Любовь вслепую бесплатное чтение

Вероника Мелан
Любовь вслепую

(Besomorph feat. RIELL – Nightmare)

Пролог

Меня зовут Кристина Мэйер, мне двадцать четыре года, и на моем плече Лейка.

Лейка есть на плече у каждого, и на самом деле это, конечно, не лейка, а Лейнхарта – древняя руна, отражающая наполненность или пустоту души. «Заряд» в моей почти никогда не поднимался выше двадцати двух процентов, и, значит, по мнению социума, я не могла привнести в жизнь общества нечто прекрасное. Не была способна сотворить что-то вдохновенное и значимое, наполнить будни творческим смыслом, стать выдающейся. И, конечно, с таким зарядом я не могла получить нормальную работу, а также переехать в Районы Один и Два – туда, где нормально светило солнце, где день был равен ночи. Мой удел – Район Три – темный, бедный и грязный. Что ж, я не жаловалась, я научилась выживать.

Коротко обо мне: воровка (хорошая, почти профессиональная). Внешняя привлекательность средняя, мышцы в тонусе – бегать приходится часто. Ум работает быстро, характер… Характер так себе. Эгоистична, резковата, саркастична. Бывает, меня называют стервой или хуже – я с этими словами не спорю. Пусть так. Как ни странно, я довольна собственной жизнью, внешностью и работой. Только имя подкачало: «Крисом» мне быть не нравится, и потому меня называют Мэй.

– И этим вечером, Мэй, ты станешь богата… – твердила я себе, шагая к бару «Тритон». Баром владел мой друг детства Фил Орин – половину дел он вел честно, вторую половину – нет; как и все здесь, скупал краденое, на деньги для меня не скупился. И вещь, которую я несла сегодня, Орину понравится наверняка. Он отсыплет мне за неё тысяч пятьдесят. Шестьдесят, если повезет. На эти деньги я смогу уехать из вечно темного Дэйтона навсегда. Куда-нибудь к границе Второго Района – туда, где уже есть восходы и закаты, которыми можно любоваться. Здесь их не бывает, здесь солнце ненадолго осветляет мутное небо, а после растворяется без красивых всполохов на горизонте.

Но я помню, что это – закаты и рассветы. Когда-то мои родители жили во Втором, пока не сократили на сталелитейном отца из-за травмы руки. После испортилось все: зарплата и жизнь. Пришлось продать дом, переехать туда, где ночь длится восемнадцать часов кряду, забыть об излишествах.

Если Фил заплатит, как положено, если он не на мели, все изменится к лучшему.

Уже скоро.

«Тритон» пустовал – к лучшему.

Добротная деревянная мебель, проигрыватель у стены; почти не накурено. Сам Фил – молодой еще, но уже обогатившийся пузиком мужчина с длинными темными волосами – стоял за стойкой. Я помнила его с детства – такого же кудрявого, с россыпью родинок на подбородке и шее. Ничего не изменилось с тех времен, разве что щеки Орина набухли да взгляд темных глаз сделался тревожнее.

– Мэй! – мне приветственно махнули рукой.

Он был рад меня видеть. Наверное, он один. С родителями я общалась нечасто, хотя они были живы и относительно здоровы. Просто мы были разными – я и они. Мать до сих пор впахивала на двух работах – ей не до меня, отец сломался после переезда. Нет, не пил, но и говорить с ним стало не о чем – лишь слушать жалобы на пустую Лейку, общество и правительство. Я съехала на отдельную квартиру в шестнадцать, как только удачно толкнула первое награбленное барахло.

– С чем пожаловала сегодня?

– Ты не поверишь… Налей мне…

– Пива?

– Нет. Сегодня… розового игристого. Самого дорогого.

Я пила его только раз, на чужом празднике: кто-то играл в «Тритоне» свадьбу – мне налили за компанию. С тех пор я мечтала о том, как однажды разбогатею, как смогу пить розовое хотя бы раз в неделю. Боже, я буду смаковать его по глотку, буду ощущать на языке и нёбе каждый лопающийся щекочущий пузырек.

Орин положил руки на стойку. Все-таки «мясистый» он стал, возраст ему не к лицу, а ведь когда-то мы гоняли мяч в одном дворе, и я даже чуть-чуть была в него влюблена. Недолго, но все-таки.

– М-э-э-эй? – он знал меня как облупленную. – Сначала покажи, что у тебя.

У меня все классно. Я достала из-под подола тряпку, развернула ее аккуратно и еще раз взглянула на то, что лежало внутри, – на нео-ключ.

– Глазам не верю…

– Да. Сколько ты дашь мне за него?

Хорошо, что в баре пусто. Фил побледнел даже при свете ламп.

– Где ты его взяла?

Нео-ключи – редкость. Они модифицируют пространство, если знать, как ими пользоваться. Знают немногие. И прекрасно, что пару недель назад ко мне в руки попала карта «артефактов», указывающая расположение ценных предметов. Найденный ключ станет первым звеном из цепи удачных сделок, ведущих к большим деньгам. А там и Лейка наполнится, и я познаю, что такое счастье.

В прошлом наш мир пережил апокалипсис. Это случилось давно, и мы не помнили предков. Но поговаривали, что мир разделился на Районы сразу после, и Лейки тоже возникли как следствие пережитого. Зачем? Зачем вообще кому-то видеть, насколько наполнена или пуста твоя душа? Примитивный индикатор. Многие пытались от него избавиться, срезать пласт кожи – все заканчивалось плачевно. Поврежденная Лейка – почти мгновенная смерть. Мы откатились в прошлое, натыкаясь изредка на остатки прежней развитой цивилизации – такие вот ключи, например. Предмет из металла, имеющий наконечник и борозды. Набалдашник – светящийся пласт данных, некие символы, заключенные в прозрачную оболочку. Смотреть на них красиво, но боязно.

– Берешь? – вопросила я с гордостью. Кто еще принесет в «Тритон» ключ? Не просто ключ – нео-ключ.

– Украла? – Орин даже дотрагиваться до него боялся. Только вышел из-за стойки, пересек проход и запер входную дверь. «Заперто» на время сделки.

– Конечно.

– У кого?

– У какого-то слепого мужика.

Фил замер, не дойдя до барных стульев.

– У…

– Да не о чем беспокоиться. Все чисто.

– …Слепого…

– Сколько ты мне дашь за него? Пятьдесят штук? Хотелось бы шестьдесят, конечно…

– …Пью?

Я умолкла, пытаясь сообразить. Лампы над стойкой мигали: генератор на заднем дворе работал с перебоями.

– Кто такой Слепой Пью?

Теперь мы с другом детства смотрели друг на друга напряженно.

– Мужик лет сорока. На вид слеп. Симпатичен – бабы на него вешаются…

– Ну да, похож. Я не оставляла следов.

– Не возьму, – отрезал Орин непривычно жестко. Таким категоричным я видела его впервые.

– Почему? Давай хотя бы за тридцать!

– Он придет за тобой. А следом – за мной.

– Кто? Этот Пью? Да он беспомощнее старого пса Рорки…

– Он не беспомощен. Это… видимость. – Фил почему-то посмотрел на дверь, будто уже ожидал непрошенных гостей. Понизил голос. – Слепой Пью, несмотря на внешнюю немощность, очень опасный враг. И, если ключ ты взяла у него, он…

– Он – что? – взвилась я возмущенно. – Давай за двадцать пять!

Совсем уже мизерная цена. И с розовым игристым придется повременить.

– Нет, Мэй. – Никогда я не видела Орина таким упертым и расстроенным одновременно. – Ты – одиночка. А у меня теперь семья, мне есть что терять. Продай ключ кому-нибудь другому. А еще лучше – верни его, пока не поздно.

– Вернуть?

В старые добрые мы влипали с Филом во множество скользких и неприятных ситуаций и всегда поддерживали друг друга. Я впервые ощущала, что сейчас он стоит по обратную сторону баррикады.

– Да. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Найди Слепого Пью, извинись, скажи, что взяла вещь по ошибке, что все осознала. И уходи. Ты молода, ты найдешь еще, что продать.

– Я всю жизнь искала радость…

– Ты найдешь свою радость, Мэй. Найдешь.

Он положил свою теплую ладонь на мою, силясь поддержать, но во мне ходила ходуном волна из возмущения.

– Что он может сделать мне? Что? Он был пьян. И он слеп, он ничего не видит…

– Он видит. Не глазами. Но чем-то еще. Затылком, спиной… Руками…

Мне вдруг вспомнились эти самые руки. И вчера, когда они коснулись моей кожи, мне показалось, что они видят мою душу. Пью, или как бы там ни звали этого мужика, настоящего имени которого Фил не знал, умел видеть пальцами. В этом Орин был прав. Накануне я едва не поддалась наваждению, кое-как сумела взять себя в руки, хотя желала лишь одного – чтобы слепой человек коснулся меня еще раз.

Пришлось тряхнуть головой, сбросить воспоминания.

– Значит, ты не берешь? – я была зла. Кажется, я впервые обиделась на Орина по-настоящему.

– Нет, Крис, прости…

«Крис» – его вечная попытка извиниться, когда виноват.

Я даже не могла сказать слова ему поперек, Орин был мне дорог. И все верно: у него семья. Пришлось проглотить негатив.

К выходу я зашагала молча: ни к чему продолжать диалог. Ключ завернула обратно в тряпку, засунула ее себе под одежду. В наше время ни в сумках, ни в рюкзаках ничего носить нельзя.

– Мэй…

Я не хотела его слушать. Но не посылать же… Просто вперед, просто наружу. Я продам находку кому-то другому, на нео-ключ всегда найдется покупатель.

– …не зарывай свой талант в землю, делай деньги и радость на нем.

Я лишь фыркнула, ощущая, как сжал горло ядовитый саркастичный ответ.

На своем таланте может делать деньги кто угодно. Но не я. И я давно зарыла его в землю.

Щеколду я открыла с лязгом, входной дверью хлопнула.

*****

(Ryan Stewart – Reflections)

Дома я опять смотрела на фото, прикрепленное к холодильнику. Старое фото. Я всегда подолгу на него смотрела: бабушка и дедушка на лавке у старого домика. Окраина Второго Района. Смеющаяся пара стариков, удивительной красоты небо на горизонте. Этот снимок навевал на меня умиротворение, возвращал туда, оттуда я ушла так давно, – обратно в безмятежность. Где утро тихое, где жужжат пчелы над акацией, где рассветы пахнут пирожками. Океан зелени вокруг, поля, холмы – моя душа осталась там. И иногда казалось, что часть Мэй до сих пор живет в садах, – счастливая часть. Вторая пребывает здесь, в темном Дэйтоне, в параллельной жизни. Суетится, переживает, работает не покладая рук, чтобы однажды воссоединиться со своей путеводной звездой, ведущей в Гринхилл. Когда-нибудь я позволю себе дом в тихой деревне, буду шагать по тем же дорожкам, которые топтали мои босые детские ступни. И пусть стариков уже нет в живых, пусть судьба совершила виток – я сумею вернуть ей направление к счастью. Однажды.

Ключ станет первым шагом.

Хотелось бы мне им воспользоваться, только знаний не хватало. Библиотеки с книгами, раскрывающими загадки, доступны только Первому Району – мне туда не попасть. Да и не хотелось. Кто-то верил, что в Первом обитают исключительно удачливые люди, творцы, одухотворенные личности, кто-то думал, что путь туда вымощен большими деньгами. Кто-то рвался изнутри и работал на износ, лишь бы приблизить себя к избранным, – я всего лишь мечтала о доме. И о ясном, полном нежных оттенков, небе. И о зелени, которая практически не росла там, где темно.

Людям, обреченным на существование во мгле, приходится самим искать собственные маленькие радости, находить держащие на плаву привычки – моей была музыка. Она снова лилась из радиоприемника на подоконнике. Любимая мягкая волна – смесь босановы и лаунджа. Фил смеялся, что я, должно быть, «голубой крови», раз предпочитаю это року, блюзу и заунывному рэпу.

Фил… Иногда из-за круглых глаз я называла его Филином – он не обижался.

«Не зарывай талант в землю» – напутствовал он меня сегодня, и я хмыкнула опять.

Талант…

Таланты в нашем мире раздавались всем без исключения, и каждый находил их еще в детстве. Кто-то чувствовал технику, кто-то – растения, кто-то – чужие эмоции. Мой отец, например, был богом токарных станков: он сливался с ними, творил настоящие чудеса. Пока не повредил пальцы. Это случилось, потому что тот, кто предвидел чужие травмы, забыл в этот день выйти на смену, перепил накануне. А ведь должен был предупредить – тоже зарыл талант в землю? Его даже не уволили. Моя мать когда-то рисовала волшебные акварели. Маленькой я помнила ее выставки и открытые рты посетителей, предлагающие за любой набросок хорошую цену. Сейчас она не рисует: село зрение, не хватает денег осветить студию, нет хороших красок. Днем она чистит чужие квартиры за копейки, по ночам дежурит младшей медсестрой в больнице. Спит тогда, когда позволяет смена. Если позволяет. Особенно ценятся в Третьем Районе те, кто умеет растить цветы и овощи без света – одаренные земледельцы. Те и в Дэйтоне живут припеваючи, их забирают теплицы и фермы, им назначают достойные зарплаты. Оно и понятно – всем хочется фруктов, овощей. Цветы мало кто может себе позволить, у меня нет ни одного, потому что освещение, специальные лампы. Ничто не желает цвести в ночи. Только мы, воры.

А мой талант – чужая боль. Я могу ее изымать из человека, забирать стрессы. Только не хочу. Каждый чужой страх на время становится моим собственным, и мне приходится его проживать, справляться с ним, растворять. Еще год назад люди шли ко мне один за другим, и я помогала. После сказала: «Хватит! Почему я должна выносить за вас ваши помои, ваши отходы? Ведь это дело каждого – драить свои стойла». Конечно, за «чистку нужников» мне неплохо платили, несли последнее, вот только радости это занятие мне не прибавляло. А чужой боли – вагон.

– Нет, Фил, ты не прав, – я в очередной раз покачала головой. – Я зарыла свой талант в землю намеренно и разрывать его уже не хочу.

Заварив чай, я долго смотрела на лежащий на тряпке ключ – в чем его волшебство? Что именно он изменяет, как? Слишком большой наконечник для любой типичной скважины. Для него нужна особенная? И почему Орин был так уверен в том, что Слепой Пью пожалует за мной? Я хорошо вижу, слышу и отлично бегаю. К тому же, пусть для начала попробует меня найти.

Глава 1

(Urban Love, Ivette Moraes – Roads)

Днем ранее

Завсегдатаи полутемных прокуренных баров, работающих круглосуточно, искали две вещи – выпивку и любовь. Первое временно притупляло чувство одиночества, второе наполняло Лейку. Если повезет. Всякий раз, вспоминая свою последнюю «любовь» – парня по имени Дени, я сокрушенно качала головой. Да, поначалу моя Лейка наполнилась на одиннадцать процентов, а после нашего разрыва рухнула на четырнадцать. К черту отношения. Если очередная влюбленность отнимет у меня еще десять, то внутри станет совсем пусто. А при мигающей «единице» за тобой придут чистильщики, уведут для того, чтобы ты не дох на улице.

В задницу любовь.

Есть, конечно, те, кому везет. Плохеньким примером являлись мои же родители – они держались друг за друга. Поломанные и измочаленные, все же приносили некое умиротворение друг другу, хрупкую и неяркую радость. Лучшим примером являлись мои же дед с бабкой, хотя на их долю, как мне казалось, выпало меньше испытаний. В какой-то мере повезло и Филу: его жена забеременела два месяца назад, и Лейка Орина прыгнула на невиданный для меня сорок один процент. Я радовалась за друга. С грустинкой по поводу себя, с белой завистью, украдкой вздыхая, но совершенно искренне.

И сегодня в этом баре я искала не выпивку. И не любовь. Сегодня я собиралась закадрить одного неуклюжего слепого забулдыгу с целью посещения позже его жилища.

Любой вор, если он желает жить долго, готовится к заданию кропотливо, подходит к делу с умом. К моменту посещения «Двух Лун» я уже знала, где живет «объект», дважды посетила его дом, разузнала про пожарные выходы, люк, ведущий на крышу, отсутствие замка на двери подъезда. Обошла район, присмотрелась к местам быстрого отхода в случае необходимости. А вот «забулдыгу» сегодня видела воочию впервые, понимала, что в общении с ним придется полагаться на интуицию. Спешка – вот, что неизменно ведет к провалу. И потому я уже трижды напомнила себе: «Мэй, если ты не попадешь к нему в квартиру сегодня, то сделаешь это завтра или через несколько дней». Удача любит тех, кто рискует, но рискует продуманно.

Он сидел за барной стойкой, и он был пьян. Мужчина на вид около сорока, хорошо сложенный. Не слишком высокий, но выше меня, с русыми волосами, в добротной одежде. И это в какой-то мере удивило – его одежда. Она не была пыльной, мятой, не выглядела поношенной или старой. Скорее, привычной ему, удобной. А еще удивили мышцы. Разве слепые люди не худы и жилисты? Этот был в какой-то мере жилистым, но точно не худым. Его фигура казалась фигурой бывшего спортсмена или же военного, человека, так или иначе привыкшего к сильным и частым физическим нагрузкам, – осознание этого факта тренькнуло в моей голове первым тревожным звоночком.

«Ладно, возможно, это как-то связано с его прошлым. Но сейчас он слеп. Безопасен».

Я приблизилась.

«Объект» о чем-то переговаривался с барменом, шутил. Иногда он смеялся, и я отчетливо улавливала пьяную небрежность в движениях, неаккуратную координацию.

«И он надрался».

Мне на руку.

«Будет просто», – заверила я себя, настраиваясь на легкую победу. Зашагала к барной стойке, заняла соседний со слепым стул.

– Мне один «Вельвет», – махнула бармену. Тот кивнул.

«Вельвет» – дорогой коктейль. Пусть мой сосед думает, что я пришла сюда клеить мужиков, потягивая сок манго, смешанный с крепким джином и льдом. Пока готовился напиток, я повернулась, намереваясь разглядеть мужчину вблизи. И разглядела. Хорошие мужские жилистые руки, стакан скотча, зажатый в пальцах, а после идеальный профиль. У слепого было красивое лицо. Из тех, при взгляде на которое «залипаешь», потому что проступает в нем через красоту невидимая агрессия, которую можно уловить шестым чувством и женскими сенсорами. Уловить ее через залегшие у рта складки, через привыкшие хмуриться брови, жесткую линию челюсти и губ… Профиль меня сразил. Ощутилась даже некоторая несправедливость мира: мужчина с таким лицом ни в коем случае не должен быть слеп. Это нечестно. А когда сосед повернулся, когда вздрогнули, ощутив мой запах, его ноздри, мое сознание временно склеилось.

У него были светлые серые глаза. Совсем чуть-чуть раскосые – в какой-то момент можно и не заметить, – очень насмешливые. И глубокие. Казалось, он не слеп, он просто конкретно в этот самый момент не желает прямо на тебя смотреть. Что он смешлив и расслаблен, что он шутник и балагур. А еще пронзило чувство, что под этой личиной любителя злачных мест скрывается кто-то другой. Оставшийся в другой жизни и, тем не менее, живущий под кожей, под маской. Ощущение «двоякости» на пару секунд выбило меня из колеи – забылся остальной мир, даже временно стих гул «Двух Лун».

– О, у меня сегодня хорошая компания! – слепой задорно улыбнулся. И этот его взгляд мимо, совсем чуть-чуть мимо, лишь добавил некоего шарма обладателю улыбки. И усилил ощущение раздвоенности. Слепой носил в себе много боли – это я чувствовала каждой своей клеткой (собственно, я любого могла почувствовать при желании), – а также он многое скрывал под душевными заслонами. Мне почему-то чрезвычайно сильно захотелось увидеть его Лейку.

– Вам виднее, – отозвалась я насмешливо. Играть так играть, будем задавать друг другу веселый тон.

И вновь дрогнули его ноздри – он чувствовал мой запах. Он его вдыхал и как будто анализировал. Но ведь невозможно, думала я, вычленить его из этой мешанины табачного дыма, паров алкоголя и смрада от пота человеческих тел. А если добавить сюда еще множество видов дезодорантов и духов… Но мой сосед, я была в этом уверена, вдыхал именно мой запах.

– Мне попалась красавица.

У него была странно-манящая улыбка.

– Вы не можете этого знать, вы не смотрите на меня прямо.

Наверное, это было грубо, но я всегда оставалась собой.

– Не смотрю прямо, потому что я слеп. Но чтобы ощутить красоту, глаза не нужны.

Я лишь хмыкнула. Забавный он. Как примитивно пытается клеить незнакомку, и ведь, наверное, это почти всегда работает. При его-то внешности. Свою роль играла еще и некая теплота в его глазах.

«Не в глазах, – удивилась я, – в душе… Теплота исходит из его души».

Я не считала себя особенно красивой. Обычной, скорее. Среднего роста, с длинными темными волосами, зеленоватыми глазами, правильными чертами лица. Я была бы красивой, если бы не едва заметное родимое пятно, пересекающее мой висок, касающееся краем щеки. Конечно, его всегда можно было замазать тональным кремом, но ведь мне, как и любой девчонке, хотелось, чтобы меня любили и принимали такой, какая я есть. Если однажды – до или после свадьбы – жених все равно увидит тебя умытой, так для чего скрываться? Это пятно уже в детстве пригасило мой восторг от самой себя, хотя и чувство ущербности я гнала прочь. У всех есть недостатки – мой не самый худший. Еще на моей переносице несколько веснушек – подарок от солнца в детстве. Того солнца, настоящего… Мысль о недостижимом пока Гринхилле вогнала меня в привычный цинизм.

– Это работает со всеми?

Передо мной поставили коктейль. Бармен пожатием плеч извинился – мол, манго не было, добавил вишневый сок. Что ж, пусть мой «Вельвет» сегодня будет темно-бордовым.

– Можно мне быть наглым? Я коснусь вашей руки?

Я не успела даже ответить – сосед положил свою ладонь на мою.

И я провалилась. Он всего лишь согрел мои пальцы теплом своих и чуть погладил, а я отчего-то выдохнула так, будто по самой сокровенной части души провели нежным пером.

– Вы чувствительная…

Черт… Я пообещала себе более не выдавать себя ни вдохами, ни выдохами.

– Обычная.

– Нет. Можно?

И опять, не дождавшись моего согласия, он развернул меня на стуле лицом к себе, а после коснулся щеки, провел кончиками пальцев по коже. Осторожно, очень аккуратно, но мне вновь показалось, что меня просканировали на предмет чувствительности. Я честно держалась – шумно не выдыхать! Не еще раз. А сосед обнаглел вконец. Пользуясь моим замешательством и странным свернувшимся в душе при его прикосновениях чувством, обрисовал подушечкой большого пальца на моей щеке круг, а после коснулся губ. Погладил их, провел от уголка до середины. И держаться стало сложно – он что-то делал со мной. Эти прикосновения что-то делали, они казались магическими. Они отделяли меня от мира бара и его посетителей невидимым коконом, они погружали нас в отдельную сферу, куда не проникали звуки извне. Пришлось отстраниться. Я сюда не за тем пришла, чтобы душой разворачиваться, как кошка на солнечных лучах.

– Посмотрели?

Наверное, опять прозвучало грубовато.

Улыбка на его дьявольских губах коснулась лишь одного края рта.

– Я знал…

– Что я красива? Сейчас вы это скажете?

Я никогда не велась на пикап. Но с ним почему-то хотелось. Хотелось где-то очень глубоко внутри – «соберись, Мэй, …раскисла…» Пришлось напомнить себе, зачем я тут. Про снотворное в моем кармане, про ключ в чужой квартире.

– Купить вам выпить? – встрепенулась я, но, как оказалось, поздно.

Мужчина на стуле развернулся спиной к барной стойке и попытался встать. Неуклюже, правда, – пошатнулся, чуть не упал, вовремя схватился за стойку.

– Мне… на сегодня… хватит…

Он веселился. Он играл. Он был азартен при своей слепоте – это стало для меня вторым тревожным звоночком и в то же время прилепило всеми ногами к карте. К его карте, на которой он играл.

Какое-то время сосед смотрел сквозь шумную толпу, а после спросил:

– Вы ведь не оставите меня одного? Вы ведь проводите меня до дома?

Я почти ошалела от подобной наглости.

