Многогранник бесплатное чтение

– И почему он? – глухо расплылось в темноте.

– Давай я расскажу…

……………………………………………………………………………………………………………………….....

Глава первая

– Мама, смотри: какая бабочка! – перед юным Амосом Эбейссом на долю секунды возникло крохотное существо с ярко-голубыми крыльями и щепоткой блестящего порошка на них.

Широкие, голубые, как лазурь, глаза мальчика внимательно следили за перемещениями нового друга; его взлохмаченные истинно чёрные волосы беспорядочно то падали, то поднимались при каждой попытке допрыгнуть до объекта влечения; тоненькие ручки и ножки двигались быстро, умело обходя все преграды из древних деревьев с нежно-розовой листвой и насыщенными кофейными стволами, которых в этом парке было не численно много: и иссини-небесные, и млечно-жёлтые, и фиолетовые, и красные, бардовые, светло-зелёные, бирюзовые и даже неизвестная гамма цветов сочеталась в одном из них, самом, казалось бы, молодом. Всё это гармонировало с радужным газоном и несколькими реками из шоколада, где каждая струйка была на вкус совсем отличима от смежной ей, где встречались течения с нежной карамелью и маленькими конфетками, лишь запах которых навевал мечты о мирном житие средь пастбищ с ездовыми единорогами и маленькими зайчатами, где живым было всё: начиная от неведомых зверюшек с пестрыми гривами и хвостами, плавно погружавшимися в потоки счастья, а затем резко вылетающими из них на несколько метров в высоту, и заканчивая самой природой, колоритной и мыслящей о создании прекрасного в столь необычном месте как Первые врата Абисмунди.

Это одна из трёх страт крохотной, одинокой, но обитаемой планеты прокрастианцев. Найти её несложно, гораздо сложнее понять, где она находится и где родилась, но если Вы заглянете за рамки обыденности и отдадитесь потоку кипящих перемен, то путь к ней станет прозрачен, как вуаль на ветру. Что же стоит знать о Первых врата, или как говорят местные, о Лэндсдриме? Ко всему вышесказанному можно добавить пару-тройку интересных фактов: во-первых, самое важное – это то, что живут здесь лишь дети до шестнадцати лет (вместе со своими родителями). Во-вторых, до ближайшей страты, страты Краптитлэнд, добраться можно лишь по достижению данного возраста (или же из-за определенных отклонений в принятых стандартах) и исключительно через пропускной контроль, именуемый бюррой и находящийся внутри плотной, розовой, гелеобразной завесы с поразительными размерами (как принято говорить у них: от земли до неба и обратно). И в-третьих, это место кишит превращениями чудесных созданий с одной или восьмью головами, с тремя парами крыльев или с одним крупным плавником во всё тело, с чешуйками или же с пушистой сладкой ватой вместо шерсти. Большая часть существ обладает различными способностями: некоторые меняют цвет, форму, могут создавать иллюзию присутствия там, где их нет; иные извергают огонь, воду или же все возможные виды цветов, а порой даже управляют воздухом и меняют самочувствие подобных себе. Да… этот мир необычный, странный, но именно поэтому здесь каждый ребёнок может найти свой лучик счастья и стать в мгновение кем бы то ни было.

– Милый, не убегай далеко: скоро пойдём домой; папа, наверняка, уже заждался нас с его любимым яблочным пирогом! – Мелисса, мать Амоса, пыталась докричаться до своего сына, но тот был уже далеко. Он пробегал кусты за кустами, поляны за полянами, ручейки за ручейками, пока не остановился посреди цветочной клумбы и не увидел вблизи ту необычную бабочку. Она показалась ему ещё красивее, чем пару минут назад: её крылья отливали на солнце алым свечением, таким тихим и спокойным, что, смотря на него, можно было забыть обо всём на свете и утонуть в омуте своих мыслей…

– Здесь нельзя стоять. Ты же знаешь, что истоптал все амелии, непробудный мальчишка? – вдруг резко послышался за спиной Амоса чей-то тоненький голос; он повернулся и увидел девочку лет пяти: светлый золотистые волосы были прилежно уложены, яркие голубые глаза внимательно сосредоточились на нём, а тонкие губы подчеркивали некое недоумение на её лице.

– Я шёл за бабочкой.

– Видела я, как ты шёл – летел вместе с ней, вот и не подумал даже заметить, что причинил боль этим цветочкам.

– Я не хотел, я просто шёл за бабочкой, ведь она такая красивая, я раньше не видел таких!

– Конечно, не видел: это же вид Ледяная вишня, таких совсем мало у нас! – девочка, казалось, переживала и была чем-то возмущена, но сдерживала это в себе; только густые нахмуренные брови выдавали её.

– А я и не знал. Теперь она ещё красивее!

Новая знакомая хотела точно сказать что-то, но вдруг остановилась. Они оба продолжали любоваться порхающим с цветка на цветок крошечным созданием.

– Подожди, а кто ты? – неожиданно спросил Амос.

– Мишель О’Роуз. Мой папа – энтомолог: изучает всяких насекомых и жучков, – девочка спокойно подошла к нему и протянула руку.

– Амос… Амос Эбейсс, мой отец изучает какие-то бумажки, – запнувшись, произнёс он и протянул руку в ответ, решив, что это крайне важно.

– А ты смешной. Ничего не знаешь, а побежал неизвестно куда, ещё и заблудился, – с едва заметной улыбкой, сказала Мишель.

– Я не заблудился, – с полной уверенностью попытался идти наперекор ей Амос, но оглядевшись по сторонам невзначай добавил: – Но ты же… тоже знаешь отсюда выход?

– Конечно, – подтвердила лукаво девочка. – Только ты лучше сойди отсюда – не наступи на ещё нетронутые цветы, – она потихоньку помогла ему уйти с поляны. – Пойдём уж, покажу тебе дорогу, которая все же короче, чем твоя, – и указала путь, по которому они тут же отправились.

Дети шли весело: по пути встречали трёхрогих оленей, быстро скачущих по склону горы, анибиров, существ с головой и крыльями дракона, стрекозообразных воробьёв, пчёл, похожих на кучку жевательной резинки, и бабочку с ярко-голубым крыльями, временами навещавшую их. Большую часть дороги они разговаривали о чем-то несерьезном, но вот Амос неожиданно задал вопрос:

– Почему ты здесь одна? – спросил он.

– Я не одна, – мигом отозвалась Мишель. – Я с папой, но он изучает еджусов в этом лесу, – и сразу же дополнила. – К слову говоря, ты же понимаешь, что вышел за пределы парка «Для детей и их родителей»?

– Ну да, я понимаю, – но раньше он не понимал. – А почему ты не с ним? – не унимаясь продолжал мальчик.

– Он собирает пыль еджусов, которая оседает на побережье Прозрачной реки; я пока решила прогуляться: не люблю скучать.

– А кто такие «еджусы», и почему ты не любишь скучать?

Девочка остановилась и, закативши глаза, сказала:

– А почему ты таких простых вещей не знаешь и задаёшь так много вопросов? Совсем не интересуешься миром и любишь лишь нарушать правила? – мальчик застыл в ступоре, не зная, что ответить. – Вроде, семь лет тебе, а все ещё несамостоятелен, – Мишель развернулась, шагнула, точно ей сейчас придётся вести за собой колонны военных, но, опомнившись, продолжила идти спокойно и едва покачивалась в белоснежном платье.

Амос с непониманием посмотрел ей в след и все же решил догнать своего путеводителя.

– Я знаю, что много спрашиваю… Просто ты такая маленькая и так много знаешь – меня это удивило, – после недолгой ходьбы в молчании сказал он и вдруг запнулся. – Я, знаешь, не… А, впрочем, откуда ты знаешь, сколько мне лет? – спросил вновь он.

– Ах, я увидела значок Высшей школы первого этапа на твоей кофте, а на нём цифру один, что говорит о твоём зачислении на первый курс, – с заметной усталостью, но и удовольствием отвечала Мишель. – Я же говорила, что мой отец – учёный, он часто рассказывает мне познавательные вещицы.

– Да, – размышлял, ничего не замечая, Амос, – родители сказали, что после неё я смогу много знать, и меня пропустят через барьер, а потом я стану как папа: буду работать с бумажками и обзаведусь семьёй, и побываю в отпуске…

– Разве весело всю жизнь отдать тому,– в этот момент Мишель остановилась и с печалью в глазах посмотрела на мальчика, – чего хотят другие?..-и отправилась дальше. – Мне кажется это бессмысленным. Хотя, смотри, мы уже пришли, – она указала рукой на светлую поляну с несколькими деревянными столами и стульями им под цвет, где уже сидела в роптании Мелисса и прочие взрослые с их детьми. – Что ж, – заключила девочка, – тебя определённо ждут.

– Мы ещё увидимся? – взволнованно спросил Эбейсс.

– Мой папа говорит: «Если судьбою суждено, то люди встрется и не раз, а если нет, то значит это к лучшему» – так что узнаем; тем более мне скоро тоже в школу. Пока, непробудный мальчишка, – девочка улыбнулась, но тут же погрузилась в размышления.

– Пока, Мишель О'Роуз,– быстро проговорил Амос и побежал в сторону компании, где была его мать.

Глава вторая

Высокая, на вид потерянная женщина лет двадцати пяти сидела в длинном золотистом платье, украшенном кружевными узорами, и пиджаке чёрного цвета с высокоподнятым воротом, который изящно описывал остроконечную окружность около её головы и застегивался лишь на одну пуговку с эмблемой двуглавого орла; одним из главных дополнений её образа была миниатюрная шляпа-вуалетка, едва крепившаяся на тёмные, убранные в низкий пучок волосы. Услышав радостные восклицания сына, бегущего из тени древних лесов, она тотчас же бросилась ему навстречу.

– Родной мой, Амми, куда ты так далеко убежал? – обнимая и целуя его, говорила Мелисса. – Я думала, что ты ушёл до соседней полянки с карамелью, но там тебя не оказалась. Я боялась, что ты покинул парк и заблудился. Где ты был? – взволновано спросила она.

– Я… Да… Я вышел из парка. Но я просто бежал за бабочкой и не заметил этого, но там я встретил девочку; кстати, вон она… – Амос указал на гущу деревьев, но там никого уже не было. – Но где? – шёпотом произнёс мальчик, не понимая, почему она так быстро ушла.

– Милый, там никого нет. Наверное, ты просто заплутал, испугался – вот тебе и показалось, что в лесу ещё кто-то был. Не переживай, пойдём домой: папа нас уже заждался, – поцеловав Амоса в лоб, Мелисса взяла его за руку, и повела его по ровной дороге домой.

Он часто оглядывался, надеясь, что Мишель будет там, но её там не было.

С происшествия в выходной день прошло отчасти более двух месяцев, а это значило, что завтра, в девять часов утра, на Перекрестной площади Высшей школы первого этапа к числу будущих магистров прокрастианских прав и страт обитания будет причислен сын великого господина, Авраама Эбейсса, Амос. Уже с вечера шла подготовка к церемонии вступления, в честь которой глава именитого семейства приказал всему обслуживающему персоналу организовать достойный званый ужин для приезжих гостей – каждый приверженец их рода должен будет преподнести дары в знак почитания традиций мира Абисмунди. И потому теперь на кухне кипели блюда для первой трапезы, в ванной омывали юного наследника, сквозь комнаты бегали придворные, и кругом звучал оркестр. В большой зал неслись угощения, накрывались столы, комнаты становились блестящими от света ночных лавгуд (мельчайших жучков цвета сотен бриллиантов), витражные окна доставали до небес и мерцали оттенками ночи. Виновник этого торжества в скором времени будет обязан выбрать своё предназначение, но сейчас, после долгого погружения в серебряные воды, Амос уединенно сидит в гостевой и гладит фиолетово-серого кота, пытаясь осмыслить происходящее. Ему интересно, что станет с ним после ритуала присоединения, что он должен будет делать в течение всей жизни, и как его выбор повлияет на дальнейшую судьбу. Никто ранее не говорил с юным господином об этом, но все с нетерпением ждали того дня, когда мальчик назовёт члена семьи, носящего звание кандидата той или иной лиги Нравственных убеждений; все, кроме него. «Вряд ли найдётся на этой планете прокрастианец, который по доброй воле пойдёт неведомо куда и неведомо на что,» – ещё не успел закончить про себя Амос, как вдруг в комнату зашёл высокий широкоплечий мужчина.

