Амплерикс. Книга 1. Серый камень бесплатное чтение

И быть тому до тех пор, пока ласточка не вернется

в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит

Глава 1.

Самая гадкая часть дня – утро. Старик с трудом продрал красные больные глаза после тревожного сна, который много лет уже не способен ни восстановить силы после серого бесполезного вчерашнего дня, ни хотя бы просто помочь погрузиться в забытье. Рядом, в старой влажной постели, еще спит его жена. Пройдет несколько мгновений – и она тоже проснется. Кряхтя, она поднимется с кровати и поковыляет в жалкое подобие кухни, чтобы приготовить на завтрак себе и мужу две небольшие лепешки. Невеликая радость – основную часть жизни пичкать себя этой однообразной пищей, к которой давно привык язык, уже почти не различающий ее солоноватого вкуса.

Свесив с кровати ослабшие ноги, старик устало вздохнул и поднялся. Голова немного кружилась, но, когда тебе перевалило за сто двадцать лет, этого головокружения совсем не чувствуешь. Он оторвал влажный лист толстого календаря, висящего на трухлявой деревянной стене, и, небрежно скомкав, бросил его в урну. Со двора доносился приглушенный стон диетры – настойчивый и неприятный, с оттенком недовольства. Так по утрам хнычет голодное дитя в ожидании материнской груди. «Сейчас, сейчас, не ной», – пробормотал старик, слабой поступью направляясь к выходу во двор.

На улице его встретил пейзаж, не меняющийся на планете Амплерикс тысячелетиями: далеко в темном небе горит несколько небольших огненных пятен, но их не хватает, чтобы полностью осветить земную твердь, и поэтому двор окутывают беспорядочно разбросанные тени. Они проползают то по небольшому болотцу в нескольких метрах от дома, то по кургану в самой отдаленной части двора. Высоко над головой проплывают редкие серые тучи – загадочные кокетки, которые могут проявить милость и сбросить на землю немного живительного дождя, а могут, капризно качнувшись, пробежать мимо, одарив влагой какую-нибудь другую, более удачливую территорию.

В обнесенном хлипким частоколом уголке двора стоит, шипя и извиваясь от нетерпения, диетра – многометровый старый цветок, отдаленно напоминающий гигантскую розу. Его усыпанный шипами мясистый черный стебель увешан вязкими тяжелыми прозрачными каплями, медленно соединяющимися одна с другой и стекающими по стволу вниз, в землю. Темно-алый цветок диетры то разверзается, как громадная пасть древнего демона, обнажая блестящие острые клыки, то захлопывается, становясь похожим на нераспустившийся бутон.

«Да заткнись ты уже!» – со злостью бросил старик диетре, не обращая внимания на растение и медленно шагая к сараю, в котором он хранил фиксаторы и разборную лестницу. Он со скрипом отворил дверь в сарай и потянулся к фонарю, который висел внутри на ржавом крючке, вкрученном в стену. Поняв, что он забыл огниво в доме, старик недовольно хмыкнул. Придется рыскать в темноте. Пошарив руками по дощатому полу сарая, старик нащупал жерди. Уже во дворе, при тусклом свете огненных пятен в небе, он соединит жерди друг с другом и получит два длинных черенка, к концам которых прикручены фиксаторы, похожие на ухваты. Старику они нужны, чтобы ухватить одним фиксатором нижнюю, самую толстую часть стебля диетры, а вторым – сжать диетру прямо под основанием бутона, точно схватив ее за шею. Затем старик надежно упрет концы черенков в землю и таким образом полностью лишит растение подвижности. Диетра безмозглая, но инстинкты заставят ее осознать, что старик не собирается причинить ей зла. Потому, когда хозяин приставит к диетре лестницу, состоящую из перевязанных веревками остовов, и поднимется прямо к самому бутону, эта глупая роза покорно раскроет огромную пасть, и старик приступит к рутинной ежемесячной процедуре, не боясь быть проглоченным своей подопечной.

«Сколько мелких зубов у тебя понаросло, надо же», – проворчал старик, осматривая пасть диетры, а потом голыми руками немного пошатал самый старый клык, длинный и толстый. Убедившись, что клык уже созрел, старик с усилием надавил на него, вырвал с корнем и бросил его вниз, на землю. Из образовавшейся раны на месте зуба стала проступать зеленоватая жидкость. Не медля, старик подставил к ранке объемную стеклянную банку с немного зауженным горлышком и стал собирать туда жидкость, точно нектар, стараясь не проронить ни капли. Диетра шипела, но в этом шипении различались нотки жалобности и одновременно умиротворения, которое растение наконец-то обрело, избавившись от очередного перезревшего зуба.

«Литра два получилось», – довольно посмотрел на банку старик, оценивая сегодняшний урожай. Закупорив емкость широкой мягкой пробкой, он медленно стал спускаться по лестнице на землю. Сейчас он отнесет банку в дом, жене, а потом можно будет освободить диетру, позволив ей и дальше праздно виться под этим несменяемо темным небом до следующего месяца, когда настанет пора удалять очередной созревший клык.

Пока старик шел обратно в дом, откуда-то издалека в небо поднялся еще один огненный шар. Место его старта находилось за много сотен миль отсюда – уж очень маленьким показалось старику это пятнышко, оторвавшееся от земли и устремлявшееся в черное дневное небо все выше и выше, оставляя за собой, словно комета, тонкий длинный огненный хвост. Очевидно, в этот раз шар летел прямиком к их деревне, ибо спустя пару моментов шар заметно прибавил в размере, из-за чего на улице стало чуть светлее. И на том спасибо. Наконец шар застыл, повиснув высоко в небе на своем огненном стебельке, став похожим на огромную, выросшую прямо из земли, тычинку.

Из сарая, звонко гавкая, выбежала маленькая собачонка, которую в прошлом году старуха подобрала на улице и, вопреки категорическим возражениям мужа, оставила в доме. Обычно диетра молниеносно реагировала на тявканье животного, скручиваясь своим черным стеблем в упругую спираль, будто готовясь к броску, но в этот раз растение все еще пребывало в сладкой неге, накрывшей его после избавления от перезревшего клыка. Собачка тем временем крутилась под ногами хозяина, ковылявшего с банкой в лачугу, и радовалась чему-то непонятному, чему может радоваться только животное.

Старик медленно добрел до двери, открыл ее и, прежде чем удалиться в свои покои, обернулся и окинул грустным взглядом окрестности, опостылевшие ему еще сотню лет назад. Несмотря на вечные сумерки, которые и вовсе сменялись непроглядной тьмой в те дни, когда плебры скупились на огненные шары, пейзаж в этих краях отнюдь не считался скудным. Их деревня располагалась в северо-западной части Медистого плато – так называли равнину, раскинувшуюся почти до самой столицы и густо поросшую желтовато-коричневой травой. Едва ли не в каждом дворе деревни было небольшое болотце с застоявшейся теплой водой, а то и два. Одни дома деревни стояли на берегу продолговатого озера, проходившего сквозь всю деревушку, а другие, уже на границе поселения, упирались в невысокие холмы, за которыми начинался непроходимый бескрайний лес. Деревья здесь, на Медистом плато, росли преимущественно высокие, и чем ближе к столице, тем, разумеется, выше, хотя в самой деревне их было мало, а те, которые и попадались, редко превышали метров пять в высоту. Территория двора, где стоял дом старика и его жены, была огромной. Это был последний в деревне дом – после него, метрах в двухстах, начинался пологий, но заметный склон, перетекающий в усыпанную мелкими озерцами долину, которая в конечном итоге дотягивалась до плохо видимой отсюда, из деревни, столицы планеты Амплерикс – Триарби.

Сплошной границы между Медистым плато и столицей не было, да и не могло быть. Недалеко от Триарби, на самом западе, бескрайняя пологая территория Медистого плато резко обрывалась в районе деревни Кай-Ур. Когда старик, еще в молодости, был в состоянии пешком дойти до границы между Медистым плато и столицей, он неизменно воображал себя лилипутом, который добрался до самого дальнего края огромного стола и уперся в пропасть – в этом месте кусок тверди будто попросту уходил под ноги. Пропасть между краем Медистого плато и столицей именовалась Рубежом. То было ущелье глубокое, но вовсе не широкое; и сразу после Рубежа взмывали в темные небеса мощные окаменевшие стволы деревьев игура, в гигантских ветвях которых располагалась столица Амплерикса. Между Медистым плато и Триарби, прямо над Рубежом, были построены многочисленные мосты, большие и малые, мощные и хлипкие, из камня и из брусчатки, а иные и вовсе из веревок да досок. Старик время от времени наведывался в Триарби, чтобы продать столичным жителям лишнего сока диетры, ведь не каждый у них, в Медистом плато, располагал свободными монетами. Идти в Триарби отсюда было дня два-три медленным шагом старика, поэтому добираться до столицы он предпочитал на своем осле. Проход через Рубеж в столицу по подвесным хлипким мостикам был бесплатным, а чтобы воспользоваться каменными мостами, нужно было платить монету. Большинство пеших посетителей Триарби из других земель, включая старика, предпочитали экономить, поэтому каменные мосты использовались в основном торговцами, которые привозили в столицу на продажу свое добро на запряженных верблюдами или лошадями повозках. Каменные мосты ценились и среди деквидов побогаче – им было легче заплатить монету, чем оставлять лошадь или верблюда на обрыве Медистого плато, вылезать из кибитки и пешком идти по качающемуся мосту, хватаясь за веревки. Тратиться на проход по мостам приходилось и жителям Кай-Ура – самой близкой к столице деревушке Медистого плато. Свой основной заработок они имели с торговли на рынках Триарби, а провезти в столицу даже небольшую тележку с товарами по подвесным мостам было невозможно – колеса телег застревали в щелях между досками.

Закатив глаза, старик развернулся и, хлопнув входной дверью, скрылся у себя в лачуге.

– Вот, – с этими словами он поставил банку на стол, – надоил нашу малышку. Есть хочу.

– Так садись, я уже приготовила, – ответила старуха, расставляя на столе тарелки для лепешек и два стакана для чая.

Пока ее муж накладывал себе в тарелку еду, она перелила часть жидкости из банки в глухую деревянную канистру, нацарапала на канистре сегодняшнюю дату и отставила в сторонку.

– Много как. Литра два, поди, да? – обратилась она к мужу, садясь с ним за стол.

– Два и есть, – лениво пережевывая пищу, ответил старик.

– Вот и хорошо, – довольно кивнула старуха, – в этом месяце налог монетами совсем не придется платить, все соком отдадим, да еще на продажу соседям, глядишь, останется. Копейки, но разве ж они лишние!

Старик бросил на нее взгляд, а потом, не ответив, отвернулся к окну и стал всматриваться в едва освещаемый висящими в небе огненными шарами двор.

– Подохнет скоро наша диетра, – нехотя сказал он, – ой, подохнет. Какая-то совсем хворая стала, даже на пса не реагирует.

– Может, нам уже сейчас росток взять? – тревожно спросила жена. – Пока приживется, пока вырастет…

– Можно, да вот хватит ли монет.

– А если с Зелмой поговорить? Мы ей соку отольем, а она нам росточек со скидкой! У них диетра маленькая еще, сока много не дает, а разве весь налог деньгами в наши времена уплатишь! И ей хорошо, монетами меньше налога платить, и нам – на ростке сэкономим.

– Ну, поговори, не убудет, – безразлично ответил муж.

– Ты глянь, а вон же она, в огород вышла! – махнула старуха рукой в сторону окна.

– Зелма?

– Ну да! Пошли спросим ее.

Супруги вышли из дома и направились к условной границе, разделяющей их и соседский дворы. Разговор был недолгий – Зелма согласилась отдать им росток диетры за треть цены в обмен на пол-литра сока, ведь этот объем поможет ей серьезно уменьшить денежную часть налога.

Налоги на планете Амплерикс платила только одна раса – простые люди, или, как их тут называли, – деквиды. Где-то в параллельной вселенной homo sapiens, может, и считаются венцом творения, но на Амплериксе деквиды наряду с плавийцами были лишь пятыми в цепочке из шести ступеней обитателей планеты.

Восемь тысяч лет назад королевская династия Бальеросов, придя к власти, установила на планете Амплерикс иерархию из шести ступеней.

На низшей, шестой ступени, располагались бесправные нивенги. Тонкие черные узоры, покрывающие их тела, были единственным признаком, по которому нивенгов можно было отличить от обычных людей.

Пятую ступень занимали простые люди – деквиды. На этой же ступени находились люди более сильные и совершенные – плавийцы. Беззаветно преданные короне, плавийцы отличались невероятной силой и стойкостью в бою за мир и порядок на планете.

На четвертой ступени находились обитатели Амплерикса, от которых зависела жизнеспособность планеты: ангалийцы, плебры и Мастера воды. Живущие в дивной Эрзальской долине ангалийцы повелевали воздухом и ветрами Амплерикса. Плебры, занявшие свое место в казематах Огненного моря, подчиняли себе пламя. А Мастера воды, жившие глубоко на доньях огромного белого водоема под названием Эр-Нерай, повелевали водой.

Третью же ступень занимали Маги. Личности троих Магов, как и место их обитания, были неизвестны никому, кроме, возможно, Королевы. Маги обладали колоссальным объемом знаний, мудростью и даром предвидения, и их мнение было неоценимым для короны.

Верховному судье была отведена вторая ступень. Верховный судья был столь же справедлив и беспристрастен, сколь жесток в своей каре. Его неизвестная остальным обитателям планеты персона вселяла одновременно страх и уважение, и любой житель Амплерикса молил черные небеса о том, чтобы никогда не столкнуться с этим могущественным, беспощадным и великим вершителем судеб.

Венцом иерархии была Королева – первая и высочайшая ступень Амплерикса.

Деквидов, к слову, на Амплериксе было большинство, и поэтому королевская династия Бальеросов на совете с Магами восемь тысяч лет назад решила, что именно деквиды, простые люди, будут нести нелегкое бремя налогоплательщиков, ежемесячно пополняя казну либо деньгами в размере тридцати монет, либо литром сока диетр. Богачей среди деквидов было немного, да и литр сока из-под вырванного зуба диетры могла собрать далеко не каждая семья, поэтому обычный налоговый взнос представлял собой пол-литра сока и пятнадцать монет сверху.

Заключая со стариком и старухой сделку, соседка Зелма поставила еще одно условие: старик будет помогать ей собирать сок ее диетры. Когда несколько лет назад диетра сожрала мужа Зелмы во время очередного сбора сока, женщина стала панически бояться это хищное огромное растение, а старик же мог найти общий язык почти с любой диетрой.

Вдалеке показалась фигура налогового инспектора, который раз в месяц обходил их деревню и собирал налоги.

– Здравствуй, Цедор, – поприветствовал старика инспектор.

– Здравствуй.

– У вас как обычно? Литр?

– Литр, клял бы его пес, – хмуро ответил старик, протягивая инспектору деревянную канистру.

– Щедрая диетра у вас, ничего не скажешь.

– Сдохнет тварь не сегодня завтра. Старая уже. Вот тогда наступит веселенькая жизнь, денег-то нету…

– А чем торгуете?

– Да чем нам торговать, – почесал затылок старик, – разве что шмотьем, что баба моя шьет. Когда наторгует, а когда и с пресный хрен с базара принесет. Взяли сегодня росток. Посмотрим, какого дерьма из него вырастет. Сейчас диетра, говорят, совсем плохая пошла. Корни глубоко не пускает, жрет мало. Мы свою на свиньях взрастили. Да сейчас и свиньи-то… Не свиньи, а одно название – дохлые, костлявые. На таких харчах разве здоровую диетру вскормишь?

– Налоги есть налоги, – вздохнул инспектор, который, будучи простым деквидом, хорошо понимал старика, так как сам каждый месяц рисковал жизнью, удаляя клыки своей пока еще молодой диетре, чтобы получить сок.

– Давали бы нам еще чего хорошего взамен, – по-старчески прокряхтев, недовольно сказал Цедор. – Подохнуть не разрешают, лекарства жрать заставляют. А налоги берут! Нашли мальчишку – по диетрам лазить. Коли б не моя старуха, то вовсе отказался бы налог платить, вот что я тебе скажу.

– За такое и посадить могут, – потер подбородок инспектор.

– Да и пусть содют, – усмехнулся старик. – Уж лучше я буду в Песочных рукавах сидеть, на казенных харчах, чем туда-сюда каждый месяц по диетре скакать. Тоже мне, нашли мартышку. В Песочных рукавах не так уж и плохо, как малюют. У меня братец старший там надзорным всю жизнь провел. Рассказывал мне, что надзорным там сложнее, чем заключенным. Заключенному-то чего? Сидишь себе целыми днями, спишь-жрешь-срешь, горя не ведаешь. А за тобой надзорные еще и убирают. И харчи приносят. Что тут эти поганые лепешки жрать, что там. Только тут ты сам крутишься, да еще налоги. А там тебе еду дают. Сервис не хуже, чем в таверне под Серебряной Слезой.

– Эх, Цедор, Цедор. В твоем возрасте легко рассуждать, когда все уже позади осталось, а впереди только Хранилище. А мне вот товарищи, кто в Песочных рукавах служили, рассказывали, что заключенные там мрут как мухи. Лечения нет, света почти не видят, а в клетках сыро – иной раз из песочных стен вода сочится, спать невозможно.

– Вот-вот, я о том и говорю, – прошамкал старик. – Там хоть подохнуть дадут.

– Ладно, отец, бывай, – сказал инспектор, видя, что разговор со стариком пошел по второму кругу.

– И ты здоров будь.

Инспектор прижал плотнее емкость с соком и, удовлетворенно вздохнув, пошел со двора к дороге, где стояла запряженная ослом телега, груженная бутылями и банками остальных соседей. Дом Цедора и его жены был последним на сегодня, и инспектора не могла не радовать мысль о том, что смена подошла к концу.

Старик долго смотрел в спину инспектору. Когда фигура служителя казны превратилась в едва различимую точку, старик задрал голову кверху. Ему нравилось смотреть на небо.

Своего естественного светила Амплерикс не имел. В любое время суток и время года небо на планете было черным, как уголь, растертый в пыль по холсту. Когда плебры запускали из Огненного моря высоко в небо сотни, а иногда и тысячи пламенных шаров, территории Амплерикса хорошо освещались, а черный, как воронье крыло, небосвод озарялся ярким огненно-медным отливом. Состояние осторожно наступающих сумерек, когда до прихода темноты еще надо подождать и когда вдалеке хорошо различимы лица соседей, деревья, дома и даже ухабы на дорогах – таким тут, на Медистом плато, был день, а днем огненных шаров в небе обычно горело более чем достаточно. Но сегодняшний день не отличался яркостью. Шаров в небе было немного, и темнота небосвода приятно давила на старика, позволяя ему увидеть мелкие звезды. Видел он и едва заметное розоватое рассеянное свечение на небе, опоясывающее всю планету. Пройдет немного времени, и перед наступлением ночи огненные шары убавят свой жар, заключив деревню в почти непроглядную темноту. Тогда особенно хорошо будут видны крошечные звезды, а розовый пояс на орбите Амплерикса по известной причине и вовсе обретет кроваво-красный оттенок.

Глава 2.

Животные на планете Амплерикс в пищу не годились – мясо их было ядовитым. Если съесть говяжью котлету, то с жизнью, конечно, не распростишься, но желудок после такого обеда может заболеть так, что несчастный будет пытаться разодрать себе живот. Из-за этого основная часть населения планеты вынуждена была питаться скудной растительностью да семенами, которые добывались в единственном месте на Амплериксе – в Низине. Семена варили, парили, тушили, перетирали с луком и пряностями. Из них готовили супы, лепешки и даже то, что здесь сходило за десерты. Когда хочется есть, еще и не то придумаешь.

Низиной называли земной покров под столицей планеты. Триарби была далеко не самым большим городом Амплерикса и полностью располагалась на густых кронах деревьев игура. Эти огромные растения с окаменевшими у основания стволами возвышались над Низиной на сотни метров. Там, в высоте крон игура, перемешанный с тонкими нитями белоснежных облаков воздух был чистый и свежий – только таким удостоены дышать жители столицы и сама Королева.

Ни величественных каменных крепостей, ни скальных замков, ни монументальных теремов в Триарби не было. Королевский дворец являл собой совокупность арок, пещер и ходов, прорубленных высоко, в мощных кронах деревьев игура, и образующих бесконечные коридоры, залы и покои. Они были увиты красной и зеленой листвой и увешаны густыми лианами, на которых по вечерам распускались мелкие цветы, дающие приятное синеватое сияние. Остальные жители столицы владели куда меньшими жилищами, располагавшимися несколькими ярусами ниже. Каждая семья в Триарби старалась выделить свой дом из общей массы, особое внимание уделяя входной двери – ведь среди бесконечно густых ветвей и листьев деревьев игура, в которых высекались дома, было сложно с первого взгляда различить вход.

Триарби в основном была населена представителями пятой ступени в иерархии жителей Амплерикса – обычными деквидами, а еще плавийцами, этими суровыми воинами, готовыми в любой момент защитить от Хищников королевскую династию Бальеросов и остальных жителей столицы, а при необходимости – по приказу Королевы –совершить марш-бросок в любую другую часть Амплерикса, чтобы отдать свою жизнь за мир и покой на планете.

В отличие от небесных высот, занимаемых столицей, глубоко у ее подножия, в Низине, у самых оснований деревьев игура, воздух был спертый и тяжелый. Если по какой-то роковой случайности в Низине оказывался любой случайный человек, то уже совсем скоро у него начинала идти кровь из носа, рта и ушей, и несчастный падал замертво. Находиться в Низине без вреда для жизни могла только низшая, шестая ступень – нивенги, которые и добывали из растущих там, внизу, крошечных серых цветков те самые семена, несметной вереницей караванов поставляющиеся отсюда в любые, даже наиболее отдаленные уголки Амплерикса. В наказание за злодеяния своих предков нивенги восемь тысяч лет назад были приговорены Верховным судьей к вечной каторге в Низине, обречены всю свою жизнь, от рождения и до последнего вздоха, добывать семена – пропитание для жителей Амплерикса.

