Спи со мной. Грёзы бесплатное чтение

Натали Стердам
Спи со мной. Грёзы

Пролог

– Прыгай!

Я слышу крик. В нем нет страха – только настойчивая уверенность. Смотрю на бурлящую внизу лаву, вдыхаю едкий запах ядовитых испарений, которые пропитывают легкие изнутри, инстинктивно зажмуриваюсь, когда яркие снопы искр взрываются под ногами чудовищным и радостным фейерверком. Меньше всего я хочу прыгать в кипящее жерло, позволяя горячим потокам воздуха обжигать кожу в коротком полете навстречу раскаленной магме. Дело не в том, что я боюсь: мне не раз приходилось шагать, раскинув руки, с крыш небоскребов, верхушки которых буравили облака, или падать в водоворот засасывающих в свои глубины темных волн. Я не хочу делать этого сейчас, потому что он останется здесь один. Один против того, кто привел к этой грани нас обоих.

– Давай же!

Оглядываюсь на него. Вьющиеся зеленоватые волосы выглядят еще сюрреалистичнее в отсветах извергающегося вулкана. В прищуренных глазах – пламя, и это не метафора. В них сияет настоящий огонь, способный обжечь… или даже испепелить.

Он прав, но я все равно не решаюсь бросить его. Сжимаю кулаки, до боли впиваюсь ногтями в ладони, отступаю от обрыва, готовая встать рядом и принять то, что произойдет, лишь бы этот утомительный побег наконец закончился. Лишь бы мы столкнулись с тем, что случится после, вдвоем.

– Черт, Ли, ты невозможна!

Я успеваю заметить резкое движение в свою сторону, и в следующее мгновение он оказывается прямо за мной. Сильные руки то ли обнимают, то ли обхватывают с целью обездвижить. В нос ударяет знакомый запах шафрана – легкий, пряный, сладкий и терпкий одновременно. Его запах. Горячие пальцы сплетаются с моими. На секунду я забываю, в какой опасности мы находимся. Мне невыносимо хочется стать с ним одним целым – до прерывистого дыхания, нескромных стонов, срывающихся полукриков. Я чувствую на своей шее его губы и слышу негромкий шепот: «Не скучай без меня, обещаю, мы скоро встретимся…» А потом он толкает меня в спину.

Глава 1

Игла легко скользит по коже, вбивая в нее пигмент. Фиолетовый, синий, красный – мне нравятся любые цвета, если они возникают из-под жужжащей тату-машинки, которую держит Олав. Этот бородатый рыжий парень в повернутой козырьком назад черной кепке – мой лучший друг. Если у мизантропов вообще могут быть друзья.

Олав вытащил меня из жуткой дыры, в которую я попала десять лет назад. Мне было шестнадцать, я ненавидела жизнь, и жизнь в кои-то веки отвечала взаимностью, пусть и весьма сомнительной. Дешевый алкоголь, драки с одноклассниками, снова алкоголь, потом травка, порошок, таблетки. Если бы Ули Эдель снимал свою «Кристину»¹ в Норвегии, я бы вполне могла сыграть главную роль в скандинавской версии истории про детей со станции Зоо. Разве что проститутка из меня получилась бы отвратительная – не выношу чужие прикосновения.

Я бунтовала, как могла, против идеального общества, в котором выросла. Меня тошнило от дежурных улыбок, культа здорового тела и вылизанных до блеска улиц Осло. Меня тянуло в трущобы. В заброшенные места. В прошлое, которое было максимально непохоже на мое настоящее. Я распечатывала снимки нью-йоркской подземки 80-х и завешивала ими все стены в комнате, просыпалась среди расписанных уродливыми граффити вагонов и засыпала под изучающим взглядом черных парней. Попав в объектив, они стали частью эпохи. Я завидовала им, отказываясь принимать свою жизнь здесь и сейчас.

Случайная встреча на трамвайной остановке спасла меня от перспективы сторчаться в одиночестве на полу школьного туалета. «Есть сигарета?» «Бери. Но ведь на самом деле ты ищешь не никотин…» Олав оказался чертовски прав.

Он показал мне, что может быть по-другому, познакомил со своими приятелями – байкерами и татуировщиками, которые больше всего в мире ценили крутые мотоциклы и хорошую музыку. На семнадцатый день рождения они подарили мне пленочную камеру, с которой я не расставалась следующие три года, пока не разбила, снимая норвежские фьорды. Можно сказать, что моя карьера фотографа началась, когда я достала ту камеру из подарочной упаковки под вопль толпы брутальных байкеров: «С днем рождения, Ли!»

Я перестала думать о наркотиках. Под звуки Led Zeppelin и Deep Purple грезила о личном Harley-Davidson. В конце концов, о чем еще может мечтать девочка, как не об огромном черном байке мощностью 120 лошадиных сил?

В тот же период я увлеклась татуировками. С первой, посвященной мексиканскому культу смерти Санта Муэрте, возникли проблемы. Олав наотрез отказывался делать ее мне, тогда еще несовершеннолетней, пока я не приведу маму. Он был слишком умен, чтобы доверять письменным разрешениям от родителей. Собственно, именно поэтому мы дружим до сих пор.

Мама не сказала ни слова против: оценив все плюсы и минусы, она пришла к логичному выводу, что женское лицо-череп на моей правой лопатке – куда более безобидный каприз, чем плавящийся в ложке героин. Спасибо, ма, ты всегда искренне пыталась понять меня, несмотря на то, какие мы разные.

Конечно, на одной татуировке я не остановилась – на теле появлялись все новые и новые рисунки. Я знала, как ощущается боль от иглы на бедрах, пояснице, ребрах, руках, лодыжках. Она была разной, в отличие от того, кто ее причинял. Единственным человеком, которому я доверяла свою кожу, был и остается Олав. Поэтому сегодня, всего на день, я прилетела в Италию, куда он переехал год назад с женой и двумя детьми. Чего не сделаешь ради хорошей татуировки в исполнении лучшего друга?

К слову, Harley-Davidson я все-таки купила пару лет назад на гонорары от фотосессий: выяснилось, что журналы со-всемирно-известными-названиями готовы неплохо платить за качественные снимки. Особенно той, кто всегда находит необычные лица и уникальные кадры, показывает привычные вещи с нового ракурса и выезжает на съемки в любые точки земного шара, будь то Аравийский полуостров или сомалийская пустыня. Я сделала себе имя, и сейчас, если главному редактору крупного издания требуется фотограф, он звонит Ли Хансен – мне.

Снова возвращаюсь взглядом к руке, над которой трудится Олав. Наблюдаю за тем, как на предплечье возникают четкие ровные линии.

– Спасибо, что нашел для меня время.

На секунду он прерывается. Голос звучит непривычно серьезно.

– Ли, после того, что ты для нас сделала, я – твой вечный должник.

– Брось… – Невольно морщусь, чувствуя, как игла вновь проникает под кожу.

– Не скромничай. Понятия не имею, как тебе удалось выбить квоту на операцию Андреасу, но если бы не ты…

Ему тяжело говорить об этом, и я понимаю, почему. Когда твой ребенок серьезно болен, каждый день превращается в бомбу замедленного действия. В тот период она грозила рвануть в любой момент, и только срочная операция могла спасти старшего сына Олава. Проблема заключалась в том, что квоту на операцию пришлось бы ждать минимум полгода, в то время как у Андреаса не было и нескольких месяцев.

Я помогла ему, впервые использовав свой то ли дар, то ли проклятие ради другого человека. Обычно в чужие сны меня приводит примитивное желание переспать в воображаемой реальности с симпатичным и более чем настоящим парнем, с которым я познакомилась на вечеринке или на улице. Декорации при этом могут быть любыми: джунгли Амазонии, Букингемский дворец, площадь Святого Петра в Риме. Да хоть затерянная в океане Атлантида – никаких ограничений. Воспоминания о таком сне можно стереть, а можно позволить счастливчику запомнить весь процесс в мельчайших деталях, чтобы пощекотать нервишки при следующей встрече. Очень удобно, если ты – остро реагирующий на физический контакт интроверт со здоровым либидо: не надо ходить на бесконечные свидания, отвечать на одни и те же вопросы, переживать, если парень пропал после первого секса. К тому же иллюзия обеспечивает стопроцентную защиту от ЗППП. С какой стороны ни посмотри, сплошные плюсы.

Если говорить о ситуации с Олавом, то проникнуть в сон главного министра здравоохранения и убедить в том, что квота незамедлительно должна быть выделена двенадцатилетнему Андреасу Линдбергу, оказалось совсем несложно. Стоило всего лишь предстать перед министром в образе ангела, передающего волю небес. В ту ночь я узнала две вещи. Первая: некоторые государственные чиновники искренне верят в бога. Вторая: нимб мне к лицу.

– Я рада, что Андреасу лучше. Как проходит реабилитация?

На лице Олава появляется счастливая улыбка, и я, не сдержавшись, улыбаюсь в ответ: даже самые суровые мужчины преображаются, когда речь идет о семье.

– Знаешь, переезд в Неаполь был отличной идеей. Климат намного лучше, чем в Осло, теплое море в получасе езды на машине. Единственное, чего мне не хватает в Италии – моих любимых лакриц.

Олав тяжело вздыхает. Я наклоняюсь к нему и громко шепчу:

– Старушка Ли привезла кое-что своему любимому мастеру…

– Да ладно?! – Он опять отрывается от моей руки и смеется. – Ли, ты просто ангел!

В голове всплывают большие белые крылья, к которым я никак не могла привыкнуть, и ошалевшее лицо министра напротив. Ох, Олав, ты даже не представляешь, насколько ты прав.

Неожиданно по радио звучит песня, которую я никогда не слышала. Она кажется такой знакомой, будто я сама написала ее – написала и забыла. Меня не покидает ощущение, что повторяющаяся рефреном мелодия – это переложенный на музыку ритм моего собственного сердца. Она так прекрасна, что я закрываю глаза в попытке прочувствовать глубже каждую ноту, каждую рифму. Слушая сильный мужской голос с легкой хрипотцой, я вдруг вспоминаю отца и странную колыбельную, которую он сочинил для меня.

Если спишь ты крепко-крепко,

Не пугайся, моя детка,

Не кричи, не плачь, не бойся,

Успокойся, успокойся…

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет.

Когда станет очень страшно,

Ты запомни, это важно,

Ключ всегда откроет дверь

Только, главное, поверь.

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет…

Мне становится мучительно больно… Как всегда, когда я думаю о нем. Отец пропал, едва мне исполнилось шесть. Я ненавидела его, уверенная в том, что он бросил нас специально. Наверное, именно его исчезновение послужило спусковым крючком для последующей депрессии и разгоревшегося внутри протеста против целого мира.

После знакомства с Олавом я не сразу нашла в себе силы рассказать о том, что произошло, но он понял меня и дал надежду, которая помогла выбраться из тьмы: «А что, если твой отец оставил вас не по своей воле?» Завязав с наркотиками, я начала искать его… и продолжаю до сих пор. Мама качает головой. Она не верит, что он найдется. Олав считает, что шансы есть. Что насчет меня? Я уже запуталась, но почему-то не хочу сдаваться и прекращать поиски.

Песня заканчивается. Я открываю глаза. Олав проводит последнюю линию. У него получилось. С любовью разглядываю круглые очки, острый нос, узкие губы.

– И все-таки, Ли, почему Джон?² – спрашивает он, протирая свежую татуировку.

Рассеянно пожимаю плечами.

– Потому что Джон, а не Пол написал «Сон номер девять».

– Это, конечно, причина, – хмыкает мой добродушный рыжий друг.

– Если этого мало, то именно он, а не Маккартни, первым признал, что все наше общество – это погоня безумных людей за безумными целями, – парирую я.

– Уоу-уоу-уоу, не горячись, малышка Хансен, мы с тобой в одном лагере. – Заговорщицки подмигивает Олав. – Кстати, мои друзья сегодня собираются в одном небольшом семейном ресторанчике, который славится своей кухней. Присоединяйся, я приглашаю.

Воображение рисует огромную тарелку щедро приправленной сыром пасты, красное сухое прямо с виноградников у подножия Везувия и рокового итальянского красавца, с которым я встречусь той же ночью… Во сне. Соблазн забыть обо всем под покровом южной ночи велик, но утром меня ждет самолет в Осло и тысяча снимков из Танжера, которые необходимо разобрать до завтрашнего вечера.

Олав замечает мои сомнения и произносит единственную фразу, способную повлиять на мое решение.

– Ли, я закажу тебе лучшую пиццу в Неаполе.

– Ты победил, викинг, – я капитулирую, подняв руки ладонями вверх, – но я не переступлю порог ресторана, если ты не пообещаешь мне еще и моцареллу.

***

Если бы я писала книгу об Италии, то назвала бы ее «Двадцать семь градусов после заката». В июле раскаленный асфальт лишь немного остывает к вечеру, а горячий воздух вызывает только одно, весьма бесстыдное желание – раздеться и упасть на белоснежные простыни. Подобно страстному любовнику, Неаполь норовит довести до изнеможения, соленых капелек пота над верхней губой, отброшенного в сторону белья и оставленных там же предрассудков.

К моменту, когда мы заходим в ресторан, за один порыв прохладного ветра я готова молиться всем скандинавским богам вместе взятым. И как Олав живет здесь? Несмотря на вкусную еду, божественное вино и теплое море, я бы никогда не променяла Норвегию на Италию.

Поразительно, но мы приходим последними. Видимо, самый талантливый норвежский татуировщик значительно преуспел в попытке интегрироваться в общество вечно опаздывающих итальянцев, если не мы ждем их, а они ждут нас. «Buongiorno, Олав! Как поживаешь? Это твоя подруга? Come stai, bella?»³. Я осторожно пожимаю руку всем, кто радушно тянется расцеловать меня в обе щеки. Боковым зрением ощущаю насмешливый взгляд. Оборачиваюсь и на мгновение замираю от удивления. Покрашенные в зеленый цвет густые вьющиеся волосы, пирсинг в носу, проколотые уши, золотой перстень с мерцающим рубином, широкие браслеты и… леопардовая шуба в лучших традициях американских сутенеров. Пожалуй, больше всего меня изумляет шуба из искусственного меха. Почему этот чудак до сих пор не расплавился в ней под обжигающим солнцем Италии?

– Приветик. – Усмехающийся фрик машет мне с другого конца стола. – Я Зейн.

Он не бежит ко мне с объятиями, и я благодарна ему уже за это.

– Ли. – Киваю, подмечая то, на что сначала не обратила внимания: длинные ресницы, пухлые губы, обтянутые футболкой от Armani мышцы. В том, что это брендовая вещь, сомневаться не приходится: год фэшн-съемок не прошел даром, и теперь я безошибочно определяю, оригинал передо мной или искусная подделка.

Парень выглядит настолько странно и одновременно эффектно, что я ловлю себя на желании достать камеру и сделать пару пробных кадров. Мы, не отрываясь, смотрим друг на друга. Я – завороженная сумасшедшим контрастом, он – заинтересованный моей гетерохромией. Во всяком случае, я не нахожу иного объяснения этой затянувшейся до неприличия игре в гляделки. Мои разноцветные глаза всегда шокируют незнакомцев. Один глаз голубой, второй – карий. Очаровательная генетическая аномалия, которая выделяет меня среди остальных, хочу я того или нет.

Тягучую тишину между нами прерывает недовольный женский голос:

– Зейн!

Поворачиваюсь к его обладательнице – красивой блондинке в обтягивающем стройную фигуру черном платье. Рассыпанные по плечам локоны, большие серые глаза, чувственные губы. Вынуждена признать, господин фрик, у тебя отменный вкус на женщин, а вот что она нашла в тебе? Впрочем, глядя на то, как ты улыбаешься, я готова ответить на этот вопрос сама.

– Это Эва. – Широким жестом Зейн указывает на свою спутницу. Он никак не определяет ее статус, но по настороженному взгляду девушки я понимаю, что она спит с ним. Надо отдать должное, Эва быстро берет себя в руки и дружелюбно улыбается.

– Приятно познакомиться, Ли! Откуда ты? Давно в Неаполе?

Допрос под видом вежливой беседы. Обожаю. Сажусь напротив, расслабленно откидываюсь на спинку кресла. Эва оценивающе разглядывает мои рваные джинсы, клетчатую рубашку на несколько размеров больше, белую майку, под которой ничего нет. Я получаю необъяснимое удовольствие от того, насколько мы непохожи.

– Взаимно. Приехала на один день из Осло, утром улетаю обратно.

Мне показалось, или она вздохнула с облегчением? Спокойно, девочка, я не претендую на твоего любовника. Если мы и встретимся снова, то это произойдет во сне, а сны – это ведь как Лас-Вегас: всё, что случилось там, там же и остается.

– Вау, я тоже из Осло!

Готова поспорить, что она вовсе не рада этому совпадению. Слишком высокая концентрация северянок на пять квадратных метров. Ей бы наверняка хотелось оставаться в этой компании единственной блондинкой среди горячих южан, каждый из которых смотрит на нее как на снежную королеву, чье сердце срочно необходимо растопить.

– Этот город заслуживает большего, чем один день. – У Зейна низкий и мягкий голос, он говорит по-английски со знакомым акцентом, но я никак не могу понять, с каким. – Ты определенно должна дать ему шанс.

И почему у меня такое ощущение, что он говорит не о городе? Нанизываю оливку на зубочистку, перекатываю ее на языке, прежде чем надкусить.

– Как карта ляжет. Я редко приезжаю в одно место дважды – в мире слишком много интересного, – усмехаюсь, поймав его взгляд.

Эва молча смотрит на меня, и я почти физически ощущаю ее неприязнь.

– Она ляжет так, как захочешь ты. – Зейн неожиданно достает колоду карт. Вместо стандартных мастей я замечаю яркие рисунки. Таро. Все занимательней и занимательней. Олав не предупреждал о развлекательной программе с мистическим подтекстом и местным Дэвидом Копперфильдом. Зейн ловко тасует арканы и протягивает через стол рубашкой вверх. – Вытяни одну.

– Показывать, конечно, нельзя, мистер фокусник? – не сдержавшись, поддразниваю его и, принимая правила игры, беру карту из середины.

– Тебе можно все… – Лицо серьезное, но глаза смеются. – Это никак не повлияет на магию.

Бог ты мой, он открыто флиртует со мной прямо при Эве. Мне почти жаль ее. Честное слово, если бы не направленная в мою сторону немая агрессия, я бы посочувствовала девочке. Переворачиваю карту, скрывая изображение от Зейна. Не собираюсь облегчать ему задачу. Нулевой аркан. Шут. Дурак. Начало и завершение всего. Не то чтобы я увлекалась гаданиями, просто мое детство прошло в доме, где ловцы снов висят во всех комнатах, а количество самых разных колод Таро превышает все допустимые нормы. К сожалению, не я одна свихнулась после исчезновения отца. Вздыхаю, подумав о маме.

– И что теперь? Отработанным движением перевернешь карту за мгновение до того, как поместить обратно в колоду, а затем удивишь меня, «угадав» ее? – На каждого волшебника найдется свой разоблачитель. Сегодня им буду я.

– Лучше… – Он улыбается, как Чеширский кот Льюиса Кэролла, и я практически слышу довольное урчание. – Поищи в своем кармане.

Поднимаю бровь.

– Зачем?

– Вперед, Ли. – Он насмешливо прищуривается. – Ты ведь не боишься найти ее там?

Пренебрежительно фыркаю, но запускаю руку в нагрудный карман. Разумеется, ничего. С непонятным облегчением демонстрирую пустую ладонь. Неужели я действительно поверила, что карта может быть там? Бред.

– Ниже… – Зейн веселится, наблюдая за мной. – В кармане джинсов.

Чувствую себя так, будто кандидат на должность клоуна в нашей необычной компании уже утвержден. И это я, а не наряженный в леопардовую шубу парень с цветными волосами. Что ж, отступать поздно. Тянусь к заднему карману. Подушечки пальцев натыкаются на квадрат из плотной бумаги с закругленными краями. Не может быть. Резко вытаскиваю карту, с которой на меня насмешливо смотрит хохочущий арлекин.

– Это невозможно. – Я совершенно точно не могла пропустить момент, когда чьи-то руки оказались так близко и спрятали карту в моем кармане. – Как? Как ты это сделал?

– Магия… – подмигивает мне Зейн и отрицательно качает головой, когда я пытаюсь вернуть ему аркан. – Ты явно не входишь в число туристов, которые привозят из поездок магнитики. Считай, что это сувенир на память о Неаполе.

Я собираюсь снова спросить, в чем секрет фокуса, но пожилой усатый официант привлекает все внимание к себе, входя в зал с широкими подносами и громогласно объявляя названия блюд. На столе появляется маргарита, карбонара, моцарелла и красный альянико – самый популярный сорт вина в регионе. Несмолкающие и до этого итальянцы шумят еще громче, воодушевленно комментируя тонкий вкус вина и мастерство шеф-повара, который выходит из кухни и присоединяется к нам за столом.

До конца вечера Зейн полностью занят Эвой, а я – Олавом и его друзьями. Мы смеемся, обсуждаем еду, путешествия, музыку и Италию. Иногда я ощущаю на себе хитрый взгляд карточного паяца, и в итоге, не выдержав, убираю его в сумку с камерой. Перед тем, как арлекин теряется в одном из внутренних карманов, мне чудится, что он глядит на меня… и смеется.

***

Когда шасси отрывается от земли, я делаю глоток томатного сока. Смотрю в иллюминатор на уменьшающийся Везувий, отдаляющийся Неаполь. Своеобразное получилось путешествие.

Зеваю. Плохая новость: выспаться мне не удалось. Хорошая новость: самолет приземлится в Осло лишь через три с половиной часа. Достаю из рюкзака маску для сна и поудобнее устраиваюсь в кресле. Признаю, Зейну удалось разжечь мое любопытство. Посмотрим, что происходит в его голове. В конце концов я тоже знаю некоторые фокусы.

Веки тяжелеют, и через несколько минут я открываю глаза в деревянной мансарде. Через большое треугольное окно виден лес. Если распахнуть ставни, можно почувствовать запах дождя и опавшей листвы. На джутовой веревке под потолком висят цветные лампочки и страницы с несочиненными стихами, между ними – графические рисунки гор и карта звездного неба. Внизу, на стопках книг, стоят свечи и хрустальные вазы с лавандой и голубыми гиацинтами. Пол застелен пушистым белым ковром из овечьей шерсти. Вместо мебели – большие мягкие подушки. Добро пожаловать в мой идеальный мир, в котором я могу забыть обо всем, что происходит в реальности.

Я называю это место точкой входа. Заснув, всегда попадаю сюда. Сначала здесь не было ничего, кроме двери, но со временем я создала в своем сознании не только эту комнату, но и весь дом. Для того, чтобы отправиться куда-то еще, мне достаточно представить нужное место или подумать о конкретном человеке, а затем открыть дверь и выйти в другой сон. Прямо сейчас моя цель – Зейн.

С мыслью о нем я поворачиваю ручку и непроизвольно замираю, не решаясь шагнуть в его сон. Передо мной предстает дворец шейха в натуральную величину: сверкающий золотом высокий круглый купол, украшенные арабесками из Корана резные панели, детально прорисованный геометрический орнамент на стенах, темно-синяя арабская мозаика у основания объемных колонн и покрытые перламутром узоры вверху. Повсюду – богатые ковры и оттоманки, сотни расшитых вручную подушек из бархата и шелка. Теперь понятно, что за акцент у Зейна – такой же, как у отца. И почему я не догадалась раньше? Уверена, что он из Сирии или Ливана.

Оглядываюсь на свою комнату. По сравнению с хоромами моего нового знакомого она выглядит… хм, куда менее впечатляюще. Почему-то становится смешно. Кто бы мог подумать, что парень в сутенерской шубе грезит о дворце, которому позавидовал бы и сам наследный принц Дубая… Интересно, а павлины тут тоже есть?

Аккуратно прикрываю за собой дверь и прохожу внутрь. Ищу Зейна, переходя из зала в зал, обходя хамамы и сады. За свою жизнь я побывала в тысячах снов, но подобную страсть к роскоши и золоту вижу впервые. Наконец я замечаю зеленые кудри. Господин фрик лежит на широком диване и курит кальян под ритмичные звуки дафа и ребаба. Он выдыхает густой дым, и тот медленно рассеивается в тусклом свете восточных ламп. В углах комнаты горят благовония, и я узнаю древесный аромат сандала с легким оттенком мускуса.

Зейн раздет до пояса, и я невольно любуюсь его мощной спиной, широкой грудью, накачанными руками. Когда он различает меня сквозь клубы дыма, в его глазах мелькает удивление. Странно, обычно люди принимают как данность все, что происходит во снах. Даже прогулка по фавеллам Рио-де-Жанейро на синем ките не вызывает вопросов, если человек спит.

Впрочем, у нас не так много времени, будильник прозвонит за полчаса до посадки. Подхожу к Зейну. Он отодвигает кальян и садится на край дивана, выжидающе глядя на меня снизу вверх. Познакомимся поближе? Я касаюсь его щек, скул, пухлых, таких порочных и красивых губ, зарываюсь пальцами в густые волосы.

– Кто ты? – хрипло спрашивает он, прикрывая глаза.

– Твой самый сладкий сон…

Зейн, не вставая, приподнимает мою майку, и я чувствую его горячее дыхание на своем животе. Он медленно проводит языком по моей коже, и по телу бегут мурашки.

– Кто ты? – он снова смотрит прямо на меня, гладит мои напряженные бедра, и от этих прикосновений внизу живота разливается тепло. От него пахнет сексом. Я хочу, чтобы он не сдерживался, хочу его губы, пальцы, член, но соглашаюсь растянуть удовольствие.

– Соблазн, – шепчу, наклоняясь так близко, что наши лица разделяет всего несколько сантиметров. Зейн притягивает меня к себе, заставляя сесть к нему на колени и шепчет в ответ:

– Я имею в виду, кто ты такая, и как пробралась в мой сон?

Меня будто окатывает холодной водой. Я отскакиваю от него и мгновенно возвращаюсь в реальность, резко срывая маску для сна и пытаясь отдышаться.

– Какого хрена?!

Глава 2

Что должен испытывать человек, который всегда чувствовал себя белой вороной, а потом внезапно встретил кого-то с таким же оперением? Радость, что он не один? Раздражение по той же причине?

Глядя в иллюминатор на разбросанные вокруг Осло многочисленные островки, прислушиваюсь к своим ощущениям. Раньше мне не приходилось оказываться в подобных обстоятельствах, и сейчас я определенно не в восторге, что кто-то другой тоже умеет управлять снами. Еще больше мне не нравится, что этот кто-то узнал о моих способностях, когда я пыталась его соблазнить… Невольно вспоминаю полумрак украшенной арабесками комнаты. Запах сандала. Касающийся моего живота горячий язык. Облизываю пересохшие губы. Ну ты и вляпалась, Ли. Из всех, к кому можно было подкатить, выбрала самого безумного. Если он, как и я, путешествует по чужим снам, не хочу даже думать о том, чем рискует обернуться эта встреча. Нервно стучу пальцами по колену. Перспектива обнаружить Зейна в собственном сне категорически меня не устраивает. Ненавижу терять контроль над ситуацией.

В такси до дома титаническим усилием воли не закрываю глаза. Знаю, что стоит сделать это лишь на секунду, и я усну прямо на заднем сиденье новенького универсала. Не то чтобы я боялась этого, в конце концов, мы не в дешевом ужастике середины 90-х⁴, где маньяк с обожженным лицом терроризирует людей во снах. Все намного проще – у меня слишком много планов на сегодня. Прошу водителя остановиться у ближайшего супермаркета и возвращаюсь с двумя банками энергетика. Поддеваю круглый язычок, слышу характерный шипящий звук открывающейся газировки, делаю глоток, чувствую на языке сладкий синтезированный вкус. Бинго. Как говорят великие, «все, что нас не убивает, делает нас бодрее». Прости, старина Ницше, но в этот раз победил таурин⁵.

Добравшись до дома, первым делом иду в душ. Меня преследует фантомный запах благовоний. Еще немного, и я поверю, что волосы действительно пахнут не шампунем, а мускусом. Холодные струи воды отрезвляют. Выдавливаю на ладонь гель для душа и прокручиваю в голове все, что нужно успеть. Пункта всего два, но на каждый уйдет минимум несколько часов. Первый – заехать к маме за Тыквой. Второй – отобрать удачные фото из поездки в Марокко.

Тыква – моя кошка. Уезжая из Осло, я всегда оставляю ее у мамы. Очень удобно: и у кошки достаточно пространства в загородном доме, и маме нескучно, тем более что она редко куда-то выходит (не считая безуспешных попыток выйти в астрал). Не представляю, что бы началось, узнай мама о моих снах.

Выхожу из ванной, вытираю волосы полотенцем, достаю из шкафа свежую одежду: широкие джинсы, простую белую майку, бесформенный черный свитер. Спустя полчаса допиваю вторую банку энергетика и выхожу на улицу. Зашнуровываю тяжелые армейские ботинки, застегиваю кожаную куртку, сажусь на байк, вставляю наушники.

Ритмичный бит хауса – мой любимый саундтрек на дороге. Знаю, что слушать музыку во время езды – не лучшее решение, но не могу отказаться ни от этой привычки, ни от мотоцикла, который смотрится дико среди велосипедов, самокатов и электрокаров. Норвежцы повернуты на экологии. До сих пор не понимаю, как меня угораздило родиться в этой стране. Надеваю мотоциклетный шлем, опускаю защитное стекло, поворачиваю ключ зажигания.

Концентрированная свобода. Чистый адреналин. Ни один автомобиль, в том числе, с открытым верхом, не может дать ощущение, что ты не просто лавируешь в потоке, ты – часть потока. Пересекаю центральные улицы, мечтая скорее выехать на хайвей. Почти так же, как прикосновения, не люблю искусственные ограничители скорости. Очередной светофор. Расслабленно киваю головой в такт музыке, смотрю на мигающий красный, отсчитываю секунды. Три, два, один… Нажимаю на газ, плавно двигаюсь вперед и вдруг краем глаза замечаю выскакивающий из ниоткуда пятнистый клубок.

– Твою мать!

Каким-то чудом успеваю затормозить и не наехать на растерянного щенка, следом за которым на дорогу выбегает не менее растерянная хозяйка. Наушник вылетает из уха, и я слышу за спиной визг шин. Оглядываюсь. Бампер белого фольксвагена замирает в паре сантиметров от заднего колеса. Следующее, что я вижу – злобное лицо водителя. Опустив стекло, он кричит так громко, что кажется, гневные вопли слышны даже на соседней улице:

– Ты что творишь?! Первый раз на мотоцикл сел?!

Поднимаю бровь. То, что он принял меня за парня, неудивительно, а вот реакция на ситуацию явно неадекватна. Окажись собака перед его машиной, вряд ли бы отделалась легким испугом. Не спеша поднимаю руку в его сторону и отставляю средний палец. Упиваюсь тем, как нахал, побагровев от возмущения, хватает ртом воздух, и резко газую.

– Мудак! Клянусь, что найду тебя и надеру задницу! – орет он мне вслед. Усмехаюсь под шлемом. Вставай в очередь, дядя.

