Остров забвения бесплатное чтение

© Масленникова Т.А., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Посвящается

Ее Королевскому Высочеству, Герцогине Корнуолльской,

«самой большой поклоннице Саймона Серрэйлера»

Пролог

Очень долго вокруг была только чернота, и у черноты не было ни формы, ни очертаний. Но потом мягкая туманная серость начала проступать по краям черного, и вскоре возникли образы, которые сменялись очень быстро, как на страницах детской книжки с движущимися картинками. Сначала он не мог уловить их или отличить один от другого, но постепенно движение замедлилось, и он начал различать лица, части тел — руку, большой палец, затылок. Волосы. Образы начали пульсировать, сдуваться и набухать, как бьющееся сердце, лица смешивались, сливались и снова разделялись, один или пару раз они лукаво улыбнулись ему, а еще тихо смеялись сквозь выбитые зубы. Он пытался отвернуться или поднять руку, чтобы прикрыть глаза, но словно окоченел, его кисть была холодной и тяжелой, как кусок мяса, который только что достали из морозилки. Он не знал, как ею пошевелить.

Лица распались на фрагменты и начали неконтролируемо крутиться, и он смотрел на этот вихрь сверху вниз.

Вспышка света. Внутри вспышки — миллион сверкающих острых иголок. Еще одна вспышка. Иголки растворились.

Саймон Серрэйлер открыл глаза.

Удивительно, насколько быстро мир приобрел свои привычные очертания.

— Какой сейчас день?

— Четверг. Сейчас двадцать минут шестого. — Сестра повернулась к нему, отвлекшись от капельницы, которую поправляла.

— Когда я очнулся?

— Вчера утром.

— В среду.

— А вы молодец. Как вы себя чувствуете?

— Сложно сказать.

— Боли есть?

Он задумался. Он повернул голову и увидел бледный четырехугольник неба. Крышу здания с карнизом по краям. Кажется, ничего не болело, но в левой руке и шее чувствовалась какая-то странная тяжесть. Остальные части его тела существовали как будто отдельно. Но это была не боль. Он помнил боль.

— Вроде бы все в порядке.

— Это хорошо. Вы молодец, — снова сказала она, как будто ей нужно было убедить его в этом.

— Да? Я в этом не уверен.

— Вы знаете, где вы?

— Не уверен. Может, в больнице?

— В точку. Вы в отделении интенсивной терапии Чаринг-Кросс, а я медсестра. Боннингтон. Меган.

— Ближайшая больница не Чаринг-Кросс… это… я не помню.

— Вы в Западном Лондоне.

Он позволил ее словам медленно осесть в сознании, и их смысл стал для него отчетливей. Он знал, где это — Западный Лондон, он однажды работал констеблем где-то в Западном Лондоне.

— Вы помните что-нибудь из того, что случилось?

Возникла вспышка. Части тела. Рука. Большой палец. Мертвый рот, сломанные зубы. Она погасла.

— Нет, кажется, нет.

— Не важно. Это совершенно нормально. Не надо истязать свой мозг, пытаясь что-то вспомнить.

— Не уверен, что у меня есть мозг.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, что есть. Давайте я поправлю подушки, устроим вас чуть-чуть поудобнее. Вы можете сесть?

Он понятия не имел, как ему может удаться что-то такое сделать, но она, кажется, приподняла его, слегка наклонила вперед на одной руке, взбила подушки, разгладила простыню и вернула на место без особых усилий. Он заметил, что весь был в трубках и проводах, прикрепленных к нему и ведущих к машинам, мониторам и капельницам, и что его левая рука лежала на своего рода подъемнике. Он посмотрел на нее. Бинты, длинный рукав из бинтов, доходящий до локтя и выше.

— Болит?

— Нет. Она как будто бы… никакая.

— Онемевшая?

— Не совсем. Просто… Не могу объяснить.

— Не стоит волноваться. Консультирующий врач придет посмотреть вас сегодня вечером.

— Кто он?

— Мистер Флинт. А Доктор Ло — старший ординатор. Он присматривал за вами последние пару дней. Но мы все одна команда.

— При мне целая команда?

— О, да, именно так, Саймон. Ничего, если я буду называть вас Саймон? Мы всегда спрашиваем, знаете, но вы были не в том состоянии, чтобы ответить. Как вы предпочитаете? Мистер Серрэйлер? Суперинтендант? Старший суперинтендант?

— О Господи, нет. Саймон — в самый раз.

Дверь слегка приоткрылась.

— К вам посетитель, так что я вас оставлю. Вот тут кнопка вызова, у вашей правой руки. Нажмите, если что-нибудь понадобится.

— Ну привет. — Кэт нагнулась и поцеловала его в щеку. — Ты снова проснулся.

— А сколько я спал?

— Большую часть последних трех недель.

— Недель? И давно это прекратилось?

— Вчера. Ты помнишь, что я была здесь?

Он попытался разобраться в спутанной куче картинок у себя в голове.

— Я не… Нет.

Он мельком увидел встревоженный взгляд своей сестры, который она быстро спрятала.

— Мне сказали, что скоро придет консультирующий врач. Ты знаешь, что у меня есть собственная «команда»? Ты в ней?

Она улыбнулась.

— Ты принесла мне винограда?

— Нет. Но тебе же на самом деле не виноград нужен, да?

— Мне нужно узнать, что случилось и почему я здесь. Поговори со мной.

— Слушай, Сай, ты должен узнать все, но я не тот человек, который сможет рассказать тебе всю историю целиком, потому что меня там не было. Завтра снова приезжает Кирон, и, если ты думаешь, что готов выслушать, он расскажет тебе.

— Шеф был здесь?

— Конечно, был. Он привез меня в тот день, когда это случилось, и с тех пор приезжал сюда несколько раз — как только находил время, — и я коротко вводила его в курс дела каждый день.

— Серьезно? Почему ты?

— Потому что я была здесь практически каждый день и разговаривала с медиками, так что могла переводить для него медицинский жаргон.

— Нет, я имею в виду… Я не понимаю, как вы вообще с ним познакомились.

— Он стал опорой, Сай… Когда больше некому было меня здесь поддержать.

— О.

— Не надо «о».

Он попытался прочесть выражение на ее лице, но не мог на нем сконцентрироваться, потому что о себе дала знать боль в левой руке, которая становилась сильнее с каждой секундой. Она мощными волнами катилась по его плечу, отдаваясь в груди, а потом разливалась вниз и вверх по всему телу, как будто резала ножом и рвала клещами.

— Сай?

— Господи! — Он посмотрел на все эти бинты и на подъемник, который держал его руку. Если бы они горели, он бы не удивился. Ощущение было именно такое.

Кэт вскочила на ноги.

— Все нормально. Сейчас я разберусь… подожди.

Она не возвращалась час. Ночь. Весь остаток его жизни. Его по рукам и ногам сковала боль, и думать он мог только о боли. Он слышал собственный крик — настолько громкий, что он боялся, как бы они не пришли наказать его. Лица. Чернота теперь не была просто темнотой, по краям больше не было мягкого света, она стала алой в центре, и этот центр все расширялся и расширялся.

— Господи…

— Все хорошо. Кто-то идет. — Кэт крепко держала его правую руку. Она гладила его по лицу и вытирала слезы, но он не чувствовал стыда или смущения, за болью он не чувствовал ничего.

— Давайте-ка с этим разберемся, — сказал на этот раз мужчина, нависший над его койкой.

— Держись.

Он не мог держаться, но вариантов у него не было. Он лежал, корчась от боли. Кэт протирала его лоб от пота влажным полотенцем. И злилась. Она тоже злилась. Почему все вокруг злились из-за него?

Все закрутилось, люди входили и выходили из палаты, люди наклонялись к нему.

— Вот так, Саймон… еще секунду.

И тут — бесконечно легкое освобождение от боли, и его тело расслабилось, его лоб посвежел, его рука как будто исчезла.

— Ну вот и все. Вам нужно было нажать на колокольчик, Саймон. Нужно было сказать…

— Нет, — услышал он, как сказала Кэт. Он узнал этот ее тон, хотя она очень редко к нему прибегала. — Нет, дело тут не в нем, дело тут во всех остальных. Существует режим приема препаратов, и если ему не следовать, то происходит такое. И у меня заняло слишком много времени, чтобы найти кого-нибудь, кто хоть что-то знает о нем и о его состоянии, и заставить их прийти, — и не говорите, пожалуйста, что у вас была смена дежурства.

— Это была смена дежурства. Я прошу прощения.

— Господи боже!

Мужчина. Он был молод, с бородой, и его глаза были полны беспокойства, сочувствия и гнева.

— Саймон, я доктор Ло. Тан. Мы с вами знакомы, но это первый раз, когда вы видите меня после пробуждения. Боль ушла?

Он будто бы лежал на пуховой перине. Он не чувствовал ничего, кроме мягкости и легкости. Он блаженно улыбнулся всем присутствующим в комнате.

Он понимал, что снова заснул, и потом плыл по воздуху, а в итоге и по воде, но стрелки часов на стене напротив его кровати медленно двигались назад, так что он полностью потерял чувство времени и даже дня и ночи. Было светло, потом темно, а он все плыл.

— Сейчас пятница, — сказал кто-то.

Он выплыл на поверхность.

Их было двое, и Кэт тоже была. Его приподняли на подушках, а по оконному стеклу стекали серебристые капли дождя.

— Пятница.

— Мы хотели бы поговорить с тобой о том, что мы планируем делать, если ты сейчас готов?

Он узнал молодого доктора, но не пожилого, почти лысого и с маленькими круглыми очками.

— Я доктор Флинт, Грэг Флинт. Я консультирующий ортопед-травматолог.

— Это что, ученый совет?

— В какой-то степени. На самом деле я рад, что доктор Дирбон здесь… конечно, если вы не против. Я постараюсь выражаться понятно, но она сможет переводить наш жаргон, если мне это не удастся, и вы сможете задать ей вопросы. Я коротко ввел ее в курс дела, пока вы витали в мире грез.

— Теперь я здесь.

— И я прошу прощения за то, что вы остались одни с такими сильными болями, — этого не должно было случиться и больше не случится. Как у вас дела сейчас?

— Все онемело. Если вы имеете в виду руку.

— А все остальное?

— Нормально, вроде как. До этого у меня сильно болела голова.

— Это неудивительно — вы пережили очень сильный удар. Поразительно, как у вас не треснул череп.

Он нахмурился. Удар? Череп? Что? Он взглянул на Кэт.

— Все нормально, — сказала она. — Ты не помнишь. Это естественно. Все вернется. Или нет, но мозг у тебя не поврежден — снимки хорошие.

— Мне делали снимки? То, что случилось…

— Мы не волнуемся по поводу вашей головы и других ваших травм, они прекрасно заживают. Если бы не ваша рука, вы бы уже отсюда вышли.

Саймон почувствовал, как его сознание проясняется.

— Так… что же именно случилось с моей рукой?

— Если в двух словах, ее перемололо в измельчителе для мусора.

Мусора? Измельчителе для мусора? Но он кивнул.

— На данный момент мы сделали все возможное, но нужно подождать, чтобы понять, что именно еще можно спасти. Вы должны сделать повторный снимок, и когда мы на него посмотрим, все станет ясно — но пока раны слишком свежие. Мне очень хочется, чтобы я смог сохранить вам руку, Саймон, и, глядя на снимок, я вполне уверен, что мне это удастся, однако пока мы не положим вас на стол, нельзя сказать наверняка. Но иногда бывает, что все выглядит хорошо, а потом возникают проблемы. Хотя я этого не ожидаю. Я никогда не ожидаю проблем.

— Когда вы говорите «сохранить» мне руку…

— Да?

— Вы имеете в виду, что она будет как новая?

— Это от многого зависит. Я надеюсь, мы сможем восстановить 80 или даже 90 процентов функций — а дальше это вопрос времени и физиотерапии. Но вряд ли получится восстановить 100 процентов.

— Понятно.

— Физиотерапия крайне важна, и вы не должны пренебрегать упражнениями, никогда. Я сделаю все, что смогу, как и все остальные, но потом дело будет только за вами.

— Это меня не беспокоит. В отличие от мысли о потере руки.

— Не переживайте. Мы получим снимки, я посмотрю на них и только потом буду планировать. Им нужно будет снять бинты, но мы вас сразу усыпим, а потом вам сделают новую перевязку. Они все равно делали это каждый день.

Внезапно он вспомнил. Они дали ему столько болеутоляющего, что он ничего не чувствовал, а она сказала: «Не смотрите туда, мой вам совет. Поверните голову. Раны всегда начинают болеть, когда на них смотришь».

Он повернул голову. Но все онемело.

— Сколько ждать операции после получения снимка?

— Если все будет хорошо, то, наверное, мы проведем ее в понедельник утром. Мне нужно выделить окно. Такого рода хирургическое восстановление требует времени.

Это заняло семь часов, во всяком случае, так они сказали, но эти семь часов не значили ничего, он снова вернулся под воду, он плыл и блаженствовал. Его жизнь мирно протекала мимо.

Дверь открылась, и он увидел мужчину в черных штанах и бледно-голубой кофте. Темные волнистые волосы. Он вспомнил о своих светлых волосах и понял, что ему давно не приходилось убирать их с того места на лбу, куда они постоянно падали. Насколько давно? Это могли быть и годы.

— Где мои волосы? — спросил он у мужчины, у которого их было много.

— Их пришлось сбрить, чтобы обработать раны, полагаю. Не волнуйся, они отрастут. — Мужчина пододвинул стул к койке. Саймон знал его. Знал очень хорошо.

— Привет, — сказал он, чтобы дать самому себе немного времени.

— Кэт передает привет. Она рада, что все вроде неплохо, но ей нужно было сегодня заменить коллегу — видимо, больше никого не нашли. Она будет здесь завтра.

Значит, мужчина знает Кэт.

— Хотелось бы уже, чтобы мои чертовы мозги вернулись в тонус. Утомляет постоянно продираться сквозь вату в голове.

— Это из-за препаратов.

Значит, об этом он тоже знал.

Тут запор отодвинулся, и ворота распахнулись.

— Шеф… — произнес Саймон. Он захотел сесть, но на всем его теле будто лежали свинцовые гири.

Кирон Блайт улыбнулся.

— Я, — сказал он. — Не волнуйся, это тоже препараты. Как ты себя чувствуешь?

— Странно. Слушай, они не особо много мне рассказали. Что случилось?

За следующие полчаса Кирон рассказал ему все. Серрэйлеру показалось, что он специально умолчал о некоторых деталях — по крайней мере, пока, — но общая картина того, что с ним случилось, была ясна, и пока его начальник говорил, что-то мерцало в его сознании, возникая на горизонте и снова исчезая. Он как будто помнил, но никак не мог вспомнить, и все же история казалась знакомой, она имела для него смысл.

— Я не особо много могу сказать тебе про травмы, но это уже сделали врачи.

— Не то чтобы.

— Они сказали — наверное, ты просто не все уловил, и это понятно. — Он откинулся на стуле и сложил руки на груди. В обычной одежде шеф выглядел моложе, но так всегда бывает. Золотые позументы добавляют веса, а с весом — и возраст. Он был всего на несколько лет старше Саймона.

— Спасибо, что приехали.

— Я приезжал и раньше, но ты был в отключке. А сейчас я очень рад тебя видеть. Мы волновались.

— Я несокрушим.

— Похоже на то. Твоя сестра не была в этом так уверена. — Он положил ногу на ногу, а потом поменял их. Саймон заметил в нем какое-то напряжение, или даже нетерпение — он не мог сказать точно, хотя дымка, клубящаяся вокруг его мозга, снова начала рассеиваться. А рука — болеть. —  Я сводил ее на свидание пару раз.

— Кэт?

— Кэт. Надеюсь, ты не против.

Саймон рассмеялся.

— Какое это имеет отношение ко мне? Ее жизнь — это ее личное дело.

— Но вы достаточно близки.

— Да… всегда были. Странно — стоило бы ожидать, что это будем я и Иво, но этого так и не случилось. Он всегда был белой вороной. Иво совсем другой.

— Кэт говорит то же самое.

Значит, они общались даже на эту тему, что Кэт редко делала. Она никогда не была особенно скрытной в отношении себя самой, своего брака, карьеры, детей, занятий, но в отношении их троих — да, как и он, раз уж на то пошло. Он ничего не знал об Иво. Австралия манила Иво еще до того, как он стал квалифицированным врачом, но, когда это случилось, она забрала его навсегда. Он так и не вернулся.

После ухода Кирона и до того, как он снова отключился от очередной дозы болеутоляющих, было небольшое светлое окошко, в которое он успел подумать. Об этом мужчине — о старшем констебле и, следовательно, его начальнике, о нем как человеке, который находится в отношениях — во что бы они в итоге ни вылились — с его сестрой.

Он крутил эту мысль так и эдак, внимательно рассматривал ее со всех сторон — идея о них двоих вместе была словно хрустальный шар, который он держал в руках.

Ничто не казалось неправильным. Ничто его не смущало.

— Как самочувствие? — Резкая, неулыбчивая сестричка. Неулыбчивая, но не бесчувственная, подумал он, но она не позволит поймать себя на внешнем проявлении сострадания. Немножко похоже на него.

— На самом деле, даже когда действие лекарств прекращается, все не так плохо — в тысячу раз лучше, чем было раньше.

— Хорошо.

— Когда я смогу посмотреть?

— Мистер Флинт будет решать. Наверное, завтра.

— Когда я смогу начать снова ей пользоваться? Нет, забудьте. «Мистер Флинт будет решать». Но, милая, милая сестричка, побудьте для меня мистером Флинтом, только сейчас. — Он приподнял одну бровь. Она выкинула использованный шприц в ведро для отходов, стянула перчатки и выбросила их тоже. Выходя из палаты, она сказала:

— Не испытывайте удачу.

Саймон подумал, что она, вполне возможно, улыбалась.

Следующим утром она держала его за правую руку, а вторая сестра толкала его стойку с капельницей, пока он совершал свою первую прогулку, медленно шагая по больничному коридору. Его ноги шли неуверенно, как будто им нужно было указывать, как двигаться дальше, одной, а потом другой, но, когда они добрались до поворота в другой коридор, все встало на свои места.

— Я могу идти дальше.

— Что я вам сказала?

— Не испытывать удачу?

— Вот и не испытывайте. Но все прошло очень хорошо, и попозже вы сможете пройтись еще раз.

Саймон был доволен, как ребенок, который нашел в своей домашней работе одни плюсики.

После еще двух прогулок по коридору он ускорился. Ходить снова казалось нормальным. Все синяки и ушибы, что он нашел на своем теле, на ногах, на правой руке, сходили и заживали очень быстро. В зеркале он видел, что его волосы снова отросли и закрыли собой все шрамы и швы, которые ему наложили. Интересно, их снова сбреют, когда будут снимать? Будут ли они вообще их снимать? Он хотел спросить, но сестра ушла. Он внезапно почувствовал невероятную усталость, а потом холод. С постельным бельем тут было неважно. Ему нужно было теплое одеяло, но в больницах не бывает теплых одеял.

— Ужин.

Поднос с жестяным колпаком на тарелке. Сбоку — мисочка с чем-то, похожим на салат из консервированных фруктов с кремом. Молодой человек с сияющим видом поднял колпак, и из-под него вырвался запах цветной капусты. Цветная капуста. Кусок мясного пирога. Три маленькие картофелины.

— Я на самом деле не уверен, что голоден. Не могли бы вы это унести?

Он улыбнулся и сказал:

— Надо попробовать. — Поляк? Румын? — Есть — это правильно. Не есть — ничего хорошего не будет. Да?

И он убежал за дверь. Колеса тележки скрипнули по полу коридора, и жестяные крышки на тарелках загремели.

Он не мог есть. Он не мог ничего проглотить, хотя выпил стакан воды и попытался дотянуться до кувшина на прикроватной тумбочке, чтобы налить себе еще. Но он не смог до него достать.

Ему было так жарко, что стало плохо. Ему было плохо от запаха еды, и от духоты, и от головной боли, и от пульсации в левой руке.

Очень долго пролежав совершенно неподвижно, чувствуя себя все хуже и хуже, гадая, придет ли кто-нибудь, не понимая, что делать с подносом с едой, не понимая, в конце концов, где он находится и почему, он заметил что-то на своем покрывале. Он сначала не сообразил, что это такое, но потом протянул руку и обнаружил, что там была кнопка, на которую можно было нажать.

— Альты, у вас по-прежнему разнобой. Я понимаю, это сложно, но давайте еще раз.

Это было сложно. Они репетировали сочинение Джона Тавенера уже месяц, и у них едва начало получаться что-то дельное. Альты старались изо всех сил. Кэт старалась изо всех сил. Реквием Моцарта, который Хор святого Михаила будет исполнять на том же концерте, казался спокойным плаванием по сравнению с ними.

— Это не тяжелее, чем Бриттен, которого мы пели на Рождество, — так что давайте, соберитесь.

— Это намного тяжелее, — пробормотала соседка Кэт по альтам. — Серьезно, мы же не Лондонский филармонический хор.

— Нет, Нэнси, — мы пытаемся быть еще лучше. Так, назад на страницу, пожалуйста.

Эндрю Браунинг, дирижер, был суровым начальником, гораздо более требовательным, чем прежний. В рядах хористов он уже стал известен под прозвищем Браунинг Жестокий.

— Раз, два, три, и…

Телефон Кэт завибрировал в кармане. Она проигнорировала его. Он продолжал вибрировать раз в пять минут, и она продолжала его игнорировать. Если Сэм снова забыл свои ключи от входной двери, может подождать в сарае в саду.

Они взлетели на гребне мощной вокальной волны, и внезапно все идеально встало на свои места. Видимо, Тавенера все-таки можно было исполнять.

Они сделали перерыв, чтобы промочить горло, и Кэт проверила свой телефон. На экране высветилось имя Сэма. «Нет, — подумала она, — хватило с меня одного раза, Сэмбо, это научит тебя брать ключи». Она представила себе, как он, съежившись, сидит в сарае и ждет, пока она вернется.

— Кэт, к тебе кто-то пришел.

Она подняла глаза. Сэм не был в сарае в саду, он шел по залу прямо навстречу ей, и его лицо говорило, что дело не в потерянных ключах.

— Как ты сюда добрался?

— Кирон. Мне только он пришел в голову, потому что ты не отвечала. Нужно ехать, машина ждет.

— Какая машина? Зачем?

— Саймон. Звонили из больницы. Мам, надо торопиться.

Кирон был не похож на ее мужа, Криса, в стольких отношениях, что она не могла и сосчитать, но в двух, и именно тех, которые имели для нее огромное значение, они были схожи. Крис был спокойным и невозмутимым. И Кирон тоже — может быть, даже в большей степени. Она заметила второе сходство по пути домой поздним вечером в тот день. Кирон не спрашивал ее, как она себя чувствует, не пытался давить улыбку при сложившейся ситуации, ни разу не сказал про Саймона: «По крайней мере, он…» Он сидел рядом с ней на заднем сиденье машины, держал ее за руку и не говорил ни слова, пока не заговаривала она. Они ехали быстро и без остановок, но им теперь не надо было гнать к Саймону на всех парах. Все уже случилось. Они приехали как раз к тому моменту, когда его на каталке вывозили из операционной обратно в палату. Вышедший прямо за ним врач, все еще в хирургическом костюме, жестом показал им следовать за собой в пустой холл. Они с Кироном встали, Кэт присела на единственный стул.

— Боюсь, я не мог ждать, пока вы сюда доедете. Время играло решающую роль — инфекция в его руке распространялась очень быстро, и, если бы я не добрался до нее, он бы мог умереть от сепсиса. Все было очень плохо.

— Так что вам пришлось ее ампутировать.

— У меня не было выбора. И это какое-то безумие, потому что я был совершенно уверен, что спас его руку. Это заняло много времени, но сработало. Все шло так, как я планировал, и выглядело лучше, чем я смел надеяться.

— А потом это.

— Риск сепсиса всегда существует, как бы осторожны мы ни были.

— Я постоянно говорю людям, что, когда дело касается инфекции, им безопаснее находиться вне больницы, чем внутри нее.

Хирург пожал плечами. Он выглядел измученным — серое лицо, темные круги под глазами. Было уже сильно за полночь.

— Вы можете пройти и быстро взглянуть на него, но, скорее всего, он не поймет, что вы пришли.

— Но с ним все будет в порядке? — Это был первый раз, когда заговорил Кирон.

— Да. Источник инфекции устранен, и мы накачали его самыми сильными антибиотиками, что у нас есть, мы их очень редко используем. Температура спала. Так что да, он будет в порядке. Не уверен, когда смогу выпустить его из отдела интенсивной терапии, но не вижу причин, которые могли бы помешать ему вернуться домой через пару недель. А потом начнется…

— Физиотерапия?

— Да, но больше подготовка к протезированию. Они хотят начать, как только станет безопасно. Я направлю его в лучшее отделение, специализирующееся на этом. — Он выпрямился. — Завтра, — сказал он. — Я без сил.

После ухода доктора они помолчали еще несколько минут. В помещении операционной было тихо. Только отделение экстренной хирургии работало в такой час, и сейчас там никого не было. В больницах редко бывает так спокойно. Кирон протянул ей руку.

— Слушай, ты наверняка хочешь увидеть его, но только не сегодня. Он даже в себя не пришел. Я позвонил на работу и сказал, что завтра не приеду, но меня могут вызвать, если будет что-то срочное. Так что, думаю, стоит найти нам отель. Поедем туда, выпьем, съедим, надеюсь, хотя бы по сэндвичу и завтра утром первым делом вернемся сюда. И, — он положил руку ей на ладонь, — ничего такого. Два номера.

— Я не…

— Я знаю. Я тоже. Пошли, сегодня ты уже ничего не сможешь сделать, и тебе нужно поспать.

Сетевой отель оказался всего в миле от них. Там было чисто и удобно, у них были номера и работающий бар. Кэт, которая следовала за Кироном к столу, чувствовала, будто она плывет, а не идет по твердой земле. Она спрятала свои чувства по поводу Саймона в тайное место в голове, которое доктора обычно держат специально для таких случаев. Когда ты не в состоянии сразу разобраться с чем-то шокирующим и ужасным, ты быстро учишься пристраивать это куда-то. Но не хоронить. Так накопившиеся проблемы начинают гнить.

Кирон принес две большие порции виски и кувшин с водой. Поздний ужин был доступен до двух часов. Он заказал омлет.

— Все нормально?

Кэт покачала головой.

— Я в порядке. Я могу с этим справиться. Но ты должен ответить на один вопрос, Кирон. Это самый важный вопрос после «будет ли он жить?».

— Я почти уверен, что знаю, что это за вопрос.

— Хорошо.

— Допустим, если Саймон полностью выздоровеет, но у него будет протез вместо руки, сможет ли он остаться в полиции?

Она отыскала взглядом его лицо, но ничего в нем не увидела.

— Конечно, сможет. Разумеется. Это даже не обсуждается, особенно когда речь об уголовном розыске. Он останется в полиции, если уж об этом зашел разговор, но в этом случае будет чуть больше оговорок и ограничений. Хотя в уголовном розыске — ничего такого.

— Правда?

— Это будет зависеть только от меня, когда свое слово скажут врачи, и, разумеется, если Саймон сам скажет мне, что хочет остаться. Он может не захотеть.

— О, конечно, он захочет. Что ему еще делать?

— Он рисует левой рукой?

— Нет, он правша. Но как бы хорош он ни был — а он хорош, — он не может заниматься только этим. Он коп. Это его сущность последние двадцать с лишним лет.

— Он по-прежнему останется копом.

Им принесли еду, и Кэт быстро съела свою порцию и выпила свой виски, пока у нее не закрылись глаза.

— Мне еще нужно разобраться с парой вещей. Ты иди спать. Мы можем позавтракать перед тем, как пойдем его проведать, а потом я должен буду вернуться в Лаффертон.

— Спасибо, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами, которых она не ожидала. — Я не справилась бы со всем этим без тебя.

— Конечно бы, справилась. Я просто рад, что тебе не пришлось.

Он протянул ей руку, и она сжала ее на несколько секунд, прежде чем собрать последние крупицы энергии, чтобы подняться в свой номер и лечь в постель.

Кирон допил виски и выпрямился на стуле, предавшись размышлениям о старшем суперинтенданте, который перенес психологическую, эмоциональную и тяжелейшую физическую травму и теперь будет вынужден встать на медленный, тяжелый путь выздоровления, к чему бы оно ни привело. Он был в курсе всех достоинств современных протезов и слышал о бионических руках, встраиваемых в организм таким образом, что они получают сигналы напрямую от мозга и справляются с задачами не хуже настоящих. Он знал, что Серрэйлер будет терпеть минимальные неудобства относительно работы. Он сможет пользоваться компьютером и водить машину, преуспевать в областях профессиональной деятельности, на которые все это не повлияет, — проводить допросы, изучать дела, встречаться с коллегами, инструктировать команду.

Но он знал, как ему и было положено, что Саймон не самый простой человек. Он был отличным детективом, но его тяготили личные проблемы, которые, вероятно, никогда не разрешатся. И несмотря на то что раньше они никак не влияли на его работу, они могут вылезти наружу теперь, когда Саймон стал максимально беззащитен, и спровоцировать неприятности. Предсказать это было невозможно. Все, что он сейчас мог делать, — это смотреть, и ждать, и оказывать всю поддержку, на которую только был способен, а еще не рассчитывать ни на слишком многое, ни на слишком малое. А еще он мог обратить внимание остальной команды в Лаффертоне на то, как важно делать то же самое.

Бар опустел. Кирон допил остатки виски, сильно разбавленного водой, и встал. Он надеялся, что Кэт удалось заснуть.

Кэт. Она была сильной, стойкой, толковой женщиной, заботливым врачом и любящей одинокой матерью. Но он достаточно рано осознал, что она была и очень уязвима, не только из-за своих детей, но и из-за своего брата. Она знала Саймона так же хорошо, как и всех, — наверное, лучше, чем он знал самого себя. Она сразу поймет, как на нем может отразиться травма, в том числе и не самым очевидным образом. Физически он справится. Но для его восстановления понадобится нечто гораздо большее, чем какая-то реабилитация и физиотерапия. Серрэйлеру будет нужна помощь ото всех, и прежде всего от Кэт, и она даст ему столько, сколько он попросит, и даже больше.

Но когда Кирон шел по лобби отеля к лифтам, его мучил другой вопрос: останется ли у нее после всего этого, после брата и детей, что-нибудь для кого-то другого?

Он проснулся в начале седьмого утра и не смог снова заснуть. Номер был достаточно комфортный, но в нем слишком сильно топили и нельзя было открыть окна. Он вышел. Улицы вокруг отеля выглядели так же уныло, как и любые другие улицы в районе, прилегающем к промзоне или шоссе. Кирон бы пошел на пробежку: от этого скучные места всегда казались менее скучными просто потому, что ты не успевал как следует их разглядеть. Но ему пришлось ограничиться быстрой ходьбой, потому что он не взял с собой спортивной одежды. Он сорок минут гулял среди офисных зданий из бетона и металла, крытых ангаров, оптовых складов и автомобильных парковок, которые уже начали потихоньку заполняться. В миле справа от себя Кирон заметил плоскую крышу больницы и повернул обратно.

Кэт все еще не встала, так что он заказал себе кофе и проверил телефон. Ни одного сообщения. Он подождал еще полчаса, почитал газету, а потом позвонил в участок. Его личный ассистент оказался на месте, но у него тоже ничего не было. Он как-то странно нервничал, как будто обязательно должен быть на работе и что-то делать — не важно что. Он позвонил дежурному офицеру.

— Докладывать не о чем, сэр. Пара дорожных происшествий в другом конце области, со всеми разобрались. Одно сообщение о проникновении со взломом, но — ложная тревога.

— Значит, ночь у нас была тихой.

— Похоже на то. Только одно сообщение, да и то, наверное, ерунда. Лаффертон. Кто-то разжег костер рядом со старыми складами у канала. Костер такой, что не стыдно и в Ночь Гая Фокса зажечь, — деревянные опилки, палки, обломившиеся ветки. Бумага. В форме вигвама. На самой вершине лежала велосипедная шина, а потом еще все это залили лаком. Все переполошились именно из-за запаха, позвонили сразу несколько человек — по поводу него, а еще густого черного дыма. Пожарная бригада подоспела вовремя и разобралась с ним без проблем, но выглядело эффектно. Кто будет так заморачиваться?

— Какой-нибудь психопат. Никакого ущерба?

— Он даже к деревьям близко не подобрался.

— Если это самое страшное, что произошло ночью, то нам нечего жаловаться.

Когда он закончил разговор, зашла Кэт.

— Завтрак. Тебе нужно поесть, — сказал Кирон. Тревоги вчерашнего дня тенью легли на ее лицо.

— А мы можем сразу поехать в больницу?

Он уговорил ее взять кофе, но выпить его так и не заставил. Через четверть часа они уже были в палате Саймона.

Он сидел весь в капельницах и проводах, а вокруг монотонно пищали машины. Он был бледен, его лицо как будто похудело, и в данный момент он с жадностью пил из стакана-непроливайки через трубочку.

— Однорукий бандит, — поприветствовал он их. Не похоже было на шутку.

— Я оставлю вас двоих ненадолго, возьму кофе.

Но Саймон поднял руку.

— Я знаю, что ты пришел сказать. Давай я тебя послушаю. — Его голос звучал устало.

— И что же я должен сказать? Просвети меня.

Кэт посмотрела сначала на одного, потом на другого, как будто перед ней два мальчишки, которых поймали за дракой в то время, как они должны помогать друг другу.

— Сай…

— Все нормально. Просто пусть он выкладывает, а потом может уходить.

Отчасти это было из-за препаратов, отчасти за него говорила боль, но Кэт его знала, знала, каким он бывает гордым и злым. И знала, что сейчас, скорее, чем когда бы то ни было, он предпочтет принять весь удар целиком и услышать худшее сразу.

Кирон вздохнул и шагнул поближе к постели. Он протянул руку и коснулся плеча Саймона одним пальцем, легко-легко.

— Послушай, — сказал он. — Тебя многое ждет впереди. Я не знаю и половины, и, как я полагаю, ты сам пока не знаешь. Но сколько бы это ни заняло времени, ты вернешься. Старший суперинтендант, на полной ставке. Как только тебя выпишут. И это не обсуждается, потому что ты слишком ценен, и никаких препятствий у тебя к этому нет. Ты меня понимаешь?

Саймон долго на него смотрел, но потом кивнул головой.

— Ну, больше тут сказать нечего. Сосредоточься на выздоровлении.

— Шеф. — Уголок его рта слегка дернулся.

Кирон кивнул и пошел искать кафетерий.

Кэт улыбнулась. Кирон досконально изучил ее брата. И это имело огромное значение, причем в нескольких отношениях.

Она села рядом с постелью.

— Это настоящая подстава, — сказала она, — просто жутко не повезло. Можно сделать все в лучшем виде, но риск инфекции всегда существует.

— Теперь как есть.

— Хочешь обсудить это со мной поподробнее или оставим это им? Лучше, наверное, так, ведь они эксперты.

— Ты не мой врач, ты моя сестра. Давай остановимся на этом.

— Хорошо. Без разговоров. Но ты знаешь…

— …что ты всегда рядом, если я передумаю? Да, я знаю. Спасибо. И все-таки: я останусь здесь, или меня отправят домой… или что?

— Не знаю, но, скорее всего, тебя выпишут, как только врачи будут уверены, что инфекция под контролем. У тебя довольно мощные антибиотики, и нужно будет принимать их еще пару недель в виде таблеток. Так что, если хирург будет всем доволен, нет никакой надобности тебе занимать койку. Но тебя нельзя отправлять домой.

— Почему?

— Ты боец, Саймон, но тебя буквально перемололо. Сразу оставаться одному в квартире — не вариант. Лучше бы тебе приехать к нам. Я не хочу задерживать тебя даже на лишний час, но мне необходимо удостовериться, что с тобой все в порядке, прежде чем отпустить домой.

— Да, доктор.

Кэт испытала смесь облегчения и беспокойства. Она явно не ожидала, что Саймон мгновенно согласится на все, что она предложила.

— Скажи мне честно… как ты себя чувствуешь? Я имею в виду не боль или неудобства… все это, то есть… Сай, ты потерял руку. Не пытайся отмахиваться от того, как это на тебя влияет… на твое настроение, на твой характер, на ту естественную уверенность, которую ты раньше испытывал в собственном теле. Не нужно хранить все в себе.

Саймон уставился прямо перед собой, и Кэт ничего не могла прочесть на его лице. За дверью — обычный больничный шум. Ей понравились несколько лет интернатуры, когда она работала среди этого шума, но карьера в больнице ее не прельщала, и теперь она была уверена в своем решении больше, чем когда-либо. Пациенты появлялись и исчезали за несколько дней, иногда часов; очень редко возникал шанс с ними познакомиться, и никогда — проследить за их судьбой. Кэт любила работать с людьми. Ни хирургия, ни анестезиология не привлекали ее, во многом из-за недостатка живого общения с пациентами.

— Я не знаю, как буду справляться с этим, пока не пойму, что именно меня ждет, — сказал Саймон. — И что я смогу делать. Слава богу, это левая рука — вот все, что я могу сказать сейчас. Нальешь мне воды?

Когда Кэт отдала Саймону стакан, он посмотрел ей в глаза.

— Но все-таки одну вещь я тебе скажу.

Он не сводил с нее глаз и медленно пил. Кэт ждала, предчувствуя, что это будет что-то важное. Она не хотела подгонять брата и боялась смутить до такой степени, что он откажется говорить. Они часто беседовали, и иногда он говорил ей всякое, время от времени немного открывался, намекал на свои истинные чувства, но она никогда не забывала о том глубоко личном, внутреннем ядре, куда ей никогда не будет доступа. Она научилась уважать это.

Саймон передал Кэт пустой стакан и на секунду сжал ее руку.

— Ты должна выйти за шефа, — сказал он.

Один

В последний раз, когда Серрэйлер навещал остров, он спустился туда с неба в маленьком самолете. В этот раз он прибыл по морю, на рейсовом пароме, который привез его, еще пару пассажиров и ящики с провизией.

Остров Тарансуэй был похож на кротовью спину — коричневый и отливающий золотом на солнце. Он и забыл, какой маленькой была единственная деревня — скопление приземистых домиков из серого камня, глядящих на воду. За ними бледной линией проходила дорога, которая затем превращалась в шоссе, поднималась вверх и сворачивала за холм, где расположились несколько отдельных коттеджей и ферм. За исключением их, это были дикие, пустынные земли. Несколько зданий, приютившихся в песчаных заливах, использовались в качестве гостиниц для приезжих, но к концу сентября они пустели, и островитяне закрывались на очередную зимовку.

Он присел на палубу. Небо клубилось облаками, но в кои-то веки в воздухе был лишь легкий бриз, а не сильный ветер. Если вам нравится буйство грозовых вихрей и вы хотите, чтобы вас сбивало с ног от их мощи, Тарансуэй, как и все близлежащие острова, — как раз то, что нужно.

Когда слабое течение понесло их в бухту, у Саймона появилось странное чувство, будто он заново входит в свою старую жизнь, но теперь совершенно другим человеком. Прошло почти шесть лет, а ощущалось как шесть сотен. Он был молод. Здоров, крепок, невредим. А сейчас он уже не был так невредим, хотя с физическими последствиями того, что он лишился своей руки и пользовался протезом, справиться было гораздо проще, чем с психологическими. Потеря конечности не давала ему покоя. Саймону почти каждую ночь снилось, что рука — по-прежнему неотъемлемая его часть. Он чувствовал себя неполноценным, даже когда ощущал растущую силу и ловкость и привыкал к новым способам выполнения привычных действий.

Чайки сбились в шумную прожорливую стаю, преследующую лодку: она развернулась и стала медленно подходить к своему надежному причалу у набережной. Саймон поднялся, потянулся и посмотрел перед собой.

Высокий мужчина. Женщина чуть пониже. И маленький мальчик. Они стояли вместе. Мужчины из лавок и пабов подойдут, чтобы начать разгрузку, как только «Брайт Ласс» пришвартуется и опустит трап, выпуская пассажиров. Саймону хотелось спрыгнуть на набережную. И в то же время ему хотелось спрятаться под палубой, пока судно не будет готово отправиться обратно.

Дуглас заметил его. Кирсти махала рукой. Мальчик просто стоял, засунув руки в карманы шорт. И смотрел.

Дуглас подошел первым, он взял сумку Саймона и похлопал его по спине. То, что произошло между ними в прошлом, действительно осталось в прошлом, и когда Кирсти заключила его в крепкие объятия, это ощущалось естественно, сердечно и прежде всего по-дружески и никак не напоминало о том, что случилось между ними несколько лет назад. И, казалось, ни малейшим образом не смутило Дугласа.

— Это Робби.

У маленького мальчика были волосы землистого цвета, серые, как тюленья шкура, глаза и волевой взгляд отца. Он протянул руку, и Саймон торжественно ее пожал, заметив, как заострилось внимание мальчика.

— Можно мне посмотреть вашу бионическую руку? — спросил он.

— Робби! Что я сказала тебе перед тем, как выйти из дома?

— Не спрашивать про бионическую руку, знаю, но мне слишком интересно.

— Я покажу. Только не сейчас.

— Почему не сейчас?

— Потому что мы с рукой очень устали после долгого путешествия на машине, двух поездах и пароме.

— Ладно. — Робби залез на заднее сиденье «Лэнд Ровера». — Тогда покажете мне ее завтра, когда ваша рука немножко отдохнет, хорошо? Обещаете?

— Обещаю.

Робби пристегнул ремень, удовлетворенно улыбаясь.

— Если ты не против заехать и выпить с нами чаю, я тебя потом подброшу, — сказал Дуглас, выворачивая свой старенький внедорожник на шоссе, которое круто поднималось наверх. — Или хочешь сначала закинуть свои вещи?

— Он хочет не это, он сначала хочет поехать к нам домой!

— Робби, следи за языком!

— Ну, на самом деле он прав. Мне бы этого хотелось.

Мальчик не сводил с него глаз. Он глядел на руку и кисть Саймона, покоящуюся на сиденье между ними.

— Как тебе кажется, изменилось что-то? — спросил Дуглас, показывая рукой на окружающий пейзаж.

— А за последнюю тысячу лет что-то изменилось?

— Ну да — тысячу лет назад людей здесь было больше, чем овец и участков для размежевания.

— Все точно так же, как и в последний раз, когда я был здесь.

— Ты еще не видел наш дом!

Но и дом тоже выглядел по-прежнему — по крайней мере, спереди: низкий, выкрашенный в кремовый цвет домик, окруженный полем и холмами. Раньше Дуглас жил в нем один. Но когда они вышли из машины, Саймон заметил пристройку с мансардой, притулившуюся у задней части дома, которая выходила к морю.

— В прошлом месяце мы ее наконец-то закончили. Ты знаешь, как тут все делается.

— Видите? Посмотрите, мистер Саймон, вон там наверху — МОЕ окно. В МОЕЙ собственной комнате.

— Ничего себе, Робби, какой обзор! Ты можешь выслеживать контрабандистов и шпионов, а не только птиц и тюленей.

Серые глаза Робби округлились.

— Контрабандистов?

— Разумеется, тебе понадобится хороший бинокль.

— О, у меня есть!

— И телескоп тоже не помешает.

Мальчик нахмурился.

— По поводу него надо будет спросить. Но все равно это хороший план. Если хотите, можете быть моим помощником.

— Эх, Робби, если бы — но тебе нужен кто-то на постоянной основе, а мне придется возвращаться через пару недель. От меня большой пользы не будет.

— И все-таки, пока вы здесь. Мы могли бы…

— Ты мог бы пойти переобуться и помыть руки перед чаем, вот что ты мог бы сделать, Робби Бойд. Давай… марш! — Дуглас принялся затаскивать внутрь мешок гравия, который оставили рядом с домом.

— У тебя отличный парень, Кирсти.

Она улыбнулась.

— Ну да. И еще один ожидается весной, но мы пока ему не сказали. Его нужно к этому подготовить, а то он привык тут командовать курятником, наш Робби.

Саймон прошел за ней в дом. Кирсти. Она не изменилась. Она была все той же высокой, дружелюбной и беззаботной молодой женщиной, с которой он встретился шесть лет назад, завел мимолетный роман и получил по челюсти от Дугласа за свои потуги. И все-таки не той же. Она была матерью, женой, активным членом небольшого сообщества, в котором все рассчитывали друг на друга, особенно во время долгих тяжелых зим. Она больше не была такой легкомысленной и беззаботной, хотя ее открытость и непослушные волосы остались при ней.

Он не жалел, что тогда ему не удалось отбить ее у Дугласа. Круглогодичная жизнь на Тарансуэе была явно не для него, и ограниченный, замкнутый уклад острова свел бы его с ума. Он желал им всего самого лучшего и был рад, что они создали семью здесь: этому месту нужна была молодая кровь. Но в то же время Саймон им завидовал. Дом. Они всегда рядом друг с другом. Маленький Робби. Еще один ребенок на подходе. Спокойная, оседлая жизнь.

Он стянул ботинки, прежде чем зайти на новую шикарную кухню Кирсти; окна выходили на море, а от плиты исходило приятное тепло. Даже когда светило солнце, на Тарансуэе нужно было зажигать духовки и камины.

— Я буду сидеть рядом с вами, мистер Саймон.

— Да, господин Робби, так что следи за манерами, и никаких назойливых вопросов, а то отправишься в постель.

— А вы можете держать вилку вашей бионической рукой?

— Робби…

— Нет, все нормально, Кирсти. Да, могу — я могу делать фантастические вещи этой рукой, но через несколько месяцев мне привезут еще более фантастическую, и я смогу застегивать пуговицы и чесать за ухом.

Протез был настолько удобным, насколько это вообще возможно на данном этапе. Саймон прошел много часов физиотерапии, и его ждало еще больше, плюс уроки по использованию новой руки, которая являла собой практически произведение искусства. Через какое-то время он полностью привыкнет к ней, так ему сказали. Он почти не будет чувствовать ее и станет использовать так же инстинктивно, как и правую руку. Почти. Но ему сказали и кое-что другое.

— Дело не только в механизме работы ваших конечностей, — говорил Алекс, его физиотерапевт. — И даже не в том, как вашему мозгу удается справляться со всеми различиями между вашей настоящей рукой и протезом, — а ему приходится это делать. Дело в ментальном восприятии. В принятии.

— В позитивном мышлении?

— Речь скорее об отсутствии негативного мышления. Это придет, Саймон.

И он знал, что процесс уже начался. С физической точки зрения он начался хорошо. Психологическое испытание оказалось более серьезным, как Алекс и предсказывал. Он работал с достаточным количеством военных — без ног, без рук и с разными другими комбинациями.

— Тело готово. С ним работать гораздо проще, чем с мозгом, который чаще всего отказывается. А это уже не мой профиль.

Он более чем хотел заниматься с Алексом столько часов, сколько нужно. Он тренировался, заставлял себя и удивлялся собственному прогрессу. Но что касалось его ментального состояния, он отказывался от встреч с психологом, которого присылало полицейское управление, и от посещения группы реабилитации, хотя и понимал, что это неправильно.

Они ели жареную рыбу с сегодняшнего улова, картошку и горох с разросшегося огорода Кирсти. Свежие продукты на острове было сложно достать, только если ты не выращивал их сам, — а выращивать самому было непросто с учетом короткого лета, не особо благодатной почвы и более или менее непрекращающегося ветра с моря.

Робби совершенно затих после того, как они доели яблочный пирог, овсяные печенья и чеддер. Он слегка сполз на стуле и замер.

— Так, молодой человек, мне известны ваши уловки. Сиди спокойно и тебя никто не заметит, да? Еще десять минут. Саймон, не хочешь чашечку чая и глоточек чего-нибудь?

Через десять минут Кирсти пригрозила пальцем своему сыну. Без единого слова он вышел из-за стола и бросил последний восхищенный взгляд на руку Саймона.

— Знаешь что, Робби? Почему бы завтра после школы тебе не зайти ко мне, и тогда я покажу тебе ее как следует и расскажу, как эта штука работает? Ты должен увидеть, насколько она хороша.

Мальчик задумался, а потом вместо рукопожатия обнял Саймона, — прижавшись к нему всего на секунду, мягко, как кошка, — и быстро убежал спать.

Два

Ранним утром следующего дня, все еще помятый и несвежий после вчерашнего путешествия, Саймон отправился бродить по острову. Сначала он поднялся по однополосной дороге, ведущей на холм и доходящей приблизительно до его центра. Отсюда дорога снова спускалась вниз, и, поскольку с этой стороны Тарансуэя жило совсем немного людей, она была узкая и каменистая: никто за ней не ухаживал.

После нескольких миль монотонной утомительной ходьбы Саймон снова начал карабкаться вверх по скалам над неспокойным морем. Внизу ему открывалась длинная полоска песчаного залива. Бакланы и моевки липли к каменистым склонам, время от времени взлетали, а потом опять ныряли в свои норы. Впереди было только море, которое с этой стороны никогда не было спокойным, никогда не стихало. Огромные волны накатывали одна на другую и оставляли одну длинную пенную линию на берегу. Он бы не смог услышать себя за ревом моря и галдежом птиц. Но здесь не с кем было разговаривать.

Он присел на каменный выступ и долго смотрел вдаль. Небо было молочным, воздух свежим, но не холодным. И дул ветер. Здесь всегда дул ветер.

Он был не уверен, самое ли это красивое место, где он бывал, — наверное, нет. Но сейчас оно было ближе всего его сердцу. Ему нравились одиночество, дикость, непрерывное движение облаков, и моря, и жесткой травы, взлеты и падения птиц. То, как все это поглощало, но при этом оставалось совершенно равнодушно к его присутствию.

Другая сторона острова была мягче: более защищенная, ближе к воде, хотя бакланы могли реветь и выть и там, и море было достаточно суровым, чтобы лодки оставались на причале по нескольку дней, и движение парома останавливалось.

Смог бы он жить здесь? Круглый год, когда по три месяца темно, а темно здесь значит черным-черно? Круглый год, когда из-за погоды можно застрять на острове на неделю или больше? Электронные коммуникации здесь настроили хорошо, так что с внешним миром можно было контактировать так же спокойно, как и на материке, но это означало только слова, сказанные или написанные, несущиеся туда и обратно по киберпространству, а не живое человеческое общение.

«И все-таки… — думал он, щурясь от солнца, которое только что поднялось, выглянуло из-за горизонта и сверкнуло на поверхности моря. Он увидел, как головы трех тюленей всплыли из-под воды совсем рядом с берегом, — и все-таки…»

Тюлени исчезли так внезапно, что он оглянулся посмотреть, чего те испугались, и разглядел фигуру, движущуюся вдоль пляжа рядом с кромкой воды. Это была женщина в рыбацких сапогах и длинном водонепроницаемом плаще землистого цвета; вокруг шеи у нее был намотан шарф, скрывающий большую часть волос. Она шла уверенно, широкими шагами, и глядела на песок. Через несколько мгновений она наклонилась, подняла что-то, рассмотрела и опустила себе в карман. Пройдя еще немного, сделала это снова.

Прочесывает пляж, значит. И сейчас, наверное, можно ожидать хорошего улова, ведь море ушло и оголило полоску камней и мусора. Отлив тут всегда происходит мгновенно. Женщина продолжала идти дальше. Она не видела Саймона. Он не двигался. Через какое-то время она скрылась из поля зрения за ближайшим выступом, и тюлени вынырнули снова.

Три

— Одна минута.

— Я готов.

Феликс прогромыхал вниз по лестнице. Серые шорты. Серый пиджак с небесно-голубым кантиком, обозначающим, что он из церковного хора. Без кепи. С кепи было покончено в первые дни Сэма в школе.

— Гобой?

Он бросил на своего отчима, Кирона Брайта, печальный, снисходительный взгляд. Если он и мог что-то забыть, то точно не свой гобой — инструмент, за который он взялся с таким энтузиазмом, что тот стал как будто продолжением его тела всего за несколько месяцев.

— Тогда вперед!

Маршрут Кирона до Бевхэма и полицейского управления не проходил через собор, но в первые же дни своего брака с Кэт он предложил ей отвозить Феликса на утреннюю репетицию.

— Это же так просто, — сказал он. — Таким образом я получаю Феликса в свое распоряжение каждое утро. И первым прихожу на работу. И таким образом этого не надо делать тебе, и если даже мне немного не по пути, то уж тебе, если ты едешь в клинику, — тем более. Решено.

В этом был смысл, но для нее главная причина казалась не такой очевидной и практической. Муж хотел установить связь с ее младшим сыном, и, кажется, Феликса устраивала сложившаяся ситуация — впрочем, Феликса устраивало по большей части все. Он был уравновешенным ребенком, довольным жизнью, он принимал ее как есть, наслаждался тем, что она предлагала, и его редко что-то тревожило даже на мгновение.

Ханна, которая сейчас училась в школе сценического искусства, из беспокойного ребенка превратилась в талантливую молодую девушку и теперь разделяла легкую жизнерадостность Феликса. Сложным был Сэм, ее старший.

Она посмотрела, как машина свернула с дорожки и ее сын повернулся к Кирону, о чем-то оживленно тараторя, а потом тихо выругалась, вспомнив, что забыла напомнить им о своей вечерней репетиции в Хоре святого Михаила, первой в этом сезоне. Вспомнит ли Кирон, что они с Феликсом сегодня останутся ужинать одни?

Кирон вспомнил. Ее напоминание было бы излишним. Он был Мистер Организованность, Мистер Порядок, Мистер Рациональность.

А еще он был мужем, которого она не искала и не рассчитывала обрести после смерти Криса. У них были некоторые общие черты, как она часто замечала, но организованность была не одной из них. Только в своем отделении Крис был таким. Но его верность и преданность работе были неизменны, и Кэт уважала это, как и тот факт, что работа занимала первое, второе и третье места в его жизни, отодвигая ее. По-другому она бы и не согласилась. В то же время, думала она сейчас, поднимаясь наверх, чтобы накраситься и подготовиться к новому дню, она и сама часто ставила работу превыше всего, и это не всегда способствовало облегчению семейной жизни. Когда она была врачом общей практики — до установления новых порядков, когда с них сняли такие обязанности, как ночные смены и выезды по выходным, — она разрывалась между пациентами и детьми, и только тот факт, что Крис тоже был врачом, делал это приемлемым. Когда она стала медицинским директором в Имоджен Хаузе, лаффертонском хосписе, она тоже оказалась между молотом и наковальней, долгом и обязательствами.

Сейчас же Кэт снова работала врачом на полставки, партнера по общей практике у нее не было. Неужели все произошло наоборот? Теперь, когда двое ее детей большую часть времени проводят вне дома и муж может разделить с ней свободное время и домашние обязанности, не должна ли она уделять работе больше времени?

Но написание книги о паллиативной помощи в общей практике заполняло оставшиеся часы, и она планировала писать и дальше. Оба ее родителя работали в больницах, а еще читали лекции, участвовали в исследованиях и писали. Она шла по их стопам.

В отличие от Сая, подумала она, открыв тушь и вытащив щеточку. Нужно будет потом написать ему.

А еще ей нужно было связаться с Сэмом. С Сэмом, который уехал в Ньюкасл, якобы чтобы помочь другу освоиться в университете, а скорее, как думала она, чтобы сбежать из дома и принять какие-то решения по поводу своего собственного будущего, — а еще, возможно, чтобы сбежать от своего отчима, хотя насчет этого она была не уверена. Кирон сказал, что между ними все было гладко, просто должно пройти время, чтобы все окончательно устаканилось. Сэм ничего не сказал.

На их свадьбе он был тихим, но вполне веселым. Там присутствовала только семья и несколько близких друзей, проходила свадьба в маленькой часовне Богоматери в соборе. Они с Кироном с самого начала решили, что ее никто не поведет под венец и что они выйдут к нему вместе, как равные. К тому же ее отец с самого начала заявил, что не придет. Саймон еще не оправился после того, как оказался на пороге смерти из-за нападения, потерял левую руку и провел несколько недель в больнице. Он казался довольным, но немного отчужденным и по-прежнему несколько потерянным. Это был хороший день, и у Кэт не осталось сомнений по поводу повторного брака. Она была рада, когда все кончилось и они смогли спокойно погрузиться в повседневную жизнь, — после нескольких дней в Нью-Йорке, которые Кирон преподнес ей в качестве сюрприза.

Она завершила свой макияж, еще раз прошлась расческой по волосам и отправилась в отделение, отчетливо ощущая, что работа уже не вызывала в ней прежнего воодушевления. Все изменилось. Кризис общей практики оставил глубокую рану в душе всех тех, кто отдавался уходу за пациентами со всей страстью и преданностью, а пациенты, в свою очередь, утратили все иллюзии по поводу врачей и тех услуг, которые они предоставляют, и, следовательно, стали более требовательными и склонными к жалобам.

На своем сиденье она нашла листок бумаги.

«Выше нос. Это будет прекрасный день. Люблю. К.».

Он оставлял такие записки — не каждый день, чтобы она не могла к ним привыкнуть, а от случая к случаю: клейкая бумажка на зеркале или подушке, вырванный из блокнота лист в машине, как сегодня. Она опустила его в сумку, улыбаясь и выезжая на дорогу.

Войдя в отделение, Кэт увидела у стойки регистратуры знакомую фигуру. Миссис Коутс — восьмидесятидевятилетняя немощная старушка, страдающая от артрита, полимиалгии и плохого зрения и совсем недавно перенесшая пневмонию. Она жила одна и была упряма, но, как казалось Кэт, имела достаточно сил, чтобы справляться с жизненными неурядицами самостоятельно.

— Я понимаю, — говорила она Анджеле, одной из секретарш. — Я знаю, как вы все заняты. Я это знаю.

— Так вот, я могу предложить вам встречу с мистером Сандерсом в понедельник в два тридцать. Вам это подойдет?

Кэт не хотела вмешиваться и подставлять Анджелу, но, когда попыталась проскользнуть мимо, миссис Коутс обернулась.

— О, доктор Дирбон, я понимаю, как тут у вас все устроено, но я пыталась встретиться с вами, а вы всегда так заняты, никогда нет окон на прием. А так тяжело каждый раз встречаться с новым доктором и заново ему все объяснять, хотя я понимаю, что все врачи здесь очень хорошие.

— Я пыталась объяснить миссис Коутс, что у врача перед глазами все записи, так что совершенно не важно, кто сидит напротив нее.

— Я знаю. Могу я взглянуть?

Беглый взгляд на экран с расписанием приемов подтвердил то, что Кэт и так знала: ее график в отделении был забит на ближайшие две недели, которые и были открыты для записи пациентов. Как и миссис Коутс, она понимала: новая система предполагала, что пациента могли записать только на свободное время у одного доктора из семи. Это вполне подходило человеку с острым фарингитом или ребенку с сыпью — тут любой доктор мог помочь. Но для пожилых людей или пациентов с продолжительной историей болезни, с который был знаком лишь один врач, для тех, кому было неловко говорить с незнакомыми людьми, должна была существовать возможность записаться к предпочитаемому специалисту.

— У вас какая-то новая жалоба, миссис Коутс? Вам не обязательно проходить через все эти процедуры, просто скажите: вы хотите поговорить о чем-то недавнем или о текущих проблемах?

Анджела явно разозлилась.

— У нее ничего нового, доктор Дирбон, у нее…

— Вы можете вернуться в десять минут второго? Я вас быстренько приму.

Прием заканчивался в двенадцать тридцать, но, по ее опыту, растягивался еще на двадцать-тридцать минут.

— Мне неловко просить вас вернуться, но у меня действительно все забито этим утром.

— Вы очень добры, доктор, очень добры. Без проблем, я вернусь. Спасибо. Я понимаю, как это непросто, понимаю.

— Я знаю, что понимаете. До свидания.

Приемная начала заполняться, зазвонили телефоны. Анджела недобро посмотрела на Кэт. «Я это тоже понимаю», — подумала Кэт. Даже слишком хорошо. Но правила иногда нужно обходить. Она не позволит заставить себя извиняться.

Она зарегистрировались в системе, когда в коридоре у ее кабинета уже зазвучали первые шаги. Оставалось еще очень много таких миссис Коутс, которые требовали нежного и внимательного обращения. Сколько раз она говорила на собраниях отделения, что система должна служить им, а они постоянно рискуют сами прислуживать ей?

Четыре

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Доброе утро, Саймон. Надеюсь, на Тарансуэе все благополучно. Отдыхай. Тебе это нужно. Но, надеюсь, твой внутренний коп скоро начнет рваться в бой после передышки. Мы подберем для тебя что-нибудь, чтобы ты легко влился.

Здесь все хорошо.

Кирон

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Привет, Сай. Все еще на ньюкаслской земле. Возвращаюсь в понедельник, и даже не спрашивай, что дальше. Буду строить планы, как-то вертеться. Нужно поговорить. Ты когда домой? Последний матч в субботу. Хотя ты с крикетом завязал? Знаю, жестко. Мама порхает в облаках. Фликсер аналогично. Можешь представить, что у меня когда-то и сестра была?

Люблю, Сэм

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Привет, дражайший братец, как ты? У нас тут просто замечательно, сегодня 26 градусов, вовсю светит солнце, и Феликс жутко недоволен, что надо надевать пиджак. Кирон по-прежнему возит его на занятия, но должен же кто-то это делать, верно? Как рука? Есть какие-нибудь новости по поводу постоянного протеза? Я знаю, что ты бы хотел избежать упоминаний о нем, но деваться некуда — ты что-нибудь слышал от папы? Я почти уверена, что ответ будет отрицательный, и обычно он чиркает мне что-нибудь коротенькое каждые несколько недель, но я ничего не слышала от него с середины июля. Джудит приедет к нам на несколько дней на следующей неделе, и будет просто отлично повидаться с ней, но тема отца будет, как обычно, как бельмо на глазу, и это неприятно.

Школа Ханны ставит «Парней и куколок» — она шлет восторженные сообщения и отчаянно надеется на хорошую роль. Предупреждаю заранее: мы все должны явиться.

Сэм собирается возвращаться, но мы не расслабляемся. Он очень беспокойный. Но, кажется, уже не так переживает насчет К. Они неплохо ладят. Бог знает, что он планирует делать этот год. Выпускные экзамены он вроде сдал неплохо, но, кажется, сомневается насчет будущей карьеры. В пользу чего, понятия не имею. Сейчас мы это обсудить не можем. Он даже пару раз упоминал медицинскую школу. До последнего времени это была полиция — и, скажу больше, вооруженная полиция — и только она. И я никогда не видела в нем особенной страсти к медицине — а она нужна.

Раньше я надеялась, что хотя бы один из трех продолжит семейную медицинскую традицию, но сейчас я никому бы этого не пожелала, только если это не станет их единственной и глубокой одержимостью, и только если это будет какая-то редкая специальность. Невролог — хорошо. Лицевая пластическая хирургия для пострадавших на войне — хорошо. Детский онколог — хорошо. Общая практика — не очень.

Очень тебя люблю. И позвони домой.

К.

Он сидел на краю причала, под солнцем. По прогнозам, солнце должно было исчезнуть уже сегодня вечером и уступить место дождям, бурям и высоким приливам. Не всегда просто было предсказать, сколько это продлится, но бывало, что дожди прекращались, а позднее летнее солнце так и не возвращалось. Во всяком случае, оно бы было уже не таким теплым, как сейчас. Скоро должны были прибыть лодки с припасами и почтой, и Саймон хотел помочь с разгрузкой. Он мог носить относительно большие коробки и ящики, но не самые тяжелые. Не с этой рукой. Не с такой легкостью, как раньше. Он никогда особо не гордился своими мышцами, хотя всегда занимался спортом и был подтянутым. После физиотерапии, которую ему прописали в качестве реабилитации, он стал даже более спортивным, чем раньше. Хотя его попросили не проверять свой протез на прочность и не пытаться поднять что-то слишком тяжелое. Потом, когда у него будет новая, постоянная рука. Потом. Но физиотерапевты — самые позитивные люди на свете. Нет. Никогда. Нельзя. Этих слов не было в их лексиконе.

Саймон опустил смартфон в карман. В этих письмах не было ничего, что встревожило бы его. Сэм поймет, куда ему двигаться — чем бы это «куда» ни оказалось. Сестра, кажется, порхала от счастья. С личной точки зрения его никогда по-настоящему не тревожил брак сестры с начальником. Поскольку Саймон все еще был в отпуске после ранения, он не успел столкнуться с какими-то профессиональными конфликтами, связанными с тем, что босс стал его зятем. Может быть, никогда и не столкнется — не только потому, что каждый из них будет стараться соблюдать границы, чтобы другому было удобнее, но и потому, что у него все еще оставались сомнения по поводу возвращения на работу. Каким копом он будет? Его убеждали, что это «абсолютно никак не повлияет на чье-либо отношение или какой-либо аспект его работы». Что, правда?

Упоминание Кэт об их отце он просто проигнорировал. После того как Ричарда Серрэйлера обвинили в изнасиловании и он сумел найти себе достаточно умного адвоката, чтобы Королевская прокурорская служба отказалась от дела, Саймон освободил свою голову от любых мыслей о нем. Их отношения всегда были непростыми, но и без этого он был полностью убежден, что КПС совершила ошибку.

Он взглянул на море и увидел, как паром свернул в гавань. Пока собралось всего несколько человек, но должно было появиться больше. Пабы и магазины начнут готовить запасы на грядущую зиму, используя все доступные помещения, которые частично освободились летом, когда лодки приходили чаще. Саймон подскочил.

Островитяне знали о том, что случилось, знали, что Саймон лишился левой руки, и много раз предлагали ему выпить или просто поговорить, но особого шума поднимать не стали — за что Саймон был им благодарен. И теперь он вместе со всеми ждал, пока лодка осторожно прибьется к берегу, с борта выкинут трос и начнется выгрузка первых коробок и ящиков. Саймон и еще двое мужчин взяли по небольшой коробке с продуктами, погрузили их в тележки и стали отвозить к складу за магазином.

— Свечи, — говорила женщина, которую он сегодня видел на другой стороне острова, прогуливающейся по берегу. Она была высокой, и ее светлые волосы были завязаны в узел на затылке. — Вы приехали вчера? — спросила она.

— Вечером. — Ему было не так просто одновременно удерживать тележку и везти ее вверх по склону, так что он не хотел тратить дыхание на разговоры, но она, кажется, усвоила информацию мгновенно. Она не предложила ему помощь, просто отошла с дороги и продолжила везти собственную тележку наверх.

Вынос, погрузка, переноска и складирование заняли целый час. Лодка была набита до отказа, пассажиров на ней не было, не считая двух членов команды.

Свечи. Батарейки. Плотные носки. Сверхпрочные резиновые сапоги. Газовые баллоны с бутаном. Чистящие средства. Бочки с растительным маслом. Соль. Дождевики. Еще и еще.

Саймон остановился, чтобы перевести дыхание. Он много упражнялся после происшествия, но прежняя физическая сила пока не вернулась к нему, и у него очень сильно болело плечо.

— Почти все.

