Двойная звезда. Звездный десант (сборник) бесплатное чтение
Роберт Хайнлайн
Двойная звезда
Глава 1
Если входит человек, одетый как деревенщина и ведущий себя так, как будто заведение принадлежит ему, то это наверняка космонавт.
Это объясняется просто. Профессия заставляет его чувствовать себя владыкой всего сущего; когда он ступает на Землю, ему кажется, что все кругом обычные крестьяне. А что касается мешковатой одежды, то от человека, который девять десятых всего времени проводит в космической униформе и гораздо больше привык к глубокому космосу, чем к обществу цивилизованных людей, трудно ожидать, что он знает, как следует одеваться. И не успеет он коснуться Земли, как становится жертвой сладкоречивых портняжек, которые так и вьются вокруг каждого космонавта, в надежде отоварить еще одного простака самым что ни на есть лучшим земным платьем. Я легко определил, что этого широкоплечего парня одевал Омар Палаточник; накладные плечи, которые делали его еще более широким; брюки, такие короткие, что когда он сел, из-под них показались волосатые ноги; сморщенная сорочка, которую с таким же успехом можно было напялить на корову.
Но я, естественно, держал свои мысли при себе, а тем временем заказывал ему выпивку на свои последние пол-империала, рассчитывая, что сделал хороший вклад. Я-то прекрасно знал, как космонавты распоряжаются деньгами.
— Горячих двигателей! — произнес я, когда мы с ним чокнулись. Он быстро взглянул на меня.
Этот тост и был моей первой ошибкой в отношении Дэка Бродбента. Вместо того, чтобы ответить: «Свободного космоса!» или «Счастливой посадки!», как полагалось, он окинул меня взглядом и мягко сказал:
— Прекрасный тост, но, к сожалению, не по адресу. В жизни не отрывался от матушки Земли.
После этого у меня оставалась еще одна прекрасная возможность придержать язык за зубами. Космонавты не так уж часто заглядывали в бар «Каса Маньяна»: он был не в их вкусе, и к тому же далеко от порта. И когда один из них появляется здесь в земной одежде, тихо усаживается в темный уголок и утверждает, что он не космонавт — это его дело. Я и сам выбрал себе это место с тем, чтобы можно было наблюдать, не будучи замеченным самому — я иногда одалживал небольшие суммы то там, то сям, ничего, конечно, страшного, но лучше не нарываться на неприятности. Я должен был сообразить, что у него тоже имеются причины сидеть здесь, и отнестись к ним с уважением.
Но мои голосовые связки, как будто жили своей собственной жизнью, обособленной от меня, дикой и вольной.
— Не надо мне вешать лапшу на уши, парень, — ответил я. — Если вы наземник, то я — мэр Тихо-Сити. Готов побиться об заклад, что вы на своем веку выпили на Марсе больше, чем на Земле, — добавил я, обратив внимание на то, что он забавно поднимает стакан, глубоко укоренившаяся привычка к низкой гравитации.
— Ну ты, потише, — огрызнулся он, не шевеля губами. — Почему ты так уверен, что я летал? Ты ведь не знаком со мной?
— Прошу прощения, — сказал я. — Вы можете быть кем угодно. Но у меня, слава богу, еще есть голова на плечах. Вы выдали себя с самого момента, как только вошли сюда.
Он выругался про себя.
— Но как? — спросил он.
— Можете не беспокоиться. Сомневаюсь, что кто-нибудь кроме меня заметил это. Просто я подмечаю такие вещи, на которые большинство людей не обращает внимания, — я вручил ему свою визитную карточку, может быть немного самодовольно. На свете есть только один Лоренцо Смайт, акционерная компания из одного человека. Да, я — «Великий Лоренцо» — стерео, развлекательные программы, камерные выступления — «Пантомист и Выдающийся Художник Мимикрист».
Он пробежал мою карточку глазами и сунул ее в нарукавный карман — это обеспокоило меня, так как карточки стоили мне денег — прекрасная имитация ручной гравировки.
— Кажется, я теперь понимаю, — тихо произнес он, — но чем мое поведение все-таки отличается от обычного?
— Я покажу вам, — сказал я. — Сейчас я пройду к двери так, как ходят наземники, а обратно вернусь такой походкой, которой вошли сюда вы. Смотрите.
Я проделал все это, причем, возвращаясь к столику, немного утрировал его походку, чтобы он мог заметить разницу нетренированным взглядом; ступни мягко ступали по полу, как по плитам корабельной палубы, тело немного наклонено вперед и уравновешивается седалищем, руки вытянуты вперед и при ходьбе не касаются тела — всегда готовые схватиться за что-нибудь.
Там было еще с дюжину деталей, которые невозможно описать словами: короче говоря, чтобы так ходить, нужно быть космонавтом, с его всегда напряженным телом и бессознательным балансированием — все это приходит только за долгие годы пребывания в пространстве. Горожанин всю жизнь шляется по гладкой земле, по ровным полям при нормальной земной гравитации. Его не подстерегают никакие неожиданности. Другое дело космонавт.
— Ну как, поняли, что я имел в виду, — спросил я, опускаясь на стул.
— Боюсь, что да, — кисло согласился он. — Неужели я действительно хожу таким образом?
— Да.
— Хм-м-м… может мне взять у вас несколько уроков?
— Это не худший вариант, — согласился я.
Некоторое время он посидел, разглядывая меня, затем попытался заговорить, но, видимо, изменил решение. Он сделал знак бармену и тот вновь наполнил наши стаканы. После этого он залпом выпил свою порцию, расплатился за все и гибким движением соскользнул со стула.
— Подождите меня, — тихонько сказал он.
После того, как он заказал для меня выпивку, отказать я уже не мог. Да, честно говоря, и не хотел: он заинтересовал меня. Он понравился мне, даже несмотря на то, что наше знакомство длилось не более десяти минут.
Он относился к тому типу крупных симпатичных некрасивых нескладех, которых обожают женщины и уважают мужчины.
Он пересек зал своей гибкой походкой и прошел мимо столика у самых дверей, за которым сидели четыре марсианина. Я не люблю марсиан. Мне бы и в голову не пришло, что какая-то штуковина, больше похожая на бревно, увенчанное тропическим шлемом, может требовать привилегий человека. Я просто видеть не могу, как они отращивают свои псевдоконечности: на мой взгляд это больше похоже на змей, выползающих из нор. Мне не нравится и то, что они могут одновременно смотреть во всех направлениях, не поворачивая головы, если у них вообще есть голова. Но ее, конечно, нет.
И я совершенно не выношу их запаха!
Никто не может обвинить меня в расовых предрассудках. Для меня совершенно не играет роли, какого цвета у человека кожа, к какой расе он относится или какую религию исповедует. Люди всегда были для меня людьми, а вот марсиане — какими-то предметами. На мой взгляд, они даже не животные. Если бы пришлось выбирать, то я скорее согласился бы, чтобы со мной все время жил африканский кабан, чем марсианин. И то, что их свободно пускают в рестораны, посещаемые людьми, кажется мне совершенно возмутительным. Но, к сожалению, существует договор, так что ничего не поделаешь.
Когда я входил в бар, этих четверых здесь не было — я бы их непременно учуял. По той же самой причине их не могло быть здесь, когда я ходил к дверям и обратно. А теперь они были здесь, стоя на своих подставках вокруг стола и пытаясь подражать людям. И хоть бы вентиляция заработала сильнее.
Даровая выпивка, стоящая передо мной, не очень-то соблазняла меня — я просто хотел дождаться своего нового знакомого, вежливо поблагодарить его и уйти. Тут я внезапно припомнил, что уходя, он бросил пристальный взгляд в сторону все тех же марсиан. Может быть его уход был как-то связан с ними? Я взглянул на них снова, пытаясь определить, наблюдают ли они за нашим столиком или нет — но разве можно сказать, куда марсианин смотрит или о чем он думает? Кстати это мне в них тоже не нравится.
Несколько минут я просидел, вертя в руке стакан и теряясь в догадках; что же могло случиться с моим космонавтом. У меня были все основания предполагать, что его гостеприимство может достигнуть размеров обеда, а если мы станем друг другу достаточно «симпатико», как говорят в Мексике, мне даже может обломиться небольшой денежный заем. Потому что перспективы у меня были самые никудышные — могу признаться, что я пытался дозвониться до своего агента, но его автосекретарь просто записывал мое сообщение на пленку, а если у меня сегодня не окажется монеты для подкормки ненасытной двери номера, то мне негде будет переночевать… Вот как низко упали мои акции: дожил до того, что вынужден жить в каморке с автоматической дверью. В самый разгар моих грустных самопризнаний, меня тронул за локоть официант.
— Вам звонок, сэр.
— А? Спасибо, приятель. Принесите, пожалуйста, аппарат сюда, к столу.
— Очень жаль, сэр. Но его нельзя принести сюда. Это прямо по коридору, кабина номер двенадцать.
— Вот как. Ну, спасибо, — ответил я, постаравшись придать голосу побольше искренности, раз уж мне нечего было дать ему на чай. Проходя мимо столика марсиан, я обошел его далеко стороной.
Теперь я понял, почему нельзя было принести аппарат на стол: № 12 был кабиной повышенной безопасности, защищенной от подглядываний и подслушивания и многого другого. Изображения не было, и оно не появилось даже тогда, когда я закрыл дверь кабины. Экран оставался молочно-белым до тех пор, пока мое лицо не оказалось напротив передающего устройства. Только тогда молочная пелена на экране растаяла и я увидел лицо своего знакомого-космонавта.
— Прошу прощения, что побеспокоил, — быстро сказал он, — но я очень торопился и не мог объяснить всего. Я хотел бы попросить вас сейчас же прийти в комнату номер 2106 в отеле «Эйзенхауэр».
Объяснять он ничего не стал. «Эйзенхауэр» — такой же неподходящий для космонавта отель, как и «Каса Маньяна». Я просто сердцем почуял беду. Ну в самом деле, не будешь же приглашать первого встречного, с которым познакомился в баре несколько минут назад, в свой номер, да еще так настойчиво — по крайней мере, если он был одного с тобой пола.
— А зачем? — спросил я.
Лицо космонавта приняло выражение человека, который привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно: я изучал его с профессиональным интересом — это выражение довольно таки сильно отличается от выражения гнева. Оно больше походит на грозовую тучу, набегающую перед бурей. Но он быстро взял на себя в руки и спокойно ответил:
— Лоренцо, у меня нет времени объяснять. Вам нужна работа?
— Вы собираетесь предложить мне работу по профессии? — медленно спросил я. Какое-то мгновение мне казалось, что он предлагает мне… Ну, в общем вы понимаете — ту еще работенку. До сих пор мне удавалось хранить профессиональную гордость, невзирая на пращи и стрелы яростной судьбы.
— Конечно же по профессии, — быстро ответил он. — Причем требуется актер самой высокой квалификации.
Я постарался, чтобы чувство облегчения никак не проявилось на моем лице. То, что я бы согласился на любую профессиональную работу, было сущей правдой — я бы с удовольствием исполнил роль балкона в «Ромео и Джульетте», но ни к чему показывать свою заинтересованность.
— А какого рода работа? — спросил я. — У меня много предложений.
Но он не клюнул на удочку.
— Я не могу рассказывать это по фону. Вам, наверное, неизвестно, но это факт: с помощью специального оборудования можно подслушивать даже самые надежно защищенные линии. Так что поторапливайтесь.
Чувствовалось, что я ему очень нужен, следовательно, заинтересованность выказывать ни к чему.
— Послушайте, — запротестовал я. — За кого вы меня принимаете? За мальчика на побегушках? Или, может быть, за мальчишку, который готов разбиться в лепешку, лишь бы ему доверили что-нибудь поднести? Я — Лоренцо! — Я гордо вскинул голову и принял оскорбленный вид. — Что вы можете мне предложить?
— Хм… Но, черт возьми, я не могу рассказать этого по фону. Сколько вам обычно платят?
— Что? Вы имеете в виду мой профессиональный оклад?
— Да, да!
— За одно выступление? Или за неделю? Или стоимость длительного контракта?
— Нет, нет. Сколько вы берете в день?
— Минимальная сумма, которую я получаю за одно вечернее выступление — сотня империалов. — Это было сущей правдой. Конечно, иногда мне приходилось играть кое в каких скабрезных и глупых постановках, но получал я за это ничуть не меньше своей обычной платы. У каждого человека должны быть определенные стандарты. Я считаю, что лучше поголодать, чем соглашаться на нищенскую плату.
— Прекрасно, — быстро отозвался он. — Сотня империалов наличными у вас в руке как только вы окажетесь у меня в номере. Но поторопитесь!
— А? — я вдруг с огорчением понял, что с такой же легкостью мог бы запросить и двести и даже двести пятьдесят. — Но я еще не принял вашего предложения.
— Это не имеет значения! Мы обговорим это, как только вы появитесь у меня. Сотня ваша, даже если вы откажетесь. Если же вы согласитесь — ну скажем, можете назвать эту сумму премиальной и не входящей в плату за работу. Ну, пойдете вы ко мне, наконец, или нет?
Я склонил голову.
— Конечно, сэр. Потерпите немного.
К счастью, отель «Эйзенхауэр» расположен неподалеку от «Каса», потому что мне бы нечем было даже заплатить за проезд. Однако, хотя искусство ходить пешком почти утрачено, я владею им в совершенстве — и это дало мне возможность немного привести в порядок мысли. Уж кто-кто, а я-то вовсе не был дураком; я прекрасно понимал, что если человек с такой навязчивостью пытается всучить другому деньги, то настало время изучить карты, потому что здесь явно скрыто что-то или незаконное, или опасное, или и то и другое вместе. Конечно, меня мало волновала законность ради законности. В этом вопросе я был полностью согласен с Бардом, что закон часто оказывается идиотом. Но, в основном, я ходил по правой стороне улицы.
На сей раз я понял, что располагаю недостаточным количеством информации, выбросил все из головы и, перебросив плащ через правую руку, шел, наслаждаясь мягкой осенней погодой и богатой палитрой разнообразных запахов большого города. Дойдя до отеля, я решил пренебречь главным входом и поднялся на двадцать первый этаж, воспользовавшись дополнительным лифтом. Я смутно чувствовал, что это неподходящее место для того, чтобы моя публика меня узнала. Мой космический странник впустил меня в номер.
— Однако, вы заставляете себя ждать, — заметил он.
— Неужели, — отозвался я как ни в чем не бывало и окинул взглядом номер. Номер был из дорогих, как я и ожидал, но в нем царил ужасный беспорядок, там и сям по всему номеру виднелись пустые стаканы и кофейные чашки, причем и тех и других было не менее чем по дюжине. Не нужно было обладать богатым жизненным опытом, чтобы сообразить, что я — последний из множества посетителей. На диване, уставясь на меня, лежал еще один человек, которого я сразу про себя определил как космонавта. Я вопросительно взглянул на хозяина, ожидая, что мне представят незнакомца, но никакого представления не последовало.
— Ну, раз вы наконец-то явились, тогда давайте приступим к делу.
— Разумеется, что наводит на воспоминание о какой-то премии, или отступных.
— Ах, да, — он повернулся к человеку на диване. — Джок, заплати ему.
— За что?
— ЗАПЛАТИ ЕМУ!
Теперь я точно знал, кто здесь хозяин, хотя, как я понял позже, Дэк Бродбент не так уж часто давал понять это. Другой быстро поднялся, все еще недовольно хмурясь и отсчитал мне полсотни и пять десяток. Я сунул их в карман, не считая, и произнес:
— Я к вашим услугам, джентльмены.
Верзила пожевал свою губу.
— Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы поклялись даже во сне никогда не упоминать об этой работе.
— Если моего обычного слова недостаточно, то и моя клятва ни к чему.
— Я взглянул на второго человека, вновь распростершегося на диване. — Мы, кажется, с вами незнакомы. Меня зовут Лоренцо.
Он взглянул на меня и отвернулся. Мой знакомый из бара поспешно вставил:
— Имена роли не играют.
— Вот как? — мой отец, достойнейший человек, умирая, взял с меня слово никогда не делать трех вещей: не мешать виски с чем-либо кроме воды, всегда игнорировать анонимные письма и, наконец, никогда не иметь дела с человеком, который отказывается назвать свое имя.
— Счастливо оставаться, господа, — я направился к двери, буквально чувствуя, как сотня империалов греет мне бок.
— Подождите! — Я остановился. — Вы совершенно правы, — продолжал он.
— Меня зовут…
— Шкипер!
— Оставь, Джок. Меня зовут Дэк Бродбент, а это — Жак Дюбуа. Вон как он смотрит на меня. Мы оба — классные пилоты — любые корабли, любые ускорения.
Я поклонился.
— Лоренцо Смайт, — честно сказал я, — жонглер и художник — член «Клуба ягнят».
Про себя я отметил, что давно пора заплатить в клубе членские взносы.
— Вот и отлично, Джок, попробуй для разнообразия поулыбаться. Лоренцо, так вы согласны держать наше дело в тайне?
— Слово джентльмена. Мы же приличные люди.
— Независимо от того, беретесь вы за эту работу или нет.
— Независимо от того, приходим мы к соглашению или нет. Я честный человек, и если меня не будут пытать, то ваши сведения в полной безопасности.
— Я прекрасно знаю, какое воздействие на мозг оказывает неодексокаин, Лоренцо. Никто не требует от вас невозможного.
— Дэк, — торопливо вмешался Дюбуа. — Это неправильно. Нам следует по крайней мере…
— Заткнись, Джок. До гипноза дело еще не дошло. Лоренцо, мы хотим, чтобы вы сыграли роль одного человека. Причем сделать это необходимо так, чтобы ни одна живая душа — понимаете, НИ ОДНА — не догадалась, что это подмена. Согласны вы на такую работу?
Я нахмурился.
— Сначала вам следовало бы спросить, могу ли я сделать это и хочу ли я сделать это. А в чем дело? Расскажите поподробнее.
— К подробностям мы перейдем позже. Грубо говоря, это обычная роль двойника известного политического деятеля. Отличие состоит в том, что двойник должен быть настолько похожим, что смог бы ввести в заблуждение людей, хорошо знающих это лицо, и не выдавать себя даже при личной беседе. Это не просто прием парада с трибуны или награждение медалями юных скаутов. — Он пристально взглянул на меня. — Нужно быть настоящим артистом, чтобы так перевоплотиться.
— Нет, — быстро сказал я.
— Но почему? Ведь вы даже не знаете, что от вас потребуется. Если вас мучает совесть, то уверяю вас, что ваши действия не причинят вреда тому человеку, которого вам предстоит сыграть. И вообще чьим-либо законным интересам. Это действительно необходимо сделать.
— Нет.
— Но почему, господи, почему? Вы даже не представляете, сколько мы вам заплатим.
— Деньги роли не играют, — твердо сказал я. — Я актер, а не двойник.
— Не понимаю. Множество актеров с удовольствием зашибают деньгу, публично появляясь вместо знаменитостей.
— Таких людей я считаю проститутками, а не коллегами. Позвольте, я объясню вам свою точку зрения. Разве можно уважать человека, который пишет книги за другого? Можно ли уважать художника, который позволяет кому-то подписывать свою картину — ЗА ДЕНЬГИ? Но, возможно, вы чужды мира искусства, сэр, поэтому я попробую пояснить все это на другом примере, более вам понятном. Смогли бы вы за деньги взяться управлять кораблем, в то время как кто-то другой будет ходить в вашей форме и, совершенно не владея искусством управления корабля, публично называться пилотом? Ну как?
— А сколько за это заплатят? — фыркнул Дюбуа.
Бродбент грозно взглянул на него.
— Кажется, я начинаю понимать вас.
— Для художника, сэр, самое важное слава и признание. Деньги же, просто презренный металл, с помощью которого он может спокойно творить.
— Хм-м-м… Хорошо, следовательно, просто за деньги вы этого делать не хотите. Может быть вас заинтересует что-нибудь другое? А если бы вы знали, что это необходимо, и что никто иной не смог бы проделать все это лучше, чем вы?
— Допускаю такую возможность, хотя и не представляю подобных обстоятельств.
— А вам ни к чему их представлять, мы сами вам все объясним.
Дюбуа вскочил с дивана.
— Но, Дэк, послушай, нельзя же…
— Отстань, Джок, он должен знать.
— Он все узнает, но не здесь и не сейчас. А ты не имеешь никакого права все рассказывать ему сейчас, подвергая тем самым опасности других. Ведь ты ничего не знаешь о нем.
— Я иду на сознательный риск, — Бродбент снова повернулся ко мне.
Дюбуа схватил его за плечо и снова развернул лицом к себе.
— Сознательный риск, черт бы тебя побрал, да?! Я давно тебя знаю — но на этот раз, прежде чем ты откроешь рот… в общем после этого один из нас точно не сможет ничего никому рассказать.
Бродбент был удивлен. Он холодно улыбнулся Дюбуа.
— Джок, сынок, ты кажется считаешь себя достаточно взрослым, чтобы справиться со мной?
Дюбуа уступать, видимо, не собирался. Бродбент был выше его на целую голову и тяжелее килограммов на двадцать. Я поймал себя на том, что Дюбуа сейчас мне симпатичен. Меня всегда очень трогали беззаветная отвага котенка, природная храбрость боевого петуха, решимость слабого человека сражаться до последнего, но не быть сломленным… А так как я был уверен, что Бродбент не собирается убивать его, то следовало ожидать, что Дюбуа сейчас окажется в роли боксерской груши.
У меня и в мыслях не было вмешиваться в их ссору. Любой человек имеет право решать сам где, когда и как ему быть битым.
Я чувствовал, что напряжение возрастает. И вдруг Бродбент весело расхохотался и хлопнул по плечу Дюбуа со словами:
— Молодец, Джок!
Потом он повернулся ко мне и тихо сказал:
— Извините, нам нужно на несколько минут оставить вас в одиночестве. Нам с другом надо кое-что обсудить.
В номере имелся укромный уголок, оборудованный фоном и автографом. Бродбент взял Дюбуа за руку и отвел туда. Там у них завязался какой-то оживленный разговор.
Иногда подобные уголки не полностью гасят звук. Но «Эйзенхауэр» был отелем высокого класса, поэтому все оборудование в нем работало отлично. Я видел как шевелятся губы, но до меня не доходило ни звука.
Зато губы мне действительно было хорошо видно. Бродбент расположился ко мне лицом, а Дюбуа я мог видеть в зеркале на противоположной стене. Когда я выступал в качестве знаменитого чтеца мыслей, я понял, зачем отец не раз порол меня, пока я в совершенстве не овладел безмолвным языком губ — читая мысли, я всегда требовал, чтобы зал был ярко освещен и надевал очки, которые… одним словом, я читал по губам.
Дюбуа говорил: «Дэк, ты проклятый, глупый, преступный кретин, ты что, хочешь, чтобы остаток своих дней мы провели на Титане, пересчитывая скалы? Это самодовольное ничтожество сразу же наложит в штаны.»
Я чуть не пропустил ответ Бродбента. В самом деле: «самодовольный». Ничего себе!!! Умом я конечно сознавал, что талантлив, но в то же время сердцем чувствовал, что человек я в принципе скромный.
Бродбент: «…не имеет значения, что крупье мошенник, если это единственное казино в городе. Джок, никто больше нам помочь не сможет.»
Дюбуа: «Ну хорошо, тогда привези сюда дока Скортиа, загипнотизируйте его, вколите ему порцию веселящего. Но не посвящайте его во все подробности — пока с ним не все ясно и пока мы на Земле.»
Бродбент: «Но Скортиа сам говорил мне, что мы не можем рассчитывать только на гипноз и лекарства. Для наших целей этого недостаточно. Нам требуется его сознательное действие, разумное сотрудничество.»
Дюбуа фыркнул: «Да что там разумное! Ты посмотри на него. Ты когда-нибудь видел петуха, разгуливающего по двору? Да, он примерно того же роста и комплекция и форма головы у него почти такая же, как у Шефа — но это и все! Он не выдержит, сорвется и испортит все дело. Ему не под силу сыграть такую роль — это просто дешевый актеришко.»
Если бы великого Карузо обвинили в том, что он сфальшивил, он не был бы более оскорблен, чем я. Но в тот момент я безмолвно призвал в свидетели Бэрбиджа и Бута, что это вопиющее по своей несправедливости обвинение. Я внешне спокойно продолжал полировать ногти и сделал вид, что абсолютно спокоен — отметив про себя, что когда мы с Дюбуа познакомимся поближе, я заставлю его сначала смеяться, а потом плакать на протяжении двадцати секунд. Я выждал еще несколько мгновений, а затем встал и направился в звукоизолированный уголок.
Когда они увидели, что я собираюсь войти, то сразу же замолчали. Тогда я тихо сказал:
— Ладно, джентльмены, я передумал.
Дюбуа облегченно вздохнул:
— Так вы не согласны на эту работу?
— Я имел в виду, что принимаю предложение. И не нужно ничего объяснять. Дружище Бродбент уверял меня, что мне не придется вступать в сделку с моей совестью — и я верю ему. Он утверждал, что ему необходим актер. Но материальная сторона дела — не моя забота. Одним словом, я согласен.
Дюбуа переменился в лице, но ничего не сказал. Я ожидал, что Бродбент будет доволен и с его души упадет камень, но вместо этого он выглядел обеспокоенным.
— Хорошо, — согласился он, — тогда давайте обсудим все до конца, Лоренцо. Я не могу точно сказать, в течение какого времени мы будем нуждаться в ваших услугах. Но конечно уж не более нескольких дней — и за это время вам придется сыграть свою роль только раз или два.
— Это не имеет значения, если у меня будет достаточно времени войти в роль — перевоплотиться. Но скажите хотя бы предположительно, на сколько дней я вам понадоблюсь? Должен же я известить своего агента.
— О нет! Ни в коем случае!
— Так каков же все-таки срок? Неделя?
— Наверное, меньше, иначе мы пропали.
— Что?
— Да нет, это так. Вам достаточно будет ста империалов в день?
Я поколебался, вспомнив с какой легкостью он воспринял мою минимальную цену за небольшое интервью — и решил, что сейчас самое время сделать широкий жест. Я попросту отмахнулся от него.
— Сейчас не стоит об этом. Вне всякого сомнения, что ваш гонорар будет соответствовать уровню моего представления.
— Хорошо, хорошо, — Бродбент нетерпеливо повернулся к Дюбуа. — Джок, свяжись со взлётным полем. Затем позвони Лэнгстону и скажи ему, что мы приступаем к выполнению плана Марди Грас. Пусть он синхронизируется с нами. Лоренцо… — он знаком велел мне следовать за ним и направился в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:
— Можете ли вы как-нибудь использовать этот хлам?
Да, это действительно был хлам — что-то вроде очень дорогого и непрофессионального набора косметики, который обычно покупают юнцы, горящие желанием стать великими актерами. Я взглянул на все это с легким недоумением.
— Если я правильно понял вас, сэр, вы хотите, чтобы я немедленно начал работу по перевоплощению? И вы даже не дадите мне времени на изучение прообраза?
— Что? Нет, нет, нет! Я просто хотел попросить вас изменить лицо — на случай того, что кто-нибудь может узнать вас, когда мы будем выходить из отеля. Я думаю, это вполне возможно.
Я холодно заметил, что быть узнаваемым публикой — это ноша, которую вынуждены нести все знаменитости. И даже не стал добавлять, что наверняка большое количество людей сразу узнает Великого Лоренцо, если он появится в общественном месте.
— О'кей. В таком случае измените свою физиономию так, что вы вас никто не узнал, — сказал он и быстро вышел.
Я тяжело вздохнул и стал рассматривать детские игрушки, которые он определенно считал орудием моего искусства — жирный грим, годный разве что для клоуна, вонючие резиновые накладки, фальшивые волосы, как будто вырванные с мясом из ковра, устилающего гостиную тетушки Мэгги. Зато ни единой унции силикоплоти, ни одной электрощетки и вообще никаких современных орудий моего ремесла. Но подлинный художник может творить чудеса даже с помощью того, что можно найти на любой кухне — и конечно, с помощью своего гения. Я подрегулировал освещение и углубился в творческие размышления.
Существует несколько способов изменить лицо так, чтобы не быть узнанным. Самый простой — это отвлечь от лица внимание. Оденьте человека в форму и его наверняка никто не приметит — смогли бы вы, например, восстановить в памяти лицо последнего встреченного вами полисмена? А смогли бы вы узнать его потом, переодетым в штатское? На том же принципе основан метод привлечения внимания к какой-нибудь одной черте лица. Приделайте человеку огромный нос, да еще, например, обезображенный бородавкой; нескромный человек уставится только на этот нос, воспитанный человек отвернется — но ни тот ни другой не запомнят вашего лица.
Но я решил не применять этот прием, так как рассудил, что мой работодатель выказал желание, чтобы меня не заметили совсем, а не приметили из-за какой-нибудь уродливой черты лица, хотя и не узнали бы в лицо. Это уже гораздо трудней — стать заметным несравненно проще, чем незаметным. Мне необходимо было такое самое что ни на есть обычное лицо, не подлежащее запоминанию, как подлинное лицо бессмертного Алека Гиннеса. К несчастью, мои аристократические черты лица слишком изысканы, слишком приятны — большое неудобство для характерного актера. Как говаривал бывало мой отец: «Ларри, уж больно ты симпатичный! Если ты вовремя не избавишься от лени и не изучишь как следует наше ремесло, то придется тебе, видно, лет пятнадцать проболтаться в дилетантах, причем будучи уверенным, что ты настоящий актер, а потом остаток жизни прозябать в фойе, продавая пирожные зрителям. «Балбес» и «Красавчик» — это два наиболее оскорбительных термина в шоу-бизнесе, а ты, к сожалению, являешься и тем и другим».
После этого он обычно снимал ремень и начинал развивать мою сообразительность. Папаша был психологом-практиком и был уверен, что постоянный массаж ягодичной седалищной мышцы с помощью ремня весьма способствуют оттоку лишней крови из мальчишечьих мозгов. Может, конечно, теория и была довольно шаткой, но результаты оправдывали метод: когда мне стукнуло пятнадцать, я мог стоять на голове на тонкой проволоке и декламировать страницу за страницей Шекспира и Шоу или устраивать целое представление из прикуривания одной сигареты.
Я пребывал в состоянии глубокой задумчивости, когда Бродбент вновь заглянул в ванную.
— Боже милостивый! — воскликнул он. — Вы даже и не начинали?
Я холодно взглянул на него.
— Я предполагал, что вам требуется лучшее, на что я способен — в таком случае спешка может только повредить. Как вы думаете; сможет ли даже отличный кулинар придумать новое блюдо, сидя на несущейся галопом лошади?
— Черт их дери, этих лошадей! — Он взглянул на часы. — У вас в распоряжении остается шесть минут. Если вы за это время ничего не способны сделать, то нам придется положиться на удачу.
Еще бы! Конечно, я предпочел бы побольше времени — но в искусстве быстрой трансформации я едва ли не превзошел своего отца: «Убийство Лью Лонга» всего за семь минут пятнадцать секунд, а я однажды успел сыграть эту вещь, обогнав его на девять секунд.
— Стойте там, где стоите, — бросил я ему. — Сейчас я буду готов.
Затем я загримировался под Бенни Грея, неприятного ловкого человека, который совершает убийство за убийством в «Доме без дверей»: два быстрых мазка для придания безвольности очертаниям моих щек от крыльев носа к уголкам рта, легкие тени под глаза — намек на мешки и фактор № 5 — землистого цвета грим поверх всего. Процедура заняла у меня никак не больше двадцати секунд, я мог бы проделать все это во сне. Эта постановка с моим участием шла на подмостках девяносто два раза, прежде чем ее отсняли на пленку.
Затем я повернулся лицом к Бродбенту и тот ахнул:
— Боже! Глазам своим не верю!
Я оставался Бенни Греем и не улыбнулся в ответ на возглас восхищения.
Чего Бродбент не мог понять, так это того, что жирный грим совсем не нужен. Конечно, он немного облегчает дело, но я-то использовал его в основном потому, что он ждал этого — будучи дилетантом, естественно, вряд ли предполагал, что искусство перевоплощения заключается в основном в гриме и пудре.
Он все продолжал таращиться на меня.
— Послушайте, — сказал он наконец, — а не могли бы вы сделать что-нибудь в этом роде со мной? Но только быстро?
Я уже готов был ответить «нет», когда сообразил, что это отличное испытание моего таланта. У меня было непреодолимое искушение сказать ему, что если бы он попал в руки моего отца, то уже через пять минут мог бы смело водить за нос простачков на барахолке, но потом я решил, что лучше этого не делать.
— Вы просто хотите, чтобы вас не узнали? — спросил я.
— Вот, вот! Нельзя ли меня как-нибудь перекроить или приделать фальшивый нос или что-нибудь в этом духе?
Я покачал головой.
— Чтобы вы не делали с вашим лицом при помощи грима, вы все равно будете выглядеть как ребенок, переодетый для маскарада. Ведь вы не умеете играть, да и возраст у вас уже не тот. Нет, лицо ваше мы трогать не будем.
— Как? Ведь если мне привесить этот клюв…
— Слушайте меня внимательно. Уверяю вас, что все, что может дать этот нос — привлечь к себе внимание. Устроит вас, если какой-нибудь знакомый, увидев вас, скажет: «Да, этот парень здорово напоминает Дэка Бродбента. Конечно, это не он, но здорово похож». А?
— Думаю, да. Особенно, если он уверен, что это не я. Предполагается, что я сейчас на… в общем, в настоящий момент меня на Земле не должно быть.
— Он будет совершенно убежден, что это не вы, потому что мы изменим вашу походку. Она — самая характерная ваша черта. Если вы будете ходить иначе, то никто просто и не подумает, что это вы — видно это, мол, просто здоровый широкоплечий парень, который немного смахивает на вас.
— О'кей, покажите мне, как нужно ходить.
— Нет, этому вы никогда не научитесь. Мне придется вынудить вас ходить так, как я считаю нужным.
— Как это вынудить?
— А мы насыплем горсть камешков или чего-нибудь в этом роде в носки ваших туфель. Это заставит вас больше опираться на пятки и не ходить скользящей кошачьей походкой космонавта. М-м-м… А плечи вам придется скривить какой-нибудь лентой, что ли, чтобы она напомнила вам о том, что их нужно немного отставить назад. Думаю, этого будет достаточно.
— И вы думаете, что меня не узнают только потому, что я буду ходить иначе?
— Конечно. Ваши знакомые не смогут понять, почему они уверены, что это не вы, но подсознательная убежденность в этом поставит факт вне всяких сомнений. О, я, конечно, немного подправлю ваше лицо, просто для того, чтобы вы увереннее себя чувствовали — но в общем-то это необязательно.
Мы вернулись в комнату. Я, естественно, оставался Бенни Греем: после того, как я вхожу в роль, вернуться к своей подлинной личности я могу только сознательным усилием. Дюбуа разговаривал с кем-то по фону; он поднял глаза, увидел меня и у него отвалилась челюсть. Пулей выскочив из уголка, он резко спросил:
— Кто этот тип? И куда девался тот актер?
На меня он взглянул только раз и больше смотреть не удосужился. «Бенни Грей» — такой усталый, отталкивающий человечек, что на него и смотреть не стоит.
— Какой актер? — отозвался я ровным бесцветным голосом Бенни. Дюбуа снова взглянул на меня. Взглянув, он начал было отворачиваться, но тут до него дошло, во что я был одет. Бродбент расхохотался и хлопнул его по плечу.
— А ты еще говорил, что он не умеет играть! — И уже резко добавил: Ты со всеми успел связаться, Джок?
— Да, — Дюбуа еще раз взглянул на меня, совершенной пораженный, и отвел взгляд.
— О'кей. Через четыре минуты нам нужно уходить. Ну, теперь посмотрим, как быстро ты справишься со мной, Лоренцо.
Дэк уже снял один ботинок, блузу и задрал сорочку так, чтобы я мог скривить его плечи, как вдруг над входом загорелся сигнал и зазвенел звонок. Он застыл.
— Джок, разве мы ждем кого-нибудь?
— Может быть, Лэнгстон. Он сказал, что возможно успеет зайти до того, как мы смоемся отсюда. — И Дюбуа направился к двери.
— Нет, это не Лэнгстон. Должно быть это… — я не успел расслышать кого Бродбент назвал в качестве нежданного гостя, как Дюбуа отпер дверь. В дверях возвышался похожий на гигантскую поганку марсианин.
В какой-то отчаянный миг я мог смотреть только на марсианина. И поэтому не заметил человека, стоявшего позади него. Не заметил я и боевого жезла, зажатого в псевдоконечности марсианина.
Затем марсианин вплыл в комнату, а за ним человек, и дверь закрылась. Марсианин проскрипел:
— Добрый день, джентльмены. Собираетесь куда-нибудь?
Я прямо-таки оцепенел и как будто прирос к месту от приступа острой фобии. Дэк был не в счет из-за полуснятой одежды. Но зато малыш Жак Дюбуа действовал с тем простым героизмом, который сделал его моим возлюбленным братом, несмотря на то, что он погиб… Он всем телом бросился на боевой жезл. Прямо на него — он не сделал даже малейшей попытки увернуться. Должно быть, он был мертв еще до того, как его тело коснулось пола; в животе его зияла дыра, в которую спокойно можно было засунуть кулак. Но перед смертью он успел вцепиться в псевдоконечность и падая потянул ее за собой. Она вытянулась, как резиновая, а затем с треском оборвалась у самого основания, а несчастный Джек продолжал сжимать жезл своими мертвыми руками.
Человек, который заскочил в номер вслед за этой вонючей штуковиной, прежде чем выстрелить, был вынужден сделать шаг в сторону — и вот тут-то он допустил ошибку. Ему сначала надо было пристрелить Дэка, а потом — меня. Вместо этого он выстрелил сперва в мертвого Джока, а уж второго выстрела ему сделать не пришлось — Дэк разрядил свою пушку прямо ему в лицо. Мне даже в голову не приходило, что Дэк вооружен.
Обезоруженный марсианин даже не пытался бежать. Дэк вскочил на ноги, приблизился к марсианину и сказал:
— А, Рррингриил. Я вижу тебя.
— Я вижу тебя, капитан Дэк Бродбент, — проскрежетал марсианин и добавил:
— Ты скажешь моему гнезду?
— Я скажу твоему гнезду.
— Я благодарю тебя, капитан Дэк Бродбент.
Дэк вытянул свой длинный костлявый палец и ткнул им в ближайший к нему глаз. Проткнув мозговую полость, он вытащил палец, который был покрыт чем-то похожим на зеленоватый гной. В спазме агонии псевдоконечности чудовища втянулись обратно в ствол, но и после смерти марсианин продолжал стоять на своем основании. Дэк поспешил в ванную, и я услышал, что он моет руки. Я же продолжал стоять на месте, так же не в силах сделать ни шагу, как и мертвый Рррингриил.
Дэк вышел из ванной, вытирая руки об рубашку, и сказал:
— Нужно уничтожить все следы. У нас совсем мало времени. — Он сказал это так, как будто нам предстояло просто подмести полы.
Я в одном сбивчивом предложении попытался сказать ему, что я совершенно не собираюсь принимать в этом участия, что нам следует вызвать копов, что я хочу смыться отсюда до того, как приедет полиция, что он может отправляться к чертовой бабушке вместе со своей проклятой работой и что если бы у меня были крылья, я бы с огромным удовольствием выпорхнул в окно. Дэк просто отмахнулся от всего этого.
— Не суетись, Лоренцо. Время теперь работает против нас. Помоги лучше отнести эти тела в ванную.
— Что? Боже милостивый! Давайте просто запрем номер и смотаем удочки. Может быть, никто и не свяжет это с нами.
— Может, и нет, — согласился он. — Потому что никто не предполагает, что мы можем быть здесь. Но легко можно установить, что Рррингриил убил Джока, а этого нельзя допустить. По крайней мере сейчас.
— Как это?
— Мы не можем позволить, чтобы в печать проникло сообщение о том, что марсианин убил человека. Так что заткнись и помоги мне.
Я заткнулся и помог ему. Мне здорово помогло то, что я вспомнил Бенни Грей был худшим из психопатов с садистскими наклонностями, которому особое удовольствие доставляло расчленять тела своих жертв. Я позволил Бенни Грею втащить оба человеческих тела в ванную, в то время как Дэк с помощью жезла разделал Рррингриила на мелкие кусочки. Первый разрез он сделал очень осторожно — немного ниже мозговой полости — поэтому грязи почти не было, а я даже не мог ничем помочь ему: мне казалось, что мертвый марсианин воняет еще хуже, чем живой.
Люк мусоросжигателя был скрыт в ванной за стенной панелью; если бы он не был снабжен знаком «Радиация», то найти его было бы невозможно. После того, как мы опустили туда марсианина (я настолько собрался с духом, что даже смог помочь), Дэк приступил к решению гораздо более грязной проблемы спускания крови и разделывания человеческих трупов с помощью жезла, проделывая все это в ванной.
Просто удивительно, сколько крови в человеке. Мы все время держали краны открытыми и, тем не менее, все кругом было в крови. Но когда Дэку осталось покончить с остатками бедного Джока, у него опустились руки. Глаза его наполнились слезами, он почти ничего не видел от слез. Поэтому я отстранил его, пока он не отхватил собственные пальцы, и предоставил Бенни Грею возможность заняться любимым делом.
Когда я все закончил и не осталось ничего, что могло бы свидетельствовать о пребывании в номере еще двух человек и чудовища, я тщательно обтер ванную и выпрямился. Дэк уже стоял в дверях, спокойный как всегда.
— Я проверил, чистый ли пол, — сказал он. — Может быть криминалист с соответствующим оборудованием и смог бы восстановить все, что здесь произошло, но мы можем рассчитывать на то, что никто ничего не подозревает. Поэтому давай выбираться отсюда. Нам нужно наверстать по крайней мере минут двадцать. Пошли!
У меня не было сил спрашивать куда или зачем.
— Хорошо. Давайте закончим с вашими ботинками.
Он отрицательно покачал головой.
— Это будет мешать мне. В данной ситуации скорость более важна, чем возможность быть узнанным.
— Я в ваших руках.
Я последовал за ним к выходу, он вдруг остановился и сказал:
— Кругом могут быть другие. В таком случае, старайтесь стрелять первым — ничего другого не остается. — В руке он сжимал прикрытый плащом боевой жезл марсианина.
— Марсиане?
— Или люди. Или и те и другие.
— Дэк? Интересно, был ли Рррингриил среди тех марсиан в баре.
— Конечно. А как же вы думали, зачем бы мне иначе было уходить оттуда и вызывать вас по фону. Они выследили или вас или меня. Кстати, вы не узнаете его?
— Боже, конечно нет. Эти чудовища по мне все совершенно одинаковы.
— А они утверждают, что это мы все на одно лицо. Среди этих четверых был Рррингриил, его парный брат Ррринглат и еще двое из их гнезда, или из их линии. Ну, хватит. В общем, если увидите марсианина, стреляйте. У вас есть оружие?
— Есть. Знаете что, Дэк, я не знаю, что происходит, но пока эти чудовища против вас, я с вами. Я презираю марсиан.
Он был потрясен.
— Вы сами не знаете, что говорите. Мы вовсе не сражаемся с марсианами; эти четверо просто ренегаты.
— Что?
— Ведь существует множество хороших марсиан — почти все. Черт возьми, даже Рррингриил во многих отношениях был не таким уж плохим — мы с ним в свое время славно игрывали в шахматишки.
— Ах вот как! В таком случае я…
— Бросьте. Вы слишком глубоко увязли в этом. А теперь, шагом марш к лифту. Я прикрою тыл.
Я заткнулся. Я действительно увяз по самые уши — это было бесспорно.
Мы спустились вниз и подошли к скоростной линии. Там как раз стояла двухместная пустая капсула. Дэк так быстро впихнул меня внутрь, что я даже не успел заметить, какую комбинацию он набрал. Но я не очень удивился, когда ускорение наконец упало и перед нами появилась надпись: «Космопорт Джефферсона» — освободите капсулу.
Мне было ясно одно — чем дальше мы от отеля «Эйзенхауэр» — тем лучше.
За те несколько минут, которые мы провели в капсуле, в голове у меня возник план — приблизительный, неточный, подлежащий изменению по ходу дела в соответствии с обстоятельствами, как иногда говорится, но все же план. Охарактеризовать его можно было одним словом: «Затеряйся».
Еще сегодня утром я бы пришел к выводу, что такой план очень трудно осуществить. В нашем обществе человек без денег беспомощен, как дитя. Но с сотней кредиток в кармане, я мог бы смыться далеко и быстро. Я не чувствовал себя сем-то обязанным Дэку Бродбенту. По каким-то ему одному ведомым причинам, не имеющим ко мне ни малейшего отношения — он чуть было не дал мне погибнуть, сделал меня соучастником сокрытия преступления, а теперь вынуждает меня скрываться от правосудия. Но пока мы избежали вмешательства полиции, хотя бы временно, и теперь, просто скрывшись от Бродбента, я мог бы забыть обо всем этом, отнестись ко всему, что произошло, как к кошмарному сну. Вряд ли кто-либо стал бы связывать это дело со мной, даже если бы все и раскрылось — к счастью, джентльмен всегда носит перчатки, а свои я снимал только раз — для того, чтобы нанести грим и еще раз — когда делал эту ужасную уборку.
Несмотря на тот бурный прилив юношеского героизма, который я ощутил, когда решил, что Дэк борется против марсиан, в общем-то меня совершенно не интересовали планы Дэка — а уж когда я узнал, что в большинстве своем марсиане ему симпатичны, то даже остаток этого теплого чувства покинул меня. А уж к его работе по перевоплощению я не стал бы прикасаться ни за какие коврижки. К черту Бродбента! Все, чего я хотел от жизни — это иметь достаточно денег для того, чтобы душа не расставалась с телом, и чтобы иметь возможность практиковаться в своем искусстве; все эти дурацкие казаки-разбойники совершенно меня не привлекали — на мой взгляд все это было похоже на очень плохое театральное представление.
Космопорт Джефферсона, казалось, был специально создан для того, чтобы мне легче было привести свой план в исполнение. Заполненный народом, беспорядочно снующим во всех направлениях, окутанный паутиной скоростных дорог, он дал бы мне прекрасную возможность, если бы конечно Дэк отвернулся, мгновенно смотать удочки и быть где-нибудь на полпути к Омахе. Там бы я залег на несколько недель, а затем связался бы со своим агентом и узнал, не пытался ли кто-нибудь разыскать меня.
