Война кланов. Охотник 2 бесплатное чтение

Том второй

Первое убийство

– Вставай, Саша. Пора подниматься! Вставай, говорю! – громкий голос набирает пронзительности. – Вставай! Кому сказано?

Кровать не хочет выпускать из теплых объятий. Так хорошо лежать на нагретой простыне и чувствовать расслабление тела. Как бы хотелось продлить это мгновение… Увидеть, что Митька остался жив…

– Теть Маш, ну ещё полчасика, я же в школу сегодня не пойду! – я натягиваю на уши одеяло.

– Вставай, говорю! Пора начинать тренировки, или ты собираешься от оборотней грязными трусами отмахиваться? – не унимается тетя.

– Ну, ещё пять минуточек. Так давно не спал на нормальной кровати, на чистом белье, на мягких подушках, – я пытаюсь надавить на жалость, но безрезультатно.

– Хорошо, я отстану от тебя, и впредь не буду трогать, если сможешь щелкнуть меня по лбу, – идет на компромисс коварная женщина.

   Вот знал бы о дальнейшем, ни за какие коврижки бы не повелся.

– Теть, да после моего щелбана придется «Скорую» вызывать, – я выглядываю из-под одеяла.

Тетя застывает посреди кухни – худенькие ноги в войлочных тапочках, ситцевый халатик поверх ночнушки и пластмассовые бигуди на седых волосах. Тонкие руки на уровне груди вызывающе помахивают. Вид щупленькой тети, стоящей в странной боевой стойке, заставляет меня расхохотаться. Подобное грозное зрелище прогоняет прочь остатки сна. Надо вставать.

– Ты прямо Ван Дамм в засушенном виде! – приходится вылезать из теплого плена кровати и шлепать к рукомойнику.

Тетя не сдвигается с места, лишь слегка наклоняет голову, когда я попытался обойти с левой стороны. Что происходит дальше – не вписывается ни в какие рамки…

Стальные пассатижи проводят молниеносный захват чуть выше кадыка, и чугунный рельс бьет под колени. По крайней мере – ощущения схожие.

Две миллисекунды спустя я прикладываюсь спиной о твердый пол так, что от приземления выбивает дыхание. В комоде тонко звякает посуда. Пару минут я пытаюсь отдышаться. Тетя спокойно взирает сверху.

– Так ты дашь щелбан, или я состарюсь и помру не щёлкнутая ни разу?

– Как так? Может, я поскользнулся? – я приподнимаюсь на локтях.

– Да-да, поскользнулся, попробуй ещё раз. Охотничек…

Вскочив на ноги, я протягиваю руку к ролику бигуди надо лбом тети. Рука проваливается в пустоту. Запястье окольцовывает стальная хватка. Тетя на мгновение превращается в размытый столбик, вокруг которого пролетает мое тело. Я впечатываюсь в те же самые половицы, в спине громко хрустит. Посуда звякает громче. Я глотаю теплый воздух как горячий чай – он с трудом пробивается в легкие.

– Тебе на кровати места мало? Решил ещё и на полу понежиться? – улыбка тети Маши собирает морщинки на лице, превращает его в печеное яблочко.

Подтянув ноги к груди, я взлетаю с пола в стойку – в полной готовности отразить любую атаку. Раньше это производило впечатление, особенно на девушек.

– Где же тебя так учили стоять? В балетной школе? Чего же пачку не надел с пуантами? – ехидничает тётя.

Так явно надо мной ещё никогда не издевались, даже в детском саду. Я готовлюсь в случае чего вызвать «Скорую», и резко выстреливаю в белый рулончик бигуди, решив не доносить руку до лба. Моя «короночка» – хлесткий удар, он не раз приносил очки на ковре.

Оказалось, что это не тот случай…

Очертания тети слегка размываются, кулак пролетает вперед. Левую руку рвет вниз, следом устремляется тело и, сделав кувырок вперед, я приземляюсь с ещё большим грохотом.

    С посудного комода падает чашка. У самого пола её подхватывает за ручку непонятно как возникшая там тетя. Только что ухмылялась, глядя на меня, хлоп! – исчезает из виду и вот уже распрямляется в трех метрах от места, где только что была.

Ну, ничего себе, вот это скорость!

Воздуха в груди как будто никогда и не было. Жар самого знойного дня в пустыне поселяется в легких. Я хватаю воздух и похож на вытащенного на берег карася.

Тетя усаживается за стол и меланхолично наливает чай в спасенную чашку.

– Я правильно понимаю, что слово «высыпаться» для меня стало недосягаемой роскошью? Буду как мокрая соль в солонке, – я с трудом выдыхаю сквозь стиснутые зубы.

– Правильно. Ты должен быть готов встретиться с оборотнями. Так что сон, обжираловка, алкоголь – для тебя пропадают на время. Имей в виду, всё чему ты обучался в своем балетном кружке под названием «рукопашная секция», придется откинуть в сторону, а то и вовсе забыть. Мышцы, сухожилия, хрящи, кости – всё необходимо укреплять и развивать. Однако не в мускулах сила. Главное в голове, но тебе лучше сосредоточиться на физических составляющих. Для мозга же нужен переворот, встряска, иначе все уйдет в пустоту – вроде как с холодной водой в бане, чтобы запомнил. Этим мы и займемся ночью. Ты же у нас бандит и беглый каторжник. Чего валяешься-то? Досыпать вздумал? – тетя облизывает ложку.

Я пробую приподняться, раздается кастаньетный перестук позвонков, которые встают на место, и решаю полежать ещё чуть-чуть.

– Тетя, а ты никогда не задумывалась, почему в стихотворении Маршака звучит такая странная фраза – «А у нас сегодня кошка родила вчера котят»? Вроде сегодня и вчера одновременно, как же такое может быть? – вновь предпринимаю попытку подняться, на сей раз получается.

– Ой, сейчас и не такое напишут. А ведь в школе не обращала внимания, учила, как и все, не думала даже о многострадальной кошке, – раскатывается колокольчиковый смех.

Я радуюсь смеху и тянусь к пирогам, но не успеваю отдернуть руку, как ложка резко бьет по кисти. Ойкаю, недоуменно посмотрев на тётю. На коже вздувается красная шишка. Тётя хмурится и помешивает чай.

– Бо-бо? Ничего, это лишь начало. Тебе очиститься нужно, поэтому будешь принимать настой из трав. После двух дней перейдешь на здоровую пищу. Не смотри так жалостливо, для тебя же стараюсь. Ты должен подготовиться к обучению…

– Тетя Маша, как говорил один знакомый, после горохового супа: «В здоровом теле – здоровый дух!» Чего же здорового в настое на травках? Я же отощаю и помру молодой, – я снова пытаюсь схватить пирог и опять не успеваю отдернуть руку.

– Я что сказала? И вообще, для всех ты беглый, поэтому не показывайся перед окнами, на улицу только ночью, днем же будешь в подвальной комнате! – на тетино лицо словно набегает тень.

– Опять в подвал? Лучше бы в камере остался, там хоть кормили!

– Дурак! Там бы и ухайдокали, или не слышал историю, как в этой камере пропал человек? Костяшками от домино размочалили кости и спустили в унитаз. Был на вечерней поверке заключенный, а утром нет его и в помине. Написали, что убёг. Вот так бы и тебя отправили в "свободное плавание". Хорошо, что Иваныч помог! Дуй в подпол и без разговоров! – тетя встает, отдергивает половичок-дорожку и открывает крышку в подпол.

Отлично замаскированная крышка – почти как у берендеев. Да, в этом доме тоже есть свои сюрпризы.

Эх, и зачастил же я по подвалам и щелям прятаться, но делать нечего – жизнь дороже. Ступени жалобно отзываются на немаленький вес, земляной пол тихо ухает, когда я спрыгиваю с последней доски. Небольшой подпол, банки с вареньями-соленьями, картошка, кабачки. Стандартный набор на зиму – и среди этого добра придется ютиться?

– Отодвинься, чего встал на пути? – ворчит тетя.

– Тетя, а как здесь жить? Я же не дитё подземелья, к тому же на голодный желудок могу и картошку всю погрызть! – запах пирогов ещё теребит ноздри.

Тетя сдвигает в сторону банку с солеными огурцами, в стене открывается невысокий проход. В руке чернеет цилиндрик фонаря.

– Аккуратно ступай за мной, не отставай, а то кроты утащат, – тетя первая ныряет в темный проход.

Я следую за ней, в сырую прохладу. Чем-то мне это напомнило сон про убийство родителей. Корни деревьев вылезают из стен, под ноги попадаются неглубокие ямы.

Уползай, малыш, уползай!

– Ого, а скелеты будут? – спрашиваю я у торопящейся тетки.

– Если кто-то продолжит задавать глупые вопросы, то не исключено, – ворчит тетя, фонарь в её руках освещает тоннель впереди.

Стены и потолок поддерживаются деревянными подпорками, на утоптанном полу иногда встречаются крупные доски. Ореол таинственности витает в затхлом воздухе, как в фильмах про старинные клады. Не хватает только воющего призрака с гремящими цепями.

– Забавный домик, даже с ходом подземным. А почему мы раньше сюда не приезжали?

– Раньше не нужно было, а теперь вот пригодилось. Это одна из тренировочных баз охотников, подобные раскиданы близ больших городов, чтобы обучать новобранцев, – отвечает тетя. – Почти пришли.

Проходим далеко, судя по затраченному времени. Тетя толкает деревянную дверцу, обитую железными полосами, та беззвучно отворяется. А я-то ожидал противного скрипа: или врут всё в фильмах, или тетя смазала петли перед моим появлением.

Ого, да тут целый бункер, тусклый свет трех ламп освещает четырехугольное помещение. Широкая скамья больше напоминает больничную банкетку – почти увидел сидящих бабушек в ожидании очереди. Возле неё большая деревянная кадушка с песком, в подобных красуются пальмы в гостиницах, или же плещутся в сказках говорящие щуки. Рядом стопка обшарпанных книг, сразу вспомнились техникумовские пары и сладкий сон на жесткой парте. Эх, как я тогда не понимал своего счастья… С крюков в подкопченном потолке свисают боксерские груши, три разносортных чучела щерятся в углу.

– Круто! Тут не то, что от оборотней – от атомного удара спрятаться можно, – присвистываю я.

– Как раз сейчас мы находимся под холмом Дмитрия Пожарского – по легенде воины шлемами натаскали землю, чтобы создать ему возвышение. И именно с этого холма началось освобождение Руси от польских захватчиков. Так что наливайся мужеством и храбростью от призраков героев! – прищелкивает языком тетя.

– А мне сегодня сон приснился, где поляки хорошие были, – вспоминаю я о своем сновидении.

– Нет плохих или хороших людей, есть различное воспитание и отношение к ним. Как человек воспринимает мир, так и будет поступать. Тебе ли это не знать, ты вон на все лыбишься, может, поэтому и жив до сих пор, – улыбается тетя Маша.

– Тетя Маша, так я смеюсь, чтобы не расплакаться!

– Осматривайся пока! Позже к тебе спущусь!

Тетя захлопывает дверь. В квадратной коробке с гладкими стенами остается едва слышное гудение тока, спешащего к лампам. Я подхожу к чучелам.

Опаньки! Старый знакомый!

Вылупившись налитыми кровью глазами, на меня скалится серый оборотень из ночного кошмара, лишь не хватает белого пятна на лобастой башке. Осматриваю его со всех сторон, шлепаю по блестящему носу, отчего чучело качается взад-вперед, а я в испуге отскакиваю. Смеюсь над собственным страхом и тут же обрываю смех – в замкнутом пространстве он звучит зловеще.

Второе чучело. Улыбается человеческий манекен из магазина, подобных красавцев выставляют в ярко освещенных витринах. А вот возле третьего я останавливаюсь подольше.

Мохнатая фигура возвышается горой мускулов, щерится оскаленная пасть, острые клыки длиной с палец спокойно могут перегрызть кости мамонта. Верхние лапы по толщине как свернутые персидские ковры, а на широкой груди можно выспаться. Такие оборотни ещё не попадались, но, судя по тетиным словам, я пересекался с ними. Так вот как выглядит Михаил Иванович в обличье зверя.

Получеловек-полумедведь.

На телах чучел красной краской светятся пятнышки, если я правильно понял, то так обозначаются болевые точки. У оборотней они расположены немного иначе, чем на теле человека – органы смещаются во время трансформации?

Я присаживаюсь на отлакированную скамью, пролистываю старые записи, местами написанные от руки. Одна книга оказывается учебником по растениеводству, но названия знакомых растений другие. Под картинкой с подорожником написано «Поранник», под одуванчиком «Остружник». Никогда не замечал в себе любви к биологии, поэтому учебник падает на прежнее место.

Гудение тока усилилось, или это я прислушался к тишине?

Непрерывное жужжание слегка раздражает. Из-за металлической двери не доносится ни звука. В тон гудению урчит желудок.

Где там напиток богов?

Ага, возле банкетки. Трехлитровая банка с мутноватой янтарной жидкостью, на запах вроде ничего, а вот вкус оставляет желать лучшего. Терпко-горький букет оттенков проваливается в жаждущее нутро. Гадость редкая, я с трудом подавляю рвотные позывы.

Пролистываю ещё одну книгу, в ней старорусской вязью описаны встречи с оборотнями. "Как распознать перевертыша – ежели кушак повязан левым концом сверху, то буди наготове".

Вряд ли в настоящем эта особенность пригодится.

«В какую полночь звери становятся сильнее… как происходит перекидывание… где замечены самые большие скопления». Целый трактат, а вот как сделать так, чтобы отстали – увы, древние охотники не написали.

Я прохожусь по залу, от моего удара отлетает груша. Ноет кулак, когда я бью во второй раз – снаряд мотается чуть сильнее. Да чем же она набита? В зале рукопашного боя груши взлетали чуть ли не до потолка, а тут лишь лениво колыхнулась, словно я пнул лежащего в луже толстого борова.

Я подпрыгиваю с разворотом и основательно прикладываюсь стопой о твердую поверхность – киношные каратисты сошли бы с ума, увидев такой удар. Груша слегка виляет в сторону, а меня же относит назад. Почти грохнулся на пятую точку, когда за шиворот поддерживает твердая рука. Я вздрагиваю от неожиданности.

– Развлекаешься? – спрашивает тетя.

– Теть Маш, пробую. Никогда не видел таких груш, словно статуи, отлитые из металла! И как ты так тихо зашла? – я оглядываюсь на дверь, она слегка приоткрыта, и ни один шорох не выдал вошедшую тетку.

– Может и вовсе не увидел этих груш, если бы на тебя не началась охота. Жил бы обычной жизнью, растил детишек и любил жену. Тихо зашла? Так я специально топала погромче, да только ты не услышал, пока пытался покалечить грушу, – тетя открытой ладонью бьет по моему снаряду.

От легкого шлепка грушу уносит к потрескавшемуся потолку, на противоходе тугой мешок летит на меня.

– Блокируй! – командует тетя.

Я выставляю предплечья в попытке остановить летящий снаряд. Ага, с таким же успехом можно постараться задержать падающий ствол многовекового дерева. Жесткий рулон врезается в предплечья, и меня откидывает к стене.

Многострадальная спина, сколько же тебе пришлось вынести в этот день. Холодная стена встречает жесткой поверхностью, грушу уносит обратно, и тетя легонько касается её. Тяжеленный снаряд останавливается, слегка покачиваясь над полом. Тётя Маша поджимает губы и её седые завитушки укоризненно качаются.

– В чем твоя ошибка?

– В том, что приехал к тебе? А не умчался на крайний север? – я растираю ноющую спину.

– Ты попытался остановить противника, когда можно всего лишь уйти с линии атаки и обратить чужую силу в свою пользу. Оборотни заведомо сильнее людей и не нужно надеяться на честный бой. Ведь будет так, словно лесоруб выйдет на ринг с первоклашкой! – тетя кивает на стоящие в углу чучела. – Тебе рано касаться груши, сегодня тренируешь пальцы. Видишь в углу кадушку с песком? Вот и первое задание, постарайся сильно не шуметь! Смотри!

Тетя одним движением втыкает целиком ладонь в песок и резко выдергивает из деревянной кадушки. Ни одной песчинки не упало на пол.

Я тоже пробую – пальцы по фалангу погружаются в сыпучую массу и натыкаются на неодолимую преграду. Дальше не пускают спрессованные слои, а когда по примеру тети выдергиваю руку, то целая пригоршня вылетает наружу и осыпает ровный пол.

– Тренируйся, а ночью поможешь замкнуть Защитный круг. Пей настой – тебе нужно очищение. Не думай про сопротивляющийся песок, представляй себе ласковую воду, – тетя улыбается на прощание и легкой бабочкой улетает к выходу.

– То есть пирожков сегодня не ожидается? – с прежним успехом я загоняю пальцы в кадушку и поднимаю глаза.

– Пока не заслужил! – отрезает тетя.

Опять в гудящей тишине скалятся чучела, поскрипывает качающаяся груша.

Так! Представил себе теплую воду, мягкую, ласковую, что жарким летним днем облизывала разгоряченный песок пляжа. Представил и вонзил…

Ё-моё, больно-то как!

До вечера я пытаюсь пронзить твердые слои, горки песка осыпают кадушку. Подушечки немеют, то и дело приходится растирать пальцы, края ногтей синеют от прилившей крови до цвета спелых слив. Хочется бросить всё и растянуться на скамейке, но лишь взгляд падает на стоящие чучела, как я вновь начинаю взрыхлять песок.

Травяной настой ополовинен, жутко хочется в туалет, но не в угол же идти, потом самому же придется нюхать. Наконец дверь открывается. На этот раз я услышал легкий стук – сиденье в глухом помещении все-таки обостряет чувства.

– Ну что, Монте-Кристо, выходь на свободу. К окнам не приближайся! – тетино лицо опять превращается в сморщенное яблочко.

– Пусти в туалет, злая надзирательница! Даже у Монте-Кристо были удобства! – отвечаю в той же манере.

– Шуруй, страдалец! Про туалет-то я и забыла, зато потренировал терпение, – доносится вслед. – Тебе ещё много чего придется тренировать, чтобы сопротивляться оборотням…

Длинный коридор кажется бесконечным, пока я лечу на выход. Луч фонаря мотается по земляным стенам, деревянным стуком отзываются лежащие доски.

Осенняя ночь радует прохладой и свежим ветерком. В городе не замечаешь огромного пространства над головой, зато в деревне очень хорошо видно раскинувшийся черный купол с поблескивающими вкраплениями ярких точек и крадущимся серебряным диском.

   Тётя Маша встречает меня в дверях. На плечах серый плащ, резиновые сапоги, к спине прижимается холщовый рюкзак – она явно приготовилась к походу.

– Быстренько одевайся и пошли. Надень куртку с капюшоном, для всех ты ещё в бегах. Ко мне и так сегодня приезжала милиция. Помыкались-поспрашивали, да и уехали ни с чем, но днем кто-то ошивался возле села. Непонятный какой-то, злой. Не смогла почуять, если перевертыш – то очень сильный. Хотя последнего оборотня такой силы уничтожил твой отец, – тетя говорит задумчиво, словно беседует сама с собой.

Я накидываю куртку, по ноздрям бьет чем-то резким, пряным. Не могу удержаться и чихаю, потом пытаюсь утереться рукавом.

– Не смей! Твой запах не должен оставаться на одежде! – дергает за руку тетя.

– Ладно-ладно. А что за оборотни "такой силы"? – спрашиваю я, пока натягивал кроссовки.

– Первые из клана оборотней, они обучали и руководили своими стаями. Первые, старые, древние. После уничтожения самого главного, – на этом месте тетка вновь спотыкается, – твой отец отошел от охоты. Оборотни на время притихли, пока год назад не появился кто-то ещё. Тогда и начали пропадать охотники, кого-то находили разорванным, другие исчезали без следа. Ну, оделся? Пойдем.

– Куда же смотрят власти, если такое творится у них под носом?

– А с чего ты взял, что у власти нет перевертней? Или не ты недавно попал «случайно» в камеру с перевертнем? Замалчивают и всё. Эх, нам бы успеть круг замкнуть, – тетя поправляет темную косынку.

– Тетя, а что за круг мы идем замыкать? – спрашиваю я возле калитки.

Тетя развязывает хитрый узел на веревке с мешочками. Веревка опоясывает забор по периметру, как меловой круг в гоголевском «Вие».

– Круг защиты. Пока ты не научился защищаться, он куполом закроет нас от проникновения оборотней. Недавно почуяла твой запах, вместе с запахом берендея, но увидела лишь, как проехала разбитая в хлам машина. За рулем сидел берулька, подопечный Иваныча, позже видела, как он отправился обратно. Через полчаса за машиной промчались перевертни. Тогда я поняла, что на тебя началась охота. Приехала в Медвежье, но там меня встретил тот самый заспанный шофер разбитой машины, Федька-берендей. Как раз появился Иваныч с другим учеником, пообещали тебя доставить, я им и назвала этот адрес. На Южу я не смогла бы сделать круг, поэтому и решила отправиться сюда, в село,– тетя распутывает узел.

– Федор больничный халат утопил с моим запахом. Помогли тогда ребята здорово! – мы выходим в черноту улицы.

– Я давно договорилась с Иванычем о подобной «помощи», и, если бы меня не оказалось рядом, то тебя доставили бы сюда. Так и получилось. Взамен я задолжала ему услугу, а это очень плохо – быть должником у оборотня. Никогда не делай этого, – тетя закрывает калитку и завязывает веревку.

– Почему?

– В этом случае оборотень может потребовать у охотника простить ему убийство, и охотник не откажет. Вот почему никогда нельзя так делать. Мы с Иванычем давно знакомы и наши одолжения исключают одно другое. То я ему помогу, то он мне поможет. Про тебя оговорено давно, когда ещё в школу пошел. Я не знала – войдешь ли ты в игру, но на всякий случай сделала оговорку…

Так на меня договор составлен между оборотнем и охотником? Вот это да. Чего я ещё не знаю? Судя по хитрому прищуру теткиных глаз, мне предстояло узнать ещё немало интересных историй.

В некоторых домах всполохами телевизора отсвечивают окна. В селе ловило всего три канала, однако люди собирались перед вечерними новостями, чтобы утром можно было обсудить случившееся в стране и мире. Деревянные дома с небольшими огородами утопают в яблоневых, сливовых или вишневых деревьях, которые почти потеряли рыжую листву. В воздухе витает дымок от печей – ночи становятся холоднее.

У приземистого клуба, под качающимся фонарем, скопилась местная молодежь. Слышатся аккорды гитары, взвизги девчонок, смех парней – эх, мне бы сейчас туда. Мы обходим компанию по широкой дуге, стараясь не показываться на глаза редким прохожим. Негромко переговариваясь, мы выходим далеко за край села.

– Вот тут и остановимся, – тетя сдергивает с плеча рюкзак.

– Что делать нужно? Командуй! – я всем видом показываю готовность помогать. Да и пальцы немного отпустило от боли.

– Буду заговаривать Защитный круг, ты же вбивай иглы в дорогу, – тетя протягивает пучок блеснувших в лунном свете длинных тонких стержней.

Я осматриваю иглы – заостренные с одной стороны, с другой же небольшие утолщения. Больше похожи на гвозди, но иглы так иглы. На протянутом молотке привлекла внимание необычная вязь на рукоятке – древнеславянские руны вырезаны умелой рукой, никогда раньше не видел подобного рисунка. Или нет, я их видел совсем недавно, во сне, на «медных яблочках»…

– Как только кивну, сразу же вбей иглу в дорожку. Поглядывай по сторонам, пока я заговариваю – могу и пропустить что-либо, – тетя рассыпает поперек дороги темный порошок из газетного кулька.

Шум деревьев, качающиеся кроны, закрывающие луну тучи – вот что составляло компанию двум путникам. Знакомое и почти что привычное чувство опасности царит в воздухе. Чей-то ненавидящий взгляд скребет кожу. Хотя я периодически оглядываюсь, но чувство не пропадает. Словно я вновь оказался у черного джипа, и сквозь затемненные окна в меня целится зрачок пистолета.

Запах сырой листвы, будоражащие скрипы сухостоин, далекое брехание собак сопровождают наши действия. Далеко просматривается пустынная дорога – укатанная грейдером полоса земли, кусты по краям, высокие деревья и облачное небо.

Тетя начинает речитативом нашептывать какие-то малопонятные слова, я же останавливаюсь я у небольшой лужи, слегка утопив острие иглы в землю. Рукоять молотка удобно располагается в руке.

– Медью кровавой, зверобоем-отравой,

Печатаю жилище свое охотничьей справой.

Жизни люде и разум свой иглой охраняю,

Добро и зло на две стороны разделяю.

На последнем слоге тетя кивает и с одного удара игла уходит в землю, едва успеваю отдернуть пальцы. Легко взвивается облачко просыпанного порошка. Рядом тут же устанавливаю другую иглу.

Воины ратью встанут на мой порог,

Не протиснется сквозь них пыль дорог.

Скроют против оборота дыры и щели.

Крепостною стеной завалят окна и двери…

    Кивок – удар, кивок – удар, кивок – удар. С неба начинает капать редкий дождик.

Далеко впереди показывается одинокий пешеход с фонариком. Мужчина идет, слегка пошатываясь, похоже, что возвращается с гулянки из соседней деревни.

– Теть Маш, глянь, кто-то идет! – я застываю с поднятым молотком.

– Быстро в кусты, и не высовывайся, чтобы не произошло! – тихо говорит тетя и сует руку в карман.

– Я тебя одну не оставлю!

– Быстро! Я справлюсь сама, не вылезай!

Я боком сползаю в придорожную канаву. Холодная вода тут же заливается в кроссовки. Брр, какая мерзость. Почти слышу, как раздается скрип, когда я шевелю пальцами в мокром носке. Я затаиваюсь, стараясь не дышать. Фигура невысокого худощавого мужчины медленно приближается. Порывы ветра толкают его в спину, отчего мужчина иногда подергивается.

– Зачем ты сюда пришел? Его здесь нет, ваши проверяли! Кто тебя послал? – громко спрашивает тетя, не вынимая руки из кармана.

– Не противься, охотник! Меня послали следить за твоим домом, чтобы сообщить, когда он вернется! – хрипит мужчина.

Он озирается по сторонам, слабый луч фонарика скользит по облетевшим кустам. Я вжимаюсь в землю, ощущая на губах песок, по щеке елозит мокрая трава. В ладонь больно впивается осколок бутылочного стекла, но я боюсь пошевелиться, чтобы не выдать себя.

– Его здесь нет. Так и передай тому, кто послал! Иначе я сама тебя сейчас пошлю!

– Ты обманываешь! Не мешай и проживешь ещё немного!

– Ступай прочь, создание зла! Ты слишком слаб, чтобы тягаться со мной!

– За мной придут другие! Я ощущаю здесь запах молодого охотника!

Нога соскальзывает в небольшую ямку, всплеск воды грохочет выстрелом. Я чертыхаюсь про себя, но поздно, голова мужчины поворачивается в мою сторону, и уголки губ ползут вверх, обнажая острые зубы.

Лицо мужчины вытягивается вперед, в свете упавшего фонаря на бледной коже блестят крупные капли пота, удлиняются волосатые уши. Мужчина вскидывает руки к черному небу, куртка на плечах трещит – по ткани ползут прорехи, показывая ватную подкладку. Руки утолщаются в размерах, кожа темнеет, на глазах вырастает густая шерсть. Треснувшие губы разъезжаются в жутком оскале, и вперед выступают клыки. Судорогой мужчину сгибает пополам, и лопнувшая куртка показывает крупные выпирающие позвонки, обтянутые темной кожей.

Штаны разъезжаются по швам, из сапог вырываются острые когти. Несколько мгновений спустя над тетей возвышается огромный получеловек-полуволк. С мощного тела сползают обрывки одежды. Тетя взирает на превращение спокойно, как на продавщицу, которая отсчитывает в магазине сдачу за покупку.

– Ещё не поздно уйти! Сгинь, нечисть! – повышает голос тетя, поднимая над головой блеснувший в лунном свете кругляшок.

Оборотень огрызается на нее и прыгает в мою сторону. Я инстинктивно жмурюсь, почти физически ощутив, как шею пронзают клыки.

Уползай, малыш, уползай!

Раздаются два шлепка и следом жалобный скулеж. Я открываю глаза и слегка высовываюсь над канавой.

Между мной и оборотнем находится тетя. Впервые вижу такую странную стойку, в которой стояла тетя Маша. Втянутая в плечи голова, слегка расставленные ноги, левая рука у подбородка, в откинутой правой покачивается на цепочке восьмиугольная звезда. Звездочка походит на те, какие с ребятами делали в юношестве, насмотревшись фильмов про ниндзя. Оборотень сидит на задних лапах в трех шагах от тети, широкий язык зализывает глубокую рану на предплечье. Ненавидящие глаза светятся в темноте ярко-красными прожекторами.

– Последний раз прошу – уйди и останешься жив!

– Нет! Он должен умеррреть! – рычит перевертень и молнией бросается к тете.

Тетя Маша, всегда такая добрая и понимающая, дожидается приближения летящего зверя, и на мгновение её фигура вновь смазывается. Лапы оборотня хватают воздух… Если можно на морде собаки заметить недоумение, то именно такое выражение застывает у перевертня.

Неожиданно время замедляет ход, медленно падают капли, разбиваясь в круглые кляксы, маленькие прозрачные дробинки слегка приподнимаются над поверхностью лужи и растворяются в мириадах себе подобных. Тетя присаживается под пролетающим шерстистым телом. Рука со звездочкой почти ласково проводит по поджарому телу… Танцевальным пируэтом пожилая охотница уходит из-под медленно двигающегося оборотня. Даже в замедленном времени, она двигается очень быстро. Неудивительно, что я не мог прикоснуться к ней на кухне.

Вдох!

Время возвращается к обычному течению. Приземлившись на четыре лапы, всего в полуметре от меня, оборотень радостно щерится. Мускулистая лапа взлетает для удара.

Я опять инстинктивно зажмуриваюсь, но преодолеваю себя и открываю глаза, устыдившись собственной слабости.

Огорчение и обида появляются на лохматой морде. Когтистые лапы подгибаются, и оборотень тяжело падает. Ощутимо вздрагивает земля, принимая в свои объятия увесистую тушу, взлетают вверх брызги небольшой лужи.

Я вижу два красных огонька перед собой. Горящие ненавистью глаза медленно затухают, как у робота из фильма «Терминатор». Поднятая лапа бессильно падает, в последний раз проходятся по грязи острые когти.

От черных ноздрей идет рябь по луже – оборотень ещё жив!

От лохматого подбородка до паха протянулась ровная линия разреза. Из неё вырываются струйки черной крови, виднеются белеющие кости, выползают дымящиеся мотки кишок.

– Саша, теперь выходи! Впредь постарайся вести себя тише! – окрикивает тетя.

Стряхнув кровь с краев звезды, женщина нажимает на центр и острия втягиваются в круглую сердцевину. Теперь на цепочке висит обычный медальон. Интересно, у меня такой же? Я украдкой нажимаю на свой, но ничего не происходит. Значит не такой…

Аккуратно огибая тело оборотня, я замечаю, что оно начало съеживаться, уменьшаться в объемах. Втягиваются когти, лицо приобретает вполне человеческие черты. Вскоре на сырой земле, в луже черной крови, остается лежать обычный мужчина. Словно уснул летом на нудистском пляже. Но сейчас далеко не лето, пляжем тут не пахнет. А ужасная рана, в которую вывалились сизые кишки, говорит только о вечном сне.

– Вбей ему иглу в сердце, в лоб и по одной в каждую глазницу. Не кривись, чистюля! Так надо, иначе он восстановится, – тетя протягивает упавший молоток.

Предательски дрожат руки, когда подношу иглы к бледной коже человека. Грудная клетка чуть-чуть приподнимается, кажется, что мужчина загулял и уснул на дороге, если бы не вылезшие на землю внутренности. Меня мутит, выпитый ранее настой подскакивает к горлу.

– Бей! Иначе он это сделает! – глядя на мои колебания, командует тетя.

Ненавижу! Уничтожить! 

Под иглой проседает натянутая кожа. Я опускаю молоток. Одна игла есть. Тело оборотня пронзает мелкой дрожью, человеческие глаза умоляюще смотрят на меня, окровавленные губы что-то шепчут. Прислоняю следующую иглу к морщинке на испачканной землей коже лба, туда, где спутанные волосы слиплись в грязный вихор…

– Тетя, Слава с Федей говорили, что есть какой-то настой от укусов. Может, получится вылечить этого бедолагу? – я с надеждой гляжу на тетю.

– Нет, Саша, тебя обманули. Они сами оборотни, какой им ещё настой нужен? От укусов нет спасения. Бей! Он бы тебя не пощадил! – тетин голос срывается на крик.

Игла так же легко пронзает лобную кость, как до этого другая входила в дорогу. Бледное тело выгибается дугой и падает обратно, под рукой мелко дрожит. Я не могу смотреть в молящие глаза, на ощупь приставляю иглы и бью. Молоток по рукоять уходит в мягкую плоть, на блестящей поверхности остается комковатая слизь. Ещё одна игла – ещё один удар.

Я отбрасываю молоток в сторону, и сгибаюсь над дорогой. Рвотные массы вырываются в канаву, смешиваясь с грязью, чужой кровью, дождевой водой.

Сука, как раз в этот момент перед глазами вспыхивает надпись:

Получено знание:

Окончательное убийство оборотня

Комбинация – ударить заговоренной иглой в сердце, в лоб, в каждый глаз.

– Теперь ты понял, почему я раньше не рассказывала об оборотнях? Грязная, но нужная работа, где если не ты, то тебя… Отволоки его с дороги, чтобы никто из проезжающих не увидел, – тетя дожидается конца моего извержения.

– Жесть. Я даже не догадывался о таком, – шепчу я, тело ещё содрогается от рвотных позывов.

