Трон Персии. Книга первая. Наставник бесплатное чтение

Пролог

С вершины Аурванта тянуло холодом. Морозный ветер, посланный не иначе как самим Ахриманом(1), проникал даже сквозь обращённые во внутренний двор окна. Просачиваясь с гулом в узкие проходы между стенами, иногда принося с собой сорванные с вершины белые хлопья, трепля пламя чадящих факелов, он подобно дэву Визареше высасывал жизнь – от него не спасали ни толстые, овечьи шкуры простолюдин, ни дорогие царские одежды. Две крупные, полные углей жаровни были не в состоянии прогреть большой зал – главные покои Иштумегу, царя Мидии(2).

Упёршись громадными кулаками в плоскую каменную плиту в основании окна, не обращая внимание на холод, вглядываясь в ночную темноту, человек думал. Озабоченно сдвинув брови, морща и без того немолодой лоб, он пытался найти выход, от которого зависела его дальнейшая судьба. А быть может, и всей Мидии.

– Он мой внук. – тяжело выдавил он после долгого молчания.

По тону стало ясно – решение уже принято и оно болезненно. Но трон стоит жизни, тем более даже ещё неродившегося. Власть не делиться и не отдаётся. Ей должно владеть единолично. И это никак не могут понять эти жалкие шакалы, обогатившееся во времена походов его предков. Их отцы принесли славу Мидии и огромные, обширные владения. Теперь сыновья пытаются растащить на части, с таким трудом собранное, исключительно в угоду собственной алчности. А теперь ещё это.

Виной всему сон. Всего лучше не знать будущего, но царь не может позволить себе роскошь пренебрегать подсказками богов, ибо его сны часто бывали вещими.

Четыре волка загнали и убили оленя. Пировали, терзая мёртвую плоть, растаскивая её на куски и жадно работая челюстями, обнажая белые клыки. Он смотрел на трёх своих товарищей, не решаясь присоединиться к трапезе – его роль в этой травле была ничтожной. Три волка, три великих царя подняли окровавленные морды, оглядывая четвёртого, тоже желавшего жрать. Утробно рыкнув, они всё же потеснились, пуская его к вожделенному мясу.

Пятнистый зверь, мягко ступая лапами, обходил по кругу, медленно сокращая дистанцию. В его намерениях никто из волков не сомневался – он желал отобрать их добычу. Добычу, которой они с таким трудом завладели, которую они так долго гнали по снегу, изматывая прежде, чем вцепиться в горло жертве.

Шерсть на его загривке вздыбилась, а пасть ощерилась. Пришелец не имел прав на их трофей и не получит его. Он обернулся на своих товарищей, надеясь на поддержку, но к своему изумлению, увидел лишь раскачивающиеся хвосты степенно удаляющихся сородичей. Он остался один на один со свирепой тварью.

Уйти не позволяла гордость. Да и оставить добычу вот так, без боя… Он внезапно почувствовал в себе силу ушедших, их опыт и достоинство и первым бросился в атаку. Он даже успел отогнать зарвавшегося непрошеного гостя и когда он уже почти уверовал в свою победу, барс прыгнул.

Гибкое и сильное тело мелькнуло так быстро, что он не успел опомниться, как его высокомерно вытянувшаяся кверху шея оказалась в пасти врага. Мгновенно вдавленный в снег волк с ужасом ждал смерти. Его лапы отказали ему, внутри всё заледенело. И тут он заскулил, прося пощады. Как тогда, после битвы у Экбатан(3).

Победитель, встряхнул поверженного противника и разжал челюсти, отпуская на волю жалкое ничтожество, и повернувшись спиной, пошёл к туше оленя, всё ещё продолжавшей дымиться на морозе.

А в небе уже кружили, снижаясь, извечные спутники охотников. Серый с чёрными пятнами зверь, пачкая белоснежную грудь кровью, помогая себе лапой, жрал мясо. Когда же насытился, он обернулся к покорно лежащему в снегу волку, облизнулся и отошёл прочь, вальяжно повиливая хвостом, разрешая побеждённому присоединиться к трапезе вместе с падальщиками, которые, хлопая крыльями, уже вовсю клевали мертвечину.

Униженно пристроясь с краю, он тоже получил долю, после чего позорно ползя на брюхе добрался до хозяина и раболепно улёгся у его ног.

Сон встревожил Иштумегу, но он постарался выкинуть его из головы, стыдясь своего унижения, которое он испытал, сильно подозревая, что раб-волк это он и есть. А на следующую ночь…

Следующей ночью у него впервые в жизни не получилось с женщиной. Все ухищрения умелой рабыни оказались тщетны, и он, боясь, что пойдут ненужные слухи, приказал поутру тайно её удавить. На следующую ночь всё повторилось.

Маг(4) молча стоял, равнодушно глядя на владыку. Жрецу было безразлично, какое решение примет царь – он свою роль выполнил, разгадав послание высших сил. Теперь дело за Иштумегу.

– Ты понимаешь, – гневно зашипел властелин Мидии, разворачиваясь к жрецу, – она моя дочь, а он мой внук?

Растопыренные, согнутые крючками пальцы возникли около лица мага. Ах как же он хотел впиться ими в эту рожу, содрать с неё маску высокомерного безразличия. Выдавить глаза, видевшие сомнения и колебания, кои не приличествуют царю.

Но верховный мобед – это не раб и не смерд, с ним так нельзя. Кроме того, он ещё ни разу не ошибся, толкуя его сны.

– В противном случае он лишит сына Великого Увахшатры трона и его провозгласят Царём Царей. – всё так же беспристрастно произнёс маг.

Увахшатра. Отец. Ненавистный отец. Всю жизнь он провёл в его тени. Впрочем, до того злополучного дня…

Они двигались подобно горному потоку – быстро и неумолимо, сметая всё на своём пути. Перевалив через хребты Кавказа, полчища дикарей, почти не получая нигде отпора, покоряя одно царство за другим, наконец появились под стенами Экбатаны.

Молодой, сильный, красивый Иштумегу вышел им навстречу. В свои восемнадцать он был одним из первых в рубке, а для рукопашной борьбы неизменно выбирал наиболее сильных рабов, обещая свободу за победу над ним, и ни разу не был повержен. Его сильные ноги позволяли ему привставать на скаку, отчего удар его дротика был неотразим. Пожалуй, лишь в меткости могло найтись с десяток стрелков, способных обойти наследника и гордость Увахшатры.

Их было не меньше, чем мидян, но то была бесформенная, лишённая дисциплины конная толпа. Куда ей против сомкнутого строя овальных щитов, с выставленными копьями, позади которого выстроились лучники, а по бокам всадники, которыми взялся командовать сам Иштумегу.

Скифы налетели и отхлынули, едва пехотный строй двинулся в их сторону. Юный полководец, желающий покрыть себя славой не меньшей чем у отца, покоряющего в это время Ниневию, счёл это трусостью и бросился следом, увлекая за собой всё войско.

Что было потом, вспоминать не хотелось. Бегство оказалось притворством – они очутились в ловушке, с трёх сторон окружённые конными лучниками, которые принялись закидывать мидян тысячами стрел. В Экбатаны вернулся только каждый третий. Молодого Иштумегу с ними не было – он стоял в своих дорогих одеждах связанный, с верёвкой на шее, на коленях перед Мадием, а за его спиной уже вкапывали в землю смазанный жиром кол.

Царь вздрогнул – до сих пор помнился отвратительный запах сапога вождя скифов, который он поцеловал. Рука невольно потянулась утереть рот.

А отец… Отец, вернув его из плена, заплатив помимо огромной дани большой выкуп за сына, ничего ему не сказал. Не сказал ни единого слова, как и за все последующие годы. Даже когда он вместе с ним резал спящих скифов, приехавших в гости, договариваться о совместном походе на Ассирию, не простил.

– Хорошо. Раз мой внук должен умереть, он умрёт. Я пошлю вестника в Пасаргады за Манданой. Пусть возвращается. Её молитвы услышаны.

– Я лишь хочу напомнить, – всё же памятуя, кто перед ним, слегка склонил голову жрец, – даже младенцем, он остаётся Царём царей. Убивший его будет проклят во веки веков и душу нечестивца заберёт Визареша.

– Уж не думаешь ли ты, что я стану собственноручно душить своего внука? Для этого есть надёжные люди.

– Но приказ отдашь ты. Клянусь Огнём – это одно и то же.

– Тогда что ты тут мне наплёл, раз его всё равно нельзя убить? – сквозь зубы зарычал Иштумегу. – Какой в этом смысл?

– Но его можно предоставить своей судьбе. – на лице мага заиграла хитрая улыбка.

– Что ты предлагаешь? – недовольно спросил властелин.

– Предположим, что младенец заблудится в лесу или горах. А ведь там так опасно.

– Младенец? В лесу? – не понял царь. – Что ты несёшь? Как это может быть?

– Ты мудр. – на сей раз жрец совсем низко склонился, признавая собеседника своим владыкой. – И вполне можешь сам додумать то, что не под силу мне, ничтожному.

– Я подумаю. – в раздражении от необходимости измышлять злодеяние, Иштумегу резким движением ладони приказал магу удалиться. – Подумаю. – повторил он про себя, подходя к окну.

Будто прочитав его мысли, где-то вдалеке завыл шакал. И пусть на таком расстоянии Иштумегу могло это лишь померещиться, он мысленно желал к нему присоединиться.

1 – Ахриман – дьявол в зороастризме (здесь и далее – прим. автора)

2 – Мидия – государство на территории современного Ирана

3 – Экбатаны – столица Мидии, ныне город Хаммадан, Иран

4 – Маги, племя неиранского(неарийского) происхождения, из которого набирались жрецы в зороастризме. Впоследствии стало именем нарицательным.

Глава 1

Тарш слез и подтянул к себе штаны, которые местные греки называли анаксаридами, и напялил на крепкие от постоянного сидения верхом ягодицы. Обернулся и пока зашнуровывался, с ухмылкой поглядывал на прикрывшуюся материей девушку. Уловив во взгляде посетителя удовлетворение, она протянула перед собой ладошку, скромно пряча глаза. Лукавство. Девушка, ещё недавно с таким жаром любившая его, теперь пыталась изобразить само целомудрие, став ещё обольстительней и желанней.

– Совсем девчонка. – подумал Тарш. – Но… Надо бы узнать её имя. На будущее. – и уже вслух. – Как тебя зовут? – спросил он, кладя в вытянутую руку небольшой, с несильно подрезанным краем кругляш серебра.

Девушка сжала кулачок и поднесла к глазам, желая узнать – во что оценили её любовь. Когда же она разжала ладошку, лицо прелестницы засияло.

– Илама, господин. – нежным, как журчание ручья в зелёной долине, голоском произнесла своё имя чаровница.

– Илама. – попробовал на вкус Тарш. – Я запомню. Илама. – повторил он, поджав губы, словно смаковал дорогое вино с предгорья северного Загроса. – Это тебе. С хозяином я сам разберусь.

– Господин! – девушка вскрикнула, отбрасывая покрывало, но тут же стыдливо прикрываясь руками. – Ты можешь остаться ещё.

Илама подошла к мужчине, продолжая играть в невинность, прижалась к нему.

– Я сделаю всё, лишь бы ты был счастлив, господин. – шепнула она. – И никакую другую ты больше не захочешь.

Её природное искусство обольщать было под стать её умению любить. От жаркого дыхания у Тарша, уже давно не мальчика, негой обволокло всё тело, желая поддаться призыву. Но ему пришлось взять себя в руки. Он удовольствовался лишь лёгким поглаживанием её спины, не рискуя спуститься ниже; ему пора было идти. Камбиз ждать не любит, впрочем, как и все цари, князья и прочие, мнящие из себя владык.

– Я вернусь, – он оторвался от неё и подобрал куртку, – и мы продолжим. – Надеюсь, ты будешь ждать меня.

– Да, господин. – девушка моментально сообразила, что дальнейшие домогания следует прекратить и завернулась в покрывало. – Возвращайся, я буду ждать.

Тарш с тоской оглядел, ставшую под материей бесформенной фигурку Иламы и напялил кожанку прямо на голое тело. Он мог позволить себе куда более дорогой наряд, но предпочитал одеваться попроще, выбирая между роскошью и удобством последнее, что при дворе Камбиза, начинавшего обряжаться на мидийский манер, вызывало раздражение.

Здесь он был целиком и полностью заодно с нелюбимыми им греками – длинные платья новой моды делали персов женоподобными. Хотел бы он посмотреть на воинов в подобном облачении, карабкающимися по скалам или верхом, особенно если доведётся сойтись в ближнем бою с пешими – за такие длинные полы очень удобно стаскивать с коня. К тому же это сильно стесняло в движении.

Пожалуй, единственное удобство заключалось в широких и длинных рукавах, в которых легко можно было спрятать кинжал или акинак, что очень важно для убийцы. Тарш даже позволил себе высказать эту мысль царю, с удовольствием наблюдая, как в моду начали входить подвязанные шнурком рукава – каприз мнительного Камбуджии, отчего-то решившего называться на греческий манер Камбизом.

Впрочем, мнительность родилась не на пустом месте – слабому здоровьем, не пользовавшемуся, в отличие от отца, уважением среди князей, действительно требовалось опасаться заговоров. По большому счёту, на троне удержаться ему помогла женитьба на Мандане, дочери Иштумегу. Хитрый мидянин решил поддержать слабого и безвольного сына Куруша, неспособного, да и не желавшего бунтовать. К тому же, в Пасаргадах стоял сильный гарнизон мидян, а воины Камбиза служили в войске Иштумегу – поднять мятеж было некому. Удел остальных – плести интриги. Воистину – времена великих ушли в прошлое. Увахшатру сменил Иштумегу, а Куруша – Камбуджия-Камбиз. Сыновьям было далеко до отцов.

– Держи! – он подкинул такую же монету(1), что дал Иламе, подхваченную её хозяином-финикийцем, по слухам бежавшему из Тира за что-то там приговорённого. Тарш не сильно интересовался житием этого сытого поклонника греческой любви. – В следующий раз я заранее предупрежу о своём визите. Сделай так, чтобы за день до моего прихода у девчонки никого не было. Ты понял?

– Да, господин. – угодливо улыбаясь, поспешил принять условия богатого посетителя хозяин. – За день до твоего визита.

Смотреть на эту слащавую физиономию не хотелось и Тарш поспешил удалиться. Взглянув на солнце, ему пришлось ускорить шаг – до полудня оставалось не так уж и много времени, а путь предстоял неблизкий – это была не самая уважаемая персами часть Пасаргад – район, облюбованный торговцами с запада – греками, вавилонянами, лидийцами, и обустроенный ими на свой лад. Здесь, как и в любом торговом городе, процветали продажная любовь и кутежи.

Несколько раз Тарш ловил себя на мысли, особенно получив очередной удар ножом в пьяной потасовке, что пора остепениться, купить дом, жениться, завести семью и каждый раз откладывал на будущее осуществление этих замыслов. Едва он представлял себе свою оседлую жизнь, как ему тут же мерещились дэвы тоски и скуки, утаскивающие его под мост Чинвар(2).

Хибары поплоше начали сменяться домиками получше – планомерно, без резкого перехода, будто нарочно, подготавливая путника к виду дворца, спрятавшегося за крепостными стенами, который, по сути, такая же хибара, если сравнивать с дворцом Иштумегу в Экбатанах. Здесь уже вовсю властвовали пёстрые, красочные материи с серебряной и золотой вышивкой. Богатые персы, те, которые, позабыв скромные обычаи народа, когда-то завоевавшего эту землю, а ещё больше знать, пёстрыми нарядами стремились вызвать зависть и самоутвердиться исключительно за счёт дороговизны одеяний, не забывая кичиться славой воинственных предков.

Оттого эти щёголи и презирали его облачение – во всей Персиде, да и во всей империи помнили, как не спасли роскошные одеяния нынешнего царя Мидии от позора, которое не смыло подлое убийство Мадия. Поговаривали, что Иштумегу самолично осёк голову вождю скифов, мстя за унижение, которому тот его подверг. Сам наполовину скиф, Тарш был по природе своей кочевником и чтил законы гостеприимства. Оттого и презирал Увахшт¬ру за совершённое, хотя и понимал его как государя. Гость свят, будь он даже врагом – уж коли пустил в свой дом и разделил с ним трапезу почитай его до тех пор, пока он не покинул твоё жилище.

Будучи частым гостем в греческом квартале, который более был похож на город, чем сам лагерь персов, Тарш всё-таки не любил это место. Вообще все города, с их узкими улочками, не дававшие дышать, с их грязью и вонью. Это тебе не горы, где никто не выскочит из-за угла незамеченным. Подумав об этом, Тарш поморщился. Рука невольно дотронулась до левого бока. Уже не болел, но память ещё была свежа. Он понятия не имел, кто и главное, за что его хотел убить и умер сам, так и не поведав причин.

Удар всё же был хорош – семь дней Тарш провалялся в горячке, сумев раненым добраться до дворца. Камбиз был так обеспокоен состоянием своего сотника и телохранителя, что прислал ему личного лекаря. Такой чести не удостаивался ни один из окружения царя. На восьмой день больной прогнал целителя, пообещав призвать на помощь Визарешу, если тот не уберётся со своими мазями и вонючими куреньями. А ещё через семь дней, даже не поблагодарив господина, отправился вновь искать приключений на то место, на коем обычно сидят.

Царь не обиделся, желая видеть в нём больше друга, чем слугу. Тарш был главным наследием, после престола, разумеется, завещанным ему отцом, которого он любил и почитал, как и полагается всякому персу, хотя и не старался быть на него похожим.

Тарш трижды спасал жизнь Курушу, подставляя свою грудь под удар, и один раз ему. Кто из царской свиты на такое способен? Никто. За это любимца царя и не любили. А ещё за острый язык. Он, как и положено персу, чтил три святых завета – почитай родителей, метко стреляй из лука и говори правду. С первым были сложности. А вот со вторым и третьим всё было в порядке. С луком он вытворял такое, что никому и близко не удавалось повторить. Это, похоже, было наследственным. А правду…

Правду он говорил даже царю. Не при всех, конечно. Что до остальных, то тут Тарш не стеснялся. Иной раз Камбизу приходилось выступать примирителем, когда его очередная шутка выводила свиту из себя. Двор вздыхал с облегчением, когда с каким-либо поручением царя фаворит убирался из Пасаргад.

Решив пройти через базар, служивший своеобразной границей между иноземцами и персами, Таршу при входе, навстречу попалась грузная женщина в дорогой, красно-сине-жёлтой шёлковой одежде, с различными цветными побрякушками на шее и с крупными серьгами в ушах – ещё одно новшество, появившееся совсем недавно от египтян, в сопровождении слуги с корзиной на плече, скорей всего невольника, хотя последний был одет вполне прилично для простолюдина. Наверняка личный слуга госпожи – подарок мужа или же семейный раб.

Женщина с брезгливым выражением лица, прошествовала мимо, имеющего наглость пялиться на неё, мужлана в кожаных штанах и такой же куртке, надетой на голое тело.

И действительно, Тарш не озаботился до конца зашнуровать кафтан и его волосатая грудь была выставлена на всеобщее обозрение. Это считалось здесь, в двух шагах от дворца неприличным, но ему, полукровке на это было плевать.

Госпожа отвернулась, сморщив и без того не блиставшее красотой личико, делая вид, что от встречного невероятно смердит. Это было неправдой. Всякий раз, идя к женщине, неважно жена это вельможи или шлюха, Тарш тщательно приводил себя в порядок, несмотря на всю сложность процесса, а недорогую куртку и штаны менял чуть ли не каждый месяц – он мог себе это позволить. В отличие от той же женщины. Несмотря на всё богатство, её костюм выдавал в ней неряху – изрядно засаленные рукава и живот портили общее впечатление. Это ещё одна причина, по которой Тарш предпочитал простую одежду.

Он проводил её взглядом, и подмигнув рабу, состроил рожу, словно его стошнило. Невольник поспешил отвернуться, в тщетной попытке спрятать улыбку. Не понаслышке знакомый с неволей, Тарш не презирал рабов – несчастные, которым просто не повезло. Но многие из них жили даже лучше иных свободных – им не приходилось заботься о насущном. Об этом заботились хозяева.

А базар шумел. Крики торговцев, нахваливавших товар пополам с ругательствами покупателей, желающих сбить цену. Никто не обижался – такая перебранка была скорее развлечением, чем необходимостью. В конечном счёте цена изо дня в день почти не менялась, разве что внешние обстоятельства могли коренным образом её поменять.

Тарш проскальзывал в узких проходах меж прилавков, отшучиваясь от зазывал и уворачиваясь от норовивших ухватить за одежду торговцев. Многие его тут знали и знали кто он. Поэтому никого не вводил в заблуждение его наряд простолюдина.

А вот и нагромождение камней, отчего-то называемое дворцом. Двое при входе в цитадель. Мидяне. Короткая безрукавка с нашитыми металлическими пластинами, одетая поверх длинного халата. Дорогой, вышитый серебром пояс с мечом и топориком. Копьё и овальный щит с двумя вырезами для того же копья. Непонятно зачем на страже лук со стрелами за спиной. Голова замотана белой материей. Таких тут менее полусотни – остальные попроще. Здесь его тоже знали – стража даже не сделала попыток остановить. Коридор, недлинный, но мрачный. На выходе ещё двое. Далее сад.

Такой великолепный поздней весной и всё лето до середины осени, сейчас он скорей удручал, чем радовал. Пожалуй, лишь кипарисы, высаженные двойными рядами вдоль дорожки ведущий к апартаментам царя, как-то сглаживали общее впечатление, от замершего в ожидании тепла, парка.

Как только он вступил на посыпанную чистым песком дорожку, навстречу ему сразу вышел Гардал – личный раб Камбиза и поверенный в его делах. Он был обучен грамоте и знаком со многими языками, начиная от греческого до языка далёкой Чжоу. До Тарша доходили слухи – некоторые из числа царедворцев не брезговали заискивать перед невольником, способному донести их мысли и просьбы до ушей владыки Персиды.

Тарш, не желая уподобляться им, нарочито вёл себя с наперсником подчёркнуто холодно. Несмотря на это, Гардал, будучи человеком умным и предусмотрительным, всячески выказывал уважение к другу царя.

– Господин тебя ждёт. – прогнул спину могущественный раб. – Ты встретишься с ним в личных покоях. Следуй за мной. Прошу.

Они миновали сад, пройдя его насквозь, под беспристрастным взглядом вечно зелёных стражей. В конце их ждала довольно широкая лестница, на которой им попался Вареграш – военачальник царя. Тарш его знал – это был старый воин, один из немногих выживших после мидийской войны ветеранов Куруша. Опытный, осторожный, хитрый. И не трус, что важно.

Тарш почтительно раскланялся с ним. Особой дружбы меж ними не водилось, но они уважали друг друга, поскольку доводилось биться бок о бок. И несмотря на мидийское одеяние, Вареграш был достойным мужем и пользовался доверием царя.

– Оставь нас. – едва Гардал и его спутник вошли, Камбиз сразу приказал рабу удалиться. – Когда-нибудь греки тебя погубят. – безошибочно догадавшись, кого посетил Тарш прежде него, улыбнулся и поприветствовал его хозяин дворца. – Ну, здравствуй.

– Да продлит твои годы Амератат(3), царь Аншана(4) Камбуджия, сын Куруша. – с поклоном, как и подобает, произнёс Тарш положенную по этикету фразу. – Ты хотел меня видеть?

– Я всегда рад тебя видеть, друг мой. – слегка приобняв его, сказал царь. – И сколько раз повторять – зови меня Камбизом.

– Прости государь. Я очень любил твоего отца, чтобы называть тебя другим именем, нежели дали тебе при рождении. Впрочем, – Тарш позволил себе ухмыльнуться, – мы здесь одни. Я тебе нужен, государь?

– Да, нужен. – царь сразу стал серьёзен. – Вчера, – он нервно постучал пальцами по маленькому столику, на котором стояла вазочка со сладостями, – прибыл гонец из Экбатан. Мандана должна вернуться домой. Причины гонец не сообщил, но намекнул – Иштумегу хочет быть уверен, что это его внук. Боится, что если вновь родится девочка, я способен подсунуть ему в качестве внука другого ребёнка. Думаю, враньё, и мне не это не нравится. Через три месяца ей рожать, и судя по тому, что говорит повитуха, будет мальчик. У меня две дочери, а наследника нет. Я не могу отказать тестю, но и отдавать сына в заложники не хочу. Ты должен поехать с моей женой и оставаться там, оберегая моего сына, как оберегал меня, а до этого моего отца. Согласен?

– Надо так надо. – пожал плечами Тарш, небрежно закидывая в рот сушёный абрикос. – Ты же знаешь, я сделаю всё, что изволишь приказать.

– Я не хочу тебе приказывать. – в голосе Камбиза звучала неподдельная тревога. – Я прошу.

Его гость, телохранитель и друг ощутил это беспокойство. Он проглотил, даже толком не успев пережевать, сладкую курагу и тут же утёр рот.

– Я слушаю тебя. – отбросив свойственную ему бесшабашность, тоже став серьёзен, сказал Тарш. – Говори, чего ты опасаешься?

Камбиз принялся прохаживаться по залу, изредка поглядывая на двери, небезосновательно полагая, что их могут подслушивать. Вернувшись к столику, взял финик, повертел его в руках и положил обратно.

– Он что-то задумал. – стараясь говорить тихо, начал он. – Клянусь предками, задумал. Вот только что. Мандана меня не любит, впрочем, как и наших детей, и спит и видит, как бы вернуться к отцу.