Авраам Эбейсс имел тёмные густые бакенбарды, подвивающиеся пряди волос вокруг чёрного цилиндра и добрые ярко-голубые глаза. Он никогда не скрывал своих истинных намерений, но почему-то остальные называли его лжецом. В этом, собственно, и была суть большинства прокрастианцев: им не являлось желанным познание души ближнего, ведь для них привычнее становилось её очернение – потому некоторые его боялись, но иные все же уважали.

– Что ты делаешь, сын мой? – с глубокой нежностью в груди спросил Авраам.

– Я тут думал на счёт посвящения… – ответил мальчик, сидя на подоконнике и смотря в окно парадной, где уже собралась толпа незнакомцев.

– И что же?

– Почему раньше мне об этом не рассказывали, лишь в прошлом месяце? – Амос печально посмотрел на него и плавно отвернулся в сторону окна. Ночь была туманная.

– Некоторые вещи остаются на протяжении времени незыблемыми, их важность заключается в памяти нашей. Традиции – тому пример; миллионы лет мы храним честь семьи, соблюдая порядок проведения церемонии. Тебе стоит понять, что есть мир за стеной бюрры, он слегка отличается от нашего, да и мы в нём слегка отличаемся. Предметы, явления, которые ждут детей там, могут испугать их, ввести в недоумение, – следующие пары фраз он проговорил быстро, словно они были заучены наизусть, – поэтому советом Высших магистров было принято решение о разделении потока информации по достижению возраста. В противном случае ваша тонкая душа могла бы надломиться и не выдержать всех невзгод той тяжелой жизни, – и вздохнув, продолжил более мягко. – Мы лишь оберегаем вас, не хотим, чтобы вы повзрослели раньше времени – пусть ваше детство будет нескончаемо лучезарно и безмятежно, пусть в вас горит живое пламя… Главное – не переживай, Амос: тебе открыты все двери, – заметно немолодой, но все ещё ослепительно красивый мужчина ласково потрепал его по голове.

– Понимаешь, папа, – начал после продолжительного молчания мальчик, – это так всё странно. Ещё вчера я с ребятами бегал в Комнате фантазий, был пиратом и покорял океан, потом выходил на улицу и смотрел на лавиронов, которые протекали сквозь тонкие щели и становились вдруг похожими на морских ежей, а в том месяце мне сказали, что я должен буду сделать выбор, который полностью изменит меня и направит на «верный путь». И что, вообще, за «верный путь»? Думаете, я понимаю? Мне же всего семь лет… Вы ничего не рассказываете, но готовитесь, словно хотите меня продать на супер-странно-дорогом аукционе или принести в жертву. Зачем столько всего и такая большая толпа людей, большую часть которых я не знаю? Может, я в чем-то провинился, и все твои слова – лишь способ меня запутать? – Амос говорил взволнованно и тревожно, в ходе речи он неожиданно вскочил и встал напротив отца.

Минуту спустя, набравшись терпения, Авраам учтиво ответил.

– Милый мой мальчик, ни за что на свете мы тебя никому не отдадим: ты – наше счастье, – мужчина вновь ласково посмотрел на сына, – поэтому запомни навсегда, Амос: что бы ни происходило вокруг, где бы мы ни находились, и что бы ни показалось тебе на первый взгляд, мы с мамой всегда будем любить тебя, – мужчина едва пошатнулся, казалось, будто он вспомнил неприятную вещь. – И знай же: нет ничего сильнее любви, ты это поймёшь со временем, когда она настигнет тебя уже на ином уровне, возможно, она тебя поглотит, возможно, заставит страдать… но так и должно быть, потому что только любовь открывает в нас… людей, – Авраам выглядел болезненно к концу своей речи.

– Но папа, я не понимаю, – начал было мальчик.

– Всё будет хорошо, главное – доверься нам, доверься мне, – в глазах уже немолодого мужчины виднелась печаль.

– Но ты так и не объяснил…

– Одевайся, скоро предстоит сделать важный выбор, – Авраам, словно не услышав слова мальчика, тотчас же собирался выйти из комнаты, но вдруг застыл на пороге. – Хм, а главное ж – не путай две разные любви: к нам и к ней. А то до конца жизни не разберёшься в себе, – и тут он окончательно захлопнул дверь за собой.

– И что это все значит? – от полного непонимания спросил сам себя Амос, слегка подпрыгнувши после громкого удара.

Ещё пару минут он находился в этой комнате практически один, но вскоре решил послушаться отца и направился выбирать праздничный костюм.

Коридор, по которому шёл Амос, имел причудливый вид: на полу лежали красные ковры с золотистыми оборками и странными узорами в виде львов, сросшихся со змеями; стены имели нежно-пастельные цвета с постоянно меняющимися контурными пейзажами, а потолок был покрыт лавгудами, под которыми виднелись фиолетовые облака из ваты. Юный господин быстро дошёл до места назначения и открыл высокие белые двери, ведущие в его покои. Это оказалась просторная комната с тремя окнами, между которыми стояли длинные млечные шкафы и маленькие тумбочки им под цвет; на тех, что повыше, были изображения женских рук. Справа от выхода находилась игровая зона, где лежали всевозможные плюшевые игрушки; над ними прикреплялась извилистая полочка, похожая на лазу с экзотическими фруктами, наверху которой стояли семейные фотографии, а внизу лежали дорогие машинки и солдатики в непонятном обмундировании; чуть левее стояли стол и кресло для будущих школьных занятий, но пока там лежали лишь рисунки мальчика: если приглядеться, то на них можно было увидеть талантливые работы в виде пейзажей или семейного портрета. По другую сторону комнаты находилась широкая кровать пастельно-кремового цвета с семью подушечками разных размеров и гардеробная, в которую уже то вносили, то выносили из неё маленькие костюмы Амоса.

– Bonne journée, юный господин! – перебирая коробки, сказала уже не молодая служанка.

– Bonne journée, Мадлен, – ответил печально Амос и прошёл в гардеробную.

– Что такое случилось? Неужели конфеты закончились или игрушка сломалась? – увидев грустное выражение лица мальчика, спросила задорно Мадлен.

– Нет, я просто раздосадован жизнью, – ещё печальнее произнёс мальчик.

– Ах-ха-х, ну что Вы, какая досада может быть в Вашем возрасте? Сущие пустяки, не более. Наденьте лучше вот этот костюм: он прекрасен, – перед ними оказался действительно потрясающий костюм, выполненный на заказ знаменитым мастером Элсэу Вердолчем вручную; пиджак персикового цвета, как и брюки, был усыпан мелкими звездам (лишь одна казалась побольше, та, что находилась по левую сторону, недалеко от воротничка) и имел украшения в виде золотых запонок; белая рубашка была точно покрыта алмазным порошком.

– Ого…– с широко открытыми глазами и ртом произнёс Амос.

– Ах-ха-х, до чего же я люблю детей: у вас несравнимо чистые эмоции. А то, вон, принесла Вашему отцу костюм ядовито-зеленого цвета с чёрными наклонными полосами, так он вместо восхищения сначала просмотрел вид запонок, да однородность звёзд. Да уж! – доставая белые лакированные туфли с обувного стеллажа, бренчала Мадлен.

– Не знаю, что с ним; сегодня странный какой-то, словно подменили, – с придыханием вырвалось у Амоса.

– У взрослых такое бывает, там… Ну, в общем, не важно где, но важно то, что Вы выглядите magnifiquement, – повертев мальчика перед зеркалами и пригладив ему волосы так, что он стал похож на мини-владельца казино, выдала женщина.

– Да, теперь пойдём делать «важный выбор» … Мадлен, а ты его делала? – заинтересованно спросил Амос.

– Конечно, кто его не делал? Все проходят через это, – уверенно заявляла та.

– И ты выбрала быть у нас служанкой? – без особого подтекста спросил мальчик.

Женщина вдруг перестала собирать коробки с украшениями, приготовленными для Амоса, и села на кровать.

– Ну как тебе сказать… Я не из тех, кто мог бы выбрать что-то ещё, даже если б хотелось… а мне тогда хотелось, – лицо Мадлен резко изменилось и приняло вид какой-то тоски.

– А почему ты не могла выбирать?

– Ах, какой же ты смешной, – вдруг опомнилась она и снова стала перебирать коробки, заодно говоря с мальчиком. – Моя семья, не как твоя, мы бедны отчасти, и поэтому мои родители не смогли бы оплачивать моё обучение в каких-либо других учебных заведениях, нежели в обычном «Принятом месте», да, так оно и называется: «Принятое место» – ну а почему – сам догадывайся.

– Но ты бы могла, если б у тебя было больше денег? – все ещё не отступался Амос.

– Да как тебе сказать… По факту – да, по реальности – нет.

– Это как?

– Да просто: за нас давно все предопределили и… – она вдруг снова переменилась в лице, но на этот раз её словно что-то взволновало, что-то крайне неприятное, – и знать тебе ещё рано: много знаешь – плохо спишь, ибо знания поглотят тебя и ночью, и при свете дня, и даже в ванной комнате. А теперь ступай: время подошло, – Мадлен не дала ему произнести и слова и точно вытолкала его за дверь.

– Что-то с ней не так… что-то с ними всеми сегодня не так, – определённо заключил про себя Амос, дивясь необычному поведению служанки.

Он шёл медленно, не желая быстро оказаться в банкетном зале, думал про нынешний день, про то, какими были другие дни, неожиданно для себя вспомнил Мишель: «Хм, где она сейчас, интересно… Пусть мне тогда и не поверили, но я точно знаю, что она существует. Или нет? Странно все,» – заключил мальчик и тут же наткнулся на открытую дверь семейной библиотеки.

– Ау-у, есть кто? – спросил было он, но ему в ответ заурчала лишь сова, висевшая возле пуфиков, стола и кресел.

– Да-а, пустота… Все либо на кухне, либо уже в зале.

– Уху, – ответила сова.

– Да, Пухля, никто-то ничего не рассказывает, – расстроенно пробормотал мальчик. – Эх-х, а помнишь, как мы тут перебирали полки вместе с папой и мамой? – и с грустью огляделся вокруг. – Да, я знаю, что мне следовало бы называть его отцом, но я не понимаю: зачем все это. Хоть маму можно называть мамой, а то если все начнут маму называть как-то по-другому, то и тут придётся делать, как все. Ну что это за жизнь, когда «делаешь то, чего хотят другие» ?.. О, да, Пухля, это слова Мишель: она умная, я как-нибудь тебя с ней познакомлю, если, конечно, встречу ещё. Я ж думал, что есть только одна школа, а их оказывается много, вроде как, – Амос все это время ходил в комнате с удивительно высокими потолками, которые словно опирались на громадные шкафы с книгами, но неожиданно остановился напротив растения с беленькими цветочками. – Смотри, здесь эсперансы завяли, – указал он. – Не поливают, что ли? Вот смотрю на них и думаю: что если все веселье с родителями после этого «торжества» тоже завянет… Поэтому-то они такие странные, что боятся перестать радоваться? Да пусть не бояться: я все равно буду их смешить. Но, а вдруг скачки в Комнате фантазий, забеги на анибирах, ловля лавгуд и многое другое действительно закончатся?.. Как же будет жаль.

