Вы не авторизовались

Дом волчиц бесплатное чтение

Элоди Харпер
Дом волчиц

Elodie Harper

The Wolf Den

The Wolf Den

Design & Illustration: Holly Ovenden

* * *

Со всей моей любовью посвящается Эжени, Рут и Тому — моим сестрам и брату по крови и свойству

Слово lupanar (лупанарий) для римлян имело два значения: публичный дом и волчье логово, а слово lupa могло означать как проститутку, так и волчицу.

74 год нашей эры. Фебрариус

Глава 1

Термы, вино и секс приближают судьбу.

Древнеримская максима

Окутанная исходящим от кожи паром, она молитвенно складывает ладони и откидывается на спину в теплой воде. Легкие волны плещут ей в шею. Кругом смех и женские голоса, смешение звуков эхом отражается от камня. Она пропускает шум мимо ушей и сосредоточивает внимание на своих пальцах, водя ими по поверхности и глядя, как с них капает вода и поднимается пар. «Эти руки могли быть чьими угодно, — думает Амара, — они могли принадлежать любому. Но они принадлежат Феликсу».

Затем чьи-то пальцы переплетаются с ее, нарушив задумчивость Амары. Виктория рывком вытаскивает ее из воды.

— Амара! Ты же волосы намочишь! Нельзя лежать на спине! — Пощипывая ногтями кожу девушки, Виктория пытается взбить ее кудри, поникшие и липнущие к плечам. — Они у тебя как крысиные хвосты. О чем ты только думала?

Амару захлестывает тревога: как можно быть такой беспечной, ведь она сегодня столько отдыхала!

— Я не знаю, я…

— Все не так уж плохо. — Она оборачивается и видит неслышно подошедшую к ним Дидону. Та смотрит на них, слегка нахмурив брови. — Почти незаметно.

— Какая разница! Мужчины приходят сюда не ради волос, — произносит другой, куда менее приветливый голос.

Драука, самая ценная женщина Симо, наблюдает за ними с противоположной стороны узкого бассейна. Поднявшись из воды, она вскидывает руки и раскачивается из стороны в сторону. Темные волны ее волос блестят как вороново крыло. Позади нее, за округлыми арочными окнами, сереет плоское море. Девушки не могут отвести взгляд от ее тела. Амаре вспоминается статуя Елены Троянской, которую она видела еще в Афидне, когда у нее было другое имя и другая жизнь.

— Венера Помпейская! — в преувеличенном изумлении ахает Виктория, хватаясь за Амару. — Богиня ходит среди нас! О, убереги мои глаза от своей неземной прелести!

Драука мрачнеет и с плеском опускает руки. Виктория смеется.

— Можно подумать, тут ни у кого больше нет сисек, — добавляет она, однако уже вполголоса, чтобы ее слова не достигли слуха Драуки.

— Но она и на самом деле прекрасна, — говорит Дидона, по-прежнему глазея на их соперницу. — Она ведь здесь уже не впервые, правда? Возможно, мужчины предпочтут ее, возможно…

— Исключая Драуку, чем они лучше нас? — перебивает Виктория, испепеляя взглядом трех спутниц пышной красавицы. Те плещутся с напускной веселостью, заливаясь наигранным смехом и занимая большую часть бассейна. — Сразу видно, что все как одна подавальщицы. У Марии ручищи как у носильщика.

Амара сомневается, что они вправе высмеивать этих женщин, учитывая их собственный низкий статус бордельных шлюх. Волчицы. В животе затягивается знакомый узел.

— Интересно, что это будут за мужчины, — говорит она.

— Они будут… — Не успев закончить мысль, Виктория отвлекается на что-то за спиной Амары. — Эй! — кричит она. — А ну отпусти! Отпусти ее!

Она бредет по воде к какой-то пожилой женщине, которая тянет Крессу за руку, пытаясь вытащить ее из бассейна. Наконец под возмущенным взглядом Виктории старуха выволакивает мокрую Крессу на бортик.

— Феликс? Ты принадлежишь Феликсу? — Старуха нагибается и нацеливает скрюченный палец в лицо Виктории.

Никто не отвечает. Незнакомка оглядывает сбившихся в стайку девушек. Подплывшая к ним Бероника удивленно приоткрывает рот.

— Вон отсюда, Феликсовы шлюхи! — нетерпеливо велит старуха, повелительно махая рукой в сторону выхода.

Кресса пытается возразить, но старуха ее отпихивает. Женщины Симо больше не плещутся и не смеются. Амара скорее чувствует, чем видит, что все они сгрудились в дальнем краю бассейна.

— Сейчас же вон, Феликсовы шлюхи! — повторяет старуха, поочередно ткнув в каждую из них пальцем. Никто не сходит с места, и она хватает Амару за руку. — Вон! Вон! Убирайтесь сейчас же!

Девушка обдирает кожу о камень, когда старая карга с визгом подтаскивает ее к бортику. Жесткие пальцы на удивление сильной хваткой вцепляются в ее мягкое плечо. Резко высвободившись, она подтягивается на горячие плиты. Старуха продолжает надрывать горло, угрожая позвать Вибо, если они не поторопятся. При упоминании имени управляющего термами женщины Феликса наконец выходят из неподвижности. Обнаженные, они вылезают из воды и спешат в соседнюю комнату, дрожа от резкой смены освещения и температуры. Каскад шумно низвергается в холодный бассейн, заглушая старухины крики. Амара, пошатнувшись, опирается о ярко-синюю стену и старается не потерять равновесие, протискиваясь мимо картин с изображениями морских созданий. Огромная рыба разевает пасть у самого ее лица.

Когда все пять девушек оказываются в раздевалках, спорить продолжает одна Виктория. Они не проходили через эти комнаты по пути в бассейн. Над рядами ящиков из полированного дерева висят картины, изображающие любовников во всех возможных сексуальных позициях. Одежда девушек ворохом свалена на полу.

— Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! — требует их мучительница, швырнув плащ еще не оправившейся от потрясения Беронике.

Амара не нуждается в дальнейших понуканиях. Она наклоняется и, порывшись в груде одежды, протягивает желтую тогу Дидоны, которая дрожит как лист от страха, равно как и от холода. Дидона еще не свыклась с положением рабыни, и каждое новое унижение ранит ее в самое сердце. Не суетится только Виктория. Остальные давно уже оделись, а она еще завязывает тогу, со жгучей ненавистью глядя на старуху. Когда Виктория наконец отворачивается, та делает жест от дурного глаза.

Последний тычок костлявого пальца между лопаток, и вот Амара и другие девушки уже жмутся друг к другу во внутреннем дворике. Мелкий дождь бьет в лицо, с моря дует холодный ветер. Они стоят, сбившись в кучку в промокших насквозь тогах и плащах. Амара озирается, удивляясь их одиночеству, и замечает двух здоровяков, укрывшихся под колоннадой, у расписанной нимфами и розами стены. Один из них, мужчина с грозным лицом, размашисто шагает к девушкам. Это Трасо, надсмотрщик Феликса.

— В чем дело? Что случилось? — Кулаки Трасо сжаты в предвкушении драки.

Амара отстраняется. Ей уже доводилось испытать на себе тяжесть этих кулаков.

— У него спроси, — говорит она, указывая на мужчину, оставшегося стоять в тени. — Разве он не служит Симо?

— Кто-то надул Феликса, — добавляет Виктория, в то время как Трасо резко разворачивается к колоннаде. — Женщинам Симо позволили остаться, а нас всех вышвырнули вон до прихода мужчин. Весьма своевременно, тебе не кажется?

Не дожидаясь разъяснений, Трасо бросается через двор и замахивается в голову недавнему товарищу.

— Балбус! Я убью тебя, проклятый лжец!

Балбус уворачивается от прямого удара, однако тумак приходится ему в ухо и заставляет пошатнуться. Схватив противника за плечи, Трасо лбом разбивает ему нос. Балбус вырывается, рыча и держась за окровавленное лицо. Трасо снова устремляется в бой, и оба с ревом падают на землю, беспорядочно молотя руками и кусаясь. Девушки растерянно наблюдают за дракой.

— Феликсу это не понравится, — констатирует очевидное Бероника.

Амара искоса поглядывает на Викторию, надеясь, что подруга отпустит едкое замечание, но та отводит глаза.

В дверях поднимается сутолока. Не успевают девушки отпрянуть, как во двор выбегает группа рабов. Они кидаются к дерущимся, пытаясь их разнять, — и один из миротворцев тут же получает удар в лицо. Вслед за рабами появляется одышливый, дородный, завернутый в зеленую тогу управляющий термами. Оттолкнув Крессу с дороги, Вибо спешит к виновникам беспорядка.

— Довольно! — кричит он. — Или будете отвечать за неповиновение перед своими хозяевами!

Мужчины наконец откатываются друг от друга. Трасо встает первым, тогда как Балбусу помогают подняться двое рабов.

— Хотите по миру меня пустить? — вопрошает Вибо. — Сцепились на моем пороге, будто бродячие псы! Всыпать бы вам плетей!

Балбус бормочет что-то неразборчивое.

— Мне плевать! — кричит Вибо. — Сейчас же выметайтесь, оба. И потаскух своих прихватите.

Не дожидаясь особого приглашения, девушки пересекают двор прежде, чем Трасо успевает их догнать. Амара замечает, что надсмотрщик прихрамывает: должно быть, Балбус, которому не поздоровилось еще больше, успел-таки нанести несколько увесистых ударов. У Трасо рассечена губа, и он баюкает свою руку. Девушкам хватает ума не спрашивать, как он себя чувствует.

Под предводительством Виктории они взбираются по ступеням к высоким воротам. Замыкающая процессию Бероника не успевает избежать злого шлепка Трасо. Все они понимают, что он срывается на них, зная, что по возвращении в лупанарий на него обрушится гнев Феликса. В душе Амары нарастает страх, и она тщетно пытается сглотнуть застрявший в горле комок.

Выйдя на улицу, они словно попадают в поток быстрой реки. Амара хватает Дидону за руку, и они вместе пробиваются сквозь давку вверх по холму к воротам форума^[1]. Ноги скользят по мокрым камням. Амара впервые попала в Помпеи с Дидоной. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а кажется — целая жизнь. Они вместе шли этим путем осенью, после того как Феликс купил их на невольничьем рынке в Поццуоли. Погода была теплее, чем сейчас, а небо яснее. Ей вспоминаются сладкие спелые фиги, купленные Феликсом в дорогу. Стоило разломить плоды пополам, как блестящая розовая мякоть прилипала к пальцам. Те мгновения казались почти счастливыми — конечно, если бы счастье могло существовать в мире, где ее, Амару, продают и покупают. Она по сей день удивляется проявленной Феликсом доброте. Они и не догадывались, насколько несвойственно ему это качество.

Мимо проталкивается мужчина с тяжелой корзиной рыбы на голове, обращая плечи в толпу, будто оружие. Следом за ним они ныряют в высокую подворотню и оказываются в гулком темном проходе. Склон дороги становится круче, а толчея — еще страшнее. Оглянувшись, Амара видит, как Кресса с обреченным лицом тащит вверх по холму запыхавшуюся Беронику. Отставший Трасо почти исчез из виду. Должно быть, его одолевает боль в ноге, иначе он бы уже выбранил Беронику за медлительность. Виктория, разумеется, вырвалась вперед. Она единственная из пяти женщин Феликса родилась в этом городе и, хоть и будучи рабыней, в отличие от остальных чувствует себя здесь вольготно, как у себя дома.

В городских стенах дорога выравнивается, но становится мокрее, вода окатывает обувь Амары. Дидона помогает ей подняться на высокий тротуар, и два торговца тканями с ворчанием уступают им путь. На девушек напирает мужчина, увешанный миртовыми гирляндами — подношениями для храма Венеры.

— Для вашей богини? Во имя любви? Две штуки за медяк! Приносят удачу! — Он подносит листья так близко к лицу Дидоны, что та непроизвольно вскидывает руку, чтобы закрыться вуалью, которой больше не носит.

Амара отталкивает гирлянды.

— Нет.

Когда они достигают форума, толпа рассеивается по просторной площади. Лоточники разделяют человеческие потоки, подобно камням. Одни прохожие замедляют шаг, чтобы поглазеть или поторговаться, другие размашисто шагают мимо. В дальнем конце площади высится храм Юпитера, на ступенях которого курится фимиам. Здание колышется в знойном мареве. Дым благовоний тает над громоздящейся позади него синей горой. Амара вспоминает, как улыбался ее отец, когда она спрашивала, верит ли он в богов: «Истории обладают силой независимо от того, верим мы в них или нет». Она гонит от себя воспоминания о его голосе.

Остальные девушки продолжают искать глазами Трасо. Наконец Дидона показывает на него остальным. Надсмотрщик раздраженно пробирается через толпу.

— У него что, опять сломан нос? — спрашивает Бероника. — Он выглядит ужасно.

— Хуже, чем обычно? Ты уверена? — отзывается Виктория. — Кажется, Балбус вправил его на место.

Бероника не понимает шутки.

— Нет, он выглядит просто ужасно! — настаивает она, повысив голос для вящей убедительности.

Кресса качает головой.

— Он тебя услышит.

Догнав девушек, Трасо грубо приказывает им пошевеливаться, и они дружно пересекают полную народа площадь. Компания моряков, вероятно, только что причаливших в порту, восхищенно присвистывает при виде Амары. Один из них жестами показывает, чего хочет. Она улыбается ему и опускает взгляд. Мужчины со смехом хлопают друг друга по плечам.

Дорога, ведущая вниз по склону, раскисла от дождя, превратившись в разбитую красно-желтую мозаику, отражающую ряды окрашенных зданий по обеим сторонам. Девушки глазеют на группу насквозь промокших носильщиков, плетущихся по колено в воде. Их удачливый груз надежно устроен высоко над водными потоками, за плотными занавесками паланкинов. Амара замечает дохлую собаку, застрявшую между двумя выступающими из воды камнями и удерживаемую на месте тяжестью стремительного потока. Утренний ливень неспособен смыть всю городскую скверну. Осторожно ступая по камням, девушки поворачивают влево, на узкую улочку, огибающую лупанарий. Здесь совсем негде развернуться, но редеет и толпа.

В детстве Амаре не терпелось бы вернуться домой, укрыться от дождя, посидеть с матерью у жаровни, попивая горячее вино со специями, принесенное служанкой. Но зловещее здание лупанария нисколько не походит на ее отчий дом. Вместо согревающих напитков ее ждет лишь ярость Феликса.

Они собираются перед зданием и плотно прижимаются к стене, чтобы спрятаться от ливня под нависающим балконом. Трасо выглядит почти таким же обеспокоенным, как девушки.

— Вы две! — Он показывает на Викторию и Амару. — В термах у вас было полно оправданий. Вот и объясняйте все хозяину.

Остальные проскальзывают в здание. Дидона встревоженно оглядывается через плечо. Виктория, склонив голову набок, прикасается к здоровой руке Трасо.

— Я расскажу Феликсу, как храбро ты дрался, — говорит она, глядя на него с такой обезоруживающей искренностью, что Амара почти ей верит. — Ты защищал его достоинство. Это дорогого стоит.

Гордость не позволяет Трасо поблагодарить шлюху, но он коротко кивает и переводит глаза на Амару, очевидно ожидая восхвалений и от нее. Не в силах выжать из себя ни единого льстивого слова, та мнется под предостерегающим взглядом Виктории.

— Да, — в конце концов выдавливает она, кивая надсмотрщику. — Это правда. Ты настоящий смельчак. — От страха ее греческий акцент становится еще заметнее.

Трасо стучит в деревянную дверь, ведущую в расположенные над публичным домом покои Феликса. Им, хмуря сросшиеся брови, открывает неизменно мрачный Парис. Амара с порога улавливает запах скрытой под темной лестницей латрины^[2]. Раньше она жалела одинокого юного Париса, разрывающегося между мытьем хозяйских полов наверху и обслуживанием клиентов лупанария внизу. Однако тот ничем не показывал, что желает общества и дружбы волчиц.

— Феликс, — говорит Трасо, нетерпеливо помахав молодому человеку.

— Он с клиентом, вам придется подождать. — Парис разворачивается и поднимается по лестнице.

Они следуют за ним на узкий крытый балкон, идущий вдоль покоев Феликса. Окружающий хозяйские комнаты коридор, подобно паутине, медленно увлекает посетителей все дальше, вместо того чтобы привести их прямиком в центр. До слуха Амары издали доносится незнакомый мужской голос. Ей удается различить всего одно слово: «заплачу». Парис жестом приглашает их в маленькую ожидальню.

Трасо тяжело опускается на скамью возле жаровни, почти не оставив места девушкам. Те кое-как присаживаются по обеим сторонам от него. С балкона проникает дневной свет, но также и холодный воздух. Огонь почти не дает тепла. Сердце бухает в груди Амары. Ей горько осознавать, что чуть дальше по коридору Феликс выжимает из какого-то бедного должника все до последней медяшки. Трасо зачарованно глядит прямо перед собой на язычки пламени у ног. Она чувствует исходящий от него страх.

Взгляд Амары упирается в стену. Никаких тебе резвящихся нимф и влюбленных: все покрывает черно-белый геометрический узор. Заостренные линии загибаются и переплетаются, образуя бесконечный головокружительный лабиринт.

Они сидят в молчаливом ожидании, и время тянется, как патока. Дождь усиливается, отчаянно барабаня по крыше. За всем этим шумом расслышать, закончил ли Феликс дела с клиентом, невозможно. Но вот мимо дверного проема шмыгает какой-то понурый человечек, и с лестницы доносится стук удаляющихся шагов. Никто не встает со скамьи.

Парис просовывает голову в дверь.

— Давайте, заходите.

Трасо поднимается и грузной поступью огибает раба. Амара и Виктория следуют за ним.

Глава 2

От нее несет бордельной сажей!

Сенека. Декламации, 1.2

Хозяин сидит за письменным столом в просторной, почти целиком красной комнате и не встает их поприветствовать. Если его и удивило их преждевременное возвращение, то он никак этого не показывает. Феликс вдвое уступает Трасо в весе, но вдвое превосходит его силой. Все его жилистое тело бугрится мускулами. Амара знает, что под складками его светлой тоги нет ни единого мягкого местечка. Его объятия не даруют даже иллюзорной нежности.

— Коротенькая получилась оргия, — говорит он. — Значит, богатенькие мальчики оказались скорострелами? Однако не сомневаюсь, что они заплатили вам вдвойне, — Феликс смотрит на Викторию. — Ты же за этим сюда пришла, правда, дорогая? Хочешь осчастливить меня заработанными денежками?

Он улыбается, но за его иронией чувствуется нескрываемая злоба. В комнате становится темнее. Амара не глядя понимает, что Парис только что закрыл дверь на балкон.

Виктория открывает рот, но ее перебивает Трасо.

— Все из-за Симо, — говорит он. — Симо предал нас…

— Он, должно быть, сговорился с Вибо, — подхватывает Виктория. — Все женщины Симо остались в бассейне, а нас прогнала какая-то старая хрычовка. Силой выволокла нас вон. Сказала, что так распорядился этот жирный слизняк Вибо! Никаких клиентов мы и в глаза не видели…

— Балбус тоже с ними заодно, — прерывает ее Трасо. — Я отметелил для тебя этого мелкого лживого…

— Если бы не Вибо, Трасо бы от него живого места не оставил! — говорит Виктория. — А Драука над нами насмехалась; я уверена, что она все знала…

Пока Виктория и Трасо взахлеб тараторят, изо всех сил стараясь отвести от себя вину и отбрасывая ее по сторонам, будто дерьмо из латрины, Амара наблюдает за Феликсом. Становится ясно, что, если хозяин не вмешается, вскоре они начнут обвинять в случившемся друг друга. Феликс внимательно слушает их оправдания, и его гнев зримо нарастает. Будь Амара способна сделаться маленькой и незаметной, она бы с радостью превратилась в мышку.

— А ты чего молчишь? — Феликс резко поворачивается к Амаре, застигнув ее врасплох. — Неужто тебе нечего сказать? Так и собираешься стоять столбом?

— Все… все было так, как они описали, — с запинкой произносит она.

Феликс, исходя злостью, ждет, пока она добавит что-то еще. За его спиной алеют стены. Тишину нарушает лишь тяжелая дробь дождя. Амара понимает, что хозяин вот-вот взорвется. Если она не заполнит молчание, ничто не защитит ее от града ударов.

— Старуха выгнала нас из терм, — говорит она и, стараясь не смотреть ему в лицо, обращает взгляд на фреску позади его стола. Наверху, над черными плитами, изображены бычьи черепа. — Она называла твое имя. Ей нужны были только женщины, принадлежащие тебе. Мишенью этого оскорбления был ты один. — Виктория приглушенно ахает. Покосившись на испуганное лицо подруги, Амара быстро отводит глаза. — Не думаю, что за этим стоял Вибо. Какая ему выгода? — Никто не отвечает. Она продолжает, обращаясь к мешочку с монетами, лежащему на столе по правую руку от Феликса: — Должно быть, Симо его подкупил. Это единственное объяснение. Сейчас у него в термах все схвачено, и он, разумеется, не желает, чтобы количество женщин удвоилось, а прибыль вдвое сократилась.

Дождь продолжается, а ее храбрость почти иссякла. Никто еще не пугал ее больше сидящего перед ней мужчины. Амара поднимает взгляд от стола. Обычно она избегает смотреть ему прямо в глаза, поэтому сейчас ее удивляет выражение внимания на его лице.

«Он слушает».

На единственное краткое мгновение она видит его насквозь. Этого достаточно.

— Не думаю, что тебе стоит наказывать Вибо, — говорит она, немного овладев голосом. — Он может быть полезен. Если его может подкупить Симо, то можешь и ты. Таким образом мы и заработаем в термах, и покажем, что от нас так просто не избавиться.

Феликс поднимает брови. Ей удалось его удивить. Амара пытается побороть страх, воображая, как он исходит от нее, подобно пару, и исчезает.

— Что же касается Симо, то ты запросто сможешь его проучить. Разве он не держит таверну? Возможно, она станет менее привлекательной для посетителей.

Выражение лица Феликса почти не изменилось, но она чувствует, что его гнев отступает.

— Ты многовато тявкаешь для такой маленькой собачки, — говорит он и кивает на распухшую, окровавленную губу Трасо. — И как же ты расквитался за это с Балбусом?

— Я сломал ему нос.

— Надеюсь, это не единственное, что ты сделал.

Феликс встает с места, и обе девушки отступают назад. Трасо остается неподвижен. Хозяин щелчком пальцев подзывает к себе Викторию, и та со всех ног спешит к нему. Он смеривает ее оценивающим взглядом, проводит ладонями по ее телу, ощупывает, поправляет ее одежды. Сейчас Феликс не мужчина, прикасающийся к женщине, а торговец, проверяющий свой товар. Он с силой шлепает ее по заду.

— Вы принесете мне столько же денег, сколько шлюхи Симо? Чего воды в рот набрали? — Он не глядя указывает в сторону Амары. — Эта девка уверяет, что да, а вот я что-то сомневаюсь. — Он берет Викторию за подбородок. — Чем вы сегодня занимались в бассейне? Пялились по сторонам, как крестьяне на играх? Просиживали свои плоские задницы?

Феликс удерживает девушку так крепко, что та не может даже покачать головой.

— Я видел Драуку. У этой шлюхи лучшая задница в Помпеях. А у тебя что? Разве это сиськи? — Он отпускает Викторию, отталкивая ее лицо. Она покачивается, но не падает. — Может, Симо и подмазал Вибо, но разве тот стал бы вас прогонять, если бы знал, что хоть одна из вас умеет трахаться не хуже Драуки? — Феликс вызывающе оглядывает своих рабынь, но те не смеют ответить. — Наш приятель Симо хвастает, что продает лучшие щелки. Поэтому вам… — Феликс тыкает пальцем в девушек, — надо показать ему, что это пустое бахвальство. Вибо будет трахать вас бесплатно, когда и как угодно, за счет заведения. И если после этого вы не станете его любимыми девочками, я буду знать, кто в этом виноват. — Амара поглядывает на Викторию, пытаясь угадать ее мысли, но лицо подруги непроницаемо, как маска. — Пошевеливайтесь, проклятые шлюхи! — кричит Феликс, заставив их обеих вздрогнуть. — Хочу, чтобы каждая из вас, ленивых потаскух, принесла мне по пять денариев. Остальным передайте, чтобы тоже не прохлаждались, а не то пожалеют!

Амара так спешит из комнаты, что в дверях едва не спотыкается о Париса, но Виктория все-таки оказывается быстрее. Они бросаются прочь по балкону и наперегонки сбегают по лестнице. Первой оказавшись у подножия, Виктория разворачивается и преграждает Амаре дверь на улицу. Едва не сбившись с ног от внезапной остановки и обжигающего гнева подруги, она опирается о стену.

— Ты что творишь? — шепотом напускается на нее Виктория. — Феликс бы позабыл о Вибо. Зачем ты попросила его отправить нас назад? Ты что, идиотка?

Девушки поневоле теснятся друг к другу у подножия вонючей темной лестницы.

— Подумай о деньгах, — шепчет в ответ Амара. — Подумай обо всех этих богачах! Не чета отребью, которое сюда ходит!

— С ума сошла? Чего ты себе навоображала? Что они заявятся в термы с мешками золота? Они ходят туда трахаться, а не искать невест! — Виктория возмущенно повышает голос. — А теперь нам придется ублажать Вибо!

