Наука о судьбе. Почему ваше будущее более предсказуемое, чем вы думаете бесплатное чтение

Однажды, в начале долгого жаркого лета 2018 года, я сидела в приемной своего терапевта. Улицу заливал солнечный свет, но в помещении все равно горели люминесцентные лампы. Вошла жизнерадостная женщина и пригласила меня проследовать за ней. Я взяла своего двухлетнего сына за руку, и мы прошли в маленький кабинет, где у меня взяли образец крови. В пробирке были тысячи лейкоцитов, каждый из которых содержит мою ДНК – уникальный код из 3,2 миллиарда элементов, проект человеческой жизни.

Мы с сыном пришли в больницу, потому что моему отцу диагностировали гемохроматоз – наследственное заболевание, при котором в организме медленно накапливается железо. Со временем его избыток начинает вредить внутренним органам, и, оставленный без лечения, он может привести к сердечным заболеваниям, диабету и циррозу печени. К счастью, в случае моего отца поражение органов еще не зашло так далеко. Но, поскольку болезнь не замечали десятилетиями, теперь он вынужден каждую неделю проходить процедуру кровопускания. Несмотря на это, в остальном можно считать, что мой отец здоров. Это благоприятный исход для него и всех, кто его любит.

В связи с тем, что это заболевание передается на генетическом уровне, британская система здравоохранения предлагает всем членам семьи, которые могли получить его по наследству, сдать соответствующие анализы. Кроме меня в группу риска входят моя сестра, наши кузены и, вероятно, наши дети. Для диагностики нужно сдать простой анализ крови, результат которого становится известен совсем скоро. Казалось бы, мое решение должно было быть очевидным. Хотя сейчас ни у моего сына, ни у меня самой нет острой необходимости выяснять, есть ли у нас ген, вызывающий гемохроматоз, но когда-то это все равно нужно было бы сделать. Если обследование покажет наличие болезнетворного гена, человеку необходимо сократить потребление богатой железом пищи и тщательно контролировать уровень железа в крови. Сдать анализы можно в любой момент, но постоянно откладывать это нельзя.

По специальности я нейробиолог. С самого начала трудовой деятельности меня увлекала идея биологического детерминизма[1], и все же решение пройти обследование далось мне с бо`льшим трудом, чем я могла представить. Я пробовала отвлечься и напоминать себе, что знание – сила, а понимание собственного тела и есть самое важное знание. Но я по-прежнему не записывалась на прием. Я понимала, что если анализы будут положительными, то мне придется изучить всю научную литературу по этой теме, чтобы составить план изменения нашего с сыном образа жизни. Принесет ли это в мою жизнь непосильную тревожность или же станет двигателем для грядущих перемен?

Мое мнение постоянно менялось. Окончательное решение я приняла благодаря моему терапевту, который объяснил, что до получения моих результатов можно не брать анализ крови моего ребенка, поскольку это заболевание не встречалось по его отцовской линии. Я решилась пройти обследование, чтобы выяснить риски для себя, а может быть, и для моего сына. Но потом я еще несколько недель не могла заставить себя получить результаты. Я удивилась, как трудно принять ситуацию, когда дело касается такого личного вопроса, особенно если возникает необходимость принимать решения за своего ребенка. Я жила в постоянном напряжении и тревоге.

Наконец я получила результаты обследования, которое показало гетерозиготную генетическую вариацию. Это означало, что у меня есть болезнетворный ген, но вероятность проявления симптомов крайне мала. Я никак не ожидала такого развития событий, но, хотя я испытала некоторое облегчение за себя, меня не покидало беспокойство за здоровье сына. Теоретически в будущем у него может развиться болезнь, но, учитывая мои анализы, ему не предложат сдать кровь до проявления первых симптомов. Раньше я была уверена, что подобные ситуации требуют простых практических решений, но эта история научила меня, что при всей очевидности выбора человек может оказаться во власти самых разных эмоций. Это озарение заставило меня задуматься, насколько человек свободен в определении собственной судьбы? Я испытала смирение, познав на себе борьбу с этой неумолимой силой.

С давних пор люди задаются вопросом о том, кто или что имеет власть над жизнью каждого человека? Можем ли мы сами определять свой путь или необходимо принять, что мы почти не властны над собственной жизнью? Мысли об этом по-прежнему не дают покоя всему человечеству. Кто мы – полностью осознающие себя творцы собственной судьбы со свободной волей или же существа, близкие к запрограммированным машинам, что работают под влиянием механизмов, о существовании которых даже не догадываются? В разное время и в разных местах люди отвечали на этот вопрос по-разному. Некоторые утверждают, что Бог даровал нам душу. Другие считают, что мы обладаем квазибожественной властью собственного разума. Кто-то придерживается мнения, что все наши действия контролируют нейрохимические мозговые процессы. Как бы там ни было, проблема возможности или невозможности выбора собственного пути указывает на то, что человек, как биологический вид, имеет столь развитый разум, что он позволяет ему размышлять о природе самого сознания.

В своей книге я рассматриваю эту тему с позиции нейробиологии. Современная медицина показывает, что окружающая среда и потребляемые человеком продукты вступают во взаимодействие с индивидуальной генетикой, в результате чего одни люди страдают от низкого кровяного давления, другие – от повышенного холестерина, а третьи – от гемохроматоза, как мой отец. То же касается и работы мозга. Он обрабатывает входящие сигналы, используя нейронные цепочки, заложенные в нас генетически, и эти сложные процессы влияют на то, как человек мыслит, принимает решения и делает выбор. Я хочу выяснить, как на пересечении врожденных черт, общих для всех людей, и генетического набора, уникального для каждого из нас, рождается судьба XXI века.

В большинстве древних культур люди безоговорочно верили в предопределение. Например, древние греки считали, что даже богам не убежать от судьбы (что уж говорить о нас, смертных). В эпоху монотеистических религий возникла вера, что жизнь всецело определяет Бог. В наши дни, по крайней мере в западном постиндустриальном обществе, большинство людей полагает, что человек сам творит свою судьбу. Мы все еще говорим такие фразы, как «Рожден стать великим» или «Обречен влюбиться», но судьба для нас – не более чем фигура речи. Сегодня мы уверены, что, несмотря на такие очевидные ограничения, как страна, социальный класс или раса, которые человек не выбирает, каждый из нас является хозяином своей жизни. Мы каждый день делаем множество выборов: что съесть на завтрак, с кем дружить, как относиться к тем или иным вещам. В основе любого из них лежат умственные процессы принятия решений. Со временем каждый повторяющийся выбор становится отдельной привычкой и моделью поведения, которые копятся и в дальнейшем формируют наш жизненный опыт.

Используя механизмы памяти, общения, словесной интерпретации фактов и событий, человек стремится рационализировать и контролировать свою жизнь. Очевидно, что это вполне обоснованно, ведь мы живем в поразительно многомерном сознании так же, как и в физическом теле. Поэтому для каждого из нас центром Вселенной являются собственное самоощущение и самосознание.

Кто мы – полностью осознающие себя творцы собственной судьбы со свободной волей или же существа, близкие к запрограммированным машинам, что работают под влиянием механизмов, о существовании которых даже не догадываются?

Хоть изо дня в день мы ведем себя так, словно наш разум – опытный капитан послушного корабля, но в глубине души мы знаем, что все не так просто. На самом деле разум – не такое спокойное место, а осознанное принятие решений составляет лишь малую часть мозговой деятельности. Люди всегда боялись бессознательного, которое воспринималось ими как опасное и даже демоническое. Те, кто страдал от каких-либо психических расстройств или видел, как ведут себя люди с психическими отклонениями, знают, что разум может «отключаться» и даже «покидать» человека. И все же воспринимать бессознательное лишь как источник угрозы, который нужно подавлять и ограничивать, – значит неправильно понимать важную роль, которую оно играет в нашей повседневной жизни. Мы еще увидим, что большая часть решений принимается неосознанно, если речь не идет о нестандартных ситуациях. В противном случае людям жилось бы намного сложнее. Если бы человеку приходилось постоянно тратить время и усилия на осознанное принятие каждого решения и оценку каждой ситуации, он бы топтался на месте, размышляя о том, как выйти из дома, в то время как его уже давно ждали бы на работе.

Многим людям сложно поверить, что человек – абсолютно разумное существо, способное делать или выбирать то, что ему нравится, и достигать намеченных целей так, как он хочет. Напротив, мы с легкостью верим, что внешние факторы наряду с мощными подсознательными силами формируют и в некоторой степени определяют нашу жизнь. Сегодня уже редко можно встретить серьезные рассуждения о судьбе, но все же многие признаются, что удача или невезение сыграли определенную роль в их жизни. Иногда необходимо оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы встретить свою любовь или найти работу мечты. Благодаря счастливому случаю кто-то встретил друга, который помог ему справиться с проблемой, и наоборот, кому-то несчастный случай помешал воспользоваться возможностью, которая, как теперь кажется, должна была изменить ход его жизни.

Кроме того, большинство из нас считает, что индивидуальные черты характера и личные успехи и неудачи в определенной мере формируются под влиянием окружающей среды и других людей – семьи, образования, детского опыта. Например, общепринята мысль о том, что отношение в семье к ребенку во многом определяет его будущее. В этом смысле можно сказать, что в прошлом веке психология как наука о сознании, его формировании и проявлении в определенном контексте стала настолько влиятельной, что мы оперируем ее базовыми понятиями, когда стремимся понять самих себя. Мы психологически грамотны, даже если никогда не изучали эту дисциплину и не посещали психотерапевтов. Мы говорим: «У нее проблемы», или: «Ему надо избавиться от эмоционального багажа». Нам знакомы такие концепции, как психологическая травма, вытеснение в подсознание, уход от конфликтов, эмоциональный интеллект… Также нам очень нравится думать, что человек может работать над собой, чтобы изменить те аспекты своего поведения, которые он находит нежелательными. Даже если он пережил несчастное детство или трагедию, а особенно если много страдал, нам хочется верить, что такой человек может забыть о прошлом и заново создать себя. Наверняка вам знакомы люди, которые благодаря силе воли и характеру сделали это.

Сегодня нейробиология позволяет больше узнать о механизмах жизнестойкости, психического сопротивления и восстановления, а также о том, как мы творим собственную судьбу, принимая решения относительно людей и событий в своей жизни. Каждый такой выбор во взрослом возрасте вызван сопоставлением предыдущего опыта и нынешнего восприятия мира. Во главе этого процесса стоит головной мозг – физическая материя, без которой бы не было ни восприятия, ни памяти, ни сознания. Он развивается под влиянием жизненных переживаний и меняется на протяжении всей жизни. Однако в мозге новорожденного ребенка уже заложена основа в виде нейронных путей, которые до конца жизни будут определять, как человек взаимодействует с миром. Таким образом, за всем, что мы делаем со своей жизнью, всегда находится нечто более глубокое – человеческий орган, столь сложный и мощный, что ученые только начали постигать его тайны.

За последние 20 лет произошел технологический прорыв, позволивший науке попасть в недоступную ранее область. Появилось целое научное направление – нейробиология, – призванное ответить на вопрос о том, выбираем ли мы свой жизненный путь самостоятельно или же обречены идти на свет (порой буквально), исходящий из глубинных недр мозга. Старые представления о судьбе вовсе не беспочвенны, но речь идет не о некой внешней силе, как ее видели древние греки. В современном восприятии это понятие оказывается погребено под физической оболочкой – унаследованной генетикой и схемой нейронных путей. Ярким примером генетической предрешенности судьбы человека является болезнь Гентингтона (также болезнь Хантингтона), которая возникает в результате мутации патологического гена, со временем вызывающего проблемы с координацией, логикой, гибкостью мышления, принятием решений, а в некоторых случаях – психоз. Более того, все мы склонны к определенным моделям поведения больше, чем к другим.

Можно ли утверждать, что с самого рождения мозг определяет личность, мировоззрение и даже конкретные события в жизни человека? Я исследую именно такое понимание судьбы. Ключевой вопрос, на который мы будем искать ответ на протяжении всей книги, – вопрос свободы воли. До какой степени мы контролируем свои поступки и то, что с нами происходит? Что из того, что делает нас теми, кто мы есть, наследуется, предопределяется алгоритмами работы мозга и кровью, текущей в наших жилах?

Что я называю судьбой и свободой воли

Традиционно люди противопоставляют мозг и умственные способности, биологию и психологию, природу и воспитание, судьбу и свободную волю. Такое разделение весьма условно и может быть справедливым лишь в определенных случаях. Мозг не только обеспечивает наше существование, но и пишет историю жизни, уникальную для каждого человека. Большинство психологов отказались от старого вопроса: «природа или воспитание?», и приняли как факт, что ответ всегда одинаковый – и то, и другое. Выдающийся биолог Роберт Сапольски лаконично выразил эту мысль в своей книге «Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки»: «На самом деле нет смысла проводить различие между аспектами поведения, которые являются “биологическими”, и теми, которые можно было бы назвать, скажем, “психологическими” или “культурными”. Они просто неразделимы»[2]. Представители всех когнитивных наук, будь то философы или психологи, нейробиологи или специалисты по искусственному интеллекту, соглашаются, что когда речь заходит о работе мозга, то к пониманию темы нас может приблизить только подход, учитывающий все взаимосвязанные грани этого процесса.

Поскольку я биолог, а точнее психоневролог, мой взгляд неизбежно опирается на биологию. Моя задача – выяснить, можно ли определить судьбу через позицию биологии. При этом само слово «судьба» в восприятии многих людей предполагает некий трагический исход, в то время как в мою сферу интересов входят все жизненные события. Я изучаю, как строится индивидуальное мироощущение, как оно влияет на принятие решений, которые затем определяют наши поступки и из которых складывается жизненный опыт и формируется личность. Так как мы исследуем мозг в контексте биологического детерминизма, главным предметом исследования является его влияние на здоровье, в частности на психическое состояние человека. Итак, мы будем рассматривать судьбу с разных точек зрения: с одной стороны, через анализ отклонений от нормы (например, при шизофрении), а с другой – через изучение многочисленных шаблонов поведения, влияющих на повседневную жизнь.

Для некоторых людей биология становится роком, но чаще всего ее причинно-следственные проявления не так однозначны. Биологические факторы сопутствуют большинству заболеваний мозга, но не вызывают их. Например, некоторые исследования показывают, что примерно в 80 % случаев риск развития шизофрении обусловлен генетикой.

При этом проявление болезни зависит примерно от 180 генов, и не просто от факта их наличия, а от их комбинации и окружающей человека среды. То же касается и таких аспектов поведения, как пищевые предпочтения, манера общения, степень общительности и личные убеждения – влияние биологических механизмов очень тонкое и сильно зависит от взаимодействия различных факторов друг с другом и с внешней средой. Это не означает, что выбор и поведение человека в этих случаях не предопределены врожденными биологическими факторами, находящимися вне его осознанного контроля. Это лишь подразумевает, что не стоит воспринимать судьбу как что-то трагическое и неизбежное. Нужно понимать ее как точку, в которую мы наверняка придем.

На протяжении всей книги я буду рассматривать влияние таких врожденных факторов, как уникальный набор генов и эволюционные механизмы, ответственные за физиологию головного мозга, и сопоставлять их с влиянием поведения, усвоенного под воздействием окружающей среды. Использование терминов «врожденный» и «усвоенный» предполагает подробный анализ поведения, но я прекрасно понимаю, что его суть раскрывается в полной мере, только если смотреть на него со всех сторон, изучать во всем многообразии, подобно тому как красота бриллианта раскрывается лишь в лучах света, направленных на него со всех сторон.

Биологический подход, обращенный на понимание невероятно сложного человеческого поведения, должен использовать разнообразные методы из многих областей знания. Например, если бы я решила написать исключительно биологическое исследование о том, как мы сознательно строим свою жизнь (и возможно ли это вообще), мне все равно пришлось бы обратиться ко многим областям биологии. Я должна была бы опираться на исследования, посвященные химическим процессам, гормонам, пренатальной[3] среде, наследственности, детскому опыту, эпигенетике[4] и влиянию эволюционного отбора. Иными словами, биология – обширная наука, а биология мозга – один из самых сложных ее разделов.

Не стоит воспринимать судьбу как что-то трагическое и неизбежное. Нужно понимать ее как точку, в которую мы наверняка придем.

Чтобы меня понимали не являющиеся специалистами читатели, которые интересуются влиянием нейробиологии на их жизнь и на жизнь окружающих, я упростила аргументы и сосредоточилась на примерах из реальной жизни. Я поставила перед собой цель пройти по сложному лабиринту науки с его бесконечными ответвлениями новейших и интереснейших исследований, чтобы добраться до мысли, которая впервые пришла ко мне несколько лет назад. Нейробиология добилась невероятных успехов в изучении влияния мозга на поведение и жизнь человека. Однако логичный вывод о том, что нейробиология определяет наше существование гораздо больше, чем нам кажется и чем мы готовы признать, до сих пор широко не обсуждался.

Мы начнем с основ биологии мозга и рассмотрим такие базовые виды поведения, как вкусовые и сексуальные предпочтения. Затем мы рассмотрим, как нейробиология обуславливает любовь, дружбу и социальные структуры, и с помощью этих знаний увидим, как развивается и учится мозг на протяжении всей человеческой жизни. Наконец, мы обратимся к функциям максимального порядка и рассмотрим, как создается мироощущение, формируются убеждения и морально-этические представления.

В последних главах мы поговорим о прагматических и нравственных проблемах, возникающих в связи с этими открытиями как перед отдельными людьми, так и перед всем обществом. Например, как применять понимание биологической судьбы, предлагаемое нейронауками, чтобы помочь людям, страдающим психическими или неврологическими заболеваниями? Если мы сможем предсказывать высокую вероятность развития таких состояний, как шизофрения, аутизм, зависимость, депрессия, тревожность, мания или СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности), будем ли мы иметь моральное право вмешиваться, чтобы «улучшить» жизнь такого человека? Какие передовые нейротехнологии будут формировать нашу реальность в ближайшие десятилетия? Сможем ли мы (и должны ли) в будущем использовать нейропротекторные методы лечения, разработанные специально для проблем с генетическими отклонениями в работе мозга? И как мы можем решить, какие наши качества необходимо изменить, а какими нужно управлять, чтобы уменьшить их возможное негативное влияние на нашу жизнь?

Поскольку я хотела, чтобы эта книга не была зациклена на дискуссиях биологов и их открытиях, какими бы полезными они ни были, я пообщалась с людьми со всего мира, которые работают над пониманием разных аспектов того, как мозг создает наше самоощущение и определяет нашу жизнь. Меня интересовали не столько их исследования, сколько их мнение о судьбе и свободе воли. Я понимала, что моя книга будет более полезной, если, помимо экспертного мнения моих коллег-нейробиологов, в ней будут представлены взгляды христианских богословов, социальных и эволюционных психологов и буддийских психиатров. Все они были великодушны и терпеливы ко мне, а наши разговоры мне очень пригодились. Всех моих собеседников воодушевляло, какой неоценимый вклад в стремительное развитие когнитивистики вносят постоянно совершенствующиеся технологии и невероятное количество открытий в области нейробиологии. Эти люди по-разному интерпретировали значение подобных достижений, а мнения о перспективах их применения часто радикально отличались, однако всех их объединял восторг, с которым они говорили на эту тему.

Золотая эра науки о мозге

Не будет преувеличением сказать, что мы живем в эпоху мозга. Еще 10 лет назад этот человеческий орган считался загадочной структурой непостижимой сложности. Миллиарды клеток с триллионами взаимосвязей представлялись невероятно запутанной системой. Но теперь благодаря технологическому прорыву появилась возможность разгадать структуру наших микросхем. Мы можем фиксировать, а порой и контролировать процесс мышления. Мы можем наблюдать за работой мозга в реальном времени и в высоком разрешении, пока млекопитающее находится в сознании и движении. Мы можем исследовать работу и строение мозга, видеть рождение новых нервных клеток даже у пожилых людей, наблюдать формирование нейронных путей для поддержки новых мыслительных цепей. Мы можем подсмотреть за происходящим в черепной коробке и увидеть процесс образования привычек и приобретения навыков.

Такая пластичность – способность мозга изменяться на физиологическом уровне в течение всей жизни – подтолкнула к излишне оптимистичным выводам. Действительно, существует большой соблазн заключить, что пластичность мозга, сохраняющаяся даже в пожилом возрасте, позволяет человеку менять свое поведение и его последствия на протяжении всей жизни. Приятно думать, что мы способны формировать наши действия и мысли в полном соответствии с собственными желаниями. И все же это работает несколько иначе. Создается впечатление, что люди рады обманываться заманчивой, но упрощенной идеей пластичности мозга и верить, что мы можем сознательно натренировать его, так же как тренируем мышцы, чтобы достичь желаемого. В нашем обществе популярна идея личностного роста: нам внушают, что можно добиться любой цели и реализовать любое желание. Нам продают концепцию абсолютной субъектности и беспредельных возможностей, мечты о таблетке для свободной воли, которая снимет все биологические и социально-экономические ограничения. Однако с нейробиологической точки зрения лозунг «Будь тем, кем тебе хочется» не очень убедителен.

Все громче становятся голоса экспертов, высказывающих противоположное мнение. И это не только неврологии, но и психологи, например лауреат Нобелевской премии Даниел Канеман, автор книги «Думай медленно… решай быстро»[5]. Вместо идеи о несомненной пластичности мозга новейший альтернативный подход предлагает запрограммированную природу мозга и склонность человека к когнитивным искажениям и чрезмерной уверенности в собственных суждениях. Эта идея бросает вызов нашим заветным представлениям о личной автономии, утверждая, что человек принимает многие решения не осознанно, а подчиняясь автоматическим процессам, происходящим в глубинах мозга. Эти процессы определяются физиологией и генетикой. Все это означает, что мы сознательно контролируем свое поведение далеко не в той мере, как нам кажется.

Как же примирить эти два противоположных взгляда на наше поведение? Во-первых, и это очень важно, они не являются взаимоисключающими. Оба подхода веские и «верные» в разных ситуациях и в разной степени, в зависимости от того, какой аспект поведения или его последствия мы рассматриваем. Все дело в том, что человек совершает те или иные действия под влиянием многих факторов, поэтому выделить единственную «причину» того или иного поступка невозможно.

Даже такое простое действие, как выбор обеда, зависит от множества факторов. Мозг весит примерно 2 % от массы всего тела, но потребляет 20 % от дневной нормы калорий. Неудивительно, что этот голодный зверь диктует нам пищевые предпочтения. Вместе с нашей врожденной тягой к высококалорийным, сладким и соленым продуктам (в следующей главе мы выясним, почему люди их так любят) существуют индивидуальные предпочтения и представления об отложенном вознаграждении, не говоря уже о многочисленных пищевых привычках и вкусах. Все это – лишь предыстория. Когда вы смотрите на блюда в кафе, мозг принимает сигналы, которые могут воздействовать на вас на подсознательном уровне. Будут иметь влияние и текущий гормональный фон, и степень усталости, и наличие болезнетворных вирусов в организме. Как видите, даже выбор бутерброда – это сложный и в значительной степени бессознательный процесс.

Когда дело доходит до более важных вопросов – например, выбор супруга или формирование мнения о существовании Бога, – сложность когнитивных процессов возрастает по экспоненте, поскольку в таком случае на решение уходит гораздо больше времени, а в работе участвует больше областей мозга.

Мозг весит примерно 2 % от массы всего тела, но потребляет 20 % от дневной нормы калорий.

Итак, вопросов много, а простых ответов на них нет. При этом постоянно появляются новые научные знания, которые подтверждают немодное и потенциально неприятное мнение о том, что поведение человека обусловлено и в какой-то степени даже предопределено врожденными нейробиологическими факторами. Нельзя сказать, что конкретные действия, решения или их последствия были суждены и неизбежны для нас в силу генетики или заложенных в мозге программ. Однако нужно признать наличие предрасположенности к определенным решениям, вызванной пренатальным развитием мозга и генетикой, определяющей его работу в течение всей жизни. Любой выбор, даже самый тривиальный, предполагает комплексное взаимодействие нейронов, сложных поведенческих программ и приобретенного опыта. В конечном итоге многое из того, что мы считаем уникальной частью нашей жизни, включая мечты, страхи, убеждения и привязанности, восходит к миллионам решений, которые составляют наше повседневное поведение, определяя таким образом любой важный выбор и формируя нашу личность.

Все это приводит ко множеству вопросов. Какие из наших черт можно изменить, а какие – нельзя? И как в таком случае определить, что есть что? Что мы сами можем с этим сделать? Насколько это применимо к каждому из нас?

Берегитесь нейрохайпа

Я считаю, что мне повезло жить в эпоху мозга, поскольку я верю, что с помощью нейробиологии можно найти ответы на многие вопросы о человеке. Без этой веры я бы не написала книгу о науке судьбы. И все же нейробиология сама по себе не отвечает на вопросы о жизни, вселенной и всем остальном. Некоторые критики обвиняют эту науку в упрощении, так как считают, что она чрезмерно фокусируется на мозге (или, что еще хуже, на сканировании мозга), игнорируя целостный подход к психологии, социальной и культурной жизни. Но в действительности самые интересные работы нейробиологов рассматривают мозг именно как часть единой системы, в которую, с одной стороны, поступают сигналы от внутренних органов и иммунной системы, а с другой – из внешней среды.

Я стремилась рассматривать идеи нейробиологии в широком контексте, чтобы избежать однобокого анализа сложного человеческого поведения. Салли Сэйтл и Лилиенфельд О. Скотт точно уловили упомянутый мной скептицизм, назвав свою книгу 2015 года «Вынос мозга. Чарующее обаяние бездумной нейронауки»[6]. Мой решительный настрой показать ключевую роль врожденных нейробиологических факторов возник в ответ на тенденцию представлять пластичность мозга в излишне восторженных тонах, порой граничащих с дезинформацией. Нейроскептицизм имеет право на существование, поскольку популяризаторы науки часто представляют все так, словно в ней все просто и однозначно. Результатом этого являются лженаука и биологический эссенциализм[7].

Несомненно, утверждение, что сканирование мозга само по себе способно раскрыть многие секреты поведения и мышления, является сильным упрощением вопроса. Однако недооценивать значение нейробиологии тоже нельзя. В 2011–2012 годах Лондонское королевское общество опубликовало результаты своих нейробиологических исследований и их возможные последствия для социума и государственной политики. Документ представляет собой подробный, вдумчивый анализ, доказывающий ключевую роль нейробиологии в понимании сложной природы человеческого сознания, если в исследованиях учтен следующий принцип: «Каждый человек представляет собой сложную систему, функционирующую на нейронном, когнитивном и социальном уровнях, со множеством взаимодействий между процессами».

Как я пришла к науке о мозге

Мое желание погрузиться в неизведанные глубины человеческого мозга родилось во время работы с людьми, страдающими психическими расстройствами. Меня волновал вопрос устойчивости: почему одни стойко переживают тяжелые жизненные ситуации, а другие обречены страдать? В конце 1990-х я работала медсестрой в одной из ведущих психиатрических больниц Великобритании. Моими пациентами были дети в возрасте от 12 до 18 лет, которых принудительно госпитализировали в соответствии с законом о психическом здоровье. Их поместили в клинику, чтобы защитить и их самих, и окружающих. Чаще всего пациенты со всей Великобритании попадали туда после того, как им долго и безуспешно пытались помочь местные органы здравоохранения. В большинстве своем они сталкивались с жестоким обращением и пренебрежением. Им было крайне трудно противостоять социальному давлению и вести здоровую, счастливую жизнь вне клиники. Их деструктивное поведение включало членовредительство, злоупотребление наркотиками и причинение вреда окружающим. Диагнозы разнились от шизофрении и личностного расстройства до тяжелого аутизма и биполярного расстройства. У многих были судимости за самые разные преступления – от мелких краж и умеренного антисоциального поведения до таких серьезных злодеяний, как зоофилия. Я с перерывами проработала в больнице три года, пока не стала изучать биологию в университете, после чего возвращалась к этой деятельности лишь в выходные и во время каникул.

У меня много приятных воспоминаний об этом месте. Помню, как пациенты играли во дворе в баскетбол, увлеченно барабанили на бонго в гостиной, играли в классики в коридорах, вдумчиво читали «Гарри Поттера» в спальнях. Но главными из этих воспоминаний стали моя клаустрофобия и чувство безысходности, которое вызывали мысли о судьбах этих детей. Тяжелые двери со сложными замками, душные палаты, постоянный запах жирной пищи из столовой, борьба с медикаментозной летаргией, неизменное желание пациентов лежать на диване перед телевизором или спать весь день напролет… Долгие годы мы вместе с другими сотрудниками клиники пытались им помочь, но все же в большинстве случаев их состояние практически не улучшалось. В конце концов работа в этом месте подтолкнула меня к поиску более эффективных способов лечения таких людей.

Кроме того, она заставила меня задуматься о том, что делает каждого человека таким, какой он есть. В жизни многих сотрудников клиники тоже были проблемы, но, в отличие от наших пациентов, они отрабатывали 13-часовую смену и шли домой. Но почему? Чем можно объяснить столь отличающиеся жизненные траектории? Что можно сделать, чтобы улучшить нашу способность к самозащите, позволяющую человеку выносить любые удары судьбы?

Получив высшее образование по биологии, я приступила к написанию диссертации по нейропсихиатрии в Кембриджском университете. Так я стала частью постоянно растущего научного сообщества, исследующего механизмы человеческого мышления и поведения. В этой книге я собрала все, что узнала о степени влияния врожденных моделей поведения и процессе принятия решений на подсознательном уровне, а также о развитии и изменениях нашего мозга с точки зрения нейробиологии. Я совершила увлекательное путешествие в понимание факторов, способствующих формированию образа наших действий и влияющих на нашу жизнь.

Принятие идеи биологической судьбы

Существуют веские научные аргументы в пользу того, что каждый из нас в значительной мере находится во власти нейробиологических механизмов, подталкивающих нас к определенным решениям и вынуждающих вести себя определенным образом в тех или иных условиях. На базовом уровне каждый человек, каким бы уникальным, сложным и бесценным он ни был, является обыкновенным представителем нашего биологического вида, основная цель которого (как мы увидим в следующих главах) – взаимодействие с сородичами ради обмена информацией, чтобы поучаствовать в развитии массового сознания и, если повезет, передать свои гены потомкам. К этим целям нас ведут глубинные механизмы, зачастую находящиеся вне человеческого контроля.

Даже то, что мы считаем своими уникальными личностными чертами, которые, как нам кажется, пришли с воспитанием и которые мы наверняка можем контролировать, обусловлены врожденными факторами и были глубоко закреплены еще в раннем детстве. Наша личность, представления о себе и о мироустройстве, реакция на стресс, отношение к любви, к риску, к воспитанию детей и к загробной жизни – любые абстрактные мнения и черты характера, которые только можно представить, определяются тем, как мозг обрабатывает информацию из внешнего мира. Когда мы задумываемся, как далеко можем зайти в распоряжении собственной жизнью, принимая во внимание новые нейробиологические открытия, может показаться, что пространство, где человек способен по-настоящему управлять своими действиями, сужается на глазах и мы обречены ходить кругами, бесконечно возвращаясь к уже накопленному опыту.

Два последних десятилетия были ознаменованы быстрым и впечатляющим расцветом нейробиологии, начавшим новую эру научных достижений. Все говорит о том, что в результате нейробиологические исследования окажут на человечество такое же серьезное влияние, как теория Дарвина и открытие законов квантовой физики. В ближайшее десятилетие должны появиться инновационные методы лечения людей с психическими заболеваниями. Мы обретем возможность индивидуальной поддерживающей терапии для страдающих от тревожности и депрессии. Новые стратегии лечения позволят исправлять биологическую судьбу в таких случаях, как генетические мутации, ведущие к развитию болезни Паркинсона, так как ученые научатся одним щелчком генетического «переключателя» нейтрализовать патологические изменения. Или же посредством хирургического вмешательства можно будет исправлять нарушенные схемы в мозге при помощи тока.

Я надеюсь стать свидетелем значительных открытий, их применений и результатов. Возможно, когда мы больше узнаем о нейробиологических механизмах формирования убеждений и предрассудков, люди будут легче открываться новым идеям, что может сократить конфликты на всех уровнях.

Такие прорывы даются человечеству нелегко. В свое время идеи Ньютона, Дарвина и Эйнштейна потрясли весь мир и заставили человечество изменить представления о своем месте во Вселенной. Не исключено, что нейробиология пойдет по тому же пути. Безусловно, общество должно будет оценить последствия и этическую сторону новых идей. Одной из (относительно простых) задач станет необходимость решить, нужно ли разрабатывать методы лечения наследственных заболеваний, а также как сделать так, чтобы эти технологии были доступны не только для богатых людей.

Но есть и более сложные вопросы. Если свобода воли действительно занимает лишь крохотный участок нашего мозга, нам нужно приложить серьезные усилия, чтобы принять это. Любые предположения о том, что мы контролируем свою жизнь меньше, чем нам кажется, ведут к непредсказуемым рискам, а для кого-то эта мысль может оказаться не только некомфортной, но и дестабилизирующей. Если человек считает, что не может ни на что повлиять, он будет чувствовать себя беспомощным, а его поведение станет менее социально ответственным. Когда люди узнают, что собственная судьба им не принадлежит, последствия могут быть катастрофическими.

Может ли нейробиология стать фундаментом для такого понимания нашего поведения, при котором акцент делается на доказанное влияние биологических факторов, но право человека чувствовать себя полезным членом общества и осознавать свою сопричастность не отнимается? Может ли наука убедить человека, что, хотя каждый из нас управляет своим поведением меньше, чем мы думаем, это не означает, что отныне можно жить в свое удовольствие, ни о ком и ни о чем не заботясь? Я верю, что может. Еще совсем молодая нейробиология сострадания утверждает, что концепция врожденного человеческого эгоизма сильно преувеличена. Напротив, люди предрасположены высоко ценить социальные взаимодействия и от природы склонны к альтруизму.

На все эти вопросы должна ответить наука, которая только вышла из колыбели. Пока же мы можем утверждать, что даже если свободная воля – всего лишь иллюзия, она все равно жизненно необходима. Возвращаясь к образу сознания как центра вселенной каждого человека, важно понимать, что из реальности, которую мы создаем для себя, нельзя сбежать, какой бы воображаемой она ни была. Даже Роберт Сапольски, отстаивающий идею биологического детерминизма и отрицающий свободу воли, пишет: «Не могу себе представить, как можно жить, уверовав в полное отсутствие свободной воли. Человек никогда не сможет признать себя лишь как совокупность биологических проявлений»[8].

Не стоит пренебрегать глубоко укоренившейся верой человека в собственные силы, но понимание объективных ограничений необходимо, чтобы полноценно анализировать, как нужно применять нейробиологические знания. Под влиянием научных открытий в вопросе функционирования мозга будут меняться здравоохранение, биоэтика и образование. Для нас же важно, что чем больше мы знаем, как нейробиологические механизмы определяют поведение, тем проще нам принимать решения в тех областях, которые мы действительно контролируем. В третьей главе вы увидите, что многим людям легче переходить на правильное питание, когда они понимают, как мозговые контуры реагируют на аппетит и контролируют его. Это также касается секса, внимания и почти всех сфер человеческой жизни.

Любые предположения о том, что мы контролируем свою жизнь меньше, чем нам кажется, ведут к непредсказуемым рискам.

Нам невероятно повезло жить в эру мозга. Система обработки данных, дарованная человеку от природы, сегодня предстает во всем великолепии, демонстрируя свою сложную структуру. Новые перспективы не должны нарушать наше восприятие того, что значит быть человеком. Напротив, это поразительно, как сильно весь наш образ жизни определяется столь одновременно сложным и простым органом.

Восторг от понимания его работы только усиливается, когда мы видим успехи коллективного сознания примерно семи миллиардов мозгов на всей планете, каждый из которых состоит из 86 миллиардов нервных клеток со 100 триллионами соединений, образующих микросхемы каждого индивидуума. Эта невероятная сеть взаимосвязанных вычислительных сил порождает коллективный опыт, общий для нас как для биологического вида, который запускает долгосрочные эволюционные изменения и служит основой бесконечного разнообразия человеческих историй. Каждому из нас уготована своя роль в процессе творческого развития человечества.

Знание – сила. Именно это я говорила себе, когда боялась получить результаты своих анализов. Чем больше мы понимаем, как связаны мозг, тело и окружающая среда, тем больший вклад может внести каждый из нас в нейробиологическую революцию, происходящую на наших глазах. Я начну с рассказа о том, с каким мозгом человек рождается и как этот орган развивается в течение жизни.

Мозг новорожденного поражает своим совершенством и яростным желанием развиваться и делать все больше и больше. Сразу после рождения дети всецело зависимы от взрослых, которые их опекают, но при этом способны взаимодействовать и осуществлять элементарную коммуникацию. Ребенок готов исследовать свое окружение и узнавать новое, чтобы однажды научиться заботиться о себе самостоятельно. Внутри младенца бурлят любопытство и необузданные эмоции, чистая воля и глубокие социальные инстинкты, обеспечивающие познание окружающего мира.

Я наблюдала этот процесс и чудесные преображения мозга на примере своего собственного сына. Одно дело – читать в учебнике о том, как постепенно возникают связи между областями мозга ребенка и появляются новые модели поведения, и совсем другое – видеть своими глазами, как формируется детское сознание. Признаюсь, когда мой сын надрывается от плача, я ловлю себя на мысли, что с нетерпением жду возникновения устойчивых связей между его префронтальной корой, языковым центром и остальными частями мозга. Я знаю, что до тех пор ребенок не может начать учиться контролировать эмоции и более мягко сообщать о своих потребностях. Но во все остальное время его развитие меня просто поражает. Он наглядно демонстрирует мне работу этого невероятно сложного органа – человеческого мозга.

Каждый человек развивается с разной скоростью, о чем мне недавно напомнила наша патронажная медсестра. Переход от младенчества к детству, затем к отрочеству, юности и зрелости, как и остальные процессы на протяжении всего жизненного пути, неповторимы и отражают уникальный опыт. Обилие возможных вариантов поведения поражает воображение и во многом вызвано комплексной природой человеческого мозга. Его можно сравнить с замысловатым и постоянно меняющимся ландшафтом, каждое изменение которого влечет за собой сложные эмоции, мысли и поведенческие вариации. Следовательно, нельзя предполагать, что есть «типичный» мозг, ответственный за «среднестатистическую» жизнь. Но чтобы понять, как формируются уникальная личность и черты характера, как принимаются уникальные жизненные решения, нам придется начать с поиска закономерностей и обобщений. Мы будем опираться на огромное количество исследований о трансформации структур и функций мозга в течение жизни, не забывая, что все они формируются конкретными обстоятельствами. Уникальный генетический набор определенного человека, а также семейный и социальный контекст определяют особые изменения мозга каждого из нас. Стандартные этапы развития породили миллиарды уникальных органов, формирующих человеческую жизнь.

В этой главе мы изучим, как функционирует мозг, как мы учимся и то, как эти процессы создают представление человека о самом себе. Мы выясним, как младенцы заставляют взрослых удовлетворять любой их каприз, а также почему малыши сводят родителей с ума своими истериками. Мы посмотрим на трудных и импульсивных подростков и узнаем, как накопление знаний не только ведет к становлению зрелого мозга, развивая нейронную основу мудрости, но и приводит к ограниченности мышления. Мы рассмотрим, почему с возрастом человеческий мозг часто слабеет и что можно сделать, чтобы дольше сохранять его возможности. Эта глава позволит нам оценить бесконечно сложные взаимодействия врожденных факторов и окружающей среды в их влиянии на формирование поведения в привычном контексте человеческой жизни. Изучив эти принципы, мы сможем исследовать предопределенность человеческого выбора в рамках конкретных моделей поведения – от выбора еды или сексуального партнера до формирования мировоззрения.

Для начала посмотрим на мозг новорожденного, ведь именно отсюда начинается большинство жизненных историй, за исключением героя юмористического романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»[9], в котором герой начинает повествование о своей жизни с момента его зачатия, а до рождения дело доходит лишь в третьем томе. Безусловно, с биологической точки зрения это совершенно верно. История человека начинается задолго до его рождения, так как в течение девяти месяцев беременности мозг ребенка развивается под общим влиянием всех факторов – от эволюционного наследия до генетики. Свой вклад вносят и питание матери, и питание деда по отцу… Но мы все же обратим взгляд на мозг ребенка при рождении и посмотрим, что будет происходить с ним дальше.

Вы наверняка знаете, что первые годы жизни ключевым образом определяют, как сложится вся дальнейшая жизнь человека. Именно в этот период активно развиваются все мыслительные процессы. Несколько десятилетий исследований в самых разных научных дисциплинах – от психологии до лингвистики – показали, что детский опыт и окружающая среда в первые годы жизни могут повлиять на всю последующую жизнь, положительно или отрицательно. На это есть физиологические причины. Хотя нейроны или нервные клетки (кирпичики мозга, обеспечивающие когнитивные процессы) во многом формируются еще в утробе матери, сложный процесс соединения их в единую сеть происходит примерно в течение первых трех лет жизни.

В мозге доношенного новорожденного ребенка примерно столько же нейронов, сколько и у зрелого человека, хотя его объем примерно в четыре раза меньше. К трем годам размер мозга достигает примерно 80 % от взрослого. За это время нервные клетки увеличиваются в объеме, а их окончания удлиняются, образуя широкие и разветвленные связи с другими клетками. Соединительные структуры нейронов, напоминающие расходящиеся от ствола ветви, называются отростками, а промежутки между ними и соседними нейронами – синапсами. В одном из видов отростков, аксоне, происходит синтез нейротрансмиттеров – биологически активных химических веществ, передающих электрохимические импульсы между нервными клетками через синапсы. В первые три года человеческой жизни синапсы формируются гораздо быстрее, чем в любой другой период, создавая основу коннектома[10] – микросхемы нашего мозга. Она закладывает механизмы обработки поступающей извне информации и формирует поведенческие реакции. Получается, что конструирование мозга в самом начале жизни буквально определяет, каким ребенок увидит мир и то, как он будет взаимодействовать с ним, став взрослым. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в эпоху мозга возросло родительское беспокойство.

Врожденная судьба?

Взаимодействие между врожденными качествами и окружающей средой никогда не проявляется столь наглядно, как в первые годы жизни. С самого рождения в мозге ребенка существуют сложные нейронные связи, но нельзя недооценивать и влияние внешних условий в формировании и развитии коннектома. Многие люди видят в новорожденных чистый лист, некий нераскрытый потенциал. Но все не так просто.

Чтобы разобраться в развитии мозга в первые годы жизни, я встретилась с доктором Викторией Леонг, главой лаборатории[11] детского обучения Кембриджского университета. Меня особенно интересовала взаимосвязь между врожденными функциями мозга ребенка и влиянием окружающей среды в этот столь чувствительный период.

Конструирование мозга в самом начале жизни буквально определяет, каким ребенок увидит мир и то, как он будет взаимодействовать с ним, став взрослым.

Вики почти 10 лет исследовала развитие младенцев и стала источником мудрости и утешения для всех родителей, которых беспокоит, как поддержать своего ребенка в решающие ранние годы (конечно же, таковым является каждый родитель). Я подготовила длинный список вопросов для нее, но прежде всего я хотела выяснить, с какими навыками и возможностями ребенок появляется на свет.

Оказалось, новорожденные способны общаться и отличаются огромным любопытством. Стремление создавать социальные связи и исследовать мир остается у нас на протяжении всей жизни, начиная с основ размножения, дружбы и деления на социальные группы и заканчивая формированием мировоззрения. Все это дано нам еще до рождения.

«Если вы посмотрите на новорожденных, то обратите внимание, что они сразу начинают тянуться к взрослым, – говорит Вики. – В основе этой связи лежат сосательный и хватательный рефлексы. Дети рождаются с желанием учиться у своего социального окружения. Они хотят во всем участвовать и понимать других людей, поддерживая визуальный контакт или показывая язык вслед за кем-то. Поведение младенцев направлено на продолжение взаимодействия со взрослым. Они словно пытаются понять, какие социальные процессы стоят за тем или иным действием».

Разумеется, такой образ действий позволяет ребенку получить очевидную пользу. С исследовательской точки зрения такие социальные навыки несомненно помогают младенцу очаровать взрослых, закрепляя за ними жизненно важную для малыша роль опекунов, удовлетворяющих все его потребности. Новорожденный участвует в общении с целью обрести гарантию того, что он получит необходимую помощь, чтобы пережить первый критический период развития, пока активизируется его нервная система.

Именно эта «настройка» существующих структур мозга позволяет маленьким детям демонстрировать поразительные скачки в развитии. Особенно быстро новые связи устанавливаются в периоды стремительного формирования различных областей мозга, отвечающих за обучение конкретным навыкам. Одновременно с этим происходит и удаление избыточных связей в незначительных объемах. Во время этого процесса, известного как прунинг, нейроны разделяются на те, что сохранятся, и те, что будут «обрезаны». Со стороны может показаться, что в мозге ребенка неожиданно возникает новый инструментарий и новые модели поведения. Излишне говорить, что новые формы действий обусловлены не самим фактом возникновения нейронной цепи. Однако от этого наше изумление не становится меньше, когда мы видим, что дети делают что-то в первый раз. Я попросила Вики рассказать мне о ее работе, а именно о процессе овладения языком, сделав акцент на том, как анатомические изменения в мозге поддерживают и обеспечивают определенное поведение.

Вики изучает взаимосвязь между овладением языком и работой органов слуха. Эти сферы тесно связаны, и их развитие демонстрирует, что дети рождаются с определенными навыками, которые остается лишь настроить в соответствии с конкретной средой. Дети без нарушений слуха рождаются с полностью развитой ушной раковиной, которая позволяет им воспринимать тон и громкость. Они рождаются «гражданами лингвистического мира», имея способность слышать и различать фонемы (единицы звуков, например [p] или [s]), используемые во всех языках мира. По мере знакомства с родным языком ребенок теряет способность слышать те, которых нет в речи окружающих. Для повышения эффективности мозг настраивается на необходимые ему фонемы. Без этой способности отсеивать фоновые шумы и фокусироваться на лингвистически важных звуках было бы невозможно научиться понимать, а затем и воспроизводить речь.

