Грешница, путь во тьму бесплатное чтение

Глава 1

– Что привело тебя сюда, дитя мое? Ты желаешь покаяться в грехах своих?

Эдита смотрела вперед. Голос слева, сквозь тонкую ширму – священник. Переминала в пальцах ткань своего платья на коленях и хмурила четкие, темные брови.

Её прислал сюда отец, как он выразился, за самоволие. За грехи, острый язык и не преданность своему роду. Из-за того, что она не готова была принять его слова, как аксиому. Как что-то нерушимое.

Это стало привычным.

Её отец – уважаемый в их городке, и славящийся своей благочестивостью. Строг к своим пятерым дочерям и вечно вздыхал, что Бог так и не наградил его сыном.

Поджимал тонкие, будто выточенные в мраморе, губы, и твердил, особенно после чарки вина, что их род старинный, видавший лучшие века, уважаемый. И вот теперь, выпало на его долю такое наказание – нет наследника. Не родила жена сына. Лишь пятерых дочек.

Эдита самая старшая, ей идет шестнадцатый год.

– Святой отец, – молвила она и вновь закусила губы. Упорно глядела вперед, – мой отец прислал меня сюда, чтобы я покаялась во грехе.

– А ты думаешь, что тебе нет в чем каяться? – в его голосе прозвучал укор и строгость.

Эдита немного улыбнулась. Ей казалось, она может представить, как продолговатое и тонкое лицо их местного священника исказилось в недовольстве. Он всегда был строг и непреклонен. Будь её воля – не приходила бы к нему вовсе.

Он ей не нравился. Казался сухим, как страницы старой книги. Ей казалось, что его сердце не ведает любви и жалости. Ей казалось, что он не видит ничего, помимо своих молитв и проповедей. Узнай о таких мыслях её отец – выпорол бы. Посчитал бы ересью.

– Я лишь воспротивилась воле отца, – легко ответила девушка.

– Уже это преступление, – угрюмо сказал, с каким-то величием в голосе. Будто гордился собой, что смог вывести девушку на чистую воду.

Ей из-за упорства нрава захотелось доказать его неправоту. Это было её дурной привычкой, от которой её долго и болезненно пытались отучить. Лишь гувернантка, старая, добрая гувернантка с мягким сердцем, говорила, что это признак ума и силы духа. Говорила, что пусть мистеру, она даже в разговорах один на один называла отца Эдиты «мистером», Кантуэллу Бог не даровал сына, он даровал ему Эдиту. Девочку с сердцем рыцаря и борца.

Эдита была её любимицей. Всячески потакала с самого детства и никогда не выдавала её шалостей. Говорила, что она непоседливый ребенок с пытливым умом и жаждой знаний.

– Мой отец решил, что я засиделась в девках и выбрал мне мужа, – резко ответила девушка, – я воспротивилась этому.

– Мисс Кантуэлл… – начал священник, но Эдита его перебила.

– Вы не должны выдавать, что знаете мое имя! Как же таинство исповеди, отец?

– Не упрекай меня, дитя! – резковато ответил священник, запыхтев.

На его впалых щеках зацвели красные пятна и он плотно сжал губы. Не любил своеволия, не любил упреков. Думал, что он совершенен, истинный служитель Бога и с каким-то снисхождением относился к женщинам. Считал их чем-то низшим и глупым. Настолько глупым, что те не могут принять самостоятельно решения, лишь вольны идти за своими слабостями и манить на путь греха.

Эдита ему казалась одной из самых яркий представительниц рода женщин. Остра на язык, с живым блеском глаз, который раздражает своей привлекательностью. С глубокими глазами и чарующими, темными волосами.

Презирал женщин за их притягательность.

– Будь покорна воле своего отца, – грубовато продолжил, тяжело дыша, – он даровал тебе жизнь и в праве избрать подходящего тебе мужа.

– Не ему ложиться с ним в одно ложе! – тут же зашипела девушка, подавшись к ширме. Положила ладонь на ограждение и всмотрелась в очертания священника. Будто пыталась отыскать в нем что-то человеческое.

– Не говори в храме Господнем такие слова, – разъярённым шепотом оборвал её мужчина.

– Господь знает о желании моего отца возложить меня в одно ложе со старым хряком.

– Да спаси Бог твою душу, неразумное дитя, – с каким-то высокомерием, нараспев протянул мужчина, будто эти слова должны были поселить в сердце девушки трепет. Но поселили лишь злость от того, что этот священник считает себя кем-то, кто вправе говорить или же просить о спасении её души.

– На мне нет грехов, – гордо ответила Эдита.

– Тщеславие и богохульство твой грех, – уверенно заявил, слишком громко, чем это требовалось, – неуважение к отцу. К тому от чей плоти и крови ты родилась. Иди же домой, неразумное дитя, и молись о спасении.

– Я лучше буду молиться о милости отца, – резко поднявшись, от чего платье зашуршало, заявила Эдита.

– Не тебе сомневаться в решениях его.

Девушка громко фыркнула и выбежала из исповедальни. Её щеки покраснели в ярости и она сжимала до белизны губы.

Толкнула женщину средних лет плечом, пробегая мимо неё. Та зашипела рассерженной кошкой. Благочестиво оправила складки своего простого платья. Кое-где на нем были заплатки, а ткань посерела от многочисленных стирок.

Горожанка перекрестилась, что-то неслышно нашептывая.

Эдита выбежала из церкви. Широко шагала, от чего ткань платья хлестала по ногам.

Вокруг – шум города. Он обволакивал коконом. Смех пьяниц и детей. Молодые мальчишки бегали, задевали друг друга, заглядывали на прилавки лавок. Женщины в дорогих тканях неспешно шли по тротуарам, покрытых коркой грязи из—за недавних дождей.

Иногда мимо проезжали повозки. Под их колесами брызги воды и грязи летели во все стороны, орошали не успевших увернуться прохожих.

Небольшие домики. Ближе к церкви богатые, высоки, совсем новые. Чем дальше отходишь от церкви, тем старее и кривее. Эдита прошла мимо небольшого деревянного домика, который казалось вот-вот развалится. Там жила старушка, которая так и не вышла замуж. Слегка сумасшедшая и бедная. До ужаса набожная, но это не мешало детворе в презрении бросать в неё грязь и называть ведьмой из-за неприглядной внешности. А так же из-за грязных одежд.

Родительский дом Эдиты был не слишком раскошен, стар. Но отец гордо говорил о их старинном роде, пытался выглядеть богаче, чем есть. Не допускал, чтобы его пятеро дочерей выходили в город в грязной одежде или же с растрёпанными волосами. Тратил суммы, которые не мог позволить, на образование своих дочерей.

Думал, что их образование – это шанс семьи выйти из тяжелого положения. Надеялся, что благодаря выученной латыни и французскому они смогут охомутать кого-то побогаче, кто отремонтирует пошарпанный дом.

Эдита болезненно усмехнулась, заходя в него. Думала, что для её отца должно быть свершился праздник.

Его старшую дочурку решил взять в жёны престарелый, но довольно богатый торговец. Очаровался прелестями молодости девушки, завидев её в церкви и пришел свататься. Отец семейства принял его с распростертыми объятиями, а это событие, как подарок судьбы.

Вознаграждение ему за то, что так долго был хорошим человеком и просил лишь об одном – возрождения собственного рода.

Ради такой высокой цели отдать старшую дочь – мелочи.

Эдита с каким-то злорадством думала, что его планы в полной мере не осуществляться. Даже если ему удастся отдать в богатые руки её – Эдиту, с остальными дочерями не получиться.

Катерина, вторая по старшинству дочь, ей сейчас четырнадцать, уже до беспамятства влюблена в местного ученика сапожника. Милый мальчик без гроша, но с очаровательными светлыми кудрями и голубыми глазами.

Роза, ей сейчас тринадцать, вздыхает по конюху в одном из знатных домов. Слишком часто проходит у ограждения, что возвышается у дома. Садовник уже подсмеивается над наивной девчушкой, что не может спрятать своих чувств.

Эдита всегда сопровождает Розу в этих походах. Прячет улыбку за рукавом платья или же отворачивается. С нежным умилением наблюдает за младшей сестрой, как в её глазах зарождаются звезды любви и нежности, как только она видит старшего мальчишку. Тому сейчас семнадцать и он так же влюбленно-стеснительно погладывает на Розу.

Эдита тоже хотела бы ощутить томление любви. Понимала – выйди она за того купца не испытает это никогда. Тот мужчина вызывал у неё лишь презрение. И пусть шла её шестнадцатая весна – ни разу не испытала влюбленности. Выкидывала записки влюблённых парней, которые передавали их через сестер или же служанок.

Насмехалась над влюблёнными взглядами, которые ей дарили в церкви, во время проповедей.

Склонялась к ушку Катерины, нашептывая: «Только посмотри, как он на меня смотрит! Постыдился бы. Смотрит, как будто желает узнать, что у меня под…».

«Эдита! – перебивала Катерина шепотом полным ужаса, вспыхивая щеками. Смотрела возмущенно на старшую сестру. Как-то по-матерински, как женщины смотрят на свое неразумное дитя. – Не говори таких слов в храме божьем».

Эдита это говорила лишь с одной целью – посмеяться над Катериной. Ей нравилось её смущение и возмущение. Она не говорила никогда, зная, что для благочестивой сестры это будет трагедия, но Эдита искренне не понимала, что, если Бог везде, то от чего нельзя говорить таких слов лишь в церкви?

Он слышит непотребства и непристойности в тавернах. Слышит постыдные шепотки дам. Но здесь такое не терпит. От чего же?

Эдита понимала, что такие мысли недопустимы, от того кусала собственный язык, старалась не сказать что-то излишнее, и молилась на ночь, в тайне ото всех. Просила прощения за фривольные мысли и сомнения.

Узнай её отец о сомнениях – выпорет.

– Отец, я вернулась, – сказала Эдита заходя в главную комнату.

Отец сидел у камина. Вытянул ноги, грея их возле огня. Перед ним стояла большая кружка эля, он глядел на языки пламени в раздумьях. Хмурил брови посеребрённые сединой, а в темных глазах сверкал огонь.

Девушка стыдливо опустила голову. Ей показалось, что в глазах отца – языки адского пламени.

Отец всегда вселял в неё уважение и страх. С самого детства возвышался над ней непреклонной скалой. Казалось, он был непоколебим. Как титан, держал на своих плечах всю их семью и занимался торговлей. Лишь последние годы, когда дела стали не ладиться, а дети подросли, его темные волосы окрасились седыми прядями. Он казался все мрачнее. Был более хмур.

Медленно повернул к ней голову. На его лице сверкали блики огня, четко очерчивая каждую морщинку и складочку.

– Эдита, – молвил, кивнув, – ты покаялась?

Девушка поджала губы, низко опустив голову.

Глядела лишь себе под ноги, на стыки меж деревянными брусками на полу. И не смела солгать. Её отец был нетерпим к лжи. И он был на короткой ноге с местным священником. Тот непременно в одном из приватных разговоров обмолвится, что Генрих распустил и избаловал свою старшую дочь.

Он был странно добродушен к старому торговцу, находил в нем брата по идеям. Оба считали, что люди должны жить в страхе и строгости, а то впадут в грех. А так же они были близки в мысли, что у Эдиты слишком остро язык, что не пристало для молодой девушки, а так же слишком непреклонный нрав.

– Простите меня, отец, —Эдита упала на колени.

Плечи дрожали от страха. Она сжимала в кулаках подол своего старого, пошарпанного платья. Волосы растрепались, выбились из аккуратной прически. Падали прядями на лицо, закрывая его. Эдита подумала, что похожа сейчас на девушку из местной легенды.

Бедняжке разбил сердце молодой мужчина, обещал жениться, но обманул. Та с горя прыгнула в реку, топясь. Эдита была рядом с Катериной у реки, когда бедняжку выловили.

На её лице были водоросли, а лицо бело-синее. Эдите казалось, что её собственные волосы сейчас напоминают те водоросли и она чувствовала, как кровь отхлынула от лица, делая его мертвенно-бледным.

Генрих рассерженно-разочарованно цыкнул языком. Подкинул в пламя камина полено, во все стороны брызнули рассерженные яркие искры.

– Несносная девчонка! – прошипел. – На тебя нет управы.

– Но, отец, – резко подняв голову, глядя в лицо Генриха, возразила. То было в тени и приходилось присматриваться, щуриться, —я не виновата ни в чем. Я лишь прошу…

– Замолчи, неразумное дитя! – гаркнул мужчина и девушка тут же вновь потупилась. Сжала подол платья до побелевших костяшек и прикусила губу. Перед глазами плясали яркие искры пламени камина, – ты ничего не знаешь о жизни. Как ты смеешь дерзить своему отцу? Иди в свою комнату. Ты остаешься без ужина. Не смей вставать с колен. Молись о прощении у Бога до самого рассвета. Не вставай с колен, пока не закричит первый петух. И радуйся, что я так милостив к тебе.

Эдита едва слышно ответила: «Да, отец». Поднялась на ноги, немного пошатнувшись. Не смела поднимать головы, чувствуя силу гнева своего отца. Было страшно и было больно от мысли, что она разочаровала его.

Что она, старший ребенок, который должен быть опорой, стал разочарованием.

Она должна была взять дом на свои плечи, как самая старшая, после смерти матери. Но все будто смирились с тем, что она бесполезна и бестолкова.

Под ногами Эдиты скрипнули половицы, когда она поднималась на второй этаж. Бросила короткий взгляд в мрачный коридор, уловив шепот. Тут же там зашуршало, будто мыши разбегались. Девушка ещё больше сгорбила спину и потопала в комнату быстрее. Сжала зубы и кулаки.

Знала, кто шептался – старая кухарка и молодая, но уродливая служанка.

Обе озлобленные и сварливые. Одна из-за своей одинокой и бедной старости, другая из-за уродства. Те были завсегдатаями смертных казней на главной площади. Не единожды говорили Генриху, чтобы тот водил своих дочерей на это зрелище, уверенные, что это поможет им осознать, что всегда придет возмездие. Думали, что наблюдение за муками преступников убережет их от преступного пути.

– Чтобы у вас языки отсохли, – прошипела Эдита.

Тяжело оперлась спиной на деревянную дверь. Вздохнула.

Её комната была бедна. Отец считал, что лишние убранства балуют и развращают. От того комната Эдиты, как и её сестер, больше походили на комнату служанки, живущей где-то у крыши или же подвала. Мрачная, с неприятным влажным воздухом. Какая-то запыленная, сколько её не убирай.

Стол, сундук и узкая кровать. Окно выходило на протекающую мимо грязную реку. Ночами Эдита любила смотреть на неё. Та казалась совсем черной, напоминала жилу или же вену. Она вытягивала руку к ней, будто думала, что сможет окунуть в неё руки.

Девушка упала на колени перед кроватью и сложила руки в молитве. Кожа покрылась мурашками от холода. Попыталась отбросить мысли о двух языкастых девах, но не получалось.

Те считали, что после смерти миссис Кантуэлл, когда она пыталась разродиться шестым ребенком, Эдита должна была стать новой хозяйкой дома. Но у неё не получилось. Она не понимала, как её мать с этим справлялась.

Девушка низко опустила голову, вспомнив добрую и нежную мать. Она всегда говорила, что на все воля божья. Смиренно согласилась с волей отца, когда тот объявил о её скорой женитьбе, когда ей исполнилось едва ли четырнадцать лет.

Мэри.

Её звали Мэри. И у неё были светлые кудри и самое доброе сердце.

Шестым ребенком тоже была девочка и Генрих пожелал её назвать в честь погибшей при родах жены. Но девочка пережила собственную мать лишь на три дня.

– Мама, – шепнула Эдита, зажмурив глаза, – убереги меня от этого брака, прошу тебя. Я не желаю его. Я хочу любви и счастья. Прошу тебя. Убереги от злости и разочарования отца.

Эдита вздрогнула, когда сильный порыв ветра ударил ветвями старого, сухого дерева по окну. Тонкие ветки заскрежетали и девушка бросила на мутное стекло короткий взгляд. Ветки лишенные листвы напоминали костлявые пальцы.

Стало страшно и она плотно зажмурила глаза, чувствуя, как сердце бьётся об ребра в трепете и ужасе.

– Господи, – едва слышно шепнула, – прости мне мои грехи. Прости за мой нрав и непокорность. Я знаю, что на все твоя воля, прости, что пытаюсь ослушаться тебя. Спаси мою душу и спаси мою жизнь.

Дверь скрипнула. По спине девушки пробежался холодный ветерок, но она боялась открыть глаза, опасаясь увидеть то странное существо, что померещилось ей. С крючковатыми, длинными пальцами, что, казалось, хотят вырвать твою душу и утащить в глубины Ада.

– Сестра.

Эдита облегченно вздохнула и повернулась к сестре. Та быстро закрыла за своей спиной дверь и опасливо оглянулась, прислушиваясь, будто страшилась услышать шаги отца.

Несколько долгих секунд прислушивалась, серьезно, совсем не по-детски, хмурясь. А после удовлетворенно кивнула и на цыпочках последовала к Эдите. Девушка держала тарелку с одной свежей булочкой. Поставила её на стол и присела на колени рядом с Эдитой.

– Катерина, что ты здесь делаешь? – как побитый жизнью кот, девушка прижалась к сестре боком. Потерлась об её плечо лбом, блаженно улыбаясь.

– Прекрати вести себя как ребенок, – по-родительски хмурясь, сказала Катерина, пихнув Эдиту плечом.

Девушка насупилась, бросив взгляд на младшую сестру. В её чертах было что-то от отца. Такие же четкие, густые брови. Она вся казалось выточенной из камня. Четкие линии и суровость внутри. Но за ней была спрятана мягкая, нежная душа.

Катерина, казалась практически противоположностью Эдиты. Часто стыдливо или же от злости краснела. Заливалась багрянцем. Эдита же не краснела никогда. Священник приводил ей это в укор. Говорил, что это признак бесстыдства.