– Вас часто кто-то провожает? Каждый вечер?

При всей моей симпатии к этому субьекту, «еб№нов» я не любила. Бабников, ловеласов и всех, кто сует свой член в каждую промежность.

– Нет, чаще всего я сам…

В его тоне промелькнула грусть. И еще боль – я ее уловила.

– Просто самому… сложно… Пока доберешься до выхода… много синяков.

Он не врал. Даже если бы во мне не было особенной чувствительности к чужим эмоциям, я бы это поняла. Эти синяки действительно были на его теле, когда он, будучи пьяным, сбивал углы.

– Пока найдешь такси…

– Почему у вас нет трости?

– Своим отсутствием она спасает остатки моей гордости.

Все же у него дьявольская улыбка. И странная беззащитность. Сводящий с ума своим контрастом коктейль. Сильный мужчина, неспособный дойти до выхода, вынужденный ощупывать стены в поисках двери…

– Хорошо, я провожу вас, – я качнула головой, удивляясь очевидной удаче и смеси неочевидных чувств – в конце концов, туда мне и нужно, – но спать с вами не буду. Не люблю тех, кто…

– …трахает всех подряд?

Ему следовало обидеться, наверное. Но он так задорно и пьяно рассмеялся, так искренне, что мне стало стыдно.

– Если бы вы знали, как давно я в последний раз был с женщиной.

– Вы привлекательны…

«Несмотря на слепоту».

– И что?

– Вы не остаетесь без компании на вечер, я уверена.

– Чтобы я остался на ночь с женщиной, – кажется, к нашему разговору с любопытством прислушивался даже бармен, – эта женщина должна понравиться моим ноздрям. А еще моим рукам.

Мне было очень сложно удержаться от шумного вдоха. Очень.

Серые насмешливые глаза смотрели на меня. Сквозь меня. И, черт меня дери, мне хотелось его не только проводить, но и остаться. Впервые в жизни остаться с мужчиной за последние несколько лет – Дени не в счет. Чтобы человек, чья походка была нетверда от выпитого алкоголя, коснулся подушечками пальцев моей щеки и моих губ еще раз.

*****

(Power-Haus, Christian Reindl – Home)

Дейтон красив ночью. Залит огнями фонарей, светом фар, зажженными окнами домов. Кажется, в предрассветных сумерках усталый гул на дорогах стихнет – и забрезжит на горизонте рассвет.

Но этого не случится. Лишь посветлеет к обеду сумрачное небо, чтобы через несколько часов, будто больная старуха, угаснуть, быстро утомиться от нагрузки. А ночь – время иллюзии бодрости, время открытых баров, агрессивных стычек на улицах, сумеречных дел.

Мы сидели на заднем сиденье; мой сосед сам назвал адрес и теперь держал мою руку в своей. Держал так привычно, будто делал это всегда, день за днем. И она лежала там смирно, как жемчужина в раковине, лишь разливалось по телу непривычное тепло.

– Положи мне голову на плечо.

– Что?

Он попросил негромко, но я услышала.

Я смотрела на слепого, он смотрел прямо перед собой, куда-то поверх плеча водителя.

– Сделай это, – все та же мягкая полуулыбка на губах. – У меня мало радостей, не лишай меня и этой малости.

– Ты всех…

«…об этом просишь?»

– Не всех.

Он читал мысли?

И вновь мелькнувшая в его глазах печаль – такая настоящая, что мне вдруг подумалось: моя голова на его плече – какая малость. И я сделала это. Аккуратно прижала свое ухо к чужой куртке, поворочалась, заняла максимально удобное для себя положение. А в процессе вдохнула запах его кожи и парфюма. Зря, очень зря. Есть такие запахи, которые женщинам противопоказаны, потому как они проникают в запретные зоны в обход сигнализации. Слепой пах именно так. Совершенно не слепым, зрелым, сильным, знающим, чего хочет, мужчиной. Мою руку он теперь положил между обеими своими ладонями, чем согрел мои пальцы и сердце окончательно. Я поймала себя на мысли, что именно сейчас, прижавшись к незнакомцу, я чувствую себя дома. Мы. Я и он – отдельно от мира, и почему-то я дома. Захотелось вдруг, чтобы эта ночная дорога удлинилась километров на двести. В какой-то момент я поверну свое лицо к его, он повернет свое, и наши губы окажутся в миллиметре от соприкосновения – это будет самый красивый момент в моей жизни…

Чтобы выдернуть себя из странного, сказочного состояния свалившейся рядом с ним неги, мне пришлось изрядно напрячься. И я позволила себе разделиться: одна моя часть протрезвела, сделалась, как и прежде, холодной, рациональной. Второй я позволила продолжать быть забывшейся девчонкой, впавшей в мечты.

Наверное, хорошо, что дорога кончилась быстро, ибо очень хотелось слиться обратно в одно. Присоединиться всецело к той своей части, желающей просто дышать моментом счастья независимо от мысли о том, как долго он продлится.

«Очень странно этот слепой действует на мое сознание» – третий тревожный звоночек за вечер. Вот только сложить эту трель из предупреждающих сигналов в логическую цепочку пока не получалось. И пока я силилась это сделать, такси затормозило в знакомом уже для меня районе, перед пятиэтажным домом. Тут было мало фонарей; двор спал, не разбуженный движением машин, из множества окон горело лишь три. Небогатый район, здесь берегли энергию.

Я хотела отчалить обратно на той же машине, обдумать ситуацию, потому как интуиция настойчиво твердила о том, что что-то идет не так. Когда удача сама подталкивает тебя к раскрытым дверям, когда говорит: «Заходи, бери, все уже твое…», – нехотя задумаешься о подвохе. И это самое чувство подвоха, несмотря на проснувшийся азарт охотника, подобравшегося вплотную к добыче, перевешивало желание действовать согласно плану.

«Лучше уехать».

Но меня потянули за руку наружу.

И попросили:

– Останься.

Так вышло, что таксист спешил, он не стал ждать, пока мы разберемся. И теперь я стояла у дверей чужого подъезда, возмущенная тем, что опять позволила себя уговорить. Прирожденный манипулятор – вот он кто, этот слепой.

– Я говорила, что не буду с тобой спать.

Он своим спокойствием даже не позволял моим волнам бушевать.

– Я не прошу тебя со мной спать. Я этого и не предлагал. – Мужские пальцы невесомо отвели от моего лица прядь, брошенную на щеку ветром. – Просто побудь со мной часок. Поговори о чем-нибудь.

– Думаешь, из меня получится хороший собеседник?

– Неважно.

Мы стояли в одном из окраинных районов возле темной пятиэтажки, как подростки.

– Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Мое имя тебе и не нужно. Ты ведь не вернешься сюда завтра.

Снова этот след боли, который невозможно услышать в голосе, но которой окрашен воздух.

– Мое имя тоже не спросишь?

– Это не важно.

– А что важно?

– Что ты хорошо пахнешь. Этого достаточно. Не отдавай меня сегодня одиночеству.

«Мне в нём стыло».

Он умел просить. Делать это открыто и искренне, не проявляя при этом слабости. Признавался в том, чего не хотел, не опускаясь на колени, не впадая в ненужную униженность – такую бы я пресекла.

– Один час, – он мягко предъявил ультиматум и привычно, не дожидаясь моего ответа, потянул меня в спертый воздух подъезда.

«Давай, заходи…», – хитро улыбалась вслед удача, благим намерениям которой я почему-то больше не доверяла.

(Sofia Karlberg – A Bible Of Mermaid Pictures)

Я не знаю, как случился поцелуй у стены в прихожей сразу после того, как обувь была снята. Наверное, виной всему мягкий свет торшера, стоявшего на тумбе. Или тот пресловутый запах его парфюма, вскруживший мне голову в салоне машины – я вдыхала его непозволительно долго. Но поцелуя этого хотели мы оба – мой спутник ощутил это без слов. Понял мой намек, наполнивший коридор флюидами, прижал меня спиной к стене и касанием губ наполнил меня собой, а огнем – кровь. Такой мягкий, такой жадный. Этот человек умел исследовать своим ртом, губами так же хорошо, как и ладонями. Я вдруг поняла, что все мои хитрые планы сейчас рухнут. Казалось, это не человек напротив пьян, а я. И запах спиртного, вожделения и вскипевшей страсти – наш общий, один на двоих.

Наверное, все зашло бы далеко очень быстро, если бы не чувство, что незнакомец желает наслаждаться неспешно. Желает исследовать меня тщательно и очень… чутко. Если бы не мое чувство, что я очень хочу этому поддаться. Боги, он умел кружить голову. Своей легкостью, развратностью, открытостью, беспомощностью и мужским напором.

Тот момент, когда его ладонь была готова накрыть мою грудь, я уловила быстро. Успела поднять руку, нажать на мелкую кнопку на тыльной стороне кольца, чтобы бесшумно выскользнула из укрытия иголка. Маленькая иголочка – обычная, без яда – на неё мужская ладонь и наткнулась. Я сделала это почти автоматически, подспудно желая убедиться в том, что мужчина напротив действительно слеп.

И раздалось шипение от боли.

– Ой, прости, – тут же спешно извинилась я. – Брошка… расстегнулась случайно.

Мой сосед по машине расслабленно смотрел мне почти в глаза.

– Случайно?

– Ну… – Я неслышно спрятала иглу обратно в кольцо. Врать ему почему-то показалось кощунственным. – Просто хотела… убедиться в том, что ты действительно… слеп.

Укоризна в серых глазах, та же мягкая полуулыбка. Опять печальная, и это кольнуло меня сильнее той иглы, что задела его ладонь.

– Это было жестоко.

Он вздохнул. И я поняла, что он сейчас развернется, отправится вглубь комнаты, снимет куртку. Предложит мне сесть, заведет некую беседу – «фонарь от одиночества». Не успел он отойти, как, мысленно сокрушаясь, я взяла его за запястье. Остановила, потянула обратно.

«Что ты делаешь, Мэй? Что ты делаешь?!»

Но я вдруг поняла, что хочу продолжения. Как безумная. Возможно, у меня единственный шанс его почувствовать. Сегодня. Другой возможности не будет. Для женщины не так опасно, когда ее хочет мужчина. Куда опасней, если мужчину хочет она сама.

Мне нужны были его губы. Снова. И его руки.

И, когда его ладонь сжала мой подбородок – уже жестче, уже с выраженным намерением напомнить, кто ведет эту игру, я прикрыла глаза. Будем играть оба вслепую – так будет честно. Наши дыхания смешались (логика отчаянно дергала меня за подол, понимая, что проигрывает), я временно отдалась помешательству. Он вызывал во мне странное желание, этот мужчина, – забыть все, что я знала до этого, но пойти новой дорогой. За ним, с ним. На этот раз он не поцеловал, но сделал то, о чем я мечтала, начал исследовать мое лицо подушечками пальцев. Абрис моих скул, мои губы, шею. Пусть исследует грудь, если хочет, я больше не буду препятствовать. Вместо губ он поцеловал чувствительное место под мочкой уха, и вновь колыхнулось невидимое ощущение его скрытой силы, его давно неутоленного голода. И еще понимание, что мы задели невидимые струны друг друга – не только он мои, но и я его.

Неясно, как сплелись наши пальцы; новый поцелуй погрузил в полнейшее нежелание помнить прошлую себя. Только настоящую. Не может быть слепым мужчина, чьи плечи так сильны, чья спина так крепка, чья кожа пахнет так, что вдыхать хочется только её.

Дальше подо мной появилась кровать, словно сменился кадр кинофильма.

Я пронзило знание – всё будет. Я позволю ему делать все, и он сделает все. Будет, наверное, лучше, чем я себе это представляю, а после я не захочу уходить. Более того, я не смогу его обворовать – не позволит совесть.

«Мэй… Мэй! Мэй!» – колотила изнутри логика, голову заполнял улетучившийся до того рационализм.

Все верно, я не могу так делать. С каждым встречным, у кого желаю украсть. Или то, или другое. Не так сложно было дать ему понять, что я желаю оказаться сверху. Слепой мужчина подчинился без слов – оказался подо мной на спине. И я выделила себе последние пару минут, целовала его исступленно, почти не могла смотреть в доверчивые расфокусированные глаза, чувствовать, как лавинообразно нарастает огонь. Чем дальше, тем сложнее остановиться. Уже расстегнута моя блузка и его рубаха, уже вжикнула молния его ширинки, я уже даже сжала через ткань плавок пальцами то, что очень хотела увидеть воочию – нечто налитое, внушительное. Хотелось бесконечно представлять, как прекрасно и неспешно это будет…

Я выдернула себя из процесса с криком внутренней боли: «Остановись ты! Остановись сейчас!»

И остановилась. Выдохнула шумно, застыла, покачала головой.

– Ты ведь не хочешь меня покинуть? – хриплый голос. И отчаянная просьба в тишине – «только не сейчас».

– Мне нужно… в дамскую комнату. На пару минут.

Он касался моих щек невесомо и жадно, как будто терял. Как будто знал о чем-то наперед.

Нужно придумать, как и куда влить снотворное, нужно продолжить придерживаться плана.

И тут удача, ставшая уже бабкой-сватьей, помогла опять.

– Налей мне, пожалуйста, воды. На столе стоит бутылка, стакан, – его хриплый голос.

Обнаженный участок груди, показавшийся между полами распахнутой рубахи, манил и мой взор, и мои пальцы. Сильная грудь, накачанный пресс. А там, в пройме ширинки… – я почти взвыла от тоски. Этим вечером я однозначно лишила себя вкусного десерта.

– Конечно, сейчас принесу.

Я поднялась с чужой постели, понимая, что лучшего момента не представится. Даже натренированный слух слепого не услышит шорох ткани кармана, откуда я вынимаю маленькую пилюлю. Не уловит, как я раскручиваю ее, как насыпаю в воду порошок. Все ловко, все тихо. К тому же я вовремя «прочистила горло». За снотворное, не имеющее вкуса, приходилось платить втройне, но это того стоило.

– Держи… Я быстро.

Перед тем, как юркнуть в ванную, я убедилась в том, что лежащий на простынях человек выпил всю воду до капли. Даже приняла у него из рук пустой стакан, вернула его на стол.

«Спи, мой прекрасный красавец».

Едва ли я встречала мужчину вкуснее. И я буду помнить то, чего себя лишила, очень долго. Но ведь дело важнее, так?

В ванной я включила воду, сделала вид, что освежаюсь. На деле стояла над краном, держалась за края раковины и наблюдала в зеркале свой собственный печальный взгляд.

Все люди делают одно и то же, когда желают что-либо спрятать, – включают один и тот же паттерн логики. Тайники нужно искать там, где ты сам бы их обозначил, живя в данной конкретной квартире. Отсутствие сейфа порадовало чрезвычайно; карта артефактов указывала на то, что искомое находится в рабочем кабинете, где я сейчас и находилась. В столе, конечно же, в нижнем запертом ящике. И ключ от ящика в ящике выше – предсказуемо.

Хозяин квартиры спал на постели – хорошо, что мы туда переместились, что ему не пришлось почивать на полу или в неудобном кресле, например.

Нео-ключ, помещенный в специальную шкатулку, я видела впервые. Узнала его сразу: сложно не узнать высокотехнологичную вещь, в основании которой, заключенная в сферу, вращается, кажется, целая вселенная. Взяла с осторожностью, завернула в тряпку, сунула под одежду.

Незнакомец не храпел. Он лежал без движения, будто мертвый, лишь по мерному подъему груди было видно, что он жив.

Я какое-время смотрела на него, прежде чем уйти.

Болезненное расставание даже после пары часов знакомства. Мне отчего-то хотелось его узнать как человека и хотелось верить, что в другой реальности мы прожили этот час разговоров по душам. Что где-то там я вернулась на следующий день в эту квартиру, к этим губам. Что все сложилось иначе.

– Жаль, что я тебя… не попробовала, – шепнула я вслух, после чего почти бесшумно обулась и быстро выскользнула за дверь, защелкнув за собой замок.

Пусть пропажу он заметит не сразу. Пусть заметит через день, два, неделю. Пусть даже не подумает на меня. Верит, что просто уснул тогда, когда не стоило, перебрал в баре. Что девушка подождала, обиделась и ушла. Такой вот «счастливый конец».

Такси до дома я нашла быстро – грел предвкушением скорой лучшей жизни завернутый в тряпку ключ. И до сих удивительно легкой ощущалась победа.

Слишком легкой. Но слово «слишком» мне не нравилось, и я отпихивала его прочь, разгоняя сомнения тем, что не все в жизни должно быть тяжело. Иногда людям просто везет.

Глава 2

(LBLVNC, RIELL – Phoenix)

Сейчас

Когда Филин отказался покупать ключ, мне показалось, что лжеудача рассмеялась-таки хриплым голосом и явила наконец истинное лицо. Истинное лицо тревоги от надвигающихся неприятностей.

«Слепой Пью».

Прямо как в анекдоте – «слепой и пьешь?»

Эта фраза всплыла из какого-то древнего мультика про пирата – старики рассказывали про такой. Я никогда его не видела лично, и легендарный пират представлялся мне не особенно симпатичным и почему-то носатым.

Поздний вечер. Лечь бы спать, но не спалось – скребло зудящее чувство дискомфорта, будто я что-то важное упускаю. Так, вероятно, ощущает себя мнящая королем пешка в чужой игре, на чужом поле.

С момента кражи прошли сутки. Кому теперь предлагать артефакт? Кто его возьмет?

Не успев раскаяться насчет позднего часа, я подошла к телефону и набрала домашний номер Бредди.

Бред Данфорт когда-то являлся другом моего отца, частенько захаживал к нам в гости, приносил выпивку и гитару. Мать его не любила, но любил отец – те времена, те шутки и те скабрезные песни, которые Бредди пел в пьяном угаре, приносили усталой душе родителя минуты своеобразного покоя.

А после Данфорт открыл ломбард. Начал торговать краденым, и между ним и моим отцом пролегла трещина. Папа не признавал нечестных на руку торговцев, Бредди же крутился, как мог, силясь в темном мире себя обеспечить. И меня он помнил.

Когда в трубке раздался хриплый ответ, я уже решила, что в краже сразу признаваться не буду, но вот информацию узнать попытаюсь. Бредди знал многое и многих. У него был талант видеть невидимое и складывать воедино детали любой мозаики.

– Дядя Бред? Как твое здоровье?

На том конце закашлялись со смешком – видимо, поддатый вечером Данфорт курил.

– Кристинка… Рад тебя слышать. Как твои дела? Как твой старик?

Бредди все еще лелеял надежду на примирение и видел во мне мост, способный провести его к старой дружбе.

– Все хорошо. Нормально, – поправилась я и ненадолго умолкла. Как задать свой вопрос, чтобы не вызвать подозрений? Бредди помнил меня мелкой конопатой юлой, тонущей в материнских юбках, и зачастую радел за меня, как за родную. И это мешало мне вести с ним полноценную торговлю.

– Чем я обязан твоему звонку?

На чужой, далекой отсюда кухне играло радио. Музыку, спасающую настроение от заунывной тьмы, здесь любили многие.

– Расскажи мне, что ты знаешь о Слепом Пью.

На том конце повисла тишина. Кажется, Данфорт ушел с телефоном в другую комнату – радио стихло.

Прежде чем начать говорить, собеседник шумно прочистил горло. Ответил, понизив голос:

– Немногое. Но не связывалась бы ты с ним.

– Почему?

Второе предупреждение за один день. Не к добру.

– Что именно ты хочешь узнать?

– Все, что знаешь ты.

– Все, что знаю я… – Бредди тоже не был так прост, как казался. Он без слов понял, что некое взаимодействие между мной и названным человеком состоялось, и потому теперь размышлял, как лучше предупредить меня о последствиях. Начал без обиняков: – У меня нет даже его настоящего имени. Никто его не знает. Но я слышал, что с теми, кто пытается его обидеть, он бывает жесток. Даже непримирим.

– Но он же слеп!

– Не все вещи есть то, чем они выглядят на поверхности, Крис. – Он был одним из немногих, имеющих право называть меня этим именем. – Слепой Пью не имеет истории в Дэйтоне. Он прибыл в город несколько месяцев назад, снимает квартиру, тратит в барах неизвестно где заработанные деньги. Многие пытались завязать с ним дружбу, кто-то просто пытался увести кошелек. И те, и другие потерпели неудачу. Не смотри на его слепоту, Пью небезопасен.

Пауза.

– Послушай, ты ведь… не обворовала его? Скажи мне, что нет…

– Дядя…

– Я тебе вот что сообщу. Из того, что знаю. Помнишь момент, когда три недели назад в восточном районе отключали горячую воду?

Я помнила. Случилась большая авария, меняли трубы, сотни семей жили без воды.

– И что?

– Пью однажды посетил общественную баню. Только раз. И мой дружбан кое-что рассмотрел, кое-что удивительное.

Мне почему-то сразу подумалось про член. Хороший, очень добротный. Но речь, конечно же, шла о Лейнхарте – то было логично.

– Лейку?

– Да, её самую. Вот только его Лейка – это необычная Лейка. Это другая руна, она модифицирована иными символами.

– Что? Что все это значит?

Я никогда не слышала про иные Лейки.

– Я предполагаю… – Бредди заговорил еще тише. – Судя по снимку, который я видел, этот парень прибыл в Третий из Второго или даже Первого районов. И он из силовых структур. Не знаю, шпион или же сослан… Из него никто не может вытянуть информацию.

Неприятное чувство в загривке усилилось.

– Почему ты думаешь, что из силовых структур?

– Мне так кажется.

Тот самый случай, когда талант Данфорта являл себя в полную силу, когда старику хватило пары символов из уравнения, чтобы сложить невиданную доселе формулу.

– Так… ты ведь не обворовала его? Нет?

– Я… – Горло внезапно пересохло. Дядя Бред, конечно, знал о моих умениях, хоть и не докладывал о них родителям. Просто не мог не знать – община воров, подпольная организация, где все друг о друге слышали. – Я его… опоила.

Где-то в другом конце города, в чужой квартире расхохотались. И отнюдь невесело.

– Ты зря это сделала. И ты его не опоила…

– Я…Что это значит?

– Руна силовиков нейтрализует как снотворное, так и яды. Я об этом читал. Не спрашивай, где. Но ему было бы нипочем, даже если бы ты влила тройную дозу центрина в его чай.

Центрин в чае убивал мгновенно.

Теперь замолчала я.

– Ты в этом уверен?

– Как и в том, что у меня на кухне стоит недопитая бутылка коньяка.

«Жаль, что я тебя… не попробовала» – ведь именно эту фразу я сказала, стоя на пороге комнаты.

Пью не спал? Притворялся? Все слышал? У меня мгновенно закружилась голова.

Почему тогда он позволил стащить мне ключ? И стало приторно противно оттого, что мои опасения насчет «слишком легкой победы» вдруг обернулись неприглядной правдой о торпеде, выпущенной в бок моей подлодки. Пусть торпеда еще в пути, но она быстро движется по направлению к цели. Слепой человек сам повел меня к себе домой, сам завел в подъезд, сам попросил воды, сам ее выпил… И сам сделал вид, что спит. На мгновение я почувствовала себя плохо, тошнотворно.

– Что именно ты у него стащила? – Бред видел меня насквозь. Я молчала. И тогда Данфорт продолжил сам: – Если Пью позволил тебе чем-то поживиться, то это лишь для того, чтобы поиметь с тебя куда больше, чем потерял. Поверь мне. Есть лишь одна вещь, в которой я плох, и это то, что я никогда не ошибаюсь. Кристина… Кристина?

Он о чем-то спрашивал. О том, нужна ли мне помощь и чем являлся украденный предмет.

Я же наспех попрощалась, постаралась сделать это вежливо, после чего положила трубку. Посмотрела сначала на телефон, после на входную дверь. Она заперта? И почему я так отчаянно боюсь услышать за ней нетвердые шаги, а после насмешливый голос?

(FEARSTbeats – Raven)

Любой вор, желающий жить долго, должен уметь слушать интуицию – моя надрывно верещала и жгла мне пятую точку кислотой. Она призывала меня сорваться с места – и сорваться немедленно. Я не просто обокрала Пью – я его унизила. За свою жизнь я многократно сталкивалась с мужчинами, с их желаниями и чувством ранимости, и это чувство не могло не посетить человека, которого опоили, предварительно приласкав. Которого поцеловали, которому расстегнули ширинку, подержались за его «достоинство», пообещав продолжение. А после обокрали, оставив лежать на постели со спущенными штанами.

