Разоблаченная Изида. Том II бесплатное чтение

Глава I

Церковь – где она?

«Даже наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу».

Евангелие от Иоанна, XVI, 2.

«Анафема тому… кто скажет, что человеческими науками следует заниматься в таком духе свободы, что человеку может быть позволено считать истинными их утверждения, даже когда они противоречат божественным откровениям».

Вселенский Собор 1870 г.

«ГЛАВК – Церковь! Где ж она?»

«Король Генрих VI», акт I, сцена I.

В Соединенных Штатах Америки шестидесяти тысячам (60 428) человек платят жалование, чтобы они изучали науку о Боге и Его отношениях со Своими созданиями.

Эти люди принимают на себя обязательства передать нам знания, которые трактуют о существовании, характере и свойствах нашего Творца; Его законах и правлении; учения, которым мы должны верить, обязанности, которые должны исполнять. Пять тысяч (5141) из них,[2] с перспективой 1273 студентов богословия, которые со временем будут им помогать, преподают эту науку согласно доктрине, предписанной им Епископом Римским, пяти миллионам людей. Пятьдесят тысяч (55 287) местных и странствующих священников, представляющих пятнадцать различных вероисповеданий,[3] из которых каждая противоречит остальным по более или менее существенным вопросам богословия, – наставляют, каждый по своей вере, тридцать три миллиона (33 500 000) других людей. Многие из них учат по канонам заатлантической ветви одного учреждения, которое признает своим духовным главою дочь покойного герцога Кентского. Также имеются многие сотни тысяч иудеев, несколько тысяч разного рода ориенталистов, и очень мало тех, кто принадлежат к Греческой церкви. Один человек в городе Солт-Лейк, имеющий двенадцать жен и более сотни детей и внуков, является высшим духовным правителем над девяноста тысячами людей, которые верят, что он часто общается с богами – так как мормоны являются как политеистами, так и полигамистами, и их главный бог представлен живущим на планете, которую они называют Колоб.

Бог унитарианцев – холостяк; божеством пресвитерианцев, конгрегационалистов и других ортодоксальных протестантских сект является лишенный супруги Отец с одним Сыном, который тождественен Ему самому. В попытках превзойти друг друга в воздвижении своих шестидесяти двух с лишним тысяч церквей, молитвенных домов и залов собраний, в которых преподают эти противоречивые богословские доктрины, было израсходовано 354 485 581 доллар. Стоимость одних только домов протестантских пасторов, в которых приютились эти диспутанты вместе со своими семьями, оценивается приблизительно в 54 115 297 долларов. Шестнадцать миллионов долларов (16 179 387), кроме того, ежегодно вносятся на текущие расходы по одним только протестантским вероисповеданиям. Одна пресвитерианская церковь в Нью-Йорке обходится в круглый миллион, один только католический алтарь – в одну четвертую этой же суммы!

Не станем упоминать множество меньших сект, общин и причудливо оригинальных малых ересей в этой стране, которые возникают в один год с тем, чтобы погибнуть в следующем, подобно неисчислимым спорам гриба в дождливый день. Мы не остановимся даже для того, чтобы посчитать якобы миллионы спиритуалистов, ибо у большинства из них не хватает храбрости отойти от своих соответственных вероисповеданий. Они – Никодимы, приходящие в ночи.

А теперь вместе с Пилатом зададим вопрос – «Что есть истина»? Где следует ее искать среди этого множества воюющих друг с другом сект? Каждая из них заявляет, что она основана на божественном откровении и что она держит ключи от врат небесных. Каждая ли из них владеет этой редкостной истиной? Или же мы должны воскликнуть вместе с буддийским философом:

«Есть только одна истина на Земле, и она неизменна, и она заключается в том, что нет никакой истины на ней!»

Хотя у нас нет ни малейшей склонности посягать на данные, которые так исчерпывающе были собраны теми учеными, показавшими, что каждая христианская догма ведет свое происхождение из какого-либо языческого обряда, все же факты, которые они извлекли со времени предоставления свободы науке, ничего не потеряют от повторения. Кроме того, мы предлагаем рассматривать эти факты с другой и, пожалуй, весьма новой точки зрения – с точки зрения древних философий в эзотерическом понимании. В нашем первом томе мы едва на них взглянули. Мы будем пользоваться ими в качестве стандарта, при помощи которого сопоставим христианские догмы и чудеса с доктринами и феноменами древней магии и современного «нового провозвестия», как называют спиритуализм его последователи. Так как материалисты отрицают феномены без исследования их и, так как богословы, признавая их, предоставляют нам очень бедный выбор из двух явных нелепостей – Дьявола и чудес – мы мало можем потерять, обращаясь к теургам, и они действительно могут помочь нам пролить великий свет на этот весьма темный предмет.

Профессор А. Бутлеров из Императорского Университета в Санкт-Петербурге говорит в недавней статье, озаглавленной «Медиумистические проявления», следующее:

«Пусть эти факты (современного спиритуализма) относятся, если хотите, к числу тех, которые более или менее были известны древним; пусть они будут тождественны тем фактам, которые в темные века придавали значительность должности египетского жреца и римского авгура; пусть они даже составят основу колдовства нашего сибирского шамана… пусть они будут всем этим, но если они действительные факты, это не наше дело. Все факты в природе принадлежат науке, и каждое добавление к ее запасам обогащает науку, вместо того, чтобы обеднять. Если человечество когда-то признавало какую-то истину и затем по слепоте самомнения отвергло ее, то возвращение к ее пониманию будет шагом вперед, а не назад!»

С того дня как современная наука нанесла догматическому богословию то, что можно считать смертельным ударом, основываясь на том, что религия полна тайн, а тайна не научна, – ментальное состояние образованного класса выявило любопытный аспект. Кажется, что общество с того времени все время балансирует на одной ноге на невидимой, туго натянутой, веревке, протянутой из нашей видимой вселенной в невидимую; неуверенное, не оборвется ли конец веревки, нацепленный на вере в последнюю, и не ввергнет ли ее в окончательное уничтожение.

Великое количество номинальных христиан можно разделить на три неравные части: материалистов, спиритуалистов и настоящих христиан. Материалисты и спиритуалисты объединяются в общей борьбе против иерархических претензий духовенства, которое в отместку поносит обоих с одинаковой резкостью. Материалисты находятся в столь же малом согласии, как и христианские секты; контисты или, как они себя называют, позитивисты, презираемы и ненавидимы до последней степени всеми школами мыслителей, одну из которых Модсли с достоинством представляет в Англии. Позитивизм, не забудем, является той «религией» будущего, относительно основателя которой даже Гёксли пришел в негодование в своей знаменитой лекции «Физическая основа жизни»; а Модсли почувствовал себя обязанным ради современной науки выразиться так:

«Не удивительно, что ученые с такой яростью отвергают Конта как своего законодателя и протестуют против назначения такого короля над ними. Не признавая себя чем-либо обязанными его писаниям – сознавая, насколько он в некоторых отношениях неправильно истолковал дух и претензии науки – они отвергают вассальную зависимость, которую его последователи-энтузиасты хотели бы навязать им и которую популярное мнение быстро начинает считать естественной. И они правильно поступают, делая своевременное заявление о независимости; так как если бы они не сделали этого вскоре, то потом оказалось бы слишком поздно, чтобы сделать это успешно» [322].

Когда материалистическую доктрину отвергают с такою силою два таких материалиста, как Гёксли и Модсли, тогда мы должны думать, что она, действительно, сама нелепость.

Среди христиан нет ничего, кроме разногласий. Различные их церкви представляют всякие степени религиозного верования, начиная со всепожирающей доверчивости слепой веры, до снисходительной высокого тона почтительности к божеству, которая едва прикрывает очевидную убежденность в божественной мудрости их самих. Все эти секты более или менее верят в бессмертие души. Некоторые признают сношения между обоими мирами как факт; некоторые придерживаются мнения, что это дело чувств; некоторые категорически отрицают это, и только меньшинство пребывает в состоянии внимания и ожидания.

Раздраженная ограничением, мечтающая о возвращении к векам мрака Римская церковь хмурится на дьявольские манифестации и дает понять, как бы она поступила с их приверженцами, будь в ее руках прежняя власть. Если бы не тот самоочевидный факт, что она сама привлечена наукою на суд и что руки ее в наручниках, – она сразу же была бы готова возобновить в девятнадцатом веке отвратительные сцены прежних дней. Что касается протестантского духовенства, такого свирепого в своей единодушной ненависти к спиритуализму, то, как очень верно высказывается одна светская газета:

«Кажется, они очень хотят подорвать веру людей во все духовные феномены прошлого, занесенные в Библию, если бы только они могли увидеть вредную современную ересь раненной в сердце».[4]

Ссылаясь на давно позабытые воспоминания о Моисеевых законах, Римская церковь претендует на монополию на чудеса и право судить о них, как единственная наследница по праву непосредственного наследования. Ветхий Завет, отправленный в изгнание Колензо, его предшественниками и современниками снова вызван обратно из изгнания. Пророки, которых его святейшество папа наконец снизошел поместить если и не на одном уровне с собою, то по крайней мере на менее почтительном расстоянии,[5] – подчищены и освобождены от пыли. Снова воскрешена память о всякой дьявольской абракадабре. Кощунственные ужасы, совершенные язычеством, его фаллический культ, тауматургические чудеса, совершаемые Сатаною, человеческие жертвоприношения, заклинания, колдовство, магия и чародейство вспомянуты, и демонизм сопоставлен со спиритуализмом для взаимного опознания и отождествления. Наши современные демонологи для удобства пропускают несколько незначительных подробностей, среди которых находится неоспоримое присутствие языческого фаллицизма в христианских символах. Сильный духовный элемент этого культа может быть легко продемонстрирован в догмате Беспорочного Зачатия Девственной Матери Бога; и можно равно найти физический элемент в фетишистском культе священных конечностей святых Козьмы и Дамиана в Изернии близ Неаполя, ex-voto которых из воска духовенство ежегодно выносило едва ли полвека тому назад.[6]

Мы считаем довольно не мудрым со стороны католических писателей изливать свою ярость в фразах, подобных нижеследующей:

«Во множествах пагод фаллический камень принимает всегда, подобно греческому батилос, грубо непристойную форму лингама… маха-дэва» [104, гл. I].

Прежде, чем бросать грязью в символ, глубокий метафизический смысл которого превышает понимание современных представителей той чувственной религии, какой, преимущественно, является католицизм, они должны были бы разрушить свои древнейшие церкви и изменить форму куполов своих собственных храмов. Маходи Элефанты, Круглая башня Бхагулпора, минареты ислама – закругленные или же заостренные – являются прообразами Кампанилы на площади Сан-Марко в Венеции, собора в Рочестере и современного Миланского собора. Все эти колокольни, башенки, купола и все христианские храмы есть лишь воспроизведения первоначального представления lithos, стоящего фаллоса.

«Западная башня Лондонского собора св. Павла», – говорит автор «Розенкрейцеров», – «представляет собою один из двойных lithoi, помещаемых всегда впереди каждого храма, как христианского, так и языческого». – Кроме того, во всех христианских церквях, – «в особенности в протестантских, где они фигурируют весьма заметно, две каменные таблицы Моисеевого Завета помещаются над алтарем бок о бок, как бы единый камень, причем их верхушки закруглены… Правый камень считается мужским, левый – женским» [76, с. 228—241].

Поэтому ни католики, ни протестанты не имеют права говорить о «неприличных формах» языческих памятников до тех пор, пока они сами украшают свои церкви символами Лингама и Иони и даже пишут законы своего Бога на них.

Другую деталь, не очень-то прибавляющую честь христианскому духовенству, можно напомнить словом Инквизиция. Потоки человеческой крови, пролитые этим христианским учреждением, и количество его человеческих жертв не имеют равных в летописях Язычества. Другой, еще более выдающейся чертой, в которой духовенство превзошло своих учителей «язычников», является колдовство. Вне сомнения, ни в одном языческом храме не пользовались больше черной магией, в ее действительном истинном значении, чем в Ватикане. Решительно поддерживая обряд изгнания духов, как весьма значительный источник доходов, они пренебрегали магией столь же мало, как язычники древности. Легко доказать, что sortilegium или колдовство среди духовенства и монахов широко практиковалось вплоть до прошлого века и временами практикуется даже теперь.

Проклиная каждое проявление оккультной природы вне пределов церкви, духовенство – несмотря на доказательства противного – называет его «делом Сатаны», «западнею падших ангелов», которые «заскакивают и выскакивают из бездны», упомянутой Иоанном в его каббалистическом «Откровении», «из которой поднимается дым, как дым из великой печи».

«Опьяненные ее испарениями, вокруг этой пропасти ежедневно собираются миллионы спиритуалистов, чтобы поклоняться Бездне Ваала» [100].

Более чем когда-либо высокомерная, упрямая и деспотичная, теперь, когда она почти опрокинута современными исследованиями, не осмеливаясь схватиться с мощными приверженцами науки, Латинская церковь вымещает свою злобу на непопулярные феномены. Деспот без жертвы – слово, лишенное смысла; власть, которая не заботится утверждать себя внешними, хорошо рассчитанными эффектами, подвергается риску, что наконец начнут сомневаться в ее существовании. У церкви нет намерения впасть в забвение древних мифов или терпеть, когда ее авторитетность слишком подвергается сомнению. Поэтому, поскольку наши времена позволяют, она придерживается своей традиционной политики. Оплакивая вынужденное упразднение своего союзника, Святой Инквизиции, она из необходимости делает добродетель. Теперь единственные доступные жертвы – это спиритисты Франции. Недавние события показали, что кроткая невеста Христова никогда не упустит случая отомстить беспомощным жертвам.

Успешно разыграв свою роль deus ex machina за спиною французского суда, который не постеснялся ради нее унизить свое достоинство, Римская церковь берется за работу и в 1876 году показывает, на что она способна. Христианский мир получает предостережение, чтобы от крутящихся столов и пляшущих карандашей нечестивого спиритуализма он обратился к божественным «чудесам» Лурда. Тем временем церковные власти не теряют ни дня, чтобы устроить другие, более легкие триумфы, рассчитанные на то, чтобы запугать суеверных до безрассудства. Таким образом, действуя по приказам, духовенство швыряет драматические, если и не очень впечатляющие анафемы с каждой католической епархии; угрожает направо и налево, отлучает от церкви и проклинает. Осознав, наконец, что ее громовые стрелы, направленные даже на коронованные головы, падают вокруг так же безвредно, как молнии Юпитера из Офенбаховского «Calhas», Рим оборачивается в бессильной ярости на принесенных в жертву protйgйs российского Императора – несчастных болгар и сербов. Не смущающийся ни свидетельствами, ни сарказмом, глухой к доказательствам, «ягненок Ватикана» беспристрастно делит свой гнев между либералами Италии, «нечестивыми, чье дыхание отдает вонью тления»,[7] «схизматическими русскими сарматами» и еретиками и спиритуалистами, «которые совершают поклонение у бездонной пропасти, где лежит великий Дракон и ждет».

Мистер Глэдстон потрудился составить каталог того, что он называет «цветами красноречия», разбросанными по этим папским разглагольствованиям. Давайте отберем несколько избранных терминов, использованных этим наместником Того, Кто сказал: «Всякому, кто скажет – ты глуп – угрожает адское пламя». Они собраны из достоверных бесед. Те, кто выступают против папы являются «волками, фарисеями, ворами, лжецами, лицемерами, опухшими детьми Сатаны, сынами погибели, греха и разложения, сателлитами Сатаны в человеческой плоти, чудовищами ада, воплощенными демонами, вонючими трупами, исчадиями адовой пропасти, предателями и Иудами, которых ведет дух ада, детьми глубочайших пропастей ада» и т. д. и т. д.; все это благочестиво собрано и опубликовано доном Паскалем де Франциском, которого Глэдстон совершенно заслуженно называет «завершенным профессором подхалимства в духовных вещах».[8]

Так как в распоряжении его Святейшества Папы имеется такой богатый лексикон ругательств, то почему удивляться, что епископ Тулузский не постеснялся произносить наиболее недостойные измышления о протестантах и спиритуалистах Америки – людях вдвойне неприятных католику – в своей речи, обращенной к епархии:

«Ничто», – говорит он, – «не является более обычным в эпоху неверия, чем увидеть, как ложное откровение заменяет собою истинное, и умы пренебрегают учениями Святой церкви, чтобы посвятить себя изучению гадании и оккультных наук».

С тонким епископским презрением к статистике и странным образом смешивая в своей памяти слушателей возрожденцев Муди и Сэнки, и постоянных посетителей затемненных комнат сеансов, он произносит необоснованное и ложное утверждение, что «было доказано, что спиритуализм в Соединенных Штатах явился причиною одной шестой части всех случаев самоубийства и помешательств». Он говорит, что невозможно, чтобы духи «учили точной науке, так как они – лживые демоны, или полезной науке, потому что природа слова Сатаны, как и сам Сатана – бесплодна». Он предостерегает своих дорогих сотрудников, что «писания в пользу спиритуализма находятся под запретом», и советует им принять к сведению, что «частое посещение спиритических кружков, сопряженное с намерением принять их учение, есть отступничество от Святой церкви и влечет за собой риск отлучения»; в конечном счете, говорит он, «провозглашайте тот факт, что никакое учение какого бы то ни было духа не должно возвыситься над учением кафедры Петра, которое есть учение Духа Самого Бога!!»

Будучи осведомленными о многих ложных учениях, приписываемых католической церковью Творцу, мы предпочитаем не верить последнему утверждению. Знаменитый католический богослов Тийемон уверяет нас в своем труде, что «все эти прославленные язычники осуждены на вечные муки в аду, так как они жили до прихода Иисуса и поэтому не могли быть облагодетельствованы искуплением!!» Он также уверяет нас, что Дева Мария лично об этом свидетельствовала своей собственной подписью в письме к одному святому. Так что это тоже является откровением – «Дух Самого Бога» проповедует такие милосердные доктрины.

Мы также читали с большою пользою топографические описания «Ада и Чистилища» в знаменитом трактате под этим заглавием, написанном иезуитом кардиналом Беллармином. Один критик нашел, что автор, который дает это описание с божественного видения, которым он был удостоен, «по-видимому обладал всеми познаниями землемера» о секретных участках и страшных разделах «бездонной пропасти». Юстин Мученик, фактически, изложил на бумаге еретическую мысль, что, в конце концов, Сократа можно бы и не отправлять в Ад, за что этот слишком снисходительный отец был сурово раскритикован своим издателем-бенедиктинцем. Кто только засомневается в христианском милосердии Римской церкви в этом направлении, приглашается прочитать «Censure» Сорбонны в адрес Мармонтелевского «Belisarius». Odium theologicum сверкает в нем на темном небе ортодоксального богословия подобно северному сиянию – предтече Божьего гнева, по толкованию некоторых средневековых священнослужителей.

В первой части настоящего труда мы пытались показать на исторических примерах, в какой полной мере люди науки заслужили жалящий сарказм покойного профессора де Моргана, который выразился о них, что «они носят сброшенные священнослужителями облачения, перекрашенные, чтобы избегнуть опознавания». Христианское духовенство, подобным же образом, одето в сброшенные языческими жрецами одежды, действуя диаметрально противоположно моральным предписаниям своего Бога, но тем не менее восседая в качестве судей над всем миром.

Умирая на кресте, замученный Человек Скорбей простил своих врагов. Его последними словами была молитва за них. Он учил своих учеников не проклинать, но благословлять, даже своих врагов. Но наследники Св. Петра, самозваные представители на земле того самого кроткого Иисуса, не колеблясь, проклинают всякого, кто бы ни противился их деспотической воле. Кроме того, не был ли «Сын» уже давно оттиснут ими на задний план? Они совершают свои поклонения только Почтенной Матери, так как по их учению – опять через «непосредственный Дух Божий», только она одна служит посредником. Вселенский Собор 1870 года превратил это учение в догмат, не верить которому – значит обрекать себя навсегда на «бездонную пропасть». Сочинение дона Паскаля де Франциска по этому пункту высказывается положительно, ибо он сообщает нам, что поскольку Царица Небесная обязана «лучшим украшением в своей короне» нынешнему папе, с тех пор как он одарил ее нежданной честью внезапно стать непорочной, то нет ничего такого, чего она не могла бы получить от своего Сына для «своей церкви».[9]

Несколько лет тому назад некие путешественники видели в Барри, Италия, статую Мадонны, наряженную в отделанную оборками розовую юбку поверх раздувшегося кринолина! Благочестивые паломники, которые захотят осмотреть обычный гардероб своей Божьей Матери, могут это сделать, отправившись в Южную Италию, Испанию и католические Северную и Южную Америки. Мадонна Барри еще должна быть там – между двумя виноградниками и locanda (кабачком). При последнем осмотре оказалось, что сделана наполовину удавшаяся попытка приодеть младенца Иисуса; они покрыли его ноги парой грязных с зубчиками панталон. Так как один англичанин-путешественник пожертвовал для «Посредницы» зеленый шелковый зонтик, то благодарное население этого contadini в сопровождении деревенского священника двинулось процессией к тому месту. Им удалось засунуть раскрытый зонтик между спиною младенца и рукою Девы, которая его обнимала. Эта сцена и церемония были и торжественны и весьма освежающи для наших религиозных чувств. Ибо тут стояло изображение богини в ее нише, окруженное рядом постоянно горящих лампад, огни которых, колыхаясь под дуновением, заражали чистый Божий воздух неприятным запахом оливкового масла. Эти Мать и Сын, истинно, представляют двух наиболее бросающихся в глаза идолов монотеистического христианства!

За компаньоном идолу бедного contadini Барри отправьтесь в богатый город Рио-де-Жанейро. В церкви Duomo del Candelaria, в длинном зале, тянущемся по одной стороне церкви, несколько лет тому назад можно было видеть другую Мадонну. Вдоль стен зала стоит ряд святых, каждый на своем ящике для сбора пожертвований, которые таким образом образуют подходящий пьедестал. В центре этой линии под роскошным балдахином из голубого шелка выставлена Дева Мария, прислонившаяся к руке Христа. «Царица наша» наряжена в весьма декольтированное платье из голубого сатина с короткими рукавами, выгодно обнажающими изящно сформированную белоснежную шею, плечи и локти. Юбка, тоже из голубого сатина с верхней юбкой из пышных кружев и буфов из просвечивающей ткани, столь же коротка, как у балерин; едва достигая колен, она обнажает пару прекрасной формы ног, покрытых телесного цвета шелковым трико и обутых в французские сапожки из голубого сатина на очень высоких красных каблуках! Светлые волосы этой «Божьей Матери» причесаны по последней моде с объемистым шиньоном и кудрями. В то время как она прислоняется к руке своего Сына, лицо ее с любовью обращено к своему Единородному, чья одежда и поза равно вызывает восхищение. Христос в вечернем костюме: хвостатый фрак, черные брюки и белый жилет с низким вырезом; лакированные туфли и белые козловые перчатки, на одной из которых искрится дорогое кольцо с алмазом, стоимостью, надо полагать, во многие тысячи – дорогое бразильское ювелирное изделие. Над этим туловищем современного португальского дэнди возвышается голова с волосами, с пробором посредине; печальное и торжественное лицо и глаза, полный терпения взгляд которых, кажется, отражает всю горечь этого последнего оскорбления, брошенного величию Распятого.[10]

Египетскую Изиду ее почитатели тоже представляли как Девственную Мать, которая держит в руках своего младенца-сына, Гора. В некоторых статуях и барельефах, где она появляется одна, ее изображают совершенно нагой или укутанной с головы до ног. Но в мистериях, как и почти все богини, она завуалирована с головы до ног, как символ материнского целомудрия. Нам не причинило бы никакого вреда, если бы мы позаимствовали у древних хоть сколько-нибудь поэтического чувства из их религий и внутреннего почитания, какие они питали по отношению к своим символам.

Будет только справедливо сказать сразу, что последний из истинных христиан умер вместе с последним из непосредственных апостолов. Макс Мюллер задает веский вопрос:

«Как может миссионер при таких обстоятельствах удовлетворять удивление и вопросы своих учеников, если он не может указать на это семя[11] и рассказать им, каким было задумано христианство? Если он не может показать, что, подобно всем другим религиям, Христианство тоже имело свою историю; что христианство девятнадцатого века не есть христианство средних веков, и что христианство средних веков не было христианством первых Соборов; что христианство первых Соборов не было христианством апостолов, и что только то, что было сказано Христом, было хорошо сказано?» [47, т. I, с. 26, Предисловие]

Таким образом, мы можем вывести заключение, что единственной характерной разницей между современным христианством и старыми языческими верованиями является вера первого в личного дьявола и в ад.

«У арийских народов не было никакого дьявола», – говорит Макс Мюллер. – «Плутон, хотя обладал угрюмым характером, был весьма почтенной личностью; и (скандинавский) Локи, хотя и личность озорная, не был бесом. Германская богиня, Хелл, тоже, подобно Прозерпине, когда-то видела лучшие дни. Поэтому, когда германцам поднесли идею о настоящем дьяволе, семитическом Сете, Сатане или Diabolus – они отнеслись к нему весьма добродушно».

То же самое можно сказать об аде. Гадес весьма отличался от нашего царства вечных мук и мог бы быть назван скорее промежуточным состоянием очищения. Также и скандинавский Хел или Хела не подразумевают состояния или места наказания, ибо когда Фригг, горем убитая мать Балдура, белого бога, который умер и очутился в мрачных обителях теней (Гадеса), послала Хермода, сына Тора, на поиски ее любимого дитяти, то посланец нашел его в безжалостной области – увы! но все же удобно усевшимся на скале и читающим книгу [136]. Кроме того, у северян царство мертвых расположено в высоких широтах Полярной области; это холодное и неприветливое обиталище, и ни студеные залы Хела, ни занятие Балдура ничем не напоминают пламенеющий ад вечного огня и жалких «осужденных» грешников, которыми церковь так щедро населяет его. Не более это – египетский Аменти, место суда и очищения; и не Ондерах – пропасть мрака индусов, ибо даже падшим ангелам, которых швырнул туда Шива, Парабрахма разрешил считать это промежуточным состоянием, в котором им предоставляется возможность подготовиться для высших ступеней очищения и искупления от тяжких условий. Геенна Нового Завета была местностью за стенами Иерусалима, и упоминая ее, Иисус употреблял лишь обычную метафору. Откуда же тогда пришла мрачная догма об аде, этот Архимедов рычаг христианского богословия, посредством которого им удалось удержать в подчинении бесчисленные миллионы христиан в течение девятнадцати столетий? Несомненно не из еврейских Писаний, и мы обращаемся за подтверждением этого к любому хорошо осведомленному еврейскому ученому.

Единственное указание на что-то, похожее на ад, имеющееся в Библии, это Геенна или Хинном, долина близ Иерусалима, где был расположен Тофет, место, где постоянно поддерживался огонь в санитарных целях. Пророк Иеремия сообщает нам, что израильтяне имели обычай в том месте приносить в жертву Молоху-Геркулесу своих детей; и позднее мы находим, что христиане спокойно заменили это божество своим богом милосердия, гнев которого не может быть утихомирен, если церковь не пожертвует ему своих некрещенных детей и согрешивших сыновей на алтарь «вечных мук»!

Откуда же тогда богословы узнали условия ада настолько, чтобы действительно делить его на два вида: paena damni и paenae sensus; первое означает лишение блаженных видений, второе – вечные муки в озере огня и серы? Если они ответят нам, что об этом написано в «Апокалипсисе» [XX, 10], то мы готовы показать, откуда богослов Иоанн сам взял эту идею: «А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков», – говорит он. Уже не говоря об эзотерическом толковании, что «дьявол» или демон-соблазнитель означал наше собственное земное тело, которое после смерти несомненно будет растворено в огненных или эфирных элементах,[12] – слово «навечно», которым наши богословы объясняют слово «навеки», не существует в еврейском языке ни как слово, ни как значение. Нет такого еврейского слова, которое собственно выражает вечность, по объяснению Ле Клерка, улам подразумевает только время, начало и конец которого неизвестны. Доказывая, что это слово не означает бесконечной длительности и что в Ветхом Завет слово навеки означает только долгое время, архиепископ Тиллотсон совершенно извратил его смысл в отношении адовых мук. По его учению, когда Содом и Гоморра были обречены на горение в «вечном огне», то мы это должны понимать лишь в том смысле, что этот огонь будет гореть до тех пор, пока оба города не будут полностью истреблены. Но когда дело касается адова огня, тогда это слово должно пониматься в самом полном смысле бесконечной продолжительности. Таково решение этого ученого богослова. Ибо длительность наказания грешников должна быть пропорциональна вечному счастью праведников. Так, он говорит:

«Эти (говоря о грешниках) пойдут εις κόλασιν αιώνιον на вечное наказание, но праведники εις ζωην αιωνιον на вечную жизнь».

Досточтимый Т. Санден,[13] комментируя рассуждения своих предшественников, заполнил целый том такими аргументами, на которые невозможно ответить, пытаясь доказать, что местонахождение Ада – в солнце, Мы подозреваем, что досточтимый мыслитель читал «Апокалипсис» в кровати перед сном, и вследствие этого ему виделись кошмары. В «Откровении Иоанна» есть два стиха, в которых сказано: «Четвертый ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем. И жег людей сильный зной, и они хулили имя Бога» [Откровение, XVI, 8-9]. Это просто пифагорейская и каббалистическая аллегория. Эта идея не возникла ни у вышеупомянутого автора, ни у Иоанна. Пифагор поместил «сферу очищения в солнце», каковое солнце вместе с его сферой он, кроме того, помещает в центре вселенной;[14] эта аллегория имеет двоякое значение: 1. Символически, центральное, духовное солнце. Высочайшее божество. Прибывши в эту область, каждая душа становится очищенной от своих грехов и соединяется навсегда со своим духом, предварительно страдав во всех низших сферах. 2. Поместив эту сферу видимого огня в середину вселенной, он просто преподавал гелиоцентрическую систему, которая относилась к мистериям и сообщалась только на высшей ступени посвящения. Иоанн придает своему Слову чисто каббалистическое значение, которое ни один из «Отцов», за исключением тех, кто принадлежал к школе неоплатоников, не был в состоянии понять. Ориген хорошо понимал это, будучи учеником Аммония Саккаса; поэтому мы видим, что он храбро отрицает бесконечность адовых мук. Он утверждал, что не только люди, но даже дьяволы (под этим термином он подразумевал развоплощенных человеческих грешников) после определенной длительности наказания будут прощены и в конечном счете водворены на небеса [311, I, XXI, c. 17]. Вследствие этой и других ересей Ориген, само собой разумеется, был изгнан.

Много было ученых, и поистине вдохновенных рассуждений по поводу местонахождения ада. Наиболее популярными были те, которые помещали его в центре земли. В одно время, однако, из-за вмешательства ученых того времени возникли скептические сомнения, которые нарушили покой веры в эту весьма подбадривающую доктрину. Как мистер Свинден в нашем собственном веке замечает, эта теория была неприемлема по причине двух возражений: 1) что запасы горючего или серы, необходимые для сохранения такого яростного и постоянного пламени, не могут быть там предположены; 2) что там нужны азотистые частицы воздуха, чтобы поддерживать и сохранять горение.

«И как», – говорит он, – «огонь может быть вечным, когда постепенно все вещество земли должно быть поглощено таким образом?» [413, с. 289.]

Этот скептический джентльмен, по-видимому, забыл, что уже века тому назад св. Августин это затруднение разрешил. Разве у нас нет заверения этого ученого богослова, что ад, тем не менее, находится в центре земли, ибо «Бог чудом снабжает центральный огонь воздухом»? На этот аргумент ответить невозможно, поэтому мы не будем стремиться его опровергать.

Христиане были первыми, кто превратили существование Сатаны в догму церкви. И раз это учредивши, ей пришлось бороться в течение более чем 1700 лет за подавление таинственной силы, которой, согласно своей политике, она должна была приписывать дьявольское происхождение. К несчастью, проявляясь, эта сила неизменно обладает тенденцией опрокидывать такое верование смешным расхождением между приписываемой причиной и следствиями. Если духовенство не переоценило действительной силы «заклятого врага Бога», то надо признать, что он прибегает к большим предосторожностям, чтобы не быть опознанным в качестве «Князя Тьмы», метящего на наши души. Если современные «духи», вообще, являются дьяволами, как проповедует духовенство, то они могут быть только теми «бедными» или «глупыми чертями», которых Макс Мюллер описывает как постоянно являющихся в германских и норвежских сказках.

Несмотря на это, духовенство больше всего боится, что его принудят выпустить из рук эту узду над человечеством. Они не желают позволить нам судить о дереве по его плодам, так как это может иногда поставить их перед опасными дилеммами. Они также отказываются признать, вместе с непредубежденными людьми, что феномены спиритуализма несомненно одухотворили и отклонили от неправильных путей многих непоколебимых атеистов и скептиков. Но, как они сами признают, что за польза в Папе, если нет Дьявола?

И поэтому Рим посылает своих самых способных приверженцев и проповедников на спасение тех, кто погибают в «бездонной пропасти». Рим использует с этой целью умнейших своих писателей – хотя они все с негодованием это отрицают – и в предисловии к каждой книге, выпущенной плодотворным де Мюссе, этим французским Тертуллианом нашего века, мы находим неопровержимые доказательства этого факта. Среди прочих свидетельств одобрения духовенства, каждый том украшен текстом определенного подлинного письма, адресованного весьма набожному автору всемирно известным отцом Вентуре де Раулика в Риме. Мало таких, кто не слыхал этого знаменитого имени. Это есть имя одного из главных столпов Латинской церкви, бывшего генерала Театинского ордена, советника Священного Совета Обрядов, экзаменатора епископов и римского духовенства и т. д. и т. д. и т. д. Нижеприведенный поразительно характерный документ останется, чтобы удивлять будущие поколения своим духом наивной демонолатрии и некраснеющей искренности. Мы переводим отрывок дословно и, способствуя таким образом его распространению, надеемся заслужить благословение матери-церкви [100, с. V (Предисловие)]:

«МОСЬЕ И ПРЕВОСХОДНЫЙ ДРУГ:

Величайшая победа Сатаны была одержана в тот день, когда ему удалось убедить людей, что он не существует.

Наглядно доказать существование Сатаны значит восстановить одну из основных догм церкви, которая служит основою христианства и без которой Сатана был бы пустым звуком…

Магия, месмеризм, магнетизм, сомнамбулизм, спиритуализм, спиритизм, гипнотизм… это только другие названия САТАНИЗМА.

Вывести такую истину и показать ее в надлежащем свете, значит сорвать маску с врага; это значит раскрыть огромную опасность некоторых занятий, считающихся невинными; это значит иметь большую заслугу в глазах человечества и перед религией.

Отец Вентура де Раулика».Аминь!

Это действительно, неожиданная честь для наших американских «водителей» в целом, и невинных «индейских вождей» в особенности. Быть представленными Риму в качестве принцев Империи Иблиса – это больше, чем они когда-либо могли надеяться в других странах.

Ничуть не подозревая, что она работает для будущей пользы своих врагов, спиритуалистов и спиритистов, церковь, уже в течение двадцати лет, утверждает де Мюссе и де Мирвиля в качестве жизнеописателей Дьявола, и давая свое одобрение на это, молчаливо признает свое литературное соавторство.

Шевалье Гугенот де Мюссе и его друг и соратник маркиз Юде де Мирвиль, судя по их длинным титулам, должны быть аристократами pur sang, и, кроме того, они писатели с немалой эрудицией и талантом. Если бы они чуть больше поскупились по части двоеточий и восклицаний, следующих за каждой бранью в адрес Сатаны и его поклонников, их стиль был бы безупречен. В самом деле, крестовый поход против врага человеческого был яростный и длился более двадцати лет.

Что касается католиков, накапливающих свои психологические феномены, чтобы доказать существование личного дьявола, и графа де Гаспарина, старого министра Луи Филипа, собиравшего тома других фактов, чтобы доказать противное, – то спиритисты Франции находятся в вечном долгу благодарности перед этими диспутантами. Существование невидимой духовной вселенной, населенной невидимыми существами, продемонстрировано теперь бесспорно. Роясь в старейших библиотеках, они извлекли из исторических записей квинтэссенцию доказательств. Все эпохи, начиная со времен Гомера и вплоть до нынешних дней, предоставили в распоряжение этих неутомимых авторов самые лучшие свои материалы. В попытке доказать подлинность чудес, совершенных Сатаною в дни, предшествующие христианской эре, а также в течение средних веков, – они просто заложили крепкий фундамент для изучения феноменов в наши дни.

Хотя де Мюссе горячий, бескомпромиссный энтузиаст, он, сам того не замечая, невольно превращается в демона-искусителя или – как он любит называть Дьявола – в Змия «Книги Бытия». В своем желании продемонстрировать в каждой манифестации присутствие Злого Духа ему только удается показать, что спиритуализм и магия не являются чем-то новым в мире, но что это очень древние братья-близнецы, происхождение которых следует искать в самом раннем детстве древней Индии, Халдеи, Вавилонии, Египта, Персии и Греции.

Он доказывает существование «духов» независимо от того, ангелы ли они или дьяволы, с такой ясностью аргументации и логики, и с таким количеством свидетельств, исторических, неопровержимых и строго удостоверенных, что мало что осталось на долю авторов-спиритуалистов, которые могут появиться после него. Как жаль, что ученые, которые не верят ни в дьявола, ни в духов, более чем склонны высмеивать книги де Мюссе, не читавши их, ибо в них поистине содержится так много фактов, представляющих глубокий научный интерес!

Но что же мы можем ожидать в нашем веке неверия, когда мы обнаруживаем, что Платон двадцать два века тому назад жаловался на то же самое?

«Также и меня», – говорит он в своем «Евтифроне», – «когда я на общественном собрании говорю что-нибудь о божественном и предсказываю им, что произойдет, они высмеивают, как сумасшедшего; и хотя ничто из того, что я предсказывал, не оказалось неправильным, все же они завидуют всем таким людям, как мы. Однако мы не должны обращать на это внимания и следовать по нашему намеченному пути».

Литературные источники Ватикана и других католических хранилищ учености, должно быть, свободно предоставлялись для использования этим современным авторам. Когда под рукою такие сокровища – подлинные рукописи, папирусы и книги, награбленные из богатейших языческих библиотек; старинные трактаты по алхимии и магии; протоколы всех процессов колдовства и приговоры за это на дыбу, костер и пытки, – очень легко тогда написать многие тома обвинений против Дьявола. Мы утверждаем, имея солидные основания, что существуют сотни наиболее ценных трудов по оккультным наукам, приговоренных к вечному скрыванию от публики, но которые внимательно читаются и изучаются теми привилегированными, кто имеют доступ в Ватиканскую библиотеку. Законы природы одинаковы как для языческого колдуна, так и для католического святого; и «чудо» может быть совершено как первым, так и вторым без малейшего вмешательства Бога и дьявола.

Едва только манифестации начали привлекать внимание в Европе, как духовенство подняло крик, что их традиционный враг снова появился под другим именем; также стали доносится слухи о «божественных чудесах» в отдельных случаях. Сперва они ограничивались скромными личностями; некоторые из них заявляли, что совершали их посредством вмешательства Девы Марии, святых и ангелов; другие же – по словам духовенства – начали страдать от одержания, ибо Дьявол тоже должен получить свою долю славы, так же как и Бог. Когда, несмотря на предупреждение, независимые или так называемые спиритуальные феномены продолжали увеличиваться и умножаться, и эти проявления стали угрожать опрокидыванием тщательно разработанных догматов церкви, мир вдруг был поражен сообщениями чрезвычайного характера. В 1864 году целая община стала одержимой Дьяволом. Морзин и ужасные повествования о демониаках; Вэлейрес и рассказы о достоверно проявленном колдовстве в ней; а также рассказы пресвитера де Сидвилля – от их ужаса стыла кровь в католических жилах.

Как ни странно, но этот вопрос задавался снова и снова – почему «божественные» чудеса и большинство одержаний так строго ограничиваются римско-католическими епархиями и странами? Почему это так, что со времени Реформации в протестантских странах вряд ли было хоть одно божественное «чудо»? Разумеется, что от католиков нам следует ожидать ответа, что это потому, что последние населены еретиками и покинуты Богом. Если так, то почему нет больше церковных чудес в России, в стране, религия которой отличается от римско-католической веры только внешними формами обрядов, так как основные догматы их одинаковы, за исключением касающегося эманации Святого Духа? Россия имеет своих признанных святых, тауматургические реликвии и чудотворные иконы. Святой Митрофаний Воронежский является достоверным чудотворцем, но его чудеса ограничиваются исцелениями; и хотя сотни и сотни людей были исцелены силою веры, и хотя старый собор полон магнетическими излучениями, и целые поколения будут продолжать верить в его силу, и несколько человек всегда будут исцелены, – все же в России не слышали о таких чудесах, как хождение Богоматери, писание Богоматерью писем и слова, произносимые статуями – как в католических странах. Почему это так? Просто потому, что императоры строго запретили такого рода дела. Царь Петр Великий останавливал каждое поддельное «божье» чудо одним только нахмуриванием своего мощного лба. Он заявил, что не потерпит никаких фальшивых чудес, творимых святыми иконами, и они исчезли навсегда [414, с. 407].

Имеются записи об отдельных и независимых феноменах, проявленных определенными иконами в последнем столетии; самым последним было кровотечение щеки на иконе святой Девы, когда солдат Наполеона рассек ее лицо надвое. Это чудо, якобы происшедшее в 1812 году, в дни вторжения «великой армии», было последним «прощай».[15] Но с тех пор, хотя три последовательно царствовавших императора были набожными людьми, воля их уважалась, иконы и святые пребывали в покое, и о них едва кто заговаривал, за исключением того, что имело отношение к религиозному культу. В Польше, стране яростных сторонников папского абсолютизма, в разное время совершались отчаянные попытки к созданию чудес. Но они умирали при рождении, так как за ними наблюдала тысячеокая полиция, – католическое чудо в Польше, провозглашаемое ксендзами, означало политическую революцию, кровопролитие и войну.

Не будет ли после этого позволительно, по меньшей мере, подозревать, что если в одной стране божественные чудеса могут быть приостановлены гражданским и военным законом, а в другой они никогда не происходят, то мы должны искать объяснения этим двум фактам в некоторых естественных причинах, вместо того, чтобы приписывать их богу или дьяволу? По нашему мнению – если оно чего-нибудь стоит – весь этот секрет можно объяснить следующим образом. В России духовенство остерегается смущать своих прихожан, чья набожность искренна и вера сильна без чудес; они знают, что ничто так не способствует посеиванию недоверия, сомнений и, в конечном счете – скептицизма, ведущего прямо к атеизму, как чудеса. Кроме того, климат менее благоприятный, и магнетизм неселения, в среднем, слишком положительный, слишком здоровый, чтобы вызвать независимые феномены; и обман не имел бы успех. С другой стороны, ни в протестантской Германии, ни в Англии, ни даже в Америке, духовенство, начиная со дней Реформации, не имело доступа ни к одной из засекреченных библиотек Ватикана. Вследствие этого все они слабы в магии Альберта Магнуса.

Что касается того, что Америка переполнена сенситивами и медиумами, то причину этого можно частично приписать климатическим влияниям и в особенности физиологическому состоянию населения. Со времени Салемского ведьмовства, около 200 лет тому назад, когда сравнительно небольшое количество переселенцев имело чистую и несмешанную кровь в своих жилах, почти ничего не было слышно о «духах» или «медиумах» до 1840 г.[16] Затем феномены сперва появились среди аскетических и экзальтированных трясунов, чьи религиозные устремления, своеобразный образ жизни, нравственная чистота и физическая воздержанность – все вели к возникновению независимых феноменов как психологического, так и физического характера. Сотни тысяч и даже миллионы людей из различных климатов, с различным строением и привычками, наводнили, начиная с 1692 года, Северную Америку и, переженившись между собою, основательно изменили физический тип ее обитателей. В какой стране мира можно женский природный склад сравнить с нежной, нервной и чувствительной конституцией женской половины населения Соединенных Штатов? После нашего приезда в эту страну мы были поражены полупрозрачною нежностью кожи местных жителей обоих полов. Сравните тяжело работающую на фабрике ирландскую девушку или парня с такими же из настоящей американской семьи. Посмотрите на их руки. И тот и другой работают одинаково тяжело; оба одинакового возраста и по-видимому здоровы; и все же, тогда как руки одного после часовой обработки мылом будут обладать кожей только немногим мягче кожи молодого крокодила, руки другого, несмотря на постоянную работу, позволят вам наблюдать циркуляцию крови под тонкой и нежной эпидермой. Поэтому неудивительно, что Америка является оранжереей сенситивов, а большинство ее духовенства, не будучи в состоянии совершить ни божественных, ни каких-либо других чудес, решительно отвергает возможность каких-либо феноменов, кроме производимых трюками и обманом. И также не удивительно, что католическое духовенство, которое фактически знает о существовании магии и духовных феноменов и верит в них, в то же время, опасаясь их последствий, пытается приписать их всех деяниям Дьявола.

Разрешите привести еще один аргумент, хотя бы в качестве косвенного доказательства. В каких странах «божьи чудеса» наиболее процветали, были наиболее часты и наиболее изумительны? Бесспорно, в католической Испании и в папской Италии. И кто же имел больше доступа к древней литературе, как не эти две? Испания славилась своими библиотеками; мавры были знамениты своими глубокими познаниями по алхимии и другим наукам. Ватикан – это склад огромного количества древних рукописей. В течение долгого промежутка почти в 1500 лет они накапливали от одного судилища к другому книги и рукописи, конфискованные у своих осужденных жертв в свою пользу. Католики могут заявить, что такие книги, как правило, предавались пламени, что трактаты знаменитых колдунов и чарователей погибали вместе со своими проклятыми авторами. Но Ватикан, если бы мог говорить, мог бы рассказать совсем другое. Он прекрасно знает о существовании определенных кабинетов и комнат, доступ куда имеют лишь очень немногие. Он знает, что входы в эти тайные укрытия так искусно спрятаны от взоров под резными обрамлениями и обильными украшениями библиотечных стен, что были даже папы, которые жили и умирали в пределах дворца, не подозревая о их существовании. Но этими папами не были ни Сильвестр II, ни Бенедикт IX, ни Иоанн XX, ни VI и VII Григории; также не токсилогически знаменитый Борджиа. Также не принадлежали к незнающим о сокрытом знании друзья сынов Лойолы.

Где, по записям о европейской магии, мы можем найти более искусных заклинателей, нежели в таинственных уединениях монастыря? Альберт Магнус, знаменитый епископ и чудодей из Ратисбона, был непревзойденным в своем искусстве. Роджер Бэкон был монах, и Фома Аквинский был одним из наиболее ученых учеников Альберта. Тритемий, аббат Спангеймских бенедиктинцев, был учителем, другом и доверенным лицом Корнелия Агриппы; и в то время когда союзы теософов были рассеяны по всей Германии, где они сперва зародились, помогая один другому и годами борясь за приобретение эзотерических знаний, любой человек, который знал, как стать любимым учеником неких монахов, мог в скором времени набраться знаний по всем важным отраслям оккультного учения.

Все это запечатлено в истории и не может быть с легкостью отрицаемо. Магия, во всех своих аспектах, широко и почти открыто применялась духовенством вплоть до Реформации. И даже тот, кого когда-то называли «Отцом Реформации», знаменитый Джон Рейхлин,[17] автор «Mirific Word» и друг Пико ди Мирандолы, учителя и наставника Эразма, Лютера и Меланктона – был каббалистом и оккультистом.

Древнее Sortilegium или гадание посредством Sortes, или жребиев, искусство и занятие, ныне объявленное духовенством мерзостью, рассматриваемое Stat. 10 Jac. как уголовное преступление,[18] и изъятое Stat. 12 Carolus II из категории обычно прощаемых, на том основании, что оно является колдовством, – широко применялось духовенством и монахами. Более того, оно было санкционировано Самим Св. Августином, который «не отнесся неодобрительно к этому способу узнавания будущего, если только он не используется для мирских целей». Более того, он признается, что сам пользовался им.[19]

Да, но духовенство называло это гадание Sortes Sanctorum, когда само им пользовалось, тогда как Sortes Praenestinae с последующим за ним Sortes Homericae и Sortes Virgilianae становились отвратительным язычеством, служением Дьяволу, как только им пользовался кто-либо другой.

Григорий де Тур доводит до нашего сведения, что когда духовенство прибегало к Sortes, то они обычно клали Библию на алтарь и молились Господу, чтобы Тот явил свою волю и раскрыл им будущее через один из стихов этой книги. Жильбер де Ноген пишет, что в его время (около двенадцатого века) был обычай при посвящении епископов прибегать к Sortes Sanctorum, чтобы таким образом узнать успешность и судьбу епископата. С другой стороны, нам говорят, что Sortes Sanctorum было осуждено Собором в Агде в 506 г. В этом случае нам опять остается только спросить, в котором же случае непогрешимость церкви провалилась? Было ли это тогда, когда она запретила то, чем занимался ее величайший святой и покровитель, Августин, или же в двенадцатом веке, когда это открыто и с благословением той же самой церкви применялось духовенством в целях епископских выборов? Или же мы все еще должны верить, что в обоих этих противоречивых случаях Ватикан получил непосредственное вдохновение от «духа Божия»?

Если существует какое-либо сомнение, что Григорий Турский одобрил занятие, которое более или менее распространено и по сие время, даже среди строгих протестантов, – то прочтите следующее:

«Так как Ландаст, граф Тура, чтобы разорить меня, направился в Тур с королевой Фредегондой, полный злых замыслов против меня, то я удалился в свою молельню в глубокой озабоченности, где взял „Псалтырь“… Сердце мое возрадовалось во мне, когда мой взор упал на это в семьдесят седьмом псалме: „Он велел им с уверенностью продолжать путь, в то время как море поглотило их врагов“. Соответственно, графом ничего не было сказано в ущерб мне; и в тот же день, уезжая из Тура, его судно было потоплено бурей, и он спасся только тем, что был хорошим пловцом».

Святейший епископ здесь просто признается, что немножко занялся колдовством. Каждый месмеризатор знает, какую власть имеет сила воли, направленная в момент сильного желания на какую-либо особую цель. Или вследствие «совпадения» или иначе, попавшийся стих шепнул его уму о мести утоплением. Проводя остаток дня в «глубокой озабоченности», обуянный этой всепоглощающей мыслью, этот святой – быть может бессознательно – применяет свою волю для этой цели; и таким образом, в то время как он усматривает в несчастном случае руку Божию, он просто становится колдуном, применяющим свою магнетическую волю на лицо, которого опасается, и граф едва спасает свою жизнь. Если бы несчастный случай был предопределен Богом, то виновник утонул бы, так как простое купание не могло бы изменить его злобных решений против Св. Григория, если эти решения были достаточно сильны.

