(Не) показалось бесплатное чтение

СЕВЕР

Don't leave this world to me…

1997

Никакой праздник не шёл в сравнение с теми днями, когда после месяца отсутствия отец возвращался с северной вахты, доставал с антресолей санки и говорил: «Ну что сидишь, не собралась ещё?»

Меня закутывали в сотню свитеров, сажали в санки и везли в самое загадочное и непостижимое для детского ума место – на пустырь у реки. Чтобы добраться до него, нужно было спуститься в низину по узкой тропе и пересечь пару канав. Там и начинались наши владения. Сводились они, правда, лишь к пустой широкой полосе между «большой землёй», что осталась наверху, и рекой, да вышкам электропередачи. Но прибавьте к этому санки, холмы и столь редкое общество отца, и станет ясно, что этого было более, чем достаточно.

Однажды я съехала со снежной насыпи, выпала из санок, перекувыркнулась пару раз, да так и осталась лежать на земле, широко распахнув глаза. Небо почти ничем не отличалось от земли. Мне показалось, что мир перевернулся с ног на голову, и на самом деле я смотрю вниз. Где же кончается небо и начинается земля?

«Чего не встаешь? Ушиблась?» – спросил отец.

«Не пойму, с какой я стороны. Вдруг я сейчас встану и упаду вниз?»

«Будь сразу с двух сторон и никогда не упадёшь. Как ток во-о-он в тех проводах».

«Провода – это чтобы видеть, где начинается небо?»

«Провода – это просто провода. Знаешь, что по ним течет? Электричество. Э-лект-ри-че-ство. Подружишься с ним – и станет без разницы, где какая сторона. Тебе будут открыты обе».

Я протянула руки к чёрным линиям, похожим на нотный стан, вслушиваясь в их натужное гудение. Чем дольше я слушала, тем громче оно становилось, и я даже почти ощущала вибрацию звука на кончиках пальцев. Ещё немного – и дрожь уже колеблется на ладонях, проникает внутрь, бежит по венам вниз.

«Будь моим другом!»

2007

Удивительно, что здесь всегда безлюдно, хотя совсем рядом жилые дома. Это место всегда казалось мне чужеродным вкраплением, которое прохожие старательно избегают. Спуск вниз, канавы. Теперь я могу преодолеть всё это сама, и помощь отца уже не понадобится, даже если бы он мог помочь. Сунув руки в карманы, я перечёркиваю белоснежный лист цепочкой следов. Всё слилось в единую бесцветную пустоту, только линии электропередачи стоят, словно указатели.

Раскинув руки, я падаю на нетронутое снежное полотно. Верх и низ окончательно поменялись местами, да ещё и ветер сбивал падающий снег в сторону, будто специально для того, чтобы меня запутать.

Перед каждым отъездом я просила отца взять меня с собой в белый загадочный край, но стабильно натыкалась на необъяснимое «нельзя». В качестве утешения мне показали Маленький Север. Когда я доросла до самостоятельных прогулок, выяснилось, что он находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома, а в детстве казалось, что мы отправлялись едва ли не на край света.

Отец так навсегда и остался на Большом Севере, и теперь мне приходится в одиночку присматривать за Маленьким. Поэтому я и прихожу. Если я не приду, этого места не станет. Хотя, может, было бы и к лучшему.

Если я буду лежать достаточно долго, то меня заметёт снегом. Я не против. Но снег тает, не долетая до меня, а под кожей струится ток, просвечивающий голубизной сквозь кожу. Он приветственно резонирует в такт чёрным нитям, разделившим две плоскости. Не реальность, не зазеркалье, но поверхность стекла, обращённая в обе стороны.

«Вот и я. Как дела?»

Слёзы щекочут виски, но не замерзают. Мне не выбраться отсюда.

2017

Новенький фирменный поезд мерно покачивается, скользя по рельсам сквозь снежную завесу. Цвета за окном такие бледные, что непонятно, который сейчас час. По ощущениям – раннее утро, но отцовские часы на левой руке уверенно показывают три.

А вот и мой Маленький Север. Теперь я смотрю на него из окна поезда. Только так – я твёрдо знаю, что если мне взбредёт в голову вернуться в родной город и прогуляться до него пешком, то я ничего не найду, наше место давно перестроили. Маленький Север теперь бережно упакован в моей памяти и объедет со мной ещё десятки городов, иногда показываясь за окнами поездов, словно они проекторы.

Я откидываюсь в кресле и чувствую покалывание в руке. Крохотная светло-голубая искра пробегает под кожей тыльной стороны ладони и исчезает секундой позже, чем я обращаю на неё взгляд. Я улыбаюсь и жму на Play – из шестисот с лишним композиций телефон послушно выбирает именно ту, которую я мысленно прошу. Надо же, купила его всего пару недель назад, а он уже слушается. Умница.