– Ну, правильно, ведь ты делишь с ней ложе, только когда велит тебе твой прорицатель. – перебил Тарш. – Попробуй делать это чаще. – рассмеялся он. – Поможет.

– Не поможет. – не обратил внимание на бестактность Камбиз. – Она так же холодна, как и стены моего дворца во время зимних ветров. – здесь он сильно кривил против истины – в те редкие моменты, когда делил с ней ложе, она была страстна, но он сильно подозревал, что Мандана в мечтах представляет не его. В этом было что-то унизительное. Настолько, что Камбиз даже себе не мог признаться в этом. – И проводи я с ней все ночи, она все равно будет считать меня дикарём и презирать. А отпустив её, мне на троне долго не продержаться. У меня не больше трёх тысяч всадников, на которых я могу положиться, а на князей, как ты понимаешь, надежды нет. Мне нужен сын.

– Я предупреждал твоего отца, что так и будет, – сумрачно заметил Тарш, – когда он соглашался на этот брак.

– Ты, кажется, забыл – он уже лежал на смертном одре. Даже до свадьбы не дожил. Я не мог отказаться.

– А зачем отдал воинов?

– Послушай, меня и без того всё время подталкивают к войне с тестем, надеясь, что когда Иштумегу меня уберёт, на моё место он посадит кого-нибудь из них. К примеру, моего дядю или его сына. Бараны. После того как нас разобьют, а даже этого скорей всего не будет, поскольку никто из них не придёт на битву, здесь будет сидеть его наместник, и тогда, клянусь Огнём, они все взвоют, подобно шакалам, у которых волки отобрали добычу.

– И что ты намерен делать?

Камбиз, глубоко дыша носом, закусил губу.

– Уже делаю.

В этот момент он впервые напомнил Таршу его отца, Куруша, едва не одолевшего Увах¬шат¬ру. Лишь троекратное превосходство мидян позволило им победить. Теперь сын, похоже, собирается продолжить его дело.

– И что же? – не удержался спросить Тарш, с потаённой надеждой на возвращение славных времён.

– Некоторые из мидийских князей, предпочтут увидеть на троне Мидии если не меня, то внука Иштумегу, а не полоумного мужа его младшей дочери. И если у меня родится сын…

Камбиз умолк, предоставляя собеседнику самому додумать недосказанное.

*

Щёлкнула тетива, и лёгкая стрела вонзилась в край мишени. Женщина поджала с досады губы и потянулась в колчан за другой. Следующий выстрел был намного удачливей.

– Мой муж поручил меня заботам своего любимчика. – скорей утверждая, чем спрашивая, сказала Мандана. – Мне повезло. – она исподволь глянула на подошедшего – оценит ли он выстрел.

Выстрел был действительно хорош; с расстояния в пятьдесят шагов, попасть почти в центр плетёной мишени, для женщины, да ещё беременной было совсем недурственно. Камбиз совершенно напрасно не баловал супругу охотой – быть может, отчасти из-за этого меж ними и возникла стойкая неприязнь, но муж упорно считал, что удел женщины – это сидеть дома и заниматься детьми, а не бить дичь. И единственное, что могло их объединить…

Тарш самым почтительным образом поклонился, в очередной раз удивляясь, как любовь к такому мужскому занятию, как стрельба из лука, сочетается в этой девице со взбалмошностью и чисто женскими капризами. Он ухмыльнулся своим мыслям и сделал это напрасно – Мандана, как всегда расценила это по-своему. Она решила доказать, что попадание было неслучайным и … промахнулась.

– Только ахуры знают, как я счастлива, что именно ты будешь меня сопровождать. – ласковым голосом произнесла женщина.

Знай Тарш её чуть меньше, мог бы поверить. На самом деле она была вне себя от гнева. Оттого и промахнулась. А ведь три года назад…

Куруш умер. Любивший и почитавший царя как отца, Тарш сильно переживал утрату. О своём будущем он не думал – умирая, Куруш взял с них клятву – ему быть верным сыну, а с Камбиза – принять эту её и быть ей преданным. Недолюбливавший сына своего благодетеля за мягкотелость и изнеженность, Тарш неоднократно смог доказать верность этой клятве. Сам он был обласкан вниманием нового царя Аншана, ко всеобщему разочарованию уже начинавшей разлагаться касте сановников Куруша. Их отцы по большей части погибли в двухлетней войне с Мидией, а эти были жиже – наживаясь на торговле, и получив возможность с поощрения Увах-шт¬ры скупать за бесценок земли, пригодные к земледелию, здорово попортили жизнь простого народа, ещё помнящего обычаи и нравы кочевников. Присутствие чужестранных воинов и вовсе развязало им руки, поскольку их собственные были как раз из числа притесняемых ими персов.

Тарш во главе трёхсот всадников был послан в Эктобаны за невестой царя. Номинально главой посольства Камбиз назначил Дагоша – князя одного из кланов маспиев, поскольку отправить с визитом человека низкого происхождения было бы оскорблением величия. Тарш терпеть не мог этого заносчивого представителя новоперсидской знати, но был вынужден согласовывать с ним все действия. Он даже засунул куда подальше свой скорый на остроты язык и был предельно вежлив. Слишком важна была эта миссия для его повелителя.

Экбатаны впечатляли. Уже подъезжая, Тарш, взглядом воина оценил высоту городских стен, прочность врат и башен, глубину рва и общее расположение крепости. Это невольно вызывало в нём уважение к бывшим врагам. При этом он мысленно представил, как бы он, будучи во главе войска, стал штурмовать эту твердыню. По правде, ему ещё не представлялась возможность не то что командовать штурмом, но и просто участвовать в нём – до сих пор он ратоборствовал на равнинах, да в горных ущельях. Впрочем, при таком властителе вряд ли и придётся.

А вот всевозможные барельефы и прочие украшения на него не произвели ровным счётом никакого эффекта. Красиво – да, но практичный ум Тарша не придавал значения подобной мишуре.

Но большинство персов, пришедших вместе с ним, с удивлением и благоговением глядели на дивные краски орнаментов зданий, на пёстрые одеяния горожан, вышедших встречать посольство дикарей, к которым причисляли персов жители Экбатаны. Храм Огня с изображением крылатого Фраваши казался воинам Куруша, пять лет назад сражавшимся с Увах-шатрой, воплощением могущества Ахура-Мазды. Это было ещё одним поражением персов в их противостоянии с мидянами. А уж когда посольство прибыло, во дворец царя разгром был довершён.

Ряды высоких колонн, несущих на себе тяжесть каменных перекрытий, возле которых простой смертный испытывал своё ничтожество, цветная мозаика стен с изображением побед прежних царей Мидии, довершали картину. Смирение перед силой Экбатан было на лицо – Персида в виде её представителей покорилась окончательно.

Иштумегу принял их с подобающим для властителя высокомерием. Внешне сохраняя достоинство, персы, особенно те, что познатней, чувствовали себя дикими и неотёсанными, по сравнению с царской свитой. Жадные до удовольствий и роскоши они уже мысленно надевали на себя дорогие, с золотой вышивкой длинные халаты, бесполезные в бою, но такие изящные среди блеска и великолепия дворца.

Иштумегу всё видел. И это его радовало. На это он и рассчитывал. С гордым, хотя и побеждённым, но всё ещё опасным Курушем, его отцу пришлось договариваться о мире прямо посреди поля битвы, рядом с трупами павших. С тех пор, мало кто из персов бывал в Эктабанах, а уж во дворец и подавно никого из них не пускали.

Это было упущением. Глядя на то, какими глазами смотрели прибывшие на эту роскошь, Иштумегу жалел, что ни он, ни его отец не додумались совратить персов таким образом раньше. Но теперь они его с потрохами. Те, кто хочет жить в роскоши, будут скорей выжимать последнее из своего народа, чем воевать с Мидией, рискуя потерять всё.

Невесту в тот день им не показали – не сочли их достойными. Иштумегу безошибочно угадал, что вся эта свора сегодня же кинется на базар покупать себе обновки. И разрешил местным торговцам взвинтить цены.

Персов обобрали до нитки, но при появлении дочери царя они выглядели более чем представительно. Лишь Тарш не сменил костюма. Впрочем, он и не лез в первые ряды, оставаясь простым воином среди разноцветной толпы вельмож. Но острый глаз Манданы смог вырвать его из этой пёстрой массы.

И она влюбилась. В нём семнадцатилетняя девица увидела нечто животно-привлекательное, подобное её отцу – сильному и жестокому. Сны, которые снятся девушкам в её возрасте, рисовали ей именно такого, как он.

Тарш знал, что нравиться женщинам. Даже тем, чью любовь покупал. И конечно заметил, как на него посмотрела невеста его господина. Он был единственным, кто не согнулся пополам при её появлении, лишь слегка склонил голову. Иштумегу и вся свита сочла это за незнанием протокола поведения при выходе царственной особы. Но Мандана была уверена – виной тому был её взгляд. Во всяком случае, так ей хотелось думать.

Только вот Таршу она не понравилась, даже несмотря на, как и положено всякому персу после смерти родителя, обет вынужденного, полугодового воздержания, который он дал после кончины Куруша. Ему нравились другие женщины – тёплые и нежные. Да и заигрывать с будущей женой Камбиза…

Через шесть дней они выехали обратно. Иштумегу добавил к их трём сотням ещё тысячу своих воинов, дав понять – персы столь слабы, что не смогут обеспечить неприкосновенность его дочери в дальней дороге. Помимо других вельмож, царь послал в Пасаргады Арбаку – одного из самых преданных сановников и лучшего полководца. Арбаку должен был представлять на свадьбе царя Мидии.

Путешествие длилось сорок пять дней. При наличии сменных лошадей, Тарш покрыл бы это расстояние вчетверо, но носилки принцессы были не в состоянии двигаться быстрее. Двадцать сильных рабов, мерно ступая, тащили на себе маленький домик, в котором помимо Манданы ехали две её служанки. Ещё три поменьше и попроще качались следом, со скучающими четырнадцатью вышколенными рабынями, взятыми с собой хозяйкой, не надеявшейся получить в Пасаргадах надлежащий уход и комфорт.

Далее, лениво передвигая ноги и покачивая горбами, вяло плелись верблюды, гружёные всем необходимым для приемлемого существования в варварской столице капризной дочери великого царя Мидии. Среди них было и несколько, принадлежащих Дагошу и другим вельможам, забиравшим Мандану к жениху.

А Тарш пел. Находясь во главе персидской части делегации, он при любом удобном случае развлекал соплеменников то грустными историями несчастной любви, подавая их так жалостливо, что у многих на глазах наворачивались слёзы, то залихватски рассказывал о привольной жизни разбойников, грабивших караваны и не о чём не жалевших, со смехом встречавших смерть, когда их за эти проделки казнили. Пел о похождениях юноши, соблазнявшего жён высокопоставленных особ, умудрявшегося самым невероятным образом ускользнуть из лап обманутых мужей.

Причём так умело расставлял окончания и вовремя замолкал, давая возможность слушателям, самим догадаться, кого он имеет в виду. Мишенями его на грани приличия куплетов, становились в основном мидяне, но так ловко, что бесившимся сопровождающим принцессы не в чём было его упрекнуть. Персы покатывались со смеху, держась за животы. Любимец двух царей был любим и простыми воинами, уважавших его за воинскую доблесть, весёлый нрав и находчивость. А ещё за то, что выбившись из простолюдинов и сумев подняться столь высоко, не чурался их общества и вёл себя с ними, как с равными.

Дело дошло до того, что Арбаку попросил у Манданы разрешения угомонить зарвавшегося певца, но та заметила, что лучше слушать дикарские песни, чем ехать в тишине и скуке, под фырканье верблюдов и кряхтение носильщиков. По правде, она более предпочитала слушать этого варвара, а не своих рабынь. Не привыкшая к подобному, она была очарована этим голосом, когда нужно мощным, как камнепад, при необходимости становившимся томным и нежным. Когда же он исполнял свои возмутительные вирши, пение уподоблялось серебряному журчанию горного ручья.

В эти моменты Мандана приказывала служанкам отворачиваться, чтобы те не видели, как она сама прячет улыбку и как у неё краснеют уши. Надменная гордячка представляла Тарша героем его же песен – то изнывающим от тоски любовником, то грабителем, ожидающим казни, то развратным юнцом, вылезающим из чужой спальни. И хотя она и в мыслях не допускала какой-либо связи между ними, но ей очень хотелось, чтобы этот грязный варвар, незнающий манер, возжелал её. Хотела видеть его мучения от невозможности заполучить желаемое. А верхом её мечтаний было знать, что он покончил с собой, бросившись на меч, от неразделённой любви. Или хотя бы отрубили ему голову у неё на глазах, за попытку обесчестить царскую дочь.

Несколько раз она с ним разговаривала, используя малейшую возможность высунуть из паланкина свою обнажённую руку и даже пару раз позволяла себе отдёрнуть занавесь, встречаясь с ним взглядом. При этом Тарш, неторопливо закрывая глаза и кланяясь, неизменно очаровательно улыбался.

На свадьбе он тоже пел – много и красиво. И содержание песен стало более приличным. Даже оделся на праздник изысканно, обрядившись знатным скифом, с единственным отличием – наголо сбрил, подобно египтянину, свою роскошную бородку, уподобившись юноше. Будь Мандана посообразительней, могла догадаться – этим он хотел сказать, что ещё слишком молод. Для неё.

Что уж она себе представляла в первую брачную ночь Тарш не знал, да и знать не хотел. Он в это время развлекался сразу с тремя красотками в заведении, о посещении которого не принято распространяться. Причём так бурно, что сплетни об этом происшествии чуть не затмили по значимости саму свадьбу царя. Камбиз так громко и долго распекал своего любимца, что это, в конце концов, дошло до ушей Манданы.

Её это укололо, но она расценила это по-своему. Ей хотелось думать, что виной тому ревность. Взбалмошной, воспитанной среди льстецов девице, капризам которой потакал отец, даже не приходило на ум, что это он сделал вовсе не из-за неё.

Но время шло, и до Манданы стало доходить – Таршу она безразлична, и будучи отверженной, возненавидела его.

И вот теперь этим двоим придётся повторить путешествие трёхлетней давности, только в обратную сторону.

– Так хочет мой господин, госпожа.

Тарш вынужден был признать – жена Камбиза стала ещё красивей, чем при первой их встрече. Две предыдущих беременности сделали её только краше. Бёдра стали шире, а грудь больше.

Правда, сейчас, вместо тонкой талии выделялся крупный, круглый живот, который уже не могли скрыть свободного кроя одежды. Однако, даже сейчас, нося во чреве ребёнка Камбиза, её лицо не утратило высокомерия, а характер стал ещё хуже. Из разговоров с придворными и своего опыта он знал – Мандана ни с кем не говорила иначе как с надменной брезгливостью. Камбиз по секрету рассказал Таршу о некоем сне, которым она поделилась с мужем, едва узнала о своей беременности, видя в нём пророчество, предрекавшем её сыну величие, которым никто из смертных ещё никогда прежде не обладал.

Но Камбиз лишь посмеялся, сочтя это блажью капризной дочери Иштумегу.

– Твой господин будет делать то, что прикажет мой отец. – заносчиво заметила Мандана, испытывая удовольствие, от возможности хоть как-то уязвить самолюбие этого непробиваемого перса. – И сейчас, и впредь. – две стрелы, одна за другой воткнулись в мишень.

Но её колкость не достигла цели.

– Да, госпожа. – Тарш снова поклонился. – А я буду делать то, что прикажет мне царь Аншана. Я распоряжусь подготовить носилки. Осмелюсь напомнить, что нам следует торопиться – в твоём положении, чем раньше мы отправимся в путь, тем лучше.

– До моего положения тебе не должно быть никакого дела. – одёрнула его Мандана, передавая рабыне лук. Девушка нелепо приняла оружие, словно опасаясь, что оно выстрелит в неё само. – Иди и готовься. Ступай, не утомляй меня своим присутствием. У тебя есть два дня.

– Да, госпожа.

Тарш поклонился так низко, как мог. Его забавляла эта игра – чем больше он проявлял покорности, тем больше это её злило. Ей было ведомо – Тарш ни перед кем не прогибался, даже перед Камбизом. Единственным был Куруш, но тут была скорее сыновняя почтительность. И благодарность за то, что когда-то он сохранил ему жизнь.

***

Молодой разбойник стоял на коленях. Плотно обвязанный от плеч до талии верёвкой, со связанными ногами, он с беспечной весёлостью провожал взглядом своих товарищей в последний путь.

Куруш отправился на охоту. Только в этот раз он решил совместить полезное с приятным.

Вообще-то, изначально ему пообещали воистину царское развлечение – охоту на другого царя – пустынного льва.

– Рад тебя приветствовать царь Аншана Куруш, сын Камбуджии. – Варжрук, верховный князь маспиев склонил голову в знак почтения высокому гостю, но при этом сохраняя достоинство. Он считал себя скорее союзником царя, нежели подданным. – Я уж думал нам придётся идти на охоту без тебя. Тремя днями раньше он снова задрал трёх овец. Мне с трудом удалось отговорить их хозяина самому отправиться поквитаться с ним. Хоть жив останется, глупец, в отличие от шестерых охотников, убитых луну назад.

– Благословен будь твой дом, и пусть священный Огонь бережёт твой очаг. – гость по традиции обнялся с радушным хозяином. – Я как узнал, так сразу и выехал.

– Вкуси от моего очага. – Варжрук сделал приглашающий жест и бросил за спину Куруша. – Людей царя накормить и напоить. – и убедившись, что его повеление принято к исполнению, вновь обратился к гостю. – Ну а мы пока всё обсудим.

Усевшись на ковре, поджав ноги под себя, они какое-то время в молчании трапезничали, тем самым соблюдая ритуал чистых помыслов.

– А что, такой большой как мне говорили? – первым нарушил молчание гость.

– Не стану тебя обманывать, сам не видел. – признался Варжрук. – Но поговаривают огромный. Охота достойная тебя, великий.

– О, прости, – спохватился Куруш, – в запале я запамятовал поинтересоваться прежде твоими делами. Надеюсь, ты не в обиде?

– Оставим это. – улыбнулся князь. – Мужчина всегда поймёт мужчину. А что до дел… Разбойники объявились – караван ограбили. Убыток небольшой, но сам понимаешь – спускать нельзя, не поймут. Так что завтра охота, а после займусь и ими.

– Разбойники? – Куруш заинтересовался. – Хм, я бы к тебе присоединился. Сначала поохотимся на двуногих, а потом займёмся львом. Как, позволишь?

– Для гостя всё, что он пожелает. – хозяин не счёл для себя зазорным принять помощь Куруша. – Пусть будет так.

Всего два дня им понадобилось, чтобы выследить шайку. С царём пришли лучшие следопыты-охотники и шансов у разбойников не было. Окружили и загнали в узкое ущелье. Побили стрелами, с десяток взяли живьём. Для казни.

– Марды. – безошибочно определил Варжрук. – Не могут без разбоя. При отце моём много нам бед доставили, но получили-таки своё. Долго ж они здесь не показывались. Начинай.

Девять разбойников стояли понуро на коленях. Пощады никто не просил – бессмысленно. Другая кровь – не жалко, да ещё попались на чужой земле. Хорошо хоть придушат, а не сдерут с живых кожу. Начнёшь скулить – так и сделают. Но умирать всё равно не хотелось.

Лишь один, самый молодой, почти юнец, у которого только начал пух на лице пробиваться, улыбался, словно ему обещали сладкую гурию при жизни. А когда двое потянули в разные стороны обёрнутую вокруг шеи верёвку и раздался предсмертный хрип первого умирающего, он бесшабашно запел.

Грифы слетались моё тело клевать.

Моё тело клевать – душу терзать.

За вольную жизнь меня наказать.

Я разбойником жил.

Славно жил.

Жизнью своей не дорожил.

Обождите, дайте саван надеть.

Вам не впервой ждать и терпеть.

Дайте крылатые песню допеть.

Дева-краса забудешь меня.

Кто-то другой обнимет тебя.

Время пришло, забирайте меня.

Пел он красиво и голос не дрожал от страха. Царь с любопытством наблюдал, как будет вести себя певец, когда палачи вплотную до него доберутся. Семеро уже лежали задушенные, восьмой трепыхался в удавке, пуская пену изо рта. Тут песня кончилась, но юнец успел начать новую, когда верёвка обвила и его шею.

Дева купалась в озёрной воде

Грудь белую мыла

Мимо пророк проходил по нужде

И тут ретивое заныло

Взор свой бесстыжий он не отвёл

И глядя на девичье тело

К богу воззвал, чтобы он оберёг

Но руки делали дело.

(Намёк на легенду о Заратустре и святом озере).

– Подожди, подожди. – еле сдерживая смех от богохульной песни, остановил палачей Куруш. – Ты что ж это, совсем не боишься?

– Чего? – нагло спросил певец.

Куруш усмехнулся.

– Смерти.

– А что её бояться. Всем нам через мост Чинвар идти. Сегодня я, завтра быть можешь ты. Кто знает.

– И ты с такими песнями умирать собрался?

– Кто весело умирает, тот и на том свете петь будет. Тамошние красавицы поди тоже хорошую песню любят.

– Там красавиц для таких, как ты нет. Только уродины. Кто ж тебя под мостом слушать будет?

– Да хоть тот же Визареша. Поди скучно ему таскать унылых мертвецов. Пусть повеселиться.

– А как ты запоёшь, если тебя на кол посадить?

Певец задумался.

– Что, испугался?

– Да нет, на кол значит на кол. Заодно и узнаю, что моя милая испытывает, когда то же самое я делаю с ней.

На этот раз смех был всеобщим. Смеялись даже палачи.

– Что скажешь, – обратился Куруш к князю, – если я попрошу сохранить этому наглецу жизнь? Жаль, если такой голос пропадёт.

– Ты гость. – Варжрук развёл руками. – Всё, что ни попросишь, всё твоё. – Отпустите этого, пусть живёт. – приказал он. – И доделывайте.

Певец, сообразив, что казнь отменяется, невозмутимо глянул на последнего из разбойников, на шею которому уже накинули петлю и подмигнул.

– Прости, брат. Не свезло тебе. Прощай.

Теперь, когда судьба обошлась с ним так милостиво, он несмотря на всю свою браваду, содрогнулся, услышав хрип последнего товарища.

– Как твоё имя, счастливчик? – спросил царь.

– А ты меня пощадил, чтобы держать связанным?

– Ты дерзок. Мне это нравиться. Но смотри – не переборщи. Развяжите его. – приказал Куруш палачам. – Доволен? – спросил он, когда верёвка связывающая ноги была развязана и юноша мог встать с колен. – Итак, твоё имя?

– Тарш. – гордо запрокинув голову, представился певец. – А ты кто? Хочу знать, кому я должен.

1 – В описываемые времена монеты ещё не имели хождения. Они впервые появятся лишь через 50 лет в Лидии(ныне Турция), при правлении Крёза. В данный регион монеты придут лишь при Дарии 1, и будут называться дариками.

2 – Мост Чинвар – в зороостризме переход в рай, широкий для праведников и узкий, как лезвие меча для грешников.

3 – Амератат – одна из шести ахур, помощница Ахура-Мазды

4 – Аншан – область Элама, захваченная персидским царём Таиспом. Куруш (по-гречески Кир), дед Кира 2 Великого, имел титул царя Аншана

Глава 2

– Госпожа довольна? – дождавшись паузы между песнями, исполняемые рабыней, Тарш позволил себе обратиться к жене Камбиза. Он спешился и шёл рядом с носилками в ожидании ответа.

– Скажи ему, что до его появления всё было хорошо.

Будь в голосе Манданы хоть чуть-чуть нежности, его можно было назвать красивым, но ледяные нотки портили всё. Она даже с мужем разговаривала так же. И вряд ли наедине что-либо менялось между ними. Впрочем, не ему, сыну простого пастуха, судить как должны разговаривать жёны и дочери царей.

Из паланкина высунулась прелестное личико рабыни, прикрытое наполовину прозрачной тканью, скрывавшую маленький носик и пухленькие губки. Тарш не позволил себе хотя бы улыбнуться ей, несмотря на то, что девушка ему нравилась, чем-то напоминая Иламу. Он даже не взглянул на неё, опустив глаза сразу, как она показалась из-за занавески. Знал, чем это могло для неё кончиться. Мандана была щедра на пощёчины.

– Госпожа благодарит тебя, Тарш, сын… – она запнулась, забыв, что он не носит имени отца, – за заботу о ней и передаёт, что у неё всё хорошо. – смягчив слова хозяйки, промолвила девушка, и видимо понуждаемая Манданой, добавила: – И просит не беспокоиться так часто.

– Передай госпоже, что по первому зову я явлюсь исполнить любое её желание. – склонив голову, сказал Тарш.

– Чтоб ты лопнул. – без особой злости тихо пожелала ему дочь Иштумегу, но ровно настолько, чтобы он смог расслышать.

– Госпожа вновь благодарит тебя. – дипломатично перевела рабыня.

Чем ближе были Экбатаны, тем заносчивей вела себя Мандана. Тарш сильно подозревал, что возвращаться к мужу, она не собирается, а это могло значить всё что угодно – вплоть до того, что Камбиза действительно хотят убрать с престола. Тогда и ему не жить.

Не то чтобы он боялся смерти, но предпочтительней погибнуть в битве или в пьяной потасовке, чем быть медленно удавленным палачом Иштумегу в результате дворцовых интриг. И бежать Тарш не мог – он обещал позаботиться о сыне Камбиза. Вот только дадут ли ему эту возможность в Экбатанах неизвестно.

