Тайна потерянного браслета. Герцогство Венниратское: книга I бесплатное чтение

ПРОЛОГ

Страшный мороз сковал землю во всём Венниратском герцогстве. Всё видимое в бойнице окна сияло нестерпимо ледяным блеском.

– Я ухожу, – сказал Исварк, холодно улыбаясь. Его прищуренные глаза посверкивали на меня двумя льдинками.

– Но, Исварк, как же так? Ты же говорил, что мы обвенчаемся на Востеплевшие Небеса!..

Он презрительно усмехнулся:

– Моё сердце давно заледенело. Я не буду с тобой. Прости.

– Нет, Исварк! Останься, умоляю! Не покидай меня! – закричала я, припадая к его ногам. Каменный пол коридора обжёг меня ледяным холодом.

Мой возлюбленный уходил не оправдываясь, не оборачиваясь, не замечая даже, что я всё ещё ползу следом, вцепившись в край его плаща.

– Исварк!.. – Я рванулась за ним в последнем усилии, но тут же снова закричала от страха и боли. Как будто в мою плоть вонзились тысячи мельчайших лезвий. Так заледенели на морозе искрошенные веками ступени винтовой лестницы обветшалого замка.

1

В те ясные, солнечные дни моя любовная тоска становилась всё более невыносимой. Холодными ночами я сжимала в объятиях подушку, страстно целовала её, кусала, обливала слезами.

И впрямь, в ту пору всё напоминало мне об Исварке. Даже погода. На третий день после его отъезда я заставила себя выйти во внутренний дворик – и, взглянув на небо сквозь подёрнутые инеем спутанные ветви тополей, вскрикнула и потеряла сознание. Слишком острую боль причинило мне это сочетание красок, так напомнившее мне ярко-синие глаза, чёрные волосы и чуть тронутую сединою бороду моего возлюбленного.

С тех пор я не отваживалась выходить – не только из башни, но даже из собственной спальни. Почти все время я проводила в постели, закутавшись в одеяла, чтобы хоть как-то спастись от пронизывающего душу и тело холода – и пытаясь хоть на время забыться блаженным сном. А если повезёт, то и увидеть там своего любимого, ощутить тепло его рук. Но даже во сне ощущение непреходящего озноба не оставляло меня, и если даже мне и впрямь снился Исварк, то лишь для того, чтобы ещё и ещё раз пнуть меня, как надоевшую собачонку.

Если я всё же изредка позволяла своим людям причесывать меня, умывать и кормить, – то лишь потому, что не могла окончательно вытравить из сердца надежду. Опуститься значило бы полностью признать своё поражение – а я всё ещё не хотела в это верить. Ведь он в любое мгновение мог вернуться.

2

В один из таких дней я вдруг услышала внизу глухой, но очень настойчивый стук.

– Исварк?! – я вскочила и бросилась к дверям, простоволосая, оскальзываясь босыми пятками на каменных ступенях. – Исварк?!..

Уже готовый вырваться крик застрял у меня в горле. Незваный гость с деланно-равнодушным видом прижимался худым плечом к косяку, стараясь ехидно ухмыляться – но даже в этом ехидстве сквозило что-то просительное.

– Пиорок… – разочарованно прошептала я, впуская гостя в залу.

Вежливость требовала предложить гостю хотя бы кусок хлеба с вином. Пиорок вошёл в гостиную твёрдым шагом, но его испуганный, бегающий взгляд выдавал неуверенность.

– Нет-нет, я не голоден, – слишком поспешно бросил он подошедшему слуге. Я хорошо понимала, что творится в его душе: собственное несчастье сделало меня чуткой и к чужим несчастьям.

Последний оставшихся в живых отпрыск некогда великолепного, а ныне – обнищавшего и грозившего пресечься рода, он вот уже много лет отирался по чужим гостиным в отчаянной надежде хоть как-то поправить свои дела. Над ним открыто смеялись на балах и пирах. Но гордость доблестных предков всё ещё жила в нём; она-то и заставляла его нервно вскидываться и фыркать, когда ему предлагали хоть и скудное угощение. Впрочем, глаза всё равно выдавали печальную истину, а именно: сиру Пиороку частенько случается недоедать.

Понимая это, я сделала всё, чтобы пощадить его самолюбие и вместе с тем не оставить голодным. Мне пришлось пригласить его к обеду: от этого светский этикет уж никак не позволял ему отказаться.

С другой стороны, я вдруг с удивлением поймала себя на том, что его присутствие не столь тягостно мне, сколько приятно. Живой собеседник, даже такой, как сир Пиорок, был всё-таки лучше пустых стен – и хоть немного отвлекал меня от сосущей тоски по возлюбленному.

Я оказалась права. Пиорок был пусть и не слишком умным, но забавным собеседником: к концу обеда я почувствовала, что мне стало чуть-чуть легче. Я даже начинала подумывать, не выйти ли за него замуж. То, что такое предложение поступит, я не сомневалась: мой сотрапезник уже осчастливил им большую часть окрестных дам, и я была явно на очереди. Конечно, я понимала, что мои прелести его ни в коей мере не интересуют, а лишь моё состояние – пусть и невеликое, но всё-таки побольше, чем у самого Пиорока, вечно сидевшего на мели.

Сейчас, когда сердце моё истекало кровью, мне было всё равно: я вышла бы за самого Князя Тьмы, лишь бы всё забыть. А сир Пиорок к тому же был весьма недурён собою. Вот почему я велела принести ещё вина – и изо всех сил старалась смеяться его шуткам, лишь бы он продолжал беседу в нужном русле.

