда добраться. Небольшой смешок над собственной глупостью оборвал врач.

Алексей ушёл вперёд заводить машину и класть вещи. Денис Валерьевич воспользовался этим и у самого выхода с этажа дотронулся до руки Софрона с просьбой:

– Софрон Васильевич, можно спросить у Вас разрешения рассказать о результатах исследований и Вашем случае научному и врачебному сообществу? – Он произнёс это так, словно это его последний шанс в жизни.

– Конечно, – пусть все знают, какие могут быть последствия от повешения. – Он сказал это с искренней умиляющей улыбкой.

Многие из «нормальных» людей могли бы воспринять это, как сарказм. Денис Валерьевич воспринял это, как благословение. Софрон же просто заботился о людях, и хотел предупредить их о таком неудобстве, как ношение корсета.

Глава 4

Когда Софрон только ступил на порог своего дома, его захлестнула волна эмоций. Было очень интересно посмотреть на своё жилище. Это в самом деле было только «его» жилище, где он мог делать всё, что захочет. Было тепло, уютно и радостно. Но буквально через несколько мгновений его охватила скука, и тело пощекотала нотка страха. Какая-то его часть вспомнила, что именно это за место. Несмотря на хороший внешний вид интерьера, не получалось отделаться от ощущения старины. Промелькнули кадры, как он раз за разом приходил сюда в глубочайшем одиночестве, снимал обувь, и в подавленном настроении у него резко отпадало малейшее желание что-либо делать, а зайдя в большую комнату, он подумал о смерти. В дальнем углу комнаты вновь пробежал блик, и в глазах слегка зарябило.

Перед финальной остановкой Алексей с Софроном заехали в ортопедический магазин, надели корсет и зашли в продуктовый купить самое необходимое. Всё это время Софрон блуждал, оглядывался по сторонам, рассматривал полки, словно завороженный. На его лице расплылась, казалось, не спадающая улыбка искренне заинтересованного человека. Всё это разноцветное, разносортное многообразие отсвечивало, и непривычное обилие бликов вновь заставило Софрона «поплыть», как будто глаза намокли от воды или слёз. Он с радостью угадывал, что для чего нужно: вот масло – смазать сковороду; вот яйца – сделать яичницу; вот сыр – добавить туда же. Часть навыков и знаний то ли незаметно возвращалась, то ли и не была утрачена, просто несколько дней была не востребована.

Однако, кое-что он всё же забыл. Каждый второй раз, когда брат спрашивал, будет ли он то, или это, Софрон надолго задумывался, и без сожаления полагался на его вкус. Хотя сам с радостью бы сожрал здесь буквально всё.

Алексей набрал полторы корзины всякой всячины, и дал ещё немного денег на пару дней. Можно сказать, к Софрону возвращалось то, что он перечислил брату на свои похороны. Только Лёша дал наказ, чтобы Софрон не пил и не курил хотя бы несколько дней. У того и в мыслях не было: во-первых, он слабо помнил, зачем это нужно; во-вторых, частичная слабость отбила желание принимать что-либо отвратное; и в-третьих, приступ любви к жизни позволял довольствоваться другими вещами.

Хотя Алексея нелегко провести, и он до сих пор допускал, что Софрон притворяется. Но даже его немного беспокоило и удивляло нынешнее поведение, разительно отличавшееся от всего, что он видел ранее. С одной стороны, Софрон и раньше, заигравшись, порой вёл себя немного по-детски, излишне прямо и наивно. А с другой – нынешний человек существенно отличался от известного ему брата. Они оба знали, как выглядят люди, например, с деменцией или старческим маразмом, и Лёшу беспокоило, что травма для Софрона могла иметь необратимые последствия.

Как бы там ни было, они с баулами пришли к Софрону в квартиру. Дом, милый дом. Пока Софрон обходил владения и рассматривал, Лёша варил рис и жарил котлеты. Он решил сготовить сам от греха подальше – Софрона он боялся подпускать к плите. А ещё он сказал брату не выходить на балкон. Тот был не остеклён. Софрон с любопытством глянул через дверь и увидел свороченные перила.

