Горпына бесплатное чтение

Предисловие

Обращаясь к героической истории нашего народа, к его славному казацкому прошлому, отображая неуступчивые и свободолюбивые казацкие характеры, мы, являясь соавторами записок казацкого батьки Василя Галайды по прозвищу Куйбан, мало внимания уделили женщинам. В предлагаемой читателю повести казацкого батьки, как можно будет увидеть, сполна устранен этот недостаток, поскольку написана она о женщине, которая не меньше, чем мужчины, достойна того, чтобы ее история стала достоянием широкой гласности. История казачки Горпыны может вполне стать примером поведения и отношения женщины к жизни, которая, зная, что ей надо делать, несмотря на трудности и невзгоды не пасует перед ними, не жалуется на судьбу, не смиренно просит кого-то о чем-то. Горпына делает все для того, чтобы изменить своими действиями судьбу, что свою, что любимого ею мужчины.

В чем же сила женщины? В ее самоотверженности, в отваге, в делании своего дела, как она это видит и понимает, или, может быть, в искренности и в широте взгляда на свое будущее и на будущее ее мужчины. Ответ на этот вопрос дает сама история, изложенная казацким батькой Василем Галайдой, который был лично знаком с Горпыной, несмотря на то, что женщинам не разрешалось быть на Сечи или жить вблизи нее в соответствии с казацкими законами. Тем не менее, это не помешало Горпыне, да и не только ей, а и сотням женщин делать то, что было нужно в сложившихся условиях и что они считали необходимым. И в данном случае лучшие представительницы нашего народа не были жеманными барышнями, не просили смиренно у небес милости, а сами своими действиями добивались нужного результата.

Да, лучшие дочери нашего народа не были характерниками, а были ведуницами или ведуньями, женщинами, которым было в то время, пусть и малой мерой, еще открыто угасающее и перекрученное знание предков. Арийский корень и исток нации был в описываемые времена более ощутим в сынах и дочерях нашего народа. Даже не десятки, а сотни из них слушали и слышали слог «Ор» – слог вечности Бытия, который звучал еще в пространстве и времени, исходя из прошлого, наполняя собой земной эфир.

Лучшие представители наших предков, а действие повести происходит в конце шестнадцатого, в начале семнадцатого века, еще видели в прошлом и скифов, и киммерийцев, и ариев, даже говорили с ними, несмотря на орзнай – время сумерек. Так арии называли наши времена, видя из прошлого доминирующие в них энергии, которые навевались привнесенным на наши земли христианством, магической и ритуальной работой, подрывающей основы нации и народов, проживающих на этих землях.

Мы, отметим, живем на этой земле еще потому, что наши предки из поколения в поколение копили в себе силу, жили, опираясь на себя и на свои способности, на свойственное им понимание мира и событий, в нем происходящих. Казацкие рода тогда еще не были столь подвержены вырождению и внутренней слабости, а некоторые секреты все еще передавались из поколения в поколение.

Тогда, более четырехсот лет тому назад, не была еще так критично прервана нить между поколениями. Травники, знахари, являясь продолжением волховского движения, еще во многих поселениях и местечках на Сечи и возле нее исправно и со знанием дела выполняли свою повседневную работу, только лишь крепчая с годами. В их глазах, когда они смотрели на эти бесконечные степи и землю, которая снискала себе название Дикого поля, еще светилось знание жизни и видение ее совершенно иных горизонтов.

Что жизнь? Лишь промежуток между рождением и смертью. Она, жизнь, лишь возможность многое сделать, проявить то лучшее, что нарабатывается, копится в личности ее непрестанным трудом. В этой работе нет выходных и праздников, здесь все по-честному. Если ты уклонился или чего-то не успел сделать, то наградой тебе будет быстрая смерть или, что еще хуже, тугой татарский аркан и плен, где жизнь тебе точно не понравится. Если мужчины попадали на галеры, то женщин продавали в гаремы, красивых конечно. Турки ведь на самом деле были знатоками и ценителями женской красоты. Некоторые из них попросту паразитировали на молодых наложницах, подпитываясь их энергиями во время полового акта или делали это по-иному с таким же результатом.

Так что рассказы о счастливой жизни в гаремах, которой никогда у пленниц не было, – даже не сказки, а сплошной обман, поскольку на самом деле женщина, пока была молода, считалась только лишь источником удовольствия. Она должна была знать свое место. Если женщина начинала возмущаться или каким-то образом даже не отстаивать, а намекать на свои права, то были сотни способов принудить ее к повиновению. Так что лица красивых женщин в гаремах, смотрящие на нас с экранов, только лишь красивая обёртка, за которой слышатся рыдания, чувствуются полная беспросветность и покорность судьбе.

Не будем больше интриговать читателя. Предоставим слово Василю Галайде и Горпыне. Вдвоем они расскажут о диковинном переплетении судеб и линий жизни, путей и дорог многих людей, в том числе и своих собственных. Ибо переплетение судеб и формирует узор под названием жизнь. И каждый в ней и ловец, и купец, и жертва, если не может и не учится за себя постоять.

Вопросы, отзывы, замечания, предложения, возникшие в процессе и после чтения книги, можно присылать по адресу – [email protected]

Встреча

В жизни каждого человека случаются моменты, когда он к определенному времени исчерпал запас прочности, а накопленные раны, травмы и лишения прожитых лет дают о себе знать, учитывая неточности и совершенные ошибки.

В такие критические моменты жизни ты иногда едва не расстаешься с физическим телом. Недомогания и болезни выводят тебя надолго из строя. С другой стороны, у тебя есть в таком случае время несколько по-иному посмотреть на прожитую жизнь и на себя в ней.

Иной раз к тебе приходит понимание ценности жизни и всего того, что ты делал ранее, пусть и с ошибками. Именно тогда рождается понимание того, что для продолжения начатого тобой надо выжить и жить дальше, но уже по-другому, как человек, обретший знание жизни и того, как надо в ней поступать.

Часто случается, что именно в такие трудные минуты мы порой встречаем в жизни людей, которые только лишь тем, что находятся с нами рядом, уже во многом способствуют нам, предоставляя кров, пищу, дружеское участие и совет.

Василь Галайда

Под конец многотрудной и интересной жизни, а мой возраст уже подошел к девяноста годам, ты как никогда ощущаешь, что времени до ухода остается все меньше, а сделать предстоит все больше. Иной раз, оглядываясь на прожитую жизнь, ты понимаешь, что многое сделал не так, как надо было бы, но в тоже время ты отчетливо осознаешь, что не мог это сделать по-другому. С высоты прожитых лет, когда ты, глядя на себя в молодости, видишь лихого казака, привыкшего прокладывать себе в жизни дорогу саблей и копьем, ты понимаешь, что тот, кем ты был, не понимал многих прописных истин. Как выжил тот казак, ты и сам не понимаешь. Сеча за сечей, рубец на рубце и это притом, что ты с четырех лет занимался исправно казацкой наукой под руководством одних из самых лучших и искусных казацких батек.

Я, Василь Галайда, был приемным сыном казака-характерника Славка Задериги из рода потомственных казаков. О тайне своего рождения я узнал только лишь после того, как мне исполнилось двадцать семь лет. Отец одно время возглавлял курень казацкой разведки, а потом, когда ушел оттуда по ряду причин, занялся характерництвом, давней казацкой наукой. Правда, не уберегла она его от ранней, как я считаю, и смерти. Да и что для казака-характерника возраст в шестьдесят пять лет? Это почти что начало пути к себе сильному, смелому и уверенному мужчине. Это я понял на своем опыте, когда уже многое прошел в жизни, долгое время тренировал казаков из куреня казацкой разведки, после чего в 1637 году вынужден был покинуть Украину и переселиться на Дон. Почти четыре года я провел в тамошних местах, но любовь к Украине не дала мне долгое время находиться вдали от дома. Слишком явственно и четко проплывали перед моим взором пейзажи Великого Луга, Хортицы, днепровских плавней, без которых я не мыслил своего существования.

