Вы не авторизовались

Ночной сад бесплатное чтение

Полли Хорват
Ночной сад

Для Арни, Эмили и Джона, Ребекки, Эндрю и Зайды

Polly Horvath

The Night Garden

Cover illustration by Kenard Pak

Jacket design by Kristie Radwilowicz

Published by arrangement with Farrar Straus Giroux Books for Young Readers, an imprint of Macmillan Publishing Group, LLC.

© Скляр М., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Предыстория вкратце

Это история об Винифред, Вилфреде и Зебедии, о Ревунье Элис, о Летуне Бобе. Отчасти это также история Томасины и Старого Тома. Лишь на толику это моя история, но зато рассказывать её буду я. Меня зовут Франни, и я живу с Томасиной и Старым Томом из-за ряда недоразумений, связанных с их соседями. Старый Том всегда зовет Томасину Томасиной. А я всегда обращаюсь к ней «Сина», потому что в детстве мне было сложно выговорить имя «Томасина». Когда я была совсем крошкой, меня должна была удочерить семья, жившая по соседству с Синой и Старым Томом, но в ночь перед тем, как этому случиться, дом соседей сгорел дотла – и они вместе с ним. Уведомить об этом агентство никто не удосужился. Сотрудница, занимавшаяся мною, постучала в дверь Сины и Старого Тома, Сина открыла, и женщина сказала:

– Я должна была поместить этого ребенка в соседний дом, но, похоже, соседнего дома вовсе и нет.

Сина высунула голову из двери и увидела дым. Дымящийся обугленный остов дома наших соседей стоял намного южнее нашего по пустынной сельской дороге, идущей по взморью, но через изгиб нашей восточной бухты можно было увидеть то, что осталось от дома. Дым клубами стелился по воде, и, глядя на него, Сина сказала:

– И вправду нет.

Старый Том вышел в холл и сказал:

– Так вот из-за чего ночью поднялся тарарам!

– Вы не могли бы подержать ребенка? – попросила сотрудница агентства, протягивая меня Старому Тому. – Кажется, мне нехорошо.

Старый Том передал меня Сине.

– Я предпочитаю держаться от младенцев подальше, если позволите, – заметил он. – Не то чтобы я их не люблю – просто не знаю, что с ними делать.

И пока Сина держала меня, а Старый Том стоял и смотрел, сотрудница агентства умерла от сердечного приступа прямо на пороге дома.

– Батюшки! – сказала Сина.

– Думается мне, нам придется её взять, – заметил Старый Том, подразумевая меня, а не сотрудницу агентства. Он встал на колени, чтобы понять, нуждается ли женщина в сердечно-лёгочной реанимации. Она была мертвее мертвого, но он всё равно попытался. – Бывает ясно, что толку ноль. Но если ты приверженец Церкви невозможных дел, ты всё равно должен попытаться.

Такой церкви нет. Это просто у Старого Тома такая присказка. Она у него не сходит с языка. Быть может, у него в голове тянется целая литания невозможных дел. А может, и крестный ход священнослужителей. Кто знает? Или, возможно, он просто так посмеивается над собой. Ехидная оценка собственной персоны.

– Мы назовем её Франни, – заявила Сина.

– Франческа, – поддакнул Старый Том. – Благородное имя.

– Нет, – возразила Сина. – Франни. Без полного имени. Ручаюсь, она вырастет серьёзной, прагматичной и здравомыслящей особой. Просто нутром чувствую.

Старый Том никогда не спорил с Сининым нутром.

– Вряд ли у соседей уцелело что-то из детских вещей, – сказала Сина задумчиво, глядя на дымящиеся руины.

Потом Старый Том вызвал «Скорую» забрать тело. Когда врачи «Скорой» уехали, Старый Том и Сина со мной на руках отправились к дымящимся руинам, и, подойдя поближе с разных сторон, убедились, что детские вещи не уцелели.

С точки зрения агентства по усыновлению, передача состоялась. С точки зрения врачей «Скорой», тело сотрудницы агентства было теперь их головной болью. С точки зрения Сины и Старого Тома, агентство по усыновлению, которое было настолько некомпетентным, что не могло уследить за собственными операциями, не заслуживало второго шанса со мной. И если уж волей случая я попала в их руки, я теперь их забота.

– Том, поезжай в Викторию, купи подгузники, детскую мебель, бутылочки, смесь и что сам сочтешь нужным. А я возьму Франни и покажу ей дом.

Сина показала мне первый этаж: большую гостиную, библиотеку, кухню, столовую и гостиную с большими каминами, солярий с примыкающей к нему оранжереей – она входила в сферу влияния Старого Тома, хотя и принадлежала к дому, который являлся сферой влияния Сины. Затем мы поднялись наверх, на второй этаж с четырьмя спальнями. Две выходят окнами на юг, к морю. Они принадлежат Сине и Старому Тому.

Хотя они и женаты, было бы вполне простительно принять их за дальних кузенов или ещё какую родню, потому что каждый большую часть времени живет в своём мирке, а Старый Том ниже Сины на фут, что несколько странно для мужа и жены. Допустим, нельзя выбрать, кому быть какого роста. Но, казалось бы, присматриваясь к будущему супругу, можно подобрать кого-то примерно своего роста, чтоб хотя бы целоваться было удобно. В крайнем случае, чтобы мужчина был на фут выше женщины. По-моему, если наоборот, это очень необычно. Однако Сина выше большинства женщин, а Старый Том чуток покороче большинства мужчин, но в обоих случаях ничего из ряда вон выходящего. А вдобавок у Сины все мысли крутятся вокруг её скульптур, а у Тома – вокруг его сада, и бывает, они сидят лицом к лицу за маленьким столом на кухне, куда забредают ранним вечером попить чаю, и едва замечают друг друга. Я захожу, а они медитативно жуют печенье и мрачно смотрят в окно, а когда я поздороваюсь, оба повернутся и скажут «Привет, Франни!» – и тут заметят друг друга и аж подскочат. Я-то привыкла, но посторонним это может показаться странным.

Ну да ладно. Моя спальня выходит своим одним окном на задний двор, отсюда мне видно краешек океана у изгиба, забирающего к Бичи-Хед. Тут я смотрю закаты. А ещё есть одна пустующая спальня на втором этаже, а этажом выше – шесть комнатушек для прислуги (без прислуги) и чердак (он же склад). Не дом, а просто викторианский свадебный торт!

А ещё туалетная комната на втором этаже – с ванной на когтистых лапах. И туалетная комната с обычной ванной на третьем этаже. Но ни одного туалета. Это потому, что дом викторианский и водопровод был проведен недавно, но Сина и Старый Том так и не провели электричество и не установили туалеты. Как-то я спросила об этом Старого Тома, и он сказал, что когда кутерьма с водопроводом и столпотворение – рабочие, рабочие, рабочие по всему дому! – наконец закончились, им не хватило духу начать сызнова. Я очень их понимаю. Жизнь мы всегда вели дивно тихую, нас не тревожили ни родственники, ни друзья, ни гости. Нашествие водопроводчиков, несомненно, было ужасным, однако всё это случилось ещё до моего появления. Сина сказала, что и слава богу, потому как, после того как появилась я, вся её жизнь на время закрутилась вокруг подгузников.

Наконец, на самом верху – купол с широкими окнами на все четыре стороны, который так и оставался бесхозным, пока не стал моим. Позади дома – студия Сины, где она трудится день-деньской. Старый Том трудится в садах и на ферме. Ну и конечно, нужно ухаживать за животными – в этом мы все помогаем. Двадцать кур породы леггорн, две рабочие лошади, пять джерсейских коров и бык. Свиньи приходят и уходят, а значит, не стоит к ним привязываться. Свиньи очень умные. Некоторые даже говорят, они умнее собак, и, давайте начистоту, никто не хочет, чтобы с тарелки на него смотрел развитой ум. Старого Тома это, кажется, не особо беспокоит, но кто его разберёт. Но он такой человек – держит свои переживания в себе.

Из всех комнат дома, кроме дополнительной спальни и четырех комнат для прислуги, видно океан. Имение находится в Cоуке, в прибрежной части острова Ванкувер в Британской Колумбии, называется оно «ферма Восточный Cоук». От нас недалеко до Виктории, столицы Британской Колумбии, и если нам нужно в город, мы едем в Викторию, впрочем, это бывает не часто.

Со своего купола через телескоп я вижу китов: косаток и горбачей, а изредка одинокого серого кита, если тот отбился от друзей во время миграции к западному побережью Северной Америки, по ошибке завернув в пролив Хуан-де-Фука и пропахав по нему на север. Но чаще всего всё, что ты видишь, – это фонтанчик брызг из дыхала. Серые киты долго-долго могут оставаться под водой. А ещё я вижу выдр, морских котиков и львов, пум, медведей, орлов, соколов, кроликов, кротов, белок и изредка неопознаваемых тварей. Раньше можно было видеть и волков. А теперь почти никогда.

Старый Том рассказывал, как они когда-то нанимали девушку, чтобы та помогала со свиньями и доила коров, и вот однажды она вошла в дом и давай восхищаться, какие славные собаки появились вдруг и проводили её до маслобойни. А когда Старый Том сказал ей, что это были за собачки, она хлопнулась в обморок. «Как же глупо!» – сказала я Старому Тому. Нет, ну правда, ничего же не изменилось с того момента, как она с ними возилась. Вот отличный пример того, что наш опыт базируется вовсе не на фактах, а на том, что мы охотнее принимаем на веру. Ей случилось повстречаться со славными добродушными животными, но опыт этот никак не вязался с тем, что она знала о Красной Шапочке. Хоть волков сейчас не часто увидишь, но иногда их можно услышать. Ну, во всяком случае, мы со Старым Томом их слышим. Сина говорит, что это собаки, однако она не всегда права, хотя и склонна думать, что всегда – этим и я, и, уверена, Старый Том, и все мы грешим.

Пока Сина показывала мне дом, Старый Том уехал за всем необходимым для меня. Он не знал точно, что подразумевало это «всё», и поэтому выбрал самую с виду заботливую тетушку на Дуглас-стрит в Виктории, и они вдвоём соорудили надлежащее приданое. А одна напористая дама затащила его в «Итонс», единственный универсальный магазин в Виктории, и указала, что ему следует докупить. Она даже самолично выбрала колыбель, не дав ему и слова сказать. Как говорит Старый Том, повсюду найдётся хотя бы одна властная женщина. Но Старый Том и не думал возражать: всё, что он хотел – это поскорее вернуться к своим садам.

Затем, вернувшись домой и предоставив Сине обустраивать детскую, он понёс меня осматривать сады, разбитые вдоль границ пастбищ и за их пределами. Я, пожалуй, ещё не доросла до того, чтобы отдать им должное, но уверена, что сладко спала под убаюкивающий звук его голоса. Голос у Старого Тома сиплый, но это, как ни странно, очень успокаивает. Это голос, который выветрился и загрубел от времени. Он такой же умиротворяющий, как старое лоскутное одеяло или валуны у океана, на которых так удобно сидеть, потому что их весь день и всю ночь шлифуют волны. Он показал мне Английский сад и Аптекарский огород. Он показал мне Итальянский сад и Сад скульптур. Он показал мне огород и Яблоневый сад. Он показал мне Сад диких цветов и Сад экзотических растений. Он показал мне Японский сад и Сад гелиотроповых кустарников. Но Ночной сад он мне не показал. Ночной сад Старый Том держал запертым на ключ.

Затем он прошёл со мной по каменистой тропе и показал мне все бухточки и пляжи. У Старого Тома была лодка, в которой он выходил порыбачить, когда океан не зыбило. Она стояла на якоре у небольшого причала на подветренной стороне одной из бухт. На старых крутых ступенях, поднимающихся от пляжа к лугу, тянущемуся до дома, он меня чуть не уронил. И в тот миг он вдруг осознал, что они имеют дело с абсолютно новым человеческим существом, и бремя ответственности, как он говорил, показалось тяжким. Об этом он сказал и Сине, когда вошёл через заднюю дверь.

– Нужно браться за то, что посылает нам жизнь, а иначе мы – ничтожные насекомые.

У Сины были твёрдые убеждения, и она не любила полутонов. Старый Том больше был склонен ценить оттенки серого в мирских делах. Но клянусь, я помню этот подъём от океана, ощущение, что меня держат, а я вижу обнажённое сияние неба, кружащих орлов и одиноко летящую цаплю. Меня переполняло счастье, настолько широкое, что начиная от меня и до самого неба, до окоема суши, воды и полей у него не было границ. «Я дома, – мелькнула у меня счастливая мысль. – Я настолько дома, насколько возможно среди этой земной жизни». А Сина и Старый Том только дивились, что я мало плачу и капризничаю – но кто мог быть счастливее меня, взрослевшей среди этого света и изменчивого неба и жизни, и я была частью всего этого.

В первый же вечер я отужинала с ними в столовой, усаженная в детский стульчик, купленный Томом, и потом мирно спала этой и другими ночами. Сина говорила, что первые несколько месяцев моей жизни в их доме она не раз ловила себя на том, что заговаривает со стеной – ей необходимо было поделиться значимостью происходящего, а Том был вечно в саду. И каждый вечер после ужина она устраивалась в кресле-качалке, стоящем на лестничной площадке второго этажа, где было панорамное окно от пола до потолка с видом на море. Она всё раскачивалась и всё смотрела на горизонт, где прекращалось море и начиналось небо. Она говорила, что и раньше часто качалась в этом кресле, но с ребёнком всё было по-другому. Будто бы этот живой комочек одновременно прижимал, придавливал к земле и в то же время тянул за нить в огромное туманное будущее.

В первый вечер, пока она сидела и раскачивалась, Старый Том пошёл в огород, как он часто делал после ужина.

– Ты ведь не против? Взять ребёнка? – спросила она его из окна.

– А это бы что-то изменило, если б я был против? – откликнулся он, повернув голову.

– Пожалуй, нет, – сказала она самой себе. – Как бы там ни было, теперь для нас, Франни – для тебя, и для меня, и для Старого Тома, – все переменилось. Но в этом-то и суть жизни. Погляди, солнце уходит за край моря. Этот день никогда не повторится. Напоминай себе об этом каждое утро и каждый вечер, и ты не будешь ожидать того, чего нет. А именно ожидание того, чего и нет вовсе, делает людей несчастными.

Не знаю, услышала ли я её в тот первый вечер, но так как она повторяла эту закатную речь не раз и не два, впоследствии я слышала её достаточно часто, чтобы запомнить.

А потом я выросла. По крайней мере до двенадцати лет – а это, на мой вкус, вполне взрослый возраст, и тогда на сцене появилась Ревунья Элис, и всё снова переменилось.

Ревунья Элис

Когда всё завертелось, я сидела наверху в своём куполе и корпела над историей фермы. Завтра был последний в обозримом будущем учебный день в школе – ведь её крыша грозила рухнуть. Найти надёжную бригаду, чтобы починить крышу, было непросто. Шел 1945 год, и казалось, весь мир воевал; практически все наши дееспособные мужчины, обычно выполнявшие подобные поручения, были отосланы за море, и ремонт должен был затянуться вдвое против срока, который потребовался бы в мирное время. И это ещё один повод ненавидеть нацистов, провозгласил наш директор.

Разместить нас на время реконструкции было негде, и поэтому было решено, что мы уйдем на летние каникулы весной, а летом, когда крыша будет починена, пойдём в школу. Руководство пыталось держать лицо и говорило о «специальных весенних каникулах», однако слова никого не обманули. Нас лишали лета, а для семей, в которых дети должны были помогать в заготовке сена, это был тяжелый удар. Однако это означало, что у меня будет несколько недель, чтобы с головой уйти в сочинительство. Я много успевала написать за время каникул, и особенно летних. А во время учебного года – совсем немного, поскольку наша школа находилась довольно далеко от фермы. Чтобы добраться туда, я выходила рано утром. Мне нужно было пройти нашими полями до Бечер-Бэй-роуд, а по этой дороге уже до самой Ист-Соук-роуд, где я садилась в школьный автобус, совершавший свой долгий маршрут до школы. Затем уроки в самой школе, которые я всегда любила, а после долгий путь обратно, и пока я добиралась домой, творческие силы, необходимые для работы, уже иссякали.

Когда Старый Том узнал, что я писатель, он купил мне в антикварной лавке в Виктории роскошное бюро и устроил так, чтобы его доставили и подняли в купол втайне от меня. В бюро были потайные ящички! А ещё он нашёл для меня пишущую машинку и не забывал пополнять мой запас бумаги. Дарительницей подарков я всегда полагала Сину, но лучшие подарки из всех, что я получала, были от Старого Тома; хотя он не часто дарит мне что-то и не говорит особых слов, он каким-то образом знает, что я собой представляю и чего хочу. Как-то раз я упомянула о постере в кабинете врача. Он назывался «Земля воображения» и никак не шёл у меня из головы. Там на таинственном чёрном фоне было множество фигурок сказочных персонажей – куда ни глянь, чары и волшебство, – и вот через пару недель, скрывая распирающую его гордость, Старый Том принёс домой вставленный в рамку постер и повесил его в моей комнате.

Иногда я разглядываю его в поисках вдохновения. Но тем вечером после школы и после ужина я была уставшая и сидела за столом и просто смотрела в темноту за окном. Из купола видно невероятное множество звёзд.

Я думала, не вытащить ли историю о русалке, которую я как раз писала, но как-то бестолково. Как и другие мои рассказы, она достигла той точки, когда я просто кладу написанное в нижний ящик и забрасываю. Когда такое происходило, я бралась за историю фермы: это проще художественной литературы: здесь есть что-то конкретное, от чего можно оттолкнуться. А вымысел начинается из ничего. Нет, не из ничего – из чего-то, что тебе нужно из аморфного, смутно ощущаемого состояния претворить в читаемое слово.

И на самой ферме, похоже, были места не менее загадочные, чем подаренный Старым Томом постер. Даже не понять отчего. Отчего один участок земли кажется живым, дышащим чем-то потаённым – возможностью, становлением, разумной энергией? Были на нашем скалистом побережье петроглифы, оставленные людьми, которые жили здесь тысячи лет назад. Были люди, поколениями владевшие землей, такие как миссис Браун, у которой было пятеро детей и которая была вынуждена лоскут за лоскутом продавать обширные наделы различным покупателям, чтобы выплачивать налоги и сохранить за собой небольшой кусок земли с домом. Домом, теперь принадлежащим Сине, Старому Тому и мне. Мужчина, скупивший большую часть земельных наделов, под конец убедил миссис Браун продать и ту малость, которую она ещё держала, а затем, увы, и сам дом – и превратил ферму в летнюю резиденцию. Он устроил теннисный корт, давно исчезнувший без следа, перепаханный под картофельное поле моей двоюродной бабушкой Бертой, которая купила его имение и наделы, проданные миссис Браун другим людям, и вновь собрала все 270 акров. Покойная тетушка Берта оставила всё Старому Тому. Она рассказывала Старому Тому, как дачники-теннисисты устраивали фантастические вечеринки с японскими фонариками, дамами в белоснежных платьях и важными шишками – вся эта роскошь истаяла, но в воздухе осталась память о ней, как и обо всём прочем: о людях, живших здесь тысячи лет назад, печалях миссис Браун, причудах тетушки Берты; тетушка, по рассказам Старого Тома, была поперёк себя шире и величественна в гневе. Он говорил, что когда она, пыхтя, передвигалась по ферме, так и кипя от возмущения, то походила на небольшой, приземистый дом на колесах. Я не знаю, обретает ли земля свой характер благодаря живущим на ней людям, или сами люди впитывают что-то из земли. Мне были интересны любые истории, и при любой возможности я собирала фрагменты и обрывки воспоминаний, расспрашивая старожилов в Соуке, да и всех, кого встречала. Но никто почти ничего не помнил. И какими бы интересными ни были эти отрывочные истории, ни одна не объясняла того, что я здесь чувствовала, того, о чём словно бы повествовала сама земля.

В общем, я была не прочь работать с историей, если вымысел не выдумывался. Я полагала важным продолжать писать во что бы то ни стало. Писательство всегда поднимало мне настроение. Словно вокруг меня была некая энергия, которую я могла впитать, и она текла через меня, изливаясь из моих пальцев на бумагу, уже не чистой идеей, уже не мной самой, а чем-то новым. Пока что ничто, из написанного мною на бумаге, не передавало даже отсвета этого волшебства. Но надежда, что однажды всё получится, не давала мне отступиться.

В тот именно вечер я бесцельно стучала по клавишам пишущей машинки, жалея, что не знаю историй из частной жизни миссис Браун и её детей, и размышляя, не выдумать парочку самой, когда снизу донеслись отзвуки какого-то переполоха: мой купол был далеко от первого этажа, и слов разобрать я не могла. Я попыталась разглядеть, чья машина стоит перед домом, но было слишком темно.

Когда за гостем хлопнула чёрная дверь, я снова выглянула в окно и сообразила, что, видимо, он пришёл пешком: звука заводящегося мотора не было, а в поле поблескивал удаляющийся луч фонарика. Очевидно, это был кто-то из наших рассеянных в пространстве соседей. Когда посетитель добрался до Бечер-Бэй-роуд и стало ясно, что сегодня он не вернётся и мне не придётся вести беседы, я спустилась вниз, и Сина рассказала мне, что произошло.

В наш дом ворвалась миссис Мэдден, также известная как Ревунья Элис.

– Здорово, миссис Вайткрафт! – услышала Сина, дверь открылась, и незваная гостья влетела в холл. – Миссис Вайткрафт? Знаю, мы с вами не особо сошлись. Да и близко не познакомились. И вот вы мне нужны. Вы нужны мне, миссис Вайткрафт! Томасина! – И Элис разрыдалась. Плакать она умела.

Мы с Синой окрестили её Ревуньей Элис после того, как как-то раз сверили списки мест, где нам доводилось видеть её в слезах.

Мы видели, как она плакала на родительском собрании, причем без особого повода. Я мало что знаю о её детях, все они учатся в других параллелях, но они производят впечатление примерных граждан, неплохих учеников и добропорядочных людей, как сказал бы Старый Том. Нет никаких причин плакать.

Мы видели, как она плакала, когда у «Брукмана» закончились яйца. Лавка Брукмана на окраине Соука – ближайший магазин для рассеянных по окрестным землям жителей, а значит, главный круговорот местной жизни. По субботам мы сдаём туда яйца и молоко, а по утрам там собираются дамы, чтобы поболтать.

Мы видели, как Элис плакала на школьных рождественских концертах.

– Ладно уж, – смущённо закашлялась Сина, когда мы добрались до этого пункта. – С кем не бывает.

Сина питает слабость к картаво исполненным рождественским гимнам.

Элис не просто часто плакала – она плакала в ситуациях, когда нормальные люди вполне в состоянии держать себя в руках. Она плакала, заляпав платье грязью. Она плакала, когда у неё спускало колесо. Она плакала, увидев у Брукмана новорождённых котят. Она плакала, провожая детей в школу в первый день осеннего семестра. А однажды мы со Старым Томом видели, как она плакала, пока её машину заправляли бензином. Мы тихо сидели в нашем грузовике и смотрели как заворожённые, пока она не отъехала.