Далее мы находим анафемы, мечущие громы против этой лотереи судьбы, на Варесском Соборе, который запрещает «всем духовным лицам под угрозою отлучения от церкви совершать такого рода гадания или заглядывать в будущее путем заглядывания в какую-либо книгу или писание». То же самое запрещение произносится на соборах Агды в 506 г… Орлеана в 511 г., Ауксерре в 595 г., и, наконец, Аэнхама в 1110 г.; последний осуждает «колдунов, ведьм, гадалок, таких, кто причиняют смерть магическими деяниями и кто занимается предсказанием будущего посредством жеребьевки на Святом Писании»; и жалоба объединившегося духовенства на де Гарлана, своего епископа Орлеанского, направленная папе Александру III, заканчивается в таком стиле:

«Да наберут силу ваши апостольские руки, чтобы обнажить беззаконие этого человека, чтоб могло разразиться над ним проклятие, предсказанное в день его посвящения; ибо, когда Евангелие было раскрыто на алтаре согласно обычаю, то первые слова были: и юноша, оставив свое белье, убежал от них нагим».[20]

Для чего же тогда поджаривать мирских магов и гадателей по книгам и канонизировать служителей церкви? Просто потому, что средневековые, а также современные феномены, проявляющиеся через мирян, совершены ли они путем оккультных познаний или возникли самостоятельно, подрывают претензии на божественные чудеса как католической, так и протестантской церкви. Перед лицом повторных и достоверных свидетельств для первой стало невозможным поддерживать с успехом свое утверждение, что якобы чудесные манифестации, совершаемые непосредственным вмешательством добрых ангелов и Бога, могут быть произведены исключительно ее избранными служителями и святыми. Также протестантская церковь не могла бы больше утверждать, что чудеса кончились вместе с веком апостолов. Ибо, той же самой природы или нет, – современные чудеса предъявляли претензии на близкое сходство с библейскими чудесами. Магнетизеры и целители нашего века вступили в явное и открытое состязание с апостолами. Зуав Жакоб из Франции превзошел пророка Илию по части оживления лиц, казавшихся умершими; а Алексис, сомнамбул, упоминаемый мистером Уоллесом в своем труде [161], своим ясновидением посрамил апостолов, пророков и сивилл старины. Со времени сжигания последней ведьмы, Великая Французская Революция, столь тщательно подготовленная лигой тайных обществ и их умных эмиссаров, подула над Европой и пробудила ужас в лоне духовенства. Она, как разрушительный ураган, смела в ходе своем лучших союзников церкви – римско-католическую аристократию. Был заложен прочный фундамент права на личное мнение. Мир освободился от тирании духовенства, расчистив беспрепятственный путь Наполеону Великому, который нанес смертельный удар Инквизиции. Эта великая бойня христианской церкви – где она убивала, во имя Агнца, всех овец, самовольно объявленных паршивыми – лежала в руинах, и она очутилась предоставленной самой себе и своим средствам.

До тех пор, пока феномены возникали только случайно, она всегда чувствовала себя достаточно могущественной, чтобы подавить последствия. Суеверие и вера в Дьявола были так же сильны, как всегда, и наука еще не осмеливалась публично помериться силами с религией, базирующейся на сверхъестественном. А враг тем временем медленно, но верно набирал силу. И вдруг она прорвалась с неожиданным неистовством. «Чудеса» стали проявляться при полном дневном свете и перешли из мистического отшельничества в область закона природы, где нечестивые руки науки были готовы сорвать с них маску священства. Все же на какое-то время церковь удержала свои позиции и с мощной помощью суеверного страха преградила продвижение вторгающейся силы. Но когда подряд стали появляться месмеристы и сомнамбулы, воспроизводящие физические и ментальные феномены экстаза, которые до этого считались особым даром святых; когда страсть столоверчения во Франции и в других местах достигла своего кульминационного пункта ярости; когда психография – считавшаяся духовной – из простого любопытства развилась и превратилась в предмет неослабного интереса и, в конечном счете, влилась в религиозный мистицизм; когда эхо, вызванное первыми стуками Рочестера, пересекая океаны, стало отдаваться почти во всех уголках мира, – тогда, и только тогда Латинская церковь полностью очнулась и почувствовала опасность. Сообщалось, что одно чудо за другим совершалось в кружках спиритуалистов и в лекционных залах месмеристов; больные исцелялись, слепые прозревали, хромые начинали ходить, глухие – слышать. Дж. Р. Ньютон в Америке и Дю Потэ во Франции исцеляли множества без малейших претензий на божественное вмешательство. Великое открытие Месмера, которое открывает серьезному исследователю механизм природы, покоряло, как бы магической силой, органические и неорганические тела.

Но это еще не было самое худшее. Более ужасная беда для церкви произошла вследствие вызывания из верхнего и нижнего миров множеств «духов», личное поведение и беседы которых разоблачали, как ложные наиболее хранимые и выгодные для церкви догмы. Эти «Духи» утверждали, что они являются подлинными развоплощенными сущностями отцов, матерей, сыновей и дочерей, друзей и знакомых лиц, наблюдающих эти вещие феномены. Казалось, что Дьявол не имеет объективного существования, и это нанесло удар по самому основанию, на котором покоился трон Св. Петра.[21] Ни один дух, за исключением издевающихся манекенов Планшета, не признавался даже в отдаленнейшем родстве с его Сатанинским величеством и не отводил ему под управление ни вершка территории.[22] Духовенство чувствовало, что его престиж падает с каждым днем, так как оно видело, как люди нетерпеливо стряхивали с себя при ярком дневном свете истины темные завесы, которые столько веков закрывали им глаза. Затем, наконец, удача, которая до того была на их стороне в течение долгой войны между богословием и наукой, переметнулась к противнику. Помощь последней в изучении оккультной стороны природы была в самом деле драгоценна и своевременна, и наука невольно расширила когда-то узкую тропу феноменов в широкую дорогу. Если бы этот конфликт не дошел до кульминации в мгновение ока, – мы могли бы увидеть воспроизведенные в миниатюре позорные сцены эпизодов Салемского ведьмовства и монахинь Лоудуна. Но вышло, что духовенство заставили замолчать.

Но если наука неумышленно способствовала прогрессу оккультных феноменов, то последние аналогично помогли самой науке. До того дня как вновь воплотившаяся философия смело потребовала себе место в мире, было мало ученых, которые брались за трудную задачу исследований сравнительного богословия. Эта наука занимает область, в которую до сих пор проникло только несколько исследователей. Сопряженная с этим необходимость хорошо знать мертвые языки неизбежно сокращала число исследователей. Кроме того, в ней имелось меньше общей нужды до тех пор, пока люди не могли заменить христианскую ортодоксальность чем-то более ощутимым. Одним из наиболее неотрицаемых фактов психологии является то, что средний человек может столь же мало существовать без религиозного элемента, как рыба без воды. Голос истины, «голос, который сильнее мощнейшего грома», говорит внутреннему человеку в девятнадцатом веке христианской эры, как он говорил в соответственном веке до Р. X. Бесполезна и невыгодна задача предлагать человечеству выбор между будущей жизнью и уничтожением. Единственный шанс, остающийся для тех друзей человеческого прогресса, которые стремятся установить для блага человечества веру, впредь совершенно освобожденную от суеверия и догматических пут, – заключается в том, чтобы обратиться к нему со словами Иисуса Навина: «Изберите сегодня ныне, кому служить, богам ли, которым служили ваши отцы, бывшие за рекою, или же богам Аморреев, в земле которых живете» [Иисуса Навин, XXIV, 15].

«Наука о религии», – писал Макс Мюллер в 1860 г., – «только что зарождается… В течение последних пятидесяти лет подлинные документы, касающиеся наиболее значительных религий мира, попадали в руки человечества весьма неожиданным и почти чудесным образом.[23] Перед нами теперь раскрыты канонические книги буддизма; «Зенд-Авеста» Зороастра больше не является запечатанной книгой; и гимны «Ригведы» раскрыли состояние религий, предшествовавших первым истокам той мифологии, которая у Гомера и Гесиода предстает перед нами, как заплесневшие развалины».[24]

В своем ненасытном желании расширить царство слепой веры, архитекторы христианского богословия были вынуждены скрывать как только можно истинные источники религий. Говорят, что с этой целью они сжигали или уничтожали другим путем все первоначальные рукописи по «Каббале», магии и оккультным наукам, где только их руки могли до них добраться. Они по невежеству полагали, что наиболее опасные писания этого рода погибли вместе с последним гностиком; но когда-нибудь они смогут обнаружить, что ошиблись. Другие подлинные и столь же значительные документы, вероятно, снова появятся «весьма неожиданным и почти чудесным образом».

Странные предания живут в различных частях Востока – например, на Афонской горе и в пустыне Нитрии – среди неких монахов, и у ученых раввинов в Палестине, которые проводят свои жизни, комментируя «Талмуд». Они говорят, что не все свитки и рукописи, объявленные историей сожженными Цезарем, христианской чернью в 389 г. и арабским генералом Амру, были уничтожены, как обычно полагают; и об этом они рассказывают следующее: Во время борьбы за трон в 51 году до Р. X. между Клеопатрой и ее братом Дионисием Птолемеем, Брукион, в котором хранилось более семисот тысяч свитков, переплетенных в дерево и в огненепроницаемый пергамент, подвергался восстановлению, и значительная часть подлинных рукописей, считавшихся наиболее ценными и с которых не были сняты копии, – была сложена в доме одного из библиотекарей. Так как пожар, пожравший остальное, был результатом случайности, то всякие предохранительные меры отсутствовали. Но они добавляют, что прошло несколько часов с того момента, когда огонь с горящего флота, подожженного по приказу Цезаря, перекинулся на здания гавани в городе, и что все библиотекари с помощью нескольких сот рабов, прикрепленных к музею, успели спасти наиболее драгоценные из этих свитков. Настолько совершенным и плотным было вещество пергамента, что в то время, как в одних свитках внутренние страницы и деревянные переплеты превратились в пепел, в других переплет пергамента даже не покоробился от огня. Эти подробности все были описаны на греческом, латинском и халдео-сирийском диалектах ученым-юношей по имени Феодас, одним из писцов, служивших в музее. Утверждают, что одна из этих рукописей доныне хранится в греческом монастыре, и человек, рассказавший нам об этом, видел ее сам. Он сказал, что многие еще увидят ее и узнают, где искать важные документы, когда исполнится одно пророчество, и добавил, что большинство этих трудов могут быть найдены в Татарии и Индии.[25] Монах показал нам копию с оригинала, которую, разумеется, мы могли читать лишь с большим трудом, так как мы можем претендовать лишь на малую эрудицию по мертвым языкам. Но мы были так поражены живым и выразительным переводом святого отца, что полностью запомнили несколько любопытных отрывков, которые гласили, поскольку мы помним, следующее:

«Когда Королева Солнца (Клеопатра) вернулась обратно в полуразрушенный город после того, как пламя пожрало Славу Мира, когда она увидела горы книг – или свитков – покрывавших полусожженные ступени estrada, и поняла, что внутреннее содержание погибло, а остались лишь неуничтожимые переплеты, она плакала в ярости и бешенстве, и проклинала низость своих отцов, которые пожалели затрат на настоящие Пергамос для нутра так же, как для внешности этих драгоценных свитков».

Далее наш автор, Феодас, даже подшучивает над королевой за то, что та поверила, что почти вся библиотека сгорела; тогда как на самом деле сотни и тысячи самых избранных книг были в целости сложены в его собственном доме и в домах других писцов, библиотекарей, учеников и философов.

Не более верят в полное уничтожение более поздних библиотек весьма ученые копты, рассеянные по всему Востоку в Малой Азии, Египте и Палестине. Например, они говорят, что из библиотеки Аттала III из Пергама, преподнесенной Антонием Клеопатре, ни один том не был уничтожен. По их утверждениям, в то время, с момента, когда христиане начали приобретать власть в Александрии – около конца четвертого века – и Анатолий, епископ Лаодикийский, начал оскорблять национальных богов, языческие философы и ученые теурги приняли эффективные меры, чтобы сохранить хранилища своего священного учения. Теофила, епископа, оставившего за собою репутацию наиболее нечестного корыстолюбивого злодея, некто Антонин, знаменитый теург и ученый по оккультным наукам в Александрии, обвинил в том, что тот подкупал рабов Серапиона, чтобы те воровали книги, которые он потом продавал иностранцам по высокой цене. История повествует нам, как Теофил одолел лучших философов в 389 г. после Р. X. и как его наследник и племянник, не менее нечестивый Кирил, подло убил Ипатию. Свидас дает нам некоторые подробности об Антонине, которого он называет Антонием, и об его красноречивом друге Олимпии, защитнике Серапиона. Но история далека от того, чтобы быть полной в тех жалких остатках книг, которые, перейдя столько веков, достигли нашего ученого века; она не дает фактов, относящихся к первым пяти векам христианства, которые сохранились в многочисленных преданиях, циркулирующих по Востоку. Хотя они могут показаться недостоверными, все же в этой куче плевел, бесспорно, есть немало добрых зерен. Но эти предания не так часто передаются европейцам; в этом нет ничего странного, если мы примем во внимание, насколько наши путешественники склонны проявлять себя антагонистически к местным жителям своим скептическим отношением и иногда догматической нетерпимостью. Когда исключительные люди, как некоторые археологи, которые знают, как завоевать доверие и даже дружбу определенных арабов, удостаиваются чести получить драгоценные документы, то это объявляется просто «совпадением». И все же широко распространены предания о существовании неких подземных и бесконечных галерей по соседству с Ишмонией – «окаменевшим городом», в которых сложены бесчисленные рукописи и свитки. Ни за какие деньги арабы не станут подходить к нему. По ночам, говорят они, чрез щели покинутых руин, глубоко ушедших в сухой песок пустыни, пробиваются лучи света, переносимые в галереях туда и сюда нечеловеческими руками. По их верованию, африты изучают там литературу допотопных дней, и джины заучивают по магическим свиткам урок следующего дня.

«Британская Энциклопедия» в статье об Александрии говорит:

«Когда храм Сераписа был разрушен… ценная библиотека была разграблена или уничтожена; а двадцать лет спустя[26] пустые полки возбуждали сожаление… и т. д.»

Но она не сообщает о дальнейшей судьбе разграбленных книг.

Соревнуясь со свирепыми почитателями Марии четвертого века, современные церковные преследователи либерализма и «ереси» охотно заперли бы всех еретиков вместе с их книгами в какой-нибудь современный Серапион и сожгли бы их живьем.[27] Причина этой ненависти естественна. Новейшие исследования более чем когда-либо раскрыли этот секрет.

«Не есть ли нынешнее поклонение святым и ангелам во всех отношениях то же самое, чем поклонение демонам было в прежние времена?» – сказал епископ Ньютон годы тому назад. – «Только название стало другим, сущность та же самая… те же самые храмы, те же самые изображения, которые когда-то посвящались Юпитеру и другим демонам, теперь посвящаются Деве Марии и другим святым… Язычество целиком переделано и применено к папству».

Почему не быть беспристрастными и не добавить, что «значительная часть того же применена также в протестантских религиях?»

Само апостолическое имя Peter пришло из мистерий. Иерофант или верховный понтиф носил халдейский титул […], peter, или истолкователь. Имена Phtah, Peth'r, резиденция Валаама, Патара и Патрас, имена городов-оракулов, pateres или pateras, и, возможно, Буддха[28] – все произошли от одного и того же корня. Иисус говорит: «На этом petra я построю свою церковь, и врата, или правители Гадеса, не одолеют ее»; подразумевая под petra высеченный в скале храм, а метафорой – христианские мистерии, противниками которых были древние боги-мистерий подземного царства, которым поклонялись в обрядах Изиды, Адониса, Атиса, Сабазия, Диониса и Элевзинии. Никакого апостола Петра в Риме никогда не было; но папа, захватив скипетр Pontifex Maximus, ключи Януса и Кибелы, и украсив свою христианскую голову шапкой Magna Mater, скопированной с тиары Брахматмы, верховного понтифа посвященных древней Индии, – стал наследником языческого верховного жреца, действительного Peter-Roma или Petroma.[29]

У римско-католической церкви два гораздо более могущественных врага, чем «еретики» и «неверные»; и этими врагами являются сравнительная мифология и филология. Когда такие выдающиеся теологи, как досточтимый Джеймс Фримэн Кларк, прилагают так много усилий, чтобы убедить своих читателей, что «Критическое богословие со времен Оригена и Иеронима… и дискуссионное богословие в течение пятнадцати веков не заключалось в принятии, на основе авторитета, мнения других лиц», но, наоборот, выявило много «острых и разумных рассуждений», – мы можем лишь сожалеть, что так много учености должно было быть зря затрачено на попытки доказать то, что беспристрастный обзор истории богословия опровергает на каждом шагу. В этих «дискуссиях» и в критической трактовке доктрин церкви, несомненно, можно обнаружить некоторую долю «острых рассуждений», но намного больше там еще более острой софистики.

Недавно масса накапливающихся доказательств была подкреплена до такой степени, которая мало, если вообще, оставляет место для какой-либо дальнейшей дискуссии. Убедительное мнение высказано слишком большим количеством ученых, чтобы сомневаться в том факте, что Индия была alma mater не только цивилизации, искусств и наук, но и всех великих религий древности, в том числе и иудаизма, следовательно, и христианства. Гердер помещает колыбель человечества в Индии и представляет Моисея как умного и сравнительно современного компилятора древних брахманистских традиций:

«Рекою, охватывающей эту страну (Индию), является священный Ганг, которую вся Азия считает Райскою рекою. Есть также библейский Гихон, что есть ничто другое как Инд. Арабы до сих пор называют его этим именем, и названия стран, омываемых ими, известны среди индусов».

Жаколио утверждает, что он переводил каждую древнюю написанную на пальмовых листьях рукопись, которую брахманы пагод позволяли ему читать. В одном из его переводов мы обнаружили отрывок, который раскрывает нам несомненное происхождение ключей Св. Петра и объясняет принятие этого символа его святейшеством римским папой.

Он показывает нам, основываясь на свидетельстве «Агручеда Парикшай», название, которое он свободно переводит как «Книга духов» (питри), что за многие века до нашей эры посвященные храма выбирали Верховный Совет, где председательствовал Брахм-атма или верховный глава всех этих посвященных. Эту высокую должность мог занимать только брахман, достигший восьмидесяти лет;[30] этот Брахм-атма и являлся единственным хранителем мистической формулы, резюме всех наук, заключенного в трех мистических буквах:

А U M

которые означают творение, сохранение и преображение. Только он единственный мог излагать ее значение в присутствии посвященных третьей и высшей ступени. Если кто-нибудь из посвященных открывал хотя бы одну, даже самую малую, из доверенных ему истин профану, его казнили. А тот, кто принял от него секрет – разделял его участь.

«Наконец, как венец этой мощной системы», – говорит Жаколио, – «существовало слово, еще более превосходящее этот мистический слог – А У М; оно делало того человека, который владел его ключом, почти равным самому Брахме. Только Брахм-атма единственный владел этим ключом и передавал его в запечатанной шкатулке своему наследнику.

Это неизвестное слово, которое никакая человеческая сила не смогла принудить раскрыть – даже сегодня, когда брахманская власть сокрушена вторжениями монголов и европейцев, когда каждая пагода имеет своего Брахм-атму,[31] – было выгравировано на золотом треугольнике и хранилось в святилище храма Асгартха, чей Брахм-атма единственный владел его ключами. Он также носил на своей тиаре два скрещенных ключа, поддерживаемых двумя опустившимися на колени брахманами – символ драгоценного клада, находящегося в его владении… Это слово и этот треугольник были вырезаны на плоскости кольца, которое этот глава религии носил в качестве одного из знаков своего достоинства; оно было также обрамлено золотым солнцем на алтаре, на котором Верховный Понтиф каждое утро совершал жертву сарвамеда, или жертву всем силам природы» [378, с. 28].

Достаточно ли это ясно? И не станут ли католики все-таки утверждать, что это брахманы 4000 лет тому назад скопировали обряд, символы и одеяние римских понтифов? Мы этому ничуть не удивились бы.

Не удаляясь слишком далеко назад в древность ради сравнений, если мы только остановимся на четвертом и пятом веке нашей эры и сопоставим так называемое «язычество» третьей неоплатонической эклектической школы с растущим христианством, то результат был бы не в пользу последнего. Даже в тот ранний период, когда новая религия едва только успела наметить свои противоречивые догматы; когда последователи кровожадного Кирила сами еще не знали, то ли Марии предстоит стать «Божией Матерью», то ли считать ее «демоном» наравне с Изидой; когда память о кротком и милосердном Иисусе еще витала в каждом христианском сердце, и его слова о милосердии и благотворении еще вибрировали в воздухе, – даже тогда христиане превосходили язычников во всех видах жестокости и религиозной нетерпимости.

И если мы заглянем еще дальше назад и будем искать примеров истинного христизма в тех веках, когда буддизм только что перекрыл брахманизм в Индии и когда имени Иисуса суждено было прозвучать только тремя веками позже, – что мы тогда находим? Кто из святых столпов церкви когда-либо возвысился до уровня веротерпимости и благородной простоты характера некоторых язычников? Сравните, для примера, индийского Ашоку, который жил за 300 лет до Р. X., и карфагенского Св. Августина, процветавшего 300 лет после Р. X. Согласно Максу Мюллеру, вот что высечено на скалах Джирнара, Дхаулы и Капурдигиры:

«Пиядаси, возлюбленный богами царь, желает, чтобы аскеты всех вероисповеданий могли жить везде. Все эти аскеты одинаково проповедуют заповеди, которые людям следовало бы применить на себе, а также чистоту души. Но у людей мнения различны и различны склонности».

А вот что написал Августин после своего крещения:

«Дивна глубина твоих слов! их внешность, гляди! перед нами, приглашая к малым; и все же в них дивная глубина, о Боже мой, дивная глубина! Страшно заглядывать в нее; да… благоговейный ужас почитания и дрожь любви. Врагов твоих [читайте – язычников] поэтому ненавижу неистово; о, если бы ты убил их своим обоюдоострым мечом, чтобы они больше не могли быть врагами ему; ибо я так бы хотел, чтобы были они убиты».[32]

Удивительный дух христианства; и это дух одного манихейца, обращенного в религию того, кто даже на кресте молился за своих врагов!

Кто, по мнению христиан, были этими врагами «Господа» – не трудно догадаться; Его новыми детьми и любимцами, заменившими в Его привязанности сынов Израиля, Его «избранный народ», было меньшинство, входящее в паству Августина. Остальное же человечество являлось Его природными врагами. Кишащие множества языческого мира были только топливом для адового пламени; горсточка же церковной общины являлась «унаследователями спасения».

Но если такая проскрипционная политика была справедлива и осуществление ее было «сладким запахом» в ноздрях «Господа», то почему не оказать презрения также и языческим обрядам и философии? Почему тогда черпать так глубоко из колодцев мудрости, вырытых и наполненных до краев теми же язычниками? Или же эти отцы в своем желании во всем подражать избранному народу, чьи изношенные туфли они старались приладить к своим ногам, задумали снова разыграть сцену грабежа, описанную в «Исходе»? Разве они решили, убегая от язычества, как евреи убегали из Египта, унести с собою ценности его религиозных аллегорий так же, как «избранные» поступили с золотыми и серебряными украшениями?

Определенно кажется, что события первых веков христианства являются только отражениями образов, отраженных в зеркале будущего во времена Исхода. В бурные дни времен Иринея платоническая философия с ее мистическим погружением в божество, в конце концов, не была уж такой неприятной для нового учения, чтобы удержать христиан от использования ее глубокой метафизики где и как только можно. Вступив в союз с аскетическими терапевтами – предками и прообразами христианских монахов и отшельников – именно в Александрии, не забудем это, они заложили первые основы чисто платонического учения о тройственности. Впоследствии оно стало платоно-филонским учением и таким, каким мы находим его теперь. Платон рассматривал божественную природу в трояком видоизменении Первопричины, разума или Логоса, и души или духа вселенной.

«Три исходные или изначальные принципа», – говорит Гиббон [51], – «были представлены в платоновской системе как три бога, соединенные друг с другом таинственным и невыразимым родством».

Слив эту трансцендентальную идею с более гипостатическим образом Логоса Филона, чье учение было учением старейшей Каббалы, и который рассматривал Царя Мессию как метатрона или «ангела Господня», Legatus, спустившегося в плоть, но не как Самого Ветхого Днями[33] – христиане облекли Иисуса, сына Марии, в это мифическое представительство Медиатора для павшей расы Адама. Под этим неожиданным одеянием его личность была утеряна. В современном Иисусе христианской церкви мы находим идеал обладавшего ярким воображением Иринея, но не адепта ессеев, таинственного реформатора из Галилеи. Мы видим его под искаженной платоно-филоновой маской, не таким, каким его слышали ученики во время Нагорной проповеди.

До сих пор языческая философия помогла им в построении основной догмы. Но когда теурги третьей неоплатонической школы, лишенные своих древних мистерий, стремились слить доктрины Платона с доктринами Аристотеля и посредством объединения этих двух философий добавили к своей теософии первичные доктрины Восточной «Каббалы», тогда христиане из соперников превратились в преследователей. Раз уж начали готовиться к публичному обсуждению, в форме греческой диалектики, метафизических аллегорий Платона, то всей тщательно разработанной системе христианской Троицы угрожало разоблачение, и божественный престиж мог оказаться полностью разрушенным. Эклектическая школа, перевернув порядок, перешла на индуктивный метод; и этот метод стал ее похоронным звоном. Изо всего существующего на земле логика и разумные объяснения были наиболее ненавистными для новой религии тайны, так как они угрожали разоблачить всю основу концепции троичности, сообщить множествам людей доктрину эманаций и таким образом разрушить единство целого. Этого нельзя было допустить, и это не было допущено. История запечатлела христоподобные средства, к каким для этого прибегали.

Всемирная доктрина эманаций, принятая с незапамятных времен величайшими школами, которую преподавали каббалистические, александрийские и восточные философы, – дает ключ к этой панике среди христианских отцов. Тот дух иезуитизма и хитрости духовенства, который много веков спустя побудил Паркхерста замалчивать в своем «Еврейском лексиконе» истинное значение первого слова «Книги Бытия», зародился в те дни войны против угасающих неоплатонической и эклектической школ. Отцы решили извратить значение слова «daimon»[34] и больше всего они страшились раскрыть толпе эзотерическое и истинное значение слова Rasit, так как если только истинный смысл этой сентенции, также как и еврейского слова asdt (переведенного в Септуагинте как «ангелы, тогда как в самом деле оно означает эманации),[35] был бы правильно понят, то тайна христианской троицы обрушилась бы, в своем падении унося с собой новую религию в одну кучу развалин с древними мистериями. Вот это истинная причина, почему диалектики, так же как и сам Аристотель, «пытливый философ», всегда были невыносимы для христианского богословия. Даже Лютер, при разработке своей реформы, чувствуя неустойчивость почвы под ногами, несмотря на то, что он свел догмы к их простейшим выражениям, – дал полную свободу своему чувству боязни и ненависти к Аристотелю. Количество брани, какое он вылил на память великого логика, может быть только приравнено – но никогда не превзойдено – проклятиям и брани папы римского в адрес либералов итальянского правительства. Собранные вместе, они легко могли бы заполнить том новой энциклопедии с примерами обезьяньих речей.

Разумеется, христианское духовенство никогда не сможет примириться с доктриной, основанной на применении строгой логики к последовательно построенному логическому рассуждению. Количество тех, которые вследствие этого покинули богословие, никогда не было оглашено. Они задавали вопросы, и им запрещали их задавать; от этого происходил раскол, разочарование и часто отчаянный скачок в бездну атеизма. Взгляды орфиков на эфир как главный посредник между Богом и сотворенной материей точно так же осуждались. Эфир орфиков слишком живо напоминал архея, душу мира, а последняя была по своему метафизическому смыслу столь же близко связана с эманациями, являясь первой манифестацией – Сефирой или божественным Светом. И когда же можно было больше бояться последней, как не в тот критический момент?

Ориген, Климент Александрийский, Калцидий, Мефодий и Маймонид, опираясь на авторитет «Таргума» Иерусалима, ортодоксального и величайшего авторитета евреев, считали, что первые два слова в «Книге Бытия» – Б-РЕШИТ – означают мудрость или принцип, и что идея, что эти слова означали «в начале», не разделялась никем, как только профанами, которым не разрешалось проникать сколько-нибудь глубже в эзотерический смысл этого предложения, – этот факт наглядно доказали Бособр и после него Годфри Хиггинс.

«Все», – говорит «Каббала», – «произошло из одного великого Принципа, и этот принцип есть неизвестный и невидимый Бог. Из Него непосредственно исходит вещественная сила, которая есть отражение Бога и источник всех последующих эманаций. Этот второй принцип испускает, посредством энергии (или воли и силы) эманирования, другие сущности, которые более или менее совершенны, в зависимости от их различных степеней удаления по шкале эманаций от Первоисточника существования, и которые образуют различные миры или категории бытия, все соединенные с извечной мощью, из которой они исходят. Материя есть ни что иное, как наиболее отдаленный результат эманирующей энергии божества. Материальный мир получает свою форму от непосредственного действия сил, стоящих намного ниже Первоисточника Бытия».[36]

Бособр [420, кн. VI, гл. I, с. 291] вкладывает в уста манихейца Св. Августина такие слова:

«И если под словом Решит мы понимаем активный Принцип творения вместо его начала, то в таком случае нам станет ясно, что Моисей никогда не собирался сказать, что небо и земля были первыми творениями Бога. Он только сказал, что Бог сотворил небо и землю через этот Принцип, который есть его Сын. Не на время он указывает, но на непосредственного автора творения».

По Августину, ангелы были созданы до сотворения тверди, и, по эзотерическому толкованию, небо и земля были сотворены после этого, выявляясь из второго Принципа или Логоса – творящего божества. «Слово принцип», – говорит Бособр, – «не значит, что небо и земля были сотворены прежде чего-либо другого, так как, во-первых, ангелы были сотворены до этого, но что Бог все совершал через Свою Мудрость, которая есть его Verbum и которую христианская Библия назвала Началом», – принимая таким образом экзотерическое значение этого слова, предоставленное толпе. «Каббала» – как Восточная, так и еврейская – показывает, что ряд эманаций (еврейские сефироты) изошел из первого принципа, из которых главной была мудрость. Эта мудрость есть логос Филона, и Михаил, глава гностических эонов; она – Ормазд персов; Минерва – богиня мудрости греков, эманировавшая из головы Юпитера; и второе Лицо христианской Троицы. Первым отцам церкви не пришлось слишком напрягать воображение; они нашли уже готовую доктрину, которая уже существовала в каждой теогонии на протяжении тысячелетий до христианской эры. Их троица есть ни что иное, как трио сефиротов, первых трех каббалистических светов, про которых Моисей Нахманид говорит, что «их никто никогда не видел, и в них нет ни недостатков, ни разъединения». Первым вечным числом является Отец или халдейский первичный, невидимый и непостижимый хаос, их которого изошел Постижимый, Египетский Птах, или «Принцип Света – не самый свет, и Принцип Жизни – однако же сам не жизнь». Мудрость, посредством которой Отец сотворил небеса, есть Сын, или каббалистический андрогинный Адам Кадмон. Сын в то же время есть Ра мужского рода, Свет Мудрости, Благоразумие или Ум, Сефира, женская часть его Самого; из этой двойственной сущности исходит третья эманация, Бина или Рассудок, второй Ум – Святой Дух христиан. Поэтому, строго говоря, налицо ТЕТРАКТИС, или четверка, состоящая из непостижимой Первой монады и ее тройной эманации, которая и составляет нашу Троицу.

Как же тут сразу не осознать, что если бы христиане не исказили умышленно в своем толковании и переводе Моисееву «Книгу Бытия», чтобы приспособить ее к своим собственным воззрениям, то существование их религии вместе с ее нынешними догматами было бы невозможно? Раз слово Решит толкуется в новом значении Принципа, а не Начала, и принимается преданная анафеме доктрина эманаций, то положение второго персонажа троицы становится несостоятельным. Ибо, если ангелы являются первыми божественными эманациями из божественной Субстанции и существовали раньше Второго Принципа, тогда антропоморфизированный Сын, в лучшем случае, является эманацией, как они сами, и не может быть богом гипостатически, так же, как наши видимые плоды трудов не есть мы сами. Что эти метафизические тонкости никогда не приходили в голову честно мыслящему, искреннему Павлу – это очевидно; также и из дальнейшего видно, что он, подобно всем ученым евреям, был хорошо ознакомлен с доктриной эманаций и никогда не собирался ее искажать. Как можно вообразить, что Павел отождествляет Сына с Отцом, когда он говорит нам, что Бог поставил Иисуса немного ниже ангелов [«Евреям», II, 9] и немного выше Моисея! Ибо этот человек считался достойным большей славы, чем Моисей [«Евреям», III, 3]. В каких или во скольких подделках, вставленных в «Деяния Апостолов», виновны отцы, – мы не знаем; но что Павел никогда не считал Христа более, чем человеком, «полным Духа Божия», это весьма очевидно:

«В arche был Логос, и Логос был adnate к Теосу».

Мудрость, первая эманация Эйн-Софа; Протогонос, Ипостась; Адам Кадмон каббалистов; Брахма индусов; Логос Платона, и «Начало» Св. Иоанна – все это Решит —[…] «Книги Бытия». Будучи правильно истолкованным, это опрокидывает, как мы уже сказали, всю разработанную систему христианского богословия, так как это доказывает, что за творящим Богом стоит более ВЫСОКИЙ Бог, составитель плана, архитектор; и что первый был только Его агент-исполнитель – простая СИЛА!

Они преследовали гностиков, убивали философов, и сжигали каббалистов и масонов, и когда настанет великий день расчетов и когда засветит свет в темноте, что смогут они предложить взамен ушедшей, погаснувшей религии? Что ответят они, эти притворные монотеисты, эти поклонники и ложные слуги единого Бога Живого своему Творцу? Чем будут они объяснять это долгое преследование тех, кто были истинными последователями великого Мегалистора, верховного великого мастера розенкрейцеров, ПЕРВОГО масона. «Ибо он есть Строитель и Архитектор храма Вселенной; Он есть Verbum Sapienti».[37]

«Каждый знает», – писал великий манихеец третьего столетия Фост, – «что Евангелии не были написаны ни Иисусом Христом, ни его апостолами, но долго после их времен какими-то неизвестными личностями, которые, хорошо рассудив, что едва ли им поверят, если они будут повествовать о делах, которых сами не видели, озаглавили свои повествования именами апостолов или последователей, живших одновременно с последними».

Комментируя этот вопрос, А. Франк, еврейский ученый из Института и переводчик «Каббалы», выражает ту же самую идею.

«Разве у нас нет оснований», – спрашивает он, – «рассматривать «Каббалу» как драгоценные остатки религиозной философии Востока, которая, будучи перенесенной в Александрию, смешалась с учением Платона и под незаконно присвоенным именем Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, обращенного и посвященного Св. Павлом, получила возможность проникнуть в мистицизм средних веков?» [256]

Говорит Жаколио:

«Что же это за религиозная философия Востока, которая проникла в мистический символизм христианства? Мы отвечаем: Эта философия – следы которой мы находим у магов, халдеев, египтян, еврейских каббалистов и христиан – есть ничто другое, как философия брахманов Индии, сектантов веры в питри, или духов невидимых миров, которые окружают нас» [378].

Но если гностики были уничтожены, то гнозис, основанный на тайной науке наук, продолжает жить. Именно земля является тем, что поможет женщине, и которой суждено открыть свой зев, чтобы поглотить средневековое христианство, незаконного захватчика и убийцу учения великого учителя. Древняя «Каббала», Гнозис, или традиционное тайное знание, никогда не оставалось без своих представителей ни в одном веке и ни в одной стране. Троицы посвященных, независимо от того, вошли ли они в историю или скрылись под непроницаемым покровом тайны, сохранились и оставили свой след в веках. Они известны как Моисей, Ахолиаб и Безалил, сын Ури, сын Хура; как Платон, Филон и Пифагор и т. д. В Преображении мы видим их как Иисуса, Моисея и Илию, трех Трисмегистов; и трех каббалистов, Петра, Иакова и Иоанна – чье откровение является ключом ко всей мудрости. В сумерках еврейской истории мы находим их как Зороастра, Авраама и Тераха, а впоследствии – как Еноха, Иезекииля и Даниила.

Кто из тех, кто когда-либо изучал древние философии, кто интуитивно постиг величие их концепций, беспредельную возвышенность их взглядов на Непознаваемое Божество – кто станет колебаться хоть минуту, чтобы отдать предпочтение их доктринам перед непонятным догматическим и противоречивым богословием сотен христианских сект? Кто из тех, кто когда-либо читал Платона и вдумывался в его Το ’Ον, «кого не видел никто, кроме Сына», может сомневаться, что Иисус был последователем той же самой тайной доктрины, которая наставляла этого великого философа? Ибо, как мы уже до этого доказывали, Платон никогда не претендовал на то, что он является изобретателем всего того, что он пишет, но приписывал это Пифагору, который, в свою очередь, указывал на отдаленный Восток как на источник, откуда он черпал свои знания и философию. Колбрук доказывает, что Платон признается в этом в своих письмах и говорит, что он взял свои учения из древних и священных доктрин! [421, I, с. 579] Кроме того, неотрицаемо то, что теологии всех великих народов согласуются и показывают, что каждая является частью «одного огромного целого». Подобно остальным посвященным, мы видим, как Платон прилагает большие усилия, чтобы скрыть истинное значение своих аллегорий. Каждый раз, когда дело касается величайших секретов Восточной «Каббалы», секрета истинной космогонии вселенной и идеального, предсуществующего мира, Платон обволакивает свою философию глубочайшим мраком. Его «Тимей» настолько запутан, что никто, кроме посвященного, не может понять его тайного значения. А Мошейм думает, что Филон заполнил свои труды абзацами, прямо-таки противоречащими друг другу, с единственной целью скрыть истинную доктрину. На этот раз мы видим, что критик на правильном пути.

И сама идея троичности, так же как негодующе поносимая доктрина эманаций – где их отдаленнейший источник? Ответить на это легко, и все доказательства теперь под рукой. В величественной и глубочайшей изо всех философий, в философии всемирной «религии мудрости», первые следы которой историческое исследование теперь обнаруживает в древней до-ведийской религии Индии. Как много оскорбляемый Жаколио правильно замечает:

«Не в таких религиозных трудах древности как Веды, „Зенд-Авеста“ и Библия, должны мы искать точных выражений благородных и возвышенных верований тех эпох» [379].

«Священный первичный слог, состоящий из трех букв А – У – М, в котором содержится ведийская Тримурти (Троица), должен держаться в тайне, подобно другой тройной Веде», – говорит Ману в книге XI, шлока 265.

Сваямбхува есть непроявленное божество; оно есть Существо, существующее через себя и от себя; оно есть центральный и бессмертный зародыш всего, что существует во вселенной. Три троицы эманируют из Него и содержатся в Нем, образуя Верховное единство. Этими троицами или тройными Тримурти являются: Нара, Нари и Вирадьи – первоначальная триада; Агни, Вайя и Сурья – проявленная триада; Брахма, Вишну и Шива – творящая триада. Каждая из этих триад становится менее метафизической и более приспособленной к обычному рассудку по мере нисхождения. Таким образом последняя становится только символом в его конкретном выражении, вызванном необходимостью чисто метафизической концепции. Вместе со Сваямбхува они суть десять сефиротов еврейских каббалистов, десять индусских Праджапати; – Эйн-Соф первых соответствует великому Неизвестному, выраженному мистическим А У М последних.

Франк, переводчик «Каббалы», комментирует:

«Десять сефиротов разделяются на три класса, причем каждый из них представляет нам божество под иным аспектом, в то время как целое все же остается неделимой Троицей.

Первые три сефирота чисто интеллектуальны в метафизике; они выражают абсолютную тождественность существования и мысли и образуют то, что современные каббалисты называют интеллигибельным миром – что есть первое проявление Бога.

Три последующие заставляют нас постигать Бога в одном из их аспектов как идентичность доброты и мудрости; в другом они являют нам в Высшем добре источник красоты и величия (в творении). Поэтому они называются добродетелями, или чувственным миром.

Наконец, по последним трем сефиротам мы узнаем, что Всемирное Провидение, что Верховный художник есть также абсолютная Сила, всемогущая причина, и что в то же время эта причина является порождающим элементом всего, что существует. Именно эти последние сефироты являются теми, кто образуют естественный мир или природу в ее сущности и в ее активном принципе. Natura naturans» [256].

Эта каббалистическая концепция таким образом оказалась идентичной с концепцией индусской философии. Кто бы ни читал Платона и его диалог «Тимей», найдет, что греческий философ повторяет эти идеи с точностью эхо. Кроме того, предписание секретности у каббалистов было столь же строгим, как у посвященных в святая святых и у индусских йогов.

«Сомкни уста твои из опасения произнести это (Тайну), и сердце твое из опасения громкой думы; и если сердце твое вырвалось из контроля, верни его на место, ибо такова цель нашего союза» («Сефер Иецира», «Книга Творения»).

«Это есть тайна, дающая смерть. Сомкни уста твои из опасения, чтобы не выдать ее невежде, сожми мозг твой из опасения, чтобы что-либо не вырвалось из него и не проникло наружу» («Агручада Парикшай»).

Истинно, судьбы многих будущих поколений висели на волоске в дни третьего и четвертого веков. Если бы император не послал в 389 году в Александрию приказа – на что его принудили христиане – об уничтожении всех идолов, наш век никогда не имел бы собственного христианского мифологического пантеона. Никогда еще Неоплатоническая школа не достигала таких высот философии, как перед своим концом. Объединившие мистическую теософию старого Египта с изысканной философией греков; стоявшие ближе к древним мистериям Фив и Мемфиса, чем когда-либо в течение веков; сведущие в науке предсказывания и гадания, так же как и в искусстве терапевтов; поддерживавшие дружбу с самыми проницательнейшими людьми еврейского народа, которые были глубоко проникнуты идеями зороастрийцев, – неоплатоники стремились слить воедино древнюю мудрость Восточной «Каббалы» с наиболее благородными концепциями западных теософов. Несмотря на измену христиан, которые нашли уместным по политическим причинам после дней Константина отвергать своих наставников, влияние новой платонической философии бросается в глаза в последующей адаптации догм, происхождение которых легко проследить в этой замечательной школе. Хотя они искалечены и обезображены, все же они сохранили сильное семейное сходство, которое ничто не может изгладить.

Но, если знание оккультных сил природы раскрывает духовное зрение человека, расширяет его интеллектуальные способности и безошибочно приводит его к более глубокому почитанию Творца, то, с другой стороны, невежество, догматическая узость мышления и детский страх заглянуть в глубину сущего неизменно приводит к поклонению фетишам и суеверию.

Когда Кирил, епископ Александрийский открыто ухватился за идею Изиды, египетской богини, и антропоморфизировал ее в Марии, Божьей матери, и когда начались споры о триединстве, – с этого момента египетская доктрина об эманировании творящего Бога из Эмефта подвергалась искажениям на разные лады, пока наконец Соборы пришли к соглашению принять ее в таком виде, как она выглядит теперь – обезображенной Триады каббалистического Соломона и Филона! Но так как ее происхождение все еще было слишком очевидно, то Слово больше не называлось «Небесным человеком», первичным Адамом Кадмоном, но стало Логосом – Христом, и было сделано таким же старым, как «Старейший из Старейших», его отец. Сокрытая МУДРОСТЬ стала идентичной со своей эманацией БОЖЕСТВЕННОЮ МЫСЛЬЮ, и ее заставили рассматривать соравной и совечной со своей первой манифестацией.

Если мы здесь остановимся, чтобы рассмотреть другую из основных догм христианства – доктрину об искуплении, то мы легко можем проследить ее назад до язычества. Этот краеугольный камень церкви, которая, по ее собственному мнению, покоилась незыблемо на прочной скале в течение долгих веков, теперь выкопан наукою и доказано, что он произошел от гностиков. Профессор Дрейпер представляет ее, как едва ли известную в дни Тертуллиана, и как «возникшую среди еретиков гностиков».[38] Мы не позволим себе возражать такому ученому авторитету больше, как только заявить, что она возникла среди них не более, как это было о их «помазанным» Христом и Софией. Первого они создали по образу «Царя Мессии», мужского принципа мудрости, а последнюю по третьему сефироту, из халдейской «Каббалы»,[39] и даже по индусскому Брахме и Сарасвати[40] и языческому Дионису и Деметре. И здесь у нас твердая почва под ногами, хотя бы уже потому, что теперь доказано, что Новый Завет совсем не появлялся в своей завершенной форме, каким мы его находим теперь, пока не прошло 300 лет со времени апостолов,[41] а в отношении «Зогара» и других каббалистических книг установлено, что они появились в первом веке до нашей эры, если не намного раньше.

Гностики переняли много идей от ессеев; а у ессеев еще за два века до нашей эры были свои «великие» и «малые» мистерии. Они были изаримы или посвященные, потомки египетских иерофантов, в стране которых они прожили несколько веков до того, как они были обращены в буддийское монашество миссионерами царя Ашоки, и впоследствии слились с ранними христианами; и они существовали, вероятно, до того, как старые египетские храмы были осквернены и разрушены беспрерывными вторжениями персов, греков и других орд завоевателей. У иерофантов было свое искупление, совершавшееся в мистерии посвящения за века до того, как появились гностики или даже ессеи. Оно было известно у иерофантов под названием крещение крови и не считалось искуплением за «грехопадение человека» в Эдеме, но просто как искупление за грехи прошлого, настоящего и будущего невежественного, но тем не менее развращенного человечества. Иерофант имел право выбора: или принести свою чистую и безгрешную жизнь в качестве жертвы за свою расу богам, к которым он надеялся присоединиться, или же ограничиться животною жертвою. Первое зависело целиком от его собственного желания. В последний момент торжественного «нового рождения» посвятитель передавал посвящаемому «слово» и немедленно после этого в правую руку посвящаемого вкладывалось оружие и он получал приказ нанести удар.[42] Вот это есть истинное происхождение христианской догмы искупления.

Воистину, «Христов» в дохристианские века было много. Но они умирали, оставаясь неизвестными миру и исчезали так же молчаливо[43] и таинственно из поля зрения людей, как Моисей с вершины Писгах, горы Нэбо (пророческой мудрости) после того, как возложил руки на Иисуса Навина, который таким образом «наполнился духа мудрости» (т. е. стал посвященным).

Также Таинство Св. Причастия не принадлежит одним только христианам. Годфри Хиггинс доказывает, что оно было учреждено за многие сотни лет до «Пасхальной тайной вечери», и говорит, что «жертва хлеба и вина была общим обычаем у многих древних наций».[44] Цицерон упоминает ее в своих трудах и удивляется странности этого обряда. Какое-то эзотерическое значение было связано с этим обрядом со времени установления мистерий, и таинство причастия является одним из старейших обрядов древности. У иерофантов оно имело почти такое же значение как у христиан. Церера была хлебом и Вакх был вином, первая означала возрождение жизни из семени, второй – виноградную гроздь – эмблему мудрости и знания; накопление сущности вещей, брожение и последующая за тем крепость эзотерического знания соответственно символизировалась вином. Мистерия имела отношение к драме Эдема; она, как говорят, впервые была введена Янусом, который также был первым, кто установил в храмах жертву «хлеба» и «вина» в память «падения в рождение» в качестве символа «семени». «Я есмь вино, и Отец мой есть виноградарь», говорит Иисус, намекая на тайное знание, которым он мог наделять. «Я больше не буду пить плода виноградной лозы до того дня, как я буду пить новое вино в Царстве Божием».

Празднества элевсинских мистерий начинались в месяце Боёдромион, который соответствует сентябрю, времени сбора винограда, и продолжался с 15 по 22 число, семь дней.[45] Еврейский праздник кущей начинался 15 и кончался 22 числа месяца этаним, что, как доказывает Данлэп, является производным от Адоним, Адониа, Аттеним, Этаним [140, c. 71]; и этот праздник называется в «Левите» [XXIII, 34] праздником кущей. «И собрались к царю Соломону на праздник все Израильтяне в месяце Афаниме, который есть седьмой месяц» [1 Царей, VIII, 2]. Плутарх считает, что праздник палаток относится к вакхическим обрядам, а не к элевсинским. Таким образом, «прямо взывали к Вакху», говорит он. Поклонение сабациям было саббатическим; имена Эвий или Хевий и Луайос идентичны с Хивит и Левит. Французское имя Луи есть еврейское Леви; Iacchus – тот же Iao или Иегова; и Ваал или Адон, подобно Вакху, был фаллическим богом.

«Кто взойдет на гору [высокое место] Господню?» – спрашивает праведный царь Давид, – «кто станет на место его кадушу [на святом месте его]?» [«Псалтырь», XXIII, 3].

Кадеш может означать в одном смысле «озарять», «освящать» и даже посвящать или отделять; но он также означает служителей сладострастных ритуалов (культ Венеры), и истинное толкование слова кадеш открыто указано во «Второзаконии» [XXIII, 17]; в «Осии» [IV, 14] и в «Бытие» [XXXVIII, 15-22]. «Святые» библейские кадешимы были тождественны, что касается до их обязанностей, баядеркам в позднейших индусских храмах. Еврейские кадешим, или галли (жрицы Кибелы), жили «при храме Господнем, где женщины ткали одежды для Астарты» или же занавеси для статуи Венеры-Астарты, гласит стих седьмой в двадцать третьей главе «Второй книги Царей».

Пляска, совершаемая Давидом вокруг Ковчега, была «кружением», которое, как говорят, было предписано амазонками для мистерий. Такова была пляска дочерей Силомских [«Судей», XXI, 21, 23 и далее], также как и прыжки пророков Ваала [1 Царей, XVIII, 26]. Это просто были характерные признаки культа сабеян, ибо пляска эта изображала движение планет вокруг Солнца. Несомненно, что пляска эта была вакхическим исступлением, при чем употреблялись цистры, также весьма выразительны укоры Мелхолы и ответы царя.

«Отличился сегодня царь Израилев, обнажившись сегодня перед глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-нибудь пустой, человек». – И он резко отвечает: – «пред […] играть и плясать буду, и буду еще более отвратительным, чем это, и я буду низкий в собственных глазах».

Если мы вспомним, что Давид жил среди тирийцев и филистимлян, где их обряды были обычными; что он, на самом-то деле, отвоевал эту страну у Саулова дома с помощью наемников из их страны, то такое поощрительное отношение к их обрядам и даже введение такого языческого культа со стороны слабого «псалмопевца» выглядит весьма естественным. Кажется, Давид ничего не знал о Моисее, и если он ввел поклонение Иегове, то вовсе не в монотеистическом смысле, а просто в смысле одного из многих богов соседних народов – в качестве бога охранителя, которому он отдал предпочтение и выбрал среди «всех других богов».

