Реки Лондона бесплатное чтение

Бен Ааронович
РЕКИ ЛОНДОНА

Памяти Колина Рейви, ибо есть на свете люди такого размаха, что в одной вселенной им тесно.

К чему провидеть, что грядет?

Беда в свой явится черед,

А радость может запоздать.

И мудрость — зло, не благодать,

Где меньше знаешь — крепче спишь,

Там глупо много знать.

Томас ГРЕЙ.

Ода «Вид издали на Итонский колледж»

ВАЖНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Все началось во вторник, в полвторого холодной январской ночи, когда Мартин Тернер, уличный актер и, как он себя называет, начинающий жиголо, наткнулся на труп у западного портика церкви Св. Павла, что в Ковент-Гардене. Мартин и сам-то был не слишком трезв, поэтому решил, что тело принадлежит одному из гуляк, использовавших площадь у церкви в качестве удобного туалета, а заодно и кровати на свежем воздухе. Будучи лондонцем до мозга костей, Мартин окинул лежащего так называемым лондонским шустрым взглядом — беглым, но достаточным, чтобы понять, кто перед тобой: пьяный, сумасшедший, или просто плохо человеку. Поскольку один и тот же случай запросто может сочетать в себе все три состояния, в пределах Лондона доброе самаритянство стало крайне экстремальным видом спорта — вроде прыжков с высоток или вольной борьбы с крокодилами. Отметив, что на теле неплохие туфли и пальто, Мартин квалифицировал его как пьяное. И только после этого увидел, что у трупа, собственно, нет головы.

Когда Мартин давал показания приехавшим детективам, то отметил, что большая удача, что он был в подпитии: иначе он потратил бы много времени попусту на беготню и вопли, особенно после того, как обнаружил, что стоит в луже крови. А так он медленно, с серьезной методичностью человека пьяного и напуганного, набрал 999 и вызвал полицию.

Полицейский оперативный штаб направил туда ближайшую группу быстрого реагирования, и первые полицейские прибыли уже через шесть минут. Один из них остался с внезапно протрезвевшим Мартином, в то время как его коллега засвидетельствовал наличие мертвого тела и то, что при прочих равных условиях это происшествие, скорее всего, нельзя считать несчастным случаем. Голова обнаружилась в шести метрах от тела — она закатилась за одну из неоклассических колонн церковного портика. Присутствующие полицейские сообщили обо всем в свое управление, оттуда информацию передали в окружной отдел расследования убийств, и через полчаса приехал тамошний дежурный офицер, самый младший следователь во всей команде. Ему хватило одного взгляда на мистера Безголового, чтобы тут же броситься звонить своему начальству. И уже после этого департамент расследования убийств лондонской полиции в полном своем блеске расположился на брусчатке между портиком церкви и зданием рынка. Приехал патологоанатом, констатировал смерть, провел предварительную экспертизу и увез тело на вскрытие (с этим произошла небольшая заминка — голова никак не помещалась в пакет для улик). Прибыла толпа криминалистов — и тут же, чтобы продемонстрировать свою полезность, потребовала расширить зону контроля вплоть до западного края площади у церкви. Для этого понадобилось еще больше полицейских в форме, и старший следователь из отдела расследования убийств связался с участком Чаринг-Кросс, чтобы выяснить, могут ли они дать людей. Старший смены, услышав волшебные слова «оплата сверхурочных», отправился прямиком в общежитие участка и устроил всем добровольно-принудительную побудку, выдернув бедолаг из теплых постелек. Таким образом зона контроля была успешно расширена, экспертиза проведена, младшие следователи отосланы по неким таинственным поручениям, и в пять утра все кончилось. Тело увезли, детективы уехали, а криминалисты единогласно признали, что больше ничего нельзя сделать до рассвета — то есть в ближайшие три часа. А пока им нужно лишь два-три человека — приглядывать за порядком на месте происшествия до конца смены.

Вот так я и оказался у Ковент-Гардена в шесть утра, на леденящем ветру. И по этой же причине повстречался с призраком.

Иногда я спрашиваю себя: что было бы, если бы за кофе пошла не Лесли Мэй, а я? Наверное, моя жизнь была бы гораздо скучнее, но уж точно спокойнее. Интересно, это с кем угодно могло случиться, или же моя судьба меня настигла? Когда я думаю об этом, мне все время хочется процитировать мудрый афоризм моего отца: «А кто его знает, почему в жизни случается всякая хренотень!»

Ковент-Гарден — это большая площадь в центре Лондона. С восточной ее стороны находится Королевский оперный театр, в центре — крытый рынок, а с западной стороны — церковь Св. Павла. Ее еще называют церковью актеров, чтобы не путать с собором Св. Павла. Построил ее Иниго Джонс в 1638 году. Все это я знаю потому, что, когда стоишь на ледяном ветру, очень хочется на что-нибудь отвлечься — а на стене церкви как раз висит памятная доска, большая и очень подробная. Вот вам, например, известно, что первая зафиксированная жертва эпидемии чумы 1665 года, после которой Лондон сгорел, похоронена именно здесь, на церковном кладбище? А мне стало известно — после того как я потратил десять минут на поиски укрытия от ветра.

Сотрудники отдела расследования убийств перетянули лентами выход с западной стороны площади у церкви на улицы Кинг-стрит и Генриетт-стрит, а также фасад здания рынка. Я охранял выход со стороны церкви и прятался от ветра в его портике, в то время как моя коллега Лесли Мэй, тоже стажер, стояла с другой стороны площади: там можно было укрыться в стенах рынка.

Лесли — невысокая блондинка с беспардонно выпирающим бюстом, который не в силах скрыть даже бронежилет. Мы вместе проходили базовый тренинг в Хендоне, а потом нас направили на стажировку в Вестминстер. Отношения у нас с ней были исключительно рабочие, несмотря на мое затаенное, но страстное стремление залезть к ней в форменные брюки.

Нас, стажеров, должен был контролировать опытный полицейский — каковую обязанность он и исполнял весьма усердно, сидя в круглосуточном кафе в торговом центре «Сент-Мартинс-Корт».

У меня зазвонил телефон. Я потратил кучу времени, чтобы откопать его — мне мешали бронежилет, пояс, дубинка, наручники, полицейская рация и объемистый, но, к счастью, непромокаемый светоотражающий жилет. Взяв наконец трубку, я услышал голос Лесли.

— Пойду возьму кофе, — сказала она. — Ты будешь?

Я высунулся из портика и глянул в сторону рынка — Лесли махала мне рукой.

— Спасительница, — улыбнулся я. Она побежала в сторону Джеймс-стрит.

Меньше чем через минуту я увидел прямо возле портика чей-то силуэт. В тени ближайшей колонны прятался какой-то коротышка в костюме.

Я поприветствовал его как положено — так, как это делают столичные полицейские:

— Эй! Вы что тут делаете?

Коротышка обернулся, и я мельком увидел бледное испуганное лицо. Одет он был в старомодный, потрепанный костюм с жилетом, при нем были часы на цепочке, а на голове — ветхий цилиндр. Я решил, что это уличный артист из тех, у кого есть разрешение выступать на территории площади перед церковью, — вот только час для представлений малость неподходящий.

— Сюда, сюда, — поманил он меня.

Я еще раз проверил, на месте ли телескопическая дубинка, и двинулся вперед. Предполагается, что полицейские должны вселять трепет в простых граждан — даже тех, кто готов им помогать. Вот почему мы носим тяжелые ботинки и остроконечные шлемы. Но, подойдя ближе, я понял, что передо мной совершенный заморыш, не выше пяти футов. Чтобы наши лица оказались на одном уровне, мне пришлось наклониться.

— Я видел, как все произошло, сквайр, — проговорил он. — Жуткое зрелище, должен сказать.

В Хендоне вам первым делом вбивают в голову следующее: сначала нужно узнать имя и адрес свидетеля, а потом уже приступать к дальнейшим действиям.

— Ваша фамилия, сэр?

— Конечно, сквайр. Меня зовут Николас Уоллпенни, только не спрашивайте, как это пишется, — я не знаю, потому что никогда не получаю писем.

— Вы уличный артист? — спросил я.

— Можно и так сказать, — отвечал Николас, — во всяком случае, доселе мои представления уж точно ограничивались улицей. Но в такую холодную ночь я бы не отказался разнообразить свою деятельность, обратив ее внутрь. Если вы понимаете, о чем я, сквайр.

К лацкану его пиджака был пришпилен значок — оловянный скелетик, застывший в прыжке. Я подумал, что это слишком готично для оборванного трюкача из подворотни, но Лондон же мировая солянка, здесь чего только не встретишь.

«Уличный артист», — записал я в блокнот.

— Теперь, сэр, расскажите мне, что именно вы видели, — попросил я.

— Многое, сквайр, многое.

— Вы что же, давно здесь находитесь?

Насчет допроса свидетелей я также получил четкие инструкции: не задавать наводящих вопросов. Они всегда должны сами выдавать информацию.

— Да-да, я здесь и утром, и днем, и ночью, — ответил Николас. Лекций в Хендоне он явно не посещал.

— Ну, если вы действительно что-то видели, — сказал я, — вам стоит поехать со мной и дать показания.

— Это будет несколько затруднительно, — ответил Николас, — если учесть, что я мертв.

Я решил, что ослышался.

— Если вас волнует ваша безопасность…

— Меня уже ничего не волнует, сквайр, — сказал Николас, — с тех пор как я умер, то есть последние сто двадцать лет.

— Но мы же разговариваем! — вырвалось у меня. — Как это возможно, если вы мертвы?

— Должно быть, у вас дар, — ответил Николас. — Как у старушки Палладино. Это вы, верно, от отца переняли. Кто он у вас, моряк? Или из рабочих на верфи? Вот и губы у вас его, и этими славными кудряшками тоже наверняка он вас наградил.

— Докажите, что вы мертвы, — попросил я.

— Как скажете, сквайр, — проговорил Николас и шагнул в круг света от фонаря.

Он был прозрачный — как голографическое изображение. Трехмерный, абсолютно реальный — но прозрачный, черт его дери! Сквозь него я ясно видел белый полог, растянутый криминалистами над местом, где было обнаружено тело.

Ну ладно, подумал я. Если едет крыша, это еще не освобождает тебя от обязанностей полицейского.

— Расскажите мне, что вы видели, — попросил я.

— Я видел, как первый джентльмен — тот, которого убили, — шел со стороны Джеймс-стрит. Видный такой, бравый, с военной выправкой, элегантный весь — этакий щеголь. Во времена моей телесности я бы сказал: «Высшего класса».

Николас сплюнул — но на асфальт под ногами не упало ни капли. Он продолжал:

— Потом гляжу — идет второй, со стороны Генриетт-стрит. Не такой разряженный — в самых что ни на есть простецких синих штанах, какие рабочие носят. Вон там они встретились. — Николас указал на пятачок метрах в десяти от портика. — И я вот что думаю: эти двое друг друга знали. Они кивнули друг другу, но чтобы остановиться и поболтать — это нет. Ясно дело — не та погода нынче, чтобы лясы на улице точить.

— Так, значит, они просто прошли друг мимо друга? — переспросил я, отчасти чтобы внести ясность, но в основном чтобы успеть записать все это в блокнот. — И вы думаете, они знакомы?

— Да, но не больше, — ответил Николас. — Не закадычные друзья, это точно, — особенно если учесть дальнейшие события.

Я спросил его, что же это были за события.

— Так вот, тот второй, который убийца, вдруг надел колпак и красный сюртук, поднял палку и тихо, незаметно, очень быстро — так сон смежает веки — оказался за спиной у первого и одним ударом снес ему голову с плеч.

— Вы шутите, — сказал я.

— Нет, что вы, отнюдь. — Николас перекрестился. — Клянусь собственной смертью — а это самое сокровенное, чем может поклясться бедный бесплотный дух. Ужасное было зрелище. Голова слетела с плеч, и кровь хлынула рекой.

— А убийца?

— А он, сделав свое дело, исчез в Нью-роу, растворился, словно гончая в лесу, — ответил Николас.

Улица Нью-роу, подумал я, ведет прямиком к Чаринг-Кросс-роуд, а это идеальное место, чтобы поймать такси или мини-кэб или даже сесть в ночной автобус, если подгадать с расписанием. Таким образом, убийца мог проскочить центр города меньше чем за четверть часа.

— Но это еще не самое страшное, — заявил вдруг Николас. Он явно стремился держать слушателя в напряжении. — Этот, который убийца, — в нем было что-то сверхъестественное.

— Сверхъестественное? — переспросил я. — И это говорите вы, призрак?

— Я дух, да, — сказал Николас, — но это как раз и значит, что я способен при случае распознать сверхъестественное.

— И что же вы видели?

— Убийца не стал снимать свой колпак и сюртук. Вместо этого он взял и сменил лицо, — проговорил Николас. — По-вашему, это не сверхъестественно?

Тут кто-то окликнул меня. Лесли — она принесла кофе.

Стоило мне отвернуться, как Николас мгновенно растворился в воздухе.

А я все пялился на пустое место, как идиот, пока Лесли не окликнула меня снова:

— Ты будешь кофе или как?

Я направился к ней по брусчатке церковного дворика — Лесли, добрая душа, ждала меня, держа по стаканчику в каждой руке.

— Что-то случилось, пока меня не было? — спросила она.

Я промолчал и отхлебнул кофе. Потому что сказать:

«Я только что говорил с призраком, который был свидетелем убийства», у меня язык не поворачивался.

Назавтра я проснулся в одиннадцать — гораздо раньше, чем собирался. Мы с Лесли сменились в восемь, доползли до общежития и немедленно завалились спать. В разные кровати, что печально.

Главные плюсы общежития — дешевизна, близость к работе и то, что живешь отдельно от родителей. А минусы в том, что под одной крышей с вами обитают субъекты, слабо приспособленные к жизни в обществе и не умеющие сосуществовать с нормальными людьми. А еще они всегда носят тяжелые ботинки. Первое превращает открывание холодильника в увлекательный микробиологический эксперимент, а второе придает каждому шагу громкость горного камнепада.

Я лежал на узкой казенной кровати, уставившись на плакат с певичкой Эстелью на противоположной стене. И плевать, что там говорят: нельзя настолько повзрослеть, чтобы уже не радоваться, когда поутру, едва открыв глаза, видишь красивую женщину.

Я провалялся в постели минут десять в надежде на то, что воспоминания о встрече с призраком развеются вместе с остатками сна. Надежда эта не оправдалась, а поэтому я встал и направился в душ. Мне предстоял важный день, и требовалась свежая голова.

Полиция большого Лондона, вопреки распространенному мнению, остается организацией, состоящей в основном из рабочего класса. Так что правила «белых воротничков» она не приемлет. Вот почему каждый свежеиспеченный полицейский, независимо от полученной квалификации, обязан пройти стажировку — отпахать два года на улицах города простым постовым. Ибо когда представители общества оскорбляют вас, оплевывают и извергают на вас рвотные массы, это лучший способ закалить характер.

Ближе к концу стажировки уже можно подать заявление на вступление в какое-либо подразделение, управление или формирование. Большинство стажеров потом продолжают службу в качестве патрульных полицейских в своем округе. В лондонской полиции принято считать, что самый что ни на есть правильный выбор — решение остаться постовым и нести неоценимую службу на улицах города. Ведь кто-то же должен принимать на себя оскорбления, плевки и рвотные массы, и лично я снимаю шляпу перед храбрецами, которые выбирают для себя такую службу.

Таково было благородное призвание моего начальника, инспектора Френсиса Неблетта. Он пришел в полицию в незапамятные времена, быстро дослужился до инспектора и остается на этом посту уже тридцать лет, что его вполне устраивает. Инспектор Неблетт — флегматичный человек с прямыми темными волосами и лицом плоским, словно по нему ударили лопатой. Он так старомоден, что всегда надевает форменный китель поверх положенной белой рубашки — даже когда выезжает патрулировать улицы со своими «парнями».

На сегодня у меня было назначено собеседование с ним — нам предстояло «обсудить» мои карьерные перспективы. Номинально эта часть процесса развития карьеры должна была привести к результату, выгодному как для меня, так и для всей лондонской полиции. После собеседования вынесут окончательное решение по моему распределению — и я сильно подозревал, что оно не будет иметь ничего общего с моими желаниями.

В общей кухне нашего этажа, маленькой и грязной, я встретил Лесли — та выглядела просто неестественно свежо. В шкафу на полке я нашел парацетамол — что-что, а уж парацетамол в полицейском общежитии всегда найдется, тут сомневаться не приходится. Я съел пару таблеток, запив их водой из-под крана.

— У мистера Безголового появилось имя, — сказала Лесли, пока я варил кофе. — Некий Уильям Скермиш, журналист жил где-то в Хайгейте.

— Что еще слышно?

— Да как обычно. Зверское убийство, то-се, пятое-десятое. В самом центре города, куда только катится Лондон — и все такое прочее.

— Понятно.

— А ты чего встал в такую рань? — спросила Лесли.

— У меня в двенадцать собеседование с Неблеттом насчет дальнейшей карьеры.

— Ни пуха ни пера, — сказала она.

Когда инспектор Неблетт назвал меня по имени, я сразу заподозрил неладное.

— Скажите, Питер, — спросил он, — как вы себе представляете вашу будущую карьеру?

Я поерзал на стуле.

— Ну, вообще-то, — проговорил я, — я подумывал о Департаменте уголовного розыска, сэр.

— Вы хотите стать следователем?

Неблетт всю жизнь носил форму и поэтому относится к следователям в штатском так же, как рядовой гражданин к налоговым инспекторам, — то есть понимает, что без них никак, но дочку свою замуж за такого вряд ли отдаст.

— Да, сэр.

— Но зачем так ограничивать себя? Почему бы вам не выбрать какое-то спецподразделение?

Потому что стажеру не положено говорить, что он хочет служить в подразделении оперативного реагирования или отделе расследования убийств, разъезжать в большой красивой машине и носить ботинки ручной работы.

— Думаю, сэр, мне стоит начать с этого, а потом уже развиваться дальше, — ответил я.

— Да, это разумный подход, — согласился Неблетт.

В голове вдруг пронеслась страшная мысль: вдруг меня хотят направить в Трайдент? Это специальное подразделение лондонской полиции, там расследуют преступления с применением огнестрельного оружия, совершенные чернокожими. Поэтому туда всегда стараются привлечь чернокожих полицейских — для выполнения невероятно опасной работы агентов под прикрытием. Нет, я вовсе не считаю эту деятельность ненужной — просто я думаю, что мало подхожу для нее. Каждый должен знать свой предел: я свой осознал, когда переехал в Пекхэм и начал общаться с ямайцами, косящими под бандитов подростками и странноватыми тощими белыми ребятами, совершенно не понимающими глубин творчества Эминема.

— Я не люблю рэп, сэр.

— Буду знать, — неторопливо кивнул Неблетт, а я решил получше следить за своим языком. — Питер, — проговорил он, — за последние два месяца у меня сложилось весьма положительное мнение о вашей компетенции и способности справляться с трудной работой.

— Спасибо, сэр.

— Кроме того, у вас глубокие научные познания.

В колледже на экзаменах по программе А я получил С по математике, физике и химии.^[1] Такие познания могут считаться научными исключительно в ненаучных кругах. И уж точно они не обеспечили бы мне вожделенного студенческого билета.

— У вас очень хорошо получается переносить свои мысли на бумагу, — добавил Неблетт.

Разочарование тяжелым холодным комком свалилось куда-то в желудок. Я вдруг понял, какую ужасную участь мне уготовило начальство.

— Нам бы хотелось, чтобы вы подумали насчет Вспомогательного отдела, — сказал Неблетт.

По идее, само существование этого подразделения весьма логично и оправданно. Согласно давно сложившемуся мнению, офицеры полиции буквально погрязли в бумажной работе — всех подозреваемых необходимо регистрировать, все показания документировать, и Закон о полиции и уголовно-процессуальной деятельности должен всегда исполняться неукоснительно. А Вспомогательный отдел как раз призван выполнять за констеблей всю бумажную работу, чтобы они, сняв со своих плеч этот груз, могли спокойно возвращаться на улицы и вновь принимать на себя оскорбления, плевки и рвотные массы. Таким образом, в городе всегда будет достаточно патрульных полицейских, преступность будет ликвидирована, и добропорядочные граждане нашей славной страны, читающие «Дейли Мейл», будут жить в мире и покое.

По правде говоря, сама работа с документами не так уж утомляет — любой, даже неопытный новичок, легко справится с ней меньше чем за час и еще успеет маникюр отполировать. Но дело в том, что работа полицейского связана в основном с физическими действиями — а еще ведь нужно хорошо запоминать показания подозреваемого, чтобы уличить его, если он солжет при следующем допросе. Нужно быть готовым примчаться на каждый крик о помощи, нужно сохранять хладнокровие, когда распаковываешь подозрительные свертки. Не то чтобы это нельзя было совмещать с бумажной работой — но так бывает редко, очень уж деятельность разноплановая. И Неблетт как раз дал мне понять, что из меня не получится крутого полицейского, который ловит воров на улицах, но я принесу большую пользу, если возьму на себя работу с документами, освободив от нее таких ребят. Я готов был поклясться, что эти слова — «большая польза» — вот-вот сорвутся с его языка.

— Сэр, я надеялся на что-то более инициативное, — проговорил я.

— Это очень инициативная позиция, — ответил Неблетт. — Ваша служба принесет управлению большую пользу.

Как правило, офицеры полиции могут ходить в паб, когда захотят, но среди многих правил, обязательных к исполнению, есть следующее: по окончании стажировки происходит традиционная попойка, где патруль накачивает своих свежеиспеченных констеблей до непотребного состояния. В связи с этим нас с Лесли притащили на Стрэнд, в «Жабу и Рузвельта», и принялись усиленно поить. Теоретически мы должны были в конце концов свалиться под стол.

— Как прошла встреча? — прокричала мне Лесли, пытаясь перекрыть гомон паба.

— Отвратно! — крикнул я в ответ. — Вспомогательный отдел!

Лесли скривилась.

— А у тебя как?

— Даже говорить не хочу. Ты взбесишься.

— Ну давай уже, — сказал я. — Выдержу как-нибудь.

— Меня временно направили в отдел расследования убийств.

На моей памяти такого еще не случалось.

— Следователем будешь?

— Нет, констеблем в штатском, — ответила она. — У них сейчас много работы, и им не хватает людей.

Она была права: это меня выбесило.

Вечер был испорчен. Пару часов я сознательно страдал, но терпеть не могу, когда кто-то начинает себя жалеть, — в особенности я сам. Поэтому вышел на улицу — это было наилучшей альтернативой выливанию на голову ведра холодной воды.

Однако дождь, к сожалению, кончился, пока мы сидели в пабе, поэтому я просто стоял и дышал стылым воздухом, надеясь протрезветь.

Минут через двадцать ко мне присоединилась Лесли.

— Надень пальто, черт побери! — проворчала она. — Простынешь же насмерть!

— Разве холодно? — спросил я.

— Я знала, что ты расстроишься.

Я надел пальто.

— Твой клан уже знает? — спросил я.

У Лесли, помимо папы, мамы и бабушки, еще пять старших сестер. Все пять до сих пор жили в Брайтлинси, на сотне квадратных метров родительского дома. Я их видел пару раз, когда они всем кагалом устраивали набег в Лондон за покупками. И производили при этом столько шума, что вполне могли считаться коллективным, то есть семейным, нарушителем общественного порядка и нуждались бы в полицейском эскорте, если бы таковой (в лице Лесли и меня) уже не сопровождал их.

— Да, сказала днем, — ответила Лесли. — Все очень обрадовались, даже Таня, хотя она толком и не понимает, что это значит. А ты своим рассказал?

— О чем? — спросил я. — Что буду сидеть в офисе?

— Ничего плохого в этом нет.

— Да, но я хотел быть настоящим полицейским.

— Я понимаю, — сказала Лесли. — Но почему?

— Потому что хочу приносить пользу обществу, — ответил я. — Ловить злодеев.

— Носить китель с блестящими пуговицами, да? Застегивать наручники и говорить: «Вот ты и попался, приятель!»?

— Хранить и поддерживать общественный порядок, — возразил я. — И не допускать правонарушений.

Лесли грустно покачала головой.

— А кто тебе сказал, что он есть, этот порядок? Вот ты дежурил в субботу ночью — много ты видел порядка?

Я хотел небрежно облокотиться о фонарный столб, но не получилось — меня слегка повело в сторону. Лесли это показалось гораздо более забавным, чем было на самом деле. Она так смеялась, что даже присела на крыльцо книжного магазина «Уотерстон», чтобы перевести дух.

— Ну ладно, — сказал я, — а ты-то почему выбрала эту профессию?

— Потому что я хорошо это умею, — ответила Лесли.

— Скажешь, ты такой уж хороший полицейский?

— Еще какой! Давай будем объективными, я офигительно хороший полицейский.

— А я?

— А ты слишком рассеянный.

— Вовсе нет.

— Канун Нового года, Трафальгар-сквер, толпа народу, кучка недоумков мочится в фонтан — помнишь? Ситуация начала выходить из-под контроля, недоумки стали бузить — и что же поделывал ты?

— Я всего-то на пару секунд отлучился.

— Ты изучал надпись у льва на заднице! — припечатала Лесли. — Я пыталась скрутить пьяных гопников, а ты тем временем занимался историческими исследованиями!

— А хочешь узнать, что там было написано? — спросил я.

— Нет, — ответила Лесли, — не хочу. Ни про надпись на львиной заднице, ни про принцип работы сообщающихся сосудов, ни про то, почему одна сторона Флорал-стрит на сто лет старше другой.

— Неужели тебе не интересно?

— Мне, знаешь ли, просто не до этого, когда я скручиваю гопников, ловлю угонщиков или приезжаю на место аварии с летальным исходом. Ты мне нравишься, ты хороший человек — но, понимаешь, ты видишь мир вокруг не так, как его должен видеть полицейский. Ты как будто видишь что-то, чего нет на самом деле.

— Например?

— Ну, не знаю, — сказала Лесли, — я ведь не вижу того, чего нет.

— Между прочим, эта способность очень полезна для полицейских, — заметил я.

Лесли фыркнула.

— Нет, ну правда, — не унимался я, — вот прошлой ночью, пока ты потакала своей кофеиновой зависимости, я нашел свидетеля, которого на самом деле нет.

— Вот именно, — сказала Лесли.

— Но как может быть свидетелем человек, которого нет, спросишь ты?

— Спрошу.

— Может, если он — призрак!

Лесли уставилась на меня и пару секунд молчала.

— Моя версия — это был ответственный за камеры наружного наблюдения.

— Что? — не понял я.

— Ну, человек, который просматривал запись с камеры наружного наблюдения. Он и есть свидетель, которого там не было. Но эта выдумка про призрака мне нравится.

— Это не выдумка, я действительно допрашивал призрака, — сказал я.

— Какая чушь.

И тогда я стал рассказывать ей о Николасе Уоллпенни, об убийце, который прошел мимо жертвы, развернулся, сменил костюм и снес несчастному…

— Напомни-ка, как звали жертву?

— Уильям Скермиш, — ответила Лесли, — так сказали в новостях.

— …и снес несчастному Уильяму Скермишу голову с плеч.

— А этого в новостях не говорили.

— Отдел расследования не хочет афишировать такие подробности, — сказал я. — Для сличения возможных показаний свидетеля.

— Это того, который призрак? — спросила Лесли.

— Именно.

Она поднялась со ступеньки, слегка пошатываясь, но потом снова обрела устойчивость и сфокусировала взгляд.

— Как думаешь, он сейчас еще там?

Холодный воздух наконец начал оказывать на меня отрезвляющее воздействие.

— Кто?

— Ну, этот твой призрак, как его — Николас Никлби?^[2] Может он еще быть там, на месте преступления?

— Откуда я знаю? — ответил я. — Я вообще в призраков не верю.

— Так пойдем и поищем, — предложила Лесли. — И если я тоже увижу его, это будет подтверд… тверж… довод, в общем.

— Ладно, — сказал я, — пойдем.

И мы с ней рука об руку пошли по Кинг-стрит в сторону Ковент-Гардена.

Тем вечером у церкви наблюдалось полнейшее отсутствие призрака по имени Николас. Мы взяли за исходную точку портик, у которого я встретил его. А поскольку Лесли, даже очень пьяная, не теряла ни капли полицейской дотошности, мы принялись методично прочесывать территорию площади при церкви, следуя по ее периметру.

— Нужна картошка, — проговорила Лесли, когда мы пошли по второму кругу. — Или кебаб.

— Может, он не появляется, потому что я не один? — предположил я.

— А может, сегодня просто не его смена, — отозвалась Лесли.

— Ну и хрен с ним, — сказал я. — Пошли возьмем по кебабу.

— Во Вспомогательном отделе ты добьешься успеха, — проговорила Лесли. — И кроме того, ты…

— Попробуй только сказать: «Принесешь большую пользу» — и я за себя не отвечаю.

— Я хотела сказать: «Сможешь внести разнообразие», — сказала Лесли. — Сможешь, например, поехать в Штаты: я уверена, тебя возьмут в ФБР.

— На что я им?

— Ну, они могут сделать тебя «подсадной уткой» при Обаме.

— А вот за это ты угостишь меня кебабом, — сказал я.

Но в итоге у нас просто не хватило сил дойти до арабской забегаловки, и мы направились обратно в общежитие, где Лесли была уже не в состоянии пригласить меня к себе в комнату. Я же находился в той стадии алкогольного опьянения, когда лежишь, уставившись в потолок, а комната кружится перед глазами. А ты размышляешь то о природе Вселенной, то о раковине — успеешь ли добежать до нее прежде, чем тебя вывернет наизнанку.

Назавтра был мой последний выходной, последняя возможность доказать, что способность видеть то, чего нет, жизненно необходима современному офицеру полиции. Иначе — здравствуй, Вспомогательный отдел.

— Извини за вчерашний вечер, — сказала Лесли.

Нынче утром мы с ней оказались одинаково неспособны вынести ужасы общажной кухни — а поэтому нашли приют в столовой. Несмотря на то, что половину персонала столовой составляли пухленькие польки, а другую половину — тощие сомалийцы, здешняя кухня (наверное, так уж заведено в казенных учреждениях) представляла собой стандартный набор блюд английской забегаловки. Кофе был дрянной, зато чай — горячий, сладкий и подавался в кружках. Лесли выбрала классический английский завтрак, а я решил ограничиться чаем.

— Да ладно, — ответил я, — но ты много потеряла.

— Я не это имела в виду! — Она шлепнула меня по руке плоской стороной ножа. — А свои слова насчет того, какой из тебя полицейский.

— Не беспокойся, — сказал я. — Я принял к сведению твое мнение и, конструктивно обдумав его сегодня утром, нашел изящный, действенный, а главное, нестандартный способ добиться карьерного роста.

— И что же ты собираешься сделать?

— Взломать архив ХОЛМС с целью проверить показания того призрака, — ответил я.

* * *

В каждом полицейском участке есть хотя бы одна серверная с компьютерами, подключенными к системе ХОЛМС. Это Единая информационная система Министерства внутренних дел,^[3] которая позволила несведущим в информационных технологиях полицейским идти в ногу с последними годами двадцатого века. Однако рассчитывать, что они окажутся способны в этом смысле шагнуть в век двадцать первый, было бы слишком оптимистично.

В этой системе хранятся все данные, имеющие отношение к расследованию крупных преступлений, что позволяет следователям их сопоставлять и избегать путаницы вроде той, из-за которой охота за йоркширским потрошителем вышла такой резонансной. Новую версию этой системы хотели назвать ШЕРЛОК, но не смогли подобрать слова для расшифровки этой аббревиатуры. Поэтому просто назвали ее ХОЛМС-2.

Теоретически в ХОЛМС-2 можно зайти и с ноутбука, но в столичной полиции предпочитают, чтобы сотрудники заходили в эту систему со стационарных компьютеров, потому что их нельзя, например, забыть в поезде или заложить в ломбарде. Когда расследуется крупное преступление, эти компьютеры, бывает, переносят для удобства в диспетчерские. Мы с Лесли могли бы проникнуть непосредственно в серверную с риском быть застигнутыми, но я решил просто подключиться с ноутбука к локальной сети в одной из свободных диспетчерских — так гораздо проще и спокойнее.

Три месяца назад я проходил ознакомительный тренинг по системе ХОЛМС-2. Тогда это меня очень воодушевляло — я же думал, что меня, возможно, возьмут в отдел по расследованию крупных преступлений. Но теперь-то я понял, что меня просто готовили к работе по вводу данных в систему. Дело о случае в Ковент-Гардене я нашел меньше чем за полчаса. Люди часто очень несерьезно относятся к своим паролям. Вот и инспектор Неблетт для входа в систему вбил имя и дату рождения своей младшей дочери — просто вопиющее легкомыслие. Под его паролем нам были доступны для чтения искомые файлы.

В старой системе было слишком мало памяти для крупных файлов, но система ХОЛМС-2, созданная всего десять лет назад, пока не очень отстала от технического прогресса — следователи могут загружать туда фотографии улик, сканы документов и даже записи с камер видеонаблюдения. Для этих целей есть специальная папка «видеоматериалы по делу». Это как Youtube для копов.

Следователи из отдела расследования убийств, занимающиеся данным преступлением, конечно же, загрузили в «видеоматериалы по делу» запись с камеры наружного наблюдения. Это был большой тяжеленный файл, и я немедленно приступил к его изучению.

Согласно протоколу, камера находилась на углу Джеймс-стрит и была направлена на запад. Запись была некачественная, очень темная, со скоростью один кадр в секунду. Но даже при тамошнем слабом освещении можно было идентифицировать Уильяма Скермиша — он шел по направлению к Генриетт-стрит.

— А вот и подозреваемый, — проговорила Лесли.

На экране появился еще один силуэт — насколько изображение позволяло рассмотреть, мужчина в джинсах и кожаной куртке. Он прошел мимо Уильяма Скермиша и исчез за нижней гранью экрана. В комментариях он был обозначен как свидетель А.

На экране появился третий человек — он шел в обратную сторону, удаляясь от камеры. Я нажал на паузу.

— Похоже, это кто-то другой, — сказала Лесли.

Однозначно: у этого второго на голове был колпак, как у Смурфиков, а одет он был во что-то вроде сюртука времен короля Эдуарда Седьмого.^[4] И не спрашивайте меня, откуда я знаю, что это именно сюртук и именно времен короля Эдуарда Седьмого. Что-то подобное было в сериале «Доктор Кто» — вот все, что я могу сказать. Николас сказал, что он красный, — но на черно-белой записи этого не было видно. Я отщелкал пару кадров назад, потом снова вперед. Первый, свидетель А, исчез из поля зрения — и через два кадра на экране уже появился второй, в смурфошляпе.

— Это просто невозможно, — сказала Лесли. — За две секунды он точно не успел бы переодеться.

Я кликнул на следующий кадр. Человек в смурфошляпе достал бейсбольную биту и осторожно зашел в тыл Уильяму Скермишу. Момент занесения биты пришелся на разрыв между кадрами, но сам удар было четко видно. Следующий кадр — тело Скермиша валится на землю, а у портика появляется небольшое темное пятно — несомненно, голова.

— Боже, он действительно снес ему голову с плеч, — проговорила Лесли.

В точности как сказал Николас.

— Но это же нереально, — возразил я.

— Ты уже видел, как человек лишается головы, — сказала Лесли. — Я тоже видела — помнишь?

— Автокатастрофа, — припомнил я. — Но там было две тонны железа, а здесь — бейсбольная бита.

— Именно так, но факт остается фактом, — сказала Лесли, постучав пальцем по экрану.

— Тут что-то не так.

— Конечно, не так — убийство зверское, этого тебе недостаточно?

Я кликнул обратно — на экране снова появился Смурфошляпа.

— Ты можешь разглядеть тут биту?

— Нет, — отозвалась Лесли. — Обе руки у него свободны — может, он повесил ее за спину?

Я снова нажал на клавишу. На третьем кадре бита возникла в руках у Смурфошляпы из ниоткуда, как по волшебству, — но это мог быть просто визуальный эффект, вызванный секундным разрывом между кадрами. И все равно что-то было не так.

— Эта штука гораздо больше любой бейсбольной биты, — сказал я.

Бита была всего на треть короче того, кто ее держал. Я пару раз щелкнул клавишами туда-сюда, но так и не понял, откуда он ее достал.

— Да, похоже, этот парень любит говорить очень тихо,^[5] — заметила Лесли.

— В каком же магазине продаются биты такого размера?

— В «Планете бит»? — предположила Лесли. — Или в «Великанских битах»?

— Давай-ка глянем, может, где-нибудь видно его лицо?

— Или в «Битах-Икс-Икс-Эль»? — не унималась Лесли.

Не удостоив ее ответом, я снова кликнул вперед. Весь процесс убийства занял три секунды, уложившись, соответственно, в три кадра записи: замах, удар и падение. На четвертом кадре было видно лицо Смурфошляпы — почти в профиль, можно было различить выступающий подбородок и крупный крючковатый нос. На следующем он уже двинулся обратно, и гораздо медленнее, чем шел к месту убийства. Изображение было нечетким и слегка дрожало — но мне показалось, что шел он абсолютно спокойно. Бита исчезла из его рук спустя два кадра после убийства — и я опять-таки не понял, куда и каким образом.

Я решил увеличить картинку с лицом и стал искать программу, с помощью которой это можно сделать.

— Идиот, — проговорила Лесли. — Отдел убийств наверняка уже все сделал сам.

Она оказалась права. Файл с видеозаписью содержал ссылки на увеличенные изображения Уильяма Скермиша, свидетеля А и Смурфошляпы. В этом и заключается основное преимущество видеозаписи перед телевидением — можно увеличить кадр на сколько угодно. Не важно, цифровая запись или нет, — если данные есть, с ними можно работать. Ребята из фотолаборатории постарались на совесть — несмотря на всю нечеткость изображения, было понятно, что это три разных человека.

— Получается, он был в маске, — сказал я.

— Опять твои фантазии, — отозвалась Лесли.

— Нет, ты взгляни на этот нос, — возразил я. — И подбородок тоже — разве у человека может быть такое лицо?

— Похоже, в отделе убийств с тобой согласны, — Лесли указала на примечание к увеличенным кадрам. Оно содержало список действий, связанных с расследованием этого дела. Одним из этих действий была проверка масок в театральных костюмерных, ателье и карнавальных магазинах. Этот пункт значился как второстепенный.

— Ага! — воскликнул я. — Так, значит, это все же мог быть один человек?

— Но скажи на милость, как можно успеть переодеться за две секунды? — поинтересовалась Лесли.

Поскольку файл содержал ссылки на все материалы по делу, я быстренько проверил, удалось ли отделу убийств выяснить, куда скрылся свидетель А. Оказалось, что нет, не удалось, и в списке дальнейших действий его поиски были на первом месте. Я не сомневался: будет пресс-конференция, объявят о поиске свидетелей. «Полиция крайне заинтересована в том, чтобы опросить» — как же без этого.