Амара хочет объяснить, что пойдет на все, стерпит любое унижение, ухватится за любой призрачный шанс, лишь бы освободиться из лупанария.

Сверху доносится резкий окрик Париса:

— Чего вы там застряли?

— Уже уходим, — отзывается Виктория, распахивая дверь.

Они выбегают под дождь и через пару шагов снова оказываются под крышей.

Небо сумрачно и затянуто тучами, но в «Волчьем логове» еще темнее. Ставни в маленьких кубикулах^[3] заперты, чтобы уберечься от сырости, а в воздухе висит густой запах благовоний и масляных ламп. Помещение, отведенное под лупанарий, ненамного уступает в размерах покоям Феликса, но Амаре оно кажется тесным, как гробница.

Фабия вычерпывает из латрины дождевую воду, чтобы нечистоты не хлынули через край. Смрад, неизменно стоящий в этом конце коридора, сегодня просто сбивает с ног. Мельком подняв взгляд, чтобы их поприветствовать, дряхлая женщина снова склоняется над дырой. До того как состариться, Фабия тоже была волчицей. В одной из этих кубикул она даже произвела на свет злополучного Париса. Фабия неспособна сполна отработать свой хлеб, но Феликс пока не выбросил ее на улицу.

— Что сказал хозяин? — спрашивает Кресса, выходя из кубикулы Бероники вместе с остальными девушками.

— Он собирается еще раз попытать удачи с Вибо, — говорит Виктория. — Хочет убедить его снова пустить нас в термы. Теперь этот вонючий ублюдок будет приходить сюда, а мы должны расшибаться в лепешку, чтобы ему угодить. — Она складывает руки на груди, но, вопреки ожиданиям Амары, ни в чем не обвиняет ее при подругах.

— Вибо будет приходить сюда? — переспрашивает Бероника. — Быть не может!

— Разве он настолько ужасен? — спрашивает Амара. Если она и получила какое-то удовлетворение, подав совет Феликсу, то оно стремительно улетучивается.

— А вы его еще не обслуживали? — спрашивает Кресса. Амара и Дидона качают головами. — Он настоящее чудовище. В прошлый раз чуть меня не задушил. — Она подносит ладонь к горлу, словно вспоминая его пальцы вокруг своей шеи.

Амара с раскаянием смотрит на Викторию.

— И это еще не все, — говорит та, оставив без внимания ее взгляд. — К завтрашнему дню каждая из нас должна принести нашему чудесному хозяину по пять денариев.

Кресса стонет.

— Может, он пошутил? — с надеждой спрашивает никогда не понимавшая юмора Бероника.

— Какие уж тут шутки, — отвечает Виктория. — Поверьте моему слову, он был не в настроении веселиться.

— Нам ни за что не собрать такие деньжищи! — стонет Бероника.

— Придется постараться. — Кресса переводит взгляд на Фабию, которая по-прежнему опустошает латрину. — В такую погодку самой Венере будет непросто подцепить мужчину.

— Я не собираюсь выходить на охоту на голодный желудок, — говорит Виктория. — Давайте начнем с «Воробья», перекусим, а там, может, и дождь перестанет.

Все пять женщин принимаются тушить лампы, оставив лишь пару светильников. Таким образом они берегут масло и избегают лишнего дыма. Из-за постоянной спертой духоты недавно купленные Феликсом картины — бесконечные сцены любовных утех, висящие под потолком, — уже покрылись сажей. Постель изображенной над кубикулой Амары женщины, отдающейся по-собачьи, пересекает новая закопченная тень. Девушка наклоняется, чтобы погасить горящую под картиной глиняную лампу. Как и все прочие лампы в лупанарии, она выполнена в форме пениса, на кончике которого теплится пламя. К нескольким светильникам прикреплены крохотные глиняные человечки, выставляющие напоказ громадные пылающие фаллосы. Феликс находит эти лампы забавными: по его словам, они помогают посетителям настроиться на нужный лад. Амара их ненавидит. Можно подумать, им не хватает членов.

Главный вход в лупанарий, расположенный точно напротив «Слона», охраняет Галлий, вольноотпущенник Феликса. Высокий и широкоплечий, он превосходит Трасо внешностью, будучи столь же жестоким в драке. Когда подруги пытаются выйти на улицу, он хватает Беронику за руку.

— Погодите, — говорит он. — Нельзя уходить всем сразу. Одной из вас придется остаться. Вдруг явится клиент?

— Неужели так трудно зайти за нами в «Воробья»? — спрашивает Виктория. — Это же прямо через дорогу.

— Нет, — отвечает Галлий. — Распоряжения Феликса вам известны. — Он подталкивает Беронику внутрь. — Давай, возвращайся.

— Вот гаденыш, — сквозь зубы бормочет Виктория, когда девушки торопливо минуют тротуар. — Надо будет принести ей что-нибудь из съестного.

— И Фабии тоже, — говорит Кресса. — Она совсем отощала.

Эта жалкая старуха, из последних сил цепляющаяся за существование, кажется девушкам предвестницей их собственного мрачного будущего. Амара подозревает, что Крессе, которая на несколько лет старше остальных, особенно мучительно наблюдать за судьбой Фабии.

Даже в столь ранний час из трактира напротив доносится громкий шум. На его внешней стене красуется гигантская пестрая фреска c изображением слона, окруженного пляшущими пигмеями и обвитого змеями, символизирующими удачу. Под вывеской начертана самодовольная похвальба: «Ситтий вернул слона!» Женщины Феликса, не останавливаясь, проходят мимо. Подцепить клиентов можно и в «Слоне», однако Ситтий не только отпускает еду и вино, но и сдает комнаты. В такое ненастье его гости скорее уединятся наверху с женщинами, работающими в трактире, чем потащатся в лупанарий под дождем.

Всего в нескольких шагах от «Слона» виднеется мокрая, потемневшая от дождя вывеска с едва различимой птичкой, усевшейся на украшенный цветами двусмысленный девиз: «Будьте довольны, как этот воробей!» Булыжная мостовая пустой маленькой площади белесо поблескивает от ливня. Когда Амара впервые попала в Помпеи, весь тротуар занимали выпивохи: кто-то стоя беседовал, кто-то выводил надписи на стене. Она видела здесь и граффити, посвященные Феликсу, и даже критические обзоры их лупанария. Во многих надписях упоминалась Виктория. Хорошо это или плохо, но о самой Амаре ничего не писали.

Девушки поспешно скрываются в таверне и топают по полу, отряхиваясь от дождя. Виктория ленивой походкой приближается к стойке. Облокотившись на мраморную столешницу, она расстегивает плащ и спускает с плеча краешек желтой тоги. Со стороны углового стола доносится свист.

— Доброе утро, дамы! Трудитесь на износ? — приветствует девушек Зоскалес, владелец таверны. На его шее висит тряпка, лицо сияет от пота.

Задняя стена заведения от пола до потолка заставлена кувшинами с вином, так что Зоскалес едва помещается за стойкой, но Амара ни разу не видела, чтобы он что-нибудь сшиб. Она понятия не имеет, что привело его в Помпеи из невообразимо далекой Эфиопии. Сам он часто шутит, что ему указывала путь супружеская любовь. Амара почти никогда не видит его задерганную жену в таверне, зато часто встречает ее на улице с тремя непослушными маленькими детьми. Она вовсе не похожа на соблазнительную сирену, заманившую своего мужчину с другого конца света.

— Если бы, — говорит Виктория. — Кто-нибудь здесь хочет поразвлечься?

— Уверен, за желающими дело не станет, — отвечает Зоскалес. Посетители таверны всегда составляли немалую часть клиентов лупанария. — Распоряжусь, чтобы Никандр подал вам горячее вино и жаркое.

Подруги пробираются к свободному столу рядом с двумя свистунами. Амара ощущает укол страха. В родном городе она бы перешла улицу, чтобы не столкнуться с подобными мужчинами, а мать, несомненно, потащила бы ее вперед, шепотом призывая опустить взгляд. Запятнанная, потрепанная непогодой одежда выдает в мужчинах бродячих торговцев. Оба они уже успели напиться. У того, что сидит ближе к девушкам, не хватает четырех передних зубов. Густая кудрявая борода его спутника умащена дешевым маслом, чтобы скрыть седину.

Амара садится на скамью у стены, где к ней присоединяется Дидона. Виктория пытается подтянуть к столу табуреты для себя и Крессы, но щербатый мужчина хватает ее за запястье.

— Почему бы тебе не устроиться здесь? — Он раздвигает ноги, хлопая себя по колену. На его губах пузырится слюна. Его спутник хрюкает от смеха.

— Надеюсь, вы не докучаете дамам? — как бы невзначай спрашивает вовремя подоспевший Никандр и намеренно проходит с подносом между столами, вынуждая мужчину отпустить добычу.

— О нет, они нам вовсе не мешают. — Виктория ласково улыбается пьяному развратнику. Садясь, она раскрывает плащ, мельком показывая длинные бедра, и быстро прикрывает колени. Она снова улыбается мужчине, и тот, побагровев, таращится на нее. «Первая рыбка попалась», — думает Амара.

Никандр ставит перед Дидоной жаркое из фасоли.

— Ты выглядишь замерзшей, — говорит он.

— На улице так мокро, — отвечает она.

— Надеюсь, это тебя согреет. — Он медлит у стола девушек в надежде, что она скажет ему еще хоть пару слов. Амара уже не впервые с нежностью замечает, каким взглядом Никандр смотрит на Дидону и как он тревожится, когда к ней приближается какой-нибудь агрессивный клиент.

— Никандр! — ревет через всю таверну Зоскалес. — Вино само себя не подаст!

Дидона склоняет голову над тарелкой. Соблазнительница из нее никудышная. Всего несколько месяцев назад она была благовоспитанной девушкой из маленького пригорода Карфагена и никогда не покидала дома с непокрытой головой. Отец уже подыскал Дидоне жениха, и, казалось, ей была уготована замкнутая жизнь матери и супруги. У Амары сжимается сердце. Она попала в рабство раньше подруги, но еще не забыла, как мучительно было лишиться свободы.

— Вы не из Помпей, — говорит Виктория торговцам. Она быстро поглощает свое жаркое, вытирая ободок тарелки ломтем хлеба и не упуская из виду потенциальных клиентов.

— Вы прибыли морем? — спрашивает Кресса. — Я всегда мечтала о морских путешествиях. — Она отхлебывает вино, смотря на бородача так, словно сам Посейдон вышел на сушу, чтобы удостоить визитом простых смертных.

— Нет. Мы приехали из Поццуоли, — отвечает тот. — Мясом торгуем. В основном козлятиной.

— Готов поспорить, ты охоча до мясца, — добавляет его спутник, тыкая пальцем в ногу Виктории. Между его скривившимися в ухмылке губами тянется нитка слюны.

Виктория смеется, мило прикрывая рот ладонью, как будто он отпустил удачную остроту. Амара старается сдержать гримасу отвращения. Вечно одно и то же. Почему мужчины всегда так пошло шутят с проститутками? Эта парочка вот-вот начнет хвастать размерами своих причиндалов.

Беззубый мужчина снова хлопает себя по колену, и на сей раз Виктория не пренебрегает приглашением. Кресса делает щедрый глоток вина, опустошает чашу до дна, встает и обвивает руками его спутника. Виктория покрепче прижимается к тяжело дышащему беззубому, благоразумно не позволяя ему слишком распускать руки. Снисходительность Зоскалеса не безгранична.

Бородач целует Крессу, но та отстраняется, чтобы украдкой отхлебнуть еще вина, на сей раз из его чаши. Возможно, желая пошутить, мужчина отпускает ей такую увесистую пощечину, что вино брызгает изо рта девушки ей на грудь.

— Грязная маленькая волчица, — говорит он.

Кресса быстро переглядывается с Викторией, и та, наклонившись к своему ухажеру, шепчет что-то ему на ухо. После небольшого промедления мужчины пошатываясь встают, и все четверо покидают таверну.

— Впечатляющая скорость, — произносит Никандр, подошедший забрать тарелки и бокалы. — Даже для Виктории. — Он снова перешел на родной для них с Амарой греческий язык. Дидона тоже понимает по-гречески, но Никандр, похоже, не осознает, что в краях девушки говорят не на греческом, а на пуническом языке.

— Феликс велел каждой из нас заработать сегодня по пять денариев, — отвечает Амара.

Никандр морщится.

— С чего бы это?

— Утром нам не повезло в термах.

— Жаль это слышать, — говорит он, поглядывая на Дидону, которая до сих пор не произнесла ни слова. — Надеюсь, вас никто не обидел?

Дидона качает головой. Никандр улыбается ей, прежде чем вернуться на кухню со стопкой грязных тарелок.

Амара осматривает помещение в поисках потенциальных клиентов. Трое мужчин, поглощенных игрой в кости, не обращают на нее ни малейшего внимания, одинокий выпивоха за стойкой хмурится, когда ей удается поймать его взгляд. В обеденное время всегда туго с клиентами. Виктории и Крессе повезло найти мужчин.

— Ну что, придется двигаться дальше? — спрашивает Дидона, уныло ссутулив хрупкие плечи.

— Утром я видела в форуме гуляющих моряков, — говорит Амара. — Да и дождь почти прекратился. Уверена, нам не придется долго бродить по городу.

Дидона смотрит на нее потемневшим взглядом. Если не поостеречься, в ее полных глубокого горя глазах можно утонуть, но Амара ни за что не позволит себе настолько потерять самообладание. Она встает и протягивает подруге руку с выдержкой и уверенностью, принадлежащими ее прошлой жизни.

Глава 3

Все остальные животные получают удовлетворение от спаривания; человек — почти никакого.

Плиний Старший. Естественная история

Улицу оглашают громкие звуки ублажающей беззубого мужчину Виктории и его стоны наслаждения. Именно по этой причине, зная, что Виктория станет хорошей рекламой, привлекающей прохожих в его заведение, Феликс и выделил ей комнату возле главного входа. Галлий со скучающим видом восседает у стены.

— Можешь передать это Беронике и Фабии? — спрашивает Амара, протягивая ему половину маленькой буханки. — Мы собираемся попытать удачи в форуме.

— Ладно. — Галлий засовывает хлеб в складку плаща, и ей остается лишь надеяться, что он не съест его сам.

После ливня воздух посвежел, однако узкая дорога стала походить скорее на канал. Амара и Дидона ступают осторожно, придерживая плащи, чтобы не замочить их полы в лужах. Зимой их профессию сложно определить по внешнему виду. Под теплыми плащами они носят тоги, в которые дозволено одеваться лишь мужчинам и проституткам. Прежде Амара чувствовала себя обнаженной, если не была с головы до ног укутана тканью, но ходьба по скользким тротуарам требует проворства, и она почти радуется, что ничто не стесняет ее движений.

Когда девушки достигают виа Венерия — широкой главной улицы, ведущей к форуму, — путь становится легче. Теперь можно идти не гуськом, а плечом к плечу. Амара берет Дидону за руку и нежно сжимает ее ладонь.

— Нельзя все время смотреть себе под ноги, — говорит она. — Понимаю, это тяжело, но мы должны привлекать мужское внимание, а не избегать его.

— Знаю, — отвечает Дидона. — Но это очень сложно.

— А вот и нет. Твое лицо делает за тебя половину работы. Ты самая красивая женщина в Помпеях.

Амара никогда не встречала никого очаровательнее Дидоны. Беда в том, что ее очарованию свойственна необычайная хрупкость, вызывающая в памяти Амары прелестную стеклянную статуэтку богини Афины. Родители держали эту бесценную фигурку на высокой полке, до которой не могла дотянуться маленькая Амара.

— Я ненавижу свою красоту, — говорит Дидона. — Ненавижу, когда на меня таращатся мужчины. Ненавижу, когда… — Она умолкает на полуслове. — Наверное, однажды я ко всему этому привыкну.

— Нет. Просто терпи. Нельзя к такому привыкать.

Они проходят мимо ювелирной лавки и на минуту останавливаются полюбоваться граненым хрусталем и камеями.

— Моя мать носила такой же, — говорит Дидона, показывая на один из камней.

— Красный?

— Да. Он был на ней, когда я видела ее в последний раз.

Дальнейшая история Амаре уже известна. Родной город Дидоны разграбили пираты, похищавшие людей и продававшие их в рабство. Дидону вместе с младшей кузиной похитили, а ее дядю, пытавшегося защитить их, убили. Ее кузина погибла, не перенеся морского путешествия из Карфагена в Поццуоли. В их первую встречу и Дидона, и Амара, выстроенные бок о бок на невольничьем рынке, были совершенно одиноки. Как бы ей ни хотелось утешить подругу, сказав, что, возможно, когда-нибудь она снова увидит свою мать, сама Амара в это не верит.

Они мешкали слишком долго. Лавочник выходит к девушкам, уговаривая их померить нитку дешевых бус, и оскорбляется их отказом. Они торопливо поднимаются по холму к форуму. Здесь царит еще большая сутолока, чем с утра. Оборотистые уличные торговцы уже успели снова установить лотки после дождя. Амара подводит Дидону к одной из широких колоннад, огибающих площадь.

— Просто улыбайся всем, — говорит она. — Представь, что ты Драука.

— Так вот в чем твой секрет? Ты притворяешься другим человеком?

— Я и есть другой человек. На самом деле меня зовут не Амара, а тебя — не Дидона.

Они медленно, рука об руку, идут по ярко расписанной галерее. Как бы Амара ни храбрилась, ее сердце бешено колотится. Никто не обращает на них особого внимания. Дорого одетые мужчины, должно быть, встретившиеся, чтобы обсудить предстоящие выборы, проходят мимо, не замечая их, словно невидимок. Игнорируют их и лоточники, слишком занятые собственной торговлей. В это время дня им некогда покупать предоставляемые девушками услуги. Не смутившись неудачей, Амара предлагает еще раз обойти площадь.

Теперь они идут медленней и чаще останавливаются. Амара смотрит всем в глаза, безотчетно держась скорее с самоуверенностью, свойственной молодым мужчинам, чем с кокетством. Дидона изредка отваживается на застенчивую улыбку. С виду они не походят ни на проституток, ни на добропорядочных женщин, однако на сей раз у них получается привлечь несколько любопытных взглядов. Подруги задерживаются у лотка с кожаной обувью, вдыхая резкий запах свежедубленых шкур. Продавец демонстрирует мягкость пары сандалий, перекручивая в пальцах ремешки. Какой-то мужчина начинает торговаться. Еще один — возможно, его друг — дожидается рядом. Амара слегка, будто случайно, задевает его плечом. Он поднимает взгляд и не отрывает его от Дидоны, которой каким-то чудом удается не опустить глаза. На мгновение Амаре кажется, что он увидит их насквозь и поймет, что они всего лишь две напуганные девушки, которые понятия не имеют, что делают. Однако он воспринимает их иначе. Обнадеженный тем, что Дидона не отошла прочь, мужчина наклоняется к ней.

— Пожалуй, такая обувь слишком груба для твоих прелестных ножек.

— Нам не придется идти далеко, — отвечает Амара. — Всего-навсего до соседней улицы. — Она со значением заглядывает ему прямо в глаза. — Почему бы тебе и твоему спутнику к нам не присоединиться?

Мужчина, стоящий всего в шаге от них, просовывает ладонь под плащ Дидоны. Девушка, оцепенев, до боли сжимает руку Амары. Той приходится напрячь всю волю, чтобы не влепить ему пощечину. Ее останавливает мысль о том, что сделает с ними Феликс, если завтра они не смогут принести ему ни медяка.

— Хватит! — резче, чем следовало бы, говорит она. Мужчина удивленно отдергивает руку. Она криво, принужденно улыбается. — Щупать товар разрешено только покупателям.

Мужчина смеривает их взглядом.

— Как-нибудь в другой раз, дамы, — отвечает он и поворачивается к ним спиной.

Они отходят от кожевенного лотка. На сей раз уже Амара цепляется за Дидону, чувствуя, что у нее вот-вот подогнутся колени.

— Хочешь присесть? — спрашивает Дидона.

Она качает головой.

— Может, оно и к лучшему, — продолжает Дидона. — Он сразу показался мне каким-то подозрительным.

— Зря я позволила ему тебя лапать, — говорит Амара. — Надо было его послать.

К ее удивлению, Дидона заливается смехом.

— Недолго бы мы протянули с таким зазывом! «Ну-ка, валите все куда подальше!» Вот так подкат!

Дидона смеется так заразительно, что вскоре они обе уже трясутся в истерике, стараясь не расхохотаться на всю площадь. Они раскачиваются из стороны в сторону, хихикая, как девчонки, и ухватившись за колонну, чтобы не упасть, и на несколько мгновений презрительные взгляды прохожих теряют всякое значение.

Наконец они успокаиваются и выпрямляются.

— Пошли, — говорит Амара. — Охота не ждет.

Теперь они шагают с большей уверенностью, и Дидоне даже не нужно выдавливать улыбку. Мужчины и не догадываются, что она смеется над ними. Девушки останавливаются рядом с компанией, играющей в кости возле арочного прохода в крытый закусочный дворик. В воздухе висит густой запах мяса и специй. Подруги наблюдают за игрой из-за спин мужчин.

— Хороший бросок, — произносит Амара, когда один из них выбрасывает шестерку и сгребает к себе горстку монет. Друг хлопает везунчика по плечу.

Игроки, судя по всему, разделившиеся на две команды и похожие на приезжих торговцев, спорят из-за денег на всевозможных языках и с самыми разнообразными акцентами. Амара и Дидона постепенно придвигаются к побеждающей команде, притворяясь увлеченными игрой и стараясь снискать расположение потенциальных клиентов. Те передают по кругу фляжку с вином, и Дидона делает небольшой глоток.

— Брось за нас. — Один из мужчин тянет Амару за руку. — Давай, бросай.

Побеждающие пребывают в отличном настроении. После игры им нужно будет где-то потратить деньги.

Амара опускается на корточки и берет кости.

— За Венеру, — говорит она, искоса поглядывая на позвавшую ее команду. Она выбрасывает пятерку, превзойдя тем самым команду соперников. Мужчины разражаются одобрительными возгласами.

— Не считается! — с перекошенным от гнева лицом восклицает один из проигравших, глядя, как жадные чужие пальцы загребают его последние несколько монет. — Нельзя просить шлюх, чтоб они бросали вместо вас.

— Шлюх можно просить о чем угодно, — парирует Амара. — В этом вся соль.

Ее новые друзья покатываются со смеху. Один из них обнимает встающую Амару за талию, но ворчуну не до смеха.

— Изворотливая греческая проходимка, — злобно выплевывает он.

Проигравший собирает оставшиеся деньги, взмахом руки призывая товарищей последовать его примеру. Они поспешно удаляются, и девушки остаются в обществе победителей. Внимание пятерых мужчин обращается от азартных к любовным играм. Сердце Амары ускоряет бег. Она предпочла бы не оказываться в меньшинстве.

— Помпеи принесли вам удачу, — произносит Дидона и слегка склоняет голову набок, очевидно, подражая Виктории. — Вы не пожалеете, отдав должное Венере в ее собственном городе.

— Ты из Африки, — говорит один из мужчин, заметив ее акцент.

— Владения Венеры широки, — отвечает Амара. — А дорога к ее дому коротка, и вы могли бы к нам присоединиться.

Мужчина, предложивший ей бросить кости, по-прежнему крепко обхватывает рукой ее талию и мнет пальцами ее живот. Пожелай шайка взять желаемое, не заплатив, они с Дидоной окажутся не в силах защититься. Закусочный дворик еще восстанавливают после землетрясения, и там, где строительные работы приостановили, найдется более чем достаточно безлюдных арок.

Дидона отходит в сторону.

— У нас есть три очаровательные соседки, — говорит она. — Пять женщин! Какое счастливое совпадение! Вам стоило бы отметить победу с нашими подругами; богиня любви заслуживает благодарности.

Мужчины переглядываются, возможно, опасаясь, что обольстительницы заманят их в воровской притон.

— Вы могли видеть наш дом, — подхватывает Амара. — Мы живем рядом со «Слоном».

— «Волчье логово»! — смеется один из них. — Нас приглашают в городской лупанарий!

— Так вот ты кто? — Мужчина, обнимающий Амару, ослабляет хватку и поворачивает ее лицом к себе. — Маленькая греческая волчица?

Кожа на его загорелых щеках потрескалась от ветра, а нижнюю часть подбородка пересекает шрам, вероятно, оставленный ударом ножа. Она понимает, что этот человек не чужд насилия, как, впрочем, и остальные его спутники. Амара решает снова попытать удачи. Легко поцеловав мужчину в губы, она отталкивает его и шаловливо отстраняется.

— Все мы, волчицы из Греции, Карфагена, Египта и Италии, почитаем Венеру Помпейскую, — говорит она через плечо, поманив его пальцем.

Дидона торопливо подходит к ней, и они рука об руку направляются по галерее в сторону виа Венерия. Мужчины не отставая следуют за ними.

— Нужно поторопиться, — шепчет Дидона с круглыми от страха глазами.

— Не беги, — отвечает Амара.

Она снова оглядывается через плечо, улыбаясь мужчине, который только что сжимал ее железной хваткой. Он и другие игроки в кости, разгоряченные азартом погони, кажутся взбудораженными скорее от возбуждения, чем от гнева.