Если бы так поступили со мной, я была бы зла. Я бы, отыскав вора, орала ему в лицо: «Обязательно было унижать меня как женщину? Не мог просто забрать то, что хотел, и уйти?!»

Пью будет зол. Будучи таким сложным и «непримиримым» субъектом, каким описал его дядя Бред, он навряд ли простил бы мне одинарную ошибку. А уж двойную…

Нет, сегодня спать нельзя. И находиться здесь тоже – здесь меня будут искать в первую очередь.

Суетно, тревожно, прогоркло, но пришла пора сниматься с места.

На склад Филина я пробиралась тайком. Перебегала освещенные территории, замирала в тени, постоянно оглядывалась.

Почему на склад? Потому что именно там хранила собранный на экстренный случай рюкзак со всем необходимым для «побега» – припасами сухой еды, сменной одеждой, кое-какими инструментами, а также деньгами, которые я никогда не держала в квартире. Квартира – слабое укрытие для ценных вещей, как показывала практика. Стальной сейф вместо двери привлек бы больше внимания, нежели стандартный хлипкий заслон, решетки на окнах пробудили бы азарт у воров, а не отпугнули бы их. Склад Фила охранялся сигнализацией, от которой я знала код. К тому же у меня имелся запасной ключ.

Орин знал о моих пожитках там. И был с их хранением согласен.

Спустя двадцать минут я перебирала вещи в рюкзаке, который достала с одной из полок, предварительно подкатив передвижную лестницу. Спустила сумку вниз, водрузила ее на деревянный ящик с консервами, принялась проверять, все ли на месте.

Сигналку я сняла, наружную дверь предусмотрительно заперла на ключ; под потолком тускло горели лампы. Здесь было пыльно, но убрано. На многочисленных стеллажах стояло все, что могло храниться без холодильника: упаковки банок с горошком, консервированная икра, подсолнечное масло, бутыли с чистой водой, крупы, майонезы, соусы в стеклянных банках. Кухня «Тритона» подавала посетителям не только выпивку, но и закуски, повара трудились круглосуточно. В Дэйтоне нет рынков, куда каждое утро привозят свежую продукцию для ресторанов, и потому Фил закупался заранее. В противоположной стене блестели мощные дверцы холодильника – там молочка, рыба, мясо. В углу ящики с овощами – оттуда попахивало. Вероятно, помощники Орина давно не перебирали картошку…

Деньги на месте, пайки в рюкзаке, дубликат документов в кармашке, бутылка с водой всунута в сетчатый отсек. Этот рюкзак, вероятно, у обычного человека вызвал бы изумление – для чего в нем столько всего? Но я знала: ситуации бывают разные. Преследования, погони. Когда-то придется заночевать в лесу…

Через минуту я закончила бы процесс инспектирования, накинула бы лямки на плечи и была такова.

Была бы.

Но практически бесшумно отперлась входная дверь, закрытая до того на ключ.

И в нее вошел Пью.

Я понимала, что он меня найдет. Когда-нибудь, где-нибудь. Нео-ключ – весомая потеря. Но я не думала, что он сделает это так быстро. Как он отпер дверь? Отмычками? А главное, он снова запер ее за собой, после чего развернулся, стоя в расслабленной позе, и принюхался.

Я не шевелилась, хотя отлично видела его отсюда – нельзя издать ни шороха, ни звука. И срочно нужно подумать, как быть, что сделать для того, чтобы улизнуть.

В бешеном ритме колотилось сердце. Никогда раньше оно не рвало в галоп столь стремительно, и вид опечаленного и в то же время спокойного слепого человека заставлял волосы на моей голове шевелиться от ужаса.

– Ты здесь, – произнесли от двери. Не вопросительно – утвердительно. – Я чувствую твой запах, красавица.

В голосе как будто совсем нет злости.

– Покажи себя.

Я никогда прежде не пыталась обратить себя в каменную статую; от чрезмерного усилия не двигаться моментально вспотели ладони.

– Не хочешь? Знаешь, – он сделал шаг вперед, затем еще один, – я ведь даже поверил, что понравился тебе. Совсем чуть-чуть. А мне понравилась ты.

У меня мозг в желе, мне нужно думать, как скрыться отсюда, а я слушаю чужие речи. И неподдельная грусть колет шипами размякшую совесть.

– Но… я, наверное, слишком наивен… Позволил себя провести, да?

Он ухмыльнулся, но печально. Как человек, у которого задели не чувство собственного достоинства, но сердце.

Мой медленный выдох. Такой же медленный вдох. Я судорожно ощупывала взглядом полки – попробовать на него что-то свалить? Насколько быстро он двигается? И опять же, не сломать бы ему шею… Черт, я же не изверг какой, я просто хочу сбежать. Живой.

– Ты сменила духи… Не поможет.

Я действительно сменила духи. На всякий случай.

– … я чувствую твое дыхание. Я всегда узнаю тебя по нему. Ты ведь не перестанешь дышать, нет?

Его голос мягкий, обманчиво ласковый, с грустинкой. Но что, если на самом деле он маньяк, каких часто показывают в фильмах? Притягательный снаружи, но равнодушный, стеклянный изнутри.

Я чувствовала по отношению к Пью разношерстные эмоции – он до сих пор мне нравился. И эта горечь в его голосе ощущалась настоящей. Но еще я бешено его боялась. Особенно после того, что рассказал Бредди.

– Ты кое-что у меня взяла. Помнишь?

Я бесшумно скорчила гримасу – я помнила. Может, он блефует? Не чувствует на самом деле моего запаха, не знает о том, что я здесь. Пока молчать, пока не двигаться, не выдавать себя.

– Где-то внутри я верил, что мы поладим.

«Я тоже в это верила». В другой жизни – так я решила. Хотя где-то очень глубоко до сих пор хотелось в этой.

– Верни то, что взяла, и мы поговорим.

Хотелось бы кивнуть, но я не имела права рисковать. Он заберет ключ, а с ней и мою надежду на большие деньги, которые проложат дорогу в Гринхилл. Возможно, он меня покалечит – я не знала настоящего характера того, кто медленно двигался по проходу. Еще пара десятков метров, и наша стычка станет неизбежной. Его нужно отвлечь, а после бежать – я рыскала взглядом по полкам… После вдруг ошарашенно вспомнила про приложение в телефоне – дубликат системы управления складом Фила. Он как-то поставил ее мне, когда попросил срочно доставить в бар продукты. Тогда был большой наплыв посетителей, праздники, Орин зашивался.

Телефон из кармана я достала тихо – тот всегда стоял на беззвучном. Постаралась не дышать, ткнула на иконку приложения. Работает, оно до сих пор работает… На полках установлены двигательные элементы для того, чтобы помогать работникам стаскивать тяжелый груз вниз. Конечно, предварительно должны быть подставлены погрузчики… Бешеный галоп сердца не унимался.

– Хорошая моя… Кристина, ведь так?

По моему позвоночнику скользнула вниз изморозь.

– Откуда я знаю твое имя? Я спросил в «Лунах» о том, кто провожал меня вчера. Мне ответили: «Мэй». Оказывается, многие думают, что тебя так зовут. И лишь немногие знают правду.

Мне стало муторно. Люди признаются в чем угодно, если дать им на лапу или же правильно «спросить». Например, с клещами для удаления ногтей из пальцев.

Пью был неспешен, терпелив и ласков.

Мог ли он на самом деле обладать подобным нравом или же это прикрытие для холодной агрессии?

Он как раз под полками Д, сектором шесть. На них – я бросила спешный взгляд – кули с мукой. Мелкие, двухкилограммовые. Такими шею не сломаешь, наверное. Но чтобы отвлечь – как раз.

Я, ощущая себя крайне тошнотворно оттого, что опять, возможно, причиню вред слепому человеку, нажала нужную комбинацию кнопок. Система отозвалась сразу, пикнула, зашуршал сверху элемент.

Кули посыпались неожиданно и кучей. Наверное, они могли бы повредить ему голову, шею или позвонки, но за долю секунду до падения вниз муки Пью сделал шаг в сторону. Очень плавный, очень точный.

И теперь он был обижен. Смотрел чуть вниз, стоял без движения – на лице укоризна.

– Ты очень жестока ко мне, знаешь об этом?

Мучная взвесь из порванных пакетов поднялась белым облаком; я же вся покрылась потом от орущей внутри совести и понимания того, что нужно бежать.

Бежать, потому что я верю его лицу и его голосу, потому что мне хочется выйти к нему навстречу и поговорить. Что я за дура такая?

Ну уж нет. Я или за себя, или за чужака.

А я за себя.

И потому я бахнула по кнопкам для того, чтобы сектора С и Д осыпались вниз одновременно (Фил меня линчует), схватила рюкзак и бросилась со склада на выход, расположенный с противоположной стороны. Он всегда был заперт на засов.

Сзади шорох, грохот, треск рвущейся бумаги, удары жестяных банок о пол…

Засов в сторону, двери нараспашку – какие же они все-таки тяжелые!

Выскочив наружу, я наткнулась на компанию не то нариков, не то алкашей, играющих позади склада на пустой картонной коробке в сквиш. Перемахнула через коробку на лету, услышала вой: «Эй, ты че, охамела…» Но даже не оглянулась, понеслась прочь.

«Нужно позвонить Филу. Срочно сообщить о том, что склад остался открыт… Пока не разграбили».

Но мой мыслепоток прервал новый ор алкашей.

Потому что наружу вышел Пью.

И он не перепрыгнул коробку со стаканчиками и фишками, он сбил ее коленом.

– Слышь, прям в разгар партии… Мудила…

Их было трое.

– Прошу прощения, парни. – Пью был обходителен, даже галантен. – Не имел намерения мешать вашей игре.

«Все-таки нарики», – думала я, упрекая себя за то, что почему-то замедлилась, а после совсем остановилась. Молодые и наглые, глаза мутные. «Их трое, он один…» Что, если ему понадобится помощь? Я не могла просто взять и уйти, меня вдруг, как сбойнувшую коробку передач, заела совесть.

– Ты всю игру испортил, урод…

– Я вас не видел.

– Не видел он… Слепой, что ли!

Наверное, ставки были высокими, наверное, они играли на последние деньги – кто-то проигрывал, кто-то выигрывал, – матч был важен. Напряжение на высоте.

– К сожалению.

Почему Пью не бежит? Зачем ведет с ними диалог?

– Щас ты еще глухим станешь и немым… Будешь плевать на траву собственные зубы…

Они были обдолбанными, и я судорожно думала о том, что подниму с земли камень, вернусь к нему, чтобы помочь – огрею одного из ублюдков по голове. Не смогу жить, если Пью запинают насмерть, оставят лежать на земле.

– Давайте разойдемся миром.

Знакомый голос спокоен, вежлив.

Но спокойствием от наркоманов не пахло – пахло безумной яростью, бешенством. Они окружили виновника их бед, один из них щелкнул карманным ножом…

А дальше я созерцала то, что не надеялась увидеть никогда. Мне показалось, время замедлилось – для меня, для них, для Пью. Они ринулись на слепого разом, как голодные псы, но человек в центре совершенно точно и уверенно выбросил руку вперед, ударил одного из них в челюсть. Молниеносно, одновременно с этим выкинул назад ногу, и пинок в живот получил второй.

«Пью видит не глазами, чем-то еще…» – так сказал Фил. И он оказался прав. Как невозмутимый мастер боевых искусств, слепой уклонялся от чужих ударов, не позволял даже коснуться себя, и, когда бой с шайкой молодняка почти закончился, на меня вновь хлынул ужас.

«Он не беспомощен… Он совсем не беспомощен…»

«Вот почему никто не мог вытащить его кошелек, не мог ограбить», – думала я на бегу, ринувшись к дороге. Пересечь трассу, перепрыгнуть через ограждение – там лог. Если я пересеку его и поднимусь с обратной стороны, я, возможно, оторвусь от погони, после запутаю следы. Доберусь до станции… Черт, я заплачу втридорога любому водителю попутки, который остановит машину на мой призыв…

На шоссе ревели моторы, слепили фары. Дождавшись, когда мимо с лязгом и грохотом пронеслась фура, я метнулась по бетону, как обезумевший заяц, раздался протяжный сигнал клаксона. До меня долетел бранный поток слов водителя, пролетевшего по встречке.

«Если Пью собьют… это будет на моей совести… Если…»

И сама же себе ответила: его не собьют. Похоже, он нигде не потонет.

Через металлический забор я махнула на полной скорости, оглянулась лишь на секунду – за мной по пятам, в какой-то мере неторопливо, следовал человек с раскосыми глазами.

«Давай просто поговорим».

Я не знала о том, кто он, но «мирных» разговоров теперь отчаянно боялась. Он отпер склад снаружи, он раскидал наркоманов, он увернулся от муки и других продуктов, посыпавшихся на него сверху градом… Кто он? Кто он, черт его дери, такой?

Вниз по сырой траве на заднице, потому что поскользнулись кроссовки, и снова оглушающий сигнал клаксона. Тот, кто шел следом, отставать не собирался. Вниз по склону, вниз, вниз, добраться бы до кустов.

Здесь было темно, расселина, никаких фонарей. И я растянулась прямо на ровном дне лощины, запнулась о камень. Вылетел из-под одежды ключ, развернулась ткань… Моя находка, моя драгоценность…

– Кристина!

Этот окрик вогнал меня в шоковый транс – голос слишком близко, у меня буквально секунды. Хороший вор не сдается, хороший вор будет выживать с добычей до последнего. Я спешно поползла к ключу на локтях, мне в глаза бил луч света с его набалдашника. Чем ближе, тем ярче свет, тем сильнее чувство сюрреализма, будто окружающая реальность плавится, подрагивает и становится зыбкой. Ключ, ключ, я не могу тебя отдать…

Шаги Пью уже за спиной, сейчас он доберется до меня, дернет за ноги на себя, после обездвижит. И настанет пора наказания – хорошо, если я не останусь лежать в этих кустах навечно.

До ключа я добралась, шумно дыша. Чувство сюрреализма усилилось – теперь я не видела вокруг себя ничего, кроме сияющего набалдашника и кокона света, которым артефакт нас окружил. Этот чертов ключ будто ожил, будто что-то шептал мне. А после мои глаза выхватили на ближайшем камне очертания замочной скважины.

Я больше не умела думать – одни лишь голые инстинкты. В другое время я бы задалась вопросом: как в камне может оказаться замочная скважина? Быть может, это тень? Или просто морок ошпаренного страхом сознания?

Но в этот самый момент, когда почувствовала на щиколотках захват Пью, я схватила нео-ключ, светящийся на траве небесной кометой, с размаху вставила-вдолбила его в каменную замочную скважину.

Успела услышать «Не делай этого!», ощутить рывок Пью, его стальные пальцы, а после мир вспыхнул слепящей белизной и ушел во тьму. Без моста, без машин, без фонарей Дэйтона на той стороне лощины.

Глава 3

(Power-Haus feat. Duomo – Moriarty)

Мы грохнулись рядом на траву – я и мой преследователь. Колени тут же неблагодарно заныли, ладони утонули в жестком ковре из растительности. Я тряхнула ошалелой головой, попыталась вернуть себе сфокусированное зрение, и первым, что я увидела, был лежащий рядом нео-ключ, набалдашник которого больше не светился. Его, ключ, я подгребла быстро, сунула под одежду; поднялся на карачки и мотнул головой Пью.

– Кристина…

Он застонал от боли, потер виски.

Кажется, он был зол.

Вокруг стояли стриженые кусты – и ничего более. Высокий забор из кустарника, дорожки между и темное ночное небо над головой.

– Где мы? – Пью оперся ладонью о траву, сел.

Я же понимала, что надо давать деру. Не получилось там, должно получиться тут, где бы это пресловутое «тут» ни находилось. Притянула к себе свалившийся рюкзак, быстро натянула лямки на плечи.

– Ты же сам можешь видеть…

В моем тоне плескалась желчь. Лучше бы я переместилась в новое место одна, без него. Но выбирать не приходилось – Пью в момент активации ключа держался за мои ноги и, вероятно, поэтому перенесся следом.

– Тебе нравится издеваться над слепым? Твою беспощадность я заметил.

– Не такой ты и слепой.

Но человек рядом беспомощно ощупывал землю – какими бы сверхспособностями он ни обладал десять минут назад, сейчас он их, похоже, потерял.

Скрипнули от раздражения чужие зубы.

– К сожалению, такой.

– Угу, – я больше не собиралась ловиться на жалость, – слепцы не умеют уворачиваться от падающих сверху предметов, не способны играючи раскидать шайку наркоманов и не бегают по дорогам среди фур.

– Остальные чувства помимо зрения я еще не растерял. – Я впервые видела его агрессивным. И вместе с тем странно-потерянным. – Чего ты хотела в момент переноса? Сбежать от меня? Ну так беги.

И, хотя в его голосе не было угрозы, я сорвалась с места как заяц и побежала туда, где виднелся единственный проход из этого лиственного закоулка.

Это был лабиринт. Настоящий и очень большой. Такие приказывали организовывать себе короли, для того чтобы придворные могли в них «теряться». Высоченные зеленые стены, за которые не заглянуть, множественные разветвления, закоулки… В таком петлять и петлять. Первые два поворота – один налево и один направо – я пробежала на полной скорости. Еще один сделала, сбавив темп, – заросли бесконечны. А после, прислушиваясь, остановилась.

Мне почему-то стало страшно. Пью за спиной не показывался, я не слышала его шагов, хотя, ощущая только стук сердца в горле, простояла без движения почти две минуты. Куда дальше? Налево, направо, прямо?

Мы с ним свалились в тупик, в своеобразное «начало», а дальше… Что делать дальше, к тому же ночью? Пусть света здесь хватало – он лился от травы и листьев, – но ощущение тревоги не проходило. Мне чудилось, что лабиринт не так прост, что он живой и что в нем кто-то «водится». Вглядываясь в развилки, в силуэты углов, куда уводили дорожки, я подспудно ожидала, что сейчас кто-то покажется. И этот кто-то мне понравится еще меньше, чем Пью.

Навалилось ощущение, что мои ноги засасывает трясина. Вечная беспомощность. Где находится это место? Почему сработал ключ и куда, черт его дери, он нас закинул?

Еще минута тишины.

Пью, несмотря на свой рык «беги», следом не шел.

Двинувшись дальше, я однозначно потеряюсь. Я заблужусь. Возможно, наткнусь на кого-то.

«У меня хотя бы есть вода. У него – нет».

Сомнения рвали на части – идти одной? Наплевать на того, кто остался позади? Просто попытаться выбраться? Возможно, лабиринт не такой уж большой, но от мысли преодолеть еще один «пролет» и пару раз куда-то свернуть мне делалось муторно. Опять орала интуиция.

Черт. Я опустилась на траву и какое-то время сидела. Было бы проще, если бы погоня продолжилась, тогда только вперед. И некстати вспомнилось движение руки Пью по траве – движение, полное отчаяния, – он действительно сейчас ничего не видел.

«Может быть, он и слеп. Но он умеет драться».

Не знаю, как и чем я приняла решение, но двинулась я не вперед. Я двинулась обратно.

(Kandi Peterson – Cannonball)

Он сидел у одной из «стен», смотрел как будто на небо – голова поднята вверх. На мои шаги даже не повернулся, и меня опять настигло муторное чувство печали. Он не собирался за мной бежать, меня преследовать. Он, очевидно, не знал и не понимал, где находится, куда двигаться – я была бы гадиной, оставив его одного.

Опасливо усевшись рядом, я какое-то время косилась на мужественный профиль, выжидая, кинется на меня с агрессией или нет, но Пью просто молчал. И я решилась на диалог.

– Как, …почему сработал ключ?

Я думала, он не ответит, но слева вздохнули.

– Потому что ты активировала его диким, сумасшедшим желанием куда-то переместиться. Полной силой своей дурости.

Он вдруг рассмеялся без злости и не обидно, но как-то обреченно. И умолк.

– Где мы сейчас?

– Тебе виднее.

Сарказм теперь звучал в его голосе.

– Это лабиринт, – пояснила я нехотя, – лабиринт из очень высоких и очень ровно стриженных кустов. Он тянется насколько хватает глаз. Сейчас ночь, но здесь довольно светло. И… никого… на первый взгляд. Мы в тупике… В закутке.

– Что ж, – Пью смотрел вниз, на свои руки, – ты очень хотела сбежать, заплутать и запутать следы, когда формировала пространство. Поэтому мы в лабиринте. Логично.

– Я ничего…

Мою попытку возмущенно оправдаться прервал нетерпеливый раздраженный выдох – мол, не трать слова.

«Конечно, ты его сформировала. Хоть и не понимаешь, как именно».

Я почему-то ждала, что на меня зло набросятся, обвинят, обзовут, упрекнут. Но этого не происходило, и забрезжила робкая надежда, что Пью не так зол, как мне думалось.

– Где мы…, ты не знаешь?

– Я не знаю.

– Откуда вообще взялось это место?

– Оно сформировалось из ничего.

– Такого не может быть…

– Что ты знаешь о ключе?

– Ничего.

– Вот из этого «ничего» он и сформировал для тебя пространство.

Кажется, я слышала едкие нотки.

– А ты знаешь о ключе больше?

– Знаю.

– И умеешь им пользоваться?

– Умею.

Внутри забрезжила надежда. Я уже успела представить, как мы скитаемся по этому лабиринту сутками напролет, как ищем воду, ощупываем опостылевшие лиственные стены, миримся, ругаемся, рассказываем друг другу истории из жизни. Возможно, всего этого можно избежать? Ключ, конечно, отдавать не хотелось, но и сидеть неизвестно где тоже. Медленно умирать от истощения, от жажды, терять силы и продолжать скитаться.

Мне пришлось сделать над собой усилие и прочистить горло; над верхним краем изгороди светила луна – вполне привычного вида для той, которая была соткана из «ничего».

– Если я отдам тебе ключ… Если я извинюсь за то, что украла его, и отдам… – Помолчала. – Это будет правильная идея?

Он так на меня и не посмотрел. Не повернул головы, в смысле. Хотя зачем ему, если моего лица он все равно не увидит.

– Это будет правильная идея.

В конце концов, он за ним и шел. Не за мной, но затем, чтобы вернуть ключ. Что ж, ладно, он выиграл этот раунд. Мне придется однажды найти и своровать что-то другое. Между ценной находкой и жизнью я выберу жизнь.

Я достала ключ, развернула тряпку, положила его на чужую раскрытую ладонь – «прощай, нео-игрушка».

Удивилась тому, что Пью сжал ладонь, но не предпринял никаких попыток активировать ключ.

– Извинений я не услышал, – пояснил он спустя паузу.

Ах да… Сложная часть. Иногда извиняться сложнее, чем проигрывать.

– Прости, что я без спроса взяла твою вещь…

– Не слышу раскаяния.

– А его и нет. Я обещала извиниться, а не раскаяться.

Пью хмыкнул. В нем сохранялась для меня все та же загадка, как и в самом начале. Некая мистичная многослойность.

– Почему все называют тебя Мэй?

– Неважно… Давай, вытаскивай нас отсюда.

Но, вместо того чтобы активировать ключ, Пью аккуратно прицепил его на цепочку, лежащую змейкой на ключицах. Прицепил и опустил под рубаху. Замечательно, чудесно!

– Ты же обещал!

– Первое: я не обещал. – Его тон удивительно спокоен, размерен. Казалось, слепой никуда не торопится – ни жить, ни делать, ни решать. – Второе: я сказал, что умею им пользоваться, но не сказал, что смогу сделать это прямо сейчас.

– Ты обманщик! – внутри моментально вскипело ядовитое варево.

– Сказать, кто тут обманщик?

Я прикусила язык.

Досада, прогорклая досада – вот, что я ощущала. Отдала ключ «просто так», безо всякой выгоды, как оказалось. Дурында.

– Если умеешь пользоваться, почему не воспользуешься сейчас?

– Потому что для этого требуется зрение – у меня его нет. С набалдашником нужен визуальный контакт, ты это ощутила. Если помнишь.

Я помнила. Когда вокруг засветилось марево, когда засияла верхушка, свет и я сцепились невидимой нитью, и эта нить проникла через глаза куда-то внутрь меня, вытаскивая на поверхность желания.

– Тогда отдай его мне… Я попробую!

– Не попробуешь. Ключ не может быть активирован дважды так быстро.

– Сколько нужно ждать?