Закончив рассуждения, Амос отправился дальше. На пути он встречал лишь двери – то открытые, то закрытые – но не тех, кого желал бы увидеть. Дойдя до самых широких и высоких дверей в этом доме, он остановился и подумал о чем-то радостном, и, минуту помедлив, с оглушающим шумом, вошёл в зал. Кругом раздались аплодисменты.

– И вот он – виновник этого торжества! – подобно нарастающей волне, которая тотчас же разобьётся о скалы, пронёсся сквозь тело Амоса эстрадный голос неизвестного мужчины. И снова разлились аплодисменты.

Вокруг этого мужчины стояли, или быть точнее, парили в невесомости шесть круглых столов, за которыми сидели представители шести разных семей, а, значит, и представители шести разных лиг Нравственных убеждений. Мальчик было сначала запутался и не понял, как ему дойти до родителей, которые находились по другую сторону зала, но сделав три шага к ближнему столу, он увидел, что круг разомкнулся и для него просияла звёздная тропа в самом что ни на есть буквальном смысле: она точно состояла из зажжённых небесных тел, которые влекли его за собой. Амос решил отдаться воле случая. Он шёл небыстро, рассматривал пришедших гостей: они казались ему подозрительными. «За каждым столом сидит суровый мужчина, в каком-то ядовито-цветастом костюме, украшенном то печатями, то блёстками, то ещё неизвестно чем, и белой рубашке, а рядом – женщина в белом, серебристом или светло-пастельном платье (под цвет костюма) и обязательно с милой шляпкой-вуалеткой; у всех на руках надеты перчатки, но только у шести мужчин за разными столами они белого цвета – интересно. Но кто придумывал этот дресс-код? Как всегда, Элсэу Вердолч? И чем он лучше Владислава Залесскова? Тем, что не из наших мест? Странный все они, ещё и смотрят так, будто я им сейчас жизнь изменю,» – думал про себя Амос.

В тот же момент к нему из-под лавгуд, летающих высоко над головами, спустился на переливающемся водяном диске тот незнакомый мужчина.

– Итак, все мы уже друг друга поприветствовали, как и этого «героя», ха-ха, поэтому перейдём к сути моего приглашения на этот званный ужин, – быстро и громко прозвенела его речь. – Я никто иной как посыльный. С некоторыми мы встречались давно; с детьми вашими – чуть недавнее. И потому большая часть знает, в чем заключается моя непыльная работенка: я составляю, закрепляю и увековечиваю договор мира Абисмунди, или современным языком говоря, договор «Трех этапов». Сегодня этому милому мальчику придётся подписать некий пакт, подтверждающий, что он, начиная с этого момента, учиться, растёт и живёт во имя цели общей, а точнее: во имя блага каждого жившего, живущего и того, кто будет жить после вас, но не после меня, ибо ж вы знаете, что я проклят на вечное существование, – мужчина одарил зал насмешливой улыбкой. – Так вот, чтобы все было в рамках общепринятых традиций, господин Авраам должен в волю своих возможностей подтвердить, что в силах объяснить существующий закон и то, для чего эти достопочтенные лица здесь собрались, и что они значат. Вы, Авраам Эбейсс, это подтверждаете? – с язвительным пренебрежением спросил тот мужчина, стоя спиной к родителям Амоса и глядя сквозь всех пришедших.

– Я, Авраам Эбейсс, будучи в силах своих объяснить замысел происходящего, даю полное подтверждение, заключающееся в необходимости вечной, – ровным тоном ответил старший господин.

– Преле-естненько, – протянул посыльный. – Так, теперь моя очередь. Я, Райтер Власович, будучи связующим звеном между Лэндсдримом, Краптитлэндом и Инвизибильей, создаю пакт предназначения жизненного пути Амоса Авраама Эбейсса и заключаю его исполнение сиюминутно. Теперь ты, – обратился посыльный к мальчику.

– Что я? – с испугом и жутким непониманием спросил его Амос, который все это время разглядывал его внешний вид.

Стоит заметить, что мужчина действительно заслуживал внимания: он отличался от всех. В нем с первого взгляда чувствовалась харизма и не земное обаяние. Прожив тысячи лет, он все равно выглядел на двадцать семь и прекрасно смотрелся в лазурном блестящем пиджаке с белой рубашкой в черную крапинку и чёрными узкими штанами; от его шикарных таких же лазурных волос, имеющих огненные корни, не могли отвести взгляд леди и некоторые джентльмены всех возрастов. Говоря же о характере, стоит учесть его нескрытное высокомерие и язвительную иронию, но и печаль, которую случайно увидел Амос и тут же отвернулся.

– Сейчас ты должен подойти к отцу – он тебе все объяснит, – сказал громко посыльный и продолжил дальше шепотом, – а я пока пройду к закускам.

– Подойди, сын мой, – раздался твёрдый голос Авраама Эбейсса, стоявшего за своим столом.

Амос послушался и сделал тринадцать шагов к столу своей семьи.

– Сейчас ты должен встать в центр, пустить кровь из правой ладони и, подняв её над собой, сказать: выбрать или принять наказание – сквозь тебя прольётся свет Инвизибильи в единственный раз, более ты его не испытаешь. Как он тебя отпустит, ты должен пройти около всех столов и выбрать тот, над которым знак тебя больше всего позовёт. Остальное узнаешь позже, – смотря прямо в глаза мальчика, спокойным голосом проговорил Авраам.

– Кандидаты, выпустите своих вероформов, – встав с места и подняв ладонь над собой, сказала Мелисса, до этого не проронившая ни слова.

Шестеро мужчин во главе с Авраамом встали с мест и вынули из просторных клеток, паривших вблизи семейств, небольших бесшерстных зверят. Существа напоминали милых акулят с плавниками пингвинов, но только нежно-розового цвета. Мужчины одновременно посадили их на столы.

– Амос, пройди в центр, – ласково произнесла Мелисса.

Мальчик послушался мать и уверенно отправился в указанный, очерченный на полу круг, но неожиданно на половине пути остановился и спросил:

– А чем я должен… – словно не веря своим словам, проглотил мальчик, – «пустить кровь»?

Райтер беззвучно провел мальчика до круга, не заступив в него, и подал Амосу багровый кинжал. Все присутствующие встали со своих мест. Мальчик неспешно сделал надрез на ладони, поднял её над собой и тихо сказал: «Выбрать или принять наказание…» – и свет погас. Минута прошла в молчании и домыслах. Но вдруг пол засиял огненно-красным свечением, вся предельная высота покрылась сине-голубым огнём, а пространство между ними заняли созвездия и планеты. Чего-то более красивого Амос раннее не видел, но тотчас же сквозь него пролился серебряный свет. Он закричал. Мелисса рванулась поднять упавшего на колени сына, но Авраам остановил её суровым взглядом… Спустя время мальчик потихоньку начал вставать. В его груди все еще горел непонятый свет. Но Амос глубоко вздохнул, и свет исчез.

Тогда младший Эбейсс направился к первому, самому большому из столов.

За ним уже сидела семья, в которой на мужчинах были надеты кислотно-красные пиджаки, а на женщинах тусклые белые платья с алыми полосами наискосок.

– Мы, ваши дальние родственники, представляем Лигу Персонала, – сказал только что вставший, немолодой прокрастианец и отклонился, видимо, в сторону супруги. И та, все ещё сидя, продолжила, начатую речь:

– Наше семейство испокон веков трудиться на благо всех страт Абисмунди, принося чистоту и удобство жителям нашей планеты.

– Это очень важно. Но, получается, я выбираю себе должность? – удивлённо спросил Амос, повернувшись к отцу.

– Ты прав, но и нет, поэтому продолжай начатый путь, – ответил уже более мягко, чем пару минут назад, Авраам.

– Хорошо, спасибо Вам, – ответно поклонившись членам семьи «в красном», добавил с лёгкой улыбкой мальчик.

После этого он пошёл направо, к ближнему столу, который был чуть поменьше прошлого. Там сидела семья в жёлтых одеяниях различных оттенков, но у всех виделся мелкий чёрный горошек. Двое из них (мужчина и женщина), встав изо стола, поклонились мальчику.

– Мы представляем Лигу Оздоровления и Образования. Специалисты, вышедшие из наших рядов, сохраняют и насыщают жизнь не только всех прокрастианцев в нашем мире, но и всех существ в нем, начиная с этих милых лавгуд, – мужчина указал на светящийся потолок, – и заканчивая лонггордами, живущими в горах.

– Как же, наверно, это прелестно: спасать миллионы жизней ежедневно – но и пугающе, – подчеркнув последнее слово и вновь поклонившись, Амос пошёл налево, к следующему столу, где сидели, в основном, мужчины, и лишь три женщины.

Они представляли собой комбинацию цветов, более ни на ком не было столь необычных костюмов и платьев с различными рисунками, квадратами, треугольниками, пентаграммами, звёздными конструкциями (порой и объёмным) и прочим, как на них.

Встали и учтиво поклонились ровно-таки двое: мужчина и женщина.

– Добрый вечер, Амос, в данный промежуток времени тебе дано видеть немногих кандидатов и докторов Лиги Просвещения. Наша миссия непроста, мы сами странны и мало адаптированы к жизни вне своих рабочих мест, но зато порой кому-то из нас открываются раннее невиданные и непонятные явления – мы это ценим и пытаемся решить, сформулировать и вывести нечто новое, чтобы мир стал лучше, – проговорил то быстрым, то спокойным тоном забавный мужчина с белой «гривой», как подумал Амос, взглянув на его волосы.

–Удивительно; но всегда ли ваши открытия несут пользу? – заметил мальчик.

–Что же скрывать, – тот мужчина широко развёл руками и глубоко вздохнул.

–Я Вас понял, благодарю, – поклонился в ответ Амос.

Он снова повернул направо, к ещё меньшему столу, за которым были дальние родственники в темно-синих матовых насыщенных нарядах. К его приходу из семейства встал один полноватый мужчина.

–Я, представитель Лиги Разрешения и Подсчётов, Нодейкин Антон Мирославович, докладываю о прибытии на званый ужин лиц, которые защищают, прославляют и облагораживают мир Абисмунди. К тому же, наши специалисты следят за внутренним стоком средств всех частей мира, – отчитался хриплым голосом он.

–Здравствуйте, дядя. Забавно, очень забавно, – с томным укором в улыбке ответил Амос, и ушёл, едва поклонившись.

Теперь он следовал к семье по левую руку, к семье в необычных костюмах: пиджаки точно состояли из наискось положенных лент красного, ядовито-зеленного и чёрного цветов, брюки и лакированные туфли, без единой складочки, чернели на их ногах. Ему навстречу уверенно встала женщина в таком же костюме, как и у всех мужчин, только более облегающем.

–Рада вновь видеть Вас, господин Эбейсс, – сказала она и слегка наклонила голову.

–Здравствуйте, Алиса, – ответил часто посещавшей их тёте Амос.

–Сегодня Вы можете выбрать нашу Лигу Сбыта и Добыч и быть всю жизнь счастливым. Ничего сложного не заключается в нашей работе, но мы даём всем вступившим огромный ряд гарантий и льгот. Если вас заинтересовало, то прошу дать ответ в скором времени, – и женщины по-представительски улыбнулась.

–Хорошо, я… подумаю, – ответил задумчиво мальчик.