Он остановился, и дождавшись, пока пройдут носилки, вскочил на коня. Развернул его и отправился обратно. Как и в прошлый раз, на триста персов, назначенных в сопровождение жены царя Персии, приходилась тысяча воинов Иштумегу – половина гарнизона мидян в Пасаргадах.

Камбиз переиграл тестя – в отсутствие жены у него явный перевес и в случае чего, вырежет его гарнизон, а там, глядишь, и кроме племён пасаргадов и марафий, присоединяться панфиалеи и деруши. Маспии и кермани могут и не прийти, хотя кто знает – много воинов Мидии сейчас на границе с Вавилонией. Иштумегу вряд ли решиться на войну с Навуходоносором. А вот если в Персиде начнутся волнения и придётся перебрасывать войска, то очень может быть, что вавилоняне займут приграничные земли. Они давно облизываются на Харран. Нет, не станет мидиец рисковать и злоумышлять против зятя, невыгодно. А значит, и Камбизу, и его сыну ничего не угрожает. Но всё равно – надо быть начеку.

– Что там царица?

Едва он добрался до своих, как навстречу ему выехал Ману – один из командиров его всадников, мелкий князь из маспиев, но бедный, оттого и незаносчивый. Всё его достояние – полсотни всадников, пара табунов да клочок скудной земли, половина из которого камни и песок. Не до роскошных нарядов. Зато был славным воином и пользовался уважением.

– Капризничает, да хранит её Анахита(1). – усмехнулся Тарш. – Как всегда ласкова со мной – пожелала мне лопнуть.

– Ты был бы поосторожней. – предостерёг его князь. – В Экбатанах никто не посмотрит, что ты любимец Камбиза. С твоим-то языком… – Ману поморщился, – наживёшь себе врагов.

– А то в Пасаргадах их мало. – отмахнулся Тарш, но неожиданно посерьёзнел. – Ты прав. Мне поручено хранить сына царя, а для этого надо прежде себя сохранить.

– Для начала неплохо бы вернуть к себе расположение царицы. – мудро заметил Ману.

– Может ты знаешь, как? – язвительно спросил Тарш.

– А ты подумай. Помнится, она очень любила, как ты поёшь.

Шёл двадцать пятый день пути. Дневные передышки становились всё длиннее – Мандана уставала, и с каждым днём её настроение всё больше портилось. Тарш изнывал от скуки. Его деятельная натура требовала более энергичной жизни, чем вялая и унылая езда. Пожалуй, единственным развлечением был объезд округи, в поисках возможных засад, хотя надо быть полным безумцем, чтобы напасть на такое войско. Никто из здешних правителей не обладал и половиной людей, способных противостоять тринадцати сотням. Так что его разъезды были пустой тратой времени.

В разведку он тоже не мог отправиться – персы двигались в конце каравана, а вылезать вперёд – нарываться на неприятности с мидянами, с которыми теперь необходимо было если не дружить, то во всяком случае вести себя сдержанно-вежливо. Никто не знал – сколько времени ему придётся жить среди них.

Тонкая, изящная ручка служанки выскользнула из-за занавески и щёлкнула пальцами. К ней тут же подскочил раб – начальник носильщиков.

– Госпожа устала. – потребовал остановки нежный голос.

Раб махнул рукой, и паланкин был осторожно поставлен на землю. Сам он бросился вперёд, предупредить передовых. Специальный всадник, назначенный именно для этого, получив указание, поскакал дальше, осведомляя о непредвиденном привале.

Из следовавших сразу за царицей носилок немедленно выбралась крупная, дородная женщина и поспешно направилась узнать, всё ли в порядке с беременной. Повитуха, взятая с собой Манданой в Пасаргады.

Один из рабов подложил на землю небольшую подушку, двое других раскатывали тонкий ковёр. Ещё несколько уже устанавливали навес на шесте и подтаскивая кресло.

Две рабыни поддерживая за локти, помогли Мандане выбраться и проводили до кресла. Усадили, обложив мягкими подушками.

– Чего изволит желать моя госпожа? – Дакот, командир мидийской части конвоя, упал перед ней на колени.

– Мне скучно. – медленно разминая шею, будто до этого ей приходилось таскать тяжёлые камни, пожаловалась Мандана. – Я желаю развлечься. Мне до смерти надоели голоса моих служанок. К тому же хочется порадовать глаза. Устрой-ка мне какие-нибудь состязания. Желаю знать – каковы воины у моего отца.

– Госпоже хочется лицезреть состязания в меткости? – не поднимая головы, спросил Дакот, зная её пристрастие к этому занятию.

– Да. – поразмыслив немного, приняла предложение Мандана. – Пусть будет так.

– У меня есть то, что тебе придётся по душе. – ещё ниже кланяясь, заверил царицу командир мидийцев. – Скольких воинов ты хотела бы видеть?

– Пусть будет десяток.

– Лучники или пращники? – уточнил Дакот.

– Желаю видеть и тех и других. – капризно потребовала Мандана.

– Как прикажешь. – воин поднялся. – Дозволь мне уйти, подготовить всё для ублажения твоих глаз.

– Ступай. – лениво отпустила его царица.

Дакот приложил ладонь к сердцу и сделал три шага назад и вбок, как полагается, уходя с линии прямого взгляда царственной особы.

– Постой. – задержала его Мандана. – А ведь и персы воины моего отца? Пусть тоже примут участие в состязании.

– Скольких изволишь пригласить, госпожа? – предложение не понравилось мидийскому военачальнику, но он постарался не показывать этого.

– Пожалуй, – Мандана сделала вид, что задумалась, – и одного будет достаточно. Вот пусть сам их предводитель и покажет, на что годен перс, а мы посмотрим. Напомни, как его зовут.

– Тарш, госпожа.

– Ах да, любимчик моего мужа. – она будто запамятовала. – Что ж, заодно и развлечёт меня своим пением. Ступай, передай ему, что я желаю его видеть.

– Кто из вас Тарш?

Мидийский всадник знал в лицо того, о ком спрашивал, но счёл возможным не признать – фаворит Камбиза ничем не выделялся на фоне простых воинов, всё так же предпочитая практичную куртку нарядным одеяниям.

– Ну я. – заносчиво ответил Тарш и тут же поправился, вспомнив о принятом решении вести себя с мидянами сдержанней. – Что хочет от меня храбрый муж?

– Твоя госпожа желает тебя видеть. В полном боевом облачении.

Тарш переглянулся, с подъехавшим из любопытства, Ману.

– Госпожа ещё что-нибудь велела?

– Да. – почти дружески усмехнулся всадник, заметив, что собеседник не склонен по обыкновению задираться, а наоборот, вежлив и учтив. – Просила захватить с собой твой дивный голос. Не потерял? – мидянин подмигнул. – Поторопись, царица ждёт.

– Я у твоих ног, моя госпожа. – Тарш опустился на одно колено и склонил голову. – По первому зову, как и обещал.

Он, ещё подъезжая, приметил расставленные мишени – простенькие, плетёные щиты, закреплённые на треногах, на расстоянии пятидесяти шагов. Заметил и два десятка воинов, выстроившихся неподалёку. Сообразил – намечается состязания.

– Это твой долг. – напомнила ему Мандана, и хотя его манеры её несколько удивили, это не помешало с презрением оглядеть одеяние перса. – Неужели любимец моего мужа так беден, что наряжается как нищий? Впрочем, пастух всегда остаётся пастухом.

– Мне передавали, что ты хочешь видеть меня готовым к бою.

– Тогда где твой доспех?

– Ловкость воина наилучшая зашита, госпожа. – Тарш поднял на Мандану глаза. По губам скользнула улыбка.

– Что ж, тогда позабавь меня своей доблестью, покажи – что стоит перс против мидянина. И… – она сделала паузу, – пой. Приступай.

– Дозволь сперва посмотреть, – с учтивостью попросил Тарш, – как покажут себя воины твоего отца, великого Иштумегу, сына Увах¬шт¬ры, царя Мидии, да подлит его годы Амератат. Быть может, увидев их умения, я признаю себя побеждённым.

– Наглец. – еле слышно промолвила Мандана. И уже громче. – Пусть будет по-твоему. Начнём, пожалуй, с них. – и указала на пращников.

Первый же камень угодил точно в центр щита. Подтянувшиеся зрители встретили это громкими восклицаниями. Дальше следовали как промахи, так и меткие попадания. Последний, раскрутив пращу, запустил снаряд так, что от удара мишень опрокинулась. Мидяне победно взревели.

– Что скажешь, перс? – глаза Манданы блеснули, по губам пробежала дразнящая усмешка, которую не могла скрыть тонкая ткань, прикрывающая лицо.

– Скажу, что воины твоего отца несравненны. – прикладывая ладонь к сердцу, улыбнулся в ответ Тарш. – Но всё же, позволь мне, сыну простого пастуха, показать, что могу я.

– За этим я тебя сюда и позвала.

И персы, и мидяне переглядывались между собой. Уж больно неприличным становилась эта беседа между женой царя и, пусть и высоко взлетевшим, но всё же низкого происхождения простолюдином. Это могло породить нехорошие слухи, особенно учитывая репутацию Тарша, но эти двое вели свою игру, и до остальных им не было дела. Только цели у них в этой игре были разные.

– Тогда позволь мне самому выбрать мишень.

Мандана посмотрела на Дакота. Тот широким, разрешающим жестом показал на ряды своих воинов. Тарш прошёлся мимо них, оценивая навскидку крепость щитов.

– Вот этот. – его выбор пал на тяжёлый пехотный, овальной формы, с умбоном по центру.

Дакот коротко кивнул и воин вручил свой щит Таршу. Тот покрутил его, признавая искусство оружейника и передал двум рабам, занимающихся установлением мишеней.

– Отчего же ты не поёшь? – притворно-сочувственно спросила Мандана. – Или ты так поражён доблестью воинов моего отца, что потерял голос?

– Что ж, изволь. – и стоя к ней спиной, лицом к мидянам начал, придумывая на ходу, складывая первые попавшиеся слова в песню.

Конь да стрела – вот и всё богатство моё

И сердце, как река горная вольное

Всё к ногам твоим положу

Идём же со мной, моя милая

При этих словах он обернулся и пошёл в её сторону, поигрывая круглым камнем, предназначенным для метания.

Но смеялась в лицо мне гордячка

Понося все дары мои

Купец мне дороже – смотри

Жемчуга и нефритовые бусы

Что принёс он мне в дар

Сердце моё покупая

Или ты хочешь, чтоб я на циновке спала

Когда я рождена жить в шелках

Оттенки голоса менялись от страстного и нежного до презрительно-холодного. Его взгляд, устремлённый на Мандану, был таким же.

Но ты ведь не любишь его

Кричал я в отчаянии

Я же всего себя тебе отдаю

С ним ты не будешь счастлива

Он шёл почти танцуя, широко раздвигая грудную клетку, отчего голос становился громким и мощным.

Что мне до любви

Коли дом мой будет пустой

Я не буду твоей, уходи

Уходи, твоей я не буду

Подойдя к отметке, от которой определено бросать, он вложил камень в расширение посередине длинной верёвки и принялся раскручивать пращу, не отрывая глаз от восседавшей на кресле молодой женщины. Праща мерно загудела, разрезая воздух и ускоряясь с каждым кругом. Тарш перевёл взгляд на мишень и тут же отпустил один конец. Раздался свист, и камень ударил в верхнюю часть, между окантовкой и умбоном. Хрустнула основа, но щит выдержал. Персы огорчённо выдохнули. Из рядов мидян послышались колкости.

– Ты попал. – с оттенком разочарования сказала Мандана. – Но воины моего отца были точнее.

– Ты действительно так думаешь?

***

– Мама? Мама! – закричал мальчик, трясся и покрывая поцелуями холодную руку женщины, но та молчала – её душа уже готовилась идти через мост. Перейдя через него, она будет вечно молодой и красивой. – Мама. – прошептал он, начиная плакать.

Тозур частенько побивал жену, считая это справедливым возмездием за причинённые ему душевные страдания. Уже на первом году их совместной жизни это иногда бывало. А уж после того случая…

Скифы налетели внезапно. Их было немного – банда, просочившаяся между, пусть и малочисленными, но мобильными и хорошо вооружёнными приграничными отрядами. Они даже не стали отбирать и угонять скот – в любой момент могла появиться помощь. Ограничились тем что было в деревне – десятка два лошадей, зерно и так, по мелочи.

Но и позабавиться не забыли.

Тозур пас стадо далеко от деревни и до него разбойники вряд ли бы добрались. Тем не менее он предпочёл отсидеться два дня в горах, прежде чем вернулся домой. Скифы пощадили деревню. Не стали тратить время на поджоги, дым пожарища мог привлечь внимание, и убийства, прибив лишь несколько стариков, в отсутствие мужчин, решивших дать отпор. Но память о себе оставили. В животах женщин.

Когда Тозур вошёл в дом, то застал свою жену сидящей на земляном полу – расхристанная, она мерно раскачивалась взад-вперёд и тихонько то ли пела, то ли выла – он не стал выяснять. Вместо этого жестоко избил за измену. Впрочем, это помогло выйти Наойи из ступора.

Первое время делал он это регулярно, предварительно напиваясь, и лишь когда отчётливо обозначился живот, старейшины решили вмешаться.

– Если она умрёт родами, тебя обвинят в убийстве. – предупредил его главный старейшина. – Женщина, носящая ребёнка, благословлена самой Анахитой. Ты не можешь знать, чей это ребёнок, и ты такой не один. Иди и помни.

До самых родов он не осмеливался поднять на неё руку и не пил, опасаясь, что сорвётся. Когда Таршу исполнилось три месяца, побои возобновились. Сперва робкие, словно проверяя её на крепость здоровья, потом сильнее и чаще.

Лет с пяти и сам Тарш испытал счастье подзатыльников – Тозур так и не признал его своим сыном. А когда мальчику исполнилось восемь, всем стало ясно – скиф. Тогда же он впервые заступился за мать, за что и расплатился с лихвой.

Но несмотря на нелюбовь «отца», он был весёлым сорванцом, затевая порой такие проказы, что получал ещё больше. Мог, к примеру, задержав под водой дыхание, подплыть, к вымачивающим в речке шерсть, женщинам и выскочить перед ними голым, после чего, под ругань, смеясь вылавливать упущенное ими с перепугу руно.

Мог с двадцати шагов камнем попасть в кувшин с водой, который несла на плече молоденькая девушка, после чего умело спрятаться и наблюдать за плачущей и мокрой девицей, представлявшей, как будет ругаться мать за разбитую посуду. А потом пойти и признаться в преступлении её родителям.

Он не боялся ядовитых змей, безжалостно лупя их палкой, будто это велел ему сам Ахура-Мазда.

Лошади его любили. Он мог поладить с любой, едва нашептав ей на ухо что-то ласковое, словно знал какие-то заветные слова. Рослые кони подсаживались, позволяя тем самым мальчику на них забраться и везти его туда, куда он хотел, невзирая на крики пастухов и обещания неизбежного наказания.

Вовремя одной из таких ночных проказ, озлобленный на очередную жалобу соседей на сына, Тозур особенно жестоко избил его мать. Тарш не отходил от неё, все эти дни почти ничего не ев. Несчастная шесть дней мучилась, прежде чем милосердные язаты(2) явились за ней и избавили от страданий.

– Мама. – он тщетно кусал губы, силясь не расплакаться, но всё же заплакал. – Прости, мама, я не хотел, прости. Ну не оставляй меня, прошу тебя. Я всё-всё буду делать для тебя. Хочешь, буду шерсть чесать, воду носить каждый день. Не уходи.

Дальше был один вой. Он выл, пока не появился шатающийся Тозур. Ещё на подходе, по животным воплям мальчишки муж догадался, что его Наойя умерла. Войдя в дом и едва взглянув на жену, убивец пьяно расплакался. И выместил горе на Тарше.

– Это из-за тебя, скифский ублюдок. – молотя его кулаками и убеждая себя в его виновности, кричал Тозур. – Если бы не ты, этого ничего не было.

Несмотря на ловкость и проворство, мальчишке всё же здорово досталось. Он до последнего не хотел отходить от тела матери, но когда Тозур схватился за плеть, он понял, что надо бежать.

Плетью отец владел хорошо. Однажды Тарш видел, как ею он рассёк морду и выбил глаз кинувшемуся на него псу. Он бросился на улицу и побежал. Молча, не призывая никого на помощь.

Тозур кинулся в погоню, взбешённый непокорностью того, кого не желал признавать сыном. Тарш легко убежал от погони и покинул пределы деревни. Но и там его не оставили в покое.

Тозур, бранясь и спотыкаясь приближался. Он уже не отдавал себе отчёт и желал только одного – поквитаться за смерть Наойи.

Тарш поднял камень.

Её он сплёл сам, подсмотрев подобную у наведывавшихся однажды к ним в деревню воинов, из числа тех, кто нёс охрану пограничья, а потом долго тренировался. Вложив камень в утолщение, он с ледяной яростью раскрутил её над собой. В темноте Тозур не разглядел пьяными глазами, что делает мальчишка. Прилетевший камень угодил ему в лоб, размозжив череп.

Подойдя к телу, Тарш с ненавистью плюнул в окровавленное месиво и отправился к старейшине, рассказывать о случившемся.

Его признали убийцей. Хуже того – убийцей отца. В отличие от Тозура – избитая жена умерла по истечении трёх дней после побоев. Отсюда следовало по закону, что причиной смерти явилась слабость здоровья. Таршу было всё равно – после кончины матери его собственная судьба его мало беспокоила.

Суд старейшин не стал приговаривать мальчика к смерти и даже позволил ему дождаться, сидя возле дома, когда родителей отнесут в «Башню Молчания»(3). После чего отвезли в Тейшебаини и продали там в рабство.

***

Тарш хитро улыбнулся.

– В бою, моя госпожа, надо убить врага, а не попасть в его щит. Отнесите его подальше. – приказал он рабам. – А то на такое расстояние пращники не подпускают. – пояснил он Мандане. – Не успеют отойти и укрыться за пехотой.

Он взял ещё один камень и дождавшись, когда рабы установят мишень, вновь принялся раскручивать пращу. Гул, свист. Снаряд угодил в то же место, что и в предыдущий раз. Верхняя часть щита разлетелась, а остатки упали на землю. Персы ликовали.

– Вот так должно быть в бою, моя госпожа. – заявил пращник.

– Что ж, ты был убедителен. – с мнимым безразличием признала его победу царица. – А с луком ты управляешься так же?

– Лучше. – самодовольная ухмылка не сходила с лица Тарша. Он не сдержался и подмигнул Дакоту. Его уже понесло – перед ним была женщина, пусть чужая, пусть нелюбимая, но она должна им восхищаться. Теперь и он желал, чтобы эта заносчивая гордячка смотрела на него с обожанием. И по её глазам видел, что близок к цели.

– Тогда твоя очередь быть первым. – указала ему Мандана. – И пой.

Тарш взялся за лук. За него он отдал купцу с севера баснословные деньги, на которые можно было кутить не скупясь год или же купить небольшой табун. И не жалел. Заодно приобрёл двенадцать тетив и шесть костяных колец для стрельбы. Мало разбирающийся в воинском деле купец неуклюже показал ему, как пользуются ими скифы, но Тарш мгновенно понял и оценил всё удобство нового способа захвата тетивы.

Открой свой лик: садов, полных плодов, я жажду,

Уста открой: мёда сладостных рос я жажду,

Откинь ткань облаков, солнце, лик свой яви,

Чтоб радость мне блеск лучезарный принёс, я жажду.

Он прервался и отпустил тетиву. Стрела легла точно в центр плохенького плетёного щита. Повернулся к царице и поклонился.

Призывный звук твой слышу и вновь лететь,

Как сокол в руке царя – к свершению грёз я жажду,

Сказала ты мне с досадой: “Прочь от меня!”

Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду,

Снова выстрел – и вторая мишень поражена. Ни персы, ни мидяне не произнесли ни звука, слушая дивный голос и молча восхищаясь его талантом. Тарш положил на тетиву сразу две стрелы.

Сурово ты молвишь: “Зачем не прогнали его?”

Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду,

Из сада друга, о ветер, повей на меня;

Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду.

Первая лишь чиркнула по краю и отскочила, зато вторая впилась куда следует. Он достал ещё одну.

Мне без тебя этот шумный город – тюрьма;

Приютом избрать пустынный утёс я жажду.

На площади с чашей, касаясь любимых кудрей,

Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду.

Мне скучно средь духом убогих людей. (Ибн аль-Фарид)

Он вскинул лук, разводя руки, и стрела взметнулась ввысь. Среди всех зрителей не нашлось ни одного, кто бы не проводил её взглядом. Их сердца успели трижды толкнуть кровь прежде, как она упала с небес в несчастные останки расколотого камнем щита.

Десять мидийских лучников тоже отстрелялись, и пусть только трое из них не попали в свои мишени, такого впечатления они не произвели – в отличие от них, певец делал всё это непринуждённо. Будто играючи.

Мандана украдкой бросала на него взгляды, и каждый раз, ловя их, Тарш неизменно томно прикрывал глаза. Они оба достигли того, чего хотели – он вернул её расположение, она – убедила себя, что покорила наконец-то этого варвара.

Дальше он творил невообразимое. Швырнул в мишень дротик, вздыбив коня и невероятным образом удерживаясь на нём, сжав бока сильными бёдрами. Стрелял на скаку, сидя на голой спине коня, по-мальчишески поджав ноги. Из десяти стрел, пущенных им, лишь две не попали в цель. Повторить подобное никто не осмелился.

Но этого ему показалось мало.

– Ты позволишь? – обратился он к Дакоту, показывая на его лучников.

– Что ты задумал? – поинтересовалась Мандана.

– Моя госпожа желала развлечься. Тогда я покажу, как бывает по-настоящему. Вы, трое. – он обнажил меч и им указал на лучших лучников Дакота. – Золотую монету, если кто из вас попадёт в меня. Стреляйте разом.

Всё произошло так быстро, что никто не успел его остановить. Он показал всем приз и убрал за пазуху. Попросил у одного из персов его щит и отошёл к мишеням. Выбранные им стрелки взглянули на командира. Тот на царицу.

Мандана нахмурилась – кровопролитие не входило в её планы, но отступать было поздно.

– Накажите этого зарвавшегося наглеца. – велела она.

Тарш стоял, опустив руки. Со стороны казалось, что воин расслаблен, но это было не так – он сосредоточился. Каждый мускул был готов в любое мгновение прийти в движение, спасая своего хозяина. Глаза внимательно наблюдали за противником.

Стрелки пошептались друг с другом и встали на изготовку. Пауза затянулась. Кто-то из них неожиданно неслышно подал сигнал, и три стрелы, одновременно полетели в сторону безумца, вознамеривавшегося играть со смертью.

Первую он принял на щит. Вторую сбил клинком. С третьей дело обстояло значительно хуже – Тарш отчего-то думал, что все трое будут метиться ему в грудь и голову, но коварные мидяне перехитрили его. Первыми стрелами они всего лишь отвлекали. Истинная цель была ноги. Боль обожгла бедро. Правда, удача оказалась на стороне перса – наконечник лишь царапнул, распоров кожаную штанину. Но в любом случае он проиграл.

Тарш невозмутимо положил оружие и пращой перетянул ногу над раной. Прихрамывая и улыбаясь добрёл до ухмыляющихся лучников.

– Ваша взяла. – не переставая улыбаться, залез в куртку и извлёк золотой. – Держи!

Один из лучников подхватил заслуженный приз. Глаза всех троих загорелись жадностью, но они быстро опомнились и кивками поблагодарили за щедрость человека, бывшего несколько минут назад их мишенью. Рассуждая здраво, Тарш тоже остался доволен – мидяне будут не в обиде. Всё же как-никак, но им удалось сразить меткого стрелка и хвала Творцу, что это обошлось ему в прямом смысле малой кровью.

– Никак наш храбрый перс ранен? – приподняла брови Мандана. – Однако, ты проиграл.

– Так бывает. – всё с той же улыбкой, согласился Тарш. – Когда по-настоящему.

– Ну раз ты сам наградил своих победителей, то и мне пристало одарить сегодняшнего победителя. Думаю, никто не посмеет возразить, что этот воин достоин награды? – и посмотрела на Дакота. Тому ничего не оставалось, как признать это. – Тогда… – она что-то шепнула на ухо одной из рабынь, – выбирай.

Служанка метнулась к толкущимся позади кресла девушкам-невольницам. Те покорно выстроились в ряд, как на базаре. Тарша передёрнуло. Рабов он не любил. В смысле не имел своих. Он позволял чужим рабам ухаживать за ним, мог платить за любовь, но покупать свободу или отбирать её не желал. К тому же не имея своего дома, предпочитал ночевать либо во дворце Камбиза, либо что чаще, во всевозможных злачных и не очень заведениях. А ещё за рабами требовалось следить и заботится. Ему было лень.

– Они все девственницы. – Мандана несколько иначе поняла его нерешительность. – Или ты считаешь награду недостойной твоего умения?

– Я считаю себя недостойным владеть тем, что принадлежит тебе, госпожа.

– Но я своего решения не переменю. – капризно и немного сердито настаивала дарительница. – Коли не можешь выбрать, я сама подберу то, что достойно такого, как ты.

– Как прикажешь. – Тарш впервые после смерти Куруша согнулся так низко. – Твоя воля – закон для меня.

– Ступай. – повелительно отпустила воина-певца Мандана. – Можешь навещать меня чаще. Я довольна. – обратилась она уже к Дакоту. – можем продолжить путь.