– Тебе многому предстоит научиться, прежде чем сможешь выйти на бой с оборотнями. Оттащи в овраг, и быстрее возвращайся!

Подхватив неудавшегося убийцу за ещё теплые запястья, я оттаскиваю тело в канаву. Мокрая кожа скользит, вырываясь из рук, пар поднимается над распоротым животом. Мертвый оборотень кулем скатывается в ледяную воду. Вода раздается в стороны, бледное тело наполовину скрывается под черной грязью.

– Продолжаем круг, следи за кивками! – тетя возвращается к речитативу.

Вытерев молоток пучком прелой травы, я готов загонять иглы в дорогу. Дождик усиливается, на луже всплывают большие пузыри. Видимость почти нулевая, помогает фонарик оборотня.

Вся работа занимает полчаса. Тетя удовлетворенно выпрямляется над последней кучкой порошка и подмигивает.

– Ну что, Саша, круг замкнули, пойдем теперь оборотня хоронить, не след ему в канаве прохлаждаться. Найдут ребятишки, потом успокаивай их, да и милиции опять наедет куча – ни к чему это нам. Пока ночь темна нас никто не увидит! – тетя светит фонарем в сторону канавы.

Мокрые волосы на моей голове сами собой зашевелились – в канаве не оказалось трупа.

Оглядываюсь на тетю, та, вечно спокойная и уверенная, озирается по сторонам. Непоколебимо стоявшая перед оборотнем, сейчас тётя Маша походит на школьницу, которая идет по темному парку.

– Никто так тихо не может… Немедленно уходим! Молчи и старайся ступать тише. Держись за плечо, – тетя выключает фонарик, и тьма прячет нас под черным покрывалом.

Я держусь за мокрую ткань плаща, спотыкаюсь, почти ничего не видя перед собой. Спину прожигает знакомый враждебный взгляд. Тетино плечо вздрагивает, когда раздается собачий лай, или трещит ветка под ногами. Я обращаю внимание, что морщинистые руки подрагивают при завязывании веревки на заборе.

– Саша, я не услышала, кто забрал тело! – говорит тетя, снимая в сенцах сапоги.

– Может шум дождя, или мое буханье отвлекли внимание?

– Нет, тут другое. Я ещё не встречала такого человека или оборотня, который мог бесшумно пройти мимо меня. Мы столкнулись с опасным противником, тебе нужно быстрее обучиться охотничьему ремеслу. На ближайшую зиму подвальная комната будет твоим местом обитания. И не возражай! – тетя поднимает суховатую ладонь, видя, что я набираю в грудь воздух.

– Хорошо, но можно тогда с собой хотя бы горшок взять? А то я до весны вряд ли вытерплю, – хочется как-то приободрить испуганную старушку.

– Это можно, – грустно улыбается она. – Выходить будешь по ночам. Я постараюсь пока быть на виду, чтобы отвести подозрения. Для всех ты в бегах, а я изображу безутешную тетушку, которая воспитала такого разгильдяя.

Люк в подвал распахивается, и тетя сует в руки ночной горшок с крышкой. Стук закрытой дверцы возвещает о начале новой веселой жизни.

Сырой и холодный коридор, тишина и лишь мое дыхание. До самой двери в раздумьях – встретит меня кто-нибудь или дойду спокойно? Всё обходится, и я вновь нахожусь в комнате под землей.

Вот и знакомая кадушка с песком. Глядя на чучело оборотня, методично втыкаю пальцы в спрессованные слои. Не обращая внимания на боль, смотрю в красные глаза. Фаланги входят глубже, то ли разрыхлил почву, то ли в задумчивости отстранился и забыл, что передо мной песок. Гудящая тишина перебивается хеканьем и стуком о поверхность песка. Я думаю…

Мертвый оборотень непонятно как испарился, всегда уверенная в себе тетя не на шутку перепугалась. Мда, делишки. Но это, оказывается, были только цветочки…

Тренировка

Все же правду гласит ответ старой загадки «Что мягче всего на свете?» Подложил под голову правую руку и забылся тревожной дремотой. Красота!

   Выныривая и проваливаясь в сон, находясь на грани сознания, я слушаю – не раздастся ли звук в коридоре, не откроется ли дверь. Не протянется ли по земле протяжный волчий вой…

Беспокойный сон сменяет дремоту, снится серый перевертень с белым пятном на лбу. И отчаянное чувство бессилия, когда ты хочешь, но не можешь убежать, ноги как приклеенные. Ты знаешь, что можешь увернуться и отпрыгнуть, но тело не слушается. Остается беспомощно смотреть, как приближается враг, а в душу заползает леденящий ужас. И в последний миг просыпаешься в холодном поту, несколько минут пытаешься унять бешено бьющееся сердце и ошарашено озираешься по сторонам.

Я просыпаюсь от прикосновения холодной ладошки. Вскакиваю на ноги, готовый биться или удирать, ещё находясь в плену кошмара. На меня смотрит тетя, одетая в свободные зеленые штаны, серую рубашку опоясывает широкий пояс, из-за бляхи выглядывают медные головки игл.

– Чу-чу-чу, спокойней, Саша! Понимаю, что много пережил. Привыкнешь, хотя от снов никуда не денешься. Во снах приходят воспоминания других людей, проживаются целые жизни. Может быть, и мы кому-нибудь снимся.

– Теть Маш, мне последнее время приходят какие-то странные сны. То родители, то в танке бьемся… Вон Давыдов недавно показался. И везде присутствовали перевертни, нигде не видел берендея. Может люди меньше сталкивались с ними? – я слегка расслабяюсь, остатки сна уходят прочь.

– То память людей, которые справились с оборотнями, придет время, и берендеев увидишь. Запоминай то, что снится – когда-нибудь может пригодиться. Боги не зря эти воспоминания отправляют. Мне поначалу тоже разные кошмары снились, пока не научилась с ними справляться, – тетя потягивается, разминая мышцы. – Покажи, как поладил с кадушкой? Или весь день провалялся на скамье?

– Да как ты могла такое подумать? На секунду прикрыл глаза, а ты уже по лбу постучала! Смотри, если не веришь! – я с размаху втыкаю саднящие пальцы в надоевший песок.

Песок нехотя раздается и скрывает покрасневшие суставы. Пальцы полностью уходят в твердые слои, я радостно улыбаюсь.

– Что ж, прогресс есть, а попробуй выдернуть! Учти, песок не должен высыпаться, иначе упражнение не будет полностью законченным, – тетя удовлетворенно цокает языком.

Целая пригоршня вылетает следом за ладонью. Кучки песка насыпаны по бокам кадушки с внешней стороны.

   Ну да, вы сами попробуйте, а потом будете цокать языком!

– Да, с этим пока проблемы. Тебе нужно обучаться как можно быстрее. Поднимайся, будем отрабатывать удар рукой, – тетя встает в свою странную стойку. – Представь, что по твоему телу прокатываются шары. Круглые упругие мячи. Каждый шар свободно перемещается, но при ударе он должен оказаться в точке выхода силы. Пока трудно понять, но повторяй за мной. Если что – поправлю.

Я тоже поднимаюсь в стойку, сжимаю саднящие пальцы в кулаки. Сухонькая тетя плавно обозначает удар, остановив руку у моей груди. Расслабленная кисть за миллисекунду до остановки переходит в жилистый кулачок. Упругая струя воздуха щекочет кожу.

Я инстинктивно свожу руки вместе, пытаясь заблокировать удар, но предплечья натыкаются на металлическую трубу, а не на человеческую руку.

– Говорила же, что ты зря используешь жесткую блокировку, калечишь свои руки, пускаешь по телу разрушающую вибрацию. Делать нужно мягко, уходи с линии атаки и проваливай противника. Оборотни заведомо сильнее, так зачем же тягаться с ними на равных? Тем более, достаточно такого расстояния, чтобы тебя уничтожить, – тетя кивает на свой кулачок, тот незыблемо висит в двух сантиметрах от моей груди.

– Да ладно, что можно сделать на таком маленьком расстоянии? Ни размахнуться, ни ударить как следует, – я не верю и напрасно. Плата за недоверие наступает тут же.

Тетя поднимает уголки губ, и следует сильный удар. Меня отшвыривает на пару метров, воздух с свистом проносится в ушах. Локоть остро пробивает разрядом тока, когда ударяюсь о стену. Я выпрямляюсь, потирая покрасневшее место на груди.

Ничего себе!

Тетя не сдвигается с места, рука держится на прежнем уровне, лишь выпрямились основные фаланги. Кулак перешел в состояние лапы, с прижатыми, как у паралитика, морщинистыми пальцами, удлинился на пять сантиметров.

От этого меня отбросило?

– Теть Маш, ты Брюсу Ли удары не ставила? А то похожее в каком-то фильме видел, – грудь полыхает огнем, словно на мышцы положили горящую головню. Дышится с трудом. И это моя тетя, которая и мухи не обидит…

– Нет, он с другими охотниками занимался. Отведи плечи назад, левой рукой тянись вверх, а правой вниз, так быстрее пройдет. Сможешь повторить удар, или ещё раз показать? – тетя проводит ладонью по серой поверхности самой крупной груши.

Я отталкиваюсь от холодной стены, чучела насмешливо пялятся на мою стойку.

– Помни, что шар поднимается от ноги и подлетает к кулаку в последнее мгновение. Ноги поставь чуть шире, для большей устойчивости, руку ближе к подбородку. Старайся завершать бой одним ударом, сильным, хлестким, резким. Чуть повыше. Пробуй ещё! Ещё! Сделай медленно, кисть прямая. Вот так закрепи и тренируй этот удар сегодня, – тетя подходит к двери.

– Теть Маш, а что у тебя за звездочка такая при оборотне появилась? – медленно провожу удар, обозначив по груше.

– Так у тебя такой же медальон на шее висит, неужели не знал? Постарайся не пораниться, если найдешь, как открыть, – тетя нажимает на свой медальон, из него с легким шелестом выскальзывают желто-бордовые лучи.

Затем так же легко убираются обратно. «Солнышко» расправило лучи, «солнышко» спрятало лучи.

– Здорово! А я и не знал о таком, – я верчу в руках ставший привычным медный кругляш с арбалетиком.

– Ладно, занимайся. Свежий настой поставила в углу. Так, груши здесь, на чучелах можешь потренировать уколы по уязвимым точкам. Учти, что у оборотней точки находятся за огромным мышечным корсетом, удары должны проходить сквозь него, чтобы достигать цели. Я пойду, а то заладил ко мне участковый лазить.

– Теть Маш, а чего мы прячемся? Если ты так спокойно накостыляла оборотню, то может нечего и скрываться? Наберем побольше игл, да и устроим большую охоту! Отомстим за родителей! – я шлепаю чучело перевертня по носу медальоном.

– Саш, тренируйся! Тот оборотень всего лишь недавно укушенный, поэтому так легко удалось его уничтожить. Вот лет через десять с ним гораздо труднее было бы справиться. Опытного оборотня так просто не возьмешь – ещё набегаешься за ним. А у этого мужичка даже укус не зарос, видел свежие шрамы на шее? Но вот куда он потом делся? – тетя в задумчивости пощипывает кончик носа. – Занимайся, Саш, хотя кровь тебе поможет, но без тренировок никак нельзя.

– Отца ты тоже по крови вычислила? – так не хочется опять оставаться в обществе молчаливых чучел.

– Да, его и Александра. Но все, я ушла! Кто-то приближается к калитке. До вечера.

Тетя легко уносится прочь, и вновь я остаюсь один. Верчу в руках медальон, нажимаю и так, и сяк. Провожу то в одной, то в другой последовательности, но острые края так и не выскакивают наружу. Со вздохом надеваю обратно, приятный холодок ложится на грудь. Моё «солнышко» не хочет доставать лучи.

Потянулись выматывающие дни тренировок. Пробуждение происходило так – в меня летел какой-нибудь тяжелый предмет, тетя не выбирала, чем именно запустить. И если поначалу ходил с синяками и шишками, то теперь научился слышать, как при открывающейся двери меняется звук гудения электрического тока. Ловил на лету или банку с соленьями, или табуретку с утюгом. До этого встречал предметы головой или грудью под веселые смешки тети.

Один раз высказался по поводу её издевательств, накипело. Тогда тетя Маша вызвала меня на спарринг и так качественно отметелила, что пропало все желание острить в ответ.

– Уважение к старшим, Саша, это основополагающее направление для развития любого общества. Передавая свой опыт, старшие продлевают себя в молодежи. А юнцы должны слушать и внимать, чтобы совершить меньше ошибок и передать больше опыта последующим поколениям. Знаешь поговорку «Бьет, значит любит»? Она выдает отношение опытных воинов к новичкам. Если воин колотит на тренировке, то отрок должен запомнить удары, найти увороты от них, чтобы не погибнуть в первой же битве. На никчемышей не обращали внимания, и те уходили служить на кухню или в конюшни. Так что поправляйся, на сегодня урок закончен, – втолковывает тетя негромким голосом, когда я без сил падаю на лавку.

Хорошо, что синяки и ссадины уходят на другой день, после крепкого сна. Я ныряю в объятия Морфея, едва коснувшись лавки, а просыпаюсь, подхватывая на лету громоздкий предмет. Засыпаю в ранах, просыпаюсь здоровым. Регенерация, чтоб её…

Регенерация у меня прокачивается на отлично. Раны заживают после короткого сна. Вот со скоростью и ловкостью проблемы, но тетя и их тоже упорно прокачивает. Я напоминаю себе какого-то игрового персонажа, которого упорно качают к битве с финальным боссом. Вот только что там будет за финальный босс?

Когда засыпаю, то иногда вижу перед собой дорогие карие глаза. Думаю о Юле, о ней одной. Как она там? На второй план уходят мысли об оборотнях и ужасах смерти. Вижу, как она мне улыбается. А я гуляю с ней по улочкам Шуи, обнимаю за талию, шучу и наслаждаюсь колокольчиковым смехом. Я тону в омутах её глаз. Я мечтаю ещё раз увидеть её…

Последнее время количество света уменьшается, тетя меняет лампы на более тусклые. Глаза понемногу привыкают, даже ночные выходы не кажутся такими уж темными. Тетя Маша объясняет это тем, что нужно наращивать ночное зрение, так как оборотни чаще всего охотятся ночью. По ночам я гуляю по поднятым над землей бревнам, и с каждым разом жерди становятся тоньше. Падаю, поднимаюсь и снова иду, учусь на ошибках.

Комнатка под землей обогревается за счет проложенных труб. Газовый нагреватель горит у тети в избе. За провинности или недостаточно быстрое выполнение указаний – напор газа уменьшается, и я просыпаюсь от дробного стука зубов. В таких случаях приходится вставать и двигаться, чтобы не окоченеть.

– Мы же не в Африке живем, теть Маш! Зачем тепло убираешь? Вот явишься как-нибудь, а тут на тебя четыре манекена пялятся. Вот тогда поймешь, вот тогда заплачешь, а уже поздно будет! – без особой надежды на жалость выговариваю я после очередного «холодного» наказания.

– Ничего страшного, Саш. Вон мамонты как сохранились в мерзлоте, и ты останешься вечно молодым и красивым. А спустя тысячу лет по тебе будут изучать историю нашего края, всё же польза!

Я научился двигаться по осиновому бревну, установленному в метре над землей, когда тонкая кора слетала со скользкого ствола, а тетя коварно била по ногам палкой. Нужно подпрыгнуть, чтобы палка пронеслась подо мной, иначе встреча пятой точки с землей была неминуема.

Прокачка ловкости, скорости, равновесия… Раньше я о таком мог только мечтать.

Так развлекался и чувствовал свою крутость, пока однажды ночью тетя не предложила прогуляться по заборам. Я согласился, кошки же лазят, а я чем хуже? Пару раз сверзился с подгнивших балок, пришлось улепетывать от соседского Тузика, но, в конце концов, научился ходить бесшумно.

Трудно? Дело привычки.

Выпал первый снег…

   Я стал настолько ловок, что могу пройти над будкой и вытащить кость из-под носа спящего пса. Один раз хотел оставить её на память, как медаль, но вид худого шибздика, который не знает, каким жестоким может быть пробуждение, заставил вернуться и положить кость обратно.

Тетя радовалась моим успехам, но виду не подавала, нагружала физически и морально все больше. Тётка уговорила соседа пустить по забору колючую проволоку, а мне сказать об этом «забыла». Попросила принести собачью кость в очередной раз. Вот когда я подумал о ней много «хорошего» – мой взгляд пылал красноречивее тысячи слов, а изрезанные руки и лодыжки подтверждали непроизнесенное.

Однако косточку Тузика принес, бросил к ногам мучительницы и собирался горделиво удалиться в собственную келью, чтобы повыть и пострадать вволю, но вместо этого получил нехилый пендель и указание отнести кость обратно. В душе погрозив тете Маше кулаком, проделал и это, хотя руки и ноги дрожали от напряжения.

Собака не проснулась, пока тихо клал мозговую косточку в миску, но тут же подняла визг и лай, когда я рухнул с забора, поскользнувшись на мандариновой корке. Только что прошел по черно-белой балке и никакой кожуры не наблюдалось.

Откуда шкурка там взялась?

Я тогда лежал и смотрел в черные зрачки надрывающегося пса. Изрезанные руки горели огнем, ледяными иголочками остужал мягкий снег. Черные глаза-бусинки мелькали в метре от меня.

«Замолчи! Враг близко!» – я постарался передать песику свои мысли. Сам не знаю – почему такое пришло в голову.

– Гав! – неуверенно ответил Тузик и замолчал.

«Тихо, волки рядом!» – песик даже жалобно заскулил.

Животные не выдерживают человеческого взгляда, но дворняга не отрывала от меня глаз. Улыбнулся псу – он едва слышно зарычал, и я тут же спрятал зубы. Тузик наклонял голову то влево, то вправо, то одно ухо поднимал, то другое. Пёс явно находился в недоумении.

«Я тебе не враг! Я смогу тебя защитить от волков!» –  я смотрел ему в глаза и протянул руку между досками забора.

Сперва негромко порычал, но потом пес обнюхал руку и ткнулся влажным носом в ладонь. Мои пальцы прошлись по мокрой шерсти, Тузик тихо рычал, я ощупал напрягшиеся мышцы.

Хотел ещё раз погладить и закрепить дружеский контакт, когда Тузику в нос прилетела ярко-желтая мандариновая корка. Пса моментально подменили, я еле успел отдернуть руку от укуса. Звонкий лай подхватили другие сельские собаки.

– Вот теперь урок закончен, можно и домой пойти, – тетя кинула в рот ломтик мандарина.

Половинка сочного плода полетела в мою сторону. Я поймал её в воздухе.

– Ох, тетя Маша, коварная же ты женщина! – я вздохнул как можно тяжелее и горше.

– Кстати, у меня ещё осталась «колючка», завтра будем прыжки изучать. После баланса, конечно! Но ты молодец, смог слегка повлиять на животное. Делаешь успехи, я-то думала по весне заняться одурманиванием и Зовом. Шуруй в дом, да скидывай вещи, пусть сохнут! – тетя одобряюще пошлепала по спине.

Тренировки, сон, тренировки, сон. Перемежались едой и туалетом. Через каждые три дня жаркая баня. И снова тренировки, сон, тренировки, сон. В сильный ветер, в лютый мороз, в обильный снегопад – наши тренировки продолжались, несмотря на погоду.

К тете периодически заглядывал участковый, но ничего не находил. Сидели, чаевничали, болтали о том, о сем. Приезжали милиционеры, она сама ездила в Южу, когда вызывали на допрос. И вновь – тренировки, тренировки, тренировки…

Я находился в круге Защиты. Иногда, забывшись, натыкался на невидимую преграду. Люди и тетя Маша спокойно проходили сквозь эту стену, а я находился в добровольном заточении-убежище.

– Как так? Тетя Маша, или на тебя не влияет заговор? Почему ты спокойно можешь пройти, а я бьюсь лбом? – в очередной раз ударился о невидимую стену и посмотрел, как тетя пролетает дальше.

– Я не только от оборотней сделала заговор, но и на тебя поставила ограду. Зная тебя, непоседу, можно было бы ещё и наручи наговорить, чтобы ноги и руки сковать – но тогда не сможешь тренироваться. Пока не научишься обороняться от оборотней, будешь сидеть как в детском вольере! – тетя улыбнулась своей шутке.

Я огорченно вздохнул, окончательно рухнула надежда на тихий побег. Хорошо ещё, что приехал Евгений. Он встретился с тетей в Палехе, назначили время и, по всем законам разведчиков и шпионов, пробрались до нашего дома. Для всех же Евгений ночевал у знакомого, а для самого знакомого – у одной замужней дамы, не желающей разговоров.

Под еле слышный треск свечи мы пьем на кухне горячий чай. Я как раз снова провинился и успел замерзнуть, поэтому Евгений оказывается очень кстати. Окна задернуты тяжелыми шторами, но свет все равно не включается. Тетка сказалась о неполадках в электропроводке.

– Сань, не поверишь – сам до сих пор в шоке! Защищаю я, значит, наше доброе имя от поползновений неприятельских, стараюсь, чтобы не повалили в грязь, смотрю, а ты с каким-то парнем на земле обнимаешься, – Евгений укоризненно покачивает головой. Он рассказывает, что произошло в тот злополучный вечер.

 На память приходят простынки с красными пятнами…

– Да не обнимался я! Он со спины зашел! – я хочу объяснить, но останавливаюсь, чувствуя подначку.

– Уволь меня от подробностей вашего интима! Ай! Не бей! Пошутил же! – Евгений успевает заслониться от моего неспешного замаха. – А если серьезно, то я услышал твой крик! Увернулся от Жилы, и тот воткнул нож в бок своему.

– Я этого не видел, – вставляю я, пока Евгений отхлебывает чай.

– Пока порезанный схватился за бочину, а остальные застыли, я успел заметить, как ты ласточкой упорхнул в кусты. Я отскочил от ребят, чтобы дух перевести и чуть не оглох, когда заорал братишка Жилы. Все обернулись, а его черная псина за горло треплет. Здоровенная такая, больше теленка, ещё и лапищами так с боков сдавила, что хруст пошел. Может, мне с испуга привиделось, но пальцы у нее длиннее наших в два раза, – Евгений показывает ладонями жест рыбаков, когда те хвастаются размерами пойманной рыбы.

Словно я не знаю. Если бы Евгению показать мою келью, то он бы узнал много интересного…

– Показалось, наверно. А что было дальше? – я понимающе киваю.

– Не, Сань, ты прикинь – эти отморозки бросились отбивать пацана, а псина откинула в сторону порванного и сказала человеческим голосом: «Кранты тебе, Жила!» – Евгений говорит все тише, а на последней фразе рявкает так, что подскакивают чашки на столе.

Мы с тетей сочувствующе смотрим на него – нашел, кого пугать. Евгений же, не добившись ожидаемого эффекта, шмыгает носом, цапает конфету со стола и начинает её разворачивать, будто ничего не случилось. Да уж, прошли те времена, когда можно было вздрогнуть от резкого вскрика.

– Будешь орать, отправишься домой! – спокойным голосом предупреждает тетя.

– Скучно с вами, непробивные вы какие-то. А вот другие пугались, особенно девчонки, – жалуется Евгений.

– Ты дальше рассказывай, а девчонкам потом будешь заливать, – поглядываю я на друга, и незаметно от тети ворую булочку со стола. Я думаю, что незаметно…

– Да что рассказывать-то? Всё это я уже говорил не один раз, но мне не верят. Та псина накинулась на ребят, а меня словно током ударило, и я взлетел на дерево. Представляешь – за несколько секунд полегли все отморозки. За несколько секунд! Потом эта животина уставилась на меня. Брр. До сих пор мороз по коже, как вспомню эти красные огоньки! – Евгений и в самом деле ежится, будто представляет глаза оборотня. – А когда она прыгнула ко мне, то зажмурился. Думал – всё! Кирдык пришел откуда и не ждали. А потом слышу – рычание, визги, писки!

– Прости, не расслышал – чьи визги? Какой писки? – у меня вырывается нервный смешок.

Тетя цокает языком, и я понимаю, что ещё один день буду согреваться о грушу, не нужно было пошлить так явно. Она склоняет голову к плечу, глядя на меня, и мне приходится положить булочку на место.

– Эх, посмотрел бы я, как ты на дереве пошутил, вот мне было не до смеха. Глаза открываю, а внизу дерутся два пса… или волка, фиг их разберет. Откуда-то ещё один взялся, серого окраса. Вроде как белое пятно у него во лбу заметил. А может, показалось, – Евгений чешет затылок и продолжает. – Сцепились между собой не на жизнь, а на смерть, но потом завыла сирена, и черная псина помчалась прочь, а серая за ней…

Наряд вызвал куривший на крыльце лейтенант, после того как увидел, что в чащу прошло слишком много народа. У милиционеров фуражки дыбом встали, когда увидели, что произошло на поляне. Одного вырвало, другие же выхватили пистолеты и кинулись прочесывать кусты. Слабого желудком послали вызывать подмогу и «Скорую помощь». Евгения же чуть не застрелили, когда подал голос и выказал желание слезть на землю. Потом увидел меня, переломанного и окровавленного…

Милиция двое суток продержала друга взаперти, пыталась докопаться до истины. Евгения не отпускали, пока не появился тот мужичок в сером плаще, что шел возле моих носилок. В этот раз следователь сверкал одним глазом, на другом же чернела пиратская повязка. Голубев велел выпустить Евгения на волю, под подписку о невыезде. Дядька-майор подсуетился для любимого племянника.

Когда же Евгений зашел навестить меня в больницу, «даже апельсинов купил, с тонкой кожурой», то с удивлением узнал, что я сбежал. Мало того, что просто сбежал, так ещё покусал трех здоровенных санитаров, убил милиционера и полную докторшу. Говорили, что и таксиста порвал на Белова, но тут возникли показания водителя фуры, влетевшего в уличное ограждение. Он видел, как пробегали огромные собаки, а одну даже зацепил.

Также на собак жаловался дедок, что влетел в кювет от прыгнувшего сверху пса. Хотя ему не особенно верят, думают – сам перевернулся на крышу и захотел получить страховку. Больница гудела как встревоженный улей. Трое выживших отморозков оказались с отключенными аппаратами жизнеобеспечения, одного успели откачать, а вот двоим не повезло.

Когда, ошарашенный такими новостями, Евгений вышел на улицу, то к нему подошел огромный мужчина. Представился Михаилом Ивановичем, моим соседом по палате. Познакомились, он и рассказал, что произошло на самом деле. Как меня увезла ивановская милиция, а шуйская осталась ни с чем, на этой почве и возник конфликт между органами охранопорядка. Так как честь мундира пачкать нельзя, то и придумали историю про жестокий побег Александра.

Также Иваныч сказал, что мне необходимо помочь и вытащить из объятий милицейского беспредела. Для этого нужно быть в Кохме в определенное время, в определенном месте, отцовская буханка пригодилась очень кстати.

После посещения Мугреево, Евгения часто вызывали на допрос, касательно моего очередного побега, но друг честно отвечал, что в этот день ходил за грибами, и демонстрировал фото с двумя полными бельевыми корзинами, где в правом нижнем углу желтым сияла дата моего побега. При этих словах улыбка тети Маши освещала наш стол – мол, как она здорово придумала с грибами и Иванычем.

Тетя строго-настрого запретила говорить при Евгении о существовании оборотней, меньше знает – крепче спит. Так и приходилось отвечать на неудобные вопросы, что-то придумывать на ходу, или же заедать плюшкой, лихорадочно подбирая нейтральный ответ.

Я спрашивал не только о новостях, но и поинтересовался учебой Юли. Что делает, да как выглядит? Попросил сфотографировать издалека. Тетя при подобных вопросах сделала вид, что ей не интересно и ушла в комнату. Хотя я-то знал, что для нее слышно всё так, словно мы сидим рядом на кровати.

Спросил и ждал с внутренним замиранием – вот сейчас Евгений нанесет удар, и расскажет о Юлином парне, или что девушка выходит замуж. Сердце расправилось из маленького комочка и начало биться активнее, когда узнал, что Юля все ещё одна, не отвечает на заигрывания старших студентов, ходит в основном грустная.

Иногда появляется с синяками, что выглядывают из-под слоя косметики, или не показывается на парах по несколько дней. Каждый день, после занятий, её забирает милицейская машина. Когда я услышал про машину, то сами собой сжались кулаки, желваки на щеках пустились в пляс. Евгений сочувственно покачал головой – подумал, что я много натерпелся от милиции.

Я думал, как с Евгением передать весточку Юле, даже попытался написать письмо, но тетя Маша жестко пресекла подобную попытку, объяснив, что о моем существовании и так знает много людей. А если буду упорствовать, то и вовсе перестанет приводить Евгения. Что ж, я согласился с тетей, она же опытнее и сильнее, но не отказался от мысли передать весточку.

Из техникума меня заочно исключили, дирекция не хотела связываться с уголовником. Хотя Евгений и пытался доказать мою невиновность, но что слово студента весит против слов милиции? В итоге другу посоветовали прекратить нарываться, иначе последует за мной. Я тоже прошу друга не выступать. Пока ещё жив тот напавший отморозок, хоть он и в коме, теплится надежда на мое оправдание.

Душевно распрощались с Евгением, тот подбодрил меня, мол, все будет хорошо. Я пообещал держать хвост пистолетом, на что Евгений поклялся приехать ещё раз, после Нового года, с новостями и подарками. Дед Мороз шуйского разлива!

Амнистия

Наступило тридцать первое декабря. Отзвучали редкие салюты. Под пожелания президента мы проводили ядреным квасом прошедший год.

Тетя перестала кидать банки и табуреты, в дело идут ножи и вилки, в основном метит по ногам. Так же бесшумно открывается дверь, и затхлый воздух рассекает летящий предмет. После будящих вспышек боли, я научился уклоняться или отбивать острые лезвия и заточенные зубцы.

В начале февраля у меня получилось противостоять в спарринге тете.

Когда исчезла из поля зрения, то я успел предугадать, где она появится в следующий миг.

– Наконец-то! – выдыхаю я, коснувшись рулончика бигуди.

– Саша, что-то я зазевалась. Ой, ладно! Не ухмыляйся! Молодец, что коснулся! Пора перестать гоняться за черепахой и попробовать опередить зайца! – улыбается тетя, поднимая с пола упавший рулончик.

Тетя показывает, как вызывать замедление, как протягивать дыхание, как ускорять сердцебиение. И мы сражаемся почти на равных, но я всё равно оказываюсь на полу. Тетя улыбается, но по вздымающейся груди видно, что валять меня не так уж просто, как в первый раз – слегка запыхалась, раскраснелась как после бани.

Она кивает на выход, молнией пролетает по коридору, и выскакивает наверх, перемахивая через три, а то и четыре ступеньки. Я следую за ней, попробую также взлетать, но на второй попытке прикладываюсь лбом о деревянный выступ и выхожу обычным шагом.

Тетя Маша одевается для выхода на улицу, в окно заинтересованно заглядывает полная луна. Глаза настолько привыкли к темноте моей комнаты, что в лунном свете окружающее пространство выглядит так же, как и при ярком солнечном свете.

Я быстро намазываюсь мазью, перебивающей запах, и тоже одеваюсь в легкий спортивный костюм. Ночь встречает морозным потрескиванием, искорками блестевшего снега и холодным сухим ветром. Несколько вдохов, разогревающих тело, и мороз перестает ощущаться.

Тетя Маша жестом приказывает следовать за ней. С места перемахивает три метра до забора, и по жерди устремляется в сторону леса. Пробежала словно по твердой земле за уезжающим автобусом, так же уверенно и прямо. Я стараюсь повторить её прыжок, но немного не долетаю до забора и проваливаюсь по колено в наметенный сугроб.

Пока забрался на поперечину – тети и след простыл.

Аккуратно переставляя ноги по посеребренной морозом балке, я дохожу до края забора. Тети нигде не видно. Как волоски на ноге великана, под забором торчат голые прутья малинника. Несколько сморщенных ягодок стойко противостоят ветрам и морозам, висят бордовыми сережками на черных прутьях. По жесткой корке наста тихо струится поземка, наросшие сугробы похожи на буруны с картин Айвазовского. Не хватает смелого кораблика, летящего между ними и мечущихся чаек.

Поэтические изыски прерывает появление тети. Отстранившись от ствола высокой березы, она манит за собой. Я иду к ней, но ноги проваливаются сквозь твердую корку. Два раза тело погружается по пояс в сыпучую массу, пока я добираюсь до березы.

– Эх, Саша, оглянись назад – прошел, будто ребенок специально долбил наст! Поступь должна быть легкой и невесомой, для этого центр тяжести переносится ближе к горлу, – тетя начинает танцевать по заснеженной площадке. Как пушинка проносится над белыми барханами, сколько ни смотрел – ни следа прохождения по природной простыне не обнаружил.

– Тетя Маша, круто! Научишь, как это делать?

– Конечно, научу, но тут надо мозгами поработать, а не только телом. Представь себя перышком, что невесомо струится в потоке воздуха. Пухом от неоперившегося цыпленка в пыльном завороте ветерка. Самым легким дуновением на лобик ребенка. Вот с такими мыслями и смещенным центром тяжести попробуй пройтись, – тетя Маша кивает на свой танцпол.

Я выдыхаю, закрываю глаза, мысленно поднимаю центр тяжести до уровня лба, представляю свое тело в невесомости, и пробую протянуть тело за скользящими ногами.

Перышко! Пушинка! Ветерок!

Хрясь!

Увы, не получилось – тело проваливается по пояс, да ещё и ртом зачерпываю порядочную пригоршню снега. Пока вылезаю, да отплевываюсь, тетя вальсирует по снежному покрову, подобно королеве на балу, даже мурлыкает под нос что-то вроде «Вальса цветов» Чайковского. Я замираю, глядя на нее.

– Видишь, Саш, как это легко? Повторяй за мной, раз шажочек, два шажочек. Как в детстве, – тетя Маша с улыбкой берет за руку.

