Правила челолова бесплатное чтение
Скачать книгу
Иллюстратор Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2020
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2020
ISBN 978-5-0051-9376-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Своими руками
Вот поражают меня современные дети, насколько они ничего не умеют и уметь не хотят – так. как будто за них всю жизнь все будут делать родители или прислуга какая-нибудь. Вот покажите мне хоть одного подростка, который умеет завязывать шнурки? Ну ладно, черт с ними, со шнурками, честно признаться, я их тоже завязывать не умею, хотя уже сто семьдесят лет на свете живу, а все выбираю обувь на липучках, на молниях, еще отговорки какие-то придумываю, что это красиво и стильно…
Но вы сами вдумайтесь – мне доводилось видеть детей, которые не могут приготовить обед! Алё, тебе уже три года, а ты не можешь клубничный пирог приготовить? Ничего, что я уже сам в полтора года ходил в лес с луком, со стрелами, клубнику эту на лету стрелял, силки на клубнику ставил, к завтраку уже пирог готовый был!
Я вам более того скажу. Современные дети не могут… построить дом. Я сам видел семилетнего мальчика, которому мама строила особняк. Ничего, что когда я в его годы выезжал куда-то на природу, то строил дом не только для себя, но иногда, увлекшись, возводил целые маленькие уютные городки, которые до сих пор привлекают туристов?
Но оказывается, и это еще не предел. Однажды мне довелось целый день бродить по белу свету, а ближе к вечеру я увидел уютный домик, где можно было бы выпить чаю после долгого пути. В домике оказались сестры-близняшки лет пяти, они очень обрадовались, что кто-то пришел к ним в гости, даже показали мне комнату для гостей. Меня сразу насторожил неприятный холод в доме, я уже хотел спросить, чего они не разведут огонь, когда девчонки попросили меня… разжечь очаг. Да-да, вы не ослышались, пятилетние девочки не могли сами пойти в лес, поймать огонь для очага, стреножить его и привести в камин. Они еще оправдывались, что их родители сейчас не могут развести огонь, потому что пошли за чаем и печеньем. Извините, я уже не помню, с какого возраста сам ходил на речку с удочкой ловить печенье, а уж найти чайное дерево и нарвать чайников с заваркой всегда была моя почетная обязанность.
Дорогие родители, я правда не понимаю вашего желания, чтобы дети ничего не делали. Вам что, неприятно видеть, как ваш сын сам залезет на дерево, чтобы вечером развесить на небе звезды? Или как ваша дочка садится за штурвал самолета, чтобы самостоятельно слетать в Париж?
Я уже не говорю о том, что большая часть наших детей не может самостоятельно приготовить луну и повесить её на небо. А тех, кто может управлять солнцем, вообще единицы. Ну конечно, а вдруг ненаглядное дитятко обожжется, а вдруг уронит тяжелое солнце, а уж рассчитать траекторию солнца в нужный день года, это вообще что-то запредельное. Ну а кто из нас не обжигался на солнце? Кто из нас не ронял огромный солнечный шар? Кто из нас не ошибался в сложнейших расчетах, когда у нас солнце скакало по спирали или петлями? И ведь ничего, научились же, и дваже различаем такие понятия, как восток и запад.
Самое обидное, когда такие вот ни к чему не приспособленные дети выходят в большой мир, и обнаруживают, что оказывается – о, ужас! – все приходится делать самим. Что и дома нет, его нужно выстроить своими руками, и леса перед домом нет, его нужно вырастить, и солнце утром не встало, потому что его никто не поднимал, и луны на небе нет, потому что никто её не сварил, не испек, не остудил в погребе, не повесил на небеса. Да мало того, оказывается, и земли под ногами нет, и неба над головой тоже нет, и нужно собственноручно создавать землю и небо…
Сбежавшее солнце
…есть города, где солнце аккуратно встает на востоке каждый день в одно и то же время, поднимается по небу в высшую свою точку, и аккуратно спускается к западу. К сожалению, не везде солнце ведет себя так пунктуально. Немало поселений, в которых светило все больше ленится с наступлением зимы, встает все позже и позже, спать уходит все раньше, а ближе к Сочельнику и вовсе выглядывает совсем ненадолго. Впрочем, попадаются места, где ближе к зиме солнце вообще впадает в спячку, и его не увидеть до самой весны. Зато ближе к лету ему не спится, оно поднимается все раньше и раньше, светит людям в окна яркими лучами, громко включает музыку, шурует шваброй, а то и перфоратором.
Солнце в нашем городке встает, когда хочет, может целыми днями не показываться в небе или, наоборот, светить ночью и днем. Ложится наше светило тоже, когда ему вздумается, может сонно свернуться калачиком ближе к полудню или куролесить до самой полуночи.
У нас в городке солнце может встать и на востоке, и на западе, и над морем, даром, что никакого моря у нас в городе нет, и над воротами замка, и ему все равно, что в нашем городке никаких замков тоже никогда не было.
Движется у нас солнышко тоже не по прямой линии, – может поскакать по небу во весь опор, может прилечь где-нибудь на крыше, лениво помахивая хвостом, может погнаться за солнечными зайчиками, которых само же и напустило, увлекшись погоней, перевернет пару-тройку цветочных горшков, пробежит топочущими лапками по кухонным столам…
Потому мы и не удивились, когда звезды не было целую неделю, и даже следующую неделю – спохватились только когда уже почти прошел месяц, а солнца все не было и не было.
