Ургол бесплатное чтение

Глава 1

Мариголь стояла на площадке, венчающей главную башню ее замка, наблюдая, как догорающий закат усердно покрывает позолотой верхушки деревьев. От каменных стен до самого горизонта тянулся безбрежный лесной массив, в центре которого предки Мариголь много веков назад заложили первый камень фамильной твердыни.

Уже неделю тревога не покидала ее. Она вдохнула вечерний воздух и поморщилась. От соседних болот шел неведомый дух – ветер доносил едва уловимый запах сладковатой гнили. Кто-то говорил, – так выходят болотные газы. Иные, бормотали – болота ожили.

В деревне стало нехорошо. Люди ходили хмурые, опустив затравленный взгляд в потемневшую почву. Сетовали на скот, птицу – молоко скисало прямо в коровьем вымени, а куры будто взбесились, жестоко дрались, выклевывая друг у друга глаза.

Утром кухарка дрожащими руками протянула белый узелок.

– Крестьяне принесли яйца, – сказала глухо, и отвела глаза.

Осторожно положила узелок на стол, брезгливо развела концы ткани. Дюжина яиц. Черных как смоль.

Мариголь охнула, отшатнулась.

– Теперь… они все такие, – прошамкала старуха, – Куры несутся только черными… будь они не ладны!

А птицы… чудесные птицы Витайского леса, стаями покидали родные края, и уже не было слышно их пения. Лес опустел. Стал безмолвен и дик. Казалось, он почернел, будто обуглился. Стволы деревьев меняли цвет, а листья желтели и падали на землю сморщенными трупиками.

И еще… крысы. Крысы! Застывали столбиком у своего зловонного лаза, и долго смотрели прямо в лицо, будто изучая, осмысливая, прикидывая что-то…

Небольшой замок, возвышался на горе. У подножья ютилась деревенька с двадцатью домами. С тех пор, как родители Мариголь бесследно пропали при переходе через Туварские горы, хозяйство пришло в упадок. Обслугу и стражу пришлось распустить. Замок постепенно ветшал. Ветер гулял по узким коридорам, плесень въелась в камни стен, и кое-где зазмеились трещины.

Мариголь жила уединенно. Приходящая кухарка готовила незатейливую стряпню. Изредка наезжали дальние родственники; возмущались, призывая Мариголь образумиться, просить место при дворе и найти выгодную партию. Она лишь отмахивалась от назойливых советов озабоченных тетушек. Слишком ценила независимую жизнь. Днем седлала лошадь и отправлялась скакать по окрестностям. Подолгу бродила в лесу, наблюдая жизнь его обитателей. Шепталась с травами и цветами, ласкала ладонью шершавые стволы старых деревьев и часами плавала в прозрачных озерах, растворяясь, забывая обо всем на свете.

А вечерами поднималась в библиотеку отца, просиживая до рассвета за чтением древних толстых томов. Иногда брала в руки старую лютню матери, и, устроившись у окна, наигрывала грустные певучие мелодии; звуки неслись, таяли в вечерних сумерках. И в эти моменты ей казалось, судьба готовит ее к чему-то большому и важному. Нужно лишь подождать, прислушаться, уловить.

Однажды у стен замка остановился путник и попросился на ночлег. На нем был длинный синий плащ, а на голове красовался щегольски заломленный бархатный зеленый берет.

– Валентин, – представился незнакомец, и поправил за спиной котомку, с торчащим треножником и краешком выглядывающей палитры.

Молодой художник направлялся в Ромерунг. Друзья давно звали его в этот благодатный город, подыскав выгодные заказы – делать вывески и писать портреты вельмож.

Вместо одной ночи, живописец провел в замке три дня. С первых же слов Мариголь и Валентина потянуло друг к другу. Они начали говорить обо всем на свете, перебивая, споря, хохоча и прерываясь лишь на недолгий сон. С удовольствием пили вина из старых погребов, без устали гуляли по лесу, листали пыльные книги, а вечерами она играла ему на лютне, а он сделал эскиз ее портрета.

Прощаясь у ворот замка, она закрыла глаза, не в силах выносить его тревожный, робкий, вопрошающий взгляд. И ощутила на своих губах его губы – горячие, ненасытные.

Так начался их роман, но виделись они не часто. Иногда художник гостил в замке, или девушка отправлялась на пару дней в Ромерунг.

Мариголь решила обучиться живописи, твердо уверовав – в этом ее призвание. И в перерывах между страстными ласками, Валентин учил делать ее первые наброски.

Она улыбнулась, вспоминая светлые волосы Валентина, трогательную худобу его тела, глубокие серые глаза. Проводила взглядом догорающий закат. Запах доносившийся с болот усилился. В спальне Мариголь плотно закрыла окна. Забралась в огромную кровать, натянула тяжелое одеяло. Заснуть удалось лишь под утро. Сон ее был тревожен; привиделись странные зеленолицые существа, слышался крысиный писк.

На следующий день в замок пришел незнакомец. Долговязое тело было облачено в яркую, но покрытую серым слоем пыли одежду. Глаза обращены внутрь, прикрыты ресницами, будто он не хотел выпускать притаившуюся внутри тревогу, тоску. Мозолистые руки сжимали шест, конец которого венчал потрепанный красный флаг с изображением оскалившейся черной крысы.

Мужчина отвесил глубокий поклон и представился:

– Дигар. Странствующий крысолов.

– Баронесса фон Лимистонг, – Мариголь слегка наклонила голову.

Крысолов нерешительно мялся на месте, время от времени вскидывая затравленный взгляд глубоко посаженных глаз.

– Издалека? – она попыталась продолжить разговор.

– Да… – голос был глухим, хриплым.

Мариголь окинула взглядом его сутулую фигуру, изрезанное глубокими морщинами лицо. На правой щеке, сквозь щетину проглядывал пунцовый недавно затянувшийся шрам.

Они сидели за длинным столом, в просторном зале трапезной. Когда-то здесь гремели веселые рыцарские пиры, на жаровнях вращались кабаньи туши. Звенели серебряные бокалы, неслось нетрезвое пение. Маленькой девочкой она любила носиться по залу, среди всей этой кутерьмы, ее обдавали брызги вина, и каждый мужчина норовил потрепать огромной ручищей ее непослушную рыжею шевелюру.

Теперь в трапезной было холодно и сыро. Огромный камин, украшенный лепниной с изображением скачущих рыцарей, потемнел и облупился. Его давно не топили – забился дымоход. И лишь развешанные по стенам пыльные гобелены с изображением батальных сцен, да тускло поблескивающие по углам щиты, украшенные вставшими на дыбы оскалившимися львами и дубовыми листьями, напоминали о былой жизни.

Крысолов сидел, сгорбившись, нависнув над столом, терзая желтыми щербатыми зубами перепелиное крылышко. Уткнувшись в тарелку, не поднимал укрытых ресницами глаз. Пожилой, уставший мужчина, чем-то крепко напуганный, сломленный и поникший.

Не нарушая молчание, Мариголь медленно цедила бардовое вино, согревая серебряный бокал тонкими пальцами. Ждала. Не торопила.

С чем пришел Крысолов? В Королевстве война? Мор? Голод?

Наконец, Дигар поднял глаза, толстой пятерней неловко ухватил бокал, мгновенно осушил и, утерев потрескавшиеся губы грязным обтрепавшимся рукавом, откинулся на спинку стула.

Выдохнул. И казалось, с губ его сорвался еле слышный стон. Долго мял свои загрубевшие руки, разглядывал кое-где обкусанные ногти, беззвучно шевелил губами.

Наконец, тихо начал:

– Баронесса, в Королевство пришла беда, – на мгновенье зажмурился, – полчища расплодившихся крыс кочуют по стране.

Рассказ его был долог и странен. Под Галибором случилось землетрясение небывалой мощи. И потревоженные крысы в панике бежали из тех мест. Покатились серой прожорливой волной на запад, плодились, множились, и по дороге к ним примыкали все новые и новые стаи обезумевших грызунов. Полчища ненасытных тварей шли сквозь деревни и города, уничтожая поля, амбары, продовольственные запасы, обрекая людей на голодную смерть. Множество людей и животных были загрызены насмерть. Из городов в панике бежали кошки. Крысы прыгали в люльки к младенцам. Стаями бродили по ночным улицам, атакуя одиноких прохожих. И каждое утро находили обезображенные, обгрызенные трупы на мощеных мостовых.

Даже воды самой широкой в Королевстве реки Верлисы, не смогли остановить их. Тысячами грызуны тонули, захлебывались, успевая вцепится зубами в морды барахтающихся рядом сородичей, увлекая их на дно. И долго еще мутные воды Верлисы выносили на берег вспухшие крысиные тела, а шакалы и лисы пировали на берегу, оглашая окрестности радостным хохотом, визгом. Но большинство крыс переправилось через реку, продолжив свое устрашающее шествие.

Крысолов плотно сжал губы, потер виски пальцами.

– И еще, – он понизил голос, отчего то оглянулся, и прошептал, – вслед за крысами идет странный народ. Называют их – Ургол. Никто не знает, откуда он появился. Говорят, – зелены они лицом, безволосы и тощи. Глаза их – узкие щели. И пахнут они – плесенью.

Мариголь вцепилась пальцами в ножку бокала.

– Ты видел?

– Нет… говорят…

– Сказки все! – в горле пересохло, она быстро допила остатки вина.

Порывисто встала из-за стола.

– Тебе постелют в гостевой.

И вышла из залы стремительно, будто спасаясь. Не хотела больше видеть этого мрачного человека с желтой морщинистой кожей и ужасом, змеей свернувшимся в глубине глаз. Она не может, не хочет верить в эту чушь. Сколько раз ей доводилось слышать нелепые россказни про оживших чудовищ, которые вымерли уже тысячи лет назад или не существовали вовсе.

Она гнала эти мысли. Но тревога не отпускала. Мариголь спустилась в погреб, выбрала бутылку старого доброго вина. Поднялась в свою спальню на втором этаже и, плюхнувшись в кровать, жадно глотнула прямо из горлышка.

Что за странный зеленолицый народ? Отчего крысы кочуют по стране? И веет в воздухе сыростью, плесенью, а куры несутся черными яйцами? Что-то сместилось, сдвинулось в мире? Мир меняется? Куда? Зачем?

Забиралась под одеяло. Свернулась калачиком.

Услышала шум в дальнем углу спальни. Черные изучающие бусины глаз уставились прямо на нее, влажный, подвижный нос ловил запах ее сжавшегося от страха тела. По спине поползли холодные капли пота. Мариголь схватила медный таз, – первое, что подвернулось под руку, – и размахнувшись, – прямо в наглую морду.

Звон… Крыса убежала.

Она еще долго пыталась унять дрожь, кутаясь в тяжелое одеяло, допивая остатки вина, прислушиваясь к назойливому крысиному писку, доносившемуся из-под полы.

Вдруг с снаружи закрытого окна раздался стук. Мелькнула черная тень. Мариголь вскочила с кровати, распахнула ставни. На подоконник, встряхивая крыльями, вразвалку важно ступила сова. Это был Черл, ее любимец.

Испокон веков совы селились в старой башне замка. Ночами они отправлялись в свой бесшумный полет, охотясь за чужими сновидениями. И приносили добычу семейству баронов фон Лимистонг. Это были самые разнообразные сны – стремительные сны лесных животных, убегающих от погони, или наоборот, преследующих жертву. Эротические сны юных пастухов, заночевавших под открытым небом. Безусым юнцам грезилось, как они резвятся с опытными, полногрудыми женщинами с бесстыдными глазами и ярко накрашенными губами. Кувыркаются с ними в самых немыслимых позах, на продавленных ложах, в полутемных сырых притонах, наполненных удушливым смрадом прокисшего вина, дешевых духов, пота и порока. Мариголь просыпалась, щеки ее пылали, она содрогалась от возбуждения, хохотала и вновь зарывалась в подушку.

Были мучительные грезы беглых заключенных, скрывающихся в непролазных чащах и веселые видения странствующих циркачей, разбивших свой лагерь на лесной поляне. Временами Черл приносил жуткие кровавые кошмары вампиров, еще попадавшихся на лесных дорогах Королевства и поджидающих своих жертв. В такие ночи она просыпалась в холодном поту, облизывала пересохшие губы, и ей казалось, она ощущает вкус крови на языке. Она дрожала, одновременно испытывая восторг и ужас.

Несколько веков назад, сова принесла барону Зауну прапрадеду Мариголь сон его врага герцога Домирига. Герцогу снилось, как он атакует замок Зауна. Наутро Барон собрал войско, приказал укрепить стены замка и приготовиться к отражению атаки.

Через неделю герцог напал на замок. Но войско его было разгромлено, а сам он взят в плен и стоя на коленях, униженно просил о пощаде. Заун отпустил его, и тот так и не понял, откуда барон узнал о его планах.

Никто теперь не мог сказать, когда и почему между родом Лимистон и семейством сов установилась эта магическая связь. Но на фамильном гербе баронов бессменно красовалась огромная устрашающая голова совы.

– Черл, – Мариголь улыбнулась, – ты опять ничего не принес?

Уже неделю совы не приносили снов. Последним она помнила, был сон зайца, убегающего от лисы. Она видела происходящее его глазами, испытывала страх, неслась и петляла, ускользая от зубастой лязгающей пасти, и трава хлестала ее по морде. Ей удалось скрыться в норе, где ее ждало семейство новорожденных зайчат. Они пищали, как слепые котята, тыкались в ее теплый живот, и она вылизывала их крошечные тельца горячим языком.

Черл встряхнул большой коричневой головой, с вкраплениями белых перышек, глухо ухнул и уставился немигающими желтыми глазищами.

Она почесала его голову, он вертел ею из стороны в сторону с удовольствием подставляя оперение ласковым пальцам.

– Животные перестали видеть сны? Или вместе с птицами уже покинули наши леса? – Мариголь дотронулась до его острого гладкого клюва, – что происходит, Черл?

Сова слегка ухватила клювом Мариголь за палец, играючи сжала.

– Ладно, лети, – она вздохнула.

Черл расправил огромные крылья и бесшумно исчез в черном проеме окна.

Мариголь проснулась в середине ночи. Резко села в кровати. Сердце бешено колотилось, голова раскалывалась. Она должна вспомнить. Что-то очень важное. Сделала глубокий вдох. Наконец, поняла, – очень давно, будучи маленькой девочкой, рано научившись читать, она сутками просиживала в библиотеке отца, листая старинные фолианты. И там, в одной книге однажды попалось ей это странное слово – ургол.

Она открыла скрипучую дверь библиотеки. Пахнуло истлевшей бумагой, мышами, свечными огарками. Поднесла свечу к запыленным корешкам книг. Вот тот тяжелый том, который искала: «О народах древних и призрачных». Глянула оглавление: гномы, эльфы, фейри… Все не то, не то… Кротовары… Гм… Это еще, что за нечисть? А вот… Неужели?.. Да! Ургол – 897 – я страница.

Руки дрожали, когда она с трудом разбирала истертые строки:

«В том мире, где лун – три. Где солнце никогда не стоит в зените, а крошечным сморщенным, не греющим рыжим карликом, крадется вдоль горизонта, лежит, окутанная вечной дымкой, дремлющая сине – зеленая страна Ургол. Чахлые деревья вырастают там лишь на метр, и нет ни рек, ни озер, – а только застывшие гниющие болота, покрытые сизым туманом. Там не возможна мысль и не звучит слово. Нет там ни слез, ни смеха, ни стенаний, ни радости. Ни дуновения ветра. Там, живут ургол. И это все, что известно».

– Все, что известно!? Однако, не густо. Древний летописец издевается! – Мариголь с досадой захлопнула книгу, подняв облако пыли.

Остаток ночи промучилась в тревожном полусне. И виделись ей бескрайние, поросшие мхом просторы туманной страны… и идущие нескончаемой вереницей зеленые вялые существа… Куда они держат путь?

Утром она встала разбитой и, глянув в маленькое мутное зеркальце, недовольно фыркнула.

Крысолов уже сидел в трапезной, уплетая приготовленный кухаркой завтрак.

Мариголь почувствовала неловкость, слишком резко обошлась вчера с ним. Улыбнулась, подлила ему в кружку душистого чая, наполнила свою чашку.

Он молчал, шумно прихлебывая.

– Как вам спалось?

– Первый раз отоспался на славу, – его лицо просветлело.

– А что в главном замке? В городе Марунге? – попыталась продолжить она вчерашний разговор, – они должны были что-то предпринять? Против этой… напасти.

Дигар поморщился.

– Да… Король призвал всех крысоловов королевства, пообещав щедрое вознаграждение. Мы трудились день и ночь, расставляли ловушки, рассыпали яд, ловили сетями, давили их вилами, лопатами, душили руками…

Он замолчал, плотно сжав челюсти и Мариголь услышала, как скрипнули его зубы. Встряхнул головой.

– Адская была работка. Ребята возвращались со смены в крови… в своей и крысиной. Вот, – крысолов указал на алеющий шрам, обезобразивший его щеку, – в подвале одного дома, крыса внезапно выскочила из-за угла. Я не успел увернуться… здоровенная такая, жирная тварь… стремглав вскарабкалась по штанине и прыгнула на лицо, вцепившись зубами в щеку. Я сжал ее мохнатое тело, давил и выкручивал изо всех сил. Удалось оторвать ее от себя… вместе с куском щеки…

Он зло усмехнулся:

– Задушил ее… но даже извиваясь в предсмертных конвульсиях, она не выпустила свою добычу – мой ошметок щеки… ее глаза вылезли из орбит, смотрели прямо на меня и застыли… но мне показалось, в последний момент перед смертью, в них мелькнула… насмешка… и… какое-то знание.

– Знание? – Мариголь передернуло.

– Да… не знаю… наверное. Но крысы, – казалось Дигару сложно продолжать, – они стали другими. Мне кажется… это уже не совсем крысы.

Он отломил ломоть хлеба, неторопливо задумчиво сжевал.