Вики объяснила: «Если вы возьмете, допустим, десятимесячного американского младенца, вы обнаружите, что он уже не различает фонемы, используемые, например, только в хинди. Мы зовем это настройкой восприятия. Чтобы это произошло, сначала должен измениться мозг. Слуховой зоне коры головного мозга, которая находится рядом с вашими ушами, нужно время для развития. Местные нейроны объединяются и совершенствуются на основе восприятия окружающей среды, и этот процесс длится примерно весь первый год жизни».

Опыт, получаемый в результате регулярного взаимодействия с внешними условиями, служит фильтром, который пропускает в мозг лишь те сигналы, которые тот считает важными. Со временем это формирует не только наше мироощущение, но и способы взаимодействия с миром. Очевидно, что для овладения языком необходима соответствующая окружающая среда, но то же касается и любых, даже самых простых, форм поведения, которые возникают в результате сложных взаимодействий на стыке нейробиологии и жизненного опыта. Допустим, ребенок замечает, что яркий солнечный свет, бьющий в глаза, вызывает ощущение дискомфорта. После многократных повторений такого опыта в мозге возникнет связь между источником света и неприятными ощущениями. Затем задействуются контуры всех зон, включая префронтальную кору, отвечающую за решение задач, гиппокамп, способствующий запоминанию, а также двигательную область коры, в которой формируются сигналы, генерирующие движения. Благодаря такой церебральной активности ребенок учится отворачиваться от яркого света. Кроме того, мозг может посылать по нервам электрические импульсы, которые передадут мышцам приказ протянуть руку и накрыть глаза одеялом, а если ребенок более взрослый, – отойти от источника света, надеть панамку или позвать взрослого, чтобы тот закрыл шторы. Полученный опыт и наблюдения приводят к тому, что части тела и контуры мозга активизируют этот необычайно сложный и точный механизм.

Из-за непрерывной и интенсивной работы детского мозга результат не заставляет себя долго ждать, и мы наблюдаем поразительные скачки во всем – от формирования физических способностей до новых социальных навыков. Существует типичная модель развития ребенка, представляющая основные вехи на пути взросления, однако в любой достойной внимания книге, посвященной вопросам роста и воспитания детей, обязательно будет сказано, что это индивидуальный процесс. Можно выделить лишь такую закономерность: чем больше областей мозга задействовано в формировании конкретной модели поведения, тем сложнее она будет и тем больше вариаций ее проявления возникнет.

Человеку нелегко контролировать собственные эмоции. Если вам нужны доказательства, просто задумайтесь, с каким трудом дается это умение. Истерики – почти неотъемлемая часть младенчества, поскольку для управления такими сильными эмоциями как фрустрация, ревность или гнев, нужно учитывать информацию из разных областей мозга, принимающих участие в формировании чувств, речи и мышления. Это необходимо, чтобы уметь выражать свои эмоции, принимать чувства окружающих и адекватно на них реагировать. Обычно этот навык развивается к трехлетнему возрасту с погрешностью в несколько месяцев, и еще какое-то время он доходит до совершенства. Срывы неизбежны до тех пор, пока не будут сформированы устойчивые связи между отдельными областями мозга. Даже когда этот процесс завершится, нужные нейронные контуры будут созданы, понадобится время, чтобы они окрепли до такой степени, при которой ребенок может сам контролировать свои эмоции.

То же касается и других процессов обучения и стоящих за ними биологических механизмов. Каждый раз, когда мы применяем новый или уже давно закрепленный навык, обеспечивающие его нейронные связи укрепляются, способствуя его запоминанию. Чем чаще это происходит, тем быстрее этот маршрут станет привычным для электрических сигналов в мозге. Так усвоенное поведение становится привычкой, а неиспользуемые нейронные связи ослабевают и распадаются. Большинство из них устанавливается на уровне дендритных шипиков, меняющих свою форму под воздействием электрического сигнала. Во время обучения они вытягиваются, чтобы установить контакт с ближайшей нервной клеткой. Дендритный шипик может увеличиваться в размере, пока не разветвится на два дочерних шипика, и на месте одного контакта появляются два. Именно так каждая нервная клетка может соединиться с 10 000 других, давая начало примерно 100 триллионам связей в мозге – их совокупность называется коннектомом. Такова механика. Этот постепенный процесс протекает на фоне восприятия сигналов из окружающей среды, наблюдения за действиями других людей и поиска закономерностей в различных реакциях. В результате мозг создает индивидуальный коннектом, что позволяет каждому из нас прожить свою уникальную жизнь.

Сегодня многие нейробиологические исследования пытаются выяснить, могут ли взрослые помочь в создании связей между нейронами у детей, чтобы обеспечить им максимально благоприятное начало жизни. В результате появляются самые разные мнения о воспитании детей, часть из которых научно обоснованы и могут быть применимы, а другие – абсолютно бесполезны. Я сама недавно стала матерью, но, несмотря на мою докторскую степень по нейробиологии, мне нелегко найти в книгах ответы на все интересующие меня вопросы. В какой-то момент я перестала отделять хорошие советы от сомнительных, ведущих лишь к большей тревожности, и решила положиться на свои внутренние инстинкты. Но теперь, оглядываясь назад, я не уверена, что всегда действовала правильно.

Следующий вопрос я задала Вики с особым трепетом: можно ли на основании исследований предпринять определенные действия, которые способны помочь наилучшим образом формировать связи в мозге ребенка? По опыту своей работы, она ответила, что большое значение имеет как количество, так и качество речи, которую слышит ребенок. Но ее главный совет очень прост: говорите со своим ребенком как можно больше, чтобы у него было достаточно материала для обучения. Это к вопросу о количестве.

Что же касается качества, нет никакой нужды читать над колыбелью Шекспира. Скорее наоборот. Представители разных культур и носители разных языков непроизвольно начинают сюсюкать, разговаривая с маленькими детьми. Именно такая речь привлекает детей больше всего. Это явление выявили в ходе экспериментов еще полвека назад. Все люди, независимо от пола, инстинктивно используют подобную манеру, но все же матерям это свойственно больше, чем отцам (возможно, это связано с тем, что до недавнего времени именно женщины заботились и о своих, и о чужих детях). Такая, говоря научным языком, ориентированная на ребенка речь, не только помогает детям осваивать язык, но и учит их концентрировать внимание и управлять эмоциями. По сути, для малышей речь становится инструментом самоуспокоения и самовыражения.

Я сама недавно стала матерью, но, несмотря на мою докторскую степень по нейробиологии, мне нелегко найти в книгах ответы на все интересующие меня вопросы.

Также Вики рассказала мне о своем революционном исследовании, продемонстрировавшем крайне положительный эффект от зрительного контакта между взрослым и младенцем, который способствует синхронизации их мозговых волн и подталкивает ребенка к общению. Взгляд в глаза ребенка при разговоре с ним положительно влияет на его обучение. Вики обнаружила это, надевая на добровольцев и их детей шапочки для электроэнцефалограммы (ЭЭГ). В них встроены десятки электродов, регистрирующих электрическую активность мозга. Такой прибор позволяет ученым считывать мозговые волны, генерирующиеся нейронами в процессе межклеточного взаимодействия, в результате которого возникают мысли, эмоции и движения. Вики и ее команда измеряли электрическую активность мозга во время разнообразного общения родителей и детей.

Работа нервных клеток основана на импульсах определенной частоты. Нам кажется, что зрение – это непрерывный поток изображений, как с видеокамеры, но на самом деле глаз производит покадровую съемку. Затем мозг обрабатывает полученные образцы, чтобы смягчить наше восприятие мира. Когда мы смотрим в глаза ребенка во время разговора, паттерны мозговых волн синхронизируются лучше, и ребенок с родителем начинают одинаково фильтровать информацию и видеть мир. Эксперимент Вики также показал, что этот процесс сильно влияет на овладение языком.

Такая синхронизация мозговых волн может использоваться не только в детстве. В изучении иностранного языка визуальный контакт с его носителями может сильно помочь взрослым. Вероятно, таким образом можно вновь запустить механизм восприятия фонем. Любопытно, что воздействия через телевидение в этом случае недостаточно – суть в живой обратной связи и синхронизации мозговых волн. Эти открытия могут существенно повлиять на образование, особенно в современном цифровом мире, и это касается не только изучения языков. Когда взрослые вместе поют в хоре или что-то коллективно обсуждают, им легче настроиться на одну волну, если они установили визуальный контакт.

После разговора с Вики я решила приложить больше усилий для взаимодействия со своим сыном. Вместо того, чтобы включить телевизор, мы пошли в парк, и я старалась смотреть ему в глаза больше обычного. Он даже вежливо попросил меня так на него не таращиться.

Исследование Вики, как и многие другие, пополнило копилку фактов, показывающих, как опыт, полученный в раннем детстве, определяет то, каким образом человек будет видеть, слышать и воспринимать мир в будущем. Все это, в свою очередь, сильно повлияет на его поведение. Микросхему мозга можно немного изменить и в более взрослом возрасте, но для этого потребуется приложить особые усилия. Если учесть, что развитие ребенка в значительной степени определяется окружающими (предположим, что это его биологические родители), которые имеют схожие с ним генетические коды и воспринимают мир на основе собственного раннего опыта, то мы можем заметить, что определенные модели поведения переходят из поколения в поколение. Тогда то, что мы считаем базовыми аспектами нашей особенной личности, было предопределено еще много лет назад факторами, лежащими вне зоны нашего контроля.

Нейробиология личности как научная дисциплина появилась совсем недавно, но количество и достоверность ее открытий поразительны. В потрясающем исследовании 2018 года были опровергнуты результаты классического эксперимента по поведенческой психологии, связанного с формированием личности. Зефирный тест уже давно стал легендарным и нашел свое место во многих книгах о родительстве. Серия исследований, проведенная в конце 1960-х годов в Стэнфордском университете, должна была выяснить, можно ли предсказать ход жизни ребенка еще в раннем возрасте. Ученых особенно интересовала сила воли, для изучения которой использовали отсроченное вознаграждение. В ходе эксперимента детям в возрасте около четырех с половиной лет предлагали сделать следующий выбор: получить одно небольшое вознаграждение, зефирку, прямо сейчас или подождать 15 минут, и тогда им дадут две зефирки. Примерно через 12 лет ученые обнаружили, что у детей, которые смогли дождаться двойной награды, жизнь сложилась лучше, чем у тех, кто не смог противостоять искушению. Казалось, что по способности ребенка с раннего возраста осуществлять когнитивный контроль своего поведения и не поддаваться импульсивному соблазну, можно предсказать, как сложится его дальнейшая жизнь.

Команда нейробиологов из университетов Нью-Йорка и Калифорнии решила повторить этот эксперимент и проверить, получат ли они те же результаты. Однако они обнаружили, что разница в достижениях между импульсивными и терпеливыми четырехлетними детьми во многом нивелировалась к их 15-летию, а на первое место выходило социально-экономическое положение и образование родителей или опекунов. Дети из богатых семей к 15 годам, как правило, были успешнее своих менее обеспеченных сверстников, независимо от их поведения в четыре года.

Похоже, ученые из Стэнфорда не учитывали эти параметры при обработке результатов эксперимента. Новые показатели интуитивно понятны: взросление в необеспеченной семье скорее приведет к тому, что человек будет предпочитать немедленное, а не отсроченное вознаграждение. Он не будет рассчитывать на вторую зефирку, если его опыт подсказывает, что и первая может исчезнуть в любой момент. Если их родители не всегда могут выполнять свои обещания из-за финансовых трудностей или же угощение могут забрать братья и сестры, немедленное вознаграждение выглядит самой верной стратегией.

Думаю, мораль этой истории в том, что любая наука подвержена влиянию человеческого фактора и когнитивных искажений.

Об отрезвляющем уроке зефирного эксперимента нужно помнить и при изучении следующего нейробиологического исследования, посвященного формированию личности. На этот раз у нас есть основания полагать, что эта работа более объективна, так как она использует множество данных, полученных в ходе многочисленных экспериментов. Результаты были опубликованы в 2005 году Авшаломом Каспи (Висконсинский университет), Брентом Робертсом (Иллинойсский университет) и Ребеккой Шайнер (Колгейтский университет). По их данным, личностные качества достаточно стабильны на протяжении всей жизни, поэтому, как правило, по маленькому ребенку и даже младенцу можно определить его индивидуальность в будущем.

Черты личности оцениваются по факторам, получившим название «Большая пятерка»: экстраверсия (позитивная эмоциональность); невротизм (негативная эмоциональность); добросовестность и самоконтроль; доброжелательность; открытость новому опыту. Перед исследователями стояла объективно сложная задача. Им предстояло оценить реакции детей в различных ситуациях и основные характеристики их темперамента. Тем не менее в ходе работы был достигнут хороший результат: «Несмотря на трудности в определении структуры личности и характера человека на протяжении всей жизни, ученые добились существенного прогресса в классификации и систематизации индивидуальных различий как в детском, так и во взрослом возрасте. Исследования в области психогенетики выявили новые доказательства того, что генетика ощутимо влияет на черты личности». В таком случае можно ли обследовать детей, даже еще не рожденных, чтобы предсказать их темперамент и особенности характера?

Как мы еще увидим, идентификация генов, связанных со сложными обстоятельствами, качествами и моделями поведения, чрезвычайно сложна, поскольку в их формировании участвуют одновременно несколько генов, влияние каждого из которых в отдельности невелико. Поэтому нельзя просто сказать: «Этот ген отвечает за экстраверсию». И все же исследователи предполагают, что черты личности достаточно устойчивы на протяжении всей жизни и могут стать потенциально ценным источником самопознания. Это особенно важно, так как мы всегда видим в своей личности основу для принятия решений – от выбора друзей и профессии до хобби и предпочтений в отдыхе.

Всегда есть риск зациклиться на ощущении собственного «Я», и тогда мы попадем в ловушку самоидентификации, которая может быть вызвана как определенным стечением обстоятельств, так и откровенными заблуждениями. Как мы увидим в следующем разделе на примере подростков, большая часть их импульсивного и безрассудного поведения характеризует определенную стадию развития мозга, а не индивидуальные черты характера. Тем не менее мы все больше убеждаемся, что личность действительно начинает проявляться в раннем возрасте, имеет тенденцию к стабильности и может выступать в качестве важного фактора, формирующего жизнь человека.

Что определяет поведение подростков: природа или воспитание?

Давайте перенесемся на несколько лет вперед, к подростковому периоду. Помните скетч британского комика Гарри Энфилда, в котором наступает полночь, Кевину[12] исполняется 13 лет, и он тут же превращается в капризного подростка, не умеющего нормально разговаривать и стыдящегося любых действий и слов своих родителей? Этот стереотип кажется очень знакомым, но какая часть поведения Кевина продиктована биологией мозга подростка, а какая – социальным давлением? Быть может, раздражительность тинейджеров – это культурный конструкт, продукт современного индивидуалистского общества, поддерживающего своеволие подростков?

Судя по всему, нет. Переходный возраст эмпирически связан с поиском новизны и острых ощущений, склонностью к риску, эгоцентризмом и острым восприятием социального давления. Эти особенности наблюдались в разные эпохи и в разных культурах. Еще в V веке до н. э. Сократ пренебрежительно отзывался о молодежи того времени: «Они (подростки) сегодня обожают роскошь, у них плохие манеры и нет никакого уважения к авторитетам. Они выказывают неуважение к старшим, слоняются без дела и постоянно сплетничают. Они все время спорят с родителями, они постоянно вмешиваются в разговоры и привлекают к себе внимание, они прожорливы и тиранят учителей». Жан-Жак Руссо отмечал нарциссизм типичного подростка: «В 16 лет юноша все знает о страданиях, потому что сам страдал; но едва ли знает он, что и другие также страдают». Таким образом, хоть слово «тинейджер» и возникло лишь в 1950-х годах, люди замечали особенности подросткового поведения на протяжении многих тысячелетий.

Кевин такой не первый и не последний. Более того, подобное поведение можно наблюдать не только у людей. «Подростковые» мыши и крысы способны выпить больше алкоголя, чем их взрослые сородичи, и эта разница только увеличивается, если они находятся в группе сверстников. Да, вы все верно прочитали: грызуны-тинейджеры объединяются в группы, чтобы вместе напиваться. Алкоголь действует на центры удовольствия в их мозге так же, как и на человеческие. И да, грызуны, как и люди, чувствительны к социальному давлению.

Как мы увидим дальше, нейробиология тинейджерства – ключ к определению стереотипного подросткового поведения, и она столь же увлекательна и динамична, как и события первых лет жизни человека. Процесс развития и гормоны влияют как на мозг, так и на тело и порождают импульсивность, чувствительность к социальному давлению и рост самосознания. Префронтальная кора, которая находится прямо за лбом, является одним из тех участков мозга, что переживают значительные изменения в период тинейджерства. Она вовлечена в такие высококогнитивные функции, как принятие решений, планирование будущего, сдерживание неуместного поведения, предотвращение нежелательных рисков, понимание других людей, так называемое социальное познание и самоанализ. Как видите, это довольно важная область мозга, и, судя по этому списку, ее роль в поведении подростков близка к решающей.

Нельзя просто сказать: «Этот ген отвечает за экстраверсию».

К подростковому возрасту у человека формируется множество нейронных путей, а также увеличивается удаление тех, что редко используются. На протяжении всей жизни этот процесс лежит в основе настройки восприятия, о которой говорила Вики в контексте освоения языков, но он особенно усиливается в подростковом возрасте. В префронтальной коре головного мозга тинейджера синаптический прунинг происходит очень активно, потому что эта зона отвечает за оптимизацию всех накопленных знаний и закрепление полученного опыта. Возможно, высокая динамика процессов в этот период вызывает несоответствие между тем, как обрабатывается информация в префронтальной коре, и тем, как это происходит в других, более глубоких областях мозга, включая систему вознаграждения. В результате у подростков возникает потребность получать немедленное удовлетворение и вознаграждение, так как они еще не умеют контролировать свою импульсивность и принимать обдуманные решения. Им больше свойственно вспыльчивое поведение, чем стремление избегать рисков.

Еще один важный аспект развития мозга в этот период – резкое сокращение объема серого вещества. В префронтальной коре его становится меньше на 17 %. Серое вещество – ключевой компонент центральной нервной системы. Оно представляет собой множество нервных клеток, которые образуют тысячи синапсов, отращивающих дендриты и аксоны, что составляют основу головного мозга и обеспечивают его связь со спинным. Утрату 17 % такой важной ткани невозможно объяснить только удалением лишних синапсов. На смену ей приходит белое вещество – жировая ткань, которая обволакивает длинные серые цилиндрические отростки аксонов. Эта оболочка позволяет изолировать их, благодаря чему электрический сигнал между нейронами передается быстрее и с наименьшими потерями.

Все процессы, происходящие в мозге подростка, в совокупности направлены на преобразование коннектома ребенка и превращение его из системы со множеством ответвлений в систему с несколькими высокоскоростными линиями связи. Таким образом, к концу этого важного периода (а специалисты склоняются к тому, что он длится примерно до 25 лет) информация извне уже обрабатывается со скоростью, позволяющей принимать решения быстро и с учетом прошлого опыта.

Сара-Джейн Блэкмор – профессор когнитивной нейробиологии в Университетском колледже Лондона и один из ведущих мировых экспертов по связи между подобными изменениями мозга и поведением подростков. Я познакомилась с Сарой-Джейн около 10 лет назад. За прошедшие годы она поспособствовала появлению новой области нейробиологии, которая рассматривает развитие головного мозга в подростковом возрасте как особую стадию, отличную от процессов становления ребенка или взрослого. Кроме того, она сама воспитывает двух подростков, поэтому у нее есть всесторонний опыт в этой области.

Сара-Джейн уверена, что тинейджеров не стоит демонизировать. Она настаивает, что их мозг – это не поврежденный или неисправный мозг взрослого человека; он абсолютно другой. Подростковый возраст – это период становления, когда нервная система остро реагирует на любое воздействие, а в жизнь приходят страсти и творчество. Это не значит, что можно закрыть глаза на пренебрежение семьей, дерзкие и безрассудные поступки, чувствительность к социальному давлению и прочие часто наблюдаемые формы поведения, но исследования Сары-Джейн демонстрируют, что на все это есть свои причины. Подростки вынуждены формировать свою собственную личность и учиться жить вне семьи. Быть подростком или находиться рядом с ним не всегда просто, но это один из самых важных периодов в жизни.

Нейробиологи также изучили две склонности тинейджеров, которые больше всего волнуют их родителей: находиться под влиянием сверстников и безрассудно рисковать. Это произошло благодаря исследованию причин, почему подростки чаще лихачат за рулем в присутствии друзей. Сара-Джейн, с присущей ученым сдержанностью, говорит: «В решениях подростков ключевую роль играет нужда в признании ровесников». Она проводила эксперименты, демонстрирующие в этот период гиперчувствительность мозга к социальной изоляции, которая имеет большее негативное влияние на тревожность и настроение после конфликта со сверстниками, чем у взрослых в аналогичной ситуации. У подростков есть основания переживать, не отвергнут ли их сверстники, поскольку дружба – важнейший аспект благополучия человека в любом возрасте. В будущем хорошая компания может уберечь от многих неприятностей. Таким образом, именно потребности развивающегося социального мозга заставляют подростка так остро воспринимать свои отношения с ровесниками. И хотя они совсем не способны объективно оценивать риски, упрямо продолжая совершать необдуманные поступки, даже когда им приводят весомые аргументы, Сара-Джейн отмечает, что рисковать не всегда плохо, так как это может привести к новому опыту, знаниям и личностному росту. Наконец, это просто весело.

Подростковый возраст – это время самопознания и зависимости от социального давления, на основе которых формируется уникальная личность, что является ключевой задачей этого возрастного периода. Чтобы выяснить, как это происходит, команда Сары-Джейн провела эксперимент, в ходе которого подростков и взрослых просили представить, каким будет их будущее. У обеих возрастных групп наблюдалась активность в так называемых социальных зонах мозга, но у первых особенно активно работала медиальная префронтальная кора, а у вторых – сразу несколько областей, связанных с памятью. Сара-Джейн видит в этом доказательство того, что тинейджеры и взрослые люди используют разные когнитивные стратегии, когда думают о самих себе. Подростки прилагают больше усилий, чтобы представить свое будущее, при этом основываясь на сравнении себя со сверстниками. У взрослых же этот процесс происходит автоматически, с минимумом сознательных усилий: они опираются на богатый жизненный опыт и с легкостью окунаются в воспоминания, когда планируют будущее или решают, как отреагировать в той или иной ситуации социального взаимодействия.

Конечно же, необходимо сначала пережить определенные события, чтобы возникли воспоминания, которые станут основой поведения в будущем. Благодаря общению с людьми за пределами семьи подросток может по-новому взглянуть на мир, и это отразится на его мозге. Мозг тинейджера развивается в областях примитивных эмоций и поиска острых ощущений, потому что именно они необходимы ему в этот период. Импульсивный, стремящийся ко всему новому подросток старается создать широкий набор переживаний, который станет материалом для его уникальной префронтальной коры. Так закладывается фундамент для мыслительных процессов и принятия решений в будущем. Кроме того, тинейджер выстраивает такие отношения с друзьями, которые смогут удовлетворить его систему вознаграждения. И если это кажется вам утомительным, то это потому, что все так и есть на самом деле. Неудивительно, что подростки предпочитают долго спать.

Для применения результатов исследований в работе с подростками в школах и в воспитательных учреждениях Сара-Джейн сотрудничает с руководителями структур образования и социальной защиты. Подростковый возраст – период такого же бурного когнитивного развития, как и раннее детство, а значит, в это время открывается окно возможностей, которое может оказать существенное влияние на последующую жизнь человека. При этом тинейджеры находятся в более выигрышном положении, так как, в отличие от полуторагодовалых детей, у них уже есть языковые и социальные способности, благодаря которым они могут быть активными участниками процесса. «Нужно изменить широко распространенное мнение, что… раннее психологическое вмешательство лучше и эффективнее, чем позднее, – говорит Сара-Джейн. – Никто не отрицает, что оно жизненно важно, но даже если ребенок не получил достаточного внимания в детстве, никогда не поздно оказать дополнительную поддержку в переходном возрасте».

Чем больше я вникала в то, что Сара-Джейн рассказала в своей книге «Изобретение самих себя. Тайная жизнь мозга подростков»[13], тем больше я склонялась к тому, что родителям подростков стоит стать для своих детей образцом для подражания. Это поможет им пережить турбулентность пубертатного периода, биологически обусловленную стремительными изменениями мозга и тела. Быть примером – значит изо всех сил подавлять собственные вредные привычки и как можно спокойнее наблюдать, как на наших глазах проявляются черты будущего характера и разворачивается судьба ребенка. К тому же стоит предоставить подросткам возможность безопасно получать новые эмоции и опыт, позволить им экспериментировать, чтобы методом проб и ошибок определить сферу своих интересов, делая это в окружении столь же активных сверстников. Также родители не должны забывать, что их дети уходят из-под влияния семьи в поисках собственного «Я». Мне остается только надеяться, что здравомыслие и чувство юмора позволят мне следовать мудрым советам Сары-Джейн в отношении своего сына, когда он войдет в этот потенциально бурный период.

Дальше только по наклонной?

К концу второго – началу третьего десятка жизни в префронтальной коре уже сформирован коннектом. Снижается интенсивность тандемных процессов синаптогенеза (генерации синапсов, которая шла особенно быстро в раннем детстве) и синаптического прунинга. В течение примерно 10 лет после завершения активной стадии этих процессов большинство людей находятся на пике своей физической формы, в отношении как мозга, так и тела. Это один из самых плодотворных периодов, что заметно по социальной, сексуальной и интеллектуальной жизни. Но затем все поворачивается вспять. Или нам это только внушают?

В нейробиологии, как и в жизни, есть нечто, что компенсирует старение. После 35 лет замедляются такие низкоуровневые когнитивные функции, как скорость реакции, и многие высокоуровневые функции, например способность рассуждать без подготовки. Из-за снижения гибкости суждений этот процесс иногда называют кристаллизацией интеллекта. Но в то же время совершенствуются другие когнитивные функции – например, происходит рост словарного запаса и расширение знаний о мире. Наш мозг запрограммирован так, что мы становимся мудрее, копим опыт и воспоминания, на которые будем опираться в зрелости и старости.

Почему же нейробиологические механизмы не соотносятся с некоторыми пожилыми людьми: они узколобы, упрямы, предвзяты? Значит, у нежелания или неспособности принимать новые идеи должна быть нейронная основа. И что определяет, по какому из двух возможных путей пойдет в старости мозг конкретного человека? Стану ли я мудрой или же ворчливой, как Виктор Мелдрю из сериала «Одной ногой в могиле»[14]?

Я села на велосипед и отправилась вверх по реке к доктору Рогиру Киевиту, моему коллеге по Кембриджу, работающему в отделе изучения мозга и когнитивной деятельности. Рогир – типичный голландец, он всегда улыбается и выглядит молодым и здоровым. Он занимается вопросом старения мозга, и я хотела расспросить его о нейронных механизмах, определяющих, по какому из двух путей – мудрости или ограниченности – пойдет мозг в процессе старения.

Я давно знаю Рогира и его жену Анну-Лору, которая тоже является известным нейробиологом. Их ребенок почти ровесник моего сына. Мы часто видимся, и, хотя мы иногда все же говорим о работе, я впервые попросила Рогира подробно рассказать о своих исследованиях. Он тут же начал меня поддразнивать, решив, что я беспокоюсь о судьбе собственного слабеющего мозга. Затем он сказал, что ошибочно позиционировать мудрость и ограниченность как полярные полюса. Напротив, нужно смотреть на них как на разные проявления одной сущности. Назовите жесткость «опытностью», и вы поймете, что придерживаться проверенных и надежных когнитивных стратегий – вполне выигрышный образ действий для пожилого мозга. За долгие годы человек обретает весомый багаж знаний в самых разных областях, которые в совокупности делают его более мудрым.

Мозг тинейджера развивается в областях примитивных эмоций и поиска острых ощущений, потому что именно они необходимы ему в этот период.

«Допустим, ты – профессиональная теннисистка, – говорит Рогир. – Ты знаешь, что выиграешь, если будешь отбивать мяч определенным образом, поэтому продолжаешь так действовать. Можно сказать, что у тебя косный ум, ведь ты не желаешь осваивать новые техники. Или же, что ты накопила опыт и отточила мастерство до такого совершенства, что можешь играть на поразительно высоком уровне, не прилагая особых усилий. Да, пожилым людям иногда сложно адаптироваться, но это обратная сторона накопленного опыта».

Таким образом, мудрость дается им в награду за то, что они учились всю свою жизнь. В отличие от подростков пожилые люди более уравновешенны и не стремятся к новым впечатлениям и острым ощущениям. Им это больше не нужно. Но даже если вам уже не хочется путешествовать по странам, в которых вы еще не бывали, или впервые попробовать сыграть на бас-гитаре, вам все равно нужна нейроанатомическая способность собирать и хранить новую информацию. Но наука еще только приближается к пониманию молекулярных процессов, с помощью которых поддерживается этот навык.

Рогир также исследует изменения в мозге взрослых добровольцев при выполнении ими учебных задач. По его словам, мозг можно накачать так же, как мышцы. Дендриты нейронов занимают место в пространстве. Очевидно, мозг не может изменяться в размере каждый раз, когда вы узнаете что-то новое, поскольку в черепе нет столько места. Но что же при этом происходит? Рогир говорит, что мозг увеличивается в объеме лишь в процессе первичного обучения. Но когда вы закрепляете какой-либо навык, многочисленные мозговые связи объединяются в ключевые цепочки, и орган снова уменьшается. Так проявляется его пластичность: он моделирует сам себя, обеспечивая максимально эффективную работу нейронных структур.

Этот феномен известен уже давно, но его точный механизм удалось понять совсем недавно. Мриганка Сур – нейробиолог из Массачусетского технологического института – установила, что когда связь между нейронами укрепляется до определенной степени, то запускается генетическое переключение, ведущее к разрушению соседних связей. Именно так оптимизируются мозговые контуры и достигается эффективность их работы. Чем старше мозг, тем чаще он направляет сигналы по старым проверенным маршрутам.

Когда речь заходит о таком крайне важном аспекте, как обработка поступающей информации, которая является неотъемлемой частью процесса создания уникального представления о мире и нашем месте в нем, мозг зрелого человека ведет себя иначе, чем мозг молодого. Новые сигналы, поступающие в мозг через органы чувств, имеют меньший вес для людей старшего возраста в сравнении с уже имеющимся опытом. Опять же, такая стратегия вполне обоснована, поскольку рано или поздно снижается острота органов чувств. Мозг уже затратил огромное количество когнитивных усилий на накопление опыта, создание базы воспоминаний, проверку и совершенствование ментальных стратегий. С возрастом он работает все эффективнее, потому что опирается на освоенные знания больше, чем на что-то новое.

Рогир убедил меня: то, что я раньше считала признаками общего упадка, оказалось источником мудрости и компетентности. Теперь мне уже не кажется, что все мы станем сварливыми и ограниченными стариками. Рогир обратил особое внимание на значительные индивидуальные различия, когда происходят такие нежелательные последствия старения мозга, как потеря памяти или неясное мышление.

В нейробиологии уже хорошо изучено влияние старения, и мы уже достаточно глубоко понимаем деменцию.

Деменция, наряду с ожирением, является одним из бедствий современного мира. Как правило, она прогрессирует, переходит в тяжелое состояние и в итоге приводит к летальному исходу. Эксперты прогнозируют, что каждый год в мире будет регистрироваться 7,7 миллиона новых случаев развития слабоумия. С этим заболеванием очень сложно справиться, поскольку оно связано с утратой ранее усвоенных знаний и практических навыков. В результате человек не может обходиться без посторонней помощи, у него возникают нарушения кратковременной и долговременной памяти и распадается личность. Иногда деменция имеет генетическую природу, и британская система здравоохранения предлагает генетический скрининг для семей из группы особого риска. Однако исследования также показывают, что причиной болезни могут быть такие факторы, как образ жизни, ожирение, низкий уровень физической активности, депрессия, отсутствие социальных контактов, курение и преждевременное прекращение обучения. В любом случае основным механизмом, ведущим к появлению симптомов деменции, является отмирание нервных клеток. Этот процесс может быть вызван либо скоплением неправильно свернутых белков, клубки которых загромождают клеточное тело, либо ограничением кровообращения в мозге.

До конца 1990-х годов считалось, что мозг не может противостоять разрушению нейронов, но затем исследователи Института биологических исследований Солка под руководством профессора Расти Гейджа обнаружили, что физические упражнения стимулируют возникновение новых нейронов. До этого считалось, что нервные клетки не генерируются в течение жизни, поэтому деменция, как и любое другое тяжелое заболевание мозга, была медленным, но неизбежным смертным приговором. На самом деле нейральные стволовые клетки, которые можно считать эмбрионами нервных клеток, присутствуют даже во взрослом мозге. Их можно найти в гиппокампе – зоне, критически важной для обучения и памяти. Эксперименты, которые сначала проводили на мышах, продемонстрировали, что физическая активность запускает нейрогенез – формирование полноценных нейронов из нейральных стволовых клеток. Более того, совмещение физических нагрузок с исследованием новой среды и взаимодействием с разными людьми способствовало не только полной интеграции новых нервных клеток в мозговые контуры, но и их выживанию и благополучию. Таким образом, постоянное движение запускает механизм формирования новых нейронных сетей, обеспечивающих новые способы мышления.

Разумеется, столь беспрецедентное открытие сразу оказалось в центре внимания, и ученые предположили, что аналогичный механизм существует и у людей. У нас достаточно доказательств того, что это действительно так, хотя по результатам, полученным в ходе одного недавнего исследования, у взрослого человека нейрогенез возможен лишь до определенной степени. Дальнейшее изучение позволит уточнить, при каких условиях запускается этот процесс, но пока мне нравится верить, что активный образ жизни способен омолодить мой мозг. Доказано, что физические нагрузки помогают сберечь существующие нейронные сети, так как снижают уровень гормона стресса кортизола, который при повышенных показателях убивает межклеточные связи. Кроме того, занятия спортом увеличивают выработку таких химических веществ, как эндорфины, дофамин и серотонин. Они являются важнейшими нейротрансмиттерами[15] и создают мотивацию, удовольствие, чувство удовлетворенности результатом, а также улучшают психофизическое состояние в целом. Тренировки работают как природный антидепрессант, и неудивительно, что практически все стареющие нейробиологи (включая меня) занимаются бегом.

В последнее время исследования дают много обнадеживающих результатов, которые подтверждают реальную возможность сохранять мозг в здоровом, рабочем состоянии в старости. Во время нашей беседы Рогир говорил о важной работе группы ученых из семи разных институтов Берлина под руководством доктора Ульмана Линденбергера, возглавляющего Институт биологии развития Общества Макса Планка. В исследовании сравнивалось общее состояние здоровья более 300 пожилых людей, обследованных с разницей в 20 лет: одна половина – в период с 1990 по 1993 год, другая – в 2013–2014 годах. При сравнении двух групп ученые попытались учесть все возможные факторы (возраст, гендер, образование, место жительства, физическое здоровье), и различия оказались поразительными: те, кто был обследован на 20 лет позже, имел более позитивные воспоминания, они были счастливее и гораздо увереннее смотрели в будущее. Рогир заключил, что медленное, но неуклонное улучшение уровня образования и общественного здравоохранения сказывается на том, что нынешнее старшее поколение является более счастливым и здоровым, чем раньше. Это означает, что наши когнитивные процессы в старости не предопределены. Рогир подчеркивает: «Другими словами, учитывая, что за эти годы не произошло никаких значимых генетических изменений между поколениями, такое грандиозное улучшение по всем показателям объясняется лишь влиянием внешней среды».

Физическая активность запускает механизм формирования новых нейронных сетей, обеспечивающих новые способы мышления.

Прежде чем покинуть здание Совета по медицинским исследованиям, я спросила Рогира, посвятившего свою карьеру изучению процесса естественного старения, что делает лично он, чтобы уберечь свой мозг от негативных возрастных изменений. Основываясь на его компетентном мнении, мы составили список рекомендаций для поддержания жизнестойкости мозга по мере старения. Мне кажется, это замечательно и в какой-то степени иронично, что мы можем изменить собственную судьбу, вооружившись знаниями, полученными нейробиологами. Я думаю, вы не слишком удивитесь, прочитав первую рекомендацию в нашем списке…

1. Поддерживайте физическую активность. Не обязательно бегать. Полчаса таких незначительных нагрузок, как ходьба, плавание или езда на велосипеде три раза в неделю, очень полезны для мозга и тела. Какими бы ни были ваши параметры: рост, вес и ритм жизни, – заставляйте себя двигаться. Это не только ускорит нейрогенез, но и сохранит здоровье капилляров мозга.

2. Хорошо спите по ночам. Появляется все больше доказательств того, что сон помогает укрепить связи между нейронами. Это обеспечивает нормальное течение многих процессов, включая преобразование новых знаний в базу данных. Кроме того, во время сна иммунная система избавляет организм от токсинов, которые вырабатываются в мозге в течение дня, чтобы у них было меньше возможности скапливаться и убивать нейроны.

3. Сохраняйте социальную активность. Проводите время с друзьями и семьей, обсуждайте что-либо, учитесь у других людей, принимайте новые мнения и идеи. Все это помогает поддерживать динамичность происходящих в мозге процессов и ассоциируется с общим хорошим самочувствием.

4. Контролируйте свое питание. Любая пища, которая вредит сердечно-сосудистой системе (животные жиры, полуфабрикаты, избыток сахара), нарушает и когнитивное здоровье. Выбирайте полезные для сердца продукты, и ваш мозг будет в хорошем состоянии. Правильное питание защищает от микроинсультов, которые убивают нейроны.

5. Продолжайте учиться. Обучение на ранних этапах жизни помогает предотвратить снижение когнитивных функций в будущем. Исследования показывают, что чем дольше люди получают формальное образование, тем вероятнее, что их мозг будет оставаться здоровым в пожилом возрасте. Более того, любая учеба в течение всей жизни (вовсе не обязательно в учебных заведениях) является отличной стратегией для поддержания здоровья мозга.

6. Мыслите позитивно. Если вы считаете, что у вас плохая память, ваша работоспособность наверняка будет снижаться быстрее. Или если вы избегаете новых знакомств, потому что беспокоитесь, что не запомните имена людей, или боитесь оказаться в незнакомом месте, так как не уверены, что сможете сориентироваться в пространстве, то такой настрой тоже может ускорить упадок функциональности мозга. При этом, как правило, улучшение психического здоровья связано с улучшением ментального состояния: если вы хандрите, вам труднее мотивировать себя заниматься спортом, следить за собой, встречаться с людьми. К тому же вам сложнее получить удовольствие от этих занятий. Ведение дневника благодарности позволит вам просыпаться с желанием что-то делать, вы будете стремиться повторить пережитые накануне ощущения и искать новые приключения.

Мы проговорили с Рогиром до вечера, и он смог полностью меня переубедить. Нейронаука отнюдь не показывает старение как мрачный и безнадежный процесс. Напротив, она демонстрирует, что в нем достаточно много позитивных сторон. Такие научные прорывы нейробиологов, как открытие нейрогенеза и усовершенствование механизма нейронных путей, поспособствовали получению финансирования и всесторонней поддержки многолетних исследований, направленных на разработку новых методов лечения. Кроме того, нейронаука находит доступные каждому из нас способы улучшить собственную жизнь.

В этой главе мы рассматривали изменения, происходящие в мозге человека в течение жизни, а также коснулись вопроса стабильности индивидуальных черт характера и темперамента. В ближайшем будущем нас ждут новые революционные открытия, благодаря которым мы сможем делать более точные индивидуальные прогнозы. Например, уже существует крупный проект с использованием технологий, позволяющих неинвазивно и в относительно высоком разрешении сканировать мозг ребенка в материнской утробе. Так ученые получили возможность наблюдать, как в состоянии покоя формируются контуры мозга человека еще до его рождения, и установили, что коннектом ребенка, как правило, похож на коннектом его матери. Похоже, нам нужно будет расширить наше понимание унаследованных качеств и рассматривать не только отдельные гены, но и их влияние на формирование карты контуров мозга. Вскоре технологии позволят следить за развитием отдельного человека от внутриутробного периода и до самой смерти. Ученые смогут составлять карту мозговых контуров по мере их развития и пытаться сопоставить их с индивидуальным поведением и жизненной траекторией.

Мы еще вернемся к этому проекту, чтобы понять его значение и подробно рассмотреть, как биомаркеры, генетические тесты, сканирование мозга и показания ЭЭГ могут помочь дать более надежный прогноз о будущем конкретного человека. Вскоре мы сможем определять людей, которые будут склонны к импульсивности в подростковом возрасте или предрасположены к вредным привычкам. Мы больше узнаем о факторах, определяющих способность человека противостоять жизненным трудностям, и поймем, почему некоторым удается дожить до 100 лет, сохраняя острый ум и сосредоточенность… А пока, вооружившись пониманием основных стадий развития человека с точки зрения нейробиологии, мы выясним, как мозг генерирует один из базовых аспектов поведения – пищевое. Помните, что базовый – не значит простой, если дело касается мозговой активности, и все совсем не так элементарно в том, как мы выбираем еду.

Все мы едим, но что именно – дело сугубо индивидуальное. Пищевые предпочтения связаны с эмоциями, самоопределением, стремлением поддерживать здоровье, а также с противоположным желанием съесть что-нибудь вредное. Для многих из нас еда является не простой темой. Она может быть как источником удовольствия, так и сильного беспокойства. Что же говорит нейробиология о пищевом поведении человека? До какой степени мы свободно и осознанно выбираем то, что собираемся съесть?

В этой главе мы рассмотрим, как мозг определяет наше пищевое поведение. Мы выявим взаимосвязь между врожденными предпочтениями и свободным выбором, когда речь заходит, например, о капусте и пончиках. Также мы разрушим все представления о том, что все зависит только от уже полюбившейся еды или соблазнов, перед которыми можно или нельзя устоять. Это самый универсальный тип поведения, но мне кажется, что именно здесь у нас практически нет свободы выбора. Мы увидим, как эволюция привела к тому, что определенную пищу мы считаем невероятно вкусной. Безусловно, мы не можем обходиться без еды и питья, но при этом пищевые предпочтения основаны на наших личных желаниях. Наш мозг всегда хочет большего, движимый инстинктом искать виды деятельности и вкусы, которые воспринимаются им как награда. Поэтому мы также рассмотрим особенности нашей системы вознаграждения, чтобы понять, почему человек получает удовольствие, удовлетворяя свой аппетит.

Пищевые предпочтения индивидуальны, поэтому легко допустить, что выбор каждого из нас уникален. Также можно предположить, что это просто дело вкуса. И это, конечно, правда, но лишь отчасти. Подавляющему большинству людей нравится соленая, жирная, сладкая и высококалорийная пища. Многие не могут перед ней устоять, даже если знают, что ее избыток может навредить здоровью. Все мы запрограммированы выбирать пончики вместо капусты. Наши личные предпочтения обусловлены не только доступностью еды, которую мы любим. Когда речь идет о выборе продуктов питания и силе воли, когда нужно противостоять искушению съесть что-то вредное, человек подвержен значительному влиянию извне. Этим умело пользуются производители и продавцы продуктов питания. Вы наверняка замечали привлекательный запах свежего хлеба на входе в супермаркет. Если да, то вы знаете, как сложно бывает противостоять уловкам маркетологов и контролировать свой аппетит во время покупок.

Пищевое поведение основано на множестве факторов и механизмов, большинство из которых не так очевидны, как маркетинговые хитрости. Джон Барг, выдающийся эксперт по бессознательному и профессор психологии в Йельском университете, образно поясняет, что наш выбор во многом определяет то, что находится на дне колодца со «скрытым прошлым». Например, вас может удивить, что на ваш сегодняшний выбор еды влияют предпочтения вашего дедушки по отцу.

Сейчас в этой области ведется множество исследований, что вполне понятно в условиях эпидемии ожирения, ставшей самой острой проблемой общественного здравоохранения нашего времени. Эксперты предупреждают, что при сохранении текущей тенденции к 2025 году примерно пятая часть населения мира будет страдать от клинически подтвержденных форм ожирения. Не буду долго объяснять, почему это большая проблема. Я ограничусь лишь тем, что люди с лишним весом живут в среднем на 10 лет меньше.

Нас часто пытаются убедить, что мы выбираем продукты питания осознанно, следовательно, если мы не можем принять «правильное» решение, то в этом только наша вина. Людей, страдающих ожирением, осуждают все больше и больше. Их считают ленивыми, жадными и слабовольными. Ведь все просто как дважды два, верно? Им всего лишь нужно меньше есть и больше двигаться.

Все мы запрограммированы выбирать пончики вместо капусты.

Однако нейронаука считает, что это слишком упрощенная позиция. Недавние достижения в технологии визуализации мозга позволили перевернуть наши представления о том, как мозг генерирует и контролирует аппетит. Раньше прорывы в этой области были связаны с исследованиями аномального поведения и отклонений от «нормальной» умственной работы в связи с такими болезнями, как инсульт, или при критических повреждениях мозга. Но сегодня ученые изучают здоровый мозг млекопитающих в ходе их обычной жизнедеятельности. Это означает, что мы можем приблизиться к пониманию того, какие процессы в моем мозге и 60-килограммовом теле заставляют меня пообедать не салатом, а вкусным слоеным пирогом.

Результаты исследований показывают, что, по всей видимости, как на видовом, так и на индивидуальном уровне наш аппетит во многом определен с рождения, заложен генами и заранее «встроен» в наши церебральные схемы. Инстинктивные пищевые потребности организма обусловлены возникшими за тысячелетия эволюции биологическими особенностями, благодаря которым нам нравится вкус определенных продуктов.

Но это еще не все. Разумеется, я покупаю пироги не каждый день. В целом я довольно постоянна в своих пищевых предпочтениях, но иногда мне хочется разнообразия. Кроме того, все люди ведут себя по-разному. Например, некоторые без труда отказываются от соленых и острых блюд, но не могут устоять перед кусочком торта. Кажется очевидным, что конкретно вы считаете определенные продукты вкуснее других, но когда вы задумываетесь о причинах этого, то можно увидеть то значительное влияние, которое оказывается и на отдельных людей, и на все общество.