Прослеживая христианские догматы пункт за пунктом, если мы сосредоточим наше внимание на одном из них, который вызвал самые яростные столкновения, пока его не признали, а именно – догмате о Троице – что мы находим? Мы встречаем его, как мы уже показали, на северо-востоке Инда; и прослеживая до Малой Азии и Европы, узнаем его у каждого народа, имеющего что-нибудь похожее на установленную религию. Этот догмат преподавали в старейших халдейских, египетских и митраических школах. Халдейский Солнечный бог, Митра, назывался «Тройственным», и халдейская идея тройственности была учением аккадийцев, которые сами принадлежали к расе, которая была первой, породившей метафизическую тройственность. Согласно Раулинсону, халдеи были аккадийским племенем, которое жило в Вавилонии с самого начала. По мнению других, они были туранцами и наставляли вавилонян, давая им первые понятия о религии. Но эти же самые аккадийцы – кто же они были? Те ученые, которые хотели бы приписать им туранское происхождение, делают из них изобретателей клинообразных письмен; другие называют их шумерами; еще другие называют их язык, от которого (по весьма основательным причинам) не осталось никаких следов, – то каздейским, то халдейским, то прото-халдейским, то каздо-скифским и т. п. Единственной традицией, заслуживающей доверия, является та, которая гласит, что эти аккадийцы наставляли вавилонян в мистериях и научили их жреческому языку, или языку мистерий. Но тогда эти аккадийцы были просто племенем индусских брахманов, которых теперь называют арийцами, а их родным языком – санскрит[46] Вед; и священный язык или язык мистерий – тот, который даже в нашем веке употребляется индусскими факирами и посвященными брахманами для своих магических вызываний.[47] С незапамятных времен им пользовались и ныне пользуются посвященные всех стран, и тибетские ламы заявляют, что письмена именно этого языка появляются на листьях и коре священного дерева Кумбум.

Жаколио, который приложил столько усилий, чтобы проникнуть в тайны брахманистских посвящений при переводе и комментировании «Агручада-Парикшай», делает следующее признание:

«Утверждают также, без возможности проверить это утверждение, что магические вызывания произносились на особом языке и что под страхом смерти запрещено переводить их на простые языки. Те редкие выражения, которыми нам удалось завладеть, как, например, Л'рхом, Х'хом, ш'хрум, шо'рхим – в сущности, весьма любопытны, и как кажется, не принадлежат ни к одной из известных идиом» [378, c. 108].

Те, кто видели факиров или лам, произносящих свои мантры или заклинания, знают, что они никогда не произносят слов слышимо, когда готовятся к феномену. Их губы шевелятся, но никто никогда не услышит грозную формулу произнесенной, за исключением внутри храмов, и то только – осторожным шепотом. Вот это и был тот язык, который теперь каждый ученый по-своему, соответственно своему воображению и филологическим пристрастиям, окрещивает каздеосемитическим, скифским, протохалдейским и т. п.

Едва ли двое, даже самые ученые филологи по санскриту, придут к полному согласию по поводу правильного толкования ведийских слов. Лишь только один опубликует очерк, лекцию, трактат, перевод, словарь, как другие немедленно пустятся в споры с ним и друг с другом по поводу его согрешений, пропусков и допусков. Профессор Уитни, величайший американский востоковед, говорит, что заметки профессора Мюллера о «Ригведа Санхита» «далеки от того, чтобы обладать теми здравыми и вдумчивыми суждениями, тою умеренностью и экономностью, которые считаются наиболее ценными качествами толкователя». Профессор Мюллер гневно возражает на его критику, что «не только отравляется радость, являющаяся естественной наградой всех добросовестных трудов, но эгоизм, злоба, да – даже лживость берет верх, и здоровый рост науки задерживается». Он «во многом расходится с объяснениями слов Веды, данными профессором Ротом» в его «Санскритском словаре», и профессор Уитни намыливает головы им обоим, говоря, что у обоих имеются, бесспорно, слова и фразы, «в которые впоследствии придется вносить исправления».

В первом томе своих «Осколков» [47] профессор Мюллер клеймит все Веды, за исключением «Ригведы», «Атхарваведу» включая – «богословским пустословием», тогда как профессор Уитни рассматривает последнюю, «как наиболее исчерпывающую и ценную из четырех собраний вслед за „Ригведой“. Но вернемся к случаю Жаколио. Профессор Уитни заклеймил его „сапожником“ и обманщиком, и, как мы уже указали выше, это является весьма-таки всеобщим приговором. Но когда появилась на свет его „La Bible dans l'Inde“, то Societй Acadйmique de Saint Quentin просило м-ра Текстора де Рависи, ученого индолога, десять лет прослужившего губернатором Карикала в Индии, дать свой отзыв о ней. Он был ярый католик и непримиримый возражатель против тех заключений Жаколио, которые дискредитируют Моисеево и католическое откровения, все же он был вынужден сказать:

«Написанный добросовестно, в легком, решительном и страстном стиле, с легко понятной и разносторонней аргументацией, труд м-ра Жаколио читается с неослабным интересом… труд ученый по известным фактам со знакомыми аргументами».

Довольно. Пусть Жаколио будет оправдан за недостаточностью улик, когда такие внушительные авторитеты из кожи вон лезут, чтобы выставить друг друга некомпетентными и проходимцами в литературе. Мы вполне согласны с профессором Уитни, что «трюизм, что [для европейских критиков?] гораздо легче разрушить что-либо вдребезги, чем построить, нигде не звучит с такой справедливостью, как в случаях, касающихся археологии и истории Индии» [425].

Так случилось, что Вавилония оказалась расположенной на пути великого потока самой ранней индусской эмиграции, и вавилоняне стали первым народом, извлекшим из этого пользу.[48] Эти халды были поклонниками Лунного бога, Deus Lunus; из этого факта мы можем сделать вывод, что аккадийцы – если таково должно быть их название – принадлежали к роду Лунных Царей, которые, согласно традиции, царствовали в Пруяй – нынешнем Аллахабаде. У них троичность Deus Lunus была проявлена в трех лунных фазах, завершая четверку четвертой фазой, и в ее постепенной ущербности и окончательном исчезновении олицетворяя умирание Лунного бога. Эта смерть аллегоризировалась ими и приписывалась восторжествованию гения зла над свет дающим божеством; так же как позднейшие народы аллегоризировали смерть своих Солнечных богов, Озириса и Аполлона, от руки Тифона и великого Дракона Пифона, когда солнце входило в зимнее солнцестояние. Бабел, Арах и Аккад – это имена солнца. «Оракулы Зороастра» полны исчерпывающего материала по теме божественной Триады.

«Триада божества светит по всему миру, возглавляемая Монадой», – признает досточтимый д-р Морис.

«Ибо из этой Триады все управляется в сущности своей», – говорит халдейский оракул.

Фос, Пур и Флокс Санхуниафона [90] суть Свет, Огонь и Пламя, три проявления Солнца, которое едино. Бэл-Сатурн, Юпитер-Бэл и Бэл или Ваал-Хом – это халдейская троица [89, 263]. «Вавилонский Бэл рассматривался в Триедином аспекте Бэлитана, Зевса-Бэла (медиатора) и Ваал-Хома, который есть Аполлон-Хомеус. Это был Триединый аспект „Высочайшего Бога“, который является, согласно Беросу, или Элом (евреев), Бэлом, Бэлитаном. Митрой или Зерваном, и имеет имя πατηρ, „Отец“» [94, c. 281]. Брахма, Вишну и Шива,[49] соответствующие Силе, Мудрости и Справедливости, что в свою очередь соответствует Духу, Материи, Времени и Прошлому, Настоящему и Будущему – могут быть найдены в храме Гхарипури; тысячи догматических брахманов поклоняются этим атрибутам ведического божества, тогда как суровые монахи и монахини буддийского Тибета признают только священную троицу трех главных добродетелей: Бедности, Целомудрия и Послушания, провозглашенных христианами, но применяемых на практике только буддистами и некоторыми индусами.

Персидское тройное божество состоит из трех лиц – Ормазда, Митры и Ахримана.

«Это тот принцип», – говорит Порфирий [213], – «про который автор «Халдейской Сводки» говорит: «Они думают, что существует одно начало всего существующего и провозглашают, что оно едино и добро»».

Китайский идол Саньбао состоит из трех, одинаковых во всех отношениях [426]; а перуанцы «полагали, что их Танга-танга один в трех и трое в одном», говорит Фабер [427]. У египтян были свои Эмефт, Ейктон и Пта; и тройного бога, сидящего на Лотосе, можно увидеть в Санкт-Петербургском музее на медали из Северной Татарии.

Среди церковных догм, которые в последнее время наиболее пострадали от рук востоковедов, догмат троичности занимает выдающееся место. Репутация каждого из этих трех персонажей антропоморфического бога в качестве подлинного откровения христианам по воле Божией сильно скомпрометирована исследованиями ее предшественниц и происхождения. Востоковеды опубликовали больше о сходстве между брахманизмом, буддизмом и христианством, чем хотелось бы Ватикану. Утверждение Дрейпера, что «Язычество было видоизменено христианством, и христианство язычеством»,[50] ежедневно получает подтверждение.

«Олимп был восстановлен, только божества пошли под другими именами», – говорит он, трактуя о периоде Константина. – «Наиболее могущественные провинции настаивали на принятии их освященных временем концепций. Согласно египетским традициям были установлены понятия о троице. Не только было восстановлено обожание Изиды под другим именем, но даже ее изображение, стоящее на полумесяце, снова появилось. Хорошо известное изображение этой богини с младенцем Гором на руках дошло до наших дней в прекрасных художественных творениях Мадонны и младенца».

Но девственной «Божией Матери», Царице Небесной, может быть приписано еще более раннее происхождение, нежели египетское и халдейское. Хотя Изида тоже по праву считается Царицей Небесной и, вообще, изображается держащею в своей руке crux ansata, образованный из земного креста и Стауроса гностиков, – она намного моложе небесной девы Неит. В одной из гробниц фараонов – Рамзесов, в долине Бибан-эл-Молук в Фивах, Шампольон-младший обнаружил картину, по его мнению, самую древнюю, какая когда-либо была обнаружена. Она изображает небеса, символизированные женскою фигурою, усеянною звездами. Рождение Солнца символизировано фигурою младенца, появляющегося из лона своей «божественной матери».

В Книге Гермеса, «Пэмандре», в ясных и недвусмысленных выражениях сформулирована вся догма троичности, принятая христианами.

«Свет – это Я», – говорит Пэмандр, БОЖЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ. – Я есмь ноус или разум, и Я твой бог, и Я намного древнее человеческого начала, исходящего из тени. Я есмь зародыш мысли, блистающее СЛОВО, СЫН Бога. Думай, что то, что так видит и слышит в тебе, есть Глагол Учителя, это – Мысль, которая есть Бог-Отец… Небесный Океан, ЭФИР, который течет с Востока на Запад, есть Дыхание Отца, животворящее Начало, СВЯТОЙ ДУХ!» «Ибо они неразделены, и их слияние есть ЖИЗНЬ».

Как бы древним ни было происхождение Гермеса, затерявшееся в неизвестных временах египетской колонизации, существует еще одно значительно более старое пророчество, непосредственно относящееся, по словам брахманов, к индусскому Кришне. Мягко говоря, это очень странно, что христиане претендуют на то, что их религия обоснована на пророчестве Библии, в которой такого пророчества нигде нет. В какой же главе или стихе Иегова, «Господь Бог», обещает Адаму и Еве послать им Искупителя, который спасет человечество?

«Я положу вражду между тобой и женщиной», – говорит Господь Бог змию, – «и между твоим семенем и ее семенем; и оно поранит твою голову, и ты поранишь его пятку».

В этих словах нет ни малейшего намека на Искупителя, и изощреннейший ум не в состоянии извлечь из них, как они стоят в третьей главе «Книги Бытия», ничего похожего на то, что христиане ухитрились там найти. С другой стороны, в традициях и в «Ману» Брахма прямо обещает первой паре людей послать им Спасителя, который будет учить их пути к спасению.

«Из уст посланца Брахмы, который родится в Курукшетра, Матсья и земли Панчола, также называемой Канья-Кубья (гора Девы), все люди на земле узнают свой долг», – гласит «Ману» [кн. II, шл. 19, 20].

Мексиканцы зовут Отца своей Троицы Изона, Сына – Бакаб, а Святого Духа – Эхвах, и «говорят, что получили это (учение) от своих предков» [428, с. 165]. Среди семитических народов мы можем проследить троицу до доисторических дней баснословного Сезостриса, которого более чем один критик отождествляет с Нимрудом, «могучим охотником». Мането влагает в уста оракула упрек царю, когда последний задал вопрос:

«Скажи мне, ты, сильный в огне, кто до меня был в состоянии подчинить себе все вещи? И кто сможет после меня?» – И оракул ответил ему: – «Сперва Бог, затем Слово, и затем „Дух“» [429, кн. I, гл. IV].

В вышеизложенном заключается основание лютой ненависти христиан к «язычникам» и теургам. Слишком много было заимствовано; древние религии и неоплатоники преследовались ими с достаточной яростью, чтобы приводить в недоумение мир в течение нескольких тысячелетий. Если древние религии не были бы с такой быстротой изглажены из памяти людской, то невозможно было бы проповедовать христианскую религию как Новый Завет или непосредственное Откровение от Бога Отца, данное через Бога Сына под влиянием Бога Святого Духа. В качестве острой политической необходимости, отцам церкви приходилось – чтобы удовлетворять желания своих богатых новообращенных – даже учреждать празднества Пана. Они пошли так далеко, что приняли церемонии, которые до тех пор совершал языческий мир в честь Бога садов, во всей их примитивной искренности [430]. Настала пора пресечь эту связь. Или языческое поклонение и неоплатоническая теургия со всем церемониалом магии должны были быть раздавлены навсегда, или же христианам надо было стать неоплатониками.

Яростная полемика и битвы в одиночку между Иринеем и гностиками достаточно известны и поэтому не нуждаются в повторении. Они велись более двух столетий после того, как неразборчивый в средствах епископ из Лиона произнес свой последний религиозный парадокс. Цельс, неоплатоник и ученик школы Аммония Саккаса, привел христиан в замешательство и даже на время задержал прогресс прозелитизма тем, что весьма успешно доказал, что первоначальные и более чистые формы наиболее важных догм христианства следует искать только в учениях Платона. Цельс обвинил их в принятии от язычества его наихудших суеверий и в использовании отрывков из Книги Сивилл без надлежащего понимания их значения. Обвинение было настолько правдоподобно и факты настолько очевидны, что долго ни один христианский писатель не отважился ответить на вызов. Ориген, по горячей просьбе своего друга Амброзия, был первым кто взялся за защиту, так как он раньше принадлежал к той же платонической школе Аммония и считался наиболее компетентным человеком, чтобы отразить хорошо обоснованные обвинения. Но его красноречие не помогло, и единственным средством, какое только можно было найти, явилось уничтожение самих писаний Цельса.[51] Это могло быть осуществлено только в пятом веке, когда с этого труда были сняты копии, и многие прочли и изучили его. Если ни одна из этих копий не дошла до поколения нынешних ученых, то это не потому, что ни одной больше не существует в нынешнее время, но по той простой причине, что монахи одной Восточной церкви на Афонской горе и не покажут и не признаются, что у них есть один экземпляр.[52] Возможно, что вследствие их большого невежества они даже сами не знают ценности содержания своих рукописей.

Разрушение эклектической школы стало самой желанной мечтой христиан. Искали к этому пути, над этим задумывались с напряженной озабоченностью. И наконец это было достигнуто. Члены этой школы были рассеяны руками чудовищ Теофила, епископа Александрийского и его племянника Кирила – убийцы юной, ученой и невинной Ипатии![53]

После смерти замученной дочери математика Феона неоплатоникам невозможно было продолжать деятельность своей школы в Александрии. Пока была жива юная Ипатия, ее дружба и влияние на Ореста, правителя города, обеспечивало философам безопасность и защиту от их идущих на убийства врагов. С ее смертью они потеряли своего самого сильного друга. Насколько ее почитали все, знавшие ее, за ее эрудицию, благородство, добродетели и характер, – можно заключить из писем, адресованных ей Синезием, епископом Птолемеи, отрывки из которых дошли до нас.

«Мое сердце томится по присутствию вашего божественного духа», – писал он в 413 г. н. э., – «которое более чем что-либо другое могло бы смягчить горечь моей судьбы».

В другом месте он говорит:

«О, моя мать, моя сестра, мой учитель, мой благодетель! Моя душа очень опечалена. Воспоминания о моих детях, которых я потерял, убивают меня… Когда я слышу вести о вас и узнаю, как я надеялся, что вы более счастливы, чем я сам, тогда я, по меньшей мере, только наполовину несчастен».

Каковы были бы чувства этого наиболее благородного и достойного из христианских епископов, который оставил семью и детей и счастье ради веры, к которой его влекло, если бы пророческое видение раскрыло ему, что его единственный друг, оставшийся у него, его «мать, сестра и благодетель» – вскоре превратится в неузнаваемое месиво мяса и крови, расколоченного, как студень, под ударами дубины Петра Чтеца – что ее юное невинное тело будет разрезано на куски, что «плоть будет соскребываться с костей» устричными раковинами, а остальное будет брошено в костер по приказу того же самого епископа Кирила, которого он так хорошо знал – Кирила, КАНОНИЗИРОВАННОГО Святого!![54]

В летописях мира никогда не было религии, которая вписала туда такие кровавые страницы, как христианство. Все остальные, включая и традиционные яростные сражения «избранного народа» со своими родственными, идолопоклоняющимися племенами Израиля, бледнеют перед кровожадным фанатизмом самозваных последователей Христа! Даже быстрое распространение магометанства перед побеждающим мечом пророка ислама является прямым следствием кровавого разгула и сражений между христианами. Междоусобная война несториан и кириловцев явилась тем, что зародило исламизм; и в монастыре Бозрах было посеяно то плодовитое семя Бахирою, несторианским монахом. Свободно обводняемое реками крови дерево Мекки разрослось так, что в нынешнем веке под его тенью ютится более двухсот миллионов людей. Недавние зверства в Болгарии ничто иное, как естественные последствия восторжествования Кирила и Марио-поклонников.

Жестокий, коварный политикан, интриган-монах, прославленный церковной историей, окруженный ореолом святого мученика. Ограбленные философы, неоплатоники и гностики, ежедневно предаваемые анафеме церковью по всему миру в течение долгих мрачных веков. Проклятие бесстрастного божества, ежечасно вызываемое церковью на магические церемонии и применение теургии, тогда как христианское духовенство само веками пользуется колдовством. Ипатия, чудесная девушка-философ, разорванная на куски беснующейся толпою христиан. И такие, как Катерина Медичи, Лукреция Борджиа, Жанна Неапольская и Испанская Изабелла, преподнесены миру, как верные дочери церкви – некоторые их них даже награждены папою орденом «Беспорочной Розы», высочайшим символом женской чистоты и добродетели, символом посвященным Беспорочной матери Божией! Таковы примеры человеческой справедливости! Насколько менее кощунственным кажется полное отвержение Марии как беспорочной богини, чем идолопоклонное ее обожествление, сопровождаемое такими деяниями.

В следующей главе мы дадим несколько иллюстраций по колдовству, как оно практиковалось под покровительством римской церкви.

Глава II

Христианские преступления и языческие добродетели

«Они берутся в милях сосчитать

И нам про ад подробно рассказать;

…………………………………………………

И души грешников в дыму коптятся там,

Подобно ветчине вестфальской иль бычьим языкам;

И, в ожидании прощенья,

Псалмы поют во искупленье».

Олдхэм, «Сатира на иезуитов».

«ЙОРК – Но вы гирканских тигров даже

Безжалостнее в десять раз».

Король Генрих VI, часть 3, акт I, сцена IV.

«УОР – Послушайте, о, господа, – раз девушка она,

Не пожалейте дров, пусть будет их довольно;

Смолу из бочек лейте на костер».

Король Генрих VI, часть I, акт V, сцена IV.

В знаменитом труде Бодина о колдовстве [433] имеется страшный рассказ о Катерине Медичи. Автор этого труда – ученый публицист, в течение двадцати лет своей жизни собиравший подлинные документы из архивов почти всех значительных городов Франции, чтобы создать завершенный труд по колдовству, магии и силам различных «демонов». По выражению Элифаса Леви, эта книга представляет собою весьма замечательное собрание «кровавых и уродливых фактов; актов отвратительных суеверий, арестов и казней со звериной жестокостью». «Сжигай всех!» – Инквизиция как бы говорит – Бог сам легко отсортирует своих! Бедные глупцы, истеричные женщины и идиоты поджаривались живыми безжалостно по обвинению в «магии». Но, «в то же самое время, сколько великих преступников избегало этого несправедливого кровожадного правосудия! Вот что Бодин дает нам полностью оценить.

Катерина, эта благочестивая христианка, – за которой в глазах церкви Христа имелась огромная заслуга за устройство зверской, незабываемой массовой резни Варфоломеевской ночи – королева Катерина держала у себя на службе якобинского священника-отступника. Будучи хорошо сведущ в «черном искусстве», нашедшем полную поддержку у семьи Медичи, он заслужил благодарность и покровительство своей набожной хозяйки своим несравнимым умением убивать людей на расстоянии путем калечения с заклинаниями их восковых изображений. Этот процесс так часто описывался, что нам нет надобности его повторять.

Карл лежал, заболевши неизлечимой болезнью. Королева-мать, которой с его смертью пришлось бы все потерять, прибегла к некромантии и советовалась с оракулом «кровоточащей головы». Это адское деяние требовало обезглавливания ребенка, который должен был обладать большою красотой и чистотой. Он был тайно подготовлен для его первого причастия придворным капелланом, который был поставлен в известность об этом заговоре, и в полночь назначенного дня в комнате больного и в присутствии одной только Катерины и нескольких ее союзников «чертова месса» была отслужена. Остальное повествование приводим в таком виде, как оно изложено в одном из трудов Леви:

«В этой мессе, отслуженной перед изображением демона, имея под ногами перевернутый крест, колдун освятил две облатки, одну черную и одну белую. Белую дали ребенку, которого они принесли одетым как бы для крещения, и которого умертвили тут же на ступенях алтаря сразу же после его причастия. Его голову, отделенную от туловища одним единым ударом, кровоточащую все время, положили на большую черную облатку, которая покрывала дно дискоса, затем поместили на стол, где горели какие-то таинственные лампы. Затем началось вызывание; от демона требовали, чтобы он произнес предсказание и ответил устами этой головы на тайный вопрос, который король не осмеливался произнести громко и который никому другому не был сообщен. Затем из головы маленького бедного мученика послышался слабый голос, странный голос, в котором не было ничего человеческого».

Колдовство ничем не помогло; король умер и – Катерина осталась верной дочерью Рима!

Как странно, что де Мюссе, который так свободно пользовался материалами Бодина, чтоб построить свое грозное обвинение против спиритуалистов и других колдунов – не заметил этого интересного эпизода!

Это достоверно установленный факт, что кардинал Бено публично обвинил папу Сильвестра III, что он колдун и заклинатель. Медная «голова-оракул», изготовленная его святейшеством, была из того же рода, как и изготовленная Альбертом Магнусом. Последнюю разбил на куски Фома Аквинский – разбил не потому, что ее изготовил или в ней обитал «демон», но потому, что закрепленная месмерической силою внутри головы сущность говорила беспрерывно, и ее многословие мешало этому красноречивому святому заниматься своими математическими проблемами. Эти головы и другие говорящие статуи, трофеи магического искусства монахов и епископов, представляли собою факсимиле «оживленных» богов храмов древности. Обвинение против папы в то время было доказано. Также было явлено, что его постоянно сопровождают «демоны» или духи. В предыдущей главе мы упоминали Бенедикта IX, Иоанна XX и VI и VII Григория, которые всем были известны, как чародеи. Последний Папа, кроме того, был знаменитый Гильдебрант, про которого говорили, что он большой мастер по «вытряхиванию молнии из рукава». Это – выражение, которое заставило достопочтимого спиритуалистического писателя м-ра Ховита думать, что «это послужило источником знаменитого ватиканского грома».

Магические достижения епископа Ратисбонского и магические достижения «ангельского доктора», Фомы Аквинского, слишком хорошо известны и не нуждаются в повторном описании; но в дальнейшем можем объяснить, как эти «иллюзии» первого были произведены. Если католический епископ был так искусен, что в холодную зимнюю ночь заставил людей поверить, что они наслаждаются радостями прекрасного летнего дня, и сделал так, что свисающие с ветвей садовых деревьев ледяные сосульки стали им казаться тропическими фруктами, то индусские маги также до нынешнего дня демонстрируют такие биологические силы и не претендуют при этом на помощь ни от бога, ни от дьявола. Такие «чудеса» все производятся той же самой человеческой энергией, которая присуща каждому человеку, лишь бы он знал как ее развивать.

Около времени Реформации изучение алхимии и магии настолько распространилось среди духовенства, что это привело к большому скандалу. Кардинал Уолси был открыто обвинен перед судом и Тайным Советом в сообщничестве с человеком по имени Вуд, колдуном, который сказал, что:

«Мой лорд кардинал имел такое кольцо, благодаря которому что бы он ни попросил от его милости Короля – он все получал», – при этом он добавил, что: «Мастер Кромвель, когда он… был слугою в доме моего лорда кардинала… читал много книг и, в особенности, книгу Соломона… и изучал металлы и то, какими они обладают свойствами по канону Соломона».

Этот случай вместе с другими такими же любопытными можно найти среди бумаг Кромвеля, и хранящихся в архиве Ролз Хауза.

Священник по имени Уильям Стейплтон был арестован за колдовство во время правления Генриха VIII и отчет о его похождениях все еще хранится в архивах Ролз Хауза. Сицилийский священник, которого Бенвенуто Челлини называет некромантом, прославился своими успешными заклинаниями и никогда не был преследуем. Замечательное преклонение Челлини вместе с ним в Колизее, где священник вызвал целую армию дьяволов, хорошо известно читающей публике. Последующая встреча Челлини со своей возлюбленной в точно предсказанное этим же заклинателем время, конечно, будет опять рассматриваться, как «любопытное совпадение». Во второй половине шестнадцатого века едва ли можно было найти приход, где священники не изучали бы магию и алхимию. Применение заклинаний для изгнания бесов в «подражание Христу», который, между прочим, никогда не пользовался заклинаниями, привело к тому, что духовенство открыто посвятило себя «священной» магии в противовес черному искусству, в каковом, как в преступлении, обвинялись все те, кто не были ни священниками, ни монахами.

Оккультные знания, собранные римской церковью с когда-то богатых полей теургии, ревниво охранялись ею для своего собственного употребления, и она посылала на костер только тех практиков, кто «браконьерствовал» на ее землях Scientia Scientiarum, а также тех, чьи грехи не могли быть сокрыты под монашеской сутаной. Доказательства к этому находятся на страницах истории.

«В течение только пятнадцати лет между 1580 и 1595 гг. и только в одной провинции Лотарингии председатель Ремигиус сжег 900 ведьм», – говорит Томас Райт в своей «Колдовство и магия».

Это были дни, изобилующие убийствами, совершаемыми духовенством и не превзойденной жестокостью и зверствами, когда писал Жан Бодин.

В то время как ортодоксальное духовенство вызывало целые легионы «демонов», пользуясь магическими заклинаниями и оставаясь безнаказанным со стороны властей, лишь бы оно крепко держалось за установленные догмы и не проповедовало ереси, – с другой стороны, акты ни с чем несравнимых зверств совершались над бедными несчастными глупцами. Габриэль Малагрида, восьмидесятилетний старик, был сожжен этими евангельскими палачами в 1761 году. В Амстердамской библиотеке имеется экземпляр отчета об этом знаменитом судопроизводстве в переводе с Лисабонского издания. Он был обвинен в колдовстве и в запрещенных сношениях с Дьяволом, который «открыл ему будущее» (?) Пророчество, которое Сатана сообщил бедному визионеру иезуиту, изложено в следующих выражениях:

«Преступник признался, что демон в виде святой Девы, приказав ему написать жизнеописание Антихриста (?), сказал ему, что он, Малагрида, является вторым Иоанном, но с более ясным умом, чем у Иоанна Евангелиста; что должны появиться три антихриста и что последний из них родиться в Милане от одного монаха и монахини в 1920 году; что он женится на Прозерпине, одной из адских фурий», и т. д.

Пророчество должно быть проверено через сорок три года с настоящего момента. Даже если бы всем детям, родившимся от монахов и монахинь, предстояло стать антихристами, если бы им позволили дожить до зрелых лет, этот факт казался бы менее заслуживающим сожаления, чем те открытия, которые были сделаны во многих монастырях, когда понадобилось по каким-то причинам, удалить фундаменты. Если утверждениям Лютера не захотят поверить из-за его ненависти к папству, тогда мы можем указать на открытия, такого же рода, недавно сделанные в Австрии и в российской Польше. Лютер говорит о рыбоводном пруде в Риме, расположенном близ женского монастыря; когда по приказу папы Григория пруд был спущен, на дне его обнаружили более шести тысяч детских черепов; те же самые показатели целомудрия и чистоты были обнаружены в женском монастыре в Нейнбурге в Австрии, когда разрыли фундамент!

«Ecclesia поп novit Sanguinem!» – кротко повторяли облаченные в алое кардиналы. И чтобы избегнуть кровопролития, которое ужасало их, они учредили Святую Инквизицию. Если, как утверждают оккультисты, и как наука наполовину подтверждает, наши, даже самые пустяковые деяния и мысли неизгладимо отпечатываются в вечном зеркале астрального эфира, то где-то в беспредельном царстве невидимой вселенной должен быть отпечаток любопытной картины. На этой картине – гордое знамя, развеваемое небесным ветром у подножия великого «белого трона» Всемогущего. На одной стороне его малиновой узорчатой ткани крест, символ «Сына Божьего, который умер за человечество», по одну его сторону оливковая ветвь, а по другую – меч, по рукоять испачканный человеческой кровью. Надпись из «Псалмов» золотыми буквами гласит: «Exurge, Domine, et judica causam meam». Ибо таково знамя Инквизиции на имеющейся у нас фотографии, снятое с подлинника, имевшегося в Эскуриале Мадрида.

Под этим христианским знаменем в короткий четырнадцатилетний период Томас де Торквемада, духовник королевы Изабеллы, сжег более десяти тысяч человек и приговорил к пыткам более восьмидесяти тысяч. Оробио, хорошо известный писатель, которого так долго продержали в заключении и который едва спасся от костра Инквизиции, увековечил это учреждение в своих трудах, когда очутился на свободе в Голландии. Он не нашел лучшего аргумента против Святой церкви, как принять еврейскую веру и даже подвергнулся обрезанию.

«В Сарагосском соборе», – говорит один писатель про Инквизицию, – «находится гробница знаменитого инквизитора. Шесть колонн окружают эту гробницу; к каждой колонне прикован цепью мавр, приготавливаемый к сожжению».

По этому поводу Сен Фойкс чистосердечно высказывается:

«Если бы когда-либо палачи какой-нибудь страны настолько разбогатели, чтобы иметь великолепную гробницу, то эта могла бы послужить прекрасной моделью!»

Однако, чтобы довести ее до полного совершенства, строителям этой гробницы не следовало забыть высечь на ней барельеф той знаменитой лошади, которая была сожжена за колдовство и чародейство. Грейнджер рассказывает нам эту историю, так как она произошла в его время. Бедное животное

«было обучено узнавать количество знаков на игральных картах, а так-же сообщать, который час на часах. Лошадь и ее владелец оба были обвинены святой инквизицией в сношениях с Дьяволом и оба с великой церемонией были сожжены на auto-da-fe, в Лиссабоне в 1601 г. как колдуны!»

Это бессмертное учреждение христианства не осталось без своего Данте, воспевшего ему хвалу.

«Мацедо, португальский иезуит», – говорит автор «Демонологии», – «открыл происхождение инквизиции в земном Раю и утверждает, что Бог был первым, который начал выполнять функции инквизитора над Каином и рабочими Вавилона!»

В течение средних веков духовенство нигде столько не занималось магией и колдовством, как в Испании и Португалии. Мавры глубоко проникли в оккультные науки, и в Толедо, Севилье и Саламанке когда-то существовали великие школы магии. Каббалисты Саламанки были очень искусны во всех глубоких науках; они знали свойства драгоценных камней и других минералов и извлекали из алхимии ее глубочайшие секреты.

Подлинные документы по большому судебному процессу Марешал д'Анкре во время регентства Марии де Медичи раскрывают, что эта несчастная женщина погибла по вине священников, которыми она, как истинная итальянка, окружила себя. Она была обвинена жителями Парижа в колдовстве, так как утверждали, что сразу после церемонии изгнания духов она употребила только что зарезанных белых петухов. Считая себя постоянно околдованной и будучи весьма хрупкого здоровья, Марешал публично сама прошла церемонию изгнания духов в церкви августинцев; что же касается птиц, то она пользовалась ими для прикладывания ко лбу, так как испытывала страшные головные боли, и делала это она по совету Монтало, еврея-врача королевы и итальянских священников.

В шестнадцатом веке кюре де Барджота из епархии Каллахора в Испании стал мировым чудом из-за своих магических сил. Как рассказывают, самые необычайные его деяния заключаются в том, что он мог переноситься в любую отдаленную страну, наблюдать там политические и другие события и затем, вернувшись в свою страну, предсказывать эти события. В «Хронике» сказано, что у него был знакомый демон, который верно служил ему долгие годы, но кюре стал неблагодарным и обманывал его. Будучи осведомлен этим демоном о готовящемся покушении на жизнь папы римского в связи с его интригой с некой прекрасной дамой, кюре перенесся в Рим (разумеется, – в своем двойнике) и спас там жизнь его святейшества. После этого он раскаялся в своих грехах перед галантным папою и получил от него прощение грехов.

«По возвращении, ради формы, он был отправлен в заточение у инквизиторов Лограно, но был оправдан и очень скоро выпущен на свободу».

Брат Пьетро, доминиканский монах четырнадцатого столетия – маг, который преподнес в подарок знаменитому д-ру Эудженио Торралве, врачу принадлежавшему дому адмирала Кастилье – демона по имени Зекиэль, – приобрел свою славу и известность через последовавший судебный процесс Торралвы. Этот необычайный судебный процесс и сопровождающие его обстоятельства описаны в подлинных документах, сохранившихся в архивах Инквизиции. Кардинал Вольтерры и кардинал Санта-Круса оба видели и сообщались с Зекиэлем, который в течение всей жизни Торралвы оказался чистосердечным, добрым, элементальным духом, совершавшим много благодеяний, и оставшимся верным этому врачу до последнего часа его жизни. Даже Инквизиция оправдала Торралву по этому поводу; и хотя бессмертная известность была ему обеспечена сатирою Сервантеса, ни Торралва, ни монах Пьетро не являются вымышленными героями, но историческими персонажами, занесенными в церковные документы Рима и Куенца, в каковом городе происходил судебный процесс над врачом 29 января 1530 г.

Книга д-ра У. Г. Солдана из Штутгарта стала такой же знаменитой в Германии, какою стала книга «Демономания» Бодина во Франции. Это наиболее полный германский трактат по колдовству шестнадцатого века. Тот, кто интересуется узнать тайные пружины, скрытые за этими тысячами законных убийств, совершенных духовенством, притворяющимся, что оно верит в Дьявола, и преуспевшим заставить других поверить в него, – найдет этот секрет раскрытым в вышеупомянутом труде [434]. Истинное происхождение обвинений и смертных приговоров за колдовство в этой книге тонко прослежено до личной и политической враждебности и, прежде всего, ненависти католиков к протестантам. На каждой странице этих кровавых трагедий видна коварная работа иезуитов; и наибольшее количество ведьминых процессов приходится на Бамберг и на Вюрцбург, где эти достойные сыны Лойолы в то время были наиболее сильны. На следующей странице мы приводим любопытный список некоторых жертв, среди которых многие являются детьми в возрасте семи-восьми лет, и протестантами.

«Из множеств людей, погибших за колдовство на кострах Германии в течение первой половины семнадцатого века, было много таких, чье преступление заключалось в их приверженности к религии Лютера», – говорит Т. Райт, – «… и мелкие князья были не против ухватиться за любую возможность пополнить свои сундуки… наиболее преследуемыми являлись лица, обладающие значительными состояниями… В Бамберге так же как и в Вюрцбурге епископ являлся суверенным князем в своих владениях. Князь-епископ, Иоанн Георг II, который правил Бамбергом… после нескольких безуспешных попыток выкорчевать Лютеранство, прославил свое правление серией кровавых ведьминых процессов, которые опозорили летописи этого города… Мы можем получить некоторое представление о деяниях его достойного агента[55] по утверждениям наиболее достоверных источников о том, что между 1625 и 1630 гг. состоялось не менее 900 процессов в двух судах Бамберга и Цейля; и в статье, опубликованной властями в Бамберге в 1659 г., сообщается, что количество лиц, которых епископ Иоанн Георг предал сожжению на костре за колдовство, достигло 600» [97, т. II, стр. 185].

Сожалея о том, что недостаток места не позволяет нам опубликовать полностью один из наиболее интересных в мире списков сожжения ведьм, мы тем не менее приведем несколько выдержек из подлинного списка, отпечатанного в Хауберовской «Bibliotheca Magica». Одного взгляда на этот ужасающий каталог убийств во имя Христа достаточно, чтобы убедиться, что из 162 сожженных лиц половина обозначена, как чужие (т. е. протестанты) в этом гостеприимном городе; а в другой половине мы находим тридцать четырех детей, старшему из них было четырнадцать лет, а самый маленький – младенец д-ра Шютца. Чтобы этот перечень был короче, мы приведем только наиболее выделяющиеся из каждого из двадцати девяти сожжений.[56]

В первом сожжении – четыре человека.

Вдова старого Анкера.

Жена Либлера.

Жена Гутбродта.

Жена Хекера.

Во втором сожжении – четыре человека.

Две чужие женщины (имена неизвестны).

Старая жена Бевтлера.

В третьем сожжении – пять человек.

Тунгерслебер, менестрель.

Четыре жены горожан.

В четвертом сожжении – пять человек.

Чужой мужчина.

В пятом сожжении – девять человек.

Лутц, знаменитый лавочник.

Жена сенатора Баунаха.

В шестом сожжении – шесть человек.

Жена толстого портного.

Чужой мужчина.

Чужая женщина.

В седьмом сожжении – семь человек.

Двенадцатилетняя чужая девочка.

Чужой мужчина, чужая женщина.

Чужой управляющий (Шултхейсс).

Три чужие женщины.

В восьмом сожжении – семь человек.

Сенатор Баунах, самый толстый горожанин Вюрцбурга.

Чужой мужчина.

Две чужие женщины.

В девятом сожжении – пять человек.

Чужой мужчина.

Мать и дочь.

В десятом сожжении – три человека.

Штейнахер, очень богатый человек.

Чужой мужчина, чужая женщина.

В одиннадцатом сожжении – четыре человека.

Двое мужчин и две женщины.

В двенадцатом сожжении – два человека.

Две чужие женщины.

В тринадцатом сожжении – четыре человека.

Маленькая девочка лет девяти или десяти.

Девочка моложе ее – ее маленькая сестра.

В четырнадцатом сожжении – два человека.

Мать вышеупомянутых двух маленьких девочек.

Девушка двадцати четырех лет.

В пятнадцатом сожжении – два человека.

Мальчик двенадцати лет, в первом классе.

Женщина.

В шестнадцатом сожжении – шесть человек.

Мальчик лет десяти.

В семнадцатом сожжении – четыре человека.

Мальчик лет одиннадцати.

Мать и дочь.

В восемнадцатом сожжении – шесть человек.

Два мальчика в двенадцатилетнем возрасте.

Дочь д-ра Юнге.

Девушка лет пятнадцати.

Чужая женщина.

В девятнадцатом сожжении – шесть человек.

Десятилетний мальчик.

Еще мальчик в двенадцать лет.

В двадцатом сожжении – шесть человек.

Дитя Гебела, самая красивая девушка в Вюрцбурге.

Два мальчика, каждому по двенадцать лет.

Маленькая дочь Степпера.

В двадцать первом сожжении – шесть человек.

Мальчик четырнадцати лет.

Маленький сын сенатора Штолценбергера.

Два питомца школы.

В двадцать втором сожжении – шесть человек.

Штурман, богатый бондарь.

Чужой мальчик.

В двадцать третьем сожжении – девять человек.

Мальчик Давида Кротенса девяти лет

Два сына княжеского повара, одному четырнадцать,

другому десять лет

В двадцать четвертом сожжении – семь человек.

Два мальчика в больнице.

Богатый бондарь.

В двадцать пятом сожжении – шесть человек.

Чужой мальчик.

В двадцать шестом сожжении – семь человек.

Вейденбуш, сенатор.

Маленькая дочь Валкенбергера.

Маленький сын пристава городского совета.

В двадцать седьмом сожжении – семь человек.

Чужой мальчик.

Чужая женщина.

Еще мальчик.

В двадцать восьмом сожжении – шесть человек.

Младенец, дочь д-ра Шютца.

Слепая девушка.

В двадцать девятом сожжении – семь человек.

Толстая благородная дама (Эдельфрау).

Доктор богословия.

ИТОГО:

«Чужих» мужчин и женщин, т. е. протестантов … 28

Горожан, по-видимому, состоятельных людей … 100

Мальчиков, девочек и малых детей … 34

В течение девятнадцати месяцев … 162

«Среди ведьм», – говорит Райт, – «были маленькие девочки от семи до десяти лет, и двадцать семь из них были приговорены и сожжены», во время других brдnde, или сожжений. «Количество привлекаемых к суду с этим страшным судопроизводством было настолько велико, что судьи мало вникали в суть дела, и стало обычным явлением, что даже не давали себе труда записывать имена обвиняемых, а обозначали их, как обвиняемый № 1, 2, 3 и т. д.[57] Иезуиты исповедывали их секретно».

Где место в таком богословии, которое требует таких всесожжений, как эти, чтобы насытить кровожадные аппетиты своих священнослужителей – где место в нем для следующих ласковых слов:

«Дозвольте малым детям приходить ко мне, не запрещайте им, ибо им принадлежит царство Небесное». «Ибо нет на то воли вашего Отца… чтобы кто-либо из этих малых погиб». «Но кто обидит одного из малых сих, кто верят в меня, тому лучше было бы привязать жернов на шею и быть брошенному в морские глубины».

Мы искренне надеемся, что вышеприведенные слова не оказались пустой угрозой для этих сжигателей детей.

Разве эта резня во имя своего Молоха-бога удержала этих искателей наживы самих от применения черного искусства? Ничуть; ибо ни в одном классе населения не было такого множества советующихся со «знакомыми» духами, как в духовенстве пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого веков. Правда, среди жертв инквизиции были и некоторые католические священнослужители, но, хотя они, обычно, были обвинены «в деяниях слишком страшных, чтобы их можно было описывать», в самом деле это было не так. В выше перечисленных двадцати девяти сожжениях мы находим имена двенадцати викариев, четырех каноников и двух докторов богословия, сожженных живыми. Но стоит нам только обратиться к опубликованным в то время трудам, и мы убеждаемся, что каждый из обвиняемых папских священнослужителей был обвинен в «проклятой ереси», т. е. в склонности к реформации, к протестантству, что считалось преступлением, намного более ужасным, чем колдовство.

Мы отсылаем тех, кто хотят узнать, как католическое духовенство объединяло исполнение обязанностей с удовольствиями в делах по изгнанию злых духов, мести и наживе в книге У. Ховитта «История сверхъестественного [118, т. II, гл. 1]. «В книге „Pneumatologia Occulta et Vera“ изложены все формы заклинаний и вызываний», говорит этот заслуженный писатель. Затем он приступает к длинному описанию излюбленных modus operandi «Догмы и ритуалы высшей магии» покойного Элифаса Леви, которую так высмеивал и поносил де Мюссе, рассказывает о таинственных церемониях и приемах только то, что практиковалось законно и с молчаливым, если и не с открытым согласием церкви священнослужителями средних веков. В полночь заклинатель-священник вступал в круг; он был одет в новый стихарь, и с шеи его свисала освященная лента с начертанными на ней священными знаками. На голове он носил высокую, остроконечную шапку, на которой спереди по-еврейски было написано святое слово, Тетраграмматон – непроизносимое имя. Оно было написано новым пером, обмакнутым в кровь белого голубя. К чему больше всего заклинатель стремился, так это к освобождению несчастных духов, которые обитают в местах, где лежат спрятанные сокровища. Заклинатель обрызгивает круг кровью черной овцы и белого голубя. Священнослужителю приходилось заклинать злых духов ада: Ахеронта, Магота, Асмодея, Вельзевула, Велиала и всех проклятых душ могущественными именами Иеговы, Адоная, Элоха и Саваофа; последний из них был богом Авраама, Исаака и Иакова, обитавшим в Урим и Туммим. Когда проклятые души кидали в лицо заклинателя обвинения, что он сам грешник и не мог получить от них сокровища, священник-колдун должен был ответить, что «все его грехи смыты кровью Христа[58] и он приказывал им удалиться как проклятым духам и обреченным духам». Когда заклинатель, наконец, их выгнал, то бедная душа «получала утешение во имя Спасителя и поручалась заботам добрых ангелов», которые, выходит, были не так сильны, как заклинатели – католические знаменитости, «а высвобожденные клады, конечно, передавались церкви».

«Определенные дни», – добавляет Ховитт, – «отводились в календаре церкви, как наиболее благоприятные для совершения изгнания; а если прогнать бесов было трудно, то рекомендовалось применить воскуривание серы, асфетиды, медвежьей желчи и руты, что, как думали, должно было выкурить зловонием даже чертей».

Вот эта та церковь и то священство, которые в девятнадцатом веке оплачивают 5000 священников, чтобы они проповедовали народу Соединенных Штатов неверность науки и непогрешимость римского епископа!

Мы уже отметили признание одного выдающегося духовного лица, что исключение Сатаны из богословия было бы роковым для существования церкви. Но это правдиво только отчасти. Князь греха ушел бы, но сам грех выжил бы. Если бы Дьявол был уничтожен, «Догматы веры» и Библия остались бы. Короче говоря, было бы так называемое божественное откровение и существовала бы необходимость в притворно вдохновенных толкователях. Поэтому мы должны рассмотреть подлинность самой Библии. Мы должны изучать ее страницы и увидеть, действительно ли они содержат заповеди божества, или же это только компендиум древних преданий и вековых мифов. Мы должны пытаться истолковать их сами – если это возможно. Что же касается ее лицемерных толкователей, то для них мы находим единственную связь с Библией в том, что их можно приравнять к человеку, описанному мудрым царем Соломоном в своей «Книге Притчей» – к человеку, совершающему эти «шесть… даже семь» вещей, что ненавидит Господь, а именно:

«Глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы; ноги, быстро бегущие к злодейству; лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями». [«Притчи», VI, 16-19].

По которому из этих обвинений остался безвинным длинный ряд людей, оставивших отпечатки своих ног в Ватикане?

«Когда демоны», – говорит Августин, – «проникают во твари, они начинают приспосабливаться к хотению каждого… Для того, чтобы привлечь людей, они начинают совращать их тем, что симулируют повиновение… Как может человек знать, если сами демоны не научили его, что им нравится или что им не нравится: какое имя их привлекает или какое имя принуждает их к повиновению, всему этому искусству, короче говоря, магии, всей этой науке магов?»[59]

К этому впечатляющему рассуждению «святого» мы добавим, что ни один маг никогда не отрицал, что он научился этому искусству от «духов», будь это медиум, при котором они действуют независимо от него, или будь он посвященный, которого посвятили в науку «вызываний» его отцы, которые знали ее раньше его самого. Но кто же тогда научил изгонителя духов? Священника, который сам себя облекает властью не только над магами, но даже над всеми теми «духами», которых он называет демонами и дьяволами, как только он обнаруживает, что они подчиняются кому-либо другому, кроме его самого? Должен же он был научиться где-то от кого-то овладению тою властью, какою он притворяется обладающим. Ибо,

«… как может человек знать, если сами демоны не научили его, какое имя их привлекает и какое имя принуждает их к повиновению?» – спрашивает Августин.

Бесполезно говорить, что мы знаем заранее, какой будет этот ответ:

«Откровение… божественный дар… Сын Божий; да нет! Сам Бог, через непосредственный Свой Дух, который спустился на апостолов как огонь Пятидесятницы, и который теперь, как уверяют, осеняет каждого священника, кто нашел целесообразным совершать изгнание бесов за прославление или за дар».

Должны ли мы тогда поверить, что недавний скандал публичного изгнания бесов, совершенного около 14-го октября 1876 г. старшим священником Церкви Святого Духа в Барселоне, в Испании – тоже произошел под непосредственным руководством Святого Духа?[60] Будут твердить, что «епископ не знал о такой выходке духовного лица»; но даже если бы он знал об этом, как мог бы он протестовать против обряда, который со дней апостолов считается одной из наиболее священных прерогатив Римской церкви? В такое совсем недавнее время, как в 1852 году, всего двадцать пять лет назад, эти обряды получили публичную и торжественную санкцию Ватикана, и новый «Ритуал изгнания бесов» был опубликован в Риме, Париже и в других католических столицах. Де Мюссе, пишущий под непосредственным покровительством Отца Вентуры, генерала римских театинов, – даже оказывает нам любезность пространными выдержками из этого знаменитого ритуала и объясняет причину, почему он опять введен в действие. Это было сделано вследствие оживления магии под именем современного спиритуализма. Булла папы Инокентия VIII эксгумирована и переведена ради пользы читателей де Мюссе.

«Мы услышали», – восклицает суеверный понтиф, – «что большое количество людей обоих полов не побоялись войти в сношения с духами ада; и что применением колдовства они… поражают бесплодием супружеское ложе, уничтожают зародыши человеческие в утробе матери, наводят на них чары и ставят препоны размножению животных… и т. д. и т. д.»;

затем следуют проклятия и анафема на это занятие.

Это верование суверенных понтифов просвещенной христианской страны есть прямое наследство от наиболее невежественных масс южноиндусской черни – «язычников». Эти люди твердо верят в дьявольское искусство известных кангалин (ведьм) и джадугаров (колдунов). Следующее числится среди самых ужасных их сил: возбуждать по желанию любовь или ненависть; послать беса, чтобы он вселился в кого-либо и мучил его; изгнать его; причинить внезапную смерть или неизлечимую болезнь; поразить скот эпидемией, или же предохранить от нее; изготовлять зелья, которые или причиняют бесплодие, или же вызывают безудержные страсти в мужчинах и женщинах, и т. д. и т. д. Один только вид человека, про которого говорят, что он колдун, вызывает в индусе глубокий ужас.

А теперь мы процитируем в этой связи справедливое замечание одного писателя, который провел долгие годы в Индии, исследуя происхождение таких суеверий:

«Простонародная магия в Индии, как развращенная примесь, идет рука об руку с наиболее благородными верованиями сектантов питри. Это результат работы низшего духовенства, имеющей целью держать население в постоянном страхе. И так было во все века и под всеми широтами, что бок о бок с высочайшими философскими размышлениями идет религия черни» [378, c. 162].

В Индии это были результаты работы низшего духовенства; в Риме же этой работой занимаются высочайшие понтифы. Но тогда, разве в качестве авторитета для них не является их величайший святой, Августин, который заявляет, что «кто не верит в злых духов, тот отказывается верить в Священное Писание» [436].