У Катерины всегда были гладко зачесанные волосы. Не выбивалось ни прядки. У Эдиты волосы всегда выбивались из прически. Были густыми и тяжёлыми.

Одежда Катерины никогда не имела ни складки, ни пятнышка. Она казалась воплощением строгости. Но почему-то все равно любила и прикрывала свою старшую, неразумную сестру. Будто чувствовала какую-то ответственность за неё.

Эдита посмотрела на Катерину с какой-то тоскливой и горькой улыбкой.

«Вот кто, – печально подумала, – вот кто должен был взять на себя дом. Ни я. Вот кто никогда не подведет.»

– Все же, – мягко спросила Эдита с какой-то нежностью в голосе, – что ты здесь делаешь?

Даже в полумраке комнаты старшая могла увидеть, как щеки младшей залились стыдливым румянцем.

– Я принесла тебе хлеба. Я слышала, что отец наказал тебя.

– Спасибо, Катерина, – погладив прохладную кожу тыльной стороны ладони Катерины, сказала Эдита, – ты так добра к своей упрямой, глупой сестре.

– Я так же пришла из-за этого, – уверенно кивнула младшая, казалось, её идеально ровная спина стала ещё ровнее, а брови насупились в серьезности, – я слышала вашу ссору. Я пришла, чтобы сказать, чтобы ты не сопротивлялась воли отца. Он желает тебе блага.

– Блага? – фыркнула Эдита как-то горько, опустив взгляд в пол. – Но у меня нет любви к этому человеку, чтобы это было во благо.

– Это не имеет значения, сестра, – как-то по-матерински шепнула Катерина. Она положила свою теплую, мозолистую ладонь на щеку Эдиты. Девушка подняла взгляд на младшую с любовью глядя на её мягкую и понимающую улыбку, – я слышала об этом человеке. Он очень уважаем. Он строг, но благочестив. Говорят, что он не пьяница и не жесток. Я уверена, он будет добр к тебе. Он не был замечен ни в тавернах, ни в других злачных местах.

А любовь, что же, если на то будет воля божья, то ты полюбишь его в браке. Если же нет, будь полна уважения к нему и люби своего ребенка от него.

– Катерина, – как-то слезливо вздохнула Эдита, – за что мне даровали столь умную и добрую сестру?

Эдита бросилась в объятия младшей. Спрятала лицо на её плече. Та ласково гладила по спине и волосам, что-то шепча, казалось, напевая колыбельную.

Эдита же спрятала лицо, чтобы не разочаровать сестру. Чтобы та не увидела, что на глазах нет слез умиления и принятия. В Эдите была злоба от осознания несправедливости.

Но она не хотела, чтобы Катерина это видела. Она хотела, чтобы Катерина думала, что её слова сумели достучаться до самого сердца. Что Эдита приняла свою участь.

Но это было не так.

Она лишь приняла, что у неё нет выбора.

Ей нет куда идти, нет у кого просить помощи. Сейчас она собственность отца, а после станет собственностью мужа. А в сердце распуститься цветок горечи от мысли, что её жизнь будет полна нелюбви. А после ребенок от человека за которого она будет вынуждена выйти замуж.

Эдита удивлялась, как это, любить ребенка от мужчины к которому ты не испытываешь ничего помимо презрения? В ребенке же будет течь его кровь. Дитя от отца. Дитя будет вечным напоминанием. Искаженным отображением нелюбимого мужа.

Но Эдита не была настолько наивной, чтобы верить, что когда-то сможет выйти замуж по любви. Таких счастливиц раз, два и обчелся.

Остается довольствоваться книгами о высокой и чистой любви.

***

Эдита сидела на скрипучем, деревянном стуле. Руки безвольно лежали на собственных коленях. Ткань платья была мягкая, ласкала кожу. Непривычно дорогое и новое.

Отец не позволял одевать такие платья ежедневно.

Волосы тяжело лежали на плечах. Темные пряди плащом закрывали спину. Гувернантка – Маргарита Фрэмптон, молчаливо и ласково расчесывала её пряди. Они давно были гладкими и послушными, но она продолжала как-то медативно водить гребнем по темным волосам. Ласкала их ладонью, иногда в материнской нежности проводила ладонью по голове.

Эдита глядела вперед невидящим взглядом.

– Вы сегодня настоящая красавица, мисс, – щебетала Мария – служанка.

Кружилась рядом, заглядывая в бледное от недосыпа лицо Эдиты. Девушка перевела тяжелый, уставший взгляд на лицо Марии. Её сердце наполнилось ненавистью, но она молчала.

Мария была сиротой. До этого Эдита никогда не думала, что причина того, что от младенца отказались – это его уродство. Но сейчас, когда она была полна ненависти, она уставилась на крючковатый, большой нос. На дряблую кожу и водянистые глаза. Такие у мертвых рыб. На тонкие губы и широкий рот.

– Вы обязательно понравитесь своему будущему мужу, – продолжала щебетать Мария своим скрипучим голосом, – может примеряете эту шляпку? Думаю она будет вам к лицу.

– Мария, – холодно обратилась к служанке гувернантка, продолжая расчёсывать волосы, – думаю твоя помощь нужна на кухне.

Девушка скривила рот в недовольстве и тут же выскользнула из комнаты. Наверняка, с горечью подумала Эдита, пойдет рассказывать кухарке сплетни, что только что пришли ей в голову. Будет хихикать, рассказывая непотребства и гадости.

– Не слушай её, золотце, – ласково обратилась Маргарита к Эдите.

– Спасибо что прогнали её, мисс Фрэмптон. Её болтовня стала невыносимой.

– Не стоит благодарностей, – нежно сказала женщина, погладив ладонью по голове воспитанницы.

Положила тяжелые пряди ей на плечи. Сзади показалась светлая кожа шеи. Шейка совсем тоненькая, через кожу виднеются венки.

Медленно принялась собирать пряди в высокую прическу.

– Что тревожит твое сердце, дитя мое? – мягко спросила Маргарита.

Маргарите было за тридцать. Но она казалась преждевременно постаревшей. Узловатые пальцы, но мягкие и теплые руки. Нежный голос и плотная фигура. У неё были редкие, темные волосы и впалые щеки.

У неё не было детей. Не было мужа. Эдита думала, что в сердце Маргариты ещё с юных лет живёт какой-то мужчина, но та никогда не говорила об этом. Лишь в её улыбке была тоска. Она была столь сильной, что невозможно перепутать – невыносимая боль.

– Мне страшно, мисс Фрэмптон. Я не понимаю, от чего Господь так не справедлив ко мне. Где я согрешила?

– Тише-тише, – ласково шепнула и этот шепот, казалось, наложил на Эдиту какое-то умиротворяющее заклятие, от которого осколки сердца и души сгладились и склеились, – это испытание твоего храброго и сильного сердца.

– Вы все так говорите, – с горечью качнула головой Эдита, – все беды – это испытание. Смерть матушки – испытание. Замужество – испытание. Ради чего?

– Я понимаю, – едва слышно сказала, Эдите казалось, что она не услышала, а почувствовала эти слова, – иногда, ты не можешь не разувериться. Не можешь не усомниться в правильности и справедливости всего происходящего. Но единственное, что я могу тебе сказать, дитя мое, я последую за тобой. Ты всегда в моем сердце, храбрая лошадка, и я готова последовать за тобой хоть на костер.

Эдита резко поднялась и повернулась лицом к своей гувернантке. Когда-то она была ей по пояс. Сейчас же они были одного роста. Эдита казалась даже выше. В своей молодости и стройности будто возвышалась над грузной и уставшей женщиной.

Девушка мягко взяла её руки в свои, глядя в глаза.

– И ещё кое-что запомни, – крепко сжимая тонкие девичьи пальчики, сказала Маргарита, – запомни, что любят не за лицо. А так же помни о смирении.

Эдита опустила голову в поклоне. В таком искреннем и полном веры, каким никогда не кланялась в чертогах церкви.

– Вы в моем сердце. Вы были для меня, как мать.

– Тише, девочка моя, тише, – шепнула Маргарита, – не говори так, будто тебе предстоит смерть, а не брак.

Руки Эдиты выскользнули из рук Маргариты. Девушка как-то болезненно улыбнулась, смиренно ожидая, когда гувернантка наденет на её шею тонкую нить жемчуга.

Они блеснули, проехались по коже холодными гранями, скользнув. Кожа покрылась мурашками.

– Иди, – едва ощутимо подтолкнув Эдиту в лопатки, шепнула на ухо Маргарита, – будь скромна.

Девушка опустила голову, молча повинуясь словам своей наставницы. Она всегда верила ей. Маргарита была для неё последняя и самая надежная инстанция.

Поддерживала подол платья, чтобы тот не запутался в ногах, аккуратно ступала вниз по ступенькам. Под её ногами скрипели и трещали половицы.

Лестница вела в самую главную и самую богато украшенную комнату. В ней ещё остались символы минувшей состоятельности. Старый, когда-то дорогой подсвечник, начищенный до блеска. Но кое-где от времени все равно появились пятна.

Дорогие вещи, как женщины. Они, оказавшись в бедности, вянут. Теряют свой блеск и становятся смешными.

Женщины оказавшись в позолоченной клетке или же не в тех руках становятся пародией на себя прежних. На молодых и прекрасных. Жалкая копия, как призрак минувших дней.

В камине потрескивал огонь, а Генрих хрипловато смеялся. На его седых усах пенился эль, а его глаза мутно блестели. Он не был заядлым выпивохой, но меры своей не знал.

Оделся во все лучшее и смотрел на гостя, как на благородного мужа у которого желал, попросить милостыню.

Вокруг стола бегала Мария, терялась под холодным и каким-то суровым взглядом гостя. Едва ли не спотыкалась об собственный подол и утыкалась взглядом в пол, казалось, застыдившись своего уродства.

Уж больно был внимательный взгляд у господина.

Мужчина был преклонных лет. Может быть возраста Генриха, может ещё старше. На его макушке была лысина, вокруг которой, как ореол, были седые волосы. На лице густая борода. В ней смешивались серебряные пряди с темными.

Среднего роста, крепко сбитый мужчина с какой-то аурой власти и непреклонности. На пальцах – перстни, а на ногах начищенные до блеска туфли. Он казался слишком богато одетым для этого убогого жилища. Под его осуждающим взглядом дом казался ещё более ветхим и бедным.

Эдита тяжело сглотнула и шагнула на свет, сложив руки на животе. Не поднимала головы.

Молчаливо ожидала позволения, чувствуя, как её сердце колотится об ребра. То ли от волнения, то ли из-за страха.

– Подними голову, дитя мое, – сказал пришедший господин.

Эдита вздрогнула от незнакомого голоса. Мягкий, низкий и какой-то холодный. В нем была суровость.

Медленно, будто старалась оттянуть этот момент как можно дальше, девушка подняла глаза. Испуганно замерла, как кролик перед удавом, встретившись взглядом с темными глазами.

У мужчины были тонкие губы, крупный нос и глубокие, темные глаза.

– Как твое имя?

– Эдита, – голос сорвался и девушка стыдливо опустила голову.

Мужчина хмыкнул в недовольстве, хотя всем в этой комнате было известно, что он знал её имя задолго до этого, как пришел сюда. Не приходят свататься, если не слышал ничего о своей возможной будущей жене.

– Странное имя, – задумчиво почесал подбородок, внимательно разглядывая Эдиту, сказал мужчина, – языческое.

– Матушка моей жены уж больно просила назвать старшую девочку этим именем, – будто просил прощения, мягко, как-то подхалимски, сказал Генрих.

– Это языческое имя, – отрезал мужчина непреклонно.

Эдита стояла перед своим отцом и будущим мужем, не смея сесть. Смотрела в пол, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Она казалась себе лошадью на рынке, которую оглядывают, проверяют зубы, гриву и копыта.

– Да, – покорно согласился Генрих, – но я воспитал её в вере.

– Подойти сюда, дитя мое, – обратился мужчина к Эдите, не глядя на

Генриха.

Тот смиренно это игнорировал. Не показывал ни капли недовольства. Послушно принимал, что гость выше по статусу, по благополучию. Это он делает одолжение, так что семья Кантуэлл не имеет права говорить слова против.

Мужчина протянул руку, будто подзывал пса к себе. Эдита неуверенно сделала несколько коротких, боязливых шагов ближе. Тяжело сглотнула и подняла взгляд на мужчину.

Одна короткая темная прядь выбилась из прически и упала ей на лицо. В свете свечей и огня камина её волосы отливали рыжими искрами. Глаза казались колдовскими, какими-то медово-карими. Она чудилась более хрупкой, более юной. Совсем ребенком. Особенно в этом легком платье.

До этого Маргарита, как-то болезненно поджимая губы, одела её в белое платье украшенное кружевом. Будто говоря сама с собой, заявила, что Эдита в нем выглядит прелестно. Совсем маленькой, очаровательной девушкой. Как ангел.

– Мое имя Иоханн Эшби.

– Для меня честь, – едва слышно молвила Эдита, – познакомиться с вами.

Иоханн кивнул с гордостью и довольством, будто одобрял её слова.

Повернулся обратно к Генриху, задумчиво постучав пальцем по своему бокалу. Теперь полностью игнорировал девушку, не дав ей позволения. Она стояла перед ними, дрожа всем телом. Старалась заставить себя не потерять сознание от волнения и страха. Тогда Иоханн подумает, что она больна. А больная жена никому не нужна. Больная жена не сможет родить ребенка, не сможет взять на себя домашнее хозяйство.

– Она довольно прелестна, – тяжело глядя на гордого Генриха, начал Иоханн, – но молодость и красота временное достоинство. Красивых девушек много. И я могу выбрать любую из них.

– Уверяю вас, вы не пожалеете.

Эдита поджала губы, ниже опуская голову.

Чувствовала себя отвратительно, глаза покалывали от непролитых слез. Ей казалось, что её пытаются продать подороже. Уверяют покупателя, что вот у них в лавке самые лучшие фрукты и овощи, самые свежие, самые вкусные.

– Для меня важнее, чтобы она могла одарить меня наследником. Как её здоровье?

– Заверяю вас, – оживился Генрих, гордо распрямив спину, – здоровье Эдиты отличное. Она почти никогда не болеет. Ни оспы, ни гриппа. Она сильна и здорова. Сможет подарить вам здорового ребенка или даже парочку.

Генрих рассмеялся запрокинув голову. Будто сказал что-то невероятно веселое. Девушка же ощутила, как по спине вниз бегут мурашки, а тело содрогается в дрожи. Ей показалось, что к ней прикоснулись отвратительной, влажной и липкой рукой.

– Хорошо, – усмехнулся Иоханн, подняв бокал, – выпьем за добрую сделку. Надеюсь вы меня не обманываете.

Они подняли бокалы и одним махом выпили до самого дна. Генрих

махнул на Эдиту рукой, позволяя ей уйти. Она тут же вылетела из комнаты.

Взбежала по ступенькам, под её ногами скрипели половицы, глаза горели непролитыми слезами, а тело колотилось в дрожи ужаса.

Громко захлопнула за собой дверь и подбежала к зеркалу. Оно было мутным и подбитым с одной стороны. Смотрела на свое отображение, шумно дыша. Она сама себе напоминала загнанную лошадь.

Широко распахнутые глаза, в полумраке они казались темнее ночи, растрёпанные волосы. В глубоких вдохах грудь поднималась, а на шее была испарина.

Девушка резким движением попыталась сдернуть с шеи нить жемчуга. Та заскрипела, оставила на пальцах красную полосу, но осталась на шее. Рассерженно замычала и сдернула ленты и заколки с волос.

Волосы упали тяжелыми волнами на плечи.

Дверь едва слышно скрипнула и Эдита испуганно замерла. Бросила короткий и быстрый взгляд через зеркало на дверной проем. В комнату прокралась маленькая фигура, а за ней тихо закрылась дверь.

Эдита тут же натянула на губы улыбку. Повернулась к своей младшей сестренке.

Сесилии было всего семь лет. Она казалась маленьким ангелом. Голову венчали светлые кудри, но глаза были не голубыми, как положено ангелу, а темными.

– Сесилия, – повернувшись к сестре и присев на корточки, сказала Эдита.

Она искренне любила малышку. Эдита практически вырастила её, едва ли не была её матерью.

В груди было тепло и разливалась нежность при взгляде на юную девчушку и на наивность в её глазах.

– Эдита, – плаксиво сказала младшая, подходя ближе. Наивно тянула руки и вцепилась в кружева платья, глядя вверх, заглядывая в глаза старшей сестры, – Аннет сказала, что ты бросаешь нас. Что ты выходишь замуж и больше не вернешься.

– Глупости, – мягко улыбнувшись, погладив пухлую щечку младшей, ответила, – я выхожу замуж, но вас не бросаю. Ты же моя любимая сестренка. Как я могу тебя бросить?

Шутливо поцеловала пухлые щечки, веки, лоб и шейку. Целовала волосы, а Сесилия совсем по-детски хихикала. Пыталась увернуться, говоря, что ей щекотно. Но лучилась счастьем и любовью от ласкового прикосновения и утешительных слов.

Эдита прижала малышку к себе, вдыхая запах её волос, блаженно прикрыв глаза.

«Наверное, – подумала она, – именно такую любовь чувствуют матеря к своим детям.»

Эдита немного отодвинулась и положила ладони на щеки Сесилии, заставляя смотреть себе в глаза. Внимательно вглядывалась в глаза младшей сестры, стараясь рассмотреть там оставшиеся сомнение.

Заговорила едва громче шепота. В откровенности громкие слова – лишнее. Слова любви Эдита всегда ласково нашептывала.

– Я ухожу в другой дом, но всегда буду любить тебя. Я буду навещать тебя и ты всегда сможешь прийти ко мне. Запомнишь, моя птичка?