Несмотря на опасность, грозившую мне, я вернулся в родные края, побывал на Сечи, построил себе несколько домиков в глухих местах днепровских плавней, и чуть было не погиб. Помогли мне ученики. Если бы не Куйбида, не Яр Козима, не Гнат Янинец, не дожил бы я не то, что до девяноста лет, не перешел бы порог и семидесяти двух лет. Хуже всего то, что против меня работали не турки, не татары, а свои же люди, тоже казаки, но не желающие, чтобы казацкий батька, который почти шестнадцать лет возглавлял с 1622 года круг казацких батек на Хортице, вновь вернулся к прежнему действию.

Казацкая сила тогда постепенно теряла в кондициях. Многие пошли под поляков, некоторые склонялись к московитам, были на Сечи и сторонники турок. Сложное было тогда время, когда после разгрома казацких восстаний не было предводителей, которые, как тот же Сагайдачный или Самийло Кошка могли бы изменить складывающееся и сложившееся положение дел.

Украина тогда замерла в преддверии новых битв, которые отчетливо видны были в пространстве времени, если быть способным видеть прошлое и будущее. Богдан еще не пришел. Он даже не думал еще о том, что ему вскоре придётся делать. Многие же казацкие воины разбрелись в поисках лучшей доли. Некоторые из них отправились в Европу, некоторые ушли, как я, на Дон или в Персию, подались в Молдавию или в Карпаты, даже в Турцию и в Грецию. Умелые воины ценились везде. Им хорошо платили за работу. Казаки были неприхотливы, выносливы, умны и терпеливы. Я же в те годы уже перешел порог семидесяти лет. Силы не потерял, как и быстроты в движениях, но не учел коварства врагов, попал в засаду в плавнях и был тяжело ранен. Ранение не оставляло мне шансов на жизнь, если бы не одно «но»…

Это «но» заключалось в том, что казаки из моего окружения, а, потомки, в казацкой среде знали все и обо всем, узнали, что есть в районе Канева, в тамошних лесистых местах, одна женщина. Женщина эта не простая, а внучка одного из самых искусных в прошлом лекарей на Украине. Митрий Джалиба, который называл себя Митшей, один из самых удачливых в свое время казацких атаманов, после того, как повесил саблю на стенку, переселился в те края и занялся лекарством и целительством, продолжая традиции предков. А какие тогда были традиции в наших местах? Только лишь волховские. Время волхвов ушло, но не все было так однозначно. Сумерки в виде панской Польши пока еще до унии 1569 года не опускались на наши земли. Здесь жили прежним укладом, поминая предков, давних богов или продолжая еще волховские традиции.

Так вот, решили меня мои товарищи и помощники по речке на чайке доставить до места. Подлечили немного так, чтобы я не умер в дороге, подвезли вначале на Хортицу, где батьки казацкие издавна проживали, но потом, рассудив здраво, учитывая складывающиеся обстоятельства, решили не рисковать и повезли вверх по Славуте. Было это ближе к началу осени, когда солнце уже не так ярко светит, нет жары, а к ночи уже холодает. Я не очень-то и хотел путешествовать далеко от привычных мест. Считал, что отлежусь и сам справлюсь со своим излечением, но и Остап Куйбида, и Яр Козима, которого кликали Янычаром и Савелий Малашко, – все, как один, были за то, чтобы увести меня из мест, где они не могли полной мерой гарантировать мою безопасность.

Можно было бы, конечно, податься на зимовку в Чигирин, в Черкассы или куда подальше на север, но решено было меня доставить к Горьпе. Так звали внучку Митрия, который долгое время жил в районе Канева, укрываясь в волховских местах. Именно на Горпыну мои товарищи возлагали особые надежды. Наверное, в те года не было на Украине более искусной целительницы, исправно делающей свое дело, хотя, как говорили, Горпына отошла от дел. Ее помощники и помощницы тогда продолжали давнее ремесло, сама же Горпына, как говорили, возилась с внуками, а если и помогала, то только лишь советом, да подсказкой. Правда, Горпына все еще собирала и сушила травы, готовила из них снадобья, даже изредка, когда считала нужным, занималась лекарским делом. К ней еще недавно приходили люди, которым вообще не светило какое-либо выздоровление. Если Горпына, глядя на них, говорила «за тебя не возьмусь», значит, помощи больше ждать было неоткуда.

Горпыне, когда меня к ней доставили казаки, было шестьдесят пять. Но женщина эта выглядела моложе своих лет. Морщины, как казалось мне, когда я на нее смотрел при встрече, обошли своим вниманием ее лицо. Молодость силовых энергий все еще читалась на лице женщины. Глаза смотрели озорно и весело, а взгляд, казалось, пробирал до костей. Видела Горпына внутренние органы у человека, если хотела, конечно. И что было ее особенностью, умела она управлять способностями, поскольку видеть все то, что творится вокруг, накладно. Тонкий мир, его планы и слои, когда ты их воспринимаешь, являют для тебя совершенно иную реальность. И реальность эта, если к встрече с ней ты не готов, может всерьез навредить, укоротив сроки жизни. Если же ты и вовсе не готов или попал под чье-то управление, а желающих поруководить тобой всегда хватает, в таком случае ты попросту можешь сойти с ума или закончить жизнь самоубийством. Таких примеров в казацкой среде было достаточно на моем веку.

Если честно, я тогда не очень-то и хотел ехать к Горпыне, но деваться было некуда. Я, что отчетливо знал, должен был жить. У меня было слишком много важных дел. Преждевременная кончина в мои планы точно не входила. Поэтому я, проверив все возможные варианты, все-таки решил последовать совету друзей и товарищей. Мне пришлось для этого слегка заглянуть в прошлое Горпыны, но лишь настолько, насколько это было нужно для принятия такого важного для меня решения. Вглядываясь в прошлое, я увидел вдруг глаза мужчины, внимательно смотрящие на меня. В них читались живой ум, сила и опыт, а еще во взоре присутствовала сила жизни. Что я точно знал, этот мужчина волхв или был каким-то образом связан с ними. Он же, глядя на меня, только лишь усмехнулся и сказал: «ты знаешь, что делать».

Да, я знал, что делать. Знал, что мне нужен примерно год, а лучше два, чтобы восстановиться и вновь взяться за дело. Также я отдавал себе отчет в том, что в сложившихся обстоятельствах я не мог это сделать на Сечи и на Великом Лугу. Условия и среда не позволяли. К тому же не все казаки были рады мне. Круг черных характерников, а их влияние тогда на Сечи усилилось, не желал, чтобы я и мои помощники занимали какое-либо положение, тем более в курене казацкой разведки, в котором я продолжительное время был чем-то вроде наставника, поскольку не так давно тренировал казаков из куреня. Существовала конкуренция среди казацкой старшины и батек, и немалая. Все «хлебные» должности, так или иначе, курировались теми или иными ведущими казаками. Можно назвать их казацкой старшиной. Казацкие батьки, как я, все больше теряли свое влияние, особенно после поражения казацких восстаний.

Новые лица из числа казацкой старшины, я знал это точно, не рады были мне, моим ученикам и помощникам, продолжавшим начатое мною дело. Ситуация на Сечи, как и на всей Украине, была сложная, поэтому я, скрипя сердцем, согласился на переезд на новое место. Места, где проживала Горпына, а это было под Каневом, в те года были глухие и в какой-то мере забытые. Тут еще можно было слышать давние напевы, даже, присмотревшись, видеть через прошлое бывших хозяев здешних мест – волхвов. Леса, урочища, холмы, рядом Днепр с его заливами и протоками. В общем, было где укрыться от лихого глаза и отсидеться некоторое время, занявшись своим здоровьем. А то, что мне его следовало привести в порядок, не подлежало сомнению.

Тогда я с трудом передвигался, поскольку был ранен в ногу в стычке. Если бы только нога. Задели и в грудь, и в руку. Вскрылись давние раны. Было, о чем подумать мне, пока я не мог толком передвигаться. Конечно, скрывать нет смысла, лезли мысли о смерти. Чей-то голос мысленно уведомлял, что пожил я уже достаточно, что пора уже не беспокоить землю опорой на нее. Приходилось предпринимать все необходимое, чтобы не сломаться внутри, поскольку, если сломаешься, просядешь, в таком случае все средства и методы, все настои – пустой звук. Не помогут они тебе, сколько не пей. В данном случае важны внутренний стержень, скелет и каркас личности, ее опора на себя. Если энергетически они в достаточной мере наработаны, в таком случае у тебя есть шансы, и неплохие, выздороветь.