«В самом деле, – подумал Софрон, – тут же легко навернуться. Хм, „навернуться“ – забавное слово, – откуда я так много знаю?».

Потом он с интересом посматривал, как готовит брат, и сам помогал фильтровать воду, резать сыр, и даже открыл банку с солёными помидорами.

«Ого, что я умею! Да я, оказывается, вообще молодец!».

Они откушали, и брату показалось, будто Софрона несколько недель продержали в плену. Тот с таким умилением ел и пил обыкновенную, по мнению Лёши, жратву, что ему даже стало немного завидно. Они смотрели друг на друга, и чуть не смеялись.

Брат решил, что Софрона можно оставить на денёк для проверки, постелил на полу одеяло, сказал пару ночей спать на ровной твёрдой поверхности и пообщаться с друзьями. Ему всё ещё хотелось поговорить по душам, но он понимал, почему Софрон так поступил, и не знал, какой ответ он хотел услышать.

«Главное – что хоть жив, здоров, – думалось Алексею, – а если опять захочет повторить, его всё равно не отговоришь, и вечно с ним сидеть тоже не смогу. И в психушку сдавать – предательство, на которое я не пойду. Тем более, это ещё большой вопрос – что лучше…».

Софрон тем временем принял первое самостоятельное решение – снять к чёртовой матери этот бесящий корсет.

«Накой он мне, если всё равно на полу спать буду, как бездомный?» – усмехнулся он. Проходя мимо зеркала, он решил вновь осмотреть себя. След от верёвки уже был едва заметен. Софрон погладил свою шею с улыбкой, – приятно было ласкать себя, – ему вновь вспомнилось, какая забавная вещь человеческое тело. Казалось бы – такое стандартное, и в то же время, – необычное и живое. Каждая клеточка, каждая молекула, каждая точечка живая.

Затем он осмотрел всего себя снизу доверху, и вспомнил, что в члене кроется гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, и потрогал себя, решив это проверить чуть позже. Затем его внимание привлекло пузико, по которому он со смехом побарабанил ладошками, наблюдая за небольшими волнами и прислушиваясь к звуку. Потом он стал играться мускулами, и осознал, что все кости с лихвой обтянуты мясом, и он должен обладать недюжинной силой.

Его внимание привлекла и волосатая грудь, которая тоже вызвала некоторый смешок из-за возникшей аналогии с животным. Как только он увидел и потрогал растительность на лице, он сразу же хотел побежать бриться, но какое-то странное ощущение остановило его. Софрону захотелось вглядеться в глаза.

Они были прекрасны и чарующи, казалось, будто он гипнотизирует себя собственным взглядом. Софрон смотрел целую минуту, не шелохнувшись. И лишь после он стал резко отворачиваться, поглядывая в зеркало исподтишка, пытаясь подловить отражение. Он знал, что и он Софрон, и вместе они – Софрон, но почему-то верилось, что парень по ту сторону зеркала – не на сто процентов Софрон… Долго он игрался, действуя и так и сяк. Ему даже показалось, что вот-вот, мужику в отражении надоест, и он злостно усмехнётся Софрону. Но, слава Богу, этого не случилось.

От захватывающего самосозерцания его отвлёк телефонный звонок. Софрон с любопытством побежал в комнату ответить.

«Я кому-то нужен», – пролетело у него в голове.

– Да?

– Что ты хочешь? – только и услышал он тихий, едва различимый голос. Через пару секунд повесили трубку.

Софрон удивлённо посмотрел на телефонный аппарат, и, убедившись, что номер телефона никак не записан, подумал, что не туда попали. Однако ему пришла в голову мысль, что человека нельзя оставлять без помощи, и он перезвонил. Никто не ответил, и Софрон, пожав плечами, решил записать контакт под именем «ЧТыХоч».

Ему хотелось сделать очень много, и не знал, за что сперва взяться. Но раз с телефоном подали идею, – следовало дать знать друзьям, что ему уже лучше, и что его выписали из больницы.

