В тот год мамаша напрочь отморозилась и всё время зависала на ферме Беларуса. Я молча подозревала, что она замыслила его на место моего бедного папочки. Она отмазывалась, как могла, что тот, мол, платит за работу. Дескать, сейчас в нашей дыре это редкость.
– Папаша же твой сдох без предупреждения. – Говорит.
Мне насрать, если честно. Я её не спрашивала, чтоб она оправдывалась. Беларус мне не нравится совсем. Толстый, плешивый. Тащит из-под Бреста разную молочку, свои марки клеит и по лабазам развозит. Так себе фермер. За какую он там работу мамаше платит – врать не буду – не знаю. Говорю же: не спрашивала я её! Только, как с ним связалась, дома стала появляться в неделю раз – не чаще. И каждый раз загашенная – жуть! Запаха нет – вроде не курила, руки чистые. По ходу, колёса. У неё же после папиной смерти депрессняк легкий случился, и так она вяло помалу мыкалась – где с ребенком посидеть, где убраться. А тут глядь, от депрессухи ёйной след простыл. Глазищи горят.
– Привет! – Говорит. – Цветуёчек. Налей-ка мамочке беленькой.
Такие метаморфозы неспроста, как папа любил повторять. Папочка у меня геройский! Я и не верю, что он погиб. Я не видела – гроб закрытый несли. Уехал, может – другой бы свалил давно от этой стервы – но мой не такой. От меня бы не уехал. Товарищи его плакали. Водку хлестали и рыдали! Я одна глаза сушила. Нет, Бирюков ещё. Этот опер там всем фору нарисует! Здоровый, шкаф двустворчатый, под потолок. А взгляд злой. У папочки, помню, ловила такой же – только с работы придёт. Ну а потом уже я ему суп наливаю. Он положит на стол свой ПМ, волыну значит, отодвинет подальше. Надломит горбушку – он почему-то горбушки обожал. И говорит мне:
– Цветочек ты мой! Аленький! – И глаза уже совсем другие – теплые и мягкие. Ну а у Бирюкова… Хотела бы я посмотреть, как у него глаза сталь на плюш меняют. Да ну! Ерунда какая!
Ещё в то лето ко мне начал Хантер подкатывать. Девки все обзавидовались. Городок-то у нас небольшой. А мамаша рубанула:
– Ну, понятно, сиськи отросли!
Сука!
Хантер-то чел знаменитый у нас. Учился на два года старше – уже закончил, значит. Прозвали его так после поножовы одной. Погасил он в драке одного мутного из тех, что малолеткам дурь толкают. Насовсем погасил, насмерть, то есть. Условный получил. Тогда фильм как раз вышел «Хантер Киллер». Никто ещё не смотрел – только афишу читали. Вот и приклеилось. Мол, говорим Хантер, подразумеваем Киллер. В него тогда все влюбились хором. Я-то нет. Ходила как в обмороке после папиной смерти. Очень по нему скучала. И сейчас скучаю, но тогда просто до изнеможения – сил ни на что больше не оставалось.
А тут, значит, Хантер сам подошёл:
– Привет, – говорит, – я – Борис.
– Шутишь, Хантер! Кто ж тебя не знает? Ты – звезда.
– Постой! – Он прямо позеленел. – Ты же не из этих, кто по тому упырю убивался, что я угандошил! Твой же батя гниль эту сам давил.
– А ты моего отца откуда знал, Хантер?
– Знал… Вообще-то мне это погоняло не очень. Он посмотрел исподлобья, и я почувствовала себя старше.
– Эт поздняк уже: нравится-не нравится. Ты теперь Хантер – имя своё забыть можешь смело! Представляться тебе точно без надобности. – Что на меня нашло? Я его дразнила, провоцировала. Сама же чуть в штаны не надула. Нрав-то у него по слухам суровый.
– Окей! – Сказал он, улыбнувшись неожиданно широко и дружелюбно. – У меня для тебя тоже прозвище есть.
– Теперь мне надо дяденьку хорошо попросить, чтоб рассказал? – Ну да, я в ударе была.
Он прыснул совсем не брутально:
– На-ка песенку послушай. – И включил свой телефон на громкую.
Скрипучий мужской голос затянул:
Hey there Little Red Riding Hood
You sure are lookin' good
You're everything a big bad wolf could want1
А потом он вообще взвыл, по ходу, подражая этому «big bad wolf». Короче, не стала я обижать кумира, дослушала до конца. Тема меня не впечатлила. По приметам какой-то отстой из прошлого века.