Женщина перетаскивала ящики с тележки в дальний конец склада и с каждым обращалась как будто играючи. Саймон был недоволен собой. Он не должен уставать раньше, чем женщина. Такая мысль раньше никогда бы его не посетила. А сейчас он злился. Его гордость была уязвлена.

— На этом все, — прокричал кто-то. — Последняя для бара.

Вокруг «Тарансуэй-Инн» царило веселое оживление.

— Ты уже познакомился с Сэнди? — Из толпы появился Дуглас. — Она приехала незадолго до твоего последнего визита, а теперь стала местной.

Женщина подняла бокал с пивом. Ей, наверное, было уже сильно за сорок — хотя, скорее всего, и меньше: ветер и холод делали кожу тех, кто оставался здесь на зиму или на две, красной и грубой, и это прибавляло возраст.

— Саймон Серрэйлер.

— Сэнди Мердок.

Саймон взял большой стакан односолодового, чтобы унять боль в плече. Ему прописали сильнодействующие обезболивающие, но он предпочитал виски.

— Вы надолго здесь?

— На неделю, на две или на три. У меня нет четких планов.

— У меня тоже не было. Я приехала на неделю, неделя превратилась в месяц, и вот уже прошло четыре года. Почти.

У нее не было шотландского акцента, но ее голос приобрел особенную тарансуэйскую интонацию, придававшую ему мелодичность, которую раньше Саймон не встречал.

— Как вам зимы?

Сэнди пожала плечами.

— Ветер может свести с ума, конечно. Но я нормально их переношу. Нужно просто затаиться и переждать.

Бар заполнялся, и у всех входящих были мокрые плечи и волосы. Дождь струился по оконному стеклу.

— А вы? — спросила она Саймона, впрочем, не глядя на него. — Вы получили травму?

— Да.

— Авария?

— Нет.

— Понятно.

— Давайте я возьму вам еще. — Саймон поднялся. — Темный шенди?[1] Что-нибудь покрепче?

— Нет, нет, я больше не пью крепкое. Только иногда, чтобы спастись от холода. Но спасибо.

Вошла Кирсти и сказала что-то Дугласу, стоящему у бара.

— Чем я могу вас угостить? Кирсти?

— Нет, мне нужно ехать забирать Робби, я уже опаздываю, а школа вечером закрывается.

Сэнди помахала Кирсти, когда та ушла, застегивая плащ и потряхивая пышными волосами.

— Дуглас?

— Спасибо. Я выпью один, а потом мне надо бежать на задний двор, натягивать сетку-рабицу.

Когда на стойке оказались два стакана виски, Дуглас подлил в свой из стоявшего рядом кувшина. Серрэйлер поморщился.

— Чертово кощунство, — сказал он. — Отличный виски, а ты портишь его своим лимонадом. Никогда не мог этого понять.

Дуглас рассмеялся.

— Какие-нибудь новости? — Он кивнул на руку Саймона.

— Нет, будут только через несколько недель. Они не особо распространяются.

— Ты вернешься на работу, когда тебе приделают, как выражается Робби, бионическую руку?

— Я не знаю, Дуглас, я правда не знаю… Место за мной, и они будут придерживать его столько, сколько я захочу. Но это не может длиться вечно.

— А ты не можешь влиться как-то постепенно?

— Наверное, могу. Но хочу ли? Возвращаться вообще, в первую очередь.

— Ну а как иначе?

Саймон допил виски, ничего не сказав. Этот вопрос он сам задавал себе много раз, но никак не мог найти ответа.

Дуглас выпрямился.

— Спасибо. Похоже, Сэнди не давала тебе заскучать.

— Кто она? Помимо того, что местная. Откуда приехала?

Дуглас приподнял бровь.

— Слегка старовата для тебя, нет?

— Да иди ты, я не это имею в виду, и ты это знаешь. Просто интересно. Новый человек, который приехал на Тарансуэй и остался…

— Ну, что я могу сказать… Она проявила себя с самого начала. Вообще, мне с забором не помешала бы помощь… закончили бы в два раза быстрее. Она почти везде и всегда на подхвате. Помогает здесь, когда становится совсем людно летом. Иэн говорит, что она, похоже, управляла баром в прошлой жизни. Но сейчас меня волнует забор. — Он стал пробираться сквозь толпу туда, где сидела Сэнди.

Только когда Саймон вышел на улицу и зашагал в магазин, чтобы купить кое-каких припасов, он подумал, что Дуглас с тем же успехом мог попросить помочь с забором и его. Но он этого не сделал. И Саймон вновь почувствовал укол обиды.

Пять

На ней всегда был платок, а женщины теперь редко носили платки, не считая королевы. Вот что пронеслось в голове у офицера за стойкой, когда в участок зашла женщина.

— Доброе утро. Я миссис…

— Стилл. Мэрион Стилл.

— Да.

— Чем я могу вам помочь, миссис Стилл?

— Вы знаете чем, сержант. Ничего не изменилось. Я пришла, чтобы встретиться со старшим суперинтендантом.

— Боюсь, что вам снова не повезло, миссис Стилл, — суперинтендант в продолжительном отпуске.

— То же самое вы говорили мне в прошлый раз. Вы или ваша коллега.

— Ну, это было правдой тогда и является правдой сейчас.

— У него все еще отпуск?

— Он на больничном. И я понятия не имею, когда он вернется, но это будет не завтра. Все, что я могу сделать, — это узнать, свободен ли кто-нибудь из уголовного розыска, и тогда я к вам спущусь…

Женщина залилась слезами. Глядя на ее хрупкое тело, слегка подавшееся вперед, как будто она несет что-то тяжелое, на ее серое лицо, изрезанное морщинами от нервов, сержант испытывала искреннее сочувствие. Она знала, почему женщина здесь. Она уже очень давно пыталась увидеться с суперинтендантом.

— Миссис Стилл… Вы можете сидеть тут хоть всю неделю, если вам так хочется, я не возражаю, но вы просто потеряете время, потому что мы не знаем, когда суперинтендант вернется. Если вы хотели бы поговорить с кем-нибудь другим…

— Это должен быть кто-нибудь из начальства, и Серрэйлер лучший, ведь так?

Зазвонил телефон, и двое полицейских в форме завели в участок молодого человека в наручниках, сжав его между собой. Миссис Стилл шагнула от стойки, но даже не двинулась в направлении выхода.

А потом снаружи остановилась машина старшего констебля.

Кирон знал три варианта, как вести себя с особами наподобие миссис Стилл. Он мог провести остаток дня в попытках избегать и игнорировать ее. Он мог перекинуть ее на кого-нибудь другого с указанием, чтобы на нее не тратили слишком много времени.

Или мог принять ее сам.

На следующий день, в среду, секретарь отправила миссис Стилл к нему в офис в штаб-квартиру в Бевхэме. Туда ее доставила полицейская машина — комфортабельная, но без опознавательных знаков. Кирон хотел, чтобы она почувствовала, что к ней отнеслись со всем возможным вниманием и обязательно как следует выслушают. Он взял материалы дела домой и подробно их изучил. Он также запросил большую подборку статей в прессе — с того дня, как Кимберли пропала, и до последнего раза, когда пресса обращалась к этой теме. В общем, как обычно, статьи сокращались и появлялись все реже уже через несколько месяцев после происшествия. Кимберли Стилл официально все еще числилась пропавшей без вести, но таких были сотни, и СМИ просто не могли ставить каждого на первую полосу, хотя дела о пропавших детях старались освещать как можно подробнее и активнее.

— Я вам очень благодарна, — сказала она ему. Принесли чай. Принесли кофе. Принесли шоколадные печенья.

Кирон сидел не за своим столом, а на стуле рядом с ней.

Бедная женщина. Больше о ней нечего было сказать, как и обо всех тех людях, кто нес за собой многолетний груз горя и скорби — даже не скорби, а мучительного чередования надежды и отчаяния, — и каждое утро просыпался в кошмаре. Кирон слишком часто заглядывал в глаза людей вроде Мэрион Стилл. Любой коп, который задерживался на этой работе дольше чем на пару лет, замечал в них странную мертвенность и печаль, которые тяжелой тенью заслоняли любые искорки жизни и энергии.

— Миссис Стилл, я дал себе труд целиком ознакомиться с вашим делом. Возможно, вы знаете, но я еще не служил в полиции, когда Кимберли пропала, так что я рассматривал все документы и свидетельства впервые. И это хорошо, у меня был свежий взгляд. Я серьезно над ними поразмышлял и теперь, мне кажется, могу задать вам несколько вопросов. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Вы хотите сказать, что начнете с начала и снова попытаетесь узнать, что случилось и куда он забрал ее, где он… где она? Я знаю, кто этот «он», мистер Брайт, как и все. Просто такое ощущение, что никто не считает это важным.

— Конечно, это важно. Но я не хочу делать вид, что раскрою это дело, миссис Стилл. Пожалуйста, поймите. Очень много людей участвовали в поисках Кимберли и пытались выяснить, что с ней произошло. Колоссальное количество человеко-часов было затрачено на протяжении большого периода времени. Никто не сдавался без боя, это я вам точно могу сказать.

— Я это знаю. Знаю. Я уже говорила, насколько благодарна, могу я не повторять?

— Конечно, можете. Это всегда было и остается вашим правом. Это был наш долг перед Кимберли и перед вами — сделать все возможное и даже больше. Я это говорю к тому, что даже если мы запустим новое расследование, я не могу гарантировать результатов. Просто не могу. Насколько мне известно, новых улик нет.

Она поставила чашку и посмотрела прямо на Кирона, и на секунду он увидел что-то в ее глазах. Отчаяние, решительность? Нет. Убежденность. Ужасную, четкую убежденность. Он уже видел такое раньше, у безумцев и одержимых.

— Слушайте, это сделал он. Ли Рассон. Я с трудом произношу его имя, оно у меня во рту отдает гнилью, хочется сплюнуть. Это сделал он. Я думаю, он как-то заманил ее к себе в машину, увез, а потом… а потом сделал то, что сделал. И я знаю, что он сел в тюрьму до конца жизни не только за мою Кимберли. За всех других. За этих бедных девочек. Вы говорите, что нет новых улик, но улика есть… всегда была.

— Да. Но когда эту улику — не очень-то надежную — представили перед Королевской прокурорской службой, ответственной за принятие окончательных решений, ее посчитали неубедительной. Они посоветовали не привлекать Рассона за это убийство наряду с остальными, потому что обвинение могли легко отклонить из-за хлипкости. А в этом случае Рассон мог попросить о подаче апелляции и на другие решения суда, за их неблагонадежностью, что, в свою очередь — это очень маловероятно, но возможно, — привело бы к их пересмотру, и Рассон сейчас бы разгуливал на свободе.

— Это сделал он.

— Я тоже склонен так полагать после прочтения всех материалов. И старший офицер расследования на тот момент…

— Инспектор Уилкинс.

— Да… Он сказал, что полиция даже не искала других подозреваемых. Предполагалось, что Кимберли убили, и, вероятно, это сделал Ли Рассон. Но поскольку не было найдено ни тела Кимберли, ни вообще каких-либо ее следов, Рассона…

— Который только и делал, что врал.

— Который отрицал, что имеет к этому хоть какое-то отношение — точнее, что он вообще бывал в Лаффертоне, не говоря уже конкретно об этих числах, — не привлекли к ответственности.

— Я не верю, что они на него как следует надавили. Если человек виновен, на него можно надавить — его можно заставить признаться, рано или поздно.

«Это не всегда так», — подумал констебль. Но не было смысла объяснять это миссис Стилл, которая была уверена, что Рассон виновен и что кому-нибудь когда-нибудь обязательно удастся его расколоть.

Шесть

В саду было слишком жарко даже в тени деревьев, но, когда он свернул на дорожку, уличный градусник показывал всего 26 градусов. Днем, в два часа, было 30. Если повезет, когда он доберется до кафе, станет еще прохладнее. На западе клубились облака, а это могло значить, что позже пройдет гроза и погода на время поменяется.

Он захватит свой экземпляр «Таймс», как обычно выпьет кружечку холодного пива, а за ней и вторую, а потом решит, съесть ли ему блюдо дня или пойти домой и дождаться Дельфин, чтобы разделить с ней поздний ужин на террасе.

Когда он пришел, она бросила в его сторону быструю улыбку, но в заведении было полно народу, и она без конца носила туда-сюда подносы с едой и напитками, обмениваясь приветствиями и короткими репликами с гостями за столами с обеих сторон. У нее сейчас не будет на него времени. В дальнем конце было свободное место, прямо у края террасы. Он кивнул паре человек и пожал руку мужчине, после чего погрузился в чтение газеты. Ему нравилось быть приятным. Дружелюбным. Ему нравились местные жители — французы, нравились пожилые мужчины, которые каждый вечер играли в петанк под конским каштаном, а в четверг и пятницу днем — в домино за старинными каменными столами. Его французский был относительно неплох. В молодости он провел в этой стране год и с тех пор почти ежегодно приезжал сюда отдыхать. А в итоге он переехал сюда и снял маленький загородный дом из темного камня. Он поддерживал соседские отношения со всеми жителями деревушки — и все они были французами. Они иногда помогали, если ему оказывалось что-то нужно, а он выручал их в ответ — как правило, медицинским советом. Они довольно быстро сообразили, кто он по профессии.

Общества экспатов он избегал. Ему не нравились их закрытость и упорное желание говорить по-английски даже громче, чем на родине, их преувеличенная фамильярность с хозяевами кафе и магазинов, их выкрики: «Повтори-ка еще раз, Дельфин, s’il vous plait!»

Они пытались включить его в свое сообщество, когда он приходил сюда первые несколько недель, предлагали ему присесть за свой огромный стол во время послеполуденного кофе. Он всегда улыбался, но потом усаживался в одиночестве. Они перестали звать его, только иногда посматривали украдкой и, разумеется, начинали обсуждать, стоило ему выйти за дверь.

Дельфин было двадцать пять. Ему — семьдесят четыре. Иногда он льстил себе, предполагая, что выглядит на десять лет моложе.

Перед ним поставили ледяное пиво — это была не Дельфин, а новенький молодой официант, Оливье. Она принимала любые предположения о том, что выделяет Ричарда, обслуживая его вне очереди, слишком близко к сердцу, так что довольно часто оставляла его своим помощникам.

Из нескольких разговоров, которые завязались между ними в тихие минуты в кафе, он узнал, что она три года прожила в Лондоне, бегло говорила по-английски, хотя делала вид, что не умеет, и что она такая же умная и веселая, как и красивая.

Время от времени он представлял себе, как однажды она проснется, увидит в нем старика, которым он на самом деле и был, и исчезнет, чтобы потом неожиданно объявиться под руку с молодым симпатичным французом. Он не был влюблен в нее, но он наслаждался ее обществом, беседами с ней и легкостью ее чувств. Ее молодостью. Такое приятное для него положение вещей длилось уже шесть месяцев. Она получала относительно маленькую зарплату, но ей оставляли приличные чаевые, так что она никогда у него ничего не брала. Она, безусловно, составляла ему лучшую компанию, чем семья.

Кэт была целиком и полностью поглощена своим новым мужем, детьми и работой, Саймон не связывался с ним уже очень долгое время. Саймон. Поправился ли он? Уволился ли из полиции? Где он и с кем? Ричард стал бы отрицать, что хоть иногда задумывается о чем-то из этого. Но когда он оставался один и в его распоряжении оказывалось слишком много свободного времени, он думал о сыне и о внуках. И о Джудит, своей бывшей жене. О Джудит больше всех.

Дельфин сама принесла ему второе пиво — большинство столов уже было обслужено.

— Сегодня утиная грудка, салат и жареный картофель. Прости, chéri.

Ричард не любил утку, а в этой части Франции она была основой меню любого ресторана.

Он поморщился.

— Есть еще неплохой стейк, и лангустины выглядят отлично.

— Нет, спасибо, я ограничусь этим и пойду домой, буду ждать тебя. Я бы не отказался… от позднего ужина теплым вечером. — Он дотронулся до ее руки.

— Я закончу не раньше десяти тридцати — одиннадцати, ничего?

— Конечно. Я посмотрю передачу про вскрытия.

Теперь наступил ее черед морщиться. А в следующую секунду она уже ускакала к столу новоприбывших гостей. Ее темные волосы были аккуратно собраны и заколоты на затылке, из-под них виднелась прекрасная длинная шея. На ней были черные леггинсы и просторная футболка, и под ней проглядывалась вся остальная фигура. Стройная. Потрясающая. Он выпил еще пива и вернулся к английским новостям. Казалось, что они становятся все дальше и дальше, имеют все меньшее отношение к его нынешней жизни. На удивление устроенной и приятной жизни.

Он сидел в саду, попивая холодное пиво, и глядел на мотыльков, бьющихся о фонарь. Через какое-то время он заснул прямо в шезлонге, а когда проснулся, было уже пять минут двенадцатого. Дельфин так и не вернулась домой. Он пошел внутрь, проверил телефон, посмотрел, стоит ли ее мопед под навесом. Его там не оказалось. Он позвонил в кафе, но попал на автоответчик.

Он обнаружил ее сидящей на опрокинувшемся мопеде у обочины, в миле от дома. Его фары выхватили ее из темноты. Она согнулась вдвое, упершись головой в колени.

Переднее колесо мотоцикла помялось, крыла вообще не было. Он лежал на боку, и Ричард сперва оттащил его к забору, а затем помог Дельфин забраться к себе в машину. Ее лицо и руки были в крови, но она была в сознании и, насколько он мог видеть в полутьме, ничего не сломала и не ушибла. Кровь текла из ее носа и глубокого пореза на руке.

— По встречке очень быстро ехала машина.

— Идиот.

— Желтая машина.

— Ты ее узнала?

— Кажется, нет. Все произошло моментально, я улетела на обочину, и он уехал.

— Идиот и сволочь. Но давай сначала как следует тебя осмотрим. Возможно, тебе нужно в больницу.

— Нет, нет, я в порядке.

Опухший нос выглядел очень болезненно, но сломан не был. Дома Ричард умыл и обработал ей лицо и руки и забинтовал порез, который оказался очень серьезным, и Ричард даже подумал, что, возможно, понадобится наложить швы. Но сегодня он решил ей ничего не говорить, просто дал большую дозу снотворного и уложил в кровать в комнате, выглядывающей окнами во двор; там деревья не позволят солнцу ее потревожить.

— Ой, а что с мопедом?

— Разберусь с ним утром. А ты ложись и попытайся уснуть. Зови, если боль станет сильнее или замучает голова. Вот тупой идиот этот водитель. Когда уезжаешь из Англии в страну, где ездят по правой стороне, нужно и мозги переключать. Постоянно напоминать себе — на правую, на правую. Видимо, он слишком быстро срезал на том повороте, рядом с мусорными контейнерами.

— Да, — Дельфин отвернулась в другую сторону. — Спасибо, — проговорила она.

Что-то не так было с ее голосом. Он присел на кровать и взял ее за руку.

— Что такое?

— Ничего, ничего, не волнуйся. Я просто немного в шоке, наверное.

— Конечно, ты в шоке — но дело же не в этом, да?

— В этом, в этом. Больше ни в чем. Со мной все будет в порядке, когда я посплю.

— У тебя все будет ныть и болеть, особенно нос и рука. Не рассчитывай завтра просто встать и пойти на работу, Дельфин.

— Со мной все будет…

— Нет, не будет с тобой все в порядке. Обезболивающие начали действовать?

— Да, спасибо огромное, уже гораздо лучше. Спасибо, mon chéri. Уверена, ты был очень хорошим доктором.

Он тихо закрыл дверь и пошел налить себе бокал вина. На улице все еще было очень тепло. Тепло. Тихо. В вечерней тьме порхали белые, как призраки, мотыльки. Ночная сова. Копошащиеся козодои.

Он не чувствовал себя уставшим и размышлял о том, что сказала ему Дельфин об аварии, пытаясь выстроить в голове четкую картину. Ему было не по себе.

У него зажужжал телефон и зажегся экран.

«Привет, пап».

Кэт. В Англии сейчас на час меньше.

«Только закончили ужинать. Час назад позвонила Ханна, сказала, что ее взяли в новый мюзикл — она разделит главную роль с двумя другими девочками. Она просто в диком восторге. Видела, у вас там жара. У нас нет. Надеюсь, у тебя все хорошо. Целую, Кэт».

Он перечитал сообщение дважды. Кэт, ее семья, ее загородный дом. Лаффертон. Другая планета. О возвращении не могло быть и речи. Ему нравилась его жизнь здесь. У него была Дельфин. Но он ощущал какую-то странную оторванность от реальности, как будто его подлинное «я» и его подлинное существование остались там, где были всегда, — дома, в Галлам Хаузе, сначала с Мэриэл, потом с Джудит.

Он часто пытался снова представить себя дома. Дом все еще стоял на месте, хоть сейчас был в распоряжении других жильцов. Он мог вернуться туда буквально через пару месяцев, если бы захотел. Семья была на месте. Ничего не изменилось, не считая естественного хода событий, — жизнь продолжалась, люди росли, старели, женились, умирали. Новые дома строили, а старые сносили. Прокладывали новые дороги, меняли привычные маршруты. Не более того. И не менее.

Он не мог вернуться. Может быть, через год или два, но точно не сейчас (от этих воспоминаний он отмахивался в редких случаях, когда те грозили всплыть на поверхность), не когда его чуть не обвинили в изнасиловании. Чуть не обвинили. Потому что, естественно, он не насиловал Шелли, она сама на него вешалась, а он проявил слабость и глупость в те несколько секунд помутнения. Вот и все. Остальное — просто высосанные из пальца обвинения и обычная мстительность. Он знал это. И другие тоже знали. Тем не менее на нем все равно осталось черное клеймо насильника. Таким он был в глазах всех, кто его знал, — а у людей долгая память. Обманчивая, но долгая.

Он понятия не имел, живут ли до сих пор Шелли с мужем в Лаффертоне. А теперь задумался, не стоит ли разузнать. Если они переехали, он мог бы навещать дом время от времени, хотя сомневался, что когда-нибудь захочет снова жить в Лаффертоне.

Он проверил Дельфин, прежде чем пойти в постель. Она спала, ее лицо опухло и покраснело, дыхание было затруднено из-за спекшейся в носу крови. Рука с порезом лежала на одеяле, и кровь до сих пор немного просачивалась сквозь бинты. Он нежно дотронулся до ее руки и почувствовал желание защитить ее и позаботиться о ней, как о поранившемся ребенке. Она немного поворочалась, но не проснулась.

Он полежал недолго с открытыми глазами; его смутили чувства, проснувшиеся из-за аварии, особенно после того, как он только что посмотрел на Дельфин. Это было чувство огромной нежности и…

И он не знал — чего. Он знал только, что чувство это незнакомое, новое и тревожное.

Семь

Вуки зарычал — низким утробным рыком, который как будто шел из живота, а не из пасти, — но не пошевелился и не открыл глаза.

Через тридцать секунд машина Кирона свернула к дому. Вуки снова зарычал.

— Глупая собака. — Кэт с ногами залезла на диван. Она дочитывала «Попугая Флобера» — роман, который они выбрали для обсуждения в книжном клубе на следующей неделе.

— Приехал бы ты на пять минут позже, все мое внимание было бы полностью в твоем распоряжении, но теперь придется подождать, потому что я на предпоследней странице.

Он подошел к ней и поцеловал в лоб.

— Я ничего не говорю. Выпьешь?

Она кивнула, переворачивая страницу.

Вуки не прекращал рычать. Кирон принес два бокала вина, поставил их на низкий столик и присел рядом с Кэт. Терьер поднялся и перебрался в дальний конец дивана, по-прежнему ворча.

— Когда ты уже ко мне привыкнешь и перестанешь рычать, Вукс?

Кэт читала еще ровно минуту, а потом закрыла книгу.

— Просто не обращай на него внимания.

— Я живу здесь целых четыре месяца, а он продолжает реагировать на меня, как на грабителя.

— Грабителя, боюсь, он бы не впечатлил.

— Стоит мне щелкнуть пальцами у него перед носом, он скалит зубы.

— Тогда не делай так. Ну, здравствуй. Хорошо провел день?

Кирон вздохнул.

— Очень много бумажек, затянувшаяся встреча с комиссаром и одна безумная женщина. Нет, не так — одержимая женщина. На самом деле мне ее очень жаль — ее дочь исчезла несколько лет назад. Скорее всего, была похищена. И она уверена, что знает, кто это сделал. Как и мы, ведь он и так в тюрьме за два других убийства — он признался в них, но уверяет, что к этому не имеет никакого отношения. Она хочет справедливости, это понятно — хочет довести дело до конца. Это тупик.

— Мэрион Стилл.

— Ты знаешь ее?

— Наша пациентка. Как и Кимберли. И как она?

— Зациклена. Но без эмоций.

— И что ты ей сказал? «Мы ничего не можем поделать»?

— Примерно. Но я думал об этом по пути домой…

— Рассон виноват, ведь так?

— Очень похоже на то, но я не знаю всех деталей. Это произошло до того, как я оказался здесь. Я хочу поднять файлы и посмотреть на них.

— Утром мне пришел имейл от старого друга из медицинской школы. Люк Ренфрю. Я по нему страшно сохла.

— Так, я на это не клюну. Только не говори, что он переезжает в Лаффертон.

— На самом деле в Старли, и не волнуйся, он гей.

— Ну, люди переобуваются.

— Не Люк. Его партнер — очень богатый итальянец, который только что купил там отель. Он хочет поговорить со мной о проекте… Все, что я могу, — это согласиться на его приглашение пообедать. Вспомним старые добрые времена и все такое.

Кэт изобразила испуганный вид, когда Кирон кинулся ее душить. Но Вуки совсем не понял, что это шутка.

— Черт возьми!

Собака сильно укусила его за руку, спрыгнула с дивана и убежала.

— От такого можно и умереть!

— Нет, нельзя, если тебе делали прививку от столбняка. Если начнет ныть или воспалится, дам тебе пенициллина, а пока давай наклеим пластырь. — Кэт обработала укус дезинфицирующим средством.

— Это подпадает под закон об опасных собаках, ты знаешь?

— Вуки не опасная собака.

Он показал ей свою руку.

— Он просто не привык, что ты здесь живешь. Я пойду готовить ужин.

Кирон поплелся за ней.

— И я тебя умоляю, хватит так сжимать кулак.

— Он болит!

— Нет, просто чуть-чуть щиплет.

Кирон сел и с несчастным видом посмотрел на пластырь.

— Ладно, так что там говорит этот Люк, который тебе нравился?

— Да ничего… Хочет поинтересоваться моим мнением насчет чего-то.

— Думает присоединиться к вашей практике?

— Сомневаюсь, и в любом случае я уже не при делах, я же теперь не партнер. Вот, отрежь хвостики у фасоли.

— Не думаю, что могу двигать правой рукой.

— Ты можешь двигать правой рукой. — Она бросила кастрюлю, нож и фасоль на стол перед его носом. — Да, ты говорил, что у тебя есть какие-то мысли по поводу убийства Кимберли Стилл?

— Не очень содержательные. Мне нужно сначала посмотреть материалы, как найдется время.

— И когда это будет, можно уточнить?

Он закатил глаза.

— Я уверена, есть люди, у которых времени точно побольше, чем у тебя.

Кирон взял горсть фасоли. Снова опустил ее на стол.

— Теперь, когда ты это сказала…

— Саймон?

— Саймон.

Восемь

Гроза собиралась весь день, и к тому времени, как последний паром покинул гавань, судно ныряло и взлетало на огромных волнах, а нос обдувал штормовой ветер, так что им пришлось разворачиваться и возвращаться в док три раза. Когда они пришвартовались, только команда твердо стояла на ногах и сохраняла бодрость духа.

У Сэма никогда не было морской болезни, но эта поездка оказалась для него проверкой на прочность. Он с трудом удержал равновесие, ступив на причал, и земля, казалось, покачивалась у него под ногами. Он взвалил на плечи рюкзак и посмотрел наверх, где все еще горели огни паба. Он не планировал приплывать так поздно. По идее, он должен был сесть на паром в первой половине дня, но в силу самых разных обстоятельств, включая то, что он проспал, не смог поймать машину, а потом заскочил в поезд, когда тот уже уходил с платформы, и уехал в противоположном направлении, он успел только перед самым закрытием переправы.

— Тебе повезло. Скорее всего, завтра утром они вообще не поплывут, если прогноз верный.

Когда стемнело, на причале уже никого не было. Единственными пассажирами, помимо него, был мужчина с рюкзаком, который сразу зашагал к парковке в гордом одиночестве, и компания студентов-исследователей, загрузившихся в ожидавший их автобус, — им нужно было на другой конец острова, где находился исследовательский центр. Команда приводила судно в порядок и готовилась отправляться. Сэм стал подниматься к пабу. Снаружи он увидел пару велосипедов и обшарпанный грузовой фургон. Внутри стояла тишина, не считая завывания бури и бормотания двух мужчин, выпивающих за баром. Они обернулись, когда открылась дверь.

— Заходи и захлопни дверь, дружок, а то нас сейчас унесет в море.

Сэм не сделал ни шага после выполнения этой просьбы.

— Ты, наверное, не откажешься от виски, судя по твоему зеленому лицу?

— Нет, я в порядке. Тут у кого-нибудь есть машина, чтобы меня подбросить?

— Нет, ни у кого — в это время суток и в такую погоду. А куда ты направляешься?

— Да ладно, парень, выпей чуток за мой счет. — Рыжеволосый мужчина сдвинул несколько монет в сторону бармена. — Я тебя здесь уже видел.

— Я бывал здесь раньше.

— Тогда давай… За тебя и за долгие лета.

Сэм взглянул на виски. Он никогда его не пробовал, но они смотрели. Все трое. Он поднял стакан и осушил его в два глотка, как лекарство, которым виски и отдавал. Поставил стакан на место и еще раз спросил, есть ли у него шансы, что его подкинут.

Бармен вздохнул.

— Моя гора рухляди стоит в гараже с пробитым поддоном. Жена ездит на велосипеде, но тебе правда не захочется его сейчас брать. Свой ты тоже здесь оставишь, я так понимаю, Джон?

Рыжеволосый мужчина соскользнул с барного стула.

— Ага.

— Спасибо за выпивку, — поблагодарил Сэм.

Тот кивнул, а потом выскользнул за дверь, впустив внутрь очередной порыв ветра.

— Он живет всего в паре сотен ярдов вверх по холму. Если думаешь оказаться на другой стороне острова, забудь. Свободной комнаты у меня нет, но можешь поспать на диване. Ты мелкий кузен Саймона, да?

— Племянник.

— Я помню. Он всего в трех милях отсюда, но ты сейчас туда не дойдешь.

Сэм посмотрел на свой рюкзак. Он мог бы поспать на диване несколько часиков и встать на рассвете, когда буря успокоится. Когда он уже был готов принять предложение, снаружи завизжали шины, и дверь резко распахнулась, вырвавшись из рук входящего. Снаружи крутились вихри брызг, дождя и ветра.

Хозяин громогласно рассмеялся.

— А вот и единственный человек, которому хватает безумства оставаться снаружи, в машине или без.

На вошедшей женщине были зеленый клеенчатый дождевик, сапоги и зюйдвестка, которую она стянула с головы, обрушив на коврик поток воды.

Она на секунду задумалась, оглянувшись вокруг, и заметила Сэма и другого посетителя бара, который решил остаться на ночь.

— Мне нужен газовый баллон, если у тебя осталось с последней поставки, Йен. Хрень какая-то. Я уверена, что он был не пустой. Я еще ни разу не добивала баллон полностью.

Йен рассмеялся.

— Да, никогда, Сэнди. И я вечно тебе об этом говорю, а теперь придется тащить газовый баллон со двора в такую погоду.

— Я возьму полпинты лагера, чтобы смягчить этот удар.

Йен подвинул к ней пиво.

— Я принесу баллон. А ты позаботься пока об этом молодом человеке. — Они обменялись быстрыми взглядами, в которых Сэм прочел: «Присмотри за ним, чтобы он не налил себе еще выпить или что-то такое».

Сэнди оглянулась. Она окинула его взглядом, мгновенно составив свое мнение. Он понял это и почувствовал себя некомфортно.

— Сэнди Мердок. Ты приплыл на последнем пароме?

Сэм кивнул.

— Я думал, что меня подкинут отсюда, но не повезло.

— И не могло повезти, в такую-то ночь. А куда тебе нужно?

Он задумался. В любом другом месте он бы незнакомцу отвечать не стал, но на острове это, наверное, было нормально. Все тут знали о делах друг друга, а каждого новоприбывшего замечали и оценивали.

— К моему дяде. Он в Стэйне.

— К Саймону? А, да, точно, теперь я тебя разглядела. У тебя его черты лица, хотя цвет волос и глаз отличается.

— Значит, вы его близко знаете. — Сэм искоса взглянул на женщину. У нее было скуластое лицо и жесткие волосы цвета соломы.

— Ты не пьешь, — заметила она.

— Мне не надо.

— Ну, не скажу, что я никогда не пью в одиночестве, но я предпочитаю компанию. Сейчас Йен вернется, ты что будешь?

— Лимонад.

— Да брось ты.

Он ничего не ответил, и они сидели в тишине, пока не вернулся хозяин.

— Баллон у тебя в джипе. Только посмотри, во что я превратился.

— Спасибо, Йен. А теперь плесни-ка Сэму, а я возьму у тебя еще полпинты.

Не обратив никакого внимания на протесты Сэма, она отнесла виски и полкувшина лимонада на стол.

— Это чтобы лучше провалилось, — посмеялась она, поднимая свой стакан.

Через пятнадцать минут ей удалось вытянуть из Сэма всю историю его жизни. Он выпил еще виски, и бар начал сиять золотистым светом. Он почувствовал приятную усталость и внезапно проснувшийся аппетит.

— Так, — произнесла Сэнди, стукнув стаканом о стол, и поднялась. — Нужно отвезти тебя к дяде, прежде чем придется тебя отсюда выносить. Хотя я могу, имей в виду.

Сэм чувствовал, что его слегка пошатывает, но уверенно направился к двери. Он открыл ее, а ветер с силой захлопнул.

— Подожди-ка здесь — забыла кое-что. — Сэнди быстро побежала обратно к стойке. Сэм проводил ее взглядом. Она казалась очень хорошим человеком, и он сразу почувствовал к ней глубокую симпатию. Кажется, виски выставлял все в самом лучшем свете.

В джипе стало тепло после включения обогревателя; он загудел, как турбина, заглушая стук дождя по крыше и завывание ветра в неплотно закрывающихся окнах. Сэм подумал, что был бы не против проехать вот так хоть тысячу миль. Его душа пела.

— А что там такое было?

— Что было?

Сэм попытался заставить свой язык ворочаться, чтобы задать интересовавший его вопрос, но к тому времени уже забыл его.

Для дворников на переднем окне борьба с хлещущим дождем оказалась непосильной, так что они просто слабо скребли по стеклу из стороны в сторону, периодически останавливаясь.

— Как ты можешь что-то там разглядеть?

— К этому привыкаешь. Я знаю дорогу.

— Ты здесь родилась, Сэнди?

— Нет, но я люблю это место, Сэм. Люди приезжают сюда в июне-июле, когда все цветет и пахнет, но они не видят картину целиком. Саймон тоже его любит, тебе не кажется? Черт!

Джип занесло на обочину по мокрой дороге. Сэнди умело его выправила, и они выехали на последний участок пути. Сэм посмотрел в окно, но ничего не смог различить.

— Тебе сильно не по пути?

— Нет, не сильно.

Они разворачивались.

— А вот и он… дом. Только будь повнимательнее — там льет как из ведра и очень скользко.

— Огромное, огромное спасибо. Ты была очень добра. Я очень благодарен. Спасибо. Спасибо тебе.

— Пожалуйста, Сэм.

Он увидел, что Сэнди смеется. Над ним? Это его разозлило, и он захотел ей как-нибудь ответить, прямо здесь, под дождем и ветром, но она резко сдала назад, колеса подняли брызги грязи и воды, и Сэм, еще не дойдя до двери Саймона, забыл, что собирался сказать.

Через полчаса — Сэм принял горячую ванну, переоделся в одежду Саймона и поставил стираться вещи из рюкзака — он сидел на кухне перед дымящейся чашкой чая и наблюдал, как яйца, бекон и картошка шкворчат на сковородке. Когда перед Саймоном предстала промокшая насквозь, раскачивающаяся фигура, он мало что сказал, только поприветствовал словами: «Черт меня побери». А теперь он слушал сбивчивый, но уже более трезвый рассказ своего племянника о его путешествии. Он не стал спрашивать, что Сэм пил, догадавшись, что вряд ли об этом стоит беспокоиться.

— Что с твоими волосами? — внезапно спросил Сэм, как будто только что заметил его в комнате.

— Радикально? — Саймон провел рукой по голове. Белокурую копну, которая раньше постоянно падала ему на лоб, теперь обкорнали, обнажив его череп и очень длинную шею.

— По-тюремному.

— Спасибо. Просто этот Джорди не мог подстричь их как следует, так что я разрешил ему орудовать ножницами вовсю. Да и дольше отрастает. Не хочешь поджаренного хлеба?

— Нет, спасибо. А помидоров нет?

— Извини.

Саймон поставил перед ним тарелку и дождался, пока Сэм умял три или четыре огромных куска и прервался, чтобы их запить. А потом сказал:

— Что же, ты рассказал мне, как добирался сюда. Но зачем?

— Ну, знаешь, я тут был неподалеку.

— Никто никогда не бывает неподалеку от Тарансуэя.

— Ну, почти. И я давно тебя не видел. Решил, что надо бы.

— Я польщен.

— Как?.. — Сэм кивнул на руку Саймона.

— Нормально.

— Отлично.

Саймон оставил его в покое, сделал еще чая и положил кусок имбирного пирога ему на тарелку. Кирсти пекла и продавала их в местном магазине вместе с другой выпечкой. Они быстро разлетались и добавляли немного денег к семейному бюджету, как и куриные яйца. Жизнь на острове была скудной. Ничто не пропадало зря.

В короткий туристический сезон все старались заработать побольше, чтобы хватило на зиму, когда возможностей для заработка было не так много. Такой образ жизни Саймону нравился, но он не был уверен, что смог бы долго им наслаждаться. К тому же ему было слишком легко заскучать с таким ограниченным существованием.

Они сидели друг напротив друга, слушая, как снаружи по-прежнему бушует буря. Сэм взялся за кружку.

— Спасибо, Сай.

— Всегда рад.

— На самом деле я кое-что хотел с тобой обсудить.

Саймон молчал. Он и не думал вестись на обыденный тон Сэма.

Порыв ветра с дождем ударил в окно.

— Надеюсь, она без проблем добралась до дома.

— Кто, Сэнди? О Сэнди не волнуйся — она настоящий боец. Во всяком случае, мне так кажется. А когда идет разгрузка, она работает за двух мужчин.

— Где она живет?

— За холмом, ближе к побережью.

— С семьей?

— Нет, одна. Если у нее где-нибудь и есть семья, она никогда о ней не упоминала.

— И ты хорошо с ней знаком?

— Как с соседкой, да — здесь все за всеми приглядывают. Это необходимость. Она заходила на чашку чая, когда привозила сюда что-то. А что?

Сэм пожал плечами и отвернулся. Саймон рассмеялся.

— Нет, — проговорил он. — Ты, наверное, шутишь. Она… ну… НЕТ.

— Ладно. Твои подружки всегда супергламурные, это правда.

— А что насчет твоих?

— Отвали!

— Элла, да?

Сэм кинул в него подушкой.

— Слушай… Я думал спросить об этом Кирона, но потом… Думаю, я просто больше доверяю тебе.

— Нет никаких причин не доверять Кирону, Сэм, он хороший человек… хороший коп. У тебя же с ним все в норме, да?

— Да, да, и мама так счастлива… к тому же он отвлекает ее от меня.

— Точно.

— Полиция. Вся эта моя история с королевским отрядом.

Сэм хотел служить в вооруженных силах полиции, сколько сам себя, да и Саймон его, помнил. Изначально план был такой: получить хорошие оценки, вступить в ряды полиции и дослужиться до уровня вооруженных отрядов как можно скорее. Последние пару лет Сэм занимался стрельбой из винтовки и быстро достиг успехов. Он возглавлял таблицы лучших стрелков по мишеням в области, но ни под каким предлогом не хотел участвовать в охоте на диких зверей. Это стало предметом нескольких горячих споров с Кироном: он не понимал, как его пасынок рассматривает возможность — а от этого никуда не деться — убийства человека и при этом из принципа отказывается стрелять в фазанов. Сэм же настаивал на том, что эти вещи не связаны друг с другом. В конце концов по просьбе Кэт они договорились вообще не касаться этой темы.

— И я думаю… Может, отказаться от этой мысли?

— Стать копом?

Сэм заерзал на стуле. Потянулся к своей кружке. Выпил. Снова заерзал. Саймон ждал.

— Когда ты бросил медицинскую школу в середине обучения…

— Раньше. Я едва закончил второй курс.

— Ладно, но почему ты это сделал? В чем настоящая причина?

— Настоящая причина — в том же, в чем и остальные. Я не хотел быть врачом. Я знал это еще до того, как поступил, но меня… Ой, я не знаю, Сэм, убедили, заставили. У нас вся семья — врачи. И я не был категорически против — во всяком случае до того, как начал. А к тому времени я уже точно знал, что хочу вступить в ряды полицейских, а не медиков.

— Ты никогда не жалел об этом? Не думал о том, чтобы снова изменить решение?

— Ни секунды. Из меня бы вышел паршивый доктор.

— Ты не можешь этого знать.

— Могу. Но я хотел стать копом, и каждая минута для меня была как праздник. Ну, почти каждая минута. — Он дотронулся до своей руки. — Для меня это ясно как день.

— Понятно.

— И к чему же тебя привели твои размышления?

— Можно мне еще чашку чая?

— Пожалуйста. — Саймону пришлось повысить голос, чтобы его было слышно за ревом ветра.

Сэм не был молчуном, но всегда проявлял осторожность. Он не ввязывался в серьезные разговоры и избегал громких слов, если не был полностью уверен в том, что хочет сказать. Но Саймон чувствовал, что Сэм уже основательно все обдумал, и очень давно, а сейчас просто набирается смелости. Он бы не стал проделывать такой долгий путь, не пустился бы в это сомнительное путешествие, если бы все как следует не прокрутил у себя в голове.

— Кажется, я передумал насчет полиции… — Он как будто ждал реакции Саймона, но ее не последовало. — Я представляю себе эту жизнь и себя в ней… И выгляжу как лишний кусочек в мозаике. И чем больше я погружаюсь в эту тему, чем больше читаю о ежедневной рутине, тем сильнее мне так кажется. Это глупость?

— Сам знаешь, что нет.

— Я тебя подведу.

Саймон хмыкнул.

— Никого ты не подведешь, и уж в последнюю очередь меня. Повзрослей.

— Я не хочу ошибиться… Это будет полная катастрофа… так что… думаю, я могу передумать.

— Мне кажется, ты уже передумал.

— Правда? Тогда, может, так и есть.

— Гораздо лучше понять это сейчас, Сэмбо, чем после года обучения. Прежде всего — для тебя.

— Ну да… — Ответ Сэма потонул в долгом зевке.

Саймон поднялся.

— Пообщаемся завтра. Ты уже засыпаешь. У меня подготовлена постель, но нужно найти еще одеяло — из-за такой грозы температура может очень резко опуститься.

Они поднялись по лестнице, Сэм достал из рюкзака умывальные принадлежности и футболку для сна, а Саймон расстелил кровать и зашторил окна, за которыми бушевала стихия.

— Сай… Я просто… Да, мы еще пообщаемся, но…

— Не говорить ничего твоей матери.

— Ага.

— Очень надо. — Он неловко похлопал Сэма по плечу, потому что не был уверен, насколько тот оценит медвежьи объятия, которые так любил в детстве.

Сэм сел на кровать и проверил матрас. Он прилег на подушку, чтобы проверить и ее, заснул через пятнадцать секунд и проснулся только в десять утра следующего дня.

А Саймон тем временем спустился вниз, налил себе немного виски и устроился на диване. Сейчас он перечитывал «Шпиона, пришедшего с холода» Ле Карре и хотел вернуться к этому увлекательному занятию, но на минуту задумался о Сэме. Если его и удивило это решение, он пытался этого не показать. Но Сэм был так долго предан идее пойти в вооруженную полицию, приводя свою мать все в больший ужас, что это казалось уже решенным делом. Казалось, что больше ничего — кроме крикета и хоккея, в которых он показывал себя блестяще, — его не интересовало. Саймон отговаривал его, как мог, проверяя серьезность его намерений, но Сэм никогда не колебался.

А что тогда? Полиция, но не вооруженная? Уголовный розыск? Больше ничего не оставалось. Сэм был умным и усидчивым — но все же не интеллектуалом, так что академическая карьера ему не подходила, как и преподавательская. А от любой офисной работы он просто-напросто свихнется.

Нужно было придумать план Б.

Девять

Снаружи «Берли» казался все тем же провинциальным отелем в деревенском стиле, но, зайдя внутрь, Кэт поняла, что его обновили, причесали и придали обстановке утонченности. Стены были сделаны под шпатлевку, на полу лежал ковер пастельного бежевого цвета, а в обивке преобладали кремовые и серые тона. Бар украшали панели, отделанные материалом, похожим на кремовую кожу, стулья были отделаны им же, только оттенком темнее. Поменяли и освещение. Оно было интимное, но холодное — во всем проглядывало итальянское влияние.

Партнер Люка, Энрико, должно быть, потратил несколько миллионов на это место, надеясь привлечь более богатую и интернациональную публику… Но все-таки расположение очень важно, и Кэт сомневалась, что отель на окраине Лаффертона станет пользоваться популярностью, какой бы цветущей и приятной ни была местность.

— Кэт! Ты свежа, как майская роза!

Увидев его, она сразу вспомнила, почему сохла по Люку двадцать пять лет назад. Он остался в точности таким же — стройным, подтянутым мужчиной, выглядящим неприлично моложе своих лет, с густыми темными волосами, седина в которых только придавала ему привлекательности. И он не растерял свой шарм. Люк взял ее за руки и расцеловал в обе щеки.

— А ты не разучился подлизываться. Приятно тебя снова видеть, Люк.

— Я занял стол у окна. Давай выпьем по бокалу шампанского и отпразднуем.

Люк повел Кэт по залу, в котором было очень тихо. Она не заметила, что именно он выбрал в меню, но позже официант вернулся с бутылкой «Вдовы Клико».

— Этот костюм мог приехать только из Италии, — заметила Кэт. Костюм был очень бледно-серого оттенка, из качественной шерсти, идеально сидел и великолепно сочетался с угольно-серой рубашкой и галстуком цвета фуксии. Кэт на секунду попыталась представить Кирона в таком наряде, но только улыбнулась. Он прекрасно смотрелся в форме, но все остальное время предпочитал нечто прямо противоположное строгости и стилю. Она стала медленно и ненавязчиво обновлять его гардероб с того момента, как они поженились. Крис был точно таким же. А вот Саймон — Саймон смог бы сдюжить этот костюм.

— За нас! — поднял тост Люк. Принесли оливки и несколько видов канапе размером с монетки: с креветочным паштетом, увенчанным веточкой укропа, с горкой икры или свернутым ломтиком копченой ветчины.

Кэт охнула и откинулась на стуле.

— Какой бы ни был повод, — сказала она, — это восхитительно. Спасибо тебе.

— Отлично, а теперь рассказывай, что произошло за последние двадцать с лишним лет, доктор Дирбон. Я так полагаю, на работе тебя по-прежнему называют так?

И, пока они наслаждались шампанским, она все ему рассказала: о детях, болезни и смерти Криса, Саймоне, Кироне. Она не упоминала только Ричарда — о смерти ее матери Люк знал из некрологов в медицинских изданиях.

— Ну, это все личное. Поговорим о медицине.

— Так мы не закончим и после основного блюда.

— Без проблем. У меня масса времени. А у тебя?

— У меня сегодня выходной.

В отеле теперь была не только большая официальная столовая, но и отдельный ресторанчик. Люк предоставил выбор Кэт, и сначала она взглянула в сторону главной залы.

— Извини, но это все равно что обедать в морге — там вообще никого нет.

Итальянский ресторанчик оказался очень уютным и камерным, при этом столы стояли не слишком близко друг к другу, а меню располагалось не только над баром, но еще и на грифельных досках рядом с каждым столом. Они заказали лингвини с крабом и лобстерами и салат. Сначала подали свежий теплый хлеб и оливковое масло.

— Я понимаю, в каком состоянии находится общая практика в целом, — сказал Люк, — но каков твой личный опыт? Поделись со мной самым актуальным.

Кэт попыталась, но застряла на описании работы в паллиативе Имоджен Хауза, короткого периода работы в Бевхэмской центральной больнице, где ее ни во что не ставили и постоянно подставляли, и того момента, когда она стала заместителем главного хирурга.

— С одной стороны, мне нравится — все очень милые, со всем мне помогают, приглашают на общие обсуждения, как будто я полноценный партнер. Но дело в том, что это не так. На меня спихивают пациентов, явившихся в последнюю минуту или не по назначению, с температурой. Я даю довольно много консультаций по телефону. Никакого постоянства! Я редко принимаю одного пациента дважды. И это норма.

— И сколько ты берешь часов?

— Эквивалентно трем с половиной дням.

— Условия?

— Неплохие. У меня нет своего кабинета, но у заместителей их и не бывает. Мне это подходит, так у меня остается время на собственную жизнь и на мужа.

— То есть ты не перенапрягаешься?

— Точно нет.

— Но и платят неважно.

— Ну… Времена изменились. И доктора тоже.

Кэт прервала разговор, чтобы поесть. Лингвини с щедрой порцией белого крабового мяса и крупными кусками лобстера пропитались соусом, салат был заправлен отборным оливковым маслом. Она хотела как следует посмаковать свои блюда и насладиться ими не спеша.

Люк подлил им воды со льдом. Графин был до краев наполнен дольками лимона и листиками мяты.

— Позволь я расскажу тебе об индивидуальных медицинских программах.

Официант успел принести и унести два лимонных сорбета и кофе, какой умеют делать только итальянцы, когда Люк закончил рассказ. Наконец, он допил второй эспрессо и откинулся на стуле.

— Я не требую от тебя сразу озвучивать мнение — тут многое нужно осмыслить, все запутано, хотя на практике очень просто. Наверное, единственное, что я хотел бы узнать сразу, — не против ли ты этой идеи в принципе. Многие доктора выступают категорически против частной медицины в любом проявлении, и я уважаю это. Если ты к ним относишься, что же, спасибо за прекрасный обед, было здорово увидеть тебя снова.

— Крис был категорически против. Он бы извинился и раскланялся, не дослушав твой рассказ и до середины. У меня никогда не было такого предубеждения, хотя я и соглашалась с некоторыми его аргументами. Но в его позиции всегда присутствовала изрядная доля гордости, а мне она кажется неуместной, тем более с учетом ситуации, в которой врачи общей практики оказались сейчас.

Люк ждал, что она продолжит, но ей больше нечего было сказать. Не сегодня. Не сейчас.

— Мне нужна неделя, чтобы все обдумать и дать ответ. А у тебя есть какие-нибудь брошюры, которые можно изучить?

Люк опустил руку в карман пиджака и достал свою визитку.

— Здесь все мои контакты плюс адрес сайта — он, конечно, еще не рабочий, но его сделал профессиональный дизайнер, и там можно найти все, что тебе нужно. Стараюсь, чтобы было поменьше бумажек, если нельзя совсем без бумажек.

— Спасибо. Обещаю, что я его внимательно изучу и вернусь к тебе с ответом — но не раньше, чем точно определюсь. Но это очень интересно.

— Значит, ты не говоришь нет.

— Я пока вообще ничего не говорю, Люк, кроме того, что не откажусь от еще одной чашечки кофе.

Остаток времени они провели, обмениваясь новостями о бывших однокурсниках, делясь пугающими историями об опыте найма новых сотрудников и удручающем состоянии медицинского образования. Кэт подумала, что они совсем как родители в ее первый год в медучилище: никогда не бывает лучше, чем «в наше время».

Люк проводил ее до машины и снова расцеловал в обе щеки.

— С нетерпением жду твоего ответа, — сказал он на прощание.

— Ну, придется потерпеть. Спасибо за обед.

Люк помахал рукой, когда она выезжала за ворота. Кэт постаралась создать впечатление, что проявила к схеме умеренный интерес, но чтение и изучение сайта не было ее приоритетом на ближайшее время. На самом деле она отнеслась к этому с гораздо большим энтузиазмом, чем могло показаться. Пока что ей понравилось все, что она услышала, во многом потому, что это был вариант выбраться из профессионального болота, в котором она сейчас оказалась. Когда Кэт спросила Люка, может ли она посоветоваться с Кироном, он заявил, что это сделать обязательно нужно. «Мнение партнера тут очень важно. Это, естественно, влияет на семейную жизнь. Так что расскажи ему, мне будет интересно узнать его позицию. Надеюсь, мне удастся с ним познакомиться — никогда не встречался с начальниками полиции».

Десять

Дельфин оправлялась целую неделю — не столько от травм, полученных после аварии с мопедом, сколько от шока, из-за которого теперь боялась покупать новый.

— Тогда тебе, наверное, лучше научиться водить машину, это гораздо безопасней, — сказал ей Ричард. Он собрал салат нисуаз и накрыл стол на улице, под тенью трех деревьев. В дальнем конце сада, вдоль забора, расхаживал удод, выискивающий личинок. Дельфин сидела тихо и резала хлеб, но ничего не ела. Он налил ей бокал местного сухого розового вина, пара бутылок которого всегда лежала у него в холодильнике, но она к нему не притронулась.

Нос Дельфин все еще был слегка опухшим и весь в царапинах. Она сидела молча и как будто не хотела вступать с ним ни в какой диалог. Он смешал заправку для салата и влил ее в миску.

— Что ты думаешь насчет уроков вождения? — спросил он. — Ты далеко не ездишь, но это все равно будет лучше, как ни посмотри. Если тебя беспокоит оплата…

Дельфин отмахнулась от его рассуждений.

— Мне не нравятся машины.

— Ты не против кататься на моей.

— Это другое. Я имею в виду, мне не нравится водить машину. Может, вело отремонтируют.

— Он довольно сильно помят, Дельфин, мне кажется, его спишут.

— Ну и ладно. Я все равно устала от него, к тому же зимой будет слишком холодно.

— Тогда тебе нужно научиться водить.

Она пожала плечами.

— Этого больше не повторится, ты же понимаешь? По этой дороге ездит совсем немного машин, и я не помню, чтобы кто-то водил настолько неосторожно.

— Я сильно пострадала.

— Да. Но теперь тебе лучше.

— Мне так не кажется.

— Да, лучше. Перестань вести себя как ребенок. Как только ты вернешься на работу, ты сразу обо всем этом забудешь.

— И как я вернусь? Мопеда нет, а если я буду учиться водить, это займет несколько месяцев, да и к тому же… — Она смотрела не на него, а на какую-то неподвижную точку в глубине сада.

— Да и к тому же?..

— Не знаю… Может, я не хочу возвращаться на работу.

— Тебе нужно поискать что-то получше, Дельфин. Ты умная девочка, ты слишком хороша, чтобы обслуживать столы.

— Ну да, я пойду в колледж, как все мои школьные друзья, у меня будет степень и по-прежнему никакой нормальной работы. Мы все работаем по барам и кафе, ты же знаешь. Или в супермаркетах.

Ричард налил себе еще бокал вина. Солнце опускалось за горизонт, и воздух в саду становился бархатным. Вокруг мерцали антимоскитные свечи, источающие кислотно-лимонный аромат. Заурчал козодой.

Он взглянул на девушку. Она сидела, откинувшись на стуле, волосы падали ей на плечи. «Да, — подумал он. Но нет. Все-таки — нет».

— У тебя есть другие идеи?

Она взглянула на него.

— Да, есть. Я могу остаться здесь. Присматривать за тобой.

Одиннадцать

Буря слегка поутихла только поздним утром, когда Сэм сонно ввалился на кухню, залил в себя чай и закинул целый омлет с жареными тостами с маслом.

— Думаю, я могу не спрашивать, хорошо ли ты спал.

— Буквально как убитый. Спасибо за все, Сай. Я бы съел еще столько же.

— Не получится, пока не съездим за продуктами. Мне нужно доехать до магазина, но потом мы с тобой можем пройтись на другой конец острова. В доме хорошо, но после суток в замкнутом пространстве начинает ехать крыша, и, я думаю, в районе двух на улице станет поспокойнее. Только наверху, может, сифонит, и все.

— Переживем, — проговорил Сэм с набитым ртом, а потом, почти не сделав паузы, спросил: — Как ты думаешь, у мамы все хорошо?

— Насколько я знаю, да. А что?

— Я не уверен насчет ее работы — мне кажется, она растрачивает себя на этой должности.

— Согласен. Ты с ней говорил?

— Господи, нет.

— Почему нет? Она прислушивается к тебе гораздо больше, чем может показаться.

Сэм покачал головой.

— Это больше не в моей компетенции. Мне казалось, что я какое-то время отчасти заменял папу, ну, ты понимаешь, а потом, когда с тобой случилось это, — он показал вилкой на руку Саймона, — ну, тебя. Вроде как. А теперь у нее…

— Вроде как…

— Ну да, да… теперь у нее есть муж. Можно еще тостов?

Пока они ехали на пристань, на небе перемешались траурный черный и стальной серый и ветер утих, но море по-прежнему хлестало волнами. Они захватили еду и бумагу.

— Оставим все здесь и пойдем. Не хочешь сначала по пинте?

Бар был наполовину пуст.

— Что, добрался целым? — посмеялся Йен, наливая им пива. — Не побоялся-таки рискнуть жизнью в джипе Сэнди.

— Она молодец.

— Она лучше всех, вот что я тебе скажу. Ты посмотри, Саймон! Парень уже выше тебя, заметил?

— Ерунда! — Саймон бросил деньги на стойку. — Спасибо, что присмотрели за ним вчера вечером.

— Что он прилип к Сэнди с ее машиной? — Они заняли стол у окна. — Она прекрасно водит.

— Конечно, прекрасно — это талант, ездить по местным дорогам в дождь и ветер. Он просто дурака валяет. Плюс нельзя не подшутить над женщиной. Они хорошие ребята, но тут по-прежнему так.

— Другой мир.

— Так и есть. Если мы доберемся до вершины, то пройдем мимо ее дома… Он в закутке с восточной стороны.

— «В закутке». Да уж. Не стоит тебе оставаться здесь надолго.

Саймон сделал большой глоток, ничего не ответив. Но задумался. Он постоянно задумывался в последнее время. На сколько он останется, может ли он остаться, хочет ли он остаться? Или он просто пытается увильнуть от возвращения к нормальной жизни — то есть к тому, во что превратится нормальная жизнь с бионической рукой, как ее нарек Робби? Он все еще на больничном и имеет право оставаться на нем до тех пор, пока ему не предоставят последнюю версию протеза и он не научится с ним нормально управляться. Все решения — после.

Они упорно лезли наверх, и ветер дул им в спины. Они не разговаривали, полностью сосредоточившись на скользкой каменистой дороге, и, дойдя до небольшой развилки, уселись на жесткий терн и стали смотреть на море. Ветер доносил до них брызги морских волн, но вдалеке небо уже прояснялось, и валы становились все ниже. Сэм жевал соломинку. Саймон попытался опереться на локти, но искусственная рука не выдерживала его вес, и он не смог спокойно улечься. Ему пришлось перевернуться на живот.

— Это там она живет? — Сэм показал на шиферную крышу внизу.

— Нет, это пустой участок — со стороны выглядит ничего, но на самом деле он, считай, заброшен. Есть еще несколько таких же с другой стороны острова. Здесь нельзя обеспечить себе мало-мальски сносную жизнь, просто имея небольшой кусок земли и пару куриц и овец. Нужно что-то еще — поэтому тут сдают дома. Правда, приезжают сюда только после Пасхи и до сентября и обязательно требуют все удобства — конечно, если это не туристы или натуралисты, которым нужна только горячая вода и место, где можно приготовить еду. Нельзя брать большую плату, если не наводить лоск. А наводить лоск тут не любят, и это тут самое приятное.

— Я подумал о медицине, — сказал Сэм, перекинув соломинку из одного уголка рта в другой.

Саймон ничего не сказал и не изменил выражения лица.

— Что ты думаешь?

Молчание.

— Это не… То есть это просто вариант. Но это не та область медицины, о которой ты думаешь.

— Я ни о чем не думаю. Ты должен мне сказать.

— Паталогическая анатомия.

— В смысле клиническая?

— Нет, криминальная.

— А. Понятно.

Из-за угла с их стороны дороги появился микроавтобус, и, когда он проезжал мимо, из окон им радостно замахали студенты-практиканты. Саймон поднял руку в ответ.

— Так что? Не обращай ты на них внимания.

— Так. Почему?

— Я точно не знаю. Но мне нравится выяснять какие-то вещи — дедукция и все такое.

— Этим занимаюсь я большую часть времени.

Сэм покачал головой.

— Конечно, там безопасней — в морге-то. Они не могут выстрелить в ответ.

— Это тут вообще ни при чем.

Саймон сел и выпрямился.

— Извини. Но я слегка в недоумении. Во-первых, почему ты отказался именно от идеи о вооруженной полиции, а не от полиции в целом, и что так внезапно натолкнуло тебя на это?

— Не внезапно. Я об этом думал.

— Сколько, несколько дней? Две-три недели?

Сэм выплюнул изо рта соломинку и резко выдернул из земли другую.

— Я тебя слушаю, Сэмбо, и воспринимаю вполне серьезно. Но это… просто как-то неожиданно.

— Я никогда не говорил, что хочу охотиться на крупную дичь.

— Нет, но даже это не было бы настолько неожиданно.

— Ха.

— Этому долго учиться.

— Я не против.

— Ты можешь погрузиться в тему и понять, что хочешь выбрать вообще другой раздел медицины.

— Могу. Но вряд ли.

Лучи солнца вспороли серое небо вдалеке и упали на волны.

— Пошли, надо двигаться, а то у меня все затекло.

— Наперегонки!

Сэм мгновенно вскочил, рванул вперед и побежал по твердой земле. Саймон секунду смотрел ему вслед, а потом последовал его примеру. Он все еще мог бегать. Почти каждый день он проходил десять миль по острову. Но того бьющего через край восторга и дикой свободы молодого животного, которые чувствовались в Сэме, Саймон уже давно в себе не находил. Он завидовал ему. А еще, начав бежать следом, задумался: неужели долгие дни в компании молчаливых мертвецов среди белых кафельных стен — это подходящее будущее для его энергичного племянника?

Солнце выглядывало только время от времени, но прогулка все равно получилась приятная. Они прошли шесть миль до восточного конца острова преимущественно в комфортном молчании. Здесь земля была более холмистая, и со стороны берега возвышались несколько отвесных скал, о которые за историю Тарасуэя разбивались и больше корабли, и маленькие лодочки. Бакланы, моевки и огромные чайки взмыли в небо и закружили над их головами, прежде чем снова рухнуть вниз и усесться на выступе с группой сородичей, создавая вокруг страшный шум своими хриплыми отвратительными криками. Сэм уселся, глядя на них.

— Здесь, я так понимаю, никто не живет.

— Нет. Слишком крутые склоны, к тому же зимой на них приходится основной удар бурь и штормов. Пониже видны остатки каменных строений. Если кто-то там и задерживается, то только случайный путник или укрывающийся от грозы пастух.

— Там сейчас кто-то есть.

— Не может быть.

— Я видел, как из трубы шел дым, — показал рукой Сэм. — Но только тоненькая струйка.

Саймон достал компактный походный бинокль и разложил его. Ничего такого видно не было.

— Оптическая иллюзия. Свет тут может выделывать такие штуки.

Сэм пожал плечами.

— Умираю с голоду.

Они проглотили сытные сэндвичи с ветчиной, сделанные Саймоном, с парой вареных яиц и бананы. Сэм умял свою порцию, запив целой бутылкой воды, а потом улегся на спину и почти мгновенно заснул. Саймон наблюдал из-под полуприкрытых век: он лишь слегка прикорнул. Солнце грело их лица. Время от времени наползало облако, и на них падала тень, но потом сияние возвращалось. Кричали морские птицы. Несколько небольших, низкорослых овец бродили по склону позади них, и их редкое блеяние смешивалось с криками чаек и бакланов, которые взмывали и падали с жалобными воплями. Море ушло, и его почти не было слышно. Волны вспенивались тонкими белыми оборками, набегая на берег и снова отступая.

«Все, что мне нужно и чего я могу пожелать, есть здесь, — рассеянно думал Саймон. — Зачем мне возвращаться?» Сэм промычал что-то невнятное, но потом снова затих.

Внезапно появившийся ярдах в ста мужчина пересек тропинку, не заметив их, потому что они были скрыты за выступом скалы. Он шел быстро, за спиной у него был рюкзак с туго затянутыми ремнями. Рюкзак небольшой и совсем не пузатый. Вещей человек нес немного. Он спрыгнул вниз и обогнул их, не сходя с узкой тропы, которая через пару миль переходила в главную дорогу, ведущую на дальний конец острова, к деревне и бухте. Он опустил голову, внимательно глядя себе под ноги. Дорога была каменистая и кочковатая, споткнуться на ней — проще простого, но он твердо шагал вперед, не оглядываясь, не обращая ни малейшего внимания на море, виды и нависающее над ним аркой небо.

Когда Саймон заметил его, сел и толкнул Сэма, мужчина уже скрылся из виду.

Двенадцать

В четверг у нее был выходной. Фермерский рынок открылся в Лаффертоне меньше года назад, но приобрел такой успех и популярность, что являться сюда приходилось самым ранним утром. К началу десятого утра Кэт уже держала в руках корзинку, до краев наполненную свежими продуктами — яйцами, мясом, фруктами, овощами и цветами, — и направлялась к торговому ряду в центре площади, где располагались прилавки с выпечкой. Она возьмет пирог с мясом, почками и грибами. У Кирона по четвергам часто бывали собрания, которые заканчивались довольно рано, и иногда им удавалось воспользоваться редкой возможностью сходить куда-нибудь. Но сегодня они решили остаться дома с бутылочкой вина и посмотреть фильм. Будь ее воля, она бы посмотрела очередной скандинавский детектив, но Кирон решительно отказывался приносить работу домой.

— Ты бы стала смотреть фильм «День из жизни терапевта»?

— Нет, но я смотрю «24 часа в неотложке»[2].

— Совсем не то же самое.

Она уже закончила с покупками, но продолжала гулять между рядами и планировала потом пойти в бистро на Лейнс выпить кофе. Вдруг Кэт услышала шум, похожий на рев очень низко пролетевшего самолета, но постепенно звук нарастал, и стало очевидно, что это серия взрывов. С другого конца площади послышались крики. Сначала один. Потом другой. А потом оттуда повалило огромное облако черного дыма: оно поднялось вверх и очень быстро расползалось. Через несколько секунд пугающе близко послышался вой сирен первой машины «Скорой помощи».