Капуста или пончики: как мы делаем выбор

Чтобы понять, как и почему мы выбираем ту или иную пищу и зачем мы вообще это делаем, нужно разобраться, как в мозге возникают мысли и решения, то есть как в целом формируется сознание. Еще 100 лет назад эксперименты показали, что оно генерируется за счет непрерывной передачи вдоль нейронов высокоскоростных электрических импульсов с помощью химических нейротрансмиттеров, которые создают мостики между синапсами и активируют следующие нейроны в цепочке. Человеческий мозг, как и центральная нервная система представителей всех земных биологических видов, представляет собой электрохимическую микросхему. Звучит просто и понятно, но с учетом масштаба и числа задействованных контуров все становится намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.

До недавнего времени ученые имели весьма скромные представления о том, как миллиарды стремительно передаваемых электрических сигналов обеспечивают такие функции, как способность принимать решения, испытывать эмоции и создавать воспоминания. Однако последние технологические достижения позволили наблюдать за этими сложнейшими процессами в живых организмах.

Ключевую роль в развитии этих технологий сыграла генная инженерия. Благодаря ей мы научились маркировать отдельные строительные блоки мозга – нейроны. Еще одним весомым вкладом стало изобретение сложных микроскопов с высоким разрешением. В комплексе все это позволяет составить карту контуров мозга, вовлеченных в определенные типы поведения.

Чаще всего исследования проводятся на таких простых организмах, как дрозофилы, мыши и черви. Несмотря на размер, они подробно отображают работу нашего мозга, так как строение этого органа и систем жизнеобеспечения удивительно схожи у большинства биологических видов. Любой мозг, простой или сложный, использует нейроны в качестве строительных блоков, и все представители царства животных применяют практически идентичную систему электрохимической связи (поэтому, если взять дефектный ген у человека с болезнью Паркинсона и поместить его в геном мыши, у нее возникнет тремор, напоминающий проявления этого заболевания у людей). Понятно, что мышь и человек – не одно и то же. Однако можно перенести на людей результаты экспериментов на более простых организмах и объединить их вместе с открытиями в других науках, чтобы понять, как генерируется поведение и как обратить эти знания на пользу всему обществу и отдельным людям.

Генная инженерия позволила создать мышь Брэйнбоу[16] – революционную технологию, которая позволяет увидеть формирование поведения на нейронном уровне. Мышь Брэйнбоу – генно-модифицированный организм, созданный в 2007 году профессором клеточной и молекулярной биологии Джеффом У. Лихтманом из Гарвардского университета. Такое броское имя она получила из-за того, что ее мозг светился всеми цветами радуги (я говорю «она», но подразумеваю «они», поскольку с 2007 года сменились уже сотни поколений мышей Брэйн– боу).

Изначально в нервные клетки грызуна внедряли ген медуз, которые светятся флуоресцентным зеленым светом, чтобы отпугивать хищников. Ученые модифицировали его так, чтобы он был выражен всегда, клонировали и ввели в мозг мыши Брэйнбоу. Такая маркировка отдельных нейронов позволила рассматривать их обособленно от других клеток и видеть всю сложную картину связей в мозге. Это сразу помогло построить анатомическую карту мозга и использовать беспрецедентные методы исследования. В результате были собраны обширные материалы для новой области коннектомики: создания картины коннектома и проводящих путей, служащих основой мышления. Так Лихтман смог описать электрическую схему работающего мозга.

Благодаря этому и другим методам, например оптогенетике (ее нам еще предстоит обсудить), углубилось наше понимание того, как конкретные системы в мозге заставляют нас испытывать те или иные чувства, например мотивацию и вознаграждение. Итак, что именно делает система вознаграждения (гедонические пути)? Как она эволюционировала и как связана с нашим выбором пищи?

Ученые изучают систему вознаграждения уже более 60 лет, с тех пор как ее случайно открыли в 1954 году. Тогда исследователи обнаружили, что крыса будет нажимать на рычаг сотни и даже тысячи раз в час, пока не выбьется из сил, если эти действия стимулирует определенный мозговой контур. Оказалось, что люди ведут себя точно так же. Все дело в том, что система вознаграждения возникла у живых существ еще в глубокой древности и по-прежнему передается из поколения в поколение у самых разных видов. Поэтому система вознаграждения крысы, мыши, собаки или кошки по структуре и функциям почти не отличается от нашей с вами. Она возникла, чтобы облегчить выживание вида и мотивировать нас тратить драгоценную энергию на сохранение жизни и размножение.

Эта система состоит из трех частей. Первая находится в крошечном скоплении нервных клеток в глубине среднего мозга – в вентральной области покрышки. Здесь вырабатывается дофамин, который поступает в прилежащее ядро мозга – миндалевидную часть, отвечающую на дофамин электрической активностью. Этот контур активируется всякий раз, когда мы испытываем наслаждение. Достаточно просто подумать о действиях, от которых мы получаем удовольствие, например о еде и сексе. К счастью, природа позаботилась о том, чтобы этот мозговой контур реагировал не только на мысли, чтобы мотивировать нас искать больше еды, больше заниматься сексом или убегать от хищников. Следовательно, эта область мозга существенно облегчает достижение всех трех основных жизненных целей (так держать, эволюция, это очень эффективное решение).

Прилежащее ядро мозга и префронтальная кора (область мозга, которая расположена сразу за лбом и участвует в управлении такими сложными формами когнитивного поведения, как мышление, планирование, гибкость ума и принятие решений) связаны между собой. Поэтому мы запоминаем чувство удовольствия и связываем его с правильными триггерами, что побуждает нас повторять этот опыт.

Интересно, что наркотические вещества взламывают эту систему, из-за чего возникает зависимость (не очень удачная идея, эволюция, это неприятный побочный эффект). Существует ошибочное мнение, что сахар влияет на систему вознаграждения так же, как героин или алкоголь, однако механизм контроля, который должен блокировать неограниченный аппетит, не всегда работает исправно. Когда желудок полон, он посылает в мозг сигнал, который требует прекратить прием пищи из-за отсутствия места для нее. Но беда в том, что наша тормозная система срабатывает не сразу, потому сигнал часто доходит с запозданием. Бариатрия – хирургическая операция по уменьшению объема желудка – является крайней мерой, позволяющей ускорить ощущение сытости и предостеречь человека от переедания. Как биологический вид мы несовершенны в принятии решения о том, когда пора остановиться насыщаться чем-то приятным. Чем больше, тем лучше – так запрограммированы наши тело и мозг, а соответствующие модели поведения задаются именно системой вознаграждения.

Причина этого заключается в том, что наша система поощрения развивалась в среде, значительно отличающейся от современной. Млекопитающие эволюционировали 250 миллионов лет, употребляя в пищу все, что попадется. Механизмы и способности, которые позволяли лучше искать пропитание, быстрее потреблять еду, есть даже после насыщения, эффективнее копить жир и как можно дольше его сохранять, давали свои преимущества. Эти особенности постепенно улучшались, и люди передавали соответствующие гены через поколения. В то же время лень – это тоже благо, за исключением отдельных случаев. Мы эволюционировали с целью расходовать энергию на поиск пищи, ее употребление, а затем на размножение, и этого было достаточно.

В современном мире мы можем есть хоть круглые сутки. Нам больше не нужно покидать дом, чтобы найти пропитание. Можно даже заказать еду через Интернет, и ее доставят прямо домой. Уже нет необходимости питаться так, словно впереди нас ждут несколько дней голода, но биологические механизмы, которые определяют наше пищевое поведение и велят продолжать есть, никуда не ушли.

Неужели человечество запрограммировано на переедание?

С развитием генной инженерии современные исследования науки о питании становятся все более изощренными, а их результаты все проще применять в терапии. Чтобы лучше разобраться, какую роль играют унаследованные черты и твердые биологические структуры, а какую – влияние окружающей среды, я вновь оседлала велосипед и, несмотря на сильный дождь и ветер, отправилась в офис доктора Джайлса Йео. Уже почти 20 лет он занимается вопросами генетики ожирения в лаборатории отделения по изучению метаболизма Кембриджского университета при городской больнице.

Я познакомилась с Джайлсом больше 10 лет назад, и за это время он ничуть не изменился – так же бодр, полон сил и энтузиазма. Он предложил поговорить за обедом, чтобы совместить разговор о питании с потреблением калорий, которые будут поддерживать нашу мозговую активность, необходимую для диалога.

Мы спустились в больничную столовую, и, признаюсь, присутствие эксперта по ожирению заставило меня как никогда осмотрительно выбирать еду. Я взяла салат и фрукты, и мы направились в кабинет профессора. Путь лежал мимо лаборатории Джайлса, за дверьми которой гудело оборудование для генной амплификации[17], создавая копии тысяч кусочков ДНК, а пипетки без устали отбирали гомогенизированные образцы генов. Наконец мы вошли в кабинет, где среди творческого беспорядка собирались неспешно поесть и поговорить о еде.

Прежде всего мне хотелось узнать, что Джайлс думает о независимости личного выбора пищи в свете его изучения связи между генетической наследственностью и ожирением. «Вопрос свободы воли, пожалуй, один из самых важных для меня, – ответил Джайлс, проглотив кусок сэндвича с авокадо и креветками. – Оправдывает ли наша биологическая сущность тягу к лени и перееданию? Увы, это справедливо в отношении многих из нас».

По словам Джайлса, если вернуться к истокам, станет ясно, что поведение человека всегда определяли три основные движущие силы, присущие всем биологическим видам:

1. Найти и съесть еду.

2. Самому не стать едой.

3. Размножаться, чтобы продолжать предыдущие пункты.

Джайлс объясняет: «В ходе эволюции возник фундаментальный двигатель, который помог нам в достижении этих целей. И его сложно игнорировать».

Меня заинтересовал этот тезис, и я попросила Джайлса рассказать поподробнее. Значит ли это, что все мы в той или иной степени обречены на переедание? Если это так, то почему не все из нас толстеют? Почему от современной проблемы ожирения страдает примерно половина человечества? Почему некоторым людям труднее себя сдерживать, чем другим?

В общем и целом ответ состоит в том, что на видовом уровне мы находимся перед одними и теми же вызовами, но на индивидуальном уровне есть место для огромного количества вариаций. Сегодня ученым известны примерно 150 генов, связанных с весом и фигурой человека. Среди них есть те, что управляют степенью голода (они отвечают за чувствительность рецепторов желудка, отправляющих в мозг сигнал о достижении сытости, чтобы тот дал команду перестать есть); гены, участвующие в активации системы вознаграждения (некоторым людям нужно больше калорий для ее запуска, поскольку их рецепторы не такие восприимчивые, и, чтобы достичь пика удовольствия, им приходится съесть два куска пирога вместо одного); гены, отвечающие за считывание мозгом количества необходимых питательных веществ в организме, и в случае, если каких-то из них не хватает, он сигнализирует о том, что нужно продолжать есть.

Уже нет необходимости питаться так, словно впереди нас ждут несколько дней голода, но биологические механизмы, которые определяют наше пищевое поведение и велят продолжать есть, никуда не ушли.

В прошлом механизмы, блокирующие склонность к перееданию, практически не передавались по наследству. Генетические мутации, которые заставляли человека потреблять меньше калорий, наследовались довольно редко. Это связано с тем, что в среде, где еды было недостаточно, а охота или собирательство требовали значительных энергетических затрат, такая особь имела все шансы умереть, так и не оставив потомство. В то же время мутации, которые в условиях изобилия пищи приводят к ожирению, были распространены очень широко. Теперь все изменилось, однако эволюция происходит слишком медленно. Лишь в прошлом веке человечеству удалось создать такую среду, в которой мы можем есть все, что хотим и когда хотим – это лишь 0,00004 % от времени всей эволюции млекопитающих. Поэтому потребуется еще несколько тысяч лет, чтобы привести наш генетический код в соответствие с современными реалиями доставки еды на дом.

Что, если бы мы сами могли изменять генотип человека, чтобы уметь сдерживать свою жадную до удовольствий систему вознаграждения? Именно это и является предметом текущих исследований Джайлса. Он говорит: «В прошлом не было никакой эволюционной выгоды от наличия менее чувствительной системы поощрения, но сегодня она определенно есть. Возникает вопрос о том, можем ли и должны ли мы вмешаться, чтобы все поменять?» Скажем, можно ли изменить генетический код конкретного человека так, чтобы он получал меньше удовольствия от сладкого и перестал добавлять сахар в чай? Как найти баланс между риском лишить человека маленьких радостей и перспективой сохранить его здоровье и улучшить его генетику? Другими словами, сможем ли мы в ближайшем будущем в реальном времени менять себя с целью минимизировать непредусмотренное эволюцией влияние окружающей среды?

Для взрослых людей, которые живут сейчас, ответ краток – нет. Но это вполне возможный сценарий для будущих поколений. Перспективным направлением в современной генной инженерии является методика CRISPR/Cas, которая применяется для направленного редактирования генов и позволяет управлять ими доступнее и проще, чем когда-либо. Чтобы запустить процесс изменения генома взрослого человека – например, с целью устранить предрасположенность к ожирению, – необходимо спроектировать каждую клетку организма, а это невозможно. Но методика CRISPR/Cas применяется для редактирования клеток человеческого эмбриона, где масштаб работы значительно меньше. Уже сегодня CRISPR/Cas используется по всему миру для устранения таких генетических патологий, как бета-талассемия – наследственное заболевание крови. Но из-за количества вовлеченных генов решение проблемы ожирения даже на стадии плода требует столь масштабного применения генной инженерии, что это уже выходит за рамки закона. Джайлс объяснил: «Потребовалось бы вмешиваться в развитие эмбрионов и отбраковывать множество из них. Думаю, наше общество еще далеко от принятия такой практики».

Как бы там ни было, этот метод настолько новый и неразработанный, что его безопасность в долгосрочной перспективе пока не доказана. Мы еще вернемся к практическим и этическим парадоксам, когда будем говорить о применении нейробиологии в современном мире и рассмотрим дело китайского ученого, который применил метод CRISPR/Cas на двойняшках, зачатых с помощью ЭКО. А пока вернемся к проблеме ожирения.

Я спросила Джайлса, можно ли выделить один ген, влияющий на вероятность наличия лишнего веса, и отредактировать его так, чтобы он изменил ситуацию уже в ближайшее время? Он ответил, что в таком случае стоит обратить внимание на FTO-ген, отвечающий за объем жировой массы и склонность к ожирению.

Оказывается, половина населения Земли обладает специфическим видом FTO-гена, который на 25 % повышает риск развития избыточной массы тела. Люди с двойной вариацией FTO-гена (а это каждый шестой житель планеты) часто весят на три килограмма больше нормы, а их вероятность возникновения ожирения возрастает на 50 %. Этот ген экспрессируется[18] не в мозговом контуре, входящем в систему поощрения, а в гипоталамусе. Тем не менее он опосредованно участвует в работе системы вознаграждения, сообщая организму, что ему нужно потреблять больше питательных веществ. Из-за этого человек бодрствует и хочет есть. Именно поэтому многие из нас предпочитают сну ночную инспекцию содержимого холодильника. Однако мы еще очень далеки от того, чтобы решать проблему ожирения через операции со FTO-геном. Большинство людей вряд ли согласятся на генетический «взлом» себя или своих детей, даже если будут уверены в эффективности этого способа против ожирения. Необходимо провести множество исследований, чтобы это многообещающее открытие стало новым инструментом в борьбе с эпидемией лишнего веса.

Если технологические прорывы в области генной инженерии еще не могут быть применимы, может ли человек предпринять что-то самостоятельно? Может быть, начать заниматься спортом? К сожалению, одними тренировками, как правило, не удается ослабить генетическую предрасположенностью к ожирению, поскольку она может заключаться и в замедленном метаболизме. Джайлс подтверждает это: «Для носителей двойной вариации FTO-гена практически невозможно поддерживать нормальный вес тела, даже если они будут находиться в постоянном движении».

Я покинула лабораторию Джайлса с ожидаемым, но неутешительным выводом. Аппетит каждого из нас во многом программируется мозговыми контурами, которые тысячелетиями формировались в ходе эволюции и передаются из поколения в поколение благодаря нашему уникальному генетическому коду. Наш мозг развивался так, чтобы побуждать нас искать пищу с высоким содержанием сахара и жиров. Степень зависимости человека от заложенных в него программ определяется его индивидуальным набором генов и связей в мозге, с которыми он родился. Попытки изменить свои привычки питания всегда будут ограничены этими факторами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что большинству из нас похудение дается с таким трудом.

Здоровое питание начинается в утробе матери

Пищевое поведение зависит не только от генов. Недавние исследования показали, что вес тела человека на 70 % определяется генами, о чем мы уже говорили. Но все же целых 30 % обусловлены влиянием внешней среды. Значит, можно либо скорректировать глубокие мозговые контуры, либо усилить их в первые годы жизни, поменяв окружающие условия. Под влиянием генов родителей за 40 недель беременности закладываются основы мозга ребенка, включая систему вознаграждения и другие зоны, участвующие в управлении аппетитом. Однако на это может влиять и внутриутробная среда.

Профессор биопсихологии Мэрион Хетерингтон, работающая в отделении исследования питания человека Университета Лидса, проанализировала, как питание матери во время беременности воздействует на аппетит и пищевые пристрастия ребенка в будущем. В нашей беседе она ссылалась на открытия ее лаборатории и ученых со всего мира, согласно которым существует возможность уменьшить потенциальную склонность человека к ожирению.

Многие из нас, а особенно те, у кого был опыт беременности, слышали, что питание женщины в этот период играет важную роль для здоровья ее будущего ребенка. Беременным рекомендуют ограничить употребление кофеина, исключить алкоголь и полностью отказаться от никотина, любых наркотиков и продуктов, которые могут содержать в себе опасные микробы, например от непастеризованного молока и сыра. Через околоплодные воды, а затем через грудное молоко мать передает ребенку питательные вещества, влияющие на быстро развивающийся мозг малыша. Опыты показали, что если во время беременности женщина ела продукты с большим содержанием летучих соединений, например чеснок или перец чили, то новорожденный будет поворачиваться и тянуться ртом к источникам этих ароматов. Ученые пока не могут точно сказать, как именно внутриутробное знакомство с определенными вкусами влияет на формирование мозговых контуров плода, но логично предположить, что здесь главную роль вновь играет система вознаграждения. Судя по всему, мозг ребенка учится ассоциировать конкретные запахи и вкусы с удовольствием матери.

Тот же эффект наблюдается и в первые годы жизни. Если кормящая женщина постоянно ест определенные продукты (в одном эксперименте это были семена тмина), информация о них передается через грудное молоко. Даже спустя много лет у ребенка сохранится особая любовь к этому вкусу, из-за чего он будет выбирать хумус с тмином, а не обычный хумус. Исследования многократно проводились с использованием различных экспериментальных парадигм, и в совокупности они убедительно доказывают, что здоровая и разнообразная диета женщины во время беременности и грудного вскармливания влияет на предпочтения ее ребенка, повышая вероятность того, что он будет питаться правильно в зрелом возрасте.

Отлучение от груди – это еще одна возможность повлиять на формирование пищевых привычек. Младенец растет, приходит время вводить в его рацион твердую пищу, и тогда появляется шанс научить его есть овощи, рисовую кашу или картофель, добавляя овощное пюре в сцеженное грудное молоко. Дети, которым ранее давали морковь и зеленую фасоль, будут улыбаться и, скорее всего, съедят большую порцию, когда им вновь предложат эти овощи.

Я задумалась, сделала ли я достаточно, чтобы привить своему сыну предпочтение листьев салата перед чипсами, и спросила Мэрион, можно ли повлиять на вкусовые привычки ребенка после отлучения от груди, или же это окно возможностей закрывается навсегда.

Она улыбнулась, словно к ней уже не один раз обращались с этим вопросом обеспокоенные родители. Самое главное правило – чем раньше, тем лучше, но возможность что-то изменить остается вплоть до восьми-девяти лет. «Важно не сдаваться и сохранять настойчивость. Новые продукты, например овощи, придется предлагать по десятку раз, прежде чем у ребенка возникнет ассоциация между удовольствием и конкретным вкусом. Да, можно задействовать врожденную систему вознаграждения и использовать ее в своих интересах». Детям постарше можно помочь полюбить брокколи или другие полезные продукты через ассоциативную связь с поощрениями. Необходимо, чтобы ребенок связывал красивые и вкусные капустные соцветия с вознаграждением, например с прогулкой по парку, любимой игрой, новыми наклейками или простой похвалой.

Для носителей двойной вариации FTO-гена практически невозможно поддерживать нормальный вес тела, даже если они будут находиться в постоянном движении.

Но так ли просто воспользоваться этим шансом? Трудно представить женщину, которая в силу генетической предрасположенности и устоявшихся привычек, предпочитает овощам полуфабрикаты и которая вдруг начинает правильно питаться во время беременности, грудного вскармливания и отлучения от груди. Допустим, я не люблю брокколи, и у меня рождается ребенок. Я не сплю ночами и измотана уходом за младенцем. С какой вероятностью я буду покупать и готовить брокколи, а затем уговаривать ребенка это съесть, если в девяти случаях из десяти он бросит еду на пол или не притронется к ней? Вне лаборатории влияние внешней среды в раннем детском возрасте скорее усилит, нежели изменит индивидуально унаследованные особенности пищевых предпочтений.

«Это правда, – признает Мэрион. – Эту возможность часто упускают. Если у вас есть наследственная предрасположенность к лишнему весу, и вы попадаете в обезогенную[19] среду, когда родители постоянно предлагают вам нездоровую пищу и ведут сидячий образ жизни, вы наверняка пойдете по пути, неизбежно ведущему к ожирению».

Мэрион пытается решить эту проблему. Она сотрудничает с производителями детского питания, чтобы разработать больше полезных продуктов на основе овощей и продвигать их как идеальное питание для ребенка, которого начинают переводить на твердую пищу. Это оценят не все родители, но кто-то все же увидит в этом пользу.

Получается, что родители могут повлиять на будущее своих детей (но помните, что не надо винить себя, если у вас что-то не получилось). А что насчет нас, взрослых, которым давно уже не 10 лет? Есть ли способ перепрограммировать наш мозг, чтобы мы отдавали предпочтение полезным продуктам? Имеет ли пластичность нашего мозга способность менять пищевые привычки? Многолетний опыт сложно, но все же возможно переписать. Некоторым людям удается похудеть и сохранять нормальный вес, кто-то даже становится веганом или вегетарианцем.

Выводы Мэрион подтверждаются исследованиями: никогда не поздно изменить свое поведение, однако с годами это становится все труднее, поскольку чем больше наши привычки укореняются, тем меньше мы можем положиться на свою силу воли, чтобы пересмотреть их. Прежде всего это связано с тем, что сила воли не является фиксированным моральным качеством, к которому есть равный доступ у каждого из нас. Как и любая другая черта характера, способность противостоять соблазнам зависит не только от врожденных нейробиологических факторов и влияния окружающей среды, но и от множества меняющихся условий – например, уставшему человеку труднее воздержаться от искушения, чем бодрому и полному сил. В обществах анонимных алкоголиков используется выражение «До белых костяшек», когда подразумевается сила воли, с которой зависимый человек ежесекундно сопротивляется желанию выпить. Но это не лучшая стратегия исправления любой привычки.

За групповую поддержку и строгое ведение отчетности ассоциацию Weightwatchers[20] считают самым эффективным путем к надежному снижению веса. В программе этой организации используются техники, которые доказанно увеличивают шансы на продолжение диеты. Например, необходимо окружить себя здоровыми и позитивными друзьями, посещать групповые тренировки, чтобы поддерживать свой настрой, а также радовать себя после прохождения важных этапов системы здорового питания. Eat Right Now[21] – это программа осознанного питания, разработанная доктором Джадсоном Брюером, который был специалистом по зависимостям в Йельском, а затем в Массачусетском университетах. Она помогла участникам уменьшить тягу к еде на 40 %, и теперь ее предлагают в комплексе с другими университетскими программами, направленными на продвижение здорового образа жизни.

Разным людям нужны разные стратегии, поскольку формирование привычек – это сложный процесс, индивидуальный для каждого. В этом нет ничего удивительного, так как на него влияет взаимодействие трех следующих факторов: древний мозг, развивавшийся в процессе эволюции человека как вида; индивидуальный набор генов, данный нам от рождения; среда, в которой мы находимся в данный момент. Поэтому, если мы хотим изменить свое пищевое поведение, нужно экспериментировать и искать подходящий именно нам вариант. Никакого универсального решения не существует.

Эволюция, эпигенетика и пищевые привычки

Беседа с Мэрион убедила меня, что все мы хоть немного, но можем поменять свое пищевое поведение. Я знаю, что внимание ученых, исследующих питание, обращено к новой научной отрасли – эпигенетике. Но насколько они близки к разработке терапевтических методов, способных изменить пищевые предпочтения во взрослом возрасте? Чтобы побольше узнать об эпигенетике и ее возможном применении на практике, я встретилась с профессором Набилем Аффарой из отделения патологии Кембриджского университета. Он изучает, как внешняя среда влияет не на саму ДНК, а на то, как ее считывает и использует организм. Иными словами, предметом его исследований является выражение (или экспрессия) генов. Увлекательнее всего, что генетическая мутация проявляется за несколько поколений, а не в масштабах эволюции.

Роль окружающей среды в управлении экспрессией генов – эпигенетическая регуляция – была открыта совсем недавно. Эпигенетика помогает объяснить, почему клетки организма с одним и тем же генетическим кодом могут вести себя абсолютно по-разному. Каждая клетка тела на основании своего генетического кода создает белки, необходимые для ее работы. То, какие именно участки ДНК активируются, зависит от среды: желудок дает команду одной клетке действовать соответствующим образом, другая же получает приказ от органов зрения вести себя как клетка глаза.

Войдя в отделение, где работает Набиль, я ощутила густой едкий запах горелого агар-агара. Набиль исследует, как питание родителей (и даже их предков) может повлиять на поведение человека и его детей. Он изучает стадию, предшествующую зачатию, рассматривая то, каким образом пищевая среда сперматозоидов и яйцеклеток может изменить экспрессию генов в двух следующих поколениях.

Эпигенетика питания сформировалась под влиянием многолетних исследований популяции голландцев, которые появились на свет в конце Второй мировой войны. Ученые сравнили здоровье людей, родившихся на территории, оккупированной немецкими войсками, где люди голодали в 1944–1945 годах, и тех, кто родился в освобожденной зоне и имел больший доступ к продовольствию. Выяснилось, что у детей, родители которых скудно питались в период их зачатия, было гораздо больше шансов столкнуться с ожирением и диабетом во взрослом возрасте. Это объясняется гипотезой несоответствия. Если ребенок растет в условиях дефицита, его организму нелегко привыкнуть к изобилию. Дело не в том, что ДНК таких детей перестраивается под влиянием этих условий, какими бы суровыми они ни были, – меняется само поведение генов, и эта модификация передается двум следующим поколениям. На это нужно обращать внимание и в наше время, когда существует изобилие высококалорийной, но недостаточно богатой питательными веществами пищи.

Это еще одно подтверждение того, что наш образ питания программируется не просто до рождения, но даже еще до зачатия. Тем не менее другие эпигенетические исследования, хоть пока и далекие от своего завершения, однажды могут привести к появлению терапевтических методов, способных помочь отдельным взрослым людям. Появляется все больше и больше свидетельств того, что все виды пищевого поведения задаются окружающей средой, в которой жили наши родители еще до нашего зачатия. В ходе одного из таких экспериментов были получены открытия, которые можно будет использовать в лечении зависимостей. Более того, они оказались столь масштабными, что их публикация всколыхнула все научное сообщество.

Керри Ресслер, профессор психиатрии и поведенческих наук в университете Эмори, изучал, как мыши выбирают пищу под давлением окружающей среды. Как мы уже знаем, у грызунов и людей практически одинаковые системы вознаграждения с прилежащим ядром мозга, которое активируется, предвосхищая вкусную награду. Соседние области мозга – мозжечковая миндалина и островковая доля – связаны с эмоциями, в частности со страхом. Керри исследовал взаимодействие между этими частями мозга. Мышам давали нюхать ацетофенон – химическое вещество, придающее вишне сладкий запах, – и одновременно с этим поражали их разрядом тока. В нейтральных условиях животные принюхивались и искали сладкую вишню, а их прилежащее ядро активировалось в ожидании вкусной пищи. Но раз за разом мыши учились связывать сладкий запах с неприятными ощущениями и застывали, едва учуяв его. У них даже начали появляться новые нейронные ответвления и проводящие контуры в частях мозга, отвечающих за обработку запахов. Это объясняется необходимостью надежного закрепления нового поведения. Невероятно, но эта приобретенная поведенческая реакция была передана детенышам мышей и их потомству. Последующие поколения грызунов замирали, почувствовав запах вишни, хотя их никогда не било током при его появлении.

Это открытие стало откровением. Как опыт, приобретенный во взрослом возрасте – связь электрошока с запахом вишни, – передается по наследству? Если коротко, все дело в эпигенетической модификации. Оказывается, внушенный страх вызвал генетические изменения, но не в самой ДНК, а в том, как она использовалась в организме мышей. Настройки рецепторных нейронов, воспринимавших запах вишни, а также их расположение и количество были перестроены и закреплены в сперматозоидах мышей, через которые они передались следующим поколениям. Исследователи попробовали ассоциировать электрический разряд с алкоголем и убедились, что спиртные напитки отпугивали, а не привлекали мышей на протяжении всей их жизни. Если это открытие справедливо и для людей, с его помощью можно объяснить, как фобии передаются от человека к человеку, даже когда тот ни разу не испытывал триггеров, и как сложные виды поведения могут наследоваться потомками, даже когда у них не было возможности обучаться этому через наблюдение.

Появляется все больше и больше свидетельств того, что все виды пищевого поведения задаются окружающей средой, в которой жили наши родители еще до нашего зачатия.

Нет, я вовсе не предлагаю вам бить себя слабым электрическим разрядом каждый раз, когда вы проходите мимо булочной. И все же результаты исследований говорят, что окружающую среду и генетическую предрасположенность можно обмануть во благо будущих поколений, изменив эмоциональный отклик и даже наши генетические реакции на еду. Многообещающий эксперимент, посвященный употреблению алкоголя, предполагает, что аддиктивное или компульсивное поведение можно преодолеть и тем самым серьезно повлиять на жизнь миллионов людей.

Парадоксально, но факт: поняв, как программируются наши предпочтения и аппетиты, мы сможем использовать этот же механизм, чтобы менять черты характера, передаваемые из поколения в поколение. Также эпигенетика демонстрирует, что у эволюционных генетических изменений, на которые уходят тысячи лет, есть альтернатива, а между унаследованными нейронными связями и средой, в которой мы живем, существует очень сложная связь. Мы еще только начинаем понимать, как она устроена, и нам предстоит долгий путь к полному раскрытию ее потенциала. Однако, учитывая темпы научного прогресса, у нас есть основания надеяться, что однажды мы научимся преодолевать соблазн съесть пончик.

Эпигенетика – не единственная научная отрасль, дающая надежду на решение проблем человеческого питания. Есть и другие технологические открытия, позволяющие понять, как мозг принимает решения, как работает мышление и как формируются эмоции. В первом десятилетии XXI века появилось одно из самых революционных направлений в этой области – оптогенетика. Я уверена, что люди, стоявшие у его истоков и внесшие значительный вклад в его развитие: Эрнст Бамберг, Эд Бойден, Карл Диссерот, Петер Хегеманн, Геро Мизенбек и Георг Нагель, – однажды получат Нобелевскую премию. Этот метод использует генную инженерию для контроля электрической активности нервной системы с помощью света и позволяет исследователям анализировать сложные микросхемы разума не только с точки зрения анатомии, но и функциональности. С помощью оптогенетики мы можем мгновенно и точно включать или выключать отдельные проводящие нейронные пути. Только лишь это демонстрирует, как в мозге генерируются сложные виды поведения – от любви до социальной тревоги или зависимости. В следующих главах мы еще вернемся к тому, как оптогенетика открыла беспрецедентное понимание психических расстройств, и рассмотрим, как оно повлияло на больных.

Пока же я хочу вернуться к вопросу, поднятому эпигенетическими исследованиями, о том, как дефицит питательных веществ до рождения человека влияет на его пищевые привычки во взрослом возрасте, а также на питание будущих поколений. Мы понимаем, что информация передается с помощью механизмов эпигенетической модификации, но по-прежнему не знаем, какие именно мозговые цепи поддерживают этот процесс. Может быть, в этом нам поможет оптогенетика?

С помощью оптогенетики и других технологий доктор Денис Бурдаков из лондонского института Фрэнсиса Крика выяснил, какие микросхемы мозга управляют нашими реакциями на потребление питательных веществ. Его лаборатория исследовала гипоталамус – небольшую структуру в промежуточном мозге, – который участвует в контроле таких базовых функций млекопитающих, как температура тела, жажда, голод и сон. Кроме того, в нем происходит экспрессия FTO-гена. Его вариации способны привести к тому, что человек не может удовлетворить свой аппетит, даже когда сыт. Такие люди, как правило, имеют избыточный вес.

В гипоталамусе находятся специфические нейроны, определяющие баланс макроэлементов в рационе. Они не столько следят за калорийностью пищи, сколько измеряют диетический баланс. Эксперименты Дениса показали, что эти нейроны помогают анализировать, достаточно ли в рационе мыши незаменимых аминокислот и других питательных веществ, в которых организм нуждается, но не умеет вырабатывать самостоятельно, а потому должен получать их из пищи. Завершив анализ, нервные клетки отправляют дофаминовый сигнал в систему вознаграждения. Этот отточенный молекулярный механизм действует на нейронные контуры по принципу двойного отрицания: пока в доступной пище недостаточно питательных веществ, мышь продолжает искать еду. И наоборот, при достижении правильного аминокислотного баланса животное почувствует сытость и прекратит есть. Вслед за этим гипоталамус посылает сигнал, призывающий ко сну. Раз больше не нужно добывать питательные вещества для организма, почему бы не отдохнуть? И, по-видимому, в этом процессе участвует FTO-ген.

Исследования Дениса открывают новые горизонты в области сознательного управления балансом питательных веществ в нашем рационе для достижения чувства сытости. Возможно, если мы сможем настроить систему вознаграждения так, чтобы она помогала нам выбирать более здоровое питание (особенно те из нас, кто из-за специфической вариации FTO-гена склонен к ожирению), у нас появится шанс обмануть свою судьбу. Я уже применяла результаты этого исследования на личном опыте, и в целом я довольна. Например, если я не могу уснуть из-за тревоги и гиперактивности, а утром мне нужно рано проснуться и быть в форме, я ем на ночь продукты, богатые незаменимыми аминокислотами, например сою, гречку, киноа, яйца и курицу. Таким образом мой мозг получает сигнал ко сну.

Новые революционные открытия в области вмешательств на биологическом уровне возможны именно благодаря таким технологическим прорывам, как мыши Брэйнбоу, оптогенетика и генная инженерия. Их обобщенно называют методами глубокой стимуляции мозга. Вероятно, в будущем они позволят по-новому лечить зависимости, депрессию и ожирение. В клинических испытаниях уже готовы участвовать пациенты, которым не помогли другие способы лечения. Предварительные результаты обнадеживают, но нельзя забывать, что это глубокая инвазия, а потому нужно соблюдать максимальную осторожность. Хирург вскрывает череп и встраивает крошечное дистанционно управляемое устройство электрической стимуляции в прилежащее ядро мозга, а затем возвращает кости в исходное положение и накладывает шов. Подключение устройства мгновенно активирует систему вознаграждения, выключая симптомы болезни. Человек получает награду, не употребив желаемое вещество. Так можно буквально включать и выключать унаследованное пристрастие к сахару и жирным продуктам. Глубокую стимуляцию мозга уже с успехом применяли в отношении людей, страдающих героиновой зависимостью и тяжелой депрессией, а сейчас идут испытания лечения болезни Паркинсона.

Даже имея все современные знания о работе мозга, трудно не испытывать сильные эмоции, наблюдая, как изменение электрического тока в определенном мозговом контуре способно радикально изменить давно укоренившиеся модели поведения. Но еще поразительнее то, что таким образом можно избавить человека от тяжелейших симптомов болезни. Благодаря глубокой стимуляции мозга достижения в области нейробиологии могут привести к более избирательным терапевтическим техникам и позволят нам как биологическому виду ослабить нежелательные черты нашей природы. Несомненно, в мире есть и другие, не менее захватывающие открытия и методы лечения, разработанные на основе нейробиологических исследований, однако их могут применять только врачи. Но существуют ли менее инвазивные способы, которые позволяют использовать новые знания в области нейробиологии, чтобы изменить свою судьбу в вопросе питания, прежде чем разовьются такие патологии, как ожирение, зависимости или диабет?

Как обмануть предрасположенность к полноте

В своей беседе с Джайлсом, экспертом по генетике и питанию, я спросила, как люди относятся к тестированию на генетическую предрасположенность к ожирению. Что будет, если каждый из нас сделает такой тест, чтобы узнать степень своей склонности к лишнему весу и свои опасные триггеры? Ведь эта процедура вполне доступна и обойдется совсем недорого. Если бы мы знали, что биология подталкивает нас, например, к патологическому ожирению, то стала бы мозжечковая миндалина генерировать страх перед нездоровой пищей, заставляя нас остерегаться вредных продуктов?

На этот вопрос пыталась ответить команда профессора Терезы Марто из Кембриджского университета. Они пришли к выводу, что в краткосрочной перспективе осведомленность о своей генетической предрасположенности к избыточной массе может помочь контролировать тягу к вредной пище и делать более выбор в пользу здоровых продуктов. Но, к сожалению, ученые не нашли никакой связи между этим пониманием и долгосрочным изменением поведения. Наоборот, как показывают некоторые исследования, сразу после генетического теста люди пытаются предпринимать усилия, чтобы обмануть или смягчить свою биологическую судьбу, однако быстро возвращаются к прежнему образу поведения. Как будто знание о своих генетических изъянах деморализует человека, лишая его сил и желания идти против своей природы. «Я тут ни при чем – это все мои гены!» – идеальное оправдание собственной апатии.

Но не стоит отчаиваться, если вы узнали себя в этой фразе. Мощные биологические механизмы вступают в игру каждый раз, когда мы приходим в кафе или идем вдоль продуктовых рядов в супермаркете. Одного знания никогда не достаточно, чтобы что-то изменить, и все же без него нельзя разработать свои собственные поведенческие установки. В конце концов, многим людям удается приучить себя к самым разным продуктам после корректировки рациона и снижения веса. Понимание личных реакций на мотивацию и поощрение позволяет менять внешнюю среду так, чтобы она обеспечивала более здоровый «выбор».

Конечно, мы можем обмануть нашу систему вознаграждения с помощью альтернативных наград: объединение с единомышленниками, чтобы подбадривать друг друга и вести отчеты, или, что еще лучше, не хранить дома продукты-триггеры. И все же значительные перемены на уровне всего общества произойдут только при изменении общественной среды. Мы еще вернемся к этому, когда будем говорить о перспективах применения нейробиологических открытий для редактирования моделей пищевого поведения и выбора продуктов питания всего населения. При этом может показаться, что это тот случай, когда государство вмешивается в частную жизнь, но, научившись ценить некоторые ограничения собственной свободы ради чего-то большего, мы увидим все плюсы такой политики.

Когда я общалась со специалистами по питанию, мне не раз напоминали, что в человеческом мозге ничего нельзя считать простым.

Я всегда спрашиваю ученых, с которыми общаюсь, как они применяют теоретические результаты своих исследований в своей жизни. Я поинтересовалась и у Джайлса, который убежден, что человек обречен выбирать пончики, как он сам борется с ожирением.

Он признался, что, несмотря на вывод о бесполезности знания результатов генетической экспертизы, все же исследовал свою ДНК и узнал, что входит в 25 % человеческой популяции с вариацией FTO-гена, повышающей риск набора лишнего веса. Он тщательно выбирает продукты, богатые питательными веществами, особенно незаменимыми аминокислотами, чтобы заставить свой гипоталамус вовремя подавать сигнал о сытости. А также он всегда предпочитает лифту лестницу. И самое важное – он понимает, что его китайские корни и пищевое поведение в семье является причиной его тяги к соленому и жирному, и он ничего не может с этим поделать. А жена Джайлса, напротив, питает слабость к шоколаду. Поэтому они договорились, что в их доме никогда не будет даже запаха бекона, салями, чипсов и шоколада. Они поддерживают стремление друг друга к здоровому весу, и рассчитывают, что так они смогут приучить своих детей правильно питаться. Джайлс и его супруга сознательно стараются переписать свою судьбу. Чтобы держать себя в форме, они намеренно задействуют области мозга, отвечающие за социальные взаимодействия, желание играть и соревноваться. И это им помогает.

Итак, какой вывод мы можем сделать с учетом того, что даже в самых простых вопросах человек далеко не так свободен, как принято считать?

Когда я общалась со специалистами по питанию, мне не раз напоминали, что в человеческом мозге ничего нельзя считать простым. Даже такие элементарные действия, как прием пищи, являются запутанной паутиной унаследованных и усвоенных в раннем детстве предпочтений, эпигенетических циклов обратной связи и древнего примитивного инстинкта, заставляющего нас искать и потреблять высококалорийные продукты. Но главный парадокс состоит в том, что даже при столь универсальном поведении, как выбор пищи, в дело вступает комплекс сложных факторов, из-за которого каждый из нас имеет индивидуальные пищевые привычки. Именно поэтому не существует никакой уникальной стратегии изменения поведения, которая помогла бы всем нам сбросить вес или научиться правильно питаться. Рацион каждого человека определяется личными предпочтениями, и изменения возможны, только если вы найдете подходящую именно вам тактику. В конце концов, даже Джайлс, который знает больше каждого из нас о том, как генетика определяет наш вес на протяжении всей жизни, успешно изменил свой образ питания, зная, что вера в перемены не менее важна, чем любая индивидуальная стратегия.

Нейробиология судьбы – чрезвычайно любопытная и парадоксальная область знаний, и это неудивительно, ведь за ней стоит непостижимый и невероятно сложный орган.

Как вы можете догадываться, когда речь заходит о сексе, человек запрограммирован вести себя определенным образом. Как вид мы размножаемся половым путем, и, хоть не каждый секс заканчивается рождением детей и не все наше сексуальное поведение напрямую связано с размножением, эта биологическая основа определяет образ наших действий.

В нашей культуре секс традиционно рассматривается как неуправляемая сила. Даже перестав считать его грехом, мы по-прежнему смотрим на него как на продукт подсознательных желаний и подавленных эмоций. Порой мы считаем, что не можем полностью контролировать собственную сексуальную активность. Отчасти это и делает этот процесс таким привлекательным. Он дает возможность, пусть ненадолго и не полностью, но забыть обо всем сознательном, аналитическом и повседневном. Но что, если дело не только в сексе, за которым стоят сильные инстинкты и гормоны, но и в романтической любви, партнерских отношениях, воспитании детей, дружбе и расширении социальных связей?

Новые технологии позволяют нам заглянуть в мозг, и чем дольше мы наблюдаем за его работой, тем больше понимаем, как глубинные структуры этого органа контролируют все формы отношений между людьми. Судя по всему, любовь является побочным продуктом нервных цепей, из-за которых мы ставим во главу угла размножение и выживание нашего вида. Она фундаментально связана с системой вознаграждения. О ней мы много говорили в предыдущей главе и еще не раз вспомним, поскольку она играет важнейшую роль в формировании всех видов поведения. Эта глава покажет, как прав был певец Роберт Палмер, когда пел, что все люди «зависят от любви»[22]. Наш мозг жаждет романтики, привязанности и социальных связей, которые создают почву для формирования отношений.

Все вы наверняка слышали об инстинкте размножения. О нем говорят еще на уроках биологии в школе, но эту тему также очень любят эксплуатировать журналисты. Если люди готовы читать о сексе, они будут читать и о нейробиологии секса. Именно поэтому любое нейробиологическое или нейропсихологическое исследование сексуального поведения или половых различий оборачиваются нейрохайпом или псевдонаукой. Если отбросить самые нелепые заявления, нет оснований сомневаться в том, что сексуальное поведение определяется стимулами и побуждениями, причем не всегда осознанными. Например, ряд испытаний показал, что гетеросексуальные мужчины начинают считать голос и танцевальные движения женщин более привлекательными, когда у тех проходит фертильный период. На этом можно даже заработать. В ходе одного исследования изучалась зависимость размера чаевых от фаз менструального цикла. Ученые проанализировали 5300 приватных танцев во время разных стадий женского цикла. Они выяснили, что в фертильные дни танцовщицы получили почти вдвое больше чаевых, чем во время менструации, когда возможность забеременеть минимальна. Клиенты, конечно, не знали о фазе цикла и полагали, что объективно оценивают привлекательность женщины.

Когда же дело доходит до секса, даже такой личный и интимный (и в то же время простой) выбор, как заниматься или не заниматься им, определяется мозгом, который стремится реализовать максимум возможностей, чтобы передать гены.

Результаты подобных исследований выходят за рамки секса и показывают, что близость, доверие, привязанность и любовь тоже формируются глубинными структурами мозга. Мы склонны искать эти чувства, и такая потребность, выражается ли она в романтических отношениях, родительской преданности или привязанности к близким друзьям или даже социальной группе, вызвана теми же механизмами, что заставляют нас размножаться и получать удовольствие. Романтическая любовь – это в некотором смысле осознанное восприятие мозгом этих механизмов, а социальные и эмоциональные связи дают большинству людей чувство глубокого удовлетворения на нейробиологическом уровне. Позитивное взаимодействие с обществом приводит к выбросу дофамина (это также очень индивидуально для каждого человека).