– А если я упаду и заплачу? – первый же шаг оказывается провальным.

Рыхлый снег встречает радостным скрипом, под колено бьет жесткая корка. В лесу каркает невидимый ворон. Словно смеется над недотепой…

– Не упадешь, ведь я тебя поддерживаю, а если навернешься, то тогда и заплачешь, – тетя крепко сжимает руку. – Сосредоточься, тебе никто не мешает.

Я сосредотачиваюсь на том, что рука тети забирает весь вес, и мое тело становится невесомым. Делаю шаг. Наст не ломается! Делаю другой, третий. Стараюсь дышать через раз, чтобы неосторожным дыханием не прожечь тонкую снежную ткань.

– А ты боялся, оглянись назад! – тетя отпускает руку и отскакивает на пару метров в сторону.

Оставшись без опоры, я покачиваюсь на месте, наст угрожающе проседает под ногами. Представляю руку тети, забирающую вес, и проседание останавливается. Стараюсь не делать резких движений и разворачиваюсь на месте. На белом снегу отпечатываются неглубокие следы. Мои.

– Закрепи этот успех, в дальнейшем ты должен бегать с платком по любой поверхности быстро и абсолютно бесшумно. Тренируйся, а я пойду прилягу, что-то тяжеловато на груди, – улыбнувшись напоследок своей мягкой улыбкой, тетя уносится в сторону дома.

Ни один прут малинника не шелохнулся, когда тётя проплыла над ними и приземлилась на забор. Я же аккуратно ступаю, не даю мыслям отвлекаться на посторонние предметы.

   Хруст раздается за забором резко, неожиданно. Оборачиваюсь на шум падения. Тетя, не пройдя половины, сорвалась с забора и почти полностью зарылась в холодный снег. Глухо тявкает во сне соседский Тузик.

– Теть Маш, а ещё меня учила легкой походке. Ай-яй-яй, – шепотом говорю так, чтобы донеслось до лежащего тела.

Но из образовавшейся ямки нет никакого ответа. Тетя не шевелится…

Я тут же проваливаюсь в хрустящий снег и, как летящий по лесу лось, бегу к упавшей женщине. Голосит пробудившийся пес, ещё несколько собак отзываются по селу. Метеором пролетев по скользкой балясине, я спрыгиваю возле лежащего тела. Поднимаю на руки. Какой же легкий у тети вес.

– Теть Маш, очнись! Тетя Маша! – я смахиваю снег с морщинистого лица и осторожно похлопываю по щекам.

Прыгающий пес истошно лает по другую сторону забора, но под моим взглядом тут же стихает и понуро убирается в конуру, недовольно урча на ходу.

Утопаю почти по пояс в наметённых сугробах, но иду к дому, неся потерявшую сознание тетю. Кое-как открываю заиндевелую дверь, и пары холода врываются в протопленное помещение.

Кладу на кровать легкую тетю. На лоскутном одеяле медленно тает смахнутый снежок. Черты тетиного лица слегка заострились, но пульс прощупывается. Шлепаю по щекам, и голова безвольно мотается, как у мертвого оборотня, которого я тащил к оврагу. Ужас от происходящего расширяется внутри, на глазах выступает горячая влага.

Я мечусь по тёмной комнате, в комоде нет никаких лекарств, лишь аккуратно сложенное белье. Ни нашатыря, ни вьетнамской «Звездочки», нет даже обыкновенного анальгина. Необходимо бежать за врачом, даже раскрывая себя, выходя из партизанства – жизнь тети важнее.

Устремляюсь на выход.

В дверях комнаты по уху шлепает подушка. Под ноги предательски ныряет невысокий порожек, и я вылетаю в прихожую. Когда же возвращаюсь, то меня встречает довольная улыбка жестокой родственницы. Она лежит на боку, под щекой удобно примостилась правая рука.

– Сразу видно, что не читал книгу по растениям. Иначе плюнул бы вон на тот кустик, в углу прихожей, да и растер под носом, а ты заметался, запаниковал. Эх, Саша, всегда сохраняй голову холодной, иначе таких дел можно наворотить сгоряча, – тетя садится на кровати.

– Тетя Маша, дать бы тебе по загривку за такие шутки, но пока не справлюсь. Могла же просто на словах объяснить, – я укоризненно качаю головой.

Так недолго и «Кондратия» схватить.

– На словах ты вскоре забудешь, а под нервным потрясением навсегда запомнишь, что при обмороках помогает перечная мята. Да и вообще городские жители забыли, что ходят по лекарствам – сразу бегут к докторам и в аптеки. Тратят немалые деньги, а чтобы их заработать лишают себя времени и сил. Круговорот рабства. Нет бы, выбраться на природу, собрать в свое время нужные растения. Травят себя химией, вместо того чтобы набираться сил от матушки-природы. Вот ты помнишь, как лечился от вывиха ноги? – тетя срывает со стены стебелек, плюет на ладошку и растирает в кашицу.

Подсовывает мне под нос – резкий запах мятной жвачки заставляет отшатнуться.

– Конечно, помню! Заставила помочиться на тряпочку, да привязала на ночь. А утром всю опухоль как рукой сняло. Я потом подобную помощь одной девочке в садике оказал, – я потираю нос, выгоняя остатки едкого аромата.

– Ага, ко мне ещё ее мама приходила и жаловалась, что ты дочке сандалии ухайдакал, а у девчонки просто судорога случилась. Еле утихомирила мамашу, а воспитатели ещё полгода следили, чтобы ты не проводил свою врачебную практику на других детях. Ладно, иди заниматься, я понаблюдаю из окошка, но чтобы выучил книгу на зубок, знания всегда важны. По весне пойдем за сбором. Как говорил один мудрец – чему бы ты ни учился, ты всегда учишься для себя, – тетя хлопает ладошкой по спине, провожая на улицу.

– Тетя, пока не забыл, скажи такую вещь – почему вдруг останавливается время, и я вижу себя как бы со стороны? Что это такое?

– Шизофрения, – меланхолично отвечает тетка.

– Вообще-то я серьезно, – я стараюсь протянуть как можно более обиженным тоном.

– В секунды крайней опасности любой человек видит себя со стороны, но не каждый успевает среагировать на то, чтобы эти секунды не стали последними, – учительским тоном произносит тетя. – Ты как раз и обучаешься быть быстрее, сильнее и проворнее людей. Ты прокачиваешься для игры.

– А когда обучусь быть проворнее оборотней?

– Если не начнешь сейчас же заниматься, то никогда! – отрезает посерьезневшая женщина.

– С тобой точно все в порядке? А то я могу остаться.

– Не отлынивай, беги тренироваться! Иначе останешься на схватку, а в моем состоянии это очень опасно для здоровья. Для твоего! – тетя встает в стойку, и я пулей вылетаю на улицу.

Приходит весна. Распусаются почки на деревьях, на темных ветвях проклевываются светло-зеленые листочки. Проталины в сером снегу меняются на прозрачные лужи, пушистый зимний покров ежится и чернеет под палящими лучами солнца. Громче и увереннее поют по утрам просыпающиеся птицы. Природа понемногу оживает, словно пробуждающийся богатырь расправляет плечи и трещит суставами после долгого сна. Настрой на тренировки повышается с каждым днем. Хочется вставать по вечерам и бегать до умопомрачения, дышать удивительными запахами зарождающейся жизни.

Ближе к маю Евгений привез радостные вести.

Помню, как он стремительно влетел в село на отцовской «буханке», слепя редких прохожих желтыми фарами. Я затаился за деревом у нашего дома. Кто вылезет из машины? Евгений выпорхнул как бабочка, даже не заглушил мотор машины. Забухала отсыревшая калитка – отозвалась на торопливые удары кулака. Он как всегда стремителен и тороплив.

Вспыхнул желтоватый свет в окнах нашего дома, словно тетя только что проснулась, хотя сама давно заметила подъехавший автомобиль. Прошелестела открываемая дверь. В халатике, накинутом на ночнушку, и шлепанцах на босу ногу, тетя старательно изображала разбуженного человека. Я черной тенью перепрыгнул забор и влетел в пристройку. Так, мимо двери в баню, пройти на цыпочках и остаться незамеченным.

– Теть Маш! Здрасте! А где Сашка? Пусть танцует и поёт! Я привез для него отличные вести! – похоже, что Евгений подпрыгивает на месте.

– Тише ты, оглашенный, всё село разбудишь! – шаркающие шаги приближаются к калитке, а я змеей проскальзываю в дом.

Пока тетя копается у входа, я успеваю раздеться и нырнуть под одеяло.

Евгений ворвался бушующим тайфуном, схватил меня за плечи и активно затряс – так хороший бармен взбалтывает шейкером коктейль. Я сделал вид, что проснулся и максимально постарался изобразить недоумение. Уставился на радостное лицо друга.

– Вставай, соня, а то все на свете проспишь! Парень в больнице из комы вышел! – Евгений чуть не приплясывает.

– Да ладно? И что, как?

– Тоже рассказал о большой собаке! С нас сняты обвинения, можешь выходить из подполья! Хотя, смотрю и так уже вышел, если на кровати развалился. Да ещё и с грязными руками! Теть Маш, с чего он у вас неряхой-то стал? – оборачивается Евгений к тете, которая застыла в дверях и пыталась запахнуть непослушный халат.

Вот же я хорош – не вытер руки после лазания по деревьям! Тетя укоризненно покачивает головой. Она подходит ближе. Сухонькие руки мнутплаток в руках.

– Привык по подвалам прятаться, вот и не вымыл руки, а я-то и упустила из виду. Эх, и задам же я тебе трепку, если простыня не отстирается! – грозит худой палец. – Я сейчас чайник поставлю, а вы пока поболтайте.

– Сдал, да? Доволен, да? Выслужиться хочешь? Фиг ты угадал, это моя любимая тетя и никому ее не отдам! – я хватаю Евгения за руку и валю на кровать, несколько раз пихаю под ребра.

Евгений делает вид, что пугается и закрывает голову руками. Потом обхватывает меня поперек туловища и пытается закатать в одеяло, но не тут-то было.

Как же слаб оказался мой друг, когда попытался меня побороть, словно пятилетний малыш против взрослого парня. Пришлось немного поддаться и поберечь его, чтобы нечаянно не поломать.

– Подлиза ты, Саша! – слышится из кухни. – Кровать не сломайте, лоси!

За столом, когда немного успокоились от переполнявших чувств, я слышу подробности того, почему приехал однокурсник. Последний нападавший, который лежал в коме, очнулся, и милиция сразу же сунулась к нему за показаниями. Парень опознал меня и Евгения как двух жертв нападения.

Особенно живо обрисован момент: «И поднял он перст указующий и ткнул в одну из пяти карточек. Громыхнул гром оглушающий и даже вода из стакана выплеснулась». Нам с тетей был показан спектакль, как перед Евгением за причиненные неудобства сухо извинился следователь. Как прожег его ненавидящим взглядом – всё в лицах и с максимальными эмоциями.

Не успевает Евгений закончить, как с улицы доносится звук ударов о калитку. Тетя вскакивает с табурета.

– Тетя Маша, нас же оправдали, теперь и на людях показаться не стыдно! – я стараюсь улыбнуться как можно более успокаивающе.

Тетя лишь вздохнула, мол, бесшабашный ты у меня, и вышла встречать нежданного гостя. Мы с Евгением невольно замолчали, прислушались к голосам на улице. Евгений даже чашку с чаем не донес до рта.

О, как! В такую рань участковый пожаловал. Шаги приближаются к дому. Тетя заводит пожилого человека в потертых джинсах и клетчатой рубашке.

– Здравствуйте, Семен Павлович! Арестовывать пришли? – я протягиваю руку.

– Дурачок ты, Саша! Если бы хотел арестовать, то давно бы это сделал! Или вы думаете, что в разведчиков играете? – участковый садится на освободившееся место.

В кружку, на щепоть чая, плещет кипяток.

– А что, Палыч, никак заметил? – тетя тоже подходит к столу.

– Эх, Михална, или люди совсем слепые, что ты в магазине покупать стала в два раза больше, а не толстеешь? Все же видели, что скрываешь кого-то, но у нас народ такой, что ментов не любит и не спешит сообщить. Эх вы, партизаны! – участковый отхлебывает, рыжеватые усы слегка ныряют в чай дегтярного цвета.

– Извини, но так нужно, да и тебе легче перед начальством отчитываться. Не видел и все тут! Сейчас-то нормально, Палыч?

– Да я вижу, что вперед меня новости дошли. Ладно, хоть чая напьюсь, все же не зря топал к вам, – участковый отхватывает кусок от плюшки.

Тетя улыбается, но глаза остаются задумчивы.

– Палыч, так что же теперь?

– А что? Выходите из подполья, да гуляйте смело! Не пакости больше, да не влезай в драку, вот и весь расклад, – говорит милиционер, глядя на меня.

– Не до пакостей сейчас, Семен Павлович. Пропустил я много из-за этой неразберихи. Буду восстанавливаться в техникуме. Да и девчоночку нашел, не до драк теперь, – я грозно зыркаю на саркастически кивающего Евгения.

Тот улыбается, мол, свежо предание…

Ещё немного посидев, участковый уминает пару ватрушек и прощается. Тетя выходит проводить, я тут же кидаюсь к трюмо и, схватив ручку с листком бумаги, пишу несколько слов.

– Женька, передай Юле при встрече. Скажи – пусть не грустит, скоро увидимся, – я сую сложенный клочок бумаги Евгению в руки.

– Да я бы и на словах передал, – бурчит друг и засовывает бумажку в карман.

– Ты передашь, я знаю, потом краснеть придется хлеще помидора. Нет, передай записку, на словах ничего не нужно. Тсс, – я прикладываю палец к губам, услышав, как тетя заходит в дом.

– В общем, мальчишки, пусть пока жизнь идет, как шла. Саша, восстановишься на следующий год. Женя, дальше продолжаешь говорить, что не видел его и не знаешь, где он. Понятно? – тетя внимательно смотрит на нас.

– Тетя, так амнистия же, нас оправдали! – я недоуменно гляжу на нее.

– Амнистия! Какое слово вспомнил! Не простила милиция тебе побега, да и за больницу злы как черти. Малейший предлог нужен, чтобы снова упрятать за решетку. Жень, договорились?

– Да, теть Маш, не видел, не знаю, весь в горе от потери ближайшего друга. Косыночку черную надевать? – улыбается Евгений.

– Поюродствуй еще, шут гороховый! – гаркает тетка и пригвождает Евгения к стулу тяжелым взглядом. – Со смертью не шутят, и над ней не насмехаются! И вообще хватит ватрушки трескать, проглот, домой шуруй. Про Сашку ни слова!

– Понял, теть Маш, я ещё ватрушечку на дорожку прихвачу, чтобы Саньке меньше досталось? А то гляньте, какую он ряху отъел, – Евгений обувается, виновато улыбаясь.

– Возьми, оголоед! Домашним тоже не говори о Саше, меньше знают – крепче спят. Все понял? – тетя ждет, пока мы прощаемся, и выводит Евгения к калитке.

Я смотрю в окно, как Евгений запрыгивает в машину. Он так и не глушил её, вот же рассеянный – записку не забыл бы передать, а то с него станется.

– Что-то строго ты с ним? Подумаешь, рассказал бы родным, что бы произошло?

– Саш, уже происходит – пропадают без вести охотники. Опытные, не первый год охотящиеся на оборотней, а ты даже близко не подошел к своей первой охоте, вот что страшно. Занимайся активнее, не ленись, и вскоре Женька расскажет о тебе, – тетя говорит медленно, задумчиво, убирая посуду со стола.

– А я слышал про воинов ночи, ниндзя всяких японских. Это случаем не охотники? Уж больно мои тренировки на их похожи.

– Были, пока не вздумали стать сильнее. Один укушенный рассказал – какую силу приобрел, остальным тоже захотелось. В итоге пришлось убить всех бывших охотников, иначе они уничтожили бы Японию. Оборачивающийся охотник не может остановить убийства и с ним очень трудно справиться. Тебе бы и с обычным перевертнем совладать, а то втыкал иглы и чуть сознание не терял. Как девочка, что первый раз на приеме у гинеколога, – хмыкает тетя.

– Ну, так что, я заниматься? – я весело вскакиваю из-за стола, ловлю брошенную чашку и в нее же влетает нож.

– Давай завтра, только старайся не показываться людям на глаза. Знают, но пусть не видят, что ты вытворяешь. Занимаешься на воздухе так же по ночам, днем же в своем бунгало, как будешь нужен – позову. Зато сегодня можешь отоспаться на нормальной кровати. Руки помой! – увидев, с какой скоростью я двигаюсь в сторону мягкой лежанки, окрикивает тетя.

Ночи укорачиваются, и я меньше и меньше нахожусь на улице, чтобы не быть увиденным случайным глазом. Тетя же с каждым днем становится мрачнее и печальнее. Я смог-таки выпытать причину беспокойства – оказалось, что от охотников в России осталось не больше сотни человек.

Охотники пропадали один за другим на протяжении долгой зимы. На врага ставили засады, но похититель словно чуял их и обходил стороной. На месте пропажи не находили никаких следов, ни запаха, ни крови жертв, ни царапин от когтей – охотники тихо исчезали, также, как и их ученики.

Тетя ездила к Иванычу, общалась по поводу пропажи охотников. Кряжистый учитель двух веселых парней тоже ничего не знал о том, кто похищает охотников.

Перевертни и берендеи сами находились в недоумении по поводу происходящего. Главы кланов собирались на огромный сход, но никто ничего не мог сказать о происходящем. Решили взять под наблюдение оставшихся охотников.

Тетя Маша отказалась от надзора, мол, и так немного жить осталось – лучше в схватке помереть, чем в теплой постели, но всё-таки мы нарастили ещё два защитных круга. Ворох медных игл расположился по лесу, дороге, часть ушла под воду в реке. Мы окружили себя заговоренной защитой от любого вида оборотней, но я иногда ловил встревоженный взгляд тети.

Тренировки с каждым днем становятся жестче. Марья Михайловна бьет в полную силу. Я редко ложусь спать без огромного бланша под глазом или синяков на ребрах. Приходится постоянно быть настороже, неизвестно когда полетят предметы, или какой будет ужин.

Я прокачиваю лечение, травоведение, духовную сущность… Я металл… Я непобедимый охотник…

Тетя старается разнообразить меню, да и меня, за компанию. И я не знаю наперед – чистая еда или с добавлением таинственных трав, от которых кожа покрывается зудящей сыпью, или же, после скудного обеда, в глубокой задумчивости просиживаю в туалете долгое время.

– Совести у тебя нет! – кричу я ей из туалета.

– Совесть есть, а вот времени нету! Ты не рассиживайся долго, а то кишки вылезут. Про лечение тебе говорила, пока не вспомнишь, как выздоравливать, так и будешь стрелять в пучину! – тетя спокойно копается на грядках.

Так я узнал, какими травами лечат болезни, какими заживляют раны, какие прибавляют сил, какие наоборот ослабляют. Раньше думал, что сказки про «сильную» и «слабую» воду рассказывают только детям, однако реальность оказалась куда фантастичнее. Собирал такие растения, на которые год назад просто наступал, и не подозревал об их силе и значении – очень пригодилась книга по растениеводству.

Я прокачиваю скорость, выносливость, интуицию… Я ветер… Я непобедимый охотник…

На стоявших истуканах отрабатываю удары до автоматизма. Теперь, когда тетя швыряла чучела в мою сторону, то пальцы, окрашенные краской, всегда оставляли след в нужной точке. Медные иглы поражают точки из любого положения.

Я прокачиваю ночное зрение и нахожусь большее время в темноте… Я убийца оборотней… я оружие, которое не знает промаха… Я непобедимый охотник…

– Что ж, в этом тебе не откажешь. Даже при полной темноте видишь, как сова на охоте, но рано ещё расслабляться, вот тебе повязка на глаза, – и тетя протягивает плотную ткань.

Ладонь без труда проникает в кадушку с песком, даже когда тетя пересыпает его камнями. Пальцы окрепли настолько, что могу гнуть гвоздь-сотку.

Евгений заезжает всё реже, оно и понятно – диплом на носу. Да и после пропаж охотников тетка осторожничает. Мало того, что мне не удавалось покинуть круги защиты, так и сама почти никуда не выбирается.

Евгений мало чем радует, когда я расспрашиваю о Юле. Он рассказывает о постоянно встречающей у техникума милицейской машине, о том, что пропадает на несколько дней, потом появляется и прячет глаза за большими солнцезащитными очками.

Постоянно вспоминаю рассказ о том, как он передал записку. Как вспыхнули карие глаза, как радостно зажглась улыбка, как посветлело личико. Конечно, много Евгений добавил от себя, поэтического таланта у него не отнять, но записку, посланную от Юли, я хранил под человеческим манекеном. На небольшой четвертинке листка округлым почерком старательно выведено: «Возвращайся, я жду тебя. Юля»

Тетя ничего не знала о нашей переписке – не хотел лишний раз волновать старушку, одним щелбаном сбивавшую быка с ног.

Я всё также вижу изредка видения и изучаю тонкости и хитрости охоты. Мне помогает опыт охотников, идущих из самой глубины веков…

Милиция отцепилась от меня, пару раз заезжали, брали показания и на этом успокоились.

Местные тоже к нам не суются. Тетя быстро отучила стучаться в калитку заемщиков и болтушек. Соседи немного посудачили о моем неожиданном появлении и вернулись к своим огородам – наступила пора сажать и сеять.

Тетя тоже заставила посадить картошку, лук и другие овощи. Единственное неудобство заключалось в том, что лопата не дается, приходится копать руками, как кроту. Однако после кадушки с щебенкой это показалось детской шалостью – за одну ночь управился.

– Два солдата из стройбата заменяют экскаватор! – комментирует мою работу сидевшая на лавочке тетя. – Вот не сможешь восстановиться в техникуме, тогда отправишься в армию. А у тебя уже и опыт имеется – прямая дорога на генеральские дачи.

– Восстановлюсь, закончу и тогда в армию! Потом можно и в институт поступать, если за два года всю учебу не выбьют. Я же существо ласковое и нежное, мне бы плюшки трескать да в телек пялиться, а ты меня копать заставляешь! – ворчу я на тетю.

– Копай глубже, иначе перекапывать заставлю, нежное существо! – тетя пуляет щепочкой.

Я еле успеваю увернуться от пролетевшего снаряда. Щепка втыкается в доску забора и замирает на черной поверхности, как уродливый сучок. Я взглядом стараюсь передать всю глубину возмущения и уклоняюсь от второй щепки.

Теплее становятся ночи, жарче дни. Многие люди, уставшие от долгой зимы, приезжают на Святое озеро пожарить шашлык и просто отдохнуть. Подогретые алкоголем прыгают купаться, правда, градус быстро выветривается в холодной воде. На плавающих людей смотрят, как на сумасшедших, либо как на героев, если похожая «смелая вода» гуляет по крови.

Бой за жизнь

Появляются разноцветные палатки. Каждый вечер, пробегая по лесу, я то и дело вижу новых туристов. Иногда приходится тушить забытые костры, чтобы по лесу не пошел пал.

В один теплый вечер я бесшумно мчусь по лесу, под ногами пружинит мягкий мох, едва слышно шуршит прошлогодний ковер опавших листьев. Птицы, припозднившиеся к ночевке, провожают заходящее солнце усталым пересвистом. Красные лучи пронзают зародившуюся листву, постепенно поднимаются выше, оставляют деревья на ночь без света и тепла. Природа понемногу засыпает.

Легкие работают, как поршни в «Ламборгини». Ноги не знают усталости. Куда там Ведьмаку Сапковского с его тропой – охотник по имени Саша легко уделает его по скорости и выносливости.

Сквозь шелест играющего с листьями ветерка издалека доносится зычный голос кукушки. Не считаю, сколько раз прокуковала – ни к чему тревожить судьбу. Подныривая под раскидистые ветви кустов, огибая шершавые стволы деревьев, я бегу вслед уходящему солнцу, стараюсь двигаться как можно тише.

Ничего не предвещает опасности, когда впереди пилой лесопилки звенит тонкий женский визг. Крик о помощи обрывается почти сразу, будто выключили звук на телевизоре. Я бегу туда, как и всякий нормальный русский человек, когда звучит мольба о помощи.

Ноги сами выбирают дорогу, перепрыгивают через поваленные стволы, обегают небольшие овражки. Звук борьбы приближается с каждым прыжком, с каждым отрывом от земли.

Я со всего маху налетаю на невидимую упругую стену, жестко отбросившую назад.

Долбанный Защитный круг! Он меня не выпускает!

В нескольких десятках метров от меня происходит яростная борьба. Двое парней разложили на земле девушку, а та кричит и из последних сил пытается вырваться. Поодаль лежит парень с разбитым носом и связанными руками. Возле него без сознания другая девушка.

Один насильник улыбается, прижав локти светловолосой жертвы коленом к земле. Правая рука закрывает рот, левая же активно мнет белоснежные груди с пунцовыми навершиями. Разорванная майка белеет опавшими крыльями.

Второй пытается стянуть красные трусики, резко контрастирующие на белизне незагорелого тела. Девушка отпихивается ногами, бешено мотает головой, мыча сквозь удерживающую руку.

   Она кажется чем-то знакомой, а когда её взгляд падает на меня, то словно ушат ледяной воды опрокидывается на голову!

Юля!

Юлю распяли на земле и пытаются удовлетворить животную похоть незнакомые парни! Точно не сельские ребята – этих я не видел раньше, даже среди тех, кто приезжал в гости.

Юля!!!

Только сейчас до меня доходит ужас происходящего, до этого мозг отказывается верить глазам. Я бью в стену защитного круга, но, как всегда, она упруго отшвыривает обратно. Кидаюсь второй раз, третий.

Парень смог раскинуть бьющиеся ноги и дергает за ширинку, пытаясь опустить бегунок вниз…

– Отпустите девчонку, твари!!! – я ору как можно громче, в надежде испугать и сорвать преступление.

Молодые люди вздрагивают и поворачивают голову на звук. Лежащая Юля тоже увидела меня и активнее забилась в удерживающих руках.

Юля, моя девочка!

Ещё раз вонзаюсь плечом в защитный круг – моя охрана и моя преграда на пути к спасению любимой. Я отлетаю и шлепаюсь на пятую точку. Вскакиваю обратно. Может, со стороны это и выглядело забавно, будто я мим и даю бесплатное представление, но мне явно не до смеха.

Молодые парни ничем не отличаются от других, гуляющих по улицам, сидящих на парах, болеющих за футбольные команды – никаких угрюмых взглядов и тупых лиц. Глаза внимательно осматривают меня, а после рты растягиваются в улыбке – я оказался один, парень без сознания не в счет.

– Слышь, пацан, вали отсюда! Или присоединяйся, после нас будешь. Тут на всех хватит, – парень похлопывает по лоскутку красной ткани.

Юля умоляюще смотрит на меня, как на последнюю надежду, так утопающий смотрит на медленно приближающийся берег. От взгляда, от молчаливого призыва о помощи глубоко внутри закипает клокочущее безумие ярости. Моментально все краснеет, остаются три цвета, ярко-белый, зловеще-черный и различные оттенки крови. Время замедляется.

Уничтожить! Ненавижу!

Я всасываю недостающий воздух…

Дрожат колени от выплеска адреналина…

Злая энергия распирает изнутри, по венам струится обжигающий огонь, я буквально вижу разделяющую нас преграду. Защита натягивается переливающейся паутинкой, когда я сантиметр за сантиметром прорываю твердую ткань. Тонкие лапки трещин бегут по магической стене, и она продавливается, распадается на сотни блеснувших и тут же растаявших осколков.

Волна торжествующей радости от преодоления преграды подносит к следующему кругу.

Ещё немного и я смогу тебя защитить!

Юля! Держись!

Со стороны выглядит представлением французского клоуна, когда человек, вырвавшись из одной невидимой преграды, ударяется о другую.

Меня отбрасывает назад отпружинившей преградой, но я начинаю продавливать очередную стену. Капли пота дрожат на бровях, я чувствую, как в плечо втыкаются раскаленные иглы, но давлю дальше. Наполненные влагой карие глаза придают сил, энергия выхлестывается через край. Я беззвучно кричу, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха.

– Блаженный что ль? Много сейчас дурачков в деревнях развелось! – удерживающий тонкие руки, парень наблюдает за моим выступлением. Он кидает вниз. – Расслабься, милая и получай удовольствие, этот пацанчик тебе не защитник. Видишь, он сам с собой не может справиться, ноги заплетаются.

Я чувствую, как плечо протискивается в прогибающуюся стену, тело превращается в каменный таран, и в тоже время такой легкости в мышцах давно не ощущалось.

Беззвучный треск, мириады искр в плечо, и глаза, молящие о спасении…

Держись, Юля, я иду!

Ещё немного и стена разлетается, как и прежняя. Отнимается от боли плечо, когда ударился о последнюю преграду.

Защита? Какая защита, когда рядом такое…

Насильники в десяти метрах даже не думают прекращать свое дело. Юля из последних сил выбивается, крутится как уж на сковороде, но видно, что не так далек тот миг, когда она обессилено сдастся.

Миллиметр за миллиметром я протискиваюсь в непробиваемую твердь…

Миллиметр за миллиметром толкает иссякающая сила…

Миллиметр за миллиметром я глубже проникаю в последнюю, самую заговоренную стену…

Юля закатывает глаза, похоже, что сознание не вынесло унижения и соскользнуло в спасительное беспамятство. Точеные ноги обессилено вытягиваются по обе стороны от насильника. На матовой коже ярко-синими пятнами наливаются следы от хватавших пальцев.

– Смотри, убогий, что настоящие мужики с бабами делают. Потом и сам сможешь попробовать, а то когда ещё шанс обломится! – насильник стягивает джинсы, не отрывая взгляда от сдавшейся цели.

Я рычу, с головой захлестывает ненависть, подбрасывая в горящую топку ярости очередную порцию гнева.

Миллиметр за миллиметром…

Мразь! Уничтожить! 

Таким не место на земле.

Миллиметр за миллиметром.

Воздух вагонами летает по легким.

Убить! Разорвать!

Миллиметр за миллиметром.

Все ближе, лишь бы успеть. Лишь бы не дать ей повода возненавидеть мужчин.

Миллиметр за миллиметром.

Я второй раз рождаюсь, пробивая держащую пленку.

Другой насильник тоже избавляется от одежды – скидывает майку и берется за ремень джинсов.

– Стойте, гандоны! – я захлебываюсь криком.

Но главное – смог отвлечь!

– Как ты нас назвал, полудурок?

Парни поднимается от полуобнаженной девушки, уверенные в своей силе и превосходстве двоих над одним. Два молодых человека, убежденные в своей правоте и праве поступать безнаказанно…

Меня отделяет от них тоненькая пленка…

Незыблемая стена падает, разлетается мелькнувшей серой пылью. Я оказываюсь лицом к лицу с полураздетыми парнями. Тяжелые руки взлетают в стойку.

Прорыв сквозь стены защитных кругов отнял почти все силы, красная пелена ярости понемногу спадает, но я ещё в состоянии справиться с двумя засранцами. Дыхание вырывается сквозь раскаленные легкие, в ушах гулко бухает кипящая кровь.

Молодые люди избавляются от одежды, остаются в небольших плавочках. Спортивные тела, рельефные животы – на таких девушки сами вешаются, а им захотелось недоступного. Позади «культуристов» лежит без сознания Юля.

– Ну что, парни, я вам предлагал оставить девчонку? Пеняйте на себя! – из горла вырывается не то крик, не то рык.

Парни переглядываются и ржут. Смех пригибает все ниже к земле. Хохот сотрясает крепкие тела, головы клонятся к молодой траве, ещё немного и парни уткнутся лицами в землю.

   Ну, посмотрим, кто сейчас посмеется, ублюдки!

Я делаю шаг по направлению к смеющимся людям, и те резко выпрямляются. Однако, не просто выпрямляются – словно внутренним взрывом разрывает розоватую кожу, и на свет вырывается черная шерсть. Кожа ошметками ссыпается вниз, в сочную траву, в желтизну одуванчиков. К небу поднимаются оскаленные пасти, из недр вырвается оглушающий вой, бьющий молотом по барабанным перепонкам.

Руки, недавно тискавшие мягкое тело, вытягиваются в мохнатые грабли с острыми когтями. По ним буграми струятся мускулы, похожие на корни старого дуба. Туловища раздаются в плечах, подобно надувшей капюшон разозленной кобре, вспучиваются круглыми валиками разросшихся мышц.

Спустя несколько секунд передо мной стоят два молодых оборотня. Острые блестящие клыки вылезают наружу, глаза сверкают из чащи жестких черных волос, вытянувшиеся уши нервно подрагивают. Вот почему ребята оставались спокойными, когда я ломился к ним – какой-то сельский дурачок против двоих мощных зверюг.

И я сам проломил защиту от них, да к тому же остался почти без сил. Колени дрожат, пелена ушла из глаз, но ярость продолжает поддерживать на ногах. Теперь же к ней прибавляется ненависть. Ненависть к убийцам родителей и многих охотников, к свободно разгуливающим тварям.

Убить! Уничтожить!

Перевертни довольно переглядываются, когда я «в ужасе» заслоняюсь руками, падаю на колени и ползу обратно. Никакого оружия в руках, но я успеваю заметить блеснувшую на солнце шляпку медной иглы под елочками мха. Тетя всегда заставляла носить с собой одну из игл.

На всякий случай.

Как гласит японская мудрость: «Даже если меч понадобится один раз в жизни, носить его нужно всегда». Понадобился меч, но он так невообразимо далеко от меня…

Я проломил три Защитных круга, и эта спасительная соломинка вылетела из петли на одежде.

Как до неё добраться?