– Да, сестра, – слишком серьезно, от чего было смешно, кивнула Сесилия.

Они немного помолчали. На тумбе трепещал огонь свечи, отбрасывал чудные тени, искаженные и мрачные. Если прислушаться можно было услышать шепот огня.

За окном наступала ночь.

Там затихали голоса благочестивых горожан – они разбредались по своим ветхим домишках. Теперь там начинали звучать голоса пьяниц и разбойников. Некоторые женщины в ярких или же потрёпанных платьях пьяно хохотали, выходя из таверн в обнимку с такими же пьяными мужчинами.

Дом семьи Кантуэлл был в странном месте. С одной стороны в шаговой доступности шумная таверна, там всегда в ночи звучали песни, с другой стороны огороженное забором кладбище. Возвышались серые камни с вырезанными на них именами, кое-где кресты.

А дальше – лес. За ним горы. Лес и горы отрезали их маленький городок от остального мира.

– Это значит, – задумчиво нахмурившись, глядя куда-то в пол, заговорила Сесислия, – Аннет мне соврала?

– Нет-нет, совсем нет, – погладив сестру по мягким волосам, едва слышно сказала Эдита с нежной улыбой, – она просто не так объяснила.

Сесилия была наивной и совсем маленькой, Эдита не хотела, чтобы в её сердце зародилось недоверие к людям и осознание, что в некоторых душах проросли зерна злорадства, обмана и жестокости.

А Аннет была такой. Ей было одиннадцать, но она была той сестрой, которую Эдита не любила больше всего. Но отец, напротив, обожал её. Будто не видел в её глазах злобы и притворства.

Она была тем, кто из вредности тянет за волосы, а после наивно округляет глаза и говорит, что совершенно случайно.

Эдита старалась не держать зла на Аннет из-за её насмешек над Сесилией и из-за того, как она играет на чувствах малышки. Повторяла себе, что девушка все это делает из-за ревнивости. Она хотела всем нравиться, хотела, чтобы вся любовь была положена к её ногам.

Ей было мало внимания, было мало нежности и любви.

Но Эдита могла подарить ей только строгость, а отец не был способен демонстрировать любовь.

Катерина слишком строга в своём нраве, чтобы обнять, Роза сама ребенок. От того Аннет осталась обделённой лаской.

Эдита старалась это понять, пыталась заставить в своем сердце зародиться любви к младшей сестре. Но все её нутро сопротивлялось.

Аннет была красива и нет никого опасней девушки, что знает о своей красоте.

Она пыталась казаться взрослее, чем есть. Улыбалась одними уголками губ в какой-то кошачьей, заигрывающей улыбке, а в жестах появлялись признаки будущей кокетки. Отец это мастерски не замечал и приводил Аннет в пример остальным своим дочерям.

– Сестра, – шепнула Сесилия и Эдита вздрогнула, вынырнув из собственных мыслей. Тут же улыбнулась, по-матерински глядя на младшую, – я хочу тебе кое-что подарить.

– Да? – игриво спросила Эдита. – Что это? Может твои маленькие пальчики?

Старшая сестра шутливо схватила маленькую ручку и попыталась прикусить крошечные, тоненькие пальчики. Сесилия совсем по-детски захохотала, стараясь увернуться, отобрать собственную руку. Эдита же игриво щелкала зубами.

Подняла малышку на руки и та захохотала, забившись в чужих объятиях. Запрокинула голову в смехе, от чего светлый ореол волос казалось светился каким-то райским пламенем. Эдита, прикрыв глаза, потерлась носом об мягкую, пухленькую щечку.

А после тяжело плюхнулась на собственную кровать, чередуя смешки с тяжелым дыханием.

Сесилия росла, становилась тяжелее. Теперь поднимать её на руки было не так легко, как прежде.

Эдита посадила младшую сестру рядом, на старый, колючий, коричневый плед. Девочка же ярко улыбалась, позабавленная игрой. В её темных глазах отображался свет свечи.

– Вот! – гордо заявила Сесилия, выудив из-за шиворота распятие.

Протянула его сестре. На ладони лежало обычное, деревянное, немного грубое распятие. Черная, жёсткая нитка свисала с руки. Крест казался слишком большим для детской ручки.

– Мисс Фрэмптон сказала, что ты будешь скучать и тебе нужно какое-то напоминание обо мне. А ещё она сказала, что в новом доме тебе понадобиться помощь Господа. Я хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Моя птичка, – едва ли не плача от нежности, тихо шепнула Эдита, – спасибо тебе. Я буду дорожить им.

Старшая сестра забрала с ладони младшей распятие и крепко сжала в кулаке. Острые грани надавили на ладонь, но это была приятная боль. Боль воспоминаний.

Ей казалось, что оно тепло от детской ручки её сестры.

В коридоре послышались тяжелые шаги и Сесилия, как самая настоящая птичка встрепенулась. Дёрнулась и испуганно глянула на дверь, а после на старшую сестру. Отец запрещал в позднее время девочкам находиться не в своих комнатах.

– Беги-беги, – ласково, едва слышно шепнула Эдита.

Сесилия тут же спрыгнула с кровати и побежала к выходу из комнаты. На её волосах сверкнуло отображения огня свечи, они казалось, вспыхнули. Маленькие ножки затопали. За девочкой едва слышно захлопнулась дверь.

Эдита же поднялась с кровати. Как-то медленно, по-старчески. Она казалась себе невыносимо старой. Будто ей шла не шестнадцатая весна, а сороковая.

Ей казалось, что её сердце и душа стары и усталы.

Эдита, сжимая в руке распятие, подошла к окну. За стеклом мрак, а на небе полная, серебрённая луна.

Девушка глядела вперед: на горизонт, где встречается лес и горы, где сплетается земля и звездное небо. Звезды казались драгоценными камнями.

Река чернела, таверна содрогалась музыкой и хохотам, а кладбище было черно. Оно казалось замершим во времени.

Девушка посмотрела на распятие в своей руке, а после надела его на собственную шею. Оно тяжело приземлилось на её грудь.

Дернулась, когда черный, крупный ворон взлетел с креста на кладбище. Забил крыльями, взлетая. Каркал и кружился мрачной тенью. Эдита глядела на него, чувствуя странный трепет.

«Господи, прошу, спаси мою душу, – мысленно заговорила Эдита, – прошу, даруй мне счастье и любовь. Прости мои грехи и убереги меня. Если я не достойна твоей милости, прошу, смилуйся над моими сестрами. Даруй Сесилии счастье. Она ведь так юна и добра. Даруй Катерине счастье и любовь, Розе взаимность, а Аннет доброту и понимание».

Глава 2

Эдите было сложно дышать. Корсет передавливал талию, поднимал грудь выше. Казалось, смещал ребра. Лицо закрывала вуаль, усыпанная, как небо звездами, кружевом. Под ней её лицо казалось невинным, каким-то ангельским.

Она стояла перед священником в своем наряде, глядя в землю, в скромном жесте. По правую руку от нее Иоханн, в своей строгости и суровости. Его лицо было полно безразличия. А вокруг запах ладана.

Множество свечей, их пламя жадно сжирало воздух. Девушке казалось, что вместо воздуха – запах церкви. Голова кружилась, а тело дрожало. Она думала, что ещё несколько мгновений и она потеряет сознание.

Священник громко и гулко зачитывал привычные слова. На его лице безразличие или же одухотворенность. На груди, в корсете, Эдита спрятала простое деревянное распятие, подаренное ей Сесилией.

Она подцепила вуаль, откидывая её назад. На лице девушки играли всполохи свечей, делая её прелестной. Свет играл в бороде Иоханна, она отливала серебром, а темные пряди выделялись ещё больше.

Девушка протянула дрожащую руку и Иоханн торжественно водрузил на её палец тяжелое кольцо с крупным, зленым камнем. Кольцо было по размеру, но казалось ужасно большим и тяжелым.

Эдита бросила короткий взгляд на свою семью. На свою бывшую семью. На сестер в самых нарядны платьях и гордого отца. Он выглядел торжественным.

Катерина смотрела с какой-то печалью – она все понимала. Поджимала губы, казалось, мысленно читая молитвы. Роза выглядела счастливой. Добрая и милая. Верящая, что это торжество заключается по любви, а не по желанию Генриха и мистера Эшби.

Сесилия казалась растроганной и печальной. Совсем ребенок. Она верила, что старшая сестра всегда будет рядом. Для детей, когда их сестра уходит в другую семью – это сравнимо с чем-то сродни смерти.

Аннет была недовольна. Эдита едва заметно, горько улыбнулась, встретившись взглядом с Аннет. Та была полна ревности. Считала, что состояние Иоханна повод для завести. Аннет всегда любила дорогие вещи.

«Глупый ребенок», – печально подумала Эдита.

На торжество собралось много людей. Мистер Эшби был уважаемым членом общества. Успешным торговцем, чье расположение хотели получить многие. Уважаемым прихожанином.

Считали, что он строг, но благочестив. Ему сочувствовали. Его прошлая жена не смогла подарить ему ребенка. Была с довольно состоятельной семьи, удвоила состояние Иоханна, но умерла при неудачных родах.

Для него было ужасней всего, что родился мальчик. Но дитя не сделало ни вдоха. Его похоронили на груди матери. Совсем молодой девушки. Ей было едва двадцать.

Она была хрупкой и болезненной, никто не удивился, что она не смогла даровать наследника.

Иоханну сочувствовали лишь из-за того, что погиб ребенок.

Венчание перешло в пышное торжество. Накрыли длинный деревянный стол, он был полон яств и алкоголя. Не прошло и получаса, как многие напились, залившись вином и элем. Громко шутили, выкрывали похабности и напевали какие-то песни и стишки. Гоготали, а дети стыдливо глядели в стол.

Эдита все ещё тяжело дышала. Корсет был уж больно узок. Её подташнивало и она лишь для приличия съела парочку кусочков предложенного. Отпила глоток бордово-красного вина. Оно было со специями, густое, наполнило теплом грудь.

Иоханн тоже практически не ел. Гордо сидел во главе стола, не глядя на свою теперь жену. Холодно улыбался некоторым подходящим к нему гостям. В этой улыбке не было доброты. Кивал на подхалимские фразы и поздравления.

Многие, почему-то решили, что на торжестве он станет более добр и глуп, от того ненавязчиво начинали говорить о торговле, расхваливая его способности и его юную жену.

Эдита держала в руке бокал, глядя в темноту вина, пропуская слова мимо ушей. Её злило, что эти люди говорили, будто она не может их услышать. Будто она красивое, новое приобретение.

Они поглядывали на неё, а после улыбались Иоханну, громко объявляя: «поздравляю, вы заполучили настоящую красавицу! Надеюсь она сможет подарить вам сына и будет послушной!».

«Я не пес, чтобы быть послушной!», – хотела сказать громко, во всеуслышание.

За одним подходил второй, за вторым третий. Эдита тяжело вздохнула, разглядывая свое кольцо на пальце. Оно переливалось, блестело, как маленькая зеленная звезда.

– Мистер Эшби, – девушка резко подняла голову, глядя на своего отца.

Ей показалось, что её сердце сжалось. Рядом с ним стояла Катерина. У Генриха была заискивающая улыбка, а лицо сестры привычно искажала строгость.

– Мои вам поздравления, – едва заметно кланяясь.

Эдита смотрела на отца, не отрывала взгляда от его лице, мысленно прося, чтобы он бросил на неё хотя бы взгляд. В горле стоял ком, она хотела увидеть в его глазах любовь и сожаление. Но видела лишь заискивающую благодарность направленную на Иоханна, – мы вам очень благодарны за ваши дары.

Иоханн величественно кивнул, а Эдите показалось, что её сердце разбилось.

Ей захотелось сорвать кольцо и отбросить подальше, лишь бы не видеть этого очевидного доказательства, что её жизнь можно купить за несколько блестящих монеток и побрякушек.

– Сестра, – уверенно обратилась к Эдите Катерина.

Она тут же подняла на неё взгляд, глядя с какой-то тоской.

– Не забывай о нас.

– Не забуду, – тоскливо глядя на родные черты, ответила миссис Эшби.

Они ушли на свои места, к остальным сестрам. А к Иоханну вновь зачастили гости, поздравляя и выпрашивая его милость, расхваливая красоту Эдиты. Будто думали, что это заставить Иоханна быть более благодушным к ним.

Ближе к ночи, когда гости изрядно напились и во всю кричали похабщину, пришло время уходить молодожёнам. Эдита опустила руки под стол, сжимая в кулаках подол своего платья.

Иоханн вцепился ей в локоть и потянул вверх, поднимая на наго. Она задохнулась вдохом, бросив испуганный взгляд на мужчину.

Гости засвистели, выкрикивали шуточки. Девушке хотелось заплакать от стыда.

Она ещё не утратила детскую скромность. И пусть она чувствовала себя невыносимо старой в душе, она была все ещё ребенком. Детям, который верит в спасение, справедливость и может испытать стыд из-за чужих слов.

Она росла домашним цветком, росла пташкой в клетке, изучая мир по книгам. А сейчас она шагала в неизвестность, поддерживаемая за руку своим мужем. Голова кружилась от волнения, ей казалось, что она шагает по облакам, а мир плывет перед глазами.

Голоса, выкрикивающие шутки, были далекими, но оглушающими.

Иоханн был слишком стар, чтобы обращать внимание на чьи-то шутки или же комментарии. Он был строг к себе и окружающим и шутки не вызвали у него стеснения, они вызвали лишь раздражение.

Он испытывал презрение к бедности, к пьянству и разгульному образу жизни.

Ненавидел распутных женщин, считал, что они достойны смерти. Ненавидел сквернословие и прочие грехи.

Всеми силами пытался искоренить в себе слабость к очаровательным дамам. Прикрывал свою любовь к ним ненавистью. Был слишком строг, особенно к очаровательным, юным девушкам из-за того, что они заставляли его сердце, которое, казалось, давно очерствело, биться быстрее.

Они вошли в двухэтажный дом. Эдита видела этот дом давным-давно. Помнит, как пробегала мимо него ещё совсем девчушкой. Тогда он ей казался непреступной, мрачной крепостью, которую охраняет дракон.

Теперь она перешагнула его порог, став его хозяйкой.

Тяжело сглотнула, пробегая взглядом по стенам, картинам и лепнине. Мебель была какая-то претензионная и массивная.

– Мария! – гаркнул Иоханн и Эдита содрогнулась.

К ним тут же прибежала юная девушка. Ей едва было шестнадцать. С большими голубыми, наивно-испуганными глазами и рыжими волнами волос. Она казалась очаровательной. Эдите хотелось погладить по голове эту испуганную девчушку. Она казалась совсем ребенком.

– Проведи новую госпожу Эшби в её комнату. Подготовь её к моему визиту.

Он практически отдернул руку и зашагал к массивному креслу возле камина. В нем потрескивало пламя, вспыхивая ярко оранжевыми и алыми всполохами. Он вытянул ноги вперед, напоминая Эдите собственного отца. Развалился на кресле, но выглядел все так же грозно и серьезно. Казалось, у него нет слабостей. И это пугало.

– Пойдемте, миссис Эшби, – Эдита оторвала взгляд от теперь своего мужа. Содрогнулась от какого-то неприятного чувства. Было непривычно и как-то неприятно слышат это обращение к себе.

Ей казалось, что она обманывает людей, заставляя их обращаться к ней так. От «миссис Эшби» веяло деньгами, властью и величием. А Эдита была юной девушкой-шалуньей, которая совсем недавно воровала яблоки с соседнего двора и шепталась с сестрой в церкви.

Эдите казалось, что она натянуло на дешевое, драное платье дорогую бархатную накидку, пытаясь выдать себя герцогиней или девушкой с голубой кровью. Но когда делает шаг из под накидки выглядывает дранное, коричневое платье, испачканное конным навозом.

Мария последовала на лестницу, поднимаясь на второй этаж. Эдита пошла за ней.

– Твое имя Мария? – едва слышно шепнула новая хозяйка дома.

Мария бросила испуганный взгляд через плечо, огонек лампы, что она держала, задрожал, отбрасывая на стены дрожащую тень. Эдита же мягко, успокаивающе улыбнулась.

– Служанку в моем доме, точнее, в родительском доме, тоже звали Мария. Но ты намного симпатичней.

– Ну, что вы, миссис Эшби? – засмущалась девушка, потупив взгляд, а Эдита едва слышно рассмеялась, вспоминая от этого детского смущения своих младших сестер. Ей уже нравилась эта Мария. Она в своей невинности отвлекала от пугающе-печальных мыслей.

– Вы намного красивее меня.

– Не недооценивай себя, Мария, – мягко сказала Эдита, – и можешь называть меня просто Эдита, когда мы одни.

– Как я могу? – искренне ужаснулась девушка.

– Не волнуйся, это будет нашей тайной, – шепнула миссис Эшби.

– Вы очень добры ко мне, – девушка поклонилась, глядя на Эдиту так, будто та была ангелом, спустившимся с небес.

Эдита думала, что этот дом будет сосредоточением зла. Думала, что все обитатели будут её врагами и её радовало что хоть кто-то был настолько мил. Каким-то непонятным чувством она ощущала, что Мария станет ей близка. Она уже была полна симпатии к юной девушке. Уже воспринимала её, как младшую сестру.

За шестнадцать лет Эдита привыкла быть старшей. Привыкла, что всегда есть кто-то младший о ком она должна заботиться. Это стало её второй натурой.

Мария открыла обычную дверь, широкую и деревянную с массивной металлической ручкой.

Она едва слышно скрипнула и служанка скромно пропустила юную госпожу вперед. Стыдливо опустила взгляд и проскользнула в комнату за Эдитой. Привычно засуетилась, зажигая светильники и свечи. Распахнула шторы и будто не знала, что деться от того затопталась у стула перед зеркалом. Непривычно большим, в доме Кантуэлл не было таких зеркал. Лишь маленькие, слегка подбитые и мутные, спрятанные от отцовского взора.