Что касается Смурфошляпы, то камера отследила его перемещение по Нью-роу, что опять же совпадает со словами Николаса. Но потом, перед камерой на Сент-Мартинс-лейн, он исчез. Согласно списку действий, половина состава отдела расследования убийств сейчас прочесывала этот район в поисках улик и потенциальных свидетелей.

Лесли поглядела на меня и поняла, что я собираюсь сделать.

— Не надо, — проговорила она.

— Николас…

— Николас-призрак, — вставила Лесли.

— Николас-бестелесный, — с нажимом продолжил я, — дал верные сведения о появлении убийцы, точно описал само убийство, назвал причину смерти. Он также был прав насчет того, куда убийца скрылся, а между тем у нас нет ни одного кадра, на котором были бы одновременно Смурфошляпа и свидетель А.

— Смурфошляпа?

— Подозреваемый, — сказал я. — Я должен сообщить об этом в отдел расследования убийств.

— И что же ты, интересно, скажешь старшему следователю? — спросила Лесли. — Мол, я видел призрака, который утверждает, что убийца — свидетель А, надевший маску?

— Нет. Скажу, что ко мне подошел предполагаемый свидетель, который, хотя и скрылся, прежде чем я успел записать его имя и адрес, тем не менее выдал потенциально интересную версию, способную в дальнейшем способствовать раскрытию данного преступления.

После моей тирады Лесли немного помолчала. Потом спросила:

— И ты надеешься, это поможет тебе не попасть во Вспомогательный отдел?

— Попытка — не пытка.

— Подожди, этого же недостаточно, — возразила Лесли. — Во-первых, они уже отрабатывают версии по свидетелю А — включая возможность того, что он имел при себе маску. Во-вторых, ты мог узнать все это, просто-напросто просмотрев видеоматериалы.

— Но они же не знают, что я подобрал пароль.

— Питер, — проговорила Лесли, — на записи один человек снес другому голову. К концу дня это видео расползется по всему Интернету, если только не попадет еще раньше в вечерние новости.

— Тогда, — ответил я, — у меня появятся новые версии.

— Ты снова собрался искать того призрака?

— Составишь компанию?

— Нет уж, — сказала Лесли. — Завтра самый важный день в моей карьере, и я собираюсь сегодня пораньше отправиться в постель с чашкой горячего шоколада и Блэкстоновским «Справочником полицейского следователя».

— Ну и ладно, — сказал я. — Все равно он, по-моему, в прошлый раз тебя испугался.

Итак, экипировка охотника за призраками должна включать в себя: термобелье (предмет первостепенной важности), термос, терпение. Ах да, еще нужен призрак.

Достаточно быстро я осознал, что большей глупости не совершал, наверное, никогда в жизни. Около десяти я занял наблюдательный пункт номер один — сел за столик в кафе и стал ждать, пока посетители разойдутся. Когда же кафе закрылось, я неспешно подошел к церковному портику и опять стал ждать. Снова было очень холодно, а значит, подумал я, нетрезвые граждане будут не в настроении устраивать потасовки на улице. Мимо прошла компания подвыпивших девиц — человек двенадцать, все в огромных розовых футболках, в заячьих ушах и на высоких каблуках. Их бледные ноги покрылись пятнами от холода. Одна, оглянувшись, заметила меня.

— Шел бы ты домой! — крикнула она. — Он все равно не придет.

Ее подруги визгливо захохотали. «Все симпотные парни — голубые» — донеслось до меня.

Через некоторое время я понял, о чем они, — когда увидел человека на другой стороне площади у церкви. Он стоял и смотрел на меня. С появлением большого количества гей-клубов, пабов и тематических чатов одиноким мужчинам стало не нужно холодными темными вечерами бродить возле общественных туалетов и кладбищ в поисках парня на ночь. Но некоторым все равно нравится, несмотря на риск отморозить себе кое-что ниже пояса. Почему — это истинная загадка.

Ростом он был примерно метр восемьдесят — по-старому шесть футов, — на нем был великолепный костюм, подчеркивающий широкие плечи и тонкую талию. На вид лет сорок с небольшим, овальное лицо с правильными чертами, темные волосы, старомодно зачесанные на косой пробор. Мне показалось, что глаза у него серые, но четко разглядеть в свете фонарей было нельзя. В руке он держал трость с серебряным навершием, и можно было не глядя сказать, что ботинки на нем ручной работы. Единственное, чего ему не хватало, — это молодого цветного бойфренда, и я в случае чего был готов банальнейшим образом позвать полицию.

Он двинулся в мою сторону, и я решил, что он таки ищет себе молодого цветного бойфренда.

— Добрый вечер, — сказал он. Выговор у него был самый что ни на есть классический, как у английских злодеев в голливудских фильмах. — Чем вы тут занимаетесь?

Я решил не врать.

— Охочусь на призрака.

— Занятно. На какого-то определенного призрака?

— Да, его зовут Николас Уоллпенни.

— Ваше имя и адрес?

Ни один нормальный лондонец не станет за просто так отвечать первому встречному на подобный вопрос.

— Простите?

Человек достал из кармана пиджака визитницу.

— Томас Найтингейл, шеф-инспектор отдела расследования убийств, — представился он, показав мне удостоверение.

— Констебль Питер Грант, — проговорил я в ответ.

— Участок Чаринг-Кросс?

— Да, сэр.

Он улыбнулся странной улыбкой.

— Работайте дальше, констебль, — сказал он и, развернувшись, неспешно направился в сторону Джеймс-стрит.

Ура. Я только что сообщил шеф-инспектору отдела расследования убийств, что охочусь за призраками. Соответственно, если он поверил, то решил, что у меня поехала крыша. А если нет — подумал, что я тут пытаюсь снять какого-нибудь парня, дабы предаться непристойным действиям в нарушение общественного порядка.

Между тем искомый призрак так и не соизволил появиться.

Вам когда-нибудь случалось убегать из дома? Я за свою жизнь проделал это дважды. В первый раз в девять лет — и тогда я дошел лишь до универмага «Аргос» на Кэмден-Хай-стрит. А второй раз, в четырнадцать, аж до железнодорожной станции «Истон» — и уже просматривал расписание, как вдруг решил вернуться. Ни в первый, ни во второй раз меня не искали, чтобы отвести домой, — и в обоих случаях я сомневался, что мама замечала мое отсутствие. Насчет папы сомнений не было — он уж точно не замечал.

Оба этих приключения имели одинаковый финал — я просто-напросто успевал осознать, что мне все равно придется вернуться домой. В девять лет магазин «Аргос» был для меня границей изведанного мира. Дальше, за этой гранью, была станция метро и большое здание со статуями кошек, а еще дальше — другие улицы, по которым катили автобусы, везущие людей в унылые и пустые, пропахшие пивом клубы в подвальных этажах.

В четырнадцать я был уже более сознательным. У меня не было знакомых ни в одном городе из железнодорожного расписания — и я сомневался, что если уеду куда-нибудь, мне там будет лучше, чем в Лондоне. Денег у меня, вероятно, хватило бы только на билет до городка Поттерс-Бар, и даже если бы я умудрился проехать зайцем — на что бы я купил себе еды? Строго говоря, денег было достаточно, чтобы поесть раза три, — но потом все равно пришлось бы возвращаться к маме с папой. Таким образом, я просто медлил, не спеша садиться в автобус, оттягивая момент возвращения домой.

Вот и сейчас, в три часа ночи в Ковент-Гардене, на меня накатило сходное ощущение. Все возможные варианты развития событий сводились назад к одному-единственному. Неизбежному. Не судьба мне разъезжать на красивой машине и говорить злоумышленникам: «Вот ты и попался, приятель». Я отправлюсь во Вспомогательный отдел приносить «большую пользу».

Развернувшись, я поплелся назад, в участок.

Мне послышалось, что за спиной у меня кто-то тихонько засмеялся.

С СОБАКОЙ ЗА ПРИЗРАКОМ

Наутро Лесли поинтересовалась, как прошла моя охота за призраком. Мы с ней околачивались возле кабинета Небблета — места, откуда должен был последовать решающий удар судьбы. Вообще-то нам не полагалось там находиться, но продлевать мучения было невыносимо.

— Вообще в жизни есть кое-что и похуже Вспомогательного отдела, — сказал я.

Пару минут мы молчали, обдумывая эту мысль.

— Пробки, — сказала Лесли. — Они действительно хуже.

— Да, зато ты будешь кататься на хороших машинах, — возразил я, — на «БМВ-5» или на «Мерседесе» М-класса.

— Какой же ты все-таки меркантильный, Питер, — поморщилась Лесли.

Я хотел было возмутиться в ответ, но тут дверь кабинета открылась, и на пороге возник Неблетт. Похоже, он ничуть не удивился, увидев нас. Протянул Лесли письмо, но она почему-то совсем не торопилась его распечатывать.

— Вас ждут в Белгравии,^[6] — сказал Неблетт, — отправляйтесь немедленно.

В Белгравии находится офис Вестминстерского отдела по расследованию убийств. Лесли нервно помахала мне и вприпрыжку побежала по коридору.

— Вот настоящая гроза воров, — провожая ее взглядом, проговорил Неблетт. Потом повернулся ко мне и нахмурился. — А вот вас, — сказал он, — я даже не знаю, как назвать.

— Я инициативный сотрудник, который принесет управлению большую пользу, сэр, — подсказал я.

— Наглый пройдоха, вот вы кто, — буркнул Неблетт. Мне он протянул не конверт, а листок бумаги. — Будете работать с шеф-инспектором Томасом Найтингейлом.

Листок содержал адрес и название суши-бара на Нью-роу.

— На какое подразделение я буду работать? — спросил я.

— Насколько я знаю, на отдел расследования экономических и профессиональных преступлений, — ответил Неблетт. — Там хотят, чтобы вы работали в штатском. Советую приступить как можно скорее.

Отдел расследования экономических и профессиональных преступлений — как общая корзина для бумаг, куда попадают дела из самых разных спецподразделений — от связанных с искусством и антиквариатом до иммиграционных и «компьютерных». Но что самое главное — Вспомогательного отдела среди них нет. И я решил действительно поторопиться, пока он не передумал, — но прошу заметить: удалился с достоинством, а не бросился бежать, в отличие от некоторых.

Нью-роу — узкая пешеходная улица между Ковент-Гарденом и Сент-Мартинс-лейн, пролегает от супермаркета «Теско» до театров. Где-то посередине улицы, между частной художественной галереей и магазином женской спортивной одежды, втиснулся ресторанчик «Токио-Го-Го». В его узком и тесном зале едва хватает места для столиков в два ряда. Оформлен он в стиле традиционного японского минимализма — полированный деревянный пол, столы и стулья также из лакированного дерева, повсюду прямые углы, в декоре преобладает рисовая бумага.

Найтингейл обнаружился за дальним столиком, перед ним стоял коричневый лакированный поднос-бенто. Я подошел, инспектор поднялся и протянул мне руку. Я сел напротив, и он спросил, не голоден ли я. Я ответил — «нет, спасибо». Когда я нервничаю, то никогда не ем холодный рис. Найтингейл заказал чай и спросил, не возражаю ли я, если он закончит обедать.

Я сказал: «Нет, конечно», — и он вновь принялся ловкими движениями палочек извлекать еду из своего бенто.

— Вы его дождались? — внезапно спросил инспектор.

— Кого?

— Вашего призрака, — сказал он, — Николаса Уоллпенни. Он шпион, вор и плут. Последний из прихода Святого Джайлса. Рискнете предположить, где его могила?

— На кладбище церкви актеров?

— Точно, — сказал Найтингейл и ловко подцепил палочками ролл с уткой. — Так он появлялся снова?

— Нет, больше не появлялся, — ответил я.

— Призраки такие непредсказуемые, — проговорил он. — Как свидетели они очень ненадежны.

— Вы хотите сказать, они существуют?

Найтингейл аккуратно вытер губы салфеткой.

— Вы разговаривали с одним из них, — напомнил он, — так что вы думаете по этому поводу?

— Я бы хотел получить подтверждение старшего по званию.

Он отложил салфетку и взял с подноса свою чашку.

— Призраки существуют, — проговорил он и отхлебнул чай.

Я изумленно уставился на него. Сам я не верил ни в призраков, ни в фей, ни в богов — но в последние пару дней у меня было чувство, словно я смотрю выступление иллюзиониста: вот-вот откуда-нибудь из-за занавеса появится фокусник и предложит мне вытянуть любую карту. Я совсем не был готов к тому, чтобы поверить в существование призраков, — просто если видишь что-то своими глазами, волей-неволей веришь, что оно есть.

А вдруг они и вправду есть?

— То есть вы сейчас хотите мне сказать, что в столичной полиции есть некое спецподразделение, которое занимается призраками, вурдалаками, феями, демонами, ведьмами и колдунами, эльфами и гоблинами? Если что, остановите меня, а то я перечислю всех сверхъестественных существ, каких знаю, — проговорил я.

— Вы даже еще толком не начали, — ответил он.

— Пришельцы? — предположил я, чтобы хоть что-то сказать.

— Нет, пока нет.

— А спецподразделение — оно есть?

— К сожалению, только в моем лице, — сказал инспектор.

— А в чем же будет заключаться моя… служба?

— Вы будете мне помогать, — ответил он, — в расследовании этого дела.

— Так вы считаете, в этом убийстве было что-то сверхъестественное?

— Давайте вы расскажете мне о показаниях вашего свидетеля, — предложил Найтиигейл, — а там видно будет.

И я рассказал ему о Николасе, о том, как убийца переоделся, прежде чем напасть, о записи с камеры наружного наблюдения и о том, что об этом думают в отделе расследования убийств. Когда я умолк, Найтингейл подозвал официантку и попросил счет.

— Жаль, я не знал этого всего вчера, — сказал он. — Можно было еще успеть найти следы.

— Какие следы, сэр? — удивился я.

— Следы сверхъестественного, — ответил он. — Они всегда остаются.

Ездил Найтингейл на самом настоящем «Ягуаре-Марк-2», с двигателем ХК6 на 3,8 литра. Мой папа ради возможности купить такую машину продал бы свою трубу — а тогда, в шестидесятые, это значило немало. Машина была не новая — несколько вмятин на корпусе и здоровенная царапина через всю водительскую дверь. Кожа салона тоже уже начала трескаться, но когда Найтингейл завел мотор, шестицилиндровый двигатель издал совершенно идеальный рокот, мягкий и мощный.

— Я знаю, вы сдавали естественные науки по программе А, — сказал Найтингейл, выруливая с парковки. — Почему не стали поступать?

— Отвлекся от занятий, сэр, — ответил я. — Туда, куда я хотел поступить, с моими баллами не брали.

— Неужели? Что же вас отвлекло? — спросил он. — Не музыка ли? Возможно, вы играли в какой-то группе?

— Нет, сэр, все было далеко не так интересно, — сказал я.

Мы проехали Трафальгар-сквер, и неброский значок столичной полиции на лобовом стекле машины позволил нам быстро, минуя пробки, проскочить Молл и Букингемский дворец и выехать к Виктория-стрит. Отсюда мы могли отправиться только в два места — либо в Вестминстерский полицейский участок, где находится оперативный штаб отдела по расследованию убийств, либо в Вестминстерский морг, куда отвезли тело убитого. Я очень надеялся на первое, но, разумеется, это оказался морг.

— Но вы владеете научными методами, не так ли? — спросил Найтингейл.

— Разумеется, сэр, — ответил я. А сам подумал — надо бы почитать в Сети про Бэкона, Декарта и Ньютона. Наблюдения, гипотезы, эксперименты — все, что найду, когда доберусь до ноутбука.

— Отлично, — сказал Найтингейл. — Мне нужен кто-то, кто способен мыслить ясно и объективно.

— «Ну точно в морг», — подумал я.

Официально это место называется Центр судмедэкспертизы имени Иэна Веста. Оно олицетворяет стремление Министерства внутренних дел превратить один из муниципальных моргов в роскошное заведение, как в американских фильмах. Чтобы неопрятные полицейские не умудрились как-нибудь запачкать тела и этим испортить улики, здесь созданы специальные смотровые, в которых установлены телеэкраны. Изображение транслируется туда непосредственно из операционной, где производится вскрытие. Таким образом, даже самые жуткие случаи воспринимаются не так тяжело и больше напоминают чернушный документальный фильм. Меня это более чем устраивало, но Найтингейл, напротив, сказал, что нам необходимо увидеть труп своими глазами.

— Зачем? — спросил я.

— Затем, что кроме зрения есть и другие формы восприятия, — сказал Найтингейл.

— Вы имеете в виду экстрасенсорное восприятие?

— Будьте готовы ко всему, — последовал ответ.

Лаборанты заставили нас облачиться в чистые халаты и надеть маски и только потом допустили в лабораторию. Мы не были родственниками погибшего, поэтому ради нас не стали прикрывать простыней место, где голова отделена от тела. И я вдруг очень порадовался, что не стал ничего есть в том ресторанчике.

Уильям Скермиш, судя по всему, был ничем не примечательным человеком. Средних лет, среднего роста, рыхлый, но не полный. Вопреки ожиданиям, мне не было страшно смотреть на отрезанную голову, на рваный край рассеченных мышц и кожи посередине шеи. Все считают, что первый труп, который видит полицейский, — это жертва убийства, но обычно это бывают погибшие в автокатастрофах. Я впервые увидел труп на второй день своей работы, когда курьера на велосипеде переехал грузовик, оторвав ему голову. После такого не то чтобы привыкаешь к виду трупов, но понимаешь, что всегда может быть еще страшнее. Я, конечно, смотрел на безголового мистера Скермиша без всякого удовольствия, но ожидаемого отвращения тоже не ощущал.

Найтингейл склонился над телом — так низко, что его лицо почти соприкоснулось с изуродованной шеей трупа. Покачав головой, он повернулся ко мне.

— Помогите перевернуть его.

Я совсем не хотел прикасаться к мертвому телу, даже в резиновых перчатках, — но трусить и отказываться было поздно. Тело оказалось тяжелее, чем я ожидал, — холодное, негнущееся. Я перевернул его на живот — оно легло на стол с тихим шлепком. Я поспешно отпрянул, но Найтингейл сделал мне знак снова подойти к столу.

— Мне нужно, чтобы вы как можно ближе наклонили голову к его шее, закрыли глаза и сказали мне, что чувствуете.

Я не двинулся с места.

— Честное слово, вы сразу все поймете, — пообещал инспектор.

Маска и защитные очки оказались очень кстати, иначе бы я точно поцеловался с этим мертвым типом. Я закрыл глаза, как было велено. Вначале чувствовались лишь запахи спирта, медицинской стали и свежевымытой кожи, но потом к ним примешалось что-то другое. Ощущение присутствия чего-то вертлявого, лохматого, с мокрым носом и виляющим хвостом.

— Итак? — поинтересовался Найтингейл.

— Собака, — ответил я. — Маленькая брехливая собачонка.

Рычание, лай, крик, булыжники мостовой, мелькнувшие перед глазами, удары палки, смех — визгливый, сумасшедший хохот.

Я резко выпрямился.

— Нападение, потом смех? — спросил Найтингейл.

Я кивнул.

— Но что это было? — спросил я.

— Это сверхъестественное, — ответил инспектор. — Оно оставляет некий след, воспоминание. Если вы посмотрите на яркий свет, а потом закроете глаза, — ощущение останется. Так и здесь. Мы называем это «вестигий» — след, отпечаток.

— А как узнать, что мне не показалось? — спросил я.

— Это приходит с опытом, — сказал Найтингейл. — Со временем научитесь.

К счастью, на этом мы закончили и вышли из смотровой комнаты.

— Но я почти ничего не почувствовал, — сказал я, пока мы переодевались. — Они всегда настолько слабые, эти следы?

— Тело пролежало в холодильной камере два дня, — ответил инспектор, — а трупы не очень хорошо держат вестигии.

— Значит, его появление было вызвано чем-то очень мощным, — предположил я.

— Именно, — согласился Найтингейл. — Из этого следует, что собака играет здесь какую-то важную роль, и нам необходимо выяснить, какую.

— Возможно, это была собака мистера Скермиша?

— Возможно, — сказал Найтингейл. — Давайте с этого и начнем.

Мы переоделись и уже выходили из морга — но тут нас подстерегло несчастье.

— Поговаривают, здесь здорово воняет, — сказал кто-то позади нас. — И чтоб я сдох, если это не так!

Мы замедлили шаг и повернулись.

Шеф-инспектор Александер Сивелл имел два метра роста, грудь колесом, пивное брюхо и голос, от которого дребезжали стекла. Он приехал откуда-то из Йоркшира, и, как для многих истинных северян, переезд в Лондон был для него дешевой альтернативой психиатрической лечебнице. У него была определенная репутация — согласно ей, с ним никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя пререкаться. Он несся на нас, как племенной бык, и, глядя на него, я с трудом подавил желание спрятаться за Найтингейла.

— Найтингейл, это долбаное дело расследую я! — прогремел Сивелл. — Мне плевать, чем вы занимаетесь, но я не позволю, чтобы вы лезли со своей паранормальной хренью в работу настоящей полиции.

— Уверяю вас, инспектор, — ответил Найтингейл, — я не собираюсь вмешиваться в ваше расследование.

Тут Сивелл заметил меня.

— А это еще кто, черт возьми? — спросил он.

— Констебль Питер Грант, — сказал Найтингейл. — Мы теперь работаем вместе.

Насколько я понял, Сивелл был изумлен. Он очень внимательно посмотрел на меня, потом снова повернулся к Найтингейлу.

— Вы что, взяли ученика?

— Окончательное решение пока не принято.

— Еще посмотрим, — сказал Сивелл. — Есть соглашение, не забывайте.

— Соглашение было, — сказал Найтингейл, — но обстоятельства изменились.

— Черта с два, не так уж они и изменились, — буркнул Сивелл. Как мне показалось, уже не так уверенно.

Он снова повернулся ко мне.

— Послушайся моего совета, сынок, — тихо сказал он. — Сваливай-ка подальше от этого типа, пока не поздно.

— Я могу чем-то еще помочь вам, инспектор? — спокойно спросил Найтингейл.

— Не лезьте в мое расследование, и все, — бросил Сивелл.

— У меня есть доступ всюду, куда нужно, — сказал Найтингейл. — Таковы условия соглашения.

— Обстоятельства, черт их возьми, могут и измениться, — проговорил Сивелл. — А теперь прошу прощения, джентльмены, я спешу на промывание прямой кишки.

Сказав это, он развернулся, пронесся по коридору и вышел вон, оглушительно хлопнув створчатыми дверьми.

— А что это за соглашение, о котором вы говорили? — спросил я.

— Неважно, — уклонился от ответа Найтингейл. — Давайте лучше попробуем отыскать ту собаку.

Над районом Кэмден возвышаются два холма — Хэмпстед на востоке, а Хайгейт на западе. Между ними гигантской зеленой седловиной пролегает Хит, один из самых больших парков Лондона. Склоны обоих холмов спускаются к Темзе и к пойме, над которой высится центральная часть Лондона.

Дартмут-парк, где проживал Уильям Скермиш, находится на самом пологом склоне Хайгейта, в шаговой доступности от Хита. Скермиш жил на усаженной деревьями тихой улице, по которой почти не ездили машины. Его квартира на первом этаже углового дома была перестроена из веранды времен королевы Виктории.

Ниже по склону Хайгейта находится Кентиш-таун, Лейтон-роуд и район, где я вырос. Соответственно, это место мне хорошо знакомо — кое-кто из моих бывших одноклассников жил в двух шагах от дома Скермиша.

Мы продемонстрировали консьержу в форме наши удостоверения, и в этот момент за занавеской в окне второго этажа мелькнуло чье-то лицо. Как и во многих перестроенных домах, стены когда-то элегантного холла залепили гипсокартоном, отчего он стал казаться темным и тесным. Дополнительные передние двери сняли. Дверь справа была приоткрыта, но лента, стягивающая проем, красноречиво говорила, что вход опечатан полицией. Левая дверь, очевидно, вела наверх, в ту квартиру с занавеской в окне.

У Скермиша было чистое, аккуратное жилище. Обстановка представляла собой смешение стилей, обычное для человека, лишенного чрезмерных амбиций. Книжных стеллажей в доме журналиста могло бы быть и побольше. Фотографий, наоборот, много, но все детские портреты — черно-белые либо абсолютно выцветшие — сделаны допотопной «мыльницей» «Кодак».

— Большинство людей ведет безнадежное существование, — произнес Найтингейл. Я сразу понял, что это цитата, но не собирался доставлять ему удовольствие вопросом, откуда именно.

Шеф-инспектор Сивелл при всех своих недостатках был далеко не дурак. Отдел расследования убийств провел здесь большую работу — и это заметно. На телефоне, на рамках с фотографиями и ручках дверей остались следы дактилоскопического порошка. Книги, вынутые из стеллажей, были поставлены обратно вверх ногами. Последнее почему-то разозлило Найтингейла гораздо сильнее, чем можно было ожидать.

— Какая небрежность, — сказал он.

Ящики стола были выдвинуты — их исследовали и оставили чуть приоткрытыми, чтобы не спутать, какие осмотрены, а какие еще нет. Все данные, имевшее потенциальную ценность, были зафиксированы и внесены в систему ХОЛМС (скорее всего, беднягами вроде Лесли), но в отделе расследования убийств ничего не знали о моих экстрасенсорных способностях и вестигии лающей собаки.

А собака-то была. Либо сам Скермиш питал слабость к корму «Лакомые кусочки» в аппетитном соусе — но сомневаюсь, что его безнадежное существование принимало такие формы.

Я набрал номер Лесли.

— Ты рядом с ХОЛМСом?

— Не вылезаю отсюда, с тех пор как приехала, чтоб его черти взяли, — сказала она. — Мне поручили ввод данных и проверку показаний, так ее растак.

— Да ладно, — проговорил я, стараясь не слишком злорадствовать, — а угадай, где я?

— В квартире Скермиша, в Дартмут-парке, так его растак, — проворчала Лесли.

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда. Шеф-инспектор Сивелл у себя в кабинете только об этом и орет, аж через стену слышно, — ответила она. — Кто такой инспектор Найтингейл?

Я скосил глаза — Найтингейл выжидающе смотрел на меня.

— Я тебе потом расскажу, — ответил я. — Нам тут нужна кое-какая информация, ты можешь посмотреть?

— Конечно, — сказала Лесли, — что тебя интересует?

— Когда группа из отдела убийств обыскивала квартиру, они обнаружили здесь собаку?

Я слышал в трубке щелканье клавиш — Лесли просматривала нужные файлы.

— Никакая собака в отчете не упоминается, — ответила она наконец.

— Спасибо, — сказал я. — Ты нам очень помогла.

— За это ты сегодня угостишь меня выпивкой, — буркнула она и положила трубку.

— Я сообщил Найтингейлу, что никакой собаки не было.

— Ну тогда пойдемте навестим любознательную соседку, — предложил он. Очевидно, тоже заметил лицо в окне, когда мы заходили.

У входной двери над звонками был установлен домофон. Не успел Найтингейл нажать на кнопку, как раздался писк, дверь открылась, и голос в решетке домофона произнес: «Заходите, пожалуйста». Еще один сигнал — и вторая дверь тоже открылась. За ней обнаружилась лестница — пыльная, но в целом довольно чистая. Мы стали подниматься и тут услышали лай маленькой собачки. Дама, встретившая нас наверху, не закрашивала седину фиолетовой краской. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как выглядят волосы, выкрашенные фиолетовой краской, и почему вообще считается, что это хорошо. У нее не было ни митенок, ни стада кошек — но что-то в ее облике подсказывало: в недалеком будущем, возможно, появится и то и другое. Однако пока она казалась очень высокой и подтянутой для пожилой леди и ничуть не выглядела дряхлой. Она назвалась миссис Ширли Пэлмарон.

Нас пригласили в гостиную — судя по мебели, последний раз перестановка здесь была где-то в семидесятых — и предложили нам чаю с печеньем. Пока хозяйка суетилась на кухне, собака — короткошерстный бело-коричневый метис терьера — виляла хвостом и без конца лаяла. Похоже, никак не могла понять, кто из нас двоих представляет наибольшую угрозу, — а потому вертела головой, глядя то на меня, то на Найтингейла, и не умолкала ни на секунду. В конце концов инспектор направил на нее указательный палец и прошептал что-то себе под нос. Животное тут же улеглось на бок и уснуло.

Я глянул на Найтингейла, но тот только молча приподнял бровь.

— Тоби уснул? — спросила миссис Пэлмарон, заходя в гостиную. В руках у нее был поднос с чаем. Найтингейл тут же встал, чтобы помочь ей примостить его на журнальном столике. Подождал, пока хозяйка сядет, только потом вернулся на свое место.

Тоби дернул лапой и заворчал во сне. Окончательно успокоить эту собаку могла, наверное, только смерть.

— Очень беспокойный пес, верно? — проговорила миссис Пэлмарон, разливая чай.

Теперь, когда Тоби лежал относительно тихо, я огляделся вокруг и подумал, что эта квартира мало похожа на дом собачницы. На камине в рамках стояли фотографии мистера Пэлмарона и, вероятно, детей — но никаких кружевных салфеток и ситцевой обивки. На диване не было ни шерстинки, собачья корзина у камина также отсутствовала. Я достал блокнот и ручку.

— Это ваш пес? — спросил я.

— О господи, нет, конечно, — сказала миссис Пэлмарон. — Он принадлежал мистеру Скермишу, бедняге, а теперь вот я взяла его к себе. Он вообще-то хороший, если к нему привыкнуть.

— Он появился здесь до гибели мистера Скермиша? — спросил Найтингейл.

— О да, — с облегчением призналась старая дама, — видите ли, Тоби у нас скрывается от правосудия. У него тут политическое убежище.

— И какое же преступление он совершил? — поинтересовался Найтингейл.

— Его разыскивают за нанесение тяжких телесных повреждений, — ответила миссис Пэлмарон. — Он укусил человека. Прямо за нос. Даже полицию вызывали.

Она глянула на Тоби — тот во сне увлеченно гонялся за крысами.

— Так-то, дружок, — сказала она, — если б я тебя не приютила, светила бы тебе тюрьма, а потом и усыпление.

Я связался с участком в Кентиш-тауне, оттуда меня соединили с участком Хэмпстеда, и там я узнал, что да, действительно, был такой вызов: перед самым Рождеством в парке Хит собака напала на человека. Потерпевший не стал подавать заявление. Больше никакой информации по данному случаю не было, но мне сообщили имя и адрес пострадавшего: Брендон Коппертаун, Дауншир-хилл, Хэмпстед.

— Вы заколдовали эту собаку, — сказал я, как только мы вышли на улицу.

— Совсем немного, — ответил Найтингейл.

— Так, значит, магия существует. Но тогда получается, вы… кто?

— Волшебник.

— Как Гарри Поттер?

Найтингейл вздохнул.

— Нет, — проговорил он. — Не как Гарри Поттер.

— В каком смысле?

— Я не плод писательского воображения, — был ответ.

Сев обратно в «Ягуар», мы направились на запад. Объехали по южной окраине Хит, потом свернули на север и стали подниматься на Хэмпстед. Верхняя часть его склона представляет собой лабиринт узких улочек, сплошь забитых «БМВ» и разными джипами. Стоимость домов исчисляется в семизначных цифрах. Если здесь и есть место безнадежному существованию, то оно, скорее всего, связано с вещами, которые нельзя купить за деньги.

Найтингейл оставил машину на парковке для жильцов, и мы принялись подниматься по Дауншир-хилл в поисках нужного дома. Им оказался один из величественных викторианских особняков, расположенных на северной стороне дороги. Очень красивый дом, в готическом стиле, с эркерами и ухоженным садом вокруг. Дом был двухквартирным, но, судя по отсутствию домофона, целиком принадлежал Коппертаунам.

Подойдя к входной двери, мы услышали детский плач — монотонный писклявый вой, который обычно учиняет младенец, твердо вознамерившийся поплакать как следует и способный заниматься этим целый день напролет. В таком шикарном доме я ожидал увидеть няню или, по крайней мере, экономку — но женщина, которая открыла нам дверь, выглядела совершенно измученной, ни горничные, ни экономки такими не бывают.

Августа Коппертаун, лет тридцати или около того, была высокой светловолосой датчанкой. Последнее стало нам известно почти сразу — она не замедлила упомянуть свою национальность в разговоре. До появления ребенка у нее была подтянутая, спортивная фигура, но роды сделали свое дело — бедра раздались, на ляжках отложился жир. Эти обстоятельства она тоже упомянула, и тоже почти сразу. И во всем этом, по ее глубокому убеждению, были виноваты англичане, которые не поддерживают в своей стране высокие стандарты сервиса, достойные уважающей себя скандинавской женщины. Не знаю, что она имела в виду, — может, датские роддома все как один оборудованы спортзалами.

Августа принимала нас в столовой, куда вела проходная гостиная. Здесь был светлый деревянный пол и стены, отделанные вагонкой, — честно говоря, такое количество некрашеного дерева радует мой глаз исключительно в сауне. И, несмотря на все усилия хозяйки, присутствие младенца уже начало сказываться на стерильной чистоте и образцовом порядке этого дома. Под массивный дубовый сервант закатилась детская бутылочка, а на стереосистеме «Бэнг и Олафсен» валялись скомканные ползунки. Пахло прокисшим молоком и детской рвотой.

Младенец лежал в своей кроватке за четыре сотни фунтов и орал без умолку.

Семейные фото были со вкусом размещены над аккуратным гранитным камином, выполненным в минималистском стиле. Брендон Коппертаун оказался приятным мужчиной сорока с небольшим лет, с тонкими, изящными чертами лица. Как только миссис Коппертаун отлучилась на минутку, я тайком сфотографировал этот портрет на мобильный.

— Я и забыл, что так можно, — шепнул Найтингейл.

— Добро пожаловать в двадцать первый век, — отозвался я и добавил: — Сэр.

Миссис Коппертаун вернулась в гостиную, и инспектор вежливо встал. На этот раз я был готов и не замедлил последовать его примеру.

— Могу я узнать, кем работает ваш супруг? — поинтересовался он.

Супруг ее — телепродюсер, и довольно известный, — получал премии Британской академии кино и телевидения, сотрудничал с американскими компаниями. Это объясняло возможность выложить семизначную сумму за дом. Он мог бы достичь и большего, но его стремление покорить высоты мирового телепродюсирования безжалостно загубила местечковость британского телевидения. Если бы британцы делали передачи не только для своих сограждан или хотя бы подбирали более-менее привлекательных актеров, все могло быть не столь печально.

Комментарии миссис Коппертаун насчет закоснелости английского телевидения весьма впечатляли, однако мы были вынуждены задать вопрос касательно инцидента с собакой.

— Этого тоже следовало ожидать, — сказала миссис Коппертаун. — Разумеется, Брендон не стал подавать заявление — он же англичанин. Он предпочел все замять. Тем не менее полиция должна была привлечь к ответу хозяина собаки. Животное опасно для общества, это же очевидно, — оно вцепилось бедному Брендону прямо в нос.

Ребенок внезапно умолк, и мы вздохнули с облегчением — но оказалось, он прервался, только чтобы срыгнуть, после чего продолжил вопить. Я повернулся к Найтингейлу и взглядом указал на кроватку. Возможно, подумал я, ребенка можно унять тем же методом, что и Тоби. Но инспектор в ответ только нахмурился. Наверное, к младенцам нельзя применять чары по этическим соображениям.

По словам миссис Коппертаун, до инцидента с собакой ребенок вел себя идеально. А сейчас — ну, сейчас у него, должно быть, зубки режутся, а может, колики или отрыжка мучает. Семейный врач не смог назвать причину и вообще не очень любезно разговаривал с ней. Наверное, лучше будет подыскать частного доктора.

— Но как же эта собака умудрилась укусить вашего мужа за нос? — спросил я.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сказали, что собака укусила вашего мужа за нос, — повторил я, — но она же очень маленькая. Как ей это удалось?

— Мой муж по глупости наклонился к ней, — сказала миссис Коппертаун. — Мы пошли гулять в Хит, все вместе, и тут навстречу бежит эта собака. Мой муж наклонился ее погладить — а она цап его за нос, вот так, без предупреждения. Сначала это показалось мне забавным, но Брендон принялся кричать от боли, и тут прибежал маленький противный человечек и давай орать: «Что вы делаете с моей собачкой, отпустите ее немедленно!»

— «Маленький противный человечек» — это хозяин пса? — спросил Найтингейл.

— Да, он очень противный, и собачонка у него под стать.

— Ваш супруг, надо полагать, расстроился?

— Кто же вас, англичан, поймет? — пожала плечами миссис Коппертаун. — Я бросилась искать что-нибудь кровеостанавливающее, а когда вернулась, Брендон смеялся. В этой стране во всем находят повод для смеха. Мне пришлось самостоятельно вызывать полицию. Они приехали, Брендон показал им свой нос, и они покатились со смеху. Всем было весело, даже противной собачонке было весело.

— А вам? — спросил я.

— Вопрос не в этом, — поджала губы миссис Коппертаун. — Вопрос в том, что, если собака кусает взрослого мужчину, что помешает ей укусить ребенка или, еще хуже, младенца?

— Могу я узнать, где вы были ночью во вторник? — спросил Найтингейл.

— Там же, где и в любую другую ночь, — сказала она, — здесь, рядом с сыном.

— А ваш супруг?

Августа Коппертаун, блондинка, стерва, но далеко не дура, спросила в ответ:

— Почему это вас интересует?

— Неважно, — проговорил Найтингейл.

— Я думала, ваш визит связан с собакой.

— Так и есть, — сказал инспектор, — но нам необходимо, чтобы кое-какие подробности ваш муж подтвердил лично.

— По-вашему, я все это выдумала? — спросила Августа. Вид у нее стал как у испуганного кролика — тот самый, какой приобретает среднестатистический гражданин после пяти минут беседы с представителями следственных органов. Если человек сохраняет спокойствие дольше, это означает, что он опытный злоумышленник, либо иностранец, либо просто идиот. Все три варианта могут запросто привести за решетку, если вести себя неосторожно. Так что, если уж вам выпало пообщаться с полицейскими, мой вам совет — держитесь спокойно, но вид сделайте слегка виноватый, это самый надежный вариант.

— Что вы, разумеется, нет, — примирительно проговорил Найтингейл. — Просто, поскольку он является потерпевшим, нам необходимо получить его показания.

— Он сейчас в Лос-Анджелесе, — сказала Августа. — Вернется сегодня, очень поздно.

Найтингейл оставил ей свою визитку, пообещал в скором времени связаться и заверил, что он — а вместе с ним и все добропорядочные полицейские — относится с крайней серьезностью к случаям нападения маленьких противных собак на людей.

— Вы что-нибудь ощутили в этом доме? — спросил инспектор, когда мы вышли.

— Вы имеете в виду вестигий?

— Вестигии, — поправил он. — Во множественном числе — вестигии, отпечатки. Вы почувствовали там какие-либо отпечатки?

— Честно говоря, нет, — ответил я. — Даже отпечатков отпечатков не почувствовал.

— Без конца рыдающий младенец, измученная мать, а отца нет дома, — задумчиво проговорил инспектор. — Я уж молчу о возрасте этого самого дома. Нет, что-то там точно должно было быть.