– На редкость несчастливая дама, – заметил Старый Том.

Когда Сина рассказала дамам у «Брукмана», что мы окрестили Элис Мэдден Ревуньей Элис, все это одобрили. Нам рассказали, что её муж работает в Комоксе, где занимается техническим обслуживанием особого самолёта канадских военно-воздушных сил «Арго», и именует он себя «Чинила Боб», так что прозвище «Ревунья Элис» случайно оказалось в тему. Я опробовала: Старый Том и Высокая Элис, оба прилагательных из трех слогов: звучало как-то не так.

Как бы там ни было, Ревунья Элис, рыдая, влетела в дом, когда Сина писала своё тридцать седьмое письмо Уильяму Лайону Макензи Кингу, премьер-министру Канады, умоляя его на благо страны отрастить усы как у его предшественника, Роберта Бордена. «Он был такой пикантный мужчина, – писала она. – А у вас такое детское лицо. Мне кажется, нас бы начали принимать всерьёз в международных окружностях…» Это ли слово она искала? Были ли в международной политике окружности? А, ладно, пускай он сам разбирается. Это в его компетенции – он же премьер-министр, в конце концов.

Мне кажется, все государственные деятели, к которым прислушивается общественность, носят усы. Посмотрите на Гитлера. Посмотрите на Муссолини. Посмотрите на Франко. Все с усами! Я не говорю, что Вы должны уподобиться этим людям. Я просто говорю, что Канаде давно пора взяться за ум и показать себя, в международном смысле, и я опасаюсь, что с безусым премьер-министром это невозможно. Вы не были моим кандидатом на пост премьер-министра. Ваша партия, если хотите знать моё мнение, обмишурилась. Однако теперь Вы мой премьер-министр, и мне нужно с этим смириться. Вы, очевидно, считаете, что внешность не важна, и я хочу Вам сказать, что Вы не правы, и дать Вам дельный совет. Надеюсь, что Вы не поймёте меня превратно.

Искренне Ваша,

Томасина Вайткрафт.

P.S. Я убеждена, что даже избиратели, избравшие Вашу партию – к числу которых, напомню, я не принадлежу, – хотели бы, чтобы Вы сделали что-то со своим постным лицом.

Она повторяла последнюю фразу себе под нос, направляясь в холл, чтобы ответить на вопль у двери. Фраза звучала как-то не так, и она проговаривала её вслух, чтобы переформулировать:

– «Даже избиратели, избравшие Вашу партию…» Нет-нет, это же тавтология. «Даже граждане, голосовавшие за Вашу партию…» Но зачем тут «граждане»? «Я за Вас не голосовала, а если бы и голосовала…» Нет, это неверно, мы не голосуем напрямую за премьер-министра. И «постное лицо» – это, пожалуй, чересчур резко. Точно, но резко.

Она была так поглощена своими мыслями, что забыла, зачем подошла к парадной двери, и вовсе не заметила Ревунью Элис, стоящую в холле и заливающую пол слезами. Она прошла мимо неё и закрыла дверь.

– Господи, и почему никто не думает о сквозняках?! – вопросила она и повернулась, чтобы идти обратно на кухню, где стояла её пишущая машинка.

– Миссис Вайткрафт! – воскликнула Ревунья Элис.

При звуке её голоса Сина обернулась и подскочила как ужаленная фута на четыре. К этому времени Элис рыдала уже навзрыд и была вынуждена прислониться к стене, оставляя на обоях трудно выводимые мокрые пятна, и поэтому Сина увидела только растрёпанный затылок и, думая о своём, поначалу решила, что в дом проскользнул большущий мокрый пёс, наследил и оставил подтёки на стенах. Затем она, конечно, опомнилась и даже почти вернулась с небес на землю, сообразив, что это человек. Всё дело в одежде, объяснила она мне позднее.

– Бог мой, вы взломщик? – спросила она. Затем она заметила, что часть подтёков на стене ведёт к сотрясаемому рыданиями телу вора. – Вы уже раскаиваетесь? Убирайтесь вон. Убирайтесь, и я не стану сообщать в полицию.

– Миссис Вайткрафт, я не взломщик, – проговорила Ревунья Элис. – Вы не слышали, как я звала? Вы меня не узнаете? Я ваша соседка.

Теперь-то Сина уж точно спустилась с небес на землю и сообразила, с кем имеет дело, что её нисколько не обрадовало.

– И о чём вы думали, вламываясь в чужой дом? Это, по-вашему, по-добрососедски? Убирайтесь! – Сина жаждала вернуться к недописанному письму. Она боялась потерять логическую нить. Ей и в голову не пришло, что дело серьёзное, раз Элис плачет. Элис же всегда плакала.

– Я хотела попросить вас о большом одолжении, – всхлипнула Элис.

– Мой ответ – нет, – ответила Сина. – Мы не можем допустить, чтобы люди врывались в чужие дома, внося беспорядок. Я пыталась написать письмо, а вы спутали все мои мысли.

– Вы должны мне помочь. Должны.

– Почему должна? – удивилась Сина.

– Потому что я боюсь, что мой муж наделает глупостей.

– Каких глупостей?

– Страшных глупостей. Нутром чую, – сказала Ревунья Элис и высморкалась.

– Ну, так и быть! – рявкнула Сина, которая всегда прислушивалась к нутряным чувствам. – Я уже вижу, что это расстроит мои планы на вечер, но проходите в кухню и выкладывайте, в чём дело.

Сина рассказывает

Когда Сина рассказала мне всё это, я спросила:

– Батюшки, и в чём же заключалось это большое одолжение?

– Я согласилась приютить детей Ревуньи Элис Мэдден.

– Не может быть! – воскликнула я и взяла из банки два скаутских печенья^[1]. Мне показалось, что это дело как раз на два печенья.

– Ещё как может, – отозвалась Сина. – Ума не приложу почему. Кто угодно мог их приютить. Почему я?

– Наверное, в глубине души ты любишь маленьких детей, – предположила я, глядя на неё через стол и надкусывая первое печенье.

– Разве что очень в глубине, – заметила Сина.

– А может, это у тебя такой нервный тик? – Я разломила печенье на кусочки, точно рассчитанные, чтобы питать мысль. Один кусочек – одна мысль, таков был план. – Взяла же ты меня.

– Это было двенадцать лет назад. И потом, ты совсем другое дело, – ответила Сина. – Я сразу поняла, что ты особенная. Такой, как ты, больше не будет. Но не жди, что я пущусь в пляс. Не дождёшься.

– Спасибо, – сказала я. – И я не о плясе. Впрочем, и за это спасибо! Я про особенную…

– Не за что, – отмахнулась Сина. – В любом случае, сделанного не воротишь. Я сказала, что завтра после уроков она может привезти Винифред, Вилфреда и Зебедию и они поживут у нас, пока она будет в Комоксе.

– Ох, – сказала я. Это было ударом, но удар надо держать с высоко поднятой головой. – Ясно. Хорошо, что в доме есть все эти комнаты для прислуги – они могут жить на третьем этаже, и, наверное, мы даже сможем притвориться, что их тут нет. – Это я хитро заплела интригу, неявно намекнув, что чужие дети «конечно же» будут жить на третьем этаже, а не на втором, среди цивилизованных людей.

– Да, это хорошо, – Сина мгновенно уловила суть. – Хотя до сортира путь оттуда неблизкий. Три лестничных пролета…

– Чёрная лестница не так плоха, – уронила я. – Ступеньки крутые, зато вниз по зову природы можно слететь быстро. А в стратегических местах зажечь керосиновые лампы.

– Да они же споткнутся о них и спалят весь дом. Да, и одно из кресел-качалок лучше унести с площадки второго этажа. Обогнуть на бегу одно и не свернуть себе шею мальчишки, пожалуй, смогут, но два могут оказаться непреодолимой преградой. Мальчики вечно на всё налетают. И выдадим-ка мы им фонарики.

– Да, всё должно хорошо получиться! Вот видишь, никаких проблем, – с облегчением подытожила я, как только стало ясно, что Мэдденов от меня будет отделять целый этаж, а под купол, решила я, они не будут допущены ни при каких обстоятельствах. – Ну и насколько они останутся?

– В том-то и дело. Я толком не знаю. Это ведь Элис, сама понимаешь.

– Ох. Значит, больше слёз, чем слов?

– Вот именно, – подтвердила Сина. – Потоки слез и сетований. Похоже, она убеждена, что если немедленно не воссоединится с мужем на базе ВВС в Комоксе, он наделает глупостей.

– Каких глупостей?

– Кто же знает, каких глупостей может наделать авиатехник?

– Выпить очищающую жидкость? – предположила я. Мы с Синой обожали подобные разглагольствования.

– Заплести косы на швабрах? – предложила Сина.

– Может, это что-то, не связанное с работой, – сказала я. – Может, она опасается, что он пристрастился к тарантелле и, дай ему волю, перевезет всю семью в Италию.

– В Италию?

– Это её родина. Якобы танец воспроизводит движения человека, укушенного тарантулом.

– Ну Франни! Ума не приложу, откуда ты всё это знаешь! – воскликнула Сина.

– Я читаю.

– И всё же я подозреваю, что знает она больше, чем говорит. Она явно уверена, что её присутствие в Комоксе – это настоятельная необходимость.

– Плохи дела! – вздохнула я. – Или она сама себя накручивает. Мы недостаточно близко её знаем, чтобы судить.

– Именно так я и решила. Я спросила, уж не думает ли она, что он планирует сбежать в Европу и присоединиться к Гитлеру, но она сказала, что нет.

– И она даже не намекнула, что, по её мнению, затеял муж?

– Она все отнекивалась.

– Вот нахалка! – возмутилась я.

– Да уж, – кивнула Сина. – Не в бровь, а в глаз. Прийти сюда, просить меня о большом одолжении, оставить мокрые пятна на новых обоях и не поделиться пикантными подробностями – это просто за рамками приличий и здравого смысла!

Мы обе принялись смотреть в окно, и я решила, что хорошие идеи у меня покамест закончились, и прикончила печенье в несколько укусов.

– Что ж, на попятный идти поздно. Пожалуй, я пойду спать, – решила Сина.

– Отличная идея, – согласилась я. И тут меня пронзила мысль. – Завтра последний учебный день перед специальными весенними каникулами. Ты же не думаешь, что она бросит их здесь на всю весну?

– Не знаю. Мне никто ничего не говорит, – в отчаянии воскликнула Сина и пошла наверх, бормоча: – Постный или одутловатый? Что менее обидно?

Перед тем как отправиться спать, я пошла в сортир и, сидя там в компании летучих мышей и насекомых, размышляла о том, что никто из нас не мог и представить, что этой весной на наших 270 акрах будут толочься чужие дети и как всё может перемениться в мгновение ока.

А затем я пошла обратно в дом. Где-то наверху я слышала сов, всегда неподалеку, всегда незримых; словно три монаха, они тянули свой спиритический хорал, загадочный возглас «кого, кого, кого», обращённый в ночь, в непостижимую тьму, взывая к тому, к чему все мы взываем, «кого, кого, кого, туда, туда, туда», упорядочивая Вселенную, настраивая мои струны, наводя сон.

Они приезжают

Мы на этой земле, чтобы страдать: на следующий день, когда я вернулась домой из школы, Элис привезла одиннадцатилетнюю Винифред, девятилетнего Вилфреда и шестилетнего Зебедию к нашему дому. Винифред и Вилфред были похожи. Оба голенастые, белобрысые, веснушчатые. Вилфред, хоть и младше, был выше Винифред и носил очки в роговой оправе, делающие его глаза большими, как у совы. В оправу постоянно падала его длинная чёлка. Длинные волосы Винифред были аккуратно забраны. Зебедия был мелкорослый и тёмненький, с оливковой кожей и чёрными вьющимися волосами – можно подумать, из другой семьи, настолько не похож он был на Винифред и Вилфреда. Каждый нёс по небольшому саквояжу. Я присматривалась к сумкам, пытаясь по размеру определить, сколько же ребята пробудут у нас. Это оказалось непросто. Саквояжи были среднего размера. Это могло означать, что Ревунья Элис любит всё предусмотреть и они у нас только на выходные (Боженька, пусть это будет так!), или она чрезвычайно непредусмотрительна и думает забросить их к нам на пару месяцев, а Сине придётся отправиться за покупками. Ну, или, возможно, дети ведут спартанский образ жизни и отрешаются от всего, что не является насущной необходимостью. В таком случае сортир во дворе не приведёт их в ужас. Ко мне приходили поиграть девочки, и все явно полагали, что к 1945 году туалет со сливом должен быть в доме у всех и у каждого. Поскольку я выросла с уборной во дворе, мне она не казалась «чем-то средневековым», как заявила одна несостоявшаяся подруга.

И вот мы все выстроились в холле и пялились друг на друга.

Я заметила, что Сина ощерилась точно такой же широкой фальшивой улыбкой, как и я.

– Ну, полно! – всхлипнула Ревунья Элис. – Винифред, встань ровно! Вилфред, не умирай! Зебедия, не сутулься! Ладно, дети. Я еду распекать вашего отца. Мне надо отговорить его от чего бы он там ни решил отчебучить. Будьте умницами. Постарайтесь кушать как следует. Я вернусь когда смогу. Миссис Вайткрафт, позвольте сказать, это очень сопредельно с вашей стороны.

– Сопредельно? – повторила Сина. – Ну что ж, вам я, безусловно, могу позволить так сказать.

– Ну, дети, давайте попрощаемся без слёз. – Ревунья Элис тотчас разразилась надрывными рыданиями, развернулась и едва не затопила двор, пока шла к машине. Пока машина не исчезла из виду, мы смотрели, как она жизнерадостно машет рукой из окна, склонив над рулем горестно подрагивающие плечи.

Я не могла не восхититься детьми, которые выглядели более или менее нормальными и равнодушными к пафосу момента, на что, говоря откровенно, мы не смели надеяться, учитывая, какой пример им подавала мать.

– Ну что ж, – проронила Сина. – Дело сделано. Ужин в шесть тридцать. – Она вернулась в кухню, предоставив мне, как мы и условились, показать им дом.

Дети пришли в восторг от крохотных комнат на третьем этаже. Мы вчетвером стояли в комнате Винифред.

– Они похожи на комнатки в кукольном доме! – воскликнула Винифред. – У меня впервые появилась своя комната, когда мы перебрались сюда с военной базы в Комоксе. А до этого мы жили на острове Принца Эдуарда, пока ВВС не перевели «Арго», страшно важный самолёт, который обслуживает папа, в Комокс.

– Да, знаю, – сказала я, не дав себе труда пояснить, с какой скоростью распространяется информация в нашем маленьком мирке. – Поэтому он Чинила Боб.

– Да, поэтому Чинила Боб. Но мать говорит, она устала от жизни на военных базах. Мы жили уже на трёх. Дома́ всегда малюсенькие, и некоторые недовольны тем, что мать так много плачет.

– Думаю, её можно звать Ревуньей Элис, – проговорила я нерешительно. – Ну, как Чинила Боб.

– Какая ты умница, – восхитилась Винифред, – сразу такое придумать.

Я хмыкнула и скромно опустила глаза, но ничего не возразила, поскольку лучше им это сразу оценить.

– Летун Боб, – выпалил Зебедия, который уже облазил все ящики комода, прополз под кроватью, влез в чулан и вообще осмотрел все углы комнаты. Он был весь в пыли, потому что ваяет Сина лучше, чем ведёт хозяйство.

– Вот так мы оказались в доме покойной тетушки Клэр, который в конце улицы, – сообщила Винифред. – Правда, Вилфред?

– Да, – кивнул Вилфред, который своей способностью говорить не больше, чем требовал момент, немного напоминал мне Старого Тома.

– В нём четыре спальни! – радостно затараторила Винифред. – И матушка сказала: баста! Это наш шанс жить в настоящем доме, и если папа будет упорствовать и нянчиться с «Арго», оставаясь на службе ВВС, вместо того чтобы выйти в отставку и устроиться на работу в Соуке – такую, что позволит нам остаться в этом дворце, который нам оставила тетя, – тогда она сама переселится туда с нами, и мы будем ждать, пока он не опомнится. А папа сказал, что он не возражает. Он будет жить на базе и навещать нас когда сможет. Папа обожает «Арго», правда, Вилфред?

– Да, – кивнул Вилфред.

– Это секретный шпионский разведывательный самолёт, который может лететь несколько дней без дозаправки.

– Он ещё снаряды сбрасывает, – отбрасывая челку, дополнил Вилфред – так равнодушно, словно он рассказывал о своей собаке, которая выполняет команды «сидеть» и «умри».

– «Арго» ужасно важен, и папа не простой техник – он следит, чтобы всё работало и самолёт можно было поднять на воздух за секунды, если будет необходимость, – трещала Винифред.

– Какая необходимость? – спросила я.

– Военная, конечно же, – ответила Винифред.

– А, военная необходимость, – отозвалась я, думая про себя, как же это маловероятно.

Военные были на острове Ванкувер везде, артиллерию установили в стратегических точках по всему нашему побережью. С самого начала войны солдаты жили во временных бараках, построенных на нашей земле, которую мы передали для нужд фронта. Поначалу это было очень волнительно: подумать только, наши берега будут защищать прямо с нашей фермы! Но, несмотря на всеобщую бдительность, ничего особенного не происходило. Казалось, до острова Ванкувер война не дотянется, и меня это вполне устраивало. Наша соседка мисс Мэйси, у которой не было ни работы, ни семьи, любила совершать долгие прогулки по нашим землям, в основном вдоль берега, и заодно угощала солдат скаутским печеньем. Она рассказывала мне, что солдаты в основном сидят сиднем да играют в покер.

– Папа трудится по двенадцать часов каждый день, чтобы самолёт оставался на ходу, – говорила Винифред. – Мать говорит, на нас у него теперь нет времени. Что, мол, самолёт он любит больше, чем нас.

– Ерунда, – бросил Вилфред. – Мать любит преувеличивать.

Зебедия за всё это время ни слова не вымолвил. Он залез под кровать, вылез обратно, приподнял матрас, чтобы осмотреть пружины кровати, и попытался вскарабкаться на высокий комод с приставленного к нему стула. Теперь он смотрел в окно.

– Что это там за сад? – спросил он.

Я подошла к нему.

– Садов у нас много. Какой ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Тот, что за оградой с большущим замком.

– А, – проронила я. – Это Ночной сад.

– Почему ты называешь его Ночным садом?

– А ты выгляни из окна ночью, когда светит луна, вот и узнаешь, – ответила я.

– Вы его от оленей закрываете? – заинтересовался Вилфред.

– Нет, – сказала я.

– От медведей, что ли? – предположил Вилфред.

Теперь мы все смотрели на сад.

– Нет.

– Ну так от кого? – не выдержал Зебедия.

– Не знаю, – проговорила я. – Это Старый Том его запирает.

Но я знала, потому что Старый Том мне однажды рассказал. Но мне не хотелось повторять его объяснение, потому что звучало оно совершенно нелепо.

Мэддены обживаются

Начался тот первый вечер неплохо. Я устроила для них небольшую экскурсию, показала курятник, загон для быка, коров. Затем повела посмотреть на рабочих лошадей. Я повернулась к Зебедии, собираясь накрепко втемяшить ему, чтобы он ни за что не заходил в загон к быку или к лошадям. Лошади, Таг и Молли, были добрейшие, но очень крупные, и мало ли что могло произойти. А бык был просто злыдень. Но когда я повернулась, Зебедии и след простыл; после долгих розысков мы нашли его на ограде, окружающей Ночной сад: он залез на неё и смотрел внутрь.

– Ты слышал, что я сказала про загон для быка и про лошадей?

– Почему он огорожен забором? В нём же нет животных, – брякнул Зебедия.

– Я же сказала, что не знаю. Бога ради, не суй сюда свой нос! У нас двести семьдесят акров, исследуй сколько хочешь, а ты прикипел к единственному месту, которое заперто. – Но конечно, я понимала, что в том-то и дело, что это было единственное запертое место.

– Ты сама-то ухаживаешь за животными? – спросила Винифред.

– Да. Ну, то есть я помогаю. Животными в основном занимается Старый Том, а дойкой Сина. Я собираю и просвечиваю яйца и помогаю Сине отвозить их и молоко к «Брукману».

– Кто это? – Винифред указала на согбенный силуэт человека, который пересёк одно из наших полей и перешёл через проложенную военными дорогу, ведущую через лес к точке на побережье, где была установлена артиллерия. Думаю, пушки были расставлены стратегически, чтобы стрелять по проплывающим мимо подводным лодкам или чему-то подобному, однако мы не видели ни одной подлодки. Но это общеизвестный факт, что воды вокруг острова Ванкувер просто кишат ими: вряд ли гитлеровскими подлодками – они далеко, хотя кто знает? – но русскими, японскими, американскими точно. Не знаю уж, чем они занимались, кажется, просто кружили вокруг острова, но о военных делах нам многого не рассказывали.

– Это отшельник, – объяснила я. – Сина со Старым Томом разрешили ему построить хижину в лесу на нашей земле, немного южнее вдоль берега. Наверное, он ходил на маслобойню за коробкой с консервами, которую Старый Том оставляет для него раз в неделю.

– А у вас тут много совсем постороннего народу живёт, – сказала Винифред.

– Пожалуй, – протянула я задумчиво. Заметить, что в их число входят и они сами, было бы бестактно.

– Я хочу поглядеть на солдат, – заявил Зебедия и рванул к проложенной военными дороге.

– Эй, вернись! – заорала я.

Мы помчались вдогонку, и Вилфред, вытянув руку, схватил Зебедию за шиворот и потянул его назад, словно собаку на поводке.

– Ну-ка, не дури! Ты же потеряешься! – рявкнула Винифред.

– Он никогда не теряется, – проговорил Вилфред.

– Вообще-то это правда, – согласилась Винифред. – Но всё равно неприлично убегать без спросу на чужой земле.

Зебедия не протестовал. Могу предположить, что он привык к тому, что его дергают за шиворот, а спрашивать разрешения было не в его правилах.

Потом я показала им все пляжи и бухты, а затем вдруг Сина зазвонила в колокол, созывая к обеду. Его повесили много лет назад, так как мы со Старым Томом могли быть в любом конце фермы и Сине надоело звать нас до хрипоты.

Мы сидели за столом на кухне и ели приготовленное Синой рагу с тунцом – одно из шести блюд, которые она умеет готовить. У неё ограниченный, но вкусный репертуар. Сина тревожно бегала глазами по лицам ребят – позднее, когда мы вдвоём мыли посуду, а Мэддены принимали ванну, она объяснила, что каждую минуту ждала, что кто-нибудь ударится в слёзы.

– И натура, и привычка, знаешь ли, – заметила она, – как ни вертись, никуда не денешься – хоть один, но должен был подхватить эту заразу. Меланхолический невроз.

– Нет, они производят впечатление разумных человеческих существ, – возразила я. – Зебедия только удержу не знает.