Оборотни урчат, предвкушая скорую потеху. Только бы доползти, а там мои шансы выжить немного увеличатся. Два метра до иглы, словно два миллиона километров – бесконечность. Я играю самозабвенно, словно выступаю перед Станиславским, подвываю и морщусь. Обоссался бы, но решаю не переигрывать. Я отползаю прочь, загребаю руками влажную прелую листву.

Как же трудно двигаться – после преодоления кругов тело ломит, руки даже и не думают подниматься.

Надо собраться! Надо!

– Защитник! – ревет правый «демон ночи». – А кто тебя защищать-то будет?

– Уйдите, бесы! Не трожьте меня, окаянные! – тонким голоском я верещу в ответ. Вроде получается.

Перевертни упиваются своей властью над ползущим, ничтожным человечишкой. Растягивают удовольствие, наслаждаются страхом и ужасом, у меня даже слюна течет из уголка губ. Возвышаюсь над слизняком, словно вставшие на дыбы кони.

Все для зрителей, все для успеха…

Убить! Уничтожить!

Время понемногу замедляется.

Полтора метра до иглы. Шляпка краснеет как налитая солнечным светом клюква среди пушистых кисточек мха – тонкий столбик надежды на победу, надежно утопленный в мягкой земле. До него всего один прыжок, пара шагов или пять ползков – только бы не заметили. Я стараюсь не показывать направление, а медленно отползаю. Прочь от оборотней… и ближе к игле.

– А хочешь стать таким же бесом? – спрашивает оборотень и шагает ко мне.

Второй же принюхивается, блестящий нос подергивает под дуновения ветра.

– Нет! Не-е-ет! Мама-а!! – пищу я и отшатываюсь от нависающей глыбы мышц.

Получается выиграть ещё полметра – протяни руку и возьми, но внезапно гулко ухает земля. Возле перепачканных рук вырастает нога перевертня, по ней струятся взбухшие вены, которые бечевками перетягивали мохнатый ствол.

Цель так близка, но нельзя показывать вида, нужно продолжать играть. Я испуганно сжимасюь, остальными чувствами ощущая склонившегося оборотня. На плечо ложится лохматая лапа с острыми когтями, словно выструганными из крепкого дерева и опущенными в черный лак. Крючковатые пальцы похожи на толстые ветви вяза, крупные, шершавые. Спинным мозгом я ощущаю, как оборотень приготовился вцепиться в шею «беззащитной» жертвы, но его тяжелая лапа слегка подталкивает мое тело вниз. Я этим не преминул воспользоваться.

Нырок головастиком в подрастающую траву, и кончик носа почти упирается в шерсть на мускулистой ноге. Запах мокрой псины ударяет по обонятельным рецепторам.

Взгляд падает на красного муравья, который спешит по своим делам и перебирается через жесткие волоски. Вот ему-то совсем наплевать на двух громадин в синем небе – он тащит соломинку.

  Руки скользят вперед, животом я ощущаю выпирающий из земли корень. Дождевым червем в руку скользит холодный стержень.

Есть!

Теперь я вооружен и даже опасен, хотя и подвываю от ужаса.

Играть! Всё для благодарных зрителей! Всё для Игры!

– Тля! – гремит надо мной так, словно небольшой обвал случился в горном ущелье. – И ты хотел заступиться за девку, когда сам себя не в силах защитить? Ты не достоин человеческой смерти и будешь раздавлен как насекомое, как вонючий клоп.

Нога убирается, пора!

Выдох!

Время замирает, застывает в воздухе тополиная пушинка, еле-еле поднимаются крылышки у пролетающей мимо стрекозы. В её фасеточных глазах отражается поднятая лапа оборотня, словно танцующий ухарь выделывает коленце и замер, прежде чем топнуть о землю; отражаюсь я, что застыл под лапой; отражается второй оборотень, который скалится в стороне.

Окружающий мир покраснел…

Я перехожу в режим охотника…

Перекатываюсь на спину и выстреливаю правой рукой! Как раз в точку на ноге, которая парализует волосатую конечность. Как на тренировке – удар и тут же откат от чудовища.

Время возвращает свой прежний ход. Перевертень воет, ударив по пустому месту. Лапища взрывает дерн и по щиколотку погружается в мягкую землю.

Я успеваю подняться и встаю в стойку – левая ладонь на уровне плеча, а в правой зажата медная игла. Оборотень двигается ко мне, но парализованная нога предательски подламывается. Огромный зверь едва не падает ничком. Каким-то чудом «насильник» восстанавливает равновесие и переносит вес тела на здоровую ногу.

Бросок вперед!

Шпалой проносится над головой смертоносная лапища. Игла с легким чмоканьем впивается в левую глазницу. Вслед за брызнувшей алой струйкой скулящий вой пронзает вечерний воздух.

Я тут же отскакиваю, боковым зрением слежу за вторым оборотнем, и делаю скользящий блок на удар. Как на тренировке от летящей груши… Лапища проносится в миллиметре от виска, слегка ерошит волосы.

Раздается тихий звук хлопка второго глаза. Я успеваю присесть под лохматой лапой и снова отпрыгнуть.

Ослепленный перевертень машет лапами как мельница при сильном ветре. На один из мощных ударов и попадает лохматый коллега. Оборотень кидается на помощь, но я уворачиваюсь и подныриваю под мохнатую балку ослепленной мельницы, которая с треском врезалась в лобастую башку напарника.

Пока нападавший оборотень отлетает, я успеваю вонзить иглу в лоб ослепленного. Тот вздрагивает и обмякает, устало опускает лапищи вдоль тела.

Волосы втягиваются в тело, темная сморщенная кожа разглаживается и светлеет. Перевертень уменьшается в размерах, переходит в человеческое состояние. Парень в плавках заваливается назад, во лбу, как красная точка у индусов, красуется шляпка медной иглы.

Остается удар в сердце! Комбинация должна быть завершена!

Скользкие от крови пальцы едва успевают захватить шляпку, когда подлетает второй оборотень.

Широкой лапищей, размером с лопату для снега, меня относит в сторону. Двигается оборотень гораздо быстрее первого. А тот теперь лежит подрубленным стволом на окровавленной траве. Я перекатываюсь через голову и вскакиваю на ноги, сжимая скользкий стержень.

Выдох.

Сил не осталось, руки налились свинцовой тяжестью. Возникает предательская мысль – закрыть лицо и будь что будет, но я тут же отгоняю ее прочь.

– Охотник! – рычит оборотень. – Мы тебя давно ищем!

– Шел бы ты своей дорогой, перевертень! – я стараюсь отдышаться, не отрывая взгляда от изготовившегося к прыжку оборотня.

– Ты один, охотник! Смирись и прими быструю смерть! – рычит оборотень и переносит вес на правую лапу.

Оборотень хрипло дышит и радостно скалится. Похоже, потеря напарника ни мало его не смущает. Я успокаиваю дыхание, готовлюсб к нападению, «качаю маятник» – чтобы уйти с линии атаки и оказаться сбоку противника.

Солнце почти скрылось за горизонтом, лишь окрашенные оранжевой краской лучей верхушки деревьев показывает, что оно ещё здесь. На полянке лежат два молодых человека, а также две девушки без сознания. А на краю поляны, неподалеку от могучих сосновых стволов, застыли друг напротив друга человек и оборотень. Картинка из фильма ужаса…

Руки тяжелые, как чугунные болванки. Ноги дрожат, но не от адреналина, а от усталости. Воздуха не хватает, глотаю его как воду – такой же жидкий и прохладный. Пот водопадом струится вниз, спутанные волосы лезут в глаза. Вдох.

Оборотень броском кобры появляется возле меня. С земли взлетает мох и тонкие веточки – массивная лапа шлепает по тому месту, где мгновение назад находится моя ступня. Я вальсирующим пируэтом ухожу в сторону и бью верной иглой снизу вверх, метясь в заросший кудлатой шерстью глаз.

Рука так и повисает в воздухе, перехваченная стальной хваткой когтистой лапы…

Удар другой руки уходит в сторону – так ракеткой отбивают легкий волан играющие дети. Оборотень довольно скалится, глядя на мои слабые попытки вырваться из металлической лапищи.

Предательская мысль сдаться снова возвращается, но я вопреки всему продолжаю сопротивляться, свободный кулак поднимается раз за разом. Мои усталые удары с легкостью отбиваются.

Ноги подламываются, глаза жжет огонь едкого пота, в раскаленные легкие не поступает достаточно воздуха. Рука с зажатой иглой понемногу синеет от крепкой хватки. Красные глаза оборотня светятся предвкушением скорой победы над обессиленной жертвой.

Я не могу увернуться…

Перевертень хватает меня в охапку, и огромные зубы оказываются в нескольких сантиметрах от лица.

Если он меня укусит, то я тоже стану оборотнем…

Железные лапы неторопливо сжимаются, жизнь понемногу уходит из меня, как сок из сдавливаемого пакета. Попытки уколоть иглой лохматое тело не приводят к успеху – оборотень лишь морщится, как от щекотки. Безуспешно пиная чугунные колонны, я не могу пошевелить руками, вдыхаю зловонный смрад из ухмыляющейся пасти.

  Зверь не торопится кусать, ждет, пока мое тело окончательно обмякнет, играет как кошка с мышкой, то разжимает, то снова сжимает лапы. В глазах темнеет, словно невидимый оператор гасит свет в кинозале перед наступлением фильма.

Время почему-то не останавливает своего хода… Я умираю в стягивающем обруче.

Воздух не хочет входить в сжавшиеся легкие, я вижу, как кусты и деревья окрашиваются в серый цвет. Оборотень наблюдает за моей агонией с интересом профессора, разглядывающего в микроскоп жизнь бактерий. Спасения ждать неоткуда, рядом нет тетки-заступницы.

Мелькает мысль – зачем полез в это дело, а не пробежал дальше за защитными кругами?

Я русский! Я не могу иначе!

Яркой молнией вспыхивают мысли, и это придает немного сил. Их как раз хватает, чтобы слегка взмахнуть кистью.

Игла бордовым росчерком взлетает вверх. Ладонь ломит от неловкого броска.

Мутнеющим сознанием я отмечаю несколько переворотов блестящей палочки. Оборотень слегка скользнул по ней краем глаза и тут же уставился на меня, не желая пропустить ни мгновения выдавливания жизни.

Я вытягиваю шею и успеваю ухватить иглу за шляпку. Зубы противно ноют, когда впиваются в жесткий металл.

Чмок!

Оборотень ещё радостно скалится, когда мои губы касаются шерсти, окружающей глазную впадину. Лохматая голова резко отдергивается, едва не вырывает зажатую в зубах иглу. Из пустеющей глазницы льется бело-красная жижа, сопровождаемая жутким ревом боли. Уши тут же закладывает толстой ватой, не пропускающей ни звука.

Кольцо лап слегка разжимается, и прохладный воздух струей окатывает раскаленные легкие. Сквозь мутную пленку вижу, как зубастая пасть стремительно приближается к моему горлу.

Помирать так с музыкой!

Я бью иглой в оставшийся глаз, подаю голову навстречу острым зубам, словно укротитель, засовывающий голову в пасть льву.

Клыки касаются моей кожи, но тут же отдергиваются прочь, когда игла пронзает второй красный глаз. Щетинистый нос шлепает по подбородку так, что у меня хрустит в шее. Лапищи взлетают к осиротевшим глазницам, я же, как сброшенный с телеги мешок картошки, падаю в примятую траву.

В полете я успеваю пронзить черное сердце оборотня – словно дятел пробил крепкую кору.

Воздух!

Вдох!

Сквозь сжатые зубы свежий ветер проникает вместе с какими-то крошками. Сверху валится обнаженный человек, придавливает центнером веса к мягкой траве. Я еле дышу. Болит все, что могло болеть, начиная от корней волос и заканчивая ногтями на ногах.

  Крошки оказываются кусочками крепко сжатых зубов – от напряжения чересчур сильно стиснул челюсти.

Дело ещё не закончено – отдыхать рано, нужно завершить дело и нанести каждому перевертню по последнему удару.

Я спихиваю тяжелое тело неудавшегося насильника. Тот перекатывается на спину, выставляет вверх торчащую из груди шляпку иглы. От медного штырька по розовой коже растекаются струйки алой крови, капают на примятую осоку. Сквозь судороги маячит легкое дыхание, оборотень ещё живет, и вскоре может восстановиться, если не принять срочных мер.

Преодолевая немощь и охватившее бессилие, какое появляется при очень высокой температуре, я смог подняться на колени. Голова кажется опустошенной дождевой бочкой, непослушные пальцы скользят по окровавленной шляпке, срываются и захватывают вновь.

Медленно выходит блестящий стержень, тотчас цвиркает небольшой фонтанчик, в такт ещё бьющемуся сердцу. Игла выскользывает из непослушных рук, окрашенная осока жадно принимает в моё небольшое оружие.

Ещё три вдоха и выдоха…

Через «не могу», через «не хочу» я тянусь за иглой и слышу, как рядом хрустит ветка. Ещё одного оборотня я не вынесу.

Сквозь мутную пелену я вижу стоящую Юлю.

Понимаю, как я выгляжу в любимых глазах, весь оборванный и окровавленный на коленях перед ослепленным противником, и ещё один валяется поодаль…

Юля испуганно смотрит на меня, как на чудовище. Как на монстра, что убивает всех на своем пути. Испуг и одновременно отвращение читается в её взгляде. Она даже не пытается прикрыться, забыв о своей наготе.

Как ей объяснить, что на самом деле произошло?

– Ка-ак ты себя ч-ч-чувствуешь? – слова выдавливаются по капле.

Усталость накрывает тяжелым пологом. Сейчас бы лечь и забыться.

Рядом с трупами.

Неважно.

Но ещё нужно завершить начатое.

– Я в порядке, а ты весь в крови… Что случилось? Что с ними? – Юля показывает на лежащих оборотней.

– Юля, я должен… закончить одно дело. Проверь, пожалуйста, как там твои… друзья! – рука скользит по игле.

Остается нанести два удара.

Только бы девушка отвернулась.

Карие глаза сверкают, и Юля бросается к лежащей паре. Тихо приговаривая, она пытается привести их в чувство.

Мне хватает этого времени, чтобы успокоить оборотней навсегда. Навсегда. Твари больше не будут ходить по земле…

В голове всё крутится, руки трясутся как у эпилептика, в ноги налили раскалённого свинца.

Убрать эту мерзость, утащить в кусты, а после похоронить!

Чтобы случайно не наткнулись дети, чтобы не возникало вопросов у взрослых…

Вдох и выдох.

Шаг за шагом, кровь окрашивает траву в грязно-бурый цвет… тянутся мятые полосы… выскальзывает из рук ещё теплая кожа.

Второе тело падает в небольшой овражек и ложится поверх первого. Не до порнографии, нужно закрыть от случайных глаз. Кто-то бросает сверху ветку.

Юля!

– Они очень плохие люди. Я не оправдываю тебя, Саша, но ты иначе не мог.

Странно такие речи слышать от девушки, я думал, что Юля завизжит, убежит, или ударится в слёзы. Красавица, что снилась мне по ночам, стоит рядом и помогает закидывать трупы травой и ветками.

Я жестом показываю, что хватит.

Отходим на десяток метров, и я падаю на колени. Юля обеспокоенно подхватывает меня, опускается рядом.

– Как твои друзья?

– Понемногу приходят в себя, я волнуюсь больше за тебя. Снимай майку, я обработаю раны. Ох, и ничего себе, – вырывается у неё при взгляде на мою спину.

Я весь один сгусток боли, поэтому не ощущаю, что там…

Разодранная в клочья майка предвещает мало хорошего. Юля отбегает и возвращается с автомобильной аптечкой.

– Не дергайся, сейчас будет щипать! – её прохладные пальцы скользят по спине.

От нежных прикосновений боль отступает. В голове всё шумит, когда по спине прокатываются капли лавы. Я слышу, как шипит перекись водорода на краях раны.

– Тебе срочно нужно в больницу! – безапелляционно говорит Юля.

– Ничего, на мне заживает как на собаке. Как ты здесь оказалась? И почему в такой компании?

– После твоего письма я не отставала от Евгения, и он под большим секретом рассказал, что ты живешь в Мугреево. Я упросила отчима отпустить нас с Таней и её парнем в поход. Ехать до вас недалеко, мы и решили остановиться на ночь на природе, а утром собрались погулять по селу и… возможно… увидеть тебя. А эти, – она кивает на овражек, – появились из кустов и сначала попросили закурить, а потом начали приставать. Серёжка вступился за нас, они его избили, ударили Таню. А меня… Потом я увидела тебя и… потеряла сознание.

– Значит, я успел вовремя. Ой! – дергаюсь я на очередной ожог.

– Извини, ещё немного осталось!

– Ничего, всё нормально. Но отсюда нужно уходить. Вдруг они были не одни.

– Ночь наступает, вряд ли кто-нибудь придет. А в темноте я боюсь идти, ты весь изранен, да и ребята ещё слабы для переходов. Давай, переночуем здесь, а утром поищем помощи?

Рядом с убитыми оборотнями ей спокойнее? Странная девушка, может, я чего-то о ней не знаю?

Головокружение накидывается с новой силой, и окружающий лес вертится в бешеной пляске.

Юля теребит меня за плечо.

Почему я лежу на земле? Зачем на меня бросились кусты?

– Саша, Саша, очнись.

– Всё в порядке, секундная слабость. Пройдет.

– Пойдем к палатке, я сейчас костер разведу. Ты должен прилечь.

Я и сам не заметил, как на небо высыпали звезды. Думал, что это в глазах так потемнело.

Парень благодарно пожимает мне руку, что-то говорит, но слова с трудом проникают сквозь шум в ушах. Темноволосая девушка раньше была рыженькой, я вспомнил, как в тот злополучный вечер девушка танцевала с Евгением. Она чмокает меня в щеку. Я мычу в ответ что-то героическое.

Ноги не держат, и я чуть не падаю у брезентового полога. Но всё же беру себя в руки и заползаю внутрь. Падаю на спальный мешок и почти отключаюсь, когда чувствую, что рядом кто-то есть.

– Ты спас меня, Саша! – произносит девичий голос.

– Юля, я не мог поступить иначе, – слова выдавливаются с трудом, как паста из полуоткрытого тюбика.

– Я никогда не была с мужчиной… а эти…

– Всё позади, Юля, всё позади, – глаза слипаются, в этот момент так хотелось, чтобы меня оставили в покое.

– А у тебя… У тебя когда-нибудь было?

Я лишь усмехаюсь в ответ. Если играть рыцаря без страха и упрека, так играть до конца. Я вздыхаю и закрываю глаза.

– Подожди, скажи, у тебя раньше… это… было?

Я вспоминаю слова опытного общажного ловеласа о том, что с девушками никогда нельзя говорить о бывших. Не рассказывать же Юле о Людмиле, и я решаю отрицательно помотать головой.

– Нет, как-то не до этого было. Учёба и спорт занимали всё время.

– Ты мне не врёшь? – её глаза поблескивают в сумраке палатки.

– Не вру, – я стараюсь сделать голос как можно более убедительным.

– Извини, что спрашиваю. Отдыхай, я пойду с ребятами поговорю, – Юля накидывает ветровку и выскальзывает наружу.

Я успеваю улыбнуться во все свои тридцать два зуба, когда снаружи раздается испуганный крик.

Я дергаюсь наружу, но не успеваю…

Крыша палатки сминается внутрь и бьет в лицо…

Мир вспыхивает ослепляющим светом боли, заполняет пространство головы и растворяет меня в ней.

Яркая вспышка уходит в непроглядную тьму…

Тетя Маша

– Ну, ты чово, Петруха? – Степан вглядывается в мое дергающееся лицо, пока перевязывает рану. – Сильно зацепило?

Перед глазами до сих пор зрелище – залетает круглая бомба и крутится на полу. Много таких снарядов прилетает со стороны германцев, но так близко падает в первый раз.

Она взорвалась, а я тогда успел ещё подумать, что всё, амба. Цепляет осколком, вроде царапина, но попадает по артерии, кровь так и брызжет струйкой. Хорошо ещё, что рядом Степан оказался. Помогает. Перевязывает.

– Терпимо, и не такое заживало.

– Подавать смогешь?

– Смогу, пустяки.

– Вот и хорошо, нам бы ещё немного продержаться, – мы приникаем к раскаленному «Максиму».

Светлеет край неба, понемногу проступают очертания далеких окопов, мелькают оранжевыми точками костры кухонь, перемещаются искорки факелов. Крепость «Осовец» держится шестой месяц и не собирается сдаваться немцам. Толстые стены испещрены осколками, пол и перекрытия зияют огромными дырами от снарядов. Голодные, замерзшие, мы стоим из последних сил. Мы – русские солдаты…

Юля! Юля!! Юля!!! Я очухиваюсь от созерцания ада и вспоминаю, что только что было.

Старуха с косой постоянно вальсирует рядом. Я почти ни с кем не знаком, всех новобранцев… почти всех забрала безносая…

По сводкам разведчиков к нам стягивают семь тысяч бойцов и это против тысячи русских воинов, половина из которых необученные ополченцы…

Страшно, до скулежа страшно, но мы держимся. Мы стоим насмерть, за свою Родину, за Россию. Мысли об отступлении посещают, но давлю их на корню. Я не могу предать остальных…

Что же произошло? А? Я не хочу видеть сон, я хочу обратно!!! Я попытался удариться изнутри о того, чьими глазами смотрел, но мое бесплотное тело словно висело в невесомости, а тело бойца жило своей жизнью и подчинялось только хозяину.

Степан с самого начала обороны воюет, израненный телом, с издерганными нервами. Выходит из бруствера за секунду до взрыва, ускользает от пуль и осколков, что вонзаются в то место, где он только что стоял. Счастливчик, чего нельзя сказать о напарниках по расчету, пятерых забрала безносая. Степан-везунчик, но в то же время никто не хочет выходить с ним в пару. Мужчина словно перебрасывает свою долю на напарников.

– У меня есть медальон заговоренный, вот он пули и отводит, – смеётся на расспросы Степан.

Даже как-то показал медную бляшку, не больше алтына. На одной стороне искусно выбит арбалет, позади какие-то древние руны. Говорит, что от деда досталось и теперь охраняет пуще железобетонных стен. Говорит с улыбкой, а глаза смотрят испытующе – верю ли?

Медальон! Он такой же как у меня – значит это тоже охотник? Быстрее бы закончился сон, ведь там Юля…Там Юля!!!

Вот и меня цепляет, хотя вряд ли из-за везучести Степана. У нас почти все солдаты в той или иной степени ранены. Убитых не успеваем хоронить, огромные серые крысы шмыгают по трупам.

В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец Серега. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизиться – летним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой барабанной дроби, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.

Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы…

Я невольно сопереживаю солдату. Жар битвы увлекает меня – если сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть постараюсь больше запомнить из показанной жизни.

Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.

В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракета – что-то начинается. Приходит сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.

Пехотная атака?

Вряд ли, когда немцы идут – их пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.

Неужели начинается химическая атака?

– Петруха, смотри! – Степан машет головой на окопы. – Вон она как, смертушка-то приходит!

Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из немецких окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман нагоняет на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.

Смерть идёт, накрывает широким подолом балахона всё, что попадается на пути. Вижу, как хватаются за горло пехотинцы в окопах, сгибаются и падают скрюченные люди.

– Отче наш, иже еси на небеси! – кричит молодой солдат, застывший у скрытой в рощице пушки, когда к нему подползает волна.

Мы зачарованно смотрим на нее – впервые сталкиваемся с такой подлостью войны. Ни противогазов, ни баллонов с кислородом, лишь взрывающиеся снаряды, визжащие осколки и неумолимо ползущая широкая полоса. Около тысячи человек в крепости, и никуда не отойти – артобстрел не дает высунуться.

Я готов взвыть вместе с солдатом от полной безысходности – деваться некуда и молодое тело должно лечь бездыханным трупом. Наверно, так себя ощущают приговоренные к смертной казни, которых ведут к месту последнего вдоха.

– Эй, Петруха, воду тащи! – Степан скидывает сапог и живо разматывает ткань портянки, затем орёт так, что перекрывает грохот взрывов. – Бойцы, укутывайте рыла мокрой тряпкой!!!

Солдаты, кто слышит клич, тут же садятся на пол и начинают исполнять указание. Темно-зеленая масса приближается, подергивается как живая под порывами ветра. Клубятся валы дыма внизу, сверху полоса разрывается на зловещие клочья.

 Я срываю с пояса фляжку и, смочив портянку, передаю баклажку Степану. Его продырявленная фляга лежит поодаль – на днях немецкая пуля попала в днище, когда он пил, и на выходе вильнула в левую сторону, просвистев у края уха. Эта пуля ещё раз подтвердила славу Степана как везучего человека – несколько миллиметров вправо, и он бы сейчас не командовал.

Застарелым потом пахнет мокрая повязка на лице. Я оглядываюсь на сослуживцев. Взрывы и разряды никого не пугают –  приближается гораздо худшая участь, от которой не спрятаться и не скрыться за толстыми стенами.

Посреди нашей площадки падает и подпрыгивает металлический цилиндр с оперением на конце, из него тут же начинает струиться ядовитый дым. Немецкие артиллеристы переходят на газовые снаряды, не дожидаясь, пока темно-зеленая смерть накроет крепость ядовитым плащом. Я выбрасываю цилиндр наружу, но прилетают другие, ещё и ещё, зеленый туман поднимается выше.

Мне стало страшно, я понял, что чуют люди в газовых камерах – я задыхаюсь вместе с солдатом.

По моим легким хлещет резь, воздух заходит расплавленным свинцом, каждый вдох сгибает пополам…

Справа ничком падает соратник по строю, двадцатидвухлетний парень с Рязани. Так и не успели толком познакомиться – ни по пути в этот ад, ни в перерывах между обстрелами…

Степан опускается на колени, сотрясаемый жутким кашлем, я тоже обнимаю холодный пол – в надежде захватить глоток неиспорченного воздуха…

Сознание мутится, все плывет перед глазами, куски железобетона, отскочившие от стен, то увеличиваются в размерах, становясь величиной с дом, то уменьшаются до горошин. Исчезает крепость вместе с ужасами смерти…

Перед глазами всплывает лицо оставшейся дома любимой Татьянки, как она стоит в лучах уходящего солнца, обнажаются в улыбке сахарные зубки, легкая рука манит к себе. Вокруг, до самого горизонта, расстилается широкий луг, его покрывают васильки, ромашки, колокольчики. Тучи бабочек носятся в таком прозрачном воздухе, что можно заглянуть за край земли, за кучевые облака, что стараются поймать красное солнце.  И Татьянка манит к себе, она сияет внутренним светом, босоногая, в простом легком сарафанчике, воздушная и неземная. Татьянка сулит райскую жизнь… и избавление от боли.

Я вижу его видение! Я во сне спящего. Просто мозги заворачиваюсь, когда пытаюсь представить себе то, что именно я увидел…Это на секунду отвлекает от мысли о Юле.

Я делаю шаг к ней, но кто-то грубо вытаскивает из вечного блаженства, заталкивает обратно в кромешный ад…

Страшное, в лоскутах обожженной кожи, лицо Степана выныривает вместе с грохотом взрывов и нестерпимой боли внутри. Я пробую моргнуть, дико режет глаза, словно в лицо швырнули лопату мелкого песка. Возле лица вздрагивают осколки бетона, я подтягиваю руки к груди, сворачиваюсь в клубок…

Ужасающая боль раздирает изнутри на крохотные осколки… я лежу на раскаленных углях костра. Жесткие руки трясут меня, не давая вернуться обратно на солнечную поляну.

– Петруха, поднимайся, рано ещё умирать, – хрипит знакомый голос, приглушенный окровавленной тканью.

– Да, Степан, встаю, – свистящим сипом слова вырываются наружу.

 Я оглядываюсь по сторонам, шея поворачивается со страшной болью, словно она в раскаленном ошейнике. Вокруг ужасающая картина: защитники крепости лежат в тех позах, в которых скашивает безносая спутница войны; ядовитый туман стелется по обглоданным снарядами стенам, обтекает жертвы, лижет винтовки, оставляет зеленый налет на блестящих стволах.

Приходит в себя старый солдат, сибирский охотник, который попадает белке в глаз, трясется в жутком кашле, но перед тем, как открыться глазам, его обожженная рука хватается за цевье верного ружья.

Шевелится ещё один.

От кашля сгибается калачиком другой солдат.

Осыпанные пылью рваные гимнастерки, перевязанные тряпками лица. Оглушающий каркающий кашель перекрывает гром канонады. Я пытаюсь подняться и опираюсь на лежащего рязанца, а он уже никогда не сможет встать…

 Мне стало страшно – я впервые вижу такое количество мертвых людей.

 Похожие на ужасающих упырей, что по ночам встают из могил, солдаты стягиваются к нам, спотыкаются о трупы лежащих соратников. Окровавленные портянки на лицах, безумные красные глаза, дергающиеся движения…

Очень много солдат не могут подняться. Немыслимо много… Верный «Максим» оставляет на обожженной руке зеленый след, когда хватаюсь за кожух, чтобы подняться

В смертельной полосе показывается просвет, двигаются далёкие фигуры противника. Похоже, что немцы собираются пойти в атаку, и взять неприступный Осовец… Неприступный героизмом и выдержкой русских солдат. Думают, что здесь все подохли от удушья.

– Все, кто может держать в руках ружьё! За мной! Русские умирают, но не сдаются! Кто не может идти – встает у пулеметов! В атаку!!! – хрипит Степан и тут же сгибается в жестоком кашле.

Брус ворот отлетает в сторону, распахиваются деревянные створы. Шатаясь, держась друг за друга, кашляя и сплевывая куски легких, русские солдаты идут в последнюю атаку. Без надежды на успех, без надежды увидеть завтрашний день, без надежды прожить ещё чуть-чуть. Мы выходим в темно-зеленый дым, словно окунаемся в заросшее ряской болото и двигаемся по днищу.

Мы идём по железной дороге, избрав насыпь ориентиром в непроглядном ядовитом тумане. Несколько десятков против семитысячной орды противника, чей гулкий рев радости слышен вдалеке. Радуются, твари, думают, что победили…

Слезы наворачиваются… и мне не стыдно…

Всё расплывается перед глазами, тело выворачивает наизнанку, резкая боль хлещет раскаленными плетьми. Изо рта льётся кровь, в кашле вырываются скользкие кусочки мяса, но яростная жажда как можно дороже продать свою жизнь толкает вперед тяжелым локомотивом.

Степан топает рядом, корчится от удушающего кашля, падает и вновь поднимается. Торжествующий ор приближается, уверенные в своей победе, немцы спешат добить тех, кто ещё шевелится. Они не догадываются, кто их ждет за непроглядной пеленой смрадного тумана. Они даже не знают, что мы уже подняли винтовки…

Сзади разрываются артиллерийские снаряды, впереди летит победный вой. Среди ядовитого тумана, по пожелтевшей траве бредут «мертвые» русские солдаты. Идут выбирать немцев в спутники на прогулку до небес.

Я ощущаю, как по невидимому телу вполне ощутимо пробежали мурашки. Я хочу выбраться из сна и одновременно досмотреть его до конца. Степана я уже видел раньше… Видел во сне про Великую Отечественную войну, также с Давыдовым. Он постоянно фигурирует в моих снах…

Пушечными ядрами выныривают навстречу три огромных бойца в противогазах. Ошеломленно останавливаются, разглядев наши фигуры. Мне хватает секунды, чтобы раскроить брюхо ближайшему фрицу. Сизые кишки вываливаются скользкими веревками на землю. Остальные двое громко рычат.

– Как же без вас, твари! – кричит Степан и срывает с шеи заговоренный амулет.

– Умри, охотник! – на чистом русском доносится из-под противогазов.

Немцы складываются пополам и тут же выпрямляются, увеличиваясь в размерах. На телах рвется одежда, слезает вместе с кожей. Блестят выбитые стекляшки противогазов, резиновые маски рвутся, обнажают вытянутые звериные морды.

Снова перевертни! Как же там Юля?

Два огромных получеловека-полуволка стремительно кидаются на согнувшегося в кашле Степана. Под штыком шевелится располосованный немец, я, выдернув штык, вонзаю острие ещё раз, в сердце. Он и не думает умирать, вертится как пришпиленная бабочка и хватается за цевье. Человек бы уже умер, а этот фриц всё никак не сдохнет…

Степан пропадает из виду, лишь мутное пятно скользит между машущими огромными лапами оборотнями.

Да этого не может быть – это неправда! Я крещусь и снова вонзаю штык в живучего фрица.

Бабушка рассказывала страшные истории пострелятам, чтобы те не шалили и не слезали с полатей, но чтобы эти страхолюдины существовали на самом деле…

Сон или явь?

Может сейчас снова выйдет Татьянка и уведет меня в сказочную даль?

Боль, разрывающая на мелкие части, показывает, что это не сон, а проклятая явь.

Клацают клыки, пытаются ухватить ускользающего солдата. Вот один зверь отлетает, зажимая морду, и на лету превращается в человека. Грохается на землю здоровенный фриц, а не лохматый оборотень. Секунду спустя рядом впечатывается в землю ещё один голый человек.

Степан поднимается с колен, в руке блестит зубчатый кругляш, покрывающийся зеленой накипью. Под штыком дергается немец, смотрит на меня сквозь окровавленные стекляшки противогаза. Я вишу на ружье и вижу, как штык до дула погружается в тело немца.

Он не умирает…

– Твари! Все им мало! – сипит Степан.

Напарник бухается рядом с дергающимся немцем и поднимает руку с зубчатым медальоном. Четыре резких удара и немец затихает, смотрит в небо пустыми глазницами противогаза. Я выпускаю винтовку и падаю на желтую траву, раскаленный кашель сотрясает тело.

– Кто это? – удается просипеть пересушенным ртом.

– Выживем, узнаешь! Обязательно узнаешь. А сейчас, пошли. Ура-а-а! – вопит нечеловеческим голосом Степан, помогая мне подняться. – Ура-а-а! Мать вашу так перетак и во все щели!!!

