Вурдалакам нет места в раю бесплатное чтение

13 вересня лета 6248 от сотворения мира

Деревня Грязная Хмарь видела седьмой сон, когда староста Воропай вскарабкался на скамью и потянулся к потолку, где на поперечной балке-матице покачивалось обезображенное тело старого колдуна Дедослава. Руки кудесника были связаны за спиной и неестественно вывернуты из суставов. Огонь опалил густую бороду, отчего в ней появились пепельные проплешины. Стоптанные сапоги валялись в углу, голые пятки почернели от огня, разведенного на полу. На груди безумно оскалилась отрезанная голова козла, болтающаяся на вытянутых жилах, и на выпавшем языке, будто в издевку, прилипла щербатая серебряная копейка. И всюду кровь, боги родимые, сколько крови! Не поймешь – где звериная, где человечья.

Староста поморщился и заставил себя прикоснуться к висящему телу. Оно покачнуло обгорелыми пятками, потолочная матица скрипнула, натянутая веревка запела, как тетива. Воропай едва не дал деру от отвращения и страха. Ей-же ей, вот спрыгну с этой дурацкой скамьи и сбегу к себе в избу, где уютно и прибрано – кто заметит?

Но нельзя! Быть старостой – не одни льготы. Это еще и обязанность отдуваться за всю деревню, что бы в ней ни случилось. Люди должны чувствовать, кто их вожак. Воропай отвернулся, поджал губы, и, зажмурив глаза, принялся резать веревку.

Тело с глухим стуком обрушилось на пол. Копейка выкатилась из пасти козла и зазвенела на обгоревших половицах. Взметнулась зола в самодельном костре, так не к месту разведенного прямо посреди горницы. В нос ударил запах горелой конопли, хорошо знакомый Воропаю – из конопляного волокна была выткана и его рубаха, и порты, и грубая вотола, наброшенная на плечи и перетянутая тертой пенькой.

«Долг исполнен! – с облегчением подумал староста. – Теперь можно звать воеводу. Пусть он занимается этим злодейством. А я пальцем больше не трону этого темного колдовства. Ясно же, что волхва не просто убили, а казнили ради какого-то бесовского обряда. Может, бес до сих пор прячется где-то в подвале или на чердаке…»

Эта мысль так напугала его, что он соскочил со скамьи и со всех ног припустил на улицу. Утренняя заря едва занималась, деревенские жители только-только просыпались, зевали и протирали глаза, и лишь пастухи да гуляки провожали тревожными взглядами старосту, несущегося сломя голову к Сторожевой башне.

Багровый край солнечного колеса едва успел выкатиться на небосвод, а вся волость Гремячего дола уже трещала от слухов. Весть облетела окрестности со скоростью ветра: убит Дедослав Шиворонец, последний из рода великих волхвов, в незапамятные времена служивших Ушедшим богам. И не просто убит, а злодейски казнен то ли бесом, то ли какой другой нечистой силой, что кишмя кишит в Диком лесу.

Грязная Хмарь превратилась в растревоженный улей. Мужики и бабы пугливо выглядывали из-за заборов и перекликались: «Не видно ли вурдалака? Он ведь мстить явится, нечестивец поганый!»

В избу старого ведуна набилось столько народу, что боярину Видославу Рославичу, присланному в Гремячий дол на воеводство, пришлось самолично выталкивать непрошенных зевак. Обливаясь по́том и размахивая длинными рукавами ферязи, боярин вопил:

– А ну, вон отсюда! Куда прете? Не трогайте место убийства, дайте собрать улики. Нежата, выпроваживай всех, кто не у дела. Кыш отсюда, кому я сказал!

Пожилой воин Нежата, еле продравший спросонья глаза, огрызнулся:

– Ты, боярин, мне не указывай! Не ты мне господин.

Видослав Рославич беспомощно взглянул на князя Всеволода, затертого в угол. Князь стоял, скрестив руки на груди, и хмуро взирал на кипящую вокруг него суету. Алое корзно на его плечах смялось, пушистый мех соболей с нижнего краю перепачкался в пролитой крови, отчего начал сливаться с дорогой тканью-багряницей. Короткая русая бородка и свисающие усы задрались вверх, как будто ему не хотелось видеть грешную землю. Синие глаза потемнели, как небо перед грозой.

– Нежата, не время пререкаться. Делай, что говорят! – велел он.

Пожилой вояка стремглав кинулся исполнять поручение. Под его напором праздный народец принялся вылетать в двери, как пробка из бочки с перебродившим квасом.

– Кому мог встать поперек горла старый колдун? – сумрачно спросил князь.

– Этот был не простым колдуном, – услужливо подсказал боярин. – Дедослав Шиворонец – последний из рода волхвов. Они не подчинялись властям и не платили дани. Продолжалось это безобразие до времени твоего братца, Изяслава Ростиславича. Тот беспорядка не потерпел, городок крамольников взял на щит, кудесников и их слуг разогнал по лесам. А последний великий волхв вишь где спрятался – у черта на куличках. Грязная Хмарь – почитай, самый край света. Дальше – один Шернский лес, а за лесом – нечистая сила. Люди там не живут. Тут человечьему миру предел.

Князь недовольно нахмурился, услышав про старшего брата, с которым прежде был не в ладах.

– Про Изяслава Ростиславича что теперь вспоминать? Его уж два-девять лет нет в живых, – бросил он раздраженно.

– Его-то нет, да обиды прежние никуда не делись, – возразил еще настойчивей воевода. – Изяслав-князь приказал весь род волхвов извести под корень. У Дедослава всех сыновей убили, а иные пропали без вести. Он один и остался. Не иначе, чудо уберегло.

– И что, никакой родни у него больше нет?

– Никого. Разве что суеверные бабы болтают, будто у сына его, Тихомира, родился ни человек, ни зверь, а сущий оборотень-вурдалак. То в людском виде покажется, то в волчьем. Да только кто верит бабским россказням?

– Ты, Видоша, зубы князю не заговаривай! – раздраженно бросил пожилой воин. – Никакие не россказни это. Всё сущая правда. Вон, хоть у старосты спроси. Он тут с рожденья живет, все знает.

Воропай поспешно стянул с головы облезлую шапку и низко поклонился князю. Всеволод посмотрел свысока на селянина, недовольно мотнул бородой и спросил:

– Выходит, тот вурдалак колдуну внуком приходится?

– Истинно так, господарь, – затараторил селянин. – Прежде звали его Гориславом, а теперь кличут Горелым Хвостом. В Диком лесу живет, к людскому жилью носа не кажет.

– А что, Хвост этот, сильно злой? – полюбопытствовал князь.

– Злой, батюшка, ужас как злой, – еще ниже склонился староста. – Мужики говорят: обязательно явится мстить. Всех волчьими своими зубами на клочья порвет, как порвал уже прежнего барина годом назад.

– Что за барин? – поднял князь русую бровь.

Староста понял, что сболтнул лишнего, и виновато взглянул на воеводу. Видослав тут же принял князя под локоток, отвел его в сторону и, отводя взгляд, запел:

– Сельцом этим раньше володел сын боярский Злоба Кривая Шапка…

– Что, так и звали его? – переспросил князь.

– Так и звали, – заверил боярин. – Год назад нашли его тело на Девичьем поле, все сильно изодранное, будто волчьим клыком. Только волки из леса к жилью не суются – боятся охоты. А про вурдалака сказывают, будто он ничего не боится.

– Верно-верно, приходит в село, будто странник, – встрял в господский разговор Воропай. – Людей сторонится – привык к лесной жизни, совсем одичал. Лицо прячет под клобуком. Разговаривает – будто рычит. Из-под губы торчит пара клыков – желтых и слюнявых, как у бешеного пса. Глаз зеленый, мутный, недобрый. Как взглянет – так оторопь берет. Волосы жесткие, черные, что твоя шкура. На боку – меч Душебор, который покойный колдун достал из могилы на Змеиной горе. И шерсть у него везде – на загривке, лодыжках и даже ушах, только он ее не показывает.

– Если не показывает, то как ты узнал? – с сомнением спросил князь.

– Так он местный, родился тут. Мы его мальцом помним, – заверил староста. – До десяти лет бегал среди ребятишек, ничем особенным не отличался. А после твой братец, Изяслав Ростиславич, прислал слуг извести род Шиворонца. Они на нашего колдуна ополчились и семейку его перерезали. Только дед с внуком и уцелели. Дедослав обернул мальца волком и отправил жить в лес – мол, там нечисть, туда люди не сунутся. С тех пор так и живет зверем. Кроме деда, никого у него не осталось. А теперь вот и вовсе один-одинешенек. Боюсь, нападет на него кручина. Как начнет лютовать да буянить – не уймешь. Он от людей-то отвык, жалеть никого не станет.

– Да, вурдалак придет мстить, и месть его будет жестокой, – согласился с Воропаем Нежата.

– Будет вам каркать! – прервал их воевода. – Раскудахтались, словно куры. Мы нечисти не страшимся.

– Горихвост, видишь ли, не совсем нечисть, – возразил Воропай. – Это живая тварь с душой и теплой кровью.

– Что нашли-то? – перешел к делу Всеволод.

– По всему видать, бесовский обряд, – доложил Нежата, радуясь, что может показать князю грамотность в сыскном ремесле. – Уголья еще не остыли, да и дым выветриться не успел. Выходит, дело было за два-три часа до восхода, то есть после трех ночи. Покойного оглушили сзади чем-то тяжелым, вроде молота или тупой стороны топора. После связали руки за спиной вот этим вот пояском и вздернули на матице, как на дыбе. Руки у него, вишь, из суставов повывернулись – ох и хрусту ж, я чаю, тут было, и воплей! На дыбе всегда так, – с видом знатока пояснил он. – Дальше злодей развел под ногами костер и принялся жечь ему пятки. Судя по иссеченной спине, охаживал шалыгой со свинцовыми шариками в языках – один такой выскочил и меж половиц закатился. После взял пучок розог, поджег и огнем тыкал в брюхо. Затем зарезал козла, пустил кровь, вытянул жилы и повесил отрезанную голову бедняге на грудь. Бросил в пасть козлу серебряную копейку – наверное, чтобы откупиться от бесов. А дальше – сам не пойму, что тут было. Конопляное семя рассыпано по полу – видать, злодей жег его и пускал в горницу дым. Стало быть, жертву окуривал.

– Для чего? – удивился князь.

– Не серчай, господине, ума не приложу, – повинился Нежата. – Может, бес ради забавы потребовал?

– Без беса не обошлось! – вынырнула из-за спины старосты его жена Духаня, которой давно уже не терпелось вставить словечко. – Дедослав-волхв, царство ему небесное, хранил у себя черную книгу – большую такую, тяжелую, в деревянном окладе с позолотой и драгоценными каменьями. Ему Лесной Царь, всякой нечисти повелитель, на сбережение дал. Мы всю избу перерыли – нет больше книги. Забрал ее лиходей. А в книге – колдовские письмена. Как вызывать нечистых духов из преисподней. Как напускать на селян лихорадки и мор. Наконец, как разбудить змея, что дремлет под Дышучей горой…

– Бес его и прикончил, – поддакнул жене Воропай. – Небось, волхв сам его и позвал. А нечистые духи – они такие. Не хватит сил совладать с ними – они на тебя первого и набросятся, и тогда уж пощады не жди.

– Нет, тут не бес погулял, – задумчиво возразил Нежата. – Нечистый не смог бы молота удержать. Тут чья-то рука нужна, с твердой костью.

Тут уже воевода Видоша не выдержал, широко развел ладони в стороны и от души расхохотался.

– Полно, княже, – заговорил он, отсмеявшись. – Ты же вырос на западе, в просвещенных краях. Верят ли там в этакие небылицы?

– Там-то верят, – задумчиво вымолвил князь. – И не такое доводилось услышать.

– Наши вятичи тебе с три короба наплетут. Кстати, предка помершего колдуна так и звали: Плетун. Тот еще был завирала. Вятичи все такие, тебе ли не знать?

Внезапно уличные псы разразились неистовым лаем.

– Видно, что-то почуяли! – поднял палец к потолку Воропай.

Вслед за псами заголосили бабы. Разревелся испуганный ребенок, послышались топот и беготня.

– Вурдалак! – истошно взвыла старостиха Духаня. – Его только что видели! Через околицу перескочил.

Князь прильнул к узкому волоковому оконцу, пытаясь разглядеть, что происходит на дворе. Видоша, забыв о приличиях, навалился ему на плечи и попытался пролезть вперед. Нежата запрыгал у них за спинами – ему тоже не терпелось увидеть все своими глазами.

В этот миг сквозь поредевшую толпу протолкался незнакомец в распахнутом черном кафтане, из-под которого виднелась замызганная косоворотка, перетянутая поясом из дубленой кожи. На поясе болтался увесистый кошель, но внимание привлекал не он, а короткий меч в ножнах, рукоять которого украшал темно-зеленый самоцвет. Лицо незнакомца пряталось под глубоким капюшоном, опущенным так низко, что выглядывала одна короткая черная борода, больше похожая на двухнедельную щетину. Острый конец капюшона колыхался над головами людей, как парус над морскими волнами, да и фигура самого незнакомца походила на тощую жердь, с которой свисают чужие обноски.

Пришелец склонился над телом убитого и бережно сложил безжизненные ладони на залитой кровью груди. Голову козла он отбросил в сторону, при этом щербатая серебряная копейка звякнула и покатилась по половице. Незнакомец прихлопнул ее ладонью, поднял к темной дыре капюшона и втянул воздух ноздрями. Затем он смел несколько горстей конопли, рассыпанной вокруг кострища, и отправил их в суму, перекинутую через плечо.

– Эй, ты кто такой? Откуда будешь? – недовольно окликнул его Воропай.

Чужак сверкнул из-под капюшона недобрым глазом, распрямился, как тетива после выстрела, и быстро направился к выходу.

– Стой! Ребята, держи его! – завопил Воропай деревенским.

Печник Жихарь и бортник Пятуня, которых не смог вытолкать даже Нежата, схватили пришельца за руки и не позволили перешагнуть через порог. С его головы сдернули капюшон и развернули лицом к окну. На князя угрюмо глянули два зеленых глаза, горящих адским огнем. Незнакомец злобно ощерился, и из-под нижней губы его выпростались два желтых клыка, с которых сорвалась капля липкой слюны.

– Горихвост! Вот принесла нелегкая! – выдохнул староста.

Духаня спряталась за спину мужа и глухо завыла. Пришелец взмахнул крючковатыми лапами, и Жихарь с Пятуней столкнулись, звонко ударившись головами. На миг они потеряли хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы оборотень вырвался и полез в узкую дверь.

– Не дайте ему уйти! – первым пришел в себя князь.

Воевода отшатнулся и закрыл лицо ладонями. Нежата бросился к выходу, дернул противника за кафтан и силой втащил обратно в горницу. Чужак зарычал от ярости, скинул с плеча суму и выудил из нее волчью шкуру. Звякнула копейка, выпавшая на пол из складок. Пушистый мех заиграл переливами в отсветах узких окошек. Оборотень набросил шкуру на плечи, ловко подскочил и прямо в воздухе совершил кувырок через голову. Миг – и изумленный князь увидел перед собой черного волка, что стоит на четырех лапах и помахивает хвостом, угрожающе щерясь и пуская слюну из клыкастой пасти.

– Пустите его, не то худо будет! – заверещал Воропай.

Ошеломленный Нежата не мог поверить глазам. Он так и застыл рядом с дверным проемом, таращась на зверя. А тот, словно издеваясь над изумленными людьми, развернулся, насмешливо помахал хвостом и неторопливо затрусил мимо стража на крыльцо.

Прошло не меньше минуты, прежде чем присутствующие пришли в себя. Воропай отдышался и тяжело произнес:

– Его нельзя трогать, когда он в волчьей шкуре. Человеком-то он еще ничего, а как обернется – зверь зверем становится.

Нежата не находил себе места: он переживал, что дал слабину и упустил беглеца.

– Может, погоню послать, Всеволод Ростиславич? – робко спросил он, едва смея поднять на князя глаза.

– Только не в одиночку, – откликнулся Всеволод. – Полоши село. С этим зверем не управиться иначе, как целым миром.

Глава 1. Вурдалак

Волк-оборотень остановился посреди двора, показал зубы и грозно зарычал. Деревенские мужики завопили и бросились удирать. Глупая псина на цепи поджала хвост, забилась в конуру и прикрыла нос лапами. Горихвост довольно оглядел свою лоснящуюся шерсть и неторопливо выбежал в распахнутые ворота.

Кажется, вурдалаку в деревне были не рады. Едва завидев его, редкие прохожие сигали в ближайшие ворота и тут же запирали их на засовы. Испуганные бабы хватали на руки детей и истошно вопили.

«И чего они меня так боятся? – подумалось Горихвосту. – Я ведь еще никого не тронул…»

Сзади послышались топот и крики – застигнутые врасплох мужики опомнились и бросились в погоню. Но черный волк считал ниже своего достоинства оборачиваться на это беспомощное мужичье. Тем не менее он все же ускорил шаг и перешел на рысцу. Однако это сыграло с ним злую шутку: едва выбежав на главную площадь села, известную под названием Утоптыш, он поскользнулся на грязной кочке и с лету въехал носом в вязкую мутную жижу, переходящую в стоячее болотце.

Липкий холод окутал его лоснящуюся шкуру. Горихвост высунул голову из трясины, затянутой зеленеющей ряской, и принялся тяжело дышать и отплевываться.

«Вот тебе и на! – сказал он себе самому. – Поганая лужа! Как я мог про нее забыть?»

Горихвост помнил эти места, по которым любил бегать с такими же малолетними сорванцами в прежние времена, когда были живы мать и отец. Вон там, через площадь, двор зажиточного кулака Воропая, с сыновьями которого он когда-то дрался до первого синяка. За высоким тыном из отесанных бревен с острыми верхушками слышатся голоса баб и плач младенцев – видать, его детские приятели оженились и нарожали потомства. Справа, к востоку – господская усадьба, где недавно поселился князь, невесть как оказавшийся в этом забытом богами краю. Слева, к западу – Ветхое капище, на котором когда-то волхвы приносили жертвы, пока люди не начали забывать, кому они всем обязаны.

И, конечно же, в самой середке села, недаром прозванного Грязной Хмарью – Поганая лужа, стоячее болотце, не просыхающее даже в разгар летней жары. Судя по гнилостной вони, отбивающей любые запахи, ее используют, как помойку. Остатки скисшей капусты, рваное тряпье и даже утопленные котята – все плавает в зеленовато-коричневой жиже, к которой и прикоснуться противно, не то, что залезть в нее целиком.

Горихост поспешил выбраться на сушу и самозабвенно встряхнулся, сбрасывая с пушистой шкуры ошметки помоев. И тут же получил по хребту нехилый удар жесткой палкой – кажись, даже железной. Он рыкнул от неожиданности и припал брюхом к земле, и сразу же на него обрушился целый град пинков и затрещин, а на шею скользнула веревочная петля, сплетенная из прочнейшей пеньки.

Едва увернувшись, он вырвался, и еще не разобравшись, что происходит, цапнул зубами подвернувшуюся ногу в стоптанном лапте и онучах. Болезненный вопль и матерный лай подтвердили, что он не растерял волчьей хватки.

– Пятуня, он схватил меня за ногу! Щас до смерти загрызет! – заныл хриплый голос.

Тяжелая туша деревенского печника свалилась в грязь и принялась извиваться, взметая коричневато-зеленые волны. Блестящая лысина в обрамлении черных с проседью прядей сверкнула под солнцем, едва пробившимся сквозь осенние тучи. Железная кочерга выскользнула из толстой ладони и звякнула о камень. Противник поднялся на карачки и прямо на четвереньках принялся уползать, проявляя при этом сноровку, неожиданную для его пухлых телес. Однако Горихвост не собирался отпускать его просто так: он впился клыками в толстую икру, стянутую онучей и лыковыми оборами, и потащил ее к себе.

– Держись, Жихарь! – завопил второй голос, скрипучий и тонкий.

Кто-то схватил вурдалака за хвост и дернул так рьяно, что шерсть встала дыбом.

А вот это уже оскорбление. Когда бьют – это еще понятно. В деревнях всех бьют, такие тут распорядки. Но чтоб за хвост дергать? Этого ни один уважающий себя волчище не стерпит.

Горихвост выпустил прокушенную икру Жихаря и нырнул в сторону бортника Пятуни, привычно орудующего пеньковой веревкой. Цап! – и на длинной хваталке этого чучела остались рваные отметины его клыков. Резкий, пружинистый старт задних лап, ловкий бросок на плечи противнику, веселые обнимашки передними лапами, добрый оскал и слюнявый фонтан ему в рожу – и высокая, длинная фигура Пятуни опрокинута навзничь, как жердь с пугалом в скошенном поле.

– Жихарь, прощай! Мне конец! – запричитал бортник, прижатый к земле мощными лапами волка.

Однако печник даже не отозвался. Он удирал со всех ног, забыв о размотанной онуче и рваной ране на икре.

Горихвост распростер Пятуню в грязи, для острастки порычал ему в лицо, втихаря посмеялся над тем, как тот морщится и пытается отвернуться, и обдал его вонючей слюной. Что, не нравится? А волков за хвост дергать – это в каком уставе прописано?

– Кончай меня поскорее! Не мучай, нечистая сила! – тоненьким голоском выл Пятуня. – Тело ты можешь задрать, но души моей не возьмешь. Она улетит к богам прямо в рай. Потому что каждый, кого кончит нечистая сила, попадает туда прямиком, и ему искупаются любые грехи!

– Не надейся! – прорычал Горихвост. – Твою душу поймает злой бес, и утащит ее прямо в пекло. Потому что таким дурням как ты в раю делать нечего. Боги прокляли этот мир. Прокляли и уплыли. Надеяться не на что!

Волчья глотка не слишком-то удобна для человеческой речи, а ярость и пыл борьбы делали звуки, вылетающие из вурдалаковой пасти, похожими скорее на рык. Однако Пятуня их разобрал – это чувствовалось по тому, как он зажмурил глаза и вжался затылком в грязь.

– Говори, кто убил деда? – рыкнул Горихвост.

– Откуда мне знать? – извиваясь ужом, взвизгнул бортник. – Это случилось посередь ночи. Никто ничего не видал.

– И что, никто ничего не слышал? Не было криков, мольбы, зовов помощи?

– Псы заливались от лая и все заглушали. Но я думал – это их растревожил призрак.

– Что за призрак?

– Дух прежнего барина, Кривой Шапки Злобы, который бродит неупокоенным по своим бывшим владениям и ищет ту тварь, что его растерзала, – злорадно излил из себя Пятуня.

Он отважился раскрыть глаза и с вызовом пялился на Горихвоста:

– Помяни мое слово – он придет за тобой! Что ощерился? Думаешь, дух простит, что ты его затерзал?

– Что ты порешь, кого я терзал? – изумился Горихвост и отпрянул назад, давая Пятуне возможность чуть-чуть приподняться. – Я деревенских не трогаю, таков уговор.

– Вот ты ему, Кривошапу, и расскажи, – с еще большим злорадством захохотал бортник. – Все знают, что о прошлом году ты порвал его на ошметки. Разбросал куски мяса и кости по Девичьему полю – их нашли со следами клыков. А сельцо наше прикупил этот блохастый Видоша, с тех пор все беды и начались.

– Вот так новость… – удивленный Горихвост до того ослабил хватку, что Пятуня поднялся на ноги, но не сбежал, как можно было ожидать, а принялся обличать и совестить волка:

– И отпираться не думай, вранью твоему никто не поверит! – истово вещал он, размахивая длинными руками, на которых болтались слишком широкие для них рукава. – Настоящие волки из Дикого леса к нам не бегают – боятся ловцов. Волчица скорее щенка своего отдаст, чем к охотнику выйдет, а рядом с деревней и следов их никто не видал. Вот и выходит, что кроме тебя, никто боле не мог сотворить такой лютости. А теперь дух боярина возвернулся по твою душу, и пока с собой тебя не заберет – не отстанет.

– А что этот дух, прежде уже объявлялся? – озадаченно спросил Горихвост.

Его глотка прочистилась, и речь стала ясней.

– Нет, этой ночью явился по первому разу, – успокаиваясь, ответил Пятуня.

– И с чего ты решил, что это прежний хозяин?

– Его ни с кем не попутаешь. Свитка на нем черная, с черепом и двумя шестоперами. Шита из полкового знамени, которое он отбил у врага. А шапка длинная, белая, со свисающим колпаком, болтается за спиной, что твой хвост.

– И в котором часу ты его видел?

– Часу в третьем. Да и видел-то я не так много. Выбралась из конопляника чья-то тень и принялась нарезать круги меж селом и избой Дедослава.

– Как он себя вел? Может, летал, завывал, или что там еще привидения вытворяют?

– Ничего он не вытворял. Все бродил и кого-то искал. Вот псы и лаяли целую ночь. Гвалт стоял – сквозь такой ничего не расслышишь.

– Вот, значит, почему деду моему на помощь никто не пришел, – с досадой шепнул Горихвост. – А я-то думаю: как же вышло, что его полночи пытали и жгли, а в деревне все будто оглохли.

– Так ведь изба Дедослава на самом отшибе. За конопляником ее не видать. Да и привыкли мы к его колдовству. Старый волхв, бывает, такого начудит, что ни в одном сне не приснится.

– А сам-то ты почему так поздно не спал? – пришло в голову вурдалаку.

– Да мы, видишь ли, в кабаке засиделись, – смущенно признался Пятуня. – Я, Жихарь, староста, кметь Нежата и княжеский конюх Коняй.

– Что за кметь?

– Старый, опытный воин, что все время при князе. Он в столичной дружине много лет прослужил, а теперь вот приехал с хозяином на нашу окраину. И, разумеется, сразу в кружало. Сначала все напились, а потом резались в шахматы. Что ни игра – то серебряная копейка. Так и ходили эти копейки по кругу, пока не пришел полоумный Лутоха. Все думали – он дурачок, вот и позвали его поиграть смеху ради. А он всех и обставил. Ну, мы, конечно, отыгрываться. Уже дело к полуночи, а вернуть своего все не можем. Так и играли до тех пор, пока ни одной денежки на руках не осталось.

– А не было ли среди них такой битой, со щербиной?

– Да, вроде была. Все Лутохе досталось. Надул нас юродивый, даром что дурень.

– И что после?

– Залили печаль доброй чаркой и пошли по домам.

– Выходит, разошлись все за час-полтора до того, как убийца вломился к волхву. Это мог быть любой, кто играл в кабаке.

– Никакой не любой, – обиделся бортник. – Говорю же: когда я выходил, то призрак уж рыскал неподалеку.

– Еще кто-нибудь его видел?

– Вряд ли. Мы столько кружек опустошили, что в небе три месяца засияло. Один только Лутоха к вину не притронулся. А когда уходил – прикупил целый мех и с собой унес. Вот и пойми его после этого.

Горихвост сел на задние лапы и задумчиво принялся расчесывать свою гриву. Пятуня помялся перед ним и смущенно сказал:

– Ты вот что, Горюня… Ты бы скинул с себя волчью шкуру. В человеческом виде с тобой разговаривать куда как сподручнее…

Горихвост встал на лапы, и тут же услышал позади хриплый возглас:

– Хвала небесам, мой дружок еще жив! Ребята, опутывай волка сетью. Пятуня, ради всего святого, отступи от него подальше. Святополк Всеволодич, не лезь вперед, мы без тебя управимся!

Рыбачья сеть с широкими ячейками взметнулась над его головой. Горихвост едва успел отскочить в сторону, как она накрыла сухой пятачок, на котором он только что стоял. Пятуня отполз к краю лужи, растерянно бормоча:

– Постойте! Давайте просто поговорим…

Но его никто не слушал. На Горихвоста уже мчался розовощекий юнец с дорогим мечом в руке. Одет парень был по-богатому: отличные сапоги из темно-красного сафьяна с вышивкой, пояс из бычьей кожи с позолоченной пряжкой, белоснежная льняная рубаха, и за плечами, как багряное знамя – княжеское корзно с золотистым соколом, несущим в когтях дубовую ветвь. Сапфировые глаза парня сверкали, а овальное лицо выражало одновременно страх и ярость, как будто он нападал на целый полк лютых бесов.

– Святополк Всеволодич, куды? Стой! Батюшка в бой не велел соваться! – завопил Нежата, пытаясь ухватить юнца за края развевающегося корзна.

Куда там! Старый кметь не мог угнаться за юношей, которому было на вид лет семнадцать.

– Княжич, стой! Княжича не пущать! – на разные голоса загомонили староста Воропай и долговязый конюх Коняй.

«Княжич? – смекнул Горихвост. – Если я его трону, князь не простит, забот только прибавится…»

Юный вояка занес меч – кажется, он на полном серьезе собирался им рубануть. Это уже не печник Жихарь с гнутой кочергой – вон он, маячит за спиной барчука, делает вид, будто душа его не ушла в пятки, а поджилки не трясутся, как тетива лука после стрельбы.

Горихвост спрятал гордость подальше и полез в пахучее болотце.

– Что, испугался? – победоносно возликовал розовощекий юнец, выплясывая на берегу.

Прислуга начала умиляться и хвалить барчука за то, как лихо он нагнал страху на такого дикого зверя. Да ладно, леший с ней, с мелкой челядью. Они всего лишь людишки. В конце концов, кто они и кто я? Но вот матерый Нежата с рыбачьей сетью, похоже, знает, что делает. Эх, принесла же его нелегкая на мой хвост!

Пожилой воин, и в самом деле, уверенно лез к нему вброд, нимало не смущаясь чавкающей жижи, доходящей ему уже до груди. Черная борода его хищно топорщились, взгляд синих глаз не сулил ничего доброго, а огромные, как лопаты, ладони тянулись, готовя сеть для броска.

– А может, оставить его? Ну чего он нам сделал? – робко подал Пятуня свой тоненький голосок.

– Заткнись, жердь! Он же прежнего барина изодрал! – рявкнул на него толстый Жихарь и замахнулся кочергой.

Лихо-марево! А в болоте-то, похоже, и утонуть, что хвостом крутануть! Горихвост понял это только тогда, когда попал в самую топь. Трясина начала засасывать его с задних лап, потом, чавкая, облизала брюхо и жадно вознамерилась проглотить всего без остатка. Вскоре над зеленой ряской торчал только влажный нос да разинутая пасть, судорожно хватающая воздух.

– Смотрите, волка топит, как слепого котенка! – радуясь, верещал Жихарь.

Ему было хорошо на сухом берегу. Горихвост боролся изо всех сил, но чем больше он барахтался, тем больше погружался в вязкую липучку. «Неужели все кончено? – с горечью подумалось ему. – Сгинуть вот так, на сельской площади, под дурной смех и гогот неотесанной деревенщины? А будет ли кто-то из них искать убийцу моего деда? Найдет ли виновного? Отомстит ли? Нет, без меня враг останется целым, да еще насмехаться будет над тем, как ловко обделал он это дельце: истребил весь род Плетуновых под корень, прикончил старика-волхва, а последнего в роду отправил на дно грязной лужи…»

Ему стало так невыносимо при этой мысли, что он решил: «Нет, я еще поборюсь! Раз не выходит спастись силой, попробуем умом. Как выбраться из болота? Кто бы мне подсказал? Кто вообще это знает? Разве только болотник. Ну конечно, болотник Колоброд! Сто лет его не встречал. Где он теперь? Небось, плавает за рекой в тихих стоячих водицах. Он бы помог – стоит только позвать. Вот только как вызвать этого чешуйчатого ящера?»

Горихвост отчаянно глотнул воздуха и из последних сил прорычал:

Под водой гора, под горой – дворец.

Во дворце сидит водяной игрец.

Гусли тронет он – тут же в пляс пустись.

Царь болот и рек, мне тотчас явись!

Холодная жижа захлестнула морду и залилась в распахнутую пасть. Горихвост попытался выплюнуть тину, но захлебнулся еще больше. Дыхание перехватило, он попробовал упереться в дно, но только взмутил вокруг себя грязь. И тут же почувствовал, как его подхватывают холодные руки с перепонками на пальцах. К его пасти приложились чьи-то толстые губы и вдохнули воздух.

«Набери воздуха и не дыши!» – услышал он сквозь плеск взбаламученной воды. И тут же холодные руки с силой вырвали его из трясины и подняли вверх, над водой, обдав зеленую ряску дождем ярких брызг. Горихвост жадно глотнул свежего воздуха и задержал дыхание.

Зеленое, гибкое, похожее на большую ящерицу тело прижало его к груди, заботливо прикрыло глаза, и ухнуло куда-то вниз, в холодную темноту. Они неслись по подводным протокам, известным лишь водяным да болотникам.

Вода в них была свежей – не то что в помойном болоте. Горихвост не мог ее видеть, но чувствовал холодок чистых струй.

Болотник уносил его все глубже и глубже. Воздух в легких кончался, нестерпимо хотелось разинуть пасть и вдохнуть, а там будь что будет. Горихвост уже готов был пустить пузыри, когда зеленый ящер поднял его над речной рябью, под тусклые лучи осеннего солнца.

Как сладок может быть обыкновенный воздух! Он врывается в легкие упругой волной, бьет в нос, кружит голову! Горихвост не мог надышаться. Болотник медленно тащил его за загривок вдоль заболоченных берегов, выискивая подходящую отмель. Вурдалак поудобней устроился на чешуйчатой спинке ящера и растопырил лапы, купаясь в нагретой неярким солнцем воде.

Вот где раскинулось настоящее болотное царство. Разлившаяся река покрывала пологие берега, затопляя леса и подлески. Густые кусты и деревья торчали из воды, создавая подводные джунгли. Островки суши, заросшие соснами и осинами, возвышались над заболоченными низинами. Стоячие воды кишели мальками, а с глубины поднимались пузырьки, и даже думать не хотелось, что за заблудшие души могли их пускать. По ночам тут мигали загадочные огоньки, заманивая случайную жертву в трясину.

Солнце уже клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь серебристые тучи и золотили верхушки деревьев в Диком лесу, за которым высилась темно-зеленая громада Змеиной горы. За Девичьим полем царапали небо шатры над теремами господской усадьбы, а еще дальше выглядывала утонувшая в зелени Сторожевая башня.

С севера доносилось веселое журчание мелкой речки Змейки, которая впадала в Шерну, образуя разлив с глубокими омутами. У тихой запруды скрипело колесо водяной мельницы, его лопасти взметали ввысь тучу брызг, которые сверкали в осенних лучах, как самоцветы. Ветер сметал в воду жухлые листья, отправляющиеся в плавание вниз по течению, как кораблики под крошечными парусами.

Колоброд выволок вурдалака на восточный берег и с облегчением сбросил со спины на речную гальку. Горихвост из последних сил прыгнул, перекувыркнулся через голову и на лету скинул звериную шкуру. На твердую почву он приземлился уже двумя ногами, обутыми в стоптанные сапоги. Волчья длака – шкура, что служит оборотню для превращений – осталась в его ладонях, и он принялся вытряхивать из нее воду, разбрызгивая вокруг пахнущие гнилой тиной капли.

Болотник разлегся на мокром песке, сложил на брюшке перепончатые лапы и принялся таращиться выпученными глазами.

– Уж и не знаю, как благодарить тебя, Колоброд, – с чувством проговорил вурдалак. – Выручил ты меня, век не забуду.

– Чего тебя понесло к этим жалким людишкам? – булькнул болотник. – Сам же знаешь, у нас уговор: мы не суемся к ним, они – к нам.

– В деревне убили моего деда, – ответил Горивост. – Последний мой родственник был, больше родни не осталось.

– Волхва Дедослава? – всплеснул болотник ладонями. – Что за злодейство! Он был нашим другом. А кто и за что?

– В том-то и дело, что не разберешь. Никто ничего не видал. Убийство какое-то злое, будто бес вырвался на волю. Сначала деда мучали, вздернули на дыбе, секли шалыгой, жгли пятки огнем. После зарезали перед ним козла, весь пол в горнице залили кровью.

– Похоже на бесовский обряд, – заключил Колоброд. – Может, он баловался с черной книгой, да и выпустил беса?

– Ах, да, черная книга! – хлопнул себя по лбу Горихвост. – Как же я про нее не вспомнил? Лесной царь эту книгу ему на хранение отдал, думал, что у него она будет в целости. А вышло вон как…

– А сама книга на месте была?

– Похоже, что нет. Всю избу перерыли вверх дном – явно что-то искали. Раз деда пытали, значит, требовали, чтобы он выдал ценности. Если тать не дурак, то он знал, что волховская книга ценнее государевой казны. С ней таких сокровищ можно наколдовать, что великому князю не снились.

– Лесной царь будет кручиниться, коли узнает, что книга пропала.

– Я за Лесного царя всех на клочья порву, – с чувством сказал Горихвост. – Лучше мне в пекле сгореть, чем его огорчить. Ты вот что, Колоброд… Удружи мне еще разок! Передай Царю от меня низкий поклон. А про книгу пока ничего не говори. Я ее поищу – может, она где затерялась? Чего зря лесную братву будоражить?

Колоброд недовольно булькнул и хлопнул перепончатыми ладонями.

– Прямо сейчас и пойду! – решительно заявил Горихвост и принюхался к ветру, который нес со стороны села запахи коровьего навоза и свежего сена.

– С тебя только что чуть было шкуру не сняли, – возразил Колоброд.

– Верно, – почесал голову Горихвост. – Что ж, дождусь ночи. В темноте деревенщина носа из-за заборов не кажет, от каждой тени шарахается.

– Поплыли-ка отсюда поскорее, – беспокойно оглядываясь, предложил Колоброд. – Места тут нехорошие. В тутошнем омуте завелась водяница – какая-то странная, будто не наша. Откуда взялась – ума не приложу. Еще год назад ее не было, а теперь тут живет. С нашим братом не знается, держится сама по себе. Не станем ее баламутить, а то кто знает, что у нее на уме?

Осенняя вода не успевала прогреться под слабым солнцем, и Горихвоста пробила дрожь. Он охватил ладонями плечи и попытался унять лихорадку. Колоброд с недоумением взглянул на него и снисходительно булькнул:

– Ох уж эти мне теплокровые…

Внезапно над омутом у слияния двух речек показалось туманное марево. Солнечные лучи осветили золотистый нос белой ладьи, на котором высилась резная фигура деревянной русалки. В руках статуя держала масляную лампу, отсвечивающую призрачным огоньком. На широкой скамье ладьи, застланной узорным ковром, сидела молодая женщина в длинном белом платье без пояса. Блеклые, выцветшие волосы густой волной падали ей на груди и прикрывали лицо.

– Водяница! – забеспокоился Колоброд. – Убираемся подобру-поздорову!

Горихвост с удивлением вгляделся в приятеля. Тот никогда никого не боялся: стоило явиться опасности, и он уходил на дно, выудить с которого его не сумел бы и самый заядлый рыбак. Однако сейчас болотник заметно тревожился и суетился.

Ладья выплыла из туманного марева. Последние лучи солнца выглянули из-за верхушек елей и пронзили насквозь и лодку с ковром, и ее хозяйку. Горихвост увидел за спиной водяницы речную рябь и золотую дорожку, упавшую на воду.

– Взгляни, она прозрачная, – успокоил приятеля он. – Это видение. Водяница не настоящая!

– Еще какая настоящая, – булькнул болотник. – Уж я-то знаю, можешь поверить.

Видение начало тускнеть и растаяло в воздухе. Порывы ветра развеяли последние клубы марева. И тут же спину Горихвоста ожег тяжелый, холодный удар. Перед носом его просвистел конец железной цепи, какими сельские жители обычно приковывают лодки к причалу. Еще взмах – и железная цепь обрушилась ему на плечи.

Горихвост зашипел от боли и отпрыгнул в сторону. Злобно оскалившись, из-за спины к нему подбирался немолодой толстый мельник с обрывком цепи в волосатых руках. Русая борода его изогнулась, будто крючком. Добротный мятль за плечами развевался от ветра. Плащ был пошит не из грубого конопляного волокна, обычного для деревни, а из дорогой парчи, в какой ходили одни богатеи. Пронзительные голубые глаза мельника сверкали, а прямой мясистый нос раздувался, как у коня.

Миг – и грудь Горихвоста снова ужалил тяжелый конец лодочной цепи.

– Ты что творишь, олух? – заголосил вурдалак. – Совсем страх потерял? Вот я тебе щас кишки выпущу!

И он ощерился, показывая клыки. Обычно этого хватало, чтобы застращать темную деревенщину, но толстый мельник и не думал пугаться. Его приземистая фигурка подобралась и рванулась вперед. Цепь закрутилась над головой и запела, рассекая тучу речной мошкары, роящейся над головами.

Горихвост отскочил на песчаную косу, вдающуюся в речную гладь. Под сапогами захрустела мокрая галька. А мельник уже набрасывался на Колоброда и охаживал цепью его рыбий хвост с острым шипом на плавнике.

– Горюня! Оборачивайся волком! Куси его, негодяя! – завопил болотник, топорща длинные, как у сома, усищи.

– Ох, не ко времени это! – ответил ему Горихвост. – Нельзя мне в волчьем обличье драть деревенских. Запрет!

А мельник, не обращая внимания на их перепалку, уже обматывал Колоброда цепью и волочил его за собой. Горихвост сбросил с плеча переметную суму и достал из нее волчью шкуру.

– Ну погоди, сейчас ты у меня запоешь! – мстительно ощерился он.

Журчащая Змейка вертела колесо водяной мельницы за невысоким холмом. Горихвост не успел опомниться, а опутанный сетью Колоброд уже бултыхался у ветхих стенок деревянной запруды, вода из которой вращала лопасти колеса. Мельник деловито прицепил сеть к железному штырю, торчащему меж лопастей. Колесо натянуло сеть, подняло ее верх, прошло полный круг и обрушило Колоброда обратно в воду.