–Мы будем Вас ждать, – уже чуть ли не в спину прокричала Алиса.

Амос направился к последнему, небольшому, всё возглавляющему столу – к столу семейства Эбейссов; но помимо родителей сейчас там сидели взрослые кузены, ближайшие дяди и тети с их супругами и старейшие представители их рода: его бабушка и дедушка.

–Амос, сын мой, – начал громко и твёрдо Авраам, – это последнее представительство, и через мгновение ты должен будешь выбрать то, чему будешь следовать всю жизнь. Ты готов?

–Да, отец, – негромко прощебетал мальчик.

–Хорошо. Сейчас перед тобой стоит один из высших кандидатов прокрастианских прав и страт обитания, твой отец, Авраам Эбейсс, представительское лицо Лиги Магистров. Мы создаём все условия для благополучного существования всех жителей Абисмунди, за нами стоят решения и права, и мы в ответе за миллиарды, – более спокойно, чем в начале речи, закончил Авраам.

– За миллиарды кого или чего? – неуверенно спросил покрасневший Амос, знавший, что на такие вопросы отец не отвечает.

–Всего, – твёрдо заявил вставший изо стола старший Господин, который ранее не видел смысла покидать свое удобное кресло, который сейчас был похож на непреодолимую гору-высотку.

–Хорошо, я понял, отец, – быстро, отпустив глаза, проговорил побледневший мальчик.

–Мы, наша Лига, делает то, что должна делать во имя всего, – грозно продолжил нахмурившийся отец, но вдруг он слегка искривился, точно от боли, но никто практически этого не заметил, кроме Амоса.

–Па… Отец? – удивлённо и обеспокоенно спросил мальчик, глядя на вздувшуюся вену на шее отца.

–Ах, да, Амос, – глубоко вздохнув и приняв самый что ни на есть доброжелательный вид, ласково сказал Авраам, – теперь тебе стоит пройти в центр.

–Но… – он не успел договорить, как посыльный подошёл к нему и повёл в центр зала, туда, где уже загорелся красный круг.

–Ступай, Амос Авраам Эбейсс, и выбери то, что тебя позовёт, – гордо и равномерно растянул Великий господин Авраам Эбейсс.

Мальчик по окончании слов уже стоял в центре пылающих колец: красного снизу и сине-голубого сверху. Он не понимал, что совершается вокруг, ему все казалось лишь сном, который должен вот-вот закончится… Но сон только продолжался и пугал его все больше и больше.

–Господа, леди и джентльмены, – ровным тоном вновь заговорила, только что вставшая мать Амоса,– прошу главенствующих членов всех Лиг Нравственных убеждений, – она сделала особое ударение на слове всех, как делают обычно ударения, когда пытаются что-то не договорить, но и сделать вид, что без того, утаенного предмета всем будет лучше, – снять левую перчатку и положить два пальца на голову своих вероформов. Вставшие, как и в начале торжества, мужчины беспрекословно и ритмично выполнили указания ослепительной госпожи, Мелиссы Эбейсс.

В одно мгновение свет снова потух. Над парившими столами вероформы зажглись под цвет костюмов своих семей и одной волной (на вид как водный поток) прильнули к горящему сверху кругу и той же волной вернулись на свои места, но теперь каждый вероформ имел свой неповторимый вид. Взгляд Амоса переходил от одного стола к другому и выражал все тоже непонимание. Он ранее видел превращения живых существ в парке или на игровых площадках, но каждый раз удивлялся, как в первый; особо его поражали вспышки неновых цветов, происходившие при соприкосновении нескольких вероформов. Он восхищался совершающимся обрядом, но и боялся его: то, что делалось с ним сейчас, было похоже на мучение, предоставленное его родителями, которых ранее он знал постоянно в хорошем настроении, с нежной естественной улыбкой и теплотой, исходившей из их сердец. А теперь они выглядели болезненно, раздражались и повышали голоса, при обращении к нему, к их любимому мальчику, как думал и слышал до этого Амос – он боялся этой перемены в родителях и боялся того, что ему до сих пор ничего не понятно.

–Амос Авраам Эбейсс, воззрите все представительства и дайте ответ на поставленный вопрос: «Что вас больше притягивает или же зовёт?» – сказал эстрадным голосом посыльный, плавающий на своём водяном диске вокруг Амоса.

Мальчик, как и по прибытии в зал, начал с самого большого из столов и следовал прежнему пути до своих родителей, но лишь взглядом: ему запретили двигаться с места или говорить о том, что не касалось бы ответа на заданный вопрос. Отвернувшись от отца, он поднял голову и увидел всех искрящих вероформов. Первый был в виде горящего круга, который был подвешен на кнут. Второй имел вид рук с пульсирующими венами, из которых порой выходила кровь. Третий выглядел как закрытая коробка, из которой временами выходил свет. Четвёртый был похож на черно-белый конверт с красной полосой наискосок. Пятый был в виде пера по кругу то изображавшего узоры, то выпуская чёрные пятна над собой и ломаясь. Шестой вероформ представлял собой огромный клубок, который катался на весах около сердца и мозга, образуя собой вечную цифру восемь… Амос был поражён и долго вглядывался в непонятные объекты, которые несли некое послание ему, но он никак не мог его еще познать. Он замечал точность линий, красоту форм, скрытые штрихи, но ничто не «звало» его, ничто не казалось ему близким. «Может, я чего-то не понимаю, но думаю, что эта система не по мне: ничто не тянет. Но, может, я просто не знаю, что должен чувствовать, ведь раньше такого не случалось со мной. Но все же так уверенно говорили, значит, что-то я должен чувствовать… но я не чувствую», – думал про себя Амос, и, похоже, что происходило это долго, потому что каменный взгляд отца стал подкрепляться недоброжелательным искривлением губ. И вскоре он не выдержал затянувшегося молчания мальчика.

–Амос, – громко, но спокойно произнёс Авраам, все ещё стоя, как и другие главенствующие представители, – ты уже сделал свой выбор? – последнее слово прозвучало более, чем грубо, так, что мальчик, испугавшись такого тона, чуть не заступил за круг; от вмешательства в обряд вероформы мгновенно, ещё после первых звуков чужого голоса, вернулись в свои изначальные обличия.

–Да, да, госпо… отец, я выбираю нашу, то есть вашу Лигу, – запнувшись пару раз, быстро проговорил Амос, все это время то красневший, то бледневший сам не зная отчего.

–Вот и прекрасно, – с чувством особого достоинства и благоговения подчеркнул Авраам.

–Вы сделали свой выбор и отныне вы обязаны соблюдать все правила Лиги Министров и мира Абисмунди и делать все во благо его жителей, ежели вы коим образом отойдете от данного договора, о коем у меня есть бумажка, то по вашей пущенной крови и вашему согласию лица, представляющие Инвизибилью, пошлют наказание, телесное или же духовное, на вас, или же если что-то крайне неприятное, то на ваших близких. Руководство вам выдадут ваши преподаватели. В общем, я вас ознакомил с основами всего необходимого, поэтому объявляю действительность договора Трех этапов с этого момент и до конца вашей жизни, – после этих слов вместе с пылающими кругами, вероформами и прочим сиянием посыльный исчез, оставив на полу лишь бумажку с надписью: «Младшему Эбейссу».

Кругом раздались аплодисменты, к Амосу стали подходить гости и поздравлять с выбором одной из лучших Лиг во всем мире Абисмунди. Те гости, которые в течение всего времени важного выбора наблюдали за происходящим, но не так испуганно, как сам мальчик, или так непривычно-раздражительность, как его отец, а так, как обычно вечером люди смотрят нежеланную им программу лишь оттого, что до кнопки выключения слишком далеко тянуться.

В момент всеобщего веселья Амос стоял в недоумении: он пытался понять: «Неужели это все? Что только что произошло? Почему все так странно?» – он хотел об этом подумать, но его отвлекали: ему приходилось кланяться и благодарить гостей за тёплые слова – он чуть ли не забыл подобрать оставленную посыльным записку. По окончанию уже неофициальной церемонии начался затяжной пир, на котором Амос обязан был присутствовать.

Глава третья

Когда все гости разместились на своих прежних местах и стихли последние разговоры, с лучезарной улыбкой и радушием Авраам Эбейсс поднял бокал и сказал: «Я так рад, что в этот знаменательный день мы собрались вместе, рад, что мой сын, Авраам, правильно выбрал жизненный путь и что его ждёт там поразительный успех, поэтому давайте же поднимем бокалы выше и возрадуемся всему, что с нами произошло. Ура!». После его слов раздались многочисленные вскрики, сопровождаемые общим весельем и шампанским. Но не весельем Амоса, который в течение всего продолжения торжества наблюдал за окружающими. Он заметил интересную для него вещь: все пьют, много едят, разговаривают о политике, домах, доходах, интригах и прочих взрослых темах, но не танцуют. «Отчего они сидят? Неужели им не хочется встать с места и закружится от бесконечного счастья: они же радостны…» – думал он, потускнев на фоне общего задорного настроения. Ему не хотелось пребывать здесь, но отец ясно дал понять, что ему придётся (в последнее время от матери он слышал немного, лишь: «Всё хорошо, всё будет хорошо, милый» – и не более). Пиршество длилось шесть часов, и мальчик успел устать, два раза заснуть и три раза получить замечание, что ему стоило бы вступить в разговор с гостями, а не пытаться их избегать. На что он в конце концов ответил: «Я сижу на месте и никого не избегаю, отец» – и вновь почувствовал взгляд-порицание на себе.

Амос думал, что умрёт от бессмысленного пребывания на чужом ему празднике, но как только пробило два часа, гости стали собираться домой, и он оживленно, быстрым шагом подходил к каждой семье и прощался с ними. После того, как все уехали, двери закрылись, столы были убраны, придворные разошлись по комнатам, а родители остались разговаривать в кабинете, мальчик, испытывая невыносимую усталость, наибыстрейшим образом оказался в своей кровати, предварительно убрав вечерний костюм и лакированные туфли в гардеробную. Он уже не желал, да и не мог о чем-либо думать; глубоко в его подсознании совершались сны, красочные и непостижимые для других. Может быть, ему мерещился прошедший или будущий день, может, он видел, как необъятные планеты сходят с орбит и, сжимаясь, превращаются в звездную пыль, а, может, он просто сидел на качели и был счастлив. Неизвестно, и никогда не станет известно: сновидения имеют необычную способность теряться время от времени.

– Bonjour monsieur, пора в школу, – полностью открыв шторы и пропустив солнечный свет в комнату, сказала улыбающаяся чему-то несущественному немолодая служанка.

–Bonjour, Мадлен, который час? – спросил, ещё не проснувшись, Амос.

–Ну как же, милок? – Мадлен часто называла своего юного господина «милок», особенно когда желала сказать будто: «Ну что ты, это ж все знают» – но чаще это было похоже на: «ну что ты какой забавный, я тебя точно поэтому и люблю». – Нынче уже десятый час – Ваши родители давно встали и беспокоятся, почему Вы все ещё не готовы, а Вы-то ещё и не встали. Хе-хе, – радостно и удивлённо проговорила она.

– Как десятый час? – Амос быстро вскочил с кровати. – Почему мой будильник вечно спит и не работает как нужно? – с заметным волнением и негодованием мальчик посмотрел на едва проснувшегося семикрылого попугая с мармеладом вместо перьев, махнул рукой и побежал в гардеробную. – Мадлен, где моя форма? – занервничал он.

–Точно не там, она давно весит вся здесь, идите сюда, – пояснила служанка.

–О, точно, почему я её не заметил? Но что ж, давай – я надену её.

