Прочь с Земли бесплатное чтение

Пролог

Смотреть было наслаждением.

Для тех, кто не понимает… Видеть, как огонь пожирает то, во что ты вложил столько надежд и денег – это ни с чем не сравнимое наслаждение. Вот он и смотрел. И жар пламени обжигал ему лицо, и дёргались от огня веки, и корчились волосы, и липким потом покрывалось тело – и это было наслаждением.

Генерал этого не понимал. Генерал опять надоедал ему:

– Верховный, вы стоите слишком близко к огню. Это опасно.

Пришлось обернуться. Ответить:

– Благодарю вас, генерал.

Да, слишком близко… Но этот генерал просто не знал, что смотреть так близко – это наслаждение. Сначала генерал требовал приказаний, а его люди бросались искать источники возгорания, порывались тушить и эвакуировать. Сейчас к генералу опять подбежали с докладом, и тот натянул гермошлем – а всё потому, что не чувствовал и не понимал.

Генерал снова рапортовал:

– Верховный, радиационный фон повышен. Наденьте хотя бы гермошлем.

Пришлось повернуться. Ответить ему:

– Благодарю вас, генерал.

Да, фон повышен… Но этот генерал просто не знал: когда ты смотришь, как горит терминальная хроно-камера, как полыхает её машинный зал, как в рое огненных светляков исчезает контейнтмент и плавится циркониевый блок, фон радиации и должен быть повышен – и это было наслаждение.

Генерал в своей солдафонской ущербности опять подступил к нему:

– Верховный… Мать и дочь! Только прикажите!.. Мы ещё можем их спасти!

Пришлось скосить глаза и бросить небрежно:

– Благодарю вас, генерал.

Да, мать и дочь… Но этот генерал просто не знал: главное достоинство пламени в том, что оно убирает последствия и ответственность. Когда проблема становится обременительной – в топку её. И вот теперь он смотрел. И бездна адского пламени сжигала ему лицо, и билась кровью в висках, и жёстким оскалом корёжила рот – и это было ни с чем несравнимо.

И только когда наслаждение стало невыносимым, он повернулся к генералу. Приказал чуть слышно:

– Отзовите своих людей. Мы уходим… Благодарю вас, генерал.

****

Глава 1. Дед Морозов

А Дед Мороз на свои деньги покупает нам подарки, или они идут с наших налогов?.. Хотелось бы на Новый год большой взрослый подарок. Холодильник, например, а маме – норковую шубу или много-много денежек ей в зарплату. Но только Дед Мороз – он же пенсионер.

(Детская сетевая мудрость начала ХХI века.)

Каждый раз перед Новым годом он поражался оптимизму этих людей.

Как бы не было им плохо, но праздники они встречали в исключительном расположении духа, безудержно предаваясь веселью. Что происходило с ними потом – уже другой разговор. Но именно из-за новогодних праздников он и остался в этой стране, взяв себе фамилию «Морозов». В Канаде, конечно, тоже бывают морозы и снег, как и в Финляндии, и на Аляске. Что уж говорить об Антарктиде? Но нигде никто так самозабвенно не растягивал зимние торжества, бурно отмечая даже странный праздник Старый Новый год.

И вот в эти предпраздничные дни конца 2019 года для семьи Морозовых и наступило время «прочь».

Последней каплей стала внучка Леночка, которая пришла из школы в слезах: её не взяли участвовать в новогоднем спектакле. Бабушка бросилась к ней с утешениями, а Морозов, только глянув на девочку, сразу понял, что дело тут не только в спектакле.

Морозов любил внучку до умиления.

Когда Леночка была совсем маленькая, она не могла запомнить отчество деда, которого бабушка в кругу семьи звала по-простому «Гаврилыч». Подражая бабушке, Леночка кричала из детской, картавя и пришепётывая, как все дети её лет:

– Говорилыч! Иди ко мне! Я соскучилась.

После чего появлялась в коридоре красная, сопящая от напряжения, со своим детским стульчиком, который был ей нужен, чтобы встать на него и дотянуться до щёк деда.

Внук Борька, если был дома, поправлял сестрёнку громко, с насмешкой в голосе:

– Горилыч! Деда зовут Горилыч! Или, лучше даже сказать, Горыныч!

– Борька! Уши надеру! Твой дед – известный писатель, нельзя над ним смеяться, – одёргивала внука бабушка.

Она, вытирая руки полотенцем, уже спешила из кухни навстречу Морозову, чтобы расцеловать.

Если Борька не занимался уроками, он тоже подходил к деду поздороваться, по-своему, по-мужски. Такая звонкая перекличка близких, встречающих его, была очень дорога Морозову. И сейчас, когда Леночка уже подросла, он часто, с удовольствием, вспоминал то время.

Он женился на Шурочке, когда её сыну Михаилу, было уже семь лет. Своих детей у них с Шурочкой не было, и родившиеся впоследствии у Миши дети, – сначала Борис, а потом Леночка, – вызывали у Морозова чувство непередаваемой словами нежности. А познакомился со своей будущей женой Морозов в милиции.

Он тогда плохо понимал психологию людей, ему были понятнее звери и птицы. Может быть, поэтому он и служил в то время кинологом в Советской Армии. Ну, и ещё, конечно, потому, что зарплата у офицера была гораздо выше, чем у остального населения СССР. Вот из-за непонимания человеческой психологии он и пришёл в отделение милиции, чтобы отдать купюру в десять рублей, найденную им на улице.

Десять рублей в то время были большие деньги, и в Москве начала 1960-х годов, отстояв несколько очередей, на них можно было много чего купить. Много белого и чёрного хлеба, много десятков яиц, много солёной селёдки, много подсолнечного и сливочного масла и почти килограмм говядины. Это потом полки в гастрономах опустели, а из пригородов поехали в Москву экскурсионные автобусы и электрички за колбасой и апельсинами. Ещё позднее и в Москве опустели продовольственные и промтоварные магазины.

Но в 1960-х в столице был, в некотором роде, рай, во многом ещё и потому, что холодильников ни у кого не было, а запросы у людей были самыми простыми и скромными. И они покупали себе этой простой и скромной еды совсем немного, только на ужин и завтрак – чуть-чуть сливочного масла, чуть-чуть колбаски, десяток «Домашних» котлет, обсыпанных сухарной крошкой, по шесть, а потом по одиннадцать копеек.

Но в «остальной» стране, даже в областных центрах, с продуктами в то время было совсем скверно. Районным центрам от снабжения вообще перепадали крохи. Ну, а в деревнях и продовольственные, и промышленные товары легко умещались в одном единственном маленьком сельпо. Набор продуктов там был ужасающе скудный – белый хлеб-кирпич, баранки-сушки, стеклянные трёхлитровые банки берёзового сока и равномерные шеренги или башни из несъедобных консервов вроде «Завтрака туриста».

Для государства, которое запускало космические корабли, жизнь людей была на удивительно низком уровне. Но ещё более удивительными были для Морозова наука, кинематограф и театральное искусство тех лет. И создавали его эти люди, которые простаивали после работы в очередях за самым необходимым. Поэтому Морозов сделал всё, чтобы остаться служить в Москве, хотя в той же Прибалтике снабжение было лучше. Правда, существовали в то время и города «закрытые», которые работали на оборонную промышленность и снабжались ещё лучше, чем города обычные.

И вот как-то вечером, торопливо шагая по своим делам по одной из Парковых улиц московского Измайлово, он и нашёл на тротуаре эту купюру в десять рублей. Ему и сейчас помнится, как пронзила его мысль о бедолаге, который обронил в темноте такие большие деньги. И как тот будет страдать от потери, как будет бегать по улицам в надежде отыскать потерянную десятку… Нет! Душа Морозова кричала, что найденную «десятку» надо обязательно отнести в отделение милиции.

И он отнёс. Как сейчас помнит то потрясение, с которым посмотрел на него сотрудник. Скоро в комнатку к ним сбежались другие милиционеры, а сотрудник пожал ему руку, обещая непременно отыскать хозяина «десятки». Уже чувствуя свой промах, Морозов вышел, на улице постоял в раздумьях и тут же зашёл в отделение снова, поэтому слышал, как хохотали сотрудники, как называли его дураком, и как они делили между собой эти деньги. Морозов хотел уйти, и тут в отделение доставили молодую пару, мужа и жену. Это была Шурочка, которую пьяный супруг избил ведром.

Вёдра в то время были не лёгкие пластиковые, как теперь, а тяжёлые, из чёрного металла, покрытого эмалью. Морозов потом видел у Шурочки это ведро: точёная ручка из светлого дерева на железной петле и тёмно-зелёная эмаль, отбитая во многих местах. Видел он и синяки, и кровоподтёки у Шурочки на теле и на руках, которыми она закрывала голову.

Муж Шурочки, красивый, молодой и сильно пьяный мужчина, вину свою не признавал и громко кричал матерную непотребщину. Когда его увели, Морозов присел на лавку возле Шурочки, чтобы утешить. Присел, да так и не смог от неё отойти. Он потом ещё долго представлял себе, как она, избитая, рыдающая, бежала по тёмным улицам к телефонной будке, чтобы вызвать милицию. Потому что мобильных телефонов раньше не было, и даже в квартирах не у всех были телефоны домашние.

У Шурочки не было ни домашнего телефона, ни квартиры, потому что жили они в семейном общежитии: длинный широкий коридор, а по обе его стороны – тринадцатиметровые комнатки (на одну семью) без всяких удобств. Удобства, – туалет с кабинками и большая общая кухня с газовыми плитами, – находились в конце этого гулкого коридора. Душевой не было тоже. Мыться все жильцы окрестных домов ходили по субботам в баню, где им опять приходилось стоять в длинной очереди, мужчинам – в своей, а женщинам – в своей…

И вот теперь Шурочка сказала Морозову, что пришло время «прочь». Сказала и со значением посмотрела на него, и он кивнул, потому что давно ждал от неё этого. Морозов вообще был молчалив, и близкие старались не донимать его разговорами. Что с писателя-фантаста возьмёшь? Он же всегда в творческом процессе, всегда погружён в обдумывание своих миров.

Зато сын Михаил переспросил, ещё не принимая слов матери:

– Прочь? Ты уверена, мама?

Как все учёные, он был сосредоточен на работе, не слишком вникая в бытовые и психологические проблемы семьи. Морозов был убеждён, что сын даже не заметил увеличение пенсионного возраста в стране, не задумываясь ещё ни о какой пенсии.

– Да, сынок, пришло время. Теперь уже окончательно. Больше так жить нельзя, – подтвердила Шурочка и опять посмотрела на Морозова.

– Да, – согласился Морозов и покосился на невестку. – Как, Галя?

– Я согласна, Пётр Гаврилыч. Если все так считают, – ответила невестка, перевела взгляд на детей и спросила у них: – Вы согласны?

– Да, мама, – сказала Леночка ещё гундявым от слёз голосом.

– Конечно, мама! – с энтузиазмом откликнулся Борька: внуку было интересно, к тому же от своего времени он не ждал для себя ничего хорошего.

– И потом, дети, – опять заговорила Шурочка напряжённо-весёлым голосом. – Я чувствую, что здесь скоро начнётся глобальная атомная война. Я всегда толстею перед войнами, вы же знаете. И посмотрите, что творится со мною сейчас?

Для близких этот довод был решающим. Когда Шурочка говорила о своей внешности и, особенно, о фигуре, с нею лучше было не спорить, а соглашаться сразу.

Морозов вышел из-за стола. Сказал всем:

– Тогда собирайтесь. Отправимся глубокой ночью, когда людей на улицах не будет. И машин на дорогах станет меньше.

В дверях кухни он обернулся и кивком позвал сына, чтобы обсудить с ним детали маршрута.

Миша, уже поднимаясь, растерянно глянул на жену.

– Жду тебя, будем отбирать вещи, – сказала Галя.

****

Галина Морозова хотела бы держаться подальше от базара социальных сетей: они уже достали её.

Мучительно гоняясь за лайками, она словно и не жила даже, а только изучала, у кого сколько лайков, и терялась в догадках: «Почему так и какие ещё нужны тэги?» Опять смотрела, искала, пытаясь понять: «Почему не лайкают и чего этим френдам ещё надо?» Она расстраивалась, мучилась, становясь завистливой и злой, и ожесточаясь всё больше.

Без признания френдов жить стало неинтересно и тоскливо. А ведь она помнила то время, когда вечерами, после рабочего дня в бухгалтерии, готовила серию из шести вышивок для выставки и не сидела в соцсетях – ей это даже в голову не приходило. И она была счастлива! Счастлива своим увлечением, своим талантом, своей незаурядностью. Ей казалось тогда, что таких, как она – больше на свете нет.

Теперь же она поняла, что таких талантливых – миллионы, и все считают себя уникальными, а сами соцсети направлены на одно: продать своим пользователям услуги по продвижению, чтобы выкачать из них побольше денег. Но рекламировать фото вышивок – то, что никогда в жизни дохода не принесёт? Нет, к такому она была не готова. Да и денег, признаться, лишних не было.

Она хотела быть такой, как прежде, и после работы сосредоточиться на главном – на творчестве. Но времени на творчество тоже не хватало. Дни пролетали в работе, в домашних делах, в постоянной суете и в отчаянном безденежье. Жизнь исчезала тонкой паутинкой между пальчиков. Не удержать…

– Дети! Только воды много не пейте, пожалуйста! – закричала она громко, чтобы её услышали. – Ещё неизвестно, как будет с туалетами по пути.

– Что же, мама?.. И туалетную бумагу брать не будем? – крикнула Лена из своей комнаты.

– Нет, бумагу возьмём, конечно, – пробормотала она, ей надо было закрыть чемодан, это не получалось, она нервничала и, наконец, не выдержав, крикнула мужу с сердцем: – Миша, да помоги же мне, наконец!

В комнату вошёл муж, поправил очки, сползающие с переносицы, и занялся чемоданом.

****

В детстве Михаил Морозов ненавидел гимн Советского Союза.

Ненавидел потому, что будильника у них в семье не было, и вставали они вместе «с гимном» – ровно в шесть утра, только-только начинало работать радио. Вставать зимой в детский сад, а потом в школу, когда за окном ещё темно, было мучительно. Потом мама вышла замуж за Морозова, которого Миша сразу стал звать «папой», и в семье появились часы-будильник с круглым корпусом в форме «золотого» земного шара с ракетой на «орбите». Металлическая крышка корпуса сразу куда-то завалилась, но ракета на будильнике продолжала также решительно стремиться по земной орбите. Только подниматься в школу было всё равно тяжело.

Сейчас Михаил, учёный-вирусолог, опять вставал на работу по будильнику, который также люто ненавидел. Хотя профессию свою он любил и даже жил ею, изучая вирусы растений, точнее, природную способность растений не поражаться вирусом.