Мы развесили объявления – пропало солнце, особые приметы… начали вспоминать особые приметы, какие у него были пятна, выискивали фотографии, спохватились, что все снимки делают против света, но уж никак не наоборот.
Мы волновались, кто-то даже не спал ночами, выходил на улицу, звал солнце, хотя какой смысл звать солнце среди ночи, да какой вообще смысл звать солнце. Кто-то поговаривал, что оно могло попасть в капкан, после чего начали косо посматривать на всех охотников в городе. Кто-то, наоборот, поговаривал, что светило могли загрызть хищные звери, – на охотников начали смотреть с восхищением и надеждой, уж они-то наведут порядок, всенепременнейше…
Мало-помалу мы привыкали жить без солнца – ставили какие-то лампы дневного света, оранжереи, освещали улицы, в конце концов, делали же мы что-то раньше, когда звезда исчезала средь бела дня.
Поэтому мы даже удивились, когда солнце вернулось, – мы его не ждали, тем более – в час ночи, тем более – с выводком из шестерых солнышат, которые гонялись за солнечными зайчиками, опрокидывая цветочные горшки и срывая скатерти со столов.
Поначалу мы хотели пристроить солнышат в другие города, когда малыши подрастут – но потом передумали и оставили себе всех, всех, чтобы бегали по крышам и гонялись за собственными солнечными зайчиками. Не верите, сами приезжайте, посмотрите, найдете, не заблудитесь, если что, спросите у местных, Город Семи Солнц…
Согласие пирога
Я жду – да или нет, они не говорят – да или нет, я уже знаю, они так не скажут, потому что так положено, да и нет не говорите, черно-бело не просите. Они – в лице немолодого редактора, два развода за плечами, впереди смерть от инсульта в пятьдесят семь лет – смотрит на рукопись, я почти вижу, как качается несуществующий маятник в да или в нет, то туда, то тунет, то сюда, то сюнет…
– Вот вы пишете… Побежали люди В золотой чертог, Королю на блюде Понесли пирог…
Сглатываю.
Киваю.
– Совершенно верно.
– Вот вы упоминаете короля… да еще и в таком ключе…
Даже не возражаю, что ни в каком не ключе.
– …а вы получили согласие Его Величества, чтобы его упоминали в тексте?
– А…
– …надо. Обязательно.
Уже чувствую, к чему все идет, спрашиваю на всякий случай:
– Я тут еще про королеву пишу…
Он вскидывается:
– А что это вы про королеву пишете?
– Ну вот… королева в спальне хлеб с вареньем ест… Мне… согласие королевы тоже спрашивать?
– Ну, разумеется! Как же иначе, вот вы еще про фрейлину пишете…
– И ее согласие тоже?
– Конечно же! Вы же не хотите попасть под суд!
Делать нечего, сию минуту отправляю прошение во дворец, сколько живу, столько не умею прошения составлять, рассыпаюсь в любезностях, вот так, вроде бы сойдет…
И чую, что это еще не все, далеко не все…
– Ну вот, вы сочинили… Побежали люди… какие люди? Сколько?
– А… разве это имеет значение для стиха?
– Для стиха нет.
– А…
– …ну, вы же понимаете, вам придется брать согласие этих людей, что вы во про них написали…
До меня доходит, что так легко не отвертеться. Спохватываюсь:
– Ну вот, я сам…
– Вы даете согласие?
– Даю.
– Так пишите же. Но здесь написано – люди…
– Гхм… моя жена.
– А она согласна?
– Она напишет согласие, я вам принесу.
– И что… и все?
– Ну… я думаю, да.
– Нет, тут смотрите, написано – сорок семь сорок, это великоват пирог получится, надо бы еще одного человека…
– …вас.
– Что, простите?
– Вас возьмем… вот мы втроем и понесем пирог. Вы же не откажетесь, верно?
– М-мм-м… да, пожалуй, не откажусь… от пирога… ну вот дальше… вы говорите – пирог… а где согласие пирога?
– А…
– Вы меня поймите правильно, закон есть закон, без разрешения пирога я ничего не могу издать… потом вот вы пишете… семьдесят синичек…
Фыркаю:
– Мне что, согласие всех синичек спрашивать?
– Обязательно, а вы как хотели?
– И… и как мне из всех собрать?
– Ну… ну, я не знаю даже, кормушку, разве что, повесьте… для синиц… и отдельно для сорок потом, ложки там всякие серебряные разложите… кстати, у них тоже не забудьте согласие спросить..
В окно впархивает прошение, разворачиваю – приятное тепло по телу, есть-есть-есть, разрешили-разрешили-разрешили…
Он хмурится, что-то ему не нравится, черт возьми, понять бы еще, что…
– Ну а остальные?
– Что – остальные?
– Ну, вы как маленький, честное слово… ваше прошение было во дворце, и что? Согласие короля, королевы, фрейлины. А вот вы пишете про золотой чертог, – а его согласие где? А трона? А манифеста? А, – тон понижается почти до шепота, – спальни королевы?
– Вы… вы смеетесь?