– Ты чего меня бултыхаешь? – завопил болотник. – Отпусти! Слышишь?

Однако мельник и не думал прислушиваться к его крикам. Он орудовал ловко, со знанием дела. Вращающееся колесо окунуло болотника в речку, на несколько мгновений скрыло его в воде, а после выволокло на воздух и опять понесло ввысь.

– Я тебя знаю. Ты – мельник Курдюм, – задыхаясь от брызг, проговорил Колоброд. – Ну поймал ты меня, что поделать. Чего тебе надоть?

– Зачем подпустил ко мне водяницу? – злобно осклабившись, задал вопрос Курдюм.

– Больно мне надо. Не подпускал я к тебе никого, – шевеля рыбьими усами, проурчал Колоброд.

– Как же не подпускал? – деловито продолжил допрос мельник Курдюм. – Она у меня в заводи плещется. На колесе играет. От ее забав то жернов с оси слетит, то лопатки потрескаются.

– Не знаюсь я с ней. Не наша она, не лесная, – судорожно забил хвостом Колоброд, которого мельничное колесо в очередной раз шлепнуло о воду.

– Значит, будем запираться? – осведомился Курдюм. – И я не я, и лошадь не моя?

Он схватил лодочное весло и принялся охаживать Колоброда по бокам. Зеленые чешуйки со шкуры болотника так и посыпались в воду.

– Признавайся, нечистая тварь! – орал хриплым голосом мельник. – Как извести водяницу?

– Не знаю я! – сипло вопил Колоброд. – Клянусь Миростволом, не знаю!

– Ты водяной, и не знаешь? – хищно наседал мельник.

– Не водяной я. Болотник! – пытался возразить Колоброд.

Но Курдюм, видимо, не чувствовал тонкой разницы между болотниками и водяными. Его весло продолжало сверкать в лучах низкого солнца, с глухими шлепками опускаясь на хвост и всклокоченную гриву Колоброда.

– Горюня, теперь твой черед меня выручать! – заголосил болотник. – Этот недоумок с меня чешую спустит!

Такого стерпеть Горихвост уже не мог. Как же так? Колоброд меня выручил, а я его брошу? Что про меня лесная братва скажет? Но как же запрет? Ведь нельзя мне задрать человека в волчьем обличье, иначе я в людской вид не вернусь. Эх, была не была, пугну только этого мельника, а царапать не стану!

Горихвост прыгнул вверх и на лету натянул волчью шкуру. На землю он встал уже четырьмя лапами.

Увидев здоровенного черного волка, мельник на миг обомлел, пробормотал под нос: «батюшки святы, вот это чудище!», однако тут же взял себя в руки, отшвырнул прочь весло и схватился за цеп для обмолота зерна. Резкий взмах длинной рукоятью – и деревянное било на болтающемся ремне задело торчащее волчье ухо.

Вурдалак свирепо ощерился, рыкнул и бросился на противника. Мельник взвизгнул и рванул наутек. В этот миг колесо в очередной раз окунуло болотника в воду, и тот заголосил:

– Да сколько же можно? Горюня, отцепи меня наконец!

Горихвост задержался и бросился к Колоброду. Курдюм тем временем забрался на крышу мельницы, спустился к колесу по наклонному скату и изо всех сил огрел вурдалака по спине тяжелым билом. У Горихвоста в глазах померк свет. Перед помутившимся взором поплыли темные пятна, заиграли оранжевые сполохи и лиловые искры.

– Ну, чего ты? Отвязывай! – возмущенно заныл Колоброд.

– Погоди! Он мне чуть хребет не сломал… – переводя дух, тявкнул вурдалак.

– Прокуси ему шею. Чего нюни разводишь? – распорядился болотник.

Бах! – и било цепа обрушилось на колесо рядом с черепом Горихвоста. Деревянная лопасть разлетелась на щепы, обдав морду грязными брызгами, смешанными с молотой древесиной.

– Он и меня так заденет. Куси его! – завизжал Колоброд.

Горихвост бросил болотника бултыхаться, вцепился зубами в край крыши и с трудом втянул свое тело на выщербленную черепицу. Мельник отмахнулся от него цепом и полез к коньку, виднеющемуся на самой верхушке. Они оказались вдвоем на гребне крыши, лицом к лицу: ощерившийся черный волк с разъезжающимися в стороны лапами и маленький толстенький человечек с пухлыми ладонями, сжавшими длинный цеп. Удар – и осколки дробленой черепицы брызнули Горихвосту в нос. Сжавшийся ком черных мускулов, прыжок – будто щелкнула выстрелившая пружина – и лапы волка опрокинули человека. Курдюм покатился по склону крыши, не удержался на краю, и рухнул вниз, как мешок сырой муки. Хлопок, облачко взметнувшейся пыли, глухие стоны и жалкие причитания – мягкая посадка, приземление прошло успешно.

Цепляясь когтями за черепицу, Горихвост съехал к краю, перескочил на ровную крышу сеней, юркнул к крыльцу, и по ступенькам, со всеми удобствами, спустился на двор. Курдюм валялся перед распахнутой дверцей курятника и горестно охал. Мимо него носились переполошенные куры. Возмущенный петух с огненным черно-красным опереньем гонялся за ними, пытаясь навести порядок в своей вотчине.

Вурдалак опрокинул навзничь попытавшегося подняться толстяка, придавил лапами к драной рогоже, расстеленной перед курятником, и показал ему клыки.

– Ой, не рви меня! Я сдаюсь! – истошно взвопил мельник. – Ради богов всего света, не убивай!

– Боги тебе не помогут! – оскаливаясь еще больше, рыкнул Горихвост.

– Я сделаю все, что захочешь! Стану твоим верным другом. Буду служить тебе не за страх, а за совесть. Только не убивай!

– Видали мы таких друзей, – осклабился Горихвост.

– Моя мельница – в твоей полной власти, – завыл Курдюм, жмурясь. – Живи, сколько хочешь. Я знаю: тебе нужно прятаться от людей, иначе с тебя шкуру спустят. У меня будешь, как в кладовой у Ярилы – сюда посторонние не суются. Тебя никто тут не побеспокоит. Свожу тебя в баньку, попарю как следует, а после накормлю и напою от души. Угощу белыми калачами – таких даже в городе не сыскать, у меня одного хлеб из белой муки.

– Хлеб из белой муки? – осел назад Горихвост. – Это мне в самый раз. Это, видишь ли, именно то, что мне нужно. Ладно, если услужишь – помилую. Для начала отцепи болотника от колеса. А то слышишь, как он голосит? До сих пор бултыхается. За что ты его так?

Сеть из тонкой пеньки слетела с железного крюка. Колоброд ударил о речную рябь хвостом, высунул из воды мокрую гриву и с жаром выкрикнул:

– Я тебе это припомню!

– Проваливай! – напутствовал его мельник.

Болотник нетерпеливо ухнул и скрылся в воде. Горихвост проводил глазами его гибкую зеленую фигуру, которая извивалась на фоне неглубокого речного дна. Несколько ловких маневров – и Колоброд выплыл в устье маленькой Змейки, впадающей в полноводную Шерну.

– Он не станет мне мстить? – с беспокойством спросил Курдюм.

– Только если сунешься в его владения. Они за Шерной, в заболоченной низине, – ответил Горихвост, уже успевший сбросить с себя волчью шкуру.

– Туда только самоубийца полезет, – с дрожью в голосе пролепетал толстяк.

– А нападать на вурдалака кому взбредет в голову? Ты что, бессмертный? Или в герои решил записаться?

– Это я со страху, – признался мельник. – В ближнем омуте завелась водяница. Вредит мне каждый день. То катается на колесе, то сети рвет, то моченую коноплю раскидает. Житья от нее не стало. Уж и не знаю, как от нее избавиться. Я как увидел болотника с волком – ну, думаю, нечисть гуляет! И все на мою бедную голову. Если я их не порешу, то совсем меня со свету сживут. Вот и кинулся, сломя голову, а у самого душа в пятках.

Как давно я не ел свежего хлеба! В Диком лесу хлеб не пекут. А оборотню-вурдалаку без него, между прочим, не обойтись: хлеб – еда исключительно человеческая. Без него можно вконец одичать, и тогда к людям возврата уже не будет.

Горихвост с удовольствием вдохнул запах теплой поджаристой корочки из целой корзины, что мельник, не скупясь, выставил на широкий стол в горнице. Курдюм хозяйничал основательно, не торопясь.

– А хозяйка-то у тебя есть? – осведомился Горихвост.

– Была, – вздохнул тяжко Курдюм. – Да в прошлом году померла.

– Соболезную. А что с ней случилось?

– Утопла. Не зря говорят: водяной с каждой мельницы дань возьмет.

– Так нет в этих краях водяного, кроме болотника.

– Зато водяница имеется!

Мельник склонился над его ухом и с жаром зашептал:

– Уж ты, Горислав Тихомирович, уважь меня, помоги, ради всего святого!

– Ого! Ты, я вижу, еще не забыл, как меня по-человечьи звать.

– В деревне и батюшку твоего помнят, и деда, царствие им обоим небесное. На тебя одного вся надежа. Только ты и в лесу живешь, с нечистью знаешься, и на селе бываешь. Помоги мне вывести водяницу из омута, иначе она и меня приберет. Чует сердце: не успокоится водная девка, пока меня не утопит.

– Боюсь, не у того ты просишь помощи, – сочувственно проговорил Горихвост. – Я водянице не приятель, как с ней сладить – не ведаю.

– Зато ты с Лесным царем знаком, – продолжал горячо шептать мельник. – Лесной царь над всей нечистой силой владыка. Попроси у него совета – может, он что подскажет?

– Что ж, Лесной царь нам – как отец, – согласился Горихвост. – Случись какая беда – все к нему идем челом бить. Ни одному из лесной братии он не откажет, всех примет и ласково выслушает. Если бы боги все еще жили на небе – то и среди них не нашлось бы такого правдивого государя.

– Ну а мне к нему ходу нет, – горестно всплеснул пухлыми ладошками Курдюм. – Наша деревня под великим князем, а не под лесным государем. Не откажи, Горислав Тихомирович, заступись за меня. А я тебе такую знатную баньку истоплю, какой ты отродясь не видал! И одежку тебе подарю побогаче: будешь ходить, как жених на свадьбе. Только спаси, умоляю! Сживет меня со свету водяница, как пить дать, сживет!

Глава 2. Мельница

Какое это наслаждение – пожить немного по-человечески! Горихвост уже сто лет не был в бане. В его волчьем логове только каменный очаг в углу – тут не до чистоты. А на мельнице и банька в отдельном срубе, и парная с вениками и нагретыми полками. Вот что значит: людское житье.

Вурдалак невольно задержался на пороге тесного и темного сруба, прокуренного еловым дымом.

– Смелее, не сваришься! – смеясь, подбодрил его мельник.

Горихвост вжал голову в плечи и неуверенно переступил через порог.

– Ох, и отвык же я от людского жилья! – пожаловался он. – В лесу – воля, беги куда хочешь, а вместо крыши – небо над головой. А здесь все такое тесное, как в ловушке. Потолок того и гляди плечи придавит.

– Да мой потолок сам боится, что ты снесешь его своей лохматой башкой, – расхохотался Курдюм. – Вон как вымахал, жердь лесная! Сколько в тебе росту? Небось, три аршина?

– Куда там? От силы два с половиной, – ответил Горихвост, опасливо пригибая голову.

– А кажешься выше. Видать, от того, что совсем отощал. Вона, кожа да кости, и укусить не за что. Ничего, я тебя от души угощу – на моих харчах быстро отъешься. Сейчас разведу жар, как в пекле, и все хвори-немочи из тебя мигом выйдут.

Курдюм раздул огонь в каменном очаге. Дым наполнил тесную клеть, на бревенчатых стенах заплясали багровые отсветы пламени. Горихвост закашлялся, но мельник отодвинул дощечку, прикрывающую волоковое оконце, и дым устремился на улицу.

Ох, и хорошо же валяться на полке, когда тебя от души парят дубовым веником! Горячо, больно, но хорошо. С Горихвоста сошло семь потов. Курдюм то и дело окунал веник в ушат с пахучим травяным варом и обдавал раскаленные камни квасом.

– А что это у тебя на загривке? – приговаривал мельник, нещадно хлеща его спину. – Звериный пушок? Баня сделает из тебя человека!

– Погоди! Дай передохнуть, – взмолился Горихвост.

– А не желаешь ли пивка? – похохатывая, предложил Курдюм. – У меня свеженькое, только-только созрело.

Горихвост и глазом моргнуть не успел, как Курдюм приволок из амбара бочонок – такой же пузатый, как и его хозяин – и выбил пробку. Пенное пиво хлынуло в деревянные кружки. Мельник подал его на медном подносе, начищенном до зеркального блеска.

Горихвост припал к кружке. Холодная пена хлынула ему внутрь, и его разгоряченные кишки зашипели, как раскаленные камни, на которые льется вода. Глаза сами собой выпучились, в нос ударил запах легкой горчинки и дикого хмеля.

– Не халтурить! Ложись на живот! – по-хозяйски командовал Курдюм, держа над ним медный поднос с кружками. – Сейчас еще три разочка пройдемся тебе вдоль спины, и станешь как новенький.

Горихвост и в самом деле чувствовал себя так, будто заново родился. Он осел в прохладном предбаннике, завернувшись в белую простыню, и размяк, отдыхая душой. Курдюм подал ему стопку чистой одежды. Горихвост сомкнул веки, его одолела лень, однако обновки были такими богатыми, что у него загорелись глаза. Он встряхнулся и натянул исподние порты из конопляного волокна. Поверх них – еще одни, но эти – льняные и крашеные в глубокую, будто морское дно, синеву. Рубаха, и снова льняная, с косым воротом, белая, на груди и спине – красный травный узор. Пояс из бычьей кожи с железной пряжкой. На плечи – вотола из толстой шерсти, какие носят все деревенские жители, но у Курдюма и она расшита травами, будто боярский наряд. И в довершение картины – сапоги, новенькие, на каблуках, один нарочно подогнан под правую ногу, другой под левую. И как раз Горихвосту в пору.

– Давненько я такой чистой одежки не надевал, – блаженно щурясь, проговорил Горихвост.

– Пойдем вечерять. Солнце село, уж и укладываться пора, – позвал мельник.

Гостя успело разморить, пока Курдюм бродил по бесчисленным постройкам своего двора на берегу запруды. Наконец, хозяин вернулся с огромной бутылью мутного самогона и с грохотом водрузил ее на стол. Зеленый глаз Горихвоста сверкнул дьявольским пламенем.

Самогоночка! Как давно я тебя не пробовал! В Диком лесу кто ж меня угостит? Эх, Курдюм, широкой души человек!

Волшебный напиток Курдюма оказался настоян на перечной мяте и листьях смородины. Хозяин налил, не скупясь, медную чарку с рельефными львиными головами на выпуклых боках. Горячий глоток скатился по горлу в желудок, устроив пожар. Тушить пожар Курдюм предложил малосольными огурцами, щедрыми ломтями копченого сала и жареной на вертеле олениной.

Горихвост смаковал пахучее сало и мысленно сравнивал его с лесной зайчатиной, которую он варил в котле в своей дикой землянке. Зайчатина – лучшее, что он мог добыть на природе, вся остальная еда была гораздо скуднее. Нет, все же нельзя не признать: деревенская жизнь сильно выигрывает по сравнению с лесной.

А хозяин уже наливал по второй. Они звонко чокнулись краями чарок – за здоровье хозяина, за доброго гостя, за Лесного царя, за то, чтобы люди и нечисть не воротили нос друг от дружки, за все хорошее, что есть на белом свете, и, наконец, за вечную и нерушимую дружбу. Языки развязались, и пошла болтовня обо всем, что на ум взбредет.

– Никогда б не подумал, что покорешусь с вурдалаком, – шелестел мельник, обнимая бутыль, как подругу. – Любопытство меня распирает, да стесняюсь спросить. Вот, к примеру, касаемо женского полу. Тебя на кого больше тянет: на баб, али, может быть, на волчиц?

– Дурак! – рявкнул сгоряча Горихвост.

– Чего сразу: дурак? – обиделся мельник. – Я же со всей душой. Не могу видеть, как ты томишься один-одинешенек. Кто же еще пособит, как не верный дружок? Хочешь, подыщем тебе ладную сучку? Такую, с которой забудешь о всех печалях.

– Вот себе ее и оставь. Я тоже в дружбе толк понимаю. Не стану у приятеля любовницу уводить.

– Ты только шепни мне, Горюня! – не слушая, придвинулся к нему Курдюм. – У нас на селе и бабы, и суки – все, чего только душа пожелает. Вот про конюха, допустим, болтают, будто он до кобыл сильно охоч. И по ночам, когда никого рядом нет, он лезет к кобыле в стойло, подставляет сзади стремянку, и…

– Заткнись! Не хочу дальше слушать! – мотнул головой Горихвост.

– Ну, как знаешь. Дело хозяйское. Просто имей в виду: чего бы ни захотел – все можно устроить, – доверительно шепнул мельник. – А на меч твой взглянуть можно?

Гость выудил Душебор из сумы, с которой не расставался даже в сильном подпитии. Темно-зеленый самоцвет, вделанный в рукоять, заиграл в отблесках масляной лампы.

– Неужто и впрямь колдовской? – изумился Курдюм. – Из могильника на Змеиной горе?

– Колдовской, – заверил его вурдалак.

– Чудеса! – всплеснул руками хозяин. – А чего ж ты его в ход не пускаешь?

– Что ты! Меня родные односельчане и так за человека не принимают. А если я сгоряча кого-то прирежу? Тогда мне среди людей вовсе не жить. Я даже не достаю его, чтобы в соблазн не впасть.

Горихвост потерял чаркам счет. В конце концов, выпитое начало проситься наружу, и Курдюм выпустил его на двор. Синие сумерки сменили прозрачный вечер. Небо затянуло тучами, сквозь которые проглядывал серебряный рубль луны. Не заботясь о хозяйском имуществе, Горихвост пустил струйку на гладкие булыжники, которыми были вымощены дорожки между мельницей, амбаром и хлевом. Ясный месяц заливал двор умопомрачительным светом, и по старой привычке захотелось повыть.

Горихвост натянул порты, кое-как застегнул пряжку ремня – почему-то она никак не хотела застегиваться, хотя дело вроде нехитрое – и в полный голос затянул песню дикой печали.

«У-у-у! Е-э-э!» – разнеслось над окрестностями, залитыми призрачными лучами. Курдюм мячиком скатился по ступенькам крыльца, схватил его подмышки и потащил в дом.

– Горюня, замолчи, ради всего святого! – горячо зашептал он. – В деревне не знают, что ты у меня. Услышат – придут по твою душу с вилами и топорами, тогда нам обоим несдобровать.

– Пусть приходят! – заплетающимся языком гаркнул Горихвост. – Я их на кусочки порву! А после в муку смелю на твоих жерновах. Ты мне поможешь?

– Помогу-помогу, – бормотал Курдюм, затаскивая его на крыльцо. – Только сейчас отдохни. День был тяжким. Ляг на лавку и спи. Я тебе постелю.

– Спать? В такую душевную ночь? Ты рехнулся! – едва ворочал языком Горихвост. – Пошли в деревню, к бабам и мужикам. Повеселимся, песенки попоем!

– Вот они спустят на тебя псов – тогда и повеселишься, – бормотал Курдюм, пытаясь запихнуть его в низкий дверной проем. – А как привяжут к столбу и костер разведут под хвостом – так и песенки запоешь.

– Да ладно тебе сгущать! – радостно заревел Горихвост, расставляя в стороны руки и цепляясь за дверные косяки. – Мы с деревенскими – дружки не разлей вода. Они полюбят меня, вот увидишь.

– Мертвого мож и полюбят, а живого – уж очень я сомневаюсь.

– Полюбят, коли увидят, на что я способен! – гомонил Горихвост, отказываясь пролезать в дверь. – Вот сделаю ради них что-то такое… что-то большое… что они сразу охнут и все поймут…

– Глупость большую ты сделаешь…

– Нет, не глупость! А подвиг! Да, подвиг! Если б ты только знал, друг мой Курдюм, на какие подвиги я способен!

– Уж в этом я не сомневаюсь. В сильном подпитии ты и на подвиг способен, и на любую другую дурь. Сначала проспись, а после решишь, как дальше быть.

– Я уже решил! – заявил Горихвост. – Иду на деревню, немедля! Дела у меня там кой-какие…

Он вырвался из цепких объятий Курдюма и выкатился в распахнутые ворота на поле, залитое лунным сиянием.

14 вересня

Если б вы знали, как тяжела жизнь вурдалака в первобытном лесу! Тогда не смеялись бы над Горихвостом, который брел, сильно пошатываясь, в сторону Грязной Хмари. Путь его лежал через Девичье поле, медовые травы на котором уже были скошены. Справа, у берега тихой Шерны, высились грозные истуканы Ветхого капища. В темных провалах между ними сверкали загадочные огоньки, как будто какой-то тайный идолопоклонник и теперь устраивал ночные гулянки в честь богов, давно покинувших этот мир. Слева мычала скотина на господской усадьбе, где отдыхал новый князь, присланный на нашу голову из столицы. Вот чего не жилось ему в своих городских теремах, в надежной кремлевой крепости, среди бояр и прислуги? Какой черт понес его на край света, к Дикому лесу, где гуляет нечистая сила?

Деревенские избы пускали в небеса струйки дыма, которые тянулись ввысь и смешивались с темными облаками. За ними мелькали светильники в стрельницах Сторожевой башни, что стояла у кромки леса и охраняла покой людей. Там теперь жил воевода Видоша, новый хозяин села – еще один начальник, леший побрал бы их всех. От Сторожевой башни до покинутой всеми избы Дедослава тянулось широкое конопляное поле – еще не убранное. Толстые стебли конопли тянулись на полтора человеческих роста и были похожи то ли на лес, то ли на хитрый лабиринт, в котором легко затеряться и забыть, кем ты был, пока не вошел сюда.

Но настоящий лес вставал темной громадой еще дальше – к югу, за селом. Вот где угнездилась нечисть! Гориховост знал это лучше всех – лес давно стал его домом. Мельница Курдюма стояла от него далеко, на берегу мелкой Змейки, что тихо журчала, впадая в Шерну. Подданные Лесного царя редко забирались в такую даль, особенно после того, как владыка людей заключил с царем ряд – не соваться друг к другу. Никому и в голову не придет, что на мельнице прячется вурдалак.

Но сейчас ноги сами несли Горихвоста к деревне, на отшибе которой темнела изба его деда. Он нарочно не стал прятаться в коноплянике, густой стеной окружавшем село. Вместо этого он попер напролом, выбрав тропу между деревней и господской усадьбой. Через околицу он перемахнул, не доходя до Сторожевой башни, и во весь рост, не скрываясь, двинулся по главной улице, освещенной в этот ночной час одним только месяцем, робко выглядывающим из-за туч. Сонные псы мигом повскакали и принялись рваться с цепей, заливаясь испуганным лаем.

В приземистой избушке кузнеца Валуя глухо стукнула заслонка, которой загораживали волоковое оконце. В темном проеме прорубленных бревен мелькнули чьи-то перепуганные глаза – кажется, это любопытный подмастерье Шумило осмелился высунуть нос. Горихвост лихо рявкнул на него, физиономия тут же исчезла, заслонка со скрежетом встала на место.

– Сидите, не рыпайтесь у меня! – прорычал вурдалак. – Думаете, я вас боюсь? Нет, господа хорошие! Это вы должны меня бояться! Я, волчище, явился из Дикого леса по ваши души! Что, затряслись поджилки? И правильно! Я свирепый и страшный! У-у-у!

Протяжный вой разнесся под темными тучами, едва подсвеченными серебристым сиянием. Цепная собака Валуя заткнулась, жалобно заскулила и спрятала хвост в глубине конуры.

Главную площадь Горихвост почуял загодя – от нее несло запахом гнилых помоев. На этот раз он осторожно обошел стороной Поганую лужу, стараясь не угодить в вязкую топь. Ладный дом старосты прятался за высоким забором из тесаных бревен. Труба белой печи коптила небо прозрачным дымком, щекоча ноздри теплым запахом дров. Большая семья Воропая еще не ложилась – на дворе кто-то тискал гармошку, извлекая из нее сиплые звуки. Бабский голосок жалостливо пел про нелегкую женскую долю.

– Эй, Воропай, а ну, вылезай! – заорал Горихвост, подпрыгивая и хватаясь за острые верхушки бревен.

– Кто там? Чего надоть? – ответил дрожащий, с хрипотцой голос старосты.

– А чего, просто так нельзя в гости зайти? – загоготал вурдалак. – Может, я подружиться хочу?

– Проваливай подобру-поздорову! – ответил дрожащий голос. – Лесные страшилища нам не друзья!

– Ах, я страшилище? – хмель ударил Горихвосту в голову, зеленые глаза полыхнули звериными огоньками. – Тогда отвечай, тать, отчего у твоего забора следами убийцы воняет?

– Какими еще следами? – осмелел Воропай, на помощь которому из избы выбежали сыновья и зятья.

– Коноплей так и разит! – гремел Горихвост.

– Так ведь у нас всюду тут конопля, – растерялся мужичок. – Мы и дерюгу из нее делаем, и пеньку плетем. Я на ужин конопляную кашу ел и конопляным маслом ее приправлял.

– Это не та конопля! – обличительным тоном взвопил Горихвост. – Тут жженым семенем пахнет.

– Кому придет в голову жечь конопляное семя? Что за дурь? – подал голос мужик.

– А под моим дедом жгли! – рассвирепел вурдалак и начал тяжело переваливаться через забор.

Однако остро заточенные верхушки бревен чиркнули его по животу, словно предупреждая об опасности. Сума с волчьей длакой, переброшенная через плечо, зацепилась и не пускала вперед. Горихвост попытался ее распутать, но руки спьяну не слушались и вытворяли что-то не то.

– А ну, сгинь отсюда, нечистый! – тонким голосом заверещал Воропай и хлестнул его кожаным пояском. – Пшел вон с моего двора!

Горихвост вцепился в порванный ремешок и дернул его на себя. Староста испуганно выпустил пояс из рук, схватил с лавки гармошку и изо всех сил запустил ее в Горихвоста. Тяжелая гармонь ударила того по голове, отчего он покачнулся и рухнул с забора обратно на площадь. Рваный пояс остался в его кулаке.

– Лихо-марево, так ты драться? – рассерженно выкрикнул Горихвост. – Ну, погоди у меня! Я за тобой вернусь! И гармошку твою забираю. Она, чай, дорогая. На всей деревне только у старосты такая и есть.

Он поднял гармонь из травы, усеянной козьим горохом, и растянул меха. Инструмент жалобно пискнул и выдохнул горестный стон. Горихвост прошелся крючковатыми пальцами по кнопкам и двинулся вдоль по улице, во весь голос распевая:

По деревне шастает пьяный вурдалак.

Раздирает заживо мужиков и баб.

Ты не бойся, миленький! Подходи, дружок!

Прямо мне на зубки. Становись в кружок!

Гармонь при этом издавала ужасную трескотню, от которой, казалось, последние листья облетали с деревьев.

– Эх, что-то мне не играется! – пожаловался Горихвост яблоньке, свесившейся из-за забора. – А ведь я в детстве умел. Может, настроения нет?

И он двинулся к краю села, голося и рыча на перепуганную деревенщину, боязливо выглядывающую из окон.

Одинокая изба колдуна виднелась на отшибе, на лысом холме, хребет которого возвышался над конопляным полем.

Мертвый Дедослав лежал на широкой лавке у дальней стены. Догорающий свечной огарок торчал поверх сложенных на груди ладоней. Его пламя отбрасывало пляшущую тень на неподвижное лицо, как будто натертое воском. В горнице, уже прибранной после убийственного беспорядка, было пустынно. Скрип половиц резал слух среди ночной тишины.

Горихвост подошел к деду и тихонько погладил его ладони. Пламя свечи колыхнулось, ребристая тень на стене подскочила, как человек, превращающийся в неведомого зверя. Горихвост смущенно отвернулся, чтобы не дышать на мертвого водочным перегаром. Ему стало неловко за то, что он явился к покойнику пьяным.

Навалившись, он столкнул с места старинный сундук, стоящий в углу. Скрежет и грохот ударили в уши, вспугнув ворону, упорхнувшую с чердака. Под сундуком обнаружилась деревянная крышка лаза с железным кольцом. Там, в земляном подвале, скрывался погреб, в глубинах которого был устроен ледник. Кучи снега в углах не таяли даже в разгар лета – Горихост еще помнил, что дед хранил там свежее мясо и молоко.

Он распахнул крышку погреба и стащил тело Дедослава на лед.

– Полежи пока тут, – бормотал Горихвост, засыпая мертвеца снегом и ледяным крошевом. – Одни боги знают, когда этим олухам придет в голову сложить тебе настоящую краду. Если их не надоумить, то могут и не догадаться. Я бы сам сделал, как ты учил меня в детстве. Но кто мне позволит?

Стылая влага подпола пробирала до костей. Горихвост быстро озяб и поспешил выбраться наружу. За стенами горницы завывал ночной ветер, но тут было заметно теплее. Лестница на чердак обветшала настолько, что деревянные ступени под ногами грозили в любой миг обломиться. Горихвост вскарабкался под наклонные своды крыши и принялся шарить ладонями по сторонам.

Если бы не острое зрение, которым наградил его лес, то в этой кромешной тьме трудно было бы что-то разглядеть. Пришлось зажечь факел, обмотанный тряпкой и смоченный в горючей смоле.

На чердаке никто и не думал убираться – тут все оставалось перевернуто вверх дном, как будто неизвестный злодей отчаянно что-то искал. Старинный поставец валялся на боку, беспомощно задрав пару сломанных ножек, а ветхий сундук разевал крышку-пасть, будто голодный зверь, вознамерившийся заглотить добычу. Даже пауки не шевелились в порванной паутине, ошметки которой густыми нитями свисали с потолка.

– Куда ты мог спрятать ведовскую книгу? – бормотал Горихвост, тыча факелом в зияющее нутро сундука. – Ты один ведал, чего она стоит…

За чердачным оконцем сиял тихий месяц. Деревня вдали затаилась, створки ставень сжимались, как стиснутые зубы, в окнах – ни огонька.

– Рыться поздно – здесь все до меня перерыли! – отчаянно тявкнул Горихвост и спустился на лестницу.

Однако хмель еще не успел выветриться из его головы. Он неловко качнулся, и шаткая ступень под его сапогом проломилась. Горихвост сорвался и с грохотом обрушился на дощатый пол. Переметная сума, с которой он не расставался, свалилась с плеча. Горихвост испугался и принялся судорожно шарить рукой по углам, и в этот миг ему на загривок обрушился удар тяжелой дубины.

– Вот тебе, бесов злыдень! – заверещал скрипучий голос старосты Воропая. – Зачем сунулся к людям? Сиди в лесу, среди нечисти – там тебе место!

– Лихо-марево! Что ж меня все бьют и бьют? – замычал Горихвост, поднимаясь на колени. – Что я такого вам сделал?

– Старого барина кто изодрал? Кто режет скотину? Кто детишек пугает?

– Снова мне этот барин! Я его едва знал. А скотину пастух стеречь должен – нечего на меня свою вину переваливать. И детишек вы сами пугаете: веди себя хорошо, не то придет вурдалак из лесу и заберет. А зачем мне чужие дети? У меня что, своих забот мало, чтобы еще ваших оглоедов себе на шею вешать?

– Да от тебя разит, как из бочки! – не унимался староста. – Как же ты не поймешь: не нужны людям пьяные вурдалаки! А чтоб до тебя побыстрее дошло, вот тебе еще разок!

И он снова огрел Горихвоста дубиной. Вурдалак зарычал от злости и яростно выкрикнул:

– Больно ты смелый, когда дубина в руках! А вот я накину звериную шкуру и рявкну как следует – посмотрим, как ты тогда запоешь.

Однако Воропай был мужик не промах: он резво прыгнул и отсек Горихвоста от угла, в который залетела сума с волчьей длакой.

– Зачем ты вообще приперся? – выкрикнул Горихвост. – Это моя изба. Я должен ее унаследовать!

– Как бы не так! – возразил Воропай, размахивая перед его носом дубиной. – Ты подданный лесного царя, а наше село под великим князем. У нас мир людей, у тебя царство нечисти. Брось царя, отрекись от поганого леса – тогда и получишь право на жизнь середь людей.

– Как ты смеешь? – зашелся от ярости Горихвост. – Я ради Царя всех на клочья порву!

И он рванулся на старосту, не думая о защите. Воропай успел засадить ему дубиной в грудь, но Горихвост не обратил внимания на боль-ломоту. Ладонями он вцепился старосте в горло, повалил его на пол и принялся душить. Воропай отчаянно вырывался и пытался вывернуться. Оба покатились по обгорелым доскам, изо всех сил валтузя друг друга.

Староста едва мог отдышаться и на последнем дыхании хрипел:

– Зря стараешься! Не жить тебе среди людей!

– Не тебе решать! – злобно отвечал Горихвост, прижимая его к остаткам кострища.

– Кому, как не мне? Я староста! Я за весь мир в ответе.

– Есть и над тобой начальство.

– Кто же?

– Хоть боярин, а хоть и великий князь.

– Попадись только им в руки – они не станут волынить, как я. Мигом отправят тебя на тот свет!

Воропай наконец извернулся, сбросил с себя Горихвоста и отцепил его руки от горла. Вурдалак так низко склонялся над старостой, что рыжеватые волоски мужицкой бороды забились ему в рот, и теперь он с отвращением отплевывался.

– Говори, кто убил моего деда! – велел Горихвост. – Не то разорву, и пусть будет, что будет!

Воропай оттолкнул его и отскочил к двери, но распахивать ее не стал, а задержался перед порогом.

– Убивца мы и сами пока не нашли, – сипло выдавил он из себя. – Князь поручил розыск воеводе Видоше и своему сторожу Нежате, но они меж собой не ладят и все время лаются. Однако кой до чего они доискались. Дед твой висел на дыбе, руки вывернуты, запястья связаны пояском. Нежата дознался, что тот поясок принадлежал Лутохе, деревенскому дурачку. Лутоха весь вечер сидел в кабаке и играл с нами в шахматы. Обыграл всех в пух и прах, а у меня выиграл серебряную копейку, что я берег на обновки внукам. Копейка была приметной, с обгрызенными краями и щербинкой поверх копьеносца. Так вот, эту копейку я видел во рту у козла, которого зарезали над Дедославом. Я прибрал ее. Вот она, смотри сам!

И Воропай протянул Горихвосту маленькую серебряную монетку. Горихвост осторожно забрал ее, стараясь не коснуться грубых мужичьих пальцев, почерневших от въевшейся земли. Воропай тут же отдернул ладонь, будто боясь, что вурдалак ее сцапает.

Монетка и в самом деле казалась убогой – битой, кривой и щербатой. Края ее были срезаны, отчего она приобрела форму не кружочка, а семечки. Поверх всадника, разящего змея копьем, виднелась глубокая вмятина, как будто ее кусал медведь.

– Это она? – с недоверием спросил Горихвост.

– Она и есть, – подтвердил Воропай.

– А где сам Лутоха?

– С прошлой ночи никто его не видал. Целый день искали. Похоже, в бега ударился. Кто бы мог подумать, что этот нищий юродивый способен на такое злодейство!

Внезапно ушки Горихвоста навострились. Он услышал на крыльце смутные шорохи, не похожие на порывы ночного ветра.

– Ты что, не один? – с подозрением спросил он.

– Когда пришел сюда – был один, – отозвался Воропай. – Но ты такой бедлам поднял, что все село всполошилось.

– Эй, волчище! Не трожь старосту, иначе шкуру спущу! – послышался с крыльца знакомый, с хрипотцой голос княжеского дружинника.

– Это кто кого трогает? – рявкнул в ответ Горихвост. – Видел бы ты его дубину!

– Отпусти его! – не унимался Нежата.

Рядом с дружинником шушукались сыновья Воропая. Громче всех слышался голос старшего, Головача. Кто-то растянул порванную гармошку, брошенную на дороге – она тоскливо пожаловалась на судьбу.

– Нежата, посторонись! – запыхтел на крыльце голос розовощекого княжича. – Дай мне сразиться с волчком!

– Не время храбриться, Святополк Всеволодич, – попытался унять юношу опытный воин. – Этот зверь может старосту изодрать, а уж тебя и подавно. Князь мне этого век не простит.

– Да я его сам задеру! – пискнул юноша. – Вон у меня какой меч!

Горихвост от души расхохотался и сквозь закрытую дверь закричал:

– Нежата, пусти его ко мне! Мы по-приятельски потолкуем. Может, княжич научит меня уму-разуму? Мы в лесу звери темные, неученые…

– Не шути так! – горячо зашептал Воропай. – Скоро все село соберется, как бы клеть не подпалили. Тогда нам обоим живыми не выйти.

– Как бы рад был убийца, если б избу вместе с нами спалили, – ощерился вурдалак. – Нет покойника, нет места преступления, нет улик. И последний родич больше не отомстит. Только я ему такой радости не доставлю.

– Эй, волчище, сдавайся! – неуверенно крикнул с крыльца воевода Видоша. – Мы избу окружили, тебе некуда деться!

Горихвост кинулся к волоковому оконцу и со скрипом выдернул из узкого проема деревянную доску-заслонку. На дворе, залитом лунным светом, мелькали призрачные тени. Силуэты людей с косами и цепями в руках сновали меж овином и хлевом. Из-за гряды колотых дров, аккуратно уложенных вдоль забора, выглядывала остроконечная шапка бортника Пятуни. За ломаной телегой блекло сверкнула лысина печника Жихаря.

– Не уйти тебе! – зашептал за спиной Воропай. Его рыжая с проседью борода затряслась, как в лихорадке. – Давай выйдем по-доброму, тогда, может, тебя и помилуют.

– Помилуют, как же! – желтый клык вурдалака блеснул в лунном свете. – Моего батюшку с матушкой так помиловали, что костей не осталось. А теперь вот и дед на леднике остывает. Видно, тоже помилованный.

– Так не мы это! – карие, глубоко посаженные глаза Воропая забегали по сторонам. – Владыкой Родом клянусь, это не наших рук дело.

– Чьих тогда?

– Лутошкиных! Все улики на него указуют.

– Зачем Лутохе убивать старого колдуна? Да еще мучать его перед смертью?

– Так ведь черная книга пропала. Мы весь дом обыскали – ничего не нашли. Этот хитрюга не такой дурачок, каким кажется – даром что в шахматы всех обыграл. Он себе на уме. То и дело заводит разговор об ушедших богах. Врет, будто они вернутся, и устроят над всеми ужасный суд. Каждого спросят, кто как вел себя, пока их не было, и каждому воздадут по заслугам. Он и требы им ставил, и в старых книгах копался – все надеялся вызнать, как их обратно позвать. Один шут знает, что ему взбредет в голову. А в черной книге – всякое колдовство. Как звать бесов из преисподней и прочая лихомань. Дед твой ее никому не давал, и даже взглянуть на нее не позволял. Говорил, будто Лесной царь ему эту книгу на сохранение отдал, и случись что – с него будет спрос. Вот Лутоха и мог глаз на нее положить, чтобы наколдовать невесть что.

– Что ж, если виновен Лутоха, то я вытрясу из него правду, даже если он у черта на рогах схоронится. Однако просто так я уйти не могу, – возразил Горихвост. – Мне улики нужны! Копейку ты мне уже отдал. Теперь пояс найти бы.

– Он давно у тебя! – бегающие глазки Воропая остановились и выпучились.

– Как так? Что ты мелешь?

– Ты его у меня из рук выдернул, когда на заборе висел. Я тебя еще им хлестнул.

Горихвост огляделся по сторонам. Его переметная сума валялась на куче соломы в углу, между сундуком и грубым деревянным чурбаном. Неприглядный, потрепанный поясок торчал из нее, как змеиный хоботок.

Горихвост хлопнул себя по лбу и расхохотался:

– Ох, и растяпа же я! Сам его сунул в сумку. Хмель в голове еще бродит, ум за разум зашел. Это, выходит, он самый?

– Как есть он! – истово затряс головой Воропай.

Приземистую дверь, сбитую из толстых досок, сотряс глухой удар.

– Двери выламывают, – сделал вывод староста. – Сейчас горницу на щит возьмут. Боюсь, в драке забудут, где свои, где чужие.

– А ты не боись, – похлопал его по плечу вурдалак. – Кто боится, тот в женихи не годится.

Он бережно сложил поясок и сунул за пазуху. Дверь опять затряслась от удара. Деревянный засов, на который она была заперта, дрогнул и треснул.

– Быть беде! – закрыл лицо ладонями Воропай.

Горихвост вытряхнул из сумы волчью шкуру, лоснящуюся позолотой от тусклых отблесков светоча, брошенного на полу. Резкий скачок, кувырок в воздухе – и вот он уже стоит на четырех лапах и помахивает хвостом, скаля зубы в звериной ухмылке.

– Беги! – охнул староста, забиваясь в угол и становясь на колени.

Горихвост ринулся на чердак, пробежал меж перевернутых поставцов и выскочил в узенькое окошко на крышу. Лапы его заскользили по деревянной черепице, он съехал к краю, сорвался и полетел вниз, но тут же наткнулся на новую крышу – сеней, что ровно стелилась чуть ниже. Переживать было некогда, и он помчался вперед.

– Эй, а кто это там, наверху? – раздался растерянный голос Видоши.

Не обращая внимания на людей, суетящихся на дворе, Горихвост спрыгнул с сеней на крыльцо, юркнул вниз по ступеням и выскочил со двора. Прямо перед ним расстилалось бескрайнее конопляное поле. Верхушки зеленых стеблей колыхались в лучах серебристого месяца, отчего казались бескрайним морем, залитым серебром.