– Ну а причём здесь я? – Мне вот ни капельки не было смешно, но глядя на его улыбающуюся физиономию, я тоже волей-неволей расплылась. Что это? Я с ним кокетничаю, выходит?
– Так это же ты! У тебя же с твоими девчонками красные капюшоны. – Он уставился на меня, а глаза у него были такие огромные или мне показалось, только стала я цвета капюшона на моём худи.
– Ты не подумай, мне вообще нравится, что ты делаешь. Что вы делаете! – Он немного сдал назад– то-то испугался моей красной морды.
Да что такого мы делаем. Ну потрошим закладки с дурью по водостокам и школьным туалетам. Не мочканули пока ни одного драгдилера – похвастаться нечем. А вслух я почему-то сказала:
– Да? Очень приятно.
Фу, и я, что ли на него залипла!
– Ладно, – говорит, – какие планы?
О, мальчик хочет продолжения. Но я уже устала от него, мне перерыв был нужен. Хотя и к нему тоже тянуло. Рвало на части, одним словом. Надо было срочно придумать планы, и я вспомнила про записку матери.
Выходные уже почти всё, а мамаша-то так и не заявилась. А сегодня – в воскресенье, значит, утром – бац: на тумбочке записка. Чтобы мамаша мне записки писала – не помню такого. Хотела даже сама ей набрать, но у Беларуса приём плохой – не стала.
Наверное, когда приходила, я уже спала. И умотала к своему фермеру чуть свет. Спасибо, хоть не спотыкаться об неё весь уикенд!
Скучать, я по ней не скучала… Но иногда накатывало. Морозило порой вообще конкретно, что матери своей, выходит, я не уперлась. А если даже и не ей, тогда вообще кому? Хоть кому-то? Отцу – да, была нужна. Была! Чувствовала! Да и до сих пор чувствую! А этой…
– К бабке еду – такие планы! – Выдохнула, не глядя на Хантера. – Мать попросила.
А он опять заржал:
– Через лес пешком? Пирожки понесешь?
Ну конченный придурок! Хотя через лес и вправду ближе, и автобус не ждать, но, может, кто подвез бы.
– Шутим, да? Ну-ну, смешно! – И я повернулась идти.
– Ага, очень смешно. Попросила как-то раз мама Красную Шапочку отнести больной бабушке пирожков. Смотри только в лесу не останавливайся и ни с кем не разговаривай. – Он погрозил мне пальцем и противно гоготнул.
– Да пошёл ты! – Ну и уже сама пошла-таки прочь.
Чёрт, с капюшонами-то я лоханулась! Девчонкам зато всем понравилось. Ну и хрен с ним!
– Постой. – Он меня догнал. – Провожу тебя. До бабушки. – Улыбка его мне всё ещё не нравилась.
С одной стороны – такой видный перец… Меня… Провожать… А с другой… Теперь, точняк, придется переться к бабке. И пешком, сука, через лес!
Но вслух я сказала как можно безразличнее:
– Ну ладно. Пошли.
Вообще-то бабка не моя. То есть моя конечно, но я ее не знаю совсем. Видела пару раз. Любимая моя бабуля – папина мама – умерла давно, ещё до папы. А эта – мамина. Она со мной не сидела, всё время чем-то болела. Мамаша её одна навещала. Ну и я изредка. Та почти не двигалась – парализована, что ли. Сиделка с ней жила.
Дом её был на краю леса, но не со стороны города, а с противоположной. От деревни на отшибе. Деревня, значит, Козорезово. Но она заброшена. От нас до бабки выходит километров пять лесом – это его самая узкая часть. В объезд по грунтовке – все двадцать – если есть, на чём – быстрее, конечно.
Валим, короче, мы с Хантером лесочком и эта скотина начинает меня накручивать:
– Знаешь, почему я с тобой пошёл? – И не дожидаясь моего «расскажите, дяденька». – В этом лесу девчонки пропадали. Слыхала?
– Так то ж давно. – Говорю.
– Давно, да. – Он помолчал. – А одна совсем недавно.
Я вспомнила – слышала от отца перед самой его… Уходом. Ну а потом некому было рассказать. В газетах не писали. Да и кто их читает.
– Нет, ничего не слышала. Расскажи. – По чесноку если, сто лет бы мне этого не знать, но молча идти жутковато было. Вечерело, холодком потянуло.