Я была как гончая, как пес, чуявший добычу, но мне все никак не позволяли сорваться с места.

– Теперь он будет накапливать энергию в течение семи-десяти дней. Так что, если захочешь снова его своровать, будь готова к тому, что быстро он не сработает. К тому же ты все-таки не знаешь тонкостей и процессов.

«В следующий раз можешь попасть в место куда хуже этого».

Край луны сделался толще, уже показался пузатый бок.

Совершенно безрадостные перспективы.

Ключ не работает. Чтобы активировать его снова, нужно ждать неделю. Если это сделаю я, попаду «хрен знает куда», Пью знает, как попасть в нужное место, но не имеет зрения. Ловушка.

Мы долго сидели тихо, очень долго. Пропитывались осознанием собственного положения. Шелестели листья, ветер сюда залетал редко. Теплый, летний. Хорошо, что на земле плотный травяной ковер, не мерзла пятая точка. «А если бы в зиму?»

– Мне кажется, этот лабиринт живой, – поделилась я опасениями спустя минуты тишины. – Там… кто-то есть.

– Очень может быть. В пространстве, сотканном из твоего разума, может быть что угодно.

Он был безмятежен. И в то же время оставался потерян – сейчас он действительно ничего не видел.

И я не удержалась от вопроса.

– Как…, – спросила шепотом, – как ты смог преодолеть все препятствия тогда? Почему не видишь теперь?

Наверное, ему не хотелось отвечать. Но от ответил.

– Я могу впадать в расширенное видение пространства при необходимости. Но этот режим… очень энергозатратен.

Вон оно как…

Я почему-то потянулась к сброшенному рюкзаку, достала из него воду, протянула бутылку.

– Вода.

Он лишь покачал головой – не сейчас. «Побереги её» – я чувствовала его мысли.

Меня, привыкшую постоянно действовать, убивала неспешность Пью. Нежелание куда-то идти, что-то делать, суетиться, выбираться, выживать. Хотя что он мог, будучи незрячим?

Наверное, это был жестокий вопрос. Но мне хотелось его задать.

– Ты сможешь выйти отсюда без меня?

Он просто покачал головой.

После пояснил.

– Даже если ты не украдешь ключ. Даже если я протяну десять дней без воды, что маловероятно, я все равно не смогу активировать эту вещь без зрения.

«Так что я обречен».

Странное чувство меня пронзило, пробило мурашками насквозь. Он каким-то образом был готов к неблагоприятным исходам, был готов к ним всегда, он не терял стержня. Просто понимал свои возможности, оценивал их трезво. И не трепыхался там, где это не имело смысла.

Дерьмо. Я чувствовала свою ответственность за него – нельзя бросать слепого тут. Каким бы многослойным он ни был, какие бы загадки ни хранил, без меня он отсюда не выйдет. От этого знания ни вреда, ни пользы – все есть, как есть.

Болезненно толкнулась мысль – ведь это сложно. Постоянно вверять свою судьбу в чьи-то руки, принимать помощь, надеяться на кого-то. Этот кто-то может оказаться совестливым человеком, а может оказаться подонком. Насколько в подобной ситуации хватило бы моей собственной веры в людей?

Мы пойдем вместе – это точно.

Я втянула свежий ночной воздух и выдохнула обратно.

– Ты ведь умеешь драться, да?

– Чуть-чуть.

И ласковая улыбка. Мягкая такая – мне вспомнились разлетевшиеся в стороны наркоманы. Все-таки Пью не прост, совсем не прост. Скорее, непостижим.

– Мне кажется, мы нужны друг другу сейчас, – признала я неохотно. – Я чуть-чуть нужна тебе, а ты чуть-чуть нужен мне.

Он опять смотрел вверх, будто мог видеть звезды. И его спокойный взгляд в который раз погрузил меня в ловушку из путаных эмоций.

– Я ждал, когда ты придешь к этой мысли.

(Kendra Dantes – Can't save the world)

– Смотри, что у нас с собой есть… – Ведь это уже мы. Он должен знать перечень вещей, чтобы понимать, чем мы располагаем. – Тонкое одеяло, через него не проникает холод. Небольшой запас сухих пайков, бутылка воды. Сухое горючее для разведения огня, антисептик, походная аптечка…

Пью улыбался. В его незрячих глазах застыла насмешка, и я возмутилась:

– Что?!

– Кажется, ты заранее собиралась пожить в этом лабиринте.

– Я,…агхр… – Я рыкнула и выдохнула одновременно. – Я собиралась не пожить здесь, а сбежать от тебя. Понимая, что, возможно, придется временно скитаться, укрываясь от погони.

– Предусмотрительно.

Он продолжал улыбаться.

Его улыбка, его спокойствие бесили. Разве он не понимает, что нам нужно что-то делать, двигаться, изучать это место, искать выход? Мы не можем сидеть здесь вечно.

– У меня из оружия только два коротких ножа. А у тебя? У тебя есть оружие?

Он не выглядел человеком, оснащенным, как военный киборг. Обычные штаны, обычная куртка. Кобура отсутствовала.

– Не беспокойся за оружие. Все, что нужно, у меня есть.

Главное, чтобы у моего кипящего чайника не съехала крышка. Досада, раздражение и тревога – вот, что чувствовала я. А Пью, кажется, забавлялся.

– Идем. – Я встряхнула застегнутый и заново упакованный рюкзак, чтобы плотнее утрамбовались вещи. Закинула его на плечи, протянула слепому руку. – Мы не можем сидеть здесь вечно. Я поведу тебя.

Ответный жест не случился. Пью как сидел у изгороди на земле, так и остался сидеть – руку мне не протянул.

Лишь спустя паузу изрек:

– Кристина, какое сейчас время суток?

– Ночь.

– Ночь. – Он, кажется, пытался натолкнуть меня на очевидные выводы, но я лишь сильнее раздражалась. – Когда мы попали сюда, сколько времени было в нашем мире?

– Не знаю… Полночь.

– Сгенерированное ключом пространство почти всегда копирует исходное время суток, если не было иного запроса…

«Откуда у него все эти познания?»

– … значит, здесь сейчас тоже почти час ночи. Что именно ты хочешь исследовать уставшая? Думаешь, твоего внимания будет достаточно для того, чтобы оперативно справляться с проблемами?

– А если нас попросту сожрут какие-нибудь твари? Пока мы тут сидим…

– Не сожрут.

– Откуда ты можешь это знать?

– Я их не чувствую.

Мне хотелось, совсем как в детстве, колотить руками и топать ногами. Он был рационален, он был, наверное, логичен, но он бесил. Хотелось едко возразить по поводу его «я их не чувствую», но что-то останавливало. Возможно, он действительно чувствовал больше, чем я. Но как не рваться в бой, как не пытаться действовать?

– Сейчас, – прочитал мои мысли тот, кто сидел на земле, – разверни свое одеяло. И ложись спать. Мы выдвинемся утром.

– Спать?

– Спать.

«Тебе нужны силы».

Наверное, он был прав – не хотелось этого признавать. День был длинным и сложным, к вечеру я устала. Плюс стресс, плюс попытка оторваться от «врага», случайное использование ключа, шок сознания. Я до сих пор отказывалась поверить, что перенеслась куда-то, что нахожусь очень далеко от привычных мест – это заставляло нервничать, погружало в безумный сюр. Хотелось под подушку, накрыться ей и одеялом, хотелось спрятаться и… успокоиться, отдохнуть.

– Ты прав.

– Мне нравится, когда ты это говоришь.

– Еще бы… Все мужики одинаковые. Вы нас любите, покуда мы признаем вашу правоту…

Удивительно глубокими были его незрячий взгляд и застывшая полуулыбка на губах. Показалось, что в чужой черепной коробке плывут пласты недоступных мне размышлений и воспоминаний. Никогда туда не пробиться, никогда их не раскопать.

Вздохнув, я принялась доставать из рюкзака одеяло. Кажется, снаружи достаточно тепло, чтобы спать, не укрываясь. Если укроюсь, места на двоих не хватит, а Пью не должен отморозить пятую точку. Ночи – они и есть ночи. Даже летом бывают холодные.

«Пью», – хотела позвать его я, но запнулась. Поняла, что не могу больше так его называть – кличка ему не шла. Не тому человеку, на лицо которого я сейчас смотрела.

– Как тебя зовут?

– Назови меня любым именем, которое тебе нравится. – Он даже не задумался об ответе.

– Все называют тебя Пью. Слепой Пью.

– Пусть так.

Ему было все равно. Но ведь у него имелось настоящее имя, и он совершенно точно его не забыл.

– Предлагаешь продолжать тебя так называть? Когда на нас нападут враги, орать: «Пью, на три часа! Бей!»

Он смеялся. Он вообще легко позволял себе смеяться, и мне в нем это нравилось.

– У тебя хорошее чувство юмора.

– Я хочу знать настоящее имя.

Он уловил мою серьезность. И мое намерение «ковырять». Молчал долго, даже взгляд раскосых глаз, который, как выяснилось, меня чуть-чуть поддевает и чуть-чуть возбуждает, сделался тяжелее.

– Называй меня Эггерт.

Что-то сложное мелькнуло в серых глазах.

– Это твое имя?

Почему-то мне показалось, что да, этот фрагмент принадлежит миру «Пью», является его частью. Но далеко не центральной.

– Одно из.

– Одно из?

Я вдруг поняла, что большего он все равно не скажет, бесполезно давить.

Хорошо, Эггерт так Эггерт, я вздохнула.

Указала на расстеленное на земле фольгированное одеяло, спохватилась, что жестов он не видит.

– Я расстелила «лежанку». Ложись. Здесь хватает места на двоих.

Постаралась выдать это ровно, без пошлого подтекста.

– Я посижу. – Он смотрел на меня и мимо. Ветер стих полностью, кажется, даже потеплело. – Подежурю пару часов на всякий случай.

Все-таки он не прост, и он гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд, подумалось мне.

– Если от сидения на земле к утру разобьет невралгия, ты будешь бесполезен как «защитник».

– Очень хочешь, чтобы я улегся рядом с тобой?

Кажется, его улыбка все сочилась двойным смыслом. Черт.

– Защемление седалищного нерва – хуже, чем просто лежать вдвоем, – процедила я почти зло.

– Не беспокойся, – у него снова мягкий обволакивающий голос, – я не замерзну. Но согрею тебя, если замерзнешь ты.

У меня замерло дыхание на этих его словах. Что-то теплое, что-то глубокое и невероятное ощутилось в воздухе.

– Просто обниму, – пояснил он, но ощущение глубины не пропало.

Я покачала головой, понимая, что она перестает соображать. Пусть сидит, если хочет, – я спать. Сложно будет уснуть в этом странном месте, но мне нужны силы, чтобы совершить марш-бросок утром. И потому я усну.

*****

Я проснулась по внутренним ощущениям часа в три ночи. Не потому, что замерзла, и не потому, что за моей спиной спал Пью.

«Эггерт» – нащупало взбудораженное сознание его новое, пока непривычное мне имя. «Он – Эггерт…»

Меня что-то напугало. Перевернувшись на спину, я поняла, что лабиринт внешне изменился – от листьев почти пропало свечение. Из зеленых они сделались почти черными; в растительных коридорах царила зловещая атмосфера.

– Пью…

От паники я опять забыла, как его зовут. Но он, оказывается, не спал.

– Т-с-с-с, моя хорошая, я тут. – Он успокаивал меня.

– Лабиринт меняется… Он стал…плохим…

– Повернись ко мне.

Я не могла двинуться, все смотрела на небо, которое заволокло тучами. И в этом небе теперь носились тени далеких, но определенно хищных существ. Очень большие тени, стремительные.

– Эггерт… Я боюсь…

Он повернул меня сам. Практически уткнул в свою шею носом. Приказал мягко, но твердо:

– Закрой глаза.

– Но…

– Кристина, закрой глаза. Не смотри.

Как не смотреть! Все становится зловещим, меняется стремительно, нужно реагировать, действовать!

Я дернулась, но рука, лежащая на моей макушке, меня не выпустила. Пью пояснил:

– Лабиринт – отражение состояния твоего сознания. Он формирует то, что ты чувствуешь, – с задержкой, но все-таки. Тебе тревожно, и это меняет пространство, ты чувствуешь, что не защищена – матрица формирует твои страхи на ходу.

– Что… Что делать?

– Расслабься.

– Как можно расслабиться, когда в небе летают ящеры?!

– Они ненастоящие.

– Не верю.

– Дыши. Чувствуй мой запах. Дыши.

Никогда не думала, что пытаться себя в чем-либо разубедить – столь сложная задача.

«Ненастоящие… Ненастоящие… Они ненастоящие…, – мысленно твердила я по кругу. – Это игра, это отражения, матрица, игра…»

– Ты в безопасности, – Эггерт шептал это почти неслышно. – В безопасности, Кристина.

Я не хотела ему верить, я боялась. И я хотела ему верить.

Помогала рука, лежащая на моей голове. Его пальцы перебирали мои волосы, успокаивали.

– Коридоры зловещие…

– В безопасности.

– Листья черные…

– В безопасности.

– Как будто черепа под землей…

– Ты проснешься в следующий раз, и все будет, как раньше.

– Как это работает? Как это все работает?

– Я объясню тебе утром. Сейчас надо успокоиться. Дыши.

И он обнял меня тесно, укрыл собой. Как кокон, как одеяло. Сейчас я не смогла бы посмотреть вокруг, даже если бы захотела. Тесно прижатая к нему, я поняла, что…успокаиваюсь. Бояться бы и дальше почерневших листьев, но я уловила запах его кожи. Впервые позволила себе долгий выдох, медленных вдох. Пью пах тем человеком, которого я так и «не попробовала». Но очень хотела. Вспомнилась машина, такси. Его рука тогда держала мою ладонь, и я чувствовала себя дома – голова на мужском плече.

Тревога все еще терзала, но куда сильнее мое внимание тянул к себе его запах, я тонула в нем. Теплая кожа, почти горячая – я впечаталась в нее носом и почти касалась губами. Мои волосы все так же перебирали чужие пальцы. Он снова сделал со мной это – погрузил в отдельное от внешнего мира пространство. Наше с ним, заветное, непередаваемо трепетно-хрупкое, что-то значащее.

– Спи, моя хорошая.

Надо было суетиться и тревожиться, надо было спросить, не сожрут ли нас, если мы останемся лежать вот так, но я не могла, не хотела выпутываться из состояния «безопасности». Я льнула к тому, с кем рядом лежала, я жалась к нему доверчивой щекой своей души.

– Вот так…

Он красив невероятно. Спокоен, надежен. Его мужественность щекочет ноздри, аура укутывает в себя.

– Все хорошо…

Я верила ему, я выбирала ему верить.

Плевать на кусты и черные листья, на зловещие проходы – они куда-то отдалились.

– Что ты…делаешь со мной?

– Успокаиваю.

«Успокаивай меня всю жизнь».

Я просунула свою руку под неплотную ткань ветровки, обняла Пью, прижалась к нему еще сильнее. У него твердый торс, крепкие мышцы. Погладила его по спине, и, кажется, по нашему на двоих миру прошла почти незаметная дрожь.

Как же с ним хорошо…

Никогда бы не поверила, что смогу, столь тесно к кому-то прижатая, уснуть, но я уснула.

Он держал меня всю ночь. Я просыпалась и засыпала, в какой-то момент перевернулась на спину – луна уже уплыла за пределы видимости. Ушли облака. И снова зелеными были листья изгороди.

Глава 4

(2WEI – Kill The Crown)

Я не понимала, как смогла целую ночь спать в чьих-то объятиях с таким умиротворением, будто всегда в них спала. Но понимала, что, где бы ни оказалась, нужно выбираться отсюда.

От земли шел пар. Утро; воздух остыл.

Я поднялась, Пью, кажется, еще спал – он лежал на спине с закрытыми глазами, мерно дышал; мое же внимание всецело привлекло небо. Светлое небо, рассветное. Кажется, загляни за изгородь, и увидишь, как поднимается над горизонтом солнце. Впервые над головой не комковатая вата, подсвеченная тусклым фонарем, но чистая, голубая, звенящая высь – у меня перехватило дыхание. Я очутилась в месте, которое показывало мне пример того, что однажды произойдет в будущем – каждое утро я буду вставать спозаранку и любоваться рассветом. Каждое, я буду заводить будильник…

Вверх я смотрела так долго, что стало казаться – существуем лишь я и купол. Бесконечно сильно хотелось увидеть забытый четкий абрис солнца, и я двинулась вперед в надежде, что где-нибудь изгородь станет ниже. Может, прореха, может, «окно-бойница».

Два пролета вперед – та же высота кустов, – и «окна» я не нашла. Зато увидела монстров, кишащих вдалеке. Огромных, больших, похожих на бугристых отвратительных воинов в касках – не людей, странную смесь с животными. Они бродили, пока не замечая меня, сонные, «неспугнутые» – мои шаги заглушил травяной ковер. Я попятилась назад.

– Пью… Эггерт… – Со страха я опять забыла его имя. – Поднимайся, вставай…

У меня сбоило дыхание – мимо «стражи» этого лабиринта не пройти, и нет никакого оружия.

– Поднимайся!

Он пошевелился, зашуршала его куртка. Попросил хриплым голосом:

– Дай мне руку…

И я потянула его, неожиданно тяжелого, на себя.

– Там опять…эти твари. В касках… Их очень много, Эггерт, очень, мы не пройдем…

– Успокойся, Кристина.

Успокойся?! Какой успокойся! Теперь точно нужно было действовать, спешно генерировать план.

– Ты не понимаешь!

– Это ты пока не понимаешь…

– Они… Их десятки!

Эггерт вдруг безошибочно определил мое местоположение по голосу и резко притянул меня к себе. Скомандовал:

– Успокойся, я сказал.

Я попыталась вырваться. Он и раньше меня бесил своей невозмутимостью, но тогда хотя бы верилось в то, что он знает, что делает. Однако как он мог знать? Слепой? И спокойствие было последним, что мне сейчас требовалось. Скорее, закаленный боевой дух, чтобы попытаться прорваться там, где прорваться невозможно. Все равно что отправить себя на верную смерть…

– У них мечи, они порубят нас на куски… Мечи до земли…

– Они этого не сделают.

– Они нас убьют! – Я рвалась из его объятий как кошка, которую он собирался нести стерилизовать. – Убьют! И сожрут!

Оказалось, что у этого мужика не руки, а тиски.

– Да, убьют и сожрут, если ты не перестанешь источать флюиды страха. Знаешь, что удивительно? Умереть в этом месте по-настоящему невозможно, а вот многократно испытать предсмертную агонию – да. Но «враги» еще не сформированы, у нас еще примерно два часа до момента, когда они «оживут».

– Откуда ты знаешь?!

– Я знаю, где мы. И знаю, как это место работает. Ты тоже узнаешь, если сейчас выдохнешь и поймешь, что у нас есть время во всем разобраться. И к концу этого часа уже сгенерируешь совершенно другое пространство.

– Ты врешь…

– Думаешь, я хочу пройти через опыт, когда меня будут рвать зубами на куски? Я заставлю тебя слушать. Заставлю, даже если будет трудно.

У него был стальной тон голоса. От него фонило бетонной уверенностью и мощью того, кто действительно собирался насильно усадить меня задницей на газон, заткнуть мне рот кляпом, может, даже сунуть в рот специальную расслабляющую таблетку, лишь бы я перестала трепыхаться и начала внимать.

Мне же пока очень сложно давалось даже размеренное дыхание, хоть я старалась – вдох, выдох. Вдох…не торопиться… Выходило судорожно.

– У нас…есть…эти два часа?

– Да.

– Они не придут сюда?

– Пока нет.

(J2 feat. StarGzrLily – Love Lockdown)

Только теперь я почувствовала, что чужие объятия успокаивают. Но не настолько, чтобы мой разум вышел из хаотично мыслящего режима. Я их видела – тех солдат в касках, у них мышцы, как у атлетов…

– Я боюсь, что не смогу, – прошептала обреченно, – не смогу по-настоящему расслабиться, просто не сумею…

Я жаловалась ему теперь не как противнику, но как другу, по-честному. Одно дело услышать приказ «перестать паниковать», другое – последовать ему.

Пью вдруг приподнял мой подбородок пальцами и поцеловал. Совершенно не робко, довольно напористо… Со сна, как ни странно, он был свеж, будто поднимался за полчаса до этого, умывался, чистил зубы. Мой мозг же встал в совершенный ступор, у меня от неожиданности и резкого возбуждения подкосились колени, стало сложно стоять. Хороший такой поцелуй, совершенно не к месту, но мгновенно снесший все воспоминания о прошедшей назад минуте.

– Помогает? – спросил он тихо, оторвавшись. Я все еще переступала с ноги на ногу, силясь ощутить, держат ли колени.

Спросила-промямлила:

– Помогает… чему?

– Расслабиться.

Меня так резко с темы на тему еще никто не переключал. Вспомнился полутемный коридор его квартиры, и я не сумела теперь понять, как смогла тогда остановиться. Теперь не смогла бы. Хорошо, что я тоже прополоскала рот, как поднялась, – сумбурная мысль, чуть стыдливая. Зато сама не постеснялась бы теперь прильнуть к его губам, чтобы продолжить…

– Ты просто подкатываешь ко мне… В моменты слабости. Так и скажи.

Правда заключалась в том, что, черт его дери, он был прав – мой разум ощущал себя так, будто его, как скаковую лошадь, затормозили арканом, и у этой самой лошади на скорости проехали по сырой земле все копыта. Как будто меня выдернули с просмотра киноленты ужасов и по щелчку пальца поместили туда, где крутили чувственную эротику.

И эта полуулыбка на красивых губах.

– Подкатываю. Хорошо.

На деле я знала, что это не совсем так, но ответ «нет» меня бы обидел – Пью это понимал. И выбрал безопасный для ситуации.

– Слушать меня готова?

– Да, готова.

Я думала, его руки разожмутся, выпустят меня, но они остались для меня тисками, и это почему-то грело. Как греют жену поглаживания мужа, когда сексуальное действо уже завершено.

– Сумеешь сделать чай? Ты что-то говорила про горелку.

– Даже кофе.

– Чудесно. Сделай наилучший из возможных в этой ситуации.

– Только вода…она последняя.

– Мы найдем еще.

– Как?

– Я научу, как.

И объятия, наконец, разжались – неохотно, как мне показалось.

У меня в рюкзаке действительно имелась компактная газовая горелка, не для чая по утрам, но из необходимости иногда кипятить перед употреблением воду, набранную в сомнительных источниках. И четыре пакетика кофе с молоком – дешевых, но совершенно бесценных, когда ты находишься в некоем лабиринте, где ни одной кофейни за углом.

Пока я потрошила рюкзак, пока устанавливала баллон на ножки и приделывала крышку, мне иногда слышались издали зловещие звуки. Горловое клокотание, похожее на то, которое издают в фильмах зомби или мутанты. Звон мечей, рык, шаги. Я бы опять впала в паническую прострацию, если бы не зазвучал голос Эггерта.

– Я начну издалека, чтобы было понятно. – Он свернул одеяло вдвое, уселся на нем перед горелкой, как перед костром, сложил руки на колени. И я опять втихаря им залюбовалась, его чертами лица, радуясь, что меня не видят. – Ты когда-нибудь слышала про искусственный разум?

Что-то очень отдаленное. Невнятное. В наши дни были потуги создать компьютерный интеллект, но они не заходили слишком далеко, ограничиваясь способностью машины вести примитивный диалог и логически виснуть на многих непонятных вопросах.

– Знаю про Дикси.

«Дикси» – или система «Дикс 2.0» – разрабатывалась как умный собеседник. Еще ходили слухи о роботах-пылесосах, самостоятельно объезжающих углы.

– Хорошо. – Эггерт смотрел перед собой раскосыми глазами, и они опять не казались мне слепыми. – Когда-то давно способности ИИ – я буду называть его так – доходили до невидимых вершин. Люди настолько развили искусственную способность думать и исполнять приказы, что постепенно встроили ее в ткань бытия. И это был прекрасный симбиоз, где каждый человек мог мысленно задать желаемый параметр – от спелых апельсинов в ближайшем магазине до собственного грандиозного успеха через месяц – и получить его точно в срок.

Я подвисла над горелкой.

– Просто мысленно? Пожелать? И реальность бы это исполнила?