– Ничего я не смеюсь, это вы надо мной смеетесь, элементарных вещей не знаете, а мне потом влетит, что я не по закону все делаю… Так что пожалуйста, согласие чертога, обеда, трона, что у вас там еще…
– …понимаете, тут такая накладочка вышла…
– Какая еще накладочка?
– Ну вот… разрешения на публикацию…
– Так-так… а разрешение праздника где?
– Так праздник уже прошел…
– Ну, значит, подождите годик, когда следующий начнется. Тэ-э-экс… а разрешение обеда? Вот, – птицы за обедом стали громко петь…
– Видите ли… в том-то и вся проблема… обед уже съели… и согласие пирога я не могу получить по той же причине…
– Так-так-так… а где же разрешение от хлеба с вареньем?
Развожу руками:
– Но ведь королева его…
– А, ну да…
– Послушайте… а может, есть какой-то закон, поправка какая-то, дополнение, что если субъекта уже не существует, его согласия не нужно?
– Гхм… надо будет посмотреть, вроде есть что-то такое… но… постойте-постойте, а нос фрейлины?
– Вот тут загвоздка вышла… нос фрейлины категорически не хочет давать своего позволения.
Они смотрят на меня.
Они.
В лице немолодого редактора.
– В таком случае, мне очень жаль… правда, очень жаль, замечательная у вас вещь получилась… но по закону нельзя, никак нельзя, вы же понимаете?
Вымученно киваю:
– Понимаю. Но нос фрейлины… ни в какую…
– Очень сожалею. Приятного вам вечера.
– И вам всего хорошего…
(в рассказе использовано английское стиховторение «Птицы в пироге» в переводе С. Я. Маршака)
Печёный человек
Сегодня праздник.
Сегодня решили человека испечь.
Ну а как, праздник же.
И не надо тут, а-а-а, это сло-ожно, аа-а, ни у кого не получа-а-ается…
У вас не получается, у нас получится.
Вот так.
У нас у всех, и у дядюшки Пая, и у тетушки Шарлотты, и у братца Пудинга, и у сестрицы Булочки, у нас у всех.
А вы завидуйте.
Ни у кого такого человека не будет.
Только у нас.
Как заведено, протоплазму на человека поставили, пусть поднимется. Все как надо добавили, углерод, водород, азот, стали ждать.
А не получится, говорит дядюшка Пай.
А типун тебе на язык, не получится, сердится тетушка Шарлотта, ишь, каркает тут.
Ждут.
В честь праздника тетушка Шарлотта новых яблок себе прикупила, а дядюшка Пай новые коржи, а сестрица Булочка и вовсе вся в обновках, и начинок-то у неё, начинок…
Кипит, клокочет в кастрюле, все, как по рецепту, как велено.
Аминокислоты.
Белки.
Коацерват.
А не получится, говорит дядюшка Пай, ну где это видано, чтобы получилось-то, не бывает такого вообще.
А получится, говорит тетушка Шарлотта, вот назло дядюшке Паю и получится, а то ишь, раскаркался тут.
И детишек у очага собирает, сказку рассказывает, как вот однажды жили-были пончики, и решили они испечь человека, и посадили его на окно, а он раз! – и убежал. И смеются ребятишки, ишь, выдумка какая забавная, что человек побежал…
А первичный бульон кипит, поднимается, вот уже и спиральные молекулы пошли, вот уже и оболочку какую-то вокруг себя выстраивают, все как по учебнику.
Братец Пудинг и сестрица Булочка тарелки готовят, на стол накрывают, вот вкусно-то будет…
Праздник же.
И человека вот испекли.
Ходят вокруг да около кастрюли, смотрят, как оно все там, а вот уже и клетки складываются, и трубки какие-то сворачиваются, и что-то ритмично так подрагивать начинает…
Волнуются дети, а вдруг не получится, да что значит, вдруг, где это вообще видано, чтобы человек получился.
А праздник.
И колокола звонят.
Это только по праздникам бывает.
И солнышко светит.
И птички поют.
Они только по праздникам поют.
И солнышко тоже только по праздникам светит.
А вот уже день к вечеру ползет, вот уже все и за столом собираются, салфеточки повязывают. Ох, вкусный, наверное, человек, прям пальчики оближешь.
Сначала жаркое из молодого месяца едят, его режешь, из него сок брызжет, ароматный такой, слюнки текут.
Потом сон, запеченный в полуночи, тут вообще ум отъешь.
А ребятишки ждут с нетерпением, что там, что там на кухне…
И наконец-то.
Тетушка Шарлотта детишкам велит на кухню сбегать, проверить, что там творится.
Ребятишки бегут, обгоняют друг друга и даже самих себя.
Бережно-бережно, боязно-боязно поднимают крышку с кастрюли, смотрят.
Глазам не верят.
Вот ужас-то.
Человек.
Настоящий.
Тоже на них смотрит, глазами хлопает.
Ну, тут по рецепту надобно человека достать, полотенцем вытереть, в костюм обрядить, смокинг, бабочка, туфли лакированные, все при всем.
И на блюдо положить.
И поставить на окошко, так надо.
А человек раз! – и голову поднял.
Два! – и сам встал.