В цепочке из шести ступеней обитателей планеты нивенги находились на самом последнем месте, лишенные всяческого уважения и навеки пораженные в правах. Корона гарантировала им всего одно благо – скудное однотипное существование. Самым большим страхом королевской династии Бальеросов было восстание нивенгов и их мутация обратно в мерсеби – в своих предков. Как выглядели изгнанные тысячи лет назад с Амплерикса мерсеби, можно было узнать только из старых пыльных атласов, хранившихся в Королевской библиотеке. Это были трехметровые человекообразные прямоходящие ящеры, покрытые блестящей черной чешуей. Мерсеби имели усыпанные шипами лапы, одного взмаха которыми было достаточно, чтобы неосторожная жертва оказалась рассеченной на сотни мелких кусочков и на глазах рассыпалась еще до того момента, как ее разум осознает, что наступил конец. Передвигались мерсеби стремительно и бесшумно, не оставляя своему противнику и шанса, в чем им помогали широкие жилистые крылья из тонкой просвечиваемой черной кожи.

Восемь тысяч лет назад, в День воцарения, когда благодаря совместным усилиям Магов и ангалийцев будущая корона одержала победу в жестокой битве с мерсеби, эти беспощадные кровожадные существа были выброшены за орбиту Амплерикса, но по совету Магов корона оставила на планете несколько особей этих ящеров, чтобы создать из них будущих нивенгов и проклясть их на бессрочный каторжный труд в Низине. Долгие годы уединившиеся в казематах у Огненного моря Маги меняли сущность мерсеби, отсекая их крылья раз за разом после появления на свет очередного потомства и не выпуская их на волю. В один день самка мерсеби, уже отдаленно похожая на человека, родила детеныша без крыльев. Его чешуя была не прочной, как у истинных мерсеби, а тонкой, словно бумага, и вилась по кожному покрову едва заметным черным узорным рисунком. Выше, чем на два метра, новое поколение уже не вырастало. А когда один из детенышей вдруг заговорил, Маги решили, что дело сделано, и единогласно постановили, что цивилизации мерсеби на Амплериксе наступил конец.

Получившимся в результате опытов над мерсеби нивенгам было дозволено жить только в Низине – почти никто из них не знал, как оно там, наверху, в раскинувшейся на кронах игура Триарби. Столица располагалась так высоко, что даже если нивенги запрокидывали головы и пристально всматривались в устремившиеся вверх стволы деревьев игура, они не могли разглядеть ни неба, ни города, ни свежей листвы. Лишь редкие тусклые иголки света от огненных шаров в вечно черном небе, продравшиеся сквозь стену плотно стоящих друг к другу окаменевших стволов игура, могли достигать Низины. Эти отголоски света немного разбавляли плотную тьму Низины и питали цветки, из которых нивенги с утра и до самой ночи собирали семена для остального Амплерикса.

– Ну как ты, малыш? – Папа сидел на краю кровати, ласково убирая густые белокурые вьющиеся волосы со лба и лица дочери.

– Я хорошо, папа, – тихо ответила Калирия, которая проснулась за мгновение до того, как отец зашел к ней, отодвинув в сторону сотканную из белых, красных и зеленых листьев занавеску, отделяющую спальню дочери от остального дворца. Изящный невысокий хрустальный эспи́р, стоящий на резном столике возле кровати Калирии, светился свежим тускло-зеленым оттенком у самого основания спирали, показывая, что на планете раннее утро.

– Хочешь, я принесу тебе завтрак сюда?

– Нет, папа, не надо. Я буду есть на балконе, как обычно.

– Сегодня на улице тебе будет прохладно. Надо послать ноту плебрам, чтобы увеличили количество огненных шаров в небе над столицей.

– Не надо, папа, – все так же тихо говорила Калирия, и дело было не в ее сонном состоянии, а в болях в теле, которые девочка испытывала последние несколько месяцев. – До меня дошли слухи, что жителям столицы не по душе слишком высокие температуры. Не надо из-за меня одной делать в Триарби еще теплее.

– Мне нет дела до того, что по душе жителям столицы. Если нужно, я распоряжусь увеличить…

– Папа, – повернула к нему голову Калирия, внимательно на него посмотрела и четко произнесла: – Не надо.

– Как изволишь. Давай я помогу тебе подняться, и пройдем на веранду. Клида сейчас накроет там.

– Хорошо, папа. Только сначала подай мне шарф, пожалуйста, – смущенно попросила дочь.

Отец кивнул ей, взял лежащую на подоконнике ткань изумрудного цвета не толще воздуха и подал ее девочке. Калирия обернула Королевским шарфом шею и прижала его руками, будто хотела, чтобы он стал ее частью.

Отец наклонился к ней, и девочка обхватила его своей тоненькой ручкой за шею. Папа с легкостью подхватил дочь и на руках с ней подошел к висящей на стене лампе. Он зажег лампу лучиной от каминного огня, чтобы комната Калирии, освещаемая лишь висящим в небе за окном огненным шаром, стала хоть немного светлее. Затем он вышел с девочкой на балкончик – небольшую, увитую красными ветвями игура, неогороженную площадку с низким столиком, и усадил Калирию в мягкое кресло, в котором она любила отдохнуть после завтрака и полюбоваться открывающимися с балкона видами на Триарби. Небо в столице было почти таким же красивым, как в Эрзальской долине – плебры запускали над Триарби много разнотонных огненных шаров. Их свечения хватало, чтобы лишенное естественного светила постоянно черное небо Амплерикса озарялось огненно-розовыми красками. В переплетении с облаками эти краски создавали ощущение невесомости. На ночь огненные шары утихали, а некоторые и вовсе гасли, погружая Триарби в сон.

Королевский дворец был самым высоким строением в столице, недосягаемым для остальных жителей Триарби. Несмотря на то, что именно в этом дворце с древнейших времен жила королевская династия Бальеросов, правящая всей планетой, на Амплериксе находились замки куда более величественные и изысканные, чем королевская резиденция в Триарби. То были три Ярких замка, разбросанные по планете Амплерикс и являвшие собой не просто богатые серебристые дворцы, но целые города.

Первый из Ярких замков – Гальтинг. Красота этого города-скалы была невероятной, как и его размеры. Гальтинг был жемчужиной Эрзальской долины, ее самым главным городом, ее столицей. Эта населенная ангалийцами глыба парила над Эрзальской долиной, возвышаясь над землей на двадцать или тридцать человеческих ростов. Издали казалось, словно от поверхности несуществующего океана оторвался и попытался вознестись к небу безграничных размеров айсберг, но ему не хватило сил, и он повис в воздухе. Его седые, устремленные вверх изящные стены были изрезаны изумрудно-голубыми узорами, будто Гальтинг был инкрустирован чистейшим высокогорным льдом. Весь этот многоярусный серо-голубой массив прорезали изнутри витиеватые дороги, дома, дворы и арки. Там были площади, рощи, фонтаны, базары, даже озера. С бесчисленных уступов этого великого древнего города стекали водопады, и их капли разбивались в пыль в самом низу, отчего расстояние между городом и землей было постоянно укутано водяной дымкой. Несмотря на то, что Гальтинг принадлежал ангалийцам и был символом их власти над ветрами, в столице Эрзальской долины проживало немало простых деквидов.

Другим Ярким замком был Марьяни. Этот город, источающий чистый свет юной далекой звезды, покоился в морской толще на самых глубоких доньях белого водоема планеты – Эр-Нерая. Сверкающий белизной Марьяни поистине являлся легендой Амплерикса. Ведь если в Гальтинг (при наличии желания и каких-никаких денег) нанести визит мог любой деквид, то сюда, в столицу Эр-Нерая, расположенную глубоко под водой, проникнуть было никак нельзя даже за деньги, ибо монеты не были способны купить возможность дышать в морских пучинах. Только Мастера воды прекрасно чувствовали себя и под водой, и на поверхности Амплерикса. В отличие от массивного Гальтинга, Марьяни казался утонченным и немного капризным. Эта многовековая резиденция Мастеров воды была стройна и чрезвычайно высока, будто стела, застывшая в своем стремлении достичь поверхности белого водоема. Никто, кроме разве что самих Мастеров воды, не мог похвастаться тем, что воочию видел Марьяни. В школах Амплерикса ученикам рассказывали, что точное место в Эр-Нерае, где находится столица белого водоема, неизвестно ни одному живому существу. Лишь Мастера воды могли, бросившись с берега в Эр-Нерай, безошибочно добраться до Марьяни. Маги, вероятно, тоже, хотя едва ли этим мудрецам могла прийти идея поплавать в водах Эр-Нерая – их умы были заняты другими задачами. Своей вершиной, рассказывали учителя, Марьяни достает до самой поверхности Эр-Нерая, но сливается с оттенком воды и остается незаметной.

Сотни лет назад одна из Королев, ревностно любившая корону, во времена своего недолгого правления попыталась запретить ангалийцам и Мастерам воды называть свои дворцы столицами, ибо столица на планете Амплерикс, как и королевская власть, была одна, и имя ей было Триарби. Впрочем, дальше прихоти та задумка не продвинулась, и секретарий Королевы убедил владычицу в том, что у короны есть дела поважнее, чем думать о Гальтинге и о Марьяни.

Наконец, третий Яркий замок назывался Серебряной Слезой и располагался в Восточном Амплериксе. Если два предыдущих Ярких замка принадлежали представителям четвертой ступени, то Серебряная Слеза была городом для простых деквидов. Ангалийцы и Мастера воды пренебрежительно закатывали глаза, когда речь заходила о Серебряной Слезе, – они были едины во мнении, что не может город для обычных людей именоваться Ярким замком и пытаться встать вровень с Гальтингом и Марьяни. Но Серебряная Слеза была поистине великолепна. Этот Яркий замок вырастал из недр каменистой земли на десятки метров вверх, словно горный хрусталь, пробивший земную твердь. Издалека его стены можно было принять за чистое стекло, в которое неведомым образом были подмешаны витиеватые струи дыма. Серебряная Слеза была единственным из всех трех Ярких замков, который стоял на земле, как, собственно, и полагается городу. Это неровное, хрустально-дымчатое изваяние, населенное тысячами деквидов, было по всему своему периметру окружено черными извилистыми стволами. Некоторые из стволов возвышались и свисали над городом. Случайному путнику, завидевшему город издалека, могло показаться, будто чья-то гигантская смолянистая лапа высунулась из земли и попыталась сжать Серебряную Слезу в кулак, но не успела, навеки закаменев.

Ходили легенды, что Серебряная Слеза появилась за много веков до Гальтинга и Марьяни, когда еще династия Бальеросов не правила на Амплериксе. Но подтвердить или опровергнуть сие утверждение было, конечно, невозможно. Лишь Маги могли бы ответить – если б захотели.

Тем временем Калирия, которой сегодня на завтрак подали диковинную пищу, наблюдала с балкончика королевского дворца за тем, как внизу, на площади, кипит жизнь Триарби. Вот верблюды да редкие лошади, запряженные в телеги, неспешно везут товар, иногда не в состоянии разъехаться друг с другом на узкой, проложенной в кронах игура, дороге. Выше, над макушками столичных зданий, проплывают по воздушной толще большие и маленькие парусники, подгоняемые ветрами Эрзальской долины. У границы Триарби видна, хотя и плохо с балкона, голубоватая чистая кромка Парящих вод.

Своих водоемов в Триарби быть не могло – крона деревьев игура хотя и достаточно плотна для того, чтобы высечь в ней дома и дороги, но вот вода там точно не удержится и обрушится мелким дождем в Низину. В благодарность короне за победу над мерсеби, прямо в День воцарения ангалийцы и Мастера воды одарили столицу собственным морем. Для этого ангалийцы, повелевавшие на Амплериксе ветрами, сотворили изысканную смесь потоков воздуха, которые, преодолев тысячи миль из своей колыбели в Эрзальской долине, достигли Эр-Нерая. Из этого бескрайнего белого водоема Мастера воды позволили ветру зачерпнуть столько воды, сколько можно было унести с собой в столицу. Уже в Триарби ветра, принесшие туда белые воды Эр-Нерая, истончились и превратились в невидимую чашу, постоянно поддерживая воду высоко наверху, у крон деревьев игура. Когда правившая в те времена Королева впервые увидела это сплошное, лишенное дна море, повисшее у древесных берегов и окаймлявшее Триарби с запада, ее удивление было столь велико, что она нарекла то море Парящими водами.

Завершив трапезу, Калирия отодвинула от себя тарелку и поднесла к губам небольшую наполненную водой хрустальную чашу в плетеной треноге из застывших белых волокон игура.

– Утолила голод? – заботливо спросил отец.

– Да, папа, спасибо. А что это было? – Она взглядом указала на пустую круглую тарелку, собственноручно вырезанную предводителем Вильдумского отряда из каменной коры игура и преподнесенную девочке на ее пятилетие четыре года назад.

– Это… – Поморщил лоб отец, вспоминая слово. – Это… сейчас… Ах, да. Это яблоко.

– Как интересно… – задумчиво шепнула Калирия. – Яблоко… А откуда оно у нас во дворце? И почему я раньше его не пробовала?

– Его вчера прислал патриций Шай Лаплари в знак внимания и приверженности короне.

– Напомни мне, кто такой патриций Шай?

– Глупышка, – улыбнулся Келий Бальерос. – Я тебе о нем уже рассказывал. Это наследник Эрзальской долины.

– Эрзальской долины? – переспросила девочка. – То есть он из ангалийцев?

– Да, и это не может не радовать.

– Надо же… Отец, не думаешь ли ты, что он собирается породниться с нами?

– Конечно, милая. Без сомнения, он отчаянно желает этого.

– Но он ангалиец! А я деквид. Не ты ли учил меня, что союзы между разными ступенями строго запрещены?

– Ты не просто деквид, дочь. По твоим венам бежит кровь деквидов, да, но ты не деквид. Ты первая ступень. И тебе дозволено все. Буквально – все. Даже союз с ангалийцем. Да что там ангалиец! Будь твоя воля, ты могла бы взять в мужья и Мага. А патриций Шай – все же великолепная кандидатура.

– Ах, отец, я читала «Грозные времена». Там говорилось, что брачные союзы не рождаются просто так. И меньшее, что интересует династии, это любовь между детьми. И что всякий брачный союз – это лишь сделка.

– Да, сделка. Но это еще и шанс дать чистое потомство. Родить дочь от ангалийца, согласись, все же лучше, чем от обычного деквида.

– Тебе нужна непременно красавица-внучка?

– Мне нужна просто внучка, Калирия. И всем нам она нужна. Твое дитя, твоя дочь. И неважно – от кого. Но если она будет от ангалийца, то…

– То что?

– То она действительно будет красавица.

– Красавица… Я не хочу давления на себя, отец. А выйти за ангалийца – это заведомо поставить нас в положение, при котором наши новые родственники будут все более настойчивы.

– Дочь, они могут быть сколь угодно настойчивы, но ни один брачный союз не обяжет нас менять ступени в иерархии. Ангалийцам на Амплериксе отведена четвертая ступень. Это выше, чем может показаться на первый взгляд. Шесть ступеней дают баланс, и каждый, кто дышит воздухом Амплерикса, должен оставаться на той ступени, которая была начертана ему тысячи лет назад.

– Вот только Амплерикс дышит воздухом именно из Эрзальской долины, отец!

– Если бы не подвиг короны, не изгнание мерсеби из Амплерикса, не было бы сейчас ни Эрзальской долины, ни самих ангалийцев, ни деквидов, ни даже нашей династии. И в Эрзальской долине хорошо это понимают, как и везде на планете. Поэтому хочу тебя успокоить – родство с нашей семьей не поможет ангалийцам шагнуть с четвертой ступени вверх, какими бы красивыми, богатыми и хитрыми они ни были. А теперь, малыш, пора кормить Э́ксиль.

– Как? – удивленно, а скорее испуганно вскинула голову Калирия. – Уже? Мне казалось, что мы вот-вот его кормили, и трех дней еще не прошло!

– Нет, милая, прошла уже неделя.

Келий приблизился к креслу, в котором полулежала укрытая пушистым пледом дочь, вновь подхватил ее и понес на руках вниз, осторожно нащупывая ногой каждую новую ступень пологой длинной лестницы, струящейся меж серых стволов игура.

– Папа… – осторожно шепнула ему на ухо Калирия, когда они миновали Престольный уступ.

– Что, милая? – так же тихо спросил отец, продолжая аккуратный спуск по лестнице.

– Я стала замечать, что после каждого кормления мои ранки хуже заживают.

– Я знаю, моя милая. Когда ты лежала сегодня в кровати, я видел пятнышки крови на твоей подушке. Потерпи еще день – Маги обязательно придумают целительные капли, обещаю тебе.

– Мне непонятно, почему Королевский шарф не помогает.

– Конечно же, он помогает, – успокоил девочку отец. – Просто ты сейчас больна, и тебе нужны целительные капли.

Спустившись с последней ступени, он поставил дочь на неровный прозрачный пол, под которым, точно капилляры, пролегали совсем молодые и еще неокрепшие ветви игура. Он взял девочку за руку, и они тихо зашагали к выходу, во внутреннюю часть королевского дворца, где их уже ожидал водчий.

Водчий выразил свое почтение отцу и дочери низким и чрезмерно долгим поклоном, а после, ускорив шаг, опередил Калирию и ее отца и подставил невысокую стремянку к запряженной двумя белыми лошадьми кибитке. Подав девочке руку, он помог ей подняться в кибитку, а затем суетливо обежал повозку сзади, сел на переднее сиденье и, легонько взмахнув вожжами, повез Королеву и ее папу в Морозную рощу.

Плебры всегда располагали огненные шары в небе над столицей так, чтобы их тепло обходило Морозную рощу стороной. Там, на задворках дворцовой территории, в вечных студеных сумерках, разбавленных слабым свечением миниатюрных холодных фонарей, не переставая падал невесомый снег, укрывая тонким белым пледом ветви и листву деревьев и щекоча Эксиль. Эксиль, этот небольшой цветок, был похож, как и диетры, на розу, вот только ростом не выше десятилетнего ребенка. Он колыхался и извивался на мягком черном стебле, вертя под бесконечным легким снегопадом своим мерцающим бутоном из стороны в сторону, точно любопытный младенец, вот-вот научившийся самостоятельно садиться в своей колыбели и желающий познать мир. Калирия безмерно любила Эксиль, несмотря на необходимость еженедельного мучительного кормления. Она обнимала маленький, вечно подернутый свежим инеем, цветок Эксиля, ласково проводила пальцами по его лепесткам, которые, как ей часто казалось, смотрят на нее и просят не уходить так скоро.

Сейчас девочка вышла из кибитки и слабыми шажками направилась к Эксилю. За собой она оставляла неглубокие следы на тоненьком снежном покрывале, укрывавшем землю Морозной рощи. Эксиль затрепетал, вытянулся и стал мотать бутоном по сторонам, точно ища несуществующими глазами Калирию.

«Здравствуй, Эксиль! – улыбнулась она цветку, приблизившись к нему вплотную. – Ты скучал по мне?»

Могло показаться, будто Эксиль кивает ей бутоном в ответ, хотя нельзя было исключать, что он просто учуял пищу и поэтому так взволновался. Раскрыв бутон, он распушил нежные алые лепестки, и на их внутренней поверхности блеснули в слабом свете фонарей несколько небольших белых клыков. Калирия, все так же улыбаясь, нежно потрепала Эксиль по бутону, а потом, почти неслышно вздохнув, поднесла руки к шее и аккуратными медленными движениями стала разматывать Королевский шарф. Проведя ладонью по обнаженной шее, она нащупала на коже шероховатые, едва ли заметные со стороны, следы запекшейся крови и поморщилась. Эксиль тем временем трепетал и, казалось, даже шипел, хлопая бутоном так, как разевает клюв птенец в ожидании червячка, принесенного мамой в гнездо на обед. Калирия нагнулась к цветку, прикрыла глаза, а в следующее мгновение ахнула, когда Эксиль резким броском, точно кобра, впился ей в шею своими мелкими зубами. «Нет, нет, Эксиль, – тихо забормотала девочка, – чуть-чуть правее, ты отсюда в прошлый раз пил». Ручкой она постаралась тихонько отцепить бутон от себя, но Эксиль крепко присосался к ее шее и жадно глотал кровь девочки, как древний вампир, который не оторвется от жертвы, пока не насытится. «Ну ладно, ладно, кушай отсюда, раз ты такой», – снисходительно сказала Калирия тоном, с каким маленькие девочки грозят пальчиком нашкодившим непослушным куклам.

Вскоре Эксиль отодвинулся от девочки и сделал несколько неуверенных движений бутоном. Затем он внезапно застыл, будто еще несколько мгновений назад не изнывал от голода и не шипел, требуя свежей пищи здесь и сейчас. Калирия поднялась во весь рост, медленно обмотала шею Королевским шарфом, чтобы остановить кровь, и обернулась. Ее отец стоял, облокотившись на тонкую ветвь игура и скрестив руки на груди. Все это время он с грустью во взгляде наблюдал за привычной картиной: его любимая и единственная дочь отдает частицу себя прожорливому созданию, защищающему Амплерикс. Калирия с любовью во взгляде посмотрела на своего отца. Ему не было и сорока лет. Он был высок и хорошо сложен. Его пронзительные коричневые глаза часто были прищурены, будто он пристально за чем-то наблюдал, прямо как сейчас, в Морозной роще. Несколько тонких морщин не прибавляли ему возраста, или же он выглядел моложе своих лет благодаря густым волосам цвета жареного каштана, которые спадали на скулы, делая лицо необычайно острым и выразительным.

Калирия унаследовала внешность матери. Ее синие глаза с неутомимым любопытством оглядывали пространство вокруг, а длинные, будто окрашенные ледяным пеплом волосы, многочисленными ручьями небрежно рассыпались по ее спине.

– Пойдем обратно во дворец, папа? – Калирия коснулась пальчиками его руки и вопросительно посмотрела на отца.

– Да, – задумчиво кивнул он, а потом наклонился к девочке и, прижав ее к себе, спросил: – Тебе не холодно?