Савелий Тростинец, казацкий батька и умелый лекарь в одном лице, которому меня показали на Хортице, только лишь вздыхал, глядя на меня. И он, и я уже знали ответ. Савелий, глядя чуть мимо меня, только лишь спросил:

– И где тебя угораздило?

– Возле плавней в засаду попал.

– Теряешь былые навыки, – сделал вывод Савелий. – Или, – казацкий батька слабо прищурился, – кто-то из помощников тебя предал. Не рассматривал такой вариант?

– Пришлось.

– Ответ получил?

Я кивнул.

– Я так и думал, – вздохнул Савелий. – Лет бы двадцать назад я тебе сказал бы, чтобы ты у нас на Хортице остался, но сейчас не поручусь. Опасно. В твоём случае дело даже не в татарах… Ты казак еще прежней закалки, круг батек на Хортице возглавлял не так давно. Вот и не любят тебя…

– Не женщина, чтобы меня любили.

Савелий скупо усмехнулся.

– Так не перевелась еще казацкая сила?

– А ты землю и воду послушай, может, что-то и услышишь.

– Тогда мы поняли друг друга.

Примерно такая беседа у меня состоялась с Савелием, с казацким батькой, который жил на Хортице в те года, являясь, как и Яков Солова ранее, хранителем казацких таинств и дубов, которые пока еще вольготно росли на острове.

Несколько недель до первых холодов я провел на Хортице, а с началом осени в обществе помощников совершил переход под Канев. Дался он мне тяжело. И дело не в годах, а в том, что я начал тогда внутри резко сдавать. Так всегда бывает: держался, держался, а потом, когда спотыкнулся, все проблемы и начались. Ходил я тогда не на легких ногах, тяжело дышал, но все равно усмехался, глядя на знакомые пейзажи. «Прикипив» я, как говорят, к здешним местам. Радовали они мой глаз, хоть и тяжело было. Иной раз круги перед глазами вставали, начиналось головокружение, тогда я приседал, чтобы отдохнуть. Спутники мои вместе со мной располагались на привал. Хотели друзья-товарищи меня на носилки положить, но я отказался. Шел сам, как мог. Упрямства, как говорил Остап Куйбида, мне было не занимать.

Честно говоря, я толком и не помню, как добрались мы до места. Время околополуденное было. Казацкая чайка свернула, поднимаясь по Славуте, налево. Мы вошли в устье Росавы. Речка, петляя, несла свои воды в Днепр. Здесь было тихо и раздольно. Мне тогда показалось, что мы прибыли в какой-то забытый людьми уголок. Поселений выше Черкасс было не так и много. Людей на берегу не было видно, но ощущения иной раз обманчивы.

Руководил тогда мероприятием Остап Куйбида. Он знал, куда направить чайку. Был здесь, как сам говорил, не так и давно. Яр Козима соблюдал спокойствие и был сдержан, но после того, как мы уже час неспешно продвигались вверх по течению реки, не выдержал и он.

– Остап, скоро уже на месте будем?

– Как только, так и сразу. К обеду прибудем.

– Лес да лес везде, – заключил Яр и замолчал.

– Укромные места, хоть и не степь, – согласился с ним Остап. – Еще один поворот и будем на месте.

– И как ты их считаешь? Мы же уже не один десяток их миновали.

Остап молчал. Как бы в подтверждение его слов речка, слегка повернув, открыла глазу новый пейзаж. К ней среди лугов и лесочков подходило, неуверенно ютясь возле воды, небольшое поселение. Усмешка мелькнула на лице Остапа.

– Оно что ли? – спросил Яр и сам себе ответил: – Похоже, прибыли.

– Суши весла. Подплываем, – рассеял всякие сомнения Остап.

– Поляки здесь есть? – продолжал расспросы Яр.

– Раньше не было. Сейчас не думаю, что что-то изменилось. Хотя все может быть. Ты с батькой остаешься, а я мигом. Тетеря, за мной. И не отставай.

Остап нахмурился, слегка покусывая губу, что было у него признаком некоторого нетерпения и желания поскорее рассеять всякие сомнения по поводу места, куда мы прибыли. На берегу нас давно уже заметили. Честно говоря, путники, такие, как мы, по всему видно, были нечастными гостями в здешних местах.

Куйбида, не успела чайка уткнуться носом в песок, соскочил на берег и направился к Горпыне. Вскоре он вернулся вполне удовлетворённым, но продолжал слегка хмуриться, даже покусывал ус, тем не менее, сообщил:

– Поляков нет. Горьпа на месте. Сказала, чтобы мы к ней в дом зашли.

При этом Остап почему-то выразительно посмотрел на меня.

– Да ты не молчи. Что Горпына хочет?

– Каким-то образом узнала, что ты явишься. Так и спросила меня: Василя что ли привезли? Ты же ее не знаешь. Имя свое ей не говорил.

– И что? – спросил я Остапа.

Тот только лишь вздохнул и рукой махнул, мол, сам с ней поговоришь.

Выбрались мы на берег, зашли в хату, которая жалась поближе к лесу, стоя отдельно от остальных. Сразу было видно, что дом особенный. Кровля дома с одной стороны накрывала веранду, а на ней, подвязанные к столбам и брусьям, были развешены пучки трав. Так что точно можно было догадаться о том, чем занимаются хозяева.

Уже на подходе к хате из нее вышел хозяин. Мужчина без улыбки смотрел на нас. Страха в нем не было, особой расположенности тоже. Мы поздоровались и нарвались на ответ:

– Кто вы такие и куда путь держите?

Мужчина, стоявший перед нами, был суров и спокоен. Годков ему было точно больше шестидесяти, но выглядел он молодо.

– Казаки мы, – за всех ответил Остап. – Надобно нам к Горпыне.

– Коли надобно, проходите, – после некоторой паузы откликнулся мужчина. – Горьпа, – позвал он. – Вышла бы. К тебе люди пришли.

Горпына не заставила себя долго ждать. Я, когда увидел хозяйку, слегка оторопел. На порог вышла моложавая женщина, совсем не бабушка. Следы былой красоты все еще присутствовали на ее лице. Оно было спокойно и сурово, но, несмотря на это, на нем проглядывался интерес к нам, особенно ко мне.

– Казаки наши места навестили, – усмехнулась Горпына, подойдя к нам. – Наш дом на время станет и вашим. Будьте гостями. Я верно говорю?

– Верно, – откликнулся муж Горпыны, Якуб Колыба. – Гостям рады, да с дарами.

– Своего дадим, но и чужого отведаем, если предложат, – усмехаясь, заверил хозяев Остап.

Бога здесь не поминали. Не было принято. Жили еще старым укладом, который в округе, как я увидел чуть позже, уже сменился новым. Хозяева быстро накрыли стол, как говорится, чем богаты, тем и рады. Немного выпили, потом закусили, затем поговорили на разные темы, как же без этого, только лишь после всех важных дел перешел Остап к главному. И только он это начал делать, только хотел Горпыне сказать, зачем прибыли, как она жестом его остановила и говорит:

– Казаче, я все знаю. Вы тут с Якубом поговорите, а мы с батькой, – устремила свой взор на меня Горпына, – потолкуем о жизни, о том, что делать надо, чтобы в силе жить долгие годы.

Сделав жест мне следовать за собой, Горпына вышла из хаты. Вышли мы на веранду и там за сколоченным столиком устроились на скамьях друг напротив друга. Первой беседу начала Горпына.

– Вижу, что прибыл ко мне надолго. Не хочешь, чтобы я тебя лечила. Отсидеться в наших укромных местах тебе не помешало бы. Вот что скажу: годок, а то и два, по-хорошему, надо бы для того, чтобы ты вновь силу в себе почуял и поздоровел. Прежние раны, как я вижу, вскрылись.

– Не знаю, что ты за лекарь, но прошлое, будущее, а также органы внутренним взором видишь.

– И все-таки расскажи мне кратко, как тебя угораздило в переделку попасть?

Я вздохнул, скупо усмехнулся, обращаясь вниманием к минувшим событиям, и кратко изложил их Горпыне, которая внимательно меня слушала, и что я видел, смотрела их внутренним взором по моему рассказу. Когда я закончил, вздохнула теперь уже Горпына.