Дэк, видимо, тоже догадывался о моих намерениях, потому что из капсулы мы выбрались одновременно. Иначе, я бы просто захлопнул дверь и умчался тут же. Я сделал вид, что ничего не замечаю и держался возле него как привязанный. Мы поднялись в центральный зал, который находился под самой поверхностью земли, выйдя в него между кассами Пан-Ам и Американских линий. Дэк решительно направился через зал ожидания к кассам компании «Диана, Лтд.» и я предположил, что он собирается купить билеты на рейсовый лунник — каким образом он был намерен протащить меня на борт без паспорта и свидетельства о прививках, я даже представить себе не мог, но у меня были основания предполагать, что таковые средства у него имеются. Я решил, что затеряюсь, когда но вытащит бумажник — человек, считающий деньги, всегда на некоторое время полностью отвлекается — и таким образом у меня будет несколько секунд.
Но мы прошли мимо касс «Дианы» и вошли в проход, над которым висела табличка «Частные стоянки». Людей здесь почти не было, кругом были только ровные стены. Я с огорчением понял, что упустил свой шанс там, в главном зале с его суетой и неразберихой. Я приостановился.
— Дэк, мы летим куда-нибудь?
— Конечно.
— Дэк, вы с ума сошли. У меня нет никаких документов. У меня нет даже туристской визы для посещения Луны.
— Они не понадобятся.
— Как? Меня задержит иммиграционное управление. А потом мясистый коп начнет задавать вопросы.
Рука размером с кота опустилась на мое плечо.
— Не будем терять времени. Зачем вам проходить через иммиграцию, когда с официальной точки зрения вы никуда не отбываете? А я — никогда не прибывал на Землю? Так что поторопитесь, старина.
Я довольно мускулист и не так уж тщедушен, но ощущение у меня было такое, как будто робот дорожной полиции вытаскивает меня из опасной зоны. Я увидел надпись «Мужской» и сделал отчаянную попытку вырваться.
— Дэк, пожалуйста, всего на половину минуты. Не хотите же вы, чтобы человек наделал в штаны?
Он усмехнулся.
— С чего бы это? Вы ведь посетили подобное заведение, когда мы уходили из отеля. — Он даже не замедлил шага и ни на йоту не ослабил хватку.
— Понимаете, у меня что-то с почками…
— Лоренцо, старина. Шестое чувство подсказывает мне, когда кто-нибудь хочет сделать ноги. Хотите, я скажу вам, что я сделаю? Видите того копа впереди?
В конце коридора у самого выхода к частным стоянкам отдыхал блюститель порядка, задрав ноги на стол.
— Я вдруг почувствовал внезапные муки совести. Я просто должен кому-нибудь все рассказать — о том, как вы убили случайно зашедшего марсианина, находящегося на Земле с визитом и двух сопровождающих его людей. О том, как вы навели на меня оружие и силой заставили меня помочь вам избавиться от трупов. А еще о том, как…
— Дэк! Вы сошли с ума!
— Совершенно вне себя от душевных терзаний и ужаса, приятель.
— Но ведь на самом деле все было не так.
— Да, неужели? Но мне кажется, что мой рассказ будет звучать более убедительно, чем ваш. Я-то ведь знаю, из-за чего все это произошло, а вы обо мне — ничего. Например… — и он упомянул пару деталей из моего прошлого, которые — я мог бы поклясться в этом — давно похоронены и забыты. Ну ладно, я действительно, пару раз спекульнул акциями, хотя это и против семейных традиций — но ведь надо же человеку как-то зарабатывать на жизнь. Но уж эта история о Бебе: это уж просто нечестно. Я ведь тогда понятия не имел, что она несовершеннолетняя. А что до этого счета из отеля, то ведь это просто дико рассматривать неплательщика наравне с вооруженным грабителем — просто-таки провинциальный подход к законам у этих ребят из Майами-Бич. Разумеется, если бы у меня были деньги, я бы обязательно заплатил. А взять к примеру этот несчастный случай в Сиэтле — так ведь я все время пытаюсь сказать, что Дэк, конечно знает удивительно много о моем прошлом, но трактует все это как-то не так. Ведь я…
— Так вот я и говорю, — продолжал тем временем Дэк, — что мы сейчас подойдем к нашему уважаемому жандарму и облегчим душу. Ставлю семь против двух, что знаю, кого из нас первым отпустят на поруки.
Поэтому мы отправились дальше и прошли мимо копа. Он как раз был поглощен разговором с дежурной, сидящей за барьером, поэтому они даже не обратили на нас внимания. Дэк вытащил из кармана две карточки, на которых значилось: «Пропуск на поле — Разрешение на обслуживание — Стоянка К-127» и сунул их в монитор. Тот изучил их, на экране появилась надпись, рекомендующая нам взять машину на верхнем уровне, код Кинг-127, дверь распахнулась, давая нам пройти и сразу же закрылась за нами, а механический голос произнес:
— Пожалуйста, соблюдайте осторожность, строго следуйте указаниям предупредительных надписей, чтобы не подвергнуться радиоактивному облучению. Администрация космопорта не несет ответственности за несчастные случаи на взлетной полосе.
Усевшись в машину, Дэк набрал на пульте совершенно другой код. Машина развернулась и въехала в подземный туннель, ведущий куда-то под взлетное поле. Мне теперь было все равно. Я мог больше не трепыхаться.
Как только мы вышли из машины, она снова развернулась и поехала в обратном направлении. Передо мной была лестница, конец которой исчезал где-то в стальном потолке над нами. Дэк подтолкнул меня к ней.
— Поднимайтесь первым.
В потолке был круглый люк с надписью: «Радиационная опасность — Оптимальное время — 13 секунд». Написано было мелом. Я остановился. Детей я конечно заводить не собирался, но я не дурак. Дэк улыбнулся и сказал:
— Ну что, забыли одеть свои освинцованные штаны? Открывайте люк и сразу же по лестнице поднимайтесь на корабль. Если не будете долго чесаться по пути, то на все уйдет не более десяти секунд.
Кажется, я проделал все это гораздо быстрее. Футов десять мне пришлось подниматься под открытым небом, а затем я нырнул во входной люк корабля. Несся я, по-моему, перепрыгивая через три ступеньки.
Корабль был довольно маленьким. По крайней мере рубка управления была очень тесной. Снаружи осмотреть корабль я не успел. Единственными кораблями, на которых я когда-либо летал, были рейсовые лунники «Евангелина» и ее близнец «Габриэль». Это было в тот год, когда я неосторожно принял предложение выступать на Луне вместе с несколькими другими артистами — наш импресарио придерживался мнения, что жонглирование, хождение по канату и акробатические номера при лунном тяготении, которое составляет всего одну шестую земного, пройдут куда успешнее. Все это было верно, если бы нам дали возможность свыкнуться с лунным тяготением, но в контракте, к сожалению, время на это не было предусмотрено; чтобы вернуться на Землю, мне пришлось прибегнуть к милости Фонда нуждавшихся актеров, при этом я оставил на Луне весь свой гардероб. В рубке находились два человека: один лежал в противоперегрузочной койке поигрывая каким-то переключателем, второй совершал непонятные манипуляции с отверткой. Тот, что лежал на койке, взглянул на меня и ничего не сказал. Второй повернулся, на лице его отразилось беспокойство и он тревожно спросил, игнорируя меня:
— Что с Джоком?
Дэк как будто вылетел из люка позади меня.
— Сейчас нет времени! — рявкнул он. — Нам дали взлет? Кто разговаривал с диспетчерской?
Человек на койке лениво отозвался:
— Я сверяюсь с ними каждые две минуты. С нами все в порядке. Осталось сорок… э-э-э… семь секунд.
— Брысь с этой койки, быстро! Мне еще нужно проверить приборы! Рэд!
Рэд лениво выбрался из койки, и Дэк шумно плюхнулся в нее. Второй человек устроил меня в койке второго пилота и пристегнул ремнем. Затем он повернулся и направился к выходу. Рэд последовал за ним, потом остановился и повернулся к нам.
— Пожалуйста, билеты! — добродушно сказал он.
— О, дьявольщина! — Дэк ослабил ремень, полез в карман, вытащил два пропуска, с помощью которых мы попали на борт и вручил их Рэду.
— Благодарствуйте! — ответил Рэд. — Увидимся в церкви. Ну, горячих вам двигателей и всего такого. — И он с ленивым изяществом исчез. Я услышал, как захлопнулся входной люк, Дэк ничего не ответил ему на прощание. Его взгляд был сосредоточен на показаниях компьютера, и он что-то осторожно подстраивал и регулировал.
— Двадцать одна секунда! — сказал он мне. — Никакого предупреждения не будет. Убедитесь, что руки находятся внутри койки и что тело расслаблено. И ничего не бойтесь.
Я сделал то, что мне было сказано и принялся ждать. Мне казалось, что прошли целые часы, напряжение внутри меня росло и становилось чуть ли не физически ощутимым. Наконец я не выдержал и спросил:
— Дэк?
— Заткнись!
— Я только хотел узнать, куда мы летим?
— На Марс. — И тут я увидел, как большой палец нажимает красную кнопку и потерял сознание.
Глава 2
Ну что смешного в том, что человеку плохо?! Эти болваны с желудками из нержавеющей стали всегда смеются — держу пари, что они рассмеялись бы даже если бы их бабушка сломала обе ноги.
Конечно же, как только прекратилось ускорение и корабль перешел в свободный полет, меня затошнило от невесомости. Но продолжалось это совсем недолго, потому что желудок мой был почти пуст — я ничего не ел с самого утра. После этого я не только чувствовал себя очень несчастным из-за предстоящего длительного перелета на этот ужасный Марс. С другим кораблем мы встретились всего через час и сорок три минуты, но мне, как убежденному наземнику, это было как тысяча лет в чистилище.
Правда, надо отдать должное Дэку; он не смеялся. Дэк был профессионалом и отнесся к реакции моего организма со снисходительностью медсестры с рейсового корабля — а вовсе не так, как обошлись бы со мной тупоголовые и горластые болваны, которые в качестве пассажиров шляются взад-вперед на рейсовых лунниках. Моя бы воля, и эти здоровенные паникеры быстренько очутились бы в открытом космосе, и не успел бы корабль лечь на орбиту. И пусть бы они там посмеялись до смерти.
Несмотря на тот хаос, который царил в моей голове, и тысячи вопросов, ответов на которые я просто-таки жаждал, мы почти вплотную подошли к большому кораблю, находящемуся на орбите около Земли. Но, к сожалению, я еще не успел к этому времени оправиться настолько, чтобы проявить интерес к чему бы то ни было. Мне кажется, что если кто-нибудь сказал бы жертве космической болезни, что его расстреляют на рассвете, то естественной реакцией на это послужила бы просьба: «Вот как? Не будете ли вы добры передать мне вот тот пакет?»
Наконец я оправился настолько, что желание умереть сменилось у меня навязчивым желанием выжить во что бы то ни стало. Дэк почти все время был с кем-то на связи, причем связь велась, по-видимому очень узко направленным лучом, так как его руки постоянно подправляли положение корабля, как стрелок поправляет ружье, когда трудно прицелиться. Я не слышал, что он говорит, и не мог видеть его губ, так как он низко склонился над переговорным устройством. Но можно было предположить, что он беседует с межпланетным кораблем, с которым мы должны были встретиться. Когда он наконец оторвался от коммуникатора и закурил, я, подавив желудочные спазмы, которые возникли у меня от одной мысли о запахе табачного дыма, спросил:
— Дэк, не настало ли время рассказать мне о том, что меня ожидает?
— У нас будет уйма времени по пути на Марс.
— Вот как? Черт бы вас побрал с вашей высокомерностью, — слабо возмутился я. — Я вовсе не хочу на Марс. Я никогда бы и не подумал принимать ваше предложение, если бы знал, что придется лететь на Марс.
— Выходной люк позади вас. Можете выйти и отправляться на все четыре стороны. Только не забудьте захлопнуть за собой люк.
Я даже не удосужился ответить на это идиотское предложение. Он тем временем продолжал:
— Но если вы не можете дышать в пустоте, то самое простое для вас — это отправиться на Марс, а я уж позабочусь, чтобы вы целым и невредимым вернулись на Землю. «Пострел» — так именуется эта посудина — вот-вот состыкуется с межпланетным кораблем «Банкрот». Через семнадцать секунд после этого он стартует к Марсу, потому что мы должны быть там в среду.
Я с раздражительным упрямством больного человека ответил:
— Я не собираюсь ни на какой Марс. Я собираюсь остаться на корабле. Кто-то ведь должен посадить его на Землю. Меня не проведешь.
— Верно, — согласился Бродбент. — Но вас-то в нем не будет. Те трое, которые как предполагают в космопорте Джефферсона, должны находиться на этом корабле, сейчас находятся на борту «Банкрота». А «Пострел», как вы уже наверное успели заметить, трехместный. Боюсь, что им довольно затруднительно будет предоставить вам место. И, кроме того, как вы собираетесь пройти через «Иммиграцию»?
— Мне наплевать! Я хочу обратно на твердую Землю.
— И в тюрьму по обвинению во всем, начиная с незаконного выхода в космос и кончая убийствами и грабежами на космических линиях. В конце концов они придут к выводу, что вы занимаетесь контрабандой и отведут вас в какую-нибудь укромную комнатку, где введут вам иглу под глазное яблоко и узнают все, что им нужно. Они отлично будут знать, какие вопросы следует задавать, и вы не сможете на них не ответить. Но меня вы сюда приплести не сможете, потому что старина Дэк Бродбент уже давным-давно не был на Земле, и это смогут подтвердить совершенно безупречные свидетели.
Я снова почувствовал себя плохо при одной мысли обо всем этом — виноваты в этом были страх и остаточные явления космической болезни.
— Так ты, значит, собираешься выдать меня полиции? Ты грязный, вонючий, — я запнулся, не в силах подыскать подходящее ругательство.
— Э, нет! Знаете что, старина, я бы конечно мог отвесить вам сейчас оплеуху и позволить вам думать, что я наведу на вас полицию, но я этого не сделаю. А вот парный брат Рррингриила — Ррринглат — определенно знает, что старина «Гриил» в ту дверь войти-то вошел, а вот уж обратно выбраться не смог. Так вот он-то и наведет ищеек. Парный брат — это такое родство, которое нам не понять, потому что мы не размножаемся делением.
Меня никогда не интересовало, каким образом размножаются марсиане как кролики или аист приносит их маленькими в черном мешочке. В общем, по словам Дэка, выходило, что мне никогда не вернуться на Землю. Я так и сказал ему. Он отрицательно покачал головой.
— Это не так. Положитесь на меня, и мы вернем вас так же чисто и аккуратно, как доставили сюда. Вы выйдете из ворот того же или какого-нибудь другого космопорта с пропуском, в котором будет сказано, что вы — механик, которого вызвали в последнюю минуту устранить мелкое повреждение. Кроме того, вы ведь будете загримированы, а на плече у вас будет висеть сумка с инструментами. Наверняка такой актер, как вы, сможет сыграть роль механика хотя бы несколько минут?
— А? Ну конечно! Но…
— Вот то-то и оно! Держитесь за старого шкипера Дэка: он о вас позаботится. Для того, чтобы провезти меня на Землю, а потом нас с вами отправить сюда, понадобились усилия восьми членов гильдии; и мы можем проделать все это еще раз. Но если космические братья не будут помогать вам, то ваши шансы равны нулю. — Он улыбнулся. — В глубине души любой космонавт — вольный торговец. И оставляя в покое древнее искусство контрабанды, каждый из нас в то же время всегда готов помочь другому в небольшом обмане охраны космопорта. Но человек, не входящий в нашу ложу, вряд ли сможет получить от нас помощь.
Я пытался успокоить свой желудок и собраться с мыслями.
— Дэк, это что — какая-то контрабандная операция? Потому что…
— О нет! Если, конечно, не считать того, что мы вывозим контрабандой вас.
— Я только хотел сказать, что с моей точки зрения контрабанда не является преступлением.
— А никто так и не считает. Естественно, не считая тех, кто наживается на том, что ограничивает торговлю. Работа же ваша — это действительно работа по воплощению одного человека, Лоренцо, и вы как раз тот человек, который нам нужен. Ведь я не случайно наткнулся на вас в том баре: вас выслеживали в течение двух дней. И как только я ступил на Землю, я пошел туда, где вы обычно бываете. — Он нахмурился. — Хотел бы я быть уверен, что наш почтенный противник преследовал меня, а не вас.
— Почему?
— Если они следили за мной, то следовательно пытались выяснить, что я собираюсь предпринять, так что все уже было ясно, и они знали, что мы враги. Но если они следили за вами, то значит, они знали, что мне нужен актер, который может сыграть роль.
— Но откуда они могли узнать это? Если только вы сами не рассказали им?
— Лоренцо, это очень крупное дело, гораздо крупнее, чем вы можете вообразить. Я даже сам до конца не представляю его размеров — и чем меньше вы до поры до времени знаете о нем, тем лучше для вас. Но я могу сказать вам вот что: в большой компьютер Бюро Переписи были заложены основные характеристики одного человека и машина сравнила их с характеристиками личности всех ныне живущих актеров. Это было сделано, по возможности скрытно, но кто-нибудь мог догадаться — и проговориться. Условия выбора кандидата были очень и очень строгими — лицо, роль которого нужно сыграть, и тот, кто будет играть роль, должны быть похожи во всем — воплощение должно быть идеальным.
— И машина поведала вам, что я как раз тот человек?
— Да. Вы и еще один человек.
Мне еще раз представлялась хорошая возможность придержать язык за зубами. Но я просто не мог сдержаться, как будто от этого зависела вся моя жизнь — в некотором смысле так оно и было. Мне просто необходимо было узнать, кто же тот второй актер, которого сочли способным сыграть роль, для исполнения которой требовался весь мой гений.
— А тот, второй? Кто он?
Дэк искоса взглянул на меня; я видел, что он колебался.
— М-м-м… один парень по имени Орсон Троубридж. Вы знаете его?
— Эту деревенщину-то! — Я пришел в такую ярость, что даже забыл думать о тошноте.
— Как! Я слышал, что это очень талантливый актер.
Я просто не мог удержаться от негодования при мысли, что кто-то мог хотя бы подумать о том, что Троубридж способен сыграть роль так же, как я.
— Этот рукомахатель! Этот словоговоритель! — Я остановился; более приличествует просто игнорировать таких коллег — если их так можно назвать. Но этот кривляка был так низкопробен, что… Судите сами: даже если по роли ему предстояло поцеловать руку даме, то Троубридж непременно портил дело, целуя вместо этого свой большой палец. Нарциссист, позер, фальшивый актеришка — разве мог такой человек жить ролью?
И скажите на милость, по какой-то иронии судьбы его дурацкая жестикуляция и напыщенная декламация прекрасно оплачивалась, в то время как настоящие артисты голодали.
— Дэк, я просто не понимаю, как вы могли подумать, что он подходит для этого?
— Да мы в общем-то и не хотели его брать: сейчас он связан каким-то долгосрочным контрактом. Поэтому его внезапное исчезновение могло породить лишние слухи. И счастливым случаем было для нас то, что вы были в это время… э-э-э «на свободе». Как только вы согласились на наше предложение, я велел Джоку отозвать ребят, которые пытались договориться с Троубриджем.
— Еще бы!
— Но видите ли, Лоренцо, я вам сейчас хочу кое-что объяснить. Пока вы сматывали свои кишки, я связался с «Банкротом» и приказал им просигналить на Землю, чтобы там снова взялись за Троубриджа.
— Что?!
— Но вы же сами напрашивались на это, приятель. Понимаете, у нас принято, что если взялся человек отвести корабль с грузом на Ганимед, то он или доставит его туда в целости и сохранности, или погибнет, пытаясь сделать это. Он не меняет вдруг решения, не идет на попятную, когда корабль уже нагружен. Вы сказали мне, что согласны на предложение — причем без всяких «если», «и», или «но» — вы сказали, что согласны безоговорочно. Несколькими минутами позже при первой же опасности вы не выдержали. Затем пытались убежать от меня в космопорте. Да что там говорить, всего десять минут назад вы чуть ли не плача требовали доставить вас обратно на Землю. Может быть вы и действительно способны сыграть лучше чем Троубридж — мне по крайней мере, это не известно. Но зато я отлично знаю, что нам нужен человек, который не испугается при первой же опасности. И мне почему-то сдается, что Троубридж как раз такой человек. Потому что, если нам удастся договориться с ним, мы заплатим вам ничего не рассказывая, и отправим обратно. Понимаете?
Я понял его даже слишком хорошо. Хотя Дэк и не употреблял этого слова — но из его слов явно следовало, что я никуда не годен и как актер, и как товарищ. И самое неприятное состояло в том, что он был прав, хотя это и была очень жестокая для меня правда. Я не мог сердиться на него. Я мог только стыдиться своего собственного поведения. Конечно, это было сущим идиотизмом — принимать предложение, не зная в чем оно заключается — но ведь я согласился играть для них, причем не оговаривая никаких условий и совершенно безоговорочно. А теперь я пытался пойти на попятную, как неопытный актер, почувствовавший вдруг страх перед сценой.
Спектакль должен продолжаться — древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может быть с философской точки зрения это и не совсем справедливо, но многое из того, что делает человек, не поддается логическому объяснению. Мой отец свято соблюдал эту заповедь — я собственными глазами видел, как он сыграл целых два акта после того, как у него прорвался аппендицит, и потом еще много раз выходил кланяться на сцену, и только после этого дал увезти себя в больницу. И теперь у меня перед глазами стояло его презрительно глядящее на меня лицо актера, сверху вниз взирающего на предателя, готового дать публике разойтись несолоно хлебавши.
— Дэк, — неуклюже сказал я. — Простите меня. Я был не прав.
Он пристально взглянул на меня.
— Так вы будете играть?
— Да, — я сказал это совершенно искренне. Но тут я вдруг вспомнил об одной вещи, которая могла сделать мое выступление таким же невозможным, как невозможна для меня была, например, роль Белоснежки в «Семи гномах». — Видите ли, играть-то я хочу, но есть одна загвоздка…
— Какая? — спросил он презрительно. — Может быть опять ваш проклятый характер?
— Нет, нет! Но вот вы тут упомянули, что мы летим на Марс. Скажите, Дэк, ведь мне, наверное, придется играть в окружении марсиан?
— Что? Конечно. А чего же вы хотели. Ведь это Марс.
— Э… дело в том, Дэк, что я органически не переношу марсиан! Их присутствие меня буквально бесит и выводит из себя. Я, конечно, попытаюсь справиться с этим — постараюсь оставаться самим собой — но может выйти так, что я выйду из образа.
— Вот оно что! Если вас беспокоит только это, то можете даже не думать о таких пустяках.
— Но я не могу не думать об этом. Это выше моих сил…
— Я же сказал: «Забудьте»! Старина, мы прекрасно знаем ваши довольно дикие взгляды — мы знаем о вас буквально все. Лоренцо, ваша боязнь марсиан — такая же детская и неразумная, как страх перед пауками или змеями. Но мы предвидели это и позаботились обо всем. Так что можете не думать о таких пустяках.
— Ну что ж, тогда все в порядке. — Он не очень-то убедил меня, но зато подковырнул словом «дикие». В самом деле, уж чьи-чьи, а мои взгляды назвать дикими было очень трудно. Поэтому я промолчал.
Дэк опять поднес микрофон ко рту и произнес в него, даже не пытаясь говорить тише:
— Одуванчик вызывает Перекати-поле: план Клякса отменяется. Продолжаем выполнение плана Марди Грас.
— Дэк? — позвал я его, когда он кончил говорить.
— Потом, — отмахнулся он. — Пора переходить к сближению. Стыковка может получиться не очень аккуратной, но времени делать ювелирную работу у нас нет. Поэтому помолчите и не отвлекайте меня.
Стыковка действительно оказалась неаккуратной. К тому времени, как мы оказались на межпланетном корабле, я уже просто рад был снова очутиться в невесомости: острый приступ тошноты куда хуже постоянного подташнивания при космической болезни. Но в невесомости нам пришлось пробыть не более пяти минут: те трое, которые должны были сменить нас на борту «Пострела», уже стояли наготове у переходного люка, когда Дэк и я вплыли в шлюз «Банкрота». В следующие несколько секунд я немного растерялся. Видимо, я действительно закоренелый наземник, потому что в невесомости легко теряюсь, не будучи в состоянии отличить где пол, а где потолок. Кто-то спросил: «А где же он?»
— Здесь! — ответил Дэк.
Тот же голос в недоумении спросил:
— Этот что ли? — как будто не веря своим глазам.
— Да, да, — ответил Дэк. — Просто он загримирован. Так что все в порядке. Помогите мне втащить его в пресс для яблок.
Кто-то ухватил меня за руку и, протащив по узкому коридору, втянул в какое-то помещение. У одной из стен были расположены два противоперегрузочных устройства или «прессы для яблок», похожие на ванны; гидравлические танки, распределяющие давление равномерно и используемые на кораблях с высоким ускорением. Я никогда раньше не видел их, но в одном фантастическом опусе «Рейд на Землю», мы использовали в качестве декораций нечто похожее.
Над танками на стене была сделана по трафарету надпись: «ВНИМАНИЕ! Ускорение свыше 3G без противоперегрузочного костюма воспрещается. Согласно приказу…» Я продолжал вращаться и на этом месте надпись исчезла из моего поля зрения, до того, как я успел дочитать ее до конца. Тут кто-то стал устраивать меня в пресс. Дэк и кто-то еще торопливо пристегнули меня ремнями, и тут раздался вой сирены. После этого из динамика послышался голос, повторяющий: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты! Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты!». Затем снова завыла сирена.
Краем уха я уловил, как Дэк спросил кого-то:
— Проектор установлен? Ленты готовы?
— Конечно! Конечно!
— Где шприц? — Дэк повернулся ко мне и сказал: — Понимаете, дружище, мы собираемся сделать вам укол. Ничего страшного. Частично он состоит из нульграва, остальное — стимулятор, потому что вам придется бодрствовать и изучать роль. Может быть сначала вы почувствуете легкое жжение в глазных яблоках и небольшой зуд, но вреда вам это не принесет.
— Подождите, Дэк! Я…
— Нет времени! Мне еще нужно раскочегарить эту кучу хлама! — он резко оттолкнулся и исчез за дверью раньше, чем я успел возразить. Его напарник закатал мой левый рукав и, приложив к сгибу локтя инъекционный пистолет, всадил мне дозу раньше, чем я успел это осознать. Затем он тоже исчез. Тут снова послышалось: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Две минуты!».
Я сделал попытку оглядеться, но лекарство сделало меня еще больше неуклюжим. Мои глазные яблоки действительно начало жечь, а заодно и зубы, да к тому же стала нестерпимо чесаться спина, но ремни мешали мне дотянуться и почесать ее, а может быть это и спасло меня от перелома руки при начале ускорения. Сирена смолкла и на сей раз из динамика послышался уверенный баритон Дэка:
— Последнее красное предупреждение! Двойное ускорение! Одна минута! Бросьте карты и примостите поудобнее свои жирные задницы. Мы начинаем топить печку!
На этот раз вместо обычной сирены послышались звуки Арксзяновской «К звездам», опус 61, си мажор. Это была более чем спорная версия Лондонского Симфонического, в которой панические нотки 14-го цикла были заглушены звуками литавр. В том состоянии, в каком я пребывал тогда, измученный, растерянный и получивший дозу лекарств, мне казалось, что эта музыка не оказывает на меня никакого внимания — нельзя ведь намочить реку.
В дверь вплыла русалка. Никакого чешуйчатого хвоста у нее, естественно, не было, но похожа она почему-то была на русалку. Когда мое зрение пришло в норму, я рассмотрел, что это девушка, весьма привлекательная на вид, с прекрасно развитой грудью, и одетая в футболку и шорты. То, как она головой вперед вплыла в дверь, неопровержимо свидетельствовало, что невесомость не была в новинку ей. Она без улыбки взглянула на меня, устроилась в соседнем прессе и положила руки в подлокотники, даже не удосужившись пристегнуться ремнями. Музыка как раз подошла к раскатистому финалу, и тут я почувствовал тяжесть.
В двойном ускорении в общем-то нет ничего страшного, особенно если тело плавает в жидкости. Я просто ощущал тяжесть и небольшую затрудненность дыхания. Вы, конечно, слышали эти истории про пилотов, которые при десятикратном ускорении еще ухитрялись управляться с кораблем. Я ничуть не сомневаюсь, что это сущая правда, но даже двойное ускорение в «прессе для яблок» делает человека вялым и неспособным двигаться.
Только через некоторое время я понял, что голос из динамика в потолке обращается ко мне:
— Лоренцо! Как вы себя чувствуете, приятель?
— Все в порядке.
Эти три слова для меня потребовали таких усилий, что пришлось жадно хватать ртом воздух. Собравшись с силами, я спросил:
— Сколько же это протянется?
— Около двух дней.
Видимо, я застонал, потому что Дэк рассмеялся.
— Держитесь, приятель. Когда я первый раз летел на Марс, полет занял тридцать семь недель, причем все это время мы пробыли в невесомости на эллиптической орбите. По мне у нас сейчас просто увеселительная прогулка — всего пара дней при двойном ускорении, да еще некоторое время при одном во время торможения. Да с вас просто деньги надо брать за это!
Я начал было излагать ему, что думаю по поводу его сомнительного юмора, да во-время вспомнил, что рядом со мной находится девушка. Папаша говаривал бывало, что женщина может простить многое, вплоть до оскорбления действием, но ее очень легко смертельно ранить обидным словом. Прекрасная половина рода человеческого в этом отношении очень чувствительна — это довольно странно, если принять во внимание их крайнюю практичность в остальных вопросах. Во всяком случае, с тех пор как тыльная сторона ладони моего отца разбила мне в кровь губы, с них никогда не срывалось грубое слово, если оно могло достигнуть ушей женщины. Отец мог бы, наверное, соперничать с самим профессором Павловым в выработке условных рефлексов.
Тут Дэк заговорил вновь:
— Пенни? Ты здесь, моя милочка?
— Да, капитан, — ответила девушка, лежащая рядом со мной.
— О'кей. Тогда можешь приступить с ним к домашнему заданию. Я присоединяюсь к вам, как только закончу все дела в рубке.
— Хорошо, капитан. — Она повернула ко мне голову и сказала мягким хрипловатым контральто: — Доктор Кэпек хотел, чтобы вы просто расслабились в течение нескольких часов и посмотрели пленки. А я буду отвечать на вопросы.
Я вздохнул.
— Слава тебе, господи. Наконец-то хоть один человек готов отвечать на вопросы!
Она ничего не сказала, а просто с некоторым усилием подняла руку и тронула какой-то переключатель. Свет в помещении погас, и перед моими глазами возникло озвученное стереоизображение. Я сразу узнал того, кто был в центре — как узнал бы его, впрочем и любой из миллиардов поданных Империи — и только тут я наконец понял, как грубо и жестоко Дэк Бродбент провел меня.
Это был Бонфорт.
Тот самый Бонфорт, я имею в виду — достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший Верховный Министр, глава лояльной оппозиции и глава коалиции Экспансионистов — наиболее любимый (и наиболее ненавидимый) человек во всей Солнечной Системе.
Мое пораженное сознание заметалось в поисках разгадки и, наконец, пришло к единственному, как мне казалось, логическому выводу. Бонфорт пережил три попытки покушения, по крайней мере, два раза из трех он спасся чудом. А если предположить, что никакого чуда не было? Может быть все они были успешными — просто милый старый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?
Таким способом можно перевести кучу актеров.
Глава 3
Я никогда не лез в политику. Отец всегда предупреждал меня: «Держись от этого подальше, Ларри», — печально говорил он. — «Известность, которая приобретается таким путем — нехорошая известность. Простой народ ее не любит». Я никогда не участвовал в голосовании, даже после того, как была принята поправка 98-го года, дававшая возможность голосовать людям кочевых профессий (к которой, естественно, относится и моя).
Тем не менее, если у меня и были какие-либо политические склонности, то уж никак не к Бонфорту. Я считал его опасным человеком и вполне возможным предателем человеческой расы. Поэтому мысль о том, что меня должны убить вместо него — как бы это выразиться — была мне неприятна.
Но зато, какая роль!
Как-то раз мне довелось играть главную роль в «Д'Эгло», да еще дважды я играл Цезаря в пьесах, заслуживающих этого названия. Но сыграть такую роль в жизни — что же, теперь я могу понять, как один человек ложится вместо другого под гильотину, только ради того, чтобы на несколько мгновений получить возможность сыграть совершенно исключительную роль, ради того, чтобы создать высочайшее, выдающееся произведение искусства.
Было интересно узнать, кто же из моих коллег не смог устоять перед искушением в трех предыдущих случаях. Одно было ясно, они были настоящими артистами, хотя именно их полная безвестность более всего способствовала успеху перевоплощения. Я попытался припомнить, когда состоялись покушения на жизнь Бонфорта и кто из актеров, способных сыграть такую роль, умер или пропал из поля зрения в это же время. Но это было бесполезно. И не только потому, что я не был уверен в том, что точно помню все перипетии современной политической жизни, но и потому, что актеры и просто так довольно часто выпадают из поля зрения: в нашей профессии даже лучших из нас подстерегает множество случайностей.
Тут я поймал себя на том, что внимательно слежу за прототипом.
Я понял, что смогу сыграть его. Дьявол, да я смог бы сыграть его, даже если бы одна нога у меня была бы в ведре, а за спиной горела сцена. Начнем с того, что никаких проблем с телосложением не было: мы с Бонфортом могли бы спокойно обменяться одеждой, при этом на ней не образовалось бы ни одной морщинки. Эти наивные конспираторы, которые завлекли меня сюда обманом, сильно преувеличивали важность физического сходства, потому что оно ничего не значит, если не подкреплено искусством — и ни к чему, если актер достаточно компетентен. Я, конечно, готов допустить, что в некотором роде такое сходство даже полезно, и им просто повезло, что их глупая игра с Машиной кончилась (совершенно случайно) выбором действительно настоящего артиста, да еще такого, который размером и телосложением является близнецом политика. Его профиль был очень похож на мой; даже руки его были также длинны, узки и аристократичны, как мои, а руки гораздо выразительнее лица.
А эта легкая хромота, возможно, явившаяся результатом одного из покушений — да это сущая ерунда! Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать со своего ложа (при нормальном тяготении, естественно) и пройтись точно так же, даже не замечая этого. А то, как потирает кадык и поглаживает подбородок — едва заметная привычка — начиная говорить, вообще не представляло трудности; такие вещи впитывались в мое подсознание, как вода в песок.
Он был примерно лет на пятнадцать или двадцать старше меня, но играть роль человека, более пожилого, чем ты, действительно легче, чем более молодого. В любом случае, возраст для актера является вопросом просто внутреннего отношения: он не имеет ничего общего с естественным процессом старения.
Я мог бы сыграть его на сцене или прочитать вместо него речь уже минут через двадцать. Но, как я понял из намеком Дэка, этого явно было недостаточно. Возможно мне придется иметь дело с людьми, которые хорошо его знали, да еще в интимной обстановке. Это уже значительно сложнее. Кладет ли он сахар в кофе. А если кладет, то сколько? В какой руке он держит сигарету и каким образом? На последний вопрос я почти сразу получил ответ и поместил его глубоко в подсознание: мой прообраз курил сигарету так, что стало ясно — он привык пользоваться спичками и старомодными дешевыми сигаретами задолго до того, как стал одним из движителей так называемого прогресса.
Хуже всего то, что человек не является просто суммой каких-то качеств, черт и привычек; для каждого, кто знаком с ним, все они представляются в разном свете, а это означает, что для полного успеха перевоплощение должно быть разным для разных людей, для каждого из знакомых человека, роль которого мне придется играть. Это не просто очень трудно, это статистически невозможно. Именно мелочи и могут подвести. Какие взаимоотношения были у прообраза с неким Джоном Джонсом? С сотней, тысячей других джонов джонсов? Откуда это знать двойнику?
Обычно игра на сцене, как и любое искусство, является отвлеченным процессом, обнаженным обычно только одной характерной чертой. Но в перевоплощении любая деталь может быть значительной. В противном случае рано или поздно найдется человек, которому не затуманишь мозги, и выпустит кота из мешка.
Потом я обреченно вспомнил, что мое представление, возможно, должно быть убедительным столько времени, сколько потребуется снайперу, чтобы прицелиться в меня.
Но я все же продолжал изучать человека, место которого мне предстояло занять (да и что мне оставалось делать?). Вдруг дверь открылась и я услышал, как Дэк в своей обычной манере еще с порога орет:
— Кто-нибудь есть дома?
Зажегся свет, изображение побледнело, и у меня возникло такое ощущение, как будто я пробудился ото сна. Я повернул голову: девушка, которую звали Пеэнни, пыталась приподнять голову со своего гидравлического ложа, а Дэк стоял в обрамлении дверного проема.
Я взглянул на него и удивленно спросил:
— Как вы ухитряетесь стоять? — Какая-то часть моего мозга в это время, работая совершенно независимо от меня, отмечала, как он стоит, и укладывала это в папку с надписью: «Как человек стоит при двойном ускорении».
Он улыбнулся мне.
— А что такого? На мне специальный корсет.
— А-а-а…
— Вы тоже можете встать, если хотите. Обычно мы не рекомендуем пассажирам вставать из противоперегрузочных танков, если ускорение больше полутора — слишком велика вероятность, что какой-нибудь олух свалится с копыт долой и сломает ногу. Правда, однажды я видел действительно крепкого человека, который телосложением напоминал штангиста. Так тот выбрался из пресса при пятикратном ускорении и принялся ходить. Конечно, после этого он был уже больше ни на что не годен. А двойное ускорение — это почти ничего, вроде как несешь кого-то на закорках. — Он взглянул на девушку. — Ну как, Пенни, просвещаешь его потихоньку?
— Пока он ничего не спрашивал.
— Вот как? Лоренцо, а мне почему-то казалось сначала, что вы из тех людей, которые хотят все знать.
Я попытался пожать плечами.
— Теперь мне кажется, что все знать вовсе не обязательно, особенно если прожить остается слишком мало, чтобы насладиться этим знанием.
— Что? Отчего ты скис, старина?
— Капитан Бродбент, — твердо сказал я. — В выражении моих чувств меня сковывает присутствие леди; только из-за этого я не имею возможности достойно охарактеризовать ваших предков, ваши привычки, вашу мораль и дальнейшую судьбу. Будем считать, что мне известно, в какую авантюру вы обманом вовлекли меня. Я понял это, как только узнал, кого мне предстоит сыграть. Я хотел бы задать вам один вопрос: кто собирается убить Бонфорта? Ведь даже глиняный голубь имеет право знать, кто стреляет в него.
Тут я впервые увидел, что Дэк по-настоящему изумлен. Потом он вдруг так расхохотался, что ускорение оказалось непосильным для него, он сполз по стене вниз и продолжал хохотать, сидя на полу.
— Не вижу в этом ничего смешного, — сердито заявил я.
Он перестал смеяться и вытер слезы.
— Лорри, старина, неужели вы в состоянии были всерьез подумать, что я собираюсь использовать вас в качестве подсадной утки?
— Это очевидно, — и я поведал ему свои соображения насчет предыдущих покушений.
У него хватило здравого смысла не рассмеяться вновь.
— Понимаю. Значит, вы решили, что это что-то вроде работы отведывателя пищи при дворе какого-нибудь средневекового короля. Ну что же, попытаемся разубедить вас в этом: мне кажется, постоянная мысль о том, что вас вот-вот сожгут на месте, не способствует вхождению в образ. Так вот, послушайте, я с шефом уже шесть лет. И за все это время, я точно знаю, он ни разу не воспользовался двойником… Зато я лично присутствовал при двух попытках покушений на его жизнь, при одном из них я сам застрелил наемного убийцу. Пенни, ты дольше знакома с шефом. Использовал ли он когда-либо раньше двойника?
Она холодно посмотрела на меня.
— Никогда. Даже мысль о том, что шеф позволил бы кому-нибудь подвергнуться опасности вместо себя… это… я просто обязана дать вам пощечину. Да, это было бы самым правильным!
— Тише, тише, Пенни! — мягко сказал Бродбент. — Вам обоим еще предстоит много дел, да к тому же работать вам придется вместе. Кроме того его ошибочное предположение не так уж глупо, по крайней мере для постороннего человека. Кстати, Лоренцо, позвольте представить вам Пенелопу Рассел. Она личный секретарь шефа и тем самым ваш наставник номер один.
— Счастлив познакомиться с вами, мадемуазель.
— К сожалению, не могу сказать этого про себя.
— Перестань, Пенни, или мне придется отшлепать тебя — учти, при двойном ускорении. Лоренцо, я должен признать, что работа двойника Бонфорта не так безопасна, как езда в инвалидном кресле. Да, черт возьми, мы оба знаем, что было предпринято несколько попыток прикрыть его страховой полис. Но на сей раз опасаться приходится не этого. Дело в том, что в настоящее время по причинам политического свойства, которые станут вам понятны через некоторое время, ребята, играющие против нас, не осмелятся убить шефа — или вас, когда вы окажетесь в роли его двойника. Играют они действительно грубо — сами знаете! — и при малейшей возможности укокошили бы меня и даже Пенни. Если бы они смогли достать вас сейчас, то тоже убили бы. Но стоит вам появиться на людях в роли шефа, как вы окажетесь в полной безопасности: обстоятельства таковы, что они не посмеют тронуть вас пальцем.
Он пристально посмотрел на меня.
— Ну?
Я покачал головой.
— Не понимаю.
— Пока еще нет, но со временем поймете. Это очень сложный вопрос, включающий в себя марсианский взгляд на вещи. Поверьте мне на слово. Пока. Когда мы прибудем на место, вы будете знать все.
И все же мне это было не по душе. До сих пор Дэк не обманывал меня в открытую, по крайней мере поймать его на этом мне до сих пор не удалось. Но я знал по собственному печальному опыту, что он прекрасно может лгать, попросту скрывая часть того, что знал. Я сказал:
— Судите сами, у меня нет никаких оснований верить вам или этой юной леди — прошу прощения, мисс. Но, хотя лично я не симпатизирую мистеру Бонфорту, у него репутация человека болезненно, даже оскорбительно честного. Когда я смогу побеседовать с ним самим? Когда мы доберемся до Марса?
Угловатое, располагающее к себе лицо Дэка вдруг стало печальным.
— Боюсь, что нет. Разве Пенни не сказала вам?
— Не сказала чего?
— Понимаете, старина, именно поэтому мы и вынуждены прибегнуть к услугам двойника. Его похитили.
* * *
У меня нестерпимо разболелась голова. Может быть от двойной тяжести, а может быть от того, что за короткое время я пережил столько потрясений.
— Теперь вы знаете, — продолжал Дэк, — почему Джок Дюбуа не хотел говорить вам этого до того, как мы выйдем в космос. Это самая крупная сенсация с тех пор, как человек впервые ступил на Луну, и мы сидим на ней, делая все возможное, чтобы об этом никто не узнал. Мы рассчитываем пользоваться вашими услугами до тех пор, пока не найдем его и не вернем обратно. К тому же, вы начали вживаться в образ. На самом деле этот корабль называется не «Банкрот». Это «Том Пэйн» — личная космическая яхта шефа и его передвижная канцелярия. А «Банкрот» крутится по орбите вокруг Марса, посылая в эфир позывные «Тома Пэйна», причем знают об этом только двое: его капитан и первый помощник, а тем временем «Томми» сломя голову мчится на Землю, чтобы найти замену шефу. Ну как, начинает доходить, старина?
Я ответил, что пока, мол, еще не очень.
— Хорошо, капитан, но смотрите, если политические противники Бонфорта похитили его, то зачем держать это в секрете? Вам скорее следовало бы объявить об этом на каждом перекрестке.
— На Земле, да. В Новой Батавии, тоже, да. И на Венере, да! Но здесь мы имеем дело с Марсом. Вы знаете предание о Кккахграле Младшем?
— Что? Боюсь, что нет.
— Вам следует изучить его, это позволит вам понять, что движет марсианами. Вкратце оно гласит: тысячи лет назад, этот самый парень Ккках должен был явиться в определенное время в одно место, чтобы быть удостоенным чести — что-то вроде посвящения в рыцари. Не по своей вине (с нашей точки зрения) он не смог явиться во-время. Поэтому единственно правильным было казнить его — по марсианским понятиям. Но, учитывая его молодость и прежние заслуги, некоторые радикалы стали выступать за то, чтобы ему дали еще одну возможность начать все сначала. Но Кккахграл и не подумал согласиться. Он настоял на том, чтобы ему разрешили самому решить свою судьбу, и по своей же собственной просьбе был казнен. И, представьте себе, это сделало его воплощением пристойности, святым покровителем на Марсе.
— Но ведь это сущее безумие!
— Вы так считаете? Мы — не марсиане. Они — очень древняя раса, которая выработала целую систему долгов и обязательств, удовлетворяющую любой возможной ситуации. Одним словом, марсиане — самые великие из всех мыслимых формалистов. По сравнению с ними древние японцы с их «гири» и «гиму» были самыми что ни на есть отъявленными анархистами. Марсиане не оперируют понятиями «правильно» и «не правильно». Вместо этого у них есть понятия «пристойность» и «непристойность», в квадрате, в кубе, да к тому же еще и приправленные черт знает чем. А почему я все это вам рассказываю, так это потому, что шефа на днях должны принять в гнездо самого Кккахграла Младшего. Теперь-то вы понимаете?
Нет, я решительно не понимал. На мой взгляд этот Кккахграл напоминал один из самых отвратительных персонажей из «Я — Грант Гвиннель». Бродбент между тем продолжал:
— Это достаточно просто. Шеф является, возможно, крупнейшим из существующих специалистов по марсианским обычаям и психологии. Он посвятил их изучению многие годы. В среду в Лакус Соли, в полдень по местному времени, состоится церемония принятия в гнездо. Если шеф окажется на месте и правильно пройдет все положенные церемонии, то все отлично. Если же его там не будет, причем вопроса, почему его там нет, просто не существует, его имя на Марсе смешают с грязью в каждом гнезде от полюса до полюса. И тогда величайший межпланетный и межрасовый политический успех, из достигнутых когда-либо, оборачивается крупнейшим поражением. Более того, он приведет к тяжелым последствиям. На мой взгляд, самое меньшее, что может случиться, это то, что Марс откажется даже от нынешнего ограниченного сотрудничества с Землей. Еще более вероятно, что на Марсе произойдут волнения, в ходе которых погибнут люди, возможно, все люди, находящиеся сейчас на Марсе. Тогда верх возьмут экстремисты из партии Человечества, которые будут проводить свою политику и тогда Марс будет присоединен к Империи силой, но только после того, как будет убит последний из марсиан. И все это будет вызвано тем, что Бонфорт не смог явиться на церемонию принятия в гнездо… Марсиане очень серьезно относятся к таким вещам.
Дэк вышел также внезапно, как и появился, и Пенелопа Рассел снова включила стереопроектор. Я с раздражением сообразил, что мне следовало спросить его, почему враги не могут просто убить меня, если все, что требовалось, чтобы опрокинуть политическую тележку с яблоками, было не дать Бонфорту (или самому, или мне в его обличье) попасть на какую-то церемонию марсиан. Но спросить я забыл, возможно, я просто подсознательно боялся ответа.