— Мне показалось, эта женщина помешана на чистоте, — сказал я. — Возможно, пылесос и моющие средства уничтожили всю магию?

— Что-то ее уничтожило, это факт, — согласился Найтингейл. — Что ж, завтра пообщаемся с мужем этой дамы. А сейчас давайте вернемся в Ковент-Гарден и попробуем взять след там.

— Прошло уже три дня, — возразил я. — Разве вестигии могут держаться так долго?

— Камень очень хорошо держит их. Именно поэтому старые здания все с характером. С другой стороны, при тамошнем потоке народа и самой энергетике этого места выявить их, конечно, будет непросто.

Мы дошли наконец до «Ягуара».

— А животные способны чувствовать вестигии? — спросил я.

— Смотря какие животные, — был ответ.

— Как насчет животного, которое, как мы считаем, уже связано с этим убийством?

— А почему это мы пьем у тебя в комнате? — поинтересовалась Лесли.

— Потому что с собаками в паб не пускают, — ответил я.

Лесли сидела на моей кровати. Она наклонилась почесать Тоби за ушами — тот заскулил от удовольствия и стал тыкаться ей лбом в коленку.

— А ты бы сказал, что это специальная охотничья собака, работает по призракам.

— Мы не охотимся на призраков, — возразил я, — мы ищем следы сверхъестественной энергетики.

— Он правда волшебник? — спросила Лесли. — Так и сказал?

Я начинал жалеть, что разболтал ей все.

— Правда. Я видел, как он колдовал, и все такое.

Мы пили «Гролш» — Лесли умыкнула один ящик с общажной рождественской вечеринки и припрятала в кухне под стенкой, за оторванным куском гипсокартона.

— Помнишь типа, которого мы на прошлой неделе задержали за разбойное нападение?

Меня во время той операции крепко приложили о стену.

— Забудешь такое, как же.

— Похоже, ты тогда слишком сильно ударился головой, — сказала Лесли.

— Но это же правда, — проговорил я. — Призраки, магия — все это существует на самом деле.

— А почему же тогда я не чувствую, что что-то изменилось? — спросила она.

— Потому что это всегда существовало, просто ты не замечала. Ничего не изменилось — поэтому ты ничего и не чувствуешь. Так-то! — сказал я, допивая бутылку.

— Я-то думала, ты реалист, — буркнула Лесли, — и мыслишь рационально.

Она протянула мне новую бутылку — я в шутку отсалютовал ею.

— Слушай, — сказал я, — вот мой папа всю жизнь играет джаз — знаешь, да?

— Конечно, — ответила Лесли. — Ты меня даже знакомил с ним — помнишь? Он мне очень понравился.

Услышав это, я поморщился — надеюсь, не слишком заметно.

— А ты знаешь, что главное в джазе — это импровизация?

— Нет, — ответила она, — я думала, главное — петь о всяких глупостях и играть так, чтобы народ плясал до упаду.

— Забавно. — А я как-то улучил момент, когда папа был трезвый, и спросил его: в чем же тут соль, каким образом он импровизирует, откуда знает, как надо играть. И он мне ответил, что идеальная мелодия просто сразу чувствуется. Играешь и вдруг понимаешь — вот оно.

— Ну и при чем здесь это?

— А при том, что Найтингейл делает вещи, которые укладываются в мою картину мира. Это мое, моя идеальная мелодия.

Лесли рассмеялась.

— Так ты, значит, хочешь стать волшебником? — спросила она.

— Не знаю.

— Врешь, — сказала она, — тебе хочется стать его учеником, овладеть магией и научиться летать на метле.

— Не знаю, вряд ли настоящие маги летают на метлах.

— Сам-то понял, что сказал? — спросила Лесли. — Ну откуда ты знаешь? Вот мы тут сидим, а он, может, как раз носится где-то неподалеку.

— Просто когда у тебя есть такая тачка, как «Ягуар», ты вряд ли будешь страдать фигней типа полетов на метле.

— Логично, — согласилась Лесли, и мы чокнулись бутылками.

* * *

Снова ночь, снова Ковент-Гарден, снова я. На этот раз с собакой.

Плюс ко всему сегодня еще и пятница — то есть вокруг полно вдрызг пьяной молодежи, говорящей на дюжине разных языков. Тоби пришлось нести на руках, иначе я тут же потерял бы его в толпе. Пес был в восторге от прогулки — он то рычал на туристов, то вылизывал мне лицо, то пытался засунуть нос под мышку проходящим мимо людям.

Я предложил Лесли бесплатные сверхурочные, но она почему-то отказалась. Переслал ей фото Брендона Коппертауна, и она пообещала внести его данные в ХОЛМС. Было чуть больше одиннадцати, когда мы с Тоби добрались наконец до площади у церкви актеров. Найтингейл поставил свой «Ягуар» как можно ближе к церкви, но без риска, что его заберет эвакуатор.

Я подошел, и инспектор вылез из машины. При нем была та же самая трость с серебряным навершием, с которой я его увидел в первый раз. Я задумался, есть ли у этой штуки какие-то особые функции помимо того, что она удобная и тяжелая и может пригодиться, если возникнут осложнения.

— Как вы планируете поступить? — поинтересовался Найтингейл.

— Вам виднее, сэр, — ответил я, — вы ведь специалист.

— Я просмотрел справочную литературу на эту тему, — сказал он, — но безрезультатно.

— А что, об этом есть справочная литература?

— О чем только ее нет, констебль, вы себе просто не представляете.

— У нас есть два варианта, — сказал я. — Либо один из нас проведет пса по периметру места преступления, либо мы его отпускаем и смотрим, куда он направится.

— Думаю, сначала стоит сделать первое, потом второе, — решил Найтингейл.

— Хотите сказать, будет больше пользы, если мы станем его направлять?

— Нет, — ответил Найтингейл, — но если мы его отпустим с поводка, он тут же сбежит, и конец нашему эксперименту. Оставайтесь здесь и следите.

За чем именно следить, он не сказал, но у меня мелькнула мысль, что я и так знаю, за чем. И точно — как только Найтингейл и Тоби скрылись за углом здания рынка, я услышал чье-то призывное «Псст». Повернулся и увидел за одной из колонн Николаса — он делал мне знак подойти.

— Сюда, сквайр, сюда, — просипел он, — быстрее, пока он не вернулся.

Он завел меня за колонну — здесь, среди теней, его бестелесная фигура выглядела внушительней и уверенней.

— Известна ли вам природа того, с кем вы общаетесь? — спросил он.

— Конечно. Вы — призрак, — ответил я.

— Я не о себе, — прошептал Николас. — Я о человеке в дорогом костюме и со страшной серебряной дубинкой в руке.

— Инспектор Найтингейл? Да, он мой начальник, — ответил я.

— Не подумайте, я не хочу вам указывать, — сказал Николас, — но если бы я выбирал себе начальника, то предпочел бы кого-нибудь другого. Не такого помешанного.

— На чем помешанного?

— Попробуйте, к примеру, спросить его, в каком году он родился, — ответил Николас.

Послышался лай Тоби, и Николас в ту же секунду исчез.

— Вам наверняка сложно находить общий язык с людьми, Николас, — проворчал я.

Вернулся Найтингейл — с Тоби, но без каких-либо новостей. Ни о Николасе, ни о его словах я инспектору рассказывать не стал. Почему-то мне кажется, что важно не нагружать начальство лишней информацией.

Я взял Тоби на руки, так что его придурковатая мордочка оказалась вровень с моим лицом. От него сильно пахло кормом «Лакомые кусочки» в соусе — я старался не обращать внимания.

— Вот что, Тоби, — сказал я, — твой хозяин умер. Я собак не люблю, а мой начальник может одним взглядом превратить тебя в пару варежек. Тебе светит билет в один конец в приют Баттерси — и, соответственно, вечный сон. Единственный твой шанс не переселиться в небесную конуру — это напрячь все свои сверхъестественные собачьи силы, чтобы помочь нам выяснить, кто… или что убило твоего хозяина. Ты меня понимаешь?

Тоби часто дышал, высунув язык. Потом коротко гавкнул.

— Вот и ладненько, — сказал я и спустил его наземь. Он тут же отбежал к колонне, чтобы задрать лапку.

— Я бы не стал превращать его в варежки, — проговорил Найтингейл.

— В самом деле?

— Он короткошерстный, так что варежки из него получились бы прескверные, — объяснил инспектор, — но вот шапка вышла бы неплохая.

На месте, где лежало тело Скермиша, Тоби вдруг приник носом к асфальту. Потом поднял голову, снова гавкнул и бросился бежать в сторону Кинг-стрит.

— Вот черт, — выругался я. — Неожиданно.

— Давайте за ним, — скомандовал Найтингейл.

Это я услышал уже на бегу. Шеф-инспекторам бегать не пристало — на это у них есть констебли. Я устремился за Тоби — а он, как и все мелкие крысоподобные собаки, мог, если хотел, лететь пулей. Пронесся мимо «Теско» и шмыгнул на Нью-роу. Его короткие лапки мелькали, словно в плохо прорисованном мультфильме. Я все-таки два года гонялся за пьяными идиотами на Лестер-сквер, поэтому мог бежать быстро и долго. На Сент-Мартинс-лейн я его почти догнал, но он успел скрыться в торговом центре «Сент-Мартинс-Корт», а я был вынужден обежать длинный «хвост» голландских туристов, выходящих из театра Ноэля Кауарда.

— Полиция! — завопил я. — Дайте дорогу!

Кричать: «Хватайте собаку!» я не стал — все же у меня есть определенные принципы.

Тоби пролетел мимо рыбного ресторана «Джей Шикей», мимо арабской закусочной на углу, молнией метнулся через Чаринг-Кросс-роуд — одну из самых оживленных улиц Лондона. Мне, прежде чем перейти, пришлось посмотреть по сторонам, но Тоби, к счастью, тоже тормознулся — задрал лапу на автобусной остановке, возле билетного автомата. Он поглядел на меня самодовольно, свысока — такой вид бывает у всех маленьких собак, когда они полностью обманули ваши ожидания, например набезобразили в палисаднике. Я посмотрел, какие автобусы здесь останавливаются. Среди таковых оказался номер двадцать четыре. Маршрут: Кэмден-таун, Чок-фарм, Хэмпстед.

Подъехал Найтингейл, и мы вместе пересчитали камеры наблюдения. Пять из них были направлены точно на остановку, их видоискатели охватывали ее полностью. Плюс еще камеры, которые Лондонская транспортная служба вешает в самих автобусах. Я отправил Лесли эсэмэску с просьбой просмотреть запись камеры из двадцать четвертого автобуса, как только появится возможность. Не сомневаюсь, посреди ночи ее это безумно порадовало.

Месть последовала следующим утром — Лесли позвонила мне в восемь часов.

Ненавижу зиму — просыпаешься, а на улице темно.

— Ты вообще когда-нибудь спишь? — проворчал я.

— Кто рано встает, тому Бог подает, — ответила она. — Помнишь, ты мне прислал фото Брендона Коппертауна? Так вот, он сел в двадцать четвертый автобус на Лестер-сквер меньше чем через десять минут после убийства.

— Ты уже доложила Сивеллу?

— Разумеется, — ответила она. — Я тебя, конечно, люблю, ценю и уважаю, но не настолько, чтобы похерить ради тебя карьеру.

— А что именно ты ему сказала?

— Что у меня появилась версия по свидетелю А — этих версий вообще-то за последние пару дней несколько сотен набралось.

— А он что?

— Велел проработать ее.

— По словам миссис Коппертаун, ее муж должен был вернуться сегодня.

— Совсем хорошо.

— Заедешь за мной?

— Конечно, — согласилась Лесли. — А как же Вольдеморт?

— У него есть мой номер.

Я принял душ и выпил кофе, а потом вышел на улицу ждать Лесли. Она прикатила на «Хонде Аккорд» десятилетней давности. Судя по виду этого автомобиля, на нем слишком часто устраивали облавы на наркоторговцев. Тоби запрыгнул на заднее сиденье. Увидев это, Лесли скривилась:

— Под твою ответственность.

— Мне не хотелось оставлять его у себя в комнате, — сказал я. — А это точно был Коппертаун?

Лесли протянула мне пару распечатанных кадров. Угол, под которым была установлена камера в автобусе, позволял четко рассмотреть лица входящих пассажиров. Ошибки быть не могло — это был Брендон Коппертаун.

— А это у него что, синяки? — спросил я. На щеках и шее у Коппертауна имелись вроде бы какие-то пятна. Лесли сказала, что не знает. Но я подумал — ночь была промозглая, он мог выпить немного, вот и пошел пятнами на холоде.

По случаю субботы пробки были просто жуткие, и мы ехали через Хэмпстед целых полчаса. Увы, когда мы добрались до Дауншир-хилл, я увидел среди «БМВ» и «Ренджроверов» знакомый обтекаемый силуэт «Ягуара». Тоби принялся тявкать.

— А он когда-нибудь спит? — спросила Лесли.

— Думаю, он всю ночь работал, — сказал я.

— Ну ладно, мне он не начальник, — пожала плечами Лесли, — поэтому я намерена выполнить свою работу. Ты со мной?

Оставив Тоби в машине, мы направились к дому. Инспектор Найтингейл вышел из машины и перехватил нас у самых ворот. Я обратил внимание, что на нем снова вчерашний костюм.

— Питер. Констебль Мэй, — кивнул он Лесли. — Я так понимаю, ваше расследование принесло плоды?

Старшему по званию перечить нельзя, будь ты хоть сто раз королева бюста. Лесли это понимала, а посему рассказала Найтингейлу и о записи камеры в автобусе, и о том, что благодаря собаке, работающей по призракам, мы на девяносто процентов уверены, что Брендон Коппертаун если не убийца, то как минимум свидетель А.

— Вы запросили у миграционной службы его полетные данные? — спросил инспектор.

— Нет, сэр.

— Следовательно, в момент убийства он мог еще быть в Лос-Анджелесе.

— Мы решили задать этот вопрос ему самому, сэр.

Тоби внезапно залаял — не затявкал, как обычно, а именно залаял, громко и сердито. А меня на миг накрыло странное ощущение — как будто я на футбольном поле и вокруг шумит толпа болельщиков, радуясь забитому голу. Ощущение мелькнуло и исчезло.

Найтингейл вдруг резко развернулся лицом к особняку Коппертаунов.

До нас донесся звон разбитого стекла, потом женский крик.

— Констебль, стойте! — крикнул Найтингейл, но Лесли уже бросилась к дому. Миновала ворота, вбежала в сад — и замерла так резко, что мы чуть не врезались в нее. Что-то лежало на газоне. Лесли смотрела на это «что-то» широко раскрытыми глазами.

— Боже милостивый, — прошептала она.

Я посмотрел туда же, куда и она. Некая часть моего сознания отказывалась признавать, что кто-то способен выбросить грудного ребенка из окна второго этажа. Я судорожно схватился за телефон, а Лесли тем временем опустилась на колени и попыталась реанимировать младенца, вдувая ему воздух в нос и рот согласно инструктажу по искусственному дыханию.

— Грант, за мной, — скомандовал Найтингейл. Голос его звучал спокойно, по-деловому. Я поднялся по ступенькам на крыльцо. Очевидно, он успел вышибить дверь — сорванная с петель, она лежала на полу. Я шагнул по ней, входя в холл. Тут пришлось остановиться — мы никак не могли понять, откуда доносится шум.

Снова закричала женщина — без сомнения, на втором этаже. Потом послышался глухой удар, словно что-то тяжелое уронили на ковер. Потом раздался голос — явно мужской, но высокий и какой-то писклявый.

— Что, теперь голова не болит? — провизжал он.

Я не помню, как взбежал наверх. Помню, что внезапно оказался на площадке перед дверью, рядом с Найтингейлом. Увидел Августу Коппертаун — она лежала вниз лицом, одна рука свешивалась вниз, в проем балюстрады. Волосы намокли от крови, из-под щеки стремительно натекала красная лужа. Над ней стоял мужчина. В руках у него была деревянная дубинка длиной метра полтора, не меньше. Он тяжело дышал.

Найтингейл не колебался ни секунды. Выставив плечо, он ринулся вперед, намереваясь, очевидно, остановить его захватом, как в регби. Я бросился следом, готовясь заломить злоумышленнику руки, как только он окажется на полу. Но он вдруг повернулся вокруг своей оси и легко, без замаха ударил Найтингейла тыльной стороной ладони. Удар был такой силы, что инспектор отлетел назад, впечатавшись спиной в балюстраду.

Я изумленно пялился на лицо преступника. Умом я понимал, что это Брендон Коппертаун, — но узнать его было невозможно. Один глаз можно разглядеть, но второй залеплял кусок кожи, сорванный вкруговую с носа. На месте рта — кровавая яма, полная осколков костей и зубов. В шоке от увиденного я оступился и упал. Это спасло мне жизнь — Коппертаун как раз взмахнул дубинкой, и она просвистела прямо над моей головой.

Как только я свалился, ублюдок бросился к выходу, прямо по мне. Удар тяжелого ботинка по спине вышиб воздух из легких. Было слышно, как грохочут по лестнице его шаги. Я попытался подняться на четвереньки. Под пальцами было мокро и скользко. Я опустил глаза. Густой, обильный кровавый след тянулся из комнаты через всю площадку и дальше по лестнице.

Потом снизу раздался грохот и несколько глухих ударов.

— Надо встать, констебль, — проговорил Найтингейл.

— Что это было, черт побери? — спросил я. Он поддерживал меня под руку. Я глянул вниз. Коппертаун — или то, что приняло его обличье, — лежал на полу холла. Лицом вниз, к счастью.

— Понятия не имею, — ответил инспектор. — Пожалуйста, постарайтесь не наступать на кровь.

Я спустился со всей возможной поспешностью. Кровь на ступеньках была ярко-алой. Артериальная — наверное, фонтаном била из развороченного лица. Я наклонился и с опаской коснулся его шеи, ища пульс. Пульс отсутствовал.

— Что произошло? — спросил я.

— Питер, — сказал инспектор Найтингейл, — я прошу вас отойти от тела и со всей осторожностью покинуть здание. Мы и так уже слишком сильно смазали улики.

Вот для чего нужны инструктаж, тренинги и бесконечная практика — чтобы тело сделало все само, когда мозг не в состоянии соображать. Любой солдат вам это подтвердит.

Я вышел наружу, на свет.

Где-то вдали уже визжали сирены.

«БЕЗУМИЕ»

Инспектор Найтингейл велел нам с Лесли ждать в саду, а сам вновь скрылся в особняке, чтобы удостовериться, что больше там никого не осталось. Лесли накрыла своей курткой младенца и теперь дрожала от холода. Я принялся было снимать пиджак, чтобы отдать ей, но она воспротивилась:

— Он у тебя весь в крови.

И верно — рукава по самые плечи были заляпаны кровью. На брюках ее оказалось еще больше, на коленях они пропитались насквозь. Я чувствовал, как мокрая ткань липнет к коже.

На губах и щеках Лесли тоже темнела кровь — следствие попыток реанимировать младенца.

— Я знаю, — сказала она, заметив мой взгляд. — У меня и во рту до сих пор вкус крови.

Нас обоих трясло. Я был готов закричать, но понимал, что ради Лесли должен выглядеть сильным. И старался абстрагироваться, но кровавое месиво, оставшееся от лица Брендона Коппертауна, все равно стояло перед глазами.

— Эй, — сказала Лесли, — давай, соберись.

Вид у нее был озабоченный, а когда я вдруг захихикал, она еще больше встревожилась. Но сдержаться я не мог.

— Питер?

— Прости, — проговорил я. — Понимаешь, вот ты стараешься крепиться из-за меня — а я-то из-за тебя! Вот так и справляются с трудностями.

Я взял наконец себя в руки, и Лесли едва заметно улыбнулась.

— Ладно, — сказала она, — если ты не будешь психовать, то и я не буду.

Она ободряюще сжала мою ладонь. Потом отпустила.

— Я не понял: они что, пешком сюда из Хэмпстедского участка идут?

Первой на место прибыла скорая, и врачи минут двадцать тщетно пытались вернуть ребенка к жизни. Врачи скорой всегда первым делом пытаются реанимировать детей, невзирая на то, как сильно портят при этом картину улик. Повлиять на них невозможно, так что остается просто смириться.

Не успели медики приступить к работе, как подъехал полный фургон людей в форме. Они тут же заметались по территории. Сержант, возглавлявший группу, подошел к нам, недоверчиво глядя, — мы были в штатском, к тому же вымазаны в крови. Соответственно, претендовали на то, чтобы оказаться в списке подозреваемых.

— У вас все нормально? — спросил он.

Я не нашелся, что ответить — таким глупым показался вопрос.

Сержант оглянулся на врачей скорой помощи — те все еще пытались оживить младенца.

— Можете сообщить, что здесь произошло? — спросил он.

— Совершено тяжкое преступление, — проговорил появившийся на пороге Найтингейл. — Вы, — обратился он к первому попавшемуся констеблю, — возьмите напарника и встаньте на воротах. Никого не впускать, никого не выпускать.

Констебль вместе с напарником бросились исполнять. Сержант, судя по всему, хотел попросить у Найтингейла удостоверение, но тот не дал ему такой возможности.

— Перекройте улицу на десять ярдов в обе стороны от дома, — распорядился он. — С минуты на минуту здесь будут журналисты, проверьте, хватит ли у вас людей, чтобы сдерживать их.

Сержант не стал отдавать честь — сотрудники столичной полиции этого не делают. Но развернулся он как на плацу, только что каблуками не щелкнул, и тоже отправился исполнять приказ. Взгляд Найтингейла упал на нас — мы все так же стояли и тряслись от холода. Инспектор ободряюще кивнул нам, обернулся к одному из констеблей и принялся коротко, отрывисто давать указания.

Вскоре после этого откуда-то появились пледы, для нас нашлись места в фургоне, в руках словно сами собой оказались чашки с чаем и пара блюдец — по три кусочка сахара на каждом. Мы уселись и принялись молча пить чай в ожидании дальнейших событий.

Инспектор Сивелл добрался до Дауншир-хилл меньше чем через сорок минут. Это означало, что он всю дорогу, от самой Белгравии, ехал через пробки с мигалками. Открыв дверцу фургона, он сурово воззрился на нас.

— У вас все нормально?

Мы одновременно кивнули.

— Сидите тут, черт побери, и никуда не выходите, — распорядился он.

Да куда ж мы денемся-то. Когда начинается расследование крупного дела, это очень захватывает — как будто пересматриваешь «Большого брата», разве что с меньшим количеством сцен секса и насилия. Не гениальная дедукция помогает поймать преступника. Нет, это обычно заслуга какого-нибудь бедолаги, который, например, целую неделю где-нибудь в Хакни искал магазины, где продаются кроссовки определенной марки, а потом просматривал видеозаписи камер каждого из них. А хороший следователь — это тот, чья группа настолько дотошно расследовала дело, что при случае ни один адвокат не найдет, за что зацепиться, чтобы оправдать обвиняемого.

Сивелл был одним из лучших следователей. Поэтому нас первым делом поочередно проводили в палатку, которую криминалисты поставили у ворот дома. Там, сняв с себя все, кроме белья, и распрощавшись со своей одеждой, мы облачились в симпатичные защитные комбинезоны. Глядя, как мой любимый пиджак упаковывают в пакет для вещдоков, я впервые задумался: а возвращают ли улики такого рода их владельцам? И если да, отдают ли перед этим в химчистку? Потом с наших лиц и рук осторожно сняли тампонами образцы крови. И только после этого соизволили выдать влажные салфетки, чтобы мы могли наконец вытереться как следует.

Потом мы снова оказались в фургоне, где нас ждал обед. Он состоял из покупных бутербродов, но, поскольку дело происходило в Хэмпстеде, бутерброды эти были наивысшего качества. К своему удивлению, я жутко проголодался и как раз подумывая насчет добавки, когда к нам снова заявился инспектор Сивелл. Под его весом автомобиль качнулся и слегка накренился. Нас же появление Сивелла заставило рефлекторно вжаться в спинки сидений.

— Ну что, как вы? — поинтересовался он.

Мы дружно заверили его, что все замечательно, мы бодры, веселы и жаждем снова приступить к работе.

— Брехня, — заключил он. — Однако вполне убедительная. Через пару минут мы с вами отправимся в Хэмпстедский участок, где одна милая дама из Скотланд-Ярда по очереди выслушает ваши показания. И поскольку мой главный принцип — абсолютная истина, хочу сразу предупредить: чтобы никакой идиотской сверхъестественной херни. Касается обоих. Я понятно объясняю?

Мы дружно заявили, что да, он очень доходчиво обрисовал свою точку зрения.

— Значит так, черт возьми: нормальная полиция начала расследовать это гребаное дело, нормальная полиция и закончит.

С этими словами он вышел — фургон снова качнулся, тихонько скрипнув.

— Так, я правильно понял: он сейчас имел в виду, что мы должны солгать старшему по званию?

— Угу, — кивнула Лесли.

— Я чисто так, на всякий случай спросил.

Потом мы полдня давали показания, каждый в отдельной комнате. При этом постарались, чтобы наши данные совпадали в общих чертах, однако содержали некие незначительные несоответствия. Все-таки полицейские умеют давать показания лучше всех.

После этого, позаимствовав в общежитии участка кое-какие шмотки, мы переоделись и отправились обратно в Дауншир-хилл. Тяжкое преступление всегда вызывает большой переполох, особенно в таком районе, как Хэмпстед. Журналистов было море — в основном потому, что половина из них могла пешком дойти до места происшествия.

Приехав, мы выпустили из «Хонды» подозрительно тихого Тоби. Потом еще час отмывали заднее сиденье. А затем поехали к себе, в Чаринг-Кросс. С опущенными стеклами. Но ругать Тоби было бы глупо: мы сами были виноваты, что оставили его в машине на целый день. Мы заехали в «Макдональдс» и купили ему «Хеппи Мил», так что пес, надеюсь, простил нас.

Потом мы пошли ко мне и допили «Гролш». Лесли скинула одежду и залезла ко мне в кровать. Я лег рядом и обнял ее. Лесли вздохнула и уютно прижалась ко мне. Будучи очень тактичной, она «не заметила» моей эрекции. Тоби свернулся у нас в ногах — точнее, улегся на них, как на подушку. Вот так мы все втроем и заснули.

Когда я проснулся, Лесли уже ушла, а у меня звонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Найтингейла.

— Вы готовы вернуться к работе? — спросил инспектор.

Я сказал: «Готов».

Вернуться к работе. Снова посетить гриль-бар имени Нэпа Веста, где для нас с начальником заказана ознакомительная программа по осмотру жутких ран Брендона Коппертауна. На месте меня представили Абдулу Хак-Валиду — подвижному, энергичному человеку лет пятидесяти. Говорил он с легким шотландским акцентом.

— Доктор Валид занимается особыми случаями, — сообщил Найтингейл.

— Моя специальность — криптопатология,^[7] — сказал доктор Валид.

— Салям, — сказал я.

— Alsalamalaikum, — отозвался он.

Я очень надеялся, что на этот раз все же будет дистанционная смотровая. Увы, Найтингейл не желал довольствоваться трансляцией вскрытия. Поэтому мы снова надели специальные костюмы, защитные экраны для глаз, респираторы и вошли в операционную. Брендон Коппертаун — или тот, кого мы за него принимали, — обнаженным лежал на столе. Доктор Валид уже вскрыл его грудную клетку, сделав стандартный Y-образный разрез. И даже успел зашить снова, порывшись там предварительно в поисках того, что обычно ищут патологоанатомы. Личность погибшего мы подтвердили, сверившись с биометрическими данными в его паспорте.

— Если рассматривать все, что ниже шеи, — начал доктор Валид, — можно утверждать, что это физически здоровый мужчина лет сорока пяти — пятидесяти. Наш же интерес вызывает его лицо.

Точнее, то, что от него осталось. При помощи зажимов доктор Валид растянул и закрепил оторванные лоскутья кожи, отчего лицо Коппертауна приобрело жутковатое сходство с огромной красно-розовой маргариткой.

— Начнем с черепа.

Взяв в руки указку, доктор Валид подошел и слегка склонился над телом. Найтингейл последовал его примеру, я же предпочел смотреть из-за его плеча.

— Как видите, имеет место обширное повреждение лицевых костей. Верхняя и нижняя челюсть, скуловые кости фактически полностью раздроблены, а зубы, которые обычно при повреждениях остаются относительно целыми, разбиты на мелкие осколки.

— Сильный удар тяжелым предметом? — предположил Найтингейл.

— Да, такова была бы моя основная версия, — сказал доктор Валид, — если бы не это.

Он приподнял пинцетом один из лоскутков колеи — по-моему, со щеки — и оттянул в сторону. Его длины хватило, чтобы прикрыть череп по всей ширине и еще ухо с противоположной стороны.

— Кожа растянута, вопреки своей естественной возможности сохранять определенную форму. Мышечная ткань почти отсутствует, что также свидетельствует об односторонней атрофии. Судя по линиям разрыва, можно утверждать, что что-то заставило его лицо удлиниться в районе между носом и подбородком, растянуло кожу и мышцы, раздробило кости и зафиксировало все в таком положении. Затем фактор, который это все удерживал, исчез, кости и мягкие ткани потеряли опору и, как следствие, лицо фактически распалось на части.

— Думаете, «Диссимуло»? — спросил Найтингейл.

— Да, либо какая-то сходная практика, — проговорил доктор Валид.

Для меня Найтингейл пояснил, что «Диссимуло» — это чары, с помощью которых человек может изменять свою внешность. Он не произносил самого слова «чары», но оно подразумевалось.

— К сожалению, — прокомментировал доктор Валид, — это значительно смещает мышцы и кожу, что может привести к необратимым повреждениям.

— Да, эта техника никогда не была особенно популярной, — сказал Найтингейл.

— Что вполне понятно, — добавил доктор Валид, указывая на то, что осталось от лица Коппертауна.

— Есть какие-либо признаки, что он практиковал «Диссимуло»? — спросил Найтингейл.

Доктор Валид достал закрытый стальной контейнер.

— Я предвидел этот вопрос, — сказал он, — поэтому подготовился заранее.

С этими словами он поднял крышку. В контейнере обнаружился человеческий мозг. Я, конечно, не специалист, но мне показалось, что здоровый мозг не может так выглядеть: сморщенный, весь в оспинах, он как будто долго пролежал на солнце и совсем ссохся.

— Как можно заметить, — проговорил доктор Валид, — имеет место обширная атрофия коры головного мозга. Также есть симптомы внутричерепного кровоизлияния. Если бы нам с инспектором не была известна природа данного случая, это можно было бы считать следствием каких-то дегенеративных изменений.

Он сделал в мозге продольный разрез, чтобы показать нам его изнутри. На срезе мозг напоминал кочан цветной капусты, пораженный каким-то заболеванием.

— Вот так, — сказал доктор, — выглядит мозг, на который воздействовала магия.

— Магия так действует на мозг? — переспросил я. — Тогда неудивительно, что никто больше ею не пользуется.

— Так происходит, если превысить свои возможности, — сказал Найтингейл. — В его доме не обнаружено никаких следов практики. Ни книг, ни какого-либо инвентаря, ни вестигий.

— А возможно ли, чтобы кто-либо украл у него магию? Вынул ее у него из мозга? — спросил я.

— Крайне маловероятно, — ответил Найтингейл. — Похитить чужую магию практически невозможно.

— Разве что в момент смерти, — добавил доктор Валид.

— В таком случае, можно утверждать, что в момент нападения маски на нем не было? — спросил я инспектора.

— Похоже на то, — ответил он.

— Значит, его лицо лопнуло во вторник, — сказал я. — Это объясняет пятна, которые мы видели на записи камеры в автобусе. Затем он летит в Америку, проводит там три дня и возвращается обратно. И все это — с практически разрушенным лицом?

Немного поразмыслив, доктор Валид ответил:

— Да, это вполне вероятно, учитывая характер повреждений и признаки начавшегося восстановления некоторых костей.

— Наверное, ему было адски больно, — сказал я.

— А вот это как раз не обязательно, — возразил Найтингейл. — «Диссимуло» скрывает боль, это одна из главных его опасностей. Маг, практикующий «Диссимуло», может вообще не знать, что наносит себе травмы.

— А до этого его лицо выглядело нормально только благодаря магии? — спросил я.

Доктор Валид посмотрел на Найтингейла.

— Да, — подтвердил тот.

— А что происходит с чарами, когда человек засыпает?

— Должно быть, они разрушаются, — ответил инспектор.

— Но при таких жутких повреждениях лицо просто-напросто распадется на части, если чары перестанут действовать, разве нет? — спросил я. — Тогда получается, он не спал четыре дня?

— Вряд ли такое возможно.

— А могут чары работать по принципу программного обеспечения? — спросил я.

Найтингейл непонимающе поглядел на меня. Доктор Валид решил его выручить:

— То есть как? — спросил он.

— Можно ли заставить чей-либо разум, находящийся в бессознательном состоянии, удерживать чары? — спросил я. — Ведь если это возможно, они будут действовать, пока человек спит.

— Теоретически это выполнимо, но даже если не принимать во внимание вопросы этики, я, например, не смог бы. И думаю, никто из людей-магов не смог бы.

Так, отлично — людей-магов. Доктор Валид и Найтингейл молча смотрели на меня, и я не сразу осознал, что они ждут, когда я приду в себя.

— Помните, я спрашивал о призраках, вампирах и оборотнях, а вы сказали, что я еще толком не начал перечислять сверхъестественных существ? Скажите, это была не шутка?

— К сожалению, нет, — покачал головой Найтингейл. — Извините.

— Черт, — выругался я.

Доктор Валид улыбнулся.

— Вот и я тридцать лет назад так сказал, — проговорил он.

— Соответственно, то, что проделало это с несчастным мистером Коппертауном, возможно, имело нечеловеческую природу?

— Я бы не стал утверждать наверняка, — сказал доктор Валид, — однако вероятность очень большая.

Затем мы с инспектором Найтингейлом сделали то, что делают все нормальные копы, когда у них выдается передышка среди дня, — отправились на поиски ближайшего паба. За углом обнаружилось фешенебельное заведение «Маркиз Квинсбери». Сквозь мутную завесу мелкого дождика оно выглядело довольно замызганным. Найтингейл поставил мне пива. Мы сели в углу зала, под плакатом в викторианском стиле, изображавшим боксерский поединок без перчаток.

— А как вы стали магом? — поинтересовался я.

— Это совсем не похоже на вступление в Департамент уголовного розыска, — покачал головой инспектор.

— Вы меня удивили, — признался я. — А на что это похоже?

— На ученичество, — ответил он. — Это означает преданность делу, мне и Отечеству.

— Должен ли я называть вас сифу?^[8]

Это вызвало у Найтингейла улыбку.

— Нет, — сказал он, — вам следует называть меня мастером.

— Мастером?

— Да, такова традиция.

Я произнес это про себя — получилось «масса», как называли господ негры на плантациях.

— Можно, я лучше буду звать вас инспектором?

— И, соответственно, считать, что я предлагаю вам службу?

Я промолчал и, отхлебнув пива, стал ждать, что он скажет дальше. Он снова улыбнулся и тоже пригубил из своей кружки.

— Как только вы перейдете этот Рубикон, пути назад уже не будет, — сказал он. — И да, можете звать меня инспектором.

— У меня на глазах человек убил свою жену и ребенка, — сказал я. — Если существует разумное объяснение этому поступку, я хочу его знать. Если есть хоть малейшая вероятность, что он не сознавал, что творит, — я должен выяснить, так ли это. Потому что тогда, возможно, мы сможем сделать так, чтобы это не повторилось.

— Не очень хороший повод, чтобы взяться за такую работу, — сказал Найтингейл.

— А разве для подобной работы можно придумать хороший повод? — спросил я. — Я хочу служить, сэр, потому что мне жизненно необходимо все об этом знать.

Найтингейл отсалютовал мне кружкой.

— Уже лучше.

— А теперь что будем делать? — спросил я.

— Ничего, — ответил Найтингейл, — сегодня воскресенье. Но завтра с утра мы отправимся на встречу с комиссаром.

— Я рад, сэр, — сказал я.

— Не торопитесь радоваться, — сказал Найтингейл. — Только он уполномочен принять окончательное решение.

Новый Скотланд-Ярд — стандартное офисное здание, столичная полиция арендует его с 1960 года. С тех пор в кабинетах старшего руководства несколько раз проводился ремонт. Последний раз это было где-то в девяностых. С точки зрения дизайна муниципальных учреждений это самый бездарный период после семидесятых. Наверное, поэтому приемная канцелярии комиссара представляла собой унылое пустоватое помещение со стенами, отделанными фанерой. Мебель была представлена пластиковыми стульями. На стенах висели портреты шести последних комиссаров — несомненно, они должны были вселять в посетителей уверенность и спокойствие. Сэр Роберт Марк (1972–1977) глядел особенно неодобрительно. Сомневался, видимо, что я внесу значительный вклад в общее дело.

— Еще не поздно отказаться от принятого решения, — проговорил Найтингейл.

Да, еще не поздно — но это не значит, что мне не хотелось, чтобы было поздно. Вообще, если констебль попадает в кабинет комиссара, это может означать только две вещи — либо он очень смелый, либо очень глупый. И вот теперь я никак не мог понять, который из двух вариантов мой.

Ждать нам пришлось всего минут десять, а потом секретарша комиссара пригласила нас в кабинет. Он был очень большой и отделан так же безвкусно и уныло, как и остальная часть здания. Разве только по верхнему краю стен были пущены панели из искусственного дерева цветом «под дуб». На одной стене висел портрет королевы, на другой — сэра Чарльза Роуэна, первого комиссара. Я образцово-показательно встал навытяжку и чуть не покачнулся, когда комиссар протянул мне руку.

— Констебль Грант, — проговорил он. — Ваш отец — Ричард Грант, не так ли? У меня есть кое-какие его записи той поры, когда он играл с Табби Хейзом.^[9] На виниле, разумеется.

Не дожидаясь моего ответа, комиссар пожал руку Найтингейлу и жестом пригласил нас сесть. Это был еще один северянин, чей путь к высокому посту был труден и извилист. В Северной Ирландии он отбыл повинность, обязательную, похоже, для всех будущих комиссаров лондонской полиции. Ибо считается, что борьба с религиозным экстремизмом очень закаляет характер. Комиссар с честью носил свой мундир, а подчиненные допускали, что он, возможно, не полный идиот, — что в их глазах ставило его гораздо выше некоторых предшественников.

— Дело приняло неожиданный оборот, инспектор, — сообщил комиссар. — Кое-кто не считает данный шаг необходимой мерой.

— Комиссар, — осторожно начал Найтингейл, — я уверен, что обстоятельства оправдывают внесение изменений в соглашение.

Когда мне вкратце обрисовали сферу деятельности вашего отдела, я пришел к выводу, что он по большей части занимается остаточными явлениями и что… — комиссар буквально заставил себя произнести это слово, — что «магия» находится в состоянии упадка. Я четко помню, что в Министерстве внутренних дел муссировалось слово «вырождается». «Вытесняется наукой и техникой» — эта фраза также слышалась довольно часто.