– Нам ничего не удалось сделать в городе. Все впустую. Грызунов оказалось слишком много, они стали умнее, научились избегать ловушки, не трогали яд. Мы работали около месяца, нам помогала армия. И когда, – крысолов замолк, нахмурился, – когда крысы стали открыто нападать стаями… многие мои товарищи были загрызены насмерть… началась паника.

Дигар недобро усмехнулся:

– Мы бежали из города. Крысы остались.

Наступило молчание. Мариголь была потрясена. И в тоже время пыталась что-то мучительно вспомнить. Дигар… Его имя Дигар. Ну конечно! Он долгое время был придворным крысоловом, жил в почете и уважении. Про него слагали легенды. Бесстрашный Дигар, гроза крыс. Неужели это и есть тот Дигар? Сейчас она видела только сгорбленного мужчину с потухшим взглядом, с припухшей физиономией запойного пьяницы, неряшливого, напуганного, сломленного.

– Дигар, – осторожно начала Мариголь, – я знаю, ты был придворным крысоловом. И… – она покрутила в руках чашку, подыскивая слова, – поговаривали, что у тебя есть необычная флейта, с помощью которой ты не раз уводил полчища крыс из города. Или… все это домыслы?

Дигар хмыкнул. Оскалился. Запустил руку в огромный карман пестрой рубахи.

– Эта, что ли? – и извлек маленькую короткую флейту из темного дерева. Когда-то она была покрыта лаком, но теперь лак почти полностью сошел.

Маленькая флейта лежала в его огромной ручище, хрупкая, невзрачная, совсем не похожая на магический инструмент. Да и сложно было представить, что этот человек с толстыми негнущимися пальцами способен извлекать звуки из такого миниатюрного инструмента.

– Да, я из потомственной семьи крысоловов, – продолжил Дигар и выпрямил спину, вскинул подбородок – Ремесло наше передавалось по наследству, от отца к сыну. Это флейта моего прадеда. Говорили, он умел колдовать и создал магический инструмент. Никто до сих пор не знает, из какой породы дерева она изготовлена.

– Так что же… – Мариголь нетерпеливо подалась вперед.

Дигар остановил ее жестом и продолжил:

– Флейта служила долго, исправно. Но теперь оказалась бессильна. Что-то изменилось в мире. Слишком изменилось. Теперь это всего лишь никчемная деревяшка. Крысы не реагируют на нее.

Он потянулся за бутылкой вина, зубами выдернул пробку и, запрокинув голову, выхлебал почти половину. Рыгнул. Смущенно взглянул на Мариголь.

– Эта штука, – Дигар так сильно сжал флейту в руке, что казалось, она переломится пополам, – сыграла со мной злую шутку.

Мариголь ждала.

– В нашей семье говорили, флейта способно выманивать не только крыс.

– А кого… еще? – Мариголь с испугом взглянула на инструмент.

– Она может выманивать… – Дигар сделал паузу, – человеческие мысли. Выуживать воспоминания. И уничтожать их.

«Ну, это слишком, – подумала Мариголь, – уничтожать воспоминания… такое подвластно лишь великим магам». Но промолчала.

– Никто в нашей семье никогда не пытался проверить это. Но мне пришлось.

Дигар откинулся на жесткую спинку высокого стула, прикрыл глаза.

– В то время, когда я служил придворным крысоловом, дочь нашего славного короля – Верлена без памяти влюбилась в заезжего циркача. Звали юношу Зауза. Тот ходил по канату, и умудрялся жонглировать острыми клинками на высоте пяти метров. Его способности потрясли воображение юной принцессы. И начались их тайные встречи. Как-то их застукали целующимися в саду. Заузу изгнали из города, а Верлену посадили под замок. Однако девушка не смогла забыть циркача. А ведь у короля на дочь были совсем иные планы. В скором времени в Королевство должен был прибыть герцог Динасийский, которого король прочил Верлене в мужья. Однако девушка не хотела слышать ни о ком другом, кроме циркача. Она отказывалась от еды, ходила из угла в угол, как дикое животное в клетке и лишь твердила одно единственное имя – «Заузу!»

И тогда я решил попробовать. Рассказал королю о возможностях моего инструмента. Предложил выманить из лабиринтов сознания несчастной принцессы воспоминания о циркаче, как я выманивал из тайных ходов разжиревших крыс звуками магической флейты. Король согласился. Однажды вечером Верлене подмешали снотворное зелье, и она забылась крепким сном. Отец говорил мне, чтобы извлечь нужные воспоминания, не задев другие, надо произнести заветное слово, с которым связанны мысли человека.

Я остался один в спальне юной принцессы. Сон ее был неспокоен. Она хмурилась и шевелила губами. «Заузу!» – произнес я имя и начал играть на флейте. Принцесса дернулась, на мгновенье мне показалось, она проснется, но нет, лишь веки ее трепетали, и глазные яблоки быстро двигались под тонкой голубоватой кожей. Она выгибала спину, металась по кровати, испарина покрыла ее лицо. «Заузу!» – повторял я и продолжал играть на флейте. Казалось, она сопротивляется, не желая расставаться с воспоминаниями о первой любви, ее руки сжимались и разжимались, комкая тонкие простыни. Один раз она вскрикнула, и мне показалось, я различил слова «не уходи». Ее руки раскинулись, а потом сомкнулись, будто она обнимала кого-то, не желая отпускать. «Заузу» – повторял я и продолжал наигрывать мелодию.

Я играл на флейте около трех часов, мои веки смыкал сон, и вдруг заметил краем глаза – по комнате проплыл прозрачный, еле видимый образ юного циркача. Образ корчился, будто агонизировал, и наконец, рассыпался на сотни маленьких кусочков, истаял, растворился в воздухе. Я понял – работа сделана. Это конец. Заузу изгнан. Без сил опустился на пол. Взглянул на девушку. Она была бледна, прерывистое дыхание постепенно успокаивалось, но простыни под ней были мокрыми от пота. Она сопротивлялась. И еще как! Не желала отпускать. «Ничего крошка, – пробормотал я, – больше ты не будешь страдать». Я чувствовал себя как после тяжелой физической работы. Растянулся прямо на полу и мгновенно провалился в сон.

На следующий день девушка выглядела ослабленной, но спокойной, умиротворенной. А я возомнил себя великим магом и получил внушительный мешочек монет. Мной восхищались, на меня смотрели с уважением и опаской. А придворные дамы трепетали при моем приближении. И клянусь честью – каждая норовила затащить меня на свое ложе! Принцесса больше не вспоминала о циркаче и жизнь, казалось, потекла как прежде. Но через неделю девушка впала в беспокойство. Бродила из залы в залу с отсутствующим взглядом и непрестанно бормотала: «Забыла… я что-то забыла». Иногда она прикладывала руки к груди и стенала: «Пустота». Лицо ее искажалось судорогой, она мучительно силилась вспомнить. А через пару дней чуть не случилась трагедия. Ночью Верлена прокралась на крепостную стену и страж по счастливой случайности оказавшейся рядом, успех подхватить ее, когда несчастная уже собиралась броситься вниз. С губ ее сорвался пронзительный крик: «Пустота!»

Крысолов надолго замолчал, прикрыв глаза.

– Если бы она погибла, меня бы казнили. Я был изгнан из дворца. А принцесса до сих пор не в себе. Говорят, истаяла вся. Бродит тенью по замку, глаза безумны. И все силится вспомнить.

Они долго сидели в молчании. Дигар допивал бутылку вина, Мариголь цедила давно остывший чай.

– Погости у меня, – наконец нарушила молчание, – опять же есть работа… крысы.

Дигар резко мотнул головой.

– Нет, больше не занимаюсь этим! – глаза его сузились, он пытался унять дрожь, голос изменил ему, став почти визгливым – Я знаю! Крысы охотятся за мной! Хотят отомстить. Исчадие ада! Это они, они прогрызли дыры в иные миры. И лезет из дыр всякая нечисть!

Он стал раскачиваться на стуле. Сжал дрожащие руки.

– Хочу найти место, где нет крыс. И вам… тоже надо бежать отсюда… придут скоро зеленолицые…

Крысолов покинул замок после обеда. Хмурый, хмельной, он неловко простился на пороге. Крепко вцепился пальцами в бурдюк с вином. Глянул на Мариголь, но будто не видел ее.

Прошипел:

– Лезет, лезет… всякая дрянь…

Так и ушел. Покачиваясь, взметнув над головой флаг с оскалившейся крысой.

Следующей ночью Мариголь почти не спала. Сидела у окна, вглядываясь в лес, в деревеньку у подножия замка. Было странно тихо.

Над замком, раскинув огромные крылья, бесшумно кружило семейство сов. Обычно они вылетали по одному и отправлялись патрулировать окрестные леса. И вдруг птицы принялись ухать. В хриплых криках слышались тоскливые жалобные нотки.

С замиранием сердца Мариголь поняла – совы прощаются с замком. На окно опустился Черл. Сложил крылья, щелкнул черным клювом, взъерошил перышки на голове.

Мариголь обняла пушистую мягкую голову. Вдохнула его запах – он пах ветром, хвоей, смолой. Черл замер, и Мариголь ощутила биение его сердца.

«Не улетай» – хотелось шепнуть ей.

Черл повернул голову, и она почувствовала, как он осторожно перебирает клювом ее волосы, теребит мочку уха. Последняя ласка.

С детства она знала эту сову. Он был личным поставщиком ее восхитительных снов. Когда Мариголь была маленькой девочкой, Черл был совенком, и только начинал учиться летать. Не раз он смешно шмякался на ее подоконник и обиженно ухал, расправляя помятые перышки. Она кормила совенка сладким миндалем и сушеными яблоками. И радовалась, наблюдая, как он превращается в могучую красивую птицу.

Совы над замком заухали громче. Черл осторожно высвободил голову из рук Мариголь, мигнул желтыми глазами и, развернувшись, неслышно слетел с подоконника.

Еще с минуту совы кружили и ухали, а потом повернули на запад и скрылись во тьме.

– Это невозможно, невозможно! – Мариголь мерила шагами спальню, нервно выкручивая пальцы.

Никогда семейство сов не покидало замок.

Полвека назад в Королевство пришла чума, и замок Лимистонгов обступили десятки зачумленных из окрестных деревень. Они стенали, простирая вверх руки, моля о помощи. Глаза их лихорадочно блестели, тела покрывали темно-красные пятна. Несчастные скреблись в закрытые ворота замка, выли, корчились и погибали в страшных мучениях. Совы печально ухали, выглядывая из бойниц башни.

А когда с севера нахлынула раса бешеных племен шарингов-каннибалов, спустившихся со скалистых Медвежьих гор, деду Мариголь пришлось месяц держать оборону.

Шаринги называли себя сыновьями Большой Медведицы. Их узкие вытянутые лица покрывал коричневый мех, а черные, глубоко посаженные глаза вселяли ужас. Пленных они раздевали догола, прикручивали к огромным вертелам и живьем медленно поджаривали на кострах. Осажденные в замке, закаленные в боях рыцари зажимали уши, а женщины падали без чувств, когда разносились вопли и стоны несчастных, а в окна просачивался удушливый запах горелого человеческого мяса. Шаринги закидывали замок огромными каменьями, пуская их из камнеметов. В стенах образовались трещины. А башне снесло несколько зубцов. Но даже тогда совы не покинули своего жилища.

И вот теперь…

Утром Мариголь кликнула кухарку. Приказала позвать Валду, – старую знахарку, живущую в деревне.

Валда вошла в залу согнувшись, непрестанно жуя впалые губы. Ее ноги подгибались от старческой немощи, волосы колтуном выбивались из-под косынки.

– Ну… рассказывай бабушка, – Мариголь пригласила ее к столу, осторожно поставила перед ней кувшин вина, ломоть свежеиспеченного, еще теплого хлеба, кругляшку козьего пахучего сыра, – давно хотела поговорить с тобой. Ты ведь что-то знаешь…

Старуха отломила тонкими, будто истлевшими пальцами крошечный кусочек хлеба, зачем-то долго нюхала его, мяла, наконец, отправила в беззубый рот. Ее глазки мутно смотрели из-под набрякших желтых век. Сделала глоток вина, улыбнулась, зажмурилась:

– Вку – усно…

Мариголь попыталась улыбнуться в ответ. Но губы не слушались. Может быть, зря она пригласила эту выжившую из ума старуху? Но еще ее родители обращались к ней за советом. Да и из других деревень приходили к ней люди.

Мариголь перегнулась через стол, приблизила лицо к Валде. Вгляделась в мутные слезящиеся щелочки ее глаз. Дремавший страх вдруг поднялся, подступил к горлу; паника душила, туманила голову. И уже не в силах сдерживаться Мариголь прохрипела:

– Говори же! Кто… кто такие ургол!?

Катая мякиш хлеба желтыми пальцами, старуха капризно фыркнула:

– Что ж… сама напросилась.

И шепнула:

– Немного я знаю, слышала только древнюю легенду. У каждого человека есть свой ургол. Появляясь на свет, мы порождаем двойника в мире теней. До поры до времени он живет в своей сумеречной влажной стране. Но если доведется ему проникнуть в наш мир, он будет искать свое отражение, свою жертву. Такова их природа. Он пойдет за тобой, пока не овладеет целиком твоим разумом, душой, телом. Всю, всю тебя высосет. Даже не заметишь, как переродишься в зеленое нечто. Говорят, Ургол – теневая сторона нашей души.

Хлебнув вина, Валда моргнула, шумно втянула носом воздух.

– Они лакомятся твоим страхом, – продолжила знахарка – он деликатес для их влажных губ. Смакуют твою панику, пьют твои сомнения, лакают ледяным языком твою тоску…

У Мариголь вдруг закоченели пальцы. Она поднесла их ко рту, подышала, пытаясь согреть.

– Но… Можно как-то убить его? – спросила шепотом.

Валда пожала костлявыми плечами.

– Убив своего ургол, ты убьешь себя. Ибо он – часть тебя, воплощенная в холодном зеленом теле. Тень не может без света, но тень порождение света. Убить невозможно. Бежать, надо, спасаться. Это как чума, зараза, болезнь.

– Но как же наши придворные маги… допустили…

– Те фокусники, что развлекают толпу дешевыми трюками? Они бессильны против этой напасти. Даже крыс не смогли усмирить. Давно утрачена в нашем мире преемственность подлинных магов.

Валда с сомнением посмотрела на Мариголь. Прошамкала с издевкой:

– Ты вроде тоже происходишь из династии древних магов. И чему научили тебя твои родители?

Мариголь потупилась, покраснела. Действительно род ее был древним, некогда почитаемым родом магов. Но с каждым поколением магическая сила слабела. Люди перестали верить в свои способности, и каждое новое поколение подшучивало над своей избранностью, приписывая ее легендам.

– Помню, в детстве моя бабушка говорила… – Мариголь нахмурилась, – что при желании я могла бы оборачиваться животным. И… еще что-то… уже забыла. Но я никогда не пробовала делать это. Не знала как. Да и родители… утратили навыки своих предков.

Мариголь умолчала о том, что не верила в свои магические силы, считая, что бабушка развлекала ее сказками.

Они замолчали. Девушка вспомнила бесследно пропавших родителей. За ней взялся присматривать ее дядя. Но в замке он появлялся не часто, подолгу пропадая в военных походах. Они так и остались чужими людьми. Единственно близким человеком был для нее сейчас Валентин.

Мариголь взяла в свои ладони сморщенные руки Валды, – сейчас ей так нужно было почувствовать человеческое тепло. Посмотрела в глаза старухи:

– И что же… теперь делать?

– Отправляйся туда, где живет твоя любовь. Отправляйся к тому, с кем твое сердце. Вместе легче выжить.

Валда будто ответила на ее мысли.

Выходя из залы, старуха обернулась:

– И вот еще что… Не медли. Уходи скорее. Посмотри, деревня уже на половину пуста. Люди объяты паникой, люди бегут. Болота ожили. И я уже видела, как на опушке леса бродило зеленое существо. Совсем скоро они осмелеют, подойдут вплотную к замку. Теперь тебе предстоит жить в новом мире. Привыкай к этому. И будь осторожна.

Дверь за Валдой закрылась.

Действительно, деревня пустела. Каждый день Мариголь наблюдала, как очередная семья, взвалив на телегу свой скарб, и, понукая нервно подрагивающих лошадей, отправляется по мокрой от дождя дороге, куда-то вдаль, в надежде обрести иные земли – светлые, чистые, свободные от зеленолицых.

Ночью Мариголь подошла к окну. Временами смрад, доносившийся с болот, становился невыносимым. В конюшне тревожно и тихо ржала ее лошадь – Ласточка. Всмотрелась в притихшую деревушку. И в темноте ей почудилось – по улочкам медленно бродят тени, осторожно заглядывают в окна домов, прилипают к стеклу, принюхиваются. Ищут жертву.

К горлу подступила тошнота. Мой ургол может поджидать меня, свернувшись влажной мокрицей вон под тем раскидистым темным кустом. Глазами моргает, сопит, поводит зелеными ноздрями. Вынюхивает. Ему сладок мой запах, мой страх…

Мариголь обхватила руками закружившуюся голову. Неужели наш мир обречен? И мы пойдем на корм этим тварям? Она пустилась без сил на холодный пол, разрыдалась.

Ночью почти не спала, готовилась к отъезду. Путь до города Ромерунга, стоявшего недалеко от океана занимал двое суток. Она туго набила кожаный баул: на дно положила большой кругляш черного хлеба, несколько козьих сыров, пакетик изюма, бурдюк с красным вином и шерстяной огромный свитер грубой вязки, доставшийся от отца.

Сняла со стены небольшой узкий кинжал, на серебряной цепочке – подарок дяди.

Медленно обошла свой замок, проводя рукой по холодным, местами поросшим мхом стенам. Поднялась по винтовой лесенке на башенку, где жило семейство сов. Пол покрывал толстый слой подсохшего птичьего помета и по углам громоздились скелетики мелких зверьков – добыча ночных охотников. Подняла блестящее коричневое перышко в белых прожилках, залюбовалась, улыбнулась, положила в карман – на память. Навестив погреб, с грустью окинула взглядом огромные бочки с вином многолетней выдержки. Это вино так любил ее отец.