– Уходит! Лови его! – судорожно завопил за спиной Нежата.

Горихвост хохотнул по-звериному, капнул липкой слюной на межу и нырнул в это колышущееся зеленое море. Развесистые листья сомкнулись над его головой и скрыли от глаз преследователей.

– Все за ним! Не дайте ему уйти! – голосил воевода.

Но искать одинокого волка в этом сумрачном поле – все равно что ловить рыбу в море руками. Вурдалак прижал уши и легонечко затрусил прочь – в самую чащу сумрачного конопляника.

Глава 3. Волчья яма

Вдали Дикий лес угрюмо чернел на фоне едва проглядывающих звезд. С ветки дуба сорвался ворон, сделал над конопляником круг и зловеще заграял.

– Ворон! Лес! – мелькнуло в голове Горихвоста. – Туда деревенщина носа не сунет. Добегу до опушки – отстанут.

Однако преследователи не унимались. На шум и крики и впрямь собралось все село. Кузнец Валуй с молотком в руках, подмастерье Шумило с клещами, страдник Головач с вилами, бортник Пятуня с веревкой лезли в высокие заросли и перекликались громкими, хоть и дрожащими голосами. Даже толстый печник Жихарь понес свое брюхо в темень, размахивая кочергой и срубая с зеленых ростков конопли раскидистые листья.

– Становись цепью! – командовал Воропай. – Сейчас весь конопляник прочешем, как гребнем!

Верхушки конопляных стеблей заколыхались, показывая, что цепь загонщиков двинулась в чащу. Горихвост ухмыльнулся, оскалив зубы, и радостно рыкнул: мол, только дойдите до владений Лесного царя – там вас встретят, как дорогих гостей… Ему пришло на ум нарочно заманить в лес это глупое мужичье, а уж там оборотень Деряба, леший Распут и русалка Шипуня до того будут рады развлечься, что хоть праздник закатывай. И в довершение пира – милый упырь Вахлак с его кривыми, как дубовые сучья, лапами, острыми когтями и непробиваемой шкурой, поросшей колючей щетиной.

Горихвост игриво вильнул хвостом и зашебуршался в листве.

– Ребяты, кажись, зверюга передо мной! – дрогнул голос Жихаря.

Загонщики сбились в кучу и осторожно полезли сквозь заросли. Горихвост затрусил к лесу, стараясь не убегать слишком быстро, чтобы растерянное мужичье не потерялось. И вдруг ворон над его головой резко снизился, заложил острый вираж и тревожно выдавил из себя хриплый окрик.

Горихвост остановился, как вкопанный. На тонкой веточке конопли, среди длинных и острых листьев, болтался обрывок белой тряпки. Он колыхался под порывами ночного ветра, и кончик его то попадал под серебряный лучик луны, то уносился обратно в тень. Такие же тряпки были развешаны справа и слева: даже волчий глаз едва различал их в ночной темноте.

Ловушка! Вот оно, коварство людей. Не зря говорят, что нет зверя страшнее, чем человек. Куда ни сунет он свои руки, везде расставляет орудия для убийства.

Горихвост прижал уши и осторожно начал отступать обратно. Но сзади уже доносились возбужденные голоса загонщиков.

– Сбавьте шаг! Иначе свалитесь в волчью яму! – прогремел бас Нежаты.

Волчья яма! Вот, значит, что вы мне приготовили. Ах вы, грязное мужичье… Вы и ваши уловки – просто мерзкая пакость. Но я умнее, чем вы думаете, да и нюх у меня тоньше вашего!

Горихвост обогнул участок поля, помеченный белыми тряпками, и осторожно продолжил путь в сторону леса. Волчья яма осталась у него за спиной.

Внезапно перед ним, всего в десяти шагах, заколыхались толстые стебли растений. Их верхушки качнулись, и острые листья склонились, как будто стараясь ужалить своими узкими клинками. Бредущего в зарослях не было видно, но он двигался прямо на Горихвоста.

Вурдалак осадил назад. Это еще что за черт? Как тут мог оказаться загонщик? Ведь он появился с юга, со стороны леса!

Горихвост хищно ощерился и приготовился прыгать. Брюхо припало к земле, хвост поджался, шерсть на загривке встопорщилась. Кто бы ни был – опрокину его, а там выясним, что это за зверь! Задние лапы чуть-чуть отступили назад, выискивая опору повернее.

И тут земля под ними разверзлась. Загрохотали перевернувшиеся деревянные жерди. Набросанные поверх жердей листья конопли провалились, и лапы Горихвоста ухнули в зияющую пустоту. Передними лапами он попытался зацепиться за край открывшейся под ним ямы, но комья земли посыпались под когтями, и он кубарем покатился на дно ловушки, пребольно ударившись хребтом о кол, торчащий посередине. Перед глазами поплыли темные пятна и заплясали серебристые звездочки, так что на несколько мгновений он перестал понимать, где настоящие небеса, а где искры в его голове.

– Ребяты, кажись, волк угодил в нашу яму! – ликующим тоном взревел Нежата.

Хор деревенских загонщиков огласил ночь победоносным ревом.

– Смотрите, сами не провалитесь! – взвыл Воропай.

Сквозь заложенные уши Горихвоста донесся топот рваных сапог и измочаленных лаптей, несущихся к яме. Кусты сзади заколыхались, показывая, что загонщики стремительно приближаются.

Первым вылетел к краю ямы Нежата. Он метнул наугад во тьму нож и заголосил:

– Сюды! Все сюды!

Нож вонзился в крутой склон у Горихвоста над ухом. Земля от удара просыпалась и обдала его морду тучей колючей пыли. Вурдалак рявкнул от неожиданности, но это лишь раззадорило преследователей, которые убедились, что он прячется в темноте. Селяне скопились у ямы и издевательски захохотали:

– Вот он, голубчик! Попался! Добьем эту тварь!

В Горихвоста полетели камни, дубины и жесткие комья глины. Он отшатнулся, но снова ударился о врытый в дно кол, верхушка которого была заострена, как копье. Вурдалак злобно ощерился и зарычал. Желтая пена брызнула из его пасти в лица озверевших селян.

Кузнец швырнул в него молотком. Горихвост отскочил, но железный наконечник заехал ему по бедру, отчего задняя лапа чуть было не отнялась. Он попытался вскарабкаться к краю ямы, но склон слишком круто брал вверх. Горихвосту удалось лишь несколько раз подпрыгнуть, неловко подворачивая больную лапу. Подмастерье Шумило щелкнул клещами и вырвал клок шерсти из его загривка. Вурдалак взвыл.

Нападающие перепугались и отшатнулись, но Нежата подбодрил их:

– Не робей! Тащи мой самострел! Сейчас я шкурку-то ему продырявлю!

«Дело плохо! – мелькнуло в голове Горихвоста. – От самострела тут некуда деться. Я как на расстреле. Этот старый пень вмиг меня ухайдокает!»

– Несу! – послышался голос конюха Коняя.

Нежата принял из его рук арбалет, упер приклад в брюхо и начал натягивать тетиву. Короткая и толстая стрела легла на деревянное ложе.

– Кончай его, супостата! – истошно вопили Жихарь с Пятуней.

И вдруг оба разом заткнулись. Верхушки конопляных стеблей с южной стороны зашумели и заколыхались. Судя по встряхнувшимся листьям, от леса двигалось какое-то тяжелое и сильное существо.

– Эй, ты кто? Человек али дух? – дрожащим голосом выкрикнул Воропай.

Натянутый арбалет застыл у Нежаты в руках. Пожилой воин раскрыл рот и уставился на противоположный край ямы. Жихарь опустил кочергу к стоптанному сапогу, а Шумило, напротив, поднял клещи к лицу, будто закрываясь от невидимой угрозы.

– Может, это кабан? – подал голос Валуй.

– Кабаны так себя не ведут, – озадаченно проговорил Нежата.

Верхушки стеблей опять колыхнулись, нагнав на сонное поле серебряную волну. В тусклых лунных лучах мелькнула черная тень, похожая на грузную человеческую фигуру в остроконечной шапке со свисающим колпаком.

– Призрак Старого барина! – становясь на колени, выдавил из себя тощий, как жердь, Пятуня. – Явился за Горихвостом, чтоб отомстить за свое убиение!

– Свят-свят-свят! – отступил назад Воропай.

– Если ты с того света, то забирай, за чем пришел, и проваливай! Деревенских не трогай! – храбро выступил вперед Нежата.

Но призрак и не думал приближаться. Он остановился поодаль и завозился в кустах. Горихвосту со дна ямы не было видно, что там происходит. Злость уступила место суеверному страху. Сражаться с живыми противниками – это по-нашему, по-волчьи. Но драться с духами? Как их вообще одолеть? Не утащат ли они на тот свет? И зачем он явился? Ведь не думает же Старый барин, что это я его в прошлом году…

Селяне за спиной Нежаты начали отступать. Первым сорвался с места Пятуня и бросился наутек. За ним припустил Жихарь, гремя кочергой. Высокие заросли проглотили одного за другим Валуя, Шумилу и конюха Коняя. Высокое положение старосты не позволяло Воропаю драпануть у всех на виду. Он долго приплясывал на месте, борясь с желанием спрятаться поскорее, и как только увидел, что никто из деревенских за ним не смотрит, заголосил и во весь дух ломанулся сквозь кусты к деревне.

Последним остался у ямы Нежата. Он встал в боевую стойку, выставил самострел и готовился спустить тетиву. Однако противник не показывался на глаза. Верхушки стеблей колыхались, как будто тот обходил яму кругом.

– Беги, дурак! Стрелы тебе не помогут! – рыкнул со дна Горихвост.

Трудно было разобрать звуки, вылетающие из волчьей глотки, но пожилой воин обо всем догадался и сам.

– Ежели он за тобой, то не обессудь! Я тут не при чем! – пробормотал Нежата и попятился, стараясь не оборачиваться к привидению спиной.

Высокие сочные стебли сомкнулись, скрыв его из виду. Листья заколыхались, обозначив его путь к северу, в сторону человеческого жилья. А с юга уже шелестел новый враг, пугающий своей потусторонней силой.

Горихвост вдавил брюхо в холодную землю и прижал уши. Призрак приблизился на три шага. Конопляные стебли раздвинулись, и из темноты выглянула пара холодных глаз – мутных и безучастных, как раз таких, какие должны быть у нежити.

Горихвост тихо взвыл и непроизвольно обдал землю струйкой горячей мочи. Стебли сомкнулись, и то место, откуда выглядывал призрак, снова утонуло во мраке. Тихий шелест дал знать, что враг удаляется.

У Горихвоста отлегло от души. Он распрямился, расправил плечи. И тут же подскочил, как ужаленный. Новая мысль обожгла его и заставила броситься к краю ямы.

– Эй, ты, там! – тявкал он. – Не уходи! Разговор есть.

Шелест листьев на мгновенье замер, и тут же возобновился с новой силой. Привидение стремилось прочь.

– Я тебя не отпущу, пока кое о чем не спрошу! – выл Горихвост.

Но призрак и не думал останавливаться. Вурдалак сделал усилие, подпрыгнул и вцепился когтями в край ямы. Комья земли посыпались из-под его лап, но он ухватился зубами за веревку, брошенную Пятуней, и подтянулся. На его счастье другой конец веревки запутался в зарослях, и черная волчья тень выскользнула на поверхность. Лунный свет посеребрил кончик хвоста, свалявшийся от грязи.

Вурдалак навострил уши, прислушался, втянул воздух ноздрями. Острый запах конопляных листьев перебивал чутье. Призрак шелестел уже где-то вдали – он уверенно двигался к лесу.

– Нет, ты точно не человек! – взвыл Горихвост. – Деревенщина в лес ни за что бы не сунулась. Она засела бы в своих избах и дрожала от страха. А в Дикую чащу ночью потянется только умрун. Старый барин, постой!

Тихий шелест уже едва слышался. Горихвост начал прокрадываться на звук, стараясь едва касаться земли подушечками лап. И тут шелест пропал.

– Да куда же ты? – с досадой завыл вурдалак. – У меня только один вопрос. Ведь я знаю, что это не я тебя разодрал! Тогда кто? Деревенские на меня вину валят. Как я оправдаюсь?

Однако призраку, судя по его поведению, переживания Горихвоста были глубоко безразличны. Ночной ветер гулял по конопляному полю, и его гул сливался с шагами нечистой силы, за которую принимали и самого вурдалака.

Ускользающий призрак шуршал листьями где-то вдали. Горихвост ринулся за ним, разрезая грудью конопляные заросли. Ветви хлестали его по морде, вынуждая зажмуривать глаза и прижимать уши, отчего ночь становилась темнее и глуше.

Внезапно обострившийся нюх почуял новый, неожиданный для природы запах. Дымок с легким привкусом паленого веника вился над полем и навязчиво пролезал в ноздри, пытаясь добраться до мозга.

Тут что, костер жгли? Вурдалак принялся вертеть головой, выискивая источник пряного дыма. И уже через несколько шагов его передняя лапа попала в груду багровых угольев, тлеющих на иссушенной проплешине.

Горихвост тут же отдернул лапу. Ой! Едва не обжегся!

Прямо перед его носом расстилались остатки костра. На мох и ломаные ветки была набросана куча сушеных листьев конопли. Отдельно валялись дымящиеся части стеблей и соцветий. От всего костра исходил дурманящий аромат, и притягивающий, и отпугивающий одновременно.

Горихвост припал мордой к земле, непроизвольно ощерился и втянул ноздрями дымок. Пряный, и в то же время вонючий, он кружил голову. В рассыпанной по поляне золе виднелись следы чьих-то сапог, но унюхать их было никак невозможно – от золы несло жаром, отбивающим обоняние.

«Я найду тебя! От меня не уйдешь!» – ухмыльнулся волк звериной улыбкой. Шуршание призрака затерялось в порывах ветра, колышущего заросли. Горихвост принялся вертеться вокруг костра, пытаясь взять след, но запах жженой травы перебивал посторонние вкусы.

«Ты сидел тут. Ты дышал этим дымом. Значит, ты пахнешь так же», – рассуждал Горихвост, протягивая морду к середине костра, от которой валили самые густые клубы. Он принялся обегать вокруг поляны, принюхиваясь к ночному ветру, но самые сильные запахи неслись не из зарослей, а от костра.

Горихвост нюхал еще и еще, стараясь запомнить получше этот травяной вкус. Мало-помалу пряный аромат принялся заползать в его голову и окутывать разум. Чувства обострились, с клыков сорвалась слюна. Ночь стала прозрачнее, тени – загадочней, острые конопляные листья вдруг расцвели всеми цветами радуги и заиграли, как колдовской огнецвет.

Ему показалось, что он видит сквозь темноту, и где-то вдали, впереди, ему почудилось движение, будто волны вздымали ладью. Он ринулся вперед, лапы сами несли его, поднимая над землей, как птицу.

Вот и южный край конопляного поля. Дальше темной стеной встает Дикий лес. Я знаю тут каждую тропку. Чужим здесь не место, но я в лесу – не чужой. Тут меня приняли, как своего, а вот люди едва не убили. Кто я: зверь или человек? Это с какой стороны посмотреть…

Тени кружатся перед глазами. Как будто дубы сошли с мест и принялись бродить под лучами месяца-волхва, хитро выглядывающего из-за туч. Ветви-руки тянутся к горлу. Хотят схватить меня? Задушить? Разорвать? Или это мне только мерещится?

А вон та тень в бледном болтающемся колпаке? Она тоже привиделась? Сгинь из разума, наваждение!

Горихвосту хотелось бежать со всех ног, но колени предательски подогнулись, и он рухнул на землю. Черная тень приближалась к нему, заслоняя и поле, и лес, залитый лунным светом. Она пожирала движения и шорохи ночной природы, как дыра во времени, в которой навек исчезает все сущее. Но вот тень развернулась, и на спине ее мелькнул серебристый череп над поваленным светлым крестом. Серебряный череп? И на спине? Наваждение, не иначе!

Горихвост и не думал, что его самого можно задурить, как простого селянина. Ведь я же не пень деревенский! Я сторож леса! Вот этого самого! Тут меня все боятся, а не наоборот!

Серебряный череп парил над землей, колыхаясь. Слезящимися глазами Горихвост подметил, что крест под ним – два перекрещенных шестопера. Вот оно что! Это знамя! Черное знамя на границе заповедного леса, с серебряным черепом и двумя шестоперами крест-накрест, перешитое в свиту – точь-в-точь, как у Прежнего барина. И белый колпак с черно-бурой опушкой из хвостатой лисицы, по шкурке которой серебрятся ночные лучи.

У Горихвоста перехватило дыхание. Во рту пересохло. Он хотел зарычать, но из пасти вырвался только беспомощный хрип. Призрак подплыл к нему и завис в трех шагах.

– Ты кто? – прохрипел вурдалак.

– Будто ты не узнал? – выдохнуло привидение.

– Прежний барин? – осмелился спросить Горихвост.

Привидение расхохоталось и ухнуло, как ночной филин:

– Зачем ты здесь?

– Ищу убийцу моего деда, – откликнулся Горихвост.

– И что сделаешь, когда найдешь?

– Порву в клочья.

– А дальше?

– Порву всех, кто виновен.

– Это кто?

– Наверное, все деревенские. Деревня его убила. Людское жилье. Не зря он отправил меня в лес. У нас в лесу хоть все и по-дикому, а такого, чтоб целый род истребляли под корень, еще не бывало. Где люди – там зло. Всех убью! Никого не оставлю, и деревню сожгу, чтоб другим неповадно было.

– Слово настоящего вурдалака! – опять расхохотался призрак и начал растворяться во тьме.

– Погоди! – забеспокоился Горихвост. – Есть у меня к тебе дельце. Что ты забыл у избы Дедослава в ночь перед убийством? Не видел ли там кого? Может, ведаешь, кто злодей?

– Может, и ведаю, – гулко ухнуло привидение.

– Скажи мне!

– Узнаешь – умрешь, – зловеще прошелестел призрак и повернулся спиной, на которой блеснул вышитый череп.

– Нет, от меня просто так не уйдешь! – взвыл вурдалак.

Лапы сами подбросили его ввысь. Тень качнулась и слилась с кромешной тьмой. Зубы щелкнули там, где только что колыхалась вислая шапка, но поймали лишь воздух. И тут на голову ему обрушился удар чем-то тупым и тяжелым – будто молотком огрели. Горихвост рухнул на землю и застыл без движения.

*

«Не к добру грает ворон!» – так говаривал дед. Горихвост приоткрыл глаза. Пасмурное утро рассеивало над конопляником угрюмый серый туман, в дымке которого терялись очертания лесных дебрей. Большой ворон с блестящими перьями важно расхаживал перед его мордой и настойчиво каркал, привлекая внимание.

Горихвост потянулся и рыкнул от боли, пронзившей череп.

– Хорошо, что мозгов нет, а то бы сотрясение было, – крикливо програял ворон.

– Где он? Ты видел, куда он подался? – нетерпеливо спросил Горихвост.

– Кто? – не понял ворон.

– Призрак!

– Какой еще призрак?

– Тот, что меня по башке молотком двинул.

– Призрак? Молотком? Очнись, убогий! – ворон откровенно издевался. – Где ты видел, чтобы призраки с молотками летали?

– А кто тогда?

– Ты и так сам не свой был по пьяни, а после еще какой-то дури нанюхался. Вот тебе и мерещилось всякое.

– И шишка на макушке мне тоже мерещится? – Горихвост тронул лапой здоровенный шишкан, выскочивший у него между ушей.

Даже прикасаться к нему было больно.

– Ты всю ночь во тьме бегал от мужиков. Вот и врезался в дерево, – каркнул ворон, расправляя крылья и перелетая через толстый обрубок дубового корня, валяющийся рядом.

Горихвост с недоверием обнюхал корневище.

– Что-то во рту у меня пересохло, – пожаловался он. – Ты не знаешь, где поблизости можно попить?

Какое счастье, что неподалеку нашелся родник! Горихвост ткнулся сухим носом в ледяную струю и с наслаждением принялся лакать.

– Ты не слюнявь воду-то, не слюнявь! А то после тебя пить никто не захочет, – бухтел над ухом привязчивый ворон.

Но вурдалак не обращал на него внимание. Только напившись вдоволь, он оторвался и произнес:

– Вот почему так: когда начинал пьянствовать – вроде был человеком. А проснулся поутру – зверь зверем?

– А ты не нюхай всякую дрянь, – посоветовал ворон.

– Дурак! Мне для дела нужно было, – посетовал волк. – И откуда ты вообще свалился на мою голову?

– Лесной царь послал приглядеть за тобой. Хорохором меня зовут.

– Слава нашему государю! – расплылся в улыбке Горихвост. – Вот настоящий отец лесной братии: ни о ком не забудет.

– Забудешь тут о тебе – ты таких дров наломал, что не на один костер хватит.

– Это еще не дрова. Все костры впереди, – пообещал Горихвост.

Вот наконец и опушка Дикого леса. Тонкий нюх почуял знакомые запахи сухих пней, жухлых листьев, подгнивающего бурелома. Подрагивающее ухо уловило шум листвы на ветру, скрип качающихся ветвей, тихий шепот травы. Далекие крики птиц и возня мелкого зверья волку знакомы лучше, чем любому охотнику.

Там, в самой чаще за Волчьими дебрями – моя полуземлянка, мое любимое логово, где я в безопасности. Там ждет отдых и котелок над костром, в котором булькает пахучее варево со свежей зайчатиной. На Туманной поляне скребет небо дуб Мироствол, а у подножия Царь с престола одаривает лесных стражей, и, как всегда, он особенно привечает меня, потому что знает: я за лес расшибусь в лепешку.

Что опять грает этот черный летун? От его карканья только мурашки по шкуре. Какой бог-шутник создал такую надоедливую птицу? Как хотелось бы слышать песни райской Дивы, что поет на вершине Древа миров, но нет – вместо них только хриплый «кар-кар» лезет в уши, будоражит кровь, учащает стук сердца.

Нет, если хотите знать мое мнение, то один мясистый тетерев стоит трех таких черноперых брехунов. А в этом вороне что такого хорошего? Одни перья да кости. Подавиться можно.

Горихвост остановился за шаг от густого подлеска и огляделся по сторонам. Ворон Хорохор носился над головой, словно что-то высматривая. Что ему еще надо? Летел бы он в свое воронье гнездо…

Однако что-то и в самом деле не так. Чутье подсказывает: вокруг непорядок. Но что это? Вроде все как обычно. Шумят могучие дубы. Торчат из-под земли корневища, в которых легко запутаться новичку, зато так удобно прятаться опытному лесовику. Ветер гоняет опавшие листья цвета красного золота. Катаются россыпи желудей, каждый из которых мечтает вырасти в огромное дерево, да только каждому ли повезет? Так что тут не так?

Горихвост обежал вокруг неподвижного стога сена и с подозрением понюхал ветер. Конопляное поле – шумит и колышется, как обычно. Дикий лес – встает хмурой стеной, как всегда. Доносятся голоса лесных тварей и птиц – вроде все как положено. И только этот стог сена маячит у меня за спиной, как чужак в иноземном кафтане. Откуда он взялся? Мужики близко к лесу не косят – боятся нечистых, особенно – вурдалаков…

При этой мысли Горихвост расплылся в довольной ухмылке.

Верно! Сено… Тут одна конопля да подлесок. Ну не бывает косьбы в таком месте! Эх, как же я сразу не догадался – а еще сторож леса!

– Деряба! А ну, покажись! – в полный голос рявкнул вурдалак стогу.

Сено взъерошилось и тут же улеглось обратно, как будто его подцепили на вилы, а потом придавили гнетом.

– Хватит прятаться! Я тебя распознал!

Стог закряхтел, перекосился и повалился на бок. Хорохор сделал над ним круг и насмешливо каркнул. Горихвост поддел сено носом – стог ужался и принялся перекатываться, как будто ему дали пинка, а потом вдруг подскочил высоко, кувыркнулся и грохнулся оземь уже в виде белобрысого мальчишки лет пятнадцати, одетого в дорогой парчовый камзол.

Мальчишка встал на карачки, чихнул от поднятой им самим пыли и плаксиво заныл:

– Опять ты балуешь, волчище! Ну чего не сидится тебе в своем логове? Рыщешь между деревней и лесом, а мужики потом лезут куда не нать…

Горихвост подбежал, ухватил недоросля зубами за воротник и рывком поднял на ноги. У того подогнулись коленки, но он устоял на тонких ножках, затянутых в шелковые порты, и брезгливо принялся стряхивать пыль с перчаток из гладкой оленьей кожи.

– Ах ты, щап! – рыкнул Горихвост. – Нарядился, будто невеста перед смотринами. Торчишь у всех на виду, и думаешь, что тебя не заметят?

– Я, между прочим, на сторожах стою! – обиделся оборотень. – А вот где тебя ветер носит – это вопрос. Пока ты по своим делам бегаешь, я один службу несу.

– Ну, положим, ты такой не один – есть сторожа и опричь тебя, – возразил Горихвост. – Да и службу несешь, как трухлявый пень, даром что выглядишь молодцом. Солнце уже за облаками гуляет, а ты дрыхнешь, как пес в конуре.

– Ничего я не дрыхну, – заныл оборотень. – Меня зачаровали.

– Вот еще, выдумал отговорку! Кто тебя мог зачаровать?

– Проходимец в черной свитке и кривой шапке с лисьей опушкой.

Горихвост насторожился:

– Давно он тут был?

– За час до рассвета. Шуршал в траве, будто дикий кабан. Я решил, что это кто-то из мужиков опять лезет в чащу, ну и пугнул его, как обычно.

– А он?

– Что «он»? Взял, да и нашептал надо мной заклинание. Я и остолбенел.

– Придумал бы что поправдивей! Кто такие заклинания знает?

– Может, сильный колдун. А может, дух с того света.

– И дух станет шуршать в кустах, как кабан? Врешь, и даже не покраснеешь!

Молодой парень потер пальцем в перчатке свою бледную, без единой кровинки щеку, и высокомерно промолвил:

– Я не одичалый вурдалак, чтобы врать!

Горихвост рыкнул от негодования:

– Эх, не время сейчас устраивать перепалки. Говори: куда этот призрак девался?

– Почем я знаю? Меня как заворожили, так я с тех пор ничего и не помню.

Ворон сел на дубовый сук и надменно задрал клюв, всем своим видом показывая, что вникать в разговор двух наземных придурков – ниже его достоинства. Горихвост затрусил вдоль опушки и вскоре заметил пару сломанных веточек на подлесном кустарнике. Опавшие листья были притоптаны и разбросаны невпопад, словно по ним кто-то прошелся. След вел на юго-восток, мимо Туманной поляны, как раз туда, где за лесом возвышалась угрюмая громада Змеиной горы.

– Эй, а ну стой! – заголосил вслед вурдалаку Деряба. – Туда нельзя! Запрет самого царя!

Ворон с негодованием закаркал на ветке, давая понять, что на этот раз он согласен с неудавшимся стогом.

– Тут проходил чужак! – едва обернувшись, тявкнул Горихвост. – Царь мне после сам скажет спасибо.

Хорохор спикировал с ветки и попытался клюнуть его в холку, но Горихвост так щелкнул зубами, что едва не вырвал у ворона пару перьев.

– Как же так? – приплясывая, заголосил оборотень. – Мне тут надо стоять, никого не пущать. А ты сам попер, никого не спросясь. Ну какой из тебя после этого сторож?

Горихвост преспокойно обернул к нему хвост и углубился в лесную чащу. Причитания Дерябы еще долго доносились до его чутких ушей.

Берег Волчьего ручья привел Горихвоста к обрыву скалы. Вода срывалась с каменного уступа и с шумом обрушивалась в низину, где продолжала свой бег через лес. Горихвост уже знал, что его поджидает: хвост его непроизвольно поджался, уши встали торчком, а зеленые глаза забегали по сторонам.

Спуститься с обрыва по тайной тропке для волка – дело нехитрое, но едва Горихвост оказался у подножия водопада, как угодил в холоднющее озерцо. Вот те на! Откуда оно взялось? Ведь раньше его тут не было, правда? Не мог же я запамятовать – раз сто тут, наверное, пробегал.

Не обращая внимания на тучу брызг, поднятых водопадом, по озерцу кверху брюхом плавал шерстистый бобер. В другое время Горихвост тут же сорвался бы с места и кинулся бы за ним, но сейчас ему было не до охоты. Он знал местную тайну, скрытую от посторонних глаз: за плотной пеленой воды, за мириадами брызг и жидкой радугой, встающей в те редкие мгновения, что солнце выглядывало из-за туч, пряталась пещера, а в ней… бр-р-р, лучше даже не думать!

Горихвост выбрался из воды на берег и встряхнул свою черную шкуру. И сейчас же ему в нос ударил отвратительный запах лежалой рогожи, нечистых подмышек и кишечного перегноя, исходящего из огромной разинутой пасти. Мощный храп подтверждал, что ему не почудилось: великан ростом с самое высокое дерево валялся поперек ручья и во всю глотку храпел, как будто задался целью заглушить и шум водопада, и голоса растревоженных птиц.

Вурдалак осторожно приблизился к толстой ладони, из которой выпала палица, сделанная из целой сосны с обломанными ветвями. Огромные пальцы с нечищеными ногтями подрагивали во сне. Грубая накидка из конопляной дерюги колыхалась над круглым брюхом, вздымающимся вверх при каждом всхрапывании. Веки, похожие на печные заслонки, прикрывали глаза размером с колесо от телеги. Великан то и дело ворочался и бормотал в тяжком сне, и тогда вода из-под его грузного бока устремлялась в долину, как через прорванную плотину. Лежащее тело перегородило ручей, образовав запруду, в которую уже стекались бобры со всех окрестностей.

Горихвост вскарабкался на жилистую руку, перебрался великану на лицо и лапой приподнял ему веко. Мутно-коричневый зрачок закатился и не выказывал признаков мысли.

– Волот! Не спать в сторожах! Подъем, кому говорю! – затрещал вурдалак, но его голосок отзывался лишь слабым эхом в слоновьих ушах великана.

– Ну, ты сам напросился! – мстительно произнес Горихвост и куснул исполина за мочку.

Тот поерзал во сне, пробормотал что-то нечленораздельное и перевернулся на другой бок. Волк соскользнул и хлопнулся оземь.

– Ничего, мы терпеливые! – сообщил Горихвост, подобрался к другому уху и клацнул зубами.

– До чего надоели кусачие вши! – проревел великан, все еще не проснувшись.

– Ах, так я для тебя словно вошь? – взъелся вурдалак. – Ну, погоди у меня!

Он подобрался к его ноздре, запах из которой мог убить сотню помойных крыс, и дернул за черный волос, похожий на корабельный канат. Великан взвыл от боли и разом уселся, все еще не открывая глаз. Горихвост сорвался с его лица и рухнул в воду, которая с бурлением ринулась в освободившийся проход. Разочарованные бобры оказались на мигом просохшем дне, по которому сбегала тонкая ниточка ручейка.

– Кто вздумал со мной шутить? – проревел великан, шаря по земле в поисках своей дубины.

Но поскольку глаза его все еще не открылись, то пальцы лишь переворачивали валуны, щедро набросанные по берегу.

– Что за сонное царство? – посетовал Горихвост. – В лесу творится черт знает что. Где ни попадя шляются проходимцы. В деревне жгут огнем колдунов. Мужики охотятся на вурдалаков, а привидения разгуливают по долу, как будто небеса рухнули в преисподнюю. А его светлость волот Сиводур изволит почивать в грязной луже, что Еропкино порося. Чего, говорю, разлегся у всех на виду?

Великан смачно зевнул, разинув похожую на пещеру пасть, и пальцами поднял себе одно веко.

– Ты чего тут? Сюда нельзя, – глухо пророкотал он.

– Мне можно. Я свой! – с вызовом возразил Горихвост.

– Никому нельзя. Повеленье царя. К Змеиной горе ходу нет, – прогромыхал великан.

– Да мимо тебя Дикий охотник со всей своей сворой промчится – ты и его не почуешь, – расхохотался вурдалак.

– Напраслину не возводи, – обиделся волот. – Я всю ночь в дозоре глаз не смыкал.

– А под утро тебя разморило? Так, что обрушился в воду и запрудил ручей?

– Никак нет, – тупо промямлил волот. – Я до денницы не спал. А потом… Потом и не помню, что было. Кажется, тут кто-то бродил.

– Кто?

– Не знаю. Какой-то нечистик. Он еще бормотал что-то тихо, как будто читал заклинания. Я прошелся разок дубинкой по кустам – наверное, примял его. Поищи-ка, у тебя чуйка получше моей.

– Нету тут никого! – рявкнул сгоряча Горихвост. – Дрыхнуть в дозоре не надо.

– Да не дрых я! – принялся оправдываться волот. – Меня угомонили. Клянусь, кто-то меня заговорил. А кто – сам не видел.

– Эх, да что с тобой разговаривать? – махнул хвостом вурдалак.

– Погоди! Не ходи к горе, – испуганно бросил вслед ему великан.

– Ты туда чужака пропустил, – не согласился с ним Горихвост.

– А тебя не пропущу! – великан поднялся, раскрыл оба глаза и поднял с земли дубину.

«Дело плохо», – смекнул Горихвост, глядя на то, как вздымается над его хребтом обломанная сосна. Он едва успел юркнуть в чащу, как дубина обрушилась на бережок и перевернула огромный валун.

– Поймаю – шкуру сдеру! – дико ревел позади него великан.

Солнце перевалило за полдень и выглянуло из-за туч, окрасив осенний лес в багряное золото. Свет переливал через пышные кроны деревьев и обволакивал теплом шкуру, напоминая о лете, что недавно отправилось вслед за Дажьбогом в гости к северной Маре. Ночной холодок еще таился в оврагах, поросших густыми кустами, но Горихвост легко перескакивал через провалы. Для вурдалака лес – родной дом.

Берег ручья довел его до горы. Вершину ее как будто откусило древнее чудище из тех, что населяли землю до людей и богов. Дышучее жерло пыхало в небо клубами едкого дыма, который скатывался по неровным склонам и заволакивал низину. В нос ударил резкий запах серы и тухлых яиц, напрочь отбив волчий нюх.

Ручей плавно скрутился кольцом и обогнул обветшавший земляной вал. Сухие комья земли сыпались из-под деревянного тына, сбитого из сплоченных бревен с остро отесанными верхушками. Тын опоясывал гору высоким забором, не давая подобраться к ней нигде, кроме широких ворот, скрипящих под деревянной башней. Горихвост помнил эти ворота: они всегда были наглухо заперты, и лишь его дед знал, как с ними сладить.

Однако на этот раз распахнутые настежь створы жалобно подпевали ветру, что играл ими, гоняя взад и вперед.

Горихвост устремился в проход под башней, как вдруг упругая толстая плеть легла ему на загривок, опутала горло и подняла вверх, как щенка. Он беспомощно засучил лапами в воздухе, но его так сдавило, что стало трудно дышать. Из горла вырвался хриплый рык – больше удивленный, чем яростный.

Морда его развернулась к старому кряжистому вязу, сучья которого тянулись и опутывали его шкуру, как длинные лапы. Дерево подбросило его вверх и принялось хлестать ветвями, нанося жгучие удары.

– Ты чего? Отпусти! – ощерился вурдалак.

Пористая кора дерева разверзлась, обнажив темную пасть.

– Попался! Тать! Вор! Переветник! – глухо провыло древесное чрево.

– Какой я тебе переветник? Я лесной брат! Чур меня, чур! – загомонил Горихвост.

– Я тебе покажу, как чурать Чура! – вышел из себя вяз и начал парить его похлеще чем в бане.

Шкура Горихвоста вздыбилась от острой боли, как будто ее вздернули на адовы крючья.

– Перестань! – лаял он. – Я не виноват!

– Лесной царь решит, кто виноват, а кто нет! – сипел вяз.

– Лесной царь – мой государь, а я его верный слуга!

– Слуги не нарушают приказов хозяина! – не унималось дерево.

Не на шутку разошедшиеся ветви бултыхали Горихвоста вверх-вниз. Перед глазами его мелькали то распахнутые створки ворот, то провалившийся шатер башни, то древесные корни, вывороченные из земли и шевелящиеся, будто ползучие гады. Бултых вниз – и толстый сук припечатывает его к бугристому скату земляного вала. Бултых вверх – и голова его взметается выше тына, открывая вид на клубящуюся гору, по гребню которой скользит черная тень в кривой шапке.

А ну, стой! Что за тень? Что за шапка?

– Остановись, чурбан безмозглый! – зашелся от лая Горихвост. – Пока ты меня тут валтузишь, настоящий тать пробрался, куда не надо!

– Ты и есть тать! – изрыгало древесное чрево. – А за чурбана поплатишься!

– Ну смотри, сам напросился! – огрызнулся вурдалак и, давясь, зашептал:

– В море-океане, на острове Руяне стоит бел-горюч камень Алатырь. А под камнем тем силы злые, несносные. Поднимаю я этот камень, выпускаю я эти силы. Вы набросьтесь на Чура, стража Змеиной горы. Остолбеней, глупый Чур! Застынь и не двигайся! Уймитесь, ветви! Облети, листва! Сучья, замрите! Будь ты деревом, дурной страж, каким был прежде и каким будешь впредь!

Вяз со скрипом застыл. Хватка веток ослабла, Горихвост рухнул наземь, но вместо того, чтобы вскочить и встряхнуться, лишь принялся жадно дышать, ловя полной грудью воздух, смешанный с дымом.

Дерево не подавало признаков жизни. Вурдалак зарычал и тяпнул зубами кряжистое корневище, но оно оказалось таким жестким, что клык едва не сломался.

– Погоди у меня! Я тебе эту болтанку припомню! – пообещал он и юркнул в распахнутые ворота.

Глава 4. Змеиная гора

Лихо-марево! Надо же, как меня уболтало! До сих пор небо перед глазами качается. И земля под ногами ходуном ходит. И рокот такой идет из-под горы – глухой, заунывный, тревожный, словно Великий Лиходей в пекле учит бесов стоять на ушах.

Гора не хотела подпускать к своим тайнам – тропинки на ее склонах вздымались так круто, что Горихвост едва удерживался, чтобы не соскользнуть. Камни под лапами осыпались и катились вниз, увлекая за собой пыльные тучи осколков. Почва вздрагивала и урчала, как голодный желудок.

Дым становился все гуще и гуще, он лез в глаза и заволакивал все вокруг. Сизые клубы донесли знакомый, немного пряный, немного тошнотворный запах копченой конопли – он шел из гущи пыльной завесы, со стороны горного жерла. Горихвост собрался с духом и припустил вперед.

Ох, и не нравится мне это мелкое дрожание земли! Оно будто душу выворачивает наизнанку, так и хочется драпануть прочь, да нельзя – призрак не должен уйти, иначе кто скажет правду о застарелом злодействе? Ведь не дадут мужики мне покоя, пока не узнают, кто на самом деле убил их прежнего барина. А мне не будет покоя, пока не отомщу за деда. И на лица не посмотрю: если простолюдин его мучал – замучаю до смерти простолюдина, а если князь – то и князя. Кому только в голову пришло пытать старого волхва? И зачем? Ведь у него и гроша не было за душой.

Горный склон снова дрогнул. Горихвост покачнулся, поджал хвост и опустил ушки.

Где же призрак? И какая нелегкая понесла его сюда как раз тогда, когда гора задышала?

Черная свитка и свисающий белый колпак мелькнули среди дымных клубов далеко впереди, на кручине горы. Горихвост почувствовал, как вскипает кровь, и жар ударяет в голову. Азарт охоты подстегнул его и погнал вперед. Он понесся ввысь, не обращая внимания на камни, сыплющиеся из-под ног.

Духа в свитке уже не было видно, но раззадоренный волк не мог остановиться. Он напряг силы для решительного броска и взлетел над скалистым гребнем. И вдруг обнаружил, что по ту сторону каменистого зуба расстилается не ровная плешь вершины, как он ожидал, а зияет глубокий провал, крутым склоном скатывающийся в разверстое жерло вулкана.

Подушечки лап скользнули на гладких камнях, которые тут же сдвинулись с места и покатились вниз в волне черной пыли с песком. Эта волна подхватила волка и понесла к бурлящему озеру огненной лавы, пышущей жаром.

Что за адское варево? Как будто Хозяин Пекла задумал сварить похлебку на легион злобных бесов. Раскаленная лава булькала и вскипала. Ее оранжевые потоки казались бы ослепительными, если бы не подгорелая бурая корочка, покрывающая их сверху. Но что самое удивительное – посреди этого варева возвышался гранитный остров. Он торчал, как ни в чем не бывало, в самой середине булькающего жерла. Огненные потоки лизали гранитные обрывы его берегов, но те стояли, не поддаваясь адскому пламени.

В центре острова, вдали от раскаленных берегов, уносилась ввысь восьмиугольная вежа – одиноко стоящая башня, последнее убежище обороняющихся. Ни единого окошка, ни малого просвета не виднелось в ее гладких, полированных стенах, из которых торчали огромные клыки древнего змея, больше напоминающие слоновые бивни. Однако не они заставили Горихвоста зарычать во всю глотку. Вокруг вежи, вдоль ее отполированных до зеркального блеска стен, обвивался золотой змей. Его широкое, в десять обхватов тело струилось по черному мрамору, уносясь к верхней площадке, на которой покоилась голова с костяным гребнем. Иглы гребня топорщились, как у исполинского ерша, а пасть распахивалась на северо-запад, в сторону Грязной Хмари и лежащих за ней Ветхого капища и Шерны. Торчащие во все стороны бивни напоминали рога, отчего башня казалась рогатой.