Увы, утолив первый голод и опрокинув в себя добрый кубок венниратского, Пиорок, казалось, потерял ко мне интерес. Его шутки стали вялыми и натужными, а глаза подернулись пеленой.

Он явно нуждался в отдыхе. Я не стала мучить его и велела слугам приготовить гостевые покои. Пока растапливался камин, мы столь же упрямо длили нескончаемую светскую беседу:

– Нет, и не спорьте, любезная Софийя, мы, рыцари, в этой жизни страдаем гораздо сильнее… (Ваше здоровье!)

– Отчего же вы страдаете, дорогой сир Пиорок?..

– Ну а как же, милая Софийя? На нашу долю выпали ратные труды, смерть и раны в сражениях, а и в мирное время приходится вести неравный бой… С вами, дамами…

– Но зачем же с нами воевать, любезный сосед?..

– А за любовь? Всяк знает, как трудно добиться её от ваших каменных сердец. Вот, например… Исварк…

– Что «Исварк»? – сердце моё колотилось, чуть не выпрыгивая из груди. Пиорок противно захихикал:

– А вы разве не слышали… самую свежую сплетню? Говорят, наш великолепный Алесар Исварк вот уже целый месяц безуспешно добивается… благосклонности… некоей… высокородной дамы…

– Какой дамы? – я была готова броситься на него, растерзать. Пиорок погрозил мне непослушным пальцем, явно намереваясь ещё что-то сообщить… но тут глаза его закатились и он без сил рухнул под стол. Привычные ко всему слуги без лишних слов подхватили обмякшее тело и потащили в предназначенную ему спальню.

Но я и сама была почти без сознания. Внутри у меня всё колотилось, ноги тряслись, по спине стекали холодные струйки. «Дама, дама, – стучало в голове, – я должна выяснить, кто она». Прежде чем окончательно лишиться чувств, я успела крикнуть своим людям, чтоб ни под каким предлогом не отпирали ворот до завтрашнего утра.

3

Я проснулась посреди ночи от страшных криков и шума: это мой случайный пленник пытался штурмовать запертые ворота на своём тощем, трясущемся от старости Ларде. Улыбнувшись, я перевернулась на другой бок и накрыла голову одеялом: моя стража знала своё дело хорошо.

Наутро за завтраком хмурый, страдающий с похмелья Пиорок оказался куда более сговорчив: я видела, что он искренне желает мне помочь и рассказать всё, что знает. Одна беда: он не знал ничего. Имя новой пассии моего возлюбленного так и осталось тайной; он добавил только, что эта дама состоит то ли в дальнем родстве, то ли в близкой дружбе с великим герцогом, в связи с чем он, в общем-то, об этом и услышал. – За что купил, за то и продаю, – сокрушенно развёл он руками.

– Но откуда вы притащили эту… сплетню?..

– Мне сказала Олеана Амейли, они ведь соседи. Спросите лучше у неё…

– Но ведь они с Исварком – страшные враги! – вырвалось у меня. Пиорок посмотрел на меня с жалостью:

– Враги всегда осведомлены гораздо лучше друзей, они подчас знают о тебе такое, чего ты сам о себе не знаешь…

Он был прав. Подумав, я решила последовать его совету. Живая, хитрая Олеана и впрямь могла что-то знать. К тому же мы с ней были добрыми приятельницами, я была уверена, что она будет только рада удовлетворить моё любопытство.

С Исварком её связывала, а лучше сказать, разделяла давняя тяжба за несколько десятин земли. Добрая дюжина опытных крючкотворов вот уже много лет никак не могла решить, где именно пролегает граница между угодьями. Иные договорились бы полюбовно, тем более что и спорный участок представлял собой, по сути, болото; но не эти двое, у которых, при всей их непохожести, всё же была одна общая черта: тупое упрямство.

Я нашла Олеану в полях, которые она объезжала на маленькой лошадке, проверяя, хорошо ли устланы торфом озими. Увидев меня, она ещё издали радостно заулыбалась; я подъехала к ней, и мы пошли рядом, пустив лошадей неспешным шагом.

– Как подвигается тяжба? – спросила я как бы между делом. Олеана вдруг переменилась, её лицо, только что улыбающееся, стало жёстким и злым:

– Этот мерзкий Исварк, ну когда ж его чума-то заберёт?! Хотя нет! Чую, он и с того света меня достанет!

– Чем он ещё тебе насолил? – спросила я, стараясь не выдать волнения. Глаза Олеаны сверкнули злыми огоньками:

– Я была на волосок от победы! Все мои судьи были давно и надёжно подкуплены! Но тут этот мерзавец вламывается ко мне без приглашения (ему плевать, что кругом чума), притаскивает за шкирку какого-то вшивого архитектора и добрых два часа трясет передо мной своими чертежами!..

Я чуть было не рассмеялась – эта картина представилась мне так ясно, будто я воочию увидела своего возлюбленного в гневе. Но сдержала себя и только осторожно переспросила:

– Какими чертежами?..

– Увеселительного парка! – завизжала Олеана. – У него там уже готов проект парка, который он намерен разбить на моих землях! Мелиоратор вшивый! И для чего, для чего?! – Олеана неожиданно всхлипнула. – Чтобы развлекать свою новую даму, мрак её поглоти!!!

Я вцепилась в поводья, больше всего на свете боясь именно сейчас потерять сознание:

– Но кто она, эта загадочная дама?