— В министерстве никогда по-настоящему не понимали, что наука и магия не исключают друг друга. Основатель нашего направления в свое время сделал достаточно, чтобы это доказать. И я считаю, что сейчас налицо медленное, но неуклонное повышение магической активности.

— Магия возвращается? — спросил комиссар.

— Начиная примерно с середины шестидесятых, — ответил Найтингейл.

— С шестидесятых, — повторил комиссар. — И почему я не удивлен? Черт, как же неудобно получается. Догадываетесь, почему это происходит?

— Нет, сэр, — ответил Найтингейл. — Но ведь нет и единого мнения насчет причины, по которой она однажды угасла.

— Я помню, что говорили по этому поводу в Эттерсбурге, — проговорил комиссар.

На миг лицо Найтингейла исказила самая настоящая мука.

— Эттерсбург, несомненно, сильно повлиял на этот процесс.

Комиссар надул щеки и шумно выдохнул.

— Убийства в Ковент-Гардене и Хэмпстеде связаны между собой? — спросил он.

— Да, сэр.

— И вы считаете, ситуация может измениться к худшему?

— Так точно, сэр.

— Настолько, что это оправдывает нарушение соглашения?

— Подготовка ученика занимает десять лет, сэр, — проговорил Найтингейл. — Будет лучше, если я оставлю вместо себя кого-то, на случай если со мной что-то произойдет.

Комиссар невесело усмехнулся.

— А он знает, на что подписывается?

— А кто знает, когда идет работать в полицию?

— Ну хорошо, — сказал комиссар. — Встань, сынок.

Мы встали. Найтингейл велел мне поднять руку и зачитал слова:

— Клянись же, Питер Грант из Кентиш-тауна, хранить преданность нашей королеве и всем ее наследникам. Клянись служить верой и правдой своему мастеру, пока длится твое ученичество. Клянись оказывать послушание всем старшим и носить форму, принятую в сообществе. Во имя сохранения тайны упомянутого сообщества клянись не разглашать никакой информации людям, не состоящим в нем. Исполняй же все обеты с честью и достоинством и храни их в тайне. И да поможет тебе в этом Господь, королева и сила, которая движет Вселенной.

Я произнес клятву, чуть не запнувшись на слове «форма».

— Да поможет тебе Господь, — проговорил комиссар.

Найтингейл сообщил, что я как его ученик должен жить в его столичной резиденции на Рассел-сквер. Адрес он назвал, а потом подбросил меня до Чаринг-Кросс.

Лесли помогала мне собирать вещи.

— Ты же сейчас должна быть в Белгравии, разве нет? — спросил я. — Как же твоя срочная работа в отделе убийств?

— Меня попросили взять выходной, — ответила Лесли. — Посочувствовали, потом велели не общаться с прессой, потом вообще отпустили.

Это как раз было вполне понятно. Убийство семьи кого-то богатого и знаменитого — наверняка голубая мечта редактора любой газеты. Собрав все самые жуткие подробности, газетчики на этом не остановятся. Вопросам не будет конца: что трагическая гибель семейства Коппертаунов может поведать о состоянии нашего общества, да как эта трагедия связана с современной культурой/гуманизмом/уровнем политкорректности/ситуацией в Палестине — ненужное вычеркнуть. Тот факт, что на такое опасное задание отправилась хорошенькая блондинка-констебль — совсем одна, заметьте, — может сделать эту историю еще интереснее. Вопросов будет море, а ответы — вещь второстепенная.

— А кто едет в Лос-Анджелес? — спросил я. — Кого-то наверняка пошлют, чтобы проследить схему перемещений Брэндона Коппертауна в Штатах.

— Какие-то два сержанта, я их не знаю, — ответила Лесли. — Я всего-то пару дней проработала, а потом ты втравил меня в это дело.

— Ничего, Сивелл тебя любит, — сказал я. — И не станет ни в чем обвинять.

— Все равно за тобой должок, — проговорила она, быстрыми энергичными движениями сворачивая мое полотенце в компактный валик.

— И чего же ты хочешь?

Лесли спросила, могу ли я отпроситься на вечер. Я сказал, что попробую.

— Я не хочу торчать здесь, — заявила она, — хочу пойти куда-нибудь.

— Куда именно? — спросил я, глядя, как она разворачивает полотенце и складывает снова — на этот раз треугольником.

— Куда угодно, только не в паб, — ответила Лесли, протягивая мне полотенце. Я кое-как упихал его в рюкзак — правда, пришлось развернуть.

— Может, в кино? — предложил я.

— Неплохая мысль. Но только на комедию.

Рассел-сквер находится в километре от Ковент-Гардена, по другую сторону от Британского музея. По словам Найтингейла, в начале прошлого века это место было культурным центром, оплотом литературы и философии. У меня же оно ассоциируется исключительно с фильмом ужасов про каннибалов, живущих в метро.

Мне надо было на южную сторону площади. Там сохранился ряд старых георгианских особняков, каждый высотой в пять этажей, считая мансарды. За красивыми коваными оградами виднелись крутые ступеньки, ведущие в цокольные этажи. Я нашел нужный дом. Лестница, поднимающаяся к двойным дверям красного дерева с латунными ручками, была значительно выше, чем у соседних домов. Над притолокой были вырезаны слова: SCIENTIA POTESTAS EST.^[10]

Снятие Протестов? Или, может, Специи для Теста? Или Селекция Патиссонов? Неужели я ненароком попал в подпольную контору, занимающуюся незаконными генетическими экспериментами над растениями?

Сгрузив рюкзак и оба чемодана на площадку перед дверью, я нажал на кнопку звонка. Однако звука не последовало — очевидно, его заглушили толстые двери. Через миг они распахнулись, словно сами собой. Может, причиной был уличный шум, но я не услышал ни щелчка, ни какого-либо другого звука. Тоби, заскулив, прижался к моим ногам.

— Это совсем не страшно, — проговорил я. — Ни капельки.

С этими словами я перешагнул порог, таща за собой чемоданы.

За дверью обнаружился вестибюль с полом из мозаичной плитки в романском стиле. В вестибюле была кабина со стенами из стекла и дерева. Она ничем не напоминала билетную кассу, но при виде нее как-то сразу становилось понятно, что есть прихожая и есть остальная часть дома. И, если хочешь попасть в этот дом, надо сперва получить разрешение. В любом случае это место уж точно не могло быть личным особняком Найтингейла. Дальше, за кабиной, между двух неоклассических колонн стояла мраморная статуя человека в университетской мантии и панталонах. В одной руке он держал некий увесистый том, в другой — секстант. На его квадратном лице была запечатлена неукротимая жажда знаний. Я понял, кто это, еще до того, как прочел табличку, гласившую:

Возле статуи меня ждал Найтингейл.

— Добро пожаловать в «Безумие» — официальную штаб-квартиру английской магии начиная с 1775 года, — сказал он.

— А Исаак Ньютон — ваш святой-покровитель?

Найтингейл усмехнулся.

— Он основатель нашего сообщества, и он же первый систематизировал практическую магию.

— А мне в школе говорили, что это человек, который создал современную науку.

— Он сделал и то и другое, — сказал Найтингейл. — Такова природа истинного гения.

Открыв дверь, он провел меня в прямоугольный атриум, занимавший центральную часть здания. Над моей головой в два ряда располагались балконы, а вместо крыши был огромный стеклянно-металлический купол в викторианском стиле. Когти Тоби зацокали по полированному мраморному полу кремового цвета. Царила полная тишина, и, несмотря на идеальную чистоту и порядок, я четко ощущал здесь некое запустение.

— Там большая столовая — мы ею больше не пользуемся, — комната для отдыха и курительная. Их мы тоже уже не используем, — говорил Найтингейл, указывая на ряд дверей в стене атриума. — А там — он показал на двери с другой стороны — находятся общая библиотека и лекторий. Внизу кухни, кладовые и винный погреб. Черная лестница — там, впереди. За задней дверью — каретный сарай и конюшни.

— А сколько человек здесь живет? — спросил я.

— Только мы. И еще Молли.

Тоби внезапно припал к полу у моих ног и зарычал — громко, угрожающе, как настоящий охотник за крысами. Глянув вперед, я увидел, что к нам, словно скользя над зеркально гладким мрамором, приближается женщина. Тоненькая, стройная, она была одета как горничная времен короля Эдуарда — в белую блузку и длинную черную юбку, поверх которой был повязан крахмальный передник. Но лицо ее — узкое, худое, с черными миндалевидными глазами — почему-то диссонировало с костюмом. Длинные распущенные волосы черным водопадом ниспадали из-под чепца до самой талии. Едва завидев эту женщину, я тут же ощутил, как по коже побежали мурашки, и не только оттого, что пересмотрел в свое время японских ужастиков.

— Это Молли, — проговорил Найтингейл. — Она здесь присматривает.

— За чем присматривает?

— За всем, что требует присмотра, — объяснил Найтингейл.

Опустив глаза, Молли неловко, едва заметно присела — видимо, это был реверанс. Тоби снова заворчал, и Молли вдруг огрызнулась в ответ, вздернув верхнюю губу и обнажив неприятно острые зубы.

— Молли, — строго проговорил Найтингейл.

Скромно прикрыв рот ладонью, Молли развернулась и заскользила прочь, в ту же сторону, откуда явилась. Глядя ей вслед, Тоби коротко рыкнул, хотя обмануть этим он мог только себя самого.

— А она… — начал было я.

— Незаменима, — безапелляционно заявил Найтингейл.

Перед тем как подняться наверх, мы подошли к нише в северной стене. Там, на постаменте, словно статуя домашнего бога, стоял закрытый музейный стеллаж. Внутри лежала книга в кожаном переплете, раскрытая на титульной странице. Слегка наклонившись, я прочел: «Philosophiae Naturalis Principia. Artes Magicis, Authore: I.S. Newton».

— Стало быть, не удовлетворившись запуском мировой научной революции, наш друг Исаак решил изобрести магию? — спросил я.

— Не совсем, — поправил меня Найтингейл. — Он не изобрел магию, а лишь систематизировал ее основные принципы, как-то ее упорядочил.

— Итак, магия и наука, — резюмировал я. — Может, это еще не все?

— Да, еще он провел реформу Монетного двора и спас страну от разорения.

Мы очутились перед двумя лестницами — несомненно, центральными. Поднимаясь по восточной, мы добрались до одного из украшенных колоннами балконов. Здесь было много деревянных панелей и мебели, скрытой чехлами от пыли. Еще два пролета — и мы вышли в коридор на третьем этаже с длинным рядом тяжелых дубовых дверей. Найтингейл открыл одну из них, похоже, наугад и жестом пригласил меня войти.

— Это ваша комната, — проговорил он.

Она была вдвое больше моей комнаты в общаге. С правильно выдержанными пропорциями и высоким потолком. В одном углу стояла латунная двуспальная кровать, в другом — огромный платяной шкаф, как в «Хрониках Нарнии». Между ними был письменный стол, и свет равномерно падал на него из двух подъемных окон. Две стены полностью скрывались под книжными полками. Все они были пусты, только на одной стояли книги. При дальнейшем ознакомлении выяснилось, что это полная «Британская энциклопедия» 1913 года, первое издание «Дивного нового мира» в потертом переплете, а также Библия.

Газовый камин, отделанный зеленой плиткой, был явно переделан из камина настоящего. Абажур настольной лампы был расписан под японскую гравюру, а рядом с лампой стоял дисковый телефон. Лет ему было, наверное, больше, чем моему папе. Пахло пылью и полиролью, которой явно натирали мебель не так давно. Похоже, что эта комната тоже полвека спала под покровом пылезащитных чехлов и лишь недавно пробудилась.

— Спускайтесь, когда будете готовы, — сказал Найтингейл. — И постарайтесь выглядеть презентабельно.

Я знал, зачем, — и нарочно тянул время и распаковывал вещи как можно дольше. Но их у меня, к сожалению, было не так много.

Честно говоря, в наши обязанности не входило встречать в аэропорту убитых горем родителей. Не говоря уже о том, что официально этим делом занимался Вестминстерский отдел. И сомневаюсь, что родители Августы Коппертаун получили хоть какую-то информацию о том, как все произошло. Это может прозвучать довольно жестко, но у следователей обычно есть дела поважнее, чем импровизированная психологическая помощь скорбящим родным жертвы. Для этого есть сотрудники Службы психологической поддержки родственников. У Найтингейла был другой подход, вследствие чего мы теперь стояли в зале прилета Хитроу и ждали мистера и миссис Фишер — они прилетели и проходили сейчас таможенный контроль. Я держал табличку с именами.

Эту пару я представлял себе совсем другой. А оказалось, что папа Фишер — лысеющий коротышка, а мама — толстушка с волосами неопределенного цвета. Найтингейл представился на непонятном языке — датском, надо думать, — и попросил меня отнести багаж в «Ягуар», что я с облегчением и проделал.

Спросите любого офицера полиции, что самое тяжелое в его работе, — и он ответит, что это момент, когда сообщаешь родным жертвы страшную новость. Но это неправда. Самое тяжелое — находиться рядом с теми, кому ты эту самую новость только что сообщил, и смотреть, как на твоих глазах рушится их жизнь.

Кто-то скажет, что их такие вещи не волнуют, — так вот, не верьте.

Фишеры наверняка искали в Интернете отель поближе к дому, где жила их дочь. Результатом оказалось кирпичное здание на Хэверсток-хилл — нечто среднее между тюремным корпусом и автозаправочной станцией, с обшарпанным вестибюлем, где бестолково толпились люди. Уютно тут было примерно как на бирже труда. Найтингейлу, судя по всему, тоже не слишком понравилось это место, и я даже стал опасаться, что он готов предложить им остановиться в «Безумии».

Но он только вздохнул и велел мне сложить багаж возле стойки приемной.

— Дальше я сам разберусь, — сказал он и отправил меня домой. Я попрощался с Фишерами и как можно скорее улепетнул из их жизни.

После всего этого мне уже не хотелось никуда идти. Но Лесли чуть не силой заставила меня.

— Нельзя опускать руки только потому, что в мире происходят такие гадости, — сказала она. — И потом, ты мой должник, помнишь?

Спорить я не стал. Кроме того, в Вест-Энде всегда есть куда сходить в кино, этим он и хорош. Сначала мы зашли в кинотеатр «Принц Чарльз», но в нижнем зале там показывали «Двенадцать обезьян», а в верхнем шла дилогия Куросавы. Поэтому мы прошли немного дальше, до киноцентра «Вояж» на Лестер-сквер. Это карликовая, так сказать, сельская версия мультиплекса с восемью экранами, из которых по крайней мере два уж точно больше стандартного плазменного телевизора. Обычно мне нравится, когда в фильмах есть чуть-чуть лишнего насилия. Но сегодня я позволил Лесли убедить меня, что популярная романтическая комедия «Лимонный шербет» с Элисон Тайк и Денисом Картером обязательно поднимет нам настроение. Наверное, так и случилось бы, если бы нам дали спокойно ее посмотреть.

По центру фойе, во всю его ширину, был расположен обширный кинобар. Там было восемь платежных терминалов, воткнутых между контейнеров с попкорном, витрин с хот-догами и картонными фигурками из самых свежих блокбастеров. Над каждым терминалом висел широкий жидкокристаллический экран, по которому транслировалось расписание фильмов, ограничение по возрасту и время, которое осталось до ближайшего сеанса. Через равные промежутки времени начинался какой-нибудь трейлер либо реклама мясных консервов или же просто появлялась надпись, гласившая, что в сети кинотеатров «Вояж» нас ожидает прекрасный отдых. Тем вечером из восьми терминалов работал только один, и возле него выстроилась очередь человек в пятнадцать. Мы встали за хорошо одетой женщиной средних лет. С ней были четыре девочки лет примерно от девяти до одиннадцати. Нас не раздражала очередь — чему учишься в полиции первым делом, так это терпеливо ждать.

При дальнейшем разбирательстве выяснилось, что тем вечером терминал обслуживал только один человек — Садун Ранатунга, двадцатитрехлетний эмигрант из Шри-Ланки. Всего же в кинотеатре находилось четверо представителей обслуживающего персонала. В момент происшествия двое из них чистили экраны в первом и третьем залах — готовили их к следующему сеансу. Третий же занимался очень неприятной работой в мужском туалете — кто-то «не попал» в писсуар.

Мистер Ранатунга продавал и попкорн, и билеты, поэтому очередь женщины перед нами подошла только через четверть часа. Девочки, которые были с ней, до этого момента где-то резвились, но тут вдруг все прибежали обратно. Каждая хотела первой получить вкусняшку. Но дама строго и категорично дала понять, что каждой положено только по одному напитку, одной порции попкорна или пакету конфет — по одному, я сказала, и мне все равно, что вам покупает мама Присциллы, когда гуляет с вами. Нет, никаких начос — какие такие начос? Ведите себя прилично, или вообще ничего не получите.

Согласно данным уголовного департамента, переломный момент наступил, когда двое парней, стоявших перед женщиной, попросили билеты со скидкой. Их личности потом установили — Николя Фаброни и Эугенио Турко, героиновые наркоманы, приехали в Лондон лечиться. У них при себе были брошюры школы английского языка «Пикадилли» — наличие этих брошюр, по мнению молодых людей, позволяло им считаться самыми настоящими студентами. Еще неделю назад мистер Ранатунга спокойно пропустил бы их. Но днем начальник сообщил ему, что в офисе сети «Вояж» решили, что в кинотеатре на Лестер-сквер продается слишком много льготных билетов. И, соответственно, в дальнейшем персонал не должен их продавать, если возникают хоть малейшие сомнения в легитимности льготы. В соответствии с этим распоряжением Ранатунга сказал Турко и Фаброни, что, к сожалению, они должны заплатить полную цену. Это не слишком понравилось приятелям, которые уже рассчитали свой бюджет на вечер исходя из того, что в кино удастся просочиться на халяву. Они стали протестовать, но Ранатунга был непоколебим в своем решении. И поскольку обе стороны знали английский не слишком хорошо, спор изрядно затянулся. В конце концов Турко и Фаброни очень неохотно заплатили полную цену парой затрепанных пятифунтовых купюр и пригоршней десятипенсовиков.

Лесли, наверное, с самого начала следила за итальянцами наметанным глазом хорошего копа. А я размышлял, получится ли зазвать Лесли к себе в комнату в «Безумии» (не забывайте, я же рассеянный). И поэтому малость удивился, когда почтенная представительница среднего класса, стоявшая перед нами, вдруг перегнулась через стойку и стала душить мистера Ранатунгу.

Как впоследствии выяснилось, Селия Манро, жительница Финчли, приехала в Вест-Энд погулять с двумя дочерьми Джорджиной и Антонией и их подругами Дженнифер и Алекс. Спор разгорелся, когда миссис Манро предъявила пять флаеров зрителя «Вояж-Филм» в качестве купонов на скидку. Мистер Ранатунга с сожалением сообщил, что скидка по этим флаерам в данном кинотеатре не действует. Миссис Манро поинтересовалась, почему, однако мистер Ранатунга не смог объяснить: начальство не сподобилось рассказать ему, как действует система скидок. В итоге миссис Манро выразила свое недовольство так зрелищно и мощно, что сильно удивила мистера Ранатунгу, меня, Лесли, да и сама была в шоке, как потом призналась.

Как раз в этот момент мы с Лесли решили вмешаться. Хотели подойти и узнать, в чем проблема, но не успели — миссис Манро уже перешла к активным действиям. Все произошло очень быстро, и, как обычно бывает в таких случаях, понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что вообще происходит. Но мы, к счастью, привыкли к таким вещам и не стали стоять столбом. Ухватив нарушительницу за плечи, мы вдвоем стали оттаскивать ее от несчастного мистера Ранатуиги. Но она так крепко вцепилась ему в шею, что мы и его практически выволокли из-за стойки. Одна из девочек в это время уже рыдала в голос, а вторая, постарше (видимо, Антония), принялась лупить меня кулачками по спине. Но я даже не почувствовал. Рот миссис Манро раскрылся в злобной гримасе, десны и зубы обнажились. На руках и шее вздулись вены. Лицо мистера Ранатунги стало темнеть, губы посинели.

Лесли резко надавила большим пальцем на чувствительную точку на запястье миссис Манро. Та тут же разжала руки, и по инерции мы с ней свалились на пол. Она упала на меня сверху, и я попытался зафиксировать ее руки, но она успела яростно вонзить локоть мне под ребра. Я использовал свое преимущество в весе и силе и, скинув ее с себя, уложил лицом вниз на пахнущее попкорном ковровое покрытие. Наручников у меня, разумеется, не было, поэтому я просто велел ей держать руки за спиной. Вообще говоря, если вы подняли руку на подозреваемого, то как бы обязаны его арестовать. После моего предупреждения миссис Манро затихла. Я оглянулся. Лесли успела не только помочь пострадавшему, но и собрать в кучу детей, а также сообщить об инциденте в участок Чаринг-Кросс.

— Обещаете вести себя адекватно, если я позволю вам сесть? — спросил я.

Миссис Манро кивнула. Я разрешил ей сесть и сам уселся рядом.

— Я хотела сходить в кино, а больше ничего, — проговорила она. — Во времена моей молодости можно было просто прийти в «Одеон» и сказать: «Дайте, пожалуйста, билет». Платишь деньги, получаешь билет — и все! С каких пор появились все эти сложности? Начос эти проклятые откуда-то взялись! Что такое начос, черт побери?

Одна из девочек, услышав это, украдкой хихикнула.

Лесли что-то писала в служебном блокноте. На всякий случай — недаром говорится: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас».

— С мальчиком все в порядке? — спросила дама, встревоженно глядя на меня. — Я не знаю, почему так получилось. Я надеялась поговорить с кем-то на нормальном английском языке. Ездила вот отдыхать в Баварию, и там все прекрасно говорили по-английски. А тут выберешься с детьми в Вест-Энд — а вокруг одни иностранцы. Ни слова не понятно, что говорят.

У меня мелькнула мысль, что какой-нибудь негодяй в прокуратуре запросто может преподнести это как преступление на почве национализма. Я поймал взгляд Лесли — она вздохнула, но перестала писать.

— Я хотела сходить в кино, — повторила миссис Манро.

Помощь прибыла в лице инспектора Неблетта. Едва увидев нас, он заявил:

— Ну никак вас нельзя оставить без присмотра!

Я не сомневался — он всю дорогу готовил эту реплику.

Потом мы все дружно отправились в участок оформлять арест и заполнять соответствующие бумаги.

Это были не самые радостные три часа в моей жизни. В итоге мы оказались там, где обычно оказываются наши собратья, задержавшись на работе, — в столовой, с кружками чая и формами для отчетов.

— Ну и где, спрашивается, Вспомогательный отдел, когда он в кои-то веки понадобился? — проворчала Лесли.

— А я тебе говорил, пойдем на «Семь самураев», — напомнил я.

— Послушай, тебе не кажется, что все это очень странно? — спросила она.

— В смысле?

— Ну сам подумай — солидная дама внезапно сходит с ума и начинает бросаться на людей посреди кинотеатра, на глазах у собственных детей. Ты уверен, что не ощутил ничего… такого?

— Не знаю, я не обратил внимания.

Однако теперь, вспоминая подробности, я понял, что что-то таки было — тот же самый отголосок смеха, неясный образ какого-то насилия. Мелькнуло и исчезло. Однако теперь будто возникло задним числом и, возможно, лишь в моем воображении.

Вскоре приехал мистер Манро, а потом, часам к девяти, и родители двух других девочек. Задержанная дама была отпущена на поруки меньше чем через час после этого. То есть гораздо раньше, чем мы с Лесли закончили с бумагами. К этому моменту я настолько вымотался, что уже не был способен ни на какой хитрый план. Поэтому распрощался с Лесли и, поймав попутку, уехал к себе, на Рассел-сквер.

Мне были выданы собственные ключи от всех дверей, в том числе и от черного хода. Это избавило меня от необходимости красться через холл под неодобрительным взглядом сэра Исаака. Из-за тусклого освещения в атриуме было темновато, но, поднявшись на первый этаж, я краем глаза заметил внизу чей-то светлый силуэт, неслышно скользящий по залу.

Когда завтракаешь в специальной столовой для завтрака, а не в той же комнате, где вчера подавали ужин, а сегодня просто сменили приборы, — вот тогда и понимаешь, что поселился в реально пафосном месте. Окна утренней столовой выходили на юго-восток, ловя скудные лучи январского солнца. Из них было видно конюшни и каретный сарай. Завтракали только мы с Найтингейлом, однако абсолютно все столы были застелены свежеотбеленными скатертями. Там можно было рассадить человек пятьдесят, не меньше. Сервировочный столик выглядел соответственно — на нем выстроились рядами серебряные подносы с копченым лососем, вареными яйцами, ломтиками бекона и кровяной колбасы. Была там также супница, наполненная смесью риса, лука и кусочков трески. Найтингейл сказал, что это называется кеджери. Похоже, он не меньше меня был ошарашен количеством еды.

— Похоже, Молли сегодня немного перестаралась, — сказал он, накладывая себе кеджери. Я взял всего понемногу, а Тоби получил порцию сосисок и кровяной колбасы и миску воды.

— Нам же это все ни за что не съесть, — сказал я. — Куда она денет остатки?

— Я приучил себя не задавать подобных вопросов, — ответил Найтингейл.

— Почему же?

— Потому что не уверен, что хочу знать ответы.

Мой первый настоящий урок магии состоялся в одной из лабораторий в недрах первого этажа. Остальные лаборатории иногда использовались в исследовательских целях, но эта была предназначена именно для обучения и очень напоминала школьный кабинет химии. Здесь были стойки высотой примерно по пояс с вентилями для газовых горелок, расположенными через одинаковые интервалы. В лакированные деревянные столешницы были вмонтированы белые фаянсовые раковины. Даже таблица Менделеева висела на стене — но, как я заметил, в ней отсутствовали элементы, открытые после Второй мировой войны.

— Итак, сначала нам необходимо наполнить раковину, сказал Найтингейл и открыл один из кранов, выполненный в виде длинной лебединой шеи. Послышался отдаленный перестук, лебединая шея затряслась. Внутри забулькало, и наконец кран выплюнул некоторое количество бурой жидкости.

Мы попятились.

— Когда этой комнатой пользовались последний раз? — поинтересовался я.

Перестук становился все быстрее и громче, и затем из крана наконец хлынула вода — сначала грязно-рыжая. Но через некоторое время она очистилась и стала прозрачной. Найтингейл заткнул сток и подождал, пока раковина наполнится на три четверти.

— Когда отрабатываешь эти чары, — пояснил он, — необходимо всегда иметь рядом резервуар с водой. Такова техника безопасности.

— Мы наколдуем огонь?

— Огонь появится, только если вы сделаете что-то неправильно, — сказал Найтингейл. — Я буду показывать, а вы должны предельно сосредоточиться — как тогда, при поиске вестигий. Понимаете?

— При поиске вестигий, — повторил я. — Понял.

Найтингейл протянул руку ладонью вверх и сжал пальцы в кулак.

— Следите за моей рукой, — сказал он и медленно разжал пальцы. И я вдруг увидел в нескольких сантиметрах над его ладонью шарик света. Достаточно яркий, однако на него можно было смотреть, не щурясь и не мигая.

Найтингейл снова сжал пальцы, и шарик исчез.

— Еще?

Думаю, до этого момента я все-таки рассчитывал на рациональное объяснение. Но когда я увидел, с какой легкостью Найтингейл создал волшебный световой шар, я понял, что рациональное объяснение — вот оно: магия действует. Вопрос был в другом: по какому принципу?

— Еще, — попросил я.

Он раскрыл ладонь, и я снова увидел магический свет. Его источник был размером с мячик для гольфа, а гладкой, мягко сияющей поверхностью напоминал жемчужину. Я чуть подался вперед, чтобы рассмотреть получше, но так и не понял, исходит ли это сияние изнутри шара или же светится сама поверхность.

Найтингейл сжал кулак.

— Осторожнее, — предупредил он, — не хочу, чтобы вы повредили глаза.

Я моргнул, перед глазами тут же поплыли фиолетовые пятна. Наставник был прав — я засмотрелся, купившись на обманчиво мягкий свет. Пришлось промыть глаза над раковиной.

— Готовы продолжать? — спросил Найтингейл. — Тогда попытайтесь сосредоточиться на ощущении, как я, и обязательно что-то почувствуете.

— Что-то? — переспросил я.

— Магия подобна музыке, — пояснил Найтингейл. — Каждый воспринимает ее по-своему, как по-своему слышит музыку. Мы используем термин «форма» — немногим лучше, чем «что-то», верно?

— А можно мне закрыть глаза? — спросил я.

— Безусловно.

«Что-то» я определенно ощутил. Как будто щелчок в сам момент возникновения шара. Мы повторили это упражнение несколько раз, пока я не удостоверился, что мне не кажется. Найтингейл спросил, есть ли у меня вопросы. Я спросил, как называются эти чары.

— В разговорной речи они носят название «магический шар».

— А можете сделать то же самое под водой? — спросил я.

Найтингейл опустил руку в раковину. Положение получилось не слишком удобное, однако он без всяких видимых усилий снова создал магический шар.

— Значит, окисление здесь ни при чем, — заключил я.

— Сосредоточьтесь, — велел Найтингейл. — Наука потом, сначала магия.

— Я бы сосредоточился, но на чем именно?

— Через минуту, — сказал Найтингейл, — я попрошу вас протянуть руку ладонью вверх, как я показывал. Как только раскроете ладонь, попытайтесь мысленно создать образ, который соответствует вашему ощущению в момент, когда я создавал магический шар. Представьте, что это ключ, который вы вставите в замок, чтобы открыть дверь. Поняли?

— Ладонь, — повторил я, — образ, ключ, замок, дверь.

— Верно, — сказал Найтингейл. — Начинайте.

Глубоко вздохнув, я вытянул руку ладонью вперед и разжал пальцы. Ничего не произошло. Найтингейл не стал смеяться, но от этого было не легче. Я вздохнул еще раз, попытался вызвать этот самый «образ» в сознании и снова раскрыл ладонь.

— Давайте еще раз покажу, — предложил Найтингейл, — потом попробуете повторить.

Он снова создал магический шарик, но на этот раз некая неясная «форма» возникла у меня в голове — так мы слышим музыку, случайно донесшуюся из проезжающей машины.

Мы повторили это еще несколько раз, пока я не начал четко воспринимать «форму». Но все равно воссоздать ее в голове никак не получалось. Найтингейлу, похоже, было знакомо это состояние, ибо он четко определил, на какой стадии я нахожусь.

— Работайте над этим в течение двух часов, — велел он. — Потом прервемся на обед, а затем тренируйтесь еще два часа. Вечером можете быть свободны.

— Только над этим? — спросил я. — А древние языки, а теория магии?

— Это только первый шаг, — сказал Найтингейл. — Если не овладеете этой практикой, все остальное будет нецелесообразно.

— Значит, это такой экзамен?

— В этом суть ученичества, — ответил Найтингейл. — Научитесь воссоздавать форму — и я обещаю, вы будете еще много чего изучать: латынь, греческий язык, технический немецкий. Это не считая беготни, которая вам предстоит в связи со всеми случаями, которые я расследую.

— Отлично, — заявил я. — Этот стимул мне нравится.

Найтингейл рассмеялся и вышел, оставив меня тренироваться.

У РЕКИ

Есть вещи, которые совершенно не хочется делать, десять минут как встав с кровати и еще толком не проснувшись. В их число, безусловно, входит сумасшедшая гонка по Грейт-Вест-роуд. Даже в три часа ночи, когда ты мчишься с включенной сиреной, а на дорогах пусто — то есть пусто по лондонским меркам. Вцепившись в ременную ручку на двери, я старался не думать о таких прискорбных недостатках шикарного раритетного «Ягуара», как отсутствие современной подушки безопасности и зоны смятия кузова.

— Вы включили рацию? — спросил Найтингейл.

Вот современная радиоустановка здесь почему-то была. И Найтингейл, нисколько не смущаясь, сообщил мне, что не умеет ею пользоваться. Мне удалось ее включить, но тут внезапно пришлось отвлечься — Найтингейл вырулил на развязку «Хогарт» с такой скоростью, что я треснулся головой о стекло. Выждав, когда будет относительно прямой участок дороги, я вышел на частоту округа Ричмонд — именно там, по словам Найтингейла, требовалась наша помощь. Мы услышали самый хвост рапорта. Судя по слегка сдавленному тону, подававший этот рапорт очень старался скрыть свою панику. Речь шла о каких-то гусях.

— Танго Виски-1 — Танго Виски-3, повторите.

ТВ-1 — это, должно быть, дежурный инспектор в Ричмондском участке, а ТВ-3 — одна из групп быстрого реагирования, приписанных к данному участку.

— Танго Виски-3 — Танго Виски-1, мы у «Белого Лебедя», на нас напали чертовы гуси.

— У «Белого Лебедя»? — переспросил я.

— Это паб в Твикенхэме, — пояснил Найтингейл, — у моста на остров Ил-Пай.

Про Ил-Пай я знал, что это скопище шлюпочных мастерских и причалов на крохотном островке не более 500 метров длиной. «Роллииг Стоунз» однажды играли там, и мой отец тоже — от него я, собственно, и слышал про это место.

— А гуси при чем? — спросил я.

— Гуси — лучшие сторожа в мире, — ответил наставник. — Не верите — спросите у римлян.

Но ТВ-1 гуси не интересовали, она спросила, что произошло. За двадцать минут до этого поступило сразу несколько звонков в службу экстренной помощи. Сообщалось о нарушении общественного порядка и предполагаемом конфликте между группами подростков. По опыту я знал, что на самом деле там могло быть все что угодно, начиная от драки на девичнике и заканчивая парой-тройкой лис, перевернувших мусорные баки.

ТВ-3 сообщил, что на Риверсайд-роуд произошла драка между группой ИК-1 мужского пола, одетых в джинсы и рабочие куртки, и группой ИК-3 женского пола. На всякий случай поясняю: ИК-1 — это полицейский идентификационный код, означающий представителей европеоидной расы, а ИК-3 обозначает африканцев и уроженцев карибского региона. Сам я в зависимости от загара балансирую где-то между ИК-3 и ИК-6 — то бишь между арабами и североафриканцами. Драка между белыми и черными вполне возможна, хотя такое случается редко. Но чтобы парни дрались с девчонками — о таком я слышал впервые. ТВ-1, видимо, тоже, поэтому переспросила.

— Женского, — повторил ТВ-3, — определенно женского, причем одна из них абсолютно обнаженная.

— Вот этого я и опасался, — проговорил Найтингейл.

— Чего именно?

Ощущение пустоты снаружи мелькнуло и исчезло — это мы пролетели по Чизвикскому мосту. После Чизвика Темза делала петлю вокруг Кью-Гарденз, а мы теперь ехали через самое основание этой петли, по направлению к Ричмондскому мосту.

— Там неподалеку находится некая святыня, — проговорил Найтингейл. — И парни, возможно, на нее покушаются.

— Значит, девушки ее защищают?

— Да, можно и так сказать, — ответил Найтингейл.

Машину он водил мастерски, но даже ему пришлось сбавить скорость, когда улицы стали уже. Центр района Ричмонд, как и многих других районов Лондона, похоже, остался в стороне от процесса планирования застройки.

— Танго Виски-4 — Танго Виски-1, я на Черч-лейн, у реки. Преследовал группу ИК-1 мужского пола — пятерых или шестерых. Они проникли на одну из лодок.

ТВ-4 — еще одна ричмондская оперативная группа. Значит, задействован чуть ли не весь личный состав участка.

ТВ-3 сообщил, что НК-3 женского пола нигде не обнаружено — ни обнаженных, ни одетых. Но лодку они видели — она двигалась к противоположному берегу.

— Свяжитесь с ними и скажите, что мы скоро будем на месте, — велел Найтингейл.

— А какой у нас позывной? — спросил я.

— Зулус-1.

Я вышел на связь.

— Зулус-1 — Танго Виски-1, готовы подключиться к работе.

Последовала небольшая пауза — ТВ-1 переваривала мои слова. Я на миг усомнился, что дежурный инспектор знает, кто мы такие.

— Танго Виски-1 — Зулусу-1, принято. — Голос был ровный и спокойный — очевидно, она все же знала, кто мы. — Внимание: подозреваемые, возможно, пересекли реку и находятся на южном берегу.

Я попытался осмыслить услышанное, но получилось плохо — Найтингейл вдруг свернул на Джордж-стрит, улицу с односторонним движением, по которой даже мигалка и сирены не давали права ездить в неправильном направлении. Не в последнюю очередь из-за большого риска столкнуться с каким-нибудь тяжелым предметом, предназначенным для уборки улиц по ночам. Я со всех сил уперся ногами в пол, когда наши фары выхватили из темноты огромное сердце, выставленное в витрине магазина «Бутс» ко Дню святого Валентина.

В микрофоне раздался голос ТВ-3:

— Внимание, лодка, в которой находятся подозреваемые, загорелась. Я вижу людей, которые прыгают с нее в воду.

Найтингейл нажал на газ, но, к счастью, мы свернули за угол и теперь двигались по правильной стороне. Ричмондский мост был у нас справа, но Найтингейл, проехав по мини-развязке, вырулил на дорогу, идущую параллельно Темзе. По рации мы слышали, как ТВ-1 связывается с Лондонской противопожарной службой и вызывает пожарный катер. Ей ответили, что он будет на месте примерно через двадцать минут.

Найтингейл лихо повернул направо — я даже не заметил, что там есть поворот. Теперь мы неслись в абсолютной темноте, и гравий летел из-под колес, стуча о днище автомобиля. Еще один внезапный поворот, теперь уже налево, — и мы снова летим у самой воды, вдоль реки, вслед за ней отклоняясь к северу. У противоположного берега на якоре стояло несколько прогулочных катеров, а перед ними виднелись оранжевые отблески пламени — это горела искомая лодка. Это был не катер, а скорее туристическая моторка, какие обычно покупают мелкие частники. У таких лодок борта частенько бывают выкрашены вручную, а на крыше дрыхнет кот. Но на этой если и был кот, то, надеюсь, ему удалось уплыть, потому что сейчас посудина была охвачена огнем от носа до кормы.

— Вот там, видите? — проговорил Найтингейл.

Я глянул вперед. Свет наших фар достигал противоположного берега, и я заметил там нескольких человек.

— Подтверждаю, — сообщил я ТВ-1, — подозреваемые обнаружены на южном берегу в районе… вот черт, что у нас тут рядом?

— Паромная переправа Хэммертон, — подсказал Найтингейл, и я передал эту информацию ТВ-1.

Найтингейл сбавил скорость, и мы вырулили к набережной прямо напротив горящей лодки. В бардачке нашлись фонарики — страшненькие старомодные приспособления с резиновыми корпусами и лампами накаливания внутри. Мой тяжело оттягивал руку, что, впрочем, придало мне уверенности, когда мы с Найтингейлом вышли из машины и окунулись в непроглядную тьму.

Я посветил на тротуар, но подозреваемые, если это были они, уже успели смыться. Найтингейла же, похоже, больше интересовал не тротуар, а сама река. Я обшарил лучом фонарика пространство вокруг лодки, которую течение теперь медленно несло вперед, но ничего и никого не обнаружил.