Поэтому во второй половине девятнадцатого века мы находим, что советник Священной конгрегации ритуалов (также изгнания бесов) отец Вентура де Раулика пишет следующее в опубликованном де Мюссе письме, в 1865 году:

«Мы полностью погрузились в магию! и под фальшивыми наименованиями; Дух лжи и бесстыдства продолжает совершать свои ужасные злодеяния… Наиболее прискорбная черта в этом явлении та, что среди наиболее серьезных людей не придают того значения странным феноменам, которые его заслуживают, этим манифестациям, которые мы наблюдаем, и которые с каждым днем становятся все более зловещими, поразительными так же, как и весьма фатальными.

С этой точки зрения, я не могу достаточно восхититься и похвалить рвение и мужество, проявляемые вами в вашем труде. Собранные вами факты рассчитаны на то, что они прольют свет и убеждение в самые скептические умы: и после прочтения этого замечательного труда, написанного с такой великой ученостью и сознательностью, более не возможна слепота.

Если что-нибудь могло удивить нас, так это равнодушие, с которым к этим феноменам отнеслась ложная наука, старающаяся, как она это делала, обратить такой серьезный предмет в насмешку; эта детская простота, проявленная ею в ее желании объяснить эти факты абсурдными и противоречивыми гипотезами… [101, c. II]

[Подписано] Отец Вентура де Раулика, и т. д.»

Одобренный таким образом величайшими авторитетами Римской церкви, как древними, так и современными, этот шевалье доказывает необходимость и эффективность совершаемых священниками изгнаний бесов. Он пытается доказать – на веру, как обычно – что власть духов ада тесно связана с определенными ритуалами, словами и формальными знаками. «В дьявольском католицизме», – говорит он, – «так же как божественном католицизме потенциальная милость связана (lies) с определенными знаками». В то время как власть католического священника исходит из Бога, власть языческого жреца исходит из Дьявола. «Дьявол», – говорит он, – «принужден к подчинению» перед святым служителем Бога – «он не осмеливается ЛГАТЬ» [103].

Мы просим читателя хорошенько запомнить подчеркнутое выражение, так как мы намереваемся беспристрастно проверить его правдивость. Мы готовы приводить доказательства, неотрицаемые и неотвергнутые даже папской церковью – она была вынуждена их признать – доказательства сотен случаев, относящихся к ее наиболее торжественным догмам, где «духи» лгали от начала до конца. Как насчет некоторых святых реликвий, удостоверенных видениями святой Девы и множества святых? У нас имеется под рукой трактат, написанный благочестивым католиком Жильбером де Ногеном по поводу реликвий святых. С искренним отчаянием он признает существование «великого количества поддельных реликвий так же, как поддельных легенд» и сурово порицает изобретателей этих лживых чудес. Автор «Демонологии» пишет, что «Ногена заставило взяться за перо по этой теме дело об одном из зубов нашего Спасителя, которым монахи St. Medard de Soissons якобы творили чудеса; это была претензия, настолько же фантастическая, как претензии некоторых лиц, которые верили, что они являются обладателями пупа и еще других, менее привлекательных частей тела Христа» [137].

«Один монах Св. Антония», – говорит Стивенс [437, c. 39], – «будучи в Иерусалиме, видел несколько реликвий, в том числе кусок пальца Святого Духа, такой же, неповрежденный, целехонький, каким он был всегда; нос серафима, который явился Св. Франциску; один из ногтей херувима; одно ребро из Verbum caro factum (Слова, ставшего плотью); несколько лучей звезды, появившейся трем царям Востока; фиал с потом Св. Михаила, выступившим, когда он сражался с Сатаной, и т. д. «Все эти вещи», – сказал монах-казначей, – «я привез домой с великим благоговением».

Если вышеприведенное будет отбрасываться как выдумка врага-протестанта, то не будет ли нам позволено отослать читателя к истории Англии и к подлинным документам, в которых сообщается о существовании реликвии, не менее экстраординарной, чем самая лучшая из остальных? Генрих III получил от великого мастера тамплиеров фиал, содержащий в себе часть священной крови Христа, которую он пролил на кресте. Подлинность ее была засвидетельствована печатями патриарха Иерусалимского и других. Процессия перенесения священного фиала из церкви Св. Павла в Вестминстерское аббатство описана историком:

«Два монаха приняли фиал и поместили его в Аббатстве… что заставило всю Англию просиять славой, посвящая это Богу и Св. Эдуарду».

Хорошо известна история князя Радзивиля. Неотрицаемый обман окружающих его монахов и монахинь и его собственного духовника заставили этого аристократа стать лютеранином. Сначала он был так возмущен «ересью» реформации, которая начала распространяться по Литве, что отправился в долгий путь в Рим, чтобы поклониться папе и выразить ему свое почитание. Папа преподнес ему ящичек с драгоценными реликвиями. Когда князь вернулся домой, его духовник видел святую Деву, которая спустилась из своей сияющей обители с единственной целью благословения этих реликвий и удостоверения их подлинности. Игумен соседнего монастыря и игуменья женского монастыря оба тоже видели то же самое видение, с подкреплением из нескольких святых и мучеников; они пророчествовали и «ощущали, как Святой Дух» поднимался из ящичка с реликвиями и витал над князем. Духовенство раздобыло человека, одержимого бесом, и совершило над ним полную церемонию изгнания; при этом, как только коснулись его вышеупомянутым ящичком с реликвиями, тот сразу же на том же месте выздоровел и возносил благодарность папе и Святому Духу. Когда церемония изгнания была закончена, хранитель сокровища, в котором находились реликвии, бросился к ногам князя и признался, что на обратном пути из Рима он потерял ящичек с реликвиями. Страшась гнева своего хозяина, он добыл такой же ящичек, «который он заполнил косточками собак и кошек»; но видя, как обманывают князя, он предпочел лучше сознаться, чем допустить такие кощунственные трюки. Князь ничего не сказал, но еще какое-то время продолжал испытывать не реликвии, а своего духовника и имевших видения. Их притворные экстазы заставили его окончательно раскрыть грубые обманы монахов и монахинь настолько, что он присоединился к реформистской церкви.

Это история. Бейл рассказывает, что когда Римская церковь более не в состоянии отрицать, что имелись поддельные реликвии, она прибегает к софистике и отвечает, что если фальшивые реликвии совершали чудеса, то это «вследствие добрых намерений верующих, которые таким образом получали награду от Бога за свою хорошую веру!» Этот самый Бейл показывает, множеством примеров, что каждый раз, когда было доказано, что в разных местах одновременно существует по несколько тел одного и того же святого или три его головы, три его руки (как в случае Августина), и что не могут же они все быть подлинными, – звучал хладнокровный и неизменный ответ церкви, что все они подлинны, ибо «Бог их умножил и чудодейственно воспроизвел для большей славы Своей Святой церкви!» Другими словами, они хотели бы, чтобы верующие поверили, что умерший святой, благодаря божественному чуду, приобретает физиологические своеобразия речного рака!

Мы представляем себе, что было бы трудно с достаточной наглядностью продемонстрировать, что видения католических святых в каком-либо отдельном случае были бы лучше или достовернее, чем средние видения и пророчества наших современных «медиумов». Видения Эндрю Джексона – как бы ни высмеивали его наши критики – намного более философские и более согласующиеся с современной наукой, чем Августиновы спекуляции. Каждый раз, когда видения Сведенборга, величайшего среди современных ясновидцев, отклоняются от философии и научной истины, это бывает тогда, когда они более всего идут по линии, параллельной богословию. Также эти видения ничуть не бесполезнее для науки и человечества, чем видения великих ортодоксальных святых. В жизнеописании Св. Бернарда рассказывается, что однажды в церкви в канун Рождества он молился о том, чтобы ему открыли час рождения Христа; и когда «настал правильный и точный час, он увидел, как божественный младенец появился в своих яслях». Какая жалость, что божественный младенец не ухватился за такой благоприятный случай, чтобы зафиксировать правильные день и год своей смерти и тем примирить противоречия у своих мнимых историков. Тишендорфы, Ларднеры и Колесоны, а также многие католические священнослужители, которые напрасно выжимали все, что могли, из исторических записей и из своих собственных мозгов в бесполезных поисках, – получили бы хоть что-нибудь, за что благодарить святого.

Фактически, нам безнадежно остается прийти к выводу, что большинство блаженных и божественных видений «Золотой легенды» и видений, встречающихся в более полных жизнеописаниях наиболее значительных «святых» так же, как большинство видений наших преследуемых провидцев и провидиц, – было произведено невежественными и малоразвитыми «духами», страстно стремящимися разыгрывать из себя великих исторических личностей. Мы вполне готовы согласиться с шевалье де Мюссе и с другими неутомимыми преследователями магии и спиритуализма во имя церкви, что современные духи часто бывают «лживыми духами», что они всегда под рукой чтобы приноравливаться к соответственным склонностям тех лиц, кто сообщаются с ними в «кружках»; что они обманывают их и поэтому не всегда бывают добрыми «духами».

Но, после того как мы допускали так много, мы теперь хотим задать вопрос любому беспристрастному человеку: возможно ли поверить в то же самое время, что власть, данная священнику-экзорсисту, та высшая и божественная власть, которой он хвастается, – дана ему Богом с целью обмана людей? Что молитва, произнесенная во имя Христа, которая, принуждая демона к подчинению, заставляет его открыться, – рассчитана в то же самое время не на то, чтобы заставить беса высказать истину, но чтобы то, что соответствует интересам той церкви, к которой принадлежит священник-экзорсист, сошло за истину? А это как раз то, что неизбежно происходит. Сравните, для примера, ответы, данные демоном Лютеру, с ответами, полученными от демонов Св. Домиником. Один спорит против тайной мессы и бранит Лютера, что он поместил Деву Марию и святых выше Христа и тем бесчестит Сына Божьего [438]; тогда как демоны, изгоняемые Св. Домиником, после того как увидели святую Деву, которую святой отец тоже вызвал, чтобы она помогла ему, – заревели:

«Ох, наш враг! Ох, наш покровитель!.. Почему ты спустился с небес, чтобы нас мучить! Почему ты такая могущественная заступница за грешников! О, ты ecи самый верный путь к небесам… Ты повелеваешь, и мы принуждены сознаться, что никто не будет осужден, лишь бы он усердствовал в поклонении тебе, и т. д. и т. д.».[61]

Лютеровский «Святой Сатана» убеждает его, что в то время, когда он верил в претворение Христова тела и крови, он, просто, поклонялся хлебу и вину; а бесы у всех католических святых обещают вечные муки каждому, кто не верит или даже только сомневается в этом догмате!

Прежде чем покончить с этой темой, давайте приведем еще один или два примера из «Хроники жития Святых», выбранных из таких повествований, которые полностью признаны церковью. Мы могли бы заполнить многие тома доказательствами о существовании неоспоримого заговора между изгонителями и демонами. Сама их натура выдает их. Вместо того, чтобы быть независимыми, хитрыми сущностями, стремящимися к разрушению человеческих душ и духа, большинство из них являются просто элементалами каббалистов, сущностями, неимеющими собственного разума, но являющимися верными зеркалами той ВОЛИ, которая вызывает их, управляет и руководит ими. Мы не станем тратить время на обращение внимания читателя на сомнительных и малопонятных чудотворцев и изгонителей бесов, но возьмем в качестве примера одного из величайших святых католицизма и соберем букет из той же самой изобильной оранжереи благочестивого вранья – «Золотой легенды» Джеймса де Веражина.[62]

Св. Доминик, основатель знаменитого монашеского ордена того же имени, является одним из мощнейших святых в календаре. Его орден был первым, получившим торжественную папскую конфирмацию,[63] а он сам хорошо известен по истории как сообщник и советник бесчестного Симона де Монтфорда, папского генерала, которому он помогал вырезать несчастных альбигойцев в самой Тулузе и вблизи нее. В повествовании говорится, что этот святой, а также церковь после него, заявил, что он получил от Святой Девы, in propriв personв, четки, обладающие такой огромной чудодейственной силой, что совершенно затемнили чудеса апостолов и даже самого Иисуса. Один человек, говорит составитель биографии, большой грешник, осмелился сомневаться в свойствах доминиканских четок и за такое ни с чем не сравнимое кощунство тут же на месте был наказан тем, что в него сразу вселилось 15 000 бесов. Видя великую муку одержимого бесами, Св. Доминик забыл о нанесенном ему оскорблении и призвал бесов к ответу.

Нижеследующее представляет собою беседу между «благословенным изгонителем» и бесами:

Вопрос. – Как вы овладели этим человеком и сколько вас?

Ответ бесов. – Мы вошли в него за то, что он непочтительно говорил о четках. Нас 15000.

Вопрос. – 15 000 – почему же так много вошло?

Ответ. – Потому что в четках, над которыми он насмехался, пятнадцать десятков и т. д.

Доминик. – Разве не все правда, что я говорил о достоинствах этих четок?

Бесы. – Да! Да! (они испускают языки пламени через ноздри одержимого). Знайте же все вы, христиане, что Доминик никогда не сказал ни одного слова по поводу четок, которое не было бы самой истиной; и знайте еще, что если вы не поверите ему, – великие несчастья выпадут на вашу долю.

Доминик. – Кто тот человек, которого Дьявол во всем мире больше всего ненавидит?

Бесы. – (Хором). Ты есть тот самый человек (за этим следуют многословные комплименты).

Доминик. – Из каких сословий христиан те, кто терпят наигоршие муки в аду?

Бесы. – У нас в аду торговцы, ростовщики, жуликоватые банкиры, бакалейщики, евреи, аптекари и т. д.

Доминик. – Имеются ли в аду священники или монахи?

Бесы. – Много священников, но никаких монахов, за исключением тех, кто преступили правила своего ордена.

Доминик. – Есть ли у вас доминиканцы?

Бесы. – Увы! Увы! Пока еще ни одного нет, но мы ожидаем большую партию их, когда их набожность немножко поостынет.

Мы не претендуем на буквально точную передачу этих вопросов и ответов, так как они занимают двадцать три страницы, но их суть здесь изложена, как в этом может убедиться каждый, кто пожелает прочесть «Золотую Легенду». Полное описание безобразных блеяний бесов, их вынужденное прославление святого и так далее – слишком длинны для этой главы. Достаточно сказать, что когда мы читаем многочисленные вопросы, предлагаемые Домиником, и ответы бесов, мы вполне убеждаемся, что они подтверждают во всех подробностях необоснованные утверждения церкви и поддерживают ее интересы. Это повествование заставляет о многом задуматься. Легенда красочно описывает битву изгонителя бесов с легионами выходцев из бездонной пропасти. Сернистые языки пламени, которые вырываются из ноздрей, рта, глаз и ушей одержимого; внезапное появление более сотни ангелов в золотой броне; и наконец, спуск с небес самой благословенной Девы, лично, с золотым прутом в руке, которым она задает хорошую трепку одержимому, чтобы заставить бесов делать признания по поводу ее самой, что навряд ли следует нам повторять. Весь перечень богословских истин, произнесенных бесами Доминика, был воплощен в бесчисленные догматы веры его святейшеством, нынешним папою, в 1870 г. на последнем Вселенском Соборе.

Из вышеизложенного легко понять, что единственная существенная разница между нечестивыми «медиумами» и правоверными святыми заключается в относительной полезности демонов, если мы должны назвать их демонами. В то время как Дьявол честно поддерживает христианского изгонителя бесов в его ортодоксальных (?) воззрениях, современный призрак обычно оставляет своего медиума в беде, подводит его, ибо своим враньем, он действует против ее или его интересов, а не иначе, и этим слишком часто наводит грязные подозрения на подлинность медиумизма. Если бы современные «духи» были дьяволами, то очевидно, они проявили бы больше проницательности и хитрости, чем они проявляют. Они бы тогда поступили так, как поступают демоны святого, которые, будучи понуждаемы магом из духовенства и силою «имени… которое заставляет их подчиняться», – лгут в прямом соответствии с непосредственными интересами изгонителя и его церкви. Мораль этой параллели предоставляем догадливости самого читателя.

«Обратите особое внимание», – восклицает де Мюссе, – «что существуют демоны, которые иногда скажут правду». «Изгонитель», – добавляет он, приводя цитату из «Ритуала» [439, c. 475—478], – «должен приказать демону сказать ему, задержан ли он в теле одержимого путем магического искусства, или же знаками, или какими-либо предметами, которые обычно применяются для этой цели. В случае, если одержимый проглотил последние, он должен их изрыгнуть обратно; а если их в его теле нет, то демон должен указать то место, где их можно найти, а когда они найдены, их надо сжечь».

Таким образом некоторые демоны открывают существование околдования, указывают, кто его автор, и указывают средства, чтобы разрушить пагубные чары. Но остерегитесь в таких случаях когда-либо прибегать к помощи магов, колдунов или медиумов. Вы должны обратиться за помощью только к служителю вашей церкви!

«Церковь верит в магию, как вы видите», – добавляет он, – «так как она это так формально выражает. А те, кто не верят в магию, могут ли они еще надеяться разделить веру своей собственной церкви? А кто может их научить лучше? Кому Христос сказал: «Поэтому идите вы и учите все народы… и я всегда буду с вами, даже до конца этого мира»?» [101, c. 177]

Должны ли мы поверить, что он сказал это лишь по отношению к тем, кто носят эти черные и красные ливреи Рима? Должны ли мы в таком случае поверить, что эта власть была дана Христом Симеону Пустыннику, святому, который освятился тем, что просидел на столбе высотою шесть футов 36 лет своей жизни, ни разу не спустившись; и делал он это для того, чтобы, в числе прочих чудес, перечисленных в «Золотой Легенде», – вылечить глаз у дракона?

«Поблизости столба Симеона находилось обиталище дракона, такого ядовитого, что зловоние от него распространялось на мили вокруг пещеры».

С этим змеем-отшельником произошел несчастный случай – шип воткнулся в его глаз и, почти ослепший, он приполз к столбу святого и три дня, никого не трогая, прижимал к нему свой раненый глаз. Тогда благословенный святой со своего воздушного седалища, («три фута в диаметре»), приказал положить на глаз дракона землю и воду, из которых вдруг показался шип (или кол) длиною в локоть; когда люди увидели это «чудо», они прославляли Господа. Что же касается благодарного дракона, то он встал и, «преклонившись перед Господом в течение двух часов, возвратился в свою пещеру»,[64] – надо полагать, наполовину обращенным в христианство.

А что мы должны думать о другом повествовании, не поверить в которое значит «рисковать своим спасением», как нам об этом сообщил один папский миссионер из ордена францисканцев? Когда Св. Франциск произносил проповедь в пустыне, то птицы слетелись к нему со всех четырех сторон света. Они пели и аплодировали каждой фразе; они спели хором святую обедню; наконец они разлетелись, разнося радостную весть (по всему свету). Кузнечик, воспользовавшийся отсутствием Святой Девы, которая обычно сопутствовала святому, целую неделю просидел, устроившись на голове «благословенного». Будучи атакован свирепым волком, святой, не имеющий никакого другого оружия, кроме крестного знамения, которое он сделал перед собой, вместо того, чтобы бежать, начал убеждать зверя. Втолковав ему, какое благо он извлечет из святой религии, Св. Франциск не переставал говорить до тех пор, пока волк не стал кротким, как ягненок и даже пролил слезы, раскаиваясь в своих прошлых грехах. В конце концов, он «протянул лапы в руки святого и следовал за ним как собака через все города, где тот проповедовал, и стал полухристианином».[65] Чудеса зоологии! лошадь превратилась в колдуна, а дракон и волк стали христианами!

Эти два анекдота, выбранные наудачу из сотен других, при сопоставлении остаются непревзойденными со стороны самых фантастических повествований языческих чудотворцев, магов и спиритуалистов! И все же, когда про Пифагора говорят, что он укрощал животных, даже диких зверей, одним только мощным гипнотическим влиянием, то половина католиков называет его наглым обманщиком, а остальные – колдуном, который творил чудеса в союзе с Дьяволом! Ни медведице, ни орлу, ни быку, про которых говорят, что Пифагор уговаривал их бросать едение бобов, – не приписывается, что они отвечали человеческими голосами, тогда как «черный ворон» Св. Бенедикта, которого он называл «братом», – спорит с ним и выкаркивает ответы, точно прирожденный казуист. Когда святой предлагает ему половину буханки отравленного хлеба, ворон приходит в негодование и упрекает его по-латыни, точно он только что окончил высшее учебное заведение по пропаганде!

Если нам станут возражать, что теперь «Золотая легенда» пользуется только половинной поддержкой церкви; и что известно, что она была собрана автором из другого собрания жизнеописаний святых, подлинность, которых большею частью не была установлена, – то мы можем доказать, что – по крайней мере, в одном случае – данная биография не есть компиляция легендарного материала, но история одного человека, написанная другим человеком, который был его современником. Годы тому назад Джортин и Гибонс наглядно доказали, что отцы раннего христианства имели обыкновение отбирать повествования – чтобы ими украшать жизнеописания своих апокрифических святых – у Овидия, Гомера, Ливия и даже из неписаных популярных легенд языческих народов. Но в вышеприведенных примерах дело обстоит иначе. Св. Бернар жил в двенадцатом веке, и Св. Доминик был почти современником автора «Золотой легенды». Де Веражин умер в 1298 г. и Доминик, чьи изгнания бесов и жизнь он так подробно описывает, учредил свой орден в первой четверти тринадцатого века. Кроме того, де Веражин сам был викар-генералом доминиканцев в середине того же века и поэтому описал чудеса, совершенные его героем и патроном всего спустя несколько лет после того, как они якобы происходили. Он писал о них в том же самом монастыре, и повествуя об этих чудесах, он, вероятно, имел под рукой полсотни человек-очевидцев образа жизни святого. И в таком случае, что мы должны думать о жизнеописателе, который серьезно описывает следующее: однажды благословенный святой был занят изучением, когда Дьявол, приняв вид блохи, начал надоедать ему. Он резвился и скакал по страницам его книги до тех пор, пока выведенный из терпения святой, хотя и не хотел быть нелюбезным даже по отношению к дьяволу, все же почувствовал себя вынужденным наказать его, припечатывая надоедливого дьявола к той же строчке, на которой он остановился, захлопывая книгу. В другой раз тот же самый дьявол появился в виде обезьяны. Он корчил такие рожи, что Доминик для того, чтобы избавиться от него, приказал дьяволу-обезьяне взять свечу и держать ее до тех пор, пока он не закончит чтение. Бедный бес так и сделал и держал свечу для Доминика, пока она не сгорела вся до кончика фитиля, и несмотря на жалобные крики и просьбы о милосердии, святой заставил его держать ее, пока его пальцы не догорели до костей!

Довольно! Одобрение, с каким эта книга была принята церковью и приписываемая ей своеобразная святость достаточны, чтобы показать, насколько ее покровители ценили правдивость. В заключение мы можем добавить, что квинтэссенция «Декамерона» Бокаччо покажется самой скромностью по сравнению с грязным реализмом «Золотой легенды».

Мы не можем глядеть без великого удивления на стремление католической церкви обращать индусов и буддистов в христианство. До тех пор, пока «язычник» держится за веру своих отцов, у него имеется, по крайней мере, одно заслуживающее искупления качество – он не стал отступником ради только одного удовольствия обменять один набор идолов на другой. В протестантизме он может найти некоторую новизну; ибо там он, по крайней мере, выигрывает сокращением его религиозных воззрений до их простейшего выражения. Но когда буддист предпочел обменять Сапоги Дагуна на Босоножки Ватикана или восемь волосков с головы Гаутамы и зуб Будды, производящие чудеса, на пряди волос христианского святого и зуб Иисуса, производящий значительно более глупые чудеса, – то у него нет основания, чтобы хвастать своим выбором. Про сэра Т. С. Рафлза рассказывают, что в своей речи, произнесенной в Литературном Обществе Явы, он рассказал следующий характерный эпизод:

«При посещении великого храма на холмах Нангасаки английский уполномоченный был принят с большим почетом со стороны почтенного патриарха северных провинций, человека восьмидесятилетнего возраста, который роскошно его угостил. При обходе дворов храма один из присутствующих английских офицеров необдуманно с удивлением воскликнул – „Иисус Христос“! Патриарх, полуповернувшись к нему, со спокойной улыбкой многозначительно поклонился и выразительно сказал: „Мы знаем вашего Иаса Христа! Но – не навязывайте нам его в наших храмах, и мы останемся друзьями“. И так, обменявшись сердечным пожатием рук, эти две противоположности расстались» [73].

Навряд ли имеется какое-либо донесение, присланное миссионерами из Индии, Тибета или Китая, в котором не было бы жалоб на дьявольское «неприличие» языческих ритуалов, на их прискорбное бесстыдство, которые все «наводят на мысль о поклонении дьяволу», как де Мюссе нам говорит. Навряд ли нас можно убедить, что нравственность язычников хоть сколько-нибудь улучшилась бы, если им была бы дана возможность свободно ознакомиться с жизнью, скажем, царя-псалмопевца, автора тех благозвучных «Псалмов», которые так восторженно повторяются христианами. Разница между Давидом, исполняющим фаллический танец перед святым ковчегом – эмблемой женского начала – и индусским вишнуистом, носящим ту же эмблему на лбу, – говорит в пользу первого только в глазах тех, кто не изучили ни древней веры, ни своей собственной. Когда религия, которая вынудила Давида отрезать и предъявить двести крайних плотей своих врагов, прежде чем он мог стать царским зятем [«1 Самуила», XVIII, 27], принята за образец христианами, то они поступили бы разумно, не бросая упреков в лицо язычникам, что их вера бесстыдная. Помня многозначительное изречение Иисуса, им следовало бы прежде вытащить бревно из собственного глаза, чем указывать на пылинку в чужом глазу. Сексуальный элемент настолько же заметен в христианстве, насколько он заметен в любой из «языческих религий». Несомненно, нигде в Ведах невозможно найти такой грубости и нескромности в выражениях, какую теперь исследователи обнаруживают по всей Моисеевой Библии.

Мало толку задерживаться на обсуждении вопросов, которые так мастерски были освещены анонимным автором, труд которого в прошлом году наэлектризовал Англию и Германию [259]; что же касается обсуждаемой нами отдельной темы, то самое лучшее будет порекомендовать прочесть ученые труды д-ра Инмана. Хотя труд этот односторонен и во многих местах несправедлив по отношению к древним языческим и еврейской религиям, факты, рассмотренные в «Языческом и христианском символизме», безупречны. Также мы не можем согласиться с некоторыми английскими критиками, которые обвиняют его в намерении уничтожить христианство. Если под христианством подразумеваются внешние формы религиозного поклонения, то он, несомненно, стремится к их разрушению, ибо в его глазах, так же как в глазах каждого истинно религиозного человека, изучавшего древние экзотерические верования и их символизм, – христианство есть чистое язычество, а католицизм с его идолопоклонством намного хуже и вреднее, чем индуизм в своем наиболее идолопоклонном аспекте. Но в то время, когда он осуждает экзотерические формы и разоблачает символы, автор вовсе не нападает на религию Христа, а на искусственную систему богословия. Мы позволим ему самому проиллюстрировать позицию его собственным языком, приводя цитату из его предисловия:

«Когда, благодаря проницательности какого-либо наблюдателя, обнаруживались вампиры», он говорит, «их, как нам говорят, с позором убивали посредством кола, который забивали в тело; но опыт показал, что они обладали такою цепкостью к жизни, что вставали снова и снова, несмотря на новые применения кола, и не успокаивались окончательно до тех пор, пока их не сожгли целиком. Подобным же образом возрожденное язычество, которое господствует над последователями Иисуса из Назарета, поднималось снова и снова после того, как его прокалывали. По-прежнему лелеемое многими, оно осуждается лишь немногими. Среди других обвинителей я возвышаю свой голос против язычества, которое так сильно присутствует в церковном христианстве, и сделаю все, что смогу, чтобы разоблачить обман. В одном повествовании о вампире в „Тхалаба“, написанном Саути, оживленное существо принимает вид горячо любимой девушки, и герой обязан собственной рукой убить ее. Он это делает; но когда он наносит удар по своей возлюбленной, он чувствует уверенность, что он убивает только демона. Подобно этому, стараясь уничтожить распространенное язычество, облекшееся в одежды христианства, и я не нападаю на действительную религию.[66] Мало найдется таких, которые будут обвинять в злых намерениях работника, очищающего грязь с поверхности прекрасной статуи. Могут быть люди слишком щепетильные, чтобы касаться противных тем, но даже они порадуются, когда кто-нибудь другой удалит грязь. Нужен такой мусорщик» [424, c. XVI].

Но разве это только идолопоклонники и язычники, кого католики преследуют и о ком они, подобно Августину, вопиют Богу: «О, мой Боже! я так хочу, чтобы враги Твои были убиты(?)». О, нет! их стремления больше проникнуты духом Моисея и Каина. Именно против своих ближайших родственников по вере, против своих братьев – раскольников – вот, против кого они теперь интригуют за теми стенами, которые укрывали любителей убивать – Борджиа. Лавры детоубийственных, отцеубийственных и братоубийственных пап оказались подходящими советниками Каинам из Кастелфидардо и Ментаны. Теперь настала очередь славянских христиан, восточных схизматиков – филистимлян греческой церкви.

Его святейшество Папа, после того, как исчерпал, в метафоре самовосхваления, все возможные приравнивания себя к великим библейским пророкам, наконец, действительно уподобился библейскому патриарху Иакову, «боровшемуся со своим Богом». Он теперь увенчивает здание католической набожности открытыми симпатиями к туркам! Наместник Бога на Земле провозглашает свою непогрешимость тем, что в истинно-христианском духе одобряет деяния мусульманского Давида, современного башибузука, и кажется, что ничем невозможно доставить большего удовольствия его святейшеству, как преподнесением ему в подарок последним несколько тысяч болгарских или сербских «крайних плотей». Верная своей политике быть чем угодно и для кого угодно, лишь бы в пользу своих интересов. Римская церковь, пока мы пишем эти строчки (1876 г.), благожелательно взирает на зверства в Болгарии и Сербии и, вероятно, маневрирует с Турцией против России. Лучше ислам и ненавистный до сих пор полумесяц над гробницей христианского бога, чем Греческая церковь, признанная в Константинополе и Иерусалиме государственною религиею. Подобно дряхлому и беззубому бывшему тирану в изгнании, Ватикан рад ухватиться за любой союз, который обещает если и не восстановления его власти, то хоть ослабления своего противника. Топором, которым когда-то размахивали его инквизиторы, он теперь потихоньку играет, ощупывая его лезвие, ожидая и надеясь, хотя и надеяться не на что. В свое время папская церковь ложилась со странными постельными товарищами, но никогда раньше она не падала так низко, чтобы давать свою моральную поддержку тем, кто в течение 1200 лет плевали ей в лицо, называли ее последователей «неверными собаками», отвергали ее учения и не признавали божественности в ее Боге!

Пресса даже католической Франции в значительной степени восстала против такого унижения достоинства и открыто обвиняет ультрамонтистов католической церкви и Ватикан в том, что они в нынешней восточной борьбе стали на сторону магометан против христиан. «Когда министр иностранных дел во Французском Законодательном собрании сказал несколько сочувственных слов в пользу греческих христиан, ему аплодировали только либеральные католики; ультрамонтисты же приняли его холодно», пишет французский корреспондент в нью-йоркской газете.

«Настолько это было заметно, что М. Лемуан, известный издатель большого либерально-католического журнала «Debats», счел нужным сказать, что Римская церковь почувствовала большие симпатии к мусульманам, чем к схизматикам-христианам точно так же, как она предпочла неверного протестанту. «За всем этим скрывается», говорит этот писатель, «большое сродство между Syllabus и Кораном и между двумя главами правоверных. Эти две системы одной и той же природы, и они объединены на общей основе одной и неизменяемой теории». Подобно этому в Италии король и либеральные католики питают горячие симпатии к несчастным христианам, тогда как папа и ультрамонтанисты, как полагают, склонны к магометанам».

Цивилизованный мир все еще может ожидать появления материализовавшейся Девы Марии среди стен Ватикана. Часто повторявшееся в средние века «чудо» явления Беспорочной Посетительницы недавно было инсценировано в Лурде, и почему бы его не повторить еще раз в качестве coup de grвce по всем еретикам, раскольникам и неверным? Чудотворную восковую свечу все еще можно видеть в Аррасе, главном городе Артуа; и при каждом новом бедствии, угрожающем ее возлюбленной церкви, «Благословенная Госпожа» появляется лично и зажигает ее своею прекрасною рукою на виду целой «биологизированной» конгрегации. Этого рода «чудо», совершаемое римско-католической церковью, говорит Э. Уорсли, «было самым верным, и никогда никто в нем не сомневался» [442, с. 64]. Также частная переписка, которою «Святая Дева» удостаивает своих друзей, не подвергалась сомнениям. В архивах церкви имеются от нее два драгоценных послания. Первое якобы является ответом на письмо, адресованное ей Игнацием. Она подтверждает все, узнанное ее корреспондентом от «ее друга» – подразумевая апостола Иоанна. Она велит ему крепко соблюдать свои обеты и в качестве ободрения добавляет: «Я и Иоанн вместе придем навестить вас».[67]

Об этом наглом обмане ничего не было известно до тех пор, пока письма не были опубликованы в Париже в 1495 году. Полюбопытней случайности они появились в то время, когда начались угрожающие исследования по поводу подлинности четвертого Синоптика. Но кто же мог сомневаться после получения такого подтверждения из Главного Штаба! Но кульминация бесстыдства была увенчана в 1534 году, когда было получено второе письмо от «Посредницы», которое больше звучит как донесение агента-лоббиста собрату-политикану. Оно было написано на превосходном латинском языке и найдено в соборе Мессины вместе с изображением, о котором говорится в письме. Содержание его следующее:

«Дева Мария, Мать Спасителя Мира, шлет Епископу, Духовенству и другим верным Мессины здоровье и благословение от себя и сына.[68]

Поскольку вы проявили заботливость, установив почитание меня; то теперь я ставлю вас в известность, что поступив таким образом, вы снискали у меня большую благосклонность. Я долго и с болью раздумывала о вашем городе, подвергнутом многим опасностям из-за его близости к огню Этны и часто заговаривала об этом со своим сыном, так как он был раздосадован на вас из-за того, что вы пренебрегаете почитанием меня, и ему было безразлично мое ходатайство. Однако, теперь, когда вы образумились и, к счастью, начали почитать меня, он даровал мне право стать навечно вашей покровительницей; но в то же самое время я предупреждаю вас – позаботьтесь насчет того, что вы собираетесь делать, чтобы у меня впоследствии не было причины раскаиваться в своей любезности к вам. Молитвы и праздники, установленные в честь меня, нравятся мне чрезвычайно (vehementer), и если вы с верою будете усердствовать в этом, то, при условии, что вы изо всех сил будете противодействовать еретикам, которые ныне распространяются по всему миру, чем создают угрозу почитанию меня и других святых, как мужских, так и женских, – вы постоянно будете пользоваться моей защитой.

В знак этого соглашения посылаю вам с Небес изображение меня самой, сделанное небесными руками, и если вы будете держать его в почете, на которое оно имеет право, это будет для меня доказательством вашего послушания и вашей веры. До свидания. Датировано в Небесах, сидя у трона моего сына, в декабре 1534 года от его воплощения».

ДЕВА МАРИЯ

Читатель должен понять, что этот документ не есть антикатолическая подделка. Автор, от которого он взят,[69] говорит, что подлинность этого послания «удостоверена самим Епископом, его викар-гекералом, секретарем, шестью канониками Мессинского Собора; все они подписали удостоверение своими именами и подтвердили это присягой.

«Как письмо так и изображение были найдены на высоком алтаре, куда они были положены ангелами с небес».

Церковь, должно быть, достигла последней ступени деградации, когда ее духовенство могло прибегнуть к такому святотатственному трюкачеству, как бы ни принял это народ.

Нет! Подальше от такой религии – она не для человека, чувствующего в себе бессмертный дух! Никогда не было и никогда не будет истинно философского ума ни языческого, ни иудейского, ни христианского, который не пошел бы одним и тем же путем мышления. Гаутама Будда отображен в наставлениях Христа; Павел и Филон Иудей суть верные отголоски Платона; и Аммоний Саккас и Плотин приобрели бессмертную славу объединением учений всех этих великих учителей истинной философии. «Испытывай все, и крепко удерживай то, что хорошо» – должно бы быть девизом всех братьев на земле. Но не так обстоит дело с толкователями Библии. Семя Реформации было посеяно в тот день, когда вторая глава «Соборного Послания Иакова» пришла в столкновение с одиннадцатой главой «Послания Евреям» в том же самом Новом Завете. Тот, кто верит в Павла, не может верить в Иакова, Петра и Иоанна. Последователи Павла, чтобы оставаться христианами вместе со своим апостолом, должны «открыто» выступать против Петра; и если Петр «был виноват» и был неправ, тогда, значит, он не был непогрешимым. И как же тогда его наследник (?) может хвалиться непогрешимостью? Каждое царство, разделившееся против себя, приходит к разрушению; каждый дом, разделившийся против себя, должен пасть. Множество хозяев оказалось настолько же губительным в религии, насколько и в политике. То, что проповедовал Павел, проповедовали все мистические философы.

«Поэтому стойко держитесь за свободу, которую Христос нам дал, чтобы не быть опять вовлеченными в рабство!» – восклицает честный апостол-философ; и добавляет как бы в пророческом вдохновении: «Но если вы будете кусать и пожирать один другого, то берегитесь, как бы вы совсем не пожрали один другого».

Что неоплатоников не всегда презирали и обвиняли в поклонении демонам, свидетельствует то, что Римская церковь заимствовала даже самые их обряды и теургию. Идентичные вызывания и заклинания языческих и еврейских каббалистов теперь повторяются христианскими изгонителями бесов, а теургия Ямвлиха принята слово в слово.

«Хотя платоники и христиане-последователи Павла в первых веках отличались друг от друга», – пишет профессор А. Уайлдер, – «многие из выдающихся учителей новой веры были глубоко проникнуты философским духом. Синезий, епископ Сирены, был учеником Ипатии. Св. Антоний повторял теургию Ямвлиха. Логос или слово «Евангелия от Иоанна» было гностической персонификацией. Климент Александрийский, Ориген и другие отцы много пили из источников философии. Идея аскетизма, увлекшая церковь, была той идеей, которую осуществлял Плотин… в течение всех средних веков выделялись люди, воспринявшие внутренние доктрины, которые провозглашались прославленным учителем Академии».[70]

Чтобы обосновать наше обвинение, что Латинская церковь, прежде чем посылать проклятия на их светлые головы, украла у каббалистов и теургов их магические ритуалы и церемонии, – мы переведем для читателя отрывки видов заклинаний, применяемых каббалистами и христианами. Идентичность во фразеологии может, возможно, раскрыть одну из причин, почему Римская церковь всегда желала держать своих верующих в незнании значения латинских молитв и ритуала. Только непосредственно заинтересованные в этом обмане имели возможность сопоставлять ритуалы церкви и ритуалы магов. Лучшим знатоком латыни вплоть до сравнительно недавнего времени являлись или церковники или люди, зависящие от церкви. Простые люди не умели читать латынь, а если и умели, то чтение книг по магии было запрещено под страхом предания анафеме и отлучения от церкви. Коварная выдумка исповедальни делала почти невозможным заглянуть, даже тайно, в то, что священники называли grimoire (сатанинскими письменами) или «Ритуал магии». Чтобы застраховаться еще лучше, церковь начала уничтожать или скрывать все подобного рода источники, до каких только могли дотянуться ее руки.

Последующее переведено из «Каббалистического ритуала» и из ритуала, который общеизвестен под названием «Римского ритуала». Последний был объявлен в 1851 и 1852 г. под санкцией кардинала Энгельберта, архиепископа Малине и архиепископа Парижа. Говоря о нем, демонолог де Мюссе сказал: «Это ритуал Павла V, пересмотренный наиболее ученым из современных пап, современником Вольтера, Бенедиктом XIV».[71]

Заклинание соли

Жрец-маг благословляет Соль и говорит: «Тварь Соли,[72] да пребудет в тебе МУДРОСТЬ (Бога); и пусть она предохранит от всякой испорченности наши умы и тела. Через Хохмаэля ([…], Бог мудрости) и власть Руах Хохмаэля (Дух Святого Духа) пусть Духи материи (плохие духи) перед этим отступят… Аминь».

Заклинание воды (и пепла)

«Тварь Воды, я заклинаю тебя… тремя именами, которые суть Нецах, Ход и Иерод (каббалистическая троица), в начале и в конце, Альфой и Омегой, которые пребывают в духе Азота (Святой Дух или „Мировая Душа“), я заклинаю тебя… Блуждающий орел, да понудит тебя Господь крыльями быка и его пламенным мечом» (Херувим, поставленный у восточных врат Эдема).

Изгнание элементального духа

«Змей, во имя Тетраграмматона, Господа; Он приказывает тебе ангелом и львом».

«Ангел тьмы, повинуйся и уйди с этой святою (заклятою) водою. Орел в цепях, повинуйся этому знаку и отступи перед дыханием. Движущийся змей, ползи у моих ног или примешь мучение от этого священного огня и испаришься перед этим священным воскурением. Пусть вода вернется к воде (элементальный дух воды); пусть огонь горит и воздух циркулирует; пусть земля возвращается к земле силою пентаграммы, которая есть Звезда Утра, и во имя тетраграмматона, которое начертано в центре Креста Света. Аминь».

Заклинание соли[73]

Священник благословляет Соль и говорит: «Тварь Соли, я заклинаю тебя именем Бога Живого… стань здоровием души и тела! Куда бы тебя ни бросили, пусть нечистые духи будут обращены в бегство… Аминь».

Заклинание воды

«Тварь воды, именем Всемогущего Бога, Отца, Сына и Святого Духа… будь заклят… я заклинаю тебя во имя Агнца… (маг говорит – быка или вола – per alas Tauri), Агнца, попирающего василиска и аспида, и сокрушающего под своей пятой льва и дракона».

Изгнание Дьявола

………………………….

«О, Господи, пусть тот, который приносит с собою ужас, убежит, пораженный, в свою очередь, ужасом и разбитый… О, ты, кто есть Древний Змей… трепещи перед рукой того, кто, восторжествовав над муками ада (?) devictis gemitibus inferni, возвратил души к свету… Чем больше ты будешь опускаться, тем ужаснее будет твоя мука… от Него, кто царствует над живыми и мертвыми… и кто будет судить век огнем, saeculum per ignem, и т. д. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь».[74]

Нет надобности еще дольше испытывать терпение читателя, хотя мы можем умножить примеры. Не следует забывать, что мы приводили цитаты из самого последнего, пересмотренного издания «Ритуала», издания 1851-2 г. Если бы мы обратились к предыдущему изданию, мы обнаружили бы значительно более поразительное сходство, не только во фразеологии, но и в формах церемоний. Для целей сравнения мы даже не воспользовались ритуалом церемониальной магии христианских каббалистов средних веков, в котором язык, переделанный по образцу веры в божественность Христа, за исключением случайных выражений местами, идентичен с «Католическим ритуалом».[75] Последний однако, вносит одно улучшение, за оригинальность которого вся честь принадлежит церкви. Несомненно, ни в одном ритуале магии такой фантастики не найти:

«Дай место», – говорит он, обращаясь к «Демону», – «дай место Иисусу Христу… ты, грязная, вонючая и дикая скотина… что – бунтовать? Слушай и трепещи, Сатана, враг веры, враг человеческого рода, проводник смерти… корень всякого зла, подстрекатель порока, дух зависти, источник жадности, причина раздора, князь человекоубийства, которого проклинает Бог; породитель кровосмешения и святотатства, изобретатель всех непристойностей, профессор самых отвратительных деяний и великий мастер еретиков (!!) (Doctor Hoereticorum!) Что!.. ты все еще стоишь? Ты осмеливаешься сопротивляться, но знаешь ли ты, что Христос, наш Господь, идет сюда?.. Дай место Иисусу Христу, дай место Святому Духу, который через Своего святого апостола Петра посрамил тебя перед публикой в лице Симона Волхва» (te manifeste stravit in Simone Mago).[76]

После такого дождя оскорблений никакой хоть сколько-нибудь уважающий себя дьявол не останется в такой компании, если только, конечно, он не итальянский либерал или сам король Виктор Эмануил, так как и тот и другой, благодаря папе Пию IX, стали анафемонепроницаемыми.

Слишком уж нехорошо кажется так сразу отнять у Рима все его символы; но надо проявить справедливость по отношению к ограбленным иерофантам. Задолго до того, как Крест был принят в качестве христианского символа, им пользовались как тайным опознавательным знаком неофиты и адепты. Леви говорит:

«Знак Креста, принятый христианами, не принадлежит исключительно им. Он также каббалистичен, и представляет собою противодействие и четверичное уравновесие элементов. По оккультному стиху из «Патера», на который мы обратили внимание в другом труде, мы видим, что первоначально было два способа выполнения его или, по крайней мере, две, очень различные формулы для выражения его смысла: одна для жрецов и посвященных, другая, дававшаяся неофитам и профанам. Так, например, посвященный, поднося руку ко лбу говорит: Тебе; затем добавляет – принадлежит; и, неся руку к своей груди, добавлял – царство; затем к левому плечу – справедливость; и к правому плечу – милосердие. После чего он соединял обе руки, добавляя – во всех зарождающихся циклах – «Tibi sunt Malchut, et Geburah et Chassed per Aeonas»; – это есть абсолютно и высоко каббалистический знак креста; смысл которого, вследствие профанации гностицизма, был совершенно утрачен воинствующей и официальной церковью» [157, т. II, с. 88].

Как фантастично поэтому утверждение Отца Вентуры, что когда Августин был манихейцем, философом, невежественным и отказывающимся смириться перед величием «великого христианского откровения», то он ничего не знал, не понимал ничего о Боге, человеке и вселенной, «…он оставался бедным, малым, темным, бесплодным и ничего не писал, не совершал ничего действительно великого или полезного». Но как только он стал христианином «…сила его рассуждений и интеллект, просветившись у светила веры, возвысили его до самых тончайших высот философии и богословия». И другое его утверждение, что Августинов гений в результате этого «развернулся во всем своем величии и изумительной плодотворности… его ум засиял с такой огромной силой, которая, отразившись в его бессмертных писаниях, никогда не переставала в течение четырнадцати веков освещать церковь и мир!»[77]

Каким был Августин в качестве манихейца – открывать это мы предоставляем Отцу Вентуре; но что его вступление в христианство принесло постоянную вражду между богословием и наукой, это вне всякого сомнения. Будучи вынужденным признаться, что «возможно, что в учениях язычников есть кое-что и божественное и истинное», он тем не менее заявил, что за их суеверие, идолопоклонство и гордость следует их «ненавидеть, и если они не исправятся, – наказывать божественным судом». Это дает нам ключ к пониманию всей дальнейшей политики христианской церкви – даже до нашего времени. Если язычники не хотели вступить в церковь, то все, что было божественное в их философии, должно было свестись на нет, и гнев божий должен был разразиться над их головами. К каким последствиям это привело, об этом в сжатых выражениях говорит Дрейпер:

«Никто не сделал больше, чем этот Отец для того, чтобы создать антагонизм между наукой и религией; главным образом это был он, кто отвел Библию в сторону от ее истинного назначения – быть руководством к чистоте жизни – и поставил се в опасное положение быть судьею человеческих познаний, наглым тираном над человеческим умом. Раз пример был показан – недостатка в последователях уже не было; труды греческих философов были заклеймлены как профанические; необыкновенно славные достижения Музея Александрии были упрятаны от взоров облаком невежества, мистицизма и неподдающегося пониманию жаргона, из которого очень часто вспыхивали разрушительные молнии церковной мстительности» [48, с. 62].

Августини Киприан [444, кн. VI, гл. XIIV] признают, что Гермес и Хостанес верили в одного истинного бога; первые два точно так же, как и двое язычников, утверждали, что он незрим и непостижим иначе, как только духовно. Кроме того, мы приглашаем любого разумного человека – лишь бы он не был религиозным фанатиком – чтобы он, после прочтения отрывков, на удачу избранных из трудов Гермеса и Августина, касающихся божества, – решил, который из этих двух дает более философское определение «незримого Отца». У нас есть, по крайней мере, один известный писатель, который придерживается нашего мнения. Дрейпер называет письменные произведения Августина «напыщенной беседой» с Богом; «бессвязным сном» [48, с. 37].

Отец Вентура показывает этого святого представляющим изумленному миру «самые тончайшие высоты философии». Но тут опять выступает тот же самый беспристрастный критик, который высказывает по отношению упомянутого колосса философии отцов церкви следующие замечания:

«Неужели ради этой нелепой системы, этого продукта невежества и наглости, надо было отказаться от трудов греческих философов? Не было преждевременности в том, что великие критики, появившиеся во время Реформации, путем сравнения трудов этих писателей поставили их на надлежащее место и научили нас взирать на них с презрением» [48, с. 37].

Обвинять таких людей как Плотин, Порфирий, Ямвлих, Аполлоний и даже Симон Волхв в том, что они заключили договор с Дьяволом, существует ли этот персонаж или нет, – настолько абсурдно, что почти не требует опровержения. Если Симон Волхв – наиболее проблематичный изо всех в историческом смысле – когда-либо существовал иначе, как только в разгоряченной фантазии Петра и других апостолов, то он, очевидно, был ничуть не хуже любого из своих противников. Расхождения в религиозных воззрениях, как бы велики они ни были, недостаточны per se, чтобы из-за них одного человека отправить в небеса, а другого – в ад. Такие немилосердные и безапелляционные доктрины можно было преподавать в средние века, но теперь уже слишком поздно, даже для церкви, выдвигать вперед это традиционное пугало. Исследования начинают выявлять такое, что если оно подтвердится, то навлечет вечный позор на церковь апостола Петра, чье самое навязывание себя этому ученику должно рассматриваться как наиболее недоказанное и недоказуемое утверждение католического духовенства.

Анонимный автор «Сверхъестественной религии» упорно старался доказать, что под именем Симона Волхва мы должны подразумевать апостола Павла, чьи Послания были тайно, также как и открыто, оклеветаны Петром, который осуждал их, как содержащих «слаборазумную ученость». Апостол неевреев был смелый, откровенный, искренний и очень ученый; апостол Обрезания же был трусливый, осторожный, неискренний и очень невежественный. Что Павел частично, если и не полностью, был посвящен в теургические мистерии, – почти нет сомнений. Его язык, фразеология, настолько своеобразная и присущая греческим философам, некоторые выражения, употребляемые только посвященными – все это является верными отличительными признаками, ведущими к такому заключению. Наше подозрение было подкреплено талантливой статьей в одном из нью-йоркских периодических изданий, озаглавленной «Павел и Платон»,[78] в которой автор выдвигает одно замечательное и для нас весьма ценное наблюдение. Он показывает, как изобилуют «Послания к Коринфянам» Павла выражениями, навеянными сабазийскими и элевсинскими посвящениями, и лекциями (греческих) философов. Он (Павел) характеризует себя как idiotes, т. е. как человека, неискусного в Слове, но не в гнозисе, или философской учености. «Мудрость же мы проповедуем между совершенными», – пишет он, – «но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую… никто из властей века сего не познал». [1 Коринф., II, 6-8]

Что же другое мог этот апостол подразумевать под этими недвусмысленными словами, как не то, что он сам, как принадлежащий к мистам (посвященным), говорил о вещах, показываемых и объясняемых только в мистериях? «Премудрость Божия, которую никто из властей века сего не познал», очевидно, имеет какое-то непосредственное отношение к Базилею элевсинского посвящения, который знал. Этот Базилей принадлежал к окружению великого иерофанта и был одним из архонов Афин; в качестве такового он был одним из главных мистов и принадлежал ко внутренним мистериям, к которым только очень избранное и малое количество получало доступ.[79] Должностные лица, заведовавшие элевсиниями, назывались архонами.