– Все маленькие мальчики неугомонны, – сказала Сина. – Ну, если, конечно, им хватает еды и нормальной мальчишеской энергии. Подозреваю, что все несчастные голодающие мальчишки в раздираемой войнами Европе растеряли свою егозливость – и как же это грустно. Но накорми их как следует – и вся энергия идёт на что? Правильно: на озорство. Ты кормишь, они озорничают. Как думаешь, ребятам еды-то хватило? Мне никогда ещё не приходилось готовить на шестерых. Думаешь, им нужно будет есть три раза в день? Прям только что приготовленную еду? Может, мне нанять кухарку? Знаешь, мне помнится, миссис Брукман говорила, что её племянница, которая живёт с ней, ищет работу. Я спрошу у неё завтра, когда мы будем у них. Непросто заниматься одновременно и творчеством, и домашним хозяйством!

Я возликовала. Сина неплохо готовит, но всё, что мы едим, такое однообразное. Я прочла множество викторианских английских романов и летом часто лежала в гамаке, листая древние выпуски журнала «Справочник домохозяйки»^[2], подшивку которого нашла в коробке в погребе. Благодаря им кухарка ассоциировалась у меня с большим поместьем и обедами с восемнадцатью переменами блюд, где подавались фазаны, и пудинги, и блюда с загадочными названиями, как, например, «пузырь и писк»^[3]. Там каждый обед был целой эпопеей. Идея нанять кухарку мне понравилась; оставалось надеяться, что племянница окажется толстухой, раз уж старухой она быть не могла, будучи всего лишь племянницей миссис Брукман. В викторианских романах кухарки всегда были старыми, толстыми и безобразными и ничем за порогом своей кухни не интересовались. Я уже предвкушала воздушные пироги в форме лебедей, «запеченную Аляску»^[4] и другие полные волшебства блюда. Следом пришла ужасная мысль:

– Но ей же не нужно будет тоже жить с нами?

– Хороший вопрос. Не думаю, что я готова оплачивать ежедневые траты на бензин от «Брукмана» до нас. Она живёт с Брукманами над магазином, наверняка в страшной тесноте. Так что не упустит возможности съехать. У нас же есть хижина для наемных рабочих. Она может жить там.

– Ты только спроси её сначала, умеет ли она готовить, хорошо?

– Уж постараюсь, – ответила Сина.

* * *

Когда посуда была вымыта, мы собрались в гостиной, и Сина играла на пианино, а мы все пели – партии из мюзиклов, народные песни, гимны и шлягеры. У Сины были целые кипы нот. Винифред знала немало, так как она пела в хоре. Зебедия барабанил по столешнице двумя карандашами, которые он где-то нашёл. Было это довольно тягостно, пока не пришёл Старый Том и не дал каждому по паре ложек. Старый Том показал им, как играть на ложках, и они играли втроём, пока Зебедии и это не надоело.

– Я хочу пойти посмотреть на Ночной сад ночью, – заявил Зебедия. – Хочу перелезть через ограду и посмотреть, какой он внутри.

Старый Том перестал играть и сжал ложки Зебедии, чтобы утихомирить его на минутку.

– В Ночной сад входить запрещено, – отрезал он. – И чтобы ни один из вас туда не заходил. Никогда!

– Почему? – спросил Зебедия.

– Не твоего ума дело, – сказал Старый Том, положил ложки на стол и, усевшись на кушетку, погрузился в свою газету.

Наступившее неловкое молчание Сина попыталась нарушить бравурным маршем, но было поздно; благостный настрой вечера был испорчен, и скоро все разошлись. Сина зажгла и раздала керосиновые лампы. Обычно Старый Том, Сина и я подолгу читали в кровати, прежде чем заснуть. Не знаю, что привыкли делать Винифред, Вилфред и Зебедия, но они тоже поднялись в свои комнатки. А я решила дать своей истории про русалку ещё один шанс, прежде чем пойти спать, и поэтому поднялась к себе в купол. С прибытием Мэдденов выделить время днём на работу не удавалось, и мне пришлось подключить вечерние часы.

Несмотря на это, несмотря на гостей, дело спорилось, и вечер вышел вполне обычным.

А затем поднялся крик.

Конвергенция НЛО, кухарки и первых таинственных писем

Я писала за своим столом. Старый Том спустился вниз за стаканом воды. Мэддены были у себя, занятые какими-то своими делами. Судя по звуку, Зебедия прыгал на кровати. Возможно, мы слишком хорошо его кормим, подумалось мне, и тут Сина вылетела из своей комнаты с криками:

– НЛО! НЛО! НЛО!

Мы все рванули вслед за ней вниз по лестнице и наконец остановились на парадном крыльце – она смотрела в небо, поворачиваясь то туда, то сюда и восклицая «НЛО!». Мы тоже запрокинули головы, но не увидели ничего, кроме неба, испещряющих его звёзд и луны.

– Из окна спальни! – задыхаясь, проговорила Сина. – Из окна моей спальни! Я сидела в кровати, читала, а затем раздался шум, и я подняла голову и увидела через окно что-то покрытое огоньками, в основном голубыми огоньками, и оно остановилось прямо напротив моего окна, вот прямо за теми тремя соснами. И замерло. Сначала я подумала, что это, наверное, военные. Военный вертолёт – ну какой ещё аппарат может так зависнуть? И сначала я сидела, всматриваясь сквозь кроны и недоумевая, на кой ляд вертолёту останавливаться у моего окна, а потом вдруг осознала, какая эта штука огромная. Огромная и абсолютно неподвижная, и я ещё удивилась, почему она увита рождественскими гирляндами. А затем из неподвижного состояния она вдруг рванула со скоростью света. Никогда не видела, чтобы что-то развивало такую скорость. В мгновение ока она исчезла. Да ничто на Земле не может так двигаться – с места и до тысяч миль в час!

– Что такое НЛО? – спросил Зебедия.

– Неопознанный летающий объект, – ответила Винифред.

– Полная чушь, – фыркнул Старый Том. – НЛО не существует.

– И я так думала до сегодняшнего вечера! – взорвалась Сина. – Но нельзя оспаривать то, что ты видел своими собственными глазами! Ты хочешь сказать, что я не видела НЛО?

– Уверен, что ты что-то видела, – проговорил Старый Том, почёсывая подбородок. – Игру света. Вероятно, это был военный вертолёт. Ты говоришь, он был за соснами и ты видела его сквозь ветви. Наверняка это все спутало.

– Не будь остолопом! Ни один вертолёт не может лететь с такой скоростью! – возмутилась Сина.

– А шумел он как вертолёт? – уточнил Старый Том.

– Шуметь – шумел… Я же его услышала, потому и оторвалась от книжки. Но не как вертолёт.

– А как он шумел? – спросила я.

– Не знаю, – сказала Сина. – Звук был не такой громкий, как у вертолёта.

– Давай зайдём в дом и не будем пугать детей, – предложил Старый Том.

– Я не пугаюсь, – ввернул Зебедия.

– И я не боюсь, – поддержал Вилфред.

– Может, это Летун Боб прилетел нас проведать, – продолжал Зебедия.

– Нет, Зебедия. Папа не летает, он просто чинит самолёт, – объяснила Винифред.

– Если бы он захотел, он бы мог, – настаивал Зебедия. – Он мне сам сказал.

– Ну-ка, давайте все пойдём в дом! – велел Старый Том.

Нестройной толпой мы вернулись в дом, даже Сина, которой, я видела, совсем не хотелось. Когда она увидела НЛО, я, должно быть, с головой ушла в русалочий рассказ и так барабанила по клавишам, что ничего не видела и не слышала.

– Думаю, нам всем надо лечь спать. Скажи, если марсиане снова станут за тобой подглядывать, – усмехнулся Старый Том.

– Перестань! – огрызнулась Сина. – Я знаю, что я видела. – И вдруг засомневалась. – Извини, что так рявкнула, – добавила она, начиная успокаиваться. – Я знаю, что ты ничего не видел. Но это не отменяет того, что я-то видела.

– Ночью свет бывает обманчив, – примирительно заметил Старый Том. – Я не отрицаю, что ты видела что-то такое. Вопрос что. Это могло быть что угодно.

– Это мог быть Летун Боб, – повторил Зебедия.

– Ой, не смеши мои тапочки, Зебедия! – воскликнула Винифред. – Никакой это был не Летун Боб, и даже не Санта-Клаус.

– Ну и что же это было? – вопросил Зебедия.

– Вполне вероятно, мы никогда этого не узнаем, – сказал Старый Том. – Может, Сина задремала и ей что-то приснилось. Сны удивительная вещь. Сина, бывало, даже ходила во сне.

– Я не спала, и ничего мне не приснилось, – отрезала Сина, прошествовала в свою комнату и хлопнула дверью.

Старый Том посмотрел на нас, приподняв брови и картинно закатив глаза, однако наверх не пошёл, а взял свой фонарь и устроился на кушетке читать. Я остановилась в дверях, глядя на него. Хотя он и заявил, что не верит, глаза его то и дело косились на окно.

* * *

Наутро за завтраком все были оживлены. Старый Том приподнял кофейную чашку и, взяв блюдце, выписывал им круги над столом.

– Что это такое? – спросил он Зебедию.

– Не знаю, – сказал Зебедия.

– Летающая тарелка, – ответил Старый Том.

– Ха-ха, – проронила Сина. – Я иду в студию. Франни, позови меня, когда упакуешь яйца, и мы вместе уложим их в грузовик с молоком и отвезём к «Брукману». Я хочу выяснить про кухарку, пока мы будем там.

– А можно нам тоже поехать? – подхватилась Винифред.

– Ну хорошо, – согласилась Сина. – Но вам придётся ехать сзади вместе канистрами для молока и яйцами.

– Ух ты! – вскричал Зебедия.

– Клёво! – обрадовался Вилфред.

– Ух ты, ух ты, ух ты! – кричал Зебедия.

– Очень-очень клёво! – радовался Вилфред.

– Это ты сейчас так думаешь, – пробормотал себе под нос Старый Том. – Ты картошку когда-нибудь сажал?

– Нет, – помотал головой Вилфред.

– Так я и думал, – обронил Старый Том, и они зашагали в сторону картофельного поля, а мы с Винифред тем временем прибрали кухню.

Поначалу нам было неловко, как бывает, когда остаёшься с кем-то наедине и так волнуешься, что не знаешь, как начать разговор, и оттого тягостно молчишь.

– Ну вот, – булькнула я, когда прошло минут десять и мы перемыли всю посуду, не сказав ни слова друг другу.

– Угу, – выговорила Винифред.

И мы обе немного покраснели.

– Слушай, – начала она, – а Франни – это сокращенное от чего-то?

– Нет, – сказала я, – просто Франни. А тебя кто-нибудь зовет Винни? А Вилфреда – Вилли или Виллом?

– Нет, – произнесла она вроде как с сожалением. – Папа хотел, но мать сказала, что она не для того мучилась, выбирая нам имена, чтобы звать нас каким-то убогим кратким вариантом. Она говорит, раз начав, к полному имени уже никогда не вернёшься.

– Ну, – задумалась я, – пожалуй, это верно.

– Но ты можешь звать меня Винни, пока мы живём здесь, – щедро предложила Винифред. – Если тебе так больше нравится.

– Мне без разницы, как тебя называть, пока ты здесь живёшь. А на сколько, – осведомилась я исподтишка, – как ты думаешь, вы у нас останетесь?

– Не знаю. Мать не говорила. Я знаю, что она боится, что папа отчебучит какую-то глупость, но что именно, она не сказала. Она никогда нам ничего не говорит.

– Неужели тебе не хотелось расспросить её?

– Мать вечно обо всём беспокоится. Ей кажется, что со всеми вокруг вот-вот случится нечто ужасное, но ничего не происходит. Как только она поймёт, что с папой всё в порядке, она вернётся.

– Ну ладно, – сказала я. – Пойдём за яйцами.

И мы побежали в курятник.

Несушки бывают сговорчивые и несговорчивые. Хотя я подсказывала Винифред, как нужно подходить к ним и которая из птиц дебошир, в первый раз, как одна из куриц налетела на неё и клюнула, Винифред с криком выскочила из курятника и так и стояла за порогом и голосила. Я подумала, что, должно быть, это её скрытая ревуче-элисовая сторона. Хотя, конечно, у всех у нас бывают проблемы с курами.

– Гадкая, гнусная курица! – восклицала она, немного отдышавшись.

Я хладнокровно взглянула на ту, что напала на неё, и произнесла:

– Сейчас я покажу тебе, что мы делаем с гадкими курицами. – Я подошла к несушке, властно ухватила её за ноги и сунула в клетку, стоящую в углу курятника.

– Это чтобы она людей не клевала? – спросила Винифред, с опаской входя в курятник.

– Вроде того, – ответила я. – Предполагается, что каждую неделю я должна выбрать, какая из кур хуже несётся, и посадить в эту клетку – и вот наш воскресный обед. Но на самом деле я выбираю ту, которая мне особенно досаждает.

– Наверное, я не смогу её съесть, – проговорила Винифред. – Это как если б мы не брали врагов в плен, а ели их.

– Как унюхаешь запах приготовленной Старым Томом воскресной курицы, сразу передумаешь. Но не важно. Давай просветим яйца и сложим их.

Мы с Винифред прошли в пристроенную к курятнику комнатёнку, где стоял овоскоп. После того как я показала как искать кровяные сгустки, поднеся яйцо к овоскопу, Винифред оказалась замечательной помощницей. Она обнаружила несколько яиц со зловещими пятнышками, и их мы упаковали отдельно. Эти яйца мы оставляем себе: Сина говорит, что они совершенно съедобны, если только ты не отличаешься чрезмерной брезгливостью. Винифред не разбила ни одного яйца. Потом мы вернулись в дом, чтобы помыть яйца перед отправкой к «Брукману». Винифред хотела переодеться, так как у неё на блузке были пятна крови – там, где её клюнула несушка. Я поднялась за ней следом.

– Я буду в куполе, – сказала я. – Позови меня, как будешь готова.

Мне нужно довольно часто сюда заглядывать. Не для того чтобы писать или искать китов в телескоп, а просто побыть там, где нечто может однажды свершиться, излиться на бумагу. Словно входя сюда, я ощущаю это ожидание осуществления.

– А что там наверху? – оживилась Винифред. – Можно я поднимусь с тобой, а потом пойду переодеваться?

– Прости, нет, туда никому нельзя. Я там пишу.

– А, – протянула Винифред. Она немного подумала, а потом спросила: – Можно мне почитать, когда ты закончишь?

– Ну, до этого дело пока не дошло…

– А откуда ты тогда знаешь, что у тебя получится?

– А я и не знаю. И из-за этого прямо руки опускаются. Но нельзя же не попытаться.

Это напоминало Томову Церковь невозможных дел, но мне не верилось, что это дело такое уж невозможное – иначе ведь нет смысла биться.

– А почему бы тебе не написать о Синином НЛО? – предложила Винифред.

Вот и говори людям, что ты писатель! Они непременно начинают советовать, о чём тебе писать. Как будто они могут быть источником того, о чём ты пишешь! Или ты сама.

– Хм, ты вроде хотела переодеться? – напомнила я.

– Ты больше не хочешь об этом говорить, – сказала она ласково и побежала переодеваться, причем совсем не надулась – а могла бы, если бы не поняла мою сдержанность и решила, что я задираю нос. Наверное, это жизнь с Ревуньей Элис приучила её к людским странностям.

Пока я поднималась по лестнице, меня посетила странная идея. Я написала на клочке бумаге «Церковь невозможных дел» и, придвинув стул, прикрепила его с помощью клейкой ленты к двери, ведущей под купол. После этого мне немножко полегчало, словно я сделала что-то вроде сглаза, только наоборот. Вроде как выпустила пар. Если это было невозможное дело и оно было признано и прославлено как невозможное, может, теперь нечто сумеет всё же пробиться и свершиться.

Я услышала, как Винифред спустилась в холл, и сбежала вниз вслед за ней, и мы вдвоём пошли в студию Сины.

Сина рассматривала статую, которую она слепила. Это была русалка, и весьма миленькая, как мне показалось, но прямо при нас она опрокинула её ударом ноги и стала топтать.

– Проклятие! – выкрикнула она. – Я всё брошу! Просто всё брошу. Я всегда хотела ваять из мрамора. Микеланджело – вот это был гений!

– А почему вы не ваяете? – поинтересовалась Винифред.

– Пробовала. Не получается. Мой материал – глина. А настоящие скульпторы используют мрамор. Например, «Давид» – вот это статуя! Или «Пьета» – прекрасная работа. «Рабы» – гениально. Гениально! Пленники, стремящиеся вырваться из камня. А из моей глины ничто не пытается вырваться. Лежит себе комом. Я всё брошу. И устроюсь работать официанткой. – И она ринулась в дом, чтобы умыться, бросив на ходу: – Грузите машину, девчонки!

– Боженьки! – проговорила Винифред. – А мать говорила, что Сина почти знаменита. Что её статуя стоит у здания Парламента в центре Виктории. Она на самом деле перестанет быть скульптором?

– Сомневаюсь. Она каждый день так говорит. Может, твоя мать и считает её знаменитостью, но Сине не нравится ничего из того, что она завершила. Говорит, её работы – это обманутые ожидания. Даже та, что стоит у Парламента.

– Она живёт в муках творчества, – заметила Винифред.

Надо же, хотя Винифред происходит из нетворческой семьи, она улавливает самую суть. Или просто умеет слушать.

Мы осторожно перенесли ячейки с яйцами и уложили их в кузов грузовика, где уже стояли канистры с молоком. Затем сбегали на картофельное поле за мальчишками. У Вилфреда в руках был мешок семенного картофеля, и он старательно трудился бок о бок со Старым Томом. Зебедия бегал взад-вперед по грядкам, раскинув руки и рыча, как мотор, «дррррррррр».

– Зебедия, хватит играть в самолёт! Нам пора идти, – крикнула Винифред.

– А я бы предпочла, чтобы меня звали Вилл, – сказала я Винифред вполголоса, полагая, что Вилфред меня не услышит.

Но он услышал. Он положил свою тяпку и сказал:

– Ты можешь звать меня Вилл, если хочешь.

– Ты-то сам как хочешь, чтобы тебя звали, парень? – спросил Старый Том. – Смотри не позволяй девчонкам собой командовать.

– Да мне всё равно, – пожал плечами Вилфред.

– Вот это по-нашему! – похвалил Старый Том. – Совершенно не важно, как люди тебя кличут. Трудись на своей меже. Веди свою собственную гонку. Иди своей дорогой. – Он решительно мотнул головой и вернулся к посадке картофеля.

– Я и не собиралась командовать им! – крикнула я.

– Я знаю, – отозвался Старый Том.

Но мне стало ясно, что время наделять эту троицу прозвищами прошло. Придётся довольствоваться дивными прозвищами, которыми их наделили родители.

– Дрррр, – гудел Зебедия, прыгая через ограду, окружающую картофельное поле; руки его были всё ещё расставлены в стороны. – Дррррр!

– Он одержим полётами, – вздохнула Винифред.

Ребята были заляпаны грязью, но это их абсолютно не смущало.

Мы уселись на лавке, которую Старый Том соорудил в кузове грузовика.

– Осторожно с яйцами, не сядьте на них, – предупредила Винифред.

Затем из дома вышла Сина, одетая в своё «лучшее платье для визитов к «Брукману», и вскочила на водительское место. Она всегда надевала платье и парадную шляпку. Никогда не знаешь, кого встретишь у «Брукмана».

По прибытии мы перенесли яйца и молоко к чёрному входу, чтобы отдать миссис Брукман, затем обошли здание и вошли через парадную дверь. Миссис Брукман рассчиталась с Синой, и та выделила каждому из нас по 5-центовой монетке на плитку шоколада. Последовало долгое разглядывание доступного ассортимента, а тем временем в другом конце комнаты Сина и ещё шесть присутствующих дам сплетничали и пили кофе, вполуха слушая радио. Вдруг Сина завизжала, потянулась к приемнику и прибавила громкость. Передавали местные новости, диктор говорил: «Прошлой ночью жители Виктории заметили в небе быстро двигающиеся голубые огни. Канадский космический институт^[5] просит всех, видевших вчера голубые огни, немедленно связаться с ним. Представитель Канадского космического института утверждает, что, по их мнению, это был метеор».

– Это же мой метеор! Мой метеор! – кричала Сина, подпрыгивая на месте. – Я его видела! Я видела голубые огни!

– Правда, милочка? – проговорила миссис Брукман. – Ну, тогда вы должны воспользоваться моим телефоном и позвонить в Космический институт.

– Да, вы должны! – закивали остальные дамы. – Это ваш долг.

– Это практически ваш долг патриота, – заявила мисс Мэйси; она жила одна и часто захаживала к Брукманам в поисках компании. – Как знать, что ещё придумали злые враги нам на муку? Может, это немецкий или японский метеор!

Сина и миссис Брукман с жалостью посмотрели на мисс Мэйси. Что она слегка тронулась умом, было хорошо известно.

– У метеоров нет национальности. Их в загон не загонишь, милочка, – мягко заметила миссис Брукман. – Метеоры – они, знаешь ли, дикие. Ну, как волки.

– А, понятно, – протянула мисс Мэйси. – Но нам же говорят быть начеку, чтобы не пропустить вражеские подлодки. Полагаю, это и к космосу относится. Берегитесь объектов из космоса. Вражеских объектов из космоса.

– Позвоните же, позвоните! – тарахтели дамы, не слушая мисс Мэйси.

Итак, исполненная собственной значимости и даже триумфа, поскольку ей удалось увидеть нечто не просто необычное, но достойное внимания Космического института, Сина среди всеобщего молчания подошла к телефону. Она подняла трубку и набрала номер.

– Алло, – сказала она. – Да, я видела голубые огни. Да, мм, метеор. Да, именно, я видела голубой метеор, о котором сообщили по радио. Миссис Вайткрафт. В Соуке. Ферма Восточный Cоук. О, правда?! Зачем? Ну ладно, хорошо, думаю, устроит. В два часа? Так точно. Хорошо. Не за что.

Она повесила трубку и повернулась к нам с улыбкой на лице.

– Они хотят взять у меня интервью! – произнесла она с гордостью.

– Ну надо же! – воскликнула одна из дам. – Вероятно, вы станете частью исследовательского проекта.

– Наверняка ваше имя войдёт в историю! – вскричала мисс Мэйси, которая всегда заходила слишком далеко.

– А если и нет, вы будете знать, что выполнили свой долг, – сказала миссис Брукман.

– Ну почему же я не вижу никаких метеоров?! – воскликнула мисс Мэйси.

– Какой же это метеор, если он просто висел у вас за окном? – поинтересовалась Винифред, но на неё никто не обратил внимания. На детей никогда не обращают внимания, если в помещении есть взрослые. И это одно из преимуществ детства. Это как шапка-невидимка. Я знаю, что буду об этом сожалеть, когда стану взрослой, ответственной и меня станут принимать всерьёз.

– Мне надо спешить домой, – Сина уже начала суетиться от волнения. – Нужно вытереть пыль в гостиной и испечь печенье к чаю или ещё что-нибудь – вдруг человек из Космического института на это рассчитывает. Пропасть! Я не умею печь печенье! Миссис Брукман, я совсем забыла – хотела вас спросить: эта ваша племянница все ещё здесь?