Наконец я выезжаю из города. Сто. Сто двадцать. Сто пятьдесят. Сто восемьдесят. Двести. Мир вокруг расплывается, превращаясь в размазанные картинки из пестрого калейдоскопа, а затем сужается до одной точки. В этой точке сердце гулко бухает в ушах, сливаясь с сильными и слабыми долями ритмичной музыки, а спираль реальности раскручивается до прямой линии уходящей вперед трассы. Скорость. Пожалуй, самый сильный наркотик, который я пробовала. Почувствовав ее один раз, стремишься повторить снова и снова.

К моменту, когда я паркуюсь напротив белого одноэтажного дома с черепичной крышей, часы показывают два. Дверь открывается еще до того, как я успеваю подойти к ней – мама услышала звук мотора.

– Лелия! – Она радостно бросается ко мне с объятиями, не обращая внимания на осторожные попытки отстраниться.

– Мам, я же просила не называть меня так… – Недовольно морщусь.

Мое полное имя – Лелия Хансен. Самое странное сочетание из всех возможных. Почему нельзя было написать в свидетельстве о рождении нормальное норвежское имя «Эмма» или «Ингрид»? Наверное, слишком просто для моих родителей. Впрочем, учитывая, что отец настаивал на Лейле, я должна быть благодарна за то, что имею.

– Конечно, детка. – Мама смущается и поправляет длинные светлые волосы.

На ее пальцах – массивные кольца с большими круглыми камнями, на шее – яркие бусы, которые выглядят еще эффектнее на фоне белой льняной блузки. Она все так же красива, как и двадцать лет назад. Прибавилось морщинок вокруг глаз и губ, но на лице не отпечаталась та боль, с которой мы обе жили после того, как отец пропал. Парадоксально.

– Пойдем на кухню? – Она улыбается, и, глядя на ее улыбку, я понимаю, почему он так ее любил.

Все внутри уставлено горшками с растениями – мама не признает срезанные цветы. Вегетарианка, хиппи, борец за права животных… Меня всегда поражало ее стремление сделать мир лучше, в то время как я уже давно поставила на нем крест. Сажусь рядом с гигантским фикусом напротив раскрашенной гуашью мандалы, но смотрю не на причудливые узоры, а на выцветшую фотографию. На ней мы втроем. Мне было всего пять, но почему-то я хорошо помню тот день и обжигающий ступни горячий песок, смеющегося отца, который надевает на меня надувной спасательный круг в форме розового фламинго, и придерживающую края широкополой шляпы маму. Несомненно, снимок сделал пляжный фотограф, потому что на плашке внизу напечатано: «Саид, Нора, Лелия: счастливы вместе!»

– Заварю твой любимый чай, зеленый с перечной мятой?

Вопрос заставляет меня вздрогнуть и вернуться реальность.

– Ага. – Рассеяно провожу пальцами по ободку глубокой кружки. – Как там твое сообщество женщин-защитниц чистого океана?

Мама расцветает, получая возможность обсудить животрепещущую тему. Следующие полтора часа мы говорим о глобальном потеплении, истощении озонового слоя, кризисе природных ресурсов, незаконной вырубке леса и использовании в производстве тяжелых металлов. Наблюдая за тем, с какой страстью моя мягкая, милая и добрая мама стремится защитить планету, я неожиданно ловлю себя на мысли, что у нас все же есть что-то общее. Нет, я имею в виду не проблемы нашей многострадальной Земли, а готовность свернуть горы на своем пути. Ее гора – пошатнувшаяся экология. Моя – исчезновение отца.

– Ладно, мам, мне пора.

Когда я поднимаюсь, чтобы найти Тыкву, мама жестом просит меня сесть обратно.

– Лелия… Прости, Ли. Подожди, я рассчитала твой личный гороскоп на неделю.

Обреченно опускаюсь в кресло. Когда речь заходит об астрологии, проще выслушать маму, чем объяснить, почему ты этого не хочешь. Она таинственно смотрит на меня и произносит:

– Опасайся красных цветов, но доверяй тому, кто показывает тебе путь.

– И все?

Чересчур странное и короткое предсказание даже для нее.

– И все. – Кивает мама.

– Можно я буду думать, что под тем, кто показывает путь, ты имела в виду навигатор? – уточняю я, проверяя переноску для кошки.

– Ох, дорогая, ты должна серьезнее относиться к тому, что хотят донести до тебя звезды, – укоризненно отвечает она.

– Боюсь, что в этом случае мне придется прописаться в психушке, а туда меня никто не отпустит, пока не сдам фотографии в новый номер журнала.

Кстати, насчет работы. Пора возвращаться домой.

– Тыква! – Совсем недавно кошка выпрашивала еду на кухне, но сейчас снова скрылась в одной из комнат. – Девочка, где ты?

В гостиной пусто. В спальне тоже. Я нахожу ее в чулане у разодранного мешка с детскими игрушками. Наклоняюсь, чтобы взять кошку на руки, и вдруг вижу, с чем она играет. Вижу потрепанного плюшевого зайца.

У него красивые голубые уши. Мохнатые и большие. Поэтому я назвала его «Пушистик». Папа подарил мне его полгода назад, но я играю с ним каждый день. Раньше мы играли вместе, но потом папа уехал. Мама постоянно плачет и говорит, что скоро он вернется. Я очень жду папу. Как было бы хорошо сидеть и есть клубнику в саду не одной, а вместе с ним… Ой, я испачкала Пушистика!..

– Лелия!

Поднимаю глаза. Человек в черном капюшоне садится передо мной. От его пронзительного взгляда сразу становится неуютно.

– Лелия, я друг твоего папы. Он просил отвести тебя к нему.

Недоверчиво смотрю на незнакомца. Он пугает меня, но я стараюсь не показывать этого и не двигаюсь с места. Папа учил меня быть сильной. Вдруг этого человека действительно отправил сюда он?

– Мама сказала, чтобы я играла в саду с Пушистиком и никуда не уходила… – Меня одолевают сомнения.

– Ну же, идем скорее. Если ты заставишь папу ждать, он будет недоволен. Можешь взять Пушистика с собой. 

Он оглядывается на окна дома, но я не замечаю этого, лишь зачарованно слушаю его, а потом встаю и беру за протянутую руку. Если я приведу папу, мама перестанет плакать.

Мы идем к припаркованному за углом автомобилю с тонированными стеклами, и человек в капюшоне открывает заднюю дверь.

– Садись.

– А где папа? – мне страшно, но я пытаюсь делать вид, что не боюсь.

Незнакомец грубо толкает меня в спину, и я падаю внутрь пропахшего плесенью засаленного салона, прямо на пустые упаковки из-под фастфуда и грязные салфетки. Обойдя машину, он устраивается рядом и молча за мной наблюдает.

– Его здесь нет. Я обманул тебя. – Он следит за моей реакцией, как если бы был ученым, а я – подопытным кроликом для лабораторных исследований.

– Зачем вы это сделали? Вы знаете, где папа? – Мой голос дрожит, я чувствую, как в глазах собираются слезы.

Человек не отвечает. Он касается моего подбородка, настойчиво заставляя повернуться к себе, затем размахивается и дает сильную пощечину, от которой на щеке остается краснеющий след. В первую секунду я не осознаю, что произошло, но уже в следующее мгновение громко плачу навзрыд.

– Пожалуйста, отпустите меня! Где папа?

Быстрое движение, и он ударяет меня по второй щеке. Хватаю ртом воздух, не в состоянии позвать на помощь. Еще одна пощечина. И еще. Вцепившись в плюшевого зайца, смотрю на своего мучителя полными ужаса глазами. Он раздражен.

– Тебе не удастся ничего скрыть, маленькая дрянь! Давай, покажи мне, кто ты такая!

Он опять бьет меня по мокрому от слез лицу. Я не понимаю, кто он и чего хочет, поэтому обреченно жду, когда пытка закончится, но, кажется, она только началась. Длинные пальцы смыкаются на шее, перекрывая кислород. Он душит меня. В глазах темнеет, я пытаюсь вырваться, но это бесполезно – что может шестилетний ребенок против взрослого мужчины? За мгновение до того, как я теряю сознание, он убирает руку и притягивает меня к себе так близко, что я ощущаю исходящий от него трупный смрад и гниль.

– Почему твои глаза не горят?! Он запретил тебе показывать?! 

Он настолько зол, что брызжет слюной, которая попадает мне на лицо. Кашель и попытки отдышаться вызывают еще больше слез.

– Пожалуйста, отпустите, я не понимаю, что вам нужно… – Всхлипываю, уже не надеясь, что он позволит мне уйти живой.

Внезапно незнакомец отстраняется, впечатывая кулак в спинку переднего кресла.

– Пошла вон. Расскажешь обо мне кому-то – и я вернусь.

Вытирая слезы, выскакиваю из машины и бегу домой. Закрываюсь в чулане и прячу плюшевого зайца в самый дальний угол. Он знает о том, что произошло сегодня, поэтому должен остаться здесь. Навсегда. 

Воспоминание, которое психика успешно скрывала в течение двадцати лет, чтобы не дать мне сойти с ума, взрывается в сознании яркой вспышкой. Я сгибаюсь пополам, судорожно хватая ртом воздух – в точности, как тогда. Мне вдруг становится ясно, почему чужие прикосновения вызывают такое отторжение. И еще я понимаю, как сильно ошибалась, думая, что отец бросил нас. Он бы никогда так не поступил. С ним что-то случилось… Что-то очень плохое.

Я ни слова не говорю маме. Она все равно ничего не сможет сделать. Разрушать сейчас ее мир ради иллюзорной надежды на то, что отец жив и я найду его, было бы жестоко. Пусть она и дальше медитирует, спасая в свободное время синих китов и снежных барсов. Взяв себя в руки, обнимаю ее на прощание и не могу сдержать усталую улыбку, когда она гладит Тыкву.

– Детка, какое все-таки странное имя ты выбрала для кошки. Она ведь не рыжая, а абсолютно черная.

– Мам, выбирать странные имена – это у нас семейное.

В зеркало заднего вида я вижу, что она не заходит в дом и машет мне, пока я не исчезаю за поворотом.

***

Не могу так просто забыть обо всем, что произошло. Не могу переключиться и заняться фотографиями. Не могу. Звоню в журнал и уговариваю дать мне чуть больше времени. «Только потому, что об этом просишь ты», – вздыхает редактор. Все-таки иногда быть Ли Хансен – это не наказание, а приятный бонус.

Чувствую себя разбитой. Мне надо отдохнуть, абстрагироваться от всего и придумать, как действовать дальше. Мне необходим сон, и я проваливаюсь в него, как только голова касается подушки.

Не задерживаясь в точке входа, открываю дверь и попадаю в пустыню с белым песком. Ее пересекает прямая асфальтированная дорога, по обе стороны которой парят небольшие островки с перевернутыми водопадами. Вода в них течет не вниз, а вверх. В залитом солнцем небе падают звезды. Безумный пейзаж, но я руководствуюсь принципом «мой сон – мои правила». Горячий воздух пахнет раскаленными камнями, минералами и пылью. Он наполнен электронной музыкой, источник которой – сам этот мир.

На трассе стоит мой байк и главный антидепрессант – с виду он ничем не отличается от реального, но я знаю, что его максимальная скорость ограничена лишь моим воображением. Здесь не нужна экипировка и теплая одежда, поэтому я одета в короткие шорты и майку. Волосы распущены, а не убраны под шлем. Сажусь на мотоцикл – время отключиться от всего навалившегося в последние дни дерьма.

Привычным движением поворачиваю ключ зажигания и постепенно разгоняюсь. Пятьдесят. Легкий ветерок дарит приятное ощущение свежести. Девяносто. Ускоряюсь, наслаждаясь отсутствием дорожных знаков и людей. Сто пятьдесят. Наклоняюсь ближе к мотоциклу, сливаясь с ним в единое целое, шаровую молнию, которая мчит по придуманной пустыне навстречу пустоте. Двести. Щелкаю пальцами, и асфальт впереди изгибается змеей, превращаясь в трамплин. Двести сорок. Взмываю вверх под звуки техно и ревущего мотора. Двести восемьдесят. Мягко приземляюсь на дорогу, и фонтан холодных брызг из-под неожиданно возникшего внизу озера окатывает меня с ног до головы. Триста. Смеюсь, закрыв глаза. Солнечный свет проникает сквозь веки. Я испытываю счастье. Триста двадцать.

– Мне нравятся твои фантазии… Вперед, киска, не останавливайся… – Шепот раздается так близко, что я дергаюсь, почти потеряв управление. Открываю глаза, и в этот момент на талию ложится знакомая рука с золотым перстнем.

Оборачиваюсь и вижу Зейна. На этот раз он одет в костюм бедуина и оранжевую куфию⁶. Улыбается так невозмутимо, будто вторжение в мой сон – в порядке вещей. Прожигаю его взглядом.

– Не искушай судьбу, возвращайся туда, откуда пришел.

Он изображает задумчивость, а затем гладит меня пальцами по животу и отрицательно качает головой.

– Спасибо за предложение, но я, пожалуй, останусь.

Меня накрывает ярость. Да как он смеет влезать ко мне без спроса?! Почему-то я совсем не думаю о том, что недавно сделала то же самое с ним. Прямо сейчас мне хочется сбросить его с мотоцикла, и я резко дрифтую, едва удерживая байк на грани срыва сцепления с асфальтом.

– Необузданная, как арабская кобылица, сотворенная Аллахом из южного ветра! – В его голосе звучит восхищение. – Так и хочется укротить тебя!

Не стоило ему сравнивать меня с лошадью, потому что это стало последней каплей. Я взлетаю вверх, оставляя Зейна одного на мотоцикле, который на огромной скорости рвется в разверзнувшуюся посреди пустыни огненную геенну. От пылающей дыры за километр несет серой и страданиями.

– Отправляйся в ад!

Мой триумф длится не дольше мгновения. Пока я наблюдаю за тем, как копия Зейна на моем мотоцикле влетает в импровизированную преисподнюю, настоящий Зейн вдруг вновь появляется за моей спиной.

– У меня есть идея получше… – Схватив меня за руки, он не оставляет пространства для маневра и закручивает нас в вихре цветных искр, от которого кружится голова.

Мы оказываемся за длинным, заставленным едой и напитками столом. Разумеется, сидим мы не на стульях, а на расшитых экзотическими мотивами подушках и коврах. Опустив взгляд, вижу, что вместо майки и шорт на мне надет восточный костюм танцовщицы. Расшитый блестящими драгоценными камнями бюст смешно смотрится на маленькой груди, широкий пояс с такими же камнями подчеркивает узкие бедра, по которым струятся полоски розового шелка. В сочетании с вытатуированными на коже черепами костюм из нежной летящей ткани выглядит абсурдно.

– Объяснишь, что происходит, и почему я выгляжу, как манекен с турецкой барахолки?

С трудом сдерживаю гнев. Рано или поздно все равно придется выяснить, что ему надо. Чем быстрее мы расставим все точки над «и», тем быстрее я смогу выдохнуть с облегчением.

– Во-первых, костюм прекрасен и очень тебе идет. Во-вторых, я думал, это ты объяснишь мне, что происходит. – В шатер, где мы сидим, заходят музыканты. Почтительно поклонившись Зейну, они достают инструменты и начинают играть. Он наливает черный байховый чай в небольшие национальные стаканы и протягивает мне. – В нашу прошлую встречу ты сбежала, так и не ответив на вопрос, кто ты и как научилась управлять снами?

Игнорирую его жест, молча глядя в сторону. Мелодичные звуки арабской лютни заполняют тишину между нами, воздух пропитывается благовониями. Неужели он собирается воссоздать здесь весь свой дворец?

– Ли, перестань сопротивляться. Я все равно узнаю. – Он делает небольшой глоток чая и тянется к тарелке с финиками.

– Это угроза? – Огрызаюсь в ответ. Меня напрягает происходящее, особенно – идиотский наряд, в котором я чувствую себя голой.

– Что ты, я бы никогда не стал тебе угрожать. Ты мне нравишься. Настолько, что в надежде поговорить по душам я готов встречаться с тобой за этим столом каждую ночь. – Ласково улыбается Зейн.

Похоже, он действительно не отстанет, пока я все ему не расскажу.

– Хорошо. – Устало откидываюсь на подушки. – Я не помню, когда впервые осознала, что могу контролировать сны. Это просто случилось однажды, еще когда я была ребенком. Честно говоря, сама не знаю, откуда у меня эта способность.

Зейн изучающе смотрит на меня. Пытается понять, правда это или ложь?

– Мне нет смысла врать. – Добавляю, пожимая плечами. Рассчитываю на то, что вопросов больше нет. Однако вопросы есть. Кто бы сомневался.

– Почему один твой глаз голубой, а другой карий?

– Обычная гетерохромия. Генетическое отклонение. Какое это имеет отношение к снам? – мне не нравится его повышенный интерес.

Зейн делает знак музыкантам, и мелодия становится тише и медленней.

– Ли, помоги мне понять.

– Да что понять?! Может, еще автобиографию написать и распечатать, чтобы ты оставил меня в покое? – Я все-таки делаю глоток чая, забывая, что во снах законы физики работают по-другому. Он не остыл, и я обжигаю язык. – Черт… Ладно. У меня врожденная гетерохромия, потому что у мамы глаза голубые, а у отца карие. Как видишь, на мне природа решила отыграться.

Зейн серьезен, он не смеется и не иронизирует.

– Как зовут твоего отца?

Допиваю чай и отставляю стакан.

– Саид.

Он молча разглядывает меня, как редкую диковинку или уникальный музейный экспонат. Я начинаю терять терпение, когда Зейн наконец произносит:

– Девочка-джинн… Невероятно.

Глава 3

Горсть изюма и сладкая курага, оставляющая на языке мягкое послевкусие. Звуки арабской лютни. Зейн выжидательно смотрит на меня, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова. Медленно тянусь через стол, будто собираюсь раскрыть страшный секрет. Он подается навстречу, и когда мы оказываемся на расстоянии поцелуя, я шепчу ему на ухо:

– У меня нет лампы…

Зейн поворачивается в недоумении. Он явно ожидал чего-то другого.

– Какой лампы?

С непринужденным видом возвращаюсь на подушки, не забыв прихватить с собой варенье из айвы с грецким орехом.

– Ну знаешь, беспризорник Аладдин из Аграбы, его ручная обезьянка и синий джинн – исполняющий желания раб волшебной лампы. – Пробую терпко-сладкую мякоть и невольно зажмуриваюсь от удовольствия.

Пару секунд Зейн молчит, изучающе разглядывая меня – так, будто видит впервые.

– Серьезно? Ссылаешься на диснеевские мультфильмы? – Он хмыкает, а потом в темных глазах вспыхивает пылающий огонь, и я замираю с поднесенной ко рту ложкой. – Впрочем, одно мое желание ты действительно можешь исполнить, хоть и похожа больше на принцессу, чем на джинна.

– Твоими стараниями.

Моей невозмутимости позавидовал бы и чемпион по игре в покер, но на самом деле я просто устала. Сумбурная поездка в Неаполь, проваленные на работе дедлайны, вернувшееся воспоминание из детства, знакомство с Зейном, его проникновение в мой сон и расспросы про отца – чересчур много для пары дней. Ощущаю себя разбитой. Если бы прямо сейчас наступил конец света, меня хватило бы лишь на то, чтобы сфотографировать ядерный гриб и снова лечь в постель. Кажется, Зейн понимает это.

– Не веришь? – Пламя гаснет, обращаясь в черный пепел внутри темной радужки. – Ли, ты – дочь джинна. Полукровка. Именно поэтому ты умеешь контролировать сны, и именно поэтому я не догадался об этом тогда, в Италии. Я не почувствовал в тебе магию, потому что ты человек. Огонь твоей души не вспыхивает в глазах в моменты, когда ты испытываешь злость, страх или… возбуждение.

Вспоминаю, как он касался меня прошлой ночью. Ощущение густых вьющихся волос под пальцами. Горячие губы на обнаженном животе.

– У джиннов есть душа?

Во мне говорит то ли желание спровоцировать его, то ли узнать, хотя то, о чем он говорит, звучит слишком фантастично. Зейн усмехается.

– Только душа у нас и есть. Рожденная волей Аллаха в цветущей после дождя пустыне, свободная и своевольная, как внезапно возникающая песчаная буря… Разве ты не чувствуешь отголоски этого вихря в своем сердце, Ли?

В первую секунду мне хочется съязвить, но я тут же понимаю – Зейн прав. Все внутри противится этой правде, потому что я знаю: она изменит мою жизнь. Хочу ли я этого? Нет. Меня устраивает то, как я живу сейчас: любимая работа, путешествия в реальности, ни к чему не обязывающие романы во снах. Этот самоуверенный араб с зелеными кудрями – прямая угроза той хрупкой стабильности, которую я с таким трудом выстраивала после того, как мы с мамой остались одни. Зейн не замечает, что я напряглась. Или предпочитает делать вид, что не замечает, продолжая рассказывать о существах, которые до сегодняшнего дня были для меня исключительно персонажами из детских сказок.

– Конечно, существуют и женщины, джинири. Но среди детей, рожденных от союза джинна и человека, я никогда не встречал девочек. Особенно таких…

– Каких? – Не могу удержаться от вопроса, хотя знаю, что Зейн ждет, что я задам его.

Он вдруг оказывается близко. Так близко, что запах шафрана, которым пахнет его кожа, становится сильнее окутавшего шатер аромата благовоний. Ловлю пристальный взгляд. У Зейна темные, почти черные глаза, но вокруг зрачка, подобно пескам Сахары, сияют золотистые искры. Его глаза – неутоленная жажда и обещанный оазис, песчаная буря и первые капли дождя. Я смотрю в них, и начинаю терять нить иллюзорной реальности сна.

– Таких самостоятельных. Таких умных. И таких сладких… – он произносит последнее слово, и оно отдается в сердце легкой тахикардией. Это какой-то бред, наваждение. Он почти целует меня в шею, когда в сознании проносится короткая и резкая мысль: «Нельзя!» Зейн полностью владеет ситуацией. В отличие от меня. Отстраняюсь, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Этот мужчина – не один из тех, к кому я могу прийти, зная, что наутро мое лицо и тело навсегда исчезнут из воспоминаний. Его сны мне не стереть. Более того, он без спроса ломает границы моего собственного сна. Сближаться с ним – неоправданный риск, идти на который я не готова даже ради самого сильного оргазма. Почему-то в том, что секс с ним будет потрясающим, я не сомневаюсь: двое сновидцев в одной, пусть и воображаемой, постели – гремучая смесь фантазий и возможностей для их удовлетворения. Будет? Господи, Ли, о чем ты думаешь?..

Воздух между нами сгущается, превращаясь в тягучую, наполненную дымом базилика и розмарина, чувственную субстанцию. Мне хочется разрезать ее лежащим на столе ножом, а после попробовать на вкус, облизнув острое лезвие.

– Ты сама пришла ко мне. – Мягкий голос Зейна обволакивает сознание, искушая отказаться от возражений и от одежды. – Что же останавливает тебя сейчас, девочка-джинн?

Я могу избавиться от соблазна, просто проснувшись, но мне мучительно хочется остаться. Немного флирта и игры – это ведь еще не преступление?

Кладу руку на грудь Зейна, чувствуя, как бьется под моей ладонью его сердце, и отталкиваюсь, падая назад, подобно летящей в кроличью нору Алисе. Очертания шатра дрожат и расплываются, воздух, кислорода в котором и так осталось меньше, чем секса, обретает цвет и консистенцию. Он становится водой, настолько чистой и прозрачной, что проникающие с поверхности солнечные лучи преломляются, рисуя на наших лицах блики света. Легкие заполняются водой, и это так естественно, будто за неимением жабр я дышу кожей. Музыка звучит приглушенно, пока не пропадает совсем. Я больше не выгляжу, как танцовщица, а Зейн не выглядит, как бедуин. На мне – легкое платье из полупрозрачного шелка, на нем – ничего.

Смотрю на джинна, не скрывая интереса. Его тело еще сильнее и красивее, чем я думала: на широких плечах и подтянутом животе выделяются рельефные мышцы, перекатывающиеся под кожей при движении, как у изготовившегося к прыжку хищного зверя. Я не хочу это признавать, но меня тянет к нему с такой силой, что становится страшно. Дикий, животный, опасный магнетизм, которому я все еще отчаянно сопротивляюсь.

За спиной Зейна появляются затонувшие корабли и коралловые рифы, огибаемые косяками ярких цветных рыб. Они – часть его фантазии, и я улыбаюсь, представляя, какие миры рождаются в голове джинна. «Если ты так любишь море, что отказалась от дворца, то я могу создать для тебя русалок. Но вряд ли они будут похожи на диснеевскую Ариэль». Он не говорит ни слова, лишь смеется, однако его слова проникают в сознание, и я слышу даже интонацию – словно он произнес их вслух. Для того, чтобы ответить, мне достаточно захотеть этого. «Создай…»

Сначала возникают очертания. Потом – пряди длинных рыжих и русых волос, мощные, покрытые серебристой чешуей хвосты, обнаженные груди. Завороженно наблюдаю за тем, как русалки касаются друг друга, скользя длинными пальцами по плоским животам, лаская соски, переплетая хвосты и поднимаясь по спирали вверх. Когда они целуются, я ощущаю соленый вкус их поцелуя на своих губах. Кто бы сомневался, что сирены Зейна выйдут далеко за рамки сестринской любви… Он – джинн, но это не отменяет того, что он мужчина.

Я не замечаю, как Зейн подплывает ко мне, и только когда его лицо оказывается напротив, отрываю взгляд от целующихся русалок. «Иди ко мне…» Дыхание сбивается от возбуждения, и я чувствую между ног знакомую пульсацию. Кажется, еще немного, и я сдамся. Еще немного, но не сейчас. Мой образ подергивается рябью, и спустя мгновение его смывает волна. На морском дне появляется несколько фантомов, каждый из которых – точная моя копия: те же разноцветные глаза, те же светлые, почти белые волосы до плеч, те же татуировки.

Одна Ли сидит на груде корабельных обломков и, наклонив голову, игриво подмигивает удивленному Зейну. Вторая присоединяется к русалкам, скинув легкий шелк, и позволяя женским губам ласкать изогнувшуюся от наслаждения шею, напряженные соски, призывно раздвинутые бедра. Третья теряется в коралловых рифах и смеется, будто заманивая в морские глубины. Я сама расслабленно раскидываю руки и откидываю голову назад, отдаваясь теплому течению, ощущая, как скользит по телу легкая ткань.

Зейн принимает правила игры и делает ровно то же самое. Будто в замедленной съемке я слежу за тем, как его образ распадается на миллиарды частиц, из которых формируются фантомы – идеальные отражения. Один плывет к рифам, среди которых мелькает белый шелк платья. Второй оказывается рядом с той Ли, что восседает на обломках, бывших когда-то корабельной палубой. Третий Зейн направляется к русалкам, и они радостно раскрывают перед ним свои объятия. Незаметно усмехаюсь, видя, что еще одна моя версия не отстает от сирен, сливаясь с джинном в страстном поцелуе. Мир спасет не красота, а сублимация сексуальных желаний. Разумеется, четвертый фантом движется ко мне. Он касается моих ног, целует ступни и кладет их себе на плечи. В ком из четырех – сознание настоящего Зейна?

В том, что пытается найти Ли среди кораллов? В том, кого гладят три пары женских рук? Может быть, джинн на пиратском паруснике – проводит кончиками пальцев по очертаниям Санта Муэрте на моей лопатке? Или же настоящий Зейн в это мгновение целует мои бедра, заставляя изгибаться от удовольствия и стонать? Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

Меня сводит с ума нежность, с которой его губы касаются моей кожи. Меня сводит с ума то, что я вижу это со стороны. Я неожиданно разрешаю себе почувствовать все то, что чувствуют мои отражения: жадные поцелуи, руки на дрожащей спине, повторяющие контур приоткрытых губ пальцы, язык на внутренней стороне бедра. Ощущение, будто не один, а четверо мужчин одновременно гладят и целуют мое тело. Безумно. Странно. Волнующе. Никогда и ни с кем я не испытывала подобного наслаждения.

Белый шелк платья растворяется в потоках воды, и я предстаю перед Зейном совершенно нагая. Я готова наплевать на свою осторожность и недоверчивость ради того, чтобы отдаться ему в каждом из своих воплощений. Влечение, которому невозможно противиться… Мы тянемся друг к другу, но внезапно иллюзию дробит звук чужого голоса. «Любимый, просыпайся, я сварила кофе…» Он раздается издалека, становясь все громче и громче. Хоть фантомы и не прекращают ласкать друг друга, их очертания бледнеют и стираются, реальность сна дрожит. Смотрю на Зейна, который целовал мои ноги секунду назад, и он отстраняется, но не отводит взгляд. Я вдруг понимаю, где слышала этот голос раньше.

– Эва? – Раздражение поднимается изнутри, как цунами. – Ты вломился в мой сон и пытался соблазнить, хотя все это время она была рядом с тобой в одной постели?

Джинн пожимает плечами и улыбается.

– Ну и что? Она – там, ты – здесь. Главное в жизни – получать удовольствие. Прислушайся к моему совету, тебе понравится…

Сон искажается и мерцает, как испорченная видеопленка, прежде чем прерваться окончательно. Открываю глаза, бездумно глядя на черно-белый портрет Мика Джаггера. Приподнимаюсь, чтобы встать, и падаю обратно на подушку, натягивая одеяло на голову.

– Дерьмо.

Я ревную? Не может быть. Мы виделись один раз, у нас нет отношений. Черт, у нас вообще ничего нет. Если подумать, мы даже не целовались по-настоящему – ни во сне, ни уж тем более в реальности. Как он сказал перед тем, как проснуться и пойти пить свой кофе, «ну и что?». Мудрые слова. Ну и что? Он имеет право спать хоть с тысячей красивых блондинок, мне-то какое дело?

Я – последний человек, который должен рассказывать другим о моногамии. Никто никому не принадлежит, никто никому ничего не должен, пока не прозвенит будильник, ведь так? Почему же сейчас единственное, о чем я мечтаю – создать персональный ад для Зейна и его подруги, в котором русалки-лесбиянки будут мучить обоих до бесконечности?

Тыква запрыгивает на одеяло, урчит и тычется носом в лицо, периодически мяукая.

– Проголодалась? – Глажу кошку, и она охотно подставляет голову под ладонь. – Пойдем, девочка, пора завтракать.

Мне хочется провести в кровати весь день, но я заставляю себя встать – в том, чтобы продолжать рефлексировать из-за Зейна и Эвы, нет никакого смысла. В конце концов, я с самого начала знала, что они спят вместе, так какой толк без перерыва об этом думать? Есть дела поважнее, чем обломавшийся во сне секс.

Иду на кухню, одной рукой достаю кошачий корм и насыпаю в миску, другой ищу в телефоне номер частного детектива, который помогает мне в поисках отца.

«Привет, Кристиан! Как дела? Слушай, догадываюсь, что это нереально, но можно ли найти информацию о человеке, который приезжал на машине к дому мамы двадцать лет назад?»