Как секс заставляет нас любить

Поскольку в основе такого типа поведения лежит секс, логично начать именно с него. А точнее, с удовольствия. Одна из функций оргазма как у мужчин, так и у женщин – побуждение к сексуальной активности. Благодаря исследованиям на эту тему, которые проводятся с 70-х годов, мы знаем, что и мужской, и женский оргазм оказывают одинаковое электрическое воздействие на мозг. Современные технологии нейровизуализации позволили ученым анализировать мозг добровольцев, когда они достигали кульминации во время сканирования мозга. Оказалось, что оргазм сопровождается возбуждением нейронных контуров удовольствия. Из-за стремительного высвобождения большого количества дофамина активируется прилежащее ядро мозга, и человек испытывает наслаждение. Выходит, мы вновь имеем дело с системой вознаграждения, а оргазм является продуктом не половых органов, а головного мозга. Даже не сам секс, а его предвкушение может спровоцировать выброс дофамина в систему вознаграждения, подталкивая человека к проявлению сексуальной активности.

Пока все понятно. Половой акт остается самым простым и наиболее распространенным способом размножения, и в теории, хотя и не всегда на практике, он доставляет большое удовольствие. Мы занимаемся сексом, потому что стремимся передать гены и жаждем приятных ощущений. Однако в действительности все не так просто, и на сексуальное поведение влияют десятки факторов, например самоидентификация, сексуальная ориентация и опыт, а также возраст, положение в обществе, состояние здоровья и многое другое.

С помощью нейробиологии я попытаюсь отделить секс от репродуктивной функции и даже от удовольствия. Естественно, два этих механизма, встроенных в наш организм, порой побуждают нас к неосознанным действиям. Но как нейробиология объясняет существование гомосексуалов или людей, равнодушных к сексу и определяющих себя как асексуалов? Может ли наука доказать, что сексуальная ориентация обуславливается наследственностью или работой глубоких структур мозга, а не личными предпочтениями, основанными на опыте конкретного человека?

Прежде чем мы перейдем к нейронной основе нерепродуктивной сексуальности и асексуальности, стоит обратить внимание на то, что в подавляющем большинстве случаев гетеросексуалы выбирают партнеров неосознанно. В последнее время люди все чаще сомневаются в идее Той Самой Единственной Любви, и тем не менее она по-прежнему сильна в нашем коллективном бессознательном. Многие рисуют себе портрет идеального партнера, заранее определяя, какими качествами он непременно должен обладать, или ищут свою совершенную любовную стратегию в популярной психологии. Мы рассуждаем о собственной или чужой личной жизни за бокалом вина или кружкой пива и находим рациональные объяснения успехов и неудач. Иными словами, нам кажется, что секс и любовь годятся для анализа куда лучше, чем любая другая часть жизни. При этом есть множество доказательств того, что наш выбор диктуется такими неосознанными биологическими законами, как «генетический голод» по подходящему наследственному материалу, который можно было бы передать возможному потомству.

В качестве иллюстрации приведу один интересный эксперимент. Первым его провел зоолог Клаус Ведекинд из Бернского университета, а затем он был воспроизведен в США. Ученые выяснили, что женщины подсознательно определяют предпочтительного партнера в том числе по запаху. Исследователи попросили группу мужчин два дня носить одну и ту же футболку, не стирая ее и не пользуясь дезодорантом. Также они не должны были употреблять продукты или напитки, имеющие резкий запах. Затем группу женщин, которые ничего не знали об участвующих в эксперименте мужчинах, попросили выбрать футболки с самым привлекательным для них запахом.

Выяснилось, что женщины предпочитали запах мужчин, чья иммунная система максимально отличается от их собственной. Это различие передается через сотни генов главного комплекса гистосовместимости (ГКГС). Он кодирует белки, помогающие иммунной системе распознавать инородные тела, в том числе и патогенные. Эти гены одновременно отвечают за восприятие запахов и за работу защитной системы. Секс с партнером, который имеет отличающуюся вариацию ГКГС, повышает вероятность рождения потомства, устойчивого к более широкому спектру инфекций. Женщины смогли буквально унюхать Того Самого обладателя идеальной генетики. По-видимому, это совершенно неосознанное поведение, встроенное в наши гены и мозг. При этом эти же обонятельные способности не так сильно выражены у мужчин: они меньше реагируют на запахи и практически не используют обоняние при выборе «идеального» партнера. Это можно объяснить тем, что вынашивание и воспитание детей ложится в первую очередь на женские плечи, тогда как мужчины тратят на это намного меньше времени и сил.

Интересно, что если женщина принимала гормональные контрацептивы, симулирующие состояние постоянной беременности, чтобы предотвратить настоящую беременность, то результаты были прямо противоположными. Таким участницам эксперимента больше нравился запах мужчин со схожей иммунной системой. Иными словами, если женщина принимает таблетки, ей больше нравится аромат мужчин, которые являются ее генетическими родственниками, например родными или двоюродными братьями. И это естественно, ведь во время настоящей беременности окружить себя родными мужчинами для защиты себя и своего ребенка является хорошей идеей. Другие исследования показали, что гормональная контрацепция изменяет соответствующие связи в мозге, из-за чего в определенной мере влияет на выбор бойфренда. Позже, когда женщина откажется от противозачаточных, чтобы завести ребенка, она может обнаружить, что партнер больше ее не привлекает.

Но прежде чем вы начнете паниковать из-за того, что ваш выбор партнера зависит от подобных обстоятельств, вспомните, что ГКГС (а это важнейшая часть кодирования иммунной системы) уникален не меньше, чем отпечатки пальцев. Поэтому, отказавшись от таблеток, вы вряд ли обнаружите, что пытаетесь зачать ребенка от человека, обладающего схожей иммунной системой. Есть еще кое-что обнадеживающее: генетик из Чикагского университета, Кэрол Обер, изучала генетическую совместимость 40 тысяч членов общины гуттеритов[23] из сельских районов Среднего Запада США. По вере и образу жизни их можно сравнить с амишами[24]. Им тоже запрещено вступать в брак вне клана, но даже в рамках столь сокращенного генофонда генетическая совместимость большинства пар не представляет значительной угрозы для их потомства.

Некоторые исследования предполагают, что чем больше схожи генетические профили партнеров, тем сложнее поддерживать влечение между ними, и это действительно является поводом для беспокойства, если вы принимаете противозачаточные или находитесь в отношениях с таким человеком. Возможно, ваши геномы похожи настолько, что страсть просто обречена на угасание. Нет никаких сомнений, что, помимо прочего, сексуальная привлекательность обеспечивает максимально широкий диапазон иммунной системы будущего ребенка. И это еще раз демонстрирует, как силы, находящиеся вне нашего сознательного контроля, толкают нас к принятию важных жизненных решений. Однако все же не стоит обращать внимание на статьи о «противобрачных таблетках». Сохранять долгосрочные отношения нелегко при любых обстоятельствах, но факторов, которые помогают им выдержать испытание временем, столь же много, сколько рыб в море или генетических профилей ГКГС. Интересно, что существует одно недавнее исследование, которое способно помочь тем, кто боится ответственности. Ученые из Техасского университета проанализировали ткани мозга представителей 10 биологических видов: пяти моногамных и пяти, склонных к беспорядочным половым связям. В результате были выделены 24 гена со стабильно высокой активностью в первой группе и стабильно низкой во второй. И, хотя люди не входили в число исследуемых видов, эксперимент указывает на генетическую хитрость, что сохранилась в ходе эволюции, благодаря которой пары, воспитывающие детей, могут оставаться вместе.

Первые всплески романтической любви являются побочным эффектом инстинкта размножения. Многочисленные исследования показали, что эйфория влюбленности – это следствие сложной мозговой активности, из-за которой человек концентрирует все свое репродуктивное внимание на одном объекте. Другие опыты подтвердили, что типичный жизненный цикл романтических гетеросексуальных отношений длится примерно семь лет. Этого времени достаточно, чтобы пара сформировалась, притерлась, родила детей и провела с ними первые, самые трудные, годы жизни.

Но здесь, как и всегда, не стоит делать поверхностных выводов. То, что верно для всего биологического вида, может не иметь никакого отношения к отдельному человеку или паре. Инстинкт размножения – мощный фактор, но столь же сильным является и стремление людей к новизне. Значит ли это, что мы запрограммированы на неверность? Кто-то может возразить, что люди склонны к изменам (и порой это действительно так). Но оказывается, что возможность иметь постоянного партнера очень мотивирует, поэтому есть не меньше оснований полагать, что мы созданы для одной любви на всю жизнь. В ходе эволюции наш мозг научился поощрять длительные отношения с определенным человеком: регулярной близости, приносящей удовлетворение, может быть достаточно, чтобы удерживать двух людей вместе до конца жизни. Исследования показали, что пары, описывающие свои отношения как счастливые, физически привязаны друг к другу. Одна лишь мысль о партнере приводит к выбросу дофамина и активации центра удовольствия, точно как у наркомана при мысли о своем наркотике.

Многие нейромедиаторы направлены на поддержание отношений в паре, когда период пылкой страсти проходит. Например, гипоталамус головного мозга вырабатывает окситоцин в ответ на нежные прикосновения партнера, сигнал о которых передается электрическими импульсами через нервные окончания кожи. Окситоцин активно участвует в создании связей между людьми и особенно важен для формирования связи между матерью и новорожденным. Это мощное вещество, по действию напоминающее алкоголь: оно активирует ингибиторные нейроны префронтальной коры (области, участвующей в принятии решений) и в лимбической системе (которая управляет мотивацией, эмоциями, обучением и памятью). Активируя эти тормозящие нервные клетки, окситоцин снижает стресс и тревогу и смягчает восприятие социальных ограничений, тем самым усиливая ощущения благополучия, безмятежности и доверия, что повышает шансы на достижение оргазма. Более того, окситоцин в форме назального спрея успешно применяют в семейной терапии для формирования чувства близости.

Инстинкт размножения – мощный фактор, но столь же сильным является и стремление людей к новизне. Значит ли это, что мы запрограммированы на неверность?

Однако окситоцин – это не только радость и счастье. Несмотря на то, что его называют гормоном объятий, он способствует не только усилению связи в паре, но также вызывает чувство территориализации и агрессии к посторонним. В самом мягком виде это проявляется в знакомом для многих желании после полового акта укрыться с партнером от всего мира и игнорировать всех вокруг. Окситоцин отчасти влияет и на стремление не заботиться ни о ком и ни о чем, кроме возлюбленного. Куда неприятнее, что он также связан с возникновением социальных конфликтов. Этот гормон побуждает людей любыми средствами поддерживать свою группу за счет посторонних лиц.

Если романтическая любовь и долгая жизнь с одним партнером частично обусловлена выбросом химических веществ, то насколько осознанно человек стремится сохранить успешные отношения? Уменьшается ли наше чувство трепета, которое мы испытываем при виде тех удивительных пар, что прожили вместе полвека и до сих пор восхищаются друг другом, если мы знаем, что на определенном уровне их счастье обусловлено взаимной выработкой дофамина?

Я восхищаюсь тем, насколько искусно устроен человеческий мозг, что он способен на подобные вещи. Думаю, что само это знание намного полезнее, чем разгадка тайны длительных отношений. Понимая, что нейрохимические вещества играют важную роль в сохранении долгосрочной любви, мы можем лучше заботиться о собственных отношениях. Увеличить выработку этих веществ возможно через регулярные взаимодействия, приятные для обоих партнеров. Это может быть не только секс, но и массаж, объятия, легкие прикосновения в течение дня и самые простые проявления доброты. Как это ни странно, исследования показали, что для укрепления отношений достаточно даже самого обычного вопроса о прошедшем дне, внимательно выслушанного ответа и участливых комментариев.

Мы достаточно подробно обсудили механизмы стремления к передаче своих генов и получению удовольствия, присущие гетеросексуальной любви. Но что насчет сексуального поведения, которое нельзя так легко связать с «генетическим голодом», играющим ключевую роль при выборе партнера? Может ли нейробиология как-то объяснить гомосексуальную ориентацию?

Сам этот вопрос показывает, что исследование поведения, особенно сексуального, может служить идеологическим целям. Некоторые радикальные консерваторы пытаются использовать науку, чтобы обосновать тезис о том, что любая форма сексуальности вне гетеросексуальной «нормы» является «девиантной». Эта мысль не только оскорбительна, но и ничем не подтверждена. Биологи давно привыкли к невообразимому разнообразию форм поведения каждого отдельно взятого вида. Излишне и упоминать, что любое поведение вписывается в рамки широкого диапазона, и прежде всего это касается поведения сексуального. На мой взгляд, это настолько очевидно, что говорить об этом невежливо, но когда речь идет о человеческой сексуальности, а точнее обо всем, что связано с нашим мозгом, никакой нормы не существует.

Теперь, когда мы это прояснили, давайте обратимся к надежному источнику информации о нейробиологии сексуальности. Я отправилась в новый корпус лаборатории молекулярной биологии Центра медицинских исследований, известного в научных кругах как Фабрика нобелевских лауреатов, к доктору Грегори Джефферису. Он исследует различия в сексуальном поведении самцов и самок дрозофил. Я знаю, что может показаться безумным предположение о том, что через сексуальность плодовых мух можно узнать что-то о поведении человека. Однако исследования на модельных организмах, включая дрозофил и мышей, приводят к величайшим открытиям в этой области, в том числе в вопросах питания. Простая экстраполяция здесь не поможет, но структуры и функции мозга разных видов достаточно схожи, чтобы задавать интересующие вопросы и пытаться на них ответить.

Грег разработал детальную карту нейронных контуров, которые активируются у дрозофил в процессе ухаживания. Он выделил последовательность трех нейронов, которая определяет феромоны самцов и увеличивает готовность самок к спариванию, а также вызывает агрессию у других особей мужского пола. Выпуская на дрозофил струю воздуха с феромонами и наблюдая, какие нейроны при этом активируются, он определил, что последняя из трех клеток играет роль переключателя в мозге. При этом «переключение» контролируется одним геном, экспрессия которого характерна только для самцов. Другие исследователи обращались к генной инженерии, чтобы добиться экспрессии этого гена у самок. После этой манипуляции они переставали отвечать на ухаживания самцов и пытались спариться с другими самками. Таким образом, сексуальная ориентация дрозофил зависит от изменения одного гена. Ученые из лаборатории Кэтрин Дюлак, профессора кафедры молекулярной и клеточной биологии Гарвардского университета, смогли создать аналогичные «переключатели ориентации», манипулируя системой определения феромонов у мышей.

«Я вижу явные параллели между работой феромонов мышей и дрозофил и полагаю, что исследования мозга других животных также обнаружат подобные виды диморфизма нейронных контуров, – говорит Грег. – Но человеческая сексуальность намного сложнее, чем у остальных млекопитающих. Для нее характерна многоуровневая нервная регуляция, формирующаяся в условиях социума и взросления. Тем не менее, я нисколько не сомневаюсь, что наши гены вносят свой вклад в то, что большинство людей выбирают партнеров противоположного пола».

Но, как и в случае с любым комплексным поведением, будет невозможно определить конкретную зону мозга, «контролирующую» сексуальность. Точно так же нельзя выделить и гены, определяющие сексуальную ориентацию. Десятилетия попыток установить, какие из них могут отвечать за мужскую и женскую гомосексуальность, и есть ли таковые вообще, привели либо к противоречивым, либо к неубедительным результатам.

И все же существуют доказательства того, что нейробиологический компонент может определять сексуальную ориентацию у людей так же, как у мышей и дрозофил. И у мужчин, и у женщин выявлено соотношение между гомосексуальностью и числом их старших сиблингов того же пола: каждый старший брат в семье на 33 % увеличивает вероятность того, что мужчина будет гомосексуален. Но обусловлено ли это некой врожденной характеристикой или подобное поведение возникает как следствие опыта жизни в семье со старшими детьми того же пола?

Некоторые исследователи предполагают, что гомосексуальность закладывается в развивающийся мозг плода через реакцию материнской иммунной системы. В отношении мужчин, о которых у нас есть больше сведений, существует гипотеза, согласно которой каждый плод мужского пола провоцирует ответ иммунной системы матери, атакующей мужские половые гормоны, что вырабатываются в ее организме и считываются как «инородные агенты». С каждым последующим сыном организм матери учится все быстрее давать иммунный ответ, максимально увеличивая возможность «феминизировать» мозг эмбриона за счет снижения выработки тестостерона. Именно низкий уровень производства этого гормона связан с гомосексуальной самоидентификацией мужчин.

Это исследование во многом носит умозрительный характер и не объясняет каждый случай гомосексуальности. Многие геи являются старшими детьми в семье, а описанный механизм никак не связан с гомосексуальностью женщин, так как они не вызывают столь сильной реакции материнской иммунной системы.

Своим исследованием нервной основы сексуальности плодовых мух Грег наглядно продемонстрировал, что для этого биологического вида, казалось бы, неизменная связь между полом и поведением при спаривании предопределена работой системы межнейронных связей. Но даже с большой натяжкой мы не можем применить эти выводы к своему виду и считать, что мы приблизились к пониманию нейронной основы человеческой гомосексуальности.

Исследования мозга асексуалов находятся еще на самой ранней стадии, а в само это понятие можно вкладывать самые разные значения. Доцент Лори Бротто из Университета Британской Колумбии проводила испытания с волонтерами, которые называли себя асексуалами, но при этом не теряли либидо, а просто не желали заниматься сексом с другими людьми. Она искала биологические маркеры такого поведения и обнаружила, что среди исследуемых примерно в 2,5 раза больше левшей, чем среди гетеросексуалов. Кроме того, они с большей вероятностью родились раньше, либо позже обычного срока в 40 недель. Лори считает, что эти данные указывают на нейронные контуры, которые закладываются внутриутробно и позже могут привести к асексуальности.

Обычно люди временно теряют интерес к сексуальной активности из-за определенных жизненных обстоятельств, а не в связи с соответствующей чертой личности. Причины могут быть самыми разными: от болезней и травм до рождения ребенка или стресса на работе. Но даже контекстуальные факторы имеют нейронную составляющую, которая влияет на желание людей заниматься сексом. В конце концов, либидо можно назвать нейрохимическим феноменом. Все ученые сходятся во мнении, что инициирование любого полового акта сопряжено со сложными нейрохимическими реакциями, воздействующими на мозг и тело. Например, дофамин, эстроген, прогестерон и тестостерон возбуждают, а серотонин и пролактин тормозят процессы. Уровень этих гормонов у конкретного человека в определенной степени определяется наследственностью, но на него влияют и многочисленные факторы окружающей среды.

Например, после рождения сына меня совсем не интересовал секс с кем бы то ни было. Если бы тогда судьба ниспослала мне Райана Гослинга, я бы усадила его выпить чаю и поболтать. Когда я кормила грудью, уровень пролактина в моем организме был таким высоким, что он подавлял половое влечение. Если бы в тот первый год хронического недосыпа мне сделали сканирование мозга, во время которого попросили бы подумать о сексе, вы бы увидели реакцию страха, вырабатывающуюся мозжечковой миндалиной, а вовсе не выброс дофамина в сторону центра удовольствия. Все мои ресурсы были осознанно и неосознанно направлены на уход за младенцем.

Хотя исследования нейронной основы поведения, отличного от гетеросексуального, еще находятся на ранней стадии, можно утверждать, что сексуальные отношения во всех формах – репродуктивных и рекреационных – контролируются системой межнейронных связей и инстинктами, которые оттачивались сотни тысяч лет. Секс представляет собой одну из тех форм поведения, которые тесно связывают нас с нерациональными побуждениями, но тем не менее его нельзя свести к исключительно подсознательным мотивам. Мы занимаемся сексом, полностью задействуя сознание, с учетом собственного личного опыта и социальных норм, которые устанавливают рамки «приемлемого» сексуального поведения. Например, в Великобритании гомосексуальные отношения между мужчинами были декриминализованы в 1967 году, а сейчас уже являются нормой. Новые правила усыновления и достижения в технологии ЭКО дали больше возможностей нестандартным семьям. Транс-мужчины все чаще рожают детей. В то же время становится ясно, что ресурсов планеты может не хватить, чтобы прокормить постоянно растущее население, а многие пары вынуждены переоценить «необходимость» размножения из-за финансовых трудностей.

Таким образом, любой секс, в том числе и его отсутствие, в некотором смысле социально обусловлен. Принятые нормы и внешнее давление могут оказывать такое же влияние, как и глубинные биологические потребности. Воздействие этих факторов пока нельзя разграничить, но все же мы можем уверенно сказать, что некоторые из самых ценных составляющих уникальной личной жизни каждого из нас предопределены универсальным сексуальным инстинктом. Физическое желание, которое мы испытываем, когда влюбляемся; стремление заботиться о своих близких и защищать их; даже ревнивая враждебность по отношению к любому, кто угрожает нашей любовной связи, – все эти важные эмоциональные состояния возникают в результате интенсивной нейрохимической активности, которая эволюционировала, чтобы побудить нас инвестировать время и энергию в секс и воспитание детей.

Удивительная правда о родительском инстинкте

На воспитание детей, как и на секс, общество накладывает множество слоев социально сконструированного поведения, но многим нравится думать, что эта потребность является врожденным биологическим инстинктом. Когда у животных появляется потомство, его необходимо воспитывать до половой зрелости, чтобы оно могло передать драгоценные гены дальше. Любовь, которую родители испытывают к своим детям, на каком-то уровне обусловлена желанием увидеть, как они живут и продолжают род. Именно на примере детско-родительских отношений можно понять суть любви как формы поведения, к которой все мы предрасположены и неосознанно движемся. Это позволяет нам ясно видеть, что привязанность в некотором смысле является побочным продуктом инстинктивных желаний, связанных с сексом и размножением. По большому счету (но не без исключений) мы обречены воспитывать и любить наших детей, хотя они могут отвечать или не отвечать нам взаимностью.

Ученые провели несколько увлекательных исследований, посвященных механизмам, которые активируют родительский инстинкт. Самцы мышей известны тем, что не просто самоустраняются, а «вгрызаются» в свою новую роль. Как правило, они убивают и пожирают собственных детенышей мужского пола, чтобы избавиться от будущих конкурентов. Однако через три недели после совокупления самец в течение определенного времени проявляет заботу о любых новорожденных мышатах, которых он увидит. Кэтрин Дюлак из Гарвардского университета продемонстрировала, что некоторое время грызун ухаживает за детенышами, осторожно подхватывая их зубами и возвращая в гнездо. Как вы уже догадались, беременность у мышей длится три недели. По-видимому, в мозг самцов встроены биологические часы, которые в нужный момент заменяют привычную агрессию заботой, чтобы помочь выжить его вероятному потомству. При этом он не знает наверняка, его эти детеныши или нет. Здесь мы не имеем дело с неким мышиным аналогом традиционной нуклеарной семьи. Самец лишь ухаживает за любыми новорожденными, в том числе и за мышатами мужского пола, если время их рождения совпадает с его предыдущим спариванием. Точный механизм, управляющий таким резким изменением поведения, до сих пор неизвестен. Возможно, такие гормональные изменения во время секса, как снижение уровня тестостерона, вызывают изменения в работе нейронов, которые вызывают у самца отцовский инстинкт.

После рождения сына меня совсем не интересовал секс с кем бы то ни было. Если бы тогда судьба ниспослала мне Райана Гослинга, я бы усадила его выпить чаю и поболтать.

Аналогичная тенденция, к счастью, не сопровождающаяся людоедством, наблюдается и у мужчин. За несколько недель до рождения ребенка у будущих отцов на треть снижается уровень тестостерона, а уровень пролактина, который отвечает за заботу о детях и лактацию у беременных женщин, значительно возрастает.

Временный переключатель в мозге, который в нужный момент запускает такое комплексное поведение, как воспитание детей, – довольно интересный концепт. Чтобы взглянуть на этот вопрос иначе, нужно задуматься не о родительской любви в целом, а сравнить роли матери и отца. Судя по всему, многие полагают, что женщины запрограммированы посвящать себя детям, а мужчины – отходить от этого в сторону.

Подобные стереотипы могут не иметь никаких обоснований на всех уровнях, и очевидно, что не только ученые, представляющие самые разные дисциплины, стремятся найти доказательства, которые помогли бы подтвердить или опровергнуть подобные взгляды. В домашних и общественных дискуссиях по всему миру нет недостатка во мнении о том, что «вполне естественно» для мужчин или женщин. Даже в современном постиндустриальном обществе, поддерживающим равноправие полов, многие люди по-прежнему обеспокоены разделением ролей в воспитании детей.

Как и в случае с сексом, в этом вопросе стоит остерегаться обобщений. Некоторые авторы пытаются использовать нейробиологический подход, чтобы обосновать консервативные взгляды на роли женщин, особенно матерей. В своей книге «Гендерные мифы»[25] Корделия Файн подробно и порой забавно объясняет, почему все это является псевдонаукой. Не пропустите эту работу, если скептически относитесь к нейрохайпу во всех его проявлениях.

В одном из исследований, на которое ссылается Файн, говорится, что нужда порождает открытия. Самцы крыс обычно не принимают активного участия в уходе за потомством. Однако, если оставить самца в клетке с новорожденными крысятами без матери, которая бы за ними ухаживала, тот продемонстрирует достаточную компетентность в заботе о детенышах, их воспитании и строительстве гнезда. На все это уйдет несколько дней, но он сразу же прижмется к малышам так, будто именно в заботе и состоит его предназначение. Файн пишет: «Нейронные контуры, отвечающие за уход за детьми, присутствуют в мозге самцов даже тех биологических видов, которые не принимают участие в воспитании своего потомства. Если даже самцы крыс так легко вживаются в роль отцов без книг по уходу за детьми, смею предположить, что перспективы мужчин в этом деле вполне благоприятные».

Вероятно, у представителей обоих полов родительство восходит к глубинной, безусловно-рефлекторной потребности, которая усиливает и поддерживает привязанность к детям и заботу о них. Гены, гормоны и окружающая среда имеют решающее значение, но их нужно рассматривать в совокупности, чтобы адекватно оценивать любое поведение. Обычно самцы крыс не ухаживают за своим потомством, но порой их к этому принуждают внешние условия, под влиянием факторов которых начинают вырабатываться гормоны, активирующие нейронные контуры, что ведут к изменению поведения. Подобное переключение заставляет их становиться заботливыми отцами, но лишь на время. Общепринятые стереотипы легко затуманивают наш разум, но тем интереснее противостоять им и попытаться посмотреть на мир иначе.

И у людей, и у крыс привязанность возникает на основе нейрохимических процессов. Ее обеспечивают размножение и система вознаграждения: уход за детьми не только необходим для выживания, но и приносит большое удовольствие.

Удовольствие, личность и социальный мозг

Итак, мы анализировали романтическую связь и родительскую привязанность. А что нейробиология может сказать о дружеских и родственных взаимоотношениях, которые мы зачастую рассматриваем как социальные конструкты? Как вы помните, окситоцин способствует как романтической увлеченности, так и враждебности к посторонним. Это стало одним из удивительных открытий, выявляющих связь нервной системы и гормональной активности со взаимодействием с другими людьми. Я захотела побольше узнать о том, как мы научились создавать узкий круг друзей и одновременно выстраивать менее близкие отношения с остальным социумом. Большинство людей, даже интроверты, обладают поразительной способностью ориентироваться в мире с его сложными общественными связями, что в основном происходит бессознательно. Это свидетельствует о том, что любые социальные отношения в некоторой степени зависят от работы глубинных структур мозга, отвечающих за удовольствие, вознаграждение и мотивацию.

Я поговорила об этом с Робином Данбаром, профессором эволюционной психологии в Оксфордском университете, который посвятил свою карьеру изучению социального мозга. Он исследует, как и, что особенно важно, откуда у людей возникает биологическая потребность во взаимной привязанности и в разделении чужих чувств, а также как это помогло нам эволюционировать как виду. Мы говорили у Робина дома. Яркий весенний свет лился через большие окна его гостиной, а сам хозяин буквально светился энтузиазмом – настолько его увлекает эта тема.

Робин абсолютно убежден в пользе дружбы для ощущения собственного благополучия. Он настаивает: «Это самый важный фактор, определяющий наше счастье и здоровье». Привязанность к другим людям и взаимодействие с ними обычно влияют на нас положительно. Робин рассказал мне о своем любимом исследовании в этой области, в котором шла речь об аспектах, влияющих на восстановление организма после сердечного приступа. Оказалось, что этот процесс зависит не от привычки выкуривать по 20 сигарет в день и не от употребления продуктов, содержащих холестерин. Решающую роль играет то, как сильно человека поддерживают его родные и близкие. Нежные прикосновения, объятия, приятные слова, смех – все это способствует выработке эндорфинов, которые положительно влияют на нашу иммунную систему и ускоряют восстановление организма, а также повышают устойчивость к инфекциям и улучшают настроение.

Робин объясняет: «Дружба – это встроенный в мозг механизм самозащиты. В трудные времена дружеские отношения работают как щит, но их нужно построить намного раньше, чем они вам понадобятся, а на это уходит множество интеллектуальных ресурсов. Чтобы сходиться с людьми и поддерживать с ними близкую связь, нужно прикладывать когнитивные усилия. Но дружба стоит этих инвестиций, и время от времени человеку приходится ставить интересы друзей и социальной группы выше собственных».

Любые социальные отношения в некоторой степени зависят от работы глубинных структур мозга, отвечающих за удовольствие, вознаграждение и мотивацию.

Робин считает, что мы научились планировать будущее через создание и поддержание дружеских отношений в период развития орбитофронтальной коры (участка мозга, который находится непосредственно за глазами и участвует в подавлении импульсов и обработке эмоций). Он убежден, что относительно большой размер орбитофронтальной коры у людей является ключом к эволюции человека как вида. Огромную роль играют не столько феноменальные возможности нашего мозга по обработке данных как таковые, сколько наша способность успешно поддерживать взаимоотношения и ориентироваться в больших и сложных социальных системах. Сравнивая разные виды, Робин искал подтверждения тому, что он называет гипотезой социального мозга, и выяснил, что относительный размер этой области мозга у млекопитающих, особенно у приматов, связан с размером их социальных групп. Своего пика эта способность достигает у людей: Робин предполагает, что каждый из нас может поддерживать стабильные отношения примерно со 150 людьми. Но чтобы контролировать социально-динамические процессы, недостаточно знать примерный максимальный размер социальной группы, определяемый когнитивным пределом. Необходимо составить ее формальные правила. Робин описывает «число Данбара» (так оно теперь называется) как количество людей, с которыми человек может теоретически поддерживать контакт хотя бы раз в год.

Но это число одинаково не для всех. Как и в случае с любым другим поведением, здесь можно вывести шкалу общительности. Именно здесь исследование становится по-настоящему интересным: размер орбитофронтальной коры человека позволяет с высокой точностью спрогнозировать размер его социальной структуры. Выяснилось, что существуют два типа общественного темперамента и два связанных с ними профиля мозга. У одних людей, назовем их экстравертами, объем орбитофронтальной коры больше, а значит, что круг их социальных связей шире. По-видимому, они немного жертвуют качеством этих отношений, уделяя меньше времени каждому отдельно взятому контакту, и вместо этого тратят свои силы на расширение своих социальных контактов. Другие люди, назовем их интровертами, обладают меньшим окружением, но все дружеские отношения внутри него крепче и надежнее. Однако в какой бы точке ни находился человек на шкале общительности, мозг будет награждать его за трату энергии на развитие дружеских союзов.

Эти типы социализации поддерживают общественное устройство, которое приносит пользу всему нашему виду. Малые группы близких друзей, образованные интровертами, создают надежные ячейки социального единства, а экстраверты строят мосты между ними, обеспечивают обмен идеями, защищают общество от информационных пузырей и облегчают передачу информации между несвязанными группами. Ключевым фактором эволюционного успеха нашего вида стало наличие разных типов социального поведения: создание тесных связей и поддержка друг друга в трудные времена, умение обрабатывать новые данные и принимать различные точки зрения. Этот фактор сыграл решающую роль в создании эффективного общественного сознания, в чем мы еще убедимся в последующих главах, когда будем говорить о нейронной основе наших систем убеждений.

Исследования природы дружбы и формирования общественных групп показывают, что в социальном поведении человека участвуют шесть ключевых нейрохимических веществ: бета-эндорфин, серотонин, тестостерон, вазопрессин, окситоцин и наш старый знакомый дофамин. Их связывают сложные взаимодействия в социальном мозге (в том числе и в связи с сексуальной активностью), но в основном дофамин поддерживает мотивацию и вознаграждение, а эндорфины обеспечивают комфорт, удовольствие и расслабленность при общении.

Робин особенно интересовался ролью бета-эндорфина, с тех пор как обнаружил, что его активность в мозге возрастает, когда человек вместе с кем-то смеется, обнимается, поет, делится историями, танцует или выполняет упражнения, а все эти действия укрепляют чувство социальной вовлеченности и сплоченности. «Лучше всего петь, – говорит Робин. – Незнакомцам достаточно одного часа пения, чтобы с легкостью делиться друг с другом самыми сокровенными историями из своей жизни». Возможно, это также объясняет, почему во многих густонаселенных городах все популярнее становятся такие массовые спортивные мероприятия, как марафоны и троеборье. Поскольку мы переживаем кризис одиночества, с пагубными последствиями для здоровья и благополучия которого может сравниться только эпидемия ожирения, это исследование следует воспринимать со всей серьезностью. И если пофантазировать, то изложение историй или групповое пение могли бы применяться как лечебное средство или способ примирения сторон.

Интересно, что в орбитофронтальной коре общительных людей гораздо больше рецепторов бета-эндорфина, чем у тех, кто не столь социально активен. Робин предполагает, что человеку, который родился с большим количеством таких мозговых ячеек, готовых поглощать эндорфины, нужна усиленная социальная стимуляция для их заполнения – ему необходимо иметь много друзей. Человек же с небольшим числом этих рецепторов нуждается в меньшем общественном взаимодействии для достижения того же уровня удовлетворенности.

Итак, если количество людей в круге общения и индивидуальный стиль взаимоотношений в значительной степени предопределены врожденными особенностями мозга, можно ли сказать то же и о критериях выбора друзей? Они так же зависят от неподконтрольных нам факторов? Робин предполагает, что у каждого из нас есть аналог штрих-кода, в котором заложены определенные характеристики. Прежде всего он участвует в процессе вербального общения, позволяя другим людям «сканировать» нас. И чем больше мы делимся этими характеристиками с окружающими, тем выше наш шанс сорвать джекпот и подружиться. В эти факторы входят место и особенности воспитания, образование, хобби и интересы, мировоззрение и чувство юмора. Все они считываются в ходе беседы. Значительная часть этой информации передается через расстановку «акцентов» – то, как мы преподносим себя миру. Благодаря этому человек, с которым мы собираемся взаимодействовать, решает, стоит ли тратить время на укрепление наших отношений. Разумеется, это двусторонний процесс: мы все пытаемся выяснить, насколько чужое мировоззрение отличается от нашего и сколько ментальных сил придется потратить на преодоление этого барьера. Если мы приходим к выводу, что игра не стоит свеч, то мы не будем продолжать общение с этим человеком. По сути, это эффективный механизм, позволяющий сберечь огромное количество времени и когнитивных ресурсов, которые иначе пришлось бы тратить на поиск родственной души в каждом встречном. Весь этот процесс происходит на подсознательном уровне, а потому не стоит забывать, что при выстраивании отношений с окружающими мы не можем быть свободны от предвзятости.

По-видимому, мы склонны основывать дружбу на общих интересах, но все же не до такой степени, чтобы окружать себя своими точными копиями. Как мы увидим позже, нас всегда увлекает новизна. Выбор друзей, похожих на нас, резко контрастирует с поиском половых партнеров. Различия в генетике родителей обеспечивают сильный иммунитет потомства, что, как подтвердили недавние исследования, является основой хорошего здоровья. Например, согласно гипотезе воспаленного мозга, депрессия может быть частично обусловлена воспалительным процессом в головном мозге, вызванным нарушениями в иммунной системе. Так гены определяют шансы человека на выживание.

Связь не сексуальной, а социальной жизни с защитными системами организма иллюстрирует практически универсальное чувство грусти при сильной простуде, гриппе или боли в животе. Когда иммунитет борется с инфекцией, у нас редко есть силы на общение, а несколько дней постельного режима помогают предотвратить ее распространение. Различные системы нашего мозга и тела прикладывают невероятные (бессознательные) усилия на благо отдельных людей и всей популяции. Этот пример еще раз показывает, как тесно связаны генетика, поведение, половая и социальная жизнь.

По всей видимости, общительность является результатом взаимодействия сложных механизмов. Это своеобразная страховка, и она обусловлена способностью планировать будущее и, к счастью, не требует полноценных сознательных усилий (хотя все зависит от прилагаемых сил и времени). Построение успешных отношений, основанных на доверии, взаимности и обязательствах, которые также дают дорогу новым идеям и взглядам, – тяжелый труд, но он с лихвой окупается пользой для каждого человека в отдельности, его окружения и всех людей в целом. Все говорит о том, что мы запрограммированы дорожить близкими взаимоотношениями и бояться социального отчуждения. Профессор Наоми Эйзенбергер из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и ее коллега доктор Мэри Фрэнсис О’Коннор обнаружили, что влияние социального отторжения на мозг напоминает сильный удар по телу: «Неразрывная связь физической боли и общения гарантирует, что мы будем поддерживать отношения с другими людьми». Заманчиво объяснить этим механизмом поговорку о смерти от разбитого сердца. Горе от разрыва с любовником, партнером или другом может спровоцировать выброс гормонов стресса и генерацию болевых сигналов такой силы и продолжительности, которые человек не всегда может выдержать. Хроническая социальная изоляция и одиночество значительно увеличивают вероятность болезней и смерти. Поэтому разбитое сердце – не просто метафора.

Но общительность присуща и асоциальным людям, которые не испытывают потребности в контакте с окружающими. Причем речь идет не о тех, кто враждебно настроен к социуму или имеет диагностированное психическое расстройство (например, аутизм), которое может проявляться в отсутствии интереса к общению или в трудностях с социализацией. Я говорю о людях, не получающих удовольствие от коммуникации, чьим добровольным выбором является одинокое времяпрепровождение. Как такое аномальное поведение согласуется с популярным мнением ученых о том, что люди от природы заинтересованы в социальных контактах как в источнике удовольствия, связанном с привязанностью и принадлежностью к группе?

Горе от разрыва с любовником, партнером или другом может спровоцировать выброс гормонов стресса и генерацию болевых сигналов такой силы и продолжительности, которые человек не всегда может выдержать.

Чтобы исследовать этот вопрос, я бы хотела – только не удивляйтесь – изучить поведение членов пчелиной колонии. Я поговорила с доктором Джином Робинсоном, директором факультета геномной биологии Иллинойсского университета. Его лаборатория изучает, как связаны активность генов и социальное поведение у медоносных пчел, Apis mellifera. Социальная геномика – это новая область исследований. Она рассматривает, почему и каким образом такие социальные факторы, как стресс, конфликт, изоляция и привязанность, влияют на активность генома в мозге, а также как это может управлять эмоциями и определять социальное поведение. По сути, цель состоит в том, чтобы понять, как среда активирует гены. Но можно ли сравнивать людей с пчелами?

Джин, который моментально и по-научному точно отвечал на все мои вопросы о возможности применения этих знаний к людям, подтвердил, что простых аналогий здесь нет: «Все же в мозге пчел есть область, называемая грибовидными телами (явный претендент на самый странный биологический термин). Она отвечает за реакцию на социальные раздражители и восприимчива к октопамину». Оказалось, что октопамин – это аналог дофамина у беспозвоночных, точно так же участвующий в возникновении удовольствия.

Вернемся к общению и той роли, которую оно играет в социальной сплоченности сообщества и вознаграждении индивида. Медоносные пчелы «разговаривают» друг с другом, исполняя виляющий танец. С помощью него они показывают путь к источникам пищи. Джин обнаружил, что кокаин активизирует выработку октопамина, из-за чего пчелы начинают танцевать более интенсивно. Если направить пчел, которым ввели кокаин, на источник некачественного сахара, они не заметят подвоха и будут отправлять к нему своих сородичей. Именно тут прослеживается поразительное сходство между поведением пчел и людей. Похоже, под действием наркотика пчела получает огромное удовольствие от того, что распространяет хорошие вести (хотя я не могу не задаваться вопросом о социальных последствиях для такого насекомого, поскольку его новости были не так хороши, как ему казалось, и из-за него весь улей бесполезно потратил время и силы). Однако если отбросить эту мысль, то исследование однозначно указывает на связь системы вознаграждения индивида с извлечением выгоды для всего общества.

Другое интересное открытие Джина состоит в том, что в любой популяции пчел есть небольшая группа абсолютно асоциальных особей, которые не реагируют на смерть своей королевы или на вторжение чужаков. Джин измерил экспрессию генов в их грибовидных телах и выявил около тысячи генов с иной экспрессией. Он также обнаружил статистически значимое совпадение между этими генами и теми, что связаны с подобным отсутствием социальных черт у людей. «Нам бы не хотелось сводить все к поверхностному сравнению, – говорит Джин. – Пчелы – не маленькие люди, а люди – не большие пчелы. Но наши общие черты на молекулярном уровне позволяют утверждать, что социальный мозг, эволюционировавший у этих двух видов на разных ветвях эволюции, использует схожие субстраты и модели поведения». Согласно его гипотезе, асоциальные пчелы и люди играют определенную роль в своем сообществе – например, если случится бедствие, спокойное и стабильное меньшинство, устойчивое к грядущим общественным последствиям, сможет существовать как ни в чем не бывало, повышая шансы на выживание вида.

Судя по всему, ключ к грандиозной загадке любви, который мы искали на протяжении всей этой главы, кроется именно здесь – в рождении, воспитании и обеспечении потомства социальной средой. Ранее мы уже говорили о том, что пищевые привычки человека формируются задолго до его зачатия. В этой же главе мы убедились, что половой акт и его производные – эмоции – также связаны с будущим.

Означает ли это, что на определенном уровне каждый из нас является просто переносчиком генов, биологической машиной, живущей в определенный период времени и действующей, исходя из интересов вида, заложенных в нашем сознании (или подсознании)? Новые исследования в области нейробиологии ведут именно к этому выводу. Принять эту мысль непросто, но в то же время она позволяет переосмыслить эгоистичную привязанность к определенным событиям в жизни. Возможно, мы пересмотрели волшебные фантазии о любви, на самом деле обусловленной химической активностью мозга. Но также мы убедились в том, что вечная любовь вполне возможна, и сделали обнадеживающее открытие, что люди, как и другие биологические виды, запрограммированы на любовь и заботу. Мы еще вернемся к этому ключевому тезису, когда будем анализировать влияние нейробиологии сострадания на общество.

У нашего мозга всегда готова реакция на любое взаимодействие с внешней средой, формируемая новыми нейронными путями при помощи мыслей и эмоций, которые возникают в ходе этих коммуникаций. В предыдущей главе мы рассмотрели роль мозга в интимной и эмоциональной сферах. Мы увидели, как особенности этого органа задают социальный инстинкт, а также какую роль он играет в развитии личности и создании коллективных отношений. В этой главе мы поднимемся на новый уровень обобщения и узнаем, каким образом происходит обратная связь между физической основой головного мозга и обрабатываемым им жизненным опытом, возникающая ежесекундно, ежедневно, ежегодно.

Наш мозг работает сразу на нескольких временных уровнях. Например, мы осознанно проходим через многие этапы жизни: учимся завязывать шнурки, играть на пианино или интерпретировать загадочное поведение окружающих. В то же время каждую миллисекунду мозг обрабатывает огромный поток информации, что происходит чаще всего бессознательно. Для нас жизненно необходимо, чтобы он непрерывно анализировал окружающую среду и строил ее последовательную модель. Это невероятно сложный процесс, который мы замечаем только в том случае, когда что-то идет не так. Мозг расшифровывает сигналы, поступающие от органов чувств, и строит на их основе свою версию реальности, в которой мы можем функционировать.

Мы детально рассмотрим этот процесс, поскольку восприятие – это основа всей системы наших убеждений, как простых, так и сложных. При этом многие считают, что для каждого она индивидуальна и уникальна, но на самом деле это продукт таких же врожденных и биологически обусловленных факторов, как и базовые когнитивные функции, о которых мы говорили ранее. Позже мы рассмотрим нейробиологическую подоплеку религиозных и политических взглядов, а пока сосредоточимся на том, как мозг конструирует реальность каждого человека. Все, что мы воспринимаем как истину – от таких банальных вещей, как вера в голубизну неба, до таких серьезных убеждений, как вера в Бога, – зависит от механизмов восприятия окружающего мира, которые обрабатывают поступающую извне информацию (будь то физический объект или чье-то мнение), оценивают ее значение и готовят ответ. Отсюда исходит наша способность принимать решения, сотрудничать, творить, изобретать и предполагать. В конечном счете, и сознание, и личность, и жизненные достижения зависят от способности нашего мозга построить адекватную версию реальности.

Реальность под ключ

Слово «версия» имеет решающее значение, поскольку, как мы увидим позже, никакой объективной реальности не бывает. Я вовсе не утверждаю, что физического мира не существует, но все люди воспринимают его по-разному. Каждый из нас живет в собственной «реальности», созданной индивидуальными особенностями мозга, внутренними фильтрами и когнитивными искажениями. Ваше видение мира – это не точный его «снимок», а лишь субъективная иллюзия, основанная на том, что вы уже видели.

В качестве примера рассмотрим случай с платьем, который стал вирусной сенсацией в 2015 году. Женщина искала наряд на свадьбу своей дочери. Она сфотографировала платье на телефон и отправила фото дочери, чтобы получить ее одобрение. Но они никак не могли сойтись во мнении, какого оно цвета. Одна говорила, что платье в сине-черную полоску, а другая – в бело-золотую. Будущая невеста не могла поверить, что ее мать видит совсем не то же, что она, и решила спросить об этом в социальных сетях. Всего за неделю появилось более 10 миллионов постов с горячими обсуждениями цвета платья.

Столь категоричное отстаивание разных точек зрения основывается на контексте, предшествующем опыте и ожиданиях. Если вы привыкли вставать рано, то ваш мозг по умолчанию ожидает естественного дневного освещения, и потому платье кажется бело-золотым. Люди же с поздним хронотипом (так называемые совы), чьи органы зрения адаптированы к искусственному, желтому свету, склонны видеть синие и черные полосы. Индивидуальное чувство реальности – это только конструкт, поэтому бесконечное множество личностей воспринимает бесконечное множество вариантов реальности. Повседневный опыт формируется тем, как мы интерпретируем огромные информационные потоки, которые непрерывно поступают в мозг из органов чувств и проходят через уникальную призму предшествующего представления о мире.