— Мы должны проверить, не остался ли кто-нибудь на борту? — спросил я.

— Будет лучше, если там действительно никого нет, — громко проговорил Найтингейл, обращаясь словно бы к реке, а не ко мне. — И я требую, чтобы огонь немедленно был потушен.

Из темноты со стороны реки долетел тихий смех. Я тут же направил туда фонарик, но, кроме лодок у дальнего берега, не увидел ничего. Потом повернулся обратно — как раз чтобы увидеть, как горящая моторка исчезает под водой, — словно кто-то там, внизу, схватил ее и потянул к себе. Угасли последние языки пламени, и в тот же миг лодка вынырнула обратно, словно резиновый ут�

Ben Aaronovitch

Rivers of London

Copyright © 2011 by Ben Aaronovitch

First published by Gollancz, an imprint of the Orion Publishing Group, London

© Трубецкая Е.Г., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Посвящается памяти Колина Рейви, ибо есть на свете люди такого размаха, что одной Вселенной для них мало…

• К чему провидеть, что грядет?
• Беда в свой явится черед,
• А радость может запоздать.
• И мудрость – зло, не благодать,
• Коль меньше знаешь – крепче спишь,
• Безумство много знать.

Томас Грей, ода «Вид издали на Итонский колледж»

Глава 1

Ключевой свидетель

Все началось во вторник, в полвторого холодной январской ночи, когда Мартин Тернер, уличный актер и, по его признанию, начинающий жиголо, наткнулся на труп у западного портика храма Святого Павла, что в Ковент-Гардене. Мартин и сам-то был не слишком трезв, поэтому решил, что тело принадлежит одному из многочисленных гуляк, избравших храмовую площадь в качестве удобного туалета и ночлежки на свежем воздухе. Как истинный сын столицы, он тут же окинул лежащего «мгновенным лондонским» взглядом – его достаточно, чтобы понять, пьяный перед вами, псих или несчастная жертва. Тот факт, что один и тот же случай может легко сочетать в себе все три состояния, делает доброе самаритянство крайне экстремальным видом спорта в Лондоне – вроде прыжков с высоток или шоу крокодилов. Обратив внимание, что на теле неплохие туфли и пальто, Мартин квалифицировал его как пьяное. И только потом обнаружил, что у него не хватает головы.

Давая показания приехавшим детективам, Мартин отметил, что находился в подпитии, и это хорошо – потому что иначе он потратил бы много времени на бестолковую беготню и вопли, особенно когда обнаружил, что стоит в луже крови. А так, с серьезной методичностью человека пьяного и напуганного, Мартин Тернер медленно набрал 999 и вызвал полицию.

Оперативный штаб направил туда ближайшую группу быстрого реагирования, и через шесть минут первые полицейские уже прибыли. Один из них остался с резко протрезвевшим Мартином, в то время как его коллега засвидетельствовал наличие мертвого тела и то, что при прочих равных несчастным случаем это, скорее всего, не является. Голова нашлась в шести метрах от тела – она закатилась за одну из неоклассических колонн портика. Полицейские сообщили в свое управление, оттуда информацию передали в окружной отдел расследования убийств, и через полчаса приехал тамошний дежурный констебль, самый младший по должности в своей команде. Едва увидев мистера Безголового, он кинулся немедленно будить своего шефа. Вот тогда отдел расследования убийств лондонской полиции прибыл уже в полном своем блеске и расположился на брусчатке между портиком храма и зданием рынка. Явился патологоанатом, констатировал смерть, провел предварительную экспертизу и увез тело на вскрытие (с этим произошла небольшая заминка – голова никак не помещалась в пакет для улик). Приехала толпа криминалистов, и, чтобы продемонстрировать свою полезность, они тут же потребовали расширить зону контроля вплоть до западного края храмовой площади. Для этого требовалось больше патруля, и старший следователь из отдела расследования убийств связался с участком Черинг-Кросс, попросить дополнительных людей. Старший смены, услышав волшебные слова «оплачиваемая переработка», отправился прямиком в общежитие участка и устроил всем добровольно-принудительную побудку, выдернув их из теплых постелек. Таким образом, зона контроля была успешно расширена, экспертиза проведена, младшие следователи отосланы по неким таинственным поручениям, и в пять утра все кончилось. Тело увезли, детективы уехали, а криминалисты единогласно признали, что больше ничего не сделаешь до рассвета – то есть в ближайшие три часа. А пока им нужна лишь пара человек – охранять место происшествия до конца смены.

Вот так я и оказался у Ковент-Гардена в шесть утра, на леденящем ветру. И по этой же причине именно я повстречал призрака.

Иногда я спрашиваю себя: что было бы, если бы я вместо Лесли Мэй пошел тогда за кофе? Наверно, моя жизнь была бы гораздо скучнее, но уж точно спокойнее и безопаснее. Интересно, такое с кем угодно могло случиться или же именно мне было на роду написано? Размышляя об этом, я каждый раз вспоминаю один мудрый афоризм моего отца: «А кто его знает, почему в жизни случается всякая хренотень?»

Ковент-Гарден – это большая площадь в центре Лондона. С восточной ее стороны находится Королевский оперный театр, в центре – крытый рынок, а с западной стороны – храм Святого Павла. Когда-то здесь был главный зеленной рынок Лондона, но его перенесли на южный берег реки еще до моего рождения. История у этого рынка длинная и насыщенная – в основном эпизодами, связанными с криминалом, проституцией и театром, но сейчас это в основном ярмарка для туристов. А храм Святого Павла еще называют Церковью актеров, чтобы не путать с кафедральным собором Святого Павла. Построил его Иниго Джонс в 1638 году. Я знаю все это потому, что, если вас до костей пробирает ледяной ветер, очень хочется на что-нибудь отвлечься. А на стене церкви как раз висит памятная доска, большая и очень подробная. Вот вам, например, известно, что первая жертва эпидемии чумы 1665 года, после которой Лондон сгорел, похоронена здесь, на храмовом кладбище? А я это узнал за те десять минут, что провел за стеной, прячась от ветра.

Сотрудники отдела убийств перетянули сигнальной лентой выходы с западной стороны храмовой площади на Кинг-стрит и Генриетта-стрит, а также фасад здания рынка. Я охранял выход со стороны храма и мог спрятаться от ветра в его портике, в то время как моя коллега Лесли Мэй, тоже стажер, стояла с другой стороны площади и могла укрыться в стенах рынка.

Лесли – невысокая блондинка с беспардонно выпирающим бюстом, который не в силах скрыть даже бронежилет. Мы вместе проходили базовый тренинг в Хендоне, а потом нас направили на стажировку в Вестминстер. Отношения у нас с ней установились исключительно рабочие, несмотря на мое затаенное, но страстное желание пощупать ее задницу под форменными брюками.

Нас, стажеров, должен был контролировать опытный полицейский – каковую обязанность он и исполнял весьма усердно, сидя в круглосуточном кафе на Сент-Мартинс-корт.

У меня зазвонил телефон. Добраться до него было непросто – мешали бронежилет, пояс, дубинка, наручники, рация и объемистый, но, к счастью, непромокаемый светоотражающий жилет. Взяв наконец трубку, я услышал голос Лесли.

– Я пойду возьму кофе, – сказала она. – Ты будешь?

Я высунулся из портика и глянул в сторону рынка. Лесли махала мне рукой.

– Спасительница, – сказал я. Она побежала в сторону Джеймс-стрит, я проводил ее взглядом.

Меньше минуты спустя я вдруг заметил у портика силуэт человека. Какой-то невысокий тип в пиджаке прятался в тени ближайшей колонны.

Я поприветствовал его так, как принято у нас в столичной полиции:

– Эй! А ну стоять!

Незнакомец обернулся, я увидел бледное испуганное лицо. Одет он был в старомодный потрепанный костюм-тройку, при нем были часы на цепочке, а на голове ветхий цилиндр. Я решил, что это один из уличных артистов, которые выступают на территории храмовой площади, – вот только час для представлений малость неподходящий.

– Сюда, идите сюда, – сказал он и поманил меня к себе.

Я еще раз проверил, на месте ли телескопическая дубинка, и двинулся вперед. Предполагается, что полицейские должны всем своим видом довлеть над простыми гражданами, даже если те настроены помочь. Вот почему мы носим тяжелые ботинки и остроконечные вытянутые шлемы. Но подойдя ближе, я понял, что человек этот совсем тщедушный, не выше пяти футов. Чтобы наши лица оказались на одном уровне, мне пришлось наклониться.

– Я видел, как все произошло, сквайр, – проговорил он. – Жуткое зрелище, должен вам сказать.

В Хендоне студентам первым делом вбивают в голову следующее: прежде всего у свидетеля нужно спросить имя и адрес.

– Могу я узнать ваше имя, сэр?

– Конечно, можете, сквайр. Меня зовут Николас Уоллпенни, только не спрашивайте, как пишется – я не знаю, потому что никогда не получаю писем.

– Вы уличный артист? – спросил я.

– Если вам так угодно, – отвечал Николас, – ибо до этих пор мои представления воистину ограничивались улицей. Но в такую студеную ночь я бы отнюдь не возражал против того, чтобы обратить свою деятельность вовнутрь. Если вы понимаете, о чем я, сквайр.

К лацкану его пиджака был пришпилен значок – оловянный скелетик, застывший в прыжке. Я подумал, что это чересчур готично для оборванного трюкача из подворотни, но Лондон – всемирная сборная солянка, здесь чего только не встретишь.

«Уличный артист», записал я в блокнот.

– Теперь, сэр, расскажите мне, что именно вы видели, – попросил я.

– Многое, сквайр, многое.

– Вы что же, давно здесь?

Насчет опроса свидетелей я также получил четкие инструкции: никаких намеков. Они всегда должны сами выдавать информацию

– Да-да, я здесь и утром, и днем, и ночью, – закивал Николас. Лекций в Хендоне он явно не посещал.

– Ну, если вы действительно что-то видели, – сказал я, – вам стоит поехать со мной и дать показания.

– Это будет несколько затруднительно, – ответил Николас, – учитывая, что я мертв.

Я подумал, что не расслышал.

– Если вас волнует ваша безопасность…

– Меня ничто уже не волнует, сквайр, – сказал Николас, – с тех пор, как я умер, то есть последние сто двадцать лет.

– Но мы же разговариваем! – вырвалось у меня. – Как это возможно, если вы мертвы?

– Должно быть, у вас особое зрение, – ответил Николас. – Как у старушки Палладино [1].

Он пристально на меня посмотрел.

– Это у вас, верно, от отца. Кто он, моряк? Или работал на верфи? Вот и губы у вас его, и этими славными кудряшками тоже наверняка он вас наградил.

– Докажите, что вы мертвы, – попросил я.

– Как пожелаете, сквайр, – проговорил Николас и шагнул в круг света от фонаря.

Он был прозрачный, как голографическая картинка. Трехмерный, абсолютно реальный – но прозрачный, черт его дери! Сквозь него я ясно видел белый полог, растянутый криминалистами над местом, где нашли труп.

«Ну ладно, – подумал я. – Поехавшая крыша еще не повод пренебрегать служебными обязанностями».

– Расскажите, что вы видели, – попросил я.

– Я видел, как первый господин – тот, которого убили, – шел от Джеймс-стрит. Видный такой, бравый, с военной выправкой, элегантный весь – этакий щеголь. Во времена моей телесности я бы сказал «первого сорта».

Николас сплюнул – но на асфальт под ногами не упало ни капли. Он продолжал:

– Потом гляжу – идет второй, со стороны Генриетта-стрит. Не такой разряженный: штаны на нем самые простецкие были да клеенчатая рыбацкая накидка. Вон там они встретились. – Николас указал на пятачок метрах в десяти от портика. – И я вот что думаю: эти двое друг друга знали. Они кивнули друг другу, но чтобы остановиться и поболтать – это нет. И неудивительно: в такую погоду не дело на улице лясы точить.

– Так, значит, они просто разминулись, и все? – переспросил я, отчасти для ясности, но в основном чтобы успеть все записать. – И вы думаете, они знакомы?

– Да, но не более, – ответил Николас. – Вряд ли они были приятели, особенно если учесть случившееся потом.

Я спросил, что же именно случилось потом.

– Так вот, тот, второй, который убийца, вдруг надел колпак и красный сюртук, поднял свою трость и тихо, незаметно, очень быстро – так сон смежает веки – оказался за спиной у первого и одним ударом снес ему голову с плеч.

– Вы издеваетесь? – не поверил я.

– Нет, что вы, как можно! – Николас перекрестился. – Клянусь собственной смертью – а это самое сокровенное, чем может поклясться бедный бесплотный дух. Ужасное было зрелище. Голова слетела с плеч, и кровь хлынула рекой.

– А убийца?

– Он, сделав свое дело, исчез в Нью-Роуд, растворился, словно гончая в лесу, – ответил Николас.

«Нью-роуд, – подумал я, – ведет прямиком к Черинг-Кросс-роуд, а это идеальное место, чтобы поймать такси или мини-кеб, или даже сесть в ночной автобус, если повезет. Стало быть, убийца мог проскочить центр города меньше чем за четверть часа».

– Но это еще не самое страшное, – продолжал Николас, отнюдь не собираясь убавлять градус драматизма. – Этот, который убил, – в нем было что-то сверхъестественное.

– Сверхъестественное? – переспросил я. – И это говорите вы, призрак?

– Я дух, да, – заявил Николас, – потому и могу распознать сверхъестественное с первого взгляда.

– И как же вы его распознали?

– Убийца не стал снимать свой колпак и сюртук. Вместо этого он взял и сменил лицо, – проговорил Николас. – По-вашему, это естественно?

Тут меня окликнули – это Лесли шла обратно с двумя стаканами кофе.

Я на секунду обернулся на нее, и Николас мгновенно исчез.

А я все пялился на пустое место как идиот, пока Лесли не позвала меня снова.

– Ну ты будешь кофе или как?

Я направился к ней по брусчатке храмового дворика – Лесли, добрая душа, ждала меня, держа по стаканчику в каждой руке.

– Что-то случилось, пока меня не было? – спросила она.

Я отхлебнул, промолчав. Потому что сказать «я только что говорил с призраком, который видел, как все было», у меня язык не поворачивался.

Назавтра я проснулся в одиннадцать – гораздо раньше, чем планировал. Мы с Лесли сменились в восемь, доползли до общежития и немедленно завалились спать. В разные кровати, что печально.

Главные плюсы общежития – дешевизна, близость к работе и то, что живешь отдельно от родителей. А минусы в том, что под одной крышей с вами живут личности, настолько лишенные навыков быта, что не способны делить жилплощадь с нормальными людьми. А еще они всегда ходят в тяжелых ботинках. Первое превращает открывание холодильника в увлекательный микробиологический эксперимент, а второе во время пересменки дает полное ощущение горного камнепада.

Я лежал на узкой казенной кровати, уставившись на плакат с певичкой Эстелью на противоположной стене. И плевать, что там говорят, – нельзя стать слишком взрослым, чтобы не радоваться при виде красивой женщины с утра пораньше.

Я провалялся в постели минут десять в надежде, что воспоминания о встрече с привидением развеются вместе с остатками сна. Надежда эта не оправдалась, а потому я встал и направился в душ. Мне предстоял важный день, и требовалась свежая голова.

Полиция Лондона, вопреки мнению большинства, все еще состоит в основном из рабочего класса. И идею белых воротничков не приемлет. Вот почему каждый свежеиспеченный полицейский, независимо от полученной квалификации, обязан пройти стажировку – отпахать два года на улицах города простым постовым. Ибо ничто так не закаляет характер, как работа с гражданским населением, которое вас оскорбляет, плюет в лицо и поливает рвотными массами.

Ближе к концу стажировки вы уже можете подать заявление на вступление в какое-то подразделение, управление или оперативный отдел. Но большинство стажеров продолжают службу в качестве патрульных в своем округе. Управление всегда дает им понять, что решение остаться постовым и нести неоценимую службу на улицах города – это самый что ни на есть правильный выбор. Потому что кто-то должен принимать на себя оскорбления, плевки и рвотные массы, и лично я снимаю шляпу перед храбрыми леди и джентльменами, которые выбрали для себя такую службу.

Именно таково было благородное призвание моего начальника, инспектора Френсиса Неблетта. Он пришел в полицию в незапамятные времена, быстро дослужился до инспектора и остается им уже тридцать лет, чему вполне рад. Инспектор Неблетт – невозмутимый флегматик с прямыми темными волосами и таким плоским лицом, словно по нему ударили лопатой. Он настолько старомоден, что всегда надевает форменный китель поверх положенной белой рубашки – даже когда выезжает патрулировать улицы со «своими парнями».

На сегодня у меня было назначено собеседование с ним – нам предстояло «обсудить» мои дальнейшие карьерные перспективы. Номинально этот шаг в карьерном развитии должен был привести к результату, выгодному как для меня, так и для всего управления. После собеседования будет принято окончательное решение по моему распределению – и я сильно подозревал, что оно вряд ли совпадет с моими желаниями.

В зачуханной общей кухне нашего этажа я встретил Лесли, она выглядела прямо-таки неуместно свежей. В шкафу на полке я нашел парацетамол – в полицейской общаге без него никак. Я съел пару таблеток, запив их водой из-под крана.

– У мистера Безголового появилось имя, – сказала Лесли, пока я варил кофе. – Некий Уильям Скермиш, журналист. Жил где-то в Хайгейте.

– Какие еще новости?

– Да никаких. Зверское убийство, бла-бла-бла. В самом центре города, куда только катится Лондон – и все такое прочее.

– Понятно.

– А ты чего встал в такую рань? – спросила Лесли.

– У меня в двенадцать собеседование с Неблеттом насчет дальнейшей карьеры.

– Ни пуха ни пера, – сказала она.

Инспектор Неблетт назвал меня по имени, и я сразу заподозрил неладное.

– Скажите, Питер, – спросил он, – как вы себе представляете вашу будущую карьеру?

Я поерзал на стуле.

– Ну, вообще-то, – проговорил я, – я подумывал о Департаменте уголовного розыска, сэр.

– Вы хотите стать следователем?

Неблетт всю жизнь носил форму и поэтому воспринимает следователей в штатском так же, как рядовой гражданин – налоговых инспекторов. То есть готов их терпеть как неизбежное зло, но дочку свою замуж за такого не отдал бы.

– Да, сэр.

– Но зачем же так ограничивать себя? Почему не выбрать какое-то спецподразделение?

Потому что стажеру не положено говорить «я хочу работать в Суини [2] или отделе расследования убийств, разъезжать в большой красивой машине и носить ботинки ручной работы».

– Думаю, сэр, мне стоит начать с этого, а потом уже развиваться дальше, – ответил я.

– Что ж, разумный подход, – согласился Неблетт.

В голове вдруг пронеслась страшная мысль: а что, если меня хотят направить в Трайдент? Это спецподразделение по расследованию преступлений с применением огнестрела, совершенных чернокожими. Поэтому туда всегда стараются привлечь черных полицейских, для невероятно опасной работы под прикрытием. Нет, я вовсе не считаю эту деятельность ненужной, просто слабо подхожу для нее. Каждый должен знать свой предел – мне в свое время через край хватило переехать в Пекхэм и пообщаться там с ямайскими торговцами дурью, будущими уголовниками и странноватыми белыми пацанами, совершенно не понимающими глубин творчества Эминема.

– Я не люблю рэп, сэр.

– Спасибо, – неторопливо кивнул Неблетт, – буду знать.

Надо следить за языком, подумал я.

– Питер, – проговорил он, – за последние два месяца у меня сложилось крайне положительное мнение о вашей компетенции и способности справляться с трудными задачами.

– Спасибо, сэр.

– Кроме того, у вас глубокие научные познания.

В колледже на выпускных экзаменах я набрал балл С по математике, физике и химии [3]. Такие познания могут считаться научными исключительно в ненаучных кругах. И уж точно они не обеспечили бы мне вожделенного студенческого билета.

– У вас очень хорошо получается переносить свои мысли на бумагу, – добавил Неблетт.

Разочарование тяжелым холодным комком свалилось куда-то в желудок. Я вдруг понял, какую ужасную миссию собралось на меня возложить Управление столичной полиции.

– Нам бы хотелось, чтобы вы подумали насчет вспомогательного отдела, – сказал Неблетт.

Вообще концепция существования этого отдела очень логична. Офицеры полиции, как гласит молва, буквально погрязли в бумажной работе: то подозреваемых надо зарегистрировать, то показания правильно оформить, то требования властей и Закона о полиции неукоснительно соблюсти. Вспомогательный отдел как раз и призван выполнять за констеблей всю бумажную работу, чтобы они, сняв со своих плеч этот груз, могли спокойно возвращаться на улицы и вновь принимать на себя оскорбления, плевки и рвотные массы. Тогда в городе всегда будет достаточно патрульных, преступность будет повержена и добрые жители нашей славной страны станут читать свою «Дейли Мейл» в мире и покое.

По правде говоря, сама работа с документами не так уж утомляет – любой новичок легко справится с ней меньше чем за час и еще успеет маникюр сделать. Но дело в том, что полицейские в основном работают с людьми «живьем и на месте». Запоминают показания подозреваемых, на случай если они солгут при следующем допросе. Без колебаний мчатся на крик о помощи, раскрывают подозрительные свертки и всегда сохраняют хладнокровие. Не то чтобы это нельзя было совмещать с бумажной работой – но так бывает редко. И Неблетт как раз дал мне понять, что из меня не получится крутого полицейского, который ловит воров на улицах, но я принесу большую пользу, если возьму на себя работу с документами, освободив от нее таких ребят. Я готов был поклясться, что эти слова – «большая польза» – вот-вот сорвутся с его языка.

– Сэр, я надеялся на что-то более продуктивное, – проговорил я.

– Это очень продуктивная работа, – ответил Неблетт. – Ваша служба принесет управлению большую пользу.

Как правило, офицеры полиции могут ходить в паб когда захотят. Но в одном случае они делают это обязательно: по окончании стажировки происходит традиционная попойка, где патруль накачивает своих свежеиспеченных констеблей до непотребного состояния. В связи с этим нас с Лесли притащили на Стрэнд, в «Рузвельт Тоад», и принялись поить так, чтобы мы легли и не встали. По крайней мере, задумка была именно такая.

– Как прошло? – прокричала мне Лесли, пытаясь перекрыть гомон паба.

– Отвратно! – крикнул я в ответ. – Вспомогательный!

Лесли скривилась.

– А у тебя как?

– Даже говорить не хочу. Ты взбесишься.

– Ну давай уже, – сказал я, – как-нибудь выдержу.

– Меня временно направили в отдел расследования убийств.

На моей памяти такого еще не случалось.

– Следователем будешь?

– Нет, констеблем в штатском, – ответила она. – У них сейчас много работы, а людей не хватает.

Она была права: это меня выбесило.

Вечер был испорчен. Пару часов я сознательно страдал, но терпеть не могу, когда кто-то начинает себя жалеть, в особенности я сам. Поэтому вышел на улицу, надеясь охолонуть под дождем, который до того лил как из ведра

Не повезло: пока мы сидели в пабе, он кончился. «Ладно, – подумал я, – хоть ветер холодный, может, протрезвею».

Минут через двадцать ко мне присоединилась Лесли.

– Надень пальто, черт побери! – проворчала она. – Простынешь же насмерть!

– Да разве тут холодно?

– Так и знала, что ты расстроишься.

Я надел пальто.

– Твой клан уже знает? – спросил я.

У Лесли, помимо папы, мамы и бабушки, есть еще пять старших сестер. Все они до сих пор живут в Брайтлинси, на ста квадратных метрах родительского дома. Я их видел раз или два, когда они всей толпой совершали вылазку в Лондон, пройтись по магазинам. И шумели при этом так, что вполне могли сойти за банду (то есть семью) нарушителей спокойствия, и нуждались бы в полицейском эскорте, если бы он в лице Лесли и меня уже не сопровождал их.

– Да, сказала днем, – ответила Лесли. – Все очень обрадовались, даже Таня, а она толком и не понимает, что это значит. А ты своим рассказал?

– О чем? – спросил я. – Что буду сидеть в офисе?

– Ничего плохого в этом нет.

– Да, но я хотел быть настоящим копом.

– Я знаю, – сказала Лесли. – Но почему?

– Потому что хочу приносить пользу обществу, – ответил я. – Ловить злодеев.

– А может, носить китель с блестящими пуговицами, а? Застегивать наручники и говорить: «Вот ты и попался, приятель»?

– Хранить и поддерживать общественный порядок, – возразил я. – И возрождать его из хаоса.

Лесли грустно покачала головой.

– А кто тебе сказал, что он есть, этот порядок? Вот мы дежурили в субботу ночью – много ты видел порядка?

Я собирался небрежно облокотиться о фонарный столб, но не вышло – меня слегка повело в сторону. Лесли это позабавило гораздо больше, чем мне хотелось. Она так хохотала, что даже присела на ступеньку входа в книжный «Уотерстон», чтобы перевести дух.

– Ну ладно, – сказал я, – а ты-то почему выбрала эту профессию?

– Потому что это я действительно умею, – ответила Лесли.

– Скажешь, ты такой уж хороший коп?

– Еще какой! Давай будем объективными, я офигенный коп.

– А я?

– А ты слишком рассеянный.

– Вовсе нет.

– Канун Нового года, Трафальгар-сквер, толпа народу, кучка недоумков мочится в фонтан – помнишь? Ситуация начала выходить из-под контроля, недоумки стали бузить – и что же поделывал ты?

– Я всего-то на пару секунд отлучился.

– Ты изучал надпись у льва на заднице, – припечатала Лесли. – Я пыталась скрутить пьяных гопников, а ты тем временем занимался историческими исследованиями.

– А хочешь узнать, что там было написано? – спросил я.

– Нет, – ответила Лесли, – не хочу. Ни про надпись на львиной заднице, ни про принцип работы сообщающихся сосудов, ни про то, почему одна сторона Флорал-стрит на сто лет старше другой.

– Тебе это неинтересно?

– Да пойми, мне просто не до того, когда я скручиваю гопников, ловлю угонщиков или приезжаю на смертельные аварии. Ты мне нравишься, ты хороший парень – но ты видишь мир вокруг не так, как его должен видеть коп. Ты как будто видишь что-то, чего нет на самом деле.

– Например?

– Не знаю, – пожала плечами Лесли, – я ж не вижу того, чего нет.

– А между прочим, полезный был бы навык для копа, – сказал я.

Лесли фыркнула.

– Нет, ну правда, – продолжал я, – вчера ночью, пока ты потакала своей кофеиновой зависимости, я нашел свидетеля, которого на самом деле нет.

– Вот именно, – сказала Лесли.

– Но как свидетель мог что-то увидеть, если его не существует, спросишь ты?

– Спрошу.

– Мог, если он – призрак.

Лесли уставилась на меня и пару секунд молчала.

– Моя версия – это был ответственный за камеры наружного наблюдения, – наконец выдала она.

– Что? – не понял я.

– Ну, чувак, который просматривал запись с камеры наружного наблюдения. Это и есть свидетель, которого там не было. Но мне нравится эта выдумка про призрак.

– Это не выдумка, я действительно его допрашивал, – сказал я.

– Какая чушь.

Тогда я рассказал ей о Николасе Уоллпенни и об убийце, который прошел мимо жертвы, развернулся, сменил костюм и снес несчастному…

– Напомни-ка, как звали жертву?

– Уильям Скермиш, – ответила Лесли, – так сказали в новостях.

– …и снес несчастному Уильяму Скермишу голову с плеч.

– А вот этого в новостях не было.

– Отдел расследования не хочет афишировать такие детали, – сказал я. – Для проверки свидетеля.

– Это того, который призрак? – уточнила Лесли.

– Именно.

Она поднялась со ступеньки, слегка пошатываясь, но потом снова обрела устойчивость и сфокусировала взгляд.

– А вдруг он и сейчас там?

Холодный воздух наконец начал оказывать на меня отрезвляющее действие.

– Кто?

– Ну, этот твой призрак, как его – Николас Никлби[4]? Вдруг он там и остался, на месте преступления?

– Откуда же мне знать, – ответил я. – Я вообще в призраков не верю.

– Тогда пошли поищем, – предложила Лесли. – И если я тоже увижу его, это будет подтверд… тверж… довод, в общем.

– Ладно, – сказал я, – пойдем.

И мы с ней рука об руку пошли по Кинг-стрит в сторону Ковент-Гардена.

Тем вечером у храма наблюдалось полнейшее отсутствие призрака по имени Николас. Мы взяли за исходную точку портик, где я его встретил. И поскольку Лесли, даже в стельку пьяная, не растеряла ни капли полицейской дотошности, мы принялись методично прочесывать территорию храмовой площади, следуя по ее периметру.

– Нужна картошка, – проговорила Лесли, когда мы пошли по второму кругу. – Или кебаб.

– Может, он не появляется, потому что я не один? – предположил я.

– А может, сегодня просто не его смена, – отозвалась Лесли.

– Ну и хрен с ним, – сказал я. – Пошли возьмем по кебабу.

– Во вспомогательном отделе ты добьешься успеха, – проговорила Лесли. – И кроме того, ты…

– Только попробуй сказать «принесешь большую пользу» – и я за себя не отвечаю.

– Я хотела сказать «внесешь разнообразие», – сказала Лесли. – Сможешь, например, поехать в Штаты. Уверена, тебя возьмут в ФБР.

– В качестве кого?

– Ну, вдруг им нужен двойник Обамы.

– А вот за это ты угостишь меня кебабом, – сказал я.

Но в итоге у нас просто не хватило сил дойти до кебаб-хауса, и мы направились обратно в общежитие. Лесли была не в том состоянии, чтобы приглашать меня к себе. Я же находился в той стадии алкогольного опьянения, когда лежишь, уставившись в потолок, а комната кружится перед глазами. А ты размышляешь то о природе Вселенной, то о раковине – успеешь ли добежать до нее прежде, чем тебя вывернет наизнанку.

Назавтра был мой последний выходной, последняя возможность доказать, что способность видеть невидимое жизненно необходима современному офицеру полиции. Иначе – здравствуй, вспомогательный отдел.

– Извини за вчерашний вечер, – сказала Лесли.

Нынче утром мы с ней оказались одинаково неспособны вынести ужасы общажной кухни – а потому предпочли рабочую столовку. Несмотря на то что половину ее персонала составляют пухленькие полячки, а другую половину – тощие сомалийцы, меню здесь (как и во всех, наверно, казенных учреждениях) представляет собой стандартную кухню английской забегаловки. Кофе был дрянным, чай – горячим, сладким и подавался в кружках. Им я и ограничился. Лесли, напротив, выбрала полновесный английский завтрак.

– Да ладно, – ответил я, – но ты много потеряла.

– Да не за это! – Она шлепнула меня по руке плоской стороной ножа. – За то, что я сказала, какой из тебя коп.

– Ничего, – сказал я. – Я принял к сведению твое мнение и, конструктивно обдумав его сегодня утром, нашел изящный, действенный, а главное, творческий способ добиться карьерного роста.

– И что же ты собираешься делать?

– Взломать архив ХОЛМС, чтобы проверить показания того призрака, – ответил я.

В каждом полицейском участке есть хотя бы один кабинет с компьютером, подключенным к системе ХОЛМС. Это единая информационная система Министерства внутренних дел [5], благодаря которой копы, слабо подкованные в компьютерных технологиях, приобщаются к инновациям конца двадцатого века. Однако пока рано говорить о том, чтобы они в этом смысле шагнули в век двадцать первый.

В системе хранится вся информация, имеющая отношение к крупным преступлениям. Это позволяет следователям из разных отделов сопоставлять данные и избегать ошибок, ведущих к громкому конфузу, как случилось с долгой охотой на Йоркширского потрошителя. Новую версию этой системы хотели назвать ШЕРЛОК, но не смогли подобрать слова для расшифровки этой аббревиатуры. Поэтому назвали просто ХОЛМС‐2.

Теоретически в ХОЛМС‐2 можно зайти и с ноутбука, но в управлении предпочитают, чтобы сотрудники заходили туда со стационарных компьютеров: их нельзя, например, забыть в поезде или заложить в ломбарде. Когда расследуется крупное преступление, такие компьютеры, бывает, переносят в диспетчерские для большего удобства. Мы с Лесли могли бы пробраться непосредственно к компьютеру, но рисковали попасть кому-нибудь на глаза. И я решил просто подключиться с ноутбука к локальной сети в одной из свободных диспетчерских – так гораздо проще и спокойнее.

Три месяца назад я проходил ознакомительный тренинг по системе ХОЛМС‐2 и был полон энтузиазма: надеялся, что меня возьмут в отдел по расследованию крупных преступлений. Теперь-то стало ясно: меня просто натаскивали на вбивание данных в систему. Дело по убийству в Ковент-Гардене я нашел меньше чем за полчаса. Некоторые очень несерьезно относятся к безопасности паролей. Вот и инспектор Неблетт для входа в систему вбил имя и дату рождения своей младшей дочери – просто вопиющее легкомыслие. Под его паролем нужные нам документы открылись для чтения.

В старой системе было слишком мало памяти для тяжелых файлов, но ХОЛМС‐2, созданная всего десять лет назад, пока не очень отстала от технического прогресса. Следователи могут загружать туда фотографии улик, сканы документов и даже записи с камер видеонаблюдения. Для этих целей есть специальная папка «Видеоматериалы по делу». Это как YouTube для копов.

Следователи из отдела расследования убийств, работающие с делом Уильяма Скермиша, первым делом загрузили туда запись с камеры наружного наблюдения. Это был большой и тяжелый файл, и я немедленно приступил к его изучению.

Согласно протоколу, камера висела на углу Джеймс-стрит и была направлена на запад. Запись оставляла желать лучшего: очень темная и с частотой один кадр в секунду. Но даже на ней легко было узнать Уильяма Скермиша – он шел по направлению к Генриетта-стрит.

– А вот и подозреваемый, – показала пальцем Лесли.

На экране появился еще один силуэт – насколько я разобрал, мужчина в джинсах и кожаной куртке. Он прошел мимо Уильяма Скермиша и исчез за нижней гранью экрана. В комментариях он был обозначен как свидетель А.

На экране появился третий человек – он шел в обратную сторону, удаляясь от камеры. Я нажал на паузу.

– Это вроде бы не он, – сказала Лесли.

Однозначно – у этого второго на голове был колпак, как в мультике про смурфиков, а одет он был во что-то вроде смокинга времен короля Эдуарда. И не спрашивайте, откуда я знаю, как это выглядит. Допустим, просто люблю сериал «Доктор Кто». Николас сказал, смокинг был красный, но черно-белая запись не позволяла убедиться. Я отмотал пару кадров назад, потом снова вперед. Первый, свидетель А, исчез из поля зрения – и через два кадра на экране уже появился второй, в смурфошляпе.

– Он переоделся за две секунды, – сказала Лесли. – Это физически невозможно.

Я кликнул на следующий кадр. Человек в смурфошляпе достал бейсбольную биту и осторожно зашел в тыл Уильяму Скермишу. Момент занесения биты пришелся на разрыв между кадрами, но сам удар было четко видно. Следующий кадр – тело Скермиша валится на землю, а у портика появляется небольшое темное пятно – несомненно, голова.

– Боже мой, – охнула Лесли. – Он реально снес ему голову с плеч.

В точности как сказал Николас.

– Скорей уж это физически невозможно, – сказал я.

– Ты уже видел, как человеку сносит голову, – сказала Лесли. – И я тоже, помнишь?

– Автокатастрофа, – припомнил я. – Но там было две тонны железа, а здесь – бейсбольная бита.

– Да, но факт остается фактом, – сказала Лесли, постучав пальцем по экрану.

– Тут что-то не так.

– Помимо того, что убийство зверское?

Я кликнул обратно – на экране снова появился Смурфошляпа.

– Ты видишь тут биту?

– Нет, – призналась Лесли. – Обе руки у него свободны – может, он повесил ее за спину?

Я кликнул вперед. На третьем кадре бита возникла в руках у Смурфоршляпы из ниоткуда, как по волшебству, – но это мог быть просто визуальный эффект, вызванный секундным разрывом между кадрами. И все равно что-то тут не вязалось.

– Эта штука гораздо больше любой бейсбольной биты, – понял я.

Она лишь на треть уступала в высоте человеку, который ее держал. Я пару раз щелкнул клавишей туда-сюда, но так и не понял, откуда он ее извлек.

– Да, похоже, этот парень любит говорить очень тихо [6], – заметила Лесли.

– И где же продаются биты такого размера?

– «Биг Бэт Шоп»? – предположила Лесли. – Или «Бэтс Ар Юэс»?

– Давай-ка глянем, может, где-нибудь видно его лицо?

– Или в «Плюс Сайз Бэтс»? – не унималась Лесли.

Не удостоив ее ответом, я снова кликнул вперед. Все убийство заняло три секунды, уложившись, соответственно, в три кадра записи: замах, удар и падение. На четвертом кадре было видно лицо Смурфошляпы. Он стоял почти в профиль, можно было различить выступающий подбородок и крупный крючковатый нос. На следующем кадре он уже двинулся обратно, и гораздо медленнее, чем шел к месту убийства. Изображение было нечетким и слегка дрожало, но мне показалось, что шел он абсолютно спокойно. Бита исчезла из его рук спустя два кадра после убийства – и я опять-таки не понял, куда и каким образом.

Я решил увеличить картинку с лицом и стал искать, как это можно сделать.

– Идиот, – проговорила Лесли. – Отдел убийств наверняка уже все сделал сам.

Она оказалась права. Файл с видеозаписью содержал ссылки на увеличенные изображения Уильяма Скермиша, свидетеля А и Смурфошляпы. В отличие от телевидения у видеозаписи есть четкий предел, до которого можно увеличить кадр. Не важно, цифровая запись или нет – если там чего-то нет, ты этого не увидишь. Но ребята из фотолаборатории постарались на совесть. Лица на кадрах расплывались, и все равно было понятно, что это три разных человека.

– Получается, он был в маске, – сказал я.

– Ты начинаешь выдумывать, – отозвалась Лесли.

– Нет, ты глянь на его нос, – возразил я. – И на подбородок – разве у человека может быть такое лицо?

– Похоже, в отделе убийств с тобой согласны. – Лесли указала на примечание к увеличенным кадрам. Оно содержало список «шагов» по проработке улик, одним из них была проверка масок в театральных костюмерных, ателье и карнавальных магазинах. Правда, этот пункт значился как второстепенный.

– Ага! – воскликнул я. – Значит, это таки мог быть один и тот же человек?

– Но скажи на милость, как можно успеть переодеться за две секунды? – спросила Лесли.

Поскольку все файлы с материалами взаимосвязаны, я быстренько проверил, удалось ли отделу убийств найти свидетеля А. Оказалось, что нет, не удалось, и в списке дальнейших шагов его поиски были на первом месте. Я не сомневался – будет пресс-конференция, объявят о поиске свидетелей. Прямо-таки в ушах звучала первая фраза: Полиция крайне заинтересована в том, чтобы опросить…

Что касается Смурфоршляпы, камера отследила его перемещение по Нью-Роуд, что опять же совпадает со словами Николаса. Но потом, перед камерой на Сент-Мартинс-лейн, он исчез. Согласно плану, половина отдела расследования убийств сейчас прочесывала этот район, ища улики и потенциальных свидетелей.