Сообщение отправляется, я заливаю кукурузные хлопья молоком и с ногами забираюсь на деревянный стул, обхватив колени руками. Не знаю, на что я рассчитываю: мне известно, что записи с камер наблюдения хранятся не больше тридцати суток. Через десять минут смартфон издает короткий сигнал: новое сообщение. Нетерпеливо кликаю на мигающую иконку мессенджера.

«Привет! Ли, ты в своем репертуаре. Понимаешь, что просишь невозможного? Слишком много времени прошло… Кого ты ищешь? У тебя хотя бы есть фото? Через своих людей в полиции я мог бы пробить его по базе тех, кого когда-либо задерживали и судили в Норвегии, но не уверен, что это даст результат, на который ты рассчитываешь».

Кристиан прав. Пытаться найти напавшего на меня столько лет назад человека в капюшоне – это как искать иголку в стоге сена. Почти без шансов. Почти, но попробовать все равно стоит. Закусываю губу и смотрю на карандаш. Я помню его лицо. Вряд ли когда-нибудь смогу забыть, даже если захочу. Достаю из рюкзака блокнот и несмело провожу первую линию.

Острый орлиный нос, глубоко посаженные глаза, нависающие над ними брови, продольные морщины на лбу, черная густая борода, поджатые узкие губы. Это всего лишь схематичный рисунок, но мне почему-то становится не по себе.

На вид мужчине, который смотрит на меня с расчерченного в клетку листа бумаги, сорок-сорок пять лет. Ровесник отца. Какова вероятность, что они были знакомы, и мама что-то о нем знает? Полагаю, что нулевая, но проверить не помешает.

Прижав телефон плечом к уху, слушаю длинные гудки, одновременно пытаясь справиться с кофемашиной. Жаль, что в отличие от Зейна меня никто не будит чашечкой ароматного капучино. Хотя нет, не жаль. Не хватало только, чтобы на моей кухне хозяйничала Эва. Опять испытываю досаду, что джинн был не один, и злюсь на себя за это чувство. Что бы ни происходило, я не должна позволять себе быть слабой и впадать в зависимость от других. Тем более от тех, у кого козырей в рукаве больше, чем у меня, причем во всех смыслах. Наконец мама берет трубку.

– Лелия! Как я рада, что ты позвонила! Все хорошо, детка? Ты вчера нормально добралась до дома?

Аппарат громко отфыркивается горячим молоком, и я, чертыхаясь, отпрыгиваю от него, стараясь не уронить телефон. Придется смириться с тем, что какой бы сильной я ни была, победить кофемашину без мастера по ремонту у меня не выйдет.

– Ага, мам, все отлично. Хотела спросить, знаешь ли ты одного человека? Секунду, отправлю фото.

Получив снимок, она ненадолго замолкает, а потом с сомнением отвечает:

– Нет, дорогая, что-то не припоминаю… Кто это?

– Наткнулась вчера в чулане на свои детские рисунки, вот и стало интересно, кого я изобразила, может, друга семьи. – Буду считать, что это ложь во благо. Маму незачем посвящать в подробности.

– Извини, но мне кажется, что я никогда его не встречала.

Мне не надо видеть ее лицо, чтобы представить, как она мило хмурится, разглядывая фотографию. При мысли об этом в груди разливается тепло, и я улыбаюсь.

– Все в порядке, мам, не беспокойся. Наверное, это был случайный прохожий, который произвел на меня впечатление, вот я и решила нарисовать его портрет.

Мимо. Впрочем, я бы удивилась, если бы незнакомец действительно оказался приятелем отца. Слишком очевидно. Вздохнув, прячу рисунок под стопку книг – от того, что буду прожигать его взглядом, ничего не изменится, а откладывать работу и дальше нельзя. Наливаю вместо кофе чай и подключаю камеру к компьютеру. На превью появляются сотни ярких миниатюр.

Марокко – моя любимая страна из всех стран Магриба, рай для фотографа. Каждый второй привезенный оттуда кадр – шедевр. Листая изображения дворцов и мечетей, мысленно переношусь в Танжер. Воспоминания обретают объем: я ощущаю горячее солнце, которое обжигает кожу даже сквозь хлопковую ткань серой рубашки, вдыхаю запахи корицы, имбиря, зиры и тмина, слышу раздающуюся отовсюду арабскую речь.

На некоторых снимках – статуи и фонтаны, старинная крепость, потрясающие виды побережья, Гибралтара и испанских гор. Однако стандартные пейзажи для туристических открыток и календарей – верхушка айсберга. За них я получаю намного меньше, чем за фотографии, которые показывают настоящую жизнь. Жизнь, скрытую от простых путешественников – не потому, что доступ к ней имеют лишь избранные, а потому, что глаза обычного человека приучены к глянцевой красоте. Эта красота – не более чем обертка, которую я разворачиваю сквозь объектив фотоаппарата в попытке нащупать суть. Легче всего сделать это через людей.

Марокканка, чье лицо закрыто плотной черной тканью, из-под которой видно лишь глаза – темно-зеленые и такие пронзительные, что кажется, они смотрят намного дальше объектива камеры… Намного глубже. Я сделала этот кадр, когда она настороженно взглянула на меня из-под никаба, переходя улицу. У меня был только одна попытка, и я ей воспользовалась.

Старики-берберы в традиционных джеллабах – халатах с длинными рукавами. Их я увидела на центральном рынке, когда они громко о чем-то спорили, разливая по чашкам мятный чай из высоко поднятого чайника.

Разрисованные мехенди руки француженки, которая выбирала сурьму для подводки глаз в сувенирной лавке. Я влюбилась в ее пальцы – унизанные серебряными кольцами, тонкие и длинные, как у пианистки, и сделала несколько кадров, пока она торговалась с веселым продавцом в высоком тюрбане.

Факиров, фокусников, танцоров и заклинателей змей я старательно обходила: завидев камеру, они принимали меня за отбившуюся от группы туристку и навязчиво предлагали сфотографироваться за десяток дирхамов. Но, несмотря на это, базар в Медине оставался кладезем лучших кадров. Вот девочка в нарядном хиджабе, пробующая сладкое печенье с тертым миндалем и смущенно улыбающаяся при виде камеры, а вот пронырливый уличный воришка, который шел за рассеянным покупателем, одновременно утаскивая с прилавков сливы и изюм. Заметив, что я его снимаю, мальчишка скрылся в торговых рядах, но совсем не испугался. На одной из фотографий его лицо видно крупным планом, и я невольно посмеиваюсь, поймав себя на мысли, что он похож на маленького дикого зверька. Справа от него высокий бородатый мужчина сравнивает персики. Он держит фрукты в руках, но почему-то смотрит совсем не на них. Внезапно я понимаю, что он смотрит на меня – так внимательно, словно препарирует взглядом.

Мне резко становится неуютно, как если бы бербер с фотографии мог разбить монитор с другой стороны и выбраться в реальный мир. Если точнее, в эту комнату. Кроме того, я испытываю странное чувство – мужчина кажется смутно знакомым, но я никак не могу понять, где мы могли встречаться. Увеличиваю снимок, вглядываюсь в черты угрюмого лица, и от мелькнувшей догадки все внутри застывает. Нет, это слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.

– Прости, Тыковка.

Аккуратно убираю с колен уснувшую на них кошку и под недовольное мяуканье спешу к книжной полке. Вытащив нарисованный несколько часов назад портрет, возвращаюсь к монитору. Перевожу взгляд с рисунка на фотографию и обратно. Это невозможно. Человеку в капюшоне, который приходил к нашему дому, было около сорока. Значит, он уже должен был разменять седьмой десяток, превратившись в седобородого старца.

Незнакомец, который неделю назад разглядывал меня в Танжере, явно был моложе семидесяти, но что-то подсказывает – это один и тот же человек. Интуиция, которая неоднократно спасала меня от серьезных проблем во времена бурной юности, заставляет прислушаться к ней и сейчас, однако здравый смысл протестует.

– Абсурд!

Говорю это вслух, подсознательно надеясь, что сходство между двумя мужчинами – не более чем обман зрения, иллюзия, которая рассеется, если ее проигнорировать. Но ничего не происходит: я по-прежнему готова поклясться, что человек из прошлого следил за мной в Танжере, при этом он совершенно не изменился внешне.

Тянусь за телефоном. Кристиан спрашивал, есть ли у меня фото. Это не поддается никакому логическому объяснению, но теперь я могу ответить утвердительно.

Глава 4

Тема письма: «Фото из Танжера». Курсор нависает над кнопкой «Отправить». Кликаю, и снимки улетают на электронную почту редактора. На часах – четыре утра, но лишь полчаса назад я закончила обрабатывать фотографии. Забираюсь в кровать. Не хочу видеть Зейна. Не хочу вообще ничего видеть. Брейк, перезагрузка, тайм-аут.

Закрыв глаза, почти моментально попадаю в точку входа. Вместо того, чтобы подойти к двери, опускаюсь на большие мягкие подушки и обхватываю плечи руками, обнимая саму себя. Это единственное место, доступ в которое незваным гостям закрыт, а потому самое безопасное. Я всегда прихожу в эту комнату и засыпаю здесь, когда мира вокруг становится слишком много. Сон во сне – это как погружение на дно Марианской впадины: глубокий и крепкий, не оставляющий пространства для образов и звуков.

Запах лаванды смешивается с запахом дождя, и я вдыхаю его полной грудью. В это мгновение мне кажется, что под далекие раскаты грома в легких расцветают сиреневые соцветия.

Думаю обо всем, что сказал Зейн. Отец – джинн, как и он сам. Я – полукровка со способностью контролировать сны. Все это с трудом укладывается в голове, но почему-то я испытываю облегчение. Любые, даже самые странные ответы лучше, чем неизвестность. Хотя я не отрицаю того, что самих вопросов стало еще больше. Вдох. Кстати, а что насчет желаний? Совсем забыла спросить… Впрочем, возможность еще представится – Зейн вернется. Я хорошо знаю таких, как он. Игрок. Трикстер в человеческом обличье. Не уйдет, пока не потеряет интерес. Выдох.

Перевожу взгляд на несочиненные стихи, строфы которых выделяются на бумаге в приглушенном свете лампочек.

И каждую ночь ей снились другие страны,

Где солнце врастает в кожу, а море еще теплее,

Чем мед, льющийся на ее раны,

С каждой секундой становящийся горячее.

Как жаль, что никто до сих пор не написал эти строчки в реальности… Это последнее, о чем я думаю, перед тем как уснуть.

***

«Я вижу девушек, гуляющих в летних платьях, я должен отвернуться, пока не рассеется моя тьма…»⁷. Неподражаемый баритон Джаггера врывается в сон и беспощадно вытаскивает меня на поверхность из тех глубин, где я провела последние пять часов. С трудом соображая, смотрю на разрывающийся смартфон. В девять утра приличным людям звонит только садист, самоубийца и мой редактор. Молча принимаю вызов. Радостный голос выдыхает в динамик:

– Ян Свенссен!

– Ник Дрейк⁸, – отвечаю после короткой паузы.

– Что? – обескураженно спрашивает она.

– Что? – повторяю я.

– Ли, ты вообще о чем?

– Я думала, мы играем в имена.

До сих пор меня спасает исключительно то, что я один из лучших фотографов в Европе. Уверена, это единственная причина, почему заказчики терпят мой характер.

– Слушай, нам удалось сделать аккредитацию на сегодняшний концерт Яна Свенссена. Ты должна там быть, он анонсировал презентацию нового альбома, и журналу очень нужны качественные фотографии с премьеры.

Сажусь на постели, смирившись с тем, что поспать не удастся.

– Ты же знаешь, что мне не нравится современная музыка. – Зеваю, размышляя о том, что так и не вызвала мастера по ремонту. – Мой максимум – техно.

– 3000 крон.

Уже интереснее. За приятный гонорар я готова на время забыть о своих музыкальных предпочтениях.

– Звучит как аргумент. – Усмехаюсь, включив громкую связь и натягивая майку. – Скинь всю информацию в сообщении.

У меня не так много времени, чтобы подготовиться к съемке, но сначала в любом случае придется изучить видеозаписи концертов. Безусловно, я знаю, кто такой Ян Свенссен – внезапно взошедшую звезду молодого норвежца не обсуждает только ленивый, но бывать на его выступлениях мне не приходилось. Просматривая ролики, почти жалею об этом – парень талантлив… и довольно красив. Когда он улыбается, на щеках появляются ямочки, от которых фанатки сходят с ума. Понятно, почему голливудские продюсеры наперебой предлагают Свенссену контракты и зовут в Лос-Анджелес. Непонятно, почему он отказывается. То ли отсутствуют амбиции, то ли, наоборот, набивает себе цену.

Приезжаю в клуб за пару часов до концерта, но у входа уже толпится стайка двадцатилетних девочек. Они провожают меня завистливыми взглядами, когда охранник на входе проверяет мои документы, и, сверившись со списком, беспрепятственно пропускает внутрь. Свенссен с музыкантами проводит саундчек на сцене, я же, стараясь не привлекать внимания, осматриваюсь и прикидываю лучшие точки для съемки. Однозначно снизу, возможно, с балкона второго этажа…

– Пустите! Я ничего не сделала!

Истошный вопль прерывает мои размышления. В центре зала девушка с короткими синими волосами пытается вырваться из цепкой хватки секьюрити. На лице написана смесь отчаяния и восторга от близости к кумиру, который находится в каких-то трех-четырех метрах от нее.

– Пожалуйста! Только одно фото, умоляю!

С любопытством наблюдаю за разворачивающимся представлением. Интересно, как на него отреагирует сам Ян? Будто прочитав мои мысли, парень откладывает гитару и встает, рукой подавая охраннику знак, что все в порядке.

– Привет! Поднимайся к нам, на одно фото время точно найдется.

Удивительно, но он совсем не злится. Улыбается так открыто и искренне, словно всю жизнь ждал, когда влюбленная фанатка ворвется в клуб и прервет саундчек перед концертом. Чудеса.

Через минуту радостная девушка позирует для селфи, нерешительно приобняв певца. Облокотившись на стену и глядя на нее, думаю о том, как, в сущности, просто сделать человека счастливым. То, что после этого он практически всегда хочет большего, мучимый извечным чувством неудовлетворенности – другой вопрос.

Концерт начинается вовремя, но мало кто обращает внимание на группу, которая выступает на разогреве. Часть зрителей толпится у бара, часть – вяло хлопает, не скрывая своего нетерпения. Когда музыканты наконец освобождают сцену для хэдлайнера, фанаты стекаются на танцпол, и очень скоро в толпе не остается свободного места. Благодарю судьбу, что зона перед сценой для аккредитованных фотографов огорожена, и никто не стоит рядом со мной бок о бок, превращая съемку в двухчасовую пытку.

Обернувшись к зрителям, фокусируюсь на их лицах, стараясь поймать в объектив ожидание и напряжение, с которым они смотрят на сцену. Неожиданно зал взрывается восторженными криками, и я получаю целый спектр неподдельных эмоций в серии из нескольких кадров. Ян выходит к микрофону. Он одет в простую белую футболку и синие джинсы. Никакой особой атрибутики вроде банданы, браслетов с шипами или косухи. Хмыкаю себе под нос: ну просто не рок-звезда, а сын маминой подруги. Идеальный кандидат для знакомства с родителями. В очередной раз вспоминаю леопардовую шубу Зейна. Вот уж кому бы не помешало взять со Свенссена пример…

Мысли о джинне исчезают, едва раздаются первые аккорды и сильный выразительный голос заполняет тесное пространство клуба. Я стараюсь не упустить ни кадра. Сжимающие гриф пальцы. Звенящие под медиатором струны. Прядь густых каштановых волос. Прикрытые веки. Подрагивающие ресницы. Широкая улыбка. Те самые ямочки на щеках, что разбили так много девичьих сердец… Мне нравится фотографировать Яна Свенссена, нравится мягкий тембр его голоса и то, с какой легкостью он берет самые сложные ноты.

Не я одна очарована происходящим на сцене: с каждой песней овации становятся все более бурными, градус общего возбуждения повышается. Исполнив очередной хит, Ян не спешит переходить к следующему, и фанаты взволнованно замолкают в наступившей тишине. Музыкант меняет электрогитару на акустическую и снова возвращается к микрофону.

– Песню, которую я хочу сыграть сейчас, вы наверняка неоднократно слышали по радио, однако впервые она прозвучала в гараже моих родителей пять лет назад. – Ян делает паузу, и я понимаю, что ему непросто об этом говорить, но он быстро берет себя в руки. – Это первая песня, которую я написал.

Зал прерывает его восторженными криками. Дождавшись, когда они стихнут, Свенссен продолжает.

– Она посвящена девушке, которая ушла слишком рано, и сегодня я хочу разделить воспоминания о ней с вами.

Пальцы перебирают струны, и еще до того, как Ян начинает петь, я понимаю, что уже слышала эту песню. Тогда, в Неаполе, в студии Олава. Опускаю камеру. Мелодия проходит сквозь меня, скручиваясь в солнечном сплетении, до боли сжимая сердце, заставляя чувствовать себя возмутительно живой. В ней – запах талого снега весной, залитый солнцем город, переплетающиеся пальцы, северное море на неотправленной открытке, стекающий по подбородку сок грейпфрута, стоящий в бухте парусник, женский смех, украденный поцелуй, букет белых хризантем, случайная встреча на мосту, замерший в уголках губ смех, надежда на то, что однажды двое найдут друг друга, повернув время вспять.

Ощущаю собравшиеся в глазах слезы, но сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Никогда не думала, что песня может тронуть настолько сильно… Яркие лучи софитов скользят по моему лицу, и внезапно Ян Свенссен смотрит прямо на меня. Нет, в этот момент планета не останавливается, мы не влюбляемся с первого взгляда, как это бывает в мелодрамах со счастливым концом, но окружающий мир вдруг становится тише, краски смазываются, и у меня возникает четкое чувство, будто мы остались вдвоем среди десятков людей. Будто и весь этот клуб, и город – не более чем декорация к бесконечно продолжающейся секунде, в которой мы оба – потерянные и потерявшие кого-то, просто стоим и смотрим друг на друга. Не выдержав его взгляд, я моргаю, чувствуя, как по щекам текут слезы. Последние аккорды сливаются с прокатившимся по толпе вздохом, и через мгновение зал взрывается громкими аплодисментами. Когда они смолкают, я слышу за спиной чей-то диалог.

– Господи, какой же он невероятный! Интересно, у него есть девушка? Я бы все отдала за то, чтобы он посвящал свои песни мне!

– Любая бы отдала… Он не рассказывает про личную жизнь. Я изучила все интервью, но Ян ни разу не признался, встречается ли с кем-то… Может, у нас есть шанс?

Почему-то их разговор заставляет меня улыбнуться. В диалоге двадцатилетних девушек нет обреченности и разочарования, которое часто сквозит в словах тех, кто скоро разменяет четвертый десяток. Лишь надежда, пусть и немного наивная. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, поворачиваюсь к фанаткам Яна. Увидев камеру, они радостно обнимаются и машут в объектив. Сделав несколько кадров, смотрю на остальных зрителей. Одни, заметив фотоаппарат, активно позируют, другие игнорируют. Вдруг я замечаю у бара мужчину, который кажется мне знакомым. Поймав мой взгляд, он, не мигая, глядит на меня в ответ. В первую минуту я никак не могу понять, где его видела, но потом осознание накрывает холодной липкой волной страха и отвращения. Тот, кто угрожал мне двадцать лет назад. Тот, кто следил за мной в Танжере. Твою мать.

Ужас сменяется гневом. Я намерена во что бы то ни стало выяснить, кто он такой и зачем преследует меня.

– Простите… Извините… Разрешите пройти…

Иду к бару, расталкивая толпу перед сценой. Ощущение, словно расстояние между нами не сократилось ни на сантиметр. Пробираюсь сквозь танцующую публику и чувствую, как паническая атака поднимается изнутри, застывая комом в горле. Меня тошнит от нечаянных прикосновений чьих-то потных тел, взмокших под футболкой спин, незнакомых рук. Нет, не сейчас, только не сейчас. Останавливаюсь, заставляя себя успокоиться. Дышу по схеме: четыре на вдох, четыре – на задержку дыхания и четыре – на выдох.

– Вам плохо? Вам нужен врач?

Инстинктивно схватившись за горло, отрицательно качаю головой, и вызвавшийся помочь парень отходит в сторону. Он беспокойно оглядывается, готовый вернуться, если ситуация обострится, но мне удается справиться с внезапным приступом. С трудом, но я выравниваю дыхание. Паническая атака – не такая большая проблема, как может показаться. Настоящая проблема в том, что стул за барной стойкой, на котором сидел мой преследователь, пуст.

– Прошу прощения, здесь только что был мужчина. Вы не видели, куда он ушел? – Голос звучит сбивчиво, дыхание не успело восстановиться до конца.

Протирающий бокалы бармен пожимает плечами:

– Наверное, он в уборной. Видите, его коктейль здесь. – Он кивает в сторону высокого стакана, наполненного ярко-оранжевым напитком и украшенного большим цветком мака. – Полагаю, скоро вернется. Присаживайтесь, я приготовлю для вас что-нибудь выпить.

– Спасибо, но я за рулем. – Смотрю на практически нетронутый коктейль. Спорю на что угодно – незнакомец точно не собирается его допивать.

До конца концерта я еще успеваю сделать несколько десятков кадров с балкона, но сконцентрироваться на съемке не получается из-за новых вопросов. Неужели он прилетел в Осло специально для того, чтобы найти меня? Насколько он опасен? В том, что он опасен, я не сомневаюсь. За пазухой у этого человека – нож, а не голубь мира, и он явно готов достать его, как только подвернется подходящий момент.

Исполнив всю программу и два раза сыграв на бис, музыканты покидают сцену. Понемногу публика тоже начинает расходиться. Задумчиво смотрю на зал сверху, когда мое внимание привлекает активно машущая из-за кулис фигура. Не сразу понимаю, что это Ян Свенссен, и удивленно показываю на себя указательным пальцем. Он кивает и опять зовет за кулисы приглашающим жестом. Однажды мое любопытство меня погубит, но это точно случится не сегодня. Спустившись с балкона, подхожу к сцене.

– Хочешь пару уникальных кадров?

Он улыбается так по-мальчишески задорно, что я не могу сдержать ответную улыбку.

– Какой фотограф откажется от такого предложения?

Поднимаюсь на сцену и ныряю вслед за ним в полумрак артистического закулисья. Он открывает дверь в гримерку, и мы оказываемся в небольшой комнате с зеркалами. Ян достает из мини-холодильника бутылку минералки и делает несколько глотков. Капля воды стекает по его шее, и, прежде чем я успеваю спросить, не против ли он, рука уже поднимает камеру, чтобы сделать кадр.

– Как тебя зовут? – Певец предлагает мне вторую бутылку, но вместо того, чтобы взять ее, я делаю еще одно фото.

– Извини. – Боже, неужели это я? Смущаюсь? Уму непостижимо. – Ли. Приятно познакомиться.

– Ян.

Он представляется так просто, как будто кто-то здесь не знает его имени. Протягивает руку, и на мгновение я теряюсь. Страх перед чужими прикосновениями в реальности никуда не делся, но я не хочу показаться невежливой… Его ладонь – большая и горячая, твердо сжимает мою. Необычное ощущение, от которого я отвыкла, но оно не доставляет дискомфорта. Находиться с ним рядом легко. Будь я писателем, а не фотографом, сказала бы, что Ян Свенссен – это как запах дождя перед грозой. Такой же пьянящий, чистый и неизбежный.

Он берет гитару и садится перед зеркалом, наигрывая простую, но красивую мелодию.

– Понравился концерт?

– Очень.

Встаю сбоку и нацеливаю объектив на отражение. Ян улыбается, опустив глаза на струны, и я понимаю, что в эту секунду у меня есть шанс сделать, возможно, лучшие снимки за всю карьеру. Приглушенный свет, игра теней на стенах, плакат с изображением Kiss, сменяющиеся аккорды. Прозвучит нескромно, но наша импровизированная фотосессия вполне могла бы встать в один ряд с кадрами из гримерок Стивена Тайлера, Эрика Клэптона и Патти Смит.

– Ты немногословна.

Он надевает бейсболку и показывает язык, глядя в камеру.

– Предпочитаю делать, а не говорить.

Я поглощена процессом, меня не покидает ощущение, что здесь и сейчас происходит какая-то неизвестная мне самой магия, в результате которой удастся получить множество уникальных снимков. Снимков, при взгляде на которые даже самый далекий от музыки человек почувствует атмосферу воспетой благословенным роком свободы.

– В детстве я мечтал стать фотографом. Зная об этом, родители подарили мне простой, но хороший фотоаппарат. Я не мог дождаться каникул, когда мы всей семьей поедем на природу и я смогу устроить фотоохоту на животных. – Он улыбается, перебирая струны. – Как думаешь, чем все закончилось?

– Хм, дай подумать. – Закусываю губу. – Ты поставил камеру в траву, настроил автоспуск, а когда отошел, ее утащила лиса или белка?

Он удивленно поднимает бровь и негромко смеется.

– Почти. Я случайно забрел к диким кабанам, которые искали желуди вместе с поросятами. У взрослых включились защитные инстинкты, и они атаковали, побежав прямо на меня.

– Судя по тому, что мы обсуждаем эту историю сейчас, ты оказался быстрее? – Перестаю фотографировать и делаю глоток холодной минералки.

– В каком-то смысле, – заговорщицки подмигивает музыкант. – Я залез на ближайшее дерево и просидел там до темноты, задаваясь вопросом, действительно ли мне хочется посвятить свою жизнь фотографии. Все это время кабаны ходили внизу. Когда они наконец ушли, я вернулся к готовым звонить в полицию родителям и сказал, что собираюсь записаться в музыкальную школу.

Представив убегающего Яна и мчащихся за ним диких свиней, которые хищно хрюкают, загнав несчастную жертву на дерево, я не могу удержаться от хохота. Воображение – друг мой. Воображение – враг мой. Отсмеявшись, вытираю выступившие второй раз за вечер слезы.

– Обещаю, что никому не расскажу о твоем позоре.

Ян усмехается, а потом смотрит на меня неожиданно серьезно и кивает на камеру.

– Позволишь?

Передаю ее, немного настороженно наблюдая за тем, что он делает. Спустя секунду фотоаппарат фокусируется на мне, и одновременно с тем, как щелкает затвор, я резко закрываю лицо рукой.

– Не люблю фотографироваться.

Ян смеется, но послушно отдает камеру обратно.

– А ты о чем мечтала в детстве?

«Чтобы отец вернулся», – чуть не вырывается у меня, но это явно не тот ответ, на который он рассчитывает.

– Стать балериной, – пожимаю плечами и с вызовом смотрю на него.

– Не шутишь? – В глазах Яна я читаю одновременно недоверие и восхищение, и даже не знаю, чего в них больше.

– Не-а. – Сажусь на пол, прислоняясь к стене. – В младшей школе моя лучшая подруга ходила на балет. Я жутко завидовала тому, как красиво она умеет делать пируэты. В те дни душу была готова продать за пуанты, но мы с мамой столкнулись с некоторыми проблемами и о танцах пришлось забыть.

– Мне жаль, – он произносит самую дежурную фразу из всех возможных, но почему-то я верю, что он говорит искренне.

Негромкий стук в дверь прерывает наш разговор. Ян открывает, и я слышу, как смущенный менеджер клуба объясняет, что заведение закрывается и он вынужден поторопить нас.

Пока мы идем к черному ходу, Ян записывает мой номер телефона – он хотел бы увидеть фотографии первым. Диктую номер, недоумевая, что вообще заставило его запомнить меня и позвать за кулисы. Когда мы выходим на улицу, свежая июльская ночь кажется спасением от заполнившего легкие спертого воздуха клубных коридоров.

– Спасибо за концерт и за историю про диких свиней! – На этот раз я протягиваю руку первой.

– Спасибо за вечер и за то, что поклялась хранить в тайне мой самый страшный секрет! – Он пожимает ее, а после я улыбаюсь в последний раз и иду к мотоциклу. Надеваю шлем и поворачиваю ключ зажигания, когда из-за угла неожиданно выбегает не меньше двадцати девушек.

– Вот он! – визжит одна из них и бросается к Яну, остальные следуют ее примеру.

«Ян! Ян!» Их вопли оглашают округу, заставляя жителей близлежащих домов открыть окна и выглянуть на улицу. Поклонницы твердо настроены не дать кумиру уйти. Музыкант застывает в растерянности, и мне приходится принять решение за него – вопреки своим принципам и нелюбви к прикосновениям.

– Ян! – зову его, кивая на место позади себя, и он, недолго думая, спешит воспользоваться приглашением.

Мотор утробно рычит, и спустя мгновение мы срываемся с места, оставляя позади долгий вечер и опустевшую сцену клуба, десятки жадных взглядов и остатки сомнений. Мотоцикл мчит нас вперед, и я испытываю непривычное ощущение чьей-то близости, когда Ян прижимается ко мне сзади. Ощущаю тепло его тела даже через кожаную куртку. Это непохоже на сон, в котором я ехала совсем по другой дороге, а за моей спиной сидел совсем другой мужчина. Будто бы там, в наполненной белым песком горячей пустыне, была не я. Или я, но тоже другая.

Останавливаюсь на набережной и снимаю шлем. Ян отпускает меня лишь через минуту. Пугает то, что я не замечаю этого, словно его руки на моей талии – самое естественное, что может быть в мире. Пытаюсь скрыть смятение, отвернувшись и спустившись к самой кромке воды.

– И часто тебя атакуют любвеобильные фанатки?

Ян подходит и встает рядом. Мы смотрим на мерцающий вдалеке маяк, вдыхая соленый морской воздух.

– Чаще, чем хотелось бы. Но еще никогда меня не спасали красивые фотографы на байке.

Делаю вид, что не слышала его комплимент, а он, заметив это, делает вид, что ничего не говорил. Не знаю, почему, но уезжать сразу не хочется. Положив куртки на землю, мы садимся напротив утопающей в воде луны, и под шум разбивающихся волн рассказываем друг другу истории о далеких странах и великих музыкантах прошлого, о том, какой вкус у марокканского таджина, и как здорово было бы побывать на последнем концерте Queen. Мы рассказываем друг другу обо всем, но не о том, что волнует нас на самом деле.

Время теряется, исчезает как категория, и мы прощаемся уже на рассвете. Ян садится в такси, а я – на байк, и пока я еду домой по спящим улицам сонного города, мне почему-то вспоминается странное пророчество мамы: «Опасайся красных цветов, но доверяй тому, кто показывает тебе путь». В следующее мгновение в голове возникает коктейль, который пил в баре незнакомец. И украшающий его цветок – большой, эффектный, красный мак.

Глава 5

Насколько случайные встречи – действительно случайные, и есть ли гарантия, что тот, кого называют Богом, не приложил к этому свою руку? Люди сталкиваются, несмотря на страны, время и континенты, вопреки границам, годам и расстояниям. Что, если красная нить судьбы существует, и вся наша жизнь подчинена тому, чтобы идти за ней?

Смотрю, как теплый вечерний свет окутывает комнату, вытягивая тени и смягчая очертания предметов. Просыпаться незадолго до заката – привычка не королей, а мечтателей. Ну, или безработных, кому как больше нравится. Хотя я не отношу себя ни к тем, ни к другим.