В первую очередь Софрон включил компьютер и изучил, с кем он чаще всего переписывался. И где вообще это было. Затем обзвонил всех, кого узнал, и с кем, судя по манере переписки, в данный момент хотелось поговорить. С Сергеем получилась беседа следующего содержания:

– Опа, Софрон Васильевич, здорова. – Оба сразу заулыбались.

– Здравствуй, друг. Как дела, как поживаешь?

– Да пока не родила. Всё также – по островам летаю, с парашютом прыгаю, с порноактрисами куролешу… А ты почему ещё не пьяный?

Софрон засмеялся:

– Я что, правда алкашом был?

– Не, вообще спортсмен. Мастер спорта международного класса… По литрболу. – В этот раз уже засмеялся Сергей. – Что тебе, денег отсыпать?

– Для чего? – удивлённо спросил С..

– Что значит, «для чего?». Для того же, для чего и обычно.

Софрон понял, что раньше у него дела не всегда шли хорошо, и вежливо отказался. А вообще, весь разговор прошёл очень весело и поднял настроение Софрону, хотя он в этом и не нуждался. Но надо же с друзьями разговаривать, – уже минимум три дня, видимо, не общались.

Друг Андрей спросил, как у него дела, и Софрон ответил:

– Да вот, из больницы вышел. Уже дома.

– А что случилось?

– Говорят, повесился.

По голосу Андрея Софрон понял, что тот весьма обеспокоен. Так что он поспешил заверить, что чувствует себя прекрасно, и решил больше не рассказывать это, чтобы не тревожить остальных друзей понапрасну.

В переписке Софрон спросил, кто где находится, и когда можно будет увидеться, и, не дожидаясь ответа, пошёл проводить водные процедуры.

Стараясь обрить лицо до идеальной гладкости, он в нескольких местах порезался, но всё равно был неимоверно доволен. Его поражало, какое же это чудесное и простое занятие – элементарные движения, а какой эффект!

«Слава Богу, что на лице растут волосы, – подумал Софрон, – их так приятно сбривать!». Ну и, разумеется, он не смог отказать себе в полном омовении, на которое отвёл минут сорок. Он вылил на себя столько воды, что, наверное, можно было обойтись и без шампуня с мылом.

Затем он вновь полюбовался перед зеркалом, чтобы сравнить, насколько чище и красивее он стал. После этого он принялся изучать свой гардероб, чтобы обалдеть ещё и от чистой одежды. Софрон собирался выйти этим поздним весенним вечером прогуляться, чтобы насладиться на этот раз цветами и звуками ночи и ещё более свежим воздухом. Но процесс примерки каждой шмотки, что он находил, через полчаса его заметно утомил. Так что он слегка изменил свой же, когда-то продуманный, порядок вещей, переложив часть из них по-другому, и прилёг на пол. Разумеется, он тотчас же отключился.

Софрону вновь приснился очень странный сон. Поначалу он блуждал в кромешной тьме, которая не была столь спокойна, как в квартире, когда выключаешь свет. Всё словно вращалось, раздавались загадочные «подвальные» звуки, как будто кто-то постоянно скрёбся и бил по металлу. Часто возникало ощущение, что он смотрит в объектив фотоаппарата, который то закрывался, то открывался. Порой он видел родных и близких, но они проходили мимо, лишь изредка удостаивая его мимолётным взглядом. Они шли из стороны в сторону отрешённо, словно зомби. Но самое страшное случалось, когда их лица внезапно менялись на совсем уж нечеловеческие: их резко искажали гримасы бешенства, а глаза приобретали то красный, то жёлтый, то оранжевый блеск.

Софрону стало жарко, он почувствовал сквозь сон, что рядом кто-то есть, и проснулся. Взмокший, он включил свет, осмотрелся, и стал прислушиваться. Но уже через несколько секунд к нему вернулось его обычное легкомысленное настроение. Он вытер ладонями пот с шеи и опять лёг спать, как ни в чём не бывало.

