Терапия эмоциональных схем бесплатное чтение

Научный редактор:

Дмитрий Викторович Ковпак, врач-психотерапевт, к.м.н., доцент кафедры общей медицинской психологии и педагогики СЗГМУ им. И. И. Мечникова, председатель Ассоциации Когнитивно-Поведенческой Психиатрии

© 2015 The Guilford Press

A Division of Guilford Publications, Inc.

© Перевод на русский язык ООО Издательство «Питер», 2019

© Издание на русском языке ООО Издательство «Питер», 2019

© Серия «Сам себе психолог», 2019

© Роберт Лихи, 2018

* * *

Мой дорогой друг и коллега профессор Роберт Лихи уже много лет возглавляет Американский институт когнитивной терапии, издал более двух десятков монографий, посвященных наиболее актуальным вопросам психотерапии. Три его книги мы уже представили нашим читателям в переводе на русский язык. Теперь наша Ассоциация когнитивно-поведенческой психотерапии совместно с издательством «Питер» предлагает вашему вниманию книгу, посвященную концепции терапии эмоциональных схем (это одна из современных форм когнитивно-поведенческой терапии новой генерации). Ее автор Роберт Лихи – один из наиболее опытных специалистов когнитивно-поведенческого направления психотерапии, ведущий мировой эксперт и методолог.

В отличие от схема-терапии, предложенной Дж. Янгом, фокус внимания терапии эмоциональных схем направлен на представления человека о своих эмоциях и стратегии его взаимодействия с ними. Терапия эмоциональных схем является метаэмоциональной (метакогнитивной), поскольку обращается к убеждениям об эмоциях и к тому, как они воздействуют на их носителя. Она использует наблюдающий и дескриптивный подход, чтобы замечать и принимать эмоцию как «событие» и фактическую данность, нежели пытаться ее избежать или подавить. Использование осознания и принятия подчеркивает важную связь между эмоциями и ценностями. Терапия эмоциональных схем поощряет клиентов использовать свои смыслы, ценности и достоинства, чтобы помогать принятию и проживанию трудных эмоциональных переживаний и возможности обогащать свою жизнь способностью восприятия, проживания и переносимости разных состояний и извлечению из них значимого опыта и расширению репертуара выбора.

Модель эмоциональных схем – это социальная когнитивная модель индивидуальной теории эмоций и эмоциональной регуляции (и в этом ее отличие от предшествующих моделей). Она старается описать содержание мышления и убеждений, схемы и модели, характеризующие интерпретацию эмоций человеком и его представления о том, как эти эмоции регулируются. Модель эмоциональных схем в некоторой степени схожа с общей моделью схем, предложенной Беком и его коллегами, но в ней схемы касаются природы эмоций. Как подчеркивает профессор Лихи, эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях.

Терапия эмоциональных схем рассматривает трудные эмоции – грусть, тревогу, ревность и зависть в качестве универсального опыта. Сложно представить человека, который прожил жизнь, не испытав их. Это предполагает, что трудные эмоции встречаются каждому и что неприятный опыт и болезненные ощущения являются частью наполненной и насыщенной жизни.

Если бы люди могли жить только в комфорте и благополучии, человечество бы уже вымерло. Наши предки, как пишет Роберт Лихи, ежедневно сталкивались со смертью и боролись за жизнь: хищники подстерегали их, соседи нападали и истребляли. Жизнестойкость была, вероятно, обычным человеческим качеством, иначе первобытные люди просто не выжили бы. Но этого не произошло. Они справлялись с трудностями и продолжали свой род.

Терапия эмоциональных схем основана на эволюционной модели, согласно которой эмоции и способы их выражения развивались, потому что помогали защищать живых существ, ими обладавших. Главная идея этой терапии и данной книги – это признание и принятие факта, что жизненные трудности ранят, лишают нас иллюзий и приводят к тому, что мы испытываем и проживаем весь спектр эмоций. Приняв, что это часть имеющей смысл жизни, человеку легче сделать следующий шаг – согласиться с той высокой ценой, которую порой приходится за нее платить.

Модель эмоциональных схем признает, что эмоции и рациональность часто борются друг с другом и состоят в диалектическом напряжении. Хотя важно и то и другое.

Кропотливая многолетняя работа профессора Роберта Лихи дала нам возможность осознанно работать в когнитивно-поведенческом подходе не только с рациональной, но и с эмоциональной сферой не менее продуктивно, конструктивно и деликатно, как это принято в традиционной когнитивно-поведенческой модели. Работа с эмоциональной сферой расширяет возможности когнитивно-поведенческой терапии и спектр выбора клиентов, помогая им принимать самих себя вместе со своими сложными, порой противоречивыми эмоциями. Научение тому, чтобы признавать и принимать болезненные эмоции и формировать их переносимость, толерантность к фрустрации, в терапии эмоциональных схем означает расширение возможностей человека, рост его самоэффективности и более глубокого осмысления себя и жизни. Терапия эмоциональных схем предполагает, что задача – не пытаться свести жизнь к попытке проживания только положительных эмоций, пресловутому рафинированному и сконцентрированному счастью, а развивать свою способность чувствовать все, проживая жизнь во всей ее полноте и разнообразии. Смена жесткой оценочности и догматики веры в «позитив» принятием разнообразия и мультиформатности опыта жизни, развитие своей возможности контакта и проживания всей гаммы эмоций становится более ценным и осознанным выбором. Эта модель способствует восприятию и принятию всех эмоций как части сложной человеческой природы, в том числе обычно гонимых и осуждаемых, таких как гнев, возмущение, ревность и зависть.

Мы предлагаем вам возможность расширить горизонты понимания психотерапии и самих себя. Эта книга станет надежным проводником в увлекательную теорию и практику самой современной модели работы с эмоциями и психикой человека. Мы благодарим нашего уважаемого коллегу профессора Роберта Лихи за эту книгу и возможность прочитать ее на русском языке.

Автор опирался на источники, которые считаются надежными, с целью дать информацию, которая была бы полной и в целом согласовывалась со стандартами практики, принятыми на момент публикации. Но в силу человеческого фактора и изменений, происходящих в бихевиоральной и медицинской областях, а также в сфере психического здоровья, ни автор, ни издательство, ни какая-либо другая сторона, участвовавшая в подготовке этой книги к изданию, не гарантируют, что содержащаяся в ней информация во всех отношениях точна и полна, и не несут ответственности за ошибочность или неполноту результатов, получаемых при ее использовании. Предлагаем читателям сверять приведенные в книге сведения с данными из других источников.

Роберт Л. Лихи – доктор философии, директор Американского института когнитивной терапии в Нью-Йорке, клинический профессор психологии отделения психиатрии в медицинском колледже Вейл Корнелл. Тема его исследований – индивидуальные различия в эмоциональной регуляции. Доктор Лихи – младший редактор «Международного журнала когнитивной терапии» и экс-президент Ассоциации поведенческой и когнитивной терапии, Международной ассоциации когнитивной психотерапии и Академии когнитивной психотерапии. В 2014 году Академия когнитивной терапии наградила его премией Аарона Бека.

Роберт Д. Лихи – автор множества книг, включая недавние работы, написанные в соавторстве: «Планирование лечения и интервенций при булимии и патологическом обжорстве», «Планирование терапии и интервенции при депрессии и тревожных расстройствах» (второе издание) и «Эмоциональная регуляция в психотерапии».

Терапевты, работающие со всеми подходами, до некоторой степени интересуются эмоциональным опытом, который пациенты приносят в терапию. Те, кто использует когнитивное реструктурирование, надеются, что новые пути рассмотрения изменят то, как люди чувствуют; диалектическая поведенческая терапия поощряет пациентов узнавать, как регулировать эмоции, часто кажущиеся хаотичными и пугающими; терапия принятия и ответственности пропагандирует гибкость и толерантность к эмоциям, когда вы живете жизнью, которую цените; мета-когнитивная терапия фокусируется на роли проблематичного полагания на беспокойство и размышления, чтобы справиться с трудностями; активация поведения подчеркивает важность скорее проактивного и вознаграждающего поведения, чем пассивности, изоляции, избегания, а в психоаналитической области терапия ментализации акцентирует внимание на ценности роста осознания и рефлексии психических или внутренних состояний собственного Я и других, тогда как более традиционные психодинамические модели пытаются добраться до эмоций и воспоминаний, которые ассоциируются с давними трудностями. Стратегии, которые в терапии используются для работы с эмоциями, часто связаны с так называемой теорией эмоций. Однако очень мало сказано о том, что об этих стратегиях думает пациент.

До того как встретить Аарона Бека и заняться когнитивной терапией, я активно участвовал в работе по социальному познанию – о том, как люди объясняют причины своего поведения и использования теории черт, о признании изменчивости других и самих себя, заключении о преднамеренности и ответственности. Социальное познание играет важную роль в когнитивно-поведенческой терапии, потому что эмоции человека и используемые им стратегии для их регуляции могут относиться к теории эмоций, которую человек разделяет.

Модель эмоциональных схем предполагает, что с тех пор как эмоции активизировались, мы часто их интерпретируем, и эти интерпретации связаны со стратегиями, которые мы используем, чтобы справиться с эмоциями.

В этой книге показано, как люди думают об эмоциях – своих и чужих. На протяжении всего повествования я описываю чувства, желания и переживания, ссылаясь на них как на эмоции: это грусть, тревога, неприязнь и сексуальные чувства. Я использую термин «эмоциональная схема» для описания представлений о причинах, обоснованности, нормальности и толерантности применительно к сложности эмоции. С тех пор как возникла эмоция (например, тревога), человек оценивает ее природу: «Эта эмоция будет длиться неопределенно долго?», «Другие чувствуют то же, что и я?», «Должен ли я стыдиться своих эмоций?», «Нормально ли испытывать смешанные чувства?», «Могу ли я выражать свои чувства?», «Подтвердят ли другие люди сказанное мной?», «Есть ли смысл в моих чувствах?» Звучит множество других интерпретаций и оценок эмоционального опыта. Верит ли человек, что некоторые эмоции, например гнев, легитимны, тогда как другие, например тревога, – нет? И если эмоция возникла, какие стратегии он активирует, обращаясь с ней? Ищет человек утешения или отдаляется от других, снова и снова думает об одном и том же, обвиняет окружающих, избегает, спасается, становясь пассивным, употребляет психоактивные вещества, интерпретирует происходящее по-другому, берется за решение проблемы, начинает заниматься чем-то полезным, старается отвлечься, прибегает к самоповреждению, диссоциирует, переедает, принимает эмоцию или делает что-то еще?

Более того, эмоциональные схемы также относятся к тому, как человек думает об эмоциях других людей и реагирует на них. Например, когда один сексуальный партнер расстроен, считает ли второй, что его эмоции не имеют значения, патологизирует их и обозначает как ненормальные; верит, что эмоции будут сохраняться неопределенно долго, мешает их выражению или считает, что они препятствуют рациональности и решению проблемы? Основываясь на данных интерпретациях, этот человек критикует и высмеивает другого; говорит ему, что он слишком много жалуется, отдаляется и отказывается говорить на эту тему или пытается убедить партнера в том, что он не должен об этом думать?

Здесь я пишу о том, как люди могут теоретизировать эмоции, и говорю о том, какой вклад теории эмоций вносят в широкий спектр психопатологии. Важно понимать, как негативные интерпретации реальности приводят к грусти или тревоге, либо какой вклад избегание и пассивность вносят в развитие депрессии. Однако стоит отметить, что модель эмоциональных схем пытается расширить наше понимание, предполагая, что с момента, когда эмоция возникает, активируется скрытая теория эмоций данного человека, и это приводит к полезным либо бесполезным стратегиям копинга. Проще говоря, как только вы почувствовали грусть, что вы думаете о ней и что делаете затем? Например, если я думаю, что моя грусть будет продолжаться неопределенно долго и нарастать, я могу прийти в отчаяние и начать искать быстрое решение, принимая психоактивные вещества или просто уходя в себя. И наоборот, если я думаю, что моя грусть – временный опыт и что мои эмоции зависят от того, чем я занят и с кем взаимодействую, я могу активизировать адаптивное поведение. Таким образом, интерпретации приводят к стратегиям, а стратегии ухудшают или улучшают положение.

Нам посчастливилось иметь много ценных когнитивно-поведенческих подходов, которые вооружают пациента пониманием и навыками, дающими надежду перед лицом того, что кажется непреодолимыми препятствиями. Подход эмоциональных схем – это попытка дополнить широкой спектр находящихся в распоряжении терапевта концептуализаций и инструментов. Те, кто использует широкий спектр теоретических ориентаций в когнитивно-поведенческой терапии, и даже представители психодинамической традиции могут найти что-то полезное для себя в описанных ниже наблюдениях и предложениях.

Одно из удовольствий, которое позволяет себе автор книги, – поблагодарить людей, сделавших реальной ее публикацию. Мне посчастливилось работать над многими изданиями с коллегами из The Guilford Press, но я особенно благодарен Джиму Нажотту, долгие годы являвшемуся моим редактором, а также Джейн Кейслар, Мери Спрейбери и Лоре Шпехт Пачкофски, которые упорно трудились над последними книгами и чья помощь была весьма полезна для улучшения текста.

Мне неоднократно везло с коллегами из Американского института когнитивно-поведенческой терапии в Нью-Йорке (www.CognitiveTherapyNYC.com), с которыми я делился идеями, попавшими в эту книгу, и пересматривал их. Особые слова благодарности я адресую Лоре Олифф, Деннису Терчу, Дженни Тейц, Мию Сейджу, Никки Рубину, Виктории Тейлор, Мелиссе Горовиц, Эйму Алдао, Пеггили Вапперман, Мерин Вестфал и другим клиницистам. Пумен Мелвенай и Синдху Шиваджи оказали неоценимую помощь в работе с библиографией, внося правки и дополняя материал, чтобы книга предстала перед читателями в ее окончательном варианте.

Есть много других коллег, которым я очень благодарен, начиная с основателя когнитивной терапии Аарона Бека. Среди остальных – Лорин Б. Аллоу, Дэвид Х. Барлоу, Джудит С. Бек, Дэвид Э. Кларк, Кейт С. Добсон, Кристофер С. Фейрберн, Артур Фримен, Пол Гилберт, Лесли С. Гринберг, Стивен С. Хайес, Стефан Г. Хоффман, Стефен Дж. Холланд, Стивен Д. Холлон, Марша М. Лайнен, Лата К. Макджинн, покойная Сьюзен Нолен-Хоксима, Кори Ф. Ньюмен, Жаклин Б. Персонс, Кристина Пердон, Джон Х. Рискинд, Пол М. Солковис, Зиндел В. Сигал, Джон Тисдейл, Адриан Веллс и Дж. Марк Г. Вилльямс. Нам очень повезло иметь так много выдающихся терапевтов, занимающихся столь важными вопросами. Также мне хотелось бы поблагодарить моего хорошего друга и коллегу Филипа Тейта – он был неисчерпаемым источником поддержки и мудрости, дружбу с ним я высоко ценю. И наконец, я благодарю свою прекрасную жену Хелен, которая продолжает меня вдохновлять и помогает становиться лучшей версией себя, достигать того лучшего, чем я надеюсь быть. Эта книга посвящена ей.

Представьте такую ситуацию. Нед встречался с Брендой три месяца, и для него эти отношения были как американские горки: за ссорами следовала теснейшая близость, а потом – равнодушие Бренды и ее заявления об амбивалентном отношении. А теперь он получил от Бренды сообщение, что их отношения закончены и она больше не желает с ним общаться. Нед в замешательстве; ему кажется, что так завершать отношения жестоко. Его первая реакция – гнев. Думая об этом весь день, он испытывает тревогу и беспокойство по поводу того, что может навсегда остаться один. Затем ему становится грустно; он чувствует себя опустошенным и растерянным. В какие-то моменты ему становится лучше, даже появляется облегчение оттого, что эти отношения кончились. Но потом Нед начинает сомневаться, не самообман ли это. И вскоре он снова переполнен страданием. Нед уверен, что у него должно быть всего одно чувство, а не целый ряд, и не может понять, почему его чувства так сильны. Ведь он был с Брендой «всего-то» три месяца. Он пребывает в негативных чувствах, сидит один в квартире, пьет и объедается фастфудом. Нед начинает думать, что сойдет с ума, если не избавится от этих чувств; вспоминает, как его тетя попала в больницу, когда он был маленьким. Неду стыдно раскрыть всю глубину испытываемых эмоций другу Биллу: он замыкается, не желая стать обузой. «Что со мной не так? – думает Нед и наливает себе еще виски. – Мне станет лучше?»

В нескольких кварталах от Неда в том же городе живет Майкл. Он был в похожих на американские горки отношениях с Карен, от которой только что получил сообщение, что отношения закончены. По сравнению с Недом, Майкл более задумчивый и принимающий происходящее в жизни. Он задумывается о своих чувствах: «Понятно, что раз отношения были запутанными, теперь у меня будет много разных чувств. Это были просто американские горки. Могу лишь представить, как много на свете людей, чувствующих то же самое». Майкл обращается к другу Хуану, который всегда проявлял сочувствие, и говорил, как ему сейчас приходится страдать. Этот разговор получается слегка напряженным, но Хуан и Майкл многое пережили. По ходу беседы Хуан понимающе кивает. Ограничившись парой стаканов пива, Майкл возвращается домой, чтобы отдохнуть. Он думает: «Мне и раньше бывало трудно. Сейчас мои чувства сильны, но я с этим справлюсь». Он понимает, почему сильные чувства имеют для него значение: он действительно хочет серьезных отношений и не собирается сдаваться, если эти отношения закончены. Эмоции – стоящая вещь.

«Невротика Неда» от «хорошего парня Майкла» отличает то, что у Неда – негативная теория собственных эмоций, а Майкл принимает свои эмоции и использует их конструктивно. Я называю два этих подхода к одному событию «эмоциональными схемами» – индивидуальными теориями о природе эмоций и о том, как их регулировать. Один человек может пытаться подавлять эмоции, потому что видит их непонятными, переполняющими, бесконечными и даже постыдными. Другой может принимать эмоции как временную, богатую и сложную часть жизни, присущую человеку и говорящую нам о наших ценностях и потребностях. Терапевтическая модель, которую я описываю в этой книге – терапия эмоциональных схем, – сосредоточена на идентификации индивидуальной, уникальной теории эмоций – своих и другого человека, исследовании последствий этих эмоциональных конструкций, дифференциации полезных и бесполезных способов эмоциональной регуляции, а также помощи человеку в том, чтобы интегрировать эмоциональный опыт в осмысленную жизнь.

Почти каждый человек переживал грусть, тревогу или гнев, но не у каждого бывает сильная депрессия, генерализованное тревожное или паническое расстройство. Что способствует тому, что эмоция сохраняется, а потом развивается в психическое расстройство? На протяжении этой книги я подчеркиваю, что не только опыт эмоций имеет значение, но также их интерпретация и стратегии, используемые человеком для совладания с эмоциями. Есть пути от болезненных эмоций к психопатологии и есть другие – от болезненных эмоций к адаптивным жизненным стратегиям. Взгляд, предлагаемый здесь, заключается в том, что интерпретации человеком болезненных эмоций и его реакции на них определяют, приведет ли данный опыт к психопатологии. Например, человек может переживать сильную печаль и при этом не развить депрессивное расстройство.

Существует много теорий эмоций, которые сильно отличаются друг от друга. Эмоции рассматривались как наследственно обусловленные реакции на эволюционно значимые факторы окружения (Darwin, 1872/1965; Nesse & Ellsworth, 2009; Tooby & Cosmides, 1992)[1]; как электрохимические процессы, возникающие в разных участках головного мозга (Davidson & McEwen, 2012); как последствия «иррационального» мышления (D. A. Clark & Beck, 2010; Ellis & Harper, 1975); как результат оценки угрозы или стрессора (Lazarus & Folkman, 1984); как определение способности к обработке информации (модель инфузии аффекта; Forgas, 1995); как контейнирование информации о потребностях и мыслях, относящихся к этим потребностям (эмоционально-фокусированная модель; Greenberg, 2002) или как первичные явления, то есть предшествующие когниции (Zajonc, 1980). Каждая из этих – и многих других – моделей внесла значительный вклад в наше понимание важности эмоций в повседневной жизни и развитии психопатологии. Предлагаемая здесь модель, которую я называю то «модель эмоциональных схем», то «теория эмоциональных схем», расширяет наше понимание эмоций, предполагая, что важнейшие аспекты эмоционального опыта включают индивидуальную интерпретацию и оценку эмоций, а также стратегию их контроля у отдельного человека. С этой точки зрения эмоция – не только опыт, но объект опыта. Хотя эмоции развились в ходе эволюционной адаптации и могут быть универсальным опытом, индивидуальные интерпретации, оценки и реакции тоже социально сконструированы.

Фриц Хайдер (Heider, 1958) предположил, что отдельные люди имеют представления о себе и других в том, что касается природы и причин поведения, намеренности и организации собственного Я. Хайдер заметил: простой человек – своего рода психолог, использующий модели атрибуции и оценки, чтобы делать выводы о чертах характера и качествах личности. Эта так называемая житейская психология (или здравый смысл) стала основой в области социальной когниции, трансформировавшейся в «теорию разума». Я описываю ситуацию, когда «наивная психология» может распространяться на модель того, как отдельные люди концептуализируют эмоции в самих себе и других и как эти конкретные модели приводят к проблемным стратегиям эмоциональной регуляции.

Теория эмоциональных схем – это социально-когнитивная модель эмоций и эмоциональной регуляции. Она предполагает, что отдельных людей отличают оценка легитимности и постыдности эмоций, интерпретация их причин и потребность в контроле, ожидания в отношении длительности и опасности эмоций, а также стандарты относительно приемлемости их выражения (Leahy, 2002, 2003b; Leahy, Tirch & Napolitano, 2011). Даже если эмоция в высшей степени биологически детерминирована и даже если она относится к конкретным вызывающим ее стимулам, опыт эмоции часто следует за ее интерпретацией: «Есть ли мне смысл тревожиться?», «Почувствовали бы другие люди себя так же, как я?», «Как я могу это проконтролировать?» или: «А я не сойду с ума?» Эти интерпретации, которые я называю теориями эмоций, являются основным содержанием эмоциональных схем, то есть представлений о своих и чужих эмоциях и о том, как их можно регулировать. Я называю теорию эмоциональных схем социально-когнитивной, потому что эмоции – одновременно личное и социальное явление, которое интерпретируется нами и другими людьми, поэтому изменения в интерпретациях (наших и других людей) приводят к изменениям интенсивности эмоций и нервному расстройству.

В этой главе я делаю краткий обзор того, как эмоции и рациональность рассматривались в западной традиции и как западные представления об эмоциях и их проявлениях менялись последние несколько столетий, предполагая, что конструирование эмоций было постоянным процессом. Я также обсуждаю то, как современные модели аффективного прогнозирования предполагают, что «наивные» теории эмоций влияют на принятие решений и актуальный опыт. Аргумент в целом таков: значение имеет не только опыт эмоций, но также наши интерпретации этого опыта и то, что, по нашему мнению, он предвещает.

Примат рациональности

Платон в «Республике» использует метафору возницы, который пытается контролировать двух лошадей: одна позволяет собой управлять, другая выходит из-под контроля. Он (Plato, 1991) рассматривает эмоции как препятствия к рациональному мышлению и действию, соответственно, отвлекающие от поиска добродетели, и описывает первоначальное влияние событий, ведущее к эмоции, как «колебания души». Если подумать, как происходит движение к рациональному отклику на события, первый толчок может дать «встряска» или «колебание души». Дальнейшие движения предполагают шаг назад и наблюдение за тем, что происходит, потом – рассмотрение релевантной добродетели (например, смелости), затем – изучение действий и мыслей, которые могут вести человека к добродетельной реакции. Как мы увидим позже, модель эмоциональных схем признает, что первый отклик на эмоцию может характеризоваться переживанием дезорганизации и удивления. Также он, вероятно, будет отражать автоматический или бессознательный процесс (Bargh & Morsella, 2008; LeDoux, 2007), то есть, по Платону, «колебание души».

Но люди могут сделать шаг назад, чтобы оценить происходящее в данный момент и понять, какой у них есть выбор, как это относится к связанным с ценностями целям и как их эмоции могут подняться или упасть, в зависимости от интерпретаций того, что они делают. Аристотель рассматривает добродетель как черту характера и практику, которая представляет собой идеальную середину между двумя крайностями желанного личностного качества. В модели эмоциональных схем, как и в модели, лежащей в основе терапии принятия и ответственности (Hayes, Strosahl & Wilson, 2012), существует признание того, что ценности (или добродетели) могут определять то, как человек рассматривает эмоции, и способность выносить дискомфорт в контексте ценимого действия. Цель – не просто эмоция, а скорее смысл, ценность или добродетель, которой человек хочет достичь.

Аристотель (Aristotle, 1984/1995) подчеркивает блаженство (эвдемонию) вести «хорошую жизнь» – переживание счастья или благополучия оттого, что человек действует в соответствии с добродетелями и ценимым им смыслом собственной жизни. Он определяет добродетели как качества характера, которыми человек восхищается в другом. То есть цель – стать таким человеком, каким бы вы сами восхищались. Эмоциональный опыт счастья – результат ежедневной практики добродетелей: умеренность, смелость, терпение, скромность и др. Таким образом, хорошее самочувствие – результат стремления к хорошему и практики в должном поведении, то есть добродетели. Модель эмоциональных схем опирается на взгляд Аристотеля, что практика в ценных привычках, или добродетелях, может способствовать большей адаптации и удовлетворению.

Стоики, например Эпиктет, Сенека и Цицерон, утверждали превосходство рациональности над эмоциями и предполагали, что эмоции ведут к чрезмерным реакциям и потере из виду важных ценностей; то есть отвлекают от добродетели и в конце концов порабощают человека (Inwood, 2003). Они делали акцент на рациональном поведении, избавлении от чрезмерной привязанности к внешнему миру, сдерживании своих желаний, свободе от материального мира и желании одобрения. Упражнения стоиков включали голодание, физический дискомфорт и бедность, чтобы усвоить: человек способен прожить без материальных богатств; созерцание устранения ценимых объектов и людей в жизни человека, чтобы признать их ценность; размышления о каждом дне, который прожит хорошо, и о том, как можно стать лучше; дистанцирование от эмоций и обдумывание рациональных действий; признание того, что жизнь делают плохой мысли, а не реальность сама по себе. Каждый день, по Марку Аврелию, должен начинаться с признания того, что реальность ограниченна, и, принимая ее, важно следовать путем добродетели: «Начинай каждый день, говоря себе: “Сегодня я встречусь с помехами, неблагодарностью, наглостью, предательством, враждебностью и эгоизмом, и причина их всех – незнание обидчиками того, что такое добро и зло”» (Marcus Aurelius, 2002).

В дальнейшем примат когниции получил поддержку в культуре европейского Просвещения, когда акцент все чаще делался на рациональном дискурсе, разуме, индивидуальной свободе, науке и исследовании неизведанного. Локк, Юм, Вольтер, Бентам, Милль (Gay, 2013) и другие старались освободить человеческое мышление от ограничений предрассудка, авторитета и зова эмоций. Новые научные открытия ставили под вопрос авторитет христианской доктрины. Сделанный Кантом акцент на рациональной и добродетельной жизни, основанной на категориальном императиве, освободил моральные суждения от диктата церкви. Теория общественного договора Локка признавала легитимность скорее за договором, чем за грубой властью. А исследование новых территорий привело к признанию того, что культурные нормы – это, возможно, не вечные истины, а произвольные соглашения. Однако на контрасте с привилегированным статусом рациональности и науки Юм утверждал, что разум – раб эмоций, потому что не может сказать нам, чего мы хотим; он лишь способен указать нам, как это получить. Эмоция, по мнению Юма, играет центральную роль. Он утверждал, что эмоции говорят нам о том, что имеет значение, тогда как рациональность помогает достичь целей, поставленных эмоцией.