– Мне не холодно, отец. Пойдем обратно, я очень хочу спать.

– Как и всегда после кормления, – с тревогой в голосе сказал он.

– Еще не полдень?

Отец вытащил из кармана белых брюк крошечный эспир, эту хрустальную изящную спираль, и поднес к глазам. В нижней части эспира горело, пульсируя, сочное зеленое пятно, приятное мерцание которого лилось в темноту Морозной рощи. Плебры нечасто контролировали запускаемые в небо шары, а поэтому те нередко так и висели в небосводе, не давая жителям понять, утро сейчас на дворе или вечер. Так и горели они, пока не потухали и не сменялись новыми свежими пылающими сферами. И только эспир помогал жителям Амплерикса разделять утро от вечера, а ночь ото дня.

Эспир был создан Магами тысячи лет назад. Он представлял собой небольшую хрустальную спираль, по которой можно было определить время суток. Ранним утром любой эспир светился слабым зеленым оттенком у самого основания. По мере того, как день отвоевывал свое место в сутках, световое пятнышко поднималось по спирали эспира все выше и выше, становясь изумрудно-желтым в преддверии полудня, окончательно наливалось желтизной днем, обретало приятную синеву ближе к вечеру и наконец разливалось у самой верхушки спирали темно-красным свечением с наступлением ночи. Эспиры были не у всех, так как стоили они недешево. Одним из самых больших и красивых по праву считался эспир, возведенный на Живой площади в Триарби – то была завораживающая своей элегантностью спираль высотой в два, если не три, человеческих роста. Эспир на Живой площади был таким внушительным, что по нему ориентироваться во времени могла значительная часть столицы, просто выглянув из окна; поэтому большинство жителей Триарби предпочитали не тратить лишние монеты на персональные эспиры, особенно учитывая, что срок службы эспиров редко превышал год-полтора – период времени, в течение которого лунный хрусталь, из которого изготавливались эти чудные изделия, был способен определять время суток.

– Судя по цвету, – сказал отец, не отрывая взгляда от спирали, – полдень вот-вот наступит.

Он убрал эспир обратно в карман, взял дочь за ручку, и они побрели к выходу из Морозной рощи.

Стоило отцу с дочерью шагнуть на лестницу, ведущую в королевские покои, как в небо столицы со стороны Морозной рощи взмыл столб бордовой пыльцы, невесомые частицы которой взвивались вверх, будто молодой тонкий смерч. Так случалось всякий раз, когда получивший положенную ему еженедельную порцию королевской крови Эксиль распускал свой бутон и извергал из него столб своей пыльцы в небо, питая защитный пояс орбиты Амплерикса и защищая планету от живших в космосе мерсеби.

Глава 3.

Деревня Кай-Ур стояла на самом краю Медистого плато. Фраза «на самом краю» не красит большинство мелких населенных пунктов. К Кай-Уру это не относилось, ибо в данном случае речь шла о западной, а не восточной части Медистого плато. А значит, рядом сама столица.

Жизнь в Кай-Уре в этот день не отличалась от жизни в день предыдущий. Там, где учатся и тренируются солдаты, царствует четкий распорядок. А чем четче распорядок, тем и жизнь монотоннее.

– Ты опоздал, – недовольно бросил своему сыну Гальер, когда юноша показался в дверях кабинета отца.

– Простите, – виновато ответил Лафре, все еще стоя на пороге и не решаясь подойти к столу отца, – нас задержал командир. Мы упражнялись на мечах, когда ваш слуга сообщил мне, что вы изволите видеть меня, и я…

– Кто задержал? – с презрением в голосе перебил его Гальер, подняв на сына маленькие черные глаза.

– Командир Дамори, отец, – тихо сказал Лафре.

– Не командир Дамори, насколько мне известно, предводитель Вильдумского отряда, а Гальер Аберус. И пока Гальер Аберус все еще отдает здесь приказы, их надо выполнять. Беспрекословно и незамедлительно! – стукнул он кулаком по столу.

– Виноват, отец, – еще тише ответил сын.

– Что мне до твоей вины! – горячился Гальер. – И какого пса ты мямлишь, как сопливая девка?

– Виноват, отец! – громко повторил молодой человек.

– Виноват… Что произошло вчера?

– А что вчера произошло?

– Ты мне скажи. – Гальер сверлил своего сына острым, как жало, взглядом. – От меня только что вышел Итус Сирой, и он, должен заметить, был вне себя от недовольства, что ты вчера не явился к ним в дом. Ты можешь себе представить, каково было мне, предводителю Вильдумского отряда, оправдываться перед ним, будто я малолетний воришка? Мне!

– Отец. – Лафре ощутил, как его бросило в жар. – Я вчера чувствовал себя нехорошо, даже с кровати не вставал.

– В заднице нивенга я видал, как ты вчера себя чувствовал! – рявкнул на сына Гальер. – Все их семейство собралось в доме, чтобы устроить тебе смотрины! Они прождали тебя до позднего вечера, а ты, треклятый сын диетры, даже не послал им слугу, чтобы отменить встречу!

– Отец. – Юноша приблизился к столу и отодвинул кресло, чтобы сесть в него. – Я… Я на дух не переношу семейство Сирой. Всех их, а в особенности – Хельду.

– Ты можешь сколь угодно питать к ним отвращение. Я не заставляю любить их, но уговор есть уговор! Если семья Аберус дает слово, его надо держать.

– Но не я давал слово, отец.

– Ты тоже Аберус. И если слово даю я, то значит, даешь его и ты.

– Отец, я вас умоляю! Сошлите меня в Низину, лишите меня фамилии, убейте меня! Прямо сейчас. Вонзите в меня кинжал, но только не заставляйте меня родниться с ними!

– С ними роднишься не ты, треклятый сын диетры, а мы! Договоренность достигнута, а договоренность крепче стали, если в ней участвует фамилия Аберус.

– За что вы так со мной? Почему именно они? Почему именно Хельда? – воскликнул Лафре. – Она уродлива, как сутулая собака, и от нее несет за милю.

– Хельда уродлива, Алира гнусава, Женни стара… Кого ты себе ищешь? Красавицу из ангалийцев?

– Но не Хельда же, отец!

– Тебе уже двадцать один, Лафре! Я не молод, твоя мать тоже, и мы глубоко озабочены твоей взыскательностью в выборе невесты. У Итуса доброе имя и обширные земли. И не только в Медистом плато, но и под Триарби. Земли, которыми я не прочь был бы обладать.

– Вот оно что… – покачал головой юноша. – Земли… И ради земель вы готовы на то, чтобы ваш единственный наследник ложился в постель с вонючей Хельдой? Нет лучше способа, чтобы не допустить продолжения нашего рода! На такую не позарился бы и слепой.

– Мое решение озвучено, Лафре, и оно не подлежит обсуждению. Сегодня вечером я сам повезу тебя к ним, и ты будешь обходителен и учтив с Хельдой. Вы женитесь в следующем месяце. И если после свадьбы ты не сможешь обрюхатить это уродливое… эту… дочь Итуса, я лично заберусь в кровать к ней вместе с тобой и собственными руками всуну в нее твой член! Ты меня понял?

– Вы жестокий, – сквозь зубы процедил Лафре.

Юноша рывком поднялся с кресла и стремительным шагом направился к двери.

– Стоять! – заорал Гальер.

Но Лафре, которому было наплевать на то, какой силы гнев он сейчас пробудил в отце, уже сбегал по лестнице вниз.

На тренировочной поляне деревни Кай-Ур командир Дамори выстраивал в шеренгу семерых солдат Вильдумского отряда, которые должны сейчас направиться в Низину. Напротив шеренги на лужайке сидели вымотавшиеся из-за изнурительных упражнений на мечах курсанты, наблюдавшие за тем, как опытные солдаты Вильдумского отряда готовятся к спуску. Лафре подошел к остальным курсантам и тоже сел на лужайку, обхватив колени руками. Заметив его, командир Дамори нервно хмыкнул, а потом снова повернулся к солдатам: «И помните, что воздуха в ваших мешках хватит ненадолго! Мешки с воздухом надевать только в момент пересадки – нечего тратить воздух понапрасну. Когда достигнете Низины, меньше чем по двое по земле не передвигаться. Найдете ребенка – прижгите его. Не найдете – поднимайтесь обратно, но участь ваша тогда будет незавидна!»

– Что я пропустил? – шепотом спросил Лафре у своего товарища. – Почему участь их будет незавидна?

– В Низине пропала одна беременная из нивенгов, – не отрывая глаз от экипированных солдат, ответил курсант, – и теперь солдаты из отряда пойдут вниз искать ее.

– С чего такая забота о нивенгах? – усмехнулся Лафре.

– Ни с чего. И заботой тут не пахнет. Командир Дамори сказал, что она, возможно, уже родила ребенка где-то в чащобах и теперь прячет его, чтоб не прижгли. Идиотка. Вчера трое солдат туда спускались, искали, но так и не нашли ни ее, ни ребенка. А нивенги молчат – делают вид, что не знают, где она. Вот теперь сегодня уже семерых отправляют. Тех троих вчера высекли ночью в наказание за бесполезность. Глянь на этих, – парень кивком головы указал на солдат. – С виду невозмутимые, а по глазам-то видно, что страшно. Кому охота, чтобы жопа от жгучих стеблей потом неделю горела. А когда-то и мы туда спустимся…

Между тем командир Дамори закончил инструктаж и отдал солдатам команду отправиться к краю Рубежа, который пролегал трещиной между земной твердью Медистого плато и территорией Триарби. Количество переправ и мостов, перекинутых через ущелье по всему Рубежу, не поддавалось счету – как-никак, свободный проход для жителей и торговых караванов с Медистого плато в столицу и обратно должен быть обеспечен. В некоторых местах Рубежа были установлены невысокие лебедки, при помощи которых солдат Вильдумского отряда на длинных тросах, в клетках, спускали в Низину. Конечная точка спуска – Низина – была так далеко внизу, что длины тросов не хватало, и поэтому метрах в трехстах после начала спуска вокруг стволов игура были сооружены пересадочные пункты с другими лебедками. На этой отметке, где располагались пункты пересадки, стволы игура были еще совсем узкие, метров пятнадцать в диаметре. И досюда еще достигал воздух. Но вот ниже уже начиналась опасная туманность, после которой становилось трудно дышать. В небольшую, сколоченную из досок, клетку помещалось пять человек. В этот раз для спуска задействовали две клетки: в одной было трое солдат и водчий, в другой – четверо солдат с водчим. Когда каждая клетка достигнет пересадочного пункта, солдаты перейдут в другую клетку и наденут мешки с воздухом, а водчий останется на пересадке, чтобы продолжить спускать клетку дальше и потом поднять солдат обратно.

По команде Дамори солдаты синхронно развернулись лицом по направлению к Рубежу и двинули в путь. Лафре с остальными курсантами смотрел им в спины взглядом, в котором были соединены зависть, страх и любопытство. Большинство курсантов не могли дождаться того дня, когда примерят солдатскую экипировку и направятся в легендарную Низину, про которую сложено столько сказаний. Некоторых, правда, бросало в дрожь от мысли о долгом, словно несколько жизней, спуске на ядовитое дно под столицей. Каждый юноша Амплерикса, достигший двадцати одного года, мог явиться на сборы в деревню Кай-Ур, где решался вопрос, станет ли он курсантом Вильдумского отряда, а затем и солдатом сроком на пять лет. Служба в Вильдумском отряде была делом добровольным, ибо не все мечтали попытать судьбу и спуститься в Низину, уповая лишь на один мешок с воздухом, защищающий легкие от губительных паров той мрачной местности. И все же отбоя от желающих остаться в деревне Кай-Ур не было – кто-то считал честью нести службу в Вильдумском отряде, а кого-то привлекало щедрое вознаграждение и освобождение от налогов после отставки. Штатный состав отряда не превышал сотни солдат, в то время как число кандидатов было многократно больше. Претендент на то, чтобы стать курсантом, с завязанными глазами запускал руку в большую железную бочку и зачерпывал пригоршней насыпанные туда засушенные желтые и черные листья деревьев. Если черных листьев, которые вытащит претендент, было больше, чем желтых, молодой человек в тот же день мог остаться в деревне Кай-Ур, чтобы стать курсантом. В бочке, как и на деревьях, преобладали желтые листья, и поэтому основная часть кандидатов после жеребьевки отправлялась восвояси.

– Морус! Морус! – подбежал Лафре к курсанту, с кем сидел на тренировочной поляне, когда шеренга солдат скрылась из виду.

– Чего? – обернулся к Лафре молодой коренастый парень.

– Будь другом, поупражняйся со мной на мечах, – заискивающе попросил Лафре.

– Тебе зачем? – недовольно бросил ему Морус. – Все утро меча из рук не выпускали. Тебе мало?

– Мало, – невозмутимо ответил Лафре. – Я заметил, что у тебя техника владения мечом на высоте, ты с ним управляешься, точно это перышко. Мне бы у тебя поучиться.

– Ну, – почесал затылок подобревший от комплиментов Морус и бросил: – Можно и поупражняться, раз тебе надо.

Лафре довольно подмигнул Морусу и побежал к казарме, где хранились тренировочные мечи, чтобы захватить оттуда оружие для себя и товарища.

Морус и впрямь непревзойденно обращался с мечом, что немного диссонировало с его кажущейся на первый взгляд неповоротливостью. Высокий и изящный Лафре порхал вокруг Моруса, пытаясь увернуться от его ударов, но то и дело меч курсанта касался Лафре, давая понять, что будь эта битва настоящей, юноша уже лежал бы на земле в луже крови, в которой отражались бы висящие в темном небе огненные шары. Вконец изнуренные, Морус и Лафре кивнули друг другу в знак того, что тренировка подошла к концу, и выронили мечи из рук.

– Надо б пойти окунуться. – Морус взглянул в сторону небольшого пруда возле сарая. – А потом накормить нивенгов. Сегодня мое дежурство.

– Окунись, – ответил Лафре, – а я домой.

– С тебя пот ручьями стекает, – поморщил нос Морус. – Тебе б вымыться…

– Вот именно, что пот, – улыбнулся Лафре и, хлопнув курсанта по плечу, бодрым шагом пошел прочь.

Морус непонимающе пожал плечами и поплелся к пруду. Проходя мимо сарая, он посмотрел в щель между досками, из которых было сколочено дряхлое строение, – четверо нивенгов сидели на полу, прикованные цепями к стоящему посреди сарая столбу, и смотрели в никуда пространным взглядом. Корона старалась контролировать численность нивенгов в Низине, чтобы их было ровно столько, сколько требовалось для выполнения каторжного труда по сбору семян. Всякий раз, когда женщина из нивенгов втайне производила на свет мальчика, солдаты Вильдумского отряда спускались в Низину и прижигали новорожденного – каленым железным стержнем касались гениталий младенца, навсегда лишая его способности к совокуплению. Репродуктивными были лишь несколько мужчин-нивенгов, которых еще мальчиками отбирали у матерей, поднимали из Низины на поверхность и держали в сарае в деревне Кай-Ур. Когда возникала необходимость в новом рабе, солдаты Вильдумского отряда по распоряжению Гальера Аберуса спускались в Низину, отыскивали подходящую женщину из нивенгов, поднимали ее на поверхность и доставляли в Кай-Ур, где бросали ее в сарай, в котором содержались репродуктивные нивенги. Там и должен был состояться акт любви. Неоскопленные нивенги были превосходными любовниками, отличались недюжинной мужской силой и природной тягой к продолжению своего рода. Забеременевшая женщина содержалась в соседнем сарае, пока не производила на свет ребенка, которого нельзя было отличить от обычного человека, если бы не кожа, покрытая черным узорным рисунком. Если рождался мальчик, младенца прижигали и, оскопленного, отправляли вместе с матерью обратно в Низину, где он и рос, превращаясь со временем в рядового собирателя семян. Истории Амплерикса были известны случаи, когда женщины из нивенгов беременели прямо в Низине, и им удавалось укрыть свое новорожденное дитя от взора Вильдумского отряда и воспитать его как полноценного мужчину. Бескрайняя, мрачная, опасная, окутанная едким туманом поверхность Низины была неважным полем боя для солдат отряда, у которых было слишком мало времени и воздуха в мешках, чтобы в этой тьме отыскать беглянку и отобрать у нее ребенка. Заветной мечтой мальчика, спасенного матерью от каленого железа, было выбраться из Низины на поверхность и дать себе шанс прожить нормальную жизнь под видом обычного деквида. Выдать такого нивенга мог лишь слабо различимый, но все же заметный глазу черный узорный рисунок по всему телу, оставшийся в память о том, что у их предков, мерсеби, когда-то была непробиваемая чешуя. Впрочем, и этот предательский признак, выдающий шестую ступень, можно было скрыть – помогал в этом сок диетры. Те нивенги, которым посчастливилось раздобыть немного сока, втирали его себе в кожу, и черные узоры уходили. Уходили ненадолго, и вольные нивенги боялись рокового момента, когда сока не найдется, и кожа начнет вновь обретать ненавистный беглецу черный рисунок. Разоблаченного нивенга немедленно прижигали и ссылали обратно в Низину. Если же он успел обзавестись семьей, вместе с ним в Низину отправлялся и его несчастный ребенок. Несчастный и ничего не ведающий о том, кем он в действительности является, ведь на поверхности отец заботливо обтирал малыша соком диетры, сохраняя в тайне истинное происхождение ребенка, даже и не помышлявшего о том, что он нивенг, а не деквид, которым привык считать себя всю свою жизнь.

Нервно потирая ладони, Лафре поднялся на порог роскошного дома Итуса Сирой, где сегодня по просьбе Гальера должны состояться повторные смотрины. Из-за двери доносились голоса, среди которых Лафре узнал голос отца. Выдохнув, Лафре толкнул дверь и зашел в дом. В просторной гостиной сидели толстый Итус, его такая же необъятная жена и Хельда – тридцатилетняя уродливая старая дева, которую Итус безуспешно пытался выдать замуж последние несколько лет. Напротив семейства на длинном диване располагался Гальер, который громогласно смеялся над какой-то шуткой Итуса. Заметив сына, он метнул на него недовольный взгляд и указал на место рядом с собой.

– Мой сын необязательный, – обратился Гальер к Итусу, – но в целом неплохой парень.

– Неплохой, неплохой, – ехидно улыбнулся Итус, поднося ко рту кружку пива. – Проходи, сынок!

Лафре, невнятно улыбнувшись, сел на диван рядом с отцом, и тот, повернув голову на сына, непонимающе уставился на Лафре и шепнул: «Дрянь ты такая, ты в свинарнике лежал? От тебя воняет!»

Юноша никак не отреагировал на слова отца и кивком головы поприветствовал Итуса, его жену и Хельду. Дочь Итуса зарделась от смущения и от этого стала еще уродливее.

– Так, стало быть, – протяжно сказал Итус, – ты вскоре будешь носить гордое звание солдата Вильдумского отряда?

– Так точно, – ответил Лафре. – Для любого деквида честь отдать себя служению в отряде.

– Хорошо, очень хорошо, – довольно протянул Итус. – Достойный кандидат для достойной невесты. Не так ли, Гальер?

– Вне всяких сомнений! – горячо ответил Гальер.

– До меня дошла молва, что сучка нивенгов родила детеныша, которого не могут найти, – продолжил светскую беседу отец Хельды.

– Найдут, куда денутся, – решительно ответил Гальер. – Мои солдаты хорошо натренированы.

– Но ни вчерашние поиски, ни сегодняшние успехом не увенчались? – возразил Итус.

– В Низине можно укрыть и стадо бизонов. Задача сложная, но решаемая.

– А кто родился? Пацан или девчонка?

– Не знаем, – вздохнул Гальер. – Если девчонка, то это не беда. Но вот если парень, то уже в пятнадцать он станет трахать там всех, кто попадется ему под руку. Найти и прижечь. И мы сделаем это.

– Проблема не в том, что он обрюхатит этих мразей, а в том, что говнюк может подрасти и выбраться на поверхность, не так ли? – не отступал Итус.

– Может выбраться, а может и не выбраться. В прошлом году мои ребята нашли тайный лаз в стене плато, по которому эти твари могли вылезать наружу, и засыпали его камнями.

– А сколько еще этих лазов там может быть… – задумчиво пробормотал Итус и переключился на будущего зятя: – Вот у тебя, Лафре, не дрогнет ли рука, чтобы прижечь младенца нивенга?

– У меня? – неуверенно переспросил юноша. – Ну… Нет, не дрогнет.

– Лафре неопытный, – подключился Гальер, – и наивный. Представьте только: мальчик не видит ничего зазорного в том, что нивенг может спокойно жить среди нас.

– Но ведь они же не животные, – осторожно возразил Лафре. – Подумаешь, нивенг живет среди нас… Он точно так же платит налог, добывая сок диетры. Покуда никто не знает, что он не деквид, я не вижу в этом ничего предосудительного.

– Место нивенгов в Низине, а не на поверхности! – рыкнул Итус. – Они рабы, и относиться к ним нужно по-рабски! А те из них, кто живут среди нас, используют сок диетр, чтобы втирать его в свое поганое тело и в тела своих отпрысков. У короны и без того нехватка сока – Хранилище огромное, а сейчас оно заполнено соком в лучшем случае на две трети. Или тебя совсем не пугает, сколько Хищников может выродиться из Хранилища, если уровень сока упадет? Вспомни, что было два года назад, когда сок собирали по каплям по всему Амплериксу. Десятки Хищников вырвалась из Хранилища! Пожрали две деревни возле Земли Вдов и Сентры.

– Но это же не из-за нивенгов, а просто выросло слишком мало диетр, которые дали слишком мало сока, – попытался возразить Лафре.

– Заткнись! – гаркнул на него Гальер. – Место Королевы на троне. Место плебров – у Огненного моря. Место ангалийцев – в Эрзальской долине. Место Мастеров воды – на доньях Эр-Нерая. А место нивенгов – в Низине, и нигде более. У всех есть свое место. Так решила корона, так решили Маги. Не тебе спорить!