Другим доказательством, что Павел принадлежал к кругу «посвященных», является следующий факт. У апостола голова была острижена в Сенхрее (где был посвящен Луций, Апулей), так как «он дал обет». Назары – или отделенные – как мы читаем в иудейских Писаниях, должны были остричь свои волосы, которые они носили длинными и, которых «бритва не должна была касаться» во всякое другое время, и приносить их в жертву на алтарь посвящения. А назары представляли собою класс халдейских теургов. Мы в дальнейшем докажем, что Иисус принадлежал к этому классу.

Павел заявляет, что:

«Я, По данной мне от Бога благодати, ака мудрый [мастер-] строитель, положил основание» [1 Коринф., III, 10].

Это выражение, мастер-строитель, употребленное только один раз во всей Библии и, употребленное Павлом, может рассматриваться, как целое откровение. В мистериях третья часть священных обрядов называлась «эпоптейя», или откровение, допуск к тайнам. В сущности это означает высшую стадию божественного ясновидения, когда все, относящееся к этой земле, исчезает и земное зрение парализовано, и душа, чистая и свободная, соединяется со своим Духом или Богом. Но действительное значение этого слова будет «надсмотр», от οπτομαι – Я вижу сам. В санскрите слово эвапто имеет то же самое значение, так же и обретать.[80] Слово эпоптейя есть составное слово от επί – на, и οπτομαι – смотреть, или надзиратель, надсмотрщик, – также употребляющееся, как мастер-строитель. Титул мастера-каменщика в франкмасонстве произошел от этого слова в том смысле, как оно употреблялось в мистериях. Поэтому, когда Павел титулует себя «мастером-строителем», то он употребляет слово преимущественно каббалистическое, теургическое и масонское, которое не употреблял ни один другой апостол. Таким образом он объявляет себя адептом, имеющим право посвящать других.

Если мы продолжим поиски в этом направлении с такими верными путеводителями как греческие мистерии и «Каббала» перед нами, то будет легко раскрыть тайную причину, почему Петр, Иоанн и Иаков так ненавидели и преследовали Павла. Автор «Откровения» был еврейским каббалистом pur sang, со всею ненавистью, унаследованною им от своих праотцов, по отношению к мистериям.[81] Его зависть в течение земной жизни Иисуса простиралась даже на Петра; и только после смерти их общего учителя мы видим, как эти два апостола – из которых первый носил митру и Петалун еврейского раввина – яростно стали проповедовать обряд обрезания. В глазах Петра Павел, который унизил его, и который, как он чувствовал, намного превосходил его по части «греческой учености» и философии, естественно должен был показаться магом, человеком, осквернившимся «Гнозисом», «мудростью» греческих мистерий – отсюда, возможно, и «Симон[82] Волхв».

Что касается Петра, критика Библии показала, что, по всей вероятности, он не имел никакого другого отношения к основанию латинской церкви в Риме, как только то, что он дал этой церкви предлог, за который так охотно ухватился коварный Ириней – предлог наделения этой церкви новым именем для этого апостола – Петра или Киффа – именем, которое путем легкой игры словами могло удачно быть связано с «Петрома». Петрома – это была пара каменных скрижалей, употребляемых иерофантами при посвящениях во время завершающейся мистерии. В этом кроется секрет претендования Ватикана на трон Петра.

Как профессор Уайлдер удачно выразил:

«В восточных странах название […] Петер (на финикийском и халдейском языках – истолкователь), очевидно, было титулом этого персонажа (иерофанта)… В этих фактах что-то напоминает о своеобразных обстоятельствах Моисеева Закона… а также о притязаниях папы быть наследником Петера, иерофантом или истолкователем христианской религии».[83]

Как за таковым, мы должны признать за ним до некоторой степени право быть таким толкователем. Латинская церковь преданно сохранила в своих символах, обрядах, церемониях, архитектуре и даже в самих одеяниях своего духовенства традицию языческого культа – публичных или экзотерических церемоний, мы должны добавить; ибо иначе ее догмы имели бы в себе больше смысла и содержали бы меньше кощунства против величия верховного и незримого Бога.

Надпись, обнаруженная на гробе царицы Ментухепты, одиннадцатой династии (2250 г. до Р. X.), списанная, как теперь оказалось, с семнадцатой главы «Книги Мертвых» (датированной не позднее 4500 г. до Р. Х.), более чем многозначительна. Этот монументальный текст содержит в себе группу иероглифов, которые в переводе читаются так:

PTR. RF. SU.

Peter. ref. su.

Барон Бунзен показывает эту священную формулу, перемешанную с целым рядом примечаний и различных толкований, на памятнике сорокавековой давности.

«Это равносильно высказыванию, что эта запись (правильное толкование) в то время уже перестала быть понятной… Мы просим наших читателей понять», – добавляет он, – «что священный текст, гимн, содержащий слова ушедшего духа, существовал в таком виде около 4000 лет тому назад… и был полностью непонятным для царских писцов» [74, т. V, с. 90].

Что он был непонятным для непосвященных, так же доказывается окружающими его путанными и противоречивыми толкованиями, как и тем, что он представлял собою «тайное» слово, известное иерофантам храмов и, кроме того, это было слово, избранное Иисусом для обозначения должности, на которую он назначил одного из своих апостолов. Это слово, ПТР, было частично истолковано, благодаря другому слову, подобным же образом написанному в другой группе иероглифов на стелле; грифом ему служило изображение открытого глаза.[84] Бунзен упоминает другое истолкование ПТР – «показывать».

«Мне кажется», – говорит он, – «что наш ПТР есть буквально старый арамейский и еврейский „Патар“, который встречается в повествовании Иосифа в качестве специального слова для понятия истолкование, откуда и слово питрум представляет термин для означения истолкования какого-либо текста, сна» [74], т. V, с. 90].

В одной рукописи первого века, комбинации демотического и греческого текстов,[85] которая, по всей вероятности, является одною из тех немногих, которым чудом удалось спастись от христианского вандализма второго и третьего веков, когда все такие драгоценные рукописи сжигались, как магические, в нескольких местах мы встречаем фразу, которая, возможно, может пролить некоторый свет на этот вопрос. Одного из главных героев этой рукописи, на которого постоянно ссылаются как на «иудейского просветителя» или посвященного, Τελειωτής, заставляют сообщаться только со своим Патар; последнее написано халдейскими буквами. Один раз последнее слово соединено с именем Шимеон. Несколько раз этот «Просветитель», который редко нарушает свое созерцательное одиночество, показан обитающим в Κρύπτη (пещере), и учащим множества устремленных ученых, стоящих вне, не устно, но через своего Патар. Последний воспринимает слова мудрости, прикладывая свое ухо к круглому отверстию в перегородке, которая скрывает учителя от своих слушателей, и затем передает их вместе с объяснениями и примечаниями толпе. Это был метод преподавания, которым, с небольшим изменением, пользовался Пифагор, который, поскольку нам известно, никогда не позволял своим неофитам видеть его в течение лет испытательного периода, но наставлял их из-за занавеси в своей пещере.

Но, независимо от того, идентичен ли «Просветитель» греко-демотической рукописи с Иисусом или нет, остается факт, что мы находим его выбравшим «таинственное» обозначение для кого-то, которого католическая церковь впоследствии заставляет выступать в качестве привратника Царствия Небесного и истолкователя воли Христовой. Слово Патар или Петер ставит и учителя и ученика в круг посвящения и соединяет их с тайной доктриной. Великий иерофант древних мистерий никогда не позволял кандидатам видеть или слышать его лично. Он был deus ex machina, руководящее, но невидимое божество, изрекающее свою волю и наставления через вторых лиц; и спустя 2000 лет, мы открываем, что Далай-ламы Тибета веками придерживались той же традиционной программы в течение наиболее значительных религиозных мистерий ламаизма. Если Иисус знал тайное значение титула, данного им Симону, то он должен был быть посвященным; иначе он не узнал бы этого; и если он был посвященным пифагорейских ессеев, халдейских магов, или египетских жрецов, то преподаваемое им учение было лишь частью тайной доктрины, преподаваемой языческими иерофантами немногим избранным адептам, допущенным в священное святилище.

Но этот вопрос мы будем обсуждать в дальнейшем. Пока что мы постараемся коротко указать на чрезвычайное сходство – или скорее, идентичность, мы сказали бы – обрядов и церемониальных одеяний христианского духовенства и одеяний священнослужителей древних вавилонян, ассирийцев, финикиян, египтян и других язычников седой древности.

Если бы мы захотели отыскать модель папской тиары, то нам следует искать ее в летописях древнеассирийских табличек. Мы приглашаем читателя обратить внимание на иллюстрированный труд д-ра Инмана «Языческий и христианский символизм». На шестьдесят четвертой странице он легко в головном уборе наследника Св. Петра опознает прическу, носимую богами и ангелами в древней Ассирии,

«где она появляется увенчанной эмблемой мужской троицы» (христианским Крестом). «Мы можем упомянуть мимоходом», – добавляет д-р Инман, – «что как представители Римской церкви взяли себе митру и тиару от „проклятых потомков Хама“, также они взяли епископский посох от авгуров Этрурии и художественную форму, в которую они облекают своих ангелов, – от живописцев и делателей урн Magna Grecia и Центральной Италии».

Будем ли мы продолжать наши исследования дальше, чтобы отыскать такого же рода подтверждения в отношении нимбов и тонзур католических священников и монахов?[86] Мы найдем неопровержимые доказательства, что они являются солнечными эмблемами. Найт в своем «Old England Pictorially Illustrated» приводит рисунок Св. Августина, изображающий древнего христианского епископа в одеянии, вероятно, носимом самим этим великим «святым». Pallium или древняя епитрахиль епископа, является женским знаком, когда его носит жрец во время богослужения. На картине Св. Августина эта епитрахиль украшена буддийскими крестами и всею своею внешностью она представляет египетское Т (тау), слегка принявшее вид буквы Y.

«Ее нижний конец является знаком мужской триады», – говорит Инман, – «указательный палец правой руки (фигуры) протянут подобно ассирийскому жрецу, воздающему почести роще… Когда мужчина носит pallium во время богослужения, он становится представителем троичности в единстве, арба или мистическими четырьмя».[87]

«Беспорочна наша Владычица Изида», – гласит надпись вокруг выгравированных Сераписа и Изиды, описанная Кингом в книге «Гностики и то, что от них осталось», «H KYPIA ICIC AГNH»… – те же самые выражения, впоследствии приложенные к тому персонажу (к Деве Марии), которая унаследовала от нее форму, титулы, символы, ритуалы и церемонии… Таким образом ее последователи перенесли в новое духовенство прежние знаки своей профессии, обязательство соблюдения целомудрия, тонзуру, стихарь, упустив при этом к сожалению, частые омовения, предписанные древним верованием». «„Черные Девы“, пользующиеся таким почитанием в некоторых французских соборах… оказались, когда их, наконец, критически обследовали, базальтовыми статуями Изиды!» [410, c. 71]

Перед местом поклонения Юпитеру Аммону были подвешены звенящие колокольчики, по звуку которых жрецы составляли предсказания; «золотой колокольчик и гранат… кругом по кайме одеяния», – нашло свое выражение у евреев Моисея. Но в буддийской системе, во время религиозных служении, богов из Дэва-Локи всегда вызывают и приглашают спуститься на алтари посредством звона колоколов, подвешенных в пагодах. Колокол священной скрижали Шивы в Кухаме описан в Кайласе, и каждая буддийская вихара и монастырь имеют свои колокола.

Таким образом мы видим, что употребляемые христианами колокола пришли к ним непосредственно от буддистов Тибета и Китая. Бусы и четки имеют то же самое происхождение; буддийские монахи пользуются ими уже больше 2300 лет. В определенные дни Лингамы в индусских храмах украшаются большими ягодами с дерева, посвященного Махадеве, которые нанизываются, как четки. Титул «монахиня» [ «num»] является египетским словом того же значения; христиане даже не потрудились перевести слово Nonna. Ореол святых изображался допотопными художниками Вавилона каждый раз, когда они хотели почтить или обожествить голову смертного. На одной знаменитой картине в «Индусском пантеоне» Мура, под названием «Дэваки нянчит младенца – Кришну», индусская Дева изображена сидящей на диване с младенцем Кришной. Ее волосы зачесаны назад; длинная вуаль и золотистый ореол вокруг головы Девы, также как вокруг головы Индусского Спасителя – поразительны. Никакой католик, как бы он ни был сведущ в тайном символизме иконологии – ни на мгновение не поколебался бы почтить в этой святыне Деву Марию, матерь его Бога![88] В Индур Суба, южном входе пещер Эллоры, до сегодняшнего дня можно видеть фигуру жены Индры, Индрани, сидящую со своим сыном-богом – она указывает пальцем на небо таким же точно жестом, как итальянская Мадонна с младенцем. В книге «Языческий и христианский символизм» автор поместил фигуру средневековой деревянной резьбы – подобную тем, какие мы видели дюжинами в старых псалтырях – в которых Дева Мария со своим младенцем изображена как Царица Небесная, на лунном серпе, эмблеме девственности. «Находясь перед солнцем, она почти затмевает его свет. Ничто более этого не может полнее отождествить христианскую матерь с ребенком с Изидой и Гором, Иштар, Венерой, Юноной и целой армией других языческих богинь, которых называли „царицами небесными“, „царицами вселенной“, „божьими матерями“, „супругами бога“, „небесными девами“, „небесными миротворцами“ и т. д.».[89]

Такие картины не являются чисто астрономическими. Они представляют мужского бога и женскую богиню, как солнце и луну в соединении, «соединение триады с единицей». Рога коровы на голове Изиды имеют то же самое значение.

И так выше, ниже, во вне и внутри христианской церкви, в одеяниях священнослужителей и в религиозных обрядах мы узнаем отпечаток экзотерического язычества. Ни по какому другому предмету, находящемуся в пределах широкого круга человеческих познаний, мир не бывал настолько ослеплен или обманываем упорными лжетолкованиями, как по вопросу древности. Ее седое прошлое и религиозные верования были ложно истолкованы и попраны ее наследниками. Ее иерофанты и пророки, мисты и эпопты[90] когда-то сокровенных святилищ храма, выставлены как одержимые бесами и как поклонники дьявола. Нарядившись в одеяния, взятые у жертвы, христианский священнослужитель теперь предает ее анафеме, пользуясь при этом ритуалами и церемониями, которым он научился от этих самых теургов. Моисеева Библия употребляется в качестве оружия против того народа, который ее дал. Языческого философа проклинают под тою же самою крышею, которая была свидетельницей его посвящения; и «обезьяна Бога» (т. е. дьявол Тертуллиана), «породитель и основатель магической теургии, науки иллюзий и лжи, чей отец и породитель есть демон», изгоняется при помощи освященной воды рукою, которая держит настоящий lituus,[91] которым древний авгур после торжественной молитвы намечал области неба и именем ВЫСОЧАЙШЕГО бога вызывал меньшего бога (теперь называемого Дьяволом), который раскрывал перед его взором будущее и делал его способным пророчествовать! Со стороны христиан и духовенства это есть ничто другое как позорное невежество, предубеждение и презрительная гордость, так смело разоблачаемая одним из их же уважаемых священнослужителей Т. Гроссом [121], который с бранью выступает против всяких исследований «как бесполезного и преступного труда, когда следует опасаться, что они могут иметь своим результатом подрыв установившихся систем верований». Со стороны ученых действуют те же самые опасения о возможном возникновении необходимости изменить некоторые ошибочно ими установленные научные теории.

«Ничто, кроме таких прискорбных предубеждений», – говорит Гросс, – «не могло так извратить богословие язычества и исказить – даже превратить в карикатуру – его формы религиозного поклонения. Настало время, когда потомству следует возвысить свой голос для реабилитации попранной истины, и нынешний век должен научиться немного тому здравому смыслу, которым он хвастается с таким самодовольством, точно прерогатива разума по праву рождения принадлежит только нашим современникам».

Все это дает нам верный ключ к действительной причине ненависти, испытываемой ранними и средневековыми христианами по отношению к своим языческим братьям и опасным соперникам. Мы ненавидим то, чего мы боимся. Христианский чудотворец, порвавший все связи с мистериями храмов и с «теми школами, которые так прославились своей магией», описанной Св. Иларионом [448, т. II, с. 283], – не имел почти никакой надежды, чтобы состязаться с языческими чудотворцами. Ни один апостол, может быть, за исключением лечения месмерической силой, – никогда не мог сравняться с Аполлонием Тианским; и скандал, произведенный среди апостолов творящим чудеса Симоном Волхвом, слишком хорошо известен, чтобы повторять его здесь снова.

«Почему это так», – спрашивает Юстин Мученик с явным унынием, – «почему это так, что талисманы Аполлония (τελεσματα) обладают властью в некоторых частях творения, ибо они предохраняют, как мы видим, от ярости волн, от буйства ветров и от нападения диких зверей; и в то время как чудеса нашего Господа сохранились только в преданиях, чудеса Аполлония весьма многочисленны и действительно проявляются в нынешних фактах, чем сбивают с пути всех видевших?» [449, XXIV]

Этот поставленный в тупик мученик очень правильно разрешает эту проблему, приписав эффективность и могущество применяемых Аполлонием чар его глубокому знанию симпатий и антипатий (или несовместимостей) природы.

Не будучи в состоянии отрицать очевидное превосходство сил своих врагов, отцы прибегли к старому, но всегда успешному способу – к клевете. Они почтили теургов той же самой грязной клеветой, к которой прибегали фарисеи по отношению к Иисусу. «У тебя есть демон», – сказали Иисусу старшие еврейские синагоги. «У тебя есть Дьявол», – повторили коварные отцы, с одинаковой правдивостью обращаясь к языческому чудотворцу; и это широко распространяемое обвинение, впоследствии возведенное в догмат веры, одержало победу.

Но современные наследники этих фальсификаторов из духовенства, которые обвиняют магию, спиритуализм и даже магнетизм в том, что, их производит демон, – забыли, или может быть, никогда не читали классиков. Никто из наших фанатиков веры не взирал с большим презрением на злоупотребления магией, чем истинный посвященный древности. Никакой современный, ни даже средневековый закон не мог быть более суровым, чем закон иерофанта. Правда, он был более разборчивым, милосердным и справедливым, нежели христианское духовенство; ибо изгоняя «несознательного» колдуна, человека, осаждаемого демоном, из священных пределов святилища, жрецы, вместо безжалостного сжигания его, заботились об несчастном «одержимом». Имея по соседству от храма лечебницы, специально с этой целью построенные, жрецы помещали «медиума» древности, если он был одержим, туда и восстанавливали его здоровье. Но с человеком, который путем сознательного колдовства приобрел силы, делающие его опасным для остальных людей, жрецы древности были суровы, как сама справедливость.

«Всякий человек, непредумышленно совершивший убийство или любое преступление, или обвиненный в колдовстве – исключался из элевсинских мистерий».[92]

И также изо всех других. Этот закон, упоминаемый всеми, кто писал о древних посвящениях, говорит сам за себя. Заявление Августина, что все объяснения, даваемые неоплатониками, придуманы ими самими, является абсурдом. Ибо каждая церемония в ее истинном и последовательном совершении была дана самим Платоном в более или менее прикрытом виде. Мистерии стары как мир, и человек, хорошо разбирающийся в эзотерической мифологии различных народов может проследить их назад до дней доведического периода в Индии. В Индии от Ватоу или кандидата, перед тем как он может стать посвященным, требуется соблюдение условия строжайшей добродетели и чистоты, независимо от того, хочет ли он стать простым факиром, пурохитом (публичным жрецом) или санньяси, святым второй степени посвящения, наиболее святым и наиболее уважаемым из них всех. После того как санньяси прошел все ужасные испытания, предшествующие допущению его во внутренний храм в подземных тайниках его пагоды, – он проводит остаток своей жизни в храме, выполняя восемьдесят четыре правила и десять добродетелей, предписанных йогу.

«Никто, кто не выполнял в течение целой своей жизни десяти добродетелей, которые божественный Ману вменил в обязанность, – не может быть посвящен в мистерии света», —

говорят индусские книги посвящения.

Этими добродетелями являются:

«Смирение; воздаяние добром за зло; умеренность; честность; чистота; целомудрие; обуздывание физических чувств; знание священных писаний; знание Высшей души (духа); поклонение истине; воздержание от гнева».

Только эти добродетели должны направлять жизнь истинного йога.

«Недостойный адепт не должен осквернять ряды святых посвященных своим присутствием двадцать четыре часа».

Адепт становится виновным после нарушения любого из этих обетов. Несомненно, применение таких добродетелей несовместимо с идеями поклонения дьяволу и похотливостью!

А теперь мы попытаемся дать ясное представление об одной из главных целей настоящего труда. Что мы хотим доказать, так это то, что в основании всех древних народных религий находилось одно и то же древнее учение мудрости, единое и тождественное, исповедуемое и применяемое посвященными всех стран, которые одни только были осведомлены о его существовании и значительности. Установить его происхождение и время возникновения и окончательного сформирования – это теперь уже вне человеческих возможностей. Однако, единого взгляда достаточно, чтобы убедиться, что оно не могло достичь чудесного совершенства, в каком мы находим его в остатках различных эзотерических систем, иначе как в течение непрерывного ряда веков. Такая глубокая философия, такой возвышенный кодекс нравственности и практические результаты, столь убедительно и единообразно доказуемые, не являются достижением одного поколения или даже отдельной эпохи. Факт должен был укладываться на факт, вывод на вывод, наука порождала науку, и мириады яснейших человеческих умов размышляли над законами природы, прежде чем это древнее учение приняло конкретную форму. Доказательства этой тождественности основного учения в древних религиях можно найти в распространенности системы посвящений, в существовании тайных каст священнослужителей, которые являлись хранителями мистических слов силы, и в публичных демонстрациях феноменальной власти над силами природы, указывающей на общение со сверхчеловеческими существами. Каждый подход к мистериям всех этих народов охранялся с тою же самою ревностною заботою, и во всех смертной казни предавали посвященного любой степени, если он выдал доверенные ему тайны. Мы видели, что так было в элевсинских и вакхических мистериях, среди халдейских магов и у египетских иерофантов; тогда как у индусов, от которых все они произошли, это же самое правило существовало с незапамятных времен. В этом у нас нет никаких сомнений, ибо в «Агручада Парикшай» ясно сказано:

«Каждый посвященный, к какой бы степени он ни принадлежал, если он раскроет великую священную формулу, должен быть предан смерти».

Вполне естественно, что эта самая высшая мера наказания была предписана во всех многочисленных сектах и братствах, которые в различное время возникали из древнего корня. Мы находим ее у ранних ессеев, гностиков, теурго-неоплатоников и средневековых философов; и в наши дни даже масоны увековечивают память о старых обязательствах в наказаниях перерезанием горла, расчленением и выпусканием внутренностей, чем угрожают кандидатам. Как масонское «слово мастера» передается только «чуть дыша», такая же самая предосторожность предписана в халдейской «Книге Чисел» и в еврейской «Меркабе». При посвящении древний уводил неофита в уединенное место и там шептал ему в ухо великую тайну [256]. Масон клянется под угрозой страшных наказаний, что он не сообщит секретов какой-либо степени «брату низшей степени», и «Агручада Парикшай» говорит:

«Любой посвященный третьей степени, который прежде времени раскроет посвященным второй степени истины, должен быть предан смерти».

И опять, масонский подмастерье соглашается, чтобы «его язык был вырван с корнем», если он что-нибудь разгласит профану; и в индусских книгах посвящения, в той же самой «Агручада Парикшай» мы находим, что у любого посвященного первой степени (самой низкой), если он выдаст тайны своего посвящения членам других каст, для которых эта наука должна оставаться запечатанною книгою, «будет вырезан язык», и он будет подвергнут другим изуродованиям.

В дальнейшем мы укажем на доказательства этой тождественности обетов, формул, ритуалов и доктрин среди древних вероисповеданий. Мы также докажем, что не только память о них все еще сохранилась в Индии, но также и Тайное Общество все еще живо и так же деятельно, как и всегда. После прочтения всего того, что мы собираемся сказать, можно только прийти к выводу, что главный понтиф и иерофант, Брахматма все еще доступен для тех, «кто знают», хотя, возможно, под другим названием: и что разветвления его влияния распространяются по всему миру. Но мы теперь снова вернемся к периоду раннего христианства.

Как будто он не был осведомлен, что в экзотерических символах имеется эзотерическое значение, и что сами мистерии состояли из двух частей – меньшие в Агре, высшие в Элевсине – Климент Александрийский со злобным фанатизмом, какой можно было бы ожидать от неоплатонического отступника, но что поразительно со стороны этого, в общем, ученого и честного Отца, обозвал мистерии непристойными и дьявольскими. Каковы бы ни были ритуалы, совершаемые среди неофитов до того, как они переходили к высшим формам наставления; как бы неправильно ни были поняты испытания Katharsis или очищения, в течение которых кандидаты подвергались различного рода испытаниям; и как бы сильно духовный или физический аспект ни предрасполагал к клеветническим измышлениям, – только злобные предрассудки могли заставить человека сказать, что под этим внешним значением не было значительно более глубокого и духовного значения.

Определенно абсурдно судить древних с нашей нынешней точки зрения на пристойность и достоинство. И вне всякого сомнения, что не та церковь – которая теперь стоит обвиненная всеми современными исследователями символов в присвоении в точности тех же самых эмблем в их грубейшем аспекте и которая чувствует себя бессильной опровергнуть эти обвинения – может бросить камень в тех, которые послужили ей образцами. Когда такие люди как Пифагор, Платон и Ямвлих, прославившиеся своею нравственностью, чистотою, участвовали в мистериях и говорили о них с почтительностью, то не пристало нашим современным критикам судить о них по одному только внешнему виду. Ямвлих дает объяснения самому худшему; и его объяснение должно бы внушить полное доверие умам, свободным от предвзятых мнений.

«Показы такого рода», – говорит он, – «в мистериях были представлены с целью освобождения нас от безнравственных страстей путем доставления удовольствия зрению и в то же время подавляя все нехорошие мысли благоговейной святостью, какая окружала эти обряды» [214]. «Мудрейшие и лучшие люди языческого мира», – добавляет д-р Уорбертэн, – «все единодушно сходятся на том, что мистерии были учреждены безупречными и преследовали благороднейшие цели, применяя достойнейшие средства».[93]

В этих знаменитых ритуалах, несмотря на то, что туда допускались лица обоих полов и всех классов общества, и участие в них даже было обязательным, в действительности лишь немногие достигали высшего и окончательного посвящения. Градации мистерий даны Проклом в четвертой книге его «Теологии Платона».

«Обряд совершенствования τελετη предшествует по порядку посвящению – Muesis, и посвящению – Эпоптейе, или заключительному апокалипсису (откровению)».

Феон из Смирны в «Математике» также делит мистические обряды на пять частей:

«Первой из которых является предварительное очищение; ибо также не все допускаются к мистериям, кто их желает… имеются некоторые лица, люди, предупреждаемые голосом глашатая (κηρυε)… так как необходимо, чтобы те, которые не исключены из мистерий, сперва были утончены некоторыми очищениями, за которыми следует восприятие священных обрядов. Третья часть, носит название эпоптейа или принятие. А четвертая, являющаяся завершением и целью откровения, представляет собою повязывание головы и возложение венцов…[94] станет ли он (посвященная личность)… иерофантом или будет выполнять какую-либо другую функцию священного служения. Но пятая часть, которая является результатом всех предыдущих, есть дружба и внутреннее общение с Богом».

И это была самая последняя и самая благоговейная изо всех мистерий.

Имеются писатели, которые часто задумывались над значением этой выраженной претензии на «дружбу и внутреннее общение с Богом». Христианские авторы отвергали притязания «язычников» на такое «общение», утверждая, что только христианские святые были способны и теперь способны на это; материалистические скептики, вообще, надсмехались над этой идеей обоих. После долгих веков религиозного материализма и духовного застоя весьма определенно стало трудно если и не совсем невозможно обосновать притязания обеих партий. Древних греков, которые когда-то толпились вокруг Агоры Афин с ее алтарем «Неизвестному Богу», – больше нет; и их потомки крепко верят, что они нашли этого «Неизвестного» в еврейском Иегове. Божественные экстазы ранних христиан уступили место видениям более современного характера в полном согласии с прогрессом и цивилизацией. «Сын Человеческий», являющийся восхищенному взору древнего христианина грядущим из седьмых небес в облаке славы и окруженным ангелами и крылатыми серафимами, уступил место более прозаичному, но в то же время и более деловитому Иисусу. Последнего теперь показывают делающим утренние визиты Марии и Марте в Вифании и садящимся «на диван» с младшей сестрой, любительницей «этики», тогда как Марта отправляется на кухню готовить. Недавно разгоряченная фантазия кощунственного бруклинского проповедника и шута, достопочтимого д-ра Толмеджа нарисовала ее бегущей назад «со вспотевшим лбом и с кувшином в одной руке и со щипцами в другой… она подбегает к Христу» и бранит его, что он не обращает внимания, что сестра предоставила «ей одной обслужить их».[95]

Со времени рождения торжественной и величественной концепции о непроявленном божестве адептов древности до таких карикатурных описаний того, кто умер на Кресте за свою филантропическую преданность человечеству, – прошли долгие века, и их тяжелая поступь, кажется, почти полностью изгладила всякое чувство духовной религии в сердцах называющих себя его последователями. Поэтому неудивительно, что выражение Прокла больше непонятно христианам, и отвергается, как «причуда», материалистами, которые в своем отрицании менее кощунственны и атеистичны, чем многие из достопочтенных и членов церквей. Но, хотя греческой эпоптейи больше нет, у нас есть в нашем нынешнем веке народ, гораздо более древний, нежели самые древние эллины, который пользуется «сверхъестественными» способностями до такой же самой степени, как пользовались их предки в дни гораздо более далекие, чем троянские. Именно на этот народ мы обращаем внимание психолога и философа.

Нет надобности углубляться в труды востоковедов, чтобы прийти к убеждению, что в большинстве случаев они даже не подозревают, что в сокровенной философии Индии имеются глубины, которых они не прощупали и не могут прощупать, так как они проходят дальше, не заметив их. В обращении с индусской метафизикой преобладает тон сознания превосходства, оттенок презрительности, как будто только европейский ум достаточно просвещен, чтобы полировать неотшлифованный алмаз древнесанскритских писателей и отделять, что хорошо и что плохо, ради блага своих потомков. Мы видим, как они спорят по поводу внешних форм выражения, без представления о тех великих жизненных истинах, которые те скрывают от взоров профана.

«Как правило, брахманы», – говорит Жаколио, – «редко поднимаются выше класса грихастха [жрецы низших каст] и пурохита (заклинатели, предсказатели, пророки и вызыватели духов]. И все же, как мы увидим… раз уж мы заговорили об этом вопросе и изучаем проявления и феномены, что эти посвященные первой степени (самой низшей) приписывают себе и, по-видимому, в самом деле, обладают способностями, развитыми до такой степени, какая никогда не была достигнута в Европе. Что же касается посвященных второй, а в особенности третьей степени, то они претендуют на власть, позволяющую им игнорировать пространство и время, распоряжаться жизнью и смертью» [378, с. 68].

Таких посвященных, как эти, Жаколио не встречал, ибо, как он сам сказал, они появляются только в самых торжественных случаях, и когда требуется утвердить веру в широких массах путем феноменов более высокого порядка.

«Их никогда не видно ни по соседству с храмами, ни даже в самих храмах, за исключением великого пятилетнего праздника огня. По этому случаю они появляются около полуночи на платформе, воздвигнутой в середине священного озера, подобно призракам, и своими заклинаниями освещают пространство. Огненный столб света поднимается около них и стремительно несется от земли к небу. Странные звуки слышатся в воздухе, и пятьсот или шестьсот тысяч индусов, собравшихся со всех концов Индии, чтобы лицезреть этих полубогов, бросаются наземь, погружая лицо в пыль и призывая души своих предков» [378, с. 78, 79].

Пусть любой беспристрастный человек прочтет «Spiritisme dans le Monde», и он не поверит, что этот «непримиримый рационалист», как Жаколио любит себя называть, – сказал хоть одним словом больше того, что он в самом деле видел. Его сообщения находят поддержку и подтверждаются сообщениями других скептиков. Как правило, миссионеры, даже прожившие полжизни в стране «поклонения дьяволу», как они называют Индию, или неискренне отрицают огульно все то, чего они не могут знать как правду, или же смешно приписывают все феномены этой силе Дьявола, которая превосходит «чудеса» века апостолов. И что же, как мы видим, этот французский писатель, несмотря на весь свой неисправимый рационализм, вынужден признать после повествования величайших чудес? Как бы он ни наблюдал за факирами, он вынужден ясно засвидетельствовать их совершенную честность в отношении их чудесных феноменов.

«Никогда», – говорит он, – «нам не удавалось ни одного из них уличить в обмане».

Один факт следует отметить всем, кто, не побывавши в Индии, все еще воображают, что они достаточно умны, чтобы разоблачить обман притворных магов. Этот ловкий и хладнокровный наблюдатель, этот несомненный материалист после своего долгого пребывания в Индии подтверждает:

«Мы, не колеблясь, открыто признаем, что мы не встречали ни в Индии, ни в Цейлоне ни единого европейца, даже среди самых давнишних постоянных жителей, который был бы в состоянии указать средства, какими пользуются эти чудотворцы при производстве своих феноменов!»

А как бы они узнали? Разве этот рьяный востоковед не признается, что даже он, имея под рукой все имеющиеся средства чтобы изучать многие их ритуалы и доктрины из первых рук, – потерпел неудачу в своих попытках уговорить брахманов раскрыть свои секреты.

«Все, что наши наиболее усердные расспросы могли вытянуть у этих пурохитов по поводу деятельности их глав (невидимых посвященных храмов), – почти ничего не дало».

И опять, говоря об одной из книг, он признается, что, претендуя на раскрытие всего, что желательно знать, она «вдруг прибегает к таинственным формулам, к комбинациям из магических и оккультных букв, в секретное значение которых мы проникнуть не могли», и т. д.

Факиры, хотя они никогда не могут подняться выше первой степени посвящения, являются, тем не менее, единственными посредниками между живым миром и «молчаливыми братьями» или теми посвященными, которые никогда не преступают порога своих священных обиталищ. Фукара-йоги принадлежат храмам, и кто знает, не имеют ли эти иноки святилищ значительно больше отношения к психологическим феноменам, которые сопровождают факиров и которые так красочно описаны Жаколио, чем сами питри? Кто может сказать, не есть ли флюидический призрак древнего брахмана, которого видел Жаколио, – Scinlecca, духовный двойник одного из этих таинственных санньяси?

Хотя это повествование было переведено и прокомментировано профессором Перти из Женевы, все же мы отважимся изложить его собственными словами Жаколио:

«Спустя мгновение после того как исчезли руки, и факир серьезнее чем когда-либо продолжал свои вызывания (мантры), облако, похожее на первое, но более опаловое и более светонепроницаемое начало формироваться в воздухе около небольшой жаровни, в которую, по просьбе индуса, я все время подбрасывал горящие угли. Мало-помалу облако приняло совсем человеческую форму, и я различил в этом призраке – ибо иначе я его не могу назвать – старого брахмана – жертвоприносителя, падающего на колени около этой жаровни.

На лбу у него были знаки, посвященные Вишну, а вокруг тела – тройной шнур, знак посвященных жреческой касты. Он соединил руки над своей головой, как при жертвованиях, и губы его шевелились как бы произнося молитву. В какой-то миг он взял щепоточку пахучего порошка и бросил ее на уголья; должно быть, это был какой-то сильный состав, ибо мгновенно поднялся густой дым и заполнил обе комнаты.

Когда дым рассеялся, я увидел призрака стоящим в двух шагах от меня – он протягивал мне свою бесплотную руку; я взял ее в свою руку, приветствуя, и был удивлен, найдя ее хотя и костлявой и жесткой, но теплой и живой.

Действительно ли ты являешься древним обитателем земли» – сказал я в этот момент громким голосом.

Я еще не закончил вопроса, как слово «да» вспыхнуло огненными буквами и исчезло на груди старого брахмана, оставив впечатление, точно его написали фосфорной палочкой в темноте.

«Не оставите ли вы мне что-нибудь на память в знак вашего посещения?» – продолжал я.

Дух разорвал свой тройной шнур, скрученный из трех прядей хлопка, которым были опоясаны его бедра, дал его мне и исчез у моих ног» [380].

«О, Брахма! что это за тайна, которая совершается каждую ночь?.. Когда лежишь с закрытыми глазами на подстилке, то тело не видишь, и душа улетает, чтобы вступить в беседу с питри… Охрани ее, о, Брахма, когда, покинув покоящееся тело, она уходит, чтобы носиться над водами, бродить по огромным просторам неба и проникать в темные и таинственные уголки долин и великих лесов Химавата!» [«Агручада Парикшай»].

Факиры, когда они принадлежат к какому-либо отдельному храму никогда не действуют иначе, как только по приказу. Ни один из них, если только он не достиг степени чрезвычайной святости, не освобождается от влияния и руководства своего гуру, учителя, который первый посвятил его и научил тайнам оккультных наук. Подобно «субъекту» европейского месмеризатора, обычный средний факир никогда не может целиком избавиться от психологического влияния, оказываемого на него его гуру. Проведя два или три часа в тишине и уединении внутреннего храма в молитве и медитации, факир, когда снова появляется оттуда, месмерически подготовлен и окрепший: он творит гораздо более разнообразные и мощные чудеса, чем до того, как туда вошел. «Учитель» возложил на него руки, и факир чувствует себя сильным.

Можно доказать на основании многих брахманистских и буддийских священных книг, что всегда существовала большая разница между адептами высшего порядка и чисто психологическими субъектами – подобно многим из этих факиров, которые являются медиумами в определенном значении этого слова. Правда, факир всегда говорит о питри, и это естественно, ибо они являются покровительствующими ему божествами. Но являются ли питри развоплощенными человеческими существами нашей расы? Это вопрос, и мы его сейчас же будем обсуждать.

Мы говорим, что факир может рассматриваться в какой-то степени, как медиум, ибо он – что не всем известно – находится под непосредственным месмерическим влиянием живого адепта, своего санньяси или гуру. Когда последний умирает, то сила первого, если он не получил последней передачи духовных сил, угасает и часто даже исчезает. Если бы это было иначе, зачем же тогда факирам не дают права на посвящение второй и третьей степени? Жизни многих из них являют пример такой степени самопожертвования и святости, которые незнакомы и совершенно непостижимы европейцам, содрогающимся при одной мысли о таких самоистязаниях. Но как бы они ни были защищены от власти грубых, привязанных к земле духов, как широка бы ни была бездна между совращающими влияниями и их полными самообладания душами; и как бы хорошо ни защищал их семиузловый магический бамбуковый посох, который он получает от гуру, – все же факир живет во внешнем мире греха и материи, и возможно, что его душа будет запятнана магнетическими эманациями мирских предметов личностей и тем откроет доступ чужим духам и богам. Допустить человека в таком положении, человека, за самообладание которого при любых и всяких обстоятельствах нет полной уверенности, к познанию страшных тайн и бесценных секретов посвящения было бы неразумным. Это поставило бы под угрозу не только то, что должно любою ценою охраняться от профанации, но и было бы согласием допустить за занавес существо, чья медиумистическая безответственность могла бы в любой момент причинить ему смерть через невольное неблагоразумие. Тот же самый закон, который существовал в элевсинских мистериях до нашей эры, имеет силу ныне в Индии.

Адепт должен уметь управлять не только самим собою, но и управлять низшими ступенями духовных существ, духами природы и привязанными к земле душами, короче говоря, теми самими, от которых факир способен пострадать.

Если возражатель скажет, что адепты-брахманы и сами факиры признаются, что сами по себе они бессильны и могут действовать только с помощью развоплощенных человеческих духов, то это равносильно утверждению, что эти индусы незнакомы с законами своих священных книг и даже со значением слова питри. «Законы Ману», «Атхарваведа» и другие книги доказывают то, что мы теперь говорим.

«Все, что существует», – говорит «Атхарваведа», – «находится во власти богов. Боги находятся под властью магических заклинаний. Магические заклинания находятся во власти брахманов. Следовательно, боги находятся во власти брахманов».

Это логично, хотя кажется парадоксальным, и это факт. И этот факт объяснит тем, у кого до сих пор не было ключа к разгадке того (среди них должен числиться и Жаколио, что видно при чтении его трудов), почему факиры должны быть ограждены первой, самой низкой степенью того курса посвящений, чьи высочайшие адепты или иерофанты являются санньясинами или членами древнего Верховного Совета Семидесяти.

Кроме того, в Книге I индусской «Книги Бытия», или «Книге творения Ману», питри названы лунными предками человеческого племени. Они принадлежат к расе существ, отличающихся от нас и, по существу, не могут быть названы «человеческими духами» в том смысле, в каком спиритуалисты пользуются этим термином. Вот что о них сказано:

«Затем они (боги) сотворили якшей, ракшасов, пишач,[96] гандхарвов,[97] апсар, асуров, нагов, сарп, супарн[98] и питри – лунных предков человеческой расы» (См. «Законы Ману», кн. I, шлока 37, где питри названы «прародителями человечества»).

Питри являются отдельным племенем духов, принадлежащих к мифологической иерархии или скорее к каббалистической номенклатуре и должны быть зачислены в добрые гении, в демоны греков или в низшие боги незримого мира; и когда факир приписывает свои феномены питри, он подразумевает только то, что древние философы и теурги подразумевали, когда они утверждали, что все «чудеса» производились через посредничество богов, или добрых и злых демонов, которые управляют силами природы, элементалов, которые подчиняются тому, «кто знает». Привидение и человеческого призрака факир назвал бы палит или чутна, а женского человеческого духа – пичхалпай, но не питри. Правда, питара означает отцы, предки; а питра-и – родственник. Но эти слова применяются совсем в другом смысле, чем питри, призываемые в мантрах.

Утверждать перед благочестивым брахманом или факиром, что любой человек может беседовать с духами умерших людей, значило бы потрясти тем, что показалось бы ему кощунством. Разве заключительный стих «Бхагаваты» не говорит, что это великое счастье отведено на долю только святых санньяси, гуру и йогов?

«Задолго до того, как они окончательно избавляются от своих смертных оболочек, души тех, кто творили только добро, например, санньяси и ванапраст, приобретают способность беседовать с душами, которые раньше их ушли в сваргу».

В этом случае питри, вместо гениев, являются духами или, скорее, душами умерших. Но они будут свободно сообщаться лишь с теми, чья атмосфера такая же чистая, как их собственная, и на чьи молитвенные каласа (вызывания) они могут ответить без риска осквернить свою небесную чистоту. Когда душа вызывателя достигла Сайадьям или полной тождественности сущности со Вселенской Душой, когда материя окончательно побеждена, тогда адепт может свободно каждый день и каждый час вступать в сношения с теми, которые, хотя и освобождены от бремени своих телесных форм, все же сами продвигаются через бесконечный ряд преображений, входящих в постепенное приближение к Параматме или великой Вселенской Душе.

Не забывая о том, что христианские отцы для себя и своих святых всегда претендовали на название «друзей Бога», и зная, что этот термин они взяли, вместе со многими другими, из специальной терминологии языческих храмов, – вполне естественно ожидать, что они будут злобствовать каждый раз, когда намекается на эти ритуалы. Так как отцы, как правило, были невежественны и имели жизнеописателей таких же невежественных, как они сами, то мы и не могли ожидать, что найдем в описаниях их блаженных видений ту же изобразительную красоту, какую мы находим у языческих классиков. Независимо от того, следует ли отказать в доверии или же принимать, как факты, видения и объективные феномены как отцов-отшельников так и иерофантов святилищ, – великолепная образность, примененная Проклом и Апулеем в описании малой части конечного посвящения, которую они осмелились раскрыть, совершенно затмевает плагиаторские повествования христианских аскетов, хотя они были предназначены быть верными копиями. Повествование об искушении Св. Антония в пустыне женским демоном является пародией на предварительные испытания неофита в течение Микра или меньших мистерий в Агре – это те ритуалы, при мысли о которых Климент так возмущался, и в которых была представлена лишившаяся дочери Деметра в поисках ее, и ее добродушная хозяйка Баубо.[99]

Не вдаваясь опять в доказательства, что в христианских, а в особенности в Ирландских римско-католических церквях[100] те же самые явно непристойные обряды, как вышеуказанный, просуществовали до конца прошлого столетия, – мы обратимся к незнающим устали трудам того честного и храброго защитника древней веры, Томаса Тэйлора. Как бы много ни находила догматическая греческая ученость чего возразить против его «ошибочных толкований», – память о нем должна быть дорога каждому истинному почитателю Платона, который больше стремится к постижению внутренней мысли великого философа, чем обращает внимание на чисто внешний механизм его писаний. Более классический переводчик мог бы передать нам в более правильной фразеологии слова Платона, но Тэйлор показывает нам смысл Платона, и это больше того, что можно сказать о Зеллере, Джовете и их предшественниках. И еще, как пишет профессор А. Уайлдер:

«Труды Тэйлора получили одобрение со стороны людей, способных к углубленному в труднопонимаемые темы мышлению; и надо признать, что он был наделен высшим даром – даром интуитивного восприятия внутреннего смысла рассматриваемых им предметов. Другие могли больше знать греческий язык, но он больше знал Платона».[101]

Тэйлор посвятил всю свою полезную жизнь поискам таких старинных рукописей, которые дали бы ему возможность выработать свои собственные взгляды, касающиеся нескольких неясных ритуалов в мистериях, подтвержденных со стороны писателей, которые сами прошли посвящения. С полным доверием к утверждениям различных классических писателей мы говорим, что как бы смешным, и может быть, распущенным ни казался в некоторых случаях древний культ современным критикам, – он не должен казаться таким христианам. В течение средних веков и даже позднее они ввели у себя почти то же самое без понимания тайного смысла этих ритуалов и вполне удовлетворились неясными и скорее фантастическими истолкованиями своего духовенства, которое приняло внешнюю форму и исказило внутреннее значение. Мы готовы вполне справедливо допустить, что прошли века с тех пор, как большинство христианского духовенства, которому не разрешается ни любопытствовать по поводу Божьих тайн, ни искать объяснений тому, что церковь однажды приняла и установила – имело самое смутное представление о своем символизме, как в его экзотерическом, так и эзотерическом значении. Но не так обстоит дело с главою церкви и ее высшими сановниками. И если мы полностью согласны с Инманом, что «трудно поверить, что духовенство, которое санкционировало опубликование таких печатных изданий[102] могло быть таким же невежественным, как современные выполнители ритуалов», то мы совсем не собираемся поверить вместе с этим автором, «что последние, если бы они знали действительное значение символов всеобще применяемых римской церковью, они бы не приняли их».

Устранение того, что прямо взято из древнеязыческого поклонения полу и природе, было бы равносильно разрушению всего римско-католического поклонения изображениям – элемента Мадонны – и реформации веры до Протестантизма. Навязывание недавнего догмата о Беспорочном Зачатии было продиктовано этой самой секретной причиной. Наука символогии делала слишком быстрые успехи. Слепая вера в папскую непогрешимость и в беспорочную натуру Св. Девы и ее женской линии происхождения на несколько поколений одна только могла спасти церковь от нескромных открытий науки. Это был ловкий ход со стороны наместника Бога. Какое имеет значение, если «возлагая на нее такую честь», как дон Паскале де Францискис наивно это выражает, он сделал из Девы Марии богиню, олимпийское божество, которое, в силу самой своей натуры, поставленное вне возможности совершить грех, не может претендовать ни на добродетель, ни на личную заслугу за свою чистоту, то есть не может претендовать как раз на то, за что именно она, как нас учили в дни нашей молодости, была избрана среди всех других женщин. Если его святейшество лишило ее этого, то, с другой стороны, он думает, что наделил ее, по меньшей мере, одним физическим атрибутом, которого не имеет ни одна другая девственница-богиня. Но даже этот новый догмат, который, вместе с новой претензией на непогрешимость, якобы революционизировал христианский мир, – не появился первоначально в Римской церкви. Это ничто иное как возвращение к едва припоминаемой ереси первых веков христианства, ереси коллиридийцев, так названных из-за жертвенных хлебцев Деве Марии, которую они считали родившейся от девственницы.[103] Новая фраза, «О, Дева, зачатая беспорочно», является просто запоздалым принятием того, что сперва считалось «кощунственной ересью» правоверными отцами церкви.

Думать хотя бы одно мгновение, что какой-либо из этих пап, кардиналов и других высоких сановников «не был осведомлен» с начала до конца о внешнем значении своих символов значило бы не воздать должного их большой учености и их духу Макиавелизма. Это значило бы забыть, что эмиссары Рима никогда не остановятся перед каким угодно затруднением, которое можно обойти применением иезуитской хитрости. Политика услужливого приспособления никогда не была проведена в такой степени, как это сделали миссионеры в Цейлоне, которые, по словам аббата Дюбуа – несомненно, ученого и компетентного авторитета, – «возили изображения Девы и Спасителя на триумфальных колесницах, подделанных под оргии Джагарнатха, и ввели в церковный церемониал танцовщиц от брахманистских ритуалов».[104] Давайте, по крайней мере, поблагодарим политиканов в черных ризах за их последовательность в применении колесницы Джагарнатха, на которой «нечестивые язычники» возят лингам Шивы. Использование этой колесницы, чтобы, в свою очередь, возить в ней римскую представительницу женского начала в природе, показывает понимание и основательное знание старейших мифологических концепций. Они слили два божества и таким образом в христианской религиозной процессии представили «языческого» Брахму или Нара (отца), Нари (мать) и Вираджа (сына).

Ману говорит:

«Верховный Владыка, который существует через себя, делит свое тело на две половины, мужскую и женскую, и из союза этих двух начал рождается Вирадж, Сын».[105]

Среди христианских Отцов не было таких, которые могли бы не знать этих символов в их физическом значении, так как в этом последнем значении они были предоставлены невежественной черни. Кроме того, у всех них было достаточно причин, чтобы подозревать оккультный символизм, содержащийся в этих изображениях; хотя, так как ни один из них – за исключением Павла, вероятно – не был посвящен, они не могли что-либо знать о сущности заключительных ритуалов. Любой человек, открывший другим эти тайны, предавался смерти, не взирая ни на пол, ни на национальность, ни на верование. И христианский отец не был бы более защищенным против несчастного случая, нежели языческий Миста или Μύστης.