Наконец поднялась в библиотеку. Стеллажи с книгами до самого потолка занимали три стены небольшой комнаты. Тяжело прощаться с молчаливыми друзьями в истертых кожаных переплетах. Сколько вечеров она проводила в их обществе, уносясь в волшебный мир книг. Кончиками пальцев она ласкала пыльные переплеты, перешептывалась с ними, бормотала слова благодарности, прикасалась лбом, пытаясь впитать, запомнить, унести с собой сокровенное знание.

Что будет с ее замком? Поселятся здесь зеленолицые? Вернется ли она? Слезы душили ее.

Быстро сбежала в спальню. Скинув длинную тунику, натянула коричневые облегающие брюки и просторную льняную рубаху. Сверху надела свой любимый, шитый золотом зеленый кафтан, а на ноги высокие черные сапоги для верховой езды. На мгновенье застыла перед зеркалом, пару раз провела гребнем по густым рыжим волосам. И показав язык своему отражению, щелкнула каблуком.

Взвалив на плечи баул, вышла на улицу. Было раннее утро. Казалось, воздух застыл, будто умер, – ни малейшего дуновения ветерка, только отвратный запах плесени и гнили.

«Мой мир гниет» – зло подумала Мариголь, направляясь к конюшне. Деревня стояла тихая, не жилая. Неужели все ушли? Вдали заметила Валду, и срывающимся голосом окликнула старуху.

Та подошла, ковыляя, опираясь на палку, тяжело дыша, будто смрад, разлитый в воздухе, душил ее.

– Все уехали?

– Осталось несколько стариков. Некуда нам идти, – Валда моргнула слезящимися глазами.

– Послушай, – Мариголь достала связку ключей, – это от замка. Вы можете жить там. Провизии хватит надолго. Все лучше, чем в ваших хижинах. А я в Ромерунг… к Валентину.

Валда взяла тяжелую связку, поклонилась.

В порыве безотчетной нежности девушка вдруг кинулась к старухе, прижала ее хрупкое тельце к себе, отстранилась, и посмотрела ей в глаза.

– Ничего, авось обойдется… – прошамкала Валда, – не забывай, ургол можно противостоять. Не бойся их. Твой страх делает тебя слабой.

И зашаркала прочь.

Ласточка дрожала, когда Мариголь седлала ее и прикручивала к седлу баул.

И когда лошадь пустилась рысью, а потом перешла на галоп, Мариголь, приподнимаясь в седле, на мгновенье обернулась на свой замок. Казалось, он тает в зеленовато-сизой дымке. Больше она не оглядывалась.

Глава 2

Дорога, окруженная с двух сторон лесом, была почти пустынна. Зарядил мелкий противный дождь. Изредка попадались нагруженные домашним скарбом телеги, с клетками набитыми притихшими, жавшимися друг к другу курами. За некоторым повозками нехотя волочились привязанные коровы и козы. А собаки бежали, низко пригнув голову, вздыбив шерсть и скаля клыки.

Люди приветствовали Мариголь едва заметным кивком. Они ехали молча, опустив глаза в мокрую, размытую землю. Угрюмые, потемневшие лица. Казалось последние следы надежды, были стерты, смыты с их лиц непрекращающимся мелким дождем. Мариголь заметила – скотина и птица были также безмолвны, как люди. Будто всем им выдрали языки. Животные лишь дрожали, испуганно озирались, косились на лес и непрестанно поводили ноздрями, нюхая воздух. У некоторых кур вместо глаз зияли запекшиеся раны – выклеваны. Куры зачем-то медленно широко открывали и закрывали клювы, показывая дрожащие крохотные узкие язычки, будто в безмолвном долгом крике. В одной корзине она заметила горку черных яиц.

Она ощутила, как по спине пополз холодок, с силой пришпорила Ласточку, хотелось скорее миновать вереницу груженых телег.

Проведя в седле целый день, Мариголь выбилась из сил. Она искала место для привала, высматривая уютные лужайки. Дорога до Ромерунга была ей хорошо знакома, но теперь она едва узнавала ее. Лес, в котором она любила бродить, слушая пение птиц, потемнел и затих. И источал, уже не просто запах плесени и сырости, а невыносимое зловоние выгребной ямы. Лужайки, на которых Мариголь привыкла отдыхать и устраивать пикники, теперь больше походили на болота, трава пожухла и полегла, а на поверхности пенились лужицы зеленоватой жижи.

«Зараза, болезнь» – вспомнила Мариголь слова Валды. Действительно, будто менялась сама структура мира, рушились его основы. Мир мутировал, болел.

Мариголь пустила Ласточку шагом, думая, где же заночевать. Сумерки сгущались. И где будут ночевать все эти люди, встреченные в пути? Теперь она уже жалела, что отбилась от них. Проехала несколько деревушек, но все они были темные и пустые. До города предстояла еще ночь и день пути.

Она слегка ослабила подпруги.

– Потерпи, милая, – и огладила лошадь, – придется нам оставаться на дороге.

Ласточка медленно брела, изредка вздрагивая, фыркая и косясь в сторону темнеющего леса. Луна проглядывала сквозь рваные облака, слегка освещая дорогу. Мариголь покачивалась в седле между сном и явью, намотав на запястья поводья. Ей привиделся Валентин, широко улыбающийся, со спадающей на глаза светлой челкой. Она так любила ворошить его соломенную шевелюру. Скоро… совсем скоро они будут вместе… и кончиться этот кошмар.

Мощный толчок сотряс ее тело. Ласточка взбрыкнула, и девушка мгновенно проснувшись, едва удержалась в седле, обхватив шею кобылы. Солнце только начало подниматься над горизонтом. Она продремала в седле всю ночь.

Впереди Мариголь различила несколько пустых повозок. Некоторые были развернуты поперек дороги. Вокруг валялся разбросанный скарб, но ни скота, ни людей не было поблизости. Казалось, здесь происходила борьба, но следов крови видно не было. Понукая лошадь и подъехав ближе, она с содроганием заметила лужицы зеленой зловонной жижи.

Она не хотела думать, что случилось здесь ночью, куда делись люди и животные. Подтянула подпруги, и с силой послала лошадь галопом. Лес начал редеть, сквозь деревья проглядывали поля. Переведя Ласточку на рысь и проехав еще немного, наконец, остановилась, увидев впереди деревянный мостик и небольшую речушку под ним.

Надо было напоить лошадь. Снимая тяжелое седло и попону, Мариголь заметила, как вспотела спина кобылы. Досуха протерла спину пучком травы и с опаской подвела лошадь к реке. Если с водой что-то не так, Ласточка не будет пить. Но та надолго погрузила морду в прозрачную воду, с удовольствием пофыркивала и качала головой.

Лес закончился, и до горизонта виднелись лишь бескрайние зеленые поля. Мариголь облегченно вздохнула и улыбнулась. Распаковала баул и только сейчас поняла, что ничего не ела и не пила с тех пор, как покинула замок. Воздух был чистым, свежим и маленькие птички с зелеными хохолками весело щебетали в кустах у дороги. Как давно она не видела, не слышала птиц!

Она кидала пичугам крошки хлеба, сама с удовольствием съела два кругляша сыра. Ласточка спокойно пощипывала сочную зелень.

Блаженно вытянувшись на мягкой траве и глупо улыбаясь, посасывая вино из бурдюка, Мариголь принялась наблюдать неспешно плывущие облака. Казалось мир, вновь принял свои привычные очертания. Ушла муть, исчезло наваждение. Она сделала большой глоток. Ургол еще не проник сюда. Да и так ли страшны эти твари? И существуют ли они вообще? Ведь она не видела ни одного! Просто померещилось что-то в ночи из окна замка. Виноваты во всем крысы… крысы! А ургол… всего лишь байки!

Зажав в пальцах бурдюк, незаметно для себя она крепко заснула.

Почувствовав мягкие, ласковые прикосновения к своему лицу, Мариголь разомкнула веки. На нее глядели красивые, обрамленные длинными ресницами глаза Ласточки.

– Ну и проспала же я!

Солнце клонилось к горизонту. Теперь не добраться до города к вечеру. Зато настроение ее поднялось, она почувствовала прилив сил и звонко чмокнула Ласточку в пушистую морду.

Отдохнувшая лошадь шла легким галопом. Уже глубокой ночью Мариголь увидела на холме с трудом различимые, темные стены Ромерунга. Городские ворота оказались открыты, и она удивилась, не обнаружив привычных стражников с факелами.

«И здесь крысы. Люди прячутся» – девушка нахмурилась. Но как только копыта Ласточки зацокали по мощенной булыжником мостовой, сердце ее наполнилось восторгом.

Она, наконец, здесь! С силой сдавила ногами бока Ласточки, и та, отзываясь, торопливо заскользила по камням узких улочек.

«Валентин!» – Мариголь хотелось завопить во весь голос, чтобы проснулся, вздрогнул этот понурый, сонный город.

Его дом. Его мир. Наш, наш мир! Теперь они не расстанутся. Его сердце – ее родина. В его объятьях найдет она приют, спасение. Кошмар растает, морок отпустит. Уйдет боль.

Его дом! Сколько ночей в этом доме они переплетались телами, пальцами, мыслями и пили, пили друг друга, не в силах насытиться.

Шорох грубых льняных простыней, бой часов на главной городской башне, отмеряющий каждый новый час их любви, час открытия, час откровения.

Сердце Мариголь колотилось, на мгновенье ей показалось, она задохнется. Спрыгнула с седла, наспех привязала Ласточку к кованым поручням крыльца.

Дверь оказалась открытой. Она стремительно взлетела по лестнице на второй этаж.

– Валентин! – хрипло крикнула, и каблуки ее сапог дробили тишину старого дома.

Через пару секунд, она увидит его глаза, улыбку. Восторг! Она окунется в него, зажмурившись, броситься!

Дверь его комнаты.

– Валентин… – из пересохшего от волненья горла доносился лишь хриплый шепот, пальцы дрожали, а сердце колотилось где-то в горле.

Схватила горячей рукой холодную медь дверной ручки. Рывком распахнула. В нос ударил привычный запах масляной краски и загрунтованных холстов.

Он спал, забравшись с головой под одеяло. Будто маленький мальчик, решивший спрятаться от дрожащих теней предрассветного утра. Лунный свет заливал знакомую до мелочей комнату.

Мариголь бросилась на кровать, ощутив знакомую мягкость перины.

– Рыцарь мой, ты остался таким же неженкой! – шепнула, зарывшись лицом в одеяло. И вдруг расхохоталась от счастья, от облегчения.

– Валентин… – обняла укутанное в одеяло тело. Накрыла его собой. Прижалась, дрожа и почувствовала, что плачет.

Он зашевелился. Мариголь рывком откинула одеяло с его головы…

И закричала. Она кричала, но не слышала своего крика. На нее уставились узкие глаза – щели, мелко затряслась безволосая голова, открылся вялый безгубый рот… и запах… запах… запах плесени!

– Ургол, ургол… – родилось клокотание в глубине горла зеленолицего существа.

Позже она могла вспомнить только ступени, мелькавшие перед глазами. Сбегая вниз, оступилась, упала, больно ударилась подбородком о нижнюю ступень, прикусила язык, и рот заполнил солено – сладкий вкус крови. На четвереньках вывалилась на улицу, слепо боднув головой тяжелую кованую дверь.

Ласточка странно посмотрела сверху вниз на свою хозяйку, тихонько заржала и натянула поводья. А Мариголь, сидя на коленях, не в силах подняться, обхватила голову руками, и тихонько завыла, раскачиваясь взад вперед, кусая до крови дрожащие губы.

Город оживал перед рассветом. Шевелился. Осветились узкие окна мерцающим пламенем свечей. И она видела, – из глубин комнат смотрят глаза – щели, кивают зеленоватые лица, поблескивают безволосые черепа.

– Ургол, ургол – шептал источающий смрад город. Город, который когда-то был городом людей.

Руки и ноги стали ватными, чужими и почти не слушались, когда она с трудом залезала в седло. И Ласточка, почуяв недоброе, сама пустилась с места в галоп, проскочила несколько кривых улочек, поскользнулась и чуть не упала на повороте.

Прочь отсюда, из этого Королевства, из этого мира! Прочь! – билось в голове у Мариголь.

Она долго скакала навстречу рассвету, то рыдая, то принимаясь истерично хохотать. И лишь почувствовав освежающий бриз океана, придержала кобылу, огляделась. Въехала на холм.

Солнце поднималось над океаном, окрашивая золотом ультрамарин волн. Девушка вдохнула полной грудью этот любимый с детства, дурманящий запах. Успокоившись, она, наконец, поняла, что делать дальше.

К западу от материка находился остров Миланг. В ранней юности она часто бывала там, навещая дальних родственников. На острове не было лесов, но на плодородной почве росли чудесные виноградники и а по склонам пологих гор спускались бесконечные оливковые рощи. Миланглкое вино и масло считались лучшими в Королевстве. Обласканный солнцем, благодатный Миланг, увитый серпантином уходящих ввысь дорог, наполненный неумолкающим стрекотом цикад. Вряд ли зеленолицая нечисть способна добраться туда. Там, там ее спасение.

Вдалеке на берегу она заметила деревушку, и одинокое небольшое суденышко, пришвартованное к пристани.

Мариголь остановила лошадь перед деревней, состоящей из десятка небольших рыбачьих хижин. Кое-где во дворах на веревках сушилась рыба. По главной улице с отрешенным видом брели две коровы, позвякивая колокольчиками.

Она спешилась, осторожно двинулась вдоль домов, заглядывая во дворы и окна, готовая в любой момент спастись бегством. Людей видно не было. Но и зеленолицых тоже.

Осмелев Мариголь крикнула:

– Эй! Есть кто-нибудь!

Коровы меланхолично посмотрели на нее, не прекращая жевать траву.

– Эй! Люди!

– Здесь! – услышала Мариголь хриплый мужской голос.

Домик, из которого донесся голос, стоял на краю деревушки. Обмазанный глиной и покрытый уже местами облупившейся изумрудной краской, он был похож на увядший старый гриб.

Привязав Ласточку к забору, Мариголь тронула калитку и вошла в палисадник.

– Здесь, – вновь прохрипели из домика.

Толкнув дверь, она оказалась в полумраке небольшой комнаты. В нос ударил кислый запах мочи и давно немытого тела.

– Милости просим, – на кровати, прикрытый обтрепанным желтым одеялом лежал старик.

– Думал, уж не придет никто, – и поднял руку в приветственном жесте.

– Где же все? – с ходу спросила Мариголь.

– Уже неделю, как отплыли на Миланг. Когда узнали, что твориться в Ромерунге… Все… все уплыли.

Старик пригладил морщинистой рукой остатки седых волос. Глянул исподлобья:

– Ты… видела их?

– Да… – шепнула Мариголь, – да…

И почувствовала, что сейчас расплачется, к горлу подступил тошнотворный ком. Глаза – щели, зеленый череп, запах плесени…

С трудом отогнала видение, резко встряхнула головой.

– И что же… – голос ее все-таки дрогнул, – что же вы остались?

Старик вдруг зло визгливо захихикал, тело его мелко затряслось, а сухие длинные пальцы засучили по одеялу, пощипывая ворс, выдирая ветхие нити из ткани.

Мариголь передернуло. Сумасшедший? Она покосилась на дверь, отступила на шаг, рукой нащупав, спрятанный под одеждой кинжал.

– Бабы – шлюхи! – прошипел старик и замолк, уронив поросший седой щетиной подбородок на грудь.

Мариголь озадаченно молчала.

– Шлюхи, шлюхи, – заверил старик тоном, не терпящим возражений. И зачем-то прицокнул языком.

Глаза его увлажнились:

– Моя жена оставила меня здесь. Здесь! – с силой ударил кулаком по одеялу, подняв облако пыли, – уже пять лет, как не могу ходить. С кровати не встаю. Упал с мачты, повредил хребет.

И продолжил, катая в пальцах выдранную шерстяную нить:

– Она моложе меня на двадцать лет. Обузой я ей стал! Сука! – он зло сплюнул на пол, – Когда все начали бежать… Взяла свое шмотье. Молча так ходила по комнате, паковалась. И уплыла со своей родней.

Старик покосился на прикроватный столик, на котором стояло большое глиняное блюдо, с подсохшими круглыми хлебами, обломанными по краям и вяленой рыбой. Рядом высилась корзина с яблоками. И большой кувшин с водой.

– Выставила мне все это, только и сказала «прощай»… добрая… добрая женушка… – и он опять залился визгливым смехом.

А Мариголь заметила под кроватью ведро, источавшее зловоние, куда старик, очевидно, справлял нужду.

– Совгор я. – вдруг пробормотал старик.

– Мариголь, – она наклонила голову, – баронесса фон Лимистонг.

– Баронесса – буркнул старик, то ли с издевкой, то ли с презрением.

Наступило молчание, только слышно было, как на улице тихонько ржала Ласточка.

– Я тоже хочу на Миланг! – Мариголь решительно приблизилась к старику, – я видела, осталось одна небольшая шхуна. Мы могли бы вместе… если ты знаешь, как доплыть…

– Конечно, знаю. Сколько раз ходил на остров. Он недалеко, при попутном ветре за двое суток управимся.

По морщинистому лицу старика скользнула тень улыбки.

– Я буду давать указания, ты справишься. Надо лишь поставить парус и правильно держать руль. Что, говоришь, там за судно?

– Рыжее, одномачтовое, с низкой посадкой.

Совгор на минуту прикрыл глаза. Кивнул.

– Это судно Ритаров. Не знаю, почему оставили. Но если оно стоит на воде, значит, нет течи. Или она незначительна. Поди, проверь его. Если все в порядке, перенеси еду из амбара, какую найдешь. И наполни бочки на судне питьевой водой. Выйдем вечером. Пойду по звездам – они моя карта. Будем держать курс на Залькерию.

Старик замолк, улыбнулся, прикрыл глаза.

Мариголь спустилась к небольшой деревянной пристани. Прыгнула на корму узкого выкрашенного рыжей краской судна. Длиною около семи метров оно имело небольшую каюту с двумя низкими лежаками. Воняло тухлой рыбой, по углам валялись рыболовные сети. Парус был свернут и связан.