В течении получаса Амос летал по комнате, надевая серые брюки, серый жилет, белую, накрахмаленную рубашку с мелкими звёздочками на воротничке, серый с чёрными звёздами пиджак и чёрные туфли. Ничем так не любовалась Мадлен, как его ровными подстриженными волосами, которые были приглажены назад, и его ярко-голубыми глазами, что так живо бегали по комнате в поисках бабочки.

–Ну где же она, Мадлен? – волновался Амос.

–Да вот же, прямо перед вами, на столе, – качая головой, отвечала Мадлен.

–Так, хорошо; мои учебники собраны? И тетради?

–Да, да, все в вашем портфеле, – вновь вздохнув, женщина подала мальчику эксклюзивный дипломат от Вердолча.

–Снова этот Вердолч? – возмутился в ответ Амос. – Ну что ж, отцу так угодно если, то ладно, да и некогда, – взяв все, что необходимо, он мимолетно направился в столовую.

–Здравствуй, сын, возьми что-нибудь, поешь, – спокойным и нежным голосом сказал Авраам, увидев бегущего в дверях мальчика.

–Да, отец, я для этого и спустился, – Амос быстро съел приготовленный завтрак, и собирался уже выходить, как у дверей его остановил отец.

–Амос, где твой галстук? – спокойно и едва улыбаясь, спросил Авраам.

–А, вот, в руке, но только у меня бабочка… – слегка покраснев, отвечал мальчик.

–И сколько раз мне говорить, что это несерьёзно и такому молодому господину, как ты, не следовало бы и думать о бабочках, а носить элегантный галстук. Не зря же я тебе их дарю в течение нескольких лет, – все также спокойно, но чуть презрительно искривив улыбку, говорил Авраам. – Тем более сегодня, в такой важный день, мог бы и вспомнить, что следует надеть, но мы и так опаздываем, поэтому оставь этот аксессуар, и направляйся в машину, – отдав распоряжения на счет дома главной из слуг, той самой Мадлен, Авраам присоединился к жене и сыну, ожидавшим его в их новой и крайне дорогой машине чёрного цвета с бежевыми миниатюрами каких-то явлений и предметами со странной символикой.

–Ахрон, ты знаешь, куда нам нужно, – сев на заднее сидение, рядом с Амосом, сказал Авраам и кивнул на замечание водителя об необходимости пристегнуться, но так и не сделал должного.

Семья Эбейссов, которая состояла, по мнению самого Авраама, лишь из него, его сына, наследника его состояний, и его жены, матери Амоса, направилась на Перекрестную площадь Высшей школы первого этапа. Они ехали довольно-таки быстро и успевали к назначенному времени; в машине на лицах всех взрослых выражалась радость (по крайней мере, они улыбались, что для Амоса было явным признаком радости), но мальчик чувствовал себя почему-то неуютно. Он взглянул на отца, затем – на мать, после – на водителя и, как большинство детей, должен был испытать чувство гордости от того, что его родители изумительно (для своего «излишне взрослого возраста», как говорил мальчик) прекрасно выглядят внешне и, как ему было известно, чрезмерно богаты и имеют единственные в своём роде предметы (картины, вазы, монументы, книги, драгоценности и прочее), что крайне ценится среди неокрепших умов молодёжи, часто бегущей за модой и однообразной оригинальностью, не глядя на существенные качества, но он не то, чтобы даже испытал гордость за это, казалось, будто на него все это давит, мешает думать и, в общем, не является предметом торжества над другими. Он был единственный мрачен.

–После церемонии принятия мы сразу же отправимся домой? – спросил тоскливо Амос, уже желая развернуться и уехать назад: в его душе снова бушевали те сомнения, которые появились ещё вчера вечером, и они развивались с каждым пройдённым метром все сильнее.

–Ты ему не сказал? – удивлённо и испуганно (впервые за долго время своего молчания) спросила Мелисса.

–У меня были дела, – все также незаинтересованно отвечал Авраам.

–Что не сказал?.. – громко для себя и остальных начал было Амос, но, вспомнив, что он при отце, вновь покраснел и стал ждать объяснения.

–Милый мой мальчик, не забывайся: я как-никак старше тебя – соблюдай уважительный тон, – сказал все с тем же лицом равнодушия Авраам.

–Да, отец, – прошептал Амос, налившийся краской вины.

–Из-за более важных дел я, признаю, забыл рассказать о всех обстоятельствах твоего посещения Высшей школы. Ты не переживай:

все проходили через это, и я, и твоя высокоуважаемая мать…

–Через что? – смущаясь, перебил Амос, на что получил укоризненный взгляд.

–Ты не будешь ежедневно ездить в школу: ты там останешься до конца обучения, – заметив испуг сына, он, слегка застопорившись, поспешил поправиться. – Но это не означает, что ты не будешь все это время бывать дома. Напротив, по большим праздникам и некоторым каникулами ты вправе нас навещать, и мы будем с нетерпением ожидать этого момента, – закончив, Авраам находился в состоянии душевной теплоты и потому обнял дорогого и любимого им сына, забыв о всей культуре взаимоотношений с курсантами.

–Я… Я не думал… Но почему? Я не готов, я хочу быть дома… А как же Пухля? – мальчик, едва всхлипывая, рассуждал, сидя в объятьях отца.

–С твоей совой-бездельницей ничего не станет; как жила, так и будет жить при твоём приезде, а вот твоего ленивого кота, поскольку он ленивый и ничего опасного не предвещает, мы решил с тобой отправить – будет веселее, и о доме вспомнишь, – естественное веселье посетило Авраама в тот момент.

–Граф Жиренский едет со мной? Спасибо, – Амосу помогло это известие, как и любому ребёнку, который, живя без друзей, находит утешение в животных. – И после девяти лет обучения что ждёт меня, и чему там учат? – вспомнив о насущных проблемах, спросил Амос.

–Чему там учат, не мне рассказывать: запрещено, а вот после обучения в Высшей школе первого этапа отправишься в Высшую гимназию второго этапа, после неё и одного подарочка, уже ставши взрослым и состоятельным, сможешь прийти на работу ко мне в Министерство, – Авраам похлопал его по плечу. – Так что, все хорошо, что хорошо кончается, – и как прежде усмехнулся.

–Какого «подарочка»?

–О, это прекрасный «подарочек», – сказала вперед Авраама Мелисса. – Но по хронологии он все же после школы, а тот подарок, что после гимназии – это уже не то, но тоже неплохо; да, милый? – угадав благоприятное расположение духа, вставила свое слова она.

–Да, дорогая, – поведя бровей, ответил Авраам вновь с установившимся спокойствием.

«Забавно то, что они постоянно что-то не договариваются, скрывают, а, может, им приходится это делать? Не знаю, но на то похоже. И что за «подарочек» тут, «подарочек» там? Странно это все, но повлиять я уже ни на что не смогу… Но почему я тогда не сказал, что ничего не почувствовал при выборе, и как сказать, что меня не интересуют те дела, которыми они занимаются? Да, я прежде мечтал об этом, но не сейчас: теперь я хочу другого, но получить не смогу, потому что все уже предрешено – это конец!» -думал про себя Амос и, громко вздохнув, не замечая, что обратил на себя взгляды родителей и Ахрома, он провел рукой рядом с животом, тем самым сняв защитный ремень.

Они приехали к большому зданию с необыкновенной архитектурой.

Это не было похоже на замок, не было похоже и на дворец; это была не церковь и не обычная школа – издалека оно напомнило Амосу средневековую психиатрическую больницу, которая имела чёрные окна и заросшие мхом стены, но подойдя ближе, он увидел не просто привлекательное, а величественное здание с темно-синими мозаичными стёклами, сменяющимися каждые десять минут на портреты знаменитых деятелей искусства или политики, но и иногда и на объёмные пейзажи рассветов и закатов в различных частях мира; поверхность стен была по низам покрыта перпендикулярно растущей ярко-зелёной травой, где все так же перпендикулярно бегали маленькие охотники, пытающиеся поймать лучший кадр, тем самым сделав превосходную фотографию (они были настолько малы, что пока Амос ни подошёл к стенам ближе, чем на полметра, он их не увидел), а из-под самой крыши слетали вихрем маленькие птички, которые, будучи чуть больше крохотных охотников, задевали лианы с благоухающими цветами, и те испускали аромат морского бриза, ночного летнего тумана или весны. Бежевый цвет здания, которое было то гладкое, то каменистое, изящно подчёркивал по всей длине «экватора» заточенные чёрные штыки. Но поражала не только внешняя красота и непривычность, но и размеры этой школы: двести семьдесят метров длины и метров двести ширины будто захватили немалый кусочек планеты и старались его заполнить до конца. «Поразительно» – единственное, что смог произнести Амос, увидав огромный зелёный лес вокруг (который, как ему показалось, говорил с ним и прошептал: «Заслужи» – но что и зачем – не объяснил).

– Милый, догоняй нас, а то опоздаем, – прозвенел, как колокольчик, голос Мелиссы и тотчас же обратил на себя внимание мальчика.

–Ах, да, мама, – сделав ударение на последний слог, сказал Амос и, повернувшись, увидел свою мать: в этот момент она была как никогда прекрасна для него.

Эта женщина была в его глазах примером любви, красоты, чести и много другого, что так восхищало Амоса и заставляло любоваться ей как самой красивой и чудесной из всех женщин, которые существовали в мире; она была для него лучше звёзд – и из вселенной шоу-бизнеса, и из вселенной планет и галактик – она была для него самым близким и дорогим другом, надёжным товарищем и помощником при любой беде – он мечтал быть как она. Им нечасто приходилось бывать вместе после его трехлетия (он проводил много времени с репетиторами и мастерами, которые учили его читать, писать, петь и даже танцевать не только на своём, родном, но и на многих иностранных языках – ему было известно к семи годам их пять штук), но каждый проведённый час с мамой, или порой и с папой, так радовал его, делал таким счастливым, что он готов был выучить ещё пять языков, лишь бы подольше побыть с этими лучшими людьми во всем мире. Он так их любил (особенно, как часто бывает в раннем возрасте, когда они с ним читали, рисовали, что-то раскрашивали или просто гуляли), что крайне сильно опечалился (даже плакал во сне), когда в день выбора они изменились, перестали общаться и с ним, и с друг другом, и со всеми остальными, как прежде, с тем задором, чудаковатостью и пониманием ко всему, что происходит вокруг. Со вчерашней ночи они, конечно, стали менее серьёзными и «асфальтированными», как подумал во время завтрака Амос, но все же его многое смущало, и больше он не мог смотреть без сомнения на них.

Однако сейчас этот юный господин в футляре и сером изысканном костюме любовался своими родителями. Эти «детишки» (Амосу нравилось о них так думать во время непринуждённого веселья), рассмеявшись с какой-то взрослой шутки и нежно обнявшись, шли, слегка толкая друг друга в стороны. Но вдруг Мелисса, это взрослая женщина, ущипнула за плечо мужа и, кружась в своём белом, шелковистом, с крупными цветами платье, побежала от него, радостно визжа.

–Ну, милая, что за ребячество? Что подумают люди? – в этот момент они проходили по туннелю в центр здания, на Перекрестную площадь. – Смотри, уже оглядываются на нас, – ворчал Авраам, но, улыбнувшись, догнал её и поцеловал в лоб. – Амос, иди сюда, – они все вместе вышли на большую площадь, где собралась толпа курсантов и их родителей; преподавателей и магистров не было видно.

На редкость прокрастианцы были систематизированы сегодня: располагались, как единый механизм. Родители стояли по правую сторону от входа, дети – по левую; среди взрослых существовало ещё одно незначительное уточнение: они были парами, и с краю стояла женщина, а рядом мужчина – так начинался каждый ряд провожающих. Среди курсантов особого разделения не было, потому Амос встал между двумя мальчиками в таких же серых костюмах, как и он.