– Дружили девчонки, книжки разные колдовские читали. С заклинаниями. Духов вызывали. Все про них знали – городок-то переплюнуть.
– Я не знала.
Я и на самом деле не знала, хотя поняла, о ком речь. Ну они совсем мелкие были – лет по десять. Я такими не интересовалась.
– Многие знали. Батюшка даже к родителям ходил – увещевал. Прихожане надавили. Но мать, говорят, вообще её боялась. Это про старшую – Аманду, как она себя называла. Леськины-то родители её пытались от этой Аманды отвадить, но она ни в какую. Ей же все эти темы мистические – так, приключение – она под обаяние попала – не свернуть.
– Ну, так вот. А потом Аманда пропала. Пошла лесом в Козорезово – вот как мы сейчас – и с концами. Искали, прочесывали – без толку.
– Куда она пошла? – Чертовщина какая-то. Мне стало неуютно. – В брошенную деревню?
– Ну, для неё это нормально – никого не удивило. Леська все глаза проплакала. Ходила вурдалак вурдалаком. Родители не знали, какому врачу показать. В Москву увезли потом.
Он опять замолчал, а потом напел из той песенки:
I'm gonna keep my sheep suit on
Until I'm sure that you've been shown
That I can be trusted walking with you alone.2
Оскалился и подмигнул мне. Я молча показала ему средний палец.
У Бабки в доме в коридоре темень. Хантер скромно топчется на улице. Выключатель нащупала – щелк – не намного светлее. На стене тесачино – пипец, музейный! Захожу в комнату:
– Здрассьте, бабушка! Меня мама прислала помочь, прибраться. – Оглядываюсь – охренеть тут месяц грязь возить!
Бабка в куче тряпья на кровати что-то шелестит в ответ. Вонь адская! Ни слова не разобрать!
Нос зажимаю, подхожу. Наклоняюсь. Это было ошибкой!
Костлявые руки тисками сдавили шею. Я еле успеваю просунуть свою ручонку в этот захват – папа не зря учил. Старуха вертит меня как тряпичную куклу. В следующую секунду я трепыхаюсь спиной к кровати. Глаза лезут из орбит. Мои новенькие адидасы отчаянно молотят по дощатому полу, один соскакивает. Я с ужасом смотрю уже будто со стороны, какой щербатый пол в этом месте, выдолбленный не одной парой ног.
За дверью что-то громыхает. На пороге Хантер. В руке ржавый тесак из коридора. Он всё-таки очнулся, мой рыцарь!
– Долбанный тормоз! Она же меня придушит! Сука! – Я хриплю и шепчу – сама себя не слышу. Тиски сжимаются. Моя чудом просунутая рука в конец онемела.
Он бросается ко мне. Мимо уха что-то просвистело, и мерзко чавкнуло слева. Захват падает, и я звездой лечу на пол. Кручусь по-звериному, не соображая, где свои, где чужие.
– Херасе! Такой острый! – Хантер склонился над бабкой. Тесак отсёк ей руку по локоть и наполовину вошел в череп.
Рука на полу в луже крови. Хантер перехватил мой взгляд:
– Не смотри! – И отбросил ногой в дальний угол.
– Бабка-то у тебя огонь! Сущий терминатор! – Он разглядывал обезображенную старуху.
– Походу, бабка левая! – Я старалась не смотреть в её сторону. – Я с мамашей как-то приезжала, давно правда – плохо помню, но точно полненькая бабуля была, а это же скелет.
А потом, значит, к Красной Шапочке пришёл серый волк. Тихо возник, мы не услышали – обернулись только на звук затвора.
Бирюков скользнул взглядом по старухе с тесаком и уставился на Хантера:
– А ты зачем здесь?
Хантер криво ухмыльнулся и не ответил. Опять мне его улыбка не понравилась. Совсем.
– Как же вы, детишечки, бабушку угробили? Старенькую. – Здоровяк хохотнул, покачнулся. Бухой!
Подвинул себе стул, сел у входа, закурил. Мы по обе стороны от него – опасности не представляем. Он даже пистолет свой на комод сгрузил.
– Я на самом деле не проверял, бабушка это или дедушка. Смекаете? – Криво ухмыльнулся. – Мы это чудо на свалке подобрали. Бомжей потрошила и жрала. Как раз настоящая бабуля померла – Ирка пенсию мамашину терять не хотела – прикопали на задах по-тихому, а ту сюда определили. Руки у неё сильные. – Глянул на бабку. – Были, да.
