Рейд. Охота бесплатное чтение

Борис Конофальский
ОХОТА

Глава 1

Вроде, всё, бой попритих. На подъёме, на западе, далеко хлопают одиночные взрывы мин, но это так, больше для острастки. На самом деле китайские миномётчики пристреливаются к новым точкам.

Тихо стало. Ночь. Не жарко. Едва заметен ветерок. Можно не закрывать забрало, воздух почти без пыли. От простого дыхания можно получать удовольствие. Просто дышишь, и всё, ночью в болоте такое невозможно. Мошка за минуты сгрызёт кожу. А тут дыши — не хочу… Вот только пух мешает. Сначала его было немного, но ветер чуть окреп и…

Это самое время для цветения колючки, от неё по степи летят тучи пуха, пуха вдруг стало столько, что через него видно плохо.

В лучах фонарей это смотрится на удивление красиво. Но людям не до красоты сейчас. Они заняты делом.

Но все понимают, что ничего ещё не закончилось. Ещё три часа до солнца. И значит, что до рассвета будет ещё одна атака. Как минимум одна.

И НОАК, и русские готовятся.

Китайцы не волнуются, они знают, что русских мало. Едва ли их больше, чем самих китайцев, а говорить о снарядах и минах и вовсе не приходится, у русских их всегда в обрез.

Первые две атака Девятый батальон Тридцать Первой дивизии НОАК отбил почти играючи, правда, благодаря действиям пластунов, потерял во время одной из атака две ценные турели, но это просто автоматы, а среди личного состава потерь не было, и позиции НОАКовцы удержали во всех точках, даже не позволив атакующим приблизиться к ним.

Тем не менее, сводный батальон русских из трёх армейских рот, одной казачьей сотни и одной пластунской не собирался ждать ни рассвета, ни подкреплений. Командиру батальона майору Уварову была поставлена задача: к двенадцати часам дня взять первую полосу обороны противника и закрепиться там. Для этого он имел почти четыреста бойцов, чуть больше, чем в Девятом батальоне китайцев. Ещё сверхточные самоходки «гиацинты» и шестнадцать снарядов к ним. Также ему выделили более двух сотен мин разных калибров. Так что, по мнению командования, средств у него было более, чем достаточно. И он собирался оправдать оказанное ему доверие. Да, в первых атаках он потерял четыре человека убитыми и более тридцати ранеными, но он выяснил конфигурацию обороны противника, засёк позиции артиллерии и миномётных батарей, и теперь знал, что надо делать дальше. Его частям нужно было время на подготовку новой атаки. Но время ещё было, поэтому он не торопил своих офицеров, путь подготовятся, как следует.

Казаки копали землю, готовились, знали, что ничего ещё не закончено. Они понимали, что тут, в перекопанном снарядами овраге, им предстоит встретить утро, и то, что днём будет тяжелее, чем сейчас.

— Сашка, — говорил взводный пулемётчику, — ты давай, не кури там, а как откопаешь место, готовь вторую позицию.

— Да знаю я, — отвечал первый номер пулемётного расчёта Саша Каштенков. Он и третий номер пулеметного расчёта всё уже почти сделали, уже ставили станину пулемёта. Сделали всё вдвоём.

Взводный не поленился, полез вверх к ним, на край обрыва, осмотрелся:

— Угол какой взял за ноль?

— Юго-восток ровно, — отвечал пулемётчик чуть недовольно.

Ну что, взводный в самом деле дуркует, контролирует их, как первогодков, у них по пять-шесть призывов за плечами. Ещё будет их учить, как угол огня выставить? Как ленту в механизм заправлять? Как на гашетку давить?

А прапорщик не уходит, сидит в гнезде, свой ПНВ достал, смотрит в сторону позиций противника, видно, убедиться хочет, что Сашка правильно пулемёт ставит. Этим только злит пулемётчиков. Ну, в самом деле…

Ещё и позицию раньше времени демаскирует, у китайцев тоже, авось, наблюдатели имеются. Вот засекут его и сообщат миномётчикам своим. И в довершении на пулю снайпера напрашивается. Снайпера никогда не дремлют, даже в темноте.

— Ладно, — наконец говорит прапорщик Михеенко, пряча свой офицерский ПНВ, — нормально.

Каштенков фыркает, ему смешно это слушать, а третий номер расчёта Сафронов замечет ехидно:

— Рады стараться, господин прапорщик.

— Позубоскальте мне ещё, — недовольно говорит прапорщик, спускаясь. — Вторую точку в ста метрах на юг ставьте, тоже на юго-запад, так же, как и эту вкопайте. А ты, Сашка, — говорит он Каштенкову, — будешь мне фыркать, так и третью точку копать тебе придётся.

— Есть, — говорит ему пулемётчик.

Им непросто, полный расчёт — это три человека, а их двое осталось, второй номер два часа назад был ранен, но они справятся.

Аким свой окоп уже выкопал, этот окоп на дне оврага, от обстрела. Глубокий, там удобно усесться можно. А ещё он подготовил себе точку в западном склоне обрыва. Оттуда можно будет вести огонь. Точку выбирал с умом, чтобы была подальше и от пулемёта, и от гранатомёта. Первым делом «гостинцы» к кому-то из них полетят. Лучше держаться от них подальше. Впрочем, это скорее дань правилам. Бойцы штурмовой группы в перестрелках на дистанциях более ста метров не участвуют. Оружие у них не то.

Их дробовики — это оружие, рассчитанное на ближний бой, как, впрочем, и всё их снаряжение. Они бойцы атаки: гранаты, картечь, щит и сама их броня, у них она самая тяжёлая, особенно шлем и кираса, это всё для работы на дистанции десять-двадцать метров. А дурацкие перестрелки, когда между врагами полтысячи метров, на взгляд штурмовиков — глупости. Пустое.

Закончив свою работу, Саблин пошёл помочь гранатомётчикам, у них самое тяжёлое и громоздкое оборудование, и самое нужное в бою.

Тут его чуть не сбил радист Зайцев, спешивший вдоль оврага.

— Где взводный? — Спросил он у Саблина. — Радиограмма пришла.

— Там, — Аким махнул рукой на западный склон оврага, — у пулемётчиков был. А что, начинается?

Саблин имел ввиду атаку. Зайцев почему-то всегда относился к Саблину как к командиру, ну, или старому казаку, уважал.

— Нет пока, — отвечал Радист, показывая Акиму планшет, — приказ пришёл взаимодействовать с миномётной батареей. Позывной дали.

Аким заглянул в планшет радиста, да, так всё и было. Казалось дело то простое: как начнётся атака, обнаруживать небольшие или одиночные окопы противника, те, что в зоне действия взвода, и наводить на них миномёты. Но был в этом деле один нюанс, как выражался их умный прапорщик, как только вы выйдете в эфир с координатами вражеского объекта, вас тут же запеленгуют. И по пеленгу к вам будут прилетать гостинцы. Глупо было бы думать, что по рации, которая работает совсем рядом с твоими передним краем, артиллерия или миномёты НОАК не нанесут удар со всей возможной поспешностью.

— Побежал я, — сказал радист, как только Саблин дочитал сообщение.

«Беги, друг, — подумал Аким, глядя радисту вслед, — ты ещё сегодня со своей рацией набегаешься».

Такая у радиста работа, нужно менять положение после каждого выхода в эфир. Иначе дождёшься пару мин себе на голову.

А о том, что сегодня выпадет ему, он не думал.

Аким сначала не разглядел, что это. И не мог определить. Пятно какое-то размытое. Фронтальные камеры на шлеме ночью работают по принципам телевизора. Пятно было неярким, нечётким, и можно было бы его принять за грязь на ткани, если бы оно не шевелилось, не ползло. Саблин открыл забрало шлема и автоматически включился фонарь, свет из шлема осветил то, что он считал пятном.

Его передёрнуло от неприятной смеси страха и неприязни, он тут же внешней стороной бронированной краги ударил по тому, что ещё недавно казалось ему простым пятном. Он раздавил в кашу крупного, белого паука, что полз по лёгкому брезенту, которым они укрылись, чтобы не мокнуть под непрекращающимся дождём.

Походный брезент валяется в каждом казацком рюкзаке, он мало весит и занимает мало места, а вещь нужная. Вот и сейчас они разложили на бархане один край такого брезента, чтобы не лежать на мокром песке, а другим укрывались от дождя. И на этом брезенте Аким, нёсший свой караул первый, и заметил паука.

«Фу, — он с омерзением вытирал крагу о песок, — всё-таки много тут, в степи, всякой мерзости, в болоте кроме мошки и нет ничего такого страшного. Ну, пыльца разве что. Пиявка тоже может пролезть ночью, вцепиться. Но так от пиявки вряд ли ты умрёшь. Неприятно, конечно, но не смертельно. Или рак ночью вылезет на запах, но рак — это редкость, да и в лодку ему не влезть. Только если ты на берегу. Может, конечно, и баклан шилом своим ударить, эта тварь опасная».

Но опять же, Саблин не слышал, что бы бакланы кого-то до смерти заклевали. Даже стаей. А тут пропусти такого вот гада, и кто знает, проснёшься ли.

Саблин стал внимательно осматривать брезент, нет ли других пауков, и почти сразу нашёл ещё одного. Тут же раздавил и этого, вылез из-под брезента и теперь уже всерьёз принялся разглядывать всё вокруг. И на плесени бархана увидал ещё одного, и чуть выше ещё…

— Александр, вставай, — постучал он костяшками по шлему товарища, — слышишь, поднимайся.

— Чего? — Проснулся пулемётчик и сразу потянул к себе винтовку.

— Вставай, надо отсюда уходить.

— А что случилось? — Спрашивал Сашка.

Аким, молча, стволом дробовика указал на большого белого паука, что полз по плесени в метре от места, где лежала Сашкина голова.

— Ишь ты, зараза какая, — тут же вскочил Каштенков. — А что ты его не убил-то?

— Двоих уже раздавил, — сказал Саблин, — ещё двух видел.

— Видать, место тут у них, — говорил пулемётчик встревоженно, — очень я их не люблю, Аким, ты посмотри-ка, нет ли на мне такой заразы.

Он быстро снял пыльник и встряхнул его так, что сигареты и прочие мелочи разлетелись из карманов в темноту.

И как это было неудивительно, Саблин нашёл на Сашке ещё одного паука, совсем маленького, но очень шустрого, еле успел раздавить его, прежде чем он успел нырнуть под бронепластину наплечника.

Сашка, видно, и вправду не любил пауков, очень уж он волновался по этому поводу. Потом Каштенков оглядел Саблина, и, убедившись, что пауков нет, они решили с этого места сняться, несмотря на то, что на часах уже было два часа ночи.

Решили поискать место поспокойнее, безо всей этой степной гадости. И пошли дальше на восток.

В темноте идти непросто, даже с ПВН, всё равно не всё замечаешь. Небольшая сколопендра, выскочившая из песка, их немного напугала. Саблин застрелил её прежде, чем она успела брызнуть кислотой. Песок промок, стал плотным, из такого быстро не выпрыгнешь. Так они и шли, пытаясь найти себе место для ночлега. Но где бы ни останавливались, на каждом бархане, на котором собирались прилечь, находили паука, хоть маленького, но находили. А чаще двух или трёх и немаленьких, очень даже подвижных.

— Да что ж этот такое, — говорил Каштенков. — Никогда их столько не было, на каждой кочке, на каждой хоть по одной этой заразе, но есть.

Да, Саблин и сам удивлялся. Там, на севере, у болот, такой гад был редкостью, а тут барханы ими кишели.

— Может, это из-за дождя, — продолжал пулемётчик. — Может, позаливало им норы, и они вылезли, или может, как сколопендры, они от воды из яиц все повылуплялись.

Аким не знал, он просто шёл от бархана к бархану в надежде, что на следующем пауков не будет, но, честно говоря, в это он верил всё меньше и меньше. Этих опасных тварей повсюду было навалом. Так они и шли под непрестанную болтовню пулемётчика, пока не стало светать, пройдя за ночь добрых двадцать километров.

И только когда уже почти рассвело, они нашли небольшой бархан, на котором не было ни одного паука. Легли на его южную сторону, и Саблин моментально заснул, не обращая внимания на сильный дождь.

Тихо по тонкой ткани брезента бьют капли, не жарко, но кажется, под броню попало немало влаги. Это непривычное ощущение. Так бы и лежал под этими звуками падающей с неба воды, но лежать некогда. И Сашка его не будит. Неужели сам спит? Саблин скосил глаза на открытое забрало, на панораме есть часы.

Обалдеть, вот-вот двенадцать! Он откинул ткань, сел и увидал Каштенкова, тот сидел рядом, строгал кусок колючки коротким ножом из ремнабора. Увидал, что Саблин проснулся, обрадовался и сказал:

— А не дурак вы поспать, господин урядник.

— А чего не будил?

— Да ладно, сейчас сам лягу на пару часов, думаю, что ночью опять пауки полезут, опять спать не придётся. Так что лучше выспаться. Только поедим давай, я не ел, тебя ждал, пока проснёшься.

Значит, не ел Сашка и не будил, ждал его. Саблин подумал, что повезло ему, что именно Каштенков остался жив, ему нравился этот незлобивый, хотя и порядком болтливый человек.

— Ну, так, что тебе снилось, а, господин урядник? — Болтал Каштенков, доставая из ранца еду и воду.

— Ничего. Мне редко сны сняться. — Отвечал Аким, поднимаясь с песка.

— Да? — Не верил пулемётчик. — А дробовик во сне так сжимал, что думал, погнёшь его.

— Не помню, — произнёс Саблин.

Да, всё-таки он был рад, что в этой беде, в этой мокрой пустыне, с ним был этот человек.

— Ну и Бог с ним, не помнишь, так не помнишь, давай есть.

Они хорошо поели, были голодны. Сашка лёг спать, а Аким лежать не хотел, боялся, что заснёт. Сел рядом, иногда вставал. Прохаживался, искал пауков. Но сейчас при свете дня ни одного не находил. Думал дать Сашке поспать подольше, но через два часа он проснулся сам, и такой был бодрый, словно проспал часов десять. Они ещё чуть-чуть поели и пошли дальше.

Сашка теперь ещё себе забаву нашёл, искал следы на песке. Шёл и охотился. Сколопендра в бархан ложится и лежит. Стережёт жертву. А ветер следы от её бесчисленных ног и след места её лёжки песком заметает. За пятнадцать минут заметёт, как не было их. Но это когда песок сухой. А промокший песок, дует ветер или нет, лежит себе и лежит, и следы на нём видны долго.

Вот по этим следам Сашка и бегал, искал места, где залегла сколопендра и, найдя, подходил тихонечко, стараясь не шуметь, втыкал в песок ствол винтовки неглубоко и стрелял туда, раз или два. Или сразу убивал тварь, или радовался, когда она вылезала из песка и ему удавалась её добить на свежем, так сказать, воздухе. Аким его не останавливал, выстрелы у винтовки негромкие, звук от них шёл только между барханов. Так что никто их услышать не мог, вот только патронов Саблину было жалко. А сколопендр нет. Он бы и сам их убивал с удовольствием. Теперь это было с ним на всю жизнь. Вот к таким болотным тварям, как выпь, баклан или медуза, или даже пиявка, Саблин никакого сожаления не испытывал. Но и убивал их, как правило, без особой радости. Убить медузу было необходимо, иначе так и будет приплывать и объедать его отмели и банки, сжирая всех ракушек. Конечно, он злился, когда баклан срывал рыбу с его крючка и тоже убивал его. Но никогда он не испытывал к болотной живности такой ненависти, какую испытывал к сколопендрам. Он радовался, когда видел, как разлетается на куски этот червяк от винтовочной пули. Да и пауков он давил теперь с удовольствием.

Степь ему не нравилась.

Вот и шли они с ненавистью, радовались, когда убивали очередную сколопендру. И только уже под самый вечер перед заходом остановились на ужин.

Глава 2

Найти бархан без пауков было невозможно. Если днём их почти не было, то с приближением вечера они начинали вылезать. Мало того, казалось, что чем дальше они идут на восток, тем больше становиться этих ядовитых созданий. Казаки устали, после ужина шли медленнее, но и мысли у них не появлялось прилечь на бархан. Пауки были всюду. Особенно на черных кляксах плесени и на растениях, которых сейчас было предостаточно. Как лежать там, где в щель твоего бронекостюма может залезть настолько ядовитое существо. И пусть оно не прокусит «кольчугу», но он может добраться до лица или до рук, с которых так хочется стянуть на ночь перчатки.

Сашка остановился, оглянулся и сказал:

— Слышь, урядник, ночью, наверное, придётся идти, спать ляжем утром. Не найдём мы «чистого» места для сна.

— Пошли, — согласился Саблин.

— Или, может, ты по-другому думаешь? — Цеплялся пулемётчик.

Аким знал, что Сашка просто поболтать хочет, что молчать целыми днями ему тяжко, он усмехнулся и повторил:

— Пошли, поспим утром.

— У меня аккумулятор на семьдесят процентов сел уже, — продолжал Каштенков.

У Акима он сел ещё больше, броня штурмовика потяжелее, электричества «жрала» побольше. Но Саблин устал, ему не хотелось говорить, он только и ответил:

— Угу.

— И что «угу»? — Не отставал от него пулемётчик, немного раздражаясь.

— Хорошо, — коротко сказал Саблин.

С одной стороны говорить ему не хотелось, но односложные, непонятные ответы злили Сашку, и это было смешно. Каштенков оборачивался, смотрел на него с упрёком, а он делал вид, что не понимает, отчего пулемётчик злиться.

— Чего хорошего? — Спрашивал Каштенков.

— Ну, хорошо, что тридцать процентов, — отвечал Аким, опуская голову, чтобы скрыть улыбку.

— И что в этом хорошего?

— Ну как… Прошли столько, а аккумулятор ещё не разрядился, до Енисея нам трёх аккумуляторов точно хватит. — Пояснял Саблин.

— Да нам двух хватит, — недовольно говорил пулемётчик, чувствуя, что Саблин смеётся.

И тут Аким остановился. Еще не стемнело до конца, они шли с поднятыми забралами, не пользовались ПНВ, глазами глядели, и он увидал фиолетовое мерцание… Далеко до него было, и сначала он подумал, что это молнии переливаются на горизонте. Но молнии не могут сверкать бесконечно. А фиолетовый свет лился и лился, причём лился он от земли вверх, к небу. Сашка тоже стал глядеть в ту сторону, и если Саблин смотрел и раздумывал над тем, что видел, Каштенков тут же полез на ближайший бархан, втаптывая ботинками чёрную плесень во влажный песок, залез на самый верх и уже через секунду произнёс:

— Пришлые, сволочи.

Аким тоже полез на бархан, стал рядом. А Сашка продолжал убеждать его в том, что Саблин и не оспаривал:

— Точно говорю, пришлые. Батька, покойник, мне рассказывал про такое. Говорил: «Свет синий издалека видать, а подойдёшь ближе, так „гамма“ попрёт».

Саблин тоже про такое слышал, слышал, что многие считают это свечение местом пришлых и что гамма-излучения достигнут критических значений, если к этому свету приблизиться. Но это его не очень пугало, они были в броне, а броня рассчитана на излучения высокой интенсивности.

— Интересно, а сколько до того места вёрст? — Размышлял Аким.

— Не знаю, на вид километров десять, может, меньше, чёрт эту мокрую степь разберёт. А чего ты интересуешься? — Насторожился Каштенков.

— А дальномер его не увидит, наверное. — Размышлял вслух Аким.

— Да зачем тебе расстояние до него?

— Может, сходим, глянем, что там? — Предложил Саблин.

— Рехнулся? — Сразу оживился Каштенков.

— А что?

— Да ну их, пришлых, к дьяволу, не ровен час, уснёшь там и проснёшься в биоцентре уже переделанным, вот уже мало охоты у меня проснуться с коленками назад, как у «бегуна». Или с мордой как у «нюхача». Нет уж, спасибо… А такое и бывало… Тоже вот такие исследователи, ходили смотреть, что там да как… Посмотрели на свою шею.

Сашка хватает Саблина за рукав, тянет вниз с бархана, приговаривает:

— Пошли отсюда, я координаты в планшет забью, дойдём — учёным скажем, что мы тут видали. Они умные, пусть исследуют. А сами туда даже за деньги не пойдём. И даже повернём от этого света, от этих пришлых, и возьмём севернее. Подальше пойдём, чтобы не дай Бог…

Да, наверное, он был прав, лучше дойти до своих и сообщить о таком удивительном явлении, чем просто исчезнуть в пустыне навсегда. Аким пошёл за пулемётчиком, но поглядывал туда, на юго-восток, туда, где красиво переливалась синее зарево. Да, ему действительно было интересно, что там такое, неужто это и вправду те самые пришлые, о которых он слышал с детства.