Они минуют лавки и роскошные дома на виа Венерия. Дорога по-прежнему затоплена. Один из пяти игроков — низкорослый крепыш в заплатанном плаще — хватает Дидону и делает вид, что собирается бросить ее в воду. Она вскрикивает. Его друзья разражаются громовым смехом. Приближается запряженная мулом повозка, и мужчина ставит девушку на землю. Амара хватает ее за руку и тащит за собой.

Никогда еще она не была так счастлива, услышав галдеж пьяных посетителей «Слона». Завернув за угол к лупанарию, она едва не падает к ногам Галлия от облегчения. Тот собирает плату с пяти приведенных девушками клиентов. Переступив порог, Амара опускает взгляд на его левую руку в ожидании условного знака. Три пальца — на месте всего три женщины. У нее сжимается сердце.

Бероника, окутанная дымом масляных ламп, дожидается в коридоре.

— А вот и Египет! — кричит коротышка, грубо хватая ее за бедра. — А где остальные две?

— Сейчас будут, — отвечает Амара, обвивая руками мужчину со шрамом на подбородке. — Фабия их приведет.

Старуха шмыгает мимо нее, пряча лицо под капюшоном, и выскакивает на улицу.

— Проклятие, вы обещали пятерых! — в ярости возмущаются двое торговцев, которым не хватило женщин.

Клиент Амары уже стянул с нее почти всю одежду и подталкивает ее к пустой кубикуле. Оторвавшись от ее губ, он берет одного из своих разозленных спутников за грудки и притягивает к себе.

— Кончайте жаловаться! Вы же знаете, я умею делиться.

Амара лежит спиной на жесткой каменной кровати. В ее ушах стоит ужасный звон, в висках стучит кровь. Ее душит запах чужого мужчины, схватившего ее еще крепче, чем в форуме. Девушка не может ни прекратить его мерных движений, ни руководить ими. Она тонет.

Чтобы унять невыносимую панику, Амара сосредоточивается на закрывающей вход занавеске и приказывает себе считать ее складки, пока он не кончит. Внезапно обзор ей загораживает второй мужчина. С искаженным похотью лицом он хватает ее за бедро, не давая вырваться. Она не может кричать. Не может дышать. Ужас выдавливает воздух из ее легких. А потом занавеска отдергивается. В комнату проскальзывает Кресса.

— Нет нужды ждать, — шепчет она, нежно запустив пальцы в волосы второго мужчины.

— Я хочу эту. — Он отталкивает ее, показывая на Амару.

Кресса встает между ними.

— Нет, не хочешь.

Кресса кладет ладони ему на бедра, привлекая его к себе. Он вяло упирается, но, не устояв перед соблазном ее обнаженного тела, позволяет Крессе увести его прочь. Уходя, она с нездешней добротой оборачивается на Амару, согревая ее теплым взглядом в темноте.

На глазах Амары выступают слезы. Мужчина со шрамом на подбородке тяжело падает на нее. Он кончил. Несколько мгновений она лежит, полураздавленная его весом, но потом он приподнимается на локтях и отходит от кровати. Не в силах сдержать рыдания, Амара подтягивает колени к животу. На миг мужчина задерживает на ней взгляд, полный отвращения. Амара не смогла бы сказать, кого он презирает больше — ее или себя. Он без единого слова выходит из кубикулы.

Глава 4

Не отвергай же того, кто умеет любить без измены,

Кто с постоянством тебе долгие годы служил^[4].

Овидий. Любовные элегии, книга I, часть 3

Ночью лупанарий превращается в царство Аида: бесконечная череда пьяных мужчин, дым, сажа, громкая брань, звон бьющейся посуды, всхлипы Дидоны, едкий запах настойки, которой подмывается Виктория, дребезжащий храп Бероники. В поздний предутренний час, когда даже самые блудливые помпейцы не рискуют покинуть дома в поисках утех, Амара, душимая гневом, в одиночестве лежит без сна в своей темной кубикуле.

На следующий день девушку будит пение Виктории. Ее ясный низкий голос, полный надежд и жизнерадостности, звучит подобно музыке сфер. Амара садится в кровати.

— Нельзя хоть раз дать нам выспаться? — кричит Бероника.

— Только гляньте, какое солнце! — отзывается Виктория. — Кажется, будто сегодня праздник Флоры!

Амара с невольной улыбкой сбрасывает ноги с кровати и укутывает плечи покрывалом. Бероника и Кресса уже зевают и потирают глаза в коридоре. Все три девушки направляются в кубикулу Виктории. У порога Амара поднимает взгляд на изображенную над ее дверью женщину, оседлавшую любовника. Эту картину Феликс распорядился написать в подарок своей самой усердной шлюхе.

— Ты нас разбудила! — говорит Бероника.

Виктория уже одета и укладывает свои кудри, водопадом ниспадающие на плечи. При виде нее невозможно подумать, что она всю ночь не смыкала глаз, ублажая распутников и стараясь никому не попасть под горячую руку. Ее взгляд сияет в предвкушении нового дня. Амара никогда не встречала женщин, подобных Виктории.

— Где Дидона? — спрашивает та. — Не могла же она не проснуться от ваших криков и жалоб!

Вчетвером они отправляются в кубикулу Дидоны. Та лежит на кровати лицом к стене. Кресса садится рядом, наклоняется и целует ее в лоб. Амара и Никандр не единственные, кто опекает самую юную волчицу Феликса.

— Милая, уже утро, — говорит Кресса.

Дидона садится. Ее лицо промокло от слез, а глаза покраснели. Кресса обнимает ее и гладит по спине.

— Они плохо с тобой обходились? — спрашивает она.

— Один из них расколотил все лампы, — отвечает Дидона, показывая на горку сметенных в угол черепков. — Он меня ужасно напугал.

— Жалкое, паршивое ничтожество. — Голос Крессы подрагивает, и на мгновение Амаре кажется, что подруга даст волю слезам.

Виктория без промедления садится по другую сторону от Дидоны.

— Не расстраивайся ты из-за какого-то Чесночного Бздуна, — с улыбкой произносит она.

— Какое дурацкое имя, — с сомнением говорит Бероника. — Не может быть, чтобы его так звали.

— Придется тебе поверить! — с серьезным лицом настаивает Виктория. — Это же тот самый Чесночный Бздун, что держит закусочную неподалеку от терм!

— От него и правда дурно пахло. — Дидона немного приободряется и начинает ей подыгрывать.

— Еще бы! Чесноком и пердежом, — кивает Виктория. — Да, это определенно он. Чесночный Бздун.

— А я и не знала, что его так зовут, — озадаченно говорит Бероника. — Я думала, его зовут Манлий.

— Конечно, его зовут Манлий, тупица! — фыркает Кресса.

Все смеются. Улыбается даже сама Бероника. На миг Амара задумывается, уж не нарочно ли она прикидывалась дурочкой.

— По-моему, надо начеркать ему вразумление на стене, — говорит Виктория. — На случай, если он еще вернется. — Она наклоняется и протягивает Амаре глиняный черепок. — Что бы такого написать? А, знаю! «Засаживай медленно!»

— Хочешь, чтобы я написала по-гречески? — спрашивает Амара.

— С какой стати? — возражает Виктория. — Мы ведь хотим, чтобы вонючий придурок это прочитал!

Амара выцарапывает на стене надпись. Остальные любуются на дело ее рук с довольными усмешками.

— А знаете, кто и вправду медленно засаживает? — с хитрецой спрашивает Бероника и умолкает, дожидаясь их безраздельного внимания.

— Ну, выкладывай, — говорит Кресса. — Кто же этот Аполлон?

— Галлий! — Бероника расплывается в счастливой улыбке. — Я его обожаю.

— Галлий?! — ужасается Виктория. — Да он же кошмарен в постели!

— Ты с ним даже не спала! — уязвленно возражает Бероника и вглядывается в смущенные лица подруг. — Или спала?

— Мы все с ним спали, душенька, — ласково говорит Кресса.

Бероника заливается румянцем.

— Ну и что, любит-то он меня. Он обещал, что когда-нибудь меня выкупит. Он меня любит! Он на мне женится, и мне никогда больше не придется этим заниматься. Когда вы ходили в город ловить клиентов, мы провели вместе целый час. Он добрый, любящий, нежный и заботливый. Он даже спрашивал, чего я хочу!

Амаре тяжело представить недалекого Галлия героем-любовником. Ей хочется спросить, отдал ли он Беронике вчерашний хлеб, но она боится, что ответ окажется слишком болезненным.

— Бероника… — Виктория предостерегающе понижает голос. — Надеюсь, ты не давала ему бесплатно?

Воцаряется молчание. Бероника, надувшись, прячет глаза.

— Идиотка! — вскидывается Виктория. — А если Феликс узнает? Нельзя целыми днями кувыркаться с Галлием задарма! Он должен платить Феликсу. Этот ублюдок водит тебя за нос! Он тебя использует!

— Он не хочет платить, потому что копит деньги на мой выкуп! — оскорбляется Бероника. — Да и кто выдаст нас Феликсу? Надеюсь, не вы!

— Разумеется, никто из нас ничего ему не скажет, — успокаивает ее Амара. — Но ты точно уверена, что Галлий тебя не обманывает?

— Он меня любит, — упрямо повторяет Бероника. — Он сказал, что никогда не встречал никого добрее меня, что только со мной он может говорить по душам, потому что я умею слушать и он мне на самом деле небезразличен.

Виктория закатывает глаза.

— Почему ты вечно должна все очернить и извратить? — напускается на нее Бероника. — Не тебе осуждать мой вкус в мужчинах, — ядовито добавляет она, к изумлению Амары.

Кресса вмешивается, прежде чем Виктория успевает вступить в перепалку.

— Никто не пытается омрачить твое счастье, — отвечает она Беронике. — Мы просто хотим, чтобы ты берегла себя. Вот и все.

Бероника хмуро отворачивается, держась за свою обиду.

Кресса одними глазами показывает Виктории на Беронику, призывая ее сделать шаг к примирению. Виктория вздыхает.

— Разумеется, мы будем рады, если Галлий тебя любит, — говорит она. — Но тебе надо брать с него деньги. Он обкрадывает Феликса! Сама понимаешь, это слишком рискованно. Как для него, так и для тебя.

У Бероники вытягивается лицо.

— Это так на него похоже, — произносит она. — Он подвергает себя опасности ради меня.

Услышав еще хоть слово о героизме Галлия, Виктория может взорваться, но Кресса вовремя меняет тему.

— Кто-нибудь знает, сколько мы заработали этой ночью?

— На смену у двери заступил Трасо, — отвечает Виктория. — Я разговаривала с ним перед сном. По последним подсчетам, мы собрали больше шестнадцати денариев.

— Какое облегчение! — говорит Амара с мыслью о Феликсе. — Недобор не так уж и велик.

— Да, но надо еще потратиться, чтобы заменить вот это. — Дидона показывает на разбитые лампы.

Кресса, наклонившись, оглядывает горку расколотых глиняных фаллосов.

— Тут не меньше трех.

— Четыре, — уточняет Дидона.

— Придется самим за них расплатиться, — говорит Виктория. — Нельзя просить денег у Феликса после вчерашнего.

Амара чувствует, что снова погружается в ночной мрак. Жалкого довольствия, которое выдает им Феликс, едва хватает на еду, особенно если они скидываются на нужды Фабии. Такими темпами ни одной из них никогда не удастся накопить на свободу.

— Ничего не поделаешь, — произносит Виктория, словно прочитав ее мысли. — Мы всё восполним.

Амара смотрит на выцарапанную ими надпись. «Засаживай медленно!» Теперь она уже не кажется забавной.

Кресса встает.

— Пора идти в термы. Надо привести себя в порядок, если мы не хотим, чтобы от нас весь день несло мужской вонью.

Омовение в женских термах — ежеутренний ритуал проституток. Амара подозревает, что она не единственная из девушек, для кого оно является не только физическим, но и эмоциональным очищением.

— Я могу остаться, — предлагает Виктория. — А одна из вас пусть сходит за лампами.

— Я схожу, — вызывается Амара после недолгого молчания.

Ей хочется помыться не меньше, чем остальным, но она в долгу перед Крессой за вчерашнее спасение, Дидона перенесла кошмарную ночь, а Бероника накануне почти весь день была заперта в четырех стенах. Правда, принимая во внимание ее роман с Галлием, это, возможно, не было с ее стороны таким уж большим самопожертвованием.

— Возьми мои сбережения, — предлагает Кресса. — Расходы поделим, когда вернешься.

Выйдя в коридор, они сталкиваются с подметающей пол Фабией. Амара в который раз задается вопросом, где бедняжка провела ночь. Ей уже случалось видеть, как эта старушка калачиком спит на заднем крыльце, закутавшись в один лишь плащ. Фабия улыбается четырем волчицам.

— Ну разве не красавицы? — произносит она и помогает им причесаться. Хотя сейчас им и не предстоит охота, Феликс ненавидит, когда его женщины разгуливают по городу в затрапезном виде.

— Тебе никогда не потребуется красить губы, — говорит Фабия Амаре, которая расправляет свою желтую тогу и застегивает ее дешевой булавкой. — Счастливица, они у тебя яркие, будто гранатовые зерна.

Амара пытается представить, как в юности выглядела сама Фабия. Ее лицо не просто сморщено, а изрезано бороздами, подобными тем, что колеса повозок за многие годы оставляют на каменной мостовой. Несомненно, в этих горестных складках виноват еще и ее засранец-сын.

— Может, принести тебе чего-нибудь поесть? — спрашивает Амара.

— Не беспокойся, — отвечает Фабия. — Галлий вчера угостил меня хлебом.

Выходя из «Волчьего логова», они минуют развалившегося на крыльце полусонного Трасо. Его губа подзажила, но нос выглядит все таким же опухшим. Он спрашивает, куда это они все собрались, и с усилием встает, чтобы удостовериться в правдивости их рассказа о разбитых лампах. Заручившись его неохотным разрешением, девушки покидают лупанарий. В паре шагов от входа в женские термы Амара прощается с подругами и с повязанным вокруг талии кожаным кошелем Крессы отправляется в гончарную лавку на виа Помпеяна.

После сухой ночи уровень воды на дороге упал. Она больше не напоминает канаву. В свете позднего утра ее влажная поверхность отливает серебром. Город уже погрузился в суету. Амаре нечасто выдается случай погулять в одиночестве. Она не торопясь проходит мимо богатейших помпейских домов, украдкой заглядывая в каждую приоткрытую высокую дверь. Внутри скрываются бьющие фонтаны, зимние сады и простирающиеся до самой улицы затейливые мозаики. Ее отчий дом в Афидне был куда скромнее, но кое-какие домашние сценки — сидящая в атриуме^[5] женщина за веретеном, спящая собака — напоминают о том, чего она лишилась.

Чуть дальше по улице виднеется гончарная лавка, наружную стену которой украшает огромная броская мураль^[6] с изображением окруженной светильниками Венеры. Нежные черты богини выхвачены из темноты теплыми отблесками пламени, ее глаза мерцают. За спиной Венеры розовая раковина и бледно-голубое море. Трудолюбивые маленькие гончары у ее ног обжигают в крошечном горне лампы и статуэтки, давая представление о продающихся в лавке товарах.

За узким прилавком никого нет. Сквозь проем в дальней стене виднеются рабы, озаренные красным жаром печей. Кто-то из них вот-вот вернется. Каждая свободная поверхность вокруг Амары заставлена лампами. Она озирается, стараясь не разбить ненароком что-то из изделий. Некоторые из прекрасных светильников стократ восхитительнее тех, за которыми пришла сюда она. Подняв с ближайшей полки маленькую покрытую глазурью лампу, Амара нежно поглаживает ее пальцем. На лампе изображена Афина Паллада с головой совы на нагрудном доспехе.

— Это одна из моих.

Амара поднимает глаза и встречается взглядом с одним из рабов. Смутившись, она торопливо ставит лампу на место.

— Извини.

— Нет, я только хотел сказать, что она изготовлена по моему рисунку, — смеется раб. — Мне ничего здесь не принадлежит.

Амара внезапно понимает, что этот стройный темноволосый мужчина с открытым, приветливым лицом необычайно хорош собой. «Полная противоположность Феликсу», — думает она и тут же удивляется, с чего ей вообще пришло в голову их сравнивать. Раб подходит к полке и, достав лампу, показывает Амаре ее дно.

— Вот мое клеймо. — Он дотрагивается до оттиснутой на светильнике греческой буквы М. По греческому акценту его почти можно принять за земляка Амары.

— Ты поклоняешься Афине Палладе? — спрашивает Амара, переходя на греческий.

— Ты из Афин? — радостно отзывается он.

— Нет, из Афидны, — улыбается она в ответ.

— Город прекрасной Елены Троянской.

— Ты там бывал? — Амара смотрит на молодого человека, спрашивая себя, кем он мог оказаться, встреться они в прошлой жизни. Обращался ли он к ее отцу, заболев? Всегда ли был рабом?

— В детстве, много лет назад, я недолго там прожил. Но сам я из Афин. Из Аттики.

Аттика. Как много сплелось для Амары в этом слове: гордость за родные края, боль утраты. Стоя рядом с этим незнакомцем, она внезапно ощущает себя ближе к дому.

— Что случилось? — внезапно для себя выпаливает она. — Почему ты здесь?

Он с изумлением смотрит на Амару: рабы нечасто расспрашивают друг друга о прошлом. Никому не хочется, чтобы их горе внезапно выволокли на свет.

— У моей семьи кончились деньги, — недрогнувшим голосом говорит он. — А я был последним, что они могли продать.

За его непринужденной манерой держаться сквозит печаль. Амара не находит слов, чтобы сказать, что понимает его и пережила те же несчастья.

— Ты эту лампу хотела купить? — смутившись ее молчанием, спрашивает он.

Амара краснеет. Плащ скрывает ее кричащую тогу, и он понятия не имеет, кто она такая. А теперь ей придется попросить у этого прекрасного незнакомца родом из Афин уйму ламп в форме пенисов.

— Мой хозяин живет напротив трактира «Слон», — медленно говорит она и, уловив на его лице проблеск понимания, продолжает: — В этой стране меня зовут Амара. Когда-то я поклонялась Афине Палладе, но с тех пор, как меня привезли сюда, почитаю Венеру. У меня нет выбора. Этой богине служит мой хозяин.

— Амара. — Незнакомец прерывает ее, положив руку на ее ладонь. — Я понимаю. Ни у кого из нас здесь нет выбора.

Они смотрят друг другу в глаза. Наконец он отстраняется, словно только сейчас осознав, что решился к ней прикоснуться.

— Менандр! — окликают его сзади. — Что ты там возишься? Я только хотел… Ах, вижу-вижу, покупательница. Что ж, прошу меня простить. — Появившийся в дверях гончар Рустик со смутным узнаванием щурится на Амару.

Она отвечает на его взгляд, вспоминая, как видела его голую, подпрыгивающую вверх-вниз жирную задницу из-за приоткрытой занавески. Это один из постоянных клиентов Виктории.

— Ну-ну. — Припомнив, что встречал Амару в лупанарии, гончар хмыкает и поворачивается к Менандру. — Неудивительно, что ты не слишком торопился. — Он, более не трудясь изображать почтение, облокачивается на прилавок. — Что тебе угодно, юная волчица?

Щеки Амары горят от стыда.

— Мне нужны четыре терракотовые лампы в форме… — она сконфуженно умолкает, — в форме Приапа.

Рустик усмехается, наслаждаясь ее унижением. Амару охватывает гнев.

— Итого четыре члена, — громко, с вызовом добавляет она.

Позади нее раздается фырканье. Обернувшись, она сталкивается взглядом с Менандром. Он что, насмехается над ней? При виде ее лица у него мгновенно пропадает охота смеяться.

— Прошу прощения, я не хотел…

Не удостоив раба ответом, она стремительно проносится мимо него к прилавку.

— Мой хозяин не любит, когда его заставляют ждать, — холодно говорит она Рустику, как если бы ее послал сам император, а не жалкий провинциальный сутенер.

— Разумеется, — отвечает Рустик и повелительно щелкает пальцами. Менандр кидается к одной из угловых полок, где стоят фаллические лампы.

Пока он заворачивает светильники в куски ветоши, чтобы девушке было удобней их нести, она, бледная от ярости, не произносит ни слова. Он отчаянно пытается поймать ее взгляд, но Амара не желает смотреть на него, даже когда он протягивает ей сверток. Рустик едва сдерживает смех.

— Не беда, — театральным шепотом обращается он к своему рабу. — Ты всегда можешь подкопить деньжат и пообщаться с этой благородной дамой поближе.

Амара вручает гончару деньги Крессы и, не поблагодарив, вылетает вон из лавки. Она быстро шагает прочь, прижимая лампы к груди. От ненависти к себе ей трудно дышать. Как она могла поддаться обаянию Менандра! Разве может она, волчица, заинтересовать его чем-то, помимо своего тела? Она ничем не лучше Бероники. Жизнь в лупанарии тяжела и без того, чтобы выставлять себя на посмешище.

Глава 5

Бери свою рабыню, когда хочешь: это твое право.

Помпейское граффити

Когда она возвращается, на дверях, выпятив цыплячью грудь и широко расставив ноги, стоит издалека узнаваемый Парис. Необыкновенно худосочный, в роли стража он смотрится неубедительно, а потому его редко ставят на входе. Он выглядит на много лет моложе своего возраста и изо всех сил старается отрастить бороду, надеясь, что уж тогда-то Феликс наконец освободит его от обязанностей проститута. Единственный человек на свете, который любит Париса, это его мать Фабия, а он так жесток к ней, что у Амары ноет сердце.

— Тебя вызывает Феликс, — объявляет он при виде нее.

— Он не сказал зачем?

Парис пожимает плечами, пытаясь подражать небрежному равнодушию Трасо, но в результате больше напоминает наглого подростка.

Амара торопливо входит в лупанарий.

— Меня требует Феликс, — говорит она, отдавая Виктории сверток с лампами прежде, чем та успевает ее поприветствовать. — Я еще даже не принимала ванну. Феликс это ненавидит. Он придет в ярость!

— Можешь позаимствовать мою розовую воду. — Кивнув в сторону своей кубикулы, Виктория начинает разворачивать лампы. — Бери, не стесняйся. И постарайся не волноваться. В это время суток он почти никогда не требует полного обслуживания.

Найдя в кубикуле Виктории нужный флакон, Амара наносит на шею несколько капель розовых духов. Зная, что Виктория получает различные эликсиры в подарок от одного из клиентов, она не хочет брать слишком много. При мысли, что придется снова подняться по лестнице и встретиться с Феликсом, ее охватывает тошнота. Впервые попав в Помпеи, она не могла понять, зачем хозяин вообще спит со своими женщинами. Казалось, он никогда не испытывал страсти, не говоря уже о нежности. Через несколько недель ей все стало ясно. Все они трепетали перед ним, одинаково боясь его вызовов и невнимания. Как и прочие поступки Феликса, секс был для него демонстрацией власти.

В кубикулу входит Виктория и принимается щипать ей щеки, чтобы придать им румянца, и приглаживать ей волосы.

— Что, если он вызвал меня не за этим? — спрашивает Амара. — Вдруг он на меня злится?

— Все будет хорошо, — отвечает Виктория. — Обещаю. Просто не заставляй его ждать.

Парис впускает ее с улицы, достав ключ из плаща.

— Ступай прямиком к нему в кабинет, — произносит он, распахнув дверь, и тут же удаляется, как если бы, остановившись с ней поговорить, он бы взвалил непосильный груз на свои и без того уставшие плечи.

Оставшись на лестничной площадке в одиночестве, Амара удивляется, что ее не послали в спальню. Тщетно гадая, что на уме у Феликса, она поднимается по лестнице и крадучись достигает конца коридора. У порога она замирает, тихонько стучит и опасливо открывает дверь. К своему изумлению, она обнаруживает, что Феликс не один, и уже собирается шагнуть назад, когда он поднимает руку и жестом приказывает ей остаться. Его клиент оборачивается и болезненно морщится, увидев, что за ним наблюдает проститутка.

— Если я не вовремя… — начинает он.

— Пожалуйста, продолжай, — отвечает Феликс, ничем не объясняя присутствие одной из своих женщин.

Амара неслышно входит в комнату.

— Итак, ты объяснял, почему хочешь взять вторую ссуду, не расплатившись по первой.

— Взамен я могу предложить вот это, — говорит мужчина, доставая пару сережек. — Они принадлежат моей теще. Чистое серебро, изготовлены в Геркулануме.

Феликс принимает из его рук серьги и, быстро оглядев их, бросает на стол.

— Это покроет предыдущий долг. А что насчет новой ссуды?

— Их стоимость намного превосходит мой долг! — возражает мужчина. — Они должны покрыть не меньше половины следующей ссуды!

— Они покрывают предыдущий долг, но не проценты.

— Феликс, пожалуйста, — понизив голос, говорит мужчина. — Прошу тебя, будь благоразумен. Я достану тебе еще денег, как только придет товар. Просто дай мне немного времени. Ты же знаешь, я тебя не подведу.

Феликс вздыхает, будто разочарованный отец.

— Целер, мы с тобой столько лет ведем дела, а ты продолжаешь держать меня за дурака. — Он показывает на серьги. — Полагаю, Сальвия захочет получить их обратно?

Целер молчит.

— Надо думать, родители твоей жены будут страшно потрясены, если мои люди без приглашения заявятся в их лавку тканей и соберут твой долг шелками?