Но через некоторое время я уже опять изучал Бонфорта, следя за его движениями и жестами, пытаясь почувствовать его мысли, пытаясь в уме повторить интонации его голоса, и все глубже и глубже погружался в эту отрешенную, теплую бездну артистического творчества. Я уже «обрел его лицо».
Вывело меня из полузабытья место, где Бонфорта окружали марсиане и касались его своими псевдоконечностями. Я так глубоко вжился в происходящее на экране, что почувствовал их прикосновения — да и запах был невыносим. Я издал сдавленный возглас и замахал руками: «Уберите это!!!» Зажегся свет и изображение исчезло. Мисс Рассел смотрела на меня.
— В чем дело?
Я попытался придти в себя и унять дрожь.
— Мисс Рассел, извините меня, но пожалуйста, не показывайте мне больше ничего такого. Я не выношу марсиан.
Она взглянула на меня так, как будто не верила своим глазам и все же презирала то, что предстало ее взору.
— А ведь я предупреждала их, — медленно сказала она с презрением в голосе, — что этот смехотворный план не сработает.
— Мне очень жаль. Но я ничего не могу с собой поделать.
Она ничего не ответила и молча выбралась из «пресса для яблок». Хотя она двигалась не с той легкостью, с какой передвигался при двойном ускорении Дэк, но все же справлялась с ними неплохо. Так ничего и не сказав, она вышла, закрыв за собой дверь.
Обратно она не вернулась. Вместо нее появился человек, который казалось находился в чем-то вроде огромной детской коляски на колесиках, с помощью которых детей учат ходить.
— Ну, как мы себя чувствуем, молодой человек? — пророкотал он. На вид ему можно было дать лет шестьдесят, и на мой взгляд он был несколько полноват. Почувствовав ласковость в его вопросе, я уже мог не заглядывать в диплом, чтобы определить повадку врача у постели больного.
— Здравствуйте, сэр. Как поживаете?
— Спасибо, ничего. Конечно, чем меньше ускорение, тем лучше, — ответил он, окинув взглядом сложное сооружение, в которое был буквально вплетен. — Как вам нравится мой корсет на колесиках? Конечно, он не очень красив, но зато снимает с моего бедного больного сердца часть нагрузки. Да, кстати, просто чтобы мы могли обращаться друг к другу по имени, меня зовут доктор Кэпек, личный врач мистера Бонфорта. Кто вы такой, мне известно. Так что там насчет вас и марсиан?
Я попытался объяснить ему все понятно и без лишних эмоций.
Доктор Кэпек кивнул:
— Капитану Бродбенту следовало предупредить меня. Тогда я бы изменил последовательность вашего приобщения к программе. Капитан весьма знающий молодой человек, но только в своей области. А в остальном он сначала действует руками, а уж потом головой… Он настолько бездумен время от времени, что это пугает меня. Но, к счастью, он совершенно безвреден. Мистер Смайт, я хотел попросить у вас разрешения загипнотизировать вас. Даю вам слово врача, что это будет сделано с единственной целью избавить вас от неприятных ощущений, связанных с марсианами, и что я больше ни коим образом не намерен вмешиваться в ваш внутренний мир.
Он вытащил из кармана старомодные карманные часы, которые стали почти символом его профессии и измерил мой пульс.
Я ответил:
— Доктор, я охотно разрешаю вам это, но ничего хорошего из этого не выйдет. Меня невозможно загипнотизировать.
Сам я изучил искусство гипноза еще когда выступал с чтением мыслей, но мои учителя так и не смогли загипнотизировать меня самого. Немного гипноза вовсе не вредно в таком выступлении, особенно если местная полиция не поднимет слишком много шума из-за того, что нарушены правила, которыми медицинская ассоциация буквально обложила нас.
— Вот как? В таком случае нам просто придется попробовать сделать все, что можно. Представьте себе, что вы расслабляетесь, устраиваетесь поудобнее, и мы поговорим о том, что вас беспокоит.
Часы он продолжал держать в руке, вертя их так и сяк, или покачивая на длинной цепочке, хотя давно измерил мой пульс. Я хотел попросить его убрать их, так как блеск отражаемого ими света слепил мне глаза, но решил, что это, должно быть, что-то вроде нервного тика, которого он не замечает, да и вообще это не стоило того, чтобы делать замечания практически незнакомому человеку.
— Я расслабился, — заверил я его. — Спрашивайте меня о чем угодно. Или можем попробовать свободные ассоциации, если конечно хотите.
— Просто постарайтесь сосредоточиться на том, что вы плаваете в жидкости, — мягко сказал он. — Ведь двойное ускорение заставляет вас чувствовать тяжесть во всем теле, не так ли? Я обычно стараюсь перенести ее во сне. При такой нагрузке кровь отливает от мозга, очень хочется спать. Они собираются снова включить двигатели. Нам всем лучше заснуть… Нам будет тяжело… Нам нужно будет поспать…
Я начал было говорить ему, чтобы он убрал часы, иначе они вылетят и разобьются. Но вместо этого я заснул.
Когда я проснулся, соседний противоперегрузочный танк был занят доктором Кэпеком.
— С добрым утром, юноша! — приветствовал он меня. — Я немного устал от этой утомительной процедуры знакомства с состоянием вашего здоровья и решил прилечь здесь, чтобы немного перераспределить нагрузку.
— А мы что, снова на двойном ускорении?
— О, да! На двойном.
— Прошу прощения, я отключился. Сколько времени я спал?
— О, совсем недолго. Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно. Замечательно отдохнул в самом деле.
— Это часто дает подобный эффект. Я имею в виду сильное ускорение. Может хотите продолжить просмотр лент?
— Конечно, как скажете, доктор.
— О'кей. — Он протянул руку и комната погрузилась во мрак.
И вдруг меня пронзила уверенность в том, что он снова собирается показывать мне марсиан. Я попытался приказать себе не впадать в панику. Кроме того, я решил, что мне следует помнить о том, что на самом деле их здесь нет. И правда, ведь это всего-навсего их изображение, отснятое на пленку. Конечно, они не должны действовать на меня, в тот, первый раз я просто растерялся от неожиданности.
И действительно, у меня перед глазами появились обычные изображения марсиан, как с мистером Бонфортом, так и без него. Я обнаружил, что способен разглядывать их совершенно безразлично, не испытывая при этом страха или отвращения.
И вдруг я понял, что смотреть на них доставляет мне удовольствие!
Я издал какой-то возглас и Кэпек тут же выключил проектор.
— Что-нибудь случилось?
— Доктор, вы загипнотизировали меня!
— Но вы сами разрешили мне сделать это.
— Но меня невозможно загипнотизировать.
— Очень прискорбно.
— Так… так значит, вам удалось сделать это. Я не такой уж кретин, чтобы не понимать этого, — сказал я с удивлением и добавил: — Может быть попробуем еще раз те кадры. Я никак не могу поверить тому, что вы со мной сделали.
Он снова вернул пленку к тому месту и я снова смотрел и удивлялся. Марсиане, если смотреть на них без всяких предрассудков, вовсе не омерзительны, более того, они даже чем-то симпатичны. В действительности их необычная грация чем-то сродни изяществу китайских пагод. Они, конечно, внешне ничем не походили на человека, но ведь на людей не похожи и райские птички — самые прелестные из живых существ. Я также начал осознавать, что их псевдоконечности могут быть очень выразительными: их неловкие движения были чем-то сродни неуклюжей дружелюбности щенков. Теперь я понял, что всю жизнь смотрел на марсиан сквозь темную призму ненависти и страха.
Конечно, думал я, мне еще придется привыкать к их вони, но… и тут я вдруг понял, что обоняю их, чувствую запах, который ни с чем невозможно перепутать, и он ни в малейшей степени не был для меня отвратительным! Он даже нравился мне!
— Доктор! — поспешно позвал я. — Ведь этот ваш проектор наверное имеет «приставку запахов», не так ли?
— А? Нет, думаю, что нет. Совершенно точно — она слишком много весит, чтобы можно было разместить ее на яхте.
— Но она должна быть. Я явственно ощущаю их запах.
— Так и должно быть. — На его лице отразилось легкое смущение. — Молодой человек, я сделал одну вещь, которая, надеюсь, не причинит вам никаких неудобств.
— Сэр?
— Роясь в вашей черепушке, мы обнаружили, что ваше отрицательное отношение к марсианам во многом связано для вас с запахом их тела. У меня не было времени всерьез заняться этим, поэтому пришлось придумывать что-то на скорую руку. Я попросил Пенни — это та девушка, которая была с вами — одолжить мне немного своих духов. И теперь, боюсь, юноша, марсиане будут пахнуть для вас, как парижский парфюмерный магазин. Будь у меня время, я бы, конечно, использовал какой-нибудь простой, но приятный запах, например, свежей земляники, или свежего пирога с вареньем. Но пришлось сымпровизировать.
Я принюхался. Да, запах действительно напоминал благоухание дорогих духов — и все, черт бы его побрал, было запахом марсиан.
— Мне нравится этот запах.
— А он и не может вам не нравиться.
— Вы, должно быть, извели весь флакон. Воздух насквозь пропитан этим запахом.
— Что? Вовсе нет. Просто полчаса назад я немного поводил у вас под носом пробкой от флакона, а потом вернул флакон Пенни, и она унесла его. — Он потянул воздух носом. — Запаха совершенно не чувствуется. Кстати, духи называются «Вожделение джунглей». На мой взгляд в них многовато мускуса. Я обвинил Пенни в том, что она собирается свести с ума весь экипаж, но она только посмеялась надо мной. — Он потянулся и выключил стереопроектор. — На сегодня достаточно. Хочу предложить вам кое-что более полезное.
Как только исчезло изображение, вместе с ним ослаб, а затем и совершенно исчез запах, точно так же, как это бывает при выключении «приставки запахов». Я был вынужден признаться сам себе, что запах существует только у меня в голове. Но мне, как актеру, до сих пор с трудом верилось в это.
Когда через несколько минут вернулась Пенни, она благоухала совершенно как марсианин.
Кажется, я начинал влюбляться в этот запах.
Глава 4
Мое образование продолжалось в той же самой каюте (как оказалось, гостиной мистера Бонфорта). Я не спал, если не считать сна под гипнозом и, казалось, совершенно не нуждался во сне. Со мной постоянно были или доктор Кэпек или Пенни, которые очень помогали мне. К счастью, мой прообраз, как и всякий крупный политический деятель, был множество раз сфотографирован и отснят на кинопленку, да к тому же большим подспорьем в изучении образа было тесное содействие его близких. Материал был бесконечен: проблема состояла в том, чтобы узнать, сколько материала я могу усвоить и бодрствуя, и под гипнозом.
Не знаю, в какой момент я почувствовал симпатию к Бонфорту. Кэпек уверял меня — и я верю ему — что он не внушил мне этого под гипнозом; я не просил об этом и совершенно уверен, что Кэпек скрупулезно честен, прекрасно понимал всю этическую ответственность врача и гипнотерапевта. Но у меня есть все основания предполагать, что эта симпатия — неизбежная спутница роли; я даже склонен думать, что если бы мне пришлось осваивать роль Джека Потрошителя, он бы начал нравиться мне. Посудите сами: чтобы вжиться в роль, человек на время должен превратиться в своего персонажа. А у человека выбор только один: либо он нравится сам себе, либо кончает жизнь самоубийством — третьего не дано.
Понять — значит простить, а я начал понимать Бонфорта.
Во время торможения мы получили тот обещанный отдых при одном G, который обещал Дэк. Мы ни на мгновение не оказывались в невесомости. Вместо того, чтобы включить двигатели, чего, как мне кажется, космонавты очень не любят делать, корабль описал, как выразился Дэк, ставосьмидесятиградусную кривую. При этом корабль продолжает сохранять ускорение и делается это очень быстро. Вся эта операция оказывает очень странное воздействие на чувство равновесия. Кажется, это воздействие называется то ли кориолановым, то ли, может быть, кориолисовым?
Все, что я знаю о космических кораблях — это то, что те, которые взлетают с поверхности планеты, являются настоящими ракетами, но космонавты называют их «чайниками» из-за реактивной струи воды или кислорода, с помощью которой они движутся. Они не считаются настоящими кораблями с атомным двигателем, хотя и в них нагрев производится с помощью атомного реактора. Межпланетные корабли, такие как, например «Том Пэйн», являются (как мне говорили) настоящими, приводящимися с помощью Е, равного МС в квадрате. Или M, равного EC в квадрате. Ну, в общем, сами знаете: того, что изобрел Эйнштейн.
Дэк как мог старался объяснить мне все это и, несомненно, для тех, кто интересуется такими вещами, все это было очень и очень интересно. Но лично мне совершенно не понятно, зачем настоящему джентльмену знать такие вещи. Мне вообще кажется, что каждый раз, как эти ученые ребята придумывают что-то новенькое, жизнь сразу становится намного сложнее. И что было плохого в том, как мир был устроен раньше?
На те два часа, которые мы находились при обычном ускорении, меня отвели в каюту Бонфорта. Я переоделся в его платье, в его лицо и все вокруг старались звать меня «мистер Бонфорт» или «шеф» или (это относится к доктору Кэпеку) просто «Джозеф», причем все это делалось только для того, чтобы помочь мне вжиться в образ.
Все, кроме Пэнни, которая… Она просто не захотела звать меня «мистером Бонфортом». Она изо всех сил боролась с собой, но ничего не могла с этим поделать. Было ясно, как божий день, что она была секретаршей, которая молча и безнадежно любит своего босса. Поэтому я вызывал у нее глубокое, неразумное, но весьма естественное ожесточение. Это было тяжело для нас обоих, так как я находил ее весьма привлекательной. Ни один мужчина не смог бы спокойно работать, когда рядом с ним постоянно находится женщина, глубоко презирающая его. Я же, со своей стороны, не чувствовал по отношению к ней никакой антипатии: мне было жаль ее, даже несмотря на то, что все это меня решительно раздражало.
Теперь мы достигли стадии генеральной репетиции, так как на борту «Тома Пэйна» не все знали, что я не Бонфорт. Не могу сказать точно, кто догадывался о подмене, а кто нет, но мне было позволено расслабиться и задавать вопросы только в присутствии Пенни, Дэка и доктора Кэпека. Я был совершенно уверен, что главный делопроизводитель Бонфорта, мистер Вашингтон, знал о подмене, но ни разу не дал понять этого; он был худощавым, зрелых лет мулатом с твердо сжатыми губами и лицом святого. Было еще двое, которые знали точно, но их не было на борту «Тома Пэйна». Они находились на «Банкроте» и прикрывали нас, посылая сообщения для прессы и текущие указания. Это были Билл Корпсмен, который у Бонфорта отвечал за связи со средствами массовой информации, и Роджер Клифтон. Даже не знаю, как определить то, чем занимался Клифтон. Политический заместитель? Он был министром без портфеля, может помните, когда Бонфорт еще был Верховным Министром, но это еще ни о чем не говорит. Символически это можно описать так: Бонфорт разрабатывал политику, а Клифтон осуществлял надзор и контроль за ее проведением в жизнь.
Эта маленькая группа знала все, а если в курсе дела был кто-то еще, то сообщать об этом мне было признано нецелесообразным. Ясно было одно, остальные члены персонала Бонфорта и весь экипаж «Тома Пэйна» знал, что происходит что-то странное, но что именно, они не знали. Входящим на корабль меня видело множество людей, но только в образе «Бенни Грея». А к тому времени, как они снова увидели меня, я уже был «Бонфортом».
Кто-то предусмотрительный догадался запастись принадлежностями для настоящей гримировки, но я ими почти не пользовался. Грим можно заметить на близком расстоянии; даже силикоплоть не совсем похожа на кожу. Я удовольствовался тем, что немного оттенил свое лицо несколькими мазками семикорна снаружи, а внутри я постарался придать своему лицу Бонфортовское выражение. Мне пришлось пожертвовать значительной частью своей шевелюры, после чего доктор Кэпек умертвил корни волос. Это меня мало беспокоило: актер всегда может воспользоваться париком — а я был совершенно уверен, что за эту работу получу столько, что смогу на весь остаток дней своих удалиться от дел, если, конечно, пожелаю.
С другой стороны, иногда я начинал бояться, что «остаток дней» может оказаться не таким уж длинным; вы, вероятно, тоже помните эти старинные поговорки о парне, который слишком много знал, и ту, в которой говорится, что лучше всего хранят тайну покойники. Но, честно говоря, мало-помалу я начал доверять этим людям. Они рассказали мне о Бонфорте неимоверно много, они буквально поклонялись ему. Политическая фигура не может быть одним человеком, постепенно начал понимать я, а обязательно должна состоять из группы хорошо сработавшихся людей. И если сам Бонфорт не был бы приличным человеком, он бы никогда не смог бы сгруппировать вокруг себя всех этих людей.
Самым большим препятствием для меня оказался марсианский язык. Как и большинство актеров, я в свое время нахватался достаточно марсианского, венерианского, внешнеюпитерианского и т. д., чтобы пробормотать несколько слов, необходимых по роли перед камерой или на сцене. Но эти округленные или дрожащие согласные очень трудны. Голосовые связки человека не так гибки, как типаны марсиан, по крайней мере на мой взгляд, да к тому же полуфонетическая передача этих звуков латинскими, например «ккк» или «жжж» или «ррр» имеет с подлинным звучанием этих фонетических значений не больше общего, чем звук «г» в слове «гну» походит на действительный щелчок с придыханием, с которым банту произносят слово «гну». Например, марсианское «жжж» больше всего напоминает веселое приветствие, принятое в Бронксе.
К счастью для меня, у Бонфорта не было больших способностей к языкам, а я ведь профессионал: мои уши слышат по-настоящему, я могу имитировать любой звук, начиная со звука пилы, напоровшейся на гвоздь в бревне, и кончая нервным кудахтанием курицы, которую побеспокоили во время насиживания яиц. Мне нужно было овладеть марсианским в той ступени, в которой владел им Бонфорт. Он приложил много усилий к тому, чтобы преодолеть недостаток способностей, и каждое слово и фраза, произнесенные им по-марсиански были тщательно записаны им на пленку и отсняты, чтобы он мог изучать свои ошибки.
Вот и мне пришлось изучать его ошибки. Проектор перенесли в офис и рядом со мной усадили Пенни, в обязанности которой входило менять бобины и отвечать на вопросы.
Все человеческие языки делятся на четыре группы: флективные, такие, как например, англо-американский; позиционные, как китайский; агглютинативные, как турецкий, и полисинтетические (с синтаксическими единицами), как эскимосский. Само собой, к ним мы теперь добавили внепланетные языки, диковинно-чуждые и непосильные для человека, как с огромным трудом воспринимаемый и с человеческой точки зрения совершенно невозможный венерианский. К счастью, марсианский язык во многом напоминает земные языки. Базисный марсианский, торговый язык, позиционен и содержит в себе только самые конкретные идеи, вроде приветствия «Я вижу тебя». Высший марсианский полисинтетичен и чрезвычайно стилизован, обладая специальным выражением для каждого нюанса их сложной системы поощрений и наказаний, обязательств и долгов. Все это оказалось почти непосильным для Бонфорта. Пенни сказала, что он еще мог читать эти полчища точек, которые они используют в качестве письменности, и довольно бегло, но что касается разговорного высшего, то на нем он мог произнести едва ли несколько сотен фраз.
Боже, сколько мне пришлось потрудиться, чтобы овладеть тем немногим, что он знал!
Пенни пребывала в еще большем напряжении, чем я. И она и Дэк немного говорили по-марсиански, но львиная доля нагрузки по обучению пала на ее плечи, так как Дэку приходилось большую часть времени сидеть в рубке у приборов: смерть Джека лишила его надежного помощника. На протяжении последних нескольких миллионов миль, оставшихся до Марса, мы перешли с двойного ускорения на одинарное и за все это время Дэк вообще ни разу не наведался к нам. Я посвятил все это время изучению ритуала, который необходимо было знать, чтобы принять участие в церемонии принятия в гнездо. Само собой, не без помощи Пенни.
Я как раз кончил изучать речь, в которой благодарил за принятие в гнездо Кккаха, речь, довольно похожую на ту, которую произнес бы еврейский юноша, принимая на себя все обязанности мужчины, но гораздо более выразительную и стройную, как монолог Гамлета. Я прочитал ее, со всеми ошибками в произношении, характерными для Бонфорта, и с его особым тиком. Закончив, я спросил:
— Ну как?
— Очень хорошо, — серьезно ответила она.
— Спасибо, Завиток, — это было выражение, подхваченное мной с одной из бобин с уроками языка. Так Бонфорт называл ее, когда приходил в хорошее настроение, и это прозвище вполне отвечало роли.
— Никогда не смейте называть меня так!
Я посмотрел на нее с откровенным недоумением и, все еще продолжая играть, спросил:
— Но почему, Пенни, деточка?
— Не смейте называть меня деточкой! Вы, мошенник! Болтун! Актеришка!
Она вскочила и бросилась было бежать, куда глаза глядят — оказалось, что это дверь — и остановилась у нее, отвернувшись от меня и уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее вздрагивали от рыданий.
Я сделал над собой нечеловеческое усилие, вышел из образа — втянул живот и позволил своему лицу сменить лицо Бонфорта — и заговорил своим собственным голосом:
— Мисс Рассел!
Она перестала всхлипывать, обернулась ко мне, и у нее отвалилась челюсть. Я добавил, все еще оставаясь самим собой:
— Идите сюда и присядьте.
Мне показалось, что она собирается отказаться, но потом видимо она передумала, медленно вернулась к своему креслу и села, сложив руки на коленях. Но лицо ее все еще хранило выражение маленькой девочки, которая все еще дуется.
Какое-то мгновение я помолчал, а затем тихо произнес:
— Да, мисс Рассел, я — актер. Разве это повод, чтобы оскорблять меня?
Теперь ее лицо выражало просто упрямство.
— И как актер, я здесь для того, чтобы выполнять работу актера. Вы знаете почему. Вы также знаете, что я был завлечен сюда обманом, я никогда в жизни, будучи в здравом уме, не согласился бы на такое дело сознательно. И я ненавижу эту работу значительно сильнее, чем вы ненавидите меня за то, что мне приходится выполнять ее, потому что несмотря на все заверения капитана Бродбента, я все еще далеко не уверен, что мне удастся вернуться с неиспорченной шкурой, а ведь она у меня только одна. Мне также кажется, что я знаю, почему вы с таким трудом выносите меня. Но разве это может служить причиной тому, что вы значительно осложняете мне работу?
Она что-то пробормотала. Я резко сказал:
— Говорите, говорите!
— Это нечестно! Это непорядочно!
Я вздохнул.
— Конечно, это так. Более того, это просто невозможно при отсутствии безоговорочной поддержки всех членов группы. Поэтому позовите сюда капитана Бродбента и все расскажите ему. Надо кончать с этой затеей.
Она вздрогнула и, подняв ко мне лицо, быстро сказала:
— О, нет! Этого ни в коем случае нельзя делать.
— А почему? Гораздо лучше отказаться от этой затеи сейчас, чем тянуть все это и в конце концов с треском провалиться. Я не могу выступать в таких условиях, согласитесь сами.
— Но… но… мы должны! Это необходимо!
— А что за необходимость, мисс Рассел? Какие-нибудь политические причины? Но я ни в малейшей степени не заинтересован в политике, да и сомневаюсь, чтобы вы интересовались ею по-настоящему глубоко. Так зачем же тянуть эту волынку?
— Потому что… потому что… Он… — она запнулась, не будучи в состоянии продолжать из-за подступивших к горлу рыданий.
Я встал, приблизился к ней и положил руку на плечо.
— Я понимаю. Потому что если мы не сделаем этого, то то, на что он угробил многие годы своей жизни, пойдет прахом. Потому что он не сможет этого сделать сам, и его друзья пытаются скрыть это и сделать все за него. Потому что его друзья верны ему. И тем не менее больно видеть кого-то на месте, которое по праву принадлежит ему. Кроме того, вы почти обезумели от мрачных мыслей и тоски по нему. Не так ли?
— Да, — ответ был едва различим.
Я взял ее за подбородок и приподнял ее голову.
— Я знаю, почему вам так трудно видеть меня на его месте. Вы любите его. Но ведь я изо всех сил стараюсь во имя его. К черту, женщина! Или ты, обращаясь со мной как с грязью, хочешь сделать мой труд шестикратно сложней?
Видно было, что она потрясена. На какой-то момент мне показалось, что она собирается дать мне пощечину. Но она растерянно пробормотала:
— Простите. Простите меня, пожалуйста. Клянусь, этого больше не повторится. Никогда!
Я отпустил ее подбородок и с подъемом в голосе сказал:
— Тогда приступим к работе.
Она не пошевелилась.
— Умоляю вас, простите меня.
— Что? Но здесь нечего прощать, Пенни. Вы ведь поступили так, потому что вами двигала любовь и тревога за него. А теперь давайте вернемся к работе. Я должен досконально выучить речь, а остались считанные часы. — И я снова вошел в роль.
Она взяла бобину и снова включила проектор. Я еще раз посмотрел, как он произносит речь, затем, отключив звук и оставив одно изображение, произнес речь сам, проверяя как она звучит в моем, то есть в его исполнении и совпадает ли голос с движением губ. Она наблюдала за мной, то и дело переводя взгляд с моего лица на изображение и обратно. На лице ее застыло изумление. Наконец, я решил, что этого достаточно и выключил проектор.
— Ну и как?
— Превосходно!
Я улыбнулся его улыбкой.
— Спасибо, Завиток.
— Не за что… «мистер Бонфорт».
А двумя часами позже мы встретились с «Банкротом».
* * *
Как только два корабля состыковались, Дэк привел ко мне в каюту Роджера Клифтона и Билла Корпсмена. Я знал их по фотографиям. Я встал и сказал:
— Хелло, Родж. Рад видеть вас, Билл.
Приветствие мое было теплым, но обыденным. Ведь по идее эти люди расставались с Бонфортом на очень короткое время — только короткий прыжок до Земли и обратно, всего несколько дней разлуки и ничего больше. Я шагнул им навстречу и протянул руку. В это время корабль шел с небольшим ускорением, переходя на более устойчивую орбиту, чем та, на которой находился «Банкрот».
Клифтон бросил на меня короткий взгляд, затем подыграл мне. Он вынул изо рта сигару, пожал мне руку и тихо ответил:
— Рад вас видеть, шеф.
Он был невысок, лыс, средних лет и был очень похож на юриста и на хорошего игрока в покер.
— Случилось что-нибудь за время моего отсутствия?
— Нет. Обычная рутина. Я передал Пенни все материалы.
— Прекрасно. — Я повернулся к Биллу Корпсмену и снова протянул руку.
Он не пожал ее. Вместо этого он упер руки в бока и присвистнул:
— Чудеса, да и только! Я начинаю верить, что у нас есть шансы провести все как надо.
Он окинул меня взглядом с головы до ног и добавил:
— Повернитесь-ка, Смайт. А теперь пройдитесь, я хочу посмотреть, как вы ходите.
Я понял, что действительно испытываю раздражение, которое, наверное, испытал бы Бонфорт, если бы встретился лицом к лицу с такой наглостью, и это, конечно, отразилось на моем лице. Дэк тронул Корпсмена за рукав и быстро сказал:
— Перестань, Билли. Ты помнишь, о чем мы с тобой договорились?
— Чушь собачья! — ответил ему Корпсмен. — Эта каюта полностью звукоизолирована. Я просто хотел убедиться, что он подходит нам. Кстати, Смайт, как ваш марсианский? Загните-ка что-нибудь по-марсиански.
Я ответил ему одним многосложным словом на высшем марсианском, которое означало приблизительно: «Правила хорошего тона требует, чтобы один из нас вышел отсюда!», но вообще-то смысл его куда более глубок, так как это вызов, который обычно кончается тем, что чье-либо гнездо получает уведомление о смерти.
Не думаю, что Корпсмен понял все это, так как он улыбнулся и ответил:
— Надо отдать вам должное, Смайт, у вас здорово получается.
Но Дэк понял все. Он взял Корпсмена за руку и сказал:
— Билл, я же просил тебя прекратить. Ты находишься на моем корабле, и я приказываю тебе. Мы начинаем игру прямо с этого момента, и ни на секунду не прекращаем ее.
— Будь внимателен, Билл, — добавил Клифтон, — ведь мы все согласились с тем, что все именно так и будет. Иначе кто-нибудь из нас оступится.
Корпсмен взглянул на него, затем пожал плечами:
— Хорошо, хорошо. Я просто хотел проверить. Ведь кроме всего прочего, это была моя идея.
Он криво улыбнулся и выдавил:
— Здравствуйте, мистер Бонфорт. Очень рад, что вы вернулись.
На слове «мистер» было сделано издевательское ударение, но я ответил:
— Я рад, что вернулся, Билл. Можете ли вы сообщить мне что-нибудь особо важное перед тем, как мы сядем?
— Как будто нет. Пресс-конференция состоится в Годдард-сити сразу после церемонии.
Я видел, что он наблюдает за тем, как я восприму это. Я кивнул:
— Очень хорошо.
— Родж, как это так? — торопливо вмешался Дэк. — Разве это необходимо? Вы дали свое согласие?
— Я как раз хотел добавить, — продолжал Корпсмен, поворачиваясь к Клифтону, — что пока шкипер не заболел от волнения, я могу взять это на себя и сказать ребятам, что во время церемонии шеф схватил острый ларингит, или можно ограничить конференцию письменными вопросами, поданными заранее, а я напишу ответы, пока будет длиться церемония. Но я вижу, что он как две капли воды похож на шефа и говорит в точности как он, поэтому, думаю, можно рискнуть. Как вы насчет этого, мистер «Бонфорт»? Думаете, справитесь?
— Не вижу никаких препятствий для этого, Билл. — Я подумал, что если уж мне удастся провести марсиан без сучка и задоринки, то с толпой земных корреспондентов я могу беседовать хоть целую вечность, или пока им не надоест слушать. Теперь я хорошо усвоил бонфортову манеру говорить и, по крайней мере, в основных чертах представлял себе его политические взгляды и оценки, к тому же мне можно было не вдаваться в подробности.
Но Клифтон выглядел обеспокоенным. Не успел он заговорить, как по корабельной сети оповещения раздался голос: «Капитана просят пройти в рубку. Минус четыре минуты».
Дэк быстро сказал:
— Ну пока, давайте сами. Я должен загнать эти сани в сарай, ведь у меня никого не осталось, кроме молодого Эпштейна.
Он ринулся к двери.
— Эй, шкип! — позвал Корпсмен. — Я еще хотел сказать…
Он выскочил за дверь и помчался вслед за Дэком, даже не удосужившись попрощаться.
Роджер Клифтон закрыл дверь, распахнутую Корпсменом и медленно спросил:
— Ну что? Рискнем с этой пресс-конференцией?
— Все зависит от вас. Я просто хочу, чтобы все вышло как надо.
— М-м-м… В таком случае, я склонен рискнуть… разумеется, с использованием метода письменных вопросов. И я сам предварительно проверю те ответы, которые напишет Билл, прежде чем вам придется зачитать их корреспондентам.
— Очень хорошо, — согласился я. — Если будет возможность, то дайте их мне минут за десять до конференции или около того. Тогда никаких затруднений вообще не будет. Я очень быстро все запоминаю.
Он изучающе посмотрел на меня.
— Я совершенно уверен в этом, шеф. Так и сделаем. Я попрошу Пенни передать вам листок сразу после церемонии. Тогда вы сможете под благовидным предлогом удалиться в мужскую комнату и там изучать их сколько потребуется.
— Отлично. Это меня устраивает.
— Мне тоже так кажется. Уф-ф, должен сказать, что увидев вас, я стал чувствовать себя гораздо увереннее. Что я могу для вас сделать?
— Думаю ничего, Родж. Впрочем, нет. О нем что-нибудь слышно?
— О нем? В общем и да, и нет. Он все еще в пределах Годдард-сити — мы уверены в этом. С Марса его не увезли, и даже не смогли вывезти из этой области. Мы заблокировали все ходы и выходы. Так что, если у них и было такое намерение, то они не в состоянии ничего сделать.
— Вот как? Но ведь Годдард-сити не так уж велик. Кажется, что-то около сотни тысяч жителей? Так в чем же загвоздка?
— Загвоздка в том, что мы не можем признаться, что вы… я имею в виду, что он пропал. Но как только состоится церемония принятия в гнездо, мы тихонечко уберем вас с глаз долой, а затем объявим о похищении, но так, будто оно только что произошло, и заставим местные власти разобрать город по бревнышку. Правда, все члены городского совета — ставленники Партии Человечества, но им придется сотрудничать с нами — после церемонии, разумеется. И сотрудничество это будет самым что ни на есть искренним, потому что они изо всех сил будут стараться найти его до тех пор, пока на них не налетело гнездо Кккахграла и не разнесло город в щепки.
— О, мне, видно, еще многое предстоит узнать об обычаях марсиан и их психологии.
— Как и всем нам!
— Родж… м-м-м… А почему вы так уверены, что он все еще жив? Разве тем, кто его похитил, не было бы полезнее — и удобнее — просто убить его?
Я вспомнил события в номере отеля. К горлу подступила тошнота. Теперь-то я знал, как оказывается просто избавиться от тела, если не обременен излишними предрассудками.
— Понимаю, что вы хотите сказать. Но это тоже связано с марсианскими понятиями «пристойности». — Он употребил марсианское слово. — Смерть — единственное извинение невыполненному обязательству. Если бы его просто убили, то он был бы принят в гнездо посмертно, а затем все гнездо, а возможно и все остальные гнезда Марса задались бы целью отомстить за его смерть. В сущности, им абсолютно безразлично, даже если погибнет вся человеческая раса. Или будет уничтожена. Но то, что именно этого человека убили за то, что он должен был стать членом гнезда — вот это уже для них совсем другой коленкор. Это уже становится вопросом пристойности и обязательств, реакция марсианина на подобные ситуации настолько автоматическая, что сильно смахивает на инстинкт. Конечно, это не инстинкт, потому что марсиане — высокоцивилизованные существа. Но иногда они бывают просто ужасны.
Он нахмурился и добавил:
— Иногда я жалею, что покинул свой Сассекс.
Предупредительный сигнал прервал наш разговор и заставил нас поспешить к койкам. Дэк все устроил как надо: как только мы перешли в свободный полет, нас встретила челночная ракета из Годдард-сити, и мы впятером отправились вниз, заняв тем самым все имеющиеся места в челноке. Это было также заранее спланировано, так как Резидент-Уполномоченный выразил свое намерение подняться к нам на борт, чтобы встретить меня. Отказаться от этой идеи его заставила только радиограмма Дэка, в которой говорилось, что нам самим потребуются места в челноке.
Я настойчиво пытался получше разглядеть поверхность Марса во время спуска, так как видел ее всего однажды из иллюминатора «Тома Пэйна», в то время как предполагалось, что я неоднократно бывал на Марсе, поэтому мне нельзя было выказывать любопытство, подобно обыкновенному туристу. Но рассмотреть мне почти ничего не удалось: пилот развернул челнок так, что из иллюминатора ничего не было видно, а потом, когда мы повернулись к поверхности нужным боком, настала пора одевать кислородные маски.
Эти ужасные маски чуть было не испортили все дело: мне никогда не приходилось пользоваться ими. Дэк об этом не подумал, а я не сообразил, что это может оказаться целой проблемой. Раньше мне несколько раз приходилось пользоваться космическим дыхательным аппаратом и аквалангом, и я думал, что маска — это что-то похожее. Но оказалось, что это не так. Модель, которой отдавал предпочтение Бонфорт, оставляла рот свободным. Это была модель «Большой ветер» компании Мицубиси, которая подает обогащенный воздух прямо в ноздри: носовой зажим, патрубки в ноздрях, трубки, идущие от ноздрей за спину к сгущающему устройству. Я готов признать, что если к нему привыкнуть, это замечательный прибор, в нем можно было разговаривать, есть, пить и т. д. Но лучше бы дантист засунул мне в рот обе руки.
Сложность состоит в том, что приходится сознательно контролировать движения мускулов рта. В противном случае вместо речи получается шипение, вроде как у чайника, потому что проклятая штука работает на разнице давлений. К счастью, пилот установил в салоне марсианское давление, как только мы успели одеть маски, дав мне тем самым минут двадцать на то, чтобы освоиться с ней. Но все же какое-то время я был полностью уверен, что дело швах, и все из-за какого-то глупого устройства. Но я напомнил себе, что пользовался этой штуковиной сотни раз и привычен к ней как к зубной щетке. В конце концов, я убедил себя в этом.
Дэк сумел избавить меня от часовой беседы с Резидентом-Уполномоченным на борту челнока, но совсем избежать его нам не удалось: он встречал челнок на взлетном поле. Время поджимало, и это давало мне право избегать тесных и длинных контактов с людьми, так как мне пора было отправляться в марсианский город. Это вполне понятно, хотя на первый взгляд и кажется странным, что человек может чувствовать себя в большей безопасности среди марсиан, чем среди других людей.
Но еще более странно было оказаться на Марсе.
Глава 5
Мистер Бутройд, Уполномоченный, был ставленником Партии Человечества, как впрочем и весь его персонал, за исключением технических специалистов гражданских служб. Но Дэк сказал мне, что шестьдесят против сорока за то, что Бутройд не имеет ни малейшего отношения к заговору. Дэк считал его честным, но глуповатым. По тем же самым причинам ни Дэк, ни Родж Клифтон не считали, что Верховный Министр Квирога как-либо приложил руку к похищению. Они считали, что это дело рук тайной террористической группы, существующей внутри Партии Человечества и называющей себя «Людьми действия». А уж они, по мнению моих товарищей, были тесно связаны с некоторыми уважаемыми мешками, которые крепко держались за свои прибыли.
Но после того, как мы приземлились, произошла одна вещь, которая заставила меня задуматься, так ли уж честен и глуп этот Бутройд, как думает Дэк. Это была мелкая деталь, но одна из тех, что могут разрушить все перевоплощение. Так как я был Очень Важным Гостем, Уполномоченный явился встречать меня. Но так как я в настоящее время не занимал никакого официального поста, кроме того, что являлся членом Великой Ассамблеи, и путешествовал в качестве частного лица, мне не предоставили никаких официальных почестей. Бутройд был один, если не считать его помощника. Да еще маленькой девочки лет пятнадцати.
Я знал его по фотографии, и кое-что по рассказам Роджа и Пенни, которые постарались рассказать мне о нем все, что знали сами. Я обменялся с ним рукопожатием, осведомился, не беспокоит ли его больше синусит, поблагодарил за то приятное время, которое я провел на Марсе в прошлый раз, а затем поговорил с его помощником в той доверительной манере, «как мужчина с мужчиной», в которой Бонфорт был так силен. Затем я повернулся к юной леди. Я знал, что у Бутройда есть дети и что у него должна быть девочка примерно этого возраста. Но я не знал — а может быть ни Родж, ни Пенни также не знали — встречался я с ней когда-нибудь или нет.
Бутройд сам помог мне.
— Вы еще незнакомы с моей дочерью Дейдрой, не так ли? Она уговорила меня взять ее с собой.
Ни на одной из пленок из тех, что я просматривал, не было показано, как Бонфорт обращается с маленькими девочками. Поэтому мне просто следовало быть Бонфортом: вдовцом лет около шестидесяти, у которого нет собственных детей или даже племянников, равно как и опыта общения с девочками-подростками, но зато богатейший опыт общения с самыми различными людьми. Поэтому я стал вести себя с ней, как будто ей по крайней мере в два раза больше лет, чем на самом деле. Я даже поцеловал ей руку. Она вспыхнула и на лице ее отразилось удовольствие.
Бутройд, кажется, тоже был доволен и сказал:
— Ну, что же ты? Не стесняйся, попроси. Другого случая у тебя не будет!
Она еще больше покраснела и произнесла:
— Сэр, не могли бы вы дать мне автограф? У нас в школе все девочки собирают их. У меня даже есть автограф мистера Квироги… И мне очень хочется иметь ваш. — И она протянула небольшой блокнот, который до этого все время держала за спиной.
Я почувствовал себя как водитель коптера, у которого потребовали права, а он их забыл дома в других брюках. Я многому научился за это время, но мне даже в голову не приходило, что мне когда-нибудь придется подделывать подпись Бонфорта. Черт возьми, человек просто не в состоянии за два с половиной дня освоить все!
Но Бонфорт просто не мог отказать в такой пустяковой просьбе, а я был Бонфортом. Я весело улыбнулся и сказал:
— Так у тебя уже есть подпись Квироги?
— Да, сэр.
— Просто автограф?
— Да. И еще он приписал: «С наилучшими пожеланиями».
Я подмигнул Бутройду.
— Вы только подумайте, а! Просто «с наилучшими пожеланиями». Юным леди я никогда не пишу ничего меньшего, чем «с любовью». Знаете, что я сделаю? — я взял блокнот у нее из рук и стал рассматривать его.
— Шеф, — нервно сказал Дэк. — У нас очень мало времени.
— Успокойтесь, — ответил я ему, не поднимая глаз. — Если надо, то и вся марсианская нация может подождать, когда дело касается юной леди. — Я протянул блокнот Пенни. — Будьте добры, запишите размеры этого блокнота. А потом напомните мне послать фотографию, которая точно подойдет по размерам. С автографом, разумеется.
— Да, мистер Бонфорт.
— Устроит это вас, мисс Дейдра?
— Еще бы!!!
— Отлично. Очень приятно было познакомиться. Теперь, капитан, мы можем трогаться. Мистер Уполномоченный, не наша ли это машина, вон там?
— Да, мистер Бонфорт, — ответил он и с кривой улыбкой покачал головой. — Боюсь, что вы обратили в свою веру члена моей семьи. Вернее не в веру, а в вашу экспансионистскую ересь. Отличная работа. Подсадные утки и все такое прочее.
— Это научит вас не брать ее с собой в дурные компании, а мисс Дейдра? — я еще раз обменялся с ним рукопожатием. — Спасибо, что встретили нас, мистер Уполномоченный. Боюсь, что теперь нам лучше поторопиться.
— Да, конечно. Приятно было повидаться с вами.
— Спасибо, мистер Бонфорт.
— Вам спасибо, дорогая моя.
Я медленно повернулся, так, чтобы не показаться суетливым или нервным на стерео. Вокруг кишели репортеры, операторы из стерео и прочая корреспондентская братия. Билл удерживал репортеров в стороне от нас; когда мы пошли к машине, он помахал нам рукой и крикнул:
— Увидимся позже, шеф! — и снова принялся что-то говорить окружающим его людям. Родж, Дэк и Пенни вслед за мной сели в машину. На взлетном поле царила обычная суматоха, хотя и не такая, как в земных портах. После того, как Бутройд не заметил подделки, насчет других людей я мог не опасаться, хотя здесь, на поле, несомненно присутствовали те, кто знал об подмене.
Я попросту постарался забыть об этих людях. Они не могли причинить нам никакого вреда, не поставив под удар самих себя.
Машина оказалась «Роллсом Аутлендером», с регулируемым давлением, но маску я снимать не стал, потому что другие этого не сделали. Я сел справа, Родж рядом со мной, а Пенни рядом с ним, а Дэк обвил своими длинными ножищами одно из откидных сидений. Водитель взглянул на нас через перегородку и тронулся с места.
Родж тихо сказал:
— Я уже начинал беспокоиться.
— Беспокоиться не о чем. А теперь давайте посидим тихо. Я хочу освежить в памяти речь.
На самом деле я хотел спокойно поглазеть на марсианский ландшафт.
Речь я и без того знал назубок. Водитель вез нас вдоль северного края поля, мимо множества стоянок. Я видел рекламы торговой компании Вервийс; Диана Аутлайнз, Лтд.; Трех Планет и И.Г. Фарбен-Индустри. Марсиан кругом было столько же, сколько и людей. Мы, наземники, составили ошибочное мнение, что марсиане медлительны как улитки — и это действительно так, но только на нашей планете, где притяжение довольно сильно. В своем родном мире они скользят на своих основаниях, как плоские камешки по воде.
Справа от нас, к югу от взлетного поля, уходил за горизонт Большой Канал. Противоположного его берега не было видно. Впереди лежало гнездо Кккаха — красивый город. Я всматривался в него; сердце мое замирало от его нежной, хрупкой красоты. И в этот момент Дэк рванулся вперед.
Мы уже почти миновали космопорт с его довольно напряженным движением, но нам навстречу шла какая-то машина. Я заметил ее немного раньше, но не придал этому особого значения. Но Дэк, видимо, был все время настороже: когда встречная машина была уже совсем недалеко от нас, он распахнул дверцу в перегородке, отделявшей нас от водителя, перегнулся через его голову и схватил рулевое колесо. Наша машина сделала резкий вираж вправо, едва не врезавшись во встречную машину, чуть было не слетела с дороги. Это было бы довольно-таки нежелательно, потому что в этом месте шоссе проходило по берегу канала.
Два дня назад, в отеле «Эйзенхауэр», я был для Дэка весьма дрянным помощником. Но тогда я не был вооружен и не ожидал неприятностей. Сейчас я снова был без оружия, даже ядовитых зубов на худой конец у меня не было, но зато на этот раз я не растерялся. Дэк был полностью занят тем, как вести машину в такой неудобной позе. Водитель, сначала ошеломленный внезапным натиском Дэка, теперь опомнился и пытался оторвать его руки от баранки.
Я нагнулся к нему, обхватил левой рукой за горло, а указательный палец левой руки сунул ему под ребро.
— Только пошевелись, и ты схлопочешь свое! — голос принадлежал злодею из «Джентльмена второго рассказа», линия диалога была оттуда же.
Мой противник сразу затих.
— Родж, что они делают? — быстро спросил Дэк.
Клифтон оглянулся и ответил:
— Они разворачиваются.
Дэк ответил:
— О'кей. Шеф, держите этого малого на пушке, пока я не переберусь за руль. — Говоря это, он уже перебирался на переднее сиденье. Сделать это ему было очень трудно из-за длинных ног и тесноты в кабине. Наконец он уселся в кресло водителя и счастливо произнес.
— Вряд ли что-нибудь на четырех колесах сможет на прямой дороге догнать роллс. — Он вдавил в пол педаль акселератора и огромная машина ринулась вперед. — Ну как, Родж?
— Они только что развернулись.
— Отлично. А что мы будем делать с этим субчиком. Вышвырнуть его, что ли?
Моя жертва пискнула и сдавленным голосом прочирикала.
— Я ни в чем не виноват.
Я надавил пальцем сильнее, и он затих.
— О, разумеется, ты не виноват. Все, что ты намерен был проделать это устроить небольшое столкновение — как раз достаточное, чтобы мистер Бонфорт опоздал на церемонию. Если бы я не заметил, что ты притормаживаешь, чтобы тебя самого не покалечило, у тебя это могло бы сойти с рук. Не вышло, а?