– Вели тебя еще из Крыма, когда оттуда к Великому Лугу шел.

– Знаешь эти места? Туда же женщин не пускают…

– Была на Лугу, многое видела, – усмехнулась Горьпа. – На Сечь, правда, не заходила, но в плавнях в молодости побывала.

Я удивился тогда.

– Отчаянная ты, если там, где женщинам запрещено появляться, все же была.

– Тот татарин, с которым ты договорился о том, что он тебе поможет, дело свое сделал, а вот сын его отца подстерег. Сын и сообщил кому нужно, что ты в гости прибыл. Да, страха в тебе нет. Чего в Крым подался? Жить надоело?

– Травы растут в Таврских горах (одно из названий крымских гор, произошедшее от племен тавров, ранее заселявших те места). Травник и лекарь я в одном лице. Мне травы, некоторые минералы, как воздух, нужны.

Горпына слегка прищурилась.

– Мстить за Данила будешь? Выбрал твой помощник раннюю смерть, пойдя с тобой.

– Я отговаривал, но он – ни в какую. Пойду с тобой и все. Вдвоём, конечно, легче.

– Если вас подстерегли на подходе к Лугу, значит, все было заранее предусмотрено.

– Хорошо, что Остап с казаками вовремя подоспели. Не говорил бы с тобой сейчас, если бы этого не случилось.

– За тобой по пятам следовал отряд из двадцати сабель. Вижу, что не одни татары.

– Им деньги за мою голову заплатили. Сброда разного по Дикому полю рыщет немало. Разбой – одна из статей дохода.

– Почему же на тебя раньше не напали, когда ты от Перекопа, к примеру, пару переходов по шляху не прошел? Никто бы тебе, случись нападение, не помог бы.

– Думаю, тогда еще не знали, что я в путь отправился. На время мне удалось сбить противника со следа. Думали, что я остался, а когда в укромное место нагрянули, где вроде бы я притаился, меня там не было. Вот и пустились вслед за мной по пятам.

– Все равно что-то в твоем рассказе не сходится. Ведь достали тебя не башибузуки, а местные, почти казаки.

– Отрядов на Великом Лугу немало имеется.

– Не хочешь ты видеть правды, не хочешь. Я вот, что тебе скажу, Василь. Месть идет по твоим стопам. Не стали тебя трогать потому, что кто-то из преследователей опередил тебя и предупредил твоих врагов. Они тебя и встретили…

– Да, не ждал я, что удар получу не в спину, а в грудь. Засада на границе луга была сделана так, что заранее не определишь, где она. Чувство у меня на подходе к Лугу было, что не все хорошо будет. Я тогда дальней дорогой пошел, а не сразу напрямик с Данилой направился. Шли быстро, по сторонам особо не оглядывались. Данила бы и бегом помчался бы, но я уже не тот ходок был, что раньше. Уже родные места и тут засада.

– Ты не расстраивайся, что пришлось былое вспомнить. Рано ты, казаче, саблю на стенку повесил.

Я вздохнул.

– Данилу застрелили почти в упор, всего двадцать восемь лет парню было. В меня не попали. Пуля только лишь зацепила, но кровь пустила. Я упал. Четверо тогда из засады вышли. Один говорит: «Старый казак убит», а второй ему отвечает: «Этот черт живуч. Надо его копьем или саблей добить, чтобы наверняка было. Осечки быть не должно». Меня спасло то, что не сразу все вчетвером ко мне направились. Если бы гурьбой навалились, то навык и не помог мне. Ослаб я, да и бойцы были не из последнего десятка. Я выжидал до последнего, а потом проявил остатки силы. С первым, кто ко мне подошел, я сразу управился, второй замешкался и ошибку допустил. Я, хоть и немолодой уже, а успокоил его. А вот с двумя теми, кто за ними шел, жесткая схватка вышла. Я выжил, но был ранен и истекал кровью. Сам не знаю как до Луга все же добрел. Истек бы кровью, но тут Остап подоспел. Он с казаками меня и спас.

– Казаки, что на тебя напали, в Войске были?

Я усмехнулся.

– На тот час к полкам не были приписаны. Разбоем занимались и сходным с ним промыслом. Ты же знаешь, всякие есть. Команда, как Остап потом рассказал, еще та подобралась: два наших, татарин и турок крещенный. Заказ на мою смерть поступил от характерника Зотия Безбарвы. Его еще на Сечи Шмаргуном звали.

– Чем ты ему не полюбился?

– Давние счеты. Я магией не занимаюсь, под нос себе заклятия не шепчу, дело делаю. Пока я казаков из куреня казацкой разведки тренировал, ему подобным хода не было. Я нечистоплотных и хитрых видел издалека. Батькой Шмаргун так и не стал, несмотря на то, что магией занимался. Я ему говорил: кинь ты это дело, не копи темную хару (силу). Не слушал меня Зотий.

– Ему воздастся.

– В этом я не сомневаюсь. Придет время, когда придется ответ держать за свои дела.

– Ты Остапу сказал, чтобы Зотия пока не трогали…

– Остап еще очень молод. Ему нет смысла в наши счеты вникать, тем более в них участвовать.

– Вижу, что что-то задумал.

– Данила ни за что погиб. Он вообще жить еще не начал. Теперь мне и за себя, и за него прожить надобно.

– Советом тебе посодействую, если возражений не будет с твоей стороны. Вижу, что травы с собой взял и не только. Сам лечиться решил?

– Если о «ночлеге» договоримся с тобой в здешних местах.

– Придумаем что-нибудь, но у меня есть условия, батька.

Я усмехнулся. Горпына между тем повела такую речь.

– Года полтора, а еще лучше два, тебе придется в здешних краях пожить. У нас тихо, глухо и пока еще не слишком суют нос в жизнь людей, которые меня окружают. Места глухие. Народа мало. Меня в округе все знают. Чуть что, ко мне за советом. Я не лечу за редким исключением. Мои помощники и ученики дело это делают, но им начинают жизнь отравлять и со свету сживать. Я же, как видишь, тоже магией не занимаюсь, не ведьма и, что больше всего злит моих конкурентов, не собираюсь свое влияние распространять на тех, кто ко мне ходит.

– А что паны, что староста?

– Эти пока меня не трогают. Сами иногда ко мне заглядывают… Делают вид, что нет меня. Места здешние дикие. Я тут в окрестностях все знаю. Тебя поселю так, что не найдут.

– А служители Христа?

– Пока не досаждают, но тьму вокруг себя распространяют. Их здесь совсем нет, ни православных, ни католиков, ни этого поветрия морового – униатов. «Дети божьи», все под себя. Если не униат, не католик, то жить в Речи Посполитой спокойно нельзя. Либо на Запорожье бежать, либо на Дон. Можно, конечно, и куда-то на окраины Московии, где не слишком сильна власть бояр да царя, но там татары.

– Есть, по тебе вижу, в округе ведьмы…

– Досаждают, но отбиваюсь. Война идет и ночью, и днем. Недавно наехали на моих помощников. Михайлу, одному из местных жителей, внушили мысль, что ему надо убить Оксану, помощницу мою за то, что она вроде бы не так его детей лечила. Наваждение наслали на Михайла.

В глазах Горпына появилась грусть.

– Задел сильно? – поинтересовался я.

– Насмерть не зашиб, но ранил, а потом и сам не мог понять, как такое произошло.

– Выяснила кто?

Горпына кивнула.

– Хочешь, чтобы мы с тобой вместе поговорили с известной тебе особой?

– Посмотрим, батька. Сейчас, что я точно вижу, тебе не до этого. Ты располагайся, как дома. Лечиться будем. Не волнуйся, я тебе свое лечение навязывать не буду. Только совет и диагностика. Сам, как я вижу, на уровне угрозу не обнаружишь. Травок с собой мешок привез и снадобий, кореньев всяких…

– Не зря же я в Крым ходил.

– Места рассечений и повреждений срастись должны, как следует. Слаб ты. Сила жизни покидает тебя. Организм уже не так быстро, как раньше, раны заживляет.

– Что посоветуешь?

– Вначале надо посмотреть, что не дает ему возможности должным образом это делать, а потом уже травки пить и снадобья принимать.