Лафре притих. В гостиной стало напряженно. Тут голос подала жена Итуса:

– Лафре, – по-матерински улыбнувшись, обратилась она к юноше, – твой отец говорил, что ты проходил тренировку в Эрзальской долине. Не каждому выдается шанс посетить обитель ангалийцев. Она и вправду так красива, как о ней говорят?

– О, да! – оживился Лафре. – Это удивительное место. Небо в Эрзальской долине еще краше, чем в Триарби, растут яркие цветы. И прозрачная вода, не то что у нас. А воздух! Воздух такой чистый, что кажется, будто он сладкий.

– Лафре полгода жил там, – встрял немного отошедший от гнева Гальер, который уже успел пожалеть о том, что не смог сдержать себя в руках и наорал на сына на глазах у будущих родственников. – Я хотел, чтобы он овладел искусством стрельбы из лука, а лучше лучников, чем ангалийцы, на всем Амплериксе не сыщешь. Сам ветер, будь я проклят, помогает стрелам, пущенным этими зоркими засранцами! С сыном моим тренировался сам патриций Шай.

– Наследник Эрзальской долины? – впервые молвила слово Хельда, чей голос был столь же безобразен, как и его обладательница.

– Да, милая, – постарался выдавить улыбку Гальер, и сделать это было непросто, ибо последним, что вызывала Хельда, было желание улыбнуться ей. – К сожалению, по непонятной мне причине Лафре недолюбливает патриция Шая, и это чувство взаимно. Мастер лучников специально ставил моего сына и патриция в одну пару, чтобы их неприязнь друг к другу вызывала состязательный дух. Однажды они даже сцепились на глазах у остальных курсантов. Не поделили лук, два идиота! – И Гальер расхохотался.

– И кто же победил в драке? – с глуповатым видом улыбнулась Хельда.

– Давайте не будем о драках, – мягко сказала жена Итуса. – У нас сегодня такой приятный повод, а мы – то о нивенгах, то о лучниках.

– Дело говорит, – кивнув в сторону жены, сказал Итус, а затем обратился к гостям: – Ну вроде бы решать тут нечего?

– Нечего, – подтвердил Гальер. – Мы с женой немолоды, вы, – он помедлил, но продолжил, – тоже. Нам всем нужны наследники.

– Иначе приберут мои земли к рукам, – тяжело вздохнул Итус. – Совсем не хочется подыхать, зная, что дочурка останется без присмотра. А тебе я доверяю, Гальер.

Отец Лафре довольно улыбнулся и сказал: «Мой мальчик станет отличным зятем. Отслужит в Вильдумском отряде, через пять лет уйдет на покой и станет тебе, мой друг Итус, хорошим помощником. И о дочке твоей позаботится».

Итус похлопал ладонью по своей ляжке, погладил толстый живот, а потом, стреляя поросячьими глазками, сказал всем: «Пойдемте-ка, что покажу».

С этими словами он поднялся с места и двинулся к выходу. Гальер встал следом и взглядом заставил сына следовать за ним.

Они вышли на улицу. Итус по-хозяйски шествовал по своим безграничным владениям. На огромном дворе возвышались большие и маленькие дома, хлева и сараи, стоящие в тени высоких деревьев. Принадлежащая Итусу территория была столь огромна, что казалось, будто в его руках находится все Медистое плато. В нескольких милях от дома виднелись макушки зданий Триарби, слева от двора – покосившиеся домики и казармы деревни Кай-Ур, а справа простиралась вглубь плато бескрайняя прерия, уходящая в горизонт. Лафре, который впервые был дома у своей будущей родни, увидел на прерии сотни пасущихся лошадей и верблюдов, которых разводил Итус и продавал торговцам и простым деквидам, на чем сколотил в свое время неплохое состояние. Он был так богат, что не утруждал себя разведением диетр, ибо налог в тридцать монет, немыслимый для обычных жителей Амплерикса, он мог бы платить по нескольку раз в день, даже не замечая этой траты.

«Вот, – сказал наконец Итус, когда привел гостей к большому трехэтажному бревенчатому дому, – здесь и будут жить наши молодые». При слове «жить» Лафре поежился, окидывая взглядом то свое будущее жилище, то свою будущую жену. Хельда тем временем подошла к юноше и виновато улыбнулась. Лафре не смел отойти от нее в сторону, хотя находиться рядом с этой дурно пахнущей особой с желтыми зубами и жидкими серыми, как мех мыши, волосами было далеко не самым приятным досугом. Надеясь, что Хельду отпугнет запах пота после упражнений с Морусом, Лафре сам сделал шаг навстречу ей, приблизившись вплотную, но Хельда, явно давненько не знавшая горячей ванны, ничего не учуяла. «Даже если рядом с ней положить сгнивший труп, ее вонь перекроет и запах разлагающегося тела», – обреченно отметил он про себя.

– Ну? – довольно спросил Итус, оглядывая дом. – Спален на шесть, а то и семь детей хватит. А на третьем этаже спальня хозяина. Кровать там такая, что сама Королева позавидовала бы!

– Ты, друг Итус, как всегда, все делаешь с размахом, – услужливо произнес Гальер.

– Для дочки самое лучшее, – бросил ему толстяк, не переставая с восхищением смотреть на дом. – И для внуков! Сынок твой уже мужчина или так, еще мальчишка?

– Мальчик еще, – ответил Гальер. – Девушек у нас, в Кай-Уре, почти и нет. Хотя псы его знают, сколько он их перетрахал, пока учился в Эрзальской долине.

– Твой мальчишка хорош, – оценивающе посмотрел на Лафре Итус.

Он не лукавил – сын Гальера был высоким и стройным, с глубокими, как озера, темно-синими глазами. Его тонкие губы порой изгибались в смущенной улыбке, отчего на левой щеке проступала ямочка, и тогда он незаметно для себя запускал руку в крупные завитки своих волос цвета сахарной патоки и расчесывал их, чтобы занять беспокойные пальцы.

– В материнскую породу. Не в мою, – ответил отец Лафре.

– Хорош, хорош, – продолжал будущий тесть. – С таким и ангалийке не зазорно возлечь. Говорю же, что моей дочурке – только самое лучшее. Ну, Лафре, брюхатил ангалийских девок? Сознавайся, песий сын!

– Итус! – воскликнула его жена, почти перейдя на писк. – Постыдись своей дочери, старый ты осел!

– А чего? – не унимался Итус, уперев руки в свои жирные, свисающие вниз бока. – Не самое большое удовольствие, если к ним в дом заявятся его ублюдки.

– Сношений с ангалийками не имел, – послышался наконец уверенный голос Лафре.

– Не имел! – передразнил его Итус и рассмеялся так, что один из его подбородков стал колыхаться. – Проверим годков так через десять.

Когда он закончил смеяться, стало тихо, даже далекое щебетание птиц не доносилось больше до них. Решив, что он не желает более тратить время на аудиенцию, Итус обратился к Гальеру:

– Что ж, друг мой Гальер, тогда через месяц?

– Свадьба? Да, как и договаривались.

– Добро, – протянул ему руку толстяк. – Да соединятся семейства Сирой и Аберус.

Сделка была заключена. Гальер понял, что смотрины на этом закончены и что настало время убираться домой.

«Нам, видимо, пора, – сказал он Итусу, вытащив из кармана небольшой эспир, светящийся темно-синим цветом почти у самой верхушки, возвещая о том, что на дворе поздний вечер. – Хотел еще в казарму заглянуть и дать по шее этому старому пердуну Дамори. Завтра лично снаряжу на спуск своих лучших ребят, а то сегодня эти болваны только зря израсходовали семь мешков с воздухом. Найдем этого выродка нивенгов!»

В это время откуда-то со стороны деревни Кай-Ур стали доноситься тихие прерывистые звуки. «Похоже, стервятники», – услышал Лафре голос Итуса за мгновение до того, как за хозяином дома захлопнулась дверь. Но Лафре хорошо понимал, что это не стервятники. По мере того, как отец и сын постепенно приближались к деревне, звуки становились все громче, четче и пронзительнее. Вскоре в них легко можно было распознать стоны семерых солдат Вильдумского отряда, которые сегодня вернулись из Низины ни с чем и теперь несли наказание жгучими стеблями.

Глава 4.

Лерия рано вышла из дома и неспешным шагом направилась к зданию школы. Она любила просыпаться, когда слабое зеленоватое свечение эспира только начинало робко зарождаться в нижней части спирали, будто оно само еще не решило, миновала ли очередная ночь и пора ли наступать утру. В такое время почти все население Аладайских озер обычно еще спит. А это значит, что Лерия могла без спешки миновать дворы своих соседей и пройти по вымощенным темно-багровым камнем мостикам, перекинутым через бессчетное количество озерец. В столь раннюю пору она не отказывала себе в удовольствии остановиться на пока еще пустынной главной улице и мечтательно посмотреть в вечно черное небо Амплерикса, наблюдая за тем, как время от времени откуда-то из недосягаемых далей, в которых покоится Огненное море, один за другим взмывают в небо огненные шары – единственные источники света и тепла на планете. Ее завораживала эта дивная картина: вот вдалеке маленькая искорка отрывается от земли и мчится сюда, к Аладайским озерам, оставляя за собой тоненький, словно паутинка, огненный хвост, становясь все более крупной и хорошо различимой, пока наконец не приблизится к небу над городком и не застынет высоко-высоко, повиснув над головами жителей огромным, пылающим жаром диском.

Жители Аладайских озер были едва ли не единственными деквидами Амплерикса, освобожденными от обязанности платить налог. Причина крылась в природе этой местности, лежащей где-то между Триарби и водами Эр-Нерая, – на Аладайских озерах не было никакой растительности, ибо поверхность сплошь состояла из каменного монолита, испещренного сотнями озер разной величины. В таких условиях не могли расти диетры, и Верховный судья тысячи лет назад постановил, что ежемесячно взимать тридцать монет с жителей Аладайских озер будет несправедливо, ведь, в отличие от остального населения Амплерикса, здешние обитатели не могли понизить денежную часть налога, отдавая короне драгоценный сок, получаемый после удаления клыков диетр. В редких случаях некоторые неимущие жители других земель, окончательно задавленные налоговым бременем, принимали для себя тяжелое решение бросить привычный уклад жизни и переехать на Аладайские озера, чтобы не платить налог. Таких переселенцев были единицы – деквиды до последнего старались либо заработать, подрядившись на любой, даже самый черный труд, либо завести еще одну диетру, лишь бы не переселяться в эту местность, где кроме голого камня и озер не было ничего. Аладайские озера веками считались дотационным регионом, находившимся на полном обеспечении короны. Сюда за счет королевской казны поставляли семена для приготовления пищи, древесину для отопления, без которой жить в каменных домах было невозможно, бумагу, ткани, лекарства и вообще все, что было необходимо для обеспечения минимально комфортного быта.

Отворив массивную каменную дверь школы, Лерия подошла к камину, запалила лучину и стала, не торопясь, зажигать фонари, развешенные вдоль стен погруженного в темноту учебного класса. Скоро к школе начнут подтягиваться ученики, впервые начинающие свое обучение. Когда фонари разгорелись и наполнили класс желтоватым приятным светом, Лерия подошла к висящему возле учительского стола зеркалу и стала внимательно рассматривать свое отражение, точно видела себя впервые. Из зеркала на нее глядело утонченное личико, обрамленное длинными черными локонами, и хлопали большие наивные синие глаза, изучающие сами себя.

Постепенно класс наполнялся ребятами, которые в ожидании начала урока бегали между партами, галдели, толкали друг дружку и весело смеялись. Еще немного, и Лерия поднимется из-за своего учительского стола, с улыбкой на лице окинет взглядом класс и, попросив ребят занять свои места, объявит начало занятия.

– Ну что, все готовы начинать?

– Да-а-а! – хором ответили ученики, очарованные женственностью преподавательницы, которая с какой-то материнской добротой во взгляде смотрела на всех них вместе и на каждого по отдельности.

– Тогда приступим, – ласково начала Лерия. – Сегодня занятие будет посвящено рассказу о нашем доме – о планете Амплерикс.

Мы с вами живем в удивительно красивом мире. Он жестокий и суровый, но если вы усвоите знания об Амплериксе, то поймете, насколько он на самом деле прекрасен, в каждом своем кусочке.

Основой нашей жизни являются три стихии – вода, огонь и воздух.

Воду мы пьем, купаемся в ней, поливаем ей почву. У нас, на Аладайских озерах, нет почвы, но большинство других земель Амплерикса плодородны. Каждое живое создание нашей планеты зависит от воды. Вода – это жизнь.

Огонь освещает и согревает Амплерикс, мы готовим на нем пищу, плавим в нем стекло, создаем с его помощью орудия труда и сражений.

Воздухом мы дышим. Эрзальскими ветрами он вмиг разносится по всему Амплериксу; он несет тепло и гонит тучи, дарящие живительный дождь везде, в любых частях нашей планеты.

Уберите воду – и мы умрем от жажды, погибнут растения и животные. Уберите воздух – и в тот же миг все живое на Амплериксе задохнется. Уберите огонь – и планета тотчас погрузится в непроглядную тьму и обернется сплошным куском серого льда.

Вся вода, которая есть на Амплериксе, происходит из единственного источника – это Эр-Нерай, бесконечный белый водоем, жемчужина Амплерикса. Даже в наших озерах вся вода – из Эр-Нерая. Каждую росинку на траве, каждую каплю дождя, падающего на нас с небес, дает нам Эр-Нерай.

Мы дышим постоянно, и нам кажется, что воздухом пронизана вся наша планета. На первый взгляд, его так много, что можно подумать, будто он есть везде. Но в действительности воздух также происходит из единственного места на Амплериксе – из Эрзальской долины, самой красивой местности планеты. Именно там рождаются ветра, которые стремительно распыляются по Амплериксу, достигая самых отдаленных его уголков и давая нам возможность дышать.

А колыбелью огня является великое Огненное море, что занимает весь южный полюс нашей планеты. Пылающие пламенем шары, парящие над нами в небесах, берут жизнь в Огненном море, устремляясь оттуда по всему Амплериксу и питая теплом нас, животных и растения.

Эрзальская долина, Огненное море и Эр-Нерай находятся в тысячах миль друг от друга, но они научились взаимодействовать как единый организм, дарующий нам здоровую атмосферу и полноценную жизнь в суровых условиях Амплерикса.

Было ли так всегда – известно только Магам. Одно мы знаем точно: существующий порядок вещей установился восемь тысяч лет назад, в День воцарения, когда королевская династия Бальеросов одержала победу над самыми страшными существами, когда-либо населявшими Амплерикс – мерсеби. Эти беспощадные огромные ящеры пожирали все живое на планете, паразитируя на ней и погружая планету в сон. И только после того, как они были выброшены за пределы орбиты Амплерикса, на планете воцарился покой и взяла начало наша великая история.

Мы с вами – раса деквидов, основные обитатели Амплерикса. Нам позволено жить там, где мы захотим, а точнее – где сможем. Мы населяем едва ли не каждый уголок Амплерикса – от Триарби и до Сентры, от Медистого плато и до Белого Моста. Где-то жить легче, но дороже, как, например, в Триарби или в Эрзальской долине, особенно в самом Гальтинге. А где-то жизнь сложна и сурова, как у нас, на Аладайских озерах, но зато о деньгах можно почти не беспокоиться. Мы – деквиды, и мы поставлены на пятую ступень. Вместе с нами эту ступень разделяют плавийцы – раса бойцов. Это сила короны во плоти – любое решение Верховного судьи будет исполнено плавийцами, и в последнюю очередь заступившего на пост плавийца интересует, согласны ли вы с этим решением и как быстро хотите ему подчиниться. По приказу Верховного судьи плавийцы могут проникнуть в любую точку Амплерикса, зайти в любой дом, в любую таверну. Если так решит Верховный судья, плавийцы отыщут и скрутят хоть Мага, наденут ему мешок на голову и кинут в подземную темницу, ибо плавиец на службе действует от имени Королевы, выше которой на Амплериксе нет никого. Плавийцы – искусные и бесстрашные воины. Именно они ценою тысяч своих жизней удерживали натиск мерсеби, лишаясь голов, но не отступая ни на шаг. Сейчас же, когда после Дня воцарения на Амплериксе не осталось мерсеби, плавийцы защищают нас от Хищников. Жизнь в плавийцах столь сильна и кипуча, а их самоотверженность и бесстрашие столь бесконечны, что даже пронзенный десятком копий и раздираемый Хищниками на лоскуты плавиец будет биться до последнего вздоха, не замечая ни боли, ни страха, ни увечий, пока его голову не срубят с плеч – единственно верный способ заставить плавийца успокоиться навеки.

Выше нас с плавийцами, на четвертой ступени, располагаются три величайшие расы Амплерикса: раса ангалийцев, раса плебров и раса Мастеров воды.

Ангалийцы обитают в Эрзальской долине и повелевают всеми ветрами Амплерикса. Именно благодаря им вы дышите, корабли идут по воде и воздуху, а листья далеких деревьев развеваются и, отделяясь от ветки, уносятся вдаль. Ангалийцев ни с кем не спутаешь – эти высокие, изящные, зеленоокие владыки ветров по праву считаются самыми красивыми жителями нашей планеты. Их высокомерие, помноженное на острый ум, обрекает ангалийцев на успех. Гальтингом, этим парящим в голубых ветрах главным городом Эрзальской долины, правит старейший род ангалийцев – семья Лаплари.

Повелители пламени плебры живут на берегах Огненного моря. Каждое огненное светило, зарождающееся в бескрайних, бушующих неукротимым пламенем просторах Огненного моря и достигающее даже самого удаленного уголка Амплерикса, – это дар плебров. Плебры слепы – слишком сильно свечение огня на их земле. В отличие от хватких и предприимчивых ангалийцев, плебры напрочь лишены корысти и жажды к бесконечному приумножению своего богатства.

А обитающие на доньях Эр-Нерая Мастера воды даруют нам влагу, позволяя эрзальским ветрам черпать воду из этого белого водоема и, обращая ее в пышные тучи, разносить по всему Амплериксу. Их редко можно встретить на поверхности – хотя Мастера и способны дышать воздухом, их стихией все же является вода. Донья Эр-Нерая спрятаны глубоко под толщами белого водоема, где раскинулся Марьяни – величественный город, населенный этой старейшей расой.

Четвертая ступень – ангалийцы, плебры и Мастера воды – связаны с короной Старым Договором, по которому этим трем великим расам даруется освобождение от налоговой повинности в обмен на неукоснительное обязательство поддерживать атмосферу Амплерикса. Любое отступление от Старого Договора будет жестко пресечено Верховным судьей, и за него последует суровое возмездие. Во всяком случае, наша история знает один такой случай.

На третьей ступени находятся Маги – единственная раса, обладающая знаниями о том, что было и что будет. Личности Магов не известны никому, кроме, думаю, Верховного судьи и самой Королевы. А может быть, и этим высоким персонам неведомо, кто есть великие мудрецы Амплерикса. Единственное, что мы знаем о Магах – их трое. Они облачены в красные мантии. Где живут Маги, не дано постичь никому. Каждый Маг волен забрать себе дитя любой расы, чтобы тайно воспитать его и сделать своим преемником. Ребенок просто пропадет, исчезнет из виду неутешных родителей, которым останется лишь гадать, сгинул ли их оставшийся без присмотра малыш, заигравшись и уйдя слишком далеко от дома, или пожрал его беспощадный Хищник. Возможно, и кого-то из вас настигнет бремя (или честь?) стать учеником Мага. А потом стать и самим Магом, когда жизнь вашего наставника в красной мантии тихо угаснет, как незаметно перестает светиться в черном небе одно из тысяч огненных светил.

Вторую ступень занимает Верховный судья. Говорят, что он из нашей расы, из деквидов, но достоверно это неизвестно, ибо личность судьи, как и персоналии Магов, неведома нам. Верховный судья бессмертен, если верить преданиям. Ходит слух, что именно судья, а не Королева, в действительности правит Амплериксом. Решение Верховного судьи окончательно и беспрекословно для всех, кроме Королевы. Впрочем, не думаю, что и Королева найдет веские причины наложить на решение судьи свое августейшее вето.

Первая же ступень, венец иерархии Амплерикса – Королева из династии Бальеросов, основа нашего благополучия, хранительница планеты, оберегающая нас от нашествий мерсеби, обитающих за пределами нашей орбиты. В День воцарения, когда была одержана сокрушительная победа над мерсеби, Маги благословили династию Бальеросов на рождение дочерей – Королева может породить только будущую Королеву, и только наследница из семьи Бальеросов способна кормить Эксиль. Девять лет назад наша Королева, леди Илпа Бальерос, разрешилась малышкой Калирией и в то же мгновение перестала дышать. Сколько смуты и страхов родилось в тот мрачный день – ведь достаточно недельного перерыва в кормлении Эксиля, и защитный пояс Амплерикса станет истончаться, пропуская на планету облепивших нашу орбиту мерсеби. Надо сказать, что в те страшные дни двоим мерсеби удалось преодолеть ослабший защитный пояс, спустившись на Амплерикс в районе Серебряной Слезы и устроив там кровавую бойню, пока ценой трех десятков жизней бесстрашных плавийцев они не были стерты с лица земли. Источаемая мерсеби аура погружает все живое вокруг в медленный непреодолимый сон, затрудняя битву с ними. Пока плавийцы жертвовали одну за другой свои жизни, превозмогая тяжелый сон и сокрушая этих жестоких налетчиков, Келий Бальерос, вдовец леди Илпы, спустился в Морозную рощу с новорожденной малышкой Калирией на руках и позволил вечно голодному Эксилю припасть к телу девочки и вкушать ее кровь до тех пор, пока этот хищный цветок не насытился и не изверг в небеса столб кровавой пыльцы, в одно мгновение укрепив защитный пояс. Три ночи и три дня лучшие целители Триарби, выполняя наставления Магов, возвращали полумертвое тело девочки к жизни. Малышка до сих пор растет болезненной девочкой. И каждое кормление Эксиля является для Королевы Калирии тяжелой пыткой. Но таково ее бремя.