— Феликс, пожалуйста, нельзя же так, ты же знаешь, что я…

— Я готов дать тебе десять денариев, — говорит Феликс. — До тех пор, пока не поступит товар. Затем, если ты не просрочишь другие платежи, можно будет обсудить и вторую ссуду.

— Но эта сумма не покроет стоимость сережек!

— Вот это… — произносит Феликс, помахивая перед ним серьгами, — я приму в счет первого долга. Я предлагаю тебе десять денариев исключительно из щедрости. Бери их или уходи ни с чем.

Целер под скучающим взглядом Феликса подписывает новый договор, нацарапав на воске свое имя. Феликс складывает таблички и достает из ящика стола деньги. Целер чуть слышно благодарит его. Когда он проходит мимо Амары, девушка видит, что его лицо пылает от унижения.

Феликс и Амара остаются наедине. Несколько минут хозяин, будто забыв о ее присутствии, читает и убирает договор с Целером. Ей хватает ума держать рот на замке.

— Вчера я спрашивал, что случилось в термах, — сказал он, наконец подняв глаза. — Я не обращался к тебе за советом. Почему ты решила, что я в нем нуждаюсь?

Хозяин говорил с ней тем же тоном, что и с Целером. Его лицо непроницаемо.

— Должно быть, я неправильно истолковала твое желание, — ответила она.

— Вздор. — Он отвергает ее ложь взмахом руки. — А потом ты порекомендовала мне пойти на сделку с Вибо, которого ненавидит каждая шлюха в Помпеях. Почему?

— Только с помощью Вибо можно попасть в частные термы, — говорит Амара, в свою очередь пытаясь сохранить бесстрастное лицо. — Мы там сможем больше заработать. Мужчины там куда богаче.

— По-твоему, у толстосумов концы вкуснее? — ухмыляется Феликс.

Она понимает, что ни в коем случае нельзя реагировать на его насмешки.

— Что за самоотверженная шлюха! Что-то не верится, что ты стараешься меня обогатить. — Он бросает взгляд на лежащие на столе серебряные серьги. — Ты же не надеешься, что тебе перепадет прибавка? Ты не так умна, как кажешься, если воображаешь, будто я собираюсь делиться прибылью. — Феликс заговорщицки манит ее к себе. — Рассказывай, в чем дело?

— Я не знаю, — настороженно отвечает Амара.

— Выкладывай, — требует Феликс. — Я не рассержусь. Я спрашиваю из любопытства. Говори же.

Амара ломает руки, по-прежнему не зная, что сказать. Раньше они никогда не вели подобных разговоров. Бывает, что во время их встреч Феликс вообще не произносит ни слова, разве что напоследок, когда считает нужным сообщить ей, что в постели она никуда не годится и он понятия не имеет, с какой стати мужчины вообще платят за ее услуги. Как бы она ни ненавидела хозяина, ему все равно удается ранить ее своим презрением. Ей больно, когда он прикасается к ней как к пустому месту. А сейчас он смотрит ей в глаза так, словно ему интересно услышать, что она ответит, как будто ее мнение имеет какое-то значение.

Чутье подсказывает Амаре, что это уловка, но она всей душой желает ему поверить. Возможно, ей удастся до него достучаться.

— Почему ты купил меня? — спрашивает она. — Меня продавали как конкубину^[7]. Я образована, я играю на лире. Я знаю, что из-за этого обошлась тебе дороже. Если мои способности были тебе не нужны, то почему? Зачем ты инвестировал в меня, а теперь вынуждаешь остаток дней вкалывать в кубикулах? — Вспомнив самоуверенную осанку Галлия, собирающего с клиентов плату у порога, она выпрямляется во весь рост. — Я заработаю тебе гораздо больше денег, если ты позволишь.

Воцаряется невыносимо долгая тишина. Амара с трепетом ожидает ответа. Страх, который она пыталась подавить, растет в ней, словно гриб после дождя.

— Почему я тебя купил? — Феликс по-свойски ставит локти на стол и кладет подбородок на ладони, словно разговаривая с ровней. — Уж явно не за твои чудесные сиськи. Давай начистоту, мы оба видали и получше. И красота твоя меня тоже не сразила. — Он смеривает ее взглядом и выдерживает паузу, чтобы она хорошенько переварила его слова. — Ты была ненамного привлекательней других голых девиц, выстроившихся рядком. До Дидоны тебе далеко. — Феликс заглядывает ей в глаза. — Но, увидев тебя, я уже не мог отвести глаз. Тебя продавали как обыкновенную шлюху, а ты держалась будто богиня Диана. Казалось, ты в любой миг можешь отдать команду своим охотничьим псам разорвать каждого, кто посмел увидеть тебя обнаженной.

Феликс встает из-за стола. Амара наблюдает за его приближением и заставляет себя оставаться неподвижной, вопреки сильнейшему побуждению отступить. Остановившись в шаге от нее, он легко касается ее шеи.

— Будь твоя воля, ты бы разорвала их всех на куски, правда? — Феликс усиливает хватку, сжимая ей глотку. — Может, ты и меня разорвать хочешь?

Амара начинает задыхаться, перед глазами плывут темные пятна. Она в панике вцепляется в его ладони, пытаясь оторвать их от своего горла. Он отпускает ее, и она падает на стол, хватая ртом воздух.

— Знаешь, что бывает с людьми, которые меня предают, Амара?

Не в силах говорить, она кивает.

— Умница. Это не помешало тебе стравливать меня с Симо.

К Амаре медленно возвращается дыхание, но она не смеет разогнуть спину и остается лежать на столе, стараясь отползти как можно дальше от него.

— Ты не богиня Диана. — Феликс обходит вокруг нее. — Или, если угодно, не Артемида, как вы, греки, ее зовете. — Он растягивает иностранные слова, передразнивая ее акцент. — Porna eis. Ты обыкновенная шлюха. Сколько бы ты ни бренчала на лире. — Он толкает Амару на пол, заставляя ее преклонить колени. — Я твой хозяин. И не смей воображать, будто ты умнее меня.

Стоящий в женских термах пар не может скрыть ее слез. Амаре хочется нырнуть под воду, чтобы та поглотила ее и ей никогда не пришлось бы подниматься на поверхность. Она стоит возле большой общей ванны, обливаясь потом от жары. Виктория нежно вытирает лицо Амары и брызгает на ее щеки прохладной водой, набранной в сложенные ковшиком ладони.

— Нельзя каждый раз принимать все так близко к сердцу, — говорит она, дотрагиваясь мягкими пальцами до кожи Амары. — Это просто секс. Это не ты, а просто твое тело. Ты сильная, я знаю.

Шумные, тесные женские термы не могут сравниться роскошью убранства с термами Вибо, но даже без огромного теплого бассейна для омовений здесь намного спокойней. Мужчинам вход сюда запрещен — даже Феликсу.

— Не каждый раз. С Феликсом все по-другому, — отвечает Амара. — Дело не только в том, что он со мной делает, хотя мучительно и это. Но от его слов еще тяжелее. Как ему удалось так хорошо изучить наши уязвимые места?

Виктория брызгает водой себе на шею и руки.

— Ты права, с Феликсом все по-другому.

Ее потесняет пара матрон, чьи рабыни несут за ними их личные лохани. Матроны устраиваются неподалеку, стараясь не смотреть в их сторону. Они видели, как Виктория и Амара обтирали друг друга, и поняли, что девушки слишком бедны, чтобы заплатить прислужницам.

— Может, вы и богаты, — тихонько, чтобы женщины не услышали, шепчет Виктория, — но задницы у вас дряблые.

Амара не смеется. Она бы не задумываясь променяла свою красоту на богатство.

— Я понимаю, о чем ты, — продолжает Виктория. — Феликс умеет ударить по больному. Он всех достает. Ты не одна такая.

— Я думала, он меня убьет.

— Что ты, Феликс никогда бы на такое не решился! — запальчиво возражает Виктория. — Подумай, сколько денег он бы потерял! — Она разглядывает бледные синяки на шее Амары. — Обычно он не оставляет следов. Наверное, ты его не на шутку разозлила.

— Да его все злит! — говорит Амара. — На него даже взглянуть нельзя, чтобы он не взбесился. Он невыносим.

— Вчера ты и правда без умолку его поучала. Он это ненавидит.

— Я дала ему хороший совет, — возразила Амара. — На что тут злиться?

— Душенька, — отвечает Виктория, — Феликсу не нужны советы от его шлюх.

— Он сказал мне, что я даже… — Амара запинается от стыда, — он сказал, что я не умею его ублажать. Что мне стоило бы поучиться у тебя, потому что ты знаешь, что делаешь.

— Так и сказал? — с заметным удовольствием переспрашивает Виктория.

— Он сказал, что ты единственная, кто по-настоящему знает, что делает, — повторяет Амара.

Феликс также говорил, что Виктория и вполовину не так красива, как Амара, но в десять раз лучше знает свое дело, однако эти его слова она оставляет при себе.

— Думаю, с тобой он действительно получает удовольствие. Он этого не говорил, но у меня сложилось такое впечатление.

— Еще бы, — отвечает Виктория. — Я выкладываюсь в полную силу. Я не имею в виду, что ты не стараешься, — быстро добавляет она.

Амара и представить не могла, что похвалы Феликса настолько обрадуют Викторию. Амару угнетает мысль о том, какой властью он обладает. Еще две матроны в сопровождении девочки-подростка подходят к ванне и останавливаются возле них, громко обсуждая выборы, в которых принимает участие один из их мужей. Девочке — должно быть, дочери — скучно и заметно неловко. Она застенчиво поглядывает на двух прекрасных волчиц, очевидно, не подозревая, кто они такие.

— Кажется, с техническими советами лучше повременить до дома, — замечает Виктория. — Но не стоит слишком расстраиваться. Может, сегодня он и рассердился, но со временем он зауважает тебя за то, что ты не трусиха. Ему нравятся строптивицы. — Она краснеет и на мгновение выглядит такой же застенчивой, как и юная девочка рядом с ними. — Он говорил мне, что именно поэтому я его любимая шлюха. — Последние слова она произносит чуть слышно, у самого уха Амары, чтобы не услышали их соседки.

Амаре внезапно становится душно в этом натопленном, переполненном помещении. Она отходит от ванны. Виктория следует за ней.

— Я бы хотела стать его любимицей только для того, — говорит Амара, оглядываясь через плечо, — чтобы внезапно ударить его ножом в сердце.

Виктория смеется, решив, что подруга шутит.

Глава 6

Если хотите потрахаться, ищите Аттику; она стоит шестнадцать ассов.

Граффити рядом с помпейскими Морскими воротами

Солнце стоит высоко в ясном зимнем небе. Даже не согревая, его ослепительное сияние поднимает настроение. Амара наслаждается чувством собственной чистоты и отчасти даже заботой, с которой Фабия укладывает ее волосы в безупречную прическу. У старухи проворные и нежные пальцы. В другой жизни она могла бы быть умелой служанкой какой-нибудь высокородной хозяйки. Амара пытается выбросить из памяти испытанную утром боль. «Скоро унижение побледнеет, словно синяки», — убеждает она себя.

Обсудив лучшие места для охоты, девушки останавливаются на гавани. Там всегда полно клиентов, да и прогуляться на солнышке — одно удовольствие. Кресса изъявляет готовность остаться в лупанарии.

— Фабия составит мне компанию, — говорит она, отмахиваясь от благодарностей подруг. — Здорово будет немного побездельничать вместе.

Фабия, изголодавшаяся по человеческому теплу не меньше, чем по пище, от души радуется ее любезности. Амара понимает, что Крессе предстоит весь день просидеть в темноте, тоскливо выслушивая бесконечные рассказы о детстве злосчастного Париса.

— Кресса такая добрая, — замечает Амара, когда они выходят на улицу. — Она рождена быть матерью.

— Никогда так не говори! — в ужасе восклицает Бероника.

— Почему это?

— Крессе уже довелось побывать матерью, — отвечает Виктория, поскорее увлекая их прочь от лупанария. — У нее был маленький сын. Феликс продал малыша, когда тому было три года. — Амара и Дидона ахают, и Виктория мрачно кивает. — Удивительно, что он не сделал этого раньше; уж лучше бы избавился от младенца сразу после его рождения, пока она не успела к нему привязаться.

— Какой кошмар! — ужасается Дидона. — Бедная Кресса.

— Его звали Космус, — говорит Виктория. — Милый был малыш. Фабия приглядывала за ним, пока мы работали. Кресса его обожала. Я думала, она умрет, когда Трасо отнял у нее мальчика. Она так кричала, что Феликсу пришлось закрыть ее наверху. Она провела взаперти много дней. А с тех пор как спустилась, никогда больше не упоминала о Космусе.

— Наверное, ей слишком больно его обсуждать, — предположила Бероника.

Вспоминая, как Кресса спасла ее от игрока в кости и с какой добротой и терпением она обращается с Фабией, Амара поражается, сколько сострадания осталось в сердце ее подруги после потери ребенка.

— Но она всегда такая чуткая, — замечает Амара. — Ни за что бы не догадалась, что она несет такое бремя. Кто бы мог подумать.

Бероника и Виктория переглядываются.

— По-моему, она находит способы забыться, — говорит Виктория. — Ты же видела, сколько она пьет.

— Нельзя ее винить, — быстро добавляет Бероника. — Да и пьет она не так уж много.

— Вот почему под утро я всегда принимаю свои травы, — произносит Виктория. — Лучше переубивать все внутри, пока оно не прижилось.

На виа Венерия с ее широкими тротуарами они идут парами, спереди Виктория с Амарой, позади — Бероника и Дидона. Виктория меняет тему, не желая больше обсуждать несчастье Крессы. Она показывает на одежды проходящих мимо богачек, восхищаясь одними и высмеивая других. Путь до гавани короток, но затруднен из-за оживленного движения на дорогах. По мере приближения к морю воздух становится все свежее. Амара почти ощущает соленый привкус во рту.

Они останавливаются у придорожного киоска, чтобы купить свою единственную за день пищу. Виктория выбирает для всей компании хлеб, оливки, анчоусы и вяленую рыбу, жесткую от рассола. Спустившись чуть ниже по склону, девушки оказываются у воды. Здесь царит еще большая суета: купцы разгружают товар, моряки перекрикиваются, грузы скрипят, волны непрестанно бьют о каменные стены. Чуть в стороне от шумной пристани простирается полукруг колоннады. Статуи богов взирают с ее крыши на входящие корабли, а в самом центре гавани из воды поднимается огромная каменная колонна. На ее вершине, глядя на бескрайнюю синеву, стоит покровительница города, обнаженная Венера Помпейская.

Волчицы устраиваются на солнечном участке колоннады, свешивают ноги с края и быстро расправляются с едой, отгоняя кружащих над их головами чаек. Виктория следит взглядом за группой галерных рабов, вышедших на пристань, чтобы немного передохнуть. Рабы стоят ссутулившись и щурятся от солнца.

— Что за жалкая жизнь у этих бедняг. — Виктория потягивается, опираясь ладонями на теплый камень и подставив лицо солнечным лучам. — Во всех Помпеях сейчас не сыскать никого удачливее нас. Столько времени на развлечения, пока кто-то другой гнет спину, таская тяжелые грузы! — Она подтягивает ноги на колоннаду. — А ведь я вообще не должна была выжить. Вы знали, что в младенчестве меня бросили умирать на помойке, среди дерьма и рыбьих потрохов? Но вот я здесь. Вот они мы все!

— Вот они мы, — повторяет Амара. — Четыре нищие шлюхи, отсасывающие придуркам за хлеб и оливки. Вот это жизнь.

Виктория смеется.

— Сколько горечи! До сих пор бесишься из-за Феликса? — спрашивает она. — Сто лет уже прошло.

— Не только из-за него, — отвечает Амара, наблюдая, как в гавань входит один из крупных торговых кораблей. Ей вспоминается ее собственное морское путешествие из Греции. Холодные ночи под звездами на палубе, битком набитой рабами. Запах рвоты, рыдания, ужас перед тем, что ожидает их, если они переживут плавание. — Твое детство началось в мусорной куче, — говорит Амара, — а у меня был дом. Я была дочерью врача. У меня была жизнь.

В Помпеях она никогда не рассказывала никому, кроме Дидоны, о своем прошлом.

— Твой отец был врачом? — удивленно переспрашивает Бероника. — Что же ты делаешь в лупанарии?

Дочь врача. В этой роли она провела первую половину своей жизни, укрытая от мира теплым коконом родительской любви.

— Он умер, — говорит Амара. Она понимает, что, если не станет продолжать, подруги с уважением отнесутся к ее молчанию, но теперь, открыв дверь прошлому, уже не хочет ее закрывать. — Несколько лет моя мать, оставшаяся в одиночестве, боролась за существование с помощью нашей семьи. Потом ее кузен, наш главный заступник, тоже умер. Мы распродали все, что у нас было. — Она обращается мыслями к родному дому, перебирает в памяти все отнятые у нее любимые вещицы. В первую очередь они лишились бесценной стеклянной статуэтки Афины. Под конец им было не на чем спать и от всего их имущества осталась лишь одна тарелка. — Отдавать меня замуж было слишком поздно. Я всегда была бесприданницей, а к тому времени мы погрязли в нищете. — Амаре не хочется рассказывать конец своей истории, но остановиться уже невозможно. Все выжидающе смотрят на нее. — Поэтому она продала меня.

Дидона огорчается. Ей, свободнорожденной, гораздо труднее представить, что такое возможно, чем Беронике и Виктории, которые прожили в рабстве всю жизнь. Рассказ Амары не вызывает у них потрясения.

— Кому она тебя продала? — спрашивает Виктория.

— Одному местному мужчине по имени Кремес. Когда-то он был отцовским пациентом. Мать думала, что из уважения к памяти моего отца он будет бережней обращаться со мной. Кремес пообещал ей, что я буду опекаемой домашней рабыней и в один прекрасный день снова обрету свободу. — Даже тогда, совсем не зная мужчин, Амара заподозрила его во лжи. Еще в детстве она замечала, как коварно посматривал на нее Кремес, поздравляя ее отца с тем, что его дочь растет такой красавицей. От его взглядов ей делалось не по себе, хоть она и сама не понимала почему. — Моя мать просила Кремеса купить и ее тоже. Он отказался. — Амаре невыносимо больше думать о матери. — Нет, я зла не только на Феликса, — говорит она. — Он не единственный мужчина, которого я ненавижу.

— Эта рыба такая соленая. — Бероника встает. — Пойду прогуляюсь к питьевому фонтанчику.

Остальные настолько поглощены историей Амары, что едва замечают ее уход.

— Само собой, Кремес сделал тебя своей конкубиной, — говорит Виктория, знающая мир не в пример лучше, чем мать Амары. — Я только не понимаю, почему он тебя продал. Ты молода и прекрасна. Не могла же ты ему так быстро наскучить.

— Его жена Ниоба ревновала. Она его заставила. — Амара предпочитает не вспоминать, что Кремес с ней даже не попрощался. Ей хотелось бы навсегда выбросить из памяти мгновение, когда она поняла, что Ниоба продала ее не как домашнюю рабыню, а как шлюху.

— Не хочу проявлять неуважение к твоей матери, — говорит Дидона, — но я ее не понимаю. Лучше уж было вместе погибнуть от голода. Честь — это самый драгоценный дар женщины. — Она смотрит на море, словно наполовину ожидая увидеть вместо бесконечной синевы cевероафриканское побережье. — Каждый день я хочу оказаться дома. Я мечтаю о нем, вижу его, слышу голоса родителей. Но это невозможно. Я обесчещена. Вернись я назад, они бы умерли от позора.

— Мои родители не верили во все эти истории про богов, — отвечает Амара и впервые ощущает отчуждение, глядя в серьезное лицо Дидона. При воспоминании о работе отца перед ее мысленным взором возникают его пациенты, как спасенные, так и унесенные болезнями. Сам отец умирал в муках, зная, что оставляет семью без кормильца. Она разделяет горе, испытываемое подругой из-за потери невинности, но не ее глубокий стыд. — Все, что у нас есть, — это жизнь, а остальное ничего не значит, — говорит она. — Ни честь и ничто иное на свете. Мать продала меня, чтобы обеспечить мое выживание.

— И ты выжила. — Виктория крепко сжимает ладонь Амары и улыбается, желая развеять уныние товарок. — И все-таки я считаю, что правота на моей стороне. По твоим словам, мужчины — чудовища, но это неправда! Хуже всех в твоей истории эта сука Ниоба. Кремес — обыкновенный дурак с членом вместо мозгов. Мужчины такие предсказуемые.

Амара смотрит на подсвеченный солнцем профиль Виктории, высоко поднявшей подбородок, и думает: «Не зря ее имя означает “победа”. Эта женщина никогда не позволит себя сломить».

— Откуда ты знаешь, что тебя нашли среди мусора? — спрашивает Дидона.

— Мне рассказали другие домашние рабы, — отвечает Виктория. — Я была единственной, у кого никогда не было матери. — Она пожимает плечами при виде потрясенного лица Дидоны. — Все не так уж плохо. Многие рабы остаются сиротами. Впрочем, как-то раз я спросила, почему у меня нет родителей, и кухарка рассказала, что однажды утром подобрала меня на помойке. Она думала, что я мертва, пока я не начала кричать, и чуть не уронила меня от испуга. — Виктория поглядывает на Амару. — Твоя мать ошибалась, думая, что домашним рабыням живется лучше, чем конкубинам. Если не веришь мне, спроси Беронику про ее первую хозяйку в Александрии.

Девушки оборачиваются на Беронику и только теперь понимают, что она до сих пор не вернулась.

— Что-то слишком долго она пьет, — говорит Дидона.

— Проклятие! — Виктория вскакивает.

Остальные следуют за ней. Они никогда не отправляются в гавань поодиночке: гулять вместе гораздо безопаснее. Переизбыток истосковавшихся по удовольствиям мужчин, сошедших на берег после долгой морской неволи, не сулит беззащитным девушкам ничего хорошего.

Все втроем они быстрым шагом идут к питьевому фонтанчику, окликая Беронику по имени, но та будто сквозь землю провалилась. Не обращая внимания на свист мужчин, которых собирались подцепить в гавани, они возвращаются на причал.

— Может, она пошла взять еще еды? — предполагает Амара.

Подруги направляются в сторону города через рыбацкие кварталы. Большинство мужчин ушли в море, и узкие улочки почти пусты. Они уже собираются повернуть обратно, когда до их слуха доносится женский крик.

— Бероника! — зовет Виктория.

Углубившись в лабиринт улиц, они находят Беронику в тесном проулке. Та, упав на колени, отбивается от двух мужчин. Виктория начинает визжать, поднимая неимоверный для такой хрупкой девушки шум. Амара и Дидона в свою очередь верещат во весь голос.

— На помощь, убивают! — вопит Виктория.

Распахиваются несколько дверей. Мужчины отступают.

— Вздорные бабы! — рычит один из них вопящей троице подруг. — Она ведь торговала телом!

— А вы не желали платить! — огрызается Бероника, вставая.

Оба мужчины озираются, досадуя на нежеланное внимание. Один из них плюет в Беронику.

— Пропади пропадом, лживая египетская шлюха!

Порывшись в кожаной мошне, он бросает на землю монету и удирает. Товарищ со всех ног спешит за ним. Бероника нагибается подобрать деньги.

Не успевает она выпрямиться, как Виктория подбегает к ней, но вместо того, чтобы заключить несчастную в объятия, отвешивает ей пощечину:

— Совсем сдурела?!

— Я взяла только одного клиента! — оправдывается Бероника, хватаясь за щеку. — А потом его друг попытался развлечься задаром.

Несколько человек, из любопытства высунувшихся наружу, понимают, что тревогу подняли бранящиеся женщины и поглазеть на труп не удастся, и с ворчанием возвращаются по домам.

— Тебя могли убить! — говорит Дидона. — Зачем ты так поступила?

— Ради Галлия! Не хочу, чтобы он попал в неприятности из-за неуплаты.

Подруги Бероники ошарашенно смотрят на нее. Та, всклокоченная после драки, отвечает им простодушным взглядом, с горячей искренностью прижав ладони к груди.

— Он же меня любит! — говорит она. — Как вы не понимаете? Он меня любит.

Виктория воинственно подбоченивается, но при виде того, как ее врагиня хватается за сердце, подобно трагической актрисе, ее негодование сменяется весельем.

— Бероника, ты меня поражаешь. Из всех шлюх мира у тебя одной хватает глупости платить собственным клиентам. — Она разворачивается и уводит волчиц назад в гавань, где еще остались несоблазненные мужчины.

Глава 7

Все они гоготали, как мимы, мы же, не понимая причины столь быстрой перемены настроения, смотрели то на женщин, то друг на друга…^[8]

Петроний. Сатирикон. Визит Квартиллы в гостиницу

Идут дни, погода становится теплее, виды овощного рагу в «Воробье» — разнообразнее. Близятся мартовские выборы, и по всему городу возникают политические слоганы. Безрадостное существование в лупанарии тянется своим чередом. Амара старается перенять уловки Виктории и наблюдает за тем, как та очаровывает мужчин, раз за разом завлекая в «Волчье логово» одних и тех же местных жителей: гончара Рустика, торговца духами Феба, Манлия из уличной забегаловки. Вместо того чтобы дать ей денег, все они осыпают ее подарками и лакомствами, которые не станет отбирать Феликс. Амара следит за каждым движением Виктории, пока не узнает ее лицо лучше своего собственного, и даже пытается подражать ее стонам.