– Он не выдаёт имени! – крикнула Олеана. – Сказал только, что она настолько высокородна и богата, что для её увеселений нужно никак не меньше, чем целый парк! И что ему плевать на судей, он выставит по периметру своих вилланов с кольями, чтоб ни один пристав не смог туда пробраться! И он это сделает, я знаю! А я ведь просто женщина, у меня никогда не хватало храбрости, чтобы вести междоусобные войны…

Олеана снова всхлипнула, но я уже не слушала её. Сейчас для меня главное было – не разрыдаться самой. Не могу передать, как велико было моё разочарование. Олеане было наплевать на все, кроме её болот. Единственным надёжным источником сведений об Исварке оказался сам Исварк. Круг замкнулся.

4

Отчаянные попытки забыться на зимних балах и дружеских попойках с мелкой окрестной знатью не принесли мне облегчения. Все старые друзья были мне противны. К концу недели я чувствовала себя так, будто меня туда-сюда переехал конный отряд – но гораздо хуже, чем тело, болела душа, по-прежнему невыносимо болела.

Я уже не знала, что мучит меня сильнее – ревность или неизвестность. Желание знать перерастало у меня в манию: временами мне казалось, что, стоит мне только услышать имя моей соперницы, наваждение неразделённой страсти отпустит меня. Но как узнать его?..

Кажется, именно тогда из мрачных глубин моего сознания всплыли слова: «колдунья Лаготт».

Откуда я узнала о ней? Случайно ли услышала болтовню слуг, или же к её услугам прибегал кто-то из моих приятельниц?.. Так или иначе, стоило мне однажды позволить себе эту мысль, я уже не могла от неё отделаться. Да и в моём безвыходном положении это был если не выход, то хотя бы его иллюзия – а для меня и это было уже немало.

До сей поры я ещё ни разу не обращалась к колдунам – и теперь не совсем представляла себе, как взяться за дело. Я даже не знала толком, где эта колдунья живёт. Слышала только, что где-то в деревне, да не в какой-нибудь, а в моей – что весьма облегчало задачу. А если расспросить слуг, кто-нибудь из них наверняка сможет дать и более точный адрес.

Смутное чувство, однако, подсказывало мне, что впутывать в это дело своих домашних, а уж тем более друзей ни в коем случае не стоит. Искать надо было самой, в одиночку, где-то там, в дыму, темноте, нищете и вони, куда я ещё ни разу в своей жизни не забредала – и где не знали в лицо госпожу.

Ещё вчера такая мысль показалась бы мне опасной и даже глупой, но теперь меня это только взбодрило.

Для начала, конечно, следовало одеться попроще. Подумав, я решила, что мне вполне подойдёт костюм крестьянки с последнего бала-маскарада. Я понимала, что выгляжу в нём нелепо и что мелкие детали, о которых я даже не догадываюсь, выдают во мне знатную даму – но это было не так уж важно. Главное – обозначить своим видом, что я не горда и безопасна.

Какая удача, что великий герцог устраивал свои традиционные балы именно зимой!.. К платью прилагалась и верхняя одежда – греться в холодном замке, пока дикий угар пляски да кубок доброго грога не заставят тебя сбросить лишнее. Выглядело оно, правда, страшновато – грязный тулуп мехом наружу, как раз приставший дикому и грубому крестьянину (по мнению моего портного, выросшего в замке и в глаза не видевшего крестьян). Зато в нём было тепло, а это главное. Ведь идти предстояло пешком.

В день, избранный мною для прогулки, я вышла спозаранку, надеясь, что никому из знакомых не придет в голову именно сегодня навестить меня. Спуск в низину прошел благополучно, если не считать того, что раза два я пребольно шлёпнулась на ледяной глади, ссадив руку и колено. Ну ничего, решила я, нет худа без добра – теперь-то я точно не похожа на благородную госпожу.

Чем ближе была деревня, тем больше я открывала в себе нового. Ещё утром, например, я была уверена, что мне жизнь не дорога – и, случись мне утратить её в этом рискованном предприятии, я буду только рада. Теперь же я вдруг ощутила, что меня бьёт крупная дрожь – и не столько от холода, сколько от страха.

Я вдруг поняла, что не готова к тому, что меня изнасилуют или замучат до смерти – не готова даже назло Исварку. Потом, из памяти ещё не изгладилась прошлогодняя вспышка чумы, выкосившая добрую треть Веннирата. Сейчас напасть вроде бы отступила, но лучше было поберечься: то там, то здесь ещё вспыхивали её очаги. Мне вдруг пришло в голову, что крестьянские избы, наверняка полные народу, могут быть опасными рассадниками заразы.

Только понимание того, что это мой единственный шанс узнать то, что я хочу знать, заставило меня продолжить свой путь. К тому же я отошла уже слишком далеко от замка, и боялась, что просто не дойду обратно, если где-нибудь не согреюсь и не поем.

Так я и сделала – благо харчевня попалась мне очень скоро. Она была маленькая и очень грязная. Зато там можно было съесть вкусную яичницу и насквозь пропитаться дымом и запахами кухни. Что тоже было нелишне. Я наконец-то ощутила себя настоящей крестьянкой – и уже почти без страха двинулась дальше, на всякий случай оставив хозяевам о себе добрую память в размере золотого.

Деревня тоже оказалась совсем не такой страшной, как мне казалось издали. Здесь и вправду царили теснота, грубость и неприятные запахи, но сами крестьяне, которых я представляла какими-то зверьми, показались мне куда больше похожими на людей, чем иные мои знакомые. Меня они встречали вполне приветливо – наверное, принимали за странствующую актрису или вроде того. А уж для звонкой монеты их сердца и вовсе были открыты.