– Полагаешь, что не только в ранениях дело?

– Устал ты, очень устал. Груз накопленных проблем дает о себе знать. Все вместе, когда приходит время, сказывается.

– Тепло и кров предоставляешь, выходит?

Горпына кивнула.

– Митша во сне дал о себе знать. Когда я с ним в мысленную беседу вступила, он не только о тебе предупредил, но и намекнул на то, чтобы я позаботилась о тебе. Казак казака видит, пусть и через время.

– Митша твой учитель?

– Дед, друг, а учитель в последнюю очередь. Он не считал меня своей ученицей, все внучкой называл. Не хватает его, сколько уже лет прошло. Нет ныне таких людей. Мир все больше погружается в саван темных энергий. Слуги Христа навевают тьму. Близится битва. И ты, и я это знаем, как и исход.

– Ты знаешь, кто поведет казаков на бой?

– Ты тоже, но не будем произносить имени вслух. Если ты выздоровеешь и сил наберешься, то сам все своими глазами и увидишь.

– Казаки денек-второй поживут у вас, а потом, как удостоверятся, что все в порядке, уедут. Не возражаешь?

– Могут и три-четыре дня пожить. Помогут нам. Здесь тебя опасно оставлять. Места есть более укромные, где можно и зиму пережить, и себя в порядок привести.

– Что ж, я согласен. Поживу у тебя, пока не выгонишь.

– Не усидишь ты тут долго, на Сечь и в плавни потянет. О Франции мне расскажешь. Вижу, что жил там долго.

– Расскажу, коли послушать захочешь.

– Воин ты, умелый воин, былые навыки, правда, подрастерял, но это дело наживное.

– Лекарь я, как и ты.

– Лекарь не пекарь и не бондарь, – вздохнула Горпына. – На первый раз обо всем поговорили. В хату пойдем. Заждались нас. Хлопцам скажи, что договорились обо всем.

– Злотыми за постой заплачу.

Горпына усмехнулась.

– Хочешь, чтобы я обиделась?

– Тогда дам на инструмент денег.

– Вижу, что не бедный ты.

– Не отказывайся. Если не тебе, то детям и внукам пригодятся злотые.

– Ладно, почти согласилась. Умеешь убеждать. Налогов с нас все больше сдирают, хоть и глушь. Никак не нажрутся старосты. Хотя панщины нет пока. Хорошо, что не доживу до того, как это случится.

– Знаешь, когда умрешь?

– Догадываюсь. Могу и раньше уйти, но врагам такой радости не доставлю.

Я кивнул, а Горпына сразу же встала из-за столика и направилась в дом, а я пошел за ней. Так первый раз в своей жизни встретился я с Горпыной, женщиной, которая по мере того, как я больше узнавал о ней, раскрывалась передо мной во всей своей красе, в первую очередь в красоте характера и поступков, которые она совершала.

Пробыл я в здешних местах почти два года. За это время, как говорят, много воды утекло. Перезнакомился я со многими местными жителями, да и так получилось, что рассказала мне Горпына несколько историй из своей жизни, которые, как только я их услышал, решил записать, когда будет время. Время нашлось у меня лишь в возрасте девяноста лет. Именно тогда я вновь обратился к истории Горпыны. Скажу сразу, что история ее жизни не менее захватывающа, чем история жизни казака, который воевал и везде побывал. Да и не сказать о женщинах, как я вижу, вглядываясь в будущее, было бы в корне не верно. Ведь будущих казаков, каких-никаких, вынашивают и рождают женщины. И закалка у женщины иной раз должна быть еще крепче, чем у мужчины.

Ведь мужчина может за себя постоять, оружие в руки взять, а у женщины сабля – брови черные, да усмешка и насмешливый взгляд. Как посмотрит, так и поблагодарит, отметит для себя: с этим может что-то получиться, а от этого надо подальше держаться. Правда, Горпына такая девушка и женщина была, что и саблей умела управляться, а виной тому был дед. Именно он многому научил внучку. О деде Горпыны мой следующий короткий рассказ, чтобы было понятно, откуда такая умная и знающая Горпына взялась. Наука казацкая и волховская, которую женщинам не показывали, была преподана Горпыне, правда, не сразу. Митша в данном случае шел против понятий и правил, бытовавших в казацкой среде. Он знал, что делал, и знание это со временем проросло во внучке. Тут, как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Куда стрелу из лука направишь, туда она и полетит.

Знахарь

Что можно сказать о человеке, который немало казаковал, многому научился, побывав далеко за пределами Украины, освоил лекарскую практику и стал целителем? Его дорога в жизни – помощь казакам и многим из тех, кто к нему обращается.

Что можно сказать о его детях и внуках? Только лишь то, что в любом случае, хотят они того или нет, а ремесло, выбранное для кого отцом, а для кого дедом, оставляет на них и на их судьбах и линиях жизни неизгладимый след.

Что можно сказать о внучке знахаря, искусство которого с годами только лишь совершенствуется и оттачивается, а в чашу опыта падает очередной изумруд?

Она, хочет того или нет, только лишь его продолжение. И, как стрела из лука, поражающая цель, летит туда, куда ее направит умелый стрелок.

Иван Сутима, в прошлом лихой казацкий атаман и характерник, выбрал свой путь. Он своими действиями во многом определил судьбу и детей, и внуков. Не все они пошли по его стопам, не все дожили до его лет, никто из них, как отец и дед, не взял в руки дубовый посох и не начал лечить.

Лишь внучка – как степной цветок, распускающийся под светом солнца, несмотря на невзгоды, продолжила дело деда как понимала, могла и умела.

Василь Галайда

Переночевали мы у хозяев, кто в хате, а кто в сарае, который рядом стоял, а поутру Горпына и говорит, к нам обращаясь, мол, здесь жить почти опасно. Надо бы в лес пойти, да избушку в нем охотничью найти, да не одну… Остап, как главный группы, то на меня, то на Горпыну, то на Яра поглядывает, но молчит. Да и что говорить? Как хозяева скажут, так и будет. Хозяин остался, а Горпына повела казаков по тропкам-дорожкам, что к лесу вели, а потом и в лесу между деревьями да полянами вились, на восток, туда, где бежал привольно, неся воды, Славута-Днепр. Я ходить тогда не мог долго. В хате остался вместе с хозяином. Как я понимал, именно в тех местах, куда Горпына группу вела, мне и предстояло зимовать.

Хозяин, мужчина не очень-то и словоохотливый, тем не менее, делами позанимавшись, решил побеседовать со мной. Уселись мы, как и вчера с Горпыной, за столик, что на веранде был, тут Якуб, глядя чуть мимо меня, беседу-то и завел. На меня глядит хитро, ус поглаживает и поправляет, все присмотреться хочет. Якуб в прошлом казак и казак умелый и справный, почти лихой по молодости. Был и десятником, и сотником, мог и дальше пойти, но не захотел. Он на три года старше Горпыны, но годы пока еще не слишком тревожат его лицо морщинами. Якуб силен и боевит. Казацкое в нем только лишь набрало силу и теперь, насколько это можно, хозяин проявляет это в работе. По хозяйству ведь всегда дел хватает.

Беседа, начавшаяся где-то после полудня, когда Якуб уже много по хозяйству сделал, течет, как река, неспешно и размеренно. Якуб не торопится, меня расспрашивает, да и о себе не молчит. Многое от него узнаю. Дети, а их у супругов пятеро, давно с ними не живут. Разошлись по свету в поисках лучшей доли. Одного сына уже убили. Говорит Якуб об этом спокойно. Боль утраты не тревожит его. Он понимает, война есть война. Если ты стал казаком, кинул жребий, значит, ты получаешь в соответствии с выбором все, что причитается. И тут, как говорится, или пан, или пропал. Пропавших, это знают все, гораздо больше, чем людей, которые выкрутились и выжили.