Лесли поглядела на меня и поняла, что я собираюсь сделать.

– Нет, – проговорила она.

– Николас…

– Николас-призрак, – вставила Лесли.

– Материально неполноценная сущность по имени Николас, – поправил я, – дала верные показания о появлении убийцы, точно описала само убийство, назвала причину смерти. Он также был прав насчет того, куда убийца скрылся, а между тем у нас нет ни одного кадра, на котором были бы одновременно Смурфошляпа и свидетель А.

– Смурфошляпа?

– Подозреваемый, – сказал я. – Я должен сообщить об этом в отдел расследования убийств.

– И что же ты скажешь старшему следователю? – спросила Лесли. – Типа, я видел призрак, который утверждает, что убийца – свидетель А, надевший маску?

– Нет. Скажу, что со мной связался предполагаемый свидетель, который, хотя и не смог сообщить свое имя и адрес, тем не менее выдал потенциально интересную версию, способную ускорить раскрытие данного преступления.

После моей тирады Лесли немного помолчала. Потом спросила:

– И ты надеешься, это поможет тебе не попасть во вспомогательный отдел?

– Попытка не пытка.

– Но погоди, этого же недостаточно, – возразила Лесли. – Во-первых, они уже отрабатывают версии по свидетелю А, включая вариант с маской. Во-вторых, ты мог узнать все это, просто-напросто просмотрев видеоматериалы.

– Но они же не знают, что я подобрал пароль.

– Питер, – проговорила Лесли, – на записи один человек снес другому голову. К концу дня это видео расползется по всему интернету, если только не попадет еще раньше в вечерние новости.

– Тогда, – ответил я, – я найду новые зацепки.

– Ты опять собрался искать того призрака?

– Составишь компанию?

– Нет уж, – сказала Лесли. – Завтра самый важный день в моей карьере, и я собираюсь сегодня пораньше отправиться в постель, с чашкой горячего шоколада и Блэкстоновским «Справочником полицейского следователя».

– Ну и ладно, – сказал я. – По-моему, это ты его в прошлый раз спугнула.

Итак, экипировка охотника за призраками должна включать в себя: термобелье (важнее всего!), теплую куртку, термос, запас терпения. Ах да, еще нужен призрак.

Достаточно быстро я осознал, что большей глупости не совершал, наверно, за всю жизнь. Около десяти я занял наблюдательный пункт номер один – сел за столик в кафе и стал ждать, пока посетители разойдутся. Когда кафе закрылось, я неспешно подошел к портику храма и стал ждать там. Снова было очень холодно, а значит, подумал я, нетрезвые граждане, вываливаясь из пабов, не станут бить друг другу морды на улице. Мимо прошла компания подвыпивших девиц – человек двенадцать, все в огромных розовых футболках, в заячьих ушах и на высоких каблуках. Их бледные ноги пошли пятнами от холода. Одна, оглянувшись, заметила меня.

– Шел бы ты домой, – крикнула она, – он все равно не придет.

Ее подруги визгливо захохотали.

– Все симпотные парни – голубые, – пожаловалась одна другой.

Эта мысль посетила и меня, когда я увидел человека на другой стороне храмовой площади. Он внимательно наблюдал за мной. С появлением большого количества гей-клубов, пабов и тематических чатов одиноким мужчинам больше незачем холодными темными вечерами бродить возле общественных туалетов и кладбищ в поисках парня на ночь. Но некоторым все равно нравится, несмотря на риск отморозить себе нижний этаж. Кто их знает почему.

Ростом он был примерно метр восемьдесят (то есть шесть футов по-старому), одет в великолепный костюм, подчеркивающий широкие плечи и тонкую талию. На вид лет сорок с небольшим, овальное лицо с правильными чертами, темные волосы, старомодно зачесанные на косой пробор. Мне показалось, что глаза у него серые, но тусклый свет фонарей не давал разглядеть как следует. В руке он держал трость с серебряным навершием, и можно было не глядя сказать, что ботинки на нем ручной работы. Единственное, чего ему не хватало, – это молодого цветного бойфренда, и я в случае чего был готов банальнейшим образом позвать полицию.

Незнакомец двинулся в мою сторону, и я решил, что не ошибся насчет молодого цветного бойфренда.

– Добрый вечер, – сказал он. Выговор у него был самый что ни на есть классический, как у английских злодеев в голливудских фильмах. – Чем вы тут занимаетесь?

Я решил не врать.

– Охочусь на призрака.

– Занятно. На какого-то определенного?

– Да, его имя Николас Уоллпенни.

– Ваше имя и адрес?

Ни один нормальный лондонец не станет за просто так отвечать первому встречному на такой вопрос.

– Простите?

Незнакомец достал из кармана пиджака визитницу.

– Томас Найтингейл, шеф-инспектор отдела расследования убийств, – представился он, протягивая удостоверение.

– Констебль Питер Грант, – ошалело произнес я в ответ.

– Участок Черинг-Кросс?

– Да, сэр.

Он улыбнулся странной улыбкой.

– Работайте дальше, констебль, – сказал он и, развернувшись, неспешно направился в сторону Джеймс-стрит.

Ура. Я только что сообщил шеф-инспектору отдела расследования убийств, что ловлю призраков. Соответственно, если он поверил, то решил, что у меня поехала крыша. А если нет – подумал, что я тут пытаюсь снять какого-нибудь парня, дабы предаться непристойным действиям в нарушение общественного порядка.

Между тем искомый призрак так и не соизволил явиться.

Вам когда-нибудь случалось убегать из дома? Я за свою жизнь проделал это дважды. В первый раз в девятилетнем возрасте, тогда я дошел лишь до «Аргоса» на Кэмден Хай-стрит. А второй раз, в четырнадцать, – аж до железнодорожной станции Истон, и уже просматривал расписание, как вдруг решил вернуться. Ни в первый, ни во второй раз меня не искали, чтобы отвести домой, – и в обоих случаях мама вряд ли успевала заметить мое отсутствие. Папа так уж точно не успевал.

Оба этих приключения закончились одинаково – я просто в какой-то момент понимал, что мне так или иначе придется вернуться домой. Для меня, девятилетнего пацана, «Аргос» был границей изведанного мира. Дальше, за этой гранью, были станция метро и большое здание со статуями кошек, а еще дальше – другие улицы, по которым катили автобусы, везущие людей в унылые и пустые, пропахшие пивом клубы в подвальных этажах.

В четырнадцать я стал более сознательным. У меня не было знакомых ни в одном городе из железнодорожного расписания, и я сомневался, что, если уеду куда-нибудь, мне там будет лучше, чем в Лондоне. Денег у меня, вероятно, хватило бы только на билет до Поттерс-Бара, и даже если бы я умудрился проехать зайцем – на что бы я купил себе еды? Строго говоря, денег было достаточно, чтобы поесть раза три, но потом все равно пришлось бы возвращаться к маме с папой. Таким образом, я просто медлил, не спеша садиться в автобус, оттягивая момент возращения домой.

Вот и сейчас, в три часа ночи в Ковент-Гардене, на меня накатило сходное ощущение. Все возможные варианты развития событий сводились назад, к одному-единственному. Неизбежному. Не судьба мне разъезжать на красивой дорогой машине и говорить злоумышленникам: «Вот ты и попался, приятель». Я отправлюсь во вспомогательный отдел приносить «большую пользу».

Развернувшись, я поплелся назад, в участок.

За спиной у меня вроде бы кто-то тихонько засмеялся.

Глава 2

С собакой за призраком

Наутро Лесли поинтересовалась, как прошла моя охота за призраком. Мы с ней околачивались возле кабинета Неблетта – места, откуда должен был последовать решающий удар судьбы. Вообще-то нас туда никто не звал, но дольше мучиться неопределенностью было невыносимо.

– А знаешь, в жизни есть вещи и похуже вспомогательного отдела, – заметил я.

Пару минут мы молчали, обдумывая эту мысль.

– Пробки, – сказала Лесли. – Они точно хуже.

– Да, зато ты будешь кататься на хороших машинах, – возразил я, – на «БМВ‐5» или на «Мерседесе» премиум-класса.

– Какой же ты все-таки меркантильный, Питер, – поморщилась Лесли.

Я хотел было возмутиться в ответ, но тут дверь кабинета открылась, и на пороге возник Неблетт. Похоже, он ничуть не удивился, увидев нас. Протянул Лесли письмо, но она почему-то не торопилась его распечатывать.

– Вас ждут в Белгравии [7], – сказал Неблетт, – давайте-ка, ноги в руки!

В Белгравии находится офис Вестминстерского отдела по расследованию убийств. Лесли нервно помахала мне и унеслась по коридору.

– Вот настоящая гроза воров, – сказал Неблетт, проводив ее взглядом. Повернулся ко мне и нахмурился.

– А вас, – сказал он, – я даже не знаю, как и назвать.

– Я инициативный сотрудник, который принесет управлению большую пользу, сэр, – напомнил я.

– Пройдоха вы редкостный, только и всего, – буркнул Неблетт и протянул мне вместо конверта листок бумаги.

– Будете работать с шеф-инспектором Томасом Найтингейлом.

На листке было название и адрес суши-бара на Нью-Роуд.

– А на какое подразделение, сэр? – спросил я.

– Насколько я понял, на отдел расследования экономических и профессиональных преступлений, – ответил Неблетт. – Им нужен сотрудник в штатском, и советую поторопиться.

Отдел расследования экономических и профессиональных преступлений – это такая «корзина для бумаг», куда попадают дела из самых разных спецподразделений, от связанных с искусством и антиквариатом до иммиграционных и «компьютерных». Но главное, не из вспомогательного отдела! Я решил и впрямь поторопиться, пока он не передумал, – но прошу заметить, удалился с достоинством, а не вприпрыжку, как некоторые.

Нью-Роуд, узкая пешеходная улица между Ковент-Гарденом и Сент-Мартинс-лейн, пролегает от супермаркета «Теско» до театров. Где-то в ее середине, между частной художественной галереей и магазином женской спортивной одежды, втиснулся ресторанчик «Токио Гоу-Гоу». В его узком и тесном зале едва хватает места для столиков в два ряда. Оформлен он в стиле традиционного японского минимализма – полированный деревянный пол, столы и стулья также из лакированного дерева, повсюду прямые углы, в декоре преобладает рисовая бумага.

Найтингейл обнаружился за дальним столиком, перед ним стоял коричневый лакированный поднос-бенто. Я подошел, инспектор поднялся и протянул мне руку. Я сел напротив, и он спросил, присоединюсь ли я к трапезе. Я вежливо отказался, поскольку взял за правило никогда не есть холодный рис, будучи на нервах. Найтингейл заказал чай и спросил, не возражаю ли я, если он закончит обедать.

Я сказал «конечно нет», и он вновь принялся ловкими движениями палочек извлекать еду из своего бенто.

– Вы его дождались? – внезапно спросил инспектор.

– Кого?

– Этого вашего призрака, – сказал он, – Николаса Уоллпенни. Он попрошайка, вор и плут. Покойный прихожанин святого Джайлса. Рискнете предположить, где его могила?

– На кладбище Церкви актеров?

– Точно, – сказал Найтингейл и ловко подцепил палочками ролл с уткой. – Так он вернулся?

– Нет, – ответил я.

– Призраки такие непредсказуемые, – вздохнул он. – Как свидетели они очень ненадежны.

– Хотите сказать, они действительно существуют?

Найтингейл аккуратно вытер губы салфеткой.

– Вы сами разговаривали с одним из них – так как, по-вашему?

– Я бы хотел услышать мнение старшего по званию.

Он отложил салфетку и взял с подноса свою чашку.

– Призраки существуют, – кивнул он и отхлебнул чай.

Я вытаращил глаза. Нет, сам я никогда не верил ни в призраков, ни в фей, ни в богов, но последние пару дней я как будто смотрел шоу иллюзионистов и ждал, что вот-вот откуда-нибудь из-за занавески появится волшебник и предложит мне вытянуть карту из колоды. Скажу больше, я и не готов был поверить в призраков, но, если сталкиваешься с чем-то нос к носу, приходится признать, что оно есть на самом деле.

А если призраки и вправду есть?

– То есть вы сейчас скажете, что у нас в столичной полиции есть некое секретное подразделение, которое занимается призраками, вурдалаками, феями, демонами, ведьмами и колдунами, эльфами и гоблинами? Прервите меня, пока я еще не всех сказочных существ перебрал.

– Вы даже еще толком не начали, – ответил он.

– Стоит добавить пришельцев? – предположил я, чтобы хоть что-то сказать.

– Нет, пока нет.

– А секретное подразделение все-таки есть?

– Боюсь, я его единственный сотрудник, – сказал инспектор.

– Но в чем же будет заключаться моя… служба?

– Будете мне помогать, – ответил он, – в расследовании этого дела.

– Так вы считаете, в этом убийстве было что-то сверхъестественное?

– Давайте вы расскажете мне о показаниях вашего свидетеля, – предложил Найтингейл, – а там посмотрим.

И я рассказал ему о Николасе, о том, как убийца переоделся перед нападением, о записи с камеры наблюдения и о версии отдела убийств насчет того, что это были два разных человека. Когда я умолк, Найтингейл жестом попросил у официантки счет.

– Жаль, я не знал этого всего вчера, – сказал он. – Можно было еще успеть найти следы.

– Какие следы, сэр? – удивился я.

– Следы сверхъестественного, – ответил он. – Они всегда остаются.

Ездил Найтингейл на самом настоящем «Ягуаре Марк 2», с двигателем XK6 на 3,8 литра. Мой папа ради возможности купить такую машину продал бы свою трубу – а тогда, в шестидесятые, это значило немало. Машина была уже не новая, на корпусе виднелось несколько вмятин, и через водительскую дверь тянулась здоровенная царапина. Кожа салона уже слегка потрескалась, но, когда Найтингейл завел мотор, шестицилиндровый двигатель издал совершенно идеальный звук, мягкий и мощный.

– Я знаю, вы сдали экзамены продвинутого уровня по естественным наукам, – сказал Найтингейл, выруливая с парковки, – так почему не пошли учиться дальше?

– Я отвлекся от занятий, сэр, – ответил я. – Мои баллы были слишком низкими, чтобы я мог поступить туда, куда хотел.

– Неужели? Что же вас отвлекло? – спросил он. – Не музыка ли? Возможно, вы играли в какой-то группе?

– Нет, сэр, все было гораздо прозаичнее, – ответил я.

Мы проехали Трафальгар-сквер и благодаря неброскому значку столичной полиции на лобовом стекле быстро проскочили через улицу Мэлл, мимо Букингемского дворца, и выехали на Виктория-стрит. Отсюда, если подумать, было только две дороги – либо в Белгравию, где отдел по расследованию убийств разместил свой временный штаб, либо в Вестминстерский морг, куда отвезли тело убитого. Я очень надеялся на первый вариант, но шеф-инспектор, конечно, выбрал второй.

– Но вы владеете научными методами, не так ли? – спросил Найтингейл.

– Разумеется, сэр, – ответил я. И отметил про себя: срочно почитать про методы Бэкона, Декарта и Ньютона. Наблюдения, гипотезы, эксперименты – все, что найду, когда доберусь до ноутбука.

– Отлично, – сказал Найтингейл. – Мне нужен кто-то, кто способен мыслить ясно и объективно.

«Ну точно, в морг», – подумал я.

Официально он называется «Центр судмедэкспертизы имени Иэна Веста» и представляет собой результат весьма удачной попытки Министерства внутренних дел превратить один из муниципальных моргов в пафосное заведение, как в американских фильмах. Здесь, чтобы не дать неряшливым копам случайно испортить следовые улики на телах, созданы специальные смотровые, в которых установлены телеэкраны. Изображение транслируется туда непосредственно из операционной, где проходит аутопсия. Таким образом, даже самые жуткие случаи воспринимаются не так тяжело, больше напоминая чернушный документальный фильм. Меня это более чем устраивало, но Найтингейл, напротив, сказал, что нам необходимо увидеть труп вблизи.

– Зачем? – спросил я.

– Затем, что кроме зрения есть и другие формы восприятия, – сказал Найтингейл.

– Имеете в виду экстрасенсорное восприятие?

– Просто будьте готовы ко всему.

Лаборанты заставили нас облачиться в специальные костюмы и надеть респираторы и только потом допустили в лабораторию. Мы не были родственниками погибшего, поэтому ради нас не стали прикрывать тканью место, где голова отделена от тела. И я вдруг очень порадовался, что не стал ничего есть в том ресторанчике.

Похоже, при жизни Уильям Скермиш ничем особо не выделялся. Средних лет, среднего роста, рыхлый, но без лишнего веса. Я с удивлением понял, что не боюсь смотреть на отрезанную голову и рваный край мышц и кожи на месте шеи. Люди привыкли думать, что первый труп, который видит полицейский, – это жертва убийства, но обычно это бывают погибшие в автокатастрофах. Я впервые увидел труп на второй день своей работы, когда курьера, ехавшего на велосипеде, переехал грузовик, оторвав ему голову. После такого к трупам не то чтобы привыкаешь – просто сознаешь, что могло бы быть гораздо страшнее. Я смотрел на безголового мистера Скермиша без всякого удовольствия, но ожидаемого отвращения тоже не было.

Найтингейл склонился над телом так низко, что его лицо почти соприкоснулось с изуродованной шеей мертвеца. Покачал головой, оглянулся на меня.

– Помогите перевернуть.

Я совсем не хотел прикасаться к мертвому телу даже в стерильных перчатках, но трусить и отказываться было поздно. Тело оказалось тяжелее, чем я ожидал, – холодное, негнущееся. Я перевернул его на живот, и оно с тихим шлепком легло на стол. Я тут же шагнул прочь от стола, но Найтингейл поманил меня обратно.

– Мне нужно, чтобы вы как можно ближе наклонили голову к его шее, закрыли глаза и сказали, что чувствуете.

Я не двинулся с места.

– Обещаю, вы сразу все поймете, – сказал инспектор.

Если бы не респиратор и защитный экран для глаз, я бы точно поцеловался с этим мертвым типом. Я закрыл глаза, как было велено. Вначале просто пахло спиртом, медицинской сталью и свежевымытой кожей, но несколько секунд спустя я почувствовал что-то еще. Как будто рядом чесался, пыхтел и вилял хвостом кто-то маленький, лохматый, с мокрым носом

– Итак? – поинтересовался Найтингейл.

– Собака, – ответил я. – Маленькая брехливая собачонка.

Рычание, лай, крик, булыжники мостовой, мелькнувшие перед глазами, удары палки, смех – визгливый, сумасшедший хохот.

Я резко выпрямился.

– Нападение, потом смех? – спросил Найтингейл.

Я кивнул.

– Что это такое? – спросил я.

– Это и есть сверхъестественное, – ответил шеф-инспектор. – Оно оставляет некий след, воспоминание. Если вы посмотрите на яркий свет, а потом закроете глаза, – ощущение останется. Так и здесь. Мы называем это вестигием – следовым отпечатком.

– А как убедиться, что мне не показалось? – спросил я.

– Нужна практика, – сказал Найтингейл. – Со временем научитесь.

К счастью, на этом мы закончили и вышли из лаборатории.

– Но я очень смутно это почувствовал, – сказал я, пока мы переодевались. – Они всегда настолько слабые, эти следы?

– Тело пролежало в холодильной камере два дня, – ответил инспектор, – а трупы не очень хорошо держат вестигии.

– Значит, появление отпечатка было вызвано чем-то очень мощным? – предположил я.

– Именно, – согласился Найтингейл. – Из этого следует, что собака играет здесь какую-то важную роль, и нам необходимо выяснить какую.

– Возможно, это была собака мистера Скермиша?

– Возможно, – сказал Найтингейл. – Давайте с этого и начнем.

Переодевшись, мы направились к выходу из морга, но тут нас подстерегло несчастье.

– Говорят, тут здорово воняет, – прогремело позади нас. – И чтоб я сдох, если это не так!

Мы замедлили шаг и развернулись.

Шеф-инспектор Александер Сивелл ростом два метра, у него грудь колесом, пивной живот и голос, от которого дребезжат стекла. Родом он вроде бы откуда-то из Йоркшира, и, как для многих чокнутых северян, переезд в Лондон был для него более дешевой альтернативой психиатрической лечебнице. Я его знал только по слухам, которые призывали никогда, ни при каких обстоятельствах не злить его. Он несся на нас как племенной бык, и, глядя на него, я с трудом подавил желание спрятаться за Найтингейла.

– Найтингейл, это гребаное дело расследую я! – взревел Сивелл. – Мне плевать, что вы там мутите, но я не позволю вам со своей потусторонней херней лезть в работу нормальных полицейских

– Уверяю вас, инспектор, – спокойно ответил Найтингейл, – я не собираюсь вмешиваться в ваше расследование.

Тут Сивелл заметил меня.

– А это еще кто, черт возьми? – спросил он.

– Это констебль Питер Грант, – сказал Найтингейл. – Мой подчиненный.

Эти слова явно ошарашили Сивелла. Он очень внимательно посмотрел на меня, потом снова повернулся к Найтингейлу.

– Вы что, взяли ученика?

– В ближайшее время будет окончательное решение.

– Еще посмотрим, – бросил Сивелл. – Было соглашение, не забывайте!

– Было, не спорю, – кивнул Найтингейл, – но обстоятельства меняются.

– Меняются они, хрена с два, – буркнул Сивелл. Как мне показалось, уже не так уверенно.

Он снова повернулся ко мне.

– Послушай совета, сынок, – тихо сказал он. – Сваливай-ка подальше от этого типа, пока не поздно.

– У вас все, инспектор? – поинтересовался Найтингейл.

– Просто не лезьте в мое расследование, – бросил Сивелл.

– Если я где-то нужен, я подключаюсь, – сказал Найтингейл. – Таковы условия соглашения.

– Обстоятельства, черт их возьми, могут измениться, – сказал Сивелл. – А теперь прошу прощения, джентльмены, я спешу на промывание прямой кишки.

Сказав это, он развернулся, пронесся по коридору и вышел вон, оглушительно хлопнув створчатыми дверьми.

– Какое соглашение? – спросил я.

– Не берите в голову, – уклонился от ответа Найтингейл. – Давайте лучше попробуем отыскать ту собачку.

Над районом Кэмден возвышаются два холма: Хэмпстед – на востоке, а Хайгейт – на западе. Между ними гигантской зеленой седловиной пролегает Хит, один из самых больших парков Лондона. Склоны обоих холмов спускаются к Темзе и к пойме, над которой высится центр Лондона.

Дартмут-парк, где проживал Уильям Скермиш, находится на самом пологом склоне Хайгейта, в шаговой доступности от Хита. Скермиш жил на усаженной деревьями тихой улице, по которой почти не ездили машины, на первом этаже многоквартирного углового дома, перестроенного из здания Викторианской эпохи.

Ниже по склону Хайгейта находятся Кентиш-Таун, Лейтон-роуд и жилой комплекс, где я вырос. Кое-кто из моих одноклассников жил в двух шагах от дома Скермиша, так что этот район я знал отлично.

Мы показали удостоверения дежурному копу, охранявшему вход, и тут за занавеской в окне второго этажа мелькнуло чье-то лицо. Как и во многих перестроенных домах, стены когда-то элегантного холла залепили гипсокартоном, что дало эффект тесноты и скудного освещения. В дальнем конце холла втиснули вплотную друг к другу две дополнительные входные двери. Правая была приоткрыта, хоть и перетянута полицейской оградительной лентой. А левая, очевидно, вела в ту квартиру, где при виде нас дернули занавеску.

У Скермиша была чистое, аккуратное жилище. Мебель представляла собой причудливое смешение стилей – так обставляют свое жилище люди простые, лишенные чрезмерных амбиций. Книжных стеллажей было меньше, чем я ожидал увидеть в доме журналиста. Фотографий, наоборот, было много, но все детские портреты были черно-белые либо абсолютно выцветшие, сделанные допотопным «Поляроидом».

– Так выглядит жизнь в тихом отчаянии, – сказал Найтингейл. Я знал, что это сказал кто-то умный, но не собирался доставлять ему удовольствие вопросом, кто именно.

Шеф-инспектор Сивелл при всех своих недостатках дураком не был. Отдел расследования убийств явно провел здесь большую работу. На телефоне, на рамках с фотографиями и ручках дверей остались следы дактилоскопического порошка. Книги, вынутые из стеллажей, были поставлены обратно вверх ногами. Последнее почему-то вызвало у Найтингейла неожиданно сильное раздражение.

– Какая небрежность, – покачал он головой.

Ящики стола были выдвинуты – их исследовали и оставили чуть приоткрытыми, чтобы не спутать, какие осмотрены, а какие еще нет. Все стоящее внимания обязательно бы зафиксировали и вбили в ХОЛМС (наверняка силами несчастных молокососов вроде Лесли), но в отделе убийств ничего не знали о моих экстрасенсорных способностях и вестигии лающей собаки.

А собака-то была. Либо Скермиш питал слабость к корму «Пол Мити Чанкс» в аппетитном соусе – но сомневаюсь, что градус его тихого отчаяния был настолько высок.

Я набрал Лесли.

– Ты сейчас можешь зайти в ХОЛМС?

– Да я, блин, отсюда не вылезаю с тех пор, как пришла! – взорвалась она. – Заставили, чтоб их, вбивать данные и сверять показания!

– О как, – проговорил я, стараясь не слишком злорадствовать, – а угадай, где я?

– В квартире Скермиша, в долбаном Дартмут-парке, – проворчала Лесли.

– Откуда знаешь?

– Оттуда. Шеф-инспектор Сивелл у себя в кабинете орет об этом так, что сквозь стену слышно, – ответила она. – Кто такой инспектор Найтингейл?

Я скосил глаза на Найтингейла, который выжидающе смотрел на меня.

– Потом расскажу, – пообещал я. – Нам тут нужна кое-какая информация, ты можешь посмотреть?

– Конечно, – сказала Лесли, – что тебя интересует?

– Отдел убийств при обыске случайно не обнаружил тут собаку?

Я услышал в трубке щелканье клавиш – Лесли просматривала нужные файлы.

– Никакая собака в отчете не упоминается, – ответила она наконец.

– Спасибо, – сказал я. – Мы очень ценим твой вклад.

– А вот за это ты сегодня угостишь меня выпивкой, – буркнула она и положила трубку.

Я сообщил Найтингейлу, что никакой собаки не было.

– Ну тогда пойдемте навестим любознательную соседку, – предложил он. Очевидно, тоже заметил лицо в окне, когда мы заходили.

У входной двери над звонками был установлен домофон. Не успел Найтингейл нажать кнопку, как раздался писк, дверь открылась, и голос в динамике домофона произнес: «Заходите, пожалуйста». Еще звонок, и вторая дверь тоже открылась. За ней обнаружилась лестница – пыльная, но в целом довольно чистая. Мы стали подниматься и тут услышали тявканье маленькой собачки. Дама, встретившая нас наверху, не закрашивала седину фиолетовой краской. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как выглядят волосы, выкрашенные фиолетовой краской, и почему некоторым вообще приходит в голову это делать. У нее не было ни перчаток без пальцев, ни стада кошек – но что-то в ее облике подсказывало: в недалеком будущем, возможно, появится и то и другое. Однако пока она выглядела очень стройной и подтянутой для пожилой леди и ничуть не казалась дряхлой. Звали ее миссис Ширли Пэлмарон.

Она тут же пригласила нас в гостиную с мебелью, оставшейся, наверное, аж с семидесятых, и предложила нам чаю с печеньем. Потом отправилась хлопотать на кухню, а пес, короткошерстный белый с рыжим метис терьера, вилял хвостом и без конца лаял. Похоже, никак не мог понять, кто из нас двоих страшнее, а потому вертел головой, глядя то на меня, то на Найтингейла, и не умолкал ни на секунду. В конце концов инспектор направил на него указательный палец и что-то прошептал себе под нос. Пес тут же улегся на бок и уснул.

Я глянул на Найтингейла, но тот только молча приподнял бровь.

– Тоби заснул? – спросила миссис Пэлмарон, заходя в гостиную. В руках у нее был поднос с чаем. Найтингейл тут же вскочил, помог примостить его на журнальном столике. Подождал, пока хозяйка сядет, только потом уселся обратно.

Тоби дернул лапой и заворчал во сне. Похоже, этот пес просто не способен лежать неподвижно, пока жив.

– Такой маленький, а столько шума, – проговорила миссис Пэлмарон, разливая чай.

Теперь, когда Тоби лежал относительно тихо, я огляделся вокруг. Вообще-то квартира мало походила на жилье собачницы. На камине в рамках стояли фотографии – очевидно, мистера Пэлмарона и детей, но никаких кружевных салфеток и веселенького ситца. И ни тебе шерсти на обивке дивана, ни собачьей корзины у камина. Я достал блокнот и ручку и спросил:

– Это ваш пес?

– Упаси бог, – сказала миссис Пэлмарон. – Его хозяином был несчастный мистер Скермиш, но я-то уж давненько за ним присматриваю. Славный малый, если к нему привыкнуть.

– Значит, он у вас оказался еще до гибели мистера Скермиша? – спросил Найтингейл.

– А как же, – с удовольствием сообщила миссис Пэлмарон, – видите ли, Тоби у нас скрывается от правосудия. У него тут политическое убежище.

– И в чем же он провинился? – спросил Найтингейл.

– Его разыскивают за нанесение тяжких телесных повреждений, – ответила миссис Пэлмарон. – Он укусил человека. Прямо за нос! Даже полицию вызывали.

Она глянула на Тоби. Тот во сне увлеченно гонялся за крысами.

– Так-то, дружок, – сказала она, – если б я тебя не приютила, светила бы тебе тюрьма, а потом и усыпление.

Я связался с участком в Кентиш-Тауне, они меня переключили на Хэмпстед, и там я узнал, что да, действительно, был такой вызов – перед самым Рождеством в парке Хит собака напала на человека. В отчете говорилось только, что потерпевший не стал писать заявление, но мне сообщили имя и адрес пострадавшего: Брендон Купертаун, Дауншир-хилл, Хэмпстед.

– Вы заколдовали эту собаку, – сказал я, как только мы вышли на улицу.

– Совсем немного, – ответил Найтингейл.

– Так, значит, магия существует. Получается, вы… кто?

– Маг.

– Как Гарри Поттер?

Найтингейл вздохнул.

– Нет, – проговорил он. – Не как Гарри Поттер.

– В каком смысле?

– Я, в отличие от него, не сказочный персонаж, – сказал Найтингейл.

Сев обратно в «Ягуар», мы направились на запад. Объехали по южной окраине Хит, потом свернули на север и стали подниматься на Хэмпстед. Верхняя часть его склона представляет собой лабиринт узких улочек, сплошь забитых «БМВ» и крутыми джипами. Стоимость домов исчисляется в семизначных цифрах. Если здесь и есть место тихому отчаянию, то оно, скорее всего, связано с вещами, которые нельзя купить за деньги.

Найтингейл оставил машину на парковке для жильцов, и мы принялись подниматься по Дауншир-хилл в поисках нужного дома. Им оказался один из величественных викторианских особняков, расположенных на северной стороне дороги. Очень красивый дом, в готическом стиле, с эркерами и ухоженным садом вокруг. Дом был рассчитан на двух хозяев, но, судя по отсутствию домофона, целиком принадлежал Купертаунам.

Подойдя к двери, мы услышали детский плач – монотонный писклявый вой, какой учиняет младенец, твердо вознамерившийся пореветь как следует и способный заниматься этим целый день напролет. В таком шикарном доме я ожидал увидеть няню или, по крайней мере, экономку – но женщина, открывшая нам дверь, выглядела слишком измученной, и я понял: хозяйка.

Августа Купертаун, лет тридцати или около того, была высокая, светловолосая и родом из Дании. Про свою национальность она объявила практически сразу. До появления ребенка у нее была подтянутая, спортивная фигура, но роды сделали свое дело: бедра раздались вширь, на ляжках отложился жир. Эти обстоятельства она тоже упомянула, и тоже почти сразу. Виноваты же, по ее глубокому убеждению, были англичане, не способные поддерживать в своей стране высокие стандарты сервиса, достойные уважающей себя скандинавской женщины. Не знаю, что она имела в виду – может, датские роддома все как один оборудованы спортзалами?

Для беседы с нами была выбрана проходная гостиная, она же столовая, с некрашеным деревянным полом и отделанными вагонкой стенами. Честно говоря, такое количество сосновой доски радует мой глаз исключительно в сауне. И, несмотря на все усилия хозяйки, присутствие младенца уже начало сказываться на бескомпромиссной чистоте этого дома. Под массивный дубовой сервант закатилась детская бутылочка, а на стереосистеме «Бэнг и Олафсен» валялись скомканные ползунки. Пахло прокисшим молоком и детской рвотой.

Младенец лежал в своей кроватке за четыре сотни фунтов и орал без умолку.

Над аккуратным гранитным камином, выполненным в минималистичном стиле, группами висели семейные фотографии. Брендон Купертаун был приятным мужчиной сорока с небольшим лет, с тонкими, изящными чертами лица. Как только миссис Купертаун отлучилась на минутку, я тайком сфотографировал этот портрет на мобильный.

– Я и забыл, что так можно, – шепнул Найтингейл.

– Добро пожаловать в двадцать первый век, – отозвался я и добавил: – Сэр.

Миссис Купертаун вернулась в гостиную, и инспектор вежливо встал. На этот раз я не замедлил последовать его примеру.

– Могу я узнать, кем работает ваш супруг? – поинтересовался он.

Супруг ее был телепродюсер, и довольно известный: получал премии Британской академии кино и телевидения, сотрудничал с американскими компаниями. Это объясняло возможность выложить семизначную сумму за дом. Он мог бы достичь и большего, но отсталость британского телевидения безжалостно перекрыла ему путь к высотам мирового продюсирования. Опять эти британцы в своем репертуаре – нет бы снимать передачи не только для своих сограждан или хотя бы подбирать более-менее привлекательных актеров.

Комментарии миссис Купертаун насчет закоснелости английского телевидения весьма впечатляли, однако нам пришлось перейти к инциденту с собакой.

– Это тоже в вашем духе, – сказала миссис Купертаун. – Разумеется, Брендон не стал писать заявление в полицию – он же англичанин, вот и предпочел все замять. Но тем не менее полиция должна была привлечь к ответу хозяина собаки. Животное опасно для общества, это же очевидно – оно вцепилось бедному Брендону прямо в нос.

Ребенок внезапно умолк, и мы вздохнули с облегчением – но оказалось, он прервался, только чтобы срыгнуть, после чего продолжил вопить. Я повернулся к Найтингейлу и взглядом указал на кроватку. Может, ребенка можно унять тем же заклинанием, что и Тоби? Но инспектор в ответ только нахмурился. Возможно, детей заколдовывать нельзя по этическим соображениям.

По словам миссис Купертаун, до инцидента с собакой ребенок вел себя идеально. А сейчас – ну, сейчас у него, должно быть, зубки режутся, а может, колики или отрыжка мучает. Педиатр в клинике не смог назвать причину и вообще был не очень любезен. Наверно, лучше будет подыскать частного доктора.

– Но как же пес умудрился укусить вашего мужа за нос? – спросил я.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что собака укусила его за нос, – повторил я, – но она же очень маленькая. Как это могло произойти?

– Мой муж по глупости к ней наклонился, – сказала мисс Купертаун. – Мы пошли гулять в Хит, все втроем, и тут навстречу бежит эта собака. Мой муж наклонился ее погладить – а она цап его за нос, вот так, без предупреждения. Сначала это показалось мне забавным, но Брендон принялся кричать от боли, и тут прибежал маленький противный человечек и давай орать: «Ой, что вы делаете с моим бедным песиком, отпустите его немедленно!»

– «Маленький противный человечек» – это хозяин пса? – спросил Найтингейл.

– Да, он очень противный, и собачонка у него такая же.

– Ваш супруг, надо полагать, расстроился?

– Кто же вас, англичан, поймет? – пожала плечами миссис Купертаун. – Я побежала искать кровоостанавливающее, а когда вернулась, Брендон смеялся. Вам бы, англичанам, только смеяться надо всем без разбора. Мне пришлось самостоятельно вызывать полицию. Полиция приехала, Брендон показал свой нос, и они дружно покатились со смеху. Всем было весело, даже противной собачонке было весело.

– Только вам было не до смеха, – предположил я.

– Дело не в этом, – поджала губы миссис Купертаун. – А в том, что если собака кусает взрослого мужчину, что помешает ей укусить ребенка или, еще хуже, младенца?

– Могу я узнать, где вы были ночью во вторник? – спросил Найтингейл.

– Там же, где и в любую другую ночь, – сказала она, – здесь, рядом с сыном.

– А ваш супруг?

Августа Купертаун, блондинка, стерва, но далеко не дура, спросила в ответ:

– Почему это вас интересует?

– Неважно, – проговорил Найтингейл.

– Я думала, вы пришли из-за той собаки.

– Так и есть, – сказал инспектор, – но нам необходимо, чтобы кое-какие подробности ваш муж подтвердил лично.

– По-вашему, я все это выдумала? – спросила женщина. Теперь у нее был вид испуганного кролика – после пяти минут беседы со следователем так выглядит любой среднестатистический гражданин. А тот, кто сохраняет спокойствие дольше, либо опытный злоумышленник, либо иностранец, либо просто идиот. Все три варианта могут запросто привести за решетку, если вести себя неосторожно. Так что, если уж вам выпало пообщаться с полицейскими, мой совет – держитесь спокойно, но вид сделайте слегка виноватый, это самый надежный вариант.

– Что вы, разумеется, нет, – успокоил ее Найтингейл. – Но поскольку он потерпевший, нам необходимо получить его показания.

– Он сейчас в Лос-Анджелесе, – сказала Августа. – Вернется сегодня, очень поздно.

Найтингейл оставил ей свою визитку и заверил, что он, как и все добропорядочные полицейские, крайне серьезно относится к нападениям маленьких противных собак на людей, и этот случай он так не оставит.

– Вы что-нибудь ощутили в доме? – спросил инспектор, когда мы вышли.

– Вы имеете в виду вестигий?

– Вестигии, – поправил он. – Во множественном числе – вестигии, отпечатки. Вы почувствовали там какие-либо отпечатки?

– Честно говоря, нет, – ответил я. – Даже отпечатков не уловил.

– Без конца рыдающий младенец, измученная мать, а отца нет дома, – задумчиво проговорил инспектор. – Я уж молчу о возрасте этого самого дома. Нет, что-то там точно должно было быть.

– Она же помешана на чистоте, – сказал я. – Возможно, пылесос поглотил всю магию?

– Что-то ее поглотило, это факт, – согласился Найтингейл. – Что ж, завтра пообщаемся с ее мужем. А сейчас давайте вернемся в Ковент-Гарден и попробуем взять след там.

– Но прошло уже три дня, – возразил я. – Разве вестигии держатся так долго?

– Камень очень хорошо сохраняет их. Именно поэтому у старых зданий такая атмосфера. С другой стороны, там такой поток людей и столько своих собственных бесплотных черт, что выявить что-то новое будет непросто.