К счастью, даже при моей неопытности у меня хватило мозгов не набрасываться на них сразу с расспросами о колдунье. Я всё больше молчала, благодарила за приют и скромное угощение – да слушала в оба уха, что они говорят.

А говорили они многое. Очень скоро я с радостью убедилась, что колдунью Лаготт вспоминают часто и почти в каждом доме. Вспоминают недобрым словом: похоже, она успела изрядно навредить местным жителям. Я бы даже сказала, это была единственная тема, обсуждая которую, они становились похожи именно на тех грубых зверей, какими я их представляла.

В иные времена такая скверная репутация колдуньи, может, и напугала бы меня. Но сейчас боль разбитого сердца заглушала всё, и мне было важно только одно – сможет ли эта знаменитая Лаготт показать мне в своём волшебном зеркале (ну или хотя бы в тазу с водой) образ моей соперницы?..

Если меня что теперь и смущало – это, скорее, мелочность колдуньиных пакостей. Лишить корову молока, отнять у парня мужскую силу, рассорить между собой любящих и верных супругов – всё это казалось мне смешно и несерьёзно, и я уже начала сомневаться, достойна ли эта колдунья той высокой миссии, которую я собиралась на неё возложить.

Я сомневалась в этом до тех пор, пока не увидела ту бесноватую.

В самом тёмном углу мрачной избы, где жила семья кузнеца и куда меня, усталую и замерзшую, пустили погреться, была устроена клетка; там на грязной соломе сидело, прижав острые колени к подбородку, странное, но всё же человеческое существо. Когда я зашла, оно что-то злобно забормотало и попыталось кинуть в меня заплесневелой коркой. Я в испуге отпрянула.

– Что это? – стараясь не вдыхать исходившего от клетки зловония, спросила я у хозяев. – Почему вы держите это в доме?

– Это моя дочь, – тихо ответил кузнец. Я ахнула и в ужасе закрыла рот ладонью:

– Как?..

– Да, госпожа, – вмешалась хозяйка. – Если б вы знали… если б видели, какой была наша девочка раньше… Лаготт испортила её.

– Как так испортила? Что она сделала?..

Но несчастные старики будто не слышали моих вопросов. Они знай себе покачивали головами да горестно стенали:

– Растили мы Ланку, растили… Ничего для неё не жалели… Выросла умница, красавица, какие парни за ней сватались!.. А работящая!.. Для того и спортила её Лаготт, что знала: первая красавица и работница на деревне дочка-то наша…

На этом месте старый, жилистый кузнец заплакал. Этого мои нервы уже не смогли вынести; я порылась в карманах платья, швырнула на пол тяжёлый бархатный мешочек с золотым вензелем – и бросилась вон из дома, чтоб только не слышать их причитаний.

Немного придя в себя и отдышавшись, я сказала себе, что, пожалуй, моё путешествие на сегодня закончено. И пожалуй, оно прошло удачно. Именно такая мощная в своей злобе колдунья мне и нужна. Дальше бродить по деревне я не собиралась, тем более что и так уже знала, где искать эту Лаготт. Она жила особняком, на самом краю леса, чуть севернее Грязного Оврага.

5

Жилище Лаготт я узнала сразу, других в этом гиблом месте просто не было в радиусе мили. Обычный аккуратный бревенчатый сруб, ничего особенного. Он больше был похож на дом лесника, чем колдуньи, но я решила, что, наверное, так и надо. Я плохо разбираюсь в колдунах.

Войти, однако, оказалось не так-то просто. Не успела я ещё приблизиться к порогу, как послышалось угрожающее рычание – и на меня со всех сторон уставилась дюжина светящихся глаз.

Собаки не лаяли, не нападали, но явно держали себя в боевой готовности. Я уже подыскивала пути к бегству, как вдруг откуда-то раздался лихой посвист – и стая немедленно отступила. В окружающем сумраке вырисовались очертания невысокой женской фигурки с несоразмерно большой головой.

– Ты Лаготт? – властно спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. – Убери своих тварей.

– О, госпожа, это не мои собаки. Они бродячие, я просто кормлю их. Да вы не бойтесь, они не тронут, – и верно, собаки притихли и, поскуливая, жались к ногам колдуньи. Я решительно прошла мимо них к дому, толкнула дверь и вошла, Лаготт следом.

Жилье колдуньи оказалось совсем не таким, как я представляла. Здесь не было видно никаких атрибутов колдовства, да и вообще ничего необычного. Немного голо, но просто и прибрано и скорее походит на комнату дамы. Колдунья засуетилась вокруг, протирая ветошью все свободные, и без того вполне чистые поверхности, стряхивая пыль; это дало мне возможность как следует рассмотреть её.

Я ожидала увидеть старую семидесятилетнюю каргу (так описывали её крестьяне). К моему удивлению, коварная Лаготт оказалась очень живой, хорошо сложенной и даже миловидной женщиной; то, что я в темноте приняла за несоразмерно большую голову, оказалось всего-навсего пышной рыжей шевелюрой. Выглядела она никак не старше пятидесяти. Мне невольно вспомнились намеки жены кузнеца, что Лаготт продала душу Тёмным Силам за вечную молодость, и по спине пробежал холодок.

Стараясь не поддаваться страху, я присела на услужливо подставленный мне табурет, тем более что и впрямь чувствовала усталость.

– Ты знаешь, кто я? – спросила я надменно.

– О, госпожа Софийя, как же вас не знать! Вы же наша дама! Здесь вас все так любят…

– Не льсти мне. И не лги. Может, ты скажешь и зачем я здесь?