Меня подбросило:
– Ирка? Мама моя?
– Ой, всё! – Он махнул рукой. – Какая она тебе мама! Мама твоя в родах померла. Была у папаши твоего любовь, он тебя к себе забрал. Жена ему простить не смогла – ко мне стала бегать, ну а потом уж… Беларусова подстилка.
– А записка? – Голову, думала, сейчас порвёт от этого наворота.
– Это я написал. – Довольный откинулся на спинку стула. – Я к этой бабуле клиентов отправил не счесть.
– И Аманду? – Хантер подал голос. Чем-то его цепляла эта ведьма-малолетка.
– Ну на неё заказ был вообще-то. – Он хмуро подмигнул Хантеру, у того челюсть так и отпала.
– Неужели батюшка?
– Да не. Подружкины родаки. Люди с ума посходили. – Скроил грустного и затянулся.
Я уже больше не хотела ничего знать. Может и правда лучше подохнуть здесь в луже крови и рвоты, чем жить в этом аду. А вот и избавитель
– И нас? За что? – Хотела подумать, а вышло вслух.
Он молча кивнул и выпустил струю дыма.
– Да вы, красные шапки, совсем оборзели. У фермера выручка падает. Продавцы в долги залезают. Поубивали уже за недостачу.
– Беларус? – Это мы хором с Хантером выдали. – Так это его всё?
– Спокойно, дети! Всё моё! Беларус – мой фермер, правильный, но он в беде. Кстати, а ты может думала, что Хантер твой – супергерой? Ну да, все так думали.
– Не слушай его! – Прошипел Хантер.
– Как это «не слушай»? – Не унимался Бирюков. – Слушайте уж! Кому мне это ещё рассказать, как не вам!
И навёл на Хантера свой большой чёрный ствол.
– Борька твой попросту поляну не поделил с другим дилером. – Заржал. – Нормально? Он знает, что это правда! Зачем мне врать? – Снова откинулся и брякнул волыну на комод.
Я тупо смотрела на Хантера. Он – на меня и мотал головой.
– Ладно, сегодня, один хрен, сворачиваем лавочку. – Опять затянулся, посмотрел на нас, взвесил ствол на руке.
– Что смотришь? – Это он мне, значит. – Я твоего отца одного в отделе уважал. Он настоящий был. Мужик. Обложил меня со всех сторон. Но до конца так и не понял. Верил мне. – Он скривился. – Я его в соседнюю область отвез. Там местные одного маньячного должны были взять. Совпало. Я плакал… Ты веришь мне? Пока его резал. – Он уронил голову на руки. – Всего изрезал. – Всхлипнул. – Инициалы того фигуранта оставил. Теперь тебя вот…
Я не сразу разобрала, что он там бормочет. А потом будто свет потушили и лицо аж огнем изнутри. Но зверюга шустрый. Только я к бабке рыпнулась, он уж рядом – Хантер по дороге на нем повис – отбросил точно ветошь и уже мне в харю волыной тычет. Я тесак схватила, а он как влитой. От старухи смердит, этот ещё ко мне подсел перегарищем своим:
– Ну ты чего? Не дергайся – уже недолго! – А глаза, сука, и правда мокрые!
Вот меня такое зло взяло. Тесак не выпускаю, другой рукой ему в морду вцепилась. Аж затряслась вся от натуги – думала кожа лопнет. А он руку мою лапищей своей с лица соскреб и сжал, гнида! Я на крик, и тут в старухе что-то изменилось. Рука моя с тесаком вдруг из старухи – вжик, да обратной стороной этому в переносицу – тюк! Оттуда фонтаном, я вся в кровище! И ещё, и другой стороной. И не остановиться! В остервенение вошла. Хантер меня еле оттащил. Едва дыхание перевела – протягивает мне кроссовок слетевший.
Надеваю, и тут меня забирает – ну, давай ржать. Ну, дико ржать! Хантер в непонятках, глаза выпучил. А я ему:
– Слыхал, что волчара сказал? Так что зови меня теперь Cinderella, бро!
Песня «Little Red Riding Hood» Доминго Самудио, более известного как Sam The Sham. По преданию Хантер включил Красной шапочке оригинальный трек именно в исполнении группы Sam The Sham & The Pharaohs
(обратно)Я не буду снимать свой овечий костюм,
Пока ты не покажешь,
Что доверяешь мне настолько, чтобы я шел с тобой.