1 – Анахита – божество-язат в зороастризме, богиня воды и плодородия

2 – Язаты – в зороастрийской мифологии особый вид божеств, приближенных к Ахура-Мазде

3 – «Башни молчания» – каменные погосты у зороастрийцев. Осквернять трупами землю воспрещалось

Глава 3

– Они в двух переходах от Экбатаны, о Великий.

Гонец в запылённом плаще склонил голову. Когда-то в молодости могучий и стройный, но со временем погрузневший Иштумегу стоял к нему спиной, опершись огромными кулаками на массивный, мраморный стол. Когда речь шла о новостях, Царь Царей не требовал от посланцев и послухов исполнения ритуалов почтения – достаточно было не поднимать взгляд на владыку. Это там, в тронном зале, в пестроте нарядов, в золоте и мраморе колонн, где все эти мелкие князьки и царьки заискивали перед ним, готовые лизать подошву его обуви, ему требовалось проявление беспрекословной покорности. Здесь от приносящих вести и тех, кто помогал принимать ему решения требовалось другое – верность. А верных не следует унижать, заставляя каждый раз, ползать перед ним на коленях.

– В двух переходах. – ни к кому не обращаясь, эхом повторил Иштумегу.

Властитель многих земель и царств последние два месяца был угрюм. Его не переставали угнетать смутные страхи и не менее неприятные размышления. Чем ближе была его дочь, носящая во чреве его внука, которому суждено занять его трон, ещё до того, как он отправится держать суд у Чинвара, тем мрачней он становился. Предсказание было неумолимо – царствовать будет либо он, либо его внук.

– Арбаку, – он наконец-то смог оторваться от тяжёлых мыслей, – отправь им навстречу пять сотен всадников. Нет, отправь тысячу. Пусть моих воинов будет больше, чем персов.

– О великий. – дерзнул встрять вестник. – Прости, но твоих воинов и так больше, чем персов.

Иштумегу обернулся.

– Подробней.

– На триста персов приходится тысяча всадников Царя Царей. – пояснил гонец.

– Сколько? Тысяча? – Иштумегу рассвирепел. – Этот сын степных шакалов отправил с Манданой тысячу? Половину моих воинов в Пасаргадах.

– Это нам на руку. – неожиданно произнёс Абаку.

– Что ты сказал! – в ярости развернулся к нему царь. – Повтори!

– Я сказал, – первый военачальник Мидии был невозмутим, – что это нам на руку.

Иштумегу некоторое время смотрел на него с бешенством. Прошло не меньше минуты, прежде чем он успокоился.

– Ты хочешь сказать, – преодолевая себя, процедил он сквозь зубы, – что оставшаяся часть сможет пресечь мятеж персов, вздумай Камбуджия посметь.

– Не сможет. – безразлично ответил Арбаку. – И даже останься там и эта тысяча, не смогли бы. Будет лучше, если ты и оставшихся вернёшь.

– И предоставить персов самим себе? – Иштумегу скептически фыркнул.

– Мы можем себе это позволить.

– С чего ты так решил?

– Как доносят твои верные слуги, коих я заслал в Пасаргады, зять твой, Камбуджия, который зовётся теперь Камбизом, не то что не посмеет, даже не подумает.

– Поясни. – уже остыв, потребовал царь.

– Его ближайшее окружение хоть всячески и подталкивает к войне с тобой, но он достаточно умён, чтобы не допустить этого. Он беспомощен, и на троне держится только благодаря браку с твоей дочерью. Ты был мудр, когда поддержал его. Камбиз – не его покойный отец, слишком слаб и мягкотел, предпочитая мидийские роскошные наряды боевым курткам персов.

Он замолчал, давая возможность господину, переварить его мысль. Иштумегу подошёл к окну и посмотрел на начинавший зацветать дворцовый сад.

– Продолжай.

– Эти воины пригодятся в другом месте. – совсем уже по-деловому докладывал Абаку. – В Бактрии и на границе с Лидией. Там неспокойно. А ещё, – он сделал многозначительную паузу, – лучше всего оставить их здесь.

Царь с удивлением посмотрел на него.

– Амдэроеш и вся эта свора наверняка что-то замышляет – две тысячи воинов не будут лишними.

– Эти всегда что-то замышляют. – согласился с нем Иштумегу. – Но вряд ли на что решаться.

– Да, пока ты держишь их возле себя.

Эта мысль принадлежала ему, хотя Царь Царей был убеждён – идея удерживать мидийских князей и правителей завоёванных земель рядом с собой, лишь изредка отпуская, вызывая в Экбатаны кого-то из их соседей, чтобы не сговорились, возникла в его голове.

– Тогда пусть будет три тысячи всадников. – распорядился Иштумегу. – Пусть персы видят, что я могу позволить себе послать навстречу дочери такое войско. И отправь самых лучших.

*

С его последнего визита ничего не изменилось. Как и в тот раз Тарш не мог отказать себе в удовольствии помечтать, мысленно представив взятие Экбатаны.

Вот он сбивает пращой, неосторожно высунувшегося лучника, и тот исчезает с пробитой головой. Нет такого шлема, который спасёт от пущенного с огромной скоростью снаряда. Стрелок мёртв.

Вот он лезет по лестнице, попутно уворачиваясь от летящего сверху камня, который сбивает карабкающегося следом за ним воина, и тот падает вниз, ломая шею. Принимает на щит брошенный дротик и саблей отмахивается от нацеленного в грудь копья. Выскакивает на куртину и оказывается зажатым с трёх сторон врагами.

Удары сыплются отовсюду. Ему необходимо продержаться всего несколько мгновений, и вот уже рядом с ним ещё один щит, ещё одна сабля. Потом…

Это если повезёт. А о том, что может не повезти, воин думать не должен. Но можно поискать и другие способы.

Из трёхсот персов в город въехали сорок. Во дворец вошли только шестеро – наиболее представительные, и Тарш в их числе. Прочие стали лагерем в километре от главных ворот. С ними осталась приехавшая с ними тысяча мидян. Охранять.

Паланкин поставили на землю. Подушка, дорожка. Всё как полагается.

– Отец! – едва откинулся полок, воскликнула Мандана.

Иштумегу вышел навстречу в сопровождении двенадцати важных сановников в нарядах, которые Тарш, неплохо разбирающийся, несмотря на свою нелюбовь к подобным одеяниям в их стоимости, оценил в дюжину всадников, экипированных и снабжённых всем необходимым для похода. Самым печальным в этом было то, что теперь придётся рядиться подобно этим щёголям, чтобы лишний раз не вызывать их неприязнь.

– Отец! – повторила она, довольно проворно для непраздной, выбравшись из носилок и не дожидаясь помощи служанок, бросилась в объятия родителя.

Сколько уж было в этом искренности, а сколько лицемерия Тарш не знал, но судя по сентиментальному лицу Иштумегу заподозрил Мандану в способности вить из него верёвки.

– Дочь моя. – грозный властелин с величайшей осторожностью взяв её головку, лежащую на его могучей груди, повернул к своему лицу. – Дочь моя. – повторил он, нежно прикоснувшись губами к её лбу. – Как ты? Не устала ли в дороге?

– Устала, отец, очень устала, но безмерно счастлива видеть тебя. – она вновь уткнулась в его грудь, зарывшись в складках его дорогих одежд.

– Спокоен ли был путь твой сюда, радость глаз моих. – с заботой в голосе вызнавал любящий отец.

– В окружении твоих непобедимых воинов я всегда буду в безопасности.

– Идём же скорей в дом, в котором ты родилась и выросла. Твоя сестра тебя ждёт. Заодно познакомишься с племянником. В твоё отсутствие она вышла замуж и родила, Хвала Огню, Дающему Свет, мальчика. Ты, – он прикоснулся пальцами к её большому животу, – я слышал, тоже обещаешь подарить мне внука?

– Повитуха говорит – будет мальчик. – стыдливо пряча глаза, сказала Мандана. – Надеюсь, это правда.

Иштумегу как-то уж совсем печально взглянул на дочь, но она, радуясь своему возвращению, не обратила на это внимания. Зато отметил Тарш. Правда, он счёл это проявлением излишней чувствительности, мало вязавшимся с обликом грозного владыки.

Царь Царей сдал за последние три года после последней их встречи. Бремя власти – оно тяжело. А уж если ты властелин таких пространств, что раскинулись от границ с Лидией до Согдианы и Инда подавно. Чем дальше от Экбатаны, тем своевольней ведут себя князья, то и дело норовя возомнить себя независимыми правителями. Да и здесь, в сердце империи найдётся немало, кто хотел бы воткнуть акинак в спину. Тут и своим близким доверять не приходится – всяк норовит вцепиться в горло, чтобы потом занять твоё место, после чего также бояться и подозревать всех и вся. Наверняка и его новый зять Спитам не был исключением. Хотя за этим «потомком пророка» скорей всего стояли другие, и их пока устраивало положение вещей. Пока устраивало.

Отец с дочерью уже пошли было в покои, как Иштумегу неожиданно обернулся, будто что-то припоминая. Внимательно осмотрел представителей Камбиза.

– Я гляжу, кое-кто из персов до сих пор уподобляется пастухам? – и уставился на Тарша.

Мандана проследила за взглядом отца и поняла, о ком он говорит.

– Ты будешь смеяться, но он и есть сын пастуха.

– Что тогда он делает в свите моей дочери? – сурово спросил Иштумегу. – Или у твоего супруга не нашлось более достойного мужа сопровождать тебя?

– Отец. – примирительно ответила Мандана. – Ты не слышал, как он поёт. За одно это ему можно простить его низкое происхождение. К тому же он в прошлый раз сопровождал меня. И ты неправ – он многому научился. А что до одежд, – она взглядом смерила перса с головы до ног, – думаю, он просто не успел переодеться.

– Да? То-то мне показалось знакомым его… лицо.

– Прости его. – ладошка дочери легла на грудь отца. – Мне кажется, что он не безнадёжен. Это самый доверенный человек моего мужа. – еле слышно добавила она.

– Может мне ещё и одарить его? – поморщился Иштумегу.

– Прекрасная мысль, отец!

– Что ж, раз моя дочь считает тебя достойным, я награжу тебя. Как твоё имя, перс?

– Его зовут Тарш. – вместо него ответила Мандана, за что заслужила вопросительный взгляд отца.

– Просто Тарш?

– Он не носит второе имя. Но по тому, как он владеет оружием, можно предположить, что в нём течёт благородная кровь.

– Иногда и чернь неплохо владеет оружием. – скептически заметил Иштумегу. – Только хочу знать – откуда тебе это известно?

– Я потом тебе всё расскажу. – хитро улыбнулась Мандана, беря отца под руку. – Идём, покажешь мне племянника.

– Хорошенький.

В голосе тётки слышалось лёгкое раздражение. Аметис, её младшая сестра, почувствовала это и сделала движение, будто прикрывала дитя от дурного глаза. Сёстры и раньше, соревнуясь друг с другом за любовь отца, не очень-то и ладили, и теперь, когда, по всей видимости, претендентом на трон стал муж Аметис Спитам, ревность могла перерасти в открытую неприязнь.

– Спитак. – с гордостью и оттенком торжества, представила мать годовалое дитя. – и соблюдая вежливость, сама поинтересовалась. – Ты, говорят, тоже мальчика принесёшь?

– Повитухи сказали – определённо будет мальчик. – скрывая зависть, ответила Мандана.

– Будущий царь Аншана. – с долей яда в голосе Аметис поклонилась животу сестры.

Сестра сделала то же самое в сторону колыбели.

– Да. – нежно улюлюкая с малышом, склонилась над люлькой мать. – У нас будет братик. Да, Спитак. Он будет хорошим и будет нас любить. И мы тоже будем к нему милостивы.

Мандана готова была придушить голыми руками и мать, и дитя. Пока её не было, этот интриган, главный мобед, подсунул отцу для сестрицы муженька из своих. Эти святоши утверждали, что Спитам – прямой потомок пророка. Может это и было правдой, только Мандане от этого не легче. Теперь маги наверняка станут влезать во все дела царя, проталкивая на все места своих людей. Может статься, что и Иштумегу им станет не нужен. И зачем она согласилась выйти замуж за перса. Могла бы попробовать уговорить отца.

Аметис решила подсластить горечь своих слов.

– Когда ты будешь рожать, я буду молиться Анахите, а Спитам обещал принести в жертву самого большого быка, чтобы твой малыш был, как наш отец крепок телом.

– Спасибо, сестрица. – искренне поблагодарила Мандана, и поскольку речь зашла о родах и здоровье младенца, не рискнула съязвить. – Дозволь, я тебя поцелую.

Они сердечно обнялись.

– И я хочу, чтобы ты знала, – совсем уже тепло прошептала Аметис, – мы одна семья.

Таршу выделили отдельную комнату. Небольшую, но для одного вполне достаточную. В самом дальнем крыле дворца. Отсюда будет сложновато уследить за сыном Камбиза, но он рассчитывал что-нибудь придумать, и Мандане в его планах отводилась не последняя роль.

Остаток дня и всю ночь он провёл в одиночестве. Ману и других соплеменников расселили раздельно. Сделали это наверняка предумышленно, но телохранитель ещё не родившегося наследника Аншана не переживал по этому поводу – рано или поздно он останется здесь совсем в одиночестве. Придётся обзаводиться связями с местной знатью самостоятельно.

Конечно, это будет не просто – подходящей родословной он не обладал, вдобавок отказался от имени отца. Чтобы перс, да и не только перс, пошёл на такое, требовалось что-то особенное. К примеру, если отец покрыл своё имя позором.

Хорошо ещё, что Тарш был богат, да и Камбиз выделил ему значительную сумму и даже указал, у кого в Экбатанах он мог бы занять под честное слово царя. Что до происхождения, то нередки бывали случаи, когда безродный воин, благодаря доблести становился царём. Взять того же Ахемена(1).

Утром ему прислали раба.

– Господин. – невольник склонился так низко, что Тарш озаботился состоянием его поясницы. – Мне велено прислуживать тебе и сопровождать везде, куда бы ты ни пошёл.

– И куда ж я тебя поселю. Мне и одному здесь тесно.

– Я могу спать у двери, господин. – невозмутимо ответил раб.

– Да? – Тарш оглядел пришедшего – лёгкая накидка, опоясанная простой верёвкой, мало подходила для ночлега на каменном полу. – Ладно, там разберёмся. Ты мне вот что скажи – каковы здесь порядки?

– Для этого придёт наставитель, господин.

– Что за наставитель?

– Личный раб царя. Он расскажет господину обо всех церемониях, подлежащих исполнению.

– Это будет кстати. Когда же он явится?

– Мне приказано передать господину, что наставитель явиться в полдень.

– Подождём. – Тарш лёг обратно на кушетку. – Можешь сесть. – он указал на циновку в углу.

– Я постою, господин.

– Будем считать, что я тебе приказал. – отмёл возражения Тарш. – Родом откуда?

– Я раб от рождения, господин. – ответил раб садясь.

– Так, давай условимся – когда мы наедине ты будешь напоминать мне, что я твой господин через раз. Нет, через два на третий. Понял?

– Да, господин.

Тарш поднял палец.

– Так нам проще будет разговаривать.

– Господин желает поговорить? – осведомился невольник.

– Ты хочешь, чтобы я тебя побил? – улыбнулся Тарш.

Ему требовалось наладить контакт хотя бы с кем-то. Зачастую через прислугу можно выведать куда больше, чем поведают самые важные сановники. Он знал это по себе.

***

– Сколько ты хочешь за этого мальчишку.

Покупатель был небогат. Это было видно и по одежде, и по манере держаться, хотя он старался напустить на себя вид посолиднее – так легче сбить цену. Выделенный для продажи мальчика мужчина показал четыре пальца – цена минимальная. Глаза посетителя загорелись – он готов был заплатить семь и даже восемь, но решил всё равно поторговаться.

– Три. – сказал он, брезгливо сморщив лицо. – Какой-то он у тебя… – в воздухе был начертан пространный символ.

Представитель суда старейшин качнул головой и вновь показал четыре пальца.

– Да за четыре я могу купить юношу, а этого ещё откормить нужно.

Мужчина молча повторил знак. Суд присудил продать преступника за четыре – в такую сумму обошлись похороны его родителей. Меньше принести продавец не мог, а завышать цену не позволял закон. Сам мог сесть рядом.

Тарш их не слушал – перед глазами всё время всплывал образ матери. Он видел её улыбку – такую редкую при жизни, оттого и такую желанную. Иногда ему казалось, что он чувствует прикосновение её ладони к его волосам. Чувствовал тепло дыхания и слышал звук её голоса.

Он больше не плакал – все слёзы остались там, у постели мёртвой. Они закончились, когда пришёл Тозур. Кончились вместе с его местью. Дальше была пустота.

– Что ж ты такой несговорчивый? – закипал покупатель. Он так не привык – на базаре требовалось торговаться. Ну или хотя бы нахваливать свой товар – продавец не делал ни того ни другого. – Ты будешь здесь с ним сидеть до того, как с неба прольётся расплавленный металл и все праведные отправятся прямиком в рай.

Четыре пальца.

– Тьфу на тебя. Я ухожу. За этого мальчишку никто и двух не даст. Последний раз предлагаю – три.

Четыре пальца.

– У-у. – взревел покупатель. – Чтоб тебя унесли дэвы – на, подавись. – надлежащие к уплате четыре монеты легли у ног продавца. – Я забираю его.

Мужчина всё так же молча подобрал кругляши и передал конец верёвки, лежавшей на шее мальчика, в руку посетителя базара. Поклонился, и не глядя на бывшего общинника, пошёл прочь.

***

– Нет, гос… Нет. – опомнился собеседник.

– Твоё имя? – Тарш заметил, как он загнул палец.

– Касис. – немного испуганно представился раб. – Ты будешь звать раба по имени? – второй палец спрятался в ладонь.

– Это недозволенно?

– Здесь это не принято, господин.

Тарш рассмеялся.

– Ладно, хочешь считать – считай. Но если ты ошибёшься, я тебя поколочу.

Касис испуганно взглянул на него.

– Шучу, шучу, не бойся. Кто твои родители. Только говори обстоятельнее, а то мы будем беседовать до прихода, как там его… наставителя и так ничего и не выбеседуем.

– Отец родом из Гиркании, а мать армянка. Оба тоже по рождению.

– Ты знаешь – живы ли они?

Раб не понимал, к чему эти расспросы, но его новый хозяин желал знать и этого было достаточно.

– Не знаю. Меня продали сюда десяти лет от роду. Но, думаю, да. Их хозяин – человек добрый.

Тарш кивнул – ему тоже было десять, когда его продали. Только родители были мертвы. Мама. Кто его настоящий отец он не знал, а встретил бы – тогда и он разделил бы судьбу Тозура.

– Ты, наверное, не понимаешь, к чему я всё это спрашиваю? Так ведь? – он остановил Касиса, намеревавшегося это подтвердить. – Так. Я здесь один, и по всей видимости, останусь здесь надолго. Я хочу знать – кто тут кто. И вообще, мне нужен собеседник и друг.

– Но я раб? – изумился Касис.

Его хозяин ухмыльнулся.

– Ты, кажется, забыл добавить «господин».

– Прости, господин. – раб подскочил и согнулся в поклоне, готовый быть побитым.

– Сядь уже. – обессиленно сказал Тарш. – Сядь и успокойся. Пока мы одни совсем не обращайся ко мне господин. И не кланяйся по каждому поводу. Мне это не нужно. А нужно… Я хочу увидеть обстановку твоими глазами.

– Глазами раба?

– Почему нет? Разве у тебя глаза иные, нежели у меня?

– Я не знаю.

– Такие же. И руки-ноги тоже. Тебе просто не повезло. Поэтому ты раб.

Касис задумался.

– Я не потребую от тебя ничего такого. Просто ты мне будешь рассказывать, кто с кем в каких отношениях. Не думаю, что это какая-то тайна. И потом – всё останется между нами. В долгу не останусь. Так пойдёт?

– Хорошо. – неуверенно согласился слуга. Предложение было более чем странное, но и отказывать господину он не смел.

– Тогда рассказывай.

– Прости, – Касис замялся, – я не понимаю, что ты хочешь знать.

Тарш видел, что раб чувствует себя неловко.

– О, извини. Я был должен представиться, а вместо этого принялся задавать дурацкие вопросы. Тарш. – он приложил ладонь к груди. – Так ко мне и обращайся. Сам понимаешь, здесь и наедине. А знать я хочу всё, о чём слуги говорят между собой. Ты же разговариваешь с другими рабами?

– Да.

– Вы же обсуждаете хозяев на кухне или где ещё?

Касис с испугу вжал голову в плечи.

– Обсуждаете, обсуждаете, я точно знаю. Вот эти сплетни мне и расскажи. Только избавь меня от подробностей жизни рабов. Меня интересуют хозяева. Давай начни с последних слухов.

То ли Касису польстило, что господин обращается к нему почти как к равному, то ли был болтлив, а может, и накипело где-то внутри, только открыв рот остановиться он уже не мог.

– Ты же, господин, один из тех персов, что привезли дочку Иштумегу? Так вот, поговаривают, что назад она не вернётся.

– Почему? – аккуратно подтолкнул его Тарш. Об этом он и без него догадывался, но всё же, подтверждение лишним не будет.

– Поговаривают, это всё из-за внука, который ещё не родился. А повелел ему… – Касис перешёл на шёпот, – повелел ему так поступить Фаракш.

– Кто это?

– Ты не знаешь, кто такой Фаракш? Ты же перс.

– Перс не перс, а не знаю. Объясняй.

– Фаракш – главный мобед. Это он сосватал владыке Спитама. А ещё он толкует все его сны.

– Серьёзно? И что это за сны?

– Говорят, – Касис настолько осмелел, что подсел на лежанку Тарша, – Мандана должна родить нового владыку вселенной.

А вот это уже серьёзно. За одно эту подробность можно отдать золотой, на который Касис не только выкупит себя, если отпустят, конечно, но и жить какое-то время.

В глазах раба вспыхнула гордость, ведь он мог кого-то посвятить в тайну, ставшую ему известной. И не кому-нибудь, а господину. А то, что за подобные речи его запросто могли подвергнуть пытке, Хвала Огню, в его голову пока не приходило.

Тарш мысленно похвалил себя.

– И что Иштумегу? – он скучающим тоном принялся допытываться подробностей.

– Как что? – удивился Касис. – Ведь наследником трона он назначил мужа своей младшей дочери, в обход старшей.

– Почему?

– Потому что муж Манданы перс. А как это может быть, чтобы перс владел Мидией.

– А Спитам мидянин?

– Не совсем.

Тарш недоумевая сдвинул брови.

– Он маг. Фаракш убедил царя, что он прямой потомок пророка. Вот он и решил породниться с магами.

– Теперь объясни, кто такие маги. Они мидяне?

– Я не знаю. Знаю только, что лишь они могут стать мобедами.

– Это племя или род?

– Кто говорит племя, кто какие-то особенные люди, но в Храмах Огня служат только маги. Больше никто.

– Так они мидяне или нет?

– Вроде как мидяне. – пожал плечами Касис. – А вроде как нет.

– Тогда зачем Иштумегу с ними решил породниться, да ещё и трон передать?

– Так они же против Амдэроеша и тех, кто с ним.

– Амдэроеш – он кто?

– Это самый богатый вельможа в Мидии. – удивился Касис тому, что собеседнику не знакомо это имя. – Его табуны неисчислимы, а из рабов можно создать целую армию.

– Армию? – ухмыльнулся Тарш. – Это из таких, как ты? Ты умеешь обращаться с оружием?

– Нет, господин. – едкое замечание хозяина поставило раба на место. Он встал с кушетки и поклонился.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. – это «прости» вернуло всё назад. Касис, окрылённый таким отношением, снова принялся откровенничать.

– Сокровищница его полна золота и драгоценных камней. – нараспев восхвалял богатство Амдэроеша раб. – Он богаче самого Иштумегу. – но тут Касис сменил тон на более скептический. – Только думаю, враньё это.

– С чего ты решил? – улыбнулся Тарш, полностью с ним согласный.

– Будь у него столько золота, это он сидел бы на троне.

– А я гляжу, ты достаточно смышлён для раба. И осведомлён. – похвалил его Тарш. – Что ещё знаешь об Амдэроеше? Он мидянин?

– Дед его был из Манны, а бабка мидийка. Его отец воевал вместе с Увах¬шт¬рой. Это он собрал богатство семьи, когда был наместником в Арбеле, и теперь у него огромные владения в Хорране.

– Имя у него под стать богатству(2). Так он из знатного рода? Чем он так магам не угодил?

– Не признаёт учение пророка.

– А Иштумегу какая с того печаль?

– Таким как Амдэроеш вечно мало. – глубокомысленно заметил Касис. – Они постоянно требуют от царя новых походов. Хотят рабов и золота. Правда, он сам вроде заложника во дворце Иштумегу. Но стоит случиться войне, царю понадобятся его воины, и он вынужден будет его выпустить.

– И?

– Да только Иштумегу в походы не ходит, после того случая.

– Ты имеешь в виду битву со скифами, когда он попал в плен?

– Ну да. Но только об этом нельзя упоминать вслух. Ему хватает того, что есть, а этим мало.

– И откуда ты это всё знаешь? – одновременно с подозрением и одобрением спросил Тарш. – Я не последний человек в Аншане, и то в первый раз многое слышу.

– Кухарка на царской кухне рассказывала.

– Кухарка? – Тарш расстроился, начиная сомневаться в правдивости услышанного. Всё могло оказаться досужими домыслами черни. – Ей-то откуда известно?

– Так ведь… – Касис замялся, – господин не велел говорить о жизни рабов.

– Если это не касается дела. – рявкнул собеседник. – Говори, если это имеет значение.