Горихвост сделал усилие и зацепился когтями за твердую почву. Скольжение остановилась, но даже не доехав до края кипящего озера и сотни шагов, он чувствовал его жар.

– Лихо-марево! – вырвалось неразборчивое урчание из волчьей глотки.

Перед его носом болтался висячий мостик, протянутый к гранитному острову. Выглядел он ненадежно: веревочные перильца вихлялись из стороны в сторону, а деревянный настил ходил ходуном под порывами горячего ветра. Бурлящие пузыри лавы пытались плюнуть в него огненными брызгами, застывающими на лету, но мостик висел на такой высоте, что им было до него не достать.

Горихвост медленно попятился задом, но хрустящий песок под ногами снова начал скользить и сносить его вниз. Нет, уж лучше на мостик!

А ведь дед мой не раз говорил, чтобы я сюда не совался! Не отсюда ли он притащил Душебор и Кровавую чару, что стояла в избе в красном углу? Видно, не зря он наказывал, чтобы я даже думать не смел приближаться к Змеиной горе. Сам-то он был сведущим волхвом, но я… Я-то не волхв! Как мне справиться с этим пеклом?

Лапы вязли в песке. Пыль застилала глаза. Горихвост ухватился зубами за краешек моста и вскарабкался на настил. Уф, едва не снесло в эту адскую жуть! Как же хочется поворотить назад! Там прохладно, там жар не пышет в лицо. А впереди – преподозрительнейшая черная вежа со змеем, сияющим позолотой в лучах солнца, которое едва заглядывает в горное жерло. Ну чего мне там надо? Подумаешь, призрак… Зачем он мне? Что, без него никак?

Эх, лихо-марево, ну за что мне такая судьба?

Горихвост недоверчиво нащупал лапой деревянную досочку и затрусил вперед. В ушах выли ветряные потоки. Мост раскачивался – будто нарочно задался целью сбросить в лаву одинокого волка. Натянутые веревки гудели, и казалось, что полосни по ним парой клыков – и они тут же лопнут, и полетит все это чудо строительного ремесла прямо в огненный кипяток, и прощай тогда, пушистый мой хвост…

Перед глазами все словно плывет. Меня еще от вязовой тряски не отпустило, а тут снова качаться, как на качелях. Аж тошно становится, того и гляди, вывернет наизнанку. Не обессудь тогда, огненная лужа – отведаешь, чем меня давеча Курдюм угощал. Это ж надо так бултыхать – то налево, то направо, то вниз, то вверх. Нет, ребята, на качелях качаться – это забава для девок, а для нас, волков, лучше твердая суша. Мы уверенно стоим на своих четырех, а болтаться туда-сюда – нам не по чину.

Едва лапы коснулись гранитного берега, как Горихвост сжался и сиганул побыстрее вперед – лишь бы дальше от жара. Сколько ни бегал он вокруг башни – нигде не находил даже намека на вход. А как попасть внутрь? Зачем строить башни без окон, без дверей? Какой в этом смысл?

С западной стороны тело вьющегося змея будто рассек меч Перуна-воителя. Нутро зияло темной пустотой, в которой терялись мраморные ступени. Они уходили вверх, скручиваясь, словно жгут, испещренный щербинами и засыпанный мелкой крошкой. Случайного пришельца эти ступени отпугнули бы монументальной тяжестью и неизвестностью, таившейся за каждым из восьми поворотов, на которых тело дракона изгибалось вслед за гранями башни. Как и вся вежа, тело змея было высечено из холодного мрамора, однако чешую его покрывала старинная позолота, во многих местах уже слезшая или соскобленная неизвестно кем и неизвестно когда.

Ступени вели внутрь и пропадали во тьме. Вот оно что! Выходит, это винтовая лестница, – смекнул Горихвост. – Только вьется она не внутри башни, как бывает обычно, а снаружи – вдоль стен. Тело змея – как большая труба, в которую и упрятана лестница. Эх, была не была! Не обратно же возвращаться!

Лавовое озеро смачно чавкнуло и выбросило такой длинный язык пламени, что его кончики едва не подпалили Горихвосту задок. Волк взвизгнул и без раздумий нырнул в нутро змеиной утробы. Темнотища тут стояла такая, что хоть глаз выколи – хорошо, что ступеньки под ногами оказались гладкими, так что карабкаться можно было наощупь. Жаль только, что они такие крутые. Пока десяток одолеешь – запыхаешься, а их тут сотни, хоть язык на плечо свесь.

А вот и оконце! Узенькое, как бойница. Едва свет проглядывает, но хоть что-то можно рассмотреть. Ух ты, стены-то какие чудные! Что это за фигурки на них? Свирепая охота Перуна? Вот он во главе своей своры, несется по поднебесью, мечет молнии в змея, целит сулицей – легким копьем для метания длиной в полторы руки. Змей то прячется от него, то ярится и бьет крылом. И опять темнота…

Восемь стен, восемь граней – сначала крутой лестничный пролет, потом маленькая площадка, поворот, и снова вверх по ступеням. Лапы уже не пружинят, колени одеревенели, но волк разве признается, что устал? Пусть никто не видит – но как я себе самому скажу, что сил больше нет? И что ждет меня наверху? Вряд ли добрый волшебник с подарками и угощеньем. Понесло же меня к чертям на рога, не сиделось мне в Волчьем логове! Эх, во что я ввязался?

С винтовой лестницы Горихвост выкатился в просторный зал, наполненный клубами серого тумана. Дым клубился повсюду: он валил от большого костра, разведенного в центре зала на высоком яшмовом алтаре, отражался от стен, некогда сверкавших черно-мраморной гладью, а теперь закопченных, будто печное нутро, веял струями под потолком, напоминающим нёбо огромной звериной пасти.

Горихвост как будто оказался внутри огромного черепа, принадлежавшего исполинскому чудищу, только выполнен был этот череп не из природной кости, а из дорогих камней, чей сумрачный блеск пробивался даже сквозь дымную завесь. Пол зала напоминал длинный язык, высунутый наружу, в сторону северо-запада, где за крышами Грязной Хмари виднелись идолы Ветхого капища. Из нижней челюсти торчали каменные клыки, каждый выше человеческого роста, и такие же клыки свисали с верхней челюсти, до которой не дотянулся бы и длинный Жердяй.

Ого! Вот это здесь накурили! Да в этой палате не продохнуть, даром что она такая широкая, что и стен не разглядеть. И немудрено: клубы дыма такие густые, что на аршин вперед ничего не видать. И как шибает в нос этот чудовищный запах паленой конопли! Весь нюх отобьет, я же охотиться не смогу!

Горихвост проскочил сквозь струю дыма и ударился носом о каменную стенку с выпуклым барельефом. Барельеф изображал картину древнего жертвоприношения: к змею, хищно расправившему крылья и высунувшему язык, волхв подводил юную деву с распущенными волосами и снопом хлебных колосьев в руках. Поодаль стояла толпа родных, среди которых выделялся князь, оплакивающий дочь. Змей готов был вот-вот проглотить княжну, но Горихвосту в этот миг было не до красот: его нос сплющился и распух от тычка. Он едва удержался, чтобы не взвыть в полный голос, и тут же до его слуха донеслось:

– Огненный змей, явись мне из тьмы! Сбрось вечный сон! Покорись моей воле!

Горихвост поперхнулся своим собственным воем. Бормочущий голос звучал прямо над ним. Прижав уши, он одним глазком взглянул ввысь. Короткая стенка, на которую он наткнулся, располагалась посреди зала, и принадлежала массивному прямоугольному алтарю высотой человеку по грудь. Алтарь был сработан из полированной яшмы, по поверхности которой шли искусные узоры, изображающие крылатого змея. На столешнице этого каменного стола спиной к Горихвосту восседал незнакомец в черной свитке и шапке со свисающим колпаком. На раздутой свитке колыхался узор: череп и два скрещенных шестопера.

Горихвост подавил злобный рык. Не замечая его, незнакомец бубнил себе под нос:

– Ну же, змей, пробудись! Книга волхвов не соврет: ты должен исполнить желание. У меня – власть над книгой, у тебя – власть над тьмой. Вылезай, черт тебя подери!

Вурдалак пригляделся: в самом деле, на коленях незнакомца лежала раскрытая книга волхвов, или черная книга, как ее называли боязливые селяне. Позолоченный оклад, обтянутый чернильным бархатом, тускло поблескивал огоньками маленьких самоцветов. Под ним проглядывал потрескавшийся от времени кожаный переплет. Костер, разложенный прямо посреди столешницы, то и дело выстреливал языками пламени, которые жадно тянулись к пергаментным страницам и норовили лизнуть их. Поверх огня тлели набросанные конопляные листья, от которых исходил дурной чад. Сам незнакомец до того надышался, что и ухом не вел.

Горихвост самодовольно осклабился, скакнул и постарался забраться на стол, однако угодил лапой в костер, обжегся, взвизгнул и дернулся в сторону, разбросав целый ворох багровых угольев.

Незнакомец в свитке отшатнулся и с досадой воскликнул:

– Колом тебе по балде! До чего ж ты не вовремя!

В этот миг Горихвост мог бы увидеть наконец его лицо, если бы не сверзился с края стола и не полетел на пол хребтом вниз. Хлопок о мраморный пол оказался не из приятных, но вурдалака больше заботила лапа, на подушечке которой вздувался волдырь. Горихвост заскулил по-собачьи и принялся быстро-быстро зализывать ожог. Этого момента хватило призраку, чтобы натянуть кривую шапку себе на голову аж по самую шею, так что только два бегающих глаза и пухлые губы остались торчать в небрежно прорезанных дырках.

Горихвост бросил взгляд на этого проходимца, ставшего вдруг похожим на столичного палача, что рубит головы на Лобном месте, и от негодования зарычал. Призрак с издевкой показал ему в ответ сизый язык, причем когда язык скользнул обратно в прорезь колпака, к нему прилипло несколько драных ниток, так что «палач» принялся отплевываться.

– Какой ты, к лешему, призрак? – взревел вурдалак. – А ну, снимай маску! Сейчас на зубчик тебя посажу – тогда и посмотрим, что у тебя внутри.

Однако призрак не думал сдаваться. Он скинул на пышную шкуру Горихвоста остатки угольев с разворошенного кострища и сиганул со столешницы на пол по обратную сторону алтаря. Горихвост потерял его из виду и забеспокоился, но на этот раз, вместо того, чтобы запрыгивать на высокий стол, он осторожно обежал его сбоку, стараясь не врезаться в неожиданное препятствие, если такое снова вздумает встретиться на пути.

И уже через несколько шагов обнаружил, что звериная осторожность спасла его от настоящей беды. Оказалось, что алтарь стоит на самом краю широкого восьмиугольного колодца, занимающего всю середину зала. Горихвост свесил голову через узенький бортик и в страхе отпрянул.

Лихо-марево! Вот это да! Теперь ясно, почему в этой башне нет ни дверей, ни окон. Да и лестницу внутри нее не устроишь.

Вся Рогатая вежа представляла собой один высокий колодец, уходящий на недосягаемую глубину. Там, в самом пекле, клокотало раскаленное варево – еще более жаркое, чем в озере, окружающем остров. Казалось, будто на дне этой пропасти ворочается огненный змей.

Горихвост затрусил вдоль невысокого бортика и выбежал на противоположную сторону зала. Тут его поджидала новая преграда.

Перед ним вставал, раскинув широкие крылья, поблескивающий червонным золотом змей с хищно разинутой пастью. Рубиновые глаза полыхали адским пламенем, а гребень на черепе топорщился от гряды острых игл. Перед статуей клокотал провал колодца, так что казалось, будто крылатый змей парит над бездной.

Горихвост недоверчиво втянул ноздрями воздух, убедился, что змей искусно вырезан из мраморной глыбы, и напасти от него можно не ждать. Но куда же тогда делся призрак? Нюх еще не пришел в себя после столкновения с алтарем, и надеяться на него не приходилось.

– Эй, ты, тень разодетая! – выкрикнул Горихвост. – Думаешь спрятаться от меня?

Призрак в свитке мелькнул за статуей и бросился вправо, к престолу, стоящему у самой стены. Девять ступеней из гладкого камня поднимались к креслу с высокой спинкой, над которой нависал тяжелый венец в виде дракона, свернувшегося кольцом и поймавшего собственный хвост. На резных подлокотниках фигурки жрецов из слоновой кости приносили в дар чудищу невольников. Рабов раскладывали на алтаре, коротким мечом вспарывали грудную клетку и вынимали сердце, сделанное из алых лалов. От старины камни выпали, оставив маленькие провалы, почерневшие от вековой пыли.

Незнакомец устроился на сиденье, подогнул под себя ноги и раскрыл книгу в драгоценном окладе.

Черная книга, сборник колдовских тайн, которые в незапамятные времена открыли кудесникам потомки Белобога и Чернобога. Ее заклинания, начертанные тайными письменами – ключ к самым невероятным чудесам, которые не способен постичь человеческий разум. Боги ушли невесть куда, и оставили людям много волшебных штуковин, но ни одна из них не сравнится по ценности с этим ведовским даром.

Как обойти все три мира Вселенной? Как вызвать беса из пекла и заставить его плясать под свою дудку? Как напустить лихорадку на целый город, или как найти проклятый клад? Обо всем могла поведать эта хитрая книга тому, кто сумеет отомкнуть ее особым заветным словом и разгадать тайные знаки.

Важно лишь, чтобы она не попала к злодею, иначе он погубит весь мир. Не зря Лесной царь поручил хранить ее Дедославу – последнему волхву в роду древних правителей Града кудесников.

Горихвост аж оторопел от такого зрелища: чтобы палач сидел на престоле Царя волхвов, да еще листал при этом чародейскую книгу – такого даже видавший виды внук колдуна не мог вообразить.

– Говори, откуда у тебя книга волхвов? – пролаял вурдалак.

– Как за морем Хвалынским, на Руяне на острове, – начал петь заунывным голосом лживый призрак.

– Будет тебе остров, будет тебе и Руяна, – ощерился Горихвост и понесся к нему.

От клубов дыма, до сих пор витающих под сводами зала, у незнакомца слезились глаза. Он потер их кулаком в безразмерной перчатке, чихнул и уставился на страницы.

– Суд судом, век веком, – продолжил он заунывное чтение. – Вурдалаку меня не съесть: у меня медвежий рот, волчьи зубы, свиные губы.

– Еще как съем! – захохотал вурдалак. – Меня пустым словом не проберешь. Ты мне за все ответишь!

– Стоит на острове дом, а в том доме – семь старцев, – продолжал бормотать палач в колпаке. – Возьмите, старцы, дубины тяжелые, мечи булатные, сулицы острые. Луки возьмите тугие, положите каленые стрелы на звонкую тетиву, да обрушьте все силы на вурдалака, что рыщет предо мной…

Ой! Кажется, это плохо, когда на тебя читают заклинание из черной книги. Дед мой никогда не колдовал при семье, да и меня учил остерегаться волшбы, потому как ничего доброго от наведенных чар не бывает. А что этот злодей в кривой шапке удумал? Вот выпустит беса – и станет со мной то же самое, что с дедом, вечная ему память.

– Бейте волка дубинами! – победоносно выкрикнул призрак. – Секите волка мечами, колите сулицами, стреляйте стрелами!

«Если скажет: слово мое крепко, – то я пропал!» – подумал Горихвост и так резво прыгнул на незнакомца, что тот выронил из рук книгу и мигом слетел с царского места. Зубы вурдалака щелкнули так близко от свитки, что он почувствовал, как ее край прошелестел по носу.

По инерции вурдалак пролетел мимо и шмякнулся о спинку престола. Лихо-марево! А она жесткая. Из чего ее сделали? Видно, жрецам нужно было иметь каменный зад, чтобы восседать в этом кресле. Не удивительно, что после им хотелось пустить кровь бедной жертве.

А куда делся призрак? Не разобрать из-за дымных клубов. И откуда они только берутся? Костер-то потух!

Пол под ногами дрогнул. Сердце у Горихвоста ушло в пятки – он подумал, что с ним станет, если вся башня наклонится и рухнет. Мраморные глыбы навалятся и расплющат так, что мокрого места не останется. Прощай тогда, сторож Дикого леса! Найдет ли кто твою шкуру?

И снова эти туманные вихри! Так и лезут в глаза. Нюх едва отошел от удара об этот дурацкий алтарь, а ноздри уже запорошила отвратительная мелкая пыль, взвесь которой носится в воздухе и не дает свободно дышать.

Разглядеть что-либо в душной мгле едва удавалось – только с северо-западной стороны проглядывали лучи света. Они едва рассеивали густую хмарь, заполонившую зал. К серому свету дня добавились багровые отблески пламени, как будто прямо посреди палаты развели новый костер.

Ага! Вот ты где, палач липовый! Снова балуешься огоньком? – решил Горихвост. Но едва он сунулся в середину багрового зарева, как в лицо ему ударил палящий зной. Вурдалак резко затормозил, и вовремя – перед ним снова возник провал башенного колодца. Клубы еще раз пыхнули ему в глаза и поднялись к потолку, на несколько мгновений приоткрыв внутреннее пространство вежи.

Жар из глубин поднимался такой, что Горихвосту почудилось, будто он залез в печку, и заботливая хозяйка сейчас испечет из него пирог с потрошками. Он заглянул в провал, где булькала кипящая лава – на дне его варилась оранжевая каша, покрытая темной корочкой, и туманная мгла стелилась над этой адской похлебкой, скрывая от глаз чудище, затаившееся в глубине пекла.

Вурдалак заскулил по-щенячьи, но тут же взял себя в руки и воровато оглянулся по сторонам – не видал ли кто его мимолетной слабости? Но вокруг никого не было, и даже тень с серебристой нашивкой не витала над каменным алтарем.

Куда же ты делся? Не пытайся меня убедить, что ты привидение без тела и без души – я видел, как ты тер глаза и чихал. Вы видели чихающее привидение, страдающее от слезливости? А огрел меня колотушкой по голове кто? Тоже привидение? Нет, дружок, у тебя явно есть жирный бочок, за который тебя можно щипнуть, так что готовься познакомиться с моим зубом!

Горихвост ухмыльнулся по-волчьи и принялся обегать зал по кругу. Даже во мгле отыскать направление было нетрудно – достаточно было держаться подальше от невысокой ограды колодца, занимающего середину палаты.

Сначала он осторожно обогнул яшмовый алтарь со змеиными барельефами, стараясь не наступить на рассыпанные уголья. С противоположной стороны от восьмигранного провала высилась статуя крылатого змея с рубиновыми глазами, изогнувшегося в хищном броске и разинувшего зубастую пасть. Такая же зубастая пасть, но гораздо больших размеров, открывалась на свежий воздушный простор, расстилающийся за пределами башни. Одна из восьми стенок вежи была прорублена, и сквозь нее на улицу высовывался длинный мраморный язык чудища, видный издалека. Сам Горихвост бежал по спинке этого языка, стараясь не споткнуться о колодезное ограждение, которое так и лезло под ноги.

Ровная гладь языка открывалась наружу, на свежий воздух. Стоило схватиться за зуб чудища и свеситься вниз – и можно было вдохнуть полной грудью. Горихвост выглянул и тут же отпрянул обратно – его голова закружилась от высоты, с которой были видны и подножие башни, и остров из раскаленного гранита, и огненное озеро, спрятанное от посторонних глаз в жерле вулкана.

Да и сам верхний зал Рогатой вежи напоминал череп чудовища, и каждый, кто в него попадал, оказывался внутри этого черепа и смотрел на окрестности через разинутую пасть с высунутым жалом.

Бежать отсюда было некуда – единственный путь вел к винтовой лестнице, спрятанной внутри тела дракона, вьющегося вокруг мраморных стен. Ага, вот тут я тебя и поймаю! Все равно тебе некуда деться – рано или поздно ты попытаешься прошмыгнуть к лестнице. Ну, готовься к допросу с пристрастием, призрачный друг!

Горихвост добежал до полукруглой арки, через которую прежде попал в этот зал. Пол дрожал и качался, как будто башня собиралась рассыпаться, и, говоря откровенно, Горихвосту хотелось дернуть отсюда как можно скорее, но как бросить единственного свидетеля, невесть где раздобывшего и книгу волхвов, и одежку погибшего барина?

Вурдалак свернулся калачиком на ступеньке и притаился, ожидая, пока убегающий призрак сам на него не наступит. Пройти мимо было попросту негде. Горихвост ухмыльнулся: охота – приятное дело, а затаиться в засаде и ждать, пока добыча сама придет в руки – приятно вдвойне.

Долго томиться не пришлось: клубы дыма рассеялись, и сквозь них проступили черная свитка, стянутая широким кушаком, и надвинутый на глаза белый колпак, превращенный в подобие маски. Тяжелая нога в кожаном сапоге, не церемонясь, наступила Горихвосту на бок.

Лихо-марево, больно! Какой жесткий у тебя каблук! Вырядился, щап деревенский!

Горихвост взвился и щелкнул зубами в одном ноготке от болтающегося колпака.

– Ай! Хренов пень! – взвопил от неожиданности незнакомец.

Нет, призраки так не орут, это точно.

– Снимай харю! – устрашающим голосом заревел Горихвост. – Посмотрим, кто ты таков.

Однако незнакомец, похоже, как задумал с утра пуститься во все тяжкие, так и решил продолжать то же до вечера. Не бросать же бесчинство на половине пути, а то оно, чего доброго, останется недоделанным. Призрак в маске спихнул Горихвоста с дороги, отчего тот покатился по лестнице и впечатался в темный угол у ближайшего поворота. Поняв, что вурдалак все равно не пропустит, палач поворотил обратно и покатился по залу к солнечному просвету, через который распахнутая змеиная пасть дышала на мир.

Горихвост закряхтел, потер бок и полез по ступеням наверх. Когда он добрался до зала, клубы дыма, будто нарочно поднявшиеся из колодца, снова закрыли обзор. Призрак пропал из виду, но вурдалак все равно помчался вперед, зная, что тому некуда деться. Через десяток шагов он споткнулся, больно ударившись лапой – вот и он, тот самый язык, высунутый из башни, будто трамплин для прыжков в огненный бассейн. Кубарем покатился – на полном ходу на ногах было не удержаться – и ткнулся мордой во что-то мягкое и сухое, кажется, ту самую черную свитку.

Ну наконец-то! Теперь ты от меня не уйдешь!

Волчьим чутьем Горихвост догадался, что загоняет добычу в тупик – на узенькую площадку, в которую превращался кончик змеиного жала. Жало это нависало над лавовым озером, и уж лучше было бы призраку сдаться, чем балансировать на самом краю судьбы. Но клубы дыма, дрожание пола – как они мешают! И откуда они берутся?

Мгла впереди покачнулась, словно кто-то размахивал полами длинной одежды.

– Не уйдешь! – прорычал Горихвост.

А бархатная свитка с серебряным черепом опять затрепыхалась у него перед носом, как будто нарочно дразня.

– Да он издевается, пес шелудивый! – решил Горихвост и со всех лап ломанулся за ней.

Черная свитка опять показалась в клубах и застыла. Под ногами скользил гладкий мрамор – бежать приходилось уже по площадке, нависшей над бездной. Тут нужно быть осторожней – в любой миг можно свалиться с обрыва. Но раз призрак мелькает на пути – значит, там еще можно ступить.

Не помня себя, Горихвост сжался и резко взмыл ввысь. Передние лапы вытянулись, стараясь впиться когтями в добычу. Пасть хищно раскрылась, обнажив острые зубы. Ах, что за сладкое чувство охоты, когда бросаешься на добычу и знаешь, что ей не уйти!

И в этот миг свитку дернули в сторону, как будто опытный тореадор ускользнул из-под носа быка. Горихвост опустил лапы, чтобы мягко спружинить на раздвоенный язычок, но твердой почвы в нужном месте не оказалось. Вместо нее под холодеющим брюхом засвистела ветристая пустота. Тяжелая голова перевесила тело, Горихвост наклонился носом к земле и полетел вниз, отчаянно суча лапами.

Отчего я не сокол? Почему не летаю? Так поет деревенская голь в своих песнях. Вот бы вам полетать так, как я!

За пределами башни не было дыма. Не дрожала земля под ногами, и пол не ходил ходуном. Но Горихвост отдал бы все на свете, чтобы снова нащупать твердую опору – пусть она и шатается, пусть дрожит, как ей вздумается, лишь бы за что-нибудь уцепиться и на чем-нибудь удержаться.

Мимо носа его проносились гладкие грани башни. Мелькнул изгиб золоченого тела дракона, в котором пряталась лестница. Как хорошо сбегать вниз по ступенькам, а не падать со всей высоты!

Его несло прямо в озеро оранжевой лавы, мимо узкого берега острова, в гранитные скалы которого вгрызалась башенная стена. Обманул меня чертов призрак! Поманил свиткой, а после убрал ее из-под носа. И ведь как надул, злобный шут! Да и сам я хорош – попался, как последний простак. Ай, да что теперь говорить! Вот оно, раскаленное озеро, и я лечу в него вниз головой. Сейчас сварится супчик из свежего вурдалака. Только кто его будет расхлебывать? Не поминай меня лихом, лесная братва!

Лава в озере текла струями и кипела, выбрасывая оранжевые пузыри. Лопаясь, они плевались россыпью алых брызг, которые шипели и застывали в полете. Один из них угодил на шкуру вурдалака и едва не прожег ее. Еще один миг, и…

И тут Горихвост почувствовал, как чья-то жесткая лапа ухватила его за шиворот и резко вздернула вверх. Ого! Кто это меня так?

Над прижатыми ушками захлопали чьи-то крылья. Где-то я уже слышал такие перепончатые хлопки. Ну и силища у этого летуна – это вам не ворона с ее дурным граем. Вона как меня потащил!

– Эй, нельзя ли повыше? – завопил Горихвост, успевший перевернуться в нормальное положение – лапами вниз, головой вверх. – У меня хвост обжигается. Ты меня что, хочешь в огне утопить?

Он повис, щурясь, в воздухе, совершенно беспомощный, как щенок, которого показывают на ярмарке покупателю. Перепончатые крылья над головой оглушительно хлопали, перенося его через озеро лавы, после – через скалистый гребень Змеиной горы. За ее зеленовато-желтыми склонами взгляду открылись такие знакомые просторы: Дикий лес с его Туманной поляной, уносящийся в небеса Мироствол, дальше – Грязная Хмарь с ее тоненькими, такими милыми струйками дыма из труб, а за ней – Ветхое капище с его истуканами и серебристая нитка Шерны.

Железные когти еще крепче впились в загривок, пронзив острой болью. Горихвост изловчился и тяпнул захватчика за длинный палец. Как бы не так – едва клык не сломал! Кожа жесткая – не прокусишь. Схвативший его летун хриплым голосом ойкнул, разжал пальцы и грубо выругался.

Горихвост со всего маху грохнулся оземь, перекувыркнулся и покатился вниз по крутому склону, ударяясь попутно о кочки и камни.

Бах! – и в бок въехал жесткий валун, отчего его подбросило и зашвырнуло подальше.

Бум! – он снова подскочил на уступе, взлетел в воздух, шлепнулся, и опять покатился, словно праздничное колесо, пущенное с пригорка в Ярилин день.

Лихо-марево, когда ж это кончится? За что тут зацепиться? Я ведь вконец побьюсь!

Боги смилостивились, крутой склон превратился в пологий, и его перестало вертеть и швырять. Он распластался на засохшей траве и прикрыл голову лапами. Перед глазами все ходило ходуном, небо качалось, а земля пучилась и вздымалась.

Перепончатые крылья хлопнули над головой, грубые лапы схватились за шкуру так, будто хотели сорвать ее с мясом, а низкий, с грудной хрипотцой голос продышал в ухо:

– Что, сбежать вздумал?

Как впились в холку эти крючковатые хваталки! Как будто щипцами стиснули. А когти-то, когти – того и гляди, продырявят шкуру насквозь! Разве у призрака такие бывают? И пахнет от этого чудища не коноплей, а прелым мхом, древесной гнилью и сохлыми желудями – как раз такими, что валяются у корней Мироствола.

Мироствол! Корни! Страж дерева!

– Вахлак, это ты? – радостно заголосил Горихвост, стараясь извернуться и взглянуть на захватчика.

– А ты ждал кого-то другого? – грозно пробасило чудище.

– Да отпусти же меня! Не признал, что ли? – Горихвост ухитрился скосить глаза.

Так и есть! Здоровенный упырь зло сверкал на него налитыми кровью глазами. Ростом – со вставшего на задние лапы медведя, весом – пудов двадцать, морда со скошенным пятаком, щеки заросли жесткой щетиной, на тупой башке вьются козлиные рога, кривые ноги с копытами, перепончатые крылья за спиной хлопают, будто простыни, и в довершение картины – хвост, словно бич с острым шипом на конце. Такая тварь только в кошмаре приснится, а наяву ее встретить – упасите все боги, какие только найдутся на земле, в небе и под водой.

– Как же я рад тебя видеть! – попытался обнять его Горихвост.

– Вот и славненько! – жутко осклабился упырь, обнажая клыки раза в три больше волчьих. – Значит, и за грех ответить тоже рад будешь.

– За какой еще грех?

– Зачем полез на Змеиную гору? Разве не знаешь, что Государь запретил? А ты вон что наделал. Я такого переполоха отродясь не видал. Гляжу: гора начала извергаться. Полетел посмотреть, кто ее так растревожил. И тут ты падаешь прямо мне в лапы. Хорошо хоть, виновного долго искать не пришлось.

– Никакой я не виновный! – возмутился Горихвост. – Ты правду сначала узнай, а после суди.

– Чего тут судить, и так дело ясное, – возразил упырь. – Разбудил ты гору, она и задышала. А как гора проснется – так всему лесу конец. И не говори, что не ведал.

– Это не я разбудил! – начал оправдываться Горихвост. – Это все призрак Старого барина. Я как раз его ловил.

– И чего ж не поймал?

– Обманул он меня! Заманил на край змеиного языка, да и сбросил.

– Вот ты нашему Государю это и объяснишь, – неумолимо промолвил упырь.

– Ты сведешь меня к Государю? – обрадовался Горихвост. – А я и не прочь. Только пока ты меня по лесу мыкаешь, призрак совсем уйдет. Его сейчас ловить надо, пока он недалёко.

– Ты щенкам своим сказки рассказывай, – оскалилось чудище. – А меня морочить не смей!

– Нет у меня щенков! – пролаял вурдалак, но вразумлять упыря было пустой тратой времени.

Мироствол! Великое дерево вселенной, корни которого уходят в преисподнюю, а ветви простираются над счастливой небесной страной. Многое повидал ты на своем веку. Ты видел и рождение богов, и первые времена, когда на земле жили чудовища и волоты-исполины. Видел войны небожителей с бесами и всемирный потоп, уничтоживший перворожденных. Какие бы беды вокруг тебя ни разыгрывались, какое бы лихо ни бушевало – ничто не смогло уничтожить тебя. Небо, Земля и Подземелье держатся на тебе, как листья не ветке, и будут держаться, пока ты стоишь.

Упырь Вахлак грубо швырнул Горихвоста к подножию Древа миров. Черноперый Хорохор свесил клюв с нижней ветки и торжествующе програял что-то неразборчивое, но не слишком приятное для вурдалака.

– Попался! – взвыл Сиводур из-за ручья с мертвой водой.

Волота не пустили на Туманную поляну из-за непомерных размеров, и он развалился на другом берегу, сломав несколько елок и примяв густые кусты.

– Сколько волка ни гладь – все равно руку прокусит! – визгливо заголосила русалка Шипуня, раскачиваясь на древесном суку, как макака.

Оборотень Деряба смахнул пылинку со щегольского камзола, наморщил тонкий носик и демонстративно отвернулся, всем видом показывая, что он выше личных счетов.

Но Горихвосту было на них наплевать. Он чуял загривком, кто смотрит на него в этот миг. Едва смея поднять глаза, он по-собачьи вильнул хвостом и, подметая брюхом опавшие листья, пополз к каменному престолу, стоящему у подножия Древа.

Нижние ветви Мироствола, покрытые увядшей листвой, уже облетали, в то время как наверху буйно играли сочными оттенками зелени семена всех трав и растений, какие только сыщутся на белом свете.

Ворон каркнул, ветка под ним качнулась, высохший желудь сорвался и упал на корону из золотистых листьев, что венчала голову Лесного царя. Каштановые волосы всколыхнулись, взгляд темных пронзительных глаз заворожил Горихвоста. Рука с драгоценными перстнями пригладила бороду, дрогнули уголки рдяных губ, по лицу пробежали старческие морщины, глубокие, как борозды на дубовой коре.

Царь смахнул желудь, скатившийся на мантию из горностаевых шкурок, и потрепал холку золоторогого оленя, что щипал травку перед престолом.

Волоча брюхо, Горихвост подполз ближе, чтобы лизнуть государю ладонь, но на его пути тут же возник здоровенный вепрь с такими длинными клыками, что волк поджал хвост и откатился обратно.

Лесная братия благоговейно молчала, и лишь Хорохор возился на ветке, отчего сверху сыпались листья и шляпки от желудей.

– Зачем ты пытался разбудить змея? – сурово вымолвил царь.

Горихвоста так удивил этот вопрос, что он онемел. Ему едва удалось раскрыть пасть, чтобы пролепетать что-то в своей оправданье, но слов не нашлось, и алый язык безвольно свесился, как мокрая тряпка на прищепке.

– Ты знаешь, что я строго-настрого запретил приближаться к Змеиной горе? – взгляд Царя резал, как по живому, а голос леденил, как ветер в разгар зимы.

– Я не нарочно, – через силу пролепетал Горихвост. – Я только преследовал негодяя, что заманил меня в ловушку.

– Какого еще негодяя?

– Призрака Прежнего барина, Злобы Кривошапа, – сбивчиво начал объяснять вурдалак. – Он шлялся у избы моего деда перед убийством, да и нынешней ночью я видел его в конопляном поле между деревней и лесом. Он и привел меня на гору.

– Зачем ты погнался за ним?

– Собирался как следует допросить! – оживился Горихвост. – Может, он чего знает? Да и в его собственной гибели мужики обвиняют меня. Будто бы это мои зубы остались на теле боярина Злобы после того, как его нашли мертвым. Да только все это ложный навет! Не могу я людей рвать зубами – если это случится, то я в человеческий вид не вернусь.

– А ты знаешь, что выйдет, если разбудить змея? – строго спросил Царь.

Язык Горихвоста снова онемел и повис.

– Давным-давно эта гора была местом злым, окаянным, – заговорил Владыка Леса. – В пещере под ней жил огненный змей, а на вершине горы стоял его храм. Змей житья не давал всей округе – пожирал скот и людей, травил урожаи, жег пастбища и охотничьи угодья. Селяне не знали, как избавиться от напасти, и вынуждены были приносить ему кровавый откуп. Раз в месяц они жертвовали ему быка, а раз в год – самую красивую деву. Отцы и матери трепетали, когда их дочери подрастали. Невиданные сокровища собрал змей в пещере: золото и драгоценные камни валялись в ней россыпями, так, что от их блеска слепли глаза.

Дошла очередь отдавать свою дочь до волхва. Волхв был праведником и всю жизнь на совесть служил горним богам. Владыки вселенной услышали его мольбу. Князь Горнего мира Перун вывел небесную свору на заоблачную охоту. Как ни пытался спрятаться от него змей – Перуновы стрелы разили его и в воде, и на суше. А довершил дело Царь неба Сварог – он метнул в гору каменный молот, отчего вершина ее провалилась под землю вместе с храмом, в котором жертвовали людей. Самого змея боги сковали цепями и заточили на глубине. Как ни ярился он, как ни пытался освободиться – не мог порвать цепи, и впал в беспробудный сон. С тех пор он никого не тревожил.

Однако бывает, что он заворочается во сне, и тогда гора начинает дышать. Из провала ее идут дым и пламя. Клубы гари и копоти, что выдыхает змей, рвутся наружу. Настанет день, когда змей очнется от сна и порвет цепи. Вырвется на волю – и огонь затопит долину. Ничто живое в ней не уцелеет.

Самое злое лихо, какое можно придумать – будить змея. В наше время помочь будет некому – боги ушли, и на чудовище не найдется управы. Кто будит змея – тот враг и лесу, и люду.

– Что за чушь? Зачем мне будить змея? – не выдержал Горихвост.

Русалка свесила волну зеленых волос с Мироствола и визгливо пропела:

– Ты сам трепал налево и направо, что отомстишь за смерть деда и, если нужно, всю деревню сотрешь в пыль. Нет лучше способа, чем напустить на мир огненную потраву.

– Такое мне и в голову бы не пришло! – возразил вурдалак. – С местью за деда я сам справлюсь, помощь чудищ мне не нужна.

– Однако на гору ты все же забрался, несмотря на запрет. Змей тысячу лет не напоминал о себе, а тут вдруг дыхнул огнем как раз в тот час, когда ты его потревожил. Вина налицо, – хмуро сказал упырь.

Горихвост сел на задние лапы и вытаращил глаза. Язык еле ворочался, но он все же выговорил:

– Как же так? Ведь я не виновен!

– Тебя застали с поличным, – возразил Лесной царь. – Деряба, говори, как было дело!

– Стою я в сторожах, – сбивчиво заговорил оборотень, размахивая длинными рукавами кафтана. – Тут налетает какая-то тень и бормочет про моря-океаны и камень Алатырь. Меня как колотушкой огрели. Что было дальше – не помню, но когда я очнулся, то увидел перед собой черного волка. Он пихал меня носом и так зыркал глазами, будто загрызть собирался. Я ему говорю: не ходи к горе, царь не велел. А он: царь мне после спасибо скажет. И шасть мимо! Я его не пускал, вон у ворона хоть спросите.

Хорохор на ветке смущенно каркнул и спрятал клюв под крыло.

– Что было дальше? – вонзил взгляд государь в великана.

Сиводур неловко заворочался на берегу ручья и завыл, будто ветер в трубу:

– Я всю ночь на часах, как и положено стражу. А под утро – в кустах шебуршенье. Я по ним хвать дубиной, да видать, только елочку зря загубил. Слышу тихий, вкрадчивый такой голос. Заклинанье читает, ворожбу на меня наводит. Я сел в лужу подумать, что делать дальше, и тут меня разморило. А открыл веки: глядь, под носом сидит этот волчище и дергает мне волоски, издевается, зверь. И давай надо мной насмехаться: мол, мимо тебя любой чужак пробежит, ты не поймаешь. И сам дает ходу к горе. Я ему кричу: стой, поймаю – шкуру спущу! Да куда там! Скрылся в лесу – только его и видали.

– Все не так было! Его призрак сморил! Это призрак! – принялся подпрыгивать от негодованья Горихвост.

– Видел я этого призрака, – раздался над его ухом скрипучий голос.

Головы лесных тварей разом повернулись к кряжистому вязу, который шевелил корневищами, будто клубком одеревенелых змей. Вяз развел ветви в стороны и обнажил дупло, похожее на темную глотку.

– Бежал этот прощелыга мимо меня прямо в надвратную башню, – заскрипела древесная глотка. – Я его цап за шкирку, и давай строго спрашивать: кто таков и куда? А он давай ворожить, как заправский колдун: сперва зачурал меня, будто траву-первогодку, а после изрек целое заклинание, из тех, что писаны в черной книге. Мало было меня заморочить: еще и грозился припомнить мне верную службу и опосля поквитаться. Я застыл, а волк ломанулся к горе. Сразу после земля задрожала, из жерла повалили клубы. Счастье, что повстречался упырь – он и привел меня в чувство.

Вяз зашевелил корнями и медленно отполз в сторонку.

– Так и было, – подтвердил Вахлак, хлопнув перепончатыми крыльями и смахнув хвостом ворох листьев. – Я согнал наваждение с Чура, а гора уже вся дрожит и пыхтит. Ну, думаю, пришло лихо, откуда не ждали. Подлетел к кипучему жерлу, вижу: из Змеиного черепа дым валом валит. Того и гляди, сам змеюка появится и огнем пыхнет. И тут прямо мне на голову – хрясь! Валится наш доходяга, вурдалаша наш ненаглядный. Летит так красиво: головой вниз, в струнку вытянулся, лапы прижал, будто собрался выиграть соревнование по прыжкам в огненный омут. Ну, думаю, сейчас как нырнет на дно, а мне что, доставать его из огня? Нет, увольте. Подхватил его и понес от греха подальше.

– Он благодарил тебя за спасение?

– Как бы не так! Тяпнуть за палец пытался. Вона, чуть кожу не прокусил.

– Что вы тут говорите? – возмутился Горихвост. – Я ведь думал, что это призрак спустился по мою душу. Он читал черную книгу и сидел на престоле волхвов, как в незапамятные времена, когда там приносили жертвы.

– Откуда ты знаешь про жертвы? – впился в него острым взглядом Лесной царь.

– На фигурках видал. Там их много, – упавшим голосом ответствовал Горихвост. – Все такие узорные, выпуклые, из камней и слоновой кости. Совсем как настоящие, только поменьше.

Царь опять обернулся к упырю и строго спросил:

– На горе или в башне был еще кто-нибудь?

– Больше я никого там не видел, – растерянно развел лапами Вахлак. – Правда, в веже я не искал. Мне и в голову не пришло в нее соваться. Жутко там, до сих пор мураши шкуру щекочут. Сколько народу пропало в ней без вести – не сосчитать! Нужно последнего ума лишиться, чтобы полезть в это проклятое место.

– Откуда ты знаешь заклинания Черной книги? – вперил Царь взор в Горихвоста.

– Так ведь дед у меня был волхвом, – упавшим голосом признался вурдалак. – Ты же сам, Государь, книгу ему на сохранение отдавал. Он и читал мне ее, как другим сказки на ночь читают. Я едва их упомню, а уж использовать – так и вовсе до нынешнего дня не пытался.