Глава 5

С утра Софрон накинулся на шоколад с тёплым молоком, стоная с закрытыми глазами. У него это уже стало входить в привычку. Затем он осмотрел, где у него что находится. Всё оказалось вполне ожидаемо.

«А ведь и впрямь логично, – удивился он, – сразу видно – я положил!». – Он засмеялся, и ещё раз потянулся, радуясь солнечному утру.

Это подтолкнуло его совершить вчерашнюю задумку. Он зарядил телефон, оделся и пошёл разведать обстановку.

Было ещё довольно рано, и особой суеты Софрон не заметил. Он просто наслаждался свежим воздухом.

Вдруг он понял, чего ему не хватает – музыки, и он вспомнил, что рядом с компьютером он видел и наушники и колонки. Софрона захватил интерес, и он помчался домой.

Запустив проигрыватель, он сразу же, словно прирос к стулу. Три часа двадцать пять минут он слушал и балдел, даже не отвлекаясь на голод и жажду, хоть в плейлисте и было всего тридцать пять разносортных треков. Причём половина ему начала приедаться ещё до происшествия. Софрону вспомнилось слово «электроника». Он не понимал, что заставляло его чувствовать себя именно так. Это сравнимо с магией, с заклинаниями, которые заставляли его, словно наркомана, слушать и слушать их бесконечно.

«Музыка, – возникли слова где-то на границе сознания, – одной её достаточно. Как бы хотелось познать её волшебство полностью, – как смогли эти звуки так сочетать?». Он сидел, чуть не раскрыв рот, но не улыбался, а глаза его были широко раскрыты от обомления и восхищения. А порой он и вовсе закрывал их, развалившись на стуле, словно какой-нибудь коматозник, и старался не выходить из состояния растворенности в этой Божественной мелодии. Казалось, будто в каждом треке сокрыта, закодирована если не вся Вселенная, то, по крайней мере, планета или состояние. Пару раз ему даже захотелось заплакать от такой красоты, но он удержался, чтобы не пропустить следующие ноты, хоть и мог перематывать, как захочет.

Когда Софрону в очередной раз приспичило в туалет, он отвлёкся и на пустое брюхо и вырвался из пут песни сирены. Полакомившись бутербродами с колбасой, сыром и горошком, он принялся изучать, что ещё интересное есть у него на компьютере. И, немного покопавшись, нашёл папку со своим творчеством. Открыл один рассказик, почитал и заинтересовался. Затем прочитал ещё пару и рассмеялся на весь дом.

После этого он решил глянуть один из романов. Там дела обстояли поскромнее и размереннее, но всё ещё притягательно и не лишено юмора человека, философски относящегося к жизни. Софрон захотел узнать, каким он был, и нашёл файл с названием «Дневник».

«Во-о, – подумал Софрон, – вот и узнаем, что подвигло меня такое сочинить!».

Он пролистал файл до случайной даты в прошлом году, и начал читать. Тут его подкосило основательно. Буквально с первых же предложений стало ясно, насколько пустая, тоскливая и бессмысленная у автора была жизнь. Сплошной мат, частые слова из прописных букв и восклицательные знаки. Множество ошибок и пьяного бреда. Это резко сменялось простыми фразами вроде: «Зато сегодня полы помыл», что казалось несуразным и внушало лишь ещё больше страха, создавая впечатление безумности. И более всего – едва ли не каждая вторая строчка сквозила злобой, ненавистью и беспросветной обречённостью.

Вокруг всё зарябило, опять то тут, то там побежали блики и тени, а в ушах зазвучал шорох и чьё-то тяжёлое дыхание. Софрон успел прочитать меньше страницы, но резко закрыл и удалил файл. У соседей за стеной послышался грохот, приглушённый крик, и залаяла собака, а в другой комнате что-то брякнулось. Софрон с ужасом озирался по сторонам, не понимая, что происходит. Вновь послышался скрип, и на какое-то мгновение у входа в его комнату боковое зрение уловило чёрную, ползущую тварь – словно помесь собаки и червя. Она посмотрела на Софрона светящимися оранжевыми глазами. Когда Софрон полностью повернулся в её сторону, там ничего не было. Но на этот раз, в отличие от всех предыдущих галлюцинаций, он был почти уверен, что что-то там точно было…