– А нивенги – в самом низу! – крикнул сидящий за партой мальчик, не сводя изучающего взгляда с учителя.

– Да, – ответила Лерия, – самую низшую, шестую ступень, занимают предки мерсеби – нивенги, приговоренные Верховным судьей к добыче семян, которыми мы все с вами питаемся. Жителям других земель Амплерикса повезло больше – почва дает им коренья, которые годятся в пищу. У нас, на Аладайских озерах, не растет ничего, хотя корона поставляет нам не только семена, но и другую еду. На наших озерах больших денег не заработаешь, поэтому Верховный судья позволил нашему народу не платить налог короне. Лекарства для жителей Аладайских озер также поставляются короной.

– А мой дедушка говорит, что он устал жить и что лучше уж умереть, чем постоянно принимать лекарства, – сказала одна из учениц.

– Понимаешь, Сафира, у короны нет выбора, кроме как заставлять нас принимать лекарства. Триарби и без того тратит внушительные средства на то, чтобы закупать лекарства у Гальтинга – именно там, в этом Ярком замке, ангалийцы производят лучшие лекарства из сока диетр. Душа умершего человека попадает в Хранилище и живет там еще десять лет после смерти, пока окончательно не растворится. Хранилище огромно, но не безгранично. В нем поддерживается требуемый уровень сока диетр – только в соке могут жить души. Если количества душ в Хранилище станет слишком много или сока – слишком мало, души начнут оживать и обращаться в Хищников. Поэтому корона заинтересована в том, чтобы мы умирали как можно реже. И твой дедушка должен со смирением продолжать принимать лекарства.

– А если мой дед умрет, то его душа тоже будет жить в Хранилище?

– Да, – ответила Лерия. – И если повезет, и уровень сока в Хранилище не упадет, то через десять лет после смерти душа твоего дедушки растворится в Хранилище, да не стать ей Хищником. Хищники – это оборотни, шестилапые создания, покрытые густой белой шерстью. Хищник способен принимать обличие простого человека. Хищники питаются нами. Представьте себе – вы ведете приветливую беседу с безобидным юношей, а миг спустя он оборачивается Хищником, и вы не успеваете и глазом моргнуть, как оказываетесь разодранными им. В жилах Хищников течет черная, точно смоль, кровь – это единственное, как можно распознать в простом человеке Хищника, поэтому в облике людей Хищники стараются быть аккуратными и ненароком не пораниться.

– А зачем вообще существуют все эти ступени, о которых вы рассказывали? – спросил другой ученик.

– Ну как же, – улыбнулась Лерия, – это иерархия. Каждая вышестоящая ступень имеет власть над нижестоящей. Нивенги не могут ослушаться нас, деквидов. Мы не вправе перечить ангалийцам, плебрам и Мастерам воды, которые, в свою очередь, подчиняются Магам, и так далее.

– А Королеву, получается, не вправе ослушаться вообще никто на Амплериксе?

– Конечно. Даже Верховный судья, власть которого едва ли не абсолютна. Сейчас, как раз кстати, я расскажу вам одну историю, известную нам из хранящихся в Королевской библиотеке атласов. И вы поймете, что бывает с теми, кто посмеет ослушаться.

Глава 5.

История, рассказанная учительницей.

Сотни лет назад Королева Веламия Бальерос, медленно приходя в себя после очередного кормления Эксиля, сидела в кресле на балкончике, обвитом узорными ветвями игура, и теребила пальцами краешек Королевского шарфа, с нетерпением ожидая прихода своего секретария. У Королевы был не самый легкий день: перед кормлением Эксиля она с трудом уложила спать малышку Арви, которая весь вечер капризничала и не давала матери отойти ни на шаг.

– Я прошу прощения, – послышался из-за спины робкий голос старого секретария, – вы позволите войти?

– Да, – не оборачиваясь на служителя, тихо, но по-королевски величественно ответила правительница. – Его уже доставили?

– Совершенно верно.

– Где он?

– В Престольном уступе, Ваше Величество, как вы и распорядились.

– Хорошо. Я скоро буду.

Секретарий, так и не дождавшись, что Королева повернется к нему, почтенно поклонился и скрылся в темноте королевских покоев. Веламия еще некоторое время смотрела на просторы, открывающиеся с балкона на столицу. Взгляд ее застыл на серебряной резной каравелле с широкими вздувшимися парусами, которая парила неподалеку на эрзальских ветрах. Королева отчего-то была уверена, что именно на этом судне плавийцы доставили Рейми Лаплари из Эрзальской долины сюда, в столицу. Точно стараясь скрыть от самой себя сильное волнение, она вздохнула и поднялась с кресла.

Путь от королевских покоев до Престольного уступа показался ей бесконечным, хотя в действительности она достигла его за несколько мгновений, быстро сбегая вниз по лестнице и преодолевая ступеньку за ступенькой. В Престольном уступе эта Королева всегда чувствовала себя неловко, хотя не было ни дня из тех семнадцати лет, что Веламия находилась у власти, чтобы она не заходила в это легендарное помещение. Престольный уступ был давящей своим величием монументальной залой с высокими рельефными потолками, под которыми блестели листья и тусклые красные цветки. На небольшом пьедестале, у самой дальней от входных дверей стены, располагался свитый из черных лакированных ветвей игура королевский трон. Медленно подходя к трону, Веламия бросила взгляд на господина средних лет, который сидел на невысокой скамье. По бокам от него расположились два грозного вида плавийца. Хмурое лицо господина выражало недовольство и злобу, выказывать которые при Королеве определенно не стоило.

Стены Престольного уступа были испещрены узкими, но длинными, от пола и до потолка, оконными проемами. Через окна в Престольный уступ лились песни с улицы. Должно быть, театр под открытым черным небом уже начал ежевечернее представление, и на сцену вышли лучшие вокалисты столицы. Зрители смеялись – значит, сегодня на сцене комедийное действо. И это непринужденное, на потеху публике, представление никак не сочеталось с серьезностью разговора, что предстояло иметь Веламии Бальерос с привезенным в Триарби ангалийцем.

«Я решительно протестую…» – начал было господин, но тут же затих, увидев, что Королева жестом приказала ему умолкнуть и заняла свое место на троне. В течение нескольких минут в Престольном уступе сохранялась тишина, и могло показаться, что каждый, кто находится в зале, был в силах услышать биение собственного сердца. Рейми Лаплари вновь попытался подать слово:

– Мне кто-нибудь объяснит, почему я подвергся унизительному задержанию на глазах у своего народа и…

– Я? – удивленно прервала его Веламия. – Я ничего не обязана вам объяснять, господин Лаплари. Или вы хотите, чтобы ваша Королева утруждала себя разъяснениями?

– Нет, нет, – выпалил Рейми, – но я, смею вас заверить, до сей поры не имею ни малейшего представления о том, по какой причине нахожусь сегодня в столице!

– А я смею вас заверить, – с холодом в голосе парировала Королева, – что рассчитываю на объяснения именно с вашей стороны.

В отличие от Эр-Нерая или Огненного моря, просторы которых были поистине безграничны, Эрзальская долина не отличалась огромной территорией. Еще отец Рейми, Ассир Лаплари, пытался завести с короной разговор о том, чтобы расширить границы долины, но эта попытка не познала плодов. К востоку от Эрзальской долины простирались Чистые горы, которые не представляли для династии Лаплари большого интереса. С учетом такого расположения Эрзальской долины, увеличение ее территории было бы возможным лишь на запад, то есть за счет захвата земель, принадлежащих Эр-Нераю. А земли близ Эр-Нерая недаром вызывали жгучий интерес повелителей ветров – увеличившееся население ангалийцев не желало ютиться в границах Эрзальской долины, а жаждало занять пару тысяч миль свободной земли к западу, где произрастали необычайные краснокронные пышные деревья, в переплетении которых струилась извилистая, млечного оттенка, река Арамей. По мнению Верховного судьи, решение территориальных распрей между землями Амплерикса не входило в прерогативу короны, и спорящим сторонам было предложено договориться полюбовно. Поскольку Мастера воды, по большому счету, ни с чем и не спорили, а попросту в категоричной форме отказались даже заводить речь о том, чтобы уступить часть земель Эр-Нерая ангалийцам, вопрос исчерпал сам себя, не приведя к желаемому для династии Лаплари исходу. Переговорами не удалось решить вопрос и сыну Ассира, Рейми Лаплари.

По направлению на запад, сразу после границы Эрзальской долины, таилась ничем с виду не примечательная деревушка Саами, входящая в состав территории Эр-Нерая. Населяли ее, главным образом, деквиды. Они растили диетр на плодородной почве, подпитываемой свежими чистыми водами белого водоема; возделывали годные в пищу культуры; разводили коз, которыми не без удовольствия лакомились диетры; вели торговлю легкими тканями с соседними территориями. В земле этой было немало плавийцев, которые тренировали своих курсантов. Однако в последние месяцы деревья стали заметно чахнуть, а скотина болела и беспричинно дохла. Когда болезнь перекинулась на простых жителей, многие из которых мучились непроходящими головными болями, а иные исходили кровью из глаз и ушей, старшина деревни Саами всерьез обеспокоился ситуацией. Он послал в Триарби ноту на имя секретария Королевы с просьбой обратиться к Магам, чтобы те постарались установить причину приключившихся с деревней бедствий. Секретарий нашел просьбу старшины заслуживающей королевского внимания и послал поручение Магам. Ответа от них пришлось ждать долго, но наконец корона получила красный огонь.

Красный огонь был единственным способом общения короны и Магов. Этот небольшой бестелесный шар красного пламени беспрепятственно преодолевал расстояние до Триарби, откуда бы его ни отправляли. Он мог легко миновать Бездну, Землю Отступников, нестись над берегами млечной реки Арамей и пролетать даже через бескрайний Эр-Нерай. Первоначально красным огнем пользовались только корона и Маги, но Верховный судья счел, что лишать остальные земли Амплерикса этого безупречного канала связи было бы неразумно. Без колебания судья приказал обеспечить возможность и остальным жителям планеты обмениваться красным огнем. Но далеко не каждый мог себе позволить эту роскошь, ибо красный огонь, изготавливаемый плебрами в казематах Огненного моря, поставляла только столица. Мэрам и остальным главам городов и селений Амплерикса бесплатно выдали по одному красному огню, поскольку связь с Триарби была делом всеобщей важности. Вторую же единицу нужно было покупать, и ценой были неслыханные четыреста монет. Позволить себе такую трату могла не всякая земля, не говоря уже о простом люде. Однако наиболее состоятельные купцы и торговцы решались на трату ради быстрой и надежной связи, столь важной для торгового дела. Лидером среди всех прочих обладателей красного огня была Эрзальская долина, чем нельзя было никого удивить.

Красный огонь не боялся ливней, он не мог рухнуть наземь, его нельзя было поймать, заключив в какую-либо емкость, будь то стеклянный сосуд или кованая шкатулка. А глупцов, пытающихся притронуться к нему во время перелета, красный огненный шар тотчас же лишал пальцев, поглощая их в пламени.

В послании от Магов, донесенном короне красным огнем, говорилось, что в Саами резко снизилась концентрация воздуха. Растительность стала медленно гибнуть, жители от нехватки воздуха испытывали мучительные боли, а некоторые и вовсе умирали, пополняя своими душами Хранилище. Это привело Веламию Бальерос в такое бешенство, что она немедленно приказала отряду плавийцев снарядить каравеллу и отправиться в Гальтинг, чтобы доставить оттуда в Триарби владыку Эрзальской долины, Рейми Лаплари.

– Объяснения с моей стороны? – удивленно переспросил Королеву Рейми. – Право, государыня, я теряюсь в догадках, что именно Ваше Величество изволит услышать от меня.

– Не играйте со мной, Лаплари. – Королева не сводила глаз с Рейми. – Или вам напомнить условия Старого Договора?

– Старый Договор священен для меня, государыня, – испуганно прошептал Лаплари.

– Стало быть, вы не признаете его нарушения?

– Я скорее сброшусь с главной площади Гальтинга в пустоту и расшибусь о скалы, чем преступлю Старый Договор! – воскликнул Рейми.

– Что ж, будь по-вашему, – спокойно сказала Веламия и всем своим видом показала, что разговор с ней подошел к завершению.

– Вы прикажете мне удалиться? – облегченно вздохнув, спросил Рейми.

Но ответа от Королевы не последовало. Не понимая, что ему делать дальше, Рейми Лаплари попытался подняться, но один из стоящих возле него плавийцев резким движением усадил пленника обратно на скамью. В Престольном уступе вновь воцарилась всепоглощающая тишина, в которой вскоре послышался пронзительный стук каблуков о прочный лакированный пол залы. Казалось, что стук этот доносится отовсюду. Испуганно озираясь по сторонам, Рейми пытался угадать, из какого угла Престольного уступа появится источник шагов, но не видел никого. Наконец откуда-то из темноты словно выплыла высокая стройная фигура в длинном, до самого пола, сплошном черном одеянии. Фигура остановилась неподалеку от пленника и, повернувшись к нему, замерла. Лицо фигуры было скрыто объемным капюшоном. Рейми задрожал, испугавшись скорее не этой загадочной особы, а непонимания самой причины того, почему в данный момент его сковывает этот неведомый ему ранее страх. Он изо всех сил напрягал зрение, пытаясь вглядеться в лицо фигуры, но из капюшона на него смотрела лишь глубокая темнота. Отчего-то Рейми почудилось, что сейчас он сможет различить под капюшоном пару небольших, горящих красными огоньками глаз, но капюшон, казалось, был совершенно пуст. Спустя мгновение фигура отвернулась от Рейми и грациозно двинулась к трону, на котором сидела Веламия, не подававшая, в отличие от Рейми, ни единого признака волнения. Дойдя до трона, фигура еле заметно поклонилась Королеве и получила в ответ такой же почти незаметный кивок Веламии. Королева поднялась с трона, будто уступая место, и тихим шагом направилась к узорным дверям Престольного уступа, возле которых стояли стражники, распахнувшие двери перед Королевой. Перед тем, как покинуть Престольный уступ, Веламия повернулась к Рейми, внимательно посмотрела на него и тотчас исчезла в коридорах.

Фигура тем временем заняла место Королевы, и в этот момент Рейми издал писклявый стон, не в силах больше сдерживать страх.

– Кто вы? Пустите меня отсюда! – крикнул он сдавленным голосом. – Я Рейми Лаплари, я четвертая ступень! Никто не вправе удерживать меня здесь помимо моей воли!

– Даже вторая ступень?

Голос фигуры заледенил кровь в жилах Рейми. Это был одновременно голос мужчины и голос женщины, голос старика и голос младенца. Он звучал мелодично и умиротворенно, но в то же время был глубоким и суровым; низким, но вместе с тем высоким; он словно принадлежал тысяче, а не одному, распадаясь на отдельные звуки и своим многоголосьем обволакивая все помещение Престольного уступа.

– Вы в-в-в… В-в-в… – заикался Рейми. – Вы Верховный судья?

– Рейми Лаплари, – продолжал звучать голос восседающей на троне фигуры, сплошь облаченной в мантию, – именем Королевы вы обвиняетесь в нарушении условий Старого Договора. Вам есть что сказать в свое оправдание?

– Я… – По лицу Рейми текли слезы, и он тщетно пытался утереть их руками. – Я не нарушал… Простите… То есть, я хочу сказать… Я не знаю! Мне нечего…

– Насколько мы можем судить, вы так и не оставили задумку своего отца, Ассира Лаплари, расширить границы Эрзальской долины. И вопреки условиям Старого Договора, обязывающего ангалийцев дарить воздух каждому дюйму Амплерикса, вы намеренно уменьшили количество ветров в деревне Саами.

– Ваше Сиятельство, – уже не сдерживая себя, рыдал Рейми, – это маленький никчемный клочок земли…

– Вашему отцу было ясно сказано, – продолжал звучать голос Верховного судьи, – что вы либо добиваетесь согласия Мастеров воды отдать вам часть территории Эр-Нерая, либо отпускаете эту идею и не возвращаетесь к ней никогда. Вместо этого вы стали медленно и незаметно уничтожать жителей деревни, губить их животных…

– Я хотел только… – попытался вставить слово Рейми.

– Губить растения, в том числе диетры, которые дают нам столь необходимый сок в условиях его дефицита, – голос судьи проник в самое сердце Лаплари и звучал в его теле.

– Я думал, что если нам удастся, как бы это сказать… Немного потеснить население Саами, вынудить их отойти ближе к белому водоему… То Мастера воды станут более сговорчивыми…

– Ближе к белому водоему? – в голосе прозвучало искреннее недоумение. – Ведомо ли вам, что земли вблизи Эр-Нерая топкие? Или вы рассчитывали, что жители деревни смогут опуститься на донья белого водоема и жить под водой вместе с Мастерами воды?

– Эрзальская долина перенаселена! – всхлипывал Рейми.

– А как бы вы отреагировали на то, что Мастера воды перестали бы позволять вашим ветрам черпать влагу из белого водоема, чтобы напоить ею Эрзальскую долину? Или если бы плебры сократили количество огненных шаров в небе над вашим Гальтингом? Или если бы корона в нарушение Старого Договора обязала бы ангалийцев каждый день рисковать жизнью, собирая сок диетр, или сократила бы поставки семян в долину? Как бы вы отнеслись к тому, что Триарби перестала бы обеспечивать службу плавийцев на ваших землях, лишив вас защиты от Хищников?

– Я лишь хотел сделать жизнь своей расы более комфортной, Ваше Сиятельство… – Рейми смотрел в пол, покачивая головой и не веря в то, что сам говорит. – Забота о своем народе! Это ли преступление?!

– Забота, ценой которой стали жизни ни в чем не повинных деквидов деревни?

– Я немедленно распоряжусь, чтобы долина насытила Саами воздухом! Самым лучшим, самым свежим и вкусным! Немедленно! Я клянусь!

– Чтобы они наконец могли дышать нормально?

– Да! Да! – кивал головой Рейми. – Пусть дышат! Пусть живут!

– А вы? Вы тоже хотите жить? – в голосе судьи проскользнула тень сочувствия.

– Хочу, Ваше Сиятельство! – Рейми упал на колени и взглянул на судью.

– Хотите дышать?

– Да! Молю вас, дайте мне волю! Дайте мне честь и впредь служить короне! Дайте жить, дайте дышать!

– Будь по-вашему.

Фигура поднялась с трона во весь рост, вогнав Рейми в еще больший трепет. Он боязливо смотрел на Верховного судью, неподвижно стоящего перед ним во всем своем величии. «Я позволю вам дышать», – прозвучал голос, и в этот момент полы мантии судьи встрепенулись, словно их всколыхнуло дуновение ветра. Края капюшона судьи затрепетали, и в следующий миг фигура раскинула в стороны руки и стала белеть на глазах. Рейми увидел, как в груди судьи закручивается вихрь, и тут фигура вспыхнула ярким белым светом, из нее вырвался мощный поток воздуха, ударил Рейми и повалил его на пол. Рейми хотел закричать, но не смог этого сделать, потому что воздух свирепым смерчем впился в его широко раскрытый рот и начал ввинчиваться в него и наполнять легкие, которые стали надуваться, как воздушный шарик. Он корчился и извивался, тщетно хватая руками проникающие в него воздушные потоки, будто пытался вытащить их из себя, и его плоть стало распирать на глазах – кожа надулась и превратилась в тонкую оболочку, сквозь которую виднелись мясо и кровь, голова гудела от сильного давления, глаза лопнули, вылетев из орбит кроваво-белой массой, а затем с громким хлопком все его вспучившееся тело разорвалось, а кости разлетелись в разные стороны, с леденящим звоном упав на гладкий пол Престольного уступа.

Ветер утих так же внезапно, как и появился; и вот судья, устало опустив руки, вновь неподвижно стоит у трона в покрывающей тело до пят длинной черной мантии. Плавийцы открыли рты и уставились на судью, чья фигура, только что четко видневшаяся в свете развешанных на стенах фонарей, стала на глазах растворяться в воздухе и вскоре бесследно исчезла.

Одна из дверей Престольного уступа отворилась, и из-за нее показалась голова королевского секретария. Он окинул взглядом залу, цокнул языком и сделал несколько шагов вглубь помещения, близоруко щурясь на разбросанные по стенам Престольного уступа ошметки ангалийца. После он негромко вымолвил: «Значит, вот как было решено судьей. Что ж, договор есть договор». Охранявшие казненного Рейми плавийцы, видавшие немало жестоко отнятой крови, понемногу отходили от охватившего их оцепенения. Они уставились на секретария, точно прося разрешения пошевелиться. «Вычистить здесь все», – строго вымолвил секретарий. Он подошел обратно к дверям уступа, вытащил из внутреннего кармана своего темно-зеленого балахона белый тканый платок, обтер им испачканную кровью полукруглую кованую ручку двери и покинул Престольный уступ.

***

Голос Лерии стих. Ученики, открыв рты от изумления, не сводили с нее своих взглядов.

– А что потом стало с той деревней? С Саами? – наконец послышался вопрос из класса.

– По первому же приказу Фардиса Лаплари, сына Рейми и нового патриция Эрзальской долины, в Саами устремились свежие ветра, которые насытили деревню воздухом, буквально вдохнув жизнь в ее обитателей.

– Получается, что Верховный судья – из ангалийцев? – воскликнула Сафира.

– С чего же ты это взяла? – улыбнулась в ответ Лерия.

– Ну как же, – не унималась девочка, – ведь ветрами повелевают ангалийцы, а Верховный судья казнил Рейми Лаплари ветром!

– Верховный судья подчинил себе ветер тогда, когда это потребовалось, – объяснила Лерия, – и именно на то время, на которое было нужно. Точно так же Верховному судье подчинились бы и пламя, и вода, реши так судья. Но бесконтрольно командовать стихиями судья не может, как не могут управлять ими и Маги – это дело именно четвертой ступени. И если когда-нибудь кто-то из владык Эр-Нерая не позволит эрзальскому ветру зачерпнуть воды из белого водоема, чтобы напоить им планету, жестокая кара Верховного судьи обрушится и на него.

– А куда исчез Верховный судья из Престольного уступа? – недоумевая, продолжила девочка.