В XX веке акцент на рациональном, практичном (скорее на открытии фактов), а не на вере, стал центральным в прагматизме, логическом позитивизме, философии обыденного языка и в целом в области аналитической философии. Гилберт Райл (Gilbert Ryle, 1949) в книге «Понятие сознания» отвергает идею существования «духа в машине», критикуя представление о том, что души, умы, личности и другие «предполагаемые структуры» что-то определяют. Представители логического позитивизма, такие как молодой Витгенштейн (Wittgenstein, 1922/2001), Айер (Ayer, 1946), Карнап (Carnap, 1967) и другие, предполагали, что единственным критерием истины является проверяемость, что знание происходит из опыта, а данные эмоций обманчивы и должны подвергаться проверке логического дискурса и ясного определения. Остин (Austin, 1975) и Райл (Ryle, 1949) выдвинули идею, что философия должна сосредоточиться на обыденном использовании языка, чтобы с помощью логического анализа прояснять значение утверждений. Акцент делался на прояснении, логике, эмпиризме (в некоторых случаях) и, если возможно, на сведении их к математической логике. Эмоции рассматривались как помехи.

Примат эмоций

Хотя рациональность и логика всегда имели большое влияние в философии (особенно в западной), эмоция в ходе истории была партнером и играла свою диалектическую роль. Акцент, сделанный Платоном на логике и рациональности, контрастировал с великой традицией греческой трагедии. Действительно, в «Вакханках» Еврипида (The Bacchae, 1920) представлен трагический взгляд, заключающийся в том, что если человек игнорирует бога (Диониса или Вакха), который собирает последователей в пении, танцах и забывании всего, то, как ни странно, он столкнется с полным разрушением в безумии. Игнорирующий эмоции подвергается опасности. Модель эмоциональных схем предполагает, что цель – не чувствовать хорошее, а способность чувствовать все. В этой модели нет более высокого или низкого Я, скорее Я включает все эмоции. Эта модель утверждает включение всех эмоций, даже осуждаемых, таких как гнев, возмущение, ревность и зависть, и их принятие как части сложной человеческой природы.

Ви́дение жизни в греческой трагедии признает неизбежность страдания; что могущественный может пасть, а силы, не подвластные контролю человека и даже его воображению, могут разрушать; что несправедливость часто неизбежна, а страдание других имеет значение для человека, потому что является примером того, что может случиться с каждым. Мы все – часть единой общности хрупких, ошибающихся и смертных людей. По контрасту с трагиками Платон подчеркивал рациональность как путь к власти и контролю, а в трагедии с ее апелляцией к эмоциям видел великий противовес.

В XIX веке Ницше (Nietzche, 1956) предположил, что великий контраст в культуре и философии наблюдается между аполлоническим и дионисийским, то есть между акцентом на структуре, логике, рациональности, контроле и акцентом на эмоциональном, интенсивном, индивидуальном и неистовом выражении полной свободы. Последнее нашло выражение в движении романтизма, которое полностью охватывало эмоции, подчеркивая их интенсивность, опыт, героизм, магическое мышление, метафору, миф, личное и частное, революционное мышление, национализм и пылкую индивидуальную любовь. Предпочтение отдавалось природе перед структурированным миром Просвещения, акцент делался на естественных инстинктах, «благородном дикаре», естественных ландшафтах и свободе от ограничений. Среди ведущих философов-романтиков – Гегель, Шопенгауэр и Руссо; среди ведущих поэтов – Шелли, Байрон, Гёте, Вордсворт, Кольридж и Китс. Романтизм также оказал сильное влияние на музыку, представленный в данной области Вагнером, Бетховеном, Шубертом и Берлиозом (Pirie, 1994).

Одним из романтических направлений XVIII века был сентиментализм, который подчеркивал скорее интенсивность индивидуального развития чувств, а не рациональность или принятые нормы, интенсивное выражение чувств как аутентичность, искренность и силу чувств человека. Действительно, для членов палаты лордов в Британии не было характерно отстаивание своей позиции в слезах. Самоубийство же являлось крайним выражением романтической силы чувств.

В конце XIX и в XX веке экзистенциализм стал главной силой, противостоявшей британской и американской моделям рационализма в философии. Экзистенциалисты подчеркивали роль индивидуальной цели, выбора, признания смертности, условной природы существования и эмоций. Кьеркегор (Kierkegaard,1941) описывал экзистенциальную дилемму ужаса, «болезнь к смерти» и кризис индивидуального выбора. Хайдеггер (Heidegger, 1962) предположил, что философии следует обратиться к последствиям того, что отдельный человек «заброшен» в жизнь и историю, перед ним стоит индивидуальная проблема конструирования смысла. А Сартр (Sartre, 1956) утверждал, что отдельные люди должны решать проблемы того, что становится результатом их конкретной ситуации – использования свободы. Модель эмоциональных схем предполагает, что люди борются со свободой выбора, часто включающей трудности с данностью, которая является спорной частью повседневной жизни, признавая, что выбор, с которым они сталкиваются, предполагает эмоционально сложные проблемы и необходимость компромиссов. Выбор, свобода, сожаление и ужас рассматриваются в этой модели как важные составные части жизни, и эти «реальности» не могут быть устранены простым анализом затраты-выгоды, рационализацией, прагматизмом. Хотя рациональная оценка важна, каждый компромисс предполагает цену. А цена часто неприятна или трудна.

Краткий обзор не способен отдать должное дихотомическому взгляду на эмоции и рациональность в западной культуре (и, конечно, не освещает важность данных факторов в других культурах). Как предположила Нуссбаум (Nussbaum, 2001), каждая область – рациональная и эмоциональная – имеет свою ценность и дает информацию о другой. Модель эмоциональных схем признает, что эмоции и рациональность часто борются друг с другом и состоят в диалектическом напряжении, решая вопрос о том, какое влияние выбрать. При этом важно и то и другое.

Эмоции: культурный и исторический фактор

Новая область истории, названная эмоционологией, прослеживает изменение того, как эмоции рассматривались в разных обществах в разные исторические периоды, и то, как они социализируются. Действительно, изучение истории эмоций дает нам много свидетельств их социальной конструкции (особенно какие эмоции ценятся и подавляются, как меняются правила их выражения). В 1939 году австрийский социальный историк Норберт Элиас написал монументальный труд о возникновении интернализации и самоконтроля в западноевропейском обществе (позже переизданном как The Civilizing Process: Sociogenetic and Psychogenetic Investigations; Elias, 1939/2000). Элиас проследил изменения правил в отношении речи, питания, одежды, приветствия, сексуального и агрессивного поведения, а также других его социальных форм с XIII до начала XX века. С укреплением власти короля и расцветом придворного общества, в котором рыцари несколько месяцев в году жили при дворе короля, правила самоконтроля приобрели большую значимость. Элиас утверждал, что результатом стала значительная степень интернализации эмоций и поведения. В самом деле, слово «куртуазность» (вежливость, courtesy) произошло от слова court (королевский двор. – Примеч. пер.). Яркое выражение эмоций, конфронтации и сексуального поведения отныне перестали быть приемлемыми: данный эмоциональный опыт интернализировался. Кроме того, все более ярко выраженным являлся акцент на личном и приватном в любви, росло ощущение приватного эмоционального Я при распространении чтения и личных дневников, растущих чувства стыда и вины. Макс Вебер (1930) в книге «Протестантская этика и дух капитализма» развивает мысль о том, что интернализация эмоции одновременно создавала эмоциональные условия для капитализма и сама была его побочным продуктом. Откладывание удовлетворения, акцент на работе и продуктивности, ценность успеха как отражения индивидуального достоинства, координация с рыночными процессами и отношений покупателя с продавцом привели к сильному контролю эмоций. И все это отражало социальную конструкцию эмоций.

Дальнейшее развитие управления эмоциями наблюдается в культуре североамериканских пуритан в XVII и XVIII веках с акцентом на контроле гнева и страсти, отрицании мирских удовольствий, с предпочтением скромности, усилением чувства стыда и вины. В XVIII и XIX веках в Америке и Британии растет число книг о поведении, стремившихся научить читателя вести себя подобающим образом. В это время, особенно в Америке, одновременно с коммерцией стала развиваться идея «человека, который сделал себя сам», наблюдался закат аристократии и появление нового класса торговцев, предпринимателей, людей бизнеса, профессионалов. Предполагалось, что человек не ограничен статусом и может подняться, попав в более высокий общественный класс, если научится правильно себя вести. Женщины, хотевшие повысить свой статус, могли полагаться на брак по расчету. С другой стороны, Бенджамин Франклин в «Альманахе бедного Ричарда» (1759/1914) давал читателям советы на каждый день о том, как откладывать удовольствие, говорил о важности накопления, выгодах усердного труда и хорошей репутации. Именно Франклин впервые сформулировал мысль, что «без труда нет выигрыша», и предлагал всем тренироваться по 45 минут в день.

Будущий американский президент Джон Адамс, надеявшийся повысить свой социальный статус в колониях, обычно вставал перед зеркалом, изучая выражение лица и осанку, стараясь контролировать себя, чтобы не демонстрировать ненужных эмоций. Контроль за лицом, телом, жестами и тоном голоса – это были составляющие нового акцента на самоконтроле. Возможно, самой влиятельной книгой о самоконтроле стали «Письма к сыну» британского лорда Честерфилда (1774/2008), в которых автор настаивает на том, чтобы читатель делал следующее: «Оставайся сдержанным», «Не показывай свои настоящие чувства», «Частый и громкий смех – признак глупости и плохого воспитания», «Если можешь, будь мудрее окружающих, но не говори им об этом». Другие книги советовали женщинам прятать свою сексуальность и настоящие чувства за фасадом вежливого безразличия с акцентом на скромности. Стандарт предполагал, что женщина дружелюбна, но не флиртует и не показывает слишком большого интереса к мужчине, должна контролировать его страсть. Женщинам разрешалось краснеть, потому что это знак смущения, вызываемого сексуальностью и флиртом. И снова акцент на контроле за телом, лицом и речью. В XVIII и XIX веках все больше подчеркивалось, что человеку не нужно демонстрировать сильные эмоции и вообще полагаться на них.

Кристофер Лэш в «Гавани в бессердечном мире» (1977) описывает рост значимости дома и семьи как места эмоциональной близости в викторианский период и позднее. Эмоции оказались за закрытыми дверями, приветствовалась домашняя гармония. Викторианский период также стал свидетелем «гендеризации эмоций» – отнесения их к тому или иному полу. Мужчины захватили публичную сферу коммерции, а женщины теперь были заключены в сфере частного – дома. Таким образом, в публичной сфере мужчинам позволялось быть конкурирующими, конфликтующими, амбициозными, а дома и мужчины, и женщины должны фокусироваться на любви, доверии, интимности. Теперь акцент делался на любви между супругами, материнской любви и идиллии (гнев не терпели); ревность осуждалась, так как нарушала гармонию семейной жизни. В этом разделенном мире гнев не рассматривался как допустимый в семейном кругу, но его выражение считалось допустимым для мужчин за пределами семьи, чтобы их мотивировать. При социализации детей в XIX веке страх считался нормальным, но мальчикам говорили, что они должны преодолевать его с помощью смелости. От девочек смелости не ждали. Кроме того, вине теперь придавалось большее значение, чем стыду.

В XIX и в начале XX века эмоциональные нормы продолжали меняться. Со снижением младенческой смертности родители могли надеяться, что их малыши доживут до взрослого возраста, это вело к снижению рождаемости. Отдельный ребенок мог получать больше внимания и, соответственно, вызывать сильную родительскую привязанность и любовь. Большее значение стало придаваться детству как отдельной стадии человеческой жизни; возник дизайн одежды для детей, особое внимание уделялось защите их благополучия. От детей не ждали, что они будут вести себя как маленькие взрослые (Ariès, 1962; Kessen, 1965). Кроме того, развитие коммерческой экономики, особенно сферы услуг и торговли, привело к тому, что нормы выражения эмоций адаптировались к отношениям покупателя и продавца (Sennett, 1996). Наконец, в XX веке, с появлением гендерного равенства, сексистский взгляд на женщин как истеричных, более слабых и эмоциональных, менее рациональных, чем мужчины, все чаще воспринимался как старомодный, даже когда его сторонники ссылались на раннюю психоаналитическую теорию (Deutsch, 1944–1945).

С 1920-х по 1950-е годы родились новые теории эмоциональной социализации как под влиянием исследования Уотсона (Watson, 1919), показавшего, что страхи – результат научения, так и психоаналитических объяснений, прослеживающих начало невроза в детских трудностях. Популярная интерпретация бихевиоризма Уотсона говорила, что лучший способ работы со страхом – избегание. Отныне не подчеркивалась необходимость смелости для преодоления трудностей или страха; речь шла обобщенно о толерантности к сложным чувствам; не делался акцент на том, что можно назвать культурой выражения эмоций и успокоения. Влияние психоаналитической теории привело к акценту на безопасном, успокаивающем окружении. Хорошим примером здесь являются популярные книги Бенджамина Спока с призывами к успокоению, эмоциональной экспрессии, балованию и гиперопеке как способам преодоления детских страхов (напр.: Spock, 1957). Когда эмоции превратились в пугающий опыт, а целью стало защитить ребенка от трудностей, в массовом сознании начала культивироваться «крутизна» с упором на то, чтобы ребенок сам справлялся и контролировал эмоции, с избеганием сентиментальности, даже с некоторой отстраненностью и недоступностью (Stearns, The Social Construction of Emotion, 1994). Герои популярных мультфильмов демонстрировали бесстрашие (они были «крутыми»); им не приходилось испытывать или преодолевать страх. Герои вроде Супермена были настолько неуязвимы, что не нуждались в демонстрации мужества.

Конечно, наряду с интернализацией, самоконтролем и заглушенным проявлением эмоций существовала контркультура самовыражения, спонтанности, силы индивидуальных переживаний и сексуальной свободы. Возникало больше элементов массовой культуры. С 1920-х годов растет популярность джаза: в век запретов всегда есть андеграунд нарушителей устоев. В 1950-е годы появились битники и рок-н-ролл, в 1960-е – хиппи, протестная музыка эпохи войны во Вьетнаме, послание «включиться и отключиться» от Тимоти Лири и других представителей культуры психоделиков. Наконец, гангста-рэп и другие виды интенсивного индивидуального выражения, которые, казалось, провозглашали эмоциональность и отвержение самоконтроля.

Последние 3000 лет эмоция в западной культуре постоянно то конструировалась, то разбиралась. История эмоций отражает растущее осознание того, как они рассматриваются обществом, как социализация и нормы влияют на их выражение, и то, как некоторые эмоции попадают в немилость (например, ревность). Все эти сдвиги показывают: эмоции – во многом продукт социального конструирования. Философские школы, отдающие предпочтение эмоциям или рациональности, демонстрируют, что эмоции – не просто врожденные, спонтанные и универсальные явления (хотя предрасположенность к ним универсальна), но и что оценка эмоций, правила их проявления значительно отличаются и в нашей культуре, и в других культурах.

Этот краткий обзор подсказывает, что интерпретации или когнитивная оценка эмоций, их влияние на мышление, эмоции сами по себе являются важными психологическими феноменами. Теперь я раскрою современные подходы в социальной психологии, описывающие распространенные предрассудки, свойственные «наивной психологии» эмоций. Эти подходы отражают взаимодействие социального познания, интерпретации и предсказания эмоций.

Вернемся к примерам, приведенным в начале главы: двое мужчин, каждый из которых переживает разрыв отношений. Более печальный может огорчаться и чувствовать себя одиноким в данный момент, а если спросить, как он будет себя чувствовать через несколько месяцев, легко предположить, что он по-прежнему будет печальным, даже печальнее, чем сейчас. Это пример аффективного прогнозирования, относящегося к предсказанию того, что эмоция будет еще более отрицательной или положительной, чем сейчас (Wilson & Gilbert, 2003).

Изучение аффективного прогнозирования показывает несколько предубеждений или мыслительных приемов, которые приводят к избытку эмоциональных предсказаний. Один из таких факторов – фокализм, то есть склонность больше фокусироваться на отдельной характеристике события, чем рассматривать другие возможные характеристики, способные относительно смягчить эмоциональную реакцию на событие (Kahneman, Krueger, Schkade, Schwarz & Stone, 2006; Wilson, Wheatley, Meyers, Gilbert & Axsom, 2000). Так, некоторые люди могут верить, что если переедут из холодного и пасмурного региона вроде Миннесоты в солнечную Калифорнию, то будут много лет безмерно счастливы. Но они обнаруживают, что после недолгого улучшения их уровень счастья становится таким же, каким был в Миннесоте. Это потому, что они сосредоточились на одном факторе (солнечная погода), игнорируя другие, например базовые взаимоотношения и условия работы.

Другая важнейшая характеристика аффективного прогнозирования – предубеждение воздействия, относящееся к тенденции переоценивать эмоциональное воздействие событий (Gilbert, Driver-Linn & Wilson, 2002). Человек может предсказывать, что позитивное событие приведет к длительному позитивному аффекту, а негативное – к длительному негативному. Например, что разрыв отношений приведет к бесконечным негативным переживаниям, но при этом человек может верить, что начало новых отношений приведет к бесконечным прекрасным чувствам. Одно из измерений предсказания эмоций – то, как долго они продлятся, эффект длительности. Вилсон и Гилберт (Wilson and Gilbert, 2003) считают, что предубеждение воздействия включает эффект длительности.

Другой фактор, влияющий на аффективное прогнозирование, – игнорирование иммунитета, то есть тенденция игнорировать чью-то способность справляться с негативными событиями. Например, Гилберт и коллеги (Gilbert et al., 2002) обнаружили, что испытуемые преувеличивают длительность ожидаемого негативного эффекта шести гипотетических ситуаций: разрыв любовных отношений, неполученное продвижение по службе, провал на выборах, получение негативной обратной связи в свой адрес, отчет о детской смертности, отказ потенциального работодателя. Вилсон и Гилберт (Wilson & Gilbert, 2005) не признают силу копинг-стратегий (таких как редукция диссонанса, мотивированное рассуждение, эгоцентричная атрибуция, самоутверждение и позитивные иллюзии), смягчающих воздействие негативных жизненных событий (Gilbert, Pinel, Wilson, Blumberg & Wheatley, 1998, p. 619). Например, после разрыва отношений с девушкой мужчина может уменьшить негативное воздействие этого события, утверждая, что без нее ему лучше (редукция диссонанса); рассматривая себя как желанного для женщин теперь, когда он свободен (эгоцентричные атрибуции); подкрепляя свою надежду, убеждая себя и других в том, что лучшее впереди (самоутверждение), и предсказывая, что его профессиональная и личная жизнь теперь улучшится (позитивные иллюзии). Хотя можно поспорить, что эти поправки связаны с когнитивными искажениями или рационализациями. Также они могут смягчать негативное воздействие разрыва. Более того, непредвиденные хорошие события тоже вероятны, и это может привести к более позитивному исходу.

Между тем отдельные люди склонны больше переживать об утратах, чем ценить выигрыш, – это феномен, известный как избегание потери (Kahneman & Tversky, 1984). Знаменитая фраза «Мы страдаем от потерь больше, чем радуемся приобретениям», подтверждается литературой, основанной на фактах. При изучении реакций на проигрыш и выигрыш в азартных играх люди преувеличивали негативное воздействие проигрыша, не видя в себе способности его рационализировать и предполагая, что они не будут переживать потери долго; на самом деле они справлялись с проигрышами лучше, чем ожидали (Kermer, Driver-Linn, Wilson, & Gilbert, 2006). В результате избегания потери люди могут застрять в неприятной ситуации, переоценивая свое плохое самочувствие, если в конце концов они жалеют, что отказались от принятия потери.

Другой фактор эмоционального прогнозирования – аффективная эвристика, форма эмоционального мышления, когда человек использует актуальную эмоцию, чтобы предсказать эмоцию будущую (использует актуальную эмоцию как якорь) или предсказывает будущие эмоциональные реакции, основанные на том, как он чувствует себя в данный момент (Finucane, Alhakami, Slovic & Johnson, 2000). Аффективная эвристика помогает объяснять больший риск, связанный с «приятным» поведением. Например, незащищенный секс приятен, если рассматривать его как менее рискованный (Slovic, 2000; Slovic, Finucane, Peters, & MacGregor, 2004). Это может объяснять и оценку значимости или безопасности разных вещей, в зависимости от того, что человек чувствует («Я знаю, что это опасно, потому что мне тревожно»).

Кроме того, люди могут оценивать свои будущие эмоциональные реакции, основываясь на актуальном оценивании неопределенности: чем большую неопределенность чувствует человек, тем больше плохого ожидает (Bar-Anan, Wilson, & Gilbert, 2009). Нетерпимость к неопределенности – ключевой фактор стоящего за ней беспокойства, навязчивых мыслей и обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР), из чего можно заключить, что неопределенность относительно негативного результата может лежать в основе способа мышления, подкрепляющего негативные схемы. Например, незнание наверняка того, как человек будет себя чувствовать, если сейчас он чувствует себя плохо, впоследствии может усилить негативное аффективное прогнозирование.

Наконец, многие люди не принимают во внимание ценность альтернативы того, что есть, и того, что будет, предпочитая маленький выигрыш сейчас большому выигрышу впоследствии. Игнорирование времени относится к акценту на актуальных событиях или доступности вознаграждения и уменьшению ценности отложенного удовлетворения (Frederick, Loewenstein & O’Donoghue, 2002; McClure, Ericson, Laibson, Loewenstein & Cohen, 2007; Read & Read, 2004). Предубеждение в пользу настоящего может внести свой вклад в требование немедленного удовлетворения, непереносимость дискомфорта, а также трудность быть настойчивым, выполняя сложное задание, и деморализацию относительно достижения целей (O’Donoghue & Rabin, 1999; Thaler & Shefrin, 1981; Zauberman, 2003). В своем крайнем проявлении решение о регулировании эмоции может стать близоруким: человек может полностью сосредоточиться на немедленном уменьшении неприятного чувства, выбирая, в конце концов, самопораженческий вариант, такой как злоупотребление психоактивными веществами или переедание. Будущие награды до такой степени не принимаются во внимание, что единственной стоящей альтернативой кажется ближайшая. Одно из проявлений близорукого игнорирования времени – «ловушка непредвиденных обстоятельств», когда человек попадает в круг неожиданных происшествий и, как следствие, развивает в высшей степени самопораженческую привычку. Модель такой ловушки применима к поведению зависимых: при воздержании мгновенно возникает боль, тогда как употребление наркотического вещества дает немедленное удовлетворение; в результате – более сильный стимул к употреблению вещества и готовность платить все больше по мере привыкания к растущим дозам (Becker, 1976, 1991; Grossman, Chaloupka & Sirtalan, 1998).

Когнитивные оценки и эвристика, подобные этим, – важные компоненты эмоциональных схем. Они вносят свой вклад в веру в то, что эмоции долговечны, неконтролируемы и нуждаются в том, чтобы их немедленно устранить или подавить. Как это ни странно, эмоции возникают, чтобы исчезнуть: они чаще быстро увядают, чем оказываются стойкими. Эмоция длится недолго, пока не возникнет следующая (Wilson, Gilbert & Centerbar, 2003). Предсказания, как долго человек будет несчастным после разрыва отношений, потери работы, физической травмы или конфликта с лучшим другом, обычно переоценивают силу эмоции. Данные свидетельствуют, что после значительных жизненных событий и счастье, и несчастье недолговечны. Исследования жизнестойкости демонстрируют, что подавляющее большинство людей возвращаются в прежнее состояние после серьезных негативных жизненных событий, что показывает: травмы разрешаются с помощью разных процессов копинга (Bonanno & Gupta, 2009). Кроме того, люди различаются по способности восстанавливаться после травмы или потери отчасти благодаря регуляторной гибкости – способности мобилизовать адаптивные процессы, чтобы справиться с трудностями (Bonanno & Burton, 2013). Это говорит о том, что процессы копинга могут быть важнее кратковременного опыта болезненной эмоции.

Терапия эмоциональных схем старается расширить спектр регуляторной гибкости, чтобы возникновение эмоции необязательно приводило к аффективному предсказанию очень сильных реакций или самопораженческих стратегий регуляции, а скорее стало бы возможностью использовать широкий спектр адаптивных интерпретаций и копинг-стратегий. Данная терапия освещает проблематичные теории актуальной эмоциональной реакции и показывает, как они относятся к бесполезным стилям копинга, закрепляющим неблагополучие. В следующих главах исследуются разнообразные техники для работы с рядом подобных представлений об эмоциях и предлагаются более полезные стратегии для совладания с эмоциями, которые оказываются беспокоящими.

Глава 1 показала, как эволюционная теория, социальное конструирование, исторический и культурный контекст могут влиять на убеждения, стратегии и приемлемость разных эмоций. Следующие две главы посвящены терапии эмоциональных схем (глава 2) и их общей модели (глава 3). В части II (главы 4 и 5) описаны первичная оценка и социализация согласно модели. В части III приведены конкретные эмоциональные схемы и рассмотрено, что с ними делать. В главе 6 речь идет о проблемных убеждениях, относящихся к действию валидации, их происхождении, а также рассказано, что делать с этими убеждениями в терапии. В главе 7 дан обзор стратегий модификации нескольких типов эмоциональных схем: тех, что касаются понятности, длительности, контроля вины/стыда и принятия. В главе 8 обсуждается неизбежность амбивалентности, исследуется, как эмоциональный перфекционизм и нетерпимость к неопределенности делают очень трудной для людей жизнь со смешанными чувствами. В главе 9, последней в части III, показано, как модель эмоциональных схем связывает некомфортные эмоции с ценностями и достоинствами, которые способны помочь отдельным людям переносить необходимость вызовов осмысленной жизни. Часть IV я посвятил ревности (глава 10) и зависти (глава 11), потому что эти эмоции порой становятся настолько проблематичными, что из-за них люди убивают самих себя или других. Я мог бы обсудить с вами много других эмоций – унижение, вину, негодование или гнев, но ревность и зависть часто включают и эти эмоции, а потому, в соответствии с их социальной природой и предположительной эволюционной и культурной значимостью, они представляются наиболее подходящими для этой модели. В последних двух главах (12 и 13) дан обзор того, как эмоциональные схемы могут быть связаны с отношениями в парах и терапевтических отношениях.

В последнее десятилетие в связи с достижениями в нейропсихологии эмоций, изучении когнитивных моделей, диалектической поведенческой терапии, терапии принятия и ответственности, эмоционально ориентированной терапии, терапии, основанной на ментализации и других подходах, от когнитивно-поведенческой до психодинамической психотерапии эмоции, и эмоциональная регуляция приобретали все большую значимость в психологии. Я предложил идею, что компонентом разворачивающегося процесса переживания эмоции являются интерпретация и оценка этой эмоции, а также использование полезных и бесполезных стратегий эмоциональной регуляции. Я обозначаю эти понятия и процессы как эмоциональные схемы.

В западной философской и культурной традиции эмоции и рациональность на протяжении длительного периода рассматривались отдельно: одни люди утверждали, что эмоция вмешивается в целенаправленное, рациональное и полезное действие, другие видели в ней источник значения и межличностной связи. Однако за несколько последних столетий западные концепции и рекомендуемые стратегии совладания с эмоциями серьезно изменились, а некоторые эмоции, такие как ревность и смелость, утратили свой статус. Наконец, я предложил идею о том, что социальная психология эмоций и выбора способна помочь пролить свет на некоторые случаи предвзятости в интерпретациях эмоций и предсказании будущих эмоций. В заключительной части книги показано, как индивидуальные различия в эмоциональных схемах могут объяснять психопатологию, избегание, неподчинение и иное проблематичное поведение и как помощь отдельным людям в понимании и модификации эмоциональных схем может углубить их опыт в терапии и помочь справляться с трудным опытом, необходимым для развития.

Итак, начнем с основных принципов терапии эмоциональных схем.

В традиционных когнитивных моделях эмоция предшествует когнитивному содержанию, сопровождает его или является его следствием (Beck, Emery, & Greenberg, 1985; Beck, Rush, Shaw & Emery, 1979; D. A. Clark & Beck, 2010). Например, когнитивная модель депрессии предполагает, что когнитивная модель с негативным взглядом на себя («Я неудачник») приводит к грусти, беспомощности или отчаянию. Когнитивная модель панического расстройства предполагает, что интерпретации интероцептивных ощущений (стук сердца, напряжение мышц, головокружение) приводят к росту тревоги (D. M. Clark, 1996; D. M. Clark, Salkovskis, & Chalkley, 1985; D. M. Clark et al., 1999; Salkovskis, Clark, & Gelder, 1996). Когнитивная модель ОКР предполагает, что переоценка угрозы при некоторых опасениях («Я заразился») вместе с представлениями о собственной ответственности за мысль или потребности в нейтрализации либо устранении любой возможности события приводят к порочному кругу оценки мысли, угрозы, нетерпимости к неопределенности и провалу попыток контроля (Salkovskis & Kirk, 1997). Наконец, когнитивная модель расстройств личности подчеркивает веру в свои личные качества («Я беспомощный» или «Я неполноценный») и качества других («Они ненадежные» или «Они отвергающие»), за которыми следуют проблематичные стратегии совладания (избегание, амбивалентность) (Beck, Freeman & Davis, 2004).