Но Сашка пошёл вперёд, забирая между барханов левее и левее, ближе к северу. И стало уже совсем темно, Аким опустил забрало, иначе без ПНВ уже ничего видно не было. Он ещё пару раз оборачивался на юго-восток, но из-за барханов, синий свет уже было едва заметно. Только тучи чуть светлели над тем местом, и всё.

Они оба явно недосыпали, устали, ночью шли медленно. Сашка, даже видя следы сколопендр в темноте, уже не гонялся за ними. А к утру так они и вовсе еле плелись. И не мудрено, за три дня и две ночи пластуны прошли больше половины пути, почти шестьдесят пять километров. Для тяжёлой пехоты с полными под завязку ранцами это было очень неплохо.

Когда на востоке посветлело, стали искать место, уже и пауки не так страшны были. Выбрали большой бархан, рядом длинная лужа вдоль, и вода в луже была почти чистой. Им обоим охота было помыться, трое суток броню не снимали. Но решили дождаться утра. Каштенков уже еле держался на ногах, и Аким предложил ему спать первым. Он сам ещё мог посидеть, потерпеть. Пулемётчик тут же завернулся в брезент и заснул, а Саблин отесался бодрствовать, встречать рассвет и давить пауков. Правда, раздавил он всего одного, как только из-за линии барханов выползло солнце, больше ни одного паука Аким не видел.

Саша проснулся, когда день к полудню шёл, проснулся недовольный, сразу спросил:

— Чего не будил-то?

Саблин не ответил, он уже давно снял доспех, стянул ультракарбоновую «кольчугу», разложил её на песке, сушил. Дождя не было, тучи летели по небу рваные, уже лёгкие. Он сидел на корточках перед лужей в нижнем белье, делал анализ воды. Для этого взял «питьевую» трубку. Индикаторы показали, что «биология» в норме и хим. состав тоже.

— Мыться будешь, вода чистая? — Спросил он у Каштенкова.

— Буду, — буркнул тот. — Только поесть надо.

Аким уже сделал из пустой пластиковой бутылки ковш, стал зачерпывать воду из лужи и обливать себя, это было большое удовольствие. Сашка расстегнул застёжки на кирасе, ослабил крепление ботинок, но всё ещё оглядывался по сторонам, даже залезал на бархан. Не хотел он остаться без брони в степи. Даже ненадолго. И Аким его понимал. Пластун без брони, как рак без панциря — добыча.

— А ты всё молчишь, урядник. — Заговорил Каштенков, слезая с бархана.

— А чего говорить? — Удивлялся Саблин.

— Хоть бы спросил чего.

Аким подумал немного и спросил:

— А чего ты, Александр, попёрся на эту эвакуацию? Нужна она тебе была? Тут же ни стаж, ни дежурства не засчитывались.

Ох, как обрадовался Каштенков, он сразу в лице переменился, сел рядом с Саблиным на корточки и стал рассказывать:

— Понимаешь, Аким, баба моя меня изводит. Вот не поверишь, а вроде, не рада она мне, вечно кислая по дому ходит, вечно недовольна чем-то.

Меньше всего сейчас Акиму хотелось слушать про семейные невзгоды пулемётчика, но сам же, дурень, спросил, и Саша торопливо продолжал:

— Вот в призыв ухожу на год, она, вроде как, волнуется, поплачет даже, всё как у баб положено, а как приду, так через месяц у неё кислая морда, и что ни сделай, всё не так. — Сашка рубит воздух рукой, показывая, как всё у его бабы не так, — ну вот всё не так. Не по её, значит. И кукуруза у людей лучше, и рыбы они продают больше, и дома у них прохладнее, и свиньи вес лучше набирают. И вот это всё она мне целыми днями говорит, и говорит, и говорит, и всё с упрёком, всё с этой бабьей подковыркой. Как будто это я свиньям не даю привес набрать. И вот бегу я от этого всего в болото, сижу, рыбу ловлю от зари и до зари, без выходных, чтобы только кислоту эту не видеть. А с рыбами разве поговоришь? Там, в этой тишине, умом тронуться можно, вот иногда и хожу в чайную, чтобы хоть поговорить было с кем. А она тут же заводит сою песню: «Вот, ты по чайным ходишь, деньги там пропиваешь, а может, и девок тамошних пользуешь». И гудит, и гудит. Вот как тут дома сидеть. И ждёшь, когда на кордон дежурить идти, лишь бы не дома и не в болоте. А тут говорят, нужно соседям помочь, вот я и вызвался охотником. А ты чего пошёл?

Саблин не стал говорить про разговор с есаулом и сдуру сказал:

— И я по той же причине.

Как тут Каштенков обрадовался. Стал рассказывать про свою семейную жизнь дальше. А Саблину слушать это всё очень не хотелось, у него у самого тоже не всё было складно, хотя и не так, как у пулемётчика.

И Каштенков ходил за ним следом и не замолкал, пока Аким не лёг спать. А тогда Саша чуть-чуть успокоился, сел невдалеке, насвистывал что-то, а потом готовил еду и ждал, пока Аким проснётся.

Аким встал уже ближе к шести.

Потом они ели и меняли аккумуляторы. Те, что разрядились, выбрасывать не стали, решили тащить с сбой, ничего, что тяжёлые, за то денег они стоили огромных. Два аккумулятора по цене не уступали бронекостюму. Хоть и броня, и снаряжение принадлежали обществу, природная казачья бережливость не позволяла разбрасываться ценностями. Поэтому и несли они разряженные аккумуляторы на себе.

Поглядели карту и пошли, до реки было совсем чуть-чуть, чуть больше тридцати километров. Рукой подать.

В третьем часу ночи Сашка, он шёл первый, повернулся и спросил:

— Чуешь, урядник?

Он был вроде как рад, несмотря на то, что они уже порядком устали. Аким ничего не чувствовал:

— Чего?

— Рекой воняет. Не чуешь, что ли?

Саблин принюхался: нет, ничего такого. Мокро в степи:

— Плесенью пахнет, — сказал он.

— Эх ты, а ещё болотный казак, пластун, — усмехался Каштенков. — Вода рядом, тина, кувшинка… Кислятину чувствуешь? Это ж амёбы так воняют.

— Нет, — назло пулемётчику сказал Аким. Он, кажется, действительно почувствовал запах тины и кисло-влажный, по-другому и не сказать, привкус амёб. — Ничего… Плесень…

— Да что ж ты за человек такой, а, Саблин? — Бесился Каштенков.

— Человек как человек, — с наигранным спокойствием отвечал Аким.

— Человек как человек, — передразнивал его пулемётчик и шёл дальше.

Да, действительно, поднимающийся к утру лёгкий восточный ветерок приносил запах реки, ещё едва уловимый, но отчётливый, ни с чем такой запах не перепутать.

Они зашагали проворнее, хотя по карте, Сашка смотрел в планшете, до реки им идти ещё двенадцать километров. Немало.

Но как-то уже веселее. Пока Каштенков разглядывал и прятал карту, Аким его обогнал, и теперь он шёл первый. И смотрел, как из-за барханов на востоке выходит яркое, алое солнце.

— Слышь, Аким, — окликал его пулемётчик, — а облаков-то мало, денёк будет жаркий.

Саблин и сам это видел, всё хорошее когда-нибудь заканчивается, в том числе и дожди. И на степь снова накатится жара, вот теперь им потребуется и вода в больших количествах, и хладоген. Что-то в этом году быстро кончились дожди, или всё-таки покапают ещё хоть чуть-чуть. Он обдумал всё это и наконец ответил Сашке:

— Да.

— Что «да»? — Тот уже, кажется, и забыл, о чём говорил.

— Денёк будет жаркий, — разъяснил Саблин.

— Хорошо с тобой, Аким, разговаривать, о многом подумать успеваешь, даже пообедать можно, пока ответа от тебя ждёшь.

Саблин усмехнулся и опять не ответил.

Глава 3

Светало быстро, запах реки был всё ярче, насыщеннее, казалось бы, все силы за ночь потратили, а как реку почувствовали, так веселей пошли. И уже не искали бархана без пауков, не останавливались. А когда лучи солнца стали пробираться меж барханов, когда барханы стали на глазах мельчать, становились короче и ниже, Саблин вдруг остановился и поднял левую руку: внимание.

Каштенков по привычке сразу присел на колено, винтовку снял с предохранителя, приклад к «плечу». Знак «внимание» — не шутка. Это значит, авангард заметил следы противника. Очень хотелось знать пулемётчику, что там увидал урядник, но кричать нельзя, тем более нельзя выходить в эфир. Саша замер в ожидании. А Аким сам присел, стал «гонять» по эфиру, искать хоть какое-то подобие жизни, скакал с волны на волну, добрался до конца шкалы. Нет, гробовая тишина в эфире. Фон, и тот какой-то мёртвый. Тогда он знаком позвал к себе Каштенкова: ко мне, только тихо. Тот пошёл к нему, не поднимаясь во весь рост. Теперь он не болтал, теперь он был насторожён и внимателен.

Кода приблизился, Саблин указал ему рукой вперёд, на землю.

И пулемётчик сразу всё понял. Барханы становились не только ниже, но и расстояния между ними увеличивались, стало посвободнее, пулемётчик увидал на мокром и плотном песке между барханов следы. Следы от траков, которые он прекрасно знал. Оставили их не казачьи квадроциклы, на песке отпечатались отлично им знакомые протекторы больших армейских грузовиков НОАК.

— Эфир слушал? — Первым делом негромко спросил Сашка, привставая, чтобы видеть, куда свернул грузовик.

— Никого. — Ответил Аким.

Дальше говорили они тихо, короткими фразами людей, которые понимают друг друга с полуслова:

— К реке пошли? — Спросил Каштенков. Это больше утверждение, чем вопрос. Он сам знал, куда ведут следы.

— А то куда же. — Ответил Саблин.

— Дождя ночью почти не было. — Произнёс Сашка.

Это означало, что они не узнают, когда здесь прошли грузовики. Могли и сутки назад тут быть.

— Почти.

— Надо глянуть, сколько их было.

— Надо.

— Я первый.

Аким кивнул.

Сашка встал и пошёл вперёд, шёл, согнувшись, чтобы голову над барханом не бай Бог видно не было. Аким чуть выждал, пошёл следом, перед этим достав на всякий случай две гранаты из ранца и положив их в карман пыльника.

Они подобрались к отпечаткам колёс поближе:

— Два, — тихо сказал Каштенков, показывая для верности два пальца.

Саблин кивнул, на песке было видно следы от двух машин. Это значит, стандартный китайский взвод человек тридцать-сорок со снаряжением. Прицепов не было.

— Может это… Беженцы, — с надеждой сказал Каштенков.

— Хочешь выяснить?

— Нее… — Сашка усмехнулся и мотнул головой. — Уходить надо.

— Куда пойдём? — Спросил Саблин.

Сашка достал планшет, они склонились над ним.

— А выбирать-то нам особо и не из чего, — сказал пулеметчик, мотая карту. — На востоке у реки китайцы, с запада мы пришли, на юг в степь смысла нет, давай возьмём на север.

Да, действительно кроме как на север им больше и некуда было идти. Аким кивнул, согласился:

— Пошли.

Вот так вот. Шли, как на прогулке, на сколопендр охотились, пауков давили, уставали, конечно, но пластуну идти десятки километров в день — дело привычное. И тут сразу всё изменилось, прогулка превратилась в скрытный боевой отход. Была прогулка, стала операция. И про привал забыли сразу, откуда силы взялись, пошли на север бодрым шагом. Хорошо, что барханы измельчали, теперь им приходилось идти не вдоль стен из песка. А через них. Вернее, петляя межу ними. И они торопились, хотели уйти подальше. Китайцы казаков особенно не любили, впрочем, как и казаки китайцев. Конечно, радаром их тут среди барханов не сыскать, но не дай Бог, разведчик-китаец запустит дрон. Решит окрестности осмотреть, и всё. Считай, конец. Даже если просто следы найдут, а не их самих. И поэтому казаки шли быстро. Без привалов. Лишь бы подальше уйти. Воду пили на ходу и ели на ходу. Шли и надеялись на дождь, чтобы следы смыл, или на солнце, чтобы песок высушило, который следы засыплет. В общем, не всё зависело только от них самих, им ещё не помешало бы немного везения.

Уже к десяти часам дня идти быстро сил не осталось, кажется, ушли, прошли почти двадцать километров. Саблин начал было успокаивается. Когда Каштенков поднял левую руку вверх:

— Зараза, — только и смог прошептать Аким, снимая дробовик с предохранителя и вставая на одно колено.

Сашка снова согнулся, прошёл вперёд несколько метров и тоже присел, разглядывая землю. Потом повернулся к уряднику и позвал его к себе.

Аким уже и не знал, что хуже: траки от грузовиков НОАК или то, на что он сейчас смотрел.

Нет, всё-таки, грузовики — это не так опасно, и они, и китайцы здесь на равных условиях. Если только у китайцев нет миномётов. От них можно было попытаться уйти в перестрелке, с боем оторваться. Ставить мины, использовать гранаты, уходить перебежками. Тянуть до ночи. В принципе, можно было пытаться. А от этих…

Аким и Саша молча смотрели на отпечаток босой человеческой ноги на ещё не высушенном солнцем песке. Чёткий ровный след не очень большой ноги. Они оба знали, кто оставил его. Никто в пустыне не может ходить босой по раскалённому до адских температур песку, кроме них, жителей глубокой пустыни, которых все, и они сами, называли даргами.

Казакам здорово повезло, что это они нашли следы даргов, а не наоборот. Они сидели молча, наверное, целую минуту. Аким даже волноваться стал, думал, что пулемётчик скис. Но нет, пулемётчик был парень, что надо.

— Давай возьмём восточнее, — сказал он, снова доставая планшет. — Пойдём на северо-восток, к реке поближе.

Саблин другого выхода не видел:

— Да, так и сделаем. Интересно, один он или нет.

— Один! — Сашка фыркнул. — Да степняки говорили, что они по одному никогда не ходят. Убираться нужно отсюда, без колёс с ними много не навоюешь.

Это Саблин и без него знал. Конечно, болотные казаки с даргами никогда не встречались, эти пустынные жители так далеко на север не заходили, а во время боевых действий в степи дарги всегда откочёвывали подальше от войны. Так что пластуны их почти никогда не видели. Но по рассказам степняков и по книжкам из детства они знали, что непросты те, очень опасны. Что они быстрые и ловкие, отлично стреляют, и что степь — их дом. И ни жара, ни жажда им не мешают воевать часами. Так же пластуны знали, что не броня и не винтовки главное оружие против дикарей, а дроны и колёса. Степные казаки загоняли даргов, постоянно маневрируя и стараясь зайти им в тыл, во фланги, отрезать их от пустыни. Занять высокие барханы, удобные для стрельбы. Так и кружились по степи часами, не выпуская даргов из оптики коптеров, не отставая от них, не давая им покоя, пока те не садились на горячий песок и от усталости не могли больше встать. Как ни крути, как ни бегай, как ни будь ты ловок и быстр, а силёнок в квадроцикле побольше. И в аккумуляторе у квадроцикла электричества побольше, чем у тебя твоих диких сил. Так, загоняв даргов до полуобморочного состояния, казаки их и брали, старясь не упустить ни одного. А как иначе, с этими пожирателями саранчи по-другому никак, или изведут станицу своими бесконечными набегами, своим воровством сетей для ловли саранчи, своими опасными засадами. А когда совсем мочи от них не было, казаки всех ближайших станиц собирались, искали их стойбище и, нагрянув с миномётами и пулемётами, зачищали стойбище под ноль, безжалостно. Вместе с бабами и детьми. И тогда в той части степи становилось тихо и спокойно лет на пять или шесть, пока новое племя не накачует на заброшенное стойбище и не решит пожить в таком хорошем и сытном месте. И тогда всё начиналось сначала.

В общем, как им не хотелось поспать или даже хотя бы присесть, пришлось идти дальше, и идти быстро, мало того, опять пришлось менять направление. Да ещё и внимательно ко всему приглядываясь.

— Ты микрофоны на максимум выкрутить не забудь, — говорил Каштенков, останавливаюсь на минуту, чтобы выпить воды.

Саблин, кивнул, он уже это сделал, теперь его микрофоны на шлеме ловили любой шорох, степняки говорили, что внешние микрофоны сразу на полную мощность ставить нужно. Дарги быстрые, выскакивают из-за бархана всегда сзади, в «затылочную» камеру его можешь и не сразу заметить, а вот шорох всегда слышно. Даже когда он на той стороне бархана, при правильном ветре услышишь. Саблин теперь слышал весь шум, что был в степи, слышал, как хрустит песок под ботинком Каштенкова, который шёл в семи метрах впереди него. Это было непривычно и даже неприятно немного, но в камеру заднего вида всё время смотреть не будешь, так что приходилось терпеть. Идти и терпеть. Но прошли они не очень много. Вскоре пулемётчик опять поднял руку. Аким сразу понял, снова след даргов. Так и было, только теперь это был не след, а следы. Теперь их было двое. Кажется, тот, чей след они увидели первым, встретил второго. И они вдвоём направлялись, судя по всему, на северо-восток, именно туда, куда и собиралась идти пластуны.

— Ну, — спросил Саша, он снова достал планшет, — теперь куда?

Саблин заглянул в него и думал, не хотел он связываться сейчас, тут, в песках, с дикарями. И к реке было опасно идти, там могли быть НОАКовцы. Но чёрт его знает, наверное, всё-таки лучше китайцы на реке, чем дарги в пустыне.

— К реке, — сказал он. Поглядел на пулемётчика: тот уже сутки как не спал. — Ты как?

— Чего? Я? Чего я? — Не понял Сашка.

— Идти-то можешь? — Уточнил Аким.

— Да ты, урядник, смеёшься, что ли? — Не на шутку обиделся Каштенков. — Или обидеть норовишь? Может, ты не знаешь, но я из твоей станицы, я из пластунов. Я ещё столько же пройду, пока упаду.

— Да ладно, я так, спросил просто, мало ли…

— Мало ли, — передразнил пулемётчик, — ладно, куда идём, урядник?

— На восток. До реки двенадцать вёрст. Идём к излучине.

— Восток ровно? — Уточнил Саша.

— Восток ровно.

— Есть, восток ровно. Ты только, Аким, микрофоны на максимуме держи. Не хочу, что бы мне в спину стрельнули.

— Ладно, — отвечал Саблин.

Он и сам не хотел получить пулю в спину, хотя у него щит на спине висел, всё равно не хотел.

Снова пошли, уже не так быстро, как раньше, останавливались чаще. Воду пили, доставали из ранцев перекус, а иногда и вовсе замирали, прислушивались, если кому-то что-то казалось. Выглядывали из-за барханов, осматривались и, только убедившись, что всё вокруг тихо, продолжали идти. И если раньше они шли и ждали утра, чтобы полежать на бархане, на котором нет пауков, то теперь дружно ждали вечера. Очень ждали, хотя до темноты ещё было далеко. Понимали, что спокойнее в темноте с ядовитыми пауками, чем при солнце с даргами.

Не прошли и пяти километров, как снова набрали на следы босых ног. И теперь их уже было больше, чем две пары.

— Зря мы сюда пошли, — сказал Сашка, в который раз снимая с предохранителя винтовку и озираясь по сторонам. — Нужно было идти, как шли, на северо-восток.

И говорит просто, но как будто с укором. Умный он очень задним-то умом, чего ж сразу не предложил, стоял да спрашивал только, куда идти. А вот тут додумался. Саблину было, что ответить, но решил не отвечать. Он молчал. Смотрел на следы. Думал. Конечно, они устали, а до реки всего ничего. Два часа максимум. Ею уже даже как будто песок пахнет. А что, у реки ждёт их там, что ли, кто-то? Никого там нет, и если встретят на реке кого-то из казаков, то это будет большой удачей. Может, опять повернуть и снова на север пойти? Эх, кабы знать, дрона бы им, оглядеть окрестности. А ведь были дроны у покойного прапорщика, наверняка были, не может командир без пары дронов на задание пойти. Да, не подумали они взять.

— Ну, так что? — Торопил его Каштенков. — Куда пойдём?

— Ну, пошли к реке, — наконец ответил Саблин, скорее чтобы Сашка отстал.

— Я тоже так думаю, — произнёс пулемётчик.

В самом деле, не по следам же даргов идти, те как раз пошли на север.

И снова они двинулись к реке, снова выкрутив внешние микрофоны до максимума.

Пройти много им не удалось, едва пару километров, как Каштенков снова поднял руку. Саблин уже был готов к этому, он заглянул через плечо пулемётчика вдаль и, чтобы разглядеть то, что видел Каштенков, ему пришлось отфокусировать камеры. И только тогда он понял, что видит Саша. В пяти сотнях метров перед ними, как раз между невысоких барханов, лежало тело. Тело было голым, без брони и одежды, вряд ли это был казак или китайский солдат. Но оно не было и серым, цвет кожи даргов был именно такой.

Тело лежало себе, и никого вокруг не было. Даже зверья какого-нибудь. Было по-прежнему тихо и пустынно.

— Ну, что будем делать? — Опять спрашивал Каштенков.