– А что сегодня случилось?

– Чур меня так тряхнул, что чуть душу не вытряс.

– Значит, ты мог заворожить всех трех стражей, – Лесной царь положил ладонь с перстнями на подлокотник престола. – Ты же мог вычитать в ней про обряд, которым будят змея от вечного сна.

– Да не мог я! – с досадой выкрикнул Горихвост. – Чтобы черную книгу отомкнуть, нужно знать ведовское слово. Без него книга своих тайн не раскроет.

– Дед тебе это слово и выболтал.

– Вот и нет! Он думал, что колдовство в неумелых руках – сущее горе. Мне даже до переплета дотронуться не позволял, а уж заветного слова я от него и не слыхивал. «Книга – не баловство, ее кому попало открывать не след», – так он мне говорил.

– Но ты был на горе, когда змей заворочался, и тебя обвиняют в убийстве боярина Злобы. Выходит, ты и свитку его мог стащить с кривой шапкой. Не для того ли ты выдумал призрака, чтобы свою вину на него свалить?

– Ничего я не выдумал! – взвизгнул Горихвост. – Призрак дубиной меня огрел – вон какой на макушке шишкан! Я ловил его в веже, у яшмового алтаря, что над огненной бездной. А после зверь махнул свиткой у меня перед носом, я напрыгнул, а за свиткой – обрыв. Я и свалился.

– Так ты был у яшмового алтаря? – лицо Царя потемнело, ладонь сжалась в кулак. – Ты видел огненную реку, что течет под землей? Вот отчего змей заворочался! Все один к одному. Чтобы разбудить древний дух, нужно, как в старину, принести ему жертву. И сделать это нужно на алтаре, залитом кровью невинных девиц. Ты мог вычитать это в книге. Разве случайно она пропала после гибели Дедослава? Признавайся: может, ты и деда убил, чтобы ей завладеть?

– Лихо-марево! Как язык у тебя повернулся? – Горихвост до того зашелся от негодования, что подавился словами. – Ведь я в тебя верил! Я ради тебя готов был и с других шкуру спустить, и своею пожертвовать! А ты меня так бесчестишь! Так знай: больше я тебе не слуга, а вам, твари лесные – не брат!

Горихвост сжался, зарычал и оскалил клыки.

– Слово сказано! Поимать его, и в темницу! – распорядился Царь. – Ты, вурдалак Горихвост, был добросовестным стражем леса, пока нас не предал. Ты попытался разбудить змея, а это великое преступленье. И за него я приговариваю тебя к казни.

Обитатели леса потупили взоры.

– Под надежную охрану его! – велел Царь.

«Что еще за надежная охрана? – забеспокоился Горихвост. – Ой, нет, только не то, о чем я подумал!»

Русалка Шипуня отвратительно захихикала. Хвост вурдалака сам собой опустился к земле. Уши прижались к макушке, как будто их примяли.

Огромные корни Мироствола расступились, открыв вход в пещеру. По каменным ступеням из глубины поднялась девушка лет семнадцати, одетая, как лесная охотница. Горихвост поперхнулся, споткнулся на ровном месте и уткнулся носом в груду жухлых листьев. Ветер раздул на плечах девы багряный плащ с одним рукавом и меховым подбоем – у вятичей такие звались корзном. Затрепетало вышитое золотой нитью изображение сокола, несущего в когтях дубовую ветвь с желудями, и такой же желудь с тремя листами, но уже не вышитый на плаще, а живой, прикрыл Горихвосту глаз, когда тот осмелился выпростать морду из-под осеннего ковра. Две косы цвета спелой пшеницы шаловливо качнулись и упали на плечи охотнице поверх длинного синего платья, перехваченного широким малиновым поясом. Гладкую кожу щек ласкал воротник из пушистой куницы, а на лбу сиял синий самоцвет, вставленный в легкий, узорный венец.

– Ярогнева, дочь моя, для тебя нашлось важное дело, – потеплевшим голосом вымолвил Лесной Царь. – Поручаю тебе сторожить злодея, который обманул наше доверие. Сама знаешь: лиху нельзя давать волю, иначе оно натворит бед. Стереги его строго: этот горе-хвост умеет выкручиваться из переплетов.

– Будь спокоен, батюшка, я за ним пригляжу, – звонким голоском ответила дева и так стрельнула в Горихвоста голубыми глазами, что тот закопался в кучу листьев с носом.

Дочь Лесного Царя! Вот она, значит, какая. Слышал я о ней, много слышал. Если она и вправду такая, как про нее говорят, то мой хвост на волоске от больших испытаний. Сколько волчьих шкур висит в царской пещере, и все со следами ее огненных стрел. Сколько птиц и зверья распрощались с жизнями только от того, что попались ей на глазок. А ведь среди них были такие верткие твари, до каких мне далеко. Право слово, лучше бы за меня взялся этот мордатый упырь, а то и дуболом-волот с его непомерной силищей.

Дважды вурдалака просить не пришлось: едва дева направилась в его сторону, как он сам сиганул в темный провал полуземлянки, прикрытой сверху земляной кровлей, на которой густо росла трава. Со стороны могло показаться, будто волк нырнул под зеленый холм и пропал из виду, но сам Горихвост слишком хорошо знал это логово: в прежние времена оно служило ему жилищем, пока пришлый Царь не навел новых порядков. Знал он и то, что деться из этой землянки некуда – другого выхода нет.

«Вот и вышло, что я в своем собственном логове, как в темнице», – с горечью подумалось ему.

Как тут все изменилось! От каменного очага осталась лишь горелая ямка в полу. Полки на стенах сорвали, сундуки вынесли, и даже запах жилья сменился на отвратительную вонь незнакомых существ, задержавшуюся в этом стылом подвале на много дней после того, как их вывели. Одни широкие лавки вдоль стен были еще на своих местах, да и те почернели и покрылись безобразными следами ножей и чьих-то когтей.

– Чувствуй себя как дома! – издевательски хохотнул Вахлак, заглянув в дыру входа.

Горихвост огрызнулся, но не стал отвечать. Что взять с этого дурного верзилы! Ну не дали боги ему мозгов, разве это его вина?

А вот когда в дыру осторожно протиснулась царская дочка, он съежился и забился в угол.

– Какой ты пушистый! – с сожалением произнесла Ярогнева, щурясь на тоненький лучик света, едва пробивающийся сквозь узкую прорезь бревна. – Жалко будет потратить такую чудесную шкурку.

Горихвост непроизвольно рыкнул, но тут же взял себя в руки и спрятал клыки. Охотница потрепала его по загривку. Горихвост не сумел удержаться и ощерился. Что поделать, волчьи инстинкты! Ну не дают волки теребить себя за ушком, как домашнюю собачку. Нас не трогай, и мы тебя трогать не будем. Зачем лезть руками, куда не просили?

Широкие рукава ее платья мягко прошелестели Горихвосту по морде. Выше запястья, почти у самого локтя, они были перехвачены серебряными браслетами, на которых узорные ведьмы кружились в чарующей пляске.

– Ну-ка, волчок, покажи настоящее личико! – посмеиваясь, проговорила дева. – Я пришла подлечить твои ранки.

Горихвост подпрыгнул и на лету кувыркнулся, но стукнулся лапами о низкий потолок и грохнулся на утоптанный пол. Он все же успел скинуть шкуру, и приземлился уже мужиком с переметной сумой на плече. Сума отлетела в сторону, и из нее высунулась рукоять Душебора с темно-зеленым камнем, зловеще поблескивающим в полутени.

Ярогнева расхохоталась над неловкостью пленника, но стоило ей увидеть оружие, как синий глаз ее холодно блеснул. Она быстро схватила сумку и завладела мечом.

– Это тебе не понадобится, – ледяным тоном произнесла она, пряча оружие подальше.

– Если б я думал сопротивляться, ты бы меня не удержала, – поморщившись, выговорил Горихвост. – Но я служил Дыю верой и правдой, и пусть он ко мне переменился, я-то ведь прежний!

– Не называй батюшку Дыем, он этого не любит, – строго велела царевна.

Она достала из заткнутой за гашник сумки берестяные коробочки с мазями и велела:

– Ложись на лавку! Сейчас мы тебя подлечим! И охать не вздумай, я и не такие ранки видала!

Горихвост забрался на деревянное ложе и сдернул рубаху. Ох ты, надо же, как все тело скрипит и ноет! На башке – шишка, на лапе – волдырь, на боках – синяки, на морде – царапины.

– Да на тебе живого места не найти! – рассмеялась Ярогнева. – Как себя чувствуешь, волчок?

– Великолепно! – бодро доложил Горихвост.

– Ничего не болит?

– Как же ничего? Все болит.

– Почему тогда великолепно?

– Раз болит – значит, жив, – объяснил Горихвост.

– Вот и шишка! На месте, – довольно заметила Ярогнева, ощупывая его голову.

– А куда она денется? Сколько через голову ни кувыркайся, раны сами от этого не пройдут.

Шишка жутко саднила, но ему пришлось стойко терпеть, пока дева втирала в нее мазь. Потом тонкие пальцы охотницы обработали его синяки, которых обнаружилось великое множество. Кое-где пришлось даже подвязать тряпицы, чтобы кровь не сочилась.

– Что ты морщишься? – расхохоталась Ярогнева, глядя на его перекошенную физиономию.

– Легко тебе смеяться, – недовольно откликнулся Горихвост. – А у меня слезу́ вышибает, когда ты пальцем тычешь в синяк.

– А что это за значки у тебя на спине? Их что, задом наперед накололи?

– Дед сделал наколку, когда я был маленьким. Оберег от дурной ворожбы.

– Помогает?

– Еще бы! Любые порча и сглаз отскакивают, как от заговоренного.

Ярогнева погладила ладонью край сброшенной длаки и проговорила:

– Удивляюсь, как ты не ободрал шкурку в чаще.

– Она почти новая, – с гордостью похвалился Горихвост. – Раньше у меня была другая – серая, в бурых подпалинах. Но я оказал услугу Великому Лиходею, и он подарил мне эту. Такой милости я и не ждал.

– Лиходей? Вот это новость! – удивилась охотница. – Даже я никогда не видела Лиходея, а ведь мой батюшка его подданный. И чем ты ему услужил?

– Спас лес от большой беды. После люди заключили с лесной братией договор: они не суются к нам, мы не суемся к ним. Смешно сказать, но мне же этот договор вышел боком: людям не нравилось, что я бегаю к деду в деревню, и они потребовали у Дыя… ах, извини, у Царя, чтобы он отселил меня. Раньше я жил здесь, в этой землянке. А после мне пришлось перебраться в самую глушь, в Волчьи Дебри. И логово мое теперь там.

– Вот почему мы с тобой не встречались. Даже я не забиралась так далеко, а ведь я лес вдоль и поперек обошла.

– Не удивительно: в Волчьих Дебрях сам черт ногу сломит, а уж твоя стройная ножка там и подавно завязнет.

– Моя стройная ножка может так въехать тебе в волчий лобик, что ты забудешь, как мясо жевать, и начнешь щипать травку со стадом овечек, – премиленько моргнула глазами охотница.

Горихвост на мгновенье опешил и принял виноватый вид. На прощанье она обернулась и с угрозой произнесла:

– И не вздумай сбежать. Я тебя из-под земли достану.

– Под землей только бесы сидят. Я не бес, – буркнул в ответ Горихвост.

Глава 5. Черная нить

15 вересня

Лихо-марево! Неужто настал час прощаться с жизнью? А утро такое чудесное! Лес перед восходом окутан туманом, но ветерок уже разгоняет его, и теплое солнце начинает расцвечивать край лазурного небосвода. Травы звенят от холодной росы, которая чище, чем вода в роднике. Где-то вдали голосят петухи, празднуя новый день. Только весь этот праздник не для меня. Суждено ли мне встретить вечер?

– Эй, приговоренный! Поднимайся. Пришли за тобой, – послышался снаружи мрачный голос упыря.

Есть ли смысл сопротивляться? Горихвост выбрался из логова, понурив голову. Его новенькая вотола из конопляной ткани смела полами ворох золотых листьев, устилавших поляну. Осиротевший без меча пояс болтался, приспущенный, под худым животом. Ярогнева больно кольнула его взглядом холодных, как зимнее облако, глаз. «Да, от такой пощады не жди», – подумалось Горихвосту.

Леший Распут перекинул через плечо сумку с волчьей шкурой и стянул ему запястья ремнем. Ладони занемели, но время ли жаловаться? Царевна подвела их к подножию Древа, вокруг которого уже собрались обитатели леса. Царь спокойно сидел на престоле, сжимая ладонью каменный подлокотник.

Ох, до чего сильны лапы у упыря! Щетина на его шкуре колючая, пихнет мимоходом – как наждаком пройдется. А Сиводур-то, Сиводур, так и пыхтит от усердия, даром что боги соображалки не дали. От этих двоих не уйдешь: Вахлак хлопнет крыльями, взмоет в воздух, тут и мелкая букашка от него под листом не спрячется. А великан двумя пальцами мне хребет переломит. Щелк! – и от Горихвоста одно мокрое место. Вот и думай, как выпутаться из беды!

Двое лесных стражей схватили Горихвоста за руки, прижали спиной к стволу Высокого Древа и начали опутывать веревками. Волот пошел было вдоль ствола, чтобы обмотать путы кругом, да Ярогнева, вишь, хитрая девка, его вернула – не обойти Мироствола вокруг, слишком долго топтаться придется.

– За корни веревку цепляй, дурень! – закричала на волота царевна, и лесной исполин виновато поник, опустился на колени и принялся возиться, завязывая узлы на торчащих корневищах.

Эх, за что ж вы меня так прижали?

– Ослабь путы, не то задохнусь! – попросил Горихвост.

– Еще чего! Захотел легкой смерти? – оскалил клыки упырь.

Натяжение веревок немного ослабло, и дышать стало легче. Горихвост оказался распластанным по стволу, как лягушка, на которую наступил бегемот. Пеньковые нити сковали его руки и ноги так крепко, что и пальцем не шевельнешь.

Высоко над его головой раскачивались огромные сучья древа. С них срывались пожухлые листья и спелые желуди, и падали на растрепанную шевелюру, украшая ее осенним венцом.

– Сам решил стать царем? – затрещала в ветвях русалка, не удосужившаяся спуститься на землю. – И над кем ты собрался царствовать? Над пепелищем, раз решил пробудить огнезмея?

– Не будил я его! – с досадой выдохнул Горихвост.

– Поздно оправдываться! – сурово вымолвил Царь. – Прими свою долю с достоинством.

Собравшиеся умолкли. В ушах Горихвоста остались лишь звуки утреннего леса: тяжелый скрип древесных сучьев, карканье ворона, пенье далеких птиц, таинственный шепот и шорохи, источник которых не всегда угадает даже Хозяин леса.

– Мы решили отдать тебя Великому Лиходею, и пусть он утащит твою душу в пекло! – приговорил Лесной Царь.

– Постой, батюшка! – вмешалась Ярогнева. – Ему к Лиходею нельзя!

Горихвост с надеждой взглянул на нее и ощутил горячий прилив нежности к этим вьющимся золотистым косичкам и небесно-сапфировым глазкам.

– Лиходей его жаловал новой шкурой, когда старая поистрепалась, – продолжала царевна. – Боюсь, как бы князь тьмы не принял вурдалака за давнего приятеля. Тогда ему пекло покажется не наказанием, а берегом кисельной реки.

– Что же делать? – в карих глазах Царя мелькнула растерянность.

– Тут нужно придумать что-нибудь похитрее! – промолвила Ярогнева и посмотрела на Горихвоста, недобро прищурившись.

Вот тебе и на! А ведь я ее за человека считал! Сердце раскрыл ей! Вот и верь после этого бабам! Это ж надо, так наплевать прямо в душу! Выходит, у них вся семейка такая. Что батяня, что дочка – одного поля ягодки.

Горихвост заскрипел зубами. Ногти впились в ладони.

– Но не в рай же его, – с сомнением промолвил Царь.

Дубовый венок на его волосах покачнулся, с него сорвался коричневый лист, и, кружась, полетел к земле.

– Богиня погибели лучше нас знает, куда его спровадить, – уверенно заявила охотница.

– Верно! – не стесняясь давящей обстановки, заржал упырь. – Мара не одну душу на тот свет проводила. Она этого пакостника просто так не отпустит – умчит его в свое ледяное царство, и будет он там вечно мерзнуть, вмороженный в льдину, вместо того, чтобы греться у своего покровителя в пекле!

Все собравшиеся дружно расхохотались. Один только Колоброд недовольно поморщился, но вместо того, чтобы возразить, с головой окунулся в ручей.

Ледяное царство Мары! Боги вселенной, только не это! Какие только страшилки не рассказывают про то, что ждет душу в краю вечного холода! Уж там за меня точно некому будет замолвить словечко. Наказания хуже невозможно придумать. Да эта девка сущий бес, и изобретательность у нее, как у чертовки!

Горихвоста сначала бросило в жар, а потом его объял холод, как будто он уже очутился в ледяном дворце Мары.

Как же я мог ей раскрыться? Как же я так оплошал? Никогда не повторю этой ошибки. Хотя когда мне ее повторять? Уже и времени не осталось.

О, нет! Ярогнева вынесла из подземной пещеры золотой посох с навершием в виде медвежьей головы, разинувшей пасть. Блики солнца полыхнули на желтых зубах – таких хищных, что даже у Горихвоста шерсть на загривке невольно встопорщилась. Лесная дева благоговейно склонилась и бережно, едва дыша, протянула посох Царю. Значит, он будет сейчас колдовать. В любое другое время Горихвост отдал бы все на свете, чтобы взглянуть на Дыеву волшбу, но теперь она обернулась против него, а значит – пощады не жди. Все знают: колдовство Дыя настолько сильно, что от него никакой оберег не спасет.

Царь принял посох из тонких пальчиков девы и ударил им оземь. Упырь замер, боясь шелохнуть крылом. Русалка повисла на ветке, как будто ее заморозили, и даже огромный неповоротливый Сиводур задержал выдох, чему Горихвост был рад, потому что пахло от волота невыносимо.

– Выйду я из лесу, пойду не оглядываясь, – загремел голос Царя. – Дойду до края земли, до самого Зимнего царства. Услышу лай снежных псов, что сторожат Ледяной дворец. Живет во дворце том царица Мара, хозяйка холода и темноты. Услышь меня, Мара-царица! Явись в зачарованный лес, ибо ждет тебя дар теплой крови!

Багровая физиономия упыря побледнела. Оборотень Деряба, который и раньше выглядел так, будто ни разу в жизни не загорал, и вовсе стал белый как снег. Великан гулко охнул и осел на землю, отчего колючие кусты под ним затрещали. Даже Ярогнева закусила губу и отступила подальше, ко входу в пещеру, словно собираясь укрыться в ней при первой тревоге.

У Горихвоста гулко забилось сердце. Только не Мара! Стоит почувствовать на губах ее морозное дыхание – и душа превращается в ледяной осколок. Сколько таких душ выстроились колоннами вдоль ее снежного дворца, что спрятался за северным краем земли! Ни рая, ни пекла, а только вечное небытие – вот что ждет того, кого принесли в жертву Маре.

– Лихо-марево! – выкрикнул Горихвост, пытаясь вырваться из стиснувших тело пут. – Лучше прикончите меня прямо на этом месте! Мало вам оболгать меня и убить – вы и душу мою хотите сдать в вечный плен?

Неожиданно раздался такой треск кустов, словно сквозь чащу ломился бешеный слон. Все покосились на великана, но тот сидел сиднем и не двигался с места. Взметнулось облако жухлой листвы, хруст переломанного сухостоя ударил в уши. На поляну будто обрушился вихрь, листья принялись облетать с Мироствола и залепили глаза Горихвосту – он едва успел разглядеть, как Шипуня сорвалась с ветки и грохнулась наземь.

– Братва, общий атас! – завопил Вахлак, хлопая крыльями и взлетая.

Однако порыв ветра подхватил и так закрутил его, что подняться в воздух упырь не успел. Вместо этого его бросило вниз и покатило по земле. Уже через пару мгновений над ним намело такую кучу опавшей листвы, что из нее едва торчали козлиные рожки, да нервно дергалась кисточка на конце жилистого хвоста.

– Это Мара! Уберите ее! Прогоните обратно! – теряя голову, взвыл Горихвост.

– Что за переполох? Всем уняться! Никакая это не Мара! – разразился громом Лесной Царь. – Маре до нас добираться из-за края земли. Даже сани со снежными псами донесут ее не быстрее, чем за три четверти часа. Кто поднял эту муть?

– Это я! – раздался скрипучий голос.

Среди поляны высился леший Распут. Он суматошно размахивал длинными лапами, с которых свисали широкие рукава из рваной холстины. Остроконечная шапка на его голове перекосилась, открыв нечесаные волосы, больше напоминающие клубок переплетенных канатов. Кривые ноги в дырявых лаптях выделывали кренделя, взметая листья и выдирая с корнями траву.

– Братья, пришел час беды! – заголосил леший. – В лес вломилась ватага охотников. Идут с огнем и железом. Если найдут поляну – берегись тогда, Мироствол!

– Угомонись! – грозно прикрикнул на лешего Дый. – Что им нужно?

– Бес их знает! – размахивал рваными рукавами Распут. – У них свора собак. Лезут напролом, через чащу, словно дорогу выведали. Совсем страх потеряли. Где вы, старые времена, когда люди боялись нечистой силы?

– Что за охотники? – осведомился Дый.

– Трое их, государь, – заторопился Распут. – Один толстенький, как колобок. Он у них проводник – видно, знает дорогу. В руках – пакля с горючей смолой. Боюсь, как бы чего нехорошего не удумал. Второй – видный щап в аксамитовой ферязи. По одежке видать – воевода и знатный боярин. Третий – псарь с красным рубцом на щеке, спустил с поводка целую свору гончих. Не к добру они заявились, ох, не к добру!

Горихост перестал рваться из пут и навострил ушки.

– Это твои приятели к нам пожаловали? – обратился к нему Лесной Царь.

– Нет у меня приятелей среди людей, – нехотя буркнул вурдалак.

– Кто их пропустил? – повернулся царь к своим подданным.

– Так никто опушку не стережет. Все здесь собрались, – высовывая рыло из кучи листьев, виновато ответил упырь.

– Не беда! Они в наших чащобах так заплутают, что после не выберутся, – попыталась всех успокоить Шипуня.

– Как бы не так! – поддразнил ее леший. – Сюда прямиком путь держат. И часа не пройдет – будут у нас в гостях.

– Что ж, гости нам не помешают, – вымолвил Царь. – Давненько мы новых холопов в полон не хватали. Всему виной договор, по которому мы людей и пальчиком тронуть не смеем. Но раз они сами в наши владения залезли – значит, отдают себя в нашу власть. Тут уж не обессудьте.

Нечисть оживленно зашевелилась.

– Верно, нам работников не хватает, – довольно замахал лапами леший. – Дебри некому расчищать.

– Вот ты их и пополони! – велел лешему Царь. – Запутай их в дебрях, как ты умеешь. Когда обессилят – вяжи и веди сюда. А там подумаем, к какой работе их лучше пристроить.

Лесная нечисть бурно загомонила. Леший с готовностью бросился исполнять поручение.

«Это кто там еще идет? – лихорадочно соображал Горихвост. – Друзья или враги? Может, они хотят спасти меня? Кто бы это ни был – лишь бы не Мара с ее ледяным поцелуем!».

– А вы чего рты разинули? – прикрикнул Дый на оставшихся. – Очищайте поляну от хвороста, валежника, сухостоя. Мара не терпит огня. Только бы искорки не проскочило!

Лесная братия дружно бросилась собирать ломаные ветви.

Горихвост ощутил колючий порыв зимнего ветра. «Почему стало так холодно? – с беспокойством подумал он. – Осень едва началась, до морозов должно быть еще далеко…» А ветер дул все сильней и сильней, превращаясь в настоящую бурю. Небо, еще недавно синевато-белесое от светлых промоин, на глазах становилось тяжелым и давящим, приобретая цвет грязной тьмы. Дневное сияние померкло, Туманную поляну окутали сумерки. «Уже вечер? – кончики пальцев у Горихвоста тряслись. – Но солнечное колесо еще за полдень не перекатилось! Как мог день так быстро пройти? Что тут творится?»

Свинцовые тучи опускались на голову, как будто собрались придавить всех к земле. «Словно небеса вдруг попадали, – бежали у Горихвоста мысли. – Но если бы небо сорвалось и упало, то всех бы расплющило. А эти тучи клубятся, как будто гарь от Змеиной горы дошла до Вышнего града. Может, боги от того и ушли, что их крепость сгорела, и им стало негде жить?»

Ему на лоб опустилась снежинка. Она уколола его холодком и тут же растаяла, превратившись в малую капельку, смешавшуюся с горячим потом. Следом за ней повалили как из ведра снежные хлопья размером с ноготь, и всего за минуту растрепанные волосы вурдалака покрылись шапкой из талого снега. Обитатели леса разинули рты и дрожали – то ли от холода, то ли от страха.

Один Лесной Царь сошел с каменного престола, и, высоко подняв в руках посох, гремел низким голосом:

– Мара, явись! Жертва уже приготовлена!

«Это я жертва? – мелькнуло у Горихвоста. – Это я приготовлен? Да что ты вообще понимаешь, чудище в золоченом венце? Не готов я расстаться с душой, а отдать ее Маре вообще не согласен! Пусть я и не в волчьем обличье, но если она только попробует меня поцеловать – я ее так укушу, что она век не забудет!»

Неожиданно сквозь лесную чащу донесся звук охотничьего рога. «Ненавижу охотников, – подумалось Горихвосту. – Но этот рожок не такой, как другие. Есть в нем что-то веселое, что-то бодрящее. Наши лесные братья рожками не пользуются, значит, это продвигаются люди. Кто из них осмелился вломиться в Запретный лес? Ну, подожди, дикая братва – сейчас эти молодцы явятся и распугают всех, как на Перунов день!»

По серому лицу вурдалака пробежала улыбка. Под нижней губой сверкнули два белых клыка. Горихвост тут же их спрятал, чтобы не показывать виду, но Ярогнева метнула на него быстрый взгляд и мстительно скривилась.

Запыхавшийся леший вынырнул из чащи и упал на колени. Его деревянная грудь ходила ходуном, он сипло втягивал воздух и выдувал его через ноздри, похожие на два дупла.

– Ну что, запутал пришельцев? – сурово спросил его Царь.

– Запутал! – преданно посмотрел ему в глаза Распут. – Только они, супостаты, извернулись. Я уж было завел их в такие дебри, откуда они век бы не выбрались. Еще чуть-чуть – и довел бы их до болота, а там сгинешь в трясине, и поминай как звали. Да они, вишь, задули в рожок. Звук у него такой мерзкий, аж дрожь пробирает. Видать, волховской или заговоренный. Уж ты прости меня, государь: я как его услыхал, так меня такой страх обуял, что я бросился со всех ног бежать, и не останавливался, пока до Туманной поляны не добежал.

– Дурень! – в сердцах обругал его Царь. – Ты сам им дорогу к Миростволу указал. Теперь они по твоим следам нас быстро отыщут.

– Нет, не быстро! – попытался оправдаться Распут. – Я задержал их на добрую четверть часа.

– Все равно через полчаса они доберутся, – недовольно вымолвил Дый. – Ладно, и так успеем. Мара будет уже через четверть. Только бы эти разбойники нам не сорвали обряд. Уж очень не хочется мне ее злить.

У Горихвоста упало сердце. «Четверть часа, и мне конец! Уж и не знаю, зачем идут эти охотники. Меня ли спасать или по своей надобности – но только бы они успели раньше Ледовой царицы! С Распутом в лесу шутки плохи – он тут каждую кочку знает. Если взялся кого-то запутать – то так заплутаешь, что назад не воротишься. Неделю блуждать будешь рядом с дорогой, да все мимо пройдешь. Сгинуть в чаще – плевое дело. Но и эти ребята, видать, непросты, раз сумели его отогнать. Значит, знают какой-то секрет. Кто бы вы ни были – поспешите, без вас я не уцелею!»

Он попытался подняться повыше, но жесткие путы давили так сильно, что удалось лишь немного поелозить спиной по стволу. Горихвост вытянул шею и принялся вглядываться в чащу, но из сгустившихся сумерек в глаза летели одни хлопья снега. Он навострил слух, но завывание ветра перекрывало все звуки.

«Эй, где вы там? Поторопитесь!» – мысленно голосил он.

Уж очень не нравится мне это тусклое облако, что появилось под темными тучами. Почему оно летит прямо к нам? Вон как растет, аж на глазах, будто мыльный пузырь, какие дед учил меня надувать, когда я еще не был волком. Тучи несутся в одну сторону, а этот пузырь – в другую. Разве так бывает? Только б не новое лихо на мою голову!

Серое облако, появившееся из-за северного горизонта, и в самом деле разрасталось. Снежные хлопья вырывались из него и осыпались на землю, как будто без них не хватало бурана и холода, так не ко времени разразившихся среди бабьего лета.

На поляну спустился туман, видно, чтобы напомнить, почему ее называли Туманной. Серая мгла окутала Горихвоста, сперла дыхание, заложила уши глухой ватой. Из непроглядной завесы вынырнули невероятных размеров песцы, каждый ростом с дикого вепря. Белая шерсть их блестела от снега, как будто они только что пронеслись по заснеженным пустыням дальнего края земель. Шесть пар тащили огромные сани, и еще один, самый крупный и сильный песец, бежал вожаком в голове упряжки.

В любое другое время Горихвост посчитал бы вожака соперником и немедленно изготовился бы к бою, но теперь ему было не до песцов. Он во все глаза разглядывал Северную царицу, что высилась в санях. Казалось, что вся она состоит из туманного марева, колышущегося на ветру. Белая шуба с лазурной оторочкой, расшитая серебряными узорами, полами сметала с поляны опавшие листья, и там, где она касалась земли, оставались целые сугробы.

Сани остановились, царица сошла, и Горихвосту пришлось задрать голову, насколько позволяли путы, иначе он не разглядел бы лица этой дивы. Пушистая шапка из соболей вздымалась так высоко, что почти доставала до нижних ветвей Мироствола.

Царица прошлась по поляне, с каждым шагом становясь меньше и меньше. Туманное марево, из которого она состояла, делалось все осязаемей, пока гостья не приняла облик суровой жены, под стать Лесному Царю, к которому она приближалась.

Горихвост заприметил, что пальцы Дыя так сильно сжали золотой посох, что аж посинели. Ничем другим хозяин леса своего волнения не выдавал. Ярогневы было вообще не видать – она спряталась в пещере под корнями Древа и не показывала оттуда носа.

– Звал меня? – спросила Мара.

Ее голос был чистым, как звенящая струна, но таким холодным, будто звук замерзал на лету от мороза.

– Да, Царица, – низко склонился перед ней Дый. – Мы собрались, чтобы принести тебе жертву. Это волк-оборотень Горихвост, человеческим именем Горислав Плетунов.

– Что ты хочешь взамен?

– Будь побережней с нашим лесом, когда наступит зима, – вкрадчиво попросил Дый.

Северная царица рассмеялась так звонко, будто запели сосульки, по которым ударили молоточком. У Горихвоста от этого смеха мороз пробежал по спине. Все присутствующие будто заледенели – никто не решался пошевелиться и вымолвить слово, и даже упырь замер, перестал хлопать крыльями, топать копытом и дергать хвостом. Тишину нарушало лишь тявканье зимних псов, что принялись грызться, укладываясь на поляне.

– Я принимаю жертву, – вымолвила царица и подошла к Горихвосту.

Тот непроизвольно зажмурил глаза, но тут же напомнил себе, что нужно быть сильным и смотреть страху в лицо.

Лицо Мары казалось красивым, но это была красота льда. Светло-голубые, почти белые глаза заглядывали в самую душу и пронзали ее тысячей морозных иголок. Серебряный венец с крупными жемчужинами удерживал на голове шапку, из-под которой выглядывали тяжелые темно-русые косы.

– Хорош красавчик! – рассмеялась царица, осмотрев Горихвоста. – Его статуя украсит мой Ледяной дворец.

– Не собираюсь я ничего украшать, – выдавил из себя Горихвост. – Если хочешь знать, то меня жаловал сам Лиходей. Скажу заклинание – и целый полк жутких бесов вырвется из пекла, чтобы прийти мне на помощь.

– Какой он дерзкий! Какой горячий! – опять рассмеялась Мара, и звон ее голоса был таким ледяным, что Горихвост поперхнулся своими собственными словами. – За северным краем земель все горячее остывает. И даже огни пекла замерзнут. Это знает и твой Лиходей. Пусть приходит – я отплачу ему за те милости, что он мне оказывал в прежние времена.

Внезапно улегшиеся песцы забеспокоились. Вожак поднял голову и тревожно принюхался к ветру. Его уши встали торчком, черные ноздри раздулись, коричневые глазки забегали по сторонам.

– Ты чего там унюхал? – хотел было спросить Горихвост, да у распухшего языка не нашлось сил шевельнуться.

И тут же до его слуха долетел отдаленный собачий лай. Где-то за лесом гончие шли по следу, и победоносный гул рога перекрывал шум несущейся своры. Горихвоста передернуло по привычке – какой вурдалак без отвращенья подумает об охотничьей своре? И тут же на ум пришло, что хуже уже не будет – пусть лучше охотники с их легавыми, чем своя собственная братва, потерявшая рассудок.

– Что за переполох? – ледяным тоном осведомилась Мара.

– Не изволь беспокоиться, государыня, – залебезил перед ней Дый. – Так, людишки шалят. Дело обычное. Мы их попугаем немного, они и отстанут.

– Как бы не так! – расплываясь в улыбке, взревел Горихвост, и на этот раз его голос гремел, как труба. – Сейчас эта ватага накатит и всем вам хвосты прищемит! Селяне давно грозились распугать нечисть в лесу. Удачнее времени и не выбрать!

– Ты такая же нечисть, как мы, – рассерженно бросил ему Лесной Царь. – Тебя люди больше всех ненавидят.

– Правда? – загоготал Горихвост. – А вы сами-то этого не забыли? Где это видано: выдавать брата на вечное забытье? Кем нам приходится эта Мара – теткой али кумой? Она в нашем мире чужая, и раз вы решили выдать меня головой – то вы все предатели, вот вы кто!

– Придержи язык! – недовольно окрикнул Дый.

– А чего ты мне сделаешь? – расхохотался вурдалак. – Придумаешь что-то похуже?

– Когда эти люди доберутся до нас? – осведомилась Мара.

– Не раньше чем через четверть часа, – поспешил с ответом Дый. – Но мы им устроим ловушку, так что ты и их за раз сможешь прибрать.

– В Ледяном дворце слишком много замерзших душ, лишние там не нужны, – возразила Царица. – С человечьим отродьем пусть тешится Лиходей в своем пекле, а мне нужно что-то особенное.

– Этот вурдалак необычный! – услужливо вставил Дый. – Он от корня великих волхвов, что правили колдовским городом Дедославлем. Последний в своем роду, других таких не осталось.

– Я им довольна, – оглядев Горихвоста, вымолвила Царица.

– Но у нас всего четверть часа…

– Больше мне и не нужно.

Мара приблизилась к Горихвосту и заглянула ему в глаза. Горихвост отвел взгляд, но переносицу все равно так кололо, будто на лоб упал еж. «Только бы охотники успели пораньше, – молил он беззвучно. – Только б их гончие ворвались на поляну и распугали бы палачей!»

В руках Царицы появилась толстая черная нить. Горихвост впал в тоску, настолько беспросветную, что будь в небе десять солнц – ни одно не согрело бы его душу. Длинные белые пальцы принялись перебирать узелки, завязанные на нити. Мара притронулась к одному из узлов и легонько погладила его подушечкой пальца. Горихвосту вдруг ясно припомнилось детство: вот он в доме своего деда, с ним в горнице мать Брусница и отец Тихомир. Мать достает из печи железный противень с пирогами и ставит на стол. Отец смеется и хвалит хозяйку за доброе угощенье. Пахнет вкусной печеной коркой, тестом, рыбой и мясом. Мычат на дворе коровы и квохчут куры, в хлеву возятся свиньи, а на коленки прыгает пушистая кошка, и от его ласкового мурлыканья становится так тепло, что тает сердце.

Вдруг мягкую улыбку отца искажает тревога. Мать меняется в лице и бросается к сыну. В горницу врываются злые люди с кривыми саблями и начинают орать, как полоумные. Поднимается свара, отец бьет их ухватом, но людей слишком много, они нападают, машут саблями и грохочут тяжелыми сапогами. И вот Горихвост уже на дворе, спотыкается о прирезанную собаку и растягивается в луже крови. Кошка запрыгивает на яблоню и расширенными от ужаса глазами смотрит на то, как выволакивают из избы едва живого отца и визжащую мать. Брусницу тащат за волосы по ступеням и безжалостно бьют. Отец пытается защищать ее, но его секут саблями. Мать тянет руки к сыну, и тут злой опричник с рубцом во всю рожу бьет ее по голове булавой. Мать замирает и падает без движения. Дед затаскивает Горюню в подклеть и зажимает ему рот, чтобы тот не голосил, а опричники рассыпаются по двору и добивают всех, кто еще шевелится – даже кур топчут каблуками, и их перья взметаются в воздух, прямо как снежные хлопья, что падают сейчас Горихвосту на щеки.

Зачем я это вспомнил? Тот, кто пережил такое, уже не останется человеком. В душе пробуждается что-то дикое, волчье. Хочется рвать и кусаться, бросаться на врагов и драть их в клочья, разгрызать кости, лить кровь.

– Что, припомнил? – раздался на ухом мелодичный смех.

Виденье детства пропало. Горихвост поднял помутневший взор на Мару, что разглядывала его с любопытством, следя за каждым изменением его лица.

– А вот тебе следующий узелок! – сказала она и тронула пальцем нить.

Горихвост снова увидел родную деревню. Он, мальчишка, крадется в сумерках по задворкам. Он озяб, устал и оголодал. Княжие слуги с горящими факелами несутся по улице и улюлюкают. Им весело, они горячи, в жилах бурлит кровь, смешанная с красным вином. Малец дрожит, как осиновый лист – его прикончат, едва только найдут. Неожиданно за спиной раздается глухое рычание. Он оборачивается: это собака скалит зубы и готовится к броску. Он кричит и срывается с места, а собака несется за ним. Княжьи слуги хохочут и спускают вслед целую свору. Мальчик прыгает через заборы, оставляя на них клочья одежды, а его травят псами, как зверя. Для опричников это охота, веселье и гогот. Псы загоняют его в подземелье. Там ждет дед Шиворонец, сам едва живой. Дедослав хватает мальца, прижимает к себе и набрасывает на плечи волчью длаку, шепчет в ухо жаркое заклинание, а затем с неожиданной ловкостью поднимает и подбрасывает к потолку. Горюня взлетает и падает наземь уже серым волчонком со вздыбленной шерстью, тонкими лапами и куцым хвостом. «Беги в лес! – шепчет дед. – Сиди там, прячься, и не высовывай носа из чащи!» И вот он уже на опушке заповедного леса, а опричники все несутся за ним, продолжая охоту, улюлюкают и осыпают стрелами.

Какая мертвая хватка у этой холодной Царицы! И взгляд такой же безжалостный – в точь как у тех же опричников. Только голос другой – такой мелодичный и звонкий, но от такого дрожь пробирает еще глубже. А тонкие пальцы уже подбираются к следующему узелку, и Горихвост закрывает глаза, потому что не хочет видеть всего, что приходит на память.

А предательство друга? Маленький злыдень Игоня, в своей пестрой одежке похожий на кукольного скомороха? Каким задушевным товарищем он казался мне, пока не стащил черную книгу и не выставил меня виноватым. Мужики тогда чуть не сожгли Мироствол и не разграбили сокровища в его пещерах. А единственный мой дружок, с которым я часами болтал обо всем на свете, которому изливал душу, задумал извести и всю братию, и меня. Сам захотел стать хозяином леса, ну что за бредовая мысль! Как он мог так со мной поступить? И кто теперь мне друг? Кому я могу открыться?

Уголки губ Царицы чуть заметно приподнялись вверх. Какая тонкая у нее улыбка! И какая ледяная – как дыхание мороза среди лютой зимы. Пальцы опять заскользили по нитке, подбираясь к следующему узелку.

– Стой! Не надо! – взмолился Горихвост.

– Уже надоело? – улыбнулась Мара.

– Перестань мучать меня! Лучше порви эту нить.

– А ты знаешь, что будет, когда она разорвется?

– Уже догадался, – хмуро буркнул Горихвост.

– Что ж, ты сам попросил!

Ледяной тон Царицы не оставлял надежды на пощаду. Она достала из-под полы маленький серп, начищенный до зеркального блеска. Несколько снежинок опустились на его тусклую сталь, но не растаяли, а соскользнули с лезвия. Мара взмахнула серпом и приготовилась перерезать эту черную нить с узелками. Горихвост тяжко вздохнул и зажмурил глаза.

Ледяное дыхание Мары обожгло его щеки.

– Где же эти охотники? – вырвалось у Горихвоста. – Когда не ждешь их, они донимают. И вот единственный раз понадобились – а их нет!

Белые песцы подскочили и залились надрывистым тявканьем. Из темной чащи вырвалась свора гончих и ринулась к Миростволу. В один миг вся поляна вокруг Древа миров превратилась в бурлящий водоворот, в котором рыжие шкуры гончих перемешались с белыми пятнами гигантских песцов.

Мара помрачнела и отступила. Снежные псы окружили ее и оскалились, отпугивая деревенских собак.

– Они мне мешают! – обратившись к Дыю, прошипела Царица. – Избавься от них.

– Не изволь беспокоиться! – засуетился Дый. – Сей же миг все устроим!