Модель эмоциональных схем распространяет данные когнитивные модели на оценку эмоций и стратегии совладения с ними. В этой новой модели утверждается, что сами эмоции могут представлять собой объекты познания – рассматриваться как содержание, которое изучается, контролируется или используется человеком (Leahy, 2002, 2003b, 2009b). Такой подход выводится из области социального познания с акцентом на моделях намерения, нормальности, социального сравнения и процессах атрибуции (Alloy, Abramson, Metalsky & Hartledge, 1988; Eisenberg & Spinrad, 2004; Leahy, 2002, 2003b; Weiner, 1974, 1986). Хайдер (Heider, 1958), и его последователи в изучении социального познания особенно интересовались тем, как обычные люди определяют и понимают личность, намерения, причины поведения и ответственность. Модель эмоциональных схем продолжает данную традицию. Если человек может утверждать, что метакогнитивная модель (см. ниже) подчеркивает нарушения в модели человеческого разума, то модель эмоциональных схем подчеркивает нарушения в модели эмоций и разума.

В отличие от схема-терапии, предложенной Янгом, Клошко и Вейшааром (Young, Klosko & Weishaar (2003), в центре внимания терапии эмоциональных схем находятся представления (убеждения) об эмоциях и стратегии их контроля. Схема-терапия – не теория представлений об эмоциях, а скорее теория личностных характеристик самого себя и других; в этом смысле она до определенной степени близка с моделью личностных схем и расстройств личности по Беку и Фримену (Beck et al., 2004). Модель Янга и других предполагает, что люди развивают представления о самих себе (непривлекательный, особенный, неполноценный и т. д.) в результате раннего опыта, формирующего неадаптивные схемы. Эти представления или схемы остаются и поддерживаются путем избегания, компенсации или сохранения.

Модель эмоциональных схем – это не модель личности per se (как таковой. – Примеч. пер.), а модель представлений об эмоциях и стратегиях совладания с ними. Подобно мета-когнитивной модели, предложенной Адрианом Уэллсом (Wells, 2009), она предполагает, что у отдельных людей происходит метаэкспериенциальная обработка собственных эмоций. Вместо того чтобы сосредоточиться на схематическом содержании навязчивых мыслей (например, бросая вызов мысли «Я неудачник»), метакогнитивный подход предполагает, что оценка и контроль навязчивых мыслей приводят к ОКР и другим психологическим расстройствам (Salkovskis, 1989; Salkovskis & Campbell, 1994; Wells, 2009). Когнитивная оценка природы мыслей как просто мыслей, а не их содержания подкрепляет ОКР. Безопасное поведение, стратегии подавления мыслей, самоконтроль, самосознание и вера, что мысли неконтролируемы, часто являются результатом проблематичной оценки. Психические расстройства нередко рассматриваются как результат реакций на мысли, ощущения и эмоции, а также эмоции, следующие за проблематичной оценкой личностной значимости мысли; ответственности за подавление, нейтрализацию или действия, согласно выводам, следующим из мыслей; смешивание мысли и действия, нетерпимости неопределенности и стандартов перфекционизма (Purdon, Rowa & Antony, 2005; Rachman, 1997; Wells, 2000; Wilson & Chambless, 1999). Модель эмоциональных схем подобна метакогнитивной модели в своем предположении, что оценка эмоций и стратегий их контроля вносят вклад в развитие и сохранение психопатологии.

Терапия эмоциональных схем также опирается на эмоционально фокусированную терапию Гринберга (Greenberg & Paivio, 1997; Greenberg & Watson, 2005) с ее подчеркиванием эмоционального опыта, экспрессии, выражения оценки первичных и вторичных эмоций; с рассмотрением эмоций как относящихся к потребностям и ценностям; с утверждением, что эмоции могут нести в себе значение, подобно идее Лазаруса (Lazarus, 1999) о «центральных темах отношений». Но терапия эмоциональных схем является конкретно метаэмоциональной (метакогнитивной), потому что обращается к представлениям об эмоциях и к тому, как они действуют. Данный акцент – не только процесс выражения по Роджерсу, подтверждение и безоценочное позитивное отношение, но также внутренняя теория эмоций. Это напоминает подход Готтмана, Катца и Хувена (Gottman, Katz,& Hooven, 1997).

Например, терапевт эмоциональных схем может проверить мнение, что болезненные эмоции – это возможность развить более глубокие и значимые эмоции, или противоположное мнение, что болезненные эмоции – знак слабости и неполноценности. Терапия, сфокусированная на эмоциях, использует выражение и оценку эмоции как основные техники; так делает и терапевт эмоциональных схем. Но терапия эмоциональных схем рассматривает оценку как процесс, затрагивающий когнитивную (схематическую) оценку эмоции. Таким образом, подтверждение ведет к признанию того, что эмоции пациента не уникальны, а их выражение не ведет к перегрузке; что при оценке чувств вины и стыда обычно становится меньше и что оценка, как правило, помогает пациенту увидеть, что в чувствах «есть смысл». То есть оценка приводит к изменениям в убеждениях, касающихся эмоций, а это далее способно привести к изменению самой эмоции (Leahy, 2005c).

Существуют параллели между терапией эмоциональных схем и терапией принятия и ответственности ACT (Hayes, Luoma, Bond, Masuda, & Lillis, 2006; Hayes, Strosahl, & Wilson, 2012). Подобно ACT, терапия эмоциональных схем подчеркивает роль избегания и неудачных попыток подавления. Но метакогнитивная модель эмоциональных схем дает подробные описания скрытых теорий в уме человека и предлагает конкретные поведенческие эксперименты, чтобы проверить гипотезы, непосредственно вытекающие из этих предположений о психике и ощущениях.

Стоит отметить, что здесь появляется расхождение между метакогнитивным подходом и подходом АСТ в использовании осознания и применения наблюдающей позиции по отношению к мыслям и чувствам как терапевтической интервенции. Подобным образом терапия эмоциональных схем также использует наблюдающий и отстраненный подход, чтобы скорее замечать и принимать эмоцию как «событие», нежели пытаться ее избежать и подавить. В придачу к использованию принятия и осознания терапия эмоциональных схем подчеркивает важную связь между эмоциями и ценностями, поощряя клиентов к прояснению ценностей и достоинств, которые для них важны, чтобы трудные эмоции становились выносимыми.

АСТ – это поведенческая модель психопатологии, подчеркивающая функциональность поведения и убеждений, экспириенциального избегания, гибкости и контекстуального характера функционирования личности. Признавая огромную ценность этих понятий, модель эмоциональных схем стремится прояснить индивидуальные представления или теории человека, касающиеся эмоций. В этом смысле она действительно выделяет содержание – содержание теорий эмоций. Например, если пациент верит, что его эмоции будут длиться долго, они не имеют смысла или постыдны, терапевт сотрудничает с ним, исследуя пользу и достоверность его представлений. Более того, экспериментальное избегание, которое является важным компонентом АСТ и терапии поведенческой активации, в терапии эмоциональных схем понимается как сохранение проблематичных представлений об эмоциях (например, веры в то, что эмоции опасны, неконтролируемы и должны подавляться). В модели терапии эмоциональных схем опыт влияет на представления об эмоциях, например на веру в их длительность, опасность, на потребность их контролировать. Модель АСТ не сосредоточена на содержании мыслей об эмоциях и не объясняет теорию эмоций пациента.

Подход терапии эмоциональных схем может быть интегрирован в широкий спектр когнитивно-поведенческих моделей, включая терапию Бека, АСТ, диалектическую поведенческую терапию (DBT), терапию активации поведения и иные подходы с акцентированием на конкретных представлениях пациента об эмоциях и его стратегиях совладания с ними. Например, терапевт эмоциональных схем может использовать активацию поведения, исследуя представления пациента о том, какие эмоции будут активироваться, об их длительности и потребности их контролировать.

Терапия эмоциональных схем предполагает, что у людей есть внутренние теории эмоций и их регулирования. В данной терапии акцент делается на прояснении и модификации теории эмоций конкретного человека с использованием оценки или сократовского диалога, проверочных тестов, поведенческих экспериментов и других вмешательств, помогающих нормализовать эмоцию, переждать, связывать эмоции с ценностями и находить адаптивные способы их выражения и оценки. В социализации пациента соответственно модели терапии, терапевт отмечает, что сама по себе эмоция не может быть проблемой; таковой скорее является оценка, страх и потребность в избегании эмоции с помощью проблематичных стратегий контроля. Все люди иногда грустят, но лишь некоторые впадают в депрессию. Все тревожатся, но только у некоторых развивается генерализованное тревожное расстройство. У всех бывает иррациональный страх заражения, но лишь у некоторых начинается ОКР.

Модель эмоциональных схем обращает внимание на семь тем.

1. Болезненные и трудные эмоции универсальны.

2. Эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях.

3. Стоящие за эмоциями убеждения и стратегии (схемы) определяют влияние конкретной эмоции на рост или сохранение самой себя либо других эмоций.

4. Проблематичные схемы включают катастрофизацию эмоции, мысли о том, что она не имеет смысла, и рассмотрение ее как постоянной или неконтролируемой, постыдной, свойственной данному человеку и требующей, чтобы ее держали при себе.

5. Стратегии контроля эмоций, такие как попытки их подавить, игнорировать, нейтрализовать или устранить, употребляя психоактивные вещества либо переедая, помогают утвердить негативное убеждение, что эмоции – невыносимый опыт.

6. Выражение эмоций и их оценка полезны, поскольку способствуют их нормализации и универсализации, улучшают понимание, дифференцируют разные эмоции, ослабляют вину и стыд, укрепляют представление о том, что эмоции – выносимый эмоциональный опыт (Leahy, 2009b).

7. Научение тому, чтобы признавать болезненные эмоции и формировать толерантность к фрустрации, в терапии эмоциональных схем может пониматься как часть модели расширения возможностей человека, то есть роста самоэффективности и более глубокого осмысления жизни.

Давайте рассмотрим каждый из этих пунктов.

Болезненные эмоции универсальны

Терапия эмоциональных схем рассматривает трудные эмоции – грусть, тревогу, ревность, неприязнь и зависть – как универсальный опыт. Сложно представить человека, прожившего жизнь, не испытав каждую из них. Универсальность эмоции предполагает, что пациент не один (трудные эмоции бывают у каждого) и что болезненные эмоции – часть того, чтобы быть человеком и жить полной жизнью. Цель терапии – более полная жизнь; такая, в которой болезненные эмоции имеют свое место, признаются как часть того, чтобы быть человеком, и как эмоции, отражающие важные ценности. Не бывает «хороших» или «плохих» эмоций, как не бывает «хорошего» или «плохого» голода или возбуждения. Признание универсальности эмоций служит нормализации, подтверждению и поощрению принятия широкого спектра эмоций – вместо того, чтобы их осуждать, подавлять или избегать.

Цель терапии эмоциональных схем не в том, чтобы пациент почувствовал себя счастливым, избавился от грусти или тревоги. Это все равно что сказать человеку с генерализованным тревожным расстройством или ОКР, что цель терапии – устранить навязчивые мысли. Скорее цель в том, чтобы пациент смог признать болезненные и трудные эмоции, принять их как часть опыта полной жизни, оценить, не обесценивая, избежать катастрофизации эмоций и признать, что эмоции временны, а также использовать их как проводник в следовании важным для человека ценностям и достоинствам. Вместо того чтобы рассматривать терапию как попытку почувствовать себя хорошо, терапия эмоциональных схем помогает пациенту развить способность чувствовать все.

Признание болезненных эмоций частью человеческой жизни иногда проходит нелегко. Это может казаться банальностью, чем-то избитым и не стоящим упоминания. Но подтверждение, что жизнь трудна, а некоторые вещи в ней могут переживаться как невозможные и что отчаяние – эмоция, которую испытывал почти каждый, предполагает, что если это чувство есть почти у всех, должны быть и продуктивные способы совладения с ним. Если болезненные эмоции есть почти у каждого, значит, почти каждый их преодолевает. Если жизнь иногда переживается как ужасная, это не значит, что в жизни нет смысла и надежды.

Попытка нормализовать трудные эмоции и признать, что они – часть того, чтобы быть человеком, подразумевает, что людям не нужно воспринимать болезненные эмоции в качестве признака психопатологии или психического расстройства. Эмоции – не черты личности, они – опыт, который приходит и уходит; реакция на ситуацию или ее оценку. Как голод – не черта личности, так и эмоция может исчезать, когда меняются условия, модифицируются перспективы или перенаправляется внимание. Более того, универсальная природа эмоций предполагает, что в случае многих жизненных проблем болезненная эмоция – это признание проблемы.

Например, в конфликте с другом человек может чувствовать злость и грусть. Вероятно, это его человеческая реакция на разрыв близких отношений. Значит, происходящее имеет значение. Но человек может реагировать на произошедшее, преувеличивая природу конфликта и думая, что это навсегда, что это провал. Однако «увеличивающие» реакции на собственную реакцию на фрустрацию, гнев и грусть и есть то, что приводит к более длительным проблемам. Такому пациенту терапевт эмоциональных схем может сказать: «Многие из нас грустили бы (злились, были обижены), если бы это случилось. Вы человек, и это ваши чувства». Терапевт может спросить: «Я вижу, что ваша грусть имеет смысл, но мне интересно, почему она так сильна и что для вас значит, раз вы чувствуете себя настолько плохо?» Рефрейминг грусти, показ ее нормальности при одновременном исследовании интенсивности сообщает, что некоторую степень грусти можно признать частью человеческой жизни, а интенсивность грусти может быть исследована и, вероятно, модифицирована. Есть разница между «Почему вам грустно?» и «Почему вы чувствуете всепоглощающую грусть?»

Например, зависть – обычное чувство, из-за которого люди часто смущаются или чувствуют вину. Им трудно признавать свою зависть; они скорее сосредоточатся на человеке, которому завидуют, и на его недостатках. Зависть – осуждаемая эмоция; с ней часто связаны навязчивые мысли, вина, грусть и злость. Модель эмоциональных схем предполагает, что зависть – универсальная эмоция, которая может использоваться продуктивно или непродуктивно. Непродуктивное использование влечет за собой избегание человека, которому завидуют, его критику или попытку нанести ему ущерб. Навязчивые мысли, жалобы и чувство вины – тоже непродуктивные варианты использования зависти. Напротив, принятие зависти как части человеческой жизни, ее превращение в восхищение и стремление достичь того же, может стать мотивирующим и повышающим эффективность опытом. Такие проблематичные социальные эмоции, как ревность и зависть, более полно обсуждаются в главах 10 и 11, а пока достаточно того, что зависть не хороша и не плоха, это просто часть человеческой жизни.

Можно помочь пациентам в универсализации, рассматривая примеры эмоций в лирических песнях, поэзии, пьесах, романах или рассказах, которые они слышат от друзей и членов семьи. Например, ревность, еще одна осуждаемая эмоция, – тема многих литературных и музыкальных произведений. Людей она привлекает, потому что перекликается с их собственным опытом. Действительно, способность человека идентифицироваться с героями историй делает эти истории еще более привлекательными. Ведь там рассказывается «наша история».

Эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях

Терапия эмоциональных схем основывается на эволюционной модели, согласно которой эмоции и способы их выражения развились, потому что помогали защищать представителей биологических видов (Cosmides & Tooby, 2002; Ermer, Guerin, Cosmides, Tooby & Miller, 2006; Tooby & Cosmides, 1992). Эмоции – не патология или ненормальность, не признаки болезни (Nesse, 1994). Это генетически заданная, универсальная адаптация к вызовам в эволюционно релевантном окружении (Nesse & Ellsworth, 2009). Например, страх открытых пространств (часто характеризующий людей, страдающих агорафобией) был адаптивным в окружении, где открытые пространства означали опасность нападения хищников. Потенциальные предки людей, пересекавшие такие пространства, не учитывая опасность встречи с хищником, сильнее рисковали быть увиденными и атакуемыми и, таким образом, исчезнуть, не передав свои гены. Тревога перед публичным выступлением была адаптивной в первобытном окружении, где принятие на себя доминантной роли перед незнакомцами могло рассматриваться как оскорбление и угроза и, соответственно, привести к возмездию. Грусть была адаптивна, потому что говорила нашим предкам о том, что нет смысла продолжать действие, которое снова и снова приводит к неудаче. Гнев и агрессия были адаптивны, потому что помогали защищаться в борьбе с конкурирующими видами, способными захватить территорию и источники продовольствия, убить человека или его родню. Ревность была адаптивна, потому что защищала «родительское инвестирование», лишала соперников доступа к сексу и продолжению рода.

Терапия эмоциональных схем часто включает исследование того, какой смысл могла иметь эмоция с точки зрения эволюции. Например, беспокойство и тревога о безопасности детей могут иметь смысл, потому что у родителей, которые сильнее беспокоились о будущем потомства, оно с большей вероятностью выживало. Один из вопросов, которые можно задать: «А если бы у наших предков не было такой эмоции? Им грозили бы какие-то негативные последствия?» Например, у доисторических родителей, которые не беспокоились о своих малышах, не реагировали на их крик, дети с большей вероятностью могли удалиться в опасный лес, хищники могли напасть на них – и они не выжили бы, чтобы оставить потомство. У предков, не способных ревновать, «воровали» бы партнеров. Они могли не оставить потомства, потому что уменьшалась возможность передачи генов. Эмоция отвращения тоже была адаптивна, потому что помогала древним людям избегать заражения. Неприязнь к грязи – частому предмету страхов у людей с ОКР – была адаптацией, помогавшей избежать болезни, и может рассматриваться как еще одна форма бдительности (Tybur, Lieberman, Kurzban & DeScioli, 2013).

Кроме того, эволюционная модель подчеркивает автоматическую и рефлексивную природу эмоций. Терапевт может указать на то, что есть смысл в автоматическом и мгновенном характере страха высоты, который не полагается на осознание и намерение. Отскочить от края утеса более адаптивно, чем ждать и думать об этом. И страх змей, проявляющийся в моментальной панике и отскакивании назад, адаптивнее, чем спокойное, более разумное принятие решения о том, ядовита ли змея. Таким образом, первая реакция человека может быть естественным ответом, несмотря на его ум и знания. Эмоции тем и хороши, что способствуют быстрой реакции. Они предупреждают, мотивируют, побуждают, характеризуются автоматизмом и знанием без раздумий (Hassin, Uleman & Bargh, 2005). Действуя медленно, они не могли бы эффективно помогать нашим предкам избегать опасности и спасаться от хищников. Эмоции – первые реакции, которые быстро разворачивают действия спасения и удаления. Они существуют потому, что спасали жизни. В современной ситуации эмоции могут выглядеть чрезмерными реакциями, но они сформировались, так как их быстрое и мощное действие было полезно для выживания видов.

Сообщение пациентам заключается в том, что эмоции – нечто, существовавшее тысячелетиями в эволюционном процессе благодаря своей адаптивности. Страх незнакомцев, страх перед открытыми пространствами, грусть потери, отчаяние из-за неудачи, потеря интереса в сексе, злость на обиду – все эти эмоциональные реакции адаптировались к проблемам в эволюционно релевантном окружении.

Рассмотрим, например, женщину с нервной булимией, которая заявляет, что чувствует себя «голодающей», если не ела несколько часов. Она начинает тревожиться, паникует и объедается. Какой смысл могут иметь данная последовательность эмоций и поведение с эволюционной точки зрения? Ответ заключается в том, что вплоть до прошлого века подавляющее большинство людей жили на уровне прожиточного минимума; голод и плохое питание были типичны, обжорство в таких условиях редко рассматривалось как проблема. Отдельные люди, наголодавшись, могли объесться (и по совпадению имели более медленный обмен веществ) и так с большей вероятностью избегали голода. Гиперреакция на чувство голода в виде паники была адаптивна в условиях эволюции, как и медленный обмен веществ, потому что калории накапливаются, и это спасает от голода. Тут мы снова возвращаемся к вопросу: как эта эмоция могла быть адаптивной для наших предков? Другими словами, что в эмоции хорошего?

Социальные эмоции, такие как унижение, ревность и зависть, тоже могут рассматриваться с точки зрения эволюции. Унизить коллегу в иерархии доминирования – значит транслировать остальным членам группы, что этот человек больше не пользуется даваемыми статусом привилегиями или даже членством в группе. Таким образом, страх унижения – естественный страх, потому что потеря статуса или исключение из группы приводит к потере ресурсов и защиты (Gilbert, 1992, 2000b, 2003). Зависть тоже может рассматриваться в эволюционном ключе (Hill & Buss, 2008). Так как наши предки принадлежали к иерархиям доминирования, потеря статуса, которую человек мог переживать в сравнении с другим членом группы, который статус получал, уменьшала количество преимуществ, которые он мог иметь. Члены группы с более высоким статусом получали больший доступ к потенциальным сексуальным партнерам и еде, а также привилегии в том, чтобы за ними ухаживали другие члены группы, и значит, больше шансов иметь потомство. Статус давал реальные преимущества. Более того, борьба за статус (что характерно для завистливых людей) будет естественной реакцией, потому что способность двигаться вверх дает вышеописанные преимущества. И далее: незаслуженный более высокий статус или привилегия может активировать естественное предпочтение честности или справедливости в распределении благ, что приводит к попыткам восстановить справедливость, наказывая или отвергая тех, кто представлялся получившим неположенные ему преимущества (Boehm, 2001). Так, вместо чувства вины или смущения из-за зависти в терапии эмоциональных схем у пациентов поощряют понимание эволюционной ценности данной эмоции и естественной тенденции включаться в борьбу за доминирование, возможности того, что зависть может мотивировать становиться более эффективными и стратегически действующими (вместо того чтобы без конца думать, избегать, жаловаться).

Эволюционная модель эмоций обращается к ряду проблематичных представлений об эмоциях (например, эмоциональных схем). Если происхождение эмоций эволюционное и адаптивное, это может помочь в нормализации эмоций, смягчить чувство вины, помочь людям понять, почему они чувствуют то, что чувствуют, подтвердить, что эмоции имеют смысл, принять, что эмоции – это естественные реакции. Но эволюционная модель не предполагает, что люди не способны изменить свои эмоциональные реакции на ситуации или модифицировать их, когда они активизировались (Pinker, 2002). Скорее эволюционная модель – первый шаг, чтобы помочь пациентам признать: они переживают естественные реакции (которые могут быть перенастроены), а используя множество техник, доступных в терапии эмоциональных схем, могут изменить свои эмоциональные реакции.

Например, рассмотрим эмоциональную реакцию застенчивого пациента, когда он в первый раз встречает незнакомцев. Пациент может сообщить, что тревожится и не чувствует себя в безопасности. Интерпретация с эволюционной точки зрения может сообщить ему, что чувства тревоги и незащищенности имели смысл для предков, когда незнакомцы могли нести угрозу или убить. Первыми реакциями, которые могли у них возникнуть, были тревога, неуверенность, стремление избежать встречи. Кроме того, социальная тревога может поддерживаться «умиротворяющим» поведением: тихим голосом, опущенными глазами, изменением позы, извинениями и колебаниями в выражении своего мнения (Eibl-Eibesfeldt, 1972). Такое поведение сообщит незнакомцам, что человек не представляет угрозы. Это будет автоматическим первоначальным эволюционным откликом. Но в терапии эмоциональных схем возникают вопросы. Как автоматический эволюционный отклик становится гиперреакцией на актуальную ситуацию? Являются ли угрозой члены группы, с которой предстоит встретиться пациенту? Они убийцы? Есть ли у них желание унизить пациента? Эмоции настоящие, но они могут быть основаны на ложной тревоге, говорящей о настоящих опасностях, с которыми сталкивались наши предки и которых сейчас нет. Эти реакции срабатывали в прошлом, а сейчас неэффективны. Они могут быть правильными реакциями, но в неподходящее время. Хотя сигналящие об угрозе эмоции основаны на стратегии «лучше перестраховаться, чем проворонить», их чрезмерное распространение может помешать человеку жить продуктивно и получать важный опыт. Знание пациентом того, что он испытывает эмоцию, и того, почему она возникла, необязательно должно привязывать его к этой эмоции.

В данной книге в ходе обсуждения модели эмоциональных схем фокус делается на грусти и тревоге. Но, как отмечалось ранее, социальные эмоции, такие как стыд, вина, унижение, ревность и зависть, – повсеместный и беспокоящий опыт. В целях экономии места в главах 10 и 11 я сосредоточусь на ревности и зависти – в основном потому, что в литературе по когнитивно-поведенческой терапии им уделено меньше внимания, а также потому, что эти сильные эмоции могут приводить к абьюзу, убийству и суициду. Ведь из-за этих чувств люди убивают.

Представления об эмоциях определяют их воздействие

Модель эмоциональных схем предполагает, что представления человека о длительности, подконтрольности, переносимости, понятности, нормальности и других характеристиках эмоций влияет на то, будет ли он тревожиться по поводу испытываемой эмоции или способен выдерживать ее как временный внутренний опыт. Эта модель помогает пациентам распознавать, как конкретные интерпретации и суждения об эмоциях способны ускорить последовательность неадаптивных копинг-стратегий, которые парадоксальным образом поддерживают негативные представления об эмоциях. Любая категория эмоциональных схем приводит к трудностям в выдерживании эмоционального опыта. Как встревоженный человек может быть необъективен при определении угрозы в своем окружении («Самолет упадет», «Надо мной посмеются», «Партнер меня бросит»), подобный процесс происходит и во внутреннем опыте. Для многих людей с тревожными или депрессивными расстройствами само переживание тревоги является угрожающим. Человек с паническим расстройством верит, что нарастание его тревоги – знак того, что у него будет сердечный приступ или он сойдет с ума. Это нужно немедленно проконтролировать. Женщина в состоянии депрессии, которая, оставшись одна, чувствует грусть, верит, что грусть невыносима и является знаком того, что жить на свете не стоит. Она верит, что должна немедленно избавиться от этой эмоции, и поэтому все время думает, пытаясь понять, что происходит. Женщина с ОКР верит, что нарастание у нее тревоги и наплыв мыслей, когда она касается «зараженной» поверхности, – признаки того, как невыносимо это действие. В каждом случае опыт переживания тревоги рассматривается как угрожающий, ужасный и предвещающий рост опасности. И в каждом случае данный опыт подобен сигнализации, срабатывающей на дым. Это ложная тревога. Пациент с негативными схемами эмоций думает, что дымовая сигнализация – это пожар. Сам сигнал опасен. Такова форма мышления: «Если я тревожусь, значит, должна быть опасность».

Здесь можно поспорить. Функциональность тревоги в том, что она мотивирует человека что-то предпринять, чтобы избежать ситуаций, которые действительно могут оказаться опасными. В крайнем случае просто мысль о том, что нечто опасно, может дать мотивацию (необходимый дискомфорт), чтобы сделать что-то другое. Это вроде компьютера, который регистрирует или замечает приближение ракеты. Если в программном обеспечении нет инструкции, как этого избежать, компьютер – лишь обращенная в мир камера. Дисфункциональные эмоциональные схемы (тревога нарастает бесконтрольно и не может быть принята) были адаптивны постольку, поскольку они автоматически (без раздумий и задержки) активизировали защитные и наступательные реакции. Без них мы не выжили бы как вид.

Эмоции – реакция в некоем контексте. Грусть возникает, когда человек переживает потерю; страх – реакция на смертельную угрозу, тревога – на возможную неудачу, злость – на унижение и оскорбление. У каждой эмоции есть своя причина: человек грустит о том, что он один; злится на то, что его оскорбили. Прояснение целей, которые заблокированы или находятся под угрозой, помогает пациенту идентифицировать вопросы, относящиеся к эмоции. Например, сердиться из-за транспорта – значит, возможно, переоценивать «появление в месте назначения вовремя», испытывая сильную неприятную эмоцию. Дальнейшее исследование, о чем эта злость, может привести к проблематичным мыслям (например: «Эти люди идиоты», или «Ну что они стоят на пути?», или «Я никогда не добиваюсь, чего хочу»). Эмоции имеют цель; исследование назначения эмоций и стоящего за ними смысла помогает их модифицировать.