Иммунность растений – очень важная категория, к которой современное общество пока относилось недостаточно серьёзно, если судить по зарплате вирусологов. А ведь фитопатогенные вирусы способны вызывать серьёзные заболевания, которые приводят к существенной потере урожая и ухудшению его качества. Особенно опасны вирусные болезни многолетних культур. Они вызывают отмирание и ослабление растений, которым для восстановления нужно несколько лет. В Западной Африке, например, вирус деформации побегов дерева какао периодически уничтожает целые плантации. Да, да!.. И не надо смеяться, и не надо говорить, что какао у нас не растёт.

Зато растёт обожаемый всеми картофель!.. И фитопатогенные вирусы овощных культур и многих декоративных растений, размножаемых вегетативно, представляют особенно серьёзную опасность. Больными оказываются все растения, а при неблагоприятных погодных условиях вирусная инфекция приводит к полному вырождению и самих растений, и посадочного материала.

Да мамочки мои дорогие!.. Вот как вы станете смеяться, когда на планете нечего будет есть?.. Небось тогда спохватитесь, что не давали денег на вирусологию?

Денег Михаилу ужасно не хватало. Двое детей всё-таки, их надо растить, а это трудно на его зарплату и зарплату жены-бухгалтера.

Хорошо ещё, что отец помогает.

****

Морозов заглянул в комнату.

Миша уже справился с тугой молнией чемодана, и к нему подбежала внучка.

– Папа! А как быть с Пусенькой? Он же задохнётся! – закричала она.

– Ну, можно оставить котика соседям, – осторожно предложил Миша.

– Конечно, можно, – поддержала мужа Галя. – Петров любит всяких птичек и рыбок.

Леночка завопила:

– Нет! Я не оставлю Пусеньку этим пиратам!

– Почему пиратам, детка? – спросил Морозов.

Вместо неё ответил Борька из коридора:

– Потому что, когда наш сосед Роман Петров ссорится со своей Эльвирой, та кричит ему: «Рома! Рома!», а он ей отвечает «Эля! Эля!» Одно слово – пираты. И законченные психи.

Морозов грустно усмехнулся – ничего тут не поделаешь.

Нервные болезни и психические расстройства, опережая даже онкологию, выходят на Земле на первое место не только в кино и сериалах, и Морозов понимал, что это – неизбежно. Вселенная, этот немыслимо огромный квантовый компьютер, постепенно отключала из общей сети маленькие кусочки программы – мозг этих людей. Но маленькими эти кусочки были только в масштабах Вселенной. Нейтронная сеть человеческого мозга – это пять петабайт информации, три миллиона часов непрерывного просмотра видео. И вот эти пять петабайт иногда оказывались Вселенной не нужны.

Вот и сосед Ромка, – хороший, добрый парень, – явно принадлежал к числу «отключаемых», потому что сейчас проходил лечение в психиатрической больнице… Морозов в последнее время у него частенько замечал шизофазию – нарушение структуры речи, как разволнуется. И вроде фразы строит правильно, а непонятно ничего. Морозов намекал Элечке, что хорошо бы ей присмотреться к мужу и обратиться к специалисту. Но разве молодые послушают старого соседа?.. Только не тащить же из-за этого котика с собой?

Морозов вопросительно покосился на Шурочку, ожидая её решения.

– Возьмём Пуси, посадим в сумку, – сказала та и сердобольно поджала губы. – И, Гаврилыч, котик, и правда, может задохнуться.

– Хрен вас, блин, поймёшь, – беззлобно проворчал Морозов.

– Что, деда? О гопниках сейчас пишешь? – с явной насмешкой спросил Борька.

Морозов поднял глаза. Борька, паршивец, знал: если дед разговаривает таким простонародным языком, значит работает сейчас над речевой характеристикой своих не слишком образованных героев. Поэтому Морозов промолчал, нагнулся и взял котика на руки, поймав домашнего любимца за ногу, когда тот в прыжке летел мимо…

Но Пусенька не хотел браться на руки. Ему это не нравилось. Не желал он браться на руки во время охоты за мухой. Хорошо, ладно. Пускай – за воображаемо-летней мухой, но какая, к собакам, разница!.. Зимняя охота в самом разгаре, а тут – «на руки» какие-то… «Отвали!» – зашипел Пуси и забил хвостом. Ещё чуть-чуть и он царапнул бы деда правой передней лапой. Вообще-то он работал обеими лапами одинаково, но правая передняя была любимая. Почему? Пуси и сам не знал этого… Вот вы знаете, почему какая-то рука или нога у вас любимая? Не знаете? Ну и не мурчите тогда…

Морозов понимал мысли котика и осторожно прижал его к груди. Скоро Пуси перестал вырываться, замурлыкал и обмяк в его руках – хоть узлом вяжи. Он сладко спал, и Морозов передал тёплый урчащий комочек жене, чтобы та положила его в сумку.

– Умеешь ты, деда, управляться с хищниками, – одобрительно проговорила Леночка.

– Да, прям, как настоящий охотник-тигреро, – выдал шуточку Борька.

Морозов даже не улыбнулся – не до того было сейчас. Он внимательно посмотрел на внучку и сказал:

– Пойдём, поговорим, дорогая.

****

Когда Леночка была маленькая, она думала, что принцы живут со своими мамами, а принцессы – с драконами.

Сейчас она училась уже в шестом классе и знала, что драконов на свете не бывает. А вот ведьмы на свете есть, и работают они учительницами в школах. Учительница математики сегодня опять придиралась к ней, и Леночка вспылила, наговорила дерзостей и убежала домой переживать обиду. К тому же её не взяли участвовать в школьном спектакле, а этот Васька Смирнов, этот…

Тут Леночка опять залилась слезами.

А она так ждала Новый год… Ждала, потому что терпеть не могла осень. По её мнению, времён года на свете должно быть только два. Первое – лето, когда тепло, солнце и не надо ходить в школу. Второе – когда снег и подарки. А тут – осень, которая длится и длится вместе с вечно хмурым небом, затяжным дождём, мокрым снегом и чёртовой школой.

От перенсов и других взрослых – одни нравоучения… Учись, учись… Пригодится обязательно! Не хочешь вставать в школу в шесть утра, будешь вставать дворником на работу в четыре… Мы учились и пережили, и ты переживёшь. И благодари, что у тебя есть школа, друзья и учителя. Есть люди, которые хотят получить знания, но не могут и остаются неучами…

Да, учителя… А если математичка орёт, как бешеная, а хвалит и ставит хорошие оценки только тем, кто из семьи побогаче? А если другие для неё вообще – мусор? И как ты не готовишься к уроку, а математика – это такой предмет, по которому пару получить – проще простого. Вот и получаешь пару, а исправить её потом – целая история.

А Васька Смирнов нарочно скребёт мелом по доске. Нарочно, назло всем и особенно ей. Чтобы она морщилась и закрывала уши руками. Ему говоришь: «Не скреби!» А он всё скребёт и скребёт.

– Он опять скребёт мелом по доске, деда, – сказала она.

– А ты ему говорила, что тебе неприятно? – спросил тот.

– Говорила! Сколько раз говорила.

– А как ты говорила?

– Говорила: «Хватит, идиот, надоел уже!»

Дед склонил голову набок и посмотрел на неё жалостно.

– Ну, ещё говорила… Достал вконец, придурок, – уже тише добавила она.

– А он? – спросил дед с улыбкой.

– А он меня за косичку дёрнул! – Леночка опять разозлилась и тут же спросила тихо, с надеждой: – Деда! Это он что?.. Значит, влюбился в меня? Да?

– Не знаю… Если не сильно дёрнул…

– Не, не сильно. Тихонечко.

– А ты что?

– А я его ногой пнула!

Дед закряхтел и, опустив глаза, потянул себя за ус, потом откинулся на спинку кресла и с укором глянул на неё.

Леночка опять залилась слезами.

****

Когда Морозов вернулся от Петровых, сборы в дорогу шли полным ходом.

– Что ты сказал Элечке? – спросила жена.

– Что мы уезжаем на праздники и просим её присматривать за квартирой и брать почту из почтового ящика первые две недели, – ответил Морозов.

– Только две недели?

– Сейчас у Петровых – тяжёлый период, ты же понимаешь, – ответил Морозов, а почувствовав немой вопрос жены, добавил: – Ромка где-то рыбку говорящую нашёл. Я ему ещё в ноябре сказал, чтобы он от неё избавился. Но разве Ромка послушает?

– Но ты же ему поможешь, Петя? Ты же не бросишь его?

– Да, конечно. Я за ним пригляжу. За ним и за этой его говорящей рыбкой.

Морозов замолчал и потянул себя за ус. Спросил через минуту:

– Ты детям так ничего и не рассказала?

– Нет, Петя. Они должны сами принять решение о переезде. Из-за себя и своей жизни, а не из-за моей болезни, – ответила Шурочка, потом спросила: – Что ты берёшь с собой?

– Только джазбу… Положи её куда-нибудь.

– Уже положила. Она в большом чемодане… С твоими черновиками.

Он кивнул. Эту старую медную джазбу, привезённую когда-то из Еревана, Морозов любил, сам не понимая почему. И была она уже закопчённая от многократно убежавшего с плиты кофе и кривая, словно роняли её не один раз. Но будила она в нём что-то… Может быть, извечную тягу к дальним странствиям – он и сам не знал. По медному корпусу джазбы шло примитивное тиснение. Точнее, это ереванский мастер-чеканщик думал, что примитивное, а на самом деле…

– В издательства звонить будешь? – вопросом перебила его мысли Шурочка.

Он поднял на неё глаза, опять потянул себя за ус и, ничего не ответив, вышел в коридор: надо было поговорить с внуком.

****

Борис Морозов умел играть на пиле – дед научил его.

Дед говорил, что звучание пилы напоминало ему мелодии родины. Ну, неизвестно, какая такая родина у деда, но девчонки клеились на эту пилу только так. Стоило Борьке войти с пилой в чехле в вагон метро, как какая-нибудь цыпочка обязательно спрашивала: «А что это у тебя такое?»

И всё. Контакт? Есть контакт.

Так что с девчонками у Борьки проблем не было. Другое дело – с карманными деньгами. Вот их всегда не хватало. И это ещё мягко сказано.

В свободное от учёбы время Борька подрабатывал копирайтингом: всякими околонаучными и популярно-научными статьями. А почему нет? Для этого и надо – совсем ничего: комп с клавиатурой и немного таланта с грамотностью. Темы и содержание подбрасывали дед и отец – неистощимые источники информации и научных замыслов. Причём у деда замыслы были совсем лихие, даже завирательные, из-за чего отец с ним часто спорил, иногда до крика – хоть разнимай! Но самому Борьке идеи деда-фантаста нравились даже больше, чем идеи отца-учёного. Тем более, что иногда дед оказывался прав: пару раз Борька отмечал такое.

Учился он хорошо, не напрягаясь, только не знал, кем же ему стать в жизни. Никем становиться не хотелось: он не чувствовал, что нужен стране. Даже наоборот! Огромная часть профессий сформировала у него комплекс ничтожества: и охранная деятельность, и педагогическая, и торговля с мерчандайзингом. Даже заходить в такие места ему было стыдно… А если не хочет он поддерживать, увеличивать и стимулировать продажи, не хочет продвигать товары и торговые марки на региональном рынке? Что тогда?.. Вот, если только у отца в институте было интересно. Но это же… Какие жалкие копейки получают сейчас учёные! Писатели – даже больше могут заработать, когда много пишут…

– Дед, а ты сможешь работать писателей там, где мы будем жить? – спросил Борька у вошедшего к нему деда.

– Что? Беспокоишься о моих заработках? – ухмыльнулся тот.

– Да, нет. Я так просто спросил, – растерялся Борька: дед всегда – такой хитрый, такой проницательный, словно мысли твои читает.

– Посмотрим, может и буду писателем, – уклончиво ответил тот и спросил: – Ты уже собрал вещи?

– Почти собрал.

– Пилу с собой берёшь?

– Беру, конечно, – ответил Борька и отвёл глаза: о пиле он просто забыл, не до пилы ему было сейчас.

– Возьми. Она тебе может пригодиться, – сказал дед коротко. – И ещё… Там, куда мы приедем, по соседству будет жить мальчик, Басс Архистар… Мне хотелось бы, чтоб ты с ним подружился.

– Имя какое-то странное, – от растерянности пробормотал Борька первое, что пришло в голову.

– Ну и что ж, что имя? Там, куда мы поедем, все имена будут странные.

– А куда мы поедем?

Дед не ответил.

Он подождал, пока Борька найдёт чехол с пилой и возьмёт свою сумку, и первый пошёл в гостиную – большой, высокий и мощный, как старый медведь-гризли.

****

В гостиной уже собрались домашние.

Они толпились среди чемоданов, напряжённые, молчаливые, словно в ожидании рокового часа.

Борька бросил на пол сумку и пилу, отодвинул занавеску, распахнул створку окна и выглянул вниз, на улицу. Спросил, закрыв окно:

– Ну что, деда? Поехали? Снег кончился. Внизу никого нет. Холодно сегодня, ветер.

Он смотрел на Морозова с нескрываемой надеждой, как щенок в ожидании прогулки.

Морозов помолчал, потянул ус. Согласился:

– Поехали.

– Присядем на дорожку? По русскому обычаю? – предложила Шурочка.

Морозов кивнул. Все стали искать себе место, пристраиваясь хоть на краешек сидения. Сын Миша присел на один стул с Галей, посидел так пару секунд и тут же вскочил. Объяснил:

– Я – вниз, к машине.

Морозов согласно покивал и опять оглядел гостиную. Остальные продолжали сидеть, «по русскому обычаю» старательно размышляя о предстоящей дороге и вспоминая минувшее.

Скоро Шурочка завздыхала. Спросила испуганно:

– А если нам там не понравится, Петя?

– Понравится, – отозвался Морозов. – Обещаю.

Он встал, за ним встали остальные и потянулись друг за другом в коридор. Шурочка ещё раз прошла по комнатам, проверяя окна и свет. Дверные замки в квартиру закрывали тщательно, словно планировали вернуться.

Морозов с чемоданами в руках первым спустился со ступеней крыльца на улицу, и свежий снег звучно и вкусно захрустел под его ногами. За Морозовым посеменила Шурочка со спящим котиком в переноске, следом двинулась напряжённым шагом невестка с чемоданом, а дети пошли самыми последними и норовили всех обогнать и вырваться вперёд. Ниссан, – заиндевевший, в клубах выхлопного газа, – уже прогревался. Возле него крутился Миша, стряхивая скребком-щёткой последние остатки снега с капота.

– Как стеклоомыватель, сын? – тихо спросил у него Морозов.