Здесь же зеркало было в богатой, массивной раме. Вся комната была довольно богата. Балдахин и мягкий ковер. Мягкая мебель в тканях самых модных и современных цветах. Вышитые шторы и картина цветов на стене. Тонкие, хрупкие лепестки с каплями росы. А рама непропорционально крупная, сделанная из золото. Смотрелась как-то парадоксально, не сочеталась с хрупкостью цветов.

Эдита перевела взгляд на окно и ощутила, как сердце упало куда-то в пятки. Все здесь было каким-то несочетающимся, парадоксальным. И с богато украшенной комнатой совсем не сочетались решетка на окне. Она была проста, металлическая и крепкая. Такие бывают в темницах.

Мария, казалось, ощутила её смятение и неловко улыбнулась.

– Я помогу вам переодеться.

– Благодарю, – шепнула Эдита, пытаясь выдавить улыбку.

Замерла без движения, пока Мария бегала вокруг, старательно развязывала корсет. Шнурок натягивался, мешая дышать, когда Мария его тянула, стараясь распутать узлы. Эдита молчала, пристально глядя на решетку на окне.

Миссис Эшби шумно выдохнула, когда стала свободной от корсета. Ей показалось, что все это время она дышала едва ли в половину. А теперь прилив кислорода был столь силен, что даже закружилась голова. Ей показалось, что она потеряет сознание от облегчения.

Мария шустро бегала, складывая вещи, которые ловко снимала с Эдиты. Когда девушка осталась лишь в белой, исподней рубашке, Мария усадила её на пуф и взяла в руки гребень.

Выпутывала из темных волос ленты и украшения, драгоценные камни. Ласково проводила деревянным гребнем по густым, темным прядям, ласково нашептывая восхищения волосами Эдиты. Говорила, что они прекрасны, блестящие и густые. Смотрела на них с искренним обожанием.

Эдита же смотрела на свое отображение в зеркале. В белой исподней рубашке она казалась совсем юной. Хрупкой и аккуратной. Небольшие холмики груди и меж ними висело деревянное распятие, подаренное ей Сесилией. Девушка подняла руку и сжала в кулаке распятие.

Деревянные грани впились до боли в ладонь. Царапали, оставляли темные полосы.

Мария уложила темные пряди волос Эдиты. Они лежали на плечах, падали на грудь. Доставали до самого пояса. Вились волнами, слегка поблескивали в свете огня свечей и светильника.

– Вам что-то ещё нужно?

– Нет, можешь идти, – не глядя на служанку, сказала Эдита.

Девушка неловко топталась за её спиной, в скромности боязливо не поднимала взгляда. Сжимала в кулаках передник, дергала его в какой-то привычной неловкости.

Раскланялась, что-то молвила срывающимся голосом и умчалась с комнаты. Она казалось пыталась быть незаметной, ходила едва ли не на цыпочках, от чего её шаги были почти беззвучными, но походка слегка шаткая, будто девушка вот-вот упадет.

Дверь тихо закрылась, а Эдита поднялась с мягкого пуфа. Сбросила свои туфли, от чего-то хотелось ощутить деревянный пол босыми стопами.

Подошла к окну, глядя на серебряный лик луны. Не отрывала от неё взгляда, сжимая правой рукой распятие на собственной груди.

В свете луны она напоминала призрак. Белая исподняя рубашка, казалось, сверкал каким-то мистическим светом. Девушка была бледна, от чего казалось, что в ней не теплиться жизнь.

Волосы ниспадали на плечи, казались темнее чем они есть, а в глазах отображалось серебро луны. Черты лица искажались из-за теней. Девушка потянула распятие вверх, снимая его, но не выпустила с руки. Все так же крепко сжимала, до боли в ладони.

Её лицо ничего не выражало, на нем не отображались ни мысли, ни эмоции.

Дверь скрипнула, но девушка не повернулась. Услышала несколько шагов. Казалось у неё не было времени, чтобы запомнить звук шагов Иоханна, но она знала, что это он. У неё не было сомнений.

Ей чудилось, что она может наблюдать за собой из стороны, что её тело не её вовсе. Что все происходит не с ней.

Девушка медленно повернулась к мужчине.

Он наблюдал на ней с каким-то божественным одухотворением и восхищением. Его глаза широко распахнулись, а рот приоткрылся. От него немного разило алкоголем, а борода была слегка растрёпана. Его руки дрожали от предвкушения прикосновения.

А после его лицо исказилось в злости, зубы оскалились. Свое желание он ловко заменял яростью.

– Господи, – громко объявил он, возведя руки к потолку, – да прости ты этому рабу божьему греховность. Как не стыдно тебе быть женой моей и быть столь грешной?

Он уперся в неё яростным взглядом. Каким-то животным. Эдита ничего не говорила. Её лицо было искаженно смиренным спокойствием. Казалось, ничто не способно удивить её или же разозлить. Не ощущала опасности и злости.

Потянула за шнурок на груди. Тот подался, узел развязался. Левой рукой подцепила ткань на плече. Та скользнула по её телу и упала к её ногам.

Она стояла совершенно нагая и безучастная перед взором своего теперь мужа. Он был первым мужчиной, что видел её обнаженное тело. Но она не ощущала стыда. Стояла в свете огня и луны, как языческое божество, прекрасная в своей юности.

– Господи, – продолжал мужчина, – видишь же ты, что моей вины нет? Дьявол послал мне своего приспешника, дьявол послал мне демона искусителя!

Он подлетел к Эдите с каким-то помешательством, схватил её за плечи, тряхнув. Все его тело дрожало, а глаза пьяно блестели. А после он крепко прижал девушку к себе. Она безвольно позволяет делать с собой все, что угодно, казалось, в ней не было сил воспротивиться. Глядела через плечо своего мужа в окно, на серебряный лик луны.

– Распутная девица! – закричал Иоханн, неожиданно ударив ладонью по лицу Эдиты.

Она отступила на шаг и упала спиной на кровать. Щека горела, но она не издала ни звука. Подняла взгляд горящий безразличием на мужчину, не двигаясь. Раскинула руки в стороны, а на щеке был красны отпечаток ладони.

Иоханн запрыгнул на кровать. Хватал девушку, крепко сжимал кожу, казалось, хотел прикоснуться ко всему телу. Пыхтел и тыкался носом в молочную кожу. Удовлетворённо мычал, казалось, наслаждаясь запахом молодого тела.

Схватил девушку за бедра, торжественно говоря о её грешности.

Эдита глядела в потолок, смотрела на складки балдахина. Ощущала потную кожу и скользкие прикосновения на себе.

Крепче вцепилась в распятие, когда ощутила режущую, нестерпимую боль внизу живота. Шире распахнула глаза, задыхаясь вдохом. На глаза навернулись слезы. Но она сцепила зубы и со всей силы сжала распятие. Чем больнее и отвратней было или же если она издавала хоть звук, тем крепче она сжимала распятие.

Когда мужчина с громким, каким-то животным завыванием запрокинул голову, а после завалился на бок, Эдита перевела взгляд на свою ладонь.

Распятие упало на белоснежную простынь, оставляя за собой красноватые пятна. Её ладонь была изрезана. Усыпана багряными каплями крови, вся ладонь казалась болезненной красной, поврежденной.

Иоханн поднялся. Оправил свои одежды и волосы. Повернулся к девушке, бросив холодный и горделивый взгляд на неё.

Эдита не смотрела на него. Глядела на свою руку и красные пятна.

– Молись о прощении Господа, – высокопарно заявил Иоханн, – молись, чтобы он простил тебе твое распутство и блудливость.

Мужчина вышел из комнаты.

Был слишком высокого мнения о себе. Думал, что в его слабости к женщинам виноват не он, а прекрасный пол. Что они слишком красивы, думал, что дьявол захватывал их тела или же они являлись суккубом.

Эдита поднялась, пошатнулась и схватилась за балку у кровати. Подошла к окну, глядя на Луну. Резко упала на колени, оцарапав их. Её бедра были в крови, кое-где на коже были красные следы – отпечатки чужих рук.

Перед глазами все поплыло и девушка, не издав ни звука, залилась слезами.

Сжала в руках распятие, мысленно читая молитву. Наклонилась, утыкаясь лбом в пол. Волосы скользнули вперед, напоминали змей, что вились на полу, сплетали свое гнездо.

«Прошу-прошу-прошу, – мысленно повторяла девушка, – прошу, даруй мне силы для смирения. Прошу, Господи, прошу, дай мне сил полюбить своего мужа».

***

Дом был пуст. Он был наполнен одиночеством, богатством и пустотой. Для Эдиты это было странно. В прошлом доме почти не было прислуги, но дом все равно был полон жизни. Голоса её сестер, шум от их занятий, редкий, едва слышный, смех.

В этом же доме было множество слуг. С десяток. Но все они были, как будто одеты в траур. Бродили молчаливыми тенями, как и хозяин дома.

Лишь Мария была воплощением света. Она была столь же ярка и полна жизни, как и её пылающие огнем волосы. Она редко, как-то боязливо, улыбалась, но эта улыбка зарождала тепло в груди Эдиты. Ей нравилось заводить с ней к ничему не ведущие разговоры. Расспрашивать о детстве, о всяких бытовых мелочах.

Это было отдушиной.

Эдите казалось, что она как старая, ненужная вещь, что лежит взаперти сундука. Покрыта пылью и всеми покинутая.

Она почти не видела своего мужа. Лишь иногда во время завтраков и во время ночных визитов. Они стали привычными, но все такими же нестерпимыми. В ней зарождало ненависть его слова о покаянии. Она не понимала, как он мог говорить ей о том, чтобы она просила милости Господа, если не сделала ничего, за что стоило бы.

Эдита, как послушная жена, почти не выходила из дома. Вышивала, играла на фортепиано и искала утешение в книгах, что прятала в дальнем сундуке в своей комнате. Это были ужасные дамские романы. В них всегда рассказывалось о великой, всепоглощающей любви.

Обычно в них героини, в конечном итоге, выходили замуж за своих возлюбленных.

Эдита никогда не читала ночами эти книги. Ночами она вчитывалась в Библию, пытаясь найти утешение и надежду. Не могла позволить себе читать о любви, когда её муж мог прийти или же после его визитов. Тогда казалось, что любовь это что-то оскверненное.

– Эдита, – едва слышно обратилась к ней Мария, она все ещё называла по имени как-то боязливо, будто боялась, что Иоханн услышит, – вы сегодня в церковь?

– Да, – кивнула девушка, послушно сидя под умелыми руками служанки, которая заплетала ей волосы, – практически единственное время, которое я провожу с мужем, – весело ответила,– может сегодня встречусь со своими сестрами. Я ужасно по ним соскучилась. Интересно, как Сесилия там без меня. Я ведь ей как мать. А Катерина без меня, наверняка, погрязла в домашних делах и никак не развлекается.

– Вы тоже никак не развлекаетесь, – смешно по-детски упрекнула девушку Мария.

– Ты права, – хохотнула Эдита, радуясь тому, что девушка начала расслабляться и проявлять свой нрав, – вот ещё одна причина от чего я хочу с ней встретиться. Мне кажется, я здесь состарюсь, в этом доме! Тебе так не кажется? Ощущаю себе старой девой или же богатой вдовушкой. Скоро моль будет меня съедать!

– Ох, не говорите так, – нахмурив свело-рыжие брови, возмутилась Мария, – вы ещё так молоды.

– Молода, а развлекаюсь только чтением книг! Я уже устала от них. Мария, может на денек поменяемся, а? Ты будешь скучать в моей комнате, а я готовить, убирать и ходить на базар? Это было бы для меня благословением! Никогда бы не подумала, что буду просить о том, чтобы заниматься домашними обязанностями.

– Миссис Эшби, – строго сказала Мария, прекратив возиться с волосами, – не говорите так. Если мистер Эшби услышит, ему это очень не понравится.

– К черту его! – громогласно объявила Эдита, поднявшись. – Оставь, я так пойду.

– Миссис Эшби! – голосом полным ужаса, воскликнула Мария, оглянувшись на запертую дверь, будто боялась увидеть там суровое лицо хозяина дома. – Если он услышит…

– Если он услышит, я надеюсь, у него отсохнут уши. – холодно бросила девушка, оправив подол платья. – Все, Мария, иди по своим делам. Ты свободна.

Девушка поджала губы, склонила низко голову и выскользнула из комнаты, Эдита на это вздохнула. К её печали она начала замечать в себе жестокость, что проросла в её сердце и вырывалась нелестными словами. Она не могла сдержать их, расстраивая свою скромную и нежную служанку.

Та смотрела глазами полными ужаса, каждый раз, когда Эдита начинала препираться или же передразнивать хозяина дома. В последнее время, в последние недели, она начала делать это все чаще и чаще. Будто находила в этом утешение, единственный способ выплеснуть злость из-за несправедливости.

Как когда-то шептала Розе на ушко в церкви всякие похабные шутки, наслаждаясь её возмущением и смущением, теперь кривила лицо в высокопарном выражении за завтраком, поворачиваясь к Марии, когда Иоханн отворачивался. Девушка бледнела в ужасе и бросала испуганные взгляды на мистера Эшби, боясь, что тот поймает свою жену за таким ребячеством.

Эдита оглядела себя в зеркале.

Это был не первый совместных поход в церковь после её замужества. После первого похода, лишь стоило за супружеской четой закрыться входной двери дома, Иоханн уставился на Эдиту пугающе-холодным взглядом.

Грозно прочитал лекцию о неподобающем внешнем виде. Причитал, что теперь она миссис Эшби и это оскорбление его рода и фамилии, если она не одета надлежаще.

Говорил, что платье слишком просто, украшений слишком мало, и вовсе она позорит его.

Она старалась больше не совершать эту ошибку. С усталость наблюдая, как Мария торжественно одевает на неё драгоценные, богато вышитые тряпки и украшения всех мастей.

Сегодня на её шее красовалось ожерелье с синих сапфиров. Она его люто ненавидела.

Ей казалось, что из-за блестящей синевы камней её кожа отливает каким-то голубоватым цветом покойника. Раздраженно цыкнув, она сдернула ожерелье с шеи и громко положила его на стол трюмо.

Расправила плечи, поправив складки платья и принялась спускаться по лестнице.

У входа её уже ждал муж. Не бросив на неё ни взгляда, вышел с дома. Они медленно пошли по улицам в сторону к церкви, к которой медленно сползался разодетый народ. Сбегались, как жвачные животные на пастбище.

Под ногами чвакала грязь, настал период дождей.

Скачущие мимо лошади забрызгивали прохожих брызгами, которые летели из под их копыт.

– Дорогая мисс Фрэмптон! – радостно окликнула Эдита, завидев свою старую гувернантку у входа в церковь. Возле неё толпились её сестры, прижимаясь к Маргарите, как птенчике к курице наседки. Отца видно не было.

– Ох, золотце мое! – воскликнула женщина.

На глаза у нее навернулись слезы и она подалась ближе к своей воспитаннице. Та упала в её объятия, расцеловала впалые щеки, с горечью замечая тени под глазами женщины. Заботливо взяла её за сухие руки, быстро щебеча птичкой, расспрашивая, как у неё дела и как же так получилось, что она выглядит столь изможденной.

– А как так не выглядеть, когда моя дорогая воспитанница покинула отчий дом? – горько рассмеялась Маргарита, заботливо оглядывая девушку. – Исхудала же ты, побледнела. В глазах нет счастья, дорогуша! Совсем забыла о своей старой, одинокой гувернантке, не навещаешь её! А сестер позабыла, а они скучают. И где же муж твой? Я его не вижу.

Эдита ощутила как мурашки побежали вниз по спине. Улыбка стала напряженной, какой-то натянутой. Девушка резковато засмеялась, бросив взгляд через плечо. Она так обрадовалась встрече с родными и близкими, что позабыла о нем. Рванула им на встречу, едва не побежав. Что не соответствовало её фамилии! А Иоханн не переставал напоминать, чтобы Эдита вела себя подобающе своей фамилии.

Его видно не было и девушка решила, что раз она уже обречена, то нужно идти до конца.

Повернулась обратно к сестрам и гувернантке.

– Катерина, что ты так строга? Не обнимись свою дорогую сестру? Ты так давно меня не видела. Роза, ты все так же красива, как цветок по весне. Сеслия, птичка моя, иди ко мне, обними. А где же Аннет?

Сесилия, будто лишь ждала этих слов, упала в объятия Эдиты и та не удержалась от громкого смеха. Приласкала сестру, погладила по спине и быстро расцеловала щеки, лоб и веки. Огладила розовую, пухленькую щечку и пощекотала шейку. Девочка хихикнула, стараясь увернуться из под ловких пальцев.

– Аннет строит глазки местному конюху, – недовольно ответила Катерина, подходя ближе.

Осмотрела Эдиту взволнованно, как-то по-матерински.

– Иди же сюда, обними меня, сестра, – распахнула руки для Катерины Эдита, ярко улыбнувшись.

Девушка немного замялась, взволновано теребя собственные пальцы, едва не ломая их. А после рухнула в объятия Эдиты. Уткнулась носом в шею старшей сестры, прикрыв глаза. С удовольствием вдыхала родной запах.

Эдита зажмурилась, чтобы слезы не полились из глаз, нашептывала едва слышное: «Ну-ну, тише, дорогая. Я здесь».

Когда Катерина отстранилась её губы были сжаты в одну тонкую линию, а густые брови насуплены. Но глаза блестели любовью и непролитыми слезами.

Катерина всегда была такой, с самого детства. Скрывалась за напускной строгостью. А душа – мягкая и нежная. Добрая и взволнованная.

Она была самой преданной и понимающей. Могла отругать Розу или же Сесилию за какой-то проступок, но никогда не расскажет отцу. Всегда приласкает после напутствий.