Это «Ура-а-а» придает сил, вливает в тело новую оживляющую кровь, клич подхватывают плетущиеся бойцы. Этот крик ярости сминает победный рев немцев. Впереди, за раздергивающейся газовой полосой, виднеются фигуры опешивших немцев.

На них катится мощное «Ура-а-а». Из тумана выныривают мертвецы.

Идут,

хрипят,

сплевывают куски легких на обгорелую землю.

Я кричу, я иду, я кашляю и умираю вместе с неизвестным солдатом. Я так же недавно шел на оборотней, я понимал его, как никто другой. Я жду окончания сна, чтобы вернуться к Юле…

Животный ужас плещется в стекляшках противогазов, немцы оторопевают при виде «восставших из ада». Суеверно крестясь, передние ряды германцев немного отступают, когда раздается залп ружья с нашей стороны.

Степан точно срезает толстого фрица, повернувшегося спиной. Тот тонко взвизгивает, взмахивает руками, как подстреленный стерх, и огромная туша падает на ближайшего соратника, похоронив его под собой. Этот эпизод служит сигналом к массовому бегству.

Немцы несутся, не разбирая дороги, прыгают через окопы, повисают на проволочных ограждениях. Мы идём на них, глядим поверх кровавых повязок незрячими глазами. Стреляем, добиваем штыками, падаем и вновь поднимаемся.

Со стороны крепости ударяет пулемет, пули впиваются в спины удирающих немцев. Семитысячная орда отступает перед напором семидесяти защитников крепости.

Я иду, превозмогая скручивающую боль, сгибаясь от жесточайшего кашля, иду с одной лишь мыслью – как можно больше забрать с собой. Легкие взрываются фугасом при каждом вздохе, молотками стучит в виски отравленная кровь, я задыхаюсь. Падаю и ползу, мутным сознанием держусь за уходящую жизнь.

Я умираю. Умираю, чтобы жили другие…

Приобретено противодействие ядам.

Получено четвертое задание:

Найти Убийцу Оборотней

Я выныриваю из кошмарного прошлого в ужасное настоящее. Я ещё не понимаю, где нахожусь, но вижу в огненных всполохах множество икон, подсвечники и кадила. Черный дым валит со всех сторон. По полу, по стенам, по перекрытиям стелятся языки жадного пламени.

Стальные руки хлещут по лицу, в горле жжет от едкого дыма. Огонь жадно лижет изображения святых, я вижу почерневшее лицо седовласого старца, который грозно хмурит брови и с укоризной смотрит на меня – будто это я виноват в поджоге. Вижу всего три секунды, пока огонь полностью не охватывает икону.

Сильные руки подхватывают связанное тело, и невидимый человек вытаскивает меня из горящего здания. Глаза щиплет от дыма и я не могу разглядеть своего спасителя. Я ощущаю плечом ребристый забор и руки отпускают меня, слышится торопливый топот. Меня сгибает от выходящего кашля. Тугие веревки сдавливают грудь объятиями удава.

Горит храм Уара, храм, где молились за умерших некрещеными. Серыми пятнами скользят сельчане, в руках поскрипывают ведра. Женские крики хлещут по ушам, пламя все больше разгорается, жадно пожирая деревянные стены.

Над зеленой крышей светится в лучах огня православный крест, то скрываясь за плотными клубами, то проявляясь как маяк в разыгравшейся буре. К ясным звездам уносится густой черный столб дыма, снизу подсвечиваемый яркими языками пламени

Кто меня вытащил? Как я тут очутился?

Юля! Что с ней?

Под свежим ветерком огонь разгорается сильнее, угрожает перекинуться на постройку рядом, а оттуда и на все село.

Вот чем страшны деревенские пожары – беда одного может стать общим горем. И бабки рассказывали, как из-за одного брошенного окурка выгорала целая деревня.

 Метнулся сельский участковый с ведрами в руках. Половина воды выплеснулась на домашние трико, но ведра все-таки опрокинулись в жадный зев пламени. Выплеснулись белые клубы пара, смешались с черными столбами дыма.

Я замечаю выгнутый штырь арматуры неподалеку от себя и ползу к нему. Холодная земля леденит кожу, щеку оцарапывает подрастающая осока, тихонько проползает теплая струйка крови.

Всё потом, сейчас нужно развязать путы.

Ржавое железо дрожит под трением веревки, понемногу расходятся крепкие волокна. Ещё пару скребков и натянутая струна лопается. Множество нитей распадается под натиском ребристого металла.

Дальше ноги. Обламывается ноготь под тугим узлом, но не до этого сейчас.

Пламя жадно пожирает весь храм, не оставляя ни одного кусочка, шипит в ответ на выливаемую воду. Высушенное дерево полыхает как облитое бензином.

– Пустите меня! Пустите!!! – разрывает дымное небо пронзительный вопль.

Трое мужчин держат за руки пожилого священника, порывающегося кинуться в пламя. Крупные слезы блестят на морщинистом лице при виде гибели своего детища. Две женщины хлопочут рядом, пытаются успокоить священника.

Когда я возвращался после ночных пробежек, то часто видел, как отец Николай вставал засветло и хлопотал возле храма, то подкрашивая, то что-то ремонтируя или украшая, а теперь частичка его души сгорала в жадном пламени.

Кое-как я стягиваю путы и присоединяюсь к борьбе с общим горем: хватаю ведра, выплескиваю блестящую влагу, бросаю назад под голосящий крик женщин и спертый мат мужчин. Вода пузырится на бревнах, но потушенные участки вновь занимаются ярким пламенем.

 Мелькают лица, руки, ведра. Юля и оборотни отходят в сторону, сейчас важнее не дать распространиться пожару. Схватить, выплеснуть, отдать, схватить, выплеснуть, отдать.

– Стой, Николай! – откуда-то слева прилетает крик, и я невольно оборачиваюсь.

Разметав в разные стороны мужчин, настоятель кидается в огонь, тощая бородка окаймляет беззвучно кричащий рот.

Я перехватываю вырвавшегося священника, он отмахивается от меня, как от назойливого насекомого. Полгода назад, до теткиных тренировок я бы отлетел, но то время прошло. Я нажимаю ему на точку на артерии, чем обеспечиваю полчаса сна. Откидываю назад грузное тело, батюшку подхватывают два мужика.

– Сашка, ты как здесь? Там же тетка… – перекрикивает гул пожара подбежавший участковый.

– Что с тётей? – кричу я в ответ и чувствую, как холодок пробегает внутри.

– Ай, ладно, потом, всё потом. Держи ведра!

Где-то вдалеке раздается сирена пожарной машины.

– Наконец-то! – выдыхает полная женщина, которая принимает из рук ведра, и плещет в бушующую стихию очередную порцию воды. – Как же они долго добирались.

Красно-синие мигалки сверкают по невысоким домам, приближаясь к нам. Завывающая больным зверем, красная машина выныривает из-за поворота. Как горох из мешка рассыпаются брезентовые мужчины, сноровисто вылезает инвентарь и шустро разматывается рукав.

По инерции ещё передаются ведра, когда внутрь падает крыша. С криками люди отскакивают от разлетевшихся горящих стропил и кусков покореженного металла. В небо взмывает фонтан сверкающих искр. Мощная струя пены бьет по горящему храму, языки пламени ползут вниз по стенам.

Я здесь больше не нужен.

Что там с тетей?

Ноги сами несут к дому, по пути пытался отряхнуть испачканную одежду – бесполезно. Озадачил вид машины «Скорой помощи» у нашего дома, распахнутая калитка, концы защитной веревки на песке дорожки.

Чуть поодаль валяются несколько вырванных кусков дерна – на кусте крапивы слабо колышется серый клок шерсти. В окнах дома горит свет и на шторах мелькают тени. Я подскакиваю к курившим санитарам.

– Здравствуйте! Что тут происходит? – я внимательно осматриваю обоих.

Последнее время мне не очень везет на людей.

– А тебе какое дело? Или пожар потушили? – вопросом на вопрос отвечает пожилой санитар со слегка выкаченными глазами.

– Я здесь живу. Что с тетей?

– А-а, с тетей говоришь. Пока ты по девкам лазил, волки порвали твою тетю, защитник хренов! – резко выплевывает второй санитар, помоложе и поразвязней.

– Где она? – я разворачиваюсь к дому, но молодой санитар успевает поймать за рукав.

– В машине она, мы вовремя приехали. Благодари Бога за того доброго человека, который вызвал нас. Пока бы ее нашли, да пока откачали…

Дальше я не слушаю, подлетаю к машине и рву на себя тяжелую дверцу, едва не сорвав с петель.

Внутри машины, на носилках лежит тетя Маша, сухонькая и жалкая, руки и грудь обмотаны бинтами, сквозь белизну марли краснеет кровь. Глаза закрыты, глубокие царапины перечеркивают возрастные морщины на лице. Грудь бурно вздымается, дыхание выходит с легким присвистом.

Рыжеволосая женщина в белой шапочке набирает из бутылочки в шприц. Когда я распахнул дверцу, врачиха вздрогнула, и в бутылочке качнулась жидкость.

– Закройте дверь! – команда звучит так резко, что я отшатываюсь, но справляюсь с собой.

– Я племянник. Что с тетей?

– Закройте дверь! Вы что, с первого раза не понимаете? – после того, как женщина видит мое лицо, то сжаливается. – Всё будет нормально, мы успели вовремя, но сейчас не мешайте работать. Соберите вещи для больницы, документы и прочее.

Я не могу оторвать взгляд от тщедушного тела на носилках. Самое родное существо на планете лежит, беспомощно раскинув сухонькие руки, и я ничем не мог ей помочь. Врачихе приходится ещё раз прикрикнуть на меня, прежде чем я отправляюсь в дом собирать вещи.

Кто же такой напал на могущественную охотницу?

Тот же, кто ударил по крыше палатки, связал меня и поджег храм?

Если такое случилось с тетей, то что случилось с Юлей?

Веревка на заборе развязана руками, нигде нет и намека на разрыв. Значит, тетка вышла на улицу сама, либо увидела кого-то знакомого. Я поднимаюсь на крыльцо – кругом никаких следов бойни.

Серый клочок!

Я вновь подскакиваю к калитке, но на вырванных комьях земли не оказывается никакой шерсти.

Может, показалось? Но капли крови на траве блестят в свете фонаря и фар машины «Скорой помощи».

В доме ко мне кидается соседка. Хотя мы с тетей держались в стороне от народа, но по русской душе мы – соседи, а значит немного родные. Это в больших городах не знаешь – кто твой сосед по площадке, в небольших деревеньках люди привыкли воспринимать соседа как дальнего родственника. Даже если и ругаешься с соседом днями напролет, но встретишь на чужбине и забудешь старые обиды, человек воспринимается как частичка родного места.

– Саша, горе-то какое! Не уследили наши мужики, зверье-то по деревне шастает, – соседка всхлипывает, морщинистые щеки бороздят непритворные слезы.

Её сухонькие руки прижимают к губам платочек, она то и дело промокает глаза.

– Теть Варь, а что случилось? Как такое произошло? – я мечусь по комнате, собирая в хозяйственную сумку тетины вещи.

Туда ложится выцветший халатик, пара сменного белья, две ночнушки. Соседка помогает укладывать, изредка всхлипывает и сморкается в платок.

– Да кто-то увидел Марию на улице, позвонили в «Скорую». Ведь прямо на пороге дома напали, до чего же обнаглели, а тут ещё и храм занялся. Знать, правду говорят, что беда не приходит в одиночку, – кончик платка промокает влажные глаза, соседка ловит мой взгляд и рыдания раздаются громче.

– Теть Варь, а вы сами не видели волков? – я заглядываю в потрескавшийся комод, и на свет выныривают документы.

– Разве ж увидишь, ночью темень ложится непроглядная, и собаки забились в будки. Раньше хотя бы лаяли, видать, целая стая шастала. Тузик до сих пор под крыльцом дрожит. Как ни звала – скулит и не выходит. Давай документы в пакетик завернем, чтоб не потерялись, – соседка протягивает шуршащий пакет с крапинками сахара на дне.

Я кладу тапочки и платье в сумку. Еле-еле получается выпроводить плачущую соседку на улицу. Гашу в доме свет и сую в карман пучок травы, которая висит на стене.

 Санитары погружаются в урчащую машину. На фоне занимающегося рассвета в светлеющее небо уходит черный столб дыма, всплесков огня больше не видно. Пожарные знают свою работу, им бы ещё скорости добавить.

Я снова открываю дверцу. Врач аккуратно устанавливает капельницу, прозрачный шнур змеится от пластикового пакета и впивается блестящим кончиком в морщинистую кожу на руке. Молодой санитар недовольно косится на меня, словно я виноват в вызове среди ночи и быстрой езде по ухабистой дороге.

Знакомый врач говорит, что молодым докторам труднее хранить сочувствующее выражение лица при виде родных больного, но всё приходит с опытом.

– Принес? – спрашивает врач. – Положи с боку, завтра сможешь навестить в Шуйском отделении.

– А можно с вами?

– Сказано же, завтра сможешь навестить! Ну что вы такие непонятливые-то? – санитар тянется к двери.

Я проскальзываю под рукой и оказываюсь в пахнущем медикаментами кузове.

– Ну, куда лезешь? Сейчас оставим тут тетку, и сам будешь с ней разбираться! Иди, проспись сперва, да умойся! – крепкая рука хватает за истрепанную куртку

– Дайте хоть поговорить с ней! – я вырываю полу из крепкой руки и смотрю прямо в глаза набычившемуся санитару.

– Видишь, что без сознания? Завтра наговоритесь, – цедит молодой санитар.

Сразу видно, что задира и привык обламывать родственников. Даже небольшая власть портит людей, а тут ещё в заложниках оказался родной человек. Дать бы разок этому пацану, чтобы не ерепенился, но с ним поедет тетя – на этом санитар и играет.

– Ладно, Саш, – я вздрагиваю, когда врачиха произносит мое имя, но оказывается, что она обращается к санитару. – Дай он побудет немного с тетей, пойдем, подышим. Молодой человек, у вас пять минут.

Я с благодарностью киваю ей, отодвигаюсь, пропуская грузное тело мимо себя. Санитар зло ожигает взглядом, беззвучно обещает встретиться как-нибудь, но все же выходит следом за врачихой.

Плевок на руку и сухая мята растирается в жидкую кашицу. Подношу буро-зеленую лепешку к носу тети Маши. Долгих полминуты ничего не происходит, резкий аромат мятной жвачки вытесняет медикаментозный запах в спертом воздухе кузова. Должно помочь, но результата никакого, я добавляю из сухого пучка и ещё раз плюю на кашицу. Снова подношу к носу – если сейчас не очнется, то совсем плохо дело.

Грудь тети резко поднимается в глубоком вдохе, глаза распахиваются, левая рука взлетает в быстром ударе. Я едва успеваю перехватить сухонькую ладонь – даже израненная и обессиленная тетя является грозным противником.

– Тетя, это я, Саша, всё нормально, успокойся! – тараторю я, изготовившись блокировать новый удар.

– Саша, – тихо выдыхает тетя и хватает меня за рукав. – Кто-то прорвал защиту… Они накинулись неожиданно… Старые перевертни… Беги к Иванычу… Он знает… Береги себя… Последняя кровь…Он не умер…

– Тетя, кто не умер? Кого нужно опасаться? – глаза тети начинают закатываться.

– Беги к Иванычу… Опасайся…

– Молодой человек! Вы тетиной смерти хотите? – громкий голос появившейся врачихи глушит последние тетины слова. – А ну выйдите немедленно, завтра наговоритесь!

– Тетя, тетя, очнись! – я трясу расслабленное плечо, тетина рука обессилено разжимается и соскальзывает с рукава.

– Да чтоб тебя! Вышвырнуть, что ли? – рявкает молодой санитар и лезет в машину.

– Всё-всё-всё, выхожу! – я кладу руку тете на грудь и протискиваюсь мимо покрасневшего от злости санитара.

– Ну что, поехали, что ли? – доносится с переднего сидения, пожилой санитар наблюдает сцену ярости с начала и до конца.

Молодой человек помогает врачихе забраться в машину, не переставая прожигать меня злобным взглядом.

– Может, до Медвежьего подкинете? – спрашиваю я, не особо надеясь на положительный ответ.

– Мы не такси, сам доберешься! – огрызается парень и звучно хлопает дверцей.

Яркие фонари дергаются с места, и белая машина с красными полосками по бортам увозит в занимающийся рассвет моего родного человека. Внутри появляется липкая пустота от осознания того, что я виновник её страданий.

В голове носятся обрывки мыслей: Юля… оборотни… тетя Маша… Иваныч…

Почему так? Кто вытащил меня из огня? Что за добрый человек вызвал «Скорую»?

 Машина поворачивает за угол, последний раз мелькают маячки на крыше. Где-то вдалеке протягивается протяжный волчий вой, тут же скулит под соседским крыльцом Тузик. Соседка за забором набожно крестится и пятится к дому.

Юля!

Я бегу в дом. Медные иглы падают в карманы и забиваются на рукавах. Я должен быть готов.

Вечером я был ранен, ослаблен, но сейчас… Сейчас я полностью регенерировал и готов к новой битве.

Десять минут до полянки. Я лечу сломя голову, не разбирая дороги, но напрасно. Пусто. Ни следа от пикника, ни клочка одежды. Я подскакиваю к оврагу, в котором должны были лежать перевертни. Тоже пусто. Лишь почерневшие капли крови на сломанной траве – доказательство нашей драки.

Я падаю на поляну и едва не завываю на желтеющую зарю. От вопросов разрывается голова, кровь кипела в жилах, от адреналина бухает в ушах. Я не могу стоять на месте и решаю бежать за «Скорой». Хоть немного провожу беспомощную тетку.

В двадцати километрах от села я вижу мерцающие огни, примеряюсь к скорости уезжающей машины и следую за ней, держась на приличном расстоянии.

Где-то далеко, за полосой зеленого леса, за неглубокой речкой, за злосчастной поляной, ещё раз протягивается вытягивающий душу вой.

Разговор с берендеями

Я бегу, километр за километром – навстречу рассвету. За машиной, за тетей…

Белая машина с красной полосой всё время на виду. Я сам превращаюсь в машину: в нос, как в вентилятор радиатора заходит влажный воздух; через рот как через выхлопную трубу выдыхается горячий парок; в венах и артериях бензином хлещет кровь; ноги поршнями толкают тело вперед.

Мерный топот и гудение мотора впереди, пересвист ранних птах и шелест ветра в придорожных кустах – вот и всё звуковое сопровождение. Бегу по выщербленной полосе асфальта. Воя не слышно, скорее всего, оборотни потеряли наш след.

Игра…

Игра…

Долбанная Игра!

Чем она должна закончиться? Тетка так и не сказала…

Через щели и заплатки в асфальте пробиваются молодые стебельки травы – природа сопротивляется вторжению человека. Слабее с каждым годом, но сопротивляется. Собирает силы в кулак и наносит удары, то тайфуны, то цунами, то будит спящие веками вулканы. Мстит людям за пренебрежительное обращение.

Машина благополучно катит вперед, помимо бензиновых выхлопов доносится иногда дымок сигаретного дыма. Моё обоняние по состоянию вряд ли уступит собачьему… Не ускоряется и не снижается скорость – значит, с тетей все нормально.

Пока бежал, попытался проанализировать ситуацию: оборотни узнали обо мне, но как? Может, проследили за Евгением? Проследили за моими пробежками и устроили засаду, а Юлю использовали как приманку? Если им нужен я – зачем тетю-то покалечили? Или она вступилась за меня? А почему я в горящем здании очутился?

 Мда, хреновый из меня аналитик. Одни вопросы, но в ответах не продвинулся ни на сантиметр. Бежал и думал, думал и бежал.

Возле деревни «Медвежье» горящие подошвы окунаются в прохладную лужицу, и я провожаю машину взглядом. Сердце в груди бьется чуть быстрее обычного – великолепно сказываются тетины тренировки. Белая машина превращается в точку на горизонте и ныряет за очередной холм, зеленые кусты скрывает от меня синеватый дымок выхлопа. Пусть едет, отправлюсь за ней чуть позже.

Я иду к Иванычу.

Дома задумчиво глядят вдаль стеклами окон, резные наличники обрамляют зашторенные глаза вычурными ресницами. Показывается знакомый оскал дракона на коньке.

 За забором соседнего с Иванычем дома на солнышко щурится симпатичная девушка в цветастом сарафанчике.

Может её сватали за Федора?

Тогда ему повезло с выбором, девчоночка что надо: большая грудь, длинные ноги, рослая как баскетболистка. Такая красавица и хозяйство удержит, и деток родит здоровых да крепких.

Я коротко киваю ей. Девушка подбирается, глаза впиваются в мою фигуру. Верхняя губа дергается вправо и вверх, белоснежный клык увеличивается в два раза, натягивает нежную кожу на подбородке. Я вздрагиваю от неожиданности и отвожу глаза, переключившись на калитку. Боковым зрением вижу, как клык пропадает, но девушка продолжает смотреть на меня в упор. Также было и со Жмырем в камере…

Чертыхаясь про себя, кое-как развязываю веревочку на заборе. Дощатая калитка расчесывает редкую траву у ограды. Под пристальным взглядом девушки я придаю веревке первоначальный вид и скрываюсь за углом дома.

Дубовая дверь на поверку оказывается запертой. Я стучу и слышу за домом странное хеканье с последующими шлепками, словно там наказывают провинившегося школьника. И следом раздается знакомое ворчание Вячеслава. Пройдя между домом и сараями, я выхожу на небольшой огород.

Открывается незабываемое зрелище – посреди огорода на пеньке сидит угрюмый Михаил Иванович.  Перед ним упражняются два молодых берендея. Черенком лопаты Иваныч то и дело тыкает в спины ребят. Знакомое упражнение – когда стоишь по колено в выкопанной яме, выпрыгиваешь и удерживаешься на краю. Пот ручьями струится по красным лбам берулек, спины выгибаются от ударов.

– Чего приперся? – не оборачиваясь, спрашивает Иваныч.

– Ого, вот это слух! Как узнали?

– Да твой запах ещё с дороги учуяли, когда за Марией бежал. Что с ней? Почему на ней кровь? – черенок тыкает в твердую спину Вячеслава.

– Ай! Что же так больно и именно мне? – ворчит Вячеслав, на чьих белесых бровях висят блестящие капельки.

– Значит – заслужил! Ты тоже не ленись работать, самому же эта наука когда-нибудь пригодится!

Черенок толкает в спину Федора. Тот теряет равновесие и опрокидывается навзничь. Рукой пытается найти опору, но она втыкается в мягкую кучу земли, и звучный шлепок возвещает о приземлении.

– Тьфу на вас, лентяи! Сашок, покажи, как нужно делать! Все равно больше не испачкаешься! – командует Михаил Иванович, черные глаза буравят мою грязную одежду.

– Времени нет, у меня плохие новости…

– Давай-давай! Посмотрим, как охотники скачут! Или сикнул? – в один голос гудят парни. Радуются возникшей передышке.

– Успеваем, – кивает Иваныч.

Ребята не отстали бы, но утереть нос двум врунишкам следует. Я вспоминаю и время в подполе и россказни о «смотрящих за оборотнями». Тетя сказала, что нужно к берендеям, но думаю, что пять минут найдется, тем более что и Иваныч попросил…

– Тогда яму нужно сделать глубже.

Вячеслав подхватывает на лету лопату, в несколько зачерпываний углубляет яму, земля мягко рассыпается на низенькой куче. Вызывающе кивает, ну как, пойдет?

– Глубже. Из такой канавки даже младенец выпрыгнет, – я наблюдаю, как краснеет лицо Федора.

Возможно, я плохой племянник, раз не говорю о тете, а позволяю увлечь себя в борьбу «на слабо».

Угрюмый Михаил Иванович кривится в усмешке. Вячеслав зло зыркает, но увеличивает яму в два раза, черенок почти полностью утопает в выгребе. Заточенное полотно втыкается в выросшую кучу, и на этот раз следует приглашающий жест рукой, на вспотевшем лице застывает ожидание моего позора.

Что ж, я спрыгиваю – яма по грудь, немного притаптываю внутри, утрамбовываю землю. Сразу же слышится окрик Федора.

– Ты долго там плясать будешь? Или тебе, как плохому танцору, что-то мешает?

Вячеслав солидарно хохочет. Возможность померяться силой всегда будоражит молодую кровь, а уж сколько колючек припасено под языком – на случай провала зарвавшегося хвастуна…

 Со всех сторон сдавливает холодная земля, колени не согнуть, даже приходится поднять руки над головой, чтобы ещё больше не испачкаться. Я представляю свое тело туго сжатой пружиной, приподнимаю носки и почти с слышимым щелчком резко разгибаю ступни.

Вязкое дно остается внизу, и ноги упираются в скользкую глину по краям ямы. Правая нога слегка едет, но успеваю переступить и теперь с легкой ухмылкой смотрю на потупившихся парней. Михаил Иванович также с интересом разглядывает их лица.

– Удовлетворены? – спрашиваю я.

– Да пошел ты, – одновременно отвечают ребята и хвастают своим умением синхронно хлопать ладонями левой руки по бицепсу согнутой правой.

Показав обиженные спины, они отправляются по направлению к дому.

– Эй, вы куда? Кто вас отпускал, лентяи? – окликает их Михаил Иванович.

– Как куда? Проверять на месте ли сарай, ведь этот раздолбай не может зайти по-человечески! – не оборачиваясь, отвечает Вячеслав.

– Дисциплинка страдает! – вздыхает Иваныч и мотает головой. – Пойдем, что ли? Чая навернешь, да и расскажешь, что к чему.

– Михал Иваныч, некогда же, с тетей…

– Пойдем, расскажешь. Время есть – перевертней рядом не ощущаю! – Иваныч шагает следом за ребятами.

В знакомой комнате чисто вымыто, постели заправлены и на выскобленном столе отсутствует радость для тараканов, блестят кристальными боками граненые стаканы. Всё очень здорово поменялось с моего первого прихода – кругом чистота и порядок.

Может, потому что Иваныч дома?

Федор заходит с двумя тарелками. На одной пироги устроили кучу-малу, на другой развалились конфеты в желтеньких обертках. Следом, с дымящимся чайником в руках, дефилирует Вячеслав. Федор пододвигает коробку с чайными пакетиками.

– Садись, рассказывай! Время ещё есть! – командует Иваныч и показывает пример, разместившись на внушительной табуретке.

– Руки!!! – выпаливает Федор, когда Иваныч потянулся к пирогу. – Михаил Иванович, руки бы надо помыть, все же в земле ковырялись. Вдруг глисты заведутся.

Вячеслав хохочет, выставив ослепительно белые зубы, но осекается, наткнувшись на строгий взгляд Иваныча. В свое оправдание оба парня поднимают руки до уровня плеч, демонстрируют чистоту оттертой кожи. Получается так синхронно, словно парни долго готовились к этой шутке, и наконец-то представился шанс выступить.

– Научил на свою голову! – хмуро ворчит Иваныч, подмигивает мне. – Ладно! Пойдем, Александр, хоть рожу умоешь, а то как погорелец выглядишь.

– Так я…

– Все расскажешь за чаем.

На деревянной стене висит похожий на коровье вымя пузатый умывальник. Холодная вода плещет из-под соска ледяной струей. Миллионы иголочек впиваются в лицо, онемевшие губы щиплет, грязь смывается темными ручейками.

Неужели я такой чумазый? Хотя чего удивляться – после тушения пожара и многокилометровой пробежки я вряд ли могу претендовать на модель. На белоснежном вафельном полотенце остаются серые разводы. Когда я виновато смотрю на Иваныча, тот понимающе кивает.

– Оставь, Маринка отстирает, – бурчит он и занимает место у умывальника.

Я мельком смотрюсь в зеркальце для бритья, вроде ничего, слегка заросшее щетиной розоватое лицо – все как обычно. Лишь за ухом остается дорожка запекшейся крови. Привет с полянки.

Куда же подевалась Юля и остальные ребята? Что за существо ударило меня? А главное – кто меня вытащил из горящей церкви?

– Чай почти остыл! Вы что там, целиком мылись? – сквозь уминаемый пирог бурчит Вячеслав.

– Ох, и разбаловал я вас, опять утренних кроссов с полной выкладкой захотелось? – цедит Иваныч, но по улыбающимся глазам понятно, что подобная шутливая пикировка присутствует при каждом столовании.

– Всё-всё-всё! Когда я ем – я глух и нем! – сразу поднимает руки Вячеслав.

– А когда я кушаю – я говорю и слушаю! – тут же откликается Федор.

– Ладно, тихо, шутники! – прикрикивает Иваныч и кивает мне. – Как перевертни прорвались через защитные круги?

Я отхлебываю ядреный чай, и по языку разливается приятная терпкость. Начинаю свой рассказ с вечерней пробежки и заканчиваю «Медвежьим». Про сон не стал упоминать, ведь во снах я мог увидеть и борьбу с берендеями.

– Ой, дурра-а-ак, – протягивает Федор. – Обычной засады не смог распознать, а ещё хвастается, что прыгает как блоха.

– Кто бы говорил, сам-то мало накосячил? – резко обрывает подкалывающего Иваныч.

– Не виноватый я, она сама пришла, – бурчит Федор, виноватый взгляд шарит по опустевшему столу.

– Вы про соседку? Знаете, что она тоже оборотень? – перед глазами всплывает растущий клык.

– Вот же удивил, – Вячеслав сгребает в одну кучу фантики. – Вон у нас сидит Казанова берендеевского разлива. Куда конфету потащил? А ну брось! Я не считаю, что уже пятую ешь, но одно место к табурету прилипнет! Сидит, глазенками блудливыми по столу шарит.

– И ты, Брут? – страдальческим голосом восклицает Федор. – Сколько же можно? Сама попросила укусить, откуда я знал, что всего лишь за мочку уха.

– Куснул по пьяни, теперь вот воспитываем нового члена семьи. Девчонка держится, нам по дому помогает. Хорошо ещё что сирота, а то пришлось бы переезжать, – Иваныч ставит пустой стакан на стол, п�

Том второй

Первое убийство

– Вставай, Саша. Пора подниматься! Вставай, говорю! – громкий голос набирает пронзительности. – Вставай! Кому сказано?

Кровать не хочет выпускать из теплых объятий. Так хорошо лежать на нагретой простыне и чувствовать расслабление тела. Как бы хотелось продлить это мгновение… Увидеть, что Митька остался жив…

– Теть Маш, ну ещё полчасика, я же в школу сегодня не пойду! – я натягиваю на уши одеяло.

– Вставай, говорю! Пора начинать тренировки, или ты собираешься от оборотней грязными трусами отмахиваться? – не унимается тетя.

– Ну, ещё пять минуточек. Так давно не спал на нормальной кровати, на чистом белье, на мягких подушках, – я пытаюсь надавить на жалость, но безрезультатно.

– Хорошо, я отстану от тебя, и впредь не буду трогать, если сможешь щелкнуть меня по лбу, – идет на компромисс коварная женщина.

   Вот знал бы о дальнейшем, ни за какие коврижки бы не повелся.

– Теть, да после моего щелбана придется «Скорую» вызывать, – я выглядываю из-под одеяла.

Тетя застывает посреди кухни – худенькие ноги в войлочных тапочках, ситцевый халатик поверх ночнушки и пластмассовые бигуди на седых волосах. Тонкие руки на уровне груди вызывающе помахивают. Вид щупленькой тети, стоящей в странной боевой стойке, заставляет меня расхохотаться. Подобное грозное зрелище прогоняет прочь остатки сна. Надо вставать.

– Ты прямо Ван Дамм в засушенном виде! – приходится вылезать из теплого плена кровати и шлепать к рукомойнику.

Тетя не сдвигается с места, лишь слегка наклоняет голову, когда я попытался обойти с левой стороны. Что происходит дальше – не вписывается ни в какие рамки…

Стальные пассатижи проводят молниеносный захват чуть выше кадыка, и чугунный рельс бьет под колени. По крайней мере – ощущения схожие.

Две миллисекунды спустя я прикладываюсь спиной о твердый пол так, что от приземления выбивает дыхание. В комоде тонко звякает посуда. Пару минут я пытаюсь отдышаться. Тетя спокойно взирает сверху.

– Так ты дашь щелбан, или я состарюсь и помру не щёлкнутая ни разу?

– Как так? Может, я поскользнулся? – я приподнимаюсь на локтях.

– Да-да, поскользнулся, попробуй ещё раз. Охотничек…

Вскочив на ноги, я протягиваю руку к ролику бигуди надо лбом тети. Рука проваливается в пустоту. Запястье окольцовывает стальная хватка. Тетя на мгновение превращается в размытый столбик, вокруг которого пролетает мое тело. Я впечатываюсь в те же самые половицы, в спине громко хрустит. Посуда звякает громче. Я глотаю теплый воздух как горячий чай – он с трудом пробивается в легкие.

– Тебе на кровати места мало? Решил ещё и на полу понежиться? – улыбка тети Маши собирает морщинки на лице, превращает его в печеное яблочко.

Подтянув ноги к груди, я взлетаю с пола в стойку – в полной готовности отразить любую атаку. Раньше это производило впечатление, особенно на девушек.

– Где же тебя так учили стоять? В балетной школе? Чего же пачку не надел с пуантами? – ехидничает тётя.

Так явно надо мной ещё никогда не издевались, даже в детском саду. Я готовлюсь в случае чего вызвать «Скорую», и резко выстреливаю в белый рулончик бигуди, решив не доносить руку до лба. Моя «короночка» – хлесткий удар, он не раз приносил очки на ковре.

Оказалось, что это не тот случай…

Очертания тети слегка размываются, кулак пролетает вперед. Левую руку рвет вниз, следом устремляется тело и, сделав кувырок вперед, я приземляюсь с ещё большим грохотом.

    С посудного комода падает чашка. У самого пола её подхватывает за ручку непонятно как возникшая там тетя. Только что ухмылялась, глядя на меня, хлоп! – исчезает из виду и вот уже распрямляется в трех метрах от места, где только что была.