– Долил. Должно хватить, папа. Масло и бензин проверил, – так же тихо отозвался тот и, посмотрев вправо и влево, вороватым движением открыл багажник.

Морозов быстро покидал туда свои чемоданы и принял чемодан из рук невестки. Леночка небрежно бросила в багажник рюкзачок, а Борька осторожно положил на свободное место сумку и пилу в чехле. Морозов закрыл багажник, обернулся и внимательно оглядел подъезды дома, тротуар и проезжую часть. Было тихо. Безлюдно. Свет горел в редких окнах.

Всё так же молча они стали рассаживаться, и автомобиль, заполненный телами в зимней одежде, сразу стал маленьким и тесным. На переднем сидении должны были ехать супруга Шурочка, сын Миша и сам Морозов – за рулём. На заднем – внуки и невестка Галя: ей поручалось приглядывать за детьми и котиком – во избежание чего, всё-таки путь неблизкий. Мотор урчал приятно и ровно.

Морозов расстегнул дублёнку, повёл плечами, устраиваясь удобнее в кресле, проверил зеркала и покосился на жену. Спросил:

– Ну что? Трогаемся потихоньку?

– Давай, Гаврилыч, – сдавленно отозвалась та.

Морозов заблокировал двери, снял машину с ручника и нажал педаль газа. Со скрипом промёрзших шин она тихо стронулась с места, прокатилась несколько метров по нечищеному снегу, потом поехала быстрее, а выехав на улицу, плавно стала подниматься в воздух. Скоро Морозов поднял машину над тусклыми городскими фонарями, и та скрылась наверху, во мраке. Всё произошло быстро и почти неслышно.

Но он всё же поинтересовался:

– Нас никто не видел?

– Кажется, нет, – ответил Миша и спросил: – Пап, ты фары выключать будешь?

– Да, уже можно, – согласился Морозов, он выключил фары и прибавил газу.

Машина полетела быстрее и почти вертикально вверх, резко набирая высоту. Морозов глянул в зеркало заднего вида на внуков и невестку, потом скосил глаза и посмотрел на жену и сына, проверяя, хорошо ли им. Ведь он, неутомимый странник, задержался так надолго здесь из-за них, своих любимых. Их здоровье и покой для него было – главное.

– Гаврилыч, давай над городом пролетим, – тихо попросила Шурочка. – Я никогда Москву сверху не видела.

Остальные потрясённо, настороженно молчали.

Морозов пошёл на поворот – холодный руль опять поворачивался туго, со скрипом. Сказал, чтобы подбодрить притихших родных:

– Сейчас выберемся в центр и будет светлее.

Скоро их, в самом деле, охватили огни мегаполиса – города, который никогда не спит.

Впереди и внизу, в море огней, ясно читались графические силуэты небоскрёбов Делового центра и золотые от шпиля до основания сталинские высотки, и голубая с зелёным архитектура Кремля с рубинами алых звёзд на башнях. Здание Гума выделялось иллюминированным силуэтом, от него раскалённой лавой растекались окружающие улицы и магистрали, и широкой матово-ледяной петлёй извивалась река, заснеженная река без отражений… Шеренгами жёлтых фонарей обрамляли реку набережные, и под их фонарями снег смутно светился, а между этими жёлтыми смутными берегами северным сиянием вспыхивали мосты, фиолетовые, лазурные, густо-малиновые… От полосато-пылающих гиперболоидов градирен ТЭЦ клубился в небо сизый пар, и только лесные массивы и парки казались чёрными пятнами провалов, но и они тонули в окрестных огнях – огни струились на дорогах, огни поднимались сияющими лентами по фасадам, огни мерцали на новогодних елях, огни огромными буквами рекламы серебрили припорошенные крыши.

– Как жаль, что над городом опять тучи… Звёзд не видно, – подала голос невестка с заднего сидения.

– Сейчас поднимемся выше и увидим звёзды, – пообещал Морозов.

Он послал машину вверх, и скоро сияющий город внизу уменьшился, съёжился и затуманился, скрывшись за облаками. Какое-то время они летели в этом тумане, и Морозов опять включил фары, а потом на бархатной черноте неба проступили звёзды. Морозов выровнял зеркало заднего вида и прибавил скорость.

Скоро Шурочка сказала:

– Не гони, Гаврилыч. В твоём возрасте уже вредно лихачить. И осторожно… Сейчас справа будет спутник. Возьми от него подальше! Как бы чего не вышло.

– Шурочка, – только и смог сдавленно, с упрёком пробормотать Морозов, не рискуя отвлекаться от управления.

Этот участок маршрута, действительно, был сложным. К тому же приходилось контролировать стабильность своей внешней оболочки. Но, кажется, голова его всё же пару раз отделялась от туловища, потому что Леночка за спиной радостно хихикала. Вот и сейчас она подавила смешок, и Морозов стиснул зубы и выпрямился в кресле, приказывая себе сконцентрироваться и быть внимательнее.

– Бабушка, не волнуйся. Деда сам всё знает, – заступился за него Борька. – Всё-таки он – пришелец.

Шурочка только вздохнула с плохо скрытым недоверием, и в её вздохе Морозов распознал невысказанную мысль: «Ох, уж эти мужики – знаю я, чего от них ждать».

Он улыбнулся и взял правее.

****

Глава 2. Индекс.Рыбка

Метель свалила его.

И он заснул, а может, потерял сознание, и его занесло снегом, который под ветром заледенел и стал твёрдым, как камень, и он долго спал в этой ледяной заструге и, наверное, не проснулся бы никогда. Ему снилось горячее дыхание солнца, что вышло оно из-за облаков и разбудило его, лежащего на мягком песке на берегу моря, и это было прекрасно, пока он не разлепил глаза – на него смотрел и дышал, раздувая ноздри, белый медведь: тот разгрёб снег когтями и всунул голову в его убежище.

Он закричал на медведя. Медведь ушёл.

Он отрыл себя из-подо льда ножом, висящим на поясе, и побрёл дальше.

****

«Пиво – самый популярный в мире напиток, и это ещё не все характеристики у мозга со всеми вытекающими», – зло подумал Роман.

Торговля и в древние века являлась делом трудным и опасным… А с виду – обычный подросток! В какой-то момент он из интернета переходит в устную речь. Отсюда и пошла поговорка: «Что с воза упало, то пропало». Удивительная чушь!.. Уровень – как на отрывном календаре. А где остальное? Дюбель Крик?.. Этот опыт проводили множество раз и всё повторялось. Как стишок в тему!

– Где Дюбель Крик? Где он? – возмутился Роман уже вслух: он стоял перед кассой в супермаркете и не мог сдержать потрясения.

– Не кричите, гражданин, – процедила кассирша, она на мгновение подняла на него глаза и тут же занялась следующим покупателем.

Очередь к ней в кассу была небольшая и состояла в основном из мужичков, забежавших в эту позднюю пору за бухлом. Они томились, скучали в предвкушении и не смогли удержаться, чтобы не отреагировать в сторону Романа.

– Чё орёшь? – спросил один пьяным голосом.

– Быстро на уколы! – съязвил другой.

– Вы близки к психиатрии, как никогда, – буркнул интеллигентного вида очкарик себе под нос и сразу же отвернулся, словно он тут не причём.

Но Роман имел прекрасный слух и всё услышал, всё понял, обиделся и взвился ещё больше… Козлы! Сами спрятали и ещё насмехаются!

– Где Дюбель Крик? Где? – закричал он, накаляясь. – Сварен по монастырским репостам!.. Где Дюбель Крик?

Кассирша перестала работать. Она закрутила головой, взглядом выискивая охранника, но Романа уже было не остановить.

– Порасселись тут! – закричал он. – Куда Дюбель Крик дели? Всегда стоял на том же самом месте, а теперь привет!.. Пьяная вишня! В голову идут политические примеры!.. Кто любит понасыщеннее и всегда!

И тут к нему подбежала девушка в форменном халатике, подняла руки и крепко обняла, прижавшись щекой к его груди. Роман обомлел.

– Вы чего? – спросил он девушку, не смея шевельнуться и глядя сверху вниз на ровный пробор в её русых волосах. – Вы чего это?

– Это называется эмпатия у животных. Я читала про шимпанзе, – сказала девушка, оторвавшись от его груди и заглядывая в глаза, рук с плеч Романа она не убирала и продолжала стоять в странной, непривычной ему близости. – Вы уже успокоились? Вам лучше?

– Да! – с готовностью выпалил он. – А вы кто?

– Тогда пойдёмте. Я покажу вам, где теперь стоит ваше пиво «Дюбель Крик», вы его просто не заметили на полке! – скомандовала девушка и потянула Романа за собой за рукав.

Он безропотно двинул за девушкой. Пробормотал:

– Какие шимпанзе?

– Обезьяны… Если обезьяну обидели, и она кричит, то подруги спешат к ней, обнимают и так утешают. И шимпанзе обязательно успокаивается, – она обернулась и засмеялась, и спросила с улыбкой, сияя глазами: – Ведь вы успокоились? Правда?

«Что же я? Хуже шимпанзе?» – подуман Роман и ответил:

– Да!.. Конечно успокоился! Спасибо!

Девушка не уходила и продолжала глядеть на него, сияя довольной улыбкой. Он, не отрываясь, смотрел в её лицо, впитывал эту улыбку, забыв и про пиво из вишни, и про всё на свете.

Через три месяца они поженились.

****

Её звали Эльвира или, по-другому, Элечка – как называл он свою жену в минуты нежности.

Когда же Роман бывал на неё зол, он звал её Вирой или даже Виркой. «У тебя, Элечка, такое имя удобное, двойное», – объяснял он ей потом, оправдываясь…

Двойное имя – очень хорошо. Получается, типа, что жён у него много! И очень прикольно, когда они вдвоём расщепляются! И он ещё – третий или, пожалуй, четвёртый… Роману даже ссориться с женой не хотелось, а хотелось сказать громко и веско, по-мужски: «Нам всем надо успокоиться!»

Вот и сейчас она кричит ему: «Рома! Рома! Сколько раз я тебя просила!» А он молчал, потому что не знал, каким именем её назвать. К тому же, что тут говорить, он был виноват, вот факость! Жена, и правда, просила не приносить в дом больше никого: ни бездомных щеночков, ни замёрзших снегирей, ни замученных ёжиков. А он принёс. Принёс всего-навсего рыбку в банке. Нашёл в ангаре перед своим шкафчиком в раздевалке.

Роман был лётчиком региональных воздушных линий. Проще говоря, работал в частной малой авиации, выполнял полёты по десантированию спортсменов-парашютистов. Его самолёт «Чебурашка» – турбовинтовой двухмоторный высокоплан с хвостовым однокилевым оперением. Он предназначен для регулярных и чартерных рейсов, имеет сокращённые взлётно-посадочные свойства в условиях эксплуатации на травяных, грунтовых и снежных неподготовленных площадках. Экипаж – два человека. Вот так вот!

Роман чувствовал, что опять волнуется, и что ему опять трудно подбирать слова. Но всё же выпалил, прижимая руки к груди:

– Элечка, я не виноват! Она меня просила!

– Кто просила? – пробормотала Эля.

– Рыбка!.. Просила взять её домой! Всегда! – ответил он старательно, глядя ей в глаза.

Жена смолкла и застыла с раскрытым ртом.

Роман воспользовался паузой и добавил, объясняя вкрадчиво:

– Она нам денег обещала дать.

– Каких денег? – выговорила Эля бесцветным голосом.

– На мой Индекс.Кошелёк перевести, – честно сознался он.

– И номер карты спросила? – Эля придирчиво сощурилась.

– Нет, пока не спросила. Но спросит, конечно… Потом. Типа того, – успокоил её он, впрочем, не слишком уверенно.

Жена захватала воздух ртом. Выкрикнула, скорее, с болью:

– Рома, ты псих!.. Я всегда это чувствовала!

– Какой же я псих, Элечка, если я работаю лётчиком! Нас же проверяют, – стал ласково уговаривать он её.

– Тебя недопроверили! – не сдавалась она. – Принести в дом какую-то пиранью!

– Она не пиранья, Вира! – обиделся он за рыбку.

– А то ты знаешь, Рома! Ну, не пиранья, а барракуда! Вылитая! Ты только глянь на неё!

Роман опять покосился на банку с рыбкой. Рыбка, как рыбка. Серенькая, с ладонь величиной. Ни на пиранью, а уж тем более на длинную змеящуюся барракуду она похожа не была: он гуглил на всякий случай… А вот банка, действительно, странная. Необычная банка, большая… Литров на пять-шесть будет. Таких стеклянных банок он сроду не видел. Наверное, импортная.

Жена опять выкрикнула, даже с какой-то угрозой:

– Рома! Чует моё сердце, что эта твоя рыбка жрёт человечину!

Роман на это уже ничего не ответил, а только улыбнулся скептически.

И тут в дверь позвонили: неожиданно нагрянул их сосед, дядя Петя. Прошёл на кухню, поздоровался с Элей.

– Пётр Гаврилыч! Вы гляньте, что он опять притащил! – бросилась к нему она.

Сосед нагнулся и застыл, заглядывая в банку. Потом повернулся к Роману, заговорил о чём-то своём. Роман был рад приходу соседа – всё-таки разрядил атмосферу. Элечка немного отвлеклась, улыбаться стала, чайник поставила. Хороший он мужик – дядя Петя. Спокойный всегда, добрый.

Только, уходя от них, в прихожей, он сказал Роману, придержав его за локоть:

– Избавься от этой рыбки, Ромка! Дело говорю!

Вот уж!.. И дядя Петя туда же! Да что они все? Сговорились?.. И бухгалтер работает по своей линии, чем учебник крепкий. Сговор будет вырабатываться гораздо легче, когда спичка. Причина катастрофы – человеческий фактор, а не спичка вам. За выполнением воздушных судов следит однозначно!

Дядя Петя ушёл, а Роман совсем разволновался и расстроился, даже опять заговариваться стал. Он сфотографировал рыбку и, строгим голосом приказав Вире не трогать её ни под каким видом, поехал в зоомагазин купить корма.

Заодно и проконсультироваться. Вот факость!

****

Историю ХХ века без всякой натяжки можно назвать веком городов: в это время города стали играть значительную роль.

В ХХI веке отношение к городам поменялось – мегаполисы перестали быть новизной. Они стали привычной частью повседневности, сделались декорацией, на фоне которой разыгрывалась драма жизни. В веке ХХII города перестали быть цельным объектом, имеющим условные границы и ядро центра, а стали восприниматься, как последовательность образов, как собрание ценных или эффектных видов и пейзажей, вставленных в условную рамку с незримым багетом.