– Предания не говорят нам, откуда появляется Верховный судья и куда исчезает после того, как свершилось правосудие. Я не могу тебе ответить на этот вопрос, Сафира.

Учительница поднялась со своего стула и, сложив руки на груди, обратилась к классу:

– Как видите, иерархия имеет значение. Верховный судья вправе судить все четыре ступени ниже себя. Судья может приручить любую стихию, если того требуют правосудие и интересы планеты.

– А кто может судить Верховного судью? – не успокаивалась Сафира.

– А как можно осудить силу и великую мощь? – ответила Лерия вопросом на вопрос. – Можно ли заключить под стражу справедливость? Казнить беспристрастность? Заточить в темницах Песочных рукавов высший смысл?

– А Королеву? Королеву тоже нельзя судить?

– Первая ступень неприкосновенна, власть ее безгранична, – улыбнулась Лерия, – ведь она венец планеты.

– И так было всегда? – спросила ученица.

– Конечно же, нет, – ответила Лерия.

– А так всегда будет?

– Этого, мне кажется, не дано знать даже Магам, великим провидцам будущего. Их дар предвидения не может проникнуть за границы, после которых заканчивается «всегда». Предания говорят: «Быть этому до тех пор, пока ласточка не вернется в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит».

– Что же это значит? – задумчиво сказала ученица.

– Увы, у меня нет ответа. И мы не будем его искать, друзья мои. А знаете что? Выточите из камня фигуру Калирии Бальерос и принесите на следующее занятие. Это ваше задание от меня. А теперь ступайте гулять. Отдохните хорошенько. И не забывайте того, что получаете на уроках. Увидимся через неделю.

Глава 6.

Лафре как можно медленнее поднимался в спальню на третьем этаже дома, в котором был вынужден поселиться после женитьбы на Хельде Сирой. Итус при каждом удобном случае выказывал возмущение тем, что со дня заключения брака прошло уже три месяца, а молодые так и не зачали наследника. Сделать это было непростой для Лафре задачей, поскольку ничто не было в силах успокоить мужское вожделение так быстро, как брошенный на Хельду взгляд.

Подходя к кровати, Лафре старался не думать о том, что ему сейчас предстоит делать с женой, которая своим видом отбивала всякую охоту находиться с ней в одном помещении, не говоря уже об одном ложе. Но самой главной пыткой был исходящий от Хельды аромат, соединявший в себе запахи пота, мочи и испарений из отхожей ямы, не смываемый даже после редкой ванны.

Увидев своего мужа, Хельда смущенно улыбнулась, обнажив кривые зубы с желтоватым налетом, и откинула одеяло. Лафре сглотнул слюну, но не от предвкушения, а от ужаса, когда коснулся взглядом тощего тела жены с выпирающими сквозь бледную кожу ребрами и суставами. Он боязливо снял с себя рубашку, скинул штаны и сразу же поймал взгляд Хельды на своем беспомощно висящем мужском достоинстве. Глаза Хельды блеснули, она привстала с кровати, села на ее край и положила холодные влажные руки на бедра супруга, не переставая с восхищением смотреть на его тело, словно не веря, что этот упругий русоволосый юноша достался в мужья именно ей. Отвернув голову в сторону, Лафре поморщился, когда ощутил, как Хельда уткнулась носом ему в пах и коснулась губами члена. В следующую минуту он изо всех сил старался сосредоточить свои помыслы на чем-то приятном, чтобы дать себе шанс исполнить просьбу отца, но сделать это, когда в гениталии впилась Хельда, почти не представлялось возможным. Женщина была заметно обескуражена, не наблюдая никакой реакции мужа на ее отчаянные ласки, и тогда она не нашла ничего лучше, как полностью погрузить его достоинство себе в рот. От одной только мысли, что его самая важная часть тела находится сейчас в этом рту с прогнившими зубами, по спине Лафре побежали мурашки, он крепко зажмурил глаза, а затем неожиданно для себя оттолкнул Хельду так сильно, что та неловко упала спиной на постель и вскрикнула.

Лафре открыл глаза. Непонимающе оглядываясь по сторонам, он вдруг понял, что лежит в своей кровати в казарме в окружении похрапывающих курсантов. «Какое счастье, – испуганно шепнул Лафре, – привидится же такое». Впрочем, радость тут же сменилась ужасом от мысли, что этот ночной кошмар повторится наяву меньше чем через месяц.

Он поднялся и прошел до окна между рядами стоящих в казарме кроватей с курсантами. Из окна виднелся Рубеж, куда сегодня после вчерашнего провального спуска его отец, Гальер Аберус, собирался лично отправиться с пятью своими лучшими солдатами из Вильдумского отряда. Вчера, перед тем как отойти ко сну, Гальер решительно заявил, что вместе с солдатами они точно отыщут и прижгут новорожденного нивенга, даже если ему придется задохнуться ядовитыми парами Низины. «Интересно, – усмехнулся про себя Лафре, – а если они сегодня опять не найдут мать с ребенком, отец прикажет пройтись жгучими стеблями и по своему дряблому заду?»

Тут Лафре услышал крики командира Дамори, которые стали доноситься с улицы, со стороны противоположной казармы, где жили солдаты Вильдумского отряда. Вскоре дверь той казармы распахнулась, и оттуда лениво стали выходить полуобнаженные, только что проснувшиеся солдаты, которые направлялись к пруду, чтобы освежиться перед началом службы. Вот бы узнать, кто из них сегодня под предводительством Гальера Аберуса спустится в Низину.

Солдат поднимали на час раньше, чем курсантов, и Лафре, не дожидаясь, пока Дамори ворвется к ним в казарму и громогласным криком разбудит его и товарищей, тихонько вышел на улицу. В небе сейчас висели несколько больших огненных сфер, от которых исходил такой сильный жар, что ему самому захотелось окунуться в прохладный пруд, откуда один за другим выходили солдаты и тут же присоединялись к остальным, совершающим пробежку по тренировочным полянам деревни Кай-Ур. Лафре освободился от одежды и зашел в студеную воду. Неподалеку от него плескал на себя водой, стоя в пруде по пояс, один из солдат. Заметив курсанта, солдат усмехнулся и кивнул ему:

– Что так рано встал, мелочь?

– Ну, я же будущий солдат, – ответил Лафре. – Хочу уже сейчас начать привыкать к вашему распорядку дня. И хочу побольше узнать о том, что мне предстоит на службе.

– А что, твой папаша тебе не рассказывал о службе?

– Мой отец не из тех, кто будет коротать вечер, услаждая слух единственного сына полезными советами.

– Будь я сыном Гальеру Аберусу, уж поверь, он бы мне рассказал, – подмигнул солдат.

– Можешь забрать его себе. Через полгода встретимся и поговорим. Даю слово, ты будешь умолять меня взять папочку обратно. Еще и приплатишь.

– Тебя хотя бы сечь не будут за ошибки. Ты же сын предводителя Вильдумского отряда.

– У тебя в корне неправильное представление о том, кто есть Гальер Аберус, когда он заканчивает службу и возвращается домой. Даже огонь в камине утихает и боязливо смотрит на отца.

– Надо же. – Солдат зачерпнул обеими ладонями воду и умылся ей. – Кстати, опытные солдаты говорят, что если тебя высекли жгучими стеблями, надо сразу бежать в пруд – ничто так не остужает горящую после порки задницу, как здешняя вода.

– А тебя секли? – удивленно спросил Лафре.

– Меня нет. Но, может, сегодня и высекут.

– А ты что, в Низину пойдешь?

– Ну да. Батюшка твой меня выбрал. Меня и еще двоих ребят из моей роты. И двоих из второй роты.

– Ты первый раз в Низину пойдешь? – не унимался Лафре.

– Даже не в пятый, – с некоторым наставничеством улыбнулся ему солдат, зачерпывая воду и умываясь.

– Страшно?

– Не страшно. – Солдат пошел мимо дрожащего в воде Лафре по направлению к берегу. – Сейчас твой отец приедет, и двинемся к Рубежу. Надо успеть обсохнуть и облачиться.

– Вы в казарме переодеваетесь? – Лафре пошел к берегу вслед за солдатом.

– Какой ты любопытный, – хмыкнул солдат. – Конечно, в казарме. У каждого свои доспехи под кроватью. Шьют каждому по размеру, чтобы в Низине удобно было передвигаться. Форма ж тяжелая, с фонарями на плечах. Нужно, чтобы ничто не мешало двигаться там и орудовать каленым стержнем.

– Дамори нам рассказывал, – не умолкал Лафре, встав на берегу рядом с солдатом, – что когда мы станем солдатами Вильдумского отряда, то будет жеребьевка, и нам присвоят каждому свой номер.

– Так и есть, – разминая руки, ответил солдат. – У всех свой номер. У меня пятый.

За следующий миг слишком много мыслей пробежало в голове у Лафре, главной из которых была Хельда, стоявшая у него перед глазами, со своими жидкими немытыми волосами, глядящая на него со своей глуповатой улыбкой. Он сам не заметил, как его руки схватили первый попавшийся небольшой булыжник, лежавший у самого берега пруда, и вот уже в следующий момент Лафре, вымолвив сдавленное: «Прости», с размаху ударил солдата камнем по голове. Тот не успел даже сообразить, что произошло, и рухнул на покрытый темно-коричневой травой берег. Сердце колотилось, и Лафре ощущал, как оно будто поднимается вверх по пищеводу и сейчас выскочит наружу через рот. Он взял себя в руки, отшвырнул булыжник в воду, после чего припал ухом к груди солдата и задержал дыхание, пока не услышал, как сердце солдата медленно стучит. Лафре оттащил солдата повыше от воды, чтобы тот ненароком не скатился в пруд, и, озираясь по сторонам, бросился в сторону солдатской казармы. Сквозь окна он увидел, как находящиеся внутри солдаты напяливают на себя доспехи. Дамори же стоял на тренировочной поляне и был сосредоточен на курсантах: «Бежим! Бежим, не останавливаемся! Разминаемся! Приветствую вас, Аберус!»

Последние слова предназначались отцу Лафре, который, уже снаряженный, въехал на тренировочную поляну на молодом жеребце. Экипированный Гальер соскочил с коня, подошел к Дамори и что-то шепнул ему на ухо. «Не останавливаться!» – время от времени покрикивал Дамори на запыхавшихся курсантов и вновь отвлекался на беседу с Гальером.

Опустив голову и ссутулившись, Лафре вбежал в солдатскую казарму и сразу же увидел кровать под номером «пять». Стараясь, чтобы никто из солдат не заметил подвоха, он ринулся к кровати, встал на колени и, заглянув под нее, увидел небольшой сундук, в котором, должно быть, находились доспехи солдата, которого Лафре нокаутировал булыжником у пруда. К счастью, остальные были сосредоточены на облачении, и Лафре, достав из сундука тяжелую форму, тоже начал напяливать ее на себя, украдкой поглядывая на других солдат, чтобы понять, как правильно крепятся доспехи. Твердая, массивная, но на удивление удобная обувь – готово. Узкие легкие штаны – надеты. Тяжелая и прочная рубашка с металлическими лоскутами – с трудом, но надета. И самая главная (во всяком случае, для Лафре) часть формы – защитный шлем из тонкого мягкого металла, оставляющий открытыми только глаза. Закинув руку за спину, он нащупал железный крючок, за который, по-видимому, цеплялся мешок с воздухом, идущий по пришитому к внутренней стороне рубашки патрубку в шлем. Он с усилием надел шлем на голову. Если остальные элементы доспехов сели на тело Лафре как влитые, то шлем больно сжал его виски. Голова, очевидно, была единственной частью тела, не совпадающей у Лафре и у истинного владельца доспехов. Но Лафре готов был положить ее хоть в тиски, не говоря уже о шлеме, лишь бы избежать союза с семейством Сирой.

– Кальп! Чего мешкаешь, поганец? Мне преклонить пред тобой колено, чтобы ты соизволил вытащить свой зад на улицу? – рявкнул вбежавший в казарму Дамори.

Опешив от неожиданности, Лафре оглянулся на голос Дамори. Поняв, что Дамори принял его за Кальпа, юноша отрицательно помотал головой в разные стороны, поправил, как мог, шлем на голове, повернулся к командиру и направился к выходу. На улице в шеренгу уже выстроились остальные четверо солдат в доспехах, и перед ними взад-вперед прохаживался облаченный в форму отец. Лафре встал в ряд и уставился на Гальера Аберуса.

«Вы – мои лучшие солдаты! – громко говорил Гальер. – И если засранца не отыщете вы, его не отыщет никто! Мы обязаны найти говнюка сегодня и прижечь его проклятый черенок! Молва о беглеце дошла уже до самой Королевы – я вчера получил ноту от ее секретария. Он разве что не материт меня из-за того, что Вильдумский отряд не может исполнить свои прямые обязанности, ради которых и создавался! Какого клятого пса, Кальп?»

С этими словами Гальер тяжелыми широкими шагами двинулся к Лафре. «Где твои фонари, Кальп?» – приблизившись к Лафре, недовольно спросил отец. От страха по лицу Лафре заструился пот. Или это шлем, плотно прилегающий к лицу, заставил его вспотеть? За миг до того, как Лафре хотел уже открыть рот и, постаравшись изменить голос, ответить Гальеру, отец довольно похлопал юношу по плечу и заметил: «Молодец, Кальп! Не зря ты мой лучший солдат. Не попался на уловку и не вымолвил ни слова. Напоминаю: трепаться без дела нельзя! Иначе воздух будет тратиться быстрее, а у нас и так мало времени в том треклятом месте. А теперь всем повесить фонари на плечи! Взять в кузнице по каленому стержню, вложить его в футляр и зацепить за пояс футляром вниз! У Дамори получить воздушный мешок и зацепить его за крюк за спиной! Кран с воздухом не сметь открывать, пока не доедем до пересадки и пока я не отдам команду. За мной!»

Он развернулся и направился в сторону Рубежа, и остальные солдаты, включая Лафре, последовали за ним.

У Лафре колотилось сердце от волнения, когда они достигли края Медистого плато. Прямо напротив узкого разлома, на противоположной его стороне, высились внушающие трепет массивные стволы игура, где брала свое начало столица. На краю плато стояли две лебедки с подвешенными к ним и раскачивающимися над узким ущельем клетками, возле которых солдат ожидали двое водчих. «Внимание! – скомандовал Гальер. – Водчим занять свои места в кабинах! В первую кабину заходят Таврос, Пираль и Брейт. Во второй со мной поедут Ванор и Кальп. По местам!»

Лафре вместе с отцом и Ванором зашел в клетку, и в следующий момент кабина дернулась и медленно поехала вниз. Лафре часто дышал, но изо всех сил старался взять себя в руки и стабилизировать дыхание. По мере спуска стволы игура становились все толще и объемнее. «Волнуешься?» – усмехнулся Гальер, обернувшись к Лафре, который подумал, что лежащий на берегу пруда Кальп, вероятнее всего, является любимчиком отца. Лафре мотнул головой, и отец одобрительно похлопал его по плечу.

Наконец клетка достигла пересадочного пункта – это была обустроенная вокруг ствола игура дощатая площадка, на краю которой располагались еще несколько лебедок для дальнейшего спуска. Лафре ощутил, что ему становится трудно дышать. Висящие на плечах фонари тускло освещали пространство вокруг, прорезаясь светом сквозь серую дымку. Водчий открыл дверь кабины и шагнул на пересадочную площадку, и следом за ним на нее вышли Гальер, Лафре и Ванор. Через минуту к пересадочному пункту подъехала и вторая клетка, из которой вышли остальные трое солдат. В том же составе все, кроме водчих, оставшихся на пересадке, зашли в кабины, и водчие закрыли за ними двери. «Отпереть краны с воздухом!» – скомандовал Гальер. За миг до того, как кабины начали дальнейший спуск, Лафре нащупал в области шеи небольшой кран и повернул его – в нос ударила струя свежего воздуха, и дышать тут же стало легче.

Путь до Низины показался Лафре необычайно долгим, но вот кабина остановилась. Гальер распахнул дверь и ступил на землю Низины, и за ним поспешил юноша. Казалось, вокруг не было ничего, кроме дымчатой тьмы и стволов игура – таких толстых у основания, что взгляд не мог охватить их и оценить истинные размеры. Вглядываясь в темноту, Лафре заметил какое-то движение. Это была женщина. На первый взгляд, она ничем не отличалась от обычной деквидки, если не считать лохмотьев, в которые она была одета. Когда глаза немного обвыклись во тьме, Лафре увидел, что нивенги были здесь повсюду – они сидели на корточках и собирали в висящие за спиной берестяные короба семена маленьких серых цветков. Как только короб наполнялся, нивенг подходил к высоченной стене Медистого плато, вдоль которой медленной вереницей на толстых тросах ползли вверх и вниз сколоченные из досок небольшие ящики, круглосуточным конвейером доставляющие семена отсюда на поверхность. Нивенг выворачивал в ящики содержимое своих коробов и безучастно отправлялся на дальнейший сбор урожая.

«Рассредоточиться!» – скомандовал Гальер, и Лафре не успел опомниться, как остался один. Не зная, куда идти и что делать, он судорожно озирался по сторонам, пытаясь понять, как выбраться из этой жуткой местности обратно на поверхность так, чтобы его никто не заметил. Он осторожно пошел вдаль, стараясь не задеть нивенгов, которые словно срослись с ядовитой землей и не отрывались от цветков, собирая из их бутонов семена.

Очень скоро Лафре понял, что окончательно заблудился и упустил из виду то место, в котором опустилась кабина. «Да гори оно все! – пронеслось у него в голове. – Уж лучше задохнуться тут, чем лечь в постель с вонючей Хельдой».

Нивенги, давно привыкшие к инспекциям солдат Вильдумского отряда, не обращали на метавшегося среди них Лафре никакого внимания. Они были сосредоточены на сборе семян. Юноша постарался успокоиться и отыскать взглядом хотя бы стену Медистого плато, иначе он рисковал уйти слишком далеко, вглубь между стволов игура, где его определенно не ждало ничего хорошего. Нивенги тем временем безразлично слонялись по Низине. Они наклонялись к цветкам, собирали из их крошечных бутонов семена в короба и тащились к конвейеру.

Продираясь сквозь стволы, Лафре услышал какой-то невнятный писк, который становился громче с каждым его шагом, пока юноша не врезался в нивенга и не сбил его с ног. «Нет, нет, нет!» – голос принадлежал женщине, которая подняла с земли орущий сверток. Лафре кинулся к ней и схватил ее за плечи.

– Это он? Твой сын, которого ищут уже не первый день? – испуганно спросил Лафре.

– Нет, умоляю! Не трогайте его. Умоляю вас, господин!

– Значит, он.

Лафре трясущимися руками дотронулся до футляра, в котором находился каленый стержень, и взглянул на женщину.

– Я умоляю, не прижигайте моего малыша! – всхлипывала мать ребенка, зажимая рот орущего мальчика.

– Это закон Королевы, – сказал Лафре и стал вытаскивать каленый стержень из ножен.

– Молю вас! Прижгите меня.

– Тебя? У тебя что, от страха вырос член? – воскликнул Лафре.

– Как вы не понимаете? Мы не живем тут, – плакала женщина. – Это не жизнь! Мы рождаемся и умираем в этой темноте. Умоляю вас, господин! Дайте моему сыну остаться тайной. Так он получит хотя бы возможность прожить нормальную жизнь наверху. Сжальтесь! Никто не узнает. Заклинаю.

Сообразив, что ему выпал шанс, Лафре изменил тон и сказал женщине:

– Ты знаешь, где есть незасыпанный лаз наверх отсюда?

– Лаз? – вытирая слезы, переспросила женщина.

– По которому отсюда можно выбраться на поверхность. Знаешь?

– Нет, господин. – Она исподлобья взглянула на него.

– Скажешь, где лаз, – не буду прижигать твоего ребенка. – Он шантажирующим взглядом указал на ножны, в которых хорошо виднелся светящийся оранжевым огнем раскаленный стержень.

Женщина тут же переменилась во взгляде и закивала:

– Есть один свежий лаз, я покажу. Покажу.

– Проведи меня. Мне нужно выбраться отсюда незаметно для остальных.

– Да! – радостно закивала женщина. – Идите за мной. У вас мало времени, мало воздуха осталось в мешке. Пойдемте.

Она встала с земли и, прихрамывая, побежала в темноту. Лафре поспешил за ней, стараясь дышать как можно реже, чтобы воздух в мешке не закончился раньше времени. То и дело он сталкивался с другими нивенгами, но вот они достигли стены Медистого плато. «Вот он! Лаз. Наверху, вон там. О нем ваши не знают еще». – Она указала рукой на отвесную стену, по которой конвейером ползли ящики с семенами.

«Цепляйтесь за пустой ящик. Он повезет вас наверх. Вы легкий, – прошептала женщина. – И не сводите взгляда со стены. Как только увидите мерцающий камень, крепко хватайтесь за него, а ящик пусть ползет по конвейеру дальше. Там найдете тропу, которую наши протоптали в уступе стены. Никто в этом месте еще не выбирался на поверхность – лаз совсем свежий, незаконченный. На той высоте вы уже сможете дышать без мешка. Тропа длинная, ползти по ней долго. Я не знаю, что там дальше, но другого хода отсюда нет, кроме этих ваших клеток на веревках».

Лафре задрал голову – стена казалась бесконечной, но где-то вдалеке, наверху, отчетливо виднелся свет огненных сфер. Отстегнув от пояса футляр с каленым стержнем, чтобы было легче выбираться отсюда, Лафре обеими руками ухватился за проезжающий возле него пустой ящик и, повиснув на нем, поехал наверх. «Спасибо! Спасибо, господин! – доносились до него утихающие слова женщины. – Ищите мерцающий булыжник в стене! Его нельзя не заметить. Не пропустите, не то конвейер вывезет вас прямо на поверхность! Вам же этого не надо?»

