Вы не авторизовались

Остров перевертышей. Рождение Мары бесплатное чтение

Дарья Кулыгина
Остров перевертышей. Рождение Мары

* * *

Пролог

Швеция, Линдхольм

– Ларс, что за срочность? – Молодая женщина с увесистой стопкой бумаг появилась в дверях кабинета.

Профессор Эдлунд, сунув руки в карманы джинсов, стоял у окна и смотрел, как бьются о подножие маяка грязно-бурые волны. Ветер трепал верхушку старой липы, которая росла внизу, у главного входа. Штормило второй день кряду, собиралась гроза. Где уж тут насладиться майскими белыми ночами.

– Они прислали статью, Мила. – Профессор обернулся, потер русую щетину. – Посмотри в моем планшете.

Мила оставила документы на массивном дубовом столе, одернула полы твидового пиджака и поверх очков взглянула на экран.

– Девочка из российского провинциального интерната стала призером олимпиады по английскому… – Мила рассеянно пробежала глазами по тексту. – Не понимаю, при чем здесь мы.

– Фамилия, – Эдлунд вздохнул.

– Корсакова, – прочитала Мила и пожала плечами: – Для России не такая уж редкая фамилия… Я понимаю, о чем ты думаешь. Успехи в английском у ребенка из глубинки…

– Они запросили данные, – севшим голосом перебил он. – Посмотри документы. Никаких сомнений. Это ее дочь. Мы должны действовать.

– Но, Ларс, это какая-то бессмыслица! Они обе погибли двенадцать лет назад…

– Там все написано черным по белому! Значит, произошла ошибка. Или кто-то намеренно хотел скрыть ребенка, – он стиснул зубы, на скулах зашевелились желваки. – Идиот! Как я мог ничего не проверить? Нет, ты только подумай! Ей даже не изменили имя!

– Прошло столько лет… И вместо отца – прочерк, – Мила листала изображения. – Даже если это ее дочь, не факт, что способность есть. Я бы не стала рисковать.

– Прояви человечность, – он подошел к собеседнице, мягко сжал ее плечо. – Мы должны помочь ей немедленно. Времени до начала трансформаций все меньше. Хотя бы из уважения к последней воле ее матери.

Миле пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Она поджала губы, нахмурилась, отчего аккуратные очки без оправы съехали на кончик носа. Мила водворила их на место и отвернулась: испытующий взгляд профессора Эдлунда всегда заставлял ее нервничать. Придется поверить ему. В который раз.

– Ладно, я поеду за ней, – пробормотала она.

– Тебе понадобится помощник? – Профессор довольно усмехнулся, наблюдая, как она сердито поправляет свой безупречный каштановый пучок на затылке.

– Я сама.

– Хорошо. Управься за месяц, хочу, чтобы к солнцестоянию она была здесь.

– Да, профессор Эдлунд, – теперь Мила даже не смотрела в его сторону.

– Не сердись, мисс Вукович, – передразнил он. – Это последняя командировка в этом году. И пансион не рухнет без твоей железной руки.

– Пойду к себе, ознакомлюсь с деталями, – она прижала планшет к груди.

– Постой. Можешь работать здесь. Хочу размяться, пока нет дождя. Проверю территорию.

– Уверен? – Ее бровь скептически дернулась вверх. – На ногах не безопаснее в такую погоду?

Профессор Эдлунд снял старинные наручные часы с барометром, положил на стол. На мгновение задержался взглядом на небольшой фотографии в рамке, грустно улыбнулся, погладил стекло. И резко отошел. Стянул ботинки, старый серый свитер, распахнул окно. Порывом холодного ветра со стола сдуло бумаги.

– Именно в такую погоду я люблю летать, – он улыбнулся и перемахнул через подоконник.

Глава 1
Девочка с ожогом

Россия, Тверская область

Тома выскочила с лестницы на второй этаж: у младших был тихий час, коридор пустовал. Аккуратно, стараясь не скрипеть кедами, она перебежками добралась до противоположного конца – оттуда вели ступеньки в учительское крыло. Там Кирилл не посмеет ее доставать.

Она обернулась: обидчик уже стоял в дверях главной лестницы и озирался. Заметил ее и замахал в воздухе шарфом. Рука Томы потянулась к горлу, коснулась следа от ожога, изуродовавшего шею от ключицы до правого уха. Кирилл снова украл шарф, под которым она пыталась спрятать шрамы. Сейчас он наверняка мечтал выкрикнуть очередную гадость. Ей тоже хотелось обозвать его, послать забористо. Что-что, а ругаться детдомовская девчонка к четырнадцати годам умела почище боцмана.

Но оба молчали. Нарушишь тихий час, разбудишь хотя бы одного из мелких – и оторвешь воспиталку от сериала. А это каралось страшно – как минимум, чисткой мальчишечьих туалетов клочком тряпки.

Тома ринулась наверх, к спасительной хлипкой дверце. Кирилл ни в жизни там ее не найдет. Достала из заднего кармана ключ – стащила у пьяного трудовика, – торопливо шагнула внутрь и едва успела запереться, как услышала снаружи шаги. Наивный! Пусть попробует теперь ее отыскать! За два года никому в голову не пришло полезть в подсобку, где хранился допотопный столярный инструмент. И сам Михалыч туда заглядывал редко, что уж говорить о других.

От старых поделок пахло древесиной. Тома залезла в дальний угол – в нижнем ящике с отвертками у нее была заначка на такой случай. Пакет с леденцами, альбом и карандаши. Она закинула в рот любимую лимонную стекляшку, взъерошила и без того растрепанные короткие волосы и принялась рисовать.

Грифель яростно царапал бумагу, в отрывистых линиях уже угадывалось лицо Кирилла. Оттопыренные уши торчали еще сильнее, чем в жизни, на лице застыло тупое выражение. Голова, превращенная Тамарой в шкатулку, была открыта сверху. Над тем, что она нарисовала внутри, кружили мухи.

Девочка выдрала лист и отбросила в сторону. Что толку в этих картинках? Все равно никто не станет его дразнить. Вокруг Кирилла разрослась целая банда, он верховодил ею, как лев своим прайдом. Никто слова не говорил поперек. Конечно, кому охота было стать его новой мишенью?

Это ее, Тому, избрали прокаженной. Хотя была и Катя с шестью пальцами на правой руке, и Алишер, у которого брови срослись на переносице, и Витя с заячьей губой. Обезображенная шея – не самое страшное, что видели стены детского дома. Самого пожара, убившего ее маму, Тамара не помнила, ей было года два, когда она попала в ожоговое отделение, а оттуда – в детский дом. Страх огня намертво укрепился в ней, как и боязнь отрастить длинные волосы. Едва ее черные кудряшки начинали касаться шеи, она брала ножницы и сама их отрезала.

Тома прикрывала обгоревшую кожу от чужих глаз, хотя самих ожогов не стыдилась. Это было напоминание о том, что она выжила, а мама – нет. Даже крошечных обрывков информации о пожаре девочке хватило, чтобы понять: там что-то нечисто. Не мог двухэтажный кирпичный дом сгореть в одно мгновение. И почему ее нашли на улице живой, а мама осталась внутри? И отчего именно шея? Тома перелопатила кучу книг: чаще всего от огня страдали руки и лицо… Но шея? Однажды она все собиралась выяснить, а до тех пор – сжать зубы и терпеть подлую травлю.

Законы детского дома просты: либо травишь ты, либо тебя. А Тома никого унижать не хотела. Какие только клички не прицеплялись к Томе! Заморыш, Кощей, Черномазая, Рубанок, Швабра. Одна из последних – Висельник. Учителя плевать хотели на детские разборки, а другие воспитанники… Как-то на ее защиту встала соседка по комнате, Лиза Тимохина. С того самого дня заступницу стали звать Скунсом. Больше желающих впасть в немилость у Кирилла и его дружков не находилось.

Вот и сегодня выдался тяжкий день. Закончился учебный год, Тому выставили на районный конкурс чтецов по английскому. Язык давался девочке на удивление легко, новые слова впечатывались в память сами собой, от скуки она в одиночку прошла учебники на несколько лет вперед.

Первое место за отрывок из «Сна в летнюю ночь» заставил скрежетать зубами не только конкурсантов из престижных гимназий. Директрисе хватило глупости поздравить Тому перед всем детским домом, вручить новенький шарф и томик Уайльда в оригинале. Ей, уродливой пацанке. Прямо на глазах Кирилла Осипова, который выше тройки с минусом по английскому ничего не получал. Который на последнем уроке прочитал слово carriage^[1] как «кариаге», за что ему и влепили в журнал очередную «корягу».

Превосходства над собой Осипов не терпел. Разодранные сказки Уайльда уже засоряли канализацию в женской уборной, и на Тому собирался обрушиться завхоз. Виктор Палыч не ведал логики. Чья вещь – тот и виноват. Задуматься, зачем Тамаре уничтожать собственный приз, было бы слишком сложно.

Вдобавок Кирилл носился по корпусу с ее шарфом, изображая висельника, и вслед за ним радостно улюлюкали другие. Такие, как он, ненавидели два типа людей: непохожих на других и отличников. Тамару угораздило попасть в обе категории. Что ж, по крайней мере, труда не будет ближайшие три месяца, а значит, подсобка останется безопасной. И раньше ужина Тома не собиралась ее покидать.

Девочка порисовала немного. Эльфов, орков, всякую сказочную дребедень. Потом взобралась на шершавую косую табуретку: узкое окошко располагалось почти под потолком. Во дворе цвели каштаны, сумерки окрашивали воздух мягкой лавандовой дымкой. За забором виднелся бетонный козырек автобусной остановки и синеватая темень хвойного леса. Там, далеко на северо-востоке, ее ждал Питер. Вот бы выросли крылья – и улететь прямо сейчас! В последние ночи она только это и видела во сне: ветер, простор, внизу крошечные человечки… Но ничего, еще немножко, три года с хвостиком, и она вырвется отсюда. Поступит на переводчика, заработает денег, наймет частного сыщика – самого лучшего, – и он непременно выяснит, кто убил маму.

К воротам детдома подрулила шикарная черная машина. Тонированная, чистая до глянца. Томе не приходилось видеть такие в их глуши. Депутат какой-нибудь или спонсор как пить дать. Сейчас забегают! И точно – завхоз собственной персоной пронесся по дорожке на всех парах. За ним показалась Валентина Семеновна, директриса. Сверху девочка видела только ее непрокрашенную рыжую макушку. Женщина на ходу застегивала парадный пиджак, который хранился в ее кабинете для внезапных визитов начальства.

В любой другой день Томе было бы любопытно посмотреть, как суетится и лебезит их суровая генеральша, но сейчас следовало поспешить. Завхоз отвлекся, и, если получится самой устранить засор, есть шанс, что про наказание забудут.

Она дотянулась до верхней полки стеллажа. Заначки были не только у нее – еще зимой трудовик припрятал там бутылку. Переложит ее Палычу, тот разбираться не станет. Опрокинет – и всего делов. Никаких карательных мер дня два, не меньше.

Тома осторожно приоткрыла дверь – мимо проковыляла старая уборщица. Шарканье и кряхтенье постепенно стихали, тетя Фая спускалась вниз. Девочка выждала немного, вылезла и со всей мочи рванула следом. Перепрыгивая ступеньки, ломанулась на первый этаж, в каморку Палыча. Поставила у тахты бутыль и снова метнулась наверх – теперь уже в туалет.

Мутная вода держалась у самой кромки унитаза, по поверхности плавали обрывки «Кентервильского привидения». Что ж, почитает в другой раз. Обида заклокотала внутри, норовя выплеснуться слезами, но Тома сжала челюсти, привычно заталкивая собственную слабость поглубже. Она не доставит Кириллу такого удовольствия.

Короткие рукава линялой футболки пришлось закатать до плеч, чтобы не замочиться. Она брезгливо зажмурилась, отвернулась. Ее передернуло – но куда деваться. Села на корточки, опустила руку по локоть в ледяную дрянь, стараясь нащупать за изгибом скользкие комки листов.

Английский она знала хорошо, закон Архимеда – хуже. Вода ливанула наружу, на единственные приличные джинсы и просто единственные кеды. Тома выругалась. Шлепнула на кафель первую порцию Уайльда, принялась за следующую. И тут – нет, серьезно, все в один день?! – в уборную вошли старшие.

Тех, кому предстояло покинуть стены интерната в следующем году, за глаза называли дедами. Как в армии. Периодически учителя поручали им наказывать младших ребят. Потому что тот, кто претерпел измывательства на собственной шкуре, обладает прекрасными навыками палача. Стрельцова и Липкина уставились на Тому, ехидно улыбаясь.

– Что это у нас Висельник затеял? Никак топиться полезла?

– Ты че, не видишь? Пацанка опоздала на обед, ищет че пожрать.

Девицы загоготали, Липкина вынула мобильник – все нормальные телефоны из пожертвований доставались дедам – и несколько раз щелкнула камерой.

– Ну вот, Корсакова, ты теперь наш раб. Ясно?

– Что надо делать? – без выражения спросила Тома.

Нарываться она не собиралась. Ей до смерти хотелось закричать, вскочить, врезать по мерзким рожам. Колотить их о кафель, пока они не взмолятся о пощаде. И даже плевать, что они вдвоем. Но они – старшие, и этим все сказано. Слишком высока цена.

– Так, выстираешь джинсы, только не в прачечную передавай, а сама, ручками-ручками. Я проверю. И мне подаришь, – Стрельцова задумчиво оглядывала жертву. – Десерты тоже мои. И полезешь к Вальке, у нее завалялась куча шоколада.

– К Валентине Семеновне? – Тома старалась дышать ровнее.

– А что, ты еще Вальку знаешь? К ней самой. Чтобы у меня был сладкий завтрак, иначе это увидят все, – помахала смартфоном Липкина. – А мы пока посмотрим твои вещички, что-нибудь подберем себе.

Девицы вышли, и Тома уронила голову на грудь. Еще год терпеть эти издевательства! В носу защипало, глаза заволокло влажной пеленой, первая слезинка скатилась по щеке, оставив горячую дорожку. Тамара шмыгнула, отерла лицо сухой рукой. Надо торопиться, пока не зашел кто-то еще. Она один за другим выгребала разбухшие комки бумаги, пока вода с громким хлюпом не всосалась в трубу. То, что когда-то было ее призом, полетело ошметками в мусорное ведро, а главный районный чтец Шекспира пошел к себе в комнату, оставляя на вытертом бугристом линолеуме мокрые следы.

– Что с тобой? – Лиза обеспокоенно вскочила с кровати. – Опять Кирилл?

– И да и нет… Хуже. Я попалась дедам, – с напускным безразличием ответила Тома.

– Капец, Томка! Вот ты вечно от всех огребаешь!

– Судьба такая. Погоди, я штаны переодену, пойдем на ужин. Не слышала, что сегодня дают?

– Треску с морковью.

– Отлично. Идеальное завершение такого дня, – Тамара раздраженно швырнула мокрые джинсы на пол: смысл теперь их беречь?

Дверь в спальню распахнулась, шарахнув по стене.

– Корсакова, тебя Валька ищет. Давай бегом, – в проеме стоял Леха из девятого класса. – Ого, ничесе!

– Леш, уйди, я тебя прошу, – Лиза вышла вперед, чтобы загородить Тамару. – Сейчас она придет. Пожалуйста.

Без зрителей докапываться было скучно, и парень потопал дальше по своим делам. Тома выудила уродскую летнюю юбку, которая повидала не одно поколение воспитанников детдома, натянула на себя и влезла в шлепки – кеды промокли насквозь.

– Думаешь, тебе достанется? – Лиза сочувственно поджала губы.

– Почем я знаю? К Валентине Семеновне вроде какая-то шишка приехала, может, хотят показать призера.

– Только бы! На вот, возьми мой шарф. Он, конечно, теплый, но хоть что-то.

– Чуть не забыла… Спасибо, Лиз. Застолби мне место в столовке, я быстро.

Тома старалась сохранять невозмутимость, хотя внутри все трещало по швам. Хотелось упасть лицом в подушку и завыть от отчаяния, но дать новый повод для издевательств? Увольте. Главное – не показывать, что кому-то удалось тебя достать. Тогда травильщикам надоест. Рано или поздно. Наверное. Тома в этом себя убеждала.

В кабинете директора висело густое амбре одеколона. Девочка попыталась дышать ртом, но на язык словно накрошили мыла. Либо Валентина Семеновна хотела скрыть, что курила, либо тут разбился ящик духов.

Напротив стола сидела незнакомая женщина. Шикарная – не то слово. Стройная, в элегантном костюме. Каштановые волосы уложены в гладкую высокую прическу, руки на коленях – как с какой-нибудь музейной картины. Нет, точно не депутатша и не начальница из районо. Слишком худая, и ногти не перламутровые. Она вообще русская?

– Тамарочка, здравствуй, – осклабилась Валентина Семеновна. – Проходи, садись, что же ты. А где красивый шарфик, что я тебе давала?

– В стирке, – соблазн сдать Кирилла был велик, но Тома знала, что бывает со стукачами.

– Вот, познакомься, это Анна Леонидовна. Она хочет взять тебя под свою опеку.

Рядом с Тамарой будто взорвалась граната: в ушах свистело.

– Анна, я говорила вам про шрамы, поэтому девочка закрывает шею, – голос Валентины Семеновны доносился откуда-то издалека. – Корсакова, сними шарф.

А, вот и оно. Теперь понятно. В этот день не могло случиться ничего хорошего. Не с ней. Сейчас красотка ахнет, поморщится и деликатно выкрутится. Тамара отлично знала, какое впечатление производят ее ожоги. Тетка одумается, попросит белобрысого ангелочка из дошколят. Или смазливую Кристинку, раз уж потянуло на подростков. Наверное, не хочет, чтобы мелкие попортили интерьер.

Девочка открыла шею и, не мигая, уставилась в окно. Не станет она никого жалобить.

– Это не имеет значения, – спокойно произнесла посетительница.

Голос у нее был такой же, как и вся она: мягкий, певучий. Тома с недоверием посмотрела на женщину. Та встретила взгляд ровно, даже доброжелательно. И совершенно не таращилась на шрамы.

– Ты согласна пойти со мной? – Анна Леонидовна коснулась Тамариной руки.

Она что, шутит? Куда угодно, хоть на край света! Неужели это не сон? Неужели она больше никогда не увидит Кирилла и дедов? Нет-нет, это какая-то шутка. Кому она нужна? Бред. А если все же?..

– Да, – как можно безразличнее ответила она вслух и пожала плечами.

– Могла бы полюбезнее, – проворчала Валентина Семеновна.

– Нет-нет, я понимаю. Ведь мы незнакомы, – загадочная красавица чуть наклонила голову. – Я много слышала о тебе, а ты даже не знаешь, кто я. Не хочешь пройтись?

На мгновение Томе почудился странный, едва уловимый акцент.

– Где? – спросила она.

– У вас в саду. Такой теплый вечер.

– Может, завтра? – встряла Валентина Семеновна. – У детей скоро ужин.

Еще бы директорша не заволновалась! Назвать их двор садом мог только очень воспитанный человек. Вчера опрокинулась одна из лавок, детская песочница пустовала год, а от качелей и вовсе остались одни палки. Кто ж показывает такую разруху богатым гостям?

– Ничего, мы ненадолго. Пусть ей оставят порцию в столовой. К тому же я привезла угощение. Вот, возьми, – Анна Леонидовна извлекла из сумочки красивую золотистую коробочку.

Вот это да! Теперь будет что предъявить дедам! Как бы у них только рожи не треснули от импортного шоколада. У Валентины Семеновны такого не водилось. И Тома вцепилась в подарок, стараясь не показывать радость слишком явно.

– У тебя, наверное, много вопросов? – мягко спросила гостья, когда входная дверь на скрипучей пружине захлопнулась за ними.

Вечер выдался тихий и безветренный, опускалась роса, стрекотали кузнечики. Комары жадно облепили Тамарины ноги – в июне их всегда была прорва. Девочка прихлопнула одного на щеке и настороженно покосилась на спутницу.

– Почему вы захотели взять именно меня?

– Ты особенная. Я знаю это. Умная и талантливая.

– Все ясно. Конкурс чтецов? Или та олимпиада, про которую писали в газете?

– Да, я читала. Удивительно, правда? У тебя отличное произношение. Я верю, это не просто так. Хочешь один секрет?

– Конечно.

– Ты никому не расскажешь?

Тома криво усмехнулась:

– Могила.

– Мы полетим в другую страну. Английский тебе пригодится.

– Что?! – Девочка опешила. – Но ведь документы оформлять гораздо дольше, и только если вы хотите временную опеку… И загранпаспорта у меня нет.

– Обо всем уже позаботились. Я умею решать бумажные проблемы, – улыбнулась незнакомка.