Поначалу, когда Софрон только вернулся домой, цвета объектов переливались и как будто излучали свет. Сейчас же он понял, что это место зловещее, и дело не только в видениях. Он ещё вспомнил, что здесь, помимо него, умер ещё какой-то родственник. Теперь он понял, что не всё так радужно, и ему стало страшнее жить. Казалось, будто здесь повсюду что-то копошится и норовит откуда-нибудь выползти.

Собака прекратила лаять, зато с чьего-то балкона оторвалась льдина и с грохотом ударилась обо что-то.

Софрон перестал мотать головой, спрашивать «что за чёрт, Господи?». Мышцы глаз и лица слегка расслабились, а дыхание успокаивалось. Ему довольно быстро удалось прийти в себя, учитывая обстоятельства.

Он забежал в маленькую комнату и увидел, что упала сушилка для одежды.

«Понятно, – конструкция-то неустойчивая», – объяснил он себе.

В этот момент зазвонил телефон, и Софрон поспешил ответить.

– Здравствуйте. Софрон Васильевич Ионов? – спросила женщина.

– Да.

– Меня зовут Ольга Фохишева, я репортёр телеканала «Спутник-1», прошу прощения, но мы узнали о Вашем случае и хотели бы рассказать о нём людям, если Вы не против. – Она протараторила это, словно боялась, что не успеет всё высказать прежде, чем повесят трубку.

– Да, конечно! – обрадовано ответил Софрон.

– Вы согласны дать интервью?

– Да. А где? Когда?

– Скажите, пожалуйста, Вас уже выписали из больницы?

– Да. Приходите ко мне домой, я угощу Вас чаем, – добродушно ответил Софрон.

Так они и договорились: на следующий день в десять часов утра он удостоит ребят с телевидения своей аудиенцией. Отчего-то Софрону не хотелось говорить брату об интервью. Но через несколько минут он понял, что это прекрасная новость, и о ней просто необходимо поведать.

Лёша его энтузиазм не оценил. Весь разговор голос у него звучал довольно холодно. Но Софрон был такой радостный, что Алексей подумал: «А, чёрт с ним! Если это сделает брата счастливее – почему нет».

Софрон предвкушал эту встречу, ходил из стороны в сторону и пытался угадать, какие вопросы ему будут задавать. Потом он отвлёкся, и до самой ночи смотрел фильмы. Он скопил их в большом количестве в надежде когда-нибудь посмотреть, но никогда не хватало ни времени, ни желания. Сейчас же он был до глубины души очарован «шедеврами кинематографа». Притом, что кое-что он уже видел и собирался удалить.

Едва Софрон прилёг на диван, что было против правил, он отрубился. Разницу от одеяла на полу можно было описать лишь космическими категориями. В этот раз страшные сны его не беспокоили. По всей видимости, ему удалось подкупить даже подсознание.

***

Утром Софрон встал по будильнику и первым делом заварил чай. Это занятие ему пришлось по душе, и захотелось заварить ещё что-нибудь, так что он сварил пельмени. Каждую минуту он вдыхал Божественный манящий аромат кипящего бульона, представляя, какую вкуснятину он творит вот этими самыми руками.

Каждое действие занимало у Софрона в разы больше времени, чем раньше. После трапезы он только успел надеть самую красивую, по его мнению, одежду, что у него была, и осталось всего десять минут до встречи.

Помимо Ольги Фохишевой, с которой он говорил по телефону, пришёл ещё оператор Андрей – рослый небритый мужик лет сорока. Про Ольгу следует рассказать подробнее. Она сразу понравилась Софрону, и на протяжении всей встречи он не переставал раздевать её взглядом и представлять, что бы и в каких подробностях с ней делал. Она была невелика и ростом Софрону до плеч. Бёдра с попкой, пусть и сокрытые тёмными брюками, выгодно выделялись на фоне такой комплекции. А вырез в джемпере явственно демонстрировал очертания приличного размера груди.