Он висел на ящике, который медленно и долго полз вверх, к свету и нормальному воздуху. Очень быстро руки онемели, лишившись притока крови, а пальцы перестали чувствовать доску, из которой был сколочен ящик. Порой Лафре задевал своим телом ящики, ползущие вдоль стены вниз, в противоположном направлении. В какой-то момент Лафре ощутил головокружение и задышал резко и прерывисто, испугавшись, что воздуха в мешке осталось совсем немного. Он стал делать глубокие вдохи и не выдыхал до тех пор, пока жажда нового глотка не завладевала им, заставляя против воли сделать очередной вдох. Его накрыл сильный страх, когда он понял, что воздух в мешке закончился и что сейчас он, должно быть, останется один на один с ядовитыми парами Низины. Возможно, он даже на миг утратил контроль над своим сознанием. В памяти нарисовался образ его мамы. Она сейчас, наверное, хлопочет по дому в Кай-Уре, ожидая, что муж и сын вернутся к ужину. Она, такая красивая и как будто все еще молодая, смотрит на него сейчас, и от этой фантазии ему стало чуть легче. Как могла такая чудесная женщина, как его мать, сойтись с деспотичным Гальером? Об этом в их семье не было принято говорить, но еще маленьким Лафре подслушал разговор родителей и понял, что давно, еще до встречи с отцом, мама была помолвлена с одним юношей, но незадолго до свадьбы тот уехал с какой-то девушкой, а обходительный Гальер оказался в нужное время в нужном месте. Лафре знал, что отец любит маму, но не был уверен в том, любит ли Гальера она. Истинной любовью мамы стал он, Лафре, ее единственный сын. Еще до того дня, как он пошел в школу, мама обучила его грамотному и, надо заметить, красивому письму. Мама старалась вырастить сына умным и сильным. «Скорее сильным», – вспоминал он слова мамы. Он же не был уверен в своих силах, ведь даже держать меч он научился позже остальных ребят. «Глупенький, – ласково говорила ему мама, – меч не дает силы, как не дает ее любое другое оружие. Сила в тебе, внутри. Ты и есть сила. Когда твой меч предаст тебя, что у тебя останется? Только ты сам. Ты и твоя сила внутри. Не забывай это, и трудности будет преодолевать чуть легче».

«Сила», – прошептал Лафре, очнувшись от этого забытья, которое продлилось лишь несколько мгновений. Держась за ящик правой рукой, он не нашел ничего лучше, как второй рукой сорвать с головы ставший уже бесполезным шлем, и тут же почувствовал, что может дышать без него. Лафре понял, что ему удалось преодолеть основное расстояние до поверхности, и от этой мысли в глазах защемило, зачесалось от радости.

Он помнил о наказе той женщины из нивенгов, чьего ребенка согласился не прижигать: «Ищите мерцающий булыжник в стене! Вы не сможете его не заметить!»

Ослы, запряженные на поверхности в упряжки и вращавшие колесо механизма, делали свою работу на славу – ящики конвейера ползли вверх и вниз с высокой скоростью. Лафре пытался всмотреться в сырую стену, но все – тысячелетние наслоения земли, корни, глина, кости – смешалось в темно-коричную кашу в его глазах. Как только он уже решил сдаться, взгляд его задранной к небу головы упал на что-то ярко мерцающее в стене. Лафре не знал, тот ли это булыжник, о котором говорила ему женщина из нивенгов, но сил держаться за ящик уже не было. Он схватился за мерцающий выступ в стене левой рукой и разжал кисть правой, повиснув на стене и оставив свой ящик ползти дальше, к выходу из Рубежа. Острые края ледяного булыжника впились ему в ладонь, и тонкая струйка горячей крови потекла по его запястью. Немного пошарив ногами в воздухе, он нащупал уступ и понял, что может стоять. Он прильнул к холодной стене всей грудью, как будто попытался обнять припозднившуюся с рынка маму. Его уставшие руки упали, как две веревки. По мере того, как кровь возвращалась в них, руки ныли, в них больно покалывало. Он отдышался и сжал порезанную о булыжник руку в кулак. Лафре осторожно развернулся, прислонившись к стене спиной, и всмотрелся в темноту ущелья, в котором оказался. Прямо перед его глазами безразлично тянулся конвейер пустых и полных ящиков – вверх и вниз, вниз и вверх. Глаза привыкли к темноте. Лафре ощупал руками стену и нашел небольшой проем, из которого пахло сыростью и червями. Медленно он стал карабкаться по узкой скользкой тропинке, не контролируя прерывистое дыхание. Лаз был поистине свежим – стало пахнуть влажной травой, которая пробивалась сквозь глиняную твердь стены. Лафре аккуратно двигался, не имея никакого представления о том, что ждет его дальше. Ему было плевать. Казалось, он полз бесконечно долго. Время от времени он поднимал голову вверх, с облегчением замечая, что свет становится все более отчетливым, а значит, совсем скоро он должен достичь поверхности. Он замер, стараясь отдышаться и набраться немного сил, чтобы завершить свой бесконечный подъем, и двинулся по тропе дальше с таким остервенелым рвением, что не обращал внимания на содранные в кровь пальцы, которыми цеплялся за кочки, траву и коренья в стене, чтобы не упасть и не сорваться обратно в Низину.

В глаза ударил свет, когда, собравшись с силами, Лафре подтянулся и вылез из ущелья на поверхность. Он не смог с ходу сообразить, где находится – деревня Кай-Ур была вдалеке отсюда, и вокруг виднелись лишь деревья, растущие на самом краю Медистого плато. Пытаясь понять, куда идти дальше, Лафре осмотрел местность и еще раз бросил взгляд на деревню Кай-Ур, отдавая себе отчет, что туда он больше не вернется никогда. Лучше смерть.

В школе Лафре был лучшим учеником и имел хорошее представление о географии Амплерикса. Он принялся изучать открывшийся перед ним ландшафт оценивающим взглядом. Если только его не обманывают глаза или с его разумом не играют иллюзии, впереди, где-то вдалеке, находятся Аладайские озера. Грубая, почти мертвая поверхность седой каменной прерии, на которой стояли Аладайские озера, хорошо была видна отсюда Лафре в ярком свете огненных сфер.

«Это сколько же я, должно быть, прополз, если там действительно Аладайские озера…» – пронеслось в голове у Лафре. Он сунул руку в карман, куда еще в Низине насыпал семян, достал оттуда небольшую пригоршню и отправил себе в рот, чтобы хоть немного утолить голод, от которого до тошноты болело в громко урчащем животе. Прожевав семена, он слабым шагом пошел на юг, оставив очертания родного Кай-Ура за спиной.

Глава 7.

Лафре хотелось спать. Маячащие вдали очертания Аладайских озер придавали ему сил, о которых так часто напоминала его мама. Он осмотрелся в сотый раз, будто это могло приблизить его к Аладайским озерам. Расстояние между оставшимся позади него Медистым плато и озерами не было большим. Преодолеть эту пологую равнину, разделявшую его путь, на первый взгляд не составляло труда. Но Лафре знал, что на это уйдет не меньше трех дней пешего пути. Семена уже на исходе, пусть он и старался экономить их, как мог. Живот, хотя и привык к пустоте, все равно упорно урчал. Лафре набрал полную грудь свежего воздуха – после Низины у него никак не получалось надышаться.

Через некоторое время он наткнулся на небольшую деревушку милях в пятнадцати от той точки, где, по расчетам Лафре, брали свое начало Аладайские озера. По его коже пробежали мурашки, когда он понял, что единственным известным ему местом между Медистым плато и Аладайскими озерами была деревня Фатхамия. Любителей пройти ногами от плато в сторону озер было немного, да и были ли они вообще? Плывущая на ветрах каравелла – вот лучший способ преодолеть расстояние. Поэтому в Фатхамию основная часть жителей Амплерикса не попадала, если не считать несчастного налогового инспектора. Неизвестно, за какие прегрешения инспектора назначили собирать подати именно на этой странной территории, где, как поговаривали, живут с три десятка деквидов. Эта деревушка не отличалась бы от остальных размазанных по планете мелких населенных пунктов, если бы не одно «но». Здесь был домишко, в котором жили, как их называли, жрицы смерти. Эти две дряхлые старухи чурались соседей и почти не выходили из своей побитой веками лачуги, которая, быть может, была даже младше живущих в ней жриц. Почему их звали жрицами, Лафре до сих пор не понимал. В школьных учебниках про жриц не было ни слова. Там и Фатхамии было уделено внимания меньше, чем на строчку.

И сейчас в голове Лафре сражалось два желания – напроситься на обед в первый попавшийся в Фатхамии дом или же обойти деревню стороной. Решение помогла принять новая волна урчания, которую издал живот, и Лафре повернул в сторону деревни. Ему оставалось надеяться на то, что дом, в который он сейчас постучится, будет принадлежать кому угодно, только не жрицам смерти.

Самый первый дом Лафре по неизвестной ему причине решил обойти стороной. Подойдя ко второму, он робко постучал в дверь. На пороге показался маленький мальчик.

– Вам чего? – бросил ему мальчишка, недоверчиво насупив брови.

– Дома есть кто-то, кроме тебя? – дружелюбно спросил Лафре.

– Мама есть. Вы за налогами? Мы на прошлой неделе платили!

– Нет-нет, – улыбнулся Лафре, – я не налоговый инспектор.

– Честно? – буркнул мальчик.

– Честно.

– Ну хорошо, – улыбнулся пацаненок. – А то мы на самом деле ничего не платили. Сейчас маму позову.

Мальчик скрылся в темноте, и через пару мгновений на крыльцо вышла молодая женщина. Без лишних предисловий Лафре признался, что умирает с голоду, и пообещал, что готов отработать еду как угодно. Хозяйка пригласила юношу к столу и накормила его немного пересоленой похлебкой с семенами. Когда он разделался с обедом, то предложил хозяйке свою помощь. Та лишь усмехнулась и махнула рукой:

– Ешьте, ешьте, не беспокойтесь. Разве можно не накормить голодного путника? А с хозяйством сама справляюсь. Я и муж. И сынишка наш. Путники у нас редкость. Вы, верно, к Аладайским озерам идете?

– Да, – сказал Лафре.

Он ждал, что хозяйка спросит его, зачем он держит путь на Аладайские озера, и поймал себя на мысли, что сам не знает ответа. Но женщина лишь предложила горячую лепешку, и Лафре радостно кивнул.

– А вот скажите мне, – как бы невзначай спросил Лафре, – у вас в Фатхамии и вправду живут жрицы смерти?

– Да я вас умоляю! – Деквидка вновь махнула рукой. – Наговорят всякого. Две престарелые тетки, окончательно выжившие из ума. Я родилась тут, в Фатхамии, а они уже были дряхлыми. Им лет по двести, наверное. Никакие они не жрицы, не слушайте глупостей. Живут в своей халупе, лиц своих не кажут, и на том спасибо.

– Почему?

– Странные они. Я вот думаю, что это они специально себя жрицами смерти прозвали, чтобы налоговые инспекторы их не донимали.

– И их не донимают?

– Нет! У них даже диетры нету. Инспекторы их не трогают. Кто ж проверит, взяли с этих старух налог или нет. Закрывают глаза на них и обходят их дом стороной. Я вот сейчас назову себя жрицей боли, так и ко мне наведываться перестанут! – И хозяйка расхохоталась.

– А где они живут? – спросил Лафре.

– Да прямо соседний дом, рядом с нашим. Только вы туда не ходите. Как знать, заговорят вас да монеты отнимут.

– Хотел бы я, чтобы у меня было что отбирать, – усмехнулся Лафре.

Он встал из-за стола и поблагодарил хозяйку за милость. Затем Лафре провел ладонью по светлым волосам ее сына и взлохматил их, улыбнувшись мальчишке и подмигнув ему. Лафре вышел на улицу и осмотрелся. Вряд ли ему когда-то доведется побывать в Фатхамии еще раз. Так не посмотреть ли на этих жриц? До него донесся странный звук – не то стон, не то мычание. Он бросил взгляд на соседний дом. Низкая, сколоченная из прогнивших досок постройка, казалось, вот-вот рассыплется в пыль от старости. Крыша дома просела и свисала со стен жилища, как шляпка гриба. Лафре понял, что здесь и живут загадочные старухи. Он снова услышал стон. Сомнений быть не могло – звук доносился откуда-то из этой мрачной лачуги. «Я выбрался из Низины, – подумал Лафре. – Неужели испугаюсь двух древних бабок?»

Он приблизился к дому почти вплотную. В отличие от других построек, у этой лачуги не было забора. Придомовая территория поросла высокой травой. Диетры во дворе не росло. «Значит, точно их дом», – объяснил себе Лафре. Стон в третий раз резанул его по уху, и Лафре поднес руку к худой хлипкой двери, толкнув ее с небольшим усилием. «Извините, – шепнул он, – тут есть кто?»

Внутри дома было темно и пахло мочой. Лафре заметил рядом с собой низкую фигуру обитательницы лачуги. Казалось, будто фигура росла прямо из отсыревшего дощатого скрипучего пола, как поганка. «Помоги ей», – услышал он тихий, уставший голос. Лафре всмотрелся в глубь дома и увидел неподалеку еще одну фигуру. «Помоги ей, тебе говорю! У нее нога застряла в щели». В темноте лиц старух не было видно. Лафре подошел к той, которая застряла в полу, и нащупал ее ногу. Ступня старухи действительно застряла между досками, и старуха жалобно стонала. Аккуратно обхватив ступню, Лафре осторожно потянул ее, второй рукой стараясь раздвинуть половицы. Небольшое усилие – и нога старухи оказалась на свободе. Глаза немного обвыклись в пыльной темноте жилища. Лицо страдалицы было сморщенным. Жидкие седые волосы старухи спадали на него несколькими редкими ниточками. «Вы в порядке?» – спросил ее Лафре, но та не ответила. Она лишь продолжала стонать. Лафре поймал на себе ее взгляд – ровный, без злобы. «Она тебе не ответит, – послышался голос второй старухи, – она немая».

Лафре разогнулся и встал. Вторая старуха шаркающими шагами подошла к нему и коснулась его руки. Лафре испуганно отпрянул от нее.

– Не бойся ты, – смешно прошепелявила старуха. – Я слепая, поэтому и тронула тебя. Я слепая, а она немая. Так и живем.

– Вы… – пролепетал Лафре. – Извините меня, что я без спросу.

– Без спросу! – послышался ее скрипучий смех. – Сестра уж день как сидит тут на полу, с ногой со своей. Я же не вижу ни пса, да и сил не хватает помочь ей. А тут ты нарисовался, слава небесам! Не извиняйся.

Лафре постарался рассмотреть лицо слепой старухи. Такая же сморщенная кожа, как и у ее немой сестры. Такие же белые редкие растрепанные волосы.

– Вы выглядите одинаково, – сказал он с недоумением.

– Уж какими родились, – ответила слепая.

– Вы жрицы смерти? – набравшись смелости, спросил Лафре.

– Они и есть, – загадочно улыбнулась слепая.

Тем временем ее немая сестра, хромая и все еще постанывая, прошла в дальний угол дома, где виднелась полоска света, устремляющаяся в комнату сквозь маленькое грязное окно. Слепая старуха развернулась на скрип шагов своей сестры и рукой провела перед собой, будто пыталась нащупать несуществующее препятствие. Лафре подал ей свою руку и проводил в комнату. Немая старуха легла в кровать, на которой была навалена целая куча каких-то тряпок, и продолжила постанывать.

– Не обращай на нее внимания, – сказала слепая. – Болеет давно. Помрет скоро.

– И для нее нет лекарства? – спросил Лафре.

– Вот ведь невинная душа! – хихикнула слепая. – Лекарства тут не помогут. Недолго осталось жить ей. И мне.

– Откуда вам знать? – удивился он.

– Мы жрицы смерти. Знаем, когда умрем. И я знаю, и сестра. Ждет, дурочка, когда испустит дух. Ничего, ничего. Помрет, зато отмучается. С собой меня заберет, но это ничего.

– Вы тоже умрете? – спросил Лафре. – Вместе с ней?

– Куда ж деваться, раз родились такими. Куда одна, туда и другая.

– Должно быть, это ужасно. Жить и знать, когда умрешь, – сказал Лафре.

– И когда ты умрешь, я тоже знаю, Лафре.

– Что? – опешил он. – Откуда вы знаете? И почему вам ведомо мое имя?

– Глупый, глупый Лафре! – засмеялась старуха.

Ее слепые глаза смотрели на него, и Лафре понимал, что она его не видит.

– Хочешь, скажу тебе день твоей смерти? – спросила старуха.

– Нет! – вскрикнул Лафре. – Не надо. Не хочу знать.

– И правильно. Живи пока.

– Пока? – испуганно спросил он.

– Пока, пока… Пока ласточка не вернется в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит.

– Что это значит? Зачем вы это говорите, побери вас пес? Мне осталось мало жить?

– Мало… Много… Когда смерть заберет тебя, ты не успеешь подсчитать. Поверь, тебе будет не до подсчетов. Ты будешь просто мертв. Тебя будут оплакивать, но тебе будет уже все равно. Так есть ли разница, много или мало? Но ты сам сказал, что не хочешь знать. Так что живи пока.

Ее немая сестра на кровати перевернулась на другой бок и еще раз застонала, и от этого звука Лафре стало не по себе. Он посмотрел на слепую старуху, и она смотрела на него своими незрячими, широко открытыми глазами.

– Иди дальше, Лафре.

– Но куда?

– А куда ты собирался?

– Наверное, на Аладайские озера, – пробормотал Лафре.

– Вот туда и иди. Не трать на нас время.

Лафре был обескуражен. Неужели совсем скоро и его душа пополнит Хранилище? Он медленно поплелся к выходу из лачуги и корил себя за то, что решил посмотреть на этих проклятых старых дур. Уже в дверях слепая старуха окликнула его:

– Мы с сестрой твои должницы, Лафре.

– Вы? Должницы?

– Ты помог сестре. А значит, помог и мне. Никто из здешних к нам не заходит. И, если бы не ты, сестра моя так и сидела бы на полу, так бы и ссала под себя. А я страсть как не люблю этой вони. Так что мы у тебя в долгу.

– Мне от вас ничего не нужно, – грубо ответил он.

– Этого ты знать не можешь. А я знаю. Будет день, когда смерть протянет к тебе свою руку. Она тебя почти коснется. И у тебя будет выбор – отдаться в ее холодные объятия и сгинуть или же позвать меня и дать себе еще немного времени на этой дрянной планете. Тогда ты просто скажешь: «Сеола».

– Что значит «Сеола»?

– Это мое имя. Просто скажи его. И смерть отступит.

Лафре посмотрел на ее высохшее лицо, в котором почти не осталось жизни, и вышел во двор. В небе светили огненные сферы. Кажется, он так не радовался свету, даже когда выбрался из Низины. Сделав пару шагов, он обернулся. Слепая Сеола стояла в дверях и улыбалась. «Я передумал, – молвил ей Лафре. – Скажите, когда я умру». Старуха, не переставая улыбаться, лишь отрицательно покачала головой. Лафре вздохнул, развернулся и поплелся дальше, в сторону Аладайских озер.

Он шел день, спал ночь и шел еще день. Силы почти уже покинули его, когда он понял, что добрался до Аладайских озер, чей пейзаж нельзя было спутать ни с одним другим на Амплериксе. В кажущихся бесконечными просторах камня то и дело встречались озера разной величины. На улицах было безлюдно, и поэтому Лафре предположил, что на дворе уже ночь, хотя огненные шары в небе и светили довольно ярко. Было тепло, и юноша скинул с себя мокрую от пота рубашку, расстелил ее как мог, лег и тут же уснул.

«С вами все в порядке?» – Кто-то тряс его за плечо. Лафре открыл глаза и увидел перед собой симпатичную темноволосую девушку с тревожным взглядом, склонившуюся над ним. Он поднялся и пробурчал:

– Да, я в порядке, кажется.

– Кто вы? Я вас раньше здесь не видела.

Он побоялся ответить, ведь никто не знает, что это за девушка. А вдруг она донесет на него Гальеру? И тогда неизведанный ранее вкус свободы придется позабыть, толком не привыкнув к нему.

– Я не помню, кто я, – соврал Лафре.

– И как вы тут оказались, тоже не помните? – голос девушки внушал доверие.

– Нет.

– А откуда вы? Помните?

– Я… Кажется, я из Эрзальской долины.

– Из Эрзальской долины? – удивленно переспросила девушка.

– Да. Вроде бы…

– Что ж… Пойдемте со мной. Вы весь дрожите. Я дам вам одежду и накормлю.

Лафре пошел за незнакомкой. Время от времени на улицах встречались рано проснувшиеся жители. Вдруг Лафре увидел перед собой не то облако, не то какую-то непонятную водянистую субстанцию с два человеческих роста, надвигающуюся прямо на них с девушкой. Он инстинктивно отпрянул в сторону и услышал, как его спутница звонко рассмеялась: «Не бойтесь! Это ксантры. Они не причинят вам вреда».

Молодой человек вспомнил, как в школе им рассказывали про обитающих на Аладайских озерах ксантров. Они жили в озерах и иногда выбирались оттуда, передвигаясь по деревне. У них не было конечностей, головы и вообще хоть чего-то, позволяющего распознать в них прямоходящих существ. Казалось, будто небольшое озеро просто поднималось из берегов и бесформенной водяной массой перекатывалось по земле, пока не забиралось обратно в первый попавшийся свободный котлован, подходящий ему по размеру. Ксантры не трогали жителей Аладайских озер и не доставляли им совершенно никаких неудобств. На глазах у Лафре это туповатое водяное существо добралось до пустого небольшого углубления и словно влилось туда, наполнив котлован до краев и превратившись в обычное озеро.

Вскоре они дошли до невысокого, сплошь состоящего из камня жилища. «Проходите, – предложила ему девушка, – и садитесь за стол. Я приготовлю вам поесть. Кстати, меня зовут Лерия». Лафре представился в ответ и осторожно сел за стол.

– Это Аладайские озера? – спросил Лафре, отправляя в рот ложку с выпаренными семенами.

– Совершенно верно, – ответила Лерия.

– А как мне добраться до Эрзальской долины?