Легкий ветерок донес до Томы изысканный аромат. Такой тонкий, чуть фруктовый. Ей показалось, что она в жизни не чувствовала ничего приятнее, захотелось внюхаться, но она сдержалась. Это просто не может происходить наяву…

– И куда вы меня повезете?

– В Швецию. На остров Линдхольм.

– Никогда не слышала о таком.

Да и какая разница, где это? Тамара все изучала лицо собеседницы, искала хоть какой-то намек на шутку или вранье – и не находила.

– О нем почти никто не слышал, – улыбнулась Анна Леонидовна. – Он частный. Там находится пансион профессора Эдлунда.

– Опять в интернат? – обреченно вздохнула Тома.

Иначе и быть не могло.

– Это школа для особых детей. И я буду там с тобой.

– Особых? – Тома сдвинула брови. – Слушайте, я хватаю, конечно, трояки по физике там или математике. Но я не особая, у меня с головой все в порядке.

– Тамара, я неправильно выразилась. Особых – в смысле одаренных. Талантливых, понимаешь?

– Думаете, я туда подойду?

– Я чувствую твое недоверие. Положись на меня: все будет в порядке. Там учатся дети из разных стран, тебе будет интересно. Или ты хочешь остаться здесь? – Анна Леонидовна кивнула в сторону обшарпанного здания.

Тома подняла голову: в горящих окнах спален маячили силуэты детей. Каждое появление потенциальных родителей вызывало здесь ажиотаж. Детдомовец готов был пойти на любой трюк: распахнутые с надеждой глаза, слезы, жалобный голосок, трогательный стишок, хватание за подол – все что угодно, лишь бы забрали именно его. Конкурентов распихивали не на жизнь, а на смерть. Стоит Тамаре зазеваться – в секунду кто-нибудь заставит красивую гостью поколебаться. Разинул клюв – торчи здесь до победного. Кирилл Осипов, его шайка, Стрельцова с Липкиной… Тома вздрогнула.

– Что вы, – торопливо произнесла она. – Поеду, куда скажете.

– Пусть это пока будет нашим секретом, ладно?

– Заметано.

– Я хочу доверить тебе одну книгу. Она небольшая, но очень интересная. Прочитай сегодня на ночь, а завтра мы поговорим, – Анна Леонидовна достала из сумочки небольшую книгу в ярко-красной обложке.

– Конечно, – кивнула Тома.

Уж слишком доброй выглядела эта женщина. Неспроста. Тома покосилась на спутницу. Секреты, книжка, пансион… Ну точно. Секта. А, наплевать. Всяко лучше, чем терпеть издевательства.

Анна Леонидовна тронула Тому за плечо, развернулась и пошла к воротам, оставив после себя еле ощутимый шлейф духов. Девочка прихлопнула очередного комара и поспешила внутрь.

Глава 2
Пристегните ремни

Тома уже не рассчитывала на ужин, но Лиза Тимохина ждала ее в спальне с тарелкой трески и стаканом компота. Остальные с любопытством взирали на ту, ради которой расстаралась директриса.

– Кто к тебе приходил? Степанчук говорит, тебя забирают, – заговорила Лиза, пока Тома пережевывала холодную вареную рыбу.

– Вроде того, – Тамара сосредоточенно выковыривала застрявшую в зубах косточку.

– Да ты что? Правда?

– Откуда мне знать, – Тома дернула плечом. – Говорит, что завтра мы уезжаем. Чего загадывать. Может, у нее не все дома.

– А она видела?.. – Лиза потянулась рукой к своей шее.

– Видела. Ноль эмоций.

Тома подняла глаза: вокруг ее койки уже толпились соседки.

– А ты вещи собрала? – спросила Катя Порываева.

– Не-а. Пусть сначала приедет. Да и вещей-то у меня… – Тамара вытряхнула в рот из опустевшего стакана размокшие изюминки. – Ладно, пошла стирать.

И отнести конфеты дедам – но об этом лучше пока ни слова. Ровно, не слишком быстро, но и не очень медленно вышла из комнаты. Не хотела, чтобы кто-то заметил ее волнение. Им-то легко: заберут ее, оставят – какая разница? Завтра забудется. А ей каково?

Выполнив все обязанности перед Стрельцовой и Липкиной, Тома улеглась в кровать и подождала, пока остальные заснут. Потом вытащила свой допотопный мобильник, накрылась с головой одеялом и, подсвечивая фонариком, раскрыла книгу, которую дала ей Анна Леонидовна. Название «Дети Солнца» укрепило подозрения насчет секты. Ни издательства, ни года выпуска – только кружок с лучами. Плотные мелованные страницы приятно поскрипывали и пахли свежей типографской краской. Тома сразу открыла оглавление. Какой-то сборник сказок. Легенды о детях солнца и всяких волшебных существах: о кицунэ^[2] и волколаках, о келпи^[3] и оборотнях. Тома вздохнула – продираться через это совсем не хотелось. Было уже поздно, нестройным хором сопели и всхрапывали соседки по комнате. Глаза слипались, читать не было сил. Тамара не знала, зачем ей эти сказки, но обещала себе пролистать с утра, чтобы быть во всеоружии.

Потом девочка достала из ящика мамину фотографию. Единственная памятная вещь, выпрошенная у директрисы. Мутноватый снимок с заломами, истрепанными махровыми краями. Это был ежевечерний ритуал. Тома не могла лечь спать, не поцеловав маму. Точнее, то, что от нее осталось. Погладила улыбающееся лучистое лицо, бережно вложила карточку в новую книгу и убрала на тумбочку. Потом поерзала немного в провисшей кровати, стараясь не скрипеть, устроилась в ямке и уснула.

Ей снился темный ночной лес, кругом горели костры, шипя и выпуская снопы искр. Она металась между ними, казалось, пламя вот-вот охватит и ее. Сердце бешено колотилось, живот скрутило в тугой комок, было липко и душно, но она не могла найти выход. В треске сухих веток ей послышался шепот, кто-то звал ее по имени: «Тома, Тома…» Она оборачивалась: никого, а огненные языки уже щекотали кожу…

Тамара резко открыла глаза, но сон не кончался: прямо перед ее лицом колыхалось пламя. Она содрогнулась и закричала так громко, как не кричала никогда. Пыталась отползти назад, вжимаясь в холодные металлические прутья, и тут на нее обрушился хохот. От неожиданности она замолчала и сумела, наконец, отвести взгляд от пугающего огня: около ее кровати стояли Осипов и двое его дружков. Кирилл держал в руках горящую книгу с легендами и гадко ржал.

– Дебил, что ты наделал! – взвизгнула Тома.

Обугленная карточка, лежащая между страниц, спланировала, покачиваясь, на пол. Кирилл со злорадной ухмылкой опустил полыхающий томик в жестяное ведро и выждал, пока тот догорит до конца. Соседки по комнате сидели в своих кроватях и не решались влезть.

Тамара справилась с испугом, дрожащими руками подняла мамину фотографию. Та половина, на которой было самое родное на свете лицо, превратилась в черную труху. Тома подняла на Кирилла полные слез и злости глаза.

– Это была моя мама, ублюдок, – прошептала она.

Парень замялся. Он хотел, как обычно, поиздеваться, но здесь, в детдоме, родители были неприкосновенны. Тамара рванула с места, накинулась на гаденыша. С размаху расцарапала ему щеку, потом вцепилась намертво, и он, опешив, рухнул вместе с ней на пол. Она уселась сверху, молотя без разбора кулаками.

– Не-на-ви-жу! – в такт ударам кричала она, глотая слезы. – Не-на-ви-жу!

Начинало светать. На шум прибежали дети из соседних комнат, в дверном проеме призраками белели ночные рубашки. Дружки Осипова пытались оттащить Тому от Кирилла, но она, задыхаясь в истерике, билась, размахивала всеми конечностями, норовя снова до него дотянуться.

– А ну тихо! – грянул над всеми голос нянечки из младшей группы.

Тучная, с растрепанными клоками морковных волос, она прошаркала к эпицентру драки и смачной оплеухой заставила Тому замолчать. Девочка сникла, обхватила колени руками, подрагивая и всхлипывая. Кирилл поднялся с пола. Его лицо пересекали четыре багровые царапины, футболка была разодрана.

– Что здесь жгли? – Нянечка принюхалась, отпихнула парня от кровати и обнаружила ведро с черными хлопьями. – Какой придурок устроил костер, я спрашиваю?!

Голова одного из приятелей Кирилла дернулась в сторону зачинщика.

– Осипов… – протянула она. – Ты у меня пожалеешь. Ты даже представить себе не можешь, что я тебе устрою. Марш вниз, к завхозу! Сядешь в коридоре и не пикнешь, пока он не придет. Вы оба – вперед за швабрами, и чтобы до завтрака этот этаж блестел.

– А че я?.. – возмутился дружок Осипова.

– Охота препираться? – Тетка уперла руки в боки.

– Да ладно, идем уже. Че сразу начинать…

– Чекать он мне будет! Ну а ты, моя дорогая, к Валентине Семеновне.

Тома встала, шмыгнула и вытерла нос запястьем.

– Живо! – Нянечка толкнула ее в плечо.

Пихнув ноги в шлепанцы, Тамара поплелась в учительское крыло. После драки на нее нахлынула полнейшая апатия. Пусть делают что хотят. Мамы больше нет – даже такой, на снимке. Книгу спалили, и странная женщина наверняка пойдет в обратку. Сейчас еще от директорши попадет. Тома плюхнулась на обитую холодным дерматином лавку и опустошенно уставилась на стену напротив. В том году протекала крыша, штукатурка пошла трещинами. Потом рабочие подлатали и покрасили колбасно-розовой краской прямо поверх сколов. Кого хотели этим обмануть? Как будто в новом цвете стена перестала быть обшарпанной.

Вокруг двери с золоченой табличкой громоздились рамочки с фотографиями. Елки, хороводы, праздники, довольные дети с игрушками. Просто конфетка, а не интернат. Тома фыркнула. Все вранье! Все! От первого до последнего кадра! Никто здесь никому не нужен, а уж она и подавно.

И тут ее пронзила внезапная мысль. Если сегодня Анна Леонидовна все-таки увезет ее в эту Швецию или Швейцарию – куда там она собиралась, – то как же потом разузнать про маму? Тамара всегда планировала забрать свое личное дело после выпускного, а теперь? Кто знает, что случится за те несколько лет, что ее не будет? Передадут в какой-нибудь архив, потеряют… Рисковать нельзя. Надо стащить бумаги, пока не поздно. Все равно Валентина Семеновна придет не раньше девяти. Времени вагон. Осталось добыть ключ.

Звук собственных шагов казался Томе слишком шумным в окружающей тишине. Тапки отрывались от пяток и громко шлепали по ступенькам. Она старалась аккуратно переставлять ноги, поэтому спуск был долгим. Перед дверью в каморку охранника девочка задержалась, лихорадочно соображая, что наплести. Кивнула самой себе, шагнула внутрь. Тот, как обычно, дрых под пледом на скособоченной тахте.

– Иван Саныч, Иван Саныч! – испуганно затараторила Тома.

– Чего? – недовольно буркнул тот.

Пришлось изображать божьего одуванчика. С училками этот фокус бы не сработал, а мужика разжалобить легче.

– Там кто-то ходит… На улице… Я выглянула в окно… Иван Саныч, мне так страшно… Вчера показывали в новостях, что в Твери орудует маньяк… Пожалуйста, посмотрите, я вас умоляю!

– Какой маньяк, у нас ворота заперты, – небритое помятое лицо окатило ее вонью нечищеных зубов.

– Ну, пожалуйста! Он заглядывал в окна!

– Ладно, – охранник закряхтел и сел. – Но если это ваши приколы…

– Какие приколы в шесть утра!

Иван Саныч встал, потер поясницу и заковылял на свой пост, к мониторам видеонаблюдения. Тома подхватила директорский ключ с крючка, сжала в кулаке за спиной. Охранник поворчал, вернулся досыпать, и она смогла подняться наверх.

Там, оглянувшись по сторонам, Тома проникла в кабинет, не веря, что все вышло так просто. Может, давно пора было это сделать? И просто сбежать отсюда? Взгляд суетливо метался по шкафам. С чего начать? За стеклом какие-то книги – больше для красоты, чем для чтения. Сувенирные фигурки, дипломы, герань… В столе? Вряд ли. Места не хватит. Распахнула нижние дверцы книжного – картонные коробки, конфеты… В раздумье опустилась на корточки и увидела железную тумбу в углу у окна. Самое то, вот только замочные скважины на ней – не к добру. Заранее ни на что не рассчитывая, Тома все же подошла и дернула ящик. Другой, третий… Так и есть. Все заперто.

Кусая губы, она пыталась сообразить, где ключи. На столе в канцелярской подставке среди прочей мелочовки лежали скрепки. А если попробовать?.. Но тут за дверью раздался голос директрисы. Откуда она здесь в такую рань?!

Тома понимала, что в сказку вроде «заблудилась» или «зашла случайно» никто не поверит. Нужен был достоверный повод. Схватила первую попавшуюся коробку конфет и нарочито плохо спрятала ее под пижамную футболку.

– Я что, не заперла вчера?.. Проходите, пожалуйста, – Валентина Семеновна пропустила вперед вчерашнюю гостью. – Корсакова?! Что ты здесь делаешь?

– Ой, простите… Я… случайно… А почему вы так рано?..

– Спрашивать буду я! Ну-ка, что это у тебя?

– Ничего…

– Доставай сейчас же!

Тома, опустив глаза, вынула красную коробку с нарисованными розами.

– Так… Воруем, значит. Анна Леонидовна, извините, что вам пришлось это увидеть. Но я даже рада: подумайте еще раз, стоит ли…

– Я уже приняла решение, – твердо перебила директрису посетительница. – Тамара сегодня же уедет со мной.

– Валентина Семеновна, простите, меня пригнали к вам за драку, – девочка с отчаянием взглянула на Анну Леонидовну. – Было не заперто, и я подумала, что хорошо бы угостить всех на прощание…

– Тебе же подарили вчера конфеты!

– Я их съела ночью! – выпалила Тома. – Все равно бы не хватило…

Начальница интерната в нерешительности переводила взгляд с девочки на богатую кандидатку в опекуны.

– Ладно, Тома. Иди собирай вещи, – наконец произнесла она. – Что хоть за драка?

– С Осиповым.

– Из-за чего?

– Ну… Как обычно.

Тома изо всех сил гипнотизировала взглядом вчерашнюю незнакомку. Ну же! Я не такая! Только не отказывайтесь, не уходите… Скажите еще раз, что не передумаете!

– Бог с тобой, – махнула рукой директриса. – Иди, не хочу ругаться напоследок. Но вам, Анна Леонидовна, я бы советовала хорошенько…

Тамара не стала дослушивать до конца. Отныне эта красивая, элегантная женщина будет считать ее воровкой. Наверное, станет прятать от нее свои украшения. Странная она все-таки. Зачем ей такая проблемная девчонка?

Соседки уже не спали после утреннего скандала. Как только Тома появилась на пороге, разговоры стихли, и все повернулись к ней.

– Что было? – не удержалась Лиза Тимохина.

– Ничего, – буркнула Тамара. – Меня забирают.

Ей до последнего не хотелось произносить это вслух. Как будто скажешь – и все исчезнет, окажется выдумкой. Она так и видела, как торжествующе вопит Осипов: «Ха-ха, ты правда думала, что кто-то тебя возьмет?»

– Да ладно! Менты, что ли? Из-за драки?

– Не менты. Опекунша.

Тишина. Скрипнув дверцей, Тома открыла шкаф и принялась быстро выгружать одежду, чтобы никто не видел, как дрожат ее руки. Это заняло от силы минуту. Ну и в тумбочке еще несколько книг, кислотно-зеленый заяц и тетради. Щедрые благотворители редко совались в эту дыру.

– Ну вот, – она, наконец, обернулась, чересчур бодро улыбаясь. – Ни у кого нет пакетика?

– Слушай, я так за тебя рада, – Лиза первой пришла в себя. – Просто так неожиданно… Поздравляю, и вообще.

– Удачи тебе. Не забывай нас. Держись там, – посыпались разрозненные напутствия.

– Угу, – кивнула Тома. – Лиз, можем поговорить?

– Сек, – соседка обулась.

Они пошли в дальний конец коридора, чтобы наверняка оторваться от любопытных ушей. У подоконника с субтильными цветами, свесившими вниз длинные бледные листья, Тимохина остановилась и вопросительно взглянула на подругу.

– Раз уж я уезжаю… Пока никто не передумал… Ну, кроме тебя, тут ко мне вроде как никто нормально не относился… Короче, хотела тебе кое-что отдать, – Тома протянула Лизе потемневший от времени ключ.

– Что это?

– От подсобки трудовика. Там табуретки старые, столярка… Барахло одно. Он там редко бывает. Если надо будет где-то отсидеться…

– Так вот где ты пропадала! А я все думала: может, в туалете или с мелкими… Спасибо.

– Только ты это… Не говори никому. Ну, чтобы место не профукать, – Тома замялась, не зная, что делать дальше.

– Ты что! Такая вещь! Только у меня для тебя ничего нет.

– Ерунда, – Тома неуклюже похлопала Тимохину по плечу, но та полезла обниматься.

Ощущения были странными: Тамара ни к кому не была так близко, как сейчас. Ну кроме драк. Она замерла, но потом все же сомкнула руки у Лизы за спиной. Обе чувствовали себя неловко, поэтому объятия длились недолго. Тимохина отлепилась первой, благодарно кивнула и, не оборачиваясь, вернулась в спальню.

Тома растерянно смотрела ей вслед. Каждый детдомовец мечтает о моменте, когда его заберут из ненавистных стен. У Тамары было вдвое больше причин бежать отсюда, сверкая пятками. И она совсем не ожидала, что перед отъездом вдруг почувствует что-то похожее на сожаление.

– Уже попрощалась? – Из раздумий ее вырвал мягкий женский голос.

– Анна Леонидовна? Пора идти? – выпалила Тома, не давая собеседнице шанса пойти на попятную. – Я готова. Только переоденусь в уличное.

– Нет-нет, не торопись. Мне нужно еще уладить кое-какие дела с документами. Я знаю, что произошло утром. Почему ты ничего не сказала про огонь?

– Стукачей бьют.

– Кого? – Анна Леонидовна наморщила лоб.

Боже, неужели она настолько рафинированная, что даже слова этого не знает?!

– Ну ябед. Тех, кто жалуется.

– Ясно. Что он сжег?

– Вашу книгу. Я не успела прочитать.

– Не страшно. Что еще? – допытывалась опекунша.

– Ну… фотографию моей мамы. Единственную.

Тома настороженно наблюдала за выражением лица Анны Леонидовны. Зачем она выспрашивает? Ищет повод отказаться? И если это проверка, то что говорить?

– Ты поэтому была в кабинете? – поинтересовалась та. – Я сразу не поверила в историю про конфеты.

– Да. Хотела стащить личное дело. Долгая история. Вы не волнуйтесь, я не воровка, – Тома заглянула женщине в глаза. – Не собираюсь тырить у вас деньги и все такое.

– Я верю. А ты не думала просто попросить?

– Давно как-то. Она выдала только эту фотографию, рассказала про пожар. Я знаю, у нее там что-то еще есть. Но она говорит, что тема закрыта.

– Понятно. Хорошо, собирайся и жди меня у выхода, – Анна Леонидовна развернулась, но Тома окликнула ее:

– Погодите… А вы… вы разве не будете меня ругать?

– И не подумаю, – улыбнулась женщина и как ни в чем не бывало зашагала к лестнице, постукивая каблуками.

Даже если она из секты, в чем Тома уже сомневалась, жить у нее будет не так плохо. Только бы не радоваться раньше времени… Не сейчас. Пусть сначала выйдут за ворота – вот тогда. Или лучше потом, на острове. Не расслабляться. Спокойнее. Нервные дети никому не нужны.

Спустя полчаса девочка переминалась с ноги на ногу у поста охранника, сжимая в руках два шуршащих пакета с полустертыми надписями. Ожидание казалось невыносимо долгим, где-то в глубине ворочалось и разрасталось подозрение: вдруг передумает? Вдруг за забором уже нет той красивой иномарки?

Но Анна Леонидовна появилась. Она шла, подняв подбородок, ровно и невозмутимо. Походка у нее была такая, что ей смело можно было поставить на голову поднос с хрустальной вазой – все сохранилось бы в целости. Рядом с подобострастной улыбкой семенила директриса. Гостья определенно была важной шишкой: Тамара еще не видела у начальства такого услужливого выражения лица.

– Ну, Томочка, я поздравляю тебя с новой семьей! – Валентина Семеновна влажно расцеловала воспитанницу в обе щеки.