Он уже начинал злить Саблина этим вопросом. Но Аким понимал, что Сашка имеет право их задавать, ведь формально Саблин старший по званию.

— Пойдём назад, на запад, — сказал Аким.

— И то верно, — опять соглашался пулемётчик, — уж больно многолюдно здесь, у реки, прямо в глазах рябит от людей. Тоже мне, пустыней называется. Только давай пойдём так пойдём, а то осточертело уже петлять по песку туда-сюда.

Акиму и самому надоело каждый час менять направление, но выбирать не приходилось, он кивнул и полез на бархан, очень ему хотелось оглядеться как следует, понять, что тут происходит. Это было верное решение.

Глава 4

Только что они собирались идти обратно, на запад, Аким хотел идти в том направлении хотя бы до темноты. Но как только он смог поднять голову над верхушкой бархана, он увидал двух даргов. Ему пришлось увеличить зум камер до максимума, чтобы понять, что это пустынные дикари. Они были почти в тысяче метров от него, стояли на бархане спиной к нему, смотрели на север. Их легко было узнать, они не носили одежды, и их кожа была темной, почти чёрной.

— Видишь? — Спросил Саблин у пулеметчика, когда тот лёг на песок рядом с ним.

— Вот паскуды, а, — сказал Саша, приглядываясь к фигурам, он был озадачен, дарги стояли почти на западе от них, как раз там, куда они собирались идти. — И что теперь будем делать?

Аким думал, а Сашка продолжал:

— Ты глянь, а, стоят во все красе, не прячутся даже, жаль, степняков тут нет. Или снайпера.

Да, степных казаков тут не было, не было ни хороших квадроциклов с ёмкими аккумуляторами, ни быстрых дронов с мощной оптикой. А по-другому с дикарями в барханах совладать не просто.

— Ну, так что делать будем? — Донимал Акима пулемётчик.

Прежде, чем Аким успел ответить, дарги спрыгнули с бархана и исчезли.

— К реке пойдём, — сказал Саблин и скатился с бархана.

— К реке? — Удивлялся Каштенков, скатываясь за ним. — А может, назад двинем? На запад.

— Найдут следы — догонят. Не хочу я с ними в степи воевать, шансов мало будет. Не будем знать, откуда ждать выстрела. А у реки всегда тыл будет, по воде эти заразы ещё не бегают. Так что до реки пойдём, а там — на север, по берегу.

— А прижмут к реке? — Сомневался пулемётчик. — А отрежут?

— Мы пластуны, на гранатах пройдём. Мы в броне, они голые, им любой осколок либо смерть, либо рана. Гранаты-то взял?

— Четыре «единицы», четыре «подствольных».

— А мины?

— Две противопехотных.

— А «направленных» не брал?

— Нет, тяжёлые они, пулемётчики их не берут. — Оправдывался Сашка. — У нас и без них тяжестей хватает.

Сейчас никаких тяжестей у него не было, пулемёт они оставили на Ивановых камнях, мог бы и взять пару штук, целый ящик в могилу казакам положили. Да, теперь они точно бы не помешали бы, очень хорошая вещь эта ППМНД, Противопехотная Мина Направленного Действия.

— Значит, к реке? — Переспросил Сашка, он, в принципе, уже был согласен, но ещё сомневался.

— К реке.

— А если даргов много будет?

— Вопросов у тебя много, — разозлился Саблин, — а если даргов много, а если там китайцы, а если жарко будет… Пошли, у реки всяко лучше, чем в степи, если совсем тяжко станет, на тот берег приплывём.

— Ну, может, и так, — соглашался Сашка.

— Главное, темноты дождаться.

— Верно-верно, да, — сказал Каштенков, вставая с бархана, — главное — темноты дождаться.

И они двинулись опять на восток. К реке. Каштенков опять шёл первым, он указал рукой в сторону. Саблин взглянул, увидал следы, следы китайских ботинок, а на бархане стреляные гильзы. У китайцев металлов навалом, у гильз, что они производят, металлическое дно, и закраина заметно крупнее, чем у русских гильз. Их не перепутаешь.

Тут шёл бой, может, вчера, может позавчера. Пластуны шли, на ходу разглядывая следы, что оставили босые ноги и тяжёлые бронированные ботинки. Они чуть пригибались, чтобы их шлемы не торчали над чёрными верхушками барханов. Оба собранные, оба готовые, у обоих оружие снято с предохранителей. Саблин шёл вторым и каждые пять шагов косил глаза в угол панорамы, туда, куда подавала изображение затылочная камера. По сути, он часто «оборачивался» назад. Только головой не крутил. А ещё они опять поставили внешние микрофоны на максимум. Так и шли.

Всё ближе подходили к трупу, лежавшему между двух барханов.

Это, кажется, был китаец, волосы совсем тёмные. Лежал он на животе, лицом в песок. Голый. Когда подошли ближе, всё разглядели. Тут был бой, всё в китайских гильзах. А труп был и вправду китайский, на плече были иероглифы и цифры: «6» и «171».

— Кажись, вояка из Шестой дивизии. — Сказал Сашка негромко, вставая коленом на склон бархана. Он оглядывался. — Прикончили его дарги, а он отстреливался.

Саблин сделал то же самое, тоже встал коленом на песок, хоть немного отдохнуть хотелось. Замереть, не идти. И он тоже оглядывался.

Наверное, так и было, гильз вокруг было навалено немало. Тут же валялись грязные тряпки, видно окровавленное бельё китайца. И больше ничего. Всё остальное: и оружие, и броню, и снарягу — дикари, наверное, унесли с собой. Следов босых ног тут было много.

— А труп-то несвежий, — сказал Сашка.

Это радовало.

— А что у него со спиной? — Спросил Аким, проглядываясь к длинной ране, что тянулась вдоль позвоночника от затылка до крестца.

— Куражились сволочи, кажись, вырезали куски ему со спины, — ответил пулемётчик. — Думаю, что жрать взяли, там же самое хорошее мясо у свиней, может, и у людей тоже.

Саблин в детстве, как и все остальные дети, читали страшные книги про смелых казаков, которые воюют с пустынными дикарями-людоедами. Про людоедов им говорили и степняки, но те все рассказы были как сказки из книг: то ли правда, то ли вымысел. А тут вон он, лежит труп с изрезанной спиной.

— Слышь, Александр, — Акиму вдруг очень захотелось знать, правду говорят про людоедство даргов или нет, — переверни его.

В книгах писали, что первым делом дикари вырезали печень и сердце. И глаза.

Сашка обернулся и зло глянул на него:

— Давай-ка ты сам, урядник, была мне охота падаль ворошить.

Саблину тоже не хотелось возиться с трупом:

— Ну, тогда пошли дальше.

— К реке? — На всякий случай уточнил Каштенков.

— Восток ровно.

Сашка тяжело поднялся и пошёл, так же с трудом встал с песка и Аким. И когда проходил мимо мёртвого солдата НОАК, глянул на него, левого глаза у солдата не было. А правая сторона была в песке. Так и не узнал Саблин: правда, что дарги людоеды, или нет?

Усталость. Усталость приходит не тогда, когда мышцы уж не могут выполнять свою работу, настоящая усталость приходит, когда свою работу уже не может выполнять мозг. Сутки непрерывной ходьбы выматывают не только мышцы. Кровь ещё приносит им кислород и питание, сервомоторы и приводы берут на себя значительную, большую часть нагрузки, но вот у мозга помощников нет, и через сутки он начинает сдавать. Только опасность, только хорошие выбросы адреналина поддерживают его в рабочей форме, но адреналин не может стимулировать его работу всё время. Через некоторое время он не реагирует и на адреналин. Да и адреналина у уставшего человека совсем чуть-чуть. И человек начинает тупеть, он не замечает того, что легко бы заметил, если бы отдохнул, если бы выспался. Его глаза видят, его уши слышат, но вот реакции мозга ни на увиденное, ни на услышанное нет. Мозг устал. И тогда человек может надеяться только на них. Рефлексы, остаётся надежда только на рефлексы. У людей, которые провели значительную часть своей жизни на войне, рефлексы обязательно есть. Иначе они не выжили бы.

Аким слышал шорохи, это были шаги, больше ничто в пустыне таких звуков издавать не может, но он никак не отреагировал на них. Сам не знал почему. Наверное, просто привык к постоянному, притупляющему внимание фону в наушниках, эти новые звуки были очень похожи на те, что издавали ботинки Каштенкова, который шёл впереди. Обычный скрип песка. Поэтому он их и пропустил, что называется, мимо ушей, а вернее, мимо мозга. И пулемётчик на них тоже не среагировал, хотя должен был. Звуки приближались с его стороны. С фронта.

В общем, из-за бархана вышел дарг. Шёл он прогулочным шагом и сам не готов был ко встрече. Китайская винтовка в левой руке. Всё, что успел разглядеть Саблин, так это то, что он голый, корме пояса и старой разгрузки на нём ничего нет. И что он мал ростом, едва ли выше плеча Акима, и что кожа у него не чёрная, а серая и в пятнах, а лицо и живот так и вовсе светлые, не темнее, чем у китайцев. А дальше дарг неприятно взвизгнул и поднял винтовку к плечу.

Сашка, что шёл первым, только и успел голову наклонить, ни забрала не закрывал, ни оружия не поднимал. Может, это его и спасло, дарг целился ему в лицо, но пулемётчик наклонил голову лицом к земле и выжил. Негромко хлопнул выстрел, и пуля скинула ему шлем на затылок, не пробив его.

Каштенков упал, а Саблин уже левой рукой тянул со спины щит, а правой поднимал дробовик. Секунда, вторая, и он, закрыв забрало и выставив вперёд щит, уже готов был стрелять… Но стрелять было не в кого. Дарг испарился.

Ох и был рад Саблин, видя, как поспешно Сашка вскакивает с земли, как судорожно он пытается натянуть на голову шлем и закрыть забрало, как он озирается и водит стволом винтовки вокруг, ожидая появления дикаря. Это было почти счастьем, ведь сначала Аким думал, что дарг убил пулемётчика. А тут такое счастье. Жив Сашка, жив. От сердца отлегло. Но теперь не до радостей, теперь начался бой.

Аким тут подумал, что дарг сзади появится, оббежит бархан и выскочит с другого его конца. Да, видно, слишком долго Саблин радовался, что пулемётчик жив, повернулся, и так оно и есть… Дарг был сзади и уже целился, ну очень он был быстрый, сволочь.

Как так быстро тут оказался? И дикарь выстрелил.

Только вот пластуны — это тебе не степняки. Тут так легко тебе не будет, пятнистый друг. Саблин, как положено, как учили ещё в учебке, присел немного, щит чуть вперёд, чуть под углом. И держал его так, что бы у щита ход был, то есть не упирал его ни во что, чтоб часть энергии пули на люфт, на массу ушла. Он всё умеючи сделал. Естественно, с десяти метров винтовочная пуля из китайской винтовки щит насквозь бьёт. Только так же естественно, что много энергии она на этом теряет да ещё и деформируется. В общем, пробив щит, она попадет Акиму в кирасу, в левую часть. Но дальше даже пыльника пробить уже не может.

А дарг второй раз стреляет, и ещё одна дыра в щите, но результат тот же. Теперь и Саблину черёд стрелять, он поднимает дробовик и… Вот такого болотные казаки никогда не видали.

В три шага это ловкач взлетает на верхушку бархана: раз… два… три… И на вершине… И исчез. Спрыгнул вниз. Бархан два метра песка, как ему удалось?

Саблин, закрывшись щитом, бросается за ним на эту здоровенную кучу песка. Только смешно всё это, глупо. Его тяжёлые ботинки, утопают в песке, песок под ними осыпается, он съезжает вниз, ему пришлось сделать пятнадцать шагов, пока он вылез на вершину бархана. Конечно, дарга на той стороне уже не было. Следы вели к следующей куче песка.

— Ты видел, а? — К нему наверх вскарабкался и Каштенков. — Раз, два и нет его.

Хотел он сказать пару ласковых пулемётчику, ведь дарг вышел на него, а тот его проспал. Но не стал, Сашка всё-таки спал на шесть часом меньше, чем Аким. Саблин, стараясь не сильно высовываться, огляделся. Всё было очень плохо, очень. И не то было плохо, что они дикаря проспали, и не то было плохо, что всадил он им три пули и все в цель, а то, что они ему ни разу даже не ответили. Даже не выстрелили вслед. Даже с опозданием.

Да, вот это было действительно плохо.

— Пошли, — сухо сказал Аким, — сейчас этот уродец остальных позовёт, надо до реки добежать. Или будешь, как тот китаец, тут валяться.

Теперь он говорил в рацию, забрала не открывал, режим радиомолчания закончен. Если китайцы рядом, сто процентов запеленгуют. Но делать было нечего, они сползли с бархана и пошли, пошли так быстро, как только могли. На восток, к реке.

— Давай, Александр, шевелись, — подгонял Саблин.

Он сам опять шел вторым, всё время оборачивался, держа дробовик в специальной выемке в крае щита, что специально сделана для того, чтобы класть туда оружие и вести из-за щита огонь. Они знали, что этот дарг их не отпустит, что он по следам идёт, и поэтому торопились. Он мог следить, конечно, и в камеру за тем, что происходит у него за спиной, но появись там враг, ему потребовалось бы много времени, чтобы развернуться и прицелиться. Поэтому он шёл больше боком и спиной вперёд и ждал, когда враг появится.

И враг появился, только он не со спины выскочил. А выстелил в него с верхушки бархана. Тоже сглупил, тоже торопился, нужно было ему в Сашку стрелять, а он опять в Саблина бил. И как раз с той стороны, что щит. Третья дыра в щите, не мог вспомнить Аким, когда ему так ловко щит дырявили. Три минут — три дыры.

И вполне ощутимый удар в левый «локоть». Так и механику «локтя» разобьёт, сволочь.

Саблина начало корёжить, и не от того, что опасен враг, это было не причём, а от того, что бьёт их он, играючи, как над малолетками куражится: «А если я так вам врежу, а если вот так, а если отсюда зайду. А это вам как? А вот это?»

А они только могут бежать да озираться, ведь ни пули в ответ не выпустили. Стыдоба!

А как с ним вообще воевать? Вот только что получил он пулю в щит и в «локоть», сразу развернулся, ствол только вверх повел, а пятнистого уже и нет на бархане. Куда стрелять?

Степняки кичатся своей стрельбой, такие они расчудесные стрелки, ну как они считают, что болотным казакам и рядом не стоять. Только даргов они по степи гоняют дронами и квадроциклами, а потом уже стрельбой. А что бы они делали, не будь у них ни того, ни другого? Вот как сейчас у пластунов, Саблин не знал.

Но была одна вещь, в которой не было равных болотным казакам, в этом никто их превзойти не мог. Особенно бойцов штурмовых рот.

Аким догнал Сашку, пошёл почти вплотную за ним, командуя:

— Правее, Саня, прибавь шаг.

— Куда уже прибавлять-то, — пыхтел пулемётчик, — бежим уже.

— Правее, за тот бархан.

— За высокий?

— Да, быстрее, Александр. — Говорил Аким, оборачиваясь назад.

Он уже закинул щит за спину, пусть пятнистый стреляет, щит лежит на ранце, нипочем пулей в десять миллибаров не пробить щит и ранец одновременно. А он, заливаясь потом, думал, как им двоим убить одного дикаря. И в голове у него был только один способ.

Сами собой вспомнились слова старого казака, что учил его в учебке: «Пластуну и штурмовику первый друг не дробовик, а граната. Ею и работай».

Так он работать и решил.

Глава 5

— Быстрее, Саня, — всё подгонял товарища Аким.

— Куда уж быстрее, бежим уже, — стонал пулемётчик.

Да, бегать в броне непросто, ещё более непросто бегать в броне и с полным ранцем. Но они бежали.

— Давай-давай, — не унимался Саблин. — Налево давай. К вон тому бархану.

Они выбрали большой бархан, Сашка упал на песок, а у Саблина, хоть и темнело в глазах, времени не было, он скидывает ранец, хватает щит, дробовик и лезет вверх на песчаную гору. Бархан большой, наверное, метра три, не меньше. Он укладывается наверху. Разгребает плесень до чистого песка, достаёт из кармана гранату «единицу». Это на вид она небольшая, на самом деле, как и все гранаты с натриевым гелем вместо старой взрывчатки, она очень мощная. Хотя осколков у неё поменьше будет, чем у тротиловых.

Саблин знает, что дарг пойдёт по их следу, он готовит и дробовик. Очень ему хочется этого дикаря взять не гранатой, граната — это само собой, хочется ему убить дарга из дробовика, ведь Аким считался хорошим и быстрым стрелком в полку. И издевательства дикаря его, признаться, задевали. Как глянет на ещё новый щит, а в нём три свежих дыры, так его подртясывать начинает от раздражения. А ещё он Каштенкову одну пулю в шлем уложил. Слава Богу, что угол острый был, срикошетила. И теперь Аким ждал этого ловкача, сразу приклад к плечу, весь во внимании. Он ждал, что дарг появится оттуда же, откуда пришли и они, с юго-запад, он должен по их следам идти, почти так оно и вышло, вот только опять не успел Саблин. Дикарь выскочил на бархан, чуть восточнее, чем ожидал урядник. Пока он навёл оружие, тот его тоже заметил и спрыгнул за гребень бархана.

— Да что ж ты будешь делать, — тихо злился Саблин.

— Чего там? — Спросил Пулемётчик.

— Восток держи, — сухо сказал ему Аким.

— Есть, — отвечал Сашка, поднимая винтовку и направляя её на восток вдоль бархана.

Аким думал, гадал, где теперь появиться дикарь, и угадал. И место угадал, и время угадал, всё угадал. Он развернулся ровно на запад и поднял дробовик. И тут же в двадцати метрах над небольшим барханом появилась голова дикаря.

Саблин начал первый поднимать оружие, а выстрелили они почти одновременно. Что с ним произошло, он понять не мог. Двадцать метров! Голова человека! Видно отлично! Солнце не в глаза! Картечью! Как он мог не попасть — непонятно. Неужели от раздражения и волнения руки дрожали? В общем, картечь ударила на двадцать сантиметров ниже, вся горсть в песок ушла.

А дикарь не промазал. Аким почувствовал сильный удар в грудь. Чуть ниже горла, в самый верх грудины. У штурмовиков кирасы утяжелённые, самые толстые из всех кирас. И с ребром жесткости от горла и до самого низа. Пуля вмяла ребро, но пробить карбидотитан со слоем пеноалюминия не смогла. У урядника перехватило дыхание, настолько сильный был удар, но он, передёрнув затвор, смог выстрелить ещё раз. Теперь он бы точно попал, будь голова дарага всё ещё над барханом.

— Попал? — С надеждой спрашивал Сашка.

А Саблин едва мог дышать после такого удара, в глазах темно, он сидел и вставлял патроны в пенал дробовика.

— Ну, Аким, попал? — Не унимался пулемётчик.

В горле ком, Саблин сглотнул слюну собираясь ответить, и тут над всей пустыней раздался крик или звук:

«Дарг-дарг-дарг-дарг-дарг-дарг-дарг-да-а-арг…»

Это было похоже на какой-то быстрый клёкот или даже на высокий, неприятный, надрывный визг, трудно было понять, как этот звук вообще можно произвести человеческим речевым аппаратом. Так орали в степи дарги, за этот звук их так и называли.

— На помощь зовёт, ты его задел, что ли? — Спросил Сашка и в его голосе опять звучала надежда.

— Нет, — прохрипел Саблин, он всё ещё не мог прийти в себя после полученного удара.

«Дарг-дарг-дарг-дарг», — снова неслось над пустыней.

— Вот зараза, звонкий какой, — Каштенков встал и вслушался.

И Аким тоже вслушивался, только вот гранату взял, вырвал чеку.

Подержал её в руке: раз, два… Дальше ждать не стал, кинул её за длинный бархан, туда, где заливался дикарь. Кинул на слух, на удачу.

«Дарг-дарг-дарг-дарг», — хлоп… И стало тихо.

Саблин схватил щит и дробовик и бегом, морщась от боли в горле и почти задыхаясь, скатился со своего бархана, полез на следующий, затем ещё на один и уже за ним увидел дикаря.

Аким закрылся щитом, целился, но… Не выстрелил.

Дарг сидит на одном колене, вторая нога вытянута, а винтовка лежит от него метрах в трёх. Аким спускается с бархана, держа дикаря на прицеле. А дикарь совсем мальчишка, лет пятнадцать, потому таким мелким казался. Чёрные, тугие, густые волосы собраны в пучок на затылке, он совсем голый, только пояс и старая, китайская разгрузка на груди. Дарги известны своими густыми, окладистыми бородами, у них даже горло заростает щетиной. А у этого ничего нет. Сопляк. Он сидит и скалится, смотрит на Акима с весёлой ненавистью. Для него всё это игра.