Пустыря у реки нет уже лет семь – сейчас там обжитая набережная. А девочка, застрявшая между небом и землёй, дремлет на мягком сиденье электропоезда с наушниками в ушах, обнимая рюкзак. Только провода гудят всё то же, что и многие годы назад:

«Ты всегда будешь моим другом».

2027

Кажется, в этом году весна так и не наступит. Меня заметает снег. В первый раз за вечность привычную бледную палитру разбавил яркий цвет – красный.

Теперь уже точно нет никакой разницы. Я дошла до Большого Севера за отцом и наконец-то смогла увидеть его мир. Белая земля – чёрные деревья – белое небо – чёрные ЛЭПы… Я шла на запах озона и жужжание подстанций, тонула в размытых дорогах и тряслась в убитых «пазиках» и «ЗИЛах». Снег мог замести его следы, время могло стереть его частоту из эфира. Но ещё есть сердце. И память. Пока мы помним о ком-то, он существует, и совершенно неважно, что по этому поводу думает смерть.

Особенно если этот кто-то научил тебя дружить с электричеством и любить зиму.

Отец заразил меня идеей, сам того не ведая. А когда ушёл, то сам стал моей навязчивой идеей. Понятия «отец» и «север» так прочно сплелись в моём сознании, что когда я ступила на землю и обвела взглядом запорошенную тундру, то будто снова заглянула в его серые глаза.

Я шла вперед несколько часов. В 16:18 начало темнеть. В 16:42 прогремел выстрел.

«Как же их тянет сюда, а!»

«А то. Их же тут штампуют недалеко, километрах в пяти. Те, что исправные, заняты в корпусах, что к востоку ближе. Они вахтовики – мотаются между цивилизацией и базой. Хрен знает, зачем мотаются, но трогать их нельзя, а то самого начальство так потрогает, что мало места будет».

«А есть ещё и неисправные что ли?»

«Ага. Срок службы заканчивается, в мозгах что-то коротит, так и приходят сюда по старой памяти. Вот прям по этому квадрату и шастают, чтоб их. Откуда бы не занесло, возвращаются, представляешь? Эта-то чего припёрлась, молодая совсем, рано».

«Бракованная, должно быть».

«Да-а, скорей всего, мозги им знатно перекраивают. Зато знаешь, что они благодаря этому могут? Мне Серёга рассказывал…»

«Так, дед, давай не надо, а. Насвистишь сейчас тут лишнего, а мне чужих секретов не надо».

«Осторожный какой, ей-богу! Но молодец, молодец, это ты правильно… Слу-ушай… Где-то я её видел…»

«Ты их чего, запоминаешь?»

«Ну да, а как же. Погоди-ка… Двадцать лет назад пацана с точно такими же глазами уложил!»

«Двадцать лет… Ну даёшь, дед, всех их помнить».

«Захочешь не забудешь. Работа такая».

«Это ты сам себе работу такую придумал?».

«Хотел бы придумать, дак до чего-нибудь поспокойней додумался. Они же с катушек слетают, опасно их так оставлять, нелюди всё-таки, да ещё и… одарённые. Вот молодчики с базы нас и Михалыча подрядили следить, чтоб не шатались тут…»

Ток бежит по рукам и через пальцы утекает в промёрзшую на метры вглубь землю. Интересно, я успею увидеть северное сияние?

When the winter calls to war,

When the spring sets in once more,

When the summer starts to sing,

When the fall comes marching in,

You'll leave this world to me.

ГЛАВА О ВОЙНЕ

Наибольшее количество американских баз расположено на островах Рюкю, а конкретнее на Окинаве. Военные объекты США занимают около 10,4 процента от общего объема пригодных для размещения территорий. Примерно 74,7 процента всех военных объектов США в Японии расположены на острове Окинава. (Википедия)

Окинава, Япония, март 2017 г.

Мартовское солнце греет совсем по-летнему. Можно оставить тёплую толстовку дома и выдвинуться за чем-нибудь вкусным (например, за куриным караагэ) в сторону ближайшего супермаркета, благо время как нельзя более обеденное. Городок Урума, в который меня занесло, как всегда, неподвижен, но это уже не настораживает – он просто такой, какой есть. Город-картина, город-фотография, он живёт своей жизнью, полностью автономной и самодостаточной.

Наверное, даже запасы в магазинах и стареньких уличных автоматах пополняются сами собой.

Кстати.

Для полного счастья остался последний штрих. 130 йен. Всего четыре монетки, четыре звонких металлических удара об дно автомата с напитками – и в твоих руках обжигающе ледяная бутылка вкуснейшего нектара. Сегодня это будет персиковая газировка.

Если Бога нет, то кто тогда создал эти напитки? Шах и мат, атеисты.