Это Морозов понял сразу, как увидел, а точнее – как не увидел прозрачные здания и тротуары-инвизибул в той Москве, куда они переместились. Теперь, в ХХII веке, градостроителями в архитектуре городов оставлялось и подчёркивалось только самое значимое. Но обычная окружающая застройка не сносилась, нет. Эти здания просто делали невидимыми вместе с тротуарами специальным составом, называемым «инвизибулин». Что же?.. Очень понятное желание. И эти невидимые тротуары обозначались световой разметкой, а обувь пешеходов, занятых фланированием по невидимым улицам, тоже приобрела очень нужную в таких условиях сверкающую подсветку каблуков.

И таких желающих прогуляться по видовой Москве было, как ни странно, много. Хотя большинство горожан предпочитало всё-таки передвигаться не пешком, а на авто или на летающих такси. Другая часть населения, – менее состоятельная, – передвигалась общественным наземным и подземным транспортом. Зато селились современные москвичи просторно – где хотели. Хотели – в любой гостинице или апарт-отеле. Хотели – в большой квартире или, наоборот, в маленькой и уютной мансарде.

Морозовы для своей большой семьи выбрали огромную квартиру, по прежним российским меркам.

Они вошли в эту новую квартиру, впустив туда сначала котика. И Пуси вошёл в прихожую осторожно, положение хвоста вниз под сорок пять градусов. Морозов, как увидел – всё понял и напрягся… Это была у кошачьих поза раздумий – когда животное находится на распутье, оценивая ситуацию. В таких случаях можно было ждать или ласково мурчащего питомца на коленях, или сюрприза от него в виде лужи в тапке. Скоро хвост у Пуси поднялся трубой, домашний паршивец бодро посеменил в глубь квартиры, и Морозов успокоено выдохнул.

Внук Борька тоже прошёл через гостиную к огромному панорамному окну, оглядывая дальние перспективы.

– Нет! Как они тут живут? – растерянно спросил он. – Всё у них есть. И жильё, и магазины, и домашние роботы. Даже органы для пересадки выращивают… И машин на улицах полно. И у здешних полицейских даже есть возможность блокировки автомобилей, нарушивших правила. Сразу же. По звонку в свой участок. Только поэтому у них здесь – ни погонь, ни перестрелок… Такая скука! Что они тут в кино показывают?

Он обернулся и выпалил:

– Ты не сможешь здесь быть писателем-фантастом, деда!

– Боря, ша! Даже не думай за варианты! – с нарочито хищным прищуром ответил Морозов. – Буду я и здесь фантастом… Дай время. В жизни всегда есть место непознанному.

– А кина здесь нету, мамочки мои дорогие! Здесь вместо кинотеатров – киноциркусы. Там в шлемах играть надо, – засмеялся Миша, до этого настороженно-молчаливый. – Здесь только сериалы по телевизору показывают, я узнавал.

– А продукты здесь всё больше синтетические, – заметила невестка Галя, присаживаясь на диван. – И китайцев много.

– Здесь всех много. Русских почти нет, – добавил Миша и сел на диван рядом с супругой.

Он снял очки, стал протирать их и осматриваться, близоруко щурясь.

– Натуральные продукты «доставать» придётся, Гаврилыч… Как в Советском Союзе, – вздохнула Шурочка, она тоже подошла к окну, оглядываясь.

– Достанем, – пообещал Морозов и добавил с нескрываемым сарказмом любимую поговорку Шурочкиной матери, простой крестьянки: – Живут кошки, живут собаки. Проживём и мы.

Шурочка улыбнулась понимающе.

– Настоящие продукты здесь бешеных денег стоят, Пётр Гаврилыч! – засомневалась невестка.

Борька вставил своё:

– А мне Москва-22 нравится! Главное, что здесь можно наступать на бабочек!

Морозов ничего не ответил, а только ухмыльнулся в усы и тут же поймал на себе пристальный взгляд внука.

– А усы у тебя здесь, в этой Москве, деда, не такие седые, как дома. В твоих усах теперь седина едва наметилась. Что? Решил помолодеть на новом месте? – тут же выдал тот.

– Не приставай к деду! Путешествия всем к лицу, – ответила Леночка и кокетливо улыбнулась.

– А ты чего лыбишься, шмакозявка? – вскричал Борька. – Наверное, о здешней косметике размечталась?

– Да что ты ко мне прикопался? Здесь уже в начальных классах все при макияже! – яростно заспорила Леночка, тут же покраснев, впрочем.

Морозов опять заговорил:

– Ну… Если не быть мне здесь фантастом, то…

Он замолчал со значением и, увидев, что глаза всех родных с интересом смотрят на него, продолжил:

– То я здесь открою «Бюро по обмену жизней». Здесь с открытием бизнеса – совсем просто.

– Что? Что ты откроешь? Какое бюро? Каких жизней? – вскричали родные все сразу, хором и на разные голоса.

– Да! Бюро. По обмену человеческих жизней… А если солидно – это будет фирма под названием «Фауст», – пояснил Морозов. – Представляете? Приходит клиент и говорит…

Тут он остановился в раздумьях, но скоро защёлкал пальцами и сказал таинственным голосом, с азартом глядя на Шурочку: – Клиенту надо будет только сказать: «Я недоволен своей жизнью». И мы ему подберём варианты. Подберём другую жизнь…

– Ну, деда! Ты неисправимый фантаст! – простонал Борька, закатывая глаза.

– Просто не деда, а дед Морозов какой-то, – потрясённо пролепетала Леночка.

Невестка и сын застыло молчали, а Шурочка добавила с улыбкой, лаская его глазами:

– Свихнулся совсем на старости лет.

Морозов решил поддержать всеобщее веселье. Сказал:

– Тогда я буду ездить по миру и совершать добрые преступления. У меня всё чётко.

Все довольно засмеялись, а Морозов добавил:

– Чем смеяться над стариком, шли бы лучше посмотреть нашу новую ванную. Это не ванная, а настоящий спа-салон. И чего там только нет!

– Надо сходить посмотреть, чего там нет, – с усмешкой согласился Миша.

– А мне нравилось жить в отеле, – заметил Борька.

Леночка презрительно фыркнула. Тут зазвонил домофон.

Морозов подошёл, поинтересовался, открыл дверь. Объяснил всем:

– Это покупатель нашего Ниссана. Он коллекционирует старые и старинные авто.

– Дед! Ты хочешь продать нашу машину времени? – придушенно зашипел Борька, глядя на него круглыми глазами несчастного щенка.

– Наш Ниссан – не машина времени, а самый обычный автомобиль, хоть и старинный по здешним меркам, – успокоил Морозов внука. – А нам сейчас крайне нужны деньги… И хорошо, что нашёлся коллекционер на наше авто.

– Но как быстро он узнал, что мы продаём машину, Гаврилыч! – удивилась Шурочка.

– Ну, Земля же здесь ещё быстрее вращается, я же рассказывал, – пошутил Морозов и пошёл навстречу посетителю.

Пригласив коллекционера в свой новый кабинет, Морозов довольно быстро заключил с ним сделку. Машину этот коллекционер даже осматривать не стал. Расплатившись наличной голдой, он подхватил со стола документы, бросил их в портфельчик и откланялся.

«Интересно, но этот шустрый Коллекционер тоже считает, что наш Ниссан – это машина времени», – подумал Морозов, закрывая дверь за посетителем.

****

Да, возможно старость – это закат жизни, но как прекрасны бывают закаты?

Шурочка Морозова была к старости готова, попросту в душе сроднившись с нею. А куда деваться?..

Всякие советы и «Инструкции по старости» в журналах и интернете она начала читать давно. А как же иначе с таким мужем, какой был у неё? С мужем, который молодеет прямо на глазах от одной только смены места жительства. Вот сейчас он опять сделал свои усы совершенно, седыми, но её не проведёшь. Она знала, что муж, как мальчишка – полон сил, полон энергии и только прикидывается человеком в возрасте, подстраиваясь под неё.

А сейчас он пришёл к ней, чтобы пригласить погулять по городу: надо же познакомиться с новым местом и временем?

– Мне сегодня как-то не можется, Петя, – сказала она ему.

– Тогда я понесу тебя, моя девочка! – вскричал он и поднял её на руки.

– Тише, медведь! Поставь на место… Ты меня уронишь! – Засмеялась она в притворном ужасе.

– Никогда, моя девочка, – ответил он, осторожно опуская её на кровать.

Она заулыбалась с грустью:

– Петя, девочке в этом году… Не буду говорить, сколько лет.

– Вот и не говори, капризная девчонка! Всё ты выдумываешь, ничего у тебя не болит.

Он стал массировать её ноги, и привычная уже боль в середине груди постепенно уходила от неё… «Нет, всё же надо не затягивать с операцией, ведь здесь, наверное, это просто», – подумала она и смежила веки.

Подружки-ровесницы завидовали ей белой завистью, ведь не у всех бывают такие мужья, как у неё. Подружки-пенсионерки годами ждали высокотехнологичных бесплатных операций, были малоподвижны, с массой болезней и отсутствием денег на медицину. Они устали от постоянной боли в суставах, от вечных проблем детей и простуд маленьких внуков, от гнетущей необходимости всё время работать, чтобы как-то поддерживать привычный уровень жизни. Любимая Шурочкина подруга грустно шутила, что самая подвижная, самая активная часть тела у неё – это мозг. Шурочка очень плакала на её похоронах. Подруга умерла в шестьдесят восемь лет, на двадцать лет пережив своего супруга, который не дожил и до пятидесяти…

Массаж, как всегда, успокаивал. Шурочка чувствовала, что засыпает под руками мужа.

Но через несколько минут беспокойство опять охватило её, и она позвала Морозова:

– Петя! А если мы не найдём здесь нужную клинику?

– Найдём, вот увидишь.

– А как же?..

Она не договорила, но муж, как всегда, понял её без всяких слов. Ответил:

– Не волнуйся, деньги будут. Я пойду работать массажистом, на первое время. Здесь очень требуются услуги по уходу и люди, имеющие работать руками… Не всё можно сделать роботом, как оказалось!

Он ухмыльнулся, а потом подмигнул ей хитрым глазом. Добавил:

– Заодно и к людям здешним пригляжусь.

– Петя! – опять позвала она. – А как же ты теперь навестишь соседей?.. Без нашей машины? Я беспокоюсь за Романа.

– Машина мне не нужна. Она была нужна только для вас, – ответил он. – Я тоже беспокоюсь за Петровых. Да и в старую квартиру надо бы забежать, посмотреть.

Шурочка опять закрыла глаза. Через минуту она уже спала.

Морозов накрыл её одеялом и пошёл из спальни, решив прямо сейчас зайти к Петровым. Прикрывая дверь, он оглянулся на Шурочку и одними губами прошептал:

– Ни о чём не беспокойся. И не говори мне о своём возрасте… Для меня ты всегда будешь юной, нежной девочкой. Любимая моя.

****

Роман хотел взять от жизни всё, но боялся, что не донесёт.

Поэтому он плыл по течению, то есть, брал только то, что жизнь давала ему сама. Например, вот эту Индекс.Рыбку – так он назвал свою последнюю находку в странной банке. Ведь как-то надо называть животное! Продавцы породу рыбки по фото определить не смогли и предложили привезти неизвестную рыбулю в зоомагазин, но Роману было неохота ездить туда-сюда. Может быть потом?.. При случае?.. К тому же сама Индекс.Рыбка наотрез отказалась ехать куда-либо, сославшись на усталость.

Она была всем довольна, только просила у Романа «живой корм». Он же, как назло, купил тогда в зоомаге одного сухого мотыля, хотя неотвязный продавец ему внушал, что для рыбы живой мотыль и другие ещё несдохшие дафнии с трубочниками являются основным кормом, особенно, если порода рыбы – хищная. Но, если честно, это Романа, как раз, и смутило: не хотел он поощрять хищнические повадки своей Индекс. Слова Эли о том, что его рыбка питается человечиной, крепко засели в сознании.

Но рыбка просила «живой корм» и просила всё настойчивее. А потом она вообще как-то загрустила, перестала подплывать к Роману, когда он подходил в банке и стучал ногтем в стекло. «Обиделась», – понял он и заказал доставку живого мотыля на дом. И мотыля привезли, и обстоятельно объяснили, как им кормить рыбку так, чтобы мотыль не оказался на дне. Потому что спрятавшийся в грунте мотыль погибал и портил в аквариуме воду. Для этого дела у рыбоводов имелись специальные кормушки. Правда, кормушки у Романа пока не было, но он придумал кормить рыбку длинным пинцетом для проявки плёночных фотографий.

И вот утром, перед работой, он и занялся этим страшно интересным делом. Взял пинцетом красную извивающуюся личинку и подсунул своей рыбке прямо под нос. И она тут же этого мотыля съела и заметалась по банке в поисках другого. И Роман ей бросил другого, даже сразу двух других. И с увлечением смотрел, как эти два сцепившихся мотыля падали вниз, и как их у самого дна подхватили жадные губищи его рыбки.

«Гля, ты, хищник какой!» – подумал Роман и стал бросать пинцетом в банку мотыля по одному. Рыбка ловко их хватала, засасывая в жадный, ненасытный рот. Третьего мотыля… Пятого… Восьмого… На восьмом мотыле Роман остановился. Хватит! Не объелась бы его Индекс с непривычки! Пусть подождёт до вечера, а ему – на работу надо.

На работе его ждало потрясение.

В конце лета у них в клубе заказывали прыжки две девушки, блондинка и рыженькая. Утром рыженькая позвонила Роману и сказала, что блондинка спрыгнула с крыши… Разбилась насмерть.

Роману было очень жаль блондинку – красивая, клёвая… Деньги тогда отдала наличкой в шоколадке. Почему она не обратилась ни к кому?.. Ни к какому специалисту? Или к другу?.. Да хоть бы позвонила ему, например, он сумел бы ей вправить мозги.

Так глупо всё в жизни и жестоко.

А тут ещё шеф решил срубить деньгу и перегрузить его Чебурашку. Взять лишних спортсменов-парашютистов в полёт.

– Не возьму, – решительно сказал Роман, уже начиная заводиться. – Не возьму и можете не угрожать мне!.. Я сам уволюсь!.. Без всяких кого фотографировать… Точка прыжка!

Шеф продолжал настаивать:

– Девчонки совсем худенькие…Обе-две на центнер потянут. Посадишь их на пол. Твоя Чебурашка девчонок даже не заметит!

– Заметит! Как по учебнику!.. Смещение центровки за пределы эксплуатационных ограничений! Совершенно!.. Категорически настало!.. В парашютно-десантный вариант!

– Да что ты кипятишься? – уже миролюбиво промямлил шеф. – Я сам всегда за выполнение установленных требований. Ты же знаешь!.. Если сказано, что максимальное количество парашютистов в твоей компоновке самолёта не более двенадцати человек – значит верняк… Железно.