Смартфон издает короткий звук.

«Я только что проснулся от настойчивого поцелуя в губы…»

В недоумении смотрю на сообщение от Яна, не зная, как на него реагировать. Поздравить? Посочувствовать? Проигнорировать? В следующее мгновение музыкант отправляет фото смешного белого лабрадора с высунутым языком. Подпись: «…потому что кое-кто нагло залез ко мне в кровать!»

Улыбаюсь. Даже не верится, что Ян Свенссен – кумир миллионов. В нем нет ни высокомерия, ни заносчивости, ни всего того, что обычно прилагается к таланту и огромной популярности.

«Тебе понравилось? :)»

Ответ приходит почти сразу.

«Не могу сказать, что я в восторге, но зато моментально взбодрился. Как ты? Выспалась?»

Иду на кухню, и только подойдя к кофемашине, понимаю, что она по-прежнему не работает. По-прежнему? Да уж, Ли, и впрямь странно, что за пару дней она не починила себя сама. Уныло сверлю взглядом пустую кружку, словно от этого в ней появится хоть капля капучино. Вздохнув, фотографирую ее и отправляю Яну в ответном сообщении.

«Здесь должен быть кофе, но я так и не решила проблему со сломавшейся кофемашиной, поэтому мое пробуждение вышло менее позитивным».

Какое-то время телефон молчит, и я уже собираюсь в душ, когда музыкант отправляет новое фото. На нем он подмигивает, держа в одной руке отвертку, а в другой – гаечный ключ. Подпись: «Говорят, у меня золотые руки. Хочешь проверить? ;)»

Усмехаюсь, набирая ответ.

«Мы не настолько близки, чтобы ты ремонтировал мою кофемашину – она ужасная недотрога. Но я запомню твое предложение…;)»

«И твои руки» – хочется дописать мне, но роман со звездой современной рок-сцены не входит в мои планы. Впрочем, планирование в последнее время – не моя сильная сторона. Такое ощущение, будто жизнь кувырком летит под откос, а я лишь наблюдаю за этим, как за сюжетом увлекательного голливудского кино: вместо того, чтобы как-то повлиять на происходящее, закусываю попкорном.

Экран смартфона снова загорается, и я невольно напрягаюсь, увидев сообщение не от Яна, а от Кристиана.

«Привет. Я изучил полицейские базы, в Норвегии этого человека точно не задерживали».

Вздыхаю. Что ж, это было предсказуемо. Чтобы не терять времени на переписку, звоню детективу.

– Привет. Ты не поверишь, но я видела его в Осло прошлой ночью.

– Хм… Ты уверена? – Пару секунд Кристиан молчит, а затем оживляется. – Это интересно. Где? Как он выглядел? Что ему от тебя нужно?

Решаю умолчать о том, что незнакомец ничуть не изменился за прошедшие двадцать лет – это даже звучит безумно. Кристиан ни за что не поверит мне, пока сам не увидит.

– Я не разглядела, это было в клубе, на концерте Яна Свенссена. – Наблюдаю за тем, как солнце рисует золотистые блики на окнах домов. – Я надеялась как раз на то, что ты поможешь выяснить, чего он от меня хочет.

– Минуту…

Слышу, как Кристиан стучит по клавиатуре, и еле сдерживаю нетерпение. Наконец он возвращается к разговору.

– Я понял, о каком клубе идет речь. У меня есть знакомые, которые там работают. Если повезет, сможем получить доступ к записям с камер наблюдения сегодня. Надо кое с кем поговорить, жди от меня подтверждение.

– Договорились.

Кусаю губы, нервно поглядывая на часы. Чтобы отвлечься, считаю проезжающие по улице машины. Две. Давно я так не ждала чьего-то звонка. Шесть. Неужели мы узнаем что-то о моем преследователе уже через несколько часов? Десять. Четырнадцать. Ну где же ты, Кристиан? Семнадцать.

Мик Джаггер начинает петь про девушек в летних платьях в тот момент, когда мимо проезжает красный пикап – двадцать восьмой по счету.

– Встречаемся у клуба в девять, – говорит детектив, и я бегу в душ, чтобы успеть собраться. Чувство, что с каждым шагом разгадка все ближе, будоражит. Кем бы ни оказался мой преследователь, он совершил большую ошибку, не взяв в расчет камеры наблюдения.

В клубе снова полно людей – сегодня играет известный диджей из Нидерландов. Стараясь держаться подальше от танцпола, мы идем за администратором, который приводит нас в заставленный черно-белыми экранами кабинет.

Сидящий за компьютером охранник находит нужный файл и включает запись. По сравнению с четкими и яркими фотографиями, к которым я привыкла, изображение кажется слишком мелким и расплывчатым, но все же я без труда различаю сцену, зал, бар, балкон и саму себя, завороженно слушающую Яна Свенссена. На втором видео я пробираюсь сквозь толпу, а потом мне становится плохо, и я останавливаюсь, чтобы отдышаться.

– Что с тобой? – Не отрывая глаз от записи, спрашивает Кристиан.

– Паническая атака. – Пожимаю плечами, продолжая смотреть в монитор так же внимательно, как и он.

На третьем видео за барной стойкой сидит высокий блондин. Ни намека на человека, затолкавшего меня в машину, когда мне было шесть.

– Ну? Где этот тип? – вновь спрашивает детектив. Он предельно собран и сосредоточен.

– Не знаю! – Нервничаю, не понимая, что происходит. – Он точно был там! Он пил этот чертов коктейль с маком, и я смотрела на него, а не на этого парня!

Мы перематываем все имеющиеся записи, чтобы окончательно убедиться: в течение вечера к бару не подходил ни один мужчина в возрасте около сорока, с густой черной бородой и острым орлиным носом. Никого, даже отдаленно похожего. Полный провал.

– Это какой-то бред… Давай поговорим с барменом? Он должен был его запомнить.

Кристиан молча кивает, и мы выходим из кабинета. Вчерашний бармен опять протирает бокалы, и я испытываю легкое чувство дежавю. Невольно ищу глазами стакан с коктейлем, но тут же одергиваю себя – незнакомца здесь нет.

– Привет, – здороваюсь первой, за секунду до того, как детектив успевает задать вопрос. – Вы меня помните? Прошлой ночью я искала мужчину, который заказал коктейль с красным цветком, но не допил его и быстро ушел.

Бармен вытирает руки полотенцем, будто невзначай скользя по мне взглядом.

– Вас сложно забыть.

Всего месяц назад я бы непременно обратила внимание на этот ненавязчивый флирт и на цветную татуировку, украшающую мускулистое плечо. Уверена, что не смогла бы пройти мимо его сна – чересчур велик соблазн лично узнать, на что еще способны руки, которые так умело смешивают напитки. Но все изменилось настолько круто, что сейчас мне не до случайных интрижек. Делаю вид, что не заметила заложенный во фразе подтекст.

– Отлично. Вы не могли бы описать, как он выглядел?

Бармен задумчиво трет переносицу.

– Высокий, светлые волосы… Никаких особых примет. Парень что-то натворил?

Впадаю в ступор. Затянувшееся молчание нарушает Кристиан.

– Мы подозреваем, что он украл у девушки телефон, но не исключаем, что вышло недоразумение. Простите.

С этими словами детектив отходит от бара, и я следую за ним. Когда ко мне возвращается способность говорить, вновь повторяю все, что произошло на концерте. Пока я пытаюсь в подробностях воссоздать в голове вчерашние события, Кристиан хмурится, сопоставляя факты.

– Ли, ты снова принимаешь?

Как обухом по голове. Он мне не верит. Думает, что я нанюхалась или была под таблетками, а бородатый незнакомец – не более чем реалистичная галлюцинация, плод наркотического трипа, из-за которого я не даю Кристиану провести время с семьей в теплый субботний вечер. Мне хочется заорать от обиды и несправедливости, впечатать кулак в стену рядом с лицом детектива, послать его к праотцам, уехать из этого места на максимальной скорости и никогда больше не встречаться с ним. Вместо этого я коротко отвечаю:

– Нет.

Детектив скептически поднимает бровь, и я понимаю: если он скажет еще хоть одно слово, скандала не избежать. Достаю из кармана две тысячи крон и кладу на столик перед ним.

– Извини за беспокойство.

Прежде чем он успевает ответить, разворачиваюсь и выхожу из клуба. Дерьмовые выдались выходные.

***

Норвежцы гордятся Эдвардом Григом и Руалем Амундсеном, великолепными фьордами и горными склонами, сознательным отношением к вопросам экологии и независимостью от Швеции. Но далеко не все знают, что у скандинавов есть особый повод для гордости, и имя ему – аквавит. Живая вода, картофельный спирт со специями. Сейчас, по всем законам жанра, я должна сказать что-то вроде «я впитала любовь к аквавиту с молоком матери» или «у меня в холодильнике на случай важных переговоров всегда стоит пять бутылок аквавита», однако мое амплуа – разочаровывать всех вокруг. Я предпочитаю старую добрую водку и гренадин. Водка обезболивает, гранат помогает подсластить пилюлю.

Опрокидываю три шота подряд и забираюсь под одеяло. На экране смартфона мигает значок мессенджера. Уип-уип, маленькая пьянчужка, идеальный парень еще несколько часов назад прислал тебе сообщение, а ты так ему и не ответила. Чувство вины неслышно скребется внутри, но я упорно его игнорирую. Мир ведь не рухнет за одну ночь? Впрочем, в свете последних событий я уже не так в этом уверена.

Сон долго не приходит. Когда наконец забываюсь, чтобы через мгновение очнуться в точке входа, первым, что я чувствую, становятся холодные капли дождя. Они падают на лицо сквозь открытое настежь окно. Поднимаюсь с мягких подушек и подхожу к нему. Странно. Здесь все было неизменно с того момента, как я придумала и эту комнату, и пасмурное небо, и графические рисунки гор под потолком. Провожу пальцами по деревянным ставням, задумчиво глядя на лес, который простирается до самого горизонта. Здесь не бывает солнца. Мне слишком нравится запах дождя.

Отец был другим. Он до последнего не мог привыкнуть к Скандинавии, мечтая вернуться в пустыню. Ребенком слушая его рассказы о том, как ярко сияют звезды над Сахарой, я представляла торговые караваны и затерянные оазисы, песчаные барханы и навьюченных тканями и специями двугорбых верблюдов.

Ногти впиваются в кожу ладоней. Как же мне не хватает отца… Я неоднократно пыталась попасть в его сон, но меня всегда останавливала одна серьезная проблема – то, что ждало меня за дверью, было чем угодно, но только не сном. Я очень отчетливо понимала это, глядя в густой, белый, как молоко, тягучий туман, и безуспешно пытаясь разглядеть в нем хоть какие-то очертания. Никто мне этого не говорил, но я знала – шагну туда, и уже не смогу вернуться обратно, заблудившись в давящей пустоте, в лабиринте, которому не нужны стены.

Многие годы я думала, что это посмертие, лимб, в который попадают после жизни. Но слова Зейна заставили меня усомниться в том, что отец мертв. Так ли легко убить джинна, если принять на веру то, что духи пребывают на земле тысячелетиями? Но где же он тогда, и что с ним случилось?

Возможно, я ошибаюсь, но что-то подсказывает – следящий за мной незнакомец знает ответ на этот вопрос. Гипотетически я могла бы пробраться в его сон, но ситуация с Зейном заставила меня выучить пару уроков. Во-первых, я не единственная способна контролировать сны. Во-вторых, внезапно начавшие чудить камеры наблюдения нельзя объяснить иначе как магией. Ну или тем, что я сошла с ума – но эта теория нравится мне еще меньше. Лезть в логово ко льву, ничего о нем не зная – самоубийство.

Впрочем, ничего ведь не произойдет, если я просто посмотрю на то, что творится в голове у моего преследователя. Только один взгляд изнутри. Вдруг он даст мне какой-то намек или пищу для размышлений? Подумав об этом, решительно подхожу к двери и распахиваю ее. И тут же меня выворачивает выпитой в реальности водкой: всего в метре лежит окровавленный карлик с вывороченными кишками, которые он заботливо держит в руках – так, словно самостоятельно вскрыл себе живот и вытащил внутренние органы, чтобы полюбоваться ими при свете дня и радостно мерцающей вверху тройной радуги. На сморщенном лице застыла безумная улыбка, струйка слюны вытекла из уголка рта и собралась в небольшую лужицу на земле. Что это вообще за нахрен? Этот псих устраивает в своих снах сафари на лилипутов, заставляя их убивать себя самым жутким образом?

Тошнота снова подкатывает к горлу, и я резко захлопываю дверь. От того, что меня рвет во сне, а не в реальном мире, ощущения не становятся приятнее.

Вдыхаю влажный воздух, пытаясь успокоиться и перестать воспроизводить перед глазами обезображенный труп. В каком состоянии должна быть психика, чтобы воссоздать такое? Другая мысль заставляет меня замереть на месте. Кажется, я даже забываю, как дышать. А что, если он действительно умеет управлять снами? Кем надо быть, чтобы сотворить такое специально?

«Тебе не удастся ничего скрыть, маленькая дрянь!»

Мне страшно. Я опять чувствую себя шестилетней девочкой, которая сжимается от ужаса на заднем сиденье чужой машины. Ли Хансен, которая гоняет на мотоцикле и легко посылает в ад любого, уступает место обнимающей плюшевого зайца малышке Лелии. Смрад. Повсюду смрад. Обжигающая кожу пощечина. Зловонный запах из чужого рта. Кричу, закрыв лицо ладонями, и иллюзия рассеивается. Хватит. Я не могу позволить панике лишить меня рассудка. Достаточно кошмаров на сегодня.

Тянусь к ручке двери, на мгновение испугавшись, что на той стороне по-прежнему лежит разлагающееся тело, но страхи оказываются беспочвенными: никаких карликов и крови, лишь ровная крыша небоскреба, с которой видно раскинувшийся внизу огромный город. Мой личный Нью-Йорк, большое яблоко, которое я жадно надкусываю, когда хочется почувствовать вкус мегаполиса. Сажусь на край, свесив ноги в пустоту. Смотрю на кеды, кажущиеся гигантскими по сравнению с одноэтажными домами, и ощущаю себя подростком – свободным, немного пьяным и на сто процентов уверенным в том, что весь мир помещается в ладони.

– Наслаждаешься видом?

Нет нужды оглядываться, чтобы понять, кому принадлежит голос.

– Ты когда-нибудь слышал про личные границы? – Прищуриваюсь, глядя на мелькнувший в облаках солнечный луч. – Могу порекомендовать пару книжек.

Зейн игнорирует вопрос и садится рядом. Джинну абсолютно все равно, что он явился в мой сон без приглашения, и его самоуверенность обескураживает.

– Однажды в Индии, в трущобах Мумбаи, я встретил гуру. – Он достает бумагу для самокруток из кармана надетого на голое тело темно-синего пиджака. Замечаю закрепленную на лацкане бутоньерку из ландышей, и вновь задумываюсь о том, какие все-таки странные у него вкусы в одежде. – Знаешь, какую мудрость он мне открыл?

Болтаю ногами и без особого энтузиазма спрашиваю:

– Живи здесь и сейчас, и, возможно, однажды тебе удастся выскочить из колеса Сансары и бла-бла-бла?

Быстрыми и точными движениями Зейн засыпает на тонкую бумагу марихуану и кладет фильтр.

– Нихрена он мне не открыл, только попросил сотню рупий. – Язык скользит по краю самокрутки. – В тот же день я пошел на пляж, и там познал истину, которую искал.

Стараюсь делать вид, что мне совсем не интересно, но его рассказ увлекает. Джинн вертит косяк в руке, оценивающе разглядывая результат своих трудов, затем щелкает пальцами, как ни в чем не бывало прикуривает от вспыхнувшего между ними огня и продолжает:

– Молодой американский хиппи подошел ко мне, когда я сидел на песке, любуясь закатом. Он предложил разделить с ним джойнт⁹. – Держа самокрутку двумя пальцами, Зейн глубоко вдыхает траву, и я вдруг отчетливо представляю его на берегу Аравийского моря. – Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент он повернулся ко мне и сказал: «Мужик, запомни – в жизни нет ничего по-настоящему важного, поэтому кайфуй, не заморачивайся, просто кайфуй…» Это был лучший совет, который я получил за всю жизнь.

Он задерживает обжигающий дым в легких и протягивает косяк мне. Несколько секунд я нерешительно смотрю на сигарету с марихуаной, но все-таки нахожу силы отказаться. После того, как я завязала, стараюсь не связываться с наркотиками даже во сне. Боюсь, что, проснувшись, не смогу найти причины и дальше искать компромисс с реальностью. Зейн удивленно смотрит на меня, пожимает плечами и делает еще одну затяжку.

– Так вот, девочка-джинн, тебе надо научиться расслабляться и разрешить себе получать удовольствие…

Он касается рукой моих волос, заправляя их за ухо, но я тут же отшатываюсь в сторону.

– Не трогай.

– В прошлую нашу встречу ты была не против моих прикосновений. – Зейн лукаво улыбается, и я чувствую раздражение от того, что он прав. – Это из-за Эвы?

– Нет. – Я вру, и мы оба знаем это.

– Значит, да… – Он задумчиво смотрит на меня и зарывается рукой в зеленые кудри. – Не предполагал, что ты ревнивая.

Он определенно испытывает мое терпение. Сдерживая гнев, отвечаю, пытаясь не выдать эмоций:

– Слушай, друг, спасибо тебе за познавательную информацию о том, почему я могу контролировать сны, но на этом наши пути расходятся. Давай договоримся – я не лезу к тебе, а ты ко мне.

Зейн прищуривается и, наклонив голову, произносит:

– Ты в любой момент можешь проснуться. Так почему ты еще здесь?

На мгновение я впадаю в замешательство, но быстро возвращаю себе самообладание.

– Потому что это мой сон! – меня переполняет негодование. – Я хочу иметь возможность смотреть сны в одиночестве, не просыпаясь каждый раз, когда ты в них заявляешься!

– А я хочу тебя, – он говорит это так просто, что я теряю дар речи.

Нет, это уже слишком. Его наглость переходит все границы, он считает себя хозяином положения, и меня это не устраивает.

– Скажи это Эве. – С этими словами я прыгаю вниз, оставляя Зейна одного на крыше.

В свободном падении адреналин зашкаливает. Ощущаю мандраж и эйфорию, желание взлететь за секунду до удара и желание разбиться. С каждым метром, который приближает меня к земле, город вокруг складывается, подобно карточному домику. Этажи многочисленных небоскребов падают друг на друга, как костяшки домино. Улицы и проспекты выворачиваются наизнанку. Там, где еще полчаса назад было небо, теперь нет ничего, кроме асфальта и обмотанных электрическими проводами фонарей. Прямо подо мной – похожие на сахарную вату кучевые облака.

Стремительно приближаюсь к ним, а когда достигаю очерченной в воздухе неясной границы, они обволакивают меня, легкие и мягкие, как зефир. Потрясающий контраст с пережитым только что полетом… Чувство такое, будто я до нитки промокла на улице под холодным дождем, а после вернулась в теплый дом, где горит камин и уютно потрескивают дрова. Мне кажется, я сама того гляди растаю и превращусь в облако, настолько мне хорошо и спокойно. Почти тону в этой невесомости, забывая обо всем, что беспокоит, отдаваясь неге и блаженству – такому реальному, словно не воображаемые облака, а чьи-то сильные руки обнимают меня, гладят, перебирают пряди волос, касаются губ, приоткрывая их для поцелуя… Руки?! Поверить не могу, что он сделал это.

– Зейн!

От моего крика стекла в небоскребах над нашими головами дрожат и разбиваются на тысячи осколков. Похожие на хрустальные капли воды, они падают на нас, но не ранят. Появившийся из ниоткуда джинн насмешливо смотрит на меня, поправляя ландыши на пиджаке.

– Ты серьезно пытался трахнуть меня в образе облака?!

– Признай, у меня почти получилось. – Он смеется, искренне находя это забавным, а я ощущаю, как во мне закипает ярость. В прямом смысле.

Если я – дочь джинна, то и в моих венах течет огонь. Пусть это не то пламя, что рождается из расплавленного солнца в песках пустыни, но и оно способно обжечь. Я раскидываю руки, и в раскрытых ладонях возникают искры мерцающего сине-зеленого света – яркого, как взрезающее небосвод северное сияние. Зейн больше не улыбается, только завороженно наблюдает за тем, как искры разгораются, превращаясь в пляшущие языки пламени. Он слишком поздно понимает, что я собираюсь сделать.

– Ли, подожди!

Его крик тонет в вихре огня, который сносит окружающий мир, высасывает из него кислород, создает новую реальность сна. Я стою в цветном танцующем пламени, и не чувствую жара – лишь необычное, но приятное ощущение, когда огонь, будто лаская, касается моей кожи. Зейн исчез – наверняка проснулся в холодном поту, разбудив Эву. При мысли об этом я испытываю странное удовольствие и едва заметно улыбаюсь самыми уголками губ.

– Кайфово получилось, правда?

Глава 6

«Ли, ты ведешь себя отвратительно». «Это некрасиво – вот так игнорировать собеседника». «Лучше бы я вообще не писал тебе». Смотрю на непрочитанное сообщение от Яна и не решаюсь открыть – наверняка там будет что-то вроде этого. Впрочем, я заслужила. Кликаю на иконку с изображением конверта и быстро пробегаю взглядом по строчкам на экране.

«Раз твоя кофемашина пока мне не доверяет, приглашаю выпить кофе в городе ;)»

Глазам не верю. Он что, ангел? Ян Свенссен слишком идеален. Либо что-то не так с ним, либо со мной, если нормальный человек автоматически кажется подозрительным типом с горой скелетов в шкафу. Я склоняюсь ко второму варианту, но если не увижусь с ним – не узнаю. Хотя кому я вру? Это лишь повод.

Мы назначаем встречу на завтра, и я начинаю собираться к маме. Сегодня ей пятьдесят – отличный повод отпраздновать юбилей в компании психически нестабильной дочери и толпы женщин-защитниц чистого океана. Боже, это даже звучит абсурдно. Вздыхаю, натягивая очередной бесформенный свитер, и тянусь за мотоциклетным шлемом.

***

Еще не дойдя до входной двери, чувствую запах ароматических масел, сладкого картофеля и тушеной капусты. Сумасшедшая смесь. Мама, как всегда, в своем репертуаре: сочетает несочетаемое так умело, что диву даешься.

– Детка! – Услышав, что я вошла, она откладывает поварешку и торопится обнять меня. – Как хорошо, что ты приехала!

– С днем рождения, мам!

Протягиваю большой крафтовый пакет, и она прижимает его к груди, радуясь, как ребенок.

– Спасибо, дорогая! Но ты же знаешь, это было необязательно.

– Знаю. – Улыбаюсь, глядя на ее светящееся от счастья лицо. И за что ей досталась такая дочь, как я? – Откроешь?

Мама с любопытством заглядывает в пакет и достает расшитое бисером длинное бежевое платье. Пару секунд она молчит, а потом с восторгом выдыхает:

– Лелия, это же платье из переработанного пластика, из новой коллекции Вэй Чжан…

– Ага.

Я заранее знала, какую цену выставлю, когда эпатажный азиат, не первый год взрывающий европейские подиумы, попросил отснять премьерный показ в Париже. «Ли, ты меня без ножа режешь!» – пытался торговаться дизайнер, но я была неумолима. Глядя сейчас на маму, понимаю, что оно того стоило.

– Нора! Как ты? С днем рождения!

За спиной раздаются голоса, и через минуту мамины подруги наперебой поздравляют ее, протягивая подарки, которые она аккуратно расставляет на столе. Сначала на нем появляется морковный пирог, затем две большие красные свечи, упаковка японского чая, тибетская поющая чаша, статуэтка Будды и книга про реинкарнацию. Незаметно качаю головой – не сюрпризы на юбилей, а стартовый набор сектанта. Но главное, что маме нравится: она с горящими глазами вертит в руках замершего в позе лотоса Шакьямуни, а после пытается вызвать звук из поющей чаши. Мама настолько искренне удивляется и радуется простым вещам, что иногда я забываю, кто из нас старше.

В разговорах об экологии, феминизме и новых реформах в стране время пролетает быстро – на часах уже девять, а я так и не приступила к обработке фото с концерта. Поднимаюсь, чтобы попрощаться с мамой, но она, как и в прошлый раз, опережает меня и просит сесть обратно. Видимо, это становится традицией.

– Опять гадания? Пощади, прошлого раза хватило… – Я не кривлю душой, мне до сих пор мерещатся повсюду красные маки.

– Нет. – Подмигивает мама. – У меня есть кое-что получше.

Настороженно наблюдаю за тем, как она разогревает что-то в огромной кастрюле и разливает по кружкам. Ее подруги при этом совершенно спокойны – видимо, знают больше, чем я. Подношу напиток к носу, принюхиваюсь. Корица, гвоздика, апельсиновая цедра. Глинтвейн? Что ж, немного горячего вина в дорогу – не преступление. Делаю глоток и тут же давлюсь.

– Это что, портвейн? – Откашлявшись, стираю рефлекторно выступившие слезы. – Ты решила пуститься во все тяжкие? Я думала, вегетарианцы не пьют, а если пьют, то слабоалкогольные напитки…

– Не просто портвейн! – Мама смеется, и сама делает небольшой глоток. – Лучший во всей Норвегии. Домашний портвейн Эммы.

Сидящая рядом Эмма с гордостью кивает и добавляет:

– 22 градуса! По традиционному рецепту прабабушки.

Понятно, почему я поперхнулась. Подумать только – придерживающиеся здорового образа жизни защитницы природы и десять литров двадцатиградусного портвейна на плите. Потрясающе.

– Мам, мне сегодня нужно вернуться в город, я не должна пить.

– Останься, пожалуйста, я так соскучилась.

Она садится напротив и ласково на меня смотрит. В ее глазах отражается прошлое, в котором она вплетает в мои волосы цветные ленты, кладет в рюкзак обед и провожает в школу. Я уверена, что во мне мало что осталось от той девочки, однако она считает по-другому. Мама наверняка хочет обнять меня или поправить непослушную прядь, но сдерживается, зная, как я это не люблю. Я просто не могу ответить ей «нет».

– Хорошо.

 Она улыбается так широко, будто мое согласие в одночасье спасло все пять океанов земного шара и каждого из живущих в них китов.

– Но чтобы вовремя отправить фотографии редактору, мне придется выехать не позже семи утра.

– Разумеется, дорогая! – С этими словами она подливает в кружку двадцатиградусный глинтвейн и мне остается лишь смириться с тем, что второй вечер подряд я устраиваю организму алкогольный марафон. Неплохо, Ли, так держать. Не стала наркоманкой – станешь алкоголичкой.

Очень скоро я вхожу во вкус: чем больше глинтвейна пью, тем веселее на душе. Тело расслабляется, проблемы начинают казаться несущественными, а жизнь – не такой уж невыносимой. Очевидно, прабабушка Эммы действительно знала толк в портвейне.

После полуночи мамины подруги разъезжаются, и мы остаемся вдвоем. Мама, напевая, загружает тарелки в посудомойку, а я борюсь с желанием уснуть прямо за столом. Внезапно в голову приходит идея спросить, не замечала ли она в поведении отца что-то странное или необъяснимое. Трезвая часть меня просит заткнуться и не открывать рот, пьяная убеждает в том, что это максимально подходящий момент для откровенного разговора. В глубине души я сильно в этом сомневаюсь, но алкоголь побеждает, и у меня вырывается:

– Слушай, мам, а у отца не было каких-нибудь магических способностей?

Браво. Очень деликатно, аккуратно и издалека. Мама на секунду замирает, а затем оборачивается ко мне, не выпуская из рук салатницу, и мечтательно улыбается.

– О да, дорогая…

Невольно напрягаюсь и подаюсь вперед. Неужели ей что-то известно?

– Он головокружительно целовался, а какое волшебство творил в постели…

– Мама! – Возмущенно прерываю ее, пока она не начала делиться подробностями. – Я не это имела в виду!

– А что тогда? – Она непринужденно смеется, с любовью глядя на меня.

– Ничего… – Отмахиваюсь, осознав бесперспективность затеи.

И чего я ожидала? «Ах, Лелия, наконец-то ты спросила! Всю жизнь хотела тебе сказать, но забывала, что твой отец умел левитировать, передвигать предметы силой мысли и исполнять желания! Еще вопросы?» Хмыкаю под нос, представляя эту картину. М-да, шестая кружка портвейна определенно была лишней. Потягиваюсь, зевая.

– Доброй ночи, мам. Я точно не высплюсь, но несколько часов сна – лучше, чем ничего.

Моя комната выглядит по-прежнему: на потолке наклеены светящиеся звезды, в углу стоит огромный книжный шкаф, одна из полок которого полностью заставлена романами Нила Геймана. Если бы не он, мои миры были бы куда менее красочными. Блаженно улыбаюсь и, раскинув руки, падаю на кровать. Свидание с Яном завтра, но кто мешает увидеться с ним сегодня? В конце концов, за последнее время он единственный, кому удалось заинтересовать меня. Не считая Зейна, но с ним все сложно. Джинна мне попеременно хочется то убить, то… просто хочется. Переворачиваюсь на живот и закрываю голову подушкой. Черт, почему я опять о нем думаю?

К счастью, сумбурные мысли быстро теряют объем, и я засыпаю. В точке входа мельком оглядываю комнату и подхожу к двери. У меня хорошее предчувствие. Пожалуйста, пусть оно меня не обманет…

Крики чаек и соленый запах моря в разреженном горном воздухе. Как это вообще возможно? Не сразу понимаю, почему чувствую это в четырех стенах небольшой репетиционной базы, в центре которой сидит Ян, но потом замечаю приоткрытую дверь. За ней виднеется выход на горное плато. Подхожу ближе. Даже отсюда открывается великолепный вид на фьорды. Присвистываю. Вот это да, у Яна Свенссена невероятные фантазии. Мне нравится быть их частью. Нравится быть здесь.

– Ли, скажи, что ты думаешь об этом?

Он сосредоточенно перебирает струны. Мелодия, которая рождается под его пальцами, прекрасна.

– Необыкновенно, – честно говорю я, и Ян улыбается, не отрывая глаз от гитары.

Подумать только, он пытается сочинять песни даже когда спит. Жаль, что, как и все, забывает большинство снов наутро. Вспоминаю, что в моей точке входа есть несочиненные стихи. В следующий раз надо захватить с собой парочку. В следующий раз? Если бы Олав знал о том, чем я занимаюсь по ночам, наверняка бы сказал, что если Ли Хансен приходит в чей-то сон дважды – это заявка на серьезные отношения. Голос Яна вырывает меня из размышлений.

– У тебя есть время?

– Хм…

Занятный вопрос в контексте сна, где время – одно из самых спорных понятий. Улыбаюсь.

– Да, я никуда не спешу.

Он откладывает гитару, встает и протягивает мне руку.

– Прогуляемся?

Теплая ладонь обхватывает мои пальцы, и я сжимаю их в ответ. Мы выходим на плато, и когда нас догоняет первый порыв легкого ветра, я смотрю на Яна, за спиной которого до горизонта простирается море. Мне хочется поправить его взъерошенные волосы. В небе рядом с нами пролетает орел. Увидев его, Ян жестом привлекает мое внимание.