Кэт быстро двинулась по проходу между рядами к стоянке, располагавшейся позади. Остальные последовали за ней — люди появлялись со всех сторон, бежали, не оглядываясь, но время от времени посматривали наверх, испуганные разрастающимся дымным грибом. В воздухе появились черные частички пепла, оседавшие на одежду, на волосы, на землю. Кэт стерла одну со своего рукава, и она оставила масляное грязное пятно. Их становилось все больше, они кружили в воздухе, падали и оставляли такие же следы.

Люди выезжали со стоянки в спешке, слишком быстро катили по съезду и нетерпеливо сигналили у шлагбаумов, торопливо пихали билетики в валидатор, те падали, они бросались их поднимать, тормозя движение. В конце дороги уже образовалась пробка. Никто не двигался, и машины с сиренами стояли друг за другом на параллельной полосе. Кэт включила радио послушать местные новости, но услышала только глухой шум из музыки и голосов. Тут не ловил сигнал. Она попробовала позвонить Кирону, но по прямому номеру никто не брал, а по мобильному она попала на автоответчик.

Машина спереди дернулась вперед, и она нажала на газ, чуть не столкнувшись с ней бамперами. Она нервничала, боясь остаться за каким-нибудь организованным заграждением или кордоном, но дороги оставались чистыми, и она срезала через один из коротких переулков, идущих через собор, потом снова вынырнула в город и быстро покатила в сторону выезда. Теперь поток пожарных машин и «Скорых» двигался уже ей навстречу, из Бевхэма. Впереди никаких признаков опасности не было. Она набирала Кирону снова и снова, но натыкалась на автоответчик. По местному радио она так ничего и не услышала, но, когда доехала домой, в экстренных новостях сообщили о «взрыве и пожаре» в складском комплексе рядом с каналом Лаффертона.

Она сделала себе кофе и вышла с ним в сад. Было облачно, но достаточно тепло, чтобы посидеть на улице с блокнотом и ручкой. Ей нужно было подумать о предложении Люка, сделать два списка — за и против — и проанализировать финансовую сторону настолько подробно, насколько возможно. Вуки присоединился к ней, забившись под ее шезлонг и свернувшись там калачиком. Еще где-то час было тихо, а потом у нее завибрировал телефон.

«Крупная авария. К ужину не жди. Люблю, целую».

Центр Лаффертона и вся прилегающая к каналу территория были оцеплены, а ведущие к нему улицы оказались перекрыты. Десять лет назад здесь было много складов: некоторые из них работали до сих пор, но большинство готовили к сносу, чтобы на освободившемся месте построить жилые кварталы. Здесь же находилась пара фабрик, которые разрушили, но ничего нового на их месте не возвели, потому что городской совет планировал переоборудовать освободившееся пространство под набережную с зеленым парком и зонами отдыха, но обещанные деньги так и не поступили, и ничего до сих пор не было сделано. Эти места, особенно поближе к каналу, стали прибежищем для наркоманов, бродяг и проституток. Полиция периодически устраивала на них облавы и выгоняла, но они очень быстро возвращались. Последними зданиями, которые хоть как-то использовались, были склад шин и небольшая фабрика краски. В последней и разгорелся пожар, который начал очень быстро распространяться. На фабрике произошло несколько взрывов, и основной задачей теперь было не дать пламени перекинуться на находящийся относительно недалеко дом элитного жилья, переоборудованный из бывшей фабрики лент.

На место прибыли пять пожарных бригад, но вскоре после объявления тревоги прогремел взрыв в кинотеатре и боулинг-центре в районе Бевхэма, рядом с главным отделением полиции, так что все пожарные машины и бригады оказались нужны там. Для того чтобы перебросить их с другого места происшествия, которое было достаточно далеко, требовалось не менее получаса.

Кэт смотрела новости по телевизору. Пожары выглядели ужасающе — клубы черного дыма с языками пламени поднимались над зданиями со всех сторон, угрожая близлежащим улицам и домам. Приезжало все больше пожарных машин. Все больше полицейских занималось эвакуацией примыкающих территорий, а по мере того, как огонь выходил из-под контроля, — и соседних районов. Церкви и выставочные залы открыли свои двери; школы, молодежные клубы, танцевальные залы использовались в качестве убежищ. Вроде бы ни в одном из горящих зданий в Лаффертоне и Бевхэме людей не оставалось, но проверить это было невозможно.

Где-то за кадром Кирон и другие руководители полицейских и экстренных служб думали не над координацией непосредственно борьбы с пожарами, а пытались представить себе более общую картину, составляли планы организации доступа к перекрытым районам, придумывали альтернативные способы, которыми люди смогут добираться до учебы и работы, корректировали схему дорожного трафика, а также держали в полной готовности команды криминалистов.

Ночь была долгой. Кирон устало поднялся наверх только к пяти часам утра, рухнул на кровать и через секунду заснул. Кэт накрыла его одеялом и сама заснула неспокойным сном до семи часов.

Ее телефон просигналил о полученном сообщении, когда она заходила на кухню.

«Доброе утро. Спасибо, что приняла мое приглашение на обед. Было приятно увидеть тебя снова, всего на пару лет старше и такой цветущей. Дай мне знать, когда будешь готова обсудить мое предложение, и тогда мы сможем встретиться и все обговорить. Я уверен, у тебя будет масса вопросов, но, надеюсь, в целом ты настроена позитивно. Целую, Люк».

Эти мысли она отставила подальше. Впереди ее ждало загруженное утро в отделении, а днем она вела практику. Она планировала рассказать все Кирону вчера вечером, но он был занят этими происшествиями, и сейчас он сбежал по лестнице, застегивая рубашку на ходу.

— У меня есть время выпить чаю, если чайник уже кипит, если нет — ограничусь водой. Мне только что позвонили — еще один чертов пожар.

Тринадцать

На следующий день они снова гуляли. Ходили. Лазали. Недолго отдыхали. Ходили. Гуляли. Карабкались. Снова карабкались. Серрэйлер как будто бы компенсировал потерю руки, заставляя свои ноги и остальное тело работать на сто процентов интенсивнее. Он как будто специально изматывал себя. Сэм не жаловался, хотя пару раз с удовольствием бы подольше повалялся в постели или даже остановился на пару минут подольше во время привала, но инстинктивно он понимал, в чем дело — далеко не только в красивых видах, свежем воздухе и самозабвенных попытках выжать из себя максимум, а потом еще немного. Они доходили до пустынной, западной части острова. Здесь никто не жил. Скалы здесь были отвеснее, чем в других местах, и периодически от них откалывались куски во время шторма, когда море хлестало их волнами до тех пор, пока они не сдавались. Даже некрупные островные овцы здесь не выживали, только в самые теплые недели июля и августа. Дома здесь отсутствовали, как и заброшенные участки, земля была твердая и каменистая и не располагала к ходьбе даже в грубых туристических ботинках. Сезонные ветры постоянно обрушивались на горные склоны. Никакое растение или дерево не способно было противостоять вихрям и холодным соленым брызгам.

— Ты в порядке?

— Да, но умираю с голоду.

— Ладно, тогда лучше давай возвращаться, и возьмем южнее — с этой стороны мы не найдем уютного места, чтобы присесть и пообедать. Пойдем.

У Сэма уже ныли лодыжки, и его лицо горело из-за пронизывающего ветра в сочетании с ярким солнцем, но он обогнал Саймона и быстро зашагал дальше, отчасти чтобы испытать себя, отчасти чтобы покрасоваться.

Прошел еще час, прежде чем они добрались до более спокойной и приветливой части острова. В течение этого часа на них успел обрушиться ливень, промочив до нитки, но потом солнце полностью их обсушило.

Вот. Они увидели перед собой кучу камней на том месте, где раньше раскинувшиеся на холмах поля разделяла низкая стена. Вокруг бродили овцы, и легкий ветер разносил их блеяние. Саймон расшнуровал ботинки, достал еду и две бутылки воды, и они принялись есть — оголодали уже оба. Высоко над ними лениво кружили большие птицы. Море отсюда было слышно, но не видно.

— Я понял, где мы… Это же дом Сэнди там, внизу?

— Да, мы подошли к нему с другой стороны, поэтому он выглядит иначе. Как будто немного выступает вперед.

— А вот и ее джип. Дьявольская машина — как будто вообще без рессор.

Саймон рассмеялся.

— Надо забрать молоток, который она у меня одолжила. Как закончим, зайдем к ней.

— Ты уверен, что не встречаешься с ней?

Саймон повернулся к нему с таким яростным видом, что Сэм невольно шарахнулся.

— Не будь идиотом! Да и даже если бы встречался, какое твое дело? Не суй нос, куда не надо.

Сэм вскочил и начал быстро уходить. Он не помнил, чтобы его дядя срывался на него и даже просто повышал голос. Он хотел только пошутить и теперь чувствовал себя обиженным и обозленным. Он остановился и взглянул на холм. Что-то было не так, и ему хватало ума понять, что дело не в Сэнди и не в его плохом чувстве юмора. Выйти из себя Саймона заставило нечто другое. Может, его рука? Боль? Чувство неполноценности? Или что-то еще. Он вспомнил Рэйчел. Он предполагал — похоже, как и вся остальная семья, — что он женится на ней. Он однажды об этом упомянул, и его мать придала этому очень большое значение. Сэм отлично помнил, как она стояла на кухне спиной к холодильнику с крайне озабоченным видом. Она не стала просить его держать этот разговор при себе, но он и так все понял.

— Дело не в Рэйчел, ты и сам знаешь: она замечательный человек, она красивая, она веселая, она умная… и она обожает его. Дело в Саймоне.

— Но почему?

— Я не знаю, Сэмми… Не знаю. Он просто считает, что отношения — особенно долгосрочные — это слишком сложно.

— Может быть, он гей?

— Я на сто процентов уверена, что нет.

— Ничего страшного, если так.

— Конечно, нет. Слушай, он просто… Господи, я не знаю. — Она вздохнула и достала из холодильника лосося, которого собиралась приготовить. Сэм подождал еще несколько минут, но было понятно, что продолжения разговора не последует.

Он услышал шум ветра, стелющегося по травянистой земле, — шум, который становился то громче, то тише, но никогда не прекращался полностью, — и блеяние овец, и монотонные крики морских птиц. Больше ничего. Сэм стоял на месте. Саймон не двигался.

Должно было прозвучать хоть что-то. Извинение. Объяснение.

Что-то.

Прошло еще несколько минут.

— Ой, Господи, ладно, пошли уже заберем у Сэнди, что тебе надо, и пойдем наконец домой.

Сэм начал быстро спускаться вниз по склону, в какой-то момент поскользнулся и еле устоял на ногах, а через несколько ярдов наступил на неустойчивый булыжник посреди дорожки и чуть не шлепнулся. Он не оборачивался назад, но знал, что Саймон за ним не идет. Он дошел до подножия холма и двинулся дальше, в сторону дома. Он увидел джип Сэнди, припаркованный сбоку. Остановился. Он больше не слышал овец, и дыхание ветра скрадывалось крутым земляным склоном. Дорожка все еще оставалась грязной и мокрой после вчерашней бури.

А потом он услышал шорох и тяжелый топот, с которым Саймон сбежал вниз по тропинке и остановился рядом с ним.

— Все нормально?

Сэм взглянул на него. Было бесполезно и дальше упираться рогом, хотя он по-прежнему чувствовал раздражение из-за неадекватного поведения Саймона. Но он кивнул.

— Две минуты максимум.

Они свернули на подъездную дорожку.

— Звонка нет, — заметил Сэм.

— Они тут не особо увлекаются звонками. Дверь либо заперта снаружи, либо надо стучать. — Сэм постучал. Вокруг них по дерну расхаживали куры и клевали что-то с земли.

— Она, наверное, за домом или разгуливает где-то по побережью. Она еще та искательница сокровищ.

Сада за домиком не было, только полоска пожухлой травы и два курятника. Еще две их обитательницы выискивали что-то в грязи.

— Сэнди? Ты здесь?

Вдалеке проблеяла овца. Больше ничего.

Саймон попробовал заднюю дверь. Она была закрыта.

— Странно. Я говорил тебе — тут никто ничего не запирает. Проверь еще раз спереди, Сэмбо.

Сэм так и сделал. С этой стороны дома окон не было. Он снова взглянул на джип и в этот момент заметил ключи — они были не в зажигании, а валялись на коврике под водительским сиденьем. Он попытался до них дотянуться. Помимо ключа от машины, в связке был ключ от двери и еще один — похоже, от сарая. Он слышал голос Саймона, который звал Сэнди. Занавески в гостиной были раздвинуты, так что Сэм прижал руки к стеклу с двух сторон и заглянул внутрь. Стол. Кресло. Стул с высокой спинкой. Ковер. Обычная лампа. Очаг, в котором лежали останки погасшего огня. В нише книжные полки — две заполнены, а остальные абсолютно пустые. Это была аккуратная комната, ничем не отличающаяся от сотни подобных. Кажется, тут не было ни картин, ни фотографий, ни каких-то памятных безделушек. Это место могло бы быть съемным коттеджем, ждущим очередных гостей.

Саймон подошел из-за угла, и Сэм показал ему ключи.

— Лучше нам зайти. Хотя мне все равно кажется, что она где-то прочесывает пляж.

Саймон открыл дверь, остановился, как будто принюхиваясь и прислушиваясь к атмосфере в доме, а потом сделал шаг внутрь.

— Постой здесь секунду.

Сэм увидел прямо перед собой узкую лестницу, закрытую дверь в гостиную и, видимо, на кухню. Прихожей, по сути, не было. В дверном проеме висела тяжелая суконная красная занавеска, привязанная сбоку на петлю. Резиновый коврик для обуви. Узкая полочка справа от двери, на ней пустой горшок — вероятно, для ключей — и конверт, который выглядел как реклама.

Тут царило то же ощущение безликости, что и в гостиной, когда он заглядывал внутрь.

Саймон поднялся вверх по лестнице, и Сэм услышал его шаги сначала в передней, затем в боковой, а потом и в задней комнате. В последней он остановился.

— Она там? — крикнул Сэм.

— Нет.

Сэм задумался. Ему велели стоять на месте, но не успел он толком об этом подумать, как подошел к кухонной двери и открыл ее.

На столе стояли две кружки с остатками кофе. Над краном висело выцветшее полотенце. Стулья были задвинуты. Плита выключена.

— Видимо, она не дома, — сказал Сэм.

Саймон встал в дверном проеме и задумчиво оглянулся. Он покачал головой.

— Тогда джипа бы здесь не было.

Он оглядел все поверхности, открыл кухонный шкаф и дверцу под раковиной. Все было на своих местах. Везде царили чистота и порядок.

— Две кружки, — сказал он. — Странно.

— Почему? Люди никогда к ней сюда не приходят?

Саймон пожал плечами.

— Ну, ничего не поделаешь. Придется тебе забрать твой молоток в другой раз.

Но Саймон не пошевелился и просто продолжал смотреть на все подряд, а потом вернулся в холл, потом в гостиную, снова поднялся наверх, пошел налево, направо, остановился в пролете. Начал открывать шкафы, закрывать. Один, второй. Выдвигать и задвигать обратно ящики, заглядывая в каждый по очереди.

— Я пойду еще раз посмотрю снаружи.

Казалось, он скорее разговаривал сам с собой, а не с Сэмом, который застыл в дверном проеме и глядел вдаль. Воздух с моря поднимался снизу и мягко накрывал поля, дом, овец позади. Он оставлял тонкую влажную вуаль на его плечах и волосах. Ветер стих. Стало немножко теплее. Постоянно меняющаяся погода, температура, сам вид острова, просто его цвета доставляли ему удовольствие. Ему показалось, что Саймон кричит ему, но если и так, то его голос потонул в морской дымке. Через секунду он сам вынырнул из нее, и его фигура отчетливо выступила на сером фоне.

— Ни черта, конечно, не видно, но я не заметил никого до самого конца дороги.

— Она могла поскользнуться и упасть?

— Могла, но вряд ли, мне кажется. Я не представляю, зачем бы ей понадобилось лезть по скалам. Она спускается к берегу почти каждый день, но всегда выбирает пологую тропинку от дороги. В любом случае нет смысла пытаться идти вниз, если надвигается такая погода. Поедем в деревню.

Сэм побежал, чтобы догнать его.

— Держись поближе ко мне, — сказал Саймон. — В этой дымке легко потерять ориентацию.

Сэм не ответил, просто потопал ему вслед, чтобы между ними оставалось не больше ярда. Прогулка была невеселая: они опустили головы, не видя ничего вокруг, и упорно шагали вперед, вслушиваясь в жутковатое блеяние овец, скрытых в тумане где-то позади.

Когда они дошли до гавани, дымка стала гуще, и пока они не ступили прямо на пристань, не видно было даже огней домов и паба. Когда они вошли, внутри звенели голоса и музыка.

— Господи, сегодня же кейли[3], я забыл.

Саймон протиснулся к бару, задев плечом пару рядом, но они подвинулись без всяких разговоров. Двери в подсобку были открыты, и музыканты и танцоры бегали как ошпаренные, готовясь к выступлению.

— Значит, жажда замучила, да? — улыбнулся Йен, наливая из крана пинту «Гиннеса».

— Я хотел спросить — Сэнди заходила?

Йен задумался, но потом ответил:

— Не видел ее, но это неудивительно. Лучше сам поищи ее. Я тут торчу с самого утра и буду до следующего.

Он поставил пенящееся пиво на стойку и ловким плавным движением достал сверху новый бокал.

— Я налью тебе, как только закончу с этим, и еще в любую минуту может подойти Лорна с целым подносом заказов.

Жена Йена редко помогала ему в баре, хоть они и жили прямо в нем. Она специально ограничивала и свое участие, и свое присутствие здесь. Саймон почти никогда ее не видел.

— Я посмотрю. — Он зашел в забитую заднюю комнату, где уже вовсю шла подготовка к музыке и танцам, но, внимательно осмотревшись и изучив лица сидящих на скамейках вдоль стен, он убедился, что Сэнди тут нет. Он вернулся в бар.

— Мне нужна минута тишины — без музыки и болтовни, — сказал Саймон. — Ты можешь это организовать, Йен?

Йен остановился.

— Да в чем дело? Сегодня тут довольно людно — сам видишь.

— Сэнди нет.

Йен взглянул на него, уловив тон его голоса. Он поставил полную пинту на стойку, потянулся к корабельному колокольчику и начал звонить — долго и громко, чтобы все успели затихнуть.

— Ты только попробуй до них достучаться, а.

Через несколько секунд в баре воцарилась такая тишина и неподвижность, как будто они ждали причастия, а не кейли. Йен не бил в колокольчик так, без веской причины.

Он кивнул Саймону, и тот встал в центре небольшого пространства, которое они для него расчистили. Они его знали. Знали его историю. Его прошлое. Знали про работу, которую он выполнял. На какое-то время он завладел их вниманием.

— Минуту внимания, все. Сегодня днем мы с моим племянником Сэмом зашли к Сэнди Мердок кое-что забрать, но не нашли ни ее, ни каких-либо следов взлома или чего-то подобного. Ее джип оказался на месте. Но я не видел ее уже день или два. Последний раз это было, когда она подвезла Сэма до моего дома в грозу две ночи назад. Для Сэнди вполне нормально пойти погулять, особенно по берегу, но я не нашел никаких признаков ее присутствия, когда спустился посмотреть. Я просто немного обеспокоен. Вы все знаете Сэнди — если вам известно, что она могла уплыть на Большую землю или еще что-то, просто крикните, и я прекращу суетиться. Но Йен не видел ее здесь, а она обычно всегда либо в магазине, либо помогает с разгрузкой. Это, конечно, не мой участок, но уж коли я коп… В любом случае — спасибо, продолжаем музыку!

Четырнадцать

Целый день собирали сено. В теплом спертом воздухе стояли пыль и шум с поля напротив дома, но сборщики закончили, подстегнутые вечерним дождливым прогнозом, и вернулись домой. Тишина была как будто обратной стороной шума — такой оглушающей, что она разбудила Ричарда Серрэйлера, задремавшего в этот теплый полдень в тени. Он встал и заметил произошедшую перемену. Небо потемнело, на западе поднялся туман, а воздух стал влажным и наполнился мелкими насекомыми.

Он позвал Дельфин, но она не услышала бы его, если бы была на кухне. Она стала выглядеть лучше в последние пару дней, они вместе съездили в магазин, и она купила курицу, гору овощей, специй, кускуса и трав, а еще килограмм абрикосов, чтобы сделать компот. Казалось, она очнулась, как после долгого сна, стряхнула с себя дурное настроение, которое сковало ее с момента аварии, и снова стала старой доброй жизнерадостной и веселой Дельфин. Он чувствовал облегчение. Они выяснили, сколько будет стоить ремонт ее скутера, и он оказался не таким дорогим, как он ожидал. Работа займет всего два или три дня — подольше, если им придется ждать детали, но потом она сможет вернуться за руль. Ричард планировал поездить вместе с ней первые пару раз, но потом она сказала, что возьмет еще одну полную неделю отпуска, а затем снова выйдет на работу. Вопрос о том, чтобы она осталась в его доме и присматривала за ним, больше не поднимался. Да, он чувствовал облегчение. Ему нравилась Дельфин, с ней было приятно проводить время, но он не хотел, чтобы она целыми днями постоянно находилась здесь. Он привык быть один. Он ценил уединение и наслаждался возможностью делать, что хочется. Не то чтобы его привычки сильно изменились. Он слегка расслабился, но был человеком распорядка. Он никогда бы не позволил себе просто дрейфовать изо дня в день в океане непредсказуемости и безделья.

Так что теперь он просто вошел в открытую дверь, отодвинув висящую в проеме москитную сетку, и шагнул в прохладную комнату.

— Может быть, выпьем чего-нибудь освежающего? В холодильнике есть кофе со льдом. Но сначала я схожу в душ. Дельфин?

Видимо, она пошла спать. Он не знал наверняка, была ли эта ее склонность спать днем результатом затянувшихся последствий аварии, жаркой погоды или, возможно, скуки и легкой депрессии. Ей нужно было вернуться на работу. Он никогда не считал хандру или плохое настроение нормальным состоянием. Слава богу, Мэриэл обладала схожим темпераментом, как и Джудит. Из его детей тяжелым иногда бывало только молчаливое присутствие Саймона, но чаще всего он не приносил в дом то, что Ричард был склонен оценивать как глупые обиды и расстройства.

Дельфин не оказалось в спальне, или в гостевой комнате, или на диване в гостиной. Он раздраженно щелкнул языком, принял душ, взял холодный кофе в сад вместе с кроссвордом из вчерашней «Таймс» — газету принесли на день позже — и последним выпуском медицинского издания, которое он раньше редактировал и где до сих пор работал консультантом. Через полчаса он позволил себе еще вздремнуть. В тени было очень приятно. Солнце медленно двигалось по небосклону.

Дельфин явится, когда придет время. Последнее, что он собирается делать, — это искать ее.

Пятнадцать

— Это какая-то глупость, Кирон, ты начальник полиции, а ведешь себя как индийский иммигрант. Ты не спал нормально уже почти неделю и помимо своей работы пытаешься делать еще и работу половины своего участка. Удивительно, что ты до сих пор не сворачиваешь шланги вместе с пожарными. Что ты пытаешься доказать?

Накануне вечером он вернулся домой в начале десятого вечера, серый от усталости, налил себе каплю виски и уснул на диване настолько глубоко, что после нескольких попыток поднять его Кэт просто принесла подушку и одеяло и попыталась уложить его настолько удобно, насколько это возможно, а потом одна пошла наверх. Он ни разу не пошевелился до семи утра, когда она поставила чайник. Теперь он снова сидел на кухне — после того, как принял душ, побрился и переоделся.

— Сегодня суббота, — сказала Кэт. — Я хочу куда-нибудь сходить.

Кирон выглядел неуверенно.

— Мне нужно…

— Нет. Не нужно. Тебе нужно провести день с женой и без телефона.

— Нет, я не могу…

— Да. Я возьму твой телефон и буду следить, позвонит ли кто-нибудь, и если это окажется работа — посмотрим. — Она взяла его за руку. — Слушай, я понимаю, ты же знаешь. Три крупных пожара на твоем участке, серьезные разрушения — хотя, слава богу, без человеческих жертв — и все на тебе. Но не каждую минуту каждого дня и половины ночи, милый. Какая от тебя польза, если ты доводишь себя до такого истощения? Я хочу побыть вместе, всего несколько часов. Давай съездим за город и погуляем — сейчас не мокро, не жарко, просто идеально. Мы можем прокатиться до Старли и подняться на холм. И я молчу про тебя, но мне точно не помешает размяться.

Кирон секунду помолчал.

— Давай заключим сделку.

— Звучит угрожающе, и если это «давай я просто сначала заскочу в участок», то сделка отменяется сразу.

— Так, а как насчет того, чтобы я просто туда позвонил?

— Если только время разговора будет ограничено и ты отдашь мне телефон, если я услышу слова «лучше мне приехать».

— Это серьезная просьба. А вдруг собор загорится, или школа Эрика Андерсона, или…

— Тогда мы подумаем. Но этого не случится.

— Договорились.

Он положил ей руки на плечи. Кэт закрыла глаза.

— И еще…

Кирон застонал.

— Я хочу нормально пообедать в городе. Не как обычно, хот-догом.

— Ты когда-нибудь пробовала брать хот-дог в этих новых модных пабах?

День был действительно идеален для прогулки, так что они выбрали маршрут подлиннее. С вершины холма в Старли им было видно башню собора, вздымающуюся над равнинами, серебряный изгиб реки и поля с овцами, разбросанными тут и там, как будто кто-то специально раскидал целую горсть. Их безрадостное блеяние разносил легкий бриз. Но ни этот день, ни их настроение нельзя было назвать безрадостными.

«Я счастлива, — подумала Кэт. — Я была уверена, что я никогда снова этого не почувствую, что бытовое ощущение общего благополучия — это максимум, на что я могу надеяться после смерти Криса. И я бы на этом успокоилась.

Но я счастлива».

Она положила руку на его ладонь.

— Телефон?

Она была верна своему слову и забрала у него телефон. Он был надежно спрятан у нее в джинсах и поставлен на виброрежим.

— Нет.

— Но ты мне говори.

— Скажу.

Кирон откинулся на траву и положил руки за голову.

— В любом случае дым ты отсюда увидишь.

«Зи Оук» был очередным местом, которое недавно сменило владельцев. Раньше это было старомодное, мрачноватое и негостеприимное заведение.

— Мне всегда казалось, что они жарят гору картошки с утра, а потом в течение дня ее пережаривают.

— Очевидно, больше они так не делают.

— Я вот думаю, не перекупил ли партнер Люка и их.

Паб стал светлее, современнее, чище, и появилось новое меню.

— И новые цены, — заметила Кэт. Для обеда было слишком рано, и они оказались в помещении почти одни, не считая пары модно одетых девушек, которые пили коктейли у стойки. В старом «Оуке» и знать не знали, что такое коктейли.

— У меня не звонил телефон? Просто проверяю.

Она сурово на него посмотрела.

— Полдюжины креветок с зеленым горошком и салат с фетой.

Они в любом случае могли спокойно поговорить, ведь рядом никого не было и все его внимание было приковано к ней, потому что у нее был его телефон.

— Предложение Люка, — проговорила она. — Ты должен высказать свое мнение, потому что скоро мне нужно дать ему ответ — в деле я или нет.

Кирон сделал большой глоток пива и откинулся на стуле. Он хорошо умел слушать — как и ее брат. Два копа.

— Ты довольно хорошо знаком с моей работой, чтобы понимать, что я недовольна. Общая практика находится в полном раздрае. Докторов не хватает; слишком многие уходят на пенсию или просто увольняются, и им не находят замены; население пожилое, так что приемов назначается огромное количество; недостаточно времени, чтобы установить полноценные продолжительные отношения с пациентами; куча документов и форм, которые необходимо заполнять, куча ненужных взаимодействий с руководством на разных уровнях. В результате — недовольный народ, который неделями не может записаться к врачу, и доктора с выгоранием, которых больше не радует работа. Идея Люка в том, чтобы справиться со всем этим, подойдя к делу по-новому. В его схеме три терапевта объединяются и создают собственную практику. Если все заработает, то к ним присоединятся и другие, но для начала достаточно трех. Мы покроем определенную территорию — Люк еще не до конца проработал логистику, но это точно будет весь Лаффертон и прилегающие деревни в радиусе десяти миль.

— Значит, у тебя будет отделение в центре города.

— Нет. В этом и вся прелесть. Отделения нет. Здания нет. И кабинета… Ну, может, у одного из докторов будет в доме кабинет для секретаря — он все-таки должен быть — или он сможет работать из дома. Пока непонятно. Мы будем по очереди принимать вызовы двадцать четыре на семь и приезжать к пациентам на дом. Они не будут приезжать к нам. Мы разделимся по участкам.

— Придется чертовски много ездить.

— Не больше, чем раньше, когда доктора приезжали на вызовы на дом, — причем эти визиты приходились на нерабочее время или вообще на выходные. Счастливые деньки.

— Значит, ты будешь работать по ночам и выходным.

— Чередуясь с тремя остальными. Причем только сначала — потом нас станет больше.

— А по деньгам как выходит? В нашей службе здравоохранения с финансами туго.

— В этом и соль. Это не наша служба здравоохранения.

— Что? Частная практика? Я думал, ты радикально против этого.

— Крис бы со мной развелся, если бы я на это согласилась. Но, если честно… так явно лучше. Ну, только в некоторых отношениях, да.

— И сколько будут платить за посещение?

— Зависит от суммы взносов. Ты вступаешь в программу и платишь ежемесячный взнос… Примерно сто фунтов с пациента, я так понимаю. Их платят раз в месяц, раз в год, раз в полгода — как выберет клиент, напрямую на счет. И это покрывает абсолютно все, не считая стоимости лекарств.

— Которая может быть огромной.

— Может, но чаще всего это не так. Большая часть лекарств, которую прописывают частники, дешевле, чем в рецептах государственных врачей. Если, конечно, ты не льготник. Это такая страшная тайна, о которой все знают. Мы всегда будем рекомендовать госучреждения для экстренных случаев и тяжелых заболеваний — для лечения рака, шунтирования сердца и тому подобного, — так что пациенты по-прежнему будут зарегистрированы в национальной службе здравоохранения. Если тебе нужно удалить аппендикс, то госучреждение — единственный и лучший вариант, а мы возьмем на себя все послеоперационное обслуживание.

Им принесли основное блюдо. Каждому подали рыбный пирог в отдельной форме для запекания, а сверху красовались целые креветки. В старом «Оуке» тоже был рыбный пирог, только его привозили, как и мясной, из продуктового магазина и разогревали в микроволновке.

— Это просто параллельный мир, — сказала Кэт, разрезая пирог посередине, чтобы выпустить горячий пар. Внутри оказались жирные куски копченой пикши, еще креветки, белая рыба и грибы в сливочном соусе.

— Как и ты в частной медицине.

— Я и не думала, что ты настолько против этого. Значит, ты думаешь, что дети должны ходить в государственные школы?

— Нет. Я думаю, что должен быть выбор — как и в медицине. Наверное, я просто проверяю тебя.

— Звучит так, будто это услуги для сверхбогатых людей, но на самом деле сто фунтов — это стоимость обеда в ресторане, или пяти бутылок среднего вина, или билетов на что-нибудь. Не для бедных, конечно, но для многих простых людей вполне доступно.

— Кажется, ты уже решила.

— Нет. Кирон, слушай, мне нужно твое мнение, а если я решусь на это — то и твоя поддержка, естественно. Ты должен быть доволен. Но я обещаю, что не получится так, что меня не будет дома день и ночь… Мы можем консультировать по телефону, по электронной почте — посещение не обязательно. Масса простых вещей диагностируется удаленно, и если нет никаких сомнений — можно двигаться дальше.

— Много езды, но я знаю, ты любишь водить. Боже, этот пирог просто восхитителен.

Паб начал заполняться, но они заняли стол у окна в углу, так что никто не мог их услышать.

Кирон несколько минут молча ел, потом вышел, взял себе еще пива и задумался. Он не спрашивал, звонил ли у него телефон, с того момента, как они сели.

«Да, — подумала Кэт, — это точно так же, как и с Саем. Он бы выслушал, потом немного побыл адвокатом дьявола, а потом бы тихо сел как следует поразмыслить, прежде чем принять решение. Отец бы устроил перекрестный допрос, как при машинной проверке, а потом суммировал результаты и выдал окончательный вердикт, после чего никогда бы уже не изменил свое мнение. Крис бы…» Нет. Она бы никогда не рассказала об этой идее Крису. Его неодобрение любой частной медицины было абсолютным. Они поели и заказали кофе, и тогда Кирон сказал:

— Единственное, что для меня во всем этом имеет значение, — это чтобы ты наслаждалась своей работой и получала от нее такое же удовлетворение, как раньше… и не слишком перенапрягалась. Звучит так, будто такие условия тебе подходят, но только если это гарантированно принесет стабильность. Я хочу видеть тебя как можно чаще, в противном случае зачем бы я на тебе женился? Но я хочу, чтобы ты была счастлива, и ты достаточно сознательна… Если ты уверена, что это не выжмет из тебя все соки, то, мне кажется, нужно соглашаться. Но решать тебе, Кэт. Что я знаю о том, каково быть доктором?

— Ты знаешь меня.

— Кажется, начинаю узнавать.

— Естественно, — сказала она, — дело может не выгореть. Впереди долгий путь… Люку придется преодолеть массу препятствий, это точно. Но он человек дела… он своего добивается, всегда так было.

— Хорошо. — Кирон допил свой кофе, и в этот момент в кармане Кэт завибрировал телефон. На этот раз она сдалась.

— К слову о стабильной работе, — пробормотала она.

Но он уже вскочил на ноги.

— Это другая, — сказал он.

Шестнадцать

— Слушай… — сказал Йен. — Сэнди Мердок… — Он замолчал еще на секунду, как будто пытаясь понять, как бы получше объяснить. — Она замечательная… Я ничего против нее не имею, ты знаешь, вообще ничего. Но просто она, мне кажется… малек странноватая. Я никогда не мог сказать о ней ничего плохого, она хорошая женщина, порядочная женщина, всегда готова помочь и вписалась тут, хотя это непросто. Она себя не навязывала, но при этом… ну да, вписалась. И все-таки… — Он очень хотел как-то защитить Сэнди, это было очевидно, но от кого? Что болтали люди? И кто именно?

Саймон пододвинул свой стакан, чтобы он налил ему еще пинту.

— Откуда она приехала?

Йен пожал плечами.

— Кто-то говорит, что из Глазго, — пробормотал Томми МакДермид, не отрываясь от своего виски. — Кто-то говорит — из Лондона. Болтать можно что угодно, когда ничего не знаешь. Сама она никогда не говорила — во всяком случае, при мне. Она просто приехала однажды в марте — сколько, три года назад? Вроде бы три. Она сняла этот дом по объявлению. Вещей своих привезла совсем немного. Всего пару дорожных сумок, да?

— Она пропадала раньше?

— Ну, это слишком сильно сказано, но бывало такое, что ее не было видно день или два, — отозвался Йен.

— И как бы ты это назвал?

— Она не обязана докладывать всем о своих делах, вот и все. Она уезжала пару раз, но это могли делать и другие, так почему бы и нет?

— Да не почему.

— Ты коп. Ничего не можешь с собой поделать.

— Один раз она сказала, что ездила на похороны в Гринок.

— Было дело. — Йен отвернулся, чтобы обслужить почтальона, зашедшего выпить пинту в конце смены.

— Гордон, а ты случаем не видел Сэнди? — спросил его Саймон.

— Отнес ей письмо и журнал с утра. Ее не было. Ничего удивительного. Она ходит гулять по берегу, ходит по скалам… Я встречаю Сэнди в самых разных местах на острове.

— Но она всегда возвращается домой.

— Я не знаю, что она делает.

— Ее джип был на месте?

— Да.

Серрэйлер поднялся. Был единственный способ, которым Сэнди могла покинуть остров и вернуться на него.

До отправки следующего парома оставался еще час, и на борту не было никого, кроме Алека, проверявшего оборудование в кабине.

— Ты садишься? Сегодня будет битком.

— Нет. Я ищу Сэнди.

— А, я видел ее… получается, в прошлое воскресенье. Она стояла вот прямо там, где ты сейчас, смотрела.

— Смотрела?

— Мы привезли полную лодку народу — много людей из исследовательского центра, много обычных туристов. Ну, ты знаешь, как бывает, когда погода хорошая. Я думал, что Сэнди, может, ждет кого-то, что к ней приехали, но она просто посмотрела, как все сошли, и уехала.

— А она появлялась на этой неделе?

— При мне нет. Дональд был тут в понедельник и во вторник, вместе с Джоном. Знаю, что тут было довольно тихо. Можешь его спросить.

— Спрошу.

— У нее что, проблемы?

— Надеюсь, что нет, но ее джип припаркован рядом с домом, а ее самой нет. Никто ее не видел, на кейли ее не было.

— Ой, не волнуйся ты о Сэнди — она делала это и раньше. Наверное, окопалась где-нибудь в одиночку на другом конце острова. Может, она наблюдает за птицами, может, ей просто нравится иногда пожить в пещере. Но это не по мне.

— Пещеры?

— Под скалами — немного диковато, но нормально примерно до начала октября… Но потом никому не захочется оказаться там в одиночестве. Сэнди ничего особо не пугает, но все-таки…

Повел Сэм. Саймон оценил, что он водит довольно умело и аккуратно, хотя и чересчур, по-ученически правильно, и слишком сильно держится за руль. Но он еще научится, и эта поездка через весь остров будет для него очень ценным опытом. Думать приходилось быстро, как и оценивать маршрут впереди. У машины было великолепное сцепление с дорогой, но прошел дождь, и когда они начали спускаться по дальнему склону, на ней стала образовываться грязь. Они никого не видели, хотя рядом с исследовательским центром стоял микроавтобус и к стене были прислонены велосипеды.

Потом домов уже не было, только полуразрушенные участки и сараи для овец, открытые всем ветрам, и древний ржавый амбар. Чахлые деревья гнулись под настойчивыми порывами ветра.

— Тут давно никого не было.

— Следов от шин не видно?

— Нет следов колес на обочине, где обычно останавливаются, чтобы двигаться дальше.

— Значит, она приходит сюда и живет как пещерный человек бронзового века. Или отшельник. Может, она религиозная? Анахореты — так они называются?

Они вышли почти на самый край мыса. Море стало темно-синим, яростно кипело и вздымалось, бурля волнами. Когда они вышли, воздух был тяжелый, но неподвижный. Саймон показал на начало тропинки, которая вела вниз, и они начали спускаться, то беря левее, то идя прямо, то снова поворачивая налево. Тропа была крутая, так что они периодически скользили, и приходилось хвататься за пучки торчащей травы, чтобы не упасть.

— Не торопись, — приговаривал Саймон, — помедленнее. Постепенно.

— Никого внизу не было. Нет никаких следов, что тут кто-то проходил.

Они потратили довольно много времени сначала на то, чтобы добраться до каменного выступа, а потом и до пляжа. Они подняли головы.

— Должен быть еще какой-то путь наверх, — сказал Сэм.

— Хм-м-м, — промычал Саймон, расхаживая внутри углубления в скале. Сэм пошел за ним. Был отлив. Чужих следов или других отпечатков на песке они не увидели.

Здесь было две пещеры, одна неглубокая; сперва они вошли в нее, ее вход почти полностью закрывали огромные камни, обросшие травой и водорослями. Саймон покачал головой. Вторая пряталась под самой отвесной скалой, и вход был песчаный. Свет снаружи осветил им путь всего на несколько ярдов, а потом Сэм включил фонарик.

— Боже, когда я в последний раз осматривал такую пещеру…

— Что?

— Не важно. Но это было паршиво. Эта не уходит сильно вглубь.

Каменистые стены блестели от воды и ярко-зеленых водорослей, и никаких признаков чьего-либо присутствия видно не было. Только приливов, отливов и течений.

— Ничего.

— Ее здесь не было. И, если честно, не уверен, что она вообще здесь когда-то бывала. Ничего не видно, да и прилив наверняка заполняет ее полностью. Алек ошибся.

Сэм тем вечером был ответственным за ужин. Саймон укладывал поленья в камин. Стало холоднее. Образ пещеры преследовал его: запах влажных камней, водорослей, песка. Эхо. Из-за этого ему было не по себе. Тревожно. Но он точно знал, по какой причине, и не давал себе погрузиться в воспоминания о тех, других пещерах, спрятанных в скалах Северного Йоркшира. Каменные уступы, выхваченные ярким светом фонарей. Маленькие неподвижные фигурки.

Он не думал, что Сэнди проводила время в этих пещерах. С чего бы? Ей нравилось гулять, нравилось забираться на вершину и смотреть на море, волнуемое ветром. Или бродить по пляжу и глядеть себе под ноги в поисках того, что мог принести прилив. Сэнди была не из тех, кто станет прятаться в скалах. Не существовало никаких причин быть в этом уверенным, но Саймон был уверен, а он всегда прислушивался к своей интуиции и к своим внутренним ощущениям — и как коп, и в обычной жизни. Он не собирался изменять этому правилу и сейчас.

— Есть идеи, насколько еще задержишься?

Сэм бросил на него долгий взгляд. Саймон положил себе остатки спагетти болоньезе.

— Может, еще несколько дней?

— Конечно. А потом что?

Сэм пожал плечами. Потом он помолчал еще несколько минут, нарезал хлеб, достал из холодильника свежую пачку масла. Саймон все доел. Он зажег огонь, и тот стал приятно потрескивать, хоть пока не давал особого тепла. Но это ненадолго. Скоро им придется зажигать лампы.

Саймон размышлял: «Кого он мне напоминает? Не свою мать. Значит, своего отца? Да. Крис был тихий, задумчивый, хотя иногда взрывался. Здравомыслящий. Упрямый. Редко менял свое мнение. Значит, немного отца. А кого еще?»

Саймон улыбнулся про себя. Да, подумал он. Иногда — немного меня. В какие-то моменты.

— Дело в том, — наконец сказал Сэм, — что мне не удается как следует все обдумать дома. Кажется, для мамы я до сих пор остался в том же возрасте, что и Феликс сейчас, и она спрашивает меня обо всем подряд… ой, ну, ты знаешь. Я просто не хочу, чтобы оставалось какое-то недопонимание.

— Конечно. Пни меня, если я начну докапываться.

— Ты не станешь. Ты так не делаешь.

— Спасибо. Но если ты хочешь поделиться чем-нибудь со мной, то всегда пожалуйста.

— Я понимаю. Я уже не очень хорошо помню бабушку. Она была такой же?

— Она была для нас хорошей матерью, если ты об этом. Но вообще нет — нас же было трое, ты помнишь, все одного возраста. У нее особо не было времени, и она вернулась на работу в больницу, когда нам исполнился один год. Она была трудягой, наша мама. Она верила, что мы сможем со всем справиться сами, так что мы так и делали.

— И дед был таким же?

— О, да, в гораздо большей степени. Но совсем по-другому. Он позволил нам думать, что мы можем делать, что захотим, а когда мы так и делали, резко менял свое отношение.

— Со мной он никогда так не поступал.

— Нет. Не поступал. Думаю, люди гораздо менее суровы к внукам.

— На самом деле я мог бы съездить повидаться с ним.

— Куда, во Францию?

— Почему нет?

— Не думаю, что он будет рад, если ты вот так возьмешь и объявишься.

— Почему?

Слишком много «почему», подумал Саймон. Как у мальчика сильно младше. Робби. Да. Потому что Ричард правда не будет рад, если Сэм так сделает? Потому что он бы никогда так не сделал? Потому что… Тут он мог прислушаться только к своей интуиции, но, когда речь шла об отце, на интуицию рассчитывать не стоило.

— Если ты хочешь съездить, я бы сначала написал ему на почту — проведать обстановку.

Сэм ничего не ответил, просто молча встал и начал прибираться на столе.

Саймон пошел к задней двери. Чистое небо, полное звезд. Здесь не было лишнего освещения. Любая безоблачная ночь оказывалась звездной. Это неизменно его радовало и дарило странное ощущение правильности происходящего. Того, что здесь его место. Но нет, его место было не здесь. И никогда не будет. Он может приезжать сюда, сколько захочет, но это ничего не изменит.

Как Сэнди удалось появиться буквально из ниоткуда и так быстро стать частью острова? Она как будто жила здесь всю жизнь. Что Сэнди сделала — или не сделала, — чтобы ее приняли, и как?

Ночь была настолько тихой, насколько здесь это вообще возможно. В траве всегда чувствовалось какое-то шевеление, в воздухе — движение; ветер никогда не успокаивался и не засыпал.

Он вышел, чтобы закрыть боковую калитку. Если вдруг откуда ни возьмись поднимется ветер, то она станет грохотать и может это делать всю ночь.

Когда он вернулся в дом, Сэм уже поднялся наверх.

Семнадцать

К шести часам утра в маленькой бухте рядом с исследовательским центром начался отлив, но только после семи четыре отчаянных пловца спустились к воде, одетые в плотные водолазные костюмы, — их предупредили, какое тут бывает холодное море. Первые двое побежали вперед и нырнули, справились с волнами и поплыли дальше. Третья была совсем недалеко, но внезапно Лора Робертс поняла, что налетела ногой на торчащий камень, и растянулась на твердом песке. Она не вставала, пока не поняла, что сильно не поранилась, хотя на следующий день пальцы наверняка посинеют. Остальные что-то со смехом кричали, но их голоса терялись в шуме волн.

Она перевернулась, стала глядеть на гладкий песок и в этот момент увидела его. Она о таком читала. Люди обычно ошибаются. Большая рыба. Бревно. Тюлень. Обломок лодки. Она поднялась и медленно прошла несколько ярдов по пляжу. Сбавила шаг, подойдя ближе. Заставила себя посмотреть еще раз. Сделала еще несколько шагов. Прилив уже отступал, но несколько окаймленных пеной волн накатились на него. Тихих волн. Смывающих все.

Она не помнила, как упала в обморок, только — как пришла в себя. Хлоя и Ангус склонились над ней, а Ада стояла рядом, уставившись на женское тело.

Восемнадцать

Дуглас остановился по дороге из магазина, где купил моток колючей проволоки, которую привезли на утренней лодке. Саймон встретил его у калитки.

— Как скоро сюда доберется местная полиция?

Он пожал плечами.

— Она мертва, так что спешить они не будут. Сначала приедет доктор. Он всего в двадцати минутах, и у него собственная лодка, а сейчас море спокойное. Он может приплыть прямо в бухту. Так что тебе лучше поехать туда.

— Я не из полиции Шотландии.

— Но ты все-таки из полиции, верно? Лучше бы кто-то проследил за всем, пока наши не приехали.

— Я позвоню им.

Сэм еще спал, когда он смог дозвониться.

— Мы используем обычный транспорт, чтобы добраться до Тарансуэя, если это не экстренная ситуация. Непросто отыскать деньги на аренду лодки. Выброшенные на берег тела — не тот случай. Что именно вы делаете на острове, старший суперинтендант?

— Оправляюсь после операции. Но я уже в хорошей форме и знаю Тарансуэй.

— Давайте я вам перезвоню.

Через десять минут он разговаривал с офицером своего ранга уголовного розыска Шотландского нагорья и островов.

— У меня сейчас даже меньше людей, чем обычно, потому что на севере проходит большая операция по наркотикам, и у меня нет лишней пары рук. Найденная утонувшей неизвестная отправилась бы в конец списка, так что вы просто наш спаситель. Оставьте мне свой номер. Я уезжаю через полчаса, но держите меня в курсе. Какие-нибудь мысли, прежде чем вы ее увидите?

— Нет, но сомневаюсь, что это самоубийство. Несчастный случай кажется наиболее вероятным вариантом, хотя она знала тут каждую кочку и ложбинку.

— Несчастные случаи все равно случаются. Люди расслабляются, мы постоянно с таким сталкиваемся. Встретьтесь с доктором Мюрреем и получите у него свидетельство, а также первоначальное заключение. Он отвезет тело в местный морг.

Он ждал, что будет толпа. Всегда была толпа. Люди появлялись ниоткуда, чтобы поглазеть и отпустить пару жутких комментариев. Но на месте оказалась только пара молодых людей из исследовательского центра, которые остались охранять тело. Они накрыли его куском полиэтиленовой пленки и придавили несколькими камнями. Они сидели на влажном блестящем песке, скрестив ноги, будто на каких-то первобытных похоронах.

— Спасибо за это. Не лучшее начало дня. Я просто передам информацию местной полиции, пока они сами не доберутся сюда, а доктор уже в пути.

— Вы знаете, кто это? Местный парень сказал нам, что кто-то пропал.

— Да. Но мне нужно быстро взглянуть. Вы же не двигали тело?

Теперь они поднялись на ноги.

— Нет. Мы его не трогали, просто показалось неправильно… ну, понимаете, чтобы она лежала вот так.

Саймон встал на колени и почувствовал, как вода пропитывает его брюки. Он убрал один булыжник и осторожно сдвинул пленку.

Сэнди. Как только он взглянул на нее, он сразу услышал мотор приближающейся к берегу лодки.

— Ладно, ребят, вам не обязательно больше здесь находиться. Это доктор. Возможно, позже вам зададут несколько формальных вопросов — сколько еще вы планируете здесь оставаться?

— Еще три дня. Мы вам точно больше не нужны?

— Вы все сделали прекрасно, и спасибо, но сейчас можете идти.

Мотор заглох, и лодка села на песок.

— Суперинтендант Серрэйлер? Кен Мюррей. Так. Что у нас тут?

Краток, сразу переходит к делу, профессионален, методичен, но при этом все равно как будто сохраняет уважение к тому, кто когда-то был таким же человеком, а не просто трупом. Как и все патологоанатомы, которых Серрэйлеру доводилось встречать. Доктор достал свой чемоданчик, расстегнул плащ и спасательный жилет. Он полностью снял пленку и свернул ее. За их спинами отлив шумел так же спокойно, как и всегда на этом берегу.

Он ничего не говорил несколько минут. Сначала он зрительно оценил тело, а потом аккуратно прощупал, стараясь минимально потревожить. Саймон смотрел. На руки Сэнди. Лицо. Щиколотки. На ней был темный свитер. Безрукавка, застегнутая до подбородка на молнию. Черные джинсы. Один сапог. Второго не было. Волосы распущены. Шапки и шарфа нет, но они могли остаться под водой. Она была узнаваема, но только слегка. Тело, которое оказалось под водой и плавало в неспокойном море, выглядит не самым приятным образом, когда попадает на берег.

— Мертва, — сказал доктор Мюррей, выпрямившись. — С самым простым разобрались. Знакомая?

— Сэнди Мердок. Она жила на острове.

— Семья?

— Нет, она жила одна. Я не очень много о ней знаю. И не уверен, что кто-то другой знает.

Минуту они постояли молча. Мюррей покачал головой.

— Нехорошо, — сказал он. — Ладно, больше я тут ничего не могу сделать. Помогите мне положить ее в мешок, и я отправляюсь.

Это оказалось непросто, и им пришлось быть осторожными. Плоть уже начинала распадаться. Пальцы и ладони сморщились. Но доктор был экспертом, его движения — выверенными, он дал Серрэйлеру всего пару указаний, и вскоре тело оказалось в лодке, пристегнутое и закрепленное.

— Вы сможете сами вернуться?

Саймон кивнул и стал наблюдать, как маленькая лодка поворачивает на восток, набирая скорость. Она почти скрылась из виду, когда он опустил глаза и увидел лишь слегка потревоженный и примятый песок на том месте, куда ее принесло и прибило волнами. Не было никакого смысла оцеплять территорию, даже если бы у него были такие возможности. Прилив все смоет и сотрет уже через несколько часов. И, скорее всего, это все равно не место преступления.

Девятнадцать

В кафе все еще было людно: все столики оказались заняты посетителями, которые ужинали или просто сидели с чашкой кофе или бокалом розового. Слева и справа в неподвижный теплый вечерний воздух поднимались струйки дыма. Оливье бегал между столами, когда Ричард поймал его за рукав.

— Nous sommes complets mais si vous…[4]

— Ou est Delphine?[5]

Молодой официант сделал шаг назад и покачал головой.

— Pardon… je suis…[6]

Владелец, Виктор, сегодня оказался на месте. Он был высоким, худощавым мужчиной, который всегда демонстрировал классическое галльское безразличие ко всему на свете и обладал довольно грубыми манерами, которые только иногда, словно тучи, закрывающие солнце, куда-то исчезали, и на их месте появлялись очарование, улыбки, поцелуи, рукопожатия и оживленные беседы с любимыми посетителями — всегда местными. Он спустился по двум ступенькам и тяжело посмотрел на Ричарда.

— Monsieur.

— Ou est Delpine?

Он пожал плечами.

— Она сегодня была здесь?

— Non.

— Она звонила?

— Non. Если она не с вами, то я не знаю, где, monsieur le docteur. Excuse-moi.

Ричард задумался. Остаться и подождать, не появится ли она? Пойти домой?

Он ушел, оставив позади оживленную болтовню, звон бокалов и фарфоровых чашек и синий сигаретный дым, и двинулся по темной, тихой улице к своей машине. Где она? Вероятно, Виктор знал. Вероятно, Оливье тоже. Она сказала им — и сказала не говорить ему, если он спросит.

Теперь он не волновался. Теперь он злился. Он ничего не знал, ему ничего не говорили, из него делали дурака.

Он слишком быстро поехал по извилистым проселочным дорогам к своему дому.

Ее там не было. Там никого не было.

Он налил бокал вина и сел в саду. Она вернется? Она с кем-то сбежала? Почему?

И насколько сильно его это вообще волновало? Ему очень нравилась Дельфин, и он наслаждался ее обществом. Он не избаловал ее деньгами или подарками, и она никогда ничего не ждала. Но из него делали дурака, и сейчас он так себя и чувствовал — как дурак. Старый дурак. Самый худший вид дурака.

Он вынес на улицу бутылку с остатками вина, зажег спирали от комаров и взялся за кроссворд из «Таймс». Обычно он решал его с утра, но он чувствовал себя слишком обеспокоенным и раздраженным, чтобы идти спать, и ему не нравилось просто сидеть и ничего не делать. У него никогда не было возможности ничего не делать. Сначала была работа, потом — медицинские статьи, научное консультирование в журнале, семья. Долго он пытался справиться со смертью Мэриэл, потом женился на Джудит, а с ней открыл для себя новую жизнь, путешествуя в большом фургоне по Америке, а потом и по всей Европе. Он никогда не думал, что ему такое понравится, но понравилось. Джудит. Он оторвал взгляд от кроссворда, который так и не начал разгадывать. Что случилось? Они не должны были расставаться. Она не должна была бросать его. Пришлось бы долго подбирать слова, извиняться, как-то все исправлять, но ему не показалось, что она готова была заниматься этим.

Он налил себе последний бокал. Спираль от комаров замерцала и потухла, оставив в воздухе странный, мускусный дымок. Все еще было очень тепло.

Он ненадолго выпал из сна, услышав шум — машину рядом с домом, которая, вероятно, проехала мимо по дороге. Он поднял голову, но потом снова стало тихо, и он опять заснул, растянувшись в садовом шезлонге с максимальным удобством.

В конце концов его разбудил не звук, а внезапный холод. Воздух стал влажным, словно ранним утром.

У него все ныло, и он проклинал себя за то, что заснул, не догадавшись при этом хотя бы остаться в доме. Траву уже покрыла свежая роса, когда он притащился внутрь.

Первые несколько секунд, пока он окончательно не проснулся, он ничего не замечал. На кухне все было как обычно, он налил себе стакан воды, набросав туда кубиков льда, закрыл заднюю дверь и прошел в небольшую комнату, которую использовал в качестве кабинета. Его маленьких георгианских часов не оказалось на столике, как и коллекционной фарфоровой кружки на полке, а также двух акварелей Котмана. Пропал его ноутбук. Его радио «Робертс». Три серебряные рамки с фотографиями внуков. Сами фотографии были брошены на стол. Он открыл ящики. В верхнем он держал бумажник с несколькими сотнями евро, которыми он расплачивался и давал в качестве сдачи, если было нужно. Во втором — небольшой сейф с несколькими тысячами и дорогими золотыми карманными часами. Стоило ему заглянуть внутрь, он понял, что они пропали. И небольшие вещички — некоторые довольно ценные, а некоторые просто дорогие его сердцу: инкрустированная перламутром шкатулка, шесть серебряных ложек, медальон, принадлежавший сначала его матери, а потом Мэриэл.

Было совершенно очевидно, что Дельфин забрала все, что ей понравилось. Все ее вещи тоже пропали. Она действовала одна? Она врала, когда говорила, что хотела бы остаться в его доме рядом с ним?

Имело ли это какое-то значение?

Он взял телефон. Но была уже половина шестого утра, и Кэт не скажет ему спасибо, если он позвонит в такое время. И что он ей скажет? Скажет ли он ей что-нибудь? Он почувствовал себя беспомощным, неуверенным и, внезапно, старым.

Двадцать

— Не надо задерживаться допоздна, миссис Ли, никаких особо срочных дел нет.

— Я просто хочу разобрать документы по завещанию мистера Бейкера и подшить в папку. У меня не было возможности сделать это раньше.

Он почти полностью заполнял собой дверной проем ее кабинета. Здание было старое, двери узкие, потолки низкие. Фирма располагалась здесь, в Катедрал Клоуз, уже семнадцать лет. Никто никогда не рассматривал возможность переезда в какое-нибудь более современное и удобное место, так что стены и крыша шестнадцатого века не мешали им следить за всеми новшествами. Даже слишком следить, иногда думала она, хоть никогда и не говорила вслух. Ей было пятьдесят девять лет, но иногда она чувствовала, что должна жить где-то в 1900-х.

— Тогда хорошего вечера.

— Хорошего вечера, мистер Додсуорт.

Она поработает до шести тридцати, а потом прогуляется по кварталу и через Лейнс придет на Сильвер-стрит. Ресторан, в котором они всегда встречались, — «Примроузес» — хорошо подходил им обеим, потому что еда была простая, порции не слишком микроскопическими, а еще там было уютно и, самое главное, тихо, даже во время аншлага. Они всегда старались занимать один и тот же стол, рядом со стеной, не совсем у окна, но чтобы им было видно улицу с возвышающимся на фоне собором. Днем здесь немного не хватало атмосферности более новых баров и бистро, но после шести вечера зажигали свечи в маленьких стеклянных чашечках с красноватыми прозрачными крышками, так что всю комнату наполняло ощущение интимности и комфорта. На стулья тут клали мягкие подушки, а зимой разводили камин. Они пробовали пару других мест, но те не подходили из-за шума. Они хотели слышать друг друга во время разговора, чтобы не приходилось кричать и привлекать к себе лишнее внимание.

Мэрион необходимы были разговоры. В этом состояла ее жизнь — рассказывать, — но слишком мало осталось людей, готовых терпеть эти рассказы. Ее сын Тим, живший в Ньюкасле, ее брат, ее соседи — все они были истощены до предела, вымотаны этими разговорами. Теперь они просто отмахивались от них, вынужденные защищаться. Они их расстраивали, тревожили, раздражали, утомляли: всего понемножку.

Так что она цеплялась за Бренду, которая считала своим долгом позволять ей это. На самом деле, если бы не эта тема с дочерью, Мэрион была бы идеальным другом. Они хорошо ладили, у них была масса общего — и бытовые привычки, и воспитание. Они даже один раз съездили вместе в отпуск, на прекрасный залив в Корнуэлле, где остановились в отеле с видом прямо на море. Им нравилось гулять, читать, посещать достопримечательности и церкви. Погода была замечательная, только пару раз с утра поднимался влажный морской туман, но к полудню снова становилось ясно. Но каждый раз они возвращались к Кимберли.

Ее невестка говорила, что это плохо повлияет на ее здоровье и сведет с ума, если она не разорвет столь тесную связь с Мэрион. Но она не могла просто бросить ее. Она хотела помочь. Если бы Бренда могла дать ей что-нибудь для успокоения ее души, она бы это сделала. Но она не могла. Оставалось только слушать. Она старалась делать между их встречами более долгие перерывы, ссылаясь на какие-то важные встречи или семейные мероприятия или жалуясь на необходимость задержаться на работе, так что прошло уже две недели с их последнего совместного ужина. Совесть не позволяла ей тянуть дольше.

И это должно было быть ужасно. Бренда представляла себе это много раз — что значит оказаться на месте Мэрион. Никто не имел права критиковать ее за то, что она зацикливается, что каждое утро после пробуждения в ее голове возникает одна и та же мысль. Просто это было изматывающе для всех окружающих.

Мэрион, как всегда, ждала ее и уже заказала пару бокалов шабли. В это время было тихо — только за парой столов сидели посетители. Пару минут она потратила на то, чтобы снять куртку, пристроить сумку у своих ног, пробежаться по меню, поднять бокал вместе с Мэрион и выпить, потому что ей надо было выдохнуть и потому что она хотела хоть немного оттянуть тот момент, когда они пустятся в обсуждение все той же темы. Старой темы. Мэрион выглядела очень возбужденно, как будто первая фраза уже сформировалась в ее мозгу и она не могла выдохнуть от неуемного желания поскорее ее произнести. Это не особо давало расслабиться.

Чтобы выкроить себе еще пять минут, Бренда начала рассказывать собственную историю — не очень интересную, о происшествии на работе, когда Лорен поскользнулась и упала на крутой лестнице, а потом растянулась внизу и лежала там несколько минут, как мешок, пока все носились вокруг, а мистер Додсуорт, который провожал клиента, не мог понять, что ему делать — идти дальше, или вернуться, или подбежать к Лорен, и…

— А потом она встала и рассмеялась, и она даже не вывихнула лодыжку! Будет носить эти дурацкие туфли на танкетке. Тебе видно доску с закусками, Мэрион? У меня отсюда все немного расплывается.

Она пыталась сделать так, чтобы тема Кимберли не всплывала как можно дольше, так что после вопросов по поводу меню она переключилась на вчерашний выпуск «МастерШефа» и обсуждение героя, которого выгнали первым, хотя он вообще не должен был уходить, никогда.

Таким образом они двигались дальше, пока перед ними не поставили их копченую макрель и деревенский паштет.

— Прошло всего пять лет, — сказала Мэрион, — когда я снова пришла в участок.

Годовщина со дня исчезновения Кимберли. Хотя понятно, что помнит об этом только она. Бренда, очевидно, не помнила. Когда она произносила эти слова, Мэрион заметила взгляд, промелькнувший на лице подруги. Какой? Усталый? «Ну вот, опять»? Смущенный? Она не знала, и ей было все равно.

— Пять лет, — снова сказала она. Бренда посмотрела в свою тарелку. —  Это не просто день, не просто дата. Это гораздо большее. Это словно толчок в спину, понимаешь? Я не могу просто так это отпустить. Я должна пилить их, пилить и пилить, пока они не начнут заново, Бренда. На днях я прочла об одном убийстве на Севере, которое раскрыли спустя сорок два года. СОРОК ДВА! Мужчина, который сделал это, давно умер, но они продолжали, пока не связали убийство с ним. Ну, а это всего пять лет. Что такое пять лет? Почему они положили это дело на полку и закрыли?

Глаза Бренды не отрывались от тарелки.

— Я решила увидеться с ним.

— Увидеться с кем?

— Я не могу произносить его имя. Ты знаешь, кого я имею в виду.

Бренда положила свой нож.

— Если это тот, о ком я думаю, то ты не можешь, Мэрион. Просто не можешь.

— Еще как могу. Я знаю, в какой он тюрьме.

— Нет, не в этом дело.

— Он убил мою дочь. Мы это знаем.

— Ну…

— Я думала, ты моя подруга. Я думала, ты на моей стороне.

— Так и есть. Но речь о другом. Слушай, да, полиция думает, что он убил Кимберли, и скорее всего, он это сделал, но улик у них нет. Это факт, Мэрион, и ты не можешь его отрицать. Существует вероятность, если тебе так спокойнее, но не существует улик. К тому же, какая от этого будет польза, по твоему мнению, если ты придешь и столкнешься с ним? Чего ты рассчитываешь добиться?

— Заставить его признаться.

— Он никогда этого не сделает. Не сделал и не сделает.

— Я могу заставить его.

Бренда протянула ладонь и коснулась руки Мэрион, которая держала вилку и дрожала, так что та не могла ни положить ее, ни использовать.

— Нет, — сказала она. — Выброси это из головы. Это сожрет тебя изнутри, а тебе это не нужно.

— Мне не нужно было, чтобы мою дочь убивали, и мне не нужно было, чтобы ему все сошло с рук.

— Я бы это так не назвала. Он останется в тюрьме до конца жизни.

— Только не за Кимберли.

— Я не понимаю, что это изменит. Если он признается завтра, то что это изменит? Это не…

Глаза Мэрион наполнились слезами, но это были злые слезы, и говорила она со злостью, страшной злостью, которой было пропитано каждое ее слово, хоть она и говорила тихо.

— Нет, — сказала она, — это не вернет Кимберли. Думаешь, я не знаю этого? Но это будет конец. Я смогу умереть, зная, что все разрешилось.

Бренда вздохнула и снова посмотрела в свою тарелку, на разломанные куски тоста и остатки паштета, на томаты и веточку петрушки с лимоном. Ресторан уже начал заполняться. Розоватые лампы на столе, ароматы вина и жареного мяса, шум разговоров, ощущение комфорта, люди, общающиеся друг с другом, общее чувство теплоты и благополучия — все это потускнело и приобрело горький привкус, пока Бренда молчала, а из глаз Мэрион продолжали течь слезы. Как они могли продолжать этот вечер? О чем они могли говорить теперь, когда эта невозможная вещь встала между ними?

— Есть еще кое-что, — сказала она, потому что это только что пришло ей в голову и в данный момент могло прийти ей на помощь. — Ты не можешь просто взять и объявиться в любой тюрьме в часы посещений, тебе нужно подать заявку, а одобрять ее будет не руководство тюрьмы, а сам заключенный. Он может захотеть тебя увидеть или нет. Это его решение, а не твое, и ничье другое.

— Такого не может быть.

— Ну, так и есть. Я об этом как-то узнавала.

— Тогда я подам заявку.

— Ты честно думаешь, что он согласится на твой визит? Брось.

— Он должен. Они должны заставить его.

— Факт остается фактом. Я знаю, что он заключенный, но у него есть определенные права, и это одно из них.

Теперь Мэрион начала плакать уже по-настоящему — страшными, неудержимыми слезами, из-за которых стала всхлипывать и задыхаться, у нее потекло из носа и покраснело лицо, но она все равно продолжала. Бренда увидела, что в нескольких метрах от них стоит официантка, которая хотела забрать их пустые тарелки, но теперь не знала, что делать — идти вперед или отступить. И застыла от стыда и смущения.

Двадцать один

— Мне нужна ваша помощь, — сказал голос, но это прозвучало как «И ужа аж вошь…»

— С кем я говорю?

— Шивон.