Иногда пациенты чрезмерно идентифицируются с эмоцией («Я злой человек», «Я грустный»), вместо того чтобы учитывать контекст ее возникновения («Я сержусь, потому что думаю, что меня кто-то оскорбил»). Некоторые люди рассматривают свои эмоции как черты, которые останутся у них всегда. Это похоже на то, как многие рассматривают свою возможность действовать как нечто зафиксированное либо способное постепенно меняться (Chiu, Hong & Dweck, 1997; Dweck, 2000).

Ценность помещения эмоции в контекст в том, что это способствует большей гибкости при оценке эмоции и реакции на нее (Hayes, Jacobson & Follette, 1994; Hayes et al., 2006, 2012). Поскольку каждый из нас испытывает разнообразие эмоций, нет особого смысла идентифицировать свое Я с конкретной эмоцией. Если эмоции – это не Я, должно быть что-то в ситуации или в том, как ее оценивают, что ведет к такой реакции. Ситуации и оценки могут меняться, эмоции тоже. Это имеет прямое отношение к оценке эмоции, потому что поднимает вопрос ее постоянства во времени, а также уникальности эмоции в конкретной ситуации или ее интерпретации и той степени, в которой эмоции способны меняться. Терапия эмоциональных схем подчеркивает контекст эмоции, ее изменчивость, интерпретацию контекста и возникающие реакции регуляции.

Часто эмоциональные схемы и стратегии регулирования эмоций – это проблемы, а не решения

Пациенты могут считать, что проблема заключается в ситуации («реальности») либо в испытываемых ими эмоциях. Например, мужчина, сидящий один в своей квартире, может думать, что он один и в этом проблема. А то, что он один, значит, что ему должно быть одиноко и грустно. В результате он боится возникновения таких чувств и упорно избегает оставаться в одиночестве, цепляясь за саморазрушительные отношения. В его голове быть одному автоматически означает включение негативных мыслей вроде: «Наверное, я один потому, что я неприятный человек», «Я никому не нужен», «Я всегда буду одиноким». В этой ситуации реальность одиночества «должна» приводить к депрессии. В отличие от представления, что такая ситуация должна привести к грусти и одиночеству, он может считать, что большая проблема – говорить себе о том, что он одинок. Таким образом, более традиционные техники когнитивной терапии способны помочь направить мужчину в сторону оценки тенденции к сверхгенерализации, катастрофизации, навешиванию ярлыков и занятию предсказаниями. Возможно, не надо менять ситуацию (или избегать ее), а скорее развивать более адаптивные способы ее рассмотрения.

При этом с тех пор, как ощущения грусти, одиночества, пустоты и отчаяния активизировались, этот человек может начать использовать их проблематичные «решения». Сюда входят такие стратегии, как попытка подавления, игнорирования, нейтрализации или устранения эмоций с помощью психоактивных веществ или переедания. Или он будет снова и снова думать на тему, «как мне решить эту проблему самостоятельно». Веря, что трудные эмоции можно устранить мгновенно, он думает, что такое решение – единственное. Однако решения сами стали проблемами вместе с проблематичными схемами.

Так как применяемые стратегии контроля эмоций снижают их интенсивность лишь на время, эмоции возвращаются, подтверждая, что проблема сложнее, чем мужчина думал. Он может активизировать использование таких стратегий, как навязчивые мысли или алкоголь, но эмоции все равно возвращаются. Тогда уже мысль об их возвращении заставляет его еще больше тревожиться и сильнее бояться своих чувств, а грусть, тревога и отчаяние усиливаются.

В отличие от проблематичных стратегий контроля эмоций, используемых этим одиноким мужчиной в своей квартире, терапевт эмоциональных схем помогает усвоить наличие и разнообразие стратегий, которые не подавляют эмоции, а учат думать и действовать, принимая их как данность. Например, терапевт может предложить этому человеку принять эмоцию как «фоновые помехи», звук или песню «на заднем плане», пока он занимается другими делами. Наблюдая за эмоцией (как он наблюдал бы за фоновым шумом), он учится принимать ее как временный опыт, при этом отдаваясь другому опыту. Таким образом, пациент может использовать осознанность, отстраняясь от эмоции и «слыша мелодию», которая играет. Отстранение позволяет пациенту наблюдать, как эмоция приходит и уходит. Кроме того, другие дела могут стать вознаграждением: прослушивание музыки, упражнения, чтение, тренировки, общение с друзьями, планирование. Все это может происходить, пока эмоция «играет на заднем плане». То есть пока мужчина находится в своей квартире с болезненными эмоциями на заднем плане, он способен выполнять упражнения, активизирующие позитивные эмоции, например упражняться в благодарности. Сосредоточившись на ней, он перестанет подавлять переживание одиночества и скорее признает, что его жизнь достаточно велика, чтобы вмещать весь спектр чувств.

Валидация влияет на другие эмоциональные схемы

Терапия эмоциональных схем подчеркивает важность одобрения со стороны терапевта и самоодобрения пациента. Валидация здесь понимается как признание элемента правды в мыслях и чувствах человека. Другими словами: «Я понимаю, почему ты так думаешь и почему в твоих мыслях и чувствах есть смысл». Например, пациент, который жалуется на чувство одиночества, грусть и отчаяние, когда находится один в квартире, сообщает о своих мыслях и чувствах по этому поводу. Подтверждающий терапевт может сказать: «Я могу понять, почему вы думаете, что ваше одиночество будет длиться вечно, и почему это вас сильно огорчает». Подтверждение не равносильно согласию. Терапевт не говорит: «Ваше одиночество будет длиться бесконечно». Он скорее скажет: «В ваших чувствах есть смысл, а учитывая ваши мысли, есть смысл и в том, что вы чувствуете себя обескураженным». Валидация – это попытка быть зеркалом, отражающим мысли и чувства пациента. Но оно не только зеркалит происходящее у пациента внутри, но и предлагает окно для иного опыта, другого смысла и эмоций.

Наше исследование, подробно описанное в главе 3, показывает, что валидация коррелирует с большинством других измерений терапии эмоциональных схем. Пациенты, которые верят, что их одобряют, верят и в то, что могут выражать свои эмоции, что их эмоции не являются неподконтрольными, в них есть смысл, и что они могут выдерживать смешанные эмоции, принимать переживаемое. Кроме того, одобрение связано с меньшим количеством навязчивых мыслей и обвинений, более низким уровнем депрессии и тревоги.

Почему одобрение эмоций человека так важно? Неудивительно, что выражение и одобрение близки, хотя выражение само по себе не очень коррелирует с депрессией, тревогой, навязчивыми мыслями и большинством других эмоциональных схем. В противоположность теориям эмоций, основанным на катарсисе, имеет значение не просто выражение эмоций, но и когнитивные компоненты одобрения. Например, человек, получающий подтверждение, понимает, что выражает эмоции, но они не выйдут из-под контроля и не будут длиться вечно. Вероятно, потому что выражение без одобрения лишь переживается как все, утрачивающие силу (и фрустрирующие), приводя к росту интенсивности выражения. Далее это приводит к большей депрессии, тревоге и злости. Выражение с подтверждением позволяет человеку верить, что в его эмоциях есть смысл и что другие люди могут чувствовать то же самое. Так как навязчивые мысли часто представляют собой стратегию придания эмоции смысла, валидация может «замкнуть» повторяющуюся фиксацию на мысли или чувстве: «Если для вас в моих эмоциях есть смысл, в них должен быть смысл». Одобрение достигает важных целей. Парадоксальным образом некоторые люди не хотят одобрять того, кто жалуется; они утверждают, что одобрение лишь поощрит постоянные жалобы. Хотя интуитивно в этом можно видеть смысл, обоснование спутывает выражение и одобрение. Если человек выражает неприятные чувства в надежде получить одобрение и если одобрение происходит, дальнейшее выражение ни к чему. Это подобно постулату теории привязанности: постоянный плач ребенка, не получающий ответа, приводит к тому, что плач продолжается, а успокоение плачущего младенца «завершает систему», как мог бы казать Боулби (Bowlby, 1969, 1973, 1980). Валидация завершает и систему, в которой идет поиск разделенного смысла.

Проблемные убеждения относительно валидации я рассматриваю в главе 6. Терапия эмоциональных схем подчеркивает валидацию не только как ценный компонент терапевтических отношений, но и как действенное орудие модификации эмоциональных схем, устранения проблематичных стратегий регуляции эмоций. Терапевт эмоциональных схем будет часто говорить в своих комментариях, что в эмоциях пациента есть смысл, а его убеждения (если они верны) могут быть беспокоящими, что другие могут чувствовать то же самое, что важно быть услышанным и понятым.

В некоторых случаях пациенты сами себя обесценивают, говоря, что они не имеют права чувствовать то, что чувствуют, что они «просто жалуются», потому что «слабые» и «гадкие», раз испытывают такие эмоции (Leahy, 2001, 2009b). Самообесценивание – другая стратегия контроля эмоций, основанная на вере в то, что «если я высмею свои чувства, они уйдут». Это может напоминать обесценивание со стороны родителей, которые в детские годы пациента относились к нему пренебрежительно («Это неважно»), критично («Ты как маленький») или не справлялись с собственными проблемами («Мне и моих забот хватает»). Самообесценивание не поможет увидеть смысл в эмоции и нормализовать ее, добавляет самокритики и, как следствие, депрессии, а также тревоги в новую смесь эмоциональных проблем, с которыми приходится мириться. Люди, обесценивающие себя, могут чувствовать стыд, раскрывая собственные эмоции и мысли, пытаться избавиться от эмоций и держать их при себе, боясь быть униженными. Терапевт эмоциональных схем знает об этой проблеме и будет обращаться к нежеланию, которое чувствует пациент, делясь мыслями и чувствами: «Я понимаю, что временами кажется естественным держать эмоции при себе и скрывать свои мысли. Есть масса причин для того, чтобы люди что-то скрывали. Вероятно, вы не чувствуете, что готовы. Вам требуется время, чтобы понять, что вы чувствуете и думаете; или вас беспокоит, как я отреагирую. Интересно, вы думали о сдерживании эмоций и о том, чтобы держать все при себе?»

Подтверждение страха самораскрытия позволяет пациенту узнать, что терапевт понимает и принимает его нежелание раскрываться, что он открыт для обсуждения происходящего.

Расширение личных возможностей – цель терапии эмоциональных схем

Ключевой элемент любой когнитивно-поведенческой модели – то, что пациента направляют к поведению и опыту, которые могут переживаться как некомфортные, вызывающие страх, беспокоящие. Так включается экспозиция с предотвращением реакции при лечении ОКР, длительная экспозиционная терапия посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), поведенческая активация в терапии депрессии, экспозиция интероцептивными стимулами в лечении панического расстройства и конфронтация иерархии пугающих стимулов при лечении конкретной фобии. Дискомфорт, фрустрация и отвращение (в некоторых случаях) – средства достижения цели. То есть неприятный эмоциональный опыт – это инструмент, двигающий пациентов вперед. Однако многие приходят на терапию с целью избавиться от дискомфорта и устранить фрустрацию, а в результате некоторые не будут подчиняться постоянным экспозиционным техникам или преждевременно бросать терапию. Модель эмоциональных схем предполагает, что терапия продуктивно сосредоточена на целях личностной эффективности, более полном смысле жизни и достижении желаемых целей. Я обозначаю все эти цели, вместе взятые, как «расширение личных возможностей», предполагая, что помощь пациентам в приобретении большего контроля над способностью участвовать в выполнении трудных заданий даст им возможность приходить к большему смыслу жизни. Скорее эта модель предполагает, что развитие способности выдерживать трудные эмоции как средство для достижения цели будет полезнее фокусирования на ослаблении неприятной эмоции. Другими словами, подобно ACT и DBT, терапия эмоциональных схем предполагает, что желание делать трудные шаги, стремясь к целям, которые высоко ценятся, – подход, более полезный для пациентов.

Модель расширения возможностей, приведенная здесь, предполагает, что пациент задаст три вопроса (Leahy, 2005d, 2013): 1) «Чего я хочу?»; 2) «Что мне надо сделать, чтобы это получить?»; 3) «Хочу ли я это сделать?»

Так, пациенту, который хочет похудеть на 20 фунтов (цель), придется есть меньше и тренироваться больше (что нужно сделать). Вопрос в том, хочет ли пациент делать то, что для этого необходимо. Эмоциональный дискомфорт, самодисциплина, личные жертвы и принятие фрустрации – составные части соглашения.

Терапевт эмоциональных схем прямо конфронтирует вопрос готовности: «Вы готовы делать то, чего не хотите делать, чтобы получить желаемое?» Действительно, он может сказать пациенту: «Цель заключается в том, чтобы каждый день делать то, чего вы не хотите делать, чтобы развить самодисциплину, которая необходима, чтобы достичь того, что для вас важно». Здесь модель выступает скорее за формирование жизнестойкости, чем за то, чтобы поставить целью комфорт.

Терапевт может сделать главной целью формирование толерантности к дискомфорту (своего рода «психическую мышцу»), чтобы пациент каждый день настаивал на высокой ценности мысли: «Я человек, делающий то, что делать трудно».

Терапевт может предположить, что источник настоящей гордости – преодоление препятствий, а не достижение чего-то или обладание чем-то: «Подумайте о том, что вы сделали в своей жизни [примеры: родить ребенка, закончить колледж, помочь другу или больному члену семьи, усвоить навык]. Какие из этих дел были связаны с дискомфортом и фрустрацией?» Вероятно, каждое дело приводило к значительному дискомфорту. И продолжить: «Гордость приходит, когда мы выдерживаем дискомфорт, делая то, что трудно, чтобы достигать целей, которые имеют для нас ценность».

Здесь особенно полезны два понятия – конструктивный дискомфорт и успешное несовершенство (Leahy, 2003, 2005d). Конструктивный дискомфорт относится к переживанию некомфортного опыта на пути к достижению ценимого результата. Один из примеров – готовность пережить дискомфорт интенсивных упражнений, чтобы улучшить свою физическую форму. Успешное несовершенство включает готовность неустанно участвовать пусть в неидеальном поведении, но зато двигаясь к целям, которые мы ценим. Здесь снова готовность к регулярным упражнениям, даже если это неполная разминка, может продвинуть пациента, который хочет сбросить вес, ближе к цели иметь лучшую форму. Пациентов поощряют ежедневно отслеживать опыт выполнения некомфортных упражнений и видеть, что они – часть более широкой палитры движения к значимым целям. Акцент сдвигается с позитивных чувств, комфорта или переживания счастья к способности эффективно использовать дискомфорт. Терапевт может спросить: «Если вам все равно придется чувствовать дискомфорт, почему бы благодаря этому чего-нибудь не достичь?»

С точки зрения расширения возможностей данный подход предполагает развитие эффективного инструментального поведения и самоэффективности. Он включает следующие аспекты: ориентацию на будущее, ориентацию на цель, решение проблем, личную ответственность, личную отчетность, инвестирование в дискомфорт, откладывание удовольствия, настойчивость, планирование, риск, продуктивность, научение и трудности, а также гордость за сделанное. Вот определение этих аспектов.

• Ориентация на будущее – работает на будущую награду.

• Ориентация на цель – устанавливает ясные цели и поддерживает сосредоточение на них.

• Решение проблем – рассматривает фрустрацию как возможность решить проблему.

• Личная ответственность – задает стандарты поведения (например, стандарты того, что правильно и нравственно) и формирует восприятие человека как ответственного за свои действия.

• Личная отчетность – позволяет оценивать себя соответственно вышеназванным стандартам и рассматривать себя как ответственного за результат, когда это уместно.

• Инвестирование в дискомфорт – рассматривает дискомфорт как необходимую инвестицию в личный прогресс.

• Откладывание удовольствия – готовность отложить удовлетворение, чтобы получить награду позже; другими словами, готовность «делать накопления» на будущее.

Модель расширения личных возможностей представлена на рис. 2.1.

Рис. 2.1. Расширение возможностей и эмоции

Терапия эмоциональных схем повествует не о том, чтобы хорошо себя чувствовать, быть счастливым и жить идеальной жизнью. Она признает, что полнота жизни означает множество эмоций: одни могут быть радостными, другие грустными, а некоторые переживаются как ужасные. Не бывает привязанности без потерь, нет обретения смысла без возможности утратить иллюзии и стремления без фрустрации. Терапия эмоциональных схем подчеркивает мудрость этих слов: «Через это нужно пройти и двигаться дальше». Она поощряет каждого пациента рассматривать себя скорее как человека, делающего то, что трудно, чем как человека, который ищет легкие пути. Модель эмоциональных схем включает такие понятия, как «конструктивный дискомфорт», «успешное несовершенство», «психическая устойчивость», «сохранение ориентации на свои ценности» и «наблюдение за трагедией» как компоненты устойчивости и полноценной жизни.

Если бы люди могли справляться только с ситуациями, лишенными стресса, на свете уже не было бы человечества. Наши предки ежедневно сталкивались со смертью и боролись за пропитание, хищники нападали на них, соседи насиловали и убивали. Жизнестойкость была, вероятно, обычным человеческим качеством, иначе первобытные люди просто легли бы и умерли. Но этого не произошло. Они справлялись с трудностями и выживали. Главная тема терапии эмоциональных схем: жизненные трудности тяжело выносить, они ранят, лишают нас иллюзий и приводят к тому, что мы испытываем весь спектр эмоций. Признание факта, что это часть имеющей смысл жизни, помогает человеку нормализовать, подтвердить и принять ее высокую цену.

В этой главе описано, как теории эмоций можно дополнить социально-когнитивными моделями. (После краткого обзора других теорий эмоций я исследую специфические аспекты концептуализации эмоций и стратегии их регуляции, а также их связь с психопатологией.)

Гросс (Gross, 1998, 2002) предположил, что регуляция эмоций может происходить в нескольких точках общей цепочки событий. Он рассматривает стратегии регуляции эмоций, «сосредоточенные на предшествующем событии» и «сосредоточенные на реакции», то есть стратегии, направленные на то, чтобы справиться с проблемой, и на совладание с проблемой после того, как возникла эмоция. Сначала люди могут предпочесть выбор менее беспокоящих ситуаций – избегать того, что запускает проблемные эмоции. Например, мужчина, переживающий разрыв отношений, может избегать мест, куда он и его партнерша ходили вместе. Хотя избегание способно снизить тревогу и стресс, если полагаться на него, это уменьшает возможность наград за успешное преодоление препятствий. Также люди могут выбрать модификацию ситуаций с помощью решения проблем или активации поведения, например, включаясь в другое, более вознаграждающее поведение или, как в случае с расставанием, в отношения с новыми людьми. На самом деле решение проблем – часто используемая копинг-стратегия (Aldao & Nolen-Hoeksema, 2010, 2012a, 2012b). Однако не все стрессовые ситуации можно исправить с помощью модификации или решения проблемы. Так что нежелательные эмоции все же могут возникнуть.

Когда такие эмоции возникли, люди могут предпочесть отвлечься от стимулов, вызывающих трудности. Но в целом отвлечение не является эффективной стратегией совладания с жизненными неурядицами. Или они могут использовать когнитивную реструктуризацию, чтобы оценить ситуацию по-новому. В примере с разрывом отношений мужчина может поискать преимущества ситуации, оценить бывшую партнершу более негативно или рассмотреть другие варианты как более благоприятные. Когнитивная реструктуризация – отличительная черта когнитивной терапии; есть свидетельства того, что это эффективно, хотя даже с рациональной реструктуризацией могут возникнуть трудные эмоции. Наконец, люди могут преобразовать свои эмоциональные отклики или попытаться их контролировать путем подавления, например, когда человек, переживающий разрыв отношений, злоупотребляет психоактивными веществами или старается «перестать чувствовать себя так плохо». Гросс и Джон (Gross and John, 2003) обнаружили, что переоценка ситуации может быть более эффективной, чем подавление эмоции; фактически подавление вело к росту активности симпатической нервной системы.

Выдвинутая Лазарусом модель оценки стресса предполагает, что люди переживают стресс как результат оценки внешнего давления (стрессоров), которому они противостоят (Lazarus, 1999; Lazarus & Folkman, 1984). Эта оценка способности справиться предполагает, что в стрессе есть когнитивный компонент, но в модели Лазаруса акцент сделан на внешних источниках трудности. Модель эмоциональных схем предполагает, что люди могут отличаться в том, как они оценивают свой опыт переживания стресса. Например, могут оценивать стресс (тревогу, фрустрацию) в разных измерениях, таких как длительность, понятность и контролируемость. Эти оценки, то есть эмоциональные схемы или представления об эмоциях, могут возвращаться в виде реакции на стресс, которая увеличивает или уменьшает интенсивность его переживания. Так, если я верю, что моя фрустрация в совладании с трудной ситуацией пройдет быстро, что она понятна и контролируема, я не буду волноваться сильнее. И наоборот, если я верю, что моя фрустрация будет длиться неделями, что она непонятна и выйдет из-под контроля, я переживу дополнительный стресс. В самом деле, можно почувствовать еще больший стресс из-за дополнительного стресса, запустившего каскад стрессового опыта и его оценок (см. рис. 3.1).

Рис. 3.1. Оценка стрессора, копинга и эмоции

Эмоциональные схемы в данной модели отличаются от эмоциональных схем, описанных Гринбергом и его коллегами в модели терапии, сфокусированной на эмоциях (напр., Greenberg & Safran, 1987, 1989, 1990). В модели Гринберга эмоции имеют когнитивное содержание, которое может иметь ценность, то есть эмоции активизируются и говорят нам что-то о значении опыта.

Например, эмоция грусти может «содержать» мысль: «Я всегда буду один». Модель эмоциональных схем опирается на важные идеи модели Гринберга, но определяет схемы как понятия, оценки и стратегии, которые отдельные люди задействуют, обращаясь к своим эмоциям. Признавая, что вызов эмоции часто активизирует ассоциирующиеся с ней мысли (что также соответствует модели эмоций Бека), модель эмоциональных схем делает еще один шаг к исследованию того, каковы индивидуальные представления человека о самой эмоции. Модель эмоциональных схем – это социально-когнитивная модель, в которой эмоции являются объектами, а не источниками мыслей и образов. Так мы можем узнать, что человек думает о длительности, контролируемости и понятности эмоции. Именно эти представления особенно интересны терапевту.

Готтман и его коллеги по эмоционально сфокусированному подходу идентифицируют метаэмоциональные «философские» представления, которые могут иметь родители об эмоциях своих детей (Gottman, Katz & Hooven, 1996). Самая позитивная философия такого рода – эмоциональный коучинг, состоящий из пяти компонентов: осознание даже эмоции низкой интенсивности в себе и другом, рассмотрение негативной эмоции ребенка как возможности стать для него более близким и значимым человеком, подтверждение эмоций ребенка, помощь в обозначении эмоции, решение проблем и постановка целей вместе с ребенком (Gottman et al., 1996). Готтман идентифицировал и другие проблематичные реакции на детские эмоции, такие как пренебрежение, презрение/критика и непереносимость. Пренебрегающий родитель минимизирует эмоции ребенка («Не беспокойся. Это не так страшно»); презирающий и критикующий навешивает на ребенка ярлык чудака и незрелого («Прекрати вести себя как маленький»); а неспособный это вынести родитель реагирует, указывая на собственные трудности с данной эмоцией («Я не могу с этим справиться. У меня своих проблем полно»).

Исследования эмоционального коучинга показывают, что он облегчает физиологический процесс эмоциональной регуляции у ребенка. Некоторые из них говорят о том, что представления родителей об эмоциях детей в значительной степени влияют на их стратегии воспитания и результаты для детей (Dunsmore & Halberstadt, 1997; Eisenberg, Cumberland & Spinrad, 1998; Halberstadt et al., 2013; McGillicuddy-De Lisi & Sigel, 1995). Хальберштадт и ее коллеги (Halberstadt et al., 2013) разработали опросник «Родители об эмоциях детей», включающий семь шкал: «Цена позитива», «Цена гнева», «Манипуляция», «Контроль», «Родительские знания», «Автономия», «Стабильность». Было выявлено, что эти измерения имеют непосредственное отношение к родительским практикам социализации детей. Модель эмоциональных схем опирается на готтмановскую модель метаэмоциональной философии, распространяя ее на измерения объяснений, оценки и интерпретации, а также на стратегии представлений об эмоциях и их регуляции.

Модель эмоциональных схем опирается и на теории атрибуции о причинах событий и стабильности эмоций (Alloy et al., 1988; Jones & Davis, 1965; Kelley, 1973; Weiner, 1986). Таким образом, несколько интересующих нас измерений – это верят ли люди, что их эмоции характерны для них и, по сути, отличительны (отсутствие консенсуса), являются ли причины данных эмоций внешними, а сами эмоции – неизменными (сохраняющимися в разных ситуациях), то есть стабильными; можно ли, приложив усилия, их контролировать. Другие измерения оценки предполагают вопрос, есть ли смысл в эмоциях (понятны ли они), являются они опасными или вредными, длятся ли они долго и постыдны ли. Кроме того, люди могут иметь представление о ценности выражения эмоций и о том, подтвердят ли их окружающие (или будут презирать и унижать из-за них). Некоторые люди считают, что эмоции – пустая трата времени, что человек всегда должен быть рациональным и что эмоции мешают. Другие думают, что не способны выносить смешанные чувства и должны определиться, что они действительно чувствуют.

Модель эмоциональных схем признает, что эмоции возникли и эволюционировали, потому что в истории вида были адаптивными – снабжали людей детекцией опасности, быстрыми и интуитивными реакциями, а также средствами для решения проблем. Например, агорафобия, сопровождаемая сильной тревогой и тенденцией к ступору, избеганию или бегству, – это адаптивное приспособление для защиты от нападения хищников там, где индивид уязвим (на открытых или в закрытых пространствах с заблокированным выходом). Аналогичный характер носит большинство распространенных страхов: воды, собак, молнии, высоты, пауков. Это адаптивные страхи, защищающие от смертельной угрозы. Модель эмоциональных схем стремится нормализовать множество эмоций (включая тревогу, грусть, гнев, ревность, зависть и стыд) как чувства, возникшие и автоматически включающиеся, когда возникает релевантный для человека стимул или ситуация. Как показано в главе 2, эволюционная модель эмоций помогает нормализовать – и даже признать универсальными – эмоции и увидеть в них смысл, тем самым признавая эмоциональный опыт человечества, делая эмоции понятными и уменьшая вину, стыд, другие чувства.

Эволюционная и биологическая модели эмоций иногда противопоставляются социально-конструктивной модели: утверждается, что эмоции обусловлены биологически либо когнитивно и культурально. Модель эмоциональных схем признает ценность обоих подходов. Она рассматривает биологическую обусловленность и универсальность эмоций как информацию, говорящую о том, что эмоции понятны и нормальны, и, таким образом, обращается к когнитивным аспектам: как увидеть смысл в эмоции и сделать ее легитимной. Например, зависть (часто осуждаемая эмоция) в модели эмоциональных схем связана с биологическими универсалиями иерархии доминирования, борьбой за статус и ресурсы, настаиванием на честном распределении. Модель также относит эмоцию зависти к социальным конструкциям, безосновательно осуждающим ее как «постыдную». Таким образом, у человека могут быть сконструированные социальные представления о биологически заданных эмоциях и о том, что их вызывает.

Кроме того, многие люди придерживаются модели эмоционального перфекционизма. Они верят, что их эмоции могут быть ясными, тотально подконтрольными, удобными, «хорошими» и полностью приемлемыми. Эмоциональный перфекционизм относится к модели теории психики, которую я обозначаю как чистый разум. Люди, придерживающиеся веры в чистый разум, считают, что у них не должно быть нежелательных, навязчивых мыслей; «антисоциальных» чувств; фантазий, которые кажутся «нечистыми», «аморальными», или противоречивых и запутанных ощущений, мыслей или эмоций. Модель эмоциональных схем предполагает, что эмоции часто представляют собой хаотичный каскад запутывающего шума и непредсказуемого опыта вроде вертящегося калейдоскопа восприятия и ощущения и что попытки обладать чистым разумом приведут только к неудаче в подавлении и контроле непредсказуемого. Чистый разум – это допущение, которое стоит за непереносимостью смешанных чувств («Да, но я не знаю, что на самом деле чувствую»), вины и стыда из-за мыслей и образов («Что со мной не так, если у меня такие чувства?») и веры в то, что эмоции недоступны пониманию («Ума не приложу, что со мной не так»).