Двое оставшихся сыновей живут один в Черкассах, другой в Белой Церкви. Дочери вышли замуж, также подались в мир. Иногда Якуб и Горпына видят внуков, но уже два года как такой радости сыновья и дочери им не предоставляют. Правда, вместо внуков у них в доме Светанко, сирота, но парень смышлёный и быстрый. Ему уже шестнадцать вскоре исполнится. Светанко все умеет делать, глядит на меня с интересом, хочет побеседовать, но не решается пока что подойти. Надо ведь дать гостям осмотреться. Светанко, как я вижу, и сам хочет казаком стать. Правда, пока не решается об этом заявить. Восторженно он глядит на Остапа, но еще с большим восторгом – на его помощников. Колоритные казацкие типы привлекают к себе внимание. В ушах у Стаса Кочериги кольцо, длинный казацкий чуб заведен за ухо, казак все время подмигивает Светанку, как давнему знакомому, мол, не смущайся, говори, если что надо.

Не отстает от Стаса Тимко Сваргун, первый помощник и лучший друг Остапа. Он пострижен под горшок, серьги нет в ухе, но справа на кончике уса болтается украшение – небольшая серебряная бусинка. Светанку все время хочется спросить, и чего это Тимко носит так это украшение, но он сдерживается. Признак дурного тона и низкого поведения сразу же надоедать гостям расспросами. Поэтому, как я вижу, Светанко выжидает, улучшая момент для того, чтобы уместно было задать интересующие его вопросы. Шустрый и быстрый, Светанко знает все и обо всех жителях небольшого поселения, притаившегося возле леса. Рядом поля и луга, пахотных земель почти нет, но, если постараться, то что-то можно найти для хозяйства, чтобы вбросить рожь или пшеницу.

Тихо здесь, тихо, привольно и дико. Жизнь, как кажется тебе, обошла стороной здешние места, забыла их, а время остановилось. Леса стоят в своей первичной красоте. Они едва-едва начинают менять свой наряд, Листья еще не падают с деревьев, только лишь начинают понемногу менять свою окраску, вписываясь и поддерживая таинство осени, которое вскоре проявит себя во всей своей силе. Еще тепло, даже жарко здесь, под сенью деревьев и вблизи воды. Днепр, хоть и течет не так близко, все равно ощущается. Великая и могучая река как бы набирает силу, вбирая в себя сотни и тысячи речушек и речек, впадающих в нее. Днепр-Славута, – лучшее, что у нас есть. Его течение постоянно, как время, которое также постоянно проходит, награждая нас морщинами и знанием мира к концу жизни.

Я – только лишь искорка жизни, искра сознания, которая возникнув, постепенно угасает. Многое бы дал, чтобы не было угасания, а то, к чему пришел и что понял, вновь и вновь проявлялось в моих действиях и поступках. Так мне хотелось бы, но так не выходит. Хуже то, что многое из того, что знаю, нельзя мне передать даже ближайшим товарищам и сподвижникам. Они попросту не выдержат нагрузки, совершат необязательные ошибки и раньше, чем это может быть, уйдут из жизни. Откуда я это знаю? Мне приходится не один десяток раз иногда просматривать линии жизней товарищей. Только так я могу, пусть и малой мерой, оградить их от неприятностей. Но лучше что-то, чем ничего.

Зато сапожник, как часто говорят, почти всегда без сапог. Другим людям он помогает, а сам не всегда в состоянии себе их сшить. Так и я, о себе, как понимаю, мало или совсем не забочусь, вот на зрелости лет и попал в переделку, да в такую, что придётся не один год восстанавливаться. Права Горпына, меньше, чем за полтора года, мне не справиться, чтобы стать моложе, крепче и сильнее, чем был до нападения.

Иногда думаешь, эх, мне бы сейчас мои молодые годы, годков, этак тридцать пять, когда тело слушается тебя, когда оно почти поет, а ты без устали способен выполнять любые движения. Есть опыт и сила, есть сноровка, каждый день ты совершенствуешься в любимом деле, а этим делом для меня был рукопашный бой. Я был учителем и фехтования, и владения оружием любого вида во Франции долгое время, больше пятнадцати лет. Многое мог и умел, со многим встретился, мог бы остаться во Франции, поскольку заработок имел очень и очень неплохой, но любовь к Украине и знание того, что только в Нэньке я смогу реализоваться полной мерой, а также некоторые другие обстоятельства… побудили меня вернуться в 1621 году домой.

Я ни разу, как бы мне не было тяжело, не сожалел о том, что вернулся. Я нашел себя в новом качестве, пройдя все проверки, став тренером казаков из куреня казацкой разведки. И это долгое время наполняло мое естество радостью. Я учил, учился сам, стал и травником, и лекарем, и хирургом в одном лице. Кроме всего прочего я, как уже говорил, долгое время возглавлял круг казацких батек, собирающийся на Хортице каждый год. Но на Сечь пришли другие времена, более смутные и темные. Казацкие восстания были подавлены и утоплены в крови. Казацкая вольница, являя протест панству и крулю, была все-таки разношерстна и разобщена. В любом случае для того, чтобы из крестьянина сделать воина, нужно два, а еще лучше три года. Не могут не обученные люди, пусть и объеденные ненавистью к угнетателям, победить кадровые войска.

Возможны локальные победы, но приходит время, когда предательство, зависть, порой откровенное разгильдяйство и неумение вовремя собраться делают свое дело. В таком случае казацкие предводители, как правило, в лучшем случае погибают в бою, а в худшем принимают мученическую смерть от рук шляхты. Их нарекают бунтовщиками и разбойниками, но это ничего не меняет. Проходит время, и на место убитых встают новые воины. Снова война. Снова сеча. Опять потоком идут раненые. Их надо лечить. Искалеченные судьбы, оборванные на самом пике молодости и силы жизни, несправедливость и утверждение господства темной силы, – вот, что сполна я насмотрелся с 1621 года по 1638 год, пребывая на Сечи и в Украине.

Чаша страданий уже полна была до краев, но это все было только лишь прелюдией. Наступили десять лет тишины в Украине, когда лишь ветер шумел, поглаживая и нагибая ковыльные степи, играя листвой деревьев. Кто слышит, тот мог услышать, как в пространстве и времени наступало время великих битв, которые не шли ни в какое сравнение с теми, что уже отгремели. Украина отдыхала и набиралась сил, чтобы в одно прекрасное мгновенье, когда появится лидер и вожак, вновь вспомнить былое, вновь проявить все самое лучше, что есть в народе, сбросить набрасываемое ярмо и обрести желанную свободу, как бесконечные степи, которым нет ни конца, ни края. Свобода – вот, что самое ценное есть у нации. Но не каждый понимает, что же на самом деле такое свобода и что делать, чтобы потом не упустить эту редкую птицу.

Такие мысли приходили мне на ум, когда я слушал, изредка кивая, Якуба. А он уже тогда начал мне рассказывать нехитрую историю своей жизни. Я, слушая его, вдруг неожиданно для себя понял, что, как только явится Горпына, я ее детально расспрошу обо всем. Вот только Горпына с казаками явилась только лишь к вечеру второго дня. Была она молчалива и спокойна, но, судя по взгляду, я понял, что поход удался. Казаки, сопровождавшие Горпыну, все, как один, тоже были вполне удовлетворены походом. Их глаза весело блестели, а в усах пряталась усмешка. Остап, глядя на меня, выразил тогда общее мнение: «Хатынка, что надо. Далековато от здешних мест, но зато ее просто так не найти. Да и не один жить будешь…».

Остап усмехался. Я молчал, предчувствуя подковырку. Не стал я тогда расспрашивать что да к чему, дождался утра. Утром за меня взялась Горпына. Взглянув на меня сурово, слегка нахмурила брови, еле заметно закусила губу, уперла руки в боки и в приказном порядке сообщила:

– Хватит прохлаждаться. С сегодняшнего дня берешься за себя и лечишься. Травы я уже заварила. Остальное – твое дело. Сбор из двенадцати трав. Он придает силу и стабилизирует состояние, выводит застоявшиеся вещества и грязь из организма. И попробуй мне только не пить. Сама проверю.

Минут через пять все на том же столике на веранде передо мной появился дымящийся травный настой в кувшинчике. Настой был прикрыт крышкой, чтобы настоялся. Горпына еще сверху его укутала полотенцем, а сама села напротив меня. Так какое-то время друг напротив друга мы и сидели, поглядывая поверх кувшина. Я молчал, Горпына также первой пока беседу не начинала, предоставляя это сделать мне.

– Как поход? Кого видели, где были?