Он махнул рукой лесной братии. Упырь, оборотень и русалка нырнули под огромные корни Древа, торчащие из-под земли, и скрылись из виду. Сам Дый увлек Мару в пещеру, вход в которую зиял за его престолом. Песцы бросились следом и пропали в темном провале. Проскрипели каменные ступени, давая знать, что Лесной Царь и его гости удаляются в глубину подземелья.

Гончие сгрудились перед зияющей пастью пещеры. Они лезли друг на друга, толкались и заходились от лая, но не решались перескочить через порог, за которым сгущалась пугающая тьма.

Вслед за сворой из чащи выкатилась округлая фигурка мельника, сжимающего в руках палку, обмотанную горящей ветошью. Лицо Курдюма перекосилось то ли от ярости, то ли от страха, глаза жутко вращались, а рот издавал нечленораздельные вопли, похожие на заклинания. За ним сквозь густые кусты продрались еще двое загонщиков – высокий боярин лет тридцати пяти, в добротной лиловой ферязи из заморской парчи, и его слуга, отчаянного вида мужичок лет за сорок, в простецком кожухе с оторванными рукавами, по всему видать – псарь.

– Курдюм, сюда! – завопил Горихвост. – Пом…

Он поперхнулся. Слово едва не сорвалось с его языка, но застряло в горле комком. Горихвост никогда не просил о помощи – он привык жить в лесу и надеяться лишь на себя. Других он выручал частенько, и делал это с охотой, а уж то, что ему доверили охранять зачарованный лес с Древом миров, и вовсе наполняло его тайной гордостью. Но чтоб просить помощи самому? Такого он не припомнил.

Однако теперь ему пришлось переступить через гордость.

– Помоги мне, Курдюм! – прохрипел он. – Ради ушедших богов! Вдруг они не сгинули насовсем? Вдруг вернутся? Тогда тебе это зачтется!

Мельник разглядел наконец вурдалака, привязанного к стволу, и помчался к нему. При этом он так дико размахивал своим самодельным светочем, будто хотел подпалить небеса. Оба спутника устремились за ним, но псарь кинулся не к Горихвосту, а к своим гончим, и принялся оттаскивать их от пещеры.

– Это воевода Видослав Рославич, новый хозяин села, – запыхавшись, выпалил Курдюм. – А там его псарь Звяга.

– Развяжи меня! – едва слушая, бросил в ответ Горихвост.

Курдюм впился ногтями в веревки, но пеньковые узлы оказались такими крепкими, что справиться с ними не удалось. Видослав Рославич принялся кромсать канаты ножом, но и острое лезвие лишь оставляло зарубки на толстых плетенках.

– У тебя меч был. Он где? – затараторил Курдюм.

– Отобрали, – с досадой откликнулся Горихвост. – Дыева дочка стащила, чтоб ее лихоманка прибила!

– У Лесного Царя есть дочь? – переспросил воевода Видослав.

От удивления он перестал резать веревку. Его серые, цвета темного моря глаза забегали по поляне.

– У него много кто есть, – с беспокойством выговорил Горихвост. – Тут еще и упырь со всей шайкой в засаде, так что держите ушки востро, не попадитесь!

– Что ж тебя так запутали? – пыхтя изо всех сил, опустил руки Курдюм. – Вот черти лесные! Ну как с ними сладить? Где эта Дыева девка? Отниму меч обратно и мигом тебя ослобожу.

– Не до нее сейчас! – завертел головой Горихвост. – Тут где-то Мара была, вот кого надо бояться!

– Мара? – едва услышав это имя, загорелый Видоша побледнел и отскочил от Древа. – Чур меня, только не тронь!

– Не зови Чура, он тоже поблизости! – не удержался от гогота вурдалак. – И от кого это так псиной воняет? Не выношу запаха псарни.

– Ты свою стельку нюхни, зверь лесной! – откликнулся Звяга, который как раз приближался, угомонив гончих. – Таких, как ты, собаки к селу на версту не подпустят.

– Твои собаки поджимают хвосты, едва почуют мой след! – не без самодовольства заметил Горихвост.

– Что-то ты слишком борзой для щенка, с которого шкуру едва не спустили, – стрельнул темным глазом псарь.

Багровый рубец на его щеке искривился, длинный мясистый нос шевельнулся, изображая недобрую ухмылку.

Вислоухий пес, которого он держал за ошейник, вырвался и с лаем бросился к хитросплетению дубовых корней. На вывороченном из земли кряже преспокойно сидел русый заяц, чесал задней лапой за ухом и нахально разглядывал незнакомцев. На шее его виднелся поясок из оленьей кожи. Звягин пес подпрыгнул и попытался цапнуть его за ляжку, но не долетел и только щелкнул зубами в воздухе. Вся остальная свора кинулась ему помогать. Поляна потонула в ожесточенном лае.

Заяц сделал вид, будто струхнул, осторожно спустился с корневища и, не слишком торопясь, затрусил вдоль широкого ствола. Его коротенький хвостик при этом так призывно качался из стороны в сторону, словно его обладатель нарочно поддразнивал гончих. Недолго думая, собаки рванули за ним. Звяга растерянно выкрикнул: «Я в этом лиходейском лесу без собак ни шагу!», и бросился за своими питомцами. Видослав тоже не устоял на месте, а следом пустился в бег и Курдюм. Шумная и толкающаяся лавина покатилась по поляне, перескакивая через вывороченные корни.

– Вы куда? Стойте, простаки! – закричал им Горихвост. – Заяц липовый! Это козни нечистой силы!

Но охотники так торопились, что им некогда было слушать предостережения привязанного к дереву вурдалака.

Корень древа миров, загородивший вид на старую землянку Горихвоста, со скрипом распластался по земле. За ним открылось видение, которого сам Горихвост никак не ожидал тут увидеть. На месте узилища, в котором его продержали всю ночь, вставал дивный дворец. Каменные палаты с позолоченными крышами тускло поблескивали в хмуром сиянии сгустившихся сумерек. Серебряные стены кольцом опоясывали просторный двор. Распахнутые створки ворот зазывали войти, словно заманивая колдовством. Заяц нырнул в них, игриво вильнул хвостиком и скрылся из виду.

Свора гончих умолкла и принялась бегать вокруг, недоверчиво принюхиваясь. Звяга приблизился к воротам, осторожно заглянул и жадно потер ладони, как будто предвкушая поживу.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил его Видослав.

– Нашлись сокровища Дикого леса! – довольно осклабился псарь. – А я думал, будто про них только в сказках рассказывают.

– Не ходите туда! Это обманка! – закричал им Горихвост.

Но боярин лишь с досадой от него отмахнулся. Толстенький Курдюм подкатился к воротищам, заглянул вслед за Звягой и разинул от удивления рот.

У порога возникла фигурка благообразного старца с седой бородой. Синий кафтан его был расшит серебристыми звездами, отчего старец напоминал звездочета. Казалось, что прожитые годы гнетут его, однако даже сгорбившись, он на две головы возвышался над боярином и его псарем. Едва почуяв его запах, псы зашлись от лая. Не обращая на них внимания, старец раскинул руки в радушном жесте и вкрадчиво заговорил:

– Вот вы и пожаловали, дорогие гости! Богатства Туманной поляны вас давно уже ждут. Берите столько, сколько сможете унести. Моя дщерь вас проводит.

На крыльце палаты из белого камня показалась юная девушка в сказочном сарафане и высоком кокошнике. Вид ее неприятно кольнул Горихвоста: на мертвенно-бледных щеках слишком ярко горели румяные пятна от наведенной красы. В мутно-серых глазах не пробегало ни искорки, что разительно отличало ее от подвижной, горячей Ярогневы. Дева ласково улыбалась, но улыбка казалась натянутой и неживой.

Не закрывая рта, Курдюм переступил через порог и пошел прямо к ней.

– Эй, куда! Я дворец первым нашел! – вцепился в его пояс Звяга.

– Цыц! Я тут хозяин! Вперед барина не соваться! – окрикнул их Видослав.

– Вас морочат! Послушайте меня! Я сторож леса, я все их уловки наизусть знаю! – вопил Горихвост, порываясь выпутаться из веревок.

Видослав Рославич оглянулся, бросил на него неприязненный взор и поспешил к крыльцу. Звяга с Курдюмом устремились за ним.

– Кто первым успеет, тот все и получит! – неестественно улыбаясь, пропела девица.

Забыв обо всем на свете, трое охотников бросились вверх по крыльцу. Звяга оттолкнул Курдюма, отчего тот поскользнулся и покатился вниз. Пока он карабкался обратно, боярин и псарь уже вломились в двери, которые девица услужливо распахнула. Мельник пронесся мимо нее и скрылся внутри.

Некоторое время их не было видно. Затем из каменной палаты донеслись грохот и звон, как будто кто-то переворачивал сундуки с ветхой рухлядью.

Через пару мгновений на крыльце показался Звяга. Коварно улыбаясь, он вздымал в руках тяжелый ларец, из-под распахнутой крышки которого сыпались самоцветы. Следом возник боярин с грузом продолговатых серебряных слитков, которые он тащил за собой в сундуке. Последним выбежал из дворца толстый мельник, разодетый, как падишах тридесятого царства. Тяжелая шуба из соболиных шкурок волочилась по полу, сметая рассыпанные каменья. На голове Курдюма колыхалась шапка с золоченым венцом, украшенным жемчугами. Пухлая ладошка сжимала драгоценный скипетр, которым мельник орудовал, словно дубиной.

Он попытался прорваться вперед, но Звяга наступил на край шубы, Курдюм споткнулся, перелетел через сундук с серебром и покатился вниз по ступеням. Бледная дева таращила на них безжизненные глаза и медовым голосом пела:

– Не торопитесь, дорогие гости! Берите все, ничего не оставляйте!

Неожиданно золотой блеск дворцовой крыши померк. Белые стены заколыхались и начали растворяться в осенней мгле. Ветер сдул верхние этажи, над которыми расплывались остроконечные шатры, чьи пики мгновенье назад вонзались в темные тучи.

Боярин Видослав оступился и покатился по лестнице вслед за Курдюмом. Сундук опрокинулся, серебряные слитки высыпались на ступени. Барахтающийся Курдюм ухватил за ногу Звягу и подцепил его, отчего псарь грохнулся носом в пыль и выпустил из рук свой ларец. Самоцветы рассыпались и перемешались с серебром. Шапка с короной слетела с головы мельника и покатилась по двору.

– Лови! Собирай! – заголосил Видослав.

Курдюм не успел подняться и прямо на карачках пополз к шапке, но стоило ему ухватить ее меховой краешек, как корона рассыпалась в прах. Ветер швырнул ему в лицо облачко пыли, оставшееся от золота с жемчугами.

– Эй, а где мое золотишко? – растерянно выдавил из себя мельник.

Черный ворон спикировал с Древа, ухватил клювом шапку и потянул на себя. Курдюм догадался, что его грабят, пришел в ярость и попытался прихлопнуть ворона скипетром, но стоило ему занести руку, как драгоценная рукоять превратилась в обглоданную кость, явно вытащенную из могилы покойника. Мельник с отвращением отшвырнул ее от себя и заголосил:

– Это что тут творится? Братцы, не иначе, как нас водят за нос!

– Ну наконец-то, дошло! – с облегчением выдохнул Горихвост.

Боярин Видослав испуганно забегал глазками по сторонам и изо всех сил сжал в ладони серебряный слиток с двумя зарубками.

– Не дави так – сотрешь в порошок! – раздался сверху насмешливый голосок.

Боярин поднял голову и увидел русалку, повисшую на ветвях и раскачивающуюся, как на качелях. Взметнулась волна длинных зеленых волос, и поляну огласил издевательский хохот, похожий на визг.

Видослав начал прятать серебряный слиток за пазуху, но тут обнаружил, что сжимает почерневшую ветку ракиты с парочкой жухлых листьев. Он разжал ладонь – ветка упала в траву, усеянную грязным хворостом, в который обратилось серебро.

– Обольстили! Навадили! – загремел разъяренный рев Звяги.

Псарь оторопело глазел на горсть рассыпающихся угольков, в которые обратились сверкающие самоцветы. Он неожиданно всхлипнул, просыпал уголья на землю и разрыдался, прикрыв ладонями лицо с перекошенным шрамом. На щеках и на лбу, влажном от капелек пота, проступили следы пальцев, перепачканных в угольной пыли.

– Бегите, дурни! Это ловушка! – не унимаясь, кричал Горихвост.

– Я сокровищ не брошу! – рассвирепел Звяга. – Всю жизнь я мечтал вырваться из нищеты! Уйти от хозяина, зажить барином, сладко пить, мягко спать. И вот в кои-то веки выпала мне удача, так что же? Сбежать? Не на того напали!

Он бросился к бледной деве, взирающей на всех троих с высоты крыльца, и яростно завопил:

– А ну, лярва, отдавай взад мои камни! Или я из тебя душу вытрясу!

Он вцепился в ее тощие плечи и так принялся их трясти, что стало ясно: его угроза – не шутка. Однако девушка вдруг выскользнула из его рук и превратилась в зайца с кожаным пояском вокруг шейки. Звяга изо всех сил пнул его носком стоптанного сапога. Заяц ойкнул, вполне по-человечески проматерился и покатился по траве, с каждым оборотом принимая облик бледного Дерябы в тонком иноземном камзоле.

Оборотень остановился, привстал на колени, и, протянув в сторону Звяги кулак, затянутый в перчатку оленьей кожи, зло просипел:

– Ах ты, грязная псина! Я тебя первого упырю скормлю! Нарочно его попрошу, чтобы он сразу тебя не убивал, а еще из живого кровь выпил!

У Звяги отвисла челюсть. Он бросил обшаривать землю в поисках самоцветов и заторопился к воротам. Уже и Курдюм сообразил, чем пахнет дело, а боярин Видоша все еще ломал ветхую скрыню, в которую обратился кованый сундучок, и бормотал:

– Где же рублики? Ведь казна целого княжества была у меня в руках!

Звяга схватил барина за рукав и потащил за собой. Курдюм обогнал их и первым вломился в ворота, отчаянно вереща:

– Сгинь, нечистая сила! Изыди, бесовская прелесть!

Стоило всем троим приблизиться к выходу со двора, как в воротах возникла фигура благообразного старца с седой бородой. Все так же радушно улыбаясь, он раскинул в стороны руки, перегородил проход и запричитал:

– Куда же вы, гости? Али не приглянулись вам наши лесные дары?

– Уйди! – заголосил Курдюм, накатываясь прямо на него.

Однако старец и не думал сторониться. Стоило мельнику уткнуться лбом в его брюхо, как синий халат звездочета свалился, обнажив жесткую шкуру с колючей шерстью. Седая бородка скрутилась в козлиную прядь, на голове показались рога, а крючковатый нос превратился в тупой, как у борова, пятачок. Словно плеть, хлестнул по земле голый хвост с пышной кисточкой на конце, а из-под нижней губы выпросталась пара огромных клыков.

– Батюшки! Да это упырь! – дошло наконец до Курдюма.

Звяга издал растерянный хрип, подхватил Видослава в охапку и помчался обратно, однако там уже тянул к его горлу оленьи перчатки оборотень, по тонким губам которого скользила злая усмешка.

– Государи небесные! Упасите! – взвопил полупридушенный Видослав.

– Шипуня, тяни! – прогремел хриплый голос Вахлака.

Повинуясь команде, русалка со всей мочи дернула за веревку, привязанную к тающему на ветру шатру. Дворец окончательно развеялся в туманном мареве, оставив лишь сеть из пеньки, натянутую вместо крыши на четырех грубых столбах.

Сеть упала на головы Курдюма и псаря с голосящим боярином. Все трое отчаянно забарахтались, пытаясь выбраться, но запутались еще больше.

– Сиводур, не пускай их! – с азартом прокричал упырь.

Тотчас грязная горка поблизости ожила и восстала, сбрасывая с себя дерн и листья, которыми она была присыпана. Под толстым слоем грязи обнаружился великан, огромная лапа которого заграбастала вторую сеть, расстеленную перед воротами. В нее попалась свора гончих, которые от лая перешли на жалобный визг.

Сиводур прицепил обе сетки к толстому суку древа, по которому прыгала, будто белка, Шипуня. Беспомощные охотники повисли над землей, истошно вопя и ругаясь.

– Попались! – торжествовала русалка, потирая ладошки.

– Я же вам говорил! – безнадежно выпалил Горихвост, отворачиваясь.

У него уже сил не осталось смотреть на то, как издевается нечисть над теми, кто шел, чтобы спасти его.

Однако долго печалиться ему не позволили. Из глубины пещеры выступил Дый, оглядел сетку с подвешенными людьми, и позвал:

– Государыня Мара, изволь возвратиться! Те, кто нам помешал, обезврежены. А жертва все еще ждет!

Мара приблизилась к Горихвосту и произнесла:

– Вот ты и мой. Теперь тебя никто уже не спасет.

Какое холодное дыхание у Мары! Один вдох – и твоя душа вылетает из тела и прямо в воздухе замерзает. Мара прячет ее в кошель, что висит у нее на поясе, и завязывает на шнурок. После забирается в сани, и вожак рвется с места. Мелькают под полозьями земли и страны, одна темнее другой, пока не пронесется мимо край света. А дальше, за краем – вотчина зимней Царицы, где властвует вечный мороз.

Там скованы льдом души тех, кто попал в ее рабство. Ни жизни, ни смерти, одно вечное забытье.

– За что мне такая казнь? – вскричал Горихвост во весь голос. – Ведь я служил лесу верой и правдой. Оберегал Мироствол, как умел. Пусть свидетелями мне будут боги, куда бы они ни подевались – я никому не делал зла. Ну, может, пугал деревенских растяп, что лезли куда не надо – так это для их же пользы. Мои страшилки их же самих от нечистой силы и берегли. И вот теперь мне такой приговор!

– Голоси, голоси громче! – выдыхала Царица, и с ее ледяных уст срывались облачка пара. – Чем сильней крик, тем легче выскочит из тела дух.

Она оперлась обеими руками о ствол, прижав вурдалака, и склонилась к его лицу. Горихвост сморщился и попробовал отвертеться, но заснеженные губы Царицы оказались прямо перед его куцей бородкой.

– Боги, где бы вы ни были, помогите! – прошептал он.

И в этот же миг над поляной поплыло раскатистое пение заколдованного рога. Волна гулкого звука ударила в уши и перевернула душу. У Горихвоста как будто вскипела кровь. Мара испуганно отшатнулась.

– Труби еще! Распугай их всех к едрене фене! – орал в сетке Курдюм, подвешенный к Миростволу.

Рядом с ним, едва барахтаясь от тесноты, боярин Видослав прижимал к губам волшебный рог Рокотун. Звяга изо всех сил оттягивал сеть на себя, чтобы дать хозяину хоть немного простора. Все трое были плотно прижаты друг к другу, но еще находили силы, чтобы сопротивляться. В соседней сетке разразилась лаем кишащая масса рыжих собачьих тел.

– Я знаю: нечисть лишь одного боится! – не унимался Курдюм. – А ну, поддадим огоньку! Подпалим логово – зверье само разбежится!

Он просунул сквозь перекошенные ячейки просмоленную паклю и принялся щелкать огнивом. Снопы искр посыпались из его ладоней. Несколько неудачных попыток – и пакля наконец запылала. Курдюм швырнул ее в кучу сухой листвы и захохотал:

– Получите, нечистые! Мы всю вашу поганую чащу в сплошное огнище превратим!

Языки пламени с жадностью бросились пожирать мелкий хворост и жухлую траву, которыми была устлана поляна. Огненные завитки поползли по краям желтых листьев. Стоило ветру поворошить листву – и огонь вспыхивал в полную силу, начинал гудеть и трещать, словно запугивая всех, кто вставал у него на пути.

Оборотень Деряба со страху превратился в стог сена. Огонь тут же подполз к его подножию, лизнул нижние соломинки и начал бодро карабкаться вверх, словно радуясь редкой удаче. Из сена повалил сизый дым. Стог человеческим голосом заверещал, опал на землю и снова стал бледным юношей в богатом кафтане, только на этот раз кафтан с шапкой горели, а из-под стоячего воротника вырывались дымные струйки. Не переставая визжать, Деряба заметался по полю. Длинные рукава его бестолково болтались.

Русалка Шипуня свесилась с древесного сука, пытаясь помочь ему, но пламя лизнуло ее длинные волосы, и она взвизгнула, как резаное порося. Совершив в воздухе невероятный кульбит, она нырнула в ручей, вытекающий из-под корней Мироствола. Мгновенье ее не было видно, затем вода в ручье вспенилась, русалка вынырнула, схватила Дерябу за шиворот и потащила на дно.

Великан Сиводур наступил толстой лапой в огонь, глухо ухнул, развернулся и бросился прочь. Чащи, вставшей у него на пути, не поздоровилось: волот влетел в нее на полном ходу и начал прокладывать путь, выламывая древние сосны и затаптывая кусты. Через минуту за его спиной образовалась целая просека, а еще через пару мгновений Сиводур скрылся из виду.

Дольше других продержался Вахлак. Он попытался бороться с пожаром, но понял, что силы неравны, хлопнул крыльями и взмыл в воздух. Пламя лизнуло ворсистую кисточку на его хвосте, отчего над поляной поплыл едкий запах паленой курицы. Упырь обругал на чем свет «Огненного Сварожича», очевидно, считая его виноватым в беде, и поднялся выше. Некоторое время он еще носился над поляной, высматривая, чем помочь, но потом сдался и полетел прочь – туда, где воздух оставался прохладным и чистым.

Все это происходило под победоносный гул рога, в который Видослав дул, не переставая, чтобы окончательно вспугнуть нечисть. В руках Звяги мелькнул стальной нож – псарь ловко разрезал ячейки сети, и все трое пленников свалились на черные проплешины, оставшиеся после уползающего огня. Пока Курдюм охал и потирал бока, Звяга разрезал соседнюю ловушку, в которой копошились собаки, и рыжая лавина снова хлынула на поляну, суетясь и оглашая лес лаем.

Кучи опавших листьев вспыхивали одна за другой. Огонь подкрадывался все ближе и ближе к Древу миров, пока не охватил его алым кольцом. Полыхнул толстый корень, отгораживая привязанного Горихвоста от Дыя и Мары с ее снежными псами, сгрудившимися у входа в пещеру. Из темноты подземелья выскочила Ярогнева. Искры пламени отразились в ее расширенных глазах.

– Батюшка! Прячься! Огонь всех попалит! – закричала она.

Дый обвел взглядом стену огня и неуверенно предложил Маре:

– Государыня, не изволишь ли сойти в преисподнюю? Лиходей нас укроет, стоит мне попросить.

– Ты совсем сдурел в лесной глуши? – Мара смотрела на Дыя так, будто тот предложил ей сунуть голову в пасть бармаглота. – Я тысячу лет просидела у Лиходея в плену. И ты хочешь, чтоб я добровольно к нему вернулась?

Всего несколько уверенных движений понадобилось ей, чтобы впрячь в сани песцов. Холеные пальцы ударили вожака по холке, тот потянул упряжь, и сани взмыли ввысь. Воспарив над землей, Мара грозно окликнула Дыя:

– Видать, ты нарочно все это придумал, чтобы заманить меня в пекло. Посулил жертву, да обманул. Хотел поймать меня на живца?

– Что ты! – растерялся Царь леса. – Как могла ты такое подумать? Я не враг ни тебе, ни князю тьмы. Мне до ваших распрей нет дела.

– Языком-то молоть ты горазд, да поступки твои сами за себя говорят, – не согласилась Царица. – Докажи, что не пытался меня обвести. Иначе я из тебя самого душу высосу. Вот выйдет из тебя украшенье моему ледяному дворцу!

Над спинами песцов расправились крылья, что до сих пор были тщательно скрыты под гладкой шерсткой. Вожак рванул сани и понес их по небу, увозя хозяйку в северный край. Тяжелые снежные тучи полетели за ней, открывая синее небо и сияющее дневное солнце. Дый посмотрел вслед, покачнулся, охнул и оперся на Ярогневу.

Огонь смел тонкий покров листвы и покатился к опушке. Курдюм проскочил мимо сплетения корней и добрался до Горихвоста.

– Погоди-ка, не ерепенься, – бормотал он, рассекая веревку ножом, выхваченным у Звяги. – Еще чуть-чуть, и мы отсюда сбежим.

Толстая пенька начала наконец поддаваться. Ее края лопнули, оставляя лишь тонкую ниточку посередине, на которой еще удерживалась перевязь. Горихвост поднапрягся, дернулся и попытался порвать ее. Жилы на его лбу вздулись, черная шерсть на загривке заблестела от пота. Нить с треском лопнула, путы начали опадать. Держась подальше от полыхающего корня, к ним подбежали боярин со Звягой.

– Перестань дуть в свой рог! – выпутываясь окончательно, взмолился Горихвост. – Он мне всю душу выворачивает наизнанку.

– Потерпи! – возразил Видослав, вытирая рукавом серебряную оковку Рокотуна. – Этот рог непростой, он отпугивает нечисть. А Дый с его девкой до сих пор у нас под боком.

– Так ведь и меня принимают за нечисть, – заметил Горихвост.

– Вот и докажи, что ты больше человек, чем зверь, – встрял Курдюм, схватил его за руку и потянул к краю поляны.

Однако Горихвост, на его удивление, не поддался. Вместо того, чтобы бежать от врагов и пожара куда глаза глядят, он вырвался из цепких ладоней мельника, скинул с плеч новенькую вотолу и принялся хлестать ей по горящей листве, сбивая с нее пламя.

– Совсем спятил? Бежим подобру-поздорову! – попытался привести его в чувство Курдюм.

– Некуда мне бежать, – бросил сквозь зубы вурдалак. – Я – страж леса. А это – Древо миров. Если оно сгорит, небо рухнет на землю.

– Кто тебе это сказал?

– Поверь мне – я знаю.

– А по-моему, нужно наоборот, – не унимался мельник. – Раздуть пламя повыше, чтоб оно подпалило Мару. Глядишь, та и растает, как лежалый сугроб под весенним солнышком. Одной бедой меньше, и нам облегченье.

– Дурень! – прикрикнул на него вурдалак. – Ценней Мироствола во всех трех мирах ничего не найти. Лиходей бы побрал эту Мару – пусть убирается, куда хочет. Спасай Дерево – остальное неважно.

– Нет, этот парень совсем одурел, – развел пухлые руки Курдюм. – Что с ним прикажете делать?

Видослав перестал наконец трубить в рог и принялся носком сапога разбрасывать тлеющую листву. Звяга, глядя на хозяина, бросился ему помогать. Горихвост набросил вотолу на полыхающий корень и закричал:

– Души пламя! Огню нужно дышать. Без воздуха он задохнется.

Видослав собрался последовать его примеру. Он сбросил свою дорогую ферязь, но перед тем, как сунуть ее в огонь, ощупал дорогую парчу, прошелся пальцами по драгоценным узорам, шитым золотой нитью, и тяжко вздохнул. Потом он окинул взглядом горящий древесный корень, почесал жесткую шевелюру, да и надел ферязь обратно, видимо, передумав с ней расставаться. Зато Звяга не пожалел своего засаленного кожуха с оторванными рукавами. Вдвоем с Горихвостом они кое-как сбили с корня огонь, оставив лишь тлеющую кое-где кору.

– Был у нас один пленник, теперь будет четверо! – раздался над их головами суровый окрик.

Горихвост оторвал взгляд от корневища и увидел Лесного Царя, что приближался к нему со стороны пещеры. За ним поспевала Ярогнева, на поясе которой болтался его собственный меч.

Едва Видослав увидал их, как изменился в лице.

– Друзья мои, нам пора отступать, – тихо проговорил он.

– Ну нет! – неожиданно взорвался Курдюм. – Взгляни-ка, Горюня: у этой девки твой тесачок. Давай его отобьем!

Ярогнева приблизилась к Горихвосту, положила ладони на тлеющий корень и уставилась на него.

– Что ж ты не бьешься? – насмешливо прозвенела она. – Твой дружок так и рвется в драку.

Горихвост заглянул в ее глаза – голубые, яркие, с лихой искоркой удалого безумия, какого он не встречал больше ни у кого, даже у самой отъявленной чертовщины. И отступил на шаг назад. Девушка засмеялась.

Пожар обжег темные тучи, оставшиеся после бегства Мары. Они загустели и пролились на землю холодным дождем. Липкие капли прибили языки пламени, еще продолжающие вылизывать кучи опавших листьев. Огонь зашипел от ярости, но дождь оказался сильнее, и пламя начало гаснуть, оставляя после себя струи пахучего дыма.

– Дочь моя, – вымолвил Лесной Царь, – Мара не даст нам покоя. Чью-то душу она заберет. Если не выдать ей вурдалака, то она вернется за мной.

– Да, батюшка, – покорно ответила Ярогнева. – Я его приведу.

Она ловко вскочила на корень, доходивший ей почти до подбородка. Меч с зеленым камнем в рукояти скользнул ей из ножен в ладонь и лег, как влитой.

– Горюня, линяем! – встряхнул мельник Горихвоста за плечи.

– Пока Мироствол в беде – не уйду, – глухо откликнулся вурдалак.

– В беде ты, а не дерево! – в отчаянии закричал мельник. – Пожар стих, дождь его подкосил. А вот тебя эта девка разделает под орех!

– Если ты такой верный, то отдай за Царя свою жизнь! – с вызовом выкрикнула Ярогнева.

– Я верен Лесу, а не тебе, малолетка! – хмуро сказал Горихвост. – Эти чащи я сторожил, когда тебя тут еще не водилось.

– Это кто малолетка? – обиделась девушка. – Ах ты, змеиный язык!

Она замахнулась мечом, но поскользнулась на мокрой коре и шлепнулась наземь с высоты своего роста. Боярин Видослав отскочил от нее, и, не дожидаясь, пока дева поднимется, заголосил:

– Дёру!

Не церемонясь, Звяга заехал Горихвосту кулаком по затылку, отчего в голове зазвенело, как внутри колокола, по которому двинули билом. Было больно, зато мысли сразу прочистились. Горихвост развернулся и припустил за товарищами, которые уже улепетывали со всех ног.

– Доча, не дай им уйти! – кричал сзади злой царь.

– Не беспокойся, батюшка, я жертву не упущу, – откликнулась Ярогнева, поднимаясь и стряхивая гарь с накидки.

Но беглецы и не думали ждать, пока она оправится. Все четверо скрылись в едком дыму, от которого щипало глаза.

– Я их не вижу! – с досадой проговорила царевна.

– Хорохор! – выкрикнул Дый.

Черный ворон спикировал с Древа.

– Я так и знал, что тебя не испугают ни град, ни пожар, – ласково потрепал его перья Царь. – Лети за бегунами и дай знать, как увидишь их.

Ворон коротко каркнул, встряхнул крыльями и взмыл ввысь.

– Следуй за ним, – приказал дочери Дый. – Ворон укажет тебе путь к Горихвосту. Помни, дочь: один из нас отдаст душу Маре – либо он, либо я.

Ярогнева забежала в клубы непроглядного дыма, но тут же запуталась и потеряла направление. Она попыталась продвигаться на ощупь, но споткнулась о корень и опять растянулась.

– Я тебе покажу малолетку! – с досадой выкрикнула она в пустоту. – Мне почти восемнадцать. Ну, волчья морда, попадись только мне! Шкуру спущу!

Глава 6. Огненные стрелы

Если волка кормят ноги, то вурдалака – соображалка. Но сейчас Горихвосту не хватало лишней пары ног. Он улепетывал со всей мочи – так, что лес трещал, потому что бежать приходилось напролом. И все равно: ему казалось, что он продвигается слишком медленно, и что в любой миг с неба нагрянет неистовый упырь, или тропа вдруг искривится под умелыми чарами лешего и выведет обратно, прямо в руки Царя, или еще какое черное колдовство наведут на него братья-нечистики, которые в этом деле большие знатоки.

Грудная клетка вздымалась от хриплого дыхания, а легкие ходили ходуном, как кузнечные меха. Боярину Видославу Рославичу и псарю приходилось еще хуже – эти были непривычны к бегу по чащам, а Курдюм и вовсе застрял где-то сзади.

Горихвост выскочил на опушку и ухватился руками за сук, чтобы не свалиться от изнеможения. Лопоухие гончие путались под сапогами, как будто и без них не нашлось бы, обо что споткнуться. Ободрав дорогую ферязь о колючки, из чащи вылез боярин. За ним появился Звяга, кожух которого насквозь промок от пота. Но несмотря на усталость, псарь тут же принялся пересчитывать собак.

– Курдюм где? – едва выплевывая слова, прохрипел Горихвост.

– Отстал, – махнул рукой в сторону леса боярин.

– Надо вернуться.

– Брось. Вернемся – сгинем.

– Он за мной воротился. А я его брошу? Не по-нашенски это, – возразил Горихвост и полез в кусты.

Подлесок проглотил его с головой, как жадное чрево, дорвавшееся до бесплатной кормежки. Но стоило ему поскользнуться на россыпи бледных поганок и со смачным чвоком плюхнуться в грязь, как из гущи колючего малинника ему навстречу выкатился толстый мельник, точно так же скользнул по траве и грохнулся следом. Оба беглеца – худой и высокий Горихвост и маленький круглый мельник – столкнулись лбами, отчего по лесу пролетел такой звук, будто полное ведро со стуком поставили на край колодца.

– Батюшки-святы! Спаси-сохрани! – со страху заверещал Курдюм.

– Лихо-марево! Как обухом по рогам! – взвыл Горихвост.

– Чего ты бодаешься? – обиженно выкрикнул мельник.

– Это я бодаюсь? Да мне уже нечем! Всю башку обдолбали! – сквозь брызнувшие слезы простонал вурдалак.

Они посмотрели друг на друга и разом расхохотались. Курдюм обнял лесного верзилу и вымолвил:

– Горюня, как я рад, что ты цел!

– А я уж и не чаял тебя увидеть. Думал, чаща тебя проглотила.

– Э, нет, брат! Я лесу не по зубам.

– Не говори! Хоть ты с виду и жирненький, как Еропкино порося.

Они снова расхохотались. На опушку оба выбрались, обнимая друг друга за плечи. Звяга хмуро взглянул на них и неодобрительно буркнул:

– Вот дружки: волк и боров!

– Молчи, пес! – бросил в ответ Горихвост. – Свору на поводке держишь, а вот язык за зубами держать не умеешь!

– Эй, холопчики, вы чего лаяться вздумали? – прикрикнул на них Видослав. – Мы же только что вместе ушли от опаски.

– Пес и волк по-другому не могут. Знать, природа такая, – примирительно молвил Курдюм, обнимая обоих.

– Кстати, как там погоня? – еще не успев отдышаться, забеспокоился боярин. – Нечисть от нас просто так не отстанет.

– Угомонись! Я лесную братию знаю. Ни упырь, ни тем более леший за лесную опушку не сунутся, – успокоил его Горихвост. – Разве что ворон сюда залетит, ну ему-то мы перышки быстро ощиплем.

– И все же давайте убираться подобру-поздорову, – растревожился Видослав. – Звяга, пригляди за тропой: не идет ли кто по нашему следу?

– Погоди, барин, не до того мне! – недовольно ответствовал псарь. – Не видишь что ли: выжлица ополоумела. Не дается мне в руки.

– Ну и брось ее, после сама прибежит.

– Что ты! Как можно? Я ее со щенячьего возраста помню. Вдруг дикие твари ее затерзают? Помоги-ка лучше ее поймать. Да береги пальцы: в сильном расстройстве она и хозяина тяпнет.

Боярин нехотя поплелся за псарем и сделал вид, что помогает ему ловить суку. Однако выжлица и в самом деле была не в себе: она не давалась, визжала и носилась между опушкой и конопляником, беспокоя всю свору. Наконец, она нырнула в заросли конопли и скрылась из виду. Боярин и псарь углубились за ней.

Горихвост перевел наконец дух, хлопнул по плечу Курдюма и вымолвил:

– Пусть бегут. Но как вышло, что судьба вас так вовремя принесла?

– Эх, кабы надеяться на судьбу, то висела бы сейчас твоя шкура на Древе миров, и клевало бы ее вороньё! – расплылся в улыбке мельник. – Как слинял ты с мельницы в сильном подпитии, так и заговорила во мне самая бесполезная вещь на свете – совесть. Ну, думаю: раз волка на подвиги потянуло, то лучше бы овцам не блеять. А в деревне у мужиков на тебя зуб. Как бы шкурку с тебя не спустили! Дождался я утра и пошел посмотреть, не случилось ли беды. Вижу: деревня с рассвета не спит, вся переполошилась. Селяне сказывают, что полночи за вурдалаком гонялись, да призрак Прежнего барина в лес его уволок. Эх, думаю, быть огорченьицу! Кинулся в ноги воеводе Видославу Рославичу, так мол и так, говорю, ты теперь на селе главный начальник, так изволь, мол, распорядиться – спаси от лютой судьбы Горихвоста. Тебе доброе дело зачтется, когда Судимир на весах начнет взвешивать, куда твою душу отправить – в рай или в пекло.

– Разве не князь на селе главный?

– Князь-то что? Он только и думает, как бы в столицу вернуться и снова на свой золоченый престол сесть. Ему на Грязную Хмарь наплевать, он здесь человечек временный. А боярин Видоша сельцо наше прикупил себе в вотчинку – видать, задумал тут корни пустить. Он и есть настоящий хозяин. Ты разве не знал?

– Откуда? Кому в лесу интересны деревенские сплетни?

– И то верно. В лесу жить – по-волчьи выть, – согласился Курдюм.

– Борзуха! К ноге! – послышался из зарослей голос, охрипший от крика на собак.

– Зачем нам вообще выходить? Может, выгодней в зарослях отсидеться? – последовал тут же рассудительный голос боярина.

Из конопляника появился Звяга с выжлицей, посаженной на поводок. Лопоухая гончая беспокоилась и вырывалась, так что псарю стоило сил ее сдерживать. Боярин высунул из кустов испуганное лицо, огляделся и сделал маленький, очень-очень осторожный шажок на опушку.

Горихвост сморщился от сильного запаха псарни, которым так и несло от Звягиного кожуха.

– Ты что, гончую Борзухой назвал? – насмешливо бросил он. – Как же ты тогда борзых зовешь?

– Я гляжу, ты сам борзо́й, как кобель, – недовольно отозвался псарь. – Таких борзунков суки за ляжки кусают.

– Твоя сука вот-вот от тебя деру даст. Как же ты баб в руках держишь, когда даже суку не можешь на поводке удержать?

– Жаль, что не сам я веревками к дубу тебя привязал, – зло сверкнул псарь глазами. – Щас кишки твои по полянке б разметаны были.

– Будет вам ссориться! – попытался прервать их боярин. – Убираемся подобру-поздорову. Выжлица сама не своя: видать, что-то почуяла.

– А вот и причинка, по которой Борзуха с поводка рвется! – подкатился к ним мельник, тыча в небо пухлым пальцем.

Горихвост задрал голову. Над верхушками сосен кружил Хорохор, расправив черные крылья и склонив хищный клюв. Увидев людей, он победоносно каркнул и начал снижаться.

– Выследил нас, злодейский пособник! – попытался прикрыться кустом Видоша.

– Пора драпать, – сделал вывод Курдюм.

– Полно вам! Мы уже не в лесу, тут не их царство, – попытался успокоить товарищей Горихвост.

– Этот волк до сих пор своим приятелям норовит! – дергая боярина за рукав, прохрипел Звяга. – Помяни, господин, мое слово: он как был лесным зверем, так и остался.

– Уж не думаешь ли ты, что я предам своих ближних? – скрипнул зубами Горихвост.

– Смотря кто твои ближние. Если нечисть лесная – то нет, не предашь! – с вызовом бросил Звяга.

– Ах ты, тварь! – возмутился Горихвост. – Как ты можешь меня так бесчестить? Я в жизни своей никого не предал!

– Волчий норов не переменишь! – с запалом выкрикнул Звяга.

– С тобой говорить – что опилки толочь! – закричал Горихвост и с размаху влепил псарю звонкую оплеуху.

Звяга ощерился, будто пес, и без лишних слов двинул вурдалака кулаком по скуле.

Ого! Вот это ударчик! Будто молотом приложили. Псарь-то, похоже, не из слабачков. Хоть и выглядит, как сморчок задрипанный, а рубец на роже, кажись, не дома на печи схлопотал.

От удара переметная сума слетела с плеча и раскинулась в траве. Горихвост сразу почувствовал, что плечо будто осиротело. Он завертел головой, пытаясь найти, куда делась длака, и тут второй удар потряс его так, что он едва не опрокинулся навзничь.

Звягина свора будто с цепи сорвалась. Собаки полезли на Горихвоста со всех сторон, норовя цапнуть за ляжку, а то и свалить. Но даже человеческой глоткой вурдалак так на них рявкнул, что псы брызнули врассыпную. Одна выжлица Борзуха не далась на испуг: она препротивно оскалилась и поперла напролом, явно показывая, что выучка и верность хозяину берут верх над животной осторожностью.

Остальные собаки опомнились и потянулись за вожатой. Горихвост оказался в кольце злобно оскаленных пастей, со всех сторон изрыгающих потоки вязкой слюны.

– Что, натравил на меня своих псов? – выкрикнул он псарю. – Вот цена твоей храбрости: без собак ни на что не годишься.

– Чтобы поганый язык твой укоротить, мне собаки не надобны, – резко бросил Звяга. – Я тебе его рукой вырву.