– Легко. Люди моделировали и генерировали запросы ежесекундно и очень осознанно, дети с пеленок знали, как им получить то, что требуется, без помощи родителей. Когда кто-то уставал от длительности почтовых перемещений, он генерировал между собой и приятелем проход, например, который транспортировал объект за секунду.

Кажется, я перестала дышать от удивления. Вода в железном походном кувшине начала полниться пузырьками, поднимающимися со дна.

Мне не верилось в то, что говорил Пью. Звучало сказочно.

– Люди творили и сотворяли, не переставая. Научились выдергивать музыку из снов: просто просили ИИ нырнуть в их последнее сновидение и переложить все в ноты на бумагу. Машины более не чадили вредоносными выхлопами, появились летающие скейты. На лица накладывали фильтры молодости в режиме реального времени – фантазия людей не знала границ. Судя по книгам…

– По каким таким книгам? – спросила я тихо. – Где ты обо всем этом читал?

– Неважно. – Пью был уклончив. – Мы сейчас не об этом. Так вот, ключи – такие ключи, как ты использовала, – создавались для того, чтобы сгенерировать нео-матрицу для конкретного человека. Для пользователя. Выделенный мир, в котором можно, убрав из поля зрения других людей, осуществить любые свои фантазии, прожить их и прочувствовать. Очень реалистично причем.

Выделенный мир? Я смотрела, как закипает вода. То есть сейчас мы находимся в сгенерированном лично для меня мире?

– Не очень, значит, моя фантазия была…

Эггерт не то вздохнул, не то фыркнул.

– Ты вообще создала это место из страха, из желания убежать. И наполнила его кошмарами. Знаешь, раньше эти ключи стоили очень дорого, да и сейчас. Их далеко не каждый мог себе позволить, и люди активировали их, чтобы испытать то, что не могли испытать в реальном мире. Нечто приятное, конечно. Потому как «настоящность» происходящего здесь зашкаливает. И, конечно, никто в здравом уме не стал бы создавать лабиринт, полный монстров, так как в этом случае получил бы отличную возможность многократно умирать, например. Подобную вещь сотворил бы только…

– Тупой человек, – подсказала я прямолинейно, когда Пью тактично сделал вид, что подбирает слово.

– Недалекий, да. Или мазохист. Или тот, у кого не было осознанности, – смягчил он последними словами смысл фразы.

Я хмыкнула.

Почти закипела вода, я достала из кармашка два шуршащих пакетика. И крайне сложно было не прислушиваться к звукам, издаваемым «монстрами», – казалось, они подходят все ближе. Я заставляла себя концентрироваться на кофе и голосе Эггерта. Встрепенулась вдруг интересная мысль:

– Ты сказал, что в нео-матрицы перемещались, чтобы убрать из пределов видимости других людей. Но ты-то здесь, со мной. Хотя я хотела от тебя сбежать.

– Значит, не так и хотела. Иначе меня бы здесь не было.

Повисла многозначительная пауза, и я подумала, что, наверное, совсем чуть-чуть покраснела. Наверное, где-то внутри, где-то очень глубоко я вовсе не хотела от него бежать. Скорее, приблизиться. Матрица меня раскусила. В конце концов, хорошо, что я здесь не одна, а то умирала бы многократно и очень болезненно, как мазохист.

– Послушай, – сменила я щекотливую тему на серьезную, – допустим, я сгенерировала это все случайно и наполнила страхами. И умираю здесь ежедневно. Воскресаю и умираю опять. Существует ли выход? Когда-нибудь срок действия сгенерированной матрицы истекает?

Все эти идеи, рассказанные Пью, были крайне занимательными, они заставляли мозг ужасаться и в то же время хотеть размышлять, анализировать и фантазировать.

– Рекомендуемый выход из «мечты» должен состояться через неделю при помощи активации ключа с просьбой о выходе. Максимальный срок пребывания в нео-матрице – две недели. После сознание начинает сбоить, принимая иллюзию за правду.

– А если я потеряла ключ? В борьбе с монстрами.

– Тогда ты обречена во всех смыслах.

Наверное, мне было бы обидно, если бы улыбался кто-то другой, но лицо Эггерта преображалось от улыбки, смягчались жесткие черты.

«Значит, через неделю, когда ключ наберет заряд, я должна буду вывести нас наружу. Как-то» – хотелось верить, что на этот раз все сработает безошибочно.

Я отлила половину кипятка в кружку, оставив часть в кувшине. Всыпала кофейный порошок в обе посудины, размешала ложечкой – запахло по-человечески. Вкусным питьем, едой. Захотелось открыть пачку с печеньем, я потянулась к рюкзаку.

– Так что мне делать сейчас для того, чтобы убрать монстров? Ты что-то говорил про два часа…

Пью аккуратно принял протянутую мной чашку в руки, взял за ободок. Небо еще сильнее посветлело – я то и дело кидала на него взгляды, ощущая в суматохе чувств на задворках сознания восхищение. Оно, как робкий зритель, тихонько стояло, созерцая небосвод, за спинами суматошных эмоций, желающих понять, как выбраться из лабиринта.

– Существует время генерации пространства до плотной версии. То есть, заходя сюда, ты еще раз определяешь нужные параметры. И через сутки они в твоем полном распоряжении. Страх уплотняет объекты быстрее, поэтому бояться здесь крайне нежелательно.

– Так что мне делать? – этот вопрос мучил меня с самого начала.

– Успокоиться…

Кажется, я начала уставать от этого слова.

– …и начать слышать пространство, которое ежесекундно ожидает твои новые запросы. Ты это сделаешь, настроишься, сотворишь чистые безопасные коридоры, а после добавишь нам источники воды.

Я почти обожглась кофе, разбавить его было нечем, приходилось дуть.

– Звучит так просто…

То был момент, когда Пью вздохнул еще раз. Признал нехотя:

– Да, этому когда-то обучали неделями. Тебе придется освоиться в матрице быстро, если не желаешь умирать.

Можно было напугаться и потратить на страх драгоценные минуты. Но лучше попытаться сделать то, что он говорит. Мысль о том, что прямо сейчас это самое пространство, которое выглядит столь реальным, которое можно ощутить пальцами, как настоящее, слушает и ждет моих запросов, нервировала и восхищала. Заводила азарт, любопытство, заливала все патокой из беспокойства. Вот бы так в нашем мире… Если это все как игра, как очень реалистичная игра…

Казалось, Пью видит мое лицо, чувствует то, о чем я думаю.

– Ты молодец, – произнес он тихо, – ты сможешь.

Я почувствовала, что верю ему. Верю глубоко, как кому-то нечужому и тому, кто не просто раскидывается словами, но кому действительно есть до тебя дело.

– Если…у меня не будет получаться, если я буду бояться, тебе снова…придется меня целовать.

– Какой прекрасный сценарий.

Его голос тихий, мягкий, у меня прервалось дыхание, как тогда, когда он впервые коснулся моего лица в баре.

И стало непонятно, кто к кому подкатывает.

*****

Сидя на земле, спиной к изгороди, я ощущала себя слепой, как Пью. Вовсе не потому, что у меня были закрыты глаза, а потому, что внутри собственного сознания я не знала, куда смотреть. Я тыкалась носом в тишину, я напрягала глухие уши, я силилась понять, как именно взаимодействуют с пространством. Вздыхала. Старалась не отчаиваться. Просто слушала мерный стук собственного сердца, как учил Эггерт, старалась не следовать за тревожными мыслями.

Наверное, я бездарная, думалось мне. Думалось без злости, апатично-спокойно. Или этому действительно долго учатся. Я же никогда не практиковала ни медитаций, ни «спокойного» ума, откуда знать, куда внутри себя смотреть?

Пять минут, десять…. Безрезультатно.

В какой-то момент я сдалась, поплыла как пушинка на ветру – без цели и направления. Стало почти все равно, что случится дальше, расхотелось об этом думать…

И вот тогда я его почувствовала. Пространство.

Оно смотрело на меня множеством глаз, каждой клеткой бытия, каждым листком, каждой травинкой и молекулой воздуха. Смотрело весело и с любопытством – как щенок. Мол, когда будем играть? Оно, как мне показалось, откровенно восхищалось собой, транслируя ощущение: смотри, какой прекрасный лабиринт мной создан. Это все для тебя, ради тебя. Не прекрасен ли он?

И первым чувством, которое я испытала, было возмущение – откровенное, злое.

«Прекрасен?! Сам лабиринт, может, и прекрасен, но монстры!»

Искусственный Интеллект, который вовсе не казался мне искусственным, перевел внимание на солдат и выдохнул с восторгом. В воздухе прочиталось: «Какие чудесные мышцы, фактуры шнурков, гениальная зеленая пористая кожа…»

Мне вдруг стало ясно, что это нечто, управляющее нео-матрицей, восхищается абсолютно всем, что творит. Что ему все равно – травинка или гнилой зуб во рту мутанта, – главное, он создан с любовью.

Я рвано выдохнула. Черт, как же мне в реальной жизни не хватает такого вот восхищения всем подряд. Безусловного. Но Эггерт был прав, когда объяснял: «Сосредоточиваться нужно не на том, что есть сейчас, не на том, что тебя не устраивает, но на том, что ты хочешь получить. На новом результате…»

Конечно.

Я мысленно приготовилась дать команду, и ИИ всеми невидимыми глазами развернулся ко мне, готовый слушать.

«Чистые коридоры, – рисовала я в воображении, мысленно проговаривая слова, – так было проще формулировать мысль. – Мне нужны чистые и безопасные коридоры в этом лабиринте. Пустые. Никого нет. Только трава, теплый ветер и безмятежность».

Как она ощущается? Безмятежность? Вспомнилось что-то из детства, и я быстро переложила это чувство внутрь нового Лабиринта.

«Видишь?»

«Щенок» азартно кивнул, будто ему бросили шарик, который нужно догнать.

«И еще источники воды… Вода… Питьевая вода…»

Мне рисовались в голове то пустые потрескавшиеся чаши, то фляги, то волны. Я попыталась представить в голове бассейн – «нужна вода».

Не уверена, осознало ли пространство мой запрос и понятным ли он был, но меня за руку тронул Эггерт. И ощущение невесомости моментально пропало. Только теперь стало ясно, насколько далеко и глубоко я ушла в транс. И странно было вновь ощущать вес собственного тела, слышать внешние звуки.

– Что… Я долго?

– Да, долго. У тебя получилось?

Я помотала головой, чтобы разбудить затекшую шею.

– Думаю… Полагаю, сколько-то…

– Нам пора идти.

– Но я не закончила…

– Я чувствовал исходящие от тебя волны спокойствия – значит, враги начали меняться. Но лучше сейчас, пока есть шанс, удалиться от них подальше. Продолжить после.

Наверное, это было логично.

– Я не уверена, что сделала достаточно.

– Нам придется это проверить, Кристина. Хуже будет узнать, что ты не сделала достаточно, находясь от них вблизи.

Отчего судорожно заколотилось сердце. Не знаю, по какой причине «щенок» решил, что меня напугают зеленокожие твари в касках, но он оказался прав – они меня пугали.

– Да. Идем.

Я поднялась с земли, подхватила рюкзак.

(Danheim – Framganga)

Я давно не испытывала такого страха.

Приблизившись к тварям в касках, застывшим на месте, будто их поставили на паузу, я не могла сделать вперед ни шагу. Они были реалистичными. Они были настолько настоящими, что можно было потрогать стальные литые кирасы, увидеть ржавчину на шлемах и кровавые прожилки на белках глаз. От них очень по-настоящему воняло.

– Я не могу… – шептала я Пью, которого держала за руку. Теперь я должна была вести его между ними. – Я боюсь их задеть. Того, что они оживут…

– Давай. Потихоньку.

Мне понадобилось собрать все свое мужество, а я всегда полагала, что во мне его немало, чтобы двинуться вперед.

Они были дикими – эти уроды. Выше меня, выше Эггерта, с налитыми бицепсами, затянутыми в броню. Клыки изо рта наружу; пояса с ножами на талии, кожаные сапоги. Мне хотелось закрыть глаза, хотелось вместо Пью оказаться слепой.

Казалось, я двигалась между восковыми фигурами; мое сердце стучало барабаном. Фигурами, которые спят, но которых злым заклинанием в любую секунду разбудит недобрый чародей – «только не это, …только не это…» Не тогда, когда мы заперты между ними.

Это длилось бесконечно долго – Эггерт следовал за мной молча, в моих пальцах его ладонь. Медленные осторожные шаги, а монстров – десятки, сотни. Некоторые стояли на дорожках, другие, похожие на уродливых летучих мышей, висели на стенах. Я отгоняла прочь тошноту.

– Ну как…? – пытался шутить Пью. – Они красивые? Пахнут не очень…

– П-с-с-ст, – затыкала я его шепотом. – Радуйся, что ты слепой.

Звучало грубо, но именно сейчас я бы поменялась со своим спутником местами.

Лучше бы меня вели, незрячую.

Пройдя через один кордон, оказавшись на более-менее спокойной местности, я прижималась к Эггерту, просто держалась за него, успокаивалась, выдыхала. Плохо находиться в собственном кошмаре, невероятно ужасно. Это даже не сон наяву, но многократно хуже. Впереди новая партия «музейных экспонатов». Нельзя зацепиться ни за коготь, ни за край меча – я отчего-то была в этом уверена. Они оживут тогда, они кинутся на нас.

Меня гладили по спине пальцы Пью, и я медленно выдыхала, копила силы на очередной рывок. Хотела сказать «не могу», но глотала слова, понимала: мне придется через это пройти. Шаг за шагом. Даже если делать это предстоит до вечера.

Не знаю, сколько мы плутали по коридорам, наполненным «гостями», – в какой-то момент я поймала себя на чувстве, что устаю бояться. Что все более воспринимаю окружающее как игру, несмотря на посеревшее небо над головой, на тревожную «киношную» атмосферу.

Просто вперед. Пару десятков метров. И еще.

Кажется, мутанты стояли чуть реже и дистанция между ними все длиннее.

– Они все еще есть?

– Да.

– Больше? Меньше?

– Кажется, меньше…

Главное, не думать о них, об этом. И я принялась вместо страха концентрироваться на мысли об «окне», через которое видно солнце. Где-то обязательно встретится бойница, и я увижу солнце – так будет, мне этого очень хочется.

Мои кроссовки уже на автомате переступали через слизистые, похожие на отрезанные головы образования – вероятно, это тоже были враги. Я более о них не думала. Главное, не задевать мечи, не касаться рук, ножен. И в какой-то момент ощутила себя привыкшим к лежащим на каталках холодным телам патологоанатом.

«Вода» – в каком виде она тут может быть? В садах не устанавливают бассейны, но, может, устанавливают краны? Питьевые фонтаны?

В следующий раз, когда я вернулась сознанием к происходящему вокруг, я вдруг поняла, что мы идем по пустым коридорам. Больше не переступаем через непонятные вещи, не огибаем уродливых атлетов в касках. Вернулась мягкая голубизна неба, а последний монстр, встретившийся на пути, мерцал.

– Пью, у меня получилось… – выдохнула я, привычно забыв настоящее имя спутника.

– Расскажи словами, что ты видишь?

– Монстр. Он мерцает, он стал полупрозрачным, через него даже – и я совершила то, на что час назад не отважилась бы, – проходит насквозь рука.

Я выдохнула от облегчения, от восторга, смешанного с остатками страха. И еще от того, что меня крепко прижал к себе Эггерт. Прижал к себе головой, как сестренку, поцеловал в висок.

– Ты молодец. Молодец. – Похвалил емко и коротко.

Вдруг стало ясно, что все это время – пусть скрыто и неявно – он тоже боялся атаки.

Спустя пару минут я побежала вперед, оставив Пью привычно ориентироваться по звукам. Не смогла удержаться, помчалась к тому, что так хотела увидеть – по правую сторону в изгороди зияло окно, сквозь которое лучи заливали зелень лабиринта.

«Окно!» – орала я невидимому щенку и вдруг почувствовала его веселую отдачу. А как же! – все по высшему разряду. И привычный восторг пространства, слившийся с моим. Я видела его, видела! Солнце! Оно так и висело над горизонтом яркое, удивительное, обеспечившее этому месту вечный рассвет – мое любимое время суток. Солнце… Солнце… Я не видела его много лет. Я вдыхала и выдыхала, как наркоман, дорвавшийся до дозы.

– Кристина, что случилось? – меня нагнал Эггерт, остановился рядом. – Ты отыскала воду?

– Я отыскала то, что хотела, – прошептала я с изумлением, – солнце.

Его лучи катились поверх туманных волн, будто лабиринт располагался на холме, а далекие низины были залиты молоком. И золотой прозрачный свет, слепящий, великолепный. Наверное, нужно было пощадить глаза, но мне нужен был этот восторг, я слишком давно его не чувствовала.

– Солнце? – переспросил Эггерт.

– Да. Освещает туман оранжевым светом. Мы как будто на холме, знаешь, а вокруг живописный бесконечный пейзаж. Я бы такой на календарь…

Я повернулась к Пью и успела уловить исходящую от него досаду. Конечно, он не мог видеть то, что я описывала. И неспособность созерцать красоту била его по больному – я ощущала чужую боль, граничившую с отчаянием.

– Прости, – прошептала я, – мне не следовало…

Что не следовало? Говорить ему об этом? Расписывать великолепие вида? Ранить? Радоваться самой?

А радоваться хотелось. Я понимала, что не отлипну от «бойницы» еще как минимум десять минут. И захлебывалось благодарностью сердце – спасибо тебе, ИИ, похожий на веселого щенка. Ты сделал мне великий подарок.

Серые глаза Эггерта, смотревшие на солнце, но не видевшие его, были печальны. Я никогда не лезла в чужую душу, но в этот момент не удержалась.

– Ты с рождения слепой? Или стал таким…недавно?

Что-то жесткое мелькнуло в красивом лице, стальное. Будто наружу временно показался один из тех пластов, которые я отчетливо ощутила в баре при знакомстве.

– Я не хотел бы об этом говорить. – Пауза. – Не люблю, когда меня жалеют.

Я открыла и закрыла рот. Хотела было сообщить, что мы просто попутчики, что мне можно довериться, что я постараюсь понять. Но после вздохнула – я тоже не люблю жалость. Да он и не обязан мне исповедоваться.

– Воды пока нет?

– Нет.

– Нужно еще раз сделать запрос.

– Да… Хорошо…

Только полюбуюсь видом из окна, только запечатлею его в памяти до мельчайшей детали. Солнце. Это мое солнце. Созданное специально для меня – душа ширилась от восторга. Где-то на фоне вилял хвостом ИИ.

Вода… Вода… Вода…

Настроиться на слушающее меня пространство в этот раз вышло легче, быстрее. Вот только вода на ум не шла, хотя я честно пыталась представить то подземную, следовавшую под лабиринтом сеть труб, то водопады, то стоявшие вдоль изгороди пластиковые пятилитровые бутыли.

Разум, однако, соскальзывал на мысли о Пью. И шла на ум совершенно другая четкая картинка: я, касающаяся его лица с восторгом, с льющимся наружу счастьем, потому что Эггерт прозрел. Вот чего я хотела – еще одного чуда. Ведь это место само по себе чудо, здесь возможно все! Невидимый щенок впервые смотрел на меня задумчиво, будто проверяя мое намерение на прочность.

«Да, я этого хочу. Очень…. Пусть он начнет видеть, придумай что-нибудь…»

ИИ не отзывался, наблюдал. Я же, кажется, впервые ощущала некое желание железобетонным, уверенным – хочу, и всё! Плевать на условия, плевать на всё.

«Сделай это, сделай это, сделай… Как угодно, придумай»

Я буду радоваться вместе с Пью, я буду смеяться, я пропитаюсь такой радостью, какой не испытывала никогда. Буду держать его лицо в своих ладонях, буду внутренне кружить от счастья, я запомню этот момент на всю жизнь.

«Сделай!»

Взгляд пространства казался мне не только задумчивым, но и хитрым. Вспомнилось вдруг, что ИИ властен над всем вокруг, кроме настоящих людей, ведь люди – не часть его материи. А Эггерт настоящий.

«Все равно…» – упиралась я мулом.

О воде не думалось; я зависла, чувствуя подушечками своих пальцев небритые щеки неслепого более спутника. Мы будем смеяться вместе, будем счастливы вместе.

Неизвестно, сколько бы я провисела в материализованном уже в моем воображении желании, но Эггерт вновь тронул меня за руку. Вероятно, время в голове и наяву шло по-разному.

– Пора?

– Пора. Пить хочется.

Пить и правда хотелось.

(Alexander Volosnikov – Loving Hearts)

Бессилие – неприятное чувство. К нему, как и ко всему в этой жизни, привыкаешь. Оно с рождения въедается в тебя, как дорожная пыль в подошвы, становится частью твоего бытия, мышления. И здесь чувство бессилия впервые выветривалось из меня, заменяясь чем-то, похожим на могущество. Я ощущала себя иначе, я думала иначе, я планировала. Я рассматривала мир вокруг и размышляла о том, что на что стоило бы заменить. Куда я хотела бы прийти вечером, что еще могла запросить ИИ соткать вне лабиринта. Это новое сладкое чувство пьянило, как нектар, оно дарило крылья – надоела темнота? Уберем темноту. Хочется свежего ветра? Добавим. И невероятно приятной была мысль о том, что могущество мое растет с новой привычкой мыслить иначе – больше я не имела дел с «тем, что есть», я заказывала «то, что хочу». Кажется, в моей голове, во всем теле лопались вкусные озорные пузыри, как в шампанском.

«Все возможно… Возможно все…» Оказывается, прежде чем начать творить, нужно это понимание впитать.

Я больше не держала Эггерта за руку – он прекрасно ориентировался по звуку моих шагов, следовал чуть позади. Я же дышала полной грудью и не могла надышаться. Попросила его спустя несколько минут молчаливой ходьбы:

– Расскажи мне еще.

– О чем?

– О том мире. Старом. Что в нём было? Что творили люди?

Эггерт помолчал. Теперь я не задумывалась, куда нужно сворачивать, чтобы не заблудиться, здесь, оказывается, невозможно было заблудиться. Это место есть я, и оно изменится так, как мне будет угодно. Пусть я пока еще не придумала четкую картинку ближайшего будущего, но обязательно ее придумаю.

– Они творили что угодно. Выводили новые вкусы, скрещивая известные уже сорта фруктов и овощей, выдумывали новые материалы для тканей, наделяли их свойствами. Научили одежду мгновенно высыхать, не впитывать запахи. Умные дома – такие, где централизованная система управления решает за тебя бытовые дела, – появились в каждом районе.

– Как это?

– Человек мог задать список дел домашнему компьютеру, и к твоему приходу белье было выстирано, а ужин приготовлен. Полы вычищены, шторы того цвета, который ты захотел под настроение.

Чудесно было думать о таком, очень необычно.

– Если ИИ мог такое, значит, он и работу мог делать за людей. Тогда какое занятие оставалось «творцам»?

– Искусство. Хотя и в этом, как пишут, интеллект продвинулся чрезвычайно. Мог практически мгновенно сгенерировать фильм по твоему желанию и показать его тебе в кинотеатре. И ты, как режиссер, мог пригласить на его показ друзей.

Черт… Я восхищенно выдохнула. Просто небывалые вещи рассказывал Эггерт, невероятные. Мы продолжали двигаться, исследуя коридоры, – источники воды пока не показывались, и потому я вслушивалась в негромкий и приятный голос Пью. Конечно же, спросила то, что интересовало меня больше всего.

– Но как? Как такой совершенный мир, где к твоим ногам бытие могло положить все, рухнул? Почему?

(Lløren, Christian Reindl – Into the Fire Epic Remix)

На этот раз Эггерт молчал дольше. Вздохнул почти неслышно, продолжил с оттенком металла в голосе:

– Потому что всегда есть кто-то, кто желает управлять всем. И не людям на пользу, а исключительно себе. Система искусственного интеллекта, согласно вложенным в нее законам, работала «без вреда для окружающих». То есть, заказывая что-либо для себя, ты не должен этим «чем-то» приносить дискомфорт или опасность в жизнь других. Если закон нарушался, пространство не генерировало заданное. И так было правильно.

Правильно. Я была с этим согласна. Если бы какой-нибудь выпивший сосед решил устроить себе вечеринку со светомузыкой неподалеку от моего дома, я бы хотела, чтобы этот сосед сразу озадачился и звукоизоляцией, иначе назрел бы конфликт. Все логично.

– Так что случилось?