– Пойдемте же, девочки, – начала Маргарита, взяв Эдиту под руку, – скоро начало. А тебе, моя дорогая, нужно ещё найти мужа.

Эдита знала, что как хорошая жена она должна найти его, сесть рядом. Всегда в одном круге замочных торговцев и их жен. Но их высокомерие вызывало такое сильное желание скривиться, что она не могла его побороть.

– Все нормально, – беззаботно улыбнулась Эдита, – я сяду с вами.

– Точно? – спросила Маргарита, нахмурив тонкие брови, в этом вопросе звучало много невысказанного. Она была самой умудренной жизнью и знала, что за беззаботностью много что скрывается, как и за внешним благополучием.

– Да, – кивнула Эдита, – по правде, мне кажется, я усну под нудные речи нашего священника и такие же нудные рассказы торговцев о подорожании тканей и камней. В прошлый раз я едва не уснула, когда они начали обсуждать цены столового серебра, а их жены урожай и что яблочная древесина хорошо горит.

Сесилия захихикала в ладошку, восхищенно глядя на старшую сестру. Эдита же широко ей улыбнулась, как не подобает знатной даме. Так могут улыбаться только бедняки и люди без роду. Ласково щелкнула по курносому носику Сесилия, усеянному веснушками. Девочка тут же захихикала ещё громче.

Они сели на длинную лаву, готовые к проповеди. Привычно, по правую руку от Эдиты села Роза. Молодая девушка бросала неловкие, смущённые взгляды на парнишку, что сидел в несколько скамьях от них. Печально вздыхала, её глаза сверкали влюбленностью и нежностью. От чего казалось, что в них загораются звезд и Солнце.

Но возвышение вышел их священник. Привычно холодный и строгий. Оглядел всех мрачным взглядом, не терпящим вольностей. Прокашлялся и воззрился в потолок, муторно начиная проповедь.

Он любил угрожать. Много рассказывал о гиене огненной и непокорности. Это вовсе было его любимой темой. Их прошлый священник, молодые его плохо помнят, но старики отлично, тот казался был вечно стар, но добр. Его глаза сверкали любовью. Он всегда помогал старикам и немощным. Его проповеди рассказывали о любви Господа и о том, что все, что выпадает на нашу долю – это испытание. И если выдержал ты его – ждет тебя милость в Раю. За все воздастся тебе по заслугам.

Нынешний священник же наоборот больше говорил о покаяние, грехе и каре.

Он испытывал особое отвращение к девушкам проституткам и говорил, что те будут гореть в Аду и нет им прощения. Не любил кокеток и мужчин чревоугодников.

Но был благосклонен к спесивым. Эдита шутила с Маргаритой, что это от того, что он сам горделив. Шутить о святом отце Эдита могла позволить себе только с Маргаритой.

Они будто ощущали, что могут быть откровенны в своем смехе над лицемерием религии их святого оцта лишь друг с другом. Младшие сестры были слишком чисты и невинны, чтобы понять эти слова. Нашли бы их грубыми и непонятными.

В последнее время их священник много времени посвящал россказням о ведьмах и дьяволе, устрашая местный, доверчивый люд. Говорил о том, что черные курицы, собаки и кошки, а особенно козлы, могут быть приспешниками злых сил.

Говорил о том, что их обязанность, как честных людей, сообщить о чужом колдовстве, если они стали его свидетелем. Говорил, что не сделай они этого на их городишко надвинется кара божья в виде болезней.

Приводил в пример, как двадцать лет назад, половину жителей города выкосила волна болезни. Маргарита всегда сердито хмурилась и поджимала губы, когда мужчина упоминал об этом.

Сжимала кулаки до побелевших костяшек, а взгляд становился пуст.

Эта эпидемия унесла с этого света её любовь и для неё было болезненно-оскорбительно, что священник говорит об этом с такой легкостью. Будто все те погибшие люди заслужили этого, за то, что не рассказали о колдовстве и какой-то затаившейся ведьме.

Он был женихом Маргариты. Молодой и добрый парень, которого она любила сколько себя помнит. И любит до сих пор. Но им так и не удалось повенчаться и стать мужем и женой.

Вместо первой брачной ночи Маргарита меняла ему компрессы, пытаясь сбить жар. Слушала его лихорадочное бормотание и смотрела, как любовь всей её жизни сгорает свечой.

Она сделала все, что было в её силах. Обратилась к лекарю, тот вспорол вену, сказав, что кровопускание может помочь. Оно не помогло.

Тогда Маргарита стучала в двери палача. Наплевав на то, что её, если увидят, сочтут оскверненной. Единственное, что имело значение, что местный палач, как и многие другие палачи, был хорошим целителем.

Он оглядел её жениха и похлопал её по плечу. Его брови страдальчески нахмурились. Тогдашний палач, не смотря на множество унесённых жизней, не был лишен сострадания.

Сказал правду. Помочь парню может лишь Господь Бог или же дьявол.

Господь не помог.

Маргарита читала молитвы день и ночь, но любовь всей её жизни истлела. И стала одной из множества холмиков земли на местном переполненном кладбище. Вместо любимого человека теперь она смотрела на ровные буквы на надгробии.

Сколько же было таких же, как и она, обреченных на муки из-за унесенной болезнью родных и любимых?

– Лукавый пытается искусить нас! – торжественно тянул священник, закатывая глаза, как-то помешано-одержимо глядя в полоток.

Маргарита перевела печальный взгляд на своих воспитанниц.

Эдита нашептывала Розе что-то, хихикая. Роза прятала лицо в ладонях, пыталась прикрыть порозовевшие щеки рукавом платья. Тупила взгляд, смущенно пыхтя.

Лишь из-за того, что Маргарита слишком хорошо знала Эдиту, она заметила короткий, взволнованный взгляд, который она бросила на скамью, что стояла ближе к алтарю.

Именно на той скамье сидели те, к сословию которых теперь принадлежала Эдита.

Богато одетые, укутанные в шелка и любимцы их пастора. Они всегда сидели как можно ближе. А на лицах горделивость и уверенность. Будто уверены в том, что звонкое имя и фамилия, благородный род или же состояние за пазухой, защищает их от гнева Господнего.

Во взгляде Эдиты была настороженность, тоска с примесью страха и злости.

Она быстро отвела взгляд, будто боялась, что её заметят за этим. На долю секунды поджала губы в горечи, а после вновь заулыбалась, прошептав что-то Розе. Лишь в глазах осталась примесь тоски и несчастья.

Когда проповедь закончилась люди медленно принялись выплывать из здания церкви. Кто-то подходил к пастору, глядел снизу вверх, как на нечто великое и непогрешимое. Улыбались подхалимски и раздаривали приглашения на ужин, ланч или же прием.

Генрих тоже подошел, раскланялся, закивал, нахваливая очередную проповедь. Хотя слова немного менялись, но суть всегда оставалась прежней. Всегда пастор старался внушить в их души и головы страх.

– Дитя мое, – шепнула Маргарита Эдите на ухо, взяв её под локоть.

Девушка дернулась, широко распахнула глаза, как-то испуганно шарахнувшись. Резко повернулось, так, что казалось чудом, что не сломала тонкую, белесую шейку. Лишь узнав с каким-то опозданием свою воспитательницу улыбнулась, в её глазах засверкали звезды радости.

Она улыбалась, как деревенские девушки. В её улыбке не было той мягкой обольстительности, что были в улыбках знатных дам. Эдита была настолько яркой и эмоциональной, что не могла удержать это в себе. Её мысли и эмоции были как птицы, а тело – клетка.

– Мисс Фрэмптон, – слегка опустив голову в подобии поклона, шепнула Эдита, бросив взгляд за её плечо, пытаясь увидеть не подсушивает ли кто-нибудь их разговор.

– Мы не виделись так долго, может почтишь меня своим вниманием? Не найдётся у тебя времени, чтобы выпить чашку чая со своей старой гувернанткой?

– Не наговаривайте на себя. Вы все ещё молоды, – по-детски возмущенно возразила девушка. – Вы же знаете, я всегда найду время для вас.

– Хорошо, – мягко ответила.

Повела девушка за локоть к выходу из церкви. Миссис Эшби оборачивалась периодически, бросала через плечо взволнованные взгляды. Практически не говорила, отвлекаясь на свои мысли. Отвечала как-то невпопад и едва не угодила под повозку. Лошадь заржала, а девушка отскочила и после минуты удивления, громко рассмеялась.

Лишь когда они завернули несколько раз, уходя все дальше и дальше от церкви и нового дома Эдиты, девушка расслабилась. С блаженством рассматривала знакомые с детства грязные улицы. Наслаждалась криками торговок на рынке и спертым воздухом гниющих фруктов и овощей.

Они бродили меж прилавков, а продавщицы, вытирая грязные руки об передники, весело зазывали, расхваливая свои фрукты и овощи.

Эдита ловко лавировала меж людей, привыкшая к этим толпам с самого детства. Бросила несколько монет старушке-попрошайке, не отвлекаясь от разговора с Маргаритой.

– Мария, – радостно рассказывала Эдита о своей новой служанке, – милая девушка. Мне кажется она влюблена в нашего садовника. Он тоже милый парень, но уж больно красив. В таких влюбляться опасно. Можешь остаться с разбитым сердцем.

– Что же ты только о ком-то другом? – поджав губы, горестно спросила Маргаритка. – Не могу вытянуть с тебя ни словечка о себе. Как же твое сердце? Не разбито ли оно? Не трепещет ли любовью? Хорошо ли к тебе относится мистер Эшби?

Эдита неловко заломила себе пальцы, опустив взгляд.

А после уверенно задрала подбородок, Маргарита едва заметно улыбнулась, заметив знакомую манеру. Эдита всегда была откровенна в своих суждениях, ничего не боялась. Воспитательница опасалась, что брак может уничтожить её сильный нрав и сделает из борца по духу безвольную домашнюю пташку, что может лишь печально вздыхать сидя за вязанием, глядя в окно.

– Как полюбить мне того, кто навещает меня лишь ночами? Как полюбить мне человека от которого не слышала ни одного доброго слова?

Мисс Фрэмптон печально вздохнула, отошла немного в сторону, чтобы проезжающая медленно мимо повозка не испачкала её грязью. Кучер бил плеткой одну, старую клячу, которая слабо и медленно передвигала копытами и даже не пыталась взбрыкнуть. Лишь иногда била себя хвостом по копытам и тяжело фыркала, едва таща тележку с двумя разодетыми и нарумяненными дамами.

– Ничего не поделать, дитя мое. Твоя жизнь теперь намертво сплетена с его жизнью.

– И что мне делать? – недовольно фыркнула Эдита.

– Попытайся найти в нем что-то хорошее. Что-то хорошее всегда есть в человеке, всегда есть что-то за что можно полюбить.

Они не говорили о причинах.

Маргарита завела Эдиту в дом через заднюю дверь. Ей обычно пользовались слуги, вынося мусор, чтобы их не увидели за таким постыдным занятием.

Маргарита поднималась по ступенькам первой, за ней Эдита. Она придерживала подол платья, слегка приподнимая его. Он шуршал об ступеньки.

В их доме были старые, неровные, скрипучие ступеньки. Женщины крались по ним, как воры на второй этаж.

Маргарита открыла дверь в свою комнату. Та была деревянная и пошарпанная, выделяющая на фоне серых, немного неровных стен. Осталась в коридоре, пропуская Эдиту в комнату, боязливо оглядываясь.

Лишь стоило миссис Эшби зайти в комнату, задевая подолом дверной проем, как Фрэмптон, ещё раз оглядевшись по сторонам, шмыгнула в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

В этом доме не было привычным беспричинно наведываться в чужие комнаты. Не врывались, особенно в комнату гувернантки. Она зародила в сердцах девушек уважение.

Эдита села на скупую, узкую койку. Как-то стыдливо сжала колени и покрутила кольцо на пальце с крупным изумрудом. Глядела на свои колени, как провинившаяся маленькая девчушка.

Будь её воля она стянула бы с себя все эти дорогие тряпки, чтобы не выделяться так ярко и абсурдно. Как кровавое пятно на белоснежных простынях в её комнате, после первой брачной ночи.

Но её муж не простил бы ей такую вольность. Уж слишком щепетильно относиться к своему имени.

Эдита не слышала от него, лишь от старушек, что помнили эти времена, что Иоханн происходил из небогатой семьи. Ходил в обносках и был посмешищем, когда же стал торговцем к нему ещё долго, едва ли не десятилетие, относились с каким-то пренебрежением.

Эдита понимала, что из-за этого вытекает его навязчивое стремление бросить людям в лицо свой достаток. Но отказывалась принимать это.

– Что тебя печалит, золотце? – мягко спросила мисс Фрэмптон, приподняв подбородок совей воспитанницы указательным пальцем.

Улыбалась ей с материнской лаской, видя за мишурой дорогой обертки все ту же маленькую девочку.

Когда она только пришла в этот дом, Эдита была ещё совсем малышкой. Выбежала ей на встречу и улыбнулась так ярко, что казалось, наступила весна, хотя за окном стояла вьюга.

Она была растрепанной и грязной. Была сорванцом, что постоянно залезает на деревья и бегает по двору, а ещё скачет по лужам.

Но сердце Маргариты растаяло.

Теперь, когда она смотрела на повзрослевшее личико этой же девчушки, ей казалось, что её сердце разбивается. За маской взрослости была вся та же доброта, храбрость и доля безумства. Желание вскочить на лошадь и мчаться туда куда стремится душа.

– Обнимите меня, мисс Фрэмптон, я так скучаю по материнским объятиям, – едва слышно, как-то стыдливо попросила Эдита.

– О, девочка моя, – со слезами в голосе, шепнула женщина. Она подалась ближе, прижимаясь в объятиях. Гладила по непослушным темным кудрям и едва заметно покачивала девушку, будто старалась её убаюкать, как младенца.

Она цеплялась за свою гувернантку, утыкалась лицом в старые ткани её платья. Они пропитались старостью и пылью, но все равно казалось, что они пахнут чудесно. Пахнут чем-то родным. Мисс Фрэмптон для Эдиты пахла безопасностью.

Когда девушка успокоилась, она забралась на кровать с ногами. По детски развалилась и иногда хихикала, болтая. А после печально вздыхала, упомянув своего мужа.

– Мисс Фрэмптон, почему мы не можем знать своего будущего? – тяжело вздохнула Эдита. Она лежала на спине на кровати, глядя в потолок каким-то пустым взглядом. Он пугал. Такой взгляд, выдавал о слишком больной боли. Такого взгляда не должно быть на молодом и прелестном личике. – Я бы отдала пол жизни лишь бы узнать ждет ли меня счастье. Чтобы узнать имеет ли все это смысл. Чтобы узнать суждено ли мне стать матерью. Пожалуйста, не говорите никому, но я не желаю этого. Я ненавижу этого старого черта. Я не желаю под сердцем носить его дитя.

– Не сквернословь, – привычно, но мягко отругала Маргарита свою воспитанницу.

Девушка же на это недовольно, как-то по-детски надулась.

– Пусть это и звучит как шутка, – отвернувшись от Маргариты, глядя на светлую полос, что падала из под двери, продолжила Эдита, – как что-то детское. Будто я припираюсь и сопротивляюсь из-за упрямства, но это не так. Я не желаю отравить своего ребенка ядом ненависти. Я не хочу его не только из-за заботы о себе, но и в заботе о нем.

– Дитя… – будто не могла поверить своим ушам и глазам, шепнула Маргарита.

Она резко поднялась и подошла к окну. Глядела на чернеющее небо и полосу реки. Сжимала кулаки и хмурила брови, за спиной слышала срывающееся дыхание Эдиты, будто в преддверии слез.

Маргарита была высока и тонка, напоминала деревцо. Всегда прямая спина и красивая линия плеч. Лишь в последние годы её тело исказил возраст, делая очертания более расплывчатыми. Там где были волны молодости теперь были сухие кости.

Изящная хрупкость превратилась в костлявость старой женщины.

Её тень на полу была длинной, скрученной и пугающей.

– Твое сердце добро, – натянув на лицо кривую улыбку, сказала Маргарита. Эдита не повернулась к ней, все так же пусто глядела в другую сторону, чувствуя стыд за свою минуту откровенности, – я понимаю тебя.

Маргарита резко повернулась, её туфли немного скрипнули по полу. Её тело вытянулось в решимости.

Эдита села, испуганно и неуверенно глядя на свою воспитательницу, недоверчиво вглядываясь в её лицо, ощутив изменение в этой женщине.

– Пообещай мне, – серьезно сказала она, вглядываясь в юное личико, – пообещай мне, что все, что произойдет в этой комнате останется в ней. Что даже в агонии боли не произнесешь слов, что приведут меня на виселицу.

Эдита поднялась и в одно мгновение она повзрослела. Казалось, что она больше не шестнадцатилетняя наивная девчушка. Ум преобразил её лицо и тело. Будто она перешагнула черту и стала вне времени, вне возраста.

Сделала несколько шагов к Маргариты, смотря ей в глаза. Будто надеялась, что та прочтет в её глазах искренность.

– Я люблю вас, мисс Фрэмптон. Вы мне как мать. Вы всегда были добры ко мне. Даже если это приведет к меня смерти, я не скажу ничего, что сможет навредить вам.

Женщина печально улыбнулась. В её глазах сверкали слезы, а сердце болезненно колотилось об ребра.

Для неё Эдита всегда была как дитя, которое она так и не смогла родить. С любовью всей своей жизни она мечтала о ребенке. Они мечтали о неугомонной, умной и храброй девочке. Эдита была такой.

Было болезненно-тоскливо услышать с её уст слова, что она относится к ней, как к матери.

– Хорошо. Я верю тебе.

Маргарита отвернулась и медленно побрела к своему сундуку. Открыла его, запустила руку в множество тканей. Искала что-то долго и муторно, задумчиво хмурясь. Уверенно прощупывала пальцами предметы, что лежали на самом дне сундука.