Ну, ничего себе, вот это скорость!

Воздуха в груди как будто никогда и не было. Жар самого знойного дня в пустыне поселяется в легких. Я хватаю воздух и похож на вытащенного на берег карася.

Тетя усаживается за стол и меланхолично наливает чай в спасенную чашку.

– Я правильно понимаю, что слово «высыпаться» для меня стало недосягаемой роскошью? Буду как мокрая соль в солонке, – я с трудом выдыхаю сквозь стиснутые зубы.

– Правильно. Ты должен быть готов встретиться с оборотнями. Так что сон, обжираловка, алкоголь – для тебя пропадают на время. Имей в виду, всё чему ты обучался в своем балетном кружке под названием «рукопашная секция», придется откинуть в сторону, а то и вовсе забыть. Мышцы, сухожилия, хрящи, кости – всё необходимо укреплять и развивать. Однако не в мускулах сила. Главное в голове, но тебе лучше сосредоточиться на физических составляющих. Для мозга же нужен переворот, встряска, иначе все уйдет в пустоту – вроде как с холодной водой в бане, чтобы запомнил. Этим мы и займемся ночью. Ты же у нас бандит и беглый каторжник. Чего валяешься-то? Досыпать вздумал? – тетя облизывает ложку.

Я пробую приподняться, раздается кастаньетный перестук позвонков, которые встают на место, и решаю полежать ещё чуть-чуть.

– Тетя, а ты никогда не задумывалась, почему в стихотворении Маршака звучит такая странная фраза – «А у нас сегодня кошка родила вчера котят»? Вроде сегодня и вчера одновременно, как же такое может быть? – вновь предпринимаю попытку подняться, на сей раз получается.

– Ой, сейчас и не такое напишут. А ведь в школе не обращала внимания, учила, как и все, не думала даже о многострадальной кошке, – раскатывается колокольчиковый смех.

Я радуюсь смеху и тянусь к пирогам, но не успеваю отдернуть руку, как ложка резко бьет по кисти. Ойкаю, недоуменно посмотрев на тётю. На коже вздувается красная шишка. Тётя хмурится и помешивает чай.

– Бо-бо? Ничего, это лишь начало. Тебе очиститься нужно, поэтому будешь принимать настой из трав. После двух дней перейдешь на здоровую пищу. Не смотри так жалостливо, для тебя же стараюсь. Ты должен подготовиться к обучению…

– Тетя Маша, как говорил один знакомый, после горохового супа: «В здоровом теле – здоровый дух!» Чего же здорового в настое на травках? Я же отощаю и помру молодой, – я снова пытаюсь схватить пирог и опять не успеваю отдернуть руку.

– Я что сказала? И вообще, для всех ты беглый, поэтому не показывайся перед окнами, на улицу только ночью, днем же будешь в подвальной комнате! – на тетино лицо словно набегает тень.

– Опять в подвал? Лучше бы в камере остался, там хоть кормили!

– Дурак! Там бы и ухайдокали, или не слышал историю, как в этой камере пропал человек? Костяшками от домино размочалили кости и спустили в унитаз. Был на вечерней поверке заключенный, а утром нет его и в помине. Написали, что убёг. Вот так бы и тебя отправили в "свободное плавание". Хорошо, что Иваныч помог! Дуй в подпол и без разговоров! – тетя встает, отдергивает половичок-дорожку и открывает крышку в подпол.

Отлично замаскированная крышка – почти как у берендеев. Да, в этом доме тоже есть свои сюрпризы.

Эх, и зачастил же я по подвалам и щелям прятаться, но делать нечего – жизнь дороже. Ступени жалобно отзываются на немаленький вес, земляной пол тихо ухает, когда я спрыгиваю с последней доски. Небольшой подпол, банки с вареньями-соленьями, картошка, кабачки. Стандартный набор на зиму – и среди этого добра придется ютиться?

– Отодвинься, чего встал на пути? – ворчит тетя.

– Тетя, а как здесь жить? Я же не дитё подземелья, к тому же на голодный желудок могу и картошку всю погрызть! – запах пирогов ещё теребит ноздри.

Тетя сдвигает в сторону банку с солеными огурцами, в стене открывается невысокий проход. В руке чернеет цилиндрик фонаря.

– Аккуратно ступай за мной, не отставай, а то кроты утащат, – тетя первая ныряет в темный проход.

Я следую за ней, в сырую прохладу. Чем-то мне это напомнило сон про убийство родителей. Корни деревьев вылезают из стен, под ноги попадаются неглубокие ямы.

Уползай, малыш, уползай!

– Ого, а скелеты будут? – спрашиваю я у торопящейся тетки.

– Если кто-то продолжит задавать глупые вопросы, то не исключено, – ворчит тетя, фонарь в её руках освещает тоннель впереди.

Стены и потолок поддерживаются деревянными подпорками, на утоптанном полу иногда встречаются крупные доски. Ореол таинственности витает в затхлом воздухе, как в фильмах про старинные клады. Не хватает только воющего призрака с гремящими цепями.

– Забавный домик, даже с ходом подземным. А почему мы раньше сюда не приезжали?

– Раньше не нужно было, а теперь вот пригодилось. Это одна из тренировочных баз охотников, подобные раскиданы близ больших городов, чтобы обучать новобранцев, – отвечает тетя. – Почти пришли.

Проходим далеко, судя по затраченному времени. Тетя толкает деревянную дверцу, обитую железными полосами, та беззвучно отворяется. А я-то ожидал противного скрипа: или врут всё в фильмах, или тетя смазала петли перед моим появлением.

Ого, да тут целый бункер, тусклый свет трех ламп освещает четырехугольное помещение. Широкая скамья больше напоминает больничную банкетку – почти увидел сидящих бабушек в ожидании очереди. Возле неё большая деревянная кадушка с песком, в подобных красуются пальмы в гостиницах, или же плещутся в сказках говорящие щуки. Рядом стопка обшарпанных книг, сразу вспомнились техникумовские пары и сладкий сон на жесткой парте. Эх, как я тогда не понимал своего счастья… С крюков в подкопченном потолке свисают боксерские груши, три разносортных чучела щерятся в углу.

– Круто! Тут не то, что от оборотней – от атомного удара спрятаться можно, – присвистываю я.

– Как раз сейчас мы находимся под холмом Дмитрия Пожарского – по легенде воины шлемами натаскали землю, чтобы создать ему возвышение. И именно с этого холма началось освобождение Руси от польских захватчиков. Так что наливайся мужеством и храбростью от призраков героев! – прищелкивает языком тетя.

– А мне сегодня сон приснился, где поляки хорошие были, – вспоминаю я о своем сновидении.

– Нет плохих или хороших людей, есть различное воспитание и отношение к ним. Как человек воспринимает мир, так и будет поступать. Тебе ли это не знать, ты вон на все лыбишься, может, поэтому и жив до сих пор, – улыбается тетя Маша.

– Тетя Маша, так я смеюсь, чтобы не расплакаться!

– Осматривайся пока! Позже к тебе спущусь!

Тетя захлопывает дверь. В квадратной коробке с гладкими стенами остается едва слышное гудение тока, спешащего к лампам. Я подхожу к чучелам.

Опаньки! Старый знакомый!

Вылупившись налитыми кровью глазами, на меня скалится серый оборотень из ночного кошмара, лишь не хватает белого пятна на лобастой башке. Осматриваю его со всех сторон, шлепаю по блестящему носу, отчего чучело качается взад-вперед, а я в испуге отскакиваю. Смеюсь над собственным страхом и тут же обрываю смех – в замкнутом пространстве он звучит зловеще.

Второе чучело. Улыбается человеческий манекен из магазина, подобных красавцев выставляют в ярко освещенных витринах. А вот возле третьего я останавливаюсь подольше.

Мохнатая фигура возвышается горой мускулов, щерится оскаленная пасть, острые клыки длиной с палец спокойно могут перегрызть кости мамонта. Верхние лапы по толщине как свернутые персидские ковры, а на широкой груди можно выспаться. Такие оборотни ещё не попадались, но, судя по тетиным словам, я пересекался с ними. Так вот как выглядит Михаил Иванович в обличье зверя.

Получеловек-полумедведь.

На телах чучел красной краской светятся пятнышки, если я правильно понял, то так обозначаются болевые точки. У оборотней они расположены немного иначе, чем на теле человека – органы смещаются во время трансформации?

Я присаживаюсь на отлакированную скамью, пролистываю старые записи, местами написанные от руки. Одна книга оказывается учебником по растениеводству, но названия знакомых растений другие. Под картинкой с подорожником написано «Поранник», под одуванчиком «Остружник». Никогда не замечал в себе любви к биологии, поэтому учебник падает на прежнее место.

Гудение тока усилилось, или это я прислушался к тишине?

Непрерывное жужжание слегка раздражает. Из-за металлической двери не доносится ни звука. В тон гудению урчит желудок.

Где там напиток богов?

Ага, возле банкетки. Трехлитровая банка с мутноватой янтарной жидкостью, на запах вроде ничего, а вот вкус оставляет желать лучшего. Терпко-горький букет оттенков проваливается в жаждущее нутро. Гадость редкая, я с трудом подавляю рвотные позывы.

Пролистываю ещё одну книгу, в ней старорусской вязью описаны встречи с оборотнями. "Как распознать перевертыша – ежели кушак повязан левым концом сверху, то буди наготове".

Вряд ли в настоящем эта особенность пригодится.

«В какую полночь звери становятся сильнее… как происходит перекидывание… где замечены самые большие скопления». Целый трактат, а вот как сделать так, чтобы отстали – увы, древние охотники не написали.

Я прохожусь по залу, от моего удара отлетает груша. Ноет кулак, когда я бью во второй раз – снаряд мотается чуть сильнее. Да чем же она набита? В зале рукопашного боя груши взлетали чуть ли не до потолка, а тут лишь лениво колыхнулась, словно я пнул лежащего в луже толстого борова.

Я подпрыгиваю с разворотом и основательно прикладываюсь стопой о твердую поверхность – киношные каратисты сошли бы с ума, увидев такой удар. Груша слегка виляет в сторону, а меня же относит назад. Почти грохнулся на пятую точку, когда за шиворот поддерживает твердая рука. Я вздрагиваю от неожиданности.

– Развлекаешься? – спрашивает тетя.

– Теть Маш, пробую. Никогда не видел таких груш, словно статуи, отлитые из металла! И как ты так тихо зашла? – я оглядываюсь на дверь, она слегка приоткрыта, и ни один шорох не выдал вошедшую тетку.

– Может и вовсе не увидел этих груш, если бы на тебя не началась охота. Жил бы обычной жизнью, растил детишек и любил жену. Тихо зашла? Так я специально топала погромче, да только ты не услышал, пока пытался покалечить грушу, – тетя открытой ладонью бьет по моему снаряду.

От легкого шлепка грушу уносит к потрескавшемуся потолку, на противоходе тугой мешок летит на меня.

– Блокируй! – командует тетя.

Я выставляю предплечья в попытке остановить летящий снаряд. Ага, с таким же успехом можно постараться задержать падающий ствол многовекового дерева. Жесткий рулон врезается в предплечья, и меня откидывает к стене.

Многострадальная спина, сколько же тебе пришлось вынести в этот день. Холодная стена встречает жесткой поверхностью, грушу уносит обратно, и тетя легонько касается её. Тяжеленный снаряд останавливается, слегка покачиваясь над полом. Тётя Маша поджимает губы и её седые завитушки укоризненно качаются.

– В чем твоя ошибка?

– В том, что приехал к тебе? А не умчался на крайний север? – я растираю ноющую спину.

– Ты попытался остановить противника, когда можно всего лишь уйти с линии атаки и обратить чужую силу в свою пользу. Оборотни заведомо сильнее людей и не нужно надеяться на честный бой. Ведь будет так, словно лесоруб выйдет на ринг с первоклашкой! – тетя кивает на стоящие в углу чучела. – Тебе рано касаться груши, сегодня тренируешь пальцы. Видишь в углу кадушку с песком? Вот и первое задание, постарайся сильно не шуметь! Смотри!

Тетя одним движением втыкает целиком ладонь в песок и резко выдергивает из деревянной кадушки. Ни одной песчинки не упало на пол.

Я тоже пробую – пальцы по фалангу погружаются в сыпучую массу и натыкаются на неодолимую преграду. Дальше не пускают спрессованные слои, а когда по примеру тети выдергиваю руку, то целая пригоршня вылетает наружу и осыпает ровный пол.

– Тренируйся, а ночью поможешь замкнуть Защитный круг. Пей настой – тебе нужно очищение. Не думай про сопротивляющийся песок, представляй себе ласковую воду, – тетя улыбается на прощание и легкой бабочкой улетает к выходу.

– То есть пирожков сегодня не ожидается? – с прежним успехом я загоняю пальцы в кадушку и поднимаю глаза.

– Пока не заслужил! – отрезает тетя.

Опять в гудящей тишине скалятся чучела, поскрипывает качающаяся груша.

Так! Представил себе теплую воду, мягкую, ласковую, что жарким летним днем облизывала разгоряченный песок пляжа. Представил и вонзил…

Ё-моё, больно-то как!

До вечера я пытаюсь пронзить твердые слои, горки песка осыпают кадушку. Подушечки немеют, то и дело приходится растирать пальцы, края ногтей синеют от прилившей крови до цвета спелых слив. Хочется бросить всё и растянуться на скамейке, но лишь взгляд падает на стоящие чучела, как я вновь начинаю взрыхлять песок.

Травяной настой ополовинен, жутко хочется в туалет, но не в угол же идти, потом самому же придется нюхать. Наконец дверь открывается. На этот раз я услышал легкий стук – сиденье в глухом помещении все-таки обостряет чувства.

– Ну что, Монте-Кристо, выходь на свободу. К окнам не приближайся! – тетино лицо опять превращается в сморщенное яблочко.

– Пусти в туалет, злая надзирательница! Даже у Монте-Кристо были удобства! – отвечаю в той же манере.

– Шуруй, страдалец! Про туалет-то я и забыла, зато потренировал терпение, – доносится вслед. – Тебе ещё много чего придется тренировать, чтобы сопротивляться оборотням…

Длинный коридор кажется бесконечным, пока я лечу на выход. Луч фонаря мотается по земляным стенам, деревянным стуком отзываются лежащие доски.

Осенняя ночь радует прохладой и свежим ветерком. В городе не замечаешь огромного пространства над головой, зато в деревне очень хорошо видно раскинувшийся черный купол с поблескивающими вкраплениями ярких точек и крадущимся серебряным диском.

   Тётя Маша встречает меня в дверях. На плечах серый плащ, резиновые сапоги, к спине прижимается холщовый рюкзак – она явно приготовилась к походу.

– Быстренько одевайся и пошли. Надень куртку с капюшоном, для всех ты ещё в бегах. Ко мне и так сегодня приезжала милиция. Помыкались-поспрашивали, да и уехали ни с чем, но днем кто-то ошивался возле села. Непонятный какой-то, злой. Не смогла почуять, если перевертыш – то очень сильный. Хотя последнего оборотня такой силы уничтожил твой отец, – тетя говорит задумчиво, словно беседует сама с собой.

Я накидываю куртку, по ноздрям бьет чем-то резким, пряным. Не могу удержаться и чихаю, потом пытаюсь утереться рукавом.

– Не смей! Твой запах не должен оставаться на одежде! – дергает за руку тетя.

– Ладно-ладно. А что за оборотни "такой силы"? – спрашиваю я, пока натягивал кроссовки.

– Первые из клана оборотней, они обучали и руководили своими стаями. Первые, старые, древние. После уничтожения самого главного, – на этом месте тетка вновь спотыкается, – твой отец отошел от охоты. Оборотни на время притихли, пока год назад не появился кто-то ещё. Тогда и начали пропадать охотники, кого-то находили разорванным, другие исчезали без следа. Ну, оделся? Пойдем.

– Куда же смотрят власти, если такое творится у них под носом?

– А с чего ты взял, что у власти нет перевертней? Или не ты недавно попал «случайно» в камеру с перевертнем? Замалчивают и всё. Эх, нам бы успеть круг замкнуть, – тетя поправляет темную косынку.

– Тетя, а что за круг мы идем замыкать? – спрашиваю я возле калитки.

Тетя развязывает хитрый узел на веревке с мешочками. Веревка опоясывает забор по периметру, как меловой круг в гоголевском «Вие».

– Круг защиты. Пока ты не научился защищаться, он куполом закроет нас от проникновения оборотней. Недавно почуяла твой запах, вместе с запахом берендея, но увидела лишь, как проехала разбитая в хлам машина. За рулем сидел берулька, подопечный Иваныча, позже видела, как он отправился обратно. Через полчаса за машиной промчались перевертни. Тогда я поняла, что на тебя началась охота. Приехала в Медвежье, но там меня встретил тот самый заспанный шофер разбитой машины, Федька-берендей. Как раз появился Иваныч с другим учеником, пообещали тебя доставить, я им и назвала этот адрес. На Южу я не смогла бы сделать круг, поэтому и решила отправиться сюда, в село,– тетя распутывает узел.

– Федор больничный халат утопил с моим запахом. Помогли тогда ребята здорово! – мы выходим в черноту улицы.

– Я давно договорилась с Иванычем о подобной «помощи», и, если бы меня не оказалось рядом, то тебя доставили бы сюда. Так и получилось. Взамен я задолжала ему услугу, а это очень плохо – быть должником у оборотня. Никогда не делай этого, – тетя закрывает калитку и завязывает веревку.

– Почему?

– В этом случае оборотень может потребовать у охотника простить ему убийство, и охотник не откажет. Вот почему никогда нельзя так делать. Мы с Иванычем давно знакомы и наши одолжения исключают одно другое. То я ему помогу, то он мне поможет. Про тебя оговорено давно, когда ещё в школу пошел. Я не знала – войдешь ли ты в игру, но на всякий случай сделала оговорку…

Так на меня договор составлен между оборотнем и охотником? Вот это да. Чего я ещё не знаю? Судя по хитрому прищуру теткиных глаз, мне предстояло узнать ещё немало интересных историй.

В некоторых домах всполохами телевизора отсвечивают окна. В селе ловило всего три канала, однако люди собирались перед вечерними новостями, чтобы утром можно было обсудить случившееся в стране и мире. Деревянные дома с небольшими огородами утопают в яблоневых, сливовых или вишневых деревьях, которые почти потеряли рыжую листву. В воздухе витает дымок от печей – ночи становятся холоднее.

У приземистого клуба, под качающимся фонарем, скопилась местная молодежь. Слышатся аккорды гитары, взвизги девчонок, смех парней – эх, мне бы сейчас туда. Мы обходим компанию по широкой дуге, стараясь не показываться на глаза редким прохожим. Негромко переговариваясь, мы выходим далеко за край села.

– Вот тут и остановимся, – тетя сдергивает с плеча рюкзак.

– Что делать нужно? Командуй! – я всем видом показываю готовность помогать. Да и пальцы немного отпустило от боли.

– Буду заговаривать Защитный круг, ты же вбивай иглы в дорогу, – тетя протягивает пучок блеснувших в лунном свете длинных тонких стержней.

Я осматриваю иглы – заостренные с одной стороны, с другой же небольшие утолщения. Больше похожи на гвозди, но иглы так иглы. На протянутом молотке привлекла внимание необычная вязь на рукоятке – древнеславянские руны вырезаны умелой рукой, никогда раньше не видел подобного рисунка. Или нет, я их видел совсем недавно, во сне, на «медных яблочках»…

– Как только кивну, сразу же вбей иглу в дорожку. Поглядывай по сторонам, пока я заговариваю – могу и пропустить что-либо, – тетя рассыпает поперек дороги темный порошок из газетного кулька.

Шум деревьев, качающиеся кроны, закрывающие луну тучи – вот что составляло компанию двум путникам. Знакомое и почти что привычное чувство опасности царит в воздухе. Чей-то ненавидящий взгляд скребет кожу. Хотя я периодически оглядываюсь, но чувство не пропадает. Словно я вновь оказался у черного джипа, и сквозь затемненные окна в меня целится зрачок пистолета.

Запах сырой листвы, будоражащие скрипы сухостоин, далекое брехание собак сопровождают наши действия. Далеко просматривается пустынная дорога – укатанная грейдером полоса земли, кусты по краям, высокие деревья и облачное небо.

Тетя начинает речитативом нашептывать какие-то малопонятные слова, я же останавливаюсь я у небольшой лужи, слегка утопив острие иглы в землю. Рукоять молотка удобно располагается в руке.

– Медью кровавой, зверобоем-отравой,

Печатаю жилище свое охотничьей справой.

Жизни люде и разум свой иглой охраняю,

Добро и зло на две стороны разделяю.

На последнем слоге тетя кивает и с одного удара игла уходит в землю, едва успеваю отдернуть пальцы. Легко взвивается облачко просыпанного порошка. Рядом тут же устанавливаю другую иглу.

Воины ратью встанут на мой порог,

Не протиснется сквозь них пыль дорог.

Скроют против оборота дыры и щели.

Крепостною стеной завалят окна и двери…

    Кивок – удар, кивок – удар, кивок – удар. С неба начинает капать редкий дождик.

Далеко впереди показывается одинокий пешеход с фонариком. Мужчина идет, слегка пошатываясь, похоже, что возвращается с гулянки из соседней деревни.

– Теть Маш, глянь, кто-то идет! – я застываю с поднятым молотком.

– Быстро в кусты, и не высовывайся, чтобы не произошло! – тихо говорит тетя и сует руку в карман.

– Я тебя одну не оставлю!

– Быстро! Я справлюсь сама, не вылезай!

Я боком сползаю в придорожную канаву. Холодная вода тут же заливается в кроссовки. Брр, какая мерзость. Почти слышу, как раздается скрип, когда я шевелю пальцами в мокром носке. Я затаиваюсь, стараясь не дышать. Фигура невысокого худощавого мужчины медленно приближается. Порывы ветра толкают его в спину, отчего мужчина иногда подергивается.

– Зачем ты сюда пришел? Его здесь нет, ваши проверяли! Кто тебя послал? – громко спрашивает тетя, не вынимая руки из кармана.

– Не противься, охотник! Меня послали следить за твоим домом, чтобы сообщить, когда он вернется! – хрипит мужчина.

Он озирается по сторонам, слабый луч фонарика скользит по облетевшим кустам. Я вжимаюсь в землю, ощущая на губах песок, по щеке елозит мокрая трава. В ладонь больно впивается осколок бутылочного стекла, но я боюсь пошевелиться, чтобы не выдать себя.

– Его здесь нет. Так и передай тому, кто послал! Иначе я сама тебя сейчас пошлю!

– Ты обманываешь! Не мешай и проживешь ещё немного!

– Ступай прочь, создание зла! Ты слишком слаб, чтобы тягаться со мной!

– За мной придут другие! Я ощущаю здесь запах молодого охотника!

Нога соскальзывает в небольшую ямку, всплеск воды грохочет выстрелом. Я чертыхаюсь про себя, но поздно, голова мужчины поворачивается в мою сторону, и уголки губ ползут вверх, обнажая острые зубы.

Лицо мужчины вытягивается вперед, в свете упавшего фонаря на бледной коже блестят крупные капли пота, удлиняются волосатые уши. Мужчина вскидывает руки к черному небу, куртка на плечах трещит – по ткани ползут прорехи, показывая ватную подкладку. Руки утолщаются в размерах, кожа темнеет, на глазах вырастает густая шерсть. Треснувшие губы разъезжаются в жутком оскале, и вперед выступают клыки. Судорогой мужчину сгибает пополам, и лопнувшая куртка показывает крупные выпирающие позвонки, обтянутые темной кожей.

Штаны разъезжаются по швам, из сапог вырываются острые когти. Несколько мгновений спустя над тетей возвышается огромный получеловек-полуволк. С мощного тела сползают обрывки одежды. Тетя взирает на превращение спокойно, как на продавщицу, которая отсчитывает в магазине сдачу за покупку.

– Ещё не поздно уйти! Сгинь, нечисть! – повышает голос тетя, поднимая над головой блеснувший в лунном свете кругляшок.

Оборотень огрызается на нее и прыгает в мою сторону. Я инстинктивно жмурюсь, почти физически ощутив, как шею пронзают клыки.

Уползай, малыш, уползай!

Раздаются два шлепка и следом жалобный скулеж. Я открываю глаза и слегка высовываюсь над канавой.

Между мной и оборотнем находится тетя. Впервые вижу такую странную стойку, в которой стояла тетя Маша. Втянутая в плечи голова, слегка расставленные ноги, левая рука у подбородка, в откинутой правой покачивается на цепочке восьмиугольная звезда. Звездочка походит на те, какие с ребятами делали в юношестве, насмотревшись фильмов про ниндзя. Оборотень сидит на задних лапах в трех шагах от тети, широкий язык зализывает глубокую рану на предплечье. Ненавидящие глаза светятся в темноте ярко-красными прожекторами.

– Последний раз прошу – уйди и останешься жив!

– Нет! Он должен умеррреть! – рычит перевертень и молнией бросается к тете.

Тетя Маша, всегда такая добрая и понимающая, дожидается приближения летящего зверя, и на мгновение её фигура вновь смазывается. Лапы оборотня хватают воздух… Если можно на морде собаки заметить недоумение, то именно такое выражение застывает у перевертня.

Неожиданно время замедляет ход, медленно падают капли, разбиваясь в круглые кляксы, маленькие прозрачные дробинки слегка приподнимаются над поверхностью лужи и растворяются в мириадах себе подобных. Тетя присаживается под пролетающим шерстистым телом. Рука со звездочкой почти ласково проводит по поджарому телу… Танцевальным пируэтом пожилая охотница уходит из-под медленно двигающегося оборотня. Даже в замедленном времени, она двигается очень быстро. Неудивительно, что я не мог прикоснуться к ней на кухне.

Вдох!

Время возвращается к обычному течению. Приземлившись на четыре лапы, всего в полуметре от меня, оборотень радостно щерится. Мускулистая лапа взлетает для удара.

Я опять инстинктивно зажмуриваюсь, но преодолеваю себя и открываю глаза, устыдившись собственной слабости.

Огорчение и обида появляются на лохматой морде. Когтистые лапы подгибаются, и оборотень тяжело падает. Ощутимо вздрагивает земля, принимая в свои объятия увесистую тушу, взлетают вверх брызги небольшой лужи.

Я вижу два красных огонька перед собой. Горящие ненавистью глаза медленно затухают, как у робота из фильма «Терминатор». Поднятая лапа бессильно падает, в последний раз проходятся по грязи острые когти.

От черных ноздрей идет рябь по луже – оборотень ещё жив!

От лохматого подбородка до паха протянулась ровная линия разреза. Из неё вырываются струйки черной крови, виднеются белеющие кости, выползают дымящиеся мотки кишок.

– Саша, теперь выходи! Впредь постарайся вести себя тише! – окрикивает тетя.

Стряхнув кровь с краев звезды, женщина нажимает на центр и острия втягиваются в круглую сердцевину. Теперь на цепочке висит обычный медальон. Интересно, у меня такой же? Я украдкой нажимаю на свой, но ничего не происходит. Значит не такой…

Аккуратно огибая тело оборотня, я замечаю, что оно начало съеживаться, уменьшаться в объемах. Втягиваются когти, лицо приобретает вполне человеческие черты. Вскоре на сырой земле, в луже черной крови, остается лежать обычный мужчина. Словно уснул летом на нудистском пляже. Но сейчас далеко не лето, пляжем тут не пахнет. А ужасная рана, в которую вывалились сизые кишки, говорит только о вечном сне.

– Вбей ему иглу в сердце, в лоб и по одной в каждую глазницу. Не кривись, чистюля! Так надо, иначе он восстановится, – тетя протягивает упавший молоток.

Предательски дрожат руки, когда подношу иглы к бледной коже человека. Грудная клетка чуть-чуть приподнимается, кажется, что мужчина загулял и уснул на дороге, если бы не вылезшие на землю внутренности. Меня мутит, выпитый ранее настой подскакивает к горлу.

– Бей! Иначе он это сделает! – глядя на мои колебания, командует тетя.

Ненавижу! Уничтожить! 

Под иглой проседает натянутая кожа. Я опускаю молоток. Одна игла есть. Тело оборотня пронзает мелкой дрожью, человеческие глаза умоляюще смотрят на меня, окровавленные губы что-то шепчут. Прислоняю следующую иглу к морщинке на испачканной землей коже лба, туда, где спутанные волосы слиплись в грязный вихор…

– Тетя, Слава с Федей говорили, что есть какой-то настой от укусов. Может, получится вылечить этого бедолагу? – я с надеждой гляжу на тетю.

– Нет, Саша, тебя обманули. Они сами оборотни, какой им ещё настой нужен? От укусов нет спасения. Бей! Он бы тебя не пощадил! – тетин голос срывается на крик.

Игла так же легко пронзает лобную кость, как до этого другая входила в дорогу. Бледное тело выгибается дугой и падает обратно, под рукой мелко дрожит. Я не могу смотреть в молящие глаза, на ощупь приставляю иглы и бью. Молоток по рукоять уходит в мягкую плоть, на блестящей поверхности остается комковатая слизь. Ещё одна игла – ещё один удар.

Я отбрасываю молоток в сторону, и сгибаюсь над дорогой. Рвотные массы вырываются в канаву, смешиваясь с грязью, чужой кровью, дождевой водой.

Сука, как раз в этот момент перед глазами вспыхивает надпись:

Получено знание:

Окончательное убийство оборотня

Комбинация – ударить заговоренной иглой в сердце, в лоб, в каждый глаз.

– Теперь ты понял, почему я раньше не рассказывала об оборотнях? Грязная, но нужная работа, где если не ты, то тебя… Отволоки его с дороги, чтобы никто из проезжающих не увидел, – тетя дожидается конца моего извержения.

– Жесть. Я даже не догадывался о таком, – шепчу я, тело ещё содрогается от рвотных позывов.

– Тебе многому предстоит научиться, прежде чем сможешь выйти на бой с оборотнями. Оттащи в овраг, и быстрее возвращайся!

Подхватив неудавшегося убийцу за ещё теплые запястья, я оттаскиваю тело в канаву. Мокрая кожа скользит, вырываясь из рук, пар поднимается над распоротым животом. Мертвый оборотень кулем скатывается в ледяную воду. Вода раздается в стороны, бледное тело наполовину скрывается под черной грязью.

– Продолжаем круг, следи за кивками! – тетя возвращается к речитативу.

Вытерев молоток пучком прелой травы, я готов загонять иглы в дорогу. Дождик усиливается, на луже всплывают большие пузыри. Видимость почти нулевая, помогает фонарик оборотня.

Вся работа занимает полчаса. Тетя удовлетворенно выпрямляется над последней кучкой порошка и подмигивает.

– Ну что, Саша, круг замкнули, пойдем теперь оборотня хоронить, не след ему в канаве прохлаждаться. Найдут ребятишки, потом успокаивай их, да и милиции опять наедет куча – ни к чему это нам. Пока ночь темна нас никто не увидит! – тетя светит фонарем в сторону канавы.

Мокрые волосы на моей голове сами собой зашевелились – в канаве не оказалось трупа.

Оглядываюсь на тетю, та, вечно спокойная и уверенная, озирается по сторонам. Непоколебимо стоявшая перед оборотнем, сейчас тётя Маша походит на школьницу, которая идет по темному парку.

– Никто так тихо не может… Немедленно уходим! Молчи и старайся ступать тише. Держись за плечо, – тетя выключает фонарик, и тьма прячет нас под черным покрывалом.

Я держусь за мокрую ткань плаща, спотыкаюсь, почти ничего не видя перед собой. Спину прожигает знакомый враждебный взгляд. Тетино плечо вздрагивает, когда раздается собачий лай, или трещит ветка под ногами. Я обращаю внимание, что морщинистые руки подрагивают при завязывании веревки на заборе.

– Саша, я не услышала, кто забрал тело! – говорит тетя, снимая в сенцах сапоги.

– Может шум дождя, или мое буханье отвлекли внимание?

– Нет, тут другое. Я ещё не встречала такого человека или оборотня, который мог бесшумно пройти мимо меня. Мы столкнулись с опасным противником, тебе нужно быстрее обучиться охотничьему ремеслу. На ближайшую зиму подвальная комната будет твоим местом обитания. И не возражай! – тетя поднимает суховатую ладонь, видя, что я набираю в грудь воздух.

– Хорошо, но можно тогда с собой хотя бы горшок взять? А то я до весны вряд ли вытерплю, – хочется как-то приободрить испуганную старушку.

– Это можно, – грустно улыбается она. – Выходить будешь по ночам. Я постараюсь пока быть на виду, чтобы отвести подозрения. Для всех ты в бегах, а я изображу безутешную тетушку, которая воспитала такого разгильдяя.

Люк в подвал распахивается, и тетя сует в руки ночной горшок с крышкой. Стук закрытой дверцы возвещает о начале новой веселой жизни.

Сырой и холодный коридор, тишина и лишь мое дыхание. До самой двери в раздумьях – встретит меня кто-нибудь или дойду спокойно? Всё обходится, и я вновь нахожусь в комнате под землей.

Вот и знакомая кадушка с песком. Глядя на чучело оборотня, методично втыкаю пальцы в спрессованные слои. Не обращая внимания на боль, смотрю в красные глаза. Фаланги входят глубже, то ли разрыхлил почву, то ли в задумчивости отстранился и забыл, что передо мной песок. Гудящая тишина перебивается хеканьем и стуком о поверхность песка. Я думаю…

Мертвый оборотень непонятно как испарился, всегда уверенная в себе тетя не на шутку перепугалась. Мда, делишки. Но это, оказывается, были только цветочки…

Тренировка

Все же правду гласит ответ старой загадки «Что мягче всего на свете?» Подложил под голову правую руку и забылся тревожной дремотой. Красота!