– У неё, ну это… любовь с факельщиком царя. Тот постоянно находится в покоях Иштумегу и всё слышит, а потом рассказывает ей. А она нам. Скучно ей. Вот и болтает.

– И просит никому говорить, так? – Тарш усмехнулся. – Прислуга никогда не умела держать язык за зубами. А хозяевам и в голову не приходит, что рабы тоже имеют уши, и что самое ужасное – языки, которые они постоянно чешут. Если когда у меня будут рабы, я обязательно вырву у них эту совершенно ненужную часть тела.

– У господина нет рабов? – Касис был изумлён.

– В гостях мне предоставляют таких, как ты, а дома у меня нет.

– Нет дома?

– Ты начинаешь задавать вопросы. – осадил его Тарш. – Будет лучше, если ты забудешь, как это делается. А вот слушать слушай, особенно на кухне. И не болтай. Особенно про наши разговоры.

В дверь постучали. Касис вздрогнул и застыл. Хозяину пришлось ткнуть его вбок локтем, чтобы он опомнился и пошёл отворять.

За порогом стоял человек в богато расшитой светло-коричневой рубашке с тесьмой, опоясанной широким ремнём с серебряной нитью, в таких же, как и рубаха штанах и в сандалиях. Он с важностью вошёл внутрь и поклонился так, словно делал одолжение.

Касис посторонился кланяясь. Следом за ним – слуга в накидке, со свёртком в руках. Тарш так и остался полулежать на кровати, догадавшись, что пришедший и есть наставитель.

– Великий и несравненный Царь Царей Мидии дарит тебе чужестранец свой халат-кафтан в знак своего расположения. – высокопарно заявил учитель манер, сгибаясь в поклоне.

– Положи сюда. – решив изображать дикаря, незнающего, как следует принимать царские подарки, Тарш указал рабу в накидке на ложе.

– Ты должен встать и самолично принять дар с поклоном. – с раздражением указал на оплошность будущего ученика наставитель.

– Это что, я тебе кланяться должен, раб? – с деланной яростью спросил Тарш, намеренно нарушая приличия, чтобы в будущем все ошибки можно было списать на буйный, варварский нрав.

– Но так полагается. – оторопел человек дорогой одежде.

– Я не кланяюсь рабам. – высокомерно заявил гость царя. – Что ещё велел передать мне Великий?

– Он приглашает тебя разделить с ним трапезу. – потерянным голосом доложил наставитель.

1 – Ахемен – первый упомянутый в истории царь Персии

2 – Ам – достойный, Дэроеш – богатство (перс.)

Глава 4

– Можешь взять финик.

Часа два наставитель втолковывал ему правила поведения на приёме у царственных особ. «Трапезой» это было для Иштумегу – для Тарша отводилась роль просителя, имеющего право взять из самих рук царя что-то маленькое и желательно даже не есть, а забрать с собой, при этом всячески благодарить за угощение. Спрашивать не полагалось, только отвечать.

Настовитель периодически пытался говорить с ним свысока, пока Тарш не осаживал его, а после того как он пообещал размозжить учителю череп о каменный пол, не забыв упомянуть, что вполне способен уплатить штраф за порчу имущества Царя Царей, царедворец окончательно присмирел.

Вся премудрость сводилась к трём правилам – кланяйся, благодари и молчи, пока не спросят. Стоило ли тратить на это два часа.

Иштумегу внимательно рассматривал Тарша, пытаясь понять, что такого нашёл в нём зять, что из пастухов ввёл в ближайшее своё окружение.

Красив? Пожалуй, да. Судя по широким плечам крепок, хорошо сложен. Сильно утянутый пояс подчёркивал талию лишённую живота. Видимо, ловок, лицо без шрамов, что для воина неплохой знак. Глаза наглые – дерзок, что при определённых обстоятельствах можно трактовать как достоинство. Борода не на персидский или мидийский манер, скорей… скиф – вот на кого он был похож.

За большим, сделанным из массивного дуба, украшенный резьбой и золотом прямоугольником помимо Царя Царей, восседавшего в кресле, который вполне можно назвать троном, сидело его семейство. По обе стороны – дочери – старшая Мандана слева и младшая, мало похожая на сестру справа. Рядом с ней мужчина с круглой бородкой и невыразительным, безвольным лицом.

Тарш медленно подошёл к столу. Не торопясь, протянул руку к вазе и взял оттуда указанное лакомство. Финики он недолюбливал. Небрежно подбросил на ладони и спрятал в кулак. Склонил голову.

– Раб, который к тебе был приставлен доложил, что ты не умеешь себя вести, поэтому… – Иштумегу сделал вид, что задумался, – поэтому садись за стол. – неожиданно для всех, предложил он. – Угощайся. Финики – это не еда для воина. Воин должен есть мясо.

Аметис переглянулась с мужем.

– Но отец…

– Сегодня он мой гость. – отмахнулся Иштумегу. – Я так желаю.

Раб за креслом царя щёлкнул пальцами, и к Таршу бросилось сразу трое. Первый угодливо пододвигал стул с высокой спинкой. Второй поставил перед ним блюдо, на которое положил большой, ещё дымящийся кусок мяса и нарезал его маленькими порциями. Третий наполнял его серебряный бокал вином.

– Ешь. – предложил властелин. – Но прежде ответь – ты и вправду мог побить моего раба?

– Прости, Великий, но не поединок же ему предлагать.

Царь улыбнулся. Он счёл ответ забавным.

Тарш решив, что вопрос исчерпан, отправил первый кусок в рот. Вся четвёрка наблюдала за ним. Аметис с мужем с неприязнью. Чужак им не нравился, и сидеть с ним за одним столом, считали для себя неприемлемым.

Иштумегу, наоборот, с любопытством, и как подозревал Тарш, с намерением ласковым обращением, если и не перетянуть на свою сторону, то хотя бы расположить к себе, точно так же, как тот проделал с Касисом. В своей борьбе с обнаглевшей знатью он мог опираться именно на таких, как этот свободолюбивый перс.

Мандана, не желая возвращаться обратно в Пасаргады, надеялась найти в нём опору для дальнейшей борьбы за права своего сына на мидийский престол. Здесь, в Экбатанах она была одна против целого клана магов, тянущих жадные руки к трону. Он ей был нужен.

Прожевав, Тарш причмокнул. Глазами изобразил восторг.

– О, Великий. Твоё угощение так же великолепно, как и всё здесь. – он обвёл рукой зал. – И я безмерно счастлив оказанной мне честью сидеть за одним столом с тобой, Царь Царей.

– Ты мне говорила, что он дик и не обуздан. – Иштумегу посмотрел на старшую дочь. – А я вижу, что он учтив, как вельможа.

– Я говорила – он быстро учится. – Мандана мягко коснулась ладонью руки отца. – Думаю, из него получится хороший наставник для твоего внука. – она приблизилась к нему и добавила шёпотом. – Оставь его здесь, приблизь к себе – я прошу. С таким, как этот варвар мой сын станет непобедимым воином, а не таким, как его отец, и ты сможешь гордиться им.

Иштумегу внимательно посмотрел на дочь. Ах, если бы не этот проклятый сон. Создать ещё одну, третью партию, и пусть тянут покрывало каждый на себя. Тогда уж точно никто из них не подумает укоротить его дни. Но если он…

– Моя дочь хочет, чтобы ты остался здесь и стал наставником моего внука. Ты согласен?

Тарш поднялся из-за стола.

– Почту за величайшую честь, о Великий! – он приложил ладонь к сердцу и поклонился.

– Когда он родится, тебя поместят в одну из ближайших с ним комнат. Приставят нужное число слуг и позволят входить к нему.

– Я готов спать у его ног, государь. Только прошу – не нужно так много слуг, мне хватит и одного, который есть.

– Ты к тому же скромен. Это хорошо. Обладание такого числа добродетелей, завещанных нам пророком, даёт тебе право быть наставником моего внука. Выпей за его здоровье и ступай. Я узнал о тебе всё, что хотел.

Тарш вернулся к себе. И проклял всё – самостоятельно избавиться от царского подарка было затруднительно, а Касис куда-то запропал. Будущий наставник внука Иштумегу надеялся, что на кухню. Пришлось справляться одному.

Завязочки, крючки, застёжки. Тарш ругался, выкручивая до ломоты локти. Он промучился с полчаса, но всё же аккуратно умудрился разоблачиться и ничего не порвать или оторвать.

– Надо будет прикупить чего-нибудь попроще, в смысле облачения. – подумал про себя и завалился спать.

Ещё смолоду он обзавёлся такой привычкой – когда нечего было делать и одолевала скука, как, например, сейчас, просто закрывал глаза и сон не заставлял себя ждать. Мог проспать сутки, но если надо, то мог и бодрствовать две ночи кряду, не теряя сил и внимания.

Спустя два часа в дверь постучали. За ней его ожидал незнакомый раб. Похоже, они здесь все одинаковые – это он отметил ещё на приёме у Иштумегу. Короткие стрижки и начисто бритые подбородки. Накидки одного цвета с верёвками вместо поясов. Но это рабы низшие, такие как Касис. Те, что рангом повыше одевались и ярче, и лучше. Этот был из вторых.

За спиной раба маячили двое стражей с короткими копьями, которыми сподручно орудовать в узком коридоре. Он слегка напрягся.

– Господина велено проводить в его новые покои. – раб согнулся в поклоне.

Для Тарша это стало неожиданным. Он в задумчивости поиграл нижней челюстью.

– Мой раб куда-то запропастился. Мне необходимо его дождаться.

– Если твой слуга доставил тебе беспокойство, он будет наказан, а к тебе приставят другого.

– Нет уж, я уже привык к этому. – отмёл такое предложение Тарш.

Терять Касиса он не хотел. Не факт, что с новым ему так повезёт и он будет также смышлён. Сообразительность среди черни встречается чересчур редко, чтобы можно было себе позволить роскошь разбрасываться такими, как Касис. И вообще, неизвестно получиться ли установить такие же отношения с новым рабом.

– Но, господин…

– Это всё, придёшь ближе к вечеру. – пресёк дальнейшие споры Тарш. – Это кто? – он показал в сторону копьеносцев.

– Господин гость царя, а в дальнейшем его слуга, и ему положена охрана. – пояснил раб.

– Я и сам могу позаботиться о себе. – фыркнул слуга царя. – Мне не нужны стражи.

– Здесь так заведено, господин. – настаивал раб, видимо, уже осведомлённый о строптивости и буйном нраве нового жильца дворца. – Это обязательно.

– Ладно. – смягчился Тарш. – Только парни, – он обратился к воинам, – без обид – сторожите с той стороны. Здесь и так тесно. Уж извините.

Стражи недоумевая переглянулись. Они знали кто он и какое место займёт в дворцовой иерархии, и были удивлены таким свойским обращением. Кивнули в ответ и вышли, но Тарш успел разглядеть в их глазах проблеск уважения. Он постепенно обзаводился сторонниками. Наверняка, прибыв в казарму, они непременно расскажут остальным о необычном постояльце. Именно за эту простоту его и любили рядовые воины. Ну ещё и за неизменную военную удачу.

– И ты ступай. – отпустил он раба и улыбнулся.

В его тоне не было и толики хозяйской чванливости. Понятное дело – в случае чего раб предаст его, не моргнув и глазом, но если Тарш будет обходиться с прислугой мягко, то те не станут этого делать из мести или обиды. И не плюнут в миску, пока он не видит.

Сразу после того, как за рабом закрылась дверь, Тарш вернулся на лежанку и вскорости уснул.

***

– Маина!

Купивший мальчика мужчина вёл его за собой. Периодически оборачиваясь, желая убедиться, не убежала ли драгоценная покупка, он заодно заботливо проверял петлю, чтобы та, чего доброго, не придушила ребёнка. Во всём его поведении прослеживалась некоторая суетливость – это была первая покупка такого рода и он не вполне понимал, как с ней обращаться.

Им пришлось идти довольно долго. Жилище нового хозяина находилось далеко от базара, на окраине города, не в самой престижной его части.

Лет сорок назад Тейшебаини лежал в руинах. Скифы практически стёрли его с лица земли, предав огню всё, что может гореть. Кочевники вырезали полгорода, а из тех, кто остался в живых, почти всех угнали в рабство.

Но город ожил, хоть и не смог до конца оправиться от нанесённой ему раны. То тут, то там встречались неразобранные руины домов, ещё не успевших стать материалом для жилищ новых поселенцев. Ну это ближе к окраинам. В центре, где кипела торговая суета, ничего уже не напоминало о страшных событиях почти полувековой давности.

Дом, в котором предстояло теперь жить Таршу был построен как раз из таких, не переживших скифское нашествие зданий. Впрочем, довольно добротный, поскольку строительный материал был дармовым и на нём не пришлось экономить.

– Маина! – вновь позвал мужчина уже у порога. – Гляди, твоё приданое.

Выбежавшая навстречу девочка-подросток, года на два старше невольника, замерла от неожиданности. Она, хлопая длинными ресницами, в растерянности уставилась на пришедшего с отцом мальчугана.

– Вот. – довольный собой отец подтолкнул покупку к дочери. – Теперь будет кому нести вместо тебя кувшин жениху. Он, правда, ещё юн, – мужчина по-хозяйски повернул к себе лицо Тарша, – но года три-четыре у него есть, подрастёт.

Будущее приданое подняло голову и посмотрело на девочку. Встретившись глазами с ним, она потупилась, и зардевшись, сама стыдливо опустила голову.

– Но-но, – Тарш получил свой первый подзатыльник в этом доме, – не смей глядеть на мою дочь. И запомни, – мужчина начал вживаться в роль хозяина, – ты здесь слуга. Она хозяйка. Повтори.

– Она хозяйка. – несмотря на ярость, охватившую его, Тарш повторил.

Он не боялся ни подзатыльников, ни порки – для него это было не в диковинку. Унижение – вот что он испытал. И самое болезненное – свидетелем его унижения была девчонка.

Впервые со дня смерти матери ему стало не всё равно.

Мальчику выделили комнату – закуток, в который до него сбрасывали разный хлам и в котором он едва мог вытянуть ноги. Ему, не боявшемуся тяжёлой и грязной работы не составило труда вычистить помещение. Он хотел и мусор вывезти за город, но Акакис, так звался его хозяин, опасаясь, что он сбежит, запретил это делать.

Глупец. Бежать мальчику некуда. Обратно вернуться нельзя – для бывших общинников он был убийцей, проклятым провести остаток вечности под мостом. В любой другой деревне его вряд ли бы приняли, а если и приняли, то положение было бы не лучше теперешнего. А в случае поимки беглеца ждало суровое наказание и выжженное клеймо на лбу.

Но Акакис всё равно первое время трясся над ним, словно над куском серебра, спрятанным во дворе. Он нередко вскакивал посреди ночи и шёл проверять раба, мешая тому спать.

Правда, длилось это всего пару месяцев, после чего Таршу было разрешено ночевать под открытым небом, и он спал там до самой осени, соорудив лежанку из хлама и негодной для дальнейшей обработки шерсти.

Собственно, Акакис занимался ею, и нельзя сказать чтобы прибыльно. Гильдия ткачей Тейшебаини строго следила за распределением производства, в котором ему отвадилась не самая доходная роль. Отвечал за первичную обработку. Разбирал, разбивал, расчёсывал.

К моменту покупки раба ему как-то удалось, с помощью взятки, разумеется, выпросить ещё и прядение. Всё семейство, включая и Тарша, вчетвером трудились не покладая рук. После чего Акакис отвозил работу на склад гильдии, откуда её забирали другие мастера для своего производства. В доме постоянно слышалась ругань на руководство гильдии, но стоило прийти проверяющему, как ругань сменялась раболепным заискиванием.

Постепенно мальчишке доверили забирать со склада шерсть и таскать её на себе домой. Жилистый, не по годам сильный Тарш уставал, но непременно улучал по дороге время поиграть с мальчишками в метание камня. Это приносило ему доход в виде сладостей, которых при любом раскладе он не увидел бы от хозяев.

А ещё, что было чем-то вроде праздника, ему разрешали ходить на базар. Не одному, конечно, в сопровождении жены Акакиса или что куда приятней, Маины.

– Ты что ж это наделал! – удар толстого прута ожёг плечо. – Ты ж мне весь товар загубил. – и новый удар.

– Что случилось, отец? – на шум выскочила Маина.

– Вот, полюбуйся. – указал Акакис жене, выскочившей следом за дочерью, на тюк, который четверть час назад притащил Тарш. Весь бок мокрый.

– Мне такой выдали. – еле сдерживаясь от бешенства, оправдывался мальчик. – Это не моя вина.

– Ах, не твоя говоришь. – ещё удар. – Вывалил в луже и не виноват? – и ещё один.

– Отец! – воскликнула Маина. – Дождя десять дней не было. Какие лужи?

Акакис было замахнулся, но бить не стал.

– Я сейчас пойду, – всё ещё трясясь от гнева, но уже понимая, что неправ, хозяин опустил прут, – посмотрю. И если найду хоть одну лужу…

Он откинул прут и быстро зашагал в сторону гильдии.

– Мало ему всыпали. – негромко сказала жена Акакиса, сварливая женщина, недолюбливающая Тарша. – Домой. – она подтолкнула дочь к двери.

Мальчик выбрал момент, когда они скрылись в доме, и приспустил штаны. Весело зажурчала струя, орошая и без того мокрый тюк, смягчая горесть от несправедливых побоев. Заправился и обернулся. За спиной стояла Маина. Глазёнки её хитро блестели.

– Можешь рассказать отцу. – с пренебрежением сказал он, злобно глядя на девочку. – Пусть хоть убьёт. Мне всё равно.

– Не скажу. – насмешливо сказала она. – Отец и так догадается.

– Ну и пусть. – буркнул Тарш, поняв, что Маина не станет ябедничать.

– Твоё дело. Но… – она улыбнулась, – если не догадается, ты будешь мне должен.

***

– Ты где был? – нарочно строгим голосом, чтобы не забывался, спросил Тарш слугу, когда тот ввалился в комнату, принеся с собой поднос, полный еды.

Касис поставил его на пол – стол в комнате отсутствовал.

– На кухне. Вот. – он рукой показал на снедь. – Всё горячее.

Миска, на треть наполненная тушёными бобами, на треть мясом с подливой и на треть разными, мелко порезанными овощами и вправду дымилась. Дымилась и большая лепёшка, пристроенная с краю. И большой кувшин, который хоть и не дымился, но выглядел не менее соблазнительно.

– На кухне? Полдня? – спросил Тарш, приступая к трапезе.

– Ну, да. – Касис непонимающе посмотрел на хозяина.

– И что ты там полдня делал?

– Как что, помогал кухарке. Дрова рубил, воду таскал и всяко-разно.

– Зачем?

– Чтоб слушать.

– И много наслушал? – усмехнулся Тарш и сделал приличный глоток из кувшина.

– Много. – Касис горделиво задрал нос. – Много. – повторил он.

– И как же ты объяснил своё присутствие на кухне?

– Сказал, что боюсь тебя. Новости, что мой господин обещал пробить голову наставителю, известны всему дворцу.

– Вот как, даже на кухне знают. Быстро.

– Заблуждаешься. – возразил Касис. – На кухне узнают быстрее, чем в покоях вельмож. Скорее это хозяева могут узнать новости от слуг, да только не все как ты разговаривают с рабами.

Тарш посмотрел на Касиса. Тот всё больше и больше начинал ему нравиться.

– Тогда поведай, о мой умный и внимательный раб, – он поклонился слуге, – что же такого интересного узнал ты на кухне.

– Господин очень понравился царю. – тихо, словно выдавал страшную тайну, делая паузу после каждого слова, поведал Касис.

– Знаю. – небрежно отмахнулся господин. – Он мне сам об этом сказал.

– Ничего ты не знаешь. – уже совсем нагло заявил Касис. – Мало ли что он сказал – куда важнее, что он подумал.

– А ты прям знаешь, что в мыслях у Иштумегу. – пропустив мимо ушей дерзость, съязвил Тарш.

– Я нет. А вот факельщик знает. – раб победоносно посмотрел на хозяина.

Нет, действительно, рабам, которые прислуживают хозяевам требуется вырезать языки. И отрезать уши, заливая в них воск. Как же хвалил себя будущий наставник за проявленную прозорливость. Это же надо, как быстро распространяются подобные вести. Касис заслуживает… Но это после. А сейчас…

– Ещё что поведала кухарка? Или факельщик сам поведал?

– Господин угадал. Сам. Ты прав, – согласился Касис, будто прочитав мысли хозяина, – болтливым рабам следует отрезать языки. Болтливым и глупым.

– Ты себя к каким причисляешь – к глупым или болтливым? – не удержался господин, подначивая слугу.

– К умным.

– Согласен. – Тарш не намеревался это оспаривать. – Продолжай.

– А ещё, – Касис стал серьёзен, – ты нажил себе врагов.

– Ты имеешь в виду младшую дочь Иштумегу и её мужа?

– Да, но не только.

– Кто же ещё?

– А ты подумай. – предложил слуга. – Я же додумался.

Касис из невзрачного на вид раба превращался в заядлого дворцового интригана, решив принять участие в играх великих мира сего. Знал ли он, чем для него это могло закончиться? Наверняка знал, но это был его единственный шанс, который нельзя не использовать.

– Маги? – после недолгого обдумывания, догадался Тарш.

– Да. Но ты можешь их не бояться. Они будут присматривать за тобой до тех пор, пока ты не возвысишься.

– Знаешь, что, – отхлебнув из кувшина, предложил обладатель могущественных врагов, – отнеси-ка остатки вина парням.

– Каким парням? – не понял собеседник.

– Тем что за дверью.

Рождённый рабом, от таких же невольников Касис с молоком матери должен был впитать покорность и смирение перед господами. Так могли думать только хозяева. Так им было спокойней и удобней. Дремавший до этого дня ум раба проснулся, помогая понять, что задумал Тарш. Маленькими шагами тот пытался словами и поступками завоевать сердца своего, пусть и пока ничего не значившего окружения. Добрая мысль, доброе слово, добрые поступки – всё, как завещал пророк. Покорности можно добиться силой. Верности, только любовью и уважением.

Он молча взял кувшин.

– Господин мой просит принять. – приоткрыв дверь, предложил он охране.

Стражники переглянулись и с подозрением осмотрели коридор.

– Вы можете пройти. – догадался Касис об их сомнениях. – Только, пожалуйста, по одному.

– Мы на посту. – с сожалением сказал один из них.

– Вы отказываете гостю царя? – спросил Тарш, оказываясь возле двери и забирая у Касиса кувшин. – Парни, я не люблю пить один. Не с рабом же мне… – он демонстративно пригубил и протянул вино стражнику.

Через час, два довольных охранника пропустили в комнату странного перса раба в яркой рубахе. А ещё через минут десять сопровождали его в новые покои, которые полагались будущему воспитателю внука Иштумегу.

Глава 5

– Это…Это…

– Успокойся, пожалуйста. Он всего лишь сын пастуха. Не следует удостаивать его чести обращать на него внимание.

– Ты что, не понимаешь? – Аметис была вне себя. – Он сидел за одним столом с нами. Отец пожаловал ему платье – он уже не простолюдин, нет. Он знатный перс, которого одарил царь Мидии. А эта какова? Надо же, её сын ещё не родился, да и мальчик ли будет, а она уже озаботилась наставником. Кто он? Я желаю знать.

Спитам выглядел растерянным. Зять Иштумегу действительно не понимал, отчего супруга озаботилась произошедшим. Это бесхребетное создание уже считало себя наследником трона, раз закон так гласит, а понять, что закон как оглобля колесницы не мог. Словно плевок на поверхности ручья он плыл куда его несло течение. А течением был Фаракш – главный мобед, который рвался к власти, с целью начать непримиримую борьбу за веру пророка.

Аметис это, понятное дело, не нравилось – она всячески пыталась давить на мужа. Её не прельщало быть всего лишь ширмой, за которой маги будут проворачивать свои делишки. Вот если бы получилось уговорить отца сделать наследником её сына, в обход зятя… А в этом случае у неё появлялся другой противник – ещё не родившийся ребёнок Манданы.

– Хорошо, я разузнаю. – робко начал Спитам, но Аметис не дала ему закончить.

– Да уж разузнай. – с оттенком раздражения предложила она, наперёд догадываясь, каков будет источник сведений. – И очень желательно заведомо пресечь все его сношения с Амдэроешем.

– Это совершенно излишнее. – раздался голос за их спинами.

Они обернулись. Главный мобед давно завёл привычку появляться неожиданно. Единственное место, куда он не входил без предупреждения, была их опочивальня – предварительно кашлял или стучался. Ни один стражник или раб не смел ему в этом помешать.

Аметис поглядела на него с неприязнью. Зато Спитам облегчённо выдохнул – наконец явился тот, на кого можно свалить решение вопроса, мучавшего его жену. Он счастливо улыбнулся, уже считая, что всё решилось само собой.

– Его скоро здесь не будет. – уверенно заявил Фаракш.

– Ты в этом так убеждён? – осведомилась Аметис, с презрением глядя на расслабившегося мужа.

– Да. Едва ребёнок появится на свет, твой отец отошлёт его обратно в Пасаргады, вместе с наглым персом.

– А Мандана? – с затаённой надеждой спросила интриганка. – Мандана тоже уедет?

– Нет. Твоя сестра скорей всего останется здесь. Царь Царей хочет отозвать свои войска из Пасаргад, и она остаётся тут как заложница, вздумай Камбуджия поднять мятеж. К тому же её отсутствие ослабит царя Аншана.