Роман выдохнул и с подозрением покосился на шефа: тут был расстроен и с трудом скрывал это. Но Романа расстройства шефа не сильно колыхали. Потому, как сваливание самолёта в штопор и столкновение его с землёй он уже видел. Погибло тогда одиннадцать человек при загруженности турболёта двадцатью тремя парашютистами… Отделение хвостовой части… Остались в живых только те парашютисты, кого в пробоину выбросило в небо.

А вот члены экипажа – в фарш.

****

Роман резко развернулся и пошёл к самолёту. Со вторым пилотом он уже виделся и сейчас, в кабине, просто кивнул ему.

Комбезы парашютистов в их клубе – красные, оранжевые и жёлтые. Сегодня все парашютисты его группы были в красных комбинезонах, как на подбор. Возле двух красных фигурок вскоре появился шеф, что-то им объясняя. Остальные пошли садиться. В сегодняшней группе был один «перворазник». Роман узнал его по «подвесной системе» – специальному парашютному снаряжению для надёжного удержания «стороннего балласта». Перворазник должен был прыгать с инструктором Алексеем и сейчас не спускал с него глаз, неотступно следуя за ним, след в след. Вот чудной!..

Запуск двигателей, руление, взлёт. Лопасти винтов засверкали на солнце. Земля всё дальше и дальше удаляется от их турболёта. В узкие лобовые стёкла кабины этого не видно, просто небо впереди всё сильнее наполняется синевой… Турболёт погружается в эту синеву, как в пучину моря, погружается, падая вверх и рассекая мягкие, добродушные медузы облаков.

Парашютисты по световому сигналу выходят из самолёта через люк в хвостовой части, в том порядке и точно так, как было отрепетировано на земле. Роману этого не видно, но он знает. Первым прыгнула женщина, заслуженный мастер спорта: сгруппировавшейся красной фигуркой полетела она к земле. Потом по команде борт покинул тендем перворазника и инструктора Алексея. Чудно, что перворазник приземлится на попу инструктора, и будет счастлив и горд своим прыжком.

Следом десантируются остальные парашютисты… Пятый… Шестой… Восьмой… Двенадцатый… На земле их заберёт машина, а самолёту пора возвращаться.

Тут Роман услышал сигнал своего телефона. Достал, быстро глянул: на мобильное приложение Индекс.Деньги поступило пополнение. Пока он отупело таращился в телефон, пришло второе пополнение – сумма в два раза больше. Потом – третье… Пятое… Шестое… Восьмое. Да что же это? Он ни от кого ничего не ждёт. Что это за деньги? Придётся с этим разбираться, но – потом.

Сейчас главное – правильная посадка.

****

В клубе Роман узнал страшное – машина не привезла назад восемь парашютистов.

Женщины-мастера спорта, перворазника с инструктором Алексеем и ещё пяти спортсменов не оказалось на земле в точке сбора. Восемь спортсменов из его группы – канули, как в воду. Ветром их парашюты снести не могло, не было ветра в этот день. Их искали на поле, искали в окрестностях, теперь поисковые группы расширили зону поиска – и ничего. Ни тел, ни парашютов… Бесследно.

Пилотов, спортсменов и обслуживающий персонал, – всех, кто был в клубе в этот день, – просили не расходиться. Роман сначала сидел с телефоном в руках, уставившись на сообщения от Индекс.Деньги, потом встал и пошёл к шефу: пришло прозрение. Мысли были ясные, чёткие, сложившиеся в строгую логическую последовательность. Сейчас главное – чтобы ему поверили.

В кабинете шефа – полно людей. Звонят телефоны. Крики. Ругань. Роман закрыл за собой дверь. Сказал:

– Главное – чтобы мне поверили. Я всё понял.

– Говори, Петров! Что ты понял? Не тяни! – закричали ему.

И он сказал, всё больше и больше волнуясь:

– Рыбка это сделала! Индекс.Рыбка… Науке неизвестная. Банка странная возле шкафчика, но не там… Вы можете сфотографировать Московский регион, а будет не как пиранья. Небо и море, вывернутые над головой, над горизонтом. Как в книжке! Потому что не воздух будет, а море будет. Можно стать воздушным ассом! Можно стать воздушной планетой!.. Сумма, оторванная в область зоологии, даст свои колебания на всю зоологию!.. На Чебурашку!.. На всю семью живого корма!

На него смотрели безумными глазами. На лице шефа ясно читался ужас. Они не поняли, идиоты! Это же так просто, а они не поняли!

И Роман, схватив ближайший стул и подняв его над головой для подкрепления своей мысли, закричал:

– Идиоты!.. Илья Муромец даёт колебания на семью, на свою семью!.. Если кормить человечиной, то планету примут по учебнику!.. Съест восемь мотылей, но нельзя ещё! Он прячется в грунт, и там погибает аквариум… Но не все погибли! Не все, поймите же!..

Он запустил стулом в шефа, чтобы стереть с его лица тот грёбаный ужас, что на нём был написан. Раздался грохот и звон разбитого стекла. Кто-то закричал:

– Скорую!.. Вызывайте скорую! Жене позвоните!

– Вы все недоумки!.. Я вам сейчас докажу! – закричал Роман, что есть сил, и выхватил из кармана телефон.

Но в него уже вцепились крепкие руки, много рук, потащили к дивану, бросили на него, прижали локтями, коленями, а он так хотел им показать пополнения своей карты. Они же шли в удивительно прекрасной последовательности, эти пополнения… Сначала – одна сумма, потом – сумма в два раза больше за тендем… За тендем «перворазника» и инструктора, идиоты!.. Потом опять – первая сумма. И так ещё пять раз.

– Рыбка! Индекс.Рыбка!.. Она просила… Или не Индекс!.. Или не рыбка вовсе! – закричал он опять, вырываясь и барахтаясь, чтобы встать с дивана. – Тендем! Сторонний балласт!.. Пустите, суки!

Но его уже крутили парашютными стропами. Хорошо, что рот не заклеили, поэтому Роман ещё пытался им что-то доказать, кричал, но куда там…

Когда приехала скорая со своим уколом и носилками, он только и смог прошептать сорванным голосом:

– Нам всем надо успокоиться…

****

Глава 3. Мозг – это мозг

Часто он шёл по замёрзшему ровному морю.

Только иногда попадались сжатия льдов, – нагромождения с ледяными дамбами, – и тогда ему доставалось больше, чем можно было представить. Он карабкался на одну дамбу, потом на вторую, на третью, и такие ледяные горные цепи тянулись десятки километров. И всё это время шум и треск льда заставляли его быть настороже, заставляли быть готовым провалиться в трещину, замаскированную снегом, и тогда он мечтал о собачьей упряжке или хотя бы одной-единственной собаке – хорошая собака-вожак никогда не пойдёт на трещину.

Но всё равно, хоть и медленно, он шёл вперёд. Двигаться было необходимо.

Потому что остановиться – означало замёрзнуть.

****

Если не знаешь ответ на мучающий тебя вопрос, спроси у своего мозга – он ответит точно.

У чужих мозгов не спрашивай – соврут, зар-разы! Это внушал ему Егоров, сосед по палате – огромного ума чувак. Правда, сумасшедший.

Да Роман и сам понимал: чужие мозги – потёмки. Вот не доходит же до некоторых людей, что машина в кредит за два миллиона при зарплате в восемнадцать тысяч рублей – это не их вариант. Но берут!.. А банки им кредит дают, и потом двадцать лет смотрят, как этот бедолага выживает. И таких выживальщиков в стране – пруд пруди.

Потому что мозг – это… Это мозг. Никто не знает, что это такое, даже учёные, вот факость. Учёные похожи на людей, которые, отрывая у паука ножки, доказывают, что на них находятся паучьи уши. Егоров смеялся над подобными исследователями. Сам он практиковал Осознанные Сновидения, выходы тела в астрал, магический сталкинг, управление временем и пространством и даже телекинез. Для лучшего осознания этого он писал дневник сновидений: записывал всё, что ему ночью приснилось.

Роман читал этот дневник – вязкие и скучные образы, нагромождение фантазий и воспоминаний. От обычных снов сны Егорова отличались только тем, что тот упорно пытался перемещаться по этим своим локациям и фантазиям до тех пор, пока его не выкидывало из сна.

Но Егоров рассказывал, что до больницы у него получалось даже погружаться в прошлое и своими глазами видеть всякие исторические события. Теперь же из-за таблеток и уколов ему трудно сосредоточиться. Зато он мог сколько угодно разговаривать о практике ОС с их лечащим врачом психиатром Сергеичем. Сергеич, как Роман понял из этих разговоров, тоже мечтал научиться передавать мысли на расстоянии, чтобы узнавать выигрышные комбинации лотерейных билетов или даже телепортировать ценные предметы из сна в реальный мир. Правда, открыто он в этом не признавался.

Наоборот, доктор Сергеич предупреждал Егорова, что, постоянно практикуя ОС, можно лишить себя нормального сна, а ничего хорошего в этом нет. Хотя техника ОС и возможна в работе с жертвами аварий при посттравматических синдромах.

– Ты потеряешь связь с реальностью, – говорил Сергеич Егорову.

– А если мне не нравится ваша реальность? – отвечал Егоров. – А если плохо мне в вашей реальности! Тошнит меня от неё! Работа-дом, работа-дом… Все бегут, все стараются успеть заработать денег на прожиточный минимум, но только сверх этого денег заработать нельзя. Больше прожиточного минимума никому не дают. Никому, кроме некоего меньшинства. Это ваша реальность?

– Психоневрологи не рекомендуют методику вроде ОС нормальным, здоровым людям, – уходил от прямого ответа Сергеич и с намёком хмурил кустистые брови.

Только Егоров не обращал на его брови внимания, потому что нормальным не был. Он был постоянным и любимым пациентом психбольницы.

И всё из-за своего стойкого убеждения, что медицина пошла не тем путём. Врачи режут, колют, ломают, пичкают лекарствами, только проку от такой медицины не так-то много. Человеку надо научиться управлять мозгом, тогда он победит любую свою болезнь. Потому что мозг лучше знает, где находиться очаг заболевания. Мозг даёт команду телу, запускает всякие гормоны – и вот человек уже здоров.

Поэтому, выходя из больницы, Егоров переставал принимать таблетки и ходить к врачу. И скоро опять попадал в психбольницу, где рассказывал таким же болезным психам, что способности человека намного выше, чем все думают. И эти способности можно развивать. Говорил Егоров хорошо, даже увлекательно.

Под его руководством Роман тоже стал тренировать работу своего мозга. И у него даже что-то получалось… Ложишься, стараешься полностью расслабиться. Скоро наступает пограничное состояние, начинаются какие-то вибрации… Ты засыпаешь. Рывок – и ты уже встал. И носишься во сне, как молодой щенок, обалдевший от счастья. Игривый, легкомысленный!

Страшно интересно, вот факость!..

****

Только потом к Роману пришёл сосед дядя Петя.

Причём не в день посещения даже пришёл. Как ему это удалось только? В их больнице с посещениями было строго.

– Ну, как ты тут, Ромка? – спросил дядя Петя.

– Нормально. Как всякий сумасшедший, – пошутил Роман и грустно улыбнулся.

– Не обольщайся, сынок. Ты – не такой уж сильно сумасшедший.

– А как же?.. Рыбка со мной разговаривает!

– Голос низкий, хриплый такой, звучит, как из толщи воды?

Роман прямо подпрыгнул на стуле. Вскричал:

– Да! Откуда вы знаете?

– Она и сейчас разговаривает, – ответил дядя Петя. – Просит «живой корм». Я слышал, когда к вам заходил. Элечка только ничего не слышит, это не каждому дано. Элечка очень переживает за тебя. Плачет.

– А вы тоже можете слышать, дядя Петя?

– А чего же мне не слышать, если твоя рыбка – обыкновенный биофабрикат.

– Кто?

– Ну, биоробот, то есть. С одной единственной заложенной в неё программой – «живой корм» просить.

Роман онемел просто. Биоробот!.. Его Индекс – биоробот! Ну, нифигасе! Как же он сразу не врубился, не допёр? Надо было её вскрыть и глянуть, что внутри! Вот факость! Если б заранее быть в теме!

Дядя Петя оборвал его мысли:

– Рома, ша. Даже не думай за варианты! Даже если ты её вскроешь, всё равно в ней ничего не поймёшь. Таких рыбок делают очень похожими на обычных. Тот же скелет, та же кровь, а голосовую гибкую плату ты легко примешь за обычный… Кишечник, например. Или даже рыбьи экскременты.

«И как дядя Петя узнал, о чём я подумал?» – заметался мыслями Роман. Спросил тут же, в запале:

– Гаврилыч! А кто их делает? Биороботов этих? И зачем?

– Если бы я знал, – ответил дядя Петя и пообещал: – Но я узнаю, Ромка. Верняк!

Они помолчали. Роман – от потрясения, а дядя Петя, наверное, собираясь с мыслями, потому что дёргал себя за седой ус: привычка у него такая. Потом сказал:

– Для начала, Ромка, надо поискать сообщения в сети. Возможно, есть ещё подобные случаи. Или в стране, или на вашей планете. Сообщения о странных случаях с говорящими рыбками. Или с говорящими птичками. Они ведь тоже червячками питаются.

– А как быть с моей рыбкой?

– Ни как. Я возьму её с собой. Буду думать и приглядывать за нею. Может, кто объявится возле рыбки этой. Ведь кто-то же тебе этого робота подсунул?

– А почему мне его подсунули?

– Ну, ты же, Ромка, чего скрывать? Не совсем нормален, особенно, когда волнуешься… Если скажешь кому, что с тобой рыбка разговаривает, тебе же никто не поверит. И с людьми ты по работе контактируешь. Так что ты – отличный кандидат… И не смотри на меня так. Дело говорю!..

Они опять помолчали.

– Гаврилыч! – позвал Роман через какое-то время. – А парашютистов наших так и не нашли? Они пропали бесследно?

– Да, Ром. Не нашли.

– А деньги мне переслали через Индекс.Деньги, знаете? Может это корпорация Индекс стала людей похищать?

– Не думаю, Ром. Зачем им это? Скорее, просто совпадение. Скорее, Индекс подвернулась под руку нашим злодеям, как удобная платёжная система.

– А кто наши злодеи?

– Если бы я знал, – опять сказал дядя Петя и пообещал: – Но я узнаю, Ромка. А ты здесь, в больнице, поживи пока, подлечи нервишки. Элечка завтра к тебе придёт.

– Гаврилыч! – позвал Роман. – А меня здесь долго держать будут?

– Нет, недолго. Чего тебя держать? Сейчас никого долго не держат, даже буйных.

– А вы когда ко мне опять придёте?

– Не знаю, Ром, как у меня теперь получится. Сложно рассчитать время точно.