Она нашла в амбаре старика один мешок сухофруктами, другой – со слегка подгнившими, но еще вполне съедобными яблоками. Захватила вязанку вяленой рыбы и короб с сухарями. И взвалив провизию на обнаруженную в углу тележку, перетащила снедь на судно.

Наконец, наполнив бочки колодезной водой, вспотевшая, измученная вернулась к старику.

Совгор полулежал, опираясь на подушки. Лицо его было спокойно, взгляд сосредоточен.

Старик откинул одеяло, и Мориголь на мгновенье задохнулась от удушливого запаха его давно немытого тела. Одет он был в льняные серые штаны и полосатую рубаху. Девушке пришлось подтащить его длинное тело к двери, и усадить старика в тележку. Ноги его волочились и бились о землю, старый моряк кряхтел и чертыхался.

Наконец она перетащила его непослушное долговязое тело на палубу.

Потирая ушибленный зад, Совгор оглядел судно опытным взглядом, дал пару указаний и облегченно вздохнул:

– Теперь можно отдать швартовый.

– Это еще не все. Ласточка, моя лошадь…

– Сдурела, дочка! Не место кобыле на этом крошечном судне. Здесь не перевозят лошадей.

– Нет, – голос Мариголь дрогнул, она торопливо заговорила, – я все просчитала, ее можно привязать к мачте. Или отправить на корму.

– Бабы – дуры, – проворчал старик, – посмотри какая низкая посадка у судна. Вот-вот воды хлебнет. При первой же небольшой качке… если кобыла не будет стоять как вкопанная… а ведь она не будет! Судно перевернется!

Он приблизил желтое морщинистое лицо к Мариголь:

– На таких судах не перевозят лошадей!

Губы ее задрожали. Она отвернулась от старика. Шепнула:

– Сейчас вернусь.

Размазывая по щекам слезы, шатаясь, подошла к радостно заржавшей Ласточке, привязанной к забору.

Уткнулась лицом в пушистую мягкую морду. Нежные волоски ласково щекотали ее кожу. Ласточка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

Мариголь на мгновенье посмотрела в ее чудесные глаза и снова быстро спрятала лицо в гриву.

– Здесь есть замечательные луга с зеленой сочной травой. А недалеко от деревни я видела небольшое озерцо, – шептала она, уткнувшись в гриву, – тебе будет хорошо здесь… хорошо.

Сняла седло. Освободила голову лошади от уздечки.

– Я найму большое судно на Миланге и вернусь за тобой!

И медленно ласково провела рукой по бархатной мягкой шкуре – от головы до крупа.

– Ты самая лучшая. Лучшая! Гуляй! – резко отвернулась и почти побежала к пристани.

Ласточка, игриво взбрыкивая, радуясь свободе, пританцовывая, затрусила следом. Пару раз она шаловливо боднула хозяйку мордой в спину.

Дойдя до пристани Мариголь обернулась, заложила два пальца в рот и оглушительно свистнула, звонко шлепнув ладонью по крупу лошади.

– Гуля-я -й!!!

Отбежав на пару метров, Ласточка резко развернулась и застыла, вытянув шею, прядя ушами, недоуменно глядя на хозяйку.

И когда Мариголь, уже отвязывала шхуну, лошадь, осторожно пробуя копытами шаткие бревна, ступила на пристань, пошла к судну.

Девушка оттолкнула судно веслом, и легкое течение понесло его прочь.

Она долго смотрела на лошадь; немигающие, недоуменные, вопрошающие глаза, с большими пушистыми ресницами; они удалялись, пока не стали просто черными точками. И когда Мариголь отвернулась, и судно плавно вышло из гавани с берега донеслось протяжное призывное ржание. Она зажала большими пальцами уши.

Под руководством старика, Мариголь удалось поставить парус. Под напором ветра грязноватое полотнище расправилось, и лодка легко заскользила по волнам.

На бледном небе взошла первая яркая зеленовато-желтая звезда. Она казалась огромной и живой. Будто чей-то мерцающий глаз следил за ветхим суденышком, скользнувшим в объятья бескрайнего океана.

– Залькерия, – с неожиданной нежностью пробормотал моряк, – на нее будем держать курс.

Он устроился на корме, уверенно держа жилистыми руками деревянный брус, который он называл рулем.

Океан был тих и спокоен. Волны бережно покачивали судно, а мягкий ветер гнал их вперед. Мариголь лежала на спине, любуясь россыпью звезд и слушая успокаивающий плеск воды.

– Смени меня, – раздался голос Совгора.

Мариголь приблизилась к старику.

– Держи руль так, что бы нос судна всегда смотрел на звезду Залькирию… видишь, сейчас она стала маленькой, теряется в созвездии Великого Омла. Не упускай ее из виду. Разбуди меня перед рассветом, когда звезды Омла начнут исчезать за горизонтом.

Минут пять он наблюдал, как Мариголь старательно держит руль, устремив взгляд на звезду.

Потом подтягиваясь на руках моряк, кряхтя и чертыхаясь, пополз к каюте. Спустя пару минут послышался густой храп.

Изучив расположение звезд, через какое-то время Мариголь уже не боялась отвести взгляд от Залькерии, безошибочно узнавая ее вновь.

Судно мерно покачивалось во тьме, теплый ветер играл ее рыжими волосами. И лишь огромное звездное небо, пугающее и прекрасное одновременно, казалось, заглядывает в самую глубь ее существа и тихо звенит в сердце, наполняя грустью, нежностью, надеждой.

Она прислонилась спиной к жесткому борту, крепко зажав в руках руль. Иногда начинала тихонько беззвучно плакать; перед глазами возникало улыбающееся лицо Валентина, его светлые волосы непослушными прядями падали на высокий чистый лоб, лицо дрожало, сменяясь отвратительной зеленой маской. Вспыхивали недоуменно-вопрошающие глаза Ласточки, сияющие как две звезды, две огромных Залькерии, и растворялись во тьме. Появилось лицо Валды – «Тебе предстоит жить в новом мире. Привыкай к этому» – шептала старуха беззубым ртом. И вдруг больно вцепилась жесткими пальцами в плечи Мариголь и принялась немилосердно трясти.

– Очнись же! Очнись! – открыв глаза, Мариголь увидела перекошенное лицо Совгора.

На предрассветном небе догорали последние звезды. Она с ужасом обнаружила – созвездие Великого Омла исчезло.

– Ты проспала! – слова старика прозвучали как приговор.

Он не сводил с нее острых злых глаз. И, казалось, готов был ударить.

Мариголь потерла плечи, хватка у Совгора была крепкая. И тут же поняла, что лодка ведет себя по-другому. Старая посудина не плавно скользила по волнам, а стремительно летела, как пущенная из лука стрела! Качка усилилась, в ушах свистел ветер.

– Мы попали в течение – прохрипел Совгор.

– Как… как-кое течение? – Мариголь начала заикаться.

– Когда ты выпустила руль, судно бесцельно болталось, и, подавшись к северу, попало в это проклятое течение! Моряки называют его «путь в бездну»!

– Путь в бездну… – эхом повторила Мариголь, вздрогнула, мурашки поползли по спине, – и что это?.. и как теперь?..

– Убери парус. Поднимается сильный ветер.

На ватных непослушных ногах, опираясь рукой о борт, Мариголь пошла к мачте. Кое- как свернула, бешено рвущееся из рук полотнище.

Совгор молчал, глаза его сузились, тяжелым взглядом исподлобья он изучал горизонт. Волны становились выше. По небу, неслись рваные сизые тучи.

Мариголь вернулась к старику. Ее трясло.

– Объясни же, наконец! – голос сорвался на визг, – не молчи!

Не оборачиваясь, старик начал изменившимся голосом:

– Это течение несет корабли к гибели. Сам никогда не попадал в него. А те, кто попадали, не возвращались. Теперь тебе ясно?

Помедлив, Совгор продолжил:

– Это страшное место в океане, помеченное на всех судоходных картах черным крестом. Говорят, течение уносит суда на край океана, где вода низвергается в бездну, увлекая с собой корабли. Один колдун, живший в наших краях, говаривал, эта пропасть – ворота в другой мир.

И понизив голос, добавил:

– В мир, населенный чудовищами.

Закрыв лицо руками, Мариголь опустилась на палубу. Ей казалось, она сходит с ума. Слишком много всего за последние дни. Куда они несутся? Прямиком в мир Ургол? Она уже жалела, что сбежала из замка.

Вдруг лодку сильно тряхануло. Большая волна ударилась о борт судна, обдав брызгами лицо, одежду. И тут же еще одна, накрыла уже с головой.

– К рулю – закричал Совгор, вцепившись двумя руками в борт, – держи эту чертову палку прямо!

Удержать равновесие в танцующей лодке было невероятно трудно. Мариголь вскочила и тут же рухнула, всем телом ударившись о дощатую палубу. Превозмогая боль, она быстро поползла к корме.

Метровый руль мотало из стороны в сторону. Девушка схватила его, но он вырвался из рук, ударив ее в челюсть. Она услышала хруст, почувствовала вкус крови, нащупала языком осколок зуба, зло сплюнула. Снова вцепилась в руль, навалилась всем телом.

Руль вибрировал под ней, от порывов ветра стонала и содрогалась мачта, и Мариголь казалось, она вот-вот подломится и рухнет.

Совгору удалось ухватиться за обрывок каната. Его покалеченное тело мотало по палубе, как тряпичную куклу. Он то чертыхался, то затягивал дикую пиратскую песню, и волны, накрывающие его с головой, заглушали его бормотание и стоны.

Только сейчас Мариголь заметила, как стемнело. Небо превратилось в сплошную свинцовую, низкую, давящую тучу, – казалось, она дышит, дрожит, и пухнет на глазах, грозя, обрушится на голову.

И вдруг сквозь свист ветра, чертыханье Совгора и рев волн, Мариголь уловила новый странный посторонний звук. Он напоминал стрекотание стрекоз, усиленное в тысячу раз. Звук вселял ужас, она завертела головой пытаясь понять, увидеть его источник. И тут в борт судна вцепилась когтистая лапа. Бледно – серая, чуть больше человеческой руки, с тонкими прозрачными перепонками между пальцев, она цепко держалась длинными загнутыми когтями.

Мариголь почему-то глупо улыбнулась и зажмурилась.

– Я открою глаза, и кошмар исчезнет, – шепнула девушка непослушными дергающимися губами.

В детстве не раз успокаивала себя подобным образом, когда оставалась одна в своей темной спаленке, и ей мерещились шевелящиеся по углам тени.

Набравшись мужества, Мариголь разомкнула веки. На нее не мигая уставились круглые янтарные глаза с черными точками зрачков. Существо почти полностью вползло на судно. Отдаленно напоминая огромного двухметрового тритона, оно подрагивало серой кожей с размытыми желтоватыми пятнами. По бокам удлиненной головы слегка трепетали тонкие нежно-розовые жабры. Тритон раздул крошечные ноздри, тихонько фыркнул и открыл пасть, усеянную мелкими острыми зубами. В глотке чудовища бешено метался ярко-красный узкий язык. Раздалось стрекотание.

– Миларапы! – раздался вопль Совгора.

Она узнала этого тритона. В библиотеке замка висела пара гравюр с изображением миларап, пугающих и одновременно притягивающих. В детстве она могла часами простаивать перед ними, с каким-то странным любопытством разглядывая леденящие кровь сцены. Большие чудища с когтистыми лапами облепившие судно, пожирали носившихся в панике моряков с искаженными от ужаса лицами. Надпись под гравюрами гласила. «Миларапы, атакующие судно».

«Насмотрелась – пронеслась в голове, – не стоит в нежном возрасте упиваться кошмарами. Однажды они могут прийти к тебе наяву».

Отрешенно, будто во сне, она наблюдала, как миларапа неторопливо повернул голову к бьющемуся, как рыба на крючке, воющему Совгору. Тритон шумно втянул воздух маленькими ноздрями и медленно, будто ленясь, направился к старику, заскрежетав когтями по палубе. Совгор пытался отползти, но руки не слушались его. Он бестолково елозил ими по палубе, распластавшись на досках, извиваясь, будто огромная издыхающая, агонизирующую лягушку, с перебитым хребтом.

Из оцепенения Мариголь вывел удар руля, пришедшийся по ребрам.

Миларапа уже ухватил старика за башмак. Мариголь дрожащими руками вынула из ножен спрятанный под одеждой кинжал. Вскочила на ноги, ей показалось, качка уменьшилась и она, нелепо приплясывая, стараясь сохранить равновесие, приблизилась к серой гадине. Ступня Совгора наполовину скрылась в пасти тритона, послышался хруст, старик завизжал, а глаза его налились кровью и вылезли из орбит.

Девушка занесла руки с кинжалом над головой, целясь в череп чудовища. Из-за качки удар пришелся в шею. Миларапа взвыл, из раны в лицо Мариголь брызнул фонтан желтоватой зловонной жижи. Он выпустил изжеванную окровавленную ногу старика. Мариголь замутила, но она вновь сделала отчаянный выпад в сторону тритона. Кинжал вспорол бледную серую шкуру, в разрезе показалась блестящая кость черепа. Миларапа лязгнул зубами и ухватил ее за полы кафтана, тряхнул, оторвал большой лоскут. Она рухнула на палубу. Чудовище выло и надвигалось на нее, мотая из стороны в сторону окровавленной головой.

– Ну что дрянь, – трясущимися руками девушка наставила острие кинжала на серую морду. И вдруг отчетливо осознала, она может победить гадину. Убить его! Искрошить! Измельчить на сотни серых окровавленных кусочков.

Уже собираясь броситься на тритона, Мариголь увидела страшные глаза старика, его распахнутый в беззвучном крике рот и дергающийся палец, указывающий на что-то за ее спиной. Она уже знала, что находится у нее за спиной. Конечно, ведь эти твари никогда не нападают в одиночку! И на гравюрах всегда изображалось несколько миларап! Услышала стрекотание. Успела обернуться и отскочить, когда первое чудовище сделало выпад. Еще одно карабкалось на судно.

На мгновенье мелькнула мысль броситься за борт. Но вдруг краем глаза она увидела дверной проем каюты. Ей казалось, она бежит к своему убежищу слишком медленно, как в кошмарном сне с трудом передвигая свинцовые ноги, в ставшем вдруг вязком, плотном пространстве.

Она едва успела захлопнуть дверь перед оскалившейся мордой, мельком увидев страшные молящие глаза Совгора и простертую к ней руку. И последним судорожным усилием задвинула засов.

Крик старика перекрыл стрекотание миларап. Он звал ее, звал по имени. Из последних сил она подперла спиной дверь, боясь, что та не выдержит ударов когтистых лап.

– Прости… прости… не могу больше, – повторяла Мариголь, раскачиваясь как заведенная безумная кукла, – не могу, не могу, не могу…

В дверь еще немного поскреблись, а потом она услышала удаляющиеся шарканье.

Через мгновенье раздался вопль старика, переходящий в булькающий захлебывающийся визг. Мариголь с размаху ударилась затылком о дверь, прокусила нижнюю губу и потеряла сознание.

Когда она открыла глаза, сквозь дверные щели проглядывали лучи солнца. Голова трещала, а на затылке вздулась огромная шишка. Мариголь застонала; в ушах еще звенел предсмертный крик старого моряка.

Она долго прислушивалась, приложив ухо к двери. Но снаружи раздавался лишь тихий плеск волн. Наконец, сдвинув засов, осторожно высунула голову. Светило яркое солнце. Палуба была пустынна.

Выбравшись из каюты, девушка увидела окровавленную, изодранную в клочья одежду старика и подсыхающую лужу крови. На корме лежала скрюченная человеческая кисть.

Океан был тих и спокоен, а течение все-также несло корабль в неведомое.

Девушка опустилась на палубу и разрыдалась.

Глава 3

Мариголь давно потеряла счет времени. Иногда начинала бредить: казалось, – это всего лишь сон, принесенный Черлом, украденный у сошедшего с ума заезжего моряка.

– А – а, а – а, – страшно подвывала она, вторя свистящему ветру. Сомнамбулой шатаясь по палубе или вцепившись в шершавую мачту, корчила непристойные рожи проплывающим облакам, грозила им кулаком, плевала в небо…

Взвыть бы так, чтоб навек потух, окунулся во мрак страдающий разум. Стать ничего не понимающим животным: жующим, фыркающим, незаметно стареющим. И когда придет конец времен, она даже не осознает этого. И когда прильнет к ее телу зеленоватый ургол… она даже не поймет. Глянет тупо в его глаза-щели, в бездонные трещины, улыбнется… и он накроет влажно-ледяным ртом ее губы – полнокровно-горячие. И когда не станет ее… она даже не заметит.

Где- то есть земли? Чистые, свежие? Свободные? Есть еще люди на этой планете, или все они теперь – ургол? Где та Чистая Земля? Кто-то успел спастись на кораблях? И сейчас с тоской и надеждой вглядывается в бескрайний океан, вцепившись потрескавшимися руками в борт своего судна?

Если перестает верить, – бросится в холодную воду. И пусть прожорливые рыбы растащат ее никчемное тело на тысячи аппетитных кусочков.

Ургол, ургол, – слышится в плеске волн… ургол, ургол, – свистит в завывание ветра. Она зажимает пальцами уши, зажмуривает глаза. Ургол, ургол – звучит в голове…

Мариголь не ставила парус, судно исправно неслось по течению. Ей уже с трудом верилось, что где-то в океане грохочет огромная воронка, ведущая в бездну. С тех пор как погиб Совгор не случалось штормов, и никакие чудища не осаждали ее корабль.

Девушка наполняла бочки дождевой водой, а когда стали заканчиваться запасы провизии, научилась ловить рыбу сетями. Она потрошила ее кинжалом и ела сырой, давясь и борясь с тошнотой. Но позже привыкла, и без всякой брезгливости впивалась зубами в холодную мягкую плоть.