В максимально упрощенном смысле это означает, что в каждой конкретной ситуации мы склонны видеть то, что хотим. Эта обратная связь укрепляет наши оценки и мнения, формируя будущее восприятие так, чтобы наша личная действительность продолжала соответствовать нашему мировоззрению. Поскольку на планете проживает более семи миллиардов человек, существует более семи миллиардов отличных друг от друга реальностей, каждую из которых обеспечивает работа индивидуального набора триллионов мозговых контуров. Но еще более удивительным является само осознание того, что понимание мира диктует условия взаимодействия с ним. Оно определяет решения на всех уровнях – от выбора обеда до ухода из университета и рождения детей. Каждое мгновение – это уникальная «галлюцинация», созданная взаимодействием между структурой мозга и предшествующим опытом.

В этой главе мы будем рассматривать иллюзии восприятия наравне с галлюцинациями людей, страдающих шизофренией или находящихся под влиянием психоделиков. Все это поможет нам оценить огромный вклад нашего мозга в создание того, что мы привыкли называть «реальностью». Процесс восприятия лежит в основе бессчетного множества когнитивных функций и представляет собой призму, через которую мы можем увидеть, как мозг формирует сознание и личность.

Ошибки систематизации

Прежде всего нужно осознать, что даже без неврологических и душевных расстройств наше восприятие мира не только в высшей степени индивидуально из-за уникального жизненного опыта каждого из нас, но и несовершенно по своей природе из-за общевидовых недостатков мозга на уровне обработки информации. Объединение данных об окружающем мире кажется рутинной для мозга задачей, но он не всегда выполняет ее хорошо. Чтобы справиться с такими объемами, он вынужден искать легкие пути, которые неизбежно ведут к ошибкам.

Но зачем глубокому, сложному, мощному органу давать нам лишь приблизительное представление о мире? Если восприятие служит основой для множества когнитивных функций, то оно должно быть точным. Зачем иметь дело с иллюзиями, когда есть истинная реальность? Разве вместе с этим наши суждения не станут более верными?

Все дело в том, что мозг слишком занят. Даже перегружен. Восприятие – лишь одна из бесчисленных задач, которые он решает одновременно. Чтобы создать рабочую версию реальности, мозг преобразует сигналы, поступающие от ушей, глаз, носа и других органов чувств, в электрические заряды при помощи ионов натрия и калия, а затем пропускает их через нервные клетки. Электрический ток развивает скорость до 400 километров в час и поступает в коннектом – сложнейшую микросхему, которую только можно представить.

На этот процесс уходит много энергии. Поэтому мозг развил некоторые приемы, чтобы облегчить себе работу. Чтобы обработать каждую деталь и интерпретировать все сигналы из внешнего мира, потребовалось бы в разы больше энергии, из-за чего одна информация оказывается в приоритете, а другая просто игнорируется. На основе предшествующего опыта мозг напрямую (и без участия сознания) разделяет сигналы на те, что требуют энергии для обработки, и те, что отправляются в корзину с надписью «Незначительные мелочи». Такая систематизация упрощает работу и играет важную роль в стремительном анализе, необходимом для актуализации и постоянного обновления нашего видения мира.

В каждой конкретной ситуации мы склонны видеть то, что хотим.

К сожалению, этот процесс обработки данных не всегда работает идеально. Люди часто подвержены сбоям мировосприятия, которые являются неизбежным побочным продуктом наших завораживающе сложных и всеобъемлющих функциональных возможностей. Это относится даже к совершенно здоровым людям.

Некоторые зрительные иллюзии демонстрируют, как упорно сопротивляется наш мозг, когда нужно отказаться от привычного легкого пути. Посмотрите на два изображения с полой маской. Справа – ее внутренняя часть, а слева – внешняя. Даже зная это, вы можете продолжать видеть на обоих изображениях лицо с носом, глазами и губами, обращенными наружу, несмотря на то, что тени на правом снимке говорят об обратном – все они направлены внутрь.

Склонность видеть лица там, где их нет, характерна практически для всего человечества. Конечно, мы привыкли встречать лица по всему миру, куда бы мы ни отправились. Этот шаблон ожидания так давно и прочно встроен в глубинные схемы нашего восприятия, что когда мы смотрим на эти изображения, то не обращаем внимания на тени, а считаем, что оборотная сторона маски – это другое лицо.

Наше восприятие строится на постоянных предположениях мозга, основанных на предшествующем опыте. Этот важнейший навык во многом поспособствовал выживанию нашего вида, так как позволил нам быстро делать выводы, основанные на пережитых событиях, и познавать мир даже при непрерывном поступлении сигналов извне.

Представленная выше иллюзия помогает понять, как люди могут придерживаться самых разных взглядов, поскольку в основе нашего индивидуального ощущения действительности лежит уникальный набор жизненного опыта. Однако все мы переживаем одни и те же события – например, видим лица чаще, чем маски. Благодаря этому мы можем прийти к соглашению относительно того, что мы подразумеваем под такими обыкновенными вещами, как деревья и человеческие лица. Таким образом, для каждого из нас мир является бесконечно разным даже в рамках этого соглашения. Именно уникальность этих вариантов и создает наше крайне субъективное восприятие мира.

Вы, возможно (или даже наверняка), не удивитесь, что существует комплексная взаимосвязь между врожденной системой межнейронных связей и влиянием окружающей среды. Чтобы облегчить создание приемлемой версии реальности, наш мозг на физическом уровне изменяет свои межнейронные связи в ходе взаимодействия с внешним миром. С приобретением знаний возникают и меняются связи между клетками, которые открывают новые пути мышления. Как мы уже знаем, мозг сохраняет гибкость и активность на протяжении всей жизни (хоть и в разной степени).

Однако, как ни парадоксально, именно эта пластичность и создает рамки для обработки информации в будущем. Хотя межнейронные связи в мозге могут и должны изменяться в процессе взаимодействия с внешним миром, эта модификация становится «новой нормой» и задает принципы, по которым мозг будет воспринимать и обрабатывать информацию в будущем. Таким образом, на нейронном уровне нам свойственно видеть (а также слышать и чувствовать) то, что мы хотим увидеть, поскольку наши ожидания от мира являются совокупностью уже пережитого опыта.

Сенсорная перегрузка и ненадежная реальность

Мы рассмотрели системные сбои в восприятии, касающиеся каждого из нас. Это конструктивные упущения, которые эволюции еще предстоит исправить. Они определенно искажают наше восприятие реальности, но это никак не влияет на жизнь большинства людей. Наверняка вы можете припомнить, как вам становилось жутко от того, что вы увидели где-то лицо, но через мгновение понимали, что вам показалось – это лишь игра света и тени в листве. Однако обычно мы не замечаем такие сбои, поскольку мозг делает все возможное, чтобы ничего не мешало нашему чувству реальности.

К сожалению, поразительная способность мозга создавать последовательную и устойчивую иллюзию действительности иногда заходит слишком далеко, как в случае примерно 25 миллионов людей во всем мире с диагностированной шизофренией. Они страдают от серьезных нарушений восприятия (психозов) с такими симптомами, как бред и галлюцинации.

Когда я работала в психиатрической больнице, среди моих пациентов было несколько человек, страдающих от шизофрении, опыт которых сильно меня впечатлил. Когда я позже писала диссертацию о восприятии и шизофрении, то вспоминала о них, а также об одном близком друге моей семьи, которому поставили тот же диагноз. Наш друг с каждой неделей все больше боялся и тревожился, находясь в собственном доме, особенно в дальней гостиной. Он был убежден, что в саду, среди кустов, его поджидают убийцы. В конце концов у него случился нервный срыв, когда он был в местном супермаркете, и пришлось вызывать полицию, чтобы защитить и его, и окружающих.

В этой книге я часто говорю о шизофрении по двум причинам: эта болезнь тщательно исследована, а это значит, что данные о ней в целом достоверны и на них можно полагаться. Кроме того, это расстройство вызывает у меня живой интерес. Шизофрения – это собирательный термин, объединяющий множество симптомов. Но изучение их общих признаков и нейронной архитектуры позволяет лучше понять пределы, ограничивающие способность мозга обрабатывать информацию, а также увидеть механизмы, лежащие в основе восприятия. По сути, шизофрению можно использовать как призму для исследования процессов возникновения самосознания, и это может пригодиться специалистам в самых различных дисциплинах – от биологии до философии.

Возвращаясь к иллюзии с масками, люди с шизофренией, как правило, не восприимчивы к ее эффекту. Они видят изображение таким, какое оно есть, различая обратную, вогнутую сторону маски (здесь я должна предупредить всех, кто беспокоится, что их мозг не попался на визуальный трюк: если вы не видите два разных лица, это не значит, что вы больны. Психиатрический диагноз поставить не так просто!). Эти люди получают от органов чувств ту же информацию, что и остальные, но их мозг интерпретирует и ранжирует поступающие сигналы «вверх ногами». Анализ мозга людей с диагностированной шизофренией показал сниженное число связей в зонах нейронных сетей, которые обеспечивают обучение, запоминание, мышление, пластичность и когнитивный контроль (за это отвечают гиппокамп и префронтальная кора). Также в этих зонах замедлена скорость передачи электрических импульсов. В совокупности это означает, что у больных недостаточно ресурсов для эффективной фильтрации информации, основанной на прошлом опыте, и использования этих знаний, чтобы помогать их системе восприятия осознавать, что человек переживает в данный момент.

Можете представить, каким странным становится мир, когда органы чувств передают мозгу неотфильтрованную информацию. Страдающие шизофренией люди обладают теми же недостатками системы сортировки сигналов, что и каждый из нас, но в самой крайней форме. Именно поэтому их фундаментальные представления о действительности сильно отличаются от общепринятых. Там, где мы без раздумий признаем, что небо голубое, а самое страшное, что может быть в кустах, – это соседская кошка, у человека с шизофренией есть все основания считать иначе. Он не столько придумывает и надумывает, сколько просто по-другому воспринимает окружающую реальность. Когда больной пугается и реагирует на что-то как на источник угрозы, скорее всего, это означает, что его система восприятия не справляется с перенапряжением из-за непрекращающегося потока сигналов, которые мозг не успевает обработать. В мозге такого человека связь между совокупностью нейронных связей и опорой на жизненный опыт только односторонняя. Из-за этого значение опыта сводится к минимуму, а мозг не может делать выводы на основе ранее пережитых ситуаций и отделять важное от незначительного.

Предрасположенность к шизофрении часто наследуется, хотя точные механизмы, ведущие к возникновению этого расстройства, не так просты. Сейчас, в 2018 году, известны более 180 генов, участвующих в развитии шизофрении. В основном они создают и поддерживают глубокие нейронные сети мозга. Большая группа таких генов кодирует белки, которые повышают плотность нейронных связей. Эти наследуемые генетические коды нарушают этот процесс, из-за чего ухудшается качество нейронных связей. В результате человек начинает иначе изучать, запоминать и воспринимать мир, подрывая устои достоверной версии своей реальности. Примерно в 80 % случаев шизофрения проявляется в сочетании генетической предрасположенности и воздействия факторов окружающей среды, таких как инфекция, перенесенная матерью во время беременности, или употребление наркотиков (и то, и другое пагубно влияет на систему нейронных связей в мозге).

Там, где мы без раздумий признаем, что небо голубое, а самое страшное, что может быть в кустах, – это соседская кошка, у человека с шизофренией есть все основания считать иначе.

Конечно, симптомы психоза не всегда обусловлены шизофренией и не обязательно связаны с наследованием опасной комбинации генов. Иногда психоз возникает, когда в результате сбоя иммунной системы начинается атака на белки, которые обеспечивают построение связей между клетками мозга. Это недавно открытое заболевание называется аутоиммунным энцефалитом.

Белинда Леннокс, профессор из Оксфордского университета, изучала это явление и обнаружила, что болезнь можно вылечить, очищая кровь от элементов иммунной системы, атакующих белки мозга. Испытания этого метода еще только начинаются, но уже сейчас можно сказать, что, по предварительным прогнозам, такое лечение помогает примерно 5–10 % пациентам с первыми проявлениями психоза, которым иначе диагностировали бы шизофрению в будущем. Такое лечение эффективно устраняет сильные сбои восприятия, вызывающие бред, и возвращает пациентов к менее пугающей и более приемлемой версии реальности при помощи коррекции иммунной системы.

Альтернативные способы восприятия

Опыт людей, страдающих шизофренией, является лучшей иллюстрацией хрупкости фундаментальных представлений любого человека об окружающем мире. Прием психоделиков (например, ЛСД или псилоцибина[26]) также способен приводить к измененному восприятию реальности, поэтому психологи и неврологи давно проявляют к ним интерес. Ввиду их нелегальности, было непросто обеспечить финансирование их исследования, особенно после того, как в середине 70-х общественность узнала, что Центральное разведывательное управление США тайно тестировало действие ЛСД на ничего не подозревающих людях, надеясь использовать это вещество как инструмент контроля над разумом для манипулирования убеждениями. Однако почти полвека спустя интерес к этим фармакологическим препаратам возобновился. Благодаря краудфандингу[27] недавно удалось провести исследования, изучающие механизм действия наркотиков, которые изменяют сознание.

Ведущий эксперт в этой области – профессор нейропсихофармакологии в Имперском колледже Лондона Дэвид Натт. Он посвятил свою карьеру изучению влияния различных легальных и нелегальных препаратов на мозг и является экспертом по зависимостям, тревожным расстройствам и сну. Он не боится противоречивых заявлений, за что в 2009 году и был исключен из совета по вопросам наркополитики при правительстве Великобритании, когда высказал мнение, что алкоголь и табак опасны для людей больше, чем экстази, ЛСД и каннабис. Дэвид дружелюбный человек, который спокойно относится к своей компетентности и имеет дар объяснять. Я встретилась с ним, чтобы узнать о его последних экспериментах в рамках исследования влияния ЛСД на мозг.

Дэвид и его команда проводили сканирования мозга добровольцев, которые перед этим принимали микродозу ЛСД либо плацебо. Его особенно интересовало, как употребление ЛСД, даже в самых малых количествах, влияет на активность в разных областях мозга. Он заметил, что наркотик воздействует почти на весь орган, а связи между всеми его областями возрастают. Участники эксперимента отмечали, что испытывали серьезные визуальные галлюцинации, не могли и не хотели логически мыслить, а также ощущали приятное чувство «растворения» эго. По всей видимости, этот препарат ослабляет настрой мозга на работу на основании допущений, почерпанных в прошлом. Столь глубокое воздействие на механизмы восприятия позволяет мозгу радикально менять свой стандартный образ мышления. В каком-то смысле психоделики вызывают легкую временную шизофрению. ЛСД может усугубить галлюцинации и бред у тех, кому уже диагностирована эта болезнь, и спровоцировать ее приступы у людей, которые имеют генетическую предрасположенность к ней. Но для здоровых людей, принимающих умеренные дозы, такой опыт может принести определенную пользу, не ограниченную действием вещества.

Что именно происходит в мозге человека под действием ЛСД? Все психоделики нарушают процесс обработки визуальной информации из внешнего мира. Галлюцинации, которые обычно испытывают люди – искажение форм и цветов, легкая дымка, – говорят о том, что первичная визуальная обработка информации происходит без применения обычных фильтров. Внезапно устанавливаются связи между зоной, отвечающей за зрительное восприятие, и областями, с которыми она обычно не связана. В результате перед человеком могут возникнуть чрезвычайно сложные галлюцинаторные миры, зачастую наполненные теми или иными духовными смыслами. Дэвид проводит такую аналогию: «Под действием ЛСД мозг может отказаться от принципов обработки сигналов, установленных априори, и начинает обрабатывать информацию так же, как в раннем детстве».

Дэвида интересует, как небольшие дозы ЛСД и других психоделиков (например, псилоцибина, действующего вещества галлюциногенных грибов) можно использовать в лечении таких заболеваний, как депрессия, обсессивно-компульсивное расстройство и посттравматическое стрессовое расстройство. Эти вещества позволяют буквально увидеть мир заново и перенастроить свои нездоровые убеждения. «Это напоминает дефрагментацию жесткого диска, – говорит Дэвид. – У людей появляется стойкое ощущение, что они не обязаны жить под влиянием своих негативных мыслей. Более того, у некоторых они полностью исчезают. В этом и состоит главное отличие между психоделиком ЛСД и анальгетиком кетамином[28] [с которым также работал Дэвид]. Кетамин позволяет на время подавить негативные мысли, но не заменить их».

Пока неясно, как именно ЛСД приводит к изменению привычного образа мыслей, но Дэвид предполагает, что его воздействие на серотониновые рецепторы подтипа 5-HT-2А «критично для перезапуска процесса мышления. Так возникает пластичность, и мозг получает возможность учиться новому». Точное понимание этого механизма требует новых исследований, но предварительные клинические испытания уже установили, что психоделики могут помочь в лечении посттравматического стрессового расстройства, зависимостей и депрессии.

Терапевтическое применение психоделиков делает очевидной связь между восприятием и формированием убеждений. «Разупорядоченные» взгляды, отрицательно влияющие на жизнь через привычное негативное мышление – например, размышления о старых травмах, убеждение в собственной бесполезности, одержимость негативными ассоциациями, формирование ошибочных мнений – можно исправить на здравую уверенность в личной безопасности или компетенции, изменив схему восприятия, чтобы сформировать иную концепцию реальности. Когда действительность перестает быть объективной и неизменной концепцией, человеку гораздо легче изменить свое мнение о ней, свою реакцию на нее и свое взаимодействие с ней.

Коллективное сознание против сбоев

Если же вышеописанный метод вас не привлекает, существует не такой рискованный, но зато законный и простой способ, с помощью которого можно смягчить сбои в восприятии, ведущие к разупорядоченным убеждениям. Итак, необходимо открыть себя чему-то новому, чтобы сравнить устройство своей реальности с чужой. Профессор Крис Фрит из Университетского колледжа Лондона провел несколько новаторских исследований, которые доказывают идею (которую, вероятно, многие понимают интуитивно), что мы приближаем себя к более точному представлению о мире, обсуждая с другими людьми свои личные мысли. То есть пословица «Одна голова хорошо, а две лучше» верна и в неврологическом смысле. Наша взаимная способность размышлять о своем восприятии и передавать знания окружающим, чтобы влиять на их убеждения, позволяет нам более тонко понимать мир.

Но для этого мало одобрения своей точки зрения от другого человека. Необходимо столкновение противоречащих мировоззрений и взглядов, а мы уже знаем, что наш мозг этого не любит. Он остро реагирует на любую информацию, ведущую к переоценке наших предположений о мироустройстве, поскольку на нее придется тратить внимание и силы. И он с легкостью избавляется от подобных проблем. Именно поэтому так сложно изменить и свое, и чужое мнение. Мы еще вернемся к нейронной основе трансформации убеждений в следующей главе.

Врожденный консерватизм нашего мозга уравновешивает конкурентный механизм, ведущий человека вперед, к новому и неизведанному. Судя по всему, мы запрограммированы получать удовольствие (как и всегда – в той или иной степени) от встреч с другими людьми и обмена мнениями и взглядами на мир. Это помогает нам формировать коллективное сознание, благодаря которому можно прикоснуться к идеям, циркулирующим в обществе, дополняя и поддерживая культуру и самые разные исследования. Объединение интеллектуальных и творческих ресурсов позволяет нам избегать сбоев в индивидуальных системах восприятия и формирования убеждений.

Рассматривая природу любви и взаимоотношений, мы выяснили, что процессы социального взаимодействия и общения тесно связаны с системой вознаграждения. Коммуникация с другими людьми доставляет нам удовольствие на биохимическом уровне. Именно поэтому нам приятно создавать коллективные системы убеждений. Потенциальная выгода как для отдельных людей, так и для целых народов, состоит в том, что вместе мы выстраиваем более прочную и надежную систему взглядов, которая способна адаптироваться к вызовам конкурирующих идей, а также проявлять гибкость и креативность при создании новых смыслов.

Однако не забывайте, что коллектив подвержен разупорядоченным убеждениям не меньше, чем отдельные люди. Если мы обмениваемся идеями только с теми, кто похож на нас и не ставит под сомнение наше видение реальности, коллективное сознание постепенно раздувается, пока наконец не лопается под давлением внутренних противоречий. История знает немало трагических примеров разупорядоченных систем убеждений, возглавляемых государственной властью, которые привели к массовым убийствам, а потому не стоит считать, что коллективное сознание объединяет исключительно хорошие идеи. Обсуждение и даже интеллектуальные дебаты сами по себе не гарантируют пользу идеи, если не поднимаются и не исследуются альтернативные точки зрения. Благодаря социальным сетям мы часто попадаем в информационные пузыри, которые подкрепляют нас в ложном представлении, что наша версия реальности идеальна, но на самом деле не все ее составляющие являются таковыми. И все же контакты между людьми, придерживающимися разных взглядов, бессчетное число раз меняли коллективные ценности и целые культуры. Это непрерывный процесс, которому не способно помешать даже то, что он не всегда ведет к появлению и развитию идей, способствующих стабильному прогрессу.

Наше врожденное удовольствие от новых концепций и переживаний смягчает сбои нашего восприятия – это еще один механизм, питающий стремление человека к постоянному движению. Как мы помним из главы о развивающемся и стареющем мозге, движение способствует рождению новых клеток и улучшает состояние мозга. В нашу систему вознаграждения встроены нейронные контуры, подталкивающие нас к исследованию пространства вокруг себя, к взаимодействию с новыми ситуациями и людьми, необходимыми для постоянного ее обновления. Именно поэтому мы, особенно в молодости, склонны стремиться к перемене мест в поисках новизны. Детям и подросткам это крайне необходимо для их быстро развивающегося мозга. Конечно, обучение продолжается и в течение всей жизни, когда мозг строит новые линии коммуникаций, пока мы думаем. Такая гибкость мозга, которую ученые называют пластичностью, крайне важна для выживания каждого отдельно взятого человека. Она позволяет нам быстро менять способ восприятия окружающей среды и взаимодействия с ней. Также она обеспечивает нас актуальной картой реальности по мере того, как меняется мир вокруг нас, – и когда мы садимся в автобус по пути на работу, и когда впервые приезжаем в незнакомый город. Где бы мы ни находились и чем бы ни занимались, наш мозг всегда дает нам постоянно обновляющееся руководство по выживанию в окружающей среде, по которому мы и ориентируемся в ней.

Мозг остро реагирует на любую информацию, ведущую к переоценке наших предположений о мироустройстве, поскольку на нее придется тратить внимание и силы.

Возможно ли, что у одних людей мозг стимулирует желание искать новые ощущения активнее, чем у других? Ведь есть те, кто находит удовлетворение в рутине. Одни люди придерживаются только привычного образа жизни, а другие с нетерпением и энтузиазмом рвутся к новому, жаждут необычных впечатлений и ощущений, предвкушая встречу с неведанным. Рождается ли человек с предрасположенностью к тому или иному поведению? Или же на нас влияет жизненный опыт?

Ответ очевиден: и то, и другое. Но в последнее время появляется все больше доказательств того, что наследственность играет большую роль. Согласно недавним исследованиям, склонность искать новизну и необычные ощущения на 60 % зависит от генетики. В частности, гены, связанные с этими чертами, участвуют в работе (как вы могли догадаться) нейрохимической дофаминовой системы, которая помогает подготовить мозг к вознаграждению. Судя по всему, люди с генетическим набором, повышающим активность дофамина (особенно с подтипом рецептора D4), больше склонны к поиску новых впечатлений. Если же генотип такого человека также предопределяет выработку большого количества дофамина в ответ на новизну, то он посвятит свою жизнь поиску приключений и удовольствия от них.

Стремление исследовать мир во всех его проявлениях, очевидно, давало преимущества в ходе эволюции, но не утратило актуальности и сегодня. Исследования показали, что успешные предприниматели или новаторы часто стремятся к чему-то новому. К сожалению, в современных условиях такой генотип может подтолкнуть и к деструктивному поведению, например к злоупотреблению наркотиками, которые подчиняют нашу систему вознаграждения.

Эти открытия легко применить в жизни. Если вы полагаете, что имеете генетическую предрасположенность к поиску новизны, секрет вашей счастливой и продуктивной жизни может состоять в том, чтобы наполнить ее приключениями, острыми ощущениями, яркими впечатлениями и сюрпризами. Если же вам по душе рутина и определенность, в этом нет ничего плохого. Но даже в таком случае иногда бывает полезно бросать себе небольшие и контролируемые вызовы, поскольку, как мы уже знаем, чтобы надолго сохранить здоровье мозга, важно получать новые навыки, сохранять активность и интересоваться мнением других людей.

Неважно, ищем ли мы острых ощущений или предпочитаем находиться дома, движение в любом случае неразрывно связано с человеческим поведением. С его помощью мы взаимодействуем с окружающим миром, выражаем свои эмоции через жесты и речь, обмениваемся мыслями и размножаемся. Человек – абсолютная противоположность асцидиям, скромным морским обитателям, которые в дни своей юности исследуют океан, а затем оседают на скалах. Как только они прирастают к поверхности и перестают двигаться, то сразу же съедают свой мозг и нервную систему. Всю оставшуюся жизнь они питаются кусочками органики, которые проносит мимо течение. Асцидии – гермафродиты, то есть обладают репродуктивными органами обоих полов. Это означает, что им не надо двигаться, чтобы размножаться. Похоже, их устраивает одиночество и пассивный образ жизни. Люди, напротив, постоянно куда-то стремятся. Нами всю жизнь движет потребность обновлять и освежать свой образ мышления, чтобы ментально развиваться и вносить личный (пусть и небольшой) вклад в коллективное сознание всего человечества.

Восприятие, предубеждения, шовинизм

Поиск новизны занимает важное место в поведении каждого человека, но некоторые ученые, прозванные шовинистами движения, заходят в этом вопросе еще дальше. Они считают, что если движение способствует развитию, преуспеванию и накоплению знаний как на личном, так и на общественном уровне, то в этом и заключается наше предназначение. «Смыслом жизни», по их мнению, являются встречи с новыми людьми и обмен идеями, что способствует созданию общепринятого представления о реальности, которое положительно сказывается на коллективном сознании. Можно назвать это нейробиологическим ответом на вечный вопрос человечества: «Какой во всем этом смысл?» Как и любая система убеждений, шовинизм движения развивался в ходе бесчисленных контактов между людьми, которые делились друг с другом ошибками и заблуждениями в своем взгляде на реальность, своими теориями и фантазиями, чтобы добиться более надежного и всестороннего понимания мира. Точно так же, как и любая система верований, это лишь предварительная идея, и все же мне она кажется вполне работоспособной.

Безусловно, нужно сохранять здоровый скепсис даже в отношении своих самых сокровенных убеждений и взглядов и помнить, что они вполне могут быть основаны на несовершенных моделях реальности. Например, когда заходит разговор о «мужском» и «женском» мозге, большинство исследований и наша реакция на них дают нейробиологии пищу для размышлений. Обрабатывающая способность нашего мозга вынуждает его во всем искать паттерны, и поэтому наше восприятие реальности основано на их поиске. Этому трудно сопротивляться, даже когда мы доходим до классификации отдельных людей.

Как бы сильно мы ни старались осознанно сопротивляться своим предубеждениям, мы все же делим людей по полу, гендеру, расе, возрасту и другим признакам. Но проблема в том, что это многократно усиливает поведенческие модели, которым люди сознательно или подсознательно следуют, чтобы соответствовать «себе подобным». Возникает конфликт между индивидуальным и типичным, который ставит нас перед вопросом о том, является ли гендер лишь социальным конструктом? Этим широким вопросом, имеющим множество деталей, занимаются представители самых разных дисциплин. Нейробиологи же изучают, являются ли гендерные стереотипы следствием нашей несовершенной системы восприятия, результатом деятельности предвзятого и ленивого мозга? Учитывая все, что мы знаем о нашем восприятии мира, это вполне возможно. Но выдержит ли этот взгляд научную критику?

Во-первых, несмотря на десятилетия исследований биологических основ половых различий, мы все еще далеки от понимания того, как половые гормоны влияют на развитие и функционирование мозга на протяжении всей человеческой жизни. Также важно подчеркнуть, что, помимо очевидного влияния половых гормонов на развитие внешних признаков, отличающих мужчин и женщин, другие их проявления нельзя классифицировать как исключительные, так как существует значительное совпадение между людьми разных полов. В этом нет ничего удивительного, поскольку после первой волны развития половых признаков в утробе матери мужчины и женщины вырабатывают оба половых гормона (под действием фермента ароматаза тестостерон становится эстрадиолом, поэтому мужчины тоже вырабатывают «женский» гормон, а женские яичники, наоборот, производят тестостерон).

Во-вторых, взаимодействие с другими людьми может влиять на концентрацию половых гормонов. Поэтому когда человека, идентифицирующего себя как мужчину, воспринимают как «типичного» представителя мужского пола, количество тестостерона в его организме будет возрастать и влиять на поведение.

В-третьих, и это крайне важно, наши предположения о мире, основанные на предшествующем восприятии и построении реальности, могут повлиять на наше представление о себе и других людях, а также о наших чертах и способностях. В ходе одного исследования участников просили, помимо другой информации, указать свой пол, прежде чем перейти к оценке их математических и языковых способностей. Это, казалось бы, безобидное сознательное упоминание пола в анкете значительно исказило восприятие людьми своих способностей, заставив их подчиняться стереотипным представлениям о том, что мужчины лучше разбираются в математике, а женщины – в языках. Но это сработало и в обратном направлении, а ведь участников даже не просили задумываться о своем поле или о гендерных стереотипах. Этот эффект изучали и другие исследования. Например, неосознанное использование женщинами таких шаблонных «девчачьих» слов, как «кукла», «цветы» и «сережки», а не таких «мужских», как «молоток», «машина» и «сигара», изменило женское самовосприятие. Иными словами, одних «девчачьих» слов оказалось достаточно, чтобы женщины заявили, что им больше по душе искусство, а не точные науки.

Интересно проследить, как наше стремление создавать классификации, какими бы грубыми они ни были, влияет на наше восприятие. Наши убеждения веками строились на выявлении ярких и однозначных различий, которые позволяли группировать людей по тем или иным внешним признакам. Одной главы не хватит, чтобы продемонстрировать неубедительность множества предвзятых выводов и ошибочных мнений, сформировавшихся за десятилетия исследований, особенно гендерных. Поэтому всем, кто захочет разобраться в этом вопросе, я настоятельно рекомендую книги Корделии Файн «Гендерные мифы» и «Тестостерон РЕКС. Мифы и правда о гендерном созна– нии»[29].

Как бы сильно мы ни старались осознанно сопротивляться своим предубеждениям, мы все же делим людей по полу, гендеру, расе, возрасту и другим признакам.

В следующей главе мы подробно рассмотрим механизмы, с помощью которых наш мозг генерирует смыслы, а также вопрос о том, как он преобразует их в конкретные системы верований – от религиозных до политических, от теорий заговора до научных гипотез. Несмотря на то, что любые убеждения исходят из нашего несовершенного восприятия, наша способность создавать невероятно изящные, сложные, а порой и зловещие системы верований поистине восхитительна.

Во что вы верите? В призраков? В «Манчестер Юнайтед»? В человеческую порядочность? Наши убеждения так же многогранны, как и мы сами. Они непосредственно влияют на наше самовосприятие, оказывают огромное воздействие на наш повседневный выбор, решения, мнения, подталкивают нас к одним действиям и отворачивают от других. Но, как мы уже знаем, мы ни в коей мере не контролируем ничего из этого. Мы можем принять решение или сформировать мнение лишь на основе нашего восприятия, а оно, как мы знаем из предыдущей главы, неидеально и максимально субъективно. Даже такие абстрактные понятия, как убеждения, которые нам бы хотелось считать конечным продуктом разума, во многом определяются работой мозга, происходящей без участия сознания.

Эти процессы зависят от комбинации общевидовых биологических ограничений и уникального сочетания генетической наследственности и когнитивных искажений. К примеру, мы можем полагать, что наша вера в Бога возникла в результате таких сознательных усилий, как размышления о духовной природе бытия или изучение теологии и философии. Но даже наши самые сложные убеждения являются продуктом подсознательной работы многочисленных врожденных механизмов мозга, которые возникли задолго до того, как человек научился логически мыслить и анализировать. Я вовсе не отрицаю, что мы можем подолгу сознательно и аналитически размышлять о своей жизни и взглядах. Также я не утверждаю, что такая деятельность не имеет практической или интеллектуальной ценности. Я лишь хочу подчеркнуть, что все наши сознательные мысли стоят на фундаменте личного восприятия и индивидуальной версии реальности, которые подвержены сбоям и далеки от совершенства.

Я называю убеждением все, что человек принимает за истинное положение вещей. Они бывают самыми разными: и такими банальными и легко проверяемыми, как вера в то, что сегодня будет дождь, и такими абстрактными, как вера в Бога. Вместе они представляют собой индивидуальный путеводитель по нашей реальности, сообщающий нам не только о том, что действительно является правдой, но и о том, что является «естественным» или «правильным», определяя таким образом, как мы будем вести себя по отношению друг к другу и к окружающему миру. Это означает, что наши убеждения исходят из уникального сознания индивидуума, под которым я понимаю способность формировать субъективное представление о мире. В этом контексте проясняется их практическая ценность. Формирование убеждений – не столько излишество когнитивных функций, сколько важная часть инструментария для навигации в окружающей среде. Очевидно, что это верно для отдельно взятого человека, но и не менее важно для групп. Для достижения какой-либо цели нет ничего эффективнее общей совокупности взглядов. Она лежит в основе всевозможных культурных, социальных и политических проектов. Также убеждения не просто практичны, но и, по всей видимости, полезны для нас. Многочисленные исследования показали, что любая вера во что-либо поддерживает здоровье мозга и усиливает чувство удовлетворения жизнью.

Однако, поскольку все убеждения являются продуктом нашего несовершенного мозга, они в равной степени могут нести как пользу, так и вред. Это может привести к проблемам и на индивидуальном, и на коллективном уровне. Люди, страдающие расстройствами восприятия или сформировавшие ошибочные убеждения из-за шизофрении, живут в условиях ужасающего отсутствия надежных смыслов. Даже неврологически здоровый человек может оказаться в ловушке своей версии действительности, если решит, что его вера – например, в превосходство расы, пола или иной части общества – не нуждается ни в каких доказательствах.

Любая вера во что-либо поддерживает здоровье мозга и усиливает чувство удовлетворения жизнью.

Как только убеждения приобретают системный и организованный характер, они становятся невероятно могущественными – как в положительном, так и в отрицательном смысле. Они могут привести к смертельно опасному религиозному или политическому фанатизму, а общество будет развязывать войны, чтобы их защитить. Конечно, убеждения также внесли вклад в бесчисленные достижения человечества в области культуры, науки, технологий и всех остальных сферах. И действительно, нет предела тому, во что способны верить люди. Наши взгляды могут варьироваться от самых простых до изысканно сложных. Однако их объединяет то, насколько глубоко мы способны верить в правильность наших воззрений, даже когда нам предоставляют все доказательства их несостоятельности.

Так откуда же взялось это могущественное явление, которое мы называем верой? Каким образом мозг приводит нас к реальности, которая формирует основу личности и задает или даже предопределяет будущую жизнь?

Вопрос о том, как мы начинаем верить в то, во что верим, возник не вчера. С древних времен люди размышляли, почему в обществе сосуществуют радикально противоположные взгляды и можно ли сказать, что одно убеждение более обосновано, чем другое? В современном западном мире многие считают, что система взглядов во многом зависит от семьи, культуры и общества, в которых родился человек. Сегодня убеждения не обязательно являются «истиной», ниспосланной некой всемогущей и недосягаемой силой. Мы можем искренне верить в идею или иметь свою позицию относительно какой-либо проблемы, нас может смущать, когда чужое мнение отличается от нашего, но при этом большинство из нас признает, что никто не может обладать монополией на истину. Мы знаем, что наши воззрения, какими бы глубокими они ни были, все же относительны. Это не более чем конструкт, и нейробиология все чаще задается вопросом, кто или что его построило?

Нейробиология убеждений – обширная и увлекательная тема, которая ставит перед нами множество проблем. Эта область в большей степени, чем любая из тех, что мы рассматривали, требует глубокого анализа того, как взаимодействие врожденных черт, наследственных факторов и жизненного опыта определяет поведение человека. Это одна из сфер, в которых ошеломляющие успехи нейробиологических исследований приводят к самым невероятным результатам. Теперь мы еще лучше понимаем, как и в какой мере наши убеждения формируются не сознательными интеллектуальными усилиями, а неосознанной работой глубинной системы межнейронных связей. Конечно, нельзя забывать о личном опыте и влиянии семьи и общества, но основу любого убеждения формируют механизмы уникального восприятия реальности. Поскольку система взглядов направляет нас во взаимодействии с миром, мы постоянно подкрепляем свои убеждения, приобретенные на заре жизни. Представления о природе Вселенной формируются задолго до того, как человек начинает разбираться в политике или в футболе. Например, если в раннем возрасте вы верили, что мир – это безопасное место, в котором вам всегда кто-то придет на помощь, то вы, как правило, будете постоянно находить этому подтверждение. Если же вы еще в детстве решили, что мир к вам равнодушен или даже враждебен, это мнение наверняка закрепится на всю жизнь, что порой может обернуться трагическими последствиями.

Для чего нужны убеждения

Прежде чем мы перейдем к изучению нейробиологической природы религиозных верований и политических убеждений, мы рассмотрим неврологические механизмы, лежащие в основе создания смыслов в самом широком значении этого термина. Почему люди настойчиво ищут теории, объясняющие мир и нас самих? Откуда столь сильное стремление к анализу и толкованию? Какую функцию оно выполняет?

В своей новой книге «Тайны мозга. Почему мы во все верим»[30] Майкл Шермер, профессор психологии и основатель журнала Sceptic, предположил, что наша способность формировать убеждения является неотъемлемой частью эволюции человека. Мы уже убедились, что любовь в каком-то смысле является побочным продуктом инстинкта размножения. Шермер же небезосновательно считает, что убеждения являются побочным продуктом постоянного стремления нашего мозга к поиску паттернов – способности, давшей человеку явные эволюционные преимущества. Например, научившись распознавать морды хищников в тени джунглей и выявлять определенные закономерности, человек смог принимать решение спасаться бегством, чтобы не стать обедом для голодного зверя. Благодаря этому отдельные индивиды смогли выжить в суровых условиях и передать этот навык своему потомству. Мы уже познакомились с этой концепцией в главе о восприятии и обнаружили, что иногда, как в случае с шизофренией, встроенные в мозг механизмы самозащиты могут работать некорректно.

Наш мозг можно назвать двигателем убеждений, потому что он постоянно пытается извлечь смысл из поступающей в него информации. Паттерны возникают благодаря категоризации и взаимосвязи информации, полученной от органов чувств. Цель этой во многом подсознательной работы – обеспечить осознанную когнитивную деятельность, направленную на прогнозирование и планирование будущего.

Это потрясающий механизм, но он не всегда работает безупречно. У мозга есть слабость всегда выводить общее из частного. Как правило, достаточно испытать какой-либо опыт в схожих условиях два-три раза, чтобы мозг с радостью увидел в этом подтверждение его «реальности». Мы моделируем нашу текущую действительность на основании своего предшествующего опыта, и это прогнозирование помогает нам планировать будущее. Это очень важно для формирования поведения через то, что мы называем непосредственным опытом. Допустим, вы берете яблоко; вы съедаете его; вы обнаруживаете, что оно вкусное; следовательно, вы ожидаете, что и следующее яблоко тоже будет вкусным. Так и есть, поэтому вы повторяете этот опыт раз за разом и убеждаетесь, что яблоки вкусные. Вполне логично, что вы и дальше будете их есть.

Мы не единственный биологический вид, действия которого в будущем определяют подобные ассоциации, возникающие на основе информации, которая была получена из окружающего мира. Это один из основных навыков, известный у представителей многих видов и играющий ключевую роль в их выживании. Более того, им владеют даже существа, не имеющие мозга. Обыкновенный садовый горох, Pisum sativum, можно обучить ассоциациям не хуже, чем собаку Павлова. В экспериментах ученого собака получала еду после звонка. В отличие от пса, реагирующего на звонок, или человека, у которого начинает урчать в желудке при виде наливного яблока, горох может «научиться» ассоциировать поток воздуха с источником света, поэтому, попав в неосвещенный лабиринт, он начинает расти в направлении воздушного потока из вентилятора. Растение выбирает, в каком направлении пустить побеги на основе своих знаний. Если даже горох способен формулировать элементарные представления о том, как работает мир вокруг него, человечеству стоит задуматься, так ли велика роль сознания, как мы привыкли считать. Чем больше мы узнаем о нейробиологии других организмов, тем больше возникает сомнений в превосходстве человека над остальной природой.

Убеждения как побочный продукт восприятия

Вернемся к механизмам формирования представлений о мире у людей. Убеждения могут возникать не только на основе непосредственного опыта, но и на основе социального взаимодействия, когда информация передается от человека к человеку. Большую часть нашей жизни мы оцениваем слова других людей и решаем, включать ли полученные от них знания в свою картину мира (еще один удивительный факт: вероятно, у растений тоже есть механизмы, позволяющие им учиться через социальное взаимодействие; мы подробно рассмотрим это, когда будем говорить о социальном значении нейробиологии).

Что же касается людей, для нас социальная коммуникация имеет фундаментальное значение. Мы эволюционировали благодаря способности сознательно размышлять о мире и говорить о нем, передавая наши личные убеждения через язык. Речь традиционно считается непревзойденным когнитивным навыком человека, которому мы отводим ключевую (и поразительную!) роль в способности общаться и строить теории.

Как мы уже убедились в начале этой книги, основа нашего уникального восприятия мира формируется в первые годы жизни, когда человек словно губка впитывает в себя информацию и впечатления. Затем наступает другой критический период – подростковый возраст, когда синаптический прунинг и стремление к новым ощущениям образуют взрывную смесь, которая позволяет человеку сформировать свои основные представления о себе и о мире. К 20 годам у мозга уже есть достаточно много материала, готового лечь в основу системы убеждений. Проблема в том, что как только мозг составил мнение о чем-то, каким бы неполным или ошибочным оно ни было, он предпочитает оставить его без изменений. А поскольку он стремится искать смысл там, где его нет, то легко понять, почему люди с готовностью делают неверные выводы (например, о превосходстве белой расы) из цепочки бессвязных событий. Затем мозг начинает искать доказательства, игнорируя любые противоречия, и в результате реальность человека начинает вращаться вокруг этого убеждения.

Описанный процесс образования убеждений повторяет физиологический процесс формирования нервных путей. В обоих случаях мы имеем дело с самоукрепляющейся петлей. Как и в случае с механизмами восприятия, мозг и здесь ищет лазейки, чтобы экономить силы при обработке информации. Вам может показаться, что мозг ленив по своей природе, но на уровне глубоких межнейронных связей ему действительно легче поддерживать, а не менять убеждения. Чтобы сознательно изменить свое мнение о чем-либо и заложить новые нервные пути для противоположных взглядов, нужны дополнительные усилия, а лишняя трата энергии может не стоить того. В первую очередь это касается семейных и религиозных убеждений, поскольку они относятся к людям, определяющим нашу социальную идентичность. В этом случае цена слишком высока, так как трансформация системы ценностей может повлиять на взаимоотношения с близкими. Решение извечного вопроса о том, может ли человек изменить свое мировоззрение, а заодно и фундаментальные черты своего характера, может иметь грандиозные последствия. К этому мы еще вернемся.

Умные, но не уникальные

Не стоит говорить о том, как сложна вся умственная деятельность, связанная с обработкой информации, восприятием, формированием понимания, составлением убеждений о мире и их передачей другим людям. Мы действительно можем гордиться своими когнитивными способностями. Однако наше свойство считать себя единственными «мыслящими» существами на планете означает, что мы привыкли воспринимать человека как венец творения, а также не замечать и преуменьшать когнитивные способности других существ. Кроме того, мы внушили себе, что обладаем безграничной свободой воли. Мы отчаянно хотим верить, что люди – это не просто (умные) животные или, пользуясь современной метафорой, машины. Мы настаиваем на этом, исходя из того факта, что человек способен принимать решения, действовать в соответствии с ними и делать из этого выводы. Мы даже прибегаем к убеждениям, основанным на нашем несовершенном механизме прогнозирования, чтобы рационализировать свои действия после события и придать смысл миру вокруг себя и своей собственной жизни.

Сама по себе эта вера не так уж и плоха. Без свойственного людям эгоизма мы бы никогда не достигли нынешнего образа жизни и не преуспели в культуре. И все же для нашего коллективного эго полезно остудить пыл в превознесении человека как вида, ведь обратной стороной этого является наше отношение к природе как к расходному материалу. Кроме того, мы наверняка слишком доверяем собственным мыслям. Как романтическая любовь является эмоциональным следствием работы глубинных механизмов, которые подталкивают нас к продолжению рода или развитию связей для нашего будущего, так и убеждения могут быть результатом глубокой обработки информации, необходимой для создания единой версии окружающей нас реальности. Да, мы умны, но сознание – это лишь одна из многих вещей, которыми нас обеспечивает система «мозг-тело», и в этом мы вовсе не уникальны.

Мозг стремится искать смысл в там, где его нет, а затем искать доказательства, игнорируя любые противоречия. В результате реальность человека начинает вращаться вокруг этого убеждения.

В 2012 году в Кембридже группа нейробиологов, принимавшая участие в конференции «Сознание у людей и других животных», опубликовала документ, ставший известным как Кембриджская декларация о сознании. В ней «безоговорочно» утверждается: «Вес доказательств указывает, что люди не уникальны в обладании неврологическими основаниями, порождающими сознание. Другие животные, включая всех млекопитающих, птиц и многих других существ, в том числе осьминогов, тоже обладают этими неврологическими основаниями». Речь не только о том, как вышеупомянутый горох, ориентируется в лабиринте благодаря фотосинтезу, но и о воронах, решающих сложные задачи, как в басне Эзопа, чтобы добыть пищу, или о муравьях, научившихся выращивать растения задолго до того, как люди освоили сельское хозяйство. Все это говорит о наличии сознания – способности извлекать уроки из предшествующего опыта и действовать, исходя из представлений о нынешней реальности и мысленных прогнозов будущего.