— Подождите, давайте я поднимусь немного повыше, здесь иногда лучше слышно. — Серрэйлер так и сделал, но, когда снова приложил телефон к уху, оттуда раздался только шипящий звук, а потом резко наступила тишина.

— Чертова связь.

— Я сделал кофе, — крикнул Сэм с порога.

— Отлично, спасибо. Понятия не имею, кто это был, но я ничего не понял.

Они сели за кухонный стол. Сэм поставил перед Саймоном кофейник, сливки и тарелку шоколадных кексов Кирсти, которые Дуглас оставил у их дверей еще на рассвете.

— Она любит меня подкармливать, — сказал Саймон. — Думает, я слишком худой.

Сэм взглянул на тарелку.

— Она очень красивая. Правда.

— Да, красивая. А еще замечательная женщина и, слава богу, замужем.

— Слава богу?

Саймон ничего не ответил.

— Ты к тому, что если бы она была свободна, она угрожала бы твоей благословенной холостяцкой жизни?

— Нет.

— У тебя бы отлично получилось.

— Что? Жить здесь? Не думаю.

— Ты постоянно увиливаешь.

— А твой мобильник здесь работает?

— Ну вот, опять.

— Лучше мне сходить в паб, узнать, не оставлял ли кто-нибудь сообщение. Ты со мной?

— Боже мой, такое ощущение, что мы живем в 50-х. Я поймал сигнал на дороге на днях… ну, половину палочки.

Но Саймон уже пошел к двери.

— Наверное, это был доктор, — сказал Сэм, быстро схватив ключи и усевшись на водительское место.

— Именно поэтому мне хотелось бы узнать насчет сообщений побыстрее. Я могу водить с такой рукой, если что. Или ты больше не чувствуешь себя в безопасности рядом со мной?

— Все нормально, мне просто нравится водить. А ты чувствуешь неуверенность из-за того, что стал инвалидом?

— Что за хрень, Сэм! Иногда ты перегибаешь палку. Я чувствую себя совершенно нормально. У меня очень умная, полностью функциональная рука, спасибо блестящим гениям протезирования, а через месяц я получу в свое распоряжение такое произведение искусства, что смогу удерживать пальцами булавку. Я не чувствую неуверенности — я чувствую, что мне чертовски повезло. Они мне жизнь спасли, так что о какой руке может идти речь!

— Особенно между нами.

— Осторожно!

В нескольких ярдах от них по дороге мирно прогуливалась овца. Сэм ударил по тормозам, его занесло, но он резко развернул руль и выправил машину.

— Он сможет определить, если она утопилась сама? — спросил Сэм после нескольких миль, проведенных в тишине.

— Не уверен… он точно сможет сказать, если она умерла от утопления, — что наверняка так. Это просто. Но когда существует подозрение на самоубийство, обращают внимание уже на другие факторы — эмоциональное состояние, записка или другое сообщение, оставленное кому-то, штуки типа камней, рассованных по карманам, чтобы тело пошло ко дну… Но я не медик. А ты что думаешь?

Сэм пожал плечами.

— Ты ее знал, я нет.

— Это правда, но ты, возможно, был последним, кто видел Сэнди живой, так что если она была в неустойчивом психологическом состоянии…

Сэм с ужасом посмотрел на Саймона.

— Думаешь, есть такая вероятность? Что больше никто не видел ее после того, как она меня подбросила той ночью?

— Это возможно, Сэмбо. Она жила одна, было поздно… и ночь паршивая. Вряд ли кто-нибудь мог к ней тогда зайти. Может быть, на следующее утро, кто знает, но, когда мы заметили, что ее уже давно не видно, этот человек мог бы сказать, что был у нее дома тем утром.

— Господи. И что будет?

— Если окажется, что ты был последним? Ничего, только могут попросить тебя быть свидетелем во время расследования. Не переживай — оно будет коротким, чисто формальным, и есть вероятность, что коронер напишет в заключении, что она сама утопилась.

— Они могут подумать, что это я убил ее.

— И с чего им вообще прийти к такому выводу? Ты хочешь сказать, что ты ушел от меня, когда я заснул, в бурю и штормовой ветер дошел до дома, где никогда не был, ворвался туда и… Что? Стукнул ее по голове и дотащил по крутой тропе до моря в полной темноте? И какой у тебя был бы мотив?

— Ну да.

Но даже согласившись, Сэм все равно замолчал до конца пути.

Йен коротко рассмеялся.

— Если бы я мог биться об заклад… Тебе понадобится телефон до или после того, как выпьешь?

В баре было всего несколько человек. Сэм скользнул за дальний стол.

— Если тебе вдруг интересно — у всех так, там какая-то авария на вышке или что-то в таком роде. Мобильники тут совершенно бесполезны, что говорить. У тебя было три звонка, все хотели оставить сообщение или попросить меня за тобой съездить. Как будто у меня есть время.

— Извини, Йен. Мне полпинты светлого, Сэму колы, а ты что будешь?

— А, нет, но спасибо. Там сейчас Лорна на телефоне, так что лучше беги сразу, пока никто не перехватил. Вот.

Он отдал ему обрывок конверта с именами и номерами.

Доктор Мюррей. Кирон. Ричард.

Он начал с патологоанатома, но попал на автоответчик. Оставил сообщение. Ричард? О Ричарде он не хотел думать. Он набрал Кирону.

— Офис старшего констебля.

— Это Саймон Серрэйлер. Мне оставили сообщение, чтобы я позвонил констеблю.

— О, мне очень жаль, но сейчас он на встрече, вечером у него ужин, и, боюсь, я понятия не имею, зачем вы ему понадобились — он мне ничего не сказал.

— Понятно… спасибо. Передайте ему, что я позвоню завтра, хорошо? Ему нет смысла звонить мне на мобильный, на всем острове нет сигнала. Или он может написать мне на почту. Она, кажется, работает.

— Я все сделаю. Спасибо вам.

Он вернулся к Сэму, который допил свою колу, взял еще одну и листал «Сан».

— Паршивая газетенка, — сказал Саймон.

— Это точно. Поговорил с кем-нибудь?

— Ни с кем.

— Саймон, — прокричал из-за стойки Йен, — док снова на телефоне.

— Я так понимаю, дело по-прежнему на вас, — сказал патологоанатом. — Вы знаете, что у них там происходит на Большой земле?

— Мне сказали, что человека выделить не смогут. Ловят каких-то наркоторговцев. Но я не против пока побыть ответственным. У вас есть для меня какие-нибудь результаты?

— Да, в том числе пара сюрпризов. Вы сможете сюда добраться?

— Следующий паром уплывает через двадцать минут, сяду на него. Куда мне ехать?

— Я вас встречу.

Доктор Мюррей ждал его на пристани, у которой пришвартовался паром, в старом побитом джипе, какие обычно верно служат тем, кто должен иметь возможность без проблем подъехать к любому месту и при любой погоде.

Они проехали около мили и остановились у викторианского здания, которое выглядело как школа, но на самом деле было старой университетской больницей. Ее, вместе с местной начальной школой, перевели в современное здание в западной части города.

— У нас тут патологоанатомическая лаборатория, морг и архив, а за нами — офис прокурора. Мы уже много лет требуем помещение побольше и оборудование посовременнее, но не похоже, что что-то получим. Идемте.

Они поднялись ко входу по низкой лестнице со стертыми каменными ступенями и теперь шли по неизбежному бежевому коридору с высокими подъемными окнами вдоль стен к дверям с устрашающей надписью: «Посторонним вход запрещен».

Характерный запах морга. Антисептик и очень конкретные химикаты. Формальдегид. И еще что-то. Запах смерти, который ничто никогда не сможет заглушить или скрыть. Но все же Серрэйлер знал, что на самом деле она была не здесь. Здесь смерть уже была дезинфицирована, нейтрализована. Смерть отчищалась, освобождалась от собственного прошлого, то есть от жизни, и погружалась в водоворот глобальных изменений каждой своей молекулы. Смерть здесь была уже не смертью. Но и не жизнью. Смерть становилась медицинским фактом, безликим объектом, лишенным определенных черт или статуса. Смерть отчуждали и продолжали работать исключительно с ней.

Он никогда не находил кабинет патологоанатома жутким или отталкивающим. В каком-то смысле он считал эту работу достаточно красивой, как красив любой ритуал. Тут всегда присутствовало уважение, всегда присутствовали формальности. Правила безоговорочно исполнялись, процедура соблюдалась. Здесь никогда не оставалось места для импровизации, для творчества, для выдумки, для индивидуального подхода. У вскрытия была схема, оно имело свой вид. Свою форму.

Мюррей отослал ассистента.

— У нас больше никого нет, — сказал он. — Вчера было трое. Маленький мальчик попал под грузовик с овцами. Своего отца. — Он покачал головой.

Никогда не позволяйте никому говорить, что эти люди становятся черствыми и циничными, что они уже все видели и больше ничего не чувствуют, что они медицинские автоматы, что каждое следующее мертвое тело значит для них так же мало, как и предыдущее, и то, что было до него.

— Я знал их. Так всегда — ты живешь в маленьком сообществе. И страдаешь вместе с ним.

Он снова покачал головой.

— Вы можете встать подальше, если хотите.

— Все в порядке.

— Удивительно, но многие полицейские отвечают иначе. Хорошо. Питер!

Серрэйлер наблюдал, как ассистент вкатывает внутрь накрытое простыней тело. Они с доктором передвинули его на хирургический стол, и Мюррей пригласил Саймона подойти ближе. Сначала он опустил простыню, чтобы было видно только лицо и шею.

Сэнди выглядела так, как выглядели они все. Начисто выхолощенная, как будто смерть забирала не только дыхание, которое и было жизнью, но личность, индивидуальность, сущность, оставляя только пустоту. Но несмотря ни на что, лицо по-прежнему сохраняло свои черты, и эти черты подсказывали имя.

Это была Сэнди. Но Сэнди здесь больше не было.

— Идентифицируете по-прежнему?

— Да. Это она.

— Хорошо. Давайте перевернем, пожалуйста.

Они так и сделали, так что Сэнди теперь лежала лицом вниз. Длинные волосы были обрезаны, а голова побрита. Но доктор указывал на шею.

— Видите это?

Саймон наклонился и присмотрелся. А потом тихо присвистнул.

— Значит, не самоубийство.

Он увидел не что иное, как рану от пули. Она была расположена точно так, чтобы быть смертельной.

— У вас есть какие-то догадки насчет оружия?

— Особых нет, но это точно не винтовка, а то бы голову снесло. А винтовки — это единственное оружие, которое можно легально иметь на острове. Это может быть «Глок», но я не эксперт по баллистике. Я отослал фотографии по почте. Получу точную информацию из Глазго завтра, если повезет. Полагаю, это вам поможет.

— По ней вряд ли попали во время охоты на кроликов. Это револьвер.

— А это значит, убийство умышленное.

— И, вероятно, тщательно спланированное. Сомневаюсь, что на Тарансуэе у кого-то есть такое огнестрельное оружие — если так, это бы пришлось очень тщательно скрывать. Но зачем? Другие травмы есть?

— Ничего серьезного — мелкие царапины и ушибы на руках и голове. Видимо, от камней или чего-то такого. Тело уже было мертвым, когда попало в воду.

— Я был на острове и раньше, знаю его достаточно хорошо — насколько может приезжий — и могу себе представить, какие бывают скандалы: видел несколько в субботу вечером. Но это узкое сообщество…

— Они все такие, но от этого хуже не становятся.

— Нет. И я не могу представить, чтобы кто-нибудь застрелил Сэнди. Она была популярна… Немного сама по себе, но она хорошенько потрудилась, чтобы заслужить себе место на этом острове. С чего бы кому-то ее убивать?

Мюррей молча смотрел на него какое-то время, а потом жестом попросил ассистента помочь ему перевернуть тело и снять простыню.

— Меня это особенно не удивило, с учетом некоторых других признаков, но для вас это, наверное, будет шоком.

Сэнди. По-прежнему, безусловно, Сэнди. Мертвая. Лежит на спине.

На спине…

Двадцать два

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Надеюсь, у тебя все хорошо или по крайней мере лучше, чем здесь. Серия пожаров — теперь в нашем ежедневном меню, и они не прекращаются. Если ты по-прежнему в тихом, свободном от преступности краю небес и морей, я был бы благодарен, если бы ты открыл вот это и высказал свое мнение. Мать хочет, чтобы за дело взялись снова. Я прикрепляю архивный файл со всей информацией об исчезновении Кимберли Стилл и ходе расследования. А также сведения о Ли Рассоне. Это все, по идее, должно было отправиться в долгий ящик, потому что у нас и так не хватает людей из-за этих пожаров и других текущих вопросов, которыми тоже надо заниматься. Для холодных дел никогда нет времени, но миссис Стилл об этом неизвестно.

Для меня достаточно очевидно, что это Рассон убил и похитил Кимберли, и достаточно понятно, что вряд ли мы это когда-нибудь докажем. Но вдруг там окажется нечто достойное того, чтобы организовать ему еще один допрос? Но пока о таком рано говорить. Когда ты собираешься назад? Тут все хорошо, не считая пожаров. У Кэт есть кое-что новенькое — она тебе расскажет. Может не сработать. Все не так однозначно. Сэм все еще там? Не слышали от него ничего уже несколько дней.

Всего наилучшего, К.

Двадцать три

Он отправил Сэму сообщение, что встретится с местной полицией — из тех, кто был на месте, — чтобы выяснить свою будущую роль в том, что теперь оказалось расследованием убийства. Он вернется на последнем пароме, а Сэм в это время должен купить что-нибудь на обед в местном магазине: самое простое, яиц и замороженной картошки фри. Вероятность того, что это будет невозможно, есть — всего пятьдесят на пятьдесят.

О более запутанных обстоятельствах он своему племяннику не сообщил.

В полиции отчаянно не хватало людей, все разбирались с контрабандой наркотиков.

— Мы не можем дать вам никого в помощь, — сказал инспектор, с которым встретился Саймон. — Я получил официальное разрешение сделать вас старшим офицером расследования. Все, что вы выясните, — сразу передавайте нам. Не могли бы вы, как обычно, расспросить жителей: где последний раз видели, с кем, не было ли чего необычного и так далее? Мы вынуждены рассчитывать только на вас в плане продвижения дела, но мы пришлем кого-нибудь сразу, как только это станет возможным. Но, боюсь, в ближайшее время вы будете сами по себе. Это ничего?

Саймон заметил, что взгляд инспектора задержался на его руке.

— Все нормально, — сказал он.

Он вернется домой, примет душ, переоденется, а потом поедет в паб и спросит Йена, можно ли ему организовать небольшую комнатку для расследований в закутке, который очень редко использовался — только в субботу и пятницу вечером. В следующие несколько часов он сможет расспросить там местных, которые будут приходить и уходить, и постарается составить более полную картину — хотя, скорее всего, это будет не более, чем размытый набросок. Как только он поговорит с хозяином и первым посетителем, остальные, он был уверен, тоже подтянутся в течение дня.

Из открытого окна комнаты для гостей доносилась громкая музыка.

— Убавь немного, Сэм.

Сэм убавил. Чуть-чуть.

— Я думал, ты ушел помогать Дугласу.

— Не было настроения.

Саймон остановился на полпути в ванную.

— На тебя не похоже.

— Ну, что же. Так что там случилось?

— Расскажу, когда помоюсь. У нас есть что-нибудь поесть?

— Яйца. Хлеб слегка зачерствел.

— Можешь организовать?

Сэм не двинулся с места.

Вода сначала полилась холодная, потом кипяток, а потом, наконец, чуть теплая. Это был один из самых мудреных процессов на острове — принятие душа. С ванной было не легче. Саймон посмотрел на верхнюю часть своей левой руки, из которой руки больше не росло. Раны давно затянулись, кожа была гладкой, но даже несмотря на то, что протез садился идеально — гораздо лучше, чем те, которыми люди довольствовались вплоть до последних нескольких лет, — раздражения все равно было не избежать: до тех пор пока все не огрубеет и не задеревенеет. Ему приходилось обмывать ее и намазывать кремом утром и вечером. Но прежняя страшная краснота исчезла. Все заживало.

Каждый раз, когда он смотрел на нее, он вспоминал, как ему повезло, что все обошлось потерей руки, а не жизни. Ему было больно, он страдал, и злился, и чувствовал усталость, но он никогда не спрашивал, почему. «Почему я? Почему это?»

Потому что существовал очевидный ответ. Действительно, мучиться этим вопросом могли люди, которых поразила внезапная болезнь, а не те, на кого напал обезумевший преступник. Как полицейский, пусть и из уголовного розыска, он каждый рабочий день вставал на линию огня, как и все они. Учитывая уровень опасности на улицах, было удивительно, что подобное не случалось чаще.

Пришлось подождать, чтобы удостовериться, что его рука окончательно высохла. В противном случае у него бы возникли проблемы.

Сэм доставал яйца и жарил помидоры, когда он наконец спустился вниз.

— Молодец.

— Извини — ни бекона, ни чего-нибудь в этом роде нет. Но я пожарю хлеб.

— Все нормально.

Дальше они замолчали и не говорили ничего до тех пор, пока не сели за стол перед тарелками с едой.

— Ладно, — сказал Сэм, набив рот. — Что там?

Саймон рассказал ему сначала о пулевом отверстии. Самое простое.

— Я знал! То есть я не знал, но… это просто было странно. Ты так не подумал?

— Конечно, подумал. Я из полиции. Из уголовного розыска. Я этим занимаюсь все время. Появляется мертвое тело, появляется и вероятность — иногда очень отдаленная, иногда с трудом представимая, потому что все улики указывают на обратное, но это всегда должно быть у тебя в голове. Хотя в случае с Сэнди — у меня это была не первая мысль и даже не вторая, должен признаться.

Сэм положил нож и вилку и посмотрел на него.

— Но кто, мать твою? Кто?

— Пока — без понятия. Наверное, тут первый вопрос почему, а не кто.

Сэм покачал головой.

— А ведь кажется, что это самое безопасное место на земле. Остров.

— И это очень близко к истине, если мы говорим о насильственных преступлениях. Это очень сильно выбивается из нормы.

— Что ты знаешь о ней? О Сэнди? Кто-нибудь что-нибудь о ней знает?

Теперь уже Саймон застыл над тарелкой. Он засомневался. Строго говоря, это было неэтично, но его племянник проникся симпатией к Сэнди, и Саймону было искренне интересно увидеть его реакцию на новость. Он даже не представлял, какой она может быть. Понятно, сначала это будет удивление, но потом… Шок? Отвращение?

Но чего он уж точно не ожидал, так это смеха. Сэм уставился на него через стол и какое-то время не выказывал вообще никакой реакции, но потом разразился взрывом хохота и стал бить кулаком об стол.

— Черт меня дери… Ай да Сэнди… Такое шотландским раскольникам и не снилось. Черт МЕНЯ ДЕРИ!!! Виктор и Виктория… И, если подумать, знаешь… ну, я едва с ней — с ним — познакомился, только на пути сюда, и больше внимания обращал на погоду и собственное состояние… Но, оглядываясь назад, все сходится. Да. А тебе никогда в голову не приходило, Сай?

— Нет.

Сэм еще какое-то время подхихикивал, доедая остатки яиц с тостами в тарелке, но потом довольно внезапно остановился и затих.

— Только… Сэнди убили. И это же не важно — кто, что, женщина, мужчина… Пристрелили… И не случайно, промахнувшись по кролику. Ну, правда — это ужасно. Никто не должен расставаться с жизнью вот так.

— Да.

Так они и сидели, задумавшись, пытаясь это как-то осмыслить, пропустить через себя. Ночь была тихая. На Тарансуэе всегда дул ветер, но сейчас он был настолько слаб, что едва шумел в каминной трубе, и от него даже не тряслись оконные рамы и не колыхались занавески.

— О, и я подумал: наверное, буду уезжать отсюда, либо завтра, либо послезавтра.

— Домой?

— Нет. Может, пересекусь с парой друзей в Лондоне — по крайней мере, там они были последний раз, когда мы списывались.

— Лондон, — задумчиво произнес Саймон. — И что там, Сэм?

— Ну, знаешь… встретимся.

— Просто встретитесь?

Сэм явно смутился.

— И когда вы встретитесь? Что дальше?

Молчание.

— У тебя хватит денег, чтобы добраться до Лондона?

— А. Нет. Я думал…

Саймон поднялся и начал собирать тарелки.

— Значит, ты думал неправильно, Сэмбо. Ты даже не можешь дать себе труд выползти отсюда и подсобить Дугласу, чтобы ему было попроще. Кирсти теперь постоянно плохо, она не может особо помочь, пока не родит. Так что не жди, что я просто суну руку в карман и выдам тебе наличные, чтобы ты спокойно мог свалить в Лондон.

— Значит, мне нужно остаться здесь?

— Нет. Ты взял обратные билеты на паром и на поезд, когда ехал сюда?

— Эм…

— Видимо, нет. Ладно, я дам тебе денег на обратные билеты. Я имею в виду, до Лаффертона. Либо так, либо оставайся здесь и работай.

Он никогда не говорил с Сэмом в таком тоне — не было необходимости. Сэм никогда не ленился и не отлынивал, он всегда был живым, активным, жизнелюбивым мальчиком. Только он больше не был им, а был беспокойным молодым человеком, который не знал, какое будущее его ждет и какие именно шаги он хотел бы сделать ему навстречу. Может, стоило быть с ним помягче, но Саймон точно не будет добродушным дурачком, который выдаст ему денег, чтобы тот мог встретиться с кем-то там в Лондоне.

Йен был совсем не против, чтобы он занял закуток в пабе. Тут же возникло сразу пятеро постоянных посетителей, с кем он мог бы поговорить, в том числе Дуглас, но еще и Фергал Морн, ферма которого располагалась на самом краю склона, где стоял дом Сэнди. Фергал был глухим, его отец и прадед так же, как и он, разводили овец на том же самом месте и тоже были глухими. Он был женат и родил дочь, чей слух оказался идеальным, и очень боялся заводить еще одного ребенка, потому что это мог оказаться сын, который унаследует его глухоту. Фергал носил слуховой аппарат, но даже с его помощью он слышал чужую речь как через толстую стену ваты, зато отлично читал по губам и по лицам.

— Это такой ужас, с Сэнди… такой ужас. Никогда бы не подумал, что она сделает такое с собой, вот правда. Хорошая женщина — и хорошая соседка, хотя у нее дома я никогда не бывал, ни разу. Она сама приходила.

— Она рассказывала о себе, Фергал? Прежде чем приехала сюда — ты знал, где она жила, что делала, какая у нее семья и так далее?

По выражению Фергала было ясно, что он слушает, впитывает слова Саймона, пытается понять вопросы, которые он задает, но очень медленно, очень внимательно и только в тот момент, когда лицо собеседника оживает.

— Нет. Она не говорила ничего, никогда. Очень закрытая женщина, Сэнди… Хотя у меня не было чувства, будто она что-то утаивает, что-то плохое, понимаете? Она вроде как своя в доску. Прошла Тарансуэй вдоль и поперек столько раз. Я ее видел и на пляже, и наверху. Да, она была здоровая и активная.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Наверное, четыре дня назад. Когда прошел последний шторм.

— Где?

— В магазине, а потом она ехала в своем джипе в сторону дома, и мы встретились, — ну и остановились на ходу, вы знаете, как это у нас заведено, — и помахали друг другу. И все.

— Как она выглядела?

Фергал пожал плечами.

— Как обычно.

— Она всегда гуляла одна? По острову?

— Постоянно. Я думал, что у нее девять жизней, вечно она карабкалась по скалам и устраивала обвалы или убегала от приливов, все в таком роде. Дикая женщина. Ну да, Йен говорил, что у нее девять жизней, как у кошки. Но и ей удача изменила.

— К ней кто-нибудь приходил?

— Мы за ее домом из-за шторки не наблюдали.

— Уверен, что не наблюдали, но, если бы кто-нибудь пришел, вы бы заметили.

— Ну, я не замечал… Но это еще не значит, что никого не было, да?

— Конечно. Вы не заметили в ней никаких изменений, когда в последний раз виделись? Не было похоже, чтобы она волновалась о чем-то? Может, она отвлекалась, была рассеянной?

— Я такого не заметил. Но мы не особо долго проболтали, когда встретились.

— Ладно. Ну, если вдруг вы что-то вспомните, даже самое незначительное, скажите мне, хорошо? Это может быть важно, Фергал, — люди этого не понимают и игнорируют некоторые мелочи. Все, что вам могло показаться… ну, не совсем обычным, не совсем на своем месте относительно Сэнди, ее дома, ее машины… все. Не смущайтесь и никогда не думайте, что вы зря тратите мое или чье-то еще время.

— Ничего такого. Но я сделаю, как вы говорите. Обязательно сделаю.

Потом все продолжалось в том же духе. Никто не видел и не слышал ничего и никого. Ничего необычного, ничего настораживающего… Что было особо удивительно, ведь несмотря на довольно низкую плотность населения, островитяне были крепко повязаны друг с другом. Не важно, насколько далеко они жили, они всегда следили друг за другом и знали, что происходит. Но о Сэнди — ничего.

Всплыла только одна вещь, но, как Саймон ни ломал над ней голову, он не мог понять, почему именно это кажется ему чем-то значимым. Но оно определенно таким было.

Дерри Муир осуществлял доставку по всему острову — обычно это было что-то с парома или из магазина, и по преимуществу он относил посылки тем, кто по какой-то причине не мог справиться сам, — либо старым, либо немощным, либо кому-то со сломанным автомобилем. Дерри знал Сэнди не лучше остальных, потому что она всегда все забирала сама, но они иногда болтали в баре, и однажды, месяц или около того назад, Сэнди помогла ему вытащить из лужи рядом с ее домом его фургон. Она пригласила его на чашку чая, и оказалось, что у них общая страсть к керлингу. Дерри и его жена участвовали в соревнованиях и даже ездили в составе разных лиг на Большую землю, а Сэнди сказала, что в двадцать с чем-то лет прожила три года в Канаде и познакомилась с этим спортом там. Они болтали, пока Дерри не обнаружил, что уже на час опаздывает, а потом еще раз созвонились, и Дерри занес ей свои журналы о керлинге. Он как-то предложил ей посмотреть игру вместе с ним и Моникой и даже снова начать играть. Но она не проявила энтузиазма.

— Я не знаю, какое это может иметь отношение к чему-либо — керлинг, Канада…

— Я тоже, но спасибо, Дерри. Это может что-то значить.

Но что именно — Саймон не имел ни малейшего представления, хотя это не выходило у него из головы и настойчиво напоминало о себе. Потому что больше ничего не было. Ни гостей. Ни машин. Она всегда уходила и возвращалась в самое необычное время, так что увидеть ее разгуливающей по пляжу или болотам в девять вечера или лезущей по скалам на рассвете не казалось чем-то удивительным. Она оставалась старой доброй Сэнди. Кажется, последний раз все в деревне видели ее в ночь шторма, когда она ушла из паба вместе с его подвыпившим племянником, чтобы довезти его до дома. И пока что было очень похоже на то, что Сэм действительно был последним человеком, который видел Сэнди, прежде чем ее убили.

Двадцать четыре

Кэт сделала ризотто и крыжовненный мусс со взбитыми сливками. Еще у них была бутылка новозеландского совиньона, а потом Кирон оставил их вдвоем, удалившись в гостиную, чтобы посмотреть важный футбольный матч. В итоге они с Люком очень хорошо поладили, но Кэт заметила — и это ее изрядно повеселило, хотя она тщательно это скрыла, — что в начале вечера Кирон держался максимально формально и взглянул на дорогой костюм Люка и его цветастый итальянский галстук с некоторым подозрением. Но как только он окончательно успокоился, что Люк не испытывает никакого интереса к его жене, кроме как к давнему хорошему другу, а она к нему, он обнаружил, что у них есть много общего — за исключением футбола, — и Кэт в какой-то момент просто откинулась на стуле и слушала их.

Но Люк пришел обсудить с ней дела. Она пригласила его домой, потому что хотела, чтобы они с Кироном познакомились в более расслабленной атмосфере, чем в ресторане или отеле. И дом был лучшим местом, чтобы обсудить работу и будущее. Кэт сварила кофе, и он открыл свой планшет, в котором были готовый сайт, брошюры, финансовый план и юридические условия и разъяснения. Он отдал его Кэт и присел рядом, подняв Вуки с его места на краю дивана и усадив его к себе на колени.

— Осторожно — недавно он укусил Кирона.

— Это не злая собака, а милый маленький котенок.

— К тому же ты для него незнакомец. А Кирон член семьи.

Но тут она увидела, что Вуки успокоился, свернулся калачиком и быстро заснул. Люк поглаживал его.

«Мы предоставляем высококвалифицированные индивидуальные услуги врачей-терапевтов прямо на дому, обеспечивая заботливое, профессиональное и достойное отношение.

Мы делаем выбор в пользу ухода за гораздо меньшим количеством пациентов, чем у обычного терапевта, благодаря чему у нас остается дополнительное время на то, чтобы понять вас и ваши потребности. Как клиент программы, вы будете иметь неограниченный доступ к консультациям, медицинским советам и поддержке со стороны ваших личных врачей 24 часа в сутки, 365 дней в году.

Мы — совершенно независимая служба, работающая в Лаффертоне и ближайших населенных пунктах. Мы хотим восстановить традицию «вызова врача на дом» и сделать это главным компонентом семейной медицины, чтобы связь между доктором и пациентом, которой часто так не хватает, вновь стала предельно тесной. О вас и вашей семье всегда будут готовы вовремя и профессионально позаботиться опытные врачи, которых вы знаете и которым доверяете.

Мы развиваем нашу практику, чтобы полностью сфокусироваться на здоровье и благополучии наших клиентов. Насладитесь радикально новым подходом и узнайте, с какой заботой, внимательностью и ответственностью могут предоставляться медицинские услуги».

Кэт подняла глаза.

— Сколько это будет стоить?

— Я хочу установить предельно разумную цену… Мы много сэкономим на аренде здания и кабинетов. Мы наймем кого-нибудь для выполнения офисной работы, но самого по себе офиса у нас не будет… Мы сами будем везде ездить, навещать людей в их собственных домах. Никаких расходов на содержание отделения.

— Сколько?

— Индивидуальное членство — около ста фунтов в месяц, пары — 150, семьи — 170, вне зависимости от количества людей, главное, чтобы они были родственниками и жили под одной крышей.

— И они будут оставаться зарегистрированными у терапевтов в Национальной службе здравоохранения?

— Мы будем это настойчиво рекомендовать на случай необходимости срочной госпитализации и так далее. Стоит тебе выйти из системы, обратно попасть бывает не так уж просто.

— Насколько большую территорию мы будем покрывать?

— Посмотрим. Изначально у нас будет всего три человека, и мы просто разделим пациентов в зависимости от того, какой будет старт. Ты будешь консультировать по Скайпу, почте и телефону — не всегда требуется посещение, но мы будем и выезжать, если для клиента это предпочтительнее, — для большинства пожилых будет именно так, я думаю.

— И для людей с маленькими детьми.

— И кто-то захочет именно женщину-врача. Мы будем стараться удовлетворять все пожелания, но не всегда это будет возможно.

— Экстренные вызовы?

— Если нам позвонят в два часа ночи, потому что кто-то на другом конце города чувствует сильные боли в груди или упал с лестницы, то, очевидно, им стоит вызвать «Скорую помощь», и так мы и будем говорить. Частные «Скорые» запрещены, сама знаешь.

— А что насчет паллиативной помощи?

— Будем обсуждать. И тут будет принципиален твой вклад.

— Люк… Я не сказала, что согласна.

— Пока не сказала.

— Я думала об этом и говорила с Кироном — не то чтобы он хоть что-то смыслил в медицине, не считая того, что он страшный ипохондрик. Но это скажется на количестве времени, которое мы сможем проводить вместе.

— Мне думается, что его станет даже больше.

— Возможно. Но сейчас я просто терапевт на полставки, поэтому у меня есть вечера, выходные — все это может измениться.

— Мы не вернемся к старым временам и выездам на все вызовы, Кэт, — тогда мы не консультировали по телефону или почте, и, если кто-то в два часа ночи требовал от нас приехать из-за содранного заусенца, мы юридически обязаны были это сделать.

— Мои пациенты довольно редко были настолько неразумны. Но есть еще и другие вещи…

Она положила планшет и какое-то время сидела молча. Люк не переставал поглаживать Вуки, который тихо похрапывал.

Она знала, что идея хорошая и что для нее это будет идеально. Она всегда любила посещения на дому. Они давали ей время составить более полное представление о пациенте, выслушать его, рассмотреть проблему в спокойной обстановке. Она была бы рада вырваться из вечно забитого отделения, где на пациента дается ровно десять минут и ты впадаешь в панику, если один из них занял двадцать. Она бы с удовольствием ездила на машине, и она была согласна, что большое количество консультаций можно проводить по телефону, или по Скайпу, или по почте, тем более все записи о визитах на всякий случай будут сохраняться. Чем меньше пациентов у нее в списке, тем больше она сможет уделять им времени и внимания, а еще это освободит ее от административной работы, которая была проклятьем каждого терапевта.

— Но… — сказал Люк.

— Крис бы развелся со мной, если бы я только подумала об этом. Он бы сказал, что совершенно неправильно и несправедливо, что те, кто может платить, получают доступ к лучшей медицине, что деньги не должны говорить…

Люк продолжал гладить Вуки. Он ничего не говорил. Просто ждал.

Кэт не плакала о своем первом муже, отце их троих детей, уже очень давно, но в этот момент не смогла сдержать слезы. У нее перед глазами, как живая, встала картина — он свернулся калачиком на их кровати, она обнимает его, умирающего от опухоли мозга, слишком молодого еще человека, у которого слишком много всего, чем можно наслаждаться и что отдать, слишком много жизни и любви.

Люк положил свою ладонь на ее руку.

— Не переживай. Не торопись, тебе нужно обдумать это. И я понимаю — я его тоже знал, ты ведь помнишь? Крис был хорошим доктором, и у него были принципы, которыми он никогда бы не поступился… Но дело в том, Кэт, что это не разговор о том, что могут и не могут получить бедные или богатые. Один мой друг уже ведет подобную частную практику — они были одними из первых. И да, у них есть очень состоятельные клиенты, но есть и люди, которые платят им из своей пенсии или из своих сбережений, просто потому что хотят получить полноценный и надежный уход. Сейчас общая практика в кризисе по массе причин, мы все знаем это, а люди, особенно постарше, предпочитают быть спокойны по поводу своего здоровья. Гораздо более простые люди, чем ты думаешь, могут позволить себе это. 1200 фунтов в год… подумай об этой сумме относительно, например, отпуска. Я делаю это не чтобы разбогатеть — я буду рад, если в какой-то момент смогу получать на этом столько же, как когда работал в государственной структуре. Я думаю, ты тоже.

Кэт высморкала нос и поднялась, чтобы сделать еще кофе. У раковины она ополоснула лицо холодной водой. Она будет и дальше думать над планом Люка. Оставались еще детали, мелкий шрифт. Оставалось еще мнение Кирона. По поводу всего.

Но она знала. Она уже знала, какой будет ответ.

Когда она вернулась на диван, пришел старый кот Мефисто, привалился к боку Люка и заурчал, в то время как Вуки, не шелохнувшись, продолжил лежать у него на коленях. На секунду зашел Кирон, чтобы захватить себе пива в перерыве, и заодно спросил, не хочет ли кто. И когда он это сделал, у Кэт возникло внезапное и довольно неожиданное чувство, что она наконец-то отпускает Криса, а вместе с ним и то, за что она так долго цеплялась, — причем с его благословения.

Двадцать пять

Серрэйлер посадил Сэма на паром и пошел к пабу. Было всего начало седьмого, и он был пуст. Йен менял дозатор на бутылке.

— Если тебе снова нужно место — пожалуйста, по четвергам всегда тихо. Хочешь, налью тебе стаканчик? За счет заведения. Это, конечно, паршивый повод, но ты привел несколько новых парней — и когда у них пересыхало горло после беседы с тобой, они заворачивали сюда.

— Нет, не сейчас, спасибо… Я, может, позаимствую его у тебя в какой-нибудь другой день. И хорошо, что ты не занят, Йен. Я хотел кое-что у тебя спросить.

Йен напряженно посмотрел на Саймона.

— Не я, — сказал он. — У меня только винтовка, и она полностью законная, к тому же откуда у меня время, чтобы ходить стрелять?

— Это не то, о чем я хотел спросить. Хотя ее, конечно, могли застрелить и из винтовки.

— Это глупость какая-то. Ты знаешь, как люди после этого выглядят. Кто бы ее ни нашел… кто бы первым ее ни увидел… у них бы точно не возникло ни малейшего сомнения. Но послушай меня, Саймон… Мне очень жаль, что это случилось. Может быть, кто-нибудь на белом свете и заслуживает этого, но не она. Не Сэнди. — Он начисто вытер стойку бара, но все еще продолжал водить по ней тряпкой туда-сюда. — И ты совсем не продвинулся? Никто тебе на ум не приходит?

— Я просто задавал вопросы — и получил несколько небесполезных ответов.

— Что ты имеешь в виду под небесполезными? — Йен отвернулся и налил себе двойной виски. — Твое здоровье, — сказал он и осушил стакан до дна. Саймон был удивлен. Он никогда не видел, чтобы Йен выпивал больше, чем несколько глотков из пинты, стоявшей на краю стойки, которой ему хватало на весь вечер.

— Ты когда-нибудь сам размышлял о Сэнди? Откуда она приехала, какая у нее была раньше жизнь?

— А кто не размышлял? У всех есть прошлое. Люди здесь научились не задавать слишком много вопросов. Ты быстро это понимаешь.

Нет, — подумал Саймон. Они не задают новоприбывшим прямых вопросов, потому что изо всех сил пытаются выяснить что-нибудь другими способами. Они наблюдают, слушают, разговаривают друг с другом, а потом складывают вместе два и два. Но в данном случае, насколько он понял, пять никто не получил — и даже правильное четыре.

— Ты никогда ничего в ней не замечал? Тебе ни разу не приходило в голову, что она, я не знаю, немного другая?

— Конечно, она была другая. Ты видел ее, разговаривал с ней… она была непохожа на всех остальных на острове, потому что была не с острова. Но она всегда готова была помочь. Она приходила сюда несколько раз в неделю, помогала с разгрузкой, она могла денек поработать где угодно и при этом не принимала ничего, кроме ножки ягненка, чтобы пихнуть в холодильник, или, может, домашнего пирога. Она болтала со всеми — с друзьями, с незнакомцами, могла пошутить, могла выпить, ходила на кейли и на квизы. Она никогда не появлялась в церкви, но плясала на свадьбах и присутствовала при крещении детей. Она была настолько близка к тому, чтобы стать одной из нас, насколько может человек, который не является одним из нас. Я говорю тебе, Саймон, я расстроен тем, что случилось, как если бы это был кто-то из членов семьи. И дело не просто в том, что она мертва. А в той новости, что ее застрелили. Вот это меня потрясло. Пристрелили насмерть.

Это была самая длинная речь, какую Саймон когда-либо слышал от этого мужчины.

А теперь он собирался снова потрясти Йена.

— А вот это ты должен будешь держать при себе.

Йен мгновенно перестал делать то, чем он занимался, посмотрел на него через стойку, и в его взгляде появилось нечто, что Серрэйлер не мог интерпретировать… вызов, недовольство? Но с чего?

Снова поднялся ветер и начал кидаться на стену здания: восточный ветер, который будет все яростней и яростней и не успокоится, может быть, еще неделю или больше. Они оба прислушивались к нему. Но Йен смотрел в его лицо.

В четырех словах Саймон ему все рассказал.

Двадцать шесть

— Я бы хотела поговорить со старшим констеблем, пожалуйста.

— Я переведу вас.

Интересно, они поняли, что это она? Может, у них был какой-то специальный полицейский способ посмотреть номер, хотя она уже научилась делать так, чтобы ее телефон не определялся? Просто прошло меньше секунды, прежде чем ей ответили:

— Извините, линия занята, не могли бы вы перезвонить позже?

— Нет, я подожду.

— Это может быть долго, сегодня они очень заняты.

— Я не против. У меня нет более важных занятий. На самом деле, для меня вообще ничего важнее нет.

По кругу пошел уже знакомый джингл. Не нормальная музыка, а дурацкий джингл. Потом записанный голос, благодарящий ее за ожидание, а позже сообщающий, сколько дорожных аварий в этом году произошло из-за пьяных водителей, потом снова джингл, а потом объяснение, что не стоит набирать номер 999, если ее звонок в экстренную службу не связан с действительно экстренной ситуацией, а вместо этого можно позвонить…

— Боюсь, линия все еще занята. Вы хотите продолжить ожидание?

Она прождала двадцать минут, прежде чем с ней поговорила секретарша, и, конечно же, мистера Брайта не было в офисе целый день, и она может передать сообщение, хотя понятия не имеет, когда он вернется, так что, возможно, кто-нибудь другой…

Она положила трубку и ровно в этот момент что-то случилось. Вместо того чтобы погрузиться в чувство глубокого разочарования от того, что ее снова отбрили, которое накатывало на нее обычно, Мэрион почувствовала, как внутри нее вырастают новые силы и новая решимость. Вместе с совершенно новой идеей. Почему ей раньше не приходило в голову, что она может и должна это сделать, было непонятно. Но она не собиралась тратить время на рассуждения. Это не имело значения. Эта идея возникла, словно вспышка блестящего света, и она должна была ее воплотить.

— Отдел новостей.

— О… Я не уверена, что правильно попала… Я хочу поговорить с кем-нибудь, кто сможет приехать и выслушать меня. У меня есть… ну, я полагаю, история, но только, наверное, не новости. Ну, не новые новости, если вы понимаете, о чем я.

— Понятно. Может, если вы коротко расскажете мне, о чем речь, я либо продолжу беседу с вами, либо переведу на нужного человека? С кем я разговариваю?

— Миссис Стилл… Мэрион Стилл… мать Кимберли Стилл. — Пауза. Но почему она должна ее знать?

А затем:

— Кимберли Стилл… Прошу прощения, я не знаю, как более корректно это сформулировать… Это та Кимберли Стилл, которая пропала и, вероятно, была убита?

Ее звали Доркас Брюэр, и она была дома у Мэрион на Маунтфилд-авеню уже через час. Мэрион сделала чай и поставила на стол свежий имбирный пирог, который купила в новой пекарне накануне.

— Это очень хорошо, что вы приехали так быстро. Я этого не ожидала.

— Вы казались очень встревоженной.

Она была невероятно высокой молодой женщиной с очень короткими волосами, выкрашенными в розовый цвет. Но сделано было хорошо, подумала Мэрион. Ей шло. Это не выглядело пошло, как она всегда думала о волосах яркого цвета, это выглядело модно. На ней было оранжевое пальто. Оранжевое с розовым? Но это тоже смотрелось хорошо.

У нее не было блокнота, а только мобильный телефон, на который записывался их разговор, и с самого начала Мэрион поняла, что он ей мешает. Она постоянно посматривала на него, думала, как звучит ее голос, не сказала ли она сейчас что-то не то. Но девушка была очень спокойна и дружелюбна и при этом не слишком настойчива, она выпила две чашки чая с сахаром и съела кусок пирога, а потом взяла себе еще один. Так было гораздо лучше. Такая девушка, как она, могла бы попросить черный кофе и взглянуть на пирог с отвращением.

— Просто поговорите со мной, — сказала она, откинувшись в кресле.

— Сегодня утром я позвонила старшему констеблю — мистеру Брайту, я не знаю, вы знакомы с ним? Он однажды со мной встретился, и, полагаю, я должна быть благодарна и за это. Он очень занятой человек, я понимаю, и он еще даже не работал, когда Кимберли… да, он встретился со мной и сказал, что рассмотрит дело заново.

Мэрион налила себе еще чашку чая и выпила половину, прежде чем продолжить. Журналистка просто с улыбкой ждала, не подгоняя ее, не задавая бесконечных вопросов. Это успокаивало. Это помогало.

— Но, конечно же, ничего не случилось. С тех пор я пыталась звонить ему дважды, а сегодня утром они заставили меня прождать двадцать минут, и я все равно с ним не поговорила. Я знаю, в полиции все очень заняты, но это не повод просто от меня отмахиваться. Я понимаю, что он в тюрьме, но он в тюрьме не за убийство Кимберли, вот в чем дело, и именно это для меня важно. Вы это понимаете, мисс Брюэр?

— Доркас. Конечно, понимаю. — Она наклонилась вперед, не снимая руки с колен, и посмотрела Мэрион не просто в лицо, а прямо в глаза. И ее собственные глаза, глубокие, карие, засветились сочувствием и теплотой.

— У них есть такие дела, которые называют холодными, — возможно, вы слышали об этом. Это словосочетание часто фигурирует в криминальных сериалах по телевизору — это значит только то, что преступление совершено много лет назад, его так и не раскрыли, но у них закончились улики и…

— Идеи.

Доркас улыбнулась.

— В общем — да. Они перестают работать над этими делами, но они их не закрывают… они не могут, пока кого-нибудь не арестуют и не осудят и этого человека не признают виновным. Даже если подозреваемый мертв, его все равно могут признать виновным, и тогда дело закроют.

— Хотелось бы мне, чтобы он был мертв. Ужасно так говорить?

— Думаете? Есть очень большая вероятность, Мэрион, что он убил вашу дочь. Я бы, наверное, говорила то же самое. Я с трудом могу себе представить, как вы себя чувствовали все эти годы. Разумеется, у полиции всегда очень много работы, и у них каждый день появляются новые дела — но убийств среди них на самом деле не так уж много. Раскрывать их — это их долг. Сколько уже прошло — четыре года?

— Почти пять.

— Пришло время им вернуться к этому делу и рассмотреть его еще раз. С тех пор случилось многое.

— Например?

Доркас посмотрела на нее довольно неопределенно, но потом все-таки сказала:

— Новые техники изучения улик. — Это достаточно впечатлило Мэрион Стилл.

— Но что мы можем сделать… Что вы можете сделать?

— Я думаю, нужно призвать полицию к ответу, напомнить им о Кимберли, заново рассказать общественности всю историю целиком и привлечь к ней всеобщее внимание — думаю, это сослужит вам неплохую службу. Они не любят, когда их выставляют в дурном свете, понимаете? Им точно не нужна плохая реклама, но странно их в этом винить. И вот у них появится шанс доказать, что они не только на словах могут осуществить то, что пообещал вам старший констебль… Давайте вдохнем новую жизнь в вашу историю.

«Я НЕ УСПОКОЮСЬ, ПОКА НЕ ДОБЬЮСЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ МОЕЙ КИМБЕРЛИ».

Миссис Мэрион Стилл пытается бодриться, предлагая мне чай и кусочек прекрасного имбирного пирога в своем светлом, безупречно ухоженном семейном доме в благоустроенном районе Лаффертона. На каминной полке стоят часы с улыбающейся рожицей, на мягком диване — подушки «Здесь спит котик» и «Остерегайтесь свистящих раков». На миссис Стилл голубой кардиган, ее волосы идеально уложены. Но когда я заглядываю в ее глаза, я вижу там грусть, а рядом с часами на полке стоит фотография милой девушки, лицо которой сияет жизнью и смехом.

— Да, — говорит ее мать, взяв фото в руки и передавая его мне. — Это моя красавица Кимберли. Кто мог забрать у нее жизнь? Кто мог сделать такое?

Но, хотя она и задает этот вопрос, она точно знает ответ.

— Ее убил Ли Рассон, — твердо говорит она. — Он сидит в тюрьме за убийство двух других девочек, и полиция знает, что мою Кимберли он тоже убил, все знают. Но они говорят, что у них недостаточно доказательств. — Ее лицо ожесточается, хотя в глазах сверкают слезы.

Когда я спрашиваю ее, достаточно ли, по ее мнению, сделала полиция после убийства Кимберли, она уклончиво отвечает:

— Они очень упорно работали, в этом я уверена. Они все старались, ведь в итоге Рассона посадили за другие убийства, верно? Может, они считают, что этого достаточно — ведь он сел в тюрьму на пожизненный срок, так что… — Она наливает нам обеим еще по чашке чая, и я снова смотрю на фотографию ее дочери. — Но я просто хочу спросить: почему они не могут начать заново? Почему не могут сделать шаг назад, все еще раз перепроверить? Я знаю, что с этим покончено, но я читала про убийства, за которые виновных осуждали через двадцать, тридцать лет, когда вскрывались какие-то новые факты. И это в тех случаях, когда даже не было очевидных подозреваемых. Но сейчас-то он у них есть, верно?

Я спросила ее, хочет ли она мести — и кто бы мог ее за это обвинить? Она потеребила кончик салфетки на подносе, но ответила, что дело не в мести.

— Дело в справедливости… Я хочу, чтобы он признался в том, что сделал, а если не признается, я хочу, чтобы они показали ему: они все знают, и есть достаточно доказательств, просто раньше они их не нашли.

Кого эта решительная, но глубоко несчастная женщина могла бы обвинить в том, что спустя пять лет это дело так и не открыли заново?

— Я не знаю, на ком лежала ответственность тогда, поэтому не могу сказать. — Она задумывается. Еще секунду назад Мэрион Стилл говорила тихо, но теперь ее голос становится громким и ясным. — Я только знаю, на ком лежит ответственность сейчас. И это нынешний старший констебль. Мистер Кирон Брайт.

Она вспыхивает от ярости и от боли, когда рассказывает мне, что виделась со старшим констеблем лично и умоляла его снова открыть дело против Ли Рассона.

— Он был очень приятным, — говорит она без тени иронии. — Мы выпили по чашке кофе, он выслушал меня предельно внимательно. Но с тех пор — ничего. Он не сделал ничего.

Пыталась ли она поговорить со старшим констеблем Брайтом повторно?

— О, да. Я пыталась. Но меня просто отбривали. Он никогда не бывает на месте, они не могут меня с ним соединить. Вчера я висела на линии двадцать минут. Я просила его перезвонить мне, но, конечно же, он этого не сделал.

Теперь она отчаялась, что произойдет вообще что-нибудь.

— Ему неинтересно, — говорит мне она, — это произошло еще до него. Он не видит это моими глазами. Полагаю, не стоит его винить.

Но я прекрасно вижу, что она винит. Я могу понять, почему. Я бы задавала точно такие же вопросы.

Почему полиция не произведет повторное расследование убийства милой, очаровательной двадцатичетырехлетней Кимберли Стилл, у которой еще все было впереди? Почему они не проверят, не появилось ли новых свидетельств какого-либо рода против человека, который, как они почти точно уверены, убил Кимберли? Миссис Стилл тихо говорит, что это, наверное, связано с деньгами.

— Они говорят, что у них нет ресурсов. Это ужасно, правда? Что справедливость настолько зависит от звонкой монеты?

Она провожает меня. В прихожей висит еще одна фотография Кимберли — на этот раз веселой девятилетней девочки с хвостиком в костюме Дороти из «Волшебника страны Оз» на Лаффертонской ярмарке.

— Она получила главный приз, — говорит Мэрион Стилл. И нежно гладит фото. — И вот что я вам скажу. Я это так не оставлю. Я буду без конца изводить полицию и всех, кто с этим связан. Я не успокоюсь, пока не добьюсь справедливости для моей Кимберли.

И она говорит серьезно.

Двадцать семь

Людей под завязку. Днем в субботу всегда так, если не идет дождь. Некоторым неженкам хватает плохой погоды, чтобы не приезжать.

Он занял стол у стены, и это давало преимущество. Только с одной стороны можно подслушать, а эта парочка точно не будет — они были слишком заняты своей склокой, и склоку уже заметили. Сейчас подойдет ближайший надзиратель с очередным предупреждением. Какой смысл приходить на свидание и начинать скандал сразу, как только уселся?

Он посмотрел на собственный стол. У него не было подружки. Минус один повод для беспокойства. Сегодня приехал Дэйв. У Рассона было четыре брата. Алан вообще к нему не приближался, Джим сейчас плыл на контейнеровозе на полпути от Южной Африки, так что это всегда был либо Льюис, либо Дэйв.

Минут пять они говорили о всякой ерунде. «Видел отца?» «Как твой пацан?» «Чем там опять недовольны Хаммерсы?» «Я принес тебе твоих ирисок».

А потом Дэйв сказал:

— У меня тут еще кое-что… — И начал рыться в карманах. Его еще будут обыскивать, любые бумаги и газеты они вскроют и перетряхнут, но вообще к бумажкам и журналам относились нормально, потому что туда особо ничего не спрячешь, только если не приклеить куда-нибудь пакетик, но Ли не употреблял наркотики и не участвовал в бартере. Он очень мало что считал постыдным, но наркотики возглавляли этот список. Никому никогда не приходило в голову спросить, почему убийство — это нормально, а кокаин — нет. Его вообще редко о чем-то спрашивали.

Наконец, Дэйв достал сложенный лист и положил перед ним. Ли посмотрел на него.

— Можешь прочитать сейчас, если хочешь.

— Что это?

— Там про… тебя и эту девчонку… Кимберли. Кимберли Стилл.

На лице Ли не отразилось абсолютно ничего. Он пододвинул сложенный лист к себе, сложил его еще раз, а потом еще раз. Сплющил и убрал в карман штанов. Надсмотрщик глянул на него. Ли снова достал бумажку, развернул ее, распрямил, помахал ею в воздухе. Повернул одной стороной. Потом второй.

Мужчина снова переключил внимание на парочку у двери.

В комнате было тепло и пахло человеческим телом. Здесь были дети, младенцы в грязных подгузниках, старики с пакетиками сырных и луковых крекеров. Ли прикрыл глаза. Его брат подался вперед, упершись локтями в металлический стол.

— Помнишь Эша Алабаму?

— Нет.

— Конечно, помнишь.

— Нет.

Дэйв вздохнул.

— Ладно. Неважно.

— Что?

— Если ты не знаешь, кто это…

— Господи, тебе нужно о чем-то говорить, ну расскажи про этого Эша.

— Спер «Ягуар» и впечатался в нем в дерево.

Ли пожал плечами.

— Бывает.

— Тебе нужно что-нибудь, пока нет звонка?

— Нет.

— Можешь передумать, как прочтешь, что в газете.

Парочка по соседству разбушевалась настолько, что парень внезапно подскочил и перевернул стол, швырнув его в сторону своей подружки. Надзиратели засуетились, а потом прозвенел звонок.

Дэйв поднялся.

— Береги себя.

Ли закатил глаза.

Только оказавшись в камере, он смог спокойно сесть за свой маленький столик и расправить на нем газетный лист. Он открыл пакет с ассорти тянучек, которые принес ему Дэйв. Из-за них он совершил уже два болезненных похода к тюремному дантисту. Он мог жевать только на правой стороне, пока ему не поставят новую пломбу, но он все равно пихнул в рот сразу две ириски и вернулся к газете. В коридорах все еще было шумно. Не то чтобы в тюрьме когда-нибудь было тихо: точно так же, как здесь никогда не было темно. Эти вещи действовали на нервы сильнее, чем можно было ожидать, а Рассон ожидал многого. Ему дали пожизненный срок, что, по его мнению, уже было достаточным наказанием. К нему не должны прилагаться паршивые условия, необходимость сидеть в камере большую часть дня, потому что не хватает тюремщиков, и помои вместо еды. А еще тебе в лицо не должен постоянно бить свет, не должны грохотать двери и топать вверх-вниз ботинки по металлическим лестницам, когда ты пытаешься спать. У тебя есть право поспать.

Единственное, против чего он не возражал, — это одиночество. Первые три года он делил камеру с другими заключенными: либо с непроходимыми тупицами, либо с наркоманами, либо с теми, кто хотел говорить весь день и полночи напролет или вовлечь тебя в свои глупые схемы. Его устраивала его компания — в отсутствие компании молодых девушек.

Он любил читать. История. Наполеоновские войны. Третий рейх. 1914–1918. Первые аэропланы. Авиация и операции Второй мировой войны. Все такое. Он мог заказывать любые наименования в библиотеке, и они старались их у себя найти. И в основном находили. А еще он учился — психологии и бизнесу. Большую часть из списка он уже проглотил и не думал, что будет дальше заниматься психологией. Она была совсем несложная. И в основном полная ерунда. А вот книги по бизнесу не были ерундой, они были полезными. Когда он выйдет на свободу…

Он никогда не позволял себе задумываться о том, что этого может не случиться. Что пожизненное — значит ПОЖИЗНЕННОЕ. Не значит. Он ходил на сеансы терапии, он мог доказать, что у него больше нет фантазий не только по поводу поиска компании молодых девушек, но и по поводу их изнасилования и удушения. Сеансы были интересные. Он начинал с того, что выяснял, откуда взялся очередной специалист, который пришел с ним встретиться, потом пытался понять, как он может дать ему, что он хочет, а с этим осознанием приходило и общее представление о работе системы в целом и медленно складывался план. Медленно — в смысле действительно медленно. Нельзя браться за такие вещи с наскока, не подумав. И нужно очень много думать, медленно и подробно рассматривать каждую деталь и в соответствии с полученной информацией создавать план.

Он расправил газету, которую оставил ему Дэйв. Местный парень взял золото в Играх непобежденных[7]. Владелец палатки с шаурмой продает конину. Он думал, что они все так делают. Несколько пожаров в заброшенных зданиях — подозрение на поджог. Закрытие дорог. Авария с велосипедистом. Офстед[8] добавил школу в свой рейтинг. Ну и хрень, что все это за ерунда? Только поджоги звучат весело. Не один ли из его старых сокамерников снова взялся за старое? Как он описывал пламя, которое взмывает огромной ревущей стеной…

А потом он перевернул страницу и увидел его. Заголовок, растянувшийся на всю середину страницы.

«Я НЕ УСПОКОЮСЬ, ПОКА НЕ ДОБЬЮСЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ МОЕЙ КИМБЕРЛИ».

Ее фотография. Фотография ее дочери. Его чертова фотография. Крутой берег за каналом. Нависающие низкие кусты.

Он почувствовал собственную ярость, движущуюся в его теле как поток пузырьков, которые все быстрее и быстрее гонят через шланг, и он пульсирует, распрямляясь. Ярость возникает на дне его желудка, поднимается по груди и попадает в горло, в шею, в мозг, копится и нагревается. Если бы он посмотрелся в зеркало для бритья, оказалось бы, что он красный как рак. Его глаза налились кровью. Доктор сказал, что он должен контролировать свою ярость или она будет контролировать его.

— Она вас прикончит, — сказал он. — Вы просто взорветесь. Вот так вот.

Ему выдали список дыхательных упражнений и набор из двадцати успокаивающих фраз. Если он почувствует, что ярость начинает тихо бурлить где-то на кончиках его пальцев ног, надо прибегать к ним.

Он сделал дыхательные штуки, и стало чуть-чуть полегче. Он не хотел взрываться. Раньше он всегда находил для ярости выход, конечно. Он выпускал ее, как пар, совершая то, что совершал.

Но здесь такой возможности не было.

Он взял лист газетной бумаги и порвал его, надвое, и еще раз надвое, и еще, изодрал на кусочки размером с конфетти. Его короткие пальцы заболели, столько силы он в это вложил.

Он выбросил кусочки в корзину.

Он проклял мать Кимберли Стилл, репортера и газету самыми последними словами, какие только знал, причем пробормотал их вслух, — наверное, чтобы они возымели больший эффект. Он бы прокричал их во всю глотку, но после этого кто-нибудь обязательно прибежит.

Но потом рассудок подсказал ему, что никто не обратит на эту женщину никакого внимания — не обращали раньше, не обратят и сейчас. Она может делать, что ей угодно — скулить, жаловаться, писать письма, собирать вокруг себя репортеров, даже пойти на чертово телевидение. Разницы не будет никакой. Они не собираются заново открывать дело. Зачем им напрягаться? Они и так взяли его.

Он говорил им, что не делал этого, сотни раз. Другие. Те двое, за которых он сидел. Да. Но он продолжал повторять им до хрипоты, что не признается насчет Кимберли Стилл. Ни за что. Для него-то какая разница? Он заперт здесь, он никуда не денется, пожизненно — значит пожизненно, и к этому они уже ничего не прибавят, и они не лучше, чем остальные, знают, сколько это «пожизненно» будет длиться. Он может «взорваться» хоть завтра, разве не так?

Он успокоился. Покой и умиротворение. Он почувствовал, как остатки ярости испаряются из него, устремляясь к морю.

А потом ему в голову пришла идея. Он знал, что может сделать.

Двадцать восемь

Ричард Серрэйлер никогда не умел готовить и в принципе вести домашнее хозяйство, но он любил порядок и ценил вкусную еду. Ему не хватало домашних ужинов и компании за столом. Он скучал по Дельфин, хотя и презирал ее за то, что она сделала: она продолжала отношения со своим старым бойфрендом, пока жила с ним в его доме, а в итоге ограбила его.

Он впал в уныние. Не мог ни на чем надолго сосредоточиться. Совершал долгие одинокие тоскливые прогулки и пил слишком много вина по вечерам.

В тот день, когда он поймал себя на том, что наливает за обедом уже третий бокал совиньона, он понял, что ему нельзя больше оставаться в одиночестве.

Преодолеть путь через всю Францию до станции парома можно было за один день, но он решил ехать по более спокойным дорогам, а не нестись по платным шоссе. Он остановился на ночь в маленькой гостинице в Дордони, а потом еще раз в Нормандии. Он гулял по деревням, засиживался в кафе в лучах вечернего солнца, плотно ел и чувствовал облегчение от того, что принял решение вернуться. Единственное, о чем он беспокоился, — это где он остановится. Галлам Хауз был занят жильцами, и они оплатили еще пару месяцев проживания. Но на душе у него было легче, чем за последнее долгое время. Ему нравилась Франция, но здесь ему было не место, как и большинству экспатов; он каждый день наблюдал, как они сбиваются в отдельные группки в том или ином кафе. Разница между ними состояла в том, что он это понимал. Он никогда не планировал провести здесь остаток своих дней, но Дельфин определила его планы на будущее окончательно.

Он еще сидел за столом, когда в барах и кафе на маленькой площади начали зажигаться огни, наслаждаясь красным вином из небольшого графина и размышляя о том, как Кэт будет приятно удивлена, когда он появится на пороге ее загородного дома. Интересно, повидается ли он с Саймоном, от которого он не получал весточек уже несколько месяцев? Его сын разочаровал его. Даже последний из тройняшек, Иво, женился на австралийской медсестре. Они с тех пор не видели его, но он постоянно присылал письма и фотографии. Во многих смыслах он казался ему более близким членом семьи, чем Саймон.

Подошла официантка и начала прибираться на столах. Он предложил ей выпить, но она сказала, что заканчивает через пять минут и уже собирается домой. Она улыбнулась ему. «Peut-être mon mari n’aime pas que j’accepte. Mais merci, monsieur, vous êtes très gentil»[9].

В кафе выключили музыку. Он поднялся, все тело слегка ныло после долгой поездки, так что он совершил небольшую прогулку по деревне, прежде чем пойти в свою гостиницу.

Тут было чисто, тихо и уютно, но он спал плохо, несколько раз просыпался, ему снились странные, мерцающие сны, а когда он проснулся, то почувствовал, что потеет и его знобит. Он принял душ и вышел в аптеку, чтобы купить парацетамола и леденцов для горла.

Когда он снова отправился в путь после трех чашек крепкого кофе и круассана, он почувствовал себя гораздо лучше и решил, что если у него начнется простуда, то он сможет купировать ее еще до приезда в Лаффертон.

Двадцать девять

Он сидел за столом, и небольшая очередь пришедших за книгами медленно продвигалась вперед. В общей сложности они вернули двенадцать книг, а потом начали сновать между полками, чтобы взять еще. Ли Рассон ставил печати, записывал имена и складывал книги в тележку, чтобы расставить обратно по полкам в конце дня.

Ему нравились книги. Ну, некоторые книги. И ему нравилось это помещение, потому что тут всегда была тишина и порядок, а еще из-за особой атмосферы: как будто на короткое время, и только здесь, мысли о злости и насилии, о мести и наркотиках, и выпивке, и отчаянии немного отступали. Конечно, было бы неправдой сказать, что здесь до тебя никто и ничто не может добраться, но иногда казалось именно так. Это была церковь для тех, кто не знал Бога.

Пара человек присели, чтобы просмотреть книги, трое стояли и читали. Зашли еще двое. Слепой парень, пришедший за своими книгами со шрифтом Брайля, которые специально заказывали и откладывали для него. И Джерри.

Каждому заключенному сначала стоило хорошенько подумать, прежде чем перейти дорогу тюремному офицеру по имени Джерри Мун. Ростом шесть футов семь дюймов, он занимался в зале по два часа каждый день, и ни разу даже тень улыбки не пробежала по его лицу. Его репутация шла впереди него.

Он поменялся с другим офицером, Нормантоном, еще одной грозой заключенных. Но про Нормантона постоянно ходили слухи, что он замечен в передаче наркотиков и сим-карт.

У Джерри Муна с наркотиками было строго. У него на них был нюх, шестое чувство, и, если он находил их, заключенного тут же брали за шкирку, так что у него ноги не касались земли, и Мун тащил его прямо к начальнице тюрьмы. Начальница любила Муна.

Нормантон вышел. Мун огляделся в комнате. Все резко углубились в чтение и опустили головы. Мун сложил руки и встал у двери. Ли положил еще пару книг в тележку. Кивнул Муну.

— Запиши на меня, пожалуйста.

— Это берешь?

— Да, и, наверное, вот эту я возьму опять. Которую принес, ага, эту… Думаю, перечитаю еще раз.

Ли достал из тележки книжку Дика Фрэнсиса и отдал ее.

— Если что, у нас есть еще четыре или пять его книжек.

— Уже все прочитал.

— Ли Чайлда пробовал?

— А он про скачки пишет?

— Нет. Но читать интересно.

— Пока мне этой хватит.

Один за другим они расписывались и уходили, держа книги под мышками. Зашли еще двое. Глянули на Муна.

— Я просто сдать, больше ничего не надо, спасибо.

— Нет? Ты же не переставая читаешь, что случилось?

— Меня переводят в пятницу. Сильвердэйл Оупен.

Мун сделал шаг вперед. Он слушал.

— Везет тебе, дружище. Ну, увидимся тогда. Удачи.

Двое вышли, один склонился над книгой, раскрытой на столе. Он почти не поднимал головы с тех пор, как пришел сюда. Другой водил пальцем по корешкам на полке в отделе «История»: казалось, что сами названия он не читал, просто водил пальцем туда и обратно.

— Десять минут, — сказал Мун.

— Да, босс, только расставлю вот эти.

Рассон выкатил тележку и начал расставлять книги по местам, очень медленно. Парень с корешками продолжал их перебирать. Читатель за столом перевернул страницу. Ли поставил экземпляр «Имени розы» в секцию «Детективы». Задумался. Переставил в «Исторические романы». Снова задумался. Остановился. Потом двинулся дальше.

Энди Макнаб, неизменно популярен. Он дошел до полки «Фантастические романы». Терри Пратчетт. Кто-то вообще не может его читать, кто-то начитаться не может.