Иногда в мелкую сеть попадался косяк креветок, и тогда она пировала. Моллюски перебирали лапками, когда она отрывала их маленькие усатые головки, высасывая из мягкого панциря нежное мясо. Даже сырыми, креветки были бесподобны! Изредка встречались коралловые рифы, и Мариголь добывала мидии, отдирая их от камней, покрытых мягким ковром зеленых водорослей. Там же можно было собрать колючих морских ежей. Высушенные на солнце, они по вкусу напоминали куриное мясо.

Однажды утром ей показалось, что цвет океана изменился. За время плавания Мариголь хорошо изучила все его цвета и оттенки. Вода могла быть нежно-лазоревой, зеленой, темно-синей, даже черной. А временами волны отливали желтизной. Но сегодня эта желтизна стала необычной. Из глубины океана поднималось ровное сияние, как если бы диск солнца, обрушившись в пучину, подсвечивал воду со дна.

Мариголь съела нехитрый завтрак – горсть сушеных мидий, запив их дождевой водой. Вспомнила вкус изысканных вин из погребов своего замка и вздохнула. Устроившись на корме, принялась чинить порвавшуюся о рифы сеть.

И вдруг сквозь привычный плеск волн, различила едва уловимый звук. Будто где-то вдали бушевал шторм или низвергался огромный водопад. Да, это был рев, рев неистово бурлящей воды. Однако океан был спокоен, небо безоблачно. И лишь скорость корабля заметно увеличилась, течение усилилось.

Девушка встала и недоуменно огляделась.

И наконец, напрягая глаза, различила на горизонте странное явление. Сначала ей показалось, что она видит белый сверкающий остров. И сердце ее сладко сжалось. Но приближаясь к «острову», она с удивлением обнаружила, – «остров» колышется. И, наконец, явственно различила, на поверхности океана бурлит огромный участок пены. «Подводный вулкан» – обмирая от страха, догадалась Мариголь. Течение стремительно несло судно прямо туда.

Совсем скоро она увидела огромные размеры пенной массы, казалось, они простираются на несколько километров, и поняла, что миновать преграду не удастся. Между тем, волны окончательно приобрели янтарный цвет, стали совсем прозрачны и светились изнутри. Казалось, теперь ее суденышко скользит по океану чистейшего жидкого янтаря. Это было безумно красиво и страшно!

Нарастающий рев, доносившийся из бурлящей пенной массы, был подобен тысячи низвергающихся водопадов.

Мариголь в панике заметалась по палубе, не зная, что предпринять. Она хотела укрыться в каюте, но поняла, что будет затоплена. Решила привязать себя к мачте, чтобы не смыло за борт, но это лишало бы ее возможности действовать, если такая возможность появится.

Между тем качка стала настолько сильной, что девушка уже не могла держаться на ногах, а янтарные волны, ставшие вдруг теплыми, почти горячими, хлестали ее по лицу, слепили, оглушали, не давали вздохнуть. Она села у борта, уперлась ногами в стенку каюты, одной рукой схватившись за обрывок каната, а другой уцепилась за металлическое кольцо, вбитое в борт.

Впереди горой вздымалась бурлящая пенная масса. Мариголь показалось, что вышина ее может сравниться с трехэтажным домом. Ее била дрожь: она врежется в это адское варево. Возможно из-за подводного извержения вулкана, вода превратилась в кипяток. Она сварится живьем!

«Все лучше, чем пойти на корм зеленолицым тварям!» – она съежилась от страха и отчаянья.

Корабль был уже совсем близко от шипящей массы. Рев и свист оглушали. Огромные янтарные валы обрушивались на палубу. Вдруг судно начало вращаться вокруг своей оси, словно щепка, попавшая в бурлящий ручей. Корабль скрипел, содрогался, бился в конвульсиях, казалось, он вот-вот развалится на части. У Мариголь закружилась, голова, в глазах вспыхивали красно-желтые круги. Послышался треск, – Маригогль увидела, как матча медленно падает прямо на нее. Но в последний момент, мачту подхватила волна и с легкостью унесла прочь.

И вдруг огромный вал поднял суденышко, и, вздымаясь, понес ввысь, вынеся корабль прямо на поверхность шипящей пены. Пена залепила Мариголь глаза, она затрясла головой, с трудом разомкнула веки. И когда увидела картину, открывшуюся ее взору, ей показалось – сердце перестанет биться.

Стена пены была лишь обрамлением глубокой воронки, диаметром около двух километров. Корабль стремительно несся по краю чудовищного водоворота, кружился над бездной, содрогаясь в пенном потоке.

Минуту Мариголь зачарованно наблюдала происходящее. Глубина воронки казалась огромной, простиравшейся на несколько километров. Дна видно не было, его закрывал искрящийся желтый туман. Совершенно гладкие крутые янтарные стены водоворота вращались с бешеной скоростью.

«Вот оно. Та самая дыра… Совгор был прав. Куда ведет этот путь? К гибели? В иной мир? В мир ургол? Нет, я не узнаю этого… просто захлебнусь в адском вареве… так будет даже лучше… я не хочу…» – мысли Мариголь были прерваны – судно сильно тряхнуло, оно соскочило с гребня пены и рухнуло в бездну. Мариголь вышвырнуло с палубы.

Как в замедленном сне она увидела, – мимо нее, кувыркаясь в воздухе и распадаясь на куски, летел семиметровый корабль. Ее чуть не задело оторвавшейся кормой.

На мгновенье ей показалось, она легко парит в пространстве, раскинув в стороны руки, окруженная гладкими вращающимися стенами янтарного колодца.

«Будто жидкий мармелад» – пронеслось в сознании, балансирующем на грани безумия. Она улыбнулась.

Но наваждение исчезло, и всем телом Мариголь почувствовала стремительность падения. Она закричала, но не услышала своего крика, он потонул в оглушительном реве беснующейся стихии. Последнее, что увидела – янтарный, теплый светящийся пар, окутавший ее со всех сторон.

Глава 4

– Привет! приходилось ли Вам кастрировать? Что отрезают при кастрации член или яички?

– Яички.

– Вы могли бы отрезать их?

– А кому это нужно – коту или человеку?

– Человеку. Мне.

– И какова мотивация?

– Хочу быть евнухом.

– Бывает)))

– Это плохо?

– Отчего ж… у каждого свои тараканы.

Евгения еще раз вгляделась в фотографию симпатичного юноши, и удалила переписку, отправив эксцентричного собеседника в черный список.

Уже пару лет она обитала на сайте знакомств, плескалась в виртуальных волнах, ловя комплименты, вожделенные вздохи, бесчисленные разнообразные предложения мужчин и женщин. Кто-то слагал ее прекрасные глазам, длинные бездарные вирши. Иные желали подчиняться и терпеть унижения. Транссексуал, изменивший пол и ставший женщиной, пространно размышлял о ничтожестве мужчин. Красивый стройный парень искал жену, которая, как он сообщал в подробном послании, сделала бы из него комнатного бытового раба. Он был готов стирать, убирать, готовить, встречать после работы, снимать обувь и делать массаж каждого пальчика. А за провинности получать пощечины. Интересно, сколько пощечин он готов стерпеть? – хищно улыбаясь, думала Евгения. Но этот юноша, с жаждой кастрации, пожалуй, переплюнул всех.

Королевством Кривых Зеркал, – так называла она этот забавный сайт знакомств. Ей нравилось наблюдать, как люди проявляются через текст, и казалось, сквозь светящиеся строчки проглядывает характер, мерцают мечты, проступает боль, шевелится страх. Иногда находились достойные умные собеседники. Попадались открытые теплые люди, и она грелась, нежилась в их словах, отдавая частичку своего тепла. Нередко приходилось выслушивать длинные слезные истории.

Это был ее личный бестиарий, шутовской карнавал, тайный мир с говорящими человечками, который можно было выключить в любой момент. Она лакомилась виртуальным варевом людских страстей, надежд, желаний. И временами казалось, сайт пульсирует вожделением, истекает похотью, набухает как головка члена, эякулирует. Она с удивлением рассматривала невиданных насекомых, ползающих по виртуальной вселенной, будто энтомолог изучающий фауну нового континента.

Утром обитатели виртуального мира снимали маски, чистили зубы, гладко брили подбородки, красили ресницы, и, спрыснув шею туалетной водой, вливались в безликую толпу, текущую в офисы.

Временами сквозь сонмы хищных гарпий, сладкоголосых сирен и похотливых сатиров она видела небо, – огромное, чистое, светлое.

Она считала себя неисправимым идеалистом и одновременно махровым циником: верила в любовь и, издеваясь, хохотала над ее быстротечностью.

Любовь – как новогодняя живая елка, думала Евгения. Сначала ее тщательно выбирают, торжественно ставят на видное почетное место. Позже начинают священнодействовать, открывают святая святых – сундуки с сокровищами – коробки с игрушками, и бережно преподносят пахучей красавице блестящие дары. Наряжают со вкусом, не торопясь, отступая на шаг, любуясь, добавляя новые детали. Щедро осыпают золотым дождем, окутывают мерцающими огоньками. И вот она сказка – во всей красе. И, кажется, – так будет всегда! Она центр мироздания, главная фигура для собравшихся вокруг нее в новогоднюю ночь счастливых людей.

После праздника, она еще стоит, неделю или две, робко роняя иголки, вызывая легкое недовольство домочадцев. Потом начинает мозолить глаза, мешать. И, наконец, грубо, не церемонясь, с нее срывают игрушки вместе с обильно сыплющейся хвоей. Разоблачают.

Ушло наваждение, растаяла сказка. Ее труп волокут на помойку, оставляя среди зловония, тления. И лишь кошки и крысы – ее последние свидетели, разгребающие мусорные баки в поисках еды, недоуменно принюхиваются к безобразно облысевшим веткам.

Такова жизнь! – внутренне хохотала Евгения. Было чувство – будто ее обманули. Карнавал жизни восхищал – жуткий, интригующий, великолепный. И одновременно пугал до потери сознания – не за что ухватиться и зыбкая почва уходит из-под ног.

В любви наступает время, когда любимый срывает маску, показывая истинное лицо – острые клыки, бездонные провалы глазниц. Сострадательная, нежная, убаюкивающая любовь, оборачивается безобразной, визгливо хохочущей старухой, тянущей к твоему горлу сухие длинные пальцы.

Евгения бежала от постоянства, панически боясь привычки. Никогда не хотела создать семью. «Тихая семейная гавань» – представлялась очередным миражем, жестоким обманом.

– В любви прекрасно лишь начало… – шептала, прикрыв глаза, вспоминая…

За три года на сайте она встретила двух мужчин. С одним разошлась давно, с другим расставалась сейчас – мучительно, неохотно, нелепо.

Вспомнила их первые свидания – упоительное открытие новой вселенной: каждый взгляд, жест, поворот головы, слово – были исполнены тайного смысла, волновали. Сводящее с ума проникновение в другого человека – потрясающее путешествие, которое только может случиться. И когда Саша первый раз поцеловал ее в кафе, мир взорвался у нее под ногами.

Они понимали друг друга с полуслова. Казалось, их связь глубока, талантлива, неповторима. Хотели создать семью, съехаться, и Евгения согласилась, решив, что Саша именно тот, единственный человек, которого она искала всю жизнь. Но где-то на задворках сознания клюнуло – так думаешь, каждый раз, находясь под гипнозом новой влюбленности.

Позже вкралось опасение – семейная жизнь превратит их в двух зомби, тихо шаркающих тапками по квартире, ощущающих рядом шевеление другого человеческого тела, порождающее иллюзию, что ты не одинок. В живое пространство отношений неслышной тенью прокрадется Ее Величество Привычка. И не церемонясь, наглухо запечатает в душном мирке. Они будут проходить сквозь друг друга, не замечая. И всю жизнь вспоминать тот, самый первый поцелуй в кафе.

А если случиться, вконец наскучат друг другу, то разойдутся без стенаний и слез. Слепо вынесут свою новогоднюю елку на помойку.

Уже сейчас их отношения стали мельчать, вянуть, вырождаться, обрастая отвратительным комом взаимных обвинений, упреков, непонимания. Ушла легкость, сморщилась красота.

Она ждала его звонка, но знала, сегодня вечером он не позвонит. Днем приключилась безобразная ссора, после которой голова наполнилась свинцовой не проходящей болью. Уже давно Саша взял привычку смеяться в ответ на ее слезы, бежать от ее истерик. Ее ощущение надвигающейся трагедии, он принимал за каприз непослушного ребенка, эмоциональные судороги невротика. И становился чужим, далеким. Она надолго замыкалась в себе.

Евгения открыла в папке «проза» роман, начатый месяц назад. Когда только приступила, ее трясло от возбуждения, как скаковую лошадь на старте. Яркие, выпуклые образы теснились в голове, выплескивались на лист. Теперь текст застыл, будто его закатали в асфальт; слова, казалось, издевались над ней, не желая складываться в предложения. Идеи, мысли, которые так долго, трепетно вынашивала, рассыпались, превращаясь в труху, бесследно исчезали, оставляя звенящую пустоту в голове.

Невыносимо хотелось куда-нибудь скрыться – в другой город, в другую страну. Хотя бы в пространство своего ускользающего романа. Жизнь замечательна. А ее существование бездарно. В любви, в творчестве – провалы. Она почувствовала отвращение и к себе, и к этому дню, и к роману, застывшему неподъемной глыбой. И к своей агонизирующей любви.

– В другой мир, – шепнула, странно улыбнувшись.

Потянулась за упаковкой снотворного, нежно погладила картонную коробочку пальцами. Не время еще…

Вдруг скайп выдал сообщение: «Любимая, приезжай завтра. Я тебя буду ждать, пожалуйста!»

Не ответила. Она не приедет, нет сил, желания. После каждого скандала чувствовала себя эмоционально выпотрошенной, будто избитой.

Выключила ноутбук. Глянула в окно. Ночной воздух был теплым и неподвижным, ни ветерка, ни капли прохлады. Конец августа в Москве в этом году был невыносимо жарким.

Ворчащий холодильник, дернувшись, замер. И в наступившей тишине вдруг почудилось – надвигается что-то жуткое, огромное, желающее поглотить ее, уничтожить. Возникло ощущение, – она нарушила какие-то правила игры. И почему-то, – и эта мысль не давала ей покоя, – предчувствие грядущей катастрофы непостижимым образом было связанно с ее недописанным романом.

– Что происходит? – шепнула Евгения.

Ночь ответила смрадом засыпающего города.

Она задрожала, закрыла глаза. На внутренней стороне век, в кровавом пульсирующем мареве, привиделась огромная оскалившаяся морда рыжей собаки.

Глава 5

Мариголь с трудом приоткрыла веки. Над ней, обдавая невыносимым смрадом, нависло серое лицо, вяло помаргивая глазами – щелями. Девушка дернулась. «Ургол! Она попала в страну ургол!» И зажмурившись, сжалась в комок, резко подтянув ноги к животу, и, прижав подбородок к груди, накрыла голову руками. Ужас ледяными струйками растекался по телу. Ее парализовало. Больше не было сил бороться. Лишь бы это произошло быстро. Быстро! Сейчас он присосется к ней. Вылакает. Высосет.

– Очнулась, наконец, – прохрипело существо, изобразив потрескавшимися губами подобие улыбки.

И отведя руки от лица, Мариголь увидела женщину неопределенных лет, с короткими сальными волосами. Помятое, припухшее лицо добродушно кивнуло. Левый глаз заплыл огромным сиреневым синяком. На ней была мужская клетчатая рубаха и синие, заляпанные грязью штаны. Пахло от нее отвратно.

– Где я? – попыталась подняться, но тело ломило, выкручивало, и она вновь откинулась на какое-то тряпье, служившее подстилкой.

– А где бы ты хотела быть, детка? – хохотнула незнакомка.

– Я… где… – потерла пальцами раскалывающуюся голову, – я думала, вы… ургол.

– Это твой дружок что ль? Хлебнули вчера лишнего? – женщина подмигнула здоровым глазом.

Мариголь огляделась, – маленькая полутемная каморка, под потолком крошечное пыльное оконце, из которого лился тусклый свет и доносился странный гул. Вдоль стен стояли метлы, ведра, валялось тряпье. В углу притулился небольшой столик, заставленный бутылками и кружками.

Над столом висел изображенный на бумаге, обтрепанный по краям поясной портрет молодой женщины. Длинные волосы обрамляли благородное лицо с высоким чистым лбом. В глазах плясали хитрые огоньки. Но самое непостижимое, заключалось в завораживающей улыбке незнакомки, – казалось, в уголках ее губ притаилась неразгаданная тайна.

«Чулан или людская» – догадалась Мариголь.

И осторожно спросила:

– Скажите уважаемая, чей это замок? Где я?

– Замок! – фыркнула женщина, и представилась, – я Люсек.

– Мариголь, баронесса фон Лимистонг, – и чинно наклонила голову.

– Баронесса! – Люсек затряслась рыхлым телом, загоготала, схватившись за толстый, прыгающий, нависший над брюками живот, – ну а я Королева английская!

Королева… это вряд ли, досадуя, подумала Мариголь. Отчего так странно шутит эта женщина? Или… может быть она королева в изгнании? Прячется от врагов, загримировавшись и приняв вид простолюдинки?

Наконец, успокоившись, Люсек подошла к столу, плеснула в жестяные кружки бесцветной жидкости, выудила из банки два соленых огурца.

– Выпить хошь? Может, полегчает, в себя придешь…

– Благодарю, – Мариголь приняла металлическую кружку, понюхала содержимое, поморщилась от едкого запаха.

– Накось закусь, – Люсек протянула огурец.

Женщина чокнулась, и, опрокинув, крякнула, шумно захрустев огурцом. Вновь наполнила свою кружку.

– Скажите, это ваша госпожа? Мы в ее владениях? – Мариголь кивнула на портрет над столом.

– Госпожа? – Люсек обернулась, – да уж умерла давно госпожа! Не узнаешь что ль? Джокондушка это наша, любимица всенародная. Все лыбится и лыбится… и все ей нипочем! А ты что не пьешь, дочка? Ну и ладно…

И она и чокнулась с портретом загадочной незнакомки:

– Давай Лизонька! Что б век нам всем так лыбиться!