Вот только вся его левая рука и левый бок подраны осколками, кровь течёт. А из голени левой ноги, из серой пятнистой кожи торчит белоснежная кость, с которой капают ярко красные капли.

Прибегает Каштенков. Видит дикаря.

— Добегался, сволочь, — радуется он. — Это тебе, животное, не степняков в пустыне сторожить, мы, брат, пластуны. С нами не забалуешь.

Дарг его вряд ли понимает, но он вдруг начинает смеяться, смех этот показной, через боль, видно, хочет показать им, что боль ему нипочём и смерти он тоже не боится. Что-то лопочет на своём, отвечает пулемётчику, даже тянет к нему руку… Но…

Тихо хлопает пистолетный выстрел, у дикаря вырывается красный фонтан из головы. Он валится на землю. Некогда им его слушать. Аким прячет пистолет в кобуру. Поднимает винтовку дарга, втыкает ствол в песок, поглубже, и жмёт на курок. Нельзя оставлять оружие врагам. Ствол вражеской винтовки разорвало, он удостоверится, что оружие больше не пригодно для стрельбы, отбрасывает его. А Сашке ничего говорить не нужно, Сашка, хоть и пулемётчик, но всё-таки пластун. Он уже вытащил лопатку, два движения, и яма готова, он скидывает ранец, достаёт оттуда противопехотную мину. Со знамением дела поставил её, взвёл, засыпал землёй. Готово. Он потоптался по месту, где установил мину, для маскировки. Мина активируется только через минуту.

— Жрите, черти пятнистые, — Сашка доволен.

Саблин тоже. Они уходят, заходят забрать ранец Акима, который всё ещё лежит на бархане, там, где он его оставил. И почти бегом отправляются к реке. До неё осталось всего пять километров. Уже меньше пяти.

Да, сил совсем мало, ветер разогнал облака, скоро четыре часа, солнце жарит немилосердно. Теперь и хладоген понадобился, в костюмах больше тридцати. Тридцать три, и при большой физической активности тепловой удар гарантирован. Если идти быстро, нужно сбивать температуру в броне до двадцати восьми.

Но как продержать двадцать восемь градусов внутри, если снаружи сорок два, и до пяти часов вечера ниже сорока уже не будет. Только расходуя хладоген. Сашка идёт впереди, Саблин идёт за ним и замечает, что он стал заметно припадать на обе ноги. Так всегда бывает от большой усталости. Привода в «ногах» работают как положено, но вот сами ноги, человеческие мышцы, не тянут, ленятся, уже не прижимают датчики как следует. И кажется, что человек в броне идет, не разгибая колен. Это усталость. Пулемётчик уже не спит больше тридцати часов. Саблин и сам уже не в лучшей форме, но он не даст ни ему, ни себе поблажки, ведь за ними скоро, сто процентов скоро, пойдут быстрые и опасные существа. А может, и уже идут. И им очень нужно добежать до реки, тут в барханах они едва одного мальчишку смогли угомонить. А если их догонит два или три взрослых воина? Нет, останавливаться нельзя.

— Давай, Александр, давай, — шепчет Саблин.

Он думает, что Сашка сейчас обозлится, ответит резко, мол, не подгоняй, сам знаю. Но Каштенков молчит, видно, совсем сил не осталось.

Это плохо, и тогда Аким говорит:

— Температура, Саня?

— Тридцать, — с видимым трудом говорит пулемётчик.

— Понизь до двадцати восьми.

— Есть, понизить до двадцати восьми.

— Стой, — говорит Аким, — давай воды выпьем.

Они останавливаются, один пьёт, другой смотрит по сторновкам, охраняет, потом меняются. Передышка минута. Это много, Саблину даже думать не хочется, сколько за минуту может пробежать по барханам сильный дарг. И тут до них докатывается тихий-тихий хлопок. Им прекрасно знаком этот звук.

— Нашли, значит, мертвяка своего, — хрипло говорит Сашка.

В его голосе чувствуется злорадная усмешка. Они с Акимом знают, что кого-то наверняка мина убила, а может, и не одного. Для людей незащищённых бронёй противопехотная мина — верная смерть или серьёзные раны.

Саблин радуется, что товарищ начал говорить, постоял, воды выпил, хоть чуть-чуть отживел.

— Пошли, торопиться надо, — говорит Саблин, — у нас сегодня ещё дело есть.

— Какое ещё дело? — Удивлённо спрашивает Каштенков.

— До темноты дожить, вот какое, — говорит Аким.

И они пошли на восток. А до воды оставалось уже совсем немного, рукой подать.

Даже через фильтры шлема проникал запах тины и воды, барханы измельчали, становились всё короче и ниже, сходили на нет. Река совсем была близко, всё больше и больше виднелась растительность, скудная, серая, но это была уже не пустынная колючка и поганый анчар.

Сашка остановился, поднял руку, а потом сделал два неуверенных шага в сторону и повалился на песок бархана.

— Саня, ты чего, — произнёс Саблин, хотел подбежать к нему, ускориться, но сил не было, там и плёлся еле-еле, пока не сел рядом с товарищем.

— Акимка, надо перекурить, — хрипло сказал пулеметчик, открывая забрало.

— Сань не время, потерпи пару километров. На берегу будет место, поставим мины, окапаемся и покурим, да… Найдём высокое место, заляжем и покурим. Давай, вставай…

— Не могу, дай порхнуть, в глазах потемнело.

— Ладно, подыши, ты только температуру сделай двадцать семь, не экономь хладоген, у нас его горы. — Сказал Саблин, скинул ранец и, напрягаясь, полез на бархан.

Залег на самом верху. Ох, как хорошо ему было лежать, он ещё стравил три кубика хладогена в кольчугу, довёл температуру до двадцати восьми. Да, лежать это такое удовольствие, а ещё лучше, если есть возможность закрыть глаза. Но вот только этого он себе уже позволить не мог. Времени у него не было, он заметил на западе, как на бархан легко взлетела фигура, мелькнула и пропала, упав вниз, а за ней ещё одна, и ещё. Дальномер сработал, как положено засёк дальность: тысяча двести семьдесят метров. И тут же чуть левее от них мелькнула на барханах ещё одна фигура. Они шли по их следу.

— Четверо как минимум, — сказал Саблин, — слышишь, Саня?

Но Каштенков не ответил.

— Саня! — Рявкнул Саблин, скатываясь сверху.

Он схватил Сашку за пыльник, встряхнул и заорал:

— Саня, просыпайся, давай, дарги идут, тысяча метров отсюда, просыпайся, браток.

— Я не сплю, — произнёс пулемётчик, врал, конечно, но он смог встать, вздохнул, взял в руки винтовку. — Где они?

А Аким ему не ответил, он лез в ранец, вытащил оттуда ППМНД и быстро закопал её в песок, в бархан, боевой поверхностью на запад, дальше стал выбрасывать из ранца всё ненужное, разряженный аккумулятор, пустые банки из-под воды, кое-что из еды, даже тонкий и лёгкий всегда нужный брезент, и тот выбросил, то же самое он проделал и с ранцем пулемётчика. Он не только облегчал ранцы, он ещё маскировал мину. Думал, что закопай он её просто так, то дарги и на десять метров к ней не подойдут, наверное, не дураки они. А на кучу вещей точно обратят внимания, а может, и вовсе захотят взглянуть, что там лежит.

Когда было готово, он сказал:

— Давай, Саня, давай подналяжем, на берегу отдохнём. Покурим, а сейчас изо всех сил, Саня, два километра, и мы на берегу.

Он так говорил, будто на берегу их ждала победа, или подкрепление, или огневая поддержка. Хотя ничего подобного там не было. Но они оба понимали, что тут, в этих чёртовых кучах песка, у них вообще нет шансов.

Саблин снова шёл вторым, так он мог следить и за товарищем, и поглядывать назад. Но за ним самим бы кто приглядел, он так часто поглядывал на Сашку и так часто косил глаза в угол панорамы, туда, куда подавала изображение затылочная камера, что совсем забыл про себя. Вспомнил, когда к горлу стал подкатывать ком, когда уже стало мутить не на шутку. Глянул на термометр, а на нём тридцать четыре. Пришлось остановиться, выпить воды, затем нажимать и нажимать на клапан, запуская в броню по капиллярам «кольчуги» благостную прохладу хладогена.

Его ещё мутило, и голова была тяжёлой, но уже торопился за пулемётчиком. Прибавлял шагу, чтобы догнать.

Было так тяжело, что приходилось останавливаться. Но он делал вид, что останавливается он, чтобы поглядеть назад, нет ли даргов в поле видимости. Потом снова продолжал иди и снова ускорялся, опять догонял Каштенкова.

И, когда вот так он почти вышел на положенные по уставу семь метров, Саша остановился.

— Чего ты, Саня? — Хрипло и испуганно спросил Саблин.

Он очень боялся, что Сашка опять упадёт, но пулемётчик не упал.

Он указал на юго-восток и произнёс:

— Река, Аким, — и, секунду помолчав, добавил, — и, кажется китайцы.

Глава 6

Да, там были и река, и китайцы. Вернее, армейский китайский грузовик. Саблин «выкручивает» камеры «до упора», точно есть китайский грузовик, только…

— Сгоревший он, что ли? — Продолжает Каштенков.

— Сгоревший. — Подтверждает Аким.

Кто в здравом уме будет жечь хороший грузовик? Только если случайно, в бою. В их полку, к слову, два десятка трофейных. А тут стоит грузовик на возвышенности, на холме, над рекой, сгоревший.

— Нет там китайцев, — произносит пулемётчик уверенно.

И Саблин с ним согласен.

— Пошли, — говорит Саблин, пытаясь разглядеть, что там, на берегу, — надо окопаться, времени у нас мало.

Он боится не китайцев (скорее всего, их уже нет в живых), а тех ловких, пустынных людей, что идут по их следу. Он оборачивается, и всматривается в степь, и не видит ничего опасного.

Они снова идут, напрягая последние силы, иногда скорость движения доводя почти до бега. Да, в глазах темнеет, да, не хватает воздуха, но времени им ещё больше не хватает. Им позарез нужно хорошее место и время… Время, чтобы вырыть хоть какое-то подобие окопа. Пластуны по-другому не могут, не обучены они воевать по-другому. А вот когда у них будут окопчики на хорошем месте и какое-никакое минное заграждение, тут они себя покажут. Уж что-что, а вцепиться в землю зубами и держаться — это они умеют как никто другой. До темноты выстоят. Патронов, слава Богу, хватает.

А тут Сашка вдруг кричит, и в его голосе радость:

— Саблин! Пулемёт!

Аким всматривается, берёт вправо, влево, не может найти, а Сашка побежал, да так, как будто бодр и полон сил. Как будто не тащился среди проклятущих куч песка тридцать часов к ряду. И тогда Аким увидел пулемёт. Он стоял на самом высоком месте, на берегу, разбросав свои лапы широко, словно вцепился в грунт намертво. Низкий, кряжистый, с поднятым бронещитком, опасный китайский пулемёт «Лин Дзяо». Ну, или как-то так он назывался. Саблин не очень хорошо знал, как правильно выговаривать эти китайские слова. Теперь Аким понимал радость Сашки, Саша радовался как пулемётчик, нашедший пулемёт. Теперь он уже не просто боец с убогой винтовкой, он повелитель боя, хозяин огневой точки. А Аким радовался, потому что двенадцать миллиметров на возвышенности это… двенадцать миллиметров. Это то, что сметёт всё, что не успеет спрятаться. Даже на дистанции в две тысячи метров. И здесь, где барханы почти закончились, где укрыться было негде, это была огромная сила.

— Лишь бы патроны были, — говорил Каштенков, всё дальше убегая вперёд к пулемёту.

— И аккумулятор, — добавлял Саблин.

— С аккумулятором разберёмся, в случае чего свой подключим, только патроны, только патроны, ленты бы три нам, ленты бы три… — Как заклинания бубнил пулемётчик.

Аким волновался: кто его знает, может, прячутся где китайцы, куда он так летит:

— Саша, ты там поаккуратнее, гляди в оба, — говорил он.

Но пулемётчика, что нашёл себе любимый инструмент, разве остановишь? Он уже убежал метров на тридцать вперёд, откуда только силы взял?

— Я всё вижу, за всем слежу, — сообщил Каштенков.

Да что он мог там видеть, бежал как угорелый, а Саблин на месте китайцев перед пулемётом мин бы набросал. И, как будто слыша Саблина, Сашка сообщил:

— Не волнуйся, Аким, я под ноги смотрю. Следов нет, вернее, только от босых ног следы. Китайцы тут не натоптали.

И ещё через минуту он говорит:

— Китайцы, — и секунду помедлив, прежде чем Аким едва не умер от шока, добавил, — мёртвые.

Саблин едва мог перевести дух от быстрой ходьбы, а тут такие сообщения. Аким остановился, чтобы воздуха глотнуть, он даже хотел в эту секунду открыть клапана кислородного баллончика, расположенного в шлеме, так ему хотелось отдышаться. Но не стал, мало ли, может, ещё пригодится. Вдруг придётся лезть в реку. Он оглянулся, оглядел ближайшие барханы и, не заметив никого, повернулся, пошёл дальше, думая, что лучше уже начался бы бой, там так бегать не нужно.

Сашка уже скинул ранец, уже уселся в кресло пулемёта. Вертел настройки камеры-прицела:

— Не интегрируется камера в мой шлем, — не очень расстраиваясь, говорил он. — Ничего, забрало закрывать не буду, стрелять буду через монитор.

— Патроны есть? — Спросил Саблин, разглядывая двух мёртвых китайцев в десяти метрах от пулемёта.

Китайцы были раздеты догола, их тряпки валялись рядом, у обоих были вспороты животы. Значит, жрут дарги человечину, а иначе зачем мараться, зачем кишки из людей доставать. Не иначе печень вырезали, да и сердце, наверное, тоже достали, уж больно высоко шли разрезы.

— Патронов целых три коробки, те, что уже в пулемёте, — сообщил пулемётчик, — тысячи полторы есть. Постреляем.

Он отталкивался ногами, водя стволом пулемёта из стороны в сторону, замерял угол и калибровал камеру:

— Неплохо, больше девяноста градусов, и поставили машину правильно.

Кажется, он был доволен китайским агрегатом.

— Чего ж их убили тогда, раз пулемёт хорош и стоит правильно? — Не очень-то верил Саблин.

— А их вон оттуда убили, — Сашка указал рукой налево, на крутой спуск к берегу. — С фронта к ним не подойти было, да и справа тоже щиток на пулемёте не пробить. Только оттуда могли.

— Я спущусь туда, мин поставлю, — сказал Саблин.

— У меня одна в ранце осталась, — напомнил Каштенков, не отрывая глаза от пулемёта, — её забери.

Аким залез к нему в ранец, вытащил мину, заодно и гранаты, положил их рядом с правой Сашкиной ногой, чтобы ему удобно было брать в случае чего. Достал ещё одну свою мину и пошёл вдоль обрыва, к удобному спуску к реке. Сашка был прав, дарги пришли отсюда, тут на подъёме они натоптали следов и оставили гильзы.

Сделав несколько шагов вниз к реке, он уже нашёл хорошее место для мины, которое не обойти, остановился и замер:

— Сашка, тут ещё китайцы.

— Надеюсь, дохлые? — Отзывался товарищ.

— Дохлые, — сказал Аким.

Он стоял и смотрел вниз. Рядом с кустом репья лежала женщина, она была голой, а голова у неё была размозжена. Лицо всмятку. Тряпки её валялись тут же, разорванные в лоскуты.

А ниже неё на три метра, уже почти у воды, валялись в разных позах ещё полтора десятка китайцев, это были бабы и дети, мужиков среди них Саблин не видел, с них со всех сдирали одежду, она валялась тут же рваная, наверное, баб и девчонок насиловали, а потом убивали. И убивали не пулями, либо камнями, либо резали. Рассматривать ему всё это не хотелось, он стал ставить мину. Минута, и готова, он спустился пониже, минута и…

— Аким, начинаю, — донёсся из эфира голос Сашки.

И тут же…

Пум-пу-бум…

Началось.

Звук у «китайца» не такой, как у русского «Утёса-60», он тягучий, длинный. Но прислушиваться Акиму некогда, два быстрых взмаха лопаты, и мина встала на своё место. Место хорошее, обе мины стоят так, что их не обойти. Он присыпает их пылью, припорашивает, собирается лезть наверх, но тут замечает лодку.

Она стоит только наполовину в воде кормой, нос на берегу. Лодка большая, но у неё нет мотора.

— Саша, у меня тут лодка, — крикнул Саблин, карабкаясь наверх.

— Отлично, — орёт пулемётчик, — а у меня тут эти пятнистые твари.

Пулемёт бьёт и бьёт. Подтверждает, что дарги рядом.

— Много? — Спрашивает Аким.

— Тучи, урядник, их тут тучи, — снова бьёт пулемёт, — думаю два десятка, не меньше.

Аким вылез, наконец, наверх и сразу получил пулю в щит. Не пробила, значит, до врага не менее пятидесяти метров. Но прикрываясь щитом, бежит к пулемёту, на ходу спрашивая:

— Убил хоть одного?

— Да, конечно, — чуть раздражённо говорит Каштенков, — попробуй их убей, тварей, только песок ворошу, вслед стреляю. Чтобы не борзели.

И снова бьёт пулемёт. Аким видит, как над ближайшим барханом поднимается башка и плечи. Башка с этим их пучком чёрных волос на затылке и чернейшая борода, голые печи и винтовка в руках. Выстрел! Аким спрятался за щитом, но пуля летит не в него.

Бьёт в щиток пулемёта.

— В камеру вот этот вот целит, падла. — Рычит Сашка и посылает в ответ три пули. — Всё время пытается в камеру попасть. Близко, сволочь, подошёл, выскакивает неожиданно. Не успеваю за ним.

Тут же ещё одна пуля бьёт в щиток. Прилетает с другой стороны.

— Умеют твари воевать. — Сашка разворачивает ствол в ту строну.

Три пули туда.

Нет, не хотел бы Саблин быть пулемётчиком.

— Сейчас, — обещает он и ждёт.

И дожидается, снова тот, что был совсем рядом, появляется над барханом, стреляет. Теперь стрелял он в Акима, пуля на этот раз пробила щит. Но Аким успел сделать то, что хотел. Дальномер на панораме чётко засёк расстояние до того бархана, из-за которого стрелял дарг — пятьдесят восемь метров. Саблину больше ничего и не нужно. Он вставляет в подствольник гранату, выставив на взрывателе задержку «0». Это значит, что граната взорвётся, отлетев всего на пятьдесят-шестьдесят метров. Да, так будет в самый раз. И он стреляет. Обычно видно, как граната из подствольника летит. И сейчас её видно, и летит она точно, с небольшим облачком и с лёгким хлопком взрывается над тем местом, откуда высовывался дарг.

— Молодцы вы, штурмовики, насчёт гранат, — радуется пулемётчик. И смеётся. — Прямо в пучок ему гранту вставил.

Сто процентов, если не убежал дикарь оттуда раньше, прилетело ему пару кусочков тяжёлого и острого пластика.

Аким доволен выстрелом. Гранаты — это и вправду «его».

— Так что там с лодкой? — Кричит Сашка, снова нажимая гашетку.

— Сейчас ленту помогу заправить. — Говорит Саблин. — И пойду, погляжу.

— Ты еще направо погляди, — Сашка продолжает посылать пулю за пулей в барханы. — А то они справа могут зайти, а справа у меня щитка нет.

— Пригляжу, — обещает Саблин, и пока лента в пулемёте не кончилась, вставляет гранату в подствольник.

— Дарг, дарг, дарг, дарг, дарг, дарг, дарг, — понеслось из-за одного из барханов.

И тут же отозвались из-за другого:

— Дарг, дарг, дарг, дарг, дарг…

И в ту же секунду метров со ста, не меньше, выскочив до пояса из-за кучи песка, начинает стрелять один из даргов, стреляет, не унимается. И пули летят очень точно: в щиток пулемёта, в песок рядом с левой ногой пулемётчика, снова в щиток, в сам пулемёт, в станину пулемёта, щёлкают и щелкают, и Саблину в щит прилетело пару штук. Так и бил, пока магазин не кончился. Сашка и Аким растерялись даже немного от такой наглости. А, когда Сашка пришёл в себя, и ствол пулемёта поплыл в строну стрелявшего, тот уже спрятался за бархан. И тут же стал другой стрелять, и стрелял хоть и не так часто, но не менее точно, и стрелял он совсем с другой стороны.

Саблин успел выстрелить в ответ, но скорее для острастки, попасть не надеялся. Большая дистанция была. Пулемёт тоже в ту сторону выстрелил. И тоже мимо.

И тут же с третьей стороны понеслись пули.

А в пулемёте закончилась лента. И пока они вставляли новую, Сашка, пригибаясь и стараясь вжаться в кресло, говорил:

— Акимка, а что ты там про лодку говорил, а?

— Говорил, что мотора у неё нет, — отвечал Аким, вставляя ленту и глядя, как дарги перебегают от бархана к бархану, подбираясь ближе, пока пулемёт молчит.