— «Стража! Стража!» — Он прочел заголовок вслух с коротким смешком. Остановился. А потом, не оглядываясь, быстрым и отработанным жестом достал из кармана конверт и вложил его между страницами книги. Поставил ее обратно на полку. Вернулся к последним двум книгам, расставил их по местам на полке и вернул тележку на место рядом со стойкой для записи.

Мун стоял все там же со сложенными на груди руками.

— Время!

Двое читателей быстренько ретировались. Рассон поставил в расписании дежурств подпись с датой и временем и последовал за ними, даже не взглянув на тюремного офицера.

Мун подождал, пока комната опустеет, а потом нашел книгу, где был спрятан конверт, и достал его. Он сложил его, сунул в карман, выключил свет, вышел и запер за собой дверь в библиотеку.

Он жил всего в паре миль от тюрьмы и всегда ездил на велосипеде. Этим вечером, как он делал достаточно часто, по пути домой он бросит конверт Ли Рассона в почтовый ящик. Свое вознаграждение он получит позже, но отследить его источник будет невозможно.

Тридцать

— Саймон?

— Да.

— Господи, у тебя появился сигнал — или ты уехал с острова?

— Кто это? Очень плохо слышно — сигнал слабый.

— Кирон.

— Так лучше. Извини. Доброе утро, констебль.

— Думаю, можно обойтись без этого, мы не на службе. Как ты?

— Нормально. Оказался в центре истории, которая вначале была просто печальной, но вполне обыденной, а в итоге стала гораздо более печальной и совсем не обыденной. А весьма интересной.

— Я звоню спросить, как у тебя продвигается с этими файлами по Кимберли Стилл. Тут на этом фронте ситуация начинает накаляться.

— Боюсь, я не очень много успел сделать… Вот это, другое дело меня отвлекло, плюс со мной еще был Сэм, как ты, наверное, знаешь…

— Он сейчас там?

— Нет. Уехал два дня назад.

— Куда?

— Я думал, к вам. Нет?

— Ну, с утра его не было.

— Черт. Только не говори ничего сестре.

— Больно нужно. Наверное, решил выбрать маршрут поживописнее. Есть ли у тебя возможность глянуть файлы в ближайшее время? Будет полезно узнать, что ты об этом думаешь, может, всплывет какая-нибудь несостыковка или что-то подозрительное.

— Я посмотрю. Здесь я особо ничего больше сделать не могу. Я поговорил со всеми на острове и зашел в тупик.

Он приготовил себе свежую макрель с пюре и консервированным горошком: свежие овощи сейчас были в дефиците. Пока рыба запекалась, он сел за стол с бокалом мальбека и попытался обдумать все, что сам помнил о Сэнди. То, что она на самом деле оказалась «им», причем совершенно полноценным «им», удивило его так же, как, казалось, удивило и Йена в пабе. Сэнди никогда особо не наряжалась, но, когда она приходила на кейли, она танцевала как женщина, выглядела и была одета как женщина, и это смотрелось весьма убедительно. Сейчас Саймон пытался ее себе представить. Она никогда не носила макияж, но то же самое можно было сказать почти про всех жительниц острова. Ее светлые волосы казались суховатыми, но не очевидно пережженными. Она была высокой, но не слишком, и он не мог припомнить никакие особенные ее манеры, которые выдавали бы ее принадлежность к тому или иному полу. Но, с другой стороны, ты видел то, что ожидал увидеть. Какие у нее были черты? Единственным образом, который он мог отыскать в своей памяти, было ее мертвое тело на пляже, а потом на столе патологоанатома.

Он смотрел на нее и видел Сэнди, которую помнил. Да. Она. Черты были… Какие? Невыразительные? Он не заметил на лице или на теле растительности, нехарактерной для женщин, но когда упомянул об этом, доктор сказал, что в крови обнаружены следы эстрогена, то есть Сэнди принимала женские гормоны. Больше ничего.

Единственное, что у него было, — это имя. Сэнди Мердок. Как Александр? Александра? Имя могло быть полностью выдуманное. У нее был легкий шотландский акцент, но появился ли он оттого, что она жила на острове, или потому, что она была из Шотландии?

Ему абсолютно не с чем было работать.

Он вытащил картошку из кипящей воды. Со дня на день должен приехать инспектор из полиции Шотландии и забрать у него дело. У них имелись ресурсы, чтобы разузнать о Сэнди побольше, но это будет непросто. И когда разузнают, окажутся ли они ближе к выяснению того, кто убил Сэнди и почему? Он передаст им все, что ему удалось узнать, то есть какие-то крупицы информации, и они дальше будут работать с этим сами, и он к этому совершенно нормально относился, не считая того, что ему нравилась Сэнди, — то, что он успел узнать о ней. И узнать, что с ней случилось, казалось скорее личным, а не профессиональным интересом.

После еды он вернулся к архивным файлам по Кимберли Стилл, которые прислал ему Кирон и на которые он едва взглянул. Все было отсканировано и собрано воедино, но когда он открыл документы, то понял, что их изучение займет у него много часов. Он освободил голову от всего, связанного с убийством Сэнди Мердок, заварил себе свежего кофе и принялся за дело.

Спать он в итоге пошел в три часа ночи, и то только потому, что у него заболели глаза от долгого чтения с экрана. Он все еще размышлял о подробностях дела, когда засыпал, и в тот момент, когда проснулся — от порывов ветра и ливня, бьющих в окна коттеджа, — его голову снова заполнили те же мысли.

Ему нужно было вернуться за компьютер, но он почувствовал, что его рука болит сильнее, чем обычно. Он позавтракал, сделал двадцатиминутный комплекс сложных упражнений, который сам разработал для совсем плохих дней, принял обезболивающее и прочел входящие сообщения и новости. Уже через месяц он приедет в клинику, чтобы получить постоянный протез: новая рука будет крепиться к остатку кости. Ему сказали, что, когда она начнет полноценно функционировать, возможности сильно расширятся, а различия между ней и его прежней, настоящей рукой станут совсем незаметны. Он воздержался от комментариев, но улыбнулся при мысли о том, как снова приедет на Тарансуэй и покажет свою бионическую руку и ее магические свойства юному Робби.

Ветер завывал, как привидение. Сегодня паромов не будет ни в ту, ни в другую сторону, но у него было еще много запасов. Сейчас к тому же у него ловил Интернет, тем более файлы по делу Кимберли Стилл он уже скачал.

Джон Уилкинс, который был старшим офицером расследования, когда девушка пропала, ушел на пенсию и переехал в Испанию. Чем внимательнее он читал его отчеты, тем более не по себе становилось Серрэйлеру. Да, многие кусочки головоломки довольно быстро встали на свои места, но у него вскоре сложилось впечатление, что Уилкинс придерживался мнения о том, что скоро Кимберли объявится сама, слишком долго. Да, она была молодой девушкой двадцати пяти лет, и часы, по идее, тикали не так быстро, как если бы речь шла о ребенке. В таких случаях промежуток времени, в который ребенок еще может быть жив, значительно меньше, и сосредотачиваются на нем гораздо сильнее. После сорока восьми часов вероятность найти ребенка живым начинает стремительно падать, в первую очередь потому, что дети редко исчезают по своей воле. Кимберли вполне могла это сделать.

Сначала поиски сосредоточили в ближайших районах от ее работы — компании «СК Бирингс» — и дома. Но потом старший офицер расследования отправил патрули за пределы Лаффертона, во все близлежащие деревни и пригороды, куда она потенциально могла отправиться — или куда ее могли отвезти. Еще у него, очевидно, была страсть к листовкам — он распространил их в стольких районах, что, кажется, ни один житель Лаффертона не остался без них. Другие офисные здания, прилегающие к «СК Бирингс», обыскали и там тоже раздали листовки.

Пока читал, он время от времени что-то чиркал в своем блокноте, лежащем рядом с ним на столе; некоторые записи были подчеркнуты, и их становилось все больше. Подчеркнутые слова, вопросительные знаки и большие буквы расползались по бумаге, как сыпь.

Коллеги с работы.

Ближайшие общественные места.

Камеры наблюдения.

Такси неподалеку.

Машины, а также мотоциклы.

Жених.

Домашняя жизнь.

Соседи.

Другие родственники.

Регулярные вечерние занятия — уроки. Хобби.

Школа.

Колледж по повышению квалификации.

Пробелы в ходе расследования — как совсем небольшие, так и целые дыры — были слишком очевидны. И все это время Уилкинс предполагал, что в принципе они ищут живую девушку, которую кто-то похитил и удерживает или которая, наиболее вероятно, куда-то уехала сама.

Он прервался в полдень и выглянул в окно. Огромные валы стремительно движущихся облаков и дождя летели над местностью, но направление ветра слегка изменилось, так что осадки обрушивались уже не прямо на коттедж.

Когда он вернулся за компьютер, то отмотал немного вперед, чтобы прочитать уже не полицейские, а газетные сообщения, и прежде всего местные, в которых содержались интервью с друзьями, коллегами и членами семьи, где спрашивали об их мнении, их ощущениях и надеждах.

«Я не могу поверить, что она уехала сама».

«Ким бы никогда так не сделала, она не из тех девушек, которые могут запрыгнуть в поезд или автобус и уехать в никуда».

«Она всегда была совершенно счастлива. Она любила свою работу, была очень счастлива с Риком, они уже начали обсуждать свадьбу — зачем ей куда-то исчезать?»

«Кто-то ее похитил, это очевидно, но полиция, видно, думает, что они найдут ее живой. Я не очень понимаю, как это».

«У нее был Рик, она скорее всего шла встретиться именно с ним. Конечно же, она не убежала бы с другим мужчиной, вот так сразу, под влиянием момента».

«Будем надеяться, что кто-то где-то ее видел… Будем надеяться, кто-то что-то видел».

«Взрослые люди не испаряются вот так посреди бела дня в центре большого города».

Национальная пресса поддержала общую неудовлетворенность ведением расследования. Инспектор Уилкинс выпустил невнятное, полное полицейского жаргона заявление, и все продолжалось в том же духе еще неделю. Дочитав до этого момента, Саймон почувствовал, что ему становится все неприятнее. Он вынужден был напомнить себе, что делу уже пять лет, что многое изменилось, в том числе ушли почти все задействованные сотрудники. «СК Бирингс» закрылась — он узнал это во время одного из собственных недавних расследований, и теперь на этом месте располагался небольшой торговый центр с несколькими офисами на верхних этажах. Две улицы вели к собору, одна к главной площади, боковая вела к пожарной станции, а напротив располагался Сейнт Майкл Парк и детская площадка. Другая фабрика, стоявшая рядом с «СК Бирингс» и производившая детскую одежду, закрылась в том же году и была снесена, и ее место заняли два многоквартирных дома.

Он смутно помнил миссис Мэрион Стилл, но с делом тогда ознакомился только бегло. Теперь, когда он просмотрел его медленно и внимательно, иногда возвращаясь назад и перечитывая, он глубоко погрузился в него. Через двадцать четыре часа оно будет ему так же детально знакомо, как если бы он вел его сам. Только он никогда не вел дела так плохо.

Беседы с матерью Кимберли, ее женихом и коллегами проводились тремя разными членами команды расследования, и в целом они были удовлетворительными, хотя Серрэйлер пошел бы дальше. Допрос Рика, ее жениха, был произведен крайне небрежно. Ее непосредственная начальница в «СК Бирингс», Венди Пик, подтвердила, что она была прекрасной работницей, что все ее любили, и если у кого-то в их компании и были проблемы или «специфические черты», из-за которых люди убегают, то уж точно не у нее.

Молодая девушка, с которой она много общалась по работе, Луиз Вудс, сказала просто: «Она никогда ничего не говорила мне про отъезд, а я думаю, что сказала бы».

В какой-то момент старший офицер расследования сместил фокус с задачи найти Кимберли живой. Повсюду его ждал тупик. Поиски расширились далеко за пределы Лаффертона, вплоть до летного поля, до двух карьеров, старых конюшен, сараев, заколоченной фермы и недавно закрытого паба. Леса, болота, реки прочесали полностью и не нашли ни следа, даже ложного.

Только тогда Уилкинс выпустил обращение во всех СМИ с убедительной просьбой предоставить любую информацию, вместе с фотографией пропавшей девушки и печальным признанием, что «мы должны взглянуть в глаза реальной возможности того, что мы не найдем Кимберли живой. Но даже в этом случае мы перевернем каждый камень в наших поисках этой молодой женщины, благополучием которой мы крайне обеспокоены».

Дождь прекратился, хотя по-прежнему дул сильный ветер. Но так могло продолжаться много дней. Саймон надел ботинки и тяжелую куртку для прогулок и пошел по холмам, чтобы в итоге дойти до дороги с односторонним движением, которая шла через весь остров с запада на восток. Он быстро шагал, уверенно карабкался наверх, опустил голову, спасаясь от ветра, и все это время упорно думал о деле Кимберли Стилл. Констебль сказал, что оно, вероятно, «холодно как лед». Но уже сейчас, не прочтя и трети архива, Саймон понял, что это не так. Еще даже не думая о возможной причастности Ли Рассона и возбуждении против него дела, он понимал, что все расследование нужно проводить заново.

Тридцать один

Сэм решил, что найдет лучшее применение деньгам, которые ему дал Саймон, и поймал попутки на первых двух больших участках пути, наплевав на все предостережения, которые когда-либо слышал. Но обе поездки прошли хорошо, обе на грузовиках: первая была от Глазго до Бирменгема, и Сэму пришлось пройти несколько миль, прежде чем он нашел еще одну машину, направляющуюся на юг. Оба раза он спал на довольно удобных лежанках в задней части кабины, ел в придорожных отелях и кафе на заправках и много болтал с водителями. Но потом он застрял на одном месте почти на целый день, пока, наконец, не оказался в десяти милях от дома. Отсюда, лишь довольно смутно осознавая, что сейчас полшестого утра, он позвонил матери.

— От тебя пахнет, как от бродяги, — сказала Кэт. — Ты ел?

— Нет.

Она вздохнула и свернула в ближайший автосервис, где Сэм съел два полноценных английских завтрака, а она купила газету, взяла кофе и даже не стала пытаться с ним поболтать.

Сэм как будто вырос за те несколько недель, что она его не видела, и у него похудело лицо. Он и правда был похож на бродягу: длинные патлы требовали скорее садовых ножниц, а не парикмахерских, а борода росла настоящими клочьями. Но он был здесь, жив и здоров, сидел напротив нее, и она вовсе не возражала, что он вытащил ее из постели с петухами.

— Как Саймон? — спросила она, когда его тарелка наконец опустела и он уже наполовину выпил вторую чашку крепкого чая. Сэм откинулся на стуле и вздохнул.

— Это было прекрасно, спасибо. Сай… С ним все в порядке. Думаю, рука его все-таки беспокоит. Он об этом не особо говорит, но ты знаешь.

— Он скоро получит новую. А помимо этого?

— Ну, он, наверное, говорил тебе про женщину, которую, как оказалось, убили, хотя все думали, что она совершила самоубийство?

— И стоило ради этого так далеко уезжать, да? Он правда ведет расследование?

Сэм коротко ввел ее в курс дела и начал рассказывать о собственном столкновении с Сэнди, но она быстро заметила, что его глаза покраснели от усталости, и прервала его:

— Расскажешь в машине. Или когда приедем.

Когда она выехала на шоссе и встроилась в общий поток машин, то увидела, как он откинул голову на сиденье. Через минуту он заснул и не просыпался, пока они не доехали до дома.

На подъездной дорожке стояла незнакомая машина, и Кирон вышел на порог, как только их услышал.

Сэм все еще тер глаза и потягивался, когда Кэт подошла к своему мужу.

— Твой отец здесь, — сказал он.

Тридцать два

— Рассон?

Он покрывал креозотом один из заборов вокруг площадки для мини-футбола. Парень, вместе с которым они этим занимались, не произнес ни слова с момента начала работы — ни в ответ на его реплики, ни по собственной инициативе. Он был страшный, как черт, с родинками по всей голове и странным землистым цветом лица. Когда Ли Рассон встречался с кем-то новым, он всегда хотел поговорить. Он не мог ничего с собой поделать. Где ты живешь? Ты женат? Какая у тебя была работа? У тебя есть дети? Какой канал ты смотришь? Играешь в пул или бильярд? Футбол? Цветы любишь выращивать? Карри делаешь? Какую ты водил машину? Такие вещи постоянно лезли ему в голову. Кое-кого это вводило в некоторый ступор, они что-то невнятно бормотали, кивали, но обычно легко отвечали и, в свою очередь, задавали встречные вопросы, и вот они уже на другом уровне отношений. Не друзья. Друзей ты тут себе не заводишь, по крайней мере в подлинном смысле. Это невозможно. Но с людьми стоит ладить, и это вполне себе метод. Но самые странные ребята этого не понимали, и сегодняшний даже не назвал своего имени.

— Да брось, я же должен тебя как-то называть.

Никакого ответа.

— Я же не могу просто говорить «эй, ты».

Никакого ответа. А потом:

— Не разговаривай со мной.

Единственное, что тебе — или ему — обязательно всегда надо знать — это: что ты сделал? За что ты здесь? Иногда бывает такое, что кто-то входит, и ты уже знаешь, потому что видел фотографии по телевизору или в газете, и тогда ты знаешь все. Но в основном это не так.

Страшилу он не узнал, а такое лицо не забудешь.

Не все хотели признаваться, за что они здесь, но просто удивительно, насколько часто некоторые просто не могли дождаться, чтобы все тебе выложить. А потом всегда выяснялись две вещи. Что бы они ни сделали, это никогда не их вина, плюс им выделили худшего в стране адвоката для защиты. Зверство.

Как только этот этап был преодолен, у них развязывался язык. Ли обладал талантом слушателя, так что они чувствовали, что могут с ним расслабиться, и выдавали ему все детали. И вот они уже у него в руках.

— Рассон? Начальница хочет тебя видеть.

Этого он не ожидал. Его не вполне законное почтовое сообщение никак не могло быть обнаружено. Он знал это. Мун бы никогда… Тут не только его работа, его надежды на будущее, его… Нет. Не это.

Но что тогда? Он очень аккуратно выполнял все их жалкие дурацкие правила, потому что от этих жалких дурацких правил страдали все: они настолько сводили людей с ума, что те нарушали их просто потому, что не могли больше этого вынести, но потом теряли привилегии, лишались права на досрочное освобождение — если у них вообще оно было. Рассон был осторожен. Он не поднимал головы. Копил силы для настоящего удара.

— Что такое?

Офицер пожал плечами. Они быстро зашагали в сторону здания. Там ему отперли дверь. Коридоры. Лестница. Опять коридоры. Еще лестница. Окна наверху. Конечно, за решетками, но все-таки окна, из которых можно увидеть улицу. Ну, немножко.

Отпер. Запер. По лестнице. Короткий коридор.

Остановился у двери.

«НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ».

Приемная. Маленькая. Зеленая скамейка с пластиковым сиденьем. Стол. Компьютер. Крутящийся стул.

Никого нет.

Офицер показал Рассону на скамейку, но сам остался стоять.

Судя по офисным часам, десять минут стояла полная тишина.

Начальница, Клэр МакАлистер, была женщиной за пятьдесят, с очень короткими волосами и, как выразилась бы мать Рассона, мордой кирпичом. На ней был темно-синий костюм и бледно-голубая блузка. Пиджак от костюма висел на спинке ее стула.

Однако ее манера общения не соответствовала «морде кирпичом». Она говорила тихо, казалась спокойной, смотрела в глаза.

— Доброе утро.

— Доброе утро, мэм.

Перед ней на столе стоял открытый ноутбук, и она заглянула в него, но только один раз.

— Если ты волнуешься, что я пригласила тебя, чтобы сделать какой-то выговор, можешь расслабиться. Но я решила, что лучше встретиться с тобой, потому что получила довольно необычный запрос. От миссис Мэрион Стилл.

Она не сводила глаз с его лица, и ему было довольно тяжело выдерживать этот взгляд.

— Ты знаешь, кто это?

Рассон кивнул.

— Ты когда-нибудь встречался или разговаривал с миссис Стилл?

— Нет, мэм.

— Ты как-то общался с ней после того, как оказался в тюрьме?

— Нет, мэм. Но это…

— Да? Продолжай.

— Но это было бы как-то странно, правда?

— Тем не менее миссис Стилл подала заявку на посещение.

— Что… Прошу прощения?

— Ты и правда выглядишь удивленным.

— Конечно же, я на хрен удивлен. Извините.

— Почему, как ты думаешь, она захотела встретиться с тобой?

— Понятия не имею. Это… просто какое-то безумие. Что могло…

Он нечасто чувствовал себя растерянным или лишенным дара речи, но его настолько шокировало то, что сообщила ему начальница, что на его голову как будто начало страшно давить, и от этого ему стало жарко, он не мог сосредоточиться или сфокусироваться.

— Позволь мне уточнить. Я знаю, что тебя обвиняли в убийстве Кимберли Стилл, но это дело…

— Его выкинули. Прокурорская служба его выкинула.

— За недостатком доказательств.

— Которых не существовало, потому что я этого не делал.

Клэр МакАлистер замолчала на несколько секунд, опустив глаза на свой стол.

Потом она снова встретилась с ним взглядом.

— И что ты по этому поводу чувствуешь, Ли?

Все знали, что она из тех начальников, которые верят, что у заключенных должен быть выбор — будут их называть по имени или по фамилии. Ли поставил галочку в строке «Имя», когда только прибыл. Как она это запомнила? Потому что она посмотрела перед твоим приходом, идиот. И все же — она потрудилась сделать это.

— У меня это как-то в голове не укладывается.

— Тебе не обязательно ее принимать, ты ведь знаешь? Я могу ответить, что ты отказываешься от посещения, и не обязана объяснять причину. Как и ты. Но если ты согласен увидеться с ней, нам нужно поговорить немного подольше.

— Я просто… Господи. Это… Ну, я уже сказал. Я в шоке. Я не знаю.

— Вот что я тебе скажу. Я не обязана отвечать сразу. Мы можем оставить это до завтра. Пожалуйста, обдумай все как следует. Если ты хочешь отклонить заявку, просто скажи это дежурному офицеру завтра за обедом, и он передаст сообщение мне. Но если ты решишь, что хочешь увидеться с миссис Стилл, тогда попроси его, чтобы выяснил насчет времени, когда я смогу еще раз встретиться с тобой. Это будет вечером, до двух меня в тюрьме не будет, у меня встречи. Тебя устроит, если мы поступим таким образом?

— Да. Это… — Он покачал головой. — Это какое-то безумие. Но хорошо, я все сделаю.

— Обдумай все как следует… Доводы за и против. И от этого мы уже будем отталкиваться.

— Да, мэм. Спасибо.

Она кивнула.

— Спасибо тебе, Ли.

Он обрабатывал ограду креозотом еще час. Было время подумать. Страшила ушел. Рассон взял его кисточку, обмакнул в липкую коричневую жидкость и начал медленно водить ею по деревянным дощечкам — вверх-вниз, вверх-вниз. День был безоблачным. Креозот ударил ему в ноздри, и сначала ему понравилось, как ему нравился запах свежей блестящей журнальной бумаги, или спирта, или клея, но потом ему надоело, а потом, в какой-то момент, его начало тошнить.

Но озабочен он был не тем, что за запах он чувствует, а тем, о чем он думает. Думает и чувствует. И первым делом он попытался припомнить статью из газеты, в которой мать говорила репортерам насчет «справедливости для моей Кимберли».

Она вышла всего неделю назад. Почему все вдруг решили снова обратить внимание на это дело — одному Богу известно. Ничего не случилось. Никто ничего не нашел. Он этого не делал. Теперь он уже верил в это сам. Он убедил себя. Он не делал этого. С другими — да. Но не с этой.

Он яростно ткнул кисть в забор. Что? Ну, конечно, он это сделал. Больше никто не знал, но он знал. И что дальше? Он мог скрывать ото всех все, что угодно, пусть и не от себя, но из-за чего тут волноваться? Он молчал.

Она просила навестить его в тюрьме. Она хотела прийти сюда, сесть напротив него, посмотреть на него, взглянуть ему в глаза и поговорить с ним. О чем? О Кимберли, о чем же еще? Но что насчет Кимберли? «Ты убил ее?» — «Нет». Конец истории.

Ему не обязательно соглашаться. Он мог завтра сказать «нет», передать свое решение начальнице, и на этом все. Любые разговоры об этом прекратились бы, а если женщина подаст заявку второй раз, он отклонит ее и второй раз, и третий, и сотый.

Но если он увидится с ней?

Он не привык к тому, чтобы какие-то проблемы его сильно беспокоили, прежде всего потому, что все его внутренние проблемы были очень простые и с ними надо было справляться топорно. Он ел, ничего не говорил, и проблема прокручивалась у него в голове, как колесо обозрения, а когда он шел играть в пул, его движения становились механическими, и это замечали, и тогда ему приходилось врать насчет дантиста.

Колесо обозрения прокручивалось и прокручивалось.

Если он увидится с этой женщиной.

Если нет.

Если он…

Если…

Он пытался читать, и новый Майкл Коннолли обязан был захватить и увлечь его, но колесо обозрения встало между ним и печатными страницами.

Выключили свет, и он наблюдал, как оно вращается, и уже готов был размозжить себе голову, лишь бы оно остановилось.

Но потом он принял решение. И оно встало. С его головой все снова было нормально. А потом он не мог понять, почему не сделал это с самого начала, ведь он знал себя. С ним все было в порядке, и он никогда не должен говорить или делать то, чего не хочет. Господи, к этому времени пора бы уже это понять.

Он заснул — не постепенно, когда медленное погружение в сон изматывает, а мгновенно. Его сознание выключилось за одну секунду.

Тридцать три

— Инспектор Линч, полиция Шотландии. Это констебль Гуд.

Грэм Линч — очень высокий, рыжеволосый, по-абердински неприветливый. И Энди Гуд, ничем на него не похожий, с крепким рукопожатием, которым он поприветствовал Серрэйлера, и дружелюбным, заинтересованным лицом. Линч, может, тоже был заинтересован, но он явно был не из тех, у кого душа нараспашку.

— Входите. Я поставлю чайник, и есть еще кофемашина.

— Нет, спасибо.

— Чашечку чая было бы прекрасно… — Линч бросил на своего младшего коллегу суровый взгляд. «Ой, да ну тебя к черту, — подумал Саймон, — будешь сидеть и смотреть, как мы пьем чай и уплетаем печенье».

— Я пришел освободить вас от дальнейшего участия в деле Сэнди Мердок — погибшей и, вероятно, убитой женщины. Я должен поблагодарить вас за помощь полиции Шотландии в период нехватки сотрудников из-за более срочных дел и формально принять обязанности по расследованию.

Он ведет себя как чертов робот, подумал Саймон, и его подчиненный знает, что это так. Он сознательно избегал встречаться с инспектором Линчем взглядом, пока Саймон расставлял чайник и чашки.

— Вы точно не хотите?

— Точно, спасибо.

Серрэйлер присоединился к ним за кухонным столом. Тут не будет ни светской беседы, ни прелюдий, ни взаимного прощупывания. Все было предельно официально, и даже чай не вписывался в устав. Он чувствовал, что инспектору некомфортно в коттедже, что он бы предпочел сидеть в полицейском участке, которого на Тарансуэе не было.

— Я прочел ваш отчет и отчет патологоанатома. Я не думаю, что мне есть что добавить.

— Как вы видите себе продолжение расследования?

— Вы оставляете его в надежных руках, старший суперинтендант. Очевидно, мы будем дальше двигаться в обозначенных направлениях.

— Уверен, вы так и сделаете. Но послушайте, инспектор, мы знаем, что это не несчастный случай и не самоубийство, то есть произошло убийство, и когда жители острова это узнают, они очень переполошатся. Сэнди Мердок любили, она была частью сообщества. Люди были расстроены, когда она исчезла и когда потом ее нашли мертвой, но от убийства их мысли сейчас бесконечно далеки.

— Что именно вы хотите мне сказать?

— Просто…

«Но что просто? — подумал Саймон. — Действуйте осторожно? Проявляйте уважение? Будьте тактичны? Просто…»

— Ничего.

То, что ему сразу не понравился инспектор Линч, не означало, что он сомневался в его компетентности, а даже если так, то к нему это не имело никакого отношения. Он тут не при делах. Ему было бы интересно узнать, выяснят ли они личность убийцы Сэнди, но он подозревал, что это дело ляжет на полку как «нераскрытое» и таким и останется. Может, на долгие годы, может, навсегда. Но он не мог точно сформулировать, почему он так думал.

Он работал над материалами по Стилл следующие три дня практически без перерыва. Чем больше времени он над ними проводил, тем больше дыр он обнаруживал в первоначальном расследовании и тем больше всплывало вопросов без ответов. Он хотел поскорее закончить и начать все это дело заново, вооружившись записями, которые сделал.

Но на третью ночь непрекращающихся штормовых ветров, атакующих дом, он проснулся в три часа ночи и осознал, что его голова гудит от мыслей, но не о Кимберли Стилл, а о Сэнди Мердок. Он лег на спину, положив под голову правую руку, прислушиваясь к дребезжанию оконных рам и скрипам и стонам половиц, и у него возникло ощущение, что время, проведенное над совсем другим делом, освободило еще одну часть его мозга, чтобы подумать именно о Сэнди. Он прекрасно понимал, что это дело больше не имеет к нему никакого отношения, но был уверен, что та парочка, к которой оно перешло теперь, отложит его в долгий ящик сразу после того, как подробно с ним ознакомится.

Его смущало совсем не то, «им» или «ею» была Сэнди. А пулевое отверстие. У многих островитян имелись винтовки, но застрелили ее не из винтовки. Это был револьвер — вид оружия, который после трагедии в Данблейне[10] буквально невозможно было раздобыть. Преступники в больших городах, безусловно, имели к ним доступ, но на Тарансуэе точно нет. Зачем человеку тут может понадобиться, например, «Глок»? По кроликам ты из него стрелять не будешь.

Так что либо оружие приехало на остров вместе с чужаком, было использовано для убийства Сэнди и уехало обратно вместе с ним же, либо… кто-то в Тарансуэе очень тщательно его прятал. Но это было настолько невероятно, что Саймон сразу отбросил эту идею и начал думать о приезжих. Были студенты из исследовательского центра. Был мужчина, который сошел с парома вместе с ними, но ушел в одиночестве. Это был тот же самый, которого Саймон видел на горной тропе? Он попытался сосредоточиться на образе в своей голове. Походные ботинки. Рюкзак. Кепка. Дождевик. Все темно-зеленое или цвета хаки, сливается с местностью. Средний рост и вес. Он совсем не заметил лица. Ничего подозрительного, не считая того, что он — незнакомец и ходит по острову в одиночестве. Но люди так делали. Походники, любители птиц, археологи, которые приезжали на день или на неделю и уплывали. Мужчина не останавливался в гостинице, а больше было негде.

Но он почти наверняка уже уехал, а попытаться отследить его было все равно что искать иголку в стоге сена. Ты покупаешь билет на паром, отстояв очередь. Можно купить онлайн, но никто так не делал, не считая нескольких пиковых недель летом. Никто не спрашивает ни имени, ни документов, ни паспорта — это то же самое, что сесть на обычную электричку.

Он перевернулся на бок. Пусть инспектор Линч и его помощник сами ищут этого человека.

Под шум дождя и ветра он проспал до начала восьмого утра, а когда проснулся, все еще думал про Сэнди, про оружие, про незнакомца и причудливость всего этого сценария.

Через двадцать минут он уже ехал к дому Дугласа и Кирсти. На кухне пахло жарящимся беконом, а Робби сражался со своими шнурками.

— Папа все время ходит в сапогах, а дома в тапочках, я никогда не видел его в ботинках со шнурками, — сказал Робби, раскрасневшийся от прилившей к лицу крови. — Вы можете завязать шнурки, мистер Саймон?

— Могу. Давай я…

— Даже с бионической рукой можете?

Саймон задумался. На нем были высокие сапоги, которые просто натягивались на ноги. Ведь до того, как он получит свой новый протез, а также научится с ним обращаться, завязывание шнурков, операции с мелкими объектами и прочие действия с использованием пальцев были невозможны. Накануне вечером он на автомате нагнулся, чтобы убрать палку у себя с пути, но уронил ее, потому что в протезе отсутствовала мускульная сила. И когда он осознал ситуацию, он вспыхнул, начал орать на себя и ругать неодушевленный предмет, от которого потерпел поражение. А теперь ему бросал вызов четырехлетний ребенок, пытающийся завязать шнурки.

— Нет, Робби. Ты прав. Я не могу тебе помочь.

Это казалось огромной и значительной неудачей, и ему стало мерзко.

Кирсти просто передала ему кружку чая.

— Тосты с беконом? — Она внимательно на него посмотрела. — Дуглас пока на заднем дворе, но скоро он повезет Робби в школу… Если ты его хотел увидеть.

— Да.

— Садись, позавтракай.

— Ты не спросила, не завтракал ли я уже.

— По одному взгляду на тебя я могу догадаться, что нет, а даже если и завтракал, то кто же откажется позавтракать еще раз, в такую-то погоду?

Робби снова нагнулся, не говоря больше ни слова, но когда Саймон отхлебнул чая, он вскочил и закричал:

— У меня получилось, я завязал их, я завязал!

Кирсти широко, тепло улыбнулась.

— Подойди, дай я посмотрю. — Робби встал сначала на одну, а потом на другую на ногу, приподнимая их по очереди и демонстрируя ботинки. — Ты умничка; вот ты завязал их и теперь никогда не забудешь, как это делается. Отличная работа, Роб. — Она протянула к нему руки, чтобы обнять, но он увернулся и пулей вылетел с кухни. Кирсти рассмеялась. Ее лицо округлилось, и в этот момент ее беременность стала очень заметна.

— Ты как будто похудела, — сказал Саймон. — Все нормально?

— Я в порядке, спасибо. Сейчас мне намного лучше, хотя бы перестало тошнить каждый день. А у тебя как?

Он кивнул, набив рот горячим беконом. Он подумал, что ему ни к чему больше оставаться на острове, но не хотел говорить ей. Он никому не скажет, просто сядет на следующий паром и подождет, пока он вернется и разнесутся слухи, что он уехал — с большим рюкзаком и дорожной сумкой.

Кирсти села напротив него со своей чашкой чая.

— В следующий раз, когда ты приедешь, — сказала она, как будто знала, о чем он сейчас думал, и знала, что он собирается уехать, — у тебя будет новая рука, у нас будет новый ребенок, и они выяснят, кто убил Сэнди Мердок.

— Кто? — в заднюю дверь пошел Дуглас. — Робби? У тебя десять минут. — Он отозвался сверху.

— Он сам завязал себе шнурки!

Дуглас посмотрел на нее и улыбнулся.

— Наш пацан!

Саймон заметил взгляд, которым они обменялись украдкой, полный гордости и восторга. И любви. Он почувствовал, как у него в груди образовался кусочек льда.

— С добрым утром, Саймон. Что я могу для тебя сделать?

— Я хотел поговорить, но тебе надо отвозить Робби в школу. Наверное, я загляну в другой день.

— Может, я чем-нибудь смогу помочь? — спросила Кирсти.

Он задумался. Ничего такого он придумать не мог, но идея задержаться на теплой кухне с чаем и беконом подольше была соблазнительной.

— Можешь. Хотя не знаю, если честно. Я хочу скорее просто прощупать почву.

— Щупай. Робби, ты взял рюкзак, диктофон и обувь для спортивного зала?

Робби мгновенно выскользнул за дверь.

— Когда ожидается прибавление?

— Февраль. Я не сомневаюсь, что попытки вырваться на свободу начнутся уже на восьмом месяце.

— Мальчик или девочка?

— Понятия не имею. Тут снимки раз в неделю не делают, в прошлый раз было слишком рано, чтобы понять, да и к тому же мы, может, и не против сюрприза.

— Это мальчик, — сказал Саймон.

— О, а ты у нас эксперт.

Он рассмеялся. Но Кирсти была матерью для мальчиков. Для него это казалось очевидным, хотя он понятия не имел, почему.

Дуглас и Робби исчезли где-то в хаосе сумок, курток, ботинок, криков и визжащих колес, и наконец они услышали, как джип, тарахтя, выезжает на дорогу.

— Еще бекона с чаем?

Он откинулся на стуле. Это ли ему на самом деле было нужно? Этого он хотел? Такой жизни здесь. Он мог бы работать над холодными делами. Детектив на удаленке. Но Кирсти не стала бы его напарницей, а кто еще есть здесь, на острове? Может быть, есть еще кто-то, но он не потрудился это выяснить.

Наверное, стоит спросить ее. Кирсти наверняка знает.

Она снова поставила чайник на плиту и стала наполнять тарелку уже для себя.

— Не могу присесть и спокойно позавтракать, когда вокруг этот кавардак.

— А теперь пришел я и нарушил твой покой.

— Ага, но я справлюсь. Так в чем дело?

— Сэнди Мердок.

— Я думала, ты уже этим не занимаешься.

— Слухи разносятся быстро.

— Да, и тебе это известно.

Взгляд. Он знал, что это значит. Она знала.

Он начал объяснять:

— Кирсти, я думал об этом уже миллион раз, и я знаю, что они будут делать. Да, это было убийство, и да, они расследуют его, потому что обязаны это сделать, но торопиться они не станут. У Сэнди не было родственников, о которых бы мы знали, никто не объявился, а без этого они просто медленно будут двигаться согласно процедуре. Конечно, они вернутся сюда и зададут все те же самые вопросы, которые задал я, но в это время… Я едва ее знал, но меня не отпускает чувство, что я просто обязан со всем разобраться, потому что есть что-то… что-то… Это либо чужак, которого видели, когда он сходил с парома и потом гулял по острову, и в этом случае…

— Без вариантов.

— Почти… Вспомни убийство Джилл Дандо — красивая молодая телеведущая застрелена на собственном пороге мужчиной, которого так никогда и не нашли. Ни мотива, ни оружия, ни убийцы. Ничего. Вот тут — то же самое, только Сэнди не была знаменита, так что никого из прессы здесь нет, никому это не интересно. Слушай. Я скажу тебе, что не выходит у меня из головы. Ее убили из револьвера. Не из винтовки. И у кого, черт меня подери, может быть такое оружие на Тарансуэе?

Она немного посидела молча, допивая свой чай и глядя в окно. Размышляя. Саймон делал то же самое. Но он мало надеялся на то, что они найдут какой-нибудь ответ.

— Кто мог хранить подобное оружие несколько лет? И успешно прятать его?

— И патроны.

— Какого рода человек?

— Преступник. Член банды.

— Полицейский?

— Невозможно. Если ты полицейский, официально имеющий право на оружие, проверки при выдаче и сдаче проводятся каждый раз, при каждом использовании, и в редких случаях — например, в моем, когда я должен всегда иметь при себе оружие, — постоянно проводятся тесты на профпригодность, да и процедуры соблюдаются те же самые. Они не выдают тебе пистолет просто так, когда попросишь.

— Ну кто тогда еще?

— Бывший военный — но, опять же, они тоже не получают ничего на руки, чтобы носить за поясом.

— А когда оружие должно быть при них?

— На войне. Во время спецопераций. И тренировок. Но для них они его получают и сдают под подпись.

— А это не только пулеметов касается?

— Зависит от того, кто они. Их функции, звания, обстоятельства. Конечно, это все применимо только к британской армии — есть еще Дальний Восток, Россия… Но это Тарансуэй, Кирсти.

— Да. — Она встала и взяла две последние полоски бекона со сковородки. И тосты из духовки.

— По одному на каждого.

Они посидели и поели в тишине. Перед их глазами стояло оружие. Оружие и патроны. Оружие и тела. Все это как будто было бесконечно далеко от того, где они находились. Солнце пробилось сквозь тучи впервые за неделю, и небо внезапно заголубело и засияло над морем. Ветер утих.

Кирсти вздохнула.

— Ему нравится в школе?

— Да. Но их там совсем мало. Это меня беспокоит. Я не говорю Дугласу, но Робби нужно большее — больше друзей, больше задач.

— Что он будет делать потом?

— Будет пользоваться паромом, либо каждый день, либо в понедельник и пятницу. Можно оставаться на Большой земле — сама по себе школа интернатом не является, но можно жить там с другими семьями, это нормально.

— Ты будешь скучать по нему.

— Конечно, но так было у Дугласа, так у всех было. И какая альтернатива? Жить на Большой земле? Нет.

— Я лучше пойду. Спасибо за…

Кирсти проводила его взглядом.

— Ты сказал, на войне? В военное время?

— Ну да, но я не говорю о старинном оружии, которое осталось с 1945-го или даже 1918-го.

— Я понимаю. — Она нахмурилась.

— Что?

— Наверное, мне не стоит…

— Нет, — сказал Серрэйлер, — стоит.

— Это скорее всего не имеет никакого значения.

— Позволь мне об этом судить. Кирсти?

Она встала и подошла к окну. Вернулась. Было видно, что она нервничает. Но лучше было не давить на нее, лучше подождать, пока она сама решит, и просто надеяться, что она сделает правильный выбор. Что бы она сейчас ни хотела сказать, это явно будет нечто нетривиальное, но он не мог представить, что на данном этапе в принципе может помочь ему.

Потом она снова села и произнесла:

— Йен.

Он никак не отреагировал.

— Он здесь уже почти двадцать лет. Он познакомился с Лорной на Большой земле и привез ее сюда. И не знаю, почему… Мы с ней редко видимся, и я не особо хорошо ее знаю, но у меня есть ощущение, что она несчастлива, причем уже довольно давно.

Она налила себе еще чая. Он уже был чуть теплый, последние остатки со дна чайника, но она все равно все выпила.

— Дуглас… он должен был рассказать тебе об этом сам. Я не знаю.

— Что ты хочешь, чтобы я спросил у него, когда он вернется?

— Нет. Нет, он не будет возражать. Он никому не говорил, кроме меня, но… Дуглас всегда все держит при себе. С другой стороны, он не может быть единственным — это же Тарансуэй, ты понимаешь. Он видел Йена с Сэнди один или два раза.

Такого он не ожидал. И не было смысла уточнять у Дугласа, уверен ли он. Не было смысла ни о чем спрашивать.

— Но я понимаю, что это не значит… Ну зачем, Господи Боже, он ее застрелил?

— Да. И как?

— Ты сказал… военное время. У людей было оружие в военное время. У солдат.

Кирсти видела Йена и Сэнди вместе. Но действительно ли у них был роман? Йен всегда был в пабе. Сэнди всегда была одна. И у Йена есть жена. Многие люди любили гулять по острову, но Йен вроде бы не был одним из них. Но если это и правда, то Йен должен был постараться, чтобы скрыть шок и свои переживания, и ему это удалось очень хорошо. Да, он был расстроен, но не больше, чем остальные. И все-таки не стоит перескакивать со смутных подозрений в интрижке на обвинения в убийстве.

Снаружи послышались звуки подъехавшего джипа. Хлопнула передняя дверь.

— Я заварю свежий чай, — вскочила Кирсти, не встречаясь глазами с Серрэйлером. Стало понятно, что продолжать этот разговор она не собирается.

— Мне не надо, спасибо. У меня еще работа.

— Когда ты примеришь новую руку? — спросил Дуглас. — Робби не терпится увидеть, как ты будешь завязывать себе шнурки. — Он приобнял Кирсти, которая положила ему голову на плечо.

Саймон ушел. Если бы в его голове не роилось столько мыслей, он бы почувствовал себя совсем лишним, несмотря на все тосты, бекон, чай и разговоры.

Тридцать четыре

— Сэм, будь лапочкой и проверь, не хочет ли твой дедушка чего-нибудь, хорошо? Скажи ему, что я поднимусь через минуту.

— Я ходил в прошлый раз. Попроси Феликса.

— Феликс делает домашнее задание по математике.

— Ладно, ладно.

— И прекрати вздыхать.

Сэм вздохнул. Кэт оперлась на кухонный стол, чтобы немного отдышаться. Это был тяжелый день. Она сказала своим коллегам по практике, что уходит, хотя не раньше нового года. Когда она объяснила им, почему, оба сказали, что она сошла с ума и все это новое предприятие, во-первых, неэтично, а во-вторых, обречено на провал. Отделение, как всегда, было переполнено людьми, которые вполне могли справиться сами или сходить в аптеку, но одного маленького ребенка привели почти с сорокоградусной температурой. У него оказалась корь, а мать была еще и с младенцем, и выяснилось, что она «не верит» в прививки. Ребенок теперь лежал в критическом состоянии в Бевхэмской центральной, и младенец тоже вполне мог подхватить заразу. При определенном везении и правильном, экстренно оказанном лечении они оба должны поправиться, но веселого в этом было мало. Теперь еще ее отец был у нее дома: он болел, хотя она и не до конца понимала, чем, отказывался принимать любых других докторов и вел себя сварливо и в целом невыносимо. Кирон, который впустил его и обеспечил все удобства, пока ее не было, теперь умыл руки. Он с удовольствием, охотно занимался детьми Кэт и воспринимал их как своих собственных. Ее отец — другое дело. Кэт ни в коем случае не винила его. Но он серьезно заболел, ему больше некуда было идти, и…

— Кровь не водица, — сказала она вслух и пошла налить себе бокал вина. В холодильнике лежало каре барашка, пароварка была набита предварительно подготовленными овощами, в кастрюле с водой плавала почищенная картошка. Она почувствовала себя виноватой за то, что послала Сэма наверх, когда он уже сделал столько всего, хотя его и не просили.

— Он хочет тебя.

— Сэм… Спасибо, что все подготовил.

— Но дальше я не умею.

— Скоро научишься. Но пока что — просто отлично. Чего именно он хочет?

— Тебя. Прямо сейчас. Кирон сегодня дома?

— Да. Ужин в полвосьмого.

— До этого же еще несколько часов.

— Только не надо делать себе гору бутербродов, чтобы протянуть. У тебя есть пакет чипсов, и на этом все, а то не захочешь ужинать. И сними куртку, а то от нее не будет проку, когда выйдешь в ней на улицу. — Он увернулся от полетевшего в него кухонного полотенца и пошел вместе со своими чипсами в гостиную.

У Ричарда был ужасный цвет лица, и он сильно осунулся, под глазами кожа припухла. Еще из-за двери она услышала жуткий звук его дыхания — как будто что-то скребут наждачкой.

— Я сейчас измерю тебе температуру и послушаю легкие.

— Мне нужно в туалет, но я не уверен, что достаточно крепко держусь на ногах.

— Сэм бы тебе помог, пап.

— А ты нет?

— Конечно, да. Просто не надо было отсылать его. Пошли. — Она откинула с него одеяло.

Он был очень горячий, кожа сухая. Когда он вернулся в постель, по его лицу катился пот.

У него была слишком высокая температура, и, несмотря на его возражения, она послушала ему грудь.

— Боли есть?

— Нет.

— Уверен?

— Я устал. Все немного ноет. Очевидно, Кэтрин, что это грипп. Принеси мне парацетамола и виски, и я его пересплю.

— Парацетамол да, виски нет, и у тебя пневмония, пап. Ты должен лежать в больнице.

— Глупости. Если бы всех с легкой пневмонией клали…

— Неважно.

— Я останусь здесь, ты компетентный врач, более опытный, чем любой стажер, к которому мне повезет попасть. Могу быть заразным. Антибиотики не нужны.

— Хм. Я отнесу образец мокроты в лабораторию с утра, и тогда узнаем точно. Тебе нужно съесть что-нибудь… Яйца, взбитые с молоком и ложкой сахара.

Он хмыкнул.

— Питательно. И просто будет переварить. И я принесу тебе кувшин ледяной воды. Надеюсь, после лекарств температура спадет, и еще тебе нужно поспать. Сегодня ночью я оставлю у тебя дверь открытой.

— Пожалуйста, перестань обращаться со мной как с маленьким умственно отсталым ребенком.

— Чего я не могу себе представить, так это как тебе удалось проехать всю Францию, пересечь канал и доехать до сюда с этой заоблачной температурой и не упасть в обморок.

Он отвернулся от нее.

Кирон прислал сообщение, что сегодня будет поздно, а Феликс отправился с книжкой в постель, так что они с Сэмом поужинали вдвоем и большую часть времени молчали. Когда она пыталась мягко подвести к разговору о его будущем, он резко это пресекал, а после того, как сложил посуду в мойку, снова скрылся в гостиной.

Кэт проскользнула в комнату Ричарда. Он спал, дыхание было слабое, но он стал менее горячим. Она потрогала его лоб, который оказался липким, и прикрыла его одеялом, хотя он сразу же снова его сбросил. Она никогда не ухаживала за ним. Она вообще почти не помнила, чтобы он болел, не считая периодических простуд. Ее мать была такая же, и эти два здоровяка никогда не давали поблажек менее стойким. Детьми их отправляли в школу при любых недомоганиях, кроме откровенных инфекций с сыпью. «Тебе станет лучше, когда доберешься, а если нет, звони мне». Но в такие дни звонки из школы раздавались редко. Тебя клали на жесткую постель с одним одеялом в санчасти, ставили ведро на тот случай, если тебя затошнит, и периодически школьный секретарь бросала на тебя короткие ободряющие взгляды.

Теперь она улыбалась, вспоминая запах деттола и полироли и покалывание грубого серого одеяла под подбородком.

Она несколько минут простояла, глядя на Ричарда и прислушиваясь к его дыханию, не чувствуя ничего, кроме отстраненной врачебной озабоченности. Его поведение потрясло и пристыдило ее. А еще она почувствовала, что не просто не узнавала его, но не знала никогда.

Когда пришел Кирон, она уже спала, и он не стал тревожить ее. Проснулась она от звуков, с которыми Ричард кашлял и отхаркивался, пытаясь бороться с удушьем.

«Скорая помощь» приехала только через сорок пять минут.

Тридцать пять

— Я снова закажу паштет. В прошлый раз было очень вкусно.

— Я не знаю… Я, может, возьму селедку.

— Они еще всегда подают скрученные кусочки?

— Да.

— Единственное, от них может быть ужасное несварение.

— Это из-за лука.

— Да.

— А потом возьмем курицу и грибной пирог. Выпечка здесь всегда отличная.

— Я не знаю. — Мэрион уставилась на меню и совершенно не понимала, что там написано. Она не хотела ничего из этого.

Бренда положила свое меню и накрыла ладонью руку подруги.

— Эй, мы пришли вкусно поесть и поболтать, и у нас всегда получалось, правда? Просто сделай глубокий вдох.

— Я не уверена, что смогу есть.

— Я знаю, что нужно сделать. Официант… Мы бы хотели еще два бокала шабли, пожалуйста.

— О, нет, Бренда, нет. Я…

Шабли тут было самое дорогое, именно поэтому Бренда его и выбрала, из принципа: вино должно быть лучшее. В огромных бокалах.

— Нет, Бренда.

Бренда не обратила на нее никакого внимания и вернулась к изучению меню. Вино принесли.

Второй бокал сделал свое дело, и довольно быстро. Мэрион расслабилась.

— Видишь? Мы получаем удовольствие. Так что, ты уверена насчет селедки?

— Уже нет. Думаю, я попробую твой паштет.

— Ты не пожалеешь. А потом?

— Все-таки мне бы хотелось какой-нибудь рыбы. Может быть, камбалы?

— Мне всегда казалось, что камбала — очень скучная рыба. Как насчет обжаренного на сковородке хека с чоризо и шпинатом?

Мэрион сделала еще глоток. Меню стало выглядеть гораздо соблазнительней.

— У меня глаза разбегаются. Я буду ножку ягненка — с соусом из красной смородины, морковью, горошком и картофельным пюре.

Они отдали свои меню официантке. В ресторане все было как обычно — не слишком шумно, не слишком пусто. Время идеальное.

— Я хочу тебя кое о чем спросить, — сказала Мэрион. Она выпила еще, на этот раз для храбрости. — Ты пойдешь со мной?

Бренда сняла свои очки для чтения и положила рядом с тарелкой. Но ничего не сказала. Принесли их закуски и поджаренные тосты в хлебнице под белоснежной салфеткой. Они достали столовые ножи, сбрызнули блюдо лимоном и начали есть, не встречаясь друг с другом взглядами. Они допили свое вино почти до последнего глотка. Внутрь заходили люди. Рядом с ними села пара. Компания из четырех человек заняла стол у окна. Им пришлось понизить голос.

— Мэрион, я не могу пойти. Во-первых, я работаю. И у меня нет причин идти, они меня не пустят, и мне нечего сказать ему. К тому же… Я думаю, это неправильно, но тебе кажется, что идти нужно, и я больше не буду пытаться тебя останавливать. Но я не могупойти.

— Нет. Я понимаю.

— С тобой все будет в порядке. Он не сможет ничего тебе сделать, там будет полно охраны.

— Дело не в этом. Это не важно, Бренда. Со мной все будет в порядке. Этот паштет какой-то другой. Не такой вкусный, как в прошлый раз.

Тридцать шесть

Это был «Код да Винчи». Очень популярная книга.

— Про всякую древнюю хрень.

— Я оторваться не мог. Хотя не верю во все это.

У них было две копии, одну взяли на руки. Вторую он поставил на полку, не отрывая от нее руки еще одну или две секунды.

За столами сидели двое человек и читали, опустив головы.

Всего четыре минуты до закрытия. Теперь уже никто не придет, но Рассон на всякий случай задержался у секции «Художественная литература», на буквах с А до Е.

Прозвучал двухминутный сигнал. Оба читателя поднялись, собрали свои книги и вместе вышли.

Рассон пошел к двери, Мун пошел к полке.

И вышел.

Мун вытряхнул лист бумаги из «Кода да Винчи», сунул в карман и выключил свет.

И вышел.

Тридцать семь

— Ты мог бы заниматься этим профессионально, — заметил Кирон.

Сэм начинил куриные грудки сыром с травами, завернул их в бекон, потом медленно пожарил с грибами и томатами и подал вместе с картофелем в мундире.

— Ха, нет, спасибо. Хотя это было… весьма увлекательно.

Кирон налил себе бокал вина. Кэт была на хоре, а Феликс лежал в постели с простудой и потрепанным любимым Роальдом Далем — просто чтобы лучше спалось.

— Значит, не «Кордон блю».

Сэм покачал головой, но ничего не сказал.

— Скажи мне, что это не мое дело.

— Нет, просто сначала мама, потом Сай, теперь ты. А ответ всегда один: я просто не знаю.

— Я не хочу допытываться, Сэм. Начнем с того, что ты будешь сам принимать решение о своем будущем, ну и не стоит забывать, что у меня бы на это права все равно не было. Но я бы порадовался мысли, что ты можешь использовать меня как своего рода резонатор, если тебе это необходимо, а если я смогу еще и помочь, то вообще отлично. Но если ты не хочешь обо всем этом говорить, то ладно, можно обсудить что-нибудь другое.

— Например?

Кирон пару минут молча жевал, потом выпил, потом посмотрел на Сэма.

— На самом деле мне будет интересно твое мнение по поводу одной вещи. Потому что я уже зашел в тупик — как и все остальные. А мнение со стороны может быть полезно.

— Полицейские дела?

Кирон кивнул.

— И как я могу помочь?

— Понятия не имею. Я просто подумал, что можно было бы подкинуть тебе тему для размышлений. Ты не вовлечен, ты гражданский, ты… ну, насколько я знаю, не думал об этом раньше. В общем, свежий взгляд.

— Ясно. Подкидывай.

— Что ты знаешь о пожарах в Лаффертоне?

— Об этой серии поджогов? Если это они.

— Это они. Абсолютно случайный пожар — ну, ты знаешь, сгоревшая проводка, оставленная кем-то непотушенная сигарета — это большая редкость. Так что столько и в одном месте… это точно намеренно. Есть и другие признаки — пожарные почти полностью уверены. Все, что тебе нужно знать: это поджоги. Так что — какие предположения?

— Ты имеешь в виду — каким образом или почему?..

— Я имею в виду, что за человек? Мотивация? Образ мыслей?

— Это что, какой-то тест?

Кирон рассмеялся.

— Нет, конечно, нет. Если хочешь пройти тест в полицию, можешь двигаться по стандартному пути. Нет, нам просто нужна любая помощь, какая только можно.

— Расскажи мне о пожарах — просто вкратце.

Сэм откинулся на стуле. Ему никогда раньше не задавали вопросов такого рода, и он даже не знал, с чего начать. Но он видел, что все совсем не так просто. И это было интересно.

— Ладно, начнем с того, что, похоже, все это дело рук мужчины. Не знаю, почему я так думаю, наверное, просто читаю газеты. Я прав?

— В подавляющем большинстве случаев поджоги совершают мужчины, да.

— Ну, в некотором смысле это проясняет дело. Или, может, нет. Психологически нестабилен?

— О, ну тут сразу возникает масса вопросов, правда? Стал бы абсолютно здоровый, рациональный человек поджигать одно здание за другим? Ну, очевидно, нет. А дальше уже идут спекуляции — что такое здравомыслие, что такое безумие?

— Ладно, кто-то явно зол. Например, если кто-то поджигает, скажем, букмекерские конторы, значит, он потерял там кучу денег или думает, что его там обманули. Или просто взбешен, что остался без гроша.

— Возможно. Озлобленность… месть. Да. Это явный мотив. Но в случае с пожарами в Лаффертоне — все они разные, в разных зданиях, в разных местах. Никакой схемы не прослеживается.

— И все равно может быть злость, например, на бизнес. На капитализм?

— Да. Но нигде не было работающего бизнеса — слава богу. Это все заброшенные или неиспользуемые коммерческие помещения, а в паре случаев пожар просто произошел на открытом пространстве. Пустая автомобильная парковка, берег реки.

Сэм взял себе еще колы и подлил Кирону красного вина в бокал, не переставая думать. Это была словно изощренная логическая загадка с элементом психологии. Только он пока не мог разглядеть тут ничего логичного.

— Ему просто нравится огонь. Разжигать и смотреть на пламя. На самом деле я могу такое понять.

— Я тоже могу, до некоторых пределов. Я могу позволить себе удовольствие разжечь костер из сухих веток, опавших листьев и старых коробок, выбрав для этого подходящий прохладный день, — чтобы прямо ух! Но я не наношу ущерб ничьей собственности и в любом случае не стал бы делать это слишком часто.

— Ну да. Но все-таки в этом направлении можно думать. Тебе нравится делать это. Тебе нравится видеть результат. И один из результатов — это выезд пожарной бригады и вся эта суматоха, за которой можно наблюдать.

— Да. И все из-за тебя.

— Тогда ощущение власти.

— Да. И только?

— Кстати, пудинг кончился. Есть бананы и яблоки.

— Спасибо.

— Наверное… наверное, это возбуждает: когда ты начинаешь пожар, а потом смотришь, как он пожирает все на своем пути? Заводит?

— Тут ты прямо в точку попал — психологи очень часто называют поджоги разновидностью сексуального преступления.

— Только психологи?

— Кто я такой, чтобы с ними не соглашаться?

— И все-таки?

— И все-таки я не верю, что ответ всегда в этом. Во всяком случае, не весь ответ.

— Значит… Это мужчина. Возраст? Может быть любой, но, наверное, не больше семидесяти?

— Почему?

— Нужно быть спортивным и подтянутым. Уметь быстро убегать.

— Семьдесят — это не девяносто.

— Наверное, не женат и не имеет постоянного партнера. Все это делается в одиночку, в странное время суток…

— Возможно. Но не однозначно.

— Одиночка?

— Почти все преступники такие — не считая банд и наркоторговцев. Но в данном случае да, весьма вероятно.

— Местный. Ему незачем шагать куда-то за сто километров. Может делать все то же самое ближе к дому.

— Местный, потому что…

— Знает местность.

— Точно.

— Значит, парень из Лаффертона. А как он устраивает пожары? Не с обычными же спичками?

— Нет. Бензин или пропитанные бензином тряпки, а потом все то же самое, чем мы обычно разжигаем огонь в мангале, — газетки, щепки, зажигалки, только в гораздо больших количествах, чем нужно нормальному человеку. И сверху он все заливает бензином. Докидывает старые банки из-под краски. Из-под лака. Все, что находит. Все это не так сложно раздобыть.

— От него должно ими пахнуть.

— Хорошее замечание.

— Тем более повод считать, что он одинок, или, может, у него есть место, куда он скидывает пропахшую одежду.

— Где?

— Где угодно… Пустующий дом, старый сарай или даже просто берег реки или канала.

— Как он добирается от места пожара дотуда и оттуда до дома?

— На мотоцикле. Или бегом. Проще пробираться по закоулкам или через задние дворы. А это значит, что далеко он не уходит.

Кирон потянулся за блокнотом и ручкой.

— Значит, что мы имеем?

— Мужчина. Одинокий. Может быть, немного странный, но не совершенно чокнутый. Ну, он явно соображает, может планировать. Местный. Возраст — какой? Двадцать или пятьдесят? Тут слишком большой разброс. Что-нибудь еще… Может быть, у кого-нибудь коллеги на работе или другие знакомые замечали, что человек интересуется пожарами, или даже конкретно этими пожарами — ну, знаешь, ищет про них новости в Интернете или в газетах, смотрит по телевизору? Я к тому, что ему же наверняка нужен результат? Он вроде как хочет быть знаменитостью, пусть и только у себя в голове.

Кирон допил вино и встал, чтобы убрать со стола.

— Это было отлично, Сэм, очень полезно. Я как будто расчистил гору бурелома у себя на пути, стал как-то яснее видеть ситуацию.

— Да, но ты же не особо при чем, верно? Ты начальник. Ты не из уголовного розыска. Ты не ведешь дела.

— Да, но я обязан быть в курсе, как и со всем остальным. Это не обычное единичное происшествие, на которое, как ты совершенно прав, я бы мог не обратить внимания. Это продолжает происходить и, вполне возможно, выльется во что-то похуже — и мы должны быть на шаг впереди. Что не так-то просто.

— Пока никого не подозревают?

— Нет. И это большая проблема. Никто даже в зону особого внимания не попадает. Так что, возможно, на этот раз нужно ставить скорее на бдительность и внимательность патрульных, чем на вдумчивую детективную работу.

— И часто так бывает?

— По-разному. Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Хочешь сказать, патрульные машины часто случайно ловят преступников?

— Случайности бывают, но не часто. Обычно это с чем-то связано — с наводкой, с предварительной работой детективов, каждый раз что-то новое. Поэтому полицейская работа такая интересная.

— Не уверен, что хотел бы болтаться в патрульной машине часы напролет.

— «Болтаться» — это не совсем то слово, которое я бы стал использовать, Сэм. Там тоже бывают свои моменты.

— Думаю, пойду пройдусь, посмотрю, может, кто гуляет.

— Гуляет?

Сэм посмотрел на него из-за двери.

— Ну да.

Он вернулся не поздно. Никого из его друзей не было в городе. Он встретил несколько человек, которых смутно помнил по школе, а потом компанию своих прежних друзей, но уже через час с удивлением обнаружил, что у него с ними нет совершенно ничего общего. Они хотели поскорее напиться и вели себя максимально по-детски. Он был за рулем, так что ограничился половиной бутылки лагера, а когда его начали подкалывать за то, что он перешел на колу, то просто решил поехать домой.

Кирон пошел спать. Кэт разбирала посудомойку и допивала красное вино, которое оставил Кирон. Она не спросила, где он был.

— Кирон сказал, что скинул пару ссылок, которые могут тебя заинтересовать. Я сразу после хора съездила в больницу.

— Как он?

— Не очень хорошо. Они все сделали — томографию, рентген, бронхоскопию: не просто же так респираторная медицина одна из его специальностей. Консультирующий врач оказался одним из его прежних студентов.

— Всегда кто-то знакомый.

— Иногда. Ну, в общем, у него пневмония, и ему стоило начать лечение раньше — у него сильный застой в легких. Но они прекрасно справляются — надо сказать, для своего возраста у него отличное здоровье.

— Они с ним натерпелись.

— О, да. В первую очередь натерпелась с ним я.

— Ты не виновата.

Она рассмеялась.

— Выключи свет и все остальное, когда пойдешь наверх, Сэмбо.

Она быстро обняла его и взъерошила волосы, чтобы поддразнить, когда проходила мимо.

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Подумал, что тебе может быть это интересно.

К.

Одна ссылка оказалась на журнал по криминальной психологии со статьей про поджоги. Вторая — на пару университетских программ по криминологии. Он отправил в закладки первую, чтобы прочесть позже, и хотел быстро пробежаться по второй, но в итоге поднялся наверх и внимательно изучил несколько страниц с информацией по обучению на своем планшете. Он все еще читал, когда заснул при включенном свете в два часа ночи.

Тридцать восемь

Мэрион засомневалась, сможет ли доехать сама, как только села в машину. Ее трясло, ладони были влажными, и она не могла нормально сфокусироваться — очертания зданий вокруг казались расплывчатыми.

Но все сразу стало лучше, когда она тронулась, и первые несколько миль, пока она выезжала из города и двигалась в сторону Бевхэма, дались ей легко, потому что все вокруг было знакомо и она могла не думать о том, куда на самом деле направляется. Но потом начались новые места. Навигатор разворачивал ее то налево, то направо, потом на круговой дороге подсказывал то один, то другой съезд, дальше, после перекрестка, сказал «двигаться вперед еще четыре мили», и все это время она держалась за руль мертвой хваткой, как будто на самом деле боялась, что он может сорваться с крепления. Обычно она водила абсолютно спокойно и довольно профессионально, но сейчас чувствовала себя так, будто представляет опасность для всех вокруг, а еще будто любой может увидеть ее в окне машины и понять, кто она и почему едет по этой дороге.

Знаки начали появляться за несколько миль до тюрьмы. На них могло бы быть написано «Центр переработки», или «Больница», или «Крематорий», но нет. И когда она сделала последний поворот на короткую дорогу, то увидела белые буквы на черном фоне. «Королевская тюрьма Леверуорт».

Она остановилась на обочине и вышла. Ее тошнило. Она стала хватать ртом холодный воздух. У нее сдавило грудь и снова закружилась голова. Мимо проехали несколько других машин. Она оперлась на открытую дверь.

После такого ей стоило сдаться и поехать назад. Она не справится с этим. Не справится с ним. Ее не пугала тюрьма сама по себе. Тюрьма ничего не значила. На нее не нападут, ее не обидят. Они имели дело с такими же обычными людьми, с такими же женщинами. С детьми.

Но он.

Ли Рассон. Последний человек на всем белом свете, который — она это знала — видел Кимберли живой, и последний, кто видел ее мертвой. Это она тоже знала.

Она согнулась и выплюнула сгусток слюны на землю.

Почему она так упорствовала в том, что это нужно сделать? Откуда в ней эта одержимость?

В письме было сказано, что ее обыщут, и она думала, что это ее не покоробит, — это необходимо, и скрывать ей нечего. Но это ее покоробило, заставило почувствовать, будто у нее номер вместо имени, будто она осквернена, раздета. Секунда — и сенсор в руках надзирателя прошелся по ней вверх и вниз, потом спереди и сзади, а теперь руки, и повернитесь, в другую сторону, пожалуйста, спасибо. Можете проходить.