Сегодня все были систематизированы и стояли ровно, приподняв подбородок (всякий муж в это время держал цилиндр на уровне груди одной рукой, а другой – руку своей жены, которая уже отставляла носочек ноги влево и едва приподнимала подол платья); всё гармонировало, но лишь за пару минут до начала чествования. До этого была толпа взрослых, любовавшихся своими «маленькими принцами и принцессами», и детей, которые одновременно были и встревожены, и радостны, и в растерянности – точно куча неразобранных вещей после стирки.

Странная картина: долгое время, изливаясь чувствами, трепещут друг над другом, но в момент появления магистров принимают пластилиновые позы, которых так жаждут преподаватели – забавно.

Амос понимал немногое в церемонии принятия: для него она была долгой и скучной. Поначалу откуда-то из неба спустились на маленьких, метровых корабликах преподаватели в глянцево-бисквитных костюмах, и с тем, как называлась преподаваемая дисциплина, эти костюмы приобретали один определённый, выбранный цвет; поверх выявлялось название предмета (на чествование приглашён был оратор, объявлявший прибывших участников мероприятия). Далее, раскрыв с грохотом двери, ведущие из самой школы, появились магистры в чёрных одеяниях. В центре, как показалось Амосу, стоял главный магистр Прокрастианских прав и страт обитания, которого другие магистры пытались закрыть своими телами. Эти люди «в балахонах», как удивлённо заключил мальчик про себя, прошли к преподавателям, на середину площади, обменялись любезностями, вышел тот магистр из центра круга, сказал какие-то обдаривающие слова по типу: «Вы – наше будущее, вам предстоит выложить все свои силы, чтобы постичь мастерство управления другими. Все будет хорошо, но для вас наступает непростое время…» – и так далее. Амос по завершению последнего слова окончательно перестал слушать и все больше разглядывал костюмы окружающих, или смотрел на «окаменевших» родителей, которые стояли в одной позе, как и все другие взрослые, или рассматривал цветы, спускавшиеся со второго этажа по периметру всей площади. Но вскоре разговоры закончились, важные персоны ушли, родителей поблагодарили, а детям велели проститься с ними, и Амос смог протиснуться к своим.

– Мама, – уставши сказал он, подойдя к Мелиссе, – почему я должен быть в этом месте?

– Милый Амми, как бы я хотела, чтобы ты оставался с нами, но правила требуют иного. Если бы отец отрёкся от твоего выбора, то… – она на мгновение попятилась от неизвестно откуда пришедшей боли, – то ничего, – и вновь приняла прежний радостный вид. – Мы крайне гордимся тобой, гордимся тем, что ты пошёл по стопам отца. Он, правда, отошёл сейчас до директора вашей школы, его давнего друга, но скоро вернётся. А вот и идёт уже, – Мелисса указала на мужа, который направлялся к ним.

– Мама, – Амос сделал ударение на последний слог, – что с вами в последнее время? Раньше вы не менялись в настроении так быстро, не скрывали ничего и были более нормальные…

– Поверь, милый, сейчас мы более чем нормальные, это все… – она не успела договорить. – Ох, дорогой, как Фред Потум? – с неестественной улыбкой Мелисса обратилась к мужу, оставив разговор с мальчиком.

– Прекрасно! Говорит, что Амос будет обучаться у лучших из лучших, даже у него на нескольких предметах! – Авраам говорил воодушевленно. – Ну, и главное – их там не будет, а то развели бы балаган, как всегда, – мужчина поморщился, но тут же принял прежнее воодушевление.

– Раз так… Это хорошо, – Мелисса ласково ответила на его ждущий ответа взгляд.

– Ну, сын, готов? – Авраам пошлепал мальчика по плечу.

– Я… – тот растерялся.

– Что? – за его лучезарной улыбкой мальчик снова увидел тот взгляд, что был вчера: он давил на него.

– Да, я готов, Отец, – подняв подбородок и отпустив взгляд в никуда, подтвердил Амос практически спокойным голосом.

– Вот и прекрасно, пойдём же! Твои вещи давно доставлены, стоят в комнате, как и твой кот, – пробежался по словам Авраам. – Так, а увидимся с тобой, – но тут он остановился и помедлил, – не знаю когда – тебе сообщат. Но не думаю, что очень долгим окажется наша разлука… Пойми, – он сел на одно колено и посмотрел из-под полей цилиндра на мальчика, – я многого не могу сказать; ты позже поймёшь отчего так, но если бы не все это, я был бы рад тебя обнять, – и вновь по его лицу пробежало то неприятное, что было и перед вчерашним торжеством. – Ладно, нам стоит проводить тебя до дверей, а после мы поедем домой: у меня много дел, – он поднялся и оправил костюм.

Они дошли быстро. Мальчик был смирен и ничего, кроме «до встречи, mater», не сказал; Мелисса поцеловала его в щеку, а отец вновь похлопал по плечу. Родители удалились. Амос после часто вспоминал их, но не в день последней встречи, а задолго до неё: за месяц, за год, за пять и более лет – он вспоминал их в своём детстве, а тот день старался забыть.

Глава четвертая

– Привет.

– Но – как? – с глубоким непониманием спросил Амос.

–Я же говорила, что, если суждено, увидимся – вот и увиделись.

– Мишель! – Амос вскочил и крепко обнял маленькую девочку.

– Ах-ха-ха, ну, прекрати, я ещё не вернулась, – с лучезарной улыбкой произнесла та.

– Что? – он отстранился на пару шагов – Что? Ты о чем? – и растерянно посмотрел на неё.

– До скорой встречи, непробудный мальчишка: осталось совсем чуть-чуть, – тонкий голос семилетней девочки громко прозвучал в его голове, и он проснулся.

В глаза светило яркое солнце.

– И что это было? – спросил вслух Амос, забыв, что находится не один в комнате.

– Наверное, будильник, не? – пробурчал спросонья спящий на противоположной кровати мальчик и повернулся к стене.

– Скорее, твои перья, ангелок, – отозвался сверху чей-то задорный голос.

– Ах, да, нам же в школу, – с печалью произнёс Амос.

– Да уж, третий год пошёл, как надо, – мальчик с противоположной кровати повернулся к Эбейссу и задумчиво ухмыльнулся.

– Раф, не об этом. Лучше давай спросим, отчего наш Эбейсс с вопросами по утрам просыпается, – спрыгнув со второго этажа, сказал обладатель утреннего веселья, Ренат.

– Да это неважно, – надевая чёрные резиновые тапочки, отмахнулся Амос.

– У тебя с самого прибытия все неважно, но все равно о чем-то постоянно грустишь, – продолжил настойчиво Ренат. – Вот, Раф, подтверди же, что он только молчит, в основном, да делает уроки, а мы только в третий класс перешли.

– Он прав, Эбейсс, – заметил Раф.

Но Амос вновь уклонился от ответа, закрывшись в ванной комнате (это был один его из любимейших способов закончить разговор).

– Не застревай там надолго, а то нынче разрешено посмотреть на церемонию принятия первоклашек – хотелось бы побывать, – прокричал Ренат Амосу, ведь знал, что тот может провести там ни один час.

– Не переживай, – не повышая голоса ответил Эбейсс.

Никто толком не знал, что представляет собой мальчик: он мало говорил с соседями, не высказывался на уроках, с учителями общался исключительно по поводу оценок, которые порой запаздывали, и не интересовался ничем, кроме учебников. За это все он мог бы получить клеймо изгоя, который не желает социализироваться, но школа официально запретила подобные проявления недружелюбия друг к другу и установила наказания (однако не решалась устранять причины возникающих недопониманий и проблем), в следствие чего Амоса в классе просто обходили стороной.

«И сдалась же им это церемония… От неё ничего хорошего нет и не будет, только трата времени и средств из бюджета школы. Лучше бы могли сэкономить и закупиться более важной продукцией, но нет: надо же тратить на нечто глупое и пустое», – думал он, с презрением смотря в зеркало.

– Эбейсс, я же говорил, чтобы ты побыстрее дела мыльные заканчивал: директор не будет рад, если мы опоздаем в тот день, когда вообще не должны опаздывать. Твои двадцать минут прошли уже – выходи, – с укором сказал Ренат, громко стуча ногой по полу (возможно, он постучал бы и по двери, но устав не позволял «портить» имущество школы).

– Выхожу, – ответил ровным тоном Амос и поднял засов.

– Вау! Он появился из заветного проёма, – с сарказмом пролепетал Ренат, стоя у раскрытой двери.

– А ты бы меньше досаждал ему своим присутствием и шёл туда, куда хотел, – с улыбкой прошмыгнул Раф в ванную и отпустил засов.

– В смысле? Да я точно никуда не успею! Ну и ладно, – обиженно закончил Ренат.

– Он не прав, – обратился к нему Амос, – ты не досаждаешь мне своим присутствием. Просто я вам не рад, и не более, – мальчик спокойно взглянул на непонимающее лицо Рената и отправился в гардеробную.

Если начать описание их комнаты от входной двери, то будет так: войдя в неё, мы сначала встретим неширокий коридор с парой картин, справа – дверь в ванную, а слева, напротив же, – в гардеробную; далее проход расширяется, и мы оказываемся в просторной двухэтажной зоне, которую визуально можно поделить на три куба. По правую руку мы увидим три рабочих стола со всеми возможными для этого приспособлениями, а отдалённо от них круглую лестницу; если по ней подняться, можно достать книги с самых высоких полок шкафа (он протянулся через все три стены нашего «визуального куба») или же пройти в часть комнаты по левую руку. В ней стоят три кровати: две снизу, а одна сверху (данная схема напоминает чем-то пирамиду) – и чуть далее от них снова-таки лестница на «второй этаж». Посреди двух «кубов» небольшая зона отдыха, где располагается диван, висячий телевизор и пара тумбочек с личными вещами. Но больше всего в ней нравится мальчикам кот Амоса, который целые дни, бездельничая, проводит на подоконниках.

– Курсанты 223 комнаты, мы вас ждать не собираемся – осталось шестнадцать минут на то, чтобы вы собранные вышли на балкон, – зайдя во входную дверь, громко и отчётливо проговорил их руководитель.

– Это всё Эбейсс! – выкрикнул Ренат из ванной, которая уже освободилась.

– А если вы, Нидмистейк, будете так некорректны по отношению к вашим одноклассникам, мне придётся отправить вас на исправительные занятия, – ровным тоном подчеркнул руководитель.

– Понял, месье, исправлюсь, – печально вздохнул, выходя из ванной, Ренат.

– Вот и чудесно, – все три мальчики к тому времени уже стояли в коридоре.

– Месье, а правда ли, что у нас поступают лица не по рождению нынче? – уверенно спросил Амос.

– Неправда ли хорошо? – улыбчиво отозвался мужчина в солнечном костюме с надписями каких-то чисел.

– Определённо, Николас Викторович, – задумчиво ответил Амос.

– Всё курсанты – одеваемся и поживее, – учитель вышел.

Буквально через пять минут спешных сборов ребята были готовы: они выглядели все так же прекрасно, как и при первой церемонии, но уже более спокойно. Двое стали выходить, но их остановил Раф.

– Погодите, – сказал он, – мне не нравится, что мы третий год вместе живём, а ведём себя друг с другом как чужие. Предлагаю начать дружить, – воодушевление царило в нем.

– И почему ты вдруг ни с того, ни с сего решил это? – одновременно спросили Ренат и Амос.