(обратно)В тот год мамаша напрочь отморозилась и всё время зависала на ферме Беларуса. Я молча подозревала, что она замыслила его на место моего бедного папочки. Она отмазывалась, как могла, что тот, мол, платит за работу. Дескать, сейчас в нашей дыре это редкость.
– Папаша же твой сдох без предупреждения. – Говорит.
Мне насрать, если честно. Я её не спрашивала, чтоб она оправдывалась. Беларус мне не нравится совсем. Толстый, плешивый. Тащит из-под Бреста разную молочку, свои марки клеит и по лабазам развозит. Так себе фермер. За какую он там работу мамаше платит – врать не буду – не знаю. Говорю же: не спрашивала я её! Только, как с ним связалась, дома стала появляться в неделю раз – не чаще. И каждый раз загашенная – жуть! Запаха нет – вроде не курила, руки чистые. По ходу, колёса. У неё же после папиной смерти депрессняк легкий случился, и так она вяло помалу мыкалась – где с ребенком посидеть, где убраться. А тут глядь, от депрессухи ёйной след простыл. Глазищи горят.
– Привет! – Говорит. – Цветуёчек. Налей-ка мамочке беленькой.
Такие метаморфозы неспроста, как папа любил повторять. Папочка у меня геройский! Я и не верю, что он погиб. Я не видела – гроб закрытый несли. Уехал, может – другой бы свалил давно от этой стервы – но мой не такой. От меня бы не уехал. Товарищи его плакали. Водку хлестали и рыдали! Я одна глаза сушила. Нет, Бирюков ещё. Этот опер там всем фору нарисует! Здоровый, шкаф двустворчатый, под потолок. А взгляд злой. У папочки, помню, ловила такой же – только с работы придёт. Ну а потом уже я ему суп наливаю. Он положит на стол свой ПМ, волыну значит, отодвинет подальше. Надломит горбушку – он почему-то горбушки обожал. И говорит мне:
– Цветочек ты мой! Аленький! – И глаза уже совсем другие – теплые и мягкие. Ну а у Бирюкова… Хотела бы я посмотреть, как у него глаза сталь на плюш меняют. Да ну! Ерунда какая!
Ещё в то лето ко мне начал Хантер подкатывать. Девки все обзавидовались. Городок-то у нас небольшой. А мамаша рубанула:
– Ну, понятно, сиськи отросли!
Сука!
Хантер-то чел знаменитый у нас. Учился на два года старше – уже закончил, значит. Прозвали его так после поножовы одной. Погасил он в драке одного мутного из тех, что малолеткам дурь толкают. Насовсем погасил, насмерть, то есть. Условный получил. Тогда фильм как раз вышел «Хантер Киллер». Никто ещё не смотрел – только афишу читали. Вот и приклеилось. Мол, говорим Хантер, подразумеваем Киллер. В него тогда все влюбились хором. Я-то нет. Ходила как в обмороке после папиной смерти. Очень по нему скучала. И сейчас скучаю, но тогда просто до изнеможения – сил ни на что больше не оставалось.
А тут, значит, Хантер сам подошёл:
– Привет, – говорит, – я – Борис.
– Шутишь, Хантер! Кто ж тебя не знает? Ты – звезда.
– Постой! – Он прямо позеленел. – Ты же не из этих, кто по тому упырю убивался, что я угандошил! Твой же батя гниль эту сам давил.
– А ты моего отца откуда знал, Хантер?
– Знал… Вообще-то мне это погоняло не очень. Он посмотрел исподлобья, и я почувствовала себя старше.
– Эт поздняк уже: нравится-не нравится. Ты теперь Хантер – имя своё забыть можешь смело! Представляться тебе точно без надобности. – Что на меня нашло? Я его дразнила, провоцировала. Сама же чуть в штаны не надула. Нрав-то у него по слухам суровый.
– Окей! – Сказал он, улыбнувшись неожиданно широко и дружелюбно. – У меня для тебя тоже прозвище есть.
– Теперь мне надо дяденьку хорошо попросить, чтоб рассказал? – Ну да, я в ударе была.
Он прыснул совсем не брутально:
– На-ка песенку послушай. – И включил свой телефон на громкую.
Скрипучий мужской голос затянул:
Hey there Little Red Riding Hood
You sure are lookin' good