Дэк резко повернул, так что взвизгнули шины, а гироскоп зажужжал, стараясь вновь привести машину в горизонтальное положение.
— Как дела, Родж?
— Они отстали.
— Вот так! — Дэк не стал сбавлять скорость, мы делали добрых три сотни километров в час. — Интересно, собирались ли они обстрелять нас? Уж тебя-то они наверняка спишут за ненадобностью.
— Я не понимаю, о чем это вы все время толкуете! У вас еще будут неприятности!
— Да что ты! Ты надеешься, что поверят такой тюремной птичке как ты, а не четырем уважаемым людям? Или, может быть, ты и не шофер вовсе? Во всяком случае, мистер Бонфорт предпочитает, чтобы я вел его машину, поэтому ты, что совершенно естественно, был рад сделать приятное мистеру Бонфорту.
В этот момент машину тряхнуло так, что я и мой пленник едва не вылетели сквозь крышу.
— Мистер Бонфорт! — в устах моего пленника это прозвучало как заклятье.
Дэк несколько минут помолчал. Потом задумчиво проговорил:
— Я думаю, шеф, нет смысла выкидывать его на полном ходу. Лучше мы отвезем вас, а затем займемся им вплотную в каком-нибудь укромном местечке. Думаю, что если его хорошенько попросить, он многое сможет порассказать нам.
Водитель попытался вырваться. Я сильнее сжал его горло и снова ткнул его пальцем. Конечно, палец наощупь не так уж похож на дуло пистолета, но кто же станет проверять? Он расслабился и угрюмо спросил:
— Но не будете же вы вводить мне наркотики?
— Господи, конечно нет! — оскорбленным тоном ответил Дэк. — Это противозаконно. Пенни, душечка, у тебя есть булавка?
— Конечно, Дэк. — Голос Пенни звучал весьма озадаченно. Не меньше чем она, терялся в догадках и я. Но она, в отличие от меня, судя по голосу, не была испугана.
— Отлично. Парень, тебе когда-нибудь загоняли булавки под ногти? Говорят, что это снимает даже гипнотический приказ молчать. Действует непосредственно на подсознание или что-то в этом роде. Беда только в том, что пациент при этом издает самые непрезентабельные звуки. Именно поэтому мы и собираемся отвезти тебя куда-нибудь в дюны, где ты своими криками не потревожишь никого кроме песчаных скорпионов. После того, как ты все нам расскажешь, наступит самая приятная для тебя сторона дела: после того, как ты разговоришься, мы отпустим тебя на все четыре стороны и ничего тебе не сделаем, просто позволим вернуться в город. Но — теперь слушай особенно внимательно — если ты будешь приятен в обращении и добровольно согласишься рассказать все, что знаешь, ты получишь премию. Мы разрешим тебе взять кислородную маску.
Дэк замолчал. Несколько мгновений не было слышно ни звука, кроме свиста марсианского воздуха, обтекающего корпус нашего роллса. На Марсе человек без кислородной маски может в лучшем случае пройти сотни две ярдов, да и то при том условии, что он находится в хорошей форме. Помнится, я даже читал о человеке, который прошел около полумили, прежде чем отдал концы. Я взглянул на спидометр и увидел, что мы уже в двадцати трех километрах от Годдард-сити.
Пленник медленно сказал:
— Честное слово, я ничего не знаю. Мне просто хорошо заплатили, чтобы я устроил столкновение.
— Мы попытаемся подстегнуть твою память. — Ворота марсианского города были уже прямо перед нами. Дэк начал тормозить. — Здесь вам выходить, шеф. Родж, будет лучше, если ты возьмешь свой пистолет и избавишь шефа от обузы.
— Верно, Дэк, — Родж перебрался поближе ко мне и тоже ткнул водителя под ребро — указательным пальцем, как и я. Я вернулся на свое место. Дэк остановил машину у самых ворот.
— На четыре минуты раньше срока, — счастливо проговорил он. — Отличная машина. Хотел бы я иметь такую. Родж, подвинься, ты мешаешь.
Клифтон подвинулся, и Дэк со знанием дела ударил водителя ребром ладони пониже уха. Человек обмяк.
— Это успокоит его как раз на то время, которое вам необходимо. Нам нежелательно, чтобы на глазах у всего гнезда произошло что-нибудь непредвиденное. Как у нас со временем?
Мы все взглянули на часы. У нас в запасе было еще три с половиной минуты.
— Вы должны появиться точно в назначенное время, секунда в секунду, понимаете? Ни до, ни после, а тик в тик.
— Понятно, — хором ответили мы с Клифтоном.
— На то, чтобы подойти к воротам потребуется около тридцати секунд.
Как вы желаете распорядиться оставшимися минутами?
Я вздохнул.
— Попытаюсь привести в порядок нервы.
— С вашими нервами и так все в порядке. Вы не растерялись. Примите мои поздравления, старина. Через два часа вы уже будете направляться домой, а куча денег будет припекать вас сзади. Требуется последнее усилие.
— Надеюсь. Все это было довольно непросто. Как вы считаете, Дэк?
— Да, это точно.
— Можно вас на минутку? — я вылез из машины и поманил его за собой. Отойдя на несколько шагов, я спросил:
— Что будет, если я допущу какую-нибудь оплошность там, внутри?
— Что-что? — Дэк был заметно удивлен. Потом он рассмеялся, что-то даже слишком сердечно. — Вы ни за что не ошибетесь. Пенни сказала мне, что вы знаете роль от и до.
— Да, но представьте себе невозможное.
— Вы не ошибетесь, повторяю. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Я чувствовал себя точно так же, когда в первый раз самостоятельно сажал корабль на Землю. Но как только я начал сажать его, я так углубился в дело, что у меня просто не было времени ошибаться.
Нас окликнул Клифтон. В разряженном воздухе его голос звучал непривычно высоко.
— Дэк! Вы следите за временем?
— У нас его целая куча. Больше минуты.
— Мистер Бонфорт! — это был голос Пенни. Я повернулся и подошел к машине. Она вышла и протянула мне руку. — Удачи вам, мистер Бонфорт!
— Спасибо, Пенни.
Родж пожал мне руку, а Дэк похлопал по плечу.
— Минус тридцать пять секунд. Пора!
Я кивнул и пошел к воротам. Когда я подошел к ним вплотную, было примерно без двух секунд назначенное время. Массивные ворота распахнулись передо мной. Я глубоко вздохнул и недобрым словом помянул кислородную маску.
А потом я шагнул на сцену.
* * *
Неважно, сколько раз вам приходилось делать это. Все равно, каждый раз когда поднимается занавес, и начинается премьера, у вас захватывает сердце, несмотря на старания режиссера рассчитать все поточнее. Конечно, позади много репетиций. И все же, когда вы выходите на сцену и знаете, что на вас устремлены тысячи пар глаз, которые так и ждут, чтобы вы заговорили, чтобы вы сделали что-нибудь, может быть даже что-нибудь сверхъестественное, дружище, вы чувствуете все это. Вот зачем на свете существуют суфлеры.
Когда я прошел в ворота и увидел своих зрителей, мне захотелось повернуться и бежать куда глаза глядят. Первый раз за тридцать лет во мне проснулся страх перед сценой.
Повсюду, куда только хватало глаз, толпились обитатели гнезда. Передо мной простиралась обширная площадь, буквально запруженная марсианами. Их были тысячи. Они походили на плотно посаженную спаржу. Я знал, что первым делом должен медленно пересечь эту площадь по осевой лини и вступить на дорожку, ведущую во внутреннее гнездо.
Я не мог сделать ни шагу.
Тогда я сказал себе:
— Послушай, дружок, ведь ты — Джон Джозеф Бонфорт, ты и прежде бывал здесь десятки раз. Эти марсиане — твои друзья. И ты здесь находишься потому, что этого захотели они и захотел ты сам. Поэтому, давай-ка двигай потихонечку вперед. Тум-тум-те-тум! «Вот я невеста».
Кажется я снова стал Бонфортом. Я стал дядюшкой Джо Бонфортом, единственным желанием которого было проделать все это без сучка и задоринки на благо и во имя своего народа и своей планеты и ради друзей-марсиан. Я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.
Именно этот глубокий вдох и спас меня: я почувствовал знакомое благоухание. Тысячи и тысячи марсиан, собравшихся вместе, пахли так, как будто кто-то пролил целую цистерну «Вожделения джунглей». Уверенность в том, что я действительно обоняю этот запах, заставила меня обернуться и посмотреть, не следует ли за мной Пенни. Я все еще ощущал ее теплую руку в своей.
Я двинулся через площадь, стараясь передвигаться со скоростью, с которой перемещаются по своей планете марсиане. Толпа сомкнулась в том месте, где я стоял. Вполне возможно, что дети убегут от взрослых и начнут вертеться вокруг меня. Под «детьми» я подразумевал марсиан, только что прошедших стадию деления. Они вдвое меньше по весу и по росту, чем взрослые марсиане. Их никогда не выпускают за пределы гнезда и поэтому люди обычно склонны забывать, что на свете есть маленькие марсиане. После деления марсианину требуется около пяти лет, чтобы набрать нормальный вес, полностью развить мозг и восстановить все прежние воспоминания. А пока этого не произошло, он — совершеннейший идиот, который учится быть слабоумным. Перераспределение генов и регенерация, которые следуют за соединением и делением, надолго выводят марсианина из строя. Одна из бобин Бонфорта как раз и была лекцией на эту тему, сопровождаемой не очень качественной любительской стереосъемкой.
Дети — эти добродушные идиоты, полностью освобожденные от всех требований пристойности и от всего, что с этим связано. Среди марсиан малыши пользуются необычайной любовью.
Двое детишек совсем маленького роста и похожие как две капли воды, выбежали из толпы и как вкопанные стали передо мной, напоминая глупого щенка посреди улицы с оживленным движением. Если я не остановлюсь, то могу сбить их на землю.
Поэтому я остановился. Они еще больше приблизились ко мне, теперь уже окончательно преградив мне путь. Вытягивая свои псевдоконечности, они принялись что-то оживленно чирикать друг другу. Я ничего не мог понять. Они принялись хватать меня за одежду и запускать лапки в мои нарукавные карманы.
Марсиане так тесно обступали меня, что я даже не мог обойти детишек стороной. Я просто разрывался между двумя необходимостями. Детишки были так милы, что я чуть было не сунулся в карман, чтобы дать им конфетку, которой там не было и в помине, но в то же время самым главным была церемония, рассчитанная точно, как балет. Если я не успею вовремя добраться до внутреннего гнезда, я совершу тот классический грех, из-за которого прославился Кккахграл Младший.
Но малыши, казалось и не собирались уступать мне дорогу. Один из них обнаружил мои часы.
Я вздохнул и меня снова захлестнула волна запаха. И тогда я принял решение. Я был уверен, что ласкать детишек принято по всей галактике и что это вполне согласуется даже с нормами марсианской пристойности. Я опустился на одно колено, став таким образом одного роста с ними и несколько мгновений ласкал их, легонько пошлепывая и поглаживая.
Затем я поднялся и осторожно произнес:
— Ну вот и все. Теперь я должен идти, — на эту фразу потребовался чуть ли не весь запас моего основного марсианского.
Дети опять прильнули было ко мне, но я осторожно отстранил их и пошел вперед поторапливаясь, чтобы наверстать упущенное время. Никто не выстрелил мне в спину из жезла. Поэтому я начал надеяться, что мое нарушение правил пристойности было не таким уж серьезным. Наконец я добрался до спуска, ведущего во внутреннее гнездо и углубился под землю.
* * *
Церемония принятия в гнездо изобилует множеством ограничений. Почему? Потому что на ней могут присутствовать только члены гнезда Кккаха. Это чисто семейное мероприятие.
Судите сами: у марсиан могут быть очень близкие друзья, но разве эти дружеские отношения играют какую-нибудь роль в храме Солт-Лейк-Сити? Никогда. Этого не было и не будет. Марсиане очень часто наносят визиты в другие гнезда, но ни один марсианин никогда не заходит в чужие внутренние гнезда. Даже ближайшие друзья лишены этой привилегии. Я не имею права подробно описывать церемонию принятия в гнездо, как ни один член масонской ложи не вправе описывать ритуалы своей ложи посторонним.
Да в сущности это и не имеет большого значения, потому что церемонии одинаковы во всех гнездах, равно как и моя роль одинакова для всех тех, кого принимают в гнездо. Мой поручитель — старейший марсианский друг Бонфорта Кккахррреаш — встретил меня у дверей и погрозил мне жестом. Я потребовал, чтобы он убил меня, если я в чем-то провинился. По правде говоря, я не узнал его, хотя и видел его изображение. Но это просто должен был быть он — того требовал ритуал.
Дав таким образом понять, что я искренний приверженец всех четырех главных добродетелей: любви к матери, к домашнему очагу, гражданским обязанностям и никогда не пропускаю уроки в воскресной школе, я получил разрешение войти. Ррреаш провел меня по всем инстанциям, мне задавали вопросы, а я на них отвечал. Каждое слово, каждый жест были стилизованы как классическая китайская пьеса, в противном случае шансы мои равнялись бы нулю. В большинстве случаев я не понимал, о чем меня спрашивают, а в половине случаев я не понимал собственных ответов. Я просто знал, где, когда и как меня должны спросить и что я на это должен ответить. Усложняло задачу и то, что марсиане предпочитают неяркий свет, и я блуждал почти вслепую, как крот.
Как-то раз мне пришлось играть с Хоуком Ментеллом, незадолго до его смерти, когда он уже был глух как пень. Вот это был актер! Он даже не имел возможности использовать слуховой аппарат, потому что слуховой нерв был мертв. Некоторые реплики он читал по губам, но это не всегда возможно. Поэтому он сам руководил постановкой и скрупулезно точно рассчитывал все действие. Я сам видел, как он, проговорив реплику, уходил, а затем возвращался из-за кулис, отвечая на следующую реплику, которую он не слышал, руководствуясь исключительно временем. Церемония очень напоминала мне тот спектакль. Я твердо знал свою роль и играл ее. Если бы что-то и пошло не так, то уж никак не по моей вине. Очень нервировало меня и то, что на меня постоянно было направлено не менее полудюжины жезлов. Я убеждал себя, что они не станут сжигать меня из-за какого-то промаха. Ведь кроме всего прочего, я был просто глупым человечком, которого удостоили великой чести, и которого в случае чего можно просто выставить пинком под зад. Но ощущение все равно было далеко не из приятных.
Мне казалось, что прошло много дней, хотя это, конечно, было не так, потому что вся церемония занимает ровно одну девятую часть марсианских суток. Словом, в конце концов мы приступили к ритуальной трапезе. Не знаю, что мы ели, да может это и к лучшему. По крайней мере я не отравился.
После этого старшие произнесли речи, я в свою очередь произнес речь, в которой давал высокую оценку своему принятию в гнездо, после чего мне дали имя и вручили жезл. Я стал марсианином.
Я понятия не имел, как пользоваться жезлом, а новое имя напоминало звук, издаваемый испорченным краном, но отныне и навсегда я получил законное имя и стал законным членом семьи на Марсе. Всё это случилось ровно через пятьдесят два часа после того, как поиздержавшийся наземник на свой страх и риск на последние пол-империала поставил выпивку незнакомцу в баре «Каса Маньяна». Это, на мой взгляд, еще раз доказывает, что от незнакомцев следует держаться подальше.
* * *
Обратно я возвращался со всей скоростью, на какую был способен. Дэк заранее написал для меня речь, в которой я приводил более чем приличные доводы в пользу того, что мне просто необходимо срочно удалиться. Они отпустили меня. Я чувствовал себя более чем неуверенно, потому что в моих действиях мне совершенно нечем было больше руководствоваться. Я хочу сказать, что даже самые обыденные действия и все мое поведение в принципе и дальше были строго обусловлены строгими обычаями, но я их к сожалению не знал. Поэтому я попросту произнес извинения и направился к выходу. Рррсаж и еще один старший отправились со мной. По пути мне посчастливилось поиграть еще с одной парой детишек, хотя может быть, это были те же самые дети. Когда мы достигли ворот, двое старших попрощались со мной, и только тогда я смог перевести дух.
Роллс стоял на том же самом месте. Я заторопился к машине, дверца приоткрылась, и я с удивлением обнаружил, что в машине сидит одна Пенни. Но это отнюдь не разочаровало меня. Я сказал:
— Хей, Завиток! Я сделал это!
— Я знала, что вы справитесь.
Я отдал ей шутливый салют жезлом и произнес:
— Зовите меня просто Кккахжжерр, — совершенно заглушив первый слог остальными звуками.
— Будьте поосторожнее с этим жезлом! — нервно произнесла она.
Я уселся рядом с ней на переднее сидение и спросил:
— Пенни, вы случайно не знаете, как пользоваться этой штукой? — наступила реакция, и я чувствовал себя изнуренным, но веселым. Все, что мне сейчас было необходимо — это три быстрых выпивки и толстенный бифштекс, а уж после всего этого можно спокойно сидеть и ждать, как откликнется критика.
— Нет. Но будьте с ним осторожнее!
— Кажется, нужно просто нажать на него в этом месте.
Что я и сделал. В крыше машины появилась аккуратненькая двухдюймовая дырочка, после чего машина перестала быть герметичной.
Пенни ахнула. Я сказал:
— Прошу прощения. Лучше отложу-ка я его в сторону, пока Дэк не научит меня, как с ним обращаться.
Она сглотнула.
— Ничего страшного. Только не направляйте его куда попало. — Она тронула машину с места в карьер, и я понял, что Дэк не единственный, кто умеет лихо водить ее.
В отверстии, проделанном мною, свистел воздух. Я спросил:
— Куда мы собственно торопимся? Мне нужно немного времени, чтобы повторить ответы корреспондентам на пресс-конференции. Вы взяли их с собой? А где все остальные? — Я совершенно забыл о том, что с нами еще был захваченный водитель. Всякое воспоминание о нем вылетело у меня из головы, как только распахнулись ворота гнезда.
— Они не смогли вернуться сюда.
— Пенни, что произошло? В чем дело? — Я начинал сомневаться, что мне удастся провести пресс-конференцию без посторонней помощи. Конечно, я бы мог рассказать им немного о церемонии, хотя мне и не следовало этого делать.
— Это из-за мистера Бонфорта. Мы нашли его.
Глава 6
До этого самого момента я не замечал, что она ни разу не назвала меня «мистером Бонфортом». Конечно же, она не могла назвать меня так, раз я больше не был им. Я снова стал Ларри Смайтом, которого наняли, чтобы он сыграл роль Бонфорта.
Вздохнув, я откинулся назад и постарался расслабиться.
— Так значит все позади, и с этим покончено. — Я почувствовал, что с моих плеч свалилась тяжеленная ноша. Я даже не представлял себе, как тяжела она была до сих пор, пока не избавился от нее. Даже моя «больная нога» перестала болеть. Я похлопал Пенни по руке, сжимавшей баранку и произнес своим собственным голосом:
— Я очень рад, что все позади. Но мне будет очень вас не хватать. Вы настоящий друг. Но все когда-нибудь кончается и расстаются даже лучшие друзья. Надеюсь, что мы еще когда-нибудь увидимся…
— Я тоже надеюсь.
— Наверное, Дэк придумал что-нибудь, чтобы спрятать меня на некоторое время, а затем протащить на борт «Тома Пэйна»?
— Не знаю, — в ее голосе промелькнули какие-
Скачать книгу
Robert A. Heinlein
Double Star. Starship Troopers
© 1956 by Robert A. Heinlein
© 1959 by Robert A. Heinlein
© А. В. Етоев, перевод, 1993
© Д. А. Старков, перевод, 1993
© М. А. Пчелинцев (наследники), перевод, 1993
© Г. Л. Корчагин, перевод, примечания, 2019
© С. В. Голд, предисловие, послесловие, 2019
© Е. М. Доброхотова-Майкова, примечания, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2019
Издательство АЗБУКА®
* * *
Между Сциллой и Харибдой
Гибель Первого поселения на Марсе трагически и недвусмысленно подтвердила: человечество не одиноко во Вселенной и почетного места в президиуме для него никто не резервировал. По счастью, в семидесятых годах XX столетия у Земли не было ресурсов на жесткий (и бессмысленный) ответ. Для того чтобы проводить в космосе политику Большой Дубинки или Дипломатию Канонерок, нужны были иные мощности и иные технологии. Так что марсианам и обитателям Венеры повезло – человечество было склонно к толерантности и неспешному решению проблем. А землянам в свою очередь повезло, что вместо марсиан они не встретили более предприимчивых обитателей Финстера или Клендату. Поэтому первая космическая война вспыхнула лишь полвека спустя. А пока человечество словно вернулось на тысячи лет назад: оно открывало новые земли, заключало союзы с туземцами, создавало колонии и расширяло свои владения. У земной цивилизации снова появилась Метрополия, Провинции и узкая полоска Фронтира на краю освоенной Ойкумены.
Окраины, как водится, привлекали людей либо безрассудных, либо предприимчивых. Тех, кого устраивало полуварварское существование, минимум законов и возможность решать экономические и социальные проблемы выстрелом от бедра. В центре же кипели страсти иного сорта: там непрерывно делили власть и экспериментировали с формами правления. Человечество металось между монархией и анархией, но с неизбежностью возвращалось к той или иной форме демократии. Возможность выбирать и сменять своих правителей манила его как память о счастливых годах античного младенчества – и человечество снова и снова пыталось примерить на себя изношенные пеленки.
Впрочем, ностальгия владела лишь небольшой частью населения. Основную массу политика интересовала только в одном плане: «играйте в свои игры у себя в песочнице и не лезьте в мои дела». Эти люди появлялись на политической арене лишь тогда, когда государственная машина ломалась или упиралась в тупик, – и тогда они брали в руки камни и бейсбольные биты и принимались ее чинить.
А в остальное время политическую погоду делали активные избиратели – азартные болельщики, те, кто воспринимал политику как еще один вид спорта, или же те, кто видел прямую зависимость своего положения от расклада политических карт. Не обладая реальной властью, эти люди тем не менее играли важную роль в демократической системе: они были фильтром, не пропускавшим к власти идиотов и преступников. Или пропускавшим – если таково было веление времени. Разум и ответственность выборщиков всегда были ахиллесовой пятой демократических систем, и разные политические силы постоянно пытались либо ужесточить отбор, либо полностью открыть шлюзы – в зависимости от того, какое место занимали в рейтингах и где искали свою поддержку.
Помимо пассивного большинства и избирателей, были и избираемые. Лишь аристократы и коммунисты целенаправленно выращивали и обучали политиков, в других формациях они самозарождались среди избирателей волшебным путем, по Аристотелю, «из комка грязи и пучка перьев». Это были пассионарии, способные зажечь своей энергией массы, люди активные, но при этом достаточно рассудительные, чтобы не искать свою судьбу на Фронтире. Это были люди, одержимые идеей или одержимые идеей власти, люди, которые хотели чего-то добиться или просто оставить след в Истории. На пути к вершине они проходили сложный многоступенчатый партийный отбор или создавали партию вокруг себя, становясь центрами кристаллизации общественных тенденций. В любом случае их попадание в политическую обойму было закономерным результатом напряженной работы и долгого пути.
Но порой люди в политику попадали очень быстро и очень странным образом.
С. В. Голд
Двойная звезда
1
Если за столик к вам подсаживается человек, одетый как последняя деревенщина, но при этом держится так, будто застолбил все вокруг и не прочь прикупить еще, он наверняка из космолетчиков.
Ничего удивительного. На службе он – Хозяин Вселенной, а когда ноги его попирают низменный прах земной – понятно, вокруг сплошь одни «кроты» – сидят, нос из норы высунуть боятся. Что до костюма – какой спрос с человека, который девять десятых своего времени не вылезает из летной формы? А если глубокий космос тебе привычней цивилизации, трудно уследить, как нынче одеваются в обществе. И потому любой космопорт – отличная кормушка для целой тучи этих, прости господи, «портных». Они-то всегда радешеньки обслужить еще одного простака «по последней земной моде».
Я с первого взгляда понял, что этого здоровенного малого угораздило довериться Омару Палаточнику. И без того широченные плечи еще и подложены, шорты такие короткие, что, когда хозяин их сел, его волосатые ляжки оказались у всех на виду, сорочка в оборках, которая, возможно, хорошо смотрелась бы на корове.
Но свое мнение я оставил при себе и на последний полуимпериал угостил его выпивкой, сочтя это выгодным вложением капитала, – известно, как космолетчики обращаются с деньгами.
Мы сдвинули стаканы.
– Ну, чтоб сопла не остыли!
Так я в первый раз допустил ошибку насчет Дэка Бродбента. Вместо обычного: «И ни пылинки на трассе» или, скажем, «Мягкой посадки», он, оглядев меня с ног до головы, мягко возразил:
– С чувством сказано, дружище, только с этим – к кому-нибудь другому. Сроду там не бывал.
Вот тут бы мне опять-таки не соваться со своим мнением. Космолетчики вообще нечасто заглядывают в бар «Каса Маньяна» – не любят они подобных заведений, и от порта не близко. И раз уж один такой завернул – в «земном» наряде, да еще забрался в самый темный угол и не хочет, чтобы в нем узнавали космолетчика, – его дело. Я ведь и сам выбрал этот столик, имея в виду обозревать окрестности, не засвечиваясь, – наодалживал по мелочи у того, у другого. Ничего особенного, однако иногда достает. Так мог бы и догадаться, что малый тоже себе на уме, и отнестись соответственно…
Но язык – он, знаете, без костей. Мелет сам по себе что ни попадя.
– Не надо, ладно? Как говорится, моряк моряка… Так что если вы – крот, то я – мэр Тихо-Сити. И могу поспорить, на Марсе пьете куда чаще, чем на Земле, – добавил я, подметив, как плавно он поднимает стакан, – сказывается привычка к невесомости.
– Сбавь голос, парень, – процедил он, почти не шевеля губами. – Почему ты так уверен, что я… «дальнобойщик»? Мы что, знакомы?
– Пардон, – отозвался я, – будьте кем угодно, имеете право. Но я же не слепой! А вы только вошли – с головой себя выдали.
Он что-то пробормотал себе под нос.
– Чем это?
– Да успокойтесь. Вряд ли еще кто заметил. Я – дело другое.
Сознаюсь, люблю производить впечатление, и с этими словами я подал ему визитную карточку. Да-да, именно! Тот самый Лоренцо Смайт – Великий Лоренцо, един во всех лицах: стереовидение, кино, драма – «Несравненный мастер пантомимы и перевоплощений».
Все это здоровяк принял к сведению и сунул карточку в карман на рукаве. Мог бы и вернуть, с досадой подумал я. Визитки – прекрасная имитация ручной гравировки – обошлись мне недешево.
– Ага, понял, – тихо ответил он. – Я что-то делал не так?
– Сейчас покажу. – Я поднялся. – До двери пройдусь, как крот, а обратно – изображу вас.
Так я и сделал и на обратном пути слегка окарикатурил его походку, чтобы даже непрофессионал уловил разницу: ступни скользят по полу мягко, будто по палубе, корпус – вперед и уравновешен бедрами, руки перед собой, тела не касаются и в любой момент готовы за что-нибудь ухватиться.
Ну и еще с дюжину мелочей, которые словами не описать. В общем, чтобы так ходить, нужно быть космолетчиком. Мышцы постоянно напряжены, баланс тела удерживается машинально – это вырабатывается годами. Горожанин всю жизнь гуляет по ровному твердому асфальту при нормальном земном притяжении и запросто может споткнуться об окурок. Другое дело – космолетчик.
– Понятно? – спросил я, усаживаясь на место.
– Да уж, – с кислым видом согласился он. – И это я… на самом деле так хожу?
– Увы.
– Хм… Пожалуй, стоит взять у вас несколько уроков.
– А что, это идея, – заметил я.
Некоторое время он молча меня рассматривал, потом, видимо, собрался что-то сказать, но передумал и сделал знак бармену, чтобы тот налил нам еще. Незнакомец единым духом проглотил свою порцию, расплатился за обе и плавно, без резких движений, поднялся, шепнув мне:
– Подождите.
Раз уж он поставил мне выпивку, отказывать не стоило, да и не хотелось. Этот парень меня заинтересовал. Он даже понравился мне, пусть я знал его какие-то десять минут. Знаете, бывают такие нескладно-обаятельные увальни, внушающие мужчинам уважение, а женщинам – желание сломя голову бежать следом.
Грациозной походочкой он пересек зал, обогнув у двери столик с четырьмя марсианами. Терпеть не могу марсиан. Это ж надо – пугала пугалами, вроде пня в тропическом шлеме, а считают себя человеку ровней! Видеть спокойно не мог, как они выпускают эти свои ложнолапы – будто змеи из нор выползают. И смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы – если, конечно, можно назвать это головой! А уж запаха их просто не выносил!
Нет, вы не подумайте, никто не может сказать, будто я – расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то – человек! А марсиане… Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счет есть договор; хочешь не хочешь – подчиняйся.
Когда я пришел, тех четверых здесь не было – я бы унюхал. Демонстрируя незнакомцу его походку, тоже их не видел. А тут – нарисовались, попробуй сотри – стоят вокруг стола на своих «подошвах», корчат из себя людей… Бармен – тоже, хоть бы кондиционер не поленился включить!
Вовсе не даровая выпивка удерживала меня за столом – надо же было дождаться своего «благодетеля», раз обещал. И тут меня осенило: прежде чем уйти, он как раз глядел в сторону марсиан. Может, это он из-за них? Я попытался понять, наблюдают они за нашим столиком или нет, но как понять, куда марсианин смотрит и о чем думает? Вот за это тоже их не люблю.
Какое-то время я занимался своей выпивкой и гадал, куда же подевался мой приятель-космолетчик. Была у меня надежда, что благосклонность его примет, скажем, форму обеда, а если мы проникнемся друг к другу симпатией, то, возможно, и беспроцентной ссуды. Прочие виды на будущее, честно говоря, удручали – дважды уже звонил своему агенту и натыкался на автоответчик. А ведь дверь номера не пустит меня ночевать, если я не найду для нее монетки. Да, да, я пал столь низко, что спал в конуре с автооплатой.
Вконец погрязнуть в черной меланхолии не позволил официант, тронувший меня за локоть:
– Вам вызов, сэр.
– А? А, спасибо, приятель. Тащите сюда аппарат.
– Простите, сэр, не могу. Это в вестибюле, кабина двенадцать.
– Благодарю вас. – Я вложил в ответ столько душевности, сколько стоили чаевые, которых у меня не было. Как можно дальше обойдя марсиан, я выбрался в вестибюль.
Здесь стало понятно, почему аппарат не подали к столу. Номер 12 оказался кабиной повышенной защиты, полностью недоступной для подглядывания, подслушивания и тому подобного. Изображения в стереокубе не было и не появилось, даже когда я закрыл за собой дверь. Куб сиял белизной, пока я не сел, так что лицо мое оказалось напротив передатчика. Опалесцирующее сияние наконец рассеялось, и на экране появился давешний незнакомец.
– Извините, пришлось вас покинуть, – быстро заговорил он, – я должен был спешить. У меня есть к вам дело. Приходите в «Эйзенхауэр», номер две тысячи сто шесть.
И опять без всяких объяснений! «Эйзенхауэр» подходит для космолетчика ничуть не больше, чем «Каса Маньяна». Похоже, попахивает от этого дельца: кто ж станет так настойчиво зазывать в гости случайного знакомого из бара? Если, конечно, речь не о лице противоположного пола.
– А зачем? – спросил я.
Космолетчик, похоже, к возражениям не привык. Я наблюдал с профессиональным интересом: выражение его лица не было сердитым, о нет – оно скорее напоминало грозовую тучу перед бурей. Но он взял себя в руки и ответил спокойно:
– Лоренцо, у меня нет времени на болтовню. Вам нужна работа?
– Ангажемент, вы хотите сказать?
Я отвечал медленно. На какой-то ужасный миг мне показалось, что он предлагает мне… Ну, знаете, работу – когда работают. До сих пор я не поступался профессиональной честью, несмотря на пращи и стрелы яростной судьбы.
– Разумеется ангажемент, самый настоящий! – быстро ответил он. – И нужен самый лучший актер, какой только есть.
Я изо всех сил постарался сохранить на лице невозмутимость. Да я согласился бы на любой ангажемент – даже на роль балкона в «Ромео и Джульетте». Но нанимателю это знать совершенно ни к чему.
– А именно? У меня довольно плотный график.
Но он на это не купился.
– Остальное не для видеофона. Может, вы и не знаете, но я вам скажу: есть оборудование и против этой защиты. Давайте скорей сюда!
Похоже, я был нужен ему позарез. А раз так, можно было немного и поломаться.
– Вы за кого меня держите? Я вам что, мальчик на побегушках? Юнец, готовый на все ради привилегии сказать полторы реплики? Я – Лоренцо! – Тут я, задрав подбородок, принял оскорбленный вид. – Что вы предлагаете? Только конкретно.
– А, чтоб вас! Не могу я об этом по видео. Сколько вы обычно берете?
– Мм… Вы спрашиваете про гонорар?
– Да, да!
– За выход? Или за неделю? Или, может, вы имеете в виду длительный контракт?
– Вздор, вздор. Сколько вы берете за вечер?
– Моя минимальная ставка – сто империалов за выход.
Здесь я, между прочим, не врал. Да, порой мне приходилось платить чудовищные откаты, но в чеке всегда стояла сумма не меньше моей минимальной ставки. Человек должен себя уважать. Лучше уж затяну ремень потуже да немного перетерплю.
– Ладно, – тут же отозвался он, – сотня ваша, как только вы здесь появитесь. Только поскорей!
– А?
Лишь сейчас до меня дошло, что можно было заломить и двести, и даже двести пятьдесят.
– Но я еще не согласился!
– Вздор! Обговорим это у меня. Сотня в любом случае ваша. А если согласитесь, назовем ее, скажем, премией сверх гонорара. Ну идете вы, наконец?
– Сейчас, сэр. – Я поклонился. – Подождите немного.
К счастью, от «Касы» до «Эйзенхауэра» недалеко – ехать мне было бы не на что. Но хотя искусство пешей ходьбы в наше время утрачено, я-то им владел в совершенстве, а пока шел – собрался с мыслями. Не дурак ведь – прекрасно понимал, если кто-то так настойчиво предлагает ближнему своему деньги, для начала стоит оценить карты. Наверняка здесь что-то опасное или противозаконное. Или то и другое сразу. Соблюдение законов меня беспокоило мало – закон частенько оказывается идиотом, как сказал Бард, и я обеими руками его поддерживаю. Однако, как правило, стараюсь «не занимать левый ряд».
Пока что фактов было недостаточно, а потому – не стоило брать в голову. Я закинул плащ на плечо и шел, наслаждаясь мягкой осенней погодой и запахами большого города.
Парадным входом я пренебрег и поднялся пневмотрубой из цоколя на двадцать первый этаж. Что-то подсказывало: здесь не место и не время для встреч с восторженной публикой.
На стук отворил мой приятель-«дальнобойщик».
– Долго вы добирались, – буркнул он.
– М-да?
Я пропустил замечание мимо ушей и огляделся. Номер, как я и думал, оказался из дорогих, однако каков бардак! Я насчитал не меньше дюжины немытых стаканов и столько же кофейных чашек – судя по всему, народу здесь уже побывало тьма. С дивана сердито уставилась какая-то незнакомая личность – наверняка тоже космолетчик. Мой вопросительный взгляд остался без ответа, – похоже, знакомство в программу вечера не входило.
– Наконец-то! Итак, к делу.
– …Которое, – подхватил я, – напоминает о некоей премии или, скажем, авансе…
– А, верно.
Он обернулся к лежавшему на диване:
– Джок, заплати.
– За что?
– Заплати!
Теперь стало ясно, кто здесь главный. Хотя будущее показало, что, если в помещении находился Дэк Бродбент, вопрос «кто тут главный» решался однозначно. Джок мгновенно поднялся и, все еще хмурясь, отслюнил мне полусотенную и пять десяток. Я спрятал деньги, не пересчитывая, и сказал:
– К вашим услугам, джентльмены.
Здоровяк пожевал губами:
– Для начала я хотел бы, чтоб вы поклялись не заикаться об этой работе даже во сне.
– Если вам мало моего слова, то чем лучше будет клятва? – Я обратился ко второму, который вновь улегся на диван: – Нас, похоже, не представили. Меня зовут Лоренцо.
Он мельком глянул на меня и отвернулся. Мой знакомый из бара поспешно вставил:
– Имена тут ни к чему.
– Да? Знаете, мой незабвенный родитель на смертном одре взял с меня клятвенное обещание: во-первых, не мешать виски ни с чем, кроме воды, во-вторых, не читать анонимных писем, а в-третьих, не иметь дел с человеком, не желающим себя называть. Удачи вам, господа!
Я направился к выходу. Сотня империалов приятно согревала меня сквозь карман.
– Погодите!
Я остановился.
– Ладно, вы правы. Меня зовут…
– Капитан!
– Да брось ты, Джок. Мое имя – Дэк Бродбент, а этого невежу зовут Жак Дюбуа. Оба мы «дальнобойщики», пилоты-универсалы: любые корабли, любые ускорения.
– Лоренцо Смайт, – скромно раскланялся я. – Лицедей и подражатель, член клуба «Агнцы».
Кстати, когда я в последний раз платил членские взносы?
– Замечательно. Джок, хоть улыбнись для разнообразия! Ну как, Лоренцо, сохраните вы наше дело в секрете?
– Буду нем как могила. Слово джентльмена джентльмену.
– Независимо от того, возьметесь ли?
– Независимо от того, достигнем мы соглашения или нет. Я человек слова, и, если ко мне не применят незаконных методов допроса, ваш секрет умрет вместе со мной.
– Лоренцо, я прекрасно знаю, что делает с человеком неодексокаин. Невозможного мы с вас не спросим.
– Дэк, – торопливо встрял Дюбуа, – погоди. Надо хотя бы…
– Заткнись, Джок. На этом этапе я не хочу прибегать к гипнозу. Так вот, Лоренцо, для вас есть работа – как раз по части перевоплощений. И перевоплощение должно быть такое, чтобы никто – ни одна живая душа не заметила разницу с оригиналом. Вы это сможете?
Я сдвинул брови:
– Не понял – смогу или захочу? Вам, собственно, для чего?
– Детали обсудим позже. В двух словах – нам нужен дублер для одного весьма популярного человека. Загвоздка в том, что надо обмануть даже тех, кто его знает близко. А это немного сложнее, чем принимать парад с трибуны или вручать медали скаутам. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Тут должен быть настоящий мастер, Лоренцо.
– Нет, – тотчас ответил я.
– Вот тебе раз… Вы же еще ничего толком не знаете! Если вас мучает совесть, так могу вас успокоить: тому, кого вы сыграете, вреда от этого никакого. И ничьих законных интересов не ущемляет. Мы вынуждены его подменять.
– Нет.
– Но почему, черт возьми?! Вы даже не представляете, сколько мы можем вам заплатить!
– Не в деньгах дело, – твердо отвечал я. – Я актер. А не дублер.
– Ничего не понимаю! Туча актеров кормится тем, что копирует знаменитостей!
– Ну, это – шлюхи, а не актеры. Я так не хочу. Кто уважает литературных негров? Или художников, позволяющих другому подписаться под своей работой ради денег? В вас нет творческой жилки. Чтобы было понятней, вот вам такой пример: стали бы вы – ради денег – принимать управление кораблем, пока кто-то другой гуляет в вашей форме по палубе и, ни бельмеса в вашем деле не смысля, называется пилотом экстра-класса? Стали бы?
– А за сколько? – фыркнул Дюбуа.
Бродбент метнул в него молнию из-под бровей:
– Да, похоже, я вас понимаю.
– Для артиста, сэр, первым делом – признание. А деньги – так… Подручный материал, благодаря которому мы можем творить свое искусство.
– Хм. Ладно. Ради денег вы за это браться не хотите. А если, скажем, вы убедитесь, что никто, кроме вас, тут не справится?
– Может быть. Хотя трудновато вообразить подобные обстоятельства.
– Зачем воображать. Мы сами все объясним.
Дюбуа вскочил с дивана:
– Погоди, Дэк! Ты что, хочешь…
– Сиди, Джок! Он должен знать.
– Не сейчас и не здесь! И ты никакого права не имеешь подставлять всех из-за него! Ты еще не знаешь, что он за птица.
– Ну, это – допустимый риск.
Бродбент повернулся ко мне. Дюбуа сцапал его за плечо и развернул обратно:
– К чертям твой допустимый риск! Дэк, мы с тобой давно работаем в паре, но если сейчас ты раскроешь пасть… Кто-то из нас уж точно больше ее никогда не раскроет!
Казалось, Бродбент удивлен. Глядя на Дюбуа сверху вниз, он невесело усмехнулся:
– Джок, старина, ты уже настолько подрос?
Дюбуа свирепо уставился на него. Уступать он не хотел. Бродбент был выше его на голову и фунтов на двадцать тяжелей. Я поймал себя на том, что Дюбуа мне, пожалуй, симпатичен. Меня всегда трогала дерзкая отвага котенка, бойцовский дух бентамского петушка или отчаянная решимость «маленького человека», восклицающего: «Умираю, но не сдаюсь!» И так как Бродбент, похоже, не собирался его убивать, я решил, что Джоком сейчас подотрут пол.
Вмешиваться я, однако, не собирался. Всякий волен быть битым, когда и как пожелает.
Напряжение между тем нарастало. Вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу:
– Молоток!
Затем повернулся ко мне и спокойно сказал:
– Извините, мы вас оставим ненадолго. Мне с моим другом надо… кое о чем переговорить.
Номер, как и все подобные номера, был оборудован «тихим уголком» с видео и автосекретарем. Бродбент взял Дюбуа под локоть и отвел туда. Между ними сразу же завязалась оживленная беседа.
В дешевых гостиницах такие «уголки» не всегда полностью глушат звук. Однако «Эйзенхауэр» – отель люкс и оборудование, конечно, имел соответствующее. Я мог видеть, как шевелятся их губы, но при этом не слышал ни звука.
Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим «чтецом мыслей» и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. «Читая» мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещен, и пользовался очками с… Ну, это не важно. В общем, по губам я читать умел.
Дюбуа говорил:
– Дэк, ты безмозглый, неисправимый и совершенно невозможный придурок! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан – считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!
Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Помимо вполне трезвой оценки своей гениальности, я всегда полагал себя человеком, в общем-то, скромным…
Бродбент: «…не важно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!»
Дюбуа: «Ну так привези сюда дока Чапека, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел и пока мы на грунте!»
Бродбент: «Чапек сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтобы он сотрудничал с нами, понимаешь, сотрудничал! Сознательно!»
Дюбуа фыркнул: «Какой там „сознательно“ – ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору? Да, с виду этот тип вылитый шеф, черепушка такой же формы… Но внутри-то она пустая! Нервишки не выдержат, сорвется и все испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, – он не актер, а одно название!»
Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он «пустил петуха», он и то бы не оскорбился сильнее. Однако, думаю, в тот миг я не посрамил мантию Бёрбеджа и Бута, так как продолжал спокойно полировать ногти. Впрочем, про себя я решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля Дюбуа сперва смеяться, а затем – плакать, и все это в течение двадцати секунд. Я подождал еще немного, поднялся и направился в «тихий уголок». Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:
– Бросьте, господа. Я передумал.
Дюбуа несколько расслабился:
– Так вы отказываетесь?
– Я имею в виду, вы меня ангажировали. И можете ничего не объяснять. Дружище Бродбент уверял, что работа не побеспокоит мою совесть. Я ему верю. Насколько я понял, нужен актер. Деловые заботы моего продюсера меня не касаются. Я согласен.
Дюбуа разозлился, но промолчал. Я думал, Бродбент будет доволен и перестанет нервничать, но он обеспокоился пуще прежнего.
– Ладно, – согласился он, – продолжим. Лоренцо, не могу сказать, на какой срок вы понадобитесь. Но не больше нескольких дней. И то играть придется раз или два – по часу, примерно.
– Это не так уж важно. Главное, чтобы я успел как следует войти в роль… Так сказать, перевоплотился. Но все же – сколько дней я буду занят? Нужно ведь предупредить моего агента…
– Э нет. И речи быть не может.
– Но – сколько? Неделя?
– Меньше. Иначе – мы идем ко дну.
– А?
– Ничего, не обращайте внимания. Сто империалов в день вас устроят?
Я немного помялся, но вспомнил, как легко он выложил сотню за короткий разговор со мной, и решил, что самое время побыть бескорыстным. Я махнул рукой:
– Это – потом. Не сомневаюсь, вы заплатите гонорар, соразмерный важности моей работы.
– Отлично.
Бродбент в нетерпении повернулся к Дюбуа:
– Джок, свяжись с ребятами. Потом позвони Лэнгстону, скажи: начинаем по плану «Марди Гра». Пусть сверяется с нами. Лоренцо…
Он кивнул мне, и мы прошли в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:
– Сможете что-нибудь сообразить из этой ерунды?
Ерунда и есть – из тех непрофессиональных, но с претензией составленных гримерных наборов, какие приобретают недоросли, жаждущие славы великих артистов. Я оглядел его с легким презрением:
– Я так понимаю, сэр, вы хотите начать прямо сейчас? И без всякой подготовки?
– А? Нет-нет! Я хочу, чтобы вы… изменили лицо. Чтобы никто не узнал вас, когда мы отсюда выйдем. Это, наверное, не сложно?
Я холодно ответил, что быть узнаваемым – тяжкое бремя любой знаменитости. И даже не стал добавлять, что Великого Лоренцо во всяком публичном месте узнают толпы народу.
– О’кей. Тогда сделайтесь кем-нибудь другим.
Он круто повернулся и вышел. Я, покачав головой, осмотрел то, что Дэк считал моими орудиями производства. Грим – в самый раз для клоуна, вонючий театральный клей, фальшивые волосы, с мясом выдранные из ковра в гостиной тетушки Мэгги… Силикоплоти вообще ни унции, не говоря уж об электрощетках и прочих удобных новинках нашего ремесла. Но если ты действительно мастер, то способен творить чудеса, обходясь лишь горелой спичкой или тем, что найдется на любой кухне. Плюс собственный гений, разумеется. Я поправил свет и углубился в творческий поиск.
Есть разные способы делать знакомое лицо незнакомым. Простейший – отвлечь внимание. Засуньте человека в мундир, и его лица никто не заметит. Ну-ка, припомните лицо последнего встреченного вами полисмена! А смогли бы вы узнать его в штатском? То-то. Можно также привлечь внимание к отдельной детали лица. Приклейте кому угодно громадный нос, украшенный к тому же малиново-красным прыщом. Какой-нибудь невежа в восторге уставится на этот нос, а человек воспитанный – отвернется. И никто не запомнит ничего, кроме носа.