Если уменьшить роль сознательных усилий в формировании сложных убеждений, мы обнаружим, что движущей частью этого процесса являются эволюционные механизмы. Безусловно, умение распознавать затаившегося в джунглях хищника далеко от философских систем мышления, обеспечивающих существование религиозных институтов и политических партий, но именно это эволюционное преимущество позволило мозгу создавать смыслы и обеспечило наше существование. Это относится как к отдельным людям, так и к разнообразным социальным группам.

В 70–80-х годах прошлого века физик Дональд Маккей работал на кафедре коммуникаций и нейробиологии в Килском университете. Его интересовало, как нейробиология может пролить свет на понимание природы человеческого сознания и христианского богословия. Маккей утверждал, что убеждения играют важную роль: они создают почву для взаимодействия с чем-либо или кем-либо и помогают человеку рассмотреть возможность согласиться с противоположным мнением. С этой точки зрения убеждения представляют собой не столько набор случайных абстрактных концепций, сколько бесценную систему, которая готовит человека к контакту с жизнью. У каждого из нас есть множество самых разных взглядов относительно окружающего мира, и всякий раз, когда мы принимаем решения, то полагаемся на совокупность этих представлений. Возможность предполагать будущие вероятные сценарии на основе устоявшихся условностей позволяет нам быстрее и креативнее реагировать на происходящее.

Люди тысячелетиями создавали сложные и тщательно продуманные системы взглядов для достижения самых разных целей – от формирования социальных связей до развития искусства, культуры и технологий. Без способности порождать и излагать мысли ни один философ или ученый не смог бы развивать свои теории. Международные движения и совместные усилия, которым мы обязаны всем, чем можем гордиться – от всеобщей концепции прав человека до искоренения бесчисленных болезней, – были бы невозможны без невероятной способности нашего мозга анализировать и передавать информацию. В наших индивидуальных и коллективных системах могут быть сбои, но огромное число достижений человечества само по себе доказывает ценность и эффективность способности создавать и применять смыслы.

Формирование убеждений, безусловно, практически значимо и приносит пользу обществу, но вас не должно удивлять, что поддерживаемая эволюцией система вознаграждения делает этот процесс не только полезным, но и приятным. На вопрос о природе убеждений проще всего ответить, что без них мы бы не изобрели колесо, лодку, средства гигиены, книги, оперу, современные танцы, асептику… Однако, помимо всех этих прекрасных вещей, существует и кое-что нематериальное – значительное улучшение благополучия и счастья отдельного человека и общества в целом. Они вселяют в нас гордость и дают нам наше предназначение. Убеждения могут приносить глубокое внутреннее удовлетворение. Но, разумеется, не всегда. Идеология нанесла большой вред многим сообществам, и можно утверждать, что религиозная вера, пропагандирующая чувство вины и стыда в отношении сексуальности, негативно влияет на благополучие ее приверженцев. Но, несмотря на эти оговорки, убеждения как категория мозговой активности в целом полезны для всех нас.

Как и почему мы сильно привязываемся к своим убеждениям

Доктор Марио Борегард, когнитивный нейробиолог из Монреальского университета, провел ставшее хрестоматийным исследование о связи между системой сознательных убеждений человека (на примере верующих христиан) и уровнем его счастья. По его просьбе монахини-кармелитки должны были во всех подробностях вспоминать свой мистический опыт во время сканирования мозга. Доктор Борегард хотел выяснить, какие его участки связаны с этой деятельностью. У испытуемых активизировались многочисленные мозговые контуры, а немногочисленные отклонения в них были предположительно связаны с характером воспоминаний, ассоциациями и эмоциональной реакцией. Но у всех участниц эксперимента неизменно активировался центр удовольствия – монахиням нравилось вспоминать о пережитых духовных таинствах.

С тех пор проводились и другие исследования мозга, связывающие религиозные взгляды с системой вознаграждения. И вновь активация прилежащего ядра мозга в случае, когда человек лишь задумывался о предстоящем духовном опыте, указывала на механизм, посредством которого учение неразрывно связано с вознаграждением и мотивацией. Кроме того, религиозные практики часто сопровождаются общими молитвами, и мы уже знаем, что такие действия вызывают сильное чувство социальной сплоченности. Добавьте к этому великолепную архитектуру, выразительные запахи, резонирующие звуки и чувство принадлежности к сообществу – каждый из этих компонентов в отдельности является источником положительных эмоций, и поэтому неудивительно, что религиозные люди ассоциируют веру с благополучием, тем самым создавая основу для дальнейшего укрепления своих взглядов. В связи с этим они чаще называют себя счастливыми и удовлетворенными жизнью.

Интересно, однако, что ключевым фактором может являться не религия, а сама вера. Эти результаты были воспроизведены в исследованиях на людях с иными общими убеждениями. Когда вы с друзьями идете на стадион и видите, как ваша любимая футбольная команда выигрывает важный матч, вы чувствуете эйфорию, которую нельзя испытать, сидя дома перед телевизором. Всплески удовольствия, по-видимому, упрочняют вашу приверженность команде, и на этом фундаменте укрепляется убеждение, что в этом году она обязательно выиграет чемпионат, а ваша преданность «продлевается» еще на один сезон.

Итак, мы выяснили, что стремление человеческого мозга искать закономерности и использовать их для создания смыслов, становящихся основой сложных систем убеждений, в значительной степени является врожденным и универсальным механизмом, обеспечивающим наши эволюционные преимущества. Убеждения полезны с практической точки зрения и прочно связаны с чувством повышенного благополучия и социальной сплоченности. Мы еще подробно не исследовали, почему и как мы приобретаем конкретные взгляды, но результаты упомянутых в этом разделе экспериментов позволяют нам сделать определенные предположения. Одно потрясающее исследование, целью которого было выявление связей между политическими убеждениями и страхом (эмоциональной противоположностью вознаграждения), показало, что воззрения являются не только продуктом интеллектуальных процессов, но и результатом наших эмоциональных реакций.

Еще одно исследование было посвящено изучению мозговой активности при приближении опасности у добровольцев, определявших себя как либералы или консерваторы. При этом фиксировалась активность в мозжечковой миндалине мозга, играющей ключевую роль в активации контуров, которые готовят тело к бою или к бегству. Мы уже знаем, что при ощутимом уровне угрозы вырабатывается большое количество гормона стресса кортизола, что снижает возможность создания межнейронных связей в областях мозга, которые обеспечивают гибкость мышления и способность рассуждать, обучаться и планировать будущее. Пожалуй, это разумная тактика для выживания: забывать о будущем, чтобы справиться с опасностями настоящего. Но обратная сторона этой стратегии заключается в существенном нарушении баланса между «холодным» и «горячим» познанием (иными словами, человек может действовать либо импульсивно, под влиянием эмоций, либо трезво, исходя из результатов обработки информации; мозг постоянно балансирует между этими вариантами реагирования).

Интересно, что анализ сканирования мозга консерваторов и либералов показал, что обычно у первых более чувствительная мозжечковая миндалина, чем у вторых. Более того, отличались и анатомическое положение, и размеры этой области. Сеть межнейронных связей между клетками миндалины у консерваторов гораздо сложнее, и эта зона занимает больший объем в мозге. Учитывая эти результаты, ученые предполагают, что консерваторы более чувствительны к восприятию угрозы и действуют, исходя из соображений осторожности. Мозг либерала, напротив, показал повышенную активность в островковой доле, участвующей в теории разума – способности видеть в других мыслящих существ. Кроме того, сторонники либеральных взглядов обычно имеют большую и более восприимчивую переднюю поясную кору, отвечающую за мониторинг нестабильности и риска возникновения конфликтов. По всей видимости, эта особенность обеспечивает большую терпимость к неизвестному и к сложным социальным ситуациям.

Может показаться, что сейчас мы даем твердое основание для всеобщего признания надменных либералов, так как консервативный мозг ограничен страхом, а либеральный наполнен способностями к креативному сотрудничеству. Однако нельзя делать поспешных выводов о политических убеждениях на основании уровня активности мозга, не принимая во внимание сложность процесса формирования взглядов, иначе может показаться, что люди рождаются либералами или консерваторами, а это не так. Скорее, индивидуальные особенности мозга (чувствительная мозжечковая миндалина или островковая доля) могут способствовать тому, что человек будет воспринимать мир как пугающее или дружелюбное место. Мы уже знаем, что на подобные представления, формирующиеся в раннем детстве, могут накладываться поздние убеждения – например, что угроза может исходить от людей из другой социальной группы, мигрантов, потенциально опасных технологий или любых других источников возможной опасности, каждый из которых представляет собой конструкт системы убеждений. Эта сложная система взглядов формируется всю жизнь, и на ее основании человек причисляет себя к либералам или к консерваторам.

Нам следует проявлять осторожность, но если вы сомневаетесь в этих открытиях, имейте в виду, что американские ученые, проводившие эксперимент, утверждают, что с помощью сканирования мозга они с высокой точностью и достоверностью могут также определить, поддерживает человек республиканцев или демократов. Поэтому будет честно признать, что выводы ученых можно считать занимательными, но признание либерального или консервативного склада мышления в качестве «лучшего» остается оценочным суждением каждого человека. Ваша личная интерпретация результатов исследования в значительной степени зависит от множества факторов – от вашего мнения об относительных достоинствах разных политических идеологий до вашего уровня доверия к нейробиологии как науке, не говоря уже о размерах мозжечковой миндалины и островковой доли в вашем мозге.

Лично я склоняюсь к тому, что нашему обществу необходимо существование людей с обоими типами мышления. Возможно, более консервативный склад ума помогает защищать людей в настоящем, а либеральный способствует успеху будущих поколений.

Можно ли изменить свои собственные взгляды

Больше всего меня интересует, можно ли «перепроектировать» политические взгляды, используя эти знания. Открываясь круглосуточному потоку новостей и бесконечным лентам соцсетей, мы бомбардируем свой мозг информацией, которую он воспринимает как сигнал об опасности. Несколько небольших исследований показали, что на эмоциональное состояние человека можно повлиять, просто изменив его ленту в Facebook. Это воздействует на когнитивные процессы, трансформируя тонкие настройки восприятия и принятия решений и тем самым переключая человека на его врожденную защитную систему, которая возникла, чтобы уберечь нас от опасностей за счет способности к совместному, эмпатическому и инновационному поиску разрешения проблем. Результатом может стать обращение к более «консервативным» решениям.

Все это расширяет наши представления о свободе воли. Многое из того, что мы считаем результатом нашей сознательной умственной деятельности – наши мнения и убеждения, – определяется эмоциональным откликом, вызванным деятельностью глубинных структур головного мозга. Лишним поводом для тревоги стали скандалы вокруг компании Facebook, передававшей персональные данные пользователей организациям, которые использовали их в коммерческих и политических целях. К этому вопросу мы еще вернемся.

Возможно, более консервативный склад ума помогает защищать людей в настоящем, а либеральный способствует успеху будущих поколений.́

Возможность создания «идеологического переключателя» поднимает вопрос о том, до какой степени человеку свойственно менять свои убеждения? Как мы видели в начале главы, стремление мозга расходовать как можно меньше энергии делает его в какой-то мере консервативным, когда заходит речь о восприятии и создании смыслов. Тем не менее люди могут менять свои взгляды в результате каких-либо потрясений или постепенного накопления жизненного опыта. Известная мысль, иногда приписываемая Уинстону Черчиллю, гласит: «Кто в молодости не был революционером – у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором – у того нет ума». Итак, менять мировоззрение – это нормально, и многие из нас наверняка наблюдали такие изменения в себе или в других

Чтобы узнать об этом больше, я поговорила с Джонасом Капланом, профессором психологии в институте нейрологии и творчества университета Южной Калифорнии. Он исследует нейронные механизмы убеждений и провел несколько исследований, посвященных вопросу того, что происходит в мозге, когда человек пытается придерживаться своих основных взглядов, невзирая на контраргументы. Его группа изучала людей, называющих себя либералами (их легче привлечь, чем консерваторов, во всяком случае, в Южной Калифорнии), и попросила их изучить доказательства того, что Томас Эдисон не изобретал лампочку, а поливитамины не так уж и полезны. Вместе с этими относительно безобидными вопросами им также предоставили аргументы, подрывающие их веру в обоснованность и полезность повышения налогов на богатых, ужесточения контроля над оружием и увеличения доступности абортов.

Добровольцы, как правило, не возражали против доводов об Эдисоне или поливитаминах, но изо всех сил сопротивлялись попыткам поставить под сомнение собственные политические убеждения. Джонас объясняет: «Левые взгляды никак не связаны с непредвзятостью. Наши добровольцы продемонстрировали преданность своим политическим ценностям. Например, они говорили: “Как я объясню своим друзьям, что поменял точку зрения на этот счет?”. Если левые взгляды являются жизненно важной частью вашей самоидентификации, вы будете изо всех сил сопротивляться любым изменениям». Поэтому, хотя предрасположенность к той или иной идеологии связана с определенным типом мозга, люди по обе стороны политического спектра сопротивляются пересмотру своих основных убеждений.

Так что же именно происходит в мозге, когда наши основополагающие взгляды подвергаются сомнению? Чтобы ответить на этот вопрос, ученые измерили активность в его разных областях. «Сначала мозг переходит от использования внешне-ориентированной схемы познания к внутренне-ориентированной, – сказал мне Джонас. – Это мы видим, когда люди переключаются на воспоминания или самоанализ, игнорируя внешние сигналы».

Когда главные убеждения находятся под угрозой, люди ищут контраргументы к предъявляемым доказательствам. Они пытаются встроить новую информацию в свои существующие представления. Если же это невозможно, то они начинают игнорировать ее, чтобы поддержать уже сформированную когнитивную модель. Джонас отметил всплески активности в мозжечковой миндалине и островковой доле во время этой оценочной стадии и предположил, что эмоциональный ответ людей на новые сведения критически важен для принятия решений относительно них. «Любая информация, подвергающая сомнению наши системы убеждений, провоцирует сильное отторжение, – продолжает Джонас. – Она угрожает нашей личности, а потому мозг активирует самозащиту, будь он консервативным или либеральным. При этом люди с более высоким уровнем активности в мозжечковой миндалине менее склонны отказываться от своих позиций».

Исследования Джонаса могут быть полезны в контексте развития гибкости мнений. Я спросила его, склонен ли он считать, основываясь на результатах своей работы, что люди могут научиться обновлять свои взгляды на мир. Можно ли представить расширяющиеся и все более достоверные данные об изменениях эмоционального фона так, чтобы помочь даже самым стойким в собственных убеждениях людям вырваться из крепости своего старого мировоззрения, которую возвел их разум? Джонас как раз работает над этой концепцией, и его цель – научить людей управлять своими эмоциями и проверить, смогут ли они после этого изменить свою точку зрения. Для этого он использует технику эмоциональной переоценки, показывая добровольцам изображения, которые они прежде находили отвратительными. Им предлагали посмотреть на них иначе, откинув машинальные ответы и интерпретации. Предварительные результаты эксперимента выглядят многообещающе, и ученый верит, что воспитание бесстрашного любопытства к жизни вместо рефлекторной оборонительной реакции может иметь далеко идущие последствия для индивидуального творчества, благополучия, инноваций, предпринимательства и даже коллективной деятельности и мировоззрения в целом. Пока рано делать какие-либо выводы, но интересно посмотреть, как будет развиваться эта область исследований, а также как мы сможем использовать ее результаты, чтобы создать здоровый баланс между самозащитой и выживанием, здоровым энтузиазмом и любопытством, особенно во времена, когда все вокруг так стремительно меняется. В следующей главе мы выясним, каким образом можно внедрить в образовательные программы тренинги гибкости мозга.

Изменение убеждений как терапия

Эмоции играют большую роль в формировании и переоценке взглядов, но этот процесс обусловлен не только их влиянием. Недавно ученые исследовали, каким образом физическая активность и отдых влияют на то, как человек развивается и меняет представления об окружающей среде и своей роли в ней. Результаты говорят о том, что здесь есть серьезный задел для улучшения психического здоровья.

Многочисленными исследованиями доказана связь между физическими упражнениями и работой системы вознаграждения. Человеку свойственно стремление двигаться, а движение играет роль в поддержании пластичности мозга со всеми вытекающими отсюда позитивными последствиями для его здоровья. В то же время противоположная движению медитация давно ассоциируется с хорошим психическим здоровьем и в разных своих формах является одним из столпов духовной практики в буддизме и христианстве. Люди, практикующие медитацию, утверждают, что она помогает прояснять мысли, а восприятие мира и самого себя становится менее эгоцентричным. Благодаря современным технологиям визуализации (функциональной магнитно-резонансной томографии или фМРТ), позволяющим нам наблюдать, какие области головного мозга поглощают больше кислорода, следовательно, развивают большую метаболическую активность, мы можем заглянуть в мозг во время медитации, чтобы изучить ее механизмы. Несколько исследований с участием буддийских монахов показали, что в процессе медитации задействуются следующие кластеры структур мозга: хвостатое ядро (считается, что оно играет роль в фокусировке внимания), префронтальная кора (связана с самосознанием) и, что особенно важно, гиппокамп (отвечает за обучение и память). Было высказано предположение, что со временем медитация вносит вклад в поддержание процессов нейрогенеза в мозге, подпитывая новые нервные клетки так, что они начинают быстрее создавать полноценные функциональные связи и контуры. Вероятно, эта духовная практика также способствует выработке защитного жирового слоя вокруг этих новых клеток и снижает вредное воздействие кортизола, помогая сохранять активность нейронных связей.

В ходе других исследований, сосредоточенных на изучении различных уровней электрической активности в мозге в процессе медитации, выяснилось, что по некоторым параметрам она совпадает с активностью мозга во сне. Во время медитации доминируют низкочастотные электрические волны, характерные для состояния сна, которые находятся в уникальной комбинации с быстрыми электрическими колебаниями, обычно связанными с когнитивной работой. По всей видимости, в состоянии медитации мозговая деятельность, с одной стороны, имитирует сон, отчасти выполняя те же функции восстановления и подпитки мозга, с другой – в это время протекают процессы, характерные для расслабленного ума и творческого мышления. Так возникает состояние расслабленного бодрствования, способствующее хорошему психическому здоровью и улучшению памяти и когнитивных функций.

Следовательно, чтобы укреплять здоровье мозга и сохранять гибкий ум и непредвзятое восприятие себя и окружающего мира, необходимо и движение, и пространство для размышлений и отдыха. Несмотря на то, что шовинисты движения настаивают, что они разгадали загадку человеческого предназначения, а единственным смыслом жизни является физическая активность, противоположный ей покой, который тысячелетиями является ключевым элементом многих религиозных практик, играет не меньшую роль для личного благополучия индивида и развития коллективного сознания. На уровне нервной системы эти состояния дополняют друг друга.

Учитывая эти выводы, ученые разработали новый метод клинического лечения депрессии – ментально-физический (MAP[31]) тренинг. Депрессию, как и другие психические расстройства, можно описать как набор контрпродуктивных убеждений о мире. Это не значит, что причины этого заболевания надуманы или что их может вылечить позитивный взгляд на мир. Но если кто-то считает себя ничтожеством или уверен, что без него всем станет лучше, то было бы неоценимо полезно попробовать изменить механизмы мозга, лежащие в основе этих убеждений, и тем самым помешать им портить человеку жизнь.

MAP-тренинг представляет собой практическое воплощение современного нейробиологического понимания работы глубинных структур мозга при формировании убеждений и его роль в терапии. Он совмещает медитацию, направленную на концентрацию внимания, и 30-минутные аэробные упражнения, например бег. Предварительные исследования показали, что такое чередование может дать положительный эффект: показатели психофизического состояния группы молодых матерей, которые еще недавно были бездомными и страдали от различных травм, улучшились после MAP-тренинга. Также выяснилось, что этот метод улучшает состояние не только у больных депрессией, но и у людей без каких-либо диагнозов, которые до этого заявляли, что они и так счастливы. Надо признать, что пока точно не известно, увеличивает ли MAP-тренинг число нейронов и нейронных контуров в мозге. Однако первичные результаты показывают, что нейробиологические исследования можно с успехом преобразовать в новые способы клинической помощи на благо здоровью и счастью людей. Можно надеяться, что MAP-тренинг поможет людям самостоятельно менять свои убеждения на более позитивные.

Чтобы укреплять здоровье мозга и сохранять гибкий ум и непредвзятое восприятие себя и окружающего мира, необходимо и движение, и пространство для размышлений и отдыха.

Не могу не порадоваться, что на нескольких последних страницах мы ушли от антиутопического кошмара с его «идеологическим переключателем», который взламывает реакцию людей на страх, а также корпорациями и политиками, овладевающими умами людей. Сейчас мы говорим о вдохновляющей модели изменения собственного мировоззрения и взглядов других людей через рефлексию и физические упражнения.

Убеждения, судьба и свобода воли

Вся эта глава была посвящена тому, как наши убеждения о мире и о себе могут значительно изменить наше настоящее и будущее. Мы основательно изучили, как формируются наши взгляды и можно ли их изменить (на сознательном или подсознательном уровне, самостоятельно или с посторонней помощью). Трудно переоценить всю сложность процесса формирования убеждений, так как на него влияют самые разные факторы – от несовершенства нашей системы восприятия до сложных переплетений бесчисленных граней личного опыта, – которые проходят через фильтр генетически предопределенных особенностей нейронных связей мозга. Эта сложнейшая система поддерживает мириады самоотносимых мнений об убеждениях, сознании и степени собственной независимости. На протяжении всей книги мы пытаемся решить вопрос, на который в современном обществе не принято обращать внимание: обречены ли мы на свою судьбу, предопределенную биологией, или же у нас есть свобода воли? Свободны ли мы в своем выборе, или все наши решения и действия предопределены? Свобода воли – всего лишь иллюзия?

В далеком 1985 году нейробиолог Бенджамин Либет провел эксперимент с целью определить, принималось ли осознанное решение начать движение до или после того, как мозг человека посылал соответствующий сигнал. Он просил испытуемых многократно сгибать руку в запястье. Ученый регистрировал время движения и активность двигательной зоны коры головного мозга, а затем сравнивал эти данные со временем, когда испытуемый сообщал, что сознательно решил согнуть руку. Точное время движения было получено через измерение электрической активности мышц. Активность двигательной коры замерялась через высокоточные электроды, которые были размещены на коже головы. Либет обнаружил, что первым происходило подсознательное указание от двигательной коры, а сознательное решение задерживалось на 350 миллисекунд. Еще на 200 миллисекунд запаздывало само начало движения. Таким образом, осознание приходило после того, как мозг давал команду.

Но у этого эксперимента есть очевидные ограничения. Например, испытуемому нужно несколько секунд, чтобы сфокусировать свой взгляд и увидеть точное время на часах, что может привести к погрешности, так же как и субъективная оценка чувства принятия решения. По сути, эксперимент проходил в лабораторных условиях и рассматривал одно очень простое одноэтапное действие. Позже это испытание не раз повторяли и совершенствовали, и результаты всегда были идентичны. Но как это связано со множеством сложных и неоднозначных решений, которые все мы принимаем каждый день?

Интерпретации могут быть самыми разными. Некоторые люди полагают, что теоретически за время между сигналом мозга приготовиться к движению и сознательным решением совершить его можно воспрепятствовать этой команде. Возможно, если применить это предположение на практике, именно эта кнопка паузы в нашем сознании открывает нам доступ к свободе воли. Но это звучит неплохо ровно до тех пор, пока мы не вспомним хорошо известный факт: способность к самоконтролю и сила воли, как и все остальные черты, во многом предопределены совокупностью генетической предрасположенности и приобретенного в раннем возрасте опыта. Поэтому одни люди могут пользоваться этой кнопкой, а другие – нет.

Поскольку Джонас Каплан проводил исследование по возможности изменения убеждений, я спросила его о том, что он думает о концепции свободной воли. Он ответил однозначно: «Я не верю в свободу воли. Во Вселенной все предопределено. Мы не являемся инициаторами собственных поступков, потому что каждое действие всегда вызвано чем-то предшествующим». Но он тут же оговорился: «И все же решения отчасти контролируются эмоциональным состоянием человека, а так как большинству людей было бы нелегко жить с мыслью об отсутствии или недостатке свободы воли, одна лишь вера в нее уже довольно важна».

Я не в первый (и не в последний) раз слышала подобное мнение от когнитивиста. Последние исследования показывают, что разрушение веры человека в собственную свободу действий ведет к эгоцентричному и импульсивному поведению. Если люди думают, что их поступки в значительной степени предопределены, они склонны считать, что все они не имеют никакого значения, и начинают следовать своим желаниям, невзирая на социальные нормы. Индивидуальная вера в свободу воли вполне может быть иллюзорной, но без нее трудно представить нормальное функционирование общества (и спокойную жизнь отдельного человека).

Непредвзятость на практике

Чтобы рассмотреть необходимость веры в свободу воли с позиции, радикально отличной от моей, я поговорила с выдающимся богословом лордом Уильямсом, бывшим архиепископом Кентерберийским. Нейробиология все чаще предполагает, что наше индивидуальное сознание, субъективное представление о мире, формирование убеждений – это лишь часть самых разных явлений, которые представляют собой продукт работы электрохимических схем нашего невероятно умного мозга. Мне было любопытно, если Роуэн верит в свободу воли, то, по его мнению, она исходит из физических структур головного мозга или же из другого источника? Имеет ли она божественную природу? Или же дело в сосуществовании души и сознания?

«Я верю в свободу воли, – сказал он, – но не вижу противоречия в выражениях: “Вот как это рождает наш мозг”, – и: “Но мы не можем с полной уверенностью предсказать результат”. Мне не кажется, что каждое наше действие предопределено. Если вы можете предугадать, что я скажу в течение следующих пяти минут, то я могу ответить: “А вот и нет!” Таким образом, вербальный обмен информацией влияет на всякую предопределен– ность».

Возможно, предрешенность присутствует на индивидуальном уровне, но появление нового человека ее разрушает. В теории число переменных во время разговора бесконечно, и поэтому трудно представить себе абсолютно детерминированную модель общения, которая учитывала бы все, что кто-либо может сказать или сделать. (Однако ряд увлекательных экспериментов показал, что на практике большинство вещей, которые мы говорим, настолько ограничены предсказуемыми переменными – например, нашими отношениями с человеком, предшествующим опытом, эмоциональным контекстом беседы, социальными ожиданиями, правилами языка и так далее, – что можно предугадать огромное количество высказываний. Человек может сказать все, что угодно, даже: «Из огурцов получаются замечательные питомцы». Но чаще всего мы говорим о том, в чем уверены, и эти фразы нередко используются нами регулярно, например: «Сегодня очень холодно»).

Изучая достижения в области естественных наук, Роуэн всерьез заинтересовался природой системных взаимодействий в мозге и тем, что они дают нам в результате. «Похоже, в эволюции организмов существует паттерн, который в определенный момент позволяет моделировать образ как себя, так и несуществующих вещей. Вероятно, с возникновением сознания органический мир теряет свою машинальную предсказуемость. Виной тому то, что мы называем свободой воли, которая разрушает эту систему, поэтому я не могу назвать себя простым механизмом», – сказал мне он.

Роуэн считает, что язык и особенно вербальное взаимодействие между людьми являются инструментами выражения свободы воли. Я спросила, не кажется ли ему, что он родился с предрасположенностью воображать, размышлять, задавать вопросы, а затем распространять свои взгляды и обсуждать их с другими. Разве его предшествующий опыт не повлиял на вопросы, которыми он задавался, и ответы, которые он давал? «Да, влиял, – ответил он. – Но есть разница между влиянием и предопределением. Все дело в моем прошлом и в моих предрасположенностях. Но что из этого настолько предрешено, что у всех моих поступков в будущем нет альтернативы?»

Роуэн прав в том, что сегодня биология не может ответить на этот вопрос. Пока нельзя с уверенностью сказать, что наш предшествующий опыт и нейробиологическая основа предсказывают, а не обуславливают будущее человека. Также важно вспомнить о концепции восприятия и учесть, что воспоминание о любом событии или разговоре уникально для каждого человека. Наша интерпретация произнесенных слов и связанных с ними эмоций всегда зависит от имеющегося опыта.

Я могу представить себе сценарий, в котором даже очень сложное человеческое поведение в значительной степени объясняется биологией, ведь за последние 50 лет мы достаточно узнали о генах, гормонах и эпигенетике, и наука продолжает идти вперед широкими шагами. Тем не менее я признаю, что мы вряд ли когда-нибудь узнаем абсолютно все о причинах наших поступков. Может быть, это и к лучшему. В конце концов, как предположил Джонас, свобода воли может быть иллюзией, но, по всей видимости, необходимой. Биологический детерминизм может показаться вполне действенной теорией, но, как сказал Роуэн, он не работает при переходе от элементарных исследований в лабораторных условиях к реальному миру и не отменяет необходимость самоанализа и представления чужой картины мира. Как подытожил Роуэн: «Я не вижу здесь пути к взаимоотношениям между людьми».

«Все дело в моем прошлом и в моих предрасположенностях. Но что из этого настолько предрешено, что у всех моих поступков в будущем нет альтернативы?»

Я спросила, не кажется ли ему, что он запрограммирован мешать людям думать, что они всего лишь машины. Он засмеялся и ответил: «Наверно, я запрограммирован стремиться сделать мир лучше, помогать людям рефлексировать и понимать то множество факторов, которое делает нас людьми. Я настроен предотвращать опасные и ошибочные мысли о том, что нам ни в коей мере неподвластны давящие на нас обстоятельства, потому что они ведут к хронической депрессии. Проще говоря, я бы хотел дать людям надежду, что они могут что-то изменить. Я крайне настороженно отношусь к любой концепции, которая предполагает обратное. Да, можно с легкостью возразить, что такова моя сущность и таковы мои склонности. Но давайте вернемся к главному: как только появляется новая мысль, пусть даже и о предопределенности, ее необходимо обсуждать».

Мне было очень интересно сравнить свои взгляды на нейробиологию и биологический детерминизм с совершенно иной точкой зрения Роуэна. Отрадно и то, что новейшие открытия в области нейробиологии в чем-то оказались схожи с традиционными теологическими и философскими учениями. Акцент Роуэна на то, что любая идея может измениться, напомнил мне об исследованиях Джонаса о нейробиологической природе изменения убеждений. Всегда трудно отказываться от привычек, особенно от ментальных, которые мы зовем взглядами. Энтузиазм и вера Роуэна, с которыми он говорил о том, как важно рефлексировать, дискутировать и сохранять оптимизм, дали мне… надежду. Думаю, всем нам нужно в чем-то взять с него пример и развивать в себе гибкость мышления, сострадание и любопытство.

В предыдущей главе мы рассматривали весьма абстрактный вопрос: выдержит ли испытание нейробиологией наше заветное представление о том, что каждый из нас – творец собственной судьбы? Разговаривая с Роуэном Уильямсом о его вере в свободу воли, я свела свое мнение к биологическому детерминизму – диаметрально противоположной точке зрения. Я вернулась с этой встречи, окрыленная такой гибкостью ума. Я все еще убеждена, что мы находимся на пути к еще более глубокому нейробиологическому пониманию человеческого поведения, но эти знания нужно применять в реальной жизни. Иначе мы рискуем так и не постичь все особенности человеческой природы и забрести в этические дебри.

В этой и следующей главах мы отойдем от абстрактных вопросов о том, как индивидуальное поведение и самосознание генерируются в мозге. Пришло время разобраться в том, как мы практически применяем те новые знания, полученные благодаря нейробиологии. Мы будем говорить о медицине, поскольку в этой области нейробиология уже оказала значительное влияние, а концепция биологически детерминированных результатов наиболее очевидна. Практики и теоретики медицины уже задаются сложными этическими вопросами, с которыми мы все рано или поздно столкнемся. Чем больше мы узнаем о влиянии нейробиологии на здоровье, тем проще нам прогнозировать медицинское будущее каждого человека. Но хотим ли мы этого? Поможет ли нам знание того, что мы подвержены таким угрозам, как болезнь Альцгеймера или Паркинсона или, например, развитию опухоли головного мозга, или эта осведомленность лишь омрачит наше будущее?

Корень этого вопроса лежит в отношении человека к возможности управлять собственной жизнью. Конечно же, ответ на него зависит от многих факторов. Мне самой было нелегко выяснить, являюсь ли я носителем гемохроматоза, хотя речь шла об относительно благоприятном развитии событий. Общаясь с людьми, которым предстояло выбрать, сдавать или не сдавать тест на болезнь Гентингтона, я поняла, что знание не всегда является силой, когда речь идет о чем-то неизбежном. Одно дело – узнать, что вам грозит болезнь Альцгеймера, но еще можно предпринять какие-то меры, чтобы снизить вероятность ее развития, и совсем другое – узнать, что у вас наверняка разовьется тяжелое заболевание, которое в лучшем случае можно купировать, но полностью вылечить нельзя.

Прежде чем мы рассмотрим необычный и тревожный случай с болезнью Гентингтона, обратимся к вполне оптимистичным достижениям в вопросе выявления биомаркеров, сигнализирующих о риске развития других психических и неврологических заболеваний.

Предсказать будущее, чтобы его изменить

Биомаркер – это измеримый индикатор, соответствующий тому или иному состоянию организма. Например, антитела в клетках крови являются биомаркером инфекции. Специфические мутации в генах BRCA1 или BRCA2 представляют собой геномные биомаркеры предрасположенности к раку молочной железы. Благодаря нейробиологическим разработкам в настоящее время выявляются биомаркеры, которые указывают на минимальные изменения в организме, позволяющие делать индивидуальные прогнозы о вероятности развития конкретных болезней, связанных с психическим здоровьем, о склонности к определенному поведению и о возможных реакциях на отдельные процедуры. Болезни, на которые раньше смотрели через призму мистики и суеверий, начинают раскрывать свои секреты. Вместе с тем диагнозы становятся все точнее, а методы лечения – персонализированнее и эффективнее. Уже существуют надежные диагностические тесты, способные за 30 лет до возникновения первых симптомов предсказать, разовьется ли у человека болезнь Альцгеймера. В ближайшем будущем появятся тесты, прогнозирующие риск развития болезни Паркинсона и резистентной депрессии (не поддающейся лекарственному лечению). Открывается все больше путей для применения биомаркеров для индивидуализации лечения людей, страдающих от психозов.

Правительство Великобритании планирует внедрить эти достижения в персонализированную медицину в рамках государственной системы здравоохранения. В 2012 году оно инициировало многомиллионные вложения в исследование «Проект 100 000 геномов», в рамках которого планируется провести систематизацию геномов людей, страдающих раком и другими заболеваниями, включая анорексию и шизофрению, чтобы идентифицировать широкий спектр биомаркеров и создать медицинский инструментарий. Поскольку глубокое понимание механизмов, лежащих в основе заболевания, а также ранняя диагностика положительно влияют на результаты лечения, конечной целью является улучшение качества жизни миллионов людей во всем мире.

Вдохновляющая перспектива, не правда ли? Только задумайтесь, какими медицинскими прорывами был ознаменован прошлый век! Микрохирургия, пересадка органов, ЭКО, иммунотерапия для целевого лечения рака – это лишь некоторые из них. Но именно здесь мы должны вспомнить об опасности нейрохайпа. Пока нейробиологии гораздо легче прогнозировать и лечить болезни любых органов, нежели патологии мозга, который оказался не таким легкодоступным для изучения и только недавно начал раскрывать свои тайны. Именно поэтому не так уж просто наверняка предсказать возникновение у человека определенного поведения или личностных качеств. Как я уже говорила, нейробиология – наука сложная, и наивно было бы полагать, что один конкретный ген (одна область мозга и так далее) может отвечать за отдельный аспект человеческого поведения.

Даже учитывая все эти оговорки, я верю, что в будущем можно будет делать предсказания о здоровье мозга, характере человека, его навыках, перспективах и индивидуальных рисках. Постоянно происходят научные открытия в изучении человеческого мозга. Как мы знаем, уже сегодня можно наблюдать, как коннектом формируется по мере того, как плод развивается в утробе матери, и изучать воздействие на мозговые контуры, когда ребенок рождается на свет, визуализируя рост и изменения межнейронных связей в ходе взаимодействия человека с окружающей средой.

Научная картина мира не стоит на месте. Грандиозные проекты геномного картирования постоянно достигают новых результатов, и огромные массивы данных становятся достоянием всего научного сообщества. Пока я пишу эти строки, Интернет наполняется новыми данными, а каждую неделю стартуют новые исследования. Ученые обнаруживают гены, связанные с благополучной жизнью, а также с такими чертами, как интеллект, творческий потенциал и сила воли. Некоторые из них сопряжены и с такими биологическими процессами, как долголетие.

Недавно были идентифицированы даже гены, определяющие потенциальный возраст начала сексуальной активности конкретного человека. Считается, что это зависит от генетики на целых 25 %. Речь о генах, отвечающих за половое созревание, импульсивность, стремление к риску и поиску новых ощущений – полный комплект подросткового поведения.

Все достижения ученых сразу становятся объектом внимания коммерческих компаний, предоставляющих услуги генетического скрининга. Они налаживают сотрудничество с научным сообществом, чтобы первыми предложить генетические тесты на интеллект или креативность. В то же время доступ к этим данным получают и фармацевтические компании. В результате любой человек за относительно небольшую сумму может практически в тот же день получить исчерпывающую информацию о собственном геноме. Вы получаете отчет о ваших предках и возможных проблемах со здоровьем в будущем, включая генетическую предрасположенность к таким заболеваниям, как болезни Паркинсона и Альцгеймера. Вы можете узнать, не являетесь ли вы носителем генных вариаций, которые могут спровоцировать 40 различных состояний – от расстройств аутистического спектра и муковисцидоза до наследственной потери слуха.

Нейробиология – наука сложная, и наивно было бы полагать, что один конкретный ген (одна область мозга и так далее) может отвечать за отдельный аспект человеческого поведения.

Многие из тех, с кем я общалась в процессе написания книги, сомневаются в пользе коммерческого тестирования генома. Клиенту не всегда могут предоставить по-настоящему ценную информацию, поскольку закон требует проводить генетическое консультирование, а не просто сообщать о наличии предрасположенности к серьезным заболеваниям. Однако рынок секвенирования[32] генома, без всякого сомнения, будет только расти. Все научные достижения, особенно в свете нынешней революции в изучении коннектома, помогут нам лучше понять природу взаимодействия генов, межнейронных связей мозга и окружающей среды. Иными словами, мы вступаем в эру, в которой можно будет отделить наследственные факторы от влияния среды. Но помните, что погоня за прибылью чревата снижением научной достоверности и большой опасностью предоставления красивой, но не совсем точной информации. В конце концов, нейрохайп никто не отменял.

Чем грозит знание своего будущего

В краткосрочной перспективе влияние новых знаний о себе на то, как человек идентифицирует свою личность и принимает жизненно важные решения, может быть значительным и не всегда положительным. Допустим, вы прошли платный генетический тест, который показал риск развития тревожных расстройств, и теперь вы можете сделать самые разные выводы о том, что это значит и как нужно изменить свое поведение. Но что, если эта информация лишь усугубит имеющуюся предрасположенность?

Я уверена, что хотя псевдонаучные заявления разного рода неизбежны, но в то же время будет появляться больше и больше интересных и заслуживающих доверия исследований и способов их применения, которые помогут достоверно прогнозировать будущее отдельного человека. Думаю, до конца наступающего десятилетия человечество найдет инструменты, позволяющие определить не только здоровье, но и счастье, богатство и успех. Вопрос в том (как и в случае со здоровьем), хотим ли мы это знать? Поможет ли это знание расширить собственные возможности или же приведет лишь к преждевременному разочарованию?

Еще одна трудность заключается в мнимой свободе при принятии решений. Допустим, вы решите, что не хотите знать об унаследованных предрасположенностях, и предпочтете как можно лучше распоряжаться своей жизнью, но человек не всегда волен отказаться от этого знания. Представьте, что медицинские учреждения требуют сделать генетический тест, прежде чем приступить к лечению. Даже если они исходят исключительно из благих намерений (чтобы определить, какая терапия подойдет лучше всего), необходимо разработать строгие и четкие инструкции в отношении генетической конфиденциальности и предоставления медицинских услуг, чтобы предотвратить негативные сценарии. Например, в Великобритании здравоохранение остается бесплатным для всех жителей страны, но сегодня эта модель находится под угрозой. Возможно, в будущем она перейдет к частному медицинскому страхованию, распространенному в остальном мире, и тогда страховая компания сможет настаивать на том, что для получения полиса необходимо пройти тест. Разумеется, если результаты покажут возможность ухудшения здоровья, ваша страховая выплата возрастет, но вам также могут и вовсе отказать в этой процедуре.

Уже существуют серьезные этические вопросы, связанные с применением генетической дактилоскопии в контексте ЭКО или в качестве стандартной процедуры пренатального скрининга. Вправе ли родители расшифровать судьбу своего ребенка? Учитывая, что в настоящее время большинство британских женщин прерывают беременность, узнав, что будущий ребенок родится с синдромом Дауна, мы должны решить, какие заболевания хотим исключить, позволив удалять эмбрионы с такими болезнями, а какие желаем оставить. Как далеко наше общество может зайти в скрининге и создании «дизайнерских детей»? Эти вопросы особенно актуальны в свете последних технологических достижений.

Новые методы позволяют проводить генетические тесты уже на шестой неделе беременности. В образце крови матери выделяют и исследуют клетки плода. Это гораздо менее инвазивный метод, чем традиционные пренатальные диагностические исследования, такие как амниоцентез и биопсия хориона[33], каждое из которых может привести к выкидышу.

Много этических вопросов возникает и в отношении неинвазивного пренатального тестирования (НИПТ). Некоторые из них недавно обсудил Нуффилдский совет по биоэтике, один из самых влиятельных органов по установлению стандартов приемлемости в медицинской сфере. Он не исключил вероятность того, что процедура потенциально нарушает право будущего человека делать собственный выбор в отношении предоставления себе и другим лицам доступа к информации, касающейся его здоровья, способностей, личности или физических качеств. Также это может привести к дискриминации людей с генетическими аномалиями (например, связанными с их полом). Кроме того, может исказиться восприятие самой идеи о «нормальном» или «здоровом» ребенке. В свете этих опасений Нуффилдский совет по биоэтике настаивает, что такой геномный скрининг не должны применять ни государственная система здравоохранения Великобритании, ни частные компании, если его цель – выявить заболевания, которые могут возникнуть только в дальнейшей жизни. Скрининг должен проводиться в том случае, если заболевания являются «серьезными, но излечимыми», и только при наличии доказательств того, что эта процедура «снизит риск смерти или плохого здоровья». Но где именно проходит эта черта?

Эти вопросы становятся все более острыми, так как научные достижения приводят к разработке новых технологий, используемых не только в генетическом скрининге, но и в редактировании генома. Летом 2018 года Нуффилдский совет предварительно одобрил генетическое модифицирование эмбрионов до имплантации, несмотря на его предыдущий отчет о пренатальном скрининге. В докладе говорится, что этот процесс морально допустим при условии полного учета интересов ребенка, а также он не должен способствовать уже имеющемуся социальному неравенству. Логичнее всего изменять гены, которые могут вызвать серьезные заболевания или отклонения, но «полный учет интересов» открывает простор для широких интерпретаций.

В последние годы в технологиях редактирования генов произошло несколько потрясающих открытий. Метод CRISPR/Cas основан на механизме, используемом бактериями для защиты своего генома от вирусных атак и пригодном для изменения генов в любом организме. В целом научное сообщество поддерживает его применение в контексте исследований. Однако одна из его создательниц, профессор Дженнифер Даудна, и некоторые другие ученые выступают за всемирный мораторий на его применение в клинической практике, поскольку все возможные последствия необходимо «обсудить в научных и правительственных кругах». Помимо этической и моральной стороны вопроса, неизвестно, насколько безопасен этот метод в долгосрочной перспективе.

Когда я уже написала эту книгу, один недобросовестный ученый из Китая заявил, что применил этот метод на эмбрионах, чтобы сделать их генетически устойчивыми к ВИЧ, и имплантировал два успешно отредактированных эмбриона в утробу их матери. Предположительно, девочки-близнецы родились в 2018 году. Мировое научное сообщество возмутилось столь самовольному применению опасного, неэтичного и нелегального экспериментального способа создания человеческой жизни. Университет, в котором работал ученый, заявил о начале расследования этого случая, который может «идти вразрез с академическими этикой и нормами». Эта ситуация демонстрирует разрыв между скоростью современных технологических прорывов, позволяющих экспериментировать в беспрецедентном темпе, и всесторонним обсуждением потенциального применения новых технологий.

Чем больше мы узнаем о генах, отвечающих за поведение, тем больше возникает сложных и важных вопросов. Имеет ли общество право влиять на врожденные факторы отдельного человека? Допустим, мы можем совместно решить ни в коем случае не обрекать людей на шизофрению, если нам удастся выявить все ее причины. Но разве мы бы приняли подобное решение в отношении людей с низким уровнем интеллекта? Или больных аутизмом, синдромом дефицита внимания и гиперактивности, манией? Некоторые люди, страдающие от этих заболеваний, отмечают, что они дают им определенные преимущества: повышенную устойчивость во времена социальных волнений, способность логически и систематически смотреть на мир в любых условиях, креативность, готовность к приключениям, периоды высокой продуктивности и умение наслаждаться жизнью. Нужно ли бороться и с этими сопутствующими чертами? Все эти болезни связаны со множеством генов, и поэтому пока нецелесообразно их редактировать, но с развитием технологий все поменяется. Как подчеркивает Нуффилдский совет, общество должно обсудить способы применения этих технологий, прежде чем прибегать к ним.

Когда мы выходим за рамки вопросов здоровья и задумываемся о социальных последствиях, необходимо также учитывать моральные и политические аспекты. Собирая информацию для этой главы, я встретилась с доктором Дэвидом Хиллом, статистическим генетиком из Эдинбургского университета. Его исследования показывают, что гены, отвечающие за высокий интеллект, связаны с долголетием, ощущением счастья и высоким социально-экономическим статусом (СЭС). Если в этих важных аспектах нашей жизни есть небольшая, но весомая генетическая составляющая (как полагает Хилл), значит ли это, что нам следует включить в нашу общественную дискуссию вопрос о возможности генетического влияния на бедность, передаваемую из поколения в поколение? Исследования показали, что взросление в неблагоприятной социально-экономической среде связано с проблемами с нервной системой. К сожалению, эти новые знания о генетике чаще используются для усиления, а не сглаживания социального неравенства. Опасность заключается в том, что политики и другие люди используют биологию в качестве аргумента в пользу невмешательства.