День ото дня Амара притворяется все лучше, но никогда не довольствуется достигнутым. Жажда свободы укрепляется, укореняется в душе все глубже, разрывает ее изнутри. Бывают минуты, когда даже страх перед Феликсом не пересиливает желания сбежать. Ее останавливает лишь уверенность, что в бегах она погибнет.

С большей яростью жизнь в лупанарии ненавидит только Парис. Два дня в неделю он проводит в кубикулах, и его присутствие неимоверно тяготит рабынь.

— Наверное, я бы не вынесла, если бы этим пришлось заниматься Галлию, — говорит Бероника. Все, кроме Париса и Крессы, «незаняты» и топчутся в чадном коридоре, старательно не обращая внимания на пыхтение, раздающееся из ближней кубикулы, где сын Фабии уединился с клиентом. Девушкам положено быть обнаженными, но мартовские ночи еще холодны, и они, сбившись вместе, кутаются в покрывала. — Я просто не смогла бы смотреть на него по-прежнему. Мужчине постыдно выступать в женской роли!

— Ой, помолчала бы, — говорит Виктория. — Если уж на то пошло, представь, что мог бы сказать Галлий: «Какая мука совать ей в рот свой драгоценный член! Как подумаю, сколько других членов она пересосала!»

— Это совсем не одно и то же! — возражает Бероника. — Галлий ни за что не сказал бы такого обо мне. — Она поправляет волосы. — Хотя он, разумеется, страдает от ревности.

— Что же он говорит? — спрашивает Дидона.

— Что готов убить всех выродков, которые касаются меня своими грязными лапами. Вот почему он хочет меня выкупить. Чтобы я принадлежала ему одному. Чтобы никому больше не дозволялось до меня дотрагиваться. Даже самому… — Бероника прерывается, не в силах произнести имя хозяина, но выразительно поднимает взгляд к потолку. — Вот как сильно он меня любит, — с улыбкой добавляет она.

Не то чтобы Амара не верила откровениям подруги: Бероника слегка глуповата, но ее никак нельзя назвать лгуньей. Однако приходится изрядно напрячь воображение, чтобы представить, как Галлий выдает все эти цветистые фразы. Может, он еще и прижимает руку к сердцу? И целует полы ее одеяний? Этот маленький ублюдок предприимчивей, чем кажется. Ни одна из ее товарок-волчиц, даже Дидона, ни на мгновение не допускала, что Галлий испытывает к Беронике неподдельные чувства.

— А он не говорил, что, будь ты знакома с его матерью, она бы души в тебе не чаяла? — спрашивает Виктория.

— Да! — восклицает Бероника. — Он сказал, что я напоминаю ему ее, что у меня такие же добрые глаза, что… — Заметив, что девушки безуспешно пытаются подавить смех, она осекается на полуслове.

В лупанарий заваливается какой-то пропойца, несомненно, явившийся прямиком из окрестной таверны. Торопясь оказаться подальше от насмешниц-подруг, Бероника бросается к нему и почти силком затаскивает его в свою кубикулу.

— Вы все просто мне завидуете! — кричит она, прежде чем со скрипом задернуть занавеску.

— Зря ты так жестоко ее дразнишь, — замечает Амара.

— Знаю-знаю. Но она сама напрашивается.

— Похожа на его мать!.. — Дидона все еще ошеломлена любовным воркованием Галлия.

— Вот проныра, — говорит Виктория. — Ни стыда ни совести. — Из кубикулы Бероники доносится приглушенный и не слишком счастливый визг. Сама Бероника хранит зловещее молчание. — Кажется, она не на шутку разозлилась. Этот хмырь еще не скоро рискнет пожаловать к нам со своим петушком.

— Сюда! — слышится голос Трасо. — Мы позаботимся, чтобы тебя как следует развлекли.

Девушки настороженно переглядываются: обычно Трасо не провожает клиентов к кубикулам. Порог переступает чья-то тучная фигура. Огни масляных ламп выхватывают из сумрака зеленый плащ. Вибо.

— Ах! — восторгается Виктория, сбрасывая с себя покрывало. — Кто это дивное видение? Не иначе как он пришел ко мне!

— Феликс советовал непременно трахнуть некую Амару, — недружелюбным тоном говорит Вибо.

— Ну конечно! Зачем довольствоваться одной-единственной женщиной! — Виктория обнимает, целует и раздевает важного гостя, искоса поглядывая на товарок. — Возьми трех! Смотри! — Она щелкает пальцами.

После короткого замешательства Амара хватает Дидону за руку и довольно неуклюже разворачивает ее к Вибо. Обе обнаженные девушки пылко приникают к нему.

— Сразу трех? — с сомнением произносит он. — Мне и двух хватит.

— Ты должен поиметь нас всех! — хрипло шепчет Виктория, изображая пламенную страсть. — Не жадничай, услаждая всего двух. Мы все хотим тебя! Позволь всем нам развлечь тебя! — Она испускает жалобный стон.

Такой бездарной актерской игры Амара еще не видела. Она поверить не может, что Вибо на это клюнет. Однако его лицо смягчается, и он сжимает ягодицы Виктории, притягивая ее к себе.

— Похотливая маленькая волчица…

Виктория не нуждается в дальнейших поощрениях. Пока Амара и Дидона задергивают занавеску, она успевает затолкать управляющего термами в свою кубикулу, раздеть его и уложить на спину. Пенис у Вибо не больше, чем у улитки, но Виктория визжит от восторга и проворно забирается сверху. Управляющий стонет.

— О, не жадничай! — произносит Амара и бросается на Вибо, прижимая груди к его лицу.

— Там хочу сесть я! — Дидона отталкивает ее и пытается залезть на кровать.

Виктория, полная решимости не затягивать мучения дольше необходимого, резво скачет на Вибо, а тот хватает ртом воздух, боясь задохнуться под грудой женских тел.

— Нет, нет… — говорит он Дидоне. — Вы две лучше ублажайте друг друга. А я посмотрю.

Амаре и Дидоне не внове выполнять подобный запрос. Они с наигранным вожделением трутся друг о друга, стараясь не встречаться взглядами. В считаные мгновения Виго кончает. В нужный момент они по отмашке Виктории громко вскрикивают и со вздохом притворного удовлетворения обвиваются вокруг распластавшегося управляющего термами. У Амары уже начинает затекать рука от долгого лежания в одном положении, когда Вибо с усилием поднимается.

— Вы замечательные девочки, — говорит он с сияющим от удовольствия лицом. — Замечательные.

— О, спасибо, — выдыхает Виктория и целует его ладонь, будто перед ней сам император. — Мы тебя обожаем.

— Обожаем, обожаем! — вторит Дидона, переворачиваясь и одаряя его восторженным взглядом.

Амара не решается заговорить и, призвав на помощь весь свой артистизм, издает соблазнительный вздох. Виктория медленно помогает Вибо одеться. Столпившись у двери в кубикулу, они покрывают его долгими прощальными поцелуями, разыгрывая огорчение от его ухода. Вибо покидает лупанарий значительно повеселевшим.

Дидона начинает хихикать, но Виктория прикладывает палец к губам.

— Рано, — говорит она. — Подождите.

Они бок о бок сидят на кровати, дожидаясь, чтобы Вибо точно ушел.

Потом Дидона вполголоса шепчет: «Мы тебя обожаем!» — и все три девушки сгибаются пополам от смеха.

Когда они, накинув плащи, выходят спросить, не оставил ли Вибо денежной благодарности, на дверях стоит уже не Трасо.

Галлий приветствует их усмешкой.

— Уж не знаю, что вы, дамы, сделали, но, когда я сказал, что вы обслужили его бесплатно, он удвоил нашу ночную прибыль.

Виктория издает торжествующий вопль.

— И за это мы заслуживаем небольшой перерыв в «Воробье». — Виктория ласково кладет голову ему на плечо, при виде чего Бероника вскипела бы от гнева.

Он колеблется.

— Да ладно тебе! — Виктория бьет его по руке. — Нет ведь никого! У тебя три женщины на месте. Мы только распалим нескольких клиентов и приведем их сюда.

— Что ж, идите, — вздыхает Галлий.

— А он не так уж и плох, — говорит Дидона на ухо Амаре, когда они переходят улицу. — Может, Бероника и права насчет него.

— У нее добрые глаза, как у его матери? — спрашивает Амара, вскинув бровь.

— А может, и нет, — морщится Дидона.

«Воробей» набит до отказа. Лампы, свисающие с дверного проема и стропил, бросают отблески на медные горшки, прикрепленные Зоскалесом к стене. Свет и шум сбивают с толку. Никандру, торопливо разносящему напитки, помогает домашняя рабыня Сава, ночами работающая подавальщицей. Зоскалес из-за стойки развлекает посетителей тягомотным рассказом про свою жену.

Что бы Виктория ни говорила Галлию, она пришла сюда вовсе не охотиться. Девушка проталкивается к свободному месту за столом, где играют в кости трое мужчин.

— На сколько вы играете?

— За сколько ты продаешься? — фыркает один из них, пытаясь положить руку ей на бедро.

Виктория раздраженно отмахивается, забыв о привычном кокетстве. Она играет всерьез и не брезгует мухлевать при помощи костей со смещенным центром тяжести.

— Могу повысить до трех ассов.

Амара и Дидона наблюдают, как Виктория настаивает на своем, пока мужчины не сдаются под ее напором и не принимают ее в игру.

— Она победит, — говорит Амара. — Они даже не догадываются, что их ждет.

Никандр замечает Дидону и с улыбкой машет, подзывая девушек к себе и требуя у других посетителей освободить им место на скамье.

— Горячего вина? С медом? — Он уже направляется к стойке.

— Спасибо, — произносит Дидона.

— Вы здесь на всю ночь? — скорее дружелюбно, чем двусмысленно спрашивает один из уступивших им место мужчин. У него приятное лицо и черные, седеющие на висках волосы. Перед ним лежит маленькая тростниковая флейта, а на ней оберегающе покоится его ладонь.

— Возможно, если ты нам сыграешь, — отвечает Амара.

Он смеется.

— Вы певицы?

— Да.

Дидона кидает на нее быстрый взгляд. Обеих девушек обучали музыке под родительским кровом, но известные им приличные песни не годятся для трактирного застолья.

— Рад познакомиться с сестрами по музыкальному духу, — говорит мужчина. — Меня зовут Сальвий. — Он показывает на своего спутника. — А это Приск.

Приск склоняет голову в приветствии.

— Амара и Дидона. Можно? — Амара берет в руки флейту. — У моего отца была такая же, — произносит она, умолчав о том, что флейта была лишь одним из многих отцовских инструментов, а сама она умеет играть на лире.

Она возвращает флейту Сальвию, и тот прикладывает ее к губам и начинает играть. Его искусство превосходит ожидания Амары. Он наигрывает мелодию популярной кампанийской песенки, в нескольких веселых куплетах повествующей о пастухе, который вздыхает по своей зазнобе. Приск начинает петь и призывает девушек к нему присоединиться. Послушав песню несколько раз, чтобы запомнить слова, Амара начинает подпевать. У нее сильный чистый голос, и несколько посетителей отрываются от разговоров и начинают ритмично хлопать в ладоши.

Когда песня подходит к концу, посетители таверны наперебой требуют спеть еще. На сей раз Сальвий начинает играть знаменитую мелодию о Флоре и весне.

— Спой со мной, — говорит Амара подруге. — Эту ты тоже знаешь!

Голос Дидоны не настолько силен, как у Амары, но гораздо слаще. Она запевает неуверенно, но, когда они повторяют песню, отдается радостному настроению. Ее лицо сияет как никогда. Никандр не сводит с нее глаз, застыв с кувшином медового вина в руках и не смея поставить его перед девушками, чтобы не разрушить чары. Приск отодвигает стол, уговаривая девушек встать.

— Еще одну! — кричит он.

Сальвий играет праздничную музыку, возможно, догадавшись, что они незнакомы с местными народными напевами. Амара и Дидона поют вместе, и Амара впервые со своего приезда в Помпеи чувствует себя почти счастливой. Кое-кто из посетителей плотоядно смотрит на девушек, один кричит, чтобы они показали сиськи, но большинство наслаждаются музыкой и не досаждают им. В конце концов Сальвий, утомившись, откладывает флейту и обещает сыграть еще, когда промочит горло. Приск весело поворачивается к Дидоне и, перегнувшись через Никандра, прежде чем тот успевает вымолвить хоть слово, спрашивает, какие еще песни ей известны. Она вежливо садится, чтобы ему ответить.

— Это было прекрасно.

Амара поворачивается на голос, показавшийся ей смутно знакомым. Это Менандр, раб гончара.

Кровь бросается ей в лицо.

— Что ты здесь делаешь?

— Ты говорила, что работаешь неподалеку. — Он наклоняется к ней, чтобы его слова не заглушал шум таверны. — Я прихожу сюда уже второй раз в надежде встретить тебя. И вот мне наконец это удалось.

— Ты приходил всего дважды? Не слишком-то ты настойчив.

Менандр смеется.

— Я раб. Рустик — великодушный хозяин, но не настолько.

При упоминании гончара Амара вспоминает о своем унижении в лавке. Взглянув на увлеченную игрой Викторию, она спрашивает себя, не шутит ли хозяин с рабом о своих собственных визитах в лупанарий.

— Повезло тебе, — холодно произносит она.

— Я смеялся не над тобой, — говорит он. — Просто было очень смешно, когда ты смутила его взглядом. На моей памяти это еще не удавалось ни одной женщине. Ты вдруг стала такой горделивой, — добавляет он, помолчав.

— Значит, я горделиво потребовала четыре члена? — спрашивает Амара, сдерживая смех. В тесноте им приходится стоять вплотную друг к другу. Уже немного опьянев от пения и внимания, она делает глоток вина с медом. — Рада слышать.

— Ты постояла за себя. Вот что показалось мне великолепным, — отвечает Менандр, переходя на греческий. — И члены не имели никакого значения.

— Если бы…

Ей хотелось его рассмешить, но Менандр улавливает в ее словах затаенную горечь. Их взгляды встречаются, и она понимает, что он разделяет ее несчастье и когда-то лишился того же, что и она. Он приветственно прикладывает ладонь к сердцу и склоняет голову, словно они только что встретились.

— Меня зовут Каллий, — говорит он. — Мой отец Клейтос — лучший гончар в Афинах. В один прекрасный день отцовское дело перейдет ко мне, и я стану торговать своими изделиями по всей Аттике, включая прекрасный город Афидна. А как зовут тебя?

Никто в Помпеях еще не осмеливался спросить ее об этом. Имя — последняя частичка собственного пространства и индивидуальности, остающаяся у свободнорожденных рабов. Настоящее имя. В таверне так шумно, что ей приходится повысить голос почти до крика, но она без колебаний дает афинянину то, о чем он просит.

— Меня зовут Тимарета, — говорит она. — Я единственная и самая любимая дочь Тимая, самого ученого врача в Афидне. Я была ему и дочерью, и сыном.

— Вот видишь, — произносит Менандр, беззаботно отводя с ее лба завиток волос. — Остальное не имеет значения.

— Но я также зовусь Амарой. — Она снова переходит на латынь, игриво убирая его ладонь. — Иначе я ни за что не ступила бы на порог этой таверны и уж тем более не стала бы петь для толпы мужчин и разговаривать с тобой!

Менандр улыбается, но не успевает он ответить, как ее хватает за руку Дидона.

— Амара! Это что, Галлий?

Знакомая фигура, склоненная над игорным столом, размахивая руками, попрекает Викторию, а та пытается собрать выигранные монеты, одновременно переругиваясь с Галлием и другими игроками. Он выпрямляется и, ударившись головой о низко висящую масляную лампу, в бешенстве оглядывает таверну.

— Сейчас же возвращайтесь! — ревет он, заметив Амару и Дидону.

Несколько выпивох оборачиваются посмотреть, на кого он кричит, и смеются при виде двух волчиц.

— Пожалуй, я тоже пойду с вами, — заплетающимся языком бормочет один из них, вставая. — У тебя прелестные губки. Может, ты мне споешь, — обращается он к Дидоне, очевидно, решив, что Амара уже условилась с клиентом.

Менандр берет ладонь Амары и накрывает ее своими. На мгновение она пугается, что он попросит присоединиться к ней в лупанарии. Он наклоняется и, понизив голос, говорит:

— Пожалуйста, береги себя, Тимарета.

Глава 8

Истинно, век наш есть век золотой

Покупается ныне золотом — почесть и власть, золотом — нежная страсть^[9].

Овидий. Наука любви, книга II

— Почти два денария! Вот сколько я выиграла. Эти кости — моя лучшая инвестиция! Надо было видеть лица других игроков. Загляденье! — Виктория бурно радуется своей удаче за игровым столом.

Все девушки, кроме Дидоны, сидят на каменной скамье, огибающей стены в тепидарии — теплой комнате, — без особого воодушевления слушая ее похвальбу. Этот зал женских терм всегда был средоточием сплетен. К сводчатому потолку поднимается низкий гул голосов. Его поверхность расходится трещинами, штукатурка облупилась. Без одежды непросто отличить гражданок от вольноотпущенниц и рабынь, и волчиц почти можно принять за компанию молодых жен.

Обычно Амара любит передохнуть в теплой комнате перед тем, как окунуться в горячую воду кальдария^[10], но сегодня тепло не помогает ей расслабиться. Каждая ее мышца окаменела от напряжения. Часы, последовавшие за посещением таверны, были невыносимы. После нескольких минут с Каллием удушливый лупанарий, череда пьяных мужчин и их бесконечные неблагодарные требования приносили еще больше мучений. «Менандр, — твердит она себе. — Его рабское имя — Менандр. А твое — Амара».

— А сегодня, с утра пораньше, Феликс потребовал меня второй день кряду! На целый час. Вот как долго я его ублажала. Не хочу хвастаться, — говорит Виктория, — но со мной он продержался целую вечность. По-моему, парочка моих приемов даже его удивила. — Она выглядит как нельзя более довольной собой, точно Психея, описывающая явление Эроса. — По-моему, он еще ни с одной женщиной не желал проводить столько времени.

— Не знаю, чем тут хвалиться, — говорит Бероника. Блестящие от жары щеки придают ей рассерженный вид, пряди волос липнут к вспотевшему лицу. — Феликс вечно всю душу вымотает. А потом еще и ведет себя как неблагодарный ублюдок. Для такого даже стараться жалко. Не то что Галлий. Вот Галлий всегда… — Заметив усмешки девушек, она прерывается и с тяжелым вздохом опускает взгляд. По-видимому, ей отчаянно хочется поделиться переполняющими ее горячими чувствами с подругами, но ее пугают их насмешки. Амара жалеет, что они так безжалостно ее задразнили.

Виктория слегка улыбается, не говоря ни слова. Амара понимает, что Феликс наверняка ее похвалил. «Он прекрасно умеет всеми нами манипулировать», — думает она.

— Насколько я помню, меня Феликс не вызывал уже несколько недель, — говорит Кресса. Она сидит у стены, сгорбившись и сложив руки на груди, прикрывая ими растяжки.

— Повезло, — отзывается Бероника, совершенно не заметив тревоги в голосе Крессы.

Амара отсаживается подальше и закрывает глаза. Даже за стенами лупанария его проклятый жестокий мир окутывает ее, подобно савану. Пытаясь отвлечься от голосов подруг, она прислушивается к другому разговору.

— Не позволяй своей сестре обращаться к тебе с такими просьбами! Скажи ей, что у тебя нет денег.

— Не могу, родственники ее мужа просто невыносимы. Не знаю, что они с ней сделают.

— Неужели ты всерьез утверждаешь, что они…

Приоткрыв глаза, Амара рассматривает беседующих рядом с ней женщин. У них обеих усталые, измученные заботами лица, обе, похоже, пришли без прислужниц. Одна сидит так близко к Амаре, что они почти соприкасаются бедрами. От жары ее крашеные рыжие кудри пристали к линии роста волос. Она постоянно покручивает что-то на пальце левой руки. Кольцо с камеей.

— Сама знаешь, какие слухи ходят насчет его первой жены, — говорит рыжая. — А рабы боятся что-либо сказать. По словам Фульвии, он избил ее в первую брачную ночь. Какое чудовище могло так поступить? Да еще вечно жалуется на приданое, а сам потратил его до последнего медяка.

— Пожалуй, Геллий ни за что не заметит, если ты удержишь чуть большую часть выручки.

— Даже Геллий рано или поздно заметит. А просить его о помощи бесполезно. Он всю свою жирную задницу в таверне отсидел. Я целыми днями в поте лица тружусь за прилавком только для того, чтобы он пропивал прибыль.

— Жаль, но я тоже не могу помочь, — обмахиваясь, говорит вторая женщина. — Будь моя воля, я бы дала тебе ссуду, но меня и саму муж держит в черном теле. Кроме того, дела всегда идут хуже в это время года.

Лицо рыжеволосой торговки вытягивается, и Амара понимает, что та, должно быть, надеялась, что подруга ее выручит. Ей знаком этот униженный, исполненный негодования взгляд. Он до боли напоминает ей взгляд матери. После того как отец Амары умер, мать просила о помощи всех знакомых, тщательно подсчитывая, чем сможет попотчевать гостей взамен. Надолго ли хватит горстки фиников? Не оскорбится ли бывший покровитель ее отца, если поднести ему еду в щербатой тарелке? Когда гостей удавалось залучить в дом, она принималась сетовать на тяготы вдовства, сдерживая слезы и пытаясь не выдавать отчаяния. Амара тихонько сидела рядом, по материнскому наущению склонив голову, и смотрела, как поток сочувствия и денег постепенно иссякает. Под конец ее мать была готова взять ссуду у кого угодно и на любых условиях.

— Прошу прощения, матрона, — негромко говорит Амара. — Но я, возможно, могла бы помочь.

Женщины удивленно поворачиваются к ней. Она вежливо, но без лишнего подобострастия склоняет голову. Пусть себе гадают, вольноотпущенница она или рабыня.

— Я выступаю в качестве агента своего хозяина. Он понимает, что у всех нас бывают маленькие трудности. Я с радостью спрошу его, может ли он предоставить ссуду. Разумеется, негласно.

— С чего бы твоему хозяину делать своим агентом женщину? — спрашивает прижимистая спутница рыжеволосой торговки. Ее лицо сурово и недоверчиво.

— Договор составит его управитель, — импровизирует Амара. Надо будет попросить Феликса, чтобы этим занялся Галлий, а не Трасо. Не хотелось бы в последний миг спугнуть эту парочку, придя на встречу с громилой. Она улыбается рыжеволосой торговке, которая кажется менее враждебной, чем ее подруга. — Но женщинам проще вести дела друг с другом. У нас столько забот, непостижимых для мужчин.

Торговка вертит кольцо на пальце.

— Ты говоришь, он умеет держать рот на замке?

Амара кивает.

— Как и я.

— Я держу закусочную, — сообщает торговка. — Я не могу допустить, чтобы он объявился там, разыскивая меня. Мужу это не понравится.

— Ты будешь вести дела только со мной, — отвечает Амара и украдкой поглядывает на ее кислолицую спутницу. Та качает головой. — В этом и состоит преимущество женщины-агента.

— Марцелла, мне это не нравится, — произносит Кислятина. — Кто эта девушка? Чем занимается ее хозяин?

— Прошу прощения, — отвечает Амара, — но негласность лежит в основе занятий моего хозяина. Ссуды не являются главным направлением его деятельности, и он тщательно заботится об анонимности клиентов. — Она снова поворачивается к Марцелле: — Если хочешь получить займ, назови мне нужную сумму, и завтра утром я встречусь с тобой в храме Аполлона с предлагаемым договором и управителем моего хозяина.

— Не делай этого, — злобно фыркает Кислятина. — Пусть Фульвия сама о себе позаботится! Ты и без того помогала ей достаточно. Она теперь замужняя женщина, и ты за нее не в ответе.

— Она моя сестра, — возражает Марцелла. — Я не могу бросить ее на произвол судьбы! Я обещала нашей матери…

— Я не желаю в этом участвовать, — произносит Кислятина, вставая. — Увидимся в парной.

Она уходит не оглядываясь. Марцелла, встревоженно ссутулившись, смотрит ей вслед.

— Я понимаю твои сомнения, — говорит Амара и легонько прикасается к ее руке, чтобы вернуть ее к действительности. — Но иногда нужно пользоваться возможностями, которые дарит нам Фортуна.

Марцелла пожевывает губу и пристально смотрит в пол, словно ожидая прочесть решение на маленьких ромбовидных плитках.

— Двадцать денариев, — наконец произносит она. — Вот сколько мне нужно. А в залог я могу принести бусы.

Амара точно знает, где найти Феликса в это время суток. Среди волчиц существует негласное правило держаться подальше от палестры^[11], чтобы не столкнуться с ним. Она надеется, что ее появление не разозлит хозяина настолько, что он не согласится выслушать ее предложение. Торопливо шагая по виа Венерия, она повторяет про себя подробности сделки. Не упустит же он такую возможность!