Вполуха Тома выслушала казенные неискренние пожелания, окинула взглядом холодный от ламп дневного света коридор, кафель, знакомый до последней щербинки, стол охранника, на котором когда-то нацарапали гвоздем неприличное слово, а потом залепили наклейками с бабочками. Их, правда, все равно называли, мягко выражаясь, «хреновые бабочки», потому что каждый интернатовец старше десяти знал предысторию.

Господи, неужели взаправду? Она уходит насовсем. А где же восторг, где счастье от исполнения главной мечты? И почему так страшно, что хочется заплакать? Возьмите меня за руку, Анна Леонидовна. Пожалуйста. Ведь вы же настоящая? Вы правда забираете меня? Тома не решилась произнести это. Нечеловеческим усилием расправила плечи. Она уже взрослая, она справится. И больше сюда не вернется. Никогда. Чего бы ей это ни стоило.

Тамара вышла на улицу. Ржавая пружина входной двери в последний раз проскрежетала у нее за спиной. Солнце уже поднималось над каштанами, из распахнутых окон доносились детские голоса: после ночи проветривались спальни младших. На другом этаже толпились за стеклом ее ровесники. Тома махнула им рукой, они замахали в ответ. Кирилла не было видно, и Тамара очень надеялась, что он сейчас по полной огребает от завхоза. И даже защипало в глазах… Нет-нет, просто слишком яркое солнце.

Анна Леонидовна подошла к машине, достала ключ – фары вспыхнули, щелкнули замки.

– Садись назад, до Москвы ехать долго. Ты, наверное, не выспалась сегодня.

– Шутите? Не думаю, что смогу уснуть, – Тома нервно улыбнулась.

Но все же подчинилась, ей хотелось произвести самое благоприятное впечатление, если это было возможно после утренних событий. Какое-то время они ехали молча, потом Анна Леонидовна вырулила на трассу до Москвы.

– Куда мы сейчас?

– Я же говорила: полетим в Швецию, – опекунша взглянула на Тамару через зеркало заднего вида. – В шесть у нас самолет до Стокгольма. Если успеем, купим тебе одежду. Я бы предпочла шопинг там, на месте, но мы прилетаем вечером, надо будет сразу плыть в пансион.

– Ясно.

Как в телике, что ли? Всякие там магазины, яркие упаковки? И прямо все фирменное? А если очень дорого? И Тома пообещала себе выбирать только самые дешевые вещи. Пусть видит, какая она экономная. А лучше нет, пусть выбирает сама. Вот что скажет – то и покупает.

– Тебе не верится? – Глаза в зеркале мягко прищурились: женщина улыбалась.

– Не очень, если честно.

– У меня есть для тебя сюрприз. Посмотри в бумажном пакете. Там, рядом с тобой.

Девочка нерешительно заглянула в дорогую картонную сумочку с ручками-ленточками – даже про себя она не могла назвать это произведение искусства пакетом – и увидела грязно-белую папку. Достала – и обомлела: «Личное дело № 30386-Д – Корсакова Тамара Андреевна, 21.06.2002».

– Но откуда?.. Неужели она вам отдала?.. Нет, не может быть…

– Ты права. Она не отдавала.

– Неужели?..

– Пусть это останется нашим маленьким секретом, – Анна Леонидовна подмигнула. – Ты рада?

– Я?! О, господи, конечно, рада! Я счастлива! Нереально! Спасибо вам огромное!

– Хорошо. Можешь пока почитать, а мне лучше сосредоточиться на дороге.

У Томы пульс звенел в ушах от волнения. Дрожащими пальцами она погладила канцелярский картон, развязала серые веревочки и раскрыла папку. Ее фото, анкета, прививки, характеристика, даже грамота за конкурс чтецов. Копии документов и прочее барахло… Вот! Выписка из больницы, свидетельство о смерти матери… Желудок сжался, к горлу подкатил комок тошноты. Тамара через силу сглотнула и прижала язык к нёбу: старый прием. В детдоме рвоту заставляли убирать самим, поэтому она предпочитала сдерживаться. Во рту остался горький привкус желчи.

– Ты в порядке? – Анна Леонидовна обеспокоенно нахмурилась.

– Да. Кажется.

– У тебя… Как же это… Морская болезнь?

– Я не завтракала. Все нормально, уже прошло.

Тома до боли вцепилась в бумаги. Мама… Всё здесь. Каждый листочек. Она сбережет их, сохранит. И однажды выяснит все. Найдет убийцу и посмотрит в глаза человеку, который лишил ее матери. А потом отыщет отца, и он пожалеет, что оставил ее.

Опекунша все же заехала в придорожное кафе с манящим названием «У Володи», с трудом найдя место на обочине между фурами. Дальнобойщики здесь останавливались вздремнуть и перекусить. Хозяин Володя оказался бородатым осетином Вариком, который, как и директриса, попал под обаяние Анны Леонидовны, рассыпался в комплиментах и лично подал на их столик свежие круглые лепешки с зеленью.

– Не хочешь рассказать мне про маму? – Женщина тщательно изучила кусочек выпечки, прежде чем отправить его в рот.

– Нечего рассказывать, – Тома успела запихать за щеку четверть лепешки и теперь с усилием ее проглотила. – Мне было два года, я ничего не помню. Знаю, что мы жили в кирпичном доме. Ночью начался пожар. Когда приехали пожарные, я лежала на снегу с ожогом на шее, а мама осталась там… Ее тело обнаружили потом.

Она говорила быстро, с набитым ртом, стараясь не впускать в себя эти воспоминания снова. То и дело к горлу поднимался холодный ком, но она забрасывала его лавашом, и боль отступала.

– А другие родственники? Больше у тебя никого нет?

– Вместо отца в моем свидетельстве стоит прочерк. Отчество, видимо, досталось от деда. Больше я ничего не знаю. Вроде есть в Москве какие-то родственники. Но раз меня решили оставить в детдоме, то мне они никто. Вот и все, – Тамара старалась говорить ровно, без эмоций.

– И зачем тебе личное дело?

– Мне не нравится история с пожаром. Вырасту – и найму сыщика. А пока пусть материалы будут у меня.

– Логично.

Анна Леонидовна не стала докучать расспросами, они спокойно закончили завтрак и до Москвы едва перебросились парой фраз.

Тома собралась с силами и углубилась в старые ксерокопии. Старалась читать их, словно это была какая-нибудь отвлеченная история. Не про нее – про кого-то другого.

К счастью, тот, кто вел архив, для верности переснял все: и отчет пожарных, и документы на дом. Чьи-то размашистые каракули на копиях стали совсем черными, буквы сливались. И все же главное ей удалось разобрать: возгорание произошло ночью на втором этаже, в спальне. То есть плиту как причину сразу можно было отбросить. О проводке речи тоже не шло: судя по протоколу осмотра, в тот день весь поселок был без света.

Внимание Томы привлекло заключение милиции. Якобы в руках найденного тела Корсаковой Елены Андреевны был нож. Зачем человеку нож во время пожара? Более того, откуда он взялся в спальне? Теперь Тамара была уверена на все сто: маму убили. Она часто об этом думала, но в глубине всегда оставалась надежда, что она ошиблась. Что не было человека, способного желать зла ее маме. И теперь, когда все подтвердилось окончательно, Томе стало не по себе.

В очередной раз она терзала себя вопросом: кто? И почему? Никаких улик. И снимки плохого качества – только копии. Страшные, расплывчатые, похожие на фотороботы портреты ее мамы.

– Мы почти приехали, – голос Анны Леонидовны вернул Тому в реальность.

Девочка поморгала и выглянула наружу: от деревень не осталось и следа. За пыльными серыми ограждениями суетились люди, возвышались высотные новостройки с пустыми глазницами окон, краны, вывески.

– Не знаешь, где здесь можно купить приличную одежду?

– Я в Москве была дважды: на экскурсии в Кремле и на елке, – призналась Тома. – По магазинам нас не водили.

– Точно, прости. Давай остановимся здесь.

Они зашли в сияющий стеклом и хромом торговый центр, и Томе стало не по себе. Она все ждала, что продавцы будут смотреть на нее с презрением и брезгливостью, как на какую-нибудь оборванку. Выгонят из бутика или не разрешат мерить новые вещи. Поэтому сначала жалась, боялась даже подходить к вешалкам и уж тем более до них дотрагиваться, но девушки с бейджами любезно улыбались, а Анна Леонидовна с такой беспечностью кидала в корзину новые и новые вешалки, что девочка под конец освоилась и сама выбрала толстовку с высоким воротом, пару бандан для шеи и узкие джинсы. Ворох вещей заботливо разложили по пакетам, потом были куплены средства гигиены и даже туалетная вода, а довершением праздника жизни стали вместительный чемодан и рюкзак, куда были упакованы все обновки.

Тома сразу же переоделась в новые штаны и футболку, шикарнейшие замшевые кроссовки, как в рекламе, и, поскольку время позволяло, опекунша настояла на визите к парикмахеру. Уродливо обрезанным волосам придали молодежной небрежности, и Тома почувствовала себя готовой на все ради милейшей женщины, которая появилась в ее жизни меньше суток назад.

– У тебя есть какое-нибудь увлечение? – спросила Анна Леонидовна. – Чтобы занять себя в свободное время? У нас, конечно, есть библиотека и настольные игры, но вдруг тебе захочется заниматься чем-то своим.

– Ну… Я рисую иногда. Не так чтобы профессионально… Но мне нравится…

– Поняла, – Анна Леонидовна сосредоточенно кивнула и повела ее в «Мир хобби». – Смотри, какой красивый!

И она протянула девочке толстый альбом с бабочками и сердечками.

– Здорово, – без энтузиазма протянула Тома.

– Ну ладно. А если этот? С котятами?

– Мне четырнадцать.

– Выбирай. Любой.

Тома подошла к стеллажу, нерешительно пробежалась по нему взглядом и вдруг наткнулась на черный, нарочито состаренный альбом для скетчей в кожаной обложке. Он напоминал книгу заклинаний и потому вызывал благоговейный трепет.

– Отличный выбор, – Анна Леонидовна положила альбом в корзину, а вместе с ним немецкие акварельные карандаши в жестяной коробке и здоровенное пособие для начинающих художников.

Когда с покупками было покончено, путешественницы устроили себе привал в ресторанном дворике.

– Вы хорошо себя чувствуете? – Занятая гамбургерами, Тамара не сразу заметила бледность на лице своей благодетельницы.

– Немного устала, – уголок губ приветливо дернулся вверх, но глаза Анны Леонидовны выдавали измотанность.

Вид опекунши вызывал у Томы опасения, но не прошло и десяти минут, как она вновь отвлеклась на новенький альбом и предстоящий перелет в другую страну. После перекуса они доехали до Шереметьево, сдали машину в прокат и отправились на регистрацию. В очереди женщина вдруг вцепилась в локоть Томы.

– Что случилось? – По спине Тамары пробежал неприятный холодок.

– Голова немного кружится. Скоро пройдет, – и Анна Леонидовна пробормотала что-то непонятное.

Переспрашивать и лезть не хотелось, к тому же вокруг все завораживало. Электронные табло, люди в красивой форме, иностранцы и чемоданы с бирками. Тома с удивлением осознала, что она здесь в своей тарелке, – от ее волос теперь приятно пахло фирменным шампунем, да и бандана на шее казалась стильным аксессуаром.

Непривычно и увлекательно было проходить сканирование, стоя босиком на нарисованных следах, а уж зона дьюти-фри… Глаза разбегались. Томе и в Кремле-то понравилось меньше, чем в Шереметьево. Она в волнительном предвкушении прижалась к стеклянной стене, за которой проплывали и взлетали самолеты. Это зрелище вызывало у нее больший восторг, чем у других детей. К примеру, девочка лет семи на соседней скамье равнодушно играла в планшет.

Наконец объявили начало посадки, симпатичный мужчина в пиджаке проверил талоны, и Тома прошла по самому настоящему тоннелю в салон. Она не знала, что вот так можно попасть на борт. По телевизору она видела, как всякие знаменитости спускаются из самолета прямо по трапу, и надеялась, что будет карабкаться по ступеням и потрогает обшивку своими руками. Но и этот путь оказался удивительным: вроде идешь себе по обычному коридору, не выходя даже из здания, а потом один шаг – и ты уже внутри самолета. А стюардесса? Какие там певицы, модели… Фуфло. То ли дело стюардесса: в ней прекрасно все. Безупречные туфельки, юбка, пиджак с вышитым логотипом, самая белая в мире блузка и аккуратный галстук. И лицо такое добродушное, с бархатными глазами олененка, приятное, как у Снегурочки. Анна Леонидовна определенно могла бы стать стюардессой.

Томе досталось место у окна, но она все не сводила глаз с бортпроводниц, которые знаками разъясняли правила безопасности. Происходящее никак не укладывалось в голове. Потом начался разгон, девочка припала к иллюминатору: мимо понеслись деревья, ангары, толчок – они оторвались, и Тамару наполнило до того непередаваемое огромное чувство, что грудь, казалось, вот-вот лопнет, как воздушный шарик. Деревья стали маленькими, машины превратились в едва различимые ползающие точки, высотки напоминали кубики крошечного конструктора. А самолет продолжал набирать высоту.

– Анна Леонидовна, посмотрите, мы над облаками, – прошептала Тома и повернулась к своей спутнице.

Но та сидела, безжизненно склонив голову на плечо. Веки были закрыты, лицо побледнело, под носом виднелась темно-алая капля. Только не это! Все не должно так закончиться! Только не назад, в детский дом!

– Анна Леонидовна! Что с вами?! – Тамара испуганно схватила женщину за плечо и потрясла.

– Что? – Та с трудом разлепила глаза.

– Слава богу! У вас кровь! Кажется, вы потеряли сознание. Может, позвать стюардессу? Или нужно лекарство?

– Нет-нет, – Анна Леонидовна говорила тихо, но уверенно. – Не шуми. Пойдем со мной.

Она поднялась и, придерживаясь за спинки кресел, прошла через проход к туалету. Тома двигалась следом, от ужаса едва переставляя ноги и забывая дышать.

– Заходи.

Тамара шагнула следом, заперла за собой дверцу.

– Я думала, что смогу дотерпеть до пансиона, но… Профессор Эдлунд был прав насчет витаминов. Я не хотела показывать тебе все вот так, в спешке.

– Что происходит? – выдохнула Тома.

– Только пообещай не пугаться. Жалко, ты не успела прочитать книгу, хотя бы самое начало…

– Да, но какое это имеет…

– Не перебивай. То, что сейчас со мной произойдет, – не фокус и не иллюзия. Ты просто должна мне довериться.

– Да что вы собираетесь… Вот черт!!! – Тамара застыла, раскрыв рот.

Прямо на ее глазах лицо Анны Леонидовны трансформировалось. Кожа потемнела, радужные оболочки изменили цвет с голубого на зеленый. Брови стали гуще, губы – тоньше, роскошные каштановые волосы утратили глубокий оттенок и немного посветлели, став невзрачными. Тело ужималось: высокая красавица превращалась в худенькую миниатюрную женщину невыразительной внешности. В конце концов ее передернуло, как мокрую собаку, на правой скуле появилась черная родинка – и превращение остановилось.

Тамара смотрела на незнакомку: та стояла к ней вплотную и утопала в одежде, которая пару секунд назад сидела идеально на Анне Леонидовне. Девочка побледнела, вцепилась в край раковины, чтобы не сползти по стенке.

– Что это было?.. – пролепетала она, еле шевеля губами. – Кто вы?

– Подожди минутку, – женщина достала из внутреннего кармана пиджака маленькие очки, нацепила их на нос и улыбнулась: – Так лучше. Приятно познакомиться, меня зовут Мила Вукович.

Глава 3
Дети Солнца

– К… какая еще Мила Вукович? – Тома с трудом ворочала языком.

Ее словно парализовало. Мысли разбегались, конечности не слушались, в ушах шумело. Что это? Глюки? Она сходит с ума? Или какой-то тест на вшивость? И что нужно этому существу? Убьет? Похитит?.. Спокойно, не поддаваться панике. Надо валить, и поскорее.

Бежать с самолета некуда, но субтильная дамочка вряд ли дерется лучше детдомовца. На всякий случай Тамара перенесла вес на левую ногу, чтобы, если что, как следует врезать правой. Только бы не упустить момент… И перестали бы еще дрожать руки…

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Я это все еще я, просто раньше была в другом облике, – успокаивающе проговорила незнакомка.

– Что это значит? – Девочка лихорадочно нащупывала за спиной задвижку.

– Тамара, постарайся дышать ровнее. Вот так. Ничего страшного не произошло. Есть люди, которые умеют менять облик. И я – одна из них.

– Что вы мне вешаете?! – Спокойнее, равнодушнее, усыпить бдительность и бежать. – Чепуха какая-то… В чем фокус?

– Никакого фокуса. Это должно было произойти дома, в присутствии профессора Эдлунда. Но мой организм не выдержал такой долгой трансформации. Это отнимает много сил. Я могла даже впасть в кому.

– Бред! – Тома упрямо замотала головой. – Я все поняла. Вы накачали меня чем-то во время обеда. Подбросили что-то в воду… Я не знаю, как это делается. Но явно…

– Да нет же! Послушай, все именно так, как я говорю, пусть и кажется безумием.

– Не верю! – отчаянно воскликнула Тамара. – Не такая уж я и дура. Какой-то пансион, Швеция, профессор Эдмунд…

– Эдлунд.

– Неважно! Может, вас вообще не существует? Может, меня из интерната перевезли в дурдом, и все это – просто глюк? – Девочка больно укусила себя за запястье и проверила: на коже остались вполне настоящие вмятины от зубов.

– Это нелегко принять, – вздохнула бывшая Анна Леонидовна. – Обычно такие, как мы, растут в семьях, воспитываются с рождения и момент, когда способность проявляется, встречают подготовленными. У тебя все было иначе. И я даже представить себе не могу, что ты сейчас чувствуешь.

Нет, надо было сразу все понять! Неужели ее мог взять из детского дома кто-то нормальный? Раскатала губу. Наивная. Тома стиснула кулаки, задрала подбородок. Так просто она им не дастся.

– Мне плевать, что у вас, психов, там творится. Я к этому не имею никакого отношения. Верните меня обратно в интернат. Или я просто сбегу, как только мы окажемся на земле.

– Дело твое, но я бы… – Мила Вукович не успела договорить: в дверь туалета настойчиво постучали. – Придется уступить кабинку. Если ты обещаешь вести себя прилично, мы вернемся на наши места, и я все объясню. Дальше будешь решать сама.

Тамара смерила незнакомку скептическим взглядом. Эта миниатюрная невзрачная женщина сильно напоминала мышь. Безоружна, и лицо вроде не злое. Нет, больше никакого доверия первым встречным. Но там, за дверью, хотя бы есть стюардессы. Пусть тетка расслабится, тем проще будет потом слинять.

– Хорошо, – Тома кивнула.

– Погоди секунду, у меня сползают брюки.

Действительно наряд на этой Вукович висел мешком. Она подвернула штаны, подтянула пояс и закатала рукава. Вышло пристойно.

В самолете никто не заметил, что в туалет зашла одна женщина, а вышла другая. На всякий случай Тома отметила, какой выход ближе и где висит трубка для связи с пилотами. Потревожив грузного мужчину в наушниках, который к тому моменту уже успел задремать, они пробрались к своим креслам. Тома скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь, и исподлобья уставилась на спутницу.

– С чего бы начать… – протянула та. – Видишь ли, мне не приходилось кому-то о нас рассказывать. Поэтому я и хотела, чтобы ты прочитала ту книгу… Так было бы проще. Погоди, у меня в телефоне, кажется, был этот текст…

– Вы что! – перепугалась Тома. – Он же собьет радары! Запрещено же!

– Все в порядке, я поставлю специальный режим. Да не смотри на меня так – у всех телефоны!

Тома огляделась – действительно, мужчина через проход тоже увлеченно копался в своем смартфоне, и у парня в руках был планшет. Но спокойнее ей от этого не стало.

– Возьми, – спутница протянула ей мобильный, и девочка взяла его так, будто он мог в любую минуту взорваться.

И принялась читать, время от времени настороженно поглядывая на женщину в соседнем кресле. Легенда называлась «Дети Солнца».

Давным-давно, когда наш мир только обретал свои очертания, а человек жил в гармонии с природой, существовали те, кто обладал Тайным Знанием. Одни народы называли их шаманами, другие – жрецами, но всех их объединяла печать Солнца, поскольку рождались они лишь в дни солнцестояния. Зимнего, когда самая долгая ночь в году окутывала Землю, или летнего, когда ночь была короче остальных. И потому тех, кто ведал неведомое, считали детьми Солнца.