– Ли, нам очень повезло увидеть его близко – орлы редко поднимаются на такую высоту.

– Да, нам очень повезло…

Я думаю не об орле. Я думаю о том, какие красивые у Яна Свенссена губы. Мне хочется поцеловать его и одновременно оттянуть удовольствие, последовать за своим желанием и повысить градус напряжения.

От этих мыслей отвлекают необычные зеленовато-розовые блики, неожиданно возникшие там, где минуту назад пролетела птица. Они мерцают, переливаясь подобно перламутру, и я не сразу понимаю, что вижу сверкающее в солнечных лучах северное сияние. Отправляясь в паломничество за Авророй с камерой наперевес, я неоднократно ловила его недалеко от Осло, но и представить не могла в полдень над фьордами.

Всполохи полярного сияния танцуют на фоне ясного голубого неба, разгораясь все ярче. Полжизни отдала бы за то, чтобы сделать такой кадр. Дух захватывает от того, как это красиво. Ян обнимает меня, зарываясь носом в волосы, и шепчет:

– В легендах говорится, что северное сияние – это мост, по которому на землю спускаются боги. Ты в это веришь?

Чувствую его дыхание, и по коже бегут мурашки. Закрываю глаза, чтобы ничего вокруг не мешало ощущать то, что рождается внутри, и прижимаюсь к нему сильнее.

– Я верю в то, мы сами сочиняем легенды, и это значит, что возможно абсолютно все. А ты?

Внезапно на плато начинает звучать музыка. Сначала мелодия едва различима, но с каждой секундой становится громче. Улыбаюсь. Чего я ждала, придя в сон к музыканту? Другой вопрос, что выбор немного странный, хоть весь мир и пел эту песню четверть века назад – Селин Дион и ее My Heart Will Go On, саундтрек к легендарному «Титанику»… Стоп, что? Ян Свенссен и «Титаник»? Да я быстрее поверю в то, что в этом году Ди Каприо получит второй Оскар.

– Ян?

Он по-прежнему молчит, и я резко открываю глаза и поворачиваюсь. Похожий на восковую куклу, музыкант, не моргая, стоит в неестественной позе. В остекленевших глазах отражается орел, который висит в небе, словно подвешенный на невидимую леску. Полярное сияние, еще недавно рисующее блики на воде, теперь напоминает дешевую декорацию для американского ситкома. Проклятая песня заканчивается и начинается снова, будто кто-то поставил ее на повтор. Кто-то… Ну конечно.

Зейн сидит на скале, наряженный в длинный кожаный плащ и страусиное боа сиреневого цвета. По его щекам текут слезы, и на мгновение я теряюсь, но потом замечаю за спиной джинна желтое ведро с попкорном.

– Иншаллах, все одинокие сердца в этом мире найдут свою половину, как Джек и Роза, как Ромео и Джульетта, как Лаура и Петрарка, как Рихард Мозер и комиссар Рекс…

– Какой еще, мать его, Рихард Мозер?

Руки машинально сжимаются в кулаки, и я двигаюсь в сторону Зейна, который вытирает покрасневшие глаза шелковым носовым платком с вышитой на нем буквой «З».

– Ты не смотрела сериал? – Он всхлипывает и разражается новыми рыданиями. – Это первый хозяин Рекса, с которым они вместе ловили преступников целых четыре года, пока Мозер не погиб, спасая возлюбленную от маньяка. Какая это была трагедия для фанатов!

– Я тебя убью.

Стремительно приближаюсь к джинну, желая лишь одного – придушить и скинуть вниз, в воду. Лучше всего, если перед этим он приземлится на айсберг. В тот момент, когда между нами остается не больше полуметра и я замахиваюсь, чтобы столкнуть его с плато, он вдруг перехватывает мое запястье. Прежде чем я успеваю понять, что произошло, оказываюсь на земле со связанными над головой руками. Пытаюсь высвободить кисти. Бесполезно. Они умело связаны сиреневым боа, которое украшало шею Зейна. Сам Зейн лежит на мне сверху, и под тяжестью его тела я не могу двинуться.

– Расслабься, девочка-джинн. Разве ты не соскучилась?

Голос джинна звучит тихо и очень соблазнительно. В глазах – ни слез, ни намека на комедию, которую он устроил. Из мелькнувшей в зрачках искры разгорается пламя. Чувствую, как рука скользит по моему телу, и оно предательски отзывается на ласку, а изгибы бедер будто заново возникают под подушечками его пальцев.

– Не успела. Недавно виделись. – Огрызаюсь, безуспешно пробуя скинуть его с себя и избавиться от наваждения.

– А я-то думал, что ты не закрыла свой сон, отправляясь на свидание, потому что рассчитывала на горячий тройничок… – Он облизывает мочку моего уха, а затем легко прикусывает. – Я, знаешь ли, всегда готов…

Меня словно ушатом ледяной воды окатывает. На мгновение я даже забываю о том, что джинн подмял меня под себя, по-хозяйски трогая почти везде, где хочет.

– Погоди, что ты сказал?

Язык касается моей шеи, будто пробуя на вкус участившийся пульс.

– Передумала насчет тройничка? Я догадывался, что ты любишь пошалить…

– Я про закрытый сон. – Закатываю глаза, собирая последние крупицы терпения. – Можно заблокировать его от вторжения извне?

Зейн внимательно смотрит на меня, а когда понимает, что я спрашиваю серьезно, перекатывается на спину и начинает смеяться так, словно в жизни ничего забавнее не слышал. Раскаты хохота сотрясают мощную грудь и под воздействием исходящих от него вибраций реальность сна рябит, как изображение на сломанном телевизоре. Спустя несколько минут он успокаивается, все еще широко улыбаясь, и картинка вновь обретает четкость.

– Неужели ты использовала данные тебе силы только для того, чтобы заниматься во сне сексом, – джинн небрежно кивает в сторону застывшего Яна, – а ничему толковому так и не научилась?

– Необходимости не было, – холодно отвечаю, сбрасывая дурацкое боа и надеясь на то, что Зейн поймет – до его появления в моей жизни все было нормально.

– А теперь есть? – Он с интересом наблюдает за мной, больше не пытаясь коснуться.

– Научи меня. – Ненавижу о чем-то просить, но джинн единственный, кто может помочь лучше узнать себя и свои сны. Следующее слово дается мне с большим трудом, но я все же добавляю: – Пожалуйста.

Он прищуривается, оценивающе глядя на меня.

– А что я за это получу?

Усмехаюсь. А чего ты ждала, Ли? Альтруизм – это явно не про него. Зейн не упускает возможности. Он их создает.

– Спать я с тобой не буду.

– А я и не предлагаю, ты сама придешь ко мне, – непринужденно заявляет он, и от такой наглости я теряю дар речи, а он продолжает как ни в чем не бывало: – Я покажу тебе, как защищать свои сны и подсознание, а ты обещаешь мне одно желание.

– Я… умею исполнять желания? Как джинны? – осторожно уточняю, тщательно подбирая выражения.

– Да. Ровно три желания, ни больше ни меньше, – говорит Зейн скучающим голосом, будто объясняя очевидные вещи неразумному ребенку. – Но, во-первых, тебе придется обзавестись лампой, в которой ты будешь жить. Во-вторых, понадобится превращаться в эфемерного синего мужика каждый раз, когда кто-то будет эту лампу тереть…

Я осознаю, что он опять издевается надо мной. В первую секунду хочется довести свой план до конца и скинуть его с плато, но здравый смысл убеждает подождать еще немного.

– Хорошо, я поняла, – прерываю бессвязный поток сознания на моменте, когда Зейн вдохновенно рассказывает о ковре-самолете, который будет моим компаньоном. – Обещаю одно желание. Но я настаиваю, чтобы ты приступил к исполнению своей части договора прямо сейчас. Расскажи правду про джиннов. Про настоящих, таких, как ты.

Зейн замолкает и улыбается.

– Нетерпеливая северянка. Этот огонь в тебе от отца. Хочешь все знать? Хорошо. – Он больше не смеется и глядит с такой нежностью, что меня обескураживает эта внезапная перемена в его настроении. – Забудь обо всем, что узнала о джиннах из поп-культуры и детских сказок. Как думаешь, что это?

Обрамленный золотом рубин сверкает в солнечных лучах так ярко, как если бы средневековый алхимик огранил капли крови, создав из них драгоценный камень.

– Перстень? – Пожимаю плечами. Ответ кажется очевидным.

Зейн отрицательно качает головой.

– Ты смотришь, но не видишь, Ли. Суть вещей ускользает от тебя, хотя ты безошибочно нащупываешь грань между мирами. – Он делает паузу, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не засыпать его вопросами. – Этот камень – моя душа. Если тебе будет проще понять, он выполняет такую же функцию, как диснеевская лампа. С той лишь разницей, что джинн рожден свободным и изначально не подчиняется никому, кроме Аллаха.

– Завладеешь кольцом – завладеешь душой джинна? – медленно произношу я, обдумывая услышанное.

На этот раз Зейн кивает.

– Вроде того. Получаешь иммунитет от потерявшего свободу джинна и имеешь право загадать желание.

– Всего одно? – хмурюсь, вспоминая все, что слышала раньше.

– Какая ты ненасытная. – На чувственных губах появляется усмешка. – Да, всего одно. Но иногда даже этого слишком много.

– А что потом делать с порабощенным джинном? Выходит, после исполнения желания он бесполезен?

– Пользы он действительно больше не принесет. Но главное, что не принесет и вреда. – Подмигивает Зейн.

На ум приходит голливудское кино¹⁰, в котором дьявол в образе сексапильной Элизабет Херли исполнял желания с подвохом. То ли Зейн тоже его смотрел, то ли в общем пространстве сна к нам приходят одинаковые мысли, но он поясняет:

– Разумеется, запрещено просить еще сто желаний, а после исполнения девяносто девяти новые сто, и так до бесконечности. Лишь одно. При этом, если неправильно сформулировать желание, джинн может воспользоваться оплошностью и воплотить его в жизнь… хм… с оговорками.

– Например? – Обхватываю колени руками, с любопытством ожидая продолжения.

– Однажды продавец на рынке, который работал на своего тестя с десяти утра до пяти вечера, попросил денег. Я исполнил его желание: в тот же день родственник сообщил, что работать каждый день придется до девяти, но, безусловно, все дополнительные часы будут оплачены.

Зейн улыбается, а я шокированно смотрю на него, пытаясь уложить в голове эту историю.

– Но зачем? Это же нечестно.

– Ли, спустя тысячи лет на земле понятия о том, что такое «честно» и «нечестно» теряют всякий смысл. Знаешь, что на самом деле важно?

Он ждет ответа, но я молчу.

– Главное, чтобы не было скучно. Именно поэтому я сейчас сижу здесь с тобой, девочка-джинн. Никогда не встречал женщин-полукровок. Мне нравится разгадывать тебя. Это весело.

Внезапно в меня словно ударяет молния. Ощущение такое, что череп разбили на части изнутри, а потом утрамбовали осколки в мозг вместе с извилинами. Во рту моментально пересыхает.

– Что за хрень? – Ошарашенно смотрю на Зейна, не понимая, что случилось.

– Ты хотела учиться? Вот первый урок. Блокируй сознание от чужого вмешательства, – спокойно отвечает он, не задумываясь, готова ли я к подобным методам обучения.

Меня накрывает злость. Пальцы дрожат, тело бьет крупная дрожь.

– А поаккуратнее нельзя было?

Зейн скептически поднимает бровь.

– Думаешь, другие будут с тобой церемониться?

– Другие? – переспрашиваю, массируя виски, в которых до сих пор отдает тупой пульсирующей болью.

– Ты же не думаешь, что в мире больше нет никого, кто способен управлять снами? – Смотрит насмешливо джинн, но его лицо быстро становится серьезным. – Соберись. Я попробую проникнуть в твои мысли, а ты сконцентрируй все внимание на том, чтобы создать в голове барьер и не допустить этого.

Взгляд темных глаз давит на невидимую точку в середине лба, медленно, но верно пробиваясь в сознание. Это сложно описать, но джинн словно ввинчивается туда, где сконцентрировано все, что составляет мою личность: предпочтения, привычки, сокровенные мечты, страхи, воспоминания. Я отталкиваю его силой воли, но напор слишком силен, ему практически невозможно противостоять. Выстроенный с таким трудом барьер ломается. Я ощущаю Зейна в своих мыслях. На мгновение он касается моей памяти и… я просыпаюсь.

Заведенный на семь утра будильник надрывается, пока я не отключаю его дрожащей рукой. Ну и ночка выдалась. Клянусь, никогда больше не буду слушать Селин Дион.

Глава 7

Доезжаю до дома на автопилоте, не переставая ругать себя за слабость. Нет, я правильно сделала, что осталась, но ведь никто не заставлял меня напиваться и засиживаться допоздна. Глаза слипаются. Впервые за долгое время дорога по скоростному шоссе на любимом байке не принесла радости. Поднимаюсь в квартиру в отвратительном настроении и, уже повернув ключ в замке, понимаю, что забыла купить энергетики.

– Да что ж такое!

Раздражает, что злиться в данной ситуации не на кого: спонсор моего разбитого состояния – я сама. Невыносимо хочется спать, но я должна обработать фото с концерта. Повторяю это как мантру, залпом выпиваю стакан воды, наливаю второй и сажусь за компьютер. Чем быстрее начну, тем быстрее закончу, а уже вечером меня ждет свидание с Яном. Уму непостижимо. И как он смог уговорить меня на это? Столько лет я избегала реальной близости с мужчинами, а ему удалось поколебать уверенность в том, что мне не нужен физический контакт, одним лишь прикосновением. Вспоминаю, как музыкант прижимался к моей спине, когда мы ехали по ночному городу, и по коже бегут мурашки. Может, я небезнадежна?

Спустя несколько часов сохраняю последнюю фотографию и удовлетворенно рассматриваю результат своих трудов. Кричащие от восторга фанаты. Пальцы на грифе. Обаятельная улыбка. Серия камерных портретов из гримерки. Редактор будет в восторге. А вот и мой собственный портрет. Вернее, рука, которой я закрываю лицо. Улыбаюсь, вспомнив этот момент. Ян Свенссен, сам того не желая, выводит меня из зоны комфорта, но интересно другое – почему-то я не против. Впрочем, не он один норовит перевернуть мою жизнь с ног на голову. Полученная от Зейна информация, барьеры, о которых он рассказал, и то странное притяжение, что я чувствую к нему, действуют на меня, как наркотик: хочу еще больше, а предугадывать последствия отказываюсь.

Сжимаю пальцами виски. Как это вообще возможно – думать о двух совершенно разных мужчинах одновременно? Никогда не предполагала, что способна на подобное. И это в ситуации, когда подозрительный тип с жуткими снами про расчлененных карликов ходит за мной по пятам! Вот уж на ком следовало бы сосредоточиться вместо того, чтобы превращать свою жизнь в бразильский сериал…

К тому моменту, когда я привожу себя в порядок, до встречи с Яном остается совсем немного времени.

«Не бери сегодня мотоцикл, я заеду за тобой. Тебе ведь нравятся джентльмены? ;)»

Не знаю, что он придумал, но это интригует, хоть я и не люблю сюрпризы. Ближе к закату слышу снаружи требовательные гудки. Выглядываю и глазам не верю: под окном, плотоядно сверкая фарами, похожий на изготовившуюся к прыжку пантеру, стоит роскошный желтый спорткар. Удивляет меня не сама машина, которая явно стоит не меньше миллиона крон, а то, что за рулем сидит Ян Свенссен. После личного знакомства с ним я была уверена, что он не склонен к излишествам. Видимо, ошибалась. В конце концов, Ян – большой мальчик и может позволить себе любые игрушки.

Спускаюсь вниз и после короткого приветствия Ян спрашивает:

– Ли, ты взяла паспорт?

Не могу удержаться от встречного вопроса:

– ID и водительских прав для того, чтобы заказать кофе, нынче недостаточно?¹¹

– Кофе?.. – Смеется он, и на щеках появляются знакомые ямочки. – На самом деле это был предлог. Я приготовил кое-что поинтереснее. Ты мне доверяешь?

Смотрю в его глаза: в них пляшут черти. Точно такой же взгляд был у Яна, когда он позвал меня за сцену. Что я теряю?

– Доверяю. – Откидываю со лба непослушную прядь волос. – А паспорт у меня всегда с собой. По-прежнему мечтаю поступить однажды, как в той шутке – выйти в магазин за хлебом и уехать в другую страну.

– Тогда поехали? – Он улыбается и открывает передо мной дверь автомобиля.

Мягкие сумерки и свет зажигающихся фонарей окутывают город. Мы рассекаем его изнутри, едем вдоль пристани, объезжаем центральные улицы и выезжаем на хайвей. Стрелка спидометра легко поднимается до отметки в сто километров. Глубоко вдыхаю, чувствуя скорость, как кислород.

– Я включу музыку?

Киваю и салон заполняет оглушительное техно: ритмичное, разгоняющее адреналин, созвучное пульсирующей на шее венке, не оставляющее пространства для мыслей, проникающее под кожу на четыре счета. В точности такое, как я люблю. Надо же, Ян Свенссен не перестает меня удивлять. Никогда бы не подумала, что он фанат техно, намного проще представить в его комнате пластинки Дэвида Боуи и Led Zeppelin.

Сто пятьдесят. Открываю окно, и прохладный вечерний воздух врывается в салон вместе с хищным рычанием мотора. Бог ты мой, эта машина все больше напоминает ягуара на охоте. Сто семьдесят. Сэмплы вбиваются в виски, губы пересыхают. Инстинктивно облизываю их и закрываю глаза. Это почти медитация, форточка в нирвану. Гаутама достиг просветления под деревом Бодхи, я собираюсь сломать колесо Сансары на переднем сидении Maserati. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Мы проезжаем мимо заправки, и Ян резко бьет по тормозам. Прежде чем я успеваю понять, что происходит, тело по инерции бросает вперед. От перспективы пробить лобовое стекло и вылететь на шоссе меня избавляет ремень безопасности. На мгновение мелькает мысль о том, что я чуть было не отправилась на тот свет лично проверить, ждут ли меня новые перерождения. М-да, пока красота спасает мир, меня спасает самоирония. Ну, и ремень безопасности. Запрокинув голову, пытаюсь отдышаться.

– Что случилось?

– Извини, мне показалось, что на дорогу выбежал енот. Ты в порядке? – Ян пытается казаться беззаботным, но я вижу, что он встревожен.

– Да. А ты? – Пристально смотрю на него, но уже в следующую секунду он ведет себя как ни в чем не бывало.

– Лучше всех. – Совершенно обезоруживающая улыбка. – Раз уж волею судеб мы остановились рядом с заправкой, не буду откладывать обещанный кофе. Подождешь здесь?

Не успеваю ответить, как он поворачивается спиной и быстро шагает в сторону небольшого придорожного кафе.

– Чертовщина какая-то… – бормочу под нос и никак не могу разобраться, что именно меня беспокоит. Обхожу машину и сажусь на капот, глядя на исчезающую в темноте трассу и растущие по обе стороны деревья. Откуда-то издалека доносится уханье совы. Замечаю указатель: «Стокгольм – 413 километров». Хм. Я и не обратила внимания, как далеко мы отъехали от Осло.

Через пару минут Ян возвращается с двумя стаканчиками кофе.

– Не арабика, конечно, но тоже ничего. – Он протягивает мне один и устраивается рядом.

Кажется, эспрессо без сахара – это именно то, чего мне не хватало. Сознание проясняется, и я выхожу из пограничного состояния между сном и реальностью, в котором находилась все это время. С наслаждением допиваю остатки кофе и сминаю стаканчик в руке.

– Спасибо, было вкусно. Поехали обратно?

Ян поднимает бровь и усмехается.

– Ли, ты ведь не встретишься со мной снова, если я отпущу тебя сейчас.

Опускаю глаза вниз, стараясь скрыть улыбку.

– И что ты предлагаешь?

– Я – мужчина, ты – женщина, в наших карманах – паспорта, а впереди – Швеция. Понимаешь, к чему я веду?

Смотрю на него, и вижу не известного музыканта, а озорного мальчишку, который вот-вот нарушит родительский запрет. У Яна Свенссена душа бунтаря, и мне хочется прикоснуться к ней. Прикидываю, что если ехать достаточно быстро, мы окажемся в шведской столице всего через пару часов. Почему бы и нет? В жизни должно оставаться место приключениям.

– Только если пустишь за руль. – Уверена, умение торговаться автоматически передалось мне от отца вместе с генами.

– Сам хотел предложить.

Ян подмигивает и кидает мне ключи. Поймав их в воздухе, спрыгиваю с капота. Перед тем, как сесть в машину, ласково провожу ладонью по глянцевой желтой поверхности. Ну что, малышка, посмотрим, на что ты способна.

Музыка вновь стучит по барабанным перепонкам. Музыка превращается в саундтрек к раскатанному асфальту дороги. До упора вжимаю педаль газа в пол, и чем выше поднимается стрелка, тем быстрее становится дыхание. Мне хочется врезаться в ночь и разбить ее под бешеный рев двигателя. Чувствую взгляд Яна. В нем – восторг и… желание, которого я не замечала раньше.

– Какая же ты безумная, – с восхищением говорит он, и я улыбаюсь в ответ.

***

Мы приезжаем в Стокгольм после полуночи и паркуемся в Старом городе. Узкие брусчатые улицы, средневековые переулки и мощеные площади совсем не изменились с того момента, как я была здесь в последний раз. Такое ощущение, что и через тысячу лет шведская столица будет все так же стоять у залива Балтийского моря и озера Меларен – по-скандинавски невозмутимая и идеальная.

Мы бесцельно бродим по городу, изредка останавливаясь у ресторанчиков и магазинов. Через полчаса наши руки заняты одноразовыми тарелками с намазанными брусничным вареньем хрустящими хлебцами и бутербродами с креветками. Дойдя до обелиска, садимся на одну из лавочек напротив Королевского дворца. Только тогда я понимаю, насколько проголодалась, и с аппетитом набрасываюсь на хлебцы. Ян в отличие от меня ничего не ест, лишь пьет воду и задумчиво смотрит на редких прохожих.

– Знаешь, Ли, я все никак не могу понять, почему меня так к тебе тянет, но часто думаю о том, что наша встреча неслучайна. Вероятно, сейчас ты услышишь то, что слышала уже тысячу раз, но я пропал, впервые увидев твои глаза. Голубой и карий. Расплескавшаяся лазурь, рассыпанные кофейные зерна.

На мгновение я замираю, совершенно не готовая к такой откровенности с его стороны. Мне становится не по себе, и я молчу в ответ на его признание. Он улыбается, но я не могу разгадать эту улыбку – в ней то ли грусть, то ли нежность, то ли и то, и другое.

– Не переживай, я ничего не жду от тебя, мне просто нужно было это сказать. Можешь не отвечать. Слова только мешают понимать друг друга.

Его последняя фраза кажется ужасно знакомой. Не сразу, но я вспоминаю, где слышала ее. Вернее, читала.

– Экзюпери?

Прекрасный шанс перевести тему и избежать неловкой ситуации. Ян кивает.

– «Маленький принц» – одна из моих любимых книг, хотя в целом я равнодушен к европейской литературе.

– Почему именно она?

Мне действительно интересно – подростком я сама зачитывалась этим романом, выучив его чуть ли не наизусть. В какой-то момент книга французского летчика стала моей настольной Библией. «Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать» – главный урок, который я вынесла для себя десять лет назад.

– Наверное, потому что мне всегда хотелось иметь свою планету. – Ян пожимает плечами и смеется. – А тебе что нравится?

– Ты не поверишь. – Закусываю губу.

– Ну же, удиви меня! «Гарри Поттер»? «Сумерки»? «Саентология для чайников»?

Прерываю его, пока он не дошел до «50 оттенков серого».

– Достоевский!

Ян недоверчиво смотрит на меня.

– Шутишь?

– Ни в коем случае! – Откусываю еще один кусочек хлебца. – Всегда испытывала необъяснимую тягу к экзистенциализму, а русские писатели умеют мастерски погружать в пучину бытового абсурда и поднимать вопросы неоднозначности человеческой природы. Но не буду врать, в то же время мне близка идея фатума и рока, против которых нельзя противопоставить ничего, кроме веры.

– И откуда ты такая взялась? – Ян вдруг ласково касается уголка моих губ большим пальцем, и я вздрагиваю от неожиданности. – Немного испачкалась. Брусника…

***

Мы идем в район Эстермальм, гуляем по бульвару и эспланаде с видом на старый город, проходим мимо дорогих многоквартирных домов и заставленной катерами пристани. Ночь становится темнее, свет фонарей – ярче, отражения в воде – четче.

– Ли, ты любишь музеи? – внезапно спрашивает Ян.

Ненадолго задумываюсь и отрицательно качаю головой.

– Скорее нет. Слишком много людей, которые приходят не ради искусства, а ради того, чтобы поставить галочку в чек-листе туриста.

– А что, если я скажу, что у тебя есть уникальный шанс попасть в один из самых необычных музеев Скандинавии прямо сейчас? Никаких очередей в кассы, никаких билетов и никаких посетителей, кроме нас. – Он выжидательно глядит на меня, а я пытаюсь понять, не розыгрыш ли это.

– Если ты говоришь серьезно, то я отвечу, что это предложение, от которого невозможно отказаться, – честно говорю я, даже не догадываясь, что он придумал.

– Я в тебе не сомневался! – В голосе музыканта звучит азарт, который немедленно передается мне.

– И какой у тебя план? – Мне по-настоящему любопытно, что он собирается делать.

Ян достает из кармана джинсов связку ключей и трясет ими в воздухе.

– Это наш абонемент в музей на ближайшие пару часов. Иногда очень полезно дружить с директорами культурных учреждений.

Пораженно качаю головой.

– Ну и ну, Ян Свенссен! Ты, оказывается, любишь нарушать правила.

– На то есть причина, и при одном взгляде на нее меня оправдал бы любой. – Подмигивает он, и я улыбаюсь, осознавая, что он говорит обо мне.

Вскоре мы приближаемся к стоящему на берегу зданию, над крышей которого возвышаются корабельные мачты. Растерянно поворачиваюсь к Яну.

– Ты планируешь нелегально проникнуть в музей Васа?

– Ну, во-первых, у нас есть ключи, а во-вторых, передаю честь стать первопроходцем тебе. – С этими словами он берет меня за руку и вкладывает в нее ключи.

В нерешительности замираю у двери. Мне не нравится нарушать закон, хотя я уверена, что из-за татуировок, байка и подсознательной готовности сломать нос обидчику, у некоторых людей складывается прямо противоположное впечатление. Ян внимательно наблюдает за мной, и я сама до конца не понимая, почему, решаюсь на эту авантюру.

– Черт с ним, будь что будет.

Раздается звук открывающегося замка, и через несколько минут мы стоим напротив единственного в мире сохранившегося парусника начала семнадцатого века. До этого я была здесь со школьной экскурсией, но впечатления десятилетней давности не могут сравниться с тем, что я испытываю, глядя на «Васу» сквозь полумрак пустого здания. Завороженно разглядываю огромный корабль, дубовый киль которого опустился на морское дно около 400 лет назад. Невероятно.

– Согласись, что прийти сюда было отличной идеей.

Не сразу понимаю, откуда доносится голос, а когда оглядываюсь, замечаю Яна на палубе «Васы».

– Зачем ты туда забрался?! Немедленно спускайся!

Не представляю, что с нами сделают, если застанут не то что в музее, а непосредственно на борту музейного экспоната. Либо Ян Свенссен сумасшедший, либо всерьез рассчитывает откупиться от шведской полиции гонорарами за концерты.

– Брось, Ли, поднимайся наверх. – Он жестом показывает на приставленную к кораблю лестницу.

– Ни за что!

Не хватало отправиться в тюрьму в другой стране. Нет уж, спасибо, мне нужно вернуться домой как минимум для того, чтобы покормить кошку.

– Обещаю, что ничего плохого не случится, – продолжает уговаривать Ян, – подумай, когда в следующий раз тебе выпадет шанс подняться на «Васу»?

– Намного больше меня интересует, удастся ли спуститься с «Васы» и при этом обойтись без дружелюбного сопровождения полицейского конвоя, – скептически отвечаю я.

– Ли, не бойся жить в моменте, ведь на самом деле только он у нас и есть.

Тяжело вздыхаю и подхожу к лестнице. Мы уже здесь. От того, что заберемся на парусник, ситуация вряд ли станет хуже. В воображении возникают заголовки завтрашних газет, и у меня вырывается нервный смешок. «Знаменитый певец вломился в музей Васа в компании фотографа из Осло». «Пара норвежцев нелегально пробралась на средневековый парусник». Искренне надеюсь, что работники типографии никогда не увидят подобные макеты.

Ян помогает мне забраться наверх и, пока я осматриваюсь на корабле, спрашивает:

– Ты знала, что спустя семь лет после того, как парусник опрокинулся и затонул, родился Генри Морган – один из самых успешных пиратов за всю историю морских грабежей? Помню, тот еще был тип… Каждый раз, перебрав рома, ругался на чем свет стоит и на правительство, и на всех известных богов.

Поймав мой вопросительный взгляд, Ян поясняет:

– Я много читал о пиратах, и Морган впечатлил меня больше остальных.

– Чем?

Иду на нос корабля, проводя пальцами по многочисленным деревянным скульптурам, которые изображают библейских и мифологических персонажей. Когда парусник спустили на воду, на них была позолота…

– Он заслужил звание легенды среди флибустьеров. Однажды Морган влюбился в пленную испанку, но она его отвергла. Капитан не стал брать ее силой, а отпустил на свободу и дал охрану, чтобы она вернулась домой. Этот поступок шокировал всю команду – в те годы мало кто заботился о взаимности, если речь шла о пленницах. – Ян делает паузу и, убедившись, что я его слушаю, продолжает: – Но наибольшую известность Моргану принес пост вице-губернатора Ямайки и слухи о том, что он зарыл клад на Панамском перешейке. Кстати, на сегодняшний день стоимость сокровищ может составлять сотни миллионов долларов.

Невольно присвистываю.

– Да, парень был не промах.

Страх, что нас обнаружат и арестуют, понемногу исчезает. В конце концов, мы не вандалы, забравшиеся в музей, чтобы испортить культурное достояние Швеции. В худшем случае отделаемся административным штрафом и публичным порицанием.

– Ли, иди сюда, – зовет меня Ян, – я нашел кое-что интересное.

Мы спускаемся в большую каюту, богато украшенную декоративной резьбой и античными образами на стенах.

– Главная каюта адмирала, в которой он не только жил, но и проводил советы, – объясняет Ян.

– Откуда ты все это знаешь? Учился в школе на «отлично»? – шучу, рассматривая скульптуры полуобнаженных женщин.