Однако, как и всегда, любые данные можно использовать по-разному. Дэвид считает, что его выводы и результаты других исследований следует применять для обоснования мер по уменьшению социального неравенства, так как они позволяют оценить масштаб проблемы и целесообразность любого вмешательства. «Уровень наследуемости СЭС и соответствующих качеств человека – это индикатор того, насколько равномерно возможности для достижения успеха распределены в обществе, – говорит он. – Высокая наследуемость СЭС будет означать большее равенство условий». Другими словами, наша способность идентифицировать гены, связанные с высоким СЭС, может дать нам ориентир для движения к более равному обществу. Позже мы еще вернемся к деталям этого исследования и его потенциальным последствиям.

Как не обречь себя на страдания

Мы вступаем в эпоху, когда медицина может предложить каждому из нас лечение, адаптированное к нашему индивидуальному профилю. Сочетание технологических инноваций, включая секвенирование всего генома, технологии отслеживания и высокопроизводительный анализ больших массивов данных, открывает эру прогностического и персонализированного медицинского обслуживания. Скоро мы сможем предсказывать, как пациент отреагирует на определенное вмешательство, а также вычислять риск развития конкретной болезни. Практикующие врачи, фармацевтические компании и руководящие органы уже уходят от привычного всем универсального подхода к пациентам. Никто больше не ждет, что найдется чудодейственное средство или волшебная пилюля, способные вылечить всех без исключения. Мы знаем, что имеем много общих черт как представители одного вида, но при этом каждый из нас уникален (как в болезни, так и здоровом состоянии). В скором будущем мы сможем точно предсказывать, каким будет здоровье человека в течение всей жизни, а затем на основе высокоточных методов определять, как оптимально воздействовать на организм с учетом индивидуальной химии, чтобы предотвратить болезнь. Следовательно, возможность воспрепятствовать биологической судьбе еще до того, как она проявит себя, очень близка.

Именно об этом я мечтала 20 лет назад, когда работала медсестрой в психиатрической больнице. Уже тогда было очевидно, что психиатрию пора переосмыслить. У системы диагностики были очевидные недостатки с точки зрения специфичности, чувствительности и результата. Часто случалось так, что было неясно, от чего именно страдал пациент. Психиатрической диагностике не хватает чувствительных тестов, которые обычно используются в других областях медицины. Например, если вы подозреваете у человека аномалию щитовидной железы, вы берете анализ на уровень тироксина и корректируете показатели, назначая гормональные препараты или операцию. Психиатрический же диагноз во многом основан на словах самого пациента о своем состоянии.

И это не единственная проблема. Во-первых, самоощущение человека меняется ежедневно. Во-вторых, некоторым людям с серьезными психическими заболеваниями не хватает когнитивных способностей, чтобы анализировать собственные эмоции или даже отличать реальность от вымысла, не говоря уже об описании своего состояния. Поэтому если вы попросите двух психиатров поставить диагноз одному пациенту, то они согласятся друг с другом примерно в 65 % случаев.

Хуже того, любой диагноз – будь то шизофрения, аутизм, биполярное расстройство или депрессия – мог мало рассказать о будущем поведении людей, с которыми я работала. Поскольку симптомы разных психических расстройств часто совпадают, а у пациентов с одним и тем же диагнозом могут быть различные его проявления и последствия. Поэтому диагноз сам по себе практически не позволяет назначить подходящее лечение или спрогнозировать течение болезни.

Когда я работала в психиатрической клинике, лечение чаще всего было основано на лекарствах, которые имели множество серьезных побочных эффектов. В 60-х годах фармакология практически вытеснила лоботомию и электросудорожную терапию, и медики несколько лет пребывали в эйфории, надеясь, что наука обеспечит их новыми лекарствами. Но время показало, что фармакологические методы лечения далеко не безупречны.

Возникновение фармакологических методов совпало с революционным открытием химического синапса и было вдохновлено им. Психофармакология подразумевает, что пациент принимает лекарство, чтобы либо активировать, либо блокировать рецепторы для определенных нейротрансмиттеров в синапсе, тем самым контролируя прохождение информации через мозг. Но, к сожалению, ни один препарат не может действовать исключительно на определенную систему мозга. Нейротрансмиттеры – это не ключ, открывающий один-единственный путь. Они гораздо более многозадачны и способны «говорить» со множеством нервных клеток, подстраиваясь под самые разные рецепторы. От типа рецепторов, которых в нервной системе очень много, зависит и их действие. Поэтому нельзя выпить таблетку, чтобы изменить один конкретный вид поведения, потому что ее действующие вещества оказывают широкое воздействие на всю нервную систему. Именно поэтому все лекарства имеют побочные эффекты.

Диагноз сам по себе практически не позволяет назначить подходящее лечение или спрогнозировать течение болезни.

С 60-х годов прошлого века фармакология сделала огромный шаг вперед. Появились лекарственные препараты, которые помогают отдельным пациентам с определенными симптомами, но мечта о полном излечении психических расстройств с помощью новых медикаментов зашла в тупик. Пациенты по-прежнему страдают от побочных эффектов, проявление которых зависит от экспрессии рецепторов, текущего баланса химических элементов в организме и индивидуальных особенностей обмена веществ. Поэтому большинству людей с нарушениями психического здоровья приходится долго и мучительно испытывать на себе действие разных препаратов в различных дозах, прежде чем найдется тот, который им подходит. Но даже после этого им нужно постоянно корректировать лечение, так как экспрессия рецепторов и чувствительность к химическому веществу со временем могут меняться.

Когда я работала в психиатрической больнице, все было довольно мрачно. С тех пор наука добилась значительных успехов в понимании природы заболеваний психики, и появилась надежда на совершенствование диагностики и лечения. Появляется все больше доказательств того, что в основе большинства психических расстройств лежат нарушения развития центральной нервной системы, начинающиеся со сбоя в образовании связей между нейронами на стадии внутриутробного развития. В этом участвуют генетические факторы, но важна и сама пренатальная среда. Длительное воздействие высокого уровня гормонов стресса, инфекция и злоупотребление психоактивными веществами – все эти факторы, влияющие на организм матери, могут способствовать развитию психических отклонений у ребенка. После рождения на это место встает опыт раннего детства, о котором мы уже говорили.

Чтобы больше узнать о генетических факторах, способствующих появлению психических расстройств и нарушений развития, я поговорила с доктором Кейт Бейкер, клиническим генетиком из Кембриджского университета и больницы Адденбрука. Кейт занимается поиском генетических причин проблем развития нервной системы у детей. Семьи, с которыми она встречается, попадают к ней по направлению терапевтов, часто после многих месяцев или даже лет переживаний за здоровье своих детей. Новые методы генетического тестирования, в том числе хромосомный микроматричный анализ и секвенирование экзома[34], дают все больше возможностей для выявления генетических вариаций, связанных с широким спектром диагнозов, включая расстройства аутистического спектра, шизофрению и нарушения обучаемости. Однако интерпретировать результаты тестов для отдельных пациентов не так просто. Кейт тратит много времени на разбор их значений, чтобы подготовить индивидуальный план лечения.

Я описала ей проблемы, с которыми в свое время столкнулась в психиатрической больнице, и спросила, изменилось ли что-то с тех пор. К моему приятному удивлению, у Кейт был более позитивный взгляд на происходящее. Похоже, мы уже лучше понимаем, что нельзя разбить людей по категориям и на каждого навесить ярлык. «Любой человек представляет собой сложную систему, состоящую из тела, мозга и социального опыта, – говорит Кейт. – Я работаю с пациентами, которых можно отнести сразу к нескольким категориям – например, среди них есть ребенок с аутизмом, эпилепсией, нарушением координации движений и обучаемости. Моя задача – забыть обо всем этом и узнать, можем ли мы понять механизмы, которые вызывают или связывают множество приходящих и уходящих симптомов».

Сейчас ученые и врачи знают, что у некоторых (если не у всех) пациентов психиатрического отделения можно найти генетические проблемы, имеющие существенное влияние на появление заболевания. Например, хромосомные тесты могут выявлять небольшие, но важные отклонения (потеря или дублирование генетической информации) примерно в 10–20 % случаев аутизма и нарушениях обучаемости и в 5–10 % случаев шизофрении. Однако службы здравоохранения медленно вводят эти тесты, так как их результаты пока никак не влияют на лечение. Эту информацию нельзя использовать для прогнозирования развития симптомов или для определения реакции пациентов на те или иные методы лечения. Выводы, сделанные на основе тестирований, теоретически могли бы сократить число мучительных для пациентов проб и ошибок, но у большинства генетических диагнозов еще нет доказательств, позволяющих применять персонализированное лечение. Одним из значительных преимуществ генетической диагностики является возможность выявлять факторы риска возникновения проблем со здоровьем в дальнейшей жизни. Однако эта информация может стать излишним поводом для беспокойства родителей, которых больше волнуют текущие проблемы с обучением и поведением их ребенка.

Несмотря на то, что генетические тесты пока не оказывают существенного влияния на выбор методов лечения, они могут помочь семьям правильно заботиться о своих детях. Среди пациентов Кейт есть носители генов, из-за которых им трудно обрабатывать и фильтровать информацию. Она рассказала мне душераздирающую историю о том, как родители лишились сна, думая, каким образом можно помочь своему ребенку, у которого возникала сильная агрессия и склонность к членовредительству каждый раз, когда он заходил в библиотеку. Для некоторых детей источником сенсорной перегрузки могут стать люминесцентные лампы, эхо и реверберации, яркие цвета. В таких случаях родители часто впадают в отчаяние, совершенно не представляя, как помочь своему ребенку. «Семьи испытывают огромное облегчение, когда узнают, что все можно объяснить физическими факторами, – говорит Кейт. – Это означает, что они могут поддерживать своего ребенка, избегая определенных ситуаций, подбадривая его и давая ему время для адаптации в переломные моменты жизни».

В настоящее время самым значимым преимуществом осведомленности о генетической предрасположенности является фактор психологии. Родители, которые обращаются к Кейт за помощью, часто успокаиваются, узнав, что причиной анормального поведения могут быть генетические отклонения. Людям проще игнорировать стигматизацию психологических расстройств, когда они понимают, что перед ними болезнь биологического происхождения. Порой генетический тест может ослабить чувство вины членов семьи и помочь им принять ситуацию. Как только все близкие ребенка понимают, что он просто не может «взять себя в руки», они начинают воспринимать его заболевание так, словно у него, например, ювенильный диабет. С другой стороны, часто возникает разочарование из-за недостатка информации и осознания того, что генетическая причина болезни никак не влияет на ее лечение. В будущем каждого человека по-прежнему слишком много неизвестного.

Что же насчет более туманного вопроса использования генетических диагностических тестов для прогнозирования будущих расстройств у человека, у которого пока нет симптомов или который еще не появился на свет? Мне было интересно мнение Кейт о ситуации, когда семья решает прибегнуть к генетическому тестированию, чтобы решить, рожать ли второго ребенка, если первый родился с тяжелым генетическим ментальным расстройством, которое в настоящий момент является неизлечимым или трудноизлечимым.

Прежде чем ответить на этот вопрос, Кейт напомнила, что современное тестирование может показать предрасположенность к патологии, но ничего не говорит о вероятности ее развития. У каждого она проявляется по-разному. Кейт нередко сталкивается с такими ситуациями и считает, что нужно проявлять особую деликатность, когда родители думают о генетическом тестировании нерожденного ребенка. «В первую очередь нужно оценить серьезность проблемы у первого ребенка. Это будет основой для дальнейших действий. Мы предлагаем провести генетическое тестирование родителей, чтобы выяснить, была ли у их первенца мутация de novo [совершенно случайное и неудачное изменение ДНК ребенка в период раннего развития] или наследственное заболевание. Если один из них является носителем мутировавшего гена, ребенок может унаследовать его с вероятностью в 50 %. Когда речь идет о высокоспецифичном тестировании на тяжелое заболевание, семья может решиться на генетический тест нерожденного ребенка, и в этом случае врачи могут его назначить. Если результаты окажутся положительными, мы обсуждаем с родителями все варианты, включая прерывание беременности. Если семья все же решит сохранить ребенка, знания о природе заболевания помогут начать раннее лечение, а также скорректировать ожидания родителей и адаптировать их окружение для будущего ребенка».

Людям проще игнорировать стигматизацию психологических расстройств, когда они понимают, что перед ними болезнь биологического происхождения.

Кейт работает с людьми, попавшими в невероятно тяжелую ситуацию, и, как настоящий энтузиаст своего дела, она знает, чем им можно помочь, но понимает, что генетическое тестирование в этом контексте поднимает сложные вопросы. «Я постоянно говорю, что нужно делать больше генетических тестов, но это очень деликатный вопрос. Мы долго готовимся к этому, задаем такие вопросы: “Что вы почувствуете, если…” Я сталкивалась с людьми, которые утверждали, что спокойно примут неприятный диагноз, но когда они получали положительный результат, то впадали в панику. Это может повлиять и на взаимодействие родителей с ребенком. Кроме того, мы не советуем проводить генетическое тестирование новорожденных, чтобы выявить предрасположенность к психическим расстройствам, потому что есть сомнения, стоит ли заранее вешать на ребенка ярлык “предрасположен к X или Y”. Это может принести ему больше вреда, чем пользы. В результате он может чувствовать себя чужим среди членов семьи и сверстников. Поэтому следует подождать, пока не проявится проблема».

В моем разговоре с Кейт ярко обозначились этические дилеммы, которые неизбежно возникают по мере того, как мы начинаем лучше понимать влияние нейробиологии на судьбу человека. Поэтому я решила подробнее рассмотреть самые спорные последствия прогнозирования мозговой деятельности. На самом деле биология очень редко определяет судьбу, но когда такое все же случается, эта участь становится очень мрачной.

Когда знание невыносимо

На примере болезни Гентингтона можно с предельной драматичностью и четкостью проследить, как знание своей судьбы влияет на жизнь человека. Это заболевание вызывает мутация генетического кода, которая существенно влияет на построение нейронных сетей. Болезнь подробно изучена отчасти потому, что ее вызывает изменение одного гена, а значит, что изучать ее довольно просто; а также потому, что это неизлечимое и изнурительное заболевание. При наличии мутации болезнь неизбежна. От родителей, имеющих этот диагноз, ее наследует каждый второй ребенок, поэтому для семьи это может стать настоящей трагедией. Симптомы включают в себя неконтролируемые движения, плохую координацию, прогрессирующую депрессию, тревожность, раздражительность, апатию и психоз.

Как правило, симптомы начинают проявляться после 30 лет, и человек умирает через 15–20 лет после постановки диагноза. Основным фактором, вызывающим заболевание, является ген HTT или гентингтин. Кодируемый им белок участвует в мозговой активности и межклеточной коммуникации. Точная причина болезни Гентингтона уже достаточно изучена, но, к сожалению, в настоящее время лечения не существует, хотя прогресс в разработке способов борьбы с заболеванием достигается еженедельно. Государственная система здравоохранения Великобритании позволяет проводить генетическое тестирование детей, если есть вероятность, что они могли унаследовать болезнь Гентингтона. Однако решение сделать тест дается нелегко.

Эту тему я решила обсудить с Лиззи, отцу которой диагностировали болезнь Гентингтона. Долгое время у него практически не было симптомов, но его состояние постепенно ухудшалось, и два года назад, когда ему было уже больше 60 лет, он стал просыпаться по ночам от приступов психоза. «Однажды ночью мама вызвала психиатрическую бригаду, и отца увезли в больницу. С тех пор он живет в охраняемом отделении дома престарелых», – рассказала мне Лиззи.

Эта ситуация необычна, потому что болезнь Гентингтона проявилась относительно поздно, а ухудшение шло медленно. Болезнь отца не повлияла на детство Лиззи, и она уже жила отдельно, когда у него появились первые симптомы. И все-таки она 20 лет видела реакцию семьи на недуг отца и при этом знала, что у нее вполне может проявиться заболевание. Женщина как следует подумала и решила не проходить тестирование. Вероятность, что ей передался дефектный ген, составляет 50 %, и, если тест покажет положительный результат, ее дети унаследуют его с той же вероятностью. Повлиял ли этот риск на ее решение создать семью?

«Мы уже решили пожениться, – рассказала Лиззи, – и договорились завести детей, пока мы молоды. Поскольку у моего отца болезнь Гентингтона развилась поздно, мы надеемся, что если она проявится и у меня, то наши дети к этому моменту будут уже достаточно взрослыми, а медицина найдет лекарство. Я верю, что к тому времени, когда у моих детей могут возникнуть симптомы, в лечении болезни уже будет достигнут радикальный прогресс. Было сложно, но мой опыт заставил меня целиком сосредоточиться на своей жизни. Когда папа попал в дом престарелых, я отказалась от работы своей мечты, и мы вернулись в Манчестер, чтобы иметь возможность регулярно его навещать».

Также я поговорила с Марией, которой сейчас 43 года. Когда она была подростком, болезнь Гентингтона диагностировали нескольким ее родственникам, а у матери проявились первые серьезные симптомы. Она поделилась: «Это было ужасно. Я боялась за свое будущее, но сложнее всего было решиться не рожать детей, чтобы не передать им патологию».

Мария откладывала генетическое тестирование много лет. Она хотела его пройти, несколько раз ходила на консультации, записывалась на прием и приезжала в клинику, но никогда не доводила дело до конца. Каждый раз она отступала перед получением результатов. «Я не могла себе представить, как буду жить, зная, что однажды заболею. Некоторые мои знакомые легкомысленно заявляли: “Я бы просто сделал тест. Лучше знать наверняка”. Но пока вы не окажетесь в такой ситуации, вы не можете знать, как будете себя чувствовать. И даже не предполагаете, как это ужасно. На элементарном уровне это значительно усложнило бы получение ипотеки или страховки – обычных вещей, которые вы принимаете как должное».

Два года назад Мария наконец сделала генетический тест. У нее так и не возникло никаких симптомов. Она сказала мне, что «решилась сделать тест, когда поняла, что у меня, скорее всего, ничего нет». Действительно, результат Марии оказался отрицательным. «У меня словно гора с плеч упала», – поделилась она. К сожалению, к тому времени женщина уже не могла иметь детей, которых она так хотела. Она согласилась побеседовать со мной, так как выступает за обсуждение и дестигматизацию психических расстройств, чтобы страдающие от них люди знали, что они не одни. Даже в случаях с такими редкими заболеваниями, как болезнь Гентингтона, существуют организации и сообщества, объединяющие людей с похожими проблемами. С Лиззи и Марией меня познакомили в Ассоциации помощи людям с болезнью Гентингтона, которая предлагает поддержку и предоставляет информацию о последних исследованиях.

Истории Лиззи и Марии сильно меня потрясли и заставили задуматься, всегда ли хорошо знать свою судьбу. Моя вера в силу знания пошатнулась еще в тот момент, когда я узнала, что являюсь носителем гемохроматоза и что это может отразиться на моем сыне. Теперь же я еще лучше понимаю, что, как и всегда в нашей жизни, все не так однозначно.

Лиззи предпочла отказаться от тестирования, и она еще не в том возрасте, чтобы уверенно сказать, что болезнь себя не проявит. Но она не страдает от незнания так, как Мария. Семейные обстоятельства Лиззи особые, с поздним проявлением симптомов, медленным течением болезни. Она также имеет поддержку будущего супруга, готового разделить с ней все риски. Все это позволило ей принять решение, невозможное для Марии, у матери которой была тяжелая форма заболевания. Мария мучилась от незнания, но для нее это было лучше определенности, которая могла оказаться тем, чего она боялась. Общение с этими женщинами напомнило мне, что, несмотря на достижения в понимании механизмов возникновения болезни Гентингтона, она останется злым роком до тех пор, пока не будет найдено лекарство.

К счастью, вопрос о нашей биологической судьбе очень редко бывает столь же ясным и серьезным, как в случае с болезнью Гентингтона. Последствия для здоровья могут быть самыми разными, а потому у нас всегда есть пространство для маневра, когда мы реагируем на неприятные новости и предпринимаем действия для улучшения здоровья. Именно такую возможность дает недавнее революционное исследование, позволяющее на ранней стадии выявлять бляшки, вызывающие болезнь Альцгеймера. В 2018 году ученые японской корпорации Shimadzu и университета австралийского Мельбурна сообщили, что им удалось разработать простой анализ крови, который позволяет в 90 % случаев диагностировать и прогнозировать накопление белка в тканях мозга. Эти бляшки напрямую связаны с болезнью Альцгеймера – одной из серьезных проблем нашего стареющего населения, от которой страдают почти 50 миллионов человек во всем мире.

Самое важное в этом анализе то, что он позволяет прогнозировать опасное число бляшек за 30 лет до появления первых симптомов болезни Альцгеймера и позволяет людям изменить свой образ жизни, чтобы ослабить ее воздействие. Ученые, участвовавшие в исследовании, подчеркивают, что мы до сих пор не знаем точной причины возникновения болезни Альцгеймера и не обладаем лекарством от нее, но подобный анализ поможет нам в поиске ответов на эти вопросы. Раннее выявление болезни позволит принять меры для смягчения развития заболевания, вовремя начать лечение, настроиться на борьбу с недугом и спланировать уход за больным. Этот анализ также можно использовать в отборе добровольцев для испытания новых лекарств, от которых может зависеть прогресс в поиске новых методов лечения, вплоть до полного исцеления.

Нельзя точно сказать, что вызывает бляшки, но мы уже знаем результаты многочисленных исследований: регулярные физические упражнения, разнообразное питание и непрерывный семичасовой ночной сон сохраняют здоровую работу мозга в течение всей жизни. Было бы преувеличением считать, что этот анализ крови представляет собой путь к уклонению от уготованной болезни. Скорее, он лишь ведет нас к нему. Это большой шаг к простой, доступной и персонализированной медицине, которая позволит людям предпринимать меры задолго до возникновения проблем.

Почему не всем дано уйти от своей судьбы

Мы все больше узнаем о взаимодействии биологии и окружающей среды и их влиянии на некоторые психические расстройства. Однако все еще трудно предсказать, у кого заболевание возникнет, а у кого – нет. Почему в ответ на детскую травму у одного ребенка развивается хроническая депрессия, а психика его брата или сестры в той же ситуации остается здоровой? Именно этот вопрос когда-то пробудил во мне интерес к нейробиологии, и с тех пор я постоянно возвращаюсь к нему.

В последнее время ученые провели несколько интересных нейробиологических исследований, посвященных устойчивости, которая в данном случае означает способность поддерживать здравое отношение к жизни вопреки неблагоприятным обстоятельствам. Дети, пережившие эмоциональное, физическое и сексуальное насилие, позже имеют проблемы с психическим здоровьем, включая зависимости, селфхарм, антисоциальное поведение, депрессию и тревожность. Но не все. Примерно 10–25 % из них ведут вполне нормальную, здоровую жизнь. Что же отличает их от остальных? Присутствие рядом заботливого взрослого, даже если он не смог уберечь ребенка от насилия? Или же им помогли друзья, вера, высокая самооценка?

Оказалось, что устойчивость не так проста, и здесь тоже многое зависит от генов. Огромную роль играет нейротрофический фактор головного мозга (BDNF[35]). Это химическое вещество, необходимое для поддержания существующих нейронов, стимуляции роста новых клеток и укрепления связей между ними. Вариация этого гена – Val66Met – вызывает усиленную экспрессию BDNF. У людей с этой генетической вариацией хорошо развит мозг. Их гиппокамп (область, участвующая в обучении и памяти; один из немногих отделов мозга, в котором на протяжении всей жизни могут появляться новые нервные клетки) больше, чем у других. Это позволяет им легко запоминать и хранить новую информацию, открыто мыслить, проявлять гибкость в видении и ощущении жизни. Значит, носитель гена, обеспечивающего сильную экспрессию BDNF, будет более устойчивым, чем человек, не имеющий его. Следовательно, 10–25 % детей, которые пережили жестокое обращение без последствий для психики, с большой вероятностью имеют эту вариацию BDNF.

К счастью, вопрос о нашей биологической судьбе очень редко бывает столь же ясным и серьезным, как в случае с болезнью Гентингтона.

Но даже если мы на минуту представим, что важен только генетический фактор, не стоит считать конкретную вариацию BDNF единственным геном, связанным с устойчивостью. Прежде всего, как мы уже видели, поведение никогда не определяется одной лишь генетикой. Гены по-разному реагируют в разных условиях: в ответ на внешние триггеры они могут становиться сильнее или слабее. И, как нам уже известно, такая сложная черта, как устойчивость, должна зависеть от множества генов. Один из них (несомненно, их больше, чем мы знаем) – длинный ген транспортера серотонина (5-HTTLPR (SLC6A4)), который не только обеспечивает эффективную работу серотонина, связанного с созданием ощущения счастья, но и снижает реактивность миндалевидного тела. Третьим геном, влияющим на способность справляться с трудностями, является нейропептид Y (NPY). К сожалению, носителям его генетической вариации rs16147 свойственна гиперактивность миндалевидного тела, и потому они чаще испытывают тревогу и страх.

Кроме того, важны гены, регулирующие воспалительный ответ на стресс. Например, у носителей специфической вариации гена FKBP5 снижена вероятность суицида и развития посттравматического стрессового расстройства. И это только генетика. Но существуют и другие сопутствующие факторы.

Чтобы подробно обсудить природу устойчивости, я обратилась к еще одному ученому из Кембриджского университета – доктору Анне-Лоре ван Хармелен. Она исследует, как и почему некоторые дети и подростки устойчивы к травмирующим жизненным событиям.

Биологическая концепция устойчивости очень сложна и включает в себя множество моделей поведения в ответ на потрясение. Однако можно выделить несколько общих тем. Допустим, если человек имеет генетическую восприимчивость к социофобии, импульсивности, плохому контролю эмоций и при этом переживает значительный стресс – например, абьюз, травму или болезнь, – его поведение наверняка вызовет каскад новых мощных разрушительных факторов, которые еще больше навредят психическому здоровью и закрепят любую генетическую предрасположенность. Также Анну-Лору интересует, как можно установить достаточную степень устойчивости на уровне группы и, что еще важнее, повысить эту характеристику психики у отдельного человека через глубокое понимание нашей биологической природы. С этими знаниями мы сможем лучше справляться с нашими врожденными слабостями.

«Устойчивость – это не статичная вещь, которой мы либо обладаем, либо нет. Эта характеристика психики имеет непостоянный характер. Речь о том, как работает устойчивость перед потрясениями, и на этом этапе в игру вступает множество взаимосвязанных факторов. Таким образом, ввиду своей генетической предрасположенности вы можете обладать способностью лучше контролировать эмоции, из-за чего вам легко общаться с другими людьми, вы вызываете у них интерес, и они начинают к вам тянуться, а это снижает ваш уровень стресса. Все эти факторы важны, и все они влияют друг на друга».

Анна-Лора подчеркивает, что нужно с большой осторожностью переносить научные заключения об устойчивости на нашу жизнь. «Многие нейробиологические исследования психической устойчивости сделаны на основе маленькой выборки. Мета-анализ показывает, что для надежных выводов нам нужно больше данных», – объяснила она. Генетика, изучающая устойчивость психического здоровья, не приемлет обобщений. Отчасти потому, что механизмы этого явления чрезвычайно сложны, а их упрощение может привести к ошибкам в установлении причинно-следственной связи. «Гены можно сравнить с листьями на дереве, – говорит она. – Они важны сами по себе, но влияние каждого из них на тень, которую отбрасывает дерево, невелико».

Затем Анна-Лора с готовностью обсудила со мной устойчивость в широком смысле. Она основывалась на своих наблюдениях за жизнью и поведением людей, с которыми она работает. Некоторые стратегии, используемые психически устойчивыми людьми, чтобы справиться с той или иной ситуацией, вполне доступны каждому из нас, независимо от особенностей генотипа или предшествующего опыта. К ним относятся такие способности, как умение отвлечь себя каким-нибудь делом, контролировать свои мысли, не расстраиваться в ответ на провокации и не зацикливаться на негативе. Также очень важно распознавать и запоминать даже небольшие позитивные события, что тоже можно развить. Хотя исследования проводились на грызунах, а не на людях, их результаты показывают, что уровень BDNF зависит от физической нагрузки, возможности исследовать новую среду и социализироваться, а также от нормального сна. В этом нет ничего удивительного, поскольку самые разные исследования на людях доказали, что эти же модели поведения способствуют существенному улучшению самочувствия человека.

Повышенная самооценка также является фактором устойчивости, как и позитивная атмосфера в семье и в компании друзей. Работа Анны-Лоры продемонстрировала интересный факт: поддержка семьи в 14 лет способствует тому, что подросток будет помогать друзьям в 17. Ребенок воспринимает семью как образец и на ее примере учится поддерживать людей и взаимодействовать с ними, что определяет его модель поведения с приятелями. Это касается не только отношений с родителями: он также наблюдает, как взрослые взаимодействуют с собственными друзьями. Как говорится, чтобы вырастить одного ребенка, нужна целая деревня. Ребенок учится у окружающих абсолютно всему, в том числе и тому, как быть другом.

Прогнозирование поведения, а не здоровья

Даже когда речь идет о большинстве заболеваний, не всегда можно сказать, кто сможет их перенести, а для кого они станут роковыми. В случае же более сложных проблем, включая вопрос устойчивости, исследования нейробиологии и вовсе находятся лишь на начальном этапе. Но все постепенно меняется. С каждым новым исследованием ученые приближаются к пониманию обусловленности врожденных моделей поведения и черт характера отдельно взятого человека. Все это повлияет и на другие дисциплины – психологию, социологию и экономику, – с помощью которых мы сможем оценить роль мозга в формировании наших решений, личности, а также в исходе определенных событий.

Сейчас становятся доступными первые результаты грандиозных проектов по картированию генома. Но даже выводы самых тщательных исследований пока лишь предварительны. Чтобы понять, когда мы сможем прогнозировать будущее не только в контексте здоровья, я поговорила с доктором Дэвидом Хиллом из Эдинбургского университета. Он провел мета-анализ всех исследований, посвященных выявлению связи между генетическими факторами и интеллектом.

В первую очередь я хотела узнать, что понимается под интеллектом в этом контексте. Дэвид объяснил, что, вопреки общепринятым представлениям о том, что тесты IQ измеряют лишь компетентность в определенной области, интеллект уже достаточно изучен и вполне поддается измерению. Это возможно благодаря объединению результатов тестов на память и скорость реакции, а также на словесно-логическое и аналитическое мышление. Выяснилось, что все они коррелируют между собой, и если человек хорошо справляется с одним из этих тестов, то он легко пройдет и другие. «Когда вы хотите узнать, как будет учиться в школе ребенок, – объясняет Дэвид, – вы проводите ряд тестов, чтобы узнать общий уровень его подготовки. Эту совокупность мы и называем интеллектом».

Дэвид стремится отделить генетические факторы от воздействия окружающей среды, чтобы выявить влияние генетики на интеллект. Его вывод: «Генетика наполовину определяет различия в интеллекте, а уровень образования – примерно на 40 %». В отдельном исследовании он обнаружил более 500 генов, связанных с уровнем интеллекта, а также впервые доказал, что гены, участвующие в биологическом процессе нейрогенеза (создании новых клеток мозга), по-видимому, играют важную роль и в формировании интеллекта.

Мы уже говорили о том, что сложные формы поведения определяются влиянием множества генов, когда обсуждали исследование Джайлса Йео о наследственной предрасположенности к ожирению. Также мы ранее рассмотрели, как Кейт Бейкер использует генетику в психиатрической диагностике. Мы знаем, что некоторые черты характера являются полигенными – это означает, что на их появление влияет множество генов. Существует высокая степень наследуемости, но передача определенных характеристик от родителей происходит вовсе не через отдельные гены. Дэвид приводит следующую аналогию: «Представьте, что вы вышли на улицу в дождь, а затем вернулись, и вас спросили, что за капля дождя вас так намочила. Разумеется, это некорректный вопрос. Правильнее спросить, сколько на вас попало капель дождя».

Итак, если мета-анализ Дэвида предполагает, что интеллект обусловлен генами только на 50 %, то что из себя представляет вторая половина? «Огромное влияние оказывает окружающая среда. Один из ее аспектов – образование. Это кажется интуитивно понятным, но теперь мы точно знаем, что учеба помогает повысить интеллект, и наоборот, люди с высокими умственными способностями дольше находятся в образовательной системе. После того, как в 1972 году минимальный возраст для окончания британской школы увеличили на один год, по всей стране вырос средний уровень IQ», – объяснил Дэвид.

Результаты тестов на память и скорость реакции, а также на словесно-логическое и аналитическое мышление коррелируют между собой, и если человек хорошо справляется с одним из них, то он легко пройдет и другие.

Как мы уже знаем, образование также защищает мозг и помогает дольше поддерживать его здоровье. Именно здесь каждый человек способен помочь самому себе. Или нет? Исследование Дэвида показало связь между генами, определяющими интеллект, долголетие, достаток и восприимчивость к психическим заболеваниям. Все вместе они влияют на вероятность получения хорошего образования. Таким образом, определенная генетическая конституция позволяет дольше находиться в процессе обучения и пользоваться возможностями собственного мозга. Значит ли это, что перед нами бесконечная самоукрепляющаяся петля? Возможно, наш выбор бросить университет или продолжить обучение тоже определяется генетикой, и поэтому изменение биологической судьбы оказывается подчинено внешним факторам. Отсюда во многих странах возникла тенденция к повышению минимального возраста окончания школы. Также это может подкрепить аргументы в пользу «государства-няни», стимулирующего своих граждан выбирать оптимальные модели поведения, хотят они того или нет. Но могут ли поведенческие особенности передаваться из поколения в поколение, подобно физическим характеристикам? Например, человеческий рост зависит как от генетики, так и от окружающей среды, и в последние несколько веков наблюдается тенденция к его увеличению. На эту черту влияют гены, и она очень часто переходит от родителей к детям, но темпы увеличения среднего человеческого роста невозможно объяснить одним естественным отбором, связанным с тем, что люди предпочитают высоких партнеров. По-видимому, свою роль сыграло увеличение питательных веществ в пище, а также легкий доступ к ней, что положительно влияет на человеческий рост. Конечно, кто-то всегда будет выше, а кто-то ниже, в зависимости от своей генетической предрасположенности. Но в целом население всей планеты стало немного выше. Может быть, мы способны точно так же подтолкнуть к изменению некоторые особенности работы нашего мозга и процесса формирования моделей поведения?

Некоторые компании превращают предварительные результаты генетических исследований в товар, пытаясь воспользоваться присущим современному обществу беспокойством за воспитание детей. Например, американская компания Genome Prediction[36] предлагает всем желающим отбирать эмбрионы с оптимальным набором генов на основе анализа многочисленных наследственных факторов, отвечающих за уровень интеллекта.

Психолог и генетик Роберт Пломин из Королевского колледжа Лондона, получивший большую известность благодаря своей работе по исследованию близнецов, является автором противоречивой книги «Прообраз: Как ДНК делает нас теми, кем мы являемся»[37]. Он утверждает, что ДНК – это «гадалка», способная «предсказать ваше будущее с самого рождения». В 2018 году генетик Кевин Митчелл, доцент Тринити-колледжа в Дублине, написал книгу «Врожденное: как устройство нашего мозга определяет то, кем мы являемся»[38], центральная тема которой очень похожа на основной тезис работы Пломина. Они совпадают во взгляде, что такие особенности, как интеллект, определяются рядом наследственных элементов, но определенную роль играет и окружающая среда, причем оба этих фактора, предположительно, можно корректировать, влияя таким образом на жизненный путь человека. Однако Митчелл идет еще дальше и предлагает третий способ изменения поведенческих особенностей, который не требует непосредственного постороннего вмешательства. Он пишет:

«Нейронные сети головного мозга очень сложно устроены. Мозг каким-то чудом собирает себя по частям, полагаясь на огромное множество клеточных и эволюционных процессов, включающих участие тысяч генов. И это вариации тех же самых генов, что определяют интеллект человека».

Идея состоит в том, что развитие нейронной сети опирается на деятельность миллиардов нервных клеток, триллионы связей и многие другие факторы биохимических взаимодействий между молекулами белка. Это объясняет чрезвычайно высокий уровень потенциального фонового шума, который создают случайные события на молекулярном уровне. Безусловно, гены задают правила создания схемы соединений, но из-за сложности биологической системы нельзя добиться полного и повсеместного их соблюдения. Это особенно важно для мозга, ведь из этого следует, что небольшие различия возрастают по мере развития. Кевин поясняет: «Нет сомнения в том, что мы можем использовать генетику для анализа статистики всей популяции, но в отношении отдельного человека мы получим весьма размытый прогноз».

Вернемся от обозначенных тенденций изменения интеллекта у будущих поколений к пациентам психиатрической больницы, в которой я работала 20 лет назад. Я очень надеюсь, что в дальнейшем мы сможем выявлять новые биологические маркеры, включая геномные. Это поможет как можно раньше определять или прогнозировать психиатрическую болезнь, несмотря на всю сложность природы таких заболеваний.

Анализ больших массивов данных для выявления факторов влияния на поведение потребует много лет усердной работы. Кроме того, они будут пополняться благодаря нынешней научно-технической революции. Дэвид предупреждает: «Данные можно использовать по-разному: чтобы обосновать те или иные вмешательства или чтобы не допустить их». Необходимо срочно вынести эти вопросы на публичное обсуждение, потому что они касаются миллионов людей.

Ученые из Пенсильванского и Калифорнийского университета в Сан-Франциско доказали, что к пяти годам мозг человека буквально определяется его социально-экономическим статусом. Чем беднее семья ребенка, тем острее его реакция на стресс и тоньше лобная доля, а значит, тем хуже она работает. Напомню, что она отвечает за кратковременную память, эмоциональную регуляцию, контроль побуждений и принятие важных решений. Именно с такими проблемами мы будем сталкиваться в процессе поиска ответа на вопрос о том, как жизнь каждого конкретного человека зависит от нейробиологических факторов, которые он не может контролировать.

Какое же будущее нас ждет: мрачное или радужное? С точки зрения нейробиологии и то, и другое, поскольку создать можно что угодно. Существует риск того, что открытие новых биомаркеров в самых разных сферах, от врожденных патологий до творческих способностей, приведет к обществу генетически имущих и неимущих людей. Превратив личную генетическую информацию в товар, мы можем с рождения исключать людей из общественного договора или делать их представителями низшего слоя. Возможно, мы стоим на пороге дивного нового мира[39]. Мы должны ясно представлять себе такое будущее и готовиться к борьбе с подобными последствиями.

Человечество, словно маятник, раскачивается между двумя концепциями – верой в предопределенность и во власть людей над своей судьбой. В начале XX века считалось, что человека практически невозможно изменить. Эти взгляды пришли вместе со зверствами евгеники – науки, которая преследовала цель уничтожить «неполноценных» людей, чем наводила ужас на миллионы людей по всему миру[40]. К концу 1990-х годов маятник дошел до предела, и в моду вошла концепция пластичности мозга, как в научном мире, так и в обществе в целом. Тогда казалось, что открываются новые горизонты в сфере коммуникаций, технологического и личностного развития. В это время также возникла идея безграничного человеческого потенциала. Но, дойдя до предела, маятник вновь качнулся в обратном направлении. Теперь мы все чаще слышим следующее: мозг не так пластичен, как нам хочется верить; хотя мозг человека не может меняться сам по себе, он все же способен изменять наше видение мира и взаимодействие с ним. Именно с этими представлениями нам предстоит иметь дело в ближайшие годы, когда появятся новые данные на основе исследований коннектома, геномики и протеомики[41] человека.

К пяти годам мозг человека буквально определяется его социально-экономическим статусом. Чем беднее семья ребенка, тем острее его реакция на стресс и тоньше лобная доля, а значит, тем хуже она работает.

Так или иначе, развитие нейробиологии благотворно скажется на жизнях миллионов людей. В первую очередь оно повлияет на медицину, а затем и на другие сферы жизни. Люди, страдающие от психических заболеваний или болезни Альцгеймера, могут ожидать значительное улучшение качества своей жизни и ухода за собой. Благодаря достижениям других наук, пересекающимся с нейробиологическими открытиями, мы станем свидетелями еще большего прогресса. Например, недавно было обнаружено, что функционирование кишечника и мозга находится во взаимодействии. Это означает, что анализ и налаживание работы кишечника могут помочь прогнозировать, диагностировать и лечить психические болезни, которые всегда связывали исключительно с работой мозга. То же касается и связи мозга с иммунной системой.

Важно сохранять осторожность, потому что нейробиологические открытия неизбежно породят новые дилеммы, но все же у нас есть немало причин для оптимизма. Матери одного из моих соседей, которой скоро исполнится 60 лет, недавно диагностировали болезнь Паркинсона. Она решилась на революционную операцию на головном мозге, основанную на глубокой его стимуляции (о ней мы говорили ранее). Женщине вскрыли череп и имплантировали в него устройство, посылающее электрические импульсы в определенную часть мозга. Так она получает электрические сигналы определенной частоты, блокирующие беспокоившие ее симптомы – тремор и депрессию. Операция состоялась шесть месяцев назад и закончилась благополучно. Теперь женщина радостно катается на велосипеде по Кембриджу и вновь занимается общественной деятельностью. Болезнь Паркинсона часто передается по наследству, но ее сын сдал генетический тест и, к счастью, не оказался носителем опасных генов. Жизнь его матери наладилась, а он больше не боится унаследовать болезнь. Это колоссальный прогресс, но впереди нас ждет еще больше успехов.

Последние 150 лет принесли человечеству потрясающие достижения в области медицины: антибиотики, антисептики, надежные методы контрацепции – лишь малая часть инновационных открытий. Это значит, что мы уже не так зависим от своей биологической судьбы. Однако нас все еще ограничивает несовершенство нашей органической защиты. Современная нейронаука вдохнула новую жизнь в концепцию судьбы, поместив ее в орган, который делает нас теми, кто мы есть, – в наш мозг. Нейронаука утверждает, что человек рождается с предопределенными поведенческими особенностями. Затем нейробиология и окружающая среда придают красок этому эскизу и добавляют в него детали, создавая полную картину нашей жизни.

В прошлых семи главах мы развивали примерно такую логическую цепочку: мозг, данный нам от рождения, – это итог тысячелетий эволюции; его строение отражает особенности человека как биологического вида, но в то же время каждый конкретный мозг собран по уникальному генетическому чертежу. В раннем детстве наши склонности укрепляются под влиянием среды, которую обычно создают родители, передавшие нам их. Поскольку наш мозг обрабатывает информацию, опираясь на предшествующий опыт, наше настоящее и будущее держится на лавинообразном усилении того, что мы переживали в прошлом. В конечном итоге мы застреваем в реальности, сконструированной нашим мозгом, которая является в некотором роде иллюзией огромного внешнего мира, симуляцией, построенной в соответствии с нашими ожиданиями. Большую часть времени мы счастливы в ней, но иногда ощущаем ее ограничения и замечаем сбои. Тогда мы расстраиваемся, не в силах противостоять чувствам. Мы пытаемся изменить свои привычки и бороться, но в итоге сдаемся. Или же пытаемся переубедить окружающих, но это тоже не приводит ни к чему хорошему. Мы сталкиваемся с ограничениями, которые управляют нами, другими людьми и нашей версией реальности. Это не самый приятный опыт. «Такова природа человека», – скажете вы. Мы обречены бороться с собой и друг с другом, но чаще всего наши усилия тщетны.

Миф о врожденной природе человека

Наш мозг обожает обобщения, и больше всего в этом вопросе его привлекает природа человека. Мы придумали множество грандиозных теорий, но ведем себя так, будто это аксиомы, не нуждающиеся в доказательствах. Мы говорим друг другу: «Вам это может не понравиться (где “это” может быть чем угодно – от супружеской измены до пристрастия людей к психотропным веществам или существования социального неравенства), но такова природа человека». Человек – лишь жалкое подобие богов, как говорили во времена Аристотеля, или слабая и грешная жертва Люцифера, как считают религиозные люди. Или же существо, по природе эгоистичное и озабоченное лишь передачей своих генов и стремлением заработать статус и деньги. В ходе эволюции мы научились делить всех людей на «своих» и «чужих», рассматривая друг друга как членов разных племен, созданных на основе государственных границ, цвета кожи, пола, хобби и предпочтений.

Существование противоположных мнений вполне естественно. Согласно одной современной точке зрения, мы наконец можем полностью отвергнуть идею предопределенности, оставив биологии лишь вспомогательную роль. Приверженцы подхода «ты можешь получить все, что захочешь» считают, что любые перемены возможны, если настроиться на них, усердно работать и желать их изо всех сил. Иногда это мнение подкрепляет нейробиология, прибегая к концепциям пластичности и нейрогенеза.

Работа в психиатрической клинике вдохновила меня на более чем десятилетнее нейробиологическое исследование. Моей целью было понять основы человеческого поведения. Я не могла полностью согласиться с тем, что биологическая природа определяет всю нашу жизнь. Но я также не могла принять утверждение, что мы можем стать, кем пожелаем, как бы приятно оно ни звучало. На самом деле в каждом из нас есть баланс врожденных навыков и ограничений, и этими особенностями нужно дорожить.

В процессе поиска материала и написания этой книги неожиданно для себя я убедилась в том, что никакой человеческой природы не существует. Серьезно. Конечно, все мы имеем видовые характеристики, и биология очень важна на индивидуальном уровне, но это вовсе не значит, что всех нас можно стричь под одну гребенку. Такие обобщения игнорируют сложность и гибкость нашего мозга, а также миллиарды уникальных моделей реальности, перекликающихся друг с другом. Мозг человека создает невероятный парадокс. Мы запрограммированы искать закономерности в своем окружении и воспринимаем мир с помощью классификаций, упрощений и предположений, сделанных на основе предшествующего опыта. Это умение облегчает обработку информации и тем самым обеспечивает феноменальную скорость, с которой наш мозг может производить вычисления, анализировать ситуации и определять наши действия. Именно благодаря строению мозга, его гибкости, сложности и активности, каждый человек на этой планете по-настоящему индивидуален: самое разное поведение обеспечивают 100 триллионов связей в нашей голове. Эта постоянно меняющаяся совокупность нейронных сетей, занятая поиском закономерностей, лишает смысла любые попытки разделить людей на категории, поскольку вариативность восприятия реальности слишком широка, а природа мышления и поведения слишком обширна.