Она ничего с собой не принесла. Она видела список, что можно и нельзя проносить в тюрьму, но ей не пришло в голову в него заглянуть. А сейчас она видела женщин с журналами, конфетами и плитками шоколада и почувствовала вину. Злость. Это было ужасно глупо.

Тут было очень шумно, металлические стулья царапали голый пол и гремели, повсюду звучали голоса детей и их топот, когда они вбегали в дверь позади нее. Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях, на пластиковую крышку стола, на пол, себе на ноги. Она не могла смотреть ни на кого из них и даже не пыталась смотреть на него, а он подходил к ней.

В помещении стоял запах — средство для мытья полов и еще что-то, что она не могла различить. Пот? Страх?

Стул напротив нее отодвинулся, и она увидела, как свет из окна за ним закрыло тело. Руки на столе. Руки.

— Добрый день, — сказал он, — Мэрион.

Она обратила внимание на кисти. Квадратно подстриженные ногти. Чистые. Толстые короткие пальцы. Волосы с тыльной стороны, как будто это какой-то маленький зверек. Руки. Как он убил ее? Своими руками?

— Все в порядке. — Он говорил тихо. — Я не кусаюсь. На самом деле я очень рад видеть тебя. Мэрион.

Она резко вдохнула и быстро подняла глаза, и он смотрел прямо в ее лицо, в ее глаза; она никуда не могла деться от его взгляда.

Лицо было обрюзгшее. На челюсти и подбородке лежала тень. Волосы короткие и седеющие. Ничего интересного, или неожиданного, или необычного, или примечательного. Такое лицо можно увидеть где угодно. Глаза бледные. Серо-зеленые, с прожилками, как на мраморе. Маленькие свинячьи глазки, но они глядели и глядели. Не мигали, не сходили с ее лица. Он улыбнулся. У него были плохие зубы. Она отвернулась.

— Спасибо, что пришла, Мэрион. Я ценю это. Наверняка было непросто.

Улыбка.

— Слушай, я понимаю, зачем. Ты меня не побеспокоила, я рад, что ты здесь, потому что я могу сказать это тебе в лицо. Посмотри на меня, Мэрион.

Она посмотрела.

— Спасибо. Я не монстр, Мэрион, но я знаю, что сделал, и меня наказали за это, и, конечно, правильно. Это нехорошо, но это правильно.

Он дробил пальцами по столу, барабанил ими и барабанил, быстрее и быстрее, но не сводил взгляда с ее лица. Потом он резко остановился.

— Я хочу, чтобы ты выслушала меня, Мэрион, потому что у нас больше не будет такого шанса. Ты сюда больше не придешь, я это знаю, ведь зачем? Я должен воспользоваться своим шансом. Слушай.

Рассон так внезапно подался вперед, что она чуть не опрокинула свой стул, отшатнувшись. Краем глаза она заметила охранников, которые посмотрели в их сторону.

— Я не убивал твою дочь. Я не убивал Кимберли. — Он почти шептал, его слова с шипением вырывались из некрепко стиснутых зубов вместе с несвежим дыханием. — Беру тебя в свидетели, Мэрион. Я делал дурные вещи, хотя я не дурной человек. Не важно, как я дошел до этого, но так вышло. И то, что ты слышишь, — это чистая правда. Я знаю, что ты думаешь, и знаю, во что веришь, и, понимаешь, я не виню тебя за это, потому что на твоем месте я, наверное, верил бы в то же самое. Сейчас я хочу кое-что тебе сказать, и сказать прямо. Я не убивал твою дочь. И ты должна поверить мне, Мэрион. Потому что пока ты этого не сделаешь, тебе не будет покоя.

А потом Ли Рассон улыбнулся.

В нескольких милях от тюрьмы она увидела придорожное кафе. Тут пахло подогретой жареной едой, а на красных пластиковых скамьях сидела пара водителей грузовиков. Они даже не взглянули в ее сторону. Она взяла себе чашку чая и кусок кофейного пирога. Чай был крепкий, горячий и свежий, а пирог сухой, с застывшей помадкой сверху.

Машины одна за другой пролетали мимо за пеленой проливного дождя, который, должно быть, начался, пока она была в тюрьме.

Она не могла выкинуть глаза Рассона, или его лицо, или его голос, или его руки, или его одежду — все, что с ним связано, — из своей головы. Он был словно прикрепленный на кнопку постер, и куда бы она ни смотрела, он появлялся у нее перед глазами.

Она собиралась противостоять ему. Она собиралась потребовать от него правды, потребовать признания в убийстве Кимберли. Чтобы он сказал, где бросил ее тело.

Вместо этого он перехватил контроль. Он не казался встревоженным или испуганным. Он сказал, что не убивал Кимберли, как мог бы сообщить, что не смотрел вчера вечером новости по телевизору, и, глядя своими бледными глазами прямо ей в лицо, настаивал, чтобы она поверила ему.

И она поверила? Она отхлебнула чая, который был таким горячим, что ошпарил ей язык, зато взбодрил. Поверила?

Да. Каким-то образом ему удалось убедить ее. Он в большей или меньшей мере признал другие свои ужасные преступления, но хотел, чтобы она узнала из его собственных уст, что он не виновен в убийстве Кимберли и понятия не имеет, что с ней случилось, и уж точно не знает, мертва она или нет.

Она вскочила с места. Нет. Он не сказал, что он понятия не имеет, что с ней случилось, или что не знает, действительно ли она мертва. Он сказал, что не убивал ее. Но в таком случае он обязательно должен был сказать ей, что вообще ничего не знает о ее исчезновении?

Но он этого не сказал.

У нее голова шла кругом.

Она просидела на одном месте почти час, допила одну чашку чая, и заказала вторую, и даже доела свой картонный пирог, прокручивая в голове все, что сказал ей Ли Рассон. Но когда она, наконец, ушла из кафе, в голове у нее яснее не стало и она не продвинулась вперед ни на шаг.

Она ничего не достигла, и, удивительным образом, вся эта ситуация заставила ее почувствовать, будто это она в чем-то виновата. Она ушла из тюрьмы со смутным ощущением вины, но, не считая этого, она ушла с пустыми руками.

Тридцать девять

Кирсти вышла вместе с ним на улицу, когда он собрался уходить тем утром, и сказала ему еще четыре слова, очень тихо, как будто окончательно решила про себя, что, если это имеет какое-то отношение к смерти Сэнди, она обязана рассказать. А если нет, то никакого вреда не будет. И она знала Саймона. Он будет обращаться с этой информацией осторожно, не будет упоминать к месту и не к месту, не будет трезвонить, не будет докапываться и предъявлять кому-то претензии.

Он проснулся около четырех. Буря ревела снаружи, ветер сотрясал дом. Последнее, что он сделал перед тем, как лег в постель, — это повторил про себя эти четыре слова. Потом он прочел пару глав из любимого романа Ивлина Во и заснул. Слова должны были осесть у него в подсознании. С утра он будет знать, что делать. Если вообще что-то нужно делать.

В четыре часа утра он понял и также понял, что больше не заснет. Он встал, сделал себе крепкого кофе, взял блокнот и составил список из отдельных слов. Потом принял душ, проверил почту и открыл файлы Кимберли Стилл.

Буря куда-то довольно внезапно умчалась, как часто бывает в этих краях, и забрала вместе с собою облака, оставив островитянам один из редких, сверкающих и блестящих, как сахарный леденец, дней поздней осени. Море окаймлялось пеной, набегая на берег приливом.

Он подошел к пабу в самом начале девятого, но из трубы уже шел дым. Свет горел.

Зайти ему сейчас, когда есть шанс нарваться на Лорну, или подождать, хотя скоро может прийти первый паром с товарами? Ему нужно было поймать Йена в одиночестве, и чтобы некоторое время никто не появлялся. Какова будет его реакция на то, что он собирался сказать, и на те вопросы, которые он собирался задать, предположить было невозможно.

Он подождал в машине, пока не увидел какое-то движение в окне паба. Если Лорна там, Саймон уже придумал повод, зачем он приехал так рано, но, когда он постучал в дверь, мужчина открыл ему сам, широко распахнув ее. Стало понятно, что пока он один.

— Доброе утро, Саймон. Налить я тебе пока не могу, но есть свежий кофе.

Казалось, он не удивился, увидев его здесь так рано.

— Спасибо, было бы отлично. Я был на другой стороне, пытался поймать сигнал.

Он сел за стол в дальнем углу паба.

Йен принес две кружки кофе, молоко и сливки и присел. Значит, Саймону не нужно было просить его остаться.

— Это замечательное время дня, ты знаешь, с пяти утра где-то до половины восьмого. Мне нужно сделать кучу всего, но я могу делать все это в одиночку, и никто меня не трогает.

— О. Извини, Йен.

Йен махнул на него рукой.

— Да я не про тебя.

— А Лорна так рано не встает?

— Лорна сейчас в Глазго у своей семьи.

Он положил сахара себе в кружку. С Саймоном глазами не встречался. Саймон спокойно ждал, попивая свой горячий кофе. Это была специальная техника, и он понимал, что уже использует ее — он перешел в режим допроса.

Йен все еще не смотрел на него.

— Парома не будет еще час, ты в курсе?

— В курсе.

— Значит, ты на него не садишься.

— Нет.

— И долго ты еще планируешь оставаться?

— Скоро поеду. Я почти закончил.

— Закончил?

Он продолжил пить свой кофе, не ответив на вопрос. Он знал, что Йен скоро не выдержит и снова заговорит.

Поскольку ветра не было — редкое событие, — паб и весь мир снаружи как будто полностью затихли. Наступил отлив. Волны не бились о берег.

Йен опустил тяжелый взгляд на поверхность стола.

Он сейчас сделает то, что делал всегда, — досчитает до ста и нарушит молчание. Но прежде чем он успел дойти до двадцати, Йен поднялся на ноги и пошел к двери. Он запер ее на щеколду и задернул шторы на ближайшем окне. Когда он повернулся, Саймон увидел, что он плачет.

— Не торопись, — сказал он.

Мужчина задумался, не пойти ли ему за бар и не налить ли себе немного выпить, но в итоге просто сел на место и продолжил глядеть на стол.

— Ты встречался с Сэнди? — спросил Серрэйлер.

Йен кивнул.

— Ты знаешь, как это бывает. Лорна редко здесь появляется. Мы нормально уживались, и я не буду врать, что мы были несчастны, потому что это не так. Но Сэнди… мы так хорошо проводили время и… интересно. Я много о ней думал, а потом мы очень много разговаривали, знаешь: здесь, после закрытия, и рано с утра, как мы сейчас. И она могла разговаривать со мной…

— Лорна узнала?

Он не ответил.

— Ладно, — сказал Саймон, на этот раз достаточно резко, чтобы поскорее со всем разделаться. — Что случилось?

— Что… ты знаешь?

— Про Сэнди? Все. Или, если взглянуть иначе, ничего. Но важное знаю.

— Ага.

— Я видел тело.

Йен вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Ага.

— Теперь ты мне расскажешь?

Молчание.

— У нас есть немного времени, и я не давлю на тебя. Но скоро сюда придет кто-то другой, и тебе придется расколоться.

Они посидели еще немного. Помолчали. Слишком долгое молчание.

— Когда ты обнаружил? — спросил Саймон.

Йен покачал головой.

— Она отказалась спать с тобой? Когда стало ясно, что ты не прочь? Она сказала тебе или?..

— У нее не было выбора. — Он издал странный звук горлом. — Я все еще не могу в это поверить, понимаешь? И все еще… Не понимаю, как не догадался.

— Почему? Я не знал Сэнди так, как ты, но я часто ее видел, мы разговаривали. Я не догадался. И все остальные тоже. Она была просто собой.

Молчание.

— Это тебя разозлило?

Молчание.

— Понятно, если так. Чувство такое, как будто тебя подставили.

Молчание.

— Лорна узнала?

Молчание.

Саймон сделал паузу, прежде чем неожиданно сменить тактику, перегнулся через стол и прямо спросил:

— Где ты взял пистолет, Йен?

Ничего не произошло. А потом Йен поднял на него глаза. Слезы катились по его лицу, губы дрожали.

— Ты должен сказать мне, — проговорил Серрэйлер. — Ты не сможешь жить с этим, если не скажешь, и, что более важно, я не смогу помочь тебе.

— С чего тебе помогать мне?

— Ты мне скажи. — Он поднялся. — Мне не важно, сколько, на хрен, сейчас времени, — тебе нужно выпить. — Он налил два стакана, хотя не планировал притрагиваться к своему, и вернулся за стол. По пути он глянул в дальнее окно. Никого. На небе начали собираться тучи.

Йен выпил свою порцию виски за один присест.

— Что ты собираешься делать?

— Это зависит от того, что ты мне скажешь.

— Ты закроешь меня. Это твоя работа.

Теперь была уже его очередь не отвечать.

— Откуда ты узнал? Как ты выяснил?

Он ждал.

И тут Йен заговорил:

— Я был в армии. Босния. Естественно, оружие нужно было сдавать, но я не сдал, как и куча других ребят. Ты бы удивился. И никаких причин для этого нет, кроме того, что ты больше не чувствуешь себя в безопасности, тебе больше не хочется никогда без него оставаться. Это сидит у тебя в голове. Господи.

— Прошло уже двадцать лет.

Йен кивнул. Но он не поднял взгляд, ни разу не встретился с Саймоном глазами.

— Он просто лежал здесь, в нижнем ящике моего старого стола. Ящик запирается, я бы никогда не стал рисковать. Я никогда не забывал, что он там лежит, это давало мне чувство защищенности. Не то чтобы на Тарансуэе была какая-то опасность.

— И у тебя еще есть винтовка.

— Две, и обе с лицензией и заперты в специальных ящиках, все полностью легально. Но винтовка — это другое дело. Ты понимаешь.

— Что случилось? Ты разозлился.

— Да. Но — нет. Я злился на себя, что был дураком, злился на нее — на него, — что сделал из меня дурака… все вместе. Я был расстроен. К тому же я не понимал. Я до сих пор не понимаю. Она прекрасно знала, к чему все идет, и она должна была понимать, что рано или поздно на меня найдет, она должна была рано или поздно сказать мне. Но тогда почему?

— Ты ей нравился. Она хотела быть с тобой. Я совсем не думаю, что она хотела сделать из тебя дурака, Йен. Люди могут строить отношения и таким образом, хотя для этого требуется время.

— Наверное.

— Лорна узнала?

— И да, и нет. Она задавала мне вопросы, следила за мной, чувствовала, что есть кто-то, что-то… Но она так и не узнала правду.

— Ты уверен?

Он покачал головой.

— Нет. А как? Я больше уже ни в чем не уверен.

— Кроме того факта, что ты застрелил Сэнди Мердок. Ты пошел к ней домой с пистолетом и знал, что собираешься сделать. Когда она призналась, ты в ярости и исступлении толкнул ее, и она упала на пол и ударилась головой. Это было не помутнением, ты спланировал это.

— Наверное, да. Звучит хладнокровно.

— Так и есть.

Тут Йен поднял глаза.

— Что теперь со мной будет?

— Где пистолет сейчас?

— В море. Я выбросил его… Я выбросил его со скалы. Вслед за ней. И не надо смотреть на меня своим легавым взглядом, это святая правда.

Серрэйлер на секунду растерялся.

— Своим легавым взглядом?

— Его нет. Пистолета. На берег его не вынесет.

— Нет.

— Я спросил, что теперь будет со мной.

Саймон какое-то время молчал. Снаружи уже начал доноситься шум колес и хлопающих дверей.

— Я не знаю, — сказал он. — И это тоже святая правда. Я знаю, что должно случиться. Я знаю, что говорит закон.

Йен снова покачал головой.

— Я еду домой. Мне нужно все это как следует обдумать. Ты понимаешь, что теперь это не мое дело, а полиции Шотландии. У меня здесь нет права голоса.

— А что бы это изменило?

Саймон поднялся. Кто-то постучал в заднюю дверь.

— Ты будешь открывать?

— День должен как-то начаться.

— Я приду сегодня вечером, Йен. В десять или около того.

— Лорна возвращается завтра.

— Ты скажешь ей?

Йен пошел открывать дверь и по дороге бросил:

— Надо самому понять.

Сорок

Он ничего не слышал, но кто-то сунул бумажку в щель его двери. Почтового ящика у него не было. Он не получал писем. У него не было адреса. Он не существовал. Его не существовало уже почти два года.

Тонкий дешевый коричневый конверт. Сверху ничего не написано. Он посмотрел на него, поднял, перевернул.

Оставил и пошел сделать чай. Когда он вернулся, но еще не успел серьезно о чем-то задуматься и начать задавать себе вопросы, на которые не мог ответить, он открыл его и достал лист бумаги. На нем было напечатано четыре строчки.

Без подписи.

Он испытал две реакции, одна сразу последовала за другой. Сначала прилив возбуждения. А потом страх.

Возбуждение было подлинное и такое сильное, какого он никогда не испытывал. Но страх тоже был сильным. Ему не хотелось сталкиваться с возможными опасностями, возможными последствиями, если что-то пойдет не так, а они подстерегали со всех сторон, практически били ему в глаза. Но также и возбуждение. Предвкушение. Всепоглощающее чувство, что это может стать вершиной: тем, к чему он шел все это время; планировал, даже не осознавая этого.

Последняя строчка была: «Свяжусь с тобой. До этого времени не высовывайся».

Сорок один

Саймон не поехал обратно в коттедж. Вместо этого он отправился на север острова, в самую его дикую часть, куда почти не захаживали люди и не забредали овцы, где не было ничего, кроме островков почвы с пожухлой травой на твердой каменистой земле, коварных спусков к берегу и ветра. Но отсюда открывался несравненный вид на горизонт, где бесконечное море встречается с бесконечным небом, переливается и меняет цвет с синего на серый, со светлого на темный, и по его поверхности проходят мелкие волны или пестрая рябь от малейшего движения в воздухе. Он присел на выступ и посмотрел вдаль. Он никогда не приходил сюда с альбомом, потому что рисовать тут было нечего. Карандаш и чернила никогда не смогут передать это непрерывное движение, к тому же тут совсем отсутствовали детали — хотя часто он подмечал камни, причудливо изогнутые ветки или травинки или даже кости, которые он потом мог изобразить.

Посидев несколько минут, просто глядя на море, он начал размышлять, спокойно и методично, и перебирать в памяти все события с момента исчезновения Сэнди и до его отъезда из паба только что. Его давнее умение разбирать дело по косточкам, раскладывать на мелкие взаимосвязанные части вновь нашло себе применение. Кирсти произнесла четыре слова: «Йен был в армии». В этот момент все стало абсолютно ясно, но признание Йена имело принципиальную важность. То, что он был солдатом двадцать с лишним лет назад, еще не значило, что он хранил оружие или убил Сэнди, и задача вскрыть правду могла бы лечь на плечи полиции Шотландии.

Но Йен признался в убийстве.

Следующим действием Саймона должен был стать звонок инспектору, после которого он сможет либо арестовать Йена сам, либо дождаться, пока они прибудут на следующем пароме и сделают это самостоятельно. Особой разницы не будет. Йена отвезут на Большую землю. От Саймона потребуют полного отчета, после которого он больше не будет иметь никакого отношения к этому делу. Снова. И после этого Йен уже никогда не вернется в Тарансуэй и, скорее всего, будет приговорен к пожизненному. Волны набегали на берег с запада. Саймон следил за их ритмом: они накатывали на берег, накрывая друг друга и уносясь, накрывая и уносясь. Это помогло ему понять, что он будет делать.

А делать он не будет ничего. Совсем ничего. Закон требовал от него сделать один звонок. Справедливость требовала. Или нет? Да, Йен был виновен, и да, как полицейский офицер он был по долгу службы обязан передать полученную информацию. Но ничто уже не вернет Сэнди Мердок. Почему он приехал на остров и остался здесь? Семья отвернулась от него? Друзья? Общество? Саймон понял, что, разбираясь со случившимся в последние полчаса, он — или, по крайней мере, его подсознание — разбирается и с решением задачки, которая складывалась у него в голове, пока он спал, гулял и слушал Йена.

Он взглянул на волны, и на несущиеся облака, и на меняющийся свет на горизонте и на поверхности моря. Он принял решение.

Он всегда думал, что если однажды забудет, что он в первую очередь человеческое существо, а только во вторую — коп (или, по крайней мере, человек и коп в равной мере), то в этот день он должен уйти. Он надеялся, что никогда не забудет об этом — ни в своих мыслях, ни в своих поступках. Человеческое существо было полностью уверено, что он сейчас должен делать, и старший суперинтендант не возражал — он оставался нейтрален. Его совесть была спокойна.

Он побрел обратно по тропинкам к своей машине, наслаждаясь простором, раздольем и возможностью думать обо всем подряд после того, как он принял решение. О Кэт и Сэме, об их отце, о предстоящем визите в больницу, о своем будущем в полиции и об изменениях, которые ожидают его на работе в связи с травмой, — хоть Кирон и говорил, что их не будет. Он думал о Кирсти, Дугласе и Робби. О том, когда он уедет с Тарансуэя.

В коттедже было холодно, но он не хотел разжигать огонь и прогревать камин прежде, чем сделает один звонок.

— Йен?

Пауза.

— Ты в порядке?

— А ты как думаешь?

— У тебя там кто-нибудь есть?

— Пара человек, но я в подсобке. Ты приедешь? Или это будут уже другие?

— Я думаю, это тебе решать, Йен. Не мне. У меня есть только твое слово — и больше ничего, ни улик, ни доказательств. Так что вот как все будет происходить. Ты должен сам сказать им. Позвонить. Поговорить с ними так или попросить, чтобы они приехали. И рассказать им то, что ты рассказал мне. Теперь это не мое дело, а их. Ты говорил со мной как с другом, не как с полицейским, и я уеду через пару дней. Но моя совесть по этому поводу чиста. От тебя зависит, затянется ли расследование, при котором остров много месяцев будут изучать под микроскопом, или ты выберешь все просто и понятно объяснить. Потому что все так и есть. Это твой долг перед самим собой, и даже в большей степени это твой долг перед Сэнди. Мне ты ничего не должен. Поразмысли об этом, но не затягивай. Дело за тобой, Йен.

Он принял свое решение. Теперь ему придется жить с ним — но этому каждый коп начинает учиться с первого дня в полиции.

Оставалась всего одна вещь. Никто, насколько он знал, не был в курсе про Сэнди. И хотя в обязанности Саймона не входило сообщать новости всем жителям острова, он решил, что ей сказать должен.

— Кирсти?

— Привет, Саймон. Все нормально?

— Ты кое о чем должна знать, но тебе нужно держать это при себе, по крайней мере пока. Ты поймешь, когда придет время рассказать еще кому-нибудь.

— Господи, ты меня пугаешь.

— Это касается Сэнди.

— Что случилось? Что ты выяснил?

— Что Сэнди была Александром… Она была мужчиной.

— Что? О чем ты говоришь? Быть такого не может.

— Я видел тело, Кирсти. Кто знает, решилась бы Сэнди когда-нибудь рассказать это кому-то на острове… может, да, а может, нет. Она принимала гормоны, но больше никакого вмешательства не было, насколько мог судить патологоанатом: в полном отчете будет больше информации. Я просто хотел, чтобы ты знала… Ты сможешь помочь, если это всплывет.

— Помочь? Сэнди уже ничто не поможет.

— Да, но я скорее про то, чтобы смягчить удар. Никогда не знаешь, как люди отреагируют.

— Так же, как они отреагировали бы где угодно. Кто-то это примет, кто-то нет, но это точно станет для всех шоком — хотя, вероятно, пережить его будет проще.

— Это почему?

— Теперь им не придется демонстрировать свою реакцию при ней, думать, что говорить, и так далее. Ведь что бы они ни думали, это было бы для них непросто, дико. А ты сам не удивлен?

— Очень. Мне это даже никогда в голову не приходило.

— Ну вот. Мне надо бежать, а то у меня сейчас весь суп выкипит. Я никому ничего не скажу.

В этом он был уверен.

Теперь оставалось только собраться и подготовить дом к отъезду, но это не займет много времени. Он отправит владельцу сообщение, оставит ключ и деньги на уборку и сядет на вечерний паром.

Он ни с кем не разговаривал, никого не встретил и, встав в очередь, увидел только полдюжины студентов из исследовательского центра с огромными рюкзаками и тряпичными дорожными сумками за спинами. На них были яркие цветастые куртки, и выглядели они радостно — и, как подумал Саймон, не старше, чем на пятнадцать лет, хотя он знал, что все они выпускники. Он взглянул на паб, увидел свет в окне и рослую фигуру Йена за баром.

Дома Дугласа и Кирсти отсюда видно не было. Он мысленно простился с ними. Они не удивятся, что он решил уехать внезапно. Теперь они уже достаточно хорошо его знали. Робби, может, задаст какие-то вопросы, но если и так, то все они скорее всего будут про бионическую руку. С парома спустили трап. Саймон кивнул Алеку, который держал веревку, но тот был так занят работой, что едва ответил на приветствие. Больше никто не видел, как он покидает Тарансуэй.

Сорок два

— Доктор Дирбон? Здравствуйте, это сестра Одон из палаты «Джи» Бевхэмской центральной больницы. Только не волнуйтесь…

Они всегда так говорят. Она помнила, как и сама так говорила.

— Ему хуже?

— Нет, на самом деле нет, у него отлично идут дела, мы им очень довольны.

Да, подумала Кэт, и я могу себе представить его выражение, когда вы говорите: «Мы очень вами довольны, доктор Серрэйлер, вы наш любимый пациент!»

В ответ он бы заворчал и нахмурился, а когда она бы к нему приехала, сообщил ей, что ему уже надоела опека медсестер и врачей, которые годятся ему во внуки.

— Вы приедете к нему сегодня?

— Да, наверное, после обеда.

— А не могли бы вы сделать это до четырех?

— Могу попробовать. А зачем?

— Есть хорошие новости — вы можете снова забрать его домой.

Ричард посерел, и у него как будто впали щеки. Его глаза ввалились в череп, и Кэт впервые заметила, что у него легкий тремор. За неделю ее отец постарел на десять лет.

— Я не уверена, что он готов выписываться из больницы, — сказала она администратору, стараясь дать ему понять, что она скорее просит, а не спрашивает.

— Я не буду чувствовать себя спокойно, если позволю ему и дальше занимать койку.

— Но он же не просто «занимает койку», верно? Он болен и лежит тут из-за этого.

Администратор пожал плечами.

— Я прекрасно понимаю, что такое лишняя койка.

— Дело в том, док, что он в привилегированном положении.

— С чего вы так решили?

— Ну, очевидно, он останется у вас, так что получается, за ним будет присматривать не только родная дочь, но еще и личный терапевт. Сколько пожилых людей может таким похвастаться?

Кэт захотелось ударить его. Но она понимала, что спорить бесполезно.

— Я соберу его вещи.

— Ему еще нужно дождаться лекарств.

— Каких лекарств?

Он перечислил.

— Ладно, я могу выписать на них рецепт самостоятельно, это будет гораздо эффективнее, чем ждать здесь два часа, пока до нас дойдет очередь в аптеку, где и так рук не хватает. И у них на одного пациента меньше.

— В этой больнице замечательная аптека, и если у вас какие-то жалобы…

— У меня нет. Но там никогда, никогда не хватает рук. Вы не могли бы предоставить мне копию записей из его медкарты, мистер Гирлинг?

— Боюсь, нет, это полностью нарушает право пациента на конфиденциальность, как вы понимаете.

— Хорошо, не могли бы вы предоставить копию записей моему отцу? Он тоже врач, вы ведь знаете.

У него сработал пейджер. Кэт поняла, что это облегчение для них обоих.

— Спросите у сестер. Я нужен в другом месте.

Ричарда выписали только после семи часов вечера. Еще какое-то время он просидел в кресле-каталке у входа в больницу, ожидая, пока Кэт найдет свою машину и сдерет наклейку со штрафом за просроченную стоянку с лобового стекла. Ричард был слаб и долго не мог удобно устроиться. Ей пришлось дважды остановиться, чтобы помочь ему справиться с судорожными приступами кашля.

Она никогда не была так счастлива увидеть зажженные окна своего дома и дым из каминной трубы. Кирона не было, но, когда она позвонила, Сэм помог своему деду дойти до дома, Феликс взял и его, и ее сумки, и вместе они сумели уложить его в постель со всеми удобствами. Он ругался на машину, на ремни, на дороги, на кочки, на лестницу и остановился, только когда снова зашелся кашлем.

Она не отвечала на его ворчание, потому что привыкла к нему и умела пропускать мимо ушей, но ей не нравилось, что он был резок с мальчиками, и когда она спустилась на кухню, то уже готова была заплакать — скорее от обиды и усталости, чем от какой-то печали.

— Мам… пошли со мной. — Сэм подал ей руку. Они зашли в гостиную, и Сэм придвинул кресло поближе к огню.

— Садись и не двигайся. Я сейчас приду.

На секунду в комнату со взволнованным видом вбежал Феликс, быстро обнял ее и снова испарился.

— Вот. Тебе это нужно.

В одной руке у Сэма была кола, которую он взял для себя, а в другой — огромная порция джина с тоником. Край стакана украшал ломтик лимона. Внутри был лед.

— Сэмми, ты лучший. Наверное, даже самый лучший.

Он усмехнулся, но спрятал кривую улыбку за бутылкой колы. Кэт сделала большой глоток и закрыла глаза. Большего удовольствия она сейчас получить не смогла бы.

Наверху раздался крик. Сэм вскочил. Снова крик. Но Сэм показал ей рукой, чтобы она сидела.

Что делать? Что делать, что делать, что делать? Ричард поправится, если только не случится что-то непредвиденное. Он был физически крепким человеком, довольно моложавым для своих лет, и, хотя он был серьезно болен, он не стоял на пороге смерти. Она не волновалась за него — только относительно того, что понятия не имела, как быть с его дальнейшим будущим, насчет которого он, впрочем, может и не спросить ее мнения. Старый дом освободится через пару месяцев, и он, вероятно, захочет вернуться туда. А может, он захочет вернуться во Францию и остаться там. Кэт эгоистично полагала, что это будет лучшим вариантом для нее, для всей остальной семьи и даже для него — до какого-то момента. Но потом возникнут неизбежные проблемы, экстренные поездки туда и обратно, вопросы с продажей дома…

Она участвовала во множестве обсуждений, во время которых родственники решали судьбу пожилого пациента. Была свидетельницей эмоционального шантажа, срывов и истерик с той и с другой стороны, но всегда пыталась быть одновременно и полезной, и беспристрастной. Все никогда не решалось просто, никогда не было легко. Теперь настала ее очередь. Если бы Джудит осталась, то все было бы не так сложно, но она бы ей этого не пожелала. Джудит и так вынесла более чем достаточно. Они оставались на связи, в основном переписывались и обменивались открытками и подарками для детей на Рождество и дни рождения, и между ними установились абсолютно нежные отношения. О Ричарде они никогда не упоминали. Они не упоминали о нем с тех пор, как Джудит ушла от него.

В комнате было тихо, огонь горел слабо. Она допила свой джин с тоником. Она услышала, как Феликс поет в ванной наверху. Она снова закрыла глаза и погрузилась в мысли о новой работе. Она была на финальной стадии подписания договора с Люком. Она будет снова практиковать подход, при котором внимание врача сосредоточено на пациенте. Но она все еще слышала осуждающий голос Криса. Она будет лечить богатых, она предаст Государственную службу здравоохранения, которая взрастила ее, она отвернется от тех, кому нужна больше всего, но кто не может заплатить: все это и еще многое, многое другое. Иногда она просыпалась по ночам, и голос был рядом — изводил ее, напоминал, подстрекал, заставлял мучиться тяжелыми сомнениями. По этому вопросу он всегда оставался тверд и непоколебим.

Она вздрогнула, когда Сэм позвал ее сверху, и она услышала, как у дома останавливается машина Кирона.

Ричард восседал на трех подушках, у него был стакан воды под рукой, книга, очки, коробка с салфетками и недовольное выражение лица. Сэм выразительно посмотрел на нее и вылетел из спальни, когда она зашла внутрь.

— Пап? Как ты себя чувствуешь? Кажется, Сэм позаботился обо всем.

— Мне нужно что-нибудь принять?

— Да. Антибиотики через полчаса. И я послушаю твою грудь.

— Спасибо. — Первый раз он позволил ей вести себя как его врач, не жалуясь и не критикуя ее.

— Ты по-прежнему сильно хрипишь. И как будто слышно присвист. Они давали тебе сальбутамол?

— Я не астматик.

— Вообще нет, но у тебя сдавливает грудь, а от него бы полегчало. И ты это должен знать лучше всех. Как насчет поесть? Я сделаю омлет с овощами, и еще есть запеченные яблоки.

— Я не смогу есть.

— Ты ел что-нибудь в больнице?

Он скривился и поморщил нос.

— Понимаю. Ну, здесь все будет по-другому, и я дам тебе всего несколько маленьких кусочков. Хочешь добавлю льда в воду?

— Будь так добра. Не понимаю, почему он до этого не додумался.

Она не обратила внимания на эту ремарку.

Кирон обернулся, когда она зашла на кухню.

— Привет, милый. Извини, я была наверху.

— Сэм сказал.

— Я не ожидала, что он так быстро вернется, но как есть. Ужин через полчаса. Ты с нами?

— Слава богу, да. Самая долгая и бесполезная встреча полицейского комитета по жалобам в истории. И в итоге обе жалобы отклонили. Просто бездарная трата времени. Я быстро приму душ и переоденусь.

Его голос звучал устало и раздраженно, но эти встречи, которых всегда было слишком много, не способствовали проявлению лучших черт старшего констебля.

— Подожди секунду, дорогой… ты можешь отнести это наверх папе?

Кирон остановился. Нахмурился. Потом взял кувшин со льдом, не сказав ни слова.

Это что-то новенькое, подумала Кэт. Что-то, мать его, новенькое.

Сорок три

К тому времени, как Саймон приехал в Бевхэм, — а это был очень поздний вечер, — у него все болело, он хотел есть, пить и мечтал о горячем душе. На всех пересадках поезда либо задерживались, либо их вообще отменяли, три часа ему пришлось простоять в забитом вагоне, а по дороге из Глазго он даже не смог зайти в вагон-ресторан.

Он планировал доехать на такси до супермаркета, купить еды, а потом ввалиться в свою квартиру и несколько дней подряд только есть, спать и мыться. Но было уже почти одиннадцать часов, отопление он отключил, и внезапно у него возникло острое желание, которое, как он знал, было жалким, но он отдался ему без всякого сопротивления: он хотел, чтобы о нем позаботились.

Рядом с вокзалом такси не было, и после двадцатиминутного ожидания он нарвался на водителя, который был явно недоволен тем, что обязан брать заказ и ехать в противоположную от своего дома сторону. Он посмотрел на Саймона так, будто тот может вырубить и ограбить его прямо по дороге. Или как минимум провонять салон автомобиля. Только после того, как Серрэйлер сунул ему тридцать фунтов, еще даже не сев в машину, он согласился поехать. Он хотел позвонить Кэт, но в его телефоне села батарея. Он не беспокоился, у него был ключ от загородного дома, к тому же он знал, что он ему не понадобится. Они никогда не ложились спать рано. Без ужина, виски, горячего душа и ночлега он не останется.

После того как он дважды позвонил в дверь, он услышал внутри какие-то крики, потом щелканье задвижки, а потом Сэм открыл дверь, не снимая цепочку.

На его лице сменилось сразу несколько выражений: удивление превратилось в беспокойство, а потом — в радость. Но потом он все объяснил:

— Слушай, у них сейчас в самом разгаре мегассора, а еще здесь дедушка… — Саймон бросил свои сумки в прихожей. Он услышал голоса наверху: разговор шел на повышенных, но не особо агрессивных тонах.

— Я налью тебе выпить, — сказал Сэм.

— Есть что-нибудь в холодильнике? В этих чертовых поездах вообще ничего не продают.

Сэм задумался.

— Конечно. — Но с места он не сдвинулся.

— Что такое?

Сэм пожал плечами. У него был такой вид, будто ему семь лет и его на чем-то поймали.

Наверху хлопнула дверь. Через секунду Саймон услышал раздраженный голос своего отца.

— Мне лучше подняться.

— Не уверен, — сказал Сэм с еще более смущенным видом.

— Ты можешь хотя бы намекнуть, что тут вообще происходит?

Но Сэма освободил от объяснений шум шагов на лестнице.

— А ты еще какого черта здесь делаешь?

Кэт слегка раскраснелась, ее волосы были растрепаны — она еще с детства взъерошивала их одной рукой, когда нервничала или злилась. У Саймона была похожая привычка убирать волосы назад, когда они падали ему на лоб. В такие моменты они становились максимально похожи друг на друга. То есть — не очень сильно.

— Извини. — Она подошла к шкафу и достала бутылку виски. — Тебе?

Он кивнул.

— Я так понимаю, папа здесь.

— Господи. — Она села за стол. — Я его слишком хорошо знаю, и у меня нет ни малейшего желания видеть его здесь в ближайшем будущем, особенно учитывая то, как он себя ведет. Но он все еще сильно болен, и ему нельзя оставаться одному в старом доме, даже если бы тот не был сдан, а больнице нужна свободная койка. Ну, естественно, ведь они полагают, что в моем лице он получает врача, медсестру и преданную дочь. Не обращай на меня внимания.

— Нет. Я бы чувствовал примерно то же самое. Даже, наверное, что похуже. И, полагаю, Кирон не очень рад?

Кэт выпила свой скотч.

— Мы с ним ни разу не спорили, не то что ссорились. Ни разу. Конечно, папа просто обязан был нарушить эту славную традицию.

Саймон подошел к сестре, крепко ее обнял и взял свой виски.

— Да. С другой стороны, что он от тебя ожидал? Что ты сдашь его в дом престарелых?

— Ему кажется… Ой, к черту, давай лучше поговорим о том, почему ты ни с того ни с сего тут объявился. Что случилось?

— Ничего. Просто пора возвращаться домой.

— Ты можешь занять комнату Ханны, если хочешь остаться сегодня на ночь, так что не обращай внимания на розовых пушистиков… только…

— Я не хочу подливать масла в огонь — я могу поехать в квартиру, без проблем.

— Ну да, и там будет холодно и безрадостно. Поедешь туда завтра. Я помогу тебе, с утра я свободна. Но не сейчас, сейчас я уже на грани, и мне надо как-то утихомирить отца. Ты хочешь зайти к нему?

— Может быть, потом. Слушай, это же не серьезно? С Кироном?

— Что со мной? — спросил он, заходя на кухню. — О чем разговор?

— Да обо всем. Как ты?

Кирон помолчал, а потом взглянул на Кэт.

— Извини.

Она покачала головой.

— Нет, правда, я забылся. Он твой отец, конечно, он должен остаться здесь. По крайней мере, на время.

— Я и не думала о том, что это навсегда, Кирон, я смогу выносить это не дольше, чем ты. — Она протянула ему руку. — Но все нормально. Это все он с нами делает. И всегда делал, и, видимо, всегда будет. Сэм пошел наверх?

Они сели вокруг стола. Но не могли ни поболтать, ни расслабиться, нервы у них были изодраны в клочья.

— Ты останешься, Саймон? Разумеется, тут тебе всегда рады.

— Только сегодня.

Они выпили еще по одной. Саймон сделал себе омлет. Кэт пошла проведать отца, а потом в постель.

— Он сволочь, — произнес Саймон через несколько минут. Кирон кивнул. — Не сдерживайся, говори о нем, что хочешь. Я вот сказал.

Но Кирон только покачал головой.

— Думаешь, ты нащупал что-то по делу Стилл?

— Думаю, да. Но на самом деле его изначально вели спустя рукава.

— Понятно. Завтра у меня весь день забит, но давай выделим на это часок в четверг прямо с утра. Ты должен убедить меня выделить деньги из бюджета на повторное открытие дела, а с бюджетом у нас сейчас туго, даже более туго, чем обычно. Эти чертовы пожары нас просто истощили.

— Они продолжаются?

— Какое-то время не было. И это, конечно, не дает мне покоя. Пироманы не останавливаются, сам знаешь, и они не едут на другой конец страны, чтобы начать все заново, они любят играть на своем поле. На знакомой территории. Он там сейчас что-то планирует, и как мы можем опередить его? Не можем. Нет никакой схемы.

— Никакой идеи.

— Мы ее не видим, во всяком случае. Для него она наверняка будет. А еще мы завтра утром проводим эксгумацию.

Саймон приподнял бровь.

— Я знаю. Эксгумация — это редкое событие, у нас бывает максимум две за полтора года. На самом деле это одна из твоих. Женщину нашли в стойлах, помнишь?

— Да. Но это были естественные причины.

— Может быть, нет. Хочешь сходить?

— Я же пока не работаю.

— Нет. Ну, просто так. Сразу бы вошел в ритм.

— Вот что я вам скажу, констебль…

Кирон нахмурился.

— Нет, это по работе, так что — констебль.

— Ладно. Так что ты мне скажешь?

— Я занимаю разные должности в полиции уже более двадцати лет, и я никогда не присутствовал при эксгумации. Впрочем, с учетом их редкости это можно сказать о большинстве из нас.

— Ну, пришло время поставить и эту галочку, суперинтендант.

Сорок четыре

— У меня нет настроения никуда ходить, Бренда.

Бренда, стоявшая у нее на пороге, не сдвинулась с места.

— Я знаю. Ты уже говорила мне это по телефону. Так что я поняла, что должна сама прийти и вытащить тебя. Ты идешь. Если ты не хочешь в наше обычное место, можем пойти еще куда-нибудь — та новая пекарня кажется довольно милой, а мы там никогда не были. По средам всегда тихо.

— Извини. Но я бы хотела…

— Я понимаю. Честно. Ты бы хотела засунуть голову под одеяло и никогда больше не вылезать из кровати, и тебе кажется, что все будут пялиться и шептаться за твоей спиной, и у тебя нет сил помыться, переодеться и уложить волосы. Я понимаю.

— Но почему?

Теперь они уже сидели в гостиной. Мэрион выглядела измученной, она бессильно откинулась в кресле. Было холодно. И темно.

— Это неудивительно. То, что ты сделала… это смело.

— Безрассудно, так ты сказала.

— И это тоже. Но это тебя добило. Ты и раньше была как комок нервов из-за всего этого напряжения, ожидания, а теперь еще и встреча с ним… Но, пожалуйста, давай пойдем. Если ты откажешься, мне придется идти домой и есть консервы, потому что больше у меня ничего нет. Я всегда с нетерпением жду наших встреч.

Это, конечно, была правильная тактика. Она знала, что Мэрион отреагирует, если она заставит ее себя пожалеть. У нее на кухне лежала пара прекрасных кусков ягнятины и контейнер с овощами, и, разумеется, никаких консервов. Но цель оправдывала средства.

Мэрион поднялась.

— Нет, так дело не пойдет. Буду готова через пять минут.

Они пошли в пекарню на Лэйнс. Там было пусто, так что Бренда пошла к столу у окна.

— А мы можем сесть подальше, Брен? Если ты не возражаешь.

— Ну, нет, только в окно мы сможем видеть, что происходит.

— В это время дня ничего не происходит.

— Там ходят люди, в магазинах зажигаются огни… Это хороший стол.

Мэрион продолжала стоять. Официантка замерла за их спинами, держа в руках огромные меню.

— Ой, ладно, сама решай, где хочешь сидеть.

Они заняли стол в углу, который ниоткуда не было видно.

— Ты в порядке, Мэрион? Я думала, ты взбодришься, если мы сходим в какое-то новое место. Спасибо, — сказала она официантке.

Мэрион беспомощно посмотрела в меню.

— Столько всего… Как-то все очень сложно.

— Нет. Не обращай внимания на правую колонку, это завтрак. И на то, что внизу, — это детское меню. Поняла? Так, смотрим в левую. Блок наверху — это закуски, потом рыбные блюда, потом мясные, потом вегетарианские и в самом низу пудинги. А на обратной стороне напитки. Ничего сложного, правда?.. О, Мэрион. — Она быстро протянула к ней руку. В глазах Мэрион стояли слезы, лицо было совсем бледное и испуганное. — Что такое? Не нужно мне было настаивать на том, чтобы мы пошли. Ты себя нехорошо чувствуешь?

— Я в порядке.

— Это все после похода в тюрьму.

Мэрион вытерла слезы.

— Я просто слабая.

— Нет. Это последнее, что про тебя можно сказать. Слушай, может, возьмем по бокалу вина? Это поможет?

Это помогло. Они заказали себе блюда, на лицо Мэрион вернулись краски.

— Извини, — сказала она. — Если ты правда хочешь знать, я чувствую себя просто ужасно с тех пор, как съездила к Рассону. Раньше у меня никогда такого не было, я не знаю, что со мной происходит. Я просыпаюсь от тошноты, меня мутит, и я боюсь… чего-то.

— Чего?

— Того, чего не стоит бояться. Я ухожу спать и просыпаюсь с колотящимся сердцем. Мне постоянно кажется, что в доме кто-то — или что-то — есть. Я без конца проверяю замки на двери. — Она замолчала, когда официантка принесла их тарелки. — Я схожу с ума? Может, это не имеет к нему никакого отношения. Может, я просто схожу с ума или у меня развивается деменция.

— Нет. Это не так. В любом случае деменция начинается не так. И я не думаю, что так начинается безумие.

Мэрион гоняла кусок рыбы по тарелке. Это была прекрасная рыба, морской окунь, но она не смогла съесть ни одной вилки — каждый раз ее горло как будто сжималось.

— Прости.

— Просто пей свое вино и не беспокойся. Ничего не случится. — Бренда доела свои лингивини с крабом. Паста была восхитительной, но она чувствовала себя ужасной обжорой, поглощая еду перед своей несчастной подругой.

Они ушли через час.

— Прости, прости меня, мне очень жаль, — повторяла Мэрион. — Ты теперь никогда не захочешь снова со мной куда-нибудь пойти. Я все испортила.

— Так, слушай, вот стоянка такси, сегодня тебе не надо мучиться с автобусами. Сначала он может закинуть меня. И не спорь.

Но она уже совсем устала и расклеилась. Поездка оказалась короткой. Бренда помахала ей рукой от своей двери, и они завернули за угол.

— Сколько я вам должна?

Но Бренда уже заплатила за них обеих, обо всем подумала. Она показала себя настоящим добрым другом, и Мэрион стало стыдно, что она составила ей такую отвратительную компанию, не доела прекрасный ужин — вообще зачем-то вышла в город. Больше она не повторит эту ошибку.

Такси уехало, она открыла калитку, и собственный дом уставился на нее своими темными пустыми окнами. В домах с обеих сторон от нее окна были плотно занавешены шторами, за парой мерцал телевизор. Она прошлась по дорожке. Было слишком тихо.

Кто-то открывал ее входную дверь. Точно. Ключ как-то странно вошел в замок. Дверь поддалась слишком просто. Обычно ее надо было подергать и потрясти, и на самом деле только Мэрион она поддавалась без проблем.

Она отперла ее — дверь открывалась внутрь, в прихожую — и сделала шаг назад. Темная тишина. Мимо проехала машина, и она повернула голову, думая остановить ее, позвать на помощь. Или она может пойти к соседям. Мэйсоны были довольно закрытыми людьми, но чрезвычайно милыми, и она знала, что Джон согласится зайти и все проверить для нее.

Секунду она колебалась, стоя на пороге прихожей, но потом развернулась и быстро зашагала по дорожке.

— Там ничего нет, в доме никого, и, если честно, Мэрион, не похоже, что кто-то заходил внутрь. — Джон сразу вышел на ее зов и осмотрел дом, прежде чем позвать ее внутрь. — Все выглядит нетронутым — только если не забрали какие-то ценности, но это тебе самой надо смотреть. Иди, оглядись при мне, проверь.

Она проверила. Ничего. Никто не заходил в дом, ничего на пропало и даже не было сдвинуто с места. Она тяжело опустилась на краешек дивана.

— Извини, пожалуйста, — сказала она.

— Эй, не говори глупостей, ты все правильно сделала. Я только рад, что смог тебя успокоить. Я же успокоил, правда?

Да, конечно, ответила она ему. В доме никого не было.

Но на самом деле нет. Было что-то странное с дверным замком. Нужно было попросить его проверить замок, вот идиотка. Какая идиотка. Ей не хватало смелости сходить и снова открыть и закрыть его. А вернуться и попросить сделать это Джона она тоже не могла. Она просидела на самом краешке дивана еще очень долго, так и не сняв пальто, с колотящимся в груди сердцем. Она знала, что никого в доме не было, ни сейчас, ни раньше, что она заглянула в каждый угол вместе с Джоном Мэйсоном, который страховал ее, и не нашла ничего необычного, ничего не услышала, не почувствовала, не унюхала, не нащупала. Никого.

Она встала. Плотно задернула шторы. Повесила свое пальто на крючок. Отперла и снова заперла дверь. Задвинула засов. Проверила все задвижки на окнах.

Она сходила наверх и проделала все то же самое, не включив нигде свет, быстро помылась, отправилась в постель в полной темноте и лежала, объятая неподдельным ужасом: у нее в голове было как на американских горках, которые то внезапно падали с высоты тысячи футов, то снова взмывали вверх, носясь по кругу, и она чувствовала тошноту и дурноту, и вся комната кружилась вокруг нее. Кружилась и кружилась. Ее глаза были широко распахнуты, потом она крепко закрыла их, но комната продолжала кружиться. Кружилась и кружилась.

СТОП.

Она резко села в постели, потому что услышала чей-то крик, но потом, окончательно проснувшись, поняла, что это ее собственный голос. Она включила лампу на прикроватной тумбочке. Вокруг было тихо. Кошмар.

Но потом раздался звук, откуда-то снизу, скрип или шорох, и она снова выключила лампу. Светящиеся туристические часы показывали десять минут четвертого. Десять минут четвертого, когда все уже спят, и в окнах нет теплого успокаивающего света, и даже уличные фонари приглушают ради экономии энергии. Она потянулась к своему телефону, но потом снова услышала звук и так испугалась, что смахнула телефон на пол. Он упал не на ковер, а прямо на деревянные доски с таким грохотом, что соседи наверняка проснулись.

Она сидела и дрожала, хотя было совсем не холодно. Снова звук. Не скрип, нет, скорее шуршание и постукивание, и раздавалось оно не со стороны окна в гостиной снизу, а ближе к двери, которая вела в коридор и прямо на лестницу.

Она свесилась с кровати, взяла телефон и, когда зажегся экран, открыла список самых часто используемых номеров и нашла телефон Бренды.

Трубка долгое время гудела, прежде чем включился автоответчик, но, когда он начал говорить, его прервал голос Бренды.

— Алло? Кто это? Подождите, мне нужно включить свет.

— Бренда, пожалуйста…

— Мэрион? Это ты? Сейчас же ночь, что случилось? Ты в порядке?

— Нет, тут кто-то внизу, я слышу звуки, я уверена.

— Тогда звони в полицию, не трать на меня время! Позвони им сейчас на 999 и набери мне, хорошо?

Теперь звук изменился. Тихие удары и стук, и скорее где-то в глубине кухни, хотя точно сказать было нельзя. Она дважды пыталась набрать номер. У нее соскальзывали пальцы и все плыло перед глазами, когда она смотрела на экран. Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но после них еще сильнее запаниковала, так что, когда настал момент говорить, она не могла совладать с голосом еще несколько минут. Но они были терпеливы и продолжали спрашивать, какая служба ей нужна, и в конце концов она справилась. Но когда ее перевели на полицию, она смогла произнести только свое имя и адрес, а потом залилась слезами.

Скрючившись, она сидела на стуле с растрепанными волосами, обхватив себя руками, и ждала. Она ждала, хотя теперь все звуки исчезли: и внутри, и снаружи ее дома стояла мертвая тишина. Ей было все равно. Ей был кто-то нужен.

Через пятнадцать минут прибыли две женщины из полиции, обошли кругом дом, сад и всю улицу с обеих сторон, но не нашли абсолютно ничего.

— Это могла быть кошка, или лиса, или даже барсук, — сказала одна из них. — По ночам они в огромном количестве шастают по участкам, вы себе не представляете. А барсуки умеют создавать особенно много шума. Тем не менее сейчас никаких лис или барсуков поблизости нет — мы даже кошек не видели — и точно нет никаких признаков присутствия человека. Пожалуйста, не переживайте, миссис Стилл, нельзя быть слишком осторожной, вы правильно сделали, что позвонили.

— Я чувствую себя такой дурой.

— Пожалуйста, не говорите так… Сейчас глубокая ночь, вы тут одни, и вы услышали посторонние звуки. Конечно, вы испугались. Всегда звоните нам, мы приедем и все внимательно проверим — мы для этого и нужны, так что не надо колебаться, хорошо?

Они даже не выпили горячего чая или кофе, потому что им поступил вызов, и они сразу же уехали. Патрульная машина укатила вверх по дороге, и внезапно в доме снова стало тихо. Тихо, глухо и пусто.

— Бренда?

— Я как раз собиралась звонить тебе. Ты в порядке, Мэрион? Полиция приезжала?

Она ей все рассказала, хотя рассказывать особо было нечего.

— Они с такой ответственностью ко всему подошли. Я чувствовала себя ужасно глупо.

— Можешь перестать говорить такие вещи? Слушай, хочешь я приеду и останусь с тобой? Я легко могу вызвать такси, они работают всю ночь.

— Нет, нет, я в порядке. Мне на самом деле стало гораздо лучше после того, как они приехали и ничего не нашли. Они сказали, что это могла быть лиса, которая бегала по саду и искала мусорный бак. Городская лиса.

— Дело не в том, что я верю, что кто-то бродил у твоего дома, а в том, что я знаю, насколько это выбило тебя из колеи и как ты испугалась. Это все из-за Ли Рассона, Мэрион, и ты знаешь это, и я не удивлена. Если бы не это, ты бы даже раздумывать не стала. Просто взяла бы кочергу и сама спустилась туда.

Мэрион рассмеялась. Бренда права. У нее расшатались нервы после этого похода в тюрьму, но у кого бы не расшатались?

— Я должна просто взять себя в руки. Мне не нужно, чтобы ты приезжала и оставалась со мной, мне нужно поставить себе мозги на место. Но спасибо, Бренда, ты хороший друг, и я знаю, что ты бы это для меня сделала.

Она заперла дверь, закрыла ее на задвижку после прихода полиции и теперь проверила ее снова. Потом она вернулась в постель, где строго сказала себе, что находится в полной безопасности, что ничего не случилось и не случится и что сейчас она заснет и будет спать до тех пор, пока полностью не рассветет.

Удивительно, но так и произошло, так что она не слышала, как патрульная машина вернулась, остановилась, два офицера вышли, снова быстро обошли ее дом спереди и сзади и уехали.

С утра она вышла в сад, чтобы убедиться, что никто не пролез под забором или через него и не вошел в боковую калитку и что нигде нет следов человека или животного. Их не было. Она ответила Джону Мэйсону, который окликнул ее, что она в порядке. «Кажется, я слышала какие-то звуки».

Только слабое эхо тоненького голоска в ее голове повторяло, что да, она слышала какие-то звуки. Она слышала.

Сорок пять

Он открыл глаза и увидел перед собой гирлянду из розовых пушистых фонариков, подвешенных над изголовьем кровати, и свою сестру, стоящую над ним с чашкой дымящегося кофе. Он сел и застонал.

— Эта кровать не рассчитана на шестифутового офицера полиции.

— Скажи спасибо, что тебе вообще выделили кровать, не говоря уже о кружке горячего кофе, учитывая то, что сейчас творится в этом доме. Феликс свалился с лестницы, но все нормально, он пошел в школу, папа жалуется, что ему больно дышать, а Кирон отправился на работу в отвратительном настроении. Давай, бери.

— Спасибо… Тебе не обязательно меня дожидаться.

— Мне нужно поговорить с кем-то вменяемым и способным рационально мыслить.

— Знаешь что? Утром я должен быть у себя в квартире, но почему бы нам не украсть себе этот вечер? Я отведу тебя на ужин. Поговорим нормально.

— Боже, звучит отлично. Мне нужно проверить своих, но да, давай. Как рука себя чувствует по утрам?

— Неплохо. Наверное, мне уже назначено время в больнице, когда я смогу примерить новую. Стоит только выучить новый набор правил и ее систему управления, и я снова полноценное, функциональное человеческое существо!

Кэт строго на него посмотрела.

— Ты никогда и не переставал им быть. Ты же это понимаешь, правда? Я не пытаюсь преуменьшить значение потери руки, Сай, это серьезное повреждение, и оно, разумеется, оказало на тебя сильное влияние во всех отношениях, в том числе психологическом. И не надо на меня так смотреть. Но ты никогда не переставал быть Саймоном, целым и невредимым.

— Да, доктор.

— Я серьезно.

Он скинул с себя узкое одеяло, испещренное мелким узором в розовый цветочек.

— О, и ты оставил телефон на кухне, и он вибрировал. Вот.

Решив, что там не может быть ничего срочного, потому что он еще не вышел на работу, а другие важные сообщения он получал только от тех, с кем и так в данный момент находился под одной крышей, он не стал проверять телефон. Он принял душ, снова собрал вещи и спустился с сумкой вниз, на кухню, а потом приготовил себе и Кэт яйца с беконом.

Потом он взглянул на экран. Три пропущенных звонка, все сделаны этим утром, первый в полседьмого, последний полчаса назад. Все от Кирсти.

Он не перезвонил. Он несколько секунд молча смотрел на телефон, а потом, когда зашла Кэт, убрал его в карман. Он умел мысленно что-то отставить, закрыть ментальную дверь, оставить это там и не открывать ее до тех пор, пока не сможет уделить вопросу все свое внимание и разобраться с ним. Он хорошо изолировал одно от другого и занимался этим всю жизнь. Он был экспертом. Именно так он справлялся с проблемами и затруднениями всегда — и на работе, и в личной жизни.

— Спасибо, братик. За мной должок.

Он налил ей кофе.

— Расскажи мне об этом своем новом проекте.

Кэт покачала головой.

— Вечером. Мне еще нужно разобраться с кучей всего, и хотелось бы иметь побольше времени, чтобы спокойно все объяснить. Ты в порядке? — Она знала его как облупленного. Она знала, как он справляется с неприятными новостями, с задачами, которые не может решить с наскока, с тем, от чего бы он вообще хотел уклониться. На его лице появлялось характерное отсутствующее выражение, и сейчас она его узнала.

— Конечно. Мне нужно еще что-нибудь взять домой. Могу рассчитывать, что ты меня подвезешь?

— Сначала нужно сходить к папе. Сэм пока спит. Когда он был у тебя, он тоже спал по полдня?

Саймон пожал плечами. Сэм. Его приезд. Остров. Все это осталось за закрытой дверью.

— Подожди полчаса. У отца с дыханием еще не все наладилось, но стало гораздо лучше. Он беспомощный, как котенок, и очень бесится по этому поводу, но меня это не волнует. Я отнесу ему что-нибудь на завтрак. У него есть газета, радио, чистые простыни и книга, называется «Не навреди», про нейрохирургов. Он справится.

— Когда он сможет поехать домой?

Кэт поморщилась.

— Кирону он не нравится, и ему не нравится, что он здесь, отчасти потому что он воспринимает его как преступника, который смог формально избежать наказания, но по-прежнему виновен.

— Кирон прав.

— Я знаю. Но он приводит слишком шаткий аргумент против того, чтобы отец находился в этом доме.

— И какой же?

— Это может отразиться на репутации офиса старшего констебля.

— Полная хрень!

— В общем, да.

— Кэтрин… где ты? Я не могу найти свои очки.

Через пару часов Кэт подбросила Саймона до его квартиры после похода в супермаркет. Он включил отопление, выбросил девяносто процентов почты, в основном ненужные каталоги и проспекты, загрузил стиральную машину, поправил жалюзи в тех местах, где они провисли, выбросил пару ботинок, которые отслужили свое и теперь были готовы отправиться на помойку.

В итоге, когда он уже не смог найти, чем себя занять, он снова проверил телефон. Тарансуэй был далеко. Но все еще близко. Слишком близко.

Сообщение.

«Йен пропал. Можешь перезвонить мне? К.».

Он проигнорировал его, как и еще одно голосовое сообщение.

Саймон встал и подошел к окну. День был серый, слегка туманный. Могучее здание собора возвышалось справа от него, дома в квартале казались совсем маленькими — ряды милых кукольных домиков с ровно высаженными между ними деревьями и аккуратно подстриженными лужайками с обеих сторон. Он посмотрел вниз. А перед его глазами стояла барная стойка в пустом и тихом пабе, а за ней Йен, опрокидывающий свой виски с искаженным страдальческим лицом. Йен.

Он должен сейчас же позвонить Кирсти и выяснить, не случилось ли еще чего-нибудь, даже если Йен уже вернулся, а все просто перепугались и не более того, хотя он только ушел прогуляться, чтобы проветрить голову.

Если он не вернулся, значит, он сел на вечерний паром и пошел в полицию. Саймон дал ему шанс, а потом уехал, ничего никому не сказав. Йен доверился ему. Он знал, что это правильный поступок. Он убил Сэнди Мердок. И об этом знал только Саймон.

Если бы он не был задействован в этом деле лично, он перезвонил бы Кирсти сразу же, выяснил, что происходит, и сделал, сказал бы все, что от него требуется. Но он был задействован. Он был главным офицером расследования, назначенным полицией Шотландии, и продолжал его, даже когда передал дело. Насколько он знал, это считалось нарушением, но не смертельным, к тому же кто мог об этом узнать? Однако потом, когда у него только появились подозрения насчет Йена, и уж тем более после разговора с ним было совершенно понятно, что он не имеет права утаивать какие-либо факты, касающиеся Сэнди Мердок. За то, что он предупредил Йена, за то, что не передал информацию, за то, что покинул остров, никого не известив о произошедшем, — за что угодно из этого он мог получить дисциплинарное взыскание или даже быть уволен из полиции. По крайней мере, он думал, что мог. Полиция Шотландии была отдельной структурой, независимой от полиции Великобритании, и он был вне ее юрисдикции; с другой стороны, он оказался в ней, когда его назначили ответственным после исчезновения Сэнди и обнаружения ее тела.

С моральной точки зрения Серрэйлер не чувствовал себя виноватым из-за того, как поступил с Йеном, и он никогда особо не углублялся в формальности.

Он мог бы проигнорировать сообщение Кирсти. Ничего не случится, это ни на что не повлияет и не повлечет за собой никаких последствий, помимо возможности пошатнуть их и так сомнительную дружбу.

Но он участвовал в расследовании, и на нем лежала ответственность за чистосердечное признание Йена. Меньшее, что он мог сделать, — это следить за событиями. Раньше он не задумался бы ни на минуту, но он понял, что изменился — и кто знает, временно ли это?

Когда его телефон зазвонил в очередной раз, он даже не взглянул на него. Он совершил пробежку по набережной и вернулся через пекарню, где выпил два черных кофе и прочитал газету, висящую на прикрепленной к стене большой палке, как в Париже. Заказал столик на вечер для них с Кэт. Пошел по магазинам, купил себе две пары черных ботинок и светло-голубой кашемировый свитер. Магазин мужской одежды был в паре домов от книжного. Было несколько новинок, которые он мысленно отметил про себя после прочтения свежих обзоров и хотел полистать, а еще у него кончались блокноты для скетчей, которые всегда продавались в этом магазине, — возможно, их откладывали специально для него. Он прекрасно осознавал, что все эти занятия — просто способы отвлечься, но, когда телефон снова завибрировал у него в кармане, он так и не решился достать его.

Дверь в книжный была открыта, но внутри не оказалось ни одного посетителя. Он сразу направился к полке «Новинки».

Когда он оказался рядом с ней, к нему подошла сотрудница, расставлявшая книги на полках.

— Я могу помочь, или вы хотите сами… — А потом она запнулась. Замолчала. Замерла. И так и застыла, со стопкой книг под мышкой.

— О.

Он забыл! И теперь так же застыл, слегка повернув к ней голову, и совсем растерялся, что с ним редко бывало, и начал путаться в словах, и весь его речевой аппарат как будто парализовало.

В конце концов ему удалось выдавить:

— Рэйчел.

Она не шелохнулась. Наверное, так бы никто из них не пошевелился и не сказал бы ни слова, потому что никто не знал, что делать и что говорить, настолько они погрузились в водоворот чувств, переживаний и сомнений. Стыда. Но вошли сразу два посетителя, один хотел обменять книгу, а другой спрашивал, где находится отдел кулинарии. Так что они отвлекли внимание Рэйчел.

Саймон поспешно выскользнул за дверь.

— Трус, — сказала Кэт. Они встретились у дверей пекарни, и когда она увидела, что он выглядит встревоженным, Саймон рассказал ей обо всем, хотя никому другому не рассказал бы никогда в жизни. Они хотели посидеть в тишине, но когда их привели к их столу, он оказался в самой глубине и там было слишком темно.

— А есть что-нибудь поближе к окну? Или у самого окна?

— Есть, вы можете занять пятый столик слева, но там будет не так тихо, а вы просили…

— Все отлично, спасибо, этот гораздо лучше. — Он одарил официантку одной из своих самых неотразимых улыбок.

— Большой бокал новозеландского совиньон блан, если у вас есть, и большую водку с тоником. Спасибо большое.

Она принесла и поставила перед ними свечку под маленьким стеклянным куполом, кувшин с ледяной водой и меню, за что была вознаграждена очередной улыбкой.

Кэт испытующе на него посмотрела.

— Что это было такое?

— Мне не нравится там сидеть… Надо было об этом подумать.

— Почему?

Он покачал головой.

— С отцом все нормально?

— Нет, он просто одна сплошная головная боль, но сегодня вечером с ним Кирон, а с ним он связываться не захочет. Он всегда сначала зовет Сэма, но Сэм ушел в стрелковый клуб, так что на какое-то время ему придется затихнуть. Сай, ты правда забыл про то, что книжным магазином владеет Рэйчел?

— Ну, на самом деле я помнил, но только не в тот момент, когда проходил мимо и вспомнил про пару вещей, которые хотел купить. Я просто зашел. Это не важно.

— Важно.

— Забудь об этом.

— Сай…

— Слушай, это не имеет значения, на самом деле мне нужно кое о чем тебя спросить. И я имею в виду — только тебя.

— Понятно. Подожди.

Им принесли напитки, бокалы предварительно охладили. Официантка смотрела только на Саймона, когда перечисляла блюда дня.

— Спасибо. Но мы пока не будем торопиться.

— Как же меня это злит! — прошипела Кэт. — Как будто я невидимая! Было бы лучше, если бы ты не флиртовал со всеми женщинами, которые попадают в твое поле зрения.

— Я так не делаю.

— Ну конечно, ты всегда так делаешь. Ладно… — Она подняла свой бокал. — Давай. Спрашивай.

— Расскажи мне об этой новой работе.

Кэт поставила свой бокал вина, потянулась к нему и взяла его за руку.

— Сай, прекрати. Прекрати менять тему, прекрати увиливать. Да, мы в любом случае поговорим о моей новой работе, но это не так важно, как то, что прямо сейчас ты хочешь поговорить со мной.