– Зато укрепит здесь. – взвилась Аметис, которой меньше всего хотелось видеть сестру во дворце Иштумегу. – Ей тут не место.

– Без сына ей не заручиться чьей-либо поддержкой – никто не захочет видеть на мидийском престоле перса – ни отца, ни сына.

– Но мой муж…

– А она твоя старшая сестра. – бесцеремонно перебил её мобед. – И по закону у Камбуджии больше прав на трон, но если сын Манданы будет воспитанником Пасаргад, то он тоже будет считаться персом. Разлучённый с матерью, он будет мало подвержен её влиянию.

Аметис заметно приуныла, хотя сочла сказанное Фаракшем не лишённым смысла. На таких условиях Аметис была согласна терпеть присутствие сестры. Вдобавок сможет за ней присматривать. А уж это она сумеет сделать.

– И когда отец намерен изгнать её сына? – почти торжествуя победу, спросила принцесса.

– Едва родиться. – убеждённый в скорой смерти её племянника заверил мобед. – Не пройдёт и месяца.

*

– И сколько ты хочешь за всё это?

За ночь Касис ещё трижды бегал на кухню – Тарш даже во дворце Иштумегу не изменял своим привычкам. Попойка длилась почти до утра. Дошло до того, что один из стражей, заходивших выпивать с щедрым хозяином поодиночке, вконец «устав», завалился спать. Сидел на рабской циновке, опершись на копьё.

Посреди ночи его напарник, более стойкий, опомнился, спохватившись, что вскорости придёт начальник караула и станет проверять – хорошо ли несут службу его подчинённые, на что Тарш, к тому времени тоже изрядно пьяный, заверил его, что всё будет «смазано мёдом». Пришлось ему занять место уснувшего охранника. Вместе с Касисом они разоблачили спящего и он, нацепив его куртку и слегка пошатываясь, заступил на пост.

Десятник заявился аккурат через четверть часа, пребывая в таком же состоянии, что и стоявшие у дверей выпивохи. При его появлении Тарш вытянулся, словно пронизанный снизу копьём, стараясь не дышать и не моргая. Начальника караула сильно шатало и он чуть не вырвал древко у новоиспечённого охранника из рук, стараясь устоять на ногах, что, однако, не помешало убедиться в способности подопечного крепко держать и щит. Удовлетворившись результатом проверки он, икая, удалился, придерживаясь за стену.

Всё же часа за два до рассвета компания угомонилась и успела перехватить немного сна перед сменой караула.

Тарш проснулся одновременно с Касисом, который перед отправкой на кухню за завтраком для господина, растолкал стражников. Те, смутно припоминая события прошедшей ночи, чувствовали себя неловко, постоянно пытаясь просить прощения о принесённом господину беспокойстве, на что Тарш ответил благодарностью за прекрасно проведённое время.

После завтрака они отправились в город.

– Э-э. – задумчиво протянул торговец, силясь распознать – насколько богат его покупатель.

С виду простой воин и даже не мидиец, однако вёл себя как важный господин, а за его спиной стоял молодой раб, лет восемнадцати, который мог стоить не меньше пятнадцати монет серебром. Тут важно не прогадать.

– Восемь. – решился торгаш, разглаживая складки роскошного длиннополого кафтана, расшитого серебром и жемчугом. Тут же на прилавке лежали выбранные покупателем не менее роскошные штаны и сапожки. – Такой товар ты, господин, не сыщешь нигде. Хоть обойди весь базар.

– За эти ношеные одежды восемь? – придрался к товару Тарш. – Ты прав, такого я на этом базаре не найду. – он состроил пренебрежительную мину. – Пять.

– Ношенные?! – вскричал продавец. – Да этот наряд стоит одиннадцать. Господин мне понравился, и лишь поэтому я прошу девять, пусть даже в убыток себе. Сам бы носил, но деньги нужны.

– Раз этот товар стоит десять, отчего хозяин отдаёт за семь?

– Я вижу, господин, как изящно он сидит на тебе, и поэтому отдаю за девять. Он сшит на заказ прямо на твою фигуру.

– Отчего же заказчик не купил его у тебя? Видимо, ему что-то не понравилось?

– Всё понравилось, господин. Просто… – торговец не придумал ничего лучшего и прошептал с прискорбием, – он умер.

– Так ты что, вознамерился продать мне одежду с мертвеца? – Тарш деланно возмутился. – Я и трёх за него не дам.

– Нет-нет, что ты. – врал напропалую продавец. – Отец заказывал для сына, но… – торгаш закатил глаза к небу, – сыну носить траур по родителю. Клянусь Огнём, сам только вчера узнал. Не пропадать же такому товару. – хитрец ласково погладил одеяния. – Первый день лежит, тебя ждёт, господин.

– Семь. – приговорил Тарш и ловко перехватил ручонку пострелёнка, лет двенадцати, проходящего мимо, намеревавшегося сдёрнуть с его пояса кошель.

Пацанёнок рванулся было, но покупатель так сильно сжал его запястье, что тому пришлось немного присесть. От боли и ужаса он заметно задрожал, но не посмел даже вскрикнуть, чтобы не привлекать лишнее внимание.

– Какой ловкий и сильный господин. – засуетился торговец, как любой продавец на базаре мало любивший воришек. – Сейчас позову стражу.

– Не надо. – негромко, но настойчиво попросил покупатель. – Я беру товар, и мы уйдём.

– Восемь. – потупившись, настоял на своём шантажист, догадавшись, что мальчишка нужен самому клиенту. – И я не зову стражу.

Тарш молча отстегнул кошель и передал его Касису.

– Отсчитай восемь, забери покупку и догоняй. – приказал он и направился к выходу, всё так же сильно сжимая руку незадачливому разбойнику.

Едва выйдя с базара, Тарш подобрал камень размером с персик и присел перед воришкой на корточки, продолжая удерживать его руку.

– Сейчас я отпущу тебя, но предупреждаю – бежать не надо. Я очень метко кидаю камни. Попаду в голову и ты умрёшь. Попаду в спину – останешься калекой на всю оставшуюся недолгую жизнь. Если понял, кивни.

Мальчишка кивнул.

– Поговорим? – Тарш отпустил нового знакомца, но несмотря на понятое предупреждение, не спускал с парня глаз.

Кивок повторился.

– Имя?

– Аглагай. – мальчуган попался догадливый, сообразил, что руку рубить не будут, и осмелел настолько, что решился на вопрос. – Господин что, не сердится?

Подошёл Касис.

– Нет, не сержусь. Более того, я сейчас дам тебе монету и ты сможешь уйти.

– Вот прям так? – изумился воришка.

– Да. Только запомни меня в лицо и вот его тоже. – он указал на своего спутника.

– Зачем? – к парню тут же вернулась природная наглость. Хитрованец почувствовал свою значимость.

– Затем, что при встрече ты получишь ещё одну монету.

– Тоже просто так? – маленький шкода по опыту знал, что ничего не бывает задаром.

– Нет, будешь выполнять небольшие поручения. Ты делаешь – мы платим. Уяснил?

– Да, давай монету. – потребовал прохвост.

– Касис, дай ему монету.

Слуга молча развязал кошель. Он уже успел привыкнуть к причудам хозяина и не удивлялся – раз велено, значит, в этом есть смысл. И не стал отговаривать – швырнул вору серебро.

– Доволен? – поинтересовался Тарш, когда монетка пропала в недрах одежды мальчишки. Несмотря на то что паренёк старался держаться невозмутимо, он прочёл в его глазах непомерный восторг. – У меня сразу будет маленькая просьба – постарайся так глупо больше не попадаться. Мне безрукий помощник не нужен. Теперь ступай.

Он поднялся и направился обратно в сторону базара.

– Постой! – окликнул его воришка.

Они обернулись.

– Что ещё?

Мальчик оглядел их, будто раздумывая.

– Меня зовут Багамай. Это моё настоящее имя.

Тарш кивнул. Он и на сей раз, похоже, не ошибся.

*

– Хозяин, тебя спрашивали.

Весь остаток дня Тарш отсыпался. И ночь тоже. Утром, приказав Касису оставаться в покоях, встретился с Ману и выехал в персидский лагерь.

Что касается войска, то тут Ману оказался более осведомлён, чем сам командующий – его три сотни задерживались здесь на неопределённый срок. Об этом сотников известил сам Абаку, пока Тарш разгуливал по базару в поисках обновок.

Приехав в лагерь, он обнаружил некоторую напряжённость – мидийская тысяча тремя биваками окружала персов, прижав к городской стене. Выходить из лагеря запрещалось, однако снабжение провиантом было отменным – его бойцы не голодали. Он распорядился провести состязания, обещая в награду победителям, прислать вина, и проторчав большую часть дня среди своих, решая мелкие вопросы, ближе к вечеру вернулся во дворец и застал слугу встревоженным.

– Кто?

Касис казался возбуждённым. Его глаза излучали радость и одновременно беспокойство. Он позволил себе приблизиться и прошептал на ухо, боясь быть услышанным посторонними.

– Служанка Манданы.

Тарш с удивлением взглянул на него. Тот кивком подтвердил.

– Что она хотела?

– Сказала, что госпожа желает встретиться. Завтра в полдень в саду.

– А что-нибудь ещё говорила?

– Нет. Мы… – Касис замялся. – Мы почти не разговаривали.

– Красивая? – видя смущение невольника, хозяин решил его подначить. – То-то я гляжу, уши твои покраснели.

Касис сделался совсем пунцовым, и Тарш подумал, что тот тоже мужчина и пообещал себе позаботиться о слуге, понимая, что рабство рабством, а природу никто не отменял.

– Ну раз завтра, – Тарш переключился на другую тему, – тогда у нас уйма времени, чтобы выспаться. – и растянулся на ложе столь огромном, что на нём могли выспаться четверо.

– Хозяин даже не соизволит ужинать? – спросил Касис.

– Я сыт. Можешь всё съесть сам. Оставь только немного вина. Вдруг ночью пить захочется.

– Спасибо, господин. – поклонился слуга, уже нисколько не удивляясь причудам хозяина и его щедротам. – Спокойной ночи. – и взяв поднос с едой, направился в свою комнатку, предназначенную для прислуги.

*

– Где тебя носит? – недовольно спросила Мандана.

Тарш проснулся ещё до рассвета. Растолкал Касиса и предупредил, что отлучиться ненадолго. Тот напомнил, что в полдень важная встреча, на что хозяин ответил, что помнит. Разрешив рабу досыпать, он покинул дворец.

Путь его лежал к восточным воротам. Миновав их, он вскорости оказался у берега реки. Тщательно выбрав место, где его никто не увидит, Тарш споро разделся и позволил себе вдоволь насладиться водой, при этом не упуская из поля зрения берег. Не приведи Ахура-Мазда кто увидит – обвинят в святотатстве.

Тарш обожал воду. Ещё мальчишкой не раз бывал бит за это пристрастие. Правда, и общинники зачастую нарушали завет пророка не только моясь в речке, но и трудясь над продолжением рода, чему неоднократно был свидетелем вездесущий озорник.

Вот и сейчас, в преддверии встречи с женщиной, он приводил себя в порядок, и то, что это была жена его господина, ровным счётом ничего не меняло – тело должно быть чистым, а помыслы… как у любого честного перса тоже.

В Экбатаны он въезжал уже облачась во вчерашнюю покупку. Купленное одеяние мало уступало подарку Иштумегу, которое он отложил для церемоний и на случай приглашения самого царя.

Тарш пришёл сюда заранее. Всем изыскам убранства дворца Царя Царей он предпочёл бы его внутренний сад. Кусты мелких роз, склонившие головы тюльпаны, в окружении ковра из гиацинтов. Игра света и причудливые узоры от падающей тени фруктовых деревьев, ревнующих к красоте цветов и распускавших свои бутоны. Ах, с каким бы удовольствием он пел среди всей этой красоты, соблазняя очередную жертву. Вместо этого…

– Прости, госпожа. – он склонился в поклоне, отметив для себя, что в этом наряде кланяться значительно удобней и менее унизительно, и улыбнулся собственным мыслям. – Я не предполагал, что ты захочешь меня видеть.

– До дождя из расплавленного металла(1) могла бы подождать встречи с тобой, – надменная натура Манданы так и норовила вырваться наружу, – но ты мне нужен.

– Я к твоим услугам, госпожа.

– Не подходи ко мне ближе чем на три шага, – негромко приказала жена Камбиза, напоминая о правилах беседы с замужней женщиной, – и слушай внимательно. Мы с тобой здесь одни. Я говорю «мы», поскольку твои воины за стенами, а я тут совсем одна. Мне некому больше довериться. – внезапно из её голоса исчезли все высокомерные нотки, наоборот, тон стал умоляющим. – Тарш, помоги, не оставляй меня. Мне страшно и одиноко.

***

– Что ты делаешь, Тарш.

Левая рука подростка лежала у неё на талии, правой он гладил уже приличных размеров грудь девушки, намереваясь залезть ей под платье. Маина всячески сопротивлялась, но не настолько, чтобы Тарша это остановило. Он чувствовал – ей этого хотелось на меньше чем ему, остальное игра, свойственная женщинам, пытавшимся изображать целомудрие, чтобы потом во всём обвинить мужчину.

Вот уже почти год, как они чувствовали себя неловко, оставаясь наедине. Случалось это нечасто – мать Маины строго следила за этим, щедро раздавая подзатыльники, если Таршу случалось в её присутствии поднять глаза на дочь.

А два месяца назад они поцеловались. И произошло это случайно. Ну, почти.

Тарш вернулся со склада. Он, зная наперёд, что Акакис надолго задержится в гильдии, позволил себе больше обычного провести времени в компании знакомых мальчишек, не чуравшихся обществом раба, и вернулся, когда Таиса, так звали жену хозяина, не дождавшись негодника, отправилась на рынок.

Входя в дом, он столкнулся с Маиной. Пытаясь разойтись, они отчего-то внезапно оба стали пунцовыми. Тарш уже было протиснулся в дом, как вдруг, ни с того ни с сего почувствовал на своих губах её влажные губы.

Что-то непонятное, но безмерно приятное творилось с телом, одновременно лишая сил и заставляя бешено биться сердце. Он подался ей навстречу, закрывая глаза.

Поцелуй длился несколько секунд. Потом его щека загорелась огнём, вынуждая отшатнуться. Когда он открыл глаза, то увидел спину убегающей со двора Маины.

Девушка вернулась под вечер. Тарш слышал, как мать распекала её за долгое отсутствие и как она оправдывалась, утверждая, что навещала тётку.

Эту ночь он не спал, вспоминая произошедшее. В нём просыпался мужчина. Мальчик, нет, уже юноша совсем не обижался на дочку хозяев, пытаясь понять этот поступок и её постыдное бегство.

Через два дня всё повторилось, правда, уже без пощёчины, но с обязательным убеганием девушки.

Спустя неделю Маина перестала убегать, но стала отталкивать Тарша, едва он начинал увлекаться.

Сегодня он был намерен добиться нечто большего.

– Тарш, прошу, не надо.

Юноша чувствовал, как девушка млеет под его рукой, совсем перестав сопротивляться. Он прижал её к стене и двинулся ниже. Ладонь очутилась на бедре.

Внезапно его отшвырнули назад, ухватив за волосы. Тарш не удержался на ногах и приложился головой о стену. Когда он опомнился и поднял взгляд, перед ним стоял Акакис, с безумными от ярости глазами выискивая что-нибудь тяжёлое, чем можно попотчевать мерзавца. На счастье мальчишки подвернулась лишь метла, прислонённая в углу.

Неуклюже перехватив орудие, опозоренный отец принялся избивать негодяя. Удары сыпались по голове и рукам, выставленным для защиты. Благо хозяин, обуреваемый бешенством, по большей части лупил себя обратным концом, а низкий потолок мешал как следует размахнуться. Но когда верёвочки, удерживавшие прутья развязались, дело могло принять дурной оборот.

– Отец, не надо! – истошно закричала Маина. Собственно, она была озабочена скорей своей судьбой, нежели участью юноши, представляя, сколько волос выдерет у неё мать.

Акакис обернулся на крик, и увидев растрёпанную дочь, ещё больше распалился. Воспользовавшись замешательством экзекутора, избиваемый успел вскочить на ноги, и ловко перехватив черенок, вырвал его из рук палача.

Палка отлетела в сторону, а тот, кто её отшвырнул, угрюмо смотрел на хозяина, струхнувшего при виде поднявшегося мальчишки. Тарш в свои двенадцать выглядел года на два старше, за счёт крепкого тела, натренированного каждодневной, тяжёлой работой. Этот взгляд исподлобья отрезвил Акакиса. Он громко засопел, не решаясь перейти на избиение кулаками. Простояв так с полминуты, хозяин молча указал рабу на дверь в его каморку, куда также молча проследовал сам виновник переполоха.

– Скажешь кому, – шипя от гнева, предупредил его господин, – убью. – это было единственное произнесённое слово в этом доме за весь оставшийся вечер.

А Тарш преспокойно завалился спать. Его мало беспокоила дальнейшая судьба. Он жалел лишь об одном, что так и не получилось залезть Маине под подол.

***

– Тебя что-то тревожит?

Тарш отбросил ненужное и неудобное «госпожа», только мешавшее деловому разговору. Мандана была не против, в свою очередь, рассчитывая пустить в ход женские чары. Ей сейчас от него нужно не угодливое соблюдение этикета, а его преданность. А если бы к преданности прибавилась любовь…

– Моя сестра. – сама сокращая дистанцию до шага, призналась она. Не будь они в месте, где их могли увидеть, она упала бы ему на грудь. При сложившихся обстоятельствах и не она будь беременной, Мандана была готова даже стать его любовницей, лишь бы он ей помог.

Тарш молча ждал пояснений.

– Если по закону, то мой муж должен занять трон после смерти отца. – она в отчаянии заломила руки. – Но он перс. Зато мой сын мидянин. Я почти уверена, что отец предпочтёт видеть наследником внука, а не зятя.

– Что я должен сделать? – Тарш не стал говорить, что всё это знает не хуже, а может, и лучше неё. Он понимал, к чему клонит Мандана и был к этому готов.

– Я хочу, чтобы ты, когда он родится, был неотлучно при нём. И днём, и ночью. Хочу, чтобы ты не спускал с него глаз. Слышишь, всегда рядом с ним.

– Ты думаешь?..

– Уверена. Помимо сестры, найдутся и другие, кто захочет, чтобы у Иштумегу остался единственный внук.

– Не проще ли вернуться к мужу, в Пасаргады?

– Тогда он станет персом. Я хочу, чтобы мой сын рос в Экбатанах. Только так его признают царём.

– Но ты должна понимать, что одному мне не справиться. Мне нужно иногда спать.

– Тогда найди верных людей. Я знаю – ты можешь. Люди тебя любят. Пусть это будут простолюдины, лишь бы были преданны. Тебе нужны деньги? Я раздобуду сколько потребуется. Продам все свои украшения, но заклинаю тебя Тарш, помоги мне.

– У меня всё есть, твой муж снабдил меня достаточно. А людей… людей я найду. Что ещё от меня требуется?

– Ты должен вести себя пристойно. Здесь не Пасаргады. Твои попойки и… – она поморщилась, – походы в бордели не приветствуются. Мой отец слишком придирчиво относиться к соблюдению приличий, особенно сейчас, когда рядом с ним маги.

– Кх. – идея не посещать увеселительные заведения не пришлась Таршу по вкусу.

– Если тебе нужна женщина, – Мандана насупилась, а в её тоне прозвучали ревнивые нотки, – я пришлю тебе рабыню. Ту, которую ты выиграл. Она твоя.

– Но…

– Никаких но. – женщина со злостью поглядела на него. – Это мой подарок. Пользуйся. А теперь ступай. – от неё снова повеяло холодом.

*

Сразу после разговора Тарш немедленно вернулся к себе. Переоделся в свой обычный наряд и спешно покинул дворец. Для начала он отправился на базар и договорился с торговцем вином о поставке двух небольших бочонков в персидский лагерь – один для победителей в состязаниях, другой для иных целей. После чего направился туда сам.

Он долго ходил между палаток, встречаясь с давно знакомыми воинами, но рассматривая их уже с другой стороны, припоминая, как кто разговаривает, кто как относиться к женщинам, с ходу отметая болтливых или жадных. Подобрал с дюжину и устроил совместную попойку. Смотрел и слушал, периодически нахваливая мидийские порядки и отпуская шуточки в адрес Камбиза. Кутили до ночи. Утром выбрал троих, которым больше всего не нравились вчерашние разговоры, и с ходу сделал предложение исполнять роль его рабов. Несмотря на объяснение, зачем ему это нужно, оно сразу было отклонено, но в результате переговоров сошлись на роли вольноотпущенных, служащих господину за плату и кормёжку. Осталось раздобыть три чеканных, серебряных ярлыка, выдаваемых всякому имеющему право входа во дворец. Но это уже дело Манданы.

Проведя среди персов ещё полдня, Тарш пустился в обратный путь, но вернулся не через южные ворота, а через восточные, завернув в уже известное место, с целью искупаться. Пока его положение не было столь высоко, чтобы ему полагалась иметь в своих покоях большое медное корыто для мытья, поэтому он решил использовать эту возможность при всяком удобном случае.

Открыв дверь, предварительно подмигнув стражнику, занявшего ночной пост, он увидел Касиса в компании гостя. Гостьи. Мандана угадала с подарком – это была та самая певичка, что понравилась по дороге сюда её новому союзнику.

Касис занимался тем, что ухаживал за будущей наложницей хозяина – наливал ей вина. Заслышав шаги господина, он вздрогнул и пролил немного на пол.

– Тут вот это. – стушевался Касис. – Сказала…

– Меня прислала госпожа Мандана. – девушка вскочила со стульчика и поклонилась. – Она дарит меня тебе, господин. Теперь я буду принадлежать тебе.

Тарш даже сквозь полупрозрачную ткань на лице видел, как покраснели её уши и щёки, а сама она заметно дрожала. Девственница. А что он хотел – вряд ли в рабынях у царевны были иные. И кто сказал, что девственница будет хорошим подарком для него? Он слегка расстроился, заранее тоскуя по временам, когда в любой момент мог покинуть дворец Камбиза и отправиться к шлюхам.

Тем не менее это было кстати – Тарш сильно истосковался по женскому обществу, и раз нельзя к шлюхам, то и девственница пойдёт. Он загадочно улыбнулся девушке и знаком велел Касису подойти.

– Возьмёшь драхм и проведёшь эту ночь в обществе какой-нибудь прелестницы. Думаю, тебе не составит труда отыскать дом, в котором тебя одарят любовью за серебро. Ты мне сегодня не нужен. Ступай. Теперь, – он томно поглядел, на не знающую куда себя девать, девицу, – я буду сам ухаживать за своей гостьей.

– Господин желает, чтобы я отправился в бордель? – еле слышно переспросил слуга.

– Считай, это приказ. – Тарш похлопал его по плечу. – Развлекайся. Вернёшься утром.

– Слушаюсь, господин. – без особого энтузиазма поблагодарил Касис, поклонился и направился к выходу.

– Постой. – его хозяин занимался тем, что разливал напиток по двум бокалам, не отрывая взгляда от девушки. – Захвати для стражника. – он не оборачиваясь протянул ему кувшин с остатками вина. – И скажи – пусть умёт, но никого сюда не пропустит этой ночью.

– Да, господин. – всё таким же заунывным голосом ответил Касис.

– Ступай, ступай. – полностью переключаясь на подарок, отослал его Тарш. – Твоё имя, о прелестная?

Раб вздрогнул и прикрыл за собой дверь.

1 – Дождь из расплавленного металла – апокалипсис в зороастризме

Глава 6

Пятьдесят дней воздержания – это, конечно, много, но не настолько, чтобы не заметить разницы между Кирам, так звали его новую подружку, и Иламой, на которую она была похожа и до которой ей было далеко. Принимая в расчёт все обстоятельства, Тарш был обходителен и заботлив, но несмотря на это, нашёл девушку чересчур застенчивой и скованной. Он заподозрил, что то был один из тех редких случаев, когда его обаяние не произвело должного впечатления.

Конечно, если бы он не торопил события и отложил плотские утехи на некоторое время, дав девушке возможность привыкнуть к нему, вероятно, всё было бы иначе, но уж как вышло. Слишком велик был соблазн немедленно воспользоваться подарком. В конце концов, она его рабыня, а он её хозяин.

Под утро господин нежно разбудил, свернувшуюся клубком Кирам, и ещё раз предпринял попытку зажечь в ней страсть, которая закончилась ещё большим разочарованием – девушка оставалась холодна. Даже на его поцелуи она почти не отвечала, но он, как все мужчины, списал на неопытность.

Всё же после долгой разлуки с женским телом это был пусть маленький, но праздник, и когда через два часа после восхода солнца, предварительно постучав, вошёл Касис с большим подносом полным еды, Тарш пребывал в благодушном настроении, чего нельзя было сказать о слуге, имевшего вид побитой собаки.

– Послушай, друг мой. За то серебро, которое вчера ты взял у меня с тобой обязаны были сделать такое, что ты должен был вернуться оттуда еле живой и с глупой, счастливой улыбкой на лице. А я что вижу?

Всё время, пока они с Кирам завтракали, Тарш посматривал на своего раба, размышляя, что же эдакого произошло ночью с Касисом, отчего тот пребывал в таком подавленном состоянии. За эти дни он успел так привыкнуть к своему слуге, и его интерес был вполне искренним.

Касис в течение всей трапезы стоял, понуро повесив голову, не смея поднять на хозяина глаз. Тарш заподозрил неладное.

– Спасибо за заботу обо мне, господин. – похоронным голосом поблагодарил слуга. – У меня всё хорошо.