Выпила, хохотнула, шмякнув пустой кружкой об стол.

– А ты это… – пристально посмотрела на Мариголь, – не знаешь Джоконду, что ль? Память отшибло? И баронессой себя называешь…

Люсек опустилась рядом, понизила голос:

– Из психушки сбежала?

– Наверное, – грустно ответила Мариголь, не вполне понимая значение слова «психушка», но решив до поры не выдавать себя. Надо было осмотреться в этом странном, незнакомом мире, понять в какое же королевство она попала.

Ее тревожил странный гул, доносившийся снаружи.

– Скажите Люсек, а в окрестностях нет чудовищ? – вспомнила она слова Совгора, о том, что дыра ведет в мир населенный чудищами.

– Кроме ментов, нет, – откликнулась женщина, деловито подливая себе уже третью порцию, – бывает, так лютуют, суки! Вот неделю назад Ваську Самарского так отделали, чуть кости не переломали. Пару дней отлеживался, охал. Лучше им не попадаться, дочка. Паспорт то у тебя есть?

– Нет! – сокрушенно ответила Мариголь, понимая, что в конец запуталась.

– Ща Марфа придет. И мы пойдем.

– Какая Марфа?

– Дворничиха наша вокзальная. Ой, добрая женщина! Зимой пускает нас сюда погреться. Это она тебя утром нашла и приволокла в подсобку. Ты лежала у стены, она уж подумала, мертвая.

Мариголь поежилась. В этот момент дверь со скрипом распахнулась, и на пороге возникла огромная фигура, облаченная в синий халат. Широколицая рябая женщина улыбалась.

– Ожила наша красавица, – пританцовывая, пропела уже не трезвая Люсек, и заговорчески подмигнула, – из психушки она, безумная… вон, даже Джокондушку не признала.

И расхохоталась.

– Ладно, по тише тут. Сейчас начальство с обходом пойдет, – отозвалась дворничиха.

– Пойдем баронесса, познакомлю с нашими, – Люсек вцепилась в руку Мариголь и поволокла ее к двери.

– Опять все выхлебала, шельма, – беззлобно крикнула вслед дворничиха, позвякивая пустыми бутылками.

Выйдя из дворницкой, Мариголь на мгновенье оглохла от страшного, непривычного грохота. Воздух был наполнен гарью, будто после пожара. Огромная разноцветная толпа странно одетых людей беспорядочно металась взад вперед, нагруженная баулами и тюками. Многие держали во рту белые дымящиеся палочки. Другие, зажав что-то в руке, разговаривали сами с собой, энергично размахивая руками, иногда повышая голос и крича. По улице мчался непрерывный поток самодвижущихся ревущих карет немыслимых форм и расцветок. От обилия впечатлений у Мариголь закружилась голова, и она чуть было не села прямо на мостовую.

– Идем баронесса, идем, – дергала руку Люсек.

Вдруг впереди вырос высокий замок с красной башней, увенчанной взмывающим в небо остроконечным шпилем, на конце которого восседал золотой дракон с закрученным хвостом и тонкими изящными крыльями. Арочные окна замка украшала богатая лепнина. Мариголь поразили башенные часы – на огромном голубом циферблате сияли искусно выполненные из золота загадочные мифические существа.

По сравнению с этим великолепием ее собственный замок, показался ей убогим, серым, неказистым. Люди толпой входили и выходили из огромных ворот. У Мариголь затеплилась надежда.

– Скажите Люсек, чей это замок? Здесь живет ваш король? Я хочу быть представлена Его Величеству! Мне надо! Немедленно! – она резко остановилась, в голосе прозвучали властные нотки.

Люсек озадаченно уставилась на нее. Пожевала вспухшие потрескавшиеся губы.

– Это наш Казанский вокзал, детка. Ты явно не местная. И хватит нести чушь! – и поволокла Мариголь дальше.

– Я баронесса фон Лимистонг! Я имею право… быть представленной… – упираясь, Мариголь почти кричала, вырывая руку, – пусти меня! Тебя выпорют, простолюдинка!

Люсек приблизила лицо, обдав водочными парами, и неторопливо, внятно, почти по слогам, объясняя, будто малому ребенку, отчеканила:

– Послушай деточка, если ты не хочешь, чтобы на тебя обратили внимание менты… а ведь они вернут, обязательно вернут тебя в твой сумасшедший домик… иди за мной тихо и спокойно и не привлекай внимания.

Услышав слово «менты» Мариголь затихла и, пригнув голову, покорно поплелась за женщиной. Губы ее задрожали, слезы покатились по щекам. Казалось, она сходит с ума, мир опять перевернулся с ног на голову, неоткуда ждать спасения, не найти ей приют.

Они пришли в вонючий закуток, под стенами замка. В нише, отгороженной от улицы картонными коробками, прямо на земле, впрочем, это была не земля а, как заметила Мариголь, плоский серый камень, выстилавший все окружающее пространство, расположилось семеро людей. Кто-то дремал, прикрыв голову газетой, вытянув ноги в дырявых носках. Двое заросших щетиной мужчин потягивали янтарный напиток из бутылок. Одна женщина, почему-то в этот теплый день сидевшая в облезлой шубе, жадно обкусывала желтыми зубами бублик.

– Мишаня! – выпустив руку Мариголь, Люсек кинулась в объятья тощего небритого мужика. Тот по-хозяйски похлопал подругу по выпуклой заднице, и, прищурившись, оглядел Мариголь.

– Это та, что ль…

– Ага, та самая. Не в себе она.

Люди пристально разглядывали Мариголь. Она покраснела.

– Вот что, переодеть ее надо, а то, как оборванка совсем, – и Мишаня обратился к женщине в шубе, – Свет, у тебя есть что… из общих шмоток… посмотри.

Сам Мишаня красовался в серой майке и черном пиджаке, который, правда, был несколько великоват. На ногах болтались легкие канареечные брюки в полоску. Грязную шею украшало темно-зеленое кашне.

Женщина в шубе обернулась к стене, вытянула из угла огромный баул. Порывшись, достала голубые джинсы, красную футболку, джинсовую куртку. И белые кроссовки с желтыми полосами.

– Давай детка, скидывай свои обноски, – весело приказала Люсек.

– Где же мне… переодеться… – Мариголь оглянулась на снующих мимо людей.

– А я тебя шубкой прикрою, – отозвалась Света, – иди суда в уголок, никто не увидит красоту твою, – и хихикнула.

Пересиливая отвращение, Мариголь натянула пропахшую застарелым потом одежду. На футболке красовались большие масленые пятна и крошечные прилипшие кусочки какой-то коричневой еды.

Джинсы сидели хорошо, но футболка и куртка болтались. Да и кроссовки оказались на размер больше.

– И откуда такая будешь? – Света отошла на шаг, улыбаясь, оглядела Мариголь, удовлетворенно кивнула.

– Я не помню, – откликнулась Мариголь и опустила глаза. Она вдруг почувствовала себя заблудившимся, беспомощным ребенком, которого похитила шайка бродяг. Такими историями в детстве ее часто пугала бабушка, дабы она не убегала далеко от замка.

– Из психушки сбежала… бедная девочка, – ввернула Люсек, подмигнув мутным глазом, – баронессой себя называет.

Вокруг загоготали.

– Вот, что баронесса, – Мишаня поскреб щетину, – помогли тебе, чем смогли. Если хочешь, можешь идти. Но сдается мне, не далеко уйдешь… чудная ты слишком… если надумаешь остаться с нами, надо работать на общество наше. Таковы правила.

– И что нужно делать? – пролепетала вконец растерявшаяся Мариголь.

– Да это на выбор, – подтянув канареечные штаны, Мишаня присел на корточки, – Светка вот по электричкам всякой мелочью приторговывает. Люсек в метро стоит с табличкой. Я с Игорьком выбираюсь на свалки, есть там, чем поживиться – метал цветной, безделушки разные, можно перекупщикам сдать.

Он протянул руку, потрепал Мариголь по нечесаным слипшимся волосам, прищурился.

– А тебя бы отмыть да накрасить… ты ж, смотри, красава какая! Дворничиха пустит, почистишься там в раковине. Я с Кирюхой договориться могу, он вокзальных проституток пасет. Будет водить к тебе клиентов. Работа не пыльная, быстрая. В туалетной кабинке туда-сюда и вся недолга. И гуляй себе! Но половину Кирюхе отдавать надо.

Люсек, плюхнулась внушительным задом между Мариголь и Мишаней.

– Ты к чему девку склоняешь, – и погрозила грязным кулаком, – да ты посмотри на нее, какая из нее шлюха? Она как дите малое, убогая и дикая.

Мишаня шмыгнул носом, поднялся:

– Ну как знаешь… но что б занятие себе нашла, никто тебя здесь бесплатно кормить не будет. Осмотришься день-два и в дело.

К закутку подошли двое мужчин, расстелили газету, вывалили жестяные банки, буханки черного хлеба, бутылки с бесцветной жидкостью и три жаренных, дымящихся курицы. Вся компания сгрудилась вокруг еды.

– Поближе садись, – позвала Люсек Мариголь, – у Юрца днюха. Выставляется!

Мариголь отломила дурно пахнущую куриную ножку и молниеносно проглотила, только сейчас поняв насколько голодна. Перед ней поставили жестяную банку с крошечными рыбками, плескавшимися в кровавом соусе, отломили кусок хлеба, налили в белый стаканчик прозрачной вонючей жидкости.

Она выбралась из шумного круга, села поодаль. Краюхой хлеба подцепляла плавающих в соусе рыбок. Спросила воды, ей передали большую бутылку с шипящим странным напитком, цвета мочи. На бутылке был нарисован улыбающийся веселый человечек в колпачке, с длинным носом, держащий в руке большой золотой ключик. Наверное, циркач, подумала Мариголь и глотнула. И фыркнув, зажмурилась; сотни маленьких иголок впились в небо, язык, ежиком прокатились по горлу. Отставила бутылку в сторону, не понимая, как можно пить эту колючую воду.

Люди в кругу шумели, дымили белыми палочками.

Опустился вечер. Время от времени раздавались странные гудки и металлический женский голос, усиленный в сотни раз, рассказывал о каких-то поездах, отправлениях и посадках.

На Мариголь нахлынула невыносимая, выкручивающая тоска. Все происходящее казалось сном. Если бы это действительно был сон, принесенный Черлом, который похитил сновидение у заночевавшего на лесной дороге, сошедшего с ума, странствующего сказочника. Сейчас она откроет глаза, окажется в своей уютной спаленке, накинет шаль, быстро спуститься в подвал, и выберет самую дорогую бутылку вина, приберегаемую для гостей. Накроет стол, выпьет бокал выдержанного терпкого вина, и смоет, наконец, этот привидевшийся кошмар.

Она чувствовала себя в тупике, в полной растерянности. Словно бы нити бытия выскользнули у нее из рук. Она не понимала, по каким законам живет этот неведомый мир, не в состоянии была представить, как существовать в незнакомом, враждебном пространстве.

Пировавшие бродяги потихоньку расползались по углам, в качестве постели им служили сплющенные картонные коробки. Они укрывались куртками, пиджаками, обшарпанными одеялами, взятыми из огромного баула.

Люсек, прижавшись к бормочущему во сне Мишане, громко похрапывала. Двое мужчин еще сидели, передавая друг другу бутылку, порыгивая, еле ворочая языками.

Мариголь нашла картонку, отползла в самый дальний уголок у стены, подальше от храпящих людей, над которыми висело тошнотворное облако пота смешанного с перегаром.

Женский металлический голос все также сообщал о поездах. Она слышала непонятные звуки, гудки, подумалось – верно, так ревут чудовища, которых в этой стране называют ментами. Где они бродят? Казалось, совсем близко. Их боятся, но отчего-то не выставляют стражу. Может быть, дымящиеся белые палочки, не подпускают чудовищ к людям? Те не выносят едкого дыма?

Девушка приподняла голову, увидела в ночи проходящих мимо людей с баулами, у некоторых в руках дрожали огоньки. Дымят палочки, – засыпая, подумала Мариголь, – не придут чудовища. Она улыбнулась, сжалась в комочек и заснула.

Снился Черл. Казалось, он пытается подлететь к ней, но какое-то невидимое силовое поле удерживало его. Он бился об него крыльями, ухал, сверкал янтарными глазами… и растаял. Потом появилась улыбка… завораживающая, зовущая… Мариголь стояла в огромном хрустальном зале, наполненном мягким теплым светом, появилась прекрасная Джоконда, поманила рукой… Но зал беззвучно взорвался, рассыпавшись на миллиарды маленьких осколков.

Мариголь очнулась и увидела, как занимается заря. Каменные стены зданий начали светлеть, окрашиваясь в бледно – розовый цвет. Нарастал рев самодвижущихся карет. В голове было пусто, казалось, чувства омертвели. Ее накрыло апатией, будто вязким прохладным тестом. Теперь было все равно, что случиться с ней дальше. Помаргивая уставшими, припухшими от слез глазами, она наблюдала, как стайка воробьев склевывает остатки вчерашнего пиршества.

Первым проснулся Мишаня. Потянулся, зевнул, поморщился и с силой потряс за плечо развалившуюся рядом подругу.

Люсек охнула, приподнялась на локте, потерла кулаками заплывшие глаза. Мишаня виновато пожал плечами:

– Золотце, сбегай в палатку за пивом, – и ткнул измятой купюрой.

Та поворчала, назвала Мишаню «извергом», кряхтя, поднялась на ноги и, пошатываясь, ушла.

Люди просыпались, скребли немытые головы, фыркали и зевали, помаргивая припухшими мутными глазами.

Вернулась Люсек, держа под мышками две огромных бутыли. Дрожащими пальцами быстро свинтила пробку и присосалась, делая огромные жадные глотки.

Наконец, оторвавшись от бутыли, громоподобно рыгнула и, утерев губы, важно сообщила:

– Встретила я Василича…

– И?

– Завтра чистка будет.

Со всех сторон понеслись проклятья.

– Если Василич говорит, значит верняк, – нахмурился Мишаня, – а жаль, дел тут у меня невпроворот.

– Что за чистка такая? – нервно оглядываясь, спросила Мариголь.

– А неймется им, – Люсек забарабанила пальцами по бутыли, – время от времени решают очистить от нас вокзал. Кто не уходит, в приют отправляют. Но тухло там. Правила. Не выпить, не погулять. Через пару недель, когда все утихает, снова сюда возвращаемся. Не извести нас, мы как тараканы! – она весело хохотнула.

– И куда же… уходят все? – Мариголь напряглась.

– Мы с Мишаней в Подмосковье. Есть на пятидесятом километре у нас блиндаж! Наша дача летняя. Хорошо там! Только с заработком туго. Светка с Юрцом по подвалам валандаются. Да, Свет?

Та кивнула.

– В общем, кто куда… – Люсек вновь присосалась к бутыли.

Люди потихоньку начали паковать вещи. Мариголь отошла в сторонку, и, пытаясь сдержать слезы, уставилась в серую стену. Куда ей идти?

– А ты что приуныла, баронесса? – окликнула Люсек, – Хочешь с нами? В лесу хорошо!

В лесу! Сердце радостно забилось, – здесь есть леса! Возможно, они так же прекрасны, как чудесные леса ее мира.

– Ладно, возьмем. Куда ж ее теперь… – кивнул Мишаня, увязывая веревками картонную коробку.

– Руку мою не отпускай, – Люсек ухватила кисть Мариголь, и они врезались в шумную толпу. Обогнули замок, оказались перед металлическим забором с двумя отломленными прутьями. Протиснули вещи, проскользнули следом. Мариголь увидела вереницу длинных домиков с большими окнами и плоскими крышами. Домики, будто повозки, стояли на огромных колесах и были сцеплены друг с другом металлическими крюками.

– Вот наша электричка, – они вошли в проем. Внутри домика оказались лавки. Мариголь села у большого грязного окна, потрясенная, слегка напуганная. И чуть не вскрикнула, когда домик вдруг содрогнулся и, постукивая, покачиваясь, двинулся вперед, набирая скорость, оставляя позади толпу разноцветных людей.

Припала к окну. С бешеной скоростью проносились постройки самой разнообразной формы и вышины. Многоэтажные, с множеством окон, они сливались в одно огромное бесконечное здание. Время от времени домики останавливались, входили-выходили люди. Потом она увидела странные замки из темно-красного камня с толстыми, взмывающими к небу трубами, из которых валил черный дым. Ей стало не по себе.

И, наконец, сердце радостно забилась, когда за окном замелькали низенькие деревянные домишки, раздольные поля, сменяющиеся густыми лесами. Не удержалась, вскрикнула от восторга.

– Что ты? – встрепенулась задремавшая Люсек. В полусне она обнимала почти пустую бутыль. И было слышно, как в ее животе, будто в огромной бочке, булькает выпитая жидкость.

Они вышли на тихой станции. Пошли лесной тропинкой, высланной хвоей, обогнули деревеньку, вышли в поле. Мариголь резвилась как ребенок. Обнимала деревья, ласкала пальцами дикие цветы, зеленые стебли. Скинула душные кроссовки, с наслаждением побежала босыми ногами по мягкой траве.

– Во девка чудит, – улыбнулась Люсек.

– Должно быть, долго мурыжили ее в психушке, – проворчал Мишаня, и крикнул Мариголь:

– А родители где твои? Помнишь? Может, ищут тебя?

Мариголь остановилась. Зажала пальцами пушистый лист лопуха.

– Они погибли. При переходе через горы.

– Альпинизмом увлекались? – спросил Мишаня.

Мариголь не поняла, но кивнула. Люсек заохала.

Начались лесные овраги. Приходилось перебираться через поваленные стволы.

– Вот и домик наш! – воскликнула Люсек.

Мариголь c удовольствием осмотрела новое жилище. Куда лучше, чем нищенствовать у стен замка, ожидая прихода чудовищ.

У основания обрыва была вырыта небольшая землянка. Пол устилали еловые ветки, углы подпирали толстые бревна. Два пенька посередине, незамысловатый кухонный скарб в углу прикрытый ветошью – сковородка, кастрюльки, котелок. Перед входом кострище, и огромное бревно. Невдалеке слышалось журчание небольшой речки.