– Были те, кто хотел настроить систему иначе. Перепрограммировать. Захватить центры управления, располагавшиеся в разных странах, отстранить ведущих специалистов и вложить в ИИ вирус, который позволил бы обойти базовые законы о «непричинении вреда».

– Но зачем?!

– Затем, чтобы создавать вместо достатка дефицит. Вместо роскоши разруху. Неблагоприятную погоду, катаклизмы и так далее. Тот, кто управлял бы ИИ, управлял бы всеми. Получал бы весь доход, а также располагал бы властью.

Я аж остановилась от разочарования и возмущения – почему всегда и везде одно и то же? Почему находится один гад или же кучка гадов, желающих стоять над другими? Почему им не хватает толстого кошелька денег, способного стать еще толще по одному банальному запросу искусственному разуму, почему для ощущения удовлетворенности им нужно натянуть кому-нибудь на шею аркан? И не просто «кому-нибудь», а всем сразу? Больные фанатики…

– Что было дальше? – спросила я севшим голосом.

– Был спланирован и организован налет. В первый раз неудачный. Появились группировки, фронты. Кто-то защищал центры управления, кто-то на них нападал. Тот, кто пытался дорваться до власти, использовал очень…жестокие методы. Начались бунты, волнения. Согласно истории, этот период длился почти год, после настало затишье, во время которого был спланирован новый налет, уже почти удачный.

– Почему почти?

– Потому что центры были захвачены. Но в последний момент, пока управление окончательно не перешло измененному законами ИИ, генеральным штабом было принято решение бомбить.

Мое радужное настроение улетучивалось. И слышались в голове удары ракет, виделась паника, крики, черный едкий дым.

– Значит, переворот не удался?

Пью молчал долго. Хотя времени с тех пор прошло много, мне казалось, он переживает эту историю кожей, он вовлечен в неё как непосредственный участник. Иллюзия, наверное.

– Не удался. Потому что войной накрыло все. И старый мир пал.

– А ключи…

– Ключи – малое, что осталось с тех пор.

– Но ведь есть книги, которые ты читал, есть знания. Быть может…

Я чувствовала, что Эггерт не захочет отвечать на мои вопросы, но все равно продолжила бы тему, если бы вдруг за очередным поворотом не открылась взору «площадь». И измененный пейзаж заставил меня умолкнуть.

– Что?

Мой спутник застыл рядом, услышал, что я остановилась. А после до его ушей долетел мой же сдавленный смешок.

– Вода? Мы нашли воду?

– Мы нашли…бассейн. Сухой.

Мне почему-то было смешно. Вероятно, ИИ старался. Он выудил из моей головы все, что мне казалось возможным и не очень, и составил новую картину бытия. Мраморная чаша фонтана вполне, на мой взгляд, вписывалась в окружающий пейзаж. Она была старая, увитая плющом и потрескавшаяся. С абсолютно сухим дном. Потому как, если бы чаша была полной, я все равно не стала бы из нее пить, предполагая, что стоячая вода грязна и цветет. Я мысленно пригрозила щенку пальцем – тот неслышно веселился. Мол, а что? «Все, как ты себе и представляла: лабиринт, сад, мрамор… И ты просила бассейн…» Я выдохнула с притворным раздражением. И на этот раз очень четко представила себе стоявшие по сторонам у изгороди питьевые фонтанчики с родниковой водой. Такие, которые можно включить и выключить и чтобы струйка била высоко, чтобы удобно для питья.

ИИ миролюбиво отрапортовал добродушным ощущением того, что запрос понял. Четкие и ясные запросы, как я поняла, он исполнял быстрее размытых.

– Идем дальше.

Я аккуратно потянула Пью за собой, обводя вокруг бассейна.

Еще раз, на всякий случай, представила питьевые фонтанчики, чтобы наверняка, почувствовала, что ИИ уже в процессе создания новой среды. Оказывается, ощущать мир вокруг себя не так уж и сложно, если задаться целью. Это как радиосигнал, как настройка на определенную частоту. Вновь наполнила радость – мне здесь нравилось. Очень. Мой собственный мир – моя сказка.

Какое-то время мы снова шагали молча, после я спросила:

– Многие, наверное, не желали отсюда выходить?

– Из нео-матриц? Многие. Больше, чем ты можешь себе представить. Кто-то изначально покупал ключи, чтобы умереть в мечте, остаться в ней, насколько это возможно. Тем более схождение с ума здесь почти незаметно, а после ИИ расформировывает среду уже вместе с тобой – объектом, слившимся с матрицей.

Наверное, это не больно. И даже не страшно. Я чуть-чуть понимала тех людей. Иногда две недели там, где тебе здорово, – это лучше, чем долгие годы, проведенные в страдании.

– Ничего более не осталось от того мира?

– Кое-что. Но это…запрещенные для общего исследования материалы. Засекреченные.

Конечно. Избранные были и будут всегда. И простые смертные, типа меня.

– А ты? Где ты получил к ним доступ?

Мужчина-загадка по имени Эггерт ловко превратился в шутливого Пью. Я заметила, что шутки он использует тогда, когда не желает говорить правду.

– Наверное, я просто хорошо учился в школе.

– Я тоже училась в школе. Только там об этом не рассказывают.

– Ты была отличницей?

Желает поймать меня на «прогулянной теме»? Не выйдет.

– Школьную программу читала от корки до корки. Или, может, моя школа располагалась не в том же Районе, где и твоя?

Хотелось бы знать об идущем рядом человеке больше. Откуда он? Где родился?

– Зачем тебе эти данные? – прозвучало мягко спустя паузу. – Я же, вроде как, твой враг?

Уже не враг. Да никогда им и не был.

Вытянуть что-либо из Эггерта было совершенно невозможно, это я уже поняла. Можно спрашивать прямо, можно косвенно – результат один. Наверное, я бы даже чуть-чуть обиделась, но сделать этого мне не позволял ИИ.

Слева по курсу виднелся питьевой фонтанчик. Потемневший от времени, но с чистой чашей и удобным винтовым краном. С родниковой водой – я была в этом уверена.

Когда я остановилась, Пью остановился тоже. Добродушно съязвил:

– Еще одна сухая чаша?

Вместо ответа я наклонилась над фонтанчиком, повернула кран. И брызнула вверх вода.

Она была вкусной, холодной и свежей. Она была чудесной. Утоляя жажду, я мысленно отправила пространству знак одобрения. «Классно, здорово. То, что нужно!» – искусственный разум лучился довольством. Мне до сих пор было странно это ощущать – как радуется вокруг воздух. Или то, чем он пронизан.

После того как напился Эггерт, мы набрали воду в бутылку. Отчего-то верилось, что фонтанчики теперь будут попадаться повсеместно – ИИ понял задачу.

Вокруг делалось темнее. Почти незаметно еще пока, так как солнце не прокатывалось по зениту, но момент наступления ранних сумерек я уловила. Эггерт ждал моих шагов – он двинется следом, как только зашагаю я. Но я стояла на месте, рассматривала его, в который раз чувствуя непостижимую глубину этого человека. Его «капустные слои». Шутливые, мягкие сверху, наполненные болью в середине и ниже. Перемешанные со стальными листами. Кто он такой? Какой он? Пью позволял узнать о себе лишь то, что он желал раскрыть сам. Ни сантиметра глубже.

Не знаю, зачем я это сделала – неслышно подняла руку и провела перед его глазами. Может, чудо уже начало формироваться? Что, если Эггерт начал различать хотя бы пятна? Тени? Но чуть раскосые глаза никак не отреагировали на мой жест. Красивое лицо, печать сложных принятых решений в прошлом, непростая судьба. А теперь эта беспомощность. Куда его мотало? Что привело к слепоте? Теперь я была уверена, что раньше Пью был зрячим. Интуиция.

Он не спрашивал, почему мы стоим. Я молчала тоже.

А после шагнула, приблизилась к нему, осторожно обняла за шею руками. И позволила себе его поцеловать. Как тогда в коридоре. Сама же ощутила, как моментально взаимодействуют наши энергии, в который раз поразилась, ощущая, как слабею рядом с ним изнутри. Теряюсь в тумане непонятных мечтаний, как хочу лишь одного – узнать его ближе. Пролезть под его броню, зарыться в его секретах. Он ответил на поцелуй совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы понять – спать рядом с ним этой ночью мне будет сложно.

После меня вопросили чуть насмешливо, но необидно:

– Тебе опять стало страшно?

– Да, – не стала врать я. – Страшно, потому что без монстров у меня закончились поводы целовать тебя без причины.

Я не могла от него оторваться, понимала, что я стану провокатором и катализатором, пока все не закончится финальным актом прямо на травяном ковре. В нем было слишком много мужчины, это било по оголенным нервам, проникало в женскую суть сразу, стоило его коснуться. Такой мило-безутешный-безобидный снаружи, он был боеголовкой прицельного поражения для меня изнутри.

– Если сейчас скажешь, что я могу делать это в любое время, мы отсюда не двинемся.

Наверное, я слишком сильно теряла от него голову. По чуть-чуть, да, но все равно слишком сильно.

– Тогда я этого не скажу.

Я почти застонала. Он меня нагнул этой фразой, охладил. И заставил желать его еще сильнее, разбудил во мне давно спящий азарт. Он играл со мной в игру, и, видят боги, я хотела в нее играть. Хорошо, что ему не видно выражение моего лица и глаз, наверняка они бы сообщили Эггерту о том, что «вызов принят».

– Начинает смеркаться. Идем. По пути попробую сформировать нам место для ночлега или хотя бы дрова для костра.

– Смотрю, ты оценила достоинства нео-матрицы.

Во мне так и боролись разочарование и азарт.

Но достоинства нео-матрицы я оценила однозначно.

Глава 5

(Asiah – Eternal)

На ночлег мы остановились там, где нашлись дрова. Их появлению я почти не удивилась, как и тому, что стены лабиринта раздвинулись, а для нас, подготовленные заботливой рукой, лежали у костровища два удобных бревна. И еще стоял пень, на котором я открыла банку с холодной кашей, собираясь ее разогреть. Плыли вдаль закатные облака. Радовали глаз перламутровые мягкие оттенки неба; чувствовался нежный и внимательный взгляд пространства.

Я начинала привыкать к нему, к пространству. К ощущению, что ты не один, что к кому-то можно прижаться щекой, к тому, что кто-то невидимый ответит тебе ласковым прикосновением: «Я здесь. Всё для тебя».

Вскоре трещал костер.

Я никогда не думала, что ИИ может чувствовать. Если интеллект искусственный, откуда эмоции? Но, опять же, если он вживлен в ткань бытия, значит, живой тоже, значит, часть сущего. А оно, как верили мои родители, есть часть божественной любви. Все это было сложно понять разумом, но почему-то легко принять сердцем. Любая любовь легко принимается, даже если она исходит от того, что ты не способен увидеть глазами. Интересно, чувствовал ли её Эггерт?

Сейчас он отдыхал на бревне, по моему наставлению костром не занимался – не хватало еще ожогов.

Оказывается, я забыла, что в мире может быть легко. Что может быть обычный вечер, ласковый ветерок и простота на душе. Внутри мирно, ясно, внутри спокойно. Никогда себя так не чувствовала, даже в детстве. Особенно в детстве.

Мой талант забирать чужую боль родители обнаружили не сразу, думали, мне достался какой-то другой, скрытый, который раскроется с годами. Не знали о том, что я впитываю эмоции как губка, и потому после переезда часто жаловались друг другу на жизнь, делились проблемами, ругались. А я болела. Потому что от них, от родителей и их переживаний, не могла закрыться. Они плакались друг другу – я вбирала чужую боль, как паук – кровь, – раздувалась от наполняющей тяжести и черноты, а им становилось легче. Они не понимали, почему так происходит, думали, от высказанных вслух тревог. Я же страдала головной болью, тошнотой, разбитостью сутками напролет. Пока не догадалась мама.

Тогда разговоры о плохом в доме стихли.

Мать привыкла молчать, отец держался от меня подальше, пока был трезв, но, когда напивался, все равно приходил поговорить «за жизнь». Списывал облегчение души на выпитое вино, я болела опять… Пока не покинула дом.

От чужих закрыться проще, чужих можно не слушать. Своих не слушать не выйдет, да и ни к чему родным такие муки, когда при дочери беспокойным словом не обмолвиться. С моим переездом всем стало легче, мне хотелось так думать. В конце концов, я не нужник, куда можно бесконечно сливать грязь, я тоже человек. Пусть хороших эмоций в моей жизни было не так много, но и вагон плохих ощущался лишним.

Наверное, потому, что молчала я долго, Пью спросил:

– О чем ты думаешь?

Каша согрелась, я разложила ее в пластиковые тарелки, изъятые из моего бездонного рюкзака. Оттуда же достала почерствевший хлеб, одну ложку и одну вилку – на «соратников» во время побега я не рассчитывала.

– О своем таланте, – призналась я невесело. Протянула Эггерту кашу, дала ложку – ему так будет удобнее. Хорошо пахло, уютно. Костром, кашей, сухим летним закатом, травой. Приготовилась согреть для чая воду.

– И какой у тебя талант?

– А у тебя?

Всем он роздан, никто, рождаясь, без него не оставался.

– Я расскажу тебе про свой, если расскажешь о своем.

Пью ел аккуратно. Каким-то образом привык чувствовать вещи, дистанции, ориентироваться в потемневшем для него мире.

– Я могу изымать у людей тяжелые эмоции, боль, – не стала я врать. Недосоленная каша казалась мне сейчас очень вкусной, даже корка хлеба ощущалась лакомством. Нужно будет каким-то образом создать здесь еду. Другую, разнообразную. С этим будет интересно тренироваться.

– Ты зарабатываешь на этом?

– Нет.

– Почему?

Всем было известно, что развитый и направленный в верное русло талант приносит максимум денег, но свой я культивировать не хотела.

– Не хочу чувствовать себя унитазом, в который справляют нужду.

– Это ощущается так плохо?

– Хуже, чем ты можешь себе представить.

Эггерт слушал внимательно. Даже очень внимательно, я бы сказала, имел к этой теме какой-то особый, как мне показалось, интерес.

– Может, со временем ты научилась бы, помогая, не принимать на себя чужое?

– Воровать проще. Не болеешь после этого сутками.

– А нормальную работу ты найти не пыталась?

Мне не нравилось русло, в которое свернул разговор. Я пыталась. Но всегда ощущала себя униженной, оттого что мне, вместо настоящего хорошего таланта, выдали лопату, которой я должна была разгребать чужой навоз. И хотелось взять у мира что-то просто так, чтобы компенсировать несправедливость. Воровство: простые деньги, ценные предметы, украденные артефакты – позволяли ощутить именно его, подобие справедливости. Что-то забрали у тебя, что-то забрал ты. То был единственный найденный мной способ обрести душевное равновесие.

– А твой талант? Какой он?

Проще было переключить тему, чем отвечать на заданный вопрос. Пью хмыкнул, покачал головой: мол, хитрая ты. Но ответил, потому что обещал.

– Мои руки расслабляют.

Я даже отложила вилку от удивления, взглянула на сидящего напротив с лукавым восхищением.

– Что, правда, что ли?

– Не заметила?

Я заметила, да. Правда, списала это на «химию», которая иногда возникает между мужчиной и женщиной. А оно, оказывается, сложнее. И занимательнее. Стало весело.

– Какой чудесный талант. С таким легко завоевывать дам…

«Штабелями их можно укладывать».

– Или вести допросы, – прозвучало глухо.

– Почему допросы?

– Потому что если сначала расслабить человека, а после его ударить, то боль будет десятикратной.

Я замерла. Мой мозг все еще раскручивал тему «уложенных штабелями женщин», собирался занырнуть в смакование деталей, потому слова Пью неожиданно внесли диссонанс. Причем тут вообще допросы?

Каша остывала, я смотрела на неё, забыв про голод.

– Ты ведь это несерьезно сейчас? – странно, но мне показалось, что на секунду совершенно случайно стал виден край стального слоя Эггерта, что-то его глубинное. Из прошлой жизни. – Только не говори, что это правда.

– Я не буду говорить, что это «правда».

«А также не буду говорить, что это неправда. Я вообще дальше об этом распространяться не намерен», – прозвучало неслышно.

Экхе. Я озадаченно тряхнула головой, неспособная сообразить, что за отступление это сейчас было, а мой мозг уже вернулся к теме женщин. Точнее, к таланту Пью. Расслаблять людей? Ну, конечно. Поэтому я держалась за него, как за платок-кокон, всякий раз, когда мне делалось страшно. И потому он обнимал меня ночью, вливал внутрь свое спокойствие – не знала раньше, что бывают такие таланты.

На меня теперь смотрели с насмешкой.

– Все, запретишь этой ночью себя обнимать?

– Не знаю, – веселье все ж таки просачивалось на поверхность, – ты, наверное, тот еще ловелас.

– Я говорил в баре…

– Да-да, что давно не был с женщиной, помню. Теперь особенно сложно в это поверить.

«Может, ты вообще гонорейный» – этого я не стала произносить вслух, но во взгляде Эггерта мелькнуло нечто жесткое – он понял ход моих мыслей. Не обиделся, но стал равнодушным, вернулась чертам жесткость.

А руки его сами по себе были чудесными. Я помнила это. Тогда, в такси и каждый раз, когда их касалась, когда они касались меня. Эггерт, кем бы он ни был, действительно умел расслаблять, дарить чувство покоя.

Если он обнимет меня этой ночью, я не откажусь.

(J2 ft. I.Am.Willow – Crawling (Epic Trailer Version))

Он мне нравился. Я не знала почему. Нравилось смотреть на него, наблюдать за ним, изучать выражения его лица, эмоции, потихоньку пытаться разгадать. Он по странной причине не казался мне чужим.

– Знаешь, о чем я думаю теперь?

Вокруг сделалось темнее, хорошо, что горел костер. Луна из-за изгороди этим вечером не вышла. Посвежело; мы пили чай.

– Не знаю.

– О том, что я вижу тебя и ты мне нравишься. Нравишься внешне. А ты меня видеть не можешь.

Он молчал.

– К чему ты это говоришь?

Теперь паузу сделала я. Такие душевные посиделки всегда развязывали языки путникам, меня тоже клонило поболтать, пробило на искренность.

– К тому, что, если бы прямо сейчас – не важно как, абстрактно, – ты прозрел, ты мог бы увидеть перед собой совсем не то, что ожидал.

В серых глазах появились насмешливые искорки. Казалось, прямо сейчас эти глаза смотрели прямо на меня – не насквозь, не мимо. На секунду показалось даже, что Эггерт возьмет и признается, что все это время притворялся. Невозможно, но вдруг?

– Боишься, что я бы разочаровался?

– Ну, – я отпила остывший чай, в котором плавали чаинки из кружки, – хоть ты и сказал в баре, что я красавица, на деле я могу оказаться какой угодно. Круглолицей, например, с курносым носом, тонкими губами, близко посаженными глазами…

Он давился смехом.

– У тебя отличная фантазия.

– А что? Ведь так может быть. Посмотрел на девушку и понял, что она тебе не нравится.

– А ты хочешь мне нравиться?

Удивительно серьезный, хоть и насмешливый вопрос. И загадочный задумчивый взгляд.

Я вдруг поняла, что поймалась. Спалилась чуть-чуть, раскрыла лишнего.

Наверное, я действительно хотела ему нравиться, наверное, мне было это важно, ведь однажды он меня увидит. Я пока не знала, как добьюсь этого, но я желала видеть Пью зрячим.

– Не желаю, – соврала я легко.

Не нужно ему знать лишнего.

Он не тот, кто раскрывается, и я тоже не буду.

Справлять нужду пришлось за углом, освежаться влажными салфетками. Лучше такая гигиена, чем никакой. Вернувшись, я передала салфетки Пью, вдруг тоже захочет? Он временно удалился.

Лабиринт более не пугал меня, я ощущала матрицу как часть себя, как свое продолжение. Странное чувство: вроде бы ты – и не ты. Знала, однако, что непрошеных гостей здесь более не возникнет, потому не боялась. Расстелила на земле одеяло, улеглась, подумала о том, что нужно создать выход из лабиринта. Придумать, пока есть такая возможность, что-то совершенно иное, например домик… Как в Гринхилле. Здорово будет увидеть свою мечту воплощенной до того, как смогу позволить себе ее воплощение в реальности. Успела даже порадоваться тому, что обнаружила наконец выход из растительных коридоров, как спешу вниз по холму, потому что вдали на опушке леса стоит избушка…

Эггерт вернулся.

Чтобы он безошибочно отыскал лежанку, я специально пошевелилась, пошуршала одеждой.

Пью опустился рядом. Снял обувь, затем лег.

И обнял меня.

Его руки и правда были волшебными, я ощутила это в который раз. Обнятая им, я ощущала себя как дома. Стало все равно, где рядом с ним находиться – в лабиринте, в далеких лесах, в незнакомых землях. Укрыли спокойствие, манящая безмятежность, ласковая мечтательность. И подумалось неожиданно, что ведь и правда: если меня в таком состоянии ударить, то будет не просто синяк. Надломится мой внутренний стержень – слишком сильным будет контраст, такой разломит изнутри. Зачем он об этом сказал?

– Ты позволишь? – Эггерт на секунду отнял руку, не пояснил, о чем просит, но я догадалась сама, когда ладонь аккуратно коснулась моих волос.

«Позволишь изучить тебя?»

Он хотел рассмотреть меня руками, и я сдержала шумный выдох. Хочет убедиться, что я не уродина? Значит, ему все-таки это важно?

Пальцы скользили по моим волосам. Прощупали их шелковистость, измерили длину, густоту – меня пробирали мурашки. Я любила, когда мама в детстве перебирала мои волосы. Оказывается, ощущение давно забылось, но теперь хлынуло нежностью в самую душу. Эггерт коснулся моего лица, подушечки его пальцев прошлись по лбу. Я чувствовала себя скульптурой, красивой статуей, произведением искусства, которое ощупывают не спеша. Форму носа, щеки, закрытые глаза…

– У тебя не курносый нос. И не круглое лицо.

– Напугала тебя? – я тихонько тряслась от смеха.

Пальцы перешли к губам – смех затих. Теперь накатывало возбуждение. Хотелось, чтобы эти пальцы чуть оттянули нижнюю губу, по-мужски так, чтобы один из них скользнул в рот. Только бы не выдать себя с потрохами, только бы не начать шумно дышать. Когда мужчина касается твоего рта, это сексуально, это включает невидимые триггеры наслаждения и выключает триггеры здравого смысла. Зачем ему уголок моего рта? Почему он обводит мои губы в третий раз? И почему я больше не ощущаю, как пах Эггерта касается моих ягодиц? Потому что уловлю возбуждение? Или потому, что, наоборот, его не уловлю? Последнее точно станет ушатом холодной воды…

Уши. Форма, мочки, каждый завиток. Меня еще никогда в жизни никто так сильно не возбуждал, а ведь это всего лишь касания. Очень ласковые, почти невесомые. Мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно – «что он со мной делает?»

После шея. Теперь я знала, что я одна большая сплошная эрогенная зона. Неважно, затылок это, боковая поверхность, которую часто ласкают локоны или же кожа гортани. Чуть вниз. Впадина между ключицами. То место, куда ложится кулон, если цепочка короткая, – оказывается, оно безумно чувствительное. Мне казалось, я пребываю в трансе, в состоянии медленного нарастающего возбуждения, которое будет потом не погасить.

«Тормози, Пью…»

Он касался верхней части тела, а наливалась жаром нижняя. Нечестно.

«Тормози… Не тормози…» Я не знала, чего хочу больше. Чтобы он оказался джентльменом или же тем, над кем не властны чужие нормы морали? Ведь он ощупал мое лицо, убедился, что я не круглолицая, не тонкогубая… Неужели продолжит?

– Какого цвета твои волосы?

– Увидишь.

Наверное, это было резковато. Про цвет моих глаз он не стал спрашивать тоже, как не стал и тормозить. Когда его ладонь легко и просто, безо всякого смущения легла на мою грудь, я окончательно размякла. Никому другому я не позволила бы вот так, …но ему… Ему хотелось позволять все. Он чуть сжал ладонью мой чуть-чуть недотягивающий до тройки размер, и я поняла, что этой ночью мне будет очень сложно спать. Чрезвычайно сложно. Ни тебе вопроса о разрешении продолжить, ни тормозов.