– Обычно никак, если только нет желания провести пешком несколько недель. Но вам повезло! Как раз сегодня от нас в Эрзальскую долину должна отправиться по воздуху пустая грузовая каравелла, которая вчера привезла нам провизию. Доешьте, и сходим на площадь, где ее пришвартовали.

Когда с трапезой было покончено, Лафре и Лерия вышли из ее жилища и отправились на площадь. Лафре издалека заметил парящую на небольшом расстоянии от земли черную каравеллу, на которой сновали деквиды в белой форме. Юноша и девушка приблизились к судну, и Лерия, задрав голову, крикнула: «Извините! Этому господину надо попасть в Эрзальскую долину. Вы не могли бы взять его с собой?»

Один из членов экипажа перегнулся через борт каравеллы и изучающим взглядом посмотрел вниз сначала на Лерию, потом на Лафре.

– С чего это нам везти его? Мы не пассажирское судно.

– Я просто подумала, – громко продолжила Лерия, щурясь от яркого света огненных сфер, – что один лишний человек не доставит вам хлопот.

– А это кто вообще? – кивнул мужчина в сторону Лафре.

– Он не помнит, как очутился в наших краях. Помогите ему, пожалуйста, добраться до дома.

– Бесплатно не повезу, – отрезал тот.

– Я могу заплатить, – уверенно сказала Лерия. – Сколько денег вам надо?

– Ну, – почесал затылок ее собеседник, – за пять монет повезем.

– Пять монет? – удивилась Лерия. – Это очень много, побери вас!

– Тогда пусть идет пешком, никто ему не мешает.

– У меня дома есть три монеты, – сказала девушка. – За три повезете?

– За три не повезу, – фыркнул мужчина.

– Послушайте, – голос Лерии стал серьезным, – у вас есть возможность заработать три монеты ни за что. Либо вы можете ничего не заработать. Я плачу три монеты. По рукам?

Деквид снова почесал затылок, смерил Лафре недоверчивым взглядом и утвердительно кивнул.

– Вот и замечательно, – с облегчением вздохнула Лерия, а затем повернулась к Лафре и сказала: – Стойте тут, а я пока схожу домой за монетами.

– Мне так неловко, право, – ответил Лафре.

– Бросьте вы… В конце концов, это всего лишь железки. Отдадите, когда сможете.

– Если смогу, – смущенно поправил ее Лафре и покраснел.

– Если сможете, – улыбнулась Лерия. – А если и не получится, то ничего страшного. Монеты у нас не шибко в ходу, как вы могли убедиться.

Она с материнским теплом коснулась плеча Лафре, улыбнулась ему и пошла в сторону своего дома. «Надо же, – подумал про себя молодой человек, – в какой-то глуши живет такая замечательная девушка, а меня заставляли брать в жены богатую уродину…»

Лерия вернулась довольно быстро. Она подошла к каравелле, с которой спустился тот вредный жадный деквид, и передала ему три монетки. Тот быстро засунул их в карман и обратился к Лафре: «Давай поднимайся. Сейчас поймаем ветер и отчалим».

Лафре взглянул на Лерию:

– Даже не знаю, как и благодарить-то вас…

– Оставьте, прошу вас. Зато очень скоро вы окажетесь у себя дома. Как думаете, вы сможете найти в долине свой дом?

– Думаю, что смогу. Спасибо вам!

Неожиданно для Лафре Лерия обняла его, и он покраснел от смущения. Улыбнувшись этой милой девушке на прощание, Лафре начал взбираться по веревочной лестнице на каравеллу. Судно было огромным, но совершенно пустым – накануне его полностью разгрузили, оставив в Аладайских озерах короба с едой, лекарствами и строительными материалами. Лафре бросил взгляд на развевающиеся на мачтах паруса, в которых играл ветер; и в скором времени паруса колыхнулись и напряглись, а каравелла медленно тронулась с места и неспешно поплыла по воздуху. Посмотрев на оставшуюся стоять на каменной земле Лерию, Лафре помахал ей рукой. Она улыбнулась, махнула в ответ, развернулась и пошла в сторону своего дома.

Каравеллы, способные парить в воздухе, изготавливались в единственном на планете месте – в Эрзальской долине, куда сейчас и держал путь Лафре. Именно недалеко от Гальтинга произрастали особые деревья, которые годились для производства воздушных судов. Ангалийцы хорошо знали толк во всем, что касалось извлечения прибыли при минимальных затратах. И обеспечивали каравеллами всю планету, имея с этого колоссальные доходы. В королевском флоте Триарби было более тридцати лучших каравелл, безвозмездно предоставленных короне Гальтингом. Впрочем, нельзя было исключать, что истинно лучшие каравеллы ангалийцы все же предпочли оставлять в своем распоряжении.

Обучиться искусству водить каравеллу по воздуху можно было тоже только в Эрзальской долине. Должность капитана каравеллы была желанной и прибыльной. Не всякий деквид мог позволить себе овладеть этой редкой профессией, ибо Гальтинг взимал непосильные двести монет за обучение. О да, Эрзальская долина зарабатывала на всем. И, если бы на троне Амплерикса восседала ангалийка, а не Королева из династии Бальеросов, то Гальтинг наверняка взимал бы и с Эксиля плату за кровь своей правительницы. Едва ли не каждый будущий капитан жил несколько месяцев или даже лет впроголодь, экономя на всем, лишь бы накопить денег на обучение и ожидать того момента, когда внушительные вложения окупятся заказами со стороны торговцев и пассажиров.

На Лафре работники каравеллы не обращали никакого внимания. Он сел на какой-то сколоченный из досок пустой ящик, стоящий прямо у края палубы, подпер подбородок руками и стал всматриваться в проплывающие перед глазами виды Медистого плато слева и начинающиеся поодаль земли Эр-Нерая – справа. С каравеллы Медистое плато походило на бескрайний, обтянутый коричневой выделанной кожей быка старинный барабан. Желто-коричневая трава равнины мелкой рябью бежала под дуновением эрзальских ветров, которые увлекали судно по воздуху за собой в сторону Гальтинга. Плато было усыпано лесами разной величины и волнистыми холмами, между которыми время от времени на глаза Лафре попадались небольшие деревушки. Насмотревшись на Медистое плато, Лафре повернул голову и стал любоваться пейзажами земли Мастеров воды – трава там была более сочной, с мерцающим зеленоватым оттенком, а через несколько миль взору предстал и сам величественный Эр-Нерай. Казалось, что этот белый водоем не имел границ и у самого горизонта сливался с темным краем неба Амплерикса. В нескольких местах над Эр-Нераем то и дело образовывались воздушные завихрения, как будто черпавшие воду из белого водоема, чтобы разнести ее по планете.

Лафре подпер голову рукой и задремал.

Когда, вздрогнув, он проснулся, то поразился увиденному. Лафре два года назад уже бывал в Эрзальской долине, куда Гальер отправил его постигать мастерство стрельбы из лука. Юноша прожил там более полугода и видел легендарную столицу Эрзальской долины – Гальтинг. Но сейчас, когда Гальтинг, этот поразительный город, вновь предстал перед его глазами, хорошо обозримый с каравеллы во всей своей красе, Лафре не смог сдержать восхищения и произнес протяжное: «Оу-у-у». Устремившийся в небеса скалистый Гальтинг, словно гигантский поднявшийся из океана айсберг, величественно парил на эрзальских ветрах в воздухе, опоясанный синеватыми облаками, и с его острых уступов в пустоту струились пенные водопады. Лафре задумался над тем, почему же этот необыкновенный город парит над Эрзальской долиной. Может быть, его держат на высоте мощные ветра? Быть может, долина зовет, манит город к себе, а он, как капризный младенец, норовит удрать, взмыв как можно выше? А может быть, наоборот, город стремится опуститься в земли долины, слиться с ними, вот только земля не желает принимать его, точно подчеркивая, что такому дивному сооружению, как Гальтинг, не пристало стоять на поверхности – только воздушная толща должна быть его колыбелью.

По мере того, как каравелла приближалась к столице Эрзальской долины, Гальтинг увеличивался в размерах, будто угрожающе надвигался на корабль. Каравелла со скрипом накренилась и, огибая город, стала подниматься по спирали все выше и выше, пока наконец не сбавила ход и, постепенно притормаживая, не остановилась у отвесной скалы. Работники судна перекинули трапы через борт и один за другим начали спускаться с корабля.

– Ну что, путешествие закончено? – бросил деквид юноше.

– Да, спасибо, – тихо ответил Лафре.

– Знаешь, куда тебе идти?

– Разберусь.

Лафре плохо помнил этот большой город, но ему было плевать – он сбежал от прошлой жизни, от Хельды, к которой его приговорил отец. Теперь совсем не важно, как сложится его дальнейшая судьба – он был готов обречь себя на любой, даже самый низкооплачиваемый труд. Готов был завести хоть сотню смертоносных диетр и копаться с ночи и до ночи в их бездонных пастях, отрабатывая налоги. Лишь бы не Хельда. Лишь бы не становиться частью их омерзительного, пусть и до неприличия богатого семейства.

Пока он слонялся по Гальтингу, на глаза ему попадались ангалийцы – высокие, стройные, длинноволосые, бросавшие и на него, и на других живших тут деквидов надменные взгляды, точно подчеркивая свое над ними превосходство. Но надо сказать, что и сами здешние деквиды были не похожими на остальных людей планеты – может быть, они старались копировать представителей четвертой ступени, а возможно, за долгие годы проживания в Эрзальской долине они впитали присущую ангалийцам породистость и высокомерность.

Он наткнулся на огороженный невысоким заборчиком сад, за которым стройными рядами росли деревья. Таких Лафре еще не видел. Деревья были невысокими – может быть, с два или три его роста. К одному из деревьев была приставлена стремянка. На ней стоял ангалиец. Его серебристые волосы развевались на ветру. Он протягивал руку к кроне дерева, срывал по одному диковинные круглые зеленые плоды, похожие на небольшие шарики, и складывал их в ящик, висящий на груди ангалийца. Хозяин сада увидел Лафре, который завороженно наблюдал за сбором урожая.

– Тебе чего? – спросил ангалиец.

– Ничего, извините, – стушевался Лафре. – Что это за деревья?

– Яблони, – ответил ангалиец, недоверчиво посмотрев на юношу. – Ты что, яблонь ни разу не видел?

– Ни разу…

– На, лови яблоко.

Ангалиец бросил ему плод, и Лафре поймал его. Он покрутил фрукт перед глазами и понюхал. Яблоко пахло свежестью и сладостью. Лафре откусил кусочек, и сок яблока приятно обжег его язык.

– Мне нечем заплатить за это, – сказал Лафре с набитым ртом, но ангалиец лишь усмехнулся и вернулся к сбору урожая.

– Загадай желание, – сказал ангалиец.

– Зачем?

– Есть поверье, что, когда впервые пробуешь новую еду, можно загадать желание. И оно сбудется.

– Я не знаю, что загадывать, – ответил Лафре и в тот же момент понял, что на самом деле у него есть желание, которое пронеслось в голове.

– Не знать, что загадать, есть настоящее счастье, должно быть, – не глядя на него, сказал ангалиец, потянувшись за очередным плодом.

«Пока ласточка не вернется в свое гнездо, пока засохшая яблоня не заплодоносит», – вспомнил Лафре слова жрицы смерти Сеолы, и по его спине побежали мурашки. А что, если это страшный знак, сулящий ему скорую смерть?

– А у вас есть засохшая яблоня? – испуганно спросил ангалийца Лафре.

– Засохшая яблоня? – переспросил тот. – Не обижай меня, нахал! Все мои яблони еще тебя переживут!

«Это меня и беспокоит», – подумал Лафре. Он поблагодарил ангалийца за угощенье и пошел прочь.

Куда идти? С кем говорить? Лафре плохо знал Гальтинг, даром что бывал тут во время своего обучения мастерству стрельбы. Казарма находилась не в городе, но там, внизу, в Эрзальской долине. В Гальтинг его когда-то притащил тренер, чтобы Лафре смог преклонить колено перед патрицием Шаем Лаплари и извиниться за нелепую драку с патрицием на тренировочной поляне. Ах, если бы каравелла, на которой сейчас прилетел сюда Лафре, не подняла его в Гальтинг, а оставила там, внизу, возле тренировочной поляны.

Поняв, что скитаться по огромному Гальтингу бессмысленно, Лафре решил – пора найти способ спуститься из города в долину. Он подошел к пирсу, где стояли старые мелкие суда – скорее лодки, чем корабли. Лафре обратился к одному из хозяев лодок с просьбой спустить его к тренировочной поляне. «Две монеты», – ответ хозяина был предсказуем. «Две монеты», – услышал Лафре от двоих других хозяев лодок. Только четвертый смилостивился и согласился спустить юношу вниз за одну монету. Если бы у Лафре в кармане была хоть одна… «Эй, пацан!» – до него донесся чей-то высокий голос. Он обернулся и увидел невообразимо высокую крупную женщину. Если бы не голос, Лафре мог принять ее за мужчину – из-за широких брюк, объемной кофты и короткой стрижки. Она подмигнула ему и поманила к себе. В зубах она держала соломинку. Когда Лафре подошел к ней, большая женщина вытащила соломинку и сплюнула.

– Тебе чего внизу? – спросила она, почесав груди сквозь одежду.

– Я… Мне… Я хотел на тренировочную поляну.

– Курсантик, поди?

– Да, – тут же ответил Лафре, коря себя за то, что не соврал раньше.

– Это дело недурное. Спущу тебя забесплатно. Забирайся на лодку.

Лафре даже не стал благодарить ее, чтобы не терять время и чтобы большая женщина не успела ненароком передумать. Он запрыгнул на лодку, которая медленно качалась на ветру на небольшом удалении от поверхности пирса. «Горна!» – послышался недовольный крик. Голос принадлежал одному из лодочников, который подбежал к женщине. Он шикнул ей: «Бесплатно нельзя, дура». Та усмехнулась, сунула в рот соломинку и бросила лодочнику: «А не пошел бы ты». Она отшвартовала свою разваливающуюся и скрипящую от старости лодку, и судно, оторвавшись от пирса, медленно воспарило над землей и стало спускаться вниз, огибая Гальтинг по спирали.

– А чего это он на вас накричал? – спросил Лафре.

– Ну, – не вытаскивая соломинку, ответила большая женщина, – у нас вроде как негласное правило. Наверх и вниз за монету.

– А с меня хотели взять две.

– Будь ты приодет побогаче, с тебя бы и четыре запросили, – усмехнулась она, – и то выдали бы за скидку.

– Вашему расчудесному патрицию определенно стоило бы чаще покидать свою опочивальню и наведываться к простому народу.

– Так он и есть автор этого правила. Ты сам откуда, малый?

– С Медистого плато.

– Вот-вот, – покачала она головой. – Это Гальтинг, малыш. Тут и иные птицы задаром не щебечут. Гальтинг, клял бы его пес… Земля ангалийцев. Ни до лица твоего красивого, ни до ума, ни до умений – нет дела никому. Монеты в кармане – вот что важно.

– А вы ангалийка?

– Я? – И она расхохоталась, выронив соломинку на хлипкий пол лодки. – А ты видишь у меня на голове богатые серебряные патлы?

– Нет, – смутился юноша.

– Деквидка я, не видно разве? Нас тут много живет, в Гальтинге. Может, больше даже, чем этих ветродуев клятых.

Лодка мягко опустилась на землю – в том месте, где в воду стекал один из нижних водопадов Гальтинга. Лафре поблагодарил свою спасительницу и пошел прочь, пытаясь вспомнить местность. На миг он обернулся и увидел, что большая женщина сорвала травинку и сунула ее себе в рот, оставшись, видимо, стоять в ожидании клиента, чтобы не гнать лодку обратно в город порожняком.

Оглядываясь по сторонам, Лафре увидел широкую поляну, на которой в разгар тренировки находились с десяток деквидов и ангалийцев с луками в руках. Перенесшись в воспоминаниях на несколько лет назад, Лафре подумал о том, как на этой самой поляне он до крови раздирал себе пальцы в бесконечных упражнениях с луком.

Сердце Лафре екнуло, когда среди тренировавшихся парней он узнал патриция Шая Лаплари – наследника Эрзальской долины. Однажды, во время очередной тренировки, они с Шаем не поделили лук. Внезапно начавшаяся словесная перепалка стремительно переросла в выяснение отношений на кулаках, и вот они на глазах у остальных курсантов и тренера катаются по полю, как два сцепившихся в бою петуха. По приказу тренера в тот день Лафре высекли жгучими стеблями за то, что он поднял руку на представителя вышестоящей ступени, и в дальнейшем Лафре и Шая не ставили в пару на тренировочных занятиях.

И вот сейчас патриций Шай стоял с луком в руках и целился в находящуюся вдалеке мишень. Длинные пепельные волосы патриция то взвивались на ветру, хлеща его по лицу и без спросу попадая в рот, то, успокоившись, вновь укрывали плечи Шая. Зеленые глаза патриция дерзко светили сквозь рваную челку и были сочнее и ярче полированного нефрита. Он был юн, высок и на первый взгляд худощав, но его гордая осанка и сильные руки, уверенно держащие лук, выдавали безупречную физическую форму владыки Эрзальской долины. Когда грозный взгляд патриция встретился с взглядом Лафре, сосредоточенный на мишени взор Шая рассеялся и полностью переключился на юношу. Несколько секунд спустя Шай все же собрался и выпустил стрелу – она со свистом рассекла воздушную толщу и попала в самый край мишени.

– Мазила, – с усмешкой произнес Лафре.

– Ты это мне? – недовольно обернулся на него патриций.

– Ну не себе же. Я бы попал в центр, даже если бы стоял с закрытыми глазами и держал лук сломанной ногой. Мазила.

– Еще раз скажешь «мазила» – следующая стрела полетит тебе прямо в лоб, – с ненавистью прошипел Шай.

– Да потому что ты мазила, – не унимался Лафре.

– Тебя не учили, что к четвертой ступени надо обращаться на «вы»? – Шай вплотную приблизился к Лафре и смерил его уничижительным взглядом.

– Слишком много чести, – спокойно произнес юноша, уверенно глядя патрицию прямо в глаза.

Отшвырнув лук в сторону, Шай обеими руками толкнул Лафре в грудь, отчего тот потерял равновесие и упал на землю. Патриций прыгнул на него и сжал руками его горло: «Я научу тебя, жалкий деквидишка, уважать тех, кто выше по статусу!»

Лишенный воздуха Лафре собрался с силами, вцепился в руки Шая и, сделав рывок, перевернулся и уложил на землю патриция, сев на него сверху. Шай двинул кулаком прямо в челюсть Лафре и постарался вновь занять доминирующее положение, но Лафре извернулся и снова уложил Шая на лопатки. Стоящие поодаль от них остальные курсанты с нескрываемым интересом следили за тем, кто же победит в этой схватке. Молодые люди тем временем перекатывались по тренировочной поляне, рыча и выкрикивая оскорбления, пока не подкатились к самому краю поляны и кубарем не полетели в глубокий темный овраг. Кувыркаясь по склону оврага вниз, они никак не могли расцепиться, и наконец рухнули на самое дно ущелья, где росли густые старые кустарники и почти не было света. Патриций Шай сориентировался быстрее, сел на лежащего на спине Лафре и с силой прижал его руки к земле, уставившись на своего врага. Оба тяжело дышали и не сводили друг с друга разгоряченных яростью взглядов. Наконец Шай улыбнулся, и оба рассмеялись. Патриций нагнулся к Лафре и жадно поцеловал его в губы. Лафре, у которого бешено заколотилось сердце, закинул руки за шею патриция и, не отрываясь от его губ, стал гладить спину и голову Шая.

– Ты приехал, – шептал Шай, спешно разрывая на юноше подаренную Лерией одежду. – Я так часто думал о тебе!

– Я тоже… – бормотал Лафре, расстегивая рубашку Шая и проводя пальцами по его стройной упругой груди.

Шай привстал и начал раздеваться, глядя, как Лафре тоже поднялся и стал судорожно стягивать с себя одежду. Полностью обнажившись, они вновь врезались друг в друга, обнялись и утонули в упоительном глубоком влажном поцелуе, кожей ощущая каждый миллиметр своих вспотевших тел.

– Ты хочешь этого? – тихо спросил его Шай, прикасаясь холодными пальцами к губам Лафре.

– Я задушу тебя, если ты не возьмешь меня прямо здесь, – пробормотал в ответ Лафре, положив руки на талию патриция.

Шай улыбнулся и легким движением заставил Лафре опуститься на землю. Он развернул юношу спиной к себе и начал осыпать ее горячими поцелуями. Лафре, опустив лицо к холодной сырой земле, застонал, почувствовав неотвратимое, грубое вторжение Шая. Лафре изогнулся и вскрикнул, подняв голову, но Шай рукой уткнул юношу во влажную землю, а потом навалился ему на спину, отчего Лафре вскрикнул еще раз.

– Больно? – мягко шепнул Шай, кусая покрытую густыми русыми волосами макушку Лафре.

– Да, – простонал Лафре.

– Выйти?

– Только посмей, и я прикончу тебя прямо здесь, – сквозь стоны ответил Лафре.

Лафре лежал голым животом на влажной ледяной земле и вздрагивал от каждого нового движения. В какой-то момент Лафре перестал ощущать холод земли – внутри его охватило тепло, он вгрызся в землю, которая приятно заскрипела на зубах, и тяжело и протяжно застонал, услышав сладкий долгий рык Шая.

Перестав двигаться, вспотевшие любовники вскоре почувствовали, что замерзают. Не сказав ни слова, они начали одеваться, поглядывая друг на друга и улыбаясь.

– Ты был такой… упругий, – коснувшись пальцами подбородка Лафре, сказал ему Шай и чмокнул в губы.

– У меня за эти годы никого не было после тебя. Мне кажется, у нас в Кай-Уре нет… Ну, таких, как я. И как ты.

– Зато в Гальтинге каждый второй, – улыбнулся Шай.

– Куда нам до ангалийцев, – ответил Лафре, присел на колени и зачерпнул ледяной воды из протекающего рядом ручья, чтобы умыть все еще разгоряченное лицо.