Иллюзии чистого разума сродни экзистенциальному перфекционизму, вере в то, что жизнь должна следовать идеальным курсом, а человеку следует понять, «что он должен делать». За этим стоят допущения о том, что есть некий путь, которым человек должен идти, любовь и труд должны быть идеальными, конфликты в отношениях – это всегда плохо, а выбор должен давать однозначное направление. Экзистенциальный перфекционизм – вечно живая философия, касающаяся того, каким должен быть жизненный опыт человека. Например, тому, кто столкнулся с рядом желанных альтернатив, приходится трудно, потому что он думал, что должен найти «настоящую страсть» и определить, «чем должен заниматься», что ему не придется идти на компромиссы. Он верил: конфликты в паре означают, что отношения обречены, вместо того чтобы думать, что они являются частью отношений. Он был уверен: амбивалентность – плохой знак, вместо того чтобы думать, что она часто неизбежна.

Следующие главы этой книги покажут, как экзистенциальный и эмоциональный перфекционизм, а также чистый разум вносят свой вклад в проблемные убеждения и конкретные эмоции и ведут к бесполезным стратегиям эмоциональной регуляции.

Рассмотрим следующую предполагаемую ситуацию. Меньше чем через год работы Джону говорят, что он уволен. Компания сокращала штат, но проверка показала смешанные результаты, и некоторое время он сам был недоволен работой. Джон замечает у себя некоторые физические ощущения: ускоренное дыхание, учащенный пульс, пустоту в желудке. Он думает, что увольнение вызвало сильную эмоциональную реакцию, но не уверен в том, какие эмоции испытывает. Он чувствует себя возбужденным, хочет что-нибудь бросить или ударить, стремится поговорить со своей (теперь бывшей) начальницей, но думает, что это будет унизительно. К тому же понимает, что ему нечего сказать. Джону хотелось бы позвать своего друга Эда, но он чувствует стыд и смущение, думая, что будет досаждать Эду своими заботами. Джон замечает у себя много мыслей: «Не могу поверить, что меня уволили» и «Не могу поверить, что они могли это сделать, ничего не объяснив». А еще он думает: «Моя начальница – нарцисс; для нее ничто и никогда не было достаточно хорошим» и «Без этой работы мне только лучше». Но потом замечает другие мысли: «Я буду безработным, несчастным» и «Ничто мне не помогает». Он начинает думать: «Я чувствую злость, тревогу и грусть, совсем запутался. И еще я почему-то чувствую облегчение». Эти разные мысли кажутся Джону конфликтующими, потому что он верит, что чувство должно быть всегда одно: «Я не могу понять, что на самом деле чувствую». Джон начинает размышлять и зацикливается на эмоциях, пытаясь понять свои чувства. Ему становится стыдно из-за тревоги, он думает, что ощущать тревогу и грусть – признак слабости. Ему все меньше хочется обсуждать это с Эдом и другими друзьями.

Джон изучает свое чувство тревоги: «Наверное, я так тревожусь потому, что не знаю, что теперь будет». Но потом он начинает думать, что тревога – последствие слишком большого количества выпитого кофе: «Может, это из-за кофеина?» А еще задается вопросом: «Беспокойные чувства вызваны внешними событиями или чем-то происходящим внутри меня»? Джон не знает точно, почему тревожится, в итоге грустит, сердится, чувствует себя запутавшимся и при этом испытывает некоторое облегчение: «В этом нет смысла. Я должен чувствовать что-то одно. Какая-то путаница!» Он начинает размышлять о своих эмоциях, пытаясь понять, что чувствует на самом деле: «Мне легче оттого, что меня уволили, потому что я ленивый? Я хотел, чтобы меня уволили?»

Джон думает, будет ли его тревога продолжаться бесконечно: «Я не могу каждый день жить с таким уровнем тревоги. Я не справлюсь». Он боится, что из-за тревоги не сможет спать, хорошо работать или сосредоточиться на том, что нужно делать. Его воображение наполняется мыслями об опасности, когда он начинает думать, что сойдет с ума и на него наденут смирительную рубашку.

Джон решает держать эмоции под контролем, но начинает плакать. Пытаясь сдержать слезы, он чувствует еще большее напряжение, затем делает самокрутку с марихуаной и говорит: «Это меня успокоит». Он думает: «Я должен успокоиться и взять себя в руки – сейчас же! Или я совсем расклеюсь. Кто знает, чем это кончится?»

Джон беспокоится из-за своей тревоги и грусти, полагая, что эти чувства бесконечны. Он не задумывается о том, что может случиться много других событий. Возможно, он завтра проснется и будет рад, что не нужно идти на работу, нет ни рутины, ни тупика, ни монотонности, ни вечно критикующей начальницы. Он не думает, что почувствует облегчение и сможет пообедать с Эдом или другим другом. Джон не может вспомнить, что другие тяжелые чувства растворились со временем и новым опытом. Ведь эмоции текучи, изменчивы и летучи, постоянно приходят и уходят. Он фокусируется на одном чувстве и одной детали – его уволили. Ему трудно сделать шаг назад и признать, что иные чувства, моменты и общение с людьми однажды заслонят этот опыт. Сосредоточившийся на своей эмоции в конкретный момент времени, он едва ли способен предвидеть, что пройдет и это, поэтому начинает паниковать, желая чувствовать себя лучше и немедленно избавиться от тревоги. Джон видит мир сквозь негативные схемы своих тревожных чувств, схемы, которые привязывают его к настоящему моменту и не дают видеть альтернативы в будущем.

Как показывает эта выдуманная история, у бедняги Джона – целый спектр негативных убеждений и схем, касающихся эмоций. Для него в эмоциях нет смысла. Он не чувствует, что может выразить их открыто, чтобы получить подтверждение, и постоянно думает о своих ощущениях. Ему стыдно, он не может вынести свои смешанные чувства и верит, что они выйдут из-под контроля, будут длиться бесконечно. Джон – хороший пример того, как негативная оценка эмоций способна привести к проблемным копинг-стратегиям. На рис. 3.2 дана модель эмоциональной схемы. В главе 5 я покажу, как эта таблица может использоваться в социализации пациента согласно данной модели.

Давайте изучим рис. 3.2 на примере Джона. Он начинает с широкого спектра эмоций: гнев, тревога, грусть и чувство облегчения. Потом замечает эти чувства и до некоторой степени обозначает их. Затем он рассматривает эмоции как проблематичные. Джон уверен, что нет смысла чувствовать некоторые эмоции (такие как облегчение); испытывает стыд за свою тревогу и грусть. Он думает, что эмоции выйдут из-под контроля и будут длиться бесконечно; не нормализует спектр эмоций и не понимает, что многие люди на его месте чувствовали бы то же самое. У него отсутствует толерантность к своим смешанным чувствам. Джон размышляет, почему он чувствует то, что чувствует, и пытается идентифицировать, что чувствует на самом деле. Интерпретируя свои эмоции негативно, он пытается подавить их, куря марихуану; избегает людей, потому что стыдится и не хочет быть обузой. Он обвиняет и бывшую начальницу, и себя; размышляет о том, что случилось, чтобы «что-то придумать»; беспокоится о будущем. Джон – яркий пример проблематичного стиля эмоционального реагирования на трудную жизненную ситуацию.

Рис. 3.2. Модель эмоциональных схем

…Представим Мэри, которая замечает, что чувствует себя некомфортно. Возможно, ей трудно определить, что это за эмоция. Сначала она распознает физические ощущения, такие как дрожание пальцев, ускоренное сердцебиение, головокружение. Думая об этих ощущениях и о том, что случилось, она может распознать, что в данный момент чувствует грусть. Первый шаг в проблематичной последовательности эмоциональных схем заключается в том, что грусть Мэри ее озадачивает: она не понимает, что заставляет ее грустить, и начинает оценивать свою грусть негативно: «Я не должна грустить», «Я не имею права грустить», «Никто не стал бы грустить в этой ситуации» и «Никто бы меня не понял». Затем Мэри начинает чувствовать себя беспомощной из-за грусти, потому что не знает ее причину. Потом она думает, что грусть будет продолжаться бесконечно, захлестнет ее, она не справится и потеряет контроль над собой. Мэри велит себе перестать грустить; она сердится на себя за то, что грустит, и это заставляет ее чувствовать себя еще более беспомощной. Затем она решает, что лучше всего избегать поведения, которое обычно доставляло ей удовольствие, потому что ей грустно и нет энергии. Мэри беспокоится, не желая стать обузой для других. Ведь если она грустит, ничто не поможет ей почувствовать себя лучше: «Если я грущу сейчас, я и с друзьями буду грустной». Она самоизолируется и начинает думать о своей грусти, а в результате ей становится еще грустнее. Порочный круг: эмоция – оценка – проблематичный копинг – эмоция (см. рис. 3.3) – обычное следствие неудачи в применении стратегии регулирования эмоции, происходящей из-за проблематичного объяснения своей эмоции.

Рис. 3.3. Цикл эмоции и негативных эмоциональных схем для чувства грусти

Сравните сценарий Мэри с тем, который иллюстрирует более адаптивную модель эмоциональных схем и более полезные стратегии совладания со своей грустью. Эта модель показана на рис. 3.4. Согласно ей, Мэри грустит и способна обозначить свою эмоцию как грусть. Кроме того, она может ее нормализовать, потому что видит в ней смысл; способна получить подтверждение от подруги и понять, что ее грусть – типичная реакция (другие люди почувствовали бы то же самое). Мэри верит, что грусть временная и у нее есть пределы, поэтому может на некоторое время ее принять. Нет необходимости подавлять грусть, чтобы избавиться от нее. Мэри не паникует из-за этой эмоции.

Мэри активизирует несколько стратегий эмоциональной регуляции, дающих хорошие шансы на позитивный исход. Она старается понять, есть ли проблема, требующая решения; думает, не интерпретировать ли ситуацию по-новому («Это не катастрофа»); способна отвлечься на другие дела и исправить конкретный момент. В результате применения более адаптивных эмоциональных схем и стратегий эмоциональной регуляции ее настроение улучшается.

Рис. 3.4. Цикл совладания с грустью, использование адаптивной модели эмоциональных схем

Модель эмоциональных схем основана на идее, что эмоция проходит череду действий, начиная с происшествия, за которым следует эмоциональный опыт (волнение, возбуждение и – как заметил Платон – «душевный трепет») (Sorabji, 2000). Затем может последовать оценка, исследование альтернативных действий или интерпретаций, решение действовать. Кроме того, в осознании эмоций можно рассматривать последовательность событий: человек распознает эмоцию, интерпретирует ее, рассматривает ценности и цели, думает об альтернативах усиления или ослабления эмоции.

Теперь рассмотрим альтернативную версию с опытом потерявшего работу Джона. Он замечает, что сердится, грустит, тревожится и чувствует небольшое облегчение. Что происходит? Он потерял работу. И Джон идентифицирует свои цели: найти новую работу, но также получать удовольствие от жизни, пока он безработный. Он рассматривает интерпретации: «Чья это вина?», «Всегда ли я буду безработным?», «Можно ли поискать другую работу – лучше, чем прежняя?», «Как мне проводить время?». Затем Джон решает встретиться с друзьями, дать себе время, чтобы исцелиться, и чем-то заниматься, параллельно ища новое место и думая о будущем. Таким образом, действия в ответ на эмоцию могут включать распознавание возбуждения и эмоций, нормализацию, признание, принятие длительности, понятности и природы смешанных чувств; идентификацию целей и ценностей в значимой работе; принятие на себя ответственности за свою жизнь; приобретение новых навыков и удовольствие от жизни; активацию планов и поведения, которые дадут приятный и значимый опыт.

Модель движения предполагает необходимость задать себе вопрос: «Если возникнет эмоция, о чем я подумаю или что сделаю после этого?» Модель эмоциональной схемы предполагает, что есть два параллельных паттерна движений: один сосредоточен на мыслях и действиях, относящихся к ценностям и целям, другой – на интерпретации, проработке и использовании эмоции; он также имеет отношение к ценностям и целям. Например, врач может спросить пациента об эмоции негодования: «В том, что вы сейчас чувствуете возмущение, может быть смысл, но как долго вы собираетесь возмущаться? Куда хотите прийти и какими ценностями стремитесь руководствоваться?» Эмоция – только шаг, одно движение в этой последовательности.

В модели эмоциональных схем существует 14 аспектов концептуализации и оценки эмоции и реакции на нее. Здесь я даю краткий обзор всех этих аспектов, а в следующих главах показываю, как они оцениваются, и представляю техники, которые могут быть использованы в работе с ними.

Длительность

Как долго длятся эмоции? Некоторые люди верят, что переживаемые ими эмоции будут длиться долго – до бесконечности. В клинической практике мы с коллегами часто слышим, как пациенты говорят: «Иногда я боюсь, что если позволю себе сильное чувство, оно не пройдет». Люди, которые верят в долгие эмоции, не воспринимают их как временные и ситуативные. Иногда эмоциональный опыт может рассматриваться как «черты личности» («Я грустный человек»). Вместо того чтобы помочь принять эмоции как временное явление, данный аспект приводит людей к вере в то, что болезненные эмоции могут сохраняться и приводить к страданиям.

Контроль

Некоторые пациенты думают, что их эмоции неконтролируемые и что их нужно подчинять контролю: «Боюсь потерять контроль, если позволю себе некоторые из этих чувств», «Беспокоюсь, смогу ли я контролировать чувства; я просто могу сойти с ума». Для некоторых людей мысль об утрате контроля является пугающей, она заставляет верить, что необходимо сделать все, лишь бы осуществить контроль.

Понятность

Люди часто думают, что в их эмоциях нет смысла. Они запутались в своих чувствах. Например, кто-то может сказать: «У меня есть чувства, которые я не понимаю», «Я не вижу смысла в своих чувствах», «Я думаю, что мои чувства странные или ненормальные», «Мои чувства будто появляются ниоткуда». Не видя в чувствах смысла, люди начинают ощущать себя запутавшимися в опыте, беспомощными, они не знают, что делать.

Консенсус

Некоторые верят, что их эмоции уникальны и переживаются только ими; отсюда вера в то, что они ненормальные или дефектные. Такие люди говорят: «Я часто думаю, что реагирую чувствами, которые у других не возникают», «Я намного чувствительнее окружающих», «Ни у кого нет таких чувств, как у меня». Или они могут спросить: «У других людей бывают такие же эмоциональные реакции, такой же опыт, как у меня, или в моих эмоциях есть что-то необычное?» Нормализация чувств и опыта – важный компонент когнитивной терапии тревоги, ПТСР и ОКР. Если пациенту с ОКР помочь понять, что подобные фантазии и чувства свойственны многим людям, у него уменьшится склонность к негативному обозначению своих навязчивых мыслей (Salkovskis & Kirk, 1997). В модели эмоциональных схем признание факта, что у других бывают аналогичные чувства, – это форма подтверждения, то есть процесс, призванный ослабить депрессию и тревогу.

Вина и стыд

В какой степени человек переживает стыд, вину или смущение по поводу своей эмоции? Это измерение относится к вере в то, что некоторых чувств у человека быть не должно, и отражается в комментариях типа: «Испытывать некоторые чувства неправильно», «Мне стыдно за мои чувства». Люди, которые ощущают стыд или вину, могут быть склонны критиковать себя за эмоции, прятать их от других, беспокоиться или грустить по поводу испытываемых эмоций.

Рациональность

Люди, которые больше склоняются к рациональности, чем к переживанию эмоционального опыта, верят, что быть логичным или рациональным – высший способ функционирования. Они думают, что их эмоции можно устранять или контролировать, чтобы они не мешали эффективному решению проблем и деятельности. Примеры акцента на рациональном: «Я должен быть рациональным и логичным во всем», «Вы не можете полагаться на чувства, определяя, что для вас хорошо».

Упрощенный взгляд на эмоции

Некоторые люди верят, что по поводу тех или иных вещей они должны чувствовать что-то одно; им трудно испытывать смешанные чувства. В ряде случаев это принимает одну из форм раздельного мышления о самих себе («Я совсем плохой») или других («Он совсем плохой»). Дифференцированный, сбалансированный или комплексный взгляд на себя и других включает осознание того, что у одного и того же человека могут быть разные и конфликтующие качества – в зависимости от ситуации и времени. Потому что и конкретный человек, и другие люди изменчивы. Более дифференцированное мышление позволяет скоординировать явно конфликтующие чувства, которые порой неизбежны. Примеры упрощенных взглядов на себя и других: «Я не выношу, когда у меня возникают противоречивые чувства: например, когда один и тот же человек нравится и не нравится», «Испытывая к кому-то противоречивые чувства, я запутываюсь и расстраиваюсь», «Люблю чувствовать полную определенность насчет того, как я отношусь к самому себе». Упрощенный взгляд на эмоции отражает двойственный взгляд на опыт: все или ничего.

Ценности

Есть люди, которые подчеркивают ценности и верят, что эмоции – их естественное следствие и что они направляют жизнь. Поэтому необязательно чувствовать себя хорошо, лучше жить жизнью, имеющей смысл. Акцент на ценностях может родиться из экзистенциальной когнитивной модели переработки эмоций. Некоторые люди способны верить, что их тревога, депрессия и гнев помогают прояснить, что для них действительно важно, позволяя эмоциям перерабатываться. Терапия эмоциональных схем предполагает, что ценности помогают выявить значение действия и опыта, чтобы люди узнали, что по-настоящему имеет значение, придать глубину и содержание неизбежным трудностям. Утверждения, которые отражают данный подход: «Есть более высокие ценности, к которым я стремлюсь», «Когда я подавлен и грущу, то задаюсь вопросом, что для меня ценно».

Выражение

Некоторые люди считают, что могут выражать свои эмоции, отпускать их, делиться ими с другими и сообщать о полном спектре испытываемых чувств. Готовность выразить чувства отражает принятие факта о важности эмоций, о том, что они способствуют изменениям и пониманию. Конечно, простое проживание эмоций не всегда отражает веру в то, что это полезно; это говорит лишь о том, что человек готов и способен выражать эмоции. Примеры такого выражения: «Я верю, что важно позволять себе плакать, чтобы мои чувства выходили», «Я чувствую, что могу открыто выразить свои эмоции».

Валидация

Некоторые люди верят, что есть аудитория, принимающая их эмоции, то есть другие люди их ценят и проявляют эмпатию. Как показано в главе 6, валидация влияет на множество других измерений эмоциональной схемы. Оно нормализует эмоцию, уменьшает вину и стыд, помогает различить эмоции и выяснить, что эмоциональный опыт можно принять и вынести, а также показывает, что в эмоциях есть смысл. Примеры разной степени веры в валидацию: «Другие люди понимают и принимают мои чувства», «Я не хочу, чтобы о некоторых моих чувствах кто-то знал», «Мои чувства никому не нужны».

Принятие

Некоторые люди позволяют себе переживать чувства, тратят мало энергии на их сдерживание. Принятие – лишь признание того, что существующее действительно существует. Это позволяет проживать жизнь в этом мире, включая эмоции как часть реальности. Идеальное принятие предполагает отсутствие оценки, контроля или страха; можно отметить стартовый пункт, с которого начинать или не начинать действовать. Принятие подобно тому, чтобы позволить чему-то быть. Примеры комментариев, показывающие разные степени принятия: «Я принимаю свои чувства», «Я не хочу допускать у себя некоторые чувства, но знаю, что они у меня есть».

Обвинение

Типичная реакция некоторых людей на свои негативные эмоции – обвинение в этих чувствах окружающих. Они могут чувствовать, что их провоцируют, поступают с ними нечестно, эксплуатируют, игнорируют, плохо относятся или просто не понимают. Однако в каждом случае причина того, что они чувствуют себя так, как чувствуют, в том, что кто-то заставил их испытывать эти чувства. Примеры, иллюстрирующие обвинение: «Если бы другие люди изменились, я бы чувствовал себя намного лучше», «Другие люди вызывают у меня неприятные чувства».

Бесчувственность

Некоторым людям трудно испытывать эмоции; они утверждают, что чувствуют себя оцепеневшими, ничего не чувствуют, оторваны от реальности. В модели эмоциональных схем бесчувственность рассматривается как следствие эмоционального избегания, которое сдерживает эмоциональную переработку опыта. Без доступа к прямому опыту эмоции такие люди не способны узнать, что эмоции переносимы, что они не захлестнут и не сделают беспомощным, что эмоции не длятся вечно. Пациенты, переживающие бесчувствие, часто говорят: «Я чувствую себя эмоционально тупым: у меня нет эмоций».

Руминации

Иногда люди застревают на одной эмоции: прокручивают в голове один факт, что они испытывают неприятное чувство, задают себе вопросы без ответа («Что со мной не так?»), снова и снова обращаются к негативному опыту. Руминации могут рассматриваться как проблематичный стиль копинга, попытка совладания с нежелательными мыслями и эмоциями. Люди, которые без конца руминируют, уверены, что нельзя отпустить эмоцию или мысль, что им надо принять решение; они не могут принять, что мысль – это просто мысль, а эмоции носят временный характер (Wells, 1995). Согласно модели эмоциональных схем, руминации – это проблематичная стратегия совладания с неприятной или нежелательной эмоцией, которая заставляет человека буксовать на эмоциональном опыте или воспоминании, снова вызывая негативную эмоцию и не позволяя продуктивно функционировать. Примеры комментариев постоянно руминирующих пациентов: «Чувствуя себя подавленным, я сижу один и думаю о том, как мне плохо», «Я часто спрашиваю себя: “Что со мной не так?”», «Я вечно думаю о своих чувствах или физических ощущениях».

Аспекты отношений с другими когнитивно-поведенческими моделями

Многие из вышеперечисленных аспектов подходят к другим терапевтическим моделям. Так, чрезмерный упор на рациональность и логику или антиэмоциональность рассматривается как проблематичный в моделях катарсиса или фокусирования на эмоциях, но не имеет прямого отношения к когнитивной модели. Модель, сфокусированная на эмоциях, предполагает, что чрезмерная рациональность способна помешать выражению, подтверждению и самопониманию, которые следуют из разрешения выражения эмоций. Модель АСТ (Hayes et al., 2012) понимает чрезмерную рациональность как форму избегания опыта, выстраивая из языка и логики барьеры на пути богатства и смысла получения прямого опыта. Способность осознавать, что у человека могут быть конфликтующие и сложные чувства, – признак высокоуровневого функционирования Эго, когнитивной дифференциации и когнитивной сложности в модели развития Эго (Loevinger, 1976); это также часть диалектического мышления, которое является центральным компонентом DBT (Linehan, 1993, 2015). Подобным образом АСТ предполагает, что пояснение ценностей человека – важный компонент терапии, тем более что ценное для человека действие может дать ему мотивацию и оправдание, чтобы выносить трудный эмоциональный опыт. Акцент на целенаправленной жизни или жизни, которую стоит прожить, также характерен для DBT.

Акцент на выражении эмоций имеет долгую историю и восходит к предложенной Фрейдом модели катарсиса. Но в этом отношении люди сильно различаются. Когнитивная модель не считает выражение эмоций per se (само по себе. – Примеч. пер.) фактором ослабления депрессии и тревоги, а модель катарсиса и эмоционально сфокусированная модель подчеркивают важность такого выражения для уменьшения негативного аффекта и в случае с эмоционально сфокусированной теорией – роста понимания и принятия. Пеннебейкер и его коллеги утверждали, что экспрессивное письмо может давать серьезный позитивный результат в плане эмоций и благополучия (напр., Pennebaker & Chung, 2011). Межличностная теория Джойнера предполагает, что проблематичные стили выражения эмоций, особенно негативного аффекта, могут отдалить других людей (напр., Joiner, Brown & Kistner, 2006).

АСТ подчеркивает роль принятия и психологической гибкости в широком спектре психопатологии (Blackledge & Hayes, 2001; Hayes, 2002, 2004; Hayes et al., 2006, 2012), а DBT предполагает, что радикальное принятие – это во многих случаях начало эффективных изменений (Linehan, 1993, 2015). Исследование плача показывает, что люди, которые стараются сдерживать слезы, переживают дистресс (Labott & Teleha, 1996). Подобным образом открытие парадоксального эффекта подавления мыслей, то есть попытки прогнать нежелательные мысли и чувства, приводят к тому, что впоследствии данный опыт возрастает, подсказывает, что принятие чувств должно ослаблять депрессию и тревогу (Purdon & Clark, 1994; Wegner & Zanakos, 1994). Теории фокусирования на эмоциях и катарсиса тоже предсказывают, что принятие чувств ведет к более быстрому излечению от депрессии и тревоги.

Теория эмоциональных схем рассматривает обвинение как проблематичный стиль совладания с негативной эмоцией, потому что оно берет ответственность за эмоцию и переносит ее на кого-то другого, над кем у вас нет контроля. Таким образом, обвинять других в том или ином чувстве равносильно беспомощности в борьбе с этим чувством. Более того, обвинение других за эмоцию легко может привести к другим негативным схемам, таким как руминации, рассмотрение своих эмоций как длительных, возникновение чувства, что другие вас не поймут и не одобрят. Модель, сфокусированная на эмоциях, не предполагает, что обвинение других – полезное противоядие от депрессии и тревоги, а модель катарсиса рассматривает обвинение как смещение или проекцию негативных чувств в отношении себя, приводящее к обратному отношению между депрессией или тревогой и обвинением. Когнитивные модели не поддерживают модель катарсиса; скорее, с их точки зрения, можно утверждать, что обвинение других – вариант фокуса «осуждения», в котором негативные суждения могут применяться к себе и другим.

Бесчувственность может стать крайним вариантом отсутствия принятия или «опыта избегания» эмоции (Hayes et al., 2012). Подавление как стиль копинга, иногда характеризующийся алекситимией, был связан с дисфорией, расстройствами пищевого поведения и соматизацией (Taylor, Bagby & Parker, 1991; Weinberger, 1995). Эмоционально фокусированная терапия подчеркивает важность вызывания эмоций для доступа к значениям, потребностям и проблемным копинг-стратегиям человека (Greenberg & Watson, 2005). DBT также считает эмоциональное бесчувствие противоположностью радикального принятия и часто воспринимает его в качестве другой формы эмоционального избегания. Поведенческие модели страха и тревоги утверждают, что активация «схемы страха» – необходимый компонент его модификации (напр., Foa & Kozak, 1986).

Нолен-Хексема (Nolen-Hoeksema, 2000), Пападжорджио и Уэллс (Papageorgiou and Wells, 2001a) показали, что постоянные руминации часто связаны с сильной депрессией и тревогой. Такие люди думают, что навязчивые мысли готовят их к худшему и помогают найти решение проблемы. АСТ рассматривает такие руминации как форму негибкости и избегания опыта, которые приводят к застреванию людей на том, что у них в головах (Hayes et al., 2004, 2012; Hayes, Wilson, Gifford, Follette & Strosahl, 1996).

Как отмечалось ранее и в дальнейшем развитии этой теории, модель эмоциональных схем перекликается со многими темами, которые были ключевыми элементами других теорий. Например, избегание опыта или эмоций описано в АСТ; ценности – тоже ее важный компонент; валидация – важный элемент DBT, а метакогнитивное осознание и тревога напоминают нам о представлениях о природе эмоций. Но модель эмоциональных схем отличается от предшествующих моделей тем, что это социальная когнитивная модель индивидуальной теории эмоций и эмоциональной регуляции. То есть она старается описать содержание мышления, убеждения и предположения, схемы и модели, характеризующие интерпретацию эмоций человеком и его представления о том, как эти эмоции регулируются. Действительно, модель эмоциональных схем до некоторой степени схожа с общей моделью схем, предложенной Беком и его коллегами, но в ней схемы касаются природы эмоций. Модель эмоциональных схем может проследить свою историю до модели социально-когнитивных процессов, предложенной Хайдером (Heider, 1958) и раскрывающей объяснения отдельными людьми психических и межличностных феноменов. Модель эмоциональных схем может рассматриваться и как социально-когнитивная модель эмоционального опыта.

Существует эмпирическое подтверждение модели эмоциональных схем в отношении тревоги, депрессии и иных форм психопатологии. Из 14 измерений эмоциональных схем 12 в значительной степени коррелируют со шкалами Опросника депрессии Бека (BDI–II) и Опросником тревожности Бека (BAI) (Leahy, 2002). В отдельном исследовании пошаговый множественный регрессионный анализ показал, что вина/стыд, руминации, контроль и обесценивание – лучшие предикторы депрессии по BDI–II (Leahy, Tirch & Melwani, 2012). В другом исследовании – отношения между тревогой, психологической гибкостью и эмоциональными схемами – множественный регрессионный анализ показал, что тревожность лучше всего предсказывают показатели веры в контроль, психологическая гибкость и длительность (Tirch, Leahy, Silberstein & Melwani, 2012).