Миссис Брукман поджала губы и кивнула.

– Я хотела спросить, нельзя ли мне одолжить её у вас на время, пока ребята Мэдденов живут с нами? Мне нужна кухарка. Я готова заплатить. Она умеет готовить, эта ваша племянница?

– О да! – вскричала миссис Брукман. – Пальчики оближешь. Глэдис, иди-ка сюда!

Глэдис, судя по всему, ошивалась в подсобке, потому что она появилась в занавешенном дверном проёме в то же мгновение. У меня она доверия не вызвала. Прежде всего, как я уже говорила, в книгах кухарки всегда были женщины в возрасте, а она оказалась неприлично юной. И она была не толстухой, как полагается, а стройной блондинкой с облаком кудряшек и обилием косметики. Столько краски на лице женщины в наших краях не носили. Одета она была неряшливо, зато по последней моде. Это у нас тоже не часто встретишь. Мы-то, школьницы, были в курсе модных веяний и менялись картинками из каталогов одежды и прочего, что попадало к нам в руки, но никто из тех, кого мы знали – ни учительницы, ни мамы, ни дамы у «Брукмана», привыкшие за время войны еле-еле сводить концы с концами, – не носил модной одежды. И вот наконец девушка в модном платье – да девчонки всё б отдали за такое! – и она его совсем не бережёт. Если бы нам, девочкам, посчастливилось обладать таким платьем, у нас бы оно было выстирано и выглажено, висело бы как с иголочки в шкафу и надевалось бы только по особым случаям. В том, как небрежно обращалась с ним Глэдис, было что-то нехорошее. Да и в самой Глэдис было что-то не то. С первого взгляда было видно. И она была неряхой. Под ногтями у неё была недельная, не меньше, грязь, и волосы выглядели так, словно их давно не причесывали, а на затылке торчал колтун. В общем, я бы её к готовке не подпустила.

– Глэдис, это миссис Вайткрафт, она хочет предложить тебе работу.

– Она ошиблась, – проронила Глэдис, развернулась и пошла обратно к занавешенному проёму. – Я не ищу работы.

– А ну-ка, вернись, Глэдис. Сегодня тебе повезло. Ты не искала работы, хм, работу… но работа нашла тебя. Миссис Вайткрафт нужна кухарка. Ты умеешь готовить.

– Нет, не умею, – сказала Глэдис.

– Нет, умеешь. Я же видела, – возразила миссис Брукман.

– Ты будешь жить у нас на ферме, конечно. На время. Это временная работа. У тебя будет своя хижина. Она вполне приличная, – закончила Сина туманно, и в её голос закралось сомнение.

– И сортир на улице, – приободрил её Зебедия, – с летучими мышами.

Зебедия был покорён нашим сортиром. К счастью, на него по-прежнему не обращали внимания.

– Ну, даже не знаю. Мне и здесь хорошо, – упрямилась Глэдис. – Не уверена, что работа на кухне впишется в мое расписание.

Последнюю фразу Глэдис чванно протянула, думая поставить нас на место, но прозвучало это так, будто она играла в третьесортном спектакле.

– Ерунда, – припечатала миссис Брукман. – Твоя мать послала тебя сюда, чтобы расширить твой кругозор. Вот и, хм, расширяй. Отправляйся готовить.

– Это так познавательно, – мечтательно проворковала мисс Мэйси. Мисс Мэйси могла восторгаться чем угодно, поскольку факты и реальность проходили мимо неё. – Какие я повидала рагу! А чили! Небольшой совет, милочка, – с этими словами она доверительно вцепилась в руку Глэдис, и та в испуге попятилась к противоположной стене. – Хлеб – всему голова!

– Мамочки, не подпускайте её ко мне! – завопила Глэдис, которая, хоть и напускала на себя важность, не знала хороших манер.

– Ну-ка, беги и собери свои вещи! Ты можешь приступить немедленно. Всё для фронта, всё для победы. – Миссис Брукман обхватила Глэдис за плечи и только что не пихала её в сторону жилых комнат.

– Не понимаю, чем готовка на каких-то фермеров может помочь фронту, – заявила Глэдис.

– Фермеры – это хребет нации, – объявила мисс Мэйси. – Они выращивают пищу для наших мальчиков по ту сторону океана. – Желая подчеркнуть сказанное, мисс Мэйси вытянулась в струнку и щелкнула каблуками, но эффект был смазан тем, что она носила ортопедические туфли. Поскольку она отдала честь, все были вынуждены повторить её жест. Это навело меня на мысль.

– Да ведь на нашей земле живут военные, – напомнила я.

Конечно же, меня никто не услышал, но мои слова каким-то образом пробились сквозь взрослое сознание Сины, потому что она сказала:

– Ты не поверишь, но на нашей земле располагаются казармы для солдат. Они запросто ходят повсюду.

– Пойду соберу сумки, – тут же переменила решение Глэдис. Она развернулась, прошла сквозь занавешенную дверь и вверх по лестнице за своими вещами. Через минуту она появилась на высоченных каблуках, которые на ферме продержались бы примерно две секунды, а сзади на икрах у неё были нарисованы линии, изображающие шов – такие рисовали девушки, которые не могли позволить себе нейлоновые чулки. Только у Глэдис они были вихлястые и плохо прорисованные, так что казалось, что её чулки сползли и ей нужно их подтянуть. Мне предстояло узнать, что это было полностью в характере Глэдис и проявлялось во всём, от внешности до стряпни: всё делалось абы как, словно она могла бы и получше, да поленилась. Она волокла тяжёлый чемодан.

– Надеюсь, мне не нужно будет вам повторять, что мои обязанности не могут быть слишком утомительными, – заявила она Сине по пути к машине, снова разыгрывая из себя важную фифу. – Мне требуется время на настройку моих вибраций.

Глэдис влезла в кабину грузовика и водрузилась на перевернутый бидон из-под молока, который служил у нас пассажирским сиденьем, а Винифред, Вилфред, Зебедия и я забрались в кузов.

– Настройку чего? – переспросила Сина.

– Моих мистических вибраций! Я же медиум! – воскликнула она.

Глэдис отбросила свой покровительственный тон, но теперь каждая её фраза заканчивалась на высокой протяжной ноте. Я невольно расставляла восклицательные знаки – очень хотелось дать ей урок декламации, – и, уверена, Сина боролась с тем же желанием. Но, конечно, совершить подобную бестактность мы не могли.

– Я хочу сделать это делом своей жизни! Ну, знаете, там, предсказания, кофейная гуща, чтение ауры! Сейчас я изучаю магические кристаллы. С магическими кристаллами у меня ловко получается.

– Неужели? – процедила Сина. – Вера во что-то очень поддерживает, верно? У Старого Тома была тётка, она верила в лепреконов. А в Исландии люди верят в эльфов. Должно быть, они находят отраду в этой туфте. На повороте держись за ручку двери, этот бидон не особо устойчив.

Сина завела грузовик.

– А мою судьбу ты можешь прочитать? – крикнул Зебедия.

– Да, конечно, – кивнула Глэдис. – У тебя очень сильная аура. Четвертак у тебя есть?

– У меня нет денег, – сказал Зебедия.

– Чувствую, силы мои иссякают, – отчеканила Глэдис.

Мы уже отъезжали, как вдруг выбежала миссис Брукман:

– Милочка, я чуть не забыла вашу почту! – Она метнулась к водительскому окну, протянула Сине стопку писем, и мы поехали домой.

По приезде на ферму Сина помогла Глэдис обустроить хижину, а затем попыталась уговорить её приготовить печенье к чаю, но Глэдис ответила, что её дар предвидения говорит ей, что сегодня неблагоприятный день для выпечки.

– Полная чепуха! – возмутилась Сина. – Делай что велено.

– Ладненько, – пробурчала Глэдис, вставая с кровати, на которую она повалилась в обнимку с модным журналом из числа тех, что взяла с собой. – Но я снимаю с себя всякую ответственность за то, что получится в результате.

– Можно нам посмотреть твои журналы, пока ты печёшь? – попросили мы с Винифред, но Глэдис зыркнула на нас и заперла дверь хижины ключом, который дала ей Сина.

– Не очень-то она дружелюбная, – шепнула Винифред.

Сина провела Глэдис на кухню. Вилфред опять ушёл: помогать Старому Тому сажать зелёный горошек, салат латук, морковь, свеклу и турецкие бобы. Винифред и я без дела крутились возле Сины, так как не хотели пропустить прихода человека из Космического института. Сина обосновалась в гостиной и разбирала письма, и вдруг она подняла голову и выдохнула «Ох». Миссис Брукман отдала ей почту миссис Мэдден до её возвращения. Сина взяла письмо из мэдденовской стопки и протянула Зебедии.

– Это тебе, – сказала она. – А теперь кыш! Мне нужно заплатить по счетам, и, если вы будете мешаться, я суну чеки не в те конверты. Я так уже делала, и чтобы всё распутать, уходит целая вечность.

– Но ты нас позовешь, когда придёт человек из космоса? – спросил Зебедия.

– Конечно. Ну а теперь кыш! – отозвалась Сина, но вместо того, чтобы заняться чеками, стала нервно прибираться и приводить в порядок гостиную.

Мы вышли и сели на ступеньках веранды.

– Эй, от кого это? – Винифред попыталась выхватить письмо из рук Зебедии, чтобы посмотреть, но тот прижал письмо к груди.

– Пусти, это моё! – закричал он.

– Ну так открой его, – велела Винифред.

– Нет, – отказался Зебедия.

– Ты что же, не хочешь узнать, от кого оно? – удивилась Винифред.

– Я и так знаю. Но это секрет. Я дал клятву хранить молчание.

– Ерунда, – махнула рукой Винифред. – Ты просто напускаешь на себя важность. Лучше дай мне, я прочитаю. Там могут быть сложные слова.

– Он обещал, что не будет, – сказал Зебедия.

– Кто обещал? Это от папы?! – возмутилась Винифред. – Он пишет тебе, а не нам?!

– Не твоё дело, – отрезал Зебедия и, прежде чем Винифред успела встать и попытаться отнять письмо, вскочил и учесал в лес.

– Ну и пусть бежит, – вздохнула Винифред.

Глядя, как он убегает, я поняла, что у нас нет выбора. Вроде шпингалет с коротенькими ножками, а бегает как ветер, и прежде чем мы успели опомниться, он был уже на краю поля и исчез в лесу.

– А ты уверена, что он не заблудится? – спросила я. – Может, он и хорошо ориентируется, но лес-то большой.

– Да фиолетово. Мне иногда кажется, что у него компас в голове, – отмахнулась Винифред. – И бесполезно пытаться отобрать у него что-то, если он сам не отдаёт. Он жутко упрямый. Мать говорит, это у него от папы. Ему без толку говорить, что делать, а чего не делать. И вообще, я как-нибудь ночью прокрадусь к нему в спальню и прочитаю письмо. Папка, наверное, прислал ему рисунки самолётов или ещё что. Они оба с ума сходят по самолётам. Они оба с ума сходят! – И она захихикала своей собственной шутке, но осеклась, увидев, что к дому на всех парах подлетел автомобиль. Когда он затормозил, мы разглядели за рулем невысокого импозантного мужчину; на голове у него была фетровая шляпа, а из карманов торчали карандаши и разные инструменты.

– Это, наверное… – проговорила Винифред.

Я смотрела на него затаив дыхание:

– …человек из Космического института.

Человек из Космического института

– Сина! – завопила я, вбегая в дом, – Это человек из Космического института, он здесь!

– Он приехал на два часа раньше, – сварливо сказала Сина, появляясь на пороге гостиной.

Мы пошли на кухню посмотреть, как там печенье, но Глэдис сидела на кухонном столе, напевая обрывки бибопа^[6], и стучала по ноге деревянной ложкой в такт воображаемой музыке. Мука была повсюду, а в воздухе летал пепел из печи.

– Печенье? – спросила Сина.

– Рим не вдруг построился, – ответила Глэдис загадочно и продолжила отбивать ритм.

Сина вздохнула, и мы пошли встречать учёного.

– Ну что поделаешь – да и не может же он рассчитывать на печенье, явившись на два часа раньше. Наверное, он физик. Они отрицают время. Где он?

Я указала на веранду, куда он поднялся и теперь разговаривал с Винифред.

– Здравствуйте, – сказала Сина, выходя из дома и протягивая руку. – Прошу вас, входите.

– Не близок свет. Извилист путь, – сказал учёный, схватив её руку и энергично пожимая её, а затем смахнул пот со лба, будто только что сошел с Орегонской тропы^[7]. Разуваясь на крыльце, он так изгибал запястья и размахивал руками, словно желал показать, что соблюдает не просто требования приличия, а строгий институтский протокол, и вся процедура была исполнена той же церемонной значимости, с которой хирург моет руки перед операцией. Сина не была адептом разувания на пороге дома, и все мы были в уличной обуви, однако упоминать об этом мы не стали. Мы не сомневались, что человек из Космического института знает что делает. Мы, дети, смотрели на него с восторгом, словно никогда раньше не видели, как снимают обувь, а затем все прошли в дом.

– Что ж, – утешила Сина, – крепитесь. В один прекрасный момент появится печенье.

Из кухни вырывались клубы дыма и слышно было, как Глэдис кричит: «Будь она неладна! Ненавижу эту дровяную печь!».

– Или нет, – поправилась Сина. – Пожалуйста, проходите в гостиную.

– Вообще-то, – заявил мужчина, – я хотел бы взглянуть на то окно, из которого вы видели метеор.

– Зачем?! – воскликнула Сина в панике, и я поняла, что её тревожит. Она успела разобрать завал и вытереть пыль в гостиной. Но в спальне у Сины царили разор и запустение.

– Я хотел бы сделать замеры, – сказал мужчина. – Если вы не возражаете…

У Сины прямо на лице было написано, что она возражает, но не знает, под каким предлогом отказать.

– Можно мы тоже посмотрим? – спросила Винифред.

– Да-да, то есть я так думаю, – пробормотала Сина растерянно, несомненно, пытаясь сообразить, так ли всё ужасно у неё наверху и можно ли детям смотреть на подобный бардак. – Где Зебедия? Он ведь тоже хотел встретиться с представителем Космического института.

– Мистер Гастингс, – представился мужчина, приподняв шляпу.

– Он сбежал, – проговорила Винифред. – И мы не знаем куда.

– Ну, надеюсь, он не играет со свиньями, – отмахнулась Сина. – Мальчишек просто тянет туда, где они наверняка перепачкаются до ушей или же заварят кашу.

Мистер Гастингс учтиво рассмеялся, и Сина вздрогнула от неожиданности, так как она и не думала шутить.

– А что Вилфред? – спохватилась Сина.

– Он со Старым Томом, – сказала я.

Сина высунулась из окна и прокричала:

– Вилфред! Человек из Космического института приехал!

Но Старый Том и Вилфред оба лишь махнули рукой в её сторону: мол, ну и хорошо, хорошо, а мы тут заняты важным делом, не мешай.

– Одного поля ягода, – обронила Сина. – Ну что же, пойдёмте.

Мы потянулись вверх по лестнице. Сина приблизилась к двери своей комнаты так, словно та была заминирована. Осторожно, очень осторожно, она приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

– Хм, – проговорила она, – пожалуй, я тут быстренько приберусь…

– Ну что вы, мы в Космическом институте чего только не повидали, – отозвался мистер Гастингс, которого утомили проволочки.

Но Сина поставила ладонь на его неуклонно продвигающийся корпус и решительно оттолкнула его назад, что Гастингса явно удивило. Воспользовавшись его замешательством, она проскользнула в комнату и заперла за собой дверь. До нас доносились звуки яростной деятельности, а изредка, увы, и сдавленные ругательства. Когда Сина наконец открыла дверь, она раскраснелась от спешки, к потному лицу прилипли прядки волос, а с седого пучка свисал длинный зелёный носок. Я завела руку ей за спину и, быстро сдернув носок, украдкой уронила его позади себя. Ничего не заметив, Сина как ни в чем не бывало любезно улыбнулась мистеру Гастингсу и проворковала:

– Прошу вас, заходите.

Оглядываясь по сторонам, я лишь дивилась, что же тут было до Сининой скоропалительной уборки, так как по всей комнате были раскиданы газеты. Их Сина любила читать в кровати. Постель была неубрана, а посредине валялся яблочный огрызок и скомканные бумажные платочки. Одежда лежала стопочками, словно разобранная для стирки – хотя почему «словно»: именно для стирки. Сина обычно складывала три стопки: очень грязное, грязное, которое скоро нужно стирать, но ещё можно носить, и чистое, но ещё не сложенное. Она рассказала мне о своей трехстопочной системе давным-давно, однако уточнила, что мне её не советует, а просто поясняет. Лицо Сины закаменело: было ясно, что она решила сдюжить, не оправдываясь и не извиняясь, и поэтому сразу же приступила к делу и сказала:

– Я видела его прямо вот из этого окна. – И указала на окно над кроватью.

– Любопытно. – Мистер Гастингс достал часть инструментов из нагрудного кармана рубашки. – Вы не возражаете? – Он жестом показал, что хотел бы встать на кровать.

Сина раскинула руки с величавостью герцогини, возглашающей «извольте», и он вскарабкался на кровать, так же притворяясь, будто грязных салфеток и огрызка яблока нет и в помине, и начал измерять различные углы.

– А в какой именно точке вы его видели?

– Ммм, – промычала Сина, – вон там. Как раз между тех деревьев.

– Любопытно, – повторил он. – И вы видели его как… – мистер Гастингс многозначительно замолчал, а затем повернул голову, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, и закончил: – Голубой свет?

Винифред и я аж подпрыгнули, но Сина стоически крепко стояла на полу обеими ногами.

– Да, – солгала она, и лицо её предательски дернулось, потому что нам-то она уже рассказывала про множество мигающих огоньков, лишь часть которых были голубыми. – Да, видела. Поэтому и позвонила. Потому что по радио сказали, что он испускал… – и тут она взяла не менее многозначительную паузу и так же медленно повернула голову и взглянула глаза в глаза, – голубой свет.

– Именно так, – проговорил мистер Гастингс.

Он выжидающе смотрел на Сину. Хотя между ними было несколько футов, казалось, что они сомкнулись в танце, двигаясь в ритме недосказанного.

– Этот голубой свет – я хочу сказать, этот, без сомнения, метеор…

Он умолял о чем-то, но Сина зарделась и опустила глаза.

– Мы ведь говорим о метеоре… – настаивал он, и хотя это было утверждение, во фразе прозвучал вопрос.

– Да, – пролепетала Сина беззвучно, мы едва могли её расслышать. Уверена, в эту минуту она готова была сознаться.

– Как быстро, вы говорили, он двигался? Он продвигался к горизонту с… – снова пауза, поворот головы и пристальный взгляд, – соответствующей скоростью?

Мы с Винифред невольно подались вперёд, чтобы не пропустить ни слова.

– Ох, – вздохнула Сина. – Скорость, скорость – это сложный вопрос.

– Ага, – он несколько раз кивнул, словно бы всерьёз обдумывая сказанное. – Вот о чём мы говорим, не так ли? Сложный вопрос.

– Сложный, – согласилась Сина.

– Хмм, – помычал мистер Гастингс. Затем, все ещё балансируя на коленях на продавленном матрасе, он продолжил измерять и снова измерять то, что, я уверена, он и в первый раз правильно измерил. У меня создалось впечатление, что он тянет время, дает ей возможность сознаться, но Сина хранила стоическое молчание.

– И это метеор, как вам показалось, двигался с постоянной скоростью? – спросил он наконец, решив сменить тактику, и принял равнодушный вид, как будто метеор ему был совсем не интересен, однако при этом явно ловя каждое слово Сины. Мне казалось, что он не верил ни единому её слову и надеялся, что она расколется.

Сина, позаимствовав словечко Ревуньи Элис, ответила:

– Ну, он показался мне сопредельным.

Похоже, это ошеломило мистера Гастингса, и он что-то записал себе в блокнот. Возможно «Недостаточно хорошо владеет родным языком».

– Вам есть что добавить? – уточнил он.

– А нужно? – парировала Сина.

– Прошу прощения, – встряла Винифред, внося разлад в танец недомолвок. – А что именно вы измеряете?

– Угол зрения, – ответил он с улыбкой. – Всегда… угол зрения.

Последнее слово он прошипел так, что мы с Винифред отскочили на несколько шагов и отчаянно закивали, словно надеясь предупредить этим возможное нападение, которое последует, если он окончательно съедет с катушек.

– Угол, о да, угол зрения, – поддакнули мы. Хотя понятнее ничуть не стало, мы сочли за благо пылко согласиться.

Отчего, недоумевала я, то, что было на уме, не попадало на язык? Почему Сина, уверявшая свою семью, что видела НЛО, не желала рассказать об этом тому единственному человеку, который был готов ей поверить? Мистер Гастингс, по-видимому, задавался тем же вопросом; не вставая с колен, он наклонялся всё ближе и ближе к Сине, недвижно стоящей у края кровати и словно заворожённой запатентованным взглядом Космического института. Он всё болеё пристально всматривался в её глаза. Кто же моргнёт первым? Ну что ж, выходит, проиграл мистер Гастингс: в наступившей тишине он всё больше подавался вперед, и какое-то время жалкий продавленный матрас как мог поддерживал его, но затем сдался и повалился на одну сторону, и учёный с грохотом полетел с кровати. Должна признать, встал он безропотно, словно ничего не произошло, и лишь позволил себе слегка отряхнуть брюки – можно было подумать, что падение с кровати входит в стандартную методику работы Космического института. Чары, которые должны были развязать Сине язык, рассеялись, и мистер Гастингс снова стал благодушным и обыкновенным, рядовым учёным средней руки и заскорузлым ретроградом.

– Мы признательны вам за звонок. Если вспомните что-либо ещё, свяжитесь с нами.

– Да, конечно, – пообещала Сина, и мы с тайным облегчением покинули спальню, а она закрыла дверь. Мы потянулись вниз.

– Как вы сказали, который был час? – небрежно осведомился мистер Гастингс, словно только вспомнил, что нужно уточнить эту малозначительную деталь, которая вовсе не была малозначительной. – Когда вы его увидели?

– Ну, даже не знаю… около половины десятого – как думаешь, Франни? – переадресовала мне вопрос Сина, которая тоже стала обычной и собранной. Даже не верилось, что в её мире было место чему-то таинственному и волшебному, вроде НЛО или странных и много знающих мужчин из Космического института.

– Да, примерно, – подтвердила я.

Мы проводили мистера Гастингса до парадного крыльца, где он снова надел башмаки, уже без следа той церемонности, с которой их снимал. Мне было любопытно: вот если бы Сина поведала ему свою историю о НЛО – водрузил бы он свои башмаки на свои космические ноги с особой церемонией обретения нового знания? Было очень грустно, что мы никогда этого не узнаем.

Так как мы не знали, что ещё сказать, повисло тягостное чреватое молчание. Мне никогда не случалось оказываться в чреватом молчании – в тишине, так наполненной чем-то, готовым свершиться, что в ожидании было заключено живое существо, эмбрион действия. Это было интересное переживание.