Но этот примитив я отложил до другого раза. Моему нанимателю, как я понял, требовалось, чтобы меня не заметили вовсе. Это уже потрудней: обращать на себя внимание куда легче. Требовалось самое распростецкое, незапоминающееся лицо, вроде истинного лица бессмертного Алека Гиннесса. Мне же с физиономией не повезло: слишком уж она аристократически утонченна, слишком красива – худшее из неудобств для характерного актера. Как говаривал отец: «Ларри, ты чересчур смазлив! Если вместо того, чтобы учиться ремеслу, будешь валять дурака, то пробегаешь лет пятнадцать в мальчиках, воображая, что ты актер, а остаток жизни проторчишь в фойе, торгуя леденцами. „Дурак“ и „красавчик“ – два самых оскорбительных амплуа в шоу-бизнесе, и оба тебе под стать».
Потом он доставал ремень и начинал стимулировать мой мозг. Отец был психологом-практиком и свято верил, что регулярный массаж gluitei maximi[1] посредством ремня весьма способствует оттоку лишней крови от детского мозга. Теория, возможно, хлипковата, но результаты налицо: когда мне стукнуло пятнадцать, я делал стойку на голове на слабо натянутом канате, декламировал страницу за страницей из Шекспира и Шоу, а из прикуривания сигареты мог устроить целый спектакль.
Я все еще размышлял, когда Бродбент заглянул в ванную.
– Да господи ты боже!.. – завопил он. – Вы и не начинали?
Я холодно глянул на него:
– Я так понял – вам нужна моя лучшая творческая работа. А сможет, к примеру, повар, будь он хоть cordon bleu[2], приготовить какой-нибудь новый соус, сидя на лошади, скачущей галопом?
– К дьяволу всех лошадей! – Он посмотрел на часы. – У вас еще шесть минут. Если не уложитесь, придется выходить как есть.
Ладно. Конечно, времени бы побольше, однако я дублировал отца в его коронном номере «Убийство Хьюи Лонга» (пятнадцать лиц за семь минут) и однажды сыграл на девять секунд быстрее!
– Стойте, где стоите, – бросил я. – Момент.
И я стал Бенни Греем – ловким, неприметным человечком, убивающим направо и налево в «Доме без дверей». Два легких мазка от крыльев носа к уголкам рта – для придания щекам безвольности, мешки под глазами и землистый «Макс Фактор № 5» поверх всего. На все около двадцати секунд – я мог бы наложить этот грим во сне. «Дом» выдержал девяносто два представления, прежде чем его записали на видео.
Я повернулся к Бродбенту. Тот ахнул:
– Господи! Прямо не верится…
Продолжая быть Бенни Греем, я даже не улыбнулся. Он и вообразить не мог, что вполне можно обойтись без грима! С гримом, конечно, проще, но мне он нужен был исключительно для Бродбента. Тот в простоте душевной полагал, что все дело в краске да пудре.
А Бродбент все еще глазел на меня.
– Слушайте, – умерив голос, протянул он, – а нельзя ли проделать такое со мной? Только быстро.
Я уже собрался ответить «нет», но тут понял, что это своего рода вызов моему мастерству. Ужасно захотелось сказать: попади он в руки моему отцу пятилетним, сейчас был бы готов торговать на улице сахарной ватой. Однако я придумал нечто получше:
– Вы просто хотите, чтобы вас не узнали?
– Да-да! Можно меня наштукатурить как следует, налепить фальшивый нос или еще чего?
Я покачал головой:
– Как бы я вас ни «штукатурил», все равно будете не лучше мальчишки на Хеллоуин. Играть-то вы не умеете, и учиться поздновато. Ваше лицо трогать не будем.
– Все же… Если приделать мне этакий рубильник…
– Послушайте, «этакий рубильник» только привлечет к вам внимание, будьте уверены! Как вам понравится, если кто-нибудь из знакомых, увидев вас, скажет: «А здорово этот верзила похож на Дэка Бродбента! Прямо вылитый, разве что нос другой»?
– А? Меня такое устроит. То есть пока он уверен, что это не я. Я-то сейчас должен быть… В общем, на Земле меня нет.
– Он будет абсолютно уверен, что это не вы. Походка – вот ваша основная беда. Мы ее поменяем, и это будете вовсе не вы, а любой другой высокий, плечистый парень, немного смахивающий на Дэка Бродбента.
– О’кей. Как я должен ходить?
– Нет, вы этому не научитесь. Мы заставим вас ходить, как надо.
– Это как?
– Насыплем мелких камешков в носки башмаков. Это вынудит вас опираться больше на пятки и ходить прямее. Таким образом, вы избавитесь от скрюченности и кошачьих повадок космолетчика. Мм… А лопатки стянем клейкой лентой, чтобы вы не забывали расправлять плечи. Этого будет вполне достаточно.
– Думаете, стоит изменить походку, и меня не узнают?
– Мало того – никто не сможет сказать, почему так уверен, что перед ним не вы. Подсознательная уверенность не оставит никаких сомнений. Можно, если хотите, поработать еще и с лицом, просто ради вашего спокойствия…
Мы вышли из ванной. Я, конечно, оставался Бенни Греем: если уж вошел в роль, требуется некоторое усилие, чтоб вновь стать самим собой. Дюбуа занимался видеофоном. Он поднял глаза, увидел меня, и у него отвисла челюсть. Джок, как ошпаренный, вылетел из «тихого уголка» и заорал:
– Это еще кто? Где актер?
На меня он посмотрел лишь мельком: Бенни Грей – этакий вялый, неприглядный мужичонка, смотреть не на что.
– Какой актер? – поинтересовался я ровным, бесцветным голосом Бенни.
Дюбуа одарил меня еще одним взглядом и вновь отвернулся бы, кабы не обратил внимания на одежду. Бродбент, расхохотавшись, хлопнул товарища по плечу:
– Тебе, помнится, не нравилась его игра?
Затем уже другим тоном:
– Со всеми успел связаться?
– Д… да. – Дюбуа, совершенно убитый, еще раз посмотрел на меня и отвел взгляд.
– О’кей. Через четыре минуты нужно сваливать. Посмотрим, Лоренцо, как быстро вы обработаете меня.
Дэк успел снять ботинок, куртку и взялся за сорочку. Тут засветился сигнал над дверью и зажужжал зуммер. Дэк застыл:
– Джок, мы что, ждем кого-то?
– Это Лэнгстон, наверно. Он говорил – может, успеет заскочить до того, как мы отчалим.
Дюбуа направился к двери:
– Не похоже. Это скорее…
Я так и не успел узнать, на кого похоже это скорее. Дюбуа отворил. В дверях, будто гигантская поганка из ночного кошмара, стоял марсианин.
Какое-то время я не видел ничего, кроме марсианина. И не замечал ни Жезла Жизни в его ложнолапах, ни человека за его спиной.
Марсианин скользнул в комнату, человек последовал за ним. Дверь захлопнулась.
– Добрый день, господа, – проквакал марсианин. – Уже уходите?
Меня скрутил острый приступ ксенофобии. Дэк, запутавшийся в рукавах сорочки, был вне игры. Но малыш Джок Дюбуа проявил подлинный героизм и стал мне больше чем братом. После смерти, к сожалению…
Он бросился на Жезл, заслонив собой нас.
Скорее всего, Джок умер еще прежде, чем упал. В животе его зияла дыра, куда свободно прошел бы кулак. Но перед смертью он успел сжать в руках ложнолапу и, падая, не отпустил. Она вытянулась, словно сливочная тянучка, и лопнула у самого основания. Несчастный Джок продолжал сжимать Жезл в мертвых пальцах.
Человеку, пришедшему с этой вонючкой, пришлось отскочить, чтобы достать пушку. И тут он прокололся: нужно было пристрелить сперва Дэка, а затем меня. Вместо этого он пальнул в мертвого Джока, а второго выстрела Дэк ему не оставил, попав точно в лоб. Ишь ты, а я и не знал, что Дэк при оружии!
Марсианин даже не пытался смыться. Поднявшись, Дэк подошел к нему и сказал:
– А, Рррингрийл. Вижу тебя.
– Я вижу тебя, капитан Дэк Бродбент, – проквакал марсианин. – Ты скажешь моему Гнезду?
– Я скажу твоему Гнезду, Рррингрийл.
– Благодарю тебя, капитан Дэк Бродбент.
Длинный костлявый палец Дэка целиком вошел в ближайший глаз марсианина, достав, похоже, до самого мозга. Дэк выдернул палец – весь он был вымазан отвратительной зеленоватой слизью. В агонии тварь втянула ложнолапу в «ствол», но даже мертвая оставалась стоять на своей подошве. Дэк бросился в ванную, там зашумела вода. Я застыл в столбняке, не в силах двинуться с места, совсем как сдохший Рррингрийл.
Появился Дэк, вытирая руки о рубаху:
– Нужно их убрать, и быстро!
Ничего себе – «вытри стол»!
Я решил выяснить отношения. Одной, довольно путаной, фразой объяснил ему, что в это дело встревать не желаю, что теперь нужно вызывать полицию, и я хочу свалить до того, как здесь будут ищейки, и пошел он – не скажу куда – со своими перевоплощениями, а я намерен, расправив крылышки, упорхнуть в окно. Дэк отмахнулся:
– Не трясись, Лоренцо. Мы в цейтноте. Помоги-ка оттащить их в ванную.
– А? Бог с тобой! Запрем номер, и ноги в руки! Авось на нас не подумают.
– Авось не подумают, – согласился он, – никто не знает, что мы здесь. Но они без труда догадаются, что Джока убил Рррингрийл. Вот этого допустить нельзя. Сейчас – нельзя.
– А?
– Мы не можем позволить газетчикам растрезвонить, что марсианин убил человека! Заткнись и помогай.
Я заткнулся и стал помогать. К счастью, мне вспомнилось, что Бенни Грей был худшим из маньяков-садистов, когда-либо баловавшихся расчлененкой. Он-то и оттащил оба тела в ванную, пока Дэк, вооружившись Жезлом, довольно умело разделывал Рррингрийла на мелкие кусочки. Первый надрез он постарался провести так, чтобы не задеть мозговой полости, и проделал это довольно чисто. Однако помочь ему я все равно бы не смог. По-моему, дохлый марсианин воняет куда хуже живого.
Ублиетка нашлась тут же, в стене, за биде, но, если бы не традиционный трилистник – значок радиации, мы бы ее долго искали. Сбросив туда останки Рррингрийла – у меня даже достало храбрости помочь, – Дэк все тем же Жезлом принялся расчленять трупы людей, спуская кровь в ванну.
Ну и кровищи в человеке! Мы полностью открыли краны, но работа все равно была грязная. А взявшись было за бедного малыша Джока, Дэк вдруг остановился. На глазах его показались слезы, он сделался как слепой, и я забрал у него Жезл, пока он не отхватил себе пальцы. Бенни Грей вновь занялся привычной работой.
Когда я закончил, в номере не осталось никаких следов двух людей и марсианского монстра. Тщательно вымыв ванну, я наконец разогнулся. В дверях возник Дэк. Он был спокоен, будто ничего не случилось.
– Я проверил, не осталось ли чего на полу. Если сюда доберется криминалист со своим оборудованием, он запросто установит, как было дело. Но он, надо думать, не доберется. Пошли! Нужно наверстать почти двенадцать минут.
Мне и в голову не пришло спрашивать – куда и зачем.
– Сейчас подкуем тебе башмаки…
Дэк замотал головой:
– Нет, жать будут. Теперь главное – скорость.
– Хозяин – барин, – ответил я и отправился за ним.
У двери он притормозил:
– Да. Неподалеку могут быть другие. Если что – стреляй, иного выхода нет.
Жезл Жизни он держал наготове, прикрыв его плащом.
– Марсиане?
– Или люди. Или смешанным составом.
– Дэк, а Рррингрийл был с теми, в баре «Маньяна»?
– Ну да! С чего же я, по-твоему, все ходил вокруг да около, а после притащил тебя сюда? Похоже, они сели тебе на хвост. Или мне. Да ты не узнал его разве?
– Еще чего, конечно не узнал. Эти твари, на мой взгляд, все одинаковые.
– Ну, они то же самое про нас говорят. А в баре был Рррингрийл, его парный брат Ррринглатх и еще двое из их Гнезда или побочных линий. Все, пора. Увидишь марсианина, стреляй. Вторую пушку прихватил?
– Да. И знаешь, Дэк… Ничего в ваших делах не понимаю, но, пока эти твари против вас, я с вами. Терпеть не могу марсиан.
Он ошарашенно уставился на меня:
– Не пори ерунду! Вовсе мы не боремся с марсианами. Те четверо – просто ренегаты!
– Ка-ак?!
– Приличных марсиан очень много, то есть почти все. Да и Рррингрийл – не из худших. Славно я, бывало, поигрывал с ним в шахматишки…
– Ах вон оно что… Ну, коли так…
– Кончай. Поздно отступать. Марш к пневмотрубе! Я прикрою.
Я закрыл рот. Спорить не приходилось – действительно, по самые брови увяз.
Мы спустились в цоколь и двинули на скоростную линию, к экспресс-капсулам. Одна двухместная как раз оказалась свободна. Дэк буквально впихнул меня внутрь, я даже не заметил, что за код он набирает, но, когда перегрузка отпустила, я не очень удивился мигающей надписи: «Космопорт Джефферсон – просьба освободить капсулу».
Плевать мне было, какая станция, – лишь бы подальше от «Эйзенхауэра». Нескольких минут полета в вакуумном туннеле хватило для разработки плана – приблизительного, поверхностного, подверженного, как пишут в изящных романах, изменениям в связи с обстоятельствами, но все же – плана. Он состоял из одного слова: «БЕЖАТЬ!»
Еще утром я счел бы его невыполнимым: в нынешнем обществе человек без денег беспомощней младенца. Однако с сотней монет в кармане я мог слинять далеко и быстро. Я не чувствовал себя обязанным Дэку Бродбенту. Ради каких-то своих – не моих! – собственных целей он чуть не подставил меня под пулю. Затем – втянул в сокрытие преступления. И вот теперь заставляет бегать от закона. Но полиция – пока – за нами не охотится, а значит, отвязавшись от Бродбента, я могу спокойно забыть все как дурной сон. Вряд ли меня заподозрят, если дело когда-нибудь и всплывет, – слава богу, любой джентльмен носит перчатки, и свои я снимал, лишь гримируясь да еще пока занимался той дьявольской «уборкой».
Замыслы Дэка меня вовсе не трогали – бурный прилив щенячьего героизма при мысли, что он воюет с марсианами, не в счет. Остатки симпатии улетучились, едва я обнаружил его дружелюбие к инопланетным тварям. Перевоплощаться по указке Дэка Бродбента – да ни за какие коврижки! Катись он к дьяволу! Все, чего я хочу от жизни, – это немного денег на поддержание души в теле плюс – сцена. Отродясь не любил играть в полицейских и гангстеров – самый захудалый театр интересней.
Порт Джефферсон был будто создан для моего плана. Теснота, суета, гвалт, паутина вакуум-туннелей вокруг – если Дэк оставит меня хоть на полсекунды без присмотра, я уже буду на полпути к Омахе. Там отсижусь несколько недель, потом свяжусь с агентом, выясню, не справлялся ли кто насчет меня.
А Дэк, видать, что-то почуял – капсулу мы покинули одновременно, иначе б я просто захлопнул дверь и удрал. Но тут оставалось только делать вид, будто я ничего не заметил, и держаться рядом, словно щенок. Мы поднялись по эскалатору в верхний холл, прошли между кассами «Пан-Ам» и «Америкен скайлайнс», и Дэк решительно устремился через зал ожидания к стойке «Диана лимитед». Я было подумал, он хочет купить билеты на шаттл до Луны. Как он собирается протащить меня на борт без паспорта и справки о вакцинации, я не знал, однако представление о его предприимчивости уже имел. Значит, слиняю, когда вынет бумажник: если человек считает деньги, то сосредоточится же на них хоть на несколько секунд! Но мы не свернули к кассам «Дианы», а прошли под вывеску «Частные стоянки». Здесь пассажиров не было, одни голые стены вокруг. Я с досадой подумал, что прозевал отличную возможность затеряться в толчее зала ожидания.
– Дэк! Мы что, летим куда-то?
– Конечно.
– Дэк, ты спятил. У меня ж бумаг – никаких. Даже туристского пропуска на Луну!
– И не надо.
– Да? Меня остановят на паспортном контроле. А потом здоровый бычара-коп начнет задавать мне вопросы.
На мое плечо легла ладошка с доброго кота величиной.
– Не будем терять время. Зачем нам паспортный контроль, официально ты никуда не летишь. А меня так и вовсе здесь нет. Вперед, старина!
Не такой уж я маленький, и с мускулами все в порядке, но показалось, что вытаскивает меня из потока машин дорожный робот. Завидев дверь с буквой «М», я предпринял отчаянную попытку вырваться:
– Ну полминуты, Дэк, пожалуйста! Ты же не хочешь, чтоб я в штаны напустил?
Он только усмехнулся:
– Да-а? Ты перед уходом из отеля там был.
Даже шаг не замедлил, не говоря уж – отпустить меня…
– Почки последнее время пошаливают…
– Лоренцо, старина, нюхом чую – пятки у тебя пошаливают, а не почки. Знаешь, я вот что сделаю. Во-он того быка видишь? – (В конце коридора, у самого выхода к стоянкам, страж порядка предавался отдыху, взгромоздив свои сапожищи на стойку.) – Так я что говорю – очень уж меня совесть заела. Просто необходимо исповедаться – как ты пришил вошедшего марсианина и двух своих сопланетников, а потом, наставив на меня пушку, принудил помочь избавиться от трупов, как…
– Ты что, спятил?!
– Полностью, приятель, – от таких-то волнений! Опять же совесть…
– Но… Ты же не мое мне клеишь!
– Да-а? Это как сказать. Думаю, моя история прозвучит более убедительно, чем твоя. Я все знаю об этом деле, а ты нет. Я знаю о тебе все, а ты обо мне ничего. Вот, к примеру…
И он напомнил мне пару тех давних проделок, которые я твердо считал похороненными навеки. Черт с ним, выступал я раза два в «холостяцких шоу». Не для семейного просмотра, но человеку надо на что-то жить! А что касается Биби – это с его стороны просто непорядочно. Откуда я мог знать, что она несовершеннолетняя? Ну, тот счет в гостинице… да, в Майами-Бич за попытку сбежать, не заплатив, карают как за вооруженный грабеж, но это же просто провинциальная дикость. И я бы заплатил, будь у меня деньги. Что до злополучного происшествия в Сиэтле… короче, я пытаюсь сказать, что Дэк и правда поразительно много обо мне знал, но все истолковывал в неправильном свете. И все же…
– Ну что ж, – продолжал Дэк, – подойдем сейчас к нашему глубокоуважаемому жандарму и во всем чистосердечно раскаемся. И ставлю семь против двух, что знаю, кого первым выпустят под залог!
За разговором мы миновали полисмена. Он болтал с сидевшей за барьером дежурной и на нас даже не посмотрел. Дэк вынул откуда-то два пропуска с надписью: «РАЗРЕШЕНИЕ НА ОБСЛУЖИВАНИЕ – стоянка К-127» – и сунул их под монитор. Монитор считал информацию и высветил указание взять машину на верхнем уровне, код Кинг-127. Дверь распахнулась, механический голос произнес:
– Будьте осторожны. Внимательно следите за радиационными предупреждениями. За несчастные случаи на поле компания ответственности не несет.
Усевшись в небольшую машину, Дэк набрал абсолютно другой код. Машина, развернувшись, юркнула в какой-то туннель. Куда нас несет – меня совершенно не волновало: теперь все едино.
Мы вылезли из машины, и она отправилась обратно. Прямо передо мной к далекому стальному потолку поднималась лесенка. Дэк подтолкнул меня к ней:
– Давай скорей!
Добравшись до люка в потолке, я увидел надпись: «ОПАСНО! РАДИАЦИЯ! Находиться не более 13 секунд». Цифры были вписаны мелом. Пришлось затормозить. Заводить детей я, конечно, не собирался, однако и дураком себя не считал. Дэк оскалился:
– Ах, вы сегодня не в свинцовых подштанниках? Открывай и давай быстро на корабль! Если не канителиться, уложишься с трехсекундным запасом.
Думаю, я уложился с пятисекундным, прыгая через две ступеньки. Футов десять пробежал под открытым небом, затем нырнул в люк корабля.
Кораблик был невелик. Во всяком случае, рубка тесная; рассматривать снаружи времени не было. До этого я летал лишь на лунных шаттлах – «Евангелине» и «Гаврииле»; это когда по глупости согласился выступать на Луне в компании еще с несколькими простаками. Наш импресарио полагал, что акробатика, пляски на канате и вообще всякого рода кунштюки при 1/6 g пройдут куда как успешней, что в целом правильно, но он не оставил нам времени на репетиции. Чтобы вернуться, я вынужден был прибегнуть к Акту о помощи попавшим в беду путешественникам и заодно лишился всего гардероба…
В рубке находились двое. Первый, лежа в одном из трех амортизационных кресел, возился с какими-то верньерами, второй что-то делал отверткой. Лежавший глянул на меня и ничего не сказал. Его товарищ обернулся и тревожно спросил через мое плечо:
– А Джок где?
Из люка, словно чертик из табакерки, выпрыгнул Дэк:
– Потом, потом! Вы массу его скомпенсировали?
– Ага.
– Рыжий, данные загружены? Диспетчерская?
Из кресла лениво отозвались:
– Каждые две минуты пересчитываю. Диспетчерская дала добро. Вовремя ты. У тебя сорок… э… семь секунд.
– Место мне, живо! Я уложусь в это время.
Рыжий так же лениво вылез из амортизационного кресла. Дэк тут же рухнул в него. Другой космолетчик сунул меня на место штурмана и, пристегнув ремнями, направился к выходу. Рыжий последовал было за ним, но задержался:
– Да, чуть не забыл. С вас билетики, – сказал он добродушно.
– А, ч-черт!
Рывком ослабив ремень, Дэк полез в карман, достал пропуска, с которыми мы прошли на борт, и отдал ему.
– Спасибо, – ответил Рыжий, – до скорого! Давай – и чтоб сопла не остыли!
И с той же изящной ленцой он удалился. Слышно было, как хлопнула дверь шлюза, и у меня заложило уши. Дэк не попрощался – он был занят компьютером.
– Двадцать одна секунда, – буркнул он. – Обратного отсчета не будет. Расслабься и следи, чтобы руки были на подлокотниках. Старт – только цветочки.
Я почел за лучшее делать то, что говорят. Секунды тянулись, будто часы; напряжение становилось невыносимым. Я не выдержал:
– Дэк…
– Заткнись!
– Куда мы хоть летим?
– На Марс!
Я успел увидеть, как красная кнопка под его пальцем уходит в панель, – и отключился.
2
И чего, скажите на милость, смешного, когда человека тошнит? Эти чурбаны с железными потрохами всегда смеются – наверняка бы ржали, если бы их родная бабушка сломала обе ноги.
А меня, естественно, скрутило сразу же, как только Дэк отключил тягу и началась невесомость. Однако с космической болезнью я быстро справился, благо желудок был пустой, я с самого утра ничего не ел. Просто всю бесконечность этого кошмарного полета мне было плохо и муторно. Он занял час сорок три минуты, что для меня, крота по природе, равносильно тысяче лет чистилища.
Впрочем, надо отдать Дэку должное: он надо мной не смеялся. Будучи профессионалом, он воспринял мои мучения с безразличной вежливостью стюардессы – а не как эти безмозглые горлопаны; вы наверняка встречали таких среди пассажиров лунных шаттлов. Будь моя воля, эти смешливые здоровяки живо бы оказались за бортом еще на орбите и уж там-то вдоволь повеселились бы над собственными конвульсиями в вакууме.
Несмотря на все смятение в мыслях и тысячу вопросов, крутившихся у меня в голове, я сумел расшевелить в себе любопытство лишь к тому времени, когда мы почти вышли в точку рандеву с факельщиком на околоземной орбите. Думаю, если б жертве космической болезни сообщили, что ее расстреляют на рассвете, ответом было бы: «Да? Пере… дайте, пожалуйста, тот пакет!»
Но наконец я оправился настолько, что неодолимая воля к смерти сменилась хилым, еле дышащим, но все же желанием еще немного пожить. Дэк все это время возился с корабельным коммуникатором, явно направляя сигнал очень узким лучом: с контролем направления он нянчился, как стрелок – с винтовкой перед решающим выстрелом. Слышать его или читать по губам я не мог – слишком низко склонился он над передатчиком. Похоже, держал связь с «дальнерейсовиком», к которому мы приближались.
Но в конце концов он отодвинул коммуникатор и закурил. Я с трудом подавил тошноту, подступившую к горлу при одном виде табачного дыма, и спросил:
– Дэк, не пора ли тебе наконец развязать язык?
– Успеется. До Марса – далеко.
– Вот как? Черт бы тебя побрал с твоим гонором, – вяло возмутился я. – Я не хочу на Марс. Знал бы, что надо туда лететь, даже не стал бы рассматривать твое бредовое предложение.
– Как хочешь. Никто тебя силком не тащит.
– Э-э-э?
– Шлюз у тебя за спиной. Хочешь – топай. Уходя, закрой дверь.
Насмешку я оставил без ответа. Он продолжал:
– Но если ты не умеешь дышать в вакууме, то выход у тебя один – лететь на Марс. А я позабочусь, чтобы ты потом вернулся домой. «Одолей» – то есть вот эта посудина – идет на стыковку с «Рискуй». «Рискуй» – скоростной факельщик. И через семнадцать целых хрен десятых секунды после стыковки он пойдет на факельной тяге к Марсу – мы, кровь из носу, должны быть там в среду.
С раздражением и упрямством, на какие только способен тот, кого укачало, я ответил:
– Я не полечу на Марс. Здесь останусь. Ведь должен кто-нибудь отвести корабль на Землю, я-то знаю!
– Корабль – да, – согласился Дэк, – но не тебя. Потому что те трое, что были на борту согласно записям в порту Джефферсон, сейчас на борту «Рискуй». «Одолей» же, как видишь, трехместный. Боюсь, место для четвертого здесь вряд ли отыщется. Да и как ты пройдешь через паспортный контроль?
– Плевать! Хочу на Землю.
– Ага. И в кутузку за все грехи разом – от «попытки нелегального въезда» до «разбоя на космических трассах»? Тебя примут, по меньшей мере, за контрабандиста, препроводят в тихий кабинетик, там введут иглу за глазное яблоко и выкачают из тебя все. Уж они-то умеют спрашивать, а промолчать тебе не удастся. Однако на меня все свалить тоже не выйдет – добрый старый Дэк Бродбент уже целую вечность не возвращался на Землю; это подтвердит куча самых достойных свидетелей.
Вот теперь мне действительно поплохело! К невыносимой тошноте добавился страх.
– Ты, значит, отдашь меня легавым? Ах ты, грязный, скользкий…
Я запнулся, не в силах с ходу подобрать слово.
– О нет! Послушай, старина, я могу немного выкрутить тебе руку и припугнуть, что сдам полиции, но я никогда такого не сделаю. Однако парный брат Рррингрийла – Ррринглатх – наверняка в курсе, что старина Грийл в номер вошел, а обратно не вышел. Он и наведет. Парный брат – это такая кровная близость, какой землянину не понять, мы ведь не размножаемся делением.
И знать не желаю, как эти твари размножаются: вроде кроликов, или там аист их приносит в маленьком черном узелке. Если верить Бродбенту, вернуться на Землю мне не светит вовсе. Об этом я и сказал. Он покачал головой:
– Вздор. Положись на меня – вернем в целости-сохранности, как и вывезли. Закончим дело – приземлишься в тот же космопорт или какой-нибудь другой, в пропуске будет сказано, что ты – механик, что-то чинил перед самым вылетом; на тебе будет засаленный комбинезон, в руке ящик с инструментами… Ты же актер экстра-класса – неужто механика не сыграешь?
– А… Конечно, но…
– И порядок! Держись старого мудрого Дэка – с ним не пропадешь. Мы задействовали восемь ребят из гильдии, чтоб слетать на Землю и назад с тобой вернуться. И это можно будет повторить. Но без нашего брата тебе не выбраться. – Он усмехнулся. – Все «дальнобойщики» – вольные торговцы в душе. Искусство контрабанды, вот что это такое! И каждый из нас всегда поможет другому в маленьком невинном обмане таможенной службы. Но с посторонними наша гильдия не сотрудничает.
Я все пытался призвать к порядку желудок и обмозговать ситуацию как следует.
– Дэк, это связано с контрабандой? Потому что…
– Да нет! Вот разве тебя мы вывозим беспошлинно.
– Я собирался сказать, что не считаю контрабанду преступлением.
– А кто ж спорит? Только те, кто делает деньги на зажиме торговли. А от тебя требуется чисто актерская работа, Лоренцо. И ты – как раз тот человек, который нам нужен. Я же не случайно столкнулся с тобой в баре – тебя целых два дня выслеживали. И я, стоило мне сойти на Землю, тут же отправился к тебе. – Дэк нахмурился. – И хотел бы я быть уверенным, что наши достойные противники шли по моему следу, а не по твоему.
– Почему?
– Если они шли за мной, значит они просто пытались выяснить, что я замышляю. Тогда все о’кей, то, что мы враги, не новость. А вот если выслеживали тебя, выходит, они знают, что мне нужен именно актер, способный сыграть эту роль.
– Но откуда им было знать? Если ты сам им не рассказал?
– Лоренцо, дело слишком серьезное. Гораздо серьезней, чем ты думаешь. Я сам всех подробностей не представляю, и чем меньше ты будешь знать, пока не дойдет до дела, тем тебе же спокойней. Одно скажу: подробные характеристики некоего лица были загружены в большой компьютер Бюро переписи населения в Гааге, и машина сравнила их с характеристиками всех профессиональных актеров, сколько их ни на есть. Делалось это в секрете, но кто-нибудь мог все же догадаться и разболтать. Дело в том, что актер должен во всем походить на оригинал, так как воплощение требуется идеальное.
– Ого! И машина именно меня назвала?
– Да. И еще одного.
Вот и сейчас мне следовало бы придержать язык, но я не сумел бы промолчать, даже если бы от этого зависела моя жизнь, а в какой-то мере так оно и было. Я должен был знать, кто еще считается годным на роль, требующую моих исключительных талантов.
– Еще одного? Кого это?
Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.
– Мм… некий Орсон Троубридж. Слыхал о нем?
– Эта бездарность?!
От ярости даже тошнота на минуту прошла.
– Да? А мне говорили, что он прекрасный актер…
Я был просто вне себя от мысли, что этого фигляра Троубриджа рассматривали как претендента на роль, которую собирались предложить мне.
– Это ничтожество, которое только и умеет, что размахивать руками и голосить!
Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных «коллег». Но этот щеголь еще и страдал острейшей формой нарциссизма: если по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позер, фальшивый насквозь человечишко – разве такому вжиться в роль?
Вдобавок по какой-то необъяснимой прихоти фортуны его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались – а настоящие мастера голодают…
– Дэк! Да как ты мог подумать, что он подойдет?
– Мм… Не то чтоб он подходил – он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, ты оказался э… «на воле». Как только ты согласился, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.
– И правильно!
– Но знаешь, Лоренцо, должен сказать: пока ты блевал в невесомости, я связался с «Рискуй» и дал команду снова заняться Троубриджем.
– Что?
– Ты сам напросился. У нас как – если уж «дальнобойщик» подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдет на попятную, когда корабль уже загружен! Ты сказал, что берешься – без всяких там «но» и «если». Через несколько минут начинается потасовка, и ты дрейфишь. Потом хотел сбежать от меня в порту. И вот только что истерику закатил – хочу на Зе-емлю! Может, ты и лучше актер, чем Троубридж, – не знаю. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в ответственный момент. И насколько я понимаю, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся – заплатим тебе и отправим назад. Ясно?
Более чем. Дэк явно имел в виду, что я не тот партнер, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная на что, но я ведь согласился! Безоговорочно. А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.
«Представление должно продолжаться» – вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы ее и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой отец соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да еще выходил на поклоны, прежде чем его отвезли в больницу на «скорой». Сейчас я словно видел лицо отца – лицо истинного актера, с презрением взирающего на горе-актеришку, готового подвести зрителей…
– Дэк, – неуклюже промямлил я, – извини, бога ради. Я был не прав.
Он пристально оглядел меня:
– Так ты будешь играть?
– Да.
Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил про одно обстоятельство, из-за которого я не мог сыграть эту роль, как не мог бы сыграть Белоснежку в «Семи гномах».
– Все – о’кей, я хочу играть. Но…
– Что «но»? – презрительно спросил Дэк. – Опять кочевряжишься?
– Нет, нет! Но – ты говорил, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?
– Ну конечно, это же Марс!
– А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но… я могу выйти из образа.
– Э, если дело только в этом – плюнь и забудь!
– Как «забудь»? Я не могу просто выкинуть это из головы. Я ничего не могу с этим поделать. Я…
– Говорят тебе – плюнь! Мы знали, что ты в таких вещах сущий олух. Лоренцо, твоя боязнь марсиан – все равно что детские страхи перед пауками и змеями. Но мы все учли. Так что забудь.
– Ну… ладно.
Не то чтобы я успокоился, но он задел меня за живое. Для меня олухами всегда была публика. В общем, я заткнулся. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и, больше не пытаясь приглушить голос, сказал:
– Одуванчик – Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».
– Дэк?.. – начал я, когда он отложил микрофон.
– После, – отмахнулся он. – Идем на стыковку. Может, тряхнет малость – нет времени рассусоливать. Сиди тихо и не суйся под руку.
И нас таки тряхнуло. Когда мы оказались на факельщике, я даже обрадовался возобновлению невесомости – постоянная, но легкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космолетчиков с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался – чего возьмешь с такого безнадежного крота, вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:
– А где этот?
– Да вот! – отвечал Дэк.
– Этот самый? – Вопрошавший будто глазам не верил.
– Он, он, – подтвердил Дэк, – только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в «соковыжималку».
Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» – гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно. На факельщиках ими пользуются при больших ускорениях. Живьем таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе – «Нашествие на Землю», кажется, – у нас были такие бутафорские.
На переборке была надпись: «Внимание! Находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше 3 g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в «соковыжималку». Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда прямо над ухом жутко завыла сирена и из динамиков раздалось:
– Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!
Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:
– Проектор и записи – готовы?
– Здесь, здесь!
– А лекарство?
Дэк, паря надо мной, сказал:
– Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Ничего такого. Малость нульграва, остальное – стимулятор; это чтобы не спал и зубрил роль. Поначалу возможен легкий зуд – в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.
– Дэк, подожди! Я…
– Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду металлолома.
Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:
– Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!
Я попытался осмотреться, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы – тоже; нестерпимо зачесалась спина, но дотянуться до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:
– Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от картишек – пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!
На сей раз вой сирены сменила «Ad Astra»[3] Аркезяна, опус 61 До мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского симфонического – с «пугающими» 14-герцовыми нотами за грохотом литавр.
Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не подействовала – нельзя намочить реку.
В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось – именно русалка, правда без рыбьего хвоста. Сфокусировав наконец взгляд, я увидел очень привлекательную человеческую и даже вполне женственную девушку в майке и шортах. Она уверенно вплыла головой вперед, и сразу стало понятно, что невесомость для нее – дело привычное. Глянув на меня без улыбки, она заняла соседнюю «соковыжималку», положила руки на подлокотники, но ремни застегивать не стала. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.
Вообще-то, два g – ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать о космолетчиках, покалеченных десятикратными перегрузками. Не сомневаюсь, что это правда, но два g в «соковыжималке» просто ощущаются как ленивая расслабленность, невозможность шевельнуть рукой или ногой…
С некоторым опозданием я понял, что голос из громкоговорителя в потолке обращается лично ко мне:
– Лоренцо, дружище, как ты там?
– Нормально. – Потраченное на ответ усилие меня доконало. – Надолго это?
– Дня на два.
Видимо, я застонал, потому что Дэк расхохотался:
– Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической орбите! А ты, считай, покататься поехал – два g пару деньков, а во время разворота – норма! С тебя за это еще причитается!
Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к символам, что довольно странно, учитывая его крайнюю практичность. Во всяком случае, я ни разу не позволил себе непечатное слово в присутствии дам с тех самых пор, как схлопотал от отца по губам. В выработке условных рефлексов он дал бы фору самому профессору Павлову.
Тут Дэк заговорил снова:
– Пенни, красавица моя, ты здесь?
– Да, капитан, – ответила девушка из соседнего компенсатора.
– О’кей, пусть приступает к домашнему заданию. А я разберусь с делами и тоже приду.
– Хорошо, капитан.
Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:
– Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели фильмы. Если возникнут вопросы – я здесь для того, чтобы на них отвечать.
– Слава богу, – вздохнул я, – наконец хоть кто-то готов отвечать на мои вопросы.
Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула выключатель. Свет в каюте угас, и перед моими глазами возникло стереоизображение. Я сразу узнал главного героя – как узнал бы его любой из миллиардов жителей Империи – и только тут понял, как жестоко и ловко Дэк Бродбент меня обхитрил.
Это был Бонфорт.
Тот самый, Достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший премьер-министр, лидер официальной оппозиции, глава Экспансионистской коалиции, – самый любимый – и ненавидимый! – человек в Солнечной системе.
Мой потрясенный разум заметался в поисках разгадки и нашел единственный логичный ответ. Бонфорт пережил по меньшей мере три покушения. Во всяком случае, так утверждали газетчики. Два раза из трех спасался он лишь чудом. А если чуда не было? А если все три попытки увенчались успехом, вот только старый добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?
Много же актеров им потребуется!
3
Я не встревал в политику. Отец всегда предупреждал меня на этот счет.
– Ларри, – говорил он, – не суйся в эти дела. Политика – это плохая реклама. Публике такое не нравится.
Вот я и не совался. Даже голосовать не ходил ни разу – даже после поправки в 98-м, позволившей голосовать людям «кочевым», в том числе, конечно, мне и моим коллегам.
Но если кого из политиков и уважал, то никак не Бонфорта! Всегда считал, что это человек опасный, а может, и предатель человечества. Перспектива встать вместо него под пулю была мне – как бы это сказать? – неприятна.
Зато – какова роль!
Я играл однажды главную роль в «Орленке» и еще Цезаря в тех двух пьесах о нем, что только и достойны его имени. Но сыграть подобное в жизни… что ж, начинаешь понимать, как можно пойти за другого на гильотину: просто ради шанса сыграть, пусть лишь несколько минут, неимоверно сложную роль, создать высшее, совершенное произведение искусства.
А кто из собратьев не устоял перед искушением в трех предыдущих случаях? Да, то были мастера, и лучшая похвала им – безвестность… Я попытался припомнить, когда состоялись покушения и кто из коллег, способных сыграть его роль, умер в то время или просто исчез. Но ничего не вышло. Не только из-за невнимания к политическим интригам – актеры вообще часто пропадают из виду, это у нас профессиональное. Что ж, даже лучшие из людей не застрахованы от случайностей.
Внезапно я поймал себя на том, что внимательно изучаю оригинал.
Я понял, что сыграю его. А, дьявол, да я сыграл бы его с ведром на ноге и горящими подмостками за спиной! Начать с телосложения: мы могли спокойно обменяться одеждой – она сидела бы идеально! Эти горе-конспираторы, затащившие меня сюда, слишком уж большое значение придавали внешнему сходству – оно, без поддержки мастерства, ничего не значит, а потому для мастера совсем не обязательно. Нет, с ним, конечно, проще, и им очень повезло, что в дурацкой игре с компьютером они выбрали – совершенно случайно! – настоящего мастера, да еще и близнеца своему политикану. И профиль почти как мой, и даже руки! Кисти такие же длинные, узкие, как у аристократа, – а ведь руки подделать куда сложней!
Что касается хромоты – якобы из-за неудачного покушения, – это и вовсе не составляло труда. Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать из компенсатора (при нормальной гравитации, конечно) и пройтись точно так же, даже не думая об этом. Как он поглаживает вначале ключицу, а затем подбородок, собираясь изречь нечто глобальное, – уже сущие пустяки. Подобные мелочи я впитывал, словно песок – воду.
Правда, он лет на пятнадцать-двадцать постарше, но играть старшего гораздо легче, чем наоборот. Вообще, возраст для актера – вопрос внутреннего отношения и с естественным процессом старения ничего общего не имеет.
Через двадцать минут я мог бы сыграть его на сцене или сказать за него речь. Но этого, похоже, недостаточно. Дэк говорил, я должен ввести в заблуждение тех, кто очень хорошо знает Бонфорта, возможно в неформальной обстановке. Это будет посложней. Кладет ли он сахар в кофе? Если да – сколько ложечек? Которой рукой – и как – прикуривает? Стоило мне задать последний вопрос, как стереоизображение Бонфорта закурило, и я сразу угадал застарелую привычку к дешевым папиросам и спичкам, от которых он лишь недавно отказался ради так называемого прогресса.
Хуже всего, что человек – вовсе не какой-нибудь набор постоянных качеств. Черты его характера все, знающие этого человека, воспринимают по-разному. И чтобы добиться успеха, мне нужно играть роль для всякого знакомого Бонфорта – персонально, смотря, кто передо мной. Это не то что трудно – невозможно! Какие отношения были между оригиналом и, скажем, Джоном Джонсом? А сотней, тысячей Джонов Джонсов?! Откуда мне знать?
Сценическое действо само по себе – как всякое творчество – процесс абстрагирования. Надо сохранять лишь существенные детали. Но при перевоплощении важна каждая деталь. Иначе скоро любая глупость – скажем, вы жуете сельдерей, не хрумкая, – выдаст вас с головой.
Тут я с мрачной уверенностью вспомнил, что должен быть достоверен, лишь пока снайпер не прицелится. И все же продолжал изучать человека, которого мне предстояло заменить, – а что оставалось?
Отворилась дверь, и Дэк, собственной персоной, заорал:
– Эй, есть кто живой?!
Зажегся свет, трехмерное изображение поблекло. Меня словно встряхнули как следует, не дав досмотреть сон. Я обернулся. Девушка по имени Пенни в соседнем компенсаторе безуспешно пыталась приподнять голову, а Дэк с бодрым видом стоял на пороге. Выпучив на него глаза, я изумленно спросил:
– Ты еще ходить ухитряешься?!
А тем временем профессиональный отдел моего сознания – он у меня полностью автономен – подмечал все и складывал в особый ящичек: «Как стоят при двух g». Дэк усмехнулся:
– Да ерунда, я же в корсете.
– Хм!
– Хочешь – тоже вставай. Обычно мы пассажиров не выпускаем, пока идем больше чем при полутора. Обязательно найдется идиот – поскользнется на ровном месте и ногу сломает. Но раз я такого качка видел – при пяти g вылез из компенсатора да еще ходил, правда пупок надорвал. А двойное – ничего, все равно что на плечах кого-нибудь нести.
Он обратился к девушке:
– Объясняешь ему, Пенни?
– Он еще ни о чем не спрашивал.
– Да ну? А мне показалось, Лоренцо – юноша любознательный.
Я пожал плечами:
– Думаю, теперь это не важно. Судя по обстоятельствам, я не проживу срок, достаточный для наслаждения знанием.
– А?! Старина, о чем это ты?
– Капитан Бродбент, – язвительно начал я, – в выражении моих чувств я связан присутствием дамы. Таким образом, я лишен возможности пролить свет на твое происхождение, привычки, нравственный облик и то, куда тебе следует отправиться. Будем считать, я знаю, во что меня втравили. Я раскусил вас, едва увидев, кого предстоит играть. Теперь мне любопытно одно: кто собирается покушаться на Бонфорта на сей раз? Даже глиняный голубь вправе знать, кто пустит в него пулю.
В первый раз я видел Дэка удивленным. Потом он вдруг захохотал так, что, не в силах бороться с перегрузкой, сполз по переборке на пол.
– И не вижу ничего смешного, – зло сказал я.
Дэк оборвал смех и стер проступившие слезы:
– Лорри, неужели ты вправду думаешь, что я нанял тебя в подсадные утки?
– Это очевидно.
И я поделился с ним дедуктивными выводами насчет прошлых попыток устранить Бонфорта. Дэку хватило такта не рассмеяться вновь.
– Ясно. Ты, значит, решил, что будешь вроде того несчастного, который пробовал еду за столом у средневекового короля. Что ж, попытаюсь разубедить, а то вряд ли ты будешь хорошо играть, чувствуя себя мишенью. Послушай, я с шефом уже шесть лет. За это время он ни разу не пользовался дублерами. Два покушения произошли у меня на глазах, и в одном случае я сам пристрелил киллера. Пенни, ты с шефом дольше – при тебе он приглашал хоть раз дублера?
Девушка смерила меня ледяным взглядом:
– Никогда! И сама мысль о том, что шеф мог бы подвергнуть опасности другого, спрятавшись за его спиной… Я просто обязана дать вам по физиономии – вот что я должна сделать!
– Успокойся, Пенни, – мягко сказал Дэк. – Вам обоим, и кроме этого, есть чем заняться на пару. И Лорри не так уж глупо рассудил – для постороннего, конечно. Кстати, Лоренцо, это – Пенелопа Рассел, личный секретарь шефа и твой главный тренер.
– Рад познакомиться, мадемуазель.
– Сожалею, но ответить тем же не могу!
– Прекрати, Пенни, иначе отшлепаю по попке – и два g меня не остановят! Лоренцо, я понимаю, играть Бонфорта малость рискованней, чем править инвалидной коляской. Мы оба знаем, что находились уже желающие прикрыть его страховой полис. Но сейчас мы боимся не этого. В сложившейся ситуации, по причинам, которые ты скоро поймешь, парни, играющие против нас, даже пальцем не посмеют тронуть шефа – либо тебя в его роли. Ты уже видел – они играют грубо. Они при первом удобном случае прикончат меня или даже Пенни. В данный момент они и тебя убили бы, кабы дотянулись. Но как только ты выйдешь на публику в роли шефа, опасность будет позади. В силу обстоятельств они просто не смогут пойти на убийство.
Он пристально вгляделся в мое лицо:
– Ну как?
Я замотал головой:
– Не улавливаю смысла.
– Скоро уловишь. Тут дело тонкое – оно касается марсианского образа жизни. Обещаю: еще до посадки ты все поймешь.
Однако дело мне по-прежнему не нравилось. Пока что Дэк меня впрямую не обманывал – насколько я могу судить, но ему прекрасно удавалось меня обдурить, скрывая часть правды.
– Слушай, Дэк, а почему я должен верить тебе или этой леди? Извините, мисс. Я хоть и не питаю особых симпатий к мистеру Бонфорту, но у публики он пользуется славой человека болезненно – до отвращения даже – честного. С ним я когда смогу побеседовать? Только по прибытии на Марс?