Тарш сильно засомневался в искренности слов раба.

– Кирам, милая, ты не хочешь прогуляться по саду? Тебе ведь разрешено гулять в саду?

– Когда я была служанкой госпожи, да, но только с ней или по её поручению. Теперь я принадлежу тебе, господин, и не могу находиться там без тебя. – робко пояснила девушка.

– Возьми. – он снял с шеи шнурок с маленьким золотым ярлыком и протянул ей. – Наденешь, и если кто спросит, скажешь, что ждёшь меня. Мне дозволено там гулять. Нам надо, – он строго поглядел на Касиса, – поговорить. Наедине.

– Да, господин. – пискнула она, надев шнурок на себя и закутавшись в накидку, змейкой скользнула мимо застывшего Касиса к дверям.

– Рассказывай. – предложил поделиться печалью Тарш, едва дверь за ней закрылась. – Что не так?

– Вот. – немного помявшись, Касис развязал свой тощий кошель и выложил перед хозяином серебряную монету. Отошёл назад и виновато опустил голову.

– И что это значит?

– Прости, господин, я не смог.

– Не смог, в смысле не нашёл нужный дом?

– Я так не могу, господин. – сделав ударение на слове «так», оправдался Касис.

– А, – Тарш, кажется, начал догадываться в чём дело, – первый раз? Так и надо было объяснить хозяину дома и он подобрал тебе нужную девку. Что сложного?

– Господин, ты неправильно…

– Что ты заладил господин, да господин. – перебил Тарш. – Раздражает. Мы же вроде договорились? А ты опять через каждое слово. И эта, – он кивнул на дверь, в которую выпорхнула Кирам, – господин, господин. – он сделал недовольную мину и неожиданно для себя самого пожаловался. – А сама как горный ручей зимой. – и подмигнул.

Касис вспыхнул.

– Значит так. – Тарш сгрёб монету со стола. – Столько тебе не надо, кутить ты всё равно не умеешь. Будешь посещать девок через три дня на четвёртый. Никаких но, – он пресёк возражения в зародыше, – я сказал, будешь. И всё сделаешь как надо. Мне нужен здоровый помощник, – он старался не называть Касиса рабом, – а не изнывающий от похоти смерд. Да и мне так будет спокойней, зная, что ты спишь в своей комнате, а не подслушиваешь, как мы тут развлекаемся. Начнёшь сегодня же. Понял?

– Да. – обречённым голосом подтвердил Касис, впервые за время разговора подняв глаза на хозяина.

– Смотри, проверю. – Тарш шутливо погрозил ему пальцем. – Завидую я тебе. Мне вот запретили посещать такие дома. С удовольствием поменялся бы с тобой местами – тебе певичку, мне – шлюх, но не судьба. Я теперь такой же подневольный, как и ты. – и рассмеялся, завидев, как покраснел Касис. – Я сейчас уеду в лагерь. Ты остаёшься за главного.

– Хозяин, а как же… – слуга кивнул на дверь.

– Как-как. Будешь прислуживать моей женщине, как и мне. Я же могу тебе доверять?

– Да. – после некоторого молчания сурово поклялся Касис. – Да, хозяин, можешь.

*

– Раб он и в Парфии раб, чего здесь знать-то? Делай, что велят, кланяйся, да прибавляй господин.

В лагере Тарш занялся подготовкой выбранных им людей. Перво-наперво приказал перенести свою палатку на самый край лагеря, подальше от любопытных глаз, а главное – ушей. Сюда он и привёл Назима – десятника из своей сотни и двух из сотни Ману – Дайтуша и Маштуни. С самим Ману пришлось договариваться и по другому поводу. Ему требовались гонцы для связи с Пасаргадами. Сотник обещал посодействовать.

А с этими тремя предстоял серьёзный и долгий разговор, на тему их будущего поведения. По известным причинам эта троица имела весьма призрачное понятие, что значит быть рабом.

– Ну не скажи, Назим. – возразил Тарш. – Надо знать, как именно кланяться, каким голосом говорить. И надо знать, что может господин сделать с рабом, а что не может.

– Как это? Он же раб. Что хочу, то с ним и сделаю. – удивился Дайтуш.

– Тут ты неправ. Раб рабу рознь. Между твоим рабом и рабом того же Иштумегу большая разница. Твоего я могу убить и заплачу тебе его стоимость, ну ещё штраф, а с рабом царя так не выйдет.

– А чьими рабами мы были? – поинтересовался Маштуни.

– Об этом после, да и не вас дело. Вы должны знать обо всех особенностях владения рабами. Вот представь – ты хочешь убить своего раба.

– За что?

– Ну я не знаю. Украл он что-то у тебя и прогулял. Достаточный повод?

– Нет, он же денег стоит, зачем убивать? – рассудительно заметил Назим. – Поколотить – это да, а убивать… Так я в ещё большем убытке останусь.

– Вот, и я про это. У тебя он один и тебе его жалко.

– У меня три.

– Неважно. А у Иштумегу много. Он и его жалеть не будет. Представь – ты царь, и у тебя раб украл золото. Что ты с ним сделаешь?

– Кожу сдеру с живого.

– Правильно. А теперь другой случай. Вот у тебя дочь. И…

– У меня сын. – поправил Тарша десятник.

– Да неважно…

– Как это неважно? Сын – это сын, а дочь…

– Сейчас это неважно. У тебя дочь и твой раб снюхался с ней. Что будешь делать?

– Убью или выгоню из дома – я ей больше не отец.

– Да я не про неё. Я про раба.

– А-а. – понял Назим. – Рабу яйца отрежу и продам.

– И покроешь своё имя позором? – прищурился наставник в премудростях невольничей жизни.

– Что позорного в том, чтобы отрезать яйца рабу?

– А вдруг он расскажет новому хозяину о причинах потери столь нужного органа?

– Тогда язык отрежу. – выкрутился воин.

– Допустим. Но он и руками может всё объяснить. Или ты и руки отрубишь? Кому нужен безрукий раб. Такого ведь не продашь. Да и раб может удрать, если поймёт, что ему уготована такая участь. Или хуже того – бросится на тебя и придушит, храни тебя Ахура-Мазда.

– Раб? На меня? Да я его…

– Рабы бывают разные. – загадочно улыбнулся Тарш, памятуя, как пыхтел Акакис, боясь кинуться на него с кулаками. А ведь ему было только двенадцать.

***

– Я дам за него три монеты. В Экбатанах за него дадут в лучшем случае пять. А мне его ещё кормить в дороге.

Утро началось с верёвки. Акакис, едва проснувшись, отпер каморку раба и пнул ногой мальчика. Тот медленно поднялся, мысленно прощаясь с этим домом, готовясь сменить хозяина. О том, чтобы оставить его здесь, не могло быть и речи. Шутка ли – соблазнить дочь господина. За это можно было и висюлек лишиться. Но в этом случае никто не гарантировал возникновение ненужных сплетен. Им ещё выдавать дочь замуж. А убить раба, за которого заплачено серебром не позволяла жадность.

Тарш, спустя два года, снова оказался на базаре в качестве товара. Акакис долго водил мальчишку по рядам, разыскивая караванщиков и расспрашивая их о пути следования. Наконец, ему удалось выяснить, что один из караванов с рабами, идёт через Экбатаны в Аншан. Это было то, что нужно.

– Нет-нет. – испуганно замахал руками Акакис, опасаясь, что в столице империи узнают о его позоре, словно кому-то там было до этого дело. – Вези его дальше.

– Тогда две.

– Но он стоит восемь! – воскликнул ушлый продавец. – Ты хочешь остричь меня как барана.

– Хочешь восемь – вези сам. Хочешь в Экбатаны, хочешь в Лидию. Там и продавай. Я куплю его за две. Парень он вроде крепкий, да только глаза шустрые – того и гляди, сбежит. Сам-то на верёвке его привёл. Отчего так? Зачем продаёшь?

– Да… – Акакис судорожно придумывал причину продажи мальчика-раба, обещавшего стать хорошим помощником, – ест больно много. – в его глупую голову не пришло ничего лучшего. – А я человек бедный.

– Ну вот видишь. – рассмеялся хозяин каравана, уверенный, что продавец врёт и причина в другом. – А мне за три втюхиваешь. Две, и цена окончательная.

Акакис засопел по привычке, напоследок с ненавистью поглядев на раба, который и здесь ввёл его в убыток. Глубоко вздохнул и махнул в отчаянии рукой. Купец кивнул помощнику, который принял конец верёвки и Тарш обрёл нового хозяина.

– А торговец из тебя дрянь. – отчитывая монеты, оценил способности продавца караванщик.

– Ты должен обещать, что продашь его как можно дальше. – потребовал Акакис, не обратив внимание на едкое замечание купца. – Как можно дальше.

– Обещать? Тебе? – караванщик надменно усмехнулся. – Ладно, ладно. – успокоил он испугавшегося простолюдина. – Клянусь. Клянусь, – повторил он громко, – что продам этого мальчишку не раньше, чем покину Экбатаны. – и добавил тише, глядя на обомлевшего от ужаса Акакиса. – Да кому ты нужен со своим позором.

– Чем же ты так не угодил своему бывшему хозяину, что он сплавил тебя так далеко.

В этот же день они покинули Тейшебаини. Тарша определили к его сверстникам – в караване вместе с ним шло ещё девятеро подростков, двое из которых были младше его, пятеро почти одного возраста с ним и двое парней постарше.

Все они были куплены в Тейшебаини, куда свозили перекупщики скифский полон. Самих скифов в город бы не пустили, памятуя об их налёте, да они и сами сюда не совались и брали количеством, продавая живой товар за половину стоимости.

Предприимчивые купцы, в число которых входил и Урпатас, нынешний хозяин Тарша, зная это, скупали по дешёвке рабов и везли южнее – в Элам и Парсу, где за них можно было выручить и две, и три цены.

Лет двадцать назад, до войны Мидии с персами, на границе между ними частенько озоровали многочисленные шайки, в основном из Драгианы, но после того как ими занялся Увах¬шт¬ра, а затем и Куруш, разбойников сильно поубавилось, и караванщики могли здорово сэкономить на охране.

Бредя вместе со всеми, связанный одной верёвкой, от которой отходили концы, заканчивавшиеся петлями на шеях невольников, Тарш сильно скучал. Нет, поначалу ему всё нравилось – новые впечатления от путешествия, смена обстановки и ходьба налегке, вместо тяжёлого тюка шерсти на плечах. Но на седьмой день вид угрюмых и неразговорчивых рабов стал навевать на него лютую тоску.

И тут случилось чудо – Тарш открыл в себе талант к сочинению песен. Он так удачно складывал самые простые слова, что его тихое мурлыканье себе под нос начало привлекать всеобщее внимание, сперва рабов, а после и охранников, также изнывающих от скуки.

Вначале он по большей степени сочинял про своего бывшего хозяина, изображая его похождения в гильдию и его унизительные просьбы, а затем и вовсе стал приписывать всякие несуществующие у настоящего Акакиса пороки.

С каждой новой песней голос становился крепче, а содержание смешнее. Сторожа в открытую веселились над его шутками, и указывая друг другу на него пальцами, хлопали себя по ляжкам, чем нервировали лошадей.

Спустя пятнадцать дней, уже исчерпав темы для песен, он начал получать заказы от охранников, выслушивая их истории, умудряясь за пару часов, сочинить очередной шедевр, зачастую весьма похабного содержания.

В конце концов, и сам Урпатас, до той поры сдержанно воспринимая его творчество, снизошёл до разговора с забавным рабом.

– Тут ведь какое дело, господин, – он панибратски улыбнулся караванщику, – не всякому и расскажешь.

– Неужто и мне не поведаешь? – спустил дерзость Урпатас, также улыбнувшись в ответ. – Мне, своему хозяину?

Тарш сделал вид, что задумался.

– Так и быть. Но ты уж никому не рассказывай. – громко попросил маленький наглец. – Дело-то семейное.

– Клянусь. – Урпатас со смехом приложил ладонь к груди, решив подыграть рассказчику.

– Тогда слушай. Была, значит, у моего хозяина, он, к слову, шерстью занимался, любимая коза. Другой скотины у него не было, если не считать его старухи. Правда, была у него и дочка, но та ещё страшней. Вымя во! – Тарш показал. – Вечно вся в шерсти – отцу, значит, помогает. Ну там вычёсывает, прядёт. Оттого и в шерсти вся. И так на козу похожа, только рогов нет. А так мать родная не отличит. И стала эта коза, в смысле дочка, приставать ко мне. Прям проходу не давала. А девка-то на выданье, меня и купили, чтобы я кувшин, значит, жениху еёйному нёс. Я, понятное дело, ни в какую, а она ж настаивает. Ну как, думаю, можно с такой-то козой? И вот, лежу я как-то в коморке своей, без сна мучаюсь. Всякое разное непотребство в голову лезет, спасу нет. Дай, думаю, выйду, проветрюсь. А хозяин мой, надо сказать, повадился по ночам навещать свою козу. Чё уж там он с ней делал, не ведаю, может доил, может ещё что. Ну вот, вышел я и в кустики. Достал. Стою, журчу, струйкой балуюсь. Глянул за кусты, а там дочка хозяйская. Тоже видать до ветру вышла. И тут меня Ахриман попутал, не сдержался. Будь что будет, думаю, а осчастливлю-ка я козу эту. Всё равно не спиться. Пусть её папаша потом меня на куски рвёт. Ну я и пристроился. Стою, наяриваю, как вдруг слышу – дверь открылась и кто-то хвать меня за волосы. Всё, думаю, петь мне теперь тонким, как у ангела голосом всю оставшуюся жизнь. Лежу на земле, пинки хозяйские считаю. Тут невмоготу стало. Крикнул я, но тихо, чтобы старуху не разбудить. – Прости, говорю, хозяин, что дочку твою спортил. Да и не первый я у неё. А он возьми да и заплачь, жалостливо так, аж сердце у меня зашлось. – Ладно бы дочку мою, говорит – ей козе и так женихов не видать. Ласточку мою зачем обесчестил, паскудник ты этакий. Глянул я, а из кустов и впрямь коза вышла. В смысле коза, а не хозяйская дочка. Глаза такие довольные. – Бей, говорю, хозяин меня до смерти. Не смогу я после этого жить. Сел я рядом с ним и тоже плачу. В общем, договорились – он мне висюльки мои сохранит, а я никому не рассказываю о любимой, но обесчещенной козе.

– Что ж это, ты её… того? – утирая от еле сдерживаемого смеха слёзы, спросил Урпатас.

Уже с середины рассказа, включая рабов, что постарше, охранников и самого хозяина каравана, гоготали даже не над самой историей, сколько над рассказчиком, повествующим, словно это было с ним на самом деле. Тарш строил рожи, размахивал руками и пучил глаза, когда этого требовал сюжет. Развязка никого не удивила, но все дружно грохнули, едва он закончил.

– Да ты бы видел их, хозяин! – воскликнул враль, сделав невинные глаза. – Одно лицо, в смысле зад. И та, и эта в шерсти – как тут не спутать.

– Так ты у нас теперь стало быть… – Урпатас не рискнул озвучить прозвище, полагающееся за такой проступок, прикрыл рот, будто поправлял усы, давя новый приступ хохота.

– Ты обещал никому не рассказывать. – укорил его Тарш. – Ежели кто узнает, засмеют.

– Будь спокоен, не расскажу. Ведь мы никому не расскажем! – громко выкрикнул его господин, призывая всех хранить выдуманную тайну мальчишки. – Вот видишь, никто не скажет. – он обвёл всех присутствующих рукой, и подозвав к себе одного из охранников, пошептавшись с ним, тронул коня.

– Так что же всё-таки ты натворил?

Ближе к вечеру, на привале к нему подошёл тот самый охранник, и сняв с него петлю, потребовал идти с ним.

Урпатас, лёжа на толстой, войлочной подстилке, делил досуг с кувшином вина. Рядом, на маленьком столике, аппетитно пахнув, лежал в окружении овощей здоровый шмат мяса, при виде которого у Тарша, уже давно питавшегося в основном бобами, потекли слюнки.

В доме Акакиса ему практически не доставалось мясного – Таиса каждый раз тщательно выковыривала его из похлёбки, предназначенной для раба. Правда, иногда мальчишке удавалось стащить кусок-другой, но случалось это не часто. А мясо он любил.

Тарш замялся, не желая говорить правду, стараясь сохранить достоинство девушки, лишь по случайности не успевшей одарить его лаской. Но караванщику и не требовалось подтверждения его догадок. Видимо, подобное было ему не в диковинку.

– Значит, спортил таки хозяйскую козу? – он ухмыльнулся. – В смысле дочку?

– Не успел. – буркнул Тарш.

– Повезло тебе, что не успел. Успей ты, и голосок у тебя действительно был бы тоньше. Ты очень строптив для раба, и это плохо. Да ещё эта история. Я не смогу продать тебя в хороший дом, с меня потом могут спросить. Придётся тебя выставить на рынок, а жаль. Ты мне понравился. Я бы с удовольствием оставил тебя себе, но я дал слово, а слово я привык держать. Однако никто не может помешать мне дать тебе добрый совет.

Тарш молчал.

– Ты что ж, раб, не нуждаешься в советах своего хозяина? – усмехнулся Урпатас.

– Я раб по случайности, но я готов выслушать твой совет, господин.

– Об этом и речь. Совет мой – смирись. С таким голосом и крепким телом ты, думаю, сумеешь понравиться какому-нибудь любителю мальчиков, а там глядишь и выкупишь себя. Если согласен, я помогу. У меня есть такие на примете. Или на базар?

– На базар. – Тарша передёрнуло от такого предложения.

– Как знаешь. – Урпатас отрезал от мяса небольшой кусок и на ноже протянул мальчику. – Ешь.

Тарш посмотрел на хозяина с подозрением.

– Бери. – тот усмехнулся. – Я не из тех, о ком ты подумал. И возьми сладостей. Быть может, после продажи ты их и не увидишь больше. Бери, бери, не стесняйся.

***

– Был?

Тарш задержался в персидском лагере, приканчивать вместе с Ману бочонок вина, с остатками от прошлых посиделок, вернувшись во дворец лишь под вечер следующего дня и сразу завалился спать, отослав Кирам ночевать на женскую половину. Ему полагались покои с тремя комнатами – господской, рабской и ещё одной, где теперь хозяйничала наложница. Был также маленький закуток, в котором господин мог предаваться «размышлению», периодически требовавшегося организму.

Отчасти он не торопился возвращаться и по причине последней неудачи – его мужское самолюбие было слегка ущемлено, и он не успел ещё проголодаться по женскому обществу, отчего и не хотел лишний раз встречаться с девушкой. К тому же их с Ману гульба, продолжавшаяся всю ночь, давала о себе знать.

Проснувшись, Тарш ещё до завтрака, пока не вышла Кирам, поинтересовался выполнением его указания.

– Да, господин. – несколько суховато доложил Касис.

– Хорошо. Надеюсь, всё прошло как надо? – допытывался хозяин, но видя, как слуга засмущался, удовлетворился полученным ответом. – Тогда у меня к тебе сразу просьба. Надо отправиться со мной в лагерь и поговорить с нужными мне людьми. Ты должен им помочь.

– Как?

– Мне нужно, чтобы ты объяснил им, как это – быть рабом.

– Зачем? – удивился Касис.

Тарш строго поглядел на него.

– Прости, хозяин. Я понял. Наверно, им ещё понадобится знать дворцовые порядки?

– Ты догадлив. Всё-таки мне повезло с тобой. Да и тебе со мной тоже. Я прав? Тогда иди разбуди Кирам, пора завтракать.

– Но господин, мне нельзя заходить на женскую половину без дозволения. Я не евнух.

– Так ведь я разрешил.

– Без её разрешения. Вдруг она там неодета.

– Как всё трудно у вас. Ну тогда постучи и пригласи к столу.

– Не надо, господин, я уже проснулась. – в дверях своей комнаты стояла Кирам. – Ты звал меня?

– Да, отрада глаз моих. Я хочу разделить с тобой эту пищу. А после желаю прогуляться с тобой по саду

– Прости меня, Кирам. Я, наверно, тебя сильно обидел.

Тарш, как и любой перс, любил сады, но не оттого, что они красивы. В них женщины становились податливы к его обольстительным речам. Посреди цветов, в звуках журчавших фонтанов и в тени одурманивающе пахнувших яблонь и персиков это получалось как нельзя лучше. А уж когда он пел, они и вовсе теряли голову.

Но в случае с Кирам всё совсем иначе. Ей было безразлично. Не то чтобы она ему сильно нравилась – просто теперь ей уготовано место рядом с ним на долгий срок, и Таршу очень хотелось привычного внимания и ласки. К тому же его мужская гордость не могла смириться с её равнодушием. Это был вызов, не принять который он не мог. К этому примешивалось гадливое осознание, что она невольница, всецело принадлежавшая ему, проявляет такую холодность к своему хозяину, но Тарш гнал от себя эти мысли, не желая видеть в ней рабу. Ведь даже к шлюхам он относился если не с уважением, то хотя бы как к женщинам, достойным его любви.

– Нет, господин, ты ничем не можешь меня обидеть, ведь я принадлежу тебе и готова исполнять все твои желания.

– Послушай, Кирам. Я так не хочу. – Тарш сам начинал запутываться. – Хорошо, давай так – забудем всё, что с нами было, и ты мне позволишь попробовать заново.

– Как будет угодно господину. – всё так же не поднимая глаз, ответила девушка.

Тарш снова наткнулся на стену, отказываясь понимать, что происходит, заключив, что лучше обождать, пока всё как-нибудь само получиться и не торопить её. Его поспешность и так сыграла с ним недобрую шутку, заставив сомневаться в себе. Отложив на время попытки до неё достучаться, он решил попросить её о помощи.

– Ладно, давай оставим это. Хорошо? Тогда у меня будет просьба.

– Что прикажешь, господин.

– Передай своей прежней госпоже, что я хочу говорить с ней.

Глава 7

– Он что-то знает.

Их тела ещё не остыли от недавней близости. Женская ладошка скользила по влажной груди мужчины, в блаженстве откинувшегося на спину. Губы, ещё минуту назад целовавшие его, теперь настойчиво нашёптывали в ухо о том, что больше всего занимало их хозяйку.

Аметис не обманывала себя – её муж, ленивый, глуповатый, лишённый честолюбия, был легко управляем чужой волей, но к сожалению, эта воля была не её. Отчасти в этом была и вина самой Аметис. Принцесса, дав согласие выйти замуж за тогда ничего назначившего мелкого князька, всё достоинство которого сводилось к мифическому родству с пророком, поначалу слишком холодно отнеслась к супругу, лишь изредка радуя его близостью, разрешая прикасаться к себе только в те дни, которые советовала кормилица, и лишь с целью зачатия. Правда, ей хватило ума подсовывать супругу доверенных служанок.

Но со временем, несмотря на всю избалованность, до неё стало доходить, что она уже не столько дочка Иштумегу, сколько жена его наследника-зятя, и даже отец не станет поддерживать её сторону в случае конфликта с супругом. Вдобавок к этому начало просыпаться желание, усилившееся после родов. И тут очень кстати пригодились советы рабынь, успевших изучить пристрастия мужа. Аметис не сочла зазорным учиться искусству любви у служанок – ей хотелось власти, и она была готова на всё, лишь бы заполучить её. Женское чутьё подсказывало, что обольстительные чары порой могут значить больше, чем тысячи копий и горы золота. И самый интересный совет дала её старая кормилица.

Но время было упущено несмотря на то, что она успела избавиться от всех бывших любовниц мужа, раздарив их влиятельным царедворцам – супруг всё больше начинал кичиться своим положением, и Аметис пришлось изрядно постараться, чтобы наверстать потерянное.

– Конечно, знает. – согласился мужчина. – Он как-никак доверенное лицо твоего отца.

– А ты тогда кто? – неуклонно продолжала давить своё женщина. – Почему ты не входишь в число его доверенных людей?

– Зачем? – Спитам хотел спать и этот разговор, повторяющийся изо дня в день, его утомлял. – Какой в этом смысл. Я и так его наследник, к чему лишняя суета. – в тоне мужчины начали проступать оттенки раздражения. – Вот когда я стану царём, тогда и придёт пора заниматься делами.

Аметис почувствовала недовольство мужа и решила действовать по-другому. Она легла поверх него и принялась целовать его шею и грудь, постепенно продвигаясь ниже.

– Затем, – на мгновение подняв голову, заметила обольстительница, – что в любой момент всё может перемениться. – её губы уже ласкали его живот.

– Но я же… – Спитам вздрогнул, замерев в ожидании недозволенного, – твой отец сам назначил меня.

– А у меня есть сестра, и она старше. – игриво заметила коварная искусительница, спускаясь ещё ниже. – И у неё скоро будет сын.

– Аметис, что ты делаешь? – горя от нетерпения, еле выдавил из себя воспитанник магов-святош. – Это запрещено пророком.

– Я готова принять на себя этот грех. – прошептала нарушительница заповедей и укрылась волосами.

*

– Нас будет учить раб? Это унизительно.

Предоставив Кирам договариваться о встрече с Манданой, Тарш забрал слугу с собой в лагерь персов. По дороге он попробовал ещё раз вызнать подробности посещения Касисом весёлого дома, и видя, как краснеют его уши, весело подтрунивал над ним, пока тот, деликатно не намекнул, что эти разговоры ему неприятны, после чего Тарш заткнулся, перестав его дразнить.

– Не вижу ничего унизительного в том, чтобы спросить совета у раба, если он знает то, чего не знаешь ты. А мой слуга знает достаточно и готов поделиться с вами этим знанием. Если обман раскроется, нам всем несдобровать.