Метакогнитивная теория предполагает, что тревога активируется и поддерживается «когнитивным синдромом внимания», который характеризуется управлением угрозой и проблематичными стратегиями психического контроля (Wells, 2005a, 2005b, 2005c, 2009). Беспокойные люди верят, что беспокойство готовит их к негативным событиям и помогает их предотвращать; при этом должен сохраняться фокус на содержании мыслей (когнитивное осознание). Они думают, что беспокойство неподконтрольно и должно подавляться. Так, беспокойство заключается в дилемму позитивных и негативных представлений о нем. Альтернативная модель – теория избегания эмоций Борковеца и его коллег, согласно которой беспокойство как когнитивная стратегия временно подавляет опыт тревожного возбуждения или избегает его (Borkovec, 1994; Borkovec, Alcaine, & Behar, 2004; Borkovec, Lyonfields, Wiser, & Deihl, 1993).

Модель эмоциональных схем выстраивает мост между мета-когнитивной моделью и моделью эмоционального избегания, предполагая, что негативные представления об эмоциях могут привести к активации конкретных метакогнитивных моделей беспокойства. В исследовании отношения между получаемым показателем негативных представлений об эмоциях, суммированным по показателям Шкалы эмоциональных схем Лихи [LESS]), каждый из метакогнитивных факторов Опросника метакогниций-30 Уэллса (MCQ-30) значительно коррелирует с негативными представлениями об эмоциях, добавляясь к конструктной валидности LESS (Leahy, 2011b). Эти данные об отношениях между LESS, MCQ-30 и депрессией подсказывают, что метакогнитивные факторы беспокойства могут частично активироваться из-за негативных представлений об эмоциях. Паттерн предикторов во множественном пошаговом регрессионном анализе тревоги (измеряемой с помощью BAI) тоже отражает эту интегративную метаэмоциональную – метакогнитивную модель. Так, лучшими предикторами тревоги оказались вера в контроль эмоций (LESS), неконтролируемость и опасность беспокойства (MCQ-30), позитивное беспокойство (MCQ-30) (негативное), когнитивное самосознание (MCQ-30), вера в то, что эмоции нельзя понять (MCQ-30), и в то, что они не одобряются (LESS).

При изучении удовлетворенностью интимными отношениями был разработан опросник по 14 измерениям с целью оценить, как участник рассматривает реакцию партнера на свои эмоции (Опросник эмоциональных схем отношений, или RESS; Leahy, 2010b). Другими словами, оценивается индивидуальное восприятие представлений партнера об эмоциях. Каждая из 14 шкал RESS значительно коррелировала с удовлетворенностью в браке, измерявшейся по Шкале взаимной адаптации в паре, или DAS (Leahy, 2012a). И снова благодаря множественному регрессивному анализу были получены интересные данные, особенно касающиеся важности валидации. Пошаговый порядок предикторов LESS по удовлетворенности в браке (DAS) был следующим: более высокий уровень валидации, меньший уровень обвинения, высокий уровень ценностей, менее упрощенный взгляд на эмоции, более высокая понятность и большее принятие чувств (Leahy, 2011a). Эти данные говорят о том, что валидация может модифицировать другие эмоциональные схемы, помогая в эмоциональной регуляции. Возможно, поэтому переполненные эмоциями пациенты ищут одобрения.

Дальнейшая поддержка важности валидации отражена в данных пошаговых предикторов LESS по Шкале алкогольной зависимости по многоосевому клиническому опроснику Миллона (MCMI–III). Наиболее информативными предикторами алкогольной зависимости LESS по MCMI–III оказались: валидация, ценности, упрощенное представление об эмоциях, обвинение, консенсус и бесчувствие (Leahy, 2010a). Эти данные подсказывают, что люди с историей алкогольной зависимости верят, что их эмоции не одобряются и не связаны с ценностями; у них есть трудности с переносимостью смешанных чувств; они обвиняют других, верят, что другие не чувствуют то же самое, часто испытывают эмоциональное бесчувствие. Возможно, такие люди могут развить одобрение, связь с ценностями, дифференциацию сложных эмоций, уменьшить обвинение, отыскать консенсус в ходе групповых встреч «Анонимных алкоголиков».

Исследование предикторов высоких показателей по Шкале пограничной личности MCMI–III показало следующие предикторы: понятность, руминации, валидация, бесчувственность, обвинение, упрощенное представление об эмоциях, контроль, ценности и рациональность (низкий показатель). Люди, набравшие высокие баллы по этой шкале, верили, что в их эмоциях нет смысла, были склонны к руминациям, получали меньше одобрения, проживали бесчувствие, обвиняли других за свои чувства, имели трудности с переносимостью смешанных чувств и были убеждены, что их эмоции неконтролируемы, не связаны с их ценностями, а также мало акцентировали рациональность. Эти данные хорошо согласуются с моделью пограничного расстройства личности по DBT, подсказывая, что «мифы об эмоциях» составляют центральную характеристику данного расстройства и что обесценивание в этом случае – самое уязвимое место, а недостаток эмоциональной регуляции является важной характеристикой.

Эмоциональные схемы так или иначе имеют отношение к широкому спектру расстройств личности. Взрослые пациенты заполняли опросник LESS и Шкалы расстройств личности в MCMI–III (Leahy, 2011a). Те, у кого были более высокие показатели избегающей, зависимой и пограничной личности, демонстрировали крайне негативный взгляд на свои эмоции, а те, у кого были более высокие показатели нарциссической и демонстративной личности, имели о своих эмоциях чрезмерно позитивное представление. Неожиданно люди с высокими показателями компульсивной личности тоже показали позитивные взгляды на свои эмоции. Последнее открытие может показывать возможность того, что компульсивные личности не различают на шкале мысли и эмоции, полагая, что то, что они думают или чувствуют, имеет для них смысл. Сравните эти результаты с результатами множественного регрессивного изучения людей с высокими показателями нарциссической личности: ниже – показатели по вине/стыду, выражению эмоций и размышлениям, выше – по ценностям. Эти данные подсказывают, что нарциссичные люди испытывают менее сильную вину за свои эмоции и верят, что могут выражать свои чувства, меньше думают о том, как они чувствуют, и верят, что эмоции связаны с их ценностями. Так же как нарциссичные люди могут идеализировать свою идентичность, они, кажется, идеализируют и свои эмоции.

Описанное выше исследование показывает, что эмоциональные схемы коррелируют с широким спектром нарушений: депрессией, тревогой, хроническим беспокойством, химическими зависимостями, дисфункцией отношений и расстройствами личности. Модель эмоциональных схем предполагает, что как только эмоция была вызвана, интерпретации, реакции и стратегии эмоционального регулирования начнут определять, будет эта эмоция сохраняться, расти или убывать. Конечно, корреляционный анализ не может дать четкого ответа на вопрос о причинах, но множество важных открытий говорит о том, что эмоциональные схемы – значимая часть опыта переработки эмоций.

Определенные эмоциональные схемы чаще, чем другие, предсказывают некоторые нарушения. Например, стыд/вина, руминации, контроль и валидация были наиболее информативными предикторами депрессии по BDI–II (Leahy, Tirch & Melwani, 2012). Неудивительно, что вина оказывается предиктором депрессии по BDI–II, потому что в BDI–II многие вопросы отражают критику и сожаление о сделанном. Согласно работе других исследователей, размышления сильно коррелируют с депрессией, так как при депрессии размышления часто оказываются копинг-стратегией (Nolen-Hoeksema, 1991, 2000; Papageorgiou & Wells, 2004, 2009; Wells & Papageorgiou, 2004). Контроль был главным предиктором депрессии, подсказывая, что люди, чувствующие себя бессильными изменить плохое настроение, вероятно, будут депрессивными. Это согласуется с беспомощностью и теориями депрессии, объясняющими беспомощность, которые предполагают, что вера в эффективность заключается в том, чтобы прийти к желаемому результату и избежать негативного результата. Это важные факторы, определяющие начало и сохранение депрессии (Abramson, Metalsky & Alloy, 1989; Alloy et al., 1988; Panzarella, Alloy & Whitehouse, 2006). В исследовании Лихи, Тирча и Мелвани (Leahy, Tirch & Melwani, 2012) негативные представления о контроле эмоций в значительной степени коррелируют с неприятием риска и психологической гибкостью; предположительно, люди меньше склонны что-то менять и рисковать, если верят, что их эмоции не регулируются, и менее склонны отвечать гибко в разных контекстах, если верят, что не способны контролировать эмоции.

Идея, что подтверждение эмоций – главный предиктор депрессии, подтверждает позицию, согласно которой депрессия включает межличностный компонент поддержки и контактов. Это соответствует нескольким теориям депрессии, включая теорию, стоящую за интерперсональной психотерапией (Klerman, Weissman, Rounsaville & Chevron, 1984), межличностной теорией депрессии Джойнера (Joiner et al., 2006; Joiner, Van Orden, Witte & Rudd, 2009), теорией привязанности (Bowlby, 1969, 1973, 1980), теорией ментализации (Bateman & Fonagy, 2006; Fonagy & Target, 2006), теорией объектных отношений (Kohut, 1971/2009, 1977) и теориями, стоящими за клиент-центрированной терапией (Rogers, 1951; Rogers & American Psychological Association, 1985) и DBT (Linehan, 1993, 2015).

Но как работает валидация? Согласно LESS, валидация значительно коррелирует со всеми 13 эмоциональными схемами, кроме рациональности (Leahy, неопубликованное исследование, 2013). Множественный пошаговый регрессионный анализ показал, что наиболее информативными предикторами обесценивания были вина, большая длительность и меньшая понятность. Таким образом, пациенты, которые чувствовали одобрение, были менее склонны обвинять других, верили, что их эмоции не будут длиться вечно и что в них есть смысл. Поучительно то, что валидация – центральная эмоциональная схема, относящаяся почти ко всем остальным схемам, в большой степени предиктор депрессии, обвинения, длительности и понятности. В следующих главах я подчеркиваю важность одобрения и самообесценивания в практике терапии эмоциональных схем.

Подобным образом множественный регрессионный анализ эмоциональных схем для тревоги (по BAI) также показал, что контроль, психологическая гибкость и вера в длительность – наиболее информативные предикторы тревоги (Tirch et al., 2012). Тревога часто переживается как распутывание или потеря контроля над опасностью ситуации или испытываемыми человеком эмоциями (Barlow, 2002; D. M. Clark, 1999; Hayes, 2002; Heimberg, Turk & Mennin, 2004; Hofmann, Alpers & Pauli, 2009; Mennin, Heimberg, Turk & Fresco, 2002; Rapee & Heimberg, 1997; Wells, 2009; Wells & Papageorgiou, 2001). Например, паническое расстройство отражает веру в то, что единичный опыт тревоги приведет к «развалу» организма, безумию и угрозе здоровью или жизни; расстройство социальной тревожности (в прошлом социальная фобия) отражает веру в то, что человек потеряет контроль над тревожными ощущениями и будет унижен, а ПТСР (которое до недавнего времени диагностировалось как тревожное расстройство) отражает веру в то, что неконтролируемая опасность присутствует здесь и сейчас. Более того, убеждения, что контроль необходим, поскольку его потеря приведет к дальнейшей катастрофе, лежат в основе парадокса большинства тревожных расстройств (что человеку нужно контролировать ощущения и эмоции, что он не может их проконтролировать, поэтому нужен дальнейший контроль). Люди становятся более тревожными, так как думают, что потеря контроля опасна. На самом деле подходы осознания и принятия помогают пациентам отказаться от попыток контролировать тревожные мысли, ощущения и эмоции, а вместо этого занять безоценочную позицию наблюдателя по отношению к феноменологическому опыту (Hayes et al., 2006, 2012; Roemer & Orsillo, 2009).

Учитывая роль негативных представлений и конкретных эмоциональных схем в целом ряде психологических проблем, цель терап

Научный редактор:

Дмитрий Викторович Ковпак, врач-психотерапевт, к.м.н., доцент кафедры общей медицинской психологии и педагогики СЗГМУ им. И. И. Мечникова, председатель Ассоциации Когнитивно-Поведенческой Психиатрии

© 2015 The Guilford Press

A Division of Guilford Publications, Inc.

© Перевод на русский язык ООО Издательство «Питер», 2019

© Издание на русском языке ООО Издательство «Питер», 2019

© Серия «Сам себе психолог», 2019

© Роберт Лихи, 2018

* * *

Мой дорогой друг и коллега профессор Роберт Лихи уже много лет возглавляет Американский институт когнитивной терапии, издал более двух десятков монографий, посвященных наиболее актуальным вопросам психотерапии. Три его книги мы уже представили нашим читателям в переводе на русский язык. Теперь наша Ассоциация когнитивно-поведенческой психотерапии совместно с издательством «Питер» предлагает вашему вниманию книгу, посвященную концепции терапии эмоциональных схем (это одна из современных форм когнитивно-поведенческой терапии новой генерации). Ее автор Роберт Лихи – один из наиболее опытных специалистов когнитивно-поведенческого направления психотерапии, ведущий мировой эксперт и методолог.

В отличие от схема-терапии, предложенной Дж. Янгом, фокус внимания терапии эмоциональных схем направлен на представления человека о своих эмоциях и стратегии его взаимодействия с ними. Терапия эмоциональных схем является метаэмоциональной (метакогнитивной), поскольку обращается к убеждениям об эмоциях и к тому, как они воздействуют на их носителя. Она использует наблюдающий и дескриптивный подход, чтобы замечать и принимать эмоцию как «событие» и фактическую данность, нежели пытаться ее избежать или подавить. Использование осознания и принятия подчеркивает важную связь между эмоциями и ценностями. Терапия эмоциональных схем поощряет клиентов использовать свои смыслы, ценности и достоинства, чтобы помогать принятию и проживанию трудных эмоциональных переживаний и возможности обогащать свою жизнь способностью восприятия, проживания и переносимости разных состояний и извлечению из них значимого опыта и расширению репертуара выбора.

Модель эмоциональных схем – это социальная когнитивная модель индивидуальной теории эмоций и эмоциональной регуляции (и в этом ее отличие от предшествующих моделей). Она старается описать содержание мышления и убеждений, схемы и модели, характеризующие интерпретацию эмоций человеком и его представления о том, как эти эмоции регулируются. Модель эмоциональных схем в некоторой степени схожа с общей моделью схем, предложенной Беком и его коллегами, но в ней схемы касаются природы эмоций. Как подчеркивает профессор Лихи, эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях.

Терапия эмоциональных схем рассматривает трудные эмоции – грусть, тревогу, ревность и зависть в качестве универсального опыта. Сложно представить человека, который прожил жизнь, не испытав их. Это предполагает, что трудные эмоции встречаются каждому и что неприятный опыт и болезненные ощущения являются частью наполненной и насыщенной жизни.

Если бы люди могли жить только в комфорте и благополучии, человечество бы уже вымерло. Наши предки, как пишет Роберт Лихи, ежедневно сталкивались со смертью и боролись за жизнь: хищники подстерегали их, соседи нападали и истребляли. Жизнестойкость была, вероятно, обычным человеческим качеством, иначе первобытные люди просто не выжили бы. Но этого не произошло. Они справлялись с трудностями и продолжали свой род.

Терапия эмоциональных схем основана на эволюционной модели, согласно которой эмоции и способы их выражения развивались, потому что помогали защищать живых существ, ими обладавших. Главная идея этой терапии и данной книги – это признание и принятие факта, что жизненные трудности ранят, лишают нас иллюзий и приводят к тому, что мы испытываем и проживаем весь спектр эмоций. Приняв, что это часть имеющей смысл жизни, человеку легче сделать следующий шаг – согласиться с той высокой ценой, которую порой приходится за нее платить.

Модель эмоциональных схем признает, что эмоции и рациональность часто борются друг с другом и состоят в диалектическом напряжении. Хотя важно и то и другое.

Кропотливая многолетняя работа профессора Роберта Лихи дала нам возможность осознанно работать в когнитивно-поведенческом подходе не только с рациональной, но и с эмоциональной сферой не менее продуктивно, конструктивно и деликатно, как это принято в традиционной когнитивно-поведенческой модели. Работа с эмоциональной сферой расширяет возможности когнитивно-поведенческой терапии и спектр выбора клиентов, помогая им принимать самих себя вместе со своими сложными, порой противоречивыми эмоциями. Научение тому, чтобы признавать и принимать болезненные эмоции и формировать их переносимость, толерантность к фрустрации, в терапии эмоциональных схем означает расширение возможностей человека, рост его самоэффективности и более глубокого осмысления себя и жизни. Терапия эмоциональных схем предполагает, что задача – не пытаться свести жизнь к попытке проживания только положительных эмоций, пресловутому рафинированному и сконцентрированному счастью, а развивать свою способность чувствовать все, проживая жизнь во всей ее полноте и разнообразии. Смена жесткой оценочности и догматики веры в «позитив» принятием разнообразия и мультиформатности опыта жизни, развитие своей возможности контакта и проживания всей гаммы эмоций становится более ценным и осознанным выбором. Эта модель способствует восприятию и принятию всех эмоций как части сложной человеческой природы, в том числе обычно гонимых и осуждаемых, таких как гнев, возмущение, ревность и зависть.

Мы предлагаем вам возможность расширить горизонты понимания психотерапии и самих себя. Эта книга станет надежным проводником в увлекательную теорию и практику самой современной модели работы с эмоциями и психикой человека. Мы благодарим нашего уважаемого коллегу профессора Роберта Лихи за эту книгу и возможность прочитать ее на русском языке.

Дмитрий Викторович Ковпак, врач-психиатр, психотерапевт, кандидат медицинских наук, доцент кафедры общей медицинской психологии и педагогики СЗГМУ им. И. И. Мечникова, Председатель Ассоциации когнитивно-поведенческой психотерапии, Вице-Президент Российской психотерапевтической ассоциации

Автор опирался на источники, которые считаются надежными, с целью дать информацию, которая была бы полной и в целом согласовывалась со стандартами практики, принятыми на момент публикации. Но в силу человеческого фактора и изменений, происходящих в бихевиоральной и медицинской областях, а также в сфере психического здоровья, ни автор, ни издательство, ни какая-либо другая сторона, участвовавшая в подготовке этой книги к изданию, не гарантируют, что содержащаяся в ней информация во всех отношениях точна и полна, и не несут ответственности за ошибочность или неполноту результатов, получаемых при ее использовании. Предлагаем читателям сверять приведенные в книге сведения с данными из других источников.

Об авторе

Роберт Л. Лихи – доктор философии, директор Американского института когнитивной терапии в Нью-Йорке, клинический профессор психологии отделения психиатрии в медицинском колледже Вейл Корнелл. Тема его исследований – индивидуальные различия в эмоциональной регуляции. Доктор Лихи – младший редактор «Международного журнала когнитивной терапии» и экс-президент Ассоциации поведенческой и когнитивной терапии, Международной ассоциации когнитивной психотерапии и Академии когнитивной психотерапии. В 2014 году Академия когнитивной терапии наградила его премией Аарона Бека.

Роберт Д. Лихи – автор множества книг, включая недавние работы, написанные в соавторстве: «Планирование лечения и интервенций при булимии и патологическом обжорстве», «Планирование терапии и интервенции при депрессии и тревожных расстройствах» (второе издание) и «Эмоциональная регуляция в психотерапии».

Предисловие

Терапевты, работающие со всеми подходами, до некоторой степени интересуются эмоциональным опытом, который пациенты приносят в терапию. Те, кто использует когнитивное реструктурирование, надеются, что новые пути рассмотрения изменят то, как люди чувствуют; диалектическая поведенческая терапия поощряет пациентов узнавать, как регулировать эмоции, часто кажущиеся хаотичными и пугающими; терапия принятия и ответственности пропагандирует гибкость и толерантность к эмоциям, когда вы живете жизнью, которую цените; мета-когнитивная терапия фокусируется на роли проблематичного полагания на беспокойство и размышления, чтобы справиться с трудностями; активация поведения подчеркивает важность скорее проактивного и вознаграждающего поведения, чем пассивности, изоляции, избегания, а в психоаналитической области терапия ментализации акцентирует внимание на ценности роста осознания и рефлексии психических или внутренних состояний собственного Я и других, тогда как более традиционные психодинамические модели пытаются добраться до эмоций и воспоминаний, которые ассоциируются с давними трудностями. Стратегии, которые в терапии используются для работы с эмоциями, часто связаны с так называемой теорией эмоций. Однако очень мало сказано о том, что об этих стратегиях думает пациент.

До того как встретить Аарона Бека и заняться когнитивной терапией, я активно участвовал в работе по социальному познанию – о том, как люди объясняют причины своего поведения и использования теории черт, о признании изменчивости других и самих себя, заключении о преднамеренности и ответственности. Социальное познание играет важную роль в когнитивно-поведенческой терапии, потому что эмоции человека и используемые им стратегии для их регуляции могут относиться к теории эмоций, которую человек разделяет.

Модель эмоциональных схем предполагает, что с тех пор как эмоции активизировались, мы часто их интерпретируем, и эти интерпретации связаны со стратегиями, которые мы используем, чтобы справиться с эмоциями.

В этой книге показано, как люди думают об эмоциях – своих и чужих. На протяжении всего повествования я описываю чувства, желания и переживания, ссылаясь на них как на эмоции: это грусть, тревога, неприязнь и сексуальные чувства. Я использую термин «эмоциональная схема» для описания представлений о причинах, обоснованности, нормальности и толерантности применительно к сложности эмоции. С тех пор как возникла эмоция (например, тревога), человек оценивает ее природу: «Эта эмоция будет длиться неопределенно долго?», «Другие чувствуют то же, что и я?», «Должен ли я стыдиться своих эмоций?», «Нормально ли испытывать смешанные чувства?», «Могу ли я выражать свои чувства?», «Подтвердят ли другие люди сказанное мной?», «Есть ли смысл в моих чувствах?» Звучит множество других интерпретаций и оценок эмоционального опыта. Верит ли человек, что некоторые эмоции, например гнев, легитимны, тогда как другие, например тревога, – нет? И если эмоция возникла, какие стратегии он активирует, обращаясь с ней? Ищет человек утешения или отдаляется от других, снова и снова думает об одном и том же, обвиняет окружающих, избегает, спасается, становясь пассивным, употребляет психоактивные вещества, интерпретирует происходящее по-другому, берется за решение проблемы, начинает заниматься чем-то полезным, старается отвлечься, прибегает к самоповреждению, диссоциирует, переедает, принимает эмоцию или делает что-то еще?

Более того, эмоциональные схемы также относятся к тому, как человек думает об эмоциях других людей и реагирует на них. Например, когда один сексуальный партнер расстроен, считает ли второй, что его эмоции не имеют значения, патологизирует их и обозначает как ненормальные; верит, что эмоции будут сохраняться неопределенно долго, мешает их выражению или считает, что они препятствуют рациональности и решению проблемы? Основываясь на данных интерпретациях, этот человек критикует и высмеивает другого; говорит ему, что он слишком много жалуется, отдаляется и отказывается говорить на эту тему или пытается убедить партнера в том, что он не должен об этом думать?

Здесь я пишу о том, как люди могут теоретизировать эмоции, и говорю о том, какой вклад теории эмоций вносят в широкий спектр психопатологии. Важно понимать, как негативные интерпретации реальности приводят к грусти или тревоге, либо какой вклад избегание и пассивность вносят в развитие депрессии. Однако стоит отметить, что модель эмоциональных схем пытается расширить наше понимание, предполагая, что с момента, когда эмоция возникает, активируется скрытая теория эмоций данного человека, и это приводит к полезным либо бесполезным стратегиям копинга. Проще говоря, как только вы почувствовали грусть, что вы думаете о ней и что делаете затем? Например, если я думаю, что моя грусть будет продолжаться неопределенно долго и нарастать, я могу прийти в отчаяние и начать искать быстрое решение, принимая психоактивные вещества или просто уходя в себя. И наоборот, если я думаю, что моя грусть – временный опыт и что мои эмоции зависят от того, чем я занят и с кем взаимодействую, я могу активизировать адаптивное поведение. Таким образом, интерпретации приводят к стратегиям, а стратегии ухудшают или улучшают положение.

Нам посчастливилось иметь много ценных когнитивно-поведенческих подходов, которые вооружают пациента пониманием и навыками, дающими надежду перед лицом того, что кажется непреодолимыми препятствиями. Подход эмоциональных схем – это попытка дополнить широкой спектр находящихся в распоряжении терапевта концептуализаций и инструментов. Те, кто использует широкий спектр теоретических ориентаций в когнитивно-поведенческой терапии, и даже представители психодинамической традиции могут найти что-то полезное для себя в описанных ниже наблюдениях и предложениях.

Благодарности

Одно из удовольствий, которое позволяет себе автор книги, – поблагодарить людей, сделавших реальной ее публикацию. Мне посчастливилось работать над многими изданиями с коллегами из The Guilford Press, но я особенно благодарен Джиму Нажотту, долгие годы являвшемуся моим редактором, а также Джейн Кейслар, Мери Спрейбери и Лоре Шпехт Пачкофски, которые упорно трудились над последними книгами и чья помощь была весьма полезна для улучшения текста.

Мне неоднократно везло с коллегами из Американского института когнитивно-поведенческой терапии в Нью-Йорке (www.CognitiveTherapyNYC.com), с которыми я делился идеями, попавшими в эту книгу, и пересматривал их. Особые слова благодарности я адресую Лоре Олифф, Деннису Терчу, Дженни Тейц, Мию Сейджу, Никки Рубину, Виктории Тейлор, Мелиссе Горовиц, Эйму Алдао, Пеггили Вапперман, Мерин Вестфал и другим клиницистам. Пумен Мелвенай и Синдху Шиваджи оказали неоценимую помощь в работе с библиографией, внося правки и дополняя материал, чтобы книга предстала перед читателями в ее окончательном варианте.

Есть много других коллег, которым я очень благодарен, начиная с основателя когнитивной терапии Аарона Бека. Среди остальных – Лорин Б. Аллоу, Дэвид Х. Барлоу, Джудит С. Бек, Дэвид Э. Кларк, Кейт С. Добсон, Кристофер С. Фейрберн, Артур Фримен, Пол Гилберт, Лесли С. Гринберг, Стивен С. Хайес, Стефан Г. Хоффман, Стефен Дж. Холланд, Стивен Д. Холлон, Марша М. Лайнен, Лата К. Макджинн, покойная Сьюзен Нолен-Хоксима, Кори Ф. Ньюмен, Жаклин Б. Персонс, Кристина Пердон, Джон Х. Рискинд, Пол М. Солковис, Зиндел В. Сигал, Джон Тисдейл, Адриан Веллс и Дж. Марк Г. Вилльямс. Нам очень повезло иметь так много выдающихся терапевтов, занимающихся столь важными вопросами. Также мне хотелось бы поблагодарить моего хорошего друга и коллегу Филипа Тейта – он был неисчерпаемым источником поддержки и мудрости, дружбу с ним я высоко ценю. И наконец, я благодарю свою прекрасную жену Хелен, которая продолжает меня вдохновлять и помогает становиться лучшей версией себя, достигать того лучшего, чем я надеюсь быть. Эта книга посвящена ей.

Часть I

Теория эмоциональных схем

Глава 1

Социальная конструкция эмоции

Тебя часто могут видеть улыбающимся, но никогда в жизни не слышать смеющимся.

Лорд Честерфилд. Письма к сыну, 1774

Представьте такую ситуацию. Нед встречался с Брендой три месяца, и для него эти отношения были как американские горки: за ссорами следовала теснейшая близость, а потом – равнодушие Бренды и ее заявления об амбивалентном отношении. А теперь он получил от Бренды сообщение, что их отношения закончены и она больше не желает с ним общаться. Нед в замешательстве; ему кажется, что так завершать отношения жестоко. Его первая реакция – гнев. Думая об этом весь день, он испытывает тревогу и беспокойство по поводу того, что может навсегда остаться один. Затем ему становится грустно; он чувствует себя опустошенным и растерянным. В какие-то моменты ему становится лучше, даже появляется облегчение оттого, что эти отношения кончились. Но потом Нед начинает сомневаться, не самообман ли это. И вскоре он снова переполнен страданием. Нед уверен, что у него должно быть всего одно чувство, а не целый ряд, и не может понять, почему его чувства так сильны. Ведь он был с Брендой «всего-то» три месяца. Он пребывает в негативных чувствах, сидит один в квартире, пьет и объедается фастфудом. Нед начинает думать, что сойдет с ума, если не избавится от этих чувств; вспоминает, как его тетя попала в больницу, когда он был маленьким. Неду стыдно раскрыть всю глубину испытываемых эмоций другу Биллу: он замыкается, не желая стать обузой. «Что со мной не так? – думает Нед и наливает себе еще виски. – Мне станет лучше?»