Если в течение Аппорреты или предварительных испытаний имелись некоторые сцены, которые могли бы шокировать скромность христианского обращенца – хотя мы сомневаемся в искренности таких заявлений – то их мистический символизм был достаточен, чтобы снять с этих представлений всякое обвинение в безнравственности. Даже эпизод с матроной Баубо – чей довольно чудаковатый способ утешения был обессмертен в меньших мистериях – объясняется беспристрастными мистагогами вполне естественно. Церера-Деметра и ее земные скитания в поисках своей дочери являются эвгемеризованными описаниями одной из наиболее метафизико-психологических проблем, какими когда-либо занимался человеческий ум. Это маска для трансцендентального повествования посвященных провидцев; небесное видение свободной души посвященного о последнем часе, описывающее процесс, посредством которого душа, которая еще не была воплощена, впервые спускается в материю;

«Благословен тот, кто видел общую суету подземелья; он знает как конец жизни, так и ее божественное происхождение от Юпитера», – говорит Пиндар. Тэйлор доказывает, основываясь на утверждениях не только одного посвященного, что: «драматические представления меньших мистерий были предназначены их основателями для того, чтобы указать оккультно на состояние неочищенной души, снабженной земным телом, окутанной в материальную и физическую природу… и что эта душа, действительно, пока не очищена философией, испытывает смерть через свои союз с телом».

Тело есть гробница, темница души, и многие христианские Отцы считали вместе с Платоном, что душа несет наказание через свой союз с телом. Таково основное учение буддистов и также многих брахманов. Когда Плотин говорит, что

«когда душа спускается в зарождение (из своего полубожественного состояния), она принимает участие во зле, и ее относит далеко в состояние, противоположное ее первичной чистоте и целостности; окончательно погрузиться в это равносильно падению в темную трясину»,[106]

– он только повторяет учения Гаутамы Будды. Если мы вообще верим древним посвященным, то мы должны принять их толкование своих символов. И если, кроме того, мы найдем, что они совершенно совпадают с учениями величайших философов, и те, которые мы знаем, имеют то же самое значение в современных мистериях Востока, то мы должны верить, что они правильны.

Если Деметра рассматривалась, как интеллектуальная душа или, скорее, как астральная душа, наполовину эманация от духа и наполовину окрашенная материей вследствие ряда последовательных духовных эволюции, то мы легко можем понять, что подразумевалось под личиной матроны Баубо, Очаровательницы, которая до того, как ей удается примирить душу – Деметру с ее новым положением, считает себя обязанной принять сексуальные формы младенца. Баубо есть материя, физическое тело; и интеллектуальную и все еще чистую астральную душу можно заманить в ее новую земную темницу только путем показа невинного младенчества. До тех пор, обреченная на свою участь, Деметра или Magna-Mater, Душа, скитается, колеблется и страдает; но однажды отведав магического напитка, приготовленного Баубо, она забывает свои печали; на некоторое время она расстается с тем сознанием высшего интеллекта, которым она владела до того, как вошла в тело младенца. Начиная с этого времени она должна стремиться вновь соединиться с ним; и когда для ребенка настанет возраст разума, то борьба – забытая в течение нескольких лет младенчества – начинается опять. Астральная душа помещена между материей (телом) и высшим разумом (ее бессмертным духом или ноусом). Который из этих двух победит? Результат этой жизненной битвы решается в этой триаде. Это вопрос нескольких лет физических наслаждений на земле и – если они породили злоупотребления – разложения земного тела, после чего следует смерть астрального тела, которое таким образом лишается возможности соединиться с высшим духом триады, который один только дарует нам индивидуальное бессмертие; или, с другой стороны, человек может стать бессмертным миста, посвященным до смерти тела, в божественные истины потусторонней жизни. Полубоги внизу, и БОГИ вверху.

Такова была главная цель мистерий, которые изображаются теологией, как дьявольские, и высмеиваются современными символогами. Не верить, что в человеке существуют некие сокровенные силы, которые путем изучения психологии он может развить в себе до высшей степени, стать иерофантом, и затем передавать другим при тех же условиях дисциплины земной жизни, – значит бросить обвинения в обмане и сумасшествии на ряд самых лучших, самых чистых и наиболее ученых людей древности и средних веков. Что было иерофанту позволено увидеть в последний час, на это они едва лишь намекают. И все же Пифагор, Платон, Плотин, Ямвлих, Прокл и многие другие знали и подтверждали их реальность.

Во «внутреннем храме» или через изучение теургии, осуществляемое частным образом, или единым напряжением целой жизни духовного труда, они все получили практические доказательства таких божественных возможностей для человека, ведущего свою битву с жизнью на земле, чтобы завоевать жизнь в вечности. Что представляла собою последняя эпоптейя, – на это Платон намекает в «Федре» (64):

«…будучи посвященными в эти мистерии, которые с полным правом можно назвать самыми благословенными изо всех мистерий… мы были освобождены от приставания зол, которые в противном случае подстерегают нас в каком-то будущем периоде времени. Также вследствие этого божественного посвящения мы стали зрителями цельных, простых, стойких и благословенных видений, пребывающих в чистом свете».

Это высказывание показывает, что они видели видения, богов, духов. Как правильно заметил Тэйлор, со всех таких отрывков из трудов посвященных можно прийти к выводу, «что наиболее возвышенная часть эпоптейи… заключалась в лицезрении самих богов, облеченных в сияющий свет», или высших планетарных духов. Высказывание Прокла по этому поводу недвусмысленно:

«Во всех посвящениях и мистериях боги проявляют многие свои формы и появляются в различных видах; а иногда, действительно, от них видим бесформенный свет; иногда этот свет соответствует человеческой форме, а иногда он проявляется в другом виде».[107]

Чтобы ни было на земле, все есть подобие и ТЕНЬ чего-то, пребывающего в сфере, пока это сияющее явление (прототип души-духа) остается в неизменном состоянии, то же самое происходит с его тенью. Но когда этот сияющий отдаляется далеко от своей тени, жизнь удаляется от последней на некоторое расстояние. И все же тот же самый свет представляет собою тень чего-то еще более сияющего, чем он сам». Так говорит «Десатир», персидская «Книга Шет» [Стихи, 33-41], тем показывая тождественность своих эзотерических доктрин с доктринами греческих философов.

Второе сообщение Платона подтверждает нашу веру в то, что мистерии древних были тождественны с посвящениями в том виде, как они теперь практикуются среди буддистов и индусских адептов. Высшие видения, наиболее правдивые, осуществляются не через прирожденных экстатиков или «медиумов», как это иногда ошибочно утверждают, но путем регулярной дисциплины постепенных посвящений и развития психических сил. Мисты приводились в тесное единение с теми, кого Прокл называет «мистическими сущностями», «сияющими богами», потому что, как говорит Платон, «мы сами были чистыми и беспорочными, будучи освобождены от этого облекающего нас одеяния, которое мы называем телом и к которому мы теперь прикреплены, как устрица к ее раковине» [31, с. 64].

Таким образом, доктрина о планетарных и земных питри целиком раскрывалась в древней Индии, так же как и теперь, только в самый последний момент посвящения, и адептам высших степеней. Много факиров, которые, хотя и чисты, честны и преданы, все же никогда иначе не видели астрального образа чисто человеческого питара (предка, или отца), как только в торжественный момент своего первого и последнего посвящения. В присутствии своего наставника, гуру, и как раз перед тем, как ватоу-факир будет отправлен в мир живых людей вместе со своим семиузловым бамбуковым жезлом для всякого рода защиты, – его внезапно ставят лицом к лицу с неизвестным ПРИСУТСТВИЕМ. Он видит его и падает, распростершись у ног быстроисчезающей формы, но ему не доверяют великого секрета, как ее вызвать, ибо это составляет высшую тайну священного слога. АУМ содержит вызывание ведической триады, Тримурти – Брахма, Вишну, Шива, – говорят востоковеды;[108] он содержит вызывание чего-то более реального и объективного, чем эта триединая абстракция, – говорим мы, почтительно возражая выдающимся ученым. Это троица самого человека, на его пути к бессмертию через торжественное слияние своего внутреннего триединого Я – наружное грубоматериальное тело, шелуха, даже совсем не принимается во внимание в этой человеческой троице.[109] Именно, когда эта троица, в предвидении конечного ликующего воссоединения за вратами телесной смерти, становится на несколько секунд ЕДИНИЦЕЙ, тогда кандидату в момент посвящения позволяется взглянуть на свое будущее я. Так мы читаем в персидском «Десатире» о «Сияющем», у греческих философов-посвященных об Аугоэйде – самосветящемся, «благословенном видении, пребывающем в чистом свете»; у Порфирия – что Плотин в течение своей жизни шесть раз соединялся со своим «богом», и так далее.

«В древней Индии тайна триады, известная только посвященным, под страхом смерти не могла быть открыта непосвященным», – говорит Врихаспати.

Также не могла она быть открыта в древних греческих и самофракийских мистериях. Также не может она быть открыта и теперь. Она в руках адептов и должна оставаться тайной для мира до тех пор, пока материалистический ученый будет считать ее недоказанным заблуждением, нездоровой галлюцинацией, а догматические богословы – сатанинской ловушкой.

Субъективное общение с человеческими, богоподобными духами тех. кто прежде нас ушли в молчаливую страну блаженства, в Индии делится на три категории. Под духовным руководством гуру или санньяси ватоу (ученик или неофит) начинает чувствовать их. Если бы он не находился под непосредственным руководством адепта, он попал бы во власть невидимых существ и целиком зависел бы от их милости, так как среди этих субъективных влияний он не в состоянии отличить хорошего от плохого. Счастлив тот сенситив, который уверен в чистоте своей духовной атмосферы!

К этой субъективной сознательности, которая представляет первую степень, после некоторого времени добавляется яснослышание. Это вторая степень или стадия развития. Сенситив, когда он не выработался естественно посредством психологической тренировки – теперь слышит внятно, но все еще не в состоянии распознавать; он не в состоянии проверить свои впечатления, и такого беззащитного хитрые силы воздуха очень часто вводят в заблуждение сходством голосов и речи. Но влияние гуру приходит на помощь; это самый крепкий щит против вторжений бхутна в атмосферу ватоу, посвятившего себя чистым, человеческим и небесным питри.

Третьей степенью является та, на которой факир или какой-нибудь другой кандидат и чувствует и слышит и видит, и когда он может по собственному желанию воспроизводить отражения питри в зеркале астрального света. Все зависит от его психологических и месмерических сил, которые всегда пропорциональны интенсивности его воли. Но факир никогда не будет управлять Акашей, духовным жизнепринципом, всемогущим посредником каждого феномена, в такой же степени, как адепт третьего и высшего посвящения. А феномены, производимые волею последнего, обычно не совершаются на базарах для удовлетворения исследователей с раскрытыми ртами.

Единство Бога, бессмертие духа, вера в спасение только через наши труды, заслуга и наказание, – таковы основные пункты веры религии мудрости, и основы ведантизма, буддизма, парсизма; и мы находим, что таковыми были даже основы древнего Озиризма, когда мы, предоставив популярного солнечного бога материализму черни, сосредоточиваем наше внимание на Книгах Гермеса Трижды Великого.

«МЫСЛЬ сокрыта, мир пока еще в молчании и тьме… Тогда Господь, который существует через Самого Себя и который не должен быть раскрыт внешним чувствам человека; рассеял тьму и проявил воспринимаемый мир».

«Он, кто может быть ощутим только духом, который неуловим органами чувств, кто не имеет зримых частей, вечен, душа всех существ, которого никто не может постичь, – проявил Свое собственное великолепие» [ «Законы Ману», кн. I, шл. 6-7].

Таково идеальное представление о Высочайшем в уме каждого индусского философа.

«Изо всех обязанностей самая главная – приобрести познание верховной души (духа); это первая изо всех наук, ибо только она одна дает человеку бессмертие» [ «Законы Ману», кн. XII, шл. 85].

А наши ученые говорят о нирване Будды и мокше Брахмы как о полном уничтожении! Именно так нижеследующий стих истолковывается некоторыми материалистами:

«Человек, который осознает Верховную Душу в своей собственной душе, так же как и в душах всех тварей, и который равно справедлив ко всем (будь то люди или животные), получает самую счастливую изо всех судеб, а именно – быть окончательно абсорбированным в лоно Брахмы» [«Законы Ману», кн. XII, шл. 125].

Доктрины о мокше и нирване, в таком виде, как их понимает школа Макса Мюллера, никогда не могут быть сопоставлены с многочисленными текстами, которые можно найти, если потребуется, в качестве окончательного опровержения. Во многих пагодах существуют скульптуры, которые явно противоречат такому обвинению. Попросите брахмана объяснить мокшу, обратитесь к образованному буддисту и попросите его, чтобы он определил вам значение нирваны. Оба ответят вам, что в каждой из этих религий нирвана представляет догмат бессмертия духа. Что достигнуть нирваны означает абсорбцию в великую мировую душу, причем последняя представляет собою состояние, а не индивидуальное существо или антропоморфического бога, как некоторые понимают это великое существование. Что дух, достигший этого состояния, становится частью цельного всего, но несмотря на это, никогда не теряет своей индивидуальности. С этого времени дух живет духовно, не боясь дальнейших изменений формы, ибо форма принадлежит материи, а состояние нирваны подразумевает полное очищение или окончательное избавление даже от самой возвышенной частицы материи.

Это слово, абсорбирован, после того как доказано, что индусы и буддисты верят в бессмертие духа, обязательно должно иметь значение тесного соединения, а не уничтожения. Пусть христиане называют их идолопоклонниками, если они еще осмеливаются это делать перед лицом науки и последних переводов священных санскритских книг; они не имеют никакого права представлять умозрительную философию древних мудрецов, как несостоятельность, и самих философов, как лишенных логики глупцов. С гораздо большим основанием мы можем обвинить древних евреев в крайнем нигилизме. В книгах Моисея – а также пророков – нет ни одного слова, если взять его в буквальном значении, которое говорило бы о бессмертии духа. Все же любой набожный еврей также надеется, что он будет «вобран в лоно А-Брахама».

Иерофантов и некоторых брахманов обвиняют в том, что они дают своим эпоптам крепкие напитки и наркотики, чтобы вызвать видения, которые принимаются последними за реальность. Они, действительно, употребляли и употребляют священные напитки, которые, подобно напитку Сома, обладают способностью освобождать астральную форму от пут материи; но в тех видениях столько же мало можно приписать галлюцинациям, сколько в том, что видит ученый с помощью микроскопа в микромире. Человек не может ни ощутить, ни прикасаться, ни беседовать с чистым духом с помощью какого-либо из телесных чувств. Только дух один может разговаривать с духом и видеть духа; и даже наша астральная душа, Doppelganger, слишком груба, еще слишком запятнана земной материей, чтобы всецело доверять ее восприятиям и нашептываниям.

Насколько опасным часто может стать необученный медиумизм, и как хорошо это понимали древние мудрецы, которые принимали против него меры, – прекрасный пример дает нам случай с Сократом. Старый греческий философ был «медиум», вследствие чего никогда не был посвящен в мистериях, ибо таков был суровый закон. Но у него был свой «знакомый дух», его daimonion, как его тогда называли; и этот невидимый советник стал причиною его смерти. Общепринято думать, что если он не был посвящен в мистерии, то это потому, что сам не стремился к этому. Но «Сокровенные Летописи» указывают нам, что это было потому, что его не могли допустить к священным ритуалам, и именно, как и мы утверждаем, по причине его медиумизма. Существовал закон, недопускающий к мистериям не только тех, кто были осуждены за умышленное колдовство,[110] но даже тех, про кого было известно, что у них есть «знакомый дух». Закон был справедлив и логичен, так как настоящий медиум более или менее безответственен; и этим в некоторой степени объясняются эксцентричности Сократа. Медиум должен быть пассивен, и если он крепко верит своему «духу-руководителю», – он позволит управлять собой последнему, но не правилам святилища. Медиум древности, подобно современному «медиуму», мог быть погружен в транс по воле и желанию той «силы», которая управляла им; поэтому ему нельзя было доверить страшные тайны окончательного посвящения, «которые нельзя было раскрывать под угрозой смертной казни». Старый мудрец в беззащитные моменты «духовного вдохновения» раскрыл то, чему он сам никогда не учился, и поэтому был казнен как атеист.

Имея такой пример, как Сократа, как быть в отношении видений и духовных чудес эпоптов Внутреннего Храма – может ли кто-нибудь утверждать, что эти провидцы, теурги и тауматурги все были «духовными медиумами»? Ни Пифагор, ни Платон и никто из позднейших более значительных неоплатоников; ни Ямвлих, ни Лонгин, ни Прокл, ни Аполлоний Тианский не были медиумами; ибо в противном случае их совсем не допустили бы к мистериям. Как доказывает Тэйлор: «Это утверждение о божественных видениях в мистериях ясно подтверждено Плотином. И короче говоря, что магические вызывания составляли часть священнического служения в них и что в это всеобще верила вся древность задолго до времен позднейших платоников», это доказывает, что кроме естественного «медиумизма», с начала времен существовала таинственная наука, обсуждаемая многими, но известная немногим.

Полезное применение ее есть стремление к нашему единственно истинному и родному дому – к послежизни, и желание более тесного сближения с нашим духом-породителем; злоупотребление ею есть колдовство, черная магия. Между этими двумя находится природный «медиумизм», это душа, облаченная в несовершенную материю, готовый посредник как для одного, так и для другого и полностью зависящий от своего жизненного окружения, наследственности – физической так же, как и ментальной – и также от природы тех «духов», которых он привлекает в свое окружение. Благословение или проклятие, как решит судьба, если этот медиум не очистится от земного шлака.

Причина, по которой во всех веках так мало было известно о тайнах посвящения – двойная. Первая уже неоднократно была объяснена несколькими авторами и заключалась в ужасном наказании, навлекаемом каждым проговорившимся. Вторая заключалась в сверхчеловеческих трудностях и даже опасностях, с которыми отважный кандидат в старину должен был встретиться и или их победить или умереть, если, что еще хуже, он не сходил с ума. Для человека, чей ум был полностью одухотворен и поэтому подготовлен для любого страшного зрелища, – никакой реальной опасности не было. Тому, кто полностью осознал силу своего бессмертного духа и ни на мгновение не сомневался в его всемогущей защите, бояться было нечего. Но горе тому кандидату, в котором малейший физический страх – больное дитя материи – затмевал зрение и лишал веры в свою собственную неуязвимость. Тот, кто не был вполне уверен в своей моральной пригодности принять бремя этих потрясающих тайн, – был обречен.

В «Талмуде» дано повествование о четырех танаимах, которым позволили, в аллегорических выражениях, войти в сад наслаждений, т. е. быть посвященными в оккультную и окончательную науку.

«Согласно учению наших святых учителей, имена тех четырех, которые вошли в сад наслаждений суть: Бен Асаи, Бен Зома, Ахер и раввин Акиба…

• Бен Асаи посмотрел и – ослеп.
• Бен Зома посмотрел и – сошел с ума.

Ахер ограбил наслаждения (все спутал и потерпел неудачу). Но Акиба, который вошел с миром, также с миром и вышел, ибо святой, будь благословенно его имя, сказал: «Этот старик достоин того, чтобы служить нам со славою»».

«Ученые комментаторы «Талмуда», раввины синагоги, объясняют, что сад наслаждений, куда эти четыре персонажа вошли, есть не что иное как та таинственная наука, наиболее страшная для слабых умов, которых она прямо приводит к сумасшествию», – говорит А. Франк в своей «Каббале».

Не тот должен бояться, кто сердцем чист и учится лишь с целью самоусовершенствования и более легкого приобретения обещанного бессмертия; но скорее тот, кто делает из этой науки наук грешный предлог для мирских целей. Последний никогда не выдержит каббалистических вызываний высшего посвящения.

Безнравственные представления тысячи и одной секты раннего христианства могут также быть раскритикованы пристрастными комментаторами, как и древние элевсинские и другие ритуалы. Но почему они должны навлекать на себя упреки богословов, когда их собственные «мистерии» «божественного воплощения у Иосифа и Марии и ангела» в одной священной трилогии инсценировались не только в одной стране и были весьма знамениты в одно время в Испании и Южной Франции? Впоследствии, подобно многим когда-то тайным обрядам они целиком перешли в руки населения. Еще лишь несколько лет тому назад в течение каждой Рождественской недели в Польше и Южной России устраивались представления «вертепов», в которых показывались вышеназванные персонажи, причем младенца Иисуса показывали в яслях. Это называлось «колядовки»; правильное этимологическое происхождение этого слова мы не в состоянии дать, если только оно не произошло от глагола «колядовать», это слово мы охотно предоставляем филологам. В детстве мы видели эти представления. Нам запомнились три царя-волхва, представленные тремя куклами в напудренных париках и цветных трико; и из-за воспоминания глубокого чувства почтительности и уважения на набожных лицах присутствующей публики нам еще легче оценить честное и справедливое замечание, сделанное издателем во введении к «Элевсинским мистериям»; он говорит:

«Невежество – вот что приводит к профанации. Люди высмеивают то, чего они по-настоящему не поняли… Подводное течение этого мира направлено к единой цели; и внутри человеческого легковерия – назовите это человеческой слабостью, если вам это угодно – существует сила, почти бесконечная, святая вера, способная вместить величайшие истины всего существования».

Если бы то абстрактное чувство, называемое христианским милосердием, преобладало бы в церкви, мы с удовольствием оставили бы все это невысказанным. Мы не ссоримся с христианами, чья вера искренна и поступки которых совпадают с их верованием. Но с высокомерным, догматическим и бесчестным духовенством нам нечего другого делать, как позаботиться, чтобы древняя философия, на которую так нападает современное богословие в форме ее тщедушного отростка – спиритуализма, была защищена и оправдана настолько, сколько это в наших силах – чтобы ее величие и красота могли быть полностью показаны. Мы боремся не только за одну эзотерическую философию или за какую-либо современную систему нравственной философии, но и за неотъемлемое право иметь собственное суждение, и особенно за благородную идею будущей жизни, деятельности и ответственности.

Мы горячо приветствуем таких комментаторов как Годфри Хиггинс, Инман, Пэйн Найт, Кинг, Данлэп и д-р Ньютон, как бы они ни расходились с нашими собственными мистическими взглядами, так как их усердие постоянно награждается новыми открытиями языческого отцовства христианских символов. Но в других отношениях все их ученые труды бесполезны. Их поиски простираются только до половины. Не имея правильного ключа к толкованию, они видят эти символы только в физическом аспекте. Они не знают пароля, чтобы заставить врата тайны распахнуться, и древняя духовная философия для них есть книга за семью печатями. Несмотря на то, что их представления о символах диаметрально противоположны мнению духовенства, в отношении их истолкования для ищущей публики они делают лишь немногим больше своих оппонентов. Их труды имеют тенденцию усиливать материализм настолько же, насколько труды духовенства, и в особенности римского духовенства культивируют верование в дьяволизм.

Если бы изучение герметической философии не давало бы никакой другой надежды на награду, то было бы более чем достаточно знать, что посредством ее мы можем узнать, с какой совершенной справедливостью этот мир управляется. Каждая страница истории по этому поводу произносит нам проповедь. Среди всех их нет более поучительной, с более глубокой моралью, чем дело Римской церкви. Божественный закон воздаяния никогда не был так поразительно выявлен, как в том факте, что своим собственным деянием она лишила себя единственного, доступного ей ключа к ее собственным религиозным тайнам. Предположение Годфри Хиггинса, что Римская церковь владеет двумя учениями: одним – для масс, и другим – эзотерическим – для «совершенных» или посвященных, как в древних мистериях, кажется нам необоснованным и довольно фантастичным. Она утеряла ключ, – мы повторяем; иначе никакая земная власть не могла бы ее опрокинуть; и за исключением поверхностного знания способов творить «чудеса», ее духовенство никоим образом не может сравняться по мудрости с иерофантами старины.

Сжиганием письменных трудов теургов; преследованием тех, кто любили исследования их; заклеймением всей магии клеймом демонолатрии – Рим оставил свое экзотерическое богослужение и Библию беспомощно открытыми для насмешек каждого свободномыслящего, и свои половые эмблемы отождествленными с грубостью; и невольно содействовал тому, что его священнослужители обратились в магов и даже в колдунов в их изгнании бесов, что есть ничто иное, как некромантические вызывания.

Таким образом возмездие, путем изысканного применения божественного закона, настигло это построение жестокости, несправедливости и ханжества через его собственные самоубийственные деяния.

Истинная философия и божественная истина – термины обратимые. Религия, которая боится света, не может быть религией, обоснованной на истине или на философии, следовательно – она должна быть ложной. Древние мистерии были тайными только для профанов, которых иерофант никогда не искал и не принял бы в качестве прозелитов; посвященным же мистерии объяснялись, как только последняя завеса была удалена. Никакой ум, подобный уму Пифагора или Платона, не удовлетворился бы такой необъяснимой и непостижимой тайной, как христианский догмат. Может существовать только одна истина, ибо две малые истины по одному и тому же предмету могут образовать только одну великую ошибку. Среди тысяч экзотерических или популярных, противоречащих религий, которые размножились с тех дней, когда первые люди стали способными к обмену идеями, не было ни одной нации, ни одного народа, ни самого жалкого племени, который не верил бы по-своему в незримого Бога, первопричину неошибающихся и ненарушимых законов, и в бессмертие нашего духа. Никакое вероучение, никакая ложная философия, никакие религиозные преувеличения никогда не могли вытравить этого чувствования. Следовательно, оно должно быть обосновано на абсолютной истине. С другой стороны, каждая из этих бесчисленных религий и религиозных сект рассматривает божество по-своему; и, приписывая этому неизвестному свои собственные домыслы, она навязывает эти чисто человеческие продукты разгоряченного воображения невежественным массам и называет их «откровениями». Так как догматы каждой религии и секты часто в корне расходятся, они не могут быть истинными. А если они не истинны, то что они такое?

«Величайшим проклятием для народа», – говорит д-р Инман, – «является не плохая религия, но форма верования, которая не допускает мужественного исследования. Я не знаю ни одной, находящейся под властью жрецов нации древности, которая не пала бы под мечами тех, кому не было дела до иерархов… Величайшая опасность, которой следует опасаться, происходит от тех духовных лиц, которые подмигивают на порок и поощряют его в качестве средства, которым они могут приобрести власть над своими почитателями. До тех пор, пока каждый человек будет относиться к другим людям так, как он хотел бы, чтобы другие люди относились к нему, и никому не позволит вмешиваться между ним и его Творцом, – все будет хорошо в этом мире» [424, предисловие, с. 34].

Глава III

Секты ранних христиан

«КОРОЛЬ. – Давайте разберем все по порядку».

«Конец – делу венец», акт V, сцена 3.

«Он тот Единый, сам-себя-создавший, Создатель сущего всего.

Во всем Он Сам Себя являет; нет смертного, кто ВИДЕЛ БЫ ЕГО,

Тогда как САМ ОН видит все!»

«Орфический гимн».

«Владычица Афин, великая богиня!

Внемли, Афина! и на разум мой

Излей пречистый свет без меры твой,

Что излучает вечно лик твой ясный,

О, всемогущая Царица, свет прекрасный,

Что в странствиях земных меня переполняет

Священным жизненным огнем одушевляет!»

Прокл; Тэйлор, «Минерва».

«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом… Верою Раав блудница, с миром приняв соглядатаев (и проводив их другим путем), не погибла с неверными».

Евреям, XI, 1, 31.

«Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?.. Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев и отпустив их другим путем?»

Послание Иакова, II, 14, 25.

Климент описывает Василида Гностика как «философа, преданного размышлениям о божественном». Это очень уместное определение приложимо ко многим основателям более значительных сект, которые все впоследствии были поглощены той огромной смесью неясных догматов, насильно введенных Иринеем, Тертуллианом и другими, которую теперь называют христианством. Если эти секты должны называться ересями, то и раннее христианство само должно быть включено в их число. Василид и Валентин предшествовали Иринею и Тертуллиану, и у последних двух отцов было меньше фактов, чем у предшествовавших двух гностиков, чтобы доказать, что их ересь более правдоподобна. Ни божественное право, ни истина не привели к торжеству их христианства; только судьба была благоприятна. Мы с полной обоснованностью можем утверждать, что нет ни одной из этих сект – каббализма, иудаизма, включая и нынешнее христианство, – которая не возникла бы из двух главных ответвлений того единого материнского ствола, однажды существовавшей всемирной религии, которая предшествовала эпохе Вед, – мы говорим о доисторическом буддхизме, который впоследствии вылился в брахманизм.

Религия, которую первоначальное учение ранних малочисленных апостолов наиболее напоминало – религия, проповедуемая самим Иисусом – была старшей из этих двух, это был буддхизм. Последний в таком виде, в каком он преподавался в своей первичной чистоте, и доведенный до совершенства последним Буддой – Гаутамой, основывал свое этическое учение на трех основных принципах. Он утверждал, что 1) все существующее существует вследствие естественных причин; 2) что добродетель приносит себе свою награду, а порок – свое наказание; и 3) что состояние человека в этом мире есть состояние находящегося на испытании. Мы могли бы добавить, что на этих трех принципах покоилась всеобщая основа каждой религиозной веры; Бог и индивидуальное бессмертие для каждого человека – если только он его завоюет. Как бы ни были головоломны последующие теологические доктрины; как бы ни казались непостижимыми метафизические абстракции, вызывавшие конвульсии в теологии каждой из великих религий человечества, как только она обретала почву под ногами, – вышеприведенное оказывалось сущностью каждой религиозной философии, за исключением позднейшего христианства. Это было так у Зороастра, Пифагора, Платона, Иисуса и даже Моисея, хотя в учения этого еврейского законодателя было внесено так много благочестивых искажений.

Мы хотим посвятить настоящую главу главным образом краткому обзору многочисленных сект, признававших себя христианами; то есть, тех, кто верили в Christos или ПОМАЗАННИКА. Мы также постараемся объяснить последний термин с каббалистической точки зрения и показать, что он появляется во всех религиозных системах. В то же самое время было бы полезно разобраться, насколько ранние апостолы – Павел и Петр – согласовались в своем проповедовании Нового Завета. Мы начнем с Петра.

Мы должны еще раз вернуться к этому величайшему из всех мошенничеств отцов церкви, тому, которое неоспоримо привело римско-католическую церковь к ее незаслуженному владычеству, а именно – к бесстыдному утверждению вопреки свидетельству истории, что Петр принял мученическую смерть в Риме. Вполне естественно, что латинское духовенство будет цепляться за это утверждение, так как с разоблачением жульнической сущности этого предлога, догмат апостолической преемственности должен разрушиться.

В опровержение этой абсурдной претензии в последнее время появилось много талантливых трудов. Среди других мы отметим труд Д. Рибера «Христос Павла», который опровергает эту претензию совсем просто. Автор доказывает: 1) что до царствования Антонина Пия никакой церкви в Риме учреждено не было; 2) что так как Евсевий и Ириней оба сходятся на том, что Линий был вторым епископом Рима, в чьи руки «благословенные апостолы» Петр и Павел передали церковь после ее постройки, то это не могло быть ни в какое другое время, как только между 64 и 68 гг. н. э.; 3) что этот промежуток лет приходится на царствование Нерона, так как Евсевий констатирует, что Линий состоял на своей должности двенадцать лет («Ecclesiastic History», кн. III, гл. 13), поступив на нее в 69 г. н. э., год спустя после смерти Нерона, и умерев в 81 г. После этого автор утверждает, имея на это твердое основание, что Петр не мог быть в Риме в 64 г. н. э., так как он тогда был в Вавилоне, откуда он написал свое первое Послание, дата которого установлена д-ром Ларднером и другими критиками точно в этом году. Но мы думаем, что самым лучшим аргументом является доказательство, что трусливый Петр не обладал таким характером, который позволил бы ему рискнуть поселиться так близко к Нерону, который в то время «кормил диких зверей в Амфитеатре плотью и костями христиан» [417, с. 123].

Возможно, что Римская церковь проявила, именно, последовательность, выбрав себе в качестве титулованного основателя того апостола, который трижды отказался от своего Учителя в момент опасности; кроме того, это был единственный апостол, за исключением Иуды, который спровоцировал Христа на Обращение «Враг». «Отойди от меня, САТАНА!» – восклицает Иисус, упрекая насмехающегося апостола [Евангелие от Марка, VIII, 33].

В Греческой церкви хранится предание, которое никогда не встречало одобрения Ватикана. Первая прослеживает происхождение этого предания к одному из вождей гностиков – к Василиду, возможно, жившему во время правления Траяна и Адриана в конце первого и в начале второго века. В отношении этого предания можно сказать, что если этим гностиком был Василид, то он должен быть признан достаточным авторитетом, так как Василида считают учеником апостола Матфея, а также учеником Глаука, ученика самого Св. Петра. Если принадлежность этого повествования была бы удостоверена, то Лондонскому Комитету по пересмотру Библии пришлось бы добавить новый стих к евангелиям Матфея, Марка и Иоанна, в которых рассказывается о троекратном отречении Петра от Христа.

Это предание, о котором мы говорим, подтверждает, что в то время, когда этот апостол, испугавшись обвинения слуги первосвященника, три раза отрекся от своего Учителя, и петух уже пропел, Иисус, который в это время в сопровождении солдат проходил по передней, повернулся и, глядя на Петра, сказал:

«Истинно, говорю тебе, Петр, ты будешь отрекаться от меня во все грядущие века и не перестанешь до тех пор, пока не состаришься и не протянешь свои руки, и другой подпояшет тебя и понесет тебя туда, куда ты сам не захочешь».

Последняя часть этого предложения, говорят греки, относится к Римской церкви и предсказывает ее постоянное отступничество от Христа, под маской фальшивой религии. Позднее это было внесено в двадцать первую главу «Евангелия от Иоанна», но вся эта глава была объявлена подделкой еще до того, как было обнаружено, что апостол Иоанн никогда этого «Евангелия» не писал.

Анонимный автор «Сверхъестественной религии», труда, который в течение двух лет переиздавался несколько раз и, как говорят, был написан выдающимся богословом, – неопровержимо доказывает поддельность четырех евангелий или, по меньшей мере, полную их переделку в руках слишком усердного Иринея и его приспешников. Четвертое евангелие полностью опровергнуто этим талантливым автором; чрезвычайные подделки отцов церкви первых веков ясно доказаны, и относительная ценность евангелий разобрана с беспрецедентной силой логики. Каждая строчка этого труда убеждает. Из него мы приведем следующее:

«Мы бесконечно больше выигрываем, чем проигрываем, отбросив веру в реальность божественного откровения. Пока мы сохраняем чистым и ненарушенным сокровище христианской нравственности, мы ничего не теряем, кроме унижающих нас элементов, добавленных к ней человеческим суеверием. Мы больше не обязаны верить богословию, которое оскорбляет разум и нравственное чувство. Мы освободились от грубых антропоморфических представлений о Боге и Его правлении над вселенной, и от еврейской мифологии мы поднимаемся к более высоким концепциям о бесконечно мудром и благодетельном Существе, правда, скрытом от наших конечных умов в непроницаемой славе божественности, но чьи законы чудесной всеобъемлимости и совершенства мы всегда осознаем действующими вокруг нас… Аргумент которым так часто пользуются богословы, что божественное откровение необходимо человеку и что некоторые взгляды, содержащиеся в таком откровении, требуются для нашей нравственной сознательности, – есть только плод воображения и извлечен из того самого откровения, которое он стремится отстоять. Единственное, что абсолютно необходимо человеку, – это ИСТИНА, и только к ней, к ней одной наша нравственная сознательность должна приспосабливаться» [259, т. II, с. 489].

В дальнейшем мы обсудим, в каком свете божественное откровение еврейской Библии рассматривалось гностиками, которые все же верили в Христа по-своему, и притом лучше и менее кощунственно, чем римские католики. Отцы насильственно навязали верящим в Христа Библию, предписанные в которой законы Христос нарушил первым; учение которой он полностью отвергал, за что, в конечном счете, был распят. Чем бы еще ни гордился христианский мир, он едва ли может претендовать на логику и последовательность в качестве своих главных добродетелей.

Уже один только тот факт, что Петр до конца оставался «апостолом обрезания», говорит сам за себя. Кто бы ни построил церковь в Риме – это не был Петр. Если бы это был Петр, то преемникам этого апостола также пришлось бы подчиниться обрезанию – хотя бы ради последовательности, и чтобы показать, что притязания пап не совсем лишены основания. Д-р Инман утверждает, что указано, что «в наши христианские времена папы должны быть персонально совершенны» [424, c. 28], но мы не знаем, простирается ли это совершенство до выполнения еврейского закона, относящегося к левитам. Первые пятнадцать христианских епископов Иерусалима, начиная с Якова и кончая Иудой, все были обрезанные евреи.[111]

В «Сефер Толдос Йешу»,[112] еврейской рукописи далекой древности версия о Петре изложена по-другому. Симон Петр, говорится в этой рукописи, был один из их братии, хотя как-то отклонился от законов; и еврейская ненависть к этому апостолу и преследование его, кажется, существовали только в плодовитом воображении отцов. Автор говорит о нем с большой почтительностью и доброжелательством, называя его «верным слугою Бога живого», который проводил жизнь в аскетизме и медитации, «живя в Вавилоне наверху одной башни», сочиняя гимны и проповедуя милосердие. Он добавляет, что Петр всегда советовал христианам не досаждать евреям, но как только он умер, другой проповедник пошел в Рим и заявил, что Симон Петр переделал учения своего учителя. Он выдумал горящий ад и всем угрожал этим адом; обещал чудеса, но не совершил ни одного.

Сколько правды и сколько выдумки в вышеприведенном – пусть решают другие; но на нем больше отпечатка искренности и факта, чем на баснях, состряпанных отцами так, чтобы они отвечали их целям.

Мы тем более можем верить в эту дружбу между Петром и его единоверцами, так как у Теодорета находим следующее утверждение:

«Назареи суть евреи, почитающие ПОМАЗАННИКА (Иисуса) как праведного человека, и пользующиеся «Евангелием» от Петра» [452, кн. II, 11].

По «Талмуду» Петр был назареем. Он принадлежал к секте позднейших назареев, которые откололись от последователей Иоанна Крестителя и стали соперничающей сектой; и которая, как гласит предание, была основана самим Иисусом.

По истории, первыми христианскими сектами были или назареи, подобно Иоанну Крестителю; или эбиониты, среди которых было много родственников Иисуса; или же ессеи (Iessaens) – терапевты, целители, ответвлением которых были назареи. Все эти секты, которые только в дни Иринея начали считаться еретическими, были более или менее каббалистическими. Они верили в изгнание демонов посредством магических заклинаний и применяли этот метод на практике; Джервис называет набатеян и другие такие секты «бродячими еврейскими заклинателями» [453, c. 324]; арабское слово Набэ означает скитаться, а еврейское […] наба – пророчествовать. «Талмуд» всех христиан без разбору называет нозарами.[113] Все гностические секты одинаково верили в магию. Ириней, описывая последователей Василида, говорит:

«Они пользуются идолами, вызываниями, заклинаниями и другими вещами, относящимися к магии».

Данлэп, опираясь на авторитет Лайтфута, доказывает, что Иисуса называли Назарайос, указывая этим на его скромное и невысокое общественное положение, «так как Назарайос означало отделение, отчуждение от других людей» [142, c. X].

Действительное значение слова назар означает обет или посвящение себя служению Богу. В качестве имени существительного оно означает диадему или эмблему такого посвящения – голову освященную.[114] Иосифа величали назаром. «На голове Иосифа и на темени избранного между братьями» [Бытие, XLIX, 26]. Самсон и Самуил (Семес-он и Семваэл) также упоминаются как назары. Порфирий, говоря о Пифагоре, сообщает, что тот был очищен и посвящен в Вавилоне Зар-адасом, главой священного училища. Разве отсюда нельзя догадаться, что Зоро-Астер был назаром Иштар, Зар-адас или На-Зар-Ад,[115] оставаясь тем же при изменении идиом? Ездра, или, был жрец и писец, иерофант; и первый еврейский колонизатор Иудеи был Зеру-Бабел или Зоро или назар Вавилона.

Еврейские Священные Писания указывают на два различных культа и религии среди израильтян: одно – поклонение Вакху под маской Иеговы, другое – религия халдейских посвященных, к которым принадлежали некоторые из назаров, теурги и несколько пророков. Главные центры их всегда были в Вавилоне и в Халдее, где отчетливо различаются две состязающиеся школы магов. Те, кто сомневаются в этом, пусть в таком случае объяснят расхождение между историей и Платоном, который в свое время был, несомненно, одним из лучше всех осведомленных людей? Говоря о магах, он указывает на них, как на преподающих персидским царям о Зороастре, как сыне или жреце Ормазда; и все же Дарий в надписи в Бихистуне хвастает, что он восстановил культ Ормазда и отменил ритуалы магов! Очевидно, существовали две отличающиеся друг от друга и антагонистические школы магов, при этом старейшая и наиболее эзотерическая из этих двух была та, которая, довольствуясь своим неуязвимым знанием и тайною властью, удовлетворилась видимостью отказа от своей экзотерической популярности, и передала свое главенство в руки реформатора Дария. Позднейшие гностики придерживались той же самой благоразумной политики, приспособляясь в каждой стране к преобладающим религиозным формам, и в то же время тайно сохраняя свои собственные главные доктрины.

Еще возможна другая гипотеза, которая заключается в том, что Зеро-Иштар был верховным жрецом халдейского культа, т. е. иерофантом магов. Когда арийцы Персии под предводительством Дария Гистаспа свергли магианских Гоматов и восстановили маздеанское поклонение, последовала амальгамация, вследствие которой Зоро-астар магов стал Зара-тушрой «Вендидада». Это не было приемлемо для других арийцев, которые примкнули к ведийской религии, отличающейся от религии «Авесты». Но это только гипотеза.

И кем бы ни считали теперь Моисея, мы хотим доказать, что он был посвященный. Религия Моисея, в лучшем случае, была поклонением солнцу и змею, возможно, слегка разведенная монотеистическими понятиями до того, как Ездра насильно втиснул все это в так называемые «боговдохновенные Писания» в то время, когда ему приписывается переписка заново Моисеевых Книг. Во всяком случае, «Книга Чисел» есть книга более поздняя, и в ней ясно можно проследить поклонение солнцу и змею, как в любом языческом изложении. Сказание об огненных змеях является аллегорией более чем в одном значении. Этими «змеями» являлись левиты или офиты, которые были телохранителями Моисея [Исход, XXXII, 26]; и веление «Господа» Моисею повесить головы людей «перед Господом против солнца», которое есть эмблема этого Господа, – недвусмысленно.

Назары или пророки, так же как и назареи, были антивакхической кастой постольку, поскольку совместно со всеми посвященными пророками они придерживались духа символических религий и проявляли яркое сопротивление идолопоклонным и экзотерическим обрядам служения мертвой букве. Отсюда возникали частые забрасывания камнями пророков населением под водительством тех жрецов, которые создавали себе доходную жизнь из народного суеверия. Отфрид Мюллер показывает, насколько орфические мистерии отличались от популярных вакхических обрядов [92, c. 230—240], хотя известно, что орфики следовали культу Вакха. Система чистейшей нравственности и сурового аскетизма, провозглашенных в учениях Орфея, которых так строго придерживались его приверженцы, несовместима со сладострастием и грубой безнравственностью популярных обрядов. Сказание об Аристее, преследовавшем Евридику и загнавшем ее в лес, где змей причиняет ей смерть, очень простая аллегория, которая частично была объяснена в древнейшие времена. Аристей – это грубая сила, преследующая Евридику, эзотерическую доктрину, загоняя ее в лес, где змей (эмблема каждого солнечного бога, которому в его грубейшем аспекте поклонялись даже евреи) убивает ее, т. е. принуждает истину стать еще более эзотерической и искать убежища в Подземном мире, который не есть ад наших богословов. Кроме того, судьба Орфея, разорванного на куски вакханками, есть другая аллегория, показывающая, что грубые и популярные обряды всегда более по душе людям, чем божественная, но простая истина, и доказывающая большое расхождение, которое должно было существовать между эзотерическими и популярными верованиями. Так как гимны и Орфея и Musaeus считаются утерянными со времени самых ранних веков, так что ни Платон, ни Аристотель не могли обнаружить ничего достоверного в песнопениях, существующих в их время, то трудно в точности сказать, что входило в их своеобразные обряды. Все же у нас остаются устные предания и возможность делать из них выводы: и эти традиции указывают на Орфея как на принесшего свои доктрины из Индии, как на того, чья религия была той же, что и у древнейших магов, следовательно – той, к которой принадлежали посвященные всех стран, начиная с Моисея, «сыновей пророков», и аскетических назаров (которых не следует смешивать с теми, кого громит Осия и другие пророки), до ессеев. Эта последняя секта была пифагорейской сектой до того, как они в какой-то степени скорее дегенерировали, чем усовершенствовались в своей системе от влияния буддийских миссионеров, которые, по словам Плиния, обосновались на берегах Мертвого моря задолго до его времени, «per saeculorum millia». Но если, с одной стороны, эти буддийские монахи были первыми учредителями монастырских общин и прививателями строгого соблюдения монастырского устава, то, с другой стороны, они также были первыми насаждателями и популяризаторами суровых добродетелей, пример которых был подан Шакьямуни и которые до этого обнаруживались только в отдельных случаях известных философов и их последователей, добродетелей, которые два или три столетия спустя проповедовал Иисус и которые осуществлялись несколькими христианскими аскетами, а затем были постепенно оставлены и даже совершенно забыты христианской церковью.

Посвященные назары всегда придерживались этого устава, которому до них следовали адепты всех веков: и ученики Иоанна были только отколовшейся ветвью ессеев. Поэтому мы не должны смешивать их со всеми теми назарами, о которых говорится в Ветхом Завете и которых Осия обвиняет, как отделившихся или предавшихся Бошет (см. еврейский текст), что означало величайшую возможную мерзость. Делать вывод, как это делают некоторые критики и теологи, что это означает посвятить себя целомудрию или воздержанию, – значит или умышленно искажать истинное значение, или же быть полным невежою в еврейском языке. Одиннадцатый стих первой главы Михея наполовину истолковывает это слово в его замаскированном переводе: «Исчезни ты, обитатель Сафира», и т. д., а в оригинале этим словом является Бошет. Несомненно, ни Ваал, ни Иахох Кадош со своими кадешимами, не был богом аскетических добродетелей, хотя «Септуагинта» называет их так же, как и галлов – совершенными священнослужителями – τετελεσμένους, посвященными и освященными[116] Великий Сод кадешимов, что переведено в «Псалтыре» [LXXXVIII, 6], как «собрание святых», был ничто другое, как только мистерия «освященных» в том смысле, какой придал этому слову Вебстер.

Назаретская секта существовала задолго до появления Моисеевых законов и зародилась среди людей, наиболее враждебных к «избранным» Израиля, а именно среди людей Галилеи, древней olla-podrida идолопоклонствующих народностей, где была построена Назара, нынешний Назарет. Именно в Назаре древние назории или назириаты проводили свои «Мистерии Жизни» или «собрания», как теперь переводят это слово [257, II, 305], которые были ничто иное как тайные мистерии посвящения,[117] совсем другие по форме, нежели популярные мистерии, проводимые в Библе в честь Адониса. В то время как истинные посвященные из отверженных галилеян поклонялись истинному Богу и имели трансцендентные видения, – чем в это время занимались «избранные»? Иезекиил рассказывает нам об этом (гл. VIII), когда описывая, что он видел, говорит, что форма руки взяла его за локон на голове и перенесла его из Халдеи в Иерусалим.

«И стояли там семьдесят человек сенаторов дома Израилева… „Сын человеческий, видел ли ты, что эти древние… делают в темноте?“ – спрашивает „Господь“. „У дверей дома Господа… смотри, сидят женщины и оплакивают Таммуза“ (Адониса)».

В действительности, мы не можем предполагать, что язычники когда-либо превосходили «избранный» народ в неких позорных мерзостях, в которых их собственные пророки так щедро их обвиняют. Чтобы поверить этой истине, совсем нет надобности быть еврейским ученым; достаточно почитать Библию на английском языке и поразмыслить над речами «святых» пророков.

Этим объясняется ненависть позднейших назареев к ортодоксальным евреям – последователям экзотерического Моисеева Закона – которых они всегда высмеивали как поклоняющихся Иурбо-Адунаю или Господу Вакху. Проходя под маской Адони-Иахох (подлинный текст «Исайи», LXI, 1), Иахох и Господа Саваофа. Ваал-Адонис или Вакх, которому поклонялись в рощах и в публичных содах, или мистериях, наконец превратился, в отшлифовывающих руках Ездры, в Адоная Мазоры – в единого и верховного Бога христиан!

«Ты не должен поклоняться Солнцу, которое называется Адунай», – гласит «Кодекс назареев», – «чье имя есть также Кадуш[118] и Эл-Эл. Этот Адунай выберет для себя народ и соберет его в толпы (т. е. поклонение ему будет экзотерическим)… Иерусалим станет убежищем и городом недоносков, которые будут совершенствовать себя (обрезать) мечом… и будут обожать Адуная» [257, I, 47].

Старейшие назареи, потомки назаров Священного Писания, чьим последним выдающимся водителем был Иоанн Креститель, хотя и не считались очень правоверными у писцов и фарисеев Иерусалима, все же уважались и никто им не досаждал. Даже Ирод «боялся масс», так как те считали Иоанна пророком [Матфей, XIV, 5]. Но последователи Иисуса, очевидно, принадлежали к секте, которая стала еще более причиняющим боль шипом у них в боку. Это выглядело, как одна ересь внутри другой, ибо в то время как назары старины, «Сыны Пророков», были халдейскими каббалистами, адепты новой, держащейся особо секты с самого начала показали себя реформаторами и новаторами. Большое сходство, найденное некоторыми критиками между ритуалами и обычаями ранних христиан и ессеев может быть объяснено без малейшего затруднения. Ессеи, как мы только что отметили, были новообращенные буддийских миссионеров, которые со времен царя Ашоки, усердного пропагандиста, исходили Египет, Грецию и даже Иудею в одно время; и хотя очевидно, что ессеям принадлежит честь иметь назаретского реформатора Иисуса в качестве своего ученика, все же последний, как оказалось, разошелся со своими прежними учителями по нескольким вопросам формального ритуала. Его нельзя по-настоящему назвать ессеем по причинам, которые мы укажем в дальнейшем; также он не был назаром или назаритом старшей секты. Кем был Иисус, можно узнать в «Кодексе назареев», в несправедливых обвинениях бардезанских гностиков. «Йешу есть Нэбу, ложный Мессия, разрушитель старой правоверной религии», – гласит «Кодекс».[119]

Он основатель секты новых назаров и, по значению самих слов, – последователь буддийской доктрины. В еврейском языке слово наба значит говорить по вдохновению; а есть нэбо, бог мудрости. Но Нэбо есть также Меркурий, а Меркурий есть Буддха в индусской монограмме планет. Кроме того, мы узнаем, что талмудисты считают, что Иисус был вдохновляем гением Меркурия [455, II, 2].