Колдунья захихикала.

– Как и все, госпожа. Любовь. Угодно вам, чтобы я приготовила приворотное зелье?..

Тут она просчиталась. Не буду скрывать, в минуты острой тоски и мучений мне и самой, конечно, приходили в голову подобные мысли. Но я тут же гнала их от себя. Я знала схожие случаи, ну вот, скажем, пресловутый Пиорок именно так лишился любимой служанки. Дуреха снесла колдунье (уж не этой ли?..) все свои сбережения, чтоб навсегда приворожить своего муженька, горького пьяницу и гуляку. Гулять он после этого и впрямь перестал и делил теперь ложе только с женой, но в промежутках люто ненавидел её за эту любовную неволю и лупил смертным боем. В конце концов Пиорок был вынужден отослать её в птичник, поскольку держать в доме служанку с вечно битой мордой даже ему не представлялось возможным.

Мне вовсе не хотелось, чтобы Исварк любил меня такой любовью. Уж лучше вечно страдать от неразделенного желания (как это ни ужасно). Поэтому я поспешила сменить тему:

– Зачем ты сотворила такое с дочерью кузнеца?

Колдунья вылупила на меня невинные голубые глаза и замахала руками:

– О, госпожа, вам всё неправильно рассказали! Я её вообще не трогала! Это она всё время цепляла меня и проявляла неуважение, вот и поплатилась, – в глазах Лаготт мелькнула злобная радость, которую она не сумела скрыть. Это вернуло меня к цели моего визита:

– Послушай, – вкрадчиво сказала я, – ты можешь показать мне образ одного человека? Я не знаю его, но хочу узнать.

Глаза Лаготт загорелись злорадным любопытством:

– Вороватая служанка? Тайный поклонник? Соперница?

– Не твоё дело, – спокойно сказала я. Колдунья ничуть не обиделась:

– Конечно, госпожа, я владею этим искусством. Что вам более угодно? Пламя? Лёд? Песок?..

– Пламя, – сказала я, не задумываясь. Далёкая от магии, я откуда-то знала, что пламя как инструмент лучше всего годится для любовных дел. Лаготт удовлетворённо кивнула:

– О, я не сомневалась в этом, госпожа. – Она на миг исчезла за драпировками и вернулась, держа в руках большую восковую свечу на подставке. Эту свечу она установила передо мной на дощатом столе.

– Смотрите, госпожа, сейчас я зажгу её, и вы…

– Постой, – сказала я. – Сперва я хочу испытать твоё искусство. Покажи мне того, кто в моём сердце. Тогда я поверю тебе.

Колдунья хитро улыбнулась:

– Легко, госпожа.

Она зажгла свечу и велела мне неотрывно смотреть на её пламя. Весь другой свет она задула, неторопливо обойдя своё жилище, и теперь только одна-единственная свеча освещала внутреннее убранство дома, которое во мраке стало выглядеть зловеще. Я смотрела на огонек пламени, как мне было велено, не отрываясь – и уже начинала впадать в приятное забытье.

Внезапно колдунья дунула на пламя; оно погасло, и в наступившей тьме, там, где только что плясал огонек свечи, я увидела лицо Исварка – таким, каким не видела его никогда. Ржавый прошлогодний лист запутался в его бороде, он скалился, в глазах горела страсть. Я вскрикнула, и галлюцинация пропала. Колдунья ходила по дому с горшочком углей, зажигая лучины.

– Крестьяне мне не солгали, – сказала я, немного отдышавшись и придя в себя. – Ты и впрямь сильна.

Лаготт застыла передо мной в подобострастном поклоне.

– Хорошо. А теперь покажи мне её… ту, что я ищу.

– О, госпожа, – испугалась колдунья, – пламя уже утратило свою силу! Сегодня к нему обращаться больше нельзя!

Я тут же внутренне согласилась с ней.

– Ты права. Пламя тут и не подошло бы. Только лёд, лёд, много льда.

– Одну минуточку, госпожа, мне необходимо спуститься в подпол, – Лаготт скрылась за драпировками, несколько секунд было слышно её напряжённое дыхание, затем лязг железной крышки и тихое поскрипывание ступеней. Когда затихло и оно, я с удивлением спросила себя, почему она мне так доверяет. Ведь я могу сейчас просто захлопнуть крышку, и никто не скажет мне за это ничего, кроме спасибо.

Правда, тогда я и не узнаю того, что меня интересует. Я с надеждой подумала о том, что, возможно, через минуту-другую меня ждёт вожделенное избавление. Вот сейчас я увижу, на кого променял меня Исварк, и, скорее всего, после этого открытия в моей душе останется только одно чувство – презрение. К нему и к ней. К обоим.

Откуда-то снизу снова послышался скрип – это возвращалась колдунья. Радуется небось, что и на этот раз жива осталась, истерически-весело подумала я. Меж тем к скрипу присоединилось ещё и пыхтение – очевидно, деревенские жители не так уж и заблуждались насчёт возраста Лаготт и, при всей её моложавости, подъём давался ей нелегко.

Впрочем, и немудрено, ей ведь пришлось тащить с собой увесистую миску с колотым льдом. Прежде чем поставить её передо мной на стол, она немного подержала её над жаровней; попав в тепло, льдинки начали оплывать и красиво заискрились.

– Смотрите туда, госпожа, – прошептала колдунья.