Три! – и с подоконника прыгнул, и бегом-бегом, по дорожке, и дальше, к лесу, к речке через мостик, куда-то в никуда…
И ребятишки – ой, ох, – за ним бегут-бегут со всех ног, лови-лови-лови, да как его изловишь-то, человек-то во-он как быстро бегает, ноги-то у человека дли-и-и-ннные, не то, что у сестрицы Булочки да братца Пудинга ножки коротюсенькие…
Вот и убежал человек.
Прямо как в сказке.
И братец Пудинг, и сестрица Булочка —ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – в рев, да как же так, челове-е-е-к убежа-а-а-ал!
А тут сестрица Булочка спохватывается:
– А ты ведь мог его догнать… а мог же!
– Да чё ты…
– А не догнал, не догнал, не догнал!
И братец Пудинг рукой машет:
– А… а пусть бежит, а? А то съедим, и все… а так хоть человек будет…
И сестрица Булочка слезы вытирает.
– А… а пусть…
И домой бегут, и кричат наперебой, что человек-то, человек…
И тетушка Шарлотта деток успокаивает, ну ничего, ничего, я вам звездочек напеку, и сказок нажарю… а человек… а что человек, он, может, и невкусный совсем даже…
И за столом все сидят.
И звездочки едят.
И сказки.
Зато завтра будет что в школе рассказать, что человека настоящего испекли, вот здорово было, а он сбежал, тоже здорово было. Правда, не поверит никто, скажут, ну-у-у, врете вы все, ишь чего выдумали, человек, скажут тоже… ладно бы луну испекли или город какой, а то придумали тоже, – человека…
Мэджик-Холл
Меня разоблачат, говорит себе дом.
Меня разоблачат.
Вернее, нет, они меня уже разоблачили, но не подают виду, они никогда не подают виду, они делают вид, что все нормально и все хорошо, и все так и должно быть, что вы, что вы, никаких проблем – а потом сделают что-нибудь ужасное, и даже не своими руками, а прикажут кому-нибудь, и эти кто-нибудь разберутся…
Ну конечно, так оно и будет, думает дом – и тут же гонит от себя эти мысли, ведь еще ничего не случилось, ну, конечно, ведь ничего не случилось, и если не думать ни о чем таком, ничего такого и не произойдет.
И никто не узнает, что у него нет имени.
Да-да, вот все эти напыщенные Челси-Холлы, Черри-Холлы, Брауни-Холлы, Пудинг-Холлы в жизни не догадаются, что никакой он не Мэджик-Холл, и близко не Мэджик-Холл, а самый обычный номер семнадцатый – для них это вообще дикость какая-то, что есть какие-то номера семнадцатые, двадцать седьмые, семьдесят первые. Ну, может, и есть, где-то там, там, в каких-то там кварталах, но уж никак не здесь, за узорчатыми оградами, где пьют… нет-нет, дома ничего не пьют, ну, тогда едят… нет-нет, и не едят дома, и говорят о… да нет, где вы вообще видели говорящие дома.
Никто не догадается, говорит себе Мэджик-Холл.
Никто не будет пристально разглядывать наскоро приколоченную табличку, да что значит, не будет, её уже все рассмотрели, уже обо всем догадались, только ничего не сказали, потому что в приличном обществе про такие вещи не говорят, да в приличном обществе такого даже случиться не может, вы о чем вообще…
Дом придирчиво оглядывает чопорные фасады Челси-Холла, Черри-Холла, Брауни-Холла, Фиш-Энд-Чипс-Холла, сравнивает со своими колоннами, башенками, арками и балконами, пытается уловить мимолетные различия. А больше всех сравнивает с Тенор-Виллой, вот уж где само совершенство, что может быть идеальнее. Дом и сам равнялся на Тенор-Виллу, когда приклеивал себе фасад из фальшивого камня, фальшивую черепичную крышу, клейкую ленту на окна, которую издали можно принять за витражи.
Дом сравнивает, ищет мимолетные отличия – нет, дом ничего не видит, глупый дом ничего не видит, – то ли дело они, особняки с многовековой историей, вот они сразу подметят окно не той формы или башенку не той высоты, или колонны не в том стиле, или решетку не с тем узором. И напрасно глупый, глупый дом заботливо украшал себя остроконечными крышами, шпилями и разноцветными витражами в окнах, тут будь ты хоть семи пядей во лбу, а за своего не сойдешь. И это только вопрос времени, когда на званом вечере появятся полицейские будки и скажут, что дом арестован.
Вопрос времени…
Уважаемые читатели, а вы бы не могли помочь дому?
Не беспокойтесь, это очень просто. Вы, пожалуйста, посмотрите в конец книги, что там дальше с домом будет? Прогонят его или нет, а может, у этой истории будет счастливый финал, и дом станет своим среди шикарных особняков, и даже завоюет любовь какой-нибудь башни…
Посмотрели?
И что там?
Да вы что? Быть не может!
И вы стоите пере домом семна… ой, извините, то есть, перед Мэджик-Холлом и не знаете, как сообщить ему, что в конце книжки от него останется только пепелище.
А может… а может, тогда не будем ему говорить, а? Зачем огорчать такой уютный дом…
Или нет, давайте все-таки скажем, тогда у дома будет время подготовиться, что-нибудь придумать, знать бы еще, кто его сожжет…
Мэджик-Холл слушает вас – очень внимательно, приходит в ужас – что не говорите, а такого поворота событий он не ожидал, что же делать, в самом-то деле… А может… а может, вы поможете еще, выдернете там последние страницы, чтобы Мэджик-Холл не погиб?