В нескольких кварталах от Неда в том же городе живет Майкл. Он был в похожих на американские горки отношениях с Карен, от которой только что получил сообщение, что отношения закончены. По сравнению с Недом, Майкл более задумчивый и принимающий происходящее в жизни. Он задумывается о своих чувствах: «Понятно, что раз отношения были запутанными, теперь у меня будет много разных чувств. Это были просто американские горки. Могу лишь представить, как много на свете людей, чувствующих то же самое». Майкл обращается к другу Хуану, который всегда проявлял сочувствие, и говорил, как ему сейчас приходится страдать. Этот разговор получается слегка напряженным, но Хуан и Майкл многое пережили. По ходу беседы Хуан понимающе кивает. Ограничившись парой стаканов пива, Майкл возвращается домой, чтобы отдохнуть. Он думает: «Мне и раньше бывало трудно. Сейчас мои чувства сильны, но я с этим справлюсь». Он понимает, почему сильные чувства имеют для него значение: он действительно хочет серьезных отношений и не собирается сдаваться, если эти отношения закончены. Эмоции – стоящая вещь.

«Невротика Неда» от «хорошего парня Майкла» отличает то, что у Неда – негативная теория собственных эмоций, а Майкл принимает свои эмоции и использует их конструктивно. Я называю два этих подхода к одному событию «эмоциональными схемами» – индивидуальными теориями о природе эмоций и о том, как их регулировать. Один человек может пытаться подавлять эмоции, потому что видит их непонятными, переполняющими, бесконечными и даже постыдными. Другой может принимать эмоции как временную, богатую и сложную часть жизни, присущую человеку и говорящую нам о наших ценностях и потребностях. Терапевтическая модель, которую я описываю в этой книге – терапия эмоциональных схем, – сосредоточена на идентификации индивидуальной, уникальной теории эмоций – своих и другого человека, исследовании последствий этих эмоциональных конструкций, дифференциации полезных и бесполезных способов эмоциональной регуляции, а также помощи человеку в том, чтобы интегрировать эмоциональный опыт в осмысленную жизнь.

Почти каждый человек переживал грусть, тревогу или гнев, но не у каждого бывает сильная депрессия, генерализованное тревожное или паническое расстройство. Что способствует тому, что эмоция сохраняется, а потом развивается в психическое расстройство? На протяжении этой книги я подчеркиваю, что не только опыт эмоций имеет значение, но также их интерпретация и стратегии, используемые человеком для совладания с эмоциями. Есть пути от болезненных эмоций к психопатологии и есть другие – от болезненных эмоций к адаптивным жизненным стратегиям. Взгляд, предлагаемый здесь, заключается в том, что интерпретации человеком болезненных эмоций и его реакции на них определяют, приведет ли данный опыт к психопатологии. Например, человек может переживать сильную печаль и при этом не развить депрессивное расстройство.

Существует много теорий эмоций, которые сильно отличаются друг от друга. Эмоции рассматривались как наследственно обусловленные реакции на эволюционно значимые факторы окружения (Darwin, 1872/1965; Nesse & Ellsworth, 2009; Tooby & Cosmides, 1992)[1]; как электрохимические процессы, возникающие в разных участках головного мозга (Davidson & McEwen, 2012); как последствия «иррационального» мышления (D. A. Clark & Beck, 2010; Ellis & Harper, 1975); как результат оценки угрозы или стрессора (Lazarus & Folkman, 1984); как определение способности к обработке информации (модель инфузии аффекта; Forgas, 1995); как контейнирование информации о потребностях и мыслях, относящихся к этим потребностям (эмоционально-фокусированная модель; Greenberg, 2002) или как первичные явления, то есть предшествующие когниции (Zajonc, 1980). Каждая из этих – и многих других – моделей внесла значительный вклад в наше понимание важности эмоций в повседневной жизни и развитии психопатологии. Предлагаемая здесь модель, которую я называю то «модель эмоциональных схем», то «теория эмоциональных схем», расширяет наше понимание эмоций, предполагая, что важнейшие аспекты эмоционального опыта включают индивидуальную интерпретацию и оценку эмоций, а также стратегию их контроля у отдельного человека. С этой точки зрения эмоция – не только опыт, но объект опыта. Хотя эмоции развились в ходе эволюционной адаптации и могут быть универсальным опытом, индивидуальные интерпретации, оценки и реакции тоже социально сконструированы.

Фриц Хайдер (Heider, 1958) предположил, что отдельные люди имеют представления о себе и других в том, что касается природы и причин поведения, намеренности и организации собственного Я. Хайдер заметил: простой человек – своего рода психолог, использующий модели атрибуции и оценки, чтобы делать выводы о чертах характера и качествах личности. Эта так называемая житейская психология (или здравый смысл) стала основой в области социальной когниции, трансформировавшейся в «теорию разума». Я описываю ситуацию, когда «наивная психология» может распространяться на модель того, как отдельные люди концептуализируют эмоции в самих себе и других и как эти конкретные модели приводят к проблемным стратегиям эмоциональной регуляции.

Теория эмоциональных схем – это социально-когнитивная модель эмоций и эмоциональной регуляции. Она предполагает, что отдельных людей отличают оценка легитимности и постыдности эмоций, интерпретация их причин и потребность в контроле, ожидания в отношении длительности и опасности эмоций, а также стандарты относительно приемлемости их выражения (Leahy, 2002, 2003b; Leahy, Tirch & Napolitano, 2011). Даже если эмоция в высшей степени биологически детерминирована и даже если она относится к конкретным вызывающим ее стимулам, опыт эмоции часто следует за ее интерпретацией: «Есть ли мне смысл тревожиться?», «Почувствовали бы другие люди себя так же, как я?», «Как я могу это проконтролировать?» или: «А я не сойду с ума?» Эти интерпретации, которые я называю теориями эмоций, являются основным содержанием эмоциональных схем, то есть представлений о своих и чужих эмоциях и о том, как их можно регулировать. Я называю теорию эмоциональных схем социально-когнитивной, потому что эмоции – одновременно личное и социальное явление, которое интерпретируется нами и другими людьми, поэтому изменения в интерпретациях (наших и других людей) приводят к изменениям интенсивности эмоций и нервному расстройству.

В этой главе я делаю краткий обзор того, как эмоции и рациональность рассматривались в западной традиции и как западные представления об эмоциях и их проявлениях менялись последние несколько столетий, предполагая, что конструирование эмоций было постоянным процессом. Я также обсуждаю то, как современные модели аффективного прогнозирования предполагают, что «наивные» теории эмоций влияют на принятие решений и актуальный опыт. Аргумент в целом таков: значение имеет не только опыт эмоций, но также наши интерпретации этого опыта и то, что, по нашему мнению, он предвещает.

Краткая история эмоций в западной философии и культуре

Примат рациональности

Платон в «Республике» использует метафору возницы, который пытается контролировать двух лошадей: одна позволяет собой управлять, другая выходит из-под контроля. Он (Plato, 1991) рассматривает эмоции как препятствия к рациональному мышлению и действию, соответственно, отвлекающие от поиска добродетели, и описывает первоначальное влияние событий, ведущее к эмоции, как «колебания души». Если подумать, как происходит движение к рациональному отклику на события, первый толчок может дать «встряска» или «колебание души». Дальнейшие движения предполагают шаг назад и наблюдение за тем, что происходит, потом – рассмотрение релевантной добродетели (например, смелости), затем – изучение действий и мыслей, которые могут вести человека к добродетельной реакции. Как мы увидим позже, модель эмоциональных схем признает, что первый отклик на эмоцию может характеризоваться переживанием дезорганизации и удивления. Также он, вероятно, будет отражать автоматический или бессознательный процесс (Bargh & Morsella, 2008; LeDoux, 2007), то есть, по Платону, «колебание души».

Но люди могут сделать шаг назад, чтобы оценить происходящее в данный момент и понять, какой у них есть выбор, как это относится к связанным с ценностями целям и как их эмоции могут подняться или упасть, в зависимости от интерпретаций того, что они делают. Аристотель рассматривает добродетель как черту характера и практику, которая представляет собой идеальную середину между двумя крайностями желанного личностного качества. В модели эмоциональных схем, как и в модели, лежащей в основе терапии принятия и ответственности (Hayes, Strosahl & Wilson, 2012), существует признание того, что ценности (или добродетели) могут определять то, как человек рассматривает эмоции, и способность выносить дискомфорт в контексте ценимого действия. Цель – не просто эмоция, а скорее смысл, ценность или добродетель, которой человек хочет достичь.

Аристотель (Aristotle, 1984/1995) подчеркивает блаженство (эвдемонию) вести «хорошую жизнь» – переживание счастья или благополучия оттого, что человек действует в соответствии с добродетелями и ценимым им смыслом собственной жизни. Он определяет добродетели как качества характера, которыми человек восхищается в другом. То есть цель – стать таким человеком, каким бы вы сами восхищались. Эмоциональный опыт счастья – результат ежедневной практики добродетелей: умеренность, смелость, терпение, скромность и др. Таким образом, хорошее самочувствие – результат стремления к хорошему и практики в должном поведении, то есть добродетели. Модель эмоциональных схем опирается на взгляд Аристотеля, что практика в ценных привычках, или добродетелях, может способствовать большей адаптации и удовлетворению.

Стоики, например Эпиктет, Сенека и Цицерон, утверждали превосходство рациональности над эмоциями и предполагали, что эмоции ведут к чрезмерным реакциям и потере из виду важных ценностей; то есть отвлекают от добродетели и в конце концов порабощают человека (Inwood, 2003). Они делали акцент на рациональном поведении, избавлении от чрезмерной привязанности к внешнему миру, сдерживании своих желаний, свободе от материального мира и желании одобрения. Упражнения стоиков включали голодание, физический дискомфорт и бедность, чтобы усвоить: человек способен прожить без материальных богатств; созерцание устранения ценимых объектов и людей в жизни человека, чтобы признать их ценность; размышления о каждом дне, который прожит хорошо, и о том, как можно стать лучше; дистанцирование от эмоций и обдумывание рациональных действий; признание того, что жизнь делают плохой мысли, а не реальность сама по себе. Каждый день, по Марку Аврелию, должен начинаться с признания того, что реальность ограниченна, и, принимая ее, важно следовать путем добродетели: «Начинай каждый день, говоря себе: “Сегодня я встречусь с помехами, неблагодарностью, наглостью, предательством, враждебностью и эгоизмом, и причина их всех – незнание обидчиками того, что такое добро и зло”» (Marcus Aurelius, 2002).

В дальнейшем примат когниции получил поддержку в культуре европейского Просвещения, когда акцент все чаще делался на рациональном дискурсе, разуме, индивидуальной свободе, науке и исследовании неизведанного. Локк, Юм, Вольтер, Бентам, Милль (Gay, 2013) и другие старались освободить человеческое мышление от ограничений предрассудка, авторитета и зова эмоций. Новые научные открытия ставили под вопрос авторитет христианской доктрины. Сделанный Кантом акцент на рациональной и добродетельной жизни, основанной на категориальном императиве, освободил моральные суждения от диктата церкви. Теория общественного договора Локка признавала легитимность скорее за договором, чем за грубой властью. А исследование новых территорий привело к признанию того, что культурные нормы – это, возможно, не вечные истины, а произвольные соглашения. Однако на контрасте с привилегированным статусом рациональности и науки Юм утверждал, что разум – раб эмоций, потому что не может сказать нам, чего мы хотим; он лишь способен указать нам, как это получить. Эмоция, по мнению Юма, играет центральную роль. Он утверждал, что эмоции говорят нам о том, что имеет значение, тогда как рациональность помогает достичь целей, поставленных эмоцией.

В XX веке акцент на рациональном, практичном (скорее на открытии фактов), а не на вере, стал центральным в прагматизме, логическом позитивизме, философии обыденного языка и в целом в области аналитической философии. Гилберт Райл (Gilbert Ryle, 1949) в книге «Понятие сознания» отвергает идею существования «духа в машине», критикуя представление о том, что души, умы, личности и другие «предполагаемые структуры» что-то определяют. Представители логического позитивизма, такие как молодой Витгенштейн (Wittgenstein, 1922/2001), Айер (Ayer, 1946), Карнап (Carnap, 1967) и другие, предполагали, что единственным критерием истины является проверяемость, что знание происходит из опыта, а данные эмоций обманчивы и должны подвергаться проверке логического дискурса и ясного определения. Остин (Austin, 1975) и Райл (Ryle, 1949) выдвинули идею, что философия должна сосредоточиться на обыденном использовании языка, чтобы с помощью логического анализа прояснять значение утверждений. Акцент делался на прояснении, логике, эмпиризме (в некоторых случаях) и, если возможно, на сведении их к математической логике. Эмоции рассматривались как помехи.

Примат эмоций

Хотя рациональность и логика всегда имели большое влияние в философии (особенно в западной), эмоция в ходе истории была партнером и играла свою диалектическую роль. Акцент, сделанный Платоном на логике и рациональности, контрастировал с великой традицией греческой трагедии. Действительно, в «Вакханках» Еврипида (The Bacchae, 1920) представлен трагический взгляд, заключающийся в том, что если человек игнорирует бога (Диониса или Вакха), который собирает последователей в пении, танцах и забывании всего, то, как ни странно, он столкнется с полным разрушением в безумии. Игнорирующий эмоции подвергается опасности. Модель эмоциональных схем предполагает, что цель – не чувствовать хорошее, а способность чувствовать все. В этой модели нет более высокого или низкого Я, скорее Я включает все эмоции. Эта модель утверждает включение всех эмоций, даже осуждаемых, таких как гнев, возмущение, ревность и зависть, и их принятие как части сложной человеческой природы.

Ви́дение жизни в греческой трагедии признает неизбежность страдания; что могущественный может пасть, а силы, не подвластные контролю человека и даже его воображению, могут разрушать; что несправедливость часто неизбежна, а страдание других имеет значение для человека, потому что является примером того, что может случиться с каждым. Мы все – часть единой общности хрупких, ошибающихся и смертных людей. По контрасту с трагиками Платон подчеркивал рациональность как путь к власти и контролю, а в трагедии с ее апелляцией к эмоциям видел великий противовес.

В XIX веке Ницше (Nietzche, 1956) предположил, что великий контраст в культуре и философии наблюдается между аполлоническим и дионисийским, то есть между акцентом на структуре, логике, рациональности, контроле и акцентом на эмоциональном, интенсивном, индивидуальном и неистовом выражении полной свободы. Последнее нашло выражение в движении романтизма, которое полностью охватывало эмоции, подчеркивая их интенсивность, опыт, героизм, магическое мышление, метафору, миф, личное и частное, революционное мышление, национализм и пылкую индивидуальную любовь. Предпочтение отдавалось природе перед структурированным миром Просвещения, акцент делался на естественных инстинктах, «благородном дикаре», естественных ландшафтах и свободе от ограничений. Среди ведущих философов-романтиков – Гегель, Шопенгауэр и Руссо; среди ведущих поэтов – Шелли, Байрон, Гёте, Вордсворт, Кольридж и Китс. Романтизм также оказал сильное влияние на музыку, представленный в данной области Вагнером, Бетховеном, Шубертом и Берлиозом (Pirie, 1994).

Одним из романтических направлений XVIII века был сентиментализм, который подчеркивал скорее интенсивность индивидуального развития чувств, а не рациональность или принятые нормы, интенсивное выражение чувств как аутентичность, искренность и силу чувств человека. Действительно, для членов палаты лордов в Британии не было характерно отстаивание своей позиции в слезах. Самоубийство же являлось крайним выражением романтической силы чувств.

В конце XIX и в XX веке экзистенциализм стал главной силой, противостоявшей британской и американской моделям рационализма в философии. Экзистенциалисты подчеркивали роль индивидуальной цели, выбора, признания смертности, условной природы существования и эмоций. Кьеркегор (Kierkegaard,1941) описывал экзистенциальную дилемму ужаса, «болезнь к смерти» и кризис индивидуального выбора. Хайдеггер (Heidegger, 1962) предположил, что философии следует обратиться к последствиям того, что отдельный человек «заброшен» в жизнь и историю, перед ним стоит индивидуальная проблема конструирования смысла. А Сартр (Sartre, 1956) утверждал, что отдельные люди должны решать проблемы того, что становится результатом их конкретной ситуации – использования свободы. Модель эмоциональных схем предполагает, что люди борются со свободой выбора, часто включающей трудности с данностью, которая является спорной частью повседневной жизни, признавая, что выбор, с которым они сталкиваются, предполагает эмоционально сложные проблемы и необходимость компромиссов. Выбор, свобода, сожаление и ужас рассматриваются в этой модели как важные составные части жизни, и эти «реальности» не могут быть устранены простым анализом затраты-выгоды, рационализацией, прагматизмом. Хотя рациональная оценка важна, каждый компромисс предполагает цену. А цена часто неприятна или трудна.

Краткий обзор не способен отдать должное дихотомическому взгляду на эмоции и рациональность в западной культуре (и, конечно, не освещает важность данных факторов в других культурах). Как предположила Нуссбаум (Nussbaum, 2001), каждая область – рациональная и эмоциональная – имеет свою ценность и дает информацию о другой. Модель эмоциональных схем признает, что эмоции и рациональность часто борются друг с другом и состоят в диалектическом напряжении, решая вопрос о том, какое влияние выбрать. При этом важно и то и другое.

Эмоции: культурный и исторический фактор

Новая область истории, названная эмоционологией, прослеживает изменение того, как эмоции рассматривались в разных обществах в разные исторические периоды, и то, как они социализируются. Действительно, изучение истории эмоций дает нам много свидетельств их социальной конструкции (особенно какие эмоции ценятся и подавляются, как меняются правила их выражения). В 1939 году австрийский социальный историк Норберт Элиас написал монументальный труд о возникновении интернализации и самоконтроля в западноевропейском обществе (позже переизданном как The Civilizing Process: Sociogenetic and Psychogenetic Investigations; Elias, 1939/2000). Элиас проследил изменения правил в отношении речи, питания, одежды, приветствия, сексуального и агрессивного поведения, а также других его социальных форм с XIII до начала XX века. С укреплением власти короля и расцветом придворного общества, в котором рыцари несколько месяцев в году жили при дворе короля, правила самоконтроля приобрели большую значимость. Элиас утверждал, что результатом стала значительная степень интернализации эмоций и поведения. В самом деле, слово «куртуазность» (вежливость, courtesy) произошло от слова court (королевский двор. – Примеч. пер.). Яркое выражение эмоций, конфронтации и сексуального поведения отныне перестали быть приемлемыми: данный эмоциональный опыт интернализировался. Кроме того, все более ярко выраженным являлся акцент на личном и приватном в любви, росло ощущение приватного эмоционального Я при распространении чтения и личных дневников, растущих чувства стыда и вины. Макс Вебер (1930) в книге «Протестантская этика и дух капитализма» развивает мысль о том, что интернализация эмоции одновременно создавала эмоциональные условия для капитализма и сама была его побочным продуктом. Откладывание удовлетворения, акцент на работе и продуктивности, ценность успеха как отражения индивидуального достоинства, координация с рыночными процессами и отношений покупателя с продавцом привели к сильному контролю эмоций. И все это отражало социальную конструкцию эмоций.

Дальнейшее развитие управления эмоциями наблюдается в культуре североамериканских пуритан в XVII и XVIII веках с акцентом на контроле гнева и страсти, отрицании мирских удовольствий, с предпочтением скромности, усилением чувства стыда и вины. В XVIII и XIX веках в Америке и Британии растет число книг о поведении, стремившихся научить читателя вести себя подобающим образом. В это время, особенно в Америке, одновременно с коммерцией стала развиваться идея «человека, который сделал себя сам», наблюдался закат аристократии и появление нового класса торговцев, предпринимателей, людей бизнеса, профессионалов. Предполагалось, что человек не ограничен статусом и может подняться, попав в более высокий общественный класс, если научится правильно себя вести. Женщины, хотевшие повысить свой статус, могли полагаться на брак по расчету. С другой стороны, Бенджамин Франклин в «Альманахе бедного Ричарда» (1759/1914) давал читателям советы на каждый день о том, как откладывать удовольствие, говорил о важности накопления, выгодах усердного труда и хорошей репутации. Именно Франклин впервые сформулировал мысль, что «без труда нет выигрыша», и предлагал всем тренироваться по 45 минут в день.

Будущий американский президент Джон Адамс, надеявшийся повысить свой социальный статус в колониях, обычно вставал перед зеркалом, изучая выражение лица и осанку, стараясь контролировать себя, чтобы не демонстрировать ненужных эмоций. Контроль за лицом, телом, жестами и тоном голоса – это были составляющие нового акцента на самоконтроле. Возможно, самой влиятельной книгой о самоконтроле стали «Письма к сыну» британского лорда Честерфилда (1774/2008), в которых автор настаивает на том, чтобы читатель делал следующее: «Оставайся сдержанным», «Не показывай свои настоящие чувства», «Частый и громкий смех – признак глупости и плохого воспитания», «Если можешь, будь мудрее окружающих, но не говори им об этом». Другие книги советовали женщинам прятать свою сексуальность и настоящие чувства за фасадом вежливого безразличия с акцентом на скромности. Стандарт предполагал, что женщина дружелюбна, но не флиртует и не показывает слишком большого интереса к мужчине, должна контролировать его страсть. Женщинам разрешалось краснеть, потому что это знак смущения, вызываемого сексуальностью и флиртом. И снова акцент на контроле за телом, лицом и речью. В XVIII и XIX веках все больше подчеркивалось, что человеку не нужно демонстрировать сильные эмоции и вообще полагаться на них.

Кристофер Лэш в «Гавани в бессердечном мире» (1977) описывает рост значимости дома и семьи как места эмоциональной близости в викторианский период и позднее. Эмоции оказались за закрытыми дверями, приветствовалась домашняя гармония. Викторианский период также стал свидетелем «гендеризации эмоций» – отнесения их к тому или иному полу. Мужчины захватили публичную сферу коммерции, а женщины теперь были заключены в сфере частного – дома. Таким образом, в публичной сфере мужчинам позволялось быть конкурирующими, конфликтующими, амбициозными, а дома и мужчины, и женщины должны фокусироваться на любви, доверии, интимности. Теперь акцент делался на любви между супругами, материнской любви и идиллии (гнев не терпели); ревность осуждалась, так как нарушала гармонию семейной жизни. В этом разделенном мире гнев не рассматривался как допустимый в семейном кругу, но его выражение считалось допустимым для мужчин за пределами семьи, чтобы их мотивировать. При социализации детей в XIX веке страх считался нормальным, но мальчикам говорили, что они должны преодолевать его с помощью смелости. От девочек смелости не ждали. Кроме того, вине теперь придавалось большее значение, чем стыду.

В XIX и в начале XX века эмоциональные нормы продолжали меняться. Со снижением младенческой смертности родители могли надеяться, что их малыши доживут до взрослого возраста, это вело к снижению рождаемости. Отдельный ребенок мог получать больше внимания и, соответственно, вызывать сильную родительскую привязанность и любовь. Большее значение стало придаваться детству как отдельной стадии человеческой жизни; возник дизайн одежды для детей, особое внимание уделялось защите их благополучия. От детей не ждали, что они будут вести себя как маленькие взрослые (Ariès, 1962; Kessen, 1965). Кроме того, развитие коммерческой экономики, особенно сферы услуг и торговли, привело к тому, что нормы выражения эмоций адаптировались к отношениям покупателя и продавца (Sennett, 1996). Наконец, в XX веке, с появлением гендерного равенства, сексистский взгляд на женщин как истеричных, более слабых и эмоциональных, менее рациональных, чем мужчины, все чаще воспринимался как старомодный, даже когда его сторонники ссылались на раннюю психоаналитическую теорию (Deutsch, 1944–1945).

С 1920-х по 1950-е годы родились новые теории эмоциональной социализации как под влиянием исследования Уотсона (Watson, 1919), показавшего, что страхи – результат научения, так и психоаналитических объяснений, прослеживающих начало невроза в детских трудностях. Популярная интерпретация бихевиоризма Уотсона говорила, что лучший способ работы со страхом – избегание. Отныне не подчеркивалась необходимость смелости для преодоления трудностей или страха; речь шла обобщенно о толерантности к сложным чувствам; не делался акцент на том, что можно назвать культурой выражения эмоций и успокоения. Влияние психоаналитической теории привело к акценту на безопасном, успокаивающем окружении. Хорошим примером здесь являются популярные книги Бенджамина Спока с призывами к успокоению, эмоциональной экспрессии, балованию и гиперопеке как способам преодоления детских страхов (напр.: Spock, 1957). Когда эмоции превратились в пугающий опыт, а целью стало защитить ребенка от трудностей, в массовом сознании начала культивироваться «крутизна» с упором на то, чтобы ребенок сам справлялся и контролировал эмоции, с избеганием сентиментальности, даже с некоторой отстраненностью и недоступностью (Stearns, The Social Construction of Emotion, 1994). Герои популярных мультфильмов демонстрировали бесстрашие (они были «крутыми»); им не приходилось испытывать или преодолевать страх. Герои вроде Супермена были настолько неуязвимы, что не нуждались в демонстрации мужества.

Конечно, наряду с интернализацией, самоконтролем и заглушенным проявлением эмоций существовала контркультура самовыражения, спонтанности, силы индивидуальных переживаний и сексуальной свободы. Возникало больше элементов массовой культуры. С 1920-х годов растет популярность джаза: в век запретов всегда есть андеграунд нарушителей устоев. В 1950-е годы появились битники и рок-н-ролл, в 1960-е – хиппи, протестная музыка эпохи войны во Вьетнаме, послание «включиться и отключиться» от Тимоти Лири и других представителей культуры психоделиков. Наконец, гангста-рэп и другие виды интенсивного индивидуального выражения, которые, казалось, провозглашали эмоциональность и отвержение самоконтроля.

Последние 3000 лет эмоция в западной культуре постоянно то конструировалась, то разбиралась. История эмоций отражает растущее осознание того, как они рассматриваются обществом, как социализация и нормы влияют на их выражение, и то, как некоторые эмоции попадают в немилость (например, ревность). Все эти сдвиги показывают: эмоции – во многом продукт социального конструирования. Философские школы, отдающие предпочтение эмоциям или рациональности, демонстрируют, что эмоции – не просто врожденные, спонтанные и универсальные явления (хотя предрасположенность к ним универсальна), но и что оценка эмоций, правила их проявления значительно отличаются и в нашей культуре, и в других культурах.

Этот краткий обзор подсказывает, что интерпретации или когнитивная оценка эмоций, их влияние на мышление, эмоции сами по себе являются важными психологическими феноменами. Теперь я раскрою современные подходы в социальной психологии, описывающие распространенные предрассудки, свойственные «наивной психологии» эмоций. Эти подходы отражают взаимодействие социального познания, интерпретации и предсказания эмоций.

Когнитивная оценка эмоций

Вернемся к примерам, приведенным в начале главы: двое мужчин, каждый из которых переживает разрыв отношений. Более печальный может огорчаться и чувствовать себя одиноким в данный момент, а если спросить, как он будет себя чувствовать через несколько месяцев, легко предположить, что он по-прежнему будет печальным, даже печальнее, чем сейчас. Это пример аффективного прогнозирования, относящегося к предсказанию того, что эмоция будет еще более отрицательной или положительной, чем сейчас (Wilson & Gilbert, 2003).

Изучение аффективного прогнозирования показывает несколько предубеждений или мыслительных приемов, которые приводят к избытку эмоциональных предсказаний. Один из таких факторов – фокализм, то есть склонность больше фокусироваться на отдельной характеристике события, чем рассматривать другие возможные характеристики, способные относительно смягчить эмоциональную реакцию на событие (Kahneman, Krueger, Schkade, Schwarz & Stone, 2006; Wilson, Wheatley, Meyers, Gilbert & Axsom, 2000). Так, некоторые люди могут верить, что если переедут из холодного и пасмурного региона вроде Миннесоты в солнечную Калифорнию, то будут много лет безмерно счастливы. Но они обнаруживают, что после недолгого улучшения их уровень счастья становится таким же, каким был в Миннесоте. Это потому, что они сосредоточились на одном факторе (солнечная погода), игнорируя другие, например базовые взаимоотношения и условия работы.