Мистер Гастингс выпрямился и уже готов был идти, как вдруг обернулся, взглянул Сине прямо в глаза и сказал:

– Хорошо ещё, что вы не решили, будто это… – тут его взгляд снова стал цепким и пронзительным, – был НЛО!

Тут мы все подпрыгнули. Ничего не могли с собой поделать. Но когда Сина застыла, так и не проронив ни слова, он задорно засмеялся, словно лучше повода для веселья не найти.

– Ха-ха, – хихикал он благодушно, однако в глазах его благодушия не было: они как маленькие лазеры уставились в глаза Сине, не вопрошая, но умоляя, и я хотела было сказать «именно так она и подумала!» – просто чтобы положить конец этому противостоянию, – но прежде чем я успела открыть рот, Сина тоже благодушно засмеялась и сказала:

– Да уж, хорошо! – И быстро отвела взгляд.

Мистер Гастингс снова пытливо взглянул на неё и сказал:

– До свидания. – И слова эти тоже вдруг наполнились смыслом.

– До свиданья, – попрощалась Сина столь же многозначительно и, загнав нас в дом, закрыла дверь.

Я развернулась к ней и завопила:

– Ты права! Это был НЛО! И он знал! Он знал, что это был НЛО!

– Тише, – сказала Сина и подтолкнула нас в сторону кухни. Войдя, мы услышали, как отъехала машина.

Глэдис, похоже, махнула на печенье рукой. По всей кухне стояли подносы с обгорелыми комками, а самой Глэдис и духу не было. Сина усадила нас за кухонный стол и поставила чайник. Чтобы прийти в себя, ей нужен был чайник чаю.

– Он вынюхивал! – выпалила я. – Он знал, что ты видела вовсе не метеор. Он хотел, чтобы ты сама это сказала, без его наводки.

– Да, – кивнула Сина. – Думаю, ты права. Какая же я идиотка! Беда в том, что когда я звонила в Космический институт из «Брукмана», я сказала, что видела метеор, и уже не знала, как взять свои слова обратно, не выставив себя полной дурой. «Новый наряд короля», да и только! Недостает мне нравственной твёрдости. – И, не дождавшись даже, пока вскипит вода, она развернулась и взлетела вверх по лестнице.

– Куда ты идёшь? – крикнула я ей вслед.

– Убраться в комнате! – рявкнула она. Нам было слышно, как она грохочет чем-то наверху, и мы сняли чайник с плиты и ретировались во двор в поисках Зебедии. Винифред предложила найти его в лесу, чтобы сообщить, как, скрытничая и носясь со своим секретным письмом, он пропустил человека из Космического института. Она явно злорадствовала по этому поводу.

– Все дело в том, как мистер Гастингс говорил, – втолковывала я Винифред по пути. – Он хотел, чтобы она признала, что это был НЛО. Он проверял её.

– Но почему он не открылся и не спросил прямо? – недоумевала Винифред. – Ну, если он знал, что это было?

– Потому что, если они начнут ходить и спрашивать всех подряд, не видели ли они давеча НЛО, люди вдруг вспомнят, как они видели то, чего не видели, или навоображают и навыдумывают, что видели всякое, чего не было. Мне кажется, люди должны сами приходить к ним и рассказывать, что видели; представители Космического института не могут прямо сказать, что это был НЛО, и плясать оттуда. Я думаю, он даже ничего не измерял. Я имею в виду – ну что там можно было измерять? Наверняка он просто хотел дать ей возможность разговориться.

– Сина должна им перезвонить.

– Может, она и перезвонит, – сказала я. Но в глубине души я знала, что не перезвонит. Этот нелепый обескураживающий эпизод поставил в истории с НЛО жирную точку, и ничего уже нельзя переписать. Неловко расписывать, что ты видел, людям, которые тебе не верят. Но куда хуже ничего не сказать тому, кто готов тебе поверить.

А затем, к моему изумлению, мы увидели Зебедию вместе с отшельником. Они шли по тропинке от океана, которую давным-давно проложил Старый Том. Насколько я могла судить, отшельник после своего крушения ни с кем, кроме Старого Тома, и словом не перемолвился. Да и с тем не то чтобы разговаривал – Старый Том говорил, что тот не совсем в уме и иногда забывает слова и прибегает к жестам. Старый Том считает, что он получил страшный удар по голове и сильно промерз в холодной воде, пока не выбрался на берег, ну и поэтому бесповоротно рехнулся.

– Что это ты делал с отшельником? – спросила я, когда Зебедия подбежал к нам, а отшельник развернулся и поплёлся домой.

– Я следил за ним, – доложил Зебедия. – Сквозь деревья. У него дом из плавника^[8] в глубине леса, подальше от дороги. Если не знать, где, его ни за что не найти. Я нашёл его, когда шёл по оленьему следу. И у него есть веревочный подъемник, который протянут к пляжу, и он поднимает всё, что найдёт на берегу. У него есть свой огород. Он увидел меня и пригласил к себе.

– Пригласил к себе?! – снова изумилась я. – А мне он ни разу и словечка не сказал.

– Это же Зебедия, – сказала Винифред. – Тебе везде надо влезть, да?

– А на что похож его дом изнутри? – спросила я. Я тоже подсматривала за отшельником, но дома у него никогда не была.

– У него мильон книжек, – брякнул Зебедия.

– Как странно, – заметила я. – Он ведь никогда не ходит в город – так откуда он их взял?

– Отшельник сказал, их ему Старый Том даёт.

– А я и не знала, – пробормотала я, уязвлённая тем, что отшельник рассказал Зебедии такие вещи, о которых ни он, ни Старый Том мне не говорили. Пусть отшельник вообще с людьми не разговаривает, но мне казалось, что если уж он с кем и заговорит, то это должна быть я, а не Зебедия: в конце концов, он же на нашей земле живёт. Вдогонку пришла неприятная мысль: выходит, я считала, будто отшельник в некотором роде наша собственность, но и это не главное, потому что огорчительнее всего было то, что отшельник предпочел открыться шестилетнему шкету, а не прелестной и умной двенадцатилетней девочке.

– Откуда он здесь взялся? – заинтересовалась Винифред.

– Старый Том говорит, что когда он наткнулся на него в лесу, тот строил хижину, и на нём были лохмотья, напоминающие истрепанную форму военного лётчика. И когда Старый Том заметил, что до нашего дома всего три километра, отшельник ничего не ответил. Тогда Старый Том спросил отшельника, может, он служил в ВВС и разбился, но тот не помнил, ни в каких войсках служил, ни что с ним произошло. Старый Том решил, что его прибило к берегу, и в течение нескольких дней Старый Том ходил туда-сюда по тропе вдоль скал – вдруг море вынесет кого-то ещё, кому нужна помощь. Он обещал отшельнику помощь в розысках семьи и предложил позвонить за него в ВВС, но тот умолил его никому о нём не рассказывать. Боялся, что его заберут. Он полюбил эту хижину, которую сам выстроил. Старый Том говорит, что по её конструкции видно, что у него есть и ум, и сноровка. И добавил, что хотя вряд ли на это обратит внимание тот, кто наткнётся на него, но, может, и к лучшему, что хижина схоронена в чаще.

Старый Том говорит, мол, его дело сторона, если отшельник не хочет, чтобы о нём знали. Он не то чтобы хранит тайну – просто не болтает о том, что он здесь. Старый Том считает, что своё на благо Родины он отслужил. И ему это многого стоило, сразу видно, а значит, наш моральный долг – не мешать ему отстраивать себе прибежище. И вот Старый Том принёс ему стопку одежды, прикупил кастрюль и сковородок, одеял и всякого такого, чтобы обустроится поудобнее: не всё сразу, понемножку, чтоб не смущать его. И он договорился, что даст ему рассады для огорода, а до тех пор просто овощей, а также молока, масла, яиц и время от времени немного муки, сахара и прочего, и всё это он будет оставлять для него в коробке на маслобойне. А взамен отшельник кое-то для него сделает. Чего самому Старому Тому не сделать. И тот согласился.

– И что же он попросил отшельника делать? – спросил Зебедия.

– Пропалывать Ночной сад.

И тут зазвонил обеденный колокол.

Первое письмо

Мы все сидели за столом в столовой. В сии покои нам пришлось перебраться, потому что после появления Глэдис нас стало слишком много, и за маленьким кухонным столом уже было не разместиться. Сина поставила на стол массивные подсвечники, чтобы сберечь уголь на потом. Выглядело очень величественно. Мы – Сина, Старый Том и я – здесь никогда не сидели. Этот стол Сина и Старый Том обычно использовали, когда им нужно было разложить квитанции за яйца и молоко и разобраться, что происходит с этой треклятой бухгалтерией. И вот мы сидели здесь, как какая-нибудь аристократия, с зажжёнными канделябрами, и замечание моей несостоявшейся подруги о «чём-то средневековом» вдруг оказалось прямо в точку. Стол был такой большой, что нам приходилось встать и сделать несколько шагов, чтобы передать друг другу то или иное блюдо – ну или толкнуть тарелку, отправив её в полет по столешнице, и надеяться на лучшее. На столе стояла подгоревшая рыба, подгоревшая картошка и подгоревшая стручковая фасоль. А на десерт было подгоревшее печенье.

– Беда в том, – объяснила Глэдис, когда заметила, как сокрушенно мы глядим на эту вакханалию горелого, не зная, с чего и начать, – ну, помимо этой дурацкой плиты – и не могу не заметить, что у нас, то есть в цивилизованных городах вроде Нанаймо, никто уже не готовит на дровяной печи, – так вот, помимо этого, беда в том, что ничто не отвлекает меня от готовки.

– Боюсь даже представить, что получилось бы, если бы тебя что-то отвлекало от готовки, – содрогнулась Сина.

– Нет-нет, это, почитай, именно то, что вам нужно. Самая сильная сторона моего мозга – вовсе не та, что отвечает за концентрацию.

– Несомненно, – признал Старый Том, который все ещё пытался съесть свою порцию горелого картофеля. Старый Том любил картошку. Ему явно не верилось, что кто-то умудрился сделать картошку несъедобной.

– Самая сильная сторона моего мозга – задняя. Ну, та, что в моей голове позади, – беззаботно щебетала Глэдис: так щебечут те, кто любит поговорить о себе. При этих слова мы все уставились на украшающий её затылок колтун размером с крысиное гнездо и минимум недельной выдержки.

Глэдис воздела кверху вилку и помахала ею над головой, подчеркивая важность своих слов, так что кусочки форели упали на волосы. Нам стало ясно, отчего она выглядит такой замухрышкой – она даже не попыталась выловить их из прически. Один розовый кусочек форели лежал торчком на самом темечке – и казалось, это кусочек мозга высунулся сквозь волосы послушать её лекцию о себе. Мы глаз от него не могли отвести. Зебедия захихикал.

Глэдис одарила его взглядом, который испепелил бы более слабого духом, и пояснила:

– У людей, знаете ли, работает или передняя, или задняя часть мозга. Но не обе сразу. И если тебе досталась задняя часть, так нечего и пытаться делать что-то передней. Потому что не получится. Она всё напортачит. Сожжёт рыбу. И секрет в том, как отвлечь переднюю часть, чтобы работать задней. Хорошие повара так и делают. И художники. Медиумы, такие как я, работают задней.

– А кто работает передней? – Винифред пытливо сощурила глаза за толстыми линзами очков.

– Фабричные работники, – припечатала Глэдис.

– Я хочу работать на фабрике, когда вырасту, – заявила Винифред, так удивив нас всех, что мы подались вперед и вопросительно склонили головы.

– Правда? И на какой фабрике? – Я радостно ухватилась за возможность уйти от обсуждения мозгов Глэдис.

– А всё равно, – отмахнулась Винифред.

– Такое я слышу, кажется, в первый раз, – проговорила Сина, продолжая смотреть на Винифред, склонив голову набок. Я поняла, что Винифред выросла в её глазах.

– Когда мы были в четвертом классе, мы должны были выбрать, кем хотим стать, когда вырастем, и нарисовать плакат. Когда я сказала, что хочу быть фабричным работником, все засмеялись, но мне было наплевать. Я взяла себе за правило никогда не притворяться кем-то, кем не являюсь.

– Это заслуживает уважения, милушка, – сказала Сина. – И, полагаю, очень раскрепощает. Уверена, ты будешь чертовски хорошим фабричным работником.

– Мы отвлеклись от того, как отключить переднюю часть моего мозга, – пробурчала Глэдис, хмуро отодвигая свою порцию подгоревшей еды.

– Угу, – хмыкнула Сина. Списав горелый обед со счетов, она выставила на стол молоко и кукурузные хлопья и теперь раздавала миски. – И как ты предлагаешь этого добиться?

– Хорошо, что вы спросили, – обрадовалась Глэдис. – Радио – вот что нам поможет. Я могу слушать его передней частью мозга, это её немного отвлечёт, и тогда задняя часть заработает.

– Нет, – отрезала Сина.

– Вы что же – даже не попробуете? – удивилась Глэдис.

– Нет, – повторила Сина. – В моём доме не будет этих агрегатов.

– Вы же слушали радио в магазине, – настаивала Глэдис.

– Это другое дело, – заметила Сина.

– Это опасная стезя, – присовокупил Старый Том. Он наконец отодвинул обгорелые остатки картофеля и принялся за кукурузные хлопья, как и остальные. – Сначала радио, потом туалет со сливом – а там и электричество. И вот вы уже живёте не сами, а через вторые руки. Вы больше не говорите с людьми лицом к лицу – ведь люди из радиоприемника намного интереснее. И вы не играете на пианино и не поёте вместе по вечерам – потому что радио делает это за вас. А затем вам вдруг начинает казаться, что если вы не возьмёте стул и не сядете перед радио в шесть часов вечера каждого дня, вы пропустите что-то важное. А когда кто-то заговорит с вами, вы скажете: «Тсс, я слушаю радио». И вскоре вам кажется, что нужно следить за всем, что передают по радио: новостями, музыкой, комедийными передачами, диспутами. Вам кажется, что все поголовно за ними следят. И знаете что? Таки да! Они прислушиваются к неживому предмету, но не к друг другу. И ни в общинах, ни в деревнях никто уже не живёт совместной жизнью с родными и близкими, друзьями и недругами. И всё же им кажется, что чего-то недостает. И таки да. Потому что радио не знает, что они существуют.

– Словоблудие, – буркнула Глэдис.

– Не словоблудие, хотя загнуто круто, – вступилась Сина.

– Вовсе нет, – возмутился Старый Том.

– Но, – перебила его Сина и продолжила свое, – я тебе скажу, что не словоблудие: радиоволны. И очень сомневаюсь, что они тебе полезны. Подумать только, ведь есть такие, у кого есть и электричество, и радио – и все эти волны бомбардируют их, рассекают их бренные тела и днём и ночью. Ударяются о стены дома, путаются с мозговыми волнами, корёжат…

– Что корёжат? – доискивалась Глэдис.

– А мы и не знаем, что именно, – ответил Старый Том. – Наука ещё настолько незрелая. Может, в следующем поколении люди станут рождаться с тремя глазами. Тебе это понравится? Родить трехглазого ребёнка? – Старый Том сложил руки на груди, чувствуя, что вопрос закрыт. Он и Сина согласно кивнули друг другу через стол.

– Ладно, – сдалась Глэдис. – Дело ваше. Я сделаю что в моих силах, но кое-кому не стоит рассчитывать, что ихняя пища не подгорит или ещё как не перепортится – потому что мой задний мозг был лишен своего шанса.

– Не говори «ихняя» за моим столом, – проворчала Сина. – Тем более в присутствии детей.

– Вы не очень-то приятные работодатели, – заявила Глэдис. – Вы не очень-то приятные люди. И я хочу и говорю «ихняя».

– Мы очень даже приятные люди, – возразила Сина. – Просто мы не любим радио. И неграмотную речь.

А затем, хотя весь день стояла хорошая погода, вдруг загромыхало, небо за окнами почернело, а с океана пришёл воющий ветер. Старый Том и Сина вскочили и выбежали из дома, чтобы загнать в хлева животных.

Вилфред встал:

– Пойду посмотрю, не нужна ли помощь Старому Тому, – и тоже выбежал прочь. А когда Зебедия увидел, как они словно угорелые бегают под дождём, он тоже вылетел на двор самолётом, загудел и стал носиться по грязи, расставив руки в стороны. Мимо него в одну сторону проскакали Таг и Молли, которых загонял в стойло Старый Том, а в другую просеменили коровы, подгоняемые Синой, а я всё смотрела как заворожённая, словно ожидая, что вот-вот случится что-то дурное. Мизансцена развертывалась в хаосе, но дурные предчувствия могли объясняться просто падением ртутного столба – оно всегда создавало волнующую и гнетущую атмосферу.

Винифред вскочила на ноги:

– Вот мой шанс: я – искать папино письмо!

Я слышала, как она перескакивает через ступеньки, спеша наверх в комнату Зебедии. Я стала собирать тарелки, чтобы отнести их в кухню, где Глэдис уже набрала воды и взбила пену себе по локти, когда через гостиную протянуло холодным воздухом. Я замерла и поставила тарелки обратно на стол. Поначалу я подумала, что сквозит через камин, но затем поняла, что это маловероятно, ведь камином мы не пользовались: и действительно, когда я проверила, заслонка была плотно закрыта. Затем я решила, что кто-то оставил открытой входную дверь, и выглянула в холл, но дверь была закрыта. Воздух стал странно промозглым. Мертвецкий холод, подумается мне впоследствии, но это будет уже потом. Такого холода я раньше не испытывала. А пока я стояла, гадая, откуда взялся сквозняк, вдруг сами собой задернулись шторы. Окно, на котором они висели, было закрыто, и ветер снаружи внутрь не просачивался – да и каким ветром могло сдвинуть две портьеры? Я не заорала. Как оказалось, ты просто не успеваешь закричать – мозг слишком медленно анализирует то, что видит. А затем – о ужас – я почувствовала словно ледяные пальцы коснулись моего плеча, и через мгновение увидела, как белесая марь скользнула через комнату. Внезапно все стало ясно. Что ещё это могло быть? И, прежде чем мысль оформилась, я метнулась к входной двери с криком «Привидение! Привидение!».

От ужаса мне показалось, что призрак не выпускает меня. У нас на двери щеколда, и я раз за разом безуспешно пыталась её сдвинуть. Почему привидение не позволяет мне уйти? Что оно от меня хочет? Я кричала, не смолкая: «Привидение! Привидение!», и как раз когда в коридор выскочила Глэдис, поняла, что никак не могу сдвинуть засов, потому что он уже сдвинут, и дверь не заперта. Я схватила ручку, распахнула дверь настежь и рванула наперерез Зебедии, который все ещё притворялся самолётом, с воплем: «Привидение! Привидение! Привидение!»

А затем – как ушат холодной воды – я прибежала в амбар, где Сина спокойно наполняла зерном ведра, кормушки для лошадей, а Старый Том и Вилфред скидывали вилами сено с сеновала, и никто не обращал на меня внимания.

– Привидение! – заголосила я снова, думая, что, может, меня никто не слышал. Как ещё объяснить спокойствие, с которым они встретили столь небывалый феномен? Как плохо я помнила собственную реакцию на крики Сины «НЛО!».

И в самом деле, Сина повернулась ко мне, полная скептицизма, и сказала:

– Да полно, Франни, нечего обезьянничать. Давай уже закроем эту тему.

– Что? – переспросила я, думая, что, наверное, ослышалась. Или у неё сдали нервы от тягот гостеприимства.

– Я увидела НЛО – значит, тебе нужно увидеть привидение?

– Ты хочешь сказать, что это было не привидение, а твой НЛО?

– Нет, я говорю, что ты пытаешься переиграть меня. Не ожидала от тебя такого.

И тут я поняла. Она решила, что я хочу обратить на себя внимание этим призраком. Мой испуг вдруг сменился раздражением.

– Ты хочешь сказать, что я не видела привидение?

– Я просто считала тебя более изобретательной. Привидения, ну, как феномен мало чем отличаются от НЛО, – пояснила Сина, продолжая наполнять водой лошадиные и коровьи поилки.

– Вовсе нет! – воскликнула я.

– А ты что думаешь, Том? – спросила Сина.

– Я думаю, что Франни показалось, что она видит привидение, и я думаю, что тебе показалось, что ты видишь НЛО, и я думаю, что у вас белая горячка. Вы все чокнутые. Кроме Вилфреда, – прибавил он и ласково потрепал мальчика за плечо, и они продолжили перекидывать сено c сеновала. Похоже, Старый Том прилепился сердцем к Вилфреду, проработав с ним бок о бок весь день, и во мне вдруг вскипела ревность, и я едва сдерживалась, чтобы не пихнуть Вилфреда в навозную кучу. Нарушит ли это его флегматичное спокойствие, подумала я, но затем, конечно, прогнала эту соблазнительную мысль.

– Имитаторов никто не любит, – сообщила Сина.

– Ну, знаешь, – возмутилась я, – уж если мы поверили в твой НЛО, то и ты могла бы допустить реальность привидения.

– Вы мне не поверили! – вскричала Сина. – Вы только перешучивались.

– Справедливости ради, – заметила я, – шутил только Старый Том.

– Да, но вы все явно решили, что я чокнулась.

Я промолчала. Это было правдой. И очевидно, теперь нас мало интересовало, были ли феномены реальны – мы взяли их на вооружение, чтобы свести стародавние счеты.

Заканчивали поить и кормить животных мы в угрюмой тишине, а затем Сина и я бегом вернулись домой под проливным дождем. Вилфред, догнав жужжащего Зебедию, схватил его и затащил в дом, а Старый Том оправился проверить, все ли подсобные строения заперты. Внутри было слышно, как Винифред возится наверху. Затем она спустилась – с подозрительно безмятежным выражением на лице.

– Нашла? – прошептала я.

– Нет, вот гадство! – прошипела она в ответ. – Давай ты потом отвлечёшь Зебедию, а я прокрадусь обратно. Я вижу, что оно у него уже не в кармане штанов, где лежало, когда он вернулся домой, а значит, я почти уверена, оно уже спрятано где-то в спальне. Я проверила все ящики и постель, но он дока в прятании. Мне нужно время.

Мы с Синой пошли на кухню, чтобы помочь Глэдис, а остальные потянулись за нами посмотреть и закапали весь пол. Я начала подробно расписывать, что я видела. Приятно отметить, что, услышав полную версию, Сина немного встревожилась. Понимание того, что я не выдумала привидение, чтобы утереть ей нос с НЛО, похоже, наконец уложилось в её голове. Но Глэдис лишь пожала плечами.

– Ну да, привидения, – протянула она, словно у неё в родном городе их как грязи. – Я слышала, как ты вопила «Привидение!», но, пока я дочапала, оно уже, должно быть, слиняло. Вот что я вам скажу: от привидений можно избавиться только одним способом – выкурить их!

– Я слышала, что корица действенное средство, – сообщила Сина обтекаемо. У Сины в голове кружили обрывки всевозможных сведений – результат длинной и разносторонней жизни. Очевидно, придя к выводу, что привидение все же было, она была готова извлечь что-то полезное из чертогов памяти.