– Место тебе готовили. Братьям твоим понравилось. Остап сказал, что и сам бы здесь жил. Места, говорит, чистые, дикие, холмистые, лес и лес, рядом Славута…

– Вещи теплые, дрова, еда есть?

– За это не волнуйся. Все заготовим, чего нет.

– Я так понимаю, что в одиночестве время коротать не буду…

– Я буду к тебе приходить, а на месте помощница моя живет с мужем. Дети у них.

– И не боятся одни в глухомани жить?

– Да не лесных жителей надо бояться, а людей с недобрыми мыслями. Тебе ли не знать.

Я только лишь вздохнул, вспоминая былое.

– Остап с тобой хочет остаться.

– У него семья, дети. Пусть к ним отправляется, с ними и зимует в Чигирине.

– Он на этот случай вариант подготовил. Будет за тобой Стас приглядывать. Он не женат. Вместе время коротать будете, да и Варваре поможете с Николаем…

– Что именно? – спросил я, понимая, что неспроста Горпына об этом разговор завела.

– На месте и разберётесь, – ушла от прямого ответа Горпына.

Я же тогда решил беседу на другую тему перевести, которая меня все больше интересовала:

– Тут Якуб мне о себе и о тебе кое-что начал рассказывать, но замолчал. Он сказал, что ты, когда вернешься, если настроение будет, то мне кое-что сообщишь о себе и о жизни своей…

– А что ты хочешь услышать? Жили, как получалось и как могли. Встретились, правда, не так, как обычно, но потом друг другу понравились.

– Скрываешь ты от меня правду. Я слушать умею.

Горпына усмехнулась.

– Батька, у тебя что ни год, то история. Мою, зачем выслушать хочешь?

– Так то казацкие истории, а то – казачки. Дед у тебя ведь характерником был.

Горпына замолчала, а потом усмехнулась. Расскажу я тебе, пожалуй, кое-что о себе, но взамен лечиться будешь. Договорились?

Я кивнул.

– Что ж, тогда начинай. Трава настоялась. Чашка перед тобой. Пей.

Я не торопясь взялся за горшочек, налил его содержимое в чашку, а потом расположил над ним руку ладонью вниз. Какое-то время я готовил себе зелье, а потом, когда увидел, что необходимая энергетическая работа завершена, сказал:

– Чуть остынет и выпью.

– Как травушки отведаешь, так рассказ и начну, а пока помолчим…

На какое-то время установилась тишина, которую нарушила Горпына, слегка хмурясь:

– Лекарь и травник ты знатный, как вижу. Скажи, какие травы в настое использованы?

– Девять я знаю, а три не из здешних мест. По энергиям и запаху могу сказать, что из горной местности травы, не из Крыма, скорее всего из Карпат. Эти три травки даже для тамошних мест ценные. Надо места знать, где они растут.

– В корень зришь, батька. Три травы из Карпат. Марена, помощница моя, в прошлом году вместе с мужем за ними ходила. А трав в настое всего двенадцать укрепляют они тело, обеспечивают циркуляцию крови и энергии, отходные компоненты и грязь из организма выводя. И сколько, батька, тебе их пить?

– Лучше дважды в день утром и вечером по числу трав.

– Верно. Двенадцать дней подряд пьешь, а потом столько же перерыв делаешь. Должно легче стать. Силушки наберешься за это время. Правда, для этого надо посмотреть, насколько кувшины сил жизненных энергий у тебя полны, как энергия эта распределяется по энергетической системе. Вижу я, что подтекают твои кувшины, сочится из них энергия. Надо сделать так, чтобы не было такого, иначе травы не помогут…

– Все ты знаешь.

– Сам ты не просмотришь, как следует, что на самом деле с тобой творится. Закрыто это от тебя. Маги против тебя работали. Я же вижу, что не в порядке. Захочешь, тебе скажу, а ты сам после этого думать будешь, что делать. Согласен?

Я кивнул. Горпына слегка прикрыла глаза и сразу же мне выдала, что и по чем. Я слушал ее и понимал: положение мое хуже, чем я думал. Замолчала Горпына, на меня посмотрела оценивающе, как я воспринял то, что услышал, а потом усмехнулась.

– Даже и не пошевелился. Я ведь тебе почти что смертный приговор огласила. С такими повреждениями долго не живут.

– Если не знают, что делать, – дополнил я Горпыну. – Жизнь мне мила. Уходить пока не собираюсь. Да и что вслед за тем, как тонкие оболочки и сознание покинут тело? В лучшем случае энергетическая капсула. Там энергии личности и оболочек какое-то время еще могут существовать. Дух же пойдет воплощаться дальше. А следующие воплощения, насколько я знаю и вижу, точно не будут лучше, чем нынешнее. Свет сознания в них будет еще меньше проявлен, а дух еще больше уязвлен.

– Ты орий?

– Считается, что да, но на самом деле орий – только слово. У меня нет соответствующих наработок.

– Прибедняешься ты. Воплощения прошлые видел свои?

Я кивнул.

– Не все, конечно. Видел и среди ариев, и среди атлантов.

– Головушка, как я посмотрю, стойко восприняла видения.

– Пока вроде с ума не сошел и не собираюсь.

Сказав эти слова, я обратил внимание на чашку. Пил травный настой я не спеша и маленькими глотками, поглядывая на Горпыну. Она смотрела мимо меня, а как только я осушил чашку до дна, усмехнулась, вздохнула, вспоминая, видимо, что-то давнее, а потом повела рассказ, озаряя взором сознания недавнее прошлое.

Замуж я рано вышла, едва только восемнадцать исполнилось. В Черкассах тогда жила, да не одна. Муж казаком был. Молодой парень, всего двадцать три года ему тогда было. Ребенок у меня был от него. Маруш парень был сильный и умелый, красивый, конечно, статный и высокий. Другие женщины на него частенько заглядывались. Все умел, а что не умел, тому быстро учился. Жили мы с ним душа в душу два года. Мне двадцать лет исполнилось, а казак ушел в поход и не вернулся. Год прошел, у меня ребенок на руках, а любимого все нет. Я уже тогда знала, что случилась с Марушем беда.

Сон мне как-то приснился. Во сне этом я увидела поле боя, на котором лежали тела погибших. Сеча лютая была и не в здешних краях. Летал над полем сокол, взор свой вниз устремляя, как будто что-то высматривал. Недобрый, темный был его взор, как будто искал кого-то среди полегших воинов. Опустился потом сокол на землю и подошел к одному из погибших. Я вначале не разобрала, кто лежит, а потом увидела, что это Маруш. Сокол на него взошел, клюнул один раз в висок, а потом улетел. Я проснулась тогда в холодном поту. Все мне было понятно. Погиб Маруш, но я не верила в это, плакала поначалу, а потом поняла, что слезами делу не поможешь. С конца лета к зиме начала готовиться. Мне бы помогли знакомые да родичи, но все равно, один годок можно было так прожить, а там надо было что-то думать. Как без мужчины? А никак, к тому же с ребенком на руках вдвойне тяжело.

Настроилась я на жизнь трудную и тяжелую. Надо было перезимовать. Можно было, конечно, к родственникам податься в Киев или в Белую Церковь, но я решила пока в Черкассах остаться. Здесь мне нравилось. Сюда меня Маруш привел, как только я за него замуж вышла. Дом он сам с товарищами построил. Жить было где. Вот я и осталась, как думала, на зиму, но вышло дело не так, как я ожидала.

После первых холодов, когда листва начала уже желтеть, а буйные ветры приносить прохладу, гость явился ко мне в дом. Я поначалу и не поняла, кто пришел. Мужчина, которого я встретила, был уже в годах, но годы не старили его. Был он подтянут, может, несколько сухощав, но сила жизни была проявлена в нем больше, чем во многих молодых. На меня из-под густых бровей смотрели живые и добрые глаза. Мне тогда казалось, что мужчина, дедом его у меня язык не поворачивался назвать, видит все, даже то, о чем я и понятия не имела. Чувство, возникшее у меня тогда, было мгновенным. Я, глядя на слегка запыленного мужчину в жупане, подпоясанного, словно шляхтич, широким поясом, внезапно узнала родича.

– Дедушка, ты что ли?

– Я внучка, а кто же еще может к тебе прийти?