На бодром, некрасивом лице Дэка вдруг проступило уныние.
– Похоже что нет. Пенни тебе не говорила?
– Что не говорила?
– Старина, мы просто вынуждены подменять шефа. Его похитили.
У меня вдруг ужасно разболелась голова. От двойной тяжести, а может, от обилия впечатлений.
– Вот теперь, – продолжал Дэк, – ты знаешь, отчего Джок Дюбуа не хотел тебе ничего говорить, пока мы на Земле. Это – самая крупная сенсация для репортеров со времен первой высадки на Луну. Поэтому нам приходится крутиться как проклятым, лишь бы никто ничего не разнюхал. Так что пока не разыщем шефа и не вернем его обратно, вся надежда на тебя. И кстати, ты уже играешь свою роль. Этот кораблик на самом деле – вовсе не «Рискуй». Он – личная яхта и походная канцелярия шефа; имя ему – «Том Пейн». «Рискуй» крутится на опорной орбите вокруг Марса и передает наши позывные – и знают об этом только его капитан и связист. А «Томми» тем временем на всех парусах мчится к Земле за подходящей заменой для шефа. Улавливаешь, старина?
– Не совсем… Однако, капитан, если мистера Бонфорта похитили политические противники – зачем делать из этого тайну? Я бы на вашем месте кричал об этом на каждом углу.
– На Земле мы бы так и поступили. И в Новой Батавии. И на Венере. Но не на Марсе! Знаешь легенду о Кккахграле Младшем?
– Э-э-э… Боюсь, что нет.
– Тогда слушай внимательно. Она – наглядная иллюстрация марсианской щепетильности. Короче говоря, этот Ккках – а жил он тысячи лет назад – должен был прийти в определенное время к определенному месту, чтобы удостоиться высокой чести – вроде посвящения в рыцари. Не по своей – на наш взгляд – вине, но он опоздал. В силу марсианских приличий за опоздание ему полагалась казнь. Учтя его молодость и выдающиеся подвиги, некоторые радикалы предложили повторить испытание. Кккахграл и не подумал согласиться! Настоял на своем праве лично выступать обвинителем на суде чести, выиграл дело и был казнен. Что сделало его живым воплощением и святым покровителем марсианских приличий. Так-то.
– Но… Бред ведь!
– Ой ли? Мы же – не марсиане. А они – очень древняя раса; у них сложена целая система требований и обязанностей для любого случая жизни. Марсиане – величайшие из всех мыслимых формалистов. Древние японцы со своими «гиму» и «гири» в сравнении с марсианами – отъявленные анархисты. У марсиан нет понятий «хорошо» и «плохо», есть лишь «пристойно» и «непристойно» – в квадрате, в кубе и со всякими довесками. Тут в чем дело – шефа усыновляет Гнездо того самого Кккахграла Младшего. Теперь понимаешь?
Но я по-прежнему не понимал. На мой взгляд, этому Кккаху было самое место в «Гран-Гиньоле».
Бродбент между тем продолжал:
– Очень просто. Шеф, наверное, крупнейший знаток марсианских обычаев и психологии. Он уже много лет ими занимается. А в среду в Lacus Soli, ровно в полдень по местному времени, состоится обряд его усыновления. Если шеф будет на месте и сдаст экзамен – все отлично. Если не будет – и не важно, по какой причине, – то оскорбит все Гнезда Марса, от полюса до полюса. Величайший межпланетный и межрасовый политический успех в истории обернется чудовищным провалом. И последствия будут… Как минимум, марсиане откажутся даже от нынешнего ограниченного сотрудничества с Империей. А более вероятна месть. Погибнут люди – может быть, все люди на Марсе. Тогда экстремисты из Партии Человечества возьмут верх и Марс присоединят к Империи силой – но только после смерти последнего марсианина. И все это оттого, что Бонфорт не явился на обряд усыновления. Марсиане к подобному относятся очень серьезно.
Дэк вышел так же стремительно, как и появился. Пенелопа Рассел снова включила проектор. Меня раздражало, что я не успел вовремя спросить, почему бы противникам Бонфорта просто-напросто не прикончить меня, раз уж им так легко опрокинуть политическую тележку с яблоками, помешав Бонфорту – самому либо его дублеру – принять участие в варварском марсианском обряде. Что поделаешь, забыл спросить – может, из-за подсознательной боязни ответа.
Я продолжил изучение Бонфорта: отслеживал манеры и жесты, вникал в настроения, которые им сопутствовали, воспроизводил про себя голос и интонации, все глубже погружаясь в детали. Вдохновение полностью завладело мной – я уже «влез в его шкуру».
Однако, увидев Бонфорта в окружении марсиан, я пришел в ужас. Они касались его своими ложнолапами! Я настолько сжился с изображением, что буквально ощутил их прикосновения – и еще этот невыносимый запах! Я сдавленно вскрикнул и замахал руками:
– Выключите!
Изображение пропало; зажегся свет. Мисс Рассел удивленно смотрела на меня:
– Что с вами?
Я перевел дух и постарался унять дрожь:
– Мисс Рассел, вы меня извините… Но, бога ради, не показывайте больше такого. Я не переношу марсиан.
Она смотрела на меня, словно не верила глазам и ушам, и тем не менее презрительно.
– Говорила же им, что эта идиотская затея не сработает, – проговорила она со злой усмешкой.
– Мне очень жаль… Но я ничего с собой поделать не могу.
Она не ответила и с трудом выбралась из «соковыжималки». При двойной перегрузке мисс Рассел держалась не так уверенно, как Дэк, но справлялась. Так ни слова и не сказав, она ушла и закрыла за собой дверь.
Назад она не вернулась. Вскоре дверь отворилась, пропустив в каюту человека, находившегося внутри некоего сооружения, наподобие детского стульчика на колесах.
– Как мы себя чувствуем? – пробасил он.
Выглядел он лет на шестьдесят с лишком, был малость полноват, а в обращении несколько ироничен. В диплом его я не заглядывал, но держался он точь-в-точь как врач перед пациентом.
– Неплохо, а вы, сэр?
– Не жалуюсь. То есть ни на что, кроме ускорения, – добавил он, бросив взгляд на свою каталку, к которой был пристегнут ремнями. – Что вы скажете о моем колесном корсете? Возможно, несколько не по моде, но уменьшает нагрузку на сердце. Да, чисто для протокола: я – доктор Чапек, личный врач мистера Бонфорта. Ваше имя мне известно. Так что мы имеем относительно вас и марсиан?
Я постарался объяснить все кратко и без эмоций. Доктор Чапек кивнул:
– Капитану Бродбенту следовало меня предупредить. Придется изменить ваш вводный курс. Наш капитан – очень толковый молодой человек, но иногда прежде делает, а уж потом думает… Настолько образцовый экстраверт, что пугает меня порой. Но, по счастью, ничего страшного не произошло. Мистер Смайт, я, если позволите, проведу с вами сеанс гипноза. Даю слово врача, что сделаю это лишь с целью избавить вас от упомянутого затруднения и ни в коей мере не потревожу вашей духовной целостности.
Он вынул из кармана старомодные часы на цепочке – такие давно уже сделались привычным атрибутом его профессии – и сосчитал мой пульс.
– Вы могли бы и не спрашивать позволения, сэр, – ответил я. – Только ничего не выйдет. На меня гипноз не действует.
Я изучал технику гипноза, когда занимался «чтением мыслей». Но моим наставникам так и не удалось загипнотизировать меня самого. А в таком номере немного гипноза вовсе не помешает, особенно если местная полиция не слишком рьяно следит за исполнением законов, которыми медицинская ассоциация связала нас по рукам и ногам.
– Хм, вот как?.. Тогда просто сделаем все, что можно. Расслабьтесь, лягте поудобнее, и побеседуем о том, что вас беспокоит.
Он продолжал играть с часами, раскачивая их на цепочке, хотя давно уже сосчитал мой пульс. Я хотел напомнить ему об этом – часы пускали зайчиков мне прямо в лицо, – но у него это было, наверное, что-то наподобие нервного тика, и сам он ничего не замечал. Во всяком случае, дело не стоило того, чтобы выговаривать постороннему пожилому человеку.
– Уже расслабился, – заверил я, – спрашивайте, док. Или – свободные ассоциации, если хотите.
– Вы просто представьте, что плывете, – мягко сказал он. – Двойная перегрузка, тяжеловато все же, верно? Я в полетах обычно стараюсь побольше спать – во сне легче переносить такую тяжесть… Да и кровь при двух g отливает от мозга – спать хочется… Они там снова запускают двигатели. Нам всем нужно заснуть… Мы тяжелеем… И засыпаем…
Я хотел было посоветовать ему спрятать часы – вдруг выронит и разобьет, – но вместо этого заснул.
Проснувшись, я обнаружил в соседнем компенсаторе доктора Чапека.
– Как спалось, юноша? – приветствовал он меня. – До чего надоела мне эта проклятая каталка, вы представить себе не можете! Вот и решил прилечь тут – перераспределить нагрузку.
– А мы снова идем под двумя?
– Что? О да. Именно под двумя.
– Извините, я тут отключился… Долго спал?
– О нет, совсем немного! Как вы себя чувствуете?
– Отлично! Действительно, здорово отдохнул.
– Обычно так и бывает. При перегрузках, я хочу сказать. Ну как, будем смотреть картинки дальше?
– Если вы, док, рекомендуете…
– И прекрасно.
Он дотянулся до выключателя; свет погас. Я вдруг понял, что доктор собирается снова показывать мне марсиан, и приказал себе не паниковать. Еще я счел нужным все время помнить, что их здесь вовсе нет, а изображений пугаться смешно. В прошлый раз они просто застали меня врасплох.
Стерео действительно показывало марсиан и с Бонфортом, и без. И я обнаружил, что вполне могу смотреть на них отрешенным взглядом без всякого страха или отвращения. Внезапно до меня дошло, что мне нравится на них смотреть! Я ахнул от удивления, и доктор Чапек остановил запись:
– Беспокоит?
– Док! Вы меня загипнотизировали!
– Э-э-э… С вашего разрешения…
– Но я же не поддаюсь гипнозу!
– Очень жаль.
– А… а вы все же ухитрились. Не такой уж я тупица, чтобы не понять. Давайте еще разок эти кадры – никак не могу поверить…
Он вновь пустил стереозапись. Я смотрел и изумлялся. Марсиане, оказывается, совсем не отвратительны – если смотреть непредвзято! И не безобразны ничуть – на самом деле в них есть причудливое изящество китайских пагод. На людей, конечно, не похожи, но ведь самые привлекательные в мире создания – райские птицы – вообще не имеют ничего общего с людьми!
Теперь я понимал, что ложнолапы их могут быть весьма выразительными, а якобы неловкие движения очень напоминают неуклюжее дружелюбие щенка. Теперь я понимал, что всю жизнь видел марсиан в кривом зеркале отвращения и страха.
Конечно, соображал я, надо еще привыкнуть к их запаху… И тут почувствовал, что изображения… пахнут! Я ни с чем не спутал бы этот запах, но он меня нисколько не раздражал! Даже нравился!
– Доктор, – поспешно спросил я, – в этом аппарате есть синтезатор запахов?
– Мм… Вряд ли. Ведь мы на яхте; каждый грамм лишнего веса…
– Но как же так? Я отчетливо чувствую запах!
– Ах да, – он несколько смутился, – видите ли, юноша, я проделал с вами одну вещь; надеюсь, она не причинит вам неудобств…
– Сэр?..
– Понимаете, копаясь в вашей черепушке, я выяснил, что основная причина вашей подсознательной неприязни к марсианам – запах их тела. У нас нет времени браться за это всерьез, и я задал вам самое тривиальное смещение. Попросил у Пенни – та девушка, что была с вами до меня, – на время ее духи и… Боюсь, что с этого момента, юноша, марсиане будут для вас пахнуть, словно веселые дома в Париже. Было бы время, я взял бы аромат попроще – скажем, спелую землянику или горячие оладьи с патокой. Но времени не было; пришлось сымпровизировать.
Я принюхался. Да, очень похоже на аромат дорогих духов – и все же, черт побери, запах принадлежал марсианам.
– Что ж, пахнет приятно.
– И не могло быть иначе.
– Но вы же сюда целый флакон извели! Каюта пропахла насквозь.
– Как?.. Отнюдь нет. Я лишь подержал у вашего носа пробку полчаса назад. А затем вернул духи Пенни, она их унесла.
Доктор потянул носом:
– Никакого запаха. На этикетке было написано: «Вожделение джунглей». На мой вкус, мускуса многовато. Я обвинил Пенни в том, что она задумала свести всю команду с ума, но она лишь посмеялась надо мной.
Он повернул выключатель; изображение пропало.
– На сегодня достаточно. Вам пора заняться кое-чем более полезным.
Стоило ему выключить проектор – и запах пропал. Ну точно как при выключении аромасинтезатора! Я вынужден был признать, что запах существует лишь в моем воображении, хотя, как актер, прекрасно понимал это умом.
Через несколько минут вернулась Пенни, благоухающая, словно марсианин.
Я просто влюбился в этот аромат.
4
Мое обучение в той же каюте (гостевой комнате мистера Бонфорта) продолжалось до самого торможения. Все это время я ни минуты не спал, не считая сна под гипнозом, да и не чувствовал такой необходимости. Мне постоянно помогал док Чапек или Пенни. К счастью, имелась масса фотоснимков и записей с Бонфортом – этого добра, слава богу, у любого политика навалом. К тому же со мной были те, кто очень хорошо его знал. Словом, материала хватало, вопрос был в том, сколько я в состоянии – под гипнозом или без – усвоить.
Не помню, когда именно я избавился от неприязни к Бонфорту. Чапек уверял – и я склонен верить, – что ничего такого он мне под гипнозом не внушал. Больше я не возвращался к этой теме – в вопросах врачебной и гипнотерапевтической этики доктор был исключительно щепетилен. Наверное, я просто вжился в роль. Думаю, мне понравился бы и Джек-потрошитель, случись мне его играть. Судите сами – вживаясь в роль, полностью отождествляешь себя с персонажем. Вы становитесь им! А человек либо себе нравится, либо кончает жизнь самоубийством.
Говорят: «Понять – значит простить». А я начал понимать Бонфорта.
Во время поворота мы получили обещанный Дэком отдых при нормальной силе тяжести. В невесомости мы не провели ни минуты: вместо того чтобы выключить факельную тягу – чего космолетчики очень не любят, – команда проделала, по словам Дэка, «косой поворот на 180 градусов». Двигатели при этом работали, и все произошло довольно быстро, только с вестибулярным аппаратом происходило что-то странное.
Не помню, как этот эффект называется. Что-то похожее на Кориолана. Кориолиса?
Вообще я мало знаю о космических кораблях. Те, что могут стартовать прямо с планеты, космолетчики презрительно зовут «чайниками» – за густую струю пара или водорода из сопел. Их не считают атомными кораблями, хотя реактивную струю разогревает атомный котел. Факельщики же вроде «Тома Пейна» замечательны, как мне объяснили, тем, что работают на каком-то Е, равном эм-цэ-квадрат, а может, эм, равном е-цэ-квадрат… Знаете, наверное: то самое, которое Эйнштейн изобрел.
Дэк очень старался мне все втолковать. Не сомневаюсь, это очень занятно для тех, кто таким интересуется, однако не понимаю, для чего джентльмену забивать голову подобной ерундой? По-моему, всякий раз как ученые берутся за свои логарифмические линейки, жить на свете становится гораздо сложнее. Плохо нам, что ли, было до того?
Нормальная гравитация продолжалась часа два. Меня провели в каюту Бонфорта, где я занялся лицом и костюмом. Теперь окружающие называли меня не иначе как «мистер Бонфорт», или «шеф», или (это – док Чапек) «Джозеф», желая облегчить мне перевоплощение.
И только Пенни… Она просто физически не могла звать меня «мистером Бонфортом». Она старалась изо всех сил, но ничего не выходило. Впрочем, и без очков было видно, Пенни – классическая тайно-и-безнадежно-влюбленная-в-своего-босса-секретарша. И меня она воспринимала с глубочайшей, нелогичной, но вполне естественной горечью, что сильно затрудняло работу нам обоим, тем более что я находил ее весьма привлекательной. Ни один человек не способен ни на что путное, если рядом женщина, которая его презирает. Однако я не мог ненавидеть Пенни в ответ, просто жалел ее, хоть и раздражался порядком.
Мы начали с того, что у актеров называется пробными прогонами в провинции. На «Томе Пейне» далеко не все знали, что я вовсе не Бонфорт. Не могу судить, кто знал, а кто нет, но выходить из роли и задавать вопросы мне позволялось только при Дэке, докторе или Пенни. Еще – почти наверняка – знал обо всем делопроизводитель Бонфорта, мистер Вашингтон, но он ни разу не подал виду. Это был пожилой худощавый мулат, и его лицо с плотно сжатыми губами здорово напоминало лик статуи католического святого. Было еще двое посвященных, но не на «Томе Пейне». Они оставались на борту «Рискуй» и обеспечивали тыл, взяв в свои руки пресс-релизы и текущие дела. Одного звали Билл Корпсмен, он занимался связями с прессой, другого – Роджер Клифтон. Не знаю, как описать словами деятельность последнего. Политический представитель? Вы, может, помните, в бытность Бонфорта премьер-министром Клифтон занимал пост министра без портфеля? Однако это еще ни о чем не говорит. А положение было таково: Бонфорт занимался политикой, Клифтон – обеспечением его поддержки.
Эти пятеро должны были быть в курсе, возможно, знал кто-то еще – меня на этот счет не просветили. Остальной персонал и команда «Тома Пейна» наверняка заметили некоторую странность происходящего, но совсем не обязательно им было знать, что к чему. Многие видели, как я вхожу на корабль, но в облике Бенни Грея. А следующий раз я появился перед ними уже как Бонфорт.
Кто-то из посвященных сообразил запастись настоящим гримом, но я им почти не пользовался. Вблизи «штукатурку» очень легко заметить – даже силикоплоть по фактуре слишком уж отличается от кожи. Поэтому я лишь наложил тональный крем оттенка на два темнее моего естественного цвета, а изнутри «надел» лицо Бонфорта. Пришлось пожертвовать большей частью моих волос, после чего док Чапек затормозил их рост, но я не переживал, актер всегда может носить парик. Кроме того, я был уверен – этот ангажемент обеспечит меня на всю оставшуюся жизнь, если я захочу провести остаток дней в праздности.
С другой стороны, меня одолевало сомнение, таким ли уж длинным выйдет этот «остаток». Помните старую мудрую пословицу о парне, который чересчур много знал, и еще одну – насчет неразговорчивости покойника? Но, по чести сказать, я начал доверять этим людям. Сами по себе они рассказывали о Бонфорте больше, чем все пленки и фото, вместе взятые. Я начал понимать, что политический деятель – не просто некая человеческая фигура, это люди, сплотившиеся вокруг и поддерживающие его. Не будь Бонфорт достойным человеком, рядом с ним никогда не сложилось бы такой команды.
Наибольшей проблемой оказался марсианский язык. Как большинство актеров, я в свое время нахватал понемногу – марсианский, венерианский, наречия спутников Юпитера – хватит, чтоб выдать пару слов перед камерой или на сцене. Но эти «раскатистые» или «дрожащие» согласные… Наши голосовые связки далеко не так универсальны, как мембраны у марсиан. А транскрипция марсианских звуков привычным для нас алфавитом – «ккк», «жжж» или там «ррр» – имеет столько же общего с их настоящим звучанием, как «г» в слове «гну» – со щелчком на вдохе, который произносят в этом слове банту. А «жжж», в частности, ближе всего к приветственному улюлюканью в Бронксе.
Счастье еще, что Бонфорт не блистал способностью к языкам, а я все-таки профессиональный актер и довольно легко подражаю как пиле, которая наткнулась на гвоздь, так и потревоженной наседке. Марсианский же я должен был освоить лишь в той мере, в какой владел им Бонфорт. Он изучал язык, компенсируя недостаток способности трудолюбием: все, что заучивал, непременно писал на пленку и по записи исправлял ошибки.
Таким образом, я получил возможность работать над его ошибками с проектором и Пенни, которая меняла кассеты и отвечала на вопросы.
Земные языки делятся на четыре группы: флективные, как англо-американский, аморфные, вроде китайского, агглютинативные, например турецкий, и полисинтетические, скажем эскимосский. К последним теперь относят и инопланетные – такие странные и непривычные, что порой совершенно не поддаются человеческому восприятию. Чего стоит один неповторяющийся, или эмерджентный, венерианский… По сравнению с ним марсианский еще ничего – он хоть по форме похож на земные. Упрощенный марсианский, язык торговли, по типу относится к аморфным и содержит только простые конкретные понятия, вроде приветствия: «Я вижу тебя». Высокий марсианский полисинтетичен и включает в себя массу оттенков для выражения сложнейших отношений в их традиционной системе поощрений и взысканий, обязанностей и обязательств. Для Бонфорта он оказался почти непосильным; Пенни рассказывала, что марсианские точечные тексты Бонфорт читал довольно бегло, но на высоком марсианском мог изъясняться лишь сотней-другой фраз.
И пришлось же мне попотеть, братцы, чтобы овладеть этой парой сотен!
Впрочем, Пенни доставалось еще больше, чем мне. Они с Дэком оба немного говорили по-марсиански, однако репетиторство целиком легло на нее. Дэк все время был занят в рубке: со смертью Джока ему приходилось тянуть за двоих. Последние миллионы миль до Марса мы шли под одним g, и за все это время Дэк к нам ни разу не заглянул. Я же с помощью Пенни зубрил церемониал усыновления.
Я как раз завершил изучение своей предстоящей речи. Произнеся ее, я должен был стать полноправным членом Гнезда Кккаха. По духу она не сильно отличалась от той, какую правоверные иудейские юноши читают во время бар-мицвы, но была так же незыблема, как монолог Гамлета. Я прочел ее с характерными ошибками и мимикой Бонфорта, а закончив, спросил:
– Ну как?
– Очень хорошо, – серьезно ответила Пенни.
– Спасибо, Хохолок.
Выражение это я почерпнул из записей с уроками языка. Так Бонфорт называл Пенни, когда бывал в настроении. У меня вышло точно как у него.
– Не смей так меня называть!
Я с откровенным недоумением взглянул на нее, все еще выдерживая роль:
– Пенни, малышка, что с тобой?
– Не смей меня больше так называть! Ты – обманщик! Трепач! Актер!
Она вскочила и бросилась было бежать, но у двери остановилась. Не поворачиваясь ко мне, она закрыла лицо руками; плечи ее вздрагивали при каждом всхлипе.
Пришлось напрячься, чтобы снова вернуть свой облик: я подобрал живот, сменил выражение лица Бонфорта на мое собственное и моим же собственным голосом произнес:
– Мисс Рассел!
Она прекратила плач, обернулась и раскрыла от удивления рот. Уже в собственном облике я предложил:
– Вернитесь и сядьте.
Похоже, она хотела возразить, но передумала и медленно прошла к своему месту. Присела, зажала руки между колен, на лице ее просто написано было: «Я с тобой больше не играю!» Точь-в-точь маленькая капризная девочка…
Выдержав паузу, я мягко заметил:
– Да, мисс Рассел, именно актер. Это что, повод меня оскорблять?
Она упрямо молчала.
– Именно как актер я здесь. И именно для актерской работы. И вы знаете, кому из нас это нужно. И знаете, что наняли меня обманом, – с открытыми глазами я бы за эту работу даже в самый черный день моей жизни не взялся. Я ненавижу ее куда сильней, чем вы ненавидите меня в этом качестве, потому что, несмотря на вдохновенные заверения капитана Бродбента, вовсе не думаю, что смогу выкрутиться из этой истории, не попортив шкуры. А шкуру свою я люблю до неприличия – она у меня единственная. Послушайте, более, чем уверен, – я знаю, отчего вам тяжело со мной примириться. Но повод ли это осложнять мне работу?
Ответила она еле слышно.
– Что? – резко переспросил я.
– Это нечестно! Это… чудовищно!
Я вздохнул:
– Точно. И более того – абсолютно невозможно без искренней поддержки всех членов труппы. Так что зовите капитана Бродбента и скажите ему: с этим делом пора завязывать.
Пенни так и вскинулась:
– Нет, нет! Мы не можем все бросить!
– Отчего бы это? Гораздо лучше сразу выкинуть все из головы, чем продолжать и заведомо провалиться. Я в такой обстановке работать не могу, так зачем себя мучить?
– Но… но… Мы должны!.. Мы вынуждены!
– Что значит «вынуждены», мисс Рассел? Из-за политики? Вот уж чем никогда не интересовался. И не уверен, что вас она так уж занимает. Ну, так почему же мы должны?
– Потому что… Потому что он…
Слова ее прервал приглушенный всхлип. Подойдя, я опустил руку ей на плечо:
– Знаю. Потому что, если мы это дело бросим, все, что он создавал годами, пойдет, извиняюсь, псу под хвост. Потому что он не может сделать этого сам и его товарищи пытаются провернуть все за него. Потому что соратники ему верны. Потому что вы ему верны. И тем не менее вам больно оттого, что кто-то занимает место, принадлежащее ему по праву. А кроме того, вы с ума сходите от горя и неизвестности. Так?
– Да…
Я еле расслышал ответ. Взяв ее за подбородок, приподнял лицо:
– И я знаю, отчего вам так тяжело видеть меня на его месте. Вы его любите! Но ведь для него я делаю все, на что способен. К черту, женщина! Неужели обязательно надо усложнять мне дело в шесть раз, мешая меня с грязью?
Пенни была потрясена. Похоже, она собиралась залепить мне оплеуху, но вместо этого, запинаясь, проговорила:
– Простите… Простите меня, пожалуйста… Я… я больше не буду.
Отпустив ее подбородок, я бодро сказал:
– Ну что ж, продолжим.
Она не пошевелилась:
– Вы… простите меня?..
– А? Да вздор все это, Пенни. Просто вы любите его и очень беспокоитесь. Ну, за работу! Я должен знать роль назубок, а времени у нас чуть больше часа.
И я снова принял облик Бонфорта. Пенни выбрала кассету и пустила проектор. Просмотрев запись еще раз, я заглушил звук и прочел речь, проверяя, совпадают ли мои – то есть его – слова с движениями губ на экране. Пенни изумленно наблюдала за мной, переводя взгляд с меня на изображение и обратно. Речь кончилась: я выключил проектор.
– Ну как?
– Замечательно!
Я улыбнулся – точь-в-точь как он:
– Спасибо, Хохолок.
– Не за что, мистер Бонфорт.
Спустя два часа мы вышли в точку рандеву.
Едва корабли состыковались, Дэк провел в мой кабинет Роджера Клифтона и Билла Корпсмена. На фото я их уже видел. Поднялся навстречу:
– Привет, Родж. Рад видеть вас, Билл.
Звучало достаточно сердечно, однако вполне обыденно: в тех кругах, в которых вращаются эти люди, короткое путешествие на Землю и обратно – событие вполне заурядное. Прохромав им навстречу, я подал руку. Корабль шел на небольшой тяге, уходя с орбиты «Рискуй» на значительно более низкую. Клифтон быстро оглядел меня и подыграл – вынул изо рта сигару, пожал мне руку и ответил:
– С возвращением, шеф. Рад вас видеть.
Он оказался невысоким, лысоватым, средних лет человеком. По виду, собаку съевшим на различных юридических штучках и здорово играющим в покер.
– Было тут без меня что-нибудь заслуживающее внимания?
– Нет, шеф, текучка, как всегда. Я передал Пенни.
– Хорошо.
Повернувшись к Корпсмену, я протянул ему руку, но он словно бы не заметил: руки в боки, он оглядел меня сверху донизу и наконец присвистнул:
– Чудеса! Теперь точно верю, что у нас есть шанс выпутаться из этой истории!
Он еще раз так и сяк осмотрел меня и сказал:
– Повернись-ка, Смайт. Ага, теперь пройдись, посмотрим, как у тебя с походкой.
Я понял, что раздражен такой наглостью, как был бы раздражен сам Бонфорт. Видимо, на лице моем это тотчас отразилось – Дэк дернул Корпсмена за рукав:
– Кончай, Билл. Забыл, о чем договаривались?
– Ладно, не трусь, – ответствовал Корпсмен, – кабинет звукоизолирован. Я только поглядеть хотел, точно ли он подходит. Да, Смайт, а что там с твоим марсианским? Можешь выдать чего-нибудь?
Я ответил одним многосложным, скрипучим словом на высокомарсианском, переводимым примерно так:
– Приличия требуют, чтобы один из нас покинул это место!
На самом деле смысл его гораздо сложней – это, по сути, вызов, после которого чье-нибудь Гнездо получает известие о смерти. Но Корпсмен, похоже, ничего не понял. Ухмыльнувшись, он сказал:
– Здорово, Смайт. Я тобой доволен.
Зато Дэк понял все. Он взял Корпсмена под руку и напомнил:
– Билл, я сказал: кончай. Я здесь пока капитан, и это – приказ. Начинаем спектакль немедленно – и без антрактов, понял?
К Дэку присоединился Клифтон:
– Действительно, Билл, мы именно так и решили, помнишь? В противном случае кто-нибудь может в самый ответственный момент забыться.
Покосившись на него, Корпсмен пожал плечами:
– Ладно-ладно. Я же только проверить хотел. Идея-то моя, в конце концов.
Он улыбнулся мне одними губами и сказал:
– Добрый день, мистер Бонфорт. С возвращением.
Слишком уж он нажимал на это «мистер», но я ответил:
– Рад видеть вас, Билл. Есть что-нибудь, о чем я непременно должен знать до посадки?
– Нет, похоже. Пресс-конференция в Годдард-Сити, сразу после церемонии.
Он явно следил за моей реакцией на сообщение. Я кивнул:
– Отлично.
– Родж, – торопливо вмешался Дэк, – как так? Это что, горит? Вы уже дали согласие?
– Я что хочу сказать, – продолжал тем временем Корпсмен, повернувшись к Клифтону, – пока наш шкипер не передрейфил вконец. Я ведь и сам могу ее провести – скажу ребятам, у шефа сухой ларингит после церемонии, или ограничимся ответами на письменные вопросы, если хотите. Их нам заранее дадут, а я, пока идет обряд, составлю ответы. Но раз уж он так похож на шефа, то я согласен рискнуть. Как, «мистер Бонфорт»? Справишься?
– Не вижу препятствий, Билл.
Я подумал, что если уж удастся надуть марсиан, то беседу со стадом диких земных репортеров выдержу и подавно. Им еще самим надоест. Теперь я неплохо владел Бонфортовой манерой разговаривать и в общих чертах усвоил его политическую платформу и систему ценностей. А подробности для пресс-конференции не понадобятся.
Однако Клифтон выглядел озабоченным. Но прежде чем он успел что-либо сказать, по внутренней связи передали:
– Капитана просят вернуться в рубку. Осталось четыре минуты.
Дэк сказал быстро:
– Ну, вы тут сами разбирайтесь, мне еще эту телегу в сарай загонять, а у меня там только салаженок Эпштейн.
И направился к выходу.
Корпсмен крикнул вслед:
– Эй, кэп! Хотел тебе сказать…
С этими словами он выскочил за Дэком, даже не попрощавшись. Роджер Клифтон, прикрыв за ним дверь, тихо сказал:
– Рискнете провести пресс-конференцию?
– Вам решать. Мое дело – устроить все, как надо.
– Мм… Тогда я, пожалуй, склонен рискнуть. Конечно, с вопросами в письменном виде. Но ответы Билла я прежде проверю сам.
– Отлично. А если найдете возможность дать их мне минут за десять до начала, то вовсе проблем никаких. Запоминаю я быстро.
Клифтон пристально меня разглядывал.
– Верю… шеф. Хорошо. Пенни передаст вам ответы сразу после церемонии. Тогда вы сможете сказать, что вам надо в уборную, и спокойно все просмотреть.
– Договорились.
– Ну и отлично. Ох, скажу я вам, насколько же лучше я себя почувствовал, увидев вас! Чем-нибудь еще могу помочь?
– Пожалуй, все, Родж. Хотя… О нем слышно что-нибудь?
– А? И да, и нет. Он все еще в Годдард-Сити, в этом мы уверены. Его не могли вывезти с Марса или хотя бы из города. Мы перекрыли все лазейки; им просто не удалось бы проскользнуть.
– Да, но Годдард-Сити – городишко небольшой? Наверняка не больше сотни тысяч? Так что ж вам мешает…
– Мешает то, что мы не можем пока объявить о вашем… я хотел сказать, о его похищении. Как только пройдет обряд усыновления, уберем вас с глаз долой и объявим, будто все произошло лишь сейчас. И вот тогда заставим их по винтику город разобрать! Городская верхушка – сплошь ставленники Партии Человечества, но после церемонии они вынуждены будут с нами сотрудничать. И сотрудничество будет таким искренним, какое вам и не снилось. Они уж постараются найти его, пока не налетело все Гнездо Кккахграла и не сровняло город с землей.
– Да-а… Похоже, обычаи и психологию марсиан мне еще зубрить и зубрить.
– Как и всем нам.
– Родж… э-э-э… А почему вы уверены, что он до сих пор жив? Почему бы им – чтоб не рисковать понапрасну – просто не убить его?
Меня вдруг замутило – вспомнил, как, оказывается, просто избавиться от тела, если убийца человек бывалый и не боится крови…
– Да, понимаю вас. Но это тоже связано с марсианскими понятиями о «приличиях». – Родж воспользовался марсианским словом. – Смерть, пожалуй, единственная уважительная причина невыполнения обязательств. И если Бонфорта убьют, Гнездо Кккаха усыновит его посмертно – и после в полном составе, а возможно, вместе со всеми семействами Марса, начнет мстить. Уверяю вас, они даже и не почешутся, вымри все человечество или будь оно уничтожено! Но если убьют одного, чтобы он не смог пройти обряда усыновления, – тут уж совсем другой коленкор! Это становится вопросом обязанностей и приличий, а на подобные вещи марсиане реагируют настолько автоматически, что это иногда здорово напоминает инстинкт. Не инстинкт, конечно, поскольку они жутко разумны. Но порой такой кошмар творят! – Нахмурившись, он добавил: – Временами я жалею, что не остался в родном Сассексе.
Корабельная сирена прервала нашу беседу и заставила разойтись по компенсаторам. Дэк устроил все по первому классу – катер из Годдард-Сити уже ждал, когда мы перейдем в свободное падение. Впятером мы отправились вниз, заняв все пассажирские места в катере. Сделано это было потому, что комиссар-резидент изъявил намерение встретить меня, поднявшись на борт. Удержало его лишь сообщение Дэка, что все свободные места заняты.
Я пытался получше рассмотреть Марс: до этого я видел его лишь мельком из рубки «Тома Пейна», так как не мог проявлять туристского любопытства, – ведь до этого «я» много раз посещал планету. Разглядеть мне ничего толком не удалось. Вначале пилот развернул нас так, что мы поверхность не видели, а когда он выровнялся для захода на посадочную глиссаду, я провозился с кислородной маской.
Эти мерзкие маски марсианского образца чуть не положили конец всей затее. Я ни разу не имел с ними дела, а Дэк впопыхах не подумал, что простая кислородная маска может создать такую кучу проблем. Космическим скафандром и аквалангом мне уже доводилось пользоваться, думал, и здесь то же самое. Черта с два. Любимая модель Бонфорта – «Легкое дыханье», изделие компании «Мицубиси», – оставляла рот свободным, подавая кислород из зарядного устройства на спине в носовой зажим (трубки от компрессора на затылке проходят под ушами и вставляются прямо в ноздри). Что и говорить, отличный аппарат! Если к нему привыкнуть. Хотите, можете в нем есть, пить, болтать и все такое. Но я скорей позволил бы дантисту запустить мне в рот обе руки!
Сложность состояла в том, что приходилось все время контролировать мышцы гортани, иначе вместо, скажем, приветствия окружающие услышат от вас прекрасную имитацию кипящего чайника. А все оттого, что эта чертова штука работает на разности давлений. К счастью, пилот сразу же установил в катере марсианское давление, всем пришлось надеть маски, и я получил около двадцати минут на репетицию. Тем не менее несколько минут мне казалось, что все пропало – из-за одной только этой дурацкой хреновины. Тогда я принялся убеждать себя, что тысячи раз пользовался этой дрянью, что она для меня привычнее зубной щетки, – и в конце концов убедил.
Дэк, как вы помните, избавил меня от бесед с комиссар-резидентом в космосе. Увы, на Марсе он не мог сделать того же – комиссар-резидент встречал катер на космодроме. Однако плотное расписание не оставляло времени для общения с другими людьми. Меня ждали в марсианском городе. Странно было сознавать, что среди марсиан я буду в большей безопасности, чем среди земляков.
Но еще более странно было оказаться на Марсе.
5
Комиссар-резидент Бутройд, как и весь его персонал, был ставленником Партии Человечества. Здесь к ней не принадлежали разве что технические специалисты госслужбы. Однако Дэк заявил, что поставит шестьдесят против сорока за непричастность Бутройда к похищению. Он считал комиссара честным, хотя и туповатым. По этой же причине ни Дэк, ни Клифтон не верили в причастность к похищению премьер-министра Кироги. Похищение они приписывали подпольной террористической группировке, примыкающей к Партии Человечества и называющей себя «Людьми Дела». А ее они связывали с кое-какими респектабельными бизнесменами, которым эта история должна была принести крупную выгоду.
Сам же я между деловым человеком и «человеком дела» особой разницы не ощущал.
Но стоило нам приземлиться, произошло нечто такое, что заставило меня усомниться: а так ли уж старина Бутройд туп и честен, как полагает Дэк? Мелочь, конечно, но из тех, что способны свести на нет любое перевоплощение. Раз уж я имел статус Весьма Важного Гостя, комиссар-резидент вышел встречать меня лично, но, так как в данный момент я был лишь рядовым членом Великой Ассамблеи без всяких там официальных постов и путешествовал частным образом, никаких особых почестей мне не полагалось. Бутройд встречал меня лишь со своим референтом… и девчушкой лет пятнадцати.
Я знал его по фотоснимкам, да еще Пенни и Родж о нем рассказали. Я подал комиссару руку, осведомился, как его синусит, поблагодарил за приятное времяпрепровождение в прошлый мой приезд, побеседовал с его референтом в той благожелательной мужской манере, которая так хорошо давалась Бонфорту, а затем обратился к юной леди. Я знал, что какие-то дети у Бутройда есть и среди них – дочь, и это, судя по возрасту, наверняка она. Но ни я, ни Родж с Пенни не знали, встречался я с ней уже или нет.
Однако тут помог сам Бутройд:
– Вы еще незнакомы – это Дейдре, моя дочь. Прямо-таки заставила взять ее с собой!
В записях, по которым я изучал роль, не было ничего о том, как Бонфорт обращается с детьми, а потому следовало, не мудрствуя лукаво, быть Бонфортом – вдовцом за пятьдесят, без детей или хотя бы племянников. И уж тем более без опыта общения с девочками-подростками. Зато с богатейшим опытом общения со взрослыми любых мастей! И потому я повел себя так, будто она по крайней мере раза в два старше, чем есть, даже поднес ее руку к губам, хоть и не поцеловал. Щеки ее ярко вспыхнули, но девочка была явно польщена.
Бутройд снисходительно поглядел на нее:
– Ну что ж ты? Спроси, не стесняйся. Другого раза может не быть!
Она совсем раскраснелась и пролепетала:
– Сэр… Нельзя ли попросить ваш автограф? Девочки в нашей школе все собирают… У меня даже мистера Кироги есть… Если вас не затруднит… Я очень хотела бы ваш.
На свет божий появился небольшой блокнот, прятавшийся до этого за ее спиной. Тут я ощутил себя водителем вертолета, у которого потребовали права, а они дома, в других штанах. Роль-то я изучал прилежно, однако кто мог знать, что придется подделывать подпись?! А-а-а, провались ты, невозможно же заучить все за два с половиной дня!
Но Бонфорт просто не мог отказать в подобной ерунде, а я был Бонфортом, не забывайте. Весело улыбнувшись, я спросил:
– У вас уже есть автограф мистера Кироги?
– Да, сэр…
– Только подпись?
– Да. И еще он приписал: «С наилучшими пожеланиями».
Я подмигнул Бутройду:
– Видали, а?! «С наилучшими пожеланиями»! Юным леди я меньше чем «с любовью» никогда не пишу! Мы с вами, мисс, знаете что сделаем…
Взяв у нее блокнот, я осмотрел его. Дэк, нервничая, напомнил:
– Шеф, время!
– Не беспокойтесь, капитан, – сказал я, не оборачиваясь, – все марсиане на свете могут подождать, пока не будет исполнено желание юной леди. – Я передал блокнот Пенни. – Запишите размеры, а потом напомните мне послать фото, которое сюда подойдет, – и с автографом, разумеется.
– Да, мистер Бонфорт.
– Устроит вас это, мисс Дейдре?
– Ура! Еще бы!
– И прекрасно. Очень рад знакомству. Ну что ж, капитан, в путь? Господин комиссар, вон та машина – не наша?
– Ваша, мистер Бонфорт. – Комиссар, недовольно морщась, покачал головой. – Похоже, вы обратили в свою экспансионистскую ересь члена моей семьи. Не очень-то честно, а?
– Урок, урок вам, ха-ха! Не берите с собой дочерей в дурные компании! Верно, мисс Дейдре? – Я пожал ему на прощанье руку. – Рад был видеть вас, господин комиссар. Спасибо за встречу: нам пора!
– Да, конечно. Рад был вас видеть.
– Спасибо, мистер Бонфорт!
– Вам спасибо, дорогая мисс!
Не торопясь, чтобы не показаться в стереозаписи суетливым или взволнованным, я направился к машине. Вокруг кишмя кишели фотографы, репортеры, операторы и прочие охотники до новостей. Билл удерживал их в стороне. Когда мы подошли, он, помахав нам, крикнул: «Счастливо, шеф!» – и вернулся к беседе. Родж, Дэк и Пенни сели со мной в машину. На поле толкалась целая толпа, не такая, конечно, как в земных портах, но все-таки. После того как Бутройд меня признал, на их счет я не беспокоился – однако здесь наверняка были и те, кто точно знал о подмене.
О них я постарался забыть. Сейчас они не могли причинить мне вреда, не засветившись.
Машина оказалась герметичным «роллс-аутлендером», но кислородной маски я, по примеру других, не снял. Я поместился справа, рядом – Родж и Пенни, а Дэку с его длинными ножищами досталось одно из откидных сидений. Водитель оглядел нас сквозь перегородку и нажал стартер.
Родж вздохнул облегченно:
– Фу-ты! Я уж было перепугался.
– А, не стоило того. Давайте теперь помолчим, хорошо? Хочу повторить речь.
Речь я и так знал на отлично, просто хотелось поглазеть на марсианские пейзажи. Машина шла по северному краю поля, мимо вереницы пакгаузов. Пока что глазеть можно было лишь на рекламы: «Вервайс трейд компани», «Диана аутлайнз, лимитед», «Три Планеты», «И. Г. Фарбениндустри»… Марсиан кругом было так же много, как и людей. Мы, кроты, считаем марсиан медлительнее улиток, и справедливо: таковы они в гостях, земное притяжение для них тяжеловато. Не то на Марсе – уж здесь они на своих «подошвах» скользят легче, чем камешки по воде!
К югу от нас лежала плоская равнина, и тянулся к непривычно близкому горизонту Большой канал. Противоположного берега было не разглядеть. Впереди виднелось Гнездо Кккаха. Сказочный город! Я всматривался в него, и даже сердце замирало от этой изящной, хрупкой красоты… И тут Дэк внезапно рванулся вперед.
Мы уже миновали полосу оживленного движения у складов, но машине, выскочившей из-за поворота, я никакого значения не придал. А Дэк, видать, постоянно держал ухо востро: стоило встречной машине приблизиться, он неожиданно опустил перегородку, перегнулся через шофера и вцепился в баранку. Машина рванулась вправо, едва не врезавшись во встречную, затем влево, чудом не вылетев с шоссе. Ох как своевременно было то чудо! Дорога в этом месте шла по самому берегу канала.
В «Эйзенхауэре» два дня назад я был Дэку не помощник: безоружен, да и не ожидал ничего такого. Сейчас я был столь же безоружен, даже пломбы с ядом и той не было, зато вел себя гораздо лучше. Дэк, перегнувшийся через спинку сиденья, все внимание сосредоточил на дороге. Шофер, сперва опешивший, теперь пытался вырвать у него руль.
Я подался вперед, левой сдавил шоферу горло, а большим пальцем правой ткнул его в бок:
– Шевельнешься – получишь пулю!
Голос принадлежал злодею из «Джентльмена со второго этажа», реплика тоже оттуда.
Мой пленник притих. Дэк быстро спросил:
– Родж, что они там?
Клифтон, посмотрев назад, ответил:
– Разворачиваются.
– О’кей. Шеф, держите его на мушке, пока я не пересяду.
С этими словами он уже перебирался за руль. Буркнув что-то о неумеренной длине своих ног, Дэк уселся наконец и дал газу.
– Вряд ли что-нибудь на четырех колесах догонит «роллс» на прямой трассе. Родж, как они там?
– Только развернулись!
– Отлично! А с этим субчиком что? Может, выкинуть?
Жертва моя задергалась, сдавленно сипя:
– Э-э-э! Что я вам сделал?!
Я нажал пальцем посильней, он заткнулся.
– Абсолютно ничего, – согласился Дэк, не спуская глаз с дороги. – Разве что замышлял малюсенькую такую аварию, как раз чтобы мистер Бонфорт опоздал. И если б я вовремя не усек, что ты шкуру свою бережешь и сбавляешь скорость, у тебя бы, глядишь, получилось. Кишка тонка оказалась, да?
Он повернул так резко, что машина встала на два колеса, а гироскоп ее тревожно загудел, восстанавливая равновесие.
– Ну что там, Родж?
– Отстали.
– Ага.
Дэк не сбавлял скорость – мы делали больше трехсот в час.
– Вряд ли они устроят пальбу – тут у нас их приятель. Как полагаешь, ты? Или не задумаются списать тебя в расход?!
– Не понимаю, о чем вы говорите, но за свои безобразия вы точно ответите!
– Точно, говоришь? Да неужели? Думаешь, четверым уважаемым людям не поверят, а поверят твоей рецидивистской роже? Или, скажешь, ты не ссыльный? В любом случае мистер Бонфорт предпочел доверить машину мне, ты, естественно, не мог ему отказать.
Колесо наше на что-то наткнулось; машину тряхнуло, и мы с пленником чуть не прошибли макушками потолок.
– «Мистер Бонфорт»! – пленник грязно выругался.