Ну, тут вы уже спохватываетесь, говорите, что ничего такого делать не будете, не так воспитаны, книжки рвать.
И что же дому делать?
А… а вот что. А раз дом знает, что случится, значит, он сделает все, чтобы этого не случилось. Тут бы, конечно, умнее всего пойти на попятную, тихонько скрыться с вечера, вернуться домой, только Мэджик-Холл не такой, зря, что ли, перестроил себя из дешевой панельки, зря, что ли, назвался Мэджик-Холлом?
А вы бы полистали книжку еще, посмотрели бы, может, там где имя убийцы промелькнет…
…и тогда вы убили Мэждик-Холл…
Это уже слишком в конце, давайте на пару абзацев выше…
…Брауни-Холл побледнел так, что стал виден цемент между кирпичами…
Вот! Точно! Спасибо вам огромное, вот теперь вы выручили нашего героя! Теперь он знает, что виноват Брауни-Холл! Теперь осталось только хорошенько следить за злодеем, чтобы он не успел ничего сделать. Вот он, как раз беседует с Тенор-Виллой, вокруг неё собралась стайка восторженных поклонников, ну еще бы, такая знатная особа, сразу видно, исторический памятник…
– Интересно, чем вы ему так не угодили, Брауни-Холлу этому?
Дом разводит руками, растерянно смотрит на читателей:
– Слушайте, честное слово, ума не приложу, вроде наоборот, старался всем понравиться…
– А может, вот тут вы и прокололись, что сильно хотели понравиться, неудачно что-то сказали?
– Да что неудачно, что неудачно, я вот только восхитился, что его в четырнадцатом веке построили, а камни у него как новенькие, не то, что у других…
– Так может, это у них какой-то особый шик, что чем старше выглядят эти камни, тем лучше…
– Так я-то откуда это знать могу! Ну что такое, не ту лестницу не под тем углом построил, не ту картину не туда повесил, и началось…
Мэджик-Холл не договаривает, ловко перехватывает руку Брауни-Холла, когда тот уже хочет подпалить незваного гостя…
– Что вы себе позволяете?
– Тише, тише… – Брауни-Холл подносит палец-колонну к губам – полукруглому окну, – не кричите… итак… уважаемый… сколько вы хотите за молчание?
– Э… да, собственно…
– …вы подумайте сами, как насчет земли в элитном районе? Вы получите неплохой земельный участок, у вас будет роскошный парк вокруг вас, настоящий ручей с мостиком!
– Э… ну…
(соглашайтесь, соглашайтесь, дорогой дом)
– …а… я согласен…
– Вот и славно, я знал, что мы договоримся…
Уважаемый читатель, а вы бы не могли еще раз заглянуть в конец книги? Что-то поменялось? Как нет? Так вот оно что, Брауни-Холл заговаривает нашему герою зубы, чтобы потом все-таки незаметно от него избавиться! Ну, ничего, мы предупредим Мэджик-Холл, а заодно спросим у Брауни-Холла, а собственно, в чем дело, чем его так возмутили камни, как новые?
– А я понял, – говорит Мэджик-Холл, – в том-то и дело, что не как новые, а новые и есть. Вы никакой не старинный, а очень даже современный, вас года три назад построили, сделали под старину, а вы это так тщательно скрываете…
И напрасно мы делаем Мэджик-Холлу отчаянные знаки, он не понимает, что сейчас сам себя погубит, вот теперь его точно убьют…
Хотя…
Позвольте-позвольте, скажем мы, у Мэджик-Холла тоже есть свой секрет, и если вы, Брауни-Холл, узнаете его, то будете здорово удивлены. А ведь совсем недавно Мэджик-Холл был дешевой постройкой в чуть ли не бедняцком районе, и ему стоило немало труда хотя бы снаружи приукрасить себя, чтобы хоть снаружи быть похожим на старинный особняк!
– Зачем… зачем вы это сказали? – возмущается наш герой, – вы… вы на чьей стороне? Вы что, хотите, чтобы меня сию минуту выставили из высшего общества?
– Никто вас не выставит, успокойтесь… теперь у вашего противника есть козырь, теперь он знает, что вы не сможете его шантажировать, потому что и сами… м-м-м…
Нет, мы даже не можем сказать Мэджик-Холлу, что он ненастоящий, невежливо это в конце-то концов…
– Что же… – Брауни-Холл оживляется, – инцидент можно считать исчерпанным… я думаю… мы с вами станем отличными друзьями…
Тут бы Мэджик-Холлу самое время насторожиться, да как бы не так, настолько Мэджик-Холл польщен таким знакомством, как будто уже накрепко забыл, что Брауни-Холл никакой не старинный особняк, а самый что ни на есть современный…
– Друг мой, вы поможете мне разобраться с ней…
– С кем, простите?