– Нет, просто всегда был любознательным. Вот и сейчас я многое готов отдать за то, чтобы узнать, как ты целуешься…

Ян Свенссен стоит за моей спиной. Он не прикасается ко мне, но я кожей чувствую, что он рядом. Оборачиваюсь, прислоняясь к закрытой двери. Музыкант смотрит на меня, прищурившись, и для того, чтобы принять решение, мне достаточно одного мгновения. Притягиваю его к себе, схватив за футболку, и наши губы сталкиваются в поцелуе. Горячий язык, все сильнее прижимающие меня к себе руки, бешено бьющееся сердце, удары которого рефреном отдаются в моей собственной груди – поразительно, но близость Яна не отталкивает, не пугает и не вызывает панику. Все будто происходит так, как и должно происходить. Легко. Естественно. Приятно. Губы скользят по коже, он целует мою напряженную шею, почти терзая ее поцелуями, вырывая судорожные вздохи. Зарываюсь рукой в его волосы. Кажется, я и сама не отдавала себе отчета в том, насколько хотела этого.

Ян отрывается от моей шеи, чтобы вновь поцеловать с такой страстью, какой я не могла представить в нем. Он покусывает мои губы и тут же проникает глубоко в рот языком, не оставляя ни шанса сбежать от этой ласки. Но я и не стремлюсь к побегу – наоборот, с каждой минутой мне все больше хочется остаться в плену его рук навсегда. Закрыв глаза, забываю о том, что мы целуемся на борту средневекового парусника, где нас ежесекундно могут обнаружить работники музея. Я забываю вообще обо всем, позволяя Яну Свенссену и дальше делать то, что так хорошо у него получается – умело сводить меня с ума прикосновениями, от которых кожа плавится, а мысли путаются.

Сквозь закрытые веки проникает неяркий свет, как блеснувшее среди облаков солнце. Я почти ни о чем не думаю, но один вопрос все-таки проникает в сознание через пелену окутавшего нас обоих желания: откуда взялось солнце под крышей музея? Открываю глаза и вижу сияющее из-под ресниц Яна пламя.

– Как?! – Не узнавая свой охрипший голос, толкаю музыканта в грудь, вынуждая отступить на шаг.

– Упс…

Белая футболка трансформируется в леопардовую шубу, темные каштановые волосы зеленеют и завиваются в кудри. В ушах появляются сережки, в носу – пирсинг, на руках, обнимавших меня минуту назад, – браслеты и золотой перстень с рубином.

– Прости, киска, стоило сменить позу или держать глаза закрытыми, чтобы ты не отвлекалась.

Я испытываю злость, растерянность и отчаяние одновременно.

– Что ты сделал с Яном?!

На лице Зейна появляется смешанное с обидой недоумение.

– За кого ты меня принимаешь? Ничего я с ним не делал. Подозреваю, что мальчишка занят своими делами.

– Но ведь мы должны были встретиться … – Я действительно не могу взять в толк, как джинну удалось принять обличье Яна и почему музыкант не позвонил, чтобы узнать, где я.

Зейн испытующе смотрит на меня.

– Ты и впрямь не понимаешь?

– Нет! – не знаю, что раздражает меня больше – ситуация, которую я не контролирую, или его невозмутимость.

Уголки чувственных губ приподнимаются, искры вокруг зрачка разгораются с новой силой.

– Девочка-джинн, ты спишь.

Глава 8

Он точно меня разыгрывает. Я всегда осознаю сны и попадаю в них через точку входа. То, о чем говорит Зейн, невозможно, но как иначе объяснить происходящее? Нежелание принимать его правоту разбивается о неоспоримый факт: джинн стоит напротив, стряхивая с шубы невидимые пылинки, и, кажется, чувствует себя вполне комфортно.

– Не веришь? Ладно, сегодня у меня хорошее настроение. Я отвечу на твой вопрос, а ты – на мой. Идет?

Не дожидаясь моего согласия, он щелкает пальцами, и изогнутая корма теряет четкие очертания, а все три палубы покрываются трещинами. Галеон, на борту которого мы стоим, трясется и начинает медленно превращаться в труху. Дубовые стены каюты и деревянные скульптуры рассыпаются на молекулы, чтобы через мгновение выстроиться в ровную кирпичную кладку. Пол под ногами трансформируется в ковер с цветочным рисунком. Кто бы сомневался… В центре окружающей нас небольшой комнаты возникает барная стойка с двумя высокими стульями, а сразу за ней – наполненные пивом холодильники и ряды бутылок с крепким алкоголем. Приглушенное музейное освещение сменяется яркой подсветкой синих и розовых неоновых ламп, в мерцании которых буквы на висящей у кассы табличке складываются в перефразированную цитату Флоренс Найтингейл: «Своим успехом я обязан тому, что никогда не пью до завтрака».

Обреченно следую к бару за Зейном. Что за невыносимый человек! Вероятно, дело в том, что он и не человек вовсе… Стоит нам сесть, как из неприметной двери откуда-то слева выходит статный мужчина в черном фраке и белой сорочке с такой же белой бабочкой и накрахмаленной манишкой. Из нижнего жилетного кармана выглядывает золотая цепочка карманных часов.

– Зейн, рад, что ты почтил наше скромное заведение своим присутствием. – Он кивком приветствует джинна и, не мигая, смотрит мне в глаза. – Будь добр, представь меня даме.

Зейн усмехается, но выполняет просьбу:

– Ли, счастлив познакомить тебя с моим старым другом – Владом III Басарабом из Валахии. Влад, это Ли Хансен – единственная женщина, которая из раза в раз говорит мне «нет».

Мог бы сказать, что я фотограф или хотя бы дочь джинна. «Женщина, которая меня отвергает» – что это вообще за характеристика? Мне хочется возмутиться, но я предусмотрительно молчу. Внутренний голос иронично добавляет: «Как и подобает даме».

– Вы, определенно, довольно умны. Стоит довериться этому донжуану, и он разобьет вам сердце. – Влад галантно касается моей руки холодными губами, и я вздрагиваю. – Приятно познакомиться.

– Взаимно, – вежливо отвечаю и бросаю косой взгляд в сторону Зейна, который посмеивается, слушая наш диалог.

Снова повернувшись к Владу, замечаю на его подбородке красное пятнышко. Проследив за моим взглядом, он достает из нагрудного кармана аккуратно сложенный носовой платок и, намочив уголок, промакивает испачканную кожу.

– Прошу прощения. Порезался, когда брился, – невозмутимо поясняет Влад и убирает платок обратно. – Что будете пить?

– Воду, – недолго думая, говорю я.

– Джин-тоник, – одновременно со мной произносит Зейн.

– Джинн, который предпочитает джин? Очередная шутка? – спрашиваю с нескрываемым сарказмом.

– Все предельно серьезно. – Ухмыляется он. – Тебе, кстати, тоже советую. Как говорил Черчилль, «джин с тоником спасли больше жизней и разумов англичан, чем все врачи империи». Тем более, сколько бы ты ни выпила, похмелья не будет.

– Какое счастье, что я не англичанка, – парирую я. – Благодарю, но сегодня я пас.

Зейн пожимает плечами, а Влад уверенно принимается делать коктейль. Его движения отточены до совершенства, и это вносит в происходящее еще больше абсурда. Персонаж, будто бы сошедший со страниц Брэма Стокера, ловко открывает сияющие в свете неона бутылки. Красиво до одурения и ровно настолько же безумно. Но я здесь не за тем, чтобы наблюдать за барменом из девятнадцатого века. Поворачиваюсь к Зейну.

– Ну так что? Почему я не осознала, что сплю, и как оказалась во сне в обход точки входа?

– «Точка входа»? Вот как ты это называешь… – Джинн поднимает бровь. – Впрочем, неважно. Помнишь мой маленький сувенир из Неаполя?

В памяти тут же вспыхивает хохочущий паяц и фокус с картой Таро.

– Допустим…

– Я дал тебе не просто аркан, а своего рода якорь, который позволяет мне чувствовать, когда ты засыпаешь. Хотел наведаться в гости, но ты меня опередила.

Зейн подмигивает, и я вспоминаю, как самонадеянно ворвалась в его сон. Знала же, что не стоит соглашаться на приглашение Олава и идти в тот ресторан… Останься я тогда в отеле, и ничего этого бы не произошло. Вот только я сама не уверена, что изменила бы прошлое, даже если бы могла.

– Дальше все просто. Я отследил момент, когда ты задремала, и перехватил до того, как ты оказалась… хм… в точке входа. Создал максимально реалистичный сон и принял облик мальчишки, к которому ты приходила прошлой ночью.

Зейн разминает шею и добавляет:

– Иншаллах, мне больше не понадобится изображать его, чтобы тебя поцеловать.

Игнорирую заигрывания джинна, делаю несколько больших глотков воды и недоверчиво уточняю:

– Погоди, но ты ведь мог проникнуть в мой сон и без карты?

– Безусловно. – Попробовав коктейль, он удовлетворенно кивает нашему странному бармену, а затем продолжает. – Однако поймать человека, когда он погружается в дрему, но еще не спит, довольно трудно. К тому же мне хотелось впечатлить тебя.

– Пожалуй, это у тебя получилось на все сто, – признаю я. – Кстати, в чем был секрет того фокуса?

Зейн кладет льдинку на язык, и она мгновенно тает, превращаясь в воду.

– А с чего ты взяла, что это был фокус? – Он улыбается, облизнув губы. – Вспомни, когда ты спросила, нужно ли показывать карту, я сказал, что это в любом случае не повлияет на магию, но никто не обратил внимания на мои слова. Люди отвыкли от чудес. Им намного проще поверить в то, что истинное волшебство – не более чем за

Пролог

– Прыгай!

Я слышу крик. В нем нет страха – только настойчивая уверенность. Смотрю на бурлящую внизу лаву, вдыхаю едкий запах ядовитых испарений, которые пропитывают легкие изнутри, инстинктивно зажмуриваюсь, когда яркие снопы искр взрываются под ногами чудовищным и радостным фейерверком. Меньше всего я хочу прыгать в кипящее жерло, позволяя горячим потокам воздуха обжигать кожу в коротком полете навстречу раскаленной магме. Дело не в том, что я боюсь: мне не раз приходилось шагать, раскинув руки, с крыш небоскребов, верхушки которых буравили облака, или падать в водоворот засасывающих в свои глубины темных волн. Я не хочу делать этого сейчас, потому что он останется здесь один. Один против того, кто привел к этой грани нас обоих.

– Давай же!

Оглядываюсь на него. Вьющиеся зеленоватые волосы выглядят еще сюрреалистичнее в отсветах извергающегося вулкана. В прищуренных глазах – пламя, и это не метафора. В них сияет настоящий огонь, способный обжечь… или даже испепелить.

Он прав, но я все равно не решаюсь бросить его. Сжимаю кулаки, до боли впиваюсь ногтями в ладони, отступаю от обрыва, готовая встать рядом и принять то, что произойдет, лишь бы этот утомительный побег наконец закончился. Лишь бы мы столкнулись с тем, что случится после, вдвоем.

– Черт, Ли, ты невозможна!

Я успеваю заметить резкое движение в свою сторону, и в следующее мгновение он оказывается прямо за мной. Сильные руки то ли обнимают, то ли обхватывают с целью обездвижить. В нос ударяет знакомый запах шафрана – легкий, пряный, сладкий и терпкий одновременно. Его запах. Горячие пальцы сплетаются с моими. На секунду я забываю, в какой опасности мы находимся. Мне невыносимо хочется стать с ним одним целым – до прерывистого дыхания, нескромных стонов, срывающихся полукриков. Я чувствую на своей шее его губы и слышу негромкий шепот: «Не скучай без меня, обещаю, мы скоро встретимся…» А потом он толкает меня в спину.

Глава 1

Игла легко скользит по коже, вбивая в нее пигмент. Фиолетовый, синий, красный – мне нравятся любые цвета, если они возникают из-под жужжащей тату-машинки, которую держит Олав. Этот бородатый рыжий парень в повернутой козырьком назад черной кепке – мой лучший друг. Если у мизантропов вообще могут быть друзья.

Олав вытащил меня из жуткой дыры, в которую я попала десять лет назад. Мне было шестнадцать, я ненавидела жизнь, и жизнь в кои-то веки отвечала взаимностью, пусть и весьма сомнительной. Дешевый алкоголь, драки с одноклассниками, снова алкоголь, потом травка, порошок, таблетки. Если бы Ули Эдель снимал свою «Кристину»1 в Норвегии, я бы вполне могла сыграть главную роль в скандинавской версии истории про детей со станции Зоо. Разве что проститутка из меня получилась бы отвратительная – не выношу чужие прикосновения.

Я бунтовала, как могла, против идеального общества, в котором выросла. Меня тошнило от дежурных улыбок, культа здорового тела и вылизанных до блеска улиц Осло. Меня тянуло в трущобы. В заброшенные места. В прошлое, которое было максимально непохоже на мое настоящее. Я распечатывала снимки нью-йоркской подземки 80-х и завешивала ими все стены в комнате, просыпалась среди расписанных уродливыми граффити вагонов и засыпала под изучающим взглядом черных парней. Попав в объектив, они стали частью эпохи. Я завидовала им, отказываясь принимать свою жизнь здесь и сейчас.

Случайная встреча на трамвайной остановке спасла меня от перспективы сторчаться в одиночестве на полу школьного туалета. «Есть сигарета?» «Бери. Но ведь на самом деле ты ищешь не никотин…» Олав оказался чертовски прав.

Он показал мне, что может быть по-другому, познакомил со своими приятелями – байкерами и татуировщиками, которые больше всего в мире ценили крутые мотоциклы и хорошую музыку. На семнадцатый день рождения они подарили мне пленочную камеру, с которой я не расставалась следующие три года, пока не разбила, снимая норвежские фьорды. Можно сказать, что моя карьера фотографа началась, когда я достала ту камеру из подарочной упаковки под вопль толпы брутальных байкеров: «С днем рождения, Ли!»

Я перестала думать о наркотиках. Под звуки Led Zeppelin и Deep Purple грезила о личном Harley-Davidson. В конце концов, о чем еще может мечтать девочка, как не об огромном черном байке мощностью 120 лошадиных сил?

В тот же период я увлеклась татуировками. С первой, посвященной мексиканскому культу смерти Санта Муэрте, возникли проблемы. Олав наотрез отказывался делать ее мне, тогда еще несовершеннолетней, пока я не приведу маму. Он был слишком умен, чтобы доверять письменным разрешениям от родителей. Собственно, именно поэтому мы дружим до сих пор.

Мама не сказала ни слова против: оценив все плюсы и минусы, она пришла к логичному выводу, что женское лицо-череп на моей правой лопатке – куда более безобидный каприз, чем плавящийся в ложке героин. Спасибо, ма, ты всегда искренне пыталась понять меня, несмотря на то, какие мы разные.

Конечно, на одной татуировке я не остановилась – на теле появлялись все новые и новые рисунки. Я знала, как ощущается боль от иглы на бедрах, пояснице, ребрах, руках, лодыжках. Она была разной, в отличие от того, кто ее причинял. Единственным человеком, которому я доверяла свою кожу, был и остается Олав. Поэтому сегодня, всего на день, я прилетела в Италию, куда он переехал год назад с женой и двумя детьми. Чего не сделаешь ради хорошей татуировки в исполнении лучшего друга?

К слову, Harley-Davidson я все-таки купила пару лет назад на гонорары от фотосессий: выяснилось, что журналы со-всемирно-известными-названиями готовы неплохо платить за качественные снимки. Особенно той, кто всегда находит необычные лица и уникальные кадры, показывает привычные вещи с нового ракурса и выезжает на съемки в любые точки земного шара, будь то Аравийский полуостров или сомалийская пустыня. Я сделала себе имя, и сейчас, если главному редактору крупного издания требуется фотограф, он звонит Ли Хансен – мне.

Снова возвращаюсь взглядом к руке, над которой трудится Олав. Наблюдаю за тем, как на предплечье возникают четкие ровные линии.

– Спасибо, что нашел для меня время.

На секунду он прерывается. Голос звучит непривычно серьезно.

– Ли, после того, что ты для нас сделала, я – твой вечный должник.

– Брось… – Невольно морщусь, чувствуя, как игла вновь проникает под кожу.

– Не скромничай. Понятия не имею, как тебе удалось выбить квоту на операцию Андреасу, но если бы не ты…

Ему тяжело говорить об этом, и я понимаю, почему. Когда твой ребенок серьезно болен, каждый день превращается в бомбу замедленного действия. В тот период она грозила рвануть в любой момент, и только срочная операция могла спасти старшего сына Олава. Проблема заключалась в том, что квоту на операцию пришлось бы ждать минимум полгода, в то время как у Андреаса не было и нескольких месяцев.

Я помогла ему, впервые использовав свой то ли дар, то ли проклятие ради другого человека. Обычно в чужие сны меня приводит примитивное желание переспать в воображаемой реальности с симпатичным и более чем настоящим парнем, с которым я познакомилась на вечеринке или на улице. Декорации при этом могут быть любыми: джунгли Амазонии, Букингемский дворец, площадь Святого Петра в Риме. Да хоть затерянная в океане Атлантида – никаких ограничений. Воспоминания о таком сне можно стереть, а можно позволить счастливчику запомнить весь процесс в мельчайших деталях, чтобы пощекотать нервишки при следующей встрече. Очень удобно, если ты – остро реагирующий на физический контакт интроверт со здоровым либидо: не надо ходить на бесконечные свидания, отвечать на одни и те же вопросы, переживать, если парень пропал после первого секса. К тому же иллюзия обеспечивает стопроцентную защиту от ЗППП. С какой стороны ни посмотри, сплошные плюсы.

Если говорить о ситуации с Олавом, то проникнуть в сон главного министра здравоохранения и убедить в том, что квота незамедлительно должна быть выделена двенадцатилетнему Андреасу Линдбергу, оказалось совсем несложно. Стоило всего лишь предстать перед министром в образе ангела, передающего волю небес. В ту ночь я узнала две вещи. Первая: некоторые государственные чиновники искренне верят в бога. Вторая: нимб мне к лицу.

– Я рада, что Андреасу лучше. Как проходит реабилитация?

На лице Олава появляется счастливая улыбка, и я, не сдержавшись, улыбаюсь в ответ: даже самые суровые мужчины преображаются, когда речь идет о семье.

– Знаешь, переезд в Неаполь был отличной идеей. Климат намного лучше, чем в Осло, теплое море в получасе езды на машине. Единственное, чего мне не хватает в Италии – моих любимых лакриц.

Олав тяжело вздыхает. Я наклоняюсь к нему и громко шепчу:

– Старушка Ли привезла кое-что своему любимому мастеру…

– Да ладно?! – Он опять отрывается от моей руки и смеется. – Ли, ты просто ангел!

В голове всплывают большие белые крылья, к которым я никак не могла привыкнуть, и ошалевшее лицо министра напротив. Ох, Олав, ты даже не представляешь, насколько ты прав.

Неожиданно по радио звучит песня, которую я никогда не слышала. Она кажется такой знакомой, будто я сама написала ее – написала и забыла. Меня не покидает ощущение, что повторяющаяся рефреном мелодия – это переложенный на музыку ритм моего собственного сердца. Она так прекрасна, что я закрываю глаза в попытке прочувствовать глубже каждую ноту, каждую рифму. Слушая сильный мужской голос с легкой хрипотцой, я вдруг вспоминаю отца и странную колыбельную, которую он сочинил для меня.

Если спишь ты крепко-крепко,

Не пугайся, моя детка,

Не кричи, не плачь, не бойся,

Успокойся, успокойся…

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет.

Когда станет очень страшно,

Ты запомни, это важно,

Ключ всегда откроет дверь

Только, главное, поверь.

Баю-баюшки, мой свет,

Расскажу тебе секрет…

Мне становится мучительно больно… Как всегда, когда я думаю о нем. Отец пропал, едва мне исполнилось шесть. Я ненавидела его, уверенная в том, что он бросил нас специально. Наверное, именно его исчезновение послужило спусковым крючком для последующей депрессии и разгоревшегося внутри протеста против целого мира.

После знакомства с Олавом я не сразу нашла в себе силы рассказать о том, что произошло, но он понял меня и дал надежду, которая помогла выбраться из тьмы: «А что, если твой отец оставил вас не по своей воле?» Завязав с наркотиками, я начала искать его… и продолжаю до сих пор. Мама качает головой. Она не верит, что он найдется. Олав считает, что шансы есть. Что насчет меня? Я уже запуталась, но почему-то не хочу сдаваться и прекращать поиски.

Песня заканчивается. Я открываю глаза. Олав проводит последнюю линию. У него получилось. С любовью разглядываю круглые очки, острый нос, узкие губы.

– И все-таки, Ли, почему Джон?2 – спрашивает он, протирая свежую татуировку.

Рассеянно пожимаю плечами.

– Потому что Джон, а не Пол написал «Сон номер девять».

– Это, конечно, причина, – хмыкает мой добродушный рыжий друг.

– Если этого мало, то именно он, а не Маккартни, первым признал, что все наше общество – это погоня безумных людей за безумными целями, – парирую я.

– Уоу-уоу-уоу, не горячись, малышка Хансен, мы с тобой в одном лагере. – Заговорщицки подмигивает Олав. – Кстати, мои друзья сегодня собираются в одном небольшом семейном ресторанчике, который славится своей кухней. Присоединяйся, я приглашаю.

Воображение рисует огромную тарелку щедро приправленной сыром пасты, красное сухое прямо с виноградников у подножия Везувия и рокового итальянского красавца, с которым я встречусь той же ночью… Во сне. Соблазн забыть обо всем под покровом южной ночи велик, но утром меня ждет самолет в Осло и тысяча снимков из Танжера, которые необходимо разобрать до завтрашнего вечера.

Олав замечает мои сомнения и произносит единственную фразу, способную повлиять на мое решение.

– Ли, я закажу тебе лучшую пиццу в Неаполе.

– Ты победил, викинг, – я капитулирую, подняв руки ладонями вверх, – но я не переступлю порог ресторана, если ты не пообещаешь мне еще и моцареллу.

***

Если бы я писала книгу об Италии, то назвала бы ее «Двадцать семь градусов после заката». В июле раскаленный асфальт лишь немного остывает к вечеру, а горячий воздух вызывает только одно, весьма бесстыдное желание – раздеться и упасть на белоснежные простыни. Подобно страстному любовнику, Неаполь норовит довести до изнеможения, соленых капелек пота над верхней губой, отброшенного в сторону белья и оставленных там же предрассудков.

К моменту, когда мы заходим в ресторан, за один порыв прохладного ветра я готова молиться всем скандинавским богам вместе взятым. И как Олав живет здесь? Несмотря на вкусную еду, божественное вино и теплое море, я бы никогда не променяла Норвегию на Италию.

Поразительно, но мы приходим последними. Видимо, самый талантливый норвежский татуировщик значительно преуспел в попытке интегрироваться в общество вечно опаздывающих итальянцев, если не мы ждем их, а они ждут нас. «Buongiorno, Олав! Как поживаешь? Это твоя подруга? Come stai, bella?»3. Я осторожно пожимаю руку всем, кто радушно тянется расцеловать меня в обе щеки. Боковым зрением ощущаю насмешливый взгляд. Оборачиваюсь и на мгновение замираю от удивления. Покрашенные в зеленый цвет густые вьющиеся волосы, пирсинг в носу, проколотые уши, золотой перстень с мерцающим рубином, широкие браслеты и… леопардовая шуба в лучших традициях американских сутенеров. Пожалуй, больше всего меня изумляет шуба из искусственного меха. Почему этот чудак до сих пор не расплавился в ней под обжигающим солнцем Италии?

– Приветик. – Усмехающийся фрик машет мне с другого конца стола. – Я Зейн.

Он не бежит ко мне с объятиями, и я благодарна ему уже за это.

– Ли. – Киваю, подмечая то, на что сначала не обратила внимания: длинные ресницы, пухлые губы, обтянутые футболкой от Armani мышцы. В том, что это брендовая вещь, сомневаться не приходится: год фэшн-съемок не прошел даром, и теперь я безошибочно определяю, оригинал передо мной или искусная подделка.

Парень выглядит настолько странно и одновременно эффектно, что я ловлю себя на желании достать камеру и сделать пару пробных кадров. Мы, не отрываясь, смотрим друг на друга. Я – завороженная сумасшедшим контрастом, он – заинтересованный моей гетерохромией. Во всяком случае, я не нахожу иного объяснения этой затянувшейся до неприличия игре в гляделки. Мои разноцветные глаза всегда шокируют незнакомцев. Один глаз голубой, второй – карий. Очаровательная генетическая аномалия, которая выделяет меня среди остальных, хочу я того или нет.

Тягучую тишину между нами прерывает недовольный женский голос:

– Зейн!

Поворачиваюсь к его обладательнице – красивой блондинке в обтягивающем стройную фигуру черном платье. Рассыпанные по плечам локоны, большие серые глаза, чувственные губы. Вынуждена признать, господин фрик, у тебя отменный вкус на женщин, а вот что она нашла в тебе? Впрочем, глядя на то, как ты улыбаешься, я готова ответить на этот вопрос сама.

– Это Эва. – Широким жестом Зейн указывает на свою спутницу. Он никак не определяет ее статус, но по настороженному взгляду девушки я понимаю, что она спит с ним. Надо отдать должное, Эва быстро берет себя в руки и дружелюбно улыбается.

– Приятно познакомиться, Ли! Откуда ты? Давно в Неаполе?

Допрос под видом вежливой беседы. Обожаю. Сажусь напротив, расслабленно откидываюсь на спинку кресла. Эва оценивающе разглядывает мои рваные джинсы, клетчатую рубашку на несколько размеров больше, белую майку, под которой ничего нет. Я получаю необъяснимое удовольствие от того, насколько мы непохожи.

– Взаимно. Приехала на один день из Осло, утром улетаю обратно.

Мне показалось, или она вздохнула с облегчением? Спокойно, девочка, я не претендую на твоего любовника. Если мы и встретимся снова, то это произойдет во сне, а сны – это ведь как Лас-Вегас: всё, что случилось там, там же и остается.

– Вау, я тоже из Осло!

Готова поспорить, что она вовсе не рада этому совпадению. Слишком высокая концентрация северянок на пять квадратных метров. Ей бы наверняка хотелось оставаться в этой компании единственной блондинкой среди горячих южан, каждый из которых смотрит на нее как на снежную королеву, чье сердце срочно необходимо растопить.

– Этот город заслуживает большего, чем один день. – У Зейна низкий и мягкий голос, он говорит по-английски со знакомым акцентом, но я никак не могу понять, с каким. – Ты определенно должна дать ему шанс.

И почему у меня такое ощущение, что он говорит не о городе? Нанизываю оливку на зубочистку, перекатываю ее на языке, прежде чем надкусить.

– Как карта ляжет. Я редко приезжаю в одно место дважды – в мире слишком много интересного, – усмехаюсь, поймав его взгляд.

Эва молча смотрит на меня, и я почти физически ощущаю ее неприязнь.

– Она ляжет так, как захочешь ты. – Зейн неожиданно достает колоду карт. Вместо стандартных мастей я замечаю яркие рисунки. Таро. Все занимательней и занимательней. Олав не предупреждал о развлекательной программе с мистическим подтекстом и местным Дэвидом Копперфильдом. Зейн ловко тасует арканы и протягивает через стол рубашкой вверх. – Вытяни одну.

– Показывать, конечно, нельзя, мистер фокусник? – не сдержавшись, поддразниваю его и, принимая правила игры, беру карту из середины.

– Тебе можно все… – Лицо серьезное, но глаза смеются. – Это никак не повлияет на магию.

Бог ты мой, он открыто флиртует со мной прямо при Эве. Мне почти жаль ее. Честное слово, если бы не направленная в мою сторону немая агрессия, я бы посочувствовала девочке. Переворачиваю карту, скрывая изображение от Зейна. Не собираюсь облегчать ему задачу. Нулевой аркан. Шут. Дурак. Начало и завершение всего. Не то чтобы я увлекалась гаданиями, просто мое детство прошло в доме, где ловцы снов висят во всех комнатах, а количество самых разных колод Таро превышает все допустимые нормы. К сожалению, не я одна свихнулась после исчезновения отца. Вздыхаю, подумав о маме.

– И что теперь? Отработанным движением перевернешь карту за мгновение до того, как поместить обратно в колоду, а затем удивишь меня, «угадав» ее? – На каждого волшебника найдется свой разоблачитель. Сегодня им буду я.

– Лучше… – Он улыбается, как Чеширский кот Льюиса Кэролла, и я практически слышу довольное урчание. – Поищи в своем кармане.

Поднимаю бровь.

– Зачем?

– Вперед, Ли. – Он насмешливо прищуривается. – Ты ведь не боишься найти ее там?

Пренебрежительно фыркаю, но запускаю руку в нагрудный карман. Разумеется, ничего. С непонятным облегчением демонстрирую пустую ладонь. Неужели я действительно поверила, что карта может быть там? Бред.

– Ниже… – Зейн веселится, наблюдая за мной. – В кармане джинсов.

Чувствую себя так, будто кандидат на должность клоуна в нашей необычной компании уже утвержден. И это я, а не наряженный в леопардовую шубу парень с цветными волосами. Что ж, отступать поздно. Тянусь к заднему карману. Подушечки пальцев натыкаются на квадрат из плотной бумаги с закругленными краями. Не может быть. Резко вытаскиваю карту, с которой на меня насмешливо смотрит хохочущий арлекин.

– Это невозможно. – Я совершенно точно не могла пропустить момент, когда чьи-то руки оказались так близко и спрятали карту в моем кармане. – Как? Как ты это сделал?

– Магия… – подмигивает мне Зейн и отрицательно качает головой, когда я пытаюсь вернуть ему аркан. – Ты явно не входишь в число туристов, которые привозят из поездок магнитики. Считай, что это сувенир на память о Неаполе.

Я собираюсь снова спросить, в чем секрет фокуса, но пожилой усатый официант привлекает все внимание к себе, входя в зал с широкими подносами и громогласно объявляя названия блюд. На столе появляется маргарита, карбонара, моцарелла и красный альянико – самый популярный сорт вина в регионе. Несмолкающие и до этого итальянцы шумят еще громче, воодушевленно комментируя тонкий вкус вина и мастерство шеф-повара, который выходит из кухни и присоединяется к нам за столом.

До конца вечера Зейн полностью занят Эвой, а я – Олавом и его друзьями. Мы смеемся, обсуждаем еду, путешествия, музыку и Италию. Иногда я ощущаю на себе хитрый взгляд карточного паяца, и в итоге, не выдержав, убираю его в сумку с камерой. Перед тем, как арлекин теряется в одном из внутренних карманов, мне чудится, что он глядит на меня… и смеется.

***

Когда шасси отрывается от земли, я делаю глоток томатного сока. Смотрю в иллюминатор на уменьшающийся Везувий, отдаляющийся Неаполь. Своеобразное получилось путешествие.

Зеваю. Плохая новость: выспаться мне не удалось. Хорошая новость: самолет приземлится в Осло лишь через три с половиной часа. Достаю из рюкзака маску для сна и поудобнее устраиваюсь в кресле. Признаю, Зейну удалось разжечь мое любопытство. Посмотрим, что происходит в его голове. В конце концов я тоже знаю некоторые фокусы.