Выдержав паузу, Дэк заметил:
– А знаете, шеф, не стоит, пожалуй, его выкидывать. Сейчас вас отвезем, а потом этим типом займемся – там, где потише. Думаю, если умеючи поспрошать, он много чего расскажет.
Шофер затрепыхался. Я сильней сдавил его глотку и еще раз ткнул пальцем. Не слишком уж похоже на пистолет, но поди проверь! Пленник угомонился и буркнул:
– Не посмеете вы мне наркоту колоть!
– Боже, как вы могли подумать! – В голосе Дэка звучало неподдельное возмущение. – Ведь это противозаконно! Пенни, дорогая, шпилька у тебя найдется?
– Конечно, – ответила Пенни. Судя по голосу, она ничего не поняла (как и я), но нисколько не испугалась (в отличие от меня).
– И чудесно. Малыш, тебе загоняли когда-нибудь шпильку под ноготь? Говорят, снимает даже гипноблоки – действует непосредственно на подсознание или вроде того. Только вот звуки, которые при этом издает пациент, несколько резковаты для слуха; поэтому мы с тобой поедем в дюны, там никто, кроме скорпионов, не услышит. А когда ты нам все расскажешь, для тебя наступит весьма приятный момент: отпустим на все четыре стороны. Иди себе куда хочешь, до города недалеко. Но – слушай внимательно! – если будешь предельно любезен и вежлив в обращении, получишь награду. Мы дадим тебе в дорогу твою маску.
Дэк замолчал, некоторое время слышался лишь свист разреженного марсианского воздуха. На Марсе человек без кислородной маски пройдет ярдов двести, и то если он в приличной форме. Я, правда, читал об одном – он ухитрился пройти почти полмили, прежде чем загнулся. А одометр показывал, что до Годдард-Сити около двадцати трех километров.
Пленник заговорил:
– Не знаю я ничего, ребята, честно! Меня наняли, чтоб тачку вам расшиб!
– Ну, мы тебе поможем вспомнить.
Машина приближалась к воротам марсианского города.
– Здесь мы вас оставим, шеф. Родж, возьми свою пушку, присмотри за гостем. Шефу пора.
– Да, верно.
Родж придвинулся поближе и тоже ткнул пленника пальцем. Я откинулся назад. Дэк, посмотрев на часы, удовлетворенно заметил:
– На четыре минуты раньше срока! Отличная машина, мне бы такую. Родж, не нависай, мешаешь.
Клифтон посторонился. Дэк профессионально рубанул пленного ребром ладони по горлу. Тот отключился.
– Это его угомонит на время. Нельзя допустить переполоха на глазах у всего Гнезда. Что там со временем?
В запасе оставалось еще три с половиной минуты.
– Вы должны появиться точно вовремя. Ни до, ни после – секунда в секунду. Понимаете?
– Да, – хором ответили мы с Клифтоном.
– Тридцать секунд, чтобы подняться по пандусу. У вас еще три минуты. Что собираешься делать?
– Нервы в порядок привести, – вздохнул я.
– Да в порядке твои нервы, старина. Поздравляю, не растерялся. Ничего, еще часа два – и отправишься домой с грудой денег, карманы не выдержат! Остался последний рывок.
– Твои б слова – да богу в уши. Дэк?
– Да?
– Отойдем на минуту. – Я вылез из машины и поманил Дэка в сторонку. – А что будет, если я в чем-нибудь ошибусь?
– А? – Дэк глянул удивленно, затем рассмеялся – немного слишком сердечно. – Не ошибешься. Пенни говорила, ты сложил в черепушку все, что надо.
– И все-таки?
– Ты не можешь провалиться, тебе говорят. Я все понимаю; сам когда-то сажал корабль в первый раз. Но там, как дошло до дела, просто времени не было бояться.
В разреженном воздухе непривычно тонко прозвучал голос Клифтона:
– Дэк! Вы следите за временем?
– Куча времени – больше минуты!
– Мистер Бонфорт! – Это была Пенни.
Я подошел к ней, она вылезла из машины и протянула руку:
– Удачи, мистер Бонфорт!
– Спасибо, Пенни.
Родж пожал мне руку, Дэк хлопнул по плечу:
– Тридцать пять секунд. Пора.
Я кивнул и зашагал вверх, к воротам. Должно быть, добрался я до них с запасом в секунду-две – массивные створки распахнулись, стоило мне к ним подойти. Я перевел дух, в последний раз проклял эту дурацкую маску…
…И вышел на сцену.
Сколько раз вы это проделывали – никакого значения не имеет. Премьера! Занавес пошел! Ваш выход! – и дух перехватывает, и замирает сердце. Конечно, вы знаете роль. Конечно, вы спросили импресарио, сколько народу в зале. Конечно, вы все это в точности проработали на репетициях. Все равно. Ваш выход – и сотни глаз направлены на вас; публика ждет, что вы скажете, ждет, что вы сделаете, может, даже ждет, что вы забудете роль… И все это вы чувствуете. Потому-то в театрах и есть суфлеры.
Осмотревшись, я увидел здешнюю публику, и мне жутко захотелось удрать. Впервые за три десятка лет я почувствовал мандраж на сцене.
Будущие родственники заполняли все вокруг, на сколько видел глаз. По обе стороны оставленного для меня прохода их были тысячи – точь-в-точь грядка, плотно засаженная спаржей. Я знал, что первым делом должен пройти по этому проходу до пандуса, ведущего во внутреннее Гнездо.
Я не мог сделать и шагу.
Тогда я сказал себе: «Парень, ты – Джон Джозеф Бонфорт! До этого ты бывал здесь десятки раз! Все это – твои друзья. И ты здесь потому, что сам так хотел, и они тоже рады видеть тебя сегодня! А ну, давай пошел! Там-там-та-там! А вот и новобрачная!»
И я снова стал Бонфортом. Дядюшкой Джо Бонфортом, желающим исполнить это все как нельзя лучше – для чести и блага народа моей планеты и моих друзей-марсиан. Я сделал глубокий вдох и пошел.
Глубокий вдох меня и выручил – я почуял небесный аромат. Тысячи и тысячи марсиан – собранные вместе, они благоухали так, словно здесь кто-то выронил и разбил целый ящик «Вожделения джунглей». Уверенность, что я действительно чувствую запах, даже заставила обернуться, поглядеть, не идет ли следом Пенни. Пальцы мои все еще хранили тепло ее руки.
Я захромал по оставленному мне коридору, стараясь двигаться с той же скоростью, что марсиане на своей родной планете. Толпа смыкалась позади. Иногда малыши убегали от старших и прыгали передо мной. Малыши – я хочу сказать, марсиане, только что прошедшие стадию деления, они вдвое меньше «взрослых» по росту и весу. Их, пока не подрастут, из Гнезд никуда не выпускают; потому мы забываем порой, что бывают на свете и маленькие марсиане. Чтобы подрасти и восстановить память и знания, им требуется лет пять. А сразу после деления марсианин – абсолютный идиот, ему даже до слабоумного еще расти и расти. Перераспределение генов после конъюгации и регенерация после деления надолго выбивают его из колеи, об этом была целая лекция на одной из кассет Бонфорта в сопровождении не шибко качественной любительской съемки.
Малыши, веселые, дружелюбные идиотики, полностью освобождены от любых приличий и всего, что с ними связано. Марсиане в них души не чают.
Два таких малыша, совсем еще маленькие, выскользнули из толпы и встали, загородив проход, будто два несмышленых щенка посреди шоссе. Оставалось либо тормозить, либо сбивать их с ног.
Я затормозил. Они придвинулись вплотную, теперь уже окончательно перекрыв коридор, и, выпустив ложнолапки, зачирикали, обмениваясь впечатлениями. Я их совершенно не понимал, а они немедленно вцепились в мою одежду и принялись шарить в нарукавных карманах.
Толпа тесно обступила коридор, и обойти малышей я не мог. Что же делать? Малыши были так милы, что я чуть не полез в карман за конфетой, которой там не было. С другой стороны, обряд усыновления рассчитан по секундам, почище любого балета. Не добравшись вовремя до пандуса, я совершу тот самый классический грех против приличий, прославивший в свое время Кккахграла Младшего.
Но малыши и не думали уступать мне дорогу: один из них откопал в кармане мои часы.
Я вздохнул, и волна аромата накрыла меня с головой. Приходилось рисковать. Ласкать детишек принято во всей Галактике; если обычай сей перевесит крошечное нарушение марсианских приличий, то мне, считай, удалось создать прецедент. Я опустился к малышам, став на одно колено, ласково потрепал и погладил их чешуйчатые бока.
Поднявшись, произнес осторожно:
– Пока, ребятки, мне пора.
Фраза эта исчерпала львиную долю моего упрощенного марсианского. Малыши опять придвинулись ко мне, но я бережно отстранил их и быстро-быстро зашагал дальше, стараясь наверстать упущенное. Ни один Жезл Жизни не проделал дыры в моей спине! Значит, можно надеяться, я не так уж сильно погрешил против приличий. Благополучно добравшись до пандуса во внутреннее Гнездо, я начал спуск.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Строкой звездочек я обозначил здесь обряд усыновления. Почему? А потому, что знать о нем положено только принадлежащим к Гнезду Кккаха. Это семейное дело.
Скажем так: у мормона могут быть близкие друзья-немормоны, но разве эта дружба дает иноверцам право посещения храма в Солт-Лейк-Сити? Ни под каким видом! Марсиане частенько наносят визиты друг другу, однако никогда не войдут в чужое внутреннее Гнездо. Даже супруги-конъюганты не пользуются такой привилегией. Вот почему я не имею права детально описывать обряд, как и член масонской ложи не может рассказывать о ее ритуалах посторонним.
Общие черты можно и не скрывать, они одинаковы во всех Гнездах Марса, как и свалившаяся на меня роль одинакова для всех усыновляемых. Мой, так скажем, крестный, старейший марсианский друг Бонфорта Кккахррриш, встретил меня у входа и погрозил Жезлом. В ответ я потребовал, чтобы он убил меня, если я виновен в нарушении приличий. Правду сказать, я его не узнал, хотя и видел на фото, просто это должен был быть он – таков ритуал.
Засвидетельствовав таким образом, что свято чту Материнство, Дом, Гражданские добродетели и не пропустил ни одного занятия в воскресной школе, – я получил позволение войти. ‘Ррриш провел меня по всем пунктам, где мне задавали вопросы, а я отвечал. Каждое слово, каждый жест были отработаны, словно в классической китайской пьесе, – и слава богу, иначе я не имел бы ни единого шанса. Большинства вопросов и половины своих ответов я не понимал вовсе – то и другое просто зазубрил наизусть. И оттого что марсиане предпочитают неяркий свет, было ничуть не легче, приходилось блуждать на ощупь, точно кроту.
Раз довелось мне играть с Хоком Мантеллом, незадолго до его смерти. Он уже тогда был глух как пень. Вот это, скажу вам, партнер! Он не мог даже пользоваться слуховым аппаратом – атрофия слухового нерва, кое-что читал по губам, но это, сами понимаете, далеко не всегда возможно. И поэтому Мантелл управлял постановкой лично и рассчитал все действие по секундам. Я сам видел, как он подавал реплику, отходил, затем резко поворачивался и отвечал на реплику, которой не слышал, точно по времени.
Здесь происходило нечто похожее. Я знал роль и играл. Если бы и вышла накладка, то не по моей вине.
Однако на меня были постоянно направлены с полдюжины Жезлов, что никоим образом не воодушевляло. Я убеждал себя, что меня не станут прожигать насквозь из-за случайной оплошности, – я, в конце концов, всего лишь бедный, туповатый землянин, и марсиане склонны проявить снисходительность, вознаградив мои потуги проходным баллом. Но, если честно, верилось с трудом.
Прошло, казалось, несколько дней – ерунда, конечно; обряд занимает ровно одну девятую марсианских суток, – прежде чем дело дошло до трапезы. Не знаю, что именно я ел, и знать не хочу. По крайней мере, не отравился.
Затем старейшины произнесли речи. Я же в ответной речи поблагодарил Гнездо за оказанную честь, после чего получил имя и Жезл. Я стал марсианином.
И пусть я понятия не имел, как пользоваться Жезлом, а мое новое имя звучало воплем испорченного крана! С этой минуты оно было моим законным марсианским именем, а сам я – прямым родственником самого аристократического семейства планеты. Это – спустя пятьдесят два часа после того, как крот без гроша в кармане на последний свой полуимпериал выставил угощение незнакомцу в баре «Каса Маньяна»!
По-моему, это лишний раз доказывает, что не стоит разговаривать с незнакомцами.
Ушел я, едва позволили обстоятельства. Дэк загодя составил мне речь с доказательствами того, что приличия требуют моего присутствия в другом месте, и меня отпустили. Нервничал я, как мужчина в женском студенческом общежитии, поскольку теперь приходилось импровизировать. Я хочу сказать, что даже неформальное общение на Марсе обнесено непрошибаемой стеной приличий, которых я не знал, поэтому произнес заученные извинения и удалился. ‘Ррриш и еще один из старейшин пошли за мной. На обратном пути я имел удовольствие поиграть с другими двумя малышами, может быть, теми же самыми. У ворот старейшины проскрипели: «Гутбаа» – и отпустили меня с миром. Ворота захлопнулись, и только тут душа вернулась у меня из пяток.
«Роллс» ждал на том же месте. Я поспешил к нему, дверца распахнулась – в машине сидела одна Пенни. И удивительно, но от этого мне стало очень даже приятно…
– Хохолок! Наша взяла!
– Я и не сомневалась.
– Зовите меня просто – Кккахжжжер! – Я, как положено, заглушил первый слог вторым и лихо отсалютовал Жезлом.
– Осторожней с ним, – нервно сказала Пенни.
Я забрался на переднее сиденье рядом с ней и спросил:
– А вы не знаете, как этой штукой пользуются?
Понемногу отходя, я чувствовал, что измотан, однако настроение было веселое. Сейчас бы еще тройную порцию чего покрепче, да к ней бифштекс вот такой толщины… А там посмотрим, что скажет критика!
– Не знаю. Но лучше отложите его в сторонку!
– По-моему, надо нажать вот здесь…
И я нажал. В ветровом стекле «роллса» образовалась аккуратная, дюйма в два, дырка, отчего он перестал быть герметичным.
Пенни ойкнула.
– Тьфу ты… Извините. Лучше действительно не трогать, пока Дэк меня не научит.
Она сглотнула:
– Да ничего, только не направляйте его куда попало.
Едва включив двигатель, Пенни рванула с места. Я понял, что в этой компании не один Дэк так любит давить на газ.
Ветер свистел в проделанной Жезлом дыре.
– А к чему такая спешка? Мне же еще ответы для пресс-конференции готовить! Они у вас, Пенни? И кстати, где остальные?
Я совсем забыл, что с нами еще и пленный водитель. От всего внешнего я отрешился, едва ворота Гнезда захлопнулись, впустив меня внутрь.
– В городе. Они не смогли вернуться.
– Пенни, да в чем дело? Что стряслось?!
Я уже гадал, смогу ли провести пресс-конференцию без репетиции. Может, рассказать немного об усыновлении? Уж тут-то врать не придется…
– Мистер Бонфорт… Мы его нашли!
6
Только сейчас я заметил, что Пенни ни разу не назвала меня «мистером Бонфортом». Естественно, я ведь им и не был теперь, я вновь – лицедей Лорри Смайт, нанятый для временной подмены!
Отдуваясь, я откинулся назад и позволил себе расслабиться.
– Ну что ж, значит, с этим – все? Наконец-то…
Гора с плеч! До этого момента я даже не представлял, сколь тяжела эта гора. И «хромая» нога перестала болеть… Я похлопал Пенни по руке, сжимавшей баранку, и сказал собственным голосом:
– До чего я рад, что все позади! Но вас, дружище, мне будет недоставать. Вы – партнер лучше не надо. Что поделаешь – даже лучшая пьеса когда-нибудь кончается и актеры расходятся по домам… Надеюсь, встретимся как-нибудь.
– Надеюсь…
– Дэк, наверное, уже изобрел способ незаметно подменить меня и протащить на борт «Тома Пейна»?
– Не знаю.
Голос ее звучал как-то странно. Присмотревшись, я понял: она… плачет! Сердце бешено забилось. Пенни плачет? Оттого, что мы расстаемся?! Я не мог поверить, хоть и желал всей душой, чтобы догадка подтвердилась. Поглядеть на мое привлекательное лицо и отточенные манеры – можно подумать, женщины по мне с ума сходят. Однако не сходят же – грустно, но факт! А уж Пенни – тем более…
– Пенни, почему вы плачете? – поспешно сказал я. – Разобьете машину.
– Не… не… не мо… гу больше…
– Что стряслось? Вы сказали, его нашли, а дальше? – У меня появилось вдруг страшное, но вполне логичное подозрение. – Он ведь… жив, верно?
– Да, он жив… но они… что они с ним сделали!
Она зарыдала, и мне пришлось перехватить руль. Однако Пенни быстро взяла себя в руки:
– Извините.
– Хотите, я поведу?
– Ничего, все в порядке. К тому же вы не умеете – в смысле, не должны уметь.
– Что? Ерунда, прекрасно умею, а роль ведь уже кон…
Я оборвал себя на полуслове, догадавшись, что роль, скорее всего, продолжается. Если Бонфорта избили так, что этого не скрыть, не может же он показаться на люди в таком виде через четверть часа после усыновления его Гнездом Кккаха. Значит, мне придется взять на себя пресс-конференцию и публично откланяться, пока Бонфорта будут перевозить на борт его яхты. Что ж, отлично, выйду на бис. Делов-то.
– Пенни, а что говорят Дэк с Роджем? Играть дальше или не надо? У меня будет встреча с журналистами?
– Не знаю. Времени совсем не было.
Мы уже подъезжали к пакгаузам у космодрома. Впереди маячили громадные купола Годдард-Сити.
– Пенни, притормозите-ка и объясните все толком. Мне нужно знать, как вести спектакль дальше.
Шофер раскололся – пользовались ли при этом шпилькой, я не спрашивал. Затем его, как и обещали, отпустили и даже не отобрали маску. Все остальные покатили в Годдард-Сити; за баранкой сидел Дэк. Хорошо меня с ними не было! «Дальнобойщикам» нельзя доверять ничего, кроме звездолетов.
Шофер назвал адрес в Старом городе, под одним из первых куполов. Я так понял, это из тех «веселых местечек», без каких не обходится ни один порт, с тех пор как финикийцы обогнули Африку. Обитают там бывшие каторжники, проститутки, торговцы наркотой, налетчики и прочий сброд. Такие места полицейские патрулируют только в паре.
Шофер, как выяснилось, не соврал, однако его информация немного устарела. В помещении точно кого-то держали: там стояла кровать, с которой не вставали, похоже, с неделю, а кофейник на столе еще не успел остыть. На полке лежала завернутая в полотенце старомодная вставная челюсть. Клифтон ее узнал – челюсть принадлежала Бонфорту. Все следы были налицо. Не было лишь самого Бонфорта и его тюремщиков.
Уходя, ребята собрались было претворить в жизнь первоначальный план – тут же по окончании обряда объявить о похищении и прижать как следует Бутройда, пригрозив в случае чего призвать на помощь Гнездо Кккаха. Но они нашли Бонфорта – просто наткнулись на него, выходя из Старого города. Выглядел он нищим оборванным стариком со щетиной недельной давности на лице, грязным и не в своем уме. Он еле держался на ногах. Мужчины не узнали Бонфорта – узнала Пенни и заставила остановиться.
Рассказывая мне об этом, она опять разрыдалась, и мы чудом не врезались в тягач, подъезжавший к грузовым докам.
А дело, похоже, было так: парни из той машины на шоссе, что пыталась с нами столкнуться, доложили обо всем нашим неведомым противникам, и те решили, что похищение утратило актуальность. Но вопреки всем слышанным доводам я никак не мог понять, почему они просто не убили Бонфорта. Только позже до меня дошло: то, что они с ним сотворили, было ходом куда более изощренным и жестоким, чем убийство.
– А где он сейчас?
– Дэк отвез его в хостел для «дальнобойщиков», третий купол.
– Мы сейчас туда?
– Не знаю… Родж велел подобрать вас, а потом они пошли через служебный вход. Нет, наверное, туда ехать не стоит. Не знаю, что делать…
– Ладно. Пенни, остановите.
– Что?
– Наверняка в машине есть телефон. И мы никуда не поедем, пока не выясним – или не догадаемся, – что нам делать. В одном я уверен: нужно оставаться в роли, пока Дэк или Родж не даст отбой. Кто-то должен побеседовать с репортерами и официально отбыть на борт «Тома Пейна». Вы твердо уверены, что мистер Бонфорт не справится сам?
– Нет-нет! Это невозможно! Вы его не видели.
– Не видел. Поверю вам на слово. Отлично, Пенни. Я вновь – мистер Бонфорт, а вы – мой секретарь. Так и держимся.
– Слушаю, мистер Бонфорт.
– Теперь, если вас не затруднит, свяжитесь с капитаном Бродбентом.
Справочника в машине не оказалось, пришлось запрашивать Информационную. Наконец Пенни дозвонилась в клуб «дальнобойщиков». Я мог слышать ответ:
– Клуб «Пилот». Миссис Келли у аппарата.
Пенни прикрыла микрофон:
– Мне представиться?
– Конечно, нам нечего скрывать.
– Говорит секретарь мистера Бонфорта, – уверенно ответила Пенни. – Его пилот капитан Бродбент у вас?
– А, знаю, знаю, дорогуша, – сказала миссис Келли и крикнула кому-то: – Эй, там, табакуры! Дэка не видали?
Через минуту она ответила:
– Он в номер свой пошел, милочка. Сейчас соединю.
Вскоре Пенни сказала:
– Капитан, шеф хочет с тобой говорить, – и передала микрофон мне.
– Дэк, это шеф.
– Слушаю, сэр. Где вы сейчас?
– Пока в машине. Пенни меня встретила. Скажите, Дэк, где именно Билл назначил пресс-конференцию?
Дэк явно колебался:
– Хорошо, что вы позвонили, сэр. Билл отменил пресс-конференцию. Ситуация несколько… поменялась.
– Да, Пенни мне сообщила. И знаете, капитан, я только рад. Честно говоря – устал сегодня, как пес. Не хотелось бы ночевать на планете, к тому же и нога расшалилась… Жду не дождусь невесомости – хоть отдохну как следует.
Сам я невесомости терпеть не мог, но Бонфорту нравилось.
– Так, может, вы или Родж извинитесь за меня перед комиссаром и уладите оставшиеся формальности?
– Хорошо, сэр, сделаем.
– И ладно. Катер для нас скоро будет готов?
– «Пикси» готова к старту в любую минуту, сэр. Подъезжайте к третьим воротам, я распоряжусь, чтобы вас встретила полевая машина.
– Прекрасно. У меня все.
– Счастливо, сэр!
Я вернул микрофон Пенни, она уложила его на место.
– Знаешь, Хохолок, вполне возможно, что эту частоту постоянно прослушивают. А может, и машина набита «жучками». Если хоть одно из двух верно, они имели возможность выяснить две вещи: где находится Дэк, а заодно и он, а во-вторых, что собираюсь делать я. Что скажешь?
Она задумалась, вынула свой блокнот и написала: «Нужно избавиться от машины».
Я кивнул и взял у Пенни блокнот: «Ворота № 3 далеко?»
Она ответила: «Дойдем».
Без единого слова мы вылезли из машины и пошли прочь. Перед началом разговора Пенни остановилась на стоянке для городских чиновников возле одного из складов. Можно было не сомневаться, что отсюда машину со временем вернут хозяину, – такие пустяки сейчас значения не имели.
Ярдов через пятьдесят я остановился. Что-то было не в порядке. Погода стояла чудесная, фиолетовое марсианское небо было чистым, приятно грело солнце… Прохожие и проезжие не обращали на нас никакого внимания – а если и обращали, то на молодую симпатичную девушку, но никак не на меня. И все же что-то было не так.
– Что случилось, шеф?
– А? А, так вот в чем дело!
– Сэр?..
– Я вышел из образа. Не в его характере пробираться тайком. Давай-ка, Пенни, вернемся.
Возражать она не стала. Мы снова уселись в машину, на этот раз я забрался на заднее сиденье, напустил на себя побольше важности и велел везти себя к воротам № 3.
Ворота оказались не теми, через которые мы выезжали. Наверное, Дэк выбрал их потому, что пассажиров тут почти не было – везли в основном груз. Пенни, не обращая внимания на запрещающий знак, остановила «роллс» у самых ворот. Дежурный пытался протестовать, но она холодно заявила:
– Машина мистера Бонфорта. Будьте любезны позвонить в канцелярию комиссар-резидента, пусть за ней пришлют.
Дежурный смешался. Заглянув на заднее сиденье, он узнал меня, вытянулся и отдал честь. Я приветственно помахал рукой; он распахнул передо мной дверцу.
– Лейтенант наш строг, – извиняющимся тоном сообщил он, – а по инструкции, мистер Бонфорт, нельзя проезд загромождать… Но насчет вас-то, наверно, все в порядке.
– Можете ее сразу и отогнать, – ответил я. – Мы с секретарем отбываем. Полевая машина за нами пришла?
– Сейчас посмотрю, сэр.
Дежурный удалился. По-моему, он был достаточным количеством публики, собственными глазами видевшей, что мистер Бонфорт подъехал на правительственной машине и проследовал на личную яхту. Я сунул Жезл Жизни под мышку, словно маршальский, и захромал за дежурным. Пенни поспешила следом. Дежурный спросил о чем-то у охранника и быстро вернулся, не снимая с физиономии улыбки:
– Полевая ждет, сэр!
– Благодарю вас.
Я было поздравил себя с тем, как точно все рассчитал…
– Э-э-э…
Дежурный заметно волновался. Понизив голос, он добавил:
– Я тоже экспансионист, сэр. Доброе дело вы сегодня провернули!
Он указал взглядом на Жезл Жизни. Глаза его светились благоговением.
Как поступил бы на моем месте Бонфорт, я знал точно.
– Сделал все, что мог. Спасибо вам! И еще – детишек вам побольше, мы должны иметь абсолютное большинство!
Дежурный заржал гораздо громче, чем заслуживала моя шутка.
– Крепко запущено! А ничего, если я ребятам расскажу?
– Ну какой может быть разговор!
Мы двинулись к воротам. Охранник вежливо придержал меня за локоть:
– Э… Ваш паспорт, мистер Бонфорт.
По-моему, я и глазом не моргнул:
– Пенни, наши паспорта.
Пенни держалась до отвращения официально:
– Капитан Бродбент уладит все формальности.
Охранник отвел взгляд:
– Я и не сомневаюсь, что все в порядке… Но я должен их проверить и записать номера.
– Да, конечно. Тогда, наверное, нужно позвонить капитану Бродбенту, пусть подъедет. Кстати, назначено нам время старта? Свяжитесь с диспетчерской, попросите немного задержать вылет.
Но Пенни пришла в ярость:
– Мистер Бонфорт, это же смешно! Мы никогда не подвергались подобным бюрократическим проверкам. Во всяком случае, на Марсе.
Дежурный торопливо вставил:
– Да конечно же все в порядке! Ганс, не видишь – это же мистер Бонфорт!
– Да, но…
Я, радостно улыбаясь, перебил его:
– Тогда сделаем проще. Если вы… Как вас зовут, сэр?
– Хаслвантер. Ганс Хаслвантер, – отвечал охранник неохотно.
– Так вот, мистер Хаслвантер, если вы свяжетесь с комиссаром Бутройдом, я с ним побеседую – и не придется отрывать от дел моего пилота. Заодно это сбережет мне кучу времени – час или около того.
– Ох не нравится мне это, сэр… Может, я лучше начальнику охраны позвоню? – предложил Хаслвантер с надеждой.
– Тогда дайте мне номер Бутройда. Я сам ему позвоню.
На сей раз тон был ледяным – только так, и никак иначе, солидный занятой человек, душу кладущий за демократию, ставит на место тех, кто подлой бюрократической волокитой сводит его дело на нет. Это подействовало. Охранник поспешно заговорил:
– Да я знаю, что все у вас как надо, мистер Бонфорт! Только – правила ведь у нас, понимаете…
– Понимаю. Благодарю вас.
Я направился в ворота.
– Погодите! Обернитесь, мистер Бонфорт!
Я обернулся. Этот служака-формалист задержал нас настолько, что нас нагнали репортеры. Один, припав на колено, уже навел стереокамеру:
– Жезл подержите на виду, пожалуйста!
Остальные, с ног до головы увешанные разными репортерскими причиндалами, брали нас с Пенни в кольцо. Кто-то карабкался на крышу «роллса». Кто-то тянул ко мне микрофон, а его напарник издали направлял другой – дистанционный, весьма похожий на винтовку.
Я разозлился, словно прима, чье имя набрали в афише мелкими буквами, однако помнил, что должен делать. Улыбаясь, я пошел медленнее: Бонфорт хорошо знал, что в записи любое движение выглядит быстрее. Я мог позволить себе провернуть все в полном соответствии.
– Мистер Бонфорт, почему вы отменили пресс-конференцию?
– Мистер Бонфорт, говорят, вы собираетесь потребовать у Великой Ассамблеи полного имперского гражданства для марсиан – ваши комментарии?
– Мистер Бонфорт, когда собираетесь вынести на голосование вопрос о доверии нынешнему правительству?
Я поднял руку с Жезлом и улыбнулся:
– Спрашивайте по очереди, пожалуйста! Слушаю – первый вопрос?
Они, конечно же, заговорили наперебой; во время шумного спора о приоритете я смог обдумать обстановку, выиграв несколько лишних минут. Тут подоспел Билл Корпсмен:
– Ребята, имейте совесть. У шефа был напряженный день, я сам вам все расскажу.
Я успокоил его:
– Ладно, Билл, у нас есть еще пара минут. Джентльмены, я скоро улетаю, но постараюсь в общих чертах удовлетворить ваше любопытство. Насколько мне известно, нынешнее правительство пока не собирается пересматривать отношений Империи с Марсом. Поскольку я в правительстве никакого поста не занимаю, мое мнение несущественно. Думаю, вам лучше спросить мистера Кирогу. Что касается вотума недоверия – оппозиция не собирается ставить его на голосование до тех пор, пока не будет полностью уверена в успехе, и вам по этому поводу известно столько же, сколько и мне.
Кто-то заметил:
– Не много-то вы этим сказали, вам не кажется?
– А я и не собирался говорить много, – ухмыльнулся я. – Задавайте вопросы, на которые я могу ответить, и я отвечу. Задавайте вопросы вроде: «Перестали ли вы бить вашу жену?» – и мои ответы будут им под стать.
Тут я засомневался: ведь Бонфорт известен своей честностью, особенно по отношению к прессе.
– Но я не собираюсь вас обманывать. Все вы знаете, зачем я сегодня здесь. Давайте я об этом и расскажу, и можете меня потом цитировать, если хотите.
Покопавшись в памяти, я наспех состряпал подходящий винегрет из знакомых мне выступлений Бонфорта.
– Подлинное значение сегодняшнего события не в том, что одному человеку оказана честь. Это, – я помахал марсианским Жезлом, – доказательство того, что две великие расы способны шагнуть через пропасть своей несхожести и понять друг друга. Мы, люди, стремимся к звездам. Однажды мы увидим – да и сейчас уже видим, – что мы далеко не в большинстве. И если хотим добиться успеха в освоении Галактики, то должны вести дела честно, смиренно и с открытой душой. Мне приходилось слышать: марсиане, мол, захватят Землю, дай им только шанс. Чепуха! Нашим марсианским соседям Земля не подходит. Защищайте свою территорию – да, но не позволяйте страху и ненависти толкать вас на глупые поступки. Звезды – не для ничтожеств; и величие человека должно выдержать сравнение с величием Вселенной!
Один из репортеров удивленно задрал бровь:
– Мистер Бонфорт! А вы не то же самое говорили в прошлом феврале?
– И в следующем скажу то же самое. И в январе, и в марте, и во все остальные месяцы. Истины слишком много не бывает! – Обернувшись к охраннику, я прибавил: – Извините, господа, нам пора, иначе опоздаем.
Мы с Пенни проследовали в ворота. Как только мы уселись в небольшую машину с защитным покрытием из свинца, дверцы с пневматическим вздохом захлопнулись, и машина тронулась. Вела ее автоматика, потому я смог наконец расслабиться и стать самим собой.
– Уф!
– По-моему, вы были неподражаемы, – серьезно объявила Пенни.
– А я было перепугался, когда меня поймали на повторе.
– Зато выкрутились отлично! На вас будто вдохновение снизошло – вы говорили точь-в-точь как он!
– А были там такие, кого следовало назвать по имени?
– Не важно. Один, может, два. Но вряд ли они этого ждали – в такой кутерьме.
– Да ну их… Как в мышеловку поймали. Этот охранник с маниакальной тягой к паспортам… Да, Пенни, я почему-то думал, документами занимаетесь вы, а не Дэк.
– Дэк ими не занимается. Каждый носит свои при себе.
Она полезла в сумку и извлекла маленькую книжечку:
– Мой – вот, но я решила его не показывать.
– Почему?
– Его паспорт был при нем, когда его похитили. И мы не решались запрашивать дубликат.
На меня вдруг навалилась усталость.
Не получив от Дэка с Роджем руководящих указаний, я продолжал представление и на катере, и при пересадке на борт «Тома Пейна». Сложности это никакой не представляло: я просто-напросто отправился прямиком в собственную каюту и провел долгие, отвратительные часы в невесомости, грызя ногти и гадая, что же творится теперь внизу, на Марсе. С помощью нескольких таблеток от тошноты даже заснуть ненадолго ухитрился – и зря. Тотчас же пошли вереницей какие-то невообразимые кошмары: репортеры тыкали в меня пальцами, фараоны хватали за плечо, а марсиане – целились Жезлами. Все они дружно обзывали меня самозванцем и оспаривали лишь привилегию, кому резать меня на ломти и отправлять в ублиетку.
Разбудил меня вой предстартовой сирены. Затем из динамиков загудел густой баритон Дэка:
– Первое и последнее предупреждение! Треть g! Одна минута!
Я подтянулся к своей койке и пристегнулся. Со стартом жить стало куда веселей: треть g – совсем ничего, почти как на поверхности Марса, однако достаточно, чтобы требуха не бунтовала, а пол был настоящим полом.
Минут через пять Дэк постучал и тут же вошел:
– Здрасте, шеф.
– Привет, Дэк. Рад, что ты здесь.
– А я-то как рад, – устало ответил он, окинув взглядом мое лежбище. – Можно я тут лягу?
– Конечно!
Дэк, кряхтя, улегся.
– Как же я вымотался! Неделю бы дрых. А может, и дольше.
– Я тоже. А… он на борту?
– Да. Ну это было и мероприятие!
– Догадываюсь. Но в таком маленьком порту подобный трюк проще провернуть, чем в Джефферсоне?
– Ну нет, здесь куда сложнее.
– Почему?
– Здесь все всех знают и языком чесать любят. – Дэк криво усмехнулся. – Мы выдали его за груз креветок из Канала, свежемороженых. Даже пошлину за вывоз заплатили.
– И как он?
– Ну, – Дэк сдвинул брови, – док Чапек сказал, придет в форму. Это только вопрос времени…
С яростью он добавил:
– Попадись они мне в руки! Просто выть хочется, когда видишь, что они с ним сделали! А мы – ради него же самого – вынуждены спустить им это с рук.
Дэк, похоже, и впрямь готов был взвыть. Я мягко сказал:
– Со слов Пенни, я понял, что с ним грубо обошлись. Сильно его отделали?
– А?! Да нет, там другое. Помимо того что он был грязен и не брит, физически он не пострадал.
Я тупо глядел на него:
– Я думал, его избили. Чем-нибудь вроде бейсбольной биты.
– Да лучше б уж избили! Велика важность – несколько сломанных костей! Нет, им понадобился его мозг!
– Ой. – Мне вдруг стало худо. – Промывка мозгов?!
– Да. То есть и да, и нет. Политических секретов они из него не выколачивали – у него таких просто не водится, он всегда в открытую действует. Наверное, это сделали, просто чтобы держать его под контролем, не позволить ему сбежать. – Дэк помолчал. – Док полагает, они каждый день вводили ему минимальную дозу – только-только чтобы приструнить, и так до самого последнего момента. А перед тем, как отпустить, вкатили столько, что хватило бы слона идиотом сделать. Его лобные доли пропитаны этой дрянью как губка.
Мне вдруг стало так дурно – даже порадовался, что не успел пообедать. Читал я кое-что о таких штуках. С тех пор их ненавижу! Вмешательство в человеческую личность – действие, на мой взгляд, просто сверхунизительное и аморальное. Убийство рядом с ним естественно и чисто – так, простительный грешок. А выражение «промывка мозгов» пришло к нам из времен движения коммунистов – это конец Смутных Веков. Тогда она применялась, чтобы сломить волю человека и изменить его личность – через изощренные пытки и телесные унижения. Однако возни выходило на месяцы; позже разработали более «продуктивный» метод. С его помощью человек становился рабом в считаные секунды – всего-то одна инъекция любой производной кокаина в лобные доли мозга.
Вначале эту мерзость применяли в психиатрии – буйный пациент становился контактным и мог быть подвергнут психотерапии. Тогда это было бесспорной гуманизацией лечения, поскольку позволяло обходиться без лоботомии. Слово «лоботомия» нынче такое же устаревшее, что и «пояс целомудрия», оно означало залезть человеку в голову скальпелем и убить личность, не убивая тело. Да, это правда делали – как чуть раньше били сумасшедших, чтобы «изгнать дьявола».
Коммунисты довели технологию промывки мозгов с применением наркотиков до совершенства. А когда не стало коммунистов, банды Братьев подняли ее на новый уровень. Они могли мизерными дозами добиться от человека подчинения, а могли и накачать его до состояния бесчувственной протоплазмы. И все это во имя Братства! А то какое же, в самом деле, братство, если человек желает что-то скрыть? И как же лучше всего убедиться в его искренности? Конечно, загнать упрямцу иглу за глазное яблоко и впрыснуть ему пару миллиграммчиков в мозг. «Не разбив яиц, не сделаешь омлет» – софистика негодяев!
Конечно, все это давным-давно запрещено законом. Разве что в качестве лечения, да и то с разрешения суда. Но уголовники промывкой мозгов пользуются частенько, да и полиция забывает на время про закон. Все же единственный способ вытянуть из подследственного показания, и следов не остается. Можно даже приказать жертве забыть все, что с ней проделывали.
Так что о промывке мозгов я знал и без Дэка, а чего не знал – вычитал в «Батавской энциклопедии» из корабельной библиотеки. Смотри статью «Психическая интеграция личности», а также «Пытки».
Я замотал головой, стараясь отогнать от себя этот кошмар.
– Но оправиться-то он сможет?
– Док говорит, наркотик не меняет структуру мозга, только парализует. Значит, кровь его постепенно из мозга вымывает, а почки – выводят из организма. Но на все это требуется время. – Дэк в глянул на меня. – Шеф?
– Что? Ведь он вернулся! Не пора ли кончать с этими «шефами»?
– Об этом я и хочу потолковать. Очень ли трудно будет потянуть с перевоплощением еще самую малость?
– Да зачем? И перед кем? Тут вроде все свои…
– Не совсем так. Лоренцо, нам удалось сохранить секрет. Знаем только я да ты, – Дэк загнул два пальца, – да Родж с Биллом, да Пенни, да еще доктор. И еще одного ты не знаешь, он на Земле, его зовут Лэнгстон. Джимми Вашингтон, кажется, подозревает, но он родной матери не скажет, который час. Неизвестно, сколько народу участвовало в похищении, но уж точно – немного. И они, во всяком случае, болтать не станут. А самое смешное, они теперь при всем желании не докажут, что он вообще был у них в руках. Я хочу сказать: здесь, на «Томми», команда и посторонние ничего знать не должны. Старичок, поиграй еще малость, а? Всех дел-то: показаться иногда команде да девчонкам Джимми Вашингтона! Только пока он не поправится. Ну как?
– Мм… А почему бы нет… Это надолго?
– До конца рейса! Мы потихоньку пойдем, на малой тяге. Тебе понравится!
– Ладно. И знаешь, Дэк, не надо мне этого оплачивать. Последнее действие я сыграю просто потому, что ненавижу промывку мозгов.
Дэк вскочил и от души хлопнул меня по плечу:
– Лоренцо! Ты наш человек! И не беспокойся за гонорар – в обиде не останешься! – И добавил совершенно другим тоном: – Хорошо, шеф. Спокойной ночи, сэр.
Но одно всегда тянет за собой другое. То ускорение, которое началось после возвращения Дэка, лишь перевело нас на более высокую орбиту, куда не могли добраться репортеры, даже если бы они в погоне за новостями вознамерились преследовать нас на катере. Поэтому проснулся я в невесомости, однако, проглотив таблетку, ухитрился с горем пополам позавтракать. Вскоре появилась Пенни:
– С добрым утром, мистер Бонфорт!
– Доброе утро, Пенни. – Я кивнул в сторону гостевой комнаты. – Есть новости?
– Нет, сэр, все по-старому. Капитан шлет привет и спрашивает, не затруднит ли вас зайти к нему в каюту.
– Хорошо.
Пенни меня проводила. Дэк восседал в кресле, которое обхватил ногами, чтобы не взлететь. Родж и Билл сидели, пристегнувшись к кушетке. Дэк, оглянувшись, сказал:
– Спасибо, что пришли, шеф. Нужна ваша помощь.
– С добрым утром. Что случилось?
Клифтон ответил на приветствие в обычной своей почтительно-вежливой манере; Корпсмен небрежно кивнул. Дэк продолжал:
– Чтобы выпутаться из этой истории, вам надо еще раз показаться на публике.
– Что? Но я думал…
– Минутку. Оказывается, службы новостей ждали от вас сегодня генеральной речи – ну, комментарии ко вчерашнему. Я думал, Родж ее отменит, но Билл уже все написал. Дело только за вами. Как?
Ну вот. Стоит приютить кошку – у нее тут же появляются котята!
– А где – в Годдард-Сити?
– Нет, нет! Прямо у вас в каюте. Мы ее транслируем на Фобос, а они – на Марс и по правительственной связи в Новую Батавию, там подхватит земная сеть и передаст на Венеру, Ганимед и дальше. Так, часа за четыре, ваша речь облетит всю Систему, а вам и шагу из каюты сделать не придется.
Есть что-то очень соблазнительное в большой сети. Меня транслировали на всю Систему только один раз, да и тогда сократили так, что мое лицо показывали всего двадцать семь секунд. Но получить ее всю в свое безраздельное распоряжение…
Дэк, решив, что я собираюсь отказать, добавил:
– Можно не волноваться, у нас есть все оборудование, чтобы сделать запись тут же, на борту, просмотреть и выкинуть, что будет не нужно.
– Ну ладно. Билл, текст у вас?
– Ну да.
– Дайте-ка посмотреть.
– На что тебе? Придет время – дам!
– У вас что, нет его?
– Говорят же, есть.
– Тогда позвольте посмотреть.
Корпсмен разгневался:
– Посмотришь за час до записи! Такие штуки лучше идут, когда читаешь без подготовки, экспромтом, ясно?
– Эти «экспромты» требуют тщательной подготовки, Билл. И прошу не учить меня моему ремеслу!
– Вчера на космодроме у тебя все хорошо прошло без всякой репетиции. Тут у тебя задача точно та же, и я хочу, чтобы ты сделал то же самое.
Чем больше Корпсмен упирался, тем сильнее проступала во мне личность Бонфорта. Похоже, Клифтон почуял надвигающуюся грозу, потому что сказал:
– Ох, Билл, кончай ты, ради бога! Дай ему текст.
Корпсмен недовольно хрюкнул и бросил мне листы. В невесомости они не могли упасть на пол, зато разлетелись по всей каюте. Пенни собрала их, сложила по порядку и подала мне. Я поблагодарил и начал читать.
Текст я просмотрел быстро и оглядел собравшихся.
– Ну как? – спросил Родж.
– Минут на пять об усыновлении, остальное – аргументы в пользу политики экспансионистов… Почти то же самое, что в речах, которые я заучивал.
– Верно, – согласился Клифтон. – Усыновление – стержень, на котором держится все остальное. Вы, вероятно, в курсе – мы надеемся скоро поставить на голосование вопрос о доверии правительству.
– Ясно, и не хотите упустить случая ударить в барабан. В общем, все в порядке, но…
– Что? Что-нибудь не так?
– Э-э-э… Стиль. В нескольких местах кое-какие слова нужно заменить. Он так не сказал бы.
У Корпсмена сорвалось с языка нечто такое, что в присутствии дамы говорить было вовсе не обязательно. Я холодно взглянул на него.
– Слушай, Смайт, – завопил он, – кто лучше знает, что сказал бы Бонфорт? Ты? Или тот, кто уже битых четыре года пишет ему речи?
Я старался держать себя в руках. Отчасти Корпсмен был прав.
– И тем не менее, – отвечал я, – то, что хорошо выглядит на бумаге, не всегда хорошо прозвучит. Мистер Бонфорт, как я понял, великолепный оратор. Его смело можно сравнить с Уэбстером, Черчиллем и Демосфеном – людьми, облекавшими великое в простые слова. А взять хоть это ваше «не согласные ни на какой разумный компромисс»! Оно здесь дважды встречается. Я мог бы так выразиться, у меня вообще слабость к пышным оборотам, да и образованность свою я не прочь показать. Но мистер Бонфорт сказал бы: «тупицы», или «упрямые ослы», или «твердолобые бараны»!.. Потому что эти слова гораздо эмоциональнее!
– Думай лучше, как подать речь, а слова – моя забота.
– Билл, ты не понимаешь. Мне плевать, насколько политически эффективна эта речь, мое дело – перевоплощение. И я не могу говорить за него то, чего он в жизни не сказал бы! Иначе все будет звучать искусственно и фальшиво – вроде козла, говорящего по-гречески! Но если я прочту речь в его выражениях – нужный эффект получится автоматически! Он – великий оратор!
– Слушай, Смайти, тебя не речи писать нанимали. Тебя наняли…
– Билл, завязывай! – прервал его Дэк. – И осторожней бросайся этими «Смайтами», понял? Родж, что скажешь?
– Насколько я понял, – сказал Клифтон, – вы, шеф, возражаете лишь против некоторых выражений?
– В общем, да. Неплохо бы еще выкинуть личные выпады в адрес мистера Кироги и все намеки на тех, кто ему платит. Тоже как-то не в духе Бонфорта, по-моему.
Клифтон смутился:
– Этот кусок я сам вставил, но вы, кажется, правы. Он всегда оставляет слушателям возможность пошевелить мозгами. – Клифтон немного помолчал. – Хорошо. Внесите все изменения, какие сочтете нужными. После мы сделаем запись и посмотрим, а если что будет не так, поправим. Или вообще отменим «по техническим причинам». – Он мрачно усмехнулся. – Да, Билл, так и сделаем.