Я не заставила себя упрашивать и уставилась в миску. Несколько минут я просто бездумно наслаждалась красотою тающего льда в отблесках неяркого света. Но понемногу мною начало овладевать беспокойство: увижу ли я в этой миске вообще хоть что-нибудь? Я уже хотела разгневаться и призвать нерадивую обманщицу к ответу, как вдруг за моей спиной раздался оглушительный хлопок – и в секундный момент испуга в игре тающего льда я увидела…

– Нет!!! – завопила я, швырнув миску оземь. – Нет!!! Ты лжёшь!!!

Льдинки с грохотом рассыпались по полу, брызнули, разлетаясь на тысячи мельчайших осколков. Лаготт стояла в темном углу, опустив голову; но мне было уже не до неё. Вместо её лица я сейчас видела то, другое, и с холодной, как лёд, ясностью понимала, что видение сообщило мне истину.

– О Небеса… – простонала я, закрывая глаза рукой, словно это могло помочь мне. Но образ не уходил, проникал под закрытые веки, светился во тьме. – Нет! Только не это! Шиана Татианская!..

6

После коротких заморозков на землю вновь навалилась тяжёлая, угрюмая хмарь. Дни съежились, как переживший себя осенний лист; впрочем, ни это, ни тревожные слухи о вспыхивающих то там, то здесь очагах чумы не мешали окрестной знати вовсю готовиться к традиционному балу-маскараду в замке великого герцога.

Я собиралась на этот бал с особым тщанием: он был последней моей надеждой. Я знала, что Исварк непременно будет там; что же до Шианы Татианской, то я не была в этом так уверена. Но, если она все же появится, это даст мне шанс окончательно убедиться в реальности видений, которые – у меня ещё оставалась робкая на это надежда – могли быть всего лишь чарами, наведёнными Лаготт.

Но если это правда, с ужасом думала я, то всё пропало. Татианская лардесса была именно той женщиной, которую я не хотела бы видеть рядом со своим возлюбленным ни за что на свете. Кажется, я надеялась, что любовь в моём сердце перерастёт в презрение?..

Ха, как бы не так! Теперь, с участием этой дамы, она грозила уничтожить меня полностью! И стать окончательно безнадёжной…

Ибо я сама втайне восхищалась госпожой Шианой, которая по праву считалась самой экстравагантной и загадочной дамой Веннирата. Была ли она красива? Трудно сказать. Она могла быть уродлива, незаметна, просто мила или прекрасна – как лягут карты, как встанут звёзды. Была ли она добра? До смешного – но лишь к тем, кто удостоился вызвать её расположение. Была ли умна? О, безгранично!..

Род её покойного супруга был столь древним, что любой знатный барон почел бы за честь принять её в своём замке; и всё же далеко не все отваживались на это. Только сильные духом, которые смело шагали через светские условности – или, наоборот, очень глупые, которым было море по колено. Остальным была хорошо известна власть лардессы в одночасье вознести их или погубить – и мало у кого хватало азарта сыграть в эту игру.

Даже те, кто всё же рисковал, потом с особым вниманием и страхом осматривали стены своих покоев. Ибо все знали об одной из самых экстравагантных и озорных привычек дамы Шианы – оставлять на стенах и дверях свои дерзкие двустишия. Это могла быть хлесткая эпиграмма на того, кто имел несчастье ей не угодить, а мог быть и полный нежности мадригал. К несчастью для многих, лардесса Татианская славилась не только незаурядным поэтическим даром, но и опасной точностью формулировок.

Угадать, где и что именно появится на этот раз, было невозможно. Иной, бывало, много лет числил себя в её злейших врагах – и вдруг находил (случайно и не всегда у себя дома) бурный дифирамб в свой адрес, исполненный к тому же с удивительной тонкостью. Иногда адресат даже оказывался настолько этого достоин, что не позволял прочитанному в дальнейшем влиять на свою тактику в обращении с авторессой.

Бывало и наоборот. Все хорошо помнят историю одного самонадеянного рыцаря, которому хватило ума не только решить, что госпожа Шиана делает ему авансы, но и похваляться этим в чужих гостиных. В итоге, после того, как кто-то из знатных гостей нашёл очень изящную характеристику этого рыцаря не где-нибудь, а в отхожем месте, ему ничего не осталось, как спешно покинуть общество и в тот же вечер тихо удавиться в подвале собственного замка.

Впрочем, нельзя сказать, что она никогда не делала мужчинам авансов. Бывало и такое, об этом знали все, поскольку она никогда и не думала этого скрывать. Даже наоборот – преувеличенно любовалась своими чувствами и выставляла их напоказ. Но мало кто из тех, кого она сама избрала, мог устоять перед её очарованием.

Тайная молва гласит, что такое случилось лишь раз в её жизни. Чем же всё закончилось? Нет, она не стала мстить, как этого ждали все знающие её. Не заперлась она и в своём замке, плача и рыдая, как надеялись, злорадствуя, её враги. Каким-то образом ей удалось сделать то, что, увы, не смогла (и никогда не смогу!) сделать я: несостоявшийся любовник стал её лучшим другом и покровителем её шалостей. Кто же это был? О, от людской молвы, как вы уже не раз убеждались, ничего не скроешь. То был великий герцог Венниратский.

7

К назначенному дню мой маскарадный наряд был готов. Мне хотелось в одно и то же время быть незаметной и поведать миру о своих страданиях; поэтому на сей раз мой костюм назывался «Раненая Душа» – простое глухое серое платье с рваным багровым пятном на сердце, глубокий капюшон и полностью скрывающая лицо античная маска горя.