Таким и должен быть мужчина, думалось мне тем, что превратилось в желе, он просто должен делать то, что хочет. Мягко и настойчиво. «Неотвратимо». Пальцы нащупали сквозь ткань сосок, сжали его совсем легонько – меня же прострелило возбуждением так, что я едва не выгнулась. Дыхание прерывалось. Изучению моей груди Эггерт посвятил добрую пару минут, после не оставил без внимания вторую.

Я не знала, смеяться мне, ругаться или же просто «сдаться». Да и поздно уже «ругаться».

Пью сейчас был хозяином ситуации. Его ладонь проползла по моему животу, исследовала изгиб талии и медленно переползла на бедро. Пальцы погладили ногу, и я поняла, что джинсы вовсе не помеха чувствительности, что они лишь пикантная деталь. Вызвав внутри ворох огненных искр, Эггерт прошелся касанием по линии сжатых бедер – еще чуть выше, и достигнет лобка… То был самый ожидаемый мной момент. Далее должен был следовать мой разворот, жаркое слияние наших губ в поцелуе, а после мне уже чудилось навалившееся сверху тело…

Но Эггерт просто отнял руку. Он вернул её туда, где она лежала с самого начала – поверх моего плеча. Он снова просто обнимал меня – так чинно, будто не исследовал только что, будто не превратил меня в сплошную лаву, желающую продолжения.

– Спасибо, я убедился.

Я не знала, молиться мне или взрываться.

– В чем?

– В том, что ты красивая.

И дальше – тишина. Потрескивание углей, тихий стрекот цикад.

– И все? – я готова была откусить себе язык за этот вопрос. – Ты оставишь меня…вот так?

Смешок прозвучал мягко, но я готова была за него стукнуть.

– Ты же меня так оставила.

Хотелось застонать.

Черт… Да. Я действительно так его оставила, еще и опоила. Но ведь нельзя после подобного «ощупывания» просто взять и скрутить термометр с плюс восьмидесяти четырех до ноля. Тело так не работает. Никогда в жизни не просила мужчину продолжить, никогда не думала, что попрошу, но и ситуация отличалась. Я раньше никогда никого так не хотела, как хотела сейчас Пью. До умопомрачения, до желания действительно молить. У меня распахнулась душа, я нуждалась в этом мужчине. Невероятно, но факт.

– Я…готова…исправиться.

Но, вероятно, не был готов предоставить этот шанс мне Эггерт. Потому что послушалось тихое:

– Спи.

Ну, это уже ни в какие ворота!

– Спи?

– Тогда подумай о том, чтобы нам уже выйти из лабиринта.

Я окончательно обиделась. Он не так прост, этот мужик, он стальной, жесткий, он… непредсказуемый. Другой бы точно использовал ситуацию, тем более тот, кто давно не был с женщиной. Может, что-то его пальцам ощутилось «не так»?

Я закрыла глаза, но не понимала, как можно спать. Лишь процедила:

– А тебе не все равно, где ходить? Ты все равно не видишь, лабиринт или не лабиринт.

Намеренный ответный удар.

Пью не ответил.

До меня долетел лишь отголосок его всколыхнувшейся боли, которую он подавил.

(Veronica Bravo – Deep)

Я никогда не просила ни одного мужчину «о продолжении», не собиралась и в этот раз. Вот только тело ломило желанием разрядки. Любое касание человека, лежащего сзади, одно только его присутствие рядом дурманило мозг пьяным облаком. Ушли мысли, исчезла логика, по телу прокатывались волны. Если бы сейчас ИИ просветил меня как радар, он бы увидел, как плещет изнутри наружу неутоленное желание, изливается вовне подобно пару из ароматической лампы.

Я ждала, пока Эггерт уснет. Он должен был когда-нибудь уснуть, и я сдерживалась до последнего. Когда уловила его размеренное дыхание, настолько осторожно, настолько могла, расстегнула ширинку собственных джинсов. Двигаясь максимально тихо, по миллиметру проникла ладонью в плавки, коснулась того, что отчаянно жаждало прикосновения. С параноидальным вниманием наблюдая за тем, чтобы не вздрагивать, погладила себя. Еще и еще… Конечно, мне хотелось там не себя, а его. Его хотелось до отчаянно стиснутых зубов. А мужской пах, как назло, меня так и не касался. Правда, хватало и того, что меня до сих пор обнимала теплая рука. Вместе с ней проникала в мозг и чужая аура, аура на удивление легко покоряющая, и я…и я бы довела процесс до конца. Но вдруг подумала, что в финале начну выгибаться, как эпилептик, стонать – Пью проснется, все поймет.

Не знаю, почему я остановилась. Стыд или не стыд. Хотелось все-таки там его, не себя, хотелось настолько, что свои прикосновения казались не то что компромиссом – неким пшиком. Фальшивкой. Не стоили они того, чтобы в финале будить того, кто лежал сзади. Равно как и пробуждать его понимание того, что я слаба, что не сумела сдержаться. Что я не хозяин своим чувствам. Плюс ширилась в груди дыра – печаль от того, что меня не приняли, не пожелали как женщину. Она, эта печаль, смешанная с досадой, наверное, заставила меня замереть. После убрать руку оттуда, где она не радовала так, как порадовала бы чужая.

Ширинку я застегнула тихо.

Подумала, что буду помнить этот момент с грустью. Постараюсь о нем забыть, закопаю в памяти глубоко, вот только понимала, что чувство отвергнутости засядет где-то внутри. И еще сильнее, наверное, сольется Лейка…

Я постаралась вздохнуть неслышно, сунула ладонь под щеку.

И в этот момент раздался тихий и совершенно не сонный голос:

– Мне нравится, как ты пахнешь.

Я знала, какой запах он имел в виду. У Эггерта было развито все, в том числе обоняние; меня же захлестнул стыд, на этот раз очевидный, жгучий. Он не спал, он за всем наблюдал. Я буду молчать до последнего, ни к чему вести диалоги, мне просто нужно это пережить. Много эмоций, все колются, как ежики.

«Просто спи». Не буду язвить, не буду хамить. Хотелось, однако, зажмуриться и стиснуть зубы.

– Я ждал продолжения. Но не дождался.

Ждал он, значит. Что ж, я могла бы быть для него бесплатным шоу, но не стала. Только печаль усилилась.

А рука Пью тем временем ожила. Она не спеша двинулась вниз, к застегнутой ширинке.

– Хочешь убедиться, что я там тоже красивая?

Цинизм мой прорвался наружу. И я бы сказала что-нибудь еще – едкое и саркастичное, – но Эггерт был Эггертом, и он явил наружу еще один свой мужской слой – просто зажал мне рот. Он не делал этот жестко, наоборот, довольно мягко. Просто ладонь, плотно накрывшая мои губы. Я могла бы вывернуться, я могла бы избавиться от захвата, но я не хотела. Прижатая затылком к его шее, я понимала, что он, до того как продолжить, заставил меня сдаться дважды. Наверное, можно было теперь брыкаться, разбрызгивая обиду, прожигая дырки серной кислотой, но в его руках – в его новых оживших руках – я опять погрузилась в тот самый желанный транс. Практически мгновенно размягчилась, поняла, что рядом с ним готова сдаваться бесконечно, что я не пикну, когда он проникнет мне в трусики.

И он сделал это. С той же аккуратностью, с присущей ему тактильной нежностью он коснулся там, где было скользко, раздвинул складки пальцами, умело и очень ласково погладил. Безошибочно отыскал место, жаждущее внимания, и принялся его «любить». Очень неспешно, очень правильно.

У меня отрубило мозг. Я чувствовала себя странно – как муха в сетях паука. Как очень счастливая, как бесконечно сильно опьяненная наслаждением муха, не желающая быть нигде, кроме этих самых сетей. Больше не имело смысла сдерживать дрожь и стоны, хотя они упирались в зажавшую рот ладонь. Я падала в сладкую пропасть со скоростью «Боинга», потерявшего все турбины. Теперь тот самых пах, который я отчаянно желала почувствовать – напряженный, каменный и очень рельефный, – упирался в мои ягодицы. Он вжался в них до упора, когда меня начало под чужими ласковыми пальцами рвать на части. Это было фиаско – полное и безоговорочное. Фиаско женщины под пальцами мужчины. Вся жесткость Эггерта, вся его мужская аура проникла в меня в момент «выстрела в мозг» и заполнила до краев. Это был на удивление яркий и сильный оргазм, длящийся волнами, наполняющий и наполняющий. Сейчас ИИ видел бы на радаре сияющее надо мной поле, пока тело продолжало исходить судорогами, пока я не могла успокоить дыхание.

Я затихала медленно. И я слышала, как совершенно иначе дышал Эггерт – он был на взводе, хоть и сдерживал себя. Он более не двигался, но ловил каждый мой вдох, каждый остаточный спазм, он вливал его в себя – так мне ощущалось. И он наслаждался. Даже не умей я чувствовать чужие эмоции, я бы уловила это. Но, умея, я погрузилась в него с головой – в наслаждение Пью. В его глубокое и полное удовлетворение, в его желание, чтобы это удовлетворение длилось.

Наверное, в иной раз я желала бы «продолжения банкета». Но теперь, умиротворенная и безмятежная, я соскользнула сначала в негу, лишенную мыслей, а после уснула. Уснула с пальцами Эггерта между ног.

Глава 6

(Пицца – Оружие)

Я проснулась раньше Эггерта. Или же он позволил мне так думать.

Поднялась, ушла чистить зубы, приводить себя в порядок. В этот самый порядок не получалось привести лишь сердце – в нем застыла тупая боль. Почти незаметная, если не приглядываться, стыдливая и прячущаяся. Маленькая трещинка.

Он не принял меня вчера до конца. Отозвался на мой призыв о ласке, но через «условие», выделив лишь малую часть себя, и душа печалилась. Я поняла, что не буду больше пытаться его раскрыть и понять, не буду навязывать себя – насильно мил не будешь. Попробую временно забыть о собственном спутнике, сосредоточиться на делах, на формировании новых запросов для ИИ. Хотелось выйти из лабиринта: я начинала уставать от листьев, коридоров, стен. Буду, как всегда, думать о домике и не думать о прошедшей ночи, после которой я проснулась с аккуратно застегнутой ширинкой. Раскрываться там, где не нужно, – путь к новым страданиям. Обойдусь без них.

Завтрак я готовила молча. Движения точные, скупые – как у солдата: надорвать упаковку, всыпать крупу в кипящую воду. Рядом с Эггертом на бревне я положила зубную пасту, щетку, поставила кружку с водой. И опять принялась заниматься костром.

– Ты не особенно разговорчивая сегодня.

Пью с серьезным выражением лица смотрел на меня – зубы он почистил, принадлежности аккуратно сложил в мешок.

– Не особенно.

Хватит ластиться к тому, кто тебя гладить не хочет.

– Больше тебя старый мир не интересует?

Я поворошила угли, поморщилась от дыма.

– Будут вопросы – я задам.

Даже если он понял мое настроение по голосу, прояснять ничего не стал. К лучшему. К черту. Просто будем идти молча, просто идти – я, как в худшие моменты жизни, сосредоточусь на мечте.

(Hidden Face – A Wound of Love)

Я так делала в детстве: старалась убежать от того, кто меня обидел. Даже если это были родители, даже если они просили меня держать их за руку. Когда больно, хочется оказаться далеко от обидчика, потому я не шагала – я, кажется, бежала. Шла быстро, чтобы от Эггерта оторваться, чтобы не слышать звук его шагов. Пусть плетется где-нибудь там, пусть останется за три поворота позади, пусть наступит у меня, наконец, иллюзия желанного одиночества.

Он, конечно, старался не отставать – я понимала логику. Он заблудится, если я уйду. Наверное, я издевалась над ним, но мне нужен был глоток воздуха без него. Наверное, я прибавила бы скорость еще, наверное, рванула бы вперед на всех парах, но…в какой-то момент он запнулся. Уже прилично отстав, зацепился носком ботинка за выступающий бугор, припал на одно колено, и беспомощно скользнула по воздуху его рука.

Опять кольнуло сердце – уже не за себя.

Я не знала, ударился ли он, быть может, вывихнул лодыжку. Подошла ближе; Эггерт ощупывал землю, и я не сразу поняла зачем. Догадалась спустя секунду – он подумал, что, вероятно, задел зарытую в землю трубу, ведущую к питьевому фонтанчику. Его пальцы несмело ощупали листву сбоку – фонтанчика не было.

Я протянула ему бутылку.

Пью взял ее не сразу; черты его лица казались не столько жесткими сейчас, сколько усталыми. Непросто, наверное, бежать вперед за тем, кто не желает, чтобы его догнали. Десятикратно непросто, когда ты слепой.

Поднялся он медленно, сделал глоток, вернул бутылку. И мне стало понятно, что дальше он не пойдет – слишком тяжелая в воздухе тишина, и опять разливается та самая готовность человека принять любую судьбу. Даже плохую.

– Иди, – обронил сухо, – ты ведь хочешь уйти. Сбежать.

Я хотела. Но стояла на месте. Могла бы дойти до ближайшего поворота, скрыться за ним, посидеть. Подумать, вспомнить о том, что друг без друга мы отсюда не выберемся: он нужен мне, я нужна ему. Эггерт не может активировать ключ без зрения, я не знаю, как дать отбой матрице. Вдруг, активируя ключ неверно, я перемещусь в новую? Ловушки, даже если это красивые ловушки, утомляли. Поэтому мне не нужно было доходить до поворота и уединяться, чтобы об этом вспомнить. Делать что-то, однако, следовало. Как-то разряжать ситуацию. И, конечно, в этом случае лучше всего работала честность, хоть давалась она порой непросто.

Помолчав, я выдала:

– Я на тебя обиделась.

– Я понял.

Ему почему-то было тяжело, я не знала, от чего именно, но чувствовала это. Его я вообще чувствовала на удивление хорошо. Вспомнилось, как откровенно я предлагалась ему вчера, как неспешно он принял лишь часть предложения, – снова захотелось бежать вперед.

– И зла.

Эггерт вздохнул почти неслышно, поджал губы.

– Ты ведь эмпат, Кристина. Так?

– Да.

Он протянул руку, чтобы коснуться моей, но я отдернула ладонь.

– Давай без этих…без твоих «волшебных» касаний.

Его почему-то задели мои слова, и собственную эмпатию в тот момент, когда боль Эггерта докатилась до меня, я прокляла.

– Твоя эмпатия отключаема, ведь так? Ты не чувствуешь людей, когда не хочешь их чувствовать. Мои «руки» отключаемы тоже, я не использую эту…особенность…постоянно.

– Дальше что?

– Но я прошу тебя сейчас меня коснуться. Почувствовать то, что у меня внутри.

Я растерялась. Обычный процесс конфликта с мужчиной выглядит не так – люди просто высказывают друг другу претензии и швыряются, как камнями, точками зрения.

– Зачем мне тебя чувствовать?

Он молчал.

После пояснил неохотно:

– Ты найдешь ответы на свои вопросы.

– У меня нет…

– Поймешь, что твоя обида на меня…напрасна.

Интересно, что такого я могу уловить, что моя обида испарится?

Я не двигалась с места, думала. Конечно, я могу его не касаться, мы просто пойдем дальше, я буду продолжать обижаться, Пью будет спотыкаться следом. Я буду стараться его не видеть, он будет стараться не чувствовать мою злость. И все никак не получается сосредоточиться на доме. Вот же блин… Плюс еще неуместное женское любопытство. Оно проснулось, как кошка, приоткрыло один глаз. И глаз этот проклятый уже не закроешь.

– Один раз.

(Clarei, Mxze – Manipulate)

Я протянула руку, и он взял мою своей. Прижал ее к центру своей груди – очень открытый жест, трогательный.

– Чувствуй, – произнес тихо.

Я сосредоточилась на чужом теле, чужих эмоциях – мне было интересно. Мне хотелось в них занырнуть, хотелось понять, что происходит у Эггерта внутри. И первым, на что я наткнулась, было смятение. От некой потери контроля, беспомощность наложилась на беспомощность, недоверие к самому себе, удивление, растерянность…

– Смятение. Откуда оно?

– Посмотри сама.

Я продвинулась чуть глубже. Эмпат – не телепат, он не может читать мысли, не может отследить момент или причину появления той или иной эмоции, но может отчетливо ее уловить. Я касалась чужого смятения как ниточки, ведущей куда-то еще. Снаружи на меня смотрели почти равнодушные глаза Эггерта, а внутри… А внутри я увидела ещ

Пролог

(Besomorph feat. RIELL – Nightmare)

Меня зовут Кристина Мэйер, мне двадцать четыре года, и на моем плече Лейка.

Лейка есть на плече у каждого, и на самом деле это, конечно, не лейка, а Лейнхарта – древняя руна, отражающая наполненность или пустоту души. «Заряд» в моей почти никогда не поднимался выше двадцати двух процентов, и, значит, по мнению социума, я не могла привнести в жизнь общества нечто прекрасное. Не была способна сотворить что-то вдохновенное и значимое, наполнить будни творческим смыслом, стать выдающейся. И, конечно, с таким зарядом я не могла получить нормальную работу, а также переехать в Районы Один и Два – туда, где нормально светило солнце, где день был равен ночи. Мой удел – Район Три – темный, бедный и грязный. Что ж, я не жаловалась, я научилась выживать.

Коротко обо мне: воровка (хорошая, почти профессиональная). Внешняя привлекательность средняя, мышцы в тонусе – бегать приходится часто. Ум работает быстро, характер… Характер так себе. Эгоистична, резковата, саркастична. Бывает, меня называют стервой или хуже – я с этими словами не спорю. Пусть так. Как ни странно, я довольна собственной жизнью, внешностью и работой. Только имя подкачало: «Крисом» мне быть не нравится, и потому меня называют Мэй.

– И этим вечером, Мэй, ты станешь богата… – твердила я себе, шагая к бару «Тритон». Баром владел мой друг детства Фил Орин – половину дел он вел честно, вторую половину – нет; как и все здесь, скупал краденое, на деньги для меня не скупился. И вещь, которую я несла сегодня, Орину понравится наверняка. Он отсыплет мне за неё тысяч пятьдесят. Шестьдесят, если повезет. На эти деньги я смогу уехать из вечно темного Дэйтона навсегда. Куда-нибудь к границе Второго Района – туда, где уже есть восходы и закаты, которыми можно любоваться. Здесь их не бывает, здесь солнце ненадолго осветляет мутное небо, а после растворяется без красивых всполохов на горизонте.

Но я помню, что это – закаты и рассветы. Когда-то мои родители жили во Втором, пока не сократили на сталелитейном отца из-за травмы руки. После испортилось все: зарплата и жизнь. Пришлось продать дом, переехать туда, где ночь длится восемнадцать часов кряду, забыть об излишествах.

Если Фил заплатит, как положено, если он не на мели, все изменится к лучшему.

Уже скоро.

«Тритон» пустовал – к лучшему.

Добротная деревянная мебель, проигрыватель у стены; почти не накурено. Сам Фил – молодой еще, но уже обогатившийся пузиком мужчина с длинными темными волосами – стоял за стойкой. Я помнила его с детства – такого же кудрявого, с россыпью родинок на подбородке и шее. Ничего не изменилось с тех времен, разве что щеки Орина набухли да взгляд темных глаз сделался тревожнее.

– Мэй! – мне приветственно махнули рукой.

Он был рад меня видеть. Наверное, он один. С родителями я общалась нечасто, хотя они были живы и относительно здоровы. Просто мы были разными – я и они. Мать до сих пор впахивала на двух работах – ей не до меня, отец сломался после переезда. Нет, не пил, но и говорить с ним стало не о чем – лишь слушать жалобы на пустую Лейку, общество и правительство. Я съехала на отдельную квартиру в шестнадцать, как только удачно толкнула первое награбленное барахло.

– С чем пожаловала сегодня?

– Ты не поверишь… Налей мне…

– Пива?

– Нет. Сегодня… розового игристого. Самого дорогого.

Я пила его только раз, на чужом празднике: кто-то играл в «Тритоне» свадьбу – мне налили за компанию. С тех пор я мечтала о том, как однажды разбогатею, как смогу пить розовое хотя бы раз в неделю. Боже, я буду смаковать его по глотку, буду ощущать на языке и нёбе каждый лопающийся щекочущий пузырек.

Орин положил руки на стойку. Все-таки «мясистый» он стал, возраст ему не к лицу, а ведь когда-то мы гоняли мяч в одном дворе, и я даже чуть-чуть была в него влюблена. Недолго, но все-таки.

– М-э-э-эй? – он знал меня как облупленную. – Сначала покажи, что у тебя.

У меня все классно. Я достала из-под подола тряпку, развернула ее аккуратно и еще раз взглянула на то, что лежало внутри, – на нео-ключ.

– Глазам не верю…

– Да. Сколько ты дашь мне за него?

Хорошо, что в баре пусто. Фил побледнел даже при свете ламп.

– Где ты его взяла?

Нео-ключи – редкость. Они модифицируют пространство, если знать, как ими пользоваться. Знают немногие. И прекрасно, что пару недель назад ко мне в руки попала карта «артефактов», указывающая расположение ценных предметов. Найденный ключ станет первым звеном из цепи удачных сделок, ведущих к большим деньгам. А там и Лейка наполнится, и я познаю, что такое счастье.

В прошлом наш мир пережил апокалипсис. Это случилось давно, и мы не помнили предков. Но поговаривали, что мир разделился на Районы сразу после, и Лейки тоже возникли как следствие пережитого. Зачем? Зачем вообще кому-то видеть, насколько наполнена или пуста твоя душа? Примитивный индикатор. Многие пытались от него избавиться, срезать пласт кожи – все заканчивалось плачевно. Поврежденная Лейка – почти мгновенная смерть. Мы откатились в прошлое, натыкаясь изредка на остатки прежней развитой цивилизации – такие вот ключи, например. Предмет из металла, имеющий наконечник и борозды. Набалдашник – светящийся пласт данных, некие символы, заключенные в прозрачную оболочку. Смотреть на них красиво, но боязно.

– Берешь? – вопросила я с гордостью. Кто еще принесет в «Тритон» ключ? Не просто ключ – нео-ключ.

– Украла? – Орин даже дотрагиваться до него боялся. Только вышел из-за стойки, пересек проход и запер входную дверь. «Заперто» на время сделки.

– Конечно.

– У кого?

– У какого-то слепого мужика.

Фил замер, не дойдя до барных стульев.

– У…

– Да не о чем беспокоиться. Все чисто.

– …Слепого…

– Сколько ты мне дашь за него? Пятьдесят штук? Хотелось бы шестьдесят, конечно…

– …Пью?

Я умолкла, пытаясь сообразить. Лампы над стойкой мигали: генератор на заднем дворе работал с перебоями.

– Кто такой Слепой Пью?

Теперь мы с другом детства смотрели друг на друга напряженно.

– Мужик лет сорока. На вид слеп. Симпатичен – бабы на него вешаются…

– Ну да, похож. Я не оставляла следов.

– Не возьму, – отрезал Орин непривычно жестко. Таким категоричным я видела его впервые.

– Почему? Давай хотя бы за тридцать!

– Он придет за тобой. А следом – за мной.

– Кто? Этот Пью? Да он беспомощнее старого пса Рорки…

– Он не беспомощен. Это… видимость. – Фил почему-то посмотрел на дверь, будто уже ожидал непрошенных гостей. Понизил голос. – Слепой Пью, несмотря на внешнюю немощность, очень опасный враг. И, если ключ ты взяла у него, он…

– Он – что? – взвилась я возмущенно. – Давай за двадцать пять!

Совсем уже мизерная цена. И с розовым игристым придется повременить.

– Нет, Мэй. – Никогда я не видела Орина таким упертым и расстроенным одновременно. – Ты – одиночка. А у меня теперь семья, мне есть что терять. Продай ключ кому-нибудь другому. А еще лучше – верни его, пока не поздно.

– Вернуть?

В старые добрые мы влипали с Филом во множество скользких и неприятных ситуаций и всегда поддерживали друг друга. Я впервые ощущала, что сейчас он стоит по обратную сторону баррикады.

– Да. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Найди Слепого Пью, извинись, скажи, что взяла вещь по ошибке, что все осознала. И уходи. Ты молода, ты найдешь еще, что продать.

– Я всю жизнь искала радость…

– Ты найдешь свою радость, Мэй. Найдешь.

Он положил свою теплую ладонь на мою, силясь поддержать, но во мне ходила ходуном волна из возмущения.