– Лады, – сказала Глэдис, – корица сгодится, но если вы спросите меня – нет ничего лучше старого доброго окуривания. Если принесете с огорода шалфей и розмарин, я вам покажу, как это делается. И больше привидение вас не побеспокоит.

– Там льёт как из ведра, – указала на очевидное Сина. – Если всё время выходить, лужи на полу никогда не высохнут.

– Вам важнее лужи или привидения? – полюбопытствовала Глэдис.

Сина развернулась, чтобы пойти за шалфеем и розмарином, но тут вошёл Старый Том, отряхиваясь как большая мокрая собака.

– Ты куда собралась? – спросил он.

– За шалфеем и розмарином. Для возжигания. Воскурения. Изгнания привидений.

– Делать вам нечего! – заявил Старый Том.

– Ты можешь нам помочь, если хочешь, – предложила Сина.

– Пожалуй, я пас, – отказался Старый Том и пошёл наверх – почитать в тишине.

Раздобытые травы Глэдис сначала обсушила, потому что они были мокрые от дождя, затем крепко связала и подожгла. Все мы, кроме Старого Тома, торжественно прошествовали по столовой, а возглавляла парад Глэдис, то ли гундося какую-то нелепицу (как мне поначалу подумалось), которую придумывала прямо на ходу, то ли затягивая вполне правильные призрако-изгонительные песнопения. Во всяком случае, пахло хорошо, вроде как на День благодарения.

– А вдруг привидение перешло в другую комнату? – брякнул Зебедия. – Может, нам обкурить все комнаты?

– Вот ещё, – фыркнул Вилфред. – Я иду наверх читать.

Поглядите-ка, кто-то стал выучеником Старого Тома, подумала я кисло.

– Я тоже пойду, – присоединился Зебедия. – Это как-то жутко.

– Нет, не пойдешь! – возмутилась Винифред.

– А вот и пойду, – повторил Зебедия.

– Ты должен остаться! Он же должен, верно, Франни? – обратилась ко мне Винифред. – Все ведь говорят: в окуривании должен участвовать маленький мальчик. Чтоб оно было сильным.

– Чепуха, – заявила Глэдис. – Не слышала ничего глупее.

– Вы посмотрите, кто говорит о глупости, – отозвалась Винифред. – Зебедия, останься на десять минут, и я прочитаю тебе главу из «Руководства по полетам для юношества».

– Две главы, – потребовал Зебедия.

– Одну, – торговалась Винифред.

– Одну и ещё половину, – сказал Зебедия.

– Ладно. А теперь мне надо принять ванну. А ты оставайся и окуривай.

– Я не хочу оставаться здесь один, – запротестовал Зебедия.

– Ты же не один, дурачок, тут Франни, и Сина, и Глэдис.

– Я имею в виду, что из нашей-то семьи больше никто не окуривает.

– Не груби. Ты представляешь нашу семью, – провозгласила Винифред. – Это большая честь. – И она рванула наверх искать письмо.

Мы ещё раз обошли вокруг обеденного стола, но было видно, что Глэдис выдохлась.

– Ну, отлично, дело сделано, – сказала Сина. – Если здесь было привидение, оно достаточно окурилось. Давайте теперь посыплем кругом корицей – и спать!

– Нет! – заорала я, чтобы дать Винифред побольше времени, и тут же подскочила, когда Глэдис тоже завопила «Нет!».

– Я чувствую вибрации! – воскликнула она.

– Призрачные вибрации? – спросила я, и по коже у меня пошли мурашки. Теперь всем вместе нам было куда как весело, но когда всё случилось, у меня кровь в жилах стыла.

– Нет, парапсихические вибрации, и исходят они… – Глэдис завертелась на месте, впиваясь в каждого из нас взглядом, затем напряжённо прищурилась, словно сосредотачиваясь или обращаясь мыслью к потустороннему. – От вас! – внезапно она указала на Сину. Сина взвизгнула и отступила на шаг. – Да, ваши эманации особенно сильны прямо сейчас, – закивала Глэдис. – Это отличное время для считывания.

– Считывания чего? – уточнила Сина, забирая у Глэдис горящий пучок трав и кладя его в камин, пока мы случайно не подожгли дом.

– Ваших эманаций, – протянула Глэдис.

– И во сколько мне это обойдётся? – поинтересовалась Сина, скептически глядя на Глэдис.

– Вы меня обижаете, вот правда, – обронила Глэдис, отодвинула стул от стола и села. – Да неужели же я возьму деньги за духовную услугу с моей дорогой работодательницы?!

– Мне подумалось, что таки да, – заметила Сина. – Но если ты говоришь, что это бесплатно – почему бы нет?

Зебедия и я тоже придвинули себе стулья. Это было уже не жутко, как окуривание, а очень даже увлекательно.

– Так, – проговорила Глэдис, – дайте мне ваши руки.

– Это необходимо? – замялась Сина.

– Вы что, вообще ничего не знаете? – осведомилась Глэдис, забывшись и под налетом обаяния показывая свое истинное заносчивое лицо.

– Ну что ты, я думаю, есть немало вещей, которые я знаю. Но, уж прости, сглазами да порчами я мало интересуюсь, – сказала Сина, которая за словом в карман не лезла и умела за себя постоять.

– Руки! – рявкнула Глэдис.

И Сина вложила свои руки в ладони Глэдис.

Атмосфера была, как говорится, наэлектризованная. А ещё витавший в воздухе дым, ветер, завывавший среди сосен, грохот волн, темнота – мы ещё не зажгли керосиновые лампы, пользуясь тем, что канделябры ещё горели, – и наши напряжённые и испуганные лица служили достойными декорациями. Вот тут-то уместно было явиться привидениям. Я смотрела во все глаза.

– Ваше полное имя, – замогильным голосом потребовала Глэдис.

– А это необходимо? – спросила Сина.

– Имя! – рявкнула Глэдис. То, как резко она перескакивала от загадочной женщины-медиума к заносчивой хабалке, ужасно сбивало с толку.

Я поняла, что это и Сину выводило из равновесия, когда она послушно брякнула:

– Томасина Мария Вайткрафт.

– Томасина Мария, у меня для вас три вести. Во-первых, ваш дар – это подлинный дар, и вы знать не знаете, насколько красивы. Помните, это дар. Ваша сияющая красота и ваша незнаемость.

– Мне кажется, нет такого слова – «незнаемость», – заметила я.

– Тихо, – велела Сина. – Похоже, она всё же знает, что делает. Продолжай.

– Во-вторых, у вас есть большой талант, чего вы также не осознаёте.

Я обратила внимание, что она не стала повторять слово «незнаемость», и приписала победу себе.

Сина разулыбалась, хотя, я уверена, и пыталась проявить сдержанность.

– В-третьих, НЛО попытается связаться с вами через радио. Это крайне важно, крайне важно… – Веки Глэдис затрепетали, и она свалилась в обмороке со стула прямо на пол, перепугав нас до смерти.

Сина вскочила на ноги, и тут мы услышали, как посыпалась вниз по лестнице Винифред, перескакивая, как обычно, через две ступеньки.

– Я нашла его! Я нашла его! И что, будь тебе пусто, это значит, змей?! – закричала она, ворвавшись в комнату и воздев над головой, чтобы всем было видно, клочок бумаги с тремя словами, написанными печатными буквами: «НАКОНЕЦ ПРИШЛО ВРЕМЯ».

Секреты

– Отдай! – завопил Зебедия, вскочил на свой стул, чтобы дотянуться до письма, и подпрыгнул.

Стул опрокинулся и упал на Глэдис, которая возопила:

– Эй! Ты что, не видел, что я упала в забытьи от сильнейших эманаций! Имей же почтение!

– Прекрати немедленно и поднимайся, – потребовала Сина. – Нам всем давно пора в постель.

Глэдис уже было приподнялась, но тут Зебедия и Винифред, дравшиеся как кошка с собакой – ничего подобного я раньше не видела: не гнушаясь захватами, царапаясь, хватая за волосы, – вдруг свалились, сцепившись в куча-мала, прямо на неё. Глэдис, сами можете себе представить, завизжала словно её режут, но, как ни странно, её вопли не пронзили пелену гнева, поглотившую Зебедию и Винифред, и они продолжили колотить друг друга уже прямо на ней, и шум стоял такой, что прибежал Старый Том, а за ним Вилфред, и вдвоем они сумели разъединить Зебедию и Винифред, но те даже в крепком захвате всё пытались отвесить друг другу тумака, а Глэдис тем временем возмущалась:

– А как же я?!

– Что ты? Ты отправляйся спать, – посоветовала Сина, устало опускаясь на стул, чтобы зажечь керосиновые лампы.

– Что?! Вы хотите сказать – в хижину? Я одна в темноте туда не пойду! Там привидения! – напомнила ей Глэдис.

– Привидения? На твоем месте я бы не о привидениях беспокоился, – вступил Старый Том. – Я бы беспокоился о пумах. Но каждому своё. Ну а вы двое – почему вы не можете вести себя как ваш брат? У Вилфреда просто образцово хорошие манеры. Его вы никогда не увидите…

Он осекся, потому что Вилфред, увидев отцовское письмо с загадочными словами «НАКОНЕЦ ПРИШЛО ВРЕМЯ», выпалил:

– И ты это держал в секрете, паршивец! – и незамедлительно отвесил Зебедии подзатыльник.

Зная весьма сдержанную натуру Вилфреда, мы все пришли в изумление. Впрочем, Зебедия принял тычок без всякого удивления, очевидно, привычный к подобному обращению.

– О, бога ради, вы трое, в постель! – распорядился Старый Том, не столько расстроенный тем, что Вилфред стукнул Зебедию, сколько раздосадованный, что тот сделал это прямо посреди трогательного восхваления его достоинств.

– Все спать! – присоединилась Сина.

– Я не пойду туда к призракам! – крикнула Глэдис.

И добрый Старый Том взял керосиновую лампу, зажег её и отправился сопроводить Глэдис через двор к её хижине. Даже сквозь шум ветра и дождя были слышны их крики:

– Их просто не существует!

– Ещё как существует!

– Нет!

– Да!

– Есть пумы. Есть медведи. Есть совы, и они могут прилететь и выцарапать тебе глаза. Есть летучие мыши. Волки. Есть много вещей, которых следует бояться. Но привидений не существует!

– Существует! – кричала Глэдис.

Когда Старый Том и Глэдис вышли, Сина повернулась к нам и, гневно сверкая глазами, сказала:

– Ступайте спать, все до одного, и без разговоров. Я не допущу до утра взаимодействия двух любых людей в этом доме, так как мне ясно, что раздор витает в воздухе и вспыхнет от малейшего слова. Мы не должны больше вступать друг с другом в контакт.

И пока мы стояли, бестолково уставившись на неё и пытаясь переварить сие ораторское витийство, она сощурилась и рявкнула «Идите!» – совершенно несвойственным ей тоном, и мы метнулись по своим комнатам, словно кролики по норам. Ребята Мэддены пошли к себе в спальни, а я поднялась в купол, чтобы написать про привидение.

Меня до краев переполняло волшебство и тайна произошедшего, и писалось зверски, но, когда я перечла написанное, как всегда чего-то недоставало. Напрасно я взялась сочинять историю по реальным событиям. Я попробовала вставить в сюжет русалку, но лучше не стало. Я не дура и знаю, что нельзя написать рассказ, навалив в одну кучу разные идеи и надеясь на лучшее: ведь откуда бы истории ни являлись, они точно приходят не из твоего собственного благоразумного рассудка, но – тут я вздохнула – нельзя же не попытаться. Вот я и попыталась ещё раз, но снова ничего не вышло. Мне начало казаться, что история делается волшебной вовсе не оттого, что в ней написано о чём-то волшебном. История сама по себе кажется чудом. И я не могла отделаться от ощущения, что дело здесь даже не в авторе. Я хотела силой воли вдохнуть в свои истории магию, но не могла этого сделать. И это ужасно обескураживало. Немало людей пишут хорошие рассказы, но мало кто пишет волшебные. В результате я просто отправилась спать.

Я долго лежала без сна, прислушиваясь к пертурбациям в доме, но единственной пертурбацией была Сина, постучавшая в мою дверь, чтобы сказать, что ей нужно кое-чем со мной поделиться. Когда она ушла, у меня голова шла кругом, но, по крайней мере, после этого ночь прошла тихо.

* * *

Воскресное утро было ясным и безветренным. Большинство из нас пришли в себя или успешно притворялись, что всё в порядке. Когда мы спустились к завтраку, обнаружилось отсутствие завтрака, а также Глэдис. Встревоженная Сина пошла её проведать, сказав, что боится, как бы она не заболела, однако мне было очевидно, что после треволнений и кутерьмы последних дней Сина не сомневалась, что с ней могло произойти что угодно: привидения, НЛО – в деле незваных гостей ферма «Восточный Соук» не знала себе равных.

Когда Сина вернулась, она выглядела совершенно сбитой с толку.

Она села за кухонный стол рядом с нами, а мы, дети, все гадали, будет ли приготовлен завтрак или пора брать дело в свои руки. Поначалу Сина молчала, глядя перед собой и взвешивая что-то в уме, а затем повернулась к нам и сказала:

– Сегодня Глэдис готовить не будет.

– Батюшки, – воскликнула я, – никак марсиане?!

– Она говорит, сегодня у неё выходной. Говорит, таково требование профсоюза.

– Она член поварского профсоюза? – удивилась Винифред.

– Так она говорит, – повторила Сина. – И обвинила меня, что я использую каторжный труд на своей потогонной фабрике. Я сказала, что для организации потогонной фабрики нужна куча народу, а она говорит – нет, нужен только пот.

Покормив животных, Старый Том вошёл на кухню, увидел, что завтрака нет, и принялся не спеша варить кофе и готовить оладьи на всех. Узнав, почему Глэдис ничего не приготовила, он вроде даже обрадовался и сказал:

– Не беда, я зажарю курицу по-своему. Лучше курицы вы и не пробовали, ребята. Я смотрю, ты уже выбрала курицу, Франни.

– Да, – ответила я.

– Плохая несушка? – уточнил Старый Том.

– Ну, вообще плохая курица, – я отвела глаза. Мне бы не хотелось, чтобы Старый Том узнал, как именно я выбраковываю кур, и поэтому я сменила тему. – Сина, можешь сделать мне и Винифред бумажных кукол? – Сина делала лучшие в мире бумажные куклы. Она могла придать им любое выражение лица, какое захочешь. Мы с Винифред были слишком взрослыми, чтобы играть с бумажными куклами, однако не слишком взрослыми, чтобы владеть ими.

– Конечно, – согласилась Сина, и мы втроём придумали целое семейство чванливых-пречванливых кукол. Вилфред и Старый Том сидели на противоположном конце обеденного стола – завтракать мы перешли в столовую – и расписывали работу на день, так что никто не заметил, как Зебедия выскользнул из-за стола и сбежал в лес, где и пропадал до обеда.

* * *

– Мальчишкам, – сказала Сина после обеда, провожая взглядом удирающего Зебедию, – необходимо время и приволье, чтобы исследовать и попадать в переделки. С них нужно снять стружку, прежде чем они станут мужчинами. – И она набросала целую серию бумажных мальчишек, висящих на дереве вниз головой, падающих с утеса и тому подобное. Нас это ужасно позабавило – ведь мы тогда знать не знали, чем занят Зебедия.

День прошёл безмятежно и завершился вкуснейшей жареной курочкой на ужин. Глэдис почтила нас своим присутствием, но и пальцем не шевельнула, чтобы помочь в готовке или уборке: впрочем, мы, к её тайному неудовольствию, оставили это без внимания.

* * *

В понедельник утром Зебедия снова исчез в лесу.

Мы с Винифред как раз начали собирать яйца, когда мимо курятника прошёл Вилфред с тачкой.

– Я за компостом, – пояснил он. – Старый Том говорит, раз на картофельном поле и в огороде всё слажено, можно посвятить утро подкормке садов. Я развожу тачки с компостом по всем садам.

– Мне очень нравятся цветочные сады, – Винифред повернулась ко мне. Мы стояли бок о бок и смотрели, как Вилфред набирает лопатой компост из кучи рядом с курятником. – Какой у тебя любимый? Мне больше всех нравится тот, что с высокими цветами.

– Это Английский сад, – сказала я. – Он и мой любимый тоже. В нём растут мальвы, колокольчики, люпины и маки. Мы и не знаем, кто их посадил. Думаем, что, наверное, его разбила тетя Берта, тетка Старого Тома, но точно не знаем. Когда я была маленькой, я всё время там играла, потому что этот сад прям такой, будто в нём живут феи. А Сине больше всего нравится Итальянский сад.

Мы с Винифред схватили лопаты и пошли помогать Вилфреду. Втроём мы отвезли полную тачку перегноя через луг в Английский сад, а по дороге я показала ребятам самшитовый лабиринт и живые ограды Итальянского сада на окраине фермы. Рядом был Сад скульптур, уход за которым особого труда не составлял: здесь были в основном карликовые деревья и статуи.

– Итальянский сад и Сад скульптур были разбиты людьми, которые построили здесь теннисный корт и устраивали роскошные вечеринки, – пояснила я. – Старому Тому они не особо нравятся, цветов там почти нет, а самшит нужно постоянно подстригать. Если б не Сина, он бы их перекопал. Она видит в Итальянском саде красоту, а он нет. В Аптекарском огороде тоже изгородь из самшита, которую нужно подстригать, но она невысокая и посажена геометрическим узором, разделяющим разные травы. Старый Том говорит, что теннисисты, наверное, любили самшит. Но из-за стрижки изгородей в Аптекарском огороде он меньше ворчит, потому что там растут ароматные травы, а значит, самшит приносит там пользу.

– Том говорит, что Садом диких цветов и Садом экзотических растений мы сегодня заниматься не будем, – заметил Вилфред, когда мы вывалили перегной в Английском саду и пошли набирать компост для Сада гелиотроповых кустарников.

– Сад гелиотроповых у меня на втором месте, – начала рассказывать я, пока мы накладывали следующую тачку, – потому что гелиотроп такой романтический и так вкусно пахнет^[9]. Его разбила миссис Браун. Но его нужно постоянно сдерживать. Я стараюсь заходить в сад при каждой возможности и по чуть-чуть подстригать кусты – а иначе, боюсь, он разрастётся везде и останется один только сад – гелиотроповый. Старый Том хотел бы выращивать больше овощей, но тогда мы потеряем один из цветущих садов. Он ни за что не перекопает Японский сад, потому что это его любимый сад, хоть он и часто ворчит, что зря мы его разбили.

– Да, думаю, люди стали не так терпимы к подобному, ну, из-за войны, – понимающе вставил Вилфред.

– Ой, нет, Старому Тому на это наплевать, – отмахнулась я. – Нет, он говорит, что за ним ужасно хлопотно ухаживать. Но я-то знаю, что он это несерьёзно. Этот сад он по-настоящему любит – а уж как нянчится с ювелирной рассадкой и узкими дорожками! А сколько денег он на него потратил! И всякий раз, как он добавляет что-то новое, обнаруживается, что непременно нужно ещё то-то и то-то. Поначалу это были каменные фонари, которые подводили к мосту, перекинутому через ручей. Затем он приговорил ручей и устроил пруд с водяными лилиями. Пруд с лилиями повлёк за собой пагоду, увитую лиловыми прядями глицинии. А там стало ясно, что не хватает золотых рыбок, и он стал скупать рыбок, но их съедали цапли, пока он не сообразил, что пруд можно укрыть сеткой и таким образом спровадить цапель. И когда ферму посещают заядлые садовники, больше всего они ахают над Японским садом.

Потом мы какое-то время работали в тишине. Последнюю тачку мы свалили в Японском саду. Мы с Винифред склонились понюхать глицинии. В Японском саду я подолгу не гуляла. Он был слишком изысканный на мой вкус, но глицинии пахли чудесно. Иногда Старому Тому хотелось побыть в покое, и тогда его можно было найти на каменной скамье возле устроенного им небольшого водопада. Он говорил, что ничто так не успокаивает, как звук журчащей воды.

Когда Старый Том окликнул Вилфреда из Английского сада, тот вприпрыжку унесся помогать с прополкой и распределением компоста.

Мы с Винифред пошли обратно в курятник, чтобы дособирать яйца, просветить их и упаковать.

– А нам не нужно было оставить компост у Ночного сада? – поинтересовалась Винифред, когда мы разложили все яйца и взяли коробки, чтобы перенести их в подпол.

Прежде чем я успела ответить, в комнатушку с овоскопом вошла Сина и вопреки всякому обыкновению спросила:

– Франни, детка, ты можешь уложить яйца и молоко в грузовик? Я собираюсь к «Брукману».

– Но ты же была у них в субботу, – удивилась я.

– Я знаю, но, надо полагать, я могу съездить и ещё раз, если мне хочется. Да и потом – Зебедия просил меня отправить его письмо.

– Зебедия пишет матушке и папке? – уточнила Винифред.

Сина вытащила письмо из кармана и сказала:

– Нет, похоже, только вашему отцу.

Мы с Винифред переглянулись.

– Что такое? – вопросила Сина. – Почему он не может писать своему отцу?

– Да так, не важно, – промямлили мы с Винифред.

Сина наградила нас долгим задумчивым взглядом, и я сказала:

– А всё-таки: ты же никогда не бываешь у «Брукмана» чаще раза в неделю. Ты всегда говорила, что если ездить чаще, тот небольшой доход, что приносят яйца и молоко, съедят траты на бензин.

– Я знаю, что я говорила. И тем не менее.

– Можно нам тоже поехать? – попросила Винифред.

– Ну, – протянула Сина, явно не воодушевлённая таким поворотом, – пожалуй, я не могу вам помешать.

Я и придумать не могла, с чего бы Сине не хотеть, чтобы мы с Винифред поехали с ней. Мы же приятная компания. Поэтому мы погрузили яйца и молоко в грузовик и побежали в дом, чтобы смахнуть грязь и надеть чистые рубашки.

* * *

У «Брукмана» все пили кофе. Сина снова выдала нам по пять центов: интересно, неужто она забыла про субботнюю монетку – ведь пять центов случались в лучшем случае раз в неделю. Мы с Винифред решили взять конфет, которые можно будет поделить на четверых, – мы решили, что неправильно лишить Вилфреда и Зебедию нежданной никелевой^[10] манны небесной, свалившейся на наши головы. Мы застряли между драже и ирисками, и вдруг я заметила, что Сина ведёт себя очень странно. Она стояла вроде бы и среди сплетничающих женщин, но всё же вне их тесного кружка, ближе к прилавку, на котором стоял радиоприёмник. Пока я смотрела, её рука вдруг тишком скользнула через прилавок и самую малость подкрутила звук. Я бросила выбирать конфеты и стала следить за ней – и всё верно, через несколько минут её рука снова потянулась к регулировке громкости. Она стояла в странной позе, и хотя её глаза выжидательно смотрели на женщин и она даже кивала, когда кивали они, и смеялась вместе со всеми – клянусь, по выражению её лица я бы сказала, что она не слышит ни слова.