Он собирался кинуть себе в рот оливку, но вместо этого аккуратно положил ее к себе на тарелку и взглянул на Кэт. Она прочла очень многое в его лице: увидела переживания, даже злость, но еще, и этого она никогда раньше в нем не замечала — какое-то отчаяние. Обреченность.

— Выпей. Сделай глубокий вдох и говори.

Он выпил. Выглянул в окно. Мимо прошли несколько человек. Окно ювелирного магазина сверкало и переливалось в свете фонаря в старинном стиле.

— С чего же мне начать?

— Да с чего угодно. Это не важно.

— Есть вещи, с которыми я не должен к тебе обращаться, — вся эта история на Тарансуэе, полицейские дела.

— Ладно. Но я не думаю, что тебя так гложут полицейские дела.

— Нет.

— Рэйчел?

Он покачал головой.

— Это просто застало меня врасплох, вот и все. Я бы отреагировал нормально, если бы знал, что встречу ее.

— Правда?

— Думаю, да.

— Но ситуация так и не получила нормального разрешения, да? Ты все равно убежал.

Его лицо потемнело.

— Но это же правда. Брось.

Он допил свою водку с тоником и попросил бокал вина.

— Слушай, пока забудь о Рэйчел, потому что, я думаю, это побочная история, она просто добавилась ко всей прочей мешанине. Но можно я поговорю с тобой как медик? Ведь в этом же все дело?

Он молча опустил глаза на стол. Принесли свежие напитки и еду. Он по-прежнему не смотрел на нее.

— Я восприму это как «да». Ты пока не закончил разбираться с произошедшим с тобой. Ты попал в ужасное происшествие, получил травму, пережил страшное время в больнице и, что уж тут говорить, потерял руку. Тебе пришлось ходить с временным протезом, а теперь тебе предстоит научиться обращаться с постоянным. Ты скрылся на Тарансуэе, но там принял участие в полицейской работе, хотя не до конца пришел в себя и был к этому не готов — я тебя не критикую, ты — это ты, и это дело всей твоей жизни. Но все это добавилось к первоначальному стрессу. И теперь ты вернулся и выполняешь какую-то работу для Кирона, но ты не можешь пока полноценно функционировать, плюс вся эта ситуация с папой… У тебя в жизни полно хвостов, Сай… Незавершенных дел. Не все из них можно аккуратно подобрать, обрезать и устранить, так что ты вынужден все это разгребать и справляться с ними по-своему. И все это навалилось на тебя после жуткой дороги домой. Встреча с Рэйчел не улучшила ситуацию. Ты страдаешь от посттравматического синдрома, и почему я не удивлена? Тебя нельзя винить, никоим образом, и ты прекрасно знаешь это, но тебе нужно обратить на проблему внимание, Саймон, потому что если ты этого не сделаешь, она еще вернется и укусит тебя, и будет гораздо хуже. Тебе стоит меня послушать. Я знаю, о чемговорю.

— Я слушаю тебя, но… Я в жизни сталкивался с очень многими неприятными событиями — какими-то более, какими-то менее, — почти нет полицейских, у которых не так. Когда я начинал, помощи было ждать неоткуда — поговорить было не с кем, даже если тебе это нужно. Сейчас такого больше. Но я всегда справлялся. Я всегда выкарабкивался сам, и по-другому не будет.

— Суровый парень, понятно.

Кэт несколько раз медленно вдохнула. Она знала, как легко она может разозлиться и расстроиться из-за Сая с этим его отношением и что это только подтолкнет его еще глубже спрятаться в свою раковину отрицания. Она взяла нож для мяса и начала нарезать свою вырезку, глядя в свою тарелку, а не на него. Он заказал себе пирог с говядиной, и сейчас тот красовался у него на тарелке: из небольших дырочек в золотистом тесте поднимался аппетитный пар, как в старой рекламе. Он к нему не притронулся.

— Я не хочу быть неблагодарным, ты же понимаешь. Мне просто не нужна никакая терапия с разговорами. Я могу с этим справиться. У меня есть свои способы.

— И тебе правда кажется, что твои способы работают?

— Да. Ну, точнее, они еще сработают.

— Старый добрый Саймон. Такой уверенный в себе.

— Не говори со мной так.

— Как? Как врач, пациент которого отвергает любые советы, что делать, чтобы ему стало лучше?

Саймон воткнул нож в свой пирог, потом отрезал кусочек и отодвинул его в сторону.

— Ты как будто иголки в куклу вуду втыкаешь, — сказала Кэт.

Какое-то время они ели в тишине, Саймон избегал встречаться с Кэт взглядом, а она пыталась совладать с бушующей гаммой эмоций. Насколько было бы проще, если бы Саймон действительно был просто ее пациентом, о котором она беспокоится, но особо сильно не переживает.

— Я понимаю, что поскольку я — это я, тебе сложнее, — в конце концов сказала она. — Когда ты придешь в отделение, где тебе будут делать протез, они, скорее всего, смогут тебя к кому-нибудь направить.

— Мне не нужно направление, — сказал он. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? О Кироне, например?

Она вздохнула. Еще немного поела. Еще немного выпила. И сдалась.

— А что с ним?

— У вас двоих все нормально? Когда я у вас объявился, атмосфера была так себе.

— Ой, да ничего, просто поцапались. Я же говорю — отец нам жизнь не упрощает. Мне кажется, Кирон просто боится, что в какой-то момент я приду и заявлю: все, папа останется у нас насовсем.

— А он не останется?

— Нет, черт возьми, не останется. Я ему ничего не должна. Нет, все в порядке. Мы в порядке.

— Ты не жалеешь, что вышла за него?

— Нет, Господи Боже, нет! Откуда у тебя взялась такая мысль? Все женатые пары иногда цапаются — ты помнишь, какие громкие ссоры частенько бывали у нас с Крисом, и гораздо более серьезные. И он хорошо ладит с Сэмом, ну а Феликс просто все принимает: как-то по-своему, очень мило и трогательно — не важно, кого или что. Мясо просто отличное.

— Еще одна вещь… Ты часто видишь Рэйчел?

— Нет. Она в магазине не всегда, у нее есть пара заменяющих сотрудников, да и я хожу туда не так часто. Я случайно столкнулась с ней несколько недель назад — мы быстро выпили кофе и пообещали друг другу, что в следующий раз это будет ужин, но следующего раза не случилось.

Она не собиралась расспрашивать его об этом. Какие бы чувства он до сих пор ни испытывал к Рэйчел, своей сестре он точно не скажет. Никогда не говорил. С годами она очень поднаторела в угадывании, но сейчас она не была уверена даже в том, понимает ли он сам, что чувствует к Рэйчел, с учетом всего остального, что навалилось на него. К тому же Саймон всегда справлялся с подобными вещами, игнорируя их. Либо так, либо запрятывая их куда-то глубоко внутрь себя, где они формировали новую частичку его сущности.

— У тебя постоянно вибрирует телефон.

— Я знаю. Это наверняка не важно — у меня пока нет никакой работы, по крайней мере до завтра, пока я не встречусь с шефом.

— Работа — это не единственное, что есть в жизни. Там может быть что угодно.

— Нет, — сказал он. — Не может.

— Что ты имеешь в виду?

Но он только покачал головой и продолжил есть.

Через полчаса он посадил Кэт в такси и пошел прогуляться по средневековой улице до собора. По обе стороны от него возвышались стены, а фонари отбрасывали на мостовую теплый желтый свет. Он остановился. У него в кармане снова зазвонил телефон, и ему внезапно показалось трусостью так долго избегать разговора, когда Кирсти ему явно хотела что-то сообщить. Разговор с Кэт прочистил ему голову. Как обычно.

Он достал телефон.

«Не могу дозвониться до тебя. Ты получил мои сообщения? Никаких следов Йена. Полиция здесь, но погода паршивая, так что масштабные поиски не вариант. Позвонишь мне? Целую, Кирсти».

Черт. Он медленно шел по улице, держа перед собой телефон, но сейчас он был не здесь, не в Лаффертоне, не рядом с собором. Он был на острове, в пабе, видел посеревшее лицо Йена и его бегающие глаза, решал, что делать дальше. И он решил, он дал Йену шанс сдаться. А вместо этого…

Вместо этого что?

Черт.

А теперь он, наверное, должен оставить или написать сообщение, и оно отправится адресату. Связь на Тарансуэе работала непредсказуемо даже при самой лучшей погоде.

— Алло, — это был Дуглас, и его голос звучал громко и отчетливо.

— Это Саймон. Меня не было, я только увидел сообщения Кирсти про Йена. Она там?

— Она наверху с Робби, он не может заснуть.

— Она написала мне про Йена. Есть какие-то новости?

— Нет. Я знаю только, что его давно не было видно.

— Может кто-нибудь из вас позвонить мне, если что-то поменяется? Телефон снова при мне.

— Без проблем.

— Спасибо, Дуглас. У вас все в порядке?

— Все хорошо.

Дуглас всегда был немногословен. Саймон повесил трубку.

Саймон всегда отлично спал, но этой ночью было по-другому. Он засиделся допоздна, снова просматривал файлы Кимберли Стилл. Отмечал те моменты, которые должны были отработать во время первоначального расследования, но, очевидно, не отработали, пытался разработать более корректную и детализированную временную шкалу событий. Чем дольше он над ними работал, тем больше мелких, но критических огрехов подмечал. Даже если некоторые отчеты потерялись, а это было возможно, все равно не сделали массу того, что могло бы дать жизненно важную информацию. Особенно много времени было потрачено на одну зацепку, которую старший офицер расследования безо всяких причин посчитал самой главной, пока все остальные концы так и оставались висеть.

Саймон знал, что полиция Лаффертона в то время переживала черную полосу: царила неорганизованность, все сводили какие-то личные счеты, и во главе находился слабый старший констебль, который рано ушел на пенсию. Его заменили — на Полу Девениш, которая быстро со всем разобралась, проявив завидную хватку и решительность, но последствия начавшегося разложения все равно оставались заметны еще некоторое время.

Он работал до половины второго, и все это время Йен ни на секунду не выходил у него из головы и как будто присутствовал рядом с ним в комнате. Он знал, что когда — точнее, если — Йен объявится, Кирсти сразу позвонит ему, но его страшил этот звонок. Если Йен действительно уплыл на Большую землю, чтобы сдаться полиции, новости уже просочились бы. Саймон сомневался, что Йен сделал именно это. Скорее всего, он сел на поезд и поехал туда, где ничего не знали о его теперешней жизни, — например, к старым друзьям. Или он просто мог затеряться в большом городе, например, в Глазго. И там, рано или поздно, его найдут. Но сколько времени это займет? Йен был странноватым, закрытым, а теперь еще и довольно нестабильным человеком. Саймон уже не мог запереть Йена и его исчезновение в ментальном ящичке, как все остальные проблемы, которые он не мог или не хотел решать мгновенно.

Он отправился в кровать, но сон у него был неспокойный — он слышал, как часы собора пробили четыре, пять часов… А потом он просто вырубился и проснулся только от звука назойливо вибрирующего телефона на прикроватной тумбочке.

Номер Кирсти.

— Его нашли. В старом сарае Кеннета Маки.

У Саймона тяжело упало сердце и разбилось где-то в районе живота, когда она сказала:

— Он повесился, Саймон. Все растеряны. Никто ничего не понимает.

Но он понял. Он сделал кофе и встал у окна, глядя на свой квартал, где пока еще царила тишина, потому что было слишком рано для идущих на работу или просто гуляющих людей.

Когда он решил дать Йену время подумать, а не сразу арестовывать его и передавать полиции Шотландии, он знал, что на самом деле предлагает ему путь к отступлению. Он мог бы сдаться, но зачем — серьезно, зачем? — когда у него были другие и, с его точки зрения, гораздо более хорошие варианты? Третья возможность маячила только где-то на задворках сознания Серрэйлера. Ожидал ли он, что Йен сделает это? Он закрыл глаза на секунду. Он не мог ответить на собственный вопрос.

И теперь, в результате его действий, Йен был мертв, и никто никогда не узнает, кто убил Сэнди Мердок, только если он не оставил где-нибудь записки или не рассказал кому-то еще, что было маловероятно, или если Саймон не раскроет подробности их разговора. Обязан ли он это делать с моральной точки зрения? С юридической? Формально как офицер полиции, наверное, должен. Но какая от этого будет польза? Это не вернет ни Йена, ни Сэнди, и как это знание поможет жене Йена или гипотетическим родственникам Сэнди, которые могут объявиться?

Конечно, он ничего не расскажет. Он похоронит эту информацию в глубине себя, как он похоронил уже очень много болезненного и неудобного. И совесть его за это не замучает. Если бы кому-то это впоследствии могло навредить или смерть Сэнди была бы отмщена, он бы не сомневался. Он бы уже летел на самолете в Шотландию.

Оставалась только Кирсти. Она ничего не знала наверняка, он ей ничего не рассказал. Но именно она сообщила ему, что Йен был военным, и с этого все и началось.

Кирсти.

Если она позвонит, он выслушает, что она скажет, но если нет, то оставит все как есть. Он полагал, что она бы задалась тем же самым вопросом, которым и он сам задавался сейчас: какая польза будет, если он прольет на это все свет?

Сорок шесть

Объявили штормовое предупреждение с возможными порывами ветра до восьмидесяти миль в час. Мэрион Стилл плотно закрыла все двери и окна, заперла все засовы, но, уже поднимаясь наверх, вспомнила про мусорные баки и скамейку в саду. Баки стояли в узком проходе сбоку от дома, и к ним вела калитка, которую они делили с соседями и которую могла открыть даже их собака.

Она вздохнула, отставила свою чашку чая, отложила книгу и пошла проверять. Калитка была плотно заперта, так что даже если ветер будет задувать через доски, баки не улетят. Но скамейка выглядела очень хлипко. Она включила уличный фонарь, но в нем не оказалось лампочки. Она вернулась в дом за фонариком. Скамейка была передвинута от стены поближе к клумбе. Она взглянула на нее, решила, что, наверное, стоит на нее что-нибудь поставить, но когда начала думать, что именно, услышала за спиной тихий шорох. Сильный ветер еще не поднялся, но деревья уже раскачивались и шумели, и где-то дальше по улице громко хлопнула калитка. Она застыла. Луч от фонарика падал прямо на скамейку. Ничего. Она подождала еще минуту, но потом тряхнула головой и стала осматриваться в поиске чего-нибудь, что можно положить на скамейку и ее зафиксировать. Рядом с дверью на кухню стоял горшок. Может быть, его?

А потом она услышала звук, как будто кто-то тихо прочищает горло. Или кашляет. Или…

Она побежала к задней двери, распахнула ее и оглушительно захлопнула за собой. Навалилась, заперла и закрыла на задвижку.

Она знала, что это никакого отношения не имеет к ветру, дождю, лисам, барсукам, котам… Это был человеческий звук, хотя она понимала, что убедить в этом кого-нибудь будет непросто.

— Полиция, чем могу помочь?

— Они снова снаружи.

— Вы не могли бы сообщить свое имя и адрес?

Они сказали, что у них очень тяжелая ночь, произошли две крупные дорожные аварии, и плохая погода уже начала создавать проблемы по всему региону, но они подъедут к ней так быстро, насколько возможно.

Ее чай, естественно, остыл. Она пошла на кухню. Шторы были задернуты, а стекло задней двери покрылось коркой льда, так что она просто поставила чайник и стала ждать, но никаких звуков не было. Никаких звуков.

У нее онемели руки, хотя было не холодно. Ей оказалось тяжело поднять чайник и налить себе чая, а потом выключить свет. Она вернулась в гостиную, чтобы подождать там. Через какое-то время она услышала, как снаружи поднимается ветер и налетает на дом. Порыв, а потом тишина. Порыв еще сильнее. Но потом снова ничего. Вокруг тишина — и перед домом, и за ним.

Нужно перезвонить и отменить вызов, ведь когда полиция приедет, не только она будет чувствовать себя дурой, но и они могут обвинить ее, что она напрасно тратит их время. Или отказаться приезжать снова. Может быть, они выпишут ей штраф. Они же могут это сделать?

От звонка телефона она подскочила и пролила свой чай. Несколько секунд она не могла ответить на звонок, боясь, что это полиция сейчас будет ее допрашивать, но это могла быть и Бренда, которая всегда проявляла сочувствие.

Но там была только тишина. Она дала им свой номер. Подождала. Назвала имя.

Тихий звук, похожий на ветер.

Она быстро бросила трубку.

До их приезда прошло еще сорок пять минут. На этот раз это оказались двое молодых мужчин со свежими открытыми лицами, один с бородой, веселый, дружелюбный.

— Итак, миссис Стилл, насколько я понял, вы слышите какие-то звуки?

Та же самая процедура, но на этот раз быстрее: они обошли дом, посветили везде фонариками, один внимательно изучил клумбу, второй осмотрел забор с обеих сторон.

— Здесь кто-нибудь есть?

— Если вы здесь, покажитесь, мы ждем…

— Коты, миссис Стилл.

— Или лисы.

— Может быть, может быть. Никаких следов, но они юркие маленькие хитрюги. Но я уверен, что это не человек.

— Я вроде как слышала кашель.

— Кашель.

— Как будто кто-то прочищает горло.

— Это мог быть сосед, вышедший выкинуть мусор или быстренько покурить?

— Нет.

— Ну, никаких признаков чьего-либо присутствия мы не нашли. Что за забором, миссис Эс?

— Кусты, дорожка до гаражей. И задние дворы домов с Альбемарль Роуд.

Он посмотрел на своего коллегу и пожал плечами.

— Перескочил через забор и убежал?

— Если тут вообще кто-то был.

— Мы съездим на Альбемарль и посмотрим, нет ли там следов. Но, если честно, миссис Эс…

— Стилл.

— Я думаю, что звуки, которые вы слышали, издавало животное, а не человек. Я бы на вашем месте пошел спать. Мы убедимся, что все заперто, и можно больше не волноваться. Но если вы услышите что-нибудь снова…

— Я знаю, без колебаний звонить вам.

— Именно.

— Спасибо вам, вы очень добры.

Она сделала, как они сказали, и сразу пошла в постель, даже не сделав себе третью порцию чая. Она чувствовала себя выжатой, как старая кухонная тряпка, но что-то в их словах и действиях успокоило ее, и ей хватило пяти минут почитать свежий экземпляр «Хорошей домохозяйки», прежде чем она устала настолько, что уже не могла сфокусироваться, и просто выключила свет. Даже порывы ветра скоростью семьдесят миль в час были неспособны ее потревожить.

Сорок семь

Мун ушел на выходной, а с телефонами в этот вечер было туго. Рассон прождал двадцать пять минут. Мужчины поворачивались спинами и по несколько раз меняли позу, боясь, что стоящие в очереди за ними подслушают их разговоры. Рассон сделал вывод, что если человек позади встанет достаточно близко, то да, он действительно может услышать — не все, но точно достаточно. Большинство болтали о своих домашних делах, так что там особо нечего было подслушивать, но он собирался обсуждать более серьезные вещи. Ему стоило быть осторожным. Впрочем, он давно привык быть осторожным.

Этим субботним вечером в тюрьме царила подозрительно веселая атмосфера. Такое случалось: точно так же иногда распространялась и агрессия — как ядовитый газ, когда все лица выражали общий дурной настрой, все начинали огрызаться и задирать друг друга, пока в какой-то момент кто-нибудь не срывался. Но не сегодня. Ощущение было такое, будто они все выпили по паре пинт, а потом еще и по рюмке вдогонку. Неплохая была бы идея.

— Заходи, приятель.

— Ага, спасибо.

Дэйв не отвечал слишком долго, хотя они договорились о времени. Люди за тобой начинали нервничать, если ты слишком долго висел на телефоне и молчал.

— Чем ты там занят, Дэйв?

— Извини, закрутился.

— Ага, понятно. Как дела?

— Нормально. У Донны снова заболела спина, так что она собирается…

— На хрен. Дела.

— Я думал, ты хочешь отвлечься.

— Не хочу.

— Ладно, ладно. Слушай, я не могу снова туда пойти. Ну, не в ближайшее время. Она уже дважды вызывала копов.

— Они тебя видели?

— Да я бы сразу свалил, я наблюдал из фургона. Они заходят внутрь, недолго с ней разговаривают, потом идут в сад, светят фонариками в разные стороны и все. Они бы меня никогда в жизни не заметили. Не знаю, за что им платят.

— Так почему ты не можешь вернуться?

— Боюсь, что в следующий раз они могут стать внимательнее.

— Не говори ерунды.

— Это не ты лазаешь у нее по саду в темноте.

— Совершенно верно. Я сижу здесь.

— Извини, Ли, я просто думаю, что с этим надо завязать хотя бы на неделю или на две.

— Одна неделя.

— Там Донна мне кричит, я лучше пойду.

— Наплевать на Донну. Ты слышал, что я сказал.

— Слышал и знаю, что ты скажешь дальше — если я не пойду, ты перестанешь платить.

— Совершенно верно.

Дэйв кивнул.

— Ладно, только мне надо быть осторожнее.

— Я думал, ты и так осторожен.

— Мне пора идти. Ладно, ты как там себя чувствуешь?

— Отлично, Дэйв. У меня все отлично. Поговорим на следующей неделе.

Он отошел от телефонов, досадуя, что его брат — такая размазня. Дэйв был слабым. Если бы за дело взялся Льюис, все было бы иначе, но он сорвался с крыши и сломал ногу. Так что у него остался только Дэйв.

Он пошел в комнату отдыха и глянул, что по телевизору, но там оказался какой-то паршивый фильм. Оба стола для пула были заняты, и к ним стояла очередь. Он изо всех сил пнул дверь, когда выходил, но в результате только ушиб ногу.

У себя дома тем временем Дэйв наблюдал за кипящим чайником и пытался придумать, как сказать своему брату, что он больше не будет шляться по саду старой миссис Стилл — не важно, за плату или нет. Не то чтобы Ли передавал ему деньги пачками. Это была глупая игра, и в одну из таких ночей его поймают, потому что у полиции будет скучная смена и они решат проверить все более тщательно, или она сама выйдет, увидит его и помрет на месте от сердечного приступа, и что тогда ему делать? Ли говорил, что единственной целью было нагнать на нее немножко страху, но почему из-за этого она должна перестать общаться с газетами по поводу Кимберли? Вовсе не должна. Когда он немного надавил, его брат объяснил, что если он сделает это еще несколько раз, то она, может, захочет переехать, пожить со своей сестрой или что-то в этом духе. Зачем ему это было нужно? Он не говорил.

Чайник выключился.

Нет, он все решил. Он не собирается больше этим заниматься. Это было глупо, и он простудился, и Донна спрашивала, куда он уходит в такое время. Он сделал себе чая.

Он просто напишет ему, скажет, что сделка отменяется и чтобы он забыл про деньги — они ему не нужны. Хотя, конечно, нужны. Он, разумеется, никогда не спрашивал, как Ли их заработал, но точно незаконно: Ли участвовал во всяких сомнительных делишках с двенадцати лет. Конечно, сам он сейчас не имел к ним доступа, ведь был за решеткой, и кто-то — Дэйв не знал, кто — делал это для него. Скорее всего, где-то была складирована кругленькая сумма. Которая позволила бы платить его брату за то, что он ночами расхаживает по саду пожилой леди, гораздо больше.

Сорок восемь

— Доброе утро, Саймон. Кэти, никаких звонков, только если очень срочно.

Люди, которые предполагают, что у старшего констебля должен быть огромный кабинет с массивной мебелью из красного дерева, мягким ковром и собственной кофемашиной, испытали бы когнитивный диссонанс при виде этой утилитарной комнатки с обшитым фанерой столом, металлической корзиной для мусора, самым простеньким компьютером и без кофейных принадлежностей.

— Есть какие-нибудь новости про руку?

— Вроде как еще две недели. Так, я загрузил себе все файлы по Стилл, и тут же мои заметки. Боюсь, здесь много во что придется вникать, но по большому счету все сводится к тому, что обычную полицейскую работу делали спустя рукава — недостаточно внимания уделяли деталям, не доводили до конца те следственные мероприятия, которые обязательно нужно выполнять… И, с моей точки зрения, главный офицер расследования слишком сконцентрировался на работе на земле и полностью игнорировал параллельные расследования, хотя они всегда должны продолжаться — как минимум у него в голове, если не по факту.

— Я читал сводки, но у меня не было времени как следует ознакомиться с материалом, так что введи меня в курс дела. — С этими словами Кирон откинулся на своем черном кожаном кресле: единственном неказенном предмете интерьера. — Кэти через минуту принесет нам кофе.

— Так. Кимберли Стилл, двадцать пять лет. Проживала на Маунтфилд-авеню со своей матерью, Мэрион Стилл. Отец скончался примерно за двенадцать лет до этого; есть женатый брат, который на момент ее исчезновения работал в Канаде, а сейчас — в Ньюкасле. Кимберли состояла в серьезных отношениях, и ее молодой человек в любой момент был готов перейти в статус жениха — по крайней мере, он так говорил, и Кимберли обсуждала это со своими друзьями, так что особых причин сомневаться в этом нет. Он находился не в Лаффертоне, когда она исчезла: проходил четырехдневные курсы в Бэзингстоке. Все подтверждено. Кимберли работала в «СК Бирингс», на тот момент три с половиной года. Считалась безупречным работником: исполнительная, никогда не опаздывает, редко болеет, всегда укладывается в сроки. Все были о ней высокого мнения. В среду, третьего июля, она, как всегда, явилась на работу в полдевятого. Она упомянула о том, что ей нужно поменять пару туфель, потому что накануне она ошиблась с размером, а еще не взяла с собой ничего поесть, так что может выйти в город. Летом она обычно брала обед из дома и съедала его в Аделаид Роуд Парк либо в компании коллег, либо в одиночестве. Она ушла в четверть первого — на обед ей полагался час пятнадцать минут. Она в тот день первая вышла на перерыв, и ее коллега Луиз Вудс сообщила, что она даже не взяла с собой туфли — во время обыска их нашли в ее шкафчике, в коробке и пакете из магазина, с приложенным чеком. Так что, наверное, она либо забыла их, либо, скорее всего, просто передумала идти в город. Это был прекрасный теплый солнечный день, возможно, она не захотела тратить его на магазины. Но после того, как она покинула рабочее место — одна, — больше ее никто не видел. Она не вернулась ни после обеда, ни вообще в этот день, что было совсем на нее не похоже. К тому же она не позвонила и даже не написала никому из коллег. Это довольно быстро заметили, и как только в пять часов вечера рабочий день закончился, Луиз Вудс сама решила позвонить Мэрион Стилл и узнать у нее, вернулась ли Кимберли домой из-за недомогания. Оказалось, что нет, и Мэрион не разговаривала со своей дочерью с самого утра, когда она уходила на работу. В семь часов вечера была поднята тревога. Миссис Стилл обзвонила всех, кто пришел ей в голову, но на самом деле Кимберли особо не к кому — и не с кем — было пойти, кроме ее молодого человека, который был на своих курсах: очевидно, миссис Стилл знала об этом, но позвонила, чтобы проверить. Ей было сложно представить, чтобы ее дочь уехала куда-то, не сказав ей, и особенно нехарактерным для всех, кто ее знал, показалось решение просто так не вернуться на работу после обеда. Потом подключилась полиция, и когда на следующий день Кимберли не объявилась и ни с кем не связалась, расследование сразу продвинулось на несколько этапов. Была собрана команда, завели дело о пропавшем человеке. Расследование пошло своим чередом… всех в «СК Бирингс» опросили, миссис Стилл предоставила список друзей дочери, о которых она знала и которые не были ее коллегами, быстро напечатали и распространили в центре города листовки: в магазинах, где Кимберли часто бывала, в газетном ларьке, где она иногда покупала журналы и напитки, если собиралась пообедать в парке. Местная газета выпустила статью с фотографией Кимберли на следующий день. Все как обычно. С формальной точки зрения над делом неплохо поработали. Но старший офицер был убежден, что поскольку никаких следов девушки не обнаружилось и для нее было совсем нехарактерно просто исчезнуть, значит, она должна была уйти с кем-то — либо добровольно, либо, что более вероятно, под давлением. Старший инспектор также записал сообщение для телевидения. Он был убежден — по собственному заявлению, — что девушку где-то удерживают и она еще вполне может быть жива.

Открылась дверь, и в кабинет вошла Кэти с подносом с кофе и печеньями. Кофе, с удовольствием отметил для себя Саймон, был свежесваренным, а печенье — шоколадным.

— Потом, через пару месяцев после исчезновения Кимберли, то же самое произошло в районе Девона и Корнуэлла. Двадцатитрехлетняя Петра Блейк из пригорода Ексетера пропала, когда возвращалась к себе домой после празднования дня рождения у друзей. Было не слишком поздно — ее родители находились в отъезде, и ей нужно было сделать кое-что дома: покормить собак и так далее. Она еще неделю должна была оставаться одна, так что ее исчезновения никто не заметил до следующего утра, когда соседи услышали, как собаки безостановочно лают и воют, чего они, очевидно, обычно не делали. Они вошли в дом с собственным ключом и обнаружили, что там все как обычно, но собак не покормили и нет никаких следов Петры: то есть накануне ночью дома она не появлялась. Стандартные поиски ничего не дали. Но через неделю нашли ее голое тело: она была связана, у нее был заткнут рот, и она лежала в канаве в сельской местности примерно в двадцати милях от дома. Ее задушили… Впрочем, никаких следов сексуального насилия не обнаружили, что было необычно. Разумеется, сходство со случаем Кимберли Стилл сразу отметили, так что мы связались с ними и поделились всем, что у нас было. Но в тот момент ничего существенного мы предоставить не могли. Через месяц в Эйвоне и Сомерсете тоже исчезла девушка, Аннабель Перкинс, двадцати шести лет, которая работала медсестрой и исчезла по пути из своей квартиры в больницу, находившуюся совсем недалеко. Она шла на утреннюю смену, и было известно, что она покинула квартиру в двадцать пять минут восьмого, — две ее соседки за это поручились. Одна была медсестрой, другая физиотерапевтом в той же больнице, где работала Аннабель, но никто из них не выходил в первую смену. Опять же, исчезать без предупреждения было совсем не в ее характере. За две недели до этого она рассталась с молодым человеком после долгих отношений — но довольно мирно, так что она вряд ли могла встретиться с ним или каким-то другим мужчиной. Но иногда она ходила на работу с Крисом Мэйнардом — своим парнем, — который жил неподалеку и был младшим врачом. Его допросили, но у него оказалось алиби. Голое тело Аннабель нашли похороненным в неглубокой могиле, в густом лесу в пяти милях от больницы. Опять же, она была связана и задушена, но никаких следов сексуального насилия. Очевидно, связь между этим случаем и девонским была установлена достаточно быстро. По какой-то причине одежду обеих девушек найти не удалось, хотя поиски проводились очень тщательно. Но во время расследования по бристольской девушке, Аннабель Перкинс, на камеры попал Ли Рассон. Он ездил на грязном белом «Форде», и один такой в утро исчезновения Аннабель Перкинс видели в районе больницы два человека. Его выследили и допросили, но на тот момент все было слишком неопределенно. Однако когда тело Аннабель нашли, на нем обнаружили его ДНК. Также его обнаружили на теле Петры Блейк. Сходство между этими делами и еще одним, нашей Кимберли, было заметным, но ее тело, естественно, не обнаружили. Ни тогда, ни после. Концы в воду. Обвинения предъявить невозможно, так что Рассон сел за два других, а у нас осталось открытое дело.

— Но это должны быть сексуальные преступления. Неужели все правда успокоились на том, что на обоих телах не обнаружили следов сексуального насилия?

— Получается, так. Патологоанатом из Эксетера вскоре погиб в автомобильной аварии, но оставались и ассистент, и младший врач, и все записи. Кажется, все железобетонно. Как и в случае с девушкой в Бристоле.

Они допили свой кофе и вновь наполнили чашки. Кирон откинулся в кресле и закинул руки за голову, задумавшись. Саймон промотал записи дальше и посмотрел, что еще может сообщить, потому что, по ощущениям, его рассказ не произвел достаточного впечатления, чтобы снова открывать дело Кимберли.

— Следующая вещь, которую я обнаружил, кажется мне очень значимой… Тут такой пробел в том, что должно быть детальным и подробным расследованием, что я дважды все перепроверил, полагая, что из отчета просто пропало несколько страниц, — так вот, не пропало.

— И ты полностью уверен в этом, да?

— Да. Я ни капли не заинтересован в том, чтобы клепать новое дело на пустом месте или напрасно расходовать наши и так ограниченные ресурсы. Существует еще и такой аргумент, что вне зависимости от того, убивал Ли Рассон Кимберли или нет, он все равно приговорен пожизненно, и к этому уже нечего добавить. Может, мы просто потакаем вполне понятным эмоциям миссис Стилл, но без особого смысла.

— К его приговору можно что-то добавить, по крайней мере, на бумаге. И это сделает невозможным рассмотрение просьб о пересмотре дела или досрочном освобождении. Я просто не хочу, чтобы это стало вендеттой по отношению к команде, которая вела это расследование, вот и все.

— Я тоже. У меня ни с кем из них не было личных конфликтов.

— Ладно… Давай тогда по сути.

— Как мы выяснили, Кимберли не взяла с собой домашний обед в день исчезновения. Есть запись, подтверждающая, что продавца из магазина за углом расспрашивали, узнает ли он Кимберли на фотографии, — и он узнал. Он сказал, что она покупает у него воду, газеты и журналы, и иногда что-то еще: фрукты, какие-нибудь чипсы. В этот день хозяина — его зовут Чэн — в магазине не было, потому что он отвозил свою жену в больницу на осмотр. Этот момент зафиксировали, как и следующую задачу — созвониться с двумя его помощниками, один из которых работал с утра, а другой с половины второго. И вот об этом никакой записи сделано не было. Магазин закрыли в прошлом году, и теперь там офис такси. Однако офицер сходил в парк. Он очень популярен среди мамаш с детьми — там есть пруд с уточками, — а еще среди офисных работников во время обеденного перерыва и тех, кому удобно срезать через него дорогу. Еще попадаются пожилые люди, которые там встречаются или просто гуляют и сидят на скамейках. В какой-то момент там возникли проблемы с наркоманами — в кустах находили шприцы и прочие их принадлежности — и со спящими бомжами, но они редко появлялись там днем, и за ними особо никто не гонялся. В парке пару дней раздавали листовки с фотографией Кимберли, и люди брали их и обещали подумать, но только двое сказали, что узнали девушку. Один старичок, который дремал на скамейке и сказал, что, кажется, видел ее, хотя в основном спал. Пока офицер разговаривал с ним, к нему подошла молодая женщина — ей тоже дали листовку. Она думала, что, возможно, это Кимберли помогла ей, когда ее малыш побежал к пруду. Она тогда была еще и с коляской, в которой лежал второй ребенок, и запаниковала, потому что у нее не получалось нажать на коляске тормоз, и она не могла побежать за мальчиком. И тут со скамейки вскочила Кимберли и схватила его в последний момент. Мать, двадцатисемилетняя Натали Стокер, разумеется, была очень благодарна, и они немножко поговорили. Проблема в том, что она ходила в парк почти каждый день, так что была не уверена, случилось ли это в день исчезновения Кимберли, то есть в среду, или на день раньше… Или вообще в понедельник. Она сказала, что постарается вспомнить. Возможно, она так и сделала, но судя по записям, никто больше не пришел ее расспросить. Ее имя и адрес записали, но на этом все. И был еще тот пожилой джентльмен — Стенли Барнард. Ему дали листовку, и он сказал, что часто бывает в парке и, кажется, узнал фото. По какой-то причине его либо тоже не допросили снова, либо об этом не осталось записей. Скорее всего, он был одним из тех, к кому хотели вернуться позже, но не вернулись.

— Что-то еще?

— Мне это кажется достаточным поводом попробовать разыскать этих людей и допросить их повторно.

— Допустим.

Саймон допил остатки своего кофе, и в этот момент у констебля зазвонил телефон. Он приподнял бровь, но ответил, какое-то время молча слушал, а потом сказал:

— Спасибо. Дай мне минутку, Кэти… Сообщение от Кэт. Она просила передать нам, что едет в Бевхэмскую центральную с вашим отцом. Она думает, что у него сердечный приступ, но это может быть плеврит. Она даст мне знать.

— Черт. Мне лучше поехать туда. Я почти закончил. Я просто хочу еще раз объяснить, на что, по моему мнению, все-таки стоит обратить внимание. Насколько мне удалось выяснить, никто не зашел домой к молодой матери и не расспросил повторно пожилого мужчину ни в один из дней. К этому моменту все силы бросили на поиски и про парк просто забыли.

— И что ты надеешься найти на текущем этапе?

— Молодую женщину и пожилого мужчину… И собрать прессу, чтобы еще раз попросить граждан, которые пользуются этим парком, как следует подумать, посмотреть на фото Кимберли, попытаться вспомнить. Но были двое, которые точно узнали ее всего через два дня после исчезновения. Почему никто не вернулся и не поговорил с ними снова?

— Да, они обязаны были это сделать, как минимум согласно стандартной процедуре, это верно. Но все-таки… Прошло пять лет, население меняется и переезжает. Каковы шансы разыскать тех двоих и получить какую-то полезную информацию на этом этапе?

— Может быть, и небольшие, но это не причина опять все бросать.

Его начальник поднялся.

— У меня встреча с комиссаром через четверть часа. Я хочу подумать об этом и сообщу тебе свое решение сегодня вечером — зайдешь поужинать? Не уверен, будет ли Кэт, — но ты можешь держать меня в курсе по поводу Ричарда? Надеюсь, все не так плохо, как звучит.

Саймон закрыл ноутбук и в этот момент незаметно бросил взгляд на своего зятя.

— Тебя же не волнует отец, верно? Ничего, это нормально — меня тоже не особо.

Кирон ничего не ответил.

Сорок девять

Кэт вся посерела от усталости. Ричард лежал, подключенный к разным трубкам и машинам.

— Эй. Спасибо, что пришел.

— Слушай, — сказал Саймон, присаживаясь с другой стороны кровати их отца. — Иди домой. Ты не обязана с ним сидеть. Я тебя подменю.

— Я хотела дождаться врача.

— Который может прийти сейчас или никогда. Каков твой прогноз?

Они оба посмотрели на Ричарда. Он спал, был бледен и явно находился где-то очень далеко. В небытии. Но все-таки они понизили голос.

— Не очень хороший. Меня беспокоило его дыхание, но боли в груди могут быть связаны с сердцем. Они сделали ЭКГ, когда он только приехал, и теперь все его изучают. Он то приходил в сознание, то снова его терял, не уверена, что он понимал, что происходит.

— И что дальше?

— Не уверена. Если плеврит — то лекарства, если инфаркт — то нужно сначала понять степень ущерба и плясать уже от этого.

— Но почему они до сих пор не выяснили этого?

— Потому что они тут на ушах стоят… Папа в приоритете, но у них куча народу на сканирование. У него капельница с кислородом и с морфием. Если будет какая-то угроза, они отреагируют, не волнуйся.

— Как бы то ни было, ты не можешь сидеть тут весь день. Иди домой, отдохни. Я приду на ужин — нам с шефом нужно закрыть вопрос, который мы обсуждали этим утром.

— Знаешь… — Кэт теребила край простыни большим и указательным пальцами. — Я думаю, Кирон был бы рад, если… — Она взглянула на отца.

— Нет, не был бы. Но он не хочет, чтобы он жил в его доме. В твоем доме. Вот и все.

— Все.

— Но я понимаю.

— Сейчас это единственное подходящее место, и его снова отсюда выпишут. Я не могу отослать его куда-то одного. Вряд ли он справится.

— Дом престарелых?

— Это тоже будет лишь временно. К тому же ты знаешь, как яростно он станет отвергать любой такой «дом».

Саймон взглянул на отца. У него ввалились щеки, цвет лица был нездоровый. Внезапно он стал глубоким стариком.

Кэт начала:

— Ты мог бы…

— Категорически нет. К тому же он не поднимется по лестнице.

Кэт пожала плечами.

— И я никогда не бываю дома — его будет ждать такое же одиночество, как и в любой социальной квартире. Кирону просто придется немного потерпеть, до того момента, как отец оправится и снова сможет сам о себе заботиться. А он сможет, ты знаешь. Сможет. Ну правда, насколько ужасное влияние на жизнь Кирона оказало то, что отец чуть-чуть побыл с тобой?

— Мы отдаляемся.

— Жестко.

Ричард слегка заворочался и что-то пробормотал, но глаза не открыл и через какое-то время снова затих.

— Когда ты выходишь на новую работу?

— Не очень скоро, я все еще замещаю, и работа над контрактом с Люком занимает у меня много времени. Я не могу бежать домой каждый раз, когда папа хочет чашку кофе.

— А Сэм не помогает?

— Помогает, но я не могу ждать от него, что он останется дома и будет присматривать за своим дедом. Слушай, ты иди… Я тоже пойду сразу, как с кем-нибудь увижусь и меня введут в курс дела.

— Мнение медика — к чему все идет?

Кэт несколько секунд смотрела на Ричарда.

— Что бы это ни было, мне кажется, с ним в любом случае все будет в порядке. Пока ему не очень хорошо. Но он крепкий.

— Хорошо.

— А как ты?

— Ну, я всегда в порядке. Тебе ли не знать.

Он ушел, прежде чем она успела возразить ему.

Пятьдесят

В доме было удивительно тихо. Кэт выпустила Вуки погулять в сад. Ей надо было вывести его на улицу, но из нее и так будто выкачали всю энергию, так что она освободила себя от этой повинности. Сэм сводит его позже. Ему нравилось гулять. Мефисто спал, компактно свернувшись в клубок рядом с пустой коробкой из магазина продуктов, стоявшей у духовки. Чем старше он становился, тем больше времени он так проводил.

Она не могла вспомнить, когда последний раз могла позволить себе роскошь побыть дома в одиночестве. Она выпила стакан молока и съела банан. Наверху, на прикроватной тумбочке, ее ждала книжка Энн Тайлор «Катушка синих ниток». Оставался как минимум час, прежде чем кто-нибудь придет, — целый час, в который Кэт сможет полностью погрузиться в книгу. Она сняла ботинки, джинсы и свитер. Прилегла. Натянула на себя одеяло.

На нее навалилась непреодолимая усталость, как будто ей к лицу прижали платок с хлороформом, так что не успела она прочесть и одной страницы, как заснула.

День прошел, солнце сделало круг на небосклоне. В  доме стояла плотная, как войлок, тишина.

Она проснулась, увидев во сне Криса, который взбивал над ней градусник, неодобрительно качая головой. Открыв глаза, она увидела стоящего над ней Кирона.

— Бедная деточка. Я тебя не так давно знаю, что уж тут поделаешь, но я даже не знал, что ты спишь днем. — Он присел и взял ее за руку. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, нет, я чувствую себя нормально, просто меня сморило. Меня как будто грузовик с кирпичами переехал. Господи, сколько времени?

— Да какая разница, это не важно. Саймон внизу, и мы собираемся приготовить ужин. Как насчет того, чтобы я наполнил тебе ванную и принес выпить, если ты действительно нормально себя чувствуешь? Когда захочешь, можешь спуститься к нам, а мы уж там все организуем. А ты просто побездельничай. О, еще звонили из больницы — у твоего отца нет никаких проблем с сердцем, но у него плеврит, и завтра ему сделают рентген левого легкого. Можешь позвонить им, если хочешь. Ему дали новые лекарства, и желательно, чтобы он поменьше разговаривал. Как ты понимаешь, для него это довольно проблематично. Все хорошо?

Кэт наблюдала за ним, пока он говорил. Его продолговатое лицо выражало бесконечную заботу и беспокойство. Она заметила несколько седых волос в его темной волнистой шевелюре: там, где их раньше не было. Она почувствовала себя виноватой из-за сна о Крисе, хотя понимала, что это зависит не от нее. Но, возможно, этот сон был своего рода тревожным звоночком: она продолжает цепляться за прошлое и слишком равнодушна, или по крайней мере недостаточно внимательна к тому, что имеет сейчас.

— Ты святой. Я согласна абсолютно на все, что ты сейчас предложил. И спасибо тебе.

Он улыбнулся с искренним удовлетворением, как будто она только что подарила ему нечто очень ценное, и она увидела, что он был действительно встревожен и очень сильно хотел что-нибудь для нее сделать, что-то ей дать.

— Так — сперва ванна. И потом бокал вина? Джин с тоником?

— Прекрасно. Джин с тоником, пожалуйста.

— Мам? — на лестнице раздался голос Сэма, а потом его шаги. — Можно я зайду?

— Привет, Сэмбо. Ты какой-то очень довольный.

— Так и есть. Я получил работу.

Кирон шел к лестнице, но остановился.

— Это только для материнских ушей?

— Нет, нет, тебе тоже можно.

— Что за работа?

— Я теперь санитар в Бевхэмской центральной. Если ты не против. Начинаю на следующей неделе.

Через пару часов, а также после нескольких порций жареной семги с брокколи и малины со сливками Феликс заснул, Кэт вернулась в постель, чтобы почитать, Сэм — к себе в комнату смотреть «Игру престолов», а Кирон с Саймоном заняли кухню, поставив на стол оставшуюся бутылку шираза.

— У меня сегодня особо не было времени спокойно подумать — то одно, то другое, — но по пути из главного офиса я успел поразмышлять о том, что ты мне сегодня рассказал. Два момента. Ты сейчас на полном окладе, хотя все еще официально на больничном, так что никаких проблем с тем, чтобы самостоятельно продолжать расследование по делу Стилл, нет. Однако пока что у меня недостаточно ресурсов — и в плане людей, и в плане денег, — чтобы тебе особо помочь. Но у меня такое предложение: если тебе нужен человек, чтобы куда-то сходить или что-то перепроверить — сам ты со всем просто не справишься, — можешь взять кого-то не очень занятого в текущих делах из уголовного розыска. Одолжить на день, скажем. Если в какой-то момент ты представишь мне железобетонный аргумент, что тебе нужно большее, я рассмотрю этот запрос очень серьезно. Но пока, боюсь, это все. От меня ты получаешь полный карт-бланш: ты можешь ходить куда угодно, разговаривать с кем угодно, при этом ни о чем не докладывая, только если сам не почувствуешь такой необходимости. Это большее, что я могу сделать.

— Понятно, спасибо. Я рассчитывал продвинуться немного дальше сегодня, но из-за этой ситуации с папой… Не важно, я сузил область задач и теперь точно знаю, на чем мне нужно сфокусироваться завтра. Есть пара прямо-таки зияющих дыр. Я понимаю, что невозможно пройтись по всем следам и перепроверить их, тем более они были горячими — сколько — двадцать четыре, тридцать шесть часов максимум? Потом они остывают. Но штука в том, что они никогда окончательно не исчезают. Я полностью уверен, что каких-то людей вообще не допросили или допросили вскользь и что с кем-то из них — естественно, в том случае, если они еще здесь, — стоит поговорить снова. Больше всего времени займут их поиски, и именно на этой стадии даже несколько часов чужой помощи будут полезны: нужно выяснить имена и телефоны, узнать, не переехал ли кто, и если переехал, то куда. Теперь это стало гораздо проще, но все равно отнимет время. Можно надеяться на какую-то поддержку от гражданского персонала?

— Вряд ли. Они так же загружены, как и мы.

— Понятно. Мне нужно выяснить нечто достаточно важное, чтобы ты выделил мне ресурсы. Если мне это удастся…

Кирон кивнул и налил оставшееся вино им в бокалы.

— Пока мы не сменили тему, — сказал Саймон, — нет никаких вестей от миссис Стилл? В прошлый раз ты говорил, что она не собирается отступать.

— На самом деле нет — но она подала заявку на посещение Рассона в тюрьме. И ее приняли. Она ездила туда на прошлой неделе.

— Черт возьми. Удивительно, что он согласился. И она не выходила на связь с тех пор?

— Ни слова. Я знаю об этом только потому, что получил письмо от начальницы тюрьмы. Просто уведомление.

— Смелость или безрассудство?

— И того и другого понемногу. — Кирон поднялся. — Я хочу посмотреть запись Формулы-1. Интересуешься?

Саймон не интересовался. Большинство видов спорта, за исключением крикета, оставляли его совершенно равнодушным, но мотоспорт — в особенности.

— Я хочу еще немного порыться в файлах. Костьми лягу, но добьюсь от тебя полного возобновления расследования.

Но прежде чем он успел открыть компьютер, на кухню зашла Кэт, за ней — Сэм, и они громко обсуждали его новую работу.

— Мама считает, что я сошел с ума.

— Вовсе нет. Я считаю, все нормально — пока что. Просто ты даже не представляешь, какие мысли будут у тебя в голове, когда ты отработаешь свою первую смену.

— Отличная идея, Сэм, и если очень повезет, через пару лет тебя могут повысить до служителя морга. — Саймон шутливо закрыл голову руками, когда его племянник накинулся на него.

— Я не хочу бездельничать, но пока еще не решил, на кого хочу пойти. Я думал, вы меня поздравите.

— Ну, я тебя поздравляю. Очень разумно, Сэм, — сказал Кирон. — Нет смысла идти в университет, если не уверен, что хочешь изучать, и нет смысла начинать карьеру, пока ты не определился по поводу нее окончательно. Потому что и медицина, и полицейская работа — это не легкая прогулка, как всем тут прекрасно известно. К тому же, поработав санитаром в больнице, ты увидишь этот мир изнутри, плюс испытаешь замечательное чувство локтя. Тебе понравится. Пойдешь со мной смотреть Формулу-1?

— Давай.

Кэт уселась напротив Саймона.

— Я люблю своего мужа, — заявила она, — и я правда стараюсь разделять все его интересы, но это же просто невозможно…

— Для меня тоже. Ты правда не переживаешь насчет Сэма?

— Меня это слегка застало врасплох. Но это же тупик.

— Это не на всю жизнь, сестренка.

— Я понимаю. И Кирон прав. Он поднял собственную задницу и сделал это для себя. Мне не на что жаловаться.

Пятьдесят один

На ней был строгий красный пиджак и серая юбка, и она как раз собиралась открыть переднюю дверь, когда Серрэйлер вышел из машины. Она остановилась, глядя на него. В доме на первом этаже горел свет, и шторы были не задернуты.

— Миссис Стокер?

— Да, мой муж сейчас дома.

— Отлично. Но я хотел поговорить с вами.

— А вы кто?

Он достал свое удостоверение.

— Саймон Серрэйлер, уголовный розыск Лаффертона. Вы можете уделить мне несколько минут?

— Если это по поводу штрафа за превышение скорости…

— Нет, совсем не поэтому. Я могу зайти?

Она открыла дверь и сообщила о своем приходе. В коридор вышел мужчина с маленьким мальчиком.

— Это офицер полиции… Он хочет поговорить со мной, и это не по поводу того талона за превышение скорости.

— Понятно. Я могу посмотреть ваши документы?

Они продолжили стоять в коридоре. Из дальней комнаты доносились звуки детской передачи.

— Проходите в гостиную, я буду через минуту. Но я не смогу слишком долго с вами разговаривать, потому что Грег сегодня забирает детей. Но на этой неделе он все время выходит в ночь — у него расследование аварии на железной дороге.

Комната оказалась приятной — никаких разбросанных детских игрушек и вообще бардака. Диван и кресло обиты материалом бледного зеленовато-голубого цвета, ковер того же оттенка, только глубже. Эта комната предназначалась для взрослых.

— Извините, что явился без предупреждения, миссис Стокер, я надеялся застать вас дома.

— Ну, вам повезло. Я ухожу в четверть восьмого и не возвращаюсь до этого самого времени.

— А чем вы занимаетесь?

— Я работаю в городском совете, в секретариате. Не могли бы вы объяснить, о чем пойдет речь?

— Около пяти лет назад молодая девушка из Лаффертона, Кимберли Стилл, пропала без вести. Она вышла с работы в «СК Бирингс» в пятнадцать минут первого, но не вернулась к концу обеденного перерыва. Больше ее никто не видел.

— Боже, да, я помню. Кто-то говорил со мной по этому поводу. Я рассказала, что, кажется, именно она выручила меня, когда Дэниэл побежал к пруду, а у меня в коляске была Лорел. Та девушка догнала его и вернула. Я очень хорошо это помню — я была так благодарна! Все произошло ужасно быстро, вы знаете, как это бывает, он мог упасть прямо в воду. Но тогда я кому-то обо всем этом рассказывала — они ходили по парку и раздавали листовки, — и я еще тогда сообщила, что это скорее всего она.

— Вы часто ходили в парк?

— Да. Бывает очень одиноко, когда у тебя пара малышей, — а там почти всегда гуляют другие мамы с детишками, и всегда есть с кем поболтать. Дни могут тянуться очень долго.

— Вы не помните, видели ли вы Кимберли Стилл раньше? Она часто ходила в парк?

— Ох… Это было так давно. Я даже тогда не была уверена. Но, думаю, иногда она приходила — тогда много людей приходили и ели свой обед на скамейках. Лето было прекрасное.

— День, когда она побежала за Дэниэлом, — вы не можете вспомнить, это была среда?

— А в этот день она пропала?

— У вас никак не получится вспомнить? Я понимаю, это сложно. Но не было ли в тот день ничего такого, что точно указало бы на среду? Может, вы куда-то ходили или с кем-то встречались по средам? И в этот день так и было?

Она опустила глаза на свои руки и задумалась. Но ее спрашивали раньше, всего несколько дней спустя, но даже тогда она не смогла вспомнить. С чего бы ей вспомнить сейчас?

Но тут она резко подняла глаза.

— По средам в Лаффертоне ярмарка, — сказала она.

— Да. Это важно?

— Мы проходили через ярмарочные ряды, и Дэниэл захотел один из блестящих шариков, которые там продавались. Я сказала «нет» и потянула его дальше, и он раскапризничался. И все еще капризничал, когда мы пришли в парк… Думаю, может, поэтому он и убежал от коляски и понесся в сторону пруда. Думаю, так и было… вероятно, так и было. Но это вполне могло случиться и в другой день. Мне очень жаль. — Это была правда. Ее лицо поникло, обеспокоенные глаза не сходили с его лица. — Они не… Ее нашли?

— Нет. Боюсь, что нет.

— Это было так давно. Вы все еще ее ищете? Это замечательно, если так, я не думала, что расследования длятся так долго.

Саймон поднялся на ноги.

— Обычно нет… Мы просто проверяем некоторые новые зацепки. Миссис Строкер, если вы вспомните что-нибудь еще — особенно конкретно указывающее, что вы видели Кимберли Стилл именно в среду, — пожалуйста, позвоните мне. Это мой мобильный телефон, звоните в любое время. И если вам что-то кажется очевидным или слишком неопределенным — для нас все может быть иначе. Сообщите мне в любом случае. И спасибо, что пообщались со мной, — я бы не побеспокоил вас, если бы это не было важно.

Стоя на пороге, она сказала:

— Я надеюсь, вы найдете ее, правда. Я буду вспоминать изо всех сил, потому что она была такая милая. Такая милая.

Пятьдесят два

— Миссис Стилл? Это Доркас Брюэр из «Газетт». Вы были так любезны, что рассказали мне о своей дочери несколько недель назад.

— Да, конечно. Здравствуйте.

— Вы можете уделить мне несколько минут?

— Конечно. Вы хотите заехать?

— Я бы с радостью, но мне сегодня еще нужно кое-что закончить — впрочем, в другое время было бы замечательно. Спасибо. На самом деле я сейчас веду журналистский дневник два раза в неделю, он выходит под моим именем. В нем я рассказываю о местных событиях и людях, о том, что в последнее время появлялось в новостях. Например, я не знаю, читали вы о маленьком Дженсене Браунсуорде? Это шестилетний мальчик, который борется со страшным раком, и сейчас ведутся отчаянные поиски донора костного мозга?

Все, что произносила Доркас, звучало как вопрос, потому что в конце фразы она всегда повышала голос.

— Так вот, мы вчера узнали, что нашли подходящего донора, и, похоже, можно отвозить Дженсена в больницу и уже на следующей неделе пересаживать ему костный мозг. Это обнадеживает, и местные люди собрали очень много денег для Дженсена, так что это большая новость. Я об этом, понимаете? И я подумала, что могла бы написать параграф про Кимберли, просто в качестве напоминания?

— Но ничего нового не выяснилось — по крайней мере, мне полиция ни о чем не сообщала.

— Тогда давайте напомним им… Пусть не расслабляются. Мне нравится следить за историями, и так люди не забывают. Могу я сказать, что вы по-прежнему с нетерпением ждете, чтобы полиция вновь открыла дело?

— Конечно, можете… И да, я жду. Но у меня есть некоторые сомнения, будет ли от этого какая-то польза.

— Я считаю, что осуществлять определенное давление всегда полезно, Мэрион. Тогда договорились, если вас все устраивает? Там не будет ничего, что мы не обсуждали в нашу последнюю встречу, вам не о чем волноваться. Но пусть это будет в фокусе внимания общественности, правда? Может, дадите мне небольшой комментарий о том, как вы себя сейчас чувствуете? Поможете добавить немного красок?

— Для меня особо ничего не изменилось, если честно. — Она задумалась, засомневавшись на секунду, не стоит ли ей рассказать о походе в тюрьму, но сразу решила, что нет. — Я по-прежнему жду, по-прежнему надеюсь и молюсь. Конечно, жизнь продолжается, но я ужасно скучаю по Кимберли. Я отдала и сделала бы все, что угодно, чтобы узнать, что с ней случилось.

— Замечательно, Мэрион, огромное вам спасибо. Завтра это появится в газетах.

Так и случилось.

Пятьдесят три

Он не ожидал, что ему так же повезет со Стенли Барнардом, как и с Натали. В материалах не осталось записей ни об адресе, ни о возрасте, только имя, но в Лаффертоне он оказался всего один и, как выяснил Саймон, семь месяцев назад он еще точно жил на Сейнт Маркс Роуд, 53.

Небольшие, выстроившиеся в один ряд домики на каскаде улиц, известных под названием Апостолы, последние десять лет в основном приобретали молодые пары, а потом расширяли и обновляли их. Но оставалось несколько домов, которые до сих пор занимали те, кто заселился сюда в 1960–1970 годы, когда сами только поженились. Этим людям их дома нравились такими, какие они есть, они создавали там семьи, не имея ни необходимости, ни свободных денег что-то в них менять. Такие дома можно было отличить с первого взгляда. Номер 53, очевидно, был одним из них. Небольшой зеленоватого цвета заборчик, деревянная покрашенная калитка, узкая дорожка к двери. Шторы были задернуты, но из дальнего конца дома доносился звук работающего телевизора, выкрученного на полную громкость.

Серрэйлер громко постучал по медной львиной голове. Она так и сверкала в свете уличного фонаря, а ступеньки были недавно выкрашены в белый. Ничего не могло дать более исчерпывающего представления о пожилом и гордом домовладельце.

— Подождите минутку, подождите минутку, дайте мне найти… Кто это?

— Старший инспектор Саймон Серрэйлер, уголовный розыск Лаффертона.

— Господь наш небесный. Но откуда мне знать, что это и правда вы? Так же может кто угодно сказать, правда?

— Если вы подойдете к окну у входной двери и отдернете шторы, я покажу вам свое удостоверение и лицо.

— Значит, так и поступим, так и поступим. Тогда подойдите к окну.

Он пригляделся настолько, насколько смог, потом отпустил занавеску и пошел к двери.

— Проходите, сэр. Проходите. Я не хотел показаться подозрительным.

— Иногда стоит.

Небольшая прихожая выглядела, вероятно, так же, как и в день его заезда. Лестница наверх облицована деревянными панелями, потолок обработан вышедшим из моды рельефным покрытием, обшивка радиатора выкрашена в темно-алый цвет. В гостиной — камин, тоже облицованный деревом, по прикидке Саймона, примерно в 1970-х годах. На стенах обои в полоску с вензелями по углам — в одном стиле, но разных цветов. Здесь же сервант для фарфора с массой фигурок на верхней полке и трофеями и кубками на нижней.

— Присаживайтесь, пожалуйста, присаживайтесь, сэр. Но чем я могу помочь? У меня нет машины, я слишком стар, чтобы платить за телевизор, так что мне даже ничего в голову не приходит.

— Я по совершенно другому поводу. Прежде всего я должен убедиться — вы действительно Стенли Гордон Барнард?

— Определенно. А моя почившая жена — Гвендолен Мэри Барнард, но она уже давно умерла — почти одиннадцать лет назад. Так что я единственный собственник.

— Я хочу задать вам вопрос о событиях, произошедших где-то пять с половиной лет назад, мистер Барнард. Я понимаю, это давно, но надеюсь, что вы все равно сможете помочь. Вы не помните, встречались ли вы когда-нибудь с этой молодой женщиной?

Стенли Барнарду на вид было уже к девяноста годам. Слышать ему помогали огромные аппараты; когда-то он был высоким мужчиной, но теперь совсем усох, его спина согнулась под тяжестью лет, а зрение явно подводило. Ему потребовалось какое-то время, чтобы найти свои очки, вытащить их из футляра, протереть и надеть на нос. Саймон сомневался, что он хоть что-нибудь вспомнит, но стоило ему взглянуть на фотографию из газеты, он воскликнул:

— Да! Конечно, я помню, и очень хорошо помню! Я очень расстроился, когда прочитал о ее исчезновении, и вы знаете, на днях я снова увидел это в газете, и все как будто вернулось. Я снова расстроился, что ее так и не нашли. Подобные вещи убивают вашу веру в человечество, сэр. Она была такая милая девушка. Милая. У меня никогда не было дочерей, только один сын, и он ушел еще до жены — рак. Но я могу понять, что такое потерять вот так дочку. Очень хорошо могу.

Он снял очки и вытер глаза, качая головой.

— У вас появились о ней какие-то новости? Хотя, должен сказать, многовато времени вам потребовалось, чтобы добраться до меня. Хотя непонятно, почему — у вас было мое имя и адрес. Я имею в виду не лично вас, сэр, вас я не узнаю — тогда со мной разговаривал гораздо более молодой офицер.

— Когда именно это было, мистер Барнард?

— Так, это было в парке, Аделаид Роуд Парк. Вы такой знаете?

— Знаю. Значит, вы видели девушку — Кимберли Стилл — в парке?

— Я уже рассказывал молодому полицейскому.

— Мистер Барнард, как вы заметили, это было несколько лет назад, и я не занимался этим делом, я просто иду по старым следам и изучаю документы. Так что не могли бы вы начать с самого начала?

— Я хожу в парк почти каждый день — с тех самых пор, как умерла моя жена… Зимой и летом, не считая тех дней, когда льет дождь, — тогда в этом никакого удовольствия. Я не боюсь холода — можно хорошенько закутаться, тем более в парке есть где укрыться. Так что меня можно там встретить почти в любой день — либо поздним утром, либо в первой половине дня. В половине третьего дети заканчивают школу, и многие приходят туда со своими мамами и друзьями и играют. По утрам больше малышей, совсем грудничков и детсадовцев, мне нравится смотреть на них и слушать их лепет. Некоторые меня знают, машут мне и говорят «привет», хотя я им ничего не даю — это было бы неправильно, они меня не знают, так что я никогда не угощаю их сладостями или что-то такое, но я тоже всегда машу и говорю «привет» в ответ. На самом деле я хожу туда в основном чтобы поболтать, и там всегда есть с кем — там много тех, кто появляется регулярно. Она тоже появлялась регулярно, эта молодая леди, — но только в обед, иногда с кем-нибудь, иногда одна. Она приносила с собой еду. Так многие делали. В общем, в определенное время дня я всегда в Аделаид Парк. Я беру газету, беру чай за углом — хотя, вы знаете, самое лучшее место недавно закрылось, так что приходится брать в большой кофейне. Только я беру чай. Иногда кусочек пирога, но не всегда. Вот поэтому я и узнал ее сразу, как только увидел в газете.

— Вы помните, когда видели ее в последний раз?

— Да, очень хорошо помню.

— Это отличные новости. Не расскажете мне об этом?

Барнард внезапно встрепенулся.

— Извините, могу я предложить вам что-нибудь? Я знаю, алкоголь вы пить не будете, но, может, чашечку чаю?

— Нет, спасибо, я выпил кофе прямо перед выходом. Но благодарю.

— Неприятно, если бы вы подумали, что мне совсем нечего предложить. Да… так вот, эта несчастная девушка. Как я сказал, я бывал в Аделаид Парк почти каждый день — да и до сих пор, до сих пор бываю, — но этот день я запомнил, потому что народа было не очень много, только пришла молодая мать с коляской, и внезапно я увидел, что ее малыш побежал прямо к пруду. Вот…

— Я только что разговаривал с ней, и она тоже это помнит.

— Правда? Хорошо, что кто-то может подтвердить мои слова, значит, я ничего не выдумываю.

— Я бы никогда ничего подобного и не предположил, мистер Барнард.

— Стен. Вам же можно называть меня Стен?

— Конечно.

— Так вот, этот мальчуган. Если бы я мог добежать быстрее, я бы сорвался и пустился за ним, но я был слишком далеко, а эта девушка — девушка из газеты, — как только увидела его, сразу кинулась за ним и схватила прямо перед самым краем пруда. Вы не представляете, какими они могут быть быстрыми, и бедная мать совсем растерялась — она никак не могла зафиксировать коляску и побежать за ним. Это так тяжело, быть матерью с двумя малышами, знаете. Я их каждый день вижу. А потом они пару минут постояли и поболтали — я их сейчас прямо вижу перед глазами. Но мать быстро собрала детей и ушла — видимо, боялась, что он снова учудит, — а эта девочка, Кимберли, вот она, просто снова села на скамейку и достала бумажный пакет со своим обедом, и в этот момент в ворота неподалеку вошел мужчина, остановился рядом с ней и заговорил, и они ушли, как будто бы в спешке.

Саймон выпрямился на стуле.

— Минуточку… Вы сказали «мужчина» — вы узнали его?

— Нет, нет. Никогда его не видел, просто заметил, как они ушли, и подумал, что у него, наверное, машина припаркована снаружи, так что, видимо, он ее друг — и им надо срочно куда-то поехать. Я не знаю.

— Вы можете его описать?

— О боже. Ну, память у меня уже не очень…

— У вас потрясающая память, Стен. Просто вспомните — прокрутите эту сцену у себя в голове. Закройте глаза, если это поможет, и не торопитесь. Это удивительно, что можно вспомнить, если очень постараться.

Пожилой мужчина сделал в точности то, что ему сказали, — он был из того поколения, которое подчиняется полиции беспрекословно. Когда Саймон подумал об этом, его это одновременно и тронуло, и немного смутило, но он чуть ли не затаил дыхание, чтобы не спугнуть его воспоминания, когда Стен откинул голову, закрыл глаза и полностью затих.

— Кое-что я припоминаю, но, боюсь, не очень отчетливо.

— Не важно — просто расскажите, что можете.

— Не высокий и не лысый, не старый, но и не слишком молодой. Слишком много «не», вы не находите?

— Нет, все нормально.

— Не волосатый — я имею в виду, без бороды и всего такого. Без очков. Теперь мне кажется, что он был без куртки, но поклясться я в этом не могу. У него могла и быть куртка. Это был солнечный день, но, может, я что-то придумываю — на мне была куртка точно. С другой стороны, я всегда ее ношу — и в дождь, и в солнце.