Было непросто объяснить подругам, зачем ей нужно отлучиться, но, предложив взамен на весь день остаться в лупанарии, она заручилась их помощью и положила конец лишним расспросам. Они вышли парами с целью обхитрить Трасо, а потом снова встретились, чтобы Дидона не осталась в одиночестве. Она не задала Амаре ни единого вопроса, лишь крепко сжала ее ладонь и умоляла ее быть осторожной. Амара понимает, что, по мнению Дидоны, она отправилась на свидание с Менандром, словно любовь — единственно возможное основание для скрытности. Наивность подруги кажется ей укором. Амара понимает, что сама Дидона никогда не попыталась бы подзаработать втайне от остальных. Даже Виктория не скрывает, что играет на деньги. Амара виновато ускоряет шаг. Если она хочет спастись из лупанария, придется отказаться от такой роскоши, как совесть.

Палестра находится на другом конце Помпеев, в общественном парке, окруженном неприступными стенами. Амара говорит себе, что ее одышка вызвана долгой пешей прогулкой, а не страхом. Когда она проходит в ворота, двое околачивающихся около них мужчин обрывают разговор и провожают ее взглядами. Внутри ее встречают высокие, тоненькие голоса. На углу колоннады расположилась ватага изучающих грамоту мальчишек. Проскользнув между ними, она навлекает на себя неодобрительный взгляд их учителя. Он явно понимает, кто она такая.

На площадку для упражнений допускаются только мужчины. Она надеется, что Феликс сейчас на беговой дорожке, а не в бассейне, потому что бесцеремонно пройти мимо окружающих его высоких платанов уже не удастся. Она в ожидании останавливается на краю дорожки. Высокое солнце согревает землю своими лучами. Палестра, открытая для посещения несколько строго установленных часов в день, всегда полна людей. Юноши борются друг с другом и бегают по кругу. Она видит Феликса, пробегающего мимо с блестящим от пота обнаженным торсом. Он ее не замечает. Она наблюдает, как он бежит по спортивной площадке. Плавностью и грациозностью движений он напоминает оленя в стаде рогатого скота. Ей больно вспоминать, что она почувствовала, когда он ее купил. Тогда Амара испытала облегчение: по крайней мере, он привлекателен. Каким же ограниченным воображением она обладала в том, что касалось человеческой натуры!

Во второй раз, когда Феликс пробегает мимо Амары, один из его приятелей замечает, что она провожает его взглядом, и со смехом хлопает его по руке. Мужчины замедляют бег и останавливаются у самого края дорожки, оглядываясь на нее. Феликса окружают трое незнакомцев. Сколь многого она не знает о его делах и жизни! Могут ли эти люди оказаться его клиентами, друзьями, возможно, даже конкурентами? К счастью, кем бы ни были эти мужчины, их, похоже, забавляет мысль о том, что за Феликсом хвостом ходит ревнивая, снедаемая любовью шлюха.

— Видно, ты ее не дотрахал, — говорит один из них, хлопая его по спине. — Она хочет еще поскакать на твоем члене.

— Может, теперь она тебе заплатит.

Феликс отмахивается от шуток приятелей, но похоже, что их внимание не вызывает у него раздражения. Он трусцой подбегает к ней. Друзья присвистывают и, прокричав ему вслед напутствия, возобновляют пробежку. Феликс останавливается, положив ладони на бедра, чтобы отдышаться.

— В чем дело? — Он весело, с любопытством смотрит на Амару. В его взгляде нет ни следа привычной жестокости. Возможно, Виктория и правда подняла ему настроение.

— У меня к тебе предложение, — заявляет она, безуспешно пытаясь говорить беззаботным тоном. Феликс выпрямляется, вытирая со лба пот. — Есть одна женщина по имени Марцелла. Она держит закусочную возле театра. Дело кипит, доход постоянный. Но ее муж слишком много пьет, и ей нечего одолжить сестре. Ей нужно двадцать денариев.

— И ты хочешь, чтобы я оказал услугу твоей подруге? — скорее с недоверием, чем с гневом спрашивает Феликс, но она знает, что в любое мгновение он может впасть в ярость.

— Нет, нет! — разубеждает его Амара. — Я познакомилась с ней в термах только утром. Это деловая сделка.

— Ты пришла в такую даль, оторвала меня от моих занятий, и все для того, чтобы заключить сделку на двадцать денариев?

— Но ведь речь идет не об одной-единственной сделке! — говорит Амара. — Женщины никогда к тебе не обратятся, им этого просто не позволят. Но женщинам тоже нужны деньги. Так что же нам делать? Мы обращаемся друг к другу, одалживаемся друг у друга. Но, имея дело со мной, Марцелла или любая другая женщина будет иметь дело и с тобой.

Друзья Феликса с насмешливыми возгласами пробегают мимо. Его брань веселит их еще больше. Когда они достаточно удаляются, он снова поворачивается к ней.

— И что же надеешься выгадать ты?

— Я хочу такую же комиссию, какую мы все получаем за секс, — отвечает она. — Я знаю, что Виктория получает надбавку, потому что приводит больше клиентов, и это вполне справедливо. Но какая разница, буду ли я приносить тебе деньги как шлюха или как агент?

— И о чем же ты условилась с этой самой Марцеллой? — с напускным пренебрежением спрашивает Феликс, но Амара не сомневается, что ей удалось его заинтересовать. То же сладкое предвкушение наживы появилось на его лице, когда он купил ее и Дидону на невольничьем рынке.

— Я сказала ей, что завтра утром буду у храма Аполлона с твоим управителем Галлием и договором. Про публичный дом ей неизвестно: по-моему, будет лучше, если она увидит монеты, прежде чем я расскажу ей, кто ты такой. Подержав деньги в руках, почувствовав их тяжесть, она уже не сможет отказаться.

Феликс улыбается ей с такой неподдельной теплотой, что на мгновение она понимает, почему Виктории так нравится ему угождать.

— Амара, ты хоть представляешь, что бывает с людьми, которые не могут со мной расплатиться?

Она вспоминает, как Целер вымаливал у Феликса деньги, а тот угрожал наведаться в его семейную лавку. «Марцелла сможет расплатиться, — убеждает она себя. — С ней не случится ничего плохого. Я этого не допущу».

— Могу вообразить, — говорит она.

— Кончайте ворковать!

Товарищи Феликса закончили пробежку и растягивают мышцы на краю дорожки в нескольких шагах от них. Очевидно, любовное свидание друга больше не кажется им таким уж забавным.

— Пускай твоя подружка отсосет тебе в другой раз, — произносит один из них, приближаясь. Через все его лицо тянется белый шрам, на месте которого не растет борода. — Тебе надо попробовать мой член, — говорит он Амаре, покачивая тазом. — После этого ты уже не захочешь, чтобы тебя трахал он.

Феликс смеется, но Амара чувствует, что он раздражен, причем скорее понуканиями со стороны друзей, чем оскорблением своего мужского достоинства.

— Да у тебя такой крошечный член, что его ни одна из моих шлюх не отыщет, — возражает он и притягивает Амару к себе, одной рукой взяв ее за талию, а другой обхватив ее лицо. Он приникает к ней таким долгим поцелуем, что его приятели присвистывают, а потом властно хлопает по заду, как бы отпуская восвояси. — Будь осторожна, — говорит он, уходя. — Я не могу допустить, чтобы что-то случилось с моей любимой шлюхой.

Глава 9

Завтра жить я начну, завтра, твердишь ты мне, Постум. Сделай же милость, скажи — когда это завтра придет? Как далеко это завтра?^[12]

Марциал. Эпиграммы, книга V, часть 58

Хотя снаружи еще ярко светит солнце, в кубикуле холодно и темно как ночью. Каменные стены приглушают шум улицы, звучащий как будто издалека. Амара различает обрывки спора минующих ее окно прохожих. Толкотня и оживление палестры словно остались в другом мире. Лежащая на жесткой кровати, в застарелом дыму вчерашней ночи, она с тем же успехом могла сойти в Аид, царство мертвых.

Стены расцвечены только светом, отраженным от драгоценных склянок духов, бережно расставленных Викторией на подоконнике. Оставаясь работать в одиночестве, все предпочитают пользоваться кубикулой Виктории: она самая большая и находится ближе всего к улице. За дверью слышно, как Фабия подметает коридор. Бедняжка, наверное, уже несколько раз вымыла порог комнаты в надежде, что ее пригласят пообщаться и поесть. При мысли о Крессе Амара резко садится и сбрасывает ноги с кровати.

— Фабия, поделиться с тобой обедом?

Раздается стук упавшей метлы. Старуха торопливо входит в кубикулу.

— Только если ты что-то не доешь.

Фабия садится возле Амары, наблюдая, как та делит на двоих хлеб, оливки и сыр. Она не говорит ни слова, но провожает взглядом каждый кусочек, словно изголодавшаяся собака, дожидающаяся, пока неосторожный гость уронит со стола крошку. Когда Фабия переплетает пальцы своих тощих рук, под кожей выступают кости. Амара подозревает, что та вынуждена физически сдерживаться, чтобы не начать есть до того, как вся еда будет распределена. Обед с Фабией всегда превращается в испытание. Приходится либо есть с той же скоростью, то есть слишком быстро, либо доедать под ее страдающим взглядом. Амара предпочитает есть быстро.

Первым делом Фабия набрасывается на хлеб и поглощает его за несколько укусов. Удивительно, как ей удается так быстро жевать, не подавившись. Амара никогда не сможет за ней поспеть.

— Эта кубикула всегда была моей любимой, — говорит Фабия, обгладывая оливку, чтобы не оставить на косточке ни единого волокна зеленой мякоти. — Раньше она принадлежала Моле, но несчастная давно мертва. Вон там, в углу, я когда-то рисовала для Париса.

Проследив за ее указующим пальцем, Амара упирает взгляд в самый низ стены. Она прищуривается, и грубые царапины обретают форму собаки.

— Наверное, тяжело было растить здесь ребенка.

— Мой малыш, — говорит Фабия. — Он не всегда меня ненавидел. Когда он был маленький, все души в нем не чаяли. Наши девушки пылинки с него сдували. — Она отбрасывает очередную косточку. — Но когда Парису было четыре годика, старый сутенер, что заправлял здесь до Феликса, сдал его внаем на работу в кухнях через дорогу. — Фабия прерывается, пристально рассматривая остатки хлеба и сыра на своих коленях. — Уж лучше бы он его продал. Но старик оставил его себе. Мой мальчик был слишком хорошеньким. — Она поддается голоду и пожирает последние объедки, обсасывая пальцы и вытирая их о колени. — То же самое я повторяю Крессе. Лучше, когда их продают. Тогда хотя бы можно воображать, что у них все хорошо сложилось. Лучше претерпеть горе сразу, чем потом.

За все это время Амара не произнесла почти ни слова, но у нее все-таки осталась небольшая горстка еды. Чувствуя на себе пристальный взгляд Фабии, она старается есть как можно быстрее.

— Это единственный лупанарий, где ты работала? — неразборчиво спрашивает она с полным ртом сыра.

— Пожалуй, — отвечает Фабия. — Сначала я была домашней рабыней. Родила хозяину двух детишек, правда, этому неблагодарному мерзавцу не было до них никакого дела. Мне так и не довелось увидеть, как выросли мои девоньки. Я думала, что после рождения второго ребенка хозяин позволит мне выйти замуж за одного из своих рабов, мастера на все руки. Мне он приглянулся. По крайней мере он был добр. Но потом он умер, и хозяин стал сдавать меня внаем. Сначала только гостям, членам семьи и тому подобное. Но когда они начинают так поступать, в смысле сдавать тебя внаем, становится понятно, что рано или поздно тебя продадут.

Амара вспоминает, как была рабыней в доме Кремеса. Параллель между ее прошлым и прошлым сидящей подле нее нищей старухи не вселяет воодушевления.

— Ты ведь не с самого рождения была рабыней, верно? — спрашивает Фабия, возможно, почувствовав ее уныние. — Я это всегда вижу.

— Как ты поняла?

— Ты до сих пор ведешь себя так, будто ты что-то значишь.

Амара знает, что Фабия не хотела ее обидеть, однако последний проглоченный кусочек еды камнем оседает в ее желудке.

— Тебе не кажется, что хлеб сегодня был какой-то черствый? — спрашивает она, чтобы сменить тему, и поднимает стоящий у ее ног кувшин. — Ты не могла бы принести нам еще воды? В другие кубикулы тоже стоило бы поставить воды на вечер.

Фабия берет у Амары кувшин и с неутоленным голодом смотрит на нее.

— Каково это?

— Что именно?

— Каково быть свободной?

Каково было быть Тимаретой? Перед мысленным взором Амары вспыхивает прошлая жизнь, полная любви, невинности и надежд.

— Представь, что ты вольная птица и ничто, кроме воздуха, не мешает тебе спикировать к земле или воспарить еще выше. Вот каково быть свободной. — Амара умолкает, поняв, что это лишь часть правды. В памяти всплывает мучительное воспоминание о последнем дне свободы. — Но голод для всех одинаков, Фабия. Голод одинаков и для рабов, и для свободных.

Фабия удовлетворенно кивает. Голод — понятное ей чувство. Она выходит из кубикулы, и тяжелые камни почти мгновенно поглощают звук ее шагов. Амара остается сидеть на кровати, сознавая, что за этими толстыми стенами стремительно мчится мир, хоть она его и не видит. Где-то там, невообразимо далеко, по-прежнему существует ее родной город. Люди, которых она когда-то знала: соседи, пациенты отца, пекарь, всегда оставлявший ей краюху хлеба, Кремес, Ниоба. Все фигуры из ее прошлого по-прежнему живут своей жизнью в Афидне. Но не ее мать. Амара знает, что мать мертва.

Она узнала это в первый же день рабства. После болезненных прощаний Кремес отвел ее к себе в опочивальню. Амара боялась, что он сорвет с нее одежду, но он отобрал у нее принесенный из дома узелок с пожитками. На глазах растерянной и испуганной Амары Кремес рылся в старой кожаной сумке ее отца, пока не нашел то, что искал. Внутри мать спрятала деньги, которые ей заплатили за ее единственного ребенка. «Известный трюк», — сказал Кремес, пересчитывая монеты. Продавая своих детей, наивные родители часто пытались положить начало сбережениям, на которые те в один прекрасный день должны были выкупить свободу.

Амара встает. Ей не хочется вспоминать остаток того дня.

У нее отняли все, на что надеялись ее родители, каждый их подарок, включая последний дар любви ее отчаявшейся матери. Тимарета теперь существует разве что мимолетным отблеском в глазах молодого афинянина. Задача выживания должна лечь на плечи Амары.

У нее осталась всего одна памятная вещь из прошлого. На вделанном в стену крючке висит потертая, затасканная отцовская сумка. Давным-давно, когда кожа, из которой ее сшили, была блестящей и упругой, отец хранил в этой сумке все свои целебные травы и инструменты и посещал с ней пациентов. Амара снимает сумку со стены. Снова опустившись на кровать, она пересчитывает сбережения, которые ей удалось скопить в публичном доме. Их хватит в лучшем случае на еду, да и то всего на несколько дней. Далеко не те огромные деньги, на которые можно было бы выкупить у Феликса свободу. Амара пытается подсчитать, сколько Марцелл ей придется привести к хозяину, чтобы приблизиться к нужной сумме. Это невозможно. Разве что с годами ее тело упадет в цене так же, как обесценилось тело Фабии. Тогда она будет стоить не дороже недельной порции хлеба. Амара гонит от себя эту мысль. Может, однажды Вибо снова пустит их в термы и она заработает там побольше? На мгновение она отдается мечтам о знакомстве с фантастически богатым покровителем, увлеченным беседами с ней и желающим, чтобы она не просто отдалась ему, но еще и его очаровала.

— Бероника? — доносится из-за двери негромкий голос Галлия.

Амара выглядывает в коридор.

— А, это ты, — разочарованно говорит он.

Кажется, кому-то сегодня не перепадет бесплатный секс.

— Мы думали, что на дверях будет Трасо, и я согласилась остаться.

— Феликс переставил его в ночную смену, — отвечает Галлий. — А Бероника потом вернется?

— Только если найдет клиента.

— Ясно… — К досаде Амары, Галлий испытывает заметную неловкость. Она занималась с ним сексом не меньше двух раз и, казалось бы, имеет право рассчитывать на менее скованную перемолвку. — Бероника часто обо мне говорит?

Она изучающе смотрит на него, пытаясь понять, в чем подвох. Возможно, его интересует, не разболтала ли Бероника, что он недоплачивает Феликсу. Но на его лице не отражается ничего, кроме надежды. Амара смягчается.

— Она любит тебя.

— Ну, это мне и без тебя известно, — с самодовольным видом говорит он и неспешно направляется обратно к входной двери.

Она с невольной улыбкой возвращается в кубикулу. То-то посмеются над ее рассказом Виктория и Дидона. Стены комнаты сплошь покрыты похожими по настроению надписями. Галлий далеко не одинок. Она пробегает пальцами по царапинам. «Здесь я имел кучу девиц!» Она помнит мужчину, оставившего это послание: он с охотой поведал ей о ее достоинствах и недостатках в сравнении с подругами. Он работает в прачечной. Как там его звали? Стоило бы запомнить, ведь он один из постоянных посетителей. Амара вдруг понимает, что знает, какой минет нравится этому человеку, но не знает его имени.

Она обводит взглядом стены, перечитывая знакомые фразы. «Привет, Фабия!» Она морщится при мысли, что жизнь остается неизменной. «Пятнадцатого июня здесь трахались Гермер, Филитер и Кафис». К счастью, ту ночь она пропустила: обслуживать сразу нескольких мужчин почти всегда отвратительно. Она переходит к более восторженным посланиям. «Да здравствует Виктория Завоевательница! Виктория Непобедимая!» Эти восхваления вызывают у нее улыбку. Она бы не удивилась, если бы Виктория сама их надиктовала. Амара садится на пол, глядя на свои любимые каракули — анонимную вспышку неповиновения, полускрытую основанием кровати. «Феликс дает в задницу за пять ассов». Интересно, что случилось с женщиной, которая это написала.

Ее взгляд привлекает еще одна надпись: Я ТРАХАЛСЯ. Она неотрывно смотрит на огромные острые буквы. Слова, напоминающие ей о собственной беспомощности, ранят не меньше физического насилия. Она открывает отцовскую сумку в поисках сломанного стилоса, когда-то подобранного на улице. Однажды он ей уже пригодился. На днях она нарисовала в своей кубикуле птицу, решившись на маленький бунт против бесконечного угнетающего секса. Она подходит к надписи и дрожащей от гнева рукой вдавливает стилос в камень. На стене обрисовывается мужской профиль, буквы похвальбы становятся лбом, превращая его собственные слова в рабское клеймо.

Она делает шаг назад, чтобы полюбоваться на свое творение, но чувствует лишь опустошение. Весь ее гнев ушел на резьбу, и, сколько бы она ни смотрела на клейменое лицо, легче ей не становится. Виктория наверняка придет от него в ужас. Она плюхается на пол. Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла из палестры? Час? Два? День тянется бесконечно.

Амара приваливается спиной к каменной кровати. Дома она могла бы читать настоящие книги: медицинские тексты отца, трактаты по естественной истории, поэмы об идеальной любви, — а не похабные стишки, испещряющие стены кубикулы. Она начинает наизусть повторять сцену встречи Одиссея с Навсикаей, но от звука собственного голоса ей становится еще более одиноко. Когда-то она пела эти положенные на музыку стихи своим родителям. Она закрывает глаза и вытягивает руки, воображая, что перебирает пальцами струны своей старой лиры.

— Первая дверь налево!

Голос Галлия. Указывая направление посетителю, он в то же время предупреждает ее, чтобы ожидала клиента. Она поспешно вскакивает. В дверном проеме, загораживая свет, появляется незнакомец. Амара улыбается ему, в подражание Виктории склонив голову набок и позволив плащу соскользнуть с плеча.

— Надеюсь, ты стоишь своих денег, — говорит он.

Амара торопливо задергивает за ними занавеску.

— Не сомневайся, — произносит она хриплым голосом, которого не узнал бы ни один житель Афидны. Сбросив плащ на пол, она замирает, чтобы оценить впечатление, произведенное ее телом. Потом она подзывает незнакомца к кровати, не понимая, вызвано ли ее головокружение ужасом или избавлением от скуки.

Глава 10

Секст, говоришь, что к тебе красавицы страстью пылают? Это с твоим-то лицом, как у пловца под водой?^[13]

Марциал. Эпиграммы, книга II, часть 87

Чем глубже они погружаются в толпу, тем больше нарастает шум, подобный жужжанию пчел в улье. Официально сегодня в форуме не рыночный день, но всевозможные ловкачи, как всегда, съехались сюда с утра пораньше и разложили на мостовой завернутые в мешковину товары. Лавируя между самодельными лотками, Галлий и Амара направляются к исполинскому храму Аполлона. На ступенях святилища какой-то торговец бьет в медный котелок, выкрикивая его цену. У его ног свалены еще несколько металлических котелков и кувшинов разных размеров.

Амара не сразу узнает женщину, на встречу с которой пришла. В одежде Марцелла выглядит более грозной. Ее кудрявые рыжие волосы больше не липнут к коже, а аккуратными косами лежат на голове. Она смотрит на Амару более колючим взглядом, чем в термах. Амара понимает, что на освещенной солнцем рыночной площади производит гораздо более жалкое впечатление. Она боится, что выглядит той, кем является, — проституткой, работающей на ростовщика.

— Это и есть управитель? — Марцелла кивает на Галлия.

Тот в свою очередь выглядит еще подозрительней, чем обычно. В подражание Феликсу он смазал волосы абсурдным количеством масла, но если хозяин с зализанными волосами приобретает угрожающий вид, то Галлий смотрится так, словно его окатил на улице раб, выплеснувший с верхнего этажа помои.

— Угу. — Галлий отступает в сторону, чтобы не столкнуться с тележкой торговца скобяными изделиями. Амара беспокоится, как бы он не затеял перепалку, но он ловит ее взгляд и сдерживается. Феликс ясно дал понять, что за деловую сторону сделки отвечает Амара. Ни Галлий, ни сама Амара еще не свыклись с этой переменой ролей.

— Мы принесли кое-что в залог. — Из-за спины Марцеллы выступает еще одна женщина. Должно быть, это и есть ее младшая сестра Фульвия. Светловолосая согласно своему имени, она выглядит худой и болезненной. Когда торговец медной утварью снова начинает бить в котелок, она вздрагивает.

— Посмотрим. — Амара протягивает руку, прежде чем Марцелла успевает вмешаться.

Фульвия — явно слабейшая из сестер. От нее пахнет нуждой и отчаянием. Амара старается не думать, зачем этой женщине деньги. Фульвия разматывает с шеи длинные янтарные бусы и бережно вкладывает их в ладонь Амары. Некоторые из идеально круглых бусин пронизаны затейливыми искрящимися прожилками. Вот уже много лет Амара не дотрагивалась до таких дорогих украшений.

— Это с избытком покрывает ссуду, — говорит Марцелла.

Она права, однако Амара не намерена идти на уступки.

— Но не проценты. — Она жестом просит у Галлия восковые таблички Феликса. — Это предложение моего хозяина. — Она вручает таблички Марцелле. — А вот деньги.

Галлий неловко пытается открепить от ремня кошель и едва не роняет его на землю.

Амара подхватывает его и отдает Фульвии, в то время как ее сестра сосредоточенно изучает договор. Как и ожидала Амара, прикосновение к деньгам оказывает на Фульвию прямо-таки физическое воздействие. Женщина кажется взволнованной до слез.

— Это непомерно высокая ставка, — нахмурившись, говорит Марцелла. — Я должна буду заплатить вдвое против суммы ссуды!

— Мы можем уступить в сроках, — произносит Амара без всякой уверенности, что Феликс на это согласится. Ей не терпится заключить сделку, и она убеждает себя, что сможет уговорить его увеличить продолжительность выплат. Главное, чтобы Марцелла все подписала.

— Марцелла, пожалуйста, — умоляет Фульвия. — Пожалуйста, подумай, что он сделает, если я не раздобуду деньги.

— Но это уже чересчур! — фыркает Марцелла. — Ты рискуешь материнскими бусами, а эта ставка проделает огромную дыру в моих счетах.

Фульвия прижимает кошель к груди.

— Пожалуйста, умоляю тебя, пожалуйста…

— Дай мне еще раз взглянуть на условия.

Сестры, волнуясь, теснятся над табличками. От смятения Фульвии Амаре делается не по себе. Она понимает, как ужасно, бесконечно тяжело никогда не иметь возможности заработать достаточно и знать, что скоро продать будет нечего. В конце концов, именно по этой причине она здесь и оказалась.

— Если это слишком много… — начинает она, протягивая руку, чтобы забрать у Фульвии монеты.

Марцелла выставляет перед сестрой ладонь, не позволяя Амаре приблизиться.

— Хорошо, я подпишу, — говорит она. — Я подпишу. Но скажи своему хозяину, чтобы дал мне еще несколько месяцев. — Под взглядами Амары и Галлия Марцелла выводит стилосом свою подпись. — Где ведет дела ваш хозяин?

— Напротив трактира «Слон», — отвечает Галлий, забирает таблички и захлопывает деревянную раму.

Фульвия и Марцелла переглядываются.

— Так он что же…

— Через две недели я зайду за первым платежом, — с поклоном сообщает Амара.

Они с Галлием быстрым шагом удаляются, не дожидаясь, пока несчастные сестры обрушатся друг на друга с упреками.

— Я возьму, — говорит Галлий и, забрав у нее бусы, на ходу сует их в сумку.

— Смотри не поцарапай.

— Это наименьшая из наших забот, — отвечает он. — С какой радости ты сказала той бедной суке, что Феликс даст ей больше времени?