– Значит так, – Мишаня выудил из кармана помятые купюры, не спеша, важно пересчитал, – недели на две на жратву и бухло хватит. А потом соображать придется, что и как. Может на вокзал уже можно будет вернуться… продукты в магазинчике ближайшей деревни. Час ходу.

Они варили похлебку в котелке из макарон и консервных банок. Люсек с Мишаней, накачивались прозрачной вонючей жидкостью и заваливались спать. Мариголь мыла посуду в речке, скидывала мусор в яму. И надолго отправлялась в лес.

Через несколько дней она пришла в себя, будто отпустила судорога, и тело стало легким, подвижным. Лес лечил. Деревья были не похожи на деревья ее Витайского леса, но она чувствовала, – они такие же добрые, с мягкой целительной аурой.

Каждый день она купалась в прохладной чистой неглубокой речке, наслаждалась пением птиц, с интересом рассматривала насекомых. А теплыми ночами вытягивалась на мягкой пахучей земле, устланной хвоей, и подолгу изучала незнакомые созвездия, тоскуя по огромным звездам своего мира.

Однажды сидя, прислонившись спиной к старому дубу, Мариголь вспоминала учение о множественности миров, изложенное великим магом древности Мирамидом. Его толстенные тома, хранящиеся в библиотеке замка, она изучила еще в отрочестве. Мирамид говорил, – миры могут соприкасаться, проникать друг в друга. Но лишь избранные способны путешествовать из одного мира в другой по собственной воле.

Она не хотела возвращаться в шумный, рычащий, дурно пахнущий город, в который так рвались ее новые знакомые.

Ей нравилось жизнь на природе, но теперь она с трудом представляла свое будущее. Мариголь словно утратила, потеряла себя, став покорной марионеткой. Неужели никто из ее мира не поник в этот? Ведь согласно Мирамиду, между мирами может существовать множество входов и выходов.

И ей хотелось верить, безумно хотелось верить, что на острове Миланге и на других островках Королевства спаслись ее соплеменники. Возможно, когда-нибудь, она сможет вернуться, отыскав обратный путь. Сладко сжалось сердце, она закрыла глаза. Как жаль, что здесь нет старинных фолиантов из ее библиотеки, где на пожелтевших страницах, содержались так необходимые ей сейчас магические знания. И как обидно, что, будучи отпрыском древнего рода Лимистонгов, она никогда не верила в свою силу. Досадуя, баронесса прикусила губу.

Может быть, удастся разбудить дремлющие в глубине ее существа силы? Но действуют ли магические законы ее мира на этой планете?

Осторожно коснувшись кончиками пальцев коры дуба, ощутив все шероховатости, трещины, извивы могучего ствола, почувствовав тепло его бурлящего соками тела, Мариголь вдруг отчетливо поняла – да, действуют. Дуб чуть слышно скрипнул огромными ветвями, будто отвечая на ее мысли.

– Знаю, – прошептала, – главное верить.

Она замерла, закрыла глаза, сосредоточилась. В лес вползли сумерки. Прилетел огромный жук и, врезавшись в ствол, упал на колени. Прошел час. Другой. Мариголь открыла лаза. Улыбнулась. Рассказы бабушки и разрозненные знания, вычитанные из книг, сложились в единую стройную ясную картину.

– Надо отдохнуть. Попробую завтра, – и поцеловала шершавый ствол дуба.

Стояла глубокая ночь. Луна бросала причудливые тени на землю. Мариголь поднялась и не спеша, почти бесшумно, как дикое животное, двинулась в сторону землянки.

Глава 6

Этой ночью Евгению опять мучил навязчивый сон. Она сидит перед ноутбуком, и, напрягая глаза, вчитывается в роман. Пытается набирать строчки, но буквы дрожат, корчатся, превращаются в маленьких быстрых жучков. Расползаются по монитору, выделывая причудливые зигзаги, и сыплются с виртуального листа прямо на клавиатуру. Цепляясь за подушечки пальцев, бегут по ее ладоням. Она смахивает их, давит, – на руках остаются черные мокрые кляксы. Но проворные жучки успевают забраться под рукава кофты, царапают кожу жесткими лапками. Добираются до ее шеи, ползут по лицу, она размазывает их мягкие тельца по щекам, но они лезут в глаза, забивают рот, ноздри. Она давится ими, они хрустят на зубах, лопаются во рту, оставляя гнилостный вкус. Она задыхается, ее горло кишит колючими жуками-буквами.

Евгения проснулась в поту. В животе что-то булькало, дрожало. Придерживаясь рукой за стену, прошла в ванную. Пустила струю воды, умыла лицо, долго поласкала рот, стараясь смыть привкус гнили, плесени.

Подошла к столу, включила ноутбук. Открыла последнюю страницу романа. Всмотрелась в текст. Буквы не двигались. Казалось, они затаились, готовые в любую минуту атаковать. Зло усмехнулась. Она уже ненавидела свой текст. И ненависть эта, похоже, была взаимной. На мгновенье захотелось нажать кнопку delete. Но удержалась. Все-таки месяц трудов, груда исписанной виртуальной бумаги.

– Всегда могу отправить тебя в корзину… – прошипела в текст, приблизив дрожащие губы к монитору – ты слышишь меня, слышишь?

Сердце колотилось, она слегка задыхалась.

– Так что не кусайся. Будь паинькой… будь паинькой, если хочешь остаться в живых.

Ей вдруг захотелось укусить свой текст, сделать ему больно, отомстить.

Выключила ноут, поплелась в постель. Это просто творческий кризис… просто… зарылась тяжелой головой в подушку.

Но заснуть не удалось. Почему-то вдруг вспоминала тех, кого любила. Ее память изранена, – сжала голову руками. «Интересно, у всех так?» – хмыкнула, ухватила зубами кончик подушки. После каждого ушедшего человека, оставались вспоминания, сотканные из кусочков нежности. Голоса, разговоры, откровения, поступки, прикосновения, взгляды… Крошечные кусочки нежности… они шевелились расплющенными птицами, по которым проехались шины машин, они еще жили, дышали, кровоточили, мучились… открывали клювы в беззвучном крике. Невозможно вернуться к тем людям, к тем дням, словам, открыть те двери… невозможно.

Наконец, задремала.

Ей снилось, она входит в огромный зал с мясными рядами. С ужасом понимая – это пространство ее памяти. Каждое воспоминание – освежеванная туша. Покупателей нет, лишь продавцы – мясники, в забрызганных кровью халатах с топорами в мускулистых руках. Она медленно обходит зал, ступая по желтому кафелю, и шаги гулко разносятся в огромном павильоне. Отрубленные свиные головы, с посиневшими рылами, разложены на лотках, подвешенные на крюках телячьи туши покачиваются, блестят влажной плотью. Продавцы молчаливы, глаза мутные, застывшие, на лицах змеятся едва уловимые улыбки. Они указывают на товар, манят руками.

Она видит наваленных на металлический прилавок освежеванных кроликов, которым почему-то оставили головы и из глазниц таращатся мертвые, подернутые пленкой глаза. На картонной табличке, воткнутой в тушку, небрежно нацарапано синими чернилами: «Детство. 300 руб. кг».

«Это воспоминания моего детства» – ее сотрясает внутренний истерический хохот. И тут одна тушка вдруг содрогается, сучит лапками, подергивает головой. Мертвый кролик открывает окровавленный рот и верещит, хрипло, жалобно, тоненько и тянет к ней свои лапки – обрубки, а глаза начинают бешено вращаться, вылезая из орбит. Не спеша, в развалку подходит продавец, жмуря сонные глаза, зажимает огромной рукой визжащее рыльце и обрушивает на голову кролика обух топора. Раздается хруст. Тушка дергается, затихает.

И она бежит, мечется по бесконечным мясным рядам в поисках выхода. И вдруг на одном прилавке замечает большие куски сочащейся кровью вырезки и табличку с крупными буквами: «Роман».

По красному мясу вяло ползают крупные зеленые мухи и маленькие жучки, похожие на печатные буквы. Она подходит ближе, хочет смахнуть насекомых. И видит застывшую в двух шагах рыжую собаку с вздыбленной на загривке шерстью. Из приоткрытой пасти доносится тихое рычание. Собака встает на задние лапы, и, положив передние на прилавок, вгрызается в мясо. Давясь, заглатывает большие куски, урчит, пофыркивает.

«Она пожирает мой роман!» – удивляется Евгения.

– Не смей! – и, вцепившись в загривок собаки, пытается оттащить…

И просыпается.

Дрожащей рукой нащупала выключатель. Поморщилась от вспыхнувшего света. Долго лежала, не шевелясь, скованная ужасом, уставившись в потолок. Казалось, ей предстоит разгадать странный жуткий ребус. Распутать чью-то жестокую игру, в которую она оказалась втянутой, помимо своей воли.

Глава 7

– Люсек, я прогуляюсь, – сообщила Мариголь, старательно перемыв все кастрюльки.

И вернулась к вчерашнему дубу. Устроившись у ствола, она постаралась в подробностях вспомнить рассказ бабушки о своем предке Гесале.

Он не был великим магом, но кое-что умел. Скорее, это были просто забавы, игрища, нежели путь мага, ищущего совершенства. Так, например, Гесал обожал оборачиваться в животных. Во время оленьего гона он превращался в самца и сражался, сцепившись рогами, с вожаком стада, за право обладания самками. Несколько раз ему удавалось вселяться в тело орла, и он играл с воздушными потоками, распластав огромные крылья высоко в небе. А завидев на земле лисицу или енота, стремительно падал вниз, вонзая когти в трепещущую жертву.

После таких магических упражнений Гесал возвращался возбужденный, счастливый и уверял, – ни любовь прекрасных куртизанок, ни стремительная победа в рыцарском поединке, – не может сравниться с этими незабываемыми мгновеньями. Он твердо верил, что побывав в телах зверей и птиц, обретает их силу, ловкость, неуязвимость. И действительно, Гесал был доблестным воином, из самых кровопролитных сражений возвращался без единой царапины. Но его страстная натура и горячая голова однажды погубили его.

Он забыл главное правило. Для того чтобы вселиться в тело животного, маг должен сидеть или лежать в укромном месте, подкарауливая зверя, и заметив его, перенести свое сознание в его тело. Когда сознание находится в животном, тело человека пребывает в коме, становясь похожим на куклу из плоти и крови, не способную ни двигаться, ни мыслить. Дыхание становится редким, пульс замедляется. Если в этот момент нанести телу смертельный удар, оно погибнет. А несчастный навсегда останется заключенным в животном облике с человеческим разумом.

Однажды, перед выездом на оленью охоту, Гесал выпил слишком много вина. Говорили, это и стало причиной трагедии. Он нагнал великолепного самца, и уже натягивал тетиву, когда краем глаза увидел, – не один он преследует добычу. Параллельно с его лошадью, пригибаясь и прячась за кустарником, несся огромный волк. Гесал удивился отваге зверя. И вдруг ему захотелось обернуться этим хищником, почувствовать движения его мускулистого тела, биение звериного сердца, нагнать оленя и впиться клыками. Вино ударило в голову, он забылся, и сидя в седле, на спине несущейся лошади, метнул сознание в тело волка. Испытывая восторг, дрожа от возбуждения, хрипя, лязгая зубами, прыгнул на спину громадного секача, повалил, и, рванув артерию на шее, стал жадно лакать бьющую фонтаном кровь.

Между тем лошадь Гесала, неся бесчувственное тело своего хозяина, споткнулась. Тело не удержалось в седле, полетело на землю нелепой куклой. Сломалась шея. Сердце перестало биться.

Гесал-волк, насытившись горячей плотью, урча от удовольствия, обернулся. Почуяв неладное, повернул назад. Увидел, как от него стремительно умчалась лошадь. И, наконец, обнаружил свое бездыханное тело. Он долго смотрел на себя, потрясенный, потерянный. Лизнул мертвеца в щеку и огласил окрестности воем-плачем.

Он пытался приблизиться к замку, но свора собак отгоняла его. И сидя на далеком холме, наблюдал, как жена и дети оплакивают его, склонившись над телом. Труп положили в фамильный склеп и съехавшиеся на похороны товарищи водрузили тяжелые плиты над усыпальницей. Не в силах больше выносить печальное зрелище, Гесал сорвался с холма, бросившись в лесную чащу.

Волки чуяли в нем чужака и гнали прочь. Однажды он был едва не убит своим другом Грегори, устроившим облаву на волков. Стрела Грегори угодила в правую переднюю лапу. Гесал перекусил древко и чудом скрылся от погони. Схоронившись в глубоком влажном овраге, повизгивая, выгрыз наконечник, долго зализывал рану.

Он скитался пять лет, и однажды в глухом лесу набрел на хижину мага – отшельника Лека. Лек распознал в звере человека. И Гесал, положив тяжелую голову на колени мага, поведав ему свою историю.

Лек был бессилен помочь Гесалу. Однако он слышал, в ущельях самых высоких в Королевстве гор, которые называли Горы Конца Миров, удалившись от людей, уже сотни лет обитает великий маг Мирамид. Он не вмешивался в дела Королевства, посвятив всего себя какой-то священной, ведомой лишь ему одному, цели. Доходили слухи, он сошел с ума, усох, став крошечным карликом, с неистребимой манией преследования. Другие утверждали, что Мирамид утратил человеческий облик, переродившись в огромное странное существо, поросшее белой длинной шерстью, и от его поступи сотрясаются горы. Третьи считали, он стал бесплотным духом-ветром, и ревущим ураганом носится по горным ущельям. А были и такие, которые верили – Мирамид давно покинул пределы Королевства, отправившись путешествовать по иным мирам. Но кем бы он ни был, считал Лек, лишь Мирамид мог вернуть Гесалу утраченный человеческий облик.

Гесал отправился в путь. Ему предстояло преодолеть Медвежьи Горы, населенные расой шарингов – каннибалов и пересечь Мертвую Долину, лежащую у подножия Гор Конца Миров. И в бесконечном лабиринте горных кряжей отыскать великого мага. Если он еще был там.

Гесал так и не появился в замке Лимистонгов. Ни обличье волка, ни в теле человека. Что стало с ним неизвестно. А Лек однажды навестил баронов, поведав историю об их родственнике.

Мариголь поднялась, выгнула спину, потянулась.

– Если это могли делать мои предки, смогу и я. Главное не нарушать правила. Да и лошади у меня нет.

Она вспомнила Ласточку, ее печальные глаза, глядящие с удаляющейся пристани. Прикусила губу, чтоб не заплакать. Невыносимо тосковала по Ласточке и Черлу. И… Валентину. Но лучше не думать об этом. Каким-то образом надо заставить себя не думать! Перехватило дыхание, она резко встряхнула головой. Ударила себя по щеке, что бы привести в чувство.

Солнце стояло высоко в небе. Мариголь вновь присела у дуба и огляделась, в поисках объекта для магических упражнений. Вокруг щебетали птицы, но они так стремительно перелетали с ветку на ветку, что долго удерживать их в поле зрения не удавалось. Девушка ждала.

Через пару минут послышался шорох и шумное сопение, и подвижное вытянутое рыльце вынырнуло из травы. Ежик, улыбнулась Мариголь. Мишаня говорил, здесь нет ни волков, ни оленей. Что ж, остается довольствоваться ежом.

Слегка прикрыв глаза, она сосредоточила взгляд на еже. Сначала усилием воли надо было собрать энергию своего тела в области солнечного сплетения. Она почувствовала легкое тепло в груди. Но вдруг тепло начало таять, исчезло. Пришлось все начать заново. Давай же, давай – мысленно приказывала себе Мариголь. Ее лоб покрылся капельками пота, она задрожала от усилий. Тепло так и не возвратилось.

Между тем, ежик, прошлепал мимо, успев схватить и с хрустом сжевать пару неповоротливых жуков. И довольный, скрылся в траве.

Мариголь разочарованно проводила его взглядом. Неужели… я бессильна? Машинально погладила себя по голове, успокаивая, будто маленького ребенка, не получившего вожделенного лакомства.

Ее внимание привлекла притаившаяся в траве лягушка. Время от времени она делала выпады, набрасываясь на дождевых червей. И передними лапками, заталкивала в рот извивающуюся жертву.

Ну… хоть лягушка, грустно подумала Мариголь. На этот раз тепло в груди стало ощутимей. Нарастая, завертелось пульсирующим горячим шаром. На мгновенье ей показалось, шар выжжет ее внутренности. Осторожно медленно продвинула огненный шар вверх, почувствовала, как раскаленным колючим маленьким солнцем он прокатился по позвонкам шейного столба. И когда ударил в голову, она чуть не потеряла сознание. На секунду у Мариголь потемнело в глазах, она сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоится и удержать проснувшуюся силу под контролем. Теперь она соединила энергию тела с сознанием. Огненный шар раскручивался внутри черепа все сильнее. Голова вибрировала, в ушах нарастал гул. Зрение затуманилось, она с трудом удерживала глазами расплывчатый контур лягушки. Казалось, еще немного и голова взорвется, разлетится на сотни кусков. Пора! – решила Мариголь и метнула шар в лягушку.

Ей показалось, тело ее кувырнулось в воздухе, растянулось, а потом мгновенно съежилось. Она оказалась в абсолютной тьме. Не ощущая ни рук, ни ног. Тело исчезло.

Что-то не так, в панике подумала Мариголь. Что-то пошло не так! Где ошибка? Как вернуть все назад?

Казалось, от нее осталось лишь сознание, бесплотное нечто, навеки замурованное во тьму. Она промахнулась. Попала ни туда. И вдруг вспомнила – так маги наказывали злых демонов, навсегда отправляя их в Мир Мглы. Голодные, слепые, они носились в черном пространстве, пожираемые собственным разумом. Варясь, корчась в своих страстях, мыслях, фантазиях и надеждах, они визжали в бессильной злобе, сходили с ума, моля о прощении, о небытии. Вечные узники Мира Мглы.

Глава 8

– Мне кажется… мой текст… охотится за мной.