Веки тяжелеют, и через несколько минут я открываю глаза в деревянной мансарде. Через большое треугольное окно виден лес. Если распахнуть ставни, можно почувствовать запах дождя и опавшей листвы. На джутовой веревке под потолком висят цветные лампочки и страницы с несочиненными стихами, между ними – графические рисунки гор и карта звездного неба. Внизу, на стопках книг, стоят свечи и хрустальные вазы с лавандой и голубыми гиацинтами. Пол застелен пушистым белым ковром из овечьей шерсти. Вместо мебели – большие мягкие подушки. Добро пожаловать в мой идеальный мир, в котором я могу забыть обо всем, что происходит в реальности.

Я называю это место точкой входа. Заснув, всегда попадаю сюда. Сначала здесь не было ничего, кроме двери, но со временем я создала в своем сознании не только эту комнату, но и весь дом. Для того, чтобы отправиться куда-то еще, мне достаточно представить нужное место или подумать о конкретном человеке, а затем открыть дверь и выйти в другой сон. Прямо сейчас моя цель – Зейн.

С мыслью о нем я поворачиваю ручку и непроизвольно замираю, не решаясь шагнуть в его сон. Передо мной предстает дворец шейха в натуральную величину: сверкающий золотом высокий круглый купол, украшенные арабесками из Корана резные панели, детально прорисованный геометрический орнамент на стенах, темно-синяя арабская мозаика у основания объемных колонн и покрытые перламутром узоры вверху. Повсюду – богатые ковры и оттоманки, сотни расшитых вручную подушек из бархата и шелка. Теперь понятно, что за акцент у Зейна – такой же, как у отца. И почему я не догадалась раньше? Уверена, что он из Сирии или Ливана.

Оглядываюсь на свою комнату. По сравнению с хоромами моего нового знакомого она выглядит… хм, куда менее впечатляюще. Почему-то становится смешно. Кто бы мог подумать, что парень в сутенерской шубе грезит о дворце, которому позавидовал бы и сам наследный принц Дубая… Интересно, а павлины тут тоже есть?

Аккуратно прикрываю за собой дверь и прохожу внутрь. Ищу Зейна, переходя из зала в зал, обходя хамамы и сады. За свою жизнь я побывала в тысячах снов, но подобную страсть к роскоши и золоту вижу впервые. Наконец я замечаю зеленые кудри. Господин фрик лежит на широком диване и курит кальян под ритмичные звуки дафа и ребаба. Он выдыхает густой дым, и тот медленно рассеивается в тусклом свете восточных ламп. В углах комнаты горят благовония, и я узнаю древесный аромат сандала с легким оттенком мускуса.

Зейн раздет до пояса, и я невольно любуюсь его мощной спиной, широкой грудью, накачанными руками. Когда он различает меня сквозь клубы дыма, в его глазах мелькает удивление. Странно, обычно люди принимают как данность все, что происходит во снах. Даже прогулка по фавеллам Рио-де-Жанейро на синем ките не вызывает вопросов, если человек спит.

Впрочем, у нас не так много времени, будильник прозвонит за полчаса до посадки. Подхожу к Зейну. Он отодвигает кальян и садится на край дивана, выжидающе глядя на меня снизу вверх. Познакомимся поближе? Я касаюсь его щек, скул, пухлых, таких порочных и красивых губ, зарываюсь пальцами в густые волосы.

– Кто ты? – хрипло спрашивает он, прикрывая глаза.

– Твой самый сладкий сон…

Зейн, не вставая, приподнимает мою майку, и я чувствую его горячее дыхание на своем животе. Он медленно проводит языком по моей коже, и по телу бегут мурашки.

– Кто ты? – он снова смотрит прямо на меня, гладит мои напряженные бедра, и от этих прикосновений внизу живота разливается тепло. От него пахнет сексом. Я хочу, чтобы он не сдерживался, хочу его губы, пальцы, член, но соглашаюсь растянуть удовольствие.

– Соблазн, – шепчу, наклоняясь так близко, что наши лица разделяет всего несколько сантиметров. Зейн притягивает меня к себе, заставляя сесть к нему на колени и шепчет в ответ:

– Я имею в виду, кто ты такая, и как пробралась в мой сон?

Меня будто окатывает холодной водой. Я отскакиваю от него и мгновенно возвращаюсь в реальность, резко срывая маску для сна и пытаясь отдышаться.

– Какого хрена?!

Глава 2

Что должен испытывать человек, который всегда чувствовал себя белой вороной, а потом внезапно встретил кого-то с таким же оперением? Радость, что он не один? Раздражение по той же причине?

Глядя в иллюминатор на разбросанные вокруг Осло многочисленные островки, прислушиваюсь к своим ощущениям. Раньше мне не приходилось оказываться в подобных обстоятельствах, и сейчас я определенно не в восторге, что кто-то другой тоже умеет управлять снами. Еще больше мне не нравится, что этот кто-то узнал о моих способностях, когда я пыталась его соблазнить… Невольно вспоминаю полумрак украшенной арабесками комнаты. Запах сандала. Касающийся моего живота горячий язык. Облизываю пересохшие губы. Ну ты и вляпалась, Ли. Из всех, к кому можно было подкатить, выбрала самого безумного. Если он, как и я, путешествует по чужим снам, не хочу даже думать о том, чем рискует обернуться эта встреча. Нервно стучу пальцами по колену. Перспектива обнаружить Зейна в собственном сне категорически меня не устраивает. Ненавижу терять контроль над ситуацией.

В такси до дома титаническим усилием воли не закрываю глаза. Знаю, что стоит сделать это лишь на секунду, и я усну прямо на заднем сиденье новенького универсала. Не то чтобы я боялась этого, в конце концов, мы не в дешевом ужастике середины 90-х4, где маньяк с обожженным лицом терроризирует людей во снах. Все намного проще – у меня слишком много планов на сегодня. Прошу водителя остановиться у ближайшего супермаркета и возвращаюсь с двумя банками энергетика. Поддеваю круглый язычок, слышу характерный шипящий звук открывающейся газировки, делаю глоток, чувствую на языке сладкий синтезированный вкус. Бинго. Как говорят великие, «все, что нас не убивает, делает нас бодрее». Прости, старина Ницше, но в этот раз победил таурин5.

Добравшись до дома, первым делом иду в душ. Меня преследует фантомный запах благовоний. Еще немного, и я поверю, что волосы действительно пахнут не шампунем, а мускусом. Холодные струи воды отрезвляют. Выдавливаю на ладонь гель для душа и прокручиваю в голове все, что нужно успеть. Пункта всего два, но на каждый уйдет минимум несколько часов. Первый – заехать к маме за Тыквой. Второй – отобрать удачные фото из поездки в Марокко.

Тыква – моя кошка. Уезжая из Осло, я всегда оставляю ее у мамы. Очень удобно: и у кошки достаточно пространства в загородном доме, и маме нескучно, тем более что она редко куда-то выходит (не считая безуспешных попыток выйти в астрал). Не представляю, что бы началось, узнай мама о моих снах.

Выхожу из ванной, вытираю волосы полотенцем, достаю из шкафа свежую одежду: широкие джинсы, простую белую майку, бесформенный черный свитер. Спустя полчаса допиваю вторую банку энергетика и выхожу на улицу. Зашнуровываю тяжелые армейские ботинки, застегиваю кожаную куртку, сажусь на байк, вставляю наушники.

Ритмичный бит хауса – мой любимый саундтрек на дороге. Знаю, что слушать музыку во время езды – не лучшее решение, но не могу отказаться ни от этой привычки, ни от мотоцикла, который смотрится дико среди велосипедов, самокатов и электрокаров. Норвежцы повернуты на экологии. До сих пор не понимаю, как меня угораздило родиться в этой стране. Надеваю мотоциклетный шлем, опускаю защитное стекло, поворачиваю ключ зажигания.

Концентрированная свобода. Чистый адреналин. Ни один автомобиль, в том числе, с открытым верхом, не может дать ощущение, что ты не просто лавируешь в потоке, ты – часть потока. Пересекаю центральные улицы, мечтая скорее выехать на хайвей. Почти так же, как прикосновения, не люблю искусственные ограничители скорости. Очередной светофор. Расслабленно киваю головой в такт музыке, смотрю на мигающий красный, отсчитываю секунды. Три, два, один… Нажимаю на газ, плавно двигаюсь вперед и вдруг краем глаза замечаю выскакивающий из ниоткуда пятнистый клубок.

– Твою мать!

Каким-то чудом успеваю затормозить и не наехать на растерянного щенка, следом за которым на дорогу выбегает не менее растерянная хозяйка. Наушник вылетает из уха, и я слышу за спиной визг шин. Оглядываюсь. Бампер белого фольксвагена замирает в паре сантиметров от заднего колеса. Следующее, что я вижу – злобное лицо водителя. Опустив стекло, он кричит так громко, что кажется, гневные вопли слышны даже на соседней улице:

– Ты что творишь?! Первый раз на мотоцикл сел?!

Поднимаю бровь. То, что он принял меня за парня, неудивительно, а вот реакция на ситуацию явно неадекватна. Окажись собака перед его машиной, вряд ли бы отделалась легким испугом. Не спеша поднимаю руку в его сторону и отставляю средний палец. Упиваюсь тем, как нахал, побагровев от возмущения, хватает ртом воздух, и резко газую.

– Мудак! Клянусь, что найду тебя и надеру задницу! – орет он мне вслед. Усмехаюсь под шлемом. Вставай в очередь, дядя.

Наконец я выезжаю из города. Сто. Сто двадцать. Сто пятьдесят. Сто восемьдесят. Двести. Мир вокруг расплывается, превращаясь в размазанные картинки из пестрого калейдоскопа, а затем сужается до одной точки. В этой точке сердце гулко бухает в ушах, сливаясь с сильными и слабыми долями ритмичной музыки, а спираль реальности раскручивается до прямой линии уходящей вперед трассы. Скорость. Пожалуй, самый сильный наркотик, который я пробовала. Почувствовав ее один раз, стремишься повторить снова и снова.

К моменту, когда я паркуюсь напротив белого одноэтажного дома с черепичной крышей, часы показывают два. Дверь открывается еще до того, как я успеваю подойти к ней – мама услышала звук мотора.

– Лелия! – Она радостно бросается ко мне с объятиями, не обращая внимания на осторожные попытки отстраниться.

– Мам, я же просила не называть меня так… – Недовольно морщусь.

Мое полное имя – Лелия Хансен. Самое странное сочетание из всех возможных. Почему нельзя было написать в свидетельстве о рождении нормальное норвежское имя «Эмма» или «Ингрид»? Наверное, слишком просто для моих родителей. Впрочем, учитывая, что отец настаивал на Лейле, я должна быть благодарна за то, что имею.

– Конечно, детка. – Мама смущается и поправляет длинные светлые волосы.

На ее пальцах – массивные кольца с большими круглыми камнями, на шее – яркие бусы, которые выглядят еще эффектнее на фоне белой льняной блузки. Она все так же красива, как и двадцать лет назад. Прибавилось морщинок вокруг глаз и губ, но на лице не отпечаталась та боль, с которой мы обе жили после того, как отец пропал. Парадоксально.

– Пойдем на кухню? – Она улыбается, и, глядя на ее улыбку, я понимаю, почему он так ее любил.

Все внутри уставлено горшками с растениями – мама не признает срезанные цветы. Вегетарианка, хиппи, борец за права животных… Меня всегда поражало ее стремление сделать мир лучше, в то время как я уже давно поставила на нем крест. Сажусь рядом с гигантским фикусом напротив раскрашенной гуашью мандалы, но смотрю не на причудливые узоры, а на выцветшую фотографию. На ней мы втроем. Мне было всего пять, но почему-то я хорошо помню тот день и обжигающий ступни горячий песок, смеющегося отца, который надевает на меня надувной спасательный круг в форме розового фламинго, и придерживающую края широкополой шляпы маму. Несомненно, снимок сделал пляжный фотограф, потому что на плашке внизу напечатано: «Саид, Нора, Лелия: счастливы вместе!»

– Заварю твой любимый чай, зеленый с перечной мятой?

Вопрос заставляет меня вздрогнуть и вернуться реальность.

– Ага. – Рассеяно провожу пальцами по ободку глубокой кружки. – Как там твое сообщество женщин-защитниц чистого океана?

Мама расцветает, получая возможность обсудить животрепещущую тему. Следующие полтора часа мы говорим о глобальном потеплении, истощении озонового слоя, кризисе природных ресурсов, незаконной вырубке леса и использовании в производстве тяжелых металлов. Наблюдая за тем, с какой страстью моя мягкая, милая и добрая мама стремится защитить планету, я неожиданно ловлю себя на мысли, что у нас все же есть что-то общее. Нет, я имею в виду не проблемы нашей многострадальной Земли, а готовность свернуть горы на своем пути. Ее гора – пошатнувшаяся экология. Моя – исчезновение отца.

– Ладно, мам, мне пора.

Когда я поднимаюсь, чтобы найти Тыкву, мама жестом просит меня сесть обратно.

– Лелия… Прости, Ли. Подожди, я рассчитала твой личный гороскоп на неделю.

Обреченно опускаюсь в кресло. Когда речь заходит об астрологии, проще выслушать маму, чем объяснить, почему ты этого не хочешь. Она таинственно смотрит на меня и произносит:

– Опасайся красных цветов, но доверяй тому, кто показывает тебе путь.

– И все?

Чересчур странное и короткое предсказание даже для нее.

– И все. – Кивает мама.

– Можно я буду думать, что под тем, кто показывает путь, ты имела в виду навигатор? – уточняю я, проверяя переноску для кошки.

– Ох, дорогая, ты должна серьезнее относиться к тому, что хотят донести до тебя звезды, – укоризненно отвечает она.

– Боюсь, что в этом случае мне придется прописаться в психушке, а туда меня никто не отпустит, пока не сдам фотографии в новый номер журнала.

Кстати, насчет работы. Пора возвращаться домой.

– Тыква! – Совсем недавно кошка выпрашивала еду на кухне, но сейчас снова скрылась в одной из комнат. – Девочка, где ты?

В гостиной пусто. В спальне тоже. Я нахожу ее в чулане у разодранного мешка с детскими игрушками. Наклоняюсь, чтобы взять кошку на руки, и вдруг вижу, с чем она играет. Вижу потрепанного плюшевого зайца.

У него красивые голубые уши. Мохнатые и большие. Поэтому я назвала его «Пушистик». Папа подарил мне его полгода назад, но я играю с ним каждый день. Раньше мы играли вместе, но потом папа уехал. Мама постоянно плачет и говорит, что скоро он вернется. Я очень жду папу. Как было бы хорошо сидеть и есть клубнику в саду не одной, а вместе с ним… Ой, я испачкала Пушистика!..

– Лелия!

Поднимаю глаза. Человек в черном капюшоне садится передо мной. От его пронзительного взгляда сразу становится неуютно.

– Лелия, я друг твоего папы. Он просил отвести тебя к нему.

Недоверчиво смотрю на незнакомца. Он пугает меня, но я стараюсь не показывать этого и не двигаюсь с места. Папа учил меня быть сильной. Вдруг этого человека действительно отправил сюда он?

– Мама сказала, чтобы я играла в саду с Пушистиком и никуда не уходила… – Меня одолевают сомнения.

– Ну же, идем скорее. Если ты заставишь папу ждать, он будет недоволен. Можешь взять Пушистика с собой. 

Он оглядывается на окна дома, но я не замечаю этого, лишь зачарованно слушаю его, а потом встаю и беру за протянутую руку. Если я приведу папу, мама перестанет плакать.

Мы идем к припаркованному за углом автомобилю с тонированными стеклами, и человек в капюшоне открывает заднюю дверь.

– Садись.

– А где папа? – мне страшно, но я пытаюсь делать вид, что не боюсь.

Незнакомец грубо толкает меня в спину, и я падаю внутрь пропахшего плесенью засаленного салона, прямо на пустые упаковки из-под фастфуда и грязные салфетки. Обойдя машину, он устраивается рядом и молча за мной наблюдает.

– Его здесь нет. Я обманул тебя. – Он следит за моей реакцией, как если бы был ученым, а я – подопытным кроликом для лабораторных исследований.

– Зачем вы это сделали? Вы знаете, где папа? – Мой голос дрожит, я чувствую, как в глазах собираются слезы.

Человек не отвечает. Он касается моего подбородка, настойчиво заставляя повернуться к себе, затем размахивается и дает сильную пощечину, от которой на щеке остается краснеющий след. В первую секунду я не осознаю, что произошло, но уже в следующее мгновение громко плачу навзрыд.

– Пожалуйста, отпустите меня! Где папа?

Быстрое движение, и он ударяет меня по второй щеке. Хватаю ртом воздух, не в состоянии позвать на помощь. Еще одна пощечина. И еще. Вцепившись в плюшевого зайца, смотрю на своего мучителя полными ужаса глазами. Он раздражен.

– Тебе не удастся ничего скрыть, маленькая дрянь! Давай, покажи мне, кто ты такая!

Он опять бьет меня по мокрому от слез лицу. Я не понимаю, кто он и чего хочет, поэтому обреченно жду, когда пытка закончится, но, кажется, она только началась. Длинные пальцы смыкаются на шее, перекрывая кислород. Он душит меня. В глазах темнеет, я пытаюсь вырваться, но это бесполезно – что может шестилетний ребенок против взрослого мужчины? За мгновение до того, как я теряю сознание, он убирает руку и притягивает меня к себе так близко, что я ощущаю исходящий от него трупный смрад и гниль.

– Почему твои глаза не горят?! Он запретил тебе показывать?! 

Он настолько зол, что брызжет слюной, которая попадает мне на лицо. Кашель и попытки отдышаться вызывают еще больше слез.

– Пожалуйста, отпустите, я не понимаю, что вам нужно… – Всхлипываю, уже не надеясь, что он позволит мне уйти живой.

Внезапно незнакомец отстраняется, впечатывая кулак в спинку переднего кресла.

– Пошла вон. Расскажешь обо мне кому-то – и я вернусь.

Вытирая слезы, выскакиваю из машины и бегу домой. Закрываюсь в чулане и прячу плюшевого зайца в самый дальний угол. Он знает о том, что произошло сегодня, поэтому должен остаться здесь. Навсегда. 

Воспоминание, которое психика успешно скрывала в течение двадцати лет, чтобы не дать мне сойти с ума, взрывается в сознании яркой вспышкой. Я сгибаюсь пополам, судорожно хватая ртом воздух – в точности, как тогда. Мне вдруг становится ясно, почему чужие прикосновения вызывают такое отторжение. И еще я понимаю, как сильно ошибалась, думая, что отец бросил нас. Он бы никогда так не поступил. С ним что-то случилось… Что-то очень плохое.

Я ни слова не говорю маме. Она все равно ничего не сможет сделать. Разрушать сейчас ее мир ради иллюзорной надежды на то, что отец жив и я найду его, было бы жестоко. Пусть она и дальше медитирует, спасая в свободное время синих китов и снежных барсов. Взяв себя в руки, обнимаю ее на прощание и не могу сдержать усталую улыбку, когда она гладит Тыкву.

– Детка, какое все-таки странное имя ты выбрала для кошки. Она ведь не рыжая, а абсолютно черная.

– Мам, выбирать странные имена – это у нас семейное.

В зеркало заднего вида я вижу, что она не заходит в дом и машет мне, пока я не исчезаю за поворотом.

***

Не могу так просто забыть обо всем, что произошло. Не могу переключиться и заняться фотографиями. Не могу. Звоню в журнал и уговариваю дать мне чуть больше времени. «Только потому, что об этом просишь ты», – вздыхает редактор. Все-таки иногда быть Ли Хансен – это не наказание, а приятный бонус.

Чувствую себя разбитой. Мне надо отдохнуть, абстрагироваться от всего и придумать, как действовать дальше. Мне необходим сон, и я проваливаюсь в него, как только голова касается подушки.

Не задерживаясь в точке входа, открываю дверь и попадаю в пустыню с белым песком. Ее пересекает прямая асфальтированная дорога, по обе стороны которой парят небольшие островки с перевернутыми водопадами. Вода в них течет не вниз, а вверх. В залитом солнцем небе падают звезды. Безумный пейзаж, но я руководствуюсь принципом «мой сон – мои правила». Горячий воздух пахнет раскаленными камнями, минералами и пылью. Он наполнен электронной музыкой, источник которой – сам этот мир.

На трассе стоит мой байк и главный антидепрессант – с виду он ничем не отличается от реального, но я знаю, что его максимальная скорость ограничена лишь моим воображением. Здесь не нужна экипировка и теплая одежда, поэтому я одета в короткие шорты и майку. Волосы распущены, а не убраны под шлем. Сажусь на мотоцикл – время отключиться от всего навалившегося в последние дни дерьма.

Привычным движением поворачиваю ключ зажигания и постепенно разгоняюсь. Пятьдесят. Легкий ветерок дарит приятное ощущение свежести. Девяносто. Ускоряюсь, наслаждаясь отсутствием дорожных знаков и людей. Сто пятьдесят. Наклоняюсь ближе к мотоциклу, сливаясь с ним в единое целое, шаровую молнию, которая мчит по придуманной пустыне навстречу пустоте. Двести. Щелкаю пальцами, и асфальт впереди изгибается змеей, превращаясь в трамплин. Двести сорок. Взмываю вверх под звуки техно и ревущего мотора. Двести восемьдесят. Мягко приземляюсь на дорогу, и фонтан холодных брызг из-под неожиданно возникшего внизу озера окатывает меня с ног до головы. Триста. Смеюсь, закрыв глаза. Солнечный свет проникает сквозь веки. Я испытываю счастье. Триста двадцать.

– Мне нравятся твои фантазии… Вперед, киска, не останавливайся… – Шепот раздается так близко, что я дергаюсь, почти потеряв управление. Открываю глаза, и в этот момент на талию ложится знакомая рука с золотым перстнем.

Оборачиваюсь и вижу Зейна. На этот раз он одет в костюм бедуина и оранжевую куфию6. Улыбается так невозмутимо, будто вторжение в мой сон – в порядке вещей. Прожигаю его взглядом.

– Не искушай судьбу, возвращайся туда, откуда пришел.

Он изображает задумчивость, а затем гладит меня пальцами по животу и отрицательно качает головой.

– Спасибо за предложение, но я, пожалуй, останусь.

Меня накрывает ярость. Да как он смеет влезать ко мне без спроса?! Почему-то я совсем не думаю о том, что недавно сделала то же самое с ним. Прямо сейчас мне хочется сбросить его с мотоцикла, и я резко дрифтую, едва удерживая байк на грани срыва сцепления с асфальтом.

– Необузданная, как арабская кобылица, сотворенная Аллахом из южного ветра! – В его голосе звучит восхищение. – Так и хочется укротить тебя!

Не стоило ему сравнивать меня с лошадью, потому что это стало последней каплей. Я взлетаю вверх, оставляя Зейна одного на мотоцикле, который на огромной скорости рвется в разверзнувшуюся посреди пустыни огненную геенну. От пылающей дыры за километр несет серой и страданиями.

– Отправляйся в ад!

Мой триумф длится не дольше мгновения. Пока я наблюдаю за тем, как копия Зейна на моем мотоцикле влетает в импровизированную преисподнюю, настоящий Зейн вдруг вновь появляется за моей спиной.

– У меня есть идея получше… – Схватив меня за руки, он не оставляет пространства для маневра и закручивает нас в вихре цветных искр, от которого кружится голова.

Мы оказываемся за длинным, заставленным едой и напитками столом. Разумеется, сидим мы не на стульях, а на расшитых экзотическими мотивами подушках и коврах. Опустив взгляд, вижу, что вместо майки и шорт на мне надет восточный костюм танцовщицы. Расшитый блестящими драгоценными камнями бюст смешно смотрится на маленькой груди, широкий пояс с такими же камнями подчеркивает узкие бедра, по которым струятся полоски розового шелка. В сочетании с вытатуированными на коже черепами костюм из нежной летящей ткани выглядит абсурдно.

– Объяснишь, что происходит, и почему я выгляжу, как манекен с турецкой барахолки?

С трудом сдерживаю гнев. Рано или поздно все равно придется выяснить, что ему надо. Чем быстрее мы расставим все точки над «и», тем быстрее я смогу выдохнуть с облегчением.

– Во-первых, костюм прекрасен и очень тебе идет. Во-вторых, я думал, это ты объяснишь мне, что происходит. – В шатер, где мы сидим, заходят музыканты. Почтительно поклонившись Зейну, они достают инструменты и начинают играть. Он наливает черный байховый чай в небольшие национальные стаканы и протягивает мне. – В нашу прошлую встречу ты сбежала, так и не ответив на вопрос, кто ты и как научилась управлять снами?

Игнорирую его жест, молча глядя в сторону. Мелодичные звуки арабской лютни заполняют тишину между нами, воздух пропитывается благовониями. Неужели он собирается воссоздать здесь весь свой дворец?

– Ли, перестань сопротивляться. Я все равно узнаю. – Он делает небольшой глоток чая и тянется к тарелке с финиками.

– Это угроза? – Огрызаюсь в ответ. Меня напрягает происходящее, особенно – идиотский наряд, в котором я чувствую себя голой.

– Что ты, я бы никогда не стал тебе угрожать. Ты мне нравишься. Настолько, что в надежде поговорить по душам я готов встречаться с тобой за этим столом каждую ночь. – Ласково улыбается Зейн.

Похоже, он действительно не отстанет, пока я все ему не расскажу.

– Хорошо. – Устало откидываюсь на подушки. – Я не помню, когда впервые осознала, что могу контролировать сны. Это просто случилось однажды, еще когда я была ребенком. Честно говоря, сама не знаю, откуда у меня эта способность.

Зейн изучающе смотрит на меня. Пытается понять, правда это или ложь?

– Мне нет смысла врать. – Добавляю, пожимая плечами. Рассчитываю на то, что вопросов больше нет. Однако вопросы есть. Кто бы сомневался.

– Почему один твой глаз голубой, а другой карий?

– Обычная гетерохромия. Генетическое отклонение. Какое это имеет отношение к снам? – мне не нравится его повышенный интерес.

Зейн делает знак музыкантам, и мелодия становится тише и медленней.

– Ли, помоги мне понять.

– Да что понять?! Может, еще автобиографию написать и распечатать, чтобы ты оставил меня в покое? – Я все-таки делаю глоток чая, забывая, что во снах законы физики работают по-другому. Он не остыл, и я обжигаю язык. – Черт… Ладно. У меня врожденная гетерохромия, потому что у мамы глаза голубые, а у отца карие. Как видишь, на мне природа решила отыграться.

Зейн серьезен, он не смеется и не иронизирует.

– Как зовут твоего отца?

Допиваю чай и отставляю стакан.

– Саид.

Он молча разглядывает меня, как редкую диковинку или уникальный музейный экспонат. Я начинаю терять терпение, когда Зейн наконец произносит:

– Девочка-джинн… Невероятно.

Глава 3

Горсть изюма и сладкая курага, оставляющая на языке мягкое послевкусие. Звуки арабской лютни. Зейн выжидательно смотрит на меня, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова. Медленно тянусь через стол, будто собираюсь раскрыть страшный секрет. Он подается навстречу, и когда мы оказываемся на расстоянии поцелуя, я шепчу ему на ухо:

– У меня нет лампы…

Зейн поворачивается в недоумении. Он явно ожидал чего-то другого.

– Какой лампы?

С непринужденным видом возвращаюсь на подушки, не забыв прихватить с собой варенье из айвы с грецким орехом.

– Ну знаешь, беспризорник Аладдин из Аграбы, его ручная обезьянка и синий джинн – исполняющий желания раб волшебной лампы. – Пробую терпко-сладкую мякоть и невольно зажмуриваюсь от удовольствия.

Пару секунд Зейн молчит, изучающе разглядывая меня – так, будто видит впервые.

– Серьезно? Ссылаешься на диснеевские мультфильмы? – Он хмыкает, а потом в темных глазах вспыхивает пылающий огонь, и я замираю с поднесенной ко рту ложкой. – Впрочем, одно мое желание ты действительно можешь исполнить, хоть и похожа больше на принцессу, чем на джинна.

– Твоими стараниями.

Моей невозмутимости позавидовал бы и чемпион по игре в покер, но на самом деле я просто устала. Сумбурная поездка в Неаполь, проваленные на работе дедлайны, вернувшееся воспоминание из детства, знакомство с Зейном, его проникновение в мой сон и расспросы про отца – чересчур много для пары дней. Ощущаю себя разбитой. Если бы прямо сейчас наступил конец света, меня хватило бы лишь на то, чтобы сфотографировать ядерный гриб и снова лечь в постель. Кажется, Зейн понимает это.

– Не веришь? – Пламя гаснет, обращаясь в черный пепел внутри темной радужки. – Ли, ты – дочь джинна. Полукровка. Именно поэтому ты умеешь контролировать сны, и именно поэтому я не догадался об этом тогда, в Италии. Я не почувствовал в тебе магию, потому что ты человек. Огонь твоей души не вспыхивает в глазах в моменты, когда ты испытываешь злость, страх или… возбуждение.

Вспоминаю, как он касался меня прошлой ночью. Ощущение густых вьющихся волос под пальцами. Горячие губы на обнаженном животе.

– У джиннов есть душа?

Во мне говорит то ли желание спровоцировать его, то ли узнать, хотя то, о чем он говорит, звучит слишком фантастично. Зейн усмехается.

– Только душа у нас и есть. Рожденная волей Аллаха в цветущей после дождя пустыне, свободная и своевольная, как внезапно возникающая песчаная буря… Разве ты не чувствуешь отголоски этого вихря в своем сердце, Ли?

В первую секунду мне хочется съязвить, но я тут же понимаю – Зейн прав. Все внутри противится этой правде, потому что я знаю: она изменит мою жизнь. Хочу ли я этого? Нет. Меня устраивает то, как я живу сейчас: любимая работа, путешествия в реальности, ни к чему не обязывающие романы во снах. Этот самоуверенный араб с зелеными кудрями – прямая угроза той хрупкой стабильности, которую я с таким трудом выстраивала после того, как мы с мамой остались одни. Зейн не замечает, что я напряглась. Или предпочитает делать вид, что не замечает, продолжая рассказывать о существах, которые до сегодняшнего дня были для меня исключительно персонажами из детских сказок.

– Конечно, существуют и женщины, джинири. Но среди детей, рожденных от союза джинна и человека, я никогда не встречал девочек. Особенно таких…

– Каких? – Не могу удержаться от вопроса, хотя знаю, что Зейн ждет, что я задам его.

Он вдруг оказывается близко. Так близко, что запах шафрана, которым пахнет его кожа, становится сильнее окутавшего шатер аромата благовоний. Ловлю пристальный взгляд. У Зейна темные, почти черные глаза, но вокруг зрачка, подобно пескам Сахары, сияют золотистые искры. Его глаза – неутоленная жажда и обещанный оазис, песчаная буря и первые капли дождя. Я смотрю в них, и начинаю терять нить иллюзорной реальности сна.