Торжественно вытянула сверток черной, потертой ткани.

Держала его на ладонях и её руки слегка дрожали. Будто она опасалась этого свертка.

Быстро, как-то поспешно, подошла к кровати и положила сверток. Вытерла вспотевшие ладони об подол своего строго платья. На её лбу были крупные капли пота, а шея в испарине. Грудная клетка поднималась в глубоких вдохах.

Эдита молчаливо наблюдала за всем действием. Понимала, что то, что происходит настораживает и вызывает опасения. Но её доверие к мисс Фрэмптон было слишком большим, чтобы уйти, хлопнув дверью.

Женщина подтащила табурет к кровати. Поставила его напротив.

А после подошла ко своему столу, открыла ящичек. В нем что-то позвякивало и перекатывалось. Нитки и иголки лежали с одной стороны, книга и перо с чернильницей в другой. На дне ящика небольшое пятно пролившихся чернил.

Женщина взяла в руки ещё один сверток. Бережно его держала, нервно комкая его ткань в пальцах.

Поспешно села на кровать, напротив табурета, который поставила и кивнула на него, давая Эдите указание.

Девушка боязливо подошла к табурету. Тот скрипнул под ней. Был таким старым и разваливающимся, что казалось, может превратиться в труху в любой момент.

Табурет был близко к кровати, колени Маргариты и Эдиты практически прикасались. Но женщина этого даже не замечала, взволнованная чем-то своим. Она казалась обезумевшей, её руки немного подрагивали.

Но Эдита почему-то не боялась. Она доверительно смотрела на женщину, как пес смотрит на своего хозяина.

Будто уловив в лице гувернантки сомнение, Эдита едва слышно шепнула: «я люблю вас». И лишь тогда женщина откинула все свои тревоги. Она распахнула свертки на своих коленях.

В одном были церковные, длинные, желтые свечи. В другом крупный осколок зеркала. Он был больше ладони. Несколько склянок с какой-то жидкостью. Небольшие, гладкие камешки. Такие бывают на берегу моря, волны их облизывают, сглаживают острые края.

На камнях было что-то выцарапано. Несколько деревяшек, щепок дерева. Тоже с непонятными рисунками и символами.

От чего-то это вызвало опасение и внутренний трепет.

Маргарита выдохнула и с этим её тело покинула нервозность. Зажгла свечу. Огонек трепыхался, мягко светился. Казался совсем крошечным, будто ему не хватало жизненных сил. Крупная капля расплавленного воска сорвалась с верхушки и быстро потекла по свече. Застыла на сухом и костлявом указательном пальцы Маргариты.

– Погляди сюда, – Маргарита повернула к девушке осколок зеркала.

Рядом с ним она подставила свечу. Девушка нахмурила тонкие, четкие брови, вглядываясь в свое отражение. Из-за света свечи она едва узнавала собственное лицо. На нем играли тени, оно казалось каким-то зловещим, мертвецки бедным.

Сердце испуганно затрепетало. Она видела какую-то тень, черную и крупную за своей спиной. Она стояла в углу комнаты и Эдите казалось, что может ощущать у себя меж лопаток любопытный, насмешливый взгляд.

Вниз по спине побежала дрожь, но она не осмелилась обернуться и посмотреть в темный угол или же сказать Маргарите. Не осмеливалась предпринять хоть что-нибудь.

Лишь когда гувернантка повернула зеркало обратно к себе, девушка смогла с облегчением выдохнуть.

Маргарита внимательно вглядывалась в зеркало, придвинувшись к нему так близко, что едва не утыкалась в него носом. Близко подвела к нему свечу, стараясь осветить темноту, что она видела в гладкой поверхности осколка. Она ощущала на своей щеке жар от свечи.

Молчала. Старалась рассмотреть что-то. Ощущала, как воск накапливается на самом вверх свечи, а после медленно катится расплавленными каплями к её пальцам. Но не отрывала взгляда.

Она не видела в зеркале своего отображения. Она видела лицо Эдиты окруженное темнотой.

Девушка на нем ребячески улыбнулась. Качнула головой от чего распущенные волосы колыхнулись, взлетая.

Она побежала вперед, а чернота начала растворяться. Теперь Маргарита видела – девушка бежала по лесу. Под её босыми ступнями была зеленная, свежая трава. Платье развевалось, как и волосы, а яркое солнце играло своими лучами по ней.

Эдита остановилась и повернулась лицом к смотрящей. Распахнула руки, будто хотела объятий. Продолжала весело улыбаться, глядела в небесную синь.

А после все объяло пламя. Платье тлело в огне, ноги покрывала чернота сажи. Языки огня были настолько яркими, что было больно глазам Фрэмптон.

Её сердце заколотилось в страхе и боли, даже дышать было больно. Меж языков пламени она на секунду смогла увидеть лицо Эдиты – все такая же улыбка. Совсем детская.

А после Маргарита услышала нечеловеческий крик. Он был подобен визгу. Пронзительный, полный нестерпимой боли. Она всегда думала, что так нечеловечески люди могут кричать лишь находясь в Аду.

Крик не останавливался, казалось, раздирал перепонки, забивался в голову.

Зеркало треснуло посредине и два крупных осколка упали на колени Маргариты. Женщина же прижала ладони к ушам, стараясь заглушить вопль. В нем было слишком много боли. Но понимала, что это не возможно. Крик не снаружи её тела, он в её собственной голове.

Эдита потянулась к женщине, будто хотела утешить и обнять. Но замерла испуганно, глядя на два крупных осколка на коленях женщины.

На одном бушевало пламя. Там где зеркало обломилось, сочилось что-то красное. Темно-бардовое, будто это раскаленная кровь.

Девушка перевела взгляд на другой осколок.

Испуганно отшатнулась, едва не упав на пол вместе с табуретом. С того осколка на неё смотрело собственное лицо. Более взрослое, какое-то ожесточенное, но её лицо.

Глаза широко распахнутые, цвет радужки намного темнее цвета, что растекался в радужки девушки сейчас. На потрескавшихся губах жестокая, сухая усмешка. Лицо перепачкано землей, а на голове массивная, казалось бы невыносимо тяжелая корона с крупными красными камнями.

Эдита не могла поверить, что то отображение – это она.

Маргарита резким движением перевернула осколки вверх мутной стороной. Тяжело дышала, лицо было бледно и покрыто испариной, а руки дрожали. Она хмурилась в разочаровании.

– Что это было? Это было колдовство? – едва слышно шепнула Эдита, резко встав со своего табурета.

Она металась по маленькой комнатушке, как собака на привязи. Её платье шуршала, а грудь поднималась в тяжелых вдохах. Она в испуге и нервозности кусала собственные губы едва ли не до крови и заламывала себе пальцы.

Остановилась у окна и оперлась ладонями об подоконник. Низко опустила голову и тяжело выдохнула.

– Прости меня, дитя мое, – подойдя к Эдите и положив ей руку на плечо, шепнула Маргарита. В её голосе была неподдельная печаль, – наверное, я была эгоистична. Человеку не спроста неведомо его будущее.

– Так что? – резко повернувшись, казалось отбросив страх, как-то игриво, насмешливо, спросила Эдита, улыбнувшись. – Что вы видели? Ждет ли меня счастье?

– Прости меня, – улыбнувшись в облегчении, видя, что беспокойство отпустило девушку, ответила Маргарита, – но я не знаю, как утешить тебя. Твое будущее окутано чем-то, что я в не силах объяснить. То ли Бог тебя оберегает, то ли дьявол присматривается к тебе. Я не видела такого ни разу. От того лишь скажу тебе быть осторожной и осмотрительной.

– Что ж, – уверено кивнув, после минуты раздумий, беззаботно улыбнувшись, – если меня Бог оберегает или же ко мне присматривается дьявол, я буду надеяться на их милость. Не имеет значения чья эта милость будет. Я готова упасть на колени перед тем, кто протянет мне руку.

Маргарита испуганно вдохнула, отшатнувшись. Смотрела испуганно на девушку. Попыталась схватить её за руки, встряхнуть, призывая к тому, чтобы та образумилась. Но понимала, это ни к чему не приведёт. Девушка своевольна. От того она лишь всунула ей в ладонь небольшую бутылочку и сжала её руку на этой склянке.

– Ты не желала ребенка от этого мужчины. Каждый раз после его попытки завести дитя в течении часа после, добавь в стакан воды четыре капли и выпей все.

И ещё, не будь глупа, прошу тебя, не будь глупа. Моя душа обречена, но твоя ещё нет.

Эдита спрятала склянку в складках корсета и отдернула его, поправляя.

– Единственное, что есть у меня в этой жизни – этом моя душ. Это единственное, за что я могу попытаться выторговать плату. Я буду торговаться со всех сил. И не важно с кем.

Глава 3

Было воскресенье. Был день казни нескольких людей.

Толпа, жадная до кровавого зрелища, начала собираться ещё до рассвета. Сейчас на площади уже толпилось множество людей.

Карманники блуждали меж граждан, в надежде стащить у кого-то кошель или же парочку драгоценных украшений с дам, которыми они обвешались.

Многие одевались на казнь, как на праздник.

Эдита была бледна. Рядом стоял Иоханн с каким-то серьезно-одухотворенным лицом. Он крепко, до боли, держал её локоть, не позволяя ей уйти. В его лице девушка видела запрет даже отвести взгляд от зрелища, для которого столпилось столько людей.

Иоханн всегда ходил на казни. Глядел с безразличием на муки грешников, уверенный, что смерть достойное наказание. Будто старался уберечь себя этими зрелищем от прегрешений.

Думал, что наблюдение за казней – лучший способ искоренить из души человека дурные мысли.

От того заявил Эдите, что она должна наблюдать за казнью, а так же, чтобы она не смела отводить взгляда. Его не смутило, не зародило в его сердце жалость лицо его жены. Оно было смертельно бледным, а губы плотно сжаты. Он мог ощутить дрожь, в которой колотилось её тело.

Но вчера она огорчила его. Он думал, что это должно образумить её.

Считал, что это не позволительное поведение для миссис Эшби. Сгорал от злости сидя на лавке в церкви, слушая проповедь и разговоры его соседей по скамье. Знал, что она сидит почти на самой последней скамье, рядом со своими сестрами. Ненавидел её в момент, когда видел, как она пренебрегает словами священника, нашёптывая что-то своей сестре.

Он вернулся разъярённый. И ярости в нем становилось все больше с каждой минутой, как его жена задерживалась. Она пришла к самому вечеру. Когда он уже выпил несколько бокалов алкоголя и сидел у камина, вытянув ноги.

Его лицо не выражало ничего, лишь ярость кипела в его сердце.

Он не любил Эдиту. Не знал, как можно любить столь грешную душу. Считал её губительно красивой и полной молодости. Считал, что её нрав опасен. А на её лице слишком открыто читались ненависть и презрение. И от того злился ещё больше.

Знал, что он стар. Знал, что слишком строг к ней. Но она была олицетворением того, что он никогда не мог получить. Когда был молод не мог получить в свои руки таких прелестных и очаровательных девушек от того, что был беден.

Ему оставалось лишь сгорать от любви к очаровательным дамам. А те смеялись над ним. Они декламировали стихи на латыни и французском, насмехались над его неграмотностью. У его родителей едва хватило денег, чтобы дать ему хотя бы основы образования.

Когда он начал уверенно продвигаться все ближе к деньгам, он едва мог читать по-английски. Даже сейчас было стыдно за свою необразованность. Знал математику и родной язык. Но не обладал краснословием и изяществом речи. Не мог найти очарования в книгах и стихах.

Сейчас он тоже не мог получить любовь прекрасных дев. Единственное, что они в нем видели – это старик с деньгами. Думали, что такие старые денежные мешки не способны любить, он же думал, что его невозможно полюбить.

Он никогда не мог удержать в своих руках то, что хотел. Тогда из-за бедности и необразованности. Сейчас получал презрение из-за безобразной внешности – явный призрак старости. За деньгами и нарядами скрывал плохое образование и сухой ум. Вся его суть была направлена на приобретение положения в обществе. У него не было времени учиться петь, писать стихи или же учить французский. Теперь было поздно. Его мозг закостенел и его не заставить мыслить о чем-либо помимо обогащения.

Ему даже было немного жаль Эдиту.

Особенно когда он смотрел на себя в зеркало и видел безобразного старика.

В субботу после служение его злость начала усмиряться, но её огонь вспыхнул с новой силой, когда он вышел во двор.

Сжал до боли кулаки, костяшки побелели, а дыхание сбилось. На скулах заиграли желваки.

Мария вешала стирку. Старательно развешивала белоснежные простыни и бросала стыдливо-влюбленные взгляды на садовника. Влюбленность ни с чем не спутать. Невозможно сыграть взгляды украдкой, полные любви.

На рыжих волосах Марии играло солнце. Они казались огнем. А светлая кожа практически сверкала. Нежные, аккуратные руки расправляли складки на белье. А щеки девушки были покрыты нежным, девичьим, розовым румянцем.

Он ненавидел Марию. Ненавидел за то, что она красива. Ненавидел за то, что она прелестна. За то, как дрожит в страхе её голос и это звучит очаровательно. За то, что её кожа нежна, как лепестки белой лилии. И за то, что голос звучит, как самая нежная мелодия.

Ненавидел за то, что она видит в нем безобразного старика.

Ненавидел за то, что она никогда не будет в его объятиях по своей воле и никогда в её сердце не загорится нежность и любовь к нему. Для нее он строгий господин – мистер Эшби.

– Мария! – с притворным безразличием позвал он.

Девушка вздрогнула и перевела на Иоханна испуганные, широко распахнутые глаза. Они сверкали голубизной неба. Казались бездонными и до ужаса наивными.

Даже её испуганная дрожь была по-девичьи очаровательной и это злило ещё больше.

– За мной, – он развернулся на пятках и последовал в дом.

Девушка бросила последний, тоскливый взгляд на садовника и быстро засеменила за мистером Эшби. Она не успевала за его широким, быстрым шагом. Едва не бежала, постоянно сбиваясь с темпа и спотыкаясь. Испуганно и смущенно тупила взгляд.

Иоханн зашел в свой кабинет и подошел к столу. Оперся на него поясницей и скрестил руки на груди.

За его спиной было начищенное до блеска большое окно. Ярко сверкало солнце от чего мужчина казался выше, более грозным. Из-за света из-за его спины он казался черной, пугающей тенью.

– Налей, – указал глазами девушке на бутылку алкоголя и бокал.

Она подошла ближе, чувствуя, как дрожат колени. Этот мужчина всегда вселял в неё страх и трепет. Ей хотелось держаться, как можно дальше от него. Весь кабинет был пропитан какой-то атмосферой строгости и власти.

Высокие и мощные книжные шкафы. На полу дорогой ковер, который слуги по много часов вычищают.

Стол был массивным, с множеством ящиков. Был прост, но древесина выдавала – стоимость этого стола была непристойно высока. Он стоил целое состояние. Цвет смесь коричневого цвета древесины с красным оттенком.

Девушка подошла ближе к столу и взяла бутылку с алкоголем.

Наклонила её над бокалом, стараясь не пролить ни капли. Но это было сложно, её руки дрожали. Бутылка в её руках ходила ходуном. Несколько раз звякнула горлышком об бокал.

Протянула бокал Иоханну, не смея поднять взгляда. Он уверенно его забрал, задевая тонкие пальчики девушки своими большими, сухими пальцами. Она едва удержалась от порыва отпрыгнуть назад и вытереть с руки это вызывающее страх прикосновение.

Мужчина не отводил от неё взгляда. Медленно пригубил алкоголь, а после причмокнул губами, будто старался распробовать.

– Скажи, Мария, – обманчиво мягко начал, растягивая слова, – за что я тебе плачу?

– За то, чтобы я исполняла обязанности слуги, – дрожащим голосом, не смея поднять взгляда, промямлила девушка спустя несколько секунд тишины.

В её голове была пустота. От страха она не могла ухватиться ни за одну мысль. Ей казалось, что в её черепе – чернеющая пустота.

– Мне кажется, ты это не понимаешь, – сделав ещё один глоток с бокала и поставив его обратно на стол, медленно продолжил. Девушка не смела ответить, – в обязанности слуги не входит быть проституткой. Я не потерплю в своем доме блудницы.

– Что? – едва слышно прошептала. Её губы дрожали от непролитых слез. Перед её глазами все расплывалось, девушке казалось, что она сейчас утратит сознание от ужаса. – я не понимаю. Я ничего…

Она вскрикнула, упав на колени, когда её щеку обожгла пощёчина.

Прижала свою холодную ладонь к обожжённой ударом щеке. Перед её глазами был ковер с замысловатыми рисунками и начищенные ботинки мистера Эшби.

Это был не первый раз, когда мужчина наказывал её ударами. Бывало парочку раз он её высекал. Это было нормальным в многих домах.

Но всегда было страшно и унизительно.

Она не смела подняться с колен. Низко опустила голову, не глядя на мужчину.

– Думаешь, я не видел твоих взглядов на того мальчишку? – пугающе тихо сказал мужчина. – Я не потреплю в моем доме распутства. Хочешь грешить – иди в бордель.

– Прошу вас! – воскликнула девушка, подавшись вперед.

Обняла колени Иоханна, прижавшись к ним. Глядела сверху вниз. По щекам бежали крупные капли слез, а губы по-детски дрожали. Волосы падали на лицо, а щека горела красным пламенем.

Мужчина в презрение оттолкнул её и отдал приказ подняться и встать к нему спиной.

Девушка послушно это сделала. Глядела в стену, дрожа всем телом.

Услышала, как открылся один из ящиков стола. А после свист и острая боль от удара плетью по спине. Не сдержалась и вскрикнула, а после закусила губу, пытаясь удержать крики и стоны боли.

Хваталась за собственные одежды, сжимала кулаки, будто думала, что это угомонит боль и страх. Но удары продолжали сыпаться.