Евгения сидела в кабинете своего психотерапевта, утонув в зеленом кресле. Запрокинув голову, она внимательно изучала желтоватый потолок, и непрестанно вертела в правой руке деревянный браслет. Жалюзи на окнах были опущены, погружая небольшой кабинет в мягкий приятный полумрак. Напротив, сцепив руки, на краешке стула примостилась Лена.

– Что ты имеешь в виду? – Лена убрала со лба длинную прядь.

– Снятся странные сны… будто буквы нападают на меня, – Евгения вздрогнула, заерзала в кресле, с силой откусила заусеницу на пальце.

– Нападают… – Лена прикрыла глаза, – знаешь, взаимоотношения автора со своим произведением могут быть весьма не простыми. Текст это порождение твоей фантазии, но будучи написанным, проявленным, он обретает собственную жизнь, силу, судьбу. И может влиять на твое душевное состояние, так же как и ты на него.

Лена откинулась на спинку стула, задумалась.

– Книги вообще влияют на людей. Энергия слов. Любой текст это сигнал, передающий информацию в пространство. Иногда идеи, заложенные в книгах, меняли судьбы миллионов людей, ход истории. Труды философов, революционеров, политиков яркие тому примеры.

– Я не занимаюсь политикой, – усмехнулась Евгения.

– О чем ты сейчас пишешь?

Евгения нахмурилась.

– Начала роман… это мой первый роман, давно мечтала взяться за что-то большое… и теперь застряла.

– О чем же текст?

Вжавшись в кресло, Евгения мотнула головой.

– Не могу говорить… не хочу… не сейчас, – вспомнила недавний сон, почувствовав омерзительный вкус раздавленных во рту букв.

– Хорошо… – Лена наклонила голову на бок, – а о чем был твой предыдущий текст? Не было неприятных ощущений?

– Это был рассказ о наших отношениях с Сашей… о непонимании друг друга.

– Кстати, как у тебя с Сашей?

– Знаешь… – нервно хохотнула – кажется, мы расстались. Уже три недели не общаемся. Совсем…

Лена подалась вперед, лицо ее напряглось, обозначив в уголках губ резкие складки. Тихо, осторожно, будто боясь спугнуть что-то, спросила:

– А чем окончился твой рассказ?

– Мы расстаемся… в конце.

Лена машинально переложила какие-то тетради на письменном столе. И застыла, вскинув брови.

– Женя, ты помнишь, – голос был мягким, почти ласковым, – как-то мы делали упражнение в группе – сказкотерапия. Каждый должен был придумать и написать свою сказку с главным героем в своем лице. Творчество связанно с подсознательными процессами, происходящими в нашей психике. И сочинение сказок, помогает проявить, увидеть заложенные жизненные сценарии, которые человек неосознанно реализует в течение всей жизни.

Она потерла пальцами виски, помолчала. Пытаясь поймать ускользающий взгляд Евгении, продолжила:

– Разбирая сказки, многие увидели параллели из своей жизни. Свои повторяющиеся ошибки, стереотипное поведение, приводящее к неудачам. И, – она оживилась, качнулась вперед, – вторым заданием было переписать свою сказку заново, так, чтобы конец был счастливым. Придав ей другой вектор, направленный на победу. Таким образом, на сознательном уровне мы можем менять наши негативные сценарии, на позитивные. Создавать новые мыслеобразы.

Евгения разглядывала желтоватый подтек на потолке.

– Твой жизненный сценарий направлен на поражение, на расставание с близкими людьми. Такое поведение было заложено в твоем детстве, в котором не было стабильности и происходили пугающие, непредвиденные события. Теперь ты живешь в постоянном ожидании катастрофы. Но самое неприятное в этом, – Лена понизила голос, – ты сама неосознанно реализуешь свой сценарий катастрофы, используя любые методы для достижения цели.

– Я знаю все это, – Евгения устало вздохнула, – знаю… но ничего не могу поделать… будто у меня нет выбора… и кто-то все решает за меня. Управляет моими поступками.

– Это всего лишь игры подсознания. Да, очень сложно преодолеть усвоенную модель поведения. Но мы в состоянии осознанно менять свою жизнь.

Она помяла свои тонкие пальцы, опять высоко вскинула брови.

– Начни с того, что перепиши рассказ о Саше. Ты ведь сама уже в тексте программировала ваше расставание. И текст начал влиять на реальность, на твои поступки. В этом нет никакой мистики, просто наши мыслеобразы формируют наше будущее. Перепиши рассказ. Например, так, пройдя кризис, вы обретаете взаимопонимание и остаетесь вместе.

– Нет, – Евгения мотнула головой, – тогда не будет трагедии… и…

– А тебе нужна трагедия! – перебила Лена, – но перестань же путать жизнь с творчеством!

– И я не хочу писать рассказы в стиле «а потом они жили долго и счастливо»! Это наивно, пошло, дешево. Чтиво для домохозяек. – Евгения успокоила сбившееся дыхание, – Вся великая литература построена на трагедии. Читателя интересует драма. А не сладкий сироп.

Наступило долгое молчание.

Вцепившись в мягкие подлокотники кресла, Евгения пыталась унять дрожь. Лена, сжав губы, напряженно рассматривала свои изящные руки, крутила кольцо на пальце, то поднимая, то опуская брови.

– Я не могу переписать, – шепнула Евгения, и почему-то оглянулась по сторонам, – рассказ уже напечатан в журнале. Это законченная форма.

Лена сняла, опять надела кольцо на палец. Вздохнула.

– Да, ты права насчет большой литературы. Но… речь сейчас о тебе. Очень хочется тебе помочь, – зеленоватые глаза стали теплыми, казалось, излучали свет, – меня беспокоит твое состояние. Писатель, это своего рода демиург, изменяющий реальность. Скажи, о чем твой роман? Что ты еще нафантазировала? Это может быть… опасным для тебя…

Евгения закрыла лицо руками. Через силу произнесла:

– Это уже не об отношениях с Сашей… и не беспокойся, не о моем гипотетическом самоубийстве… просто… мои фантазии… мои внутренние тяжелые состояния, которые я облекла в форму слов… выплеснула… это, своего рода, аллегория…

Она сильнее прижала ладони к лицу, крепко зажмурила глаза. Но это не помогло, перед внутренним взором ожили пугающие картины ее романа, они затопили ее сознание, звенели, пульсировали в голове.

– Я уничтожу тебя… уничтожу – прошипела сквозь сомкнутые зубы.

Глава 9

И вдруг Мариголь почувствовала сильный толчок. Казалось, она вновь обрела тело. Но что-то странное случилось с ее зрением, она видела только ближние предметы, остальные расплывались в дымке. Лес вокруг изменился. Вместо деревьев ее окружали густо растущие высокие ярко-зеленые плоские стволы. Послышался шум. Заросли разошлись, и на Мариголь уставилась морда чудовища, покрытая подвижными светло-коричневыми пластинами, усеянными острыми шипами. Подвижные челюсти, выпуклые желтые глаза, без зрачков. На лбу шевелились длинные рога. Существо оглушительно закричало.

Неужели я вновь проскользнула в какой-то неведомый мир? – в панике подумала Мариголь, пятясь от странного существа. И почувствовала, что ее живот волочится по земле, а вместо рук увидела странные короткие зеленоватые пальцы, обтянутые тонкой влажной кожей.

Получилось! – мысленно закричала Мариголь и затряслась от радости водянистым лягушечьим тельцем. Теперь она ясно видела – неведомые деревья были простой травой, а чудовище оказалось кузнечиком. Мир снова был узнаваем, правда, несколько экзотичен.

Кузнечик скакнул прочь, а Мариголь неловко развернувшись, заметила свое тело, прислоненное к стволу дуба. Ей стало не по себе. Она допрыгала до тела и зачем-то грустно уткнулась холодным рыльцем в большой палец левой ноги. Палец источал приятное тепло. Она заметила, как ее тело чуть заметно дышит – приподнималась и опускалась грудь. Лицо было спокойно, безмятежно. Лучи солнца играли на вьющихся рыжих волосах. Мариголь с трудом могла поверить, что сейчас ее тело всего лишь кукла из плоти и крови, абсолютно безмозглое существо не способное ни двигаться, ни мыслить.

Она радостно попрыгала вокруг дуба, привыкая к новым ощущениям, с наслаждением разминая лягушачьи лапки. Хотела схватить проползающего мимо жучка, но передумала. И замерла в задумчивости.

Как то не солидно, – досадовала баронесса, – предки мои оборачивались в волков, оленей, орлов… а я… лягушонок! Все ни как у людей… С другой стороны, начинать надо с малого, да и где в этих лесах отыщешь полноценного зверя…

Вдруг послышался громкий топот и шумное сопение. Эти звуки были усилены в десятки раз, но она узнала их. Ее лягушачье тельце затряслось от страха. Вынырнув из высокой травы, прямо на нее, чуть приоткрыв пасть усыпанную мелкими ровными зубами, надвигался еж.

Такое развитие событий, отчего то совсем не приходило ей в голову, когда она решила превратиться в лягушку. Оказывается, для безобидной амфибии лес был полон смертельной опасности. Она вспомнила о птицах, которые тоже не прочь были полакомиться ее нежной плотью и стремительно прыгнула.

В памяти замелькали знания, вычитанные из книг. Чтобы оказаться вновь в человеческом теле, надо было сконцентрироваться на его голове и метнуть энергию обратно. Если животное погибает, это означает конец для человеческого тела.

Мариголь судорожно заметалась, прыгая в разные стороны, пытаясь уйти от погони. Сзади настигал топот. Необходимо было обогнуть дуб, что бы увидеть свою голову. Обогнуть дуб! Еж гнал ее совсем в другую сторону. Даже если она достигнет нужного места, останется ли у нее время, что бы сосредоточиться? Казалось, от страха она теряла последние силы. Задние длинные ноги заплетались и не слушались. Она больно напоролась нежным брюшком на острый сук и жалобно квакнула. Погибнуть лягушкой… быть съеденной ежом… это слишком! Маленькое сердечко бешено колотилось в лягушачьей груди.

Баронесса сделала несколько огромных отчаянных прыжков, пролетев прямо под носом у ежа и, наконец, обогнула дуб. Она смотрела на свое спящее лицо, пытаясь почувствовать энергию. Но не ощущала ничего, кроме колотящегося сердца и мелкой дрожи желеобразного тельца. Услышала позади хруст, это еж напал на жука и сейчас перемалывал жесткий хитон острыми зубами. Она заставила себя сосредоточиться. Внутри затеплилась еле уловимая энергия. Между тем, хруст прекратился, снова послышался топот. Стараясь не обращать внимание на приближающегося врага, она бережно поднимала горячий шарик из груди вверх. Топот и сопение уже оглушали. В метре появилась голова ежа, к его нижней губе прилипло коричневое крылышко только что съеденного насекомого. Приоткрыв рот, он облизнул длинным розовым языком черный нос. В этот момент в голове Мариголь, набирая силу, начал пульсировать раскаленный шарик. Еж уже навис над ней, гремя иглами, и широко разинул пасть. Не было времени думать, готова ли она. Из последних сил метнула сознание прочь.

Послышался отвратительный хруст, челюсти ежа расплющили голову несчастной амфибии. Девушка дрожа, открыла глаза, с облегчением понимая, что хруст она слышит уже со стороны, находясь в своем теле. Шевельнула затекшей ногой. И ежик, подпрыгнув от неожиданности, бросив недоеденное, еще дергающееся тельце, сопя, скрылся в кустарнике.

– Что же это такое… – прошептала дрожащими губами, – первый опыт и чуть не погибла.

Она еще посидела какое-то время, приходя в себя, поглаживая рукой шершавую кору дуба. В кроне щебетали птицы. Опираясь о ствол, с трудом поднялась. Наклонилась к растерзанному трупику лягушки. Головы не было, из надорванного брюшка вывалились бледно-желтые внутренности.

– Прости… я не хотела, – Мариголь бережно прикрыла останки большим листом лопуха, и прошептала слова, которые говорили в ее мире над павшими животными, – плыви туда, где твои луга, плыви туда, где твои леса. Там обретешь навек ты покой и волю.

Она устало плелась по тропинке. Было жаль ни в чем не повинную лягушку. Мариголь знала, когда сознание человека находится в теле животного, мозг животного засыпает. А когда разум человека покидает животное, оно просыпается и живет дальше.

– Я оказалась убийцей, – корила она себя, – у меня нет наставника… до всего приходится доходить самой. Но совершить такую оплошность… не предугадать таких последствий…

Подавленная, разбитая, с красными заплаканными глазами, она, наконец, возвратилась к землянке.

– Да на тебе лица нет! – охнула Люсек, мешая густое пахучее варево в котелке, – где пропадала, что стряслось?

«Была чуть не съедена ежом!» – хотелось брякнуть Мариголь. Но пожав плечами, сославшись на усталость, прошла в земляной домик и свернулась калачиком в дальнем углу.

Нужно было многое обдумать. Стоит ли продолжать опыты? Какую ошибку она совершила, оказавшись замурованной в Мире Мглы? Хорошо, ее вышвырнули оттуда, очевидно опознав чужака. Но… в другой раз могут не отпустить.

Глава 10

Евгения тряслась в электричке, созерцая проносящийся пейзаж за мутным окном. Сентябрь сбрызнул золотом листву деревьев. Тяжелые низкие облака, будто сонные мухи, медленно ползли, задевая брюхом горизонт, словно желая припасть к земле. Она ехала на дачу, желая скрыться от города, впитать последние ускользающие остатки тепла. Побыть одной, в конце концов. В рюкзаке лежал ноутбук. На свежем воздухе в тишине и покое, она надеялась продолжить работу над романом. Главное – не думать о Саше. Они оба молчали, казалось, отделенные друга от друга сотнями световых лет.

Пусть все течет, как течет, думала Евгения, и тут же досадливо морщилась – если он решил прекратить отношения, или нашел другую, мог бы поставить меня в известность. Но злости не было. Лишь усталость. Отношения выпотрошили ее. Через месяц, другой, возможно, они встретятся. Она увидит совершенно чужого человека, и ничего не дрогнет внутри, ничего.

И лишь спустя какое-то время зашевелятся кусочки – осколки нежности, воспоминаний… как после каждого ушедшего, некогда любимого человека. Обречена жить с этим всю жизнь.

Она уже подумывала начать новые отношения, выбрать кого-нибудь на сайте знакомств. Перетасовать содержание виртуального сундучка с тысячей заводных балаганных человечков, найдя того, которому можно прошептать это волшебное, сводящее с ума слово: «Единственный!» Но прошло слишком мало времени, – Саша жил у нее в голове, бродил внутри черепа, бормотал что-то невнятное. Иногда она вела с ним длинные мысленные диалоги. Скоро он отползет в сторону, свернется калачиком в свободном уголке ее памяти, его образ начнет тускнеть, меркнуть… Главное не смотреть фотографии в ноутбуке, не читать его письма, не слушать музыку, которую они слушали вместе. Не вызывать призраков. Тогда ампутация пройдет успешно.

А сколько она протянет со своей новой любовью, если таковая случиться? Год, два? А потом наблюдать, – в который раз! – охлаждение чувств, непонимание, слышать упреки, чуять крадущийся холодок. И, наконец, с удивлением обнаружить – человек, который казалось, разделял твои вкусы, взгляды, бережно нес твое сердце в ладонях, и, отражаясь в твоих глазах, с восторгом растворялся в глубинах твоего существа, вдруг аккуратно снимает маску – закончился карнавал – и предстает в своем подлинном незнакомом отталкивающем облике. Чужак.

Пусть так, думала Евгения, но за этот желанный мираж, пьянящий дурман, сладкий морок, за недолговечную иллюзию единения с другим человеческим существом, она готова платить такую цену. Пусть так.

Дача встретила запахом прелой листвы, яблоками под ногами, сонным жужжанием насекомых, чующих скорые холода. Нетопленный дом дохнул сыростью склепа. И тишиной.

Включила в комнате масляный обогреватель, обошла небольшой участок. Из цветов еще стойко держались золотые шары и астры.

День был теплый, она поставила шезлонг под старую яблоню, склонившую ветви над покосившимся крыльцом и включила ноутбук. Со смешанным чувством страха и любопытства открыла роман. Перечитала последние страницы.

Пробежалась пальцами по клавиатуре. Стерла. Опять не то! Все не то! Не так она чувствует, не так представляет. Евгения досадливо поморщилась. День клонился к вечеру. Ветер утих. Помаргивая, она напряженно вглядывалась в строки. Ее сморил свежий воздух, и не заметно для себя, она задремала.

Ей снилась она сидит перед монитором и вдохновенно печатает, мысли теснятся в голове, бурлят, щедрым потоком изливаясь на светящийся лист. Она будто гончая взяла след и теперь не отпустит, не свернет. Один лист сменяет другой, роман растет, пухнет, дышит…

Вздрогнула от звука упавшего на крышу яблока. Проснулась. Дачу окутали сумерки. Монитор ноутбука погас, перейдя в спящий режим. Поежилась от вечернего холода.

– Всего лишь сон… – захлопнула ноут.

На домик опустилась ночь. Она заварила крепкий чай, и сидя на веранде, под желтым старым абажуром, наблюдала, как с другой стороны стекла бьются мотыльки, стараясь преодолеть невидимую преграду, оставляя на стекле следы разноцветной пыльцы, осыпающейся с усталых крылышек. Освященная мягким желтым светом веранда, казалась крошечным корабликом, среди темных волн бесконечной, погруженной во мрак, вселенной. Вспомнила, как летом за этим столом они с Сашей давили красную смородину, мешая ее с сахаром. Их руки были по локоть забрызганы рубиновым соком, на лицах играли солнечные блики. Они смеялись. Было легко, тепло, нежно. Было.

Услышала далекий гул самолета. Захотелось отправиться вслед за звуком, улететь от усталости, скрыться от любви, умирающей в судорогах, – не видеть, не чувствовать, не знать… отвязаться от строптивого романа и ощущения творческого бессилия. Казалось, звук уведет ее в страну, где нет потерь, боли и разочарований…