Он дал короткую команду, и свора отхлынула, однако не перестала заливаться лаем – лишь круг, в котором очутились бойцы, стал пошире да попросторней. Горихвост только этого и ждал: он подобрался, присел, и прыгнул вперед, по привычке щелкая зубами. Однако на этот раз его прием не сработал: вместо того, чтобы опрокинуть противника, он сам нарвался на жесткий тычок кулака, ловко выставленного вперед. Удар пришелся ему в солнечное сплетение. В глазах потемнело, дыхание перехватило, его согнуло в три погибели. А вот Звяга строить из себя благородного дворянина не стал: воспользовавшись замешательством вурдалака, он начал безжалостно молотить его руками, коленями и сапогами, стараясь попасть в самые болевые места. Горихвост быстро понял, что псарь привык к кабацким дракам с пьянью, голью и рванью – от такого пощады не жди. Он попробовал отступить, но собаки с готовностью подскочили сзади и едва не вцепились в портки, так что пришлось возвратиться в круг и снова подставиться под псареву молотьбу.

Лапы молоденькой елочки у опушки дрогнули, и из-за них показалось юное личико с гладкой кожей, успевшей загореть под лучами Дажьбога, все лето обильно поливавшего жаром Дикий лес. Пара глубоких голубых глаз уставилась на драчунов. Золотисто-пшеничные волосы, заплетенные в две косы, всколыхнулись от беззвучного хохота. Серебряный обруч с лазоревым яхонтом перекосился, скрывая морщинки, побежавшие по гладкому лбу. Ладонь с золотым кольцом на мизинце поправила драгоценную запону багряного корзна, на спине которого колыхался вышитый сокол, несущий в когтях ветку дуба.

Хорохор резко спикировал с высоты и уселся на еловую лапу вровень с пушистым воротом из куньего меха. Однако стоило ему заметить запону с желтым прозрачным камнем, в глубине которого мерцала темная прожилка, похожая на змеиный зрачок, как он испуганно каркнул и перелетел повыше.

– Не бойся, Змеиный глаз кого попало не ворожит, – раздался звонкий голосок охотницы.

– Я нашел их, царевна. Но они уже выбрались из владений твоего батюшки, – програял ворон, опасливо косясь на запону.

– Тебе-то что беспокоиться? У птиц нет границы. Да и я хожу, где хочу, – беспечно ответила Ярогнева.

Стоило ей отодвинуть куст и показаться на опушке, как Видослав Рославич испуганно заголосил:

– А вот и погоня! Дождались! Эх, говорил же я вам!

Однако ни Горихвост, ни Звяга и ухом не повели на его восклицания. Боярин забегал вокруг них, размахивая рукавами ферязи и причитая:

– Убираемся! Живо!

Но бойцам было не до него. Ярогнева тем временем преспокойно достала лук и большой тул со стрелами. Ее движения не оставляли сомнений: охотница собиралась стрелять с расстояния в два-девять шагов, так что спрятаться от ее стрел было негде. Да и что это были за стрелы! У людей таких точно не сыщешь. Каждая длиннее вытянутой руки, но главное совсем не это, а то, что у каждой наконечник пылает пламенем, как огненный цветок перед Перуновым днем. Перья на хвостах встают торчком, как живые: выпустишь, и они сами правят, куда лететь. Кажется, тронь такую стрелу – и обожжешься. Но Ярогнева уверенными движениями вытащила одну из них из тула и положила на тетиву. Лук с костяной накладкой по высоте доходил ей до подбородка, но охотница не испытывала неудобств.

– Стрельнет – насквозь прожжет, – завороженно прошептал Курдюм, наблюдая за тем, как распускается огненный цветок в руках у царевны.

– Карр! – насмешливо выкрикнул Хорохор, наблюдающий за происходящим с высокой ветки.

– Останови чертову девку! – тоном большого начальника скомандовал Видослав.

Картинным жестом он вытянул руку вперед и указал на охотницу, как император указывает на разбитые орды варваров. Курдюм помедлил мгновенье, соображая, стоит ли мельнику исполнять повеленья боярина, но ослушаться не посмел и бросился на царевну. Его полотняная шапочка едва доходила охотнице до носика, однако толстяк так вцепился в ее тоненькую фигурку, что лук со стрелой выпали из ее рук. Царевна потянулась к широкому поясу и выхватила из ножен меч.

– Знаешь, что это? – грозно спросила она Курдюма. – Это меч Душебор. Он забирает души таких остолопов, как ты.

– Мы еще посмотрим, кто из нас остолоп, – возразил Курдюм и вцепился ей в пояс.

Ворон на ветке беспокойно заграял.

– Оскорбить меня хочешь? – выкрикнула возмущенно царевна.

В самом деле: сорвать с девы пояс, да еще при народе, у вятичей считалось таким оскорблением, что родня обиженной вряд ли простила бы посягателя. Однако в этот миг соображения девичей чести, похоже, беспокоили Курдюма меньше всего.

– Отдай меч! – с неожиданной дерзостью рявкнул он.

– Зачем он тебе? У тебя руки кривые, – возразила царевна.

– Все равно он не твой. Ты его у вурдалака стащила.

– Тебе-то что? Выискался заступник.

Ярогнева направила острие меча Курдюму в брюхо, легонько ткнула и осведомилась:

– А если насквозь продырявить – что из тебя потечет: кровушка или пиво?

Мельник опешил и отскочил назад. Глазки его забегали, он решил сменить тактику и вкрадчиво предложил:

– Тогда, может, продашь его? Взгляни на рукоять. В ней камень зеленый, он к твоим глазам не идет.

– К моим глазам все идет, – заверила царевна.

На миг она все же смутилась, и непроизвольно поправила легкий венец с синим сапфиром, перекосившийся на ее пшеничных волосах. Пока мельник неловко топтался, не решаясь приблизиться, она подобрала лук и взяла в руки стрелу, наконечник которой рассыпал сноп искр.

«Пых! Бух! Шлёп!» – слышалось у конопляного края, где Звяга валтузил Горихвоста. Собаки суетились и лаяли, обернувшись к лесной гостье хвостами.

– Прекратите немедленно свару! Всем угомониться! – как заправская командирша, велела охотница. – Кто у вас главный? Вели им уняться!

Она оглядела всех четырех мужчин, двое из которых мурыжили друг друга на траве, не обращая внимания ни на что более, и остановила взгляд на парадной ферязи Видослава.

– Ты, боярин, – ткнула она в его сторону пламенеющей стрелой, – прикажи им подняться. Псаря можешь забрать, а волчка оставь мне.

– Я не боярин, просто одет хорошо, – залепетал Видослав, отступая подальше к коноплянику. – И вообще, я тут не главный. Главный он! – указал его перст на Курдюма.

Царевна с сомнением оглядела мельника и отрицательно качнула головой.

– Тогда он! – указал Видослав на драчунов, сцепившихся в клубок.

– Который из них?

– Пусть будут оба!

Ярогнева прыгнула к нему и наступила на длинный рукав ферязи, волочащийся по траве. Видоша споткнулся, упал на колени, закрыл лицо ладонями и запричитал:

– Не трогай меня, ради святых и великих!

– Кто ты такой, чтобы я тебя трогала? Вижу, ты размечтался.

– Я и вправду боярин, – начал признаваться Видоша сквозь слезы, хлынувшие из-под ладоней. – Но волкам я не хозяин. Меня твой зверюга не слушает. Я тут вообще случайно, отпусти меня, будь милосердна!

– Вы посмотрите на этого воеводу! – неожиданно взъелся Курдюм. – Вот витязь без страха и упрека. Лицо княжеской думы, наследник славы и мудрости древних боярских родов. Поставить его в голове дружины богатырей – он целую орду в поле сметет. Только где та орда? Одна девка взяла его за хоботок, а он и пикнуть не смеет.

Видоша перестал елозить и с ненавистью взглянул на Курдюма.

– И то верно, – слово за слово, распалял красноречие мельник. – Где же видано, чтобы рыцарь ополчился на деву? Пусть она и дочь лесных тварей, и пришла из злой чащи по наши души, с колдовским луком и лихим мечом, каким раньше жизнь у несчастных жертв отнимали. Подумаешь: всего-навсего царевна нечистой силы. Витязь руку на девушку ни за что не поднимет. Все как в сказке: красота побеждает силу.

– А чего я с ней должен делать? – нерешительно огрызнулся Видоша.

– Чего-чего? – передразнил его мельник. – Вяжи ее, рыцарь в сияющих доспехах! Кто из нас двоих воин – я или ты? И за что только я каждый год дань плачу таким вот защитникам отчего края?

Видослав Рославич поколебался, подобрал рукава ферязи, кашлянул в кулачок и поднялся с колен. Ярогнева, будто нарочно играя с ним, убрала стрелу в тул, закинула за спину лук и сунула Душебор в ножны.

– Я…это… ты только не обижайся, – пробормотал Видослав. – Но это мой долг… Я должен задержать и доставить… за нарушение… препроводить куда следует… ввиду того, что преступность совсем разгулялась…

– Какая преступность? – поинтересовалась царевна.

– Ясно какая – из Дикого леса. Нечисть всякая. Твари кошмарные. Жуткие демоны, и так далее, и по списку…

– Выходит, я по твоему списку прохожу, как нечисть и кошмарная тварь? – голубые глазки охотницы невинно моргнули.

– Что ты, ваше высочество, нет, конечно! Только, все-таки, уговор: из лесу не выходить. А вы выйти изволили. Непорядок. Разбирательство учинить надобно, задержание оформить. Чтобы все как положено. Дело белыми нитками сшить.

– Так ты сам в лес забрался! – сказала царевна.

– Я-то что… я тут воевода… я обязан за всем проследить, чтобы не было непорядку… самоуправства, поджогов, судов беззаконных… а в Диком лесу имели место случаи внесудебной расправы… так что я был обязан… Не виноват я, это служебный долг!

– Чего ты болтаешь, трепло! – вышел из себя Курдюм. – Хватай ее! Обезоруживай! Меч отними перво-наперво, витязь!

Даже ворон на ветке не удержался и перелетел пониже, чтобы полюбопытствовать, чем кончатся потуги важного должностного лица.

– Ну чего тебе дался этот меч? – состроил страдальческую гримасу Видоша.

– Этот меч колдовской. Если он не поможет избавиться от водяницы, то ничто уже не поможет! – сгоряча выкрикнул мельник.

– Так возьми его! – Ярогнева сняла ножны с пояса и протянула Видоше. – Забирай. Ты – боярин, ты должен заведовать оружейной. Разве не так?

Видослав распахнул глаза: нет ли подвоха? Вроде, девка сама сдает оружие. Надо забрать, разве не так? Иначе что скажет общественность?

Царевна кокетливо поправила желтую запону, скрепившую полы ее багряного корзна. Видослав наконец нашел в себе силы, приблизился и протянул руку к мечу.

– Ввиду милости правосудия… учитывая явку с повинной… и добровольную сдачу… то я, право, не знаю…

– Смотри сюда! – властно велела охотница.

Она показала боярину яхонт желтовато-медового цвета, вставленный в золотую оправу запоны. Прозрачный, с мелкими каплями самоцвет заключал в себе темно-коричневую прожилку, похожую на зрачок. Запона до удивления напоминала змеиный глаз, которым удав завораживает добычу. И Видоша повелся на эту опасную ворожбу: он окончательно потерял волю, перестал лепетать и двинулся к Ярогневе, позабыв и себя, и товарищей.

– На колени! – велела царевна.

Он покорно опустился перед ней на траву, примяв полы ферязи.

– Кто ты таков? Говори, ничего не скрывая!

– Видослав, сын Рослава, из служилых людей Великого Мира-города, – ровным тоном пропел рыцарь.

– Как ты очутился у нас в Грязной Хмари? – требовательно допрашивала его Ярогнева.

– Из столицы прислали, чтобы смотреть за князем, – не переча, продолжал выдавать Видослав.

Ярогнева удивилась и сделала шаг назад. Запона в ее руке покачнулась, Видослав вздрогнул, отвел взгляд и с изумлением оглядел себя, стоящего на коленях. Однако дева опомнилась, быстро приблизилась, положила руку ему на плечо и заставила снова посмотреть в змеиный глаз камня. Видоша разинул рот и застыл.

– Кто тебя прислал? – продолжила она свой допрос.

– Мой государь, величайший правитель мира, кормилец и благодетель! – истово отвечал боярин.

– Какой еще государь? – с досадой бросила Ярогнева, очевидно, не понимая, о чем лопочет привороженный Видоша. – Разве не Всеволод Ростиславич – великий князь?

– Что ты! – развел рукавами Видоша. – Севку-князя давно развенчали. Он нынче в опале. Вот и сослали его на край света. А мне повелели следить за ним, чтобы он не сбежал и не начал сноситься с народом, который хочет вернуть его на престол.

– Вот это новость! – похоже, Ярогнева раньше ничего не слыхала о столичных делах. – А кто же теперь на великом столе?

– Буривой Прибыславич, бывший Севкин дружок. Он меня среди других бояр выделил и доверие мне оказал, за что я вечно ему благодарен. Только жить в таком захолустье я, признаться, не рад. Мне бы обратно, в столицу… Кабы знала ты, сколько мук я терплю в этой глуши!

– Да чихать мне на твои муки! – рассердилась царевна. – Что ж теперь Всеволод Ростиславич? Неужели он ссыльный? Я-то думала: он тут отдыхает от столичного шума.

Несмотря на стеклянный взгляд, Видослав нашел в себе силы расхохотаться.

– Несчастное, дикое лесное дитя! – воскликнул он. – Выросла в чаще и не знаешь: шум столицы – как гром, но этот гром слаще музыки.

– Помню я эту музыку! – с еще большей досадой выкрикнула Ярогнева. – Помню и Кремник, и каменные палаты. И острые иглы шатров, что вонзаются в небо. Помню золоченые крыши храмов и толпы народу. Суету площади-Середы и громаду Железной стрелы. Только я уже начала думать, что это все мне приснилось. Столько лет прошло – всего не упомнишь.

Взгляд Видослава уже начинал мутнеть. Речь его становилась все более неразборчивой. Наконец, он сбился на бормотанье, из уголка его тонкого рта стекла струйка слюны.

Хорохор сорвался с ветки, закружил над головами и тревожно заграял:

– Довольно, царевна! Нет нужды прошлое поминать. Не боярин наша цель, а вурдалак!

– В самом деле! – опомнилась Ярогнева.

Она прикрыла Змеиный глаз ладонью и захлопнула на плечах полы багряного корзна. Видоша пришел в себя, униженно вытер грязной ладонью слюни и прямо как был, на коленях, отполз обратно, под защиту собачьей своры.

А псы все не унимались и отчаянно лаяли на двух бойцов, сцепившихся посреди круга, образованного рыжими, пегими, черными, белыми хвостами, лапами и ушами. Горихвосту приходилось туго: псарь оказался сторонником старого правила – бей до конца.

Отвратительно скалясь, Звяга склонился над его головой, чтобы шибануть повернее, прямо в глаз. Его кулак взвился в воздух и начал опускаться, как молот. Куцая черная борода псаря встопорщилась, по нестриженным вислым усам стекал пот. Горихвост зажмурился, отвернулся, и открытой ладонью оттолкнул его подбородок. Куцые космы бородки застряли меж пальцев, пара клочьев выдралась с корнем. Длинный ус намотался на мизинец. Горихвост отчаянно потянул палец обратно, стараясь освободить его, но ус только дергался и не хотел отвязываться.

Где же удар? Лежащий вурдалак приоткрыл заплывший глаз. Сморщив лицо, Звяга мотал бородой – дергающийся ус причинял ему страшную боль. Что, не нравится?

Горихвост мигом вскочил и сам оседлал противника. Это вышло так неожиданно, что псы даже замолкли. А ведь у псаря не только усы торчат. Вон, борода в какие космы сбилась, аж в косички заплетать можно.

Горихвост намотал пару клочьев на пальцы и так потянул, что Звяга задергался на траве. Вот тебе еще! Вот! Получи! Ага, больно?

– Перестань! – взревел псарь.

– Отчего же? – пропыхтел вурдалак.

– Так нельзя! Не по правилам!

– А забить лежачего досмерти – это по правилам?

Горихвост вцепился в бородку и завозил ее вправо-влево, вверх-вниз.

– Вот тварь лесная! – ревел Звяга от боли. – В Диком лесу все нечистики шебутные, могут не знать простой вещи: мужика рвать за бороду – так обидеть, что он век не простит.

– Я не мужик, – сообщил Горихвост. – Я – нечистая сила.

– Зато я мужик! – хрипел Звяга. – Клянусь небом и землей – если не прекратишь, зарежу! Как пить дать!

– У тебя нет ножа!

– Ха! А это что?

Горихвост моргнуть не успел, а в руке Звяги и в самом деле сверкнул нож-засапожник, выхваченный из-за драного голенища.

– Ох ты! – Горихвост резко вскочил и отпрыгнул.

Одна из собак ухитрилась и цапнула его за ногу, но Курдюмовы сапоги из доброй козлиной кожи не пропустили укуса. Звяга ощерился так криво, что даже у матерого вурдалака по спине пробежали мурашки. Лезвие ножика, короткое, тусклое, все в зазубринах и царапинах, уставилось ему прямо в грудь. Звяга нехотя поднялся, перебросил нож из руки в руку и неторопливо примерился, откуда напасть. Кажется, он не шутил.

Горихвост оглянулся: свора окружала дерущихся со всех сторон. Как бы прорваться? Если собаки набросятся, то даже мне с ними не справиться. Сначала закусают, потом разорвут на клочки. Лихо-марево! Я от нечистиков улизнул, и для чего? Чтобы меня псы разорвали?

И тут прямо перед его носом в землю вонзилась стрела. Ее наконечник полыхнул сотней маленьких огоньков и расцвел, будто чудо-цвет, выкованный Сварогом из небесного пламени. Собаки поперхнулись и с визгом начали разбегаться. Звяга разинул рот, наклонился над огненной стрелой, чтобы получше ее рассмотреть, и тут язык пламени взвился и так полыхнул ему в рожу, что псарь заорал, отпрянул и ухватился ладонью за бороду. До нюха Горихвоста донесся запах паленых волос – это тлела борода псаря, и в ее пепельных космах полыхали едва заметные огонечки.

– Воды! – завопил Звяга и бросился к ручейку, журчащему вдалеке.

Собачья свора с лаем покатилась за ним.

– Пали! Хватай! Волк нам нужен живьем! – скрипучим голосом граял ворон, делая круг над головой Горихвоста.

А Ярогнева уже накладывала на тетиву вторую стрелу и целилась в вурдалака, и острый взгляд ее голубых, пронзительных глаз не сулил ничего доброго.

– Ну, волк, сдавайся по-доброму. Своей волей не отдашься – стрельну и на этот раз прожгу в тебе такую дыру, что руку можно будет просунуть, – грозно вымолвила лесная царевна.

Горихвост беспомощно оглянулся, но позади расстилалась лишь голая опушка, за которой шагах в двадцати вставала зеленая чаща конопляника. Колени его подогнулись, он приготовился спружинить и броситься в заросли, но тут же суровый оклик предупредил его:

– Не вздумай! Мои стрелы быстрее твоих лап.

Он скрипнул зубами и показал Ярогневе пустые ладони.

– Тихонечко, не балуй, – уговаривала его царевна, как взбрыкнувшего коня. – Подходи, становись на колени, руки за спину. Мордой в землю.

– Это у тебя морда. А у меня лицо, – хмуро возразил вурдалак, пригибаясь и тыкаясь носом в чахлую траву.

– Вот и ладненько, – довольно пропела дева, вынимая веревку и подступая поближе, чтобы связать ему запястья. – В ледяном дворце Мары одним лицом станет больше. А мы со своими мордами еще на воле помыкаемся.

Горихвост почувствовал, как рук коснулась веревка. И тут вдруг припухлое круглое тело, обернутое в добрый мятль, колобком подкатилось Ярогневе под ноги и стукнуло ей под коленки. Царевна опрокинулась навзничь и выпустила веревку.

Курдюм схватил Горихвоста за шкирку, рывком поднял на ноги и заорал, брызжа слюной:

– Давай дёру! Она щас подымется!

– Нет, постойте! – рассердилась царевна. – Я вас не отпущу!

Но Горихвост и не думал медлить. Следом за мельником он в три прыжка перескочил через поляну и вломился в заросли конопли. Острые листья захлестали его по лицу, высокие стебли закачались у него за спиной. Курдюм постоянно оглядывался и вопил:

– Ходу! Кого из нас ноги кормят – мельника или волка?

Под темнеющим небом сверкнула стрела и вонзилась в землю в двух шагах позади Горихвоста. Конопля опалилась и вспыхнула, оставляя противный запах, который успел опостылеть ему хуже некуда. По загривку ударила волна жара. Краем глаза беглец заметил, что травяная чаща позади него полыхает, как во время пожара.

А пламенные стрелы все летели и летели по небу, проносясь мимо Вечерней звезды, одиноко мерцающей в надвигающихся сумерках.

Вот и овраг перед избой Дедослава. Каким огромным он казался во времена моего детства! А сейчас кажется мелким, будто его присыпали. Но нет, за прошедшие годы тут мало что изменилось. Из крутых склонов торчат кривые сосенки, тянущиеся к свету. Трещат заросли бузины. Хлюпают мокрые лужи, не просыхающие от того, что их не трогает солнце.

Хряк! И Курдюм с шумом скатился с обрыва, несколько раз перекувыркнулся, примял лопухи и высунул из зарослей голову, как испуганный заяц, огретый лопатой.

Вж-ж-их! И следом свалился Горихвост, ткнулся носом в толстое брюхо Курдюма и растопырил пальцы, смачно чавкнувшие в грязи.

Вечерняя темень уже пожирала извилистое овражье нутро. Солнце скатилось за Шернские заводи, но отсюда виднелись разве что верхушки лесных елей, окрашенные рдяными лучами.

Как я любил прятаться здесь в детстве! Залезешь сюда, и никто не отыщет. Мамка, бывало, выйдет на двор и зовет, а я схитрю и замру – попробуй, найди! Эх, где сейчас те времена?

– Чего размечтался, волчище? – пихнул его в бок Курдюм. – Уходим на север по дну. Авось, эта чертова девка нас не углядит.

– Я эти извилины знаю, – хмуро сказал Горихвост. – Овраг попетляет, да выведет нас на поверхность через двести саженей. Там уже не укроешься.

– Нам всего-то и нужно – добраться до мельницы! – зашептал с жаром Курдюм. – Она у меня как крепость. На щит ее не возьмешь!

– Эх, дружище Курдюм! – хлопнул его по плечу Горихвост. – Ты добрейшей души человек, но в охоте – дурак дураком. В лесу даже самая мелкая тварь понимает: ни в коем случае не тащи охотника к своему логову! От логова прочь уводить надо, иначе разорят дом, и не станет житья.

– Не уберемся по-быстрому – нас самих не станет!

Курдюм вскочил, ухватил Горихвоста за рукав и поволок за собой.

Когда они добрались до устья оврага, солнце уже погрузилось за край семи вод. Мерцающее стадо Ясного Месяца высыпало на сапфировый небосвод, закружив над головами звездный хоровод. Вечерние сумерки погрузили мир в тишину, лишь запоздалые кузнечики стрекотали, провожая последние теплые дни, да жаловались в дальних болотах лягушки на то, что скоро придется им впасть в забытье.

Горихвост высунул голову на поверхность и принюхался к воздуху.

– Ну, чего там? – нетерпеливо потряс его мельник.

– Тихо все. Не ерепенься! – успокоил приятеля вурдалак.

– Тогда полезли быстрее. Мне домой надо.

– Погоди! Перед нами ровное поле. Мы на нем, как на ладони. Нужно дождаться кромешной тьмы.

– Некогда мне ждать, – заныл мельник. – Не могу я хозяйство без присмотра оставить.

– Никуда не денется твое хозяйство, – возразил Горихвост.

– Если бы так! – всплеснул пухлыми ладонями Курдюм. – Водяница не дает мне покоя, беда с ней, и только. Чуть отвернулся – глядь, а она колесо поломала. Ось перекосилась, жернова встали. Я и на час боюсь выйти из дома. Эх, Горюня, если б ты только знал, как она мне вредит!

– Потерпи чуток, – сказал Горихвост, обнимая Курдюма за плечи. – Ночь уже опускается, еще полчасика – и нас никто не заметит. А пока высовываться рано – опытная охотница быстро смекнет, где нас ждать.

Курдюм сдался и привалился спиной к глинистому склону оврага.

– Мятлик свой не запачкай, – ухмыльнулся Горихвост.

– Кто бы мычал, – осклабился мельник в ответ. – У самого рожа заплыла, пальцы в грязи, как… как у вурдалака, другого слова не подберу. Вотолу тебе только вчера подарил, а она уже в дырах. Ничего: вот вернемся на мельницу, вычистим перышки.

– Я с тобой не вернусь, – возразил Горихвост.

– Отчего так? – удивился Курдюм.

– Есть у меня перед дедом должок. Кроме меня, родни у него не осталось. Мстить за кровь больше некому. А злодей может уйти. Нынче каждый час дорог.

Курдюм как услыхал про злодея – так его аж передернуло от страха.

– Разве ты уже выяснил, кто убийца? – заикаясь, спросил он.

– А чего тут выяснять? – заговорил Горихвост. – Пятуня мне сказывал, что в вечер перед убийством он со старостой, конюхом и Нежатой сидел в кабаке и резался в шахматишки. Как стемнело, заявился Лутоха. А чего он забыл в кабаке? Он же непьющий. Ну, его и позвали для смеху сыграть – думали, что легко обыграют. А он всех и обставил. Выиграл щербатую копейку – ту самую, что я нашел в пасти козла. Перед уходом весь выигрыш спустил на вино и закуску, и еще до полуночи был таков. А утром дед висел под потолком с вывороченными руками, и связаны они были его пояском. Вот он, смотри – я его раздобыл!

И Горихвост достал из сумы, с которой не расставался, рваный Лутохин пояс. Курдюм брезгливо взял его в руки, внимательно осмотрел и даже понюхал для верности.

– Так выходит, Лутоха и есть тать? – недоверчиво спросил он.

– А кто же еще? Все улики на нем сходятся, – убежденно проговорил Горихвост. – И время было у него, и возможность. Пятуня сказал, будто он ненавидел волхвов, за то якобы, что они плохо служили богам, отчего те и ушли.

– Верно, – осторожно подтвердил мельник. – Он на этой почве и сбрендил. Все знают, что юродивый спит и видит, как бы вернуть ушлых божков. На кой ляд они ему сдались – только шут знает. Может, надеется, что они его наградят? Воропай мне телегу ржи привез на обмолот – я так забегался, что до сих пор за нее не принимался. Так вот, он болтал, что Лутохе в тот вечер не раз предлагали вина, а он по привычке отнекивался. Но перед уходом спустил выигрыш на целый мех дорогой иноземной романеи, хотя ее только князь да бояре позволяют себе попивать. И еще купил большую корзину белых калачей. А кого ими кормить? Ведь он один-одинешенек – ни кола, ни двора. Собирался, будто на пир, и ведь сам ни глотка ни сделал – все с собой утащил. Может, бесов хотел подкормить? Без бесовства тут не обошлось – так все мужики говорят.

– А долго ли еще игроки сидели после его ухода? – осведомился Горихвост.

– Часа два, может, два с половиной, – вращая глазами, выдал Курдюм. – До тех пор, пока в стельку не налакались.

– Игроки вышли в третьем часу, – начал соображать Горихвост. – Лутоха ушел за два с лишком часа до этого. Пятуня видел, как перед избой Дедослава бродит какой-то призрак, но ему в таком сильном подпитии кто угодно мог призраком показаться. Мучать деда начали после трех, а к пяти он был уже мертв. Что делал все это время Лутоха? И самое главное: куда он после убийства пропал?

– А вот и не пропал! – с торжеством заявил Курдюм.

– Почему не пропал?

– Я его нонеча видел.

– Где?

– Не скажу!

– Не морочь мне голову!

– Это ты меня тут морочишь. Мне давно домой пора, а ты меня не пускаешь. Посмотри – сумерки уж сгустились. Темнота – хоть глаз выколи.

– Курдюмчик, милый, ну потерпи четверть часика, – взмолился Горихвост. – Темно только в овраге, а в чистом поле еще все видать.

– Что? Четверть часа? – восстал Курдюм. – Да ты издеваешься, не иначе. Сейчас самый разгул нечисти начинается. Водяница из омута вылезет, и плакала моя мельница. Не понять тебе, бродяге, что значит иметь собственное хозяйство.

И мельник выскочил из оврага на ровное, гладко скошенное Девичье поле. Горихвост попытался ухватить его за портки, да куда там! Курдюм хоть и выглядел увальнем, а на деле был юрким, как колобок. Вурдалак и глазом моргнуть не успел, а мельник мчался уже через поле на север, где за невысокими холмиками журчала мелкая Змейка.

Пухленькая фигурка Курдюма замелькала в темной синеве сумерек. Ночь уже надвигалась, и только бархатистое небо еще сопротивлялось и пылало лазурью, не желая уступать сгущающейся тишине. Горихвост мельком взглянул на месяц, набирающий полную силу, и только махнул на него рукой:

– Ждешь, что я начну петь тебе песню? Не до тебя мне, отстань!

Месяц как будто услышал его – на него тотчас же наползла тучка, и он спрятался за ее завесой, словно обидевшись. А Курдюм улепетывал прочь, и, конечно же, он взял курс на самое незаметное место – одинокое дерево, торчащее посреди поля. Это была известная всей округе Мокушина березка – высокая, развесистая, с гнутым стволом, рогаткой разделившимся на два ростка, отчего издалека казалось, что это торчит огромная вилка, воткнутая в землю шутником-великаном.

А куда еще побежит мельник, оказавшийся в голом поле? Он же умный. Мигом сообразит, где нет никаких примет, никто не станет искать, и куда никто даже не взглянет.

– Олух! Прячься за кочкой! – прошипел Горихвост, стараясь приглушить собственный окрик.

Но было уже поздно. В вышине хлопнули черные крылья, и вечерний покой разом сгинул от отвратительного вороньего грая.

– Здесь! Сюда! Нашел! Вижу! – хрипло вопил Хорохор, сужая круги.

Острый краешек месяца вдруг пропал на миг, а затем появился опять, и по этому необъяснимому мерцанию Горихвост смекнул, что ворон уже над его головой, и его крыло застит свет.

– Ах ты, тварь! – непроизвольно вырвалось из вурдалаковой глотки.

– А вот и волчище! – обрадовался Хорохор, резко спикировал, и попытался попасть клювом Горихвосту по черепу.

– Ай! Зачем так сильно клюешься? – с притворным испугом взвопил Горихвост.

Хорохор самодовольно закаркал, взмыл в воздух и заложил над его головой вираж.

– Не смей! Мне же больно! – продолжал завывать Горихвост.

Хорохор навострил клюв, нацелился ему в темя и впал в крутое пике.

– Нельзя же так! Это уже ни в какие ворота! За что мне? – голосил вурдалак, краем глаза высматривая темный силуэт ворона, мелькающий на фоне звезд.

Хорохор подлетал к земле. Его железный клюв готов был впиться в вурдалачий загривок, покрытый густой шерстью. Дождавшись, пока падение ворона станет неотвратимым, Горихвост извернулся и отпрянул в сторону. Хорохор пролетел мимо и вонзился в кочку. Столкновение ошеломило его, но Горихвост для верности еще и прихлопнул его ладонью. Загрубевшие пальцы ухватились за птичий хвост и выдернули клок лоснящихся перьев.

От боли ворон попробовал разразиться оглушительным граем, но сквозь ушедший в землю клюв донеслись только истошные хрипы.

– Вот и курочка нам на ужин! – хищно осклабился Горихвост и выдернул ворона из кочки.

– Я не курочка! – слабо запротестовал Хорохор.

– И то правда! – откликнулся Горихвост, сжимая его в руках. – Что тут жарить? Одни жилы да кости. И укусить не за что.

– Меня? Жарить? – зашелся от возмущения Хорохор. – Да ты знаешь, что вороны – самые умные существа в природе? Мой выходящий за границы воображения разум, моя тонкая, чувственная душа – для тебя просто еда? Да ты зверь!

– Верно, зверь! – довольно проговорил Горихвост. – А ты – птица. Я тебя в гости не звал – ты сам на меня налетел. Вот теперь и узнаешь, кто из нас двоих хищник, а кто – добыча.

Он нарочно разинул рот и сделал вид, что собирается заглотить ворона целиком. Хорохор впал в панику, судорожно затрепыхался и попробовал вырваться, однако ладони вурдалака сжимали его слишком цепко.

И тут в глаза Горихвоста ударил ослепительный огненный сполох. Пылающая стрела упала с неба и вонзилась в землю прямо перед его носом. От неожиданности Горихвост выпустил ворона из ладоней.

Хорохор тут же взмыл в воздух, неловко маневрируя драным хвостом. А огненные стрелы уже летели одна за другой, и каждая норовила лечь так близко к разметавшейся вотоле Горихвоста, что он чувствовал жар, исходящий от искрящихся наконечников.

– Надо же, как вы не вовремя! – сгоряча сказал он.

И тут же почувствовал, как в макушку его ударило что-то острое и очень жесткое.

«Стрела! – мигом пронеслась мысль. – Прямо в голову! Неужели пробила?»

Однако соображалка продолжала работать, мысли не путались, сознание не выключалось. «Что это за стрела, которая меня даже не вырубила?» – подумалось ему. Он поднял глаза и увидел Хорохора, с победоносным видом парящего прямо над ним. Заметив изумленный взгляд вурдалака, ворон с торжествующим хрипом заграял:

– Так тебе! Я отомстил!

– Это ты меня клюнул? – вышел из себя Горихвост.

И тут новая вспышка едва не прожгла суму, перекинутую через его плечо. «Длака! Только бы ее не задело!» – мигом сообразил он. Ему стало не до дурного летучего крикуна. Он подхватил суму и бросился в сгущающиеся сумерки, где едва виднелась колышущаяся на ветру Мокушина береза.

– Он тут! Я слежу за ним! Пли! – хрипел над его головой Хорохор.

Горихвост попытался разглядеть, откуда несутся стрелы. Ветра овевали Девичье поле со всех четырех сторон света, и только поодаль, у околицы Грязной Хмари, что осталась за спиной, да перед господской усадьбой, огоньки которой проглядывали по правую руку, темнели заросли кустарника и одинокие купы деревьев. Впереди и чуть слева простор загораживали невысокие холмики, за которыми спряталась Курдюмова мельница.

Ворон хлопнул крылом так близко, что сбил пыль с гривы жестких волос. И тотчас же из-под раскидистой ивы, пристроившейся на краю мелкого болотца у княжеского двора, вырвалась огненная стрела и устремилась прямо к нему. Горихвост и опомниться не успел, как увидел, что пылающее острие несется ему в переносицу. Он едва успел отвернуться и сделать полшага, а стрела уже падала ему на загривок, не оставляя ни малейшей надежды сохранить шкуру без новой дырки.

И тут он споткнулся о пухлый тюфяк, неразличимый в сгустившейся темноте. Горихвост со всего маху рухнул на землю, дергая коленями и оббивая новенькими каблуками мягкую рухлядь, попавшуюся под ноги.

– Ой! – жалобно выкрикнул тюфяк голосом мельника.

Стрела пролетела в том месте, где только что был воротник Горихвоста, вонзилась в кочку и осветила перепуганное лицо Курдюма, распластавшегося на траве.

– Промах! Точнее бей! – с досадой програял ворон.

– Ты чего тут? – заорал на Курдюма вурдалак.

– А ты чего? – взорвался в ответ мельник.

– Тебя ищу! Зачем прячешься?

– А ты зачем сапогом меня пхаешь? Я этот сапог сам тебе подарил, а ты вот как со мной?

Из-под ивы вышел светящийся силуэт. Сквозь вечерние сумерки проступила фигура охотницы, сжимающей в руках тул с целым снопом полыхающих стрел. Ярогнева наложила одну из них на блестящий от искорок лук и начала натягивать тетиву.

– Сейчас вдарит, – обреченно подвел итог мельник.

– Жги! Дырявь! – радостно захлюпал над головами ворон.

Горихвост засадил под зад Курдюму душевный пинок, мигом поднявший его с земли, и подтолкнул в сторону одинокой березы. Ярогнева неторопливо шагала по полю, рассчитывая в этот раз стрельнуть наверняка. Ее худая фигурка маячила уже за полтораста шагов, и судя по тому, как неуклонно она надвигалась, теплой встречи было не миновать.

Горихвост затащил упирающегося мельника под березу и перевел дух.

– Отличное укрытие! Спрятались так, что никто не найдет! – издевался над их головами ворон, нарезающий вокруг березы круги.

– Мельница! Всего триста шагов, – задыхаясь, просипел Курдюм.

– Не успеем! – едва выдохнул Горихвост. – Поле голое, тут же подстрелит.

– Я не старый. На тот свет еще рано, – отрывисто бросил Курдюм.

– Заткнись и не ной! – саданул его кулаком в бок вурдалак.

– Чего дерешься? Я что, тебе враг?

– Если не враг, то скажи, где Лутоха.

– Давеча видел его на Ветхом капище. Он там ночью и днем ошивается. Ставит жертвы ушедшим богам. Вот ведь дурень! Кому жертвовать? Они же ушли. Полоумный, и только.

– А чего ему надо?

– Дурака кто поймет? У него в голове черти устроили пляску. Хочешь знать, что я думаю? Деда твоего, вечная ему память, этот лживый юродивый тоже в жертву принес своим каменным истуканам. И убийство, и пытка, и отрезанная голова козла – все это нечестивый обряд, списанный с черной книги.

– Зачем ему это?

– Уж больно он был обижен на старых кудесников за то, что они не пытаются вернуть сбежавших богов. Вот и принес последнего из волхвов в жертву поганым кумирам. Может, надеялся, что те его наградят. А может, еще большее лиходейство задумал. Ты послушай меня, Горюня!

Мельник приблизился и жарко задышал Горихвосту в лицо.

– Не ходи к нему! Не ищи лиха! Этот дурень вконец сбрендил. Ради идолов на любой грех готов. Попадешься ему – и тебя принесет в жертву таким способом, что сам взмолишься, кабы тебя побыстрее прикончить. Я таких мракобесов никогда прежде не видывал. Отступись – цел останешься.

– Не могу отступиться, Курдюм, – проговорил Горихвост, ослабляя железную хватку и давая приятелю волю. – Долг за мной. Кровный долг. Я обязан ему отомстить. Да и как с этим убийцей смириться? Ведь он бродит на воле. Кого еще он захочет убить? Не будет всему Гремячему долу покоя, пока его не накажут.

– Ты уж не обессудь, но драться с погаными мракобесами – не по моей части, – опустил глаза Курдюм.

– Так и есть. Я на тебя не в обиде, – потрепал его по плечу вурдалак. – Мстить за кровь – дело родственное, тут мне никто не помощник. Это дело я должен сам до конца довести.

– Эй, волчок! – раздался звонкий девичий голос. – Тут твоя малолетка пришла. Чего не встречаешь?

– Приходи годика через три – встречу, – отозвался Горихвост.

– Через три годика ты будешь уже старичком.

– Этот старичок тебе такого перцу задаст, что ты мать родную забудешь.

– Ой, смотрите, как расхрабрился! Если ты такой храбрый – то выходи, потолкуем.

– А чего выходить? Пожалуй ко мне сама, – подозрительно ровным голосом откликнулся Горихвост.

Ворон, устроившийся в ветвях на безопасной высоте, аж зашелся от возмущенного грая.

– Вот я к тебе и пожаловала, – быстро нашлась царевна. – Три версты за тобой гналась, как простушка за иноземным принцем. Теперь твой черед мне на глаза показаться. Либо ты сдашься, либо я тебя продырявлю.

– Нам конец, – всплеснул пухлыми ладошками мельник. – Государи Вселенной, хоть я в вас и не верю, но молиться больше некому, так что спасайте меня, потому как окромя вас уже больше никто не поможет…

– Чего ж ты не стреляешь? – выкрикнул вслух Горихвост, и на этот раз в его голосе ясно звучала насмешка.

– А вот и стрельну, – нерешительно вымолвила Ярогнева и от досады закусила губу.

Курдюм высунулся из-за березы и с любопытством начал разглядывать, что происходит. Ночная тьма стала уже непроглядной, но тул с огненными стрелами в руках девы светил так, что она сама казалась пламенным существом из небесного мира. Одна из стрел лежала на луке, но спущенная тетива болталась, как будто охотница и не собиралась стрелять.

– А чего она? – поднял голову к Горихвосту Курдюм.

– Молчи! – ухмыльнулся тот.

Ворон сорвался с ветки и обеспокоенно закряхтел:

– Сдавайтесь! Вы посреди голого поля, деться некуда!

– У тебя в хвосте лишние перья? Лети ко мне, мигом поправим! – ответствовал вурдалак.

Ярогнева нерешительно остановилась в десяти шагах перед деревом.

– Горюня, чего ты? – дрожащим голосом зашептал мельник. – Она нас прямо тут и пожжет вместе с этой кривой березой.

Горихвост взглянул на него свысока и расхохотался:

– Вот ты других дурнями обзываешь, а сам ни бельмеса не смыслишь! Береза-то непростая. Это Мокушино дерево. В нем живут души умерших женщин, что служили Небесной Царице. Им тут и требы ставят, и одежку оставляют – смотри, сколько тряпочек и обрывков навязали на ветки. Ни один лесной брат, а тем более девка, на таком дереве даже листика не тронет – побоится причинить боль невинной душе. Оттого наша охотница и перестала палить.

– Ну так что – ты идешь? – с беспокойством выкрикнула Ярогнева.

– Размышляю, – нахально откликнулся Горихвост. – А пока отпусти моего дружка. Он-то тебе, чай, не нужен?

– Пусть проваливает, – гневно бросила охотница и начала теребить лук в руках.

Горихвост врезал Курдюму по затылку. Растолковывать тому было не нужно – мельник мигом взял ноги в руки и пропал в темноте. Ворон даже не посмотрел ему вслед.