Мы дошли до «Ягуара», и тут я спросил:

– А животные способны чувствовать вестигии?

– Зависит от животного.

– Как насчет того, которое все равно уже замешано в этом деле?

– А чего это мы пьем у тебя? – поинтересовалась Лесли.

– Потому что с собаками в паб не пускают, – ответил я.

Лесли сидела на моей кровати. Она наклонилась почесать Тоби за ушами – тот заскулил от удовольствия и стал тыкаться ей лбом в коленку.

– А ты бы сказал, что это специальная охотничья собака, работает по призракам.

– Мы не охотимся на призраков, а ищем следы сверхъестественной энергетики, – уточнил я.

– Он что, правда волшебник? – спросила Лесли. – Так и сказал?

Я начинал жалеть, что рассказал ей.

– Правда. Я видел, как он колдовал и все такое.

Мы пили «Гролш» – Лесли умыкнула один ящик с общей рождественской вечеринки и припрятала в кухне под стенкой, за оторванным куском гипсокартона.

– Помнишь типа, которого мы на прошлой неделе задержали за разбойное нападение?

– Забудешь такое, как же.

Истинная правда – меня в тот раз крепко приложили о стену

– Так вот, похоже, ты тогда слишком сильно ударился головой, – сказала Лесли.

– Да нет же! – сказал я. – Все это существует на самом деле – и призраки, и магия.

– А почему же тогда я не чувствую, чтобы что-то изменилось? – спросила она.

– Потому что все это было и есть вокруг тебя, просто ты никогда не замечала. Ничего не изменилось, вот ты ничего и не чувствуешь. Прикинь? – сказал я и допил бутылку.

– А я думала, ты рационалист, – буркнула Лесли, – и веришь в научный подход.

Она протянула мне новую бутылку, я приподнял – мол, твое здоровье!

– Слушай, – стал я объяснять, – вот мой папа всю жизнь играл джаз – знаешь, да?

– Конечно, – ответила Лесли. – Помнишь, ты меня с ним даже знакомил? Он мне очень понравился.

От этих воспоминаний меня чуть не передернуло.

– А ты знаешь, что главное в джазе – это импровизация?

– Нет, – ответила она, – я думала, главное – петь про большие бабки и деревянные смокинги.

– Забавно, – усмехнулся я. – А вот я как-то раз застал папу трезвым да и спросил, как он понимает, что именно надо играть. И он сказал: «Свою». Идеальную сольную линию просто сразу чувствуешь. Надо только ее нащупать – и все, дальше она сама тебя ведет.

– Ну и к чему ты это?

– А к тому, что способности Найтингейла укладываются в мою картину мира. Это мое, моя «сольная линия».

Лесли расхохоталась.

– Так ты у нас волшебником стать решил?

– Не знаю.

– Врешь, – сказала она, – тебе хочется стать его учеником, овладеть магией и научиться летать на метле.

– Вряд ли настоящие маги летают на метлах.

– Сам-то понимаешь, что несешь? – спросила Лесли. – Ну откуда тебе знать? Вот мы тут сидим, а он, может, как раз носится где-то неподалеку.

– Ну когда у тебя есть такая машина, как «Ягуар», ты вряд ли будешь страдать фигней типа полетов на метле.

– Тоже верно, – согласилась Лесли, и мы чокнулись бутылками.

* * *

Снова ночь, снова Ковент-Гарден, снова я. На этот раз с собакой.

Плюс ко всему сегодня еще и пятница, то есть вокруг полно вдрызг пьяной молодежи, говорящей на дюжине разных языков. Тоби мне пришлось взять на руки, иначе он тут же потерялся бы в толпе. Пес был в восторге от прогулки – он то рычал на туристов, то вылизывал мне лицо, то пытался засунуть нос под мышку проходящим мимо людям.

Я предложил Лесли присоединиться ко мне в формате бесплатной переработки, но она почему-то отказалась. Переслал ей фото Брендона Купертауна, и она пообещала внести его данные в ХОЛМС. Было чуть больше одиннадцати, когда мы с Тоби добрались наконец до площади у Церкви актеров. Найтингейл поставил свой «Ягуар» максимально близко от храма, но вне зоны досягаемости эвакуатора.

Я подошел, как раз когда он выходил из машины. При нем была та же самая трость с серебряным навершием, с которой я его впервые увидел. «Интересно, – подумал я, – есть ли у этой штуки какое-то особое назначение, помимо того что она может послужить весомым и ухватистым аргументом, если возникнут трудности».

– Как планируете действовать? – поинтересовался Найтингейл.

– Вам виднее, сэр, – ответил я, – вы ведь эксперт.

– Я просмотрел справочную литературу на эту тему, – сказал он, – но безрезультатно.

– А что, об этом есть справочная литература?

– О чем только ее нет, констебль, вы себе просто не представляете.

– У нас есть два варианта, – сказал я. – Один из нас проведет пса по периметру места преступления, либо мы его отпускаем и смотрим, куда он направится.

– Думаю, оба варианта и именно в таком порядке, – решил Найтингейл.

– Хотите сказать, управляемый прогон будет результативнее?

– Нет, – ответил Найтингейл, – но если мы его отпустим с поводка, он тут же сбежит, и конец эксперименту. Оставайтесь здесь и наблюдайте.

За чем именно наблюдать, он не сказал, но что-то мне подсказывало, что я и так знаю. И точно – как только Найтингейл и Тоби скрылись за углом рынка, я услышал чье-то призывное «псст». Повернулся и увидел за одной из колонн Николаса. Он поманил меня к себе.

– Сюда, сквайр, сюда, – сипел он, – быстрее, пока он не вернулся.

Он завел меня за колонну – здесь, среди теней, его бестелесная фигура выглядела внушительней и уверенней.

– Известна ли вам природа того, в чьем обществе вы обретаетесь? – спросил он.

– Конечно, – ответил я, – вы призрак.

– Я не о себе – прошептал Николас, – а о том, другом. В славном костюме и с серебряной колотушкой.

– А, инспектор Найтингейл? Он мой начальник, – ответил я.

– Не подумайте, я не хочу вам указывать, – сказал Николас, – но если бы я выбирал себе начальника, то предпочел бы кого-то другого. С мозгами не набекрень.

– В каком смысле?

– Вот попробуйте-ка его спросить, в каком году он родился, – посоветовал Николас.

Послышался лай Тоби, и мой собеседник в тот же миг исчез.

– Вы, Николас, явно ищете себе проблем, – проворчал я.

Вернулся Найтингейл, с Тоби, но без новостей. Я не стал рассказывать ему ни о призраке, ни о том, что он про него наболтал. Почему-то мне кажется очень важным не нагружать начальство лишней информацией.

Я взял Тоби на руки, так что его придурковатая мордочка оказалась вровень с моим лицом. И сказал, стараясь не обращать внимания на запах «Мясных ломтиков в соусе»:

– Вот что, Тоби, твой хозяин умер. Я собак не люблю, а мой начальник может одним взглядом превратить тебя в пару варежек. Тебе светит билет в один конец в приют «Баттерси» и, соответственно, вечный сон. Единственный твой шанс не переселиться в небесную конуру – это напрячь все свои суперспособности и помочь нам выяснить, кто… или что убило твоего хозяина. Ты меня понимаешь?

Тоби шумно пыхтел, высунув язык. Потом коротко тявкнул.

– Вот и ладненько, – сказал я и спустил его наземь. Он тут же отбежал к колонне, чтобы задрать лапку.

– Я бы не стал превращать его в варежки, – проговорил Найтингейл.

– В самом деле?

– Он короткошерстный, так что эти варежки выглядели бы ужасно, – объяснил инспектор, – но вот шапка вышла бы неплохая.

На месте, где лежало тело Скермиша, Тоби вдруг приник носом к асфальту. Потом поднял голову, снова гавкнул и бросился бежать в сторону Кинг-стрит.

– Вот черт, – расстроился я. – Это не входило в план.

– Давайте за ним, – скомандовал Найтингейл.

Это я услышал уже на бегу. Шеф-инспекторам бегать не пристало, на это у них есть констебли. Я устремился за Тоби – а он, как и все мелкие крысоподобные собаки, мог, если хотел, лететь пулей. Прошмыгнул мимо «Теско» и понесся по Нью-роуд. Его короткие лапки мелькали, словно в плохо прорисованном мультфильме. Но я за те два года, что гонялся за пьяными идиотами на Лестер-сквер, все-таки выработал и скорость, и выносливость. На Сент-Мартинс-лейн я его почти догнал, но он успел скрыться в Сент-Мартинс-корт, а мне пришлось огибать длинный хвост голландских туристов, выходящих из театра Ноэля Кауарда.

– Полиция! – заорал я. – Дайте дорогу!

Кричать: «Хватайте собаку!» – постеснялся, я же профессионал все-таки.

Тоби пролетел мимо рыбного ресторана «Джей Сикей», мимо арабской закусочной на углу, молнией метнулся через Черинг-Кросс-роуд – одну из самых оживленных улиц Лондона. Чтобы ее перейти, надо было остановиться и посмотреть по сторонам, но Тоби, к счастью, тоже тормознулся – задрал лапу на автобусной остановке, возле билетного автомата. Он самодовольно глянул на меня. Такой вид бывает у всех маленьких собак, когда они полностью обманули ваши ожидания – например, набезобразили в палисаднике. Я посмотрел, какие автобусы здесь останавливаются. Одним из них был 24-й номер, маршрут Кэмден-Таун, Чок Фарм, Хэмпстед.

Подъехал Найтингейл, и мы вместе пересчитали камеры наблюдения. Пять из них были направлены точно на остановку, на них она просматривалась полностью. Плюс еще камеры, которые Лондонская транспортная служба вешает непосредственно в автобусах. Я отправил Лесли эсэмэску с просьбой срочно просмотреть запись камеры 24-го автобуса. Не сомневаюсь, она была в восторге, учитывая время суток.

Но отплатила тем же довольно быстро – позвонила уже в восемь утра.

Ненавижу зиму. Просыпаешься – а на улице темно.

– Ты вообще когда-нибудь спишь? – проворчал я.

– Кто рано встает, тому бог подает, – ответила она. – Помнишь, ты мне прислал фото Брендона Купертауна? Так вот, он сел в 24-й автобус на Лестер-сквер меньше чем через десять минут после убийства.

– Сивеллу уже сообщила?

– Разумеется, – ответила она. – Я тебя люблю, ценю и уважаю, но не настолько, чтобы похерить ради тебя карьеру.

– А что именно ты ему сказала?

– Что у меня появилась зацепка по свидетелю А, но вообще их за последние пару дней несколько сотен набралось.

– А он что?

– Велел проработать ее.

– По словам миссис Купертаун, ее муж должен был вернуться сегодня.

– Совсем хорошо.

– Заедешь за мной?

– Конечно, – согласилась Лесли. – А как же твой Волдеморт?

– У него есть мой номер.

Я успел принять душ и хлебнуть кофе, а потом вышел на улицу. Лесли прикатила на «Хонде Аккорд» десятилетней давности. На этой машине, судя по ее виду, частенько устраивали облавы на наркоторговцев. Тоби запрыгнул на заднее сиденье. Лесли скривилась:

– Если что, это чужая машина.

– Мне не хотелось оставлять его у себя в комнате, – сказал я, глядя, как Тоби вынюхивает что-то между сиденьями. – А это точно был Купертаун?

Лесли протянула мне пару распечатанных кадров. Угол, под которым висела камера в автобусе, позволял четко рассмотреть лица входящих пассажиров. Ошибка исключалась, это был именно он.

– А это у него что, синяки? – спросил я. На щеках и шее Купертауна были вроде какие-то пятна. Лесли не знала, но я подумал – ночь была промозглая, он мог выпить немного, вот и пошел пятнами на холоде.

По случаю субботы пробки были просто жуткие, и мы ехали через Хэмпстед целых полчаса. Увы, когда мы добрались до Дауншир-хилл, я увидел среди «БМВ» и «Рендж Роверов» знакомый обтекаемый силуэт «Ягуара». Тоби принялся тявкать.

– А он когда-нибудь спит? – спросила Лесли.

– Думаю, всю ночь работал, – сказал я.

– Ну ладно, мне он не начальник, – пожала плечами Лесли, – поэтому я намерена выполнить свою работу. Ты со мной?

Оставив Тоби в машине, мы направились к дому. Инспектор Найтингейл вышел из машины и перехватил нас у самых ворот. Я обратил внимание, что на нем снова вчерашний костюм.

– Добрый день, Питер. Констебль Мэй, – кивнул он Лесли. – Я так понимаю, ваше расследование принесло плоды?

Старшему по званию перечить нельзя, будь ты хоть сто раз королева бюста. Лесли это знала и потому рассказала Найтингейлу о записи камеры в автобусе. И о том, что благодаря собаке, работающей по призракам, мы на девяносто процентов уверены, что Брендон Купертаун если не убийца, то как минимум свидетель А.

– Вы запросили у аэропорта его полетные данные? – спросил инспектор.

Я глянул на Лесли, та пожала плечами.

– Нет, сэр, – ответил я.

– Следовательно, в момент убийства он мог еще быть в Лос-Анджелесе.

– Мы хотели спросить его самого, сэр.

Тоби внезапно начал лаять – не подтявкивать, как обычно, а именно лаять, громко и сердито. А меня на миг накрыло странное ощущение – как будто я на футбольном поле и вокруг шумит толпа болельщиков, радуясь забитому голу. Ощущение мелькнуло и исчезло.

Найтингейл вдруг резко развернулся лицом к особняку Купертаунов.

До нас донесся звон разбитого стекла, потом женский крик.

– Констебль, стойте! – крикнул Найтингейл, но Лесли уже бросилась к дому. Влетела через ворота в сад – и замерла так резко, что мы чуть не врезались в нее. На газоне перед домом что-то лежало, Лесли в ужасе смотрела туда.

– Боже милостивый, – прошептала она.

Я тоже посмотрел. В голове не укладывалось, что кто-то способен выбросить грудного ребенка из окна второго этажа. Нет, в ней метались шальные мысли, что там просто тряпка или, может, кукла. Но ни тряпкой, ни куклой это не было.

– Вызывайте «Скорую», – велел Найтингейл и бросился вверх по ступенькам. Я судорожно схватился за телефон, Лесли кинулась к лежащему ребенку, с разбегу упала на колени. Я на автомате набрал «Скорую», сообщил адрес. Лесли пыталась реанимировать младенца, вдувая ему воздух в нос и рот, как нас учили.

– Грант, сюда, – скомандовал Найтингейл. Голос его звучал спокойно, по-деловому. Я поднялся по ступенькам на крыльцо. Очевидно, он успел вышибить дверь – сорванная с петель, она лежала внутри на полу. Я прошел по ней в холл. Тут пришлось остановиться: мы никак не могли понять, откуда доносится шум.

Женщина снова закричала – без сомнения, на втором этаже. Потом послышались глухие удары, словно ковер выбивали. А затем раздался голос, явно мужской, но высокий и какой-то писклявый.

– Что, теперь голова не болит? – провизжал он.

Я не помню, как взбежал наверх. Помню, что внезапно оказался на площадке перед дверью, рядом с Найтингейлом. Увидел Августу Купертаун – она лежала вниз лицом, одна рука свешивалась вниз, в проем балюстрады. Волосы намокли от крови, из-под щеки стремительно растекалась красная лужа. Над ней стоял мужчина. В руках у него была деревянная дубинка длиной метра полтора, не меньше. Он тяжело дышал.

Найтингейл не колебался ни секунды. Выставив плечо, он ринулся вперед, намереваясь, очевидно, остановить его захватом, как в регби. Я бросился следом, готовясь заломить злоумышленнику руки, как только он окажется на полу. Но он вдруг повернулся вокруг своей оси и легко, играючи ударил Найтингейла с такой силой, что тот отлетел назад, впечатавшись спиной в балюстраду.

Я изумленно пялился на лицо преступника. Умом я понимал, что это Брендон Купертаун, но опознать его не мог, хоть тресни. Один глаз было видно, второй залеплял кусок кожи, сорванный вкруговую с носа. На месте рта была кровавая яма, полная осколков костей и зубов. Я был так потрясен, что оступился и упал. Это и спасло мне жизнь – Купертаун как раз взмахнул дубинкой, и она просвистела прямо у меня над головой.

Как только я грохнулся, этот ублюдок рванул к выходу, прямо по мне. Удар тяжелого ботинка по спине вышиб воздух из легких. Было слышно, как грохочут по лестнице его шаги. Я перевернулся, встал на колени, опираясь на руки. Под пальцами было мокро и скользко. Я только сейчас увидел широкую кровавую полосу, которая тянулась через всю площадку и лестницу.

Потом снизу раздались грохот и несколько глухих ударов.

– Надо встать, констебль, – проговорил Найтингейл.

– Что это за хрень? – спросил я. Инспектор поддерживал меня под руку. Я глянул вниз. На полу холла лежал Купертаун – или черт его знает кто. Лицом вниз, к счастью.

– Понятия не имею, – ответил инспектор. – Пожалуйста, постарайтесь не наступать на кровь.

Я спускался по возможности быстро. Кровь на ступеньках была ярко-алая, артериальная. Я представил, как она фонтаном била из развороченного лица. Я наклонился и с опаской коснулся его шеи, ища пульс. Не нашел.

– Что тут случилось? – спросил я.

– Питер, – сказал инспектор Найтингейл, – я прошу вас отойти от тела и со всей осторожностью выйти наружу. Мы и так засорили место преступления, не нужно усугублять.

Вот зачем нужны инструктаж, тренинги и бесконечная практика – чтобы, если мозг не в состоянии соображать, тело сделало все само. Любой солдат вам это подтвердит.

Я вышел наружу, на свет.

Где-то далеко уже визжали сирены.

Глава 3

Безумство

Инспектор Найтингейл велел нам с Лесли ждать в саду, а сам вновь скрылся в особняке, проверить, нет ли там кого-то еще. Своей курткой Лесли накрыла тело младенца и теперь дрожала от холода. Я принялся было снимать пиджак, чтобы отдать ей, но она остановила меня:

– Он у тебя весь в крови.

И точно, рукава по самые плечи были заляпаны кровью. Брюки испачкались еще сильнее, на коленях пропитались насквозь. Мокрая ткань липла к коже.

У Лесли вокруг губ тоже осталась кровь после попытки реанимировать младенца.

– Я знаю, – сказала она, заметив мой взгляд. – До сих пор чувствую этот вкус.

Нас обоих трясло. Мне хотелось заорать, но я понимал, что ради Лесли должен быть сильным. И старался абстрагироваться, но кровавое месиво, оставшееся от лица Брендона Купертауна, все равно стояло перед глазами.

– Эй, – сказала Лесли, – давай, соберись.

Вид у нее был озабоченный, а когда я вдруг захихикал, она еще больше встревожилась. Но сдержаться я не мог.

– Питер?

– Прости, – выдохнул я. – Вот ты стараешься крепиться из-за меня – а я из-за тебя! Понимаешь? Так мы и сдюжим!

Я наконец успокоился, и Лесли едва заметно улыбнулась.

– Ладно, – сказала она, – если ты не будешь психовать, то и я не буду.

Она взяла мою ладонь, ободряюще сжала.

– Я не понял, они что, пешком сюда из Хэмпстеда идут? – возмутился я.

Первой приехала «Скорая», санитары бегом вбежали в сад и минут двадцать тщетно пытались вернуть ребенка к жизни. Они всегда пытаются реанимировать детей, невзирая на то, как сильно портят при этом картину улик. Повлиять на них нельзя, можно только смириться.

Не успели медики приступить к работе, как подъехал полный фургон полицейских. Они бестолково топились вокруг, а сержант подошел к нам, подозрительно поглядывая. Мы были в штатском, к тому же вымазаны в крови, вот он и принял нас за обывателей, которые могут оказаться подозреваемыми.

– Вы в порядке? – спросил он.

На такой идиотский вопрос я даже и не знал, что ответить.

Сержант покосился на врачей «Скорой», все еще возившихся с младенцем.

– Можете сообщить, что здесь произошло? – спросил он.

– Тяжкое преступление, – ответил Найтингейл, выходя из дома. – Вы, – обратился он к первому попавшемуся констеблю, – возьмите напарника и отправляйтесь на задний двор. Проследите, чтобы там никто не попытался войти или выйти.

Констебль вместе с напарником бросились исполнять. Сержант вроде хотел спросить у Найтингейла удостоверение, но тот не дал ему такой возможности.

– Перекройте улицу на десять ярдов в обе стороны от дома, – распорядился он. – С минуты на минуту здесь будут журналисты, проверьте, хватит ли у вас людей, чтобы не пустить их сюда.

Сержант не стал отдавать честь, у нас в лондонской полиции это не принято. Но развернулся он как на плацу, только что каблуками не щелкнул, и тоже отправился исполнять приказ. Взгляд Найтингейла упал на нас, все еще дрожащих от холода. Ободряюще кивнув нам, инспектор обернулся к одному из констеблей и принялся коротко, отрывисто давать указания.

Вскоре откуда-то появились пледы, для нас нашлись места в фургоне, в руках словно сами собой появились чашки с чаем и пара блюдец – по три кусочка сахара на каждом. Мы молча пили чай и ждали дальнейших неприятностей.

Инспектор Сивелл добрался сюда меньше чем через сорок минут. Учитывая субботние пробки, это означало, что он всю дорогу, от самой Белгравии, гнал с мигалками и сиреной. Открыв дверцу фургона, он хмуро глянул на нас.

– Вы в порядке?

Мы синхронно кивнули.

– Сидите тут, черт побери, и никуда не высовывайтесь, – распорядился он.

Ага, держите карман шире. Когда расследование крупного дела набирает обороты, по увлекательности это примерно как «Большой брат» [8], только с меньшим количеством сцен секса и насилия. Не гениальная дедукция помогает обезвредить преступника. Нет, это обычно заслуга какого-нибудь бедолаги, который, например, целую неделю где-нибудь в Хакни искал магазины, где продаются кроссовки определенной марки, а потом шерстил видеозаписи камер каждого из них. А хороший следователь – это тот, который знает наверняка, что его команда докопалась до всего, все проверила и зафиксировала. Не в последнюю очередь для того, чтобы ни один нечистоплотный судья не смог при помощи денег найти лазейку в деле и оправдать виновного.

Сивелл был одним из лучших следователей. Поэтому нас первым делом поочередно сопроводили в палатку, которую криминалисты поставили у передних ворот. Там, сняв с себя все, кроме белья, и распрощавшись со своей одеждой, мы облачились в весьма изящные защитные комбинезоны. Глядя, как мой любимый пиджак упаковывают в пакет для вещдоков, я впервые задумался: а возвращают ли улики такого рода их владельцам? И если да, отдают ли перед этим в химчистку?

Потом с наших лиц и рук осторожно сняли тампонами образцы крови. И только после этого сподобились выдать влажные салфетки, чтобы мы могли наконец вытереться как следует.

Закончив, мы вернулись в фургон, где нас ждал обед. Он состоял из покупных бутербродов – впрочем, хороших и дорогих, поскольку дело происходило в Хэмпстеде. Я внезапно понял, что очень проголодался, и как раз думал попросить добавки, когда к нам снова заявился инспектор Сивелл. Фургон качнулся и слегка просел, а мы с Лесли рефлекторно вжались в спинки сидений.

– Ну что, как вы? – спросил он.

Мы дружно заверили его, что все замечательно, мы в полном порядке и рвемся в бой.

– Брехня, – заключил он. – Однако вполне убедительная. Через пару минут мы с вами отправимся в Хэмпстедский участок, где одна милая дама из Скотленд-Ярда по очереди выслушает ваши показания. И поскольку мой главный принцип – абсолютная достоверность, хочу сразу предупредить: чтобы ни в одном протоколе никакой хренотени про ваше гребаное вуду, колдовство и прочие секретные материалы. Я понятно объясняю?

Мы дружно заявили, что да, он очень доходчиво обрисовал свою точку зрения.

– Чтобы все знали: нормальная полиция взялась разгребать это дерьмо, нормальная полиция и закончит.

С этими словами он вылез из фургона. Тот снова жалобно скрипнул подвеской.

– Это нам сейчас приказали врать старшему по званию? – уточнил я.

– Угу, – кивнула Лесли.

– Я чисто так, на всякий случай спрашиваю.

И вот мы полдня лжесвидетельствовали, каждый в отдельной комнате. При этом постарались, чтобы в общих чертах наши показания совпадали, но во многих мелочах различались – для достоверности. Мы, полицейские, очень хорошо знаем, как это делается.

Закончив врать, мы позаимствовали в общежитии участка кое-какие шмотки, переоделись и поехали обратно в Дауншир-хилл. Тяжкое преступление всегда вызывает большой переполох, особенно в таком районе, как Хэмпстед. Журналистов было море – в основном потому, что половина из них могла пешком дойти до места происшествия.

Приехав, мы выпустили из «Хонды» подозрительно тихого Тоби. Потом еще час отмывали заднее сиденье. А затем поехали к себе, в Черинг-кросс. С опущенными стеклами. Но ругать Тоби было нельзя: мы сами оставили его в машине на целый день. Мы заехали в «Макдоналдс» и купили ему «Хеппи Мил», так что пес, надеюсь, простил нас.

Потом мы пошли ко мне и допили «Гролш». Лесли скинула одежду и залезла ко мне в кровать. Я лег сзади и обнял ее. Лесли вздохнула и уютно прижалась ко мне, тактично «не заметив» моей эрекции. Тоби свернулся у нас в ногах – точнее, улегся на них как на подушку. Вот так мы все втроем и заснули.

Когда я проснулся, Лесли уже ушла, а у меня звонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Найтингейла.

– Вы готовы вернуться к работе? – спросил инспектор.

Я сказал «да».

Вернуться к работе. Снова посетить гриль-бар имени Иэна Веста, где мы с инспектором Найтингейлом были записаны на ознакомительную программу по осмотру жутких ран Брендона Купертауна. Меня представили Абдулу Хак Валиду – подвижному энергичному человеку лет пятидесяти с легким шотландским акцентом.

– Доктор Валид занимается особыми случаями, – сообщил Найтингейл.

– Моя специальность – криптопатология, – добавил доктор Валид.

– Салям, – сказал я.

– Al salam alaikum, – отозвался он, пожав мне руку.

Я очень надеялся, что сейчас-то уж точно будет дистанционная смотровая. Но, увы, Найтингейл не желал довольствоваться трансляцией вскрытия. Поэтому мы снова надели фартуки, защитные экраны для глаз, респираторы и вошли в операционную. Обнаженное тело Брендона Купертауна – или того, кого мы за него принимали, – лежало на столе. Доктор Валид уже вскрыл грудную клетку, сделав стандартный Y-образный разрез. И успел даже зашить снова, порывшись там предварительно в поисках того, что обычно ищут патологоанатомы. Личность погибшего мы подтвердили, сверившись с биометрическими данными в его паспорте.

– Если рассматривать все, что ниже шеи, – начал доктор Валид, – можно утверждать, что это физически здоровый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти. Наш же интерес вызывает его лицо.

Точнее, то, что от него осталось. При помощи зажимов доктор Валид растянул и закрепил оторванные лоскутья кожи, отчего лицо Купертауна приобрело жутковатое сходство с огромной красно-розовой маргариткой.

– Начнем с черепа.

Взяв в руки указку, доктор Валид подошел и слегка склонился над телом. Найтингейл сделал то же самое, но я предпочел смотреть из-за его плеча.

– Как видите, имеет место обширное повреждение лицевых костей. Верхняя и нижняя челюсть, скуловые кости практически стерты в порошок, а зубы, которые обычно сохраняются целыми при тяжелых травмах, раздроблены на мелкие осколки.

– Сильный удар тяжелым предметом? – предположил Найтингейл.

– Да, такова была бы моя основная версия, – сказал доктор Валид, – если бы не это.

Он приподнял пинцетом один из лоскутков кожи – со щеки, насколько я мог судить, – и оттянул в сторону. Его длины хватило, чтобы прикрыть череп по всей ширине и еще ухо с противоположной стороны.

– Кожа лица растянута гораздо сильнее, чем ей положено по природе. Мышечная ткань почти отсутствует, что также свидетельствует об односторонней атрофии. Судя по линиям разрыва, можно утверждать, что что-то заставило его лицо вытянуться в районе между носом и подбородком, растянуло кожу и мышцы, раздробило кости и зафиксировало все в таком положении. Затем фактор, который это все удерживал, исчез, кости и мягкие ткани потеряли опору, и, как следствие, лицо фактически распалось на части.

– Вы полагаете, диссимуло? – спросил Найтингейл.

– Да, либо какая-то сходная практика, – кивнул доктор Валид.

Для меня Найтингейл пояснил, что диссимуло – это заклинание, с помощью которого можно менять внешность. Само слово «заклинание» не прозвучало, но подразумевалось.

– К сожалению, – прокомментировал доктор Валид, – это фактически смещает мышцы и кожу в неестественное положение, что может привести к необратимым повреждениям.

– Эта техника никогда не была особенно популярной, – сказал Найтингейл.

– Что вполне понятно, – добавил доктор Валид, указывая на то, что осталось от лица Купертауна.

– А есть признаки того, что он занимался магией? – спросил Найтингейл.

Доктор Валид достал закрытый стальной контейнер.

– Я предвидел этот вопрос, – сказал он, – и успел подготовиться.

Он поднял крышку контейнера, в котором обнаружился человеческий мозг. Я, конечно, не специалист, но мне показалось, что здоровый мозг не может так выглядеть: сморщенный, весь в пятнах, он как будто долго пролежал на солнце и совсем ссохся.

– Как можно заметить, – проговорил доктор Валид, – имеет место обширная атрофия коры головного мозга. Также есть симптомы внутричерепного кровоизлияния. Такое состояние мозга можно было бы связать с какими-то дегенеративными изменениями, если бы нам с инспектором не была известна его истинная причина.

Он сделал в мозге продольный разрез, чтобы показать нам его изнутри. На срезе мозг напоминал кочан цветной капусты, пораженный каким-то заболеванием.

– Вот так, – сказал доктор, – выглядит мозг, на который воздействовала магия.

– Магия так действует на мозг? – переспросил я. – Тогда неудивительно, что никто больше не пользуется ею.

– Так бывает, если не рассчитать свои возможности, – пояснил Найтингейл. – В его доме не обнаружено никаких следов практики. Ни книг, ни какого-либо инвентаря и ни одного вестигия.

– А возможно ли, чтобы кто-либо похитил у него магию? Высосал ее из мозга? – спросил я.

– Крайне маловероятно, – ответил Найтингейл. – Похитить чужую магию практически невозможно.

– Разве что в момент смерти, – добавил доктор Валид.

– Нет, гораздо больше шансов, что наш мистер Купертаун сам над собой такое сотворил, – сказал Найтингейл.

– В таком случае можно утверждать, что во время нападения маски на нем не было? – предположил я.

– Вероятнее всего, – кивнул инспектор.

– Значит, его лицо лопнуло во вторник, – принялся я развивать свою мысль. – Это объясняет пятна, которые мы видели на записи камеры в автобусе. Затем он летит в Америку, проводит там три дня и возвращается обратно. И все это – с практически разрушенным лицом?

Доктор Валид, помолчав, ответил:

– Да, это вполне возможно, учитывая характер повреждений и признаки начавшегося восстановления тканей вокруг осколков костей.

– Должно быть, он испытывал адскую боль, – сказал я.

– А вот это как раз не обязательно, – возразил Найтингейл. – Диссимуло не дает чувствовать боль, и это одна из главных его опасностей. Маг, использующий диссимуло, может вообще не знать, что наносит себе повреждения.

– Но до этого его лицо выглядело нормально только потому, что держалось на магии? – спросил я.

Доктор Валид посмотрел на Найтингейла.

– Да, – подтвердил тот.

– А что происходит с этими чарами, когда человек засыпает?

– Скорее всего, они разрушаются, – ответил инспектор.

– Но при таких жутких повреждениях лицо просто-напросто распадется на части, если чары перестанут действовать, так ведь? Тогда Купертаун должен был поддерживать их все время, пока был в Америке, – сказал я. – Получается, он не спал четыре дня?

– Вряд ли такое возможно.

– А могут чары работать по принципу программного обеспечения? – спросил я.

Найтингейл непонимающе поглядел на меня. Доктор Валид решил его выручить.

– То есть как? – спросил он.

– Можно ли заставить чей-либо разум, находящийся в бессознательном состоянии, удерживать чары? – спросил я. – Чтобы они продолжали действовать, пока человек спит.

– Теоретически это возможно, но даже если отбросить этику, я, например, не смог бы. И думаю, никто из магов-людей не смог бы.

Приехали. Магов-людей, значит. Найтингейл и доктор Валид молча смотрели на меня, и я понял: они давно свыклись с таким положением вещей и ждут от меня того же.

– Помните, я спрашивал про призраков, вампиров и оборотней, а вы сказали, что я еще толком никого не перечислил? Скажите, это была не шутка?

– Боюсь, что нет, – покачал головой Найтингейл. – Мне жаль.

– Вот ведь дрянь, – вздохнул я.

Доктор Валид улыбнулся.

– Ну прямо мои слова тридцать лет назад, – сообщил он.

– Значит, то, что погубило несчастного мистера Купертауна, возможно, имело нечеловеческую природу?

– Я не могу поручиться, – сказал доктор Валид, – но сделал бы ставку именно на это.

Потом мы с инспектором Найтингейлом поступили как все нормальные копы, когда у них выдается передышка среди дня: отправились на поиски ближайшего паба. Прямо за углом был дорогущий «Маркиз Квинсбери», под дождем, впрочем, довольно унылый. Найтингейл купил мне пива, и мы сели в уголке под плакатом в викторианском стиле, изображавшим боксерский поединок без перчаток.

– А как становятся магами? – поинтересовался я.

– Совсем иначе, нежели поступают на службу в Скотленд-Ярд, – покачал головой инспектор.

– Ну надо же, – сказал я. – А все-таки как?

– Сначала надо стать учеником, – ответил он. – Это означает преданность искусству, наставнику и отечеству.

– Должен ли я называть вас шифу [9]?

Найтингейл улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – меня нужно называть мастером.

– Мастером?

– Да, такова традиция.

Я попробовал про себя – хоть тресни, получалось «маса».

– Может, можно инспектором?

– С чего вы решили, что я предлагаю вам должность?

Я глотнул пива, чтобы не отвечать. Найтингейл снова улыбнулся и тоже пригубил из своей кружки.

– Как только вы перейдете этот Рубикон, пути назад уже не будет, – сказал он. – И да, можете звать меня инспектором.

– У меня на глазах человек убил свою жену и ребенка, – сказал я. – Если существует разумное объяснение этому поступку, я хочу его знать. Если есть хоть малейшая вероятность, что он не сознавал, что творит, – я должен выяснить, так ли это. Потому что тогда, возможно, мы сможем предотвратить подобное в будущем.

– Не лучший повод, чтобы выбрать такую работу, – сказал Найтингейл.

– А разве для такой работы можно придумать хороший повод? – спросил я. – Я хочу служить, сэр, потому что просто обязан все об этом знать.

Найтингейл отсалютовал мне кружкой.

– Уже лучше.

– А теперь что будем делать? – спросил я.

– Ничего, – ответил Найтингейл, – сегодня воскресенье. Но завтра с утра мы отправимся на встречу с комиссаром.

– Отлично! – обрадовался я.

– Не торопитесь радоваться, – сказал Найтингейл. – Только он уполномочен принять окончательное решение.

Новый Скотленд-Ярд когда-то был обычным офисным зданием, столичная полиция занимает его с 1960 года. С тех пор в кабинетах старшего руководства несколько раз делали ремонт. Последний раз это было где-то в девяностых. С точки зрения дизайна муниципальных учреждений это самый бездарный период после семидесятых. Наверно, поэтому приемная комиссара представляла собой унылое пустоватое помещение с отделкой ламинированной фанерой. Мебель была представлена цельными пластиковыми стульями. Чтобы добить посетителей «расслабляющей обстановкой», со стен на них взирали портреты шести предыдущих комиссаров. Сэр Роберт Марк (1972–1977) глядел особенно неодобрительно. Сомневался, видимо, что я внесу значительный вклад в общее дело.

– Еще не поздно отказаться от принятого решения, – сообщил Найтингейл.

Да нет, было уже поздно – а вот мне как раз захотелось, чтобы не было. Вообще, если констебль попал в кабинет комиссара, он либо совершил подвиг храбрости, либо сделал очень большую глупость. И теперь я сидел и думал, который из двух вариантов мой.

Ждать нам пришлось всего минут десять, а потом секретарша комиссара пригласила нас в кабинет. Он был очень просторный, но такой же безвкусный и унылый, как остальная часть здания. Разве только стены были отделаны панелями из искусственного дерева цветом «под дуб». На одной стене висел портрет королевы, на другой – сэра Чарльза Рована, первого комиссара. Я худо-бедно изобразил парадную стойку «смирно» и чуть не покачнулся, когда комиссар протянул мне руку.

– Констебль Грант, – кивнул он. – Ваш отец – Ричард Грант, не так ли? У меня есть кое-какие его записи той поры, когда он играл с Табби Хейзом [10]. На виниле, разумеется.

Не дожидаясь моего ответа, комиссар пожал руку Найтингейлу и жестом пригласил нас сесть. Это был еще один северянин, чей путь к высокому посту оказался труден и извилист. В Северной Ирландии он отбыл повинность, обязательную, похоже, для всех будущих комиссаров лондонской полиции. Ибо считается, что борьба с религиозным экстремизмом очень закаляет характер. Комиссар с честью носил свой мундир и слыл среди подчиненных не совсем идиотом, что выгодно отличало его от многих предшественников.

– Дело приняло неожиданный оборот, инспектор, – сообщил комиссар. – Есть те, кто сочтет этот шаг неоправданным.

– Комиссар, – осторожно возразил Найтингейл, – я уверен, что обстоятельства требуют изменить условия соглашения.

– Когда меня вводили в курс относительно задач вашего отдела, то заверили, что он по большей части занимается остаточными явлениями, что… «магия» угасает и не несет серьезной угрозы общественному порядку. Я четко помню, что в Министерстве внутренних дел муссировалось слово «истощается». Еще я часто слышал, что магия «вытесняется наукой и техникой».

Слово «магия» давалось комиссару с видимым трудом, но он себя пересиливал.

– Сэр, в министерстве никогда по-настоящему не понимали, что наука и магия друг другу не противоречат. Основатель нашего сообщества в свое время сделал достаточно, чтобы это доказать. И я считаю, что сейчас налицо медленное, но неуклонное повышение магической активности.

– То есть магия восстанавливается? – спросил комиссар.

– Да, начиная с середины шестидесятых, – ответил Найтингейл.

– С шестидесятых, – повторил комиссар. – И почему я не удивлен? Это чертовски несвоевременно и неудобно. Есть догадки, почему она набирает силу?

– Нет, сэр, – ответил Найтингейл. – Но ведь нет и единого мнения насчет причины, по которой она однажды угасла.

– Я слышал, в связи с этим упоминали Эттерсберг, – проговорил комиссар.

Найтингейл поморщился, как от резкой боли.