Когда гости разделись и разулись, Софрон указал, в какой комнате следует проводить интервью, и проводил попку Ольги взглядом. Походка у неё выглядела и кокетливо виляющей и хозяйской, как будто она пришла к себе домой.

Пока оператор раскладывал свои причиндалы, Софрон рассматривал лицо репортёрши, и с таинственной улыбкой представлял, как глубоко в глотку хочет запихнуть ей член. Пышные алые губы контрастировали на фоне остальных довольно утончённых черт лица, а чуточку властно-высокомерное его выражение лишь подбавляло желания поступить с ней агрессивнее. Так что, при всём желании Софрон не мог понять, куда следует смотреть, – хотелось истыкать её буквально всю.

Оператор кончил с наладкой оборудования и включил запись, а Ольга Фохишева положила перед собой список вопросов, улыбнулась и начала милым голосом:

– Софрон Васильевич, здравствуйте. Вам удобно такое обращение?

– Можно просто Софрон. Можно и на «ты» – я не гордый.

– Сразу хочу сказать: если на какие-то темы будет трудно говорить, мы можем сменить тему. Это не прямой эфир, а запись…

Софрон кивнул, и она продолжила:

– Вы пережили клиническую смерть, я правильно поняла?

– Вроде, так говорили врачи – им виднее, наверное. – Софрону хотелось её как-то поддержать, к тому же на неё было приятно смотреть, так что он постоянно улыбался.

– Знаете, очень немногие выживают после такого. Что Вы чувствуете по этому поводу?

– Чувствую себя изумительно. – Последнее слово он протянул, при этом шире улыбнулся и посмотрел в её серые глаза. Затем взгляд скользнул на тёмные волосы, на скулы, губы, опять грудь и опять руки. Ей было примерно столько же, сколько Софрону. Она тоже улыбнулась и продолжила, заглянув в вопросник.

– Из-за травмы Вы потеряли память. Вы совсем ничего не помните?

– Ну… сложно сказать… Я помню, что мне этот вопрос уже задавали. Помню, например, как готовить еду, как работать на компьютере. Некоторые вещи сами вспоминаются со временем, становятся знакомыми… – Софрон постоянно пытался прочесть мысли Ольги, но обстоятельства не сильно к этому располагали. – А вообще, может и не нужно всё помнить… – Софрон посмотрел на Ольгу так, словно ждал, что она сама всё поймёт.

– Почему? – немного удивлённо задала она довольно глупый вопрос.

По стене проплыла волна, словно от горячего воздуха. Оператор кашлянул и принялся что-то подкручивать у камеры.

– Ну, недаром же я решил повеситься. Я, оказывается, писал очень интересные произведения. Вчера я кое-что почитал и ещё наткнулся на свой дневник. Из записей становится понятно, почему я это сделал. – Произнося это, Софрон уже смотрел на Ольгу Фохишеву немного угрожающе.

– Скажите, Вы что-нибудь видели? Есть мнения, что в моменты клинической смерти люди видят своих близких или свет.

Софрон отвёл взгляд и попытался вспомнить.

– Да вроде ничего. Может быть только тьму, если глаза были закрыты.

– У Вас есть жена, девушка, или кто-нибудь, кто может поддержать Вас?

Воздух на секунду вскипел и затрещал, оператор вновь раскашлялся и стал трогать своё оборудование.

«Видимо, старое», – подумал Софрон. За стеной опять послышался шум, а на кухне с полки упал пакет с солью и наполовину рассыпался.

– Видимо, нет, – постарался улыбнуться Софрон сквозь кольнувшую грусть.

«Будь ею» – пролетело у него в голове, когда он поднял на неё глаза и представил, как суёт ей промеж сисек.

– Есть брат, друзья… Да и если попросить кого-нибудь, разве он не поддержит? – продолжил он, когда Ольга начала смотреть словно сквозь его голову.