Лишь, когда она не удержалась и упала на колени, мужчина отложил плеть и холодно велел ей убираться, сказал, что надеется, что она усвоила урок.

Девушка кивнула, не смея открывать рта. Боялась, что не сдержится и разревется, как ребенок, просясь к матери. На секунду, будто нуждалась в передышке, уткнулась лбов в ковер.

Ей не было у кого просить помощи. Она слуга и это все удел слуг. Её мать стара, всю жизнь работала в чужих домах, а в последнее время слегла. Отдавала все силы, чтобы содержать своих дочерей.

Теперь же пришел черед Марии помогать своей матери. Терпеть побои и беспрекословно выполнять поручения.

Когда ты знатен или же у тебя есть деньги – ты можешь позволить себе гордость.

Когда у тебе нет ничего – ты зависим. Должен молчать и послушно сносить все удары жизни.

Мария родилась и выросла в смирении. С самого детства знала, что бедна и выйдет замуж за такого же бедняка, который всю жизнь будет прислуживать другим.

В ней не могли зародиться гордость и самолюбие.

От того она молча поднялась и вышла из кабинета. У неё не было времени обрабатывать свои раны и вытирать кровь. Ей нужно было вывесить стирку, а после подать обед, после ланч. Помочь на кухне, убрать, проверить не испачкала ли кровью ковер. Если хоть капля – оттереть пока не засохла. Уже вечером она постирает свое платье, сотрет пальцы до красноты, стараясь оттереть засохшие капли крови.

Иоханн отправился ждать свою жену. Внутри все ещё кипела злость.

Он сидел у камина, вытянув ноги. Глядел на яркие, оранжево-красные всполохи пламени, трещащие дрова.

Медленно цедил алкоголь, хмуря густые брови с седыми волосками. Иногда чесал свою редкую бородку.

Когда Эдита зашла в комнату, она ощутила в воздухе напряжение. Просто знала, что ей есть чего опасаться. Но не опускала взгляда, уверенно глядела на Иоханна, дожидаясь, когда он посмотрит в ответ. С раздражающим упрямством всматривалась в его лицо, сжимая в кулаках подол своего платья.

Задрала нос и до боли выровняла спину. В её теле и лице была раздражающая уверенность и сила. Из-за этого хотелось сделать ей больно, хотелось сломать её. Для Иоханна было невыносимо, было оскорбительно, что Эдита не выражала ни капли страха.

На её лице было написано не высказанное: «Что ты мне сделаешь? Ты уже сделал все, что мог!».

Иоханн медленно поднялся. Его немного шатало от выпитого алкоголя или же из-за бессильной злости и печали. У него было дыхание, обжигающее запахом алкоголя. Он подошёл к своей жене, та не отводила взгляда от его лица.

– Где ты была?

– В доме своей семьи, – уверенно ответила.

Мистер Эшби цыкнул, переведя взгляд куда-то за плечо Эдиты.

– Я был добр к тебе, – задумчиво протянул, находясь неприятно близко к девушке. Ей хотелось съежиться, но она не позволяла себе этого, – и так ты отплатила за мою доброту? Ты позоришь фамилию Эшби.

Ты хоть представляешь сколько сплетен разошлись по городу из-за того, что ты уселась с этими…

Он презрительно скривился, будто семья Кэнтуелл была не обычной семьей, а что-то сродни крысам, что бродят по помойкам.

Девушка поджала губы, упорно глядя на лицо мужа.

– Ты не можешь меня посадить на цепь и держать, как собаку во дворе, – уверенно заявила.

– Миссис Эшби, – обманчиво мягко сказал мужчина, – думаю, ты заблуждаешься. Ты моя жена. Ты моя собственность и если я пожелаю, я смогу посадить тебя на цепь. Могу запереть в подвале, могу избить до смерти или же отдать морякам, которые не видели женского тела не менее года.

– Я ваша жена! – как-то истерично громко воскликнула Эдита, отсыпаю. Нападение осталось единственной её защитой. – Вы не посмеете так обращаться со своей женой, а ношу вашу фамилию.

– Поднимись в свою комнату, – спокойно отрезал.

Девушка опасливо отступила назад, вглядываясь в лицо мужчины, будто пыталась найти там блеф. Надеялась найти там милость или подтверждение слов своей воспитательницы – найти то, за что можно его полюбить. Но видела лишь безобразного старика, который стал её тюремщиком.

Осыпал её драгоценностями, построил вокруг неё непреступные стены.

– Вы не…

– Иди в свою комнату! – неожиданно гаркнул он.

Эдита дернулась, ощутила, как тело затряслось в дрожи. Дрожали губы, но она упорно их сжимала. И убеждала себя не двигаться. Но хотелось спрятаться под кроватью, как маленькой девочке. Или же под одеялом. А потом, чтобы пришла мама и утешила тёплой рукой, поглаживая по волосам. Утешила ласковым голосом и колыбельной.

Но она не позволяла себе ничего из этого. Не желала показывать своей слабости из-за уязвимой гордости. Чувствовала унижение и из-за него хотелось плакать.

Не сделала ни шага к лестнице. Не отвела взгляда от лица мужчины, усеянного морщинами и складками.

И это взбесило его ещё больше. Он глухо зарычал, этот звук зародился где-то в его груди. Его глаза вспыхнули неподдельной яростью. Видел на молодом, красивом лице упрямство и вспоминал о своем ничтожестве. Хотел сломать девушку, превратить её во что-то трусливое и жалкое. Ему казалось, что тогда он будет уверен – он полон силы. Он не жалкий старик, единственная ценность которого – деньги.

Эдита своей молодостью, красотой, умом и упорством будто кидала в него упрек. Упрек за старость, уродство, необразованность и скудность нрава.

Он вытянул руку вперед и схватил девушку за волосы на затылке. Сжал их в кулак, оттягивая. Эдита заскрипела зубами, зажмурив глаза из-за болезненных слез, не желая их демонстрировать.

Толкнул девушка. В руке осталась небольшая прядь темных волос. Девушка упала на колени, опершись ладонями в пол. Прическа растрепалась, волны волос падали на лицо. Ладони и колени обожгла боль.

Она подняла взгляд на мужчину, что стоял над ней.

В её глазах было что-то дикое, будто она животное, ещё слабое, но упорно демонстрирующее небольшие клыки, когда охотник загнал его в ловушку.

В её глазах была стойкость, не желание сдаваться. Презрение и гордость.

Иоханна обжог этот взгляд.

Он вновь схватил девушку за волосы и едва не тащил её за собой, поднимаясь на второй этаж, в её комнату. Она дергалась, царапала ногтями его руку. Шипела и рычала, оббивала колени об ступеньки.

Пыталась вырваться, но мужчина был сильнее.

Он втолкнул девушку в её комнату и громко захлопнул дверь. Схватил её за плечи, поднимая с пола. Эдита пыталась его пнуть, укусить и поцарапать. И это злило его ещё больше, а ещё почему-то возбуждало и будоражило.

Ему доставляло какое-то удовольствие, что она слабее, что она ничего не может противопоставить ему. Ему хотелось закричать в её лицо: «Видишь!? Я сильнее, ты зависишь от меня! Не смей меня презирать!».

Иоханн зарычал и бросил её на кровать. Девушка коротко вскрикнула, ударившись головой об дерево изголовья. Попыталась спрыгнуть с кровати, но перед глазами все поплыло и пошатнулось. Мужчина, будто позабыл о своем возрасте и физической слабости. Запрыгнул на кровать, оседлав девушку. Вцепился до синяков и кровоподтеков в её запястья, не позволяя царапать себя и бить.

Она дико рычала и безвольно трепыхалась. Смотрела горячими ненавистью глазами на его лицо. Волосы спутанными прядями падали на её лицо и на подушку. Сбились, от чего Эдита выглядела ещё более дико. Но почему-то, вместе с тем, ещё более прекрасной.

Иоханн дернул ткань на груди. Она затрещала под его рукой и разорвалась на лоскуты. Обнажилась крепкая девичья грудь, светлая кожа, совсем молочная.

Впалый живот и темная точка пупка.

Её грудь высоко поднималась в глубоких, судорожных вдохах. Мужчина болезненно сжал её, оставляя красные отпечатки своих рук и Эдита болезненно вскрикнула. Было унизительно и стыдно. Щеки горели, то ли от стыда, то ли от злости. А на глаза наворачивались слезы.

Слезы бессилия, унижения, злости, боли и ненависти.

Он разорвал подол её платья. Бросил ошметки ткани на пол, с силой раздвинул девичьи ноги. Кусал, щипал, тянул кожу. Будто хотел оставить больше следов, чтобы Эдита не смела забывать. Чтобы видела знаки своего унижения ещё несколько недель.

Практически завыла от боли, выгнувшись. Не сдержала слез и они крупными каплями покатились по щекам. Дернулась, пытаясь уйти от болезненного прикосновения и чувства оскорбления. Ей казалось, что там, внизу и внутри, все обжигает огнем. Что её клеймят, чтобы она всегда испытывала боль и помнила.

Пыталась скинуть мужчину, но у нее ничего не получалось.

Она задыхалась воздухом, упорно глядя в потолок, не желая смотреть на Иоханна.

На груди было деревянное распятие, что ей подарила Сесилия. И сейчас даже оно казалось обжигало болью. Эдита не понимала, как с ней может происходить такое, когда на её теле знак божий.

Всхлипывала и глухо завывала. Не могла понять больно физически или же морально. Точнее, что больнее.

Молилась о спасении, просила Господа, чтобы все это прекратилось, просила, чтобы Иоханн умер сейчас и мучительно. Просила, чтобы он страдал.

«Прошу-прошу-прошу, – мысленно повторяла, кусая до крови собственные губы, – пусть он страдает. Прошу, пусть захлебнётся в собственной крови. Пусть умрет и вечно горит в Аду. Кто-нибудь! Господи, не покидай меня, не покидай меня, когда ты мне так нужен».

Ей казалось, что сейчас не существует мира. Боль отступила, а Эдита где-то между мирами, где есть только она. И нет ни Бога, ни её мужа. Ей показалось, что Бог оставил её.

Она больше не кричала и не плакала. Её лицо было пусто, как лицо куклы или же мертвеца. Смотрела в потолок, не издавая ни звука.

Иоханн громко вскрикнул и прохрипел. Отпустил её руки и отодвинулся. Перевел взгляд на Эдиту, в нем была гордость. Рассматривал красные отметины на её теле, на её бедрах и талии, на её груди.

Девушка медленно перевела взгляд на лицо мужчины. Очень долго молчала, просто глядела пустым взглядом.

– Подохни, – едва слышно и хрипло сказала. Горло и губы пересохли. Казалось, её рот и дыхательные пути были полны песка, – подохни, как жалкая шавка.

Иоханн издал яростный, каркающий звук и рванул к девушке. Практически навалился на неё. Его глаза горели бешенством, а безвольный, мягкий и влажный член прижимался к животу Эдиты.

Иоханн сжал руки на её шее. Та была такой тонкой, словно её можно переломить, как тростинку.

Эдита открыла рот, стараясь сделать хотя бы глоток воздуха. Но у неё не получалось. Беззвучно открывала и закрывала рот. Цеплялась за руки мужчины. Царапала их ногтями до выступающей липкой и теплой крови.

В глазах начало темнеть, а тело наполнила слабость.

Иоханн как-то испуганно отшатнулся и в презрении вытер руки об одеяло. Скривился, глядя на жену, которая пыталась насытится воздухом. На её глаза навернулись слезы. Она кашляла и хваталась за шею, на той уже проступили следы пальцев. Эдите казалось, что воздуха слишком много и он разрывает её легкие.

– Такая шлюха, как ты не заслуживает жизни, – безразлично сказал, встав с кровати, – но я не позволю, чтобы за то, что я тебя убил, меня повесили. Ты не испортишь мне жизнь.

Он оправил одежды и вышел из комнаты. В нем не было ничего, что выдавало бы случившееся. Лишь царапины покрывающие его руки.

Эдита не знала сколько она лежала без движения. Ей чудилось, что целую вечность.

Медленно опустила ноги на пол и попыталась подняться. Но не устояла на ногах и упала на колени. Ноги, как и все тело, дрожали. Едва хватило сил подняться. Она покачиваясь подошла к большому зеркалу.

Удивленно распахнула глаза, глядя на отражение своего обнаженного тела. Не узнавала ни тело, ни лицо. В ужасе задохнулась вдохом.

На коже уже начали расцветать синяки, красные пятна. Растрепанные волосы. На шее отпечаток руки.

Она по-животному завыла и одним махом сбросила на пол все, что было на трюмо. Оно звонко упало на пол, что-то разбилось с шумом, что-то глухо ударилось. Девушка подлетела к зеркалу в ярости.

Размахнулась и ударила по гладкой поверхности, по своему отображению. Зеркало задребезжало и рассыпалось осколками. Они блеснули и осыпались на пол.

Эдита же продолжала стенать и метаться по комнате. Как одержимая крушила и рвала одежды. А после безвольно упала на колени, не замечая ни рассеченной ладони, ни израненной ступни. Не замечая пятен крови и боли в теле.

По-детски задрав голову, громко зарыдала. Рыдала до икоты и боли в груди. А после дрожащими руками отрыла в складках своего брошенного на пол платья маленький флакончик.

Улыбнулась с какой-то горечью и болезненностью. В этой улыбке был надрыв и истеричность. Подползла к столу с кувшином и кружкой. Едва сумела налить воду. Её руки потеряли все силы. В её теле не было силы даже на то, чтобы держать кувшин. Он ударялся об чашку, позвякивая.

У Эдиты так сильно дрожали руки, что она едва смогла накапать в чашку несколько капель настоя, что дала ей Маргарита. Она жадно пила воду с горьковато-травянистым привкусом. Будто не видела воды несколько дней. Захлебывалась и давилась ей, но продолжала пить. Несколько тонкий струек воды полились мимо рта, очертели изгиб шеи и замерли на выемке ключиц.

Сейчас же, когда Эдита и Иоханн стояли на площади, вокруг толпа, а рука мужчины на локте Эдиты, ей казалось, что его ладонь – это раскаленная кочерга.

Даже через ткань платья она отчетливо ощущала его прикосновение. От этого вниз по телу бежала дрожь. В душе – презрение и омерзение. Девушке казалось, что боль возвращалась, а к горлу подступала тошнота. Ком, который она не могла проглотить, как бы не пыталась.

Иоханн молчал, но вокруг было слишком шумно. Многие что-то напевали или же хохотали. Казалось, казнь – это развлечение для всей семьи. Отличный способ отбросить тяготы жизни и увидеть того, кому хуже.

Как животные набрасывались на несчастного, разрывали, отрывая куски плоти. Не могли насытиться кровью, плескались в собственной жестокости.

А после шли в церковь и блаженно слушали проповеди и думали, что они благочестивы и непогрешимы.

Шум, как волна, поднялся.

Эдита резко повернула голову, до хруста в шейных позвонках. Прищурилась, стараясь разглядеть через толпу причину, от чего же она так зашумела. Вели людей укутанных в цепи. Рядом стражники, а за ними священник с гордо поднятой головой и одухотворением на лице.

Кто-то бросил переспевший плод в одного из приговоренных. Тот врезался в голову, залил лицо и волосы липким соком. Толпа загоготала, а мужчина, в которого попали, опустил голову ещё ниже. Он едва передвигал ногами и сутулился. Казалось, пытался быть меньше.

Медленно приговоренные, в сопровождении священника и охранников, поднялись на плаху. Казалось, едва не споткнулись от лишения сил или же страха. Выстроились в ряд, глядя на рокочущую толпу.

Эдита смотрела широко распахнутыми глазами, пытаясь сглотнуть тяжелый ком.

Она прежде не ходила на казнь. Лишь видела кусок веревки, которую уже отрезали, снимая тело. Та покачивалась на ветру и была мрачной, вселяющей ужас.

Теперь же, видя людей на лицах которых написано осознание того, что это последние минуты из жизни, она не могла понять своих чувств.

Священник подошел к первому приговоренному мужчине. Едва старше мальчишки, на лице бахвальство. Побитый, уставший, но гордый собой. Задрал голову и широко улыбнулся, не глядя на священника, что нашептывал ему что-то на ухо.

Тот уверял его, что нужно покаяться в своих грехах, исповедоваться, нужно попросить прощения и доверить свою душу Бога.

Мальчишка отмахнулся.

Задрал подбородок и нахально улыбнулся, тряхнул головой, стараясь убрать волосы, что лезли в глаза.

– Эй, мясник, – обратился он к палачу, – надеюсь ты хорошо выполнишь свои обязанности.

Палач серьезно кивнул.

Священник скривился и отошел на шаг.

– Эй, вы, – громко закричал мальчишка между приступами хохота, – вы все свиньи, толпа свиней! –мальчишка хохотал так, что на глаза навернулись слезы, пока на его шее затягивали петлю. – Собрались полюбоваться на то, как я подохну! Жалкие, жалкие. Вы хуже свиней! Эй, вы, святой отец, там, куда я попаду, будет алкоголь? Я бы сейчас выкурил сигаретку и запил все хорошим алкоголем! Ну, что стоишь, мистер, давай уже! Доверяю тебе свое тело!

Толпа недовольно рокотала, оскорбленная, что какой-то грешник приговоренный к смерти, посмел обозвать их – благочестивых и добрых граждан – свиньями! Посмел назвать жалкими. Мальчишка, чью шею перетягивает веревка с петлей, как смертоносный шарф.

Эдита глядела на парня во все глаза, на оскорбленного такой наглостью священника и на безразлично-серьезного палача. Его лицо не выражало ничего, а руки, грубые и большие, привычно и профессионально затягивали веревку.

Мальчишка искренне ему улыбнулся, широко и ярко, совсем по-детски, палач же ему кивнул.