Прибыв на бал, я поняла, что мой костюм удался даже больше, чем я рассчитывала. В этом году многие знатные семьи пострадали от чумы, так что общее настроение было упадническим. Черные, серые и коричневые цвета преобладали; глухие маски явно одерживали верх над легкомысленными полумасками прошлых сезонов. Последнее имело и более прикладное объяснение: бытовало поверье, что полностью закрытая маска, особенно пропитанная благовониями, лучше предохраняет от заразы.

В этой тёмной колышащейся толпе, мучимой страхом и всё же пытающейся натужно веселиться, я сразу узнала её – не столько по экстравагантному бело-розовому костюму и смелой кружевной полумаске, сколько по гордой посадке головы, абсолютно исключающей любой намёк на страх и уныние. Райская Птица, такой она и была; высокий плюмаж из разноцветных перьев задорно покачивался в танце.

Я следила за ней с надеждой и страхом; ревность и опустошающее сознание её абсолютной власти над моей судьбой превращали в моих глазах эту и без того необычную женщину в нечто демоническое. Я с завистью и восторгом смотрела, как она бездумно меняет партнёров – одного за другим, в танце так же легко, как и в жизни.

И тут моё сердце рухнуло куда-то вниз: в окружающей толпе я увидела Исварка.

Я узнала бы его где и в чём угодно, даже если бы он натянул себе на голову холщовый мешок; но сейчас он даже и не думал скрываться. Он был в костюме Чёрного Козла; на железном обруче между рогами сверкал огромный рубин. Он не озирался, не смотрел по сторонам, но двигался сквозь толпу уверенно и целенаправленно, как будто заведомо знал, что найдёт то, что ищет. И так оно и вышло.

На моих глазах эти двое безошибочно отыскали друг друга в гомонящей массе и соединились в танце, как в любовной игре. Моментально они оказались будто бы наедине в этой огромной набитой потными телами зале. И я, глядя на них, поняла, что надежды больше нет – ибо даже в своих нелепых маскарадных костюмах они, оказавшись вместе, составили собою нечто цельное и гармонически прекрасное.

Я отпрянула назад: шаг, ещё шаг. Моё тело будто само ввинчивалось в толпу, стараясь спрятаться, скрыться, хоть я и понимала, что никто не собирается за мной гнаться. Меня тут же подхватил в танце один кавалер, затем другой. К счастью, я была неузнаваема. Это было ясно хотя бы по тому признаку, что Пиорок, ещё более похожий на себя в костюме Смерти, проплясал со мной несколько фигур, так и не успев угадать, спали мы с ним когда-нибудь или нет.

В иное время я всласть посмеялась бы над этим. Но сейчас даже комичное казалось мне важной, неотъемлемой частью жизни – и оттого страшно серьёзной. Впервые на своей памяти я танцевала, ведомая не чувственностью, а страхом: остановлюсь – встанет и моё сердце. Пока длилось это кружение, я была по крайней мере отвлечена – чем-то, почти не имевшим отношения к тем двоим.

Вот только ноги уже почти не держали меня. Может быть, поэтому в один прекрасный момент я не просто позволила очередному кавалеру вести, а повисла на нём всей своей тяжестью. К моему приятному удивлению, он не оттолкнул меня, не попятился в ужасе, а поддержал и почти понёс по зале, – что заставило меня, наконец-то, прийти в себя и обратить внимание на то, с кем же я, собственно, танцую.

Мой партнёр щеголял в костюме Аптекаря; лицо его, как и моё, было надёжно скрыто под маской. Зато он был довольно плотного телосложения, и я начала перебирать в уме всех своих знакомых, которые подпадали под эту характеристику. Тщетно: по здравом размышлении, это мог быть кто угодно.

Но оставался ещё голос, интонации, и, пока я перебирала в голове весь известный мне набор принятых в обществе тем для беседы, он вдруг заговорил сам:

– Кажется, вы понемногу приходите в себя. Не могу передать, как я этому рад.

Голос был мягкий, с бархатными нотками, как будто очень знакомый, и всё же я не узнавала.

– О да, – ответила я. – И благодарить за это я могу только вас, Аптекарь.

Он негромко рассмеялся.

– Как называется этот костюм? Дайте-ка я угадаю. Раненая Любовь?

– Раненая Душа. Но ваш вариант даже точнее.

– О, все мы в своё время страдали от несчастной любви. Поверьте, это не навсегда, даже если сейчас вам кажется иначе.

Его вкрадчивый голос приятно обволакивал меня, и мне вдруг показалось, что это и впрямь не так уж страшно.

– Если бы я мог предложить вам утешение…

– Но вы же не знаете, кто я, – с изумлением услышала я в своем голосе невесть когда проснувшееся кокетство. – А вдруг я безобразна?

– Я и впрямь не уверен, что знаю, кто вы, зато более чем уверен, что вы далеко не безобразны, Раненая Душа.

Я хотела возразить, что я-то в этом не могу быть уверена касательно его самого – но вдруг поняла, что это совершенно неважно.

– Да, – шепнула я, склонив голову на его плечо, – мне и вправду нужно утешение.

Он взял мою руку и прижал к губам – вернее, к тому месту, где были бы его губы, если б их не скрывала маска. Очевидно, он попросту забыл о ней; но прикосновение жёстких искусственных губ внезапно обожгло меня такой необычностью чувственного ощущения, что, вместо того, чтобы рассмеяться, я испугалась.