Летние предчувствовали смену погоды, помогали охотникам выйти на след добычи, земледельцам – получить большой урожай, а рыбакам – отыскать удачное место для богатого улова. Летние знали, где лучше рыть колодец, ориентировались по звездам и вели путешественников.

Зимние владели мастерством целителей, лечили свой народ, защищали от болезней и мора. Самых сильных воинов воспитали Зимние: нашептывали секреты побед, вселяли отвагу.

Со временем обычные люди испугались того, что было им неподвластно. Детей Солнца объявили колдунами, ведьмами, еретиками и чернокнижниками. Правители устрашились собственного бессилия. И Детям Солнца, избежавшим костров и осиновых кольев, пришлось уйти в тень.

Тайные знания, призванные помогать людям, во время гонений утратились, уступив место одной лишь способности: дару скрываться. Природа щедро наделила им своих служителей, защитила потомков Солнца. Летние стали Звероликими, научились принимать облик животных и птиц, рыб и насекомых. Зимние, рожденные долгой и темной ночью, обрели умение превращаться в других людей, сделались Иноликими.

Долгими столетиями скрываются дети Солнца от людей, хранят тайну своего дара и рождения. Никто не знает, сколько их осталось, где они живут, ведь простому человеку не под силу разглядеть под шкурой лисы или медведя, под личиной старика или ребенка наследника древнего рода самого Солнца.

– Слушайте, мне не пять лет! – дочитав, произнесла Тома. – Вы же не думаете, что я поверю в какую-то сказку?

– Но ты же все видела сама! – всплеснула руками эта странная женщина. – Я – иноликая, я родилась на зимнее солнцестояние. А те, кто родился летом, могут превращаться…

– В зверей. Я прочитала, – Тома сдержала нервный смешок и снисходительно подняла бровь. – И что, хотите сказать, что вы вот так запросто можете превратиться в любого человека?

– Нет. Не запросто. Способность к трансформации появляется в подростковом возрасте. До этого есть только некоторые признаки. Например, перевертыши легко учат другие языки. Русский я выучила лет десять назад за несколько месяцев.

– А разве вы не русская?! – изумилась Тома.

– Нет. Я хорватка. Но в России бывала, у меня даже есть друзья в Санкт-Петербурге.

– Допустим. И все равно это бред.

– Почему?

– Каждый день рождается, наверное, миллион человек. По вашей логике это два миллиона оборотней в год! И что, никто бы не заметил? Придумайте что-нибудь получше, – и Тома с вызовом посмотрела опекунше в глаза.

Думала, подберет дурочку в детдоме и навешает лапши? Не выйдет.

– Мы не оборотни, а перевертыши, – поправила ее собеседница. – И мы рождаемся только у родителей с тем же даром, поэтому нас очень-очень мало. Так вот, что касается способностей. Зимний перевертыш в свои четырнадцать-пятнадцать лет не может сразу превратиться в другого человека. Он может менять внешность только частично. Цвет волос, глаз, форму носа. И только в рамках генетической предрасположенности.

– Что это значит?

– Ну… Он может имитировать только внешность своих родителей и предков. Например, если мама была рыжей, то и молодой перевертыш может на время сделать свои волосы рыжими. Но у него не получится придать коже темный цвет, если в роду у него не было темнокожих. Понимаешь?

– Кажется, да. – И все равно Томе до смерти хотелось заткнуть уши и завопить, чтобы больше никогда в жизни не слышать слова «перевертыш».

– Со временем, после долгих тренировок, ученики осваивают полную трансформацию. Тоже, как правило, начиная с кого-то из ближайших родственников. Но для того, чтобы принять облик другого человека, перевертыш должен получить частичку его ДНК. Кусочек волоса, чешуйку кожи. Только тогда организм считает информацию и сможет перевоплотиться.

Тома слушала и не понимала, почему до сих пор не попросила стюардессу о помощи.

– Вы даже научную базу под это подвели?

– Конечно. Профессор Эдлунд – генетик, ему крайне интересны эти процессы. Он изучает их много лет. Раньше думали, что чужой волос – это отголоски магических ритуалов. Но нет, оказалось, все довольно научно.

– Почему вам стало плохо?

– Трансформация в чужого человека – неестественное состояние для перевертыша, на нее тратится много сил. Новичок сможет продержаться минут десять, опытный – около суток. Известны случаи сильных мастеров, которые перевоплощались на несколько дней, но это испортило им здоровье.

– А сколько часов вы были в образе Анны Леонидовны? И кто она такая? И что с ней сейчас?

А может, это какой-то грим? Ведь как-то же снимают все эти фильмы со спецэффектами!

– Вижу, тебе стало интересно, – улыбнулась Вукович. – Я перевоплотилась утром и продержалась весь день. Четырнадцать часов. Раньше у меня получалось лучше, поэтому я не взяла дополнительные витамины. Теперь придется восстанавливаться. А Анна Леонидовна Караваева – жена депутата. Поэтому с документами проблем не возникло. С ней все в порядке. Ты удивишься, как просто достать человеческий волос.

– А ее паспорт? Как вы все это провернули?

– Пусть это останется в секрете. Тебе не надо вникать в детали. Главное, что ты теперь едешь со мной в пансион Линдхольм. И я – твой законный опекун.

– Разве не Анна Леонидовна Караваева?

– Думаешь, я это не предусмотрела? Мы обе, у меня есть доверенность от нее.

Тома задумчиво поднимала и опускала столик на спинке кресла впереди себя, стараясь не разреветься от безысходности, как какая-нибудь малявка.

– Зачем все-таки я вам нужна? – тихо спросила она после долгой паузы. – Только не надо про таланты. И что это за пансион на самом деле?

– Как, ты до сих пор не поняла? Когда день твоего рождения?

– Через две недели.

– Ты родилась двадцать первого июня.

– Знаю. И?

– Тамара! Это день летнего солнцестояния!

– Что? Я думала это середина лета, Иван Купала или… Подождите, – Тома отпрянула от собеседницы: – Вы намекаете, что я тоже из ваших?!

– Да.

Тома открывала рот, хватая воздух, пыталась сглотнуть, но в горле словно что-то застряло. Они что, запрут ее в клетке и заставят в кого-то превратиться? Сдадут на опыты? Будут что-то колоть? Резать? Делать из нее мутанта? Или это будут жуткие языческие ритуалы? Она никогда не думала, что ей однажды захочется вернуться в интернат, но это был именно тот случай. Лучше уж деды и Осипов, чем вся эта жуть.

– Тогда… – Голос вышел чужим и хриплым, и она прочистила горло. – Тогда сразу можете про все забыть. Нет у меня никаких способностей. Мне исполнится пятнадцать, и, поверьте, я бы заметила, если бы вдруг стала оборотнем.

– Не оборотнем – перевертышем, – настойчиво поправила ее опекунша.

– А, это сильно меняет дело.

– Послушай, я же объяснила, что способность проявляется постепенно.

– Ну, цвет глаз у меня не менялся, это уж точно. Или это у зимних? А у летних что – вырастают рога и хвост? – Тамара лихорадочно засмеялась. – Бред сивой кобылы.

– Кого?

– Неважно. Бред.

– У тебя сложная ситуация. Ты росла вне семьи, не знаешь свой род, свой тотем, но профессор Эдлунд считает…

– Свой… что?! – Тома чуть не сорвалась на визг. – И какой, на фиг, профессор! Слушайте, я не собираюсь участвовать в этом дурдоме!

– Тише, на нас уже оборачиваются, – зашептала Вукович.

– Какой, на фиг, профессор! – шепотом повторила Тома. – Чихать я на него хотела.

Хорватка посмотрела на девочку как на умалишенную. Видимо, Тамара покусилась на святое.

– Не говори так, пока не узнаешь его, – губы перевертыша сжались в узкую ниточку. – Это он настоял, чтобы тебя взяли из детского дома. И если хочешь знать, действительно нет никаких гарантий, что ты одна из нас.

– Вы же только что говорили, что я родилась на равноденствие…

– Солнцестояние!

– Какая разница! И если я не этот… как его… Короче, если все непонятно, то зачем вы меня все-таки увезли? И что происходит в этом пансионе? Если ваш драгоценный профессор – генетик, значит, собираетесь опыты на мне ставить? Теперь ясно, почему русских детей не отдают иностранцам!

Вукович глубоко вздохнула и пробормотала что-то на незнакомом Томе языке.

– Тамара, тебе никто не желает зла. Пансион Линдхольм – это всего лишь школа. Колледж, если тебе угодно. Там учатся перевертыши со всего мира, потому что больше такого места нет. Нас осталось мало, каждого ценят и оберегают, невзирая на то, какой выбор он сделает потом.

– То есть каждого перевертыша обязаны отдавать вам?

– Да прекрати уже смотреть на меня как на живодера! Есть те, кто не развивает свои способности, есть те, кто предпочитает оградить свою семью от остальных. Но это случается редко. Потому что те, кто учился в Линдхольме сам, привозит потом на остров своих детей. Основной курс длится всего четыре года. За это время дети учатся владеть даром.

– Курс молодого перевертыша? – Тома язвительно хмыкнула.

– Что?

– Ничего. Допустим, у вас там все прекрасно. Но я не понимаю, зачем я вам, ведь даже неизвестно, есть ли у меня эта… способность, – девочка показала в воздухе кавычки.

– Есть признаки. Дата рождения, – загибала пальцы Вукович. – Способность к языкам и… твоя мама.

– Что? Но она-то родилась двадцатого июня!

– Солнцестояние выпадает на разные дни. Иногда на двадцатое, иногда на двадцать первое. Для нас дата не так важна, мы отмечаем день рождения исходя из расположения Солнца.

– И вы уверены, что мама была… такая же, как вы? – не веря своим ушам, спросила Тома.

– Она была звероликой, если ты об этом. Да, она тоже училась в Линдхольме, есть записи.

– И этот… профессор… как его… знал ее?

– Конечно. Профессор Эдлунд, если можно, – Вукович подчеркнула имя. – Они должны были знать друг друга. Он немного старше твоей матери и никогда не уезжал с острова надолго. Это его родное место, до него директором пансиона был его отец.

– А он – тоже?..

– Да. Он летний.

– И все равно я не понимаю, что мне делать в пансионе, – Тома, не моргая, сосредоточенно теребила край своей футболки. – Не могу же я там просто сидеть и тужиться каждый день в надежде в кого-то превратиться. С тем же успехом я могла бы мечтать снести яйцо. Это попахивает каким-то психозом. Ажурная шизофрения, как говаривала наша географичка. А можно мне пожить где-нибудь в человеческом месте? – Она с отчаянием посмотрела на спутницу. – Могу вернуться в детский дом, если хотите.

– Тебе сейчас тяжело, – хорватка положила руку Тамаре на плечо. – Но подумай вот о чем. Что было бы, если бы ты впервые обратилась на глазах у учителей или других детей? Вышел бы скандал. Тебя бы передали ученым. Ты могла бы сойти с ума.

– Но теперь-то вы меня подготовили, – невесело съязвила Тома. – Вырастет хвост – переживу. И уж точно тогда к вам на остров приеду.

– Профессор Эдлунд считает, что ты должна быть рядом с нами к моменту первой трансформации.

– Вы говорите только про то, что считает он! А вы? Сами-то вы что думаете?

– Не знаю, – честно ответила Вукович. – Но я доверяю ему больше, чем себе. И теперь вижу, он был прав. Тебе надо дать время свыкнуться с этой мыслью, узнать о мире, к которому ты, вероятно, принадлежишь.

– А если нет? От чего это вообще зависит? От родителей?

– Да. Кто-то из них тоже должен иметь способность. Желательно, оба. Если только один – шансы есть, но пятьдесят на пятьдесят.

– Как у меня, да? – севшим голосом произнесла Тома. – Дело в моем отце?

Вукович кивнула. Тамара собиралась что-то спросить, но женщина предупредительно подняла руку, указывая глазами на соседа с краю: тот снял наушники и оживился. В конце прохода появились стюардессы с тележкой напитков.

– Договорим потом, – сказала хорватка. – Слишком много информации для одного раза.

Пока у Томы внутри клокотали вопросы и фразы, которые, как всегда, приходили к ней в голову уже после разговора, ее опекунша дождалась бортпроводниц и попросила у той, что напоминала Снегурочку, горячего чая и шесть пакетиков сахара. Волоокая красавица удивилась, но в просьбе не отказала.

– Зачем вам так много? – Тома завороженно наблюдала, как белый порошок из четвертой упаковки исчезает в кипятке.

– Восстановить силы перед паспортным контролем.

– А витамины?

– Остались в чемодане. Иногда сахар или шоколад могут помочь, – Вукович высыпала последний пакетик и, поморщившись, отхлебнула приторный напиток.

Тамара тоже машинально скривилась – трудно было даже представить, что там за гадость.

Через несколько минут пустые стаканчики собрали, и хорватка посмотрела на Тому долгим внимательным взглядом.

– Ты можешь поступать как хочешь, – произнесла она наконец. – Но подумай о своей маме. Подумай, чего бы она хотела для тебя. Разве тебе не интересно увидеть место, где она росла и училась? Разве не хочется понять, кем она была? И кто ты?

«Больше всего на свете!» – хотелось крикнуть девочке, но жизнь приучила ее не раскисать перед потенциальным врагом. Сохраняя видимое равнодушие, Тома мучительно разрывалась между желанием узнать все о матери, увидеть то, что она когда-то видела, и здравым смыслом, который умолял уносить ноги, едва они коснутся земли.

Ответить Тамаре не дал голос пилота: на двух языках по громкой связи объявили о начале снижения. С мелодичным звоном загорелись лампочки над креслами, девочка пристегнулась.

– Я ведь даже не знаю шведского, – пробормотала она.

– Линдхольм – международный пансион. Обучение проходит на английском. – Вукович защелкнула на талии металлическую пряжку ремня.

От смены высоты у Томы заболели уши. Она пыталась сглатывать, открывала рот, но ничего не помогало. Боль отключила мысли, от которых ломался мозг. Опустив голову, она хватала воздух и считала минуты до приземления.

Наконец, основательно тряхнув пассажиров, самолет коснулся твердой поверхности. Пассажиры зааплодировали, но звук этот доносился до Тамары словно через слой ваты. Вукович что-то говорила.

– А? Я не слышу! – крикнула девочка.

– Заткни нос и попробуй выдохнуть в уши, – хорватка показала, как это делается.

Тома повторила. С болезненным хлопком одно ухо вернулось в норму. Со вторым пришлось постараться. К тому моменту, когда слух восстановился полностью, у нее на лбу выступила испарина.

– Ужас, – прошептала она. – И так каждый раз?

– Сегодня он снижался быстро, – ответила Вукович. – Хотя от человека тоже зависит. Была бы ты зимней, могла бы стать мной, у меня с ушами полный порядок.

– Опять вы об этом…

Люди уже повскакивали с мест и суетливо толкались в проходе, снимая с верхних полок сумки. Вукович невозмутимо сидела в своем кресле.

– Разве нам не надо выходить?

– Надо. Но мы сделаем это спокойно.

Дождавшись, пока людская волна схлынет из узкого прохода, женщина встала, накинула сумочку на плечо и прошествовала к выходу. Аэропорт Арланда встретил их дождем и темным небом, сплошь затянутым грозовыми тучами. Томе посчастливилось спуститься по ступенькам, как это делали знаменитости. А внизу, на глянцевом от воды асфальте, отражающем белые тела самолетов, их уже ждал автобус.

Тамара заняла очередь на паспортный контроль, с любопытством изучая шведские надписи с точками и кружочками над буквами, пока ее спутница отлучалась в дамскую комнату. Вернулась она в облике Анны Леонидовны.

– А почему вы… – начала было Тома.

– Тише, не привлекай внимания. Я регистрировалась на рейс под этим именем.

– А если вам снова станет плохо?

– Это быстро. Я потерплю.

Терпеть все же пришлось довольно долго. Как назло, именно в этот день посетить Стокгольм решили сотни туристов, и хотя любезные пограничники старались изо всех сил, очередь отняла минут сорок. Уже перед самой кабинкой Анна Леонидовна держалась за Тому обеими руками, миловидное лицо посерело, пальцы стали ледяными.

Получив одобрение паспортистки, Тамара спешно повела готовую рухнуть женщину в туалет. Оставить ее сейчас и сбежать – идеальное время. Но что-то не позволяло Томе бросить человека в беде.

Они зашли в широкую кабинку для инвалидов, Анна-Мила схватилась за железные поручни и начала сжиматься, возвращая себе истинный облик. На сей раз Тома наблюдала за трансформацией без шока и недоверия, как в самолете. Скорее, с любопытством. Что-то завораживающее было в этом процессе, словно в ускоренной съемке растущего дерева или распускающегося цветка.

Сбоку было видно, как меняется форма ушей, укорачивается шея, сужаются плечи. Вукович передернуло, и она, облегченно вздохнув, опустилась на закрытый унитаз. Выглядела она неважно: под глазами залегли синюшные круги, из треснувшей губы сочилась кровь.

– Все, три дня никаких превращений, – она попыталась улыбнуться, но тут же скривилась и прикоснулась к ранке: – Надо заглянуть к мадам Венсан.

– К кому?

– К нашему врачу. Ты ведь еще не передумала ехать со мной? Потому что, если ты собираешься бежать, – вперед. Я не смогу за тобой гоняться.

Тома вздохнула. Куда она сейчас побежит? Ни денег, ни жилья. Чужая страна с этими кружочками над словами. И говорят они странно – протяжно и как будто во рту камешек.

Она чувствовала, что бессильна перед ситуацией. Но остаться ее побуждало другое. Стоило Вукович упомянуть Томину маму, девочка поняла, что физически не сможет вырваться из этой истории, не выяснив все до конца. Кто знает, вдруг на острове она найдет след, ведущий к пожару? Вдруг отыщет людей, способных рассказать что-то важное? В конце концов, она вытянет все из этого несчастного профессора: какой была мама, что любила, о чем мечтала, кого считала друзьями. И если повезет, у него даже сохранилась хотя бы одна настоящая фотография. К тому же Тамара не хотела подвести свою спутницу, которая рисковала здоровьем ради незнакомой девчонки.

– Я не собираюсь сбегать, – сказала Тома. – По крайней мере не сейчас.

– Хорошо, – хорватка облегченно прикрыла глаза. – Я рада. Сейчас вызову такси, и мы поедем в порт.

– В вашем состоянии? Может, лучше переночевать в гостинице?

– Я в порядке. И расслабиться я смогу только дома, в своей постели. К тому же мне не помешает помощь мадам Венсан.

Они вышли в зал, и, пока Тома ловила на ленте чемоданы, женщина сменила сим-карту и вызвала машину. Спустя полчаса их уже везли к Стокгольму. Вукович достала из багажа бутылочку с красной пахучей жидкостью, осушила ее в пару глотков и теперь гораздо больше походила на здорового человека.

Тома смогла немного перевести дух и изучала пейзаж. Пока он не сильно отличался от России. Трава как трава, холмистая местность с самыми обычными деревьями. Те же машины, торговые центры и заправки. Разве что деревеньки не попадались и траурные венки не висели у трассы через каждые десять метров.

Иногда виднелись под травой валуны, каменистая изнанка, над которой громоздились сосны, и только это напоминало Тамаре, что она в северной стране. Вскоре зачастили городские дома, а зеленые указатели возвестили о прибытии в Стокгольм. Несмотря на пасмурную погоду, город показался Томе уютным. Шведы определенно любили красный кирпич: из него здесь было построено почти все.

Такси въехало в парк, и через несколько минут Тома увидела воду, рассыпанные по ней лодки и длинную деревянную пристань.

– Давай договоримся, – сказала хорватка, пока водитель парковался. – На острове в присутствии других людей мы будем говорить на английском. Поверь, ты освоишься очень быстро. Русский оставим только для нас с тобой, иначе будет невежливо. И обращайся ко мне мисс Вукович – так меня называют другие дети. Я по-прежнему твой опекун и всегда готова тебе помочь, но лучше, чтобы остальные не думали, что у тебя есть привилегии. Понимаешь?

Тома кивнула. За годы, проведенные в детском доме, она усвоила: главное – не выделяться.

– А почему вы говорите это сейчас? Ведь мы еще не на острове, – Тамара смотрела, как мисс Вукович пересчитывает купюры для таксиста.

– Нас ждет один из работников пансиона. Я – старший учитель, завуч. И хочу, чтобы ты знала, как себя вести. Твоя история известна только мне и профессору Эдлунду.

Она расплатилась и вышла из машины. Водитель выгрузил из багажника чемоданы и сумки, и, едва он отъехал, к ним подошел высокий седой старик с обветренным лицом, изборожденным глубокими морщинами. Он приветливо улыбнулся, и морщины изогнулись, образовав длинные дуги от глаз до уголков рта.