Больше Гаврилыч ничего не сказал, но его визит принёс надежду. Роман повеселел, а то ведь уже хотел изучать брошюрку «Как управлять Вселенной, не привлекая внимания санитаров». Вот только странные слова обронил дядя Петя в задумчивости: «Подобные случаи или в стране, или на вашей планете».

«На вашей планете»… Прикольно.

****

Весной прошлого года он так радовался уходящей зиме, что на Масляницу провожал её три раза.

Они с Элечкой ездили на Бакшевскую масляницу, потом в Славянский кремль Сундакова, – к вполне себе настоящим язычникам, у которых проводы зимы происходили по солнечному календарю. Потом ещё у друзей на даче они торжественно сожгли какой-то веник под хохот, свист и улюлюканье всей подвыпившей компании. И вот допровожались… Уже середина января, а снег в Москве ещё не лёг. Смотреть из окон палаты на такое серое уныние было совсем тоскливо.

Одна радость и была в психбольнице – поспать. И если бы Егоров не приставал к нему со своими вечными указаниями по ведению сновидческого дневника – было бы совсем хорошо. А то впился, как клещ в овцу: пиши и пиши ему в тетрадке, что ночью приснилось. Вот факость!.. А Роман не писатель какой-нибудь.

– Я не писатель, как Морозов! – так и сказал он Егорову.

– Какой Морозов? – спросил тот и широко раскрыл от удивления свои круглые тёмные глаза.

– Ну, тот высокий красивый чувак, что ко мне приходил вчера, – пояснил Роман.

– Какой чувак? – переспросил Егоров деревянным голосом и внимательно посмотрел на него с прищуром. – Тебя никто вчера не навещал.

Роман онемел… Это что же? У него уже галлюцинации?.. Значит дядя Петя не приходил к нему в больницу и ничего не говорил ему? Но тогда – что же это?.. «Но тогда получается, что я – точно сумасшедший», – подумал он в панике и тут увидел, что Егоров едва сдерживается, чтобы не загоготать.

– Ах, ты, упырь! А я ему и, правда, поверил! – закричал Роман, хватая Егорова за грудки.

– Легче, легче! Я же всё-таки псих, что с меня взять? – Стал отбиваться от него Егоров.

– Ну, тебя в жомпу, придурок! Ещё и лыбится. Ты меня напугал до ящура! – Роман обиделся не на шутку и тут же поклялся, что не будет ничего никуда записывать, теперь уж точно.

К тому же, у него гораздо лучше получалось просто плавно впасть в сон и видеть всякие быстрые образы, которые потом переходят в полноценные сновидения. Тут главное – сохранять спокойствие, чтобы случайно не проснуться слишком рано. Правда, если помедлить, то можно уснуть простым нормальным сном.

И Роман лёг поудобнее и стал расслаблять лицевые мускулы, повторяя про себя таблицу неправильных английских глаголов. Таблицу эту он учил когда-то, но вспоминал всегда с трудом. А мозгу сейчас надо было сосредоточиться на чём-то отвлечённом, заумном и нудном, а то Роман так и будет пережёвывать пустяковые дневные обиды и нескоро заснёт. Значит, приступим: сначала – дыхание, потом расслабим мускулы…

Теперь эти, глаголы… Как их там, блин?

****

– Настоящие патриоты в Африке не охотятся – им своих зверей хватает, – сказал Длинный.

– Глупышечка… Ты совсем не шаришь. Настоящие патриоты охотятся в Африке, чтобы сохранить своих зверей, – заспорил Рэд и добавил: – Но в обезьянок я бы тоже не стал стрелять, стопудово… Я врубаюсь, что отстрел проводится для контроля численности популяции, но всё же.

«Какая разница чьи звери? Мы все живём на одной планете, и она – наш общий дом», – подумал Капитан и встал, чтобы загасить костёр: пора было выходить на тропу. За ним поднялись и остальные, понимая, что чилл-аут окончен.

Он негромко скомандовал:

– Бумажки, окурки, огрызки – собрать.

И отвернулся, чтобы замаскировать след от костра. И ему было глубоко побоку, кто будет собирать мусор – сам Длинный или его дружок, или их охранники. Не уберут за собой – значит никуда не пойдём, будем стоять хоть до вечера.

Он с самого начала всех проинструктировал об уставе тайм-калигмента: оставлять после себя в Плейстоцене отходы, даже органические, категорически запрещено. И что следить он за этим будет строго. Хотя некоторым людям, что говори, что не говори. Эти, например, ещё на базе к своим винтовкам не хотели глушители брать.

И тогда Капитан разозлился в первый раз. Сказал, как отрезал:

– Отставить! Нельзя пугать зверей выстрелом. К тому же выстрел может привлечь к нам неандерталов или разумных. А это совсем будет скверно.

– Чего? Съедят? – решил посмеяться Длинный и даже на приятеля своего покосился, приглашая к потехе.

– Да, – ответил Капитан коротко.

Как он и думал, такой лаконичный ответ сбил с Длинного легкомысленное настроение лучше всяких нотаций и запугиваний, дурацкая ухмылка с его красивых губ исчезла.

– Капитан! А кто опаснее? Неандерталы или разумные? – с неприкрытым интересом спросил Рэд.

– Неандерталы, – отозвался он и вздохнул. – С разумными можно хоть как-то договориться

Сейчас было трудно уже вспомнить, когда и почему его стали звать в Парке «Капитаном». Наверное, из-за любимого словечка «отставить», сказанного веско, как приказ. Но Капитан был не против этого имени: главное, что в группе есть дисциплина. Но в группе Длинного и Рэда с самого начала всё пошло не так.

Этим охотничкам надо было всё же выбрать африканскую ферму.

Загоны на африканских охотничьих фермах были огромные. И выпускали туда животных, купленных на аукционах – такая охота стоила дешевле, чем охота в «дикой» природе, к тому же трофей был гарантирован. Но нет, Длинному захотелось подлинной романтики. И вот теперь он ноет, что за все дни, что они мёрзли здесь, на Колыме, им так и не попался ни мамонт, и ни лев. А ведь умные люди говорили ему: «Вы же не в тир собираетесь, в Африке – трофеи надёжнее».

Но разве Длинный будет кого слушать? Длинный спорил:

– Меня следопыты в Африке вывели на зверя. Подвели за ручку и поставили перед ним, и я выстрелил. И всё. Разве это охота?

– Зато шакал будет у вас в Африке – бесплатно. Выслеживай и стреляй. Хоть всех перестреляй, – не сдавались умные люди.

Но Длинному не нужны были шакалы. Рэд тоже не захотел шакалов. Рэд сказал, что лучше потратить подаренную родителями голду на настоящую плейстоценовую охоту. Тем более, что у него есть знакомый, сокурсник по академии – нормальный пацан, он устроит им переброску в настоящий «Плейстоценовый парк»… Стопудово, но голда – вперёд.

И вот теперь Капитану приходится нянчиться с этими молокососами, возомнившими о себе ни весть что. Папенькины сынки! И самый заносчивый и высокомерный из этих двоих был Длинный – сын какого-то важного политика. Рэд был парень посговорчивее, Рэд всегда улыбался, сияя своим простоватым круглым лицом, а до Длинного доходило всё, как до жирафа. Причём, как до очень вежливого, убийственно вежливого жирафа. Есть же такое понятие «вежливое хамство»? Так вот, Длинный его олицетворял.

Остальные в группе были телохранителями этой парочки. И среди них не было ни одного настоящего охотника, а собрались, похоже, одни только браконьеры, если судить по тем россказням, которыми они обменивались между собой. Вот невезение!

Капитан стал тщательно маскировать след от костра плитами дёрна. Костёр захотел Длинный опять же для романтики, хотя они прекрасно обошлись бы горелкой и сухим топливом. Костёр развели под высоким деревом, чтобы дым, поднимаясь, рассеивался в его кроне. Длинный тут же занял самое удобное и безопасное место, привалившись спиной к древесному стволу. Он и сейчас сидел, и смотрел, как его охранники убирают стоянку, а потом вытащил капсулу с «нашатырём» и стал крутить её.

– Отставить! – вскрикнул Капитан и, подскочив к Длинному, выхватил из его рук капсулу. – «Нашатырь» доставать в самом крайнем случае!.. Не крутить, не вскрывать и даже не смотреть на него. Мы ж от вони задохнёмся!

Длинный опешил.

– Жутко воняет, – пояснил Капитан, уже успокаиваясь, он стал засовывать капсулу обратно в плечевой ремень бэкпэка Длинного. – Это спецсредство разработали в лаборатории нашего «Голиафа» для обороны от нападения хищника. При неожиданном нападении дёргаешь пробку правой рукой, а левой суёшь капсулу в сторону зверя. Вам же объясняли! На пещерного льва действует безотказно.

– А на мамонта? – спросил Длинный.

– Не знаю, никто ещё не пробовал, – ответил Капитан и добавил многозначительно: – Боятся. К тому же мамонты к себе близко никого не подпускают.

– А что в капсуле, Капитан? – спросил Рэд и отмахнулся от облачка особо нахальных кровососущих упырей.

– Там что-то покруче секрета скунса будет. Нюхать для пробы не советую. Блеванёте, – пообещал Капитан и, не глядя на Длинного, вернул ему бэкпэк, на заднем отвороте которого явственно блеснули нарисованные светоотражающей краской глаза пантеры.

Длинный согласился нести хоть какой-то груз, только когда Капитан сказал ему, что в бэкпэке находится пакет выживания с датчиками. Что без бэкпэка, если что-то пойдёт не так, Длинного даже не найдут. Это, конечно, было неправдой. Датчики вшивались ещё и в комплект одежды каждого тайм-калига, но Длинный этого не знал и пригрозил:

– Если со мной что случится, отец весь ваш «Голиаф» засудит.

Но Капитан ответил, что Длинный и Рэд были проинформированы об опасности тестового погружения в тайм-эксперимент «Плейстоценовый парк». И что согласие на участие в погружении они подписали добровольно. И это уже было правдой.

Так что Длинному пришлось замолкнуть. Но находиться охотнику в своей группе без груза Капитан позволить не мог: каждый грамм перенесённого в Плейстоцен снаряжения был ценен, как золотой. Поэтому Длинный вместе с винтовкой нёс ещё и свой бэкпэк с пакетом и «нашатырём».

А винтовка была у Длинного – высший класс. С винтовкой Длинный обращался, как влюблённый со своей девочкой – холил её и лелеял, и никому не позволял брать в руки.

Капитан потянулся за котелком, чтобы залить водой стыки между плитами дёрна, и тут его браслет ожил нежной вибрацией – сработали датчики движения, установленные вечером вокруг лагеря. Капитан глянул в свой тепловизор и выругался. Так он и знал! Будь оно всё неладно!..

– Кто это, капитан? – спросил Рэд.

Он застыл, потом стал оглядываться, поворачиваясь кругом со своим тепловизором, но, конечно, ничего не понял, не заметил и не разобрал – они остановились на ночь в густом ивняке, который изобильно рос на опушке этой небольшой рощицы.

Капитан ответил:

– Неандерталы… Отходим. Датчики оставляем. Заберём на обратной дороге.

– А может это разумные? – спросил Длинный.

– Пообщаться захотелось? – поинтересовался Капитан и забормотал тихо и быстро: – Нет, это неандерталы. По силуэту видно. Невысокие, массивные. Идут размашисто. Головы крупные, вытянутой формы, челюсти большие. Шеи короткие, с наклоном вперёд.

Длинный стоял и улыбался, и смотрел на него, он даже винтовку свою в руки не взял.

И тогда Капитан добавил:

– Их копья оставляют на теле страшные раны.

И тогда Длинный и вся группа зашевелились. Все в момент подхватили с земли свой груз и оружие.

Капитан показал рукой направление движения. Сказал:

– Идём к реке. Неандерталы не любят купаться. Тихо идём. Не тсым… Смотрим под ноги.

Пропустив вперёд всех охотников, – нарисованные на их бэкпэках глаза пантер явственно отражались в сумраке заполярного утра, – он ещё раз внимательно осмотрел стоянку, опять глянул в тепловизор и поспешил за группой, на ходу нащупывая в патронташе запасной патрон.

Ёмкость магазина его помповой винтовки составляла всего четыре патрона. Плюс один патрон в стволе. Не очень-то много для такой работы, как у него. Чёрт бы побрал жадное руководство «Голиафа». Как можно экономить на снаряжении егерей?

Он пошёл, привычно отпуская на свободу свои мысли, но сейчас эти мысли были злые:

Первая ошибка человечества состояла в том, что оно придумало само понятие «Время»…

И тут под его ногой оглушительно хрустнула сухая ветка.

****

– Капитан – Жирафу, деньги – Голиафу, – произнёс Роман, окончательно проснулся и сел на кровати.

– Что? Из фазы сна выбросило? Онейронавт хренов, – злорадно поинтересовался Егоров.

– Выбросило, – пробормотал Роман согласно и разжал пальцы.

Было ещё темно, но свет ему и не требовался, таким знакомым казался на ощупь предмет на ладони.

– Тогда вставай! Сейчас карательная медицина к нам придёт, – сказал Егоров, он зевнул, включил свет и повернулся к Роману.

Роман продолжал сидеть и смотреть на свою ладонь, на которой лежал небольшой белый, приятно увесистый предмет.

– Что это у тебя такое? – спросил Егоров.

– Кажется… Винтовочный патрон, – прошептал Роман: он не мог прийти в себя от потрясения.

А вдруг ему сейчас всё это снится?.. Он опять сжал кулак и врезал им по стене, что есть мочи, зашипел от боли, стараясь не заорать, и опять повалился на подушку со словами:

– Ой! Мамочки!.. Это не сон, факость!

– Какой патрон? – удивился Егоров, он подошёл к Роману и попытался вытащить предмет из его крепко стиснутых пальцев.

– Патрон для охоты на буйвола, – ответил Роман и отдёрнул руку. – Не трогай! Он из биоразлагаемых композитов. Нельзя вскрывать запайку.

Какие-то секунды Егоров смотрел на него большими, круглыми от изумления глазами, потом заорал:

– Нифигасе!.. Ты из сна патрон добыл? Ты смог? Да это же… Да это же, знаешь, что такое?

– Знаю. Не кричи, – попросил его Роман. – Возьми, посмотри, только аккуратно и не кричи.

Он опять сел и отдал Егорову предмет, запаянный в белый пластик и напоминающий по форме охотничий патрон большого калибра. Что пластик был не простой, а высокотехнологичный, угадывалось сразу: он чётко и нежно обтягивал патрон, а швы запайки были ровные, гладкие, просто ювелирные, а на дне гильзы виднелась аккуратная отрывная нить.

– А почему он в пластиковой запайке? Никогда таких не видел, – продолжал допытываться Егоров, он крутил патрон по-всякому, гладил, взвешивал на ладони, даже нюхал.