– Да как же, с Тенор-Виллой… так и не могу понять, что это за особа…
– Я, честно говоря, тоже не понимаю…
– Вы заметили, ведь все при всем, все просто идеально, один к одному, стиль, красота, гармония, все эти башенки, лестницы, витражи, перила, колонны… и в то же время…
– Как будто… что-то не так… уж на что я ничего не понимаю в архитектуре…
– Ну что вы, вы так хорошо украсили себя, от настоящего не отличишь! Если бы вас не разоблачили, я бы в жизни не догадался, что вы ненастоящий! И ведь вы заметили мои новенькие кирпичи, а ведь как я тщательно оформлял их под старину…
– У вас получилось… ну почти-почти-почти…
– Итак, друг мой, вы готовы посмотреть поближе на Тенор-Виллу?
– Со всем моим превеликим удовольствием… Я и сам давно заинтересован…
Мэджик-Холл чувствует легкий укол ревности, хотя еще даже не знаком с виллой, ну где она, и где он, простой дом номер семна… нет-нет, мы не будем вспоминать, кем был когда-то Мэджик-Холл. Брауни представляет вилле нового гостя, очень приятно, весьма польщен…
Дом присматривается.
Приглядывается.
Пытается понять, что же не так, вот оно, вот оно, почти-почти-почти…
…да.
Ну, конечно же…
– …я догадался.
– Да? – Брауни-Холл изумленно приподнимает бровь.
– Да. А ведь все так просто… Это не вилла.
– Не вилла?
– Это вообще не дом…
– А…
– …не дом.
– А что же тогда…
– …а ничего.
– Что вы имеете в виду?
– Имею в виду – ничего. Там ничего нет, ни стен, ни крыши, ни фундамента, там только безупречно расположенные витражи, перила и изгибы лестниц без самих лестниц!
– Но… но как такое могло появиться?
– Трудно сказать… может, она сама себя собрала из обломков, может, какой-нибудь безумный архитектор придумал её на потеху публике для какой-нибудь выставки, мало ли их сейчас развелось…
– Да вы что… изумительно… Как вы думаете, сколько мы на этом заработаем?
– В смысле… заработаем? – не понимает Мэджик-Холл.
– Ну как же… Тенор-Вилла боится разоблачения не меньше нас, так что без проблем отстегнет нам парочку миллионов…
– Даже не вздумайте!
– Что, простите?
– Не вздумайте шантажировать бедную девушку…
– Бедную девушку? – Брауни-Холл так и подпрыгивает – Помилуйте, эта мошенница ничуть не лучше нас!
– Если… если вы это сделаете, я вас…
– И что вы – меня? И что вы – меня? Вы, кажется, забыли, что сами не очень-то имеете право находиться здесь… семна…
…Брауни-Холл не договаривает, – его прерывает грохот, все бросаются куда-то в никуда, изумленно смотрят на то, что минуту назад было Тенор-Виллой, а теперь упало с лестницы, рассыпалось на обломки, и теперь все видят витражи, перила, колонны, арки – а виллы и нет…
И все – от мала до велика, и стар, и млад, и огромные поместья, и совсем маленькие домики, и древние, как мир, замки, и викторианские особняки – все так и катятся со смеху, ха-а-а-ха-ха-ха-ха!
Мэджик-холл расталкивает всех, бросается к упавшей, помогает подня… да не подняться, собраться, по кусочкам, по обломкам, сам не замечает, как у него отваливается роскошный фасад, и снова все – от мала до велика, и стар, и млад, и огромные поместья, и совсем маленькие домики, и древние, как мир, замки, и викторианские особняки – все так и катятся со смеху, ха-а-а-ха-ха-ха-ха!
Тенор-Вилла подхватывает упавший фасад, крепит обратно, поправляет, благодарит, вы так любезны… И Мэджик-Холл подхватывает Тенор-Виллу под руку, пойдемте отсюда, леди, что вы тут с ними, что они понимают вообще… А пойдемте, кивает Тенор-Вилла, а я уютное местечко знаю на окраине города, там хорошо так, холмы зеленые, речка, красиво так…
Убитое Рождество
Только когда автобус подъехал к поместью, я понял, какую ошибку совершил, когда устроился на восемнадцатом этаже. Нет, здесь, конечно, было довольно уютно, если не считать бешеной тряски, от которой не спасали даже пристегнутые ремни. Я был очарован видом из окна на бескрайние равнины, за которыми виднелась кромка моря, даже успел сделать несколько снимков – но когда пришло время спускаться по головокружительной винтовой лестнице, я, честно говоря, проклял все на свете. Вдобавок, оказалось, что на десятом этаже у лестницы не хватает перил, так что я едва не полетел кувырком с немыслимой высоты – а лететь кувырком мне нисколько не хотелось. Ветер дул так, будто хотел сдуть с нашего острова все, включая деревья и дома, – ему ничего не стоило подхватить меня, взъерошить страницы, унести далеко-далеко за край земли и швырнуть куда-нибудь в море. Я даже высказал свои претензии автобусу, на что получил оскорбительный ответ, дескать, что может случиться с книгой, если она упадет.
Кое-как под порывами ветра я добрался до поместья и уже горько пожалел, что не взял с собой большой чемодан.