– God kväll!^[4] – произнес он.

– Густав, рада тебя видеть, – ответила мисс Вукович по-английски. – Познакомься, это Тамара, наш новый студент из России. Тамара, это Густав, наш… Даже не знаю, как сказать. Он для нас – все.

– Добрый день, – старательно сказала Тома на языке Уайльда и Шекспира. – Приятно познакомиться! Вы – профессор Эдлунд?

Густав расхохотался.

– Нет, как это ни прискорбно, – он тоже перешел на английский. – Я просто его помощник. Моя фамилия Петерсон.

– Извините, – смутилась Тома.

– Ничего! Это было даже приятно! – Посмеиваясь и что-то бормоча под нос на шведском, Густав с легкостью подхватил два самых больших чемодана и стремительно зашагал в сторону причала.

Тому удивила его резвость в такие-то годы, но она промолчала, не желая снова попасть впросак. Того и гляди окажется, что ему лет сорок, а седина и морщины в этом возрасте появляются у всех перевертышей.

Они спустились на небольшую белую яхту, у которой на корме было нарисовано солнце в круге и выведена красным цветом надпись: «Solveig».

– Это древнее скандинавское имя, – мисс Вукович проследила за ее взглядом. – Означает «сила солнца». А оно – символ нашего пансиона.

Густав завел мотор и отчалил. Тома и ее опекунша сидели на корме и жевали длинные сэндвичи с лососем. Они плыли вдоль зеленых берегов, девочка любовалась городом, каменистыми островками, аккуратными домиками.

Она приготовилась вот-вот увидеть пресловутый остров, но прошел час, другой, а Густав даже не думал поворачивать к какой-нибудь пристани. Лишь через три часа, когда темная, чернеющая глубиной вода стала действовать Томе на нервы, она увидела свет маяка.

Старик обернулся. Его глаза жутковато блеснули в полумраке.

– Мы дома, – сообщил он.

Глава 4
Белая ворона

Яхта «Сольвейг» обогнула маяк и подошла к небольшому причалу. Дождя здесь еще не было: сухой гравий приятно шуршал под ногами. Но тучи уже сгустились. Они будто двигались следом от самого Стокгольма. Сзади на горизонте виднелись всполохи молний.

Маяк расположился в конце узкой полосы суши, которая соединяла его с основной частью острова. Там все утопало в деревьях, между ними приветливо светили окнами красные домики с белыми наличниками. Их расцветка ассоциировалась у Томы с фермами, которые она видела в детских книжках. Пахло чем-то приятным и сладким.

– Липы цветут, – мисс Вукович с наслаждением втянула носом воздух. – Пойдем скорее, я покажу, где ты будешь жить.

Когда Тамара узнала, что Линдхольм – место для странных существ, которых Вукович с повседневной легкостью именовала перевертышами, в воображении возник каменный замок или массивный викторианский особняк. Эдакое мрачное поместье на вершине отвесной скалы. Именно в таких местах должны бы обитать таинственные создания. Но Линдхольм больше походил на уютную деревушку: почву устилала короткая, как ковер, трава, а старые кряжистые деревья защищали от морских ветров аккуратные домики с широкими верандами.

Самое крупное и единственное здесь белое здание виднелось в глубине острова. Тамара смогла насчитать не меньше четырех этажей: низ скрывали густые кроны лип. Двускатная крыша поднималась высоко, большие окна со ставнями были обращены к маяку. В них горел свет, и Тома различила неподвижный силуэт человека.

– Это главное здание, – пояснила мисс Вукович. – Там проходят занятия, и там живет профессор Эдлунд.

– Это он? – Тамара указала глазами на силуэт и поежилась.

– Думаю, да. Это его кабинет. Но мы сейчас к нему не пойдем. Уже поздно. Дети и учителя живут в красных домиках. Справа от главного здания – зимние, слева – летние. Как ты понимаешь, мы будем жить отдельно друг от друга. Если я тебе понадоблюсь, мой дом – номер шесть. И запомни: входить надо сбоку. Главный вход – для детей, боковой – для учителя. За каждым домом закреплен один взрослый. Ты будешь жить в доме номер два. Он женский, там летние девочки первого и второго года обучения. Ваш куратор – мисс Юми Кавамура. Она личный ассистент профессора Эдлунда, так что ты в надежных руках.

Они подошли к одному из домиков. На веранде какой-то парень бренчал на гитаре, еще несколько ребят расположились вокруг и что-то шумно обсуждали.

– Добрый вечер! – громко поздоровалась мисс Вукович.

Все головы разом повернулись к ней, раздались разрозненные приветствия.

– Познакомьтесь, это Тамара, наша новая ученица из России.

Тома почувствовала себя неуютно под пристальными взглядами незнакомых людей. Ей вдруг стало казаться, что у нее на одежде дырка или пятно, развязан шнурок или расстегнута ширинка, и все сейчас засмеются над ней. Из головы разом вылетели все английские слова. С неуклюжей улыбкой Тома буркнула «Хай» и неопределенно махнула рукой. Голос вышел каким-то по-дурацки писклявым.

Присутствие завуча автоматически делало всех вежливыми, но Тома догадывалась, что без взрослых с ней никто церемониться не станет, а потому до жути хотела где-нибудь закрыться.

– Кто твой тотем? – спросила чернокожая девочка.

В грозовом сумраке сложно было разглядеть выражение ее лица, и Тамара не понимала, шутка это или какая-то проверка. В любом случае она не знала, что ответить. Возникла пауза.

– Все вопросы потом, – отрезала мисс Вукович. – Мы в дороге с самого утра.

Тома еще не видела ее такой строгой. Что ж, иметь в тылу человека, которого все побаиваются, будет полезно.

Опекунша провела ее внутрь. Прихожая дохнула теплом – только теперь Тамара осознала, как замерзла во время морского путешествия. Все стены были отделаны светлым деревом. На крючках рядами висели куртки, на низких полках стояла обувь. Наверх вела лестница, а справа через открытую дверь Тома разглядела гостиную.

– Это общая комната, – объяснила мисс Вукович, разуваясь. – Сейчас посмотрим, где твоя спальня.

– Моя? Я что, буду жить отдельно? – удивилась Тамара, привыкшая к детдомовским спальням на шесть человек.

– Нет. У тебя будет соседка… – Хорватка сверилась с листком, приколотым к стене: – Так, третья спальня, тебя уже вписали.

Тома заглянула ей через плечо: действительно в табличке значилось: «№ 3 – B. Refursdottir, T. Korsakov».

– Они забыли «а» на конце.

– Нет. Привыкай, к тебе будут обращаться «мисс Корсакофф». Учителя, по крайней мере. А другие студенты… Ты должна решить, как представиться. Тамара – длинное имя. Тома – похоже на мужское Том. Не стоит давать повод для шуток в первый же день. У меня была одна знакомая Тамара из Англии, все звали ее Тамми.

– Спасибо, я подумаю.

Мало было проблем. Ожоги, шарф, отсутствие денег и родителей, со сверхспособностями тоже большой вопрос, теперь еще к имени могут прицепиться. И главное, кто?! Эта соседка с абракадаброй вместо фамилии?!

Мисс Вукович торопливо показывала дом. Наверное, устала и мечтала оказаться в своей кровати. Тома была ей благодарна за русскую речь: так быстро на английском она бы сейчас ничего не разобрала. И без того едва находились силы кивать и волочь чемодан.

– Там кухня. Завтрак, обед и ужин – в главном здании. Но здесь всегда можно перекусить, выпить кофе, – Вукович указала на громоздкую серебристую кофемашину и задумчиво взглянула на Тому. – Ну или чай, если ты к нему привыкла. Чайник тоже должен где-то быть. Просто здесь его мало кто пьет. Так, идем дальше. Наверху три спальни студенток второго курса. У них свой душ и туалет. Внизу – спальни младших учениц. Проходи.

Они зашли в общую комнату. Длинные диваны стояли буквой «П», стены занимали полки с книгами и настольными играми. Три девочки смотрели кино по телевизору.

После короткого, но мучительно неловкого знакомства, как на веранде, мисс Вукович показала Томе дверь в душ и туалет первого этажа, а потом повела в крайнюю справа спальню с цифрой «3» и карточкой с фамилиями, как в списке.

Это была небольшая, но уютная комната, обставленная симметрично: с каждой стороны – шкаф, кровать, тумба и письменный стол. Только правая половина была стерильно пуста, лишь на застеленной кровати лежала стопка чистого постельного белья, а левая пестрела плакатами, мягкими игрушками, цветастыми подушечками и прочей девичьей ерундой. От изобилия резало глаза. Хозяйка всего этого барахла отсутствовала.

– Располагайся, – с улыбкой сказала мисс Вукович, закрывая за собой дверь и глядя, как Тома нерешительно садится на краешек кровати. – Нравится?

– Мягко, – только и смогла сказать девочка.

– Ну хорошо. Завтра мисс Кавамура введет тебя в курс дела. Ты устала, думаю, ваше знакомство можно отложить до утра. Отдыхай.

– Мисс Вукович? – Тома до последнего оттягивала момент, когда она останется наедине со всеми этими иностранными девочками.

– Что? – Женщина уже взялась за дверную ручку, но теперь обернулась.

– Что такое тотем? Та девочка спросила меня…

– Это животное рода. Первое, в которое летние перевертыши начинают превращаться. Собственно, те, кто не пытается развить дар, только в него и могут трансформироваться. Принимать облик тотема летним проще всего, и это совсем не отнимает сил. Обычно звероликие наследуют его от матери или от отца.

– А кто мой тотем?

– Не знаю, ведь про твоего отца нам ничего не известно.

– А мамин?

– Как правило, название тотема – в фамилии перевертыша. Ты Корсакова, как и твоя мама.

– И что это значит?

– Корсак – степная лисица, – терпеливо объяснила Вукович. – Но на твоем месте я бы пока не рассказывала об этом остальным. Вдруг ты переняла тотем отца. Или у тебя нет способности. Всякое может быть.

– Они будут смеяться, если узнают, что я не умею?.. – Тома сцепила холодные пальцы замком.

Мисс Вукович пожала плечами:

– Лучше просто не врать им с самого начала. Или говори правду, или не говори ничего. Но решать тебе. Не переживай, ты обязательно с кем-нибудь подружишься. Летние – открытые и дружелюбные ребята.

– А зимние?

– На сегодня много вопросов. Извини, я устала после перелета и долгой трансформации.

– Конечно, – поникла Тома. – Извините.

– Спокойной ночи, Тамара. Я предупрежу мисс Кавамура, что ты приехала.

И хорватка вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь, оставив Тому переваривать события прошедшего дня.

Можно было, конечно, выйти, познакомиться с соседками, но Тамара еще от детдомовских не оклемалась, а тут новые… Нет, завтра. И чем позже – тем лучше.

Она застелила постель, постоянно косясь на дверь. Хотела успеть до появления соседки, чтобы не пришлось с ней разговаривать. Белье здесь было совсем другое. Мягкое, плотное, с сердечками. Тома всю жизнь плевалась на девчачьи глупости, но сейчас ее почему-то так и тянуло забраться под красивое одеяло.

Она вытащила из чемодана первую попавшуюся футболку, натянула ее и нырнула в постель. Матрас был идеально ровным, упругим, но Тома никак не могла приспособиться к новому месту, без своего провисшего скрипучего металлического гнезда. Немного повертелась, долго внюхивалась в свежий пододеяльник – он пах сладко, как цветущие липы. В голове безумной каруселью вертелись картинки и обрывки мыслей. После долгого плавания ей казалось, что ее все еще укачивает, будто она до сих пор в каюте.

По оконному козырьку звонко ударили капли дождя, громыхнуло, и сплошной ливень обрушился на остров Линдхольм. Интернат, Кирилл Осипов и все остальные остались далеко в прошлом. Тома вслушивалась в мерную дробь и сама не заметила, как провалилась в сон.

Проснулась она рано – ведь так и не решилась накануне высунуть нос из комнаты и навестить уборную. Предрассветные сумерки окутывали комнату, тихо посапывала во сне соседка. Тома повернулась – на подушке напротив разметались длинные белые волосы, как будто там спала не девочка, а старушка. Хотя рядом с ней и валялся большой плюшевый заяц.

В домике было тихо. Тамара захватила зубную щетку, аккуратно приоткрыла дверь, прокралась босиком к туалету. Потом направилась в душ. С пристрастием изучила себя в зеркале, умылась и старательно начищала зубы минуты две. Говорят же, что у иностранцев – идеальная улыбка, вот ей и не хотелось упасть в грязь лицом. Потом она ополоснулась целиком, но слишком поздно поняла, что полотенце осталось в комнате, да еще и на дне чемодана, а в первый же день будить соседку своей возней Тома не собиралась. Поэтому прямо так, на мокрое тело, напялила спальную футболку и пошла осматривать дом. У нее была фора, чтобы освоиться, до того как все встанут и начнут сверлить ее взглядами и пытать вопросами.

На кухне рядами стояли кружки. Тома взяла какую-то наугад со смешными цветочками, отыскала чайник и коробку с печеньем. Выудила пару штучек – никто же не станет пересчитывать. И с кружкой горячего чая в руках и рассыпчатой выпечкой за щекой отправилась в общую комнату.

Надо было срочно пополнить свои скудные знания о перевертышах. Почерпнуть информацию в Интернете вряд ли бы вышло: никаких айпадов у нее не водилось. И даже если бы был: что искать? Кто такие дети Солнца?

И Тома двинулась вдоль книжных полок, методично осматривая их снизу вверх. На русском ничего, как и ожидалось, хотя даже какие-то книги с иероглифами нашлись. Зато на глаза попался толстый переплет с большими английскими буквами. Она перевела: «Тотемы. Краткий атлас». Поставила чай на подоконник и потянула за корешок книги. Если этот фолиант – краткий, то чего же тогда ждать от полного атласа?

Страницы пожелтели от времени: изданию перевалило за сотню лет. Текста оказалось не так много, а вот иллюстрации… Тонкие и детальные, как гравюры, изображения птиц и животных, прорисованные до каждой чешуйки и волоска. Раскрашенные акварелью и бережно прикрытые папиросной бумагой. Тома любила рисовать и считала, что у нее получается довольно сносно, но это… Выше всяких похвал.

Девочка завороженно переворачивала страницы и направилась было к дивану, не отрываясь от книги, но случайно задела забытый на подоконнике чай. Кружка рухнула вниз, и горячие брызги вперемешку с осколками разлетелись по полу. Тома в ужасе замерла.

Первый день! Самый первый день на новом месте – и она уже нарвалась на наказание! А кружка? Она ведь была чья-то! Теперь и соседки ополчатся против нее, и начнется все то же самое, что и в детдоме! Вот черт!

Тамара лихорадочно соображала, чем убрать беспорядок. И вдруг вспомнила, что стоит посреди общей комнаты босиком в мокрой футболке и трусах. На цыпочках метнулась в свою спальню, натянула вчерашние джинсы, стараясь не разбудить соседку, а потом ринулась на кухню. Искала тряпки повсюду, заглядывала в каждый шкаф – ничего. Только широкий рулон, похожий на туалетную бумагу. Но это ж сколько придется извести! Она поежилась: в детдоме за такое ругали.

А душ? Ну должны же они чем-то мыть душевую? В интернате в углу всегда стояло жестяное ведро с красными буквами и швабра. Тамара поспешила в ванную – ничего. Ни ведра, ни швабры, ни даже обрывка тряпки. Полотенце! Они все равно мокнут, вытрет быстренько, прополощет – и никто не узнает! Выбрала бежевое, чтобы не было заметно чайных пятен, вернулась в общую комнату и рухнула на колени. Осколки собирала прямо в ладони. В мусоре их сразу обнаружат, надо найти место получше… Пока припрячет у себя в вещах, а потом выкинет где-нибудь, когда все забудут.

Прокралась к себе, с трудом расстегнула свободной рукой рюкзак и выудила пакетик из-под шампуня и всякой дребедени.

– Ты кто? – Английская речь заставила Тому вздрогнуть.

Она спешно ссыпала осколки в пакет, пихнула в рюкзак и обернулась. На нее сонным подозрительным взглядом смотрела соседка: девочка с самыми белыми волосами, которые Тамаре только приходилось видеть в своей жизни. Выглядело бы красиво, если бы не белые брови и белые ресницы. Они делали свою хозяйку похожей на инопланетянина.

– Привет, я – Тамара. Твоя новая соседка.

– Привет, – недовольное выражение не сходило с лица девочки.

– Извини, что разбудила, – Тома пыталась унять бешеную гонку пульса от того, что ее чуть не застукали на месте преступления. – А тебя как зовут?

– Бриндис. Или Брин. У тебя кровь, – белокурая девочка указала ледяными голубыми глазами на руку Томы.

Действительно, с ладони стекала темная струйка. Наверное, поранилась об осколки.

– Ерунда, – Тамара спрятала руку за спину.

– У меня есть антисептик, – Брин откинула одеяло и опустила ноги на пол.

На ней была ночнушка с феями – вот уж точно инопланетянин.

– Не… не надо. Я сама, – и Тома выскочила из комнаты, чтобы смыть кровь.

Получилось довольно невежливо, но она понятия не имела, как себя вести. Подержав царапину под холодной водой, Тамара зажала в кулаке кусок туалетной бумаги и вдруг вспомнила, что грязное полотенце до сих пор в гостиной. Ринулась туда, но было поздно: Брин стояла посреди комнаты и ошарашенно взирала на пол.

– Что это?! – воскликнула она. – Кто это сделал?!

– Пожалуйста, только не кричи, – зашептала Тома. – Я все уберу.

– Так это ты?! Мое бамбуковое полотенце!

– Извини! Я все постираю. Я не знала, что оно твое.

– Что происходит? – Из второй спальни выглянула чернокожая девочка, которая вчера спрашивала про тотем.

Ее кудряшки темным облаком пушились вокруг головы.

– Она вытирала пол моим полотенцем! – возмущенно крикнула Брин.

– Я искала тряпку, но нигде не было, – оправдывалась Тома. – Я пролила чай и не знала, как убрать… Но я… как это по-английски… не специально! Я не хотела!

– Ну да! Я видела, как ты пялилась на меня! Решила сделать мне гадость?

– Что?! Я тебя знаю только пять минут!

– Брин, зачем ты нападаешь на новенькую? Это всего лишь полотенце! Посмотри, как она перепугалась! А что у тебя с шеей? – Девочка из второй спальни подошла к Томе, обеспокоенно разглядывая ее ожоги.

Да-да, именно обеспокоенно. Без испуга, отвращения или жалости. Тамара ожидала чего угодно, но не участия.

– Я… попала в пожар, когда была маленькая, – неуверенно протянула она, машинально касаясь шеи.

– Болит? – спросила ее защитница.

– Нет, – Тома пожала плечами.

Из дверей уже выглядывали растрепанные со сна девочки в пижамах.

– Что случилось? – зевнув, поинтересовалась одна из них, худая и долговязая.

– Брин устроила скандал из-за испачканного полотенца, – сообщила африканка. – Совсем напугала новенькую!

– Зури, она нарочно! Она вытирала им пол! – Брин сердито уперла руки в боки.

– Не придумывай, – попыталась ее утихомирить долговязая. – Она только вчера приехала, ничего здесь не знает… Как тебя зовут?

– Тамара.

– Очень приятно, я – Ханна.

Тома стояла, не веря своим глазам и ушам. За нее заступились! И кто? Совершенно незнакомые девочки, которых по ее вине разбудили в несусветную рань.

Брин насупилась, схватила свое полотенце и демонстративно удалилась в спальню. Остальные обступили Тому, засыпав ее вопросами. Когда выяснилось, что Тамара – сирота, которая всю жизнь провела в интернате, градус сочувствия и симпатии зашкалил окончательно. Ханна предложила свое запасное полотенце, Зури принесла экзотические сухофрукты. Даже с тотемом удалось выкрутиться: Тамара наплела, что не знает своих родителей, а первую трансформацию помнит плохо из-за шока. И мадам Венсан, мол, запрещает перевоплощаться до специальных обследований. Девочки проглотили вранье на ура.

Мисс Вукович была права: летние отличались дружелюбием. За исключением разве что Брин. Вернувшись в комнату после первого в своей жизни компанейского кофепития, Тома застала соседку в слезах. Та ничком лежала на кровати и содрогалась от рыданий.

– Слушай, прости меня за полотенце, – Тамара виновато вздохнула. – Я испугалась, что меня будут ругать. Я не знала, что оно твое!

– Там монограмма! – всхлипнула в подушку девочкаальбинос.

– Пожалуйста, извини. Я постираю.

Брин села и уставилась на Тому мокрыми глазами. Ее лицо пошло красными пятнами, от чего брови стали казаться еще белее.