– Чтобы ничего из современных технологий не оставлять в том времени…

– В каком времени?

– Ладно. Посмотрел, теперь отдай взад, – спохватился Роман и отобрал патрон у Егорова.

В коридоре начиналось движение, слышались шаги и шум голосов. Егоров с обиженным видом направился к двери.

– Только прошу, чувак! Никому ни слова! – окликнул его Роман.

– Сам знаю, псих ты конченый, – буркнул Егоров и распахнул дверь в коридор.

– А то бесследно исчезнет психология!.. Вот факость! – закричал Роман, опять начиная волноваться.

Он быстро вскочил и стал одеваться… Егорова надо догнать! Егорову нельзя верить, Егоров, наверняка, побежал к своему дорогому доктору Сергеичу с потрясной новостью об удавшемся, наконец-то, переносе материального тела из осознанного сна в реальность…

Роман выбежал в коридор – но Егорова уже и след простыл.

****

Глава 4. Капитан – Жирафу, деньги – «Голиафу»

Течением его потащило под лёд.

К счастью, нарты оказались на льду, и он с помощью страховочной верёвки попытался выбраться, но лёд не держал его и продолжал ломаться. Стараясь облегчить свой вес, он отшвырнул от себя тяжёлые метеоприборы и фотоаппарат, висевшие на ремне через плечо, но не смог добросить, и они пошли на дно. Из последних сил он вылез на кромку просевшего льда и пополз до берега этой громадной застывшей реки, огибая полынью – ветер дул, свирепея. Когда он добрался под берег, то утолил жажду от жара тела снегом, наметённым сюда ветром.

Отдышался немного. Стал снимать мокрую одежду, чтобы выморозить.

Потом закопался в снег, растирая руки и ноги.

****

Егоров всегда торчал по утрам в коридоре перед их палатой.

И если его сейчас перед палатой нет, это означало только одно – Егоров бросился к Сергеичу. А если так, то скоро Сергеич нагрянет с обыском. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы был обнаружен патрон. Патрон – это доказательство… Вот только – доказательство чего? Долбанные таблетки!

Роман закрутился по палате, запинаясь о ножки кроватей и стараясь вспомнить всё о патроне… Патрон никто не должен видеть. Это опасно для него. Почему опасно – он забыл… Надо быстрее вспомнить. Как-то это связано с Сергеичем.

И тут слабое воспоминание забрезжило в его сознании, такое же слабое – как тонкая нить, отрывная нить. Роман поднял руку к глазам и разжал кулак: патрон всё ещё был в его пальцах. И у патрона была отрывная нить! Значит за неё можно дёрнуть!

И он дёрнул и вытащил патрон из оболочки, и, сбросив с ноги тапок, запихал в него патрон. Немного помедлил и запихал туда же пластиковую оболочку. Теперь тапок можно опять надеть, потому что шаги уже близко. Он надел тапок, придавил патрон пальцами и отвернулся от двери, потому что она уже открывалась.

– Так вот же он! – воскликнул доктор Сергеич и простучал каблуками через палату к Роману. – Вот же он, наш герой!

Роман обернулся и как мог спокойнее посмотрел на Сергеича, краем глаза заметив, что санитары уже бросились обшаривать его постель и постель Егорова.

– Ну, давай, хвались, герой! Что ты там принёс? – продолжал ликовать Сергеич, и от этого его кустистые брови стали даже ещё кустистее.

Роман переспросил удивлённо:

– Я? Принёс?

Ликующее выражение на лице Сергеича сменилось на недоумённое.

– Где патрон? Егоров мне всё рассказал! – спросил он и, не получив ответа, обернулся на Егорова, который выглядывал из дверного проёма, не решаясь зайти внутрь.

– Какой патрон? – опять переспросил Роман и добавил с удовольствием, тоже посмотрев на Егорова: – Ваш Егоров – псих сумасшедший!

– Ну, не такой уж он и сумасшедший, – пробормотал Сергеич, обшаривая глазами Романа с ног до головы: тот стоял ровно, прямо, руки со сжатыми кулаками держал по швам.

– Не такой уж он и сумасшедший, – повторил Сергеич задумчиво и принялся разжимать кулаки Романа – сначала пальцы на правой руке, потом на левой.

Роман не шевелился, он вежливо и согласно улыбался, но кулаки не разжимал. Сергеич кликнул санитаров, и они тоже стали бороться с кулаками Романа, а когда побороли – увидели, что в кулаках у него ничего нет. Роман заулыбался ещё шире и ещё сладостнее, а когда ему приказали снять тапки, он их с готовностью снял, чтобы Сергеич тоже увидел и тоже понял.

Понял то, что секунду назад почувствовал пальцами ног сам Роман.

Что в тапке у него!.. Уже!.. Ни-че-го!.. Не-ет!

****

– Будущее тормознулось, потому что космос двигает только один нормальный чел, Илон Маск!

Ты усёк? Остальные богатенькие ричи всё своё бабло положили под жомпу. И сидят на них. Они своих миллиардов никогда в жизни не истратят, так и склеят ласты возле них, но научно-технический прогресс человечества не будут двигать. А правительства?.. Им разве нужна борьба с болезнями? Им нужен только электорат в период выборов, а потом хоть бы всё население Земли гробанулось нахрен! Им же нас кормом снабжать надо, а не хочется, – тут Егоров прервался и в первый раз за всё время своего монолога посмотрел на Романа круглыми и честными глазами.

Чувствовалось, что Егоров нервничает, что ему неловко, неудобно перед Романом. В другое время Роман поддержал бы пылкую речь Егорова, и они заговорили бы, заспорили с ним на общую любимую тему – о научно-техническом прогрессе и о покорении космических глубин. Только не сегодня. Сегодня Роман даже смотреть на Егорова не мог… Гамлет грёбаный с совиными глазищами! Монологи он читает!

А потом Роману сообщили, что у него – посетитель, и он ушёл.

Посетителем была Элечка.

– Ну, как ты тут, родной? – спросила она.

– Ты должна меня срочно вытащить отсюда! Мне надо вернуться к своим, – сообщил ей Роман придушенным шёпотом.

– Как только врачи разрешат, – пролепетала она.

– Элечка, они же без меня погибнут! – сказал он. – Ты просто не догоняешь!

– Кто погибнет? – переспросила она.

– Охотники! – вскричал он, уже начиная волноваться. – И Жираф без Капитана! Их же неандерталы преследуют. Страшные раны!

– Милый мой, какие охотники? Ты никогда в жизни не охотился.

Эля смотрела на него, и в её глазах он не увидел понимания, в них была только любовь и жалость, и жалости было больше. Ей было его ужасно жалко, а ему отчаянно нужна была помощь. Ведь друзья к нему не приходили. Ни один не пришёл его навестить в психбольницу. Конечно, он же теперь сумасшедший! А кому нужны в друзьях сумасшедшие? Только что же ему теперь делать?

И он заспорил:

– Не охотился никогда. Раньше. Только теперь я – Капитан. Отставить!

Она в растерянности опустила глаза, и он понял, что опять сказал что-то не то или не так, и надо быстрее исправляться, надо быстрее находить для неё верные, правильные слова. Он даже дыхание затаил – так задумался.

– А где Гаврилыч? – наконец, смог произнести он. – Ты звонила?

– Звонила! Я звонила ему, – обрадовалась она его внятному вопросу и тут же сникла опять: – Но дядя Петя не подходит к телефону, а дома у них по-прежнему никого нет.

Он опять вспыхнул, и опять заговорил о том, как с неандерталами опасно, намного опаснее, чем с разумными, а патрона всего четыре, но у Жирафа магазин больше, только он никого к нему не подпускает, потому что они, Жираф и Простоватый – папенькины сынки.

Скоро Роман увидел её отчаянный взгляд и замолчал, а потом попросил едва слышно:

– Элечка! Ты только маме не звони, ладно? Не надо ей знать.

Тут она встала, подошла и обняла его, прижала крепко-крепко к своей груди, погладила по голове нежными руками. Сказала:

– Бедный мой, как ты мучаешься.

И он понял, что она тоже страдает и мучается за него и за себя, и за их ещё нерождённого и даже незачатого ребёнка – он понимал это и тоже терзался, потому что не хотел, чтобы она страдала.

Он застонал, как от боли, отвернулся и опустил глаза. И больше с нею не разговаривал. Зачем её мучить?

И Элечка ушла, пообещав прийти на другой день.

****

Когда Роман вернулся в свою палату, он узнал, что Егорова выписали и отправили домой, а его самого переводят в закрытое отделение.

И он сразу всё понял и заметался мыслями, собрав их вместе, насколько было возможно… Так! Егоров – его же не должны были выписывать так скоро? И почему Егоров с ним не простился, не дождался его?.. И почему самого Романа переводят в закрытое отделение? Он же хорошо себя ведёт, не буянит, как другие? Нет, здесь что-то не так. Здесь что-то не очень складно выходит.

Ах, вот оно что!.. Это Сергеич расстарался. Это из-за патрона. Сергеич хочет узнать, как Роман перенёс патрон из сна. Сергеич не поверил, что патрона не было, а может он просто хватается за соломинку: а вдруг? А вдруг патрон – не маниакальный бред шизофреника Егорова? А вдруг патрон просто хорошо спрятан?

Тогда что же получается? Получается, что ему сейчас нельзя опять попасть в плейстоценовый сон! Нельзя, чтобы Сергеич узнал о его снах и начал ставить над ним опыты. Тогда Роман из этой больницы уж точно никогда не выйдет. Или выйдет слишком поздно… И получается, что ему нельзя сейчас в закрытое отделение. И получается, что ему надо срочно попасть назад в свой сон и спасти группу.

Роман высунул голову в коридор и огляделся – в коридоре никого не было. Женька-«генерал», двухметровый детина с квадратной челюстью, топовый пациент психбольницы, был не в счёт. Роман вышел из двери и чуть ли не на цыпочках засеменил навстречу Женьке, намереваясь быстро и незаметно проскользнуть мимо него в чью-нибудь палату и спрятаться там хоть на время.

Когда он поравнялся с Женькой, тот сказал:

– Смотри, какие у меня цветы. Жена принесла.

Роман поднял глаза: в огромной ручище Женьки был, действительно, зажат букет роз, только давно увядший.

– Он у тебя уже засох. Твой букет, – бросил Роман на ходу, не останавливаясь.

– Он не засох! Зачем врёшь? Жена принесла! – закричал вдруг всегда спокойный Женька и ударил его букетом.

Удар пришёлся на плечо и шею и был болезненным: засохшие розы сильно и ощутимо кололись шипами, но Роман не стал останавливаться. Он бросился к двери в ближайшую палату и, распахнув её, заскочил внутрь. И вовремя: Женька продолжал кричать, и на его крики в коридор уже набежали больные, которые зашумели, а значит сейчас прибегут санитары, если уже не прибежали.

Многоместная палата, куда заскочил Роман, оказалась пустой. Он выбрал самую дальнюю койку, быстро лёг в неё прямо в тапках и одежде и укрылся с головой, стараясь расслабиться.

Значит так… Значит, приступим. Сначала – успокоим дыхание. Потом расслабим лицевые мускулы… Теперь эти. Глаголы… Как их там… Вот факость! Ничего не помню из таблицы! Всё из головы вылетело. Тогда, значит, как там это…

– Капитан – Жирафу. Деньги – Голиафу, – стал медленно повторять он в ритме своего дыхания. – Капитан… Жира… Фу…

****

Этот алас он знал, как свои пять пальцев.

Если пройти по его пологому склону вдоль опушки лесочка, то слева, в самой низине, будет неглубокое озеро с берегами, заросшими ивняком и болотной травой. Место почти открытое и безопасное, насколько может быть безопасна степь настоящей плейстоценовой эпохи. За лесочком начинались горы с многочисленными пещерами, которые получились от вытаивания льда и усадки горных пород из-за термокарстовых процессов. В пещерах жили львы, гиены-крокуты и свирепые медведи. Свирепость медведей Капитан прочувствовал, как говорится, на собственной шкуре.

Он кисло улыбнулся, повёл плечами и пошёл с размеренностью человека, привыкшего к долгим переходам. И обычные его мысли опять потекли вдогонку.

Итак. Первая ошибка человечества состояла в том, что оно придумало само понятие «Время»…

Вторая ошибка – что оно выделило придуманное им Время в физическую категорию…

Сейчас алас был накрыт промозглым колпаком серого тумана, принесённого ветром с неназванного пока никем Охотского моря. А в таком тумане пещерному льву спрятаться, чтобы выпасти тебя и почикать – пара пустяков. Вообще-то, пещерному льву, чтобы подползти к тебе и почикать, и туман не нужен. Капитан был свидетелем, как эта громадина легко и незаметно подкралась к овцебыку в траве, в которой с трудом спрятался бы даже заяц. И случилось это погожим летним днём.

Теперь человечество все свои открытия кодирует относительно Времени…

Но вне Времени человека нет – только он всё определяет Временем…

От этого аласа до того места в лесу, где он тогда оставил свою группу, было почти час ходу. Потом надо будет ещё отыскать парней. Не стояли же они на одном месте в ожидании его возвращения? Наверняка, спустились к реке… Капитан огляделся в тепловизор и опять пошёл. Надо было торопиться. Он почему-то твёрдо знал, что времени у него нет совсем.

Солнце стояло в самой высокой своей точке, характерной для полярного дня, насколько можно было понять в таком тумане. Знать бы ещё, какой сейчас месяц, но это – точно начало осени или конец лета, совершенно определённо. Правда, трава подморожена и похрустывает под ногами, но заморозки даже летом в этих местах – совсем не редкость.

В тепловизор ничего живого вокруг не наблюдалось. Да где же все звери? Почему попряталась вся здешняя непуганая дичь и хищники? Ладно – крокуты, эти гиены спускаются с гор в алас к водопою и за добычей ближе к ночи… Но даже пещерных львов не видно. И медведи должны были шастать по лесу, а их нет. Хотя это даже хорошо…

Капитан опять остановился и поводил плечами, поправляя лямку бэкпэка, чтобы тяжесть груза равномерно пришлась на всю спину. Пошёл дальше, не переставая прислушиваться и вглядываться в туман.

В конце Пейстоцена древний лев жил в тундростепи вместе с мамонтами, овцебыками и северными оленями, и был самым сильным и опасным хищником. Он сочетал в себе черты льва и тигра, но не был предком этих современных хищников. Он подкрадывался к добыче на расстоянии прыжка, прыгал и душил её, а в случае неудачи никогда не преследовал. Остатки добычи поедал его прайд, а после прайда – крокуты, шакалы и, – уже самыми последними, – люди. Этим доставались уже одни кости. Потом в конце ледникового периода все пещерные львы вымерли, а может, были уничтожены… Уж очень престижной считалась у знати всех времён «охота на льва». Так же, как и «охота на дракона», впрочем.