– А как насчёт жевательной резинки? – звонко предложила Винифред. – Вместо ирисок?

– Тсс, – ещё громче цыкнула Сина, и все замолчали.

– Э… я не вас имела в виду, – сказала Сина дамам. Они не сводили с неё вопросительных взглядов. – И не тебя, – повернулась она к Винифред. – И не тебя, – обернулась ко мне.

– Кого же вы имели в виду, милочка? – поинтересовалась миссис Брукман.

– Я имела… э… я имела в виду мужчину по радио. У него такой неприятный голос, – пояснила Сина. И покраснела.

– Он вас не слышит, – посочувствовала мисс Мэйси. – Уж я-то знаю, потому что тоже пыталась побеседовать с этими умными и интересными мужчинами на радио. Иногда бывает так одиноко. В доме. Одной. А мужчины с радио кажутся такими славными. Но я пришла к выводу, что они меня не слышат. Как бы громко я ни говорила.

– Какие мужчины с радио, милочка? – уточнила миссис Брукман.

– Да все, – махнула рукой мисс Мэйси.

Дамы молча переглянулись, мы с Винифред купили конфеты, разговор возобновился, и мы, то есть я, Сина и Винифред, ретировались и поехали домой обедать.

После обеда мы с Винифред честно поделили конфеты на четыре кучки, но удовлетворения это нам не принесло, потому что Вилфред, вместо того чтобы восхититься нашим праведным судом и возрадоваться нежданной конфетной щедрости, просто сунул конфеты в карман и ушёл помогать Старому Тому.

Винифред накрыла стопку Зебедии ладонью со словами:

– Это твои конфеты – но только если ты скажешь, что это у вас с папой за большой секрет.

Зебедия бросил:

– Ни за что.

Так что конфет он не получил. Нам с Винифред больше досталось, но дело же не в этом.

Винифред встревожилась:

– Если он выбрал секрет, а не конфеты, значит, всё очень серьёзно. Вилфред не переживает из-за его тайной переписки с папой, он просто раздосадован, потому что мы давным-давно договорились делиться информацией о папиных и материных делах. Но теперь я думаю, что ему пора бы обеспокоиться. Нам всем следует обеспокоиться.

Вторник прошёл обыденно, но в среду Сина снова решила отправиться к «Брукману». Зебедия учесал куда-то, Вилфред был со Старым Томом, так что опять только мы с Винифред утянулись вместе с ней. Когда, собираясь обратно, Сина уселась в грузовик и перебрала почту, она заметила:

– Ещё одно письмо для Зебедии.

Мы с Винифред переглянулись, но ничего не сказали.

– Не нравится мне это, – шепнула мне Винифред, когда мы приехали. – Мы должны заполучить это письмо.

– Сина, – позвала я, – а давай, мы с Винифред найдём Зебедию и отдадим ему его письмо?

– Нет необходимости, – отмахнулась Сина. – Я сама отдам ему за обедом.

И она забрала письмо с собой в студию и держала при себе до обеда, а потом вручила его Зебедии, вернувшемуся из лесов, поэтому выкрасть его не было возможности.

* * *

В четверг Зебедия дал Сине ещё одно письмо для мистера Мэддена, и Сина с готовностью пообещала отправить его в тот же день от «Брукмана».

– Это ужасно, – сказала мне Винифред, когда мы грузили скопившиеся яйца и молоко в грузовик. – Напрасно она считает себя обязанной отрываться от всех дел, чтобы возить его персональную почту.

– Не думаю, что она едет только по этой причине, – заметила я. – Ты же видела её с радиоприёмником. Это очень странно. Думаю, она чего-то недоговаривает. Не похоже на неё – вот так секретничать. И уж совершенно на неё не похоже так часто ездить к «Брукману».

– У всех вдруг секреты, – пожаловалась Винифред. – У папы, Зебедии, Сины. Как думаешь, они все заодно?

– Как могут твой отец, Зебедия и Сина быть заодно? А что твоя мать? А Старый Том? Нет, мне кажется, Вилфред прав: письма могут быть вполне невинными. Зебедия же едва умеет писать, и только печатными буквами, так ведь? Наверное, он просто посылает отцу самолёты, которые он нарисовал, ну или ещё что и просто напускает на себя важности.

– Ну а как же папино письмо «НАКОНЕЦ ПРИШЛО ВРЕМЯ»? – запротестовала Винифред.

– Кто знает? Пришло время заняться физкультурой. Научиться писать как следует. Ну, не знаю. Я бы из-за этого не переживала.

– Слишком поздно, – ответила Винифред.

Семейный совет

Удача улыбнулась Винифред в субботу, когда по возвращении от «Брукмана» Сина выудила письмо для Зебедии из общей стопки и протянула ей со словами «Кажется, я видела, как Зебедия возвращался из леса. Хочешь, сбегай отдай ему».

Винифред быстро выхватила письмо, пока Сина не передумала. Снова углубившись в разбор писем и чтение собственной корреспонденции, Сина не заметила, как мы помчались в мою спальню, где и распечатали письмо. Оно было от Чинилы Боба и, как и первая записка, было написано печатными буквами: «НЕ БОЛТАЙ, НО РАЗУЗНАЙ ПОБОЛЬШЕ».

– Ох, батюшки, ну теперь-то Вилфред обеспокоится, – вздохнула Винифред. – Мы должны показать ему письмо и объединённым фронтом выступить против Зебедии. Не нравится мне это. Наверняка это связано с тем, почему мать поехала в Комокс на базу. Может, на этот раз папа и в самом деле что-то учудил.

– Но какую же глупость задумал твой отец? И зачем ему рассказывать об этом Зебедии? – спросила я.

– Не знаю, – обеспокоенно произнесла Винифред. – Но уж мы разузнаем. Поверь мне!

Перед самым обедом Винифред утянула Вилфреда в сторонку и показала ему письмо. Они решили устроить очную с Зебедией и докопаться до сути. Мне было приятно, что меня пригласили к участию в этом, в общем-то, семейном деле.

За обедом все молчали. Возможно, потому, что Глэдис положила засахаренные коктейльные вишни в салат с тунцом и мы все, включая саму Глэдис, сосредоточились на том, чтобы нащупать их языком и выплюнуть в салфетку так, чтобы никто ничего не заметил. «Не выбрасывайте пищу! В Европе дети умирают от голода!» – втемяшивали нам и развешанные повсюду плакаты, и родители. Этот рефрен звучал, конечно, не когда мы ели конфеты, но когда мучили что-то несъедобное, например шпинат. Однако было очевидно, что, как ни сочувствовали все бедным голодающим детям Европы, мы все бесповоротно решили избавиться от коктейльных вишен, и нечего было притворяться. Точнее, все, кроме Зебедии, который причмокивал от удовольствия всякий раз, как ему попадалась вишенка, и, боюсь, тем самым поощрял полёт кулинарной фантазии Глэдис. Или же, возможно, мы все витали мыслями где-то далеко. Не могу точно сказать. Десерта не было. Вероятно, тунцово-вишневый салат был чудо-блюдом, сочетавшим закуску, бутерброд и десерт.

После обеда, не известив Зебедию ни о чем, кроме того, что состоится семейный совет, мы направились к пляжу.

Мы пришли на пляж в разгар прилива, поэтому уселись на валуны и молча смотрели на море, размышляя, как подступиться к заковыристой теме писем.

– Ну ладно. Итак, я объявляю это заседание открытым, – провозгласил наконец Вилфред. – Зебедия, возможно, ты догадываешься, почему мы собрали совет.

– Нет, – сразу отказался Зебедия.

– Нет? Ты не догадываешься? – переспросила Винифред.

– Нет, я вам не скажу, – заявил Зебедия. – Вы хотите знать, что папа имел в виду, когда написал «НАКОНЕЦ ПРИШЛО ВРЕМЯ». А я не ничего не скажу, потому что я обещал никому не говорить.

– Вообще-то, – бросила Винифред, извлекая из кармана новое письмо, которое придержала у себя, – у нас его последнее письмо к тебе, и мы хотим знать, что он имел в виду, когда написал «НЕ БОЛТАЙ, НО РАЗУЗНАЙ ПОБОЛЬШЕ».

– Это моё письмо! – завопил Зебедия и подскочил, чтобы схватить его.

Но Винифред была проворнее. Вилфред вскочил, схватил Зебедию и сел на него, а Винифред положила письмо обратно в карман.

– Когда папа писал «не болтай», он не имел в виду не рассказывать нам, – задыхаясь, проговорил Вилфред – он с трудом удерживал Зебедию под собой. – И почему это папа пишет тебе, а не нам?

– Потому что я пишу ему, – ответил Зебедия. – И я знаю то, чего не знаете вы.

– Не знаешь, – отмела возражение Винифред.

– А вот и знаю, – заявил Зебедия.

– Да неужели? Ну и какое же время пришло? – ввернул Вилфред. – Я скажу тебе, что папа имел в виду – пришло время рассказать нам, что происходит.

– Вы ничего не знаете, – помотал головой Зебедия.

– В этом-то всё и дело, – гнул своё Вилфред. – Так расскажи нам. И помни: мы трое ещё давным-давно поклялись делиться любыми сведениями о матери и папе. Детям очень важно выступать общим фронтом.

– Я обещал папке, и я своё слово держу, – упорствовал Зебедия. – Последний раз, когда он был дома, он рассказал мне кое-что, а вам не рассказал. Он сказал, это наш маленький секрет.

– Ах ты змей! – воскликнула Винифред. – Прежде всего ты должен делиться материными и папиными секретами!

– Зебедия, – убеждал Вилфред, – делиться необходимо.

– Да, – поддержала Винифред. – Вот разве Франни и я не поделились с тобой конфетами, когда могли бы придержать их втайне для себя?

– Ничего вы не поделились. Ты сказала, что дашь их мне, только если я расскажу тебе мой секрет.

– Вот именно, – не сдавалась Винифред. – Ты не получил конфет, потому что не поделился. Ты должен научиться делиться, Зебедия. Не делиться – это грех. Если ты не поделишься этим, мы с Вилфредом не станем делиться с тобой. Ничем: ни конфетами, ни секретами – ничем. А когда ты умрешь, ты отправишься в преисподнюю. С призраками и гоблинами.

– Но я делюсь! – крикнул Зебедия. – Даже если я не делюсь тем, чем не должен, я всё равно делюсь. Я много чем делюсь.

– Нет, не делишься, проныра! – обвинила Винифред. – Ты сбегаешь в лес каждый день и не говоришь, чем занимаешься там дни напролет. Ты получаешь письма от папы, которыми, уверена, папа хотел бы, чтоб ты поделился с нами, и не делишься.

– А ты никогда не спрашивала меня, чем я занят в лесу! – заорал Зебедия горячечно. – И я не отправлюсь в преисподнюю к призракам и гоблинам!

– Не по своей воле, – бросила Винифред.

– Тебя утащат туда, – с деланым равнодушием промолвил Вилфред.

– За волосы, – уточнила Винифред.

Я подумала, что призраки и гоблины – это немножечко перебор, но, как говорится, в каждой избушке свои погремушки. Очевидно, это был старый проверенный способ развязать Зебедии язык.

– Ты не в преисподнюю с призраками и гоблинами отправишься – ты отправишься в особо страшную преисподнюю для маленьких мальчиков, которые держат секреты от своих братьев и сестёр, – смаковала Винифред, – а там такие жуткие существа, о каких мы никогда даже не слышали. Но я одно тебе скажу, Зебедия Мэдден: по сравнению с ними призраки и гоблины покажутся плюшевыми мишками.

– Ну-ну, Винифред, не перегибай палку, – Вилфред успокаивающе положил ладонь ей на плечо, а затем повернулся к Зебедии. – Давай дадим ему шанс всё нам рассказать. Зебедия, что ты делаешь в лесу круглые сутки?

– Я навещаю отшельника, – признался Зебедия.

– А вот и нет, – вырвалось у меня. – Мы никогда не поверим, что он вот так взял и подружился с тобой – только потому, что поймал тебя, когда ты за ним шпионил. Отшельник ни с кем компанию не водит. Потому-то он и отшельник.

– Ipso facto^[11], – величественно обронил Вилфред.

Я не знала, что означает «ipso facto», но сделала себе зарубочку посмотреть в словаре. Молодец, Вилфред!

– Со мной он хочет водиться, – заявил Зебедия. – Я ему нравлюсь. Он показал мне, где русалка спасла его из океана.

– Ой, да ладно! – фыркнула Винифред. – Русалка!

– Спасла, спасла!

– Лжец, – обвинила Винифред.

– А вот и нет, – помотал головой Зебедия. – Это мне отшельник рассказал, и он даже показал мне несколько чешуек, которые у неё отлетели. Они из золота, и он их держит в специальной коробочке.

– Ну ты враль – обер-враль! – пропела Винифред. – Ладно ещё, не говорить нам о чём-то – но выдумывать такую чушь!

– Я не вру! Он так сказал! – закричал Зебедия. Биться под сидящим на нём Вилфредом он перестал, но кричать ещё мог.

– Хорошо, давайте пойдём и спросим его, – предложил Вилфред.

– Он вам ничего не скажет. Он не любит людей, – сказал Зебедия. – Он сам мне сказал. Но я ему нравлюсь. Я ему нравлюсь, потому что я особенный.

– Ничего подобного, – возразила Винифред. – Никогда не слышала ничего подобного.

– А даже если и так, – добавил Вилфред, – держись от него подальше. Он совсем сдвинутый. Матери бы не понравилось, что ты один-одинёшенек навещаешь какого-то полоумного.

– Да он совсем безобидный, – вступилась я. – Правда. Иначе Старый Том ни за что не разрешил бы ему остаться.

– А что насчёт папы? – взвизгнула Винифред, повернувшись к Зебедии.

– Я вам ничего не скажу, не заставите! – прокричал в ответ Зебедия.

Настало мгновение покоя, и мы сидели молча, не зная что делать дальше.

Первым заговорил Зебедия, уже спокойным голосом:

– Ладно. Может, мне и надо было вам рассказать. Если ты слезешь с меня и дашь мне прочитать моё письмо, я расскажу, что оно означает.

Вилфред взглянул на Винифред. Та пожала плечами и достала Зебедиево письмо из кармана.

– Обещаешь? – спросила она.

Зебедия кивнул так торжественно, как только можно было кивнуть лежа ничком, и Вилфред слез с него. Но не успели мы и пошевелиться, как Зебедия подскочил, выхватил письмо из руки Вилфреда и рванул в сторону леса.

– Враль врал – штаны потерял! Больше мы никогда тебе не поверим, Зебедия! Надеюсь, теперь ты счастлив! – завопила Винифред.

Мы все вскочили, чтобы погнаться за Зебедией, но тут подошёл Старый Том и крикнул Вилфреду, что пора браться за работу в саду, и мы упустили время.

– Мне пора, – бросил Вилфред. И тоже исчез.

– Русалки, НЛО, привидения, – проворчала Винифред. – Нет, ну честное слово!

– Да, честное слово, тебе приходилось такую нелепость слышать? – притворно удивилась я. А затем добавила вполголоса: – Привидение не в счет.

– Пойдём спросим твою мать про письма, – предложила Винифред. – Ну а вдруг Зебедия ей что-то рассказал.

Когда мы ввалились в студию, Сина кружила вокруг наполовину вылепленной глиняной русалки, словно боксер, выжидающий, когда противник откроется для удара. Наш приход сбил её настрой, и она сказала:

– А, пропасть! Я почти уловила, а теперь всё, упустила.

– Ой, Сина, извини, – проговорила я.

– Мы сейчас уйдём, миссис Вайткрафт, – затараторила Винифред. – Мы мгновенно уйдём, и ваш гений просочится обратно.

– Гений, – хмыкнула Сина, повалив глину наземь. – Ничего страшного, оно бы и не пришло ко мне: так, подразнило – и ускользнуло. Что вы хотели?

– Зебедия тебе рассказывал о письмах, которыми он со своим отцом обменивается? – спросила я.

– Нет, – Сина удивилась. – С чего бы?

– Ладно, хорошо. Мы просто уточнили, – пошла на попятный Винифред.

– Должна сказать, он отлично пишет для такого крохи, – рассеянно заметила Сина, подбирая глиняный ком и кидая его обратно на пьедестал. Мгновением позже она, казалось, вовсе забыла о нашем присутствии, и мы на цыпочках вышли.

– Отлично пишет! – кипятилась Винифред. – Да Зебедия пишет гораздо хуже, чем я в его возрасте!

– Не обращай внимания, – сказала я. – Взрослые всегда преувеличивают, когда речь заходит о детях. Сина вечно говорит, что я писаная красавица, а даже в моих мечтах я знаю, что это полная чушь.

Винифред кивнула, но было видно, что мысли её витают где-то далеко.

* * *

Остаток дня прошел тихо. Порядочно устав друг от друга, мы разошлись по своим комнатам. Гости в доме – это одно, а гости с целым клубком семейных взаимоотношений – совсем другое. Интересно, но выматывает.

Я поднялась к себе под купол, чтобы засесть писать; наблюдать, как Винифред и Вилфред допрашивают Зебедию, было захватывающе, но у меня появился свежий настрой для истории о русалке. Я чувствовала, как она шевелится сгустком энергии у меня в животе, и меня тянуло к пишущей машинке, пальцы так и чесались. Наверное, меня раззадорил рассказ Зебедии об отшельниковой русалке. Даже до того, как я узнала о русалке отшельника, и до того, как мы с Синой узнали о замыслах друг друга, она уже начала работать над своей статуей русалки, а я – над своей историей. Русалки, казалось, были повсюду. Словно идеи просто витают в воздухе, а люди, все одновременно, выхватывают их оттуда. В один год все пишут книги о драконах, причем не сговариваясь, вроде как в какой-то год все сажают мальву. И вот они у каждого дома, хотя кого ни спроси, никто не скажет, почему посадил их – да просто захотелось. Сина любит повторять, что все мы, хотим того или не хотим, пьём из одного пруда.

Наконец, написав две страницы, я тоже пошла спать.

* * *

Думаю, все мы надеялись хорошо выспаться, но надеждам было не суждено сбыться, потому что среди ночи нас разбудит вопль. И не просто вопль, а вопль Старого Тома, а Старый Том был не склонен вопить. Я вскочила с кровати и подбежала к окну взглянуть, из-за чего переполох.

Луна была полной, и Ночной сад был охвачен сиянием. В нём были посажены только белые цветы, чтобы отражать лунный свет. Ипомея раскрывает свои похожие на дудочки белые цветки в сумерках и вновь закрывает на рассвете, и они словно гирлянды фонариков мерцают по всему саду. А ещё там растут белая гортензия, белая наперстянка и цветы вроде маттиолы, которые испускают свой аромат только ночью. При удачном ветре, если я открывала окно и не засыпала сразу, можно было наслаждаться тем, как моя комната наполняется ароматом ночных цветов, смешанным с соленым запахом моря. А ещё в Ночном саду стоят старинные садовые скульптуры – мраморные херувимы, грифоны и фениксы. Среди зелени установлены чаши для птиц из сияющего белого алебастра и декоративные флюгеры: навершие в форме шара днём поглощало солнечные лучи, а ночью испускало свет; усеянные медными звёздами и полумесяцами лопасти вращались от ночного бриза. Обычно я стараюсь не забыть и встать ночью, когда светит полная луна, но сегодня у меня всё вылетело из головы. Я всегда сплю крепко. Но не этой ночью.

В свете луны я смогла различить фигуру Старого Тома: он стоял за оградой Ночного сада, кричал и размахивал руками. За оградой согнулись двое. Когда они выпрямились, я поняла, что это отшельник и Зебедия. Открыв окно, я услышала, как Старый Том кричит:

– Забери мальчишку оттуда! О чем ты только думаешь?! В любую минуту он может пожелать! Пожелать что угодно. Боже милосердный, как знать – он же может захотеть чего-то опасного!

Отшельник ничего не ответил, но поднял Зебедию и, считай, перебросил через ограду – так можно бросить в компостную кучу сорняк, – а затем как ни в чем не бывало вернулся к прополке. Словно он был опутан чарами Ночного сада.

– Не дай бог – ты меня слышишь? – не дай бог мне ещё раз увидеть тебя здесь! – отчитывал Зебедию Старый Том.

От всего этого крика бедняга Зебедия разревелся и убежал в дом, и мне было слышно, как Старый Том бормочет:

– Ну и хорошо. Хорошо. Ничего не поделаешь – так надо.

А затем Винифред и Вилфред, которые, оказывается, следили за происходящим из своих окон, ворвались в мою комнату, а на лестнице затопотал рыдающий Зебедия. Вилфред выбежал в коридор, подхватил его и затащил в мою комнату. И тогда, несмотря на мои опасения, пришлось всё им рассказать. Они и так уже слышали и о НЛО, и о привидениях, и о русалках. Так отчего же не рассказать и об этом?

Ночной сад

– Какого рожна?! – вопрошала Винифред, усевшись на мою кровать. – Зебедия, что ты делал в Ночном саду?!

– Я пришёл к отшельнику, – всхлипывал Зебедия. – Он мне сказал, что будет полоть всю ночь напролет, потому что луна полная. Я хотел помочь ему – ну вроде как Вилфред помогает Старому Тому.

– Бога ради! – вздохнула Винифред. – Послушай, Зебедия, ну зачем ты пошёл в Ночной сад – единственное место, куда Старый Том запретил заходить?!

– Я подумал, что раз отшельник там, то всё в порядке, – захлюпал носом Зебедия.

– Ничего не в порядке, – сказала я.

– Я же не знал, что Старый Том рассердится и станет орать, – проговорил Зебедия. – Я думал, все спят.

– А почему он так разозлился? – шепнул Вилфред, повернувшись ко мне.

Старый Том ещё не поднялся наверх, но нам не хотелось, чтобы, поднявшись, он застал нас собравшимися вместе и шушукающимися о нём.

– Старый Том так разозлился, – начала я, – потому что Ночной сад чародейский, он был посажен давным-давно, так давно, что никто не упомнит. Старый Том говорит, что сад здесь с незапамятных времён.

– Это как? Его что, пещерные люди посадили? – удивился Зебедия.

– Нет, ещё раньше. В семейном предании говорится, что если ты в Ночном саду что-то пожелаешь, то желание сбудется. Но только одно желание. И изменить его уже нельзя.

– И Старый Том в это верит? Во все эти желания? – спросил Вилфред скептически.