– Да я не знаю. Понимаете, бывает такое порой, что не знаешь почему, но знаешь, что это надо. Ну, неважно. Вы согласны? – разведя руками и слегка наклонившись, проговорил быстро Раф.

На минуту наступила тишина: они втроём думали о чем-то одном, но с разных сторон.

– Почему мне кажется, что, если мы откажем, ты заплачешь? – прервал молчание Ренат.

Амос усмехнулся.

– Ладно, – сказал он, – ты был убедительным.

– Определённо убедительным, – подхватил слова Амоса Ренат.

– Ребята-а, теперь я точно рад, – Раф обнял их одновременно. – Так вот, чтобы все это дело закрепить, я уже придумал нам небольшую фишку: на цилиндры мы налепим вот это, – и он достал маленьких чёрных зайчиков с красными бабочками, сидящих на задних лапах.

–Что-о? – с небольшим презрением удивился Амос. – Какие зайцы? И почему в бабочках? Мы носим исключительно галстуки.

– Да это то, что нужно. Как ты не понимаешь? Это очень уникальная вещь у нас в школе – мы будем самыми стильными. Ну, а на счёт того, что это значит, потом объясню, – в это время, незаметно для всех, он быстренько прикрепил зайчат к верху цилиндров.

– Ох, ладно, пошлите и с ними. Хоть мне это и не нравиться, но времени нет, – поторапливал Ренат.

– Стоп, ещё одно, – остановил его Раф.

– Ну что?

– Выходя из комнаты, один открывает дверь, проскальзывает и делает реверанс, другой, пританцовывая, проходит к первому, делая из рук пистолетики и будто стреляя в воздух, и, останавливаясь у первого, говорит «пум-с-с», третий же, точно всех расталкивая локтями, но никого на самом деле не трогая, подходит к первому и второму и тоже говорит «пум-с-с». После чего мы все поворачиваем головы влево, притом стоя в шеренге, и говорим «пум-с-с», поднимая эффектно брови, – для мальчиков было понятно, что Раф находился в сильнейшем восторге от этой идеи.

– Э-э-э-э-э-э-эм, нет, – одновременно произнесли Ренат и Амос.

– Но почему-у? – удивился Раф.

– Потому что это бред, – сказал Эбейсс и хотел выйти вместе с Ренатом, но остановился.

– Ну, пожалуйста. Если мы не будем делать что-то странно-сумасшедшее, то дружбы у нас ладной и не выйдет. Она и заключается в ненормальном веселье. Просто вспомните, как вам было до этой школы. Разве не может быть весело сейчас и друг с другом? – с печальными глазами обратился Раф к друзьям.

– Ох, ладно, – с недовольным видом протянул Амос. – Но ты начинаешь, и если над нами будет смеяться весь корпус, то виноват будешь ты, – заключил он, видя согласие Рената.

– Почему «если»? Обязательно будут, – прокричал Раф, проскальзывая из открытой двери.

«Фишка» была исполнена. Но осуждения они не получили: к счастью, мальчики изрядно опаздывали. Им пришлось практически бегом (в школе разрешалось передвигаться исключительно шагом, но не уточнялось каким) идти по полупустому корпусу третьего курса.

– Ой, Раф, сегодня нет тренировок, так ты решил нас так в форму вернуть после недельного пребывания дома? – язвительно подметил Ренат.

– Ну кто-то пребывал, а кто-то – нет, – Амос искусственно улыбнулся ему в ответ.

– Да не важно, кто и где был. Главное – мы теперь с вами друзья – я так рад! – Раф обнимал их за плечи несмотря на то, что они все ещё шли быстрым шагом.

– Какой же ты умиленный, – распевая эти слова, произнёс Ренат. – Но лучше прекрати: тебе известно, какие правила в школе, и как учителя относятся к этому, – сделав ударение на первые два слова, он стал более серьёзным.

– Да уж, это точно, – подтвердил Раф и переменил быстрый шаг на спокойный.

Они подошли к балкону, на котором стояла толпа учащихся с первого по десятый курс, в определённом порядке (это был один из принципов школы).

– Удивительно, что вы успели, господа, – недовольным тоном произнёс тот самый руководитель, заходивший к ним с утра. – Минута позже, и вы бы отправились на исправительные занятия за нарушение порядка, – рыжие длинные усы забавно дергались на неприятном лице учителя.

– Просим прощения, месье, – в один голос отрапортовали мальчики.

– Ну, не здесь же. Ещё и так громко. О, ужас. Идите уже к столбу: там ваши места, – мужчина остановил Рафа, пошедшего вместе с Амосом и Ренатом. – Нет, вы, мистер Серафим, идёте к левому столбу: там ваше место, -разделив друзей, Николас Викторович спустился в холл школы.

– Мы будем тебя помнить, – на амслене сказал Амос удалившемуся соседу.

– И я вас, – ответил Раф другу все также, без слов. Подойдя к краю балкона, Амос и Ренат встали по стойке смирно, как и все другие курсанты в своих серых костюмах и цилиндрах.

– Я знаю, что нам запрещено говорить на церемонии, но более удобного момента, по моим подсчётам, уже не будет, – начал спокойно Эбейсс.

– Для начала, будь тише. А для конца – ты о чем? – спросил Ренат, совсем не двигаясь, лишь едва приоткрыв рот.

– Тебе, может быть, это дружба и нужна, но мне – нет…– начал было Амос, но Ренат его прервал.

– Если я более весёлый, чем ты, это не значит, что я горю желанием дружить с тем, кто за два года знакомства сказал мне однотипных пятьдесят слов.

– Славно, но я понял, почему ты это сделал.

– Хе, только, наверно, сам Раф не понял этого, – мальчик печально усмехнулся.

– Да… и я поэтому же, – Амос отпустил на мгновение глаза, но тут же их поднял.

– Неужели в тебе есть благородство? – эта усмешка Ренат была уже более укоризненная и спокойная. – Я думал, те, кто идёт в наивысшую Лигу спокойно обходятся без него с рождения.

– Ты не прав, – лёгкое недовольство пробежало по лицу Амоса. – Не все так, как говорят. Запомни, что слухи всегда кажутся более реальными, чем сама реальность.

– Не горячитесь, господин Эбейсс. Нам сейчас ни к чему такие проблемы. Мы, вроде бы, говорили о Рафе, не так ли? – услужливо и все также спокойно закончил Ренат.

– Ни к чему сейчас твоя ирония, но да, мы говорили о нем.

– Мы обязаны с ним больше общаться, даже дружить. Тебе, как я понимаю, прекрасно известно, в какой семье он вырос, – Ренат глубоко вздохнул.

На минуту воцарилось молчание: торжество объявили начатым.

– Если ты настолько же имеешь чувство сожаления и горести, как я, то понимаешь, что я прекрасно знаю все то, что ты сказал.

– Не сомневайся, мы, искуссники, не хуже вас знаем, что такое сопереживание. Тебе же известно, что умер месяц назад… его брат, а не какой-то знакомый со двора? – Ренат повернул голову в сторону Эбейсса.

– Да… – Амос с грустью повернулся в ответ. – Мне жаль, что такое случается, – и принял прежнюю позу.

–Такое… Какое такое, Амос? Его мать в порыве ярости ударила по голове больного ребёнка, которому было всего пять лет. Что? Ты часто слышишь в рассказах такое? А тот факт, что Раф все это видел, тебя вообще не смущает? – в неподвижных глазах Рената блестели слезы. – Лживые Эбейссы… все вы одинаковые, – в этот момент он бы яростно желал плюнуть под ноги Амосу, но устав запрещал шевелиться.

– Ты и понятия не имеешь ничего о нас, так что лучше замолчи, Нидмистейк, – слова Рената сильно задели Амоса – его ответ прозвучал на редкость грубо. – Как ошибался отец, когда сказал, что Вас здесь не будет… – и мальчик с отвращением взглянул на соседа.

Они прекратили разговор.

Где-то вдалеке, внизу, шло торжество. Фейерверки, дымовые облака всевозможных цветов расплылись над Перекрестной площадью Высшей школой первого этапа, удивляя своей непревзойденностью и магической способностью собираться в фигуры и образы животных. Но здесь, совсем близко, обрушилась ещё на детские сердца печаль ядовитого гнева в момент произнесенных слов. Думали ли те, кто снизу застыл в пластилиновых образах, что тут, вверху, пошатнулся мир веры двух разных маленьких людей? Нет. Там шло чествование, никак не вникающее в проблемы за рамками ограничений.

В группе курсантов-первоклашек было какое-то оживление: они не стояли смирно, как все остальные, забавлялись происходящим и восхищались красотой окружающих людей. Что их подвигло не только нарушать устав (который выдавался сразу же, при подаче документов на поступление), но ещё и искренне радоваться этому «скучному», по мнению Амоса, времяпровождению? Как оказалось, это было не что, а – кто. Небольшая, но привлекающая всё внимание, лучезарная, светловолосая, повзрослевшая Мишель О'Роуз только одним своим присутствием создала атмосферу беззаботного, радостного праздника. Она шутила, разговаривала с курсантами, обращала их внимание на самых, по её мнению, интересных и «забавных» учителей и преподавателей. Родители, стоящие с другого края площади, невольно улыбались и порой пошатывались от лёгкого смеха, смотря на то, с каким проникновением их дети слушают все, что говорят ведущие, а в особенности, Мишель. Когда, видимо, она начала рассказывать об истории создания школы своим будущим одноклассникам, стоящим поближе, её голова быстро поворачивалась то туда, то сюда, и в итоге остановилась на балконе, где стоял Амос. Проведя по их курсу взглядом, девочка, похоже, заметила его и с той же улыбкой (как и когда она предложила пойти ему по менее длинной дороге два с небольшим года назад) слегка наклонил голову в знак приветствия. И повернулась в обратную сторону.

– Быть не может, – не заметив того, что произнес это вслух, сказал Амос, вставая к краю балкона и слегка нагибаясь корпусом тела вниз.

– Мне тоже не верится, что ты решил сигануть вниз оттого, что мы поругались, – прокомментировал странные и не предписанные законом действия Ренат и указал кивком головы на пилящего их взглядом, обозленного Николаса Викторовича.

– А? – Амос повернул в его сторону голову. – Точно, – и теперь вспомнил, что за нарушение дисциплины на столь важном торжестве ему придётся отбывать наказание на исправительных занятиях, и поморщился.

– Всё же решил прыгать, хех, – усмехнулся Ренат. – Ну, это даже верно, если ты и передумал насчет нас, то за такие действия тебе точно влетит нынче, так что все верно.

– Смешно, – строго проронил Амос и встала назад.

– Ладно, как никак нам нужно дружить. Не забывай это. Посему предлагаю перемирие, – с робкой улыбкой сказал Ренат.

– Хах, хорошо, наш конфликт приостановлен, но не исчерпан, – Амос, натянуто улыбнулся в ответ и протянул руку Ренату, предварительно сняв темно-серую перчатку.

– Да, нам стоит ещё поговорить насчет того, но не сейчас, – подтвердил друг.

Мальчики после стояли на балконе всего пару минут. По окончании торжества они вскоре отправились к себе в корпус, забрав от соседнего столба задремавшего Рафа.

– Что было интересного? – спросил он, уже раздеваясь в своей части гардеробной.

– Да ничего особого: постояли, поговорили, слегка поспорили, помолчали, – отвечал Ренат из своей части.

– Из-за чего спорили?

– Это не так важно сейчас, – вступил в разговор Амос.

– Ну, ладно, – потупившись протянул Раф. – А что же тогда важно?

Они вышли в главный «зал» своей комнаты и сели на диван.