А в следующее мгновение его вздернули. Парень закряхтел, распахнув глаза, глядел на небо. Ноги дернулись, как и руки, закованные в кандалы. Открывал рот, силясь сделать вдох. Трепыхался и хрипел.

Толпа всколыхнулась радостью.

– Смотри, – едва слышно шепнул Иоханн, Эдита его отчетливо услышала, – узри же какое наказание бывает за излишне длинный язык.

Девушка дернулась, будто старалась уйти, вырваться из его крепкой хватки. Но Иоханн лишь сильнее сжал ладонь на её локте. Не отпускал. Эшби не отводил взгляда от трепыханий мальчишки на висельнице.

Оставшиеся трое приговоренных отступали, испуганно сглатывали.

Следующий мужчина, тому было около тридцати, со шрамами на руках и лице. Отпетый разбойник с выбитым передним зубом. Его сообщник —парень лет двадцати пяти, красивый, но плаксивый.

Старший стоял мрачной тенью. Казалось, давно смирился с такой участью. Будто знал, что его жизнь ведет к виселице. От того был спокоен и мрачен. Казалось, ничего его не тревожило.

Младший же, испуганно оглядывал толпу, будто искал ангела среди нее. Но это стремление было чем-то таким же безумным, как попытка найти бусину жемчуга меж грязи и навоза.

Он переминался с ноги на ногу, смертельно бледный, со слезами на глазах и с дрожащим телом.

– Вы обвиняетесь в нападение на достопочтенного торговца, что переходил лес. Эти разбойники, – объявил глашатай, – напали на него, ограбили и убили. Ударили камнем по затылку, а после отсекли ему голову. Оставили доброго человека без возможности попрощаться с родными и близкими, а так же без должного захоронения тела.

Толпа всколыхнулась, закричала: «Вздернуть!».

Младший сообщник испуганно огляделся, посмотрел на священника, пытаясь найти в его лице утешение. Но тот был холоден и безразличен.

– Желаете ли вы покаяться? – обратился к ним святой отец.

Старший сообщник посмотрел на священника долгим и тяжелым взглядом. Один его глаз был практически слеп, от чего он его пугающе щурил. Пожевал собственные губы и выплюнул коричневатую слюну себе под ноги.

– Господь, – громко объявил он. Толпа затихла, вслушиваясь в его слова, – ты повел меня по этому пути. Так что теперь не осерчай!

Священник поморщился и зашипел. Тихо, но в тишине, что внезапно растянулась по толпе, было отчётливо слышны его слова:

– Господь дал тебе право выбора. Ты сам выбрал такую дорогу.

– Тогда пусть так и будет, – безразлично ответил мужчина.

Святой отец ещё несколько долгих секунд смотрел недовольно-прожигающе. Его светлые глаза будто сверлили мужчину.

А после уверенно повернулся к младшему сообщнику. Тот переминался с ноги на ногу. Казалось, испытывал стыд за слова своего партнера по убийству и грабежу. Его лопоухие уши горели, а губы дрожали.

– Не желаешь ли ты покаяться, раб божий? – торжественно спросил.

Парень поднял глаза. Он дрожал, а его лицо искажалось из-за нервозности в каком-то тике. Он непроизвольно кривился в плаксивом выражение.

– Мне жаль, – неуверенно и слишком тихо, начал парень. Толпа закричала, чтобы он говорил громче. Этот выкрик вызвал у собравшихся хохот, – Господи, прости меня! Простите меня добрые собравшиеся! Я совершил непростительное преступление, я подвел Господа!

Так позвольте мне теперь искупить свой грех и понести наказание. Господи, прости меня и прими мою грешную душу!

Священник одобрительно кивнул.

Палач молчаливо подошел к ним и накинул петли на шеи. Старший сообщник скривился и сплюнул себе под ноги. Оставил коричневатое пятно на дереве плахи.

Младший продолжал скулить, смотрел на палача взглядом полным сожаления и мольбы. Будто палач мог самовольно принять решение отпустить его.

Их подняли.

Веревка заскрипела, натянулась. Пережала шею.

Младший закричал. Старший закряхтел, крепко зажмурив глаза и сжал зубы.

Младший вопил каким-то нечеловеческим голосом. От этого крика бежали мурашки ужаса по телу. Он кричал пока весь кислород не закончился и он не склонив голову. В его теле не было ни движения. В теле не было души.

Последним приговоренным была женщина.

Старушка с редкими, седыми волосами и пугающе светлыми глазами. Она чмокала беззубым ртом, пугающе улыбалась, глядя на всё происходящее.

– Эта женщина обвиняется в колдовстве! – коротко и громко объявил глашатай.

Толпа всколыхнулась, кое-где кричали, что повешенье для неё слишком милосердно. Лучше сжечь старую ведьму на костре.

Толпе не были нужны доказательства. Она испытывала страх перед неведомыми силами и от того лучилась жестокостью и яростью.

– Желаешь ли ты покаяться? – спросил священника, хотя его лицо было искажённо в презрении. Он поджимал губы и, казалось, не желал подходить слишком близко к старушке.

– Покаяться? – прокряхтела она.

Её голос был сухим, каркающим и скрипучим. Она облизала тонкие губы и пугающе ухмыльнулась.

– Дьявол! – громко крикнула она. Толпа практически завопила, дернувшись. Будто пала в ужас от одного этого слова. – Прими мою душу, позаботься о ней и приготовь к моему приходу пинту эля!

Она то ли закаркала, то ли засмеялась.

– Как ты смеешь… – зашипел священник, подходя к старушке ближе, но все же отступил и махнул рукой палачу.

Тот молчали подошел к женщине. Казалось, в нем не было ни капли страха. Относился ко всем павшим от его руки с одинаковой жалостью и смирением.

Затянул на шее старушке петлю и толпа напряглась, ожидая торжественного момента. Напряглась, как животные перед смертоносным прыжком.

Старушка, будто не страшилась. Продолжала широко улыбаться беззубым ртом. Она медленно перевела взгляд с неба, куда смотрела, на толпу. Скользнула взглядом, словно выискивала кого-то.

В тот момент, когда палач должен был затянуть петлю, веревка в его руках развязалась. Не осталось ничего от петли. Веревка так легко развязалась и повисла в его руках, что напомнила змею.

Старушка весело каркнула.

В момент, когда петля распалась, её светлые глаза остановился на Эдите. Взгляд был пугающе внимательным.

Девушка испуганно вдохнула, едва не задохнулась воздухом. Смотрела в серьезные, внимательные старческие глаза.

Тонкие губы старушки разжались. Они произносили какие-то слова, но не издавали ни звука. Женщина повторяла эти слова беззвучно, не отрывая взгляда от Эдиты.

Девушка напряжённо замерла, пытаясь понять, что та говорит. Ей казалось, что в этом мире нет толпы и мужа. Осталась лишь старушка, на шее которой пытаются затянуть петлю, но никак не получается.

Эдита глядела на лицо старушки.

Лишь спустя несколько бесконечно долгих секунд она поняла, что то, что говорит старая ведьма – это одно слово. Одно слово, которое она повторяет вновь и вновь.

Она продолжала глядеть на Эдиту, пугающе светлыми глазами и повторять беззвучно это слово.

Петля затянулась на шее женщины, её ноги оторвались от плахи. Ведьма вновь каркнула, но быстро утихла. Опустила тяжелый взгляд на Эдиту, вновь и вновь повторяя это слово.

Девушка испуганно прикрыла рот ладонью и неосознанно повторяла сказанное. Открывала рот, стараясь произнести те же звуки и понять, что же говорит женщина.

– Месть, месть, месть, – едва слышно произнесла Эдита, заглушив слово ладонью, в тот момент, когда глаза старушки закатились, а рот безвольно распахнулся. Язык выпал изо рта.

Эдита не могла оторвать от ведьмы взгляда.

Она не могла выбросить из головы единственное слово, которое женщина продолжала повторять.

Не могла вспомнить, как выбиралась из толпы и шла по улицам наполненных множеством пьяных и веселых граждан. Они, как актеры театра, шутливо передразнивали повешенных.

Особенно им полюбилось подражать ведьме. Она поселила в их душах страх, а лучший способ от него избавиться – пошутить над ним.

Если передразнить ведьму, от которой дрожишь от ужаса то кажется, что она такая же бессильная и бесполезная, как и они все.

Иоханн был привычно молчалив и мрачен. Каким-то гордо-одухотворенным.

Когда они вышли из толпы и пошли к своему дому по полупустым улицам, он отдернул руку от Эдиты. Будто испытывал к ней не меньшее презрение, чем к только что казненным. Даже не глядел на неё.

– Мария! – гаркнул, стоило им зайти в дом.

Эдита неуверенно стояла рядом с ним, оглядывая мрачно-богатый дом. Будто впервые его увидела.

Мария практически подбежала к ним. На её щеках с веснушками были красные пятна из-за быстрого шага. Тяжело дышала и боязливо смотрела на мистера Эшби. Неуверенно сжимала в ладонях передник, будто старалась спрятать пятна, что покрывали её руки.

Это пятна от тяжёлого и постоянно труда. Они не отмоются никогда, они напоминание о её положении в этом мире. Как несмываемая печать.

Всегда сухая кожа рук от стирок и готовки, всегда неровно и коротко обломанные ногти. Так, что видна какая-то болезненная, красная поверхность под ногтями.

– Да, мистер Эшби? – она бросила короткий взгляд на Эдиту, будто искала в ней поддержки.

Миссис Эшби мягко, коротко ей улыбнулась, как испуганному ребенку. И Мария облегченно выдохнула, успокоившись.

Как бы Мария не пыталась скрыть – это было написано на её лице и в каждом движении. И это – её искренняя привязанность и благодарность совей юной госпоже. Её восхищение и нежность.

Эдита с горечью понимала, что это от того, что она первый человек в этом мире, который относится к ней с нежностью. Который спрашивает о её состоянии и делах, который спрашивает о трепете её сердца. Говорит о том, что она прекрасна, добра и нежна.

Мария даже от матери не слышала доброго слова. Тяжело быть любящей и нежной, когда все дни ты мучительно работаешь и единственное чего желаешь это отдых.

Нет времени на любовь.

– В шесть вечера к нам придут гости. Передай кухарке, чтобы она приготовила все самое лучшее. А ты приготовь комнату. Чтобы ни пылинки, поняла?

– Да, мистер Эшби.

Девушка быстро закивала и рванула на кухню. Смешно и быстро шагала. Её хода была чем-то средним между обычной ходьбой и бегом. Кудряшки её рыжих волос подпрыгивали, а туфельки громко топали о деревянный пол.

Мария чем-то напоминала молодую лошадку. Неуклюжую и шуструю.

– К нам кто-то придет? – пытаясь сделать свой голос безразлично-спокойным, спросила Эдита.

– Да, – не глядя на неё, ответил мужчина, – не опозорь меня.

Иоханн не бросил на неё ни взгляда и пошел в свою комнату.

Эдита глядела на его спину. Сухую и долговязую.

От злости до боли прикусила нижнюю губу. Впилась зубами, сдирая сухую, потрескавшуюся кожу. Не понимала этого сословия, этих богатых людей. Они, словно постоянно стараются доказать свое богатство.

Она не понимала, как можно думать о пире, танцах и пении, когда жалких пол часа назад был свидетелем смерти четырех людей. Перед её глазами до сих пор стояли безобразные картины чужой смерти, а в ушах гул толпы и предсмертные крики. Вопли ужаса и отчаянное взывание к Богу.

Эдита тихо поднялась в свою комнату. Оглядела её, будто пыталась найти что-то на что сможет отвлечься. Но сердце до сих пор билось испуганной птицей, запертой в клетку. Руки немного подрагивали – ни вышивать, ни вязать.

Постаралась читать, но не запоминала ни слова. Буквы, казалось менялись местами и складывались в одно единственное слово: «месть». Не понимала от чего эта женщина повторяла его, глядя ей в глаза. Обещала, что её дух отомстить за что-то Эдите? Но за что?

Потерявшись в этих мыслях, она потерялась и во времени. Глянула на часы и страдальчески вздохнула.

Поднялась с кровати, спрятав книгу под матрас. Иоханну не нравилась любовь жены к чтению. В его руках девушка ни одного разу не видала книги. Лишь какие-то бумаги, связанные с торговлей и деньгами.

Если же он видел в её руках книгу, он воспринимал это как личное оскорбление. Будто Эдита напоминает ему о его неблагородном происхождение и отсутствии должного образования.

Эшби – не знатная фамилия. Предки этого рода – это рабочие и слуги. Большинство вовсе были неграмотными.

Кантуэлл напротив же, когда-то были богаты и знатны. Генрих дал своим дочерям образование, как дань уважения былой славе этой фамилии.

Но лишился состояния.

Так оказалось, что в браке сплавились деньги и не знатность с бедностью и знатностью, с благородной кровью.

Иоханн всеми силами старался доказать, что он занимает именно то положение, которое должен. Пытался вычеркнуть из памяти людей свое незнатное происхождение.

Эдита посмотрела на себя в зеркало.

Она не желала вызвать очередной приступ злости Иоханна. Надела красивое, темно-зеленное платья. Корсет приподнимал её грудь и стягивал и так тонкую талию.

Эдита всегда была хрупка, тонкокостная. Напоминала молодое деревцо. Невысокая и утонченная. С маленькими ладошками и маленькими стопами. С тонкой, светлой шейкой и узкими бедрами и такой же узкой талией.

Собрала волосы в высокую прическу и покрыла шею тяжелым ожерельем с изумрудом. Он сверкал своим великолепием, выдавал, что ожерелье стоит целое состояние.

Время приближалось к шести. Она медленно спустилась на первый этаж, держась за поручень. Спускалась подобно королеве. С идеально ровной спиной и мягкой улыбкой. Прекрасной и совершенно искусственной.

В главной комнате, самой большой и самой богатой, суетились слуги. Накрывали на стол, бегали вокруг Иоханна, который с довольством наблюдал за этим. Ощущал своё превосходство.

Внимательно и придирчиво оглядел Эдиту, после благодушно кивнул и отвернулся.

Медленно курил толстую сигару, вытянув ноги к камину.

Комната сверкала из-за множества свечей и светильников, от этого лицо Иоханна казалось каким-то желтоватым, как в болезни. Эдита же, напротив, казалась смертельно бледной, будто утопленница, решившая проведать знатных особ.

Платье было тяжелым и держаться в нем так благородно и величественно было тяжко. Даже дышать было тяжело.

Начали приходить гости. Дамы окутанные платьями и украшениями, мужчины с перстнями на сухих пальцах. У нескольких пришедших мужчин были небольшие животы, которые натягивали ткань их костюмов.

– Миссис Эшби, – каркающие обратился к ней один из пришедших гостей, – рад наконец-то с вами встретиться.

У мужчины были сухие, тонкие губы и водянистые глаза. Он поцеловал её руку, оставив неприятный влажный след от слюны на её коже. Но девушка добродушно ему улыбалась, хотя ощущала тошноту.

– Я тоже рада с вами познакомиться, – Эдита присела в реверансе.

Мужчина рассмеялся.

– Мистер Эшби, отличное приобретение! Поздравляю вас!

Иоханн раскланялся, гордый собой. Будто Эдита очередное произведение искусства или же дорогая побрякушка. Впрочем, все пришедшие мужчины так относились к своим дамам.

Те молчали, пока мужчины приветствовали друг друга и раздаривали комплименты женщинам. Некоторые стыдливо тупились, другим хватало смелости сказать пару тройку слов.

Похвалить убранства или же бросить пару предложений о погоде.

Гости разбились на небольшие компании. Мужчины выпивали, говоря о работе и торговле, шутили о дамах. Их жены тихо переговаривались, говорили о своих детях, погоде и украшениях, а так же о платьях.

– Миссис Эшби, – вежливо улыбаясь, сказала одна из дам, – отличное ожерелье. Вам его подарил муж?

– Да, благодарю, – едва заметно улыбнувшись, безразлично глядя на женщину, чьи пальцы были усеяны кольцами с крупными камнями, ответила.

– Ох, повезло вам с мужем. Такой щедрый!

Эдита кивнула, бросив взгляд на Иоханна. Тот о чем-то переговаривался с мужчинами, иногда гордо приподнимая подбородок. Эдита едва сдержалась, чтобы не усмехнуться в иронии. Кончено, повезло! Он же дарит ей украшения и дорогие тряпки. И не имеет значения, что всё внутри девушки дергается от презрения от взгляда на него, а к горлу подступает тошнота. Каждое прикосновение Иоханна, как клеймо, как раскалённый металл, прислонённый к коже.

Не имеет значения, что она ощущает себя птицей запертой в клетке, которой обломали крылышки.

– Дорогуша! – внезапно громко обратился Иоханн, положив руку Эдите на плечо.

Девушка дернулась и резко повернулась к мужчине, широко и поддельно улыбнувшись. Всё лишь ради того, чтобы прервать прикосновение, взывающее дрожь омерзения.

– Да?

– Развлечешь наших гостей? – непривычно мягко говорил с ней. – Сыграешь на фортепиано?

– Как я могу отказать? – повернувшись к гостям, с милой улыбкой, спросила Эдита.

Гости довольно закивали, зарокотали. Несколько мужчин хохотнули. Женщины же коротко заулыбались, прикрыв рты веерами.

Эдита последовала к фортепиано. Внимание было сосредоточенно на ней и она понимала – ошибаться нельзя. Ведь сейчас Иоханн демонстрирует её способности, будто хвалится новой лошадью. «Смотрите какие зубы! Смотрите какая быстрая!». Подведет – пеняй на себя.

От того она старательно улыбалась. Всеми силами старалась выглядеть очаровательной артисткой.

И всеми силами силилась сделать вид, что игра дается ей легко. Что для неё это так же естественно, как дышать. С губ не стерлась улыбка, а пальцы порхали над клавишами. В голове крутились ноты, все уроки. Прилагала все возможные усилия, чтобы не сделать помарки.