– Верит всеми печёнками, – ответила я. – Старый Том потому и попросил отшельника работать в саду, что сам он ещё не истратил своего желания. Говорит, он ждёт необыкновенного, судьбоносного желания, а такое пока не подвернулось, но, как он говорит, когда придёт время, он почувствует. Он жутко боится заходить в сад ночью – а ну как подумает случайно: «Эх, хотелось бы мне супа на ужин» или ещё что, и всё пропало. А ещё он говорит, что люди желали вроде бы чего-то невинного, а оно оборачивалось дурно и для того, кто загадывал желание, и для остальных. Он считает, что детям в сад входить нельзя, ведь они могут пожелать чего-то во вред себе и людям, а может, и целому миру; как знать, что может произойти, если желания даруются так просто, а исправить ничего нельзя? А Сина всё время говорит, что и не подойдёт к нему. Она не говорит, правда это всё или нет, и вообще об этом не заговаривает. Мы все стараемся об этом не говорить. И так всегда было. Так что вы тоже об этом не заговаривайте. Но, слушайте, пару дней назад Сина мне ещё кое-что рассказала о Ночном саде, что им когда-то рассказала тетя Берта; эту историю Старый Том не хотел мне пересказывать. «Как пить дать, это всё старые предрассудки, – буркнул он Сине, – и нечего ими ребёнка пугать». «Но Франни, – призналась мне Сина, – я должна тебе рассказать, потому что Берта тоже видела привидение. И она считала, что знает, чей это призрак».

И затем я пересказала то, что Сина мне поведала тем вечером.

«Перед своей смертью Берта наконец рассказала мне и Старому Тому о привидении. Началась история с Марии Мэй, которая жила на ферме Восточный Соук со своими родителями. Вы можете отыскать её надгробие на Соукском кладбище, на нём даты 1798–1822. Девушка славилась по округе своей красотой, но замуж её никто не брал. Денег у её семьи было мало, на ферме едва сводили концы с концами. А потом она влюбилась в капитана Хокинса с торгового флота, он происходил из старого аристократического рода в Англии. Его первая жена умерла в родах, и он не желал жениться повторно, пока его избранница не докажет, что может выносить и родить ребёнка. И вот Мария Мэй решилась забеременеть вне брака. Но прежде чем она родила, умер отец капитана Хокинса, и капитан унаследовал его имение и уехал в Англию, чтобы вступить в наследство, а на имя Марии Мэй оставил письмо, в котором обещал вернуться за ней. Мария Мэй рассказала родителям, что случилось, и умоляла разрешить ей войти в Ночной сад и использовать своё желание, чтобы воссоединиться с капитаном Хокинсом и обрести своё счастье. Но отец воспретил ей. Он полагал, что, коли она попала в такой переплёт, ей недостанет ума даже пожелать чего-то путного. Он велел ей ждать, пока он сам придумает для неё разумное желание. И с этого момента её счастье было в его руках. А затем, не сомневаясь, что капитан Хокинс никогда не вернётся, он пожелал ему смерти. Когда пришло известие о том, что капитан Хокинс мертв, Мария Мэй попыталась использовать своё желание, чтобы отменить волю отца, а потом написала капитану Хокинсу, надеясь, что её желание сработало и он ей ответит. Но в ответ получила письмо от его родственников, сообщавшее, что он умер. Когда она рассказала матери о письме, та объяснила ей, что ни одно желание не может переменить другое. Произволение Ночного сада необратимо. На следующее утро тело Марии Мэй нашли у подножия скалы возле мыса Бичи-Хед, куда его прибило волнами.

Её отец заявил, что, очевидно, она сошла с ума, и даже не признал, что это он лишил дочь всякой надежды, взяв в свои руки её судьбу. Он заявил, что отныне у него нет дочери, вымарал её имя из семейной Библии и не позволил похоронить её на ферме, как того желала мать. Её мать, терзаемая сожалениями о том, что в нужный момент не помогла дочери, распорядилась поставить надгробие на кладбище в Соуке, однако гроб под ним пуст. Вместо того чтобы похоронить дочь в Соуке, она опоила мужа снотворным и с помощью девушки с маслобойни тайно похоронила Марию Мэй в Ночном саду, и потом бессонными ночами смотрела из окна спальни на могилу.

Когда же и это не принесло облегчения, мать Марии Мэй завела обыкновение ночь за ночью проводить в Ночном саду. Каждый, думала она, каждый имеет право чего-то желать. И никто не смеет брать счастье другого человека в свои руки.

Поденщики на ферме привыкли видеть одинокую женщину, сидящую на скамье в ожидании ночи, а однажды они нашли её на том же месте после восхода солнца. Она использовала своё желание, чтобы соединиться с Марией Мэй.

«Я рассказываю тебе это, Франни, – сказала мне Сина, – потому что не хочу, чтобы между нами осталось что-то недосказанным, как вышло с представителем Космического института. Когда ты сказала, что увидела привидение, я притворилась, что не верю тебе, потому что мне не хотелось верить. А это трусость. Если Берта видела привидение – возможно, и ты видела его».

Мне подумалось, что привидение я видела совершенно независимо от Берты, но что уж было мелочиться.

«А это была Мария Мэй или её мать?» – спросила я у Сины.

«Хм… ну ра

Скачать книгу

Polly Horvath

The Night Garden

Cover illustration by Kenard Pak

Jacket design by Kristie Radwilowicz

Published by arrangement with Farrar Straus Giroux Books for Young Readers, an imprint of Macmillan Publishing Group, LLC.

Предыстория вкратце

– Я должна была поместить этого ребенка в соседний дом, но, похоже, соседнего дома вовсе и нет.

– И вправду нет.

Старый Том вышел в холл и сказал:

– Так вот из-за чего ночью поднялся тарарам!

Старый Том передал меня Сине.

– Батюшки! – сказала Сина.

– Мы назовем её Франни, – заявила Сина.

– Франческа, – поддакнул Старый Том. – Благородное имя.

Старый Том никогда не спорил с Сининым нутром.

– Вряд ли у соседей уцелело что-то из детских вещей, – сказала Сина задумчиво, глядя на дымящиеся руины.

– Нужно браться за то, что посылает нам жизнь, а иначе мы – ничтожные насекомые.

В первый вечер, пока она сидела и раскачивалась, Старый Том пошёл в огород, как он часто делал после ужина.

– Ты ведь не против? Взять ребёнка? – спросила она его из окна.

– А это бы что-то изменило, если б я был против? – откликнулся он, повернув голову.

Ревунья Элис

В наш дом ворвалась миссис Мэдден, также известная как Ревунья Элис.

Мы видели, как Элис плакала на школьных рождественских концертах.

– Ладно уж, – смущённо закашлялась Сина, когда мы добрались до этого пункта. – С кем не бывает.

Сина питает слабость к картаво исполненным рождественским гимнам.

– На редкость несчастливая дама, – заметил Старый Том.

Искренне Ваша,

Томасина Вайткрафт.

– Миссис Вайткрафт! – воскликнула Ревунья Элис.

– Я хотела попросить вас о большом одолжении, – всхлипнула Элис.

– Вы должны мне помочь. Должны.

– Почему должна? – удивилась Сина.

– Потому что я боюсь, что мой муж наделает глупостей.

– Каких глупостей?

– Страшных глупостей. Нутром чую, – сказала Ревунья Элис и высморкалась.

Сина рассказывает

Когда Сина рассказала мне всё это, я спросила:

– Батюшки, и в чём же заключалось это большое одолжение?

– Я согласилась приютить детей Ревуньи Элис Мэдден.

– Не может быть! – воскликнула я и взяла из банки два скаутских печенья[1]. Мне показалось, что это дело как раз на два печенья.

– Ещё как может, – отозвалась Сина. – Ума не приложу почему. Кто угодно мог их приютить. Почему я?

– Разве что очень в глубине, – заметила Сина.

– Спасибо, – сказала я. – И я не о плясе. Впрочем, и за это спасибо! Я про особенную…

– В том-то и дело. Я толком не знаю. Это ведь Элис, сама понимаешь.

– Ох. Значит, больше слёз, чем слов?

– Каких глупостей?

– Кто же знает, каких глупостей может наделать авиатехник?

– Выпить очищающую жидкость? – предположила я. Мы с Синой обожали подобные разглагольствования.

– Заплести косы на швабрах? – предложила Сина.

– В Италию?

– Это её родина. Якобы танец воспроизводит движения человека, укушенного тарантулом.

– Ну Франни! Ума не приложу, откуда ты всё это знаешь! – воскликнула Сина.

– Я читаю.

– Плохи дела! – вздохнула я. – Или она сама себя накручивает. Мы недостаточно близко её знаем, чтобы судить.

– И она даже не намекнула, что, по её мнению, затеял муж?

– Она все отнекивалась.

– Вот нахалка! – возмутилась я.

– Что ж, на попятный идти поздно. Пожалуй, я пойду спать, – решила Сина.

Они приезжают

И вот мы все выстроились в холле и пялились друг на друга.

Я заметила, что Сина ощерилась точно такой же широкой фальшивой улыбкой, как и я.

– Сопредельно? – повторила Сина. – Ну что ж, вам я, безусловно, могу позволить так сказать.

Дети пришли в восторг от крохотных комнат на третьем этаже. Мы вчетвером стояли в комнате Винифред.

– Думаю, её можно звать Ревуньей Элис, – проговорила я нерешительно. – Ну, как Чинила Боб.

– Какая ты умница, – восхитилась Винифред, – сразу такое придумать.

Я хмыкнула и скромно опустила глаза, но ничего не возразила, поскольку лучше им это сразу оценить.

– Да, – кивнул Вилфред.

– Это секретный шпионский разведывательный самолёт, который может лететь несколько дней без дозаправки.

– Какая необходимость? – спросила я.

– Военная, конечно же, – ответила Винифред.

– А, военная необходимость, – отозвалась я, думая про себя, как же это маловероятно.

– Ерунда, – бросил Вилфред. – Мать любит преувеличивать.

– Что это там за сад? – спросил он.

Я подошла к нему.

– Садов у нас много. Какой ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Тот, что за оградой с большущим замком.

– А, – проронила я. – Это Ночной сад.

– Почему ты называешь его Ночным садом?

– А ты выгляни из окна ночью, когда светит луна, вот и узнаешь, – ответила я.

– Вы его от оленей закрываете? – заинтересовался Вилфред.

– Нет, – сказала я.

– От медведей, что ли? – предположил Вилфред.

Теперь мы все смотрели на сад.

– Нет.

– Ну так от кого? – не выдержал Зебедия.

– Не знаю, – проговорила я. – Это Старый Том его запирает.

Мэддены обживаются

– Ты слышал, что я сказала про загон для быка и про лошадей?

– Почему он огорожен забором? В нём же нет животных, – брякнул Зебедия.

– Ты сама-то ухаживаешь за животными? – спросила Винифред.

– А у вас тут много совсем постороннего народу живёт, – сказала Винифред.

– Пожалуй, – протянула я задумчиво. Заметить, что в их число входят и они сами, было бы бестактно.

– Я хочу поглядеть на солдат, – заявил Зебедия и рванул к проложенной военными дороге.

– Эй, вернись! – заорала я.

– Ну-ка, не дури! Ты же потеряешься! – рявкнула Винифред.

– Он никогда не теряется, – проговорил Вилфред.

– Вообще-то это правда, – согласилась Винифред. – Но всё равно неприлично убегать без спросу на чужой земле.

Я возликовала. Сина неплохо готовит, но всё, что мы едим, такое однообразное. Я прочла множество викторианских английских романов и летом часто лежала в гамаке, листая древние выпуски журнала «Справочник домохозяйки»[2], подшивку которого нашла в коробке в погребе. Благодаря им кухарка ассоциировалась у меня с большим поместьем и обедами с восемнадцатью переменами блюд, где подавались фазаны, и пудинги, и блюда с загадочными названиями, как, например, «пузырь и писк»[3]. Там каждый обед был целой эпопеей. Идея нанять кухарку мне понравилась; оставалось надеяться, что племянница окажется толстухой, раз уж старухой она быть не могла, будучи всего лишь племянницей миссис Брукман. В викторианских романах кухарки всегда были старыми, толстыми и безобразными и ничем за порогом своей кухни не интересовались. Я уже предвкушала воздушные пироги в форме лебедей, «запеченную Аляску»[4] и другие полные волшебства блюда. Следом пришла ужасная мысль:

– Но ей же не нужно будет тоже жить с нами?

– Ты только спроси её сначала, умеет ли она готовить, хорошо?

– Уж постараюсь, – ответила Сина.

* * *

Старый Том перестал играть и сжал ложки Зебедии, чтобы утихомирить его на минутку.

– В Ночной сад входить запрещено, – отрезал он. – И чтобы ни один из вас туда не заходил. Никогда!

– Почему? – спросил Зебедия.

Несмотря на это, несмотря на гостей, дело спорилось, и вечер вышел вполне обычным.

А затем поднялся крик.

Конвергенция НЛО, кухарки и первых таинственных писем

– НЛО! НЛО! НЛО!

– Что такое НЛО? – спросил Зебедия.

– Неопознанный летающий объект, – ответила Винифред.

– Полная чушь, – фыркнул Старый Том. – НЛО не существует.

– Не будь остолопом! Ни один вертолёт не может лететь с такой скоростью! – возмутилась Сина.

– А шумел он как вертолёт? – уточнил Старый Том.

– Шуметь – шумел… Я же его услышала, потому и оторвалась от книжки. Но не как вертолёт.

– А как он шумел? – спросила я.

– Не знаю, – сказала Сина. – Звук был не такой громкий, как у вертолёта.

– Давай зайдём в дом и не будем пугать детей, – предложил Старый Том.

– Я не пугаюсь, – ввернул Зебедия.

– И я не боюсь, – поддержал Вилфред.

– Может, это Летун Боб прилетел нас проведать, – продолжал Зебедия.

– Нет, Зебедия. Папа не летает, он просто чинит самолёт, – объяснила Винифред.

– Если бы он захотел, он бы мог, – настаивал Зебедия. – Он мне сам сказал.

– Ну-ка, давайте все пойдём в дом! – велел Старый Том.

– Это мог быть Летун Боб, – повторил Зебедия.

– Ну и что же это было? – вопросил Зебедия.

– Я не спала, и ничего мне не приснилось, – отрезала Сина, прошествовала в свою комнату и хлопнула дверью.

* * *

– Что это такое? – спросил он Зебедию.

– Не знаю, – сказал Зебедия.

– Летающая тарелка, – ответил Старый Том.

– А можно нам тоже поехать? – подхватилась Винифред.

– Ну хорошо, – согласилась Сина. – Но вам придётся ехать сзади вместе канистрами для молока и яйцами.

– Ух ты! – вскричал Зебедия.

– Клёво! – обрадовался Вилфред.

– Ух ты, ух ты, ух ты! – кричал Зебедия.

– Очень-очень клёво! – радовался Вилфред.

– Это ты сейчас так думаешь, – пробормотал себе под нос Старый Том. – Ты картошку когда-нибудь сажал?

– Нет, – помотал головой Вилфред.

– Ну вот, – булькнула я, когда прошло минут десять и мы перемыли всю посуду, не сказав ни слова друг другу.

– Угу, – выговорила Винифред.

И мы обе немного покраснели.

– Слушай, – начала она, – а Франни – это сокращенное от чего-то?

– Нет, – сказала я, – просто Франни. А тебя кто-нибудь зовет Винни? А Вилфреда – Вилли или Виллом?

– Ну, – задумалась я, – пожалуй, это верно.

– Неужели тебе не хотелось расспросить её?

– Ну ладно, – сказала я. – Пойдём за яйцами.

И мы побежали в курятник.

– Гадкая, гнусная курица! – восклицала она, немного отдышавшись.

Я хладнокровно взглянула на ту, что напала на неё, и произнесла:

– Это чтобы она людей не клевала? – спросила Винифред, с опаской входя в курятник.

– Наверное, я не смогу её съесть, – проговорила Винифред. – Это как если б мы не брали врагов в плен, а ели их.

– Я буду в куполе, – сказала я. – Позови меня, как будешь готова.

– А что там наверху? – оживилась Винифред. – Можно я поднимусь с тобой, а потом пойду переодеваться?

– Прости, нет, туда никому нельзя. Я там пишу.

– А, – протянула Винифред. Она немного подумала, а потом спросила: – Можно мне почитать, когда ты закончишь?

– Ну, до этого дело пока не дошло…

– А откуда ты тогда знаешь, что у тебя получится?

– А я и не знаю. И из-за этого прямо руки опускаются. Но нельзя же не попытаться.

– А почему бы тебе не написать о Синином НЛО? – предложила Винифред.

– Хм, ты вроде хотела переодеться? – напомнила я.

Я услышала, как Винифред спустилась в холл, и сбежала вниз вслед за ней, и мы вдвоём пошли в студию Сины.

– А почему вы не ваяете? – поинтересовалась Винифред.

– Она живёт в муках творчества, – заметила Винифред.

Надо же, хотя Винифред происходит из нетворческой семьи, она улавливает самую суть. Или просто умеет слушать.

– Зебедия, хватит играть в самолёт! Нам пора идти, – крикнула Винифред.

Но он услышал. Он положил свою тяпку и сказал:

– Ты можешь звать меня Вилл, если хочешь.

– Да мне всё равно, – пожал плечами Вилфред.

– Я и не собиралась командовать им! – крикнула я.

– Я знаю, – отозвался Старый Том.

– Он одержим полётами, – вздохнула Винифред.

Ребята были заляпаны грязью, но это их абсолютно не смущало.

Мы уселись на лавке, которую Старый Том соорудил в кузове грузовика.

– Осторожно с яйцами, не сядьте на них, – предупредила Винифред.

По прибытии мы перенесли яйца и молоко к чёрному входу, чтобы отдать миссис Брукман, затем обошли здание и вошли через парадную дверь. Миссис Брукман рассчиталась с Синой, и та выделила каждому из нас по 5-центовой монетке на плитку шоколада. Последовало долгое разглядывание доступного ассортимента, а тем временем в другом конце комнаты Сина и ещё шесть присутствующих дам сплетничали и пили кофе, вполуха слушая радио. Вдруг Сина завизжала, потянулась к приемнику и прибавила громкость. Передавали местные новости, диктор говорил: «Прошлой ночью жители Виктории заметили в небе быстро двигающиеся голубые огни. Канадский космический институт[5] просит всех, видевших вчера голубые огни, немедленно связаться с ним. Представитель Канадского космического института утверждает, что, по их мнению, это был метеор».

– Это же мой метеор! Мой метеор! – кричала Сина, подпрыгивая на месте. – Я его видела! Я видела голубые огни!

– Да, вы должны! – закивали остальные дамы. – Это ваш долг.

– Позвоните же, позвоните! – тарахтели дамы, не слушая мисс Мэйси.

Она повесила трубку и повернулась к нам с улыбкой на лице.

– Они хотят взять у меня интервью! – произнесла она с гордостью.

– Ну надо же! – воскликнула одна из дам. – Вероятно, вы станете частью исследовательского проекта.

– Наверняка ваше имя войдёт в историю! – вскричала мисс Мэйси, которая всегда заходила слишком далеко.

– А если и нет, вы будете знать, что выполнили свой долг, – сказала миссис Брукман.

– Ну почему же я не вижу никаких метеоров?! – воскликнула мисс Мэйси.

Миссис Брукман поджала губы и кивнула.

– О да! – вскричала миссис Брукман. – Пальчики оближешь. Глэдис, иди-ка сюда!

– Глэдис, это миссис Вайткрафт, она хочет предложить тебе работу.

– Она ошиблась, – проронила Глэдис, развернулась и пошла обратно к занавешенному проёму. – Я не ищу работы.

– Нет, не умею, – сказала Глэдис.

– Нет, умеешь. Я же видела, – возразила миссис Брукман.

– И сортир на улице, – приободрил её Зебедия, – с летучими мышами.

Зебедия был покорён нашим сортиром. К счастью, на него по-прежнему не обращали внимания.

– Не понимаю, чем готовка на каких-то фермеров может помочь фронту, – заявила Глэдис.

– Да ведь на нашей земле живут военные, – напомнила я.

– Ты не поверишь, но на нашей земле располагаются казармы для солдат. Они запросто ходят повсюду.

– Настройку чего? – переспросила Сина.

– Моих мистических вибраций! Я же медиум! – воскликнула она.

Сина завела грузовик.

– А мою судьбу ты можешь прочитать? – крикнул Зебедия.

– Да, конечно, – кивнула Глэдис. – У тебя очень сильная аура. Четвертак у тебя есть?

– У меня нет денег, – сказал Зебедия.

– Чувствую, силы мои иссякают, – отчеканила Глэдис.

Мы уже отъезжали, как вдруг выбежала миссис Брукман:

– Полная чепуха! – возмутилась Сина. – Делай что велено.

– Не очень-то она дружелюбная, – шепнула Винифред.

– Но ты нас позовешь, когда придёт человек из космоса? – спросил Зебедия.

Мы вышли и сели на ступеньках веранды.

– Пусти, это моё! – закричал он.

– Ну так открой его, – велела Винифред.

– Нет, – отказался Зебедия.

– Ты что же, не хочешь узнать, от кого оно? – удивилась Винифред.

– Я и так знаю. Но это секрет. Я дал клятву хранить молчание.

– Он обещал, что не будет, – сказал Зебедия.

– Кто обещал? Это от папы?! – возмутилась Винифред. – Он пишет тебе, а не нам?!

– Ну и пусть бежит, – вздохнула Винифред.

– А ты уверена, что он не заблудится? – спросила я. – Может, он и хорошо ориентируется, но лес-то большой.

– Это, наверное… – проговорила Винифред.

Я смотрела на него затаив дыхание:

– …человек из Космического института.

Человек из Космического института

– Сина! – завопила я, вбегая в дом, – Это человек из Космического института, он здесь!

– Он приехал на два часа раньше, – сварливо сказала Сина, появляясь на пороге гостиной.

Мы пошли на кухню посмотреть, как там печенье, но Глэдис сидела на кухонном столе, напевая обрывки бибопа[6]

1 Франни берет печенье от организации девочек-скаутов, деньги с продаж которого шли на благотворительность (прим. пер.).

2 Woman’s Home Companion – женский журнал, издававшийся с 1874 по 1957 г.

3 «Пузырь и писк» (bubble and squeak) – так называется традиционный английский завтрак, в котором остатки мяса от вчерашнего обеда подаются с отварными капустой и картофелем. В современном варианте овощи обжаривают, а мяса не добавляют.

4 «Запеченная Аляска» – необычный десерт из мороженого на бисквитной подложке, который обмазывают взбитыми с сахаром белками и подрумянивают в духовке.

5 Вероятно, имеется в виду Канадский институт воздухоплавания и космоса (Canadian Aeronautics and Space Institute), некоммерческая общественная организация, созданная в 1954 г., чтобы способствовать развитию искусства воздухоплавания (прим. пер.).

6 Бибоп – джазовое направление начала 1940‑х гг., отличавшееся высоким темпом и сложными импровизациями, основанными на обыгрывании гармонии (прим. пер.).

Скачать книгу

Ночной сад бесплатное чтение

Полли Хорват Ночной сад

Предыстория вкратце

Ревунья Элис

Сина рассказывает

Они приезжают

Мэддены обживаются

* * *

Конвергенция НЛО, кухарки и первых таинственных писем

* * *

Человек из Космического института

Первое письмо

Секреты

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Семейный совет

* * *

* * *

Ночной сад

Предыстория вкратце

Ревунья Элис

Сина рассказывает

Они приезжают

Мэддены обживаются

Конвергенция НЛО, кухарки и первых таинственных писем

Человек из Космического института

Полли Хорват
Ночной сад