— Если он не был лысый, вы не можете припомнить цвет волос?

Стен снова на секунду прикрыл глаза, но потом покачал головой.

— Не приходит в голову, — сказал он. — Мог быть любой, но вот если бы у него, например, были волосы до плеч, как сейчас носят молодые ребята, я бы запомнил, верно? Или если бы они были как ваши, цвета пшеницы на солнце… У вас скандинавские корни?

— Мне об этом неизвестно, но люди часто спрашивают. Вы сказали, что человек подошел поговорить к Кимберли Стилл, — вы уверены, что это была она, а не какая-то другая молодая женщина?

— Я почти полностью уверен, потому что, насколько я помню, других рядом не было — в парке сидела еще пара пожилых дам, если только я очень сильно не ошибаюсь, что вряд ли… Нет, это была она, потому что, вы знаете, я обратил на это внимание, ведь я заметил ее раньше.

— Было похоже, что она знает мужчину?

— Этого я не могу сказать. Может, знала… может, и нет.

— Но она встала и вышла вместе с ним из парка?

— Да, и в некоторой спешке, как будто он сказал ей что-то очень важное, понимаете?

— Да. То есть она ушла добровольно?

— Вроде бы да.

— То есть не было похоже, что он ее заставлял или она не хотела идти?

— Насколько я помню, нет. Но все произошло так быстро, знаете… Но без споров и без скандала.

— Вы не видели, была ли у него машина и не садилась ли она в нее?

— Нет, я уже ничего не мог увидеть после того, как они вышли за ворота.

— Вы слышали, как машина отъезжает?

— Ну, это же невозможно, правда? Да, это милый маленький парк, и люди там не шумят, ничего такого, но он в самом центре города, я не думаю, что можно услышать одну конкретную машину. Нет.

— Мистер… Стенли, почему вы не рассказали все это полиции, когда вас расспрашивали в прошлый раз?

— Они меня не расспрашивали. Грубо говоря, они просто ходили по парку и раздавали листовки, и я подошел к ним и сказал, что, мне кажется, я узнаю эту молодую женщину и что я, возможно, видел ее в тот день, хотя это мог быть и другой день, сложно сказать наверняка. Они записали мое имя и адрес и сказали, что, возможно, им понадобится побеседовать со мной еще раз. Но этого так и не произошло.

— Вы уверены? Они не звонили вам, не спрашивали, когда вас можно застать дома?

— Мне кажется, они не взяли мой номер телефона. Мне кажется, что не взяли, хотя по поводу этого я, конечно, могу ошибаться… Прошло довольно много времени, вы понимаете. Если честно, я удивлен, что смог так много вспомнить.

— Я тоже этим весьма впечатлен. Я сейчас задам еще один вопрос, и он очень важный… В этот день — когда вы видели Кимберли в парке, когда к ней подошел мужчина, заговорил с ней и она ушла вместе с ним — это был последний раз, когда вы ее видели? В парке и вообще? Или вы могли видеть ее снова?

— Я совершенно точно не видел ее снова. Я в этом уверен, потому что ходил в парк всю неделю — погода после того дня стояла замечательная, светило теплое яркое солнце, и там было много народу, особенно в обеденное время, — и, не знаю почему, я как будто искал ее… Нет, нет, этого я, конечно, не делал, но я обратил внимание, что ее не было — постоянно я там вижу не так много людей, иногда мы даже болтаем, мы знаем друг друга, и я скучаю, когда они не появляются по несколько дней. Смею предположить, что, возможно, и они скучают по мне. С этой девушкой я не болтал, я не уверен, что мы даже здоровались. Но я точно знаю, что я больше ее не видел, тем более прошло не так много времени до того, как полиция начала раздавать свои листовки и я увидел ее по местному телевидению в новостях. Нет, это был последний раз.

— У вас есть предположения, почему полиция тогда не связалась с вами? Даже не подошла к вам в парке, чтобы поговорить?

— Нет. Если подумать, наверное, они должны были, но не подошли… Наверное, у них были другие — как вы это называете — «зацепки»?

— И вам не приходило в голову сходить в участок самому и рассказать кому-нибудь обо всем этом?

Повисла пауза. Лицо Стенли Барнарда потемнело, и, когда он взглянул на Серрэйлера, в его глазах стояли слезы.

— Это ужасно. Я должен был это сделать, да? Наверное, я просто не подумал, что это важно. Я не знаю. Но я должен был. Я должен был понять и выполнить свой долг. Я ей этим навредил? Это моя вина?

Фотографии Ли Рассона, которые хранились в архиве, были сделаны уже в тюрьме, но их оказалось достаточно, чтобы сравнить с приметами, описанными Стенли Барнардом, — без бороды, не светловолосый. Он нашел информацию по двум другим убийствам, по которым он сидел пожизненно, и сверил описания. Белый, коренастый, невысокий. Это все не очень много ему давало, но по крайней мере Саймон пока не исключил Рассона из списка подозреваемых. Почему первая команда не прислушалась к свидетельствам Стенли Барнарда, для него осталось загадкой. «Нужно перевернуть каждый камень, — говорил его первый инспектор почти каждый день. — И всю гальку на пляже». Первым камнем были камеры наблюдения.

Через десять минут он подъехал к боковому входу в парк. И эти, и главные ворота закрывали в шесть часов. Камер здесь не было. Он прошелся по дороге, вдоль высокого забора вокруг парка. Напротив входа располагалось несколько многоквартирных домов, но они стояли довольно далеко, потому что перед ними была автомобильная стоянка, а некоторые дома она огибала еще и сбоку. Там точно велось видеонаблюдение. Он перешел дорогу. Установленные собственными силами жильцов камеры чаще всего были макетами, тем более на частных домах, но эта выглядела настоящей и рабочей: на ней непрерывно мигал зеленый огонек.

Он прошелся до главного входа в парк с двумя высокими каменными колоннами по бокам и впечатляющими коваными воротами — они были старинными, датировались началом XX века. Здесь камера наблюдения была установлена так, чтобы захватывать одновременно и вход, и главную дорожку. Детскую площадку в дальнем конце, огороженную сетчатым забором, тоже было отлично видно, особенно в свете фонарей; а еще тут висели камеры на столбах, чтобы имелся обзор на спортивную площадку и инвентарь.

Он вернулся. На дорогах в это время было пусто, хотя из открытых баров и кафе неподалеку доносился шум и смех.

Если Кимберли Стилл вышла с мужчиной из боковых ворот, как утверждает Стенли Барнард, существовала призрачная вероятность, что их поймали камеры домов напротив. Если они настоящие, и рабочие, и младше десяти лет, то записи будут цифровые, и шансы их получить, даже сейчас, довольно высоки. Ордер на изъятие получить возможно.

Саймон подумал, что если ему не удастся уговорить шефа выделить ему помощника, то ему придется провести много часов за просмотром записей с камер наблюдения — этого он не делал с тех пор, как был желторотым констеблем. Но у него было предчувствие, что это того стоит, что он что-то найдет. В документах по делу не было записей о том, что первая команда по расследованию изучала записи с камер, так что либо они действительно этого не делали, либо об этом забыли сделать отчет. Оба этих допущения, с его точки зрения, явно свидетельствовали о профессиональной небрежности.

Пятьдесят четыре

— Сестренка?

— Привет. Просто держу в курсе, я еду в больницу.

— Что теперь?

— Они выписывают его. Не спрашивай.

— Господи… Ты заберешь его домой?

— А как еще?

— Пока ты здесь: мне звонили ребята из клиники, они хотят поставить мне новый протез и провести со мной пару дней интенсивных тренировок. Мне правда это нужно, как ты думаешь? Я просто готов совершить прорыв в этом холодном деле.

— Тебе точно придется провести с ними какое-то время — этот протез гораздо более совершенный, чем тот, который у тебя был, а это определенно значит, что и более сложный. Он будет взаимодействовать с компьютером по Блютусу.

— А за день мы не уложимся? Я всегда могу позвонить им, если столкнусь с проблемой — или ты мне поможешь.

— Нет, я не помогу, Саймон, я не знаю ровным счетом ничего про это. Это крайне узкоспециализированная тема, как ты к этому времени уже должен был заметить. Почему бы не сказать им прямо сейчас, что тебе проблематично тратить на это два дня, и сразу узнать их мнение? Сай, мне пора, я сейчас на больничной парковке, и, естественно, тут нет мест. Держи меня в курсе. Зайдешь сегодня? Папа будет рад.

Нет, — подумал Саймон. — Хрена лысого он будет рад.

Но он поехал, отчасти рассчитывая поймать Кирона, отчасти из-за чувства вины, но отчасти еще и потому, что уже несколько раз за последнее время ловил себя на незнакомом ему раньше ощущении холодной тоски и одиночества в своей когда-то столь любимой квартире. Видимо, из-за того, что на него столько всего навалилось, она перестала быть приютом покоя и отдыха от работы, которую он тоже любил, но которая иногда бывала довольно суматошной. У него было время поработать над рисунками, которые он сделал на Тарансуэе, но как только он брал в руки блокнот, на него нападала апатия. Его постоянно дергали из галереи, но он все равно забросил их. Бывали вечера, когда ему ничего не хотелось ни читать, ни слушать, и он просто находил какой-нибудь криминальный сериал по телевизору, который только раздражал его, потому что там неправильно показывают процедуры. Но все же, когда к нему переехала Рэйчел, он не смог этого выдержать — не конкретно ее, а вообще другого человека в своем личном пространстве.

— Кризис среднего возраста, — сказала Кэт, протягивая ему джин. — У меня было несколько. Тебе нужно вернуться к нормальной работе.

— Это дело — нормальная работа.

— Ты куда-то продвинулся?

— Да. — Он выдвинул кухонный стул и оседлал его.

— Ты съездишь навестить папу?

— Да, попозже.

Кэт взглянула на него. Он хотел поговорить с ней. Она всегда это видела.

Она достала блюдо с чили из холодильника, поставила его в духовку, установила таймер и взяла свой бокал.

— Ну же, давай хоть раз побудем цивилизованными людьми.

Вечернее солнце проникло в гостиную и заскользило по дальней стене. Кэт открыла на щелочку окно в сад. Было достаточно тепло.

Она присела, глотнула из бокала, откинула голову и прикрыла глаза. Подождала, ничего не говоря. Именно так нужно было общаться с Саймоном.

На остролисте исступленно щебетал дрозд.

— Я подумал: мне стоит переехать, — сказал он и сразу поднялся, взял оба их бокала и пошел на кухню снова их наполнить, чтобы у нее было время обдумать сказанное и ему не пришлось наблюдать ее непосредственную реакцию.

— Переехать в смысле работы или дома?

— Дома — я не хочу брать новый участок. По крайней мере, пока. Да и никогда не захочу, мне кажется.

— Почему?

Саймон пожал плечами.

— Наверное, просто пришло время.

— Но ты ее любишь. Всегда любил и всегда будешь… Во всяком случае, мне так казалось.

— Это до сих пор так — в целом.

— Я думаю, таким образом ты пытаешься справиться с тем, что случилось. Но переезд не изменит все вокруг.

— Я это понимаю.

— Ладно, от чего именно ты устал — от вида из окна?

— Точно нет.

— Нет. Пространство — то, как ты все организовал? Обстановка?

— Нет. Я мог бы ее подновить, но я не стал бы перестраивать все полностью.

— Не хватает собственного участка земли?

— Садовник из меня никакой, к тому же я могу всегда приехать сюда. Или скататься куда-нибудь.

— В одиночестве?

— Я совершенно самодостаточен.

— Это ты так думаешь.

— Ну вот опять — делаешь вид, что знаешь меня лучше меня самого.

— Иногда. Совсем не страшно признаться в том, что тебе одиноко. Это в порядке вещей. С людьми такое бывает.

Он покачал головой.

— Когда ты не пропадаешь весь день, а иногда и по полночи на работе — это многое меняет. Когда я сломала ногу, я чуть не свихнулась сидеть тут целыми днями в полном одиночестве несколько недель подряд. Я была на грани того, чтобы пригласить на кофе почтальона — просто чтобы поговорить с другим человеческим существом. Это можно понять, Сай.

— Да.

— И куда ты переедешь?

— Может быть, в коттедж… В ближайшую деревню?

— Розочки у дверей?

Саймон запустил в нее подушкой. Кэт хотела застать его врасплох, назвав одно имя, но прежде чем она успела это сделать, машина Кирона подъехала к дому, а Ричард наверху начал кричать и одновременно громко стучать по полу.

— Я так и знала, что не надо оставлять эту чертову трость рядом с его кроватью, — сказала Кэт. Через секунду Кирон просунул голову в дверь.

— Не знал, что ты сегодня придешь. — Он казался усталым и подавленным. — Извини, но сегодня я буду не особо общительным. Я сегодня весь день сидел на встрече по бюджету, и в дополнение ко всему у меня мигрень. Я пойду спрячусь в какой-нибудь темной комнате.

Саймон прошел за ним в коридор.

— Один быстрый вопрос.

Кирон остановился.

— Я готов сделать прорыв в деле Кимберли Стилл. Я могу взять себе в помощь одного человека на двадцать четыре часа?

— Бери кого хочешь, — только и сказал констебль.

Пятьдесят пять

— Дэйв?

— Чего ты хочешь? Я уже должен выходить.

— Прекрасно. Хотелось бы мне сказать то же самое.

— С тобой все в порядке? У тебя какой-то странный голос.

— Узнал кое-чей телефон.

— Чей?

— Не важно. Тебе надо туда сходить.

— Я не могу, мы же…

— Иди туда. Положишь записку ему под дверь.

— Сделаю завтра утром, Ли.

— Ты, мать твою, сделаешь это прямо сейчас.

— Или… Да? Всегда будет «или».

— Будет. А теперь слушай. Напиши «Четверг 6-го».

— И все?

— Нет. Дай ему адрес.

— Что вообще случилось? — спросил Дэйв.

— Тебе стоило бы знать. И не забывай про «или», Дэйви, потому что если ты этого не сделаешь, и не сделаешь сегодня же, то «или» будет. Я — человек слова, ты знаешь.

— Я твой брат, Ли…

Но Ли бросил трубку. И Дэйв был не дурак. Он слишком хорошо знал своего брата, чтобы не поверить ему. Знал, на что он способен.

— Нужно выскочить, — крикнул он Донне. — Буду в десять.

Он прыгнул в машину и уехал, прежде чем она смогла остановить его — хотя она и не особо пыталась. Она никогда не задавала вопросов, потому что ее не интересовали ответы.

На самом деле он тоже не хотел знать, что затевает Ли. Он просто делал то, что ему иногда говорили, и время от времени забирал деньги. Ему казалось, что его нельзя обвинить в том, о чем он не знал, а если его вдруг спросят, он может сказать правду.

Он проехал мимо Холма, пару раз свернул налево, затем обогнул новый жилой район и двинулся в сторону карьера. Две мили. Три. Резко свернул налево на дорожку между двумя деревьями, чертыхнувшись на ухабе. Проехал через открытые ворота. Потом по другой дороге, которая вообще едва ли предназначалась для автомобиля. Остановился на пятачке сухой земли и оттуда пошел уже пешком.

Сначала он подумал, что там пусто, но потом увидел тонкую полоску желтого света под дверью, а подойдя поближе — услышал шум телевизора, который потрескивал и шипел из-за плохого сигнала. Но он справился с тем, чтобы заглушить тихий шорох, с которым он сложил коричневый конверт вдоль, сплющил его и просунул в щель в двери. Телевизор продолжил работать, не прерываясь.

Несколько ярдов он пробирался, опустив голову, а потом побежал к машине и укатил. Он не знал, что Ли планировал, не знал, что означает сообщение, которое он доставил, или кому оно предназначалось, знал только место. Ли никогда не называл никого по имени, никогда в жизни, и это было правильно, потому что он не хотел углубляться. Он всегда оставался рядом со своим братом, потому что ближе у них никого не было и потому что, как ни крути, кровь не водица, но это не значило, что ему нравились делишки его брата, — совсем наоборот.

Сообщение в сложенном конверте оставалось в двери всю ночь: звук телевизора выкрутили на полную, и он заглушал все остальное. Только на следующий день, с самого раннего утра, — он всегда вставал в шесть — он его заметил и прочитал. И рассмеялся.

Пятьдесят шесть

Новый констебль, которую Саймон взял себе в помощницы, поступила в уголовный розыск Лаффертона спустя неделю после нападения. Ферн Монро прошла по одной из ускоренных схем, получив научную степень по криминологии, и в свои двадцать три года была живой, умной, резковатой и явно полагала, что часами просматривать записи с камер наблюдения — это ниже ее достоинства.

— Сколько это займет времени, босс?

Саймон прикусил язык. Она была молодой, неопытной, с нее еще не соскребли позолоту. Но она научится.

— Я надеюсь, даже меньше, чем мы думаем. В документах по Стилл указано, что было распоряжение пометить все записи за этот день на всех муниципальных камерах. Вы знаете, как работают пометки?

Она не знала — он видел это по лицу. А еще он видел, что она скорее умрет, чем признается в этом. Ну, что же, он собирался слегка подрезать ее крылышки. Совсем чуть-чуть.

— О, да.

— Тогда поясните.

— Определенные камеры маркируют.

— Не совсем.

— Извините, нет. Я имела в виду, определенное время.

Серрэйлер откинулся в кресле. Он знал, что отнесется к ней более снисходительно, чем большинство старших офицеров полиции, и что, если бы она быстро не исправила свое поведение с другим, для него это могло бы оказаться непростительно. Они не были плохими людьми, злыми или нетерпеливыми, и все они тоже когда-то поднимались с самого низа, в начале пути. Но до сих пор существовало большое предубеждение к быстро выскочившим офицерам, пролезшим с помощью образования, так что им всегда были готовы подставить подножку, чтобы выставить дураками. Если он ничего не скажет ей сейчас, будет хуже, и очень скоро.

Она сидела и гордо смотрела на него сквозь очки в черепаховой оправе.

— Констебль Монро, послушай. Ты работаешь констеблем несколько месяцев. Отлично. Ты не могла изучить все аспекты — и даже большинство — и не можешь знать всего. Нет ничего постыдного в том, чтобы это признать. Существует масса вещей, которые мне до сих пор неизвестны. Это же относится и к остальным офицерам в этом участке. Так что давай начнем сначала. Ты понимаешь, что конкретно значит «пометить запись» в контексте работы с камерами наблюдения?

— Видимо, не до конца.

— То есть «нет»?

Она дерзко посмотрела ему в глаза и не отвела взгляда.

— Очевидно.

— То есть «нет»?

— Да, босс.

— Отлично, разобрались. Сейчас поймешь, это очень просто. Полиция не сталкивается с этим каждый день, хотя такие случаи не редкость. Возьмем это конкретное дело — исчезновение Кимберли Стилл примерно пять с половиной лет назад. Насколько хорошо ты с ним знакома?

— Вообще не знакома.

Саймон открыл свой ноутбук.

— Вот — эта страница и следующая. Прочти, чтобы войти в курс дела. Я принесу кофе. Черный? С молоком?

— Чай. Эрл Грей, пожалуйста. Черный. Он есть в автомате.

Его задержала пара людей, захотевших его поприветствовать, и когда он вернулся в кабинет размером с доску, которую он умыкнул для демонстраций, констебль Монро уже более или менее ознакомилась с этим холодным делом.

— Есть несколько вещей, которые согласно процедуре должны были сделать, но я не нашла об этом никаких записей.

— Все верно говоришь. Поэтому мы здесь. — Он поставил перед ней пластиковый стаканчик с чаем.

— Спасибо, босс. С меня 90 пенсов.

— Я угощаю. Так что насчет пометок?

— Я поняла. Получается, мы надеемся, что каждая запись каждой муниципальной камеры, датированная третьим июня, была заморожена — то есть «помечена»? Их никогда не должны стирать, хотя иногда они это делают даже с цифровыми записями, если материалы совсем устарели. Я как раз открываю хранилище архивных файлов.

— Хорошо. Найди материалы и проверь, все ли они были отмечены и запрошены. — Он отпил свой кофе, наблюдая, как она бегает пальцами по клавиатуре, не теряя концентрации. Она явно была экспертом, а им их очень не хватало. Как часто он видел, как неуклюжие пальцы натужно стукают и нещадно бьют по несчастным клавишам!

— Ну, вот… Кажется, отметки работают. Теперь нам остается только найти нужные камеры — есть база. Я должен получить к ней доступ?

Он заметил, что она не огрызнулась, не сказала, например: «попробуйте».

Через три минуты информация была на экране, и количество подходящих им камер сузилось до четырех.

— Эту мы можем отбросить, — показал на одну Серрэйлер. — Она на Виктория-стрит, с задней стороны, и отвернута от парка. Эта на главном входе, она для нас сейчас тоже не представляет особого интереса.

— Значит, эти две — 245 и 248?

— Мы можем посмотреть только помеченный день?

— Третье июня… Наверное, можем — собственно, поэтому их и отмечают. Чтобы никогда не удаляли.

— Ладно — можешь найти дату? Это в белом окошке сверху, над картинками.

Она нашла.

— Это экономит столько времени! Хорошо, что я в руках профессионала.

Она совсем незаметно улыбнулась.

Они начали внимательно просматривать всю запись того дня, когда пропала Кимберли, с двенадцати часов и одной секунды. До трех часов ночи вообще ничего не происходило, потом пробежали лисица и кошка. Потом снова ничего. Постепенно дневная активность усиливалась, и они могли это наблюдать, одна картинка сменялась другой: фургоны с доставкой, идущие или едущие на работу люди, дети, бегущие в школу, почтальоны, еще машины доставки. Много моментов полного затишья — это было не самое оживленное место. Они добрались до четырех часов дня, и никаких признаков машины у боковых ворот не заметили. Камера была отвернута от тротуара.

— Машину могли оставить вот на этом участке — отсюда и досюда, — и камера бы ее не захватила. Тут видно, как заходят люди, но целиком кадра не получается. Если мы хотим посмотреть на это место, нужно проверять камеру у выхода к домам. Она могла поймать кусок дороги и пешеходной зоны, но не факт. По закону подлости мы всегда пытаемся обнаружить какую-то активность на одном маленьком участке, не попадающем ни на одну из камер.

Но на записи с камеры за 3 июня, в 13:11, им повезло.

— Смотрите, босс, — Ферн Монро нажала на паузу.

Серрэйлер наклонился вперед. Картинка была некачественная — как всегда, — но Ферн остановила ровно на том моменте, когда из боковых ворот парка вышли мужчина и женщина и направились на другую сторону дороги.

— Отмотай назад.

Она вернулась к тому моменту, когда по боковой дороге проехала машина, остановилась, а потом медленно свернула на въезд к домам. Они увидели, как кто-то припарковался и из машины вышел как будто бы тот же самый мужчина. Он быстро вернулся и нырнул в парк.

— Останови здесь, пожалуйста. Увеличь.

— Так будет еще менее четко.

— Я знаю, но я хочу понять, какого он примерно роста и веса. Вот здесь — стоп. Рассон белый, около пяти футов восьми дюймов, голова без залысин, коренастый, но не толстый.

— Вообще похоже, но лица не видно.

— Прокрути до того момента, когда он заходит в парк.

Прошло четыре минуты и двадцать секунд, он не появлялся, хотя трое других людей вышли из парка и один зашел.

— Вот.

Мужчина снова вышел, в этот раз почти бегом. Слева от него шла женщина, примерно на пять дюймов ниже, но она отвернулась от камеры. Они перешли дорогу к домам, по-прежнему не сбавляя шаг. Подошли к машине. Следующий кадр — он открыл дверь, но не со стороны водителя, а заднюю. Женщина встала перед ним, настолько близко, что между ней, им и дверью почти не оставалось просвета. Следующие кадры пришлось прокрутить туда-сюда несколько раз, потому что они двигались слишком быстро и резко. Женщина вроде как села на заднее сиденье, мужчина захлопнул дверь, быстро обошел автомобиль, залез внутрь, развернулся, выкрутив шины, и умчался, исчезнув из поля зрения камер.

— Бинго, — сказал Серрэйлер.

— Но это он?

— Думаю, вполне возможно, но самой по себе этой записи, конечно, недостаточно.

— Это максимально четкая картинка, которую можно получить. Если я приближу, будет просто пятно.

— Вернись к тому моменту, где мы впервые видим машину.

— По-моему, «Форд Фокус», — сказала Ферн. — Цвет светлый. Старая модель.

— Водителя видно четче, но идентифицировать его все равно невозможно — хотя я бы деньги поставил на то, что это Рассон. В суде это может помочь, но решающей уликой не станет.

Она включила запись и снова остановила.

— О, я так и думала. Номерной знак.

— Молодец, что заметила, но он не целиком. Посмотрим, есть ли вид получше.

Но на следующих кадрах было видно еще меньше. Саймон записал все, что они смогли разглядеть, и у них не хватало первой буквы и последних двух цифр.

— Это почти точно Y.

— Нет… J.

— J обычно не используют на конце. Как правило, Y.

— Пока оставим оба варианта. Ты можешь попробовать найти этот номер? Программа распознавания должна отыскать тебе его за секунду. Напиши мне, когда она что-то выдаст.

— А потом?

— На сегодня все — мы уже напали на золотую жилу, но ты можешь понадобиться мне позже, если не возникнет ничего более срочного.

— Классическая фраза для завершения разговора, но сейчас в отделе действительно довольно тихо, босс. Куда вы идете?

Саймон растерялся, отчасти потому что это могло показаться некорректным вопросом молодого констебля старшему по званию офицеру, но в основном из-за одной мысли, которая внезапно пришла ему в голову.

— Сначала найди мне информацию в Программе распознавания номеров, и, если она окажется полезной, тебе может быть интересно пойти со мной. Хороший опыт — в таком поучаствовать.

— В чем поучаствовать, босс?

— В тюремном допросе.

Он сразу уехал из участка. Официально он все еще был на больничном, и последнее, чего ему хотелось, — это стоять над душой у всего отдела. Ферн Монро найдет информацию в два раза быстрее любого — она прилежная и сообразительная, и он сможет работать с ней, если она не будет забывать, что это ее первая работа.

Он прогулялся по Аделаид Роуд и зашел в парк через боковые ворота. День был холодный и серый, и людей было не так много, кроме пары мамаш с малышами, кормящими уток, и нескольких пенсионеров, которые приходили сюда постоянно. Стена Барнарда среди них не было. Серрэйлер прошелся до дальней скамейки, потом резко развернулся и пошел обратно — все это заняло у него чуть больше минуты. Путь отсюда через дорогу до машины занял бы полминуты. Слишком короткое время, чтобы кто-то мог заметить незнакомых мужчину и женщину, выходящих из парка, но Стенли Барнард заметил, и им потребовалось больше пяти с половиной лет, чтобы это выяснить.

Он прошел через торговые ряды и зашагал дальше, в сторону собора, примыкающего к Лейнс. Он хотел купить себе новую книгу про Леонардо да Винчи, которую магазин доставит для него за пару дней, если она уже не в продаже.

Он почти развернулся в сторону магазина, но остановился. Ему нужна была книга, но не срочно. Он придумывал причины пойти туда, одновременно и боясь, и ожидая возможности снова увидеть Рэйчел. Но зачем? И если она окажется там, что он ей скажет?

Нет.

Вместо этого он позвонил в тюрьму и оставил заявку, чтобы допросить Ли Рассона сегодня днем. Через час констебль Монро прислала ему письмо.

Информации с номерного знака недостаточно, чтобы определить машину точно, но выпали 24 похожих варианта, которые стоило бы проверить, учитывая то, что мы имеем. Сейчас я этим занимаюсь. Может быть небыстро.

Но к тому времени, как Саймон вернулся в участок, она уже успела элементарно исключить половину из них, потому что не совпадала модель и марка машины, плюс еще два варианта, потому что они были обозначены как неисправные и утилизированные.

— Осталось десять, босс.

— Просмотри каждую очень внимательно. Я тоже гляну.

Расправившись с пятью, она остановилась.

— Посмотрите на эту… Здесь все те номера, которые мы смогли четко разобрать. Машина та. Светлый оттенок. Но про водителя никакой информации — ни по налогам, ни по страховке. Просто прочерки.

Саймон на секунду задумался. Похоже, они на правильном пути. Близко. Даже очень близко. Но нужно было больше.

— Видеорегистраторы? — предложила Ферн.

— Хорошая мысль. Найди все в радиусе десяти миль, но сосредоточься прежде всего на западной стороне — около Старли Роуд. Потом посмотри те, которые в конце съезда. Черный Эрл Грей?

— Спасибо, босс.

В автомате кончился обычный чай, так что он спустился в столовую. Там оказалась очередь, потому что смена подходила к концу, но когда он в нее встал, в дверь влетела Ферн Монро и крикнула ему через весь зал:

— Я нашла его! Нашла!

Серрэйлер нахмурился, потому что на них стали оглядываться люди, и отвернулся от нее, пока ему не отдали чай и он не отнес его за столик в дальнем углу.

— Босс…

— Констебль Монро, я понимаю, что мы на территории полицейского участка и это не обычное кафе, но все-таки лучше не сообщать коллегам секретную информацию во весь голос.

На ее лице изобразилось недовольство, но все же она села и отхлебнула свой чай. В чашке был крутой кипяток, но она как будто не заметила.

— Ну, так что ты нашла?

— Есть три видеорегистратора в двух милях от парка со стороны Старли Роуд — один из них в среду сломался, но вторая камера поймала одну машину, и я почти уверена, что это был он, но он не нарушал. Третья камера на Гулливер Роуд.

— Она идет вдоль парка.

— Да — камера на прямом участке перед поворотом налево, на Ватерлоо Уэй, которая ведет к боковому входу в парк и жилому району.

— Там часто нарушают — люди пытаются выбраться из центра и используют ее как объезд, которым она не является, — это обычная дорога в жилой зоне. При этом она достаточно широкая, и по бокам бывают припаркованы машины.

— Нашу машину регистратор поймал, когда она ехала в сторону поворота — слишком быстро. В этот раз камера захватила его полностью, плюс еще сзади, когда он уже уезжал от нее. Она засекла нарушение, и ему выписали штраф. Я попросила его копию, а также извещение с адресом и квитанцию об оплате.

— Если его оплатили.

— Ну, да. Результаты мы получим не так быстро, как с Программой распознавания, потому что это отдельная от нас структура, и у них цифровизация продвигается не такими семимильными шагами.

Серрэйлер допил чай, а потом взглянул на свою коллегу, сидящую напротив.

— Хорошая работа, констебль Монро. Это нам и нужно — внимание к деталям, усидчивость, — а еще никогда не упускать из виду картину в целом и всегда доверять своей интуиции. Только никогда не стоит рассчитывать лишь на нее, игнорируя все остальное. Проповедь окончена. Допивай свой ароматный чай — мы едем в тюрьму Леверуорт.

Ли Рассона заранее предупредили о допросе, так что он сразу попросил адвоката. Запрос отклонили, но сейчас, когда они все вместе сели в маленькой комнатке — Саймон напротив него за металлическим столом, Монро на стуле у дальней стены в нескольких ярдах, — он попросил еще раз.

— Вам не нужен адвокат, это простая беседа. Вы не под следствием, вам не предъявлено никаких обвинений, вы можете отказаться отвечать на мои вопросы, и вы можете уйти в любой момент — просто попросите.

Рассон качался на стуле, откинувшись на спинку. Он сложил руки на груди, и на его лице была ухмылка.

— Тогда ладно, не волнуюсь. Я просто не понимаю, зачем вы здесь, — я ничего не сделал, у меня и возможности-то особо не было, правда? Так что обойдусь без команды юристов. Так как вас зовут, говорите? Я вас не помню.

— Нет, мы не встречались. Старший суперинтендант Саймон Серрэйлер. Это констебль Монро. Она поприсутствует, но не будет принимать участие. Вас это устроит?

Рассон пожал плечами, но окинул Монро взглядом с головы до ног, прежде чем отвернуться.

— Я хочу поговорить с тобой о машинах, Ли.

— Попробуйте сходить в гараж.

Саймон проигнорировал его.

— В частности, о машинах, которыми ты владел последние десять лет. В частности, об одной машине, но давай перечислим их все.

— Очень надо.

— Прошу прощения?

— Ну, много у меня их было — машин.

— «Много» — это сколько? За десять лет? Прошу быть поконкретнее, если возможно.

Рассон закрыл глаза и откинул голову назад. В такой позе он оставался несколько минут, но Саймон не дергал его, ничего не говорил, просто ждал.

— Двенадцать. Четырнадцать. Не знаю.

— По-моему, много.

— Правда? Почему?

— Я знаю некоторых людей, которые регулярно меняют машины, особенно если покупают новую, а старую отдают с доплатой, и вот так обменивают их каждую пару лет. Ты этим занимался?

— Очень смешно.

— Так чем ты занимался?

— Покупал. Продавал. Ничего особенного, как по мне.

— Может быть. Значит, ты покупал какую-то колымагу, добивал ее окончательно, продавал ее очередному питекантропу, покупал еще одну…

— Вы меня осуждаете?

— Нет. Просто рассказываю, как, мне кажется, было дело.

— Много вы знаете. — Рассон внезапно опрокинул стул на все четыре ножки и сел прямо, упершись в стол. Он облокотился на него и взглянул на Серрэйлера. — Это все?

— Я только начал.

Рассон закатил глаза.

— Какая у тебя была последняя машина?

— Снова про машины?

— Да.

— Не помню.

— Напрягись.

Мужчина развел руками.

— Ладно, давай я помогу. Цвет — черный? Серебряный? Синий? Белый?

— У меня была черная машина. И белый фургон. У меня была красная машина. У меня была…

— За рулем какой из них ты был 3 июня 2009 года? Когда тебя зафиксировал видеорегистратор и тебе выписали штраф за превышение скорости до тридцати миль в час?

— Мне никогда не выписывали штрафы.

— Камеры никогда не врут, Ли. Что за машина?

— Я уже сказал. Ничего не знаю про нарушения и штрафы. Это был не я.

— Какой машиной ты пользовался в этот день и в этот период? Ну же, не надо играть со мной в игры. Сам понимаешь.

Рассон снова запрокинул голову и закрыл глаза.

— Время тут течет очень медленно, — сказал он. — Хотя откуда вам знать. Это было очень, очень давно.

— Но за это время не особо много чего произошло. Это же была твоя последняя машина, правильно? Так что ты должен помнить.

— Последняя, да?

— Да.

— И что это была за машина?

— Ты мне скажи. Производитель и модель. Цвет. Регистрационный номер.

— У меня плохая память.

— Это был бежевый «Форд Фокус», верно?

Он задал этот вопрос внезапно, так что успел увидеть тень удивления на лице у Рассона, прежде чем тот снова нацепил маску равнодушия.

— Регистрационный номер начинается с «APW…».

— Я уже сказал, у меня была дюжина машин.

— Но третьего июня у тебя была только одна — бежевый «Форд Фокус». Что случилось с машиной, Ли?

— Откуда мне знать? Пять лет назад я оказался здесь, здесь машин нет.

— Ты ее где-то бросил? Поджег?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Я уже сыт по горло, это начинает утомлять.

— Ты оставил машину рядом с домами на Ватерлоо Уэй. Перешел через дорогу и зашел через боковые ворота в Аделаид Роуд Парк. Вскоре после этого тебя видели возвращающимся той же дорогой, но уже вместе с молодой женщиной приблизительно двадцати пяти лет, которая, как мне думается, была не кем иным, как Кимберли Стилл.

Рассон выпрямил спину и обеими руками вцепился в стол.

— Стоп, стоп. «Тебя видели?» Кто? Кто видел меня с этой… не важно, как ее звали, кто говорит, что видел меня?

— Этого я тебе сказать не могу, Ли, но сам ты мог бы.

Он видел, как Рассон все сосредоточенно взвешивает, упершись глазами в стол. Он мог продолжать ничего не говорить, ничего не помнить — прикидываться невинным. Он мог давать ложные ответы или отчасти ложные. Или он мог выдать какую-то информацию. Серрэйлер знал, что сейчас он пытается сообразить, к чему это может привести и что будет дальше. Он мог строить довольно точные предположения, основываясь на том, что он действительно сделал с машиной, но он не мог знать наверняка, что именно знает Серрэйлер, и если он знает что-то неприятное, то откуда? Откуда?

Он внимательно посмотрел на копа. Ничего он не знает — ничего важного точно. Он собрал какие-то крупицы — Бог знает, где он их откопал, но это не проблема. Не терять голову, вот и все, что от него требовалось. Ничего им не выдавать.

— Машина, Ли?

— Я не помню.

— Для начала хватит и цвета. Просто назови мне цвет.

— Не помню. Может, черный?

— Подумай получше. Может, марка?

— Не помню.

— Как-то легкомысленно было схлопотать штраф в этот самый день.

— Не было никакого штрафа.

— Когда?

— Когда вы сказали.

— А когда это было?

— Не помню.

— Куда ты отвез ее, Ли?

Доля секунды, и лицо мужчины снова превратилось в маску. Но в его глазах пронеслась тень ужаса.

— Что ты с ней сделал?

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Куда ты отвез ее в своем голубом «Мондео»?

— Это…

— Да?

— Ничего.

— Это был он, да? Голубой «Мондео»? У нас есть о нем запись.

Мужчина закусил губу, стараясь удержаться и не ляпнуть: «Не было у меня никогда голубого «Мондео». Он заставил себя остановиться, хотя его так и подмывало показать Серрэйлеру, что он просто выдумывает на ходу. Но он этого не сделал.

— Или это был «Форд Фокус»? Извини, виноват. Да, конечно. Ты посадил Кимберли в «Форд Фокус», когда вы вышли с ней из парка, — это мы знаем наверняка. Куда ты поехал? В любом случае рванул ты быстро. Наверное, получил еще один штраф, да, Ли?

Рассон встал.

— Все, с меня хватит. Я хочу уйти. Сейчас же.

— Ладно — просто скажи мне, что это был «Форд Фокус», чтобы я смог вычеркнуть его из списка.

— Какого списка? О чем вы говорите?

— Моего списка. У нас есть машина, мы готовы получить подтверждение, но было бы хорошо, если бы ты сам мне сказал.

— В каком смысле у вас есть машина? Как вы могли найти машину, это нереально…

— Что нереально?

— Я хочу уйти. Если вы не выпустите меня отсюда, я вас засужу.

Серрэйлер спокойно поднялся, подошел к двери, открыл ее и передал Рассона ожидавшему снаружи охраннику.

— Спасибо, Ли. Ты нам очень помог. Возможно, нам понадобится поговорить с тобой еще раз.

В коридоре какое-то время было тихо, а потом послышались удаляющиеся шаги.

Серрэйлер развернулся спиной к двери.

— Прекрасно, — сказал он. — Идеально. Он сорвался. Он не знает, что мне известно, и нервничает. Пусть дрожит. Пошли, Монро, — можешь поделиться со мной своими мыслями по дороге.

Пятьдесят семь

Рассона это разозлило и даже на несколько минут разволновало, но когда он вернулся, он успокоился, сказав себе, что, несмотря на некоторые вопросы, копы не знают ничего важного, — и уж точно ничего, что может привести их к правде. Но причина, по которой они стали снова рыться в холодных файлах, была очевидна. Им бы стоило найти себе дела поважнее, чем читать в газетах интервью с этой женщиной, которая пыталась мутить воду.

Миссис Стилл. Он не смог сдержать улыбку.

В сарае все уже было подготовлено, и ему оставалось только как-то скоротать время до темноты. Он нашел старый журнал с кроссвордами под стопкой газет и разгадал несколько нерешенных головоломок, только это не заняло у него много времени. Он хорошо разгадывал кроссворды. Очень, очень хорошо.

Так что ему пришлось прибегнуть к единственному методу, который действительно помогает скоротать время: он выпил две банки сидра и заснул.

— Мэрион?

— Привет, Брен, как ты? Я звонила тебе вчера, но тебя не было дома.

— Да, я весь вечер была с Клайвом и Вики. В пабе проходил квиз. На самом деле я звоню, чтобы предупредить, что у меня не получится в этот четверг, как обычно. Так что давай в пятницу, хорошо? Я подумала, мы могли бы зайти в новый итальянский ресторан, он выглядит очень мило, мы проходили мимо вчера вечером. Как ты на это смотришь?

— Да, отличная идея. Почему нет? Хорошо попробовать что-то новое, и я люблю итальянскую кухню, только если это не пицца. От нее у меня всегда изжога.

— Это из-за основы из теста. Она иногда слишком влажная. Но у них есть много всего другого, я остановилась и заглянула в меню. Мне забронировать нам столик на семь?

— Ты можешь? Было бы очень мило с твоей стороны. У тебя все хорошо?

— Да, но я еще хотела тебя спросить: у тебя не было больше проблем со странными звуками в саду по ночам? Потому что если так, то знай, ты всегда можешь прийти и переночевать здесь, в любое время, нужно только позвонить — постель всегда готова.

— Я знаю, и это тоже очень мило с твоей стороны. Но на самом деле, слава богу, все тихо. Ни писка. Я уже и сама думаю, что это были лисы в саду. Я читала в «Газетт», что они становятся настоящей проблемой в городах. Никто не знает, что с этим делать.

— Надеюсь, они не начнут раскидывать яд.

— Да, но что еще остается? Они же не могут стрелять по ним прямо в городе, а они забираются к людям в дома через патио. Это не шутки. Они распространяют всякие микробы и заразу.

— Тогда лучше не ходи лишний раз в сад.

— Ну да. Мне пора идти, таймер в духовке пищит. Но увидимся в пятницу, Бренда, мне не терпится с тобой повидаться.

Дэйв спустился в клуб в полшестого, взял пинту и вписал свое имя в таблицу. Он был четвертым. Он не будет больше пить до конца игры, у него от этого сбивался фокус, и это была не дружеская встреча, матч был важный. Он увидел пару других игроков у бара и присоединился к ним. Они выглядели очень прилично — чистые рубашки, чистые джинсы или брюки со стрелками, волосы уложены и напомажены. Они настраивались, входили в боевой режим. Он тоже постарается. Они должны победить.

Он поднял свой бокал. Они поддержали.

— За нас, — сказал Дэйв. — И чтобы мы их размазали.

— За тебя, Дэйв.

Они были сосредоточены. Они были готовы. Это все, о чем каждый из них сейчас думал.

Пятьдесят восемь

— Выпьешь бокал вина, пап? Оно нормально сочетается со всеми твоими лекарствами.

— Я сам это прекрасно знаю, спасибо.

— Или скотч? — Кирон показал ему бутылку «Фэймоус Грауз».

— А у вас есть односолодовый?

— Есть. «Лафройг»?

— Для меня он слишком торфяной. Я буду «Грауз».

Кирон выразительно глянул на Кэт, пока искал еще один стакан в шкафу. Она знала, что его подмывает, но кто мог его винить? Ее отец всегда был несдержанным, а во время болезни стал откровенно грубым — причем со всеми, кроме Феликса, который был его любимчиком, его зеницей ока, который не сделал ничего дурного с момента своего рождения и никогда не произносил больше пяти слов в присутствии своего деда.

— Вода или содовая?

— Плесни воды. Льда не надо.

— Как вы себя чувствуете, Ричард? — спросил Кирон, ставя стакан с виски на стол перед ним.

— Устал, но в целом довольно неплохо, но это не благодаря ужасному лечению в моей старой больнице — неправильные препараты, которые дают в неправильное время, жуткая еда, тринадцатилетние администраторы, вечно отсутствующие врачи и упавшие ниже плинтуса стандарты гигиены. Их этому вообще больше не учат?

— Проблема в том, что уборкой помещений теперь занимаются сторонние частные подрядчики. И, неизбежно, контракты с ними заключают по самым низким тарифам. А когда такое происходит, самим этим конторам приходится урезать расходы, чтобы получить хоть какую-то прибыль. Они платят сотрудникам по минимуму, и их слишком мало, чтобы выполнять работу на достойном уровне. Чего ты ожидал? — Кэт сидела на диване и крутила в руке бокал совиньона, а у нее на коленях мирно лежали Вуки и Мефисто. — И мы с тобой, наверное, тоже выглядели тринадцатилетками для пожилых пациентов, когда были младшими докторами.

— Не пытайся поднять мне настроение.

— Даже в мыслях не было, пап.

Ричард немного подержал виски во рту, чтобы распробовать его, но потом сказал:

— Кстати, надеюсь, мне теперь не слишком долго придется вам навязываться.

— Ты совсем не навязываешься, ты был болен.

— А теперь выздоравливаю. Так вот — дом мы сдаем более чем приемлемым жильцам, и до конца срока остался еще месяц, но, если его научная работа здесь продлится, я полагаю, они захотят продлить договор. Я буду этим полностью доволен, потому что я не хочу возвращаться туда. Он слишком большой, и там слишком много воспоминаний. Я думаю над тем, чтобы переехать в другое место.

— В дом поменьше?

— Нет. Ты помнишь старый роддом, Эскот Курт?

— Припоминаю. Его разве не переделали в частный дом престарелых?

— Да. Кошмарное место. Его закрыли, и правильно. Какое-то время он пустовал, но я прочел в «Газетт», что его купил частный девелопер и теперь строит там роскошные квартиры — всего восемь на весь дом, и исключительно для людей за шестьдесят.

Кэт медленно поглаживала Мефисто по спине. Что она должна сказать? Сразу хвататься за идею или категорически ее отвергать не стоит. Нужно понаблюдать за ним.

— Вы хотели независимости, Ричард, — заметил Кирон, — а не принудительной социализации.

— Конечно же, нет. Но если она будет добровольная — совсем другое дело. Я бы хотел одну из самых больших — с зимним садом на террасе. Там очень приятный район вокруг дома, насколько я помню. Я уже звонил туда пару раз. Наверное, я куплю там квартиру в самое ближайшее время. Но пока продавать Галлам Хауз не буду. Я подумал, что вы должны знать о моих планах.

— Звучит неплохо. И не очень далеко отсюда.

— Но и не слишком близко.

— Я удивлена, что тебе вообще пришло в голову о таком подумать.

— Чтение газет и раздумья — это не недоступная для меня вещь, Кэтрин.

— Очевидно, нет. — Кэт поднялась. — Я пойду поставлю овощи. Выпей еще виски, пап.

— Спасибо, но нет. Может, после ужина.

Она пошла на кухню, испытывая невероятное облегчение и подъем. Она правильно рассчитала, что ее отец ни словом не обмолвится о своих мыслях о следующем шаге ровно до того момента, когда опасения по поводу его возможного пожизненного с ними проживания станут реальными, а Кирон начнет плеваться угрозами и проклятьями.

Кирон. Она услышала, как Сэм подходит к дому по дорожке в тот же самый момент, как зазвонил телефон Кирона, который он оставил на кухонном столе. Она его взяла, тихо выругавшись, и понесла ему, по дороге столкнувшись с сыном.

— Привет, мам! Угадай, чем я сегодня занимался? Забег в морге.

Пятьдесят девять

Все было нормально. Все было отлично. Все сработало. Ему, как всегда, хотелось остаться и посмотреть, увидеть, как все будет разворачиваться, почувствовать тревожное напряжение, насладиться счастливым концом, но в этот раз он не мог. Он понимал, что рисковать нельзя. У него еще была голова на плечах. Но он все равно весь горел.

А потом случилось это. Уже по пути обратно он перелезал через высокие ворота четырьмя улицами ниже, за которыми был пустырь. Он перелезал через разные ворота — и более неудобные, и более высокие — сто раз, и это было совсем не сложно, но потом его нога за что-то зацепилась, и он не успел ухватиться, а просто рухнул вниз и очень неудачно приземлился: одна нога оказалась под ним, рука вывернулась. Боль была невыносимая, и он громко закричал, не смог сдержаться. А потом он отключился.

Сначала он не мог понять, где находится и кто и почему разговаривает с ним. Они снова и снова спрашивали его имя, и он почувствовал запах дыма, и тут боль в его ноге и лодыжке усилилась. Вокруг было много шума — голоса, сирены. Желтые и оранжевые языки пламени в его глазах и в небе.

На него что-то положили.

— Никуда он не денется.

И тут он вспомнил, но лучше от этого не стало: ведь он не мог двигаться из-за боли. Ему надо было бежать, но он не мог бежать, и через какое-то время, после огромных клубов дыма, — снова голоса и нависающие над ним лица, спрашивающие его имя.

— Вы слышите меня, Барри? Вы в «Скорой помощи», мы едем в больницу.

Они прижали что-то к его лицу, так что он не мог ответить, но они продолжали спрашивать, а потом догадались:

— Сожмите мою руку, если слышите меня, Барри.

Он сжал.

— Ваше имя Барри Гроув? Сожмите мою руку.

Он сжал.

Что-то было не так, он это понимал, что-то должно было случиться. Или не должно. Или должно будет. Просто он не знал, что. Что-то сидело у него в голове, парило в его сознании, но не могло четко обозначиться. Что-то было не так. Что-то.

Ее отец пошел спать сразу после ужина, а она осталась прибираться, пока Кирон и Сэм смотрели матч «Черси» против «Тоттенхэма»: поскольку никто из них не болел ни за одну команду, они могли спокойно наслаждаться игрой без накала страстей.

Она до сих пор не могла оправиться от шока, в который ее повергло объявление ее отца. Когда он поднялся наверх, Кирон поздравил ее, подняв большие пальцы вверх с широченной ухмылкой. Ее отец всегда был человеком, который сам принимает за себя решения и крайне резок со всеми, кто пытается его переубедить. Но сейчас она даже не думала этого делать. Он будет наслаждаться совершенно иной жизнью в новой квартире, и не важно, заведет или не заведет он друзей, но он будет в безопасности и достаточно близко, если вдруг кто-то из них ему понадобится.

— Все отлично складывается, — сказал Сэм, зайдя на кухню за пивом для Кирона и пирогом для себя. — Кроме мнения деда, что я не должен быть санитаром.

— Он так сказал?

— Да. Мне кажется, он думает, что это отражается на нем.

Кэт хмыкнула.

— Штука в том, что его уже никто не помнит.

— Сэм, только ЕМУ об этом не говори.

— Больно надо. Ой, Кирон, извини. Все нормально, я держу.

— Новости. На Маунтфил-авеню пожар. Это почти точно был поджог, и, кажется, они взяли его.

— Ты же не должен ехать, правда?

— Нет. Завтра утром мне все подробно расскажут. Пошли, Сэм, — нутром чую, что этот возьмет «Тоттенхэм».

— Не… Последний — просто удача, чистая удача. У них это сплошь и рядом.

Они придумали себе противостояние, которого в реальности не существовало. Видимо, для них в этом и был главный смысл просмотра игры. Кэт улыбнулась про себя.

Они его чем-то накачали, но он все понимал, когда его везли по коридору, через больничные двери, а потом на рентген. Понял, когда молодой врач сказал ему, что у него очень серьезный перелом, и дает ли он свое согласие, и может ли он заполнить форму. И когда он ответил «нет» на вопрос об адресе и «нет» на вопрос о ближайших родственниках.

Он снова сказал им свое имя. Больше ничего. Больше ничего и не было. Кто-то положил бумаги прямо ему под руку, и он подписал. Он помнил, как человек в зеленом халате и маске потирает что-то на его руке, а потом уже ничего не помнил.

Шестьдесят

Было десять минут восьмого утра, но констебль собирался в Лондон к двенадцати.

— Последние новости, Саймон. Миссис Стилл официально объявлена погибшей в пожаре… У нее не было шансов. Она закрыла и заперла все двери и окна после того, как натерпелась страха из-за ночных шорохов, так что сперва она потеряла сознание из-за дыма, а огонь распространился уже достаточно быстро. Дом почти полностью уничтожен. У нас в больнице Барри Гроув — ему прооперировали ногу и лодыжку после перелома, так что пока мы не можем поговорить с ним, но там всегда кто-то караулит, пока медики не дали зеленый свет. Мы знаем, что это был он, он весь в следах жидкости для розжига, и на его ботинках осталась земля с клумбы под окнами миссис Стилл. Но более важно то, что он известный пироман — он уже садился за это в тюрьму несколько лет назад, когда жил в Бевхэме. Кого мы действительно хотим найти, так это человека, который его подбил на это, — а такой точно был. Он устроил до этого кучу пожаров, но ни разу — в жилых районах или рядом с людьми. Это необычно. Так что это либо кульминация после множества тренировок, либо кто-то знал, чем он занимается, и заплатил ему. Он в плохом состоянии, так что, полагаю, он расколется на допросе.

— Это Рассон.

— Нам просто нужно это доказать. Кстати, я прочел твои отчеты — ты очень близко подобрался с этими записями с камер — хорошая работа, суперинтендант. И ты точно продвинешься еще дальше, как только проанализируют все материалы с регистраторов, но, серьезно, ты действительно должен сейчас этим заниматься? Мне так не кажется. Ведь что бы ты ни нашел в качестве доказательства, что это действительно Ли Рассон выходил из Аделаид Роуд Парк вместе с девушкой, которая скорее всего является Кимберли Стилл, мы оба знаем, что без живых свидетелей и без признания Прокурорскую службу все равно не убедить снова открыть это дело и провести еще один суд над Рассоном. Но если он заставил этого Барри Гроува поджечь дом миссис Стилл и он назовет его имя, то так мы его точно возьмем.

— А если нет?

— Мы уже сделали этот шаг. Я думаю, скорее всего, назовет.

— Согласен.

— Значит, какой наш следующий шаг? Разумеется, мы не можем обвинить Рассона в поджоге, и никакого бумажного следа мы тоже не найдем. Гроува осудят в любом случае — почти точно за преднамеренное убийство, но он может отделаться и простым, если заявит, что не знал про людей в доме. Мол, его обманули, что там в это время никого нет, что дом пустой и так далее. Не важно.

— Я думаю, он запоет. Что ему терять?

— Мы начали заново расследовать это дело, потому что несчастная миссис Стилл никак не могла смириться. Но она мертва. Она хотела правосудия для своей дочери, доказательств, что это Рассон убил ее, хотела найти ее тело. Этого хотели и мы — расследование завершено, дело закрыто. Но Рассон отбывает пожизненное. Если его осудят за поджог и убийство миссис Стилл, он точно не выйдет из тюрьмы живым.

— Тогда зачем привлекать его еще и за это? Да, ты прав. Но мне все равно это не нравится.

— Мне тоже, но полицейский ресурс конечен. Если бы он до сих пор был на свободе, мы бы, конечно, гонялись за ним. Если этот парень в больнице хотя бы вполголоса прохрипит имя Рассона, ты вернешься туда, и в этот раз уже под запись, и в присутствии его адвоката, снова спросишь его про Кимберли.

— Рассон не заговорит, — сказал Саймон. — Никогда. Зачем ему?

— Да, это чертовски неприятно. Я понимаю. Ты был так близок.

Он позвонил Монро, когда позже этим утром выходил из здания.

— Мы не можем продолжать.

— Но, послушайте…

— Мы знаем, что это тот человек, у нас есть машина, и мы уверены, что он находился в нужное время на месте преступления, но это не сработает. Королевская прокурорская служба не примет это как железное основание и веское доказательство для того, чтобы рекомендовать назначение нового суда, а, как ты знаешь, одного и того же человека нельзя судить за одно преступление дважды, только если нет «неоспоримых новых доказательств». Это тупик. Но ты проделала замечательную работу, и большое спасибо тебе за помощь.

— О.

— Понимаю — незаконченные дела. Нужно привыкать к ним. Извини. Это чертовски неприятно.

— Да. Ну, в любом случае я рада, что смогла помочь.

Саймон услышал холодок в ее голосе и понимал ее разочарование. Сейчас ей кажется, что она напрасно потратила время. Но со многих других точек зрения это не так. Как сказал констебль, они подобрались очень близко. А теперь пироман может заговорить, и они свяжут его с Ли Рассоном. А может, и нет.

А еще был остров. Еще одно незаконченное дело, и местная полиция тоже не сможет завершить это расследование, пока существует хоть малейшая возможность, что они когда-нибудь на что-нибудь наткнутся. Таким образом, оно станет еще одним холодным делом.

Внезапно он почувствовал опустошение. У него заболело плечо. Через пару дней ему поставят новый, постоянный протез. Его бионическую руку. Робби захочет посмотреть на нее в действии, протестировать: «Подними булавку. А теперь возьми эту кружку и не урони ее. А теперь помаши мне. А теперь покрути рукой».

Он улыбнулся. Вернется ли он когда-нибудь на остров? Наверное, нет. Некоторые вещи лучше оставить позади.

Кирсти позвонила ему в одиннадцать часов тем же вечером.

— Не слишком поздно? Ты еще не спишь, Саймон?

— Раньше полуночи — никогда, но я удивлен, что ты еще не в постели. Ты в порядке?

— Да, более или менее — не очень хорошо спится, когда у тебя по ребрам бегают маленькие ножки, а еще у Робби кошмары.

— Ну, приятно тебя услышать. Бедный Робби. Моя мама открывала окно и выбрасывала кошмары туда. И говорила, что они теперь скачут по небу.

— Здорово придумано! Я попробую. Слушай, я просто хотела поделиться с тобой новостями.

— О Йене?

— Ну, конечно, как только все узнали, что он повесился, у всех возникли собственные теории, но никто не знает наверняка про него с Сэнди — Лорна ничего не говорила, а теперь вообще уехала.

— Насовсем?

— Ну да… Ей никогда здесь особо не нравилось, и она не может управлять пабом и магазином в одиночку. Паб закрыт. Есть идея управлять магазином на общественных началах — потому что искать кого-нибудь нового слишком долго, если это вообще удастся.

— Почему бы и не общественный паб?

— Может быть. Но это гораздо более сложное предприятие. Посмотрим. Но я хотела сказать про Сэнди. Все знают.

— Как это, мать твою, случилось? Кто рассказал? — Он не мог себе представить, чтобы кто-то из официально задействованных лиц сболтнул что-нибудь с кондачка.

Кирсти вздохнула.

— Письма. Пришло что-то очень официальное на вид, адресованное «Александру Майклу Мердоку».

— Гордон.

— Он сказал, что ему пришлось вскрыть его, чтобы узнать обратный адрес. Сначала он спрашивал, не знает ли кто, был ли у Сэнди брат или, может быть, даже муж. Но оказалось, что это было что-то медицинское — так что все сразу стало понятно.

— И он рассказал всем.

Кирсти молчала.

— Возможно, его за это стоило бы привлечь, — через несколько секунд сказал Саймон.

— О, нет, ты же не станешь, Саймон…

— Я не стану, нет. Меня за пару-тройку вещей тоже можно привлечь.

— Да.

— И как люди это восприняли?

— После первоначального шока… не так плохо. Это маленький замкнутый на себе остров. Сэнди стала его частью, а это удается немногим чужакам. Ее любили. Она даже приобрела определенный вес. Наверное, нужно говорить «он», но я не могу… Я не могу думать о Сэнди как о мужчине, просто не могу… Печально, что она так и не смогла рассказать обо всем нам.

— Да, это грустно, но я не стал бы переживать об этом. Жизнь продолжается. Жизнь берет свое.

— Так и есть. Это тяжело, но мы вынуждены мириться с некоторыми вещами. Мне надо идти, Робби снова кричит, а он хочет видеть только меня, когда у него эти сны.

— Не забудь — выброси их в окно. Береги себя и своего мальчика, Кирсти.

— Мальчиков. Мне пришлось съездить на УЗИ, потому что им показалось, что могут быть какие-то проблемы. Проблем нет, но снимки показали еще одного мальчика.

— Тогда своих трех мальчиков.

Он улыбался про себя, прибираясь перед тем, как лечь спать. Три мальчика. У Кирсти могло бы быть и тринадцать, и она бы спокойно справилась. Так делают все на Тарансуэе — принимают все как есть и со всем справляются, потому что жизнь слишком насыщенна, чтобы делать что-нибудь иное. Они знали Сэнди женщиной, и ею она и останется в их памяти — до тех пор, пока эта память сохранится. А если бы она осталась жива? Что же, Кирсти была права — постепенно они бы приняли его и смирились. И даже если для кого-то это оказалось бы непросто, они бы молча справились и с этим. Но в этот момент он задумался: люди часто не понимают, что, если для кого-то что-то непросто, что, если кому-то требуется время чему-то научиться, это не свидетельствует о неодобрении или страхе. Это свидетельствует только о том, что, как и во многих других делах, человеку просто требуется время.

Барри Гроув проснулся и увидел двух полицейских у своей постели, а также свою ногу, которая была подвешена в воздухе и держалась на каких-то ремнях. Сейчас у него ничего не болело, но он помнил, как болело до этого, и знал, что заболит снова. И тогда они снова дадут ему эту штуку, которая отправляет мозги в волшебную страну. Ему нужно со всем разобраться, прежде чем это случится.

— Я могу что-нибудь попить?

Один из них налил ему стакан воды. Молодой. Был еще постарше, толстый, и он, видимо, будет суровым. Но это не важно. Он попил. А потом сказал:

— Я хочу вам обо всем рассказать.

— Хорошо, — сказал толстый.

Барри Гроув залился соловьем.

Шестьдесят один

— Как ощущения? — спросила Кэт. Они сидели на веранде паба в саду под обогревателем, где решили выпить по бокалу вина, прежде чем пойти внутрь и поесть. Это был тихий субботний вечер — слишком поздний, чтобы присесть после дневной прогулки, и слишком ранний, чтобы приехать из города ужинать. Она не видела Саймона почти месяц, хотя они постоянно созванивались и обменивались сообщениями: она пыталась освоиться на новой работе — в начавшей свою деятельность Индивидуальной медицинской программе, а Саймон сначала уезжал, а потом с головой окунулся в полноценный рабочий режим.

— Хорошо. — Он поднял свой бокал за ножку, несколько раз прокрутил, поставил на место, подвигал туда и обратно.

— Булавку поднять можешь?

— Я не пробовал, но скорее всего. На самом деле она потрясающая. И подошла идеально.

— Протезы совершенствуются очень быстро — возможно, это единственная вещь, за которую нам стоит благодарить международные конфликты.

— Хм-м-м.

— В Эскот Курт почти завершился процесс перестройки, и папина квартира будет готова одной из первых. Он уже начинает заказывать цветовые схемы и каталоги с мебелью.

— Он этим не занимался никогда в жизни.

— Всегда оставлял женщинам. Это просто другой человек.

— Ты сама-то в это веришь?

— Кирон сказал то же самое.

Они разговаривали, пока солнце медленно ползло по саду: о его и ее работе, о планах Сэма снять квартиру вместе с медсестрой и младшим врачом из больницы.

— Он радуется как дитя, Сай. Ему нравится больница, нравится работа, нравится чувство товарищества среди санитаров, нравится его независимость… Но он не может оставаться там вечно.

— Не останется. Постепенно он разглядит свое истинное будущее — и я не буду ручаться за то, на что в итоге падет его выбор, но сейчас он не просиживает штаны дома и не тратит свое время на то, чтобы бесцельно бродить по земному шару с рюкзаком за плечами. Чему тут не радоваться?

— И Кирон счастлив — к Рождеству я останусь дома одна, полностью в его распоряжении.

— Плюс Феликс, плюс Ханна — она же время от времени приезжает, плюс Вуки, плюс Мефисто.

— На самом деле я немножко волнуюсь за Мефисто. Он сам не свой. Спит большую часть времени и не пропадает по полночи, как раньше.

— Ему — сколько? Восемнадцать?

— Да. — Она передернула плечами. — Пойдем внутрь и поедим.

За рыбной закуской он рассказал ей о Кимберли Стилл, ее матери, Ли Рассоне. Но не об острове, не о Сэнди Мердок и Йене. Не о посетившем его чувстве, что он больше не хочет туда возвращаться.

Телячья печень и семга на гриле.

Кэт хотела спросить его про Рэйчел, но не спросила.

— В галерее спрашивают, достаточно ли у меня материала для еще одной выставки, — сказал он.

— И как, достаточно?

— Наверное. Но я бы хотел сделать побольше портретов. Я бы с большим удовольствием порисовал Феликса.

— Почему Феликса?

Саймон рассмеялся.

— Потому что у него такое необыкновенное, интересное лицо. Телячья печень не такая вкусная, как делали у Дино.

— Ностальгия — признак старости.

— Но она все равно чертовски хороша. У вас с Кироном все хорошо?

У них так было всегда: ни к чему не обязывающая болтовня, а потом небольшой выпад. Схема работала.

— Нормально. Ты уже спрашивал. Слушай — так, как было, уже никогда не будет, братишка. Один раз в год сады цветут, и моим одним разом был Крис. Но я не могу всегда оставаться одна, я люблю Кирона, он хороший человек, он фантастически ладит с детьми, и нам с ним хорошо. Да, были сложности с папой, но при каком раскладе их не было бы? Я не собиралась выходить замуж повторно — не стремилась к этому и не ожидала, но я очень рада, что он появился на моем пути. Ты же нормально к этому относишься, правда?

— К тому, что он — это он, или к тому, что он — мой начальник?

— И то и то.

— Ко второму быстро привык — так что все нормально. На самом деле даже лучше, чем я ожидал. Он сам по себе — тоже нормальный… Тут я согласен с тобой. Нет, я всем полностью доволен. Никогда бы не подумал, но это так.

Он посмотрел на нее прямым, предостерегающим взглядом. «Не спрашивай, — говорил он. — Не спрашивай».

Она не стала спрашивать.

Он подбросил ее до дома, и там горел свет, но заходить он не стал. Просто подождал, пока Кэт добежит до двери, быстро ему помашет и закроет ее за собой.

Дом. В его квартале было тихо, фонари отбрасывали свои желтовато-рыжие кружочки света на мостовую. Свет горел в окнах за занавесками или у дверей служителей собора и других работников, которые здесь жили, и они выделялись редкими огоньками среди темных офисов.

На улице не было ни души.

Он припарковался и пошел обратно, чтобы пешком прогуляться до дома. Было холодно. Он посмотрел — как он всегда смотрел — на башню и нефы собора Святого Михаила. Он много раз пытался нарисовать его, но всегда сдавался. Ему не нужны были интерпретации или какие-то копии. Он был равен себе и совершенен, и он больше никогда не будет пытаться. Но внезапно он вспомнил лицо очень старого, сгорбленного мужчины, которого он увидел несколько дней назад, когда тот входил в западные ворота: вневременное, но при этом очень индивидуальное лицо, которое мог бы нарисовать Дюрер. Он тогда подумал про себя, что надо понаблюдать за ним и как-нибудь попросить присесть и попозировать для наброска. Он больше привык рисовать существ или объекты, у которых ему не требовалось спрашивать разрешения. Это было новое направление, и он чувствовал, как в нем поднимается, будто покалывая его изнутри, знакомое возбуждение.

Он взбежал вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки. Открыл дверь в квартиру. Включил свет и сначала просто смотрел. На белый диван и стулья, на дубовые доски пола, на белые стены, на огромное окно без штор с видом на весь квартал, на картины, на высокие заставленные книгами полки. Он улыбнулся, почувствовав удовлетворение.

Он вошел внутрь. Дом.

Он закрыл дверь.