Девять рассказов

Спасибо маме её, что поддержала. Сказать, что я в восторге, это ничего не сказать. Как неожиданно все кончилось. Осталась под большим впечатлением.

Оторваться невозможно. Очень понравилась. В общем хороший, добрый роман, чтобы скоротать вечер. Заставляла себя прочитать до середины истории, дальше читала на одном дыхании.

автор я до всех пор под впечатлением. Дочитав книгу, подумала, ну почему у меня нет такого. Очень понравилась книга. Роман – нечто.

Вторая мировая тоже перепахала людей. Творцы, изувеченные Первой мировой, всем известны, они оказались почти в каждой из воевавших стран, излили свое измененное сознание на тысячах страниц. Ибо та война была настолько очевидно бессмысленна, что это ничем не затушёвывалось, не прикрывалось, было понятно и доступно читателям и Барбюса, и Хемингуэя, и Ремарка. Вторая же мировая была войной идеологической, враг был понятен и поэтому прост, ресентимент глаже и глубже, но все же, все же вот он, в этих нервных рассказах, в этих поломанных и скрюченных судьбах.В экранизации (не помню, есть ли этот эпизод в романе) «ТАСС уполномочен заявить…» Семенов устами американского журналиста говорит, что Стейнбек, так хорошо начавший в 30-е, позавидовал Хемингуэю с его Испанией и свернул на неверную дорожку во Вьетнаме, начав хвалить американских империалистов, едва найдя свою войну. Не знаю, завидовал ли Сэлинджер предыдущему потерянному поколению, но трудно не ощутить преемственность между его короткой формой и рассказами Фолкнера, столь же насыщенными нервом жизни (и близостью смерти). Удивляет меня в американской прозе и это увлечение маленькими девочками, маниакальное какое-то. Критики вроде бы видят в их фигурах у Сэлинджера спасителей от слащавости и пошлости мира, но это объяснение, притянутое за уши. Тут что-то проще и глубже, вся эта страсть 50-х, от Набокова к Сэлинджеру и Хайнлайну (вспомните «Дверь в лето»). Любопытна и сама американская культура тех времен. Она уже сильно киноцентрична, литература даже не вторична, а так, маргинальна (хотя упоминается и Хемингуэй, и Джейн Остин). Похожа эта культура на нашу 30-х, столько же аллюзий на большой экран. Вспоминается почему-то «В окопах Сталинграда» Некрасова, где он пишет о весьма схожем киевском детстве, думаю, что и часть картин у него с Сэлинджером совпадали, в дозвуковой период-то точно. Но интереснее всего, конечно, городская американская культура, столь щедро выписанная Сэлинджером (в большей части еврейской в Нью-Йорке). Жизнь эта какая-то неамериканская по виду – скученность, небольшие квартиры, узкие улицы. Это сразу напомнило мне образы с фотографий Хелен Левитт, это именно такой вот Нью-Йорк прошлого, с людьми в метро, с модой 40-х, с детьми на улицах.При всей распыленности рассказов, они почти пронизаны мрачноватой историей семьи Гласс. Хоровод сансары – старший сын Симор застрелился в «Рыбе-бананке» (опять же напоминая отца Роберта Джоржана из «По ком звонит колокол»), его маску топит сын его сестры («В лодке»), Уолт, брат Симора, упоминается в «Лапе-растяпе», его бывшая девушка не может его забыть. Не Форсайты, конечно, но жизнь некоего поколения в примерах.«В лодке» - самое сильное впечатление в этот раз, наверное потому, что я сделал усилие и вдумался. И оценил мастерство Норы Галь, прочувствовал даже. Сэлинджер здесь не просто говорит о взаимоотношениях мамы и ребенка, а, оказывается, порицает бытовой антисемитизм. Спойлер – мальчик подслушал разговор прислуги на кухне, когда работница называет его отца «июдой» (в варианте Галь). Он решает, что речь идет о сказочном персонаже, о той самой ершовской рыбе. В оригинале сленговое слово kike, которое ребенок принимает за kite, воздушного змея. Удивительно сильное чутье и сила (и страшно представить – как же тяжело это придумать и сохранить это детское восприятие антисемитизма).Интересно и то, что скрывается за памятной лапой-растяпой. Странно вспоминать, рассказ я этот в первый раз читал каким-то летним днем после «Над пропастью во ржи», были они под одной обложкой. И сопереживал, отключаясь от яркого солнца за окном. А теперь буду думать, что этот Лапа-растяпа – это Uncle Wiggily из детской книги, пожилой кролик с ревматизмом и цветной тростью. А где же буддизм (пусть и дзен-), хлопки всякие ладонями? А нету их, не смог я распознать, несмотря на многолетнее деформирование души книгами Пелевина, нету до самого конца, до «Тедди». Тут вот все это есть, перерождения всякие, да только, как обычно, когда это нарочито, оно и не в строку. И пусть «В лодке» выиграл этот небольшой забег, но «Голубой период…» мой фаворит навсегда. Не антуражем, пусть и каким-то настоящим, а именно этой мимолетностью встреч, контактов, которая бывает в жизни, оставляя иногда такой глубокий след, что ничем и не вытравишь.P.S. Как часто бывает, спасибо автору за упоминание Боба Хоупа, Акима Тамирова и "эйзенхауэрской куртки".

Плохие писатели пишут много. Хорошие писатели пишут мало. Сэлинджер был одним из лучших.Пока искал эту книгу на лайвлибе, три раза ошибся в написании фамилии, кстати. Стыдно, что я даже не знаю как правильно по русски зовут одного из самых моих любимых писателей. Стыдно, что этот чувак до сих пор для меня является одним из. Стыдно, что я так и не вырос. Да вообще за многое стыдно, на самом деле.