— Кажись, не досидим мы тут дотемна, — продолжал Сашка, дёргая затвор.

И сразу дал длинную очередь веером, поведя стволом слева направо. Сразу дикари попрятались, но были они уже намного ближе, чем минуту назад, а значит, и стрелять будут намного точнее, чем минуту назад.

— Мотора нет, — повторил Саблин. — Не видел я мотора.

— А вёсла? — Спросил Сашка.

— Ты дуркуешь, что ли? — Зло спросил Саблин, отползая от пулемёта вправо и начиная выцеливать дикаря, что был за тем же барханом, за которым он уже угомонил одного гранатой.

Дикарь выскочил, выстрелил, не попал, Саблин выстрелил в ответ, но поздно, бородатый спрятался. Картечь в небо полетела.

— Не дуркую я, Аким, — продолжал разговор Сашка, не прекращая огня. — Не досидим мы тут дотемна, море их, со всех сторон бьют, а дотемна два часа ещё. Патронов на столько не хватит.

А пули летели со всех сторон.

Сам же Аким всё стрелялся с тем самым близким к нему даргом. Теперь он ловил его, пытался поймать на опережение. Выстрелил, надеясь, что он выскочит, и конечно, не попал.

Зато ему прилетело. Как раз туда, где нет щита, в правый бок. В кирасу. Удар был хороший, били с не очень большой дистанции, слава Богу, броню не пробили, но… Саблину нужно было отползти, чтобы ещё раз не получить в тот же бок, а отползать нельзя, тогда стрелять будут в бок Сашке. И повернуться лицом к этому стрелку нельзя, тогда тот, за которым он охотился, будет его спокойно расстреливать. Аким наобум, просто в ту строну, откуда прилетела пуля, выпустил гранату из подствольника.

Глупость, зря потрачена граната, он сам это понимал, но больше ничего в этой ситуации не придумал.

А пулемёт не умолкал, и Сашка тоже:

— Саблин, так тебя раз этак, ищи вёсла, иначе каюк нам.

А как искать? Ему не встать даже.

— Иди к машине сгоревшей, там, может, вёсла есть!

— Справа по тебе бить будут, — кричит Саблин. — Пролезла где-то сволочь.

— Чёрт с ним, — отвечает пулемётчик, — я справлюсь, готовь лодку.

— А лента?

— Я сам, ищи весла или мотор!

Аким вскочил в рост, выстрелил вправо раз, другой и стал пятиться к пулемёту, прикрываясь щитом и ожидая ответного выстрела. Но на сей раз пули прилетели с другой стороны. Хорошо, что обе в край щита залетели. Да, эти бородатые твари воевать умели. Одна из пуль, зацепив щит, оставила глубокую вмятину в левом «бедре». Если дикари подойдут ещё ближе, следующие пули броню начнут пробивать.

Глава 7

— Есть первый, — сообщает радостно Каштенков после длинной очереди. — Вычислил я его, урода.

— Убил? — Радуется за товарища Саблин.

Он уже добрался до сгоревшей машины, лез в кузов.

— Ногу оторвал бородатому. — Смеётся Сашка. — Как думаешь, теперь его свои добьют?

— Может, и сожрут, кто их знает, — ответил Саблин.

Аким влез в кузов, кабина с баком сгорела полностью, а вот кузов не весь, он тоже горел, там были обгорелые китайцы, в основном дети, но и солдат один был. Тряпки и вещи не сгорели из-за дождей, всё было мокрое. На дне кузова стояла вода, вот огонь и не занялся. Там, в углу, у борта, он нашёл мотор, хороший мотор, совсем новый, мощный, только вот топлива в нём не было ни капли, там же были и вёсла.

— Весла есть, — сказал Саблин, вытягивая вёсла из кузова.

Прямо в обгорелый борт рядом с ним ударили две пули. Аким присел, стараясь понять, откуда стреляли. А пулемёт в этот момент стих.

— Александр, весла, говорю, нашёл. — Повторил Саблин.

— Готовь лодку, Аким, готовь лодку, — вдруг как-то странно сказал Каштенков.

— Саня, лента кончилась?

— Последнюю ставлю, — сообщил пулемётчик, но его голос всё ещё был не таким, как обычно.

Аким бегом спускался к лодке, он собирался столкнуть её на воду, так как она была почти на земле. Но этот Сашкин голос…

— Саня, ты как? — Решил уточнить он.

— Ранен, — сухо ответил Каштенков.

— Саня, куда? — Саблин бросил весла, повернул обратно.

Больше всего на свете сейчас Аким боялся потерять своего товарища, больше всего на свете! Сейчас это болтливый человек, склонившийся над прицелом пулемёта, был для него всем миром, и больше никого не было под этим ярким солнцем, никого вокруг, кроме свирепых степных тварей с чёрными бородами.

— Саня, я к тебе, — произнёс Саблин и стал карабкаться наверх.

— Аким, готовь лодку, слышишь, — заорал Каштенков, — пол ленты осталось.

— А ты как? — Спросил Саблин. — Куда попали?

— Правый бок, правое плечо, но я в порядке, кровит не сильно. Рёбра, кажись, поломали, но рука ещё работает, в перчатке крови нет, ты лодку, лодку готовь!

Лодка, ну, допустим. Река от дождей разлилась, такой многоводной Саблин её никогда не видел, триста метров, не меньше. Ну, сядут они, Саблин на вёсла, Сашка на корму со щитом, он грести не сможет, и что? Поплывут, и пятидесяти метров не проплывут, как дарги прибегут на берег, и тогда… Мишени для дикарей лучше не придумать, надежда только на щит и на течение. Но другого пути, наверное, у них уже не было.

Он подобрал вёсла и побежал вниз, ничего-ничего, они ещё поборются.

А пулемёт наверху ни на секунду не замолкал.

— Аким, — послышалось в наушниках, — лодка готова?

— Сейчас, Саша, сейчас.

Он уже подбегал к лодке, тащил к ней весла, когда чудом увидел на панораме движение, кто-то мелькнул справа, только каким-то чудом, иначе это везение не назовёшь, но он успел среагировать, привычка штурмовика, чуть что — укрывайся щитом. И вот именно это его и спасло. Два дарга, которых он не заметил, буквально с пятнадцати метров справа, считай в упор, открыли по нему огонь.

И полетело, и в бок, и в шлем, и в наплечник, и снова в шлем, и ещё раз в шлем, и пусть через щит, всё равно ему мало не было, словно тяжёлым молотком били. И правый бок ещё, и да, кажется, мимо щита ударила так, что дыхание перехватило. И в правую ногу. Он бросил весла, начал валиться в невысокие заросли каких-то растений, накрывая голову щитом. Панорама от ударов «поплыла», может, камеру сбили, может, компьютер перегрузился.

Он практически слеп, а ему еще две пули прилетели. И тогда на звук, на здравый смысл, на удачу, он стрельнул в ту сторону, откуда летели пули. Машинально продёрнул затвор и опять выстрелил.

И слышит смех, там кто-то смеётся, кажется, смеются над ним, и это очень хорошо, очень хорошо, за эти секунды, что в него не стреляют, панорама перегрузилась, теперь он снова видит всё отлично, и у него самого шок прошёл. Он теперь знает, откуда в него стреляли. Дарги, а он там как минимум не один, прячутся за выступами обрыва, ему их не видно, но и им его сейчас не видно. Они укрылись, но он их прекрасно слышит:

— Эй, казак, бегать не надо. Лодка плыть не надо. Подыхать надо.

И смех, они смеются, нет, он там точно не один. Машинально Саблин загоняет патроны в пенал дробовика. Он ещё не точно знает, где они, но Саблин знает, что будет делать. Нужно только уточнить их местоположение.

И тут они ему помогли сами.

Из-за выступа раздалась длинная очередь, он думал, что это ему или же его отвлекают, он прятался за щит и выстрелил в ответ, загнал горсть картечи в земляную стену обрыва, но потом услышал звук попадающих в металл пуль, звук повторился много раза, он обернулся и чуть не заскрипел зубами. Даргам из-за уступа была видна лодка, и они изрешетили её. Вся правая часть кормы была в дырах. А тут и Саша заговорил:

— Аким, что там с лодкой? У меня шестьдесят патронов.

Он думал, что ответить товарищу, но не знал, а дарги снова орали из-за выступа:

— Казак, твоя лодка не плавать, теперь казак не плавать, теперь казак дохнуть.

И другой голос провыл жалостно, кривляясь:

— Ой, мама, ой, мам, помирать не хочу, казак помирать не хочу, мама-мама…

— Нет больше лодки, Саня, — произнёс Аким.

— Как нет? — В голосе товарища слышался, если не ужас, то какая-то тоска точно.

— Нет больше лодки, Саня, — повторил Саблин.

А дарги за выступом радовались, выглядывали даже, они снова там смеялись. И так громко, что он слышал каждый их радостный рык.

Борзые твари, видно, со степняками так борзеть привыкли, да вот только Саблин был не степняком, а пластуном, и не просто пластуном, а бойцом штурмовой группы.

У него была своя манера ведения боя. Тактика штурмовика проста и понятна всем. Сближение — граната-рывок-картечь. Вот и всё. И он уже решился, зря эти твари лодку испортили.

Сближение… Он уже на дистанции рывка. Пятнадцать-шестнадцать метров до выступа, как раз то, что нужно. Жаль, что круто вверх, ну да ничего, он пройдёт эти метры быстро.

Граната… Саблин вытащил из кармана «единицу», привычным движением сорвал чеку. «Единицы» им хватит, они без брони, и, выждав две секунды, он кинул навесом, по большой дуге, чтобы подольше летела. Она пролетела выступ едва на метр и рванула, даже не долетев до земли.

Рывок… Он приготовился заранее, собрался, уперся левой ногой в землю и вскочил, как только услышал хлопок, и что было сил кинулся вверх, к выступу, даже не защищаясь щитом. Лез вверх, песок с грунтом не выдерживали его вес, осыпались под ботинками, но он, надрываясь, лез и лез вверх, торопился. Нельзя было дать тем, кто не убит, опомниться после гранаты.

Картечь… Стандартный армейский патрон картечи содержит девять пятнадцатимиллиметровых стальных шариков. Их масса в три раза больше массы стандартной десятимиллиметровой пули. И на близкой дистанции они наносят намного больше урона, чем пуля. Если перед вами бронированный противник, нужно стрелять ему в голову, никакая маска, никакое забрало не выдержит удара картечи в «лицо». Кирасу картечь вомнёт, но скорее всего не пробьёт, но, даже не пробив её картечь ударит так, что человек несколько секунд будет восстанавливать дыхание. А если нет возможности выстрелить в шлем противнику, то стрелять нужно в «суставы»: в «локти» и «колени». Это сразу выведет броню и самого противника из строя.

Но сейчас всё эта наука была лишней, когда он добрался до врага, ему оставалось только их добивать. Первого он увидел с ног, сначала из-за выступа показались чёрные, босые ноги. Саблин мимолётом заметил, как натоптаны эти ступни, подошвы ног наросли толстенной кожей, а иначе он и не мог бы бегать по раскалённому песку. За ногами шёл живот, а дальше, вывернутая наружу обломками рёбер грудная клетка. Видно, ему прилетел большой осколок. Второй сидел с ним на песке, к Акиму боком. Можно было бы его сразу убить, но Саблин вспомнил их крики и обидные слова про: «теперь казак дохнуть», а ещё трупы разбросанных голых китайских баб и детей на берегу. И решил не тропиться: выстрел — нога до колена отлетела по песку в сторону. Враг схватился за обрубок, стиснул зубы, кривился. И стал терять сознание, закатывая глаза.

Ещё один был тут же, он тоже лежал на земле и был жив, несмотря на несколько мелких осколков в правом бедре и спине. Он даже потянул левую руку к винтовке, что лежала в метре от него, но Аким ему эту руку отстрелил.

Дарг заорал, и Саблин был удовлетворён его криком.

Он встал среди корчащихся даргов, что обильно заливали кровью землю, и спокойно снаряжал свой дробовик, не выпуская умирающих врагов ни на секунду из вида, он даже открыл забрало и громко напомнил им их слова:

— Как вы там кричали? «Ой, мама, мама, помирать не хочу…». Так, что ли?

Немолодой дарг с оторванной рукой и окровавленной бородой пытался зажать обрубок слабеющими пальцами, чтобы кровь не так быстро из него вытекала, он с ненавистью смотрел на него, скалил зубы, ничего не отвечал. Кроме оторванной руки у него было ещё несколько дырок от мелких осколков в брюхе.

— «Мама, мама, не хочу умирать»? — Ещё раз спросил Аким, глядя ему в глаза и доставая пистолет.

А потом он передумал стрелять, спрятал пистолет в кобуру, пусть сам сдохнет, а тут ещё и Сашка заорал:

— Патроны всё!

Пулемёт стих. Как без него стало неуютно, тихо, выстрелы винтовок не в счёт.

Он глянул на умирающего дикаря ещё раз и, закрыв забрало, стал карабкаться наверх. К пулемёту.

Он даже не вылез до конца наверх из обрыва… Только до пояса поднялся.

Пули полетели в него сразу и со всех сторон, но больше справа. Как тут Сашка бился один, Саблин понять не мог, удивлялся. Несколько пуль ударили в грунт совсем рядом с ним. А две прилетели ему. Одна сбила правую камеру на шлеме, одна опять ударила в правый бок. Вмяла броню до рёбер.

Аким выстрели в ответ. Даже не видя цели, просто выстрелил вправо, в ту сторону, откуда прилетали пули:

— Саня, отходи сюда. К обрыву, — крикнул он, ища откуда дикари ведут огнь и одновременно меняя камеру на шлеме.

— Аким, — негромко откликнулся пулемётчик, — что-то я… Нога у мня правая… Кажется, кость пулей сломало.

Он вел огонь уже из винтовки, не вылезая из пулемётного кресла.

— Чего ж ты не сказал сразу? — Заорал Саблин, выскакивая наверх.

Он укрылся щитом, пошёл в полуприсев, чтобы уменьшить возможность в себя попасть и ругая Сашку:

— Ну как так можно, а? Как новобранец себя ведёшь, знаешь же устав, о ранении нужно сообщить сразу, сразу, об этом первым делом в учебке говорят.

Он очень волновался за товарища, очень, он даже думать не хотел о том… Нет, даже не хотел об этом думать…

А ему стало прилетать, и прилетало хорошо, пули дырявили щит каждую секунду.

Одна пуля снова сбила ту же самую правую камеру. У него осталось только одна, запасная, но сейчас было не до неё. Нужно было добраться до пулемёта, забрать товарища.

Ещё она здорово ударили в правое колено, он даже испугался, что она разбила привод. Но, слава Богу, нет, на панораме повреждение не отобразилось, и нога двигалась.

Так он и дошёл до пулемёта. Сашка стрелял, прикрывал его по мере сил, а вот идти он не мог.

— Привод цел? — Спросил Саблин, садясь рядом с пулемётом и осматривая «ногу» товарища.

— Да, цел, — отвечал Каштенков, меняя обойму в винтовке, — только что толку? На ногу ступить не могу.

Одна из пуль даргов сильно ударила его в «голень», чуть выше ботинка. Сильно вмяла броню внутрь.

— Ты стреляй, — сказал Саблин, — а я тебя поволоку. Волоком.

— Куда, Аким, куда? — Как-то обречённо говорил пулеметчик, снова ведя огонь из-за щитка пулемёта.

— Туда, Саша, туда, — зло заорал Саблин, хватая товарища за воротниковую петлю на пыльнике, — к обрыву, до него двадцать метров, авось, дойдём.

— А дальше Аким, дальше куда?

— Окопаемся на берегу, прямо в обрыве, наверху, там они нас просто взять не смогут, и ждём темноты. Вот куда, Саня! А потом, ночью, уйдём на тот берег.

— Ночью, — не верил пулемётчик, — до ночи…

Пуля прилетела опять справа и ударила Акима в крагу, чуть не выбив из руки щит.

— Да, заткнись, Саша, стреляй лучше, — заорал Аким так, что у пулемётчика сработали звуковые фильтры в наушниках, Саблин выдернул его из кресла пулемёта. — Стреляй.

И поволок Каштенкова к обрыву, пытаясь прикрыть щитом и себя, и пулемётчика.

Глава 8

Кажется, Сашка очень тяжёлый, или просто Аким устал. Приводы и моторы послушно урчат и попискивают, ботинки острыми краями каблуков упираются в грунт, он напрягается, но движутся они очень медленно. И дело не в моторах и приводах. Просто Саблин медленно делает шаги. Сашка стреляет. Бьёт очередями, но только патроны тратит, одно слово — пулемётчик. Но дарги стреляют меньше, или мажут больше. Десять метров прошли.

Там, у обрыва, есть удобное место. Место хорошее, не крутой спуск к реке, метр вниз и площадка из песка, поросшего серой, жёсткой травой, там можно двоим встать. А дальше вниз еще десять метров спуска. Ему бы шесть-семь минут, и он отрыл бы себе и Сашке, в начале этого спуска, хороший окопчик. Даже пять минут хватило бы. Там бы, на краю обрыва закрепились, ни с флангов, ни тем более снизу их было бы не взять без тяжёлого оружия.

Воды бы выпить хоть немного. Солнце уже садится, но в броне у него тридцать один. Нужно охладиться, но это как только они дойдут. Тяжелый этот Каштенков. Эх, что ж он не подумал, надо было сразу запасную огневую точку выкопать. Задним умом все сильны. В уставе писали же, дураку, что нужно всегда и загодя готовить запасную огневую точку. Мог бы найти пять минут, и сейчас было всё хорошо. Люди, писавшие устав знали, что писали.

Всё, пришли. Сашка кулем валится вниз. У него сломана нога, но он даже не пискнул. Пыхтит, перезаряжает винтовку. Когда успел расстрелять ещё один магазин? Тут же сел, готов воевать.

Аким достал лопатку, и пока пулемётчик выглядывал из обрыва начал копать. И не обратил внимания, что выстрелов не слышно.

— Слышь, Аким, не стреляют. — Сказал Каштенков.

— Хорошо, до темноты совсем чуть-чуть осталось, час-полтора, — отвечал ему Саблин, выбрасывая наверх лопату за лопатой грунта, он делал бруствер. — Дотянем, а там будем думать, как на тот берег перебраться.

— Вообще их не видно, — продолжал Саша.

И тут в наушниках их шлемов раздался голос, кто-то вышел на их волну:

— Урядник Саблин, это ты? Приём.

Саблин перестал копать, воткнул лопату в грунт, казаки и насторожились и обрадовались, конечно, это были не китайцы и тем более не дарги, но голоса этого они не знали:

— Урядник Саблин, с кем говорю? Приём.

— Лейтенант Морозов. Помнишь? Меня Панова за тобой послала. Ищу тебя третий день.

— Помню, — сказал Аким, но если честно, помнил-то он его не очень хорошо.

— Я тебя уже три дня ищу, — повторил лейтенант, — фиксирую вас, это вы там у самой реки?

— Мы.

— Вы там с папуасами воюете?

— С кем? — Не понял Саблин.

— С даргами бьётесь?

— Да.

— Сидите не двигайтесь, закройте клапана, дышите через фильтры. Я им сейчас всё объясню. — Обещал лейтенант.

И голос его звучал так уверенно, что Аким перестал волноваться, он просто сел на песок и прислонился спиной к стене обрыва. А Сашка задирая шлем вверх, смотрел в небо и говорил:

— Вот оно что, вот почему эта сволота пустынная притихла, стрелять перестала, коптер!

Но Саблин даже не взглянул на небо. Он открыл клапан и залил себе в броню хорошую порцию хладогена.

— Слышь, Аким, а кто этот Морозов, а? — Не унимался пулемётчик всё ещё глядя в небо. — И чего это он тебя искал?

Вот вроде только, пять минут назад, он уже с жизнью прощался, надежду потерял, а тут опять болтает и болтает, что за человек.

— А кто такая Панова? — снова спрашивает Каштенков.

Вот любопытный. Аким думает, как ответить, и в эту секунду очень знакомый звук прервал следующий вопрос пулемётчика. Саблин столько лет слушал этот звук, что ошибиться не мог, и Сашка не мог:

— Слышь, Аким, у них миномёт что ли?

Он откровенно радовался. Да, только что и совсем недалеко, метров сто от них, разорвалась мина. Каштенков высунул голову из укрытия, чтобы рассмотреть, куда бил миномёт.

— И коптер у них, и миномёт, всё, хана пятнистым. — Говорил он. И тут же удивлённо добавил. — Только мины у них странные. Видел, Аким?

Нет, не видел. Акиму было плевать на странные мины лейтенанта Морозова, главное, чтобы дарги исчезли куда подальше отсюда.

Ещё одна хлопнула, и видно подальше, чем первая. И Сашка не унимался, толкал Саблина:

— Да погляди ты, какие мины.