– Черт, да вы смеетесь все, что ли?!
– Отнюдь нет, Билл. Именно так и будет.
Корпсмен вскочил и пулей вылетел из каюты. Клифтон со вздохом сказал:
– Билл терпеть не может замечаний и выслушивать их готов только от шефа. Но вы не думайте, он вовсе не бездарь. Да, шеф, когда вы будете готовы? Передача начнется ровно в шестнадцать ноль-ноль.
– Не знаю точно. Во всяком случае, к сроку.
Пенни отбуксировала меня обратно в кабинет. Когда дверь за нами затворилась, я сказал:
– Пенни, детка, ты мне пока не понадобишься – около часа, наверное. Если не трудно, попроси у дока чего-нибудь посильней этих пилюль. Похоже, мне нечто в этом роде скоро пригодится.
– Хорошо, сэр.
Она проплыла к двери:
– Шеф…
– Что, Пенни?
– Я только хотела сказать… Билл врет, будто писал за него речи! Вы не верьте!
– Ну конечно, Пенни. Ведь я слышал его речи. И читал Биллово творчество.
– Понимаете, Билл действительно частенько составлял за него черновики, да и Родж тоже. Даже я иногда. Он использовал чьи угодно идеи, если считал их стоящими, но, когда выступал с речью, все было его собственным, до последнего слова, правда!
– Я и не сомневаюсь, Пенни… Но жаль, сегодняшнюю речь он не написал загодя.
– Ничего, вы только постарайтесь!
Так я и сделал. Начал с простой подстановки синонимов – латинские «скуловороты» заменил округлыми, скачущими легче мячика германизмами, но постепенно пришел в ярость и разодрал речь в клочья. Любимейшая забава всякого актера – лепить по своему усмотрению добавки и импровизировать вокруг основной линии. Однако как редко это удается!
Из публики я допустил в зал лишь Пенни и убедил Дэка, что ни одна живая душа не должна меня подслушивать. Хотя есть у меня подозрения, что этот здоровый обормот надул меня и подслушивал сам. Уже на третьей минуте Пенни прослезилась, а под конец (я уложился ровно в отпущенные двадцать восемь минут) она совсем раскисла. Я ни на шаг не отклонился от четкой и стройной доктрины экспансионизма, какой она была возвещена своим официальным пророком – Досточтимым Джоном Джозефом Бонфортом; я лишь воссоздал его посыл и манеру, главным образом по фразам из предыдущих речей. И что занятно – сам свято верил каждому своему слову!
Да, братцы, вот это была речь!
Чуть позже все собрались послушать и посмотреть меня в записи. Пришел и Джимми Вашингтон, чье присутствие укротило Билла Корпсмена. Стереозапись кончилась, и я спросил:
– Ну как, Родж? Будем что-нибудь вырезать?
Вынув изо рта сигару, Клифтон ответил:
– Нет. Если хотите знать мое мнение, шеф, ее нужно пустить в эфир как есть.
Корпсмен покинул каюту молча, но мистер Вашингтон приблизился ко мне со слезами на глазах. Слезы в невесомости – вещь весьма неприятная, они не стекают вниз.
– Мистер Бонфорт, вы были великолепны!
– Благодарю, Джимми.
А Пенни и вовсе онемела.
Что до меня самого – я отключился сразу же после просмотра. Первоклассный спектакль всегда выматывает до предела. Проспал я больше восьми часов – разбудил меня вой сирены. Засыпая, я пристегнулся к кровати – терпеть не могу болтаться во сне по всей спальне – и теперь мог не беспокоиться. Однако, куда мы собираемся, я не знал и поспешил связаться с рубкой между первым и вторым предупреждением.
– Капитан Бродбент, это вы?
– Минуту, сэр, – ответил Эпштейн.
Затем подошел Дэк:
– Слушаю, шеф? Отправляемся согласно вашему распоряжению.
– Какому… А, ну да, верно.
– Думаю, сэр, мистер Клифтон к вам вскоре подойдет.
– Хорошо, капитан.
Я улегся обратно и принялся ждать разъяснений. Немедленно после пуска двигателей вошел Родж, судя по всему, очень встревоженный. По лицу его я ничего не мог понять – оно в равной мере выражало триумф, беспокойство и растерянность.
– Что стряслось, Родж?
– Шеф! Они спутали нам все карты! Правительство Кироги ушло в отставку!
7
Я, как обычно, спросонья был туп непрошибаемо. Помотав головой, чтобы окончательно проснуться, я спросил:
– А что вам не нравится? Вы же сами к этому и вели, если не ошибаюсь?
– Так-то оно так. Но все же…
Он не договорил.
– Что «все же»? Никак вас не пойму! Столько лет добивались этого всеми правда и неправдами и вот наконец победили, а теперь корчите из себя невесту, которую в спальне вдруг одолели сомнения. Почему? Бяки сбежали несолоно хлебавши, добро одержало верх. Или я настолько глуп…
– Н-ну… До сего времени вы политикой не интересовались…
– Это уж точно. С тех самых пор, как получил трепку, вознамерившись стать начальником скаутского патруля. Она на всю жизнь излечила меня от интереса к политике.
– Так вот, видите ли, каждому овощу – свое время.
– Это мне и отец всегда говорил. Слушайте, Родж, а если б вы могли выбирать – что, оставили бы Кирогу на месте? Вы сказали, он спутал вам все карты.
– Сейчас объясню, не торопитесь. Да, мы хотели поставить на голосование вотум недоверия правительству и вынудить его уйти в отставку, что означало бы внеочередные выборы. Но не раньше, чем будем уверены, что победим на выборах.
– Ясно. А сейчас вы не уверены, что победите? Думаете, Кирогу изберут еще на пять лет? А если не его, так кого другого из Партии Человечества?
Клифтон задумался.
– Похоже, нет. Перевес в нашу сторону.
– Тогда, может, я еще сплю? Вы что, не хотите победы?
– Хотим, конечно. Но разве вы не понимаете, что значит для нас эта отставка?
– Не понимаю.
– Правительство имеет право в любой момент назначить всеобщие выборы. Обычно оно делает это в самый благоприятный для себя момент. Но никто не подает в отставку перед выборами, кроме как по принуждению. Теперь понимаете?
Действительно, чудно́ они поступили, хоть я в политике и не разбираюсь.
– Да, странно.
– В данном случае правительство Кироги объявило всеобщие выборы, а затем в полном составе ушло с арены, оставив Империю в состоянии безвластия. Значит, император должен призвать кого-то для формирования временного правительства. Следуя букве закона, призвать можно любого члена Великой Ассамблеи, но на деле у императора выбора нет. Когда кабинет министров не просто жонглирует портфелями, а в полном составе подает в отставку, император просит лидера официальной оппозиции создать временное правительство. Система такая настоятельно необходима, она не позволяет бросаться отставками по поводу и без повода. В прошлом пробовали другие методы, и правительства порой менялись чаще нижнего белья. Однако существующий порядок вынуждает правительство отвечать за свои поступки.
Я так добросовестно старался вникнуть в высший смысл происходящего, что едва не пропустил его следующее замечание:
– Так что, естественно, теперь император призвал мистера Бонфорта в Новую Батавию.
– Что? В Новую Батавию?! Здорово!
Я вспомнил вдруг, что ни разу не видел столицы Империи. То есть на Луне однажды был, но превратности профессии не оставили на экскурсию по столице ни денег, ни времени.
– Так вот куда мы стартовали! Что ж, я не против. Вы же найдете возможность забросить меня домой, если «Томми» не собирается в ближайшее время на Землю?
– А, господи ты боже мой, мне бы ваши проблемы! Когда понадобится, капитан Бродбент найдет тысячу таких возможностей!
– Да, простите, я и забыл – у вас сейчас дела поважнее, Родж. Конечно, теперь, когда работа закончена, мне бы хотелось поскорее вернуться домой, но несколько дней или даже месяц на Луне ничего не изменят. Надо мной пока не каплет! Спасибо, что выбрали время поболтать о новостях… – Я посмотрел на него. – Родж, на вас лица нет. В чем дело?
– Но говорят же вам! Император призвал мистера Бонфорта. Император, не кто-нибудь! А мистер Бонфорт на люди сейчас показаться не способен. Они, конечно, рисковали, делая этот ход, зато теперь мы в ловушке, и, похоже, нам мат.
– Погодите. Успокойтесь, пожалуйста. Понимаю, к чему вы клоните, но, дружище, мы же еще не в Новой Батавии! До нее еще миллионы миль – сто, двести миллионов, а может, и больше. Док Чапек успеет помочь ему выкрутиться, и он еще сыграет свою роль! Разве нет?
– Ну, мы на это надеемся…
– А что, есть сомнения?
– Есть. Чапек сказал, о такой слоновьей дозировке нет клинических данных. Все зависит от индивидуального химизма и от того, какой именно наркотик был введен.
Вдруг вспомнилось, как актер из второго состава, метивший на мою роль, подсыпал мне мощное слабительное прямо перед спектаклем. Я, конечно, доиграл до конца, что еще раз подтверждает превосходство разума над материей, а потом добился, чтобы эту сволочь уволили.
– Родж, сдается мне, они не из простого садизма вогнали ему ту последнюю дозу? Похоже, они знали, что делают!
– Похоже. И Чапек думает так же.
– Но в таком случае… Выходит, за похитителями стоит сам Кирога? Империей управлял гангстер?
Родж покачал головой:
– Совсем не обязательно. И даже маловероятно. Но похоже, что и «Людей Дела», и Партию Человечества контролируют одни и те же лица. И можно не сомневаться, что притянуть их к ответу не удастся. Они сверхреспектабельны и ни к чему формально не причастны. Тем не менее они скомандовали Кироге: «Умри!» – а он брякнулся на спину и засучил лапками… – Родж замолчал на минуту. – И скорее всего, ему даже не намекнули, почему именно сейчас.
– Вот скотство! Вы хотите сказать, что главный человек в Империи собрал манатки и ушел, потому что кто-то из-за кулис отдал приказ?
– Именно так я и думаю.
Я потряс головой:
– Ну и грязная же игра – политика!
– Нет, – твердо возразил Клифтон. – Нет такого понятия «грязная игра». Просто вам попались игроки, нечистые на руку.
– А какая разница?
– Космическая! Кироге никогда выше третьего сорта не подняться, и потому он попал в марионетки к негодяям. А вот Джон Джозеф Бонфорт – это личность. Он никогда ни от кого не зависел. Как последователь он верил в общее дело, как лидер действовал искренне!
– Виноват, – смутился я. – Так что мы собираемся делать? Дэк ведь умерит свою прыть, и «Томми» не придет в Новую Батавию раньше, чем он станет на ноги?
– Нельзя тянуть. Конечно, ускоряться больше одного g нужды нет – никто не ожидает, что человек в его возрасте станет слишком уж перегружать сердце. Но и мешкать не следует. Если император призывает, являться следует вовремя.
– И что потом?
Родж молча смотрел на меня. Это уже начинало раздражать.
– Родж, только не надо! Меня ваши дела больше не касаются. Разве что до конца полета еще поиграю. Грязная там игра, чистая – все одно не моя! Был уговор. Я получаю гонорар – и домой. И там даже близко к избирательному участку не подойду!
– Скорее всего, вам ничего делать и не придется. Доктор Чапек почти наверняка успеет подлечить мистера Бонфорта. А если и нет, все совсем не так страшно. Обряд усыновления был куда сложнее, а тут всего-то аудиенция у императора и…
– У императора?!
Я почти закричал. Как и большинство американцев, я монархии не понимаю и в душе не одобряю… но испытываю тайное благоговение перед королями. В конце концов мы, американцы, вошли в Империю с черного хода. Когда подписали договор об ассоциированном статусе, дающем нам право голоса в имперских делах, там было оговорено, что наши органы власти, Конституция и все остальное не изменятся. Также существует негласная договоренность, что члены императорской фамилии не станут ездить с визитами в Америку. Может, это плохо. Может, сложись все иначе, мы бы не так робели перед коронованными особами… Во всяком случае, «демократичные» американки шибче остальных хлопочут о представлении ко двору.
– Да вы не беспокойтесь, – заверил Родж. – Скорее всего, вам ничего делать не придется. Просто мы должны быть готовы к любому повороту событий. Я что хочу вам сказать – временное правительство не проблема. Законов оно не принимает и в политике погоды не делает. Тут я все сам организую. От вас может потребоваться лишь официальная аудиенция у короля Виллема да еще, наверное, пара пресс-конференций. Мы их заранее подготовим. Но это зависит от того, как скоро он станет на ноги. Да вы и не через такое прошли – а если и не понадобитесь, все равно гонорар останется за вами.
– Дело не в гонораре, черт возьми! Дело… ну, говоря словами прославленного персонажа театральной истории: «Прошу меня развключить».
Прежде чем Родж успел ответить, без стука ворвался Билл Корпсмен. Оглядев нас, он бесцеремонно осведомился:
– Ну что, Родж, сказал ему?
– Сказал, – ответил Клифтон, – но он не согласен.
– А?! Вздор!
– Нет, не вздор, – ответил я. – И кстати, Билл. Дверь, в которую ты только что влетел, дает тебе прекрасную возможность постучать. У актеров есть такой обычай: постучать и спросить: «Можно?» Не слыхал? Жаль.
– Ты мне мозги не пудри, нет времени болтать! Что за треп там с твоим отказом?
– Это не треп. На такую работу я не подписывался.
– Чепуха! Может, ты, Смайт, по тупости не въезжаешь, но ты слишком крепко влип. И всякий там лепет – не могу да не хочу – не полезен для твоего здоровья.
Я шагнул к нему и сжал его запястье:
– Это что, угроза?! Так может, выйдем наружу, разберемся, а?
Он вырвал руку:
– С корабля? Ты что, правда дебил? Неужели до тебя еще не дошло, что ты сам эту кашу и заварил?
– В каком смысле?
– Он имеет в виду, – объяснил Клифтон, – что бегство Кироги, возможно, вызвано вашей вчерашней речью. Может, он даже прав. Однако это к делу не относится. Билл, постарайся быть вежливее, прошу тебя. Мы здесь не для того, чтобы ругаться.
Я был так поражен допущением, что моя речь заставила Кирогу уйти в отставку, что даже забыл о намерении пересчитать Корпсмену зубы. Они это серьезно? Нет, речь даже мне самому понравилась, но такое!..
Если это правда, я действительно гений!
– Билл, – недоуменно спросил я, – тебя не устраивает слишком сильный эффект от моей речи, так?
– А? Черта с два! Не речь, а не пойми что!
– Нет уж, что-нибудь одно. Ты говоришь, что мое «не пойми что» вынудило Партию Человечества полностью сдать позиции. Ты это имел в виду?
Раздосадованный Корпсмен собрался было ответить, но вовремя заметил, что Клифтон прячет улыбку. Он оскалился, снова открыл рот, потом пожал плечами и почти спокойно сказал:
– Ну ладно-ладно, умник. В точку попал. Твоя речь не имеет никакого отношения к отставке Кироги. Тем не менее у нас куча работы. И что это за разговоры, будто ты не хочешь исполнять свою долю обязанностей?
Я возмущенно уставился на него, однако сдержался: вновь сказалась личность Бонфорта. Играя роль человека уравновешенного, сам становишься уравновешенным.
– Билл, ты опять на два стула усесться хочешь! Все это время ты ясно давал понять, что меня наняли. Я контракт отработал и никому ничего больше не должен. Нанять меня снова без моего согласия нельзя. А я согласия не дам.
Он хотел вставить слово, но я перебил:
– Все. Можешь идти. Не желаю тебя больше видеть.
Он был поражен:
– Да ты… Ты здесь никто и звать тебя никак! Какого черта ты тут раскомандовался?
– Верно. Я здесь никто. Но это – моя личная каюта, мне предоставил ее капитан. И ты отсюда сейчас выйдешь – или вылетишь. Манеры твои мне не по вкусу.
– Так будет лучше, Билл, поверь, – мягко добавил Клифтон. – Помимо всего прочего, это действительно его каюта. В настоящее время. Так что предпочтительнее тебе удалиться. – Он помолчал и добавил: – Точнее, нам обоим. Похоже, дело наше – табак. Вы позволите, шеф?
– Пожалуйста.
Я сел и задумался. Жаль, что Корпсмену удалось спровоцировать перепалку, – не стоит он того. Но по зрелом размышлении я убедился: отказ мой никак не связан с неприязнью к Корпсмену – я все решил еще до его прихода.
Раздался резкий стук в дверь.
– Кто?
– Капитан Бродбент, сэр.
– Заходи, Дэк.
Дэк вошел, уселся в кресло и несколько минут молчал, только кусал заусенцы на пальцах. Наконец он поднял глаза и произнес:
– Передумаешь ли ты, если я этого зануду упеку в карцер?
– А? У тебя тут и карцер есть?
– Нет. Но долго ли соорудить?
Я в упор посмотрел на него, пытаясь понять, что за мысли роятся под этой круглой черепушкой.
– Ты действительно засадил бы Корпсмена в карцер, если б я попросил?
Он поднял взгляд, изогнул бровь и ухмыльнулся:
– Нет. Кто пользуется такими методами, тот не капитан. Даже по его приказу я бы ничего подобного не сделал. – Дэк мотнул головой в сторону каюты Бонфорта. – Некоторые вещи человек должен решать сам.
– Верно.
– Я слышал, ты для себя уже все решил…
– Тоже верно.
– Ясно. Знаешь, старина, я пришел сказать: я тебя уважаю. С первого взгляда подумал – пустой щеголь и позер. Пустышка… Я ошибся.
– Спасибо, Дэк.
– Не хочу тебя уговаривать, только скажи: может, стоит еще какие-нибудь условия обсудить? Ты все хорошо обдумал?
– Да, Дэк, я точно знаю, чего хочу. Это точно не мое.
– Что ж, может, ты и прав. Извини. Кажется, надежда у нас одна: может, шеф успеет прийти в себя к сроку. – Он поднялся. – Кстати, Пенни тебя хотела повидать. Если, конечно, ты не сию минуту собираешься нас покинуть.
Я рассмеялся, хоть и не до смеха было:
– Просто «кстати», а? Ты уверен, что соблюдаешь очередность? Я-то думал, сейчас уламывать меня придет док Чапек…
– Он уступил даме – слишком занят мистером Бонфортом. Впрочем, док просил кое-что передать.
– Что же?
– Сказал: может, мол, идти к черту в пекло. Он, конечно, гораздо заковыристее загнул, но смысл в общем таков.
– Да? Ну так передай, что я займу там для него местечко поближе к огоньку.
– Так можно Пенни придет?
– Конечно. Только предупреди ее, что ответом все равно будет «нет».
Все-таки решение я изменил. Черт побери, отчего доводы кажутся куда более логичными, если их подкрепляет аромат «Вожделения джунглей»? Нет, Пенни не пользовалась недозволенными приемами, даже не плакала, да и я себе ничего лишнего не позволял. Просто я соглашался с ее доводами, а вдруг оказалось, что спорить больше не о чем. Пенни – из тех людей, что считают себя в ответе за весь мир; такая искренность не может не убеждать.
Мое обучение по дороге на Марс показалось мне теперь детской забавой. Ролью я уже в основном овладел и, пока корабль шел к Новой Батавии, трудился до седьмого пота. Нужно было восполнить пробелы в знаниях и подготовиться играть Бонфорта в любой обстановке. На императорских приемах в Новой Батавии можно столкнуться с сотнями и даже тысячами людей. Родж собирался по возможности оградить меня от незапланированных встреч (их приходится избегать любому известному человеку), но публичная фигура есть публичная фигура, без этого политику не обойтись.
Подобные танцы на канате делало возможными лишь фарли-досье Бонфорта – похоже, лучшее из когда-либо создававшихся. Фарли был помощником президента в двадцатом веке, Эйзенхауэра, если не ошибаюсь. Разработанный им способ личного общения политиков с целой кучей народу был так же революционен, как изобретение немцами штабного командования. Но я ни о чем таком даже не слыхал, пока Пенни не продемонстрировала мне фарли-досье Бонфорта.
Это было просто досье на людей. Впрочем, в искусстве политики и нет ничего, кроме людей. И оно содержало сведения о каждом или почти каждом из тех тысяч и тысяч, с которыми Бонфорт лично встречался на своем долгом пути наверх. В каждом отдельном досье было аккуратно уложено все, что Бонфорт узнал о человеке из личного общения. Абсолютно все – любая мелочь, ведь как раз мелочи жизни мы ценим больше всего. Имена и ласковые прозвища жен, детей, домашней живности; увлечения, гастрономические пристрастия, убеждения, странности. Затем обязательно следовала дата, место встречи и заметки о всех последующих встречах и разговорах Бонфорта с данным лицом.
Если имелось фото, прилагалось и оно. Иногда присутствовала «закадровая» информация – не та, которую узнал сам Бонфорт, а та, которую для него собрали. Это зависело от политической значимости данного лица. Порой это были официальные биографии длиной в тысячи слов.
Бонфорт и Пенни всегда носили с собой мини-диктофоны, работавшие от тепла тела. Как только представлялась возможность, он надиктовывал впечатления на пленку – в комнатах отдыха, по дороге: всюду, где оставался один. Если с ним была Пенни, записывали на ее диктофон, вмонтированный в корпус наручных часов. Пенни не успевала бы расшифровывать и микрофильмировать все – этой работой были загружены две девицы Джимми Вашингтона.
Когда Пенни показала мне фарли-досье в полном объеме (а объем был и вправду внушительный, хотя на одну кассету помещалось больше десяти тысяч слов) и сказала, что все это сведения о знакомых мистера Бонфорта, я застонал. Вернее, издал нечто среднее между стоном и воплем.
– Господи помилуй, малыш! Я же говорил, что такая работа – не для человека! Ведь жизни не хватит все это запомнить!
– Конечно не хватит!
– Но ты же только что сказала: все это друзья и знакомые мистера Бонфорта!
– Не совсем. Я говорила: это то, что он хотел бы о них помнить. Хранилище нужно именно потому, что запомнить все невозможно. Не беспокойтесь, шеф, вам вообще не придется ничего запоминать. Я просто хотела показать вам, насколько полезно фарли-досье. Моя работа – следить за тем, чтобы у него перед встречей с кем-либо оставалась пара минут на просмотр досье. Будет нужно – я и вам подберу что требуется.
Пенни наугад выбрала кассету и вставила ее в проектор. Досье содержало сведения о некоем мистере Сондерсе из Претории, Южная Африка. Бульдог по кличке Снаффлз Буллибой; несколько неинтересных разновеликих отпрысков, в виски с содовой кладет дольку лайма.
– Пенни, ты хочешь сказать, мистер Бонфорт притворяется, будто помнит подобные мелочи? По-моему, слишком уж похоже на надувательство.
Вместо достойного отпора святотатцу последовал кивок:
– Я раньше тоже так думала. Но, шеф, посмотрите на это несколько иначе. Вы когда-нибудь записывали телефоны своих друзей?
– Ну конечно!
– Разве это надувательство? Разве они так мало заботят вас, что вы не в состоянии запомнить их номера? Может, вы извиняетесь перед ними за это?
– Ох, ладно-ладно! Сдаюсь. Убедила.
– Он рад был бы все это помнить, если б мог. А раз уж не может, фарли-досье – не большее надувательство, чем запись в блокноте о дне рождения друга. Оно по сути и есть гигантский блокнот, в котором записано все. Вот вам приходилось когда-нибудь встречаться с действительно важными персонами?
Я напряг память. Великих артистов она явно не принимала в расчет – хорошо, если вообще знала, что такие бывают…
– Встречался однажды с президентом Уорфилдом. Мне тогда лет десять или одиннадцать было.
– А подробности помните?
– Ну конечно! Он спросил: «Как тебя угораздило сломать руку, сынок?» Я ответил: «С велика упал, сэр!» – а он сказал: «Я тоже раз так падал, только сломал ключицу».
– А как по-вашему, если б он был жив – помнил бы ваш разговор?
– Нет, конечно!
– Почему же, вполне мог. Вы могли быть в его фарли-досье. Их и на детей заводят – ведь мальчики растут и становятся мужчинами. Дело в том, что люди такого уровня, как президент Уорфилд, встречаются с огромным количеством народа. Они просто не в силах запомнить всех. Но каждый из этой безликой толпы помнит свою встречу с выдающимся человеком! Во всех подробностях, потому что для любого самая важная персона – он сам. Ни один политик никогда об этом не забывает, и потому необходимо иметь возможность помнить каждого так же подробно. Это всего лишь проявление дружелюбия, вежливости и теплоты, что в политике тоже важно.
Я попросил фарли-досье короля Виллема. Сведения были скудноваты, что меня сперва напугало. Затем я подумал, что Бонфорт мог и не знать Виллема так уж близко, он ведь небось встречался с ним лишь на нескольких официальных приемах. Премьер-министром он был еще при старом императоре – Фредерике. Никаких биографических подробностей не было, лишь приписка: «См. Дом Оранских». Смотреть я не стал – просто некогда было залезать в дебри имперской и доимперской истории; да и в школе у меня по истории была пятерка. Интерес представляло лишь то, чего об императоре никто не знал, кроме Бонфорта.
Тут меня осенило: фарли-досье наверняка содержит сведения обо всех на борту «Тома Пейна», они ведь (а) люди, (б) с которыми встречался Бонфорт.
Я спросил об этом Пенни. Она слегка удивилась, но затем настала моя очередь удивляться, – оказалось, на борту «Тома Пейна» целых шесть депутатов Великой Ассамблеи! Конечно, Родж Клифтон и сам мистер Бонфорт, но, едва заглянув в досье Дэка, я прочел: «Бродбент, Дарий К. Достопочтенный; депутат ВА от Лиги Вольных Странников, Высшая Палата». Далее указывалось, что он имеет степень доктора философии (физика), девять лет назад выиграл первенство Империи по стрельбе из пистолета, а также опубликовал три тома стихов под псевдонимом Эйси Уилрайт. После этого я зарекся на будущее судить о людях по внешности.
Еще там присутствовало замечание, небрежно начертанное от руки: «Весьма нравится женщинам – и наоборот».
Пенни и доктор Чапек тоже оказались депутатами и членами Высшей Палаты. Джимми Вашингтон был, как я позже понял, депутатом от «надежного» избирательного округа – он представлял Лапландию со всеми тамошними оленями и, конечно же, Санта-Клаусом. Еще он имел духовный сан – в некоей Первобиблейской Истинной Церкви Святого Духа; я о такой никогда не слыхал, но это вполне объясняло его клерикальный облик.
С особым удовольствием я смотрел досье Пенни: «Достопочтенная мисс Пенелопа Таллиаферро Рассел, магистр административного управления (Джорджтаун), бакалавр искусств (Уэлсли)». Почему-то меня это не удивило. Она представляла не закрепленных за конкретными округами университетских дам – как я теперь понимал, еще один «надежный» округ, ведь из них пять против одной – экспансионистки. Дальше шли размер ее перчаток и всего остального, излюбленные цвета (кстати, насчет одежды я мог бы ей кое-что присоветовать), любимые духи («Вожделение джунглей», конечно) и куча других мелочей самого безобидного свойства. Был и «комментарий»: «Патологически честна; слаба в арифметике; гордится своим чувством юмора, которого начисто лишена; соблюдает диету, но при виде засахаренных вишен тотчас о ней забывает; материнский комплекс ответственности за все сущее; не может удержаться от чтения печатного слова в любой форме».
Ниже – приписка рукой Бонфорта: «Ух, Хохолок! Я же вижу – опять нос суешь!»
Возвращая ей все обратно, я спросил, читала ли Пенни свое досье. Она посоветовала мне не лезть не в свои дела. Потом покраснела и извинилась.
Львиную долю времени отнимали репетиции, а что оставалось, шло на поддержку и уточнение внешности. Я добавил две родинки, кропотливо навел морщинки, сверил оттенок «полупрозрачного» по колориметру и закрепил все электрощеткой. Сложновато потом будет вернуть прежний вид, но надежность грима того стоит. Даже ацетоном не смыть, не говоря уж о всяких там салфетках и носовых платках. Я и шрам на «нужную» ногу нанес, по фото из истории болезни, что мне дал Чапек. Если б у Бонфорта была жена или, скажем, любовница, даже она вряд ли смогла бы наверняка сказать, кто из нас настоящий. Повозиться, конечно, пришлось, зато о гриме можно было больше не заботиться и заниматься другими не менее важными делами.
Почти весь перелет я старался вникнуть в то, о чем думал Бонфорт, во что он верил, – то есть в политику Партии Экспансионистов. Да он, можно сказать, сам был Партией Экспансионистов! Не просто выдающимся ее деятелем, но – основоположником и духовным отцом. Поначалу экспансионизм был не более чем движением «Явное предначертание» – сущим винегретом из самых разноцветных группировок, объединенных лишь пониманием, что новый небесный фронтир – главнейший вопрос для будущности человечества. Бонфорт четко определил курс и партийную этику; он заявил, что флаг Империи должны сопровождать свобода и равноправие, и не уставал твердить, что человечество не должно повторять ошибки европейцев в Азии и Африке.
Но одно меня просто ошарашило: оказывается, на первых порах Партия Экспансионистов больше всего походила на сегодняшнюю Партию Человечества! Я в таких вещах ничего не смыслил; мне и невдомек было, что партии с возрастом меняются зачастую сильнее, чем люди! Правда, краем уха я слыхал, что Партия Человечества откололась от Движения Экспансионистов, но никогда над этим не раздумывал. Однако по зрелом размышлении это неизбежно. Те партии, что не смотрели в небо, затерялись со временем в недрах Истории, их кандидатов больше не выбирали, а единственная, шедшая по верному пути, просто обязана была разделиться на две фракции.
Извините, отвлекся. Так вот, мое политическое образование развивалось не так логично. Сперва я просто впитывал публичные высказывания Бонфорта. По дороге на Марс я занимался, по существу, тем же, но тогда я усваивал, как он говорит, а теперь – что.
Бонфорт принадлежал к ораторам классической школы, но в споре отпускал иногда язвительные замечания. Вот, например, выступление в Новом Париже; это когда поднялся гвалт вокруг договора с Гнездами Марса, так называемого Соглашения Тихо. Бонфорту удалось тогда провести его через Великую Ассамблею, но обстановка так обострилась, что вотум доверия был проигран и кресло премьер-министра пришлось освободить. И все равно Кирога не осмелился впоследствии денонсировать договор! Речь ту я слушал с особым интересом – Соглашение Тихо в свое время сильно меня раздражало. Мысль о том, что марсиане должны пользоваться на Земле теми же правами, что и люди на Марсе, была для меня совершеннейшей чушью – до визита в Гнездо Кккаха.
Бонфорт на экране раздраженно гудел:
– Мой почтенный оппонент, возможно, знает, что девиз так называемой Партии Человечества – «Правление людей, людьми и для людей» – не что иное, как бессмертные слова Линкольна, переиначенные для нужд современности. Но хоть голос и остается голосом Авраама – рука оказывается рукой ку-клукс-клана! Ведь истинное значение этого, на первый взгляд невинного, лозунга – «Правление людей, и только людей всеми расами повсюду ради выгоды привилегированной верхушки»… Но, возразит мой почтенный оппонент, сам Бог велел человеку нести по Галактике свет просвещения и осчастливить дикарей благами нашей цивилизации! Это социологическая школа дядюшки Римуса: «Холосый чехномазий петь спиричуэлс, а старый Масса всех их любить»! Весьма умилительная картинка, только жаль – рама маловата! Не уместились в ней ни кнут, ни колодки, ни контора!
Я понял, что становлюсь если и не экспансионистом, то по крайней мере бонфортистом. Не то чтобы он брал логикой – на мой взгляд, как раз логики ему порой недоставало, – просто мое сознание было настроено на восприятие. Я очень хотел понять суть его убежденности и проникнуться его мыслями так, чтобы готовая фраза, едва понадобится, сама слетала с языка.
Без сомнения, Бонфорт четко знает, чего хочет и – что встречается очень редко – почему хочет именно этого. Сей факт невольно производил громадное впечатление и побуждал к анализу собственных убеждений. Во что же я верю и чем живу?
Конечно же, своим делом! Я родился и вырос актером, я любил сцену, я жил в глубоком, хоть и нелогичном убеждении, что искусство стоит затраченных на него усилий. Кроме того, театр – это все, что я знаю и чем могу заработать на жизнь. Но что еще?
Формальные этические учения никогда меня не привлекали. Возможность ознакомиться с ними я имел; публичные библиотеки – отличное место отдыха для безденежного актера. Но вскоре до меня дошло, что все они в смысле витаминов бедны, как тещин поцелуй. Дай любому философу вдоволь бумаги да времени – он тебе что угодно разложит по полочкам и базу подведет.
Ну а моральные наставления, которые преподносят детям, я отроду презирал. Львиная их доля – откровенный треп, а те немногие, что имеют хоть какой-то смысл, сводятся к утверждению священных истин: «хороший» ребенок не мешает маме спать, а «правильный» мужчина должен неустанно пополнять свой лицевой счет и успевать вовремя стереть пушок с рыльца! Благодарю покорно!
Однако даже собачья стая имеет свои правила и обычаи. А я? Чем я руководствуюсь – или хотел бы руководствоваться – в собственной жизни?
«Представление должно продолжаться». В этот принцип я свято верил и всегда ему следовал. Но почему представление должно продолжаться? Учитывая, что некоторые представления иначе как отвратительными не назовешь. Потому что ты согласился в нем участвовать. Потому что публика заплатила за билеты и теперь вправе требовать того, на что ты способен. Это твой долг перед ней. Перед импресарио, и режиссером, и рабочими сцены, и остальными членами труппы. Перед твоими наставниками, и перед множеством других со времен каменных амфитеатров под открытым небом, и даже перед древними сказителями с базарных площадей. Noblesse oblige[4].
Я решил, что в более общем виде эта заповедь применима к любому ремеслу. Качество за деньги. Строй по отвесу и ватерпасу. Клятва Гиппократа. Не подводи команду. Честная работа за честную плату. Эти принципы не нуждаются в доказательстве и составляют важнейшую часть жизни. Они верны в любую эпоху, везде, вплоть до самых дальних окраин Галактики.
И я осознал вдруг, к чему стремится Бонфорт! Если есть нравственные ценности, не тускнеющие от времени и расстояний, то они истинны и для людей, и для марсиан. И будут истинными на любой планете любой звезды. И если человечество не будет им следовать, то не завоюет звезды, поскольку какая-нибудь более развитая раса накажет его за непорядочность.
Условие экспансии – нравственность. Слабого задави, падающего толкни – слишком узкая философия для необъятной шири Космоса.
Однако Бонфорт вовсе не был сюсюкающим апологетом розовых очков.
– Я не пацифист, – говорил он. – Пацифизм – скользкая доктрина, по которой человек принимает блага социальной группы, но отказывается за них платить и при этом еще требует нимба за свою бесчестность. Господин спикер, жизнь принадлежит тем, кто не боится ее потерять. Этот билль должен пройти!
С этими словами он встал и перешел на другую сторону зала, в знак поддержки военного бюджета, отвергнутого общим собранием его партии.
Или вот:
– Делайте выбор! Всегда делайте выбор! Иногда вы будете ошибаться, но тот, кто боится сделать выбор, не прав всегда! Упаси нас небо от трусливых зайцев, боящихся делать выбор. Встанем, друзья, и пусть нас сосчитают.
Это было закрытое совещание, но Пенни записала все на свой диктофон, а Бонфорт – сохранил. Он здорово чувствовал ответственность перед Историей и хранил записи. И хорошо – иначе с чем бы я сейчас работал?
Я решил, что Бонфорт мне по нутру. Он – такой, каким мне хотелось себя считать. Его личину я мог носить с гордостью.
Насколько помню, я ни минуты не спал с тех пор, как пообещал Пенни прийти на аудиенцию к императору, если Бонфорт не поправится к сроку. Нет, вообще-то, я собирался спать – не дело выходить на сцену с опухшей физиономией, – но потом увлекся работой, а у Бонфорта в столе нашелся большой запас бодрящих таблеток. Просто удивительно, сколько работы можно провернуть, если пахать по двадцать четыре часа в сутки, да еще если никто не мешает – напротив, помогут чем угодно, только попроси.
Но незадолго до посадки в Новой Батавии ко мне вошел док Чапек и сказал:
– Закатайте-ка левый рукав.
– Зачем?
– Затем, что не дело, если вы войдете к императору и рухнете от усталости. После укола проспите до самой посадки, а уж тогда дадим вам стимулирующее.
– А… А он, по-вашему, не сможет?
Доктор Чапек молча ввел мне лекарство. Я хотел было досмотреть очередное выступление, но, похоже, заснул в следующую же секунду. И, как мне показалось, тут же услышал голос Дэка, настойчиво повторяющий:
– Вставайте, сэр, вставайте, пожалуйста! Мы – на космодроме Липперсгей.
8
Наша Луна полностью лишена атмосферы, поэтому факельщики могут садиться прямо на поверхность. Вообще-то, в случае «Тома Пейна» предполагалось обслуживание исключительно на орбитальных станциях, сажать его можно только в специальную «колыбель». Жалко, я спал и не видел, как Дэк ухитрился это проделать. Говорят, легче поймать яйцо тарелкой. Дэк был одним из полудюжины пилотов, кто на такое способен.
Но мне не удалось даже поглазеть на «Томми» в «колыбели». Все, что я смог увидеть, – внутренность герметичного перехода, который сразу же подвели к нашему шлюзу, да еще пассажирскую капсулу, понесшую нас по туннелю в Новую Батавию. Здесь, при слабом лунном притяжении, капсулы развивают такую скорость, что к середине пути вновь оказываешься в невесомости.
Нас сразу же провели в апартаменты, отведенные лидеру оппозиции. То была официальная резиденция Бонфорта, до тех пор когда (и если) он снова придет к власти после выборов. Роскошь здешняя меня просто поразила. Интересно, как же тогда выглядит обиталище премьер-министра? Наверное, Новая Батавия – самая великолепная столица в истории. Обидно, конечно, что ее нельзя осмотреть снаружи, зато это единственный город Солнечной системы, которому не страшна термоядерная бомбардировка. Не то чтобы совсем не страшна – кое-что, конечно, пострадало бы, я имею в виду постройки, находящиеся на поверхности.
Апартаменты Бонфорта состояли из верхней гостиной, вырубленной в склоне горы, с выступающей наружу прозрачной полусферой балкона, с которого можно было любоваться звездами и матушкой-Землей. Отсюда специальный лифт вел вниз, в спальню и кабинеты, надежно укрытые под тысячефутовой толщей каменного массива.
Осмотреть все как следует я не успел – пора было облачаться для аудиенции. Бонфорт и на Земле никогда не держал камердинера, но Родж навязался мне помогать (вернее – мешать) наводить окончательный блеск. «Облачение» оказалось древней придворной одеждой: бесформенные, трубоподобные штаны, совершенно уж дурацкий пиджак с фалдами, похожими на гвоздодер, – и то и другое черное. В придачу – сорочка: белый пластрон, от крахмала жесткий, будто кираса, воротничок-стойка с загнутыми уголками и белый галстук-бабочка. Сорочка Бонфорта была собрана воедино заранее, ведь услугами камердинера он, как я уже говорил, не пользовался. А вообще-то, каждый предмет полагалось надевать порознь и бабочку завязывать небрежно, чтобы видно было: завязывали руками. Но нельзя же требовать, чтобы человек разбирался в исторической одежде так же хорошо, как в политике!
Да, выглядел костюмчик более чем нелепо, но на его траурном фоне разноцветная диагональ ленты ордена Вильгельмины смотрелась просто великолепно! Надев ее через плечо, я осмотрел себя в большом зеркале и остался доволен. Яркая полоса на черно-белом – весьма впечатляюще. При всем своем уродстве традиционное облачение придавало достоинство и неприступную величественность метрдотеля. Я решил, что вполне гожусь для императорского двора.
Родж передал мне свиток якобы с фамилиями тех, кого «я» рекомендовал в состав нового кабинета министров, а во внутренний карман сунул мне копию отпечатанного списка. Оригинал Джимми Вашингтон передал госсекретарю императора сразу после посадки. Теоретически, на аудиенции император должен был сообщить, что поручает мне формирование кабинета, а я – смиренно представить на его суд свои соображения. Список кандидатур должен был оставаться в секрете, пока монарх милостиво его не одобрит.
На самом деле все было уже решено. Родж с Биллом почти всю дорогу обдумывали состав правительства и получали согласие каждого кандидата по спецсвязи. Я изучал досье всех рекомендованных, а также альтернативных кандидатур. Впрочем, список был секретным в том смысле, что репортерам его покажут только после аудиенции.
Взяв свиток, я прихватил и Жезл. Родж в ужасе застонал:
– Да вы что, с ума сошли? Нельзя с этим к императору!
– Почему?
– Но… Это же оружие!
– Верно, церемониальное оружие. Родж, да любой герцог и даже самый паршивый баронет будут при шпагах. А я возьму Жезл!
Он замотал головой:
– Тут дело другое. Вы разве незнакомы с этикетом? Их шпаги символизируют обязанность поддерживать и защищать монарха лично и собственным оружием. А вам, как простолюдину, оружие при дворе не положено.
– Нет, Родж. То есть как вы скажете, так и будет, но к чему упускать такой отличный шанс? Спектакль пройдет замечательно, точно вам говорю.
– Э-э-э… Боюсь, что не вижу…
– Так смотрите! На Марсе ведь узнают, что Жезл был со мной? Обитатели Гнезд, я имею в виду?
– Да, наверное. Вернее, точно.
– Именно! У любого Гнезда есть стереовизор – в Гнезде Кккаха, по крайней мере, их было навалом. Ведь марсиане не меньше нашего интересуются имперскими новостями, так?
– Так. Во всяком случае, старейшины.
– И если я возьму с собой Жезл, они об этом узнают. Если нет – тоже. А для них это важно, поскольку касается приличий. Ни один марсианин не покажется вне стен Гнезда или на какой-нибудь церемонии без Жезла. Да ведь они и раньше встречались с императором и, даю голову на отсечение, свои Жезлы на аудиенцию брали.
– Но вы же не…
– Вы забываете – теперь я именно марсианин!
Лицо Роджа приобрело слегка осоловевшее выражение. Я продолжал:
– Я теперь не только Джон Джозеф Бонфорт, я Кккахжжжер из Гнезда Кккаха. И, не взяв с собой Жезл Жизни, допущу непростительный промах… Если честно, не знаю даже, что будет, когда об этом станет известно; я еще недостаточно знаком с марсианскими обычаями. А если я беру Жезл, тогда я – марсианский гражданин, который вот-вот станет премьер-министром его величества! Что, по-вашему, скажут на сей счет в Гнездах?
– Кажется, я не продумал как следует этого вопроса, – задумчиво протянул Родж.
– Я тоже лишь сейчас сообразил, как только пришлось решать: брать ли с собой Жезл. Но неужели мистер Бонфорт не обдумал этого еще до усыновления?! Родж, мы уже поймали тигра за хвост – отступать некуда, только оседлать его – и вперед!
Тут пришел Дэк и тоже взял мою сторону, похоже, даже удивился, что Клифтону могло прийти в голову нечто другое:
– Будь уверен, Родж, мы создадим прецедент, и, сдается мне, далеко не последний в нашей карьере!
Взгляд его упал на Жезл.
– Эй! Ты хочешь кого-нибудь убить или просто стену продырявить?
– Да я же не жму ни на что.
– И на том спасибо. Он даже не на предохранителе. – Дэк аккуратно отнял у меня Жезл. – Повернуть кольцо и вдвинуть эту штуку в паз. Теперь он просто палка.
– Ой. Виноват.
Из гостиной меня препроводили в гардеробную и сдали с рук на руки шталмейстеру короля Виллема – полковнику Патилу. То был индус в мундире имперских космических сил, с прекрасной выправкой и непроницаемым выражением лица. Поклон, коим он меня встретил, был рассчитан с точностью до градуса: отображал он и то, что я скоро стану премьер-министром, и то, что таковым я пока еще не стал и что мой ранг хоть и выше, но все же человек я штатский и следует вычесть пять градусов за императорский аксельбант на его правом плече.
Заметив Жезл, он мягко сказал:
– Марсианский Жезл Жизни, не так ли, сэр? Любопытно. Вы сможете оставить его здесь, с ним ничего не случится.
– Жезл я возьму с собой, – ответил я.
– Сэр?..
Он заломил брови, ожидая, что я тут же исправлю эту очевидную ошибку.
Я перебрал в памяти излюбленные фразы Бонфорта и выбрал одну: ясный намек на излишнюю самоуверенность собеседника:
– Вы, сынок, свое плетите как хотите, а моего не путайте.
С его лица окончательно исчезло всякое выражение.
– Прекрасно, сэр. Сюда, будьте любезны.
У входа в тронный зал мы остановились. Далеко впереди стоял на возвышении пустой трон. По обе стороны прохода к нему томились в ожидании придворные и знать. Видно, Патил подал условный знак: заиграл гимн Империи, и все застыли – Патил навытяжку, словно робот, я – чуть ссутулясь, как и положено пожилому, перегруженному работой человеку, исполняющему свой долг, остальные – как манекены. Надеюсь, мы никогда не откажемся полностью от расходов на содержание двора – вся эта шикарно разодетая массовка создает незабываемое зрелище.
С последними тактами гимна к трону подошел Виллем, принц Оранский, герцог Нассауский, великий герцог Люксембургский, командор ордена Священной Римской империи, генерал-адмирал Вооруженных сил Империи, Советник Гнезд Марса, Защитник бедных и, Божьей милостью, король Нидерландов и император Планет и межпланетного пространства.
Лица его я разглядеть не мог, но атмосфера церемонии вызвала во мне теплую волну доброжелательности. Я не был больше противником монархии.
Отзвучал гимн, король Виллем сел, кивнул в ответ на поклоны, и толпа придворных немного ожила. Патил куда-то пропал, а я, с Жезлом под мышкой, начал восхождение к трону, хромая даже при слабом лунном притяжении. Все это здорово напоминало путь к внутреннему Гнезду Кккаха, разве что здесь я ничего не боялся. Было немного жарко, да звенело в ушах. Вдогонку звучала мешанина из земных гимнов – от «Короля Кристиана» до «Марсельезы», «Знамени, усыпанного звездами» и прочих. Поклон у первой линии, поклон у второй, и последний, самый низкий, прямо перед ступенями. Колен я не преклонил – это только дворянам положено, а простолюдины делят со своим сувереном его суверенитет. В театре и в стереофильмах это часто показывают неправильно, потому Родж мне все тщательно объяснил.
1 Большие ягодичные мышцы (лат.).
2 Шеф-повар, выдающийся кулинар (фр.).
3 «К звездам» (лат.).
4 Положение обязывает (фр.).
Скачать книгу