   Выныривая и проваливаясь в сон, находясь на грани сознания, я слушаю – не раздастся ли звук в коридоре, не откроется ли дверь. Не протянется ли по земле протяжный волчий вой…

Беспокойный сон сменяет дремоту, снится серый перевертень с белым пятном на лбу. И отчаянное чувство бессилия, когда ты хочешь, но не можешь убежать, ноги как приклеенные. Ты знаешь, что можешь увернуться и отпрыгнуть, но тело не слушается. Остается беспомощно смотреть, как приближается враг, а в душу заползает леденящий ужас. И в последний миг просыпаешься в холодном поту, несколько минут пытаешься унять бешено бьющееся сердце и ошарашено озираешься по сторонам.

Я просыпаюсь от прикосновения холодной ладошки. Вскакиваю на ноги, готовый биться или удирать, ещё находясь в плену кошмара. На меня смотрит тетя, одетая в свободные зеленые штаны, серую рубашку опоясывает широкий пояс, из-за бляхи выглядывают медные головки игл.

– Чу-чу-чу, спокойней, Саша! Понимаю, что много пережил. Привыкнешь, хотя от снов никуда не денешься. Во снах приходят воспоминания других людей, проживаются целые жизни. Может быть, и мы кому-нибудь снимся.

– Теть Маш, мне последнее время приходят какие-то странные сны. То родители, то в танке бьемся… Вон Давыдов недавно показался. И везде присутствовали перевертни, нигде не видел берендея. Может люди меньше сталкивались с ними? – я слегка расслабяюсь, остатки сна уходят прочь.

– То память людей, которые справились с оборотнями, придет время, и берендеев увидишь. Запоминай то, что снится – когда-нибудь может пригодиться. Боги не зря эти воспоминания отправляют. Мне поначалу тоже разные кошмары снились, пока не научилась с ними справляться, – тетя потягивается, разминая мышцы. – Покажи, как поладил с кадушкой? Или весь день провалялся на скамье?

– Да как ты могла такое подумать? На секунду прикрыл глаза, а ты уже по лбу постучала! Смотри, если не веришь! – я с размаху втыкаю саднящие пальцы в надоевший песок.

Песок нехотя раздается и скрывает покрасневшие суставы. Пальцы полностью уходят в твердые слои, я радостно улыбаюсь.

– Что ж, прогресс есть, а попробуй выдернуть! Учти, песок не должен высыпаться, иначе упражнение не будет полностью законченным, – тетя удовлетворенно цокает языком.

Целая пригоршня вылетает следом за ладонью. Кучки песка насыпаны по бокам кадушки с внешней стороны.

   Ну да, вы сами попробуйте, а потом будете цокать языком!

– Да, с этим пока проблемы. Тебе нужно обучаться как можно быстрее. Поднимайся, будем отрабатывать удар рукой, – тетя встает в свою странную стойку. – Представь, что по твоему телу прокатываются шары. Круглые упругие мячи. Каждый шар свободно перемещается, но при ударе он должен оказаться в точке выхода силы. Пока трудно понять, но повторяй за мной. Если что – поправлю.

Я тоже поднимаюсь в стойку, сжимаю саднящие пальцы в кулаки. Сухонькая тетя плавно обозначает удар, остановив руку у моей груди. Расслабленная кисть за миллисекунду до остановки переходит в жилистый кулачок. Упругая струя воздуха щекочет кожу.

Я инстинктивно свожу руки вместе, пытаясь заблокировать удар, но предплечья натыкаются на металлическую трубу, а не на человеческую руку.

– Говорила же, что ты зря используешь жесткую блокировку, калечишь свои руки, пускаешь по телу разрушающую вибрацию. Делать нужно мягко, уходи с линии атаки и проваливай противника. Оборотни заведомо сильнее, так зачем же тягаться с ними на равных? Тем более, достаточно такого расстояния, чтобы тебя уничтожить, – тетя кивает на свой кулачок, тот незыблемо висит в двух сантиметрах от моей груди.

– Да ладно, что можно сделать на таком маленьком расстоянии? Ни размахнуться, ни ударить как следует, – я не верю и напрасно. Плата за недоверие наступает тут же.

Тетя поднимает уголки губ, и следует сильный удар. Меня отшвыривает на пару метров, воздух с свистом проносится в ушах. Локоть остро пробивает разрядом тока, когда ударяюсь о стену. Я выпрямляюсь, потирая покрасневшее место на груди.

Ничего себе!

Тетя не сдвигается с места, рука держится на прежнем уровне, лишь выпрямились основные фаланги. Кулак перешел в состояние лапы, с прижатыми, как у паралитика, морщинистыми пальцами, удлинился на пять сантиметров.

От этого меня отбросило?

– Теть Маш, ты Брюсу Ли удары не ставила? А то похожее в каком-то фильме видел, – грудь полыхает огнем, словно на мышцы положили горящую головню. Дышится с трудом. И это моя тетя, которая и мухи не обидит…

– Нет, он с другими охотниками занимался. Отведи плечи назад, левой рукой тянись вверх, а правой вниз, так быстрее пройдет. Сможешь повторить удар, или ещё раз показать? – тетя проводит ладонью по серой поверхности самой крупной груши.

Я отталкиваюсь от холодной стены, чучела насмешливо пялятся на мою стойку.

– Помни, что шар поднимается от ноги и подлетает к кулаку в последнее мгновение. Ноги поставь чуть шире, для большей устойчивости, руку ближе к подбородку. Старайся завершать бой одним ударом, сильным, хлестким, резким. Чуть повыше. Пробуй ещё! Ещё! Сделай медленно, кисть прямая. Вот так закрепи и тренируй этот удар сегодня, – тетя подходит к двери.

– Теть Маш, а что у тебя за звездочка такая при оборотне появилась? – медленно провожу удар, обозначив по груше.

– Так у тебя такой же медальон на шее висит, неужели не знал? Постарайся не пораниться, если найдешь, как открыть, – тетя нажимает на свой медальон, из него с легким шелестом выскальзывают желто-бордовые лучи.

Затем так же легко убираются обратно. «Солнышко» расправило лучи, «солнышко» спрятало лучи.

– Здорово! А я и не знал о таком, – я верчу в руках ставший привычным медный кругляш с арбалетиком.

– Ладно, занимайся. Свежий настой поставила в углу. Так, груши здесь, на чучелах можешь потренировать уколы по уязвимым точкам. Учти, что у оборотней точки находятся за огромным мышечным корсетом, удары должны проходить сквозь него, чтобы достигать цели. Я пойду, а то заладил ко мне участковый лазить.

– Теть Маш, а чего мы прячемся? Если ты так спокойно накостыляла оборотню, то может нечего и скрываться? Наберем побольше игл, да и устроим большую охоту! Отомстим за родителей! – я шлепаю чучело перевертня по носу медальоном.

– Саш, тренируйся! Тот оборотень всего лишь недавно укушенный, поэтому так легко удалось его уничтожить. Вот лет через десять с ним гораздо труднее было бы справиться. Опытного оборотня так просто не возьмешь – ещё набегаешься за ним. А у этого мужичка даже укус не зарос, видел свежие шрамы на шее? Но вот куда он потом делся? – тетя в задумчивости пощипывает кончик носа. – Занимайся, Саш, хотя кровь тебе поможет, но без тренировок никак нельзя.

– Отца ты тоже по крови вычислила? – так не хочется опять оставаться в обществе молчаливых чучел.

– Да, его и Александра. Но все, я ушла! Кто-то приближается к калитке. До вечера.

Тетя легко уносится прочь, и вновь я остаюсь один. Верчу в руках медальон, нажимаю и так, и сяк. Провожу то в одной, то в другой последовательности, но острые края так и не выскакивают наружу. Со вздохом надеваю обратно, приятный холодок ложится на грудь. Моё «солнышко» не хочет доставать лучи.

Потянулись выматывающие дни тренировок. Пробуждение происходило так – в меня летел какой-нибудь тяжелый предмет, тетя не выбирала, чем именно запустить. И если поначалу ходил с синяками и шишками, то теперь научился слышать, как при открывающейся двери меняется звук гудения электрического тока. Ловил на лету или банку с соленьями, или табуретку с утюгом. До этого встречал предметы головой или грудью под веселые смешки тети.

Один раз высказался по поводу её издевательств, накипело. Тогда тетя Маша вызвала меня на спарринг и так качественно отметелила, что пропало все желание острить в ответ.

– Уважение к старшим, Саша, это основополагающее направление для развития любого общества. Передавая свой опыт, старшие продлевают себя в молодежи. А юнцы должны слушать и внимать, чтобы совершить меньше ошибок и передать больше опыта последующим поколениям. Знаешь поговорку «Бьет, значит любит»? Она выдает отношение опытных воинов к новичкам. Если воин колотит на тренировке, то отрок должен запомнить удары, найти увороты от них, чтобы не погибнуть в первой же битве. На никчемышей не обращали внимания, и те уходили служить на кухню или в конюшни. Так что поправляйся, на сегодня урок закончен, – втолковывает тетя негромким голосом, когда я без сил падаю на лавку.

Хорошо, что синяки и ссадины уходят на другой день, после крепкого сна. Я ныряю в объятия Морфея, едва коснувшись лавки, а просыпаюсь, подхватывая на лету громоздкий предмет. Засыпаю в ранах, просыпаюсь здоровым. Регенерация, чтоб её…

Регенерация у меня прокачивается на отлично. Раны заживают после короткого сна. Вот со скоростью и ловкостью проблемы, но тетя и их тоже упорно прокачивает. Я напоминаю себе какого-то игрового персонажа, которого упорно качают к битве с финальным боссом. Вот только что там будет за финальный босс?

Когда засыпаю, то иногда вижу перед собой дорогие карие глаза. Думаю о Юле, о ней одной. Как она там? На второй план уходят мысли об оборотнях и ужасах смерти. Вижу, как она мне улыбается. А я гуляю с ней по улочкам Шуи, обнимаю за талию, шучу и наслаждаюсь колокольчиковым смехом. Я тону в омутах её глаз. Я мечтаю ещё раз увидеть её…

Последнее время количество света уменьшается, тетя меняет лампы на более тусклые. Глаза понемногу привыкают, даже ночные выходы не кажутся такими уж темными. Тетя Маша объясняет это тем, что нужно наращивать ночное зрение, так как оборотни чаще всего охотятся ночью. По ночам я гуляю по поднятым над землей бревнам, и с каждым разом жерди становятся тоньше. Падаю, поднимаюсь и снова иду, учусь на ошибках.

Комнатка под землей обогревается за счет проложенных труб. Газовый нагреватель горит у тети в избе. За провинности или недостаточно быстрое выполнение указаний – напор газа уменьшается, и я просыпаюсь от дробного стука зубов. В таких случаях приходится вставать и двигаться, чтобы не окоченеть.

– Мы же не в Африке живем, теть Маш! Зачем тепло убираешь? Вот явишься как-нибудь, а тут на тебя четыре манекена пялятся. Вот тогда поймешь, вот тогда заплачешь, а уже поздно будет! – без особой надежды на жалость выговариваю я после очередного «холодного» наказания.

– Ничего страшного, Саш. Вон мамонты как сохранились в мерзлоте, и ты останешься вечно молодым и красивым. А спустя тысячу лет по тебе будут изучать историю нашего края, всё же польза!

Я научился двигаться по осиновому бревну, установленному в метре над землей, когда тонкая кора слетала со скользкого ствола, а тетя коварно била по ногам палкой. Нужно подпрыгнуть, чтобы палка пронеслась подо мной, иначе встреча пятой точки с землей была неминуема.

Прокачка ловкости, скорости, равновесия… Раньше я о таком мог только мечтать.

Так развлекался и чувствовал свою крутость, пока однажды ночью тетя не предложила прогуляться по заборам. Я согласился, кошки же лазят, а я чем хуже? Пару раз сверзился с подгнивших балок, пришлось улепетывать от соседского Тузика, но, в конце концов, научился ходить бесшумно.

Трудно? Дело привычки.

Выпал первый снег…

   Я стал настолько ловок, что могу пройти над будкой и вытащить кость из-под носа спящего пса. Один раз хотел оставить её на память, как медаль, но вид худого шибздика, который не знает, каким жестоким может быть пробуждение, заставил вернуться и положить кость обратно.

Тетя радовалась моим успехам, но виду не подавала, нагружала физически и морально все больше. Тётка уговорила соседа пустить по забору колючую проволоку, а мне сказать об этом «забыла». Попросила принести собачью кость в очередной раз. Вот когда я подумал о ней много «хорошего» – мой взгляд пылал красноречивее тысячи слов, а изрезанные руки и лодыжки подтверждали непроизнесенное.

Однако косточку Тузика принес, бросил к ногам мучительницы и собирался горделиво удалиться в собственную келью, чтобы повыть и пострадать вволю, но вместо этого получил нехилый пендель и указание отнести кость обратно. В душе погрозив тете Маше кулаком, проделал и это, хотя руки и ноги дрожали от напряжения.

Собака не проснулась, пока тихо клал мозговую косточку в миску, но тут же подняла визг и лай, когда я рухнул с забора, поскользнувшись на мандариновой корке. Только что прошел по черно-белой балке и никакой кожуры не наблюдалось.

Откуда шкурка там взялась?

Я тогда лежал и смотрел в черные зрачки надрывающегося пса. Изрезанные руки горели огнем, ледяными иголочками остужал мягкий снег. Черные глаза-бусинки мелькали в метре от меня.

«Замолчи! Враг близко!» – я постарался передать песику свои мысли. Сам не знаю – почему такое пришло в голову.

– Гав! – неуверенно ответил Тузик и замолчал.

«Тихо, волки рядом!» – песик даже жалобно заскулил.

Животные не выдерживают человеческого взгляда, но дворняга не отрывала от меня глаз. Улыбнулся псу – он едва слышно зарычал, и я тут же спрятал зубы. Тузик наклонял голову то влево, то вправо, то одно ухо поднимал, то другое. Пёс явно находился в недоумении.

«Я тебе не враг! Я смогу тебя защитить от волков!» –  я смотрел ему в глаза и протянул руку между досками забора.

Сперва негромко порычал, но потом пес обнюхал руку и ткнулся влажным носом в ладонь. Мои пальцы прошлись по мокрой шерсти, Тузик тихо рычал, я ощупал напрягшиеся мышцы.

Хотел ещё раз погладить и закрепить дружеский контакт, когда Тузику в нос прилетела ярко-желтая мандариновая корка. Пса моментально подменили, я еле успел отдернуть руку от укуса. Звонкий лай подхватили другие сельские собаки.

– Вот теперь урок закончен, можно и домой пойти, – тетя кинула в рот ломтик мандарина.

Половинка сочного плода полетела в мою сторону. Я поймал её в воздухе.

– Ох, тетя Маша, коварная же ты женщина! – я вздохнул как можно тяжелее и горше.

– Кстати, у меня ещё осталась «колючка», завтра будем прыжки изучать. После баланса, конечно! Но ты молодец, смог слегка повлиять на животное. Делаешь успехи, я-то думала по весне заняться одурманиванием и Зовом. Шуруй в дом, да скидывай вещи, пусть сохнут! – тетя одобряюще пошлепала по спине.

Тренировки, сон, тренировки, сон. Перемежались едой и туалетом. Через каждые три дня жаркая баня. И снова тренировки, сон, тренировки, сон. В сильный ветер, в лютый мороз, в обильный снегопад – наши тренировки продолжались, несмотря на погоду.

К тете периодически заглядывал участковый, но ничего не находил. Сидели, чаевничали, болтали о том, о сем. Приезжали милиционеры, она сама ездила в Южу, когда вызывали на допрос. И вновь – тренировки, тренировки, тренировки…

Я находился в круге Защиты. Иногда, забывшись, натыкался на невидимую преграду. Люди и тетя Маша спокойно проходили сквозь эту стену, а я находился в добровольном заточении-убежище.

– Как так? Тетя Маша, или на тебя не влияет заговор? Почему ты спокойно можешь пройти, а я бьюсь лбом? – в очередной раз ударился о невидимую стену и посмотрел, как тетя пролетает дальше.

– Я не только от оборотней сделала заговор, но и на тебя поставила ограду. Зная тебя, непоседу, можно было бы ещё и наручи наговорить, чтобы ноги и руки сковать – но тогда не сможешь тренироваться. Пока не научишься обороняться от оборотней, будешь сидеть как в детском вольере! – тетя улыбнулась своей шутке.

Я огорченно вздохнул, окончательно рухнула надежда на тихий побег. Хорошо ещё, что приехал Евгений. Он встретился с тетей в Палехе, назначили время и, по всем законам разведчиков и шпионов, пробрались до нашего дома. Для всех же Евгений ночевал у знакомого, а для самого знакомого – у одной замужней дамы, не желающей разговоров.

Под еле слышный треск свечи мы пьем на кухне горячий чай. Я как раз снова провинился и успел замерзнуть, поэтому Евгений оказывается очень кстати. Окна задернуты тяжелыми шторами, но свет все равно не включается. Тетка сказалась о неполадках в электропроводке.

– Сань, не поверишь – сам до сих пор в шоке! Защищаю я, значит, наше доброе имя от поползновений неприятельских, стараюсь, чтобы не повалили в грязь, смотрю, а ты с каким-то парнем на земле обнимаешься, – Евгений укоризненно покачивает головой. Он рассказывает, что произошло в тот злополучный вечер.

 На память приходят простынки с красными пятнами…

– Да не обнимался я! Он со спины зашел! – я хочу объяснить, но останавливаюсь, чувствуя подначку.

– Уволь меня от подробностей вашего интима! Ай! Не бей! Пошутил же! – Евгений успевает заслониться от моего неспешного замаха. – А если серьезно, то я услышал твой крик! Увернулся от Жилы, и тот воткнул нож в бок своему.

– Я этого не видел, – вставляю я, пока Евгений отхлебывает чай.

– Пока порезанный схватился за бочину, а остальные застыли, я успел заметить, как ты ласточкой упорхнул в кусты. Я отскочил от ребят, чтобы дух перевести и чуть не оглох, когда заорал братишка Жилы. Все обернулись, а его черная псина за горло треплет. Здоровенная такая, больше теленка, ещё и лапищами так с боков сдавила, что хруст пошел. Может, мне с испуга привиделось, но пальцы у нее длиннее наших в два раза, – Евгений показывает ладонями жест рыбаков, когда те хвастаются размерами пойманной рыбы.

Словно я не знаю. Если бы Евгению показать мою келью, то он бы узнал много интересного…

– Показалось, наверно. А что было дальше? – я понимающе киваю.

– Не, Сань, ты прикинь – эти отморозки бросились отбивать пацана, а псина откинула в сторону порванного и сказала человеческим голосом: «Кранты тебе, Жила!» – Евгений говорит все тише, а на последней фразе рявкает так, что подскакивают чашки на столе.

Мы с тетей сочувствующе смотрим на него – нашел, кого пугать. Евгений же, не добившись ожидаемого эффекта, шмыгает носом, цапает конфету со стола и начинает её разворачивать, будто ничего не случилось. Да уж, прошли те времена, когда можно было вздрогнуть от резкого вскрика.

– Будешь орать, отправишься домой! – спокойным голосом предупреждает тетя.

– Скучно с вами, непробивные вы какие-то. А вот другие пугались, особенно девчонки, – жалуется Евгений.

– Ты дальше рассказывай, а девчонкам потом будешь заливать, – поглядываю я на друга, и незаметно от тети ворую булочку со стола. Я думаю, что незаметно…

– Да что рассказывать-то? Всё это я уже говорил не один раз, но мне не верят. Та псина накинулась на ребят, а меня словно током ударило, и я взлетел на дерево. Представляешь – за несколько секунд полегли все отморозки. За несколько секунд! Потом эта животина уставилась на меня. Брр. До сих пор мороз по коже, как вспомню эти красные огоньки! – Евгений и в самом деле ежится, будто представляет глаза оборотня. – А когда она прыгнула ко мне, то зажмурился. Думал – всё! Кирдык пришел откуда и не ждали. А потом слышу – рычание, визги, писки!

– Прости, не расслышал – чьи визги? Какой писки? – у меня вырывается нервный смешок.

Тетя цокает языком, и я понимаю, что ещё один день буду согреваться о грушу, не нужно было пошлить так явно. Она склоняет голову к плечу, глядя на меня, и мне приходится положить булочку на место.

– Эх, посмотрел бы я, как ты на дереве пошутил, вот мне было не до смеха. Глаза открываю, а внизу дерутся два пса… или волка, фиг их разберет. Откуда-то ещё один взялся, серого окраса. Вроде как белое пятно у него во лбу заметил. А может, показалось, – Евгений чешет затылок и продолжает. – Сцепились между собой не на жизнь, а на смерть, но потом завыла сирена, и черная псина помчалась прочь, а серая за ней…

Наряд вызвал куривший на крыльце лейтенант, после того как увидел, что в чащу прошло слишком много народа. У милиционеров фуражки дыбом встали, когда увидели, что произошло на поляне. Одного вырвало, другие же выхватили пистолеты и кинулись прочесывать кусты. Слабого желудком послали вызывать подмогу и «Скорую помощь». Евгения же чуть не застрелили, когда подал голос и выказал желание слезть на землю. Потом увидел меня, переломанного и окровавленного…

Милиция двое суток продержала друга взаперти, пыталась докопаться до истины. Евгения не отпускали, пока не появился тот мужичок в сером плаще, что шел возле моих носилок. В этот раз следователь сверкал одним глазом, на другом же чернела пиратская повязка. Голубев велел выпустить Евгения на волю, под подписку о невыезде. Дядька-майор подсуетился для любимого племянника.

Когда же Евгений зашел навестить меня в больницу, «даже апельсинов купил, с тонкой кожурой», то с удивлением узнал, что я сбежал. Мало того, что просто сбежал, так ещё покусал трех здоровенных санитаров, убил милиционера и полную докторшу. Говорили, что и таксиста порвал на Белова, но тут возникли показания водителя фуры, влетевшего в уличное ограждение. Он видел, как пробегали огромные собаки, а одну даже зацепил.

Также на собак жаловался дедок, что влетел в кювет от прыгнувшего сверху пса. Хотя ему не особенно верят, думают – сам перевернулся на крышу и захотел получить страховку. Больница гудела как встревоженный улей. Трое выживших отморозков оказались с отключенными аппаратами жизнеобеспечения, одного успели откачать, а вот двоим не повезло.

Когда, ошарашенный такими новостями, Евгений вышел на улицу, то к нему подошел огромный мужчина. Представился Михаилом Ивановичем, моим соседом по палате. Познакомились, он и рассказал, что произошло на самом деле. Как меня увезла ивановская милиция, а шуйская осталась ни с чем, на этой почве и возник конфликт между органами охранопорядка. Так как честь мундира пачкать нельзя, то и придумали историю про жестокий побег Александра.

Также Иваныч сказал, что мне необходимо помочь и вытащить из объятий милицейского беспредела. Для этого нужно быть в Кохме в определенное время, в определенном месте, отцовская буханка пригодилась очень кстати.

После посещения Мугреево, Евгения часто вызывали на допрос, касательно моего очередного побега, но друг честно отвечал, что в этот день ходил за грибами, и демонстрировал фото с двумя полными бельевыми корзинами, где в правом нижнем углу желтым сияла дата моего побега. При этих словах улыбка тети Маши освещала наш стол – мол, как она здорово придумала с грибами и Иванычем.

Тетя строго-настрого запретила говорить при Евгении о существовании оборотней, меньше знает – крепче спит. Так и приходилось отвечать на неудобные вопросы, что-то придумывать на ходу, или же заедать плюшкой, лихорадочно подбирая нейтральный ответ.

Я спрашивал не только о новостях, но и поинтересовался учебой Юли. Что делает, да как выглядит? Попросил сфотографировать издалека. Тетя при подобных вопросах сделала вид, что ей не интересно и ушла в комнату. Хотя я-то знал, что для нее слышно всё так, словно мы сидим рядом на кровати.

Спросил и ждал с внутренним замиранием – вот сейчас Евгений нанесет удар, и расскажет о Юлином парне, или что девушка выходит замуж. Сердце расправилось из маленького комочка и начало биться активнее, когда узнал, что Юля все ещё одна, не отвечает на заигрывания старших студентов, ходит в основном грустная.

Иногда появляется с синяками, что выглядывают из-под слоя косметики, или не показывается на парах по несколько дней. Каждый день, после занятий, её забирает милицейская машина. Когда я услышал про машину, то сами собой сжались кулаки, желваки на щеках пустились в пляс. Евгений сочувственно покачал головой – подумал, что я много натерпелся от милиции.

Я думал, как с Евгением передать весточку Юле, даже попытался написать письмо, но тетя Маша жестко пресекла подобную попытку, объяснив, что о моем существовании и так знает много людей. А если буду упорствовать, то и вовсе перестанет приводить Евгения. Что ж, я согласился с тетей, она же опытнее и сильнее, но не отказался от мысли передать весточку.

Из техникума меня заочно исключили, дирекция не хотела связываться с уголовником. Хотя Евгений и пытался доказать мою невиновность, но что слово студента весит против слов милиции? В итоге другу посоветовали прекратить нарываться, иначе последует за мной. Я тоже прошу друга не выступать. Пока ещё жив тот напавший отморозок, хоть он и в коме, теплится надежда на мое оправдание.

Душевно распрощались с Евгением, тот подбодрил меня, мол, все будет хорошо. Я пообещал держать хвост пистолетом, на что Евгений поклялся приехать ещё раз, после Нового года, с новостями и подарками. Дед Мороз шуйского разлива!

Амнистия

Наступило тридцать первое декабря. Отзвучали редкие салюты. Под пожелания президента мы проводили ядреным квасом прошедший год.

Тетя перестала кидать банки и табуреты, в дело идут ножи и вилки, в основном метит по ногам. Так же бесшумно открывается дверь, и затхлый воздух рассекает летящий предмет. После будящих вспышек боли, я научился уклоняться или отбивать острые лезвия и заточенные зубцы.

В начале февраля у меня получилось противостоять в спарринге тете.

Когда исчезла из поля зрения, то я успел предугадать, где она появится в следующий миг.

– Наконец-то! – выдыхаю я, коснувшись рулончика бигуди.

– Саша, что-то я зазевалась. Ой, ладно! Не ухмыляйся! Молодец, что коснулся! Пора перестать гоняться за черепахой и попробовать опередить зайца! – улыбается тетя, поднимая с пола упавший рулончик.

Тетя показывает, как вызывать замедление, как протягивать дыхание, как ускорять сердцебиение. И мы сражаемся почти на равных, но я всё равно оказываюсь на полу. Тетя улыбается, но по вздымающейся груди видно, что валять меня не так уж просто, как в первый раз – слегка запыхалась, раскраснелась как после бани.

Она кивает на выход, молнией пролетает по коридору, и выскакивает наверх, перемахивая через три, а то и четыре ступеньки. Я следую за ней, попробую также взлетать, но на второй попытке прикладываюсь лбом о деревянный выступ и выхожу обычным шагом.

Тетя Маша одевается для выхода на улицу, в окно заинтересованно заглядывает полная луна. Глаза настолько привыкли к темноте моей комнаты, что в лунном свете окружающее пространство выглядит так же, как и при ярком солнечном свете.

Я быстро намазываюсь мазью, перебивающей запах, и тоже одеваюсь в легкий спортивный костюм. Ночь встречает морозным потрескиванием, искорками блестевшего снега и холодным сухим ветром. Несколько вдохов, разогревающих тело, и мороз перестает ощущаться.

Тетя Маша жестом приказывает следовать за ней. С места перемахивает три метра до забора, и по жерди устремляется в сторону леса. Пробежала словно по твердой земле за уезжающим автобусом, так же уверенно и прямо. Я стараюсь повторить её прыжок, но немного не долетаю до забора и проваливаюсь по колено в наметенный сугроб.

Пока забрался на поперечину – тети и след простыл.

Аккуратно переставляя ноги по посеребренной морозом балке, я дохожу до края забора. Тети нигде не видно. Как волоски на ноге великана, под забором торчат голые прутья малинника. Несколько сморщенных ягодок стойко противостоят ветрам и морозам, висят бордовыми сережками на черных прутьях. По жесткой корке наста тихо струится поземка, наросшие сугробы похожи на буруны с картин Айвазовского. Не хватает смелого кораблика, летящего между ними и мечущихся чаек.

Поэтические изыски прерывает появление тети. Отстранившись от ствола высокой березы, она манит за собой. Я иду к ней, но ноги проваливаются сквозь твердую корку. Два раза тело погружается по пояс в сыпучую массу, пока я добираюсь до березы.

– Эх, Саша, оглянись назад – прошел, будто ребенок специально долбил наст! Поступь должна быть легкой и невесомой, для этого центр тяжести переносится ближе к горлу, – тетя начинает танцевать по заснеженной площадке. Как пушинка проносится над белыми барханами, сколько ни смотрел – ни следа прохождения по природной простыне не обнаружил.

– Тетя Маша, круто! Научишь, как это делать?

– Конечно, научу, но тут надо мозгами поработать, а не только телом. Представь себя перышком, что невесомо струится в потоке воздуха. Пухом от неоперившегося цыпленка в пыльном завороте ветерка. Самым легким дуновением на лобик ребенка. Вот с такими мыслями и смещенным центром тяжести попробуй пройтись, – тетя Маша кивает на свой танцпол.

Я выдыхаю, закрываю глаза, мысленно поднимаю центр тяжести до уровня лба, представляю свое тело в невесомости, и пробую протянуть тело за скользящими ногами.

Перышко! Пушинка! Ветерок!

Хрясь!

Увы, не получилось – тело проваливается по пояс, да ещё и ртом зачерпываю порядочную пригоршню снега. Пока вылезаю, да отплевываюсь, тетя вальсирует по снежному покрову, подобно королеве на балу, даже мурлыкает под нос что-то вроде «Вальса цветов» Чайковского. Я замираю, глядя на нее.

– Видишь, Саш, как это легко? Повторяй за мной, раз шажочек, два шажочек. Как в детстве, – тетя Маша с улыбкой берет за руку.

– А если я упаду и заплачу? – первый же шаг оказывается провальным.

Рыхлый снег встречает радостным скрипом, под колено бьет жесткая корка. В лесу каркает невидимый ворон. Словно смеется над недотепой…

– Не упадешь, ведь я тебя поддерживаю, а если навернешься, то тогда и заплачешь, – тетя крепко сжимает руку. – Сосредоточься, тебе никто не мешает.

Я сосредотачиваюсь на том, что рука тети забирает весь вес, и мое тело становится невесомым. Делаю шаг. Наст не ломается! Делаю другой, третий. Стараюсь дышать через раз, чтобы неосторожным дыханием не прожечь тонкую снежную ткань.

– А ты боялся, оглянись назад! – тетя отпускает руку и отскакивает на пару метров в сторону.

Оставшись без опоры, я покачиваюсь на месте, наст угрожающе проседает под ногами. Представляю руку тети, забирающую вес, и проседание останавливается. Стараюсь не делать резких движений и разворачиваюсь на месте. На белом снегу отпечатываются неглубокие следы. Мои.

– Закрепи этот успех, в дальнейшем ты должен бегать с платком по любой поверхности быстро и абсолютно бесшумно. Тренируйся, а я пойду прилягу, что-то тяжеловато на груди, – улыбнувшись напоследок своей мягкой улыбкой, тетя уносится в сторону дома.

Ни один прут малинника не шелохнулся, когда тётя проплыла над ними и приземлилась на забор. Я же аккуратно ступаю, не даю мыслям отвлекаться на посторонние предметы.

   Хруст раздается за забором резко, неожиданно. Оборачиваюсь на шум падения. Тетя, не пройдя половины, сорвалась с забора и почти полностью зарылась в холодный снег. Глухо тявкает во сне соседский Тузик.

– Теть Маш, а ещё меня учила легкой походке. Ай-яй-яй, – шепотом говорю так, чтобы донеслось до лежащего тела.

Но из образовавшейся ямки нет никакого ответа. Тетя не шевелится…

Я тут же проваливаюсь в хрустящий снег и, как летящий по лесу лось, бегу к упавшей женщине. Голосит пробудившийся пес, ещё несколько собак отзываются по селу. Метеором пролетев по скользкой балясине, я спрыгиваю возле лежащего тела. Поднимаю на руки. Какой же легкий у тети вес.

– Теть Маш, очнись! Тетя Маша! – я смахиваю снег с морщинистого лица и осторожно похлопываю по щекам.

Прыгающий пес истошно лает по другую сторону забора, но под моим взглядом тут же стихает и понуро убирается в конуру, недовольно урча на ходу.

Утопаю почти по пояс в наметённых сугробах, но иду к дому, неся потерявшую сознание тетю. Кое-как открываю заиндевелую дверь, и пары холода врываются в протопленное помещение.

Кладу на кровать легкую тетю. На лоскутном одеяле медленно тает смахнутый снежок. Черты тетиного лица слегка заострились, но пульс прощупывается. Шлепаю по щекам, и голова безвольно мотается, как у мертвого оборотня, которого я тащил к оврагу. Ужас от происходящего расширяется внутри, на глазах выступает горячая влага.

Я мечусь по тёмной комнате, в комоде нет никаких лекарств, лишь аккуратно сложенное белье. Ни нашатыря, ни вьетнамской «Звездочки», нет даже обыкновенного анальгина. Необходимо бежать за врачом, даже раскрывая себя, выходя из партизанства – жизнь тети важнее.

Устремляюсь на выход.

В дверях комнаты по уху шлепает подушка. Под ноги предательски ныряет невысокий порожек, и я вылетаю в прихожую. Когда же возвращаюсь, то меня встречает довольная улыбка жестокой родственницы. Она лежит на боку, под щекой удобно примостилась правая рука.

– Сразу видно, что не читал книгу по растениям. Иначе плюнул бы вон на тот кустик, в углу прихожей, да и растер под носом, а ты заметался, запаниковал. Эх, Саша, всегда сохраняй голову холодной, иначе таких дел можно наворотить сгоряча, – тетя садится на кровати.