Аким тоже поднял камеры шлема над краем укрытия, и увидел густое тяжёлое облако коричневого дыма, что медленно плыло на север подгоняемое ветром. И чуть дальше ещё одно. И третий взрыв хлопнул вдали, и третье облако родилось из него. И тоже поплыло на север.

— Товарищ лейтенант, — заговорил Сашка, в надежде, что Морозов его услышит и ответит, — а что это у вас за мины такие интересные?

— Это товарищ казак, старый добрый иприт, очень полезный газ, особенно для всяких степных папуасов. — С усмешкой в голосе отвечал лейтенант.

— Иприт? И что он делает?

— Если не сдохнут сразу, кожу с них снимает, постепенно. Неспеша. Язвами.

— Как раз то, что нужно, — сказал Сашка.

— Вы только сами под облака не лезьте, фильтры фильтрами, но держитесь от него подальше. А то потом мыть придётся долго.

— Есть, не лезть под облака, — произнёс пулемётчик.

Хлопнула ещё одна мина. И уже через минуту они снова услышали голос лейтенанта:

— Всё, папуасы разбегаются, идём к вам.

Радист ещё не убежал, а Саблин подумал, что утро будет не простое, и как ему не хотелось побездельничать хоть пару минут, он опять взялся за лопату. Решил углубить окоп, в котором он собирался прятаться во время обстрела, все вокруг копали тоже. Только земля летела. Убеждать кого-то командиру взвода не приходилось, народ во взводе был опытный.

Копали и ждали, когда командование начнёт атаку. Но противник ждать не хотел. Саблин вкопался уже на метр, думал, что теперь достаточно, хотел уже перекурить, когда, как всегда неожиданно, в наушниках заорал командир взвода:

— Всем внимание, ТББ! Летит к нам, все в укрытие. Тэ-Бэ-Бэ!

Да, прапорщик орёт в голос, все должны его слышать. Теперь, кажется, началось. ТББ термобарический боеприпас, боеприпас не дешёвый, но НОАК может себе иногда позволить. Малые заряды ТББ малоэффективны, против бронированных целей с вакуумной защитой дыхания. Поэтому, обычно это ракеты большой мощности, к счастью, можно засечь их пуск и просчитать траекторию, и за несколько десятков секунд до подлёта к цели сообщить об ударе. Это даёт время приготовиться.

Саблин с глубиной окопа не прогадал, рад, что выкопал себе окоп поглубже, он загоняет свою лопату в стенку на полный штык, теперь она ещё и ручка за которую он возьмётся и будет держаться крепко. Были случаи, когда обратной волной человека выдёргивало из окопа и поднимало довольно высоко. Щитом лучше не укрываться, улетит, потом его не найдёшь, поставил его на ребро рядом, ранец взрыву не поднять, никуда не денется. Улёгся, как по уставу, воротник пыльника поднял, лицом вниз, между руками и маской немного пространства, тут под его пыльником останется воздух, в котором не выгорит кислород.

Всё, он готов. Ему потребовалось на подготовку к удару десять секунд. А в рации ещё переговариваются, укладываются по своим окопам казаки, пока прапорщик не крикнул:

— Внимание… Клапана закрыть, вентиляцию отключить!

Аким набирает побольше воздуха в лёгкие, выключает вентиляцию маски, внешний воздушный клапан закрывает. Теперь маска герметична. Откроешь клапан во время взрыва — умрёшь. Убьёт давление. Запустишь вентиляцию раньше чем через две минуты после взрыва — сожжёшь себе лёгкие и скорее всего, тоже умрёшь.

Всё. Все замерли, затихли и… Наверное каждый думает, что было бы не плохо, если бы был недолёт, чтобы после этого удара встать из окопа живым. Каждый на это надеется.

Хлопок, резкий, звонкий, далеко в небе и на первый взгляд совершенно неопасный. Но это только начало, это в сотне метрах над землёй рванул контейнер, самое интересное ещё впереди.

Раз… два… три…

Это был далеко не первый его ТББ, он знал, сколько секунд до взрыва.

Три… Четыре… Пять… Шесть…

Даже ночью, в его окопе, там, на самом дне, под ним, под его руками и пыльником стало светло как днём, вернее светлее, чем днём. Панорама просто побелела. И он зажмурился, ожидая удара. И удар пришёл почти сразу. Так оглушительно грохочет гром, когда он раскатывается над самой головой. Это было настолько громко, что электроника включила фильтр, иначе человеческий слуховой аппарат вышел бы из строя. Он просто оглох бы.

А затем по земле покатилась волна, сметая всё, что можно смести. И засыпая окопы песком и небольшими камнями. Тонко и противно запищал датчик давления, по правой стороне панорамы полетели цифры: тысяча пятьсот бар, две тысячи, две пятьсот, две восемьсот, три, три двести, три четыреста, всё они пролетели за пару секунд, может за три, и остановились на цифре три тысячи шестьсот бар. Это в три с половиной раза больше нормы. Вот поэтому нужно наглухо закрывать шлем.

И сразу за этим, взвизгнул датчик температуры, без раскачки, без подготовки, сразу высветил сумасшедшую цифру: Двести! Двести по Цельсию. Оружие и патроны, гранаты, всё, что угодно может детонировать, продержись такая температура хотя бы двадцать-тридцать секунд. Термометр показывает двести двадцать! Ещё не много и о воздух можно будет прикуривать сигарету. Кожа человека уже получила бы ожоги, но в броне Саблин пока жары не чувствовал.

И сразу, тут же пошла обратная волна, цифра индикатора давления так же быстро побежали обратно. Если удара первой волны Аким, лёжа на дне окопа, не почувствовал, то обратную волну, он ощутил во всей красе. Сначала ему казалось, что его словно магнитом потянуло вверх. Плавно-плавно, даже нежно. Но он знал этот фокус, поэтому вцепился в лопату, штык которой был загнан в стену окопа у самого дна. И его потянуло сильнее, дёрнуло вверх и потащило, не держись он за лопату, вылетел бы из окопа на обратном схлопывании атмосферы, несмотря на его огромный вес вместе с бронёй. Нет, всё нормально, лежим дальше. На него словно высылали пару тачек песка и камней, но он лежит, не шевелится. Главное сейчас не дышать, экономить кислород, его в маске на два небольших вздоха. Взрыв сжёг весь кислород над ними, но обратная волна принесла новый воздух, теперь нужно подождать, чтобы упала температура. И тогда можно будет открыть клапан и запустить вентиляцию. Компрессор сам будет гонять воздух, пока концентрация кислорода не придёт в норму, а пока…

Две минуты уже прошли. Он делает последний вдох. Но глубоко вздохнуть не получилось. В маске дышать нечем. Нужно ждать. Ещё хотя бы одну минуту. На краю панорамы плавает цифра шесть и два. Чуть больше шести процентов кислорода. Три минуты прошло. Надо ещё подождать. Но не пришлось:

— Медика! — Звенит в наушниках голос прапорщика. — Медика сюда.

Голос его звонкий, почему-то высокий, и Акима от него, кажется, тошнит.

Голос летит издалека, и всё равно такой звонкий, как будто взводный орёт прямо над ухом. Мозг на голодном кислородном пайке не сразу включается. А только через пару секунд. Ах, да… Точно…

Медик — это он. Да, это его зовут. Саблин встаёт в своём окопе, с него сыпется, грунт, камни. Всего этого тут много, хоть по новой окоп копай. Он ищет на дне окопа дробовик, без оружия ни шагу. Температура шестьдесят градусов, но это уже допустимая температура, он открывает клапан, запускает вентиляцию, заливает себе в «кольчугу» сразу три кубика хладогена, пытается дышать, глубоко вздохнуть, это получается, но в маске всего десять процентов кислорода, это половина от необходимого. А ему нужно выбираться из окопа и идти, тратить кислород ещё и на работу мышц. Компрессор гудит, работает на полную мощность, прогоняя через камеру воздух, оставляя драгоценные молекулы кислорода в маске и выгоняя из неё углекислоту. Аким начинает вылезать из окопа, ведь медик это он.

— Есть медик, — говорит он, вставая во весь рост над окопом, — кому нужен медик?

— Саблин, сюда, — орёт ему обычно спокойный казак Петя Чагалысов, взводный снайпер, и машет ему рукой. — Быстрее, брат.

Аким спешит к нему, чуть не падая, его ещё пошатывает и тошнит, но кислорода уже двенадцать процентов, глубокие вздохи прочищают голову.

Он подбегает к снайперу, так ещё два казака сидят на корточках, а между ними на спине лежит ещё один. Вот ему-то он и нужен.

— Что с ним? — Кричит Саблин, ещё не подойдя и уже из кармана доставая диагноз-панель.

— Не знаю, Аким, — говорит Чагылысов, а сам едва не плачет, голос срывается, значит, речь идёт о его лучшем друге, о его втором номере, о Серёгине, — застонал он после взрыва. А потом не отвечал. Я зову, а он не отвечает.

Саблин удивился, у снайпера открыто забрало, так и есть, ветер перемешал воздух, на панораме кислорода двадцать процентов, Аким и сам открывает забрало. Садиться к раненому, у того тоже забрало уже открыто:

— Так что с ним? — Он открывает Серёгину глаз, светит туда фонарём из диагноз-панели. Белка в глазу нет, вкруг зрачка, сплошная краснота, кровь в глазу. Зрачок на свет не реагирует.

— Кажись, клапан на маске сорвало, — предполагает Ерёменко.

— Аким, скажи, жив он, а? — Суетится вокруг него снайпер.

Саблин ищет пульс, слава Богу, пульс есть:

— Радист, — орёт Аким, — вызывай медбот.

— Принято, — кричит Зайцев.

— Жив, жив, — повторяют казаки, говорят это с заметным облегчением, Серегин ведь до сих пор признаков жизни не подавал.

— А что с ним, Аким, а? — Спрашивает Чагылысов жалобно и пытается заглянуть вместе с Саблиным в диагноз-панель.

А Саблин сам не знает, что с Серёгиным, а Чагылысов его раздражает и мешает ему. Этот уже немолодой казак, терпеливый и молчаливый, с заметными монголоидными чертами в лице ему всегда нравился, но не сейчас:

— Уйди, — Аким толкает его в шлем. — Не лезь.

— Не мешай ему, Петя, — говорит снайперу кто-то из казаков.

Чагылысов послушно отстраняется немного. Замолкает.

Ну, отодвинулся Чагылысов, а дальше что? Саблин не знает, что делать. Он беситься, но про себя, так, чтобы никто больше не видел его ярости. Да как так, ведь он не медик, он курс медицины проходил вместе со всеми в учебке. Вместе с ними со всеми. Почему он должен сейчас спасать Серёгина, почему он должен отвечать за его жизнь? Ведь он такой же, как и они. А эти дурни стоят и ждут от него чуда. Он с трудом взял себя в руки и ещё раз заглянул диагноз-панель. Ладно. Надо думать, надо думать.

Сорвало клапан на маске, значит под давлением, в маску мог попасть раскалённый воздух, и он мог его вдохнуть. Ожёг дыхательных и лёгких. Саблин открывает рот, заглядывает туда — нет. Кровь есть, навалом крови, ожога, вроде, не видно. Что ещё?

Кровь во рту, красные белки глаз, низке давление, едва живой пульс. И что ему со всем этим делать. Уж лучше брюшную полость навыворот, он бы знал что делать, а это…

Он не знает, но кричит:

— Ранец мой сюда!

Казаки кидаются по окопам искать его ранец, а он всё ещё думает, что-то ещё смотрит на панели. Наконец, ранец его ему принесли, и он достаёт оттуда коробку медика. Достаёт шприцы. У него нет представления о том, что надо делать. У него только логика и небольшой опыт. Он достаёт три шприца. Один понижающий давление, на всякий случай антибиотик, а третий для введения человека в медицинскую кому. Саблин и понятия не имеет, можно ли сейчас колоть раненому эти препараты. Ведь он не медик, он боец штурмовой группы. Аким снимает колпачок с иглы первого шприца. Это вещество понизит давление и остановит внутренние кровотечения. Судя по всему, они есть. Он очень надеется, что до прихода медбота второй номер снайперского расчёта Серёгин будет жить. А первый номер снайпер Чагылысов сидит рядом, в метре от него, и внимательно следит за каждым его движением.

У него лицо расстроенного ребёнка, а ещё он, кажется, бояться. Этот взрослый человек очень раздражает Акима, так и хочется рявкнуть на него, но он сдерживается, отворачивается и находит место для первого укола.

Глава 9

Удовольствие. Одно из простых удовольствий это спать без брони. При этом лечь чистым, вымытым хотя бы немного. О бане, конечно, никто не говорит, но хотя бы обмытым десятью литрами воды. И лежать не на бархане, под углом, и не на песке, не ждать, что по тебе поползёт паук или пыльная тля залезет под броню. А лежать спокойно, с удовольствием, на медицинских носилках, как на хорошей кровати. Он почти не проснулся, сознание где-то рядом, полусон-полуявь. Только чувство, что изнуряющей усталости почти не осталось, зато появилось расслабленное состояние удовольствия и безопасности. После сна ещё не пришёл в себя, но, даже не открывая глаз, он может сказать точно, где он находится, он в армейском грузовике. Урчание генератора, тихий шелест электромоторов, покачивание на ухабах.

Аким открывает глаза. Да, так и есть, над ним тент кузова, светодиоды в «потолке» дают немало света. Умно придумано прошить «потолок» лентой из светодиодов. Обычно в кузове полумрак. Рядом на носилках лежит Каштенков.

Саблин сразу сел на носилках, сна как небывало. Только одна мысль в голове: что с Сашкой? Над пулемётчиком висит капельница, к нему гибким проводом подключена диагноз-панель. Он без сознания. Но приглядевшись, Аким немного успокаивается.

Каштенкову вливают физраствор и плазму.

— Урядник, — окликает его один из солдат, что едет с ним, он молод, — успокойтесь, ваш товарищ немного крови потерял, нога у него сломана и два ребра, плюс упадок сил у него, с ним всё в порядке.

Аким оглядывает кузов машины. У задней стенки кузова спят три солдата, двое сидят на лавках у стенок, один держит в руках кирасу, кажется, это кираса Саблина, он узнал её по вмятинам. А с ним разговаривает молодой солдат с эмблемой медика на пыльнике.

— Вы поспите ещё, — продолжает медик, — у вас тоже упадок сил, я ввёл вам глюкозы, стабилизаторов, витаминов, даже снотворного, вы должны еще шесть часов спать. По идее.

Аким всё ещё не очень хорошо соображает. Сидит, пялится на медика.

— Да ложитесь вы, — смеётся молодой солдат, — узнает лейтенант, что вы проснулись, прибежит к вам, будет изводить вас вопросами. Поспите ещё.

— А где мы? — Спрашивает Саблин.

В пластиковое окно, вставленное в тент кузова, ничего не видно — темень.

— Мы на Енисейском тракте, — говорит второй солдат, положив его кирасу в ящик, — через пять часов должны быть у вас в Болотной.

Саблин ложиться, а в голове крутится: с Сашкой всё в порядке, и это главное. Это главное.

Недавно он так же Юрку из рейда привозил, теперь вот Каштенкова везёт. Из рейда за бегемотом он привёз одного живого. И с эвакуации тоже только одного.

И тут ему в голову пришла неприятная мысль: наверное, с ним больше никто никуда не пойдёт. Казаки — народ суеверный. Они…

Дальше ничего он подумать не успел, его накрыл сон, это был тяжёлый медикаментозный сон, который не отпускал его до самого конца поездки.

В полку, когда он шёл к кабинету есаулу, его провожал малознакомый казак-дневальный. Вот так вот, словно за арестованным шёл. Хорошо, что хоть без оружия.

Настя подвывать стала, когда он домой заявился. Ничего не говорила, не ругалась, прижала, дура, кулак ко рту и стоит, слезами давиться. И не поймёшь от чего. Радоваться должна, что живой вернулся. А она рыдает, хорошо, что хоть дети радовались отцу, иначе, как в доме с покойником, была бы тоска.

А может, от счастья рыдала. Ведь весь взвод, что ушёл помогать степнякам, сгинул бесследно, и четыре дня от них ни слуха, ни духа не было, только когда лейтенант Морозов нашёл Саблина и Каштенкова у реки, тогда и дал знать в станицу. Дал знать, что почти все погибли на Ивановых камнях. Что в живых остался только пулемётчик Каштенков и урядник Саблин. Лейтенант ни о чём его не спрашивал, вообще с разговорами не лез, хотя видно было, что вопросов у него к Акиму куча, распирают его вопросы но он молчит, он вообще на вид и по повадкам человек крепкий. Бывалый, судя по всему, но не старый. Он довёз его до дома и, выйдя из грузовика, сказал:

— Ну, ты разбирайся тут, но не тяни, мы тебя ждём, Панова без тебя за жабами ехать не хочет. Лодки уже завтра будут готовы, моторы, снаряга тоже, так что послезавтра можем выехать на охоту.

Он протянул Аким руку, тот пожал её, а лейтенант его руку сразу не отпустил и продолжил:

— Ты это, урядник, не раскисай, у всех у нас товарищи гибли. На войне по-другому никак. И все мы через разбирательства, через особистов прошли, ничего — выдержали, и ты держись.

— Есть держаться, — ответил Саблин и пошёл в дом.

— И помни, Панова тебя ждёт. — Крикнул ему в след лейтенант. — У нас с тобой большие дела впереди. Нам раскисший казачок не нужен.

Саблин пошёл в дом, а лейтенанта сел на офицерское кресло в грузовик.

«Панова, — думал Аким, обнимая завывавшую жену, — что за генерал такой, ждёт она, видите ли».

Но как-то странно говорил о ней этот сильный Морозов. Так говорил, как будто это самый заслуженный, самый уважаемый его командир. Не иначе.

Он шёл мыться, и ему бы подумать о том, что ему в рапорте о бое на Ивановых камнях написать, а он думал об этой Пановой. И жена тут же в душе крутится, с его бельём разбивается, стирать надумала, ему бы её взять да успокоить. У неё глаза, как говорится, на мокром месте. А он вспоминает эту городскую женщину, нет, без всяких там этаких мыслей, просто понять он не может, кто она.

После душа жена стала его кормить. Хорошая у него жена, он её любит, конечно, но всему есть предел. Ну, разве можно так себя вести? Он сел есть, а она встала рядом и смотрит, уж если бы села, ещё ничего, а то ведь встала за спиной и время от времени по голове его гладит как маленького.

Наталка хотела влезть к отцу на колени, а она не дала, не мешай, мол. Выгнала с кухни.

— Да, сядь ты уже, — раздражается Саблин. — Чего ты?

Она губу закусила и опять полны слёз глаза. И молчит.

— Ну, чего? — Злится Аким.

— Да так. — Она вытирает слезу. — Бабы всякое брешут.

— Ну, говори, — заинтересовался Саблин. То, что бабы брешут, и казаки будут после повторять.

— Одни говорят, что ты заговорённый. А заговор твой плохой.

— Что значит плохой? — Не понял Саблин. Он морщиться от этой бабьей дури про заговоры, но ему интересно, в чём суть.

— Говорят, что за чужой счёт…

— Это как?

— Ну, говорят, что тебе ни царапины не будет, пока казаки вокруг тебя гибнут. Все твои пули чужим, говорят, летят.

— Мои пули чужим летят? — Удивляется Аким. — Ты этим дурам покажи мой щит и мою кирасу. И шлем покажи, на котором я две камеры за один бой сменил. Пули мои чужим летят…

Он расстроился ещё больше, откинулся на спинку стула, ложку бросил. Ну надо же. Вот бабы суки, языки без костей, а бошки без мозгов. Его пули чужим летят. Нихрена они не чужим летят. На груди синяк, на рёбрах синяк. Голова болит от попаданий в шлем, таблетки второй день пьёт, а их послушать, так все мимо него пролетало… Курицы.

— Ну, а ещё что говорят? — Спрашивает он у жены после паузы.

Она молчит, видно, что-то такое говорили дуры станичные, что она даже повторить боится.

— Ну, говори! — Настоял Саблин.

— Говорят, что бирюк ты, вечно один. С обществом не дружишь.

Ну, это для него была не новость. Чушь это бабья. Как же это ни с кем он не дружит? А Юра Червоненко не друг, что ли? А Иван Зеленчук покойный, не друг, что ли, был? Это бред.

Но Настя продолжала:

— Говорят, что ты сам по себе всегда был. Что казаки в бою все за одного, а ты сам за себя, потому и из любой свары живой выходишь.

Вот сейчас его кольнуло так кольнуло. Это было похуже, чем про заговор, чем про его пули, что чужим достаются.

— Это ж когда такое было? — Только и смог произнести он, после добавил, словно оправдывался пред женой. — Да хоть у кого из моей сотни спроси… Из моего взвода спросят пусть…

Он растерялся и не знал, что ещё можно сказать.

— Аким, — Настя начала рыдать, — я то знаю, всё знаю, да это бабы всё говорят, говорят, что и в болото ты один ходишь, чтобы ни с кем не делиться, что ты всегда сам по себе.