– Эттерсберг, несомненно, сильно повлиял на этот процесс.

Комиссар вдохнул, надул щеки. Шумно выдохнул.

– Убийства в Ковент-Гардене и в Хэмпстеде связаны между собой? – спросил он.

– Да, сэр.

– И вы считаете, ситуация может измениться к худшему?

– Да, сэр.

– Настолько, что это оправдывает нарушение соглашения?

– Подготовка ученика занимает десять лет, сэр, – сказал Найтингейл. – Будет лучше, если останется второй человек, если вдруг со мной что-то произойдет.

Комиссар невесело усмехнулся.

– А он знает, на что подписывается?

– А разве кто-то знает, поступая на службу в полицию?

– Ну хорошо, – сказал комиссар. – Встань, сынок.

Мы встали. Найтингейл велел мне поднять руку и зачитал слова:

– Клянись же, Питер Грант из Кентиш-Тауна, хранить преданность нашей королеве и всем ее наследникам. Клянись верой и правдой служить своему мастеру, пока длится твое ученичество. Клянись почитать всех хранителей и облачение, принятое в сообществе. Чтобы соблюсти тайну сего сообщества, клянись молчать о нем за его пределами. Исполняй же все обеты с честью и достоинством и никогда не нарушай этой клятвы. И да поможет тебе в этом Господь Бог, королева и сила, которая движет вселенной.

И я поклялся, чуть не запнувшись на слове «облачение».

– Да поможет тебе Господь, – повторил комиссар.

Найтингейл сообщил, что, став его учеником, я должен переехать к нему в штаб-квартиру на Рассел-сквер. Назвал адрес, а потом подбросил меня до Черинг-Кросса.

Лесли помогала мне собирать вещи.

– Ты же сейчас должна быть в Белгравии, разве нет? – спросил я. – Как же твоя срочная работа в отделе убийств?

– Мне дали выходной, – ответила Лесли. – Посочувствовали, потом велели не попадаться журналистам, потом вообще отпустили.

Это как раз было понятно. Убийство семьи кого-то богатого и знаменитого наверняка голубая мечта редактора любой газеты. Газетчики соберут все самые жуткие подробности, но на этом не остановятся. Будут дальше нагнетать: что трагическая гибель семейства Купертаунов может поведать о состоянии нашего общества, да как эта трагедия связана с современной культурой / гуманизмом / уровнем политкорректности / ситуацией в Палестине, ненужное вычеркнуть. Если что и скрасит эту историю, то только присутствие симпатичной блондинки-констебля, которую совсем одну отправили на это опасное задание. Вопросов будет море, а ответы – да кому они нужны?

– А в Лос-Анджелес кто поедет? – спросил я. Кого-то же должны послать, чтобы проследить схему перемещений Брендона Купертауна в Штатах.

– Пара каких-то сержантов, – ответила Лесли. – Я их не знаю, я ведь всего ничего успела тут проработать, когда ты втравил меня в это дело.

– Ничего, ты вроде у Сивелла в любимчиках, – сказал я. – Он не будет к тебе придираться.

– Все равно за тобой должок, – пробурчала она, быстрыми, энергичными движениями сворачивая мое полотенце в компактный валик.

– И чего же ты хочешь? – спросил я.

Лесли спросила, могу ли я отпроситься на вечер. Я сказал, что попробую.

– Я не хочу торчать здесь, – сказала она, – хочу пойти куда-нибудь.

– Куда именно? – спросил я, глядя, как она разворачивает полотенце и складывает снова, на этот раз треугольником.

– Куда угодно, только не в паб, – ответила Лесли, протягивая мне полотенце. Я кое-как упихал его в рюкзак – правда, пришлось развернуть.

– Может, в кино? – предложил я.

– А давай. Но только на комедию.

Рассел-сквер находится в километре от Ковент-Гардена, по другую сторону от Британского музея. По словам Найтингейла, в начале прошлого века это место было культурным центром, оплотом литературы и философии. У меня же оно ассоциируется исключительно с ужастиком про каннибалов, живущих в метро.

Мне надо было на южную сторону площади. Там сохранился ряд старых георгианских особняков, каждый высотой в пять этажей, считая мансарды. За красивыми коваными оградами виднелись крутые ступеньки, ведущие в цокольные этажи. Нужный мне дом отличался гораздо более шикарной лестницей, которая вела к двойным дверям красного дерева с латунными ручками. Над дверями были высечены слова: SCIENTIA POTESTAS EST [11].

Я ничего не понял. «Снятие протестов»? Или, может, «специи для теста»? Или «селекция патиссонов»? Неужели я ненароком попал в подпольную контору, занимающуюся незаконными генетическими экспериментами над растениями?

Сгрузив рюкзак и оба чемодана на площадку перед дверью, я нажал на кнопку звонка. Однако звука не услышал – очевидно, его заглушили толстые двери. Через миг они распахнулись, словно сами собой. Наверно, из-за уличного шума, но я совершенно не услышал ни щелчка, ни какого-либо другого звука. Тоби, заскулив, прижался к моим ногам.

– Это совсем не страшно, – пробормотал я. – Ни капельки.

С этими словами я перешагнул порог, таща за собой чемоданы.

За дверью обнаружился вестибюль с полом из мозаичной плитки в романском стиле. В вестибюле была кабина со стенами из стекла и дерева. Она ничем не напоминала билетную кассу, но при виде нее как-то сразу становилось понятно, что есть прихожая и есть остальная часть дома. И чтобы пройти дальше, надо получить разрешение. «Это что угодно, – подумал я, – только не личный особняк Найтингейла».

Дальше, за кабиной, между двух неоклассических колонн, стояла мраморная статуя человека в академической мантии и бриджах. В одной руке он держал некий увесистый том, а в другой – секстант. На его квадратном лице застыла неукротимая жажда знаний. Я понял, кто это, еще до того, как прочел табличку, гласившую:

• Природа жизни и ее закон
• сокрыты были во мгле,
• Но Бог сказал: «Да будет Ньютон»,
• и свет настал на земле .

Возле статуи меня ждал Найтингейл.

– Добро пожаловать в Безумство, официальную штаб-квартиру английской магии начиная с 1775 года, – сказал он.

– А Исаак Ньютон – ваш святой-покровитель?

Найтингейл усмехнулся.

– Он основал наше сообщество, и он же первый систематизировал практическую магию.

– А нам в школе говорили, что это человек, который создал современную науку.

– Он успел и то и другое, – пояснил Найтингейл. – Такова природа истинного гения.

Открыв дверь, он провел меня в прямоугольный атриум, занимавший центральную часть здания. Над моей головой в два ряда располагались балконы, а вместо крыши был огромный стеклянно-металлический купол в викторианском стиле. Когти Тоби зацокали по полированному мраморному полу кремового цвета. Царила полная тишина, и, несмотря на идеальную чистоту и порядок, я ясно ощущал некое запустение.

– Там большая столовая – мы ею больше не пользуемся, дальше комната для отдыха и курительная. Их мы тоже уже не используем, – говорил Найтингейл, поочередно указывая на двери в стене атриума. – А там, – он показал на двери на другой стороне, – общая библиотека и лекторий. Внизу кухни, кладовые и винный погреб. Черная лестница – там, впереди. За задней дверью каретный сарай и конюшни.

– А сколько человек здесь живет? – спросил я.

– Только мы двое. И еще Молли.

Тоби внезапно припал к полу у моих ног и зарычал – громко, угрожающе, как истинный охотник, завидевший крысу в кухне. Я поднял глаза и увидел, что к нам, словно скользя над зеркально-гладким мрамором, приближается женщина. Тонкая, стройная, она была одета как горничная времен короля Эдуарда: в длинную черную юбку и белую рубашку, поверх которой был повязан крахмальный передник. Но лицо ее, длинное, костистое, с черными миндалевидными глазами, почему-то диссонировало с костюмом. Волосы под чепцом тоже не были стянуты, как полагается, в узел, а струились черным водопадом до самой талии. При виде этой женщины по коже у меня побежали мурашки, и не только оттого, что я пересмотрел в свое время японских ужастиков.

– Это Молли, – сказал Найтингейл. – Она нам помогает.

– В чем помогает?

– Во всем, что требует ее помощи, – пояснил инспектор.

Опустив глаза, Молли присела в неловком, едва заметном поклоне – видимо, это был реверанс. Тоби снова заворчал, и Молли вдруг огрызнулась в ответ, вздернув верхнюю губу и обнажив неприятно острые зубы.

– Молли, – строго одернул ее Найтингейл.

Застенчиво прикрыв рот ладонью, Молли развернулась и заскользила прочь, в ту же сторону, откуда явилась. Тоби коротко и самодовольно рыкнул ей вслед, чтобы хоть самому себе казаться храбрецом.

– А она… – начал было я.

– Незаменима, – безапелляционно заявил Найтингейл.

Перед тем как подняться наверх, мы подошли к нише в северной стене. Там, на постаменте, словно статуя домашнего бога, стоял закрытый музейный стеллаж. Внутри лежала книга в кожаном переплете, раскрытая на титульной странице. Слегка наклонившись, я прочел: Philosophiae Naturalis Principia Artes Magicis, Authore: I. S. Newton.

– Стало быть, не удовлетворившись запуском мировой научной революции, наш приятель Исаак решил изобрести магию? – спросил я.

– Не совсем, – поправил меня Найтингейл. – Он не изобрел магию, а лишь систематизировал ее основные принципы, как-то ее упорядочил.

– Итак, магия и наука, – резюмировал я. – Может, это еще не все?

– Да, еще он провел реформу Монетного двора и спас страну от банкротства.

Главных лестниц здесь, видимо, было две. Поднимаясь по восточной, мы добрались до одного из украшенных колоннами балконов. Здесь было много деревянных панелей и мебели, скрытой чехлами от пыли. Еще два пролета – и мы вышли в коридор на третьем этаже, с длинным рядом тяжелых дубовых дверей. Найтингейл открыл одну из них, похоже наугад, и жестом пригласил меня войти.

– Ваша комната, – сказал он.

Она была вдвое больше той, что я занимал в общаге, очень гармоничная и с высоким потолком. В одном углу стояла латунная двуспальная кровать, в другом – огромный платяной шкаф, как в «Хрониках Нарнии». Между ними был письменный стол, и свет равномерно падал на него из двух подъемных окон. Две стены полностью скрывались под книжными полками. Почти пустыми, если не считать нескольких книг. При ближайшем рассмотрении это оказалось полное собрание Encyclopaedia Britannica 1913 года, первое издание «О дивного нового мира» в потертом переплете, а также Библия.

Газовый камин, отделанный зеленой плиткой, был явно переделан из камина настоящего. Абажур настольной лампы был расписан под японскую гравюру, а рядом с лампой стоял дисковый телефон. Лет ему было, наверно, больше, чем моему папе. Пахло пылью и полиролью, которой, видимо, недавно натирали мебель. Было похоже, что эта комната тоже полвека спала под покровом пылезащитных чехлов и лишь недавно пробудилась.

– Спускайтесь вниз, когда будете готовы, – сказал Найтингейл. – И постарайтесь выглядеть презентабельно.

Я знал зачем – и нарочно медлил, пытаясь распаковывать вещи как можно дольше. Но их, к сожалению, было не так много.

Честно говоря, не наше это дело – встречать в аэропорту убитых горем родителей жертвы. Помимо того, что официально это дело ведет Вестминстерский отдел, эти люди вряд ли могут сообщить что-то важное по поводу убийства. Грубо, но правда: у следователей обычно есть дела поважнее, чем неумело утешать скорбящих родных жертвы. Для этого есть Служба психологической поддержки родственников. Но у Найтингейла был другой подход, вследствие чего мы теперь стояли в зале прилета Хитроу и ждали мистера и миссис Фишер, они уже прилетели и как раз проходили таможенный контроль. Я держал табличку с именами.

Я представлял их совсем другими. А оказалось, что папа Фишер – лысеющий коротышка, а мама – толстушка с волосами неопределенного цвета. Найтингейл представился на непонятном языке, видимо датском, и попросил меня отнести багаж в «Ягуар», что я с облегчением и проделал.

Спросите любого офицера полиции, что самое тяжелое в его работе, и он ответит, что это момент, когда сообщаешь родным жертвы страшную новость. Но это неправда. Самое тяжелое – находиться рядом с теми, кому ты эту новость только что сообщил, и смотреть, как на твоих глазах рушится их жизнь.

Кто-то скажет, что их такие вещи не волнуют – так вот, не верьте.

Фишеры наверняка выбирали отель поближе к дому дочери. Это было кирпичное здание на Хэверсток-хилл, нечто среднее между тюремным корпусом и автозаправочной станцией. В его обшарпанном вестибюле, где бестолково толпились люди, было неуютно, как на бирже труда. Найтингейлу, судя по всему, тоже не слишком понравилось тут, и я даже стал опасаться, что он готов предложить Фишерам остановиться в Безумстве.

Но он только вздохнул и велел мне сложить багаж возле стойки ресепшен.

– Дальше я сам разберусь, – сказал он и отправил меня домой. Я попрощался с Фишерами и исчез из их жизни со всей возможной поспешностью.

* * *

После всего этого мне уже не хотелось никуда идти. Но Лесли чуть не силой заставила меня.

– Нельзя сидеть и киснуть «потому что все плохо», – сказала она. – Давай-давай, ты же обещал, помнишь?

Спорить я не стал. И потом, в Вест-Энде всегда есть куда сходить в кино, этим он и хорош. Сначала мы зашли в кинотеатр «Принц Чарльз», но в нижнем зале там показывали «Двенадцать обезьян», а в верхнем шла дилогия Куросавы. Поэтому мы прошли немного дальше, до Лестер-сквер, в «Вояж». Это карликовая, так сказать, версия мультиплекса с восемью экранами, из которых по крайней мере два уж точно больше стандартного плазменного телевизора. Обычно мне нравится, когда в фильмах есть чуть-чуть лишнего насилия. Но сегодня я позволил Лесли убедить меня, что популярная романтическая комедия «Лимонный щербет» с Элисон Тайк и Денисом Картером обязательно поднимет нам настроение. Наверное, так бы и было, если б нам удалось ее посмотреть.

Большую часть фойе по всей его ширине занимал ряд киосков. Там было восемь платежных терминалов с кассами, воткнутых между ларьков с попкорном и хот-догами и щитов с рекламой детских сувениров с картонными фигурками из свежих блокбастеров. Над каждым терминалом висел широкий LCD-дисплей, по которому транслировались расписание фильмов, ограничение по возрасту и время, которое осталось до ближайшего сеанса. Через равные промежутки времени начинался какой-нибудь трейлер либо реклама сомнительных наггетсов или же просто появлялась надпись, гласившая, что в сети кинотеатров «Вояж» нас ожидает прекрасный отдых. Тем вечером из восьми терминалов работал только один, и туда выстроилась очередь человек в пятнадцать. Мы встали за хорошо одетой женщиной среднего возраста. С ней были четыре девочки лет примерно от девяти до одиннадцати. Нас не раздражала очередь: чему учишься в полиции первым делом, так это терпеливо ждать.

При дальнейшем разбирательстве выяснилось, что тем вечером терминал обслуживал только один человек – Садун Ранатунга, двадцатитрехлетний эмигрант из Шри-Ланки. Всего же в кинотеатре находилось четверо членов обслуживающего персонала. В момент происшествия двое из них чистили экраны в первом и третьем залах, готовя их к следующему сеансу. Третий же занимался очень неприятной работой в мужском туалете – кто-то «не попал» в писсуар.

Мистер Ранатунга продавал и попкорн, и билеты, поэтому очередь женщины с девочками подошла только через четверть часа. Девочки до этого где-то резвились, но тут вдруг все прибежали обратно. Они галдели, поскольку каждая хотела первой потребовать сладости. Но дама строго и категорично дала понять, что каждой положено только по одному напитку, одной порции попкорна или пакету конфет: «По одному, я сказала, и мне все равно, что вам покупает мама Присциллы, когда гуляет с вами. Нет, никаких начос – какие-такие начос? Ведите себя прилично, или вообще ничего не получите».

Как позже выяснили следователи из участка Черинг-Кросс, точка невозврата наступила, когда двое стоявших перед женщиной попросили билеты со скидкой. Их личности были установлены: Николя Фаброни и Эугенио Турко, героиновые наркоманы, приехали в Лондон лечиться. У них при себе были рекламные брошюры школы английского языка Пикадилли, и, по мнению молодых людей, это позволяло им считаться самыми настоящими студентами. Еще неделю назад мистер Ранатунга спокойно пропустил бы их. Но днем начальник сообщил ему: в головном офисе сети «Вояж» решили, что в кинотеатре на Лестер-сквер продается слишком много льготных билетов. И, соответственно, персонал не должен их продавать, если хоть немного сомневается в том, что покупателю положена льгота. В соответствии с этим распоряжением Ранатунга и сказал Турко и Фаброни, что, к сожалению, они должны заплатить полную цену. Это не слишком понравилось приятелям, которые уже рассчитали свой бюджет на вечер исходя из того, что в кино удастся просочиться на халяву. Они стали протестовать, но Ранатунга был непоколебим в своем решении. И, поскольку обе стороны говорили по-английски не слишком хорошо, спор изрядно затянулся. В конце концов Турко и Фаброни очень неохотно заплатили полную цену парой затрепанных пятифунтовых купюр и пригоршней десятипенсовиков.

Лесли, наверно, с самого начала следила за итальянцами наметанным глазом хорошего копа. А я, поскольку «легко отвлекаюсь на ерунду», размышлял, получится ли затащить ее к себе в комнату в Безумстве. И поэтому малость удивился, когда почтенная респектабельная леди, стоявшая перед нами, вдруг перегнулась через стойку и принялась душить мистера Ранатунгу.

Выяснилось, что зовут ее Селия Манро, живет в Финчли, приехала в Вест-Энд с двумя дочерьми, Джорджиной и Антонией, и их подругами, Дженнифер и Алекс, чтобы побаловать девочек кино и сладостями. Спор разгорелся, когда миссис Манро попыталась частично расплатиться за билеты купонами зрителя «Вояж Филм». Мистер Ранатунга с сожалением сообщил, что в данном кинотеатре оплата этими купонами не действует. Миссис Манро поинтересовалась почему, однако мистер Ранатунга не смог объяснить – начальство не сподобилось рассказать ему, как работает система скидок. В итоге миссис Манро выразила свое недовольство так эффектно и мощно, что сильно удивила мистера Ранатунгу, меня, Лесли, да и сама была в шоке, как потом призналась.

Как раз в этот момент мы с Лесли решили вмешаться. Хотели подойти и узнать, в чем проблема, но не успели: миссис Манро бросилась на кассира. Все произошло очень быстро, и, как обычно при внезапных нападениях, понадобилось несколько секунд, чтобы сориентироваться. Но мы, закаленные патрулированием улиц, привыкли не стоять столбом в таких случаях. Ухватив женщину за плечи, мы вдвоем стали оттаскивать ее от несчастного мистера Ранатунги. Но она так крепко вцепилась ему в шею, что мы и его практически выволокли из-за стойки. Одна из девочек в это время уже рыдала в голос, а вторая, постарше (видимо, Антония), принялась лупить меня кулачками по спине. Но я даже не почувствовал. Рот миссис Манро раскрылся в злобной гримасе, десны и зубы обнажились. На руках и шее вздулись вены. Лицо мистера Ранатунги стало темнеть, губы посинели.

Лесли резко надавила большим пальцем на чувствительную точку на запястье миссис Манро. Та тут же разжала руки, и по инерции мы с ней свалились на пол. Она упала на меня сверху, и я попытался зафиксировать ее руки, но она успела яростно вонзить локоть мне под ребра. Я использовал свое преимущество в весе и силе и, скинув ее с себя, уложил лицом вниз на пахнущий попкорном ковролин. Наручников у меня, разумеется, не было, поэтому я просто велел ей держать руки за спиной. Вообще, если вы схватили подозреваемого, то как бы обязаны его арестовать. После моего предупреждения женщина затихла. Я оглянулся. Лесли успела не только помочь пострадавшему, но и собрать в кучу детей, а также сообщить об инциденте в участок Черинг-Кросс.

– Обещаете вести себя смирно, если я позволю вам сесть? – спросил я.

Она кивнула. Я разрешил ей сесть и сам уселся рядом.

– Я просто хотела сходить в кино, – проговорила она. – В юности придешь, бывало, в «Одеон», скажешь: «Один билет, пожалуйста», заплатишь – и вот он, билетик! С каких пор появились такие сложности? Начос эти проклятые откуда-то взялись! Что такое начо, черт побери?

Одна из девочек, услышав это, украдкой хихикнула.

Лесли что-то писала в служебном блокноте. Ну, мы же не просто так предупреждаем: все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

– А с мальчиком все в порядке? – спросила дама, встревоженно глядя на меня. – Я не знаю, что на меня нашло. Надеялась поговорить с кем-то на нормальном английском языке. Ездила вот отдыхать в Баварию, и там все прекрасно говорили по-английски. А тут выберешься с детьми в Вест-Энд – а вокруг одни иностранцы. Ни слова не понятно, что говорят.

У меня мелькнула мысль, что какой-нибудь мерзавец в прокуратуре запросто может состряпать из этого преступление на почве расизма. Поймал взгляд Лесли – она поняла, вздохнула, но перестала писать.

– Я просто хотела сходить в кино, – повторила миссис Манро.

Помощь прибыла в лице инспектора Неблетта. Едва увидев нас, он заявил:

– Вот оставь вас двоих без присмотра – и на тебе!

Я был уверен – он всю дорогу предвкушал эту фразу.

Потом мы дружно отправились в участок оформлять арест и заполнять соответствующие бумаги.

Это были не самые радостные три часа в моей жизни. В итоге мы оказались там, где обычно оказываются наши собратья, задержавшись на работе: в столовой, с кружками чая и формами для отчетов.

– Ну и где, спрашивается, вспомогательный отдел, когда он нужен? – проворчала Лесли.

– А я тебе говорил, пойдем на «Семь самураев», – напомнил я.

– Послушай, тебе не кажется, что все это очень странно? – спросила она.

– В смысле?

– Ну сам подумай – солидная дама внезапно сходит с ума и начинает бросаться на людей посреди кинотеатра на глазах у собственных детей. Ты уверен, что не ощутил ничего… ну, такого?

– Да как-то не задумывался.

А вот если задуматься, что-то таки было. Та же вспышка дикой ярости, тот же отголосок смеха. Хотя ощущалось не как воспоминание, а просто как образ – может, я это все просто выдумал теперь, когда Лесли спросила.

Мистер Манро с кейсом в руках приехал около девяти, с ним были родители двух других детей. Задержанная дама была отпущена под залог меньше чем через час. То есть гораздо раньше, чем мы с Лесли закончили с бумагами. К этому моменту я настолько вымотался, что уже не способен был ни на какой хитрый план. Поэтому распрощался с Лесли и попросил группу быстрого реагирования подбросить меня до Рассел-сквер.

Мне дали собственные ключи от всех дверей, в том числе и от черного хода. Это избавило меня от необходимости красться через холл под неодобрительным взглядом сэра Исаака. Из-за тусклого освещения в атриуме было темновато, но, поднявшись на первый этаж, я краем глаза заметил внизу чей-то светлый силуэт, бесшумно скользящий по залу.

Знаете, когда завтрак подают не просто с другими приборами, а даже и не в той комнате, где вчера был ужин, сразу понимаешь, что поселился в реально пафосном месте. Окна утренней столовой выходили на юго-восток, ловя скудные лучи январского солнца. Из них было видно конюшни и каретный сарай. Завтракали мы с Найтингейлом вдвоем, однако абсолютно все столы были застелены белоснежными скатертями. Человек пятьдесят можно было бы рассадить, не меньше. Сервировочный столик тоже впечатлял: на нем выстроились рядами серебряные подносы с копченым лососем, вареными яйцами, ломтиками бекона и кровяной колбасы. Была там и супница, наполненная смесью риса, лука и кусочков трески. Найтингейл сказал, это называется кеджери. Похоже, он не меньше меня был ошарашен количеством еды.

– Похоже, Молли сегодня немного перестаралась, – сказал он, накладывая себе кеджери. Я взял всего понемногу, а Тоби получил порцию сосисок, кровяной колбасы и миску воды.

– Нам же это все ни за что не съесть, – сказал я. – Куда она денет остатки?

– Я привык не задавать подобных вопросов, – ответил Найтингейл.

– Почему же?

– Не уверен, что хочу знать ответы.

Мой первый настоящий урок магии состоялся в одной из лабораторий в недрах первого этажа. В остальных лабораториях иногда проводили какие-то исследования, но эта была предназначена именно для обучения и очень напоминала школьный кабинет химии. Здесь были стойки высотой примерно по пояс, с вентилями для горелок Бунзена, расположенными через одинаковые интервалы. В лакированные деревянные столешницы были вмонтированы белые фаянсовые раковины. Даже периодическая таблица химических элементов висела на стене, но, как я заметил, в ней не хватало элементов, открытых после Второй мировой войны.

– Итак, сначала наполним раковину водой, – сказал Найтингейл и открыл один из кранов, выполненный в виде длинной лебединой шеи. Послышался отдаленный перестук, лебединая шея затряслась. Внутри забулькало, и наконец кран выплюнул некоторое количество бурой жидкости.

Мы попятились.

– Как давно вы пользовались этой лабораторией? – поинтересовался я.

Перестук становился все быстрее и громче, и затем из крана наконец хлынула вода – сначала грязно-рыжая. Но через некоторое время она очистилась и стала прозрачной. Найтингейл заткнул сток и подождал, пока раковина наполнится на три четверти.

– При отработке этого заклинания, – пояснил он, – техника безопасности требует всегда иметь рядом резервуар с водой.

– Мы зажжем с помощью магии огонь?

– Только если что-то пойдет не так, – сказал Найтингейл. – Я буду показывать, а вы должны предельно сосредоточиться – как тогда, при поиске вестигиев. Понимаете?

– Вестигиев, – повторил я. – Понял.

Найтингейл протянул руку ладонью вверх и сжал пальцы в кулак.

– Следите за моей рукой, – сказал он и медленно разжал пальцы. И я вдруг увидел шарик света в нескольких сантиметрах над его ладонью. Достаточно яркий, однако на него можно было смотреть, не щурясь и не мигая.

Найтингейл снова сжал пальцы, и шарик исчез.

– Еще?

Думаю, до этого момента некая часть моего сознания ждала все-таки рационального объяснения. Но когда я увидел, с какой легкостью Найтингейл создал волшебный световой шар, я понял, что рациональное объяснение только одно: магия работает. Но вот вопрос: как именно она работает?

– Еще, – сказал я.

Он раскрыл ладонь, и я снова увидел магический свет. Его источник был размером с мячик для гольфа, а гладкой, мягко сияющей поверхностью напоминал жемчужину. Я чуть подался вперед, чтобы рассмотреть получше, но так и не понял, исходит ли это сияние изнутри шара или же светится его поверхность.

Найтингейл сжал кулак.

– Осторожнее, – предупредил он, – берегите глаза.

Я моргнул, и перед глазами тут же поплыли фиолетовые пятна. Наставник был прав – я засмотрелся, купившись на обманчиво мягкий свет. Пришлось промыть глаза над раковиной.

– Готовы продолжать? – спросил Найтингейл. – Тогда попытайтесь сосредоточиться на ощущении, как я. Вы должны что-то почувствовать.

– Что-то? – не понял я.

– Магия подобна музыке, – пояснил Найтингейл. – Каждый ощущает ее по-своему, как по-своему слышит музыку. Мы используем термин «форма» – немногим лучше, чем «что-то», верно?

– А можно мне закрыть глаза? – спросил я.

– Безусловно.

«Что-то» я определенно ощутил. Как будто щелчок в сам момент возникновения шара. Мы повторили это упражнение несколько раз, пока я не удостоверился, что мне не кажется. Найтингейл спросил, есть ли у меня вопросы. Я спросил, как называется это заклинание.

– Между собой мы называем его «светлячком», – ответил он.

– А можете сделать то же самое под водой?

Найтингейл опустил руку в воду, согнул под неудобным углом, однако без всяких видимых усилий снова выпустил из ладони «светлячка».

– Значит, окисление здесь ни при чем, – заключил я.

– Сосредоточьтесь, – велел Найтингейл. – Сначала магия, а потом наука.

Я бы сосредоточился, но на чем именно?

– Через минуту, – сказал Найтингейл, – я попрошу вас протянуть руку ладонью вверх, как я показывал. Как только раскроете ладонь, попытайтесь мысленно создать образ, который у вас возник, когда я создавал «светлячка». Представьте, что образ – это ключ, который вы вставите в замок, чтобы открыть дверь. Поняли?

– Ладонь, – повторил я, – образ, ключ, замок, дверь.

– Верно, – сказал Найтингейл. – Начинайте.

Глубоко вздохнув, я вытянул руку ладонью вперед и разжал пальцы. Ничего не произошло. Найтингейл не стал смеяться, но от этого было не легче. Я вздохнул еще раз, попытался вызвать этот самый «образ» в сознании и снова раскрыл ладонь.

– Давайте еще раз покажу, – предложил Найтингейл, – потом попробуете сами.

Он снова засветил на ладони магический шарик, я попытался мысленно уловить, удержать форму и на этот раз вроде ощутил ее отголосок – так до слуха доносится музыка из проезжающей машины.

Мы повторили еще несколько раз, пока я не начал четко воспринимать «форму». Но все равно воссоздать ее в голове никак не получалось. Найтингейлу, похоже, было знакомо это состояние, ибо он четко определил, на какой стадии я нахожусь.

– Тренируйтесь еще часа два, – велел он. – Потом прервемся на обед, а затем поработайте еще два часа. Вечером можете быть свободны.

– Только это отрабатывать? – спросил я. – А древние языки, а теория магии?

– Это только первый шаг, – сказал Найтингейл. – Если не овладеете этой практикой, все остальное будет нецелесообразно.

– Значит, это такой тест?

– В этом суть ученичества, – ответил Найтингейл. – Овладеете этой формой, и я обещаю, вам будет чем заняться: латынь, греческий, арабский, технический немецкий. Это не считая беготни, которая вам предстоит в связи со всеми делами, которые я расследую.

– Отлично, – заявил я. – Вы меня замотивировали.

Найтингейл рассмеялся и вышел, оставив меня тренироваться.

Глава 4

У реки

Через десять минут после пробуждения некоторые вещи делать ну совершенно не хочется. Например, гнать как сумасшедший по Грейт-Вест-роуд. Даже в три часа ночи, с сиреной и мигалкой, по максимально свободной для Лондона дороге. Вцепившись в ремень пассажирской двери, я старался не думать о таких прискорбных недостатках шикарного раритетного «Ягуара», как отсутствие современной подушки безопасности и зоны деформации.

– Вы включили рацию? – спросил Найтингейл.

Когда-то давно в этой машине установили современный радиопередатчик. И Найтингейл, нисколько не смущаясь, сообщил мне, что не умеет им пользоваться. Я только-только его включил, как Найтингейл на полной скорости вылетел на развязку Хогарт, и я отвлекся – треснулся головой о стекло. Выждав, когда будет относительно прямой участок, я связался с группой округа Ричмонд – именно им, по словам Найтингейла, требовалась наша помощь. Мы услышали самый хвост оперативного доклада, и тот, кто его делал, судя по сдавленному голосу, отчаянно старался скрыть свою панику. Речь шла о каких-то гусях.

– Танго-Виски‐1 – Танго-Виски‐3, повторите.

ТВ‐1 – это, должно быть, дежурный инспектор в ричмондском участке, а ТВ‐3 – одна из тамошних групп быстрого реагирования.

– Танго-Виски‐3 – Танго-Виски‐1, мы у «Белого Лебедя», на нас напали чертовы гуси.

– У «Белого Лебедя»? – не понял я.

– Это паб в Туикенеме, – пояснил Найтингейл, – у моста на остров Ил-Пай.

Про Ил-Пай я знал, что это скопище лодочных мастерских и причалов на крохотном островке метров пятьсот длиной. Но однажды там даже играли «Роллинг Стоунз». Мой отец, кстати, тоже – от него я, собственно, и слышал про это место.

– А гуси при чем? – спросил я.

– Гуси лучшие сторожа в мире, – ответил наставник. – Не верите – спросите у римлян.

Но ТВ‐1 гуси не интересовали, она спросила, что произошло. За двадцать минут до этого поступило сразу несколько звонков в службу экстренной помощи. Речь шла о нарушении общественного порядка и предполагаемом конфликте между группами подростков. По опыту я знал: это могло означать все что угодно, начиная от драки на девичнике и заканчивая парой-тройкой лис, перевернувших мусорные баки.

ТВ‐3 сообщил, что на Риверсайд-роуд произошла драка между группой ИК1 мужского пола, в джинсах и спецовках, и группой ИК3 женского пола. На всякий случай поясняю: ИК – это идентификационный код, ИК1 обозначает белых, а ИК3 – чернокожих. Сам я в зависимости от загара балансирую где-то между ИК3 и ИК6, то бишь между арабами и североафриканцами. Драки между белыми и черными бывают, хоть и нечасто. Но чтобы парни дрались с девчонками – о таком я слышал впервые. ТВ‐1, видимо, тоже, поэтому переспросила.

– Женского пола, – повторил ТВ‐3, – определенно женского, причем одна из них абсолютно обнаженная.

– Вот этого я и опасался, – проговорил Найтингейл.

– Чего именно?

Ощущение пустоты снаружи мелькнуло и исчезло – это мы пролетели по мосту Чизик. После него Темза делает петлю вокруг Садов Кью, и мы теперь ехали через самое основание этой петли, к Ричмондскому мосту.

– Там неподалеку находится одно культовое место, – сказал Найтингейл. – И парни, возможно, на него покушаются.

«Вряд ли под «культовым местом» он имеет в виду поле для регби», – подумал я.

– Значит, девушки его защищают?

– Да, можно и так сказать, – ответил Найтингейл.

Машину он водил мастерски и так внимательно следил за дорогой, что даже на высокой скорости не о чем было беспокоиться. Но и ему пришлось сбавить скорость, когда улицы стали у2же. Центру Ричмонда, как и многим другим районам Лондона, похоже, не досталось сколько-нибудь грамотной планировки.

– Танго-Виски‐1 – от Танго-Виски‐4, я на Черч-лейн, у реки. Группа ИК1 мужского пола, пять или шесть человек, проникла на лодку. Следую за ними.

ТВ‐4 – еще одна ричмондская оперативная группа. То есть они вообще всех подняли на ноги.

ТВ‐3 сообщил, что ИК3 женского пола нигде не обнаружено – ни обнаженных, ни одетых. Но лодку они видят, она движется к противоположному берегу.

– Свяжитесь с ними и скажите, что мы скоро будем на месте, – велел Найтингейл.

– А какой у нас позывной? – спросил я.

– Зулус‐1.

Я вышел на связь.

– Зулус‐1 – Танго-Виски‐1, зафиксируйте – мы подключаемся.

Последовала небольшая пауза: ТВ‐1 переваривала услышанное. Я на миг усомнился, что дежурный инспектор знает, кто мы такие.

– Танго-Виски‐1 – Зулусу‐1, принято. – Голос был ровный и спокойный – очевидно, все же знает. – Внимание: подозреваемые, возможно, пересекли реку и находятся на южном берегу.

Я попытался осмыслить это, но получилось плохо – Найтингейл вдруг вильнул на одностороннюю Джордж-стрит, по которой даже с мигалкой и сиреной нельзя ехать не в ту сторону. Иначе есть немалый шанс лоб в лоб повстречаться с образчиком тяжелой техники, выкатившимся на улицы ради ночной уборки. Я со всех сил уперся ногами в пол, когда наши фары выхватили из темноты огромное сердце, помещенное в витрину магазина «Бутс» ко Дню святого Валентина.

В микрофоне раздался голос ТВ‐3:

– Внимание, внимание! Лодка, в которой находятся подозреваемые, загорелась. Люди прыгают с нее в воду.

Найтингейл снова дал по газам, но, к счастью, мы завернули за угол и теперь ехали по правильной стороне. Ричмондский мост был у нас справа, но Найтингейл, развернувшись на кругу, вырулил на дорогу, идущую параллельно Темзе. По рации мы слышали, как ТВ‐1 связывается с Лондонской противопожарной службой и вызывает пожарный катер. Досюда ему было идти минут двадцать, не меньше.

Найтингейл лихо завернул направо, а я даже не заметил, что там есть поворот. Теперь мы неслись в абсолютной темноте, и гравий летел из-под колес, стуча о днище автомобиля. Еще один внезапный поворот, теперь уже налево, – и мы снова гоним вплотную к воде, вслед за рекой поворачивая к северу. У противоположного берега на якоре стояло несколько прогулочных катеров. Их подсвечивало оранжевое зарево от горящей лодки. Это был даже не катер, а просто прогулочная моторка. Такие обычно покупают частники, катать туристов. Борта у таких лодок частенько бывают выкрашены вручную, а на крыше дрыхнет кот. Но на этой кот если и был, то, надеюсь, успел выпрыгнуть и уплыть, потому что сейчас посудина была охвачена огнем от носа до кормы.

– Вон там, видите? – проговорил Найтингейл.

Я глянул вперед и в свете фар разглядел на том берегу силуэты нескольких человек.

– Вижу подозреваемых, – сообщил я ТВ‐1, – на южном берегу в районе… вот черт, что у нас тут?

– Паромная переправа Хэммертон, – подсказал Найтингейл, и я повторил.

Найтингейл сбавил скорость, и мы затормозили прямо напротив горящей лодочки. В бардачке нашлись фонари, допотопные, страшненькие, с прорезиненными корпусами и лампами накаливания. Тяжесть такого фонаря в руке как-то даже успокаивала, когда мы с Найтингейлом вышли из машины и окунулись в непроглядную тьму.

Я посветил на тротуар, но подозреваемые, если они там и были, уже успели сбежать. Найтингейла же, похоже, больше интересовал не тротуар, а сама река. Я обшарил лучом фонарика пространство вокруг лодки, которую течение теперь медленно несло вперед, но в воде никого не было.

– Нужно проверить, не остался ли кто-нибудь на борту? – спросил я.

– Будет лучше, если там действительно никого нет, – громко объявил Найтингейл, обращаясь словно бы к реке, а не ко мне. – И я требую, чтобы пожар сейчас же потушили.

Из темноты долетел тихий смех. Я направил туда фонарик, но, кроме лодок у дальнего берега, не увидел ничего. Потом повернулся обратно – как раз чтобы увидеть, как горящая лодка исчезает под водой, словно кто-то там, внизу, схватил ее и потянул к себе. Угасли последние языки пламени, и в тот же миг лодка вынырнула обратно, словно резиновый утенок, и закачалась на воде. Гореть она, естественно, перестала.

– Кто это сделал? – спросил я.

– Духи реки, – ответил Найтингейл. – Оставайтесь здесь, я осмотрю берег.

От воды снова донесся смех. Потом, буквально метрах в трех от меня, послышалось: «О черт!» Голос был женский и, судя по выговору, принадлежал коренной жительнице Лондона. Затем я услышал скрежет, будто кто-то рвал пополам лист железа.