– Я думала: откуда у тебя кровь? Почему ты ее не заметила? Если больше не было следов на одежде, значит, порез был свежим. Ты поранилась здесь.

– Да… И что такого?

– Ты ведь пила чай. Разбила кружку. И я поняла, что ты спрятала осколки здесь, когда я проснулась, – Брин шмыгнула. – Вот они.

И она протянула Томе пакет с фарфоровыми черепками.

– Ты залезла в мой рюкзак?! – Тамара перешла в наступление.

– Да. И это стоило того, чтобы найти мою кружку.

– Твою? Да ты издеваешься…

– Нет! Это ты издеваешься! Что я тебе сделала?! – Брин снова разрыдалась.

Тома не знала, что делать. Во-первых, таких плакс в детском доме не было. Во-вторых, обычно жертвой была она сама. Чтобы не усугублять, Тамара решила ретироваться. Надела толстовку с высоким воротом – сегодня ей и так четыре раза пришлось рассказывать о пожаре – и вернулась в гостиную, чтобы рассмотреть, наконец, книгу про тотемы. Но и тут Брин не дала ей расслабиться: выскочила из спальни, демонстративно промаршировала мимо и вылетела на улицу, хлопнув за собой дверью.

– Куда она? – спросила Тома Зури, которая валялась на соседнем диване, задумчиво переключая каналы.

– К мисс Кавамура, наверное, – лениво отозвалась та. – Жаловаться.

– А она строгая? – забеспокоилась Тамара. – Неудобно вышло с Брин: я и кружку ее взяла, и полотенце…

– Не обращай внимания, – Зури махнула рукой. – Мисс Кавамура – добрая и тихая.

– Ее надо видеть, – кивнула Ханна. – Ее тотем – рыба.

– Рыба?

– Ну да. Какая-то маленькая, точно не помню.

За кофе Ханна Оттер рассказала о собственном тотемном животном, выдре. И теперь Томе во всем чудилось сходство новой знакомой с этим зверьком: длинная шея, манера поднимать подбородок. Все ее долговязое туловище казалось вытянутым, а гладкие темно-русые волосы напоминали шелковистый мех.

Ханна приехала на остров из Америки, ее сразу выдали гортанный выговор и идеальная улыбка. То ли из-за роста, то ли из-за прямоты и доброжелательности она была среди первокурсниц лидером. Показала Томе чуланчик под лестницей, где хранилось все необходимое для уборки, внесла в график дежурств и перезнакомила с остальными обитательницами домика.

– Бриндис хорошая, – объяснила Ханна. – Просто немного избалованная. Она не привыкла жить далеко от дома, скучает по маме, вот и срывается постоянно. Плюс она дико умная, у нее ай-кью – сто шестьдесят. У всех гениев свои заскоки. Брин вот цепляется за свои вещи и по пять раз в день звонит домой.

– Наверное, у нее хорошие отношения с мамой, – Тома понимала, почему других это забавляет, но сама откровенно завидовала исландке.

– А ведь у Брин есть старшая сестра, Сигрун, кажется, – поведала Зури, уроженка Кении, которая уже успела похвастаться своим тотемом – зеброй.

– И где она?

– В другом домике, она же четверокурсница, – Зури потянулась и выключила телевизор. – Кстати, нормальная и веселая девочка. Не понимаю, почему Брин вышла такой капризной…

Тома помнила, что название тотема должно упоминаться в фамилии, но никак не могла разгадать Бриндис: в атласе не было ничего похожего на Рефюрсдоттир. Или как там читалось это заковыристое исландское слово. И едва Тамара собралась спросить Ханну, как входная дверь распахнулась и на пороге появилась крошечная японка. Белокурая макушка Брин виднелась за ее спиной.

– Доброе утро, девочки, – мелодично проговорила гостья.

– Доброе утро, мисс Кавамура, – хором ответили все, кроме Томы.

– У нас новенькая, мисс Корсакофф, – японка наклонила голову. – Добро пожаловать в Линдхольм. Я слышала, у вас произошел неприятный случай… Мы должны непременно сесть за стол переговоров. Мисс Корсакофф, жду вас на кухне.

Тамара встала в нерешительности. Она понятия не имела, чего ждать от японки. Надо было вчера выяснить, какие у них тут наказания приняты. Ладно, если туалеты мыть. Но ведь в Англии, говорят, еще популярны розги…

– Все будет хорошо, – шепнула ей Зури.

И Тома последовала за учительницей.

Брин и Мисс Кавамура уже сидели за столом.

– Садитесь, – пригласила японка. – Вы очень расстроили мисс Рефюрсдоттир этим утром.

– Я извинилась, – буркнула Тома.

– Меня пугает не то, что вы взяли чужие вещи. Вы здесь первый день и могли что-то перепутать.

– Но ведь так и было! – Тамара с отчаянием потрясла ладонями. – Я не знала, где лежат тряпки и…

– Прошу вас, мисс Корсакофф, дайте мне договорить, – твердо продолжила мисс Кавамура. – Вы пытались скрыть свой проступок, хотели обмануть девочек и меня. Здесь это недопустимо.

– Я боялась…

– Уверяю, за честность вас никто не будет ругать, – японка пристально смотрела на Тому, заставив ее опустить глаза. – Но за попытку обмана я прошу вас сегодня помочь синьоре Коломбо убрать в столовой после завтрака. Из-за этого вы опоздаете на тренировку по трансформациям, но я предупрежу профессора Эдлунда.

– Тренировку? – опешила Тома. – А разве сейчас не каникулы?

– Каникулы. Они закончатся через две недели, после летнего солнцестояния. Но тренировки обязательны каждый день.

– А почему не осенью?

– В нашем пансионе такое расписание, – учительница с гордостью подняла подбородок.

– Хорошо, мисс Кавамура. Брин, извини меня, пожалуйста, еще раз, – Тома стрельнула в соседку сердитым взглядом и, поджав губы, вышла из кухни.

Наказание ее не пугало. Помогать поварихе? Ерунда. Но негодование так и бурлило внутри: единственная стукачка досталась в соседки именно ей. А ябед Тома не переносила хронически. И поэтому, когда Зури спросила, чем все закончилось, от злости сделала то, от чего сама страдала всю жизнь: придумала кличку.

– Из-за этой Фриксдоттир мне придется убирать и мыть посуду после завтрака, – провозгласила она, плюхаясь на диван.

Девочки расхохотались. Томе стало не по себе – ей просто хотелось выместить досаду, а не выставлять Брин на посмешище. Живот скрутило от дурного предчувствия, Тома подняла глаза… Так и есть. Исландка стояла в дверях и все слышала. Под дружный хохот она кинулась в спальню.

Впервые смеялись над кем-то другим, но Тамару это не обрадовало.

Глава 5
Животных руками не трогать

Завтрак произвел на Тому неизгладимое впечатление. Давали вкуснейший омлет, булочки, разные джемы, а уж какао… Она осушила три кружки и не могла остановиться. Никакого сравнения с серо-коричневой жижицей, которую она пила всю свою жалкую жизнь. Да можно ли это было назвать жизнью, если в ней не было таких йогуртов, фруктов, пиццы с маленькими копчеными колбасками?

Глаза разбегались, руки накладывали на поднос все подряд без разбора. Соседки по столу удивленно воззрились на гору еды и даже поспорили, что Томе не под силу будет это съесть. Ха! Да любой интернатовец сказал бы, что она поскромничала и слишком мало взяла. Когда она покончила с пиццей, омлетом и третьей булочкой, заглатывая добычу огромными кусками, вокруг стола летних первокурсников столпились ребята. Кто-то даже принялся болеть за новенькую русскую девочку.

Последняя крошка была заботливо отправлена в рот, и просторный зал столовой огласился ликующим улюлюканьем. Тома чувствовала, что она в ударе. Ее дружески похлопывали по плечу, со всех сторон сыпались приветствия и незнакомые имена. Китайские, испанские, немецкие, индийские… Да каких только не было.

– Ты чемпион! – воскликнул худощавый смуглый паренек с серьгой в ухе и творческим беспорядком на черных волосах, напоминающим Томе ее собственную прическу. – Я Фернанду Торду из Бразилии. Для друзей просто Нанду. Слушай, ты съела даже больше, чем мой сосед Джо, а я всегда думал, что у него бездонный желудок!

Нанду кивнул на парня в дальнем углу стола, который не участвовал во всеобщей движухе. Джо был поистине огромным: окружающая мебель казалась фотомонтажом рядом с ним. И ростом около двух метров, и весом как две Томы, не меньше. У него были широкие скулы и застывшее безразличной маской лицо. Он равнодушно ел, не обращая никакого внимания на звучное щебетание Нанду. А тот продолжал заливаться, игриво вскинув бровь и сверкая пиратской улыбкой:

– Разве ты еще не знакома с Джозефом из гордого племени оджибве? О, он местная знаменитость. Иногда я просыпаюсь в холодном поту от страха, что он переманит всех девчонок.

– Я – Джо, – угрюмо пробасил индеец, не отрываясь от тарелки.

– Ну, что я говорил? – Нанду щелкнул языком. – Сама любезность и флиртует как бог. Но ты держись, не поддавайся его мощным флюидам… Как, говоришь, тебя зовут?

– Та… – От неожиданности и внезапно воцарившейся тишины Тома поперхнулась, закашлялась и договаривала уже хрипло и прерывисто: – …мара.

– Как? – Нанду сдвинул брови. – Мара?

Она замерла: вот оно! И не надо мучиться, придумывая уменьшительное имя, как советовала мисс Вукович.

– Да. Мара. Полное имя – Тамара, а для друзей – Мара, – она смаковала это слово, и ей нравилось, как лаконично и гордо оно звучит.

– Супер! – Нанду смачно шлепнул ее по спине. – Я бы поболтал еще, но мне на тренировку. Ты идешь?

– Она наказана, – мстительно встряла Брин.

– О, круто! – восхитился Нанду. – За что?

– Разбила кружку, – пожала плечами Тома.

– И все?

– И Фриксдоттир нажаловалась учительнице, – сообщила Зури, и все рассмеялись.

– Не надо… – Тамара попыталась одернуть африканскую девочку, но никто не слышал ее протеста.

– Ничего смешного, – громкий низкий голос заставил всех замолчать и повернуть головы: это говорил Джо.

Он встал, скрежетнув ножкой стула по кафелю, взял свой поднос и пошел, переваливаясь, к кухне. Ребята последовали примеру Джо и отправились на тренировку.

В столовой остались только Тома и несколько зимних девочек. Не все были воспитаны как монументальный индеец: кое-где валялись забытые подносы с грязной посудой, крошками и объедками. После битвы виноградом, устроенной мальчишками, один из столов был сплошь усыпан раздавленными липкими ягодами.

Кроме Тамары, наказанных не было. Видимо, только она со своим талантом умудрилась провиниться так рано. Повариха, синьора Коломбо, невысокая говорливая итальянка, сплошь состоящая из округлостей, как свежая выпечка, выдала ей тряпки и бутылочку с распылителем.

Тома принялась за уборку.

– Ты не стесняйся, можешь все доедать, – крикнула одна из зимних.

Ее стайка противно захихикала. Тамара стиснула зубы и решила промолчать.

– Или возьми вон тот кусок пиццы, – продолжала обидчица, указывая на пол. – На него почти никто не наступал.

Тома окинула взглядом не в меру остроумную девицу: худая, русая, с конским хвостом. Явно богатая – одета с иголочки, одна бровь брезгливо изогнута вверх. Такая вся из себя аристократичная: темно-синяя кофточка с эмблемой, застегнутая на все пуговицы, плиссированная юбка-шотландка. Ни дать ни взять Барби в королевской школе. И две подхалимки. Нет, лучше не ввязываться. Не в первый же день.

И Тамара вернулась к уборке, не произнеся ни слова. Но блондинка не унималась.

– А вы видели, как она запихивала в себя булки? – нарочито громко говорила она своим подружкам. – Не удивлюсь, если она скоро будет как тот жирный парень из Канады.

– Ну не знаю, – поморщилась рыжая девочка. – Я слышала, она – русская. Там их, наверное, ничем, кроме картошки, не кормят.

– Точно, Шейла! – кивнула Барби. – А еще такой аппетит бывает от глистов. Лучше держаться подальше.

– Эй, оставьте ее! – Синьора Коломбо выглянула из кухни. – Нормальный здоровый аппетит!

Повариха махнула полной рукой, заворчала по-итальянски и удалилась обратно.

– Завела себе защитницу? – презрительно прошипела блондинка. – Конечно, вы с ней похожи. Скоро будете. Наверняка она как раз пошла доедать остатки. Слушай, ты бы проверила, вдруг – она твоя родственница? А мама у тебя такая же толстая?

Терпеливостью Тома и раньше не страдала. Но так сильно ее от гнева не колотило никогда. Она подскочила к наглой девице и изо всех сил вцепилась в край стола, чтобы не расцарапать ей лицо.

– Слушай меня, крыса, – процедила она. – С этого дня не смей попадаться мне на глаза или я за себя не ручаюсь!

– Да что ты можешь сделать? – ухмыльнулась Барби.

– Знаешь, кто мой тотем? – Тома импровизировала: в голову пришла картинка, которую она утром увидела в атласе. – Змея. Черная мамба. Поищи в своем красивом телефоне. Смерть наступает через час. Не думаю, что на остров так быстро привезут противоядие.

– Тебя выгонят! И посадят в тюрьму!

– Я похожа на человека, который соблюдает правила? – И Тамара нагнулась к уху обидчицы. – Я бы на твоем месте тщательно закрывала дверь в спальню. И лучше не ходи босиком.

– Сара, пойдем отсюда, – одна из подружек, судя по всему, уроженка Индии, тронула блондинку за рукав.

– Пойдем, Рашми, – с деланым безразличием отозвалась Сара. – Она явно сумасшедшая.

Но Тома не без удовольствия отметила, что Барби побледнела. Конечно, это ненадолго. Вранье рано или поздно раскроется. Но триумф был приятным. Даже лучше, чем просто врезать. К тому же за драку ее могли бы исключить, а ей тут понравилось. Уютно, красиво, вкусно. И плевать, что кругом – странные существа.

Тамара нарочно затянула уборку: ей хотелось не просто опоздать на тренировку, а пропустить ее совсем. Чтобы не разочаровывать ребят: Зури, Ханну и даже этого шумного Нанду. Столько друзей у нее сроду не было.

Она не спеша вытерла до блеска каждый столик, собрала посуду, подмела пол и прошлась по нему шваброй. Синьора Коломбо от восторга всплеснула руками.

– Benissimo!^[5] – воскликнула она. – А я ведь просто просила тебя убрать посуду! Как обрадуется синьора Чанг, наша уборщица! Пойдем, налью тебе еще какао. Я видела, тебе понравилось.

– Да. Это самое вкусное, что я пила в своей жизни.

– Что ты! – отмахнулась повариха, хотя и выглядела польщенной. – Ты не пробовала какао моей покойной матери! Perfetto!^[6]

Она звонко чмокнула сжатые пухлые пальцы и потрясла ими в воздухе. Для своей комплекции она двигалась удивительно быстро и ловко, порхала по кухне, не переставая болтать и размашисто жестикулировать.

– Эта юная мисс Уортингтон… Какая наглая! – вещала она.

– Сара? – Тома уселась на табуретку в углу.

– Да, да! Я знала ее отца, когда он учился здесь. Такой же сноб! Вечно задирал нос, словно все ему денег должны, – синьора Коломбо осуждающе покачала головой. – Ходил тут как король. А потом женился на мышке. Все удивились, думали, выберет себе красавицу.

– На мышке?

– Буквально. Американка из летних, мышь была ее тотемом. Маленькая, невзрачная. Лора Лемминг. Бедная девочка!

– Почему? Он же, наверное, богат.

– Все так думали! Но нет. Нищий аристократ женился на дочке богача из Техаса, – покачала головой итальянка. – История не меняется.

Синьора Коломбо поставила на стол две кружки горячего какао и блюдце рассыпчатого орехового печенья с тонкими пластинками миндаля. Святая женщина!

– Ешь, это мои любимые. Жаль, я не могу дать тебе их с собой: у синьориты Кавамура сильная аллергия, она запрещает приносить орехи в шестой домик. А что такого ты сказала этой Уортингтон? Она убежала, словно за ней гнались собаки.

– Я сказала, что мой тотем – черная мамба. Змея, – Тома отхлебнула какао и потянулась за лакомством.

– Что? Змея?! – Повариха отшатнулась и схватилась за щеки: – Какой ужас!

– Вы не бойтесь, – спокойно ответила девочка с набитым ртом. – Я наврала.

– Как?! – Синьора Коломбо всполошилась еще сильнее.

– Просто. Не могла же я ее ударить.

– А я удивилась, что профессор Эдлунд меня не предупредил.

– О чем?

– О противоядии. Когда к нам приезжает кто-то ядовитый, профессор обязательно раздает персоналу специальные препараты. Ты же знаешь, что дети не всегда могут контролировать трансформации. Сильный испуг, стресс… Большая опасность! Пресвятая Дева Мария, хорошо, что у нас давно уже не было ядовитых перевертышей! – Синьора Коломбо перекрестилась. – А кто же тогда твой тотем? Я – голубь.

Тома заметила, что для летних тотем был поводом для гордости. Про свое животное они говорили как про олимпийскую медаль.

– Я не знаю. У меня не было трансформаций, – и она выложила дружелюбной женщине свою историю.

Врать надоело, и отчего-то очень захотелось хоть с кем-то поговорить по душам. Франческа Коломбо подходила для этого, как никто другой: терпеливо слушала, сочувственно наклонив голову.

– Не переживай, – сказала она Томе. – Я уверена, все сложится наилучшим образом. Я обязательно помолюсь за тебя. Иди на тренировку.

– Зачем? Все равно у меня ничего не получится. Давайте я лучше помогу вам с обедом.

– Нет, – итальянка была непреклонна. – Ты должна обязательно встретиться с профессором Эдлундом.

Тяжело вздохнув, Тома обогнула главное здание, как показала ей синьора Коломбо, и побрела на задний двор. Там в окружении зелени располагался большой стадион, похожий на футбольный, только разделенный на отсеки. В каждом из них бегали животные. Пожалуй, если собрать их всех на корабль, получился бы самый настоящий Ноев ковчег. Вдоль одной из сторон стадиона тянулась длинная низкая постройка со множеством дверей. Тамара двинулась туда и, засмотревшись на жирафа, у самой калитки натолкнулась на крепкого высокого мужчину со светлыми волосами и короткой бородой. Он держал в руках папку и что-то записывал.

– Простите, пожалуйста, – извинилась она.

Он поднял на нее глаза и широко улыбнулся.

– А! Тамара Корсакофф! – воскликнул он. – Первый день – и уже наказание, да?

Она виновато пожала плечами.

– Уверен, ты справишься. В конце концов, у тебя самый большой жизненный опыт среди студентов. Меня зовут Ларс Арвик Эдлунд, я директор этого пансиона. Добро пожаловать на остров Линдхольм, – он протянул ей ладонь.

Она оказалась сильной и горячей: от рукопожатия исходила поддержка.

– Думаю, сейчас ты не станешь пробовать, – продолжил он. – Лучше нам начать индивидуально. Скажем, сегодня в пять часов. Как раз перед ужином. Приходи ко мне в кабинет, и мы попробуем выяснить, есть ли у тебя способность. Хотя лично я в этом нисколько не сомневаюсь. Пойдем, я покажу тебе, как тут все устроено.

Легко ему не сомневаться! Это же не его вернут в детский дом, если ничего не выйдет. Как только выяснится, что все было зря, от нее отвернутся и ребята, и особенно опекунша…

– Профессор Эдлунд, а как дела у мисс Вукович? – обеспокоенно спросила Тома. – Я не видела ее со вчерашнего дня.

– Она скоро будет в порядке. Мадам Венсан считает, что ей надо полежать пару дней. И я настоял, чтобы мисс Вукович никто не беспокоил.

Профессор провел Тому на стадион и прикрыл калитку.

– Это раздевалки, – он указал на длинное здание с рядом дверей. – Они отличаются по размеру в зависимости от тотема.

– А зачем раздевалки? – удивилась Тома.

– Вижу, мисс Вукович не успела тебя подготовить. Дело в том, что у перевертышей трансформируется только тело. Не одежда. Поэтому ученики спокойно снимают лишнее, перевоплощаются и уже в новом облике выходят на поле. К тому же новичкам часто нужно спокойно настроиться и сосредоточиться.

– Синьора Коломбо сказала мне, что дети не всегда себя контролируют и превращаются от сильного стресса.

– Такое тоже бывает. К сожалению, раньше многие родители именно так побуждали ребенка к первой трансформации.

– Это как бросить человека в воду, чтобы он научился плавать?