— Подумаешь, лишняя пара месяцев. Какая разница, если он получит деньги?

— Ты что, Феликса не знаешь?

От с трудом подавляемого чувства вины к горлу Амары подступает тошнота.

— Я что-нибудь придумаю, — говорит она.

Галлий качает головой.

— Что ты скажешь Беронике?

— Ничего я ей не скажу! — рявкает Галлий. — Я тебе не какая-нибудь проклятая женщина. Я никогда не обсуждаю дела Феликса. И тебе не советую, если жизнь дорога.

Увлекшись спором, они едва не минуют свой поворот. Амара пропускает Галлия вперед, и они гуськом проходят по сузившемуся тротуару. К ее удивлению, на улице перед лупанарием их дожидается Феликс.

— Пошевеливайтесь, — приказывает он, когда они устремляются к нему навстречу. — Фабия ушла собирать остальных. У вас появился еще один шанс с Вибо. — Он хмуро оглядывает Амару. — Сделай что-нибудь со своими волосами. Выглядишь как неряха. — Повернувшись к ней спиной, он забирает у Галлия таблички. — Все подписано?

Галлий кивает. Амара ждет, что Феликс по заслугам оценит ее участие в сделке или хотя бы спросит, как все прошло, но тот, увидев, что она продолжает стоять на улице, выходит из себя.

— Чего уставилась? — Схватив Амару за волосы, он подтаскивает ее к себе, а потом снова толкает в сторону борделя. — Я же велел тебе пошевеливаться!

Она погружается в бассейн, и вместе с плеском теплой воды приходят воспоминания об их последнем злополучном визите. На куполообразном потолке изображена обнаженная, убранная цветами Европа, которую по морю увлекает прочь бог Юпитер в образе быка. Амара успела забыть, насколько роскошны эти термы. Бероника тяжело опускается в воду рядом с ней. Солнечные зайчики пляшут по потолку, отражая поднятую ею рябь. Женщины Феликса пребывают в необычайном волнении. Виктория не выпускала их из лупанария, пока все до одной не уложили волосы. В результате они расчесали спутанные кудри, но раскраснелись и вспотели от спешки.

— Весь день трудились, дамы? — обращается к ним Драука, томно облокотившись на бортик и положив руки на подоконник большого открытого окна за своей спиной. Еще две женщины Симо, Мария и Аттика, плавают по обе стороны от нее, словно пара телохранительниц. Третья женщина, имени которой Амара не знает, угрюмо таится в углу.

— Мы всегда пользуемся спросом, — отвечает Виктория.

— Не сомневаюсь, что в «Волчьем логове» вы научились кое-каким фокусам, — говорит Драука. — Но отдавался ли кто-то из вас мужчинам в воде?

Женщины Феликса не отвечают.

— Вот вам мой совет: просто постарайтесь не утонуть.

— Она серьезно? — шепотом спрашивает Бероника под смех Драуки и Аттики. — Не хочу, чтобы какой-нибудь идиот сунул мою голову под воду.

— Не слушай эту стерву, — говорит Амара, хотя угроза утопления ее отнюдь не успокаивает. Приступы паники, временами непреодолимые, ее кошмарная тайна. Удушье, неспособность пошевелиться — какое страшное чувство!.. Ужас, начавшийся в тот первый раз с Кремесом, с тех пор ее не покидал. Припадки бывали с ней прямо в кубикуле, при клиентах, но расплакаться здесь, на глазах у Драуки, было бы невыносимым унижением.

Она обводит взглядом помещение, посматривая на остальных. Дидона и Кресса не вошли в воду вместе с ними, а сели на мраморную скамью недалеко от бассейна. Утром, пока Амара была в форуме, Феликс вызвал к себе Дидону. Эта мысль по какой-то причине будит в ней чувство вины. Дидона не рассказала, что произошло, но Амара знает, что подруга расстроена. Она похожа на раненую птичку. Клиентам, конечно, будет наплевать. Ранимость Дидоны всегда привлекает самых жадных мужчин, как ос привлекает мед.

— Наверное, для вас визиты сюда — приятная передышка, — обращается к Драуке с ее подругами Виктория. — Вы ведь в поте лица выносите помои и меняете простыни, обоссанные клиентами. — Она с притворным сочувствием поворачивается к Беронике и Амаре. — Только представьте, каково дни напролет работать в таверне, да еще и трахаться с посетителями! Вот так маета!

— Пошла ты, — говорит Аттика. — Во всяком случае, наш хозяин не конченый ублюдок. Когда этот жмот Феликс в последний раз разрешал вам оставить себе поощрение от клиента?

— По крайней мере, у Феликса крепкая задница, — отвечает Виктория. — Твердая и крепкая, как яблочко. Какая жалость, что мы вынуждены служить хозяину, сложенному как Аполлон. Куда лучше быть подстилкой старого плешивого жирдяя Симо, у которого несет изо рта.

— Ага, зато вы живете в свое удовольствие, — говорит Мария и, повысив голос, показывает на Дидону. — Ваша подружка так и светится от счастья!

Дидона отворачивает лицо, будучи не в настроении давать отпор, но Кресса теряет терпение.

— Почему бы тебе не заткнуть пасть? — Она отмахивается от Марии. — Можно подумать, ты сама ни разу не плакала из-за мужчины. Да, Феликс сволочь, но и Симо не лучше. Подумаешь!

— Может, Симо и сволочь, — Драука вздыхает и со скучающим видом отворачивает миловидное лицо к окну, чтобы взглянуть на море, — но хотя бы не скупердяй. Вот в чем суть.

— Не сомневаюсь, что в прошлый раз он доплатил вам, чтобы нас вышвырнули, — произносит Амара, по-прежнему досадуя при мысли о том, как несправедливо с ними обошлись. — Жаль, что у вас ничего не вышло.

— Не думаю, что это было из-за денег, — говорит Виктория и, поднявшись со ступеней, на которых сидела в воде, ловко выскакивает на подогреваемый пол. Она изгибается всем телом, но не зазывно, как Драука, а подобно атлету, демонстрирующему столько же силу, сколько красоту. — Боишься соперничества? Боишься, что твои легендарные сиськи не будут так уж хорошо смотреться рядом с моими?

— Да будет тебе известно, что мужчины предпочитают Венеру Гераклу, — язвительно усмехается Драука.

Остальные женщины Симо смеются, но Амара видит, что Драука задета. Она неотрывно смотрит на Викторию, которая начинает делать сальто назад, и на ее прекрасном лбу пролегает крошечная морщинка.

— Заткнитесь! — шикает Бероника. — Слушайте.

Девушки умолкают. Бассейна достигает эхо мужских голосов.

— Идут! — Виктория, раскрасневшись от волнения, с плеском прыгает обратно в воду. Глядя на нее, Амара понимает: дело не в сексе. То же выражение глаз появляется у ее подруги за игорным столом. Это непреклонная воля к победе.

Из инкрустированной цветными ракушками арки, шлепая босиком по каменной плитке, выходят шестеро мужчин. Их лица раскраснелись, а тела блестят от пота. Должно быть, они только что вышли из парной. Амара наблюдает, как они неторопливо приближаются к бассейну, непринужденно беседуя и все еще не обращая внимания на женщин.

Самое живописное место заняла Драука, зато распростершаяся на ступенях Виктория оказывается ближе всех к мужчинам.

— Ты новенькая, — говорит какой-то молодой человек, опускаясь в воду рядом с ней.

— Меня зовут Виктория, — выдыхает она ему на ухо, обвиваясь вокруг его тела подобно лозе. Она начинает целовать его, чтобы пресечь дальнейший разговор.

— Луцию досталась резвушка, — смеется мужчина, спустившийся по ступеням вслед за своим товарищем, и вброд подходит к Драуке. — Ну, как поживает моя прелестница?

Амара понимает, что, сама того не замечая, отпрянула к бортику, подальше от входящих клиентов. Она думает о Феликсе, о Вибо, обо всем, через что ей пришлось пройти ради того, чтобы получить этот второй шанс. Незачем даром терять время, уступая таким ничтожествам, как Мария и Аттика. Проглотив застрявший в горле комок ужаса, она подплывает к двум мужчинам постарше. Те беседуют, сидя на бортике и болтая в воде тонкими ногами.

— Так что я ему сказал, что за такую цену мы найдем другого поставщика. Людям нужен хлеб, но город не будет платить такие деньги за зерно… — Он умолкает, заметив рядом опершуюся на бортик Амару. — Не сейчас, — отмахивается он. — Может, позже.

Она растерянно замирает.

— Может, она не говорит по-латыни, — замечает его собеседник и обращается к ней, как к слабоумной, медленно, отчетливо произнося слова: — Ты. Гречанка. Шлюха. Да?

Его седые волосы прилипли к голове потными прядями, словно у только что вылупившегося утенка. Он останавливает на ней рассеянный взгляд светлых глаз, будто не ожидая, что кто-то смотрит в ответ.

Амара вспоминает кривую улыбку, появлявшуюся на лице отца, когда он говорил о могуществе Римской империи: «Все, что у них есть, они переняли у нас, Тимарета. Никогда об этом не забывай».

— Я из Афидны, — отвечает она на безупречной латыни. — Это двенадцатый город Аттики, который когда-то был домом Елены Троянской. — О�

Скачать книгу

Со всей моей любовью посвящается Эжени, Рут и Тому – моим сестрам и брату по крови и свойству

Слово lupanar (лупанарий) для римлян имело два значения: публичный дом и волчье логово, а слово lupa могло означать как проститутку, так и волчицу.

74 год нашей эры. Фебрариус

Глава 1

Термы, вино и секс приближают судьбу.
Древнеримская максима

Окутанная исходящим от кожи паром, она молитвенно складывает ладони и откидывается на спину в теплой воде. Легкие волны плещут ей в шею. Кругом смех и женские голоса, смешение звуков эхом отражается от камня. Она пропускает шум мимо ушей и сосредоточивает внимание на своих пальцах, водя ими по поверхности и глядя, как с них капает вода и поднимается пар. «Эти руки могли быть чьими угодно, – думает Амара, – они могли принадлежать любому. Но они принадлежат Феликсу».

Затем чьи-то пальцы переплетаются с ее, нарушив задумчивость Амары. Виктория рывком вытаскивает ее из воды.

– Амара! Ты же волосы намочишь! Нельзя лежать на спине! – Пощипывая ногтями кожу девушки, Виктория пытается взбить ее кудри, поникшие и липнущие к плечам. – Они у тебя как крысиные хвосты. О чем ты только думала?

Амару захлестывает тревога: как можно быть такой беспечной, ведь она сегодня столько отдыхала!

– Я не знаю, я…

– Все не так уж плохо. – Она оборачивается и видит неслышно подошедшую к ним Дидону. Та смотрит на них, слегка нахмурив брови. – Почти незаметно.

– Какая разница! Мужчины приходят сюда не ради волос, – произносит другой, куда менее приветливый голос.

– Венера Помпейская! – в преувеличенном изумлении ахает Виктория, хватаясь за Амару. – Богиня ходит среди нас! О, убереги мои глаза от своей неземной прелести!

Драука мрачнеет и с плеском опускает руки. Виктория смеется.

– Можно подумать, тут ни у кого больше нет сисек, – добавляет она, однако уже вполголоса, чтобы ее слова не достигли слуха Драуки.

– Но она и на самом деле прекрасна, – говорит Дидона, по-прежнему глазея на их соперницу. – Она ведь здесь уже не впервые, правда? Возможно, мужчины предпочтут ее, возможно…

– Исключая Драуку, чем они лучше нас? – перебивает Виктория, испепеляя взглядом трех спутниц пышной красавицы. Те плещутся с напускной веселостью, заливаясь наигранным смехом и занимая большую часть бассейна. – Сразу видно, что все как одна подавальщицы. У Марии ручищи как у носильщика.

– Интересно, что это будут за мужчины, – говорит она.

– Они будут… – Не успев закончить мысль, Виктория отвлекается на что-то за спиной Амары. – Эй! – кричит она. – А ну отпусти! Отпусти ее!

– Феликс? Ты принадлежишь Феликсу? – Старуха нагибается и нацеливает скрюченный палец в лицо Виктории.

– Вон отсюда, Феликсовы шлюхи! – нетерпеливо велит старуха, повелительно махая рукой в сторону выхода.

– Сейчас же вон, Феликсовы шлюхи! – повторяет старуха, поочередно ткнув в каждую из них пальцем. Никто не сходит с места, и она хватает Амару за руку. – Вон! Вон! Убирайтесь сейчас же!

– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! – требует их мучительница, швырнув плащ еще не оправившейся от потрясения Беронике.

– В чем дело? Что случилось? – Кулаки Трасо сжаты в предвкушении драки.

Амара отстраняется. Ей уже доводилось испытать на себе тяжесть этих кулаков.

– У него спроси, – говорит она, указывая на мужчину, оставшегося стоять в тени. – Разве он не служит Симо?

– Кто-то надул Феликса, – добавляет Виктория, в то время как Трасо резко разворачивается к колоннаде. – Женщинам Симо позволили остаться, а нас всех вышвырнули вон до прихода мужчин. Весьма своевременно, тебе не кажется?

Не дожидаясь разъяснений, Трасо бросается через двор и замахивается в голову недавнему товарищу.

– Балбус! Я убью тебя, проклятый лжец!

– Феликсу это не понравится, – констатирует очевидное Бероника.

Амара искоса поглядывает на Викторию, надеясь, что подруга отпустит едкое замечание, но та отводит глаза.

В дверях поднимается сутолока. Не успевают девушки отпрянуть, как во двор выбегает группа рабов. Они кидаются к дерущимся, пытаясь их разнять, – и один из миротворцев тут же получает удар в лицо. Вслед за рабами появляется одышливый, дородный, завернутый в зеленую тогу управляющий термами. Оттолкнув Крессу с дороги, Вибо спешит к виновникам беспорядка.

– Довольно! – кричит он. – Или будете отвечать за неповиновение перед своими хозяевами!

– Хотите по миру меня пустить? – вопрошает Вибо. – Сцепились на моем пороге, будто бродячие псы! Всыпать бы вам плетей!

Балбус бормочет что-то неразборчивое.

– Мне плевать! – кричит Вибо. – Сейчас же выметайтесь, оба. И потаскух своих прихватите.

Выйдя на улицу, они словно попадают в поток быстрой реки. Амара хватает Дидону за руку, и они вместе пробиваются сквозь давку вверх по холму к воротам форума[1]. Ноги скользят по мокрым камням. Амара впервые попала в Помпеи с Дидоной. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а кажется – целая жизнь. Они вместе шли этим путем осенью, после того как Феликс купил их на невольничьем рынке в Поццуоли. Погода была теплее, чем сейчас, а небо яснее. Ей вспоминаются сладкие спелые фиги, купленные Феликсом в дорогу. Стоило разломить плоды пополам, как блестящая розовая мякоть прилипала к пальцам. Те мгновения казались почти счастливыми – конечно, если бы счастье могло существовать в мире, где ее, Амару, продают и покупают. Она по сей день удивляется проявленной Феликсом доброте. Они и не догадывались, насколько несвойственно ему это качество.

Мимо проталкивается мужчина с тяжелой корзиной рыбы на голове, обращая плечи в толпу, будто оружие. Следом за ним они ныряют в высокую подворотню и оказываются в гулком темном проходе. Склон дороги становится круче, а толчея – еще страшнее. Оглянувшись, Амара видит, как Кресса с обреченным лицом тащит вверх по холму запыхавшуюся Беронику. Отставший Трасо почти исчез из виду. Должно быть, его одолевает боль в ноге, иначе он бы уже выбранил Беронику за медлительность. Виктория, разумеется, вырвалась вперед. Она единственная из пяти женщин Феликса родилась в этом городе и, хоть и будучи рабыней, в отличие от остальных чувствует себя здесь вольготно, как у себя дома.

В городских стенах дорога выравнивается, но становится мокрее, вода окатывает обувь Амары. Дидона помогает ей подняться на высокий тротуар, и два торговца тканями с ворчанием уступают им путь. На девушек напирает мужчина, увешанный миртовыми гирляндами – подношениями для храма Венеры.

– Для вашей богини? Во имя любви? Две штуки за медяк! Приносят удачу! – Он подносит листья так близко к лицу Дидоны, что та непроизвольно вскидывает руку, чтобы закрыться вуалью, которой больше не носит.

Амара отталкивает гирлянды.

– Нет.

– У него что, опять сломан нос? – спрашивает Бероника. – Он выглядит ужасно.

– Хуже, чем обычно? Ты уверена? – отзывается Виктория. – Кажется, Балбус вправил его на место.

Бероника не понимает шутки.

– Нет, он выглядит просто ужасно! – настаивает она, повысив голос для вящей убедительности.

Кресса качает головой.

– Он тебя услышит.

– Вы две! – Он показывает на Викторию и Амару. – В термах у вас было полно оправданий. Вот и объясняйте все хозяину.

– Я расскажу Феликсу, как храбро ты дрался, – говорит она, глядя на него с такой обезоруживающей искренностью, что Амара почти ей верит. – Ты защищал его достоинство. Это дорогого стоит.

– Да, – в конце концов выдавливает она, кивая надсмотрщику. – Это правда. Ты настоящий смельчак. – От страха ее греческий акцент становится еще заметнее.

Трасо стучит в деревянную дверь, ведущую в расположенные над публичным домом покои Феликса. Им, хмуря сросшиеся брови, открывает неизменно мрачный Парис. Амара с порога улавливает запах скрытой под темной лестницей латрины[2]. Раньше она жалела одинокого юного Париса, разрывающегося между мытьем хозяйских полов наверху и обслуживанием клиентов лупанария внизу. Однако тот ничем не показывал, что желает общества и дружбы волчиц.

– Феликс, – говорит Трасо, нетерпеливо помахав молодому человеку.

– Он с клиентом, вам придется подождать. – Парис разворачивается и поднимается по лестнице.

Парис просовывает голову в дверь.

– Давайте, заходите.

Трасо поднимается и грузной поступью огибает раба. Амара и Виктория следуют за ним.

Глава 2

От нее несет бордельной сажей!
Сенека. Декламации, 1.2

– Коротенькая получилась оргия, – говорит он. – Значит, богатенькие мальчики оказались скорострелами? Однако не сомневаюсь, что они заплатили вам вдвойне, – Феликс смотрит на Викторию. – Ты же за этим сюда пришла, правда, дорогая? Хочешь осчастливить меня заработанными денежками?

Виктория открывает рот, но ее перебивает Трасо.

– Все из-за Симо, – говорит он. – Симо предал нас…

– Он, должно быть, сговорился с Вибо, – подхватывает Виктория. – Все женщины Симо остались в бассейне, а нас прогнала какая-то старая хрычовка. Силой выволокла нас вон. Сказала, что так распорядился этот жирный слизняк Вибо! Никаких клиентов мы и в глаза не видели…

– Балбус тоже с ними заодно, – прерывает ее Трасо. – Я отметелил для тебя этого мелкого лживого…

– Если бы не Вибо, Трасо бы от него живого места не оставил! – говорит Виктория. – А Драука над нами насмехалась; я уверена, что она все знала…

– А ты чего молчишь? – Феликс резко поворачивается к Амаре, застигнув ее врасплох. – Неужто тебе нечего сказать? Так и собираешься стоять столбом?

– Все… все было так, как они описали, – с запинкой произносит она.

– Старуха выгнала нас из терм, – говорит она и, стараясь не смотреть ему в лицо, обращает взгляд на фреску позади его стола. Наверху, над черными плитами, изображены бычьи черепа. – Она называла твое имя. Ей нужны были только женщины, принадлежащие тебе. Мишенью этого оскорбления был ты один. – Виктория приглушенно ахает. Покосившись на испуганное лицо подруги, Амара быстро отводит глаза. – Не думаю, что за этим стоял Вибо. Какая ему выгода? – Никто не отвечает. Она продолжает, обращаясь к мешочку с монетами, лежащему на столе по правую руку от Феликса: – Должно быть, Симо его подкупил. Это единственное объяснение. Сейчас у него в термах все схвачено, и он, разумеется, не желает, чтобы количество женщин удвоилось, а прибыль вдвое сократилась.

«Он слушает».

На единственное краткое мгновение она видит его насквозь. Этого достаточно.

– Не думаю, что тебе стоит наказывать Вибо, – говорит она, немного овладев голосом. – Он может быть полезен. Если его может подкупить Симо, то можешь и ты. Таким образом мы и заработаем в термах, и покажем, что от нас так просто не избавиться.

– Что же касается Симо, то ты запросто сможешь его проучить. Разве он не держит таверну? Возможно, она станет менее привлекательной для посетителей.

Выражение лица Феликса почти не изменилось, но она чувствует, что его гнев отступает.

– Ты многовато тявкаешь для такой маленькой собачки, – говорит он и кивает на распухшую, окровавленную губу Трасо. – И как же ты расквитался за это с Балбусом?

– Я сломал ему нос.

– Надеюсь, это не единственное, что ты сделал.

– Вы принесете мне столько же денег, сколько шлюхи Симо? Чего воды в рот набрали? – Он не глядя указывает в сторону Амары. – Эта девка уверяет, что да, а вот я что-то сомневаюсь. – Он берет Викторию за подбородок. – Чем вы сегодня занимались в бассейне? Пялились по сторонам, как крестьяне на играх? Просиживали свои плоские задницы?

Феликс удерживает девушку так крепко, что та не может даже покачать головой.

– Я видел Драуку. У этой шлюхи лучшая задница в Помпеях. А у тебя что? Разве это сиськи? – Он отпускает Викторию, отталкивая ее лицо. Она покачивается, но не падает. – Может, Симо и подмазал Вибо, но разве тот стал бы вас прогонять, если бы знал, что хоть одна из вас умеет трахаться не хуже Драуки? – Феликс вызывающе оглядывает своих рабынь, но те не смеют ответить. – Наш приятель Симо хвастает, что продает лучшие щелки. Поэтому вам… – Феликс тыкает пальцем в девушек, – надо показать ему, что это пустое бахвальство. Вибо будет трахать вас бесплатно, когда и как угодно, за счет заведения. И если после этого вы не станете его любимыми девочками, я буду знать, кто в этом виноват. – Амара поглядывает на Викторию, пытаясь угадать ее мысли, но лицо подруги непроницаемо, как маска. – Пошевеливайтесь, проклятые шлюхи! – кричит Феликс, заставив их обеих вздрогнуть. – Хочу, чтобы каждая из вас, ленивых потаскух, принесла мне по пять денариев. Остальным передайте, чтобы тоже не прохлаждались, а не то пожалеют!

– Ты что творишь? – шепотом напускается на нее Виктория. – Феликс бы позабыл о Вибо. Зачем ты попросила его отправить нас назад? Ты что, идиотка?

Девушки поневоле теснятся друг к другу у подножия вонючей темной лестницы.

– Подумай о деньгах, – шепчет в ответ Амара. – Подумай обо всех этих богачах! Не чета отребью, которое сюда ходит!

– С ума сошла? Чего ты себе навоображала? Что они заявятся в термы с мешками золота? Они ходят туда трахаться, а не искать невест! – Виктория возмущенно повышает голос. – А теперь нам придется ублажать Вибо!

Сверху доносится резкий окрик Париса:

– Чего вы там застряли?

– Уже уходим, – отзывается Виктория, распахивая дверь.

Они выбегают под дождь и через пару шагов снова оказываются под крышей.

Небо сумрачно и затянуто тучами, но в «Волчьем логове» еще темнее. Ставни в маленьких кубикулах[3] заперты, чтобы уберечься от сырости, а в воздухе висит густой запах благовоний и масляных ламп. Помещение, отведенное под лупанарий, ненамного уступает в размерах покоям Феликса, но Амаре оно кажется тесным, как гробница.

– Что сказал хозяин? – спрашивает Кресса, выходя из кубикулы Бероники вместе с остальными девушками.

– Он собирается еще раз попытать удачи с Вибо, – говорит Виктория. – Хочет убедить его снова пустить нас в термы. Теперь этот вонючий ублюдок будет приходить сюда, а мы должны расшибаться в лепешку, чтобы ему угодить. – Она складывает руки на груди, но, вопреки ожиданиям Амары, ни в чем не обвиняет ее при подругах.

– Вибо будет приходить сюда? – переспрашивает Бероника. – Быть не может!

– Разве он настолько ужасен? – спрашивает Амара. Если она и получила какое-то удовлетворение, подав совет Феликсу, то оно стремительно улетучивается.

– А вы его еще не обслуживали? – спрашивает Кресса. Амара и Дидона качают головами. – Он настоящее чудовище. В прошлый раз чуть меня не задушил. – Она подносит ладонь к горлу, словно вспоминая его пальцы вокруг своей шеи.

Амара с раскаянием смотрит на Викторию.

– И это еще не все, – говорит та, оставив без внимания ее взгляд. – К завтрашнему дню каждая из нас должна принести нашему чудесному хозяину по пять денариев.

Кресса стонет.

– Может, он пошутил? – с надеждой спрашивает никогда не понимавшая юмора Бероника.

– Какие уж тут шутки, – отвечает Виктория. – Поверьте моему слову, он был не в настроении веселиться.

– Нам ни за что не собрать такие деньжищи! – стонет Бероника.

– Придется постараться. – Кресса переводит взгляд на Фабию, которая по-прежнему опустошает латрину. – В такую погодку самой Венере будет непросто подцепить мужчину.