– Да это тоже неважно, – слегка смущённо прозвучали слова Амоса, сидевшего в белых лосинах с алмазными полосами по бокам и белой водолазке.

– Та-а-к, – Раф довольно прищурился. – Что же тебя так занимает, что ты не можешь об этом рассказать другу, – но вдруг он помрачнел. – Если ты еще не считаешь меня таковым, то…

– Нет, Раф, я считаю тебя другом, иначе бы не стал нацеплять эти странные значки и при выходе играть странную комедию, – Амос положил ему на плечо руку.

– Спасибо, – мальчик помолчал. – А теперь колись, отчего ты так смущаешься? – и сразу же повеселел.

– Эх-х, похоже, ты не отступишься.

– Не-а, – ответил Раф с высокоподнятой головой.

– Хорошо, – Амос встал с места и начал свой рассказ, расхаживая вокруг дивана. – Сегодня я увидел одного человека, который предположительно был лишь частью моей фантазии, но то, что он здесь, значит, что он не моя фантазия, а реальный человек, с которым я встретился два года назад в парке «Для детей и родителей». Понимаете, этот человек мне очень интересен показался с самого начала, и, увидав его сегодня, я удивился и испугался, потому что, ну, во-первых, он изменился чуть-чуть, а во-вторых, мы и толком знакомы не были, потому что – потому. Не знаю: так вышло. И если я попробую с этим человеком начать диалог, мне будет неудобно. А вдруг он вообще не захочет общаться? Хотя зачем тогда она мне кивнула? – он задумался.

– Кхм, – кашлянул Ренат, – она?

– Оу, – Амос понял, что оказался не объективен и раскрыл суть своего переживания, – да, это девочка. Она мне показала дорогу, когда я заблудился, – в нем заиграл неправильный стыд, – а я даже не поблагодарил. Надо же это сделать, – добавил он, как бы оправдывая своё непонятное желание с ней поговорить.

– Хм, ну ладно, – начал Раф.

– Да, я, кажется, понял, о ком ты. Тоже смотрел на первокурсников: как-то у них слишком весело было; ни то что у нас. Мы, помню, стоим втроем, цветы разглядываем да ждём, когда все закончится, – подметил Ренат.

– В смысле? Мы разве стояли вместе? – удивился Амос.

– Ну, да. Ты что, не помнишь? – с непониманием спросил Раф.

– Нет.

–Да уж, вот и друзья, – Ренат посмеялся и задумчиво отвернулся в другую сторону.

– Ладно, продолжай, – сказал Амос.

– А что продолжать? Я все сказал, – пожал плечами Ренат.

– Ну, это хорошо, – продолжил Раф, – но неясно, что мы делаем все еще здесь? Пойдемте в первый корпус! – он встал, схватил пиджак и направился с кличем к двери, но Амос его остановил.

– Ну, и куда ты?

– Знакомиться. Куда ж ещё? – уверенно заявил мальчик.

– Ты на профготовку: у тебя занятие, Ренат на терапию свою: у него тоже дисциплина, а я на дуэль, ибо я тоже учусь, – спокойно проговорил Амос и глубоко вздохнул.

– Точно, – раздосадовался Раф.

Они оделись, каждый взял свои рюкзаки, и направились к выходу.

– Ничего, ангелок, ещё узнаем спасительницу нашего друга, – с сарказмом сказал Ренат и похлопал его по плечу.

Глава пятая

Амос Эбейсс, выбрав Лигу своего отца, обучался по особой программе: с самого начала ему был предложен план, по которому он посещает основные занятия, то есть уроки математики, физики, технологий, языков, все естественно-научные и гуманитарные предметы, и занятия профилированного характера: управление, влияние на массы, законопроектирование, способы конкретного убеждения, манёвренность действий, упорядочивание положений и предписаний, дипломатические дискуссии, ораторство, скрытие неурядиц и многое другое, что так ему досаждало, но постепенно затягивало. Помимо вышеперечисленных дисциплин он мог выбрать себе некой «развлечение», как выразился его отец, но такое, чтобы не перечило основным учебным моментам (Авраам крайне сильно не желал, чтобы его сын обучался чему-то «ненужному, как эти искуссники», и потому запретил даже выдвигать на рассмотрение художественную или музыкальную деятельность в школе). Следовательно, Амосу оставались лишь направления физического мастерства, но ему не хотелось уделять время каким-то обыденным видам, которые так популярны повсеместно; мальчик стремился к чему-то интересному, к чему-то, что поможет задушить гнетущее его изо дня в день чувство досады – он выбрал стрельбу (поначалу из лука, а по достижению тринадцати лет – из «настоящего» оружия), конную езду и фехтование, на которое и отправился сейчас.

«Они думают, что так просто взять и пойти к ней – хах, смешные. Будто не понимают, что мне неудобно. Вдруг это и вовсе не она. А вдруг ей будет неприятно моё появление: я как-никак даже толком и не попрощался, да и не поблагодарил… А они так быстро все решили! Ох, святые игуаны, нужно же было ввязаться в эту дружбу… Будто мне нужны друзья! Если пережил то, что мои родители меня так бесцеремонно оставили здесь, не навещая и не забирая ни разу домой, значит пережил бы и учебу без друзей. На крайний случай у меня есть Граф Жиренский – с ним-то я уж точно буду счастлив… Да уж, родители… Но эти друзья… Вот на что они мне? Может, стоит попроситься перевестись в другую комнату? Хотя, нет. Не переведут: никто не захочет учитывать такую безделицу, как мои переживания и чувства. М-да, вот если бы не Раф, то я бы вполне мог дальше жить спокойно, читая книги, посещая уроки и занятия, потом бы выпустился, пошёл бы в Высшую школу второго этапа, а за ней и работать можно начинать. Разбирал бы бумаги и предписывал предписания… побывал бы в отпуске… Если бы мои мысли слышала Мишель! Эх-х» – пока Амос шёл по длинному коридору, выполненному в импрессионистском стиле, его никак не покидали сомнения и переживания: что-то, что на него давило не прекращая, должно было в скором времени вылиться наружу.

Как внешне, так и внутренне здание школы было прекрасно и по-своему загадочно, но особую роль играл комплекс за ней. Это место не бывало неприятно взору – оно всегда благоухало и пленило: дождь – исключительно музыкальный, сопутствующий завыванию минорного ветра, снег – исключительно блестящий, морозный день, никакой гололедицы там, где её не надо, солнце – исключительное разнообразие цветов вокруг, мажорные напевы птиц и переливание ручейков, широколиственные деревья, создающие прохладный тенек над скамеечками, шатры с прохладительными напитками и зоны «повышения мастерства», сооруженные точно на все случаи жизни и оборудованные первоклассным снаряжением. Здесь можно было бы проводить свободное время и наслаждаться природой, но, когда занятия прекращались, ученикам запрещали посещать данное место («чтобы вы случайно ничего не сломали или не испортили, а то вдруг придётся менять что-то, а это же деньги!» – слышал как-то Амос ответ преподавателя на вопрос ученика: почему он не может задержаться). Помимо физического направления здесь, конечно же, расположились и направления искуссников: медитация, свободное рисование, дополнительные занятия по настраиванию музыкальных инструментов (исключительно в изолированных боксах) и непонятные для Амоса уроки по смотрению часами на какой-то предмет или несколько предметов, чтобы лучше понять природу света или вещества. Совсем недалеко от Оздоровительного комплекса, находился и Естественно-научный. В нем мало кто бывал: там стояли «странные теплицы, и зачастую что-то взрывалось» (многие страшились туда ходить, боясь, что они либо отравятся, либо их чем-то убьёт; для Амоса это казалось нелепицей, но такой нелепицей, которая и его порой бросала в дрожь).

– Шаг, шаг – выпад! – слышались вдалеке команды мастера по фехтованию.

– Hola, мисс Хидден. Кто мой партнёр? – спросил, торопясь, Амос.

– Пока вы, мистер Эбейсс, не перестанете быть чем-то раздраженным, – ровным тоном прозвучал ответ, – я не начну с вами занятие. Влево, господин Горьсъел! – крикнула она нелепо двигающемуся мальчику, когда его плеча коснулись шпагой.

– Моя фамилия Гарсэлл, мисс! – пропыхтел, уставши, он.

– А владеешь своим телом, будто Горьсъел! – громко сказал мастер с соседней поляны и помахал мисс Хидден.

– Благодарю за пояснение моему ещё не выросшему ученику, мистер Силь, – также громко отозвалась мисс Хидден и помахала в ответ, улыбнувшись, словно это её любимый момент в фильме, который она ни раз пересматривала, но все равно любит.

– Прошу прощения, мисс Хидден. Моё настроение не должно грубо и неправильно сказываться на других людей, в особенности, если у меня к ним имеется уважение, – отпустив глаза, проговорил вырученные слова Амос, когда мисс Хидден повернула к нему голову.

– Молодец, Амос, – она, утвердительно махнула головой, тем самым сказав, что он может брать шпагу. – Сегодня ты должен был быть в паре с одним учеником, но он отказался пока что принимать участие в дуэлях, поэтому я буду твоим помощником.

– Но это же абсурдно, – удивился Амос.

– Ах-ха-х, мистер Эбейсс, для своего возраста вы слишком красноречивы. Что значит абсурдно? – оживленно заинтересовался молодой мастер лет двадцати в нежно-розовом, облегающем, фехтовальном костюме.

– Я хотел сказать, что двое людей не являются помощниками в сражении, – взяв шпагу и сделав выпад, сказал Амос.

– В сражении? Что Вы, мистер Эбейсс? Мы не в войну играем, а тренируемся, познаем мастерство, – шпаги изредка касались друг друга. – Маневрирование? Мы не на ваших политических игрищах, Эбейсс, – атака! – мальчик впал в ступор и пропустил укол. – Прекратите думать о том, что неважно, – участвуйте в обучении, – шаг, шаг, выпад, укол – мастер в два счета атаковала мальчика.

Амос путался и не мог собраться с силами, чтобы следить за движениями мастера: его мысли постоянно были о чем-то другом – вновь шаг и вновь укол. Захват, завязывание – проигрыш. Попытка атаковать – проигрыш. Защита – проигрыш. Выпад – проигрыш. Неудачная дистанция – снова проигрыш.

– Амос, может быть, ты болен? – остановив безуспешную тренировку, спросила мисс Хидден.

– Нет, мисс, я полном порядке, – Амос снял защитный шлем обычного белого цвета, – просто вы сильный соперник, – пояснил немедля он.

– Для начала, мистер Эбейсс, помощник. И если ты не понял все ещё, что по тебе заметно, то помощник потому, что мы вместе обучаемся чему-то новому или закрепляем старое – мы не соперничаем и не стараемся кого-нибудь покалечить, а всего лишь повышаем уровень мастерства, уровень наших навыков, которые помогут нам в дальнейшей жизни. Да, сейчас я даю тебе больше знаний, чем ты мне, но это временно: в скором времени ты будешь мне давать интересные советы. А в итоге, я же вижу, что тебя что-то беспокоит, – она сняла свой шлем и приобняла Амоса за плечи. – Расскажи – тебе станет легче. Дети не должны держать все в себе: вас это губит, – и улыбнулась.

– Вы ошибаетесь, – он по привычке отдернул её руку от себя и отошёл.

– А ты лжешь, – заметила она и сложила руки на груди, все ещё улыбаясь.

Ему стало совестно, что он действительно обманывает одного из лучших людей в этой школе.

– Извините, – у него непроизвольно опустились глаза, – но я не могу рассказать: это сильнее меня. Я не могу поделиться с вами своими проблемами: вы учитель, а я ученик – нас должно связывать лишь обучение меня, – сказал серьёзно Амос и слегка пожал плечами.