– Верно. Например, могли оставить ребенка на всю ночь в лесу, чтобы он от страха поменял облик. До сих пор в некоторых племенах это нормальное явление. Они используют страх, боль и даже гнев. Но я считаю, что это варварский метод. Сегодня доказано, что мягкая и естественная первая трансформация благоприятно сказывается на дальнейшем развитии перевертыша. Более того, помогает гораздо глубже развить способности.

– Как это?

– Мои студенты могут перевоплощаться не только в свой тотем и даже не только в его ближайших родственников. Благодаря нужной концентрации и медитациям самые старательные выпускники Линдхольма могут трансформироваться в представителей других биологических классов, – гордо сообщил профессор.

– И в растения тоже?!

– Нет, я же говорю – классов. Рыбы, земноводные, рептилии…

– Извините.

– Ничего. Биологию мы тоже преподаем. Многие перевертыши интересуются генетикой и посвящают себя науке, как это сделал я.

– Мисс Вукович говорила, что вы – ученый.

– Да. Люди веками верили, что способность к перевоплощению – это магия. Но я считаю, что нет ничего необъяснимого. Генетика, положение солнца… У всего есть причины и следствия. Если хочешь, я дам тебе почитать свои труды. Я старался писать их… – он замялся, взглянув на Тому, – …простым языком. Для широкой аудитории. Если, конечно, маленькую популяцию перевертышей можно считать таковой.

– Конечно, профессор. Я с удовольствием почитаю.

Она, мягко говоря, лукавила. Но вряд ли нашелся бы на свете такой феноменальный кретин, который сказал бы директору своей новой школы что-то наподобие: «Фу, биология!.. Серьезно думаете, я буду это читать?!» Поэтому Тома вежливо улыбнулась и отвела глаза. Наверняка и у него имелись сомнения, что девочка, путающая виды, классы и что там еще в науке есть, станет увлеченно изучать исследования по генетике. Что ж, такая она, светская болтовня.

От разговора ее отвлекло созерцание животных. Лучше всякого зоопарка! Ради этого уже стоило побывать на Линдхольме. Высокие перегородки из прочной сетки делили поле на участки. Хищники прогуливались в своих отсеках, травоядные – в своих. Мелкие животные были собраны в небольшой загон, чтобы их ненароком не раздавил кто-то крупный.

Внимание Томы привлек необычный зверек размером с кота. Он сидел на длинных задних лапах, как кенгуру. Коричневый мех напоминал мышиный, длинный хвост волочился по земле. Особо умильной была мордочка грызуна с мультяшной улыбкой.

– Боже мой, какая прелесть! – восторженно воскликнула Тома и присела на корточки. – Иди сюда, хорошенький! Можно тебя погладить? Какое чудо…

Она протянула к зверьку руку, но он раскрыл пасть и угрожающе зашипел.

– Тамара! – одернул ее профессор. – Ты что, забыла, что это не животные? Ты хотела погладить одного из третьекурсников!

– О, господи! Прости, пожалуйста!

Зверек отвернулся.

– А что это за животное? – спросила Тома профессора.

– Квокка. Очень редкий вид из Австралии. Зря ты так. Их племена очень гордые, теперь он будет на тебя обижаться.

– Значит, внутри они думают как люди? – на всякий случай уточнила она.

– Да. Подготовленная трансформация полностью сохраняет человеческое сознание. Звериная натура может взять верх только в двух случаях: если перевертыш провел в теле тотема несколько суток и если он больше суток был в теле чужого животного. Или если перевоплощение было спонтанным, шоковым. Но последнее случается крайне редко, и, как правило, у подростков. Да и контроль при этом возвращается довольно быстро.

– А если он был животным несколько суток?

– Я сталкивался с таким лишь однажды. Это был мой коллега, генетик с Гаити. Профессор Мартин Айвана. Он проводил эксперимент, проверяя, как долго сможет оставаться в другом облике. С трудом мне все же удалось вернуть его сознание и заставить перевоплотиться обратно. Но на его психике это сказалось разрушительно. Он стал забывчивым, появились странные повадки, внезапные приступы агрессии и апатии. Ему пришлось оставить преподавание и вернуться домой. Печальная история. Он был моим другом, одним из лучших профессоров Линдхольма.

– Как зовут этого австралийского парня, которого я чуть не погладила? – тихо спросила Тома, когда они отошли от квокки на достаточное расстояние. – Наверное, лучше будет потом извиниться…

– Альберт Куоко.

– Альберт? А разве у аборигенов не должны быть имена посложнее?

– Сегодня представители многих племен берут европейские имена. И индейцы, и маори… Чтобы не выделяться. У них есть и свои, настоящие имена, но они не всегда о них рассказывают. Вот, например, Джо из первокурсников. Ты, наверное, с ним уже познакомилась за завтраком? Такой большой парень.

– А, Джо, – вспомнила Тома. – Конечно.

– Он из Канады, из племени оджибве. Его фамилия – Маквайан, что значит «медвежья шкура». Вот он, – и профессор указал на огромную бурую тушу.

Медведь сидел в углу у решетки ко всем спиной.

– Он и в облике человека не очень общительный. Можно я к нему подойду?

– Конечно.

Тома перешла в соседний отсек, увернулась от бегущей прямо на нее рыси – кто-то из старших явно хотел напугать – и направилась к медведю.

– Эй, Джо! – нерешительно окликнула она, но он не шевелился.

Легонько тронула лоснящуюся на солнце шкуру – и зверь с утробным рыком резко повернулся к ней. От неожиданности она отпрянула. Сердце бешено стучало, дыхание прерывалось.

– Ты чего! – обиженно сказала она, когда Джо перестал рычать и закрыл пасть, активно шевеля носом. – Это же я, Мара. В столовой, помнишь?

Профессор Эдлунд уже шагал к ним.

– Джо Маквайан! Я просил тебя не медитировать на общих тренировках! – Он сурово сдвинул брови. – Ретрансформация! Сейчас же! Жду тебя в своем кабинете в половине пятого!

Медведь шумно выпустил ноздрями воздух, поднялся с земли и потопал к раздевалкам, покачивая задом с прилипшими травинками.

– Джо! – Тома кинулась за ним. – Слушай, прости меня! Я не хотела тебя подставлять…

Он остановился на мгновение, но, так и не взглянув на нее, двинулся дальше.

– Профессор Эдлунд! – Она метнулась обратно. – Пожалуйста, не наказывайте его. Я его испугала и…

– Ты здесь ни при чем. Даже лучше, иначе я бы не заметил.

– Чего?

– Он медитировал. Это практики индейцев оджибве, не до конца мною изученные. Они довольно скрытны и не любят делиться своими достижениями. Но это углубляет переход в звериную сущность. Билл, отец Джо, уверял, что это безопасно. Я сомневаюсь. Ты же слышала этот рык. А если бы он напал?

– Что ж, тогда вам бы повезло, что там оказалась именно я, – Тома саркастично усмехнулась. – Меня никто искать не будет.

– Не шути так. Никогда, – профессор серьезно посмотрел ей в глаза.

После неловкой паузы он нарочито бодро улыбнулся и снова обратился к ней:

– Ну, мисс Корсакофф, кого еще из своих новых друзей ты можешь узнать?

– Выдру Ханну, зебру Зури. А еще вон тот барсук – наверняка Марта.

– Пока все верно.

– А это что за зверек? – Она кивнула на животное с острой треугольной мордочкой.

Оно было небольшим, немногим ниже колена, серый мех казался облезлым, по бокам торчали клоки белой шерсти.

– Похоже на помесь крысы и собаки, – задумчиво произнесла Тома.

Сразу несколько животных неподалеку отчаянно зафыркали. Крупный волк будто бы даже кашлял. Тамара готова была поспорить, что именно так звери смеются.

– Что я сказала? – удивилась она.

– Это твоя соседка, – удрученно ответил Эдлунд, глядя, как зверек убегает, поджав хвост.

– Фри… То есть Брин?

– Да. Она – песец.

– Но почему тогда она не белая? И шерсть у нее не такая густая? – Тома замерла, пораженная внезапной догадкой. – Она что, больна?!

– Нет, конечно. Это всего лишь ее летний мех. Да, летом песцы выглядят не очень презентабельно. Зато зимой она здесь будет самой красивой.

Тома выругалась по-русски.

– Мисс Корсакофф! – осадил ее Эдлунд. – Прошу не говорить таких слов в моем пансионе!

– Вы разве знаете русский?!

– Перевертыши – полиглоты. Я не так силен в русском, как мисс Вукович, но за свои сорок пять лет кое-что выучил.

– Простите, профессор. Я опять выставила ее на посмешище, – Тома удрученно потерла лоб. – Это выходит случайно, я не хочу с ней ссориться, но… Ну не умею я общаться с людьми!

– Не расстраивайся. В тебе ведь есть что-то хорошее. Вот и сделай так, чтобы Бриндис это разглядела.

– Я попытаюсь.

– Ладно, мне надо обойти студентов и закончить тренировку, ты пока можешь идти. И не забудь: в пять я тебя жду.

Она побрела к выходу, так и не решившись отыскать Брин. Какой смысл? Что ей сказать? Извинения все равно не работают. «В тебе ведь есть что-то хорошее». Ага, если в темноте прищуриться. Неважно теперь, научится ли она превращаться. Ей объявят бойкот раньше, чем окажется, что она самая обыкновенная. Ну что она умеет? Драться? Можно, конечно, дождаться, когда кто-то посмеется над Брин, и от души начистить ему репу. Тогда придется мыть кухню месяц, и хорошо если на острове… Говорить по-английски? Здесь этим никого не удивишь. А если…

– Я на тебя не сержусь, – раздался за спиной басовитый голос.

Томе не надо было оборачиваться, чтобы узнать Джо. Она остановилась и позволила ему себя догнать.

– Я тебя напугал, – продолжил Джо, поравнявшись с ней.

На лице его не было ни сочувствия, ни каких-либо эмоций вообще.

– Ерунда. Я не должна была тебя трогать.

– Извини.

– Не проблема. Ты домой? Может, вместе пойдем? Или лучше покажешь мне остров?

– Да, – он кивнул.

– Что «да»?

– Остров.

– Ясно, – вздохнула Тома. – Экскурсия будет увлекательной.

Глава 6
Сеанс, кола и таблетки

День выдался по-летнему безмятежным, море радовало игрой солнечных бликов. Теперь, когда гроза смыла с неба серую пелену, на горизонте виднелись очертания противоположных берегов.

Они гуляли около часа, и Тома не понимала, зачем Джо согласился водить ее по острову. Каждое его слово звучало как последнее, что он собирался сказать в жизни. Зато для болтуна Нанду он явно был идеальным соседом: не перебивал, а только слушал. Не по собственной воле, а от безысходности, скорее всего. Хотя никто не знал, что на самом деле думал Джо Маквайан.

Прогулка помогла проветрить голову и подумать. Местные пейзажи напомнили Тамаре о любви к рисованию. Сделать красивый портрет для Брин – чем не чудесный примирительный подарок? Иначе точно придется лезть в драку.

Поэтому сразу после обеда… Нет, не так. Сразу после восхитительного обеда, состоящего из нежнейших тефтелек в густой томатной подливке, длинных плоских макарон, которые отлично наматывались на вилку, а еще грушевого пудинга на десерт, Тома, блаженно икая, вернулась в домик, вытащила из чемодана новенький альбом с карандашами – подарок мисс Вукович – и устроилась на кровати.

Тамара решила изобразить Брин вместе с ее тотемом. На соседку она периодически поглядывала, стараясь рисовать с натуры, а песца пришлось сверять с атласом. Разумеется, Тома остановилась на роскошной зимней шубке, которой и славятся полярные лисы. Вышло мило, любительнице плюшевых игрушек и мягких подушек всех форм и размеров должно было понравиться.

Тома дождалась, пока Брин выйдет из комнаты, написала с обратной стороны рисунка «Прости меня, пожалуйста! Мара» и, положив подарок на видное место, отправилась в главное здание. Она не хотела выяснять отношения и надеялась, что исландка сама все поймет, обдумает и к вечеру будет в нормальном расположении духа.

До пяти часов оставалось немного времени, поэтому Тамара бесцельно слонялась по просторному холлу. Занятия еще не начались, и вся постройка пустовала. В тишине раздавалось только звяканье посуды с кухни. Бедная синьора Коломбо – весь день на ногах! Придется почаще нарываться на наказание, чтобы у нее была хоть какая-то помощь.

По всему холлу были расставлены уютные диванчики, у одной стены громоздился старинный рояль с резной подставкой для нот, у другой – стол для пинг-понга. Старая кряжистая липа за окном густой листвой загораживала свет, поэтому кругом царил приятный для глаз полумрак.

Тома заметила множество фотографий в рамках: группы людей в мантиях выпускников. Цветные изображения, черно-белые. И даже коричневатые, датированные пятидесятыми годами девятнадцатого века.

Висели и картины: отдельные портреты, пейзажи Линдхольма, на которых главное здание выглядело совсем иначе, а домики напоминали деревенские лачуги. Только маяк везде оставался одинаковым. Наверное, ему стукнуло по меньшей мере две сотни лет.

Наверх вела широкая лестница из темного дерева и упиралась в огромный флаг со знаком солнца в круге и надписью на латыни: «Sol lucet omnibus».

Скрипнув ступенькой, Тома поднялась на второй этаж: по всему периметру шли балюстрады и двери с табличками. Ханна объясняла, что на втором и третьем этаже проходят занятия, внизу, помимо холла и столовой, располагается главная библиотека, а четвертый этаж целиком отдан профессору Эдлунду. Там и его кабинет, и спальня, и огромная лаборатория, вход в которую разрешен только ему, мисс Вукович и мисс Кавамура. Остальных преподавателей и даже уборщицу миссис Чанг профессор туда не пускал.

Мара подошла к флагу и в задумчивости коснулась полотна.

– Солнце светит всем, – услышала она и обернулась.

Из коридора вышли Джо и Эдлунд.

– Здесь написано на латыни: «Солнце светит всем», – с улыбкой повторил профессор. – Мы с мистером Маквайаном закончили. Пойдем, Мара, я провожу тебя в свой кабинет.

– Тебя подождать? – спросил Джо.

– Я… Я не знаю, – она вопросительно взглянула на Эдлунда.

– У нас будет полноценная тренировка, – ответил тот. – До ужина ты вряд ли освободишься.

– Увидимся в столовой, – кивнул индеец и пошел вниз.

– Вот так да, мисс Корсакофф! – Профессор удивленно поднял брови.

– А что? – удивилась она.

– Кажется, ты покорила нашего невозмутимого Джо. Столько слов за один раз даже я от него не слышал.

Они свернули в коридор и вскоре оказались на узкой лестнице. Тома поднималась следом.

– Профессор… – нерешительно начала она, когда они минули третий этаж.

– Да?

– Пока занятие не началось… Дело в том, что мисс Вукович говорила мне… Что вы знали мою маму.

С его спиной разговаривать было проще: вопросы про маму всегда давались Тамаре нелегко.

– Да, знал.

– Вы поэтому решили взять меня?

– Пожалуй.

– Профессор Эдлунд, прошу вас, расскажите мне о ней. Хоть что-то. Я всегда хотела побольше узнать о ней. У меня была фотография… Раньше. И все. В личном деле есть информация только о ее смерти.

Шагнув на верхнюю ступеньку, Эдлунд обернулся:

– Я обязательно расскажу тебе все, что смогу. И даже поищу фотографии. Но после занятия.

– Хорошо.

Он провел ее в просторный кабинет: книжные полки, массивный стол, высокие окна и удобные диваны. Здесь было светло, в форточку врывался приятный морской ветерок, принося тонкий запах цветущих лип. Хотелось дышать полной грудью, шагнуть из окна и полететь к маяку – туда, где волны разбиваются о каменистый берег.

– Красиво, правда? – довольно спросил профессор. – Это мое любимое место.

– Мне нравится.

– Ну, – он уселся в кресло на колесиках и хлопнул себя по коленям. – Выбирай, где тебе будет удобно.

Она устроилась на краешке дивана.

– Располагайся, можешь скинуть кроссовки, растянуться во весь рост.

– Как у психоаналитика?

– Откуда ты знаешь?

– В кино видела.

– Ну… примерно так. Расслабься.

Тамара послушно легла, но расслабиться рядом с чужим человеком было трудно.

– А если я… – неуверенно проговорила она. – Ну, трансформируюсь… Как же моя одежда? И вдруг мой отец был рыбой? Или… Я не знаю… Слоном?

Ей ведь не придется здесь раздеваться?!

– Сейчас мы не будем перевоплощаться. Просто побеседуем, – успокоил ее Эдлунд. – Я всего лишь хочу определиться с тактикой. Закрой глаза. И рассказывай мне все, что придет в голову.

– Например?

– Попробуй вспомнить что-то хорошее. Что вызывает у тебя улыбку и чувство защищенности.

Это он загнул, конечно. Ее так и подмывало крикнуть: «Профессор, ты вообще бывал в детских домах? В русских детских домах, потому что если у вас такие тюрьмы, то и вместо интернатов наверняка конфетные городки».

Она думала долго. Что принято вспоминать в таких случаях? Дни рождения? Новый год? Походы в кино? Было бы здорово, если бы дни рождения в детском доме могли вызывать улыбку.

Хотя… Да, тот день, когда она нашла ключ от подсобки. Ее собственный уголок.

Она рассказала Эдлунду, как пряталась там, как рисовала, как накопила собственный запас лимонных леденцов. Потом в голову пришел момент, когда Валентина Семеновна разрешила носить шарфик и даже подарила один. Как раз в день рождения. Еще когда достались красивые джинсы из пожертвованных вещей.

Когда Тамара закончила, в кабинете воцарилась тишина. Она открыла глаза: профессор, нахмурившись, смотрел в окно, на щеке у него ходили желваки.

– Вроде все, – тихо подытожила она. – Я говорила что-то не то?

– Прости меня, – ответил он наконец. – Я не знал. Я должен был проверить…

– В каком смысле? – Тома насторожилась.

– Если бы я только вылетел на место сам… – Он вскочил и принялся шагать по комнате, сунув руки в карманы. – Но нет, снова эксперимент… Еще одна жизнь разрушена из-за меня! Инира должна была меня научить…

Он подошел к столу, взял фотографию в рамке и что-то отчаянно пробормотал по-шведски. Тома пока еще полиглотом не стала, но догадалась: это из разряда слов, которые на Линдхольме не произносят.

– О чем вы? – переспросила она.

– Я виноват перед тобой, Тамара, – он выглядел убитым. – Я должен был забрать тебя гораздо раньше.

Она вздохнула. Много кто должен был. Ее мерзавец-отец, родственники… Эдлунд – последний, кого она стала бы винить.

– Может, еще какой-то метод испробуем? – Она попыталась отвлечь профессора. – Попробуйте меня испугать. Я огня боюсь. Правда, несколько дней назад не сработало, но я…

– Боже, тебя и огнем пугали?!

– Уже все нормально. Или вот Джо. Вы же говорили, что у индейцев есть какие-то медитации…

– Не сейчас. Кажется, будет сложнее, чем я думал. Хорошие воспоминания не работают, а испуг… Даже если бы я был настолько бесчеловечным, чтобы прибегнуть к этому методу, не думаю, что смог бы придумать что-то страшнее, чем твое детство. Я должен собраться с мыслями… – Он замер и потер бороду: – А если… Если действовать через тотем? Допустим, ты унаследовала тотем матери. Тогда тебе нужно общение с подобными. Бриндис! Твоя соседка! Завтра мы устроим вам тренировку, ты постараешься… Да-да, может сработать. И вот еще что…

– Да?

Он открыл один из ящиков стола и извлек пузырек с таблетками:

– Возьми это. Выпей одну сейчас, а потом по одной три раза в день.

– Что это? – Она повертела пузырек в руках: никаких надписей и этикеток.

– Одна из последних разработок. Помогает активировать ген перевертыша. Уверен, скоро весь Линдхольм узнает твой тотем.

– А если…

– Никаких «если». Пока можешь идти, но завтра утром я жду тебя на тренировке. Тебя и мисс Рефюрсдоттир.

– Хорошо… – Тома опустила ноги и натянула кроссовки. – Но вы обещали мне рассказать о маме.

– Да… Ты права. Что ж, тогда, думаю, лучше нам переместиться в библиотеку.

– Почему?

– Там архивные фотоальбомы. Если тебе еще нужна ее фотография, то…

– Конечно!

Он улыбнулся и открыл перед ней дверь кабинета. Они проследовали к лестнице.

– Ты еще не встречалась с миссис Крианян? – спросил он по пути.

– Нет.

– О, ты многое потеряла! Татевик Крианян – наша долгожительница. Она – единственная, кто помнит старое здание.

– Но ведь новое построили около восьмидесяти лет назад?