– Я не собираюсь выходить на охоту на голодный желудок, – говорит Виктория. – Давайте начнем с «Воробья», перекусим, а там, может, и дождь перестанет.

Все пять женщин принимаются тушить лампы, оставив лишь пару светильников. Таким образом они берегут масло и избегают лишнего дыма. Из-за постоянной спертой духоты недавно купленные Феликсом картины – бесконечные сцены любовных утех, висящие под потолком, – уже покрылись сажей. Постель изображенной над кубикулой Амары женщины, отдающейся по-собачьи, пересекает новая закопченная тень. Девушка наклоняется, чтобы погасить горящую под картиной глиняную лампу. Как и все прочие лампы в лупанарии, она выполнена в форме пениса, на кончике которого теплится пламя. К нескольким светильникам прикреплены крохотные глиняные человечки, выставляющие напоказ громадные пылающие фаллосы. Феликс находит эти лампы забавными: по его словам, они помогают посетителям настроиться на нужный лад. Амара их ненавидит. Можно подумать, им не хватает членов.

– Погодите, – говорит он. – Нельзя уходить всем сразу. Одной из вас придется остаться. Вдруг явится клиент?

– Неужели так трудно зайти за нами в «Воробья»? – спрашивает Виктория. – Это же прямо через дорогу.

– Нет, – отвечает Галлий. – Распоряжения Феликса вам известны. – Он подталкивает Беронику внутрь. – Давай, возвращайся.

– Вот гаденыш, – сквозь зубы бормочет Виктория, когда девушки торопливо минуют тротуар. – Надо будет принести ей что-нибудь из съестного.

– И Фабии тоже, – говорит Кресса. – Она совсем отощала.

– Доброе утро, дамы! Трудитесь на износ? – приветствует девушек Зоскалес, владелец таверны. На его шее висит тряпка, лицо сияет от пота.

– Если бы, – говорит Виктория. – Кто-нибудь здесь хочет поразвлечься?

– Уверен, за желающими дело не станет, – отвечает Зоскалес. Посетители таверны всегда составляли немалую часть клиентов лупанария. – Распоряжусь, чтобы Никандр подал вам горячее вино и жаркое.

– Почему бы тебе не устроиться здесь? – Он раздвигает ноги, хлопая себя по колену. На его губах пузырится слюна. Его спутник хрюкает от смеха.

– Надеюсь, вы не докучаете дамам? – как бы невзначай спрашивает вовремя подоспевший Никандр и намеренно проходит с подносом между столами, вынуждая мужчину отпустить добычу.

– О нет, они нам вовсе не мешают. – Виктория ласково улыбается пьяному развратнику. Садясь, она раскрывает плащ, мельком показывая длинные бедра, и быстро прикрывает колени. Она снова улыбается мужчине, и тот, побагровев, таращится на нее. «Первая рыбка попалась», – думает Амара.

Никандр ставит перед Дидоной жаркое из фасоли.

– Ты выглядишь замерзшей, – говорит он.

– На улице так мокро, – отвечает она.

– Надеюсь, это тебя согреет. – Он медлит у стола девушек в надежде, что она скажет ему еще хоть пару слов. Амара уже не впервые с нежностью замечает, каким взглядом Никандр смотрит на Дидону и как он тревожится, когда к ней приближается какой-нибудь агрессивный клиент.

– Никандр! – ревет через всю таверну Зоскалес. – Вино само себя не подаст!

– Вы не из Помпей, – говорит Виктория торговцам. Она быстро поглощает свое жаркое, вытирая ободок тарелки ломтем хлеба и не упуская из виду потенциальных клиентов.

– Вы прибыли морем? – спрашивает Кресса. – Я всегда мечтала о морских путешествиях. – Она отхлебывает вино, смотря на бородача так, словно сам Посейдон вышел на сушу, чтобы удостоить визитом простых смертных.

– Нет. Мы приехали из Поццуоли, – отвечает тот. – Мясом торгуем. В основном козлятиной.

– Готов поспорить, ты охоча до мясца, – добавляет его спутник, тыкая пальцем в ногу Виктории. Между его скривившимися в ухмылке губами тянется нитка слюны.

– Грязная маленькая волчица, – говорит он.

– Впечатляющая скорость, – произносит Никандр, подошедший забрать тарелки и бокалы. – Даже для Виктории. – Он снова перешел на родной для них с Амарой греческий язык. Дидона тоже понимает по-гречески, но Никандр, похоже, не осознает, что в краях девушки говорят не на греческом, а на пуническом языке.

– Феликс велел каждой из нас заработать сегодня по пять денариев, – отвечает Амара.

Никандр морщится.

– С чего бы это?

– Утром нам не повезло в термах.

– Жаль это слышать, – говорит он, поглядывая на Дидону, которая до сих пор не произнесла ни слова. – Надеюсь, вас никто не обидел?

Дидона качает головой. Никандр улыбается ей, прежде чем вернуться на кухню со стопкой грязных тарелок.

– Ну что, придется двигаться дальше? – спрашивает Дидона, уныло ссутулив хрупкие плечи.

– Утром я видела в форуме гуляющих моряков, – говорит Амара. – Да и дождь почти прекратился. Уверена, нам не придется долго бродить по городу.

Глава 3

Все остальные животные получают удовлетворение от спаривания; человек – почти никакого.
Плиний Старший. Естественная история

– Можешь передать это Беронике и Фабии? – спрашивает Амара, протягивая ему половину маленькой буханки. – Мы собираемся попытать удачи в форуме.

– Ладно. – Галлий засовывает хлеб в складку плаща, и ей остается лишь надеяться, что он не съест его сам.

Когда девушки достигают виа Венерия – широкой главной улицы, ведущей к форуму, – путь становится легче. Теперь можно идти не гуськом, а плечом к плечу. Амара берет Дидону за руку и нежно сжимает ее ладонь.

– Нельзя все время смотреть себе под ноги, – говорит она. – Понимаю, это тяжело, но мы должны привлекать мужское внимание, а не избегать его.

– Знаю, – отвечает Дидона. – Но это очень сложно.

– А вот и нет. Твое лицо делает за тебя половину работы. Ты самая красивая женщина в Помпеях.

– Я ненавижу свою красоту, – говорит Дидона. – Ненавижу, когда на меня таращатся мужчины. Ненавижу, когда… – Она умолкает на полуслове. – Наверное, однажды я ко всему этому привыкну.

– Нет. Просто терпи. Нельзя к такому привыкать.

Они проходят мимо ювелирной лавки и на минуту останавливаются полюбоваться граненым хрусталем и камеями.

– Моя мать носила такой же, – говорит Дидона, показывая на один из камней.

– Красный?

– Да. Он был на ней, когда я видела ее в последний раз.

– Просто улыбайся всем, – говорит она. – Представь, что ты Драука.

– Так вот в чем твой секрет? Ты притворяешься другим человеком?

– Я и есть другой человек. На самом деле меня зовут не Амара, а тебя – не Дидона.

Теперь они идут медленней и чаще останавливаются. Амара смотрит всем в глаза, безотчетно держась скорее с самоуверенностью, свойственной молодым мужчинам, чем с кокетством. Дидона изредка отваживается на застенчивую улыбку. С виду они не походят ни на проституток, ни на добропорядочных женщин, однако на сей раз у них получается привлечь несколько любопытных взглядов. Подруги задерживаются у лотка с кожаной обувью, вдыхая резкий запах свежедубленых шкур. Продавец демонстрирует мягкость пары сандалий, перекручивая в пальцах ремешки. Какой-то мужчина начинает торговаться. Еще один – возможно, его друг – дожидается рядом. Амара слегка, будто случайно, задевает его плечом. Он поднимает взгляд и не отрывает его от Дидоны, которой каким-то чудом удается не опустить глаза. На мгновение Амаре кажется, что он увидит их насквозь и поймет, что они всего лишь две напуганные девушки, которые понятия не имеют, что делают. Однако он воспринимает их иначе. Обнадеженный тем, что Дидона не отошла прочь, мужчина наклоняется к ней.

– Пожалуй, такая обувь слишком груба для твоих прелестных ножек.

– Нам не придется идти далеко, – отвечает Амара. – Всего-навсего до соседней улицы. – Она со значением заглядывает ему прямо в глаза. – Почему бы тебе и твоему спутнику к нам не присоединиться?

– Хватит! – резче, чем следовало бы, говорит она. Мужчина удивленно отдергивает руку. Она криво, принужденно улыбается. – Щупать товар разрешено только покупателям.

Мужчина смеривает их взглядом.

– Как-нибудь в другой раз, дамы, – отвечает он и поворачивается к ним спиной.

– Хочешь присесть? – спрашивает Дидона.

Она качает головой.

– Может, оно и к лучшему, – продолжает Дидона. – Он сразу показался мне каким-то подозрительным.

– Зря я позволила ему тебя лапать, – говорит Амара. – Надо было его послать.

К ее удивлению, Дидона заливается смехом.

– Недолго бы мы протянули с таким зазывом! «Ну-ка, валите все куда подальше!» Вот так подкат!

Наконец они успокаиваются и выпрямляются.

– Пошли, – говорит Амара. – Охота не ждет.

– Хороший бросок, – произносит Амара, когда один из них выбрасывает шестерку и сгребает к себе горстку монет. Друг хлопает везунчика по плечу.

– Брось за нас. – Один из мужчин тянет Амару за руку. – Давай, бросай.

Побеждающие пребывают в отличном настроении. После игры им нужно будет где-то потратить деньги.

Амара опускается на корточки и берет кости.

– За Венеру, – говорит она, искоса поглядывая на позвавшую ее команду. Она выбрасывает пятерку, превзойдя тем самым команду соперников. Мужчины разражаются одобрительными возгласами.

– Не считается! – с перекошенным от гнева лицом восклицает один из проигравших, глядя, как жадные чужие пальцы загребают его последние несколько монет. – Нельзя просить шлюх, чтоб они бросали вместо вас.

– Шлюх можно просить о чем угодно, – парирует Амара. – В этом вся соль.

Ее новые друзья покатываются со смеху. Один из них обнимает встающую Амару за талию, но ворчуну не до смеха.

– Изворотливая греческая проходимка, – злобно выплевывает он.

– Помпеи принесли вам удачу, – произносит Дидона и слегка склоняет голову набок, очевидно, подражая Виктории. – Вы не пожалеете, отдав должное Венере в ее собственном городе.

– Ты из Африки, – говорит один из мужчин, заметив ее акцент.

– Владения Венеры широки, – отвечает Амара. – А дорога к ее дому коротка, и вы могли бы к нам присоединиться.

Дидона отходит в сторону.

– У нас есть три очаровательные соседки, – говорит она. – Пять женщин! Какое счастливое совпадение! Вам стоило бы отметить победу с нашими подругами; богиня любви заслуживает благодарности.

Мужчины переглядываются, возможно, опасаясь, что обольстительницы заманят их в воровской притон.

– Вы могли видеть наш дом, – подхватывает Амара. – Мы живем рядом со «Слоном».

– «Волчье логово»! – смеется один из них. – Нас приглашают в городской лупанарий!

– Так вот ты кто? – Мужчина, обнимающий Амару, ослабляет хватку и поворачивает ее лицом к себе. – Маленькая греческая волчица?

– Все мы, волчицы из Греции, Карфагена, Египта и Италии, почитаем Венеру Помпейскую, – говорит она через плечо, поманив его пальцем.

– Нужно поторопиться, – шепчет Дидона с круглыми от страха глазами.

– Не беги, – отвечает Амара.

Они минуют лавки и роскошные дома на виа Венерия. Дорога по-прежнему затоплена. Один из пяти игроков – низкорослый крепыш в заплатанном плаще – хватает Дидону и делает вид, что собирается бросить ее в воду. Она вскрикивает. Его друзья разражаются громовым смехом. Приближается запряженная мулом повозка, и мужчина ставит девушку на землю. Амара хватает ее за руку и тащит за собой.

Никогда еще она не была так счастлива, услышав галдеж пьяных посетителей «Слона». Завернув за угол к лупанарию, она едва не падает к ногам Галлия от облегчения. Тот собирает плату с пяти приведенных девушками клиентов. Переступив порог, Амара опускает взгляд на его левую руку в ожидании условного знака. Три пальца – на месте всего три женщины. У нее сжимается сердце.

Бероника, окутанная дымом масляных ламп, дожидается в коридоре.

– А вот и Египет! – кричит коротышка, грубо хватая ее за бедра. – А где остальные две?

– Сейчас будут, – отвечает Амара, обвивая руками мужчину со шрамом на подбородке. – Фабия их приведет.

Старуха шмыгает мимо нее, пряча лицо под капюшоном, и выскакивает на улицу.

– Проклятие, вы обещали пятерых! – в ярости возмущаются двое торговцев, которым не хватило женщин.

– Кончайте жаловаться! Вы же знаете, я умею делиться.

– Нет нужды ждать, – шепчет она, нежно запустив пальцы в волосы второго мужчины.

– Я хочу эту. – Он отталкивает ее, показывая на Амару.

Кресса встает между ними.

– Нет, не хочешь.

На глазах Амары выступают слезы. Мужчина со шрамом на подбородке тяжело падает на нее. Он кончил. Несколько мгновений она лежит, полураздавленная его весом, но потом он приподнимается на локтях и отходит от кровати. Не в силах сдержать рыдания, Амара подтягивает колени к животу. На миг мужчина задерживает на ней взгляд, полный отвращения. Амара не смогла бы сказать, кого он презирает больше – ее или себя. Он без единого слова выходит из кубикулы.

Глава 4

Не отвергай же того, кто умеет любить без измены,
Кто с постоянством тебе долгие годы служил[4].
Овидий. Любовные элегии, книга I, часть 3

– Нельзя хоть раз дать нам выспаться? – кричит Бероника.

– Только гляньте, какое солнце! – отзывается Виктория. – Кажется, будто сегодня праздник Флоры!

– Ты нас разбудила! – говорит Бероника.

– Где Дидона? – спрашивает та. – Не могла же она не проснуться от ваших криков и жалоб!

– Милая, уже утро, – говорит Кресса.

Дидона садится. Ее лицо промокло от слез, а глаза покраснели. Кресса обнимает ее и гладит по спине.

– Они плохо с тобой обходились? – спрашивает она.

– Один из них расколотил все лампы, – отвечает Дидона, показывая на горку сметенных в угол черепков. – Он меня ужасно напугал.

– Жалкое, паршивое ничтожество. – Голос Крессы подрагивает, и на мгновение Амаре кажется, что подруга даст волю слезам.

Виктория без промедления садится по другую сторону от Дидоны.

– Не расстраивайся ты из-за какого-то Чесночного Бздуна, – с улыбкой произносит она.

– Какое дурацкое имя, – с сомнением говорит Бероника. – Не может быть, чтобы его так звали.

– Придется тебе поверить! – с серьезным лицом настаивает Виктория. – Это же тот самый Чесночный Бздун, что держит закусочную неподалеку от терм!

– От него и правда дурно пахло. – Дидона немного приободряется и начинает ей подыгрывать.

– Еще бы! Чесноком и пердежом, – кивает Виктория. – Да, это определенно он. Чесночный Бздун.

– А я и не знала, что его так зовут, – озадаченно говорит Бероника. – Я думала, его зовут Манлий.

– Конечно, его зовут Манлий, тупица! – фыркает Кресса.

– По-моему, надо начеркать ему вразумление на стене, – говорит Виктория. – На случай, если он еще вернется. – Она наклоняется и протягивает Амаре глиняный черепок. – Что бы такого написать? А, знаю! «Засаживай медленно!»

– Хочешь, чтобы я написала по-гречески? – спрашивает Амара.

– С какой стати? – возражает Виктория. – Мы ведь хотим, чтобы вонючий придурок это прочитал!

Амара выцарапывает на стене надпись. Остальные любуются на дело ее рук с довольными усмешками.

– А знаете, кто и вправду медленно засаживает? – с хитрецой спрашивает Бероника и умолкает, дожидаясь их безраздельного внимания.

– Ну, выкладывай, – говорит Кресса. – Кто же этот Аполлон?

– Галлий! – Бероника расплывается в счастливой улыбке. – Я его обожаю.

– Галлий?! – ужасается Виктория. – Да он же кошмарен в постели!

– Ты с ним даже не спала! – уязвленно возражает Бероника и вглядывается в смущенные лица подруг. – Или спала?

– Мы все с ним спали, душенька, – ласково говорит Кресса.

Бероника заливается румянцем.

– Ну и что, любит-то он меня. Он обещал, что когда-нибудь меня выкупит. Он меня любит! Он на мне женится, и мне никогда больше не придется этим заниматься. Когда вы ходили в город ловить клиентов, мы провели вместе целый час. Он добрый, любящий, нежный и заботливый. Он даже спрашивал, чего я хочу!

– Бероника… – Виктория предостерегающе понижает голос. – Надеюсь, ты не давала ему бесплатно?

Воцаряется молчание. Бероника, надувшись, прячет глаза.

– Идиотка! – вскидывается Виктория. – А если Феликс узнает? Нельзя целыми днями кувыркаться с Галлием задарма! Он должен платить Феликсу. Этот ублюдок водит тебя за нос! Он тебя использует!

– Он не хочет платить, потому что копит деньги на мой выкуп! – оскорбляется Бероника. – Да и кто выдаст нас Феликсу? Надеюсь, не вы!

– Разумеется, никто из нас ничего ему не скажет, – успокаивает ее Амара. – Но ты точно уверена, что Галлий тебя не обманывает?

– Он меня любит, – упрямо повторяет Бероника. – Он сказал, что никогда не встречал никого добрее меня, что только со мной он может говорить по душам, потому что я умею слушать и он мне на самом деле небезразличен.

Виктория закатывает глаза.

– Почему ты вечно должна все очернить и извратить? – напускается на нее Бероника. – Не тебе осуждать мой вкус в мужчинах, – ядовито добавляет она, к изумлению Амары.

Кресса вмешивается, прежде чем Виктория успевает вступить в перепалку.

– Никто не пытается омрачить твое счастье, – отвечает она Беронике. – Мы просто хотим, чтобы ты берегла себя. Вот и все.

Бероника хмуро отворачивается, держась за свою обиду.

– Разумеется, мы будем рады, если Галлий тебя любит, – говорит она. – Но тебе надо брать с него деньги. Он обкрадывает Феликса! Сама понимаешь, это слишком рискованно. Как для него, так и для тебя.

У Бероники вытягивается лицо.

– Это так на него похоже, – произносит она. – Он подвергает себя опасности ради меня.

Услышав еще хоть слово о героизме Галлия, Виктория может взорваться, но Кресса вовремя меняет тему.

– Кто-нибудь знает, сколько мы заработали этой ночью?

– На смену у двери заступил Трасо, – отвечает Виктория. – Я разговаривала с ним перед сном. По последним подсчетам, мы собрали больше шестнадцати денариев.

– Какое облегчение! – говорит Амара с мыслью о Феликсе. – Недобор не так уж и велик.

– Да, но надо еще потратиться, чтобы заменить вот это. – Дидона показывает на разбитые лампы.

Кресса, наклонившись, оглядывает горку расколотых глиняных фаллосов.

– Тут не меньше трех.

– Четыре, – уточняет Дидона.

– Придется самим за них расплатиться, – говорит Виктория. – Нельзя просить денег у Феликса после вчерашнего.

– Ничего не поделаешь, – произносит Виктория, словно прочитав ее мысли. – Мы всё восполним.

Амара смотрит на выцарапанную ими надпись. «Засаживай медленно!» Теперь она уже не кажется забавной.

Кресса встает.

– Пора идти в термы. Надо привести себя в порядок, если мы не хотим, чтобы от нас весь день несло мужской вонью.

Омовение в женских термах – ежеутренний ритуал проституток. Амара подозревает, что она не единственная из девушек, для кого оно является не только физическим, но и эмоциональным очищением.

– Я могу остаться, – предлагает Виктория. – А одна из вас пусть сходит за лампами.

– Я схожу, – вызывается Амара после недолгого молчания.

– Возьми мои сбережения, – предлагает Кресса. – Расходы поделим, когда вернешься.

– Ну разве не красавицы? – произносит она и помогает им причесаться. Хотя сейчас им и не предстоит охота, Феликс ненавидит, когда его женщины разгуливают по городу в затрапезном виде.

– Тебе никогда не потребуется красить губы, – говорит Фабия Амаре, которая расправляет свою желтую тогу и застегивает ее дешевой булавкой. – Счастливица, они у тебя яркие, будто гранатовые зерна.

– Может, принести тебе чего-нибудь поесть? – спрашивает Амара.

– Не беспокойся, – отвечает Фабия. – Галлий вчера угостил меня хлебом.

После сухой ночи уровень воды на дороге упал. Она больше не напоминает канаву. В свете позднего утра ее влажная поверхность отливает серебром. Город уже погрузился в суету. Амаре нечасто выдается случай погулять в одиночестве. Она не торопясь проходит мимо богатейших помпейских домов, украдкой заглядывая в каждую приоткрытую высокую дверь. Внутри скрываются бьющие фонтаны, зимние сады и простирающиеся до самой улицы затейливые мозаики. Ее отчий дом в Афидне был куда скромнее, но кое-какие домашние сценки – сидящая в атриуме[5] женщина за веретеном, спящая собака – напоминают о том, чего она лишилась.

Чуть дальше по улице виднеется гончарная лавка, наружную стену которой украшает огромная броская мураль[6] с изображением окруженной светильниками Венеры. Нежные черты богини выхвачены из темноты теплыми отблесками пламени, ее глаза мерцают. За спиной Венеры розовая раковина и бледно-голубое море. Трудолюбивые маленькие гончары у ее ног обжигают в крошечном горне лампы и статуэтки, давая представление о продающихся в лавке товарах.

– Это одна из моих.

– Извини.

– Нет, я только хотел сказать, что она изготовлена по моему рисунку, – смеется раб. – Мне ничего здесь не принадлежит.

Амара внезапно понимает, что этот стройный темноволосый мужчина с открытым, приветливым лицом необычайно хорош собой. «Полная противоположность Феликсу», – думает она и тут же удивляется, с чего ей вообще пришло в голову их сравнивать. Раб подходит к полке и, достав лампу, показывает Амаре ее дно.

– Вот мое клеймо. – Он дотрагивается до оттиснутой на светильнике греческой буквы М. По греческому акценту его почти можно принять за земляка Амары.

– Ты поклоняешься Афине Палладе? – спрашивает Амара, переходя на греческий.

– Ты из Афин? – радостно отзывается он.

– Нет, из Афидны, – улыбается она в ответ.

– Город прекрасной Елены Троянской.

– Ты там бывал? – Амара смотрит на молодого человека, спрашивая себя, кем он мог оказаться, встреться они в прошлой жизни. Обращался ли он к ее отцу, заболев? Всегда ли был рабом?

– В детстве, много лет назад, я недолго там прожил. Но сам я из Афин. Из Аттики.

– Что случилось? – внезапно для себя выпаливает она. – Почему ты здесь?

– У моей семьи кончились деньги, – недрогнувшим голосом говорит он. – А я был последним, что они могли продать.

– Ты эту лампу хотела купить? – смутившись ее молчанием, спрашивает он.

– Мой хозяин живет напротив трактира «Слон», – медленно говорит она и, уловив на его лице проблеск понимания, продолжает: – В этой стране меня зовут Амара. Когда-то я поклонялась Афине Палладе, но с тех пор, как меня привезли сюда, почитаю Венеру. У меня нет выбора. Этой богине служит мой хозяин.

– Амара. – Незнакомец прерывает ее, положив руку на ее ладонь. – Я понимаю. Ни у кого из нас здесь нет выбора.

– Менандр! – окликают его сзади. – Что ты там возишься? Я только хотел… Ах, вижу-вижу, покупательница. Что ж, прошу меня простить. – Появившийся в дверях гончар Рустик со смутным узнаванием щурится на Амару.

– Ну-ну. – Припомнив, что встречал Амару в лупанарии, гончар хмыкает и поворачивается к Менандру. – Неудивительно, что ты не слишком торопился. – Он, более не трудясь изображать почтение, облокачивается на прилавок. – Что тебе угодно, юная волчица?

Щеки Амары горят от стыда.

– Мне нужны четыре терракотовые лампы в форме… – она сконфуженно умолкает, – в форме Приапа.

Рустик усмехается, наслаждаясь ее унижением. Амару охватывает гнев.

– Итого четыре члена, – громко, с вызовом добавляет она.

1 Форум – первоначально рыночная площадь в городах Древнего Рима, ставшая со временем центром общественной и политической жизни. В императорскую эпоху это парадный архитектурный ансамбль, окаймленный портиками и украшенный скульптурами, включавший храмы богов – покровителей города, базилики для заседаний суда и городского управления, триумфальные арки. Прим. ред.

2 Латрина – отхожее место. Прим. ред.

3 Кубикула – спальня в римском доме. Прим. ред.

4 Пер. С. В. Шервинского.

5 Атриум (лат. atrium, от ater – черный, закопченный) – главное помещение этрусского и древнеримского жилого дома, представлявшее собой закрытый внутренний двор, куда выходили остальные помещения. Прим. ред.

6 Мураль – произведение настенной живописи большого размера. Прим. ред.

Скачать книгу

Дом волчиц бесплатное чтение

Элоди Харпер Дом волчиц

* * *

74 год нашей эры. Фебрариус

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

74 год нашей эры. Фебрариус

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Элоди Харпер
Дом волчиц