Назаретский реформатор, несомненно, принадлежал к одной из этих сект, хотя было бы почти невозможно установить, к которой. Но что само по себе очевидно, так это то, что он проповедовал философию Будды Шакьямуни. Осужденные позднейшими пророками, проклинаемые Синедрионом, назары – их смешали с теми другими назарами, «которые отделились от этого позора» (см. [Осия, IX, 10]) – тайно, если не явно, преследовались ортодоксальной синагогой. Становится ясным, почему с Иисусом сначала обращались так пренебрежительно, и неодобрительно называли его «галилеянином». Нафаниил спрашивает: «Из Назарета может ли быть что доброе?» [Иоанн, I, 46] в самом начале его карьеры; и это только потому, что он знал, что Иисус – назар. Разве здесь нет ясного намека? на то, что даже старшие назары в действительности не были еврейскими единоверцами, но скорее представляли собою класс халдейских теургов? Кроме того, так как Новый Завет выделяется своими неправильными переводами и явными фальсификациями текстов, мы справедливо можем подозревать, что слово назария или нозар было подменено словом Назарет. Что в оригинале значилось: «Может ли что-либо хорошее прийти от нозара (или назарея)?», то есть, от последователя Иоанна Крестителя, с которым мы его видим связанным с самого начала его появления на сцене действия после того, как почти на двадцать лет потеряли его из виду. Грубые ошибки Ветхого Завета ничто по сравнению с ошибками «Евангелий». Ничто так хорошо не раскрывает систему благочестивых подделок, на который покоится надстройка мессианства, как эти самоочевидные противоречия. «Он есть Илия, которому должно прийти», – говорит Матфей о Иоанне Крестителе, насильно затаскивая древнюю каббалистическую традицию в подстроенное доказательство [XI, 14]. Но при обращении к самому Крестителю, когда его спрашивают [Иоанн, I, 21]: «Ты Илия? Он сказал: нет»! Кто знал лучше: Иоанн или его жизнеописатель? И что здесь божественное откровение?

Мотив Иисуса, очевидно, был тот же, что и у Гаутамы Будды – облагодетельствовать человечество в целом путем проведения религиозной реформы, которая дала бы ему религию чисто нравственную; истинное познание Бога и природы до тех пор оставалось исключительно в руках эзотерических сект и их адептов. Так как Иисус употреблял масло, а ессеи никогда не употребляли ничего другого, кроме чистой воды,[120] то его нельзя назвать строгим ессеем. С другой стороны, ессеи также были «отделенными»; они были целителями (ассайя) и обитали в пустыне, как все аскеты.

Но хотя он не отказался от вина, он все же мог остаться назареем. Так как в шестой главе «Книги Чисел» мы читаем, что после того как священнослужитель завил часть волос назорита для приношения Господу, «после сего назорей может пить вино» [VI, 20]. Самое горькое обвинение людей, которых ничем нельзя удовлетворить, реформатор выразил в следующем восклицании:

«Иоанн пришел, не ел, не пил, а они говорили: „У него дьявол есть“… Сын Человеческий пришел, ел и пил, и они говорят: „Вот человек – обжора и винолюб“».

И все же он был ессеем и назареем, ибо мы находим его не только посылающим послание Ироду, чтобы сказать, что он один из тех, кто выгоняют демонов и совершают исцеления, но и действительно называющим себя пророком и объявляющим себя равным другим пророкам [Лука, XIII, 32].

Автор «Сода» показывает, как Матфей старается связать в одно название «назарей» с пророчеством,[121] и спрашивает:

«Почему же тогда Матфей сообщает, что пророк сказал, чтобы его звали назарием?» Просто «потому, что он принадлежал к этой секте, и пророчество подтвердило бы его претензии на Мессианство… Но нигде не видно; чтобы пророки где-либо объявили, что Мессию будут называть назареем» [142].

Уже один тот факт, что в последнем стихе второй главы Матфей пытается подкрепить свое заявление, что Иисус обитал в Назарете лишь только для того, чтобы выполнить пророчество, более чем ослабляет аргумент, он опровергает его совершенно, так как первые две главы, как было достаточно доказано, оказались позднейшими подделками.

Крещение является одним из древнейших ритуалов и практиковалось всеми народами в своих мистериях в виде священных обливаний. Данлэп, кажется, производит название назары от назах – брызгание; Бахак-Зиво, говорят назареи, является тем гением, который вызвал мир к бытию [257, т. II, с. 233] из «темных вод»; и Ричардсон в книге «Персидский, арабский и английский лексикон» утверждает, что слово Бахак означает «дождь». Но Бахак-Зиво назареев нельзя так легко проследить до Вакха, который «был богом дождя», так как назары были величайшими противниками поклонения Вакху. «Вакх был воспитан хиадами, нимфами дождя», говорит Преллер [456, т. I. с. 415], который в дальнейшем доказывает, что в заключение религиозных мистерий жрецы крестили (обмывали) свои монументы и помазывали их маслом [456, т. 1, с. 490]. Все это только весьма косвенные доказательства. Иорданское крещение не нужно выставлять как замену экзотерических ритуалов Вакха и возлияний в честь Адониса или Адони, к которому назареи питали отвращение, – чтобы доказать, что это была секта, возникшая из «мистерий» тайной доктрины; и их ритуалы ни в коем случае нельзя смешивать с ритуалами языческого населения, которое попросту погрузилось в идолопоклонство и в нерассуждающую веру всех плебейских масс. Иоанн был пророком этих назареев, и в Галилее его называли «Спасителем», но он не был основателем этой секты, которая получила свои традиции из отдаленнейшей халдео-аккадийской теургии.

Ранние плебеи-израильтяне – это ханааниты и финикияне с тем же самым поклонением фаллическим богам – Вакху, Ваалу или Адону, Якху – Иао или Иегове; но даже среди них всегда имелся класс посвященных адептов. Позднее характер этих плебеев изменился вследствие завоевания ассирийцами; и, наконец, персидские колонизаторы наслоили фарисейские и восточные идеи и обычаи, от которых произошли Ветхий Завет и Моисеевы установления. Асмонеанские жрецы-цари провозгласили канон Ветхого Завета в противопоставление «апокрифам», или тайным книгам, александрийских евреев-каббалистов.[122] До Иоанна Гиркана они назывались ассидеанами (хасидим) и фарисеями (парсы), но затем они стали саддукеями или задокитами, блюстителями жреческих уставов в отличие от раввинистических. Фарисеи были снисходительны и рассудительны, саддукеи же – фанатичны и жестоки.

Сказано в «Кодексе»:

«Иоанн, сын Аба Саба-Захария, зачатый его матерью Анасабет в ее сотом году отроду, крестил уже в течение сорока двух лет,[123] когда Иисус Мессия пришел на Иордан, чтобы быть крещенным крещением Иоанна… Но он исказит учение Иоанна, изменив крещение Иордана и исказив изречения справедливости».[124]

Крещение было изменено от крещения водою на крещение Святым Духом, несомненно, вследствие всегда преобладавшей у отцов идеи провести реформу, и сделать христиан отличными от назареев Св. Иоанна, набатеян и эбионитов, чтобы очистить место для новых догм. Не только в Синоптиках говорится, что Иисус крестил так же, как и Иоанн, но собственные Иоанновы ученики жаловались на это, хотя, наверно, Иисуса нельзя обвинять, что он придерживался чисто вакхического ритуала. Вводное предложение в стихе 2, гл. IV, «Иоанна», «…хотя Сам Иисус не крестил», настолько неуклюже, что сразу видно, что это позднейшая вставка. Матфей заставляет Иоанна сказать, что тот, кто придет после него, не будет их крестить водой, «но Святым Духом и Огнем». Марк, Лука и Иоанн подтверждают эти слова. Вода, огонь и дух или Святой Дух ведут свое начало из Индии, как мы это покажем.

Но в отношении этого изречения имеется одна странность. Оно категорически отрицается в «Деяниях Апостолов», XIX, 2-5. Аполлос, александрийский еврей, принадлежал к секте учеников Св. Иоанна Крестителя; он был крещен и наставлял других по учениям Крестителя. И все же, когда Павел, разумно используя свое отсутствие в Коринфе, встречается с некими учениками Аполлоса в Эфессе и задает им вопрос, восприняли ли они Святого Духа, – последовал наивный ответ:

«Мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый!» «Во что же вы крестились?» – вопрощает он далее. – «Во Иоанново крещение», – отвечают они.

Затем Павла заставляют повторить слова, приписанные Синоптиками Иоанну; и эти люди «крестились во имя Господа Иисуса» и сразу проявили обычный дар говорения на многих языках, которым сопровождается снисхождение Святого Духа.

Что же это такое? Св. Иоанн Креститель, которого называют «предтечей» во «исполнение пророчества», великий пророк и мученик, чьим словам должно придаваться такое огромное значение его учениками, провозглашает «Святого Духа» своим слушателям, вызывает стечение толп людей на берегах Иордана, где при великой церемонии крещения Христа обещанный «Святой Дух» появляется среди раскрывающихся небес, и толпа слышит голос, и тут вдруг находятся ученики Св. Иоанна, которые «даже и не слыхали, что существует какой-то Святой Дух!»

Истинно, те ученики, которые написали «Кодекс назареев», были правы. Только это был не сам Иисус, но те, кто пришли после него, и кто состряпали Библию так, чтобы она подошла им, которые «исказили учение Иоанна, изменили крещение в Иордане и исказили изречения справедливости».

Бесполезно возражать, что нынешний «Кодекс» был написан спустя века после того, как проповедовали непосредственные ученики Иоанна. Точно так же были написаны наши Евангелия. Когда эта поразительная беседа Павла с «крещенцами» имела место, бардезанцы между ними еще не появились, и эта секта не считалась «ересью». Кроме того, мы в состоянии судить, как мало Иоанново обещание «Святого Духа» и появление самого «Духа» оказало влияния на его учеников, по тому неудовольствию, какое они проявили в отношении учеников Иисуса и чем-то вроде конкуренции, проявленной с самого начала. Мало того, у самого Иоанна настолько мало уверенности в тождественности Иисуса с ожидаемым Мессией, что после знаменитой сцены крещения в Иордане и устного уверения Самого Святого Духа, что «сей есть Сын Мой возлюбленный» [Матфей, III, 17], – мы вдруг находим, что «Предтеча» [«Матфей», XI] посылает из тюрьмы двух учеников, чтобы осведомиться у Христа: «Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого»!!

Уже это одно вопиющее противоречие давно уже должно было убедить разумные сознания в мнимости боговдохновенности Нового Завета. Но мы можем задать другой вопрос: если крещение является знаком возрождения и таинством, установленным Христом, то почему теперь христиане не крестят так, как это приписывается Иисусу – «Святым Духом и огнем», вместо следования обычаю назареев? Делая эти осязаемые вставки, какие цели мог преследовать Ириней, за исключением того, чтобы заставить людей поверить, что название назарей, которое Иисус носил, произошло только оттого, что отец его проживал в Назарете, а вовсе не от его связи с сектой назариа – целителей?

Эта уловка Иринея была весьма неудачна, так как с незапамятных времен пророки старины выступали против крещения огнем, как оно практиковалось их соседями, которое сообщало «дух пророчества или Святой Дух». Но положение было отчаянное; христиан повсюду называли назареями или иессеями (согласно Епифанию), и Христа считали просто еврейским пророком и целителем – каким он себя называл, каким он был принят своими учениками и каким его рассматривали последователи. При таком положении вещей тут не было места ни для новой иерархии, ни для нового божества; а так как Ириней взялся за это дело, чтобы создать и то и другое, то ему пришлось пользоваться тем материалом, какой был под рукой, и заполнить пробелы своими плодоносными выдумками.

Для того, чтобы убедиться, что Иисус был истинным назареем – хотя и с идеями о новой реформе – мы не должны искать доказательств в переведенных Евангелиях, а в таких подлинных версиях, какие доступны. Тишендорф в своем переводе «Евангелия от Луки» с греческого языка в главе IV, 34 переводит «Йешоу назарей»; и на сирийском мы читаем «Йешоуа, ты назар». Так что, если мы учтем все то, что запутано и непонятно в четырех Евангелиях, пересмотренных и исправленных в таком виде, какой они теперь имеют, то мы сами легко поймем, что истинное, первоначальное христианство, такое, как проповедовал Иисус, следует искать только в так называемых сирийских ересях. Только из них мы можем извлечь какие-либо ясные понятия о том, чем было первоначальное христианство. Такова была вера Павла, кого Тертулл, оратор, обвинил апостола перед правителем Феликсом. Он жаловался, что они обнаружили «найдя сего человека язвою общества… и представителем Назорейской ереси» [Деяния, XXIV, 5]; и в то время, как Павел отрицает все остальные обвинения, он признается, что «по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих» [Деяния, XXIV, 14]. Это признание является целым откровением. Оно доказывает: 1) что Павел признал свою принадлежность к секте назареев; 2) что он поклонялся Богу своих отцов, но не тройственному христианскому Богу, о котором он ничего не знает, и который не был выдуман до его смерти; 3) что это несчастное признание удовлетворительно объясняет, почему трактаты «Деяния Апостолов», вместе с «Откровением Иоанна», которое в одно время совершенно отвергалось, так долго не включались в канон Нового Завета.

В Библосе неофиты, так же как и иерофанты, были обязаны после мистерий поститься и пребывать некоторое время в одиночестве. Были строгие посты и приготовления как до, так и после вакхических, адонийских и элевсинских оргий, и Геродот с боязнью и почтительностью намекает на озеро Вакха, в котором «они (жрецы) по ночам совершали представления о его жизни и страданиях» [356, II, с. 170]. В жертвоприношениях Митре во время посвящения неофитом отображалась предварительная сцена умирания, предшествующая сцене «его нового рождения посредством обряда крещения». Часть этой церемонии до сих пор исполняется масонами, когда неофит, подобно великому мастеру Хираму Абифу, лежит мертвый и пробуждается от сильного пожатия львиной лапы.

Жрецы были обрезаны. Неофит не мог быть посвящен без того, чтобы не присутствовать на торжественных мистериях озера. Назареев крестили в Иордане; они не могли креститься в другом месте; их также обрезали и им приходилось поститься как до, так и после очищения крещением. Сказано, что Иисус постился сорок дней в пустыне немедленно после крещения. До нынешнего дня при каждом храме в Индии имеется озеро, проточная вода или резервуар, полный освященной водою, в котором брахманы и набожные индусы купаются ежедневно. Такие хранилища освященной воды необходимы каждому храму. Празднества купания или крещенские обряды происходят дважды в году – в октябре и в апреле. Каждое такое празднество длится десять дней, и так же, как в древнем Египте и Греции, статуи их богов, богинь и идолов погружаются жрецами в воду; цель этой церемонии заключается в том, чтобы смыть с них все грехи, принятые ими на себя от им поклоняющихся, которые оскверняют их, пока не смыты святой водой. В течение Аратти, церемонии обмывания, главного бога каждого храма несут с торжественной церемонией, чтобы крестить в море. За брахманами-жрецами, несущими священные образы, обычно следует Махараджа – босой и почти голый. Три раза жрецы заходят в море; в третий раз они несут с собой все образы. Держа их поднятыми, с молитвами, повторяемыми всем братством, Главный Жрец трижды окунает статуи богов в воду во имя мистической троицы, после чего они очищены.[125] Орфический гимн называет воду величайшим очистителем людей и богов.

Согласно Плинию и Иосифу Флавию, известно, что наша секта назареев существовала приблизительно за 150 лет до Христа и проживала по берегам Иордана и на восточном берегу Мертвого моря [151, XIII, 9; XV, 10]. Но в «Гностиках» Кинга мы находим цитату из другого сообщения Иосифа, из стиха 13-го, в котором говорится, что ессеи поселились на берегах Мертвого моря «за тысячи веков» до времени Плиния.[126]

Согласно Мунку, термин «галилеянин» почти является синонимом «назарея»; в дальнейшем он показывает, что связи первых с неевреями были весьма тесными. Вероятно, население, в результате постоянных взаимосношений; постепенно усвоило некоторые обряды и обычаи культа язычников; и презрение, с которым правоверные евреи взирали на галилеян, приписывается им по этой же причине. Их дружеские отношения, несомненно, привели их, в более поздний период, к принятию «Адонии» или священных обрядов над телом оплакиваемого Адониса, так как мы находим Иеронима справедливо горюющим над этим обстоятельством.

«Над Вифлеемом», – говорит он, – «роща Таммуза, т. е. Адониса, отбрасывала свою тень! И в этой ПЕЩЕРЕ, где прежде плакал младенец Иисус, оплакивали любовника Венеры».[127]

После восстания Бар Кохба римский император учредил мистерии Адониса в священной пещере Вифлеема, и кто знает, не это ли есть та петра или пещерный храм, на котором церковь была построена? Вепрь Адониса был помещен над теми воротами Иерусалима, которые выходили в сторону Вифлеема.

Мунк говорит, что «Назиреат был институтом, учрежденным до появления законов Мусы» [457, c. 169]. Это очевидно, так как мы находим, что эта секта не только упоминается, но и подробно описывается в «Числах» (гл. VI). В заповедях, данных в этой главе Моисею «Господом», легко узнать обряды и законы жрецов Адониса.[128] Воздержание и чистота, строго предписанные в обеих сектах, идентичны. Обе секты предоставляли волосам отрастать во всю длину [151, IV, 4], как это и доныне делают отшельники и факиры в Индии, тогда как другие касты бреют головы и в определенные дни воздерживаются от вина. Пророк Илия, один из назареев, описан во «Второй книге Царей», а также Иосифом, как «волосатый человек, опоясанный шкурой».[129] И Иоанн Креститель и Иисус оба представлены, как носящие длинные волосы.[130] Иоанн «одет в верблюжью шерсть» и опоясан шкурой, а Иисус носит длинное одеяние «без единого шва»… «и очень белое, как снег», говорит Марк; и это то же самое одеяние, какое носили жрецы назареев, пифагорейские и буддийские ессеи, как описано Иосифом.

Если мы тщательно проследим термины назар и назарет по наиболее известным трудам писателей древности, мы встретим их в связи как с «языческими», так и с еврейскими адептами. Так, например, Александр Полигистор говорит о Пифагоре, что он был учеником ассирийского Назарета, которого некоторые считают Иезекиилем. Диоген Лаэртский весьма решительно утверждает, что Пифагор после того, как его посвятили во все греческие и варварские мистерии, «отправился в Египет и впоследствии посетил халдеев и магов»; а Апулей утверждает, что Пифагора учил Зороастр.

Если бы мы высказали мысль, что еврейские назары, упрекающие пророки «Господни», были посвящены в так называемые языческие мистерии и принадлежали (по крайней мере большинство их) к той же Ложе или тому же кругу адептов, что и те, кого считают идолопоклонниками; что их «круг пророков» был только побочной ветвью тайного общества, которое мы вполне могли бы назвать «интернациональным», – какие взрывы христианского гнева посыпались бы на нас! И все же это дело выглядит весьма подозрительным.

Давайте сперва припомним то, что Аммиан Марцеллин и другие историки рассказывают о Дарии Гистаспе. Последний, проникнув в Верхнюю Индию (Бактриану), научился у брахманов чистым обрядам, звездным и космическим наукам, и передал это магам. Но история также говорит, что Гистасп раздавил магов и ввел – или, вернее, навязал им силою – чистую религию Зороастра – религию Ормазда. Но чем объяснить тогда, что на гробнице Дария была найдена надпись, сообщающая, что он был «учитель и иерофант магии и магианизма»? Очевидно, имеется какая-то ошибка в истории, и история ее признает. В этой путанице имен Зороастр, учитель и наставник Пифагора, не может быть ни Зороастром, на Заратуштрой, которые установили поклонение солнцу среди парсов; не мог он быть и тем, кто появился при дворе Гуштаспа (Гистаспа), признаваемого якобы отцом Дария; и не мог он также быть тем Зороастром, кто поставил своих магов выше самих царей. Старейшее священное писание зороастрийцев, «Авеста», не выдает ни малейших следов, что этот реформатор когда-либо был знаком с какой-либо из тех наций, которые впоследствии приняли его образ поклонения. Он кажется ничего незнающим о соседях Западного Ирана, медийцах, ассирийцах, персах и других. Если бы у нас не было никаких других свидетельств о великой древности зороастрийской религии, как только открытие большой ошибки, совершенной в нашем веке некоторыми учеными, которые отождествили царя Виштаспа (Гуштаспа) с отцом Дария, тогда как персидская традиция прямо указывает на Виштаспа, как на последнего принца по Кайанитской линии, который правил Бактрианой, – это должно бы быть достаточно, так как завоевание Бактрианы ассирийцами произошло за 1200 лет до Р. X.[131]

Поэтому будет вполне естественно, если мы это обращение Зороастр будем считать не именем отдельного человека, а общим термином класса, разбор смысла которого должен быть оставлен филологам. Гуру по-санскритски означает духовный учитель; и так как Зуруастара на том же языке означает того, кто поклоняется солнцу, то почему невозможно, что по ходу естественных изменений языка, вследствие большого количества различных народностей, обращенных к поклонению солнцу, – название гуру-астара, духовный учитель поклонения солнцу, столь напоминающее имя основателя этой религии, постепенно изменило свою первоначальную форму и превратилось в Зуруастара или Зороастра? Мнение каббалистов таково, что существовал только один Заратуштра, но было много гуру-астаров, или духовных учителей, и что один из таких гуру или, скорее, хуру-астеров, как его называют в старинных рукописях, был наставником Пифагора. Насколько верно это объяснение – пусть решает филология и читатели сами. Лично мы верим этому, так как по этому предмету мы больше доверяем каббалистической традиции, нежели объяснениям ученых, так как у них по сей день по этому поводу не было двух одинаковых мнений.

Аристотель утверждает, что Зороастр жил за 6000 лет до Христа; Гермипп из Александрии, который, говорят, читал подлинные книги зороастрийцев, хотя Александра Великого обвиняют в их уничтожении, – показывает, что Зороастр был учеником Азонака (Азон-ах или Азон-Бог) и жил за 5000 лет до падения Трои. Эр или Эрос, чье видение рассказано Платоном в «Государстве», по мнению Климента, был Зордустх. В то время как маг, свергнувший с трона камбизов, был медянином, и Дарий объявил об отмене ритуалов магов с тем, чтобы установить ритуалы Ормазда, Ксант из Лидии заявляет, что Зороастр был главою магов!

Кто из них не прав? Или же они все правы, и только современные толкователи не могут объяснить разницу между Реформатором и его апостолами и последователями? Эта ошибочность наших комментаторов напоминает нам ошибочность Светония, принявшего христиан за некоего Христоса или Крестоса, как он пишет это слово, и уверявшего своих читателей, что Клавдий выслал его из страны за волнения, которые он поднял среди евреев.

Наконец, возвращаясь опять к назарам, Заратус упоминается Плинием следующими словами: «Он был Зороастр и Назарет». Так как Зороастр называется princeps магов, и назар означает отделенного или освященного, то не есть ли это – еврейское обозначение мага? Волней думает, что это так. Персидское слово На-заруан означает миллионы лет и относится к халдейскому «Ветхому Днями». Отсюда произошло название назаров или назареев, которые были освящены для служения единому высочайшему Богу, каббалистическому Эйн-Софу или Ветхому Днями, «Старейшему из Старейших».

Но слово назар также можно встретить в Индии. На индустани назар есть зрение, внутреннее или сверхъестественное видение: назар банд-и означает чарование, месмерические или магические чары; и назаран есть слово для осмотра достопримечательностей или видения.

Профессор Уайлдер думает, что так как слова Зеруана в «Авесте» нигде нет, и оно встречается только в более поздних парсийских книгах, то оно ведет свое происхождение от магов, которые составляли персидскую касту жрецов в период сасанидов, но по своему происхождению были ассирийцами.

«Я считаю», – говорит он, – «что Туран поэтов есть Атурия или Ассирия; и что Зохак (Аж-дахака, Дэйокес или Астиагес), Царь-Змий, был Ассирийским, Медийским и Вавилонским, когда эти страны были объединены».

Это мнение, однако, нисколько не нарушает нашего утверждения, что тайные доктрины магов, до-ведийских буддхистов, иерофантов египетского Тота или Гермеса, и адептов какого-то бы ни было века и национальности, включая и халдейских каббалистов и еврейских Назаров, – были тождественны с самого начала. Когда мы употребляем слово буддхисты, мы не подразумеваем под ним ни экзотерический буддизм, установленный последователями Гаутамы Будды, ни современную буддийскую религию, но подразумеваем сокровенную философию Шакьямуни, которая в своей сущности несомненно была идентична с древней религией мудрости святилищ, с до-ведийским брахманизмом, «Схизма» Зороастра, как ее называют, является прямым доказательством этому. Ибо, строго говоря, это совсем не была схизма, а только частичное раскрытие публике строго монотеистических религиозных истин, до тех пор преподаваемых лишь во святилищах, и которые он узнал у брахманов. Зороастр, первичный учредитель почитания солнца не может быть назван основателем дуалистической системы; также он не был первым, кто учил единству Бога, ибо он обучал тому, что сам узнал у брахманов. И что Заратустра и его последователи, зороастрийцы, «селились в Индии до того, как эмигрировали в Персию», также доказано Максом Мюллером.

«Что зороастрийцы и их предки вышли из Индии», – говорит он, – «в течение ведийского периода, может быть доказано так же ясно, как и то, что обитатели Массалии вышли из Греции… Многие из богов зороастрийцев оказались… лишь только отражениями и отклонениями первичных подлинных богов Вед» [458, 83].

И если мы теперь сможем доказать – а мы можем это сделать, пользуясь свидетельствами «Каббалы» и старейших традиций религии мудрости, философии древних святилищ, – что все эти боги, будь то зороастрийские или боги Вед, являются только олицетворениями оккультных сил природы, верными слугами адептов сокровенной мудрости – магии, – то мы стоим на незыблемой почве.

Таким образом, скажем ли мы, что каббализм и гностицизм произошел от маздаизма или зороастризма, – это будет одно и то же, если только мы не имели в виду экзотерического поклонения, чего мы не имели в виду. Точно так же и в этом же смысле мы можем вторить Кингу, автору «Гностиков», и некоторым другим археологам, и утверждать, что оба первые произошли от буддхизма, представляющего наиболее простую и наиболее удовлетворяющую из философий, в результате которой возникла одна из чистейших религий мира. Дело только за хронологией, чтобы определить, которая из этих религий, отличающихся только по внешней форме, является старейшей и, следовательно, менее фальсифицированной. Но даже это очень косвенно, если вообще касается обсуждаемого нами предмета. Уже за какое-то время до нашей эры адепты, за исключением Индии, перестали объединяться в большие общины; но будь то ессеи или неоплатоники, или же какая-нибудь из бесчисленных борющихся сект, родившихся лишь для того, чтобы исчезнуть, – мы у них встречаем те же самые доктрины, идентичные по сущности и духу, если и не всегда по форме. Под буддхизмом, поэтому, мы подразумеваем ту религию, которая буквально означает доктрину мудрости и которая появилась на много веков раньше метафизической философии Сиддхартха Шакьямуни.

После девятнадцати веков принудительного удаления из канонических книг каждой фразы, которая могла бы направить исследователя на правильный путь, – стало очень трудно доказать, так, чтобы удовлетворить точную науку, что «языческие» почитатели Адониса, их соседи, назареи, и пифагорейские ессеи, целители-терапевты [459], эбиониты и другие секты – все были, лишь с небольшими расхождениями, последователями древних теургических мистерий. И все же, по аналогии и при тщательном изучении сокровенного смысла их ритуалов и обычаев, мы можем обнаружить следы их родства.

Современнику Иисуса было суждено стать тем лицом, которое посредством истолкования древнейшей литературы Израиля указало потомству, как глубоко каббалистическая философия согласуется своим эзотеризмом с эзотеризмом величайших греческих мыслителей. Этим современником был устремленный ученик Платона и Аристотеля, Филон Иудея. Объясняя Книги Моисея чисто каббалистическими методами, он сделался тем знаменитым еврейским писателем, которого Кингсли называет отцом неоплатонизма.

Очевидно, что терапевты Филона являются ответвлением ессеев. На это указывает их название – ‘Εσσαΐοι, Асайа, врач. Отсюда эти противоречия, подделки и другие отчаянные уловки, чтобы приладить пророчества еврейского канона к рождению и божественности Галилеянина.

Лука, который был врачом, в сирийских текстах назван Асайа, т. е. ессаин или ессей. Иосиф Флавий и Филон Иудей достаточно описали эту секту, чтобы не оставить в наших умах никаких сомнений, что назарейский реформатор, после того как получил образование в их обителях в пустыне и был надлежащим образом посвящен в мистерии, предпочел свободную и независимую жизнь кочующего назария; и таким образом отделился или отназарился от них, становясь путешествующим терапевтом, назариа, целителем. Каждому терапевту, до того как покинуть общину, приходилось проделать то же самое. И Иисус и Св. Иоанн Креститель проповедовали конец Века;[132] что доказывает их знание сокровенных вычислений жрецов и каббалистов, которые, так же как и главы общин ессеев, единственные знали тайну длительности циклов. Последние были каббалистами и теургами; по словам Мунка: – «у них были свои мистические книги, и они предсказывали будущее» [457, с. 525 и далее].

Данлэп, чьи личные исследования, кажется, были вполне успешны в этом направлении, – установил, что ессеи, назареи, доситеяне и некоторые другие секты, все существовали до Христа:

«Они отвергали удовольствия, презирали богатство, любили один другого и более чем другие секты пренебрегали браком, считая победу над страстями добродетелью», – говорит он [142, II, предисловие, с. XI].

Все эти добродетели проповедовались Иисусом; и если мы должны считать Евангелия содержащими истину, то Христос был верующим в метемпсихоз или перевоплощение – опять как эти же ессеи, которые, как мы видим, были пифагорейцами по всем своим доктринам и привычкам. Ямвлих утверждает, что Самосский философ провел некоторое время на горе Кармил с ними [75].[133] В своих беседах и проповедях Иисус всегда пользовался притчами и метафорами. Это опять-таки была привычка ессеев и назареев; галилеяне, жившие в городах и деревнях, поскольку известно, никогда не прибегали к таким аллегорическим выражениям. Действительно, некоторые из его учеников, будучи галилеянами, как и он сам, даже удивлялись, обнаружив, что он в беседах с людьми прибегает к такой форме выражения.

«Для чего притчами говоришь им?» – часто спрашивали они [Матфей, XIII, 10]. «Для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано», – был ответ, и это был ответ посвященного. – «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют».

Кроме того, мы находим Иисуса выражающим свои мысли еще яснее – и притом в чисто пифагорейских выражениях – когда произнося Нагорную проповедь, он говорит:

Профессор Уайлдер, редактор «Элевсинских мистерий» Тэйлора, отмечает

«склонность Иисуса и Павла классифицировать свои доктрины на эзотерические и экзотерические, на Тайны Царствия Небесного „для апостолов“ и „притчи“ для толпы. „Мы говорим мудрость“, – говорит Павел, – «среди тех, кто совершенен» (или посвящен)» [4, с. 15].

В элевсинских и в других мистериях участники всегда делились на два класса: на неофитов и совершенных. Первых иногда допускали к предварительному посвящению: к драматическому представлению цереры или души, спускающейся в Гадес.[134] Но только «совершенным» было дано наслаждаться и узнать мистерии божественного Элизиума, небесного обиталища благословенных; этот Элизиум, бесспорно, был то же, что и «Царство Небесное». Возражать или отрицать вышесказанное было бы просто закрыванием глаз на истину.

Повествование апостола Павла в его 2 Посл. к Коринф. [XII, 3, 4] поразило нескольких ученых, хорошо ознакомившихся с описаниями мистических обрядов посвящения, данными некоторыми классиками, как несомненно указывающее на конечную Эпоптейю [4, с. 49, примечание].

«И знаю о таком человеке (только не знаю – в теле ли или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в Рай и слышал неизреченные слова αρρητα ρηματα, которые человеку нельзя пересказать».

Поскольку нам известно, только изредка комментаторы усматривали в этих словах намек на полные блаженства видения «посвященного» провидца. Но фразеология тут недвусмысленна. На эти слова, «которые человеку нельзя пересказать», намекали теми же словами и объясняли это той же причиной Платон, Прокл, Ямвлих, Геродот и другие классики. «Мы оглашаем мудрость только среди тех, кто совершенен», – говорит Павел: ясный и неотрицаемый перевод этих слов будет: «Более глубокие (или конечные) эзотерические доктрины мистерий (которые обозначены словом мудрость) мы излагаем только среди тех, кто посвящены».[135] Также в отношении «человека» который был взят в Рай» – и который, очевидно, был сам Павел.[136] – христианское слово Рай заменило слово Элизиум. Чтобы завершить доказательство, мы можем напомнить слова Платона, сказанные в другом месте, в которых указано, что прежде чем посвященный смог увидеть богов в их чистейшем свете, ему приходилось освобождаться от своего тела, т. е. выделить из него свою астральную душу [31, 64]. Подобным же образом Апулей описывает свое посвящение в мистерии:

«Я приблизился к границам смерти и, перешагнув порог Прозерпины, вернулся, будучи пронесенным через все элементы. В глухую полночь я видел сияющее ярким светом солнце вместе с подземными и небесными богами, и приближаясь к этим божествам, я платил свою дань преданного восхищения» [274, XI].

Таким образом, подобно Пифагору и другим иерофантам-реформаторам, Иисус делил свои учения на экзотерические и эзотерические. Преданно следуя пифагоро-ессейским установлениям, он никогда не садился за стол без молитвы перед едой. «Жрец молится перед едой», – говорит Иосиф, описывая ессеев. Иисус также делил своих последователей на «неофитов», «братию» и «совершенных», если мы можем судить по тому, как он их различал. Но его карьера, по крайней мере, в качестве общественного раввина, была слишком кратковременной, чтобы позволить ему учредить свою собственную регулярную школу; и за исключением, может быть, только Иоанна, кажется, что он не посвятил ни одного другого апостола. Гностические амулеты и талисманы большею частью представляют собой символы апокалиптических аллегорий. «Семь гласных» имеют тесную связь с «семью печатями»; и мистическое имя Абраксас настолько же участвует в составе Шем Хамфирош, «священного слова» или несказуемого имени, насколько и имя, названное Словом Божиим, которое «никто не знал, кроме Его Самого» [Апокалипсис, XIX, 12], по выражению Иоанна.

Трудно было бы уйти от хорошо представленных доказательств, что «Апокалипсис» является произведением посвященного каббалиста, когда это «Откровение» преподносит нам целые параграфы, взятые из «Книги Еноха» и «Даниила», из которых последняя сама представляет сокращенную имитацию первой; и когда, далее, мы убеждаемся, что офиты-гностики. которые целиком отвергали Ветхий Завет, как «исходящий из ниже стоящего существа (Иеговы)», признавали наиболее древних пророков, таких как Енох, и извлекали из этой книги самую сильную поддержку своим вероучениям, – тогда доказательство становится очевидным. В дальнейшем мы покажем, как тесно связаны все эти доктрины. Кроме того, имеется история преследования Домицианом магов и философов, которая служит таким же доказательством, как и другие, что Иоанна, вообще, считали каббалистом. Так как этот апостол был включен в их число и, кроме того, выделялся среди других, то императорским эдиктом он был изгнан не только из Рима, но даже из континента. Император преследовал не христиан, как хотели бы изобразить это некоторые историки, смешивающие христиан и евреев, – а астрологов и каббалистов.[137]

Против Иисуса было выдвинуто много обвинений в том, что он применяет магию египтян: одно время они были обычны в городах, где его знали. Как сказано в Библии фарисеи были первыми, бросившими ему в лицо это обвинение, хотя раввин Визе считает самого Иисуса фарисеем. «Талмуд» определенно указывает на Якова Праведного, как на одного из этой секты.[138] Но последователи этой секты также известны тем, что всегда забрасывали камнями каждого пророка, который обличал их в греховных повадках, и не на этом факте мы обосновываем наше утверждение. Они обвиняли его в колдовстве и в том, что он выгоняет бесов с помощью их же князя Вельзевула, с такой же справедливостью, с какой впоследствии католическая церковь обвиняла в том же не одного только невинного мученика. Но Юстин Мученик, основываясь на более достоверных данных, сообщает, что люди того времени, которые не были евреями, утверждали, что чудеса Иисуса были совершены посредством магии – μαγική φαντασία – «это было то же самое выражение, которым пользовались скептики, чтобы обозначить феномены творения чудес, совершаемые в языческих храмах. „Они даже отважились называть его магом и обманщиком людей“, жалуется этот мученик [466, с. 69]. В «Евангелии от Никодима» (Ada Pilate) евреи выставляют то же обвинение перед Пилатом. «Разве мы не говорили тебе, что он маг»?[139] Цельс говорит о том же обвинении и, как неоплатоник, верит в него [309, 11]. Талмудистская литература полна мельчайшими подробностями, и самым великим их обвинением является то, что «Иисус мог с такой же легкостью летать по воздуху, как другие ходить по земле» [472, 51]. Св. Августин утверждал, что вообще верили, что он был посвящен в Египте и что он написал книги о магии, которые он передал Иоанну [309, 11]. Существовал труд под названием «Magia Jesu Christi», который приписывался самому Иисусу.[140] В «Увещеваниях» Климента против Иисуса выдвинуто обвинение, что он не совершал своих чудес как еврейский пророк, но как маг, т. е. посвященный «языческих» храмов [474, «Recog.», I, 58 cf., с. 40].

В то время было обычным, так же как это и теперь обычно среди нетерпимого духовенства враждующих религий и низших классов общества, а также среди тех патрициев, которые по различным причинам не были допущены в мистерии, – обвинять иногда высших иерофантов и адептов в колдовстве и в черной магии. Так Апулей, посвященный, был подобным же образом обвинен в колдовстве и в том, что он носит при себе фигурку скелета – мощное средство, как уверяли, в деяниях черного искусства. Но одно из лучших и наиболее неоспоримых доказательств нашего утверждения может быть найдено в так называемом «Museo Gregoriano». На саркофаге, покрытом барельефами, изображающими чудеса Христа,[141] видна во весь рост фигура Христа, который, в сцене воскрешения Лазаря, явлен безбородым «и снабжен жезлом, в общепринятом облике некроманта (?), тогда как труп Лазаря укутан и забинтован в точности как египетская мумия».

Если бы потомство имело возможность обладать несколькими такими изображениями, выполненными в течение первого века, когда фигура, одеяние и каждодневные привычки Реформатора были еще свежи в памяти его современников, возможно, что тогда христианский мир был бы более христоподобным; дюжины противоречивых, необоснованных и совершенно бессмысленных спекуляций о «Сыне Человеческом» были бы невозможны, и у человечества была бы теперь единая религия и единый Бог. Именно это отсутствие всяких доказательств, недостаток какого-либо положительного следа в отношении того, кого христианство обожествило, – вызвало нынешнее состояние недоумения. Никакие изображения Христа не могли быть созданы раньше, как только после дней Константина, когда еврейский элемент был почти изъят среди последователей новой религии. Евреи, апостолы и ученики, которым зороастрийцы и парсы привили святой ужас перед какими-либо формами человеческих изображений, – посчитали бы святотатственным кощунством всякую попытку изобразить каким бы то ни было образом их Учителя. Единственным разрешенным изображением Иисуса, даже в дни Тертуллиана, было аллегорическое изображение «Пастыря Доброго»,[142] которое не было портретом, но представляло собою фигуру человека с головою шакала, как у Анубиса.[143] На этой гемме, как она представлена в коллекции гностических амулетов, Добрый Пастырь несет на плечах потерявшуюся овцу. Кажется, что у него на шее человеческая голова: но как Кинг правильно замечает, «так только кажется непосвященному глазу». При более тщательном рассматривании он становится двуголовым Анубисом, имеющим одну человеческую голову, а другую – шакалью, тогда как его опояска принимает форму змея, поднимающего свою украшенную гребнем голову.

«Эта фигура», – добавляет автор «Гностиков», – «имела два значения – одно, очевидное всем непосвященным; другое – мистическое и понятное только посвященным. Возможно, что это была печать какого-то верховного учителя или апостола».[144]

Это дает нам новое доказательство, что гностики и ранние ортодоксальные (?) христиане не так уж сильно различались по своей тайной доктрине, По одной цитате из Епифания Кинг делает вывод, что даже в 400 г. н. э. считалось отвратительным грехом пытаться изобразить телесную внешность Христа. Епифаний [475, XXVXI] преподносит это, как обвинение в идолопоклонстве против карпократийцев, что

«у них были писаные портреты и даже золотые и серебряные изображения, а также из других материалов, которые они выдавали за портреты Иисуса, якобы сделанные Пилатом по подобию Христа… Они держат их в тайне совместно с изображениями Пифагора, Платона и Аристотеля, и поставив их всех вместе, поклоняются им и приносят им жертвы по нееврейскому образу».

Что бы сказал благочестивый Епифаний, если бы он ныне ожил и зашел бы в собор Святого Петра в Риме! Кажется, Амвросий также приходит в отчаяние при мысли, что некоторые люди полностью поверили сообщению Лампридия, что Александр Север имел в своей частной часовне изображение Христа среди других великих философов.

«Что язычники могли сохранить облик Христа», – восклицает он, – «но его ученики этого не сделали – это вещь, которую ум отказывается принять и еще менее – поверить».

Все это неоспоримо указывает на тот факт, что за исключением горсточки самозваных христиан, которые впоследствии одержали победу, вся цивилизованная часть язычников, которая знала о Иисусе, почитала его как философа, адепта, которого они ставили на ту же высоту, что и Пифагора и Аполлония. Откуда это почитание с их стороны к человеку, если бы он был просто, как изображают его Синоптики, бедным, неизвестным еврейским плотником из Назарета? Как о воплощенном Боге, о нем нет на земле ни единой записи, которая могла бы выдержать критическое исследование науки; но в качестве одного из величайших реформаторов, в качестве неумолимого врага всякого теологического догматизма, преследователя слепого фанатизма, учителя одного из наиболее возвышенных кодексов этики, Иисус представляет собою одну из величайших и наиболее ясно очерченных фигур в панораме истории человечества. Его эпоха может с каждым днем все дальше и дальше отступать в мрак и густую мглу прошлого; и его богословие, опирающееся на человеческие выдумки и поддерживаемое нелепыми догмами, может – нет, должно с каждым днем все больше терять свой незаслуженный престиж; и только великая фигура философа и нравственного реформатора, вместо того, чтобы становиться бледнее, с каждым новым веком станет более выпуклой и яснее очерченной. И она будет царствовать, как верховная и всемирная, только в тот день, когда все человечество будет признавать только одного отца – НЕПОЗНАВАЕМОГО вверху – и одного брата – все человечество внизу.

В предполагаемом письме Лентула, сенатора и известного историка, римскому сенату, имеется описание внешности Иисуса. Само письмо, написанное на ужасной латыни, провозглашено явной наглой подделкой; но в нем мы находим одно выражение, которое наводит на многие мысли. Хотя оно – подделка, но видно, что составитель его, кто бы он ни был, тем не менее старался держаться как можно ближе к преданию. Волосы Иисуса описаны, как «волнистые и вьющиеся… спадающие на плечи» и «разделены пробором посредине, как принято у назареев». Это последнее предложение показывает: 1. Что существовало такое предание, основанное на библейском описании Иоанна Крестителя, назария, и на обычае этой секты. 2. Что если бы Лентул был автором этого письма, то трудно поверить, что Павел никогда бы не слышал о нем; а если бы он знал содержание этого письма, он никогда не стал бы объявлять позорным ношение длинных волос для людей [1 Коринф., XI, 14], таким образом позоря своего Господа и Христа-Бога. 3. Если Иисус в самом деле носил длинные волосы, «разделенные посредине пробором, как принято у назареев» (так же, как Иоанн, единственный апостол, который следовал этому), то это дает нам еще одно основание утверждать, что Иисус должен был принадлежать к секте назареев и должен был называться назарием по этой причине, а вовсе не потому, что он обитатель Назарета, ибо те не носили длинных волос. Для назарий, который отделился для служения Господу, «бритва не должна касаться головы его». «Свят он: должен растить волосы на голове своей», сказано в «Книге Чисел» [VI, 5]. Самсон был назарит, т. е. давший обет служения Богу, и в его волосах была его сила. «Бритва не коснется головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий» [Судей, XIII, 5].

Но конечное и наиболее разумное заключение, какое можно из этого вывести, заключается в том, что Иисус, будучи весьма опозиционно настроенным против всех ортодоксальных еврейских обычаев, не стал бы отращивать своих волос, если бы не принадлежал к этой секте, которая в дни Иоанна Крестителя уже стала ересью в глазах Синедриона. «Талмуд», говоря о назариях или назареях (которые ушли из мира подобно индусским йогам или отшельникам), называет их сектою врачей, скитающихся заклинателей; так же поступает Джервис. «Они ходили по стране, живя на подаяния и совершая исцеления».[145] Епифаний говорит, что по своей ереси они ближе всего были к коринфянам, «существовали ли они раньше или позднее, но независимо от этого – одновременно», и затем добавляет, что «всех христиан в то время одинаково называли назареями» [477, т. I, c. 117]!

В самом первом замечании, сделанном Иисусом по поводу Иоанна Крестителя, мы находим его утверждающим, что он есть «Илия, который должен был прийти раньше». Это утверждение, если оно не является более поздней вставкой, сделанной для того, чтобы иметь исполнившееся пророчество, – опять означает, что Иисус был каббалист, если, действительно, нам не принять доктрину французских спиритистов и не заподозрить, что он верил в реинкарнацию. За исключением каббалистических сект ессеев, назареев, учеников Симеона Бен Иохаи и Хиллела, ни ортодоксальное еврейство, ни галилеяне не верили и не знали ничего о доктрине пермутации, А саддукеи даже не верили в доктрину воскресения из мертвых.

«Но породителем этого restitutionis был Моса, наш учитель, да будет мир ему! Который был revolutio (трансмиграцией) Сета и Эбеля, чтобы он мог покрыть обнаженность своего Отца Адама – Primus», – говорит «Каббала».[146]

Таким образом Иисус, намекающий на то, что Иоанн был revolutio или трансмиграцией Илии, тем самым, кажется, несомненно доказывает, к какой школе он принадлежит.

До нынешнего дня непосвященные каббалисты и масоны думают, что пермутация есть синоним трансмиграции и метемпсихоза. Но они настолько же ошибаются в отношении доктрины истинных каббалистов, насколько они ошибаются в отношении доктрины буддистов. Правда, в «Зогаре» в одном месте сказано:

«Все души подчинены трансмиграции… Люди не знают путей Святого, да будет Он благословенен; они не знают, что они предстают перед судом, как перед тем, как войти в этот мир, так и после того, как покидают его», – и фарисеи также придерживались этого учения, как показывает Иосиф [151, XVIII, 13].

Также доктрина Гилгула придерживалась странной теории «вращения Души», которая учила, что тела евреев, похороненные далеко от Святой Земли, все еще сохраняют частицу души, которая не может ни почить в покое, ни покинуть их до тех пор, пока не достигнет «Обетованной Земли». Считалось, что этот процесс «вращения» осуществлялся душою тем, что она переносилась обратно через непосредственную эволюцию видов, начиная трансмиграцию с мельчайшего насекомого, и кончая крупнейшими животными. Но это была экзотерическая доктрина. Мы отсылаем читателя к «Обнаженной Каббале» Генри Кунрата; его язык, хотя и затемненный, может пролить некоторый свет на этот предмет.

Но эта доктрина пермутации, или revolutio, не должна быть понята как вера в реинкарнацию. Что Моисея считали трансмиграцией Авеля и Сета, это еще не значит, что каббалисты – по крайней мере те, кто были посвящены – верили, что идентичный дух того или другого сына Адамова снова появился в телесной форме Моисея. Это только показывает, к какого рода форме выражения они прибегали, чтобы намекнуть на одну из глубочайших тайн Восточного гнозиса, на один из наиболее величественных догматов веры тайной мудрости. Этот догмат был умышленно затемнен так, чтобы наполовину скрыть и наполовину раскрыть истину. Это означало, что Моисея считали, подобно некоторым другим богоподобным людям, достигшим высочайшего изо всех состояний на земле: – произошло редчайшее изо всех психологических явлений, полное слияние бессмертного духа с земной дуадой. Троица была завершена. Бог был воплощен. Но как редки такие воплощения!

Выражение – «Вы есть боги» – которое для наших исследователей Библии является только абстракцией, имеет для каббалистов весьма существенное значение. Каждый бессмертный дух, который излучает свое сияние на человеческое существо, есть бог – Микрокосмос Макрокосмоса, неотъемлемая часть непознаваемого Бога, Первопричины, непосредственной эманацией которой он является. Он обладает всеми свойствами породившего его источника. Среди этих свойств имеются и всезнание и всемогущество. Наделенный ими, но еще не в состоянии их полностью проявлять, находясь в теле, когда они затемнены, прикрыты и ограничены способностями физической природы, человек, ставший таким обиталищем божественности, высоко может возвыситься над другими людьми, может проявлять богоподобную мудрость и выявить божественные силы, потому что в то время как остальные смертные вокруг него только осеняются их божественным Я, со всеми возможностями стать бессмертными в будущем, но без какой-либо другой гарантии в этом, как только возможность личными усилиями завоевать царство небесное, – этот избранник стал уже бессмертен, находясь еще на земле. Его награда обеспечена. Отныне он будет жить навсегда в жизни вечной. У него может быть не только «власть» [Псалтырь, VIII] над всеми созданиями творения путем применения «превосходства» ИМЕНИ (несказуемого имени), но он может быть в этой жизни выше ангелов, а не «немного ниже их», как заставляют сказать Павла.[147]

Древним никогда не приходило в голову святотатственная мысль, что такие совершенные существа являются воплощениями Единого Верховного и навеки незримого Бога. Не вмещалась в их концепции такая профанация благоговейного Величия. Моисей и подобные ему были для них только совершенными людьми, богами на земле, так как их боги (божественные духи) уже вошли в уготовленные святилища, в очищенные физические тела. Древние называли богами развоплощенных духов героев и мудрецов. Отсюда возникло обвинение их во многобожии и в идолопоклонстве со стороны тех. кто сами первыми антропоморфизировали святейшие и чистейшие абстракции своих предков.

Действительное и сокрытое значение этой доктрины было известно всем посвященным. Танаимы сообщали его своим избранным, изаримам, в торжественном уединении криптов и пустынных мест. Значение это было одним из наиболее эзотерических и ревностно охраняемых, так как человеческая натура тогда была та же самая, что и теперь, и жреческая каста была так же уверена в превосходстве своего знания и так же стремилась к верховенству над более слабыми массами, с тою только разницею, возможно, что ее иерофанты могли доказать законность своих притязаний и правдоподобие своих доктрин, тогда как в настоящее время верующие должны довольствоваться слепою верою.

В то время как каббалисты называли это таинственное и редкое явление соединения духа с его смертным подопечным лицом, доверенным его заботе – «сошествием ангела Гавриила» (последний является чем-то вроде видового имени для обозначения этого), Вестника Жизни и ангела Метатрона; и в то время как назареи давали ему же название Абел-Зиво [257, I, 23], Delegatus, посланный Господом Gelsitude, – оно было вообще известно, как «Дух Помазанный».