Она пошуршала своими листочками, бросила сбоку резкий взгляд в сторону камеры и вернулась к вопросам.

– Скажите, Вам разве не страшно жить здесь, после того, что произошло? – Репортёрше и в правду было интересно. Софрон это чувствовал и внутри него как будто загорелся свет. Он улыбался и благодарил её за это. Оператор же казался весьма напряжённым: у него даже проступила испарина, а взгляд был столь сосредоточенным, как будто он боялся допустить даже малейшую ошибку.

– Нет. У меня тут уютно, всё есть. Я даже не знаю, за что взяться. Да и выйти прогуляться всегда можно. Главное – на балконе осторожнее.

– Есть какие-нибудь планы на ближайшее время?

– Сначала надо узнать, что мне нравится… – Софрон задумался. – Что мне особенно нравится… Хотелось бы продолжить писать. Но сначала осторожно изучить, что я уже написал.

– Понятно. – Она кивнула с пустыми глазами. – Ну и заключительный вопрос: что Вы посоветуете людям? Как справиться с неурядицами и продолжить жить?

Видимо, это был ею придуманный традиционный вопрос из разряда «коронных», и она с неподдельным интересом улыбнулась. В случае неадекватного ответа, разумеется, его бы вырезали, так что никто ничего не терял. Софрону потребовалась всего пара секунд, чтобы придумать ответ:

– Побрейтесь, примите душ, насладитесь водой, сготовьте что-нибудь, откройте все окна, пейте воду, кушайте, слушайте драм-н-бэйс, транс и индастриал и, либо почитайте что-нибудь интересное или смешное, либо включите фильм. Это Божественно!

Все в комнате буквально засияли, а Ольга засмеялась так мило, что Софрон попытался «записать» эти звуки. Если бы он писал музыку, он обязательно бы использовал этот семпл.

– Спасибо за интервью. Это было необычно… – подвела итоги репортёрша, и они начали собирать манатки.

– А где и когда его можно будет увидеть, кстати? – перебил её Софрон, который до сих пор об этом даже не задумывался.

– Нужно подготовить, показать редактору…

«Короче, в течение недели на этом беспонтовом канале – заключил для себя Софрон, прочитав её мысли. – А у меня даже телека нет».

– А в интернете можно будет посмотреть? – не унимался Софрон, провожая их в коридор.

«Блин, а интернет-то у меня есть?».

– Да, конечно, на сайте нашего канала… А и, можно попросить у Вас разрешения? – с озабоченным видом вспомнила Ольга Фохишева, накинув куртку и замерев. – Бывает так, что не все материалы попадают в эфир по многим причинам. Но я обязательно покажу запись ещё кому-нибудь, если Вы не против.

– Восхитительно! Надо же! Спасибо Вам, люди! Вы такие душки! – ляпнул обрадованный Софрон.

Андрей выглядел смурным, будто у него была куча дел на сегодня. Если бы Софрон успел вовремя прочесть его мысли, он бы услышал только: «Странно».

Софрон проводил гостей, посмотрев им вслед. Закрыв дверь, он ещё какое-то время стоял в прихожке и думал о том, что сейчас произошло, и как к этому относиться. Однако вскоре вспомнил, какую девушку только что видел и побежал дрочить. Можно не отмечать силу его удивления. Достаточно лишь сказать, что заботе о себе он посвятил почти весь оставшийся день.

Глава 6

Наутро Софрон пошёл прогуляться. Без определённой цели – просто подышать свежим воздухом. В этот раз он зашёл гораздо дальше. Район, в котором он жил, и так представлял собой не шибко живописное место, а в это слякотное и пасмурное время года вообще напоминало болото вперемешку со свалкой на кладбище. Но Софрона тянуло куда-то вдаль, и он продолжал с интересом наблюдать за тем, что делают люди, выражения их лиц; он даже пытался высмотреть кого-нибудь в окнах и жадно вдыхал влажный прохладный воздух. А когда он посмотрел вверх, в небеса (как же редко мы это делаем), ему захотелось попробовать воздуха и оттуда.