Хозяин поместья – старомодный детектив, – встретил меня радушно, хотя и насторожено, и то правда, мало ли чего ждать от фантастического романа, принесет с собой прогрессивные идеи, которые перевернут все вверх дном… Тем не менее, хозяин относился ко мне довольно тепло, чего нельзя сказать об увесистом фолианте, который подробнейшим образом рассказывал своим читателям историю Соединенного Королевства с самых древних времен, когда остров только поднялся со дна океана, и до наших дней, когда кот Палмерстон, главный мышелов, ушел на заслуженный отдых. При виде меня фолиант цедил сквозь зубы какие-то протокольные любезности, а сам смотрел на меня, как на величайшего злодея, который только и мечтает сокрушить многовековые традиции, и повергнуть весь славный остров в пучину хаоса. Не менее отстраненно держался и старинный рыцарский роман, – кажется, он вообще не понимал, что я такое, путешествия во времени были за пределами его понимания.
Когда стемнело, в дом, наконец, приехало Рождество, самый желанный гость, которого с нетерпением ждали мы все. Рождество привнесло в дом атмосферу уюта, праздника, предвкушения чего-то волнующе-трепетного, чего, может, и не случится, но его обязательно ждешь…
Вечером мы собрались за праздничным столом, старомодный детектив говорил красноречивые тосты, мы ели рождественский пудинг и гадали, кого из нас убьют на это Рождество – ведь если в рассказе собрались гости в особняке, наутро кого-то из них наверняка найдут мертвым. Когда время перевалило за полночь, мы разошлись по своим комнатам, и я на всякий случай запер дверь – могло случиться и такое, что убийца просочился бы ко мне ночью. Я даже проверил, достаточно ли прочно закрыто окно, тем более, что внизу росло раскидистое дерево, по которому кто-то мог пробраться ко мне… Больше всего я боялся, что убийцей окажусь я сам, даром, что у меня и мысли не было лишать кого-то жизни, разве что автобус, привезший меня сюда…
Ночь я проспал на удивление крепко, а когда открыл глаза, часы показывали четверть седьмого. Мне захотелось свернуться калачиком и проспать еще хотя бы до девяти, что может быть приятнее рождественским утром. Однако, моим планам не удалось сбыться – оглушительный крик в гостиной заставил меня подскочить на постели, наскоро закутаться в халат и броситься вниз по лестнице. Я ожидал увидеть на полу в гостиной кого угодно, но когда передо мной открылась страшная картина, я не поверил своим глазам. На ковре возле праздничной ёлки лежало Рождество, которое кто-то пронзил острой шпагой. Я еще не верил, что можно вот так с легкостью убить Рождество, тем не менее, сомнений не оставалось, – самый почетный гость был убит.
Мы переглянулись с остальными – я понял, что мы стоим здесь все четверо, и уже никто не признается, что пришел первым, каждый из нас скажет, что бросился вниз, когда услышал крик…
– По традициям жанра вы, уважаемый детектив, должны опросить нас всех, где мы были, – напомнил я.
– Уж кто бы говорил про традиции! – вспыхнул фолиант, – да это вы и убили Рождество, вы, ненавидящий традиции!
Я так опешил, что даже не знал, что ему ответить. Наручники защелкнулись на моих руках, все произошло слишком быстро, прежде чем я успел что-то возразить.
– Но… – наконец, нашелся я, – это не по законам жанра, мы должны еще страниц триста искать, кто это сделал!
– Гхм… а ведь вы правы… хотя… вы посмотрите, сколько страниц прошло с самого начала? Сколько страниц вы ехали сюда? Одну? Две? Да и написал автор только про вас одного, нам ноль внимания – ясно же, что это будет короткий рассказ, а не большой роман! Все, я вызываю констебля…
– Позвольте… – старомодный детектив многозначительно покосился на дверь, – по законам жанра наш особняк замело снегом, мы в снежном плену, и телефон, конечно же, не работает.
– Ну, ничего… – фолиант смотрит на меня разгневанно, – я буду охранять вас… я не позволю, чтобы вы сбежали от правосудия…
– …что мне делать? – спрашиваю я в пустоту, – что же мне делать?
– Друг мой, я мог бы освободить вас, но мой долг не позволит мне освободить убийцу…
Вздрагиваю от голоса старинного рыцарского романа, н-да-а, быстро же он начал называть меня убийцей…
– Но… я не виноват!
– Тогда вам нужно доказать вашу невиновность.
– Легко сказать… ни у кого из нас нет алиби…
– А вы же колдовством занимаетесь…
– Колдовством?
– Ну да… вы же как-то ходите из вчера в завтра, из завтра во вчера…
Ёкает сердце, понимаю, что могу уйти, вот так, просто, отступить на день назад, когда еще никто никого не убивал, и… черт возьми, я вообще могу предотвратить смерть Рождества…
Смотрю на исторический фолиант – он спит, и довольно крепко, а это значит, мне ничего не стоит потихоньку выскользнуть во вчерашний день, оказаться в кресле у очага, когда уже все потихоньку начинают дремать, расходиться по комнатам, желать друг другу самой доброй ночи и самых сладких снов.
Делаю вид, что поднимаюсь наверх, в комнаты, сам тут же переношусь на несколько часов вперед, оказываюсь в темноте гостиной перед погасшим очагом, выжидаю.