– Тетя Маша, дать бы тебе по загривку за такие шутки, но пока не справлюсь. Могла же просто на словах объяснить, – я укоризненно качаю головой.

Так недолго и «Кондратия» схватить.

– На словах ты вскоре забудешь, а под нервным потрясением навсегда запомнишь, что при обмороках помогает перечная мята. Да и вообще городские жители забыли, что ходят по лекарствам – сразу бегут к докторам и в аптеки. Тратят немалые деньги, а чтобы их заработать лишают себя времени и сил. Круговорот рабства. Нет бы, выбраться на природу, собрать в свое время нужные растения. Травят себя химией, вместо того чтобы набираться сил от матушки-природы. Вот ты помнишь, как лечился от вывиха ноги? – тетя срывает со стены стебелек, плюет на ладошку и растирает в кашицу.

Подсовывает мне под нос – резкий запах мятной жвачки заставляет отшатнуться.

– Конечно, помню! Заставила помочиться на тряпочку, да привязала на ночь. А утром всю опухоль как рукой сняло. Я потом подобную помощь одной девочке в садике оказал, – я потираю нос, выгоняя остатки едкого аромата.

– Ага, ко мне ещё ее мама приходила и жаловалась, что ты дочке сандалии ухайдакал, а у девчонки просто судорога случилась. Еле утихомирила мамашу, а воспитатели ещё полгода следили, чтобы ты не проводил свою врачебную практику на других детях. Ладно, иди заниматься, я понаблюдаю из окошка, но чтобы выучил книгу на зубок, знания всегда важны. По весне пойдем за сбором. Как говорил один мудрец – чему бы ты ни учился, ты всегда учишься для себя, – тетя хлопает ладошкой по спине, провожая на улицу.

– Тетя, пока не забыл, скажи такую вещь – почему вдруг останавливается время, и я вижу себя как бы со стороны? Что это такое?

– Шизофрения, – меланхолично отвечает тетка.

– Вообще-то я серьезно, – я стараюсь протянуть как можно более обиженным тоном.

– В секунды крайней опасности любой человек видит себя со стороны, но не каждый успевает среагировать на то, чтобы эти секунды не стали последними, – учительским тоном произносит тетя. – Ты как раз и обучаешься быть быстрее, сильнее и проворнее людей. Ты прокачиваешься для игры.

– А когда обучусь быть проворнее оборотней?

– Если не начнешь сейчас же заниматься, то никогда! – отрезает посерьезневшая женщина.

– С тобой точно все в порядке? А то я могу остаться.

– Не отлынивай, беги тренироваться! Иначе останешься на схватку, а в моем состоянии это очень опасно для здоровья. Для твоего! – тетя встает в стойку, и я пулей вылетаю на улицу.

Приходит весна. Распусаются почки на деревьях, на темных ветвях проклевываются светло-зеленые листочки. Проталины в сером снегу меняются на прозрачные лужи, пушистый зимний покров ежится и чернеет под палящими лучами солнца. Громче и увереннее поют по утрам просыпающиеся птицы. Природа понемногу оживает, словно пробуждающийся богатырь расправляет плечи и трещит суставами после долгого сна. Настрой на тренировки повышается с каждым днем. Хочется вставать по вечерам и бегать до умопомрачения, дышать удивительными запахами зарождающейся жизни.

Ближе к маю Евгений привез радостные вести.

Помню, как он стремительно влетел в село на отцовской «буханке», слепя редких прохожих желтыми фарами. Я затаился за деревом у нашего дома. Кто вылезет из машины? Евгений выпорхнул как бабочка, даже не заглушил мотор машины. Забухала отсыревшая калитка – отозвалась на торопливые удары кулака. Он как всегда стремителен и тороплив.

Вспыхнул желтоватый свет в окнах нашего дома, словно тетя только что проснулась, хотя сама давно заметила подъехавший автомобиль. Прошелестела открываемая дверь. В халатике, накинутом на ночнушку, и шлепанцах на босу ногу, тетя старательно изображала разбуженного человека. Я черной тенью перепрыгнул забор и влетел в пристройку. Так, мимо двери в баню, пройти на цыпочках и остаться незамеченным.

– Теть Маш! Здрасте! А где Сашка? Пусть танцует и поёт! Я привез для него отличные вести! – похоже, что Евгений подпрыгивает на месте.

– Тише ты, оглашенный, всё село разбудишь! – шаркающие шаги приближаются к калитке, а я змеей проскальзываю в дом.

Пока тетя копается у входа, я успеваю раздеться и нырнуть под одеяло.

Евгений ворвался бушующим тайфуном, схватил меня за плечи и активно затряс – так хороший бармен взбалтывает шейкером коктейль. Я сделал вид, что проснулся и максимально постарался изобразить недоумение. Уставился на радостное лицо друга.

– Вставай, соня, а то все на свете проспишь! Парень в больнице из комы вышел! – Евгений чуть не приплясывает.

– Да ладно? И что, как?

– Тоже рассказал о большой собаке! С нас сняты обвинения, можешь выходить из подполья! Хотя, смотрю и так уже вышел, если на кровати развалился. Да ещё и с грязными руками! Теть Маш, с чего он у вас неряхой-то стал? – оборачивается Евгений к тете, которая застыла в дверях и пыталась запахнуть непослушный халат.

Вот же я хорош – не вытер руки после лазания по деревьям! Тетя укоризненно покачивает головой. Она подходит ближе. Сухонькие руки мнутплаток в руках.

– Привык по подвалам прятаться, вот и не вымыл руки, а я-то и упустила из виду. Эх, и задам же я тебе трепку, если простыня не отстирается! – грозит худой палец. – Я сейчас чайник поставлю, а вы пока поболтайте.

– Сдал, да? Доволен, да? Выслужиться хочешь? Фиг ты угадал, это моя любимая тетя и никому ее не отдам! – я хватаю Евгения за руку и валю на кровать, несколько раз пихаю под ребра.

Евгений делает вид, что пугается и закрывает голову руками. Потом обхватывает меня поперек туловища и пытается закатать в одеяло, но не тут-то было.

Как же слаб оказался мой друг, когда попытался меня побороть, словно пятилетний малыш против взрослого парня. Пришлось немного поддаться и поберечь его, чтобы нечаянно не поломать.

– Подлиза ты, Саша! – слышится из кухни. – Кровать не сломайте, лоси!

За столом, когда немного успокоились от переполнявших чувств, я слышу подробности того, почему приехал однокурсник. Последний нападавший, который лежал в коме, очнулся, и милиция сразу же сунулась к нему за показаниями. Парень опознал меня и Евгения как двух жертв нападения.

Особенно живо обрисован момент: «И поднял он перст указующий и ткнул в одну из пяти карточек. Громыхнул гром оглушающий и даже вода из стакана выплеснулась». Нам с тетей был показан спектакль, как перед Евгением за причиненные неудобства сухо извинился следователь. Как прожег его ненавидящим взглядом – всё в лицах и с максимальными эмоциями.

Не успевает Евгений закончить, как с улицы доносится звук ударов о калитку. Тетя вскакивает с табурета.

– Тетя Маша, нас же оправдали, теперь и на людях показаться не стыдно! – я стараюсь улыбнуться как можно более успокаивающе.

Тетя лишь вздохнула, мол, бесшабашный ты у меня, и вышла встречать нежданного гостя. Мы с Евгением невольно замолчали, прислушались к голосам на улице. Евгений даже чашку с чаем не донес до рта.

О, как! В такую рань участковый пожаловал. Шаги приближаются к дому. Тетя заводит пожилого человека в потертых джинсах и клетчатой рубашке.

– Здравствуйте, Семен Павлович! Арестовывать пришли? – я протягиваю руку.

– Дурачок ты, Саша! Если бы хотел арестовать, то давно бы это сделал! Или вы думаете, что в разведчиков играете? – участковый садится на освободившееся место.

В кружку, на щепоть чая, плещет кипяток.

– А что, Палыч, никак заметил? – тетя тоже подходит к столу.

– Эх, Михална, или люди совсем слепые, что ты в магазине покупать стала в два раза больше, а не толстеешь? Все же видели, что скрываешь кого-то, но у нас народ такой, что ментов не любит и не спешит сообщить. Эх вы, партизаны! – участковый отхлебывает, рыжеватые усы слегка ныряют в чай дегтярного цвета.

– Извини, но так нужно, да и тебе легче перед начальством отчитываться. Не видел и все тут! Сейчас-то нормально, Палыч?

– Да я вижу, что вперед меня новости дошли. Ладно, хоть чая напьюсь, все же не зря топал к вам, – участковый отхватывает кусок от плюшки.

Тетя улыбается, но глаза остаются задумчивы.

– Палыч, так что же теперь?

– А что? Выходите из подполья, да гуляйте смело! Не пакости больше, да не влезай в драку, вот и весь расклад, – говорит милиционер, глядя на меня.

– Не до пакостей сейчас, Семен Павлович. Пропустил я много из-за этой неразберихи. Буду восстанавливаться в техникуме. Да и девчоночку нашел, не до драк теперь, – я грозно зыркаю на саркастически кивающего Евгения.

Тот улыбается, мол, свежо предание…

Ещё немного посидев, участковый уминает пару ватрушек и прощается. Тетя выходит проводить, я тут же кидаюсь к трюмо и, схватив ручку с листком бумаги, пишу несколько слов.

– Женька, передай Юле при встрече. Скажи – пусть не грустит, скоро увидимся, – я сую сложенный клочок бумаги Евгению в руки.

– Да я бы и на словах передал, – бурчит друг и засовывает бумажку в карман.

– Ты передашь, я знаю, потом краснеть придется хлеще помидора. Нет, передай записку, на словах ничего не нужно. Тсс, – я прикладываю палец к губам, услышав, как тетя заходит в дом.

– В общем, мальчишки, пусть пока жизнь идет, как шла. Саша, восстановишься на следующий год. Женя, дальше продолжаешь говорить, что не видел его и не знаешь, где он. Понятно? – тетя внимательно смотрит на нас.

– Тетя, так амнистия же, нас оправдали! – я недоуменно гляжу на нее.

– Амнистия! Какое слово вспомнил! Не простила милиция тебе побега, да и за больницу злы как черти. Малейший предлог нужен, чтобы снова упрятать за решетку. Жень, договорились?

– Да, теть Маш, не видел, не знаю, весь в горе от потери ближайшего друга. Косыночку черную надевать? – улыбается Евгений.

– Поюродствуй еще, шут гороховый! – гаркает тетка и пригвождает Евгения к стулу тяжелым взглядом. – Со смертью не шутят, и над ней не насмехаются! И вообще хватит ватрушки трескать, проглот, домой шуруй. Про Сашку ни слова!

– Понял, теть Маш, я ещё ватрушечку на дорожку прихвачу, чтобы Саньке меньше досталось? А то гляньте, какую он ряху отъел, – Евгений обувается, виновато улыбаясь.

– Возьми, оголоед! Домашним тоже не говори о Саше, меньше знают – крепче спят. Все понял? – тетя ждет, пока мы прощаемся, и выводит Евгения к калитке.

Я смотрю в окно, как Евгений запрыгивает в машину. Он так и не глушил её, вот же рассеянный – записку не забыл бы передать, а то с него станется.

– Что-то строго ты с ним? Подумаешь, рассказал бы родным, что бы произошло?

– Саш, уже происходит – пропадают без вести охотники. Опытные, не первый год охотящиеся на оборотней, а ты даже близко не подошел к своей первой охоте, вот что страшно. Занимайся активнее, не ленись, и вскоре Женька расскажет о тебе, – тетя говорит медленно, задумчиво, убирая посуду со стола.

– А я слышал про воинов ночи, ниндзя всяких японских. Это случаем не охотники? Уж больно мои тренировки на их похожи.

– Были, пока не вздумали стать сильнее. Один укушенный рассказал – какую силу приобрел, остальным тоже захотелось. В итоге пришлось убить всех бывших охотников, иначе они уничтожили бы Японию. Оборачивающийся охотник не может остановить убийства и с ним очень трудно справиться. Тебе бы и с обычным перевертнем совладать, а то втыкал иглы и чуть сознание не терял. Как девочка, что первый раз на приеме у гинеколога, – хмыкает тетя.

– Ну, так что, я заниматься? – я весело вскакиваю из-за стола, ловлю брошенную чашку и в нее же влетает нож.

– Давай завтра, только старайся не показываться людям на глаза. Знают, но пусть не видят, что ты вытворяешь. Занимаешься на воздухе так же по ночам, днем же в своем бунгало, как будешь нужен – позову. Зато сегодня можешь отоспаться на нормальной кровати. Руки помой! – увидев, с какой скоростью я двигаюсь в сторону мягкой лежанки, окрикивает тетя.

Ночи укорачиваются, и я меньше и меньше нахожусь на улице, чтобы не быть увиденным случайным глазом. Тетя же с каждым днем становится мрачнее и печальнее. Я смог-таки выпытать причину беспокойства – оказалось, что от охотников в России осталось не больше сотни человек.

Охотники пропадали один за другим на протяжении долгой зимы. На врага ставили засады, но похититель словно чуял их и обходил стороной. На месте пропажи не находили никаких следов, ни запаха, ни крови жертв, ни царапин от когтей – охотники тихо исчезали, также, как и их ученики.

Тетя ездила к Иванычу, общалась по поводу пропажи охотников. Кряжистый учитель двух веселых парней тоже ничего не знал о том, кто похищает охотников.

Перевертни и берендеи сами находились в недоумении по поводу происходящего. Главы кланов собирались на огромный сход, но никто ничего не мог сказать о происходящем. Решили взять под наблюдение оставшихся охотников.

Тетя Маша отказалась от надзора, мол, и так немного жить осталось – лучше в схватке помереть, чем в теплой постели, но всё-таки мы нарастили ещё два защитных круга. Ворох медных игл расположился по лесу, дороге, часть ушла под воду в реке. Мы окружили себя заговоренной защитой от любого вида оборотней, но я иногда ловил встревоженный взгляд тети.

Тренировки с каждым днем становятся жестче. Марья Михайловна бьет в полную силу. Я редко ложусь спать без огромного бланша под глазом или синяков на ребрах. Приходится постоянно быть настороже, неизвестно когда полетят предметы, или какой будет ужин.

Я прокачиваю лечение, травоведение, духовную сущность… Я металл… Я непобедимый охотник…

Тетя старается разнообразить меню, да и меня, за компанию. И я не знаю наперед – чистая еда или с добавлением таинственных трав, от которых кожа покрывается зудящей сыпью, или же, после скудного обеда, в глубокой задумчивости просиживаю в туалете долгое время.

– Совести у тебя нет! – кричу я ей из туалета.

– Совесть есть, а вот времени нету! Ты не рассиживайся долго, а то кишки вылезут. Про лечение тебе говорила, пока не вспомнишь, как выздоравливать, так и будешь стрелять в пучину! – тетя спокойно копается на грядках.

Так я узнал, какими травами лечат болезни, какими заживляют раны, какие прибавляют сил, какие наоборот ослабляют. Раньше думал, что сказки про «сильную» и «слабую» воду рассказывают только детям, однако реальность оказалась куда фантастичнее. Собирал такие растения, на которые год назад просто наступал, и не подозревал об их силе и значении – очень пригодилась книга по растениеводству.

Я прокачиваю скорость, выносливость, интуицию… Я ветер… Я непобедимый охотник…

На стоявших истуканах отрабатываю удары до автоматизма. Теперь, когда тетя швыряла чучела в мою сторону, то пальцы, окрашенные краской, всегда оставляли след в нужной точке. Медные иглы поражают точки из любого положения.

Я прокачиваю ночное зрение и нахожусь большее время в темноте… Я убийца оборотней… я оружие, которое не знает промаха… Я непобедимый охотник…

– Что ж, в этом тебе не откажешь. Даже при полной темноте видишь, как сова на охоте, но рано ещё расслабляться, вот тебе повязка на глаза, – и тетя протягивает плотную ткань.

Ладонь без труда проникает в кадушку с песком, даже когда тетя пересыпает его камнями. Пальцы окрепли настолько, что могу гнуть гвоздь-сотку.

Евгений заезжает всё реже, оно и понятно – диплом на носу. Да и после пропаж охотников тетка осторожничает. Мало того, что мне не удавалось покинуть круги защиты, так и сама почти никуда не выбирается.

Евгений мало чем радует, когда я расспрашиваю о Юле. Он рассказывает о постоянно встречающей у техникума милицейской машине, о том, что пропадает на несколько дней, потом появляется и прячет глаза за большими солнцезащитными очками.

Постоянно вспоминаю рассказ о том, как он передал записку. Как вспыхнули карие глаза, как радостно зажглась улыбка, как посветлело личико. Конечно, много Евгений добавил от себя, поэтического таланта у него не отнять, но записку, посланную от Юли, я хранил под человеческим манекеном. На небольшой четвертинке листка округлым почерком старательно выведено: «Возвращайся, я жду тебя. Юля»

Тетя ничего не знала о нашей переписке – не хотел лишний раз волновать старушку, одним щелбаном сбивавшую быка с ног.

Я всё также вижу изредка видения и изучаю тонкости и хитрости охоты. Мне помогает опыт охотников, идущих из самой глубины веков…

Милиция отцепилась от меня, пару раз заезжали, брали показания и на этом успокоились.

Местные тоже к нам не суются. Тетя быстро отучила стучаться в калитку заемщиков и болтушек. Соседи немного посудачили о моем неожиданном появлении и вернулись к своим огородам – наступила пора сажать и сеять.

Тетя тоже заставила посадить картошку, лук и другие овощи. Единственное неудобство заключалось в том, что лопата не дается, приходится копать руками, как кроту. Однако после кадушки с щебенкой это показалось детской шалостью – за одну ночь управился.

– Два солдата из стройбата заменяют экскаватор! – комментирует мою работу сидевшая на лавочке тетя. – Вот не сможешь восстановиться в техникуме, тогда отправишься в армию. А у тебя уже и опыт имеется – прямая дорога на генеральские дачи.

– Восстановлюсь, закончу и тогда в армию! Потом можно и в институт поступать, если за два года всю учебу не выбьют. Я же существо ласковое и нежное, мне бы плюшки трескать да в телек пялиться, а ты меня копать заставляешь! – ворчу я на тетю.

– Копай глубже, иначе перекапывать заставлю, нежное существо! – тетя пуляет щепочкой.

Я еле успеваю увернуться от пролетевшего снаряда. Щепка втыкается в доску забора и замирает на черной поверхности, как уродливый сучок. Я взглядом стараюсь передать всю глубину возмущения и уклоняюсь от второй щепки.

Теплее становятся ночи, жарче дни. Многие люди, уставшие от долгой зимы, приезжают на Святое озеро пожарить шашлык и просто отдохнуть. Подогретые алкоголем прыгают купаться, правда, градус быстро выветривается в холодной воде. На плавающих людей смотрят, как на сумасшедших, либо как на героев, если похожая «смелая вода» гуляет по крови.

Бой за жизнь

Появляются разноцветные палатки. Каждый вечер, пробегая по лесу, я то и дело вижу новых туристов. Иногда приходится тушить забытые костры, чтобы по лесу не пошел пал.

В один теплый вечер я бесшумно мчусь по лесу, под ногами пружинит мягкий мох, едва слышно шуршит прошлогодний ковер опавших листьев. Птицы, припозднившиеся к ночевке, провожают заходящее солнце усталым пересвистом. Красные лучи пронзают зародившуюся листву, постепенно поднимаются выше, оставляют деревья на ночь без света и тепла. Природа понемногу засыпает.

Легкие работают, как поршни в «Ламборгини». Ноги не знают усталости. Куда там Ведьмаку Сапковского с его тропой – охотник по имени Саша легко уделает его по скорости и выносливости.

Сквозь шелест играющего с листьями ветерка издалека доносится зычный голос кукушки. Не считаю, сколько раз прокуковала – ни к чему тревожить судьбу. Подныривая под раскидистые ветви кустов, огибая шершавые стволы деревьев, я бегу вслед уходящему солнцу, стараюсь двигаться как можно тише.

Ничего не предвещает опасности, когда впереди пилой лесопилки звенит тонкий женский визг. Крик о помощи обрывается почти сразу, будто выключили звук на телевизоре. Я бегу туда, как и всякий нормальный русский человек, когда звучит мольба о помощи.

Ноги сами выбирают дорогу, перепрыгивают через поваленные стволы, обегают небольшие овражки. Звук борьбы приближается с каждым прыжком, с каждым отрывом от земли.

Я со всего маху налетаю на невидимую упругую стену, жестко отбросившую назад.

Долбанный Защитный круг! Он меня не выпускает!

В нескольких десятках метров от меня происходит яростная борьба. Двое парней разложили на земле девушку, а та кричит и из последних сил пытается вырваться. Поодаль лежит парень с разбитым носом и связанными руками. Возле него без сознания другая девушка.

Один насильник улыбается, прижав локти светловолосой жертвы коленом к земле. Правая рука закрывает рот, левая же активно мнет белоснежные груди с пунцовыми навершиями. Разорванная майка белеет опавшими крыльями.

Второй пытается стянуть красные трусики, резко контрастирующие на белизне незагорелого тела. Девушка отпихивается ногами, бешено мотает головой, мыча сквозь удерживающую руку.

   Она кажется чем-то знакомой, а когда её взгляд падает на меня, то словно ушат ледяной воды опрокидывается на голову!

Юля!

Юлю распяли на земле и пытаются удовлетворить животную похоть незнакомые парни! Точно не сельские ребята – этих я не видел раньше, даже среди тех, кто приезжал в гости.

Юля!!!

Только сейчас до меня доходит ужас происходящего, до этого мозг отказывается верить глазам. Я бью в стену защитного круга, но, как всегда, она упруго отшвыривает обратно. Кидаюсь второй раз, третий.

Парень смог раскинуть бьющиеся ноги и дергает за ширинку, пытаясь опустить бегунок вниз…

– Отпустите девчонку, твари!!! – я ору как можно громче, в надежде испугать и сорвать преступление.

Молодые люди вздрагивают и поворачивают голову на звук. Лежащая Юля тоже увидела меня и активнее забилась в удерживающих руках.

Юля, моя девочка!

Ещё раз вонзаюсь плечом в защитный круг – моя охрана и моя преграда на пути к спасению любимой. Я отлетаю и шлепаюсь на пятую точку. Вскакиваю обратно. Может, со стороны это и выглядело забавно, будто я мим и даю бесплатное представление, но мне явно не до смеха.

Молодые парни ничем не отличаются от других, гуляющих по улицам, сидящих на парах, болеющих за футбольные команды – никаких угрюмых взглядов и тупых лиц. Глаза внимательно осматривают меня, а после рты растягиваются в улыбке – я оказался один, парень без сознания не в счет.

– Слышь, пацан, вали отсюда! Или присоединяйся, после нас будешь. Тут на всех хватит, – парень похлопывает по лоскутку красной ткани.

Юля умоляюще смотрит на меня, как на последнюю надежду, так утопающий смотрит на медленно приближающийся берег. От взгляда, от молчаливого призыва о помощи глубоко внутри закипает клокочущее безумие ярости. Моментально все краснеет, остаются три цвета, ярко-белый, зловеще-черный и различные оттенки крови. Время замедляется.

Уничтожить! Ненавижу!

Я всасываю недостающий воздух…

Дрожат колени от выплеска адреналина…

Злая энергия распирает изнутри, по венам струится обжигающий огонь, я буквально вижу разделяющую нас преграду. Защита натягивается переливающейся паутинкой, когда я сантиметр за сантиметром прорываю твердую ткань. Тонкие лапки трещин бегут по магической стене, и она продавливается, распадается на сотни блеснувших и тут же растаявших осколков.

Волна торжествующей радости от преодоления преграды подносит к следующему кругу.

Ещё немного и я смогу тебя защитить!

Юля! Держись!

Со стороны выглядит представлением французского клоуна, когда человек, вырвавшись из одной невидимой преграды, ударяется о другую.

Меня отбрасывает назад отпружинившей преградой, но я начинаю продавливать очередную стену. Капли пота дрожат на бровях, я чувствую, как в плечо втыкаются раскаленные иглы, но давлю дальше. Наполненные влагой карие глаза придают сил, энергия выхлестывается через край. Я беззвучно кричу, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха.

– Блаженный что ль? Много сейчас дурачков в деревнях развелось! – удерживающий тонкие руки, парень наблюдает за моим выступлением. Он кидает вниз. – Расслабься, милая и получай удовольствие, этот пацанчик тебе не защитник. Видишь, он сам с собой не может справиться, ноги заплетаются.

Я чувствую, как плечо протискивается в прогибающуюся стену, тело превращается в каменный таран, и в тоже время такой легкости в мышцах давно не ощущалось.

Беззвучный треск, мириады искр в плечо, и глаза, молящие о спасении…

Держись, Юля, я иду!

Ещё немного и стена разлетается, как и прежняя. Отнимается от боли плечо, когда ударился о последнюю преграду.

Защита? Какая защита, когда рядом такое…

Насильники в десяти метрах даже не думают прекращать свое дело. Юля из последних сил выбивается, крутится как уж на сковороде, но видно, что не так далек тот миг, когда она обессилено сдастся.

Миллиметр за миллиметром я протискиваюсь в непробиваемую твердь…

Миллиметр за миллиметром толкает иссякающая сила…

Миллиметр за миллиметром я глубже проникаю в последнюю, самую заговоренную стену…

Юля закатывает глаза, похоже, что сознание не вынесло унижения и соскользнуло в спасительное беспамятство. Точеные ноги обессилено вытягиваются по обе стороны от насильника. На матовой коже ярко-синими пятнами наливаются следы от хватавших пальцев.

– Смотри, убогий, что настоящие мужики с бабами делают. Потом и сам сможешь попробовать, а то когда ещё шанс обломится! – насильник стягивает джинсы, не отрывая взгляда от сдавшейся цели.

Я рычу, с головой захлестывает ненависть, подбрасывая в горящую топку ярости очередную порцию гнева.

Миллиметр за миллиметром…

Мразь! Уничтожить! 

Таким не место на земле.

Миллиметр за миллиметром.

Воздух вагонами летает по легким.

Убить! Разорвать!

Миллиметр за миллиметром.

Все ближе, лишь бы успеть. Лишь бы не дать ей повода возненавидеть мужчин.

Миллиметр за миллиметром.

Я второй раз рождаюсь, пробивая держащую пленку.

Другой насильник тоже избавляется от одежды – скидывает майку и берется за ремень джинсов.

– Стойте, гандоны! – я захлебываюсь криком.

Но главное – смог отвлечь!

– Как ты нас назвал, полудурок?

Парни поднимается от полуобнаженной девушки, уверенные в своей силе и превосходстве двоих над одним. Два молодых человека, убежденные в своей правоте и праве поступать безнаказанно…

Меня отделяет от них тоненькая пленка…

Незыблемая стена падает, разлетается мелькнувшей серой пылью. Я оказываюсь лицом к лицу с полураздетыми парнями. Тяжелые руки взлетают в стойку.

Прорыв сквозь стены защитных кругов отнял почти все силы, красная пелена ярости понемногу спадает, но я ещё в состоянии справиться с двумя засранцами. Дыхание вырывается сквозь раскаленные легкие, в ушах гулко бухает кипящая кровь.

Молодые люди избавляются от одежды, остаются в небольших плавочках. Спортивные тела, рельефные животы – на таких девушки сами вешаются, а им захотелось недоступного. Позади «культуристов» лежит без сознания Юля.

– Ну что, парни, я вам предлагал оставить девчонку? Пеняйте на себя! – из горла вырывается не то крик, не то рык.

Парни переглядываются и ржут. Смех пригибает все ниже к земле. Хохот сотрясает крепкие тела, головы клонятся к молодой траве, ещё немного и парни уткнутся лицами в землю.

   Ну, посмотрим, кто сейчас посмеется, ублюдки!

Я делаю шаг по направлению к смеющимся людям, и те резко выпрямляются. Однако, не просто выпрямляются – словно внутренним взрывом разрывает розоватую кожу, и на свет вырывается черная шерсть. Кожа ошметками ссыпается вниз, в сочную траву, в желтизну одуванчиков. К небу поднимаются оскаленные пасти, из недр вырвается оглушающий вой, бьющий молотом по барабанным перепонкам.

Руки, недавно тискавшие мягкое тело, вытягиваются в мохнатые грабли с острыми когтями. По ним буграми струятся мускулы, похожие на корни старого дуба. Туловища раздаются в плечах, подобно надувшей капюшон разозленной кобре, вспучиваются круглыми валиками разросшихся мышц.

Спустя несколько секунд передо мной стоят два молодых оборотня. Острые блестящие клыки вылезают наружу, глаза сверкают из чащи жестких черных волос, вытянувшиеся уши нервно подрагивают. Вот почему ребята оставались спокойными, когда я ломился к ним – какой-то сельский дурачок против двоих мощных зверюг.

И я сам проломил защиту от них, да к тому же остался почти без сил. Колени дрожат, пелена ушла из глаз, но ярость продолжает поддерживать на ногах. Теперь же к ней прибавляется ненависть. Ненависть к убийцам родителей и многих охотников, к свободно разгуливающим тварям.

Убить! Уничтожить!

Перевертни довольно переглядываются, когда я «в ужасе» заслоняюсь руками, падаю на колени и ползу обратно. Никакого оружия в руках, но я успеваю заметить блеснувшую на солнце шляпку медной иглы под елочками мха. Тетя всегда заставляла носить с собой одну из игл.

На всякий случай.

Как гласит японская мудрость: «Даже если меч понадобится один раз в жизни, носить его нужно всегда». Понадобился меч, но он так невообразимо далеко от меня…

Я проломил три Защитных круга, и эта спасительная соломинка вылетела из петли на одежде.

Как до неё добраться?

Оборотни урчат, предвкушая скорую потеху. Только бы доползти, а там мои шансы выжить немного увеличатся. Два метра до иглы, словно два миллиона километров – бесконечность. Я играю самозабвенно, словно выступаю перед Станиславским, подвываю и морщусь. Обоссался бы, но решаю не переигрывать. Я отползаю прочь, загребаю руками влажную прелую листву.

Как же трудно двигаться – после преодоления кругов тело ломит, руки даже и не думают подниматься.

Надо собраться! Надо!

– Защитник! – ревет правый «демон ночи». – А кто тебя защищать-то будет?

– Уйдите, бесы! Не трожьте меня, окаянные! – тонким голоском я верещу в ответ. Вроде получается.

Перевертни упиваются своей властью над ползущим, ничтожным человечишкой. Растягивают удовольствие, наслаждаются страхом и ужасом, у меня даже слюна течет из уголка губ. Возвышаюсь над слизняком, словно вставшие на дыбы кони.

Все для зрителей, все для успеха…

Убить! Уничтожить!

Время понемногу замедляется.

Полтора метра до иглы. Шляпка краснеет как налитая солнечным светом клюква среди пушистых кисточек мха – тонкий столбик надежды на победу, надежно утопленный в мягкой земле. До него всего один прыжок, пара шагов или пять ползков – только бы не заметили. Я стараюсь не показывать направление, а медленно отползаю. Прочь от оборотней… и ближе к игле.

– А хочешь стать таким же бесом? – спрашивает оборотень и шагает ко мне.

Второй же принюхивается, блестящий нос подергивает под дуновения ветра.

– Нет! Не-е-ет! Мама-а!! – пищу я и отшатываюсь от нависающей глыбы мышц.

Получается выиграть ещё полметра – протяни руку и возьми, но внезапно гулко ухает земля. Возле перепачканных рук вырастает нога перевертня, по ней струятся взбухшие вены, которые бечевками перетягивали мохнатый ствол.

Цель так близка, но нельзя показывать вида, нужно продолжать играть. Я испуганно сжимасюь, остальными чувствами ощущая склонившегося оборотня. На плечо ложится лохматая лапа с острыми когтями, словно выструганными из крепкого дерева и опущенными в черный лак. Крючковатые пальцы похожи на толстые ветви вяза, крупные, шершавые. Спинным мозгом я ощущаю, как оборотень приготовился вцепиться в шею «беззащитной» жертвы, но его тяжелая лапа слегка подталкивает мое тело вниз. Я этим не преминул воспользоваться.

Нырок головастиком в подрастающую траву, и кончик носа почти упирается в шерсть на мускулистой ноге. Запах мокрой псины ударяет по обонятельным рецепторам.

Взгляд падает на красного муравья, который спешит по своим делам и перебирается через жесткие волоски. Вот ему-то совсем наплевать на двух громадин в синем небе – он тащит соломинку.

  Руки скользят вперед, животом я ощущаю выпирающий из земли корень. Дождевым червем в руку скользит холодный стержень.

Есть!

Теперь я вооружен и даже опасен, хотя и подвываю от ужаса.

Играть! Всё для благодарных зрителей! Всё для Игры!

– Тля! – гремит надо мной так, словно небольшой обвал случился в горном ущелье. – И ты хотел заступиться за девку, когда сам себя не в силах защитить? Ты не достоин человеческой смерти и будешь раздавлен как насекомое, как вонючий клоп.

Нога убирается, пора!

Выдох!

Время замирает, застывает в воздухе тополиная пушинка, еле-еле поднимаются крылышки у пролетающей мимо стрекозы. В её фасеточных глазах отражается поднятая лапа оборотня, словно танцующий ухарь выделывает коленце и замер, прежде чем топнуть о землю; отражаюсь я, что застыл под лапой; отражается второй оборотень, который скалится в стороне.

Окружающий мир покраснел…

Я перехожу в режим охотника…

Перекатываюсь на спину и выстреливаю правой рукой! Как раз в точку на ноге, которая парализует волосатую конечность. Как на тренировке – удар и тут же откат от чудовища.

Время возвращает свой прежний ход. Перевертень воет, ударив по пустому месту. Лапища взрывает дерн и по щиколотку погружается в мягкую землю.