— Ну-ка хватит, — сурово сказал он ей, — хватит рыдать. Ничего, пойду в полк, напишу рапорт, всё объясню.

— Да знаю я, Акимушка, — говорит жена, вытирая слёзы, — ты не такой, это они от горя бабьего, мужей хоронят, вот и нужно крайнего найти.

Да, тут, кажется, она была права. Как тут крайнего не искать. И кто будет крайний, как ни тот, что живой пришёл оттуда, где муж погиб.

— А ещё завидуют они, — продолжала жена. — Вот и брешут на тебя.

— Чему? — Удивился Саблин.

— Да всему, разве нечему? И что сына нашего врач пригласил на учение…

— А ты уже всем рассказала? — Зло спрашивает Аким.

— Так рассказала, а разве такое утаишь, всё равно узнали бы. Говорит жена и тут же вспоминает. — И что тебе звание дали, и что Антонина тоже тесты сдала лучше всех в школе, и что ты всегда живой возвращаешься, и что в чайной не сидишь вечерами, а дома со мной, вот и злятся бабы.

Аким встал и сказал сурово:

— Дурам своим скажи и сама запомни, звания не дают, звания присваивают.

Так и не поев, как следует, пошёл собираться в полк.

— Китель чистый?

— Чистый, чистый, — жена вскочила, пошла за ним.

— Нашивки урядника пришила?

— Пришила, и галифе почистила с фуражкой.

Он повернулся к жене, обнял её крепко и погладил по голове:

— Ничего, пусть побрешут бабы, мы переживём.

— Переживём, Акимушка, — сказал жена, — ты только пока никуда больше не ходи. Посиди дома. Хоть месяц.

— Ты китель неси, — со вздохом произнёс он, отпуская жену.

Глава 10

Разволновался он, а кто-бы не волновался, решил взять с собой то, что, как ему казалось, поможет, он собрал и сложил в ящик всю свою броню, взял щит, оружие. И со всем этим поехал в полк, к есаулу. Его сразу к нему пустили, видимо, тот ждал его.

Так и припёрся в кабинет к нему с огромным этим ящиком. Постучался, открыл дверь:

— Здравия желаю. Разрешите войти?

— Здорово, урядник, заходи, — разрешил есаул Бахарев, приглашая его рукой.

Аким втащил в кабинет ящик и несмотря на удивлённый взгляд есаула, без его разрешения стал выкладывать из ящика на свободный стол свои доспехи.

— Товарищ урядник, это вы к чему? — Вдруг раздался голос, который Саблин сразу узнал. Это был голос подъесаула Щавеля. Он сразу его не заметил, тот за дверью сидел. На углу стола.

Аким обернулся, отдал честь:

— Здравия желаю, господин подъесаул.

Комендант станицы и начальник оперативного отдела полка говорил чуть насмешливо и даже улыбался:

— Да брось, Аким, — Щавель держал какую-то бумагу в руке, — ты зачем сюда принёс это?

Саблин чуть-чуть растерялся, наверное, и вправду это выглядело смешным. Или странным.

— Показать хотел. Тут вот… — Он поднял свою кирасу, стал пальцем показывать вмятины… — Вот, и вот шлем…

Щавель встал, подошёл к столу, он поднял щит Саблина, стал осматривать его внимательно. Щит был весь во вмятинах. Двадцать шесть попаданий, одиннадцать навылет. Щавель осмотрел щит с двух сторон, покачал головой: «ишь, ты», и произнёс:

— Непросто вам там пришлось?

— Да уж, поприжали нас с Каштановым дарги.

— Ну, вы-то им тоже дали, я надеюсь?

— Пятерых как минимум, — скромно сказал Саблин и добавил, — с гарантией. Но думаю, что больше, папуасы ещё и мину нашли нашу.

— Папуасы? — Переспросил Щавель, ухмыляясь.

— Ну да, их так лейтенант знакомый называет.

— Это Морозов, что ли?

— Он.

— Хорошие у тебя знакомые, — хмыкнул подъесаул.

В его этой фразе было заложено много смысла: одновременно и восхищение, и какая-то подозрительность.

— А зачем ты броню сюда притащил? — Спросил есаул Бахарев, до сих пор только слушавший их.

— Ну… Не знаю. Показать. — Растерялся Сабин. — Ну, чтобы… Показать… А то говорят в станице невесть что…

— Слушай Аким, — заговорил Щавель, положив руку ему на плечо, — у нас к тебе по поводу эвакуации никаких вопросов нет. По поводу рейда есть, а по поводу эвакуации отсутствуют. Это большое счастье, что вы с Каштановым выжили, жаль, что хлопцы полегли, но и я, и командование полка уверены, что вы дрались, как положено казакам пластунам. Степняки сказали, что вы все погибли. Мы не верили по началу, а как узнали, что у степняков самих восемьдесят процентов потерь, так и призадумались. Хорошо, что этот лейтенант Морозов такой упрямый, не поверил, что все полегли, и поехал за вами. Думал тебя найти. И радировал нам, что нашёл могилу на Ивановых камнях с нашими братами, а потом и следы ваши нашёл. Он наделся, что ты среди выживших.

«Вот оно как, — думал Аким, — значит, Морозов за мной поехал, видно, и вправду я этой Пановой нужен. Не поехал бы он сам меня по всей степи искать, если бы она его не гнала».

— Тут просто слухи по станице пошли, — произнёс Саблин, — говорят всякое… Ну, дурь какую-то.

— Кто это говорит? — Спросил Бахарев насторожённо, он даже взял ручку, чтобы записывать.

— Бабы, говорят, что я бирюк, сам за себя воюю, потому и целым всегда выхожу…

— Бабы? — Заорал есаул, бросая ручку на стол, Саблин даже вздрогнул от неожиданности. А Бахарев продолжил орать. — Слушай, Аким, вот что я тебе скажу: я в трёх станицах служил… Вы меня, казаки, конечно, извините, но самые подлючие бабы, что я видал, они не ваши бабы, а твои, Аким, сколопендры. Такие, заразы едкие, что ужас. Ты мне про них даже не говори, сами вы таких их вырастили, так что терпите. Извели меня своими доносами и склоками. И пишут, и ходят, и рядятся, и судятся, свирепые у вас тут бабы, так что терпите.

Есаул не на шутку разошёлся, видно, местные женщины не давали ему жить спокойно.

— Пусть болтают, — сказал Щавель, — вы с Сашкой молодцы, как вы выстоять смогли?

— Да из-за пулемёта, — произнёс Саблин, — на подъёме его правильно поставили, справа, слева они не лезли, так на пулемёт и ползли, Сашка их сносил, а тех, что он не успевал, я дочищал.

— Поработал, значит? — Спросил есаул с пониманием.

— Поработал, за утро ящик картечи расстрелял, срез ствола красный был, дробовик в хлам. Дальше с чужим ходил.

Офицеры понимающе кивали, и Щавель сказал:

— Чтобы бабы поменьше языками мололи, ты, когда хлопцев хоронить будем, обязательно приходи. Думаю, что через пару дней похороны будут.

— Да не смогу я. — Вдруг сказал Саблин.

Оба офицера с удивлением уставились на него, ожидая пояснений.

— Морозов говорит, что у него всё готово: и лодки, и снаряжение, хочет завтра выходить. Они только меня ждали. Что ж мне делать? Не идти завтра с ним?

— Ничего, подождёт твой Морозов. — Сказал Щавель. — Главное, что бы ты на похоронах был. Пусть бабы станичные видят. Чтобы поменьше языками мололи.

— Езжай с Морозовым, Аким, — вдруг сказал есаул, — к дьяволу этих баб, казакам мы всё объясним, а каждой курице не угодишь всё равно.

— Думаешь? — Удивился Щавель, глянув на есаула.

— Езжай, Аким, — настоял Бахарев и маханул на Саблина рукой, продолжил, обращаясь к Щавелю, — чего ты его мучаешь, он их уже хоронил один раз. Хватит с него.

— Ладно, — согласился с ним Щавель, — может, ты и прав, ты, Саблин, иди в канцелярию, садись, пиши рапорт. Подробно пиши, с мелочами. Всё, как было.

— И про свечение в степи писать?

— Про какое свечение? — Спросил Щавель.

— Ну, мы с Сашкой по ночам шли, спать по ночам нельзя было из-за пауков, и в степи синий свет видели.

— Напиши-напиши, — сказал Бахарев. — И отнеси свою броню в оружейку, пусть всё проверят. Чтобы всё работало. И свой новый дробовик зарегистрируй на себя. И щит новый получи.

— Есть, — сказал Саблин и пошёл писать рапорт.

Но сначала сложил всю свою броню и оружие в ящик, так и таскался по зданию полка с ним.

Рапорт писал долго, писать — не стрелять, тут сноровкой не отделаешься. Но Аким старался, теперь он не рядовой казак как-никак, урядник. Вот он и пыхтел. Набирал буквы, про запятые не забывал. Описал и бой на Ивановых камнях, и их с Сашкой поход через степь, и свечение, что они видели ночью, и бой с даргами у реки, и про мёртвых китайцев не забыл. И как положено пластуну, в конце рапорта указал места, где установил мины, которые, по его мнению, не сработали. Чтобы степняки их сняли. Не дай Бог, подорвётся кто.

Как закончил, поехал в госпиталь, теперь у него там уже два друга лежало. Юра Червоненко и Саша Каштенков. К Юрке его не пустили, он ещё в медицинской коме лежал, хотя из биованны его уже достали. Лёгкое ему восстановили, но в сознание ещё не привели, а вот Сашка ему обрадовался. У него только нога была сломана, ребра, кажется, малость, всё остальное — более-менее.

— Ну, ты как? — Спросил Аким у приятеля, садясь рядом.

— Да нормально, — отвечал тот, — курить в палате не дозволяют, а так-то тут хорошо.

— Ага, толстая насчёт курения — лютая. — Согласился Саблин, вспоминая строгую медсестру. — Я только из полка, у Щавеля с Бахаревым был.

— Рапорт писал?

— Писал, а ты когда выпишешься, наверное, напишешь.

— Да, а то… У меня Щавель был, когда ещё солнце не встало, сел тут и за меня писал, изводил вопросами. Такой нудный. Так спросит, и так, и эдак.

Уж Саблину ли было этого не знать, целую неделю с особистом беседовал по поводу рейда.

— Вон оно, значит, как? — Саблин удивился несильно. Ему он не сказал, что у Сашки уже был, хитрый он, подъесаул Щавель. Сидит теперь у себя в кабинете, рапорты их сравнивает. Да и пусть, скрывать-то им нечего. — А ты про свечение синее в степи сказал ему?

— Нет, — оживился Сашка, — забыл я про это дело. Всё думал, написал, а про это забыл. А ты?

— Написал. — Сказал Аким.

— Эх, подумает, что утаить хотел, — сказал Каштенков.

— А чего тебе таить? Забыл и забыл, не велика тайна.

— И то верно, — произнёс пулемётчик и, понизив голос, добавил, — давай-ка закурим, Аким.

— Не положено тут курить, эта толстуха нам задаст, если увидит, — сказал Саблин, оглядываюсь на дверь. Но в карман за сигаретами полез, как товарища не поддержать?

— Да ладно, не узнает она. Тут вытяжка хорошая, — не унимался Каштенков, доставая из пачки Саблина сигарету.

Как эта злобная баба узнала об этом, один чёрт знает, уже через тридцать секунд с воем и руганью толстая медсестра была у Сашки в палате и отняла у Сашки сигарету, с бранью, чуть не силком выгнала Саблина из помещения, ещё грозилась не пускать его на порог больницы. Вот злющая баба.

В арсенале он провозился довольно долго, пока регистрировал свой новый дробовик на себя, пока щит получал, пока с оружейниками новые узлы ставили, шлем поменять пришлось, гнёзда под камеры были разбиты. Кирасу менять пришлось, мятая вся, правую «голень» тоже поменяли. В общем, уже далеко за полдень время шло, когда ему на личный коммутатор пришёл вызов. Он как раз что-то говорил старшему оружейнику. И моментально забыл, что хотел сказать. Номер опять неизвестный. Он почему-то сразу подумал о Пановой. И не угадал, звонил ему Савченко. Интересно, сколько у Савченко номеров. Наверное, много, у Саблина Савченко был под другим номером записан.

Олег хотел встретиться, Аким сказал, что никак не может:

— Завтра ухожу в болото на пару дней, сегодня с женой буду.

— На пару дней? — Не очень-то поверил ему Олег.

— Ну, наверное, не знаю, как там пойдёт, — отвечал он.

— Ты с городскими этими уходишь?

«Вот откуда он всё знает?» — думал Саблин, а Савченко как будто услышал его мысли и продолжил:

— Вся станица на бабёнку эту городскую и её солдафонов любуется, твоя Настя тебе ещё ничего не высказала?

— По поводу? — Насторожился Саблин.

— Да мало ли, живёт такая городская краля в станице, тебя ждёт, с тобою в болото намыливается… Может, Настя тебе что сказала по этому поводу. Бабёнка-то вся из себя, не чёрте что.

— Ничего мне Настя не говорила, — сказал Аким, очень надеясь, что жена его о Пановой ничего не знает. И не узнает.

— А чего ты с ними в болото идёшь?

— Жабу убить. Очень городские волнуются насчёт жаб. — Ответил Аким.

— Ну ладно, — чуть помедлив, произнёс Савченко, — ты давай, определяйся, будем дело делать или нет, а то я в подвешенном состоянии. Да-да, нет-нет, идёшь — не идёшь, мне занять надо точно. Если ты не возьмёшься, мне других людей искать придётся.

Очень хотелось Акиму сказать, что никуда он не пойдёт, что устал он этих походов, что у него и так есть, куда сходить, а хочется дома посидеть, с детьми, хоть иногда, но были две причины из-за которых он ответил Олегу:

— Я ж тебе обещал, что пойду, и гляну, что да как. Значит, хотя бы погляжу, что за дело. Чего переспрашиваешь, — злился Саблин, — я ж не девица, чтобы передумывать.

Обещание — это была первая причина, а вторая… Про вторую он помнил всегда. Даже когда, забыв обо всём, осатанело бил сколопендр на Ивановых камнях, он где-то подспудно, в подсознании, хранил, лелеял мыслишку, что помирать ему нельзя. Никак нельзя ему помирать, пока он не вылечит свою младшую, самую беззащитную, самую любимую свою дочку от неизлечимой болезни. И поэтому он собирался с Савченко за нужной тому вещью.

— Вернусь из болота — поеду с тобой. — Твёрдо сказал он Олегу.

— Ты только вернись, — как-то невесело отвечал ему Савченко, — а то пожрёт там тебя эта жаба.

— Не пожрёт, — был уверен Саблин, — я один был, она зубы обломала, а тут я с солдатами пойду. Не пожрёт.

— Да, — задумчиво соглашался Савченко, — солдаты неплохие, я их видал. Ладно, как вернёшься — позвони.

— Позвоню, — обещал Аким, — только вот откуда у тебя, наверное, сто номеров. На какой звонить?

— А ты не звони, ты заезжай, дом у меня пока один. — Отвечал Олег. — Или звони на любой, что помнишь, я все оплачиваю.

Глава 11

Не успел Аким положить в карман коммутатор, так он опять запищал. Аким с заметным раздражением вытащил его из кармана, он всё никак не мог выйти из здания арсенала, хотя китайцы, что там работали, всю его броню и оружие уже отнесли к его квадроциклу.

Он взглянул на номер — опять незнакомый, и опять подумал, что вот это точно Панова, нажал соединение и коротко сказал:

— Саблин.

— Здравствует, Аким. Это Панова. Я была у вас в больнице.

Да это была она, высокая и красивая женщина со светлыми волосами из далёких северных городов, что стоят на берегу моря.

Она говорила так, словно думала, что он её мог забыть.

— Да помню я вас. — Сказал Саблин и добавил как-то грубо: — Чего вам?

Он совсем не так хотел сказать, хотел быть вежливым, просто так получилось. И она заговорила торопливо, словно извиняясь:

— Я хочу с вами встретиться, мне очень нужно. Дозвонится до вас непросто, а вы всё время заняты. Может, уделите мне пятнадцать минут?

Он не мог ей отказать, конечно, после не очень вежливой фразы ему нужно было как-то себя реабилитировать.

— Давайте, я сейчас могу, — сказал он, выходя на улицу.

— Ой, как хорошо, — обрадовалась женщина. — Я остановилась в вашей гостинице.

В гостинице? Да не было у них в станице никаких гостиниц. Были комнаты на втором этаже в чайной. И очень Саблин не хотел бы идти на второй этаж с женщиной на глазах станичных мужчин. Очень не хотел бы, но отказать он не мог:

— Сейчас подъеду, — пообещал он.

— Я вас очень жду, — радостно сообщила Панова.

Кажется, она сказала это радостно, как будто и вправду ждала.

У Саблина, заводившего квадроцикл, по спине холодок побежал: не дай Бог об этом узнает жена. Она, наверное, ещё про то, что он с Юнь звание обмывал, не узнала, а тут ещё и эта городская. Не дай Бог.

Как хорошо, что Панова ждала его за столом внизу, в самой чайной, и была она не одна. С ней там сидел Морозов. Он увидел Акима, позвал его к столу. Саблин снял фуражку, пошёл через весь зал, кивая знакомым казакам. А кода подошёл к столу, Панова встала и протянула ему руку для рукопожатия. Она улыбалась ему, как улыбаются старому знакомому, которого давно не вдели и которому рады. Рука её оказалась не такой уж и нежной. Вовсе нет, ручонка тонкая, пальцы длинные, но схватила так, как не всякий мужчина возьмёт. А вот лейтенант даже не потрудился зад отрывать от стула, руку протянул так, как будто они старые приятели, небрежно, сказал:

— Садись, урядник. Мы самогон пьём, будешь?

То, что лейтенант был высок ростом, это Аким ещё при первой встрече заметил, но он был всё время в броне, а броня скрывала, то, что он ещё и здоровяк. Его широченные плечи и грудь плотно обтягивала эластичная ткань костюма, волосы его были светлые, лицо чёткое, рубленное, глаза, хоть и выпил он, трезвые, внимательные. И, прямо говоря, не шибко благожелателен взгляд его. Смотрел пристально, как будто изучал.

Да, перед ним стояло четыре пустых рюмки, столько же стояло и пред Пановой. Не дура она водку пить, оказывается. Ещё с её стороны стояла пепельница с дымящейся, тонкой, белой сигаретой, кончик сигареты был испачкан неяркой помадой.

— Выпью, — сказал Саблин, садясь за стол и по казацкой привычке аккуратно рядом с собой положив фуражку.

Панова тут же жестом подозвала официантку, и когда та почти бегом подбежала, сказала коротко:

— Водки, шесть штук.

«На троих по две получается, — думал Саблин, приглаживая волосы, — а бабёнка-то крепкая, четыре уже закинула и ещё две собирается выпить, казачки так не пьют, они себя соблюдают».

— Как вы себя чувствуете, Аким? — Спросила красавица, внимательно глядя на него и беря из пепельницы сигарету.

— Да нормально, — Саблин пожал плечами. — Жив, здоров.

— Отлично, значит, завтра готов выйти на охоту? — Спросил лейтенант.

— Ну, что ж, — произнёс Саблин, — раз не болен, значит, готов?

— Вы отдохнули, у вас был нелёгкий переход. — Продолжала Панова. — Вы, кажется, сто двадцать километров за три дня в броне прошли.

— Выспался, — сказал Аким.

— Позвольте, — она, не выпуская сигаретки из пальцев, вдруг перегнулась через стол и ловко вцепилась пальцами в кисть руки Акима.

А тот перепугался, ведь все казаки, что сидели в чайной с интересом наблюдали за происходящим, Аким сначала побледнел, но руки у неё не вырвал, сидел, нахохлившись, но потом понял, она просто мерила у него пульс и одновременно разглядывала его глаза.

— Вы не взвешивались? — Спросила она, всё ещё не выпуская его руки. — Можете сказать, сколько веса вы потеряли, пройдя сто двадцать километров?

— Нет, — сказал Саблин, пожимая плечами, — думаю, немного, я не сильно похудел, одёжка, вроде, впору.

— Хорошо, — она выпустила его руку.

Представление закончилось, выпивохи перестали на них пялиться, и Саблину полегчало.

— А с вами ещё два человека были, капитан и штатский. — Чтобы не было неловкой паузы, произнёс Аким.

— Они уехали, — сухо ответила Панова, так быстро и коротко, что он понял, что это тема закрыта.

— А жена-то отпускает? — Поинтересовалась Панова с заметной издёвкой. — Или нужно вас отпрашивать?

— Отпускает, — отвечал Саблин, конечно, было неприятно слышать такие вопросы казаку, но это он сам виноват. — А куда ж ей деться, за казака замуж шла, знала, куда идёт.