Кажется, я уже начал дремать, когда в комнате появилось Рождество – пахнущее омелой, ёлкой, имбирем, карамельным пуншем и пудингами. Рождество осторожно огляделось и принялось раскладывать под елкой блестящие коробки с большими бантами…
Рождество вздрагивает, замечает меня, обиженно вспыхивает огоньками:
– А-а-а, хотели подсмотреть… так нечестно, знаете ли…
– Да нет же, уважаемое Рождество, вы меня не поняли…
– …не терпится получить свой подарок сразу же?
– Да нет же…
– Или вы… ах вы негодяй, уж не собирались ли вы забрать себе все подарки?
– Ни в коей мере… я…
Не успеваю договорить, в комнату врывается исторический фолиант, гневно смотрит на меня:
– Что вы тут делали? Вы хотели убить Рождество, не так ли?
Вспыхиваю:
– Не клевещите. И вообще… что вы тут делаете?
– Слежу за вами, разумеется, чтобы вы не убили Рождество! И, судя по всему, вы собирались это сделать! Вы арестованы!
С этими словами он опять защелкнул на мне наручники и бросился к телефону. Дело принимало нешуточный оборот, но к счастью, по законам жанра телефон уже не работал, и дом замело снегом, чтобы мы не могли выбраться, пока по воле автора снег не расчистят какие-то неведомые уборщики, которых в детективе никто никогда не видел.
– Даже не надейтесь, что я позволю вам уйти от правосудия! – не унимался исторический фолиант – я буду охранять вас всю ночь…
Я хотел дождаться, пока фолиант начнет дремать – чтобы поговорить с Рождеством – но оно, уложив подарки, отправилось спать в свою комнату, и мне только оставалось молиться, чтобы с нашим праздником больше ничего не случилось, ведь как знать, кто собирался его убить? А ведь я так и не предупредил Рождество об опасности…
Часы показали четверть четвертого, когда фолиант все-таки задремал в кресле. На мою беду, он положил ключи от наручников на каминную полку, до которой мне было не дотянуться – впрочем, можно было осторожно порыться в его карманах, вдруг там найдётся запасной ключ…
От волнения я совершенно забыл, что могу снова отступить назад – и, как оказалось позже, забыл на свое счастье. Я открыл спящий фолиант – главы о великих открытиях и славных морских сражениях презрительно глянули на меня, я перелистнул несколько страниц, и…
…я не сразу понял, что вижу, почему я вижу на страницах сотни людей, умерших голодной смертью, Бенгалия, что еще за Бенгалия, почему со страницы смотрят на меня полуистлевшие детские тела, которые болтаются на виселице, это ужастик какой-то, а не исторический фолиант…
…мой пленитесь просыпается.
Смотрит на меня.
Нехорошо смотрит.
Недобро. Все его взгляды до этого были лишь опасением, теперь же он смотрел так, что я не сомневался, – он убьет меня, потому что… потому что…
…потому что я прочитал это, вот почему… но…
…кто-то перехватывает руку фолианта, уже занесенную со шпагой, вижу, как из темноты выходит Рождество, скручивает фолиант, защелкивает на нем наручники:
– Вы арестованы… уважаемый. Я само видело, как вы хотели убить фантастический роман…
Не выдерживаю, все-таки спрашиваю:
– Зачем… зачем вы хотели расправиться со мной?
Исторический фолиант не отвечает. Недоуменно переглядываюсь с Рождеством, оно говорит – как будто даже не мне, а себе самому:
– Он тоже хотел убить меня, когда я прочитало это…
Фолиант сердится:
– Вы не прочитали это… вы это дописали! Вы дописали гнусную клевету!
– Однако, уважаемый фолиант, это никак не может быть клеветой… – возразило Рождество, – я живу на свете уже немало веков, и, похоже, знаю вашу историю лучше, чем вы сами…
– …именно поэтому Вы убили Рождество, – подытожил старомодный детектив. Я не заметил, как он вошел, почему-то пропуская вперед рыцарский роман.
– Но… – фолиант еще пытался что-то возразить, но безуспешно.
– Рождество знало про вас много, слишком много, больше, чем вы сами о себе знали. Что же вы хотите, Рождество живет на свете тысячи лет, повидало всякое… оно дописало вам недостающие строчки, про Бенгалию, про детей, убитых за кусок хлеба, про невинно осужденных… И вы испугались, уважаемый фолиант, испугались, что величайшая история Соединенного Королевства будет опозорена… и вы убили свидетеля, вернее, попытались убить, потому что уничтожить Рождество невозможно…
Фолиант резко выпрямился:
– Я… я готов понести наказание… но вы должны дать мне честное слово, что об этих страницах никто ничего не узнает, и они по-прежнему останутся тайной…
Здесь меня уже разобрал смех, хотя наивность фолианта была даже не забавной:
– Уважаемый фолиант, да будет вам известно, что об этом знают уже все, все, кто хоть мало-мальски знаком с историей… То, что это не написано на ваших страницах и не упоминается во всеуслышание, вовсе не значит, что об этом никто не знает!
– Немыслимо…
– А вы полагали, что в истории Соединенного Королевства есть только светлые страницы? До чего же вы ошибались…
– Позвольте, позвольте, господа, – старомодный детектив хлопает в ладоши, – довольно… преступление раскрыто… думаю, нам пора вернуться к подаркам, наконец, посмотреть, что для нас приготовило уважаемое Рождество…
Скачать книгу