Впрочем, пугаться было поздно. Он вёл меня всё дальше и дальше, прочь от веселящейся хмельной толпы и музыкантов, по мрачному лабиринту тёмных и пустынных коридоров герцогского замка. Кое-где они внезапно переставали быть пустынными. Осклизлые отпечатки на стенах, капельки крови и оторванные лоскуты, всхипы и стоны, фоном идущие откуда-то издали – больше всего на свете я боялась, как бы в одном из этих потайных уголков случайно не натолкнуться на тех двоих. Но моего спутника, видимо, вело то же наитие, что помогло ему так остро почувствовать меня; много раз мы проходили сквозь обилие признаков чужеродной жизни, но лицом к лицу так ни с кем и не встретились.

Наконец, он толкнул одну из дверей, и я поняла: мы пришли. То была крохотная комната неизвестного назначения, вся устланная коврами и гобеленами, но почти без мебели – только вдоль стены под крохотным овальным окном стояло длинное жёсткое ложе. И вновь Аптекарь повёл меня в танце, всё так же нежно, осторожно и вкрадчиво, но теперь нашей общей целью была кровать, на ней-то мы в результате и оказались.

Он тут же попытался стащить с меня платье, но я жёстко остановила его на полпути. На это я пойти не могла, хорошо помня страшную историю, которая случилась с одной моей подругой. Однажды вот так, веселясь на бале-маскараде, она позволила излишне любопытному кавалеру приподнять край её платья. И он увидел и запомнил родинку на внутренней стороне её бедра, в уютной ложбинке. Год спустя она вышла замуж за одного владетельного барона, а ещё спустя полгода муж удавил её поясным шнуром. А всему виною была та родинка, ну, и ещё болтливый кавалер.

К счастью, Аптекарь не настаивал. Не торопился он и сам снимать с себя маску и прочие детали своего туалета: как видно, его мучили схожие опасения. Впрочем, тут же оказалось, что досадные препятствия в виде одежды только вдвое… нет, вдесятеро обостряют наше обоюдное желание…

В эту минуту мне было абсолютно всё равно, кто скрывается под маской Аптекаря. Всё, о чём я молила – это чтобы никогда не выпутаться из нежной паутины его ласк, так и раствориться в ней звенящей, медленно затихающей мошкой, чтобы никогда больше не приходить в себя. Но увы, всё на свете однажды кончается. Закончился и мой сладостный сон без сновидений, и, в свете едва народившегося утра приподнявшись на локте, я увидела, что с моего мирно похрапывающего утешителя чуть-чуть сползла маска.

Естественно, я – очень осторожно и деликатно – помогла ей сползти ещё больше. Но ракурс, в котором я могла видеть его лицо, был так неудачен, что смысла в моих стараниях не оказалось никакого. В досаде я ещё сильнее потянула за край маски и, видимо, переборщила: Аптекарь пробормотал что-то, повернул голову и чуть приоткрыл один глаз. Усилие оказалось для него роковым, ибо сон тут же сморил его снова; но этого краткого мгновения хватило мне, чтобы уже безо всяких сомнений понять, кто был со мной нынче ночью.

Я тут же пожалела об этом. Загадочный Аптекарь, мой всемогущий утешитель внезапно исчез; вместо него рядом со мной лежал живой человек, пусть незаурядный, но всё же просто человек со своими слабостями и милыми недостатками – словом, человек, которого я к тому же прекрасно знала. Это последнее обстоятельство и заставило меня немедленно подхватиться и спастись бегством – пока он и вправду не проснулся и, в свою очередь, не узнал меня.

А-я-яй, Раненая Душа. Опухшая, нечёсаная, в местами продранном платье. Другие гости, попадавшиеся на пути, были ничуть не лучше, и перед ними я ни капельки не стеснялась. Но в памяти сира Виттора Астурка, одного из самых изысканных и просвещённых кавалеров Веннирата, мне всё же хотелось остаться чем-то приятным и немного загадочным.

Только вновь оказавшись в стенах собственного замка, в безопасности, на которую никто и не думал посягать, я поняла, какую огромную глупость совершила. Но было уже поздно. Даже если бы я прямо сейчас вернулась в замок великого герцога, я, скорее всего, уже не нашла бы там своего Аптекаря. Бал-маскарад закончился.

8

Выпавший наконец-то снег принёс умиротворение, спрятал недавнюю грязь и слякоть под ровным белым покровом. Утром я поднялась наверх, в свою самую высокую башню, чтобы оттуда посмотреть на недоступную прежде моему пониманию красоту обновлённого мира.

«Так спокойно… хорошо и спокойно…»

Но спокойствие редко бывает долгим. Вот и сейчас где-то на краю белого, чистого полотна я вдруг заметила чёрную точку, которая очень быстро и, я бы сказала, целеустремлённо куда-то двигалась. Сердце моё, которое невесть зачем хранило в себе память о подобных зрелищах, по старой привычке подпрыгнуло.

«Исварк?..»

Да, это был он и его чёрный конь. Я горько усмехнулась, вспомнив, сколько долгих, пустых часов провела на этой башне, надеясь увидеть то, что вижу сейчас. Впрочем, возможно, он направлялся и не ко мне: на пути его лежала развилка, где у него ещё был шанс выбрать иное направление.

«А если всё же сюда? Зачем? Что-то мне не верится, что после танца с Райской Птицей он внезапно воспылал ко мне ответной страстью. Или Шиана турнула его, как всех, кто имел несчастье ей не угодить? Но при чём здесь я?..»

Черная точка приближалась к развилке. Я не могла дать себе отчёт, хочу ли я, чтобы он повернул к моему замку, или проехал мимо. Знала одно: с каждым шагом его коня в сердце моём нарастает новое чувство, которого я в себе раньше и не подозревала. Это чувство было столь же сильным, как некогда – любовь. Но теперь оно называлось по-другому.