Сам Капитан зверей стрелять не любил, а егерем пошёл, когда его выдавили из руководства «Голиафа»… Ведь это он, физик-теоретик, стоял у истоков разработок тайм-калигмента. Это он, мечтая о путешествиях во времени, нашёл первых инвесторов и раскрутил идею до практического применения – к его большому сожалению, в качестве любительской и спортивной охоты.

Да, инвесторы оказались страстными охотниками, но, решая проблемы финансирования, ему пришлось закрыть на это глаза. Что же? Пусть постреляю, потешатся. Для этого и были разработаны специальные патроны – усыпляющие и биоразлагаемые… Потом контрольным пакетом «Голиафа» завладели другие, а он не смог совсем уйти из проекта, от своего детища – ледникового периода… И всё же себя он всегда считал не егерем, а сталкером-проводником по плейстоценовым землям…

Уклон рельефа в этом месте был некрутой, но дальше обрывался почти отвесно к большому ручью, впадающему в озеро, и сейчас, в тумане, не было видно, как в траве чёрной нитью вьётся к ручью тропа, по которой животные шли на водопой. Потом от ручья тропа плавно поднималась вверх, а в дальнем конце озера в погожий день всегда ослепительно сиял на солнце водоскат бобровой плотины.

Первого зверя он нашёл как раз возле ручья, на спуске. Олень-мегалоцерос лежал на боку, вытянув гибкую мощную шею и отбросив попарно длинные ноги. Тёмно-коричневая спина, светлая грудь, характерный горб в области плеч. Вот только головы с рогами у него не было, потому что голову ему срезали. И срезали, – как тут же понял Капитан, – из-за четырёхметровых в размахе рогов, представляющих для иных охотников бесценный трофей. Хотя по правилам «Голиафа» ничего уносить из Плейстоцена было нельзя. В «Голиафе», конечно, предоставляли клиентам чучела трофеев, но изготавливали их сами, из 3D-биопринтингового материала.

А самое страшное было то, что этот олень не был усыплён выстрелом, как полагалось по правилам. Он был убит самой настоящей пулей. Убит мастерски: выстрелом в сердце, с левого бока. Пуля попала в нижний край лопатки, чуть выше перехода лопатки в плечо. Смертельно раненый олень ещё прошёл немного по тропе к ручью, о чём говорил кровавый след на земле, но через несколько шагов рухнул.

– Что же вы творите, козлы? – простонал Капитан в ужасе.

И услышал в ответ знакомый голос санитара:

– Я те дам, козлы!..

«Откуда здесь санитары?» – ахнул Капитан, он окончательно проснулся и отбросил с лица одеяло.

Сильные руки уже тащили Романа из койки.

****

«Ну, вот и настало завтра», – подумал Борька, спускаясь со ступеней крыльца во двор.

«Завтра» – то самое место, где ты, стройный и мускулистый, обязательно бегаешь по утрам и легко решаешь все свои проблемы. Да их, этих проблем, по сути, и нет в этом «завтра».

Он вздохнул, огляделся и увидел невдалеке пацана, который уставился на него, словно рассматривал.

– Отличный кастом, – громко сказал пацан.

– Чего? – переспросил Борька.

– Я говорю… Отличный у тебя кастом, – повторил пацан, он подошёл поближе и добавил, словно повторяя заученную из учебника фразу: – Кастомный шмот ценен тем, что отвечает нашим внутренним потребностям.

– В школе учишься? – спросил Борька не без ехидства.

– Да, в выпускном классе уже, – охотно ответил пацан, словно, не заметив оскорбительной интонации вопроса, и спросил в свою очередь: – А это что у тебя в чехле?

– Это пила, – ответил Борька и опустил глаза на чехол, в ту же минуту почувствовав всю неуместность плотницкого инструмента здесь, в этом наступившем так внезапно великолепном «завтра».

Он убрал руку с пилой за спину и пробормотал, объясняя:

– Пила – это такой…

– Я знаю, что такое пила, – перебил его пацан и добавил: – Меня зовут Басилевс. Басилевс Архистар. Можно просто Басс, с двумя «с».

– А меня зовут Борис Морозов, – представился Борька. – Можно просто так и звать, я откликаюсь… Мы только недавно приехали из…

Пацан опять перебил его. Спросил, не дослушав:

– А зачем тебе пила?

Борька на минуту растерялся, но тут же нашёлся:

– Я – хирург в клинике пластической хирургии. На работу сейчас еду.

– Правда? – вскричал пацан, голубые глаза его округлились и стали огромными от изумления или восхищения. – Нет, правда?

– Нет, неправда… Я пошутил, извини, – смутился Борька.

Лицо пацана из изумлённого вмиг сделалось огорчённым.

– А я в медицинский собираюсь поступать, – объяснил он. – Хотел тебя расспросить.

– Нет, я на физика учусь, сори. В универ-сити, – опять извинился Борька и желая загладить свою вину, добавил: – А пила… Это чтобы с девчонками знакомиться.

Его расчёт оказался верным. Подвижное лицо пацана вновь стало заинтересованным. Даже болезненно заинтересованным.

– С девчонками? – переспросил он. – Это как?

– А вот увидишь, – пообещал Борька и пригласил: – Пошли прошвырнёмся? Где у вас тут тусуются клёвые чики?

– Кто? – не понял пацан.

Борис смутился. Сказал, опять извиняясь:

– Басс, извини. Может, я неправильно говорю. Мы только приехали из…

Басс опять недослушал его. Вскричал, успокаивая:

– Да ничего, не тсы! В Москве сейчас много приезжих, тут, считай, все сейчас приезжие.

– Да, китайцев у вас много. И других тоже, – пробормотал Борька скованно и добавил: – Я хотел спросить… Где у вас тут с девушками обычно знакомятся?

– Там же, где и везде во всём мире. В барах или кафе, – ответил Басс. – Можно в бар сходить… Только у меня ни голды, ни кача нет.

Борька глянул на пацана с удивлённым вниманием: тот совсем не смущался отсутствием у него денег, в чём бы никогда не сознались Борькины ровесники в Москве-21. В Москве-21 юлили бы и выкручивались до последнего, но не сознались. Может быть этот пацан – сын или внук «отказников»? Дед рассказывал ему об этом…

С середины ХХI века на планете началось странное, на первый взгляд, движение: дети миллиардеров стали массово отказываться от своих состояний, полученных ими в наследство от родителей. Капиталы свои они перечисляли международному Фонду «Общественное достояние», оставляя себе только проценты с этих капиталов. Объясняли они свой поступок просто: владеть многомиллиардными и даже многомиллионными состояниями, в то время как большинству людей на планете не хватает денег дожить до зарплаты, пенсии или пособия – безнравственно. Да, они так и заявляли средствам массовой информации: «Безнравственно!» И таких миллиардеров, и мультимиллионеров становилось всё больше. Их стали называть «отказниками».

«Может быть, Басс – сын или внук таких отказников? Ведь не спросишь же при первой встрече, а страшно интересно», – подумал Борька и сказал вслух:

– У меня есть деньги! Я приглашаю, будешь моим сталкером.

Пацан его понял и ответил коротко:

– Я согласен.

Они вышли со двора и двинули по улице, тротуары-инвизибул которой к этому времени уже потеряли свою прозрачность и под тяжестью множества ног насытилась материальностью: людей на улице фланировало много. Борька приглядывался к прохожим, к Бассу и к себе, стараясь двигаться так же, как окружающие, чтобы не выделяться из толпы, но понимая, что ему многому надо будет учиться. Они проходили мимо заведений, про которые Басс говорил небрежно:

– Не, этот бар токсичный. Не стоит даже коннектиться.

И Борька не переспрашивал, инстинктом понимая, что заведение это не очень хорошего уровня. Хотя язык в Москве-22 не слишком отличался от его собственного языка. Ну, если только английских и прочих иностранных слов стало больше. Наконец, они вошли, поискали себе место в переполненном зале и сели в баре, на витринах и вывесках которого значилось: «Русская кухня: от пиццы до суши». Борька тут же начал оглядываться, незаметно рассматривая окружающих, а потом повернулся опять к Бассу. Окинул его быстрым взглядом и спросил тихо:

– Ты чего это так сел?

– Как? – испуганно переспросил Басс.

– Как бедный родственник! Вот как! Чего это ты так съёжился-то? Боишься, что ли?

– Не, я не тсу! Я – норм, – стал отнекиваться Басс, ещё больше сжавшись на своём диванчике.

– Тогда слушайте меня, корнет! Локти и колени расставить. Гребень, хвост и остальную шерсть распушить! Словно ты большой и очень значительный. Чтобы все видели. Особенно девчонки, – приказал Борька.

– Слушаюсь, поручик! – в тон ему ответил Басс.

Они засмеялись. Басс расправил плечи и расплёл свои ноги, и сел, развалившись на диванчике. Развалился он, конечно, на придирчивый взгляд, чрезмерно, но для первого раза сойдёт, потом привыкнет и освоится. Борька уже бывал в здешних барах с дедом, и тот рассказывал ему, что тут и как. В этом баре тоже никаких официантов не было. Просто Басс подключился к меню, Борька сделал оплату, и в стене спустя небольшое время открылась ниша, из которой к ним на стол выкатился самый обычный поднос с едой и напитками.

****

Спустя какое-то время Борька решил, что пора заняться делом.

Потому что на них никто не обращал внимания. Ну, совсем никто, особенно девчонки не смотрели, а это было обидно.

Он прошёл на сцену, перекинулся парой фраз с музыкантами, – сегодня был их день, – а когда вокалист согласно кивнул, сходил за футляром с пилой и опять прыгнул на сцену. Как только он открыл футляр, в баре наступила потрясённая тишина. «Ну, то-то!» – подумал Борька, взял пилу поудобнее, замер и поднял смычок.

Дед научил его играть на двуручной пиле – длинной, изначально с двумя ручками для пары работников. Такими пилами в деревнях завсегда валили лес, а потом кроили его на брусья и толстые доски. Дед рассказывал, как долго искал такую пилу, чтобы она была без внутренних трещин и каверн, потом что-то доделывал вручную, где-то шлифовал и подшлифовывал, убирал острые зубья от греха и откручивал одну ручку, чтобы не гасила звук. Способ игры на такой пиле был контрабасовый, так что играть полагалось стоя.

Борька уже просмотрел меню некоторых музыкальных автоматов в Москве-22, чтобы сориентироваться в репертуаре, и понял, что играть надо только классические вещи, потому что другие – точно не прокатят. Не поймут их здесь.

И сейчас он решил сыграть Чайковского. Первые звуки у него вышли неловкие. Он стеснялся, но скоро настроился, осмелел и даже глянул мельком в зал: на него смотрели во все глаза, и это грело самолюбие. И вот тогда и полилась напевная мелодия-глиссандо с её странными, плавными переходами от одной ноты к другой – тягучей, космически-пронзительной ноте, словно звучала сама Вселенная, сама музыка небесных сфер, её волновые вибрации, непознанные и едва доступные человеческому уху. Когда он снял последний звук и выпрямил изгиб пилы, и застыл с поднятым смычком, раздались аплодисменты.

А вот этого он совсем не ожидал и даже растерялся. Неужели они здесь ещё аплодируют? Он нигде пока этого не слышал. Сцену окружила толпа. Ему что-то говорили, но он в потрясении воспринимал голоса, как один звуковой фон. Только когда вокалист потянул его за рукав в сторону и стал настойчиво приглашать попробовать выступить вместе, Борька пришёл в себя, согласился и даже спросил об оплате. Вокалист, смеясь, сообщил, что оплата будет – главное, надо сыграться.

Когда Борька спустился со сцены и сел за свой стол, две девушки, – одна европейка, вторая азиатка, – подошли к ним, чтобы познакомиться. Азиатку звали Юми – она была японка, а европейка сказала, что её зовут Катрин. Скоро они все заговорили о пиле, о музыке, стали смеяться Борькиным шуткам. Только смеялась почему-то больше Катрин, а вот Юми… Тонкая, хрупкая Юми улыбалась очень сдержанно, словно по обязанности, и тогда странная грусть разливалась по её нежному лицу, а глаза становились такие несчастные, что…

В общем, Борька смотрел, как зачарованный.

Потом японке позвонили. Она совсем застыла взглядом, а когда дала отбой, выговорила тихо, объясняя:

– Мне надо уйти. У меня лошадь умирает.

Борька опешил.

– Какая лошадь? На работе? – не понял он.

– Нет, не на работе, а на ипподроме. Моя собственная лошадь, – ответила она.

– Хочешь, я попрошу деда посмотреть её? – сразу нашёлся он.

– А дед у тебя вет? – вместо Юми спросила Катрин.

– Кто? – Борька сначала удивился, а потом понял и ответил: – Да, он раньше был ветеринаром, когда служил в армии. А вообще-то, он животных как-то чувствует. И понимает.

– Хорошо. Попроси деда, конечно, – тут же согласилась Юми и добавила: – Я уже на всё согласна.

****

Такси поехало на ипподром через старые московские дворы.

И в памяти Морозова совершенно неожиданно возник старинный городской романс «Как цветок душистый» – то ли цыганская величальная, то ли армянский танец «Карапет», что напевали на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков все тифлисские кинто, и который потом превратился в салонный танец тустеп «Надя», рассказывающий о девочке-любительнице шоколада. И Морозов хорошо помнил, как уже гораздо позднее, в Советском Союзе, эта «Девочка Надя» непонятными путями трансформировалась в фольклорную «Любку-сизую голубку».

«Любку» в 1960-е годы, – к ужасу интеллигентных родителей, – привозили домой городские дети из пионерских лагерей, где её залихватски горланили деревенские пацаны и девчонки. В деревнях и малых городках «Любка» была традиционной свадебной застольной песней, особенно смешно звучащей на суржике. Под неё же плясали под гармошку, «с выходом». В 1980-е годы мальчишки с гитарами во дворах пели варианты песни – или «Девочка Наташа-аленькие губки», или «Девочка Тося, ты меня не бойся». Но «Любку» их родители по-прежнему любили жахнуть за праздничным столом на Октябрьские или на Майские праздники с непременной подтанцовкой родственников, друзей и соседей.

Советская эстрада тоже не прошла мимо «Любки». На её мотив появились сатирические куплеты: «Нет в столовой рыбы, нет и антрекота, но зато в столовой – две «Доски Почёта». Ещё «Любку» обязательно пели туристы – и это было весело и радостно! А по дороге «на картошку» всем заводским автобусом вспоминались всякие разные «Любкины» куплеты, сразу же придумывались новые, которые тут же забывались для того, чтобы через десяток лет внезапно, но как-то всегда неожиданно, воскреснуть в памяти.