– А теперь – выходи! – потребовала Ярогнева.

– Сейчас, в зубах веточкой поковыряюсь, – протянул Горихвост. – Зарезал в деревне овечку, а она, вишь, лярва, оказалась старой да жилистой. До сих пор во рту вязнет.

Он подобрал с земли сухую ветку и с громким хрустом разломил ее пополам. В ночной темноте за его движениями было не уследить, тем более, что разросшаяся на два ствола береза надежно скрывала его от глаз охотницы.

– Ты чего делаешь? – дрожащим голоском выкрикнула Ярогнева. – Прекрати портить дерево, или убью!

– Ой, мала веточка оказалась, – издевался над ней Горихвост. – А вот я сломаю сучок покрупнее.

И снова хруст переломленной ветки прозвучал в ночной тишине, как раскат грома.

– Ах ты, зверь! – сорвалась с места царевна и бросилась прямо к нему.

Но Горихвост этого только и ждал. Волчья шкура уже давно поджидала в его руках, вынутая из сумы. Быстрый прыжок, кувырок – и вот он стоит на четырех лапах и скалится. Не поймешь, то ли смеется, то ли грозит.

Пока Ярогнева обегала дерево справа, волк прыгнул налево и сиганул в темноту. Его черная шкура растворилась в ночи. Мягкие лапы тихонько касались жухлой травы, шелестя так незаметно, что даже острый слух не уловил бы шагов. Ярогнева забежала за березу, тыча стрелой во тьму. Но огненные сполохи стрел, пугающие все живое вокруг, сыграли с ней недобрую шутку. Глаза ее так привыкли к свету, что не видели в темноте. Пока она вглядывалась в ночь, Горихвост успел сделать полсотни прыжков.

– Пали! Жарь! – заграял в ветвях Хорохор.

Ярогнева выстрелила в ночное небо, но стрела лишь прочертила огненную нить на мерцающем фоне звезд. Ее сияния не хватило, чтобы осветить землю.

– Да что же ты будешь делать? – с досадой выкрикнула охотница.

Волчья пасть Горихвоста растянулась в улыбке. Он был уже в ста шагах, и продолжал удаляться.

Глава 7. Ветхое капище

Почему начало осени называется Бабьим летом? В это время днем еще тепло, а вот ночью уже пробирают первые холодки. У баб вроде все наоборот: днем они холодные, зато ночью горячие. Впрочем, с бабами и должно все быть наоборот. Прямо только у нас, мужиков.

Ночной ветер то приятно холодил, то пробирал до костей. Горихвост трусил между кочек, мокрых от мимолетного дождика, и старался не ежиться. Лапы то и дело скользили в грязи, оставляя размазанные следы.

Холодный ветер дул с севера, прямо в лицо. Там, за скошенным Девичьим полем, струилась между холмов извилистая речка Змейка. Мельница Курдюма пряталась в темноте – ни один огонек не выдавал ее, знать, мельник еще не успел возвратиться.

Зато слева, на западе, на крутом Шернском яру, мелькали таинственные огни Ветхого капища. Какие заблудшие души пылают на этом проклятом месте? Что за бесы выбираются из-под земли, чтобы поиграть среди ночи?

Бр-р-р! Горихвоста при мысли о бесах пробила крупная дрожь. Можно продолжить путь прямо – на мельницу, куда зазывал ее добрый хозяин. Наверняка там ждут ночлег, сытная кормежка, а то и чарочка самогона. Горихвост облизнулся.

Но Курдюм мне не нужен, а нужен Лутоха, на котором сошлись все улики. Воропай рассказал, что запястья покойного деда были связаны Лутошкиным поясом, когда староста снимал тело с матицы. Да еще на языке у отрезанной козлиной головы налипла щербатая копейка, которую в вечер перед убийством этот юродивый выиграл в шахматы. Зачем тебе убивать старого волхва? Неужели и вправду ты решился возобновить кровавые жертвы, чтобы вернуть древних богов с того света? Ой, Лутоха, ой, наивный и глупенький дурачок, видать, совсем ты не прост!

Горихвост вскарабкался на невысокий пригорок и попытался оглядеться, но тучи закрыли месяц со звездами, и тьма наступила такая, что даже волку ничего не удалось высмотреть. Как хорошо сейчас, наверное, в горнице у Курдюма! Мирно плещется водяное колесо. Скрипят шестерни, трутся один о другой жернова. Мука мелется – будет хлеб. Так приятно засыпать в тепле под эти убаюкивающие звуки! Нет, мне надо лезть в эту чертову темень с ее проклятыми огоньками. А вдруг там ловушка? А вдруг неведомая погань ловит там души таких простачков, как я, что сами лезут ей в лапы? И ведь не знаешь, кого встретишь на заброшенном капище. Ладно еще, если беса – этих тварей я видел, меня ими не удивить. А если и вправду забытые боги вернулись? Сидит в старом истукане громовник Перун Ярило или сам Сварог с его молотом, что может враз от горы оставить яму – и глазеет вокруг, наблюдает за нами, простыми смертными. Сцапает меня и спросит за все хорошее, что творилось в Диком лесу с его лешими и упырями. А длака моя? Подарок Великого Лиходея! Божки такие вещички за тысячу верст чуют. Ох, попадусь я ожившему истукану – там и оставлю шкуру!

Только куда мне деваться? Ведь там Курдюм видел Лутоху. Неужто я упущу убийцу моего деда? Неужто позволю душе волхва отправиться в небо неотомщенной? Нет, не по-нашему это, не по-лесному. Эх, Курдюм, дружище, не жди меня этой ночью. Придется мне лезть на рога к чертям, а то, глядишь, и похуже – прямо на Перунову рогатину или Дажьбогов меч.

Горихвост убедился, что никто его не видит, взвыл на едва проглядывающее сквозь тучи серое пятнышко луны, и устремился с холма в долину, к речным берегам.

Подушечки лап коснулись гладких, замшелых булыжников, которыми были вымощены ступени, уводившие на Крутой яр, возвышающийся над тихой Шерной. Ветхое капище взгромоздилось на плоскую вершину скалы, вдающейся в реку каменным языком. Дед рассказывал, будто в давние времена боги прикончили на берегу волота – чудовищного великана, хозяина окрестных просторов. Умирающий волот пытался набраться сил, и высунул язык, чтобы напиться воды из реки, да так и окаменел. Место, где боги одержали победу, стало площадкой для праздников и молитв.

Однако какие тут праздники, в наши-то дни? Боги забыты, молить больше некого. И все же Горихвост испытывал суеверный страх, взбираясь по лестнице, вырубленной в скале. Подвернуть лапу тут, на осыпающемся подъеме, было проще простого. Но кто станет заботиться о лапе, когда древние идолы вознамерились забрать твою душу?

Промозглая мгла вспугнула его резким скрипом. Горихвост поджал хвост, но все же пролез под воротами, настолько обветшалыми, что казалось, будто любой порыв ветра может их повалить. Незапертые створы, висевшие на прогнивших столбах, ходили ходуном и издавали пронзительный скрежет. Двускатная крыша над столбами давно обвалилась, осталась лишь поперечная перекладина, под которой болтались натянутые лески, сплетенные из конского волоса. Перекладина, да натянутые под ней нити, делали ворота похожими на виселицу, что придавало месту языческого поклонения еще большего гостеприимства.

Ого! А вот это уже интересно! – подумалось Горихвосту.

На лесках сушились грибы, собранные совсем недавно – это можно было понять по тому, что шляпки, нанизанные на нить, только-только начали усыхать.

Горихвост почувствовал волчий голод. Целый день беготни дал о себе знать. Он сорвал нить и жадно принялся глотать сушеные припасы, почти не жуя. В темноте он не мог разглядеть, что за гриб лег ему на зубок, а на запах их было не различить. Оставалось надеяться, что неведомый грибник тщательно перебрал их и отделил грузди и боровики от поганок. Кому придет в голову заготавливать на зиму ядовитую гадость? Разве, какому-нибудь недоумку?

Последний гриб в связке подозрительно пах чем-то странным. Горихвост пригляделся и увидел, что остатки недоеденной шляпки какие-то бурые, с блеклыми пятнами.

Тьфу! Я, кажется, съел мухомор!

Он мигом сплюнул крошки, оставшиеся во рту. Как некстати! Не хватало еще отравиться. Хорошо, что успел съесть только половину.

Недоеденную ножку гриба Горихвост вдавил в землю и на всякий случай еще порычал на нее. Кто подвесил на ниточке мухомор, да еще перед входом? Может, это такая ловушка?

Сразу за воротами волка встретили высокие изваяния Белобога и Чернобога. Два извечных противника сошлись в незаконченной битве, как было при рождении миров. Они протягивали друг к другу руки над дорожкой, вымощенной булыжником, чтобы вцепиться во врага со всей яростью, что накопила вселенная перед началом времен.

Вурдалак проскочил в арку, образованную переплетением их рук, и побежал вдоль вереницы кумиров, что тянулись по обе стороны от мостовой.

Ушки сами собой прижались к голове, а брюхо припало к земле: Горихвосту казалось, будто богини и боги, что обитали в Серебряном городе заоблачного края, никуда не ушли, а лишь притаились, чтобы в неожиданный миг выступить из темноты и схватить его за тот самый хвост, что уже не раз горел в самых отчаянных передрягах.

Вдали кумиры расступались, открывая путнику площадь, на которой полыхал негасимый огонь. Вот и еще одна загадка! Костер не может гореть сам по себе. Его нужно поддерживать, постоянно подбрасывать дров, иначе огню станет нечего есть, и он умрет от голода. Как может огонь Ветхого капища гореть вечно? Кто за ним тут следит?

Последними в веренице устроились истуканы Ярилы и Симаргла. Как и в небесном городе, тут они оберегали вход на центральную площадь, что издревле звалась «Капово Середице». Даже слова эти были ветхими, как само капище – от них веяло незапамятной стариной.

Горихвост припал брюхом к земле. Идолы словно толкали его вперед – на круглую площадку, где перед четырехугольным столбом из белого камня полыхал жарко костер.

На полном ходу он вылетел на середину капища и едва не уткнулся носом в стол из гнилого дерева, превращенный в требище – старинный жертвенник, на который в древнюю пору выставлялись дары божествам.

Однако и нынче кто-то, видно, решил вспомнить древний обряд. Пламя горящих свечей колыхалось от ветра на черной от гнили столешнице. Между свечками тускло поблескивали подносы со сладкими куличами, чара с темным вином, чашки с медом и мисочки с молоком.

Кто бы ни был хозяином капища – он явно готовил угощенье для неземного духа.

Щерясь и пригибая голову, Горихвост принялся озирать статуи древних божеств, кругом обступивших его. Костер трещал в центре площади так, как будто его только что развели. Блики пламени плясали на ликах кумиров, и от того Горихвосту казалось, что боги шепчутся и морщатся, разглядывая его. Рядом валялись вязанки хвороста и кучи сухостоя, бережно собранные неведомым хранителем. От костра доносился запах хвои и свежей смолы, как бывает в бору во время пожара.

При мысли о пожаре Горихвост невольно ощерился и заворчал. Дикое, неуправляемое пламя – это единственное, чего боится в лесу вурдалак. Моя старая шкура сгорела в огне, и ничто бы меня не спасло, если бы не воля Великого Лиходея, подарившего новую. Но теперь Лиходея нет, и если огонь снова меня подпалит, то взять новую будет негде. Что ни говорите, а свою шкуру нужно беречь – только тот, кто ее терял, знает, что это наипервейшее дело.

Блики костра навеяли старые воспоминания.

В памяти всплыла история, случившаяся пять лет назад. Горихвост жил тогда в самой середке Дикого леса, на Туманной поляне, у корней Древа миров, и очень гордился званием его стража.

Толпа ошалевших от жадности мужиков вломилась в лес, чтобы разграбить пещеру под корнями Мироствола. Глупые селяне поверили изменнику, нашептавшему, будто там спрятаны несметные сокровища. Однако вместо сокровищ они встретили только лесных сторожей, на помощь которым пришел сам царь бесов – Великий Лиходей, поднявшийся из глубин преисподней.

Жадная деревенщина получила отменный урок, и больше не смела соваться в запретную чащу. Жаль только, что Горихвост не увидел победы. Он успел разоблачить подлого заговорщика, предавшего лесную братию, но поплатился своей старой шкурой, сожженной под пытками на костре.

Так бы и уйти ему в мир теней безвозвратно, если бы сам Лиходей не оживил его и не подарил новую длаку – шкуру, которая дает вурдалаку дар оборачиваться волком. С тех пор Горихвост щеголял в этой черной, пушистой обновке, прославившейся на все окрестности. Однако и он извлек урок: «береги зубы смолоду, а шкуру снову».

После той ссоры в лес и прислали Дыя – править, царствовать, и не допускать поругания Древа миров. Он заключил с князем вятичей договор: люди не должны заходить в лес, но взамен и нечистая сила обязуется не вылезать из чащобы и не нападать на людское жилье.

Казалось бы, все по-честному, но надо же так случиться, что именно Горихвосту тот договор вышел боком. Уж больно пугались его деревенские бабы, когда он прибегал из лесу, чтобы навестить деда. Вот мужики и нажаловались на него Лесному царю. Дый повел себя неумолимо – соблюдать договор должны все: и несусветная нежить, вроде леших, упырей и русалок, и вурдалаки с душой и горячей кровью, что лишь притворяются нечистыми духами, а на деле – такие же мужики, приучившиеся к оборотничеству.

Пришлось Горихвосту переселиться с Туманной поляны в самую глухомань – в Волчьи дебри, где никто не видел его и не слышал, и откуда он точно не мог никого напугать. А у Лесного царя завелась ни с того ни с сего приемная дочь – Ярогнева. И откуда она взялась, да еще сразу двенадцатилетней? Не родилась же такой.

Горихвосту такие загадки никто не разъяснял. Да он и не спрашивал. Позовет царь на помощь – приду служить лесу. А прогонит с глаз долой – уйду, и обиды не выскажу. На обидчивых черти в аду воду возят. А нам до воды дела нет.

Так и разминулся Горихвост с новой любимицей леса. Ярогнева в одну сторону, он – в другую.

Тени прежних событий сами туманили память, пока волк рыскал по площади, выискивая следы убийцы. Земля заросла чахлой травкой, сквозь которую проглядывали ряды булыжников, образующие сужающиеся круги. Эти круги складывались в лабиринт, в центре которого торчал четырехугольный столб из точеного мрамора. Безмолвные лики, высеченные в мраморе, взирали на четыре стороны света, словно ожидая нападения сразу отовсюду. На головы им костяной шапкой был насажен лошадиный череп, взиравший на Горихвоста пустыми глазницами, как демон потустороннего мира.

Волк невольно ощерился и зарычал. Где же враг? Тут должна быть засада!

Горихвост втянул воздух ноздрями, но нюх будто отшибло. Вот он, поганый мухомор! Отрава уже бьет по чувствам, чтоб ее понесло лихоманкой. Как же найти кровопийцу, если подводит чутье?

Ничего! Где наша не пропадала? Я измену за версту распознаю. И тебя, подлый изменник, найду. Я ведь вижу – ты здесь! Мне даже не нужен нюх, чтобы найти твой след. Кто еще мог приготовить это поганое требище, как не злодей, задумавший воскресить тени ушедших призраков?

А может, ты и есть призрак? Тот, что шарился в коноплянике перед самым убийством деда, а после огрел меня чем-то тяжелым по голове? Тот, что пытался разбудить змея в дышучей горе, из-за чего на меня ополчился весь Дикий лес во главе с Дыем?

Ты не уйдешь от меня, и эта промозглая тьма, едва рассеянная отсветами костра, не поможет тебе выиграть в прятки!

Горихвост едва удержался от звериного рыка, что мог его выдать, и затрусил кругом вдоль каменных грядок, образующих замысловатый лабиринт. Эти грядки, выложенные булыжниками, будто растущими из земли, пробивались сквозь чахлую травку и морочили голову. Они как будто нарочно запутывали, чтобы не пропустить к четырехликому столбу с черепом на вершине.

Стая птиц опустилась на требище и с шумом и щебетом принялась клевать куличи. Никто не думал их отгонять, словно так было и надо. Пламя свечей на ветру колыхалось и освещало пир, устроенный будто нарочно для птиц.

Горихвост забежал за столб и едва не наткнулся на лошадиный скелет, брошенный невесть зачем. Черепа не хватало – видать, его и нахлобучили на столб, приделав четырехликому кумиру костяную шапку.

Истуканы, окружившие площадь, взирали на Горихвоста сурово, словно осуждая за нарушение обряда. Прямо перед его лицом высился серой громадой Перун, горний воитель, князь дружины богов. Серебряные доспехи и позолоченный шлем поблескивали в свете костра. Каменное корзно на плечах развевалось, словно от ветра, дующего в иных мирах. Рука, продетая в единственный рукав корзна, сжимала рогатину, что не ведает промаха, а за поясом у истукана торчала секира, которой страшится нечистая сила.

Горихвост втянул голову в плечи и пустился трусцой, выискивая в темноте затаившегося врага. Однако его встречали только каменные изваяния, то ли недвижные, то ли замершие перед броском.

Бегущего волка проводили взглядом государыня Горнего мира Мокошь и владыка Род, прячущий под накидкой ключи от заветного рая. За ними росли из земли кузнец Сварог, царствовавший в Золотой век, и его сын Дажьбог, что скачет по небу в солнечной колеснице. Напротив устроился скотий царь Велес, что повелевает зверьем в лесах и полях. Ходили упорные слухи, будто Велес невзлюбил Дыя за то, что тот по-хозяйски распоряжается в Диком лесу.

Как бы нам не досталось от этого мстительного божества в медвежьей шкуре! Когда хозяева ссорятся, то первыми страдают их слуги. Тут Горихвост не обольщался. Даже теперь, когда на него ополчился Дый, вурдалак все еще оставался лесным стражем и подданным царя Волчьих дебрей.

Как бы боги в камнях не очнулись! – подумалось Горихвосту. – Не приведи судьба попасться Велесу под горячую руку. Вымещать злобу на слугах – давний господский обычай. И уж будьте уверены: медвежий царь не станет выяснять, в каких отношениях были Дый с вурдалаком. Хлоп – и от волка осталось лишь мокрое место. У богов так всегда. Мы для них – только мелкие блохи. Нас прихлопнуть – раз плюнуть!

Если соберетесь глотать поганки и мухоморы – не делайте это на голодный желудок! Грибная отрава уже начинала кружить Горихвосту голову. В животе взметнулась отвратительная тошнота, к горлу подступил ком, а разум начал уступать место наваждениям, для которых как будто нарочно было создано это место.

Перун взялся за руки с Мокошью и Родом. К ним присоединились Велес, Дажьбог и Сварог. Все вместе они закружили хоровод вокруг Горихвоста, в голове которого началась беспорядочная круговерть.

Боги ожили? Или это одна из насмешек, которыми потчует незваных гостей древнее капище?

Ничего не понятно. Горихвосту почудилось, что он стал горячим, несмотря на холодный дождь. На шкуре выступил пот. Зрачки расширились, и в них заплясало пламя, отраженное от костра. Учащенно забилось сердце. Он попытался крикнуть, чтобы боги убирались туда, откуда явились, но из пересохшей глотки вырвалось только глухое рычание.

В этот миг одна из темных фигур шевельнулась и тронулась с места. Глаза Горихвоста округлились, шерсть встала дыбом. Бес! Нет, еще хуже – бог! Щас душу вынет! Вот черт, зачем я сюда полез?

Хлесткий удар полыхающей еловой ветви обжог его бок. В ноздри ударил запах паленой шерсти, жар пробежался по телу и устроил такую встряску, что Горихвоста передернуло от носа до кончика хвоста.

– Куда лезешь, псина? Не оскверняй божьего места! – раздался над ухом резкий окрик.

– Это кто псина? – взъелся вурдалак, еще не успев разглядеть нападавшего. – Кто бы ты ни был, но за эти слова ты ответишь!

Незнакомец подбросил в костер ворох хвороста. Огонь зашумел и принялся радостно пожирать сухой корм.

Ой! Зачем так? Я же обжегся!

Я слишком хорошо знаю, что бывает, когда палят шкуру огнем. В лесу с огоньком шутки плохи.

А незнакомец, как будто нарочно, выудил из костра горящий сук и напал на него, тыча в морду корявой рогаткой.

Мою прежнюю шкуру палили. Новую я берегу. Но тебя, враг, я уложу на лопатки, чего бы мне это ни стоило!

Враг ткнул пылающей веткой прямо в волчий нос. Горихвост отскочил и приложился спиной к кумиру Мокоши. Холодный камень привел его в чувство, он на миг отрезвел и взглянул на противника незамутненным взглядом.

Размахивая еловой ветвью, сыплющей искрами, на него наступал жалкий оборванец лет сорока с лишним, одетый в обноски. Рубаха, запачканная багровыми пятнами, едва прикрывала тощую грудь с выпирающими ребрами. В карих глазах плясали отблески пламени, отчего взгляд казался искрящимся.

Горихвост рыкнул, обдав мужичонку слюной. Тот наморщил рябую рожу с горбатым носом и отвернул в сторону куцую бороденку блекло-рыжего цвета. Это что, призрак-убийца? Или оживший бог?

Нет, богов я представлял себе по-другому.

Быстрый взгляд по округе. Кумиры стоят на местах, ни один не шевелится. На каменных лицах никакого движения. Забытые боги надменно взирают на дольний мир с горних высот, и ни один пальцем о палец не ударит, чтобы вмешаться или прийти на помощь. И только хилый мужичок в равном тряпье машет горящей веткой так, будто окуривает святилище перед обрядом.

А ты не так страшен, как казалось в бреду!

Еловая лапа в руках мужичка догорела. Он замахнулся и горестно закричал:

– Уйди прочь! Ты сорвешь мне важнющее дело!

Горихвост обнажил клыки в злобной, коварной ухмылке. Так вот ты какой, Лутоха-юродивый! Сейчас ты расплатишься за грехи!

Лутоха растерянно остановился, затем отступил в темноту. Волк надвигался на него медленно, не торопясь – как дикий хищник на ягненка, затертого в углу овчарни. А куда тут деваться? Вокруг только обрывы Крутого яра, под которыми плещутся воды Шерны.

– Не смей подходить! – тонким голоском пискнул неряха.

– Твоя елочка догорела! – рыкнул Горихвост так неразборчиво, что никто бы не понял и слова.

Однако юродивый обо всем догадался. Он развернулся и пустился бегом вокруг столба, взирающего на поединок двух странных тварей пустыми глазницами конского черепа. Горихвост припустил за ним, ускоряя шаг. Он набрал ходу как раз перед лошадиным скелетом, брошенным на задворках.

Лутоха подскочил так резво, словно сам был скакуном, и перелетел через кости. Горихвост прыгнул за ним, надеясь на охотничью сноровку. И сам не понял, что произошло в следующий миг.

То ли лапы ему отказали. То ли разум, затуманенный грибной отравой, ошибся в расчетах. Однако вместо того, чтобы упасть беглецу на плечи, повалить его и прижать к земле, как бывало прежде, Горихвост угодил прямо в клеть растопыренных лошадиных ребер. Волчьи лапы застряли в костях, как в капкане. Горихвост постарался их выдернуть, но завяз только сильнее.

Что случилось? Как я мог промахнуться? Почему столбы пляшут перед глазами, а земля словно качается?

– Что, попался? – торжествуя, воскликнул Лутоха.

Кто тут попался? Это я охотился на тебя. А вышло наоборот? Вот незадача!

Хлипкий мужлан отломил от лошадиной ноги здоровенную кость и огрел волка по хребту.

– Получите и распишитесь! – назидательно произнес он. – А вот и добавочка, за то, что полез не в свое дело. Вот тебе и еще, за то, что приперся не вовремя!

Удары посыпались на Горихвоста один за другим.

А косточка-то тяжела! Лучевая? Или, может, берцовая? Ой! Зачем так-то? Ты же хребет мне сломаешь!

Как ни рыпался Горихвост, но освободить лапы из грудной клетки скелета не мог.

– Уберешься подобру-поздорову, или тебя порешить? – с угрозой надвинулся оборванец.

Как же так? На него посмотреть – одни кожа да кости. И в чем только душа держится? Он же хлипкий, как дырявый плетень на ветру. И эта пародия на человечка меня ухайдокает?

Горихвост не нашелся с ответом. Лутоха занес над его головой костяную дубину с тяжелым мослом на конце. Волк зажмурился и прижал уши, ожидая удара.

Однако удар не последовал.

В темном воздухе, пронизанном моросящим дождем, раздались хлопки крыльев. Загадочное существо, едва различимое в отблесках костра, опустилось на четырехликий столб и впилось когтями в конский череп, который в ответ недовольно брякнул, словно высказывая негодование.

Вурдалак распахнул глаза. Забыв о нем и отбросив дубину в грязь, Лутоха бежал к центру площади.

Что за срочность тебя отвлекла? У нас драка в разгаре. Как ты мог наплевать на меня и все бросить? Я же волк! Я что, недостаточно страшный? Даже как-то обидно…

Глаза Лутохи расширились, руки затряслись от волнения. Юродивый метнулся к требищу. В жуткой спешке разжег потухшие свечи. Подбросил в костер сосновых дров и развел пламя пожарче. Раскрошил куличи и рассыпал по сгнившей столешнице, как будто нарочно, чтобы покормить птиц. Недоумка разве поймешь?

Мех с вином опрокинулся, пополняя заздравную чару, которая показалась Горихвосту знакомой – вроде, уже где-то видел ее, только когда? Кажется, очень давно…

Чара со стуком опустилась на стол. Мелкие дождевые капли упали в нее и разбежались кругами. Вино в чаре казалось багровым и темным, как свежая кровь.

Лутоха поднял ее обеими руками и полез вверх, к верхушке столба, где уже хлопал крыльями загадочный силуэт. Отблески костра выхватывали из темноты то края оперенья, то когти, то птичий хвост…

Это что за пришелец из дальних миров? Зачем юродивый протягивает ему чару, как будто пытается напоить кровью? Что за обряд происходит тут на моих глазах?

Отрава дурманила разум, но несмотря на нее, Горихвост со всей очевидностью осознал: Лутоха вызывал из неведомых краев кого-то летучего и большого, и жадного до чужой крови. Не иначе, какое-то адское чудище пожаловало из преисподней. Напьется – и наберется сил.

Может, это тот самый змей, в пробуждении которого меня обвиняли? Тогда выйдет, что Лутоха и есть призрак, что бормотал заклинания в Рогатой веже. А как должен выглядеть это змей? Его уже тысячу лет никто не видал…

Горихвост понял, что дергаться бесполезно, и начал тянуть лапу осторожно, стараясь плавно вытащить ее из зажима. Старания принесли результат: ноги удалось высвободить, хотя их до сих пор и ломило от давки. Вурдалак начал подкрадываться к оборванцу, обходя его со спины. Главное – не шуршать, и не наступать на трескучие ветки. Тогда он не успеет очухаться, как окажется на земле.

Лутоха явно задался целью задобрить чудовище, которое шебуршилось во тьме. Теперь все стало ясно. Этот злодей, притворившийся овечкой, не только убил колдуна, но еще и вызвал змея, чтобы окончательно принести гибель всей волости. Выходит, он дважды обманщик!

Юродивый забрался с ногами на требище и высоко воздел руки. Неясный силуэт наклонился над чарой. Еще чуть-чуть – и чудище глотнет крови, и тогда всех ждет большая беда.

Горихвост зарычал, рывком взвился ввысь и впился когтями в худые плечи поганого бесопоклонника. Тот опрокинулся и обрушился на гнилые доски. Чара выскользнула из его рук, кровавая жидкость расплескалась, обдав волчью морду едкой, сладковато-кислой волной.

Несколько капель попали вурдалаку на язык, и он в панике принялся отплевываться, чтобы случайно не проглотить их и не совершить святотатства. Как знать – может, это кровь Дедослава, или другой неповинной жертвы. Кого еще мог зарезать этот отчаянный лиходей?

Нелепо размахивая руками, Лутоха барахтался в липкой луже. В пахучей жидкости плавала деревянная дощечка, выпавшая из сжатой ладони. Что еще за дощечка? Небось, заклинание из черной книги?

Чудище на вершине столба беспокойно захлопало крыльями. Сейчас главное – не допустить, чтобы оно хлебнуло жертвенной крови. Любой ценой нужно согнать его с места и как следует напугать, чтобы оно не вернулось. Легко сказать! А вдруг это и вправду змей? Он же таких зверей, как одинокий волк, должен на завтрак есть с потрохами!

Эх, была не была! Думать некогда! Стараясь избавиться от приступа леденящего страха, Горихвост упрямо полез на шатающиеся доски требища.

Вон он, змей, шебуршится во тьме. Кто он, как выглядит – не разглядеть. Чем он встретит? Когтями? Или зубастой пастью с колючим жалом? Кабы знать – служба стала бы слишком легкой.

Горихвост попытался допрыгнуть до конского черепа, но не достал. Удалось лишь как следует порычать на чудовище, что таращилось на него парой блестящих глаз. Глазки мелкие – видать, змей не так страшен, как его малевали.

Наблюдение придало волку храбрости. Он вцепился когтями в узорные выступы на истукане и начал карабкаться ввысь, как заправский кот. Лутоха поднялся и попытался стащить его вниз, вопя что-то неразборчивое о том, что волк все порушит, испортит, и вообще нанесет ущерб, какого Гремячий дол отродясь не видал.

Если это ущерб твоим лютым замыслам – тогда да, еще как нанесу! А на плечи Лутохи удобно встать задними лапами и оттолкнуться от них, как от ступеньки. Так что спасибо, что подсадил!

Вот и ты, злобный змей! Ну и лапы у тебя. Жилистые и когтистые. То ли орел, то ли курица в десять раз больше, чем в Воропаевом петушатнике. Кто ты, нежить? Покажи личико!

Крылья с темными, жесткими перьями расправились у него перед носом. Переливаются, как перламутр. Один черт! Пусть не змей, пусть хоть птица. Доброй твари убивец не позовет!

Над Горихвостом, настырно карабкающимся на верхушку столба, склонилось лицо. Женское. Идеально красивое, и немного печальное. Большие серые глаза с человеческой мыслью и жалостью.

Ожерелье на шее. На волосах – венец с золотыми оленями. С венца на серебряных нитях свисают колечки в виде цветков с семью лепестками – как обычно бывает у баб перед праздником Небесной Царицы.

И при этом – крылья, хвост, оперенье и куриные ноги с когтями. Кто ты, птица? Откуда явилась?

– Не трогай ее! Даже не думай! – раздался за спиной истошный вопль Лутохи.

Нет, я сам во всем разберусь. Меня наваждением не заморочить! Может, это грибная отрава все еще пляшет в моей голове? Кому писан закон, чтоб творить непонятное колдовство в неурочное время?

Тонкие уста птицы-девы открылись. Она уставилась на Горихвоста немигающим взглядом и затянула негромкую песню, настолько печальную, что волк замер.

«Не пройдет и недели, как тебя настигнет лютая смерть, – пела птица. – И смерть эта будет настолько горестной, что не пожелаешь врагу…»

Пронзительный взгляд вещей птицы завораживал. Едва смысл дошел до сознания, как Горихвоста охватил такой приступ паники, какого он не испытывал отродясь.

– Чего ты пророчишь? – визгливо залаял он. – А ну, замолчи! Заткнись немедля! Я тебя не просил петь мне всякую чушь!

Страх подсказал ему: нужно расправиться с той, что сулит беду. Тогда, может, пророчество и не сбудется?

Он вскарабкался на вершину, щелкнул зубами и попытался сцапать ногу ведуньи. Но птица взлетела раньше, чем его челюсти сомкнулись. Взмах крыла, хлопки в темноте – и вещая птица растворилась в дождливой мгле.

– Стой! Куда ты? Вернись! Расскажи мне, что будет! Как от этого уберечься? – опомнившись, завопил вслед вурдалак.

Однако ответа он не дождался – лишь холодные капли падали ему на нос, словно небо пыталось остудить ударивший в голову жар.

Когти волка заскользили по мокрому камню и начали съезжать вниз. Горихвост постарался удержаться и схватился за лошадиный череп, но тот перевернулся и соскочил со столба.

– Ой! Ты еще и кидаться вздумал? – раздался взбешенный голос.

Горихвост глянул вниз. Со столешницы требища к нему тянулся Лутоха. Лицо юродивого перекосилось от ярости. Череп свалился ему на голову и глухо ударил, еще больше взбесив.

– Если б ты знал, зверь, какую надежду ты только что загубил! – закричал Лутоха и сдернул вурдалака со столба.

Оба с грохотом повалились на требище. Гнилые доски проломились, остатки праздничного угощенья перемешались со свечами и рассыпались по земле. Горихвост попытался вскочить, но угодил лапой в чашку с медом, испачкался в липкой тянучке и поскользнулся.

Лутоха изо всех сил огрел его черепом и, тяжело дыша, проговорил:

– Я двое суток безвылазно просидел в засаде, лишь бы поймать вещунью! А теперь все пропало! Ты хоть сам понимаешь, что натворил?

– Что она напророчила? – не слушая, прохрипел Горихвост. – Зачем ты позвал эту тварь? Ты во всем виноват! Порву в клочья!

Они сцепились и покатились по мокрой траве, пачкаясь в грязи, смешанной с разлитым молоком.

– Гори синим пламенем! – завопил Лутоха и попытался затолкать его в огонь.

Горихвост вдавил когти в землю и, едва удержавшись у кромки костра, пролаял:

– Отмени предсказание! Забери назад!

– Дурень! Птица уже улетела. Обратного ходу нет!

Вурдалак зарычал и попытался прокусить врагу горло, но в глазах все двоилось, и от этого зубы поймали лишь холодную пустоту. Тогда он попытался прыгнуть, но едва смог оторвать лапы от вязкой земли.

– Что со мной? Ты нарочно отраву подсунул? – взревел он.

Лутоха сорвал прочную леску, протянутую между двумя истуканами, стряхнул с нее сушеные грибы, и набросил вурдалаку на задние лапы. Горихвост приготовился сопротивляться, но голова до того замутилась, что он покачнулся и упал наземь.

Юродивый оборванец без труда опутал его конским волосом и поволок к воротам.

Раз-два! Как ловко получилось у него вздернуть меня под перекладину! Может, он и деда моего так же подвесил к матице?

Лутоха перекинул леску через ворота и потянул на себя конец. Горихвост оказался подвешен за задние лапы и повис вниз головой, раскачиваясь и хрипя. Тошнота подступила к горлу, желудок вывернулся наизнанку, и поток кислой рвоты сам собой вырвался из нутра и пролился на землю, образовав целую лужу коричнево-желтой жижи, в которой плавали остатки грибов.

Однако юродивого эта картина не разжалобила и не смутила. Он подступил к вурдалаку с лошадиной костяшкой и занес ее над головой, приготовившись отделать того как следует.

– Что, хочешь меня прикончить? – тявкнул Горихвост из последних сил. – От тебя, изверга, я пощады не жду.

– Если б ты знал, какую беду принес, то сам бы себя не пощадил, – отозвался Лутоха.

– Так убей меня! – вызывающе гаркнул волк. – Убей, как убил Дедослава! Или, может, сначала пытать меня вздумаешь? Сечь плетьми, огнем жечь? Ты, я вижу, мастак пыточных дел. К дыбе жертву подвесить – раз плюнуть.

Рука Лутохи, уже занесенная для удара, неожиданно опустилась. Мужичок в обносках присел на коленки, как будто внезапно ослаб.

– Что за чушь ты несешь? – дрогнувшим голосом спросил он. – Кто убил Дедослава? Когда?

– А то ты не знаешь! – яростно выкрикнул Горихвост, глядя в его лицо снизу вверх. – Кто залез к нему в дом? Кто подвесил на дыбе? Кто черную книгу стащил?

– Как? И черную книгу украли?

Изумление юродивого казалось неподдельным.

– Не притворяйся! Улики тебя изобличают. Вся деревня дозналась, что это твоих рук работа. Даже тупой кметь из столицы – и тот мигом смекнул, кто виновен.

Лутоха запустил пальцы в грязную шевелюру и от души разрыдался.

– Да-да, самое время поплакать! – выступал Горихвост с обличительной речью. – Будь уверен: для таких злостных поганцев помилованья не объявят. Сам князь повелел учинить розыск, и место для казни убийцы уже подготовлено. Плаха ждет твою полоумную голову, а за бесовский обряд – еще и костер. Признавайся, что за сила тебя надоумила? Вздумал вызывать бесов? Будить огнезмея? Какое еще лихо замыслил? Винись сразу и полностью. Не я, так княжеские слуги поймают тебя и накажут.

Слезы обильно текли из-под пальцев юродивого. Он поднялся и приблизился к Горихвосту, поблескивая тусклым ножом. Беспомощный волк сжался, ожидая смертельного удара.

Что там птица пророчила? Не пройдет и недели? Вот так точность! Еще четверти часа не прошло. Видать, в Ирии все такие счастливые, что не наблюдают часов.

Однако вместо того, чтобы прикончить зависшего волка, хлипкий мужичок перерезал леску, на которой тот раскачивался. Горихвост рухнул носом в лужу вонючей жижи, которую сам и наделал.

Еще один взмах ножом – и Горихвост почувствовал, что его задние ноги свободны. Леска из конского волоса спала. Ему удалось встать и размять лапы, затекшие до онемения.

– Что за беду ты накликал? – еще не придя в себя, рявкнул он.

– Если хочешь разговаривать по-человечески, то прими человеческий вид! – потребовал нищий.

Горихвост заколебался. Уверенность в драке он чувствовал только тогда, когда надевал волчью личину. А в человеческом виде ни прыгнуть, ни покусаться, ни даже когтями как следует поскрести. Как люди вообще могут драться? Им же нечем!

Однако Лутоха сидел перед ним на земле и выглядел так жалко, что драться с ним стал бы только разбойник. Покряхтев, Горихвост кое-как прыгнул и кувыркнулся, стараясь не угодить в ту же лужу. Оборванец даже не взглянул в его сторону – как будто каждый день видел, как оборотень из волка превращается в человека.

– Так-то лучше, – только и сказал он, когда Горихвост вышел из темноты.

– Как ты меня узнал? – удивился вурдалак.

– Да тебя, волчью пасть, только дурак не узнает, – ответил нищий. – Шерстка черная, глаз зеленый, да и рост такой, что ни один настоящий волчище до такого не вымахает.

– Признавайся: чья кровь у тебя на рубашке? – опомнился вурдалак.

– Что? Кровь? Ты совсем спятил? А еще говорят, что это я полоумный, – рассердился Лутоха.

– Тогда что это за красные пятна?

– Глупый! Это вино! – как о само собой разумеющемся деле, вскричал мужичок.

– Вино? Ты не пьяный. Я бы это почуял!

– Разумеется, я не пьяный. Быть пропойцей – тяжкий грех. А вино теперь и твою шкуру залило. Так и разит от тебя.

– Винись: ты убил колдуна? – не давая опомниться, насел на него Горихвост.

– Что ты! Зачем мне? – вскинул на него юродивый заплаканные глаза.

– Про тебя говорят, будто ты ненавидел волхвов. За то якобы, что они перестали служить богам. За то, что не пытаются возвратить их из небытия. А ты баял, будто боги вернутся и устроят всем страшный суд. Вот ты и вздумал начать судилище, не дожидаясь, пока они явятся.

– Навет это! – с возмущеньем ответил Лутоха. – Твой дед был моим другом. Он единственный понимал меня. Только с ним я мог отвести душу и вдоволь наговориться о том, как зазвать горних владык обратно.

– Все говорит о том, что ты принес его в жертву своим каменным истуканам, – настаивал Горихвост. – Деда убили жестоко, над ним сотворили поганый обряд. Козла зарезали, крови налили. Мужики говорят: бесов звали. Твоих идолов не отличишь от чертей. От кого еще ждать безумной требы, как не от идолопоклонника?

– Как ты смеешь звать меня идолопоклонником? – возмутился Лутоха. – Если б ты не был Дедославлевым внуком, я б тебе язык вырвал! Я не молюсь истуканам, я молюсь только живым божествам! А они жертв на крови не принимают. Живые боги едят вместе с нами только чистую пищу. Я кормлю их лучшим, что раздобуду: вином, медом и молоком. Подношу им праздничные куличи и калачики из белоярой муки. Ты бы стал есть человечину и пить кровь? Почему же ты думаешь, что станут боги – самые совершенные и безупречные создания, какие есть во вселенной?

– Не дави мне на жалость! – продолжал напирать Горихвост. – Сам знаешь: меня обвиняют в убийстве боярина Злобы. Говорят, будто я его в поле загрыз и кости обглодал так же, как обглодана эта лошадь. Думаешь, раз я и сам без вины виноватый, то можно задеть меня за живое?

– Если я захочу задеть тебя за живое, то врежу по твоей волчьей морде лошадиным мослом, – заверил Лутоха. – Ни за что не поверю, будто ты загрыз Злобу. Но и ты должен понять: кровью жертвуют только бесам. А с богами делят лучшее, что имеют. И если ты не отличишь беса от настоящего бога – значит, дед ничему тебя не научил.

– Не твое дело, чему меня дед учил! Я только знаю, что ты мог оказаться на месте убийства. Ты ушел из кружала за три часа до начала пыток и будто сквозь землю провалился. Никто не видел тебя до сих самых пор! Где ты скрывался? Зачем прятался от людских глаз?

– Ни от кого я не прятался! Я сидел тут безвылазно и караулил небесную птицу, которую ты, дурень безмозглый, вспугнул! А то, что селяне боятся сюда заходить – разве это моя вина? Ищут там, где мне нечего делать. А здесь никто поискать не додумался.