– Что он может сделать мне? Что? Он был пьян. И он слеп, он ничего не видит…

– Он видит. Не глазами. Но чем-то еще. Затылком, спиной… Руками…

Мне вдруг вспомнились эти самые руки. И вчера, когда они коснулись моей кожи, мне показалось, что они видят мою душу. Пью, или как бы там ни звали этого мужика, настоящего имени которого Фил не знал, умел видеть пальцами. В этом Орин был прав. Накануне я едва не поддалась наваждению, кое-как сумела взять себя в руки, хотя желала лишь одного – чтобы слепой человек коснулся меня еще раз.

Пришлось тряхнуть головой, сбросить воспоминания.

– Значит, ты не берешь? – я была зла. Кажется, я впервые обиделась на Орина по-настоящему.

– Нет, Крис, прости…

«Крис» – его вечная попытка извиниться, когда виноват.

Я даже не могла сказать слова ему поперек, Орин был мне дорог. И все верно: у него семья. Пришлось проглотить негатив.

К выходу я зашагала молча: ни к чему продолжать диалог. Ключ завернула обратно в тряпку, засунула ее себе под одежду. В наше время ни в сумках, ни в рюкзаках ничего носить нельзя.

– Мэй…

Я не хотела его слушать. Но не посылать же… Просто вперед, просто наружу. Я продам находку кому-то другому, на нео-ключ всегда найдется покупатель.

– …не зарывай свой талант в землю, делай деньги и радость на нем.

Я лишь фыркнула, ощущая, как сжал горло ядовитый саркастичный ответ.

На своем таланте может делать деньги кто угодно. Но не я. И я давно зарыла его в землю.

Щеколду я открыла с лязгом, входной дверью хлопнула.

* * *

(Ryan Stewart – Reflections)

Дома я опять смотрела на фото, прикрепленное к холодильнику. Старое фото. Я всегда подолгу на него смотрела: бабушка и дедушка на лавке у старого домика. Окраина Второго Района. Смеющаяся пара стариков, удивительной красоты небо на горизонте. Этот снимок навевал на меня умиротворение, возвращал туда, оттуда я ушла так давно, – обратно в безмятежность. Где утро тихое, где жужжат пчелы над акацией, где рассветы пахнут пирожками. Океан зелени вокруг, поля, холмы – моя душа осталась там. И иногда казалось, что часть Мэй до сих пор живет в садах, – счастливая часть. Вторая пребывает здесь, в темном Дэйтоне, в параллельной жизни. Суетится, переживает, работает не покладая рук, чтобы однажды воссоединиться со своей путеводной звездой, ведущей в Гринхилл. Когда-нибудь я позволю себе дом в тихой деревне, буду шагать по тем же дорожкам, которые топтали мои босые детские ступни. И пусть стариков уже нет в живых, пусть судьба совершила виток – я сумею вернуть ей направление к счастью. Однажды.

Ключ станет первым шагом.

Хотелось бы мне им воспользоваться, только знаний не хватало. Библиотеки с книгами, раскрывающими загадки, доступны только Первому Району – мне туда не попасть. Да и не хотелось. Кто-то верил, что в Первом обитают исключительно удачливые люди, творцы, одухотворенные личности, кто-то думал, что путь туда вымощен большими деньгами. Кто-то рвался изнутри и работал на износ, лишь бы приблизить себя к избранным, – я всего лишь мечтала о доме. И о ясном, полном нежных оттенков, небе. И о зелени, которая практически не росла там, где темно.

Людям, обреченным на существование во мгле, приходится самим искать собственные маленькие радости, находить держащие на плаву привычки – моей была музыка. Она снова лилась из радиоприемника на подоконнике. Любимая мягкая волна – смесь босановы и лаунджа. Фил смеялся, что я, должно быть, «голубой крови», раз предпочитаю это року, блюзу и заунывному рэпу.

Фил… Иногда из-за круглых глаз я называла его Филином – он не обижался.

«Не зарывай талант в землю» – напутствовал он меня сегодня, и я хмыкнула опять.

Талант…

Таланты в нашем мире раздавались всем без исключения, и каждый находил их еще в детстве. Кто-то чувствовал технику, кто-то – растения, кто-то – чужие эмоции. Мой отец, например, был богом токарных станков: он сливался с ними, творил настоящие чудеса. Пока не повредил пальцы. Это случилось, потому что тот, кто предвидел чужие травмы, забыл в этот день выйти на смену, перепил накануне. А ведь должен был предупредить – тоже зарыл талант в землю? Его даже не уволили. Моя мать когда-то рисовала волшебные акварели. Маленькой я помнила ее выставки и открытые рты посетителей, предлагающие за любой набросок хорошую цену. Сейчас она не рисует: село зрение, не хватает денег осветить студию, нет хороших красок. Днем она чистит чужие квартиры за копейки, по ночам дежурит младшей медсестрой в больнице. Спит тогда, когда позволяет смена. Если позволяет. Особенно ценятся в Третьем Районе те, кто умеет растить цветы и овощи без света – одаренные земледельцы. Те и в Дэйтоне живут припеваючи, их забирают теплицы и фермы, им назначают достойные зарплаты. Оно и понятно – всем хочется фруктов, овощей. Цветы мало кто может себе позволить, у меня нет ни одного, потому что освещение, специальные лампы. Ничто не желает цвести в ночи. Только мы, воры.

А мой талант – чужая боль. Я могу ее изымать из человека, забирать стрессы. Только не хочу. Каждый чужой страх на время становится моим собственным, и мне приходится его проживать, справляться с ним, растворять. Еще год назад люди шли ко мне один за другим, и я помогала. После сказала: «Хватит! Почему я должна выносить за вас ваши помои, ваши отходы? Ведь это дело каждого – драить свои стойла». Конечно, за «чистку нужников» мне неплохо платили, несли последнее, вот только радости это занятие мне не прибавляло. А чужой боли – вагон.

– Нет, Фил, ты не прав, – я в очередной раз покачала головой. – Я зарыла свой талант в землю намеренно и разрывать его уже не хочу.

Заварив чай, я долго смотрела на лежащий на тряпке ключ – в чем его волшебство? Что именно он изменяет, как? Слишком большой наконечник для любой типичной скважины. Для него нужна особенная? И почему Орин был так уверен в том, что Слепой Пью пожалует за мной? Я хорошо вижу, слышу и отлично бегаю. К тому же, пусть для начала попробует меня найти.

Глава 1

(Urban Love, Ivette Moraes – Roads)

Днем ранее

Завсегдатаи полутемных прокуренных баров, работающих круглосуточно, искали две вещи – выпивку и любовь. Первое временно притупляло чувство одиночества, второе наполняло Лейку. Если повезет. Всякий раз, вспоминая свою последнюю «любовь» – парня по имени Дени, я сокрушенно качала головой. Да, поначалу моя Лейка наполнилась на одиннадцать процентов, а после нашего разрыва рухнула на четырнадцать. К черту отношения. Если очередная влюбленность отнимет у меня еще десять, то внутри станет совсем пусто. А при мигающей «единице» за тобой придут чистильщики, уведут для того, чтобы ты не дох на улице.

В задницу любовь.

Есть, конечно, те, кому везет. Плохеньким примером являлись мои же родители – они держались друг за друга. Поломанные и измочаленные, все же приносили некое умиротворение друг другу, хрупкую и неяркую радость. Лучшим примером являлись мои же дед с бабкой, хотя на их долю, как мне казалось, выпало меньше испытаний. В какой-то мере повезло и Филу: его жена забеременела два месяца назад, и Лейка Орина прыгнула на невиданный для меня сорок один процент. Я радовалась за друга. С грустинкой по поводу себя, с белой завистью, украдкой вздыхая, но совершенно искренне.

И сегодня в этом баре я искала не выпивку. И не любовь. Сегодня я собиралась закадрить одного неуклюжего слепого забулдыгу с целью посещения позже его жилища.

Любой вор, если он желает жить долго, готовится к заданию кропотливо, подходит к делу с умом. К моменту посещения «Двух Лун» я уже знала, где живет «объект», дважды посетила его дом, разузнала про пожарные выходы, люк, ведущий на крышу, отсутствие замка на двери подъезда. Обошла район, присмотрелась к местам быстрого отхода в случае необходимости. А вот «забулдыгу» сегодня видела воочию впервые, понимала, что в общении с ним придется полагаться на интуицию. Спешка – вот, что неизменно ведет к провалу. И потому я уже трижды напомнила себе: «Мэй, если ты не попадешь к нему в квартиру сегодня, то сделаешь это завтра или через несколько дней». Удача любит тех, кто рискует, но рискует продуманно.

Он сидел за барной стойкой, и он был пьян. Мужчина на вид около сорока, хорошо сложенный. Не слишком высокий, но выше меня, с русыми волосами, в добротной одежде. И это в какой-то мере удивило – его одежда. Она не была пыльной, мятой, не выглядела поношенной или старой. Скорее, привычной ему, удобной. А еще удивили мышцы. Разве слепые люди не худы и жилисты? Этот был в какой-то мере жилистым, но точно не худым. Его фигура казалась фигурой бывшего спортсмена или же военного, человека, так или иначе привыкшего к сильным и частым физическим нагрузкам, – осознание этого факта тренькнуло в моей голове первым тревожным звоночком.

«Ладно, возможно, это как-то связано с его прошлым. Но сейчас он слеп. Безопасен».

Я приблизилась.

«Объект» о чем-то переговаривался с барменом, шутил. Иногда он смеялся, и я отчетливо улавливала пьяную небрежность в движениях, неаккуратную координацию.

«И он надрался».

Мне на руку.

«Будет просто», – заверила я себя, настраиваясь на легкую победу. Зашагала к барной стойке, заняла соседний со слепым стул.

– Мне один «Вельвет», – махнула бармену. Тот кивнул.

«Вельвет» – дорогой коктейль. Пусть мой сосед думает, что я пришла сюда клеить мужиков, потягивая сок манго, смешанный с крепким джином и льдом. Пока готовился напиток, я повернулась, намереваясь разглядеть мужчину вблизи. И разглядела. Хорошие мужские жилистые руки, стакан скотча, зажатый в пальцах, а после идеальный профиль. У слепого было красивое лицо. Из тех, при взгляде на которое «залипаешь», потому что проступает в нем через красоту невидимая агрессия, которую можно уловить шестым чувством и женскими сенсорами. Уловить ее через залегшие у рта складки, через привыкшие хмуриться брови, жесткую линию челюсти и губ… Профиль меня сразил. Ощутилась даже некоторая несправедливость мира: мужчина с таким лицом ни в коем случае не должен быть слеп. Это нечестно. А когда сосед повернулся, когда вздрогнули, ощутив мой запах, его ноздри, мое сознание временно склеилось.

У него были светлые серые глаза. Совсем чуть-чуть раскосые – в какой-то момент можно и не заметить, – очень насмешливые. И глубокие. Казалось, он не слеп, он просто конкретно в этот самый момент не желает прямо на тебя смотреть. Что он смешлив и расслаблен, что он шутник и балагур. А еще пронзило чувство, что под этой личиной любителя злачных мест скрывается кто-то другой. Оставшийся в другой жизни и, тем не менее, живущий под кожей, под маской. Ощущение «двоякости» на пару секунд выбило меня из колеи – забылся остальной мир, даже временно стих гул «Двух Лун».

– О, у меня сегодня хорошая компания! – слепой задорно улыбнулся. И этот его взгляд мимо, совсем чуть-чуть мимо, лишь добавил некоего шарма обладателю улыбки. И усилил ощущение раздвоенности. Слепой носил в себе много боли – это я чувствовала каждой своей клеткой (собственно, я любого могла почувствовать при желании), – а также он многое скрывал под душевными заслонами. Мне почему-то чрезвычайно сильно захотелось увидеть его Лейку.

– Вам виднее, – отозвалась я насмешливо. Играть так играть, будем задавать друг другу веселый тон.

И вновь дрогнули его ноздри – он чувствовал мой запах. Он его вдыхал и как будто анализировал. Но ведь невозможно, думала я, вычленить его из этой мешанины табачного дыма, паров алкоголя и смрада от пота человеческих тел. А если добавить сюда еще множество видов дезодорантов и духов… Но мой сосед, я была в этом уверена, вдыхал именно мой запах.

– Мне попалась красавица.

У него была странно-манящая улыбка.

– Вы не можете этого знать, вы не смотрите на меня прямо.

Наверное, это было грубо, но я всегда оставалась собой.

– Не смотрю прямо, потому что я слеп. Но чтобы ощутить красоту, глаза не нужны.

Я лишь хмыкнула. Забавный он. Как примитивно пытается клеить незнакомку, и ведь, наверное, это почти всегда работает. При его-то внешности. Свою роль играла еще и некая теплота в его глазах.

«Не в глазах, – удивилась я, – в душе… Теплота исходит из его души».

Я не считала себя особенно красивой. Обычной, скорее. Среднего роста, с длинными темными волосами, зеленоватыми глазами, правильными чертами лица. Я была бы красивой, если бы не едва заметное родимое пятно, пересекающее мой висок, касающееся краем щеки. Конечно, его всегда можно было замазать тональным кремом, но ведь мне, как и любой девчонке, хотелось, чтобы меня любили и принимали такой, какая я есть. Если однажды – до или после свадьбы – жених все равно увидит тебя умытой, так для чего скрываться? Это пятно уже в детстве пригасило мой восторг от самой себя, хотя и чувство ущербности я гнала прочь. У всех есть недостатки – мой не самый худший. Еще на моей переносице несколько веснушек – подарок от солнца в детстве. Того солнца, настоящего… Мысль о недостижимом пока Гринхилле вогнала меня в привычный цинизм.

– Это работает со всеми?

Передо мной поставили коктейль. Бармен пожатием плеч извинился – мол, манго не было, добавил вишневый сок. Что ж, пусть мой «Вельвет» сегодня будет темно-бордовым.

– Можно мне быть наглым? Я коснусь вашей руки?

Я не успела даже ответить – сосед положил свою ладонь на мою.

И я провалилась. Он всего лишь согрел мои пальцы теплом своих и чуть погладил, а я отчего-то выдохнула так, будто по самой сокровенной части души провели нежным пером.

– Вы чувствительная…

Черт… Я пообещала себе более не выдавать себя ни вдохами, ни выдохами.

– Обычная.

– Нет. Можно?

И опять, не дождавшись моего согласия, он развернул меня на стуле лицом к себе, а после коснулся щеки, провел кончиками пальцев по коже. Осторожно, очень аккуратно, но мне вновь показалось, что меня просканировали на предмет чувствительности. Я честно держалась – шумно не выдыхать! Не еще раз. А сосед обнаглел вконец. Пользуясь моим замешательством и странным свернувшимся в душе при его прикосновениях чувством, обрисовал подушечкой большого пальца на моей щеке круг, а после коснулся губ. Погладил их, провел от уголка до середины. И держаться стало сложно – он что-то делал со мной. Эти прикосновения что-то делали, они казались магическими. Они отделяли меня от мира бара и его посетителей невидимым коконом, они погружали нас в отдельную сферу, куда не проникали звуки извне. Пришлось отстраниться. Я сюда не за тем пришла, чтобы душой разворачиваться, как кошка на солнечных лучах.

– Посмотрели?

Наверное, опять прозвучало грубовато.

Улыбка на его дьявольских губах коснулась лишь одного края рта.

– Я знал…

– Что я красива? Сейчас вы это скажете?

Я никогда не велась на пикап. Но с ним почему-то хотелось. Хотелось где-то очень глубоко внутри – «соберись, Мэй, …раскисла…» Пришлось напомнить себе, зачем я тут. Про снотворное в моем кармане, про ключ в чужой квартире.

– Купить вам выпить? – встрепенулась я, но, как оказалось, поздно.

Мужчина на стуле развернулся спиной к барной стойке и попытался встать. Неуклюже, правда, – пошатнулся, чуть не упал, вовремя схватился за стойку.

– Мне… на сегодня… хватит…

Он веселился. Он играл. Он был азартен при своей слепоте – это стало для меня вторым тревожным звоночком и в то же время прилепило всеми ногами к карте. К его карте, на которой он играл.

Какое-то время сосед смотрел сквозь шумную толпу, а после спросил:

– Вы ведь не оставите меня одного? Вы ведь проводите меня до дома?

Я почти ошалела от подобной наглости.

– Вас часто кто-то провожает? Каждый вечер?

При всей моей симпатии к этому субьекту, «еб№нов» я не любила. Бабников, ловеласов и всех, кто сует свой член в каждую промежность.

– Нет, чаще всего я сам…

В его тоне промелькнула грусть. И еще боль – я ее уловила.

– Просто самому… сложно… Пока доберешься до выхода… много синяков.

Он не врал. Даже если бы во мне не было особенной чувствительности к чужим эмоциям, я бы это поняла. Эти синяки действительно были на его теле, когда он, будучи пьяным, сбивал углы.

– Пока найдешь такси…

– Почему у вас нет трости?

– Своим отсутствием она спасает остатки моей гордости.

Все же у него дьявольская улыбка. И странная беззащитность. Сводящий с ума своим контрастом коктейль. Сильный мужчина, неспособный дойти до выхода, вынужденный ощупывать стены в поисках двери…

– Хорошо, я провожу вас, – я качнула головой, удивляясь очевидной удаче и смеси неочевидных чувств – в конце концов, туда мне и нужно, – но спать с вами не буду. Не люблю тех, кто…

– …трахает всех подряд?

Ему следовало обидеться, наверное. Но он так задорно и пьяно рассмеялся, так искренне, что мне стало стыдно.

– Если бы вы знали, как давно я в последний раз был с женщиной.

– Вы привлекательны…

«Несмотря на слепоту».

– И что?

– Вы не остаетесь без компании на вечер, я уверена.

– Чтобы я остался на ночь с женщиной, – кажется, к нашему разговору с любопытством прислушивался даже бармен, – эта женщина должна понравиться моим ноздрям. А еще моим рукам.

Мне было очень сложно удержаться от шумного вдоха. Очень.

Серые насмешливые глаза смотрели на меня. Сквозь меня. И, черт меня дери, мне хотелось его не только проводить, но и остаться. Впервые в жизни остаться с мужчиной за последние несколько лет – Дени не в счет. Чтобы человек, чья походка была нетверда от выпитого алкоголя, коснулся подушечками пальцев моей щеки и моих губ еще раз.

* * *

(Power-Haus, Christian Reindl – Home)

Дейтон красив ночью. Залит огнями фонарей, светом фар, зажженными окнами домов. Кажется, в предрассветных сумерках усталый гул на дорогах стихнет – и забрезжит на горизонте рассвет.

Но этого не случится. Лишь посветлеет к обеду сумрачное небо, чтобы через несколько часов, будто больная старуха, угаснуть, быстро утомиться от нагрузки. А ночь – время иллюзии бодрости, время открытых баров, агрессивных стычек на улицах, сумеречных дел.

Мы сидели на заднем сиденье; мой сосед сам назвал адрес и теперь держал мою руку в своей. Держал так привычно, будто делал это всегда, день за днем. И она лежала там смирно, как жемчужина в раковине, лишь разливалось по телу непривычное тепло.

– Положи мне голову на плечо.

– Что?

Он попросил негромко, но я услышала.

Я смотрела на слепого, он смотрел прямо перед собой, куда-то поверх плеча водителя.

– Сделай это, – все та же мягкая полуулыбка на губах. – У меня мало радостей, не лишай меня и этой малости.

– Ты всех…

«…об этом просишь?»

– Не всех.

Он читал мысли?

И вновь мелькнувшая в его глазах печаль – такая настоящая, что мне вдруг подумалось: моя голова на его плече – какая малость. И я сделала это. Аккуратно прижала свое ухо к чужой куртке, поворочалась, заняла максимально удобное для себя положение. А в процессе вдохнула запах его кожи и парфюма. Зря, очень зря. Есть такие запахи, которые женщинам противопоказаны, потому как они проникают в запретные зоны в обход сигнализации. Слепой пах именно так. Совершенно не слепым, зрелым, сильным, знающим, чего хочет, мужчиной. Мою руку он теперь положил между обеими своими ладонями, чем согрел мои пальцы и сердце окончательно. Я поймала себя на мысли, что именно сейчас, прижавшись к незнакомцу, я чувствую себя дома. Мы. Я и он – отдельно от мира, и почему-то я дома. Захотелось вдруг, чтобы эта ночная дорога удлинилась километров на двести. В какой-то момент я поверну свое лицо к его, он повернет свое, и наши губы окажутся в миллиметре от соприкосновения – это будет самый красивый момент в моей жизни…

Чтобы выдернуть себя из странного, сказочного состояния свалившейся рядом с ним неги, мне пришлось изрядно напрячься. И я позволила себе разделиться: одна моя часть протрезвела, сделалась, как и прежде, холодной, рациональной. Второй я позволила продолжать быть забывшейся девчонкой, впавшей в мечты.

Наверное, хорошо, что дорога кончилась быстро, ибо очень хотелось слиться обратно в одно. Присоединиться всецело к той своей части, желающей просто дышать моментом счастья независимо от мысли о том, как долго он продлится.

«Очень странно этот слепой действует на мое сознание» – третий тревожный звоночек за вечер. Вот только сложить эту трель из предупреждающих сигналов в логическую цепочку пока не получалось. И пока я силилась это сделать, такси затормозило в знакомом уже для меня районе, перед пятиэтажным домом. Тут было мало фонарей; двор спал, не разбуженный движением машин, из множества окон горело лишь три. Небогатый район, здесь берегли энергию.

Я хотела отчалить обратно на той же машине, обдумать ситуацию, потому как интуиция настойчиво твердила о том, что что-то идет не так. Когда удача сама подталкивает тебя к раскрытым дверям, когда говорит: «Заходи, бери, все уже твое…», – нехотя задумаешься о подвохе. И это самое чувство подвоха, несмотря на проснувшийся азарт охотника, подобравшегося вплотную к добыче, перевешивало желание действовать согласно плану.

«Лучше уехать».

Но меня потянули за руку наружу.

И попросили:

– Останься.

Так вышло, что таксист спешил, он не стал ждать, пока мы разберемся. И теперь я стояла у дверей чужого подъезда, возмущенная тем, что опять позволила себя уговорить. Прирожденный манипулятор – вот он кто, этот слепой.

– Я говорила, что не буду с тобой спать.

Он своим спокойствием даже не позволял моим волнам бушевать.

– Я не прошу тебя со мной спать. Я этого и не предлагал. – Мужские пальцы невесомо отвели от моего лица прядь, брошенную на щеку ветром. – Просто побудь со мной часок. Поговори о чем-нибудь.

– Думаешь, из меня получится хороший собеседник?

– Неважно.

Мы стояли в одном из окраинных районов возле темной пятиэтажки, как подростки.

– Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Мое имя тебе и не нужно. Ты ведь не вернешься сюда завтра.

Снова этот след боли, который невозможно услышать в голосе, но которой окрашен воздух.

– Мое имя тоже не спросишь?

– Это не важно.

– А что важно?

– Что ты хорошо пахнешь. Этого достаточно. Не отдавай меня сегодня одиночеству.

«Мне в нём стыло».

Он умел просить. Делать это открыто и искренне, не проявляя при этом слабости. Признавался в том, чего не хотел, не опускаясь на колени, не впадая в ненужную униженность – такую бы я пресекла.

– Один час, – он мягко предъявил ультиматум и привычно, не дожидаясь моего ответа, потянул меня в спертый воздух подъезда.

«Давай, заходи…», – хитро улыбалась вслед удача, благим намерениям которой я почему-то больше не доверяла.

(Sofia Karlberg – A Bible Of Mermaid Pictures)

Я не знаю, как случился поцелуй у стены в прихожей сразу после того, как обувь была снята. Наверное, виной всему мягкий свет торшера, стоявшего на тумбе. Или тот пресловутый запах его парфюма, вскруживший мне голову в салоне машины – я вдыхала его непозволительно долго. Но поцелуя этого хотели мы оба – мой спутник ощутил это без слов. Понял мой намек, наполнивший коридор флюидами, прижал меня спиной к стене и касанием губ наполнил меня собой, а огнем – кровь. Такой мягкий, такой жадный. Этот человек умел исследовать своим ртом, губами так же хорошо, как и ладонями. Я вдруг поняла, что все мои хитрые планы сейчас рухнут. Казалось, это не человек напротив пьян, а я. И запах спиртного, вожделения и вскипевшей страсти – наш общий, один на двоих.