– Да.

– Значит, она здесь родилась?

– Нет, работала в библиотеке. А ее муж был преподавателем мифологии народов мира.

– Он умер?

– Давно уже. Сейчас на четвертом курсе учится ее праправнучка, – профессор лукаво прищурился.

– Но как… Сколько же ей лет? Да нет, не может быть. Вы шутите…

– Попробуй отгадать.

Она толкнула высокие двустворчатые двери и оказалась в царстве длинных стеллажей. Пахло старой бумагой и книжным клеем. Каждый скрип половицы звучал как удар в гонг в этой мертвенной тишине.

Тома ожидала увидеть древнюю старушку, которую держат на работе в знак почета или за прежние заслуги. Или просто потому, что здесь ей привычно.

Однако за высокой деревянной стойкой, изящно оттопырив мизинчик, пила кофе дама, которой на вид ну никак нельзя было дать больше шестидесяти.

Ее черная с проседью коса была уложена бубликом, в ушах покачивались гранатовые серьги, тонкие пальцы унизывали многочисленные кольца. Длинный прямой нос, брови, норовящие сойтись на переносице в одну. Незамутненные возрастом зеленые глаза поднялись на профессора.

– Ларс, мой мальчик, – низким с хрипотцой голосом произнесла она.

Если бы Тома слушала ее вслепую, то непременно представила бы себе эдакую грузную тетушку, которая с юных лет не выпускала изо рта папиросу.

Девочка в недоумении обернулась к Эдлунду, пытаясь понять, в чем шутка. Но тот сохранял серьезность.

– Татевик-джан, – он ласково сжал ее плечо. – Ты сегодня восхитительно выглядишь.

– Ты снова по делу? – Библиотекарша изогнула бровь. – Не стоило и надеяться, что ты пришел просто проведать старушку.

– Как не стыдно! Разве я забывал про тебя?

– Уж не пытаешься ли ты мне солгать, что не найдешь пяти минут выпить кофе? Да что я говорю: моя малышка Седа не заглядывала уже три дня, чего мне ждать от человека, для которого я – никто?

– Татевик-джан, помоги нашей новой ученице. Познакомься, это Тамара Корсакофф.

– Корсакофф?.. Разве не училась у нас девочка с такой фамилией? Лена? Неужели это ее дочь? – Миссис Крианян пристально всматривалась в лицо Томы. – Совсем не похожа. Да нет, не может быть. Разве она не…

– Да, это дочь Лены собственной персоной, – спешно перебил Эдлунд.

– Вы помните мою маму? – оживилась Тамара.

– Я помню всех, кто здесь учился, – гордо сообщила библиотекарша.

– Лена погибла, когда Томе было два года, – сказал профессор. – Девочка выросла в детском доме.

– Ларс Арвик Эдлунд, как ты мог мне не сообщить! – возмутилась армянка. – Разве все мы здесь чужие? Разве не нашлось бы человека?..

– Я виноват, Татевик-джан, ужасно виноват, – Эдлунд примирительно поднял руки. – Но я и сам узнал не так давно. Главное, теперь Мара здесь. И хочет найти фотографии своей мамы.

– Бедный ребенок! – Библиотекарша качнула головой.

– Оформи ей доступ к архивному отделу, пусть смотрит. И я разрешаю ей забрать снимки Лены.

Миссис Крианян напряглась, но после некоторой внутренней борьбы произнесла:

– Конечно-конечно. Я все сделаю. Пересниму для архива копии. Сейчас только схожу за картой, – она встала и ровной походкой, будто у нее вместо ног были колесики, направилась к одному из стеллажей.

– Ей не может быть сто лет! – зашептала Тома профессору.

– Может, – тихо ответил он. – Знаешь почему? Ее тотем – черепаха. Каждую ночь она проводит в облике черепахи, поэтому стареет в два раза медленнее.

– Разве это…

Но договорить Тома не успела, потому что миссис Крианян уже появилась с папкой в руках. Профессор Эдлунд сослался на дела и покинул библиотеку, а женщина-черепаха тем временем оформила новенькой пропуск, показала архив и выдала толстый альбом: выпуск 1994 года.

Тома села за читательский стол у окна. С одной из страниц на нее смотрела юная веснушчатая девушка в дурацком синем платье с воланами. Волосы с легкой рыжинкой, лоб закрывает пушистая челка, на веках – яркие голубые тени. В другой раз Тома бы посмеялась над наивной безвкусицей, но оттого, что она только сейчас впервые увидела мамин портрет, такой настоящий, цветной и четкий, из груди вырвался звук, похожий на кашель. Она закрыла лицо ладонями и зарыдала.

– Девочка моя, хочешь, я принесу тебе кофе? – сочувственно спросила библиотекарша по-русски и тут же на английском обратилась к кому-то еще: – Подождите, мисс, я должна сначала помочь ей.

– Мара? – услышала Тома. – Это я, Брин.

– Не… сейчас, – с трудом ответила Тамара сквозь судорожные всхлипывания. – Не… до… тебя…

– Все в порядке, миссис Крианян. Я с ней посижу.

Брин уселась на соседний стул и неловко похлопала Тому по плечу:

– Не расстраивайся ты так. Все будет хорошо.

– Не… будет… Моя мама… Она никогда…

– Я знаю. Прости. Слушай, я нашла портрет. Я не ожидала. Очень красивый. И тотем похож.

– Пр… правда?

– Да. Извинения принимаются… Просто это полотенце и кружка… Мне все мама покупала, а я очень скучаю. Как будто ты хотела ее отобрать.

– Про… сти, – Тома шмыгнула уже тише.

– Хорошо. Только прекращай реветь, ты же испортишь фотографию.

Тома вытерла нос рукавом толстовки:

– Ладно. Спасибо. Я, вообще, не плакса.

– Я никому не скажу.

– Честно? Ты ведь имеешь право… За собаку с крысой, за Фри… За все, короче.

– Я думала еще позлиться на тебя, пока не пришла сюда. Потом позлюсь.

– А ты чего делаешь в библиотеке?

– Увидела портрет, который ты нарисовала, и сразу захотелось посмотреть на маму в этом возрасте. А ты?

– И я хотела на маму посмотреть.

– Я собиралась поискать снимки со встреч выпускников, – Брин встала. – Кстати, твоя мама тоже может в них найтись. В каком году она окончила пансион?

– В девяносто четвертом.

– Значит, ищем с девяносто пятого… – Брин направилась к стеллажам.

Тома отвернулась к окну: из щели тянуло свежим морским воздухом, и опухшее от слез лицо приятно остывало. За стеклом сидела рябая пташка и забавно вертела головой, поглядывая на девочку глазками-бусинками. Тамара вздохнула: безмятежно было здесь, красиво. Жаль, ничего не выходит с тотемом. Остается только надеяться, что, если она окажется обычным человеком, Эдлунд позволить ей остаться хотя бы в качестве уборщицы.

– Слушай, я все хотела тебя спросить… – обратилась к ней Брин. – Сегодня Шейла и Сара говорили, что твой тотем – черная мамба. Ты ведь действительно ничего о себе не рассказывала… Это правда?

– Понятия не имею.

– В смысле?

– Ну тотем моей мамы – лиса, а кто я – неизвестно. Эдлунд пытался сегодня настроить меня на трансформацию – ничего не вышло. Я могу быть лисой, змеей, крокодилом… Или просто девочкой.

– А Сара?..

– А Сару я пыталась напугать. Ей полезно.

– Понятно, – Брин опустила белые ресницы.

– И ты даже не спросишь, что я здесь делаю? И по какому праву меня сюда привезли?

– Не-а.

Они рассматривали снимки, выискивая на каждом лицо Томиной мамы. Видели украшенный шарами главный холл, праздничные танцы, огромный торт в виде солнца.

– Это же синьора Коломбо! – воскликнула Брин, указывая на стройную итальянку в белом халате.

– Не может быть!

– Да точно, она. Сколько ей здесь? Неужели она так давно работает в Линдхольме?

– По-моему, тут многие проводят всю жизнь.

– Нет, что ты! Мама рассказывала, что, когда она училась, были другие преподаватели. Из наших она знает разве что Эдлунда и Лобо, который ведет спорт и испанский. И кого-то из зимних. Многие создали семьи и уехали.

– Погоди, а сколько времени уже? Мы на ужин не опоздаем? – обеспокоилась Тома: от изображения торта, пусть и из далекого прошлого, у нее заурчало в животе.

– Полвосьмого, – Брин сверилась с телефоном. – Через полчаса закроют.

Они решили пока оставить фотографии в библиотеке, чтобы случайно не испортить их за ужином, торопливо попрощались с миссис Крианян и поспешили во владения синьоры Коломбо.

Столовая шумела: студенты смеялись и болтали, звякала посуда. Тамара и Брин набрали на подносы тушеного лосося с маленькими картофелинами и зеленой фасолью и прошли за свой стол. Джо не было. Наверное, поел одним из первых и не стал дожидаться Тамару.

– А мы уже заволновались: неужели ты пропустишь ужин? – подколола Тому Зури.

– Ну уж нет, – улыбнулась в ответ та. – На мою порцию можешь даже не рассчитывать.

– Я за соком, – Брин встала. – Тебе принести?

– Конечно! Спасибо.

– О, да ты сдружилась с этой Фриксдоттир? – спросила Ханна.

Послышались разрозненные смешки. Пальцы Томы сами собой сжались в кулаки.

– Еще раз так ее назовешь, – яростно прошипела она, – и получишь!

– Да ладно, ладно! – Ханна Оттер отшатнулась. – Это же ты сама и придумала…

– Считай, раздумала обратно.

– Как скажешь, – и Ханна принялась усердно ковыряться в своей тарелке.

Брин отошла к столу с напитками. Тома не успела посмотреть на ее реакцию, но надеялась, что этот случай не испортит хрупкого перемирия. За столом летних первокурсников стало тихо: Нанду где-то носило, и некому было развеять шуткой неловкую паузу.

Зато на горизонте показалась Сара Уортингтон со своей свитой. Тамара напряглась, готовясь к атаке, но та вовсю источала дружелюбие.

– Привет, Мара, – как ни в чем не бывало пропела английская Барби.

– Привет.

– Слушай, утром вышло некрасиво. Мне жаль. Не хочу ссориться, и все такое. На, решила тебя порадовать, – Сара протянула непривычно яркую бутылку газировки. – Ты, наверное, никогда не пробовала.

– А что это?

Шейла и Рашми фыркнули.

– Девочки, перестаньте! Откуда ей знать? – одернула их мисс Уортингтон. – Это дизайнерская кола. Попробуй, очень вкусно.

– Ладно, спасибо, – Тома пожала плечами.

Не то чтобы ей вдруг понравилась эта снобистская девица – просто врагов у нее и в интернате было предостаточно. Успеет еще нажить.

Уортингтон с подружками растворились в толпе, а Брин вернулась и плюхнулась на свое место.

– Держи, – она поставила перед Томой стакан апельсинового сока.

– Спасибо. Только вот Сара принесла мне колы… Будешь?

– Серьезно? – поморщилась исландка. – Ты собираешься это пить?

– Ну да, а почему нет? Тебе налить?

– Нет, спасибо, – надулась Брин.

На всякий случай перед едой Тамара проглотила сразу три таблетки профессора Эдлунда – уж больно сильно ей хотелось доказать всем, что она перевертыш.

Кола оказалась самой обычной, Тома отставила ее в сторонку, и к Брин постепенно вернулось хорошее настроение. В домик они возвращались вместе. Было светло: белые ночи наконец проявили себя во всем великолепии. Сытый желудок грел изнутри, шуршали легкие волны.

На веранде сидел Нанду с гитарой, вокруг него кучковались ребята, включая, как ни странно, Сару Уортингтон. Увидев Брин и Тому, все заржали.

– Что смешного? – насторожилась Тамара: внутри заворочалось дурное предчувствие.

– Вот и наша черная мамба! – Сара уперла руки в боки. – Скажи, юная леди, тебя никто не учил, что врать некрасиво?

– Ты о чем? – Тома задрала подбородок, в любой момент готовая защищаться.

– Мы все знаем. Что никакая ты не змея и вообще, скорее всего, не перевертыш!

– Что? – опешила Тамара. – Но откуда?..

– Птичка на хвосте принесла.

Она оглядела ребят в поисках хоть какой-то поддержки: не смеялся только Джо.

– Какое это имеет значение? – вступилась Брин. – Ну соврала, подумаешь, как будто вы все говорите только правду!

– Брин, не надо… – Тома дернула ее за рукав, но опоздала.

– А, с ней еще и Фриксдоттир! Отличная из вас получилась парочка! Фрик и псевдомамба! Не хочешь посмотреть, что ты пила сегодня за ужином? – Сара развернула к ней свой телефон.

На видео они с Шейлой плевали в разноцветную бутылку колы.

– Ну как, вкусно было? Дизайнерская работа!

– Мне все равно, мамба я или сибирский ядовитый хомяк! – Тома втянула воздух и отодвинула от себя Брин. – Тебе не жить!

Ее трясло от ярости. Голову сжали огненные тиски, внутренности скрутило, как стираное белье. От гнева Тома едва держалась на ногах. Ее передернуло, и она двинулась на Сару, сжав кулаки.

Но не успела она дотронуться до этой несчастной аристократки, как та побледнела и испуганно вскрикнула. Тома сделала еще один шаг: ноги слабели, перед глазами все качалось, череп раскалывался от боли. Веранда, Сара, ребята куда-то поплыли, и спина врезалась в твердую поверхность.

– Позовите мадам Венсан! – крикнул кто-то.

Из тумана появилось лицо Брин.

– Что… происходит? – с трудом выговорила Тома.

– Ты превратилась в Сару Уортингтон, – ответила Брин, и все погрузилось в темноту.

Глава 7
О чем свистит дрозд

Мара находилась в блаженной невесомости, как большое мягкое облако. Величественно плыла над землей так высоко, что даже не могла различить людей и дома. Сквозь пелену умиротворения пробивались отдаленные обрывки фраз.

– Мила, есть доказательства насчет времени ее рождения? – спрашивал мужской голос.

– Ничего, кроме свидетельства, – отвечал женский.

– Справки из больницы? Документы о беременности?

– Откуда? Если что-то и было, то тот пожар…

Пожар, огонь… Не хочу ничего слышать. Тишина… Потом снова голоса:

– А то письмо?

– Какое?

– Письмо Лены, которое пришло незадолго до ее смерти? Что в нем?

– Не помню. Понятия не имею, где оно может быть. Кажется, просила, чтобы я взял ее дочь в Линдхольм. Откуда мне знать, я не думал, что она жива!

– Черт, Лена умела подкинуть проблем…

– Перестань! Сейчас надо выяснить, откуда у Тамары зимний дар. Я позвоню Мартину.

– Зачем? У него крыша протекает, чем он может помочь?

– Советом хотя бы.

– Ты ведь не собираешься притащить его сюда? Здесь дети! А если Селия тоже приедет?

– Я сам с ней разберусь, Мила!

– Ларс, это все можно решить в твоем кабинете, – встрял кто-то третий. – Если вы разбудите мне ребенка, восстановительные процессы замедлятся!

– Прости, Полин.

Шаги, щелчок закрываемой двери. И тихая иностранная речь, похожая на полоскание горла. А потом снова тишина и невесомость.

Из забытья Мару вывел яркий солнечный свет. Он бил в глаза через закрытые веки, навязчиво пробирался под ресницы. Она поморгала и огляделась вокруг: абсолютно белая комната, занавеска, отделяющая ее кровать от остального пространства, на тумбочке – миска с фруктами и фотография мамы в резной деревянной рамочке.

Она пошевелила рукой – и чем-то зацепилась за одеяло. Проверила – в запястье стоял катетер. В ужасе подскочила, пытаясь сесть, но голова сразу закружилась, стены заколыхались. И Мара откинулась обратно на подушку.

Что произошло там, у домика? Почему было так плохо? Они все-таки ее похитили и чем-то накачали? Брин что-то говорила про Сару Уортингтон… И Эдлунд тоже был, и Вукович… Или это сон?.. Какая же она дура! Тома зажмурилась и закрыла лицо руками. Надо было бежать еще там, в аэропорту! А теперь она даже встать не может… Что это за лекарство? Вдруг все из-за него?.. И тут ее осенило. Таблетки! Эдлунд пихнул ей таблетки! Теперь все встало на свои места.

Тома снова взглянула на катетер. Немедленно выдернуть! Чем быстрее она остановит это лекарство, тем скорее встанет на ноги. Она аккуратно отковыряла от кожи прозрачную липкую пленку, одним движением выдернула иглу, и из ранки потекла кровь. Изо всех сил сжала запястье, лихорадочно оглядывая комнату в поисках бинта или марли. Нет, до стола ей не дойти. Плевать, пусть будет простыня… Вскоре кровь остановилась, и Мара смогла немного успокоиться. В животе заурчало от голода, и она взяла из миски большую желтую грушу, подозрительно ее понюхав.

Сладкая хрустящая мякоть помогла окончательно прийти в себя и собраться с мыслями. Мара осторожно села и взяла мамино фото. Рамка была вырезана грубо, вручную. Сзади на картонке была подпись: «Маре от Брин и Джо. Поправляйся!» Кажется, эти двое спелись, пока она была в отключке. Кстати, а сколько времени прошло? Надо выбираться, пока кто-нибудь не пришел.

Она взглянула в окно: за стеклом прыгала и щебетала птичка. Похожая на ту, что была в библиотеке. Побольше воробья, но такая же невзрачная. Окно – неплохой вариант. В кино обычно люди связывают простыни, а их здесь предостаточно. И Мара медленно встала, держась за кровать. Голова больше не кружилась, но ноги слушались неважно. Опираясь на стену, Мара подошла к окну и распахнула его, чтобы проверить высоту. Птичка стремительно влетела в комнату, задев девочку крылом по щеке.

– Эй! Ши! Лети отсюда! Вот черт! А вдруг правда кто-нибудь теперь двинет кони? Ши!

Наглая птица сделала круг под потолком и исчезла за занавеской у Мариной кровати. Раздался глухой стук. Мара понадеялась было, что та шарахнулась об стену, и теперь ее можно будет словить и выставить в окно, но тут послышался шорох постельного белья.

– В пододеяльнике запуталась? – Мара двинулась на звуки. – Так тебе и надо! Чтобы я еще хоть раз…

Девочка отодвинула занавеску и вскрикнула. На соседней кровати старательно заворачивался в простыню Нанду.

– Откуда ты?.. – Она осознала, что говорит по-русски, и перешла на английский: – Что ты здесь делаешь? И если птица – это ты… И там в библиотеке… Не-е-е-т… Это ты, что ли, всем растрепал про мой тотем?!

– Ну… Фактически я… – Он наморщился и жалостливо сделал брови домиком. – Я подумал, лучше ты это от меня узнаешь, иначе доложит кто-нибудь другой. Там вся школа из-за тебя гудит.

– Чертов воробей! – Девочка размахнулась, чтобы как следует двинуть ему в челюсть, но голова снова закружилась, и Мара торопливо присела на свою койку.

– Я дрозд! – обиженно сказал Нанду. – Ты в порядке?

– Нет. Дрозд, воробей… Какая разница? Мозги у тебя птичьи!

– Эй, я же не виноват, что ты придумала мамбу! Сказала бы всем честно с самого начала…

– Теперь плевать, что они обо мне подумают. Лучше помоги мне свалить отсюда.

– Из палаты?

– С острова! Они меня чем-то накачали.

Нанду ошеломленно посмотрел на нее, а потом расхохотался:

– Зачем кому-то тебя травить? Теперь ты тут главная достопримечательность. Даже если бы ты оказалась птеродактилем, народ бы меньше удивился!

– Ты о чем? – Мара недоверчиво сдвинула брови.

– Так ты же превратилась в Сару! Это зимний дар! Соображаешь?

– И что? Мало здесь и без меня зимних?

– Ты не поняла, что ли?.. Короче, история такая… – Нанду прервали голоса из-за двери.

Парень встрепенулся, вытянул голову, потом лег на пол и попытался залезть под кровать.

– Ты куда? – удивилась Мара.

– Это мадам Венсан! Она меня убьет! К тебе никого не пускают!

– А не проще превратиться обратно в птицу?

– Умная! Я так быстро не могу. Это Эдлунд трансформируется в полете, а я должен сосредоточиться…

– Подождите, профессор! – Голос в коридоре звучал уже совсем близко. – Я должна проверить состояние мисс Корсакофф.

– Отвернись, – шепнул Нанду.

Мара послушалась: раздалась какая-то возня, потом ее окатило волной теплого воздуха, захлопали крылья. Она обернулась: дрозд уже исчез за окном. И очень вовремя: дверь распахнулась, и в комнату зашла худая

Скачать книгу