Под казацкими усами появилась и сразу же скрылась усмешка, свидетельствующая о доброте души и сердечности. Деда я давно не видела. Не жил он с родителями, казаковал смолоду, предводителем казацких отрядов был, говорили, что погиб, но слухи иной раз действительности и близко не соответствуют. Так и в моем случае было.

– Как ты меня нашел?

– А ты думаешь, что это так сложно сделать? Мне ветер нашептал, где ты есть, внучка, а добрые люди к тебе, когда в Черкассы пришел, дорогу показали. Гостя примешь?

– Конечно, но нечем мне тебя угостить. Одна я осталась.

– Я знаю. Можешь мне ничего не рассказывать.

Я слегка нахмурилась.

– Откуда знаешь? Ветер нашептал?

– Соображаешь, внучка. Дай дед тебя обнимет.

В объятиях Ивана Сутимы, моего деда, мне стало легче. Я бы и стояла так, но почувствовала, что надо отстраниться. Рыдания тогда сотрясали мое тело. Иван обнял меня и сказал:

– Не плач, внучка, жизнь твоя даже еще не началась.

– Нет Маруша. Я видела во сне его мертвым.

– Так даже лучше, – отреагировал Иван. – Лучше знать правду, чем тешить себя несбыточными надеждами. У тебя ребенок. Сама не справишься. За тобой я пришел. Где жить есть, правда, места глухие, но так даже лучше.

– Я готовлюсь к зиме.

Иван только лишь усмехнулся.

– Решай. Сегодня, в крайнем случае завтра, надо тебе со мной в путь отправиться. Вверх по Славуте пойдем. Есть у меня друзья-побратимы, возле Канева живут в лесной тиши. Помогут тебе и мне.

– Неожиданно как-то предлагаешь. Мне подумать надо.

– До утра время есть. Для тебя это лучший исход. Ты же мужа хочешь?

– Какая же женщина мужчину не хочет? Может, Маруш вернется, а меня нет?

– Не вернется, внучка. И ты, и я это знаем. Смерть закрыла ему глаза.

– А откуда ты знаешь, что я встречу другого и когда?

– От тебя зависит и от того, кем станешь…

– Ты учить меня будешь?

– Нет. Ты, дочка, сама, если захочешь, будешь давнюю науку изучать. Я только лишь посланник, только лишь тот, кто может указать тебе дорогу. Идти же по ней предстоит тебе.

– Родители еще не знают, что Маруш погиб. Я хотела им сказать, но в Белую Церковь надо еще дойти, а у меня времени нет.

– Им знать пока об этом незачем. Придёт время, я скажу.

– Так ты, дед, что, казаковать перестал?

– Лет десять, как саблю повесил на стенку. Видишь, у меня в руках палка, с ней и хожу.

Сабли не было на боку у Ивана, тем не менее, передо мной стоял казак. За плечами был колчан со стрелами и лук. На поясе висел нож, руки сжимали посох, а на лице играла усмешка. Еще сума была перекинута через плечо, а на широком кожаном поясе висели разные сумочки. Правда, не было пороховницы. Не носил тогда Иван пистолей.

– Не один я прибыл, – сразу же сообщил Иван. – Ждут меня.

– Кто ждет?

– Друзья-товарищи. Скучновато жить в лесу одному. Так что решаешь, внучка?

– Утром дам ответ, – слегка прикусила я губу и нахмурилась.

– Переночевать можно будет моим товарищам у тебя дома?

– А ты с ними будешь?

– А куда я денусь? – весело спросил дед.

Таким веселым я его еще не видела.

Деда своего я вообще редко видела. Когда мне пятнадцать лет исполнилось, Иван как-то в гости к сыну зашёл. Я тогда заметила, что беседа расстроила деда. Он ничего не сказал, подарки всем внукам раздал, даже за столом не посидел и ушел. Упрямый казацкий характер, так отец пояснил, почему дед не захотел тогда с нами поесть и попить. На самом деле разногласия были у сына и отца, и серьезные. Не пошли сыновья по стопам отца, не стали ни казаками, ни, тем более, характерниками. Внуки тоже к этому делу таланта не имели. Иван, между тем, никогда своего никому не навязывал, вздыхал только, на детей и внуков глядя. Некому ему было казацкую науку передать. Никто из родичей не желал ее перенимать. Правда, как потом Иван говорил, может, это и к лучшему…

А что я, куда мне было идти? Деду я доверяла. Он ко мне всегда с теплотой и добротой относился. Подумала я, поразмыслила и пристала на дедовское предложение. Ранним утром, как только солнце взошло, я на чайке вместе с ребёнком, дедом и пятью его помощниками отбыла в новые края. Края эти, сам видишь, стали для меня и домом, и новым миром, в котором я заново училась жить. Поначалу, конечно, трудно было, но привыкла. Сейчас понимаю, не будь деда, скорее всего не выжила бы, сломалась и рано ушла из жизни. Все возможные варианты своей жизни я, когда кое-чему научилась, просмотрела. Не было у меня без деда шансов и до тридцати лет дожить. А сейчас мне уже шестьдесят пять, а все живу и не собираюсь пока на покой…

Горпына замолчала, вспоминая былое. Я тоже не нарушал спокойствие. Солнце то и дело выныривало из-за небольших тучек, согревая лучами землю вдогонку уходящему лету. Легкий ветерок то слегка веял, то замирал. С речки, а она была почти рядом, уже разносилась прохлада. Было тихо. Тишину вновь нарушила Горпына.

– Хватит басней. Вечером продолжу. Так каждый раз буду рассказывать, если тебе слушать не надоест, после того, как ты травушки выпьешь.

Я кивнул. Горпына встала и ушла. Дел у нее было много. Я же остался сидеть, размышляя о своем, вспоминая детство и юные годы. Перед внутренним взором проплывали пейзажи Франции. Одно меня тяготило: ушел я, а жену с детьми, получается, вроде бы как бросил. Взял только старшего сына Мишеля. Я жив, а сын уже мертв. Ничем не смог ему помочь. Ничем. С другой стороны, сын выбрал путь воина. А на этом пути ранняя смерть частая гостья, особенно, когда ты не думаешь головой. Надо признать, что с этим у нас всех большие проблемы. Хорошо еще, если видишь на два-три хода вперед, если же на один, то тут никто и ничто не поможет, если ты – воплощение духа. Это еще противоположные духу воплощения темных энергий могут на что-то доброе рассчитывать, на какую-то подстраховку. Мы же что сами своим трудом сделаем, то и наше. Иной раз даже плоды наших трудов нам не принадлежат…

Ближе к вечеру, выпив снова настой, я с удовольствием слушал продолжение рассказа Горпыны. Вела она рассказ с присущей ей силой, умением и знанием дела, хотя вроде бы рассказчицей и не была такой уж умелой. Отмечала главное, иной раз обращала внимание на детали, усмехалась, рассказывая о деде. Ему, когда он за ней прибыл, всего семьдесят два было, но Иван не выглядел на свои годы. Десять лет назад, в шестьдесят два года он окончательно повесил саблю на стенку, а потом ушел из Войска, даже Хортицу покинул, чтобы обрести покой и силу мысли в извечных волховских местах в районе Канева. Здесь лет шестьдесят назад было еще более глухо и тихо, чем сейчас: величаво катил свои воды Славута-Днепр, шумели дубовые рощи, многочисленные острова были привлекательны тем, что здесь пока еще была воля вольная. Не было ни пана, ни ксендза, ни кого-то еще, кто бы рассказывал, как жить и что делать.

Правда, разбойнички были и хаживали, не так, чтобы сильно и очень надоедали, но частенько, как и плавни на Запорожье, для своих нужд использовали. И как тут определить, где казак, а где разбойник? Только лишь кодекс, о котором я вижу нужным несколько слов сказать, отделял одних от других. Всего, конечно, нет смысла говорить. По негласным правилам кодекса людей бедных, землепашцев и мещан трогать было нельзя. Если кто-то об этом узнавал, можно было нарваться. Казацкие ватаги шустрили от Канева до Запорожья, поднимались и выше, ходили за море Черное в Стамбул турок щекотать. Казацкий закон был в те года сильнее и важнее панского. С казаками шляхта и паны дружили, призывали их к себе на помощь не однажды, ведь против турок у них почти всегда воинов добрых не хватало.