Другая важнейшая характеристика аффективного прогнозирования – предубеждение воздействия, относящееся к тенденции переоценивать эмоциональное воздействие событий (Gilbert, Driver-Linn & Wilson, 2002). Человек может предсказывать, что позитивное событие приведет к длительному позитивному аффекту, а негативное – к длительному негативному. Например, что разрыв отношений приведет к бесконечным негативным переживаниям, но при этом человек может верить, что начало новых отношений приведет к бесконечным прекрасным чувствам. Одно из измерений предсказания эмоций – то, как долго они продлятся, эффект длительности. Вилсон и Гилберт (Wilson and Gilbert, 2003) считают, что предубеждение воздействия включает эффект длительности.

Другой фактор, влияющий на аффективное прогнозирование, – игнорирование иммунитета, то есть тенденция игнорировать чью-то способность справляться с негативными событиями. Например, Гилберт и коллеги (Gilbert et al., 2002) обнаружили, что испытуемые преувеличивают длительность ожидаемого негативного эффекта шести гипотетических ситуаций: разрыв любовных отношений, неполученное продвижение по службе, провал на выборах, получение негативной обратной связи в свой адрес, отчет о детской смертности, отказ потенциального работодателя. Вилсон и Гилберт (Wilson & Gilbert, 2005) не признают силу копинг-стратегий (таких как редукция диссонанса, мотивированное рассуждение, эгоцентричная атрибуция, самоутверждение и позитивные иллюзии), смягчающих воздействие негативных жизненных событий (Gilbert, Pinel, Wilson, Blumberg & Wheatley, 1998, p. 619). Например, после разрыва отношений с девушкой мужчина может уменьшить негативное воздействие этого события, утверждая, что без нее ему лучше (редукция диссонанса); рассматривая себя как желанного для женщин теперь, когда он свободен (эгоцентричные атрибуции); подкрепляя свою надежду, убеждая себя и других в том, что лучшее впереди (самоутверждение), и предсказывая, что его профессиональная и личная жизнь теперь улучшится (позитивные иллюзии). Хотя можно поспорить, что эти поправки связаны с когнитивными искажениями или рационализациями. Также они могут смягчать негативное воздействие разрыва. Более того, непредвиденные хорошие события тоже вероятны, и это может привести к более позитивному исходу.

Между тем отдельные люди склонны больше переживать об утратах, чем ценить выигрыш, – это феномен, известный как избегание потери (Kahneman & Tversky, 1984). Знаменитая фраза «Мы страдаем от потерь больше, чем радуемся приобретениям», подтверждается литературой, основанной на фактах. При изучении реакций на проигрыш и выигрыш в азартных играх люди преувеличивали негативное воздействие проигрыша, не видя в себе способности его рационализировать и предполагая, что они не будут переживать потери долго; на самом деле они справлялись с проигрышами лучше, чем ожидали (Kermer, Driver-Linn, Wilson, & Gilbert, 2006). В результате избегания потери люди могут застрять в неприятной ситуации, переоценивая свое плохое самочувствие, если в конце концов они жалеют, что отказались от принятия потери.

Другой фактор эмоционального прогнозирования – аффективная эвристика, форма эмоционального мышления, когда человек использует актуальную эмоцию, чтобы предсказать эмоцию будущую (использует актуальную эмоцию как якорь) или предсказывает будущие эмоциональные реакции, основанные на том, как он чувствует себя в данный момент (Finucane, Alhakami, Slovic & Johnson, 2000). Аффективная эвристика помогает объяснять больший риск, связанный с «приятным» поведением. Например, незащищенный секс приятен, если рассматривать его как менее рискованный (Slovic, 2000; Slovic, Finucane, Peters, & MacGregor, 2004). Это может объяснять и оценку значимости или безопасности разных вещей, в зависимости от того, что человек чувствует («Я знаю, что это опасно, потому что мне тревожно»).

Кроме того, люди могут оценивать свои будущие эмоциональные реакции, основываясь на актуальном оценивании неопределенности: чем большую неопределенность чувствует человек, тем больше плохого ожидает (Bar-Anan, Wilson, & Gilbert, 2009). Нетерпимость к неопределенности – ключевой фактор стоящего за ней беспокойства, навязчивых мыслей и обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР), из чего можно заключить, что неопределенность относительно негативного результата может лежать в основе способа мышления, подкрепляющего негативные схемы. Например, незнание наверняка того, как человек будет себя чувствовать, если сейчас он чувствует себя плохо, впоследствии может усилить негативное аффективное прогнозирование.

Наконец, многие люди не принимают во внимание ценность альтернативы того, что есть, и того, что будет, предпочитая маленький выигрыш сейчас большому выигрышу впоследствии. Игнорирование времени относится к акценту на актуальных событиях или доступности вознаграждения и уменьшению ценности отложенного удовлетворения (Frederick, Loewenstein & O’Donoghue, 2002; McClure, Ericson, Laibson, Loewenstein & Cohen, 2007; Read & Read, 2004). Предубеждение в пользу настоящего может внести свой вклад в требование немедленного удовлетворения, непереносимость дискомфорта, а также трудность быть настойчивым, выполняя сложное задание, и деморализацию относительно достижения целей (O’Donoghue & Rabin, 1999; Thaler & Shefrin, 1981; Zauberman, 2003). В своем крайнем проявлении решение о регулировании эмоции может стать близоруким: человек может полностью сосредоточиться на немедленном уменьшении неприятного чувства, выбирая, в конце концов, самопораженческий вариант, такой как злоупотребление психоактивными веществами или переедание. Будущие награды до такой степени не принимаются во внимание, что единственной стоящей альтернативой кажется ближайшая. Одно из проявлений близорукого игнорирования времени – «ловушка непредвиденных обстоятельств», когда человек попадает в круг неожиданных происшествий и, как следствие, развивает в высшей степени самопораженческую привычку. Модель такой ловушки применима к поведению зависимых: при воздержании мгновенно возникает боль, тогда как употребление наркотического вещества дает немедленное удовлетворение; в результате – более сильный стимул к употреблению вещества и готовность платить все больше по мере привыкания к растущим дозам (Becker, 1976, 1991; Grossman, Chaloupka & Sirtalan, 1998).

Когнитивные оценки и эвристика, подобные этим, – важные компоненты эмоциональных схем. Они вносят свой вклад в веру в то, что эмоции долговечны, неконтролируемы и нуждаются в том, чтобы их немедленно устранить или подавить. Как это ни странно, эмоции возникают, чтобы исчезнуть: они чаще быстро увядают, чем оказываются стойкими. Эмоция длится недолго, пока не возникнет следующая (Wilson, Gilbert & Centerbar, 2003). Предсказания, как долго человек будет несчастным после разрыва отношений, потери работы, физической травмы или конфликта с лучшим другом, обычно переоценивают силу эмоции. Данные свидетельствуют, что после значительных жизненных событий и счастье, и несчастье недолговечны. Исследования жизнестойкости демонстрируют, что подавляющее большинство людей возвращаются в прежнее состояние после серьезных негативных жизненных событий, что показывает: травмы разрешаются с помощью разных процессов копинга (Bonanno & Gupta, 2009). Кроме того, люди различаются по способности восстанавливаться после травмы или потери отчасти благодаря регуляторной гибкости – способности мобилизовать адаптивные процессы, чтобы справиться с трудностями (Bonanno & Burton, 2013). Это говорит о том, что процессы копинга могут быть важнее кратковременного опыта болезненной эмоции.

Терапия эмоциональных схем старается расширить спектр регуляторной гибкости, чтобы возникновение эмоции необязательно приводило к аффективному предсказанию очень сильных реакций или самопораженческих стратегий регуляции, а скорее стало бы возможностью использовать широкий спектр адаптивных интерпретаций и копинг-стратегий. Данная терапия освещает проблематичные теории актуальной эмоциональной реакции и показывает, как они относятся к бесполезным стилям копинга, закрепляющим неблагополучие. В следующих главах исследуются разнообразные техники для работы с рядом подобных представлений об эмоциях и предлагаются более полезные стратегии для совладания с эмоциями, которые оказываются беспокоящими.

Структура этой книги

Глава 1 показала, как эволюционная теория, социальное конструирование, исторический и культурный контекст могут влиять на убеждения, стратегии и приемлемость разных эмоций. Следующие две главы посвящены терапии эмоциональных схем (глава 2) и их общей модели (глава 3). В части II (главы 4 и 5) описаны первичная оценка и социализация согласно модели. В части III приведены конкретные эмоциональные схемы и рассмотрено, что с ними делать. В главе 6 речь идет о проблемных убеждениях, относящихся к действию валидации, их происхождении, а также рассказано, что делать с этими убеждениями в терапии. В главе 7 дан обзор стратегий модификации нескольких типов эмоциональных схем: тех, что касаются понятности, длительности, контроля вины/стыда и принятия. В главе 8 обсуждается неизбежность амбивалентности, исследуется, как эмоциональный перфекционизм и нетерпимость к неопределенности делают очень трудной для людей жизнь со смешанными чувствами. В главе 9, последней в части III, показано, как модель эмоциональных схем связывает некомфортные эмоции с ценностями и достоинствами, которые способны помочь отдельным людям переносить необходимость вызовов осмысленной жизни. Часть IV я посвятил ревности (глава 10) и зависти (глава 11), потому что эти эмоции порой становятся настолько проблематичными, что из-за них люди убивают самих себя или других. Я мог бы обсудить с вами много других эмоций – унижение, вину, негодование или гнев, но ревность и зависть часто включают и эти эмоции, а потому, в соответствии с их социальной природой и предположительной эволюционной и культурной значимостью, они представляются наиболее подходящими для этой модели. В последних двух главах (12 и 13) дан обзор того, как эмоциональные схемы могут быть связаны с отношениями в парах и терапевтических отношениях.

Заключение

В последнее десятилетие в связи с достижениями в нейропсихологии эмоций, изучении когнитивных моделей, диалектической поведенческой терапии, терапии принятия и ответственности, эмоционально ориентированной терапии, терапии, основанной на ментализации и других подходах, от когнитивно-поведенческой до психодинамической психотерапии эмоции, и эмоциональная регуляция приобретали все большую значимость в психологии. Я предложил идею, что компонентом разворачивающегося процесса переживания эмоции являются интерпретация и оценка этой эмоции, а также использование полезных и бесполезных стратегий эмоциональной регуляции. Я обозначаю эти понятия и процессы как эмоциональные схемы.

В западной философской и культурной традиции эмоции и рациональность на протяжении длительного периода рассматривались отдельно: одни люди утверждали, что эмоция вмешивается в целенаправленное, рациональное и полезное действие, другие видели в ней источник значения и межличностной связи. Однако за несколько последних столетий западные концепции и рекомендуемые стратегии совладания с эмоциями серьезно изменились, а некоторые эмоции, такие как ревность и смелость, утратили свой статус. Наконец, я предложил идею о том, что социальная психология эмоций и выбора способна помочь пролить свет на некоторые случаи предвзятости в интерпретациях эмоций и предсказании будущих эмоций. В заключительной части книги показано, как индивидуальные различия в эмоциональных схемах могут объяснять психопатологию, избегание, неподчинение и иное проблематичное поведение и как помощь отдельным людям в понимании и модификации эмоциональных схем может углубить их опыт в терапии и помочь справляться с трудным опытом, необходимым для развития.

Итак, начнем с основных принципов терапии эмоциональных схем.

Глава 2

Терапия эмоциональных схем: общие соображения

• Он повидал все, он испытал все чувства, от восторга до отчаяния,
• Ему было даровано видеть великую тайну, секретные места,
• Древнейшую жизнь до Потопа.

Гильгамеш, 2500 гг. до н. э.

В традиционных когнитивных моделях эмоция предшествует когнитивному содержанию, сопровождает его или является его следствием (Beck, Emery, & Greenberg, 1985; Beck, Rush, Shaw & Emery, 1979; D. A. Clark & Beck, 2010). Например, когнитивная модель депрессии предполагает, что когнитивная модель с негативным взглядом на себя («Я неудачник») приводит к грусти, беспомощности или отчаянию. Когнитивная модель панического расстройства предполагает, что интерпретации интероцептивных ощущений (стук сердца, напряжение мышц, головокружение) приводят к росту тревоги (D. M. Clark, 1996; D. M. Clark, Salkovskis, & Chalkley, 1985; D. M. Clark et al., 1999; Salkovskis, Clark, & Gelder, 1996). Когнитивная модель ОКР предполагает, что переоценка угрозы при некоторых опасениях («Я заразился») вместе с представлениями о собственной ответственности за мысль или потребности в нейтрализации либо устранении любой возможности события приводят к порочному кругу оценки мысли, угрозы, нетерпимости к неопределенности и провалу попыток контроля (Salkovskis & Kirk, 1997). Наконец, когнитивная модель расстройств личности подчеркивает веру в свои личные качества («Я беспомощный» или «Я неполноценный») и качества других («Они ненадежные» или «Они отвергающие»), за которыми следуют проблематичные стратегии совладания (избегание, амбивалентность) (Beck, Freeman & Davis, 2004).

Модель эмоциональных схем распространяет данные когнитивные модели на оценку эмоций и стратегии совладения с ними. В этой новой модели утверждается, что сами эмоции могут представлять собой объекты познания – рассматриваться как содержание, которое изучается, контролируется или используется человеком (Leahy, 2002, 2003b, 2009b). Такой подход выводится из области социального познания с акцентом на моделях намерения, нормальности, социального сравнения и процессах атрибуции (Alloy, Abramson, Metalsky & Hartledge, 1988; Eisenberg & Spinrad, 2004; Leahy, 2002, 2003b; Weiner, 1974, 1986). Хайдер (Heider, 1958), и его последователи в изучении социального познания особенно интересовались тем, как обычные люди определяют и понимают личность, намерения, причины поведения и ответственность. Модель эмоциональных схем продолжает данную традицию. Если человек может утверждать, что метакогнитивная модель (см. ниже) подчеркивает нарушения в модели человеческого разума, то модель эмоциональных схем подчеркивает нарушения в модели эмоций и разума.

В отличие от схема-терапии, предложенной Янгом, Клошко и Вейшааром (Young, Klosko & Weishaar (2003), в центре внимания терапии эмоциональных схем находятся представления (убеждения) об эмоциях и стратегии их контроля. Схема-терапия – не теория представлений об эмоциях, а скорее теория личностных характеристик самого себя и других; в этом смысле она до определенной степени близка с моделью личностных схем и расстройств личности по Беку и Фримену (Beck et al., 2004). Модель Янга и других предполагает, что люди развивают представления о самих себе (непривлекательный, особенный, неполноценный и т. д.) в результате раннего опыта, формирующего неадаптивные схемы. Эти представления или схемы остаются и поддерживаются путем избегания, компенсации или сохранения.

Модель эмоциональных схем – это не модель личности per se (как таковой. – Примеч. пер.), а модель представлений об эмоциях и стратегиях совладания с ними. Подобно мета-когнитивной модели, предложенной Адрианом Уэллсом (Wells, 2009), она предполагает, что у отдельных людей происходит метаэкспериенциальная обработка собственных эмоций. Вместо того чтобы сосредоточиться на схематическом содержании навязчивых мыслей (например, бросая вызов мысли «Я неудачник»), метакогнитивный подход предполагает, что оценка и контроль навязчивых мыслей приводят к ОКР и другим психологическим расстройствам (Salkovskis, 1989; Salkovskis & Campbell, 1994; Wells, 2009). Когнитивная оценка природы мыслей как просто мыслей, а не их содержания подкрепляет ОКР. Безопасное поведение, стратегии подавления мыслей, самоконтроль, самосознание и вера, что мысли неконтролируемы, часто являются результатом проблематичной оценки. Психические расстройства нередко рассматриваются как результат реакций на мысли, ощущения и эмоции, а также эмоции, следующие за проблематичной оценкой личностной значимости мысли; ответственности за подавление, нейтрализацию или действия, согласно выводам, следующим из мыслей; смешивание мысли и действия, нетерпимости неопределенности и стандартов перфекционизма (Purdon, Rowa & Antony, 2005; Rachman, 1997; Wells, 2000; Wilson & Chambless, 1999). Модель эмоциональных схем подобна метакогнитивной модели в своем предположении, что оценка эмоций и стратегий их контроля вносят вклад в развитие и сохранение психопатологии.

Терапия эмоциональных схем также опирается на эмоционально фокусированную терапию Гринберга (Greenberg & Paivio, 1997; Greenberg & Watson, 2005) с ее подчеркиванием эмоционального опыта, экспрессии, выражения оценки первичных и вторичных эмоций; с рассмотрением эмоций как относящихся к потребностям и ценностям; с утверждением, что эмоции могут нести в себе значение, подобно идее Лазаруса (Lazarus, 1999) о «центральных темах отношений». Но терапия эмоциональных схем является конкретно метаэмоциональной (метакогнитивной), потому что обращается к представлениям об эмоциях и к тому, как они действуют. Данный акцент – не только процесс выражения по Роджерсу, подтверждение и безоценочное позитивное отношение, но также внутренняя теория эмоций. Это напоминает подход Готтмана, Катца и Хувена (Gottman, Katz,& Hooven, 1997).

Например, терапевт эмоциональных схем может проверить мнение, что болезненные эмоции – это возможность развить более глубокие и значимые эмоции, или противоположное мнение, что болезненные эмоции – знак слабости и неполноценности. Терапия, сфокусированная на эмоциях, использует выражение и оценку эмоции как основные техники; так делает и терапевт эмоциональных схем. Но терапия эмоциональных схем рассматривает оценку как процесс, затрагивающий когнитивную (схематическую) оценку эмоции. Таким образом, подтверждение ведет к признанию того, что эмоции пациента не уникальны, а их выражение не ведет к перегрузке; что при оценке чувств вины и стыда обычно становится меньше и что оценка, как правило, помогает пациенту увидеть, что в чувствах «есть смысл». То есть оценка приводит к изменениям в убеждениях, касающихся эмоций, а это далее способно привести к изменению самой эмоции (Leahy, 2005c).

Существуют параллели между терапией эмоциональных схем и терапией принятия и ответственности ACT (Hayes, Luoma, Bond, Masuda, & Lillis, 2006; Hayes, Strosahl, & Wilson, 2012). Подобно ACT, терапия эмоциональных схем подчеркивает роль избегания и неудачных попыток подавления. Но метакогнитивная модель эмоциональных схем дает подробные описания скрытых теорий в уме человека и предлагает конкретные поведенческие эксперименты, чтобы проверить гипотезы, непосредственно вытекающие из этих предположений о психике и ощущениях.

Стоит отметить, что здесь появляется расхождение между метакогнитивным подходом и подходом АСТ в использовании осознания и применения наблюдающей позиции по отношению к мыслям и чувствам как терапевтической интервенции. Подобным образом терапия эмоциональных схем также использует наблюдающий и отстраненный подход, чтобы скорее замечать и принимать эмоцию как «событие», нежели пытаться ее избежать и подавить. В придачу к использованию принятия и осознания терапия эмоциональных схем подчеркивает важную связь между эмоциями и ценностями, поощряя клиентов к прояснению ценностей и достоинств, которые для них важны, чтобы трудные эмоции становились выносимыми.

АСТ – это поведенческая модель психопатологии, подчеркивающая функциональность поведения и убеждений, экспириенциального избегания, гибкости и контекстуального характера функционирования личности. Признавая огромную ценность этих понятий, модель эмоциональных схем стремится прояснить индивидуальные представления или теории человека, касающиеся эмоций. В этом смысле она действительно выделяет содержание – содержание теорий эмоций. Например, если пациент верит, что его эмоции будут длиться долго, они не имеют смысла или постыдны, терапевт сотрудничает с ним, исследуя пользу и достоверность его представлений. Более того, экспериментальное избегание, которое является важным компонентом АСТ и терапии поведенческой активации, в терапии эмоциональных схем понимается как сохранение проблематичных представлений об эмоциях (например, веры в то, что эмоции опасны, неконтролируемы и должны подавляться). В модели терапии эмоциональных схем опыт влияет на представления об эмоциях, например на веру в их длительность, опасность, на потребность их контролировать. Модель АСТ не сосредоточена на содержании мыслей об эмоциях и не объясняет теорию эмоций пациента.

Подход терапии эмоциональных схем может быть интегрирован в широкий спектр когнитивно-поведенческих моделей, включая терапию Бека, АСТ, диалектическую поведенческую терапию (DBT), терапию активации поведения и иные подходы с акцентированием на конкретных представлениях пациента об эмоциях и его стратегиях совладания с ними. Например, терапевт эмоциональных схем может использовать активацию поведения, исследуя представления пациента о том, какие эмоции будут активироваться, об их длительности и потребности их контролировать.

Основные темы терапии эмоциональных схем

Терапия эмоциональных схем предполагает, что у людей есть внутренние теории эмоций и их регулирования. В данной терапии акцент делается на прояснении и модификации теории эмоций конкретного человека с использованием оценки или сократовского диалога, проверочных тестов, поведенческих экспериментов и других вмешательств, помогающих нормализовать эмоцию, переждать, связывать эмоции с ценностями и находить адаптивные способы их выражения и оценки. В социализации пациента соответственно модели терапии, терапевт отмечает, что сама по себе эмоция не может быть проблемой; таковой скорее является оценка, страх и потребность в избегании эмоции с помощью проблематичных стратегий контроля. Все люди иногда грустят, но лишь некоторые впадают в депрессию. Все тревожатся, но только у некоторых развивается генерализованное тревожное расстройство. У всех бывает иррациональный страх заражения, но лишь у некоторых начинается ОКР.

Модель эмоциональных схем обращает внимание на семь тем.

1. Болезненные и трудные эмоции универсальны.

2. Эмоции возникли, чтобы предупреждать нас об опасности и сообщать о наших потребностях.

3. Стоящие за эмоциями убеждения и стратегии (схемы) определяют влияние конкретной эмоции на рост или сохранение самой себя либо других эмоций.

4. Проблематичные схемы включают катастрофизацию эмоции, мысли о том, что она не имеет смысла, и рассмотрение ее как постоянной или неконтролируемой, постыдной, свойственной данному человеку и требующей, чтобы ее держали при себе.

5. Стратегии контроля эмоций, такие как попытки их подавить, игнорировать, нейтрализовать или устранить, употребляя психоактивные вещества либо переедая, помогают утвердить негативное убеждение, что эмоции – невыносимый опыт.

6. Выражение эмоций и их оценка полезны, поскольку способствуют их нормализации и универсализации, улучшают понимание, дифференцируют разные эмоции, ослабляют вину и стыд, укрепляют представление о том, что эмоции – выносимый эмоциональный опыт (Leahy, 2009b).

7. Научение тому, чтобы признавать болезненные эмоции и формировать толерантность к фрустрации, в терапии эмоциональных схем может пониматься как часть модели расширения возможностей человека, то есть роста самоэффективности и более глубокого осмысления жизни.

Давайте рассмотрим каждый из этих пунктов.

Болезненные эмоции универсальны

Терапия эмоциональных схем рассматривает трудные эмоции – грусть, тревогу, ревность, неприязнь и зависть – как универсальный опыт. Сложно представить человека, прожившего жизнь, не испытав каждую из них. Универсальность эмоции предполагает, что пациент не один (трудные эмоции бывают у каждого) и что болезненные эмоции – часть того, чтобы быть человеком и жить полной жизнью. Цель терапии – более полная жизнь; такая, в которой болезненные эмоции имеют свое место, признаются как часть того, чтобы быть человеком, и как эмоции, отражающие важные ценности. Не бывает «хороших» или «плохих» эмоций, как не бывает «хорошего» или «плохого» голода или возбуждения. Признание универсальности эмоций служит нормализации, подтверждению и поощрению принятия широкого спектра эмоций – вместо того, чтобы их осуждать, подавлять или избегать.

Цель терапии эмоциональных схем не в том, чтобы пациент почувствовал себя счастливым, избавился от грусти или тревоги. Это все равно что сказать человеку с генерализованным тревожным расстройством или ОКР, что цель терапии – устранить навязчивые мысли. Скорее цель в том, чтобы пациент смог признать болезненные и трудные эмоции, принять их как часть опыта полной жизни, оценить, не обесценивая, избежать катастрофизации эмоций и признать, что эмоции временны, а также использовать их как проводник в следовании важным для человека ценностям и достоинствам. Вместо того чтобы рассматривать терапию как попытку почувствовать себя хорошо, терапия эмоциональных схем помогает пациенту развить способность чувствовать все.

Признание болезненных эмоций частью человеческой жизни иногда проходит нелегко. Это может казаться банальностью, чем-то избитым и не стоящим упоминания. Но подтверждение, что жизнь трудна, а некоторые вещи в ней могут переживаться как невозможные и что отчаяние – эмоция, которую испытывал почти каждый, предполагает, что если это чувство есть почти у всех, должны быть и продуктивные способы совладения с ним. Если болезненные эмоции есть почти у каждого, значит, почти каждый их преодолевает. Если жизнь иногда переживается как ужасная, это не значит, что в жизни нет смысла и надежды.

Попытка нормализовать трудные эмоции и признать, что они – часть того, чтобы быть человеком, подразумевает, что людям не нужно воспринимать болезненные эмоции в качестве признака психопатологии или психического расстройства. Эмоции – не черты личности, они – опыт, который приходит и уходит; реакция на ситуацию или ее оценку. Как голод – не черта личности, так и эмоция может исчезать, когда меняются условия, модифицируются перспективы или перенаправляется внимание. Более того, универсальная природа эмоций предполагает, что в случае многих жизненных проблем болезненная эмоция – это признание проблемы.

Например, в конфликте с другом человек может чувствовать злость и грусть. Вероятно, это его человеческая реакция на разрыв близких отношений. Значит, происходящее имеет значение. Но человек может реагировать на произошедшее, преувеличивая природу конфликта и думая, что это навсегда, что это провал. Однако «увеличивающие» реакции на собственную реакцию на фрустрацию, гнев и грусть и есть то, что приводит к более длительным проблемам. Такому пациенту терапевт эмоциональных схем может сказать: «Многие из нас грустили бы (злились, были обижены), если бы это случилось. Вы человек, и это ваши чувства». Терапевт может спросить: «Я вижу, что ваша грусть имеет смысл, но мне интересно, почему она так сильна и что для вас значит, раз вы чувствуете себя настолько плохо?» Рефрейминг грусти, показ ее нормальности при одновременном исследовании интенсивности сообщает, что некоторую степень грусти можно признать частью человеческой жизни, а интенсивность грусти может быть исследована и, вероятно, модифицирована. Есть разница между «Почему вам грустно?» и «Почему вы чувствуете всепоглощающую грусть?»

Например, зависть – обычное чувство, из-за которого люди часто смущаются или чувствуют вину. Им трудно признавать свою зависть; они скорее сосредоточатся на человеке, которому завидуют, и на его недостатках. Зависть – осуждаемая эмоция; с ней часто связаны навязчивые мысли, вина, грусть и злость. Модель эмоциональных схем предполагает, что зависть – универсальная эмоция, которая может использоваться продуктивно или непродуктивно. Непродуктивное использование влечет за собой избегание человека, которому завидуют, его критику или попытку нанести ему ущерб. Навязчивые мысли, жалобы и чувство вины – тоже непродуктивные варианты использования зависти. Напротив, принятие зависти как части человеческой жизни, ее превращение в восхищение и стремление достичь того же, может стать мотивирующим и повышающим эффективность опытом. Такие проблематичные социальные эмоции, как ревность и зависть, более полно обсуждаются в главах 10 и 11, а пока достаточно того, что зависть не хороша и не плоха, это просто часть человеческой жизни.

Можно помочь пациентам в универсализации, рассматривая примеры эмоций в лирических песнях, поэзии, пьесах, романах или рассказах, которые они слышат от друзей и членов семьи. Например, ревность, еще одна осуждаемая эмоция, – тема многих литературных и музыкальных произведений. Людей она привлекает, потому что перекликается с их собственным опытом. Действительно, способность человека идентифицироваться с героями историй делает эти истории еще более привлекательными. Ведь там рассказывается «наша история».