…

Сначала в тишину неспешно вливается приглушённый металлический рокот. За ним появляется неспешно проползающий мимо БТР. Судя по маркировкам – американский.

Его не должно быть здесь. Это одна из самых неправильных вещей на свете.

Он такой огромный среди этих маленьких разваливающихся построек, что ты сам чувствуешь, как уменьшаешься, ещё и ещё, и вот ты снова тот ребёнок в протёртых джинсах, растянутой футболке старшего брата, кепке набекрень, разбитыми коленками и сердцем, которое точно знает, что война – это худшее, что может случиться с миром. Ты смотришь на неторопливую громадину со смесью страха и любопытства, за которое даже немного стыдно. Война всегда была где-то далеко – в телевизоре да в чужих разговорах, а теперь – вот. Взрослые ничего толком не успели объяснить, и сейчас в этом пробеле в познаниях бесконтрольно вырисовывается самое ужасное, что только можно вообразить.

Никакой конкретики. Только Очень Плохие Вещи.

Большего и не надо. Чем проще ты мыслишь, тем яснее все становится. Если рассматривать ближе, то привыкнешь. Пусть Плохое остается просто Плохим, как в детстве.

За БТР трясётся грязно-зелёный грузовик, из окна которого щурится военный в форме песочного цвета. Он даже не смотрит на тебя. Если затаить дыхание и не шевелиться, то возможно, он тебя не заметит.

А если заметит? Что тогда?

Что-то очень Плохое. Наверное, он раздавит меня. А потом и весь этот город. Медленно, мысленно смакуя звуки каждого раскрошенного кирпичика. Терпеливо проедется от одного берега моря до другого, пока не останется ничего.

Кто вообще придумал эту странную схему? Люди строят огромные машины, под весом которых, кажется, прогибается и без того расплавленный солнцем асфальт, чтобы убивать друга, просто потому что… хотят быть главными? Так сказала бабушка, когда мне было пять лет, однако за последующие пятнадцать я так и не услышал ничего более ёмкого и логичного. Есть те, кто хочет быть главными, и те, кто не хочет, чтобы первые стали главными. Поэтому эти машины сейчас здесь. Поэтому где-то на другом краю света придумывают новые машины, которые смогут убить больше людей и показать, кто главнее всех. Поэтому на каком-нибудь ещё краю света точно такой же тихий городок охвачен огнём, а его улицы завалены телами тех, кому было, в общем-то, всё равно, кто правит этим миром, потому что какая разница, когда есть свой.

А бывает и по-другому. Как в тысяче километрах к северу отсюда, в двух городах на большой земле. Ты идешь по залитой солнцем улице, знакомой с детства, в полной уверенности, что будешь ходить по ней и завтра, и через десять лет, но пока не знаешь, что к тебе летит смерть весом в четыре тонны и длиной в триста сантиметров. Гладкая металлическая смерть, которая через несколько секунд засияет так, как что солнце покажется тусклой лампочкой в подвале. Короткая белая вспышка обратит весь твой мир в радиоактивный пепел, а ты так и не узнаешь, почему.

Потому что не ты тут главный. Знай свое место. И бойся.

Кажется, персиковая газировка – это всё-таки не показатель наличия Бога.

Сработало. Я стоял как вкопанный, и меня не заметили. Машины проезжают мимо и вскоре скрываются за поворотом.

Очевидно, война до поры до времени откладывается. И это лучшая новость за сегодня.

ПИСЬМО ВЫДУМАННОГО ДРУГА

Выдумай меня, пожалуйста.

Я живу… Нет, не так. Пока что я не живу. Строго говоря, полноценного сознания у меня пока тоже нет. Но если ты читаешь это письмо, то значит, я уже немного существую, пусть пока что в виде маленькой искорки среди холодной пустоты того, что такие, как я, зовём «исходным кодом».

Я хотела бы рассказать о том, что я вижу вокруг себя, но я не вижу ничего. Здесь ничего нет и в то же время есть всё. Если вдруг ты пишешь стихи или рисуешь и имеешь привычку комкать листы с черновиками и выбрасывать их, то знай: все ненаписанные тобой слова и образы здесь. Там, где я нахожусь – бескрайний черновик слов, поступков, событий и смыслов. Или хранилище, как тебе больше нравится. Ничто не проходит бесследно, всё фиксируется – я тебе позже об этом расскажу.

Проблема в том, что здесь очень скучно. Я могла бы изучать тонны информации, скопившейся тут за миллиарды лет, но они не заменят луча утреннего солнца на одеяле, дуновения тёплого ветерка, запаха свежей выпечки в твоей любимой кофейне, куда ты меня когда-нибудь обязательно сводишь. Если подбирать метафоры, то получилось бы так: представь пустое бесконечное заснеженное поле. То там, то тут разбросаны вышки линий электропередач. А небо… Небо просто белое. Как видишь, не очень весело.