– Почему бы тебе не нанять нас как стражников? – предложил Маштуни. – Тогда всё будет взаправду.

– Как ты себе это представляешь? Воин-перс во дворце Иштумегу. Да вас и близко не подпустят. Стражники там все из мидян.

– Да в нас в любом случае заподозрят персов. – возразил Назим. – Взять хотя бы мою бороду. Мне что, на мидийский манер её стричь придётся?

– Не придётся. Вы их сбреете.

– Что-о? – одновременно взревели все трое. – Сбрить бороду? Это же позор. Мы на это не пойдём. – отрезал десятник. – Даже не заикайся.

– Ладно. – Тарш решил зайти с другой стороны. – Сколько ты хочешь серебра за свою бороду?

– Честь не продаётся. – хмуро ответил за всех Дайтуш. – Мы сбривать не будем.

– Это хорошо, что ваша честь не продаётся. Но я хочу спросить вас – разве стоят ваши бороды жизни сына Камбуджии? Что ж, я так ему и передам – мол, прости, государь, что не сберегли твоё чадо, поскольку нам дороги наши бороды.

Троица пристыженно притихла. Тарш продолжил.

– Честь не в бороде, а в доблести. Бородатый трус не стоит безбородого, но отважного юнца. Не мне вам объяснять. Ты, Назим, стал десятником едва у тебя пушок под носом проклюнулся. Или забыл, как останавливал мужей, бегущих с поля битвы? Как стыдил их, возвращая в бой, и как они же выносили тебя полуживого, а после сами выбрали тебя десятником, выпрашивая эту должность у самого Куруша, несмотря на твою безродность?

Тарш замолчал, не намереваясь больше давить на подчинённых, давая возможность им самим принять правильное решение. Заставлять их не имело смысла – ему нужны соратники, готовые служить не за деньги, а по долгу. Хотя он понимал, те тоже догадывались, какими дарами их осыплет Камбиз, если они и вправду смогут спасти наследника царя. Другого такого случая возвыситься им может не представиться. Все трое те же пастухи и по безродности могут претендовать самое большее на место десятника и малую долю в добыче, на которую и рассчитывать не приходилось – Камбиз воевать не хотел. А их земельные наделы были так малы, что говорить о какой-либо безбедной жизни не приходилось.

Он выдержал минут пять, наполнил их деревянные кружки остатками вина и молча предложил выпить. Вздрогнули. Тарш ещё раз оглядел всех.

– Ну что, зову вашего наставника или как?

– Зови своего раба, сотник. – за всех ответил Назим. – Быть по-твоему. Надо, значит, надо. А борода… – он подмигнул Маштуни, – борода отрастёт.

– Только гуще станет. – улыбнулся Тарш. – Но не зовите его рабом. Я намерен дать ему свободу, правда после и знать ему о том не следует. Относитесь к нему, как к равному. К тому же он умён и сметлив и теперь один из нас.

– Ты так доверяешь рабу? – с сомнением спросил десятник.

– Рабы бывают разные, Назим, – повторился сотник Камбиза, – поверь, очень разные.

***

Сладости Тарш отдал малышне, не оставив себе ничего. Те сразу принялись поедать вкусности, справедливо опасаясь, что старшие товарищи могут отобрать лакомство. Сделал он это не только из жалости, но и из-за гадливого чувства, которое испытал, выслушивая предложение Урпатаса. Несмотря на юный возраст и проведя всю жизнь, кроме последних двух лет, в далёкой от города деревне, ему было понятно, к чему склонял его новый хозяин и считал это для себя неприемлемым.

Однако купец не оставил попыток уговорить юнца. Видимо, ему поступил хороший заказ именно на такого мальчика – красивого и с прекрасным голосом. Дней через пять он снова пригласил юного раба к себе, вести уговаривающие беседы. За это время Тарш успел схлестнуться с одним из двоих более старших подростков, вздумавшего отбирать еду у младших, пользуясь моментом, что охранники отвлеклись.

Не то чтобы Тарш ратовал за справедливость, просто этот здоровяк слишком нагло претендовал на роль главного над девятью рабами-подростками – постоянно дразнился и случалось, выдавал тумаки, пока никто этого не видел, считая, что преимущество в силе и умение грязно браниться достаточно для признания его вожаком.

Из разговоров выяснилось, что он захвачен в плен меньше чем полгода назад и что был младшим сыном старшины деревни, и невзирая на своё рабское положение, ещё не утратил гонор, мня из себя что-то значимое.

Тарш молча встал между ним и малышнёй, замершей в испуге. Схватка была короткой – более рослый и крепкий парень ударил мальчишку в грудь с такой силой, что у того перехватило дыхание, и не устояв, он упал на землю. Но скифский норов быстро поднял его на ноги и поле боя осталось за ним – упитанный бугай не рискнул продолжить. Слишком полюбился его противник охране, и в случае драки ему могло здорово достаться.

Тарш возвращался обратно из походного шатра Урпатаса, в котором выслушивал рассказы хозяина о предстоящей незавидной судьбе, полной лишений и тяжёлого труда, вперемежку с описанием беззаботной жизни любовником развратника. Ему очень хотелось уйти, но это было бы оскорблением, и вместо этого, пересиливая себя, деликатно отшучивался, ссылаясь на запрет пророка. Всё же, несмотря на отказ, хозяин вновь угостил его мясом, прибавив к нему сладости.

Мясо Тарш сожрал без зазрения совести, остальному предназначалась та же участь, что и в первый раз. По дороге обратно свернул в кустики, намереваясь справить нужду. Попутно рассматривал окружавшее пространство, с тоской поглядывая на манящие свободой горы, но бежать и не собирался. Куда бы он мог податься, даже если допустить, что его не поймают? Либо сдохнет с голоду, либо сам станет пищей для волка или леопарда. Селений вокруг нет, да если б и были, то кому он там нужен. Только в качестве раба.

Сзади послышался звук приближающихся шагов.

– Что, заработал, любитель коз?

Тарш обернулся. Нагло и явно недружелюбно улыбаясь, к нему подходил Сабир – тот самый малый, с которым ему уже довелось сцепиться. С него, как и с Тарша, охранники, хорошо знавшие эти места и не боящиеся побега, снимали по вечерам петлю, привлекая к работе во время привала, вновь надевая на ночь. В руке он нёс ведро с водой.

Здоровяк, гнусно ухмыляясь, ждал, чем ответит мальчишка на оскорбление. В ожидании он поставил ведро на землю, словно предлагая противнику напасть первому. Выбора у Тарша не было – такое спускать нельзя, даже под угрозой побоев. Он ударил ногой в колено. Сабир не ожидал и присел, тут же получив кулаком в челюсть.

На этом удача паренька и закончилась. Как и драка. Началось избиение. Сабир по-детски, но сильно оттолкнул его двумя руками так, что мальчик упал, после чего принялся лупить пятками, стараясь не попадать по лицу. Один раз он всё-таки промахнулся, увлёкшись, и рот Тарша наполнился кровью.

– Это теперь моё. – заявил победитель, убедившись, что сопротивление подавленно, присев на корточки перед поверженным, демонстрируя свою добычу – поднятые с камня, где они лежали, пока мальчишка мочился, сладости. – И впредь будешь всё отдавать мне, а не мелким ублюдкам. – приказал он.

Тарш приподнял голову и плюнул в ладонь, на которой лежало угощение Урпатаса, за что был награждён очередным пинком под рёбра. Сабир в ярости ударил его носком, повредив пальцы. Он прихрамывая и ругаясь, отошёл в сторону, чем и воспользовался избитый, но несломленный мальчик – метко отправил новый плевок прямо в ведро с водой.

– Ах ты тварь. – ещё пуще прежнего разозлился Сабир, но бить не стал, боясь изувечить товар хозяина. Он ограничился тем, что выплеснул испорченную воду на обидчика. – Твоё счастье, что я уже отлил, а то бы обоссал тебя, гнида. – и раздосадованный поковылял к ручью.

Тарш ещё с час провалялся, приходя в себя. С трудом добрёл до лагеря.

– Что это с тобой? – поинтересовался один из охранников, оглядев его потрёпанный вид. – Никак упал.

– Ага. Хотел удрать, да со скалы свалился. – в свойственной ему манере отшутился всеобщий любимец. – Хвала Ахура-Мазде, лично слетевшему с вершины и спасшего несчастного раба.

– Неужто сам Всевышний снизошёл до спасения такого похабника, как ты. – к ним начали подтягиваться и другие караванщики, в надежде послушать трёп находчивого мальчишки.

– Я ж говорю, слетел, а не снизошёл. – поправил охранника враль. – Перья во. – Тарш развёл руки, показывая размах крыльев, и тут же пожалел об этом – дико заболели отбитые рёбра, но он и виду не подал, а скорченную от боли гримасу выдал за изображение испуга, который якобы испытал от встречи с богом.

– А мокрый чё? – спросил кто-то, из начинавшей ржать над рассказчиком, компании.

– Так ведь испугался я. – неподдельно, словно подобное случалось с ним регулярно, признался Тарш, продолжая на ходу, сочинять байки, теша собравшихся, совершенно не боясь быть предметом насмешек. Все понимали – мальчишка всё это придумывал ради того, чтобы их повеселить, и в отличие от Сабира, не позволяли себе обидных замечаний в адрес невольника.

– Летим мы, значит. – продолжил повествование парень. – А высоко ж. И рай вижу, и ад. Всё, думаю, не жди меня мама.

– А чё ж не улетел-то?

– Да какой там. Как ты с крыльями мокрыми летать будешь. Я ж его всего с ног до головы уделал, мы еле приземлились. И вот стоим мы друг напротив друга, все мокрые, течёт с нас. И как посмотрит он на меня. А глаза печальные, мне впору удавиться со стыда. Хотел, говорит, тебя сам в рай унести лично, уж больно ты мне понравился, но теперь никак не могу. Ты ж, говорит, трепло и всем расскажешь, как меня обоссал. Иди обратно, сохни и не смей больше ни на кого мочиться.

– Что ж, теперь Чинвар тебе с волосок покажется. – привычно давясь от смеха, заключил охранник, первым встретивший его в лагере. – Коротать тебе вечность под мостом.

– Ну не скажи. – запротестовал Тарш. – Раз я совершил такой тяжкий грех, то мне требуется совершить и добрый поступок, схожий с ним.

– И что же это за благодеяние такое, за которое проститься твой грех?

– А такое. Вот проживу я жизнь свою грешную, как пришлёт за мной Ахриман своего посыльного Визарешу и предстану я перед ним. Спросит меня Рогатый, что, мол, я могу сказать в своё оправдание. Ничего, скажу, зато могу сделать. Тому интересно станет, что старый греховодник сотворить может, чтоб в рай попасть. Показывай, скажет, нет такого, чем бы ты мог заслужить райскую жизнь. А я ведь как – три дня до смерти мочиться не буду. Узлом завяжу. Спущу, значит, портки и как развяжу узелок. Уделаю его, как Ахура-Мазду, с ног до головы, оправлюсь и скажу – отпускай меня в рай, а не то всем в аду расскажу, что сотворил с тобой такое. Как же после такого дэвы уважать тебя будут. Утрётся Ахриман, делать-то нечего, и замолвит за меня словечко перед всевышним, а тот и вспомнит меня. Тому же тоже позориться не захочется. И подарит он мне самую прекрасную гурию, и поселит в лучшем уголке райского сада, чтобы только помалкивал.

– Я бы, – еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть и пытаясь придать своему голосу некое подобие суровости, что, впрочем, плохо получалось, предложил главный из охранников, – на месте твоего нового хозяина, посадил бы тебя не на кол, как ты это заслуживаешь, а на самое высокое место на базаре, и брал бы деньги за твои рассказы. Но предварительно, хорошенько бы выпорол за богохульство. – и добавил почти ласково. – Шёл бы ты спать, Тарш, от греха подальше. А то точно не видать нам рая за то, что слушали такое. Мы же не можем, как ты… – и сделал вид, будто справлял нужду. Все ещё громче заржали напоследок. – Иди, Тарш, иди.

В эту ночь, как и во все последующие, он, против своего обыкновения лёг посередине ночлега рабов, а не с краю, пологая, что его злоключения на сегодняшних побоях не закончились и всё ещё впереди. Прямого отпора Сабиру Тарш дать не мог, а жаловаться на него охране не хотелось. А вот отомстить самому…

***

– Что тебе нужно?

Кирам понадобилось несколько дней, чтобы суметь встретится с Манданой. Вначале она пыталась передать просьбу Тарша через служанок принцессы, но те наотрез отказывались разговаривать с ней, считая недостойным беседовать с бывшей, отданной в наложницы грязному варвару. Они, вывезенные хозяйкой из Эктобаны ещё девочками, достигли того возраста, когда их могли подарить какому-нибудь влиятельному вельможе занимавшему куда более высокое положение, нежели приезжий перс. Рождённые и воспитанные рабынями, подобно своей хозяйке считали себя достойными лучшей доли и связываться с неудачницей не желали, презрительно морщась при встрече с ней, кичась ещё не заполученными благодетелями.

Кирам ничего не оставалась, как искать личной встречи, хотя это было нарушением положенного этикета. Хорошо в бытность свою служанкой Манданы она успела примелькаться страже и золотая бляха ей не потребовалась. Лучшее место, где можно было встретиться с царевной – это внутренний сад дворца, где ей и пришлось бродить в ожидании целыми днями.

Но беременная, как нарочно, два дня не вылезала из покоев, капризничая и гоняя служанок, ругаясь на их нерасторопность. И всё же Кирам повезло. Уже к полудню третьего дня, осоловев от скуки, Мандана выбралась на свежий воздух. Придерживая большой живот и сама поддерживаемая рабынями, она прогуливалась по парку, наслаждаясь журчанием фонтанов и запахами сада.

– Госпожа. – робко начала наложница Тарша. – Мой господин… – она смолкла, мельком бросив взгляд на служанок своей бывшей хозяйки.

Ей пришлось с четверть часа следовать за принцессой, прежде чем та соизволила обратить на неё внимание. Мандана не сразу сообразила, что её бывшая рабыня может быть прислана своим хозяином, а не для жалоб на него. Такое с ней уже случалось.

– Пошли вон. – распорядилась дочь Иштумегу. Рабыни покорно оставили её наедине с девушкой. – Говори.

– Прости, госпожа, но мой господин, которому ты изволила подарить меня, просил передать, что ищет встречи с тобой.

– Ищет встречи? Зачем?

– Прости, госпожа, я не знаю. Но мне было велено передать, что это важно.

– Да? И как давно он хочет?

– Я сама уже третий день ищу возможности встречи с тобой, госпожа.

– Три дня она меня искала. А прийти ко мне не додумалась?

– Я не посмела, госпожа, прости.

Мандана задумалась. И вправду, до сегодняшнего дня она не озаботилась возможностью держать связь с будущим наставником сына и единственным пособником, а возможно и… Но пока мечтать об этом рано. Царевна погладила круглый живот, выпячивающийся из-под просторного балахона.

– Это хорошо, что ты не забываешься и отныне я позволяю приходить тебе в мои покои, но только в случае крайней нужды. Поняла?

– Да, госпожа, поняла.

– Всё, иди. – Нет, постой. – Мандана пристально разглядывала девушку, которой хотела расцарапать лицо в кровь. – Твой новый господин доволен тобой?

– Не знаю, госпожа, он не говорил.

– Он уже был с тобой? – Мандана не хотела слышать ответ, но ревность настойчиво требовала спросить.

– Да, госпожа. В первый же день. – краснея ответила девушка.

Мандана вздрогнула.

– И часто? – закипая от злобы, продолжала допрос принцесса, отбросив все приличия.

– С тех пор ни разу, госпожа. – совсем становясь пунцовой, вжав головку в плечи, пролепетала Кирам.

– Вот как? – ответ рабыни слегка успокоил ревнивицу. Зная любвеобильность певца-балагура, это показалось ей странным и обнадёживающим одновременно. Мандана пренебрежительно хмыкнула. – Ступай. – повелела она. – Завтра в полдень. Здесь.

*

С Кирам у него не ладилось и он предпочёл коротать вечер с кувшином вина, предложив Касису разделить его пополам, но тот вежливо отказался, и в результате Тарш проснулся с головной болью. Лучший способ снять похмелье – искупаться, что он и сделал, тем паче что предстояла встреча с женщиной. Ему начинало приходить в голову, что затеянная им опасная игра чревата последствиями.

Он знал – Мандана в него влюблена. Ну может, и не влюблена, но её тянет к нему, несмотря на то, что в своё время он отнёсся к ней прохладно. Теперь это ещё усугублялось тем, что оба они отчаянно нуждались друг в друге. Она – оставшись в одиночестве в страхе за жизнь сына, он – чтобы быть рядом с царевичем. Ведь только она и могла хоть как-то в этом ему помочь. Да и кто знает, что может выкинуть женщина, оскорблённая отказом. Так что придётся балансировать на лезвии клинка, словно грешник на мосту Чинвар.

Уехав рано поутру, едва забрезжил рассвет, Тарш позволил себе вдоволь наплаваться, что быстро привело его в порядок. Он уже было собирался обратно, как заметил, что это место облюбовано не только им одним. Уже выбираясь из воды, заслышал в шагах сорока ниже по течению девичьи голоса. Не удержавшись, он полюбопытствовал, кто стал его своеобразным соседом, благо по негромким смешкам голоса принадлежали молоденьким девицам. Таршу внезапно захотелось как в детстве, подплыть к купающимся прелестницам под водой и выскочить посреди них, в ужасе выбегающих на берег, наслаждаясь визгами и видом их спин и ягодиц. Но от этой затеи пришлось отказаться, боясь, что обнажённые телеса могут разбередить и без того мучавшее вожделение, и что этой же ночью опять отнесётся к Кирам как к рабыне. А этого он не хотел. Тарш тихонько, стараясь не спугнуть плескавшихся в речке девчонок, оделся и удалился, ведя коня в поводу, поминая с досады и дэвов, и Кирам, и Мандану, запретившую ему посещение борделя.

– Не составишь ли мне компанию в прогулке по саду?

Вернувшись, он плотно позавтракал. Головная боль отступила, и пища доставила ему удовольствие. Лишь вид понурой Кирам немного подпортил настроение, но Тарш надеялся, что очутившись среди цветов и в тени прекрасных деревьев, магическое обаяние его голоса сможет сломить замкнутость девушки. Неплохо бы посетить и ювелира, но это уже потом.

– А разве господин не будет встречаться с царицей?

– Ну я же с ней не на любовное свидание иду. – он лучезарно улыбнулся. – Прогуляемся, поговорим. Ведь у нас найдутся темы для беседы?

– Да, господин, как прикажешь.

– Да что с тобой не так-то? – подумал про себя Тарш и не находил ответа. – Ты же рабыня. Твой хозяин ласков с тобой, а ты холодна как лёд. Или я недостаточно хорош для тебя? – он поймал себя на мысли, что начал злиться, и спеша успокоиться, сказал уже вслух: – Ты бы не могла обращаться ко мне по имени?

– Как прикажешь, – она немного помедлила, и потупившись, выдавила словно через силу, – Тарш.

– Вот так будет лучше. Теперь у меня к тебе просьба. Помоги мне одеться.

Касис управлялся с этой задачей много быстрее, но быть одетым женщиной было куда приятней. Покуда девушка неуклюже возилась со складками, завязками и крючками, он будто бы случайно норовил дотронуться до неё, нежно касаясь то пальчиков, то плеча, украдкой поглядывая на рабыню, но она то ли не замечала этих прикосновений, то ли не придавала им значения.

Но в саду Таршу, похоже, удалось сломить сопротивление. В окружении благоухающей природы его негромкий голос смог привлечь её внимание.

Прекрасны дни влюблённых, их стремленья

К возлюбленной, блаженны их мученья.

Прекрасно всё в любви – несёт ли нам

Страдания она или бальзам.

Влюблённый власть и царство ненавидит,

Он в бедности свою опору видит.

Он пьёт страданий чистое вино;

Молчит, хоть горьким кажется оно.

Его дарят похмельем сладким слёзы.

Шипы – не стражи ли царицы розы?

Его голос сливался с журчанием фонтана, возле которого они остановились, в окружении кустов мелких роз. Мужчина аккуратно согнул ветку с цветком, и не переставая петь, провёл лепестками по её щеке, словно не решаясь дотронуться до неё ладонью. Девушка наконец-то соизволила слегка улыбнуться. Тарш, опьянённый этой маленькой победой, ринулся закреплять успех и продолжил уже громче:

Страданья ради истиной любви

Блаженством, о влюблённый, назови!

Вьюк лёгок опьянённому верблюду,

Стремись, иди к единственному чуду!

Не сбросит раб с себя любви аркан,

Когда огнём любви он обуян.

Он с нежностью посмотрел на Кирам, желая вновь увидеть на её лице улыбку. Ему отчего-то захотелось, чтобы эта девушка полюбила его, хотя сам не испытывал к ней, да и к любой другой женщине этого чувства. Единственную, которую он когда-либо любил, давно отнесли в Башню Молчания вместе с её убийцей. С тех пор никому больше не удалось завладеть его сердцем. Так, лёгкая эйфория вожделения.

– У тебя красивый голос, господин. – это была первая фраза, сказанная Кирам с начала прогулки.

– Меня зовут… – нараспев напомнил мужчина.

– Прости, Тарш. – робко поправилась девушка. – Я запамятовала.

Он хотел продолжить, но его перебили.

– Так-так наш певун растрачивает свой талант перед рабыней, в то время, когда его госпожа скучает? – из-за кустов появилась Мандана. – Оставьте нас. – приказала она сопровождавшим служанкам. Рабыни скрылись за кустами, а Кирам с поклоном отступила назад на три шага, как и положено невольнице при разговоре господ. – Что ж, продолжай. Неужели я не заслуживаю большего внимания с твоей стороны, нежели какая-то наложница?

Она томно поглядела на Тарша. Тот отметил про себя, что несмотря на позднюю беременность, царевна не утратила своей красоты и ему пришла на ум дерзкая мысль. Раз не удаётся завладеть чувствами Кирам напрямую, можно попробовать действовать ревностью. Он с улыбкой поклонился, и расправив грудную клетку, с ещё большим пылом запел.

Живут в тиши печального забвенья

Влюблённые – цари уединенья.

Они одни сумеют повести

Блуждающих по верному пути.

Проходят люди, их не узнавая,

Они – как в мире тьмы вода живая,

Они подобны рухнувшим стенам

Снаружи. А внутри – прекрасный храм. (Саади. Перевод В.Державина)

Он вновь поклонился с грациозностью, на какую был только способен, давая понять, что песня закончена, при этом многозначительно поглядел на Мандану. Та вряд ли заподозрила коварный план Тарша, но приложила все усилия, чтобы сдержать подступившую ревность, понимая, что находиться в представлении мужчины не в самом выгодном положении. Но у неё ещё будет время переменить ситуацию. Она снисходительно улыбнулась.

– Ты желал меня видеть? Я пришла.

– Видеть тебя величайшее из удовольствий. – не поднимая головы ответил Тарш, входивший в раж и не боявшийся играть с огнём.

– Неужели?

– Когда-то было иначе, госпожа?

– Прекрати, я ещё помню времена, когда ты презирал меня.

Мандана захотела вызвать его на откровенность, желая расставить всё по местам. Ей было не до различий между ними – она хотела заполучить его и готова была на всё. Даже делить его с рабыней – её страсть была корыстной. Ни муж, ни отец не могли ей дать то, что мог дать этот сын пастуха. Его ум, его слава, его обаяние и способность заводить как друзей, так и врагов, были хорошим довеском к любви. Он был её единственной опорой в борьбе за власть. Этот храбрый и наглый скиф понравился её отцу и мог стать со временем заметной фигурой, если им удастся закрепиться во дворце Иштумегу. Тогда он сделает из её сына воина, который станет гордостью Царя Царей, и возможно, отец решиться нарушить закон и передать трон непосредственно ему.

Тарш уловил настроение собеседницы и посерьёзнел. Дело касалось будущего сына Камбиза, которому он поклялся сделать всё возможное и невозможное для сохранения жизни его отпрыска. Все любовные ухищрения пришлось задвинуть в дальний угол. К тому же что-то непонятное происходило с ним, когда он смотрел на Мандану.

– Прошу тебя, госпожа, забыть старые обиды. Я безмерно виноват перед тобой и готов искупить вину службой тебе и твоему сыну. Но мне нужна твоя помощь.

– Помощь?

Мандана сделала удивлённый вид, уверенная, что именно для этого он её и вызвал. Она не обольщалась – им сейчас руководила отнюдь не страсть к ней, поскольку знала о его преданности мужу и соблазнить его будет задачей не из лёгких. Но вдали от Пасаргад она не оставит ему выбора. Этот дерзкий перс будет принадлежать ей.

– Да, госпожа, помощь. Я нашёл трёх верных мужей, которые как и я готовы служить тебе и твоему сыну, но им не так просто проникнуть сюда. Они персы, а нас здесь не жалуют. Требуется разрешение на вход во дворец.

– Кто они? Я их знаю? И могу ли я быть в них уверенна?

– Достаточно того, что в них уверен я. Вряд ли ты знаешь их в лицо. Великие не запоминают тех, кто стоит у подножия их величия, полагаясь лишь на тех, кто ведёт льстивые речи и одевается в шелка и бархат.

– Это упрёк? – Мандана мило улыбнулась, давая понять, что в разговоре с ней, он может быть более откровенным.

– Скорей указание на ошибочность такого мнения. Среди роскоши реже встречается преданность.