– Таких самостоятельных. Таких умных. И таких сладких… – он произносит последнее слово, и оно отдается в сердце легкой тахикардией. Это какой-то бред, наваждение. Он почти целует меня в шею, когда в сознании проносится короткая и резкая мысль: «Нельзя!» Зейн полностью владеет ситуацией. В отличие от меня. Отстраняюсь, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Этот мужчина – не один из тех, к кому я могу прийти, зная, что наутро мое лицо и тело навсегда исчезнут из воспоминаний. Его сны мне не стереть. Более того, он без спроса ломает границы моего собственного сна. Сближаться с ним – неоправданный риск, идти на который я не готова даже ради самого сильного оргазма. Почему-то в том, что секс с ним будет потрясающим, я не сомневаюсь: двое сновидцев в одной, пусть и воображаемой, постели – гремучая смесь фантазий и возможностей для их удовлетворения. Будет? Господи, Ли, о чем ты думаешь?..

Воздух между нами сгущается, превращаясь в тягучую, наполненную дымом базилика и розмарина, чувственную субстанцию. Мне хочется разрезать ее лежащим на столе ножом, а после попробовать на вкус, облизнув острое лезвие.

– Ты сама пришла ко мне. – Мягкий голос Зейна обволакивает сознание, искушая отказаться от возражений и от одежды. – Что же останавливает тебя сейчас, девочка-джинн?

Я могу избавиться от соблазна, просто проснувшись, но мне мучительно хочется остаться. Немного флирта и игры – это ведь еще не преступление?

Кладу руку на грудь Зейна, чувствуя, как бьется под моей ладонью его сердце, и отталкиваюсь, падая назад, подобно летящей в кроличью нору Алисе. Очертания шатра дрожат и расплываются, воздух, кислорода в котором и так осталось меньше, чем секса, обретает цвет и консистенцию. Он становится водой, настолько чистой и прозрачной, что проникающие с поверхности солнечные лучи преломляются, рисуя на наших лицах блики света. Легкие заполняются водой, и это так естественно, будто за неимением жабр я дышу кожей. Музыка звучит приглушенно, пока не пропадает совсем. Я больше не выгляжу, как танцовщица, а Зейн не выглядит, как бедуин. На мне – легкое платье из полупрозрачного шелка, на нем – ничего.

Смотрю на джинна, не скрывая интереса. Его тело еще сильнее и красивее, чем я думала: на широких плечах и подтянутом животе выделяются рельефные мышцы, перекатывающиеся под кожей при движении, как у изготовившегося к прыжку хищного зверя. Я не хочу это признавать, но меня тянет к нему с такой силой, что становится страшно. Дикий, животный, опасный магнетизм, которому я все еще отчаянно сопротивляюсь.

За спиной Зейна появляются затонувшие корабли и коралловые рифы, огибаемые косяками ярких цветных рыб. Они – часть его фантазии, и я улыбаюсь, представляя, какие миры рождаются в голове джинна. «Если ты так любишь море, что отказалась от дворца, то я могу создать для тебя русалок. Но вряд ли они будут похожи на диснеевскую Ариэль». Он не говорит ни слова, лишь смеется, однако его слова проникают в сознание, и я слышу даже интонацию – словно он произнес их вслух. Для того, чтобы ответить, мне достаточно захотеть этого. «Создай…»

Сначала возникают очертания. Потом – пряди длинных рыжих и русых волос, мощные, покрытые серебристой чешуей хвосты, обнаженные груди. Завороженно наблюдаю за тем, как русалки касаются друг друга, скользя длинными пальцами по плоским животам, лаская соски, переплетая хвосты и поднимаясь по спирали вверх. Когда они целуются, я ощущаю соленый вкус их поцелуя на своих губах. Кто бы сомневался, что сирены Зейна выйдут далеко за рамки сестринской любви… Он – джинн, но это не отменяет того, что он мужчина.

Я не замечаю, как Зейн подплывает ко мне, и только когда его лицо оказывается напротив, отрываю взгляд от целующихся русалок. «Иди ко мне…» Дыхание сбивается от возбуждения, и я чувствую между ног знакомую пульсацию. Кажется, еще немного, и я сдамся. Еще немного, но не сейчас. Мой образ подергивается рябью, и спустя мгновение его смывает волна. На морском дне появляется несколько фантомов, каждый из которых – точная моя копия: те же разноцветные глаза, те же светлые, почти белые волосы до плеч, те же татуировки.

Одна Ли сидит на груде корабельных обломков и, наклонив голову, игриво подмигивает удивленному Зейну. Вторая присоединяется к русалкам, скинув легкий шелк, и позволяя женским губам ласкать изогнувшуюся от наслаждения шею, напряженные соски, призывно раздвинутые бедра. Третья теряется в коралловых рифах и смеется, будто заманивая в морские глубины. Я сама расслабленно раскидываю руки и откидываю голову назад, отдаваясь теплому течению, ощущая, как скользит по телу легкая ткань.

Зейн принимает правила игры и делает ровно то же самое. Будто в замедленной съемке я слежу за тем, как его образ распадается на миллиарды частиц, из которых формируются фантомы – идеальные отражения. Один плывет к рифам, среди которых мелькает белый шелк платья. Второй оказывается рядом с той Ли, что восседает на обломках, бывших когда-то корабельной палубой. Третий Зейн направляется к русалкам, и они радостно раскрывают перед ним свои объятия. Незаметно усмехаюсь, видя, что еще одна моя версия не отстает от сирен, сливаясь с джинном в страстном поцелуе. Мир спасет не красота, а сублимация сексуальных желаний. Разумеется, четвертый фантом движется ко мне. Он касается моих ног, целует ступни и кладет их себе на плечи. В ком из четырех – сознание настоящего Зейна?

В том, что пытается найти Ли среди кораллов? В том, кого гладят три пары женских рук? Может быть, джинн на пиратском паруснике – проводит кончиками пальцев по очертаниям Санта Муэрте на моей лопатке? Или же настоящий Зейн в это мгновение целует мои бедра, заставляя изгибаться от удовольствия и стонать? Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

Меня сводит с ума нежность, с которой его губы касаются моей кожи. Меня сводит с ума то, что я вижу это со стороны. Я неожиданно разрешаю себе почувствовать все то, что чувствуют мои отражения: жадные поцелуи, руки на дрожащей спине, повторяющие контур приоткрытых губ пальцы, язык на внутренней стороне бедра. Ощущение, будто не один, а четверо мужчин одновременно гладят и целуют мое тело. Безумно. Странно. Волнующе. Никогда и ни с кем я не испытывала подобного наслаждения.

Белый шелк платья растворяется в потоках воды, и я предстаю перед Зейном совершенно нагая. Я готова наплевать на свою осторожность и недоверчивость ради того, чтобы отдаться ему в каждом из своих воплощений. Влечение, которому невозможно противиться… Мы тянемся друг к другу, но внезапно иллюзию дробит звук чужого голоса. «Любимый, просыпайся, я сварила кофе…» Он раздается издалека, становясь все громче и громче. Хоть фантомы и не прекращают ласкать друг друга, их очертания бледнеют и стираются, реальность сна дрожит. Смотрю на Зейна, который целовал мои ноги секунду назад, и он отстраняется, но не отводит взгляд. Я вдруг понимаю, где слышала этот голос раньше.

– Эва? – Раздражение поднимается изнутри, как цунами. – Ты вломился в мой сон и пытался соблазнить, хотя все это время она была рядом с тобой в одной постели?

Джинн пожимает плечами и улыбается.

– Ну и что? Она – там, ты – здесь. Главное в жизни – получать удовольствие. Прислушайся к моему совету, тебе понравится…

Сон искажается и мерцает, как испорченная видеопленка, прежде чем прерваться окончательно. Открываю глаза, бездумно глядя на черно-белый портрет Мика Джаггера. Приподнимаюсь, чтобы встать, и падаю обратно на подушку, натягивая одеяло на голову.

– Дерьмо.

Я ревную? Не может быть. Мы виделись один раз, у нас нет отношений. Черт, у нас вообще ничего нет. Если подумать, мы даже не целовались по-настоящему – ни во сне, ни уж тем более в реальности. Как он сказал перед тем, как проснуться и пойти пить свой кофе, «ну и что?». Мудрые слова. Ну и что? Он имеет право спать хоть с тысячей красивых блондинок, мне-то какое дело?

Я – последний человек, который должен рассказывать другим о моногамии. Никто никому не принадлежит, никто никому ничего не должен, пока не прозвенит будильник, ведь так? Почему же сейчас единственное, о чем я мечтаю – создать персональный ад для Зейна и его подруги, в котором русалки-лесбиянки будут мучить обоих до бесконечности?

Тыква запрыгивает на одеяло, урчит и тычется носом в лицо, периодически мяукая.

– Проголодалась? – Глажу кошку, и она охотно подставляет голову под ладонь. – Пойдем, девочка, пора завтракать.

Мне хочется провести в кровати весь день, но я заставляю себя встать – в том, чтобы продолжать рефлексировать из-за Зейна и Эвы, нет никакого смысла. В конце концов, я с самого начала знала, что они спят вместе, так какой толк без перерыва об этом думать? Есть дела поважнее, чем обломавшийся во сне секс.

Иду на кухню, одной рукой достаю кошачий корм и насыпаю в миску, другой ищу в телефоне номер частного детектива, который помогает мне в поисках отца.

«Привет, Кристиан! Как дела? Слушай, догадываюсь, что это нереально, но можно ли найти информацию о человеке, который приезжал на машине к дому мамы двадцать лет назад?»

Сообщение отправляется, я заливаю кукурузные хлопья молоком и с ногами забираюсь на деревянный стул, обхватив колени руками. Не знаю, на что я рассчитываю: мне известно, что записи с камер наблюдения хранятся не больше тридцати суток. Через десять минут смартфон издает короткий сигнал: новое сообщение. Нетерпеливо кликаю на мигающую иконку мессенджера.

«Привет! Ли, ты в своем репертуаре. Понимаешь, что просишь невозможного? Слишком много времени прошло… Кого ты ищешь? У тебя хотя бы есть фото? Через своих людей в полиции я мог бы пробить его по базе тех, кого когда-либо задерживали и судили в Норвегии, но не уверен, что это даст результат, на который ты рассчитываешь».

Кристиан прав. Пытаться найти напавшего на меня столько лет назад человека в капюшоне – это как искать иголку в стоге сена. Почти без шансов. Почти, но попробовать все равно стоит. Закусываю губу и смотрю на карандаш. Я помню его лицо. Вряд ли когда-нибудь смогу забыть, даже если захочу. Достаю из рюкзака блокнот и несмело провожу первую линию.

Острый орлиный нос, глубоко посаженные глаза, нависающие над ними брови, продольные морщины на лбу, черная густая борода, поджатые узкие губы. Это всего лишь схематичный рисунок, но мне почему-то становится не по себе.

На вид мужчине, который смотрит на меня с расчерченного в клетку листа бумаги, сорок-сорок пять лет. Ровесник отца. Какова вероятность, что они были знакомы, и мама что-то о нем знает? Полагаю, что нулевая, но проверить не помешает.

Прижав телефон плечом к уху, слушаю длинные гудки, одновременно пытаясь справиться с кофемашиной. Жаль, что в отличие от Зейна меня никто не будит чашечкой ароматного капучино. Хотя нет, не жаль. Не хватало только, чтобы на моей кухне хозяйничала Эва. Опять испытываю досаду, что джинн был не один, и злюсь на себя за это чувство. Что бы ни происходило, я не должна позволять себе быть слабой и впадать в зависимость от других. Тем более от тех, у кого козырей в рукаве больше, чем у меня, причем во всех смыслах. Наконец мама берет трубку.

– Лелия! Как я рада, что ты позвонила! Все хорошо, детка? Ты вчера нормально добралась до дома?

Аппарат громко отфыркивается горячим молоком, и я, чертыхаясь, отпрыгиваю от него, стараясь не уронить телефон. Придется смириться с тем, что какой бы сильной я ни была, победить кофемашину без мастера по ремонту у меня не выйдет.

– Ага, мам, все отлично. Хотела спросить, знаешь ли ты одного человека? Секунду, отправлю фото.

Получив снимок, она ненадолго замолкает, а потом с сомнением отвечает:

– Нет, дорогая, что-то не припоминаю… Кто это?

– Наткнулась вчера в чулане на свои детские рисунки, вот и стало интересно, кого я изобразила, может, друга семьи. – Буду считать, что это ложь во благо. Маму незачем посвящать в подробности.

– Извини, но мне кажется, что я никогда его не встречала.

Мне не надо видеть ее лицо, чтобы представить, как она мило хмурится, разглядывая фотографию. При мысли об этом в груди разливается тепло, и я улыбаюсь.

– Все в порядке, мам, не беспокойся. Наверное, это был случайный прохожий, который произвел на меня впечатление, вот я и решила нарисовать его портрет.

Мимо. Впрочем, я бы удивилась, если бы незнакомец действительно оказался приятелем отца. Слишком очевидно. Вздохнув, прячу рисунок под стопку книг – от того, что буду прожигать его взглядом, ничего не изменится, а откладывать работу и дальше нельзя. Наливаю вместо кофе чай и подключаю камеру к компьютеру. На превью появляются сотни ярких миниатюр.

Марокко – моя любимая страна из всех стран Магриба, рай для фотографа. Каждый второй привезенный оттуда кадр – шедевр. Листая изображения дворцов и мечетей, мысленно переношусь в Танжер. Воспоминания обретают объем: я ощущаю горячее солнце, которое обжигает кожу даже сквозь хлопковую ткань серой рубашки, вдыхаю запахи корицы, имбиря, зиры и тмина, слышу раздающуюся отовсюду арабскую речь.

На некоторых снимках – статуи и фонтаны, старинная крепость, потрясающие виды побережья, Гибралтара и испанских гор. Однако стандартные пейзажи для туристических открыток и календарей – верхушка айсберга. За них я получаю намного меньше, чем за фотографии, которые показывают настоящую жизнь. Жизнь, скрытую от простых путешественников – не потому, что доступ к ней имеют лишь избранные, а потому, что глаза обычного человека приучены к глянцевой красоте. Эта красота – не более чем обертка, которую я разворачиваю сквозь объектив фотоаппарата в попытке нащупать суть. Легче всего сделать это через людей.

Марокканка, чье лицо закрыто плотной черной тканью, из-под которой видно лишь глаза – темно-зеленые и такие пронзительные, что кажется, они смотрят намного дальше объектива камеры… Намного глубже. Я сделала этот кадр, когда она настороженно взглянула на меня из-под никаба, переходя улицу. У меня был только одна попытка, и я ей воспользовалась.

Старики-берберы в традиционных джеллабах – халатах с длинными рукавами. Их я увидела на центральном рынке, когда они громко о чем-то спорили, разливая по чашкам мятный чай из высоко поднятого чайника.

Разрисованные мехенди руки француженки, которая выбирала сурьму для подводки глаз в сувенирной лавке. Я влюбилась в ее пальцы – унизанные серебряными кольцами, тонкие и длинные, как у пианистки, и сделала несколько кадров, пока она торговалась с веселым продавцом в высоком тюрбане.

Факиров, фокусников, танцоров и заклинателей змей я старательно обходила: завидев камеру, они принимали меня за отбившуюся от группы туристку и навязчиво предлагали сфотографироваться за десяток дирхамов. Но, несмотря на это, базар в Медине оставался кладезем лучших кадров. Вот девочка в нарядном хиджабе, пробующая сладкое печенье с тертым миндалем и смущенно улыбающаяся при виде камеры, а вот пронырливый уличный воришка, который шел за рассеянным покупателем, одновременно утаскивая с прилавков сливы и изюм. Заметив, что я его снимаю, мальчишка скрылся в торговых рядах, но совсем не испугался. На одной из фотографий его лицо видно крупным планом, и я невольно посмеиваюсь, поймав себя на мысли, что он похож на маленького дикого зверька. Справа от него высокий бородатый мужчина сравнивает персики. Он держит фрукты в руках, но почему-то смотрит совсем не на них. Внезапно я понимаю, что он смотрит на меня – так внимательно, словно препарирует взглядом.

Мне резко становится неуютно, как если бы бербер с фотографии мог разбить монитор с другой стороны и выбраться в реальный мир. Если точнее, в эту комнату. Кроме того, я испытываю странное чувство – мужчина кажется смутно знакомым, но я никак не могу понять, где мы могли встречаться. Увеличиваю снимок, вглядываюсь в черты угрюмого лица, и от мелькнувшей догадки все внутри застывает. Нет, это слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.

– Прости, Тыковка.

Аккуратно убираю с колен уснувшую на них кошку и под недовольное мяуканье спешу к книжной полке. Вытащив нарисованный несколько часов назад портрет, возвращаюсь к монитору. Перевожу взгляд с рисунка на фотографию и обратно. Это невозможно. Человеку в капюшоне, который приходил к нашему дому, было около сорока. Значит, он уже должен был разменять седьмой десяток, превратившись в седобородого старца.

Незнакомец, который неделю назад разглядывал меня в Танжере, явно был моложе семидесяти, но что-то подсказывает – это один и тот же человек. Интуиция, которая неоднократно спасала меня от серьезных проблем во времена бурной юности, заставляет прислушаться к ней и сейчас, однако здравый смысл протестует.

– Абсурд!

Говорю это вслух, подсознательно надеясь, что сходство между двумя мужчинами – не более чем обман зрения, иллюзия, которая рассеется, если ее проигнорировать. Но ничего не происходит: я по-прежнему готова поклясться, что человек из прошлого следил за мной в Танжере, при этом он совершенно не изменился внешне.

Тянусь за телефоном. Кристиан спрашивал, есть ли у меня фото. Это не поддается никакому логическому объяснению, но теперь я могу ответить утвердительно.

Глава 4

Тема письма: «Фото из Танжера». Курсор нависает над кнопкой «Отправить». Кликаю, и снимки улетают на электронную почту редактора. На часах – четыре утра, но лишь полчаса назад я закончила обрабатывать фотографии. Забираюсь в кровать. Не хочу видеть Зейна. Не хочу вообще ничего видеть. Брейк, перезагрузка, тайм-аут.

Закрыв глаза, почти моментально попадаю в точку входа. Вместо того, чтобы подойти к двери, опускаюсь на большие мягкие подушки и обхватываю плечи руками, обнимая саму себя. Это единственное место, доступ в которое незваным гостям закрыт, а потому самое безопасное. Я всегда прихожу в эту комнату и засыпаю здесь, когда мира вокруг становится слишком много. Сон во сне – это как погружение на дно Марианской впадины: глубокий и крепкий, не оставляющий пространства для образов и звуков.

Запах лаванды смешивается с запахом дождя, и я вдыхаю его полной грудью. В это мгновение мне кажется, что под далекие раскаты грома в легких расцветают сиреневые соцветия.

Думаю обо всем, что сказал Зейн. Отец – джинн, как и он сам. Я – полукровка со способностью контролировать сны. Все это с трудом укладывается в голове, но почему-то я испытываю облегчение. Любые, даже самые странные ответы лучше, чем неизвестность. Хотя я не отрицаю того, что самих вопросов стало еще больше. Вдох. Кстати, а что насчет желаний? Совсем забыла спросить… Впрочем, возможность еще представится – Зейн вернется. Я хорошо знаю таких, как он. Игрок. Трикстер в человеческом обличье. Не уйдет, пока не потеряет интерес. Выдох.

Перевожу взгляд на несочиненные стихи, строфы которых выделяются на бумаге в приглушенном свете лампочек.

И каждую ночь ей снились другие страны,

Где солнце врастает в кожу, а море еще теплее,

Чем мед, льющийся на ее раны,

С каждой секундой становящийся горячее.

Как жаль, что никто до сих пор не написал эти строчки в реальности… Это последнее, о чем я думаю, перед тем как уснуть.

***

«Я вижу девушек, гуляющих в летних платьях, я должен отвернуться, пока не рассеется моя тьма…»7. Неподражаемый баритон Джаггера врывается в сон и беспощадно вытаскивает меня на поверхность из тех глубин, где я провела последние пять часов. С трудом соображая, смотрю на разрывающийся смартфон. В девять утра приличным людям звонит только садист, самоубийца и мой редактор. Молча принимаю вызов. Радостный голос выдыхает в динамик:

– Ян Свенссен!

– Ник Дрейк8, – отвечаю после короткой паузы.

– Что? – обескураженно спрашивает она.

– Что? – повторяю я.

– Ли, ты вообще о чем?

– Я думала, мы играем в имена.

До сих пор меня спасает исключительно то, что я один из лучших фотографов в Европе. Уверена, это единственная причина, почему заказчики терпят мой характер.

– Слушай, нам удалось сделать аккредитацию на сегодняшний концерт Яна Свенссена. Ты должна там быть, он анонсировал презентацию нового альбома, и журналу очень нужны качественные фотографии с премьеры.

Сажусь на постели, смирившись с тем, что поспать не удастся.

– Ты же знаешь, что мне не нравится современная музыка. – Зеваю, размышляя о том, что так и не вызвала мастера по ремонту. – Мой максимум – техно.

– 3000 крон.

Уже интереснее. За приятный гонорар я готова на время забыть о своих музыкальных предпочтениях.

– Звучит как аргумент. – Усмехаюсь, включив громкую связь и натягивая майку. – Скинь всю информацию в сообщении.

У меня не так много времени, чтобы подготовиться к съемке, но сначала в любом случае придется изучить видеозаписи концертов. Безусловно, я знаю, кто такой Ян Свенссен – внезапно взошедшую звезду молодого норвежца не обсуждает только ленивый, но бывать на его выступлениях мне не приходилось. Просматривая ролики, почти жалею об этом – парень талантлив… и довольно красив. Когда он улыбается, на щеках появляются ямочки, от которых фанатки сходят с ума. Понятно, почему голливудские продюсеры наперебой предлагают Свенссену контракты и зовут в Лос-Анджелес. Непонятно, почему он отказывается. То ли отсутствуют амбиции, то ли, наоборот, набивает себе цену.

Приезжаю в клуб за пару часов до концерта, но у входа уже толпится стайка двадцатилетних девочек. Они провожают меня завистливыми взглядами, когда охранник на входе проверяет мои документы, и, сверившись со списком, беспрепятственно пропускает внутрь. Свенссен с музыкантами проводит саундчек на сцене, я же, стараясь не привлекать внимания, осматриваюсь и прикидываю лучшие точки для съемки. Однозначно снизу, возможно, с балкона второго этажа…

– Пустите! Я ничего не сделала!

Истошный вопль прерывает мои размышления. В центре зала девушка с короткими синими волосами пытается вырваться из цепкой хватки секьюрити. На лице написана смесь отчаяния и восторга от близости к кумиру, который находится в каких-то трех-четырех метрах от нее.

– Пожалуйста! Только одно фото, умоляю!

С любопытством наблюдаю за разворачивающимся представлением. Интересно, как на него отреагирует сам Ян? Будто прочитав мои мысли, парень откладывает гитару и встает, рукой подавая охраннику знак, что все в порядке.

– Привет! Поднимайся к нам, на одно фото время точно найдется.

Удивительно, но он совсем не злится. Улыбается так открыто и искренне, словно всю жизнь ждал, когда влюбленная фанатка ворвется в клуб и прервет саундчек перед концертом. Чудеса.

Через минуту радостная девушка позирует для селфи, нерешительно приобняв певца. Облокотившись на стену и глядя на нее, думаю о том, как, в сущности, просто сделать человека счастливым. То, что после этого он практически всегда хочет большего, мучимый извечным чувством неудовлетворенности – другой вопрос.

Концерт начинается вовремя, но мало кто обращает внимание на группу, которая выступает на разогреве. Часть зрителей толпится у бара, часть – вяло хлопает, не скрывая своего нетерпения. Когда музыканты наконец освобождают сцену для хэдлайнера, фанаты стекаются на танцпол, и очень скоро в толпе не остается свободного места. Благодарю судьбу, что зона перед сценой для аккредитованных фотографов огорожена, и никто не стоит рядом со мной бок о бок, превращая съемку в двухчасовую пытку.

Обернувшись к зрителям, фокусируюсь на их лицах, стараясь поймать в объектив ожидание и напряжение, с которым они смотрят на сцену. Неожиданно зал взрывается восторженными криками, и я получаю целый спектр неподдельных эмоций в серии из нескольких кадров. Ян выходит к микрофону. Он одет в простую белую футболку и синие джинсы. Никакой особой атрибутики вроде банданы, браслетов с шипами или косухи. Хмыкаю себе под нос: ну просто не рок-звезда, а сын маминой подруги. Идеальный кандидат для знакомства с родителями. В очередной раз вспоминаю леопардовую шубу Зейна. Вот уж кому бы не помешало взять со Свенссена пример…

Мысли о джинне исчезают, едва раздаются первые аккорды и сильный выразительный голос заполняет тесное пространство клуба. Я стараюсь не упустить ни кадра. Сжимающие гриф пальцы. Звенящие под медиатором струны. Прядь густых каштановых волос. Прикрытые веки. Подрагивающие ресницы. Широкая улыбка. Те самые ямочки на щеках, что разбили так много девичьих сердец… Мне нравится фотографировать Яна Свенссена, нравится мягкий тембр его голоса и то, с какой легкостью он берет самые сложные ноты.

Не я одна очарована происходящим на сцене: с каждой песней овации становятся все более бурными, градус общего возбуждения повышается. Исполнив очередной хит, Ян не спешит переходить к следующему, и фанаты взволнованно замолкают в наступившей тишине. Музыкант меняет электрогитару на акустическую и снова возвращается к микрофону.

– Песню, которую я хочу сыграть сейчас, вы наверняка неоднократно слышали по радио, однако впервые она прозвучала в гараже моих родителей пять лет назад. – Ян делает паузу, и я понимаю, что ему непросто об этом говорить, но он быстро берет себя в руки. – Это первая песня, которую я написал.

Зал прерывает его восторженными криками. Дождавшись, когда они стихнут, Свенссен продолжает.

– Она посвящена девушке, которая ушла слишком рано, и сегодня я хочу разделить воспоминания о ней с вами.

Пальцы перебирают струны, и еще до того, как Ян начинает петь, я понимаю, что уже слышала эту песню. Тогда, в Неаполе, в студии Олава. Опускаю камеру. Мелодия проходит сквозь меня, скручиваясь в солнечном сплетении, до боли сжимая сердце, заставляя чувствовать себя возмутительно живой. В ней – запах талого снега весной, залитый солнцем город, переплетающиеся пальцы, северное море на неотправленной открытке, стекающий по подбородку сок грейпфрута, стоящий в бухте парусник, женский смех, украденный поцелуй, букет белых хризантем, случайная встреча на мосту, замерший в уголках губ смех, надежда на то, что однажды двое найдут друг друга, повернув время вспять.

Ощущаю собравшиеся в глазах слезы, но сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Никогда не думала, что песня может тронуть настолько сильно… Яркие лучи софитов скользят по моему лицу, и внезапно Ян Свенссен смотрит прямо на меня. Нет, в этот момент планета не останавливается, мы не влюбляемся с первого взгляда, как это бывает в мелодрамах со счастливым концом, но окружающий мир вдруг становится тише, краски смазываются, и у меня возникает четкое чувство, будто мы остались вдвоем среди десятков людей. Будто и весь этот клуб, и город – не более чем декорация к бесконечно продолжающейся секунде, в которой мы оба – потерянные и потерявшие кого-то, просто стоим и смотрим друг на друга. Не выдержав его взгляд, я моргаю, чувствуя, как по щекам текут слезы. Последние аккорды сливаются с прокатившимся по толпе вздохом, и через мгновение зал взрывается громкими аплодисментами. Когда они смолкают, я слышу за спиной чей-то диалог.

– Господи, какой же он невероятный! Интересно, у него есть девушка? Я бы все отдала за то, чтобы он посвящал свои песни мне!

– Любая бы отдала… Он не рассказывает про личную жизнь. Я изучила все интервью, но Ян ни разу не признался, встречается ли с кем-то… Может, у нас есть шанс?

Почему-то их разговор заставляет меня улыбнуться. В диалоге двадцатилетних девушек нет обреченности и разочарования, которое часто сквозит в словах тех, кто скоро разменяет четвертый десяток. Лишь надежда, пусть и немного наивная. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, поворачиваюсь к фанаткам Яна. Увидев камеру, они радостно обнимаются и машут в объектив. Сделав несколько кадров, смотрю на остальных зрителей. Одни, заметив фотоаппарат, активно позируют, другие игнорируют. Вдруг я замечаю у бара мужчину, который кажется мне знакомым. Поймав мой взгляд, он, не мигая, глядит на меня в ответ. В первую минуту я никак не могу понять, где его видела, но потом осознание накрывает холодной липкой волной страха и отвращения. Тот, кто угрожал мне двадцать лет назад. Тот, кто следил за мной в Танжере. Твою мать.

Ужас сменяется гневом. Я намерена во что бы то ни стало выяснить, кто он такой и зачем преследует меня.

– Простите… Извините… Разрешите пройти…

Иду к бару, расталкивая толпу перед сценой. Ощущение, словно расстояние между нами не сократилось ни на сантиметр. Пробираюсь сквозь танцующую публику и чувствую, как паническая атака поднимается изнутри, застывая комом в горле. Меня тошнит от нечаянных прикосновений чьих-то потных тел, взмокших под футболкой спин, незнакомых рук. Нет, не сейчас, только не сейчас. Останавливаюсь, заставляя себя успокоиться. Дышу по схеме: четыре на вдох, четыре – на задержку дыхания и четыре – на выдох.

– Вам плохо? Вам нужен врач?

Инстинктивно схватившись за горло, отрицательно качаю головой, и вызвавшийся помочь парень отходит в сторону. Он беспокойно оглядывается, готовый вернуться, если ситуация обострится, но мне удается справиться с внезапным приступом. С трудом, но я выравниваю дыхание. Паническая атака – не такая большая проблема, как может показаться. Настоящая проблема в том, что стул за барной стойкой, на котором сидел мой преследователь, пуст.

– Прошу прощения, здесь только что был мужчина. Вы не видели, куда он ушел? – Голос звучит сбивчиво, дыхание не успело восстановиться до конца.

Протирающий бокалы бармен пожимает плечами:

– Наверное, он в уборной. Видите, его коктейль здесь. – Он кивает в сторону высокого стакана, наполненного ярко-оранжевым напитком и украшенного большим цветком мака. – Полагаю, скоро вернется. Присаживайтесь, я приготовлю для вас что-нибудь выпить.

– Спасибо, но я за рулем. – Смотрю на практически нетронутый коктейль. Спорю на что угодно – незнакомец точно не собирается его допивать.

До конца концерта я еще успеваю сделать несколько десятков кадров с балкона, но сконцентрироваться на съемке не получается из-за новых вопросов. Неужели он прилетел в Осло специально для того, чтобы найти меня? Насколько он опасен? В том, что он опасен, я не сомневаюсь. За пазухой у этого человека – нож, а не голубь мира, и он явно готов достать его, как только подвернется подходящий момент.

Исполнив всю программу и два раза сыграв на бис, музыканты покидают сцену. Понемногу публика тоже начинает расходиться. Задумчиво смотрю на зал сверху, когда мое внимание привлекает активно машущая из-за кулис фигура. Не сразу понимаю, что это Ян Свенссен, и удивленно показываю на себя указательным пальцем. Он кивает и опять зовет за кулисы приглашающим жестом. Однажды мое любопытство меня погубит, но это точно случится не сегодня. Спустившись с балкона, подхожу к сцене.