В процессе поиска материала и написания этой книги неожиданно для себя я убедилась в том, что никакой человеческой природы не существует.

Однако не может быть никаких сомнений в реальности индивидуальных ограничений. В предыдущих главах мы выяснили, как и почему люди ограничены нейробиологией в большей степени, чем многие из нас предполагают или готовы признать. Это не означает, что изменения в принципе невозможны, но добиться этого на групповом уровне проще, чем на индивидуальном. Мы уже рассмотрели предположение, что мы запрограммированы быть общительными, любознательными и склонными к обмену информацией. Создание и поддержание коллективного сознания – огромной базы идей, которая поддерживается сетью, построенной на взаимоотношениях и сотрудничестве, – многие называют главной мотивирующей силой человечества. Давайте предположим, что альтруизм – это одно из множества врожденных человеческих качеств, и нет никакого идеализма в идее, что мы коллективно можем поощрять его, чтобы иметь возможность чаще принимать выгодные для всего мира решения.

Я отнюдь не говорю, что все мы – альтруисты от природы. Мои исследования науки судьбы убедили меня в мысли, что человеческая природа слишком широка и многообразна для таких заявлений. Но точно так же, как отдельный человек, который генетически предрасположен, скажем, к тревожности, может закрепить или ослабить эту черту в раннем детстве, мы можем менять окружающий нас мир, культивируя различные убеждения, в том числе и веру в пользу открытости другим людям. Я хочу сказать, что существует такое явление, как нейробиология сострадания и сотрудничества.

Практическое применение нейробиологии

В предыдущей главе мы убедились, что эра персонализированной медицины может помочь миллионам людей. Однако для этого все мы должны участвовать в решении сложных вопросов, касающихся управления этой системой ради коллективного блага.

Именно общественное благо и будет главной темой этой главы. Как можно использовать новые знания о поведении человека в таких сферах, как здравоохранение, социальная жизнь, образование и юриспруденция? У каждого из нас есть нейробиологические рамки, определяющие наше поведение. Кто-то ест или не ест вредную пищу; кто-то с большей или меньшей вероятностью пойдет на выборы; кто-то ужасно разозлится в ответ на оскорбление, а кто-то – нет. Мы уже убедились, что очень сложно скорректировать привычное поведение отдельного индивида. Но если вносить изменения на более высоком уровне и влиять на окружение при помощи законов, вмешательств и планирования, можно стимулировать людей соблюдать определенные модели поведения и поддерживать их в этом. Все это будет способствовать значительным изменениям на коллективном уровне. Одни люди всегда будут выбирать салат из капусты, активно участвовать в общественной жизни и сохранять спокойствие даже в сложных ситуациях, чтобы не оказаться за решеткой. Другие же остановятся на пончиках, займут аполитичную позицию и не упустят возможности подрезать идиота с соседней полосы. Большая часть людей находится где-то посередине, и их поведение зависит от контекста, влияющего на их склонность к тем или иным действиям.

Behavioral Insights Team[42] при правительстве Великобритании, также известная как Nudge Unit[43], с 2010 года работает над изменением государственной политики. Теория подталкивания находится на стыке экономики и поведенческой психологии и должна стимулировать группы людей на определенные действия. Ключевой принцип состоит в том, чтобы посредством уменьшения «когнитивного трения» обеспечить всем людям условия, в которых человеку будет легко «делать правильные вещи». Идея основана на следующем: даже когда человек знает, что это решение будет для него полезно или наверняка его осчастливит, он все равно не станет следовать ему и тем самым менять свою жизнь, если только не уверен, с чего начать и как добиться успеха. Так проявляет себя наш ленивый и скептично настроенный мозг.

Например, викторианские дома Великобритании значительно затрудняют процесс уменьшения выбросов углекислого газа, так как они плохо удерживают тепло. Решение проблемы состоит в модернизации теплоизоляции, но это кропотливая и дорогая работа. Nudge Unit предлагает упростить теплоизоляцию чердаков, выделив субсидии на уборку скопившегося там мусора. Таким образом, уже к началу работ жильцы сэкономят на отоплении, а страна сократит потребление углеводородов. Вполне взаимовыгодная сделка.

Когда группе предложили повысить интерес населения к политике, она провела эксперимент в сотрудничестве с администрацией одной из областей, чтобы узнать, можно ли привлечь людей к участию в выборах. Для пришедших на участок новых избирателей была организована лотерея с призовым фондом в 5000 фунтов стерлингов. Число проголосовавших выросло на небольшие, но заметные 4,2 % (на случай, если вам интересно: никто не знает, за кого голосовали эти люди). Денежная мотивация оказалась простым, но действенным способом использовать систему вознаграждения мозга на благо активного участия в демократических процессах при относительно небольших государственных затратах.

Одна из самых интересных и плодотворных работ была проведена в сфере здравоохранения, включая популяризацию правильного питания среди населения. Как вы помните, наш вид движим желанием постоянно есть, особенно соленую и сладкую пищу. В наш век изобилия высококалорийных продуктов мир охватила эпидемия ожирения. Несмотря на многомилионную индустрию здорового питания и впечатляющие результаты отдельных людей, большинство из нас не может заставить себя отказаться от вредных пристрастий. Недавнее исследование, основанное на наблюдении за 1500 взрослыми и детьми из семей военнослужащих, которые постоянно перемещаются по миру, доказало, что мы не всегда контролируем свои пищевые предпочтения, а ожирение является «социально заразным». Если многие люди вокруг вас обладают лишним весом, вы тоже можете столкнуться с этой проблемой. Чем дольше вы находитесь в таком окружении, тем быстрее растет ваш индекс массы тела. Среда играет ключевую роль в проявлении предрасположенности к определенным типам поведения.

Но если нельзя подтолкнуть всех британцев к переезду в Челси, Тауэр-Хамлетс или Брайтон (города с наименьшим распространением ожирения), то может ли правительство что-нибудь сделать с растущим весом населения? Помните Джайлса Йео, эксперта по аппетиту, и стратегию, которую он разработал вместе с супругой? Они отказались от хранения в своем доме шоколада и бекона. Это стандартный совет – убедиться, что дома нет печенья, чипсов, вина (нужное подчеркнуть), прежде чем пытаться изменить свое пищевое поведение. Но для этого нужно осознанно посещать магазины, чтобы не попадаться на удочку производителей и продавцов, стремящихся соблазнить нас своими продуктами.

Nudge Unit не только разработала стратегию, чтобы нам помочь, но и убедила ретейлеров реализовать ее. С 2019 года во всех супермаркетах запрещены полки перед кассами, традиционно заполненные кондитерскими изделиями. Здесь, перед самым выходом из магазина, дети донимают стоящих в очереди родителей просьбами купить сладости. Это самое опасное место для импульсивных покупок. Такая уловка была направлена на пробуждение гедонистического голода, блокирующего способность нашего мозга к самоконтролю. Больше этого не будет. Теперь кассы свободны от конфет, а в супермаркетах все чаще раздают детям бесплатные фрукты. Исследователи создают сети экспериментальных магазинов и ресторанов, чтобы эмпирическим путем установить, каким образом нужно изменить демонстрацию и рекламу продуктов, чтобы подтолкнуть потребителей к здоровому питанию.

Производители продуктов питания по всему миру инвестируют в нейромаркетинговые исследования, чтобы с их помощью лучше понимать поведение и мотивацию покупателей, а также создавать более привлекательные товары и снимать рекламу. В то же время активисты начали прибегать к судебным разбирательствам. Закон запрещает использовать определенные виды рекламы в отношении несовершеннолетних, и это демонстрирует, что некоторые из них настолько сильны, что их нельзя допускать к использованию. Профессор психологии и нейробиологии Келли Браунелл, декан Сэнфордской школы общественной политики Дьюкского университета, предположил, что с расширением исследований по установлению связей между контактом детей с рекламой и потреблением ими сахара может открыться простор для правовых мер. Растет недовольство, обусловленное тем, что производители пользуются своими многомиллиардными состояниями с целью разрушить нашу коллективную силу воли, а когда их призывают к ответу, то отвечают, что ожирение – это личная проблема каждого человека. Они тут ни при чем.

Некоторые люди толкуют любое вмешательство со стороны государства через законодательство как признак тоталитаризма. Они указывают на опасность того, что правительство участвует в продвижении той или иной модели поведения. Может, в либеральной демократии популяризация овощей и фруктов ничем не плоха, но в иных режимах существует опасность использования нейробиологии для манипуляции поведением граждан.

Такой риск действительно есть, но поскольку мы уже имеем инструменты для подобных изменений, только непримиримые упрямцы будут возражать против их использования в позитивных целях – например, чтобы стимулировать детей есть брокколи. В предыдущей главе я уже говорила, что скорость технологического прогресса может завести нас в этические дебри, если мы не начнем обсуждать способы применения новых научных достижений. Это необходимо. Далеко не на все вопросы можно найти очевидные ответы, но нам нужно будет тщательно проработать наиболее сложные из них, чтобы избежать непредвиденных последствий. Мы должны исходить из того, что науку можно использовать как во благо, так и во вред. Более того, ей уже пользуются с гнусными намерениями, что подтверждают действия производителей продуктов питания, манипулирующих покупательским спросом, а также компания Facebook, неправомерно распоряжающаяся персональными данными своих пользователей. Поэтому мне кажется полезной деятельность Nudge Unit по позитивным изменениям человеческого поведения. И все же нужны некоторые ограничения: полная прозрачность работы и решение исключительно общественно важных задач. Чтобы мы могли положиться на результаты работы этого органа, необходимо сначала решить, какие изменения поведения мы хотим видеть.

Может, в либеральной демократии популяризация овощей и фруктов ничем не плоха, но в иных режимах существует опасность использования нейробиологии для манипуляции поведением граждан.

Еще одна сфера с потенциально судьбоносными (и непротиворечивыми) перспективами применения результатов нейробиологических исследований – образование. Стремительное развитие нейробиологии образования связано с энтузиазмом в понимании и использовании потенциала периодов сильной нейронной активности у детей и подростков. Ее основная цель – понять, как в мозге человека проявляются генетические предрасположенности и как можно воздействовать на этот процесс с помощью образования и воспитания. Исследования близнецов показали влияние генов на способности к чтению и математике, которые зависят от комбинации нескольких из них. Помимо генетики, общий уровень человеческого потенциала определяют такие факторы окружающей среды, как питание, воздействие токсинов и социальные взаимодействия. Эти исследования также расширили наши представления о том, каким образом такие сложные личностные особенности, как интеллект, раскрываются или подавляются под влиянием потенциально контролируемых факторов внешнего мира.

Чем глубже мы понимаем биологические основы таких нарушений, как дислексия и дискалькулия (нарушения способностей к письму и счету), тем лучше мы можем поддержать детей с этими расстройствами. Последние исследования показали, что хорошее восприятие ритма и звуковой системы языка облегчает процесс обучения чтению. Именно поэтому всем известные стишки, песенки и считалки так хорошо подходят для этого. Дети с дислексией относительно невосприимчивы к ритму, точнее, они воспринимают его иначе. Учителям предложили чаще прибегать к музыкальным формам обучения и физической активности, чтобы научить детей распознавать ритм. Результаты показывают, что это положительно отражается на способности к чтению в будущем, а основой образовательного процесса становится игра и непредвзятое отношение преподавателя к ребенку.

Некоторые нейробиологические открытия могут оказать фундаментальное влияние на практические аспекты образования. Профессор Сара-Джейн Блэкмор из Университетского колледжа Лондона предложила начинать учебный день подростков на несколько часов позже, потому что в пубертатном периоде мозг зависит от гормональных изменений, из-за чего сдвигаются дневные и ночные ритмы. Обычно мозг вечером вырабатывает мелатонин, чтобы подготовить человека ко сну. Но в мозге подростка это происходит на несколько часов позже, чем у детей и взрослых. Тинейджеры – совы (я говорю это, понимая весь риск обобщения), и потому подъем в семь утра, когда их мозг еще спит, наверняка обернется недостатком мотивации, дефицитом внимания и плохой самодисциплиной. Легче всего возразить, что расписание учебных заведений «невозможно» поменять, но, вероятно, нам стоит задуматься о введении гибких учебных графиков по аналогии с рабочими. Кроме того, Сара-Джейн предлагает сдавать выпускные экзамены после 16 лет, поскольку этот возраст выпадает на период самых интенсивных изменений структуры мозга. Значительное снижение количества серого вещества и соответствующее увеличение объема белого вещества определяют особенности принятия решений, планирования и самосознания. Этому негативному влиянию подвержены не все подростки, но наиболее уязвимым из них предложенные изменения помогли бы достичь более высоких результатов в последующей жизни.

Нейробиология образования занимается не только молодежью. Профессор Элеонор Магуайр из Университетского колледжа Лондона изучала мозг таксистов, чтобы понять влияние обучения во взрослом возрасте на структуру мозга. Как известно, лондонские водители обладают развитым гиппокампом, так как, чтобы приступить к работате, они должны сдать экзамен The Knowledge[44] на знание города. Элеонор хотела пристально изучить этот феномен. Оказалось, что только половина потенциальных таксистов, готовившихся к экзамену в течение года, успешно его сдали. Причем объем серого вещества в гиппокампе, который отвечает за память и навигацию, у преуспевших соискателей был больше среднего. (Также была случайно подтверждена истинность выражения «Ложка дорога к обеду», так как гиппокамп водителей, ушедших из этой профессии, через некоторое время возвращался к средним размерам).

Элеонор хотела выяснить, почему сдать экзамен удается только половине претендентов. Может быть, у некоторых людей ограничена пластичность гиппокампа? Или же максимального объема гиппокампа некоторых людей недостаточно? Сейчас многие нейробиологи изучают, как врожденные биологические ограничения сказываются на пластичности мозга. Точных ответов на эти вопросы пока нет, и нам еще предстоит увидеть, чего добьются ученые в ближайшие годы.

А пока чем больше нейронаука подтверждает пользу образования, тем больше обучение в течение всей жизни будет считаться эликсиром вечной молодости мозга. Несколько фундаментальных исследований показали, что постоянная умственная активность помогает предотвратить деменцию и уменьшить дозы лекарств для постояльцев домов престарелых.

Если отвлечься от таких практических вещей, как школьное расписание или доказанная польза от разгадывания судоку в старости, мы обращаемся к еще не изученной теме включения тренировок для мозга в систему общего образования и программы обучения взрослых для развития гибкости мышления, креативности и решения задач. Именно такие возможности изучал Джонас Каплан, экспериментируя с методикой изменения убеждений через самоконтроль. Разве это не сильный аргумент в пользу того, что школам следует обучать учеников с помощью этого метода? Мы постоянно слышим, что в эпоху автоматизации нашими самыми важными навыками становятся эмоциональный интеллект, устойчивость, креативность и способность к решению сложных задач, но традиционное образование не учит этому на практике. Вероятно, в поиске новых идей для развития нашего мозга в будущем мы должны будем обратиться к экспериментальной нейробиологии.

Одной из сфер, где освещение нейробиологических основ нашей свободы воли уже привело к спекуляциям, является правовая система. Как нейронаука влияет на концепцию личной ответственности? В легко вообразимом и довольно тревожном будущем ее будут использовать подсудимые и их адвокаты. Понятия свободы воли и личной ответственности, на которых держится вся система правосудия, будут разрушены людьми, которые смогут перекладывать ответственность за свои поступки на нейробиологические особенности организма. В результате это приведет к тому, что опасные преступники будут уходить от наказания за свои деяния, так как в них «виноват» их мозг.

Конечно, ни я, ни мои знакомые нейробиологи не допускают и мысли о том, что опасным людям можно позволить избежать наказания из-за их нейробиологических особенностей. К счастью, этого не произойдет. Но нейронаука может пролить свет на некоторые аспекты, которые изменят наше представление о морали, вине и наказании. Все наше общество должно их изучить.

Начнем с такой фундаментальной проблемы, как возраст уголовной ответственности. В английской судебной системе он начинается с 10 лет. С этого возраста ребенок несет ту же ответственность, что и взрослый. За тяжкие преступления, например изнасилование и убийство, он может предстать перед Королевским судом. Как мы уже знаем, стандартная модель развития мозга показывает значительные изменения и укрепление связей между нейронными цепями, отвечающими за импульсивность, принятие решений и эмоциональные реакции, что происходит после 20 лет. Мозг 10-летнего ребенка еще не приступил к масштабным трансформациям пубертата. Тогда справедливо ли предположение, что ребенок обладает теми же возможностями для рефлексии или оценки поступков, как 40-летний взрослый, и к ним нужно относиться одинаково?

Я вовсе не утверждаю, что подростки, совершившие убийство, не должны сидеть в тюрьме. Общественная безопасность превыше всего. С одной стороны, инстинктивное желание наказать преступника абсолютно ясно, но оно размывает понимание того, что мозг ребенка качественно отличается от мозга взрослого. Незначительные правонарушения рассматриваются в судах по делам несовершеннолетних, где используют принцип скользящей шкалы и учитывают возраст человека на момент совершения злодеяния. По-видимому, закон признает, что дети не являются мини-взрослыми, за исключением случаев чудовищно жестоких преступлений, когда люди забывают, что забота об общественной безопасности не всегда приравнивается к тюремному заключению и судебному преследованию.

Возраст уголовной ответственности за федеральные преступления в Соединенных Штатах составляет 11 лет, но в этой стране существует интеллектуальный порог для применения смертной казни. Осужденный по статье, предусматривающей крайнюю меру наказания, должен пройти ряд тестов на определение уровня интеллекта. В случае достижения результата свыше 70 баллов хотя бы по одному из них (средний показатель IQ равен 100, а «гениальность» находится за отметкой 140), приговор будет приведен в исполнение, если адвокат не найдет других оснований для апелляции. Более 20 % из тех, кто сейчас ожидают смертной казни, избежали бы ее, если бы закон учитывал средний результат всех тестов, а не одного из них.

Последнее замечание по поводу возраста уголовной ответственности: среди стран (их меньшинство), где она установлена на 15 годах и старше, есть лишь пара ожидаемых примеров – например, социал-демократическая Норвегия. Другие страны не принадлежат к первому миру. Однако были внесены поправки в Уголовный кодекс каждой из них в последние 10 лет, когда появились данные о развитии нервной системы в детский и подростковый период. В Восточном Тиморе, Мозамбике, Бразилии и Аргентине уголовная ответственность наступает в 16 лет. В Колумбии – в 18. Во многих подобных государствах уровень убийств намного выше, чем в Западной Европе, но все же новые нейробиологические открытия и переосмысление судебной системы привели к коллективной эмоциональной переоценке.

Помимо этого, существует вопрос о том, как наука может определить степень свободы воли человека в самых сложных, серьезных и неприятных ситуациях? Признанные доктрины правовой системы устанавливают некоторые исключения (например, для «ограниченно вменяемых» лиц), но закон всегда исходит из того, что мы несем ответственность за свои действия. Но не стоит ли при этом учитывать наши новые знания о формировании поведения?

Давайте попробуем ответить на этот вопрос с помощью недавнего знакового дела, приговор по которому был вынесен с учетом нейробиологических данных. В 40 лет у американца развилось необычное сексуальное отклонение – он стал ухаживать за своей приемной дочерью и собирать детскую порнографию. Ему диагностировали педофилию, изолировали от семьи и обвинили в растлении малолетних. Его поставили перед выбором: пройти программу реабилитации для сексуальных преступников или сесть в тюрьму. Но из-за того, что он постоянно домогался сотрудников и участников, его исключили из этой программы. За день до вынесения приговора он попал в больницу с головной болью и нарушением координации. МРТ выявила раковую опухоль, поразившую орбитофронтальную кору мозга, отвечающую за регулирование поведения в обществе. Значительное повреждение этой области в раннем детстве влияет на умение нравственно оценивать поступки и может привести к антисоциальному расстройству личности. Риски уменьшаются, если травма получена во взрослом возрасте, но самоконтроль и процесс принятия решений все равно пострадают, и все это может вылиться в социопатию.

Опухоль удалили, а вынесение приговора отложили. Уже через пару дней координация мужчины наладилась. Через неделю он стал посещать собрания анонимных сексоголиков и успешно прошел реабилитацию. Через семь месяцев он уже не представлял угрозу для его приемной дочери, и мужчина смог вернуться домой. Однако спустя год у него снова начались головные боли, и он вновь стал пробираться в детскую. Опухоль вернулась. Врачи провели вторую операцию, и поведение пациента снова нормализовалось.

Конечно, далеко не все случаи столь очевидны, как этот. С точки зрения биологического детерминизма нет ничего проще, чем установить связь между опухолью в части мозга, ответственной за социальное и нравственное поведение, и резкими переменами в действиях и потребностях. Удалите опухоль – «удалите» и преступление. Легко поддаться соблазну и поверить, что в любом криминальном поведении есть нейробиологический компонент, ведь это дает надежду на полное искоренение преступности. Но, к сожалению, подобная вера в биологический детерминизм не имеет никаких оснований.

Многие генетики пытались выявить гены, связанные с преступностью. В одном обширном исследовании ученые анализировали данные более чем 2000 близнецов. Они действительно обнаружили убедительные доказательства наследственной склонности к асоциальному поведению, но эти взаимосвязи очень сложны и переплетены с влиянием среды, культуры и жизненного опыта. Именно поэтому мы до сих пор не можем использовать эту информацию, чтобы определять будущих преступников. Хотя американские суды и комиссии по условно-досрочному освобождению пользуются компьютерными алгоритмами, чтобы попытаться предсказать рецидивы злодеяний, но результаты генетических тестов при этом не учитываются. Они даже не принимаются в качестве доказательств.

Однако есть исключение. Выявлена тесная связь между одним аллельным геном и проявлением насилия. Он вырабатывает фермент моноаминоксидаза А (МАО-A) и подавляет такие нейромедиаторы, как дофамин, а также норэпинефрин (норадреналин) и серотонин. Уже не раз было доказано, что низкий уровень МАО-А связан с агрессивным поведением мальчиков, воспитывавшихся в неблагоприятных условиях.

Легко поддаться соблазну и поверить, что в любом криминальном поведении есть нейробиологический компонент, ведь это дает надежду на полное искоренение преступности. Но, к сожалению, подобная вера в биологический детерминизм не имеет никаких оснований.

Мы точно не знаем почему, но модельные организмы – например, мыши – с не очень большим уровнем MAO-А тоже демонстрируют поразительно агрессивное поведение. Снимки мозга, сделанные в первые дни жизни грызунов с низкой активностью МАО-А, демонстрируют, что количественные показатели химических веществ, отвечающих за удовольствие, счастье и мотивацию, в 10 раз превышают ожидаемые результаты. Это могло снизить чувствительность клеток к таким веществам, из-за чего резко менялись процессы формирования нейронных цепей в зонах мозга, участвующих в создании эмоций и эмоциональной регуляции.

Когда мы сканируем мозг взрослого человека с низким уровнем МАО-А, можно заметить, что он отличается по активности мозговой деятельности и объему долей. При просмотре неоднозначных изображений, которые можно истолковать как нейтральные или угрожающие, такие люди ощущают социальное отторжение и оскорбительное поведение, а в их мозге наблюдается снижение тормозного контроля. Проще говоря, они гораздо чаще воспринимают любую ситуацию как враждебную и не могут сдержать свою реакцию на нее.

Такая тесная связь между МАО-А и антисоциальным поведением была использована в Соединенных Штатах, когда этот показатель приняли во внимание при вынесении приговора. В 2009 году обвиняемому в особо тяжком убийстве заменили смертную казнь на 32 года тюрьмы, поскольку адвокат предъявил результаты генетического тестирования, которые подтверждали, что его клиент является носителем вариации гена с низким уровнем МАО-А, а также был жертвой жестокого обращения в детстве. Совокупность биологических и бытовых факторов оказалась достаточным смягчающим обстоятельством, чтобы переоценить степень персональной ответственности человека.

Генетический скрининг становится все проще, быстрее и дешевле. Нейробиология показывает, что взрослые, пострадавшие от негативного воздействия в раннем детстве, часто ведут себя рискованно, то есть выбирают модели поведения, характерные для подростков. Также они меньше опасаются современной системы уголовного правосудия. Какие выводы из этого должно извлечь наше общество? Сможем ли мы в будущем разработать программы, ориентированные на молодых людей, склонных к совершению преступлений? Или работать с заключенными, чтобы помочь им изменить свое поведение, учитывая их генетическую предрасположенность, когнитивные привычки и жизненные обстоятельства, с целью снизить число рецидивов? Чем больше мы узнаем о нейробиологии, тем больше нам кажется, что можно эффективнее предотвращать преступления, если общество перейдет от юридической модели, сосредоточенной на наказании, к профилактике. Если ожирение социально заразно, может, и преступность тоже? В таком случае тюремная система, вероятно, способствует преступности, чем предотвращает ее.

В некоторых городах по всему миру к насилию уже относятся как к проблеме здравоохранения, а не юриспруденции. Например, в Великобритании инициатором новой стратегии выступила полиция Стратклайда при поддержке правительства Шотландии. В 2005 году руководство полиции решило прибегнуть к новому методу снижения числа тяжких преступлений в Глазго. Было принято решение перенять опыт Чикаго, где эпидемиолог Гэри Слаткин применил свои знания о распространении туберкулеза и холеры в лагерях сомалийских беженцев для борьбы с эпидемией убийств. Слаткин использовал «надежных посланников» – осужденных, решивших покончить с преступным прошлым, – отправляя их в родные районы, где они становились примером для подражания. Они работали с уязвимыми группами населения, при необходимости вмешивались и предлагали свою помощь во всем – от лечения зависимостей до поездок на собеседования. Во всех районах, принимавших участие в проекте, уровень убийств упал как минимум на 40 %. В итоге в Глазго начало работать Подразделение по предотвращению насилия, относившееся к насилию как к причине для лечения, а не наказания. С тех пор уровень убийств в этом городе снизился на 60 %. Конечно, нельзя приписывать это достижение одному Подразделению, но цифры все равно впечатляющие. Возможно, в будущем эпидемиологическая модель этой программы и ее видение поведенческой психологии будут дополнены генетическим тестированием участников или тренингами мозга.

Зарождение нейробиологии сопереживания

Этот подход распространится по всему миру, только если мы будем поддерживать в себе и в окружающих сочувствие, взаимодействие, любознательность, толерантность и непредвзятость. Мы должны получить возможность сказать: «Наукой точно доказано, что такая парадигма мышления – не исключение и не выдумки либералов и пацифистов. Многим свойственно смотреть на мир именно так. Мы лишь должны поощрять эту склонность, а не подавлять ее». Думаю, с этим бы согласился Роуэн Уильямс, открывший мне глаза на непредвзятый подход к жизни.

Конечно, слова Роуэна о влиянии языкового и культурного взаимодействия на объединение людей и изменение их поведения отнюдь не беспочвенны. Даже существует теория, согласно которой язык эволюционировал отчасти как способ обойти сбои в работе мозга. Когда мы связываем наши реальности, делимся опытом или мыслями, мы вносим вклад в создание более надежной модели функционирования мира и закрепляем прогресс коллектива.

В своей фундаментальной работе 1976 года «Эгоистичный ген»[45] выдающийся этолог Ричард Докинз предложил концепцию «единицы культурной информации» – «мема». Мем не всегда (но часто) основан на языке, а его главная черта – распространенность в обществе. Обычно это новый тип поведения, передающийся всеми его носителями из поколения в поколение. Значимыми мемами можно считать, например, навык разведения огня и идею гендерного равенства. Точно так же, как мы наследуем гены родителей, предполагается, что мы перенимаем мемы через имитацию происходящего вокруг нас. Они самовоспроизводятся, конкурируют и мутируют. Мем можно считать успешным, если он проходит через несколько поколений и оказывается достаточно адаптивным, чтобы его переняло множество людей.

Эту теорию неоднократно критиковали социологи и философы, поскольку мем, в отличие от гена, не имеет определенной структуры. Они не так ясны, а их распространение более хаотично, чем прослеживаемая эволюция гена с его специфическим кодированием ДНК и поддающимися наблюдению механизмами мутации и селекции. Идеи и культурные практики действительно распространяются в обществе и передаются из поколения в поколение. Однако, как справедливо заметил Эрнст Майр – немецко-американский биолог-эволюционист, – стоит ли вводить понятие «мем», когда существующий термин «концепт» верой и правдой служит многим поколениям социогеографов и культурологов, которые используют его, чтобы описать распространение идей во времени и в пространстве.

Трудно поспорить с тем, что за прошедшие тысячелетия люди создали великое множество видов деятельности, которые культивируют и ускоряют распространение концептов (мемов, идей, моделей поведения). Беседа с соседями во время вечерней прогулки или обычай рассказывать истории у костра, игра на музыкальных инструментах или рисование, посещение ночных клубов и баров – любое скопление людей или творческое самовыражение ведет к социальному взаимодействию, позволяя нам по-новому взглянуть на мир. Нейровизуализация показывает, что постоянные и серьезные изменения в мозге возрастают с интенсивностью «заражения мемом». Чем больше человек участвует в таких видах деятельности, тем больше нейронных связей в его мозге.

Нужно также учесть, что распространение новых идей и точек зрения свойственно не только людям. Другие биологические виды также создают сообщества, способствующие поведенческим адаптациям. В 40-х годах прошлого века ученые обнаружили, что, когда один шимпанзе помыл картофель в ручье, прежде чем его съесть, остальные последовали его примеру, и вскоре мытье картофеля стало новой социальной нормой. Городские вороны научились бросать орехи у пешеходных переходов, чтобы их раскалывали автомобили. Затем птица нажимает клювом на кнопку для пешеходов, ждет, пока движение остановится, и спокойно забирает открытый орех. Такое поведение птиц наблюдали на многих улицах разных городов. Помимо этого, есть уже известный нам виляющий танец обыкновенных медоносных пчел (а также его не столь обыкновенная кокаиновая версия). Пчелы выполняют эти виляющие восьмерки для общения с другими членами колонии. С помощью движений и жестов они передают информацию о расстоянии и направлении к нетронутым источникам пыльцы. Даже деревья и растения общаются друг с другом с помощью грибных сетей в почве с причудливым названием «вселесная паутина». Но, как и у Интернета, у этой сети есть негативная сторона. Орхидеи могут вторгаться в сеть, чтобы красть ресурсы у соседних деревьев, а черный орех способен выпускать в нее токсичные вещества, чтобы вредить соседям и забирать у них питательные элементы и солнечный свет.

Общение вполне обыденно для животных и даже растений, и всем им присуща социальная заразность поведения, но именно люди способны виртуозно создавать мемы. Мы общаемся и обмениваемся своими мыслями с помощью сложных языков и постоянно развивающихся технологий. Социальные сети и обмен информацией в Интернете являются мощнейшим механизмом распространения мемов. Их влияние на нашу силу воли и социальную жизнь еще не изучено до конца, как мы уже убедились на примере с зависимостью эмоционального состояния человека от ленты Facebook. Когнитивное функционирование, принятие решений и даже выбор кандидата на выборах можно изменить, если учитывать инструменты контроля настроения людей.

Здесь следует вспомнить, что нейробиология, как и любая другая отрасль биологического знания, оценочно-нейтральна. На реальном мире отражается лишь ее применение. И если мы боимся, что нашим мозгом можно дистанционно управлять для достижения политических целей, то мы можем вернуть себе свободу воли с помощью инструментов той же нейробиологии. Сотрудничество и общение стоят на защите человеческих качеств, а технологии поощряют такое поведение, как никогда прежде. Сострадание является врожденным в той же степени, что и корысть. Конечно, мы должны стремиться к мировоззрению, которое будет продвигать коллективные ценности. Это означает, что нам нужна нейронаука сострадания и взаимодействия. Мы должны больше узнать о нейробиологической основе альтруизма.

Понятие альтруизма ввел в середине XIX века французский философ Огюст Конт. Впервые он использовал его в своей теории, согласно которой каждый человек считает своим моральным долгом ставить интересы других людей выше собственных. И все же этика как философская дисциплина была известна задолго до Конта. Во все времена политики, теологи, философы, а позже и биологи спорили, способен ли человек «жить для других», как полагал Конт, или же корень доброты кроется в корысти. Дэвид Юм и Жан-Жак Руссо настаивали, что человечество бескорыстно, а Томас Гоббс утверждал, что людям свойственно врожденное стремление к личной выгоде, проявляющееся в каждом аспекте поведения. Представьте, что вы предлагаете другу помочь с переездом. Является ли это актом альтруизма? Или же вы рассчитываете, что ваше окружение заметит этот поступок, из-за чего вы резко вырастите в их глазах? Может быть, вы занимаетесь тем, что когнитивисты называют перспективным планированием, рассчитывая, что вам тоже однажды помогут?

В «Эгоистичном гене» Ричард Докинз подробно описал мем врожденной человеческой корысти: «Мы всего лишь машины для выживания, самоходные транспортные средства, слепо запрограммированные на сохранение эгоистичных молекул, известных под названием генов». С момента выхода книги в свет многие не раз ставили под вопрос это смелое заявление. Сам Докинз в предисловии к юбилейному изданию, посвященному 30-й годовщине с момента первой публикации, пишет: «Я не раз имел случай убеждаться, что мой “Эгоистичный ген” может создать у читателя превратное представление об ее содержании». Там же он вспоминает, что Том Машлер – лондонский издатель, первый человек, который прочитал рукопись книги Докинза, – был прав, и книгу следовало назвать «Бессмертный ген».

Общение вполне обыденно для животных и даже растений, и всем им присуща социальная заразность поведения, но именно люди способны виртуозно создавать мемы.

Книга стала довольно известной, но после продолжительной критики за представление корысти как врожденного качества, на первый план вышли исследования на совершенно противоположную тему – о сострадании. В 2005 году Далай-ламу, проповедующего учение счастья и любви к себе через сострадание, пригласили выступить с речью на ежегодной конференции «Общества нейронаук» перед 31 000 ученых со всего мира. «Современная нейронаука внесла ценный вклад в понимание механизмов работы мозга, связанных со вниманием и эмоциями», – сказал он. Восточная культура, известная своими традициями созерцания и практиками тренировки разума, «предлагает техники развития внимания, регуляции и преобразования эмоций. Встреча современной нейронауки и буддистских созерцательных практик может привести к лучшему пониманию влияния намеренной умственной деятельности на участки мозга, ответственные за отдельные ментальные процессы». Три года спустя в Школе медицины при Стэнфордском университете открылся Центр исследований сострадания и альтруизма. Его целью стало тщательное изучение сострадания и альтруистического поведения с научной точки зрения.

Итак, что современная наука может рассказать об этих двух человеческих качествах? До какой степени их происхождение можно объяснить биологией? Отвечают ли за это поведение какие-либо участки мозга? Рождаются ли люди бескорыстными или патологически эгоистичными? Можно ли сместить мировоззрение всех людей в сторону альтруизма, чтобы каждый из нас мог ценить чужие чувства и сопереживать окружающим? Люди задают эти вопросы уже много веков, но нейробиология пытается ответить на них лишь последние 15 лет, и мы еще лишь в самом начале этого пути.

Если верить одному занимательному исследованию, всех людей можно ранжировать по шкале самоотверженности и эгоизма, на одном конце которой находятся рьяные альтруисты, а на другом – диагностированные психопаты. На графике этот спектр моделей поведения будет на оси X. В конце этой оси находятся люди, демонстрирующие радикально антисоциальное поведение, беспощадно нарушающие права других без каких-либо угрызений совести. Психопатия у ничего не добившихся в жизни людей, как правило, чревата криминалом, но такие черты встречаются и у успешных политиков, врачей и бизнесменов. Способность к решительным и хладнокровным поступкам может быть связана с лидерскими качествами, а защита от стресса и страха приносит пользу всему обществу. Возможно, именно поэтому эти черты так хорошо передаются из поколения в поколение. Генетическое исследование более 5000 пар близнецов показало, что наследуемость таких основных признаков психопатии, как отсутствие эмпатии и безэмоциональность, колеблется в пределах от 40 % до 70 %. Но нельзя забывать, что даже такие цифры не говорят об однозначной причинно-следственной связи между генами и поведением.

На другом конце спектра находятся крайние альтруисты, которые постоянно и без какой-либо очевидной выгоды ставят чужие потребности выше собственных. Исследования таких людей показали, что их мозг заметно отличается от мозга других. Альтруистичное поведение начинается с эмпатии – способности представить, что в той или иной ситуации чувствует человек, и разделить с ним эти чувства. Эмпатия высоко ценится в современном обществе, но, как мы уже знаем, постоянное взаимодействие со страданиями окружающих, не сопровождающееся своевременной разрядкой, может привести к невыносимому личному горю, а затем и к потере способности понимать чужие переживания. Я считаю сострадание прагматичной версией эмпатии, когда к желанию разделить чужие эмоции добавляется сильное стремление помочь. Оно часто ведет к альтруистичным поступкам. Помощь другим в беде может успокоить болезненные эмпатические чувства, благодаря чему выгоду из этого поступка извлекают и человек, оказавшийся в сложной жизненной ситуации, и тот, кто захотел прийти на помощь. Осознаем мы это или нет, но альтруистичный поступок может содержать определенную личную заинтересованность.

Сострадание и альтруизм представляют собой сложные формы поведения, а потому нет ничего удивительного в том, что такой просоциальный образ действий обусловлен взаимодействием целого комплекса генов и нейронных сетей. Ученые также установили генетические вариации, определяющие как уровень дофамина и окситоцина, так и бескорыстное и эгоистичное поведение. В этом участвуют и многие структуры нервной системы, включая знакомую нам систему вознаграждения, миндалевидное тело, отвечающее за реакцию на страх, и префронтальную кору, участвующую в принятии решений.

Авторы исследования предполагают, что население планеты можно представить как перевернутую букву U, где ось Y отображает число людей, поведение которых варьируется от альтруистичного до психопатически эгоистичного. При любой выборке основная масса людей попадала в широкую область в центре графика, но вершину его возможно сдвинуть в зависимости от социальных и культурных факторов. Это говорит о том, что можно повысить уровень сострадания конкретного человека. В широком смысле это означает, что альтруистическая революция в теории может охватить все население планеты. Одна из основных мыслей этой работы – взаимовыгодное принятие укоренившихся особенностей друг друга, ценности личного мнения и врожденного несовершенства системы восприятия при постоянном обсуждении различающихся версий реальности. Только так мы коллективно придем к детальному и прочному набору убеждений, который сможет удовлетворить потребности всего человечества.

Почему сейчас нам особенно нужна культура сопереживания

Наверное, в истории человечества не было периода, когда люди не переживали о завтрашнем дне. Не так просто быть оптимистом, когда по планете ходит эпидемия чумы или гремит Первая мировая война. Мои родители жили в вечном страхе ядерного апокалипсиса времен холодной войны. Сегодня тоже хватает проблем: изменение климата и крупнейший миграционный кризис со времен Второй мировой войны. Чтобы не поддаваться панике, нужно помнить, что так было и будет всегда, но ответить на глобальные вызовы мы можем только сообща.

Повторюсь, широкие обобщения о человеческой природе равносильны уравниванию многообразия вариаций поведения и игнорированию сложности их образования.

Как вы уже убедились, нейробиологические открытия раз за разом показывают ограниченность личной автономии и свободы воли человека. В связи с этим я хочу обратиться к вопросу о том, что из этого следует. Мы знаем, что человек склонен вести себя эгоистично, когда считает, что у него нет или почти нет свободы воли. При этом одинаково неверно утверждать, что люди от рождения эгоистичны или бескорыстны. Повторюсь, широкие обобщения о человеческой природе равносильны уравниванию многообразия вариаций поведения и игнорированию сложности их образования. Коллективное поведение формируется точно так же, как поведение отдельного человека, подверженное целому комплексу факторов, включая и врожденные черты, и жизненный опыт. Системы ценностей меняются и развиваются благодаря их коллективной переоценке. Группы вполне способны менять свои взгляды.

Чем дальше мы уходим от идей о врожденном эгоизме и силе самодостаточной личности, тем проще нам понимать то, что движет человеком и предопределяет его судьбу. Но я боюсь, что разочарованное общество бывших адептов свободы воли может превратиться в общество нигилистов и идеологов. Именно поэтому важно нейробиологически обосновать потенциал для развития альтруизма и сострадания у человека. Сделав эту мысль общепринятой нормой, мы встанем на путь борьбы с глобальными проблемами, иначе говоря, научимся слышать других людей.

Но как подтолкнуть человечество к открытости, состраданию и альтруизму? В конце 2017 года в свет вышла замечательная книга «Оксфордский справочник по науке сострадания»[46], вобравшая в себя открытия этой новой отрасли знания. Я приведу ее основные выводы в виде пяти конкретных советов, которыми может воспользоваться каждый из нас, чтобы поработать над способностью коммуницировать и наконец впустить в свою жизнь сопереживание.

1. Научитесь понимать свои эмоции и говорить о них

Когда вы учитесь распознавать собственные эмоции и сообщать о них другим, вы физически меняете свое восприятие чувств. Спокойно сказав фразу «Я зол», вы значительно ослабите примитивную гневную реакцию мозга и перенаправите его активность в высшие когнитивные структуры. Тем самым вы сможете частично снять эмоциональный стресс, возникший вместе с чувством гнева. Если повезет, человек, к которому вы обратитесь, ответит вам сочувствием. Но даже в обратном случае простое выражение эмоции освобождает в мозге место для самоконтроля, позитивных действий и сочувствия к себе. Кроме того, многим людям помогает натренированный навык определять эмоции окружающих не столько по словам, сколько по действиям, жестам и выражению лица. Это помогает заводить новых друзей и позитивнее смотреть на мир. Попробуйте попрактиковаться в отгадывании эмоций вместе со своими приятелями. Так или иначе, вы хорошо проведете время.

2. Практикуйте медитацию сопереживания

Необходимо найти время для рефлексии и подумать о том, почему вы себе нравитесь. Смысл в том, чтобы проявить сочувствие к самому себе, несмотря на то, что вы лучше всех знаете свои недостатки. Затем переключитесь на близких, передавая им сопереживание и благодарность. Наконец, подумайте о людях, с которыми вам трудно, о тех, с кем вы конфликтуете. В какой-то момент вы почувствуете, что и им можно от всего сердца желать добра, любви и душевного спокойствия. Известно, что медитация сопереживания положительно влияет на осознанность, ощущение счастья, отношение к себе и к окружающим, а также снижает чувство беспокойства. Она помогает пережить неприятные и печальные события, не воспринимая их как невыносимые. Медитация меняет представление человека о счастье, снимая его с гедонистических «качелей» системы вознаграждения, на которых уравновешенная жизнь постоянно сменяется страхом.

3. Учитесь распознавать сопереживание

Когда вы увидите, что другие люди способны на альтруизм, вы не только поверите в человечество, но и сами захотите помогать другим. Вы испытаете моральный подъем – сильную эмоцию, близкую к благоговению. Он усиливает контроль префронтальной коры над примитивными реакциями, такими как «борись или беги», позволяя нам принимать более взвешенные решения. Моральный подъем также повышает уровень окситоцина, понижает уровень кортизола и усиливает нейронную пластичность, способствуя внедрению неожиданных впечатлений в вашу картину мира. Это помогает развить стремление к бескорыстной помощи другим людям. Каждый добрый поступок, не оставшийся незамеченным, открывает дорогу к состраданию во всем обществе.

4. Практикуйте благодарность

Мы живем в крайне индивидуалистическом обществе, но нас сложно назвать самодостаточными. Наш просоциальный мозг развивался в соответствии с преимуществами от взаимодействия с другими людьми. По сути, взаимовыгодные отношения помогают нам выжить. Простое выражение благодарности и признательности позволяет нам ценить поддержку других людей. Каждый вечер перед сном я вспоминаю три события прошедшего дня, за которые я благодарна. Так я напоминаю себе, что нужно говорить «спасибо» окружающим, заканчиваю день на позитивной ноте и думаю о том, каким образом я могу передать это чувство кому-то.

5. Будьте сопереживающим родителем

Воспитание детей в атмосфере сопереживания поможет им самостоятельно создать свою систему поддержки во взрослой жизни, а также передать стремление к альтруизму не только за пределы вашей семьи, но и будущим поколениям. Дети узнают, какие эмоции являются приемлемыми, и учатся управлять ими, наблюдая за своими родителями. Когда вы понимаете и контролируете свои чувства, используя такие техники, как глубокое дыхание, чтобы умерить свой гнев, вы помогаете не только себе, но и вашим детям. Также исследования показали, что взрослые, которые находят время на заботу о себе, в долгосрочной перспективе подают хороший пример младшему поколению. Правильно питайтесь, занимайтесь спортом, общайтесь с друзьями, расслабляйтесь с помощью хобби или медитации.

Есть большой соблазн написать, что человечество пришло к созданию технологий, которые стерли географические границы и открыли нас новым идеям. Современный мир насквозь пронизан взаимосвязями и позволяет нам рассказывать о наших мыслях и потребностях эффективнее и проще, чем когда-либо. Кроме того, теперь мы намного больше знаем о бедствиях в самых разных уголках мира: о лагерях беженцев, о пластике в океане, о стихийных катаклизмах. Мы создали инструменты, которые не позволяют нам закрыться от страданий других людей, и научились понимать, почему некоторые из нас склонны причинять боль себе и другим.

Мне нравится думать, что человечество будет использовать эту информацию во благо, особенно теперь, когда мы лучше понимаем механизмы формирования поведения. Влияние нейронаучных выводов может быть двояким: новые инструменты можно использовать для манипуляции нашим сознанием через постоянное нагнетание ужаса, и это приведет к еще большему расколу общества; или же мы решим коллективно противостоять страху и разрушению. Мы можем разумно воспользоваться информацией о предопределенности поведения, чтобы знать, какие стратегии способны изменить системы образования, здравоохранения, коммуникации и юстиции. Надеюсь, мы выберем второй вариант.