Тут принесли водку, Аким был сильно удивлён, когда с подносом у стола появилась сама управляющая заведение, китаянка Юнь, она поставила поднос на стол и, расставляя по столу рюмки, с улыбкой поздоровалась чисто и абсолютно без акцента:

— Здравствуй, Аким.

— Здравствуй, Юнь, — чуть растеряно отвечал Саблин, он, признаться, не понимал, отчего это Юнь второй раз на его памяти из-за стойки выходит, чтобы официанткой поработать.

Она ещё раз улыбнулась ему и ушла.

— Красотка, — сказал лейтенант, провожая её взглядом, и спросил у Саблина. — Замужем?

Почему-то Акиму этот вопрос не понравился. Да и сам лейтенант ему не мил стал. Этакий атлет красавчик, весь из себя.

— Не знаю, — зачем-то соврал он.

— А она тебя знает, — лукаво щурился Морозов.

— Ну, давайте выпьем, — предложила Панова, поднимая рюмку. — Давайте за успешное дело.

Слава Богу, не пришлось отвечать лейтенанту, пришлось бы что-нибудь врать, ну, не врать, так выкручиваться. А говорить про Юнь с Морозовым ему не хотелось. Он быстро взял рюмку.

А когда выпили, Панова сделала большую затяжку с удовольствием и спросила, выпуская дым:

— Аким, а вы можете точно вспомнить, где вы видели сияние?

Саблин сначала даже не понял, о чём она говорит, полез за сигаретами, соображая про «сияние», и тут до него дошло:

— Вы говорите о свете, что мы видали в степи?

— Да, о нем.

«Вот тебе и на, — думал Аким, — откуда эта ушлая бабёнка может про это знать? Я никому про это не говорил, может, Сашка сболтнул, или… Или она рапорт его читала? Неужто Щавель давал ей мой рапорт читать?»

Он молчит, а она смотрит на него и повторяет:

— Сможете вспомнить?

Сама такая ласковая, казалось-бы, столько выпила, а взгляд трезвый, умный. Глаза чистые.

— Смогу, — отвечает Саблин, — мы были километрах в восьмидесяти на восток от Ивановых камней…

Он не договорил, Панова достаёт из-под стола офицерский планшет, где он там у неё был — непонятно, сидела она на нём, что ли. Кладёт его перед Акимом.

Он мотает карту, масштабирует:

— Ну, вот тут мы были где-то, — точно он вспомнить может, обводит кружок на карте, — да, тут, и от нас всё сияло почти ровно на юго-восток.

Морозов и Панова переглядываются, и по их лицам Аким понимает, что они с чем-то согласны. Морозов кивает. А красавица спрашивает:

— Свет как шёл: лучом в небо или просто сфера светилась?

Саблин задумался на секунду и сказал:

— Точно не лучом в небо.

— Свет был белый?

— Нет, скорее синий. — Отвечал Аким.

А они опять переглянулись и Панова уточнила:

— Может сиреневый?

— Да хрен его знает, — почему-то разозлился Саблин.

Ну, в самом деле, он что, цвета запоминать был должен. Сиреневый, ну какой сиреневый, синий он был. Так он ей и повторил:

— Кажется, синий.

— А расстояния до свечения не измерил? — Спросил лейтенант, внимательно разглядывая карту. Видно, это свечение его всерьёз интересовало.

— Дальномер в шлеме рассчитан на три тысячи метров, — назидательно и поучительно сказал Аким, должен был знать лейтенант ТТХ стандартного шлема, — до света значительно больше было, да и не фиксирует дальномер свечение.

— А на глаз? — Не заметил его тона Морозов.

— Ночь, тучи, свет очень далеко, ориентиров не видно, глазу зацепиться не за что, как измерить расстояние?

— Понял, — сказал лейтенант, — ладно, найдём.

Тут он отрывается от планшета, глядит на Саблина и спрашивает:

— С кем пойдёшь, урядник, со мной свечение искать или с товарищем Пановой в болото жаб ловить?

Спросил и смотрит с улыбочкой ехидной. Саблин переводит взгляд с него на женщину и опять на него, он думает, не шутит ли лейтенант.

— Нам придётся разделить группу, — подтверждает слова Морозова женщина. И твёрдо добавляет. — Но речь о выборе не идёт, вы потребуетесь в болоте.

Ну и хорошо. Он так и хотел. Но Морозов не отстаёт от него:

— Ну а ты сам куда бы пошёл? Со мной или в болото?

— В болото, — говорит Аким, — мне в степи неуютно.

— Понимаю-понимаю, — кивает Морозов, но Аким чувствует в его словах завуалированный подтекст, едва заметную иронию.

Это звучит как намёк на то, что Саблин выбирает катание по болоту с красивой бабёнкой вместо мужицкой и опасной работы в степи.

Это немного его задевает, всё меньше нравится Акиму этот лейтенант. Кажется простым и открытым, а на самом деле, что ни слово, то намёк, что ни фраза, то два смысла.

— Мы разделимся, — говорит Панова, но, видимо, эта информация только для Акима, Морозов уже в курсе, он её не слушает, продолжает разглядывать карту, — шесть человек пойдут в степь с лейтенантом, а шесть человек с нами.

Саблин кивает:

— Шесть так шесть.

— Справишься? — Вдруг спрашивает Морозов, он глядит на Акима пристально, теперь и намёка нет в его голосе на лёгкость или игривость. Теперь в его голосе слышится звон офицерского звания.

— А я что, старшим группы пойду? — Удивлённо спрашивает Саблин.

Лейтенант ухмыльнулся:

— Да нет, конечно, старшей будет товарищ Панова, заместителем мой сержант.

— Ну так, чего тогда от меня хочешь? — Аким сдерживается, чтобы не грубить.

— Хочу, чтобы ты, казачок, всех живыми вернул, а не как в прошлый раз. — Неожиданно резко говорит Морозов. — Мне все мои люди дороги. И особенно она.

Он кивает на женщину. Та ведёт себя странно, взгляд отрешённый, словно не слышит их разговора, берёт рюмку с водкой, делает малюсенький глоток.

Саблина этот тон задевает не на шутку, он тоже берёт рюмку и отвечает Морозову с заметным вызовом:

— Послушай, солдатик, ты, если хочешь, что бы все живимыми вернулись, так сам в болото езжай, а я, если ты так за своих людей переживаешь, могу и дома посидеть.

— Он бы поехал, Аким, — вдруг сказала Панова, — но ему нужно место свечения найти. Я думаю, мы и без него справимся. Ведь справимся?

Она протянула рюмку к Саблину, чтобы чокнуться.

Он тронул её рюмку своей и сказал:

— Справимся.

Дальше сидеть тут ему не хотелось. И он сказал:

— Завтра в три час утра буду готов.

— Я так рано не встаю, — вдруг сказала красавица.

— И лодки будут готовы только к десяти, — на удивление спокойно произнёс Морозов.

Всё равно Аким не хотел тут больше сидеть, он выпил свою водку, встал и ушёл.

А за водку пусть городские платят, они богатые.

Глава 12

На войне полно всякого, что было ему не по душе. И изматывающие переходы при двукратном перегрузе, и беспрерывное ковыряние в земле, от которого потом нужно как следует чистить броню, иногда даже разбирая привода. И ожидание артиллерийского удара, перед которым ты улёгся в окоп-могилу и лежишь, ждёшь: прилетит — не прилетит. И ещё многое-многое другое. Но одну вещь он не любил особенно горячо, избегал ее, как мог и даже ходил к руководству писать рапорт. Но это не помогло. Ему не нравилось быть взводным медиком. И не потому, что это были дополнительные обязанности. Просто всё время боялся сделать ошибку. Каждый раз, когда звали медика, Аким немного выжидал, надеясь, что вызовется хоть кто-нибудь, кто первый подойдёт к раненому. Но такого никогда не случалось. Медик во взводе так и не появился до конца призыва. Саблин так и оставался медиком, пока взвод не ушёл на годовой отдых. Все единодушно считали, что только он может им быть, так как только он, по мнению всех сослуживцев, был умным и обладал достаточными знаниями.

— Нехай, Аким будет, — говорили казаки, словно ему на зло, — у него ума палата. Он знает, какие уколы колоть.

Так и не удалось ему подыскать себе замену.

— Вот, господа казаки, — нравоучительно говорил взводный, — это вам пример, держите амуницию в порядке, вот не доглядел он и видите, как вышло.

Никто ему не ответил. Кому он это говорил, тут первогодков не было, все и так всё понимали. А клапана на шлеме разве сам без оружейника проверишь? Да никогда.

Серёгина уложили на носилки, четыре казака потащили носилки по кучам песка, Саблин шёл рядом. То и дело прикасаясь к горлу раненого диагноз-панелью. Больше всего он сейчас волновался, что у Серёгина начнёт падать давление ниже нормы, или начнёт расти пульс, или ещё что-нибудь случится. Он не знал, правильно ли колол ему препараты. Как не хотелось бы ему быть сейчас ответственным за жизнь этого хорошего человека. Ну не медик он был, не медик, он был бойцом штурмовой группы.

Медбот прошёл по оврагу, по песчаным кучам, что остались после обстрела, достаточно далеко, так что тащить раненого до начала оврага не пришлось. Серёгин был жив, когда два настоящих медика его забирали и укладывали на площадку бота. Они проверили его состояние и старший спросил:

— Не пойму, а что с ним?

— ТББ, в маске клапан вырвало. — Отвечал Аким, он ожидал, что специалист ему что-нибудь сейчас выскажет, мол, то почему не сделал, и то.

Но медик только записал что-то в планшете и ничего больше не сказал.

Саблин это посчитал большой похвалой. Как он был рад, что товарищ дожил до бота. И теперь за его жизнь отвечали те, кто в медицине что-то понимают.

А время шло, и до рассвета оставалось чуть больше часа. Стало совсем тихо. Но теперь противники всё друг о друге знали, и просто ждали. НОАКовцы ждали утра, а русские ждали приказа атаковать, понимая, что до утра приказ обязательно будет.

И приказ пришёл:

— Всё, — произнёс радист, прислушиваясь к эфиру, — наши пошли.

Тут же издалека донеслись лёгкие едва слышимые хлопки. Миномёты китайцев. Пять, шесть секунд и мины начали рваться на склоне.

Но тут же на севере заработали миномёты русских. И мины понеслись к китайским батареям. Теперь китайцы всё получат сполна. Только теперь всё и начинается. Тут же к миномётным дуэлям подключилась китайская артиллерия, чтобы подавить батареи противника, а этого ждали самоходные «Гиацинты» русских. Десятки мин разных калибров и тяжёлых снарядов одновременно повисли в воздухе, в ночи стоял тяжёлый гул. Они долетали до места назначения, засыпали окопы, раскалывая камни, поднимая в воздух тонны песка и тучи пыли. Мощной взрывной волной сметали всё вокруг и тяжелыми свистящими осколками калечили людей, а иногда и сразу убивали. Выводили из строя технику и оружие. В общем, делали то, для чего их придумывали, для чего их создавали. Саблин вскарабкался на стену и выглядывал из обрыва, глядел на запад, на юго-запад, как там то и дело озаряют темноту мгновенные вспышки. Аким немного злорадствовал, представляя, как китайские миномётчики жмутся к земле в своих окопах, надеясь переждать удар. Он от души желал, чтобы они его не пережили. Чтобы так и остались навсегда в этих своих окопах, как в могилах выкопанными своими руками.

— Пошли наши, — кричит радист, пытаясь перекричать артиллерийский гул. — Приказ! Нам приказ! Поддержать огнём наступающие части.

— Передай: Принято! — Орёт прапорщик Михеенко. — Пулемёт, гранатомёт, слышали?

— Есть, поддержать огнём, — кричит Каштенков.

— Принято, — кричит третий номер гранатомёта Хайруллин.

Уже, наверное, можно пользоваться связью, всё равно китайцы о них знают, не зря им сюда ТББ присылали, но все орут «голосом».

Первый номер пулемёта Саша Каштенков опять, не в микрофон шлема, а «голосом» орёт гранатомётчикам:

— Степан, Тимофей вы, как «стреловка» (бой с применением стрелкового оружия) пойдёт, вы ближних не трогайте, мне их оставьте, бейте тех, что дальше тысячи будут.

— Принято, — откликается Хайруллин. — Бьём тех, кто дальше тысячи метров.

Саблин знает, что от пулемёта надо держаться подальше, но ещё не уходит и слышит, как негромко командует первый номер расчёта:

— Лента.

— Есть лента, — отзывается Сафронов третий номер расчёта.

Звонко клацнула крышка механизма, значит, лента легла на «звёздочку», крышка закрыта. С металлическим ударом срабатывает затвор. Первый патрон уходит в ствол. Всё готово.

Каштенков водит столом туда-сюда, останавливает его на секунду, ставит себе метки, дальномером «приглядывается». У пулемёта прицельная камера очень мощная, пулемётчик видит то, что через камеры шлема не видно, особенно ночью. Но он пока не стреляет. Не простреливается. Нельзя. У китайцев тоже есть пулемёты, и пулемётчики у них тоже опытные имеются. И до нужного времени они себя никак не проявят, не покажут своей позиции. Ударят когда надо. И ударят точно по пулемёту. Нет, не хотел бы Саблин быть пулемётчиком. Уж лучше штурмовиком. Так безопаснее.

А бой разгорается, и теперь, кажется, китайцы притихли. Их миномёты и артиллерия молчат, а миномёты русских работают не переставая.

И тут начала оживать первая линия окопов НОАК. Видно передовые части атакующих подошли на эффективный винтовочный выстрел. И огонь был плотный. Ответного стрелкового огня нет.

Саблин знал, почему это бессмысленно, китайцы в окопах в полный рост за брустверами, за мешками с песком стреляют с удобством, стреляют, как следует прицелившись. А ты лежишь на камнях или каменистом грунте. Там даже не окопаться. Встать и рвануть вперёд не можешь, пред тобой, скорее всего, мины, лежишь и, укрывшись щитом, ждёшь, когда тебе откроют проход в минах, и когда миномёты обработают первую линию окопов. Лежишь и ждёшь, пули бьют рядом, ты лежишь и ждёшь, пули бьют в щит, а ты лежишь и ждёшь. Все, что ты можешь сделать, это тоже выстрелить, только вокруг тебя поднята пыль, ты не видишь дальше десяти метров, пыль она конечно и тебя немного скрывает, но она скрывает и твоего противника. Совсем скрывает. Тебя немного, его совсем. Саблин лежал вот так же, как лежат там сейчас ребята на подъёме, и не один раз. Он понимал как там сейчас. Ждал и ждал, пока минёры не взорвут проходы в минных полях. А потом поднимался в атаку.

В эту секунду в наушниках зазвучал голос Саши Каштенкова, первого номера пулемётного расчёта:

— Господа-товарищи, дозвольте начать!

И тут же тяжёлый и глубокий звук наполнил воздух: Памм-бам-бам…

Застучал пулемёт и тяжёлые двенадцатимиллиметровые пули понеслись к своей цели.

Всё, вот теперь и они начали бой. Теперь они уже засветились и в эфире, и обозначились огнём. Теперь китайцы точно знают, что не выжгли их ракетой с ТББ.

Аким скатился от края обрыва, пошёл подальше от пулемёта. Уж больно опасно находиться рядом с ним. Пошёл к своему окопчику, залез в него, высунул голову. Не новобранец, чего ему там смотреть, но он всегда хотел понимать, что происходит. Может, придётся вылезать из оврага и идти вперёд. Надо знать куда идти, где залечь, где пробежать. Главное, точно высинить, где огневые точки у противника, а может, если получится, и засечь ДЗОТ. Часто, пулемётчики и гранатомётчики ведя бой, начинают бодаться с одной-двумя целями, а общую картину из вида упускают. Пару раз Аким замечал и давал им наводку на цель, которую они сами не замечали. Впрочем, такое случалось не пару раз, а чаще. Это даже взводный в рапорте отмечал.

А черная предрассветная даль засверкала далёкими выстрелами.

До окопов противника пятьсот-шестьсот метров. Да ещё пыль всё накрывала, но пулемётчик знал, что делал. Пыль, ночь для него это всего лишь помехи. Он накрывал вспыхивающие в ночи точки, места, откуда вёлся огонь. И пулемётчику неважно было попасть в голову врага, разнести ему шлем вместе с черепом или убить его. Важно было, врага напугать. Напугать до полусмерти страшными, огромными пулями, что разрывают в пыль мешки с песком на бруствере и раскалывают большие камни. Чтобы солдат НОАК спрятался в окопе, закопался в землю, затих и больше не стрелял в того парня, казака или солдата, что сейчас поднимается и короткими перебежками метр за метром пойдёт вверх по склону, на огонь и пули, к каменной гряде. А когда дойдёт, он на гранатах, одну за другой будет брать линии обороны, прыгая в темноту, в окопы к врагу. И чтобы дать нашим парням дойти до врага живыми, первый номер пулемётного расчёт Александр Каштенков будет бить, и бить по позициям противника до тех пор, пока его огонь будет нужен или пока его не убьют.

В этот день он не торопился, Панова в два утра не встаёт, и он не стал вставать в два. Валялся в кровати как какая-нибудь дочь полковника, аж до семи утра. Поспит-полежит, поспит-полежит. Только Наталка пыталась пробраться к нему, да мать ей настрого запретила отца будить, вот она и крутилась под дверью, не решаясь войти. Все в доме встали, жена так ещё в пять пошла свиньям тыкву нарубила с саранчой, дети её смогли немного заготовить, пока она сыпалась с неба. Курам кукурузного крошева засыпала. На кухне хлопотала, там же и старшие были. Только самая маленькая бродила по коридору, прислонялась к двери, прислушивалась, спит ли отец.

— Да входи ты уже, непоседа. — Сказал Аким улыбаясь, слыша как дочь трётся о дверь.

Дверь сразу засипела и открылась, дочка тут же с разбега забралась на кровать и села рядом:

— А чего ты на болото не пошёл? — Заговорила она.

— Так лодки у меня нет, — сказал Саблин.

— А где же твоя лодка?

— Утопла, — беззаботно сказа отец.

— Утопла? — Удивлялась Наталка.

— Да.

— В болоте?

— Да нет, в луже, за околицей.

— В луже, — дочка смеётся и не верит, — чего ты врёшь, да не тонут лодки в лужах.

— Тонут, у кого хочешь спроси, в нее столько саранчи нападало, что она и утопла.

Она начинает смеяться ещё громче.

— Саранча нападала!

И тут же начинает кашлять. Чтобы откашляться, девочка стягивает с лица медицинскую маску, она мешает вздохнуть, как следует. Кашляет и смеётся, после этого он замечает на её маске маленькие красные пятнышки. Она всё ещё смеётся, а он нет. Гладит дочку по голове и ему не до смеха.

— Я ж тебе сказала, отца не будить, — в дверях жена стоит как всегда в своей излюбленной: позе руки в боки, — а ну, марш на кухню.

— Мама, да не будила я его, — Наталка сразу спрыгивает с кровати, с матерью шутки плохи. Накажет.

— Не будила она меня. — Заступается Аким.

Но Настя уже выпроводила дочку из комнаты, садится на кровать рядом с мужем, наваливается на него, разглядывает, словно ищет в лице что-то.

— Ты когда уходишь?

— Поем, да буду собираться.

— Папа, а ты опять на войну? — Кричит из коридора маленькая дочь, стояла видно, подслушивала.

— А ну, марш на кухню, — злится мать.

— Нет, дочка, — отзывается отец, — в болото с учёными пойду. Помогу им жабу поймать.

— А они сами, не могут что ли? — Снова кричит дочь.

— Да куда им, они городские, они в болоте ещё потонут.

— Ну, всё, — мать встаёт, кто-то у меня сейчас получит, — и прежде чем уйти, оборачивается к мужу, — если встанешь, я тебе завтрак уже приготовила.

— Встаю, — говорит Саблин.

Жена уходит. Он ещё валяется в кровати, вставать не хочется. Когда такое было, чтобы он вот так валялся. Да никогда, кажется. Нет у него желания вставать, и собираться в болото. Он не хочет в болото. Разве такое с ним было, хоть раз в жизни? Может и было, просто он никогда об этом не задумывался. Просто вставал и шёл, не раздумывая и не размышляя. Так как делали все кто жил на краю огромных болот и бесконечных пустынь. А тут у него было время, и подумать, и прислушаться к своим желаниям.

Но он всё-таки встаёт, идёт мыться.

Затем на кухню, там сыновья и старшая дочь. Батька входит на кухню все встают, сыновья сдержаны, даже малой серьёзен, а старшая дочь Антонина, та кидается к нему, радостная. Обнимает, прижимается. А Саблин думает, что ей он уделяет внимания меньше чем жене и младшей дочери. Сыны то ничего, они казаки, им положено, а дочери нужно больше внимания. Он обнимает её, она уже высокая, сильная, он говорит ей:

— Ну, дай-ка погляжу на тебя. Да ты у меня красавица вышла.

— А я? — Тут же пищит маленькая.