И именно принятие этой доктрины заставило гностиков утверждать, что Иисус был человеком, осеняемым Христом или Вестником Жизни, и что его крик отчаяние на кресте – «Элои, Элои, Лама Сабахтхани» – вырвался у него в то мгновение, когда он почувствовал, что это вдохновляющее Присутствие наконец покинуло его, ибо – как некоторые утверждали – его вера тоже покинула его на кресте.

Ранние назареи, которые должны быть причислены к гностическим сектам, считая, что Иисус был пророк, тем не менее поддерживали в его отношении ту же доктрину божественного «осенения» некоторых «людей Бога», посланных на спасение народов, чтобы возвратить их на тропу праведности.

«Божественный разум вечен», – гласит «Кодекс назареев»,[148] – «и он есть чистый свет, льющийся через великолепное и необъятное пространство (плерома). Он – породитель эонов. Но один из них пошел в материю (хаос), возбуждая бурные (turbulentos) движения; и с помощью некоей части небесного света придал ей форму, организовал ее надлежаще для использования и появления, однако – она же и начало всякого зла. Демиург (материи) требовал себе божественного почитания.[149] Поэтому Христос («помазанник»), князь эонов (сил) был послан (expeditus); он принял личность весьма благочестивого еврея Йешу и должен был победить его; и который, оставив его (тело), вознесся в высоту».

Полное значение имени Христос и его мистическое значение мы объясним в дальнейшем.

А теперь для того, чтобы сделать такие отрывки, как вышеприведенный, более понятными, мы постараемся изложить как можно короче догмы, в которые, с пустяковыми отклонениями, верили почти все секты гностиков. Эфесс был тем местом, где в те дни процветало величайшее училище, в котором трудные для понимания умозрения Востока и платоновская философия преподавались сообща. Это было сосредоточие всемирных «тайных» доктрин, таинственная лаборатория, откуда, наряженная в изящную греческую фразеологию, вышла квинтэссенция буддийской, зороастрийской и халдейской философии. Артемис, гигантский конкретный символ теософически-пантеистических абстракций, великая мать Мультимамма, андрогин и покровительница «Эфесских писаний», была разрушена Павлом; но хотя ревностные новообращенные апостолов претендовали на то, что они сожгли все книги по «любопытным искусствам», τα περιεργα, их осталось достаточно для них, чтобы изучать, когда первый пыл поостыл. Именно из Эфесса распространился почти весь тот гнозис, который так яро сопротивлялся догматам Иринея; и это все еще был Эфесс со всеми своими многочисленными родственными ответвлениями большого училища ессеев, который оказался рассадником всех каббалистических умозрений, принесенных танаимами из пленения.

«В Эфессе», – говорит Маттер, – «идеи еврейско-египетской школы и полуперсидские умозрения каббалистов незадолго перед этим усилились обширным слиянием греческих и азиатских доктрин, так что неудивительно, что там должны были появиться учителя, стремящиеся объединить новую, проповедуемую апостолами религию с давно там установившимися идеями».

Если бы христиане не обременили себя «Откровениями» маленького народа и не приняли бы Иегову Моисея, – гностические идеи никогда не назвали бы ересями, будучи избавлен от своих догматических преувеличений, мир имел бы религиозную систему, основанную на чисто платонской философии, и, наверняка, что-то от этого выиграл бы.

А теперь давайте посмотрим, каковы величайшие ереси гностиков. Мы изберем Василида в качестве стандартного образца для наших сопоставлений, так как все основатели других гностических сект группируются вокруг него, подобно созвездиям, занимающим свет у солнца.

Василид утверждал, что он получил все свои доктрины от апостола Матфея и от Петра через Глаука, ученика последнего [13, VII, 7, § 106]. Согласно Евсевию [479, IV, 7], он опубликовал двадцать четыре тома «Толкований Евангелий»,[150] которые все были сожжены – факт, который заставляет нас думать, что в них содержалось больше правдивого материала, чем школа Иринея могла бы опротестовать. Он утверждал, что непознаваемый, вечный и несотворенный Отец сперва породил Nous или Ум, а последний эманировал из себя Логоса. Логос (Слово у Иоанна), в свою очередь, эманировал Phronesis или Разумы (Божественно-человеческие духи). Из Phronesis возникла Sophia или женская мудрость и Dynamis – сила. Это были олицетворенные атрибуты таинственной божественности, гностическая пятеричность, олицетворяющая пять духовных, но интеллигибельных субстанций, персональных сил или существ, внешних по отношению к непознаваемой божественности. Это, преимущественно, каббалистическая идея. Еще больше – буддхийская. Самая ранняя система буддхийской философии – существовавшая задолго до появления Гаутамы Будды – основана на несотворенной субстанции «Непознаваемого», на А'ди Будде.[151] Эта вечная, бесконечная Монада обладает, как свойственными ее сущности, пятью деяниями мудрости. Из них она, посредством пяти отдельных деяний Дхианы, излучила пять дхиани-будд; эти, подобно А'ди Будде, неподвижны в своей системе (пассивны). Ни А'ди, ни кто-либо из пяти дхиани-будд никогда не были воплощены, но семеро из их эманаций стали аватарами, т. е. воплотились на этой земле.

Описывая систему Василида, Ириней, цитируя гностиков, заявляет следующее:

«Когда несотворенный, неимеющий имени Отец увидев нравственное разложение человечества, он послал своего первородного Nous в мир в виде Христа для искупления всех, кто верят в него, из власти тех, кто строили мир (Демиурга и его шести сыновей, планетарных гениев). Он появился среди людей как человек Иисус и творил чудеса. Этот Христос лично не умер, но вместо его страдал Симон Кирийский, которому он одолжил свою телесную форму; так как божественная сила, Nous Вечного Отца не телесен и не может умереть. Поэтому, кто бы ни утверждал, что Христос умер, – тот все еще находится в плену невежества, а кто отрицает это, тот свободен и понял цель Отца».[152]

До сих пор, и рассматривая сказанное в его абстрактном смысле, мы не видим ничего кощунственного в этой системе. Она может быть ересью по отношению к богословию Иринея и Тертуллиана,[153] но в ней определенно нет ничего святотатственного против самой религиозной идеи, и она каждому беспристрастному мыслителю покажется намного больше проникнутой уважением к божеству, чем антропоморфизм существующего христианства. Ортодоксальные христиане называли гностиков докетами или иллюзионистами за то, что последние верили, что Христос не подвергался и не мог подвергнуться смерти в действительности – в физическом теле. Позднейшие брахманистские книги точно так же содержат много такого, что противно полному почтительности чувству и идеи божественности; и так же как гностики, брахманы объясняют такие легенды, какие могут шокировать божественное достоинство Духовных существ, называемых богами, приписывая их Майе или иллюзии.

Народ, выросший и воспитанный в течение бесчисленных веков среди всех тех психологических феноменов, о которых цивилизованные (!) народы читают, но которые отвергаются как невероятные и нестоящие, – не может рассчитывать на то, что его религиозная система будет понята, не говоря уже о том, чтобы она была по достоинству оценена. Глубочайшие и наиболее трансцендентальные умозаключения древних метафизиков Индии и других стран все обоснованы на том великом буддхийском и брахманистском принципе, на котором покоится вся их религиозная метафизика – на иллюзорности чувств. Все то, что конечно, есть иллюзия; все то, что вечно и бесконечно, есть реальность. Форма, цвет, то, что мы слышим и чувствуем или видим нашими смертными глазами, существует только постольку, поскольку это может передаваться каждому из нас через наши чувства. Для человека, родившегося слепым, вселенная не существует ни в формах, ни красках, но она существует в своей privation (в аристотелевом смысле) и является реальностью для духовных чувств слепого человека. Мы все живем под мощной властью воображения. Только высочайшие и невидимые оригиналы, эманированные из мысли Непознаваемого, являются реальными и перманентными существами, формами и идеями; на земле мы видим только их отражения, более или менее правильные и всегда зависящие от физической и ментальной структуры лица, которое их видит.

За бессчетные века до нашей эры индусский мистик Капила, которого многие нынешние ученые считают скептиком, ибо они судят о нем с обычной им поверхностью, – великолепно выразил эту идею в следующих выражениях:

«Человек (физический человек) так мало имеет значения, что едва ли что-либо может продемонстрировать ему его истинное существование и истинное существование природы. Возможно, что то, что мы рассматриваем как вселенную и как различные существа, которые, как нам кажется, составляют ее, – не имеют в себе ничего реального и являются только продуктами продолжающейся иллюзии – майи – наших чувств».

И современный Шопенгауэр, повторяя эту философскую идею 10 000-летней давности говорит:

«Природа несуществующа per se… Природа – это бесконечная иллюзия наших чувств».

Кант, Шеллинг и другие метафизики сказали то же самое, и их школы утверждают эту идею. Объекты чувств, всегда будучи обманчивыми и изменчивыми, не могут быть реальностью. Только дух не изменяется, следовательно, он один только не есть иллюзия. Это чистая доктрина буддизма. Религия гнозиса (знания), несомненная боковая ветвь буддизма, целиком основана на этом метафизическом учении. Христос страдал за нас духовно и притом намного острее, чем страдал иллюзорный Иисус, когда его тело мучили на кресте.

В представлениях христиан Христос – это только второе имя Иисуса. Философия гностиков, посвященных и иерофантов понимала это по-другому. Слово Христос, Χριστος, подобно всем греческим словам, необходимо отыскать в его филологическом источнике – санскрите. В этом языке Крис означает «священный»,[154] и от того индусское божество было названо Крис-на (чистый или священный). С другой стороны, в греческом языке Христос имеет несколько значений, как например, помазанный (чистое масло – хрисм) и другие. Во всех языках, хотя синоним этого слова означает чистую и священную сущность, оно означает первую эманацию невидимой божественности, проявляющуюся ощутимо в духе. Греческое Логос, еврейское Мессия, латинское Verbum, индусское Вирадж (сын) – одно и то же; они представляют идею о коллективных существах – пламенах, отделившихся от единого вечного центра света.

«Человек, совершающий благочестивые, но заинтересованные деяния (с целью только собственного спасения), может достигнуть степени дэв (святых);[155] но совершающий те же благочестивые деяния без личной заинтересованности, тот очутится освобожденным навсегда от пяти элементов» (материи). «Осознавая Верховную Душу во всех существах и все существа в Верховной Душе, предлагая свою собственную душу в жертву, он отождествляет себя с Существом, которое сияет в своем собственном великолепии» [ «Законы Ману», кн. XII, шл. 90, 91].

Таким образом, Христос как единство есть только абстракция: общее представление о коллективной совокупности бесчисленных духовных существ, являющихся непосредственными эманациями бесконечной, незримой, непостижимой ПЕРВОПРИЧИНЫ – это индивидуальные духи людей, которых ошибочно называют душами. Они суть божественные сыновья Бога, из которых некоторые только осеняют смертных людей – но таких большинство, – некоторые навсегда остаются планетарными духами, а еще некоторые – малое и редкое меньшинство – соединяются в течение жизни с некоторыми людьми. Такие богоподобные существа как Гаутама Будда, Иисус, Тиссу, Кришна и некоторые другие соединились со своими духами навсегда – поэтому они стали богами на земле. Другие, например, Моисей, Пифагор, Аполлоний, Плотин, Конфуций, Платон, Ямвлих и некоторые христианские святые объединялись с ними временами, и заняли в истории степени полубогов и вождей человечества. Когда они сбрасывают с себя свои земные обиталища, их освободившиеся души, отныне навсегда соединившиеся со своими духами, снова присоединяются к сияющему сонму, который держится вместе единым духовным единением мыслей и деяний, и носит название «помазанные». Отсюда возникла идея гностиков, которые, говоря, что «Христос» духовно страдал за человечество, имели в виду, что главным образом страдал его божественный дух.

Таковы и еще намного возвышеннее были идеи Маркиона, великого «ересиарха» второго века, как называют его противники. Согласно Тертуллиану, Иринею, Клименту и большинству его нынешних комментаторов, а именно Бунзену, Тишендорфу. Уэсткотту и многим другим, он появился в Риме в 139—142 гг. н. э. Креднер и Шлейермахер[156] оба согласны по поводу его благородного и безупречного характера, его чистосердечных религиозных устремлений и возвышенных взглядов. Должно быть, велико было его влияние, так как Епифаний, писавший более чем два века спустя, свидетельствует, что последователей Маркиона можно было найти по всему миру [475, XLII, с. 1].

Опасность, должно быть, действительно была велика и требовала срочных мер, если рассуждать, что она должна быть пропорциональной оскорбительным эпитетам и брани, нагроможденным на Маркиона «Великим Африканцем», этим цербером отцов церкви, которого мы всегда находим лающим у двери догматов Иринея [483, II, 5; cf. 9]. Нам следует только открыть его знаменитое опровержение Маркионовых «Антитезисов», чтобы мы могли ознакомиться с fine-fleur собачьего лая христианской школы; ругань эта неотступно проводилась через средние века, чтобы снова возобновиться в наши дни – в Ватикане.

«Так вот, вам, собакам, тявкающим на Бога Истины, вам, кого апостолы выбросили со всеми вашими вопросами. Они – кости раздора, которые вы грызете» [483, т. 11. с. 5], и т. д. «Скудность аргументов Великого Африканца идет в ногу с его бранью», – замечает автор «Сверхъестественной религии» [483, с. 105]. – «Их (отцов) религиозная полемика изобилует ложными утверждениями и мутна от благочестивых оскорблений. Тертуллиан был мастер в своем роде, и свирепая брань, с которой он начинает и которою часто уснащает свой труд, направленный против „нечестивого и святотатственного Маркиона“, дает все что угодно, только не честную и справедливую критику».

Насколько твердо эти два отца, Тертуллиан и Епифаний, стояли на своей богословской почве, – можно заключить из того любопытного факта, что они безудержно яростно упрекают «эту скотину» (Маркиона) за то, что «он выскоблил абзацы из „Евангелия от Луки“, которых на самом деле там никогда не было» [483, с. 100].

«Легкость и неточность», – добавляет критик, – «которые Тертуллиан проявляет, лучше всего иллюстрируется тем фактом, что он не только ложно обвиняет Маркиона, но еще и определяет мотивы, по которым тот вычеркнул абзац, который никогда не существовал; в той же самой главе он подобным же образом обвиняет Маркиона в выскоблении (из Луки) известных слов, что Христос не пришел, чтобы нарушить законы и пророков, но для того, чтобы выполнить их, и он повторяет это обвинение в двух других случаях [483, IV, 9, 36]. Епифаний также совершает ошибку, упрекая Маркиона в том, что тот пропустил в «Евангелии от Луки» то, что можно найти только у Матфея».[157]

Продемонстрировав до сих пор, насколько можно доверять литературе отцов церкви, и поскольку значительное большинство критиков Библии единодушно пришло к заключению, что то, за что сражались отцы церкви, не было истиной, но было их собственным толкованием и голословным утверждением,[158] – мы теперь приступим к изложению, каковы были воззрения Маркиона, которого Тертуллиан желал уничтожить, как наиболее опасного еретика его времени. Если мы должны поверить Хилгенфельду, одному из величайших германских критиков Библии, то «с критической точки зрения… нужно рассматривать утверждения отцов церкви только как выражение их субъективных воззрений, которые нуждаются в доказательствах» [467, c. 446, sup. B.].

Мы не можем сделать ничего лучшего, а также не можем дать более правильного изложения фактов, касающихся Маркиона, как приводить цитаты, насколько место позволяет, из книги «Сверхъестественная религия», автор которой обосновывает свои утверждения на свидетельствах величайших критиков, так же как на своих собственных исследованиях. Он показывает, что в дни Маркиона «в начальной церкви существовали две большие партии» – одна видела в христианстве «только продолжение закона и стремилась свести его в институт израильтян, в узкую секту иудаизма»; другая же рассматривала это откровение «как введение новой системы, применимой для всех, и заменяющей Моисеев завет закона всеобщим заветом Милосердия». «Эти две партии», – добавляет он, – «были открыто представлены в ранней церкви двумя апостолами – Петром и Павлом, и антагонизм между ними слегка раскрыт в „Послании к Галатам“.[159]

Маркион, который не признавал никаких других Евангелий, как только несколько Посланий Павла, который полностью отвергал антропоморфизм Ветхого Завета и провел отчетливую разграничительную линию между старым иудаизмом и христианством, – рассматривал Иисуса не как Царя, Мессию евреев, и не как сына Давида, имеющего какое-либо отношение к закону или к пророкам, «но как божественное существо, посланное, чтобы открыть людям духовную религию, совершенно новую, и Бога доброты и милосердия, доселе неизвестного». «Господь Бог» евреев в его глазах, Творец (Демиург), был совсем другой и отличался от того божества, которое послало Иисуса раскрыть божественную истину и проповедовать радостную весть, приносить мир и спасение всем. Согласно Маркиону, миссия Иисуса заключалась в том, чтобы аннулировать еврейского «Господа», который «был противопоставлен Богу и Отцу Иисуса Христа, как материя противостоит духу, нечистое – чистому».

Так ли был неправ Маркион? Было ли это кощунство или же это была интуиция, божественное вдохновение, заставляющее его выразить то, что каждое честное сердце, стремящееся к истине, более или менее чувствует и признает? Если в своем искреннем желании учредить чисто духовную религию, всеобъемлющую веру, основанную на неискаженной истине, он счел необходимым сделать из христианства совершенно новую и отдельную от иудаизма систему, то разве Маркион не обосновывался на самих словах Христа?

«Никто не кладет заплату из новой материи на старое одеяние… ибо прорехи станут еще заметнее… И никто не наливает новое вино в старые сосуды, так как они разрываются, вино вытекает, и сосуды пропадают; но новое вино наливают в новые сосуды, и тогда и то и другое сохраняется».

В какой детали ревнивый, гневный, мстительный Бог Израиля напоминает непознаваемое божество, Бога милосердия, проповедуемого Иисусом; – его Отца, который в Небесах и является Отцом всего человечества? Только этот Отец есть Бог духа и чистоты, и ошибочно сопоставлять Его с подчиненным и капризным божеством Синая. Разве Иисус когда-либо произносил имя Иеговы? Разве он когда-либо сопоставлял своего Отца с этим суровым и жестоким Судьей; своего Бога милосердия, любви и справедливости с еврейским гением возмездия? Никогда! С того памятного дня» когда он произнес Нагорную Проповедь, неизмеримая пропасть раскрылась между его Богом и тем другим божеством, которое выступило со своими заповедями с другой горы – с Синая. Язык Иисуса недвусмысленен; он знаменует не только восстание, но и вызов Моисеевому «Господу Богу».

«Вы слышали», – говорит он нам, – «что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам, не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую… Вы слышали, что сказано [тем же «Господом Богом» на Синае]: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» [Матфей, V].

А теперь откройте «Законы Ману» и читайте:

«Смирение, воздаяние добром за зло, умеренность, честность, чистота, обуздание чувств, знание Шастр (священных книг), знание верховной души, правдивость и воздержание от гнева – таковы десять добродетелей, из которых состоит долг… Те, кто усвоят эти десять заповедей долга, и, усвоив их, будут их соблюдать в жизни, достигнут высочайшего состояния» [ «Законы Ману», кн. VI, шл. 92].

Если Ману не начертал этих слов за многие тысячелетия до эры христианства, то, по меньшей мере, не найдется во всем свете голоса, который осмелился бы утверждать, что древность их менее нескольких сотен лет до Христа. То же самое относится к заповедям буддизма.

Если мы обратимся к «Пратимокша Сутре» и к другим религиозным трактатам буддистов, мы прочтем там десять следующих заповедей:

1. Ты не должен убивать никакого живого существа.

2. Ты не должен красть.

3. Ты не должен нарушать свой обет целомудрия.

4. Ты не должен лгать.

5. Ты не должен предавать секреты других.

6. Ты не должен желать смерти своих врагов.

7. Ты не должен желать богатства других.

8. Ты не должен произносить оскорбительных и бранных слов.

9. Ты не должен предаваться роскоши (спать на мягких постелях или быть ленивым).

10. Ты не должен принимать золото или серебро.[160]

«Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» – спрашивает один человек Иисуса. – «Соблюди заповеди». – «Какие?» – «Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй», – гласил ответ [Матфей, XIX, 16-18].

«Что должен я делать, чтобы получить обладание Бодхи? (знание вечной истины)», – спрашивает ученик своего буддистского учителя. – «Каков путь, чтобы стать упасака?» – «Соблюдай эти заповеди». – «Каковы они?» – «Ты должен всю жизнь воздерживаться от убийства, воровства, прелюбодеяния и лжи», – отвечает учитель.[161]

Идентичные предписания, не правда ли? Божественные предписания; живя по ним, человечество очистилось и возвысилось бы. Но становятся ли они более божественными оттого, что их произнесли те или другие уста? Если воздавать добром за зло – богоподобно, то придает ли большую силу этому предписанию провозглашение его назареем, чем провозглашение его индусским или тибетским философом? Мы видим, что это Золотое Правило началось не с Иисуса; что местом его рождения была Индия. Что бы мы ни делали, мы не можем приписать Шакьямуни Будде меньшую древность, как несколько веков до рождения Христа. Отчего же Иисус в поисках модели для своей системы этики направился скорее к подножью Гималаев, а не к подножью Синая, если не по той причине, что доктрины Ману и Гаутамы гармонировали с его собственной философией, тогда как доктрины Иеговы были ему противны и ужасали его? Индусы учили воздавать добром за зло, тогда как приказ Иеговы гласил: «Око за око» и «зуб за зуб».

Станут ли христиане все еще утверждать, что «Отец» Иисуса и Иегова одно и то же, если с достаточной ясностью можно доказать, что «Господь Бог» был ничем иным, как языческим Вакхом. Дионисом? Но тождественность Иеговы Синайской горы с Вакхом едва ли оспорима. Имя есть Иава или Иао, согласно Теодорету, что представляет собою тайное имя финикийского бога мистерий;[162] и оно в действительности, было взято от халдеев, у которых оно также было тайным именем творца. Где бы ни поклонялись Вакху, фигурировало предание о Ниссе и пещере, где его воспитали. Такое название носил Бет-Сан или Скифополь в Палестине; такое же название носило одно место на горе Парнас. Но Диодор заявляет, что Ниса находилась между Финикией и Египтом; Еврипид сообщает, что Дионис пришел в Грецию из Индии, и Диодор добавляет свое свидетельство: «Озирис воспитывался в Нисе, в Счастливой Аравии; он был сыном Зевса и был назван по отцу (именительный – Зевс, родительный – Диос) и по месту воспитания – Дио-Нисос» – Зевс или Иове из Нисы. Эта тождественность имени или титула весьма значительна. В Греции Дионис считался первым после Зевса, и Пиндар говорит: «Так правит Отец Зевс всем, и также он правит Вакхом».

Но за пределами Греции Вакх является всемогущим «Загреем, высочайшим из богов». Кажется, Моисей поклонялся ему лично и с населением у горы Синай, если мы не допустим, что он был посвященный жрец, адепт, который знал, как поднять завесу, которая висит за всеми такими экзотерическими культами, но сохранял тайну. «И построил Моисей алтарь и назвал его именем Иегова-Нисси!» или Иао-Ниси, Какое же еще лучшее доказательство требуется, чтобы доказать, что бог Синая был без различия Вакхом, Озирисом и Иеговой? М-р Шарп также добавляет свое свидетельство, что место, где родился Озирис, «была гора Синай, которую египтяне называли горой Нисса». Медный Змий был нис, а месяц еврейской Пасхи – нисан.

Если Моисеев «Господь Бог» является единственным Богом Живым и Иисус является Его единственным сыном, то как объяснить мятежный язык последнего? Без колебаний и разбора от отметает еврейский lex talionis и заменяет его законом милосердия и самоотверженности. Если Ветхий Завет является божественным откровением, то как может им быть Новый Завет? Требуется ли от нас, чтобы мы верили и поклонялись божеству, которое противоречит самому себе через каждые несколько сотен лет? Был ли Моисей боговдохновенным или же Иисус не был сыном Бога? Вот эта дилемма, которую богословы обязаны нам разрешить. Именно от этой дилеммы гностики пытались избавить разрастающееся христианство.

В течение девятнадцати веков справедливость ждала умных комментаторов, которые оценили бы это расхождение между Тертуллианом и гностиком Маркионом. Грубое насилие, нечестность и фанатизм «великого Африканца» отталкивают всех, кто принимает его христианство. «Как может Бог», спрашивает Маркион, «нарушать свои собственные заповеди? Как мог он запрещать идолопоклонство и поклонение изображениям и все же заставлять Моисея воздвигнуть Медного Змия? Как можно давать заповедь: „Не кради“, и затем приказывать израильтянам грабить у египтян их золото и серебро?» Предвидя результаты современной критики, Mapкион отрицает применимость к Иисусу так называемых мессианских пророчеств. Автор «Сверхъестественной религии» пишет [259, т. II, с. 106]:

«Эммануил Исаии не есть Христос; „Дева“, его мать, есть просто „молодая женщина“, одна из альм храма; и страдания слуги Божьего [«Исаия», III, 13 – LIII, 3] не являются предсказанием смерти Иисуса».[163]

Глава IV

Восточные космогонии и записи Библии

«Нет ничего лучше тех МИСТЕРИЙ, с помощью которых нас от грубой и яростной жизни очищают и приводят к доброте (человечности, кротости) и умягчению».

Цицерон, «De Legibus», II, 14.

«Спустись, о Сома, с тем потоком, которым ты зажигаешь Солнце… Сома, Океан Жизни, пронизывающий Все, ты творяще лучами наполняешь Солнце».

«Ригведа», II, 143.

«…прекрасная Дева восходит, с длинными волосами, и она держит два колоса в руке; она садится на сиденье и кормит мальчика, еще дитя; она дает грудь ему и кормит его».

Авенариус.

Утверждают, что Пятикнижие написано Моисеем, и все же оно содержит отчет о его собственной смерти [Второзаконие, XXXIV, 6]; и в «Бытии» [XIV, 14] именем Дан назван город, про который в «Судьях» [XVIII, 29] сказано, что он получил это имя только в их время, а раньше был известен под именем Лаиш. Иосия вполне мог бы разорвать на себе одежды, если бы услышал слова «Книги Закона», ибо в ней осталось от Моисея не больше, чем в «Евангелии от Иоанна» осталось от Иисуса.

У нас имеется одна прекрасная альтернатива, которая предлагается нашим богословам, позволяя им выбрать самим, и обещая уважать их решение. Только им придется признать одно из двух: либо Моисей был обманщик, либо его книги являются подделками, написанными в различное время и различными людьми, или же, что они полны жульническими вставками. В любом случае этот труд теряет все права на то, чтобы считаться божественным Откровением. Вот проблема, которую мы приводим из Библии – слово Бога Истины:

«Являлся Я Аврааму, Исааку и Иакову с именем „Бог Всемогущий“, а с именем Моим Иегова [ «Господь»] не открылся им» [Исход, VI, 3], – говорил Бог Моисею.

Это сообщение становится весьма поразительным, когда, еще не дочитавши до «Исхода», читаешь в «Бытии» [XXII, 14], что «Авраам назвал то место» – где патриарх приготовился перерезать горло своему единородному сыну – «Иегова-ире»! (Иегова видит). Который из текстов боговдохновенный? – оба не могут быть – который подделка?

Теперь, если бы Авраам и Моисей не принадлежали к одной и той же святой группе, мы, возможно, помогли бы богословам, подсказав им подходящие меры, как избегнуть этой дилеммы. Им следовало бы призвать на помощь почтенных иезуитских отцов – в особенности тех, кто были миссионерами в Индии. Последние ничуть не смутились бы. Они бы хладнокровно сказали нам, что вне всякого сомнения Авраам слышал имя Иегова и заимствовал его от Моисея. Разве они не утверждают, что именно они изобрели санскрит, редактировали «Ману» и составили большую часть Вед?

Маркион вместе с другими гностиками указывал на ошибочность идеи воплощенного Бога и поэтому отрицал телесную реальность живого тела Христа. Его сущность была только иллюзией; она не была сделана из человеческой плоти и крови, также она не была рождена человеческой матерью, ибо его божественная природа не могла быть осквернена каким-либо контактом с грешной плотью [483, III, 8 ff]. Он считал Павла единственным апостолом, проповедовавшим чистое Евангелие истины, и обвинял других учеников в «искажении чистой формы евангельских учений, переданных им Иисусом, и в смешивании вопросов Закона со словами Спасителя».[164]

Наконец, мы можем добавить, что современная библейская критика, которая, к сожалению, стала действительно активной и серьезной только к концу прошлого века, – теперь, вообще, признает, что Маркионовский текст единственного Евангелия, о котором он что-нибудь знал – «Евангелия от Луки», значительно превосходит нынешние синоптические Евангелия и значительно вернее их. В «Сверхъестественной религии» мы находим следующее поразительное (для каждого христианина) выражение:

«Поэтому мы в долгу перед Маркионом за правильную версию даже «Отче наш»» [259, т. II, с. 126].

Если, оставив на время выдающихся основателей христианских сект, мы обратимся к секте офитов, которая приняла определенную форму приблизительно во времена Маркиона и Василида, то мы можем найти в ней причину ересей всех других. Подобно всем другим гностикам они отвергали Моисееву Библию целиком. Тем не менее, их философия, за исключением нескольких новых выводов со стороны нескольких наиболее значительных основателей различных ответвлений гностицизма, – не была новой. Пройдя через халдейскую каббалистическую традицию, она черпала свои материалы из герметических книг, и прослеживая ее полет еще дальше назад по их метафизическим умозрениям, мы находим ее барахтающейся среди учений Ману и раннего индусского до-жреческого генезиса. Многие из наших выдающихся исследователей прослеживают гностические философии назад прямо к буддизму, что ничуть не приносит вреда ни их, ни нашим аргументам. Мы еще раз повторяем, что буддхизм есть первоисточник брахманизма. И не против первичных Вед протестует Гаутама. Он протестует против жреческой и официальной государственной религии своей страны, и против брахманов, которые для того, чтобы дать место кастам и облечь их властью, в более поздний период наполнили древние рукописи вставленными шлоками, имеющими целью доказать, что касты были предопределены Творцом, при помощи того факта, что каждый класс людей был излучен из более или менее благородной конечности Брахмы. Философию Гаутамы Будды преподавали испокон веков в непроницаемой тайне внутренних святилищ пагод. Поэтому нам не следует удивляться, вновь обнаруживая во всех основных догмах гностицизма метафизические учения как брахманизма, так и буддизма. Они считали, что Ветхий Завет является откровением более низкого существа, божества, находящегося в подчинении, и что в нем нет ни единой строчки от их Софии, божественной мудрости.

Что же касается Нового Завета, то он утерял свою чистоту, когда его собиратели стали виновными в самовольных вставках. Откровение божественной истины было принесено ими в жертву, чтобы осуществлять эгоистические цели и поддерживать ссоры. Это обвинение не кажется так уж маловероятным тому, кто хорошо осведомлен о постоянных раздорах между последователями обрезания и «Закона», и теми апостолами, которые отвернулись от иудаизма.

Гностики офиты учили доктрине Эманаций, столь ненавистной защитникам единства в троичности, и наоборот. Непознаваемое божество не имело имени у них; но его первую, женскую эманацию называли Битос или Глубь.[165] Она соответствовала Шехине каббалистов, «Завесе», которая скрывает «мудрость», в черепе высочайшей из трех голов. В качестве пифагорейской Монады эта безымянная мудрость была Источником Света, а Эннойя или Ум есть сам Свет. Последний также назывался «первичным человеком» подобно Адаму Кадмону или древнему Адаму «Каббалы». Действительно, если человек был создан по образу и подобию Бога, то этот Бог был подобен своему творению по форме и фигуре – следовательно, он и есть «первичный человек». Первый Ману, появившийся из Сваямбхувы, «который существует непроявленный в своей собственной славе», – также в одном смысле является первичным человеком у индусов.

Таким образом «безымянный и непроявленный», Битос – его женское отражение, и Эннойя, проявленный Разум, происшедший от обоих, или их Сын, являются двойниками халдейской первой триады, так же как и триады брахманистской Тримурти. Мы сопоставим: во всех этих трех системах мы видим

ВЕЛИКУЮ ПЕРВОПРИЧИНУ как ЕДИНОГО, изначальный зародыш, непроявленное и великое ВСЕ, самосущее.

В ИНДИЙСКОМ ПАНТЕОНЕ

Брахма-Зьяус.

ХАЛДЕЙСКОМ

Илу, каббалистический Эйн-Соф.

ОФИТСКОМ

Безымянный, или Тайное Имя.

Каждый раз, когда Вечный просыпается от своей дремоты и желает проявить себя, он разделяется на мужское и женское. И тогда он становится в каждой системе

ДВУПОЛЫМ БОЖЕСТВОМ. Вселенским Отцом и Матерью.

В ИНДИИ

Брахма. Нара (мужской), Нари (женский).

В ХАЛДЕЕ

Эйкон или Эйн-Соф. Ану (мужской), Аната (женский).

В СИСТЕМЕ ОФИТОВ

Безымянный дух. Абрасакс (мужской), Битос (женский).

От соединения этих двух эманирует третий, или творящий Принцип – СЫН, или проявленный Логос, продукт божественного разума.

В ИНДИИ

Вирадж, Сын.

В ХАЛДЕЕ

Бэл, Сын.

В СИСТЕМЕ ОФИТОВ

Офит (другое имя для Эннойи). Сын.

Кроме того, каждая из этих систем имеет тройную мужскую троицу, которая каждая изошла сама отдельно из одного женского божества. Так например:

В ИНДИИ

Троица – Брахма, Вишну, Шива слиты в ЕДИНОГО, которым является Брахма (среднего рода), творящий и творимый через Деву Нари (матерь вечной плодородности).

В ХАЛДЕЕ

Троица – Ану, Бэл, Хоа (или Син, Самас, Бин) слиты в ЕДИНОГО, которым является Ану (двуполый) через Деву Милитту.

В СИСТЕМЕ ОФИТОВ

Троица состояла из Тайны, именовавшейся Сиге, Битос, Эннойя. Они становятся ЕДИНЫМ, который есть Абрасакс, от Девы Софии (или Пневма), которая сама есть эманация Битос и сокровенного Бога, и эманирует через них Христоса.

Выражая это еще яснее; вавилонская система признает, первым делом, ЕДИНОГО (Ад, или Ад-ад), который никогда не называется по имени, но только признается в мыслях, как индусский Сваямбхува. Из этого он становится проявленным как Ану или Ана – тот, кто выше всех – Монас. Затем идет Демиург, называемый Бэл или Элу, который является действующей силою божества. Третьим является принцип Мудрости, Хэа или Хоа, который также правит морями и подземным царством. Каждый из них имеет свою божественную супругу – Аната, Белта и Давкина. Они, однако, только подобны Шакти, и особо теологами не отмечаются. Но женское начало обозначено Милиттой, Великой Матерью, также называемой Иштар. Таким образом, три мужских бога составляют Триаду, или Тримурти, и вместе с добавленной Милиттой-Арба, или Четыре (Тетрактис Пифагора), которое совершенствует и потенциализирует все. Отсюда возникли вышеприведенные способы выражения. Нижеприведенная халдейская диаграмма может служить иллюстрацией для всех других:

становится у христиан

Поэтому Хеброн, город кабиров, назывался Кирджат-Арба, город Четырех. Кабирами были Аксиерос – благородный Эрос, Аксиокерсос, достойный рогатый, Аксиокерса, Деметр и Кадмиэль, Хоа.

Пифагорейское десять обозначало Арба-Ил или божественное Четыре, символизированное индусским Лингамом: Ану, 1; Бэл, 2; Хоа, 3, что составляет 6. Триада и Милитта, как 4, составляют десять.

Хотя его называют «первичным человеком», Эннойя, который подобен египетскому Пэмандру, «силе божественной мысли», первому доступному пониманию, проявлению божественного духа в материальной форме, он аналогичен «единородному» Сыну «Непознаваемого Отца» всех других народов. Он есть символ первого появления божественного Присутствия в своих собственных трудах творения, осязаемых и видимых, и поэтому постижимых. Сокровенный Бог, или вечно непроявленное божество, оплодотворяет через Свою волю Битос, неизмеримую и беспредельную глубь, которая пребывает в молчании (Sige) и тьме (для нашего разума) и которая представляет абстрактную идею всей природы, вечно производящего Космоса. Так как ни мужское, ни женское начало, слитые в идее двуполого божества в концепциях древних, не могли бы быть поняты заурядным человеческим рассудком, – теологии каждого народа пришлось создавать для своей религии Логоса, или проявленное Слово, в той или иной форме. У офитов и других гностиков, взявших свои модели непосредственно с более древних оригиналов, непроявленная Битос и ее мужской двойник производят Эннойю, а эти три в свою очередь производят Софию,[166] завершая этим Тетрактис, который будет эманировать Христоса, самую сущность Духа-Отца. В качестве Непроявленного, или сокровенного Логоса в своем латентном состоянии, он существовал извечно в Арба-Ил, в метафизической абстракции; поэтому он ЕДИН со всеми другими, как единство, последнее (включающее все) без различия называли Эннойя, Сиге (молчание), Битос и т. д. Как проявленный, он Андрогин, Христос и София (божественная мудрость), которые спускаются в человека Иисуса. Как показал Ириней, и Отец и Сын любили красоту (formam) первичной женщины,[167] которая есть Битос – Глубь – так же как София; они объединенно произвели Офита и Софию (опять двуполое единство), мужскую и женскую мудрость; причем одна рассматривалась как непроявленный Святой Дух, или старшая София – Пневма – разумная «Мать всего»; другой – как проявленный, или Офит, представляющий божественную мудрость, павшую в материю, или Бого-человека – Иисуса, которого гностики-офиты представляли в виде змия (Офита).

Оплодотворенная божественным светом Отца и Сына, высочайшего духа и Эннойи, София производит, в свою очередь, две другие эманации – совершенного Христоса, и вторую – несовершенную Софию Ахамот,[168] от ахамот (простая мудрость), которая становится посредником между интеллектуальным и материальным мирами.

Христос был посредник и водитель между Богом (Высочайшим) и всем, что есть духовного в человеке; Ахамот – младшая София – выполняла ту же самую обязанность между «первичным человеком», Энноей, и материей. То, что тайно подразумевалось под общим наименованием Христос, мы только что объяснили.

Мы находим, что достопочтимый д-р Престон из Нью-Йорка во время произносимой им проповеди о «Месяце Марии» выразил христианскую идею о женском начале троицы лучше и яснее, чем могли бы мы, и притом весьма существенно в духе древнего «языческого» философа. Он сказал, что

«план искупления требовал, чтобы была найдена мать, и Мария предстает в качестве единственного примера, когда для осуществления Божьего замысла было необходимо существо».

Мы попросим разрешения возразить достопочтимому джентльмену. Как было доказано выше, за тысячи лет до нашей эры все «языческие» теогонии нашли необходимым найти женское начало, «матерь» для триединого мужского начала. Поэтому христианство не представляет того «единственного примера» такого завершения Божьего замысла, хотя – как показывает настоящий труд, там было больше философии и меньше материализма или, вернее, антропоморфизма. Но здесь достопочтимый доктор выражает «языческую» мысль в христианских идеях.

«Он» (Бог), – говорит он, – «подготавливал ее (Марии) девственную и небесную чистоту, так как матерь оскверненная не могла стать матерью Высочайшего. Святая Дева даже в своем детстве была более прелестна, чем все херувимы и серафимы, и с младенчества до зрелого девичества и женственности она становилась все чище и чище. Самой своей святостью она царствовала над сердцем Бога. Когда настал нас, всех придворных царства небесного заставили замолчать, и троица слушала ответ Марии, ибо без ее согласия мир не мог быть спасен».

Не кажется ли вам, что мы как будто читаем Иринея, объясняющего гностическую «Ересь, которая учила, что Отец и Сын любили красоту (formam) небесной Девы», или египетскую систему об Изиде, которая была Озирису-Гору и женою, и сестрою, и матерью? По гностической философии было только два, но христиане улучшили и усовершенствовали эту систему, сделав ее совершенно «языческой», так как это есть халдейские Ану-Бэл-Хоа, сливающиеся в Милитте.

«Затем, так как этот месяц (Марии)», – добавляет д-р Престон, – «начинается в пасхальный период – месяц, когда природа украшает себя плодами и цветами, предвестниками прекрасного урожая, – давайте и мы тоже заложим начало золотого урожая. В этом месяце мертвые выходят из земли, символизируя воскресение, поэтому, когда мы будем преклонять колени перед алтарем святой и беспорочной Марии, тогда вспомним, что из нас должен исходить росток обещания, цветок надежды и нерушимый плод святости».

Это точный субстрат языческой мысли, которая, между прочими значениями, символизировала своими обрядами воскресения Озириса, Адониса, Вакха и других умерщвленных солнечных богов, воскресение всей природы весной, прорастание семян, которые были мертвы и спали в течение зимы, хранясь, выражаясь аллегорически, в подземном царстве (Гадесе). Это выражено тремя днями, проведенными в аду перед воскресением из мертвых Геркулесом, Христом и другими.

Это производное или, скорее, ересь, как его называют в христианстве, есть просто брахманистская доктрина во всей своей архаической чистоте. Вишну, второе лицо в индусской троице, является также Логосом, так как впоследствии его заставляют воплотиться в Кришне. И Лакми (или Лакшми), которая, так же как в случаях Озириса и Изиды, Эйн-Софа и Сефиры, Битоса и Эннойи, является и его женой, и сестрой, и дочерью в течение этой бесконечной корреляции мужских и женских творящих сил в малопонятной метафизике древних философий, – есть София Ахамот. Кришна является посредником, обещанным Брахмою человечеству, и выражает ту же самую идею, что и гностический Христос. И Лакми, духовная половина Вишну, есть символ физической природы, всемирная мать всех материальных и проявленных форм, посредница и защитница природы, подобно Софии-Ахамот, которая превращена гностиками в посредницу между Великой Причиной и Материей, как Христос является посредником между нею и духовным человечеством.

Это брахмано-гностическое учение более логично и более соответствует аллегории в «Книге Бытия» и грехопадению человека. Когда Бог проклинает первую пару, Он вынужден также проклинать землю и все, что на ней. Новый Завет дает нам Искупителя за первый грех человечества, которое было наказано за то, что согрешило; но не сказано ни одного слова о Спасителе, который снял бы незаслуженное проклятие с земли и животных, которые совеем не грешили. Поэтому гностическая аллегория выявляет больше чувства как справедливости, так и логики, чем христианская.

В системе офитов София, андрогинная мудрость, является также женским духом или индусской женской Нари (Нараяна), витающей над водами – хаосом или будущей материей. Она оживляет его издали, но не касаясь бездны тьмы. Она не в состоянии это сделать, так как мудрость чисто интеллектуальна и не может непосредственно воздействовать на материю. Поэтому София вынуждена обратиться к своему Высшему Родителю; но хотя жизнь первоначально происходит из Невидимой Причины и ее Эннойи, ни тот, ни другой, не может больше, чем она сама как-либо воздействовать на низший хаос, в котором материя приобретает свою определенную форму. Поэтому Софии приходится использовать для выполнения своей задачи свою несовершенную эманацию, Софию-Ахамот, так как последняя смешанной природы: наполовину духовна, наполовину материальна.

Единственная разница между космогонией офитов и назареев Св. Иоанна заключается в изменении имен. Ровно такую же систему мы находим в «Каббале», в «Книге Тайн» («Liber Mysterii»).[169] Все три системы, в особенности система каббалистов и назареев, которые послужили образцами для офитской космогонии, – принадлежат к чистому восточному гностицизму. «Кодекс назареев» начинается так: «Верховный Царь Света, Мано, Великий Первый» [257, ч. I, с. 9] и т. д., причем последний является эманацией из Ферхо – неизвестной, бесформенной ЖИЗНИ. Он является главою эонов, из которых исходят (или вырастают) пять сверкающих лучей божественного света. Мано есть Rex Lucis, Битос-Эннойя офитов.

«Unus est Rex Lucis in suo rcgno, nec ullus qui eo altior, nullus qui ejus similitudinem rotulerit, nullus qui sublatis oculis, viderit Coronam quae in ejus capite est».

Он есть Проявленный Свет вокруг высочайшей из трех каббалистических голов, сокровенная мудрость; из него эманируют три Жизни. Эбел Зиво есть проявленный Логос, Христос «Апостол Гавриил» и первый Легат или посланец Света. Если Битос и Эннойя являются Мано назареев, то обладающая двумя естествами, полудуховная, полуматериальная Ахамот должна быть Фетахилом, если ее рассматривать в ее духовном аспекте; если же ее рассматривать в ее более грубой натуре, то она является Spiritus назареев.

Фетахил,[170] который есть отражение своего отца, Владыки Абатура, третьей жизни – как старшая София также является третьей эманацией – есть «новейший человек». Чувствуя бесплодность его попыток создать совершенный материальный мир, Spiritus взывает к одному из своего потомства, Карабтаносу – Ильда-Баофу – у которого нет ни чувств, ни рассудка («слепая материя»), чтобы он соединился с нею, чтобы создать что-то определенное из этой бурной (turbulentos) материи; каковая задача удается ей только после того, как из этого соединения с Карабтаносом возникают семь звездных. Подобно шести сынам или гениям гностического Ильда-Баофа, они строят материальный мир. Тот же рассказ повторяется опять в Софии Ахамот. Посланная своим чисто духовным родителем, старшей Софией, для того чтобы создавать мир видимых форм, она спустилась в хаос и, пересиленная эманациями материи, потеряла направление. Все еще стремясь сотворить свой собственный материальный мир, она носилась вперед и назад по пропасти мрака и наделяла жизнью и движением инертные элементы до тех пор, пока столь безнадежно не запуталась в материи, что ее, подобно Фетахилу, представляют сидящей в грязи, неспособной самостоятельно выпутаться оттуда; до тех пор, пока посредством контакта с самой материей, она не производит на свет Творца материального мира. Он есть Демиург, называемый офитами Ильда-Баофом, и как мы сейчас покажем, родитель еврейского Бога, по мнению некоторых сект, а по мнению других – Сам «Господь Бог». Вот именно с этой точки каббалистически-гностической космогонии начинается Моисеева Библия. Не удивительно, что, приняв еврейский Ветхий Завет в качестве своего руководящего образца, христиане были вынуждены в силу своего исключительного положения, в какое они попали вследствие собственного невежества, как-то изворачиваться.

Первые группы христиан, численность которых, по данным Ренана, не превышала от семи до двенадцати человек на каждую церковь, бесспорно принадлежали к беднейшим и наиболее невежественным классам. У них не было и не могло быть каких-либо понятий о высоко философских доктринах платоников и гностиков и, очевидно, так же мало они знали о своей собственной только что созданной религии. Для них, кто, если евреи, были раздавлены под тиранической властью «закона» в том виде, как он был навязан старейшинами синагог, и, если язычники, то всегда исключались, как до нынешнего времени это происходит с низшими классами в Индии, из религиозных мистерий, – Бог евреев и «Отец», проповедуемый Иисусом, были одним и тем же. Распря, которая воцарилась в первые годы вслед за смертью Иисуса между двумя партиями – Павловой и Петровой – была прискорбна. Что один воздвигал, другой считал священным долгом разрушить. Если «Homilies» считаются апокрифическими и не могут быть полностью приняты в качестве непогрешимого мерила, которым можно измерить враждебность, бушевавшую между этими двумя апостолами, то в нашем распоряжении имеется Библия, и доказательств, доставляемых ею – множество.

Ириней кажется настолько безнадежно запутавшимся в своих бесплодных попытках описать, по меньшей мере, хотя бы с внешней стороны истинные учения многих гностических сект, о которых он трактует и преподнести их в то же самое время, как отвратительные «ереси», что, или умышленно, или по невежеству, перепутывает их до того, что мало найдется метафизиков, способных распутать их без помощи «Каббалы» и «Кодекса» в качестве истинных ключей. Так, например, он даже не может показать разницу между сетианитами и офитами, и говорит, что «Бога Всего» они называют «Hominem», ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум – ВТОРЫМ человеком или «Сыном человеческим». То же самое делает Теодорет, который жил более чем за два столетия спустя после Иринея и создал невыразимую путаницу в хронологическом порядке, в котором различные секты сменяли одна другую.[171] Ни сетианиты (ответвление еврейских назареев), ни офиты, чисто греческая секта, никогда ни во что подобное не веровали. Ириней противоречит своим собственным словам, описывая в другом месте доктрины Керинта, непосредственного ученика Симона Волхва. Он говорит, что Керинт учил, что мир не был создан ПЕРВЫМ БОГОМ, но некоей властью (virtus), или силой, эоном, столь отдаленным от Первопричины, что даже не знает о ТОМ, кто выше всего. Этот эон подчинил себе Иисуса; он зачал его физически через Иосифа от женщины, которая не была девственницей, а была просто женой Иосифа, и Иисус был рожден подобно всем другим людям. С точки зрения этого физического аспекта его природы Иисуса называли «сыном человеческим». И только после его крещения, Христос, помазанник, спустился со своей царственной высоты в виде голубя, и тогда провозгласил НЕПОЗНАВАЕМОГО Отца через Иисуса [162, кн. I, XXV].

Поэтому, если Иисуса физически считали сыном человека, а духовно Христосом, который осенял его, как же тогда «БОГ ВСЕГО», «Непознаваемый Отец» мог называться гностиками Homo, ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум, Эннойя, ВТОРЫМ человеком или Сыном человеческим? Ни в восточной «Каббале», ни в гностицизме «Бог Всего» никогда не был антропоморфизирован. Только первые или, вернее, вторые эманации – так как Шехина, Сефира, Глубь и другие первопроявленные женские силы также являются эманациями – называются «первичными человеками» Таким образом Адам Кадмон, Эннойя (или Сиге), короче говоря – логосы, являются «единородными», но не сыновьями человеческими, каковое имя, собственно, принадлежит Христосу, сыну Софии (старшей) и первичного человека, который производит его посредством своего собственного оживляющего света, который эманирует из источника или причины всего – следовательно, причины его света также – «Непознаваемого Отца». В гностической метафизике существует большая разница между первым, непроявленным Логосом, и «помазанником», который есть Христос. Эннойю можно называть, как понимает это Филон, Вторым Богом, но только он является «Первичным и Первым человеком» и ни в коем случае вторым человеком, как излагают Теодорет и Ириней. Именно, вкоренившееся у первого желание во что бы то ни стало увязать Иисуса, даже в «Ересях», с понятием Высочайшего Бога, вводит его в столь многие фальсификации.

Такое отождествление с Непознаваемым Богом даже Христоса, помазанника – Эона, осенившего его – не говоря уже о человеке Иисусе, никогда не приходило в голову гностикам и даже непосредственным апостолам и Павлу, какие бы более поздние фальсификации ни добавлялись.

Как смелы и отчаянны были многие такие умышленные фальсификации, выявилось при первых попытках сравнения подлинных рукописей с более поздними. При издании епископом Хорсли трудов сэра Исаака Ньютона несколько рукописей на богословские темы осторожности ради не были опубликованы. Догмат, известный как «Сошествие Христа в Ад», который можно найти в позднейшем апостольском символе веры, невозможно найти в рукописях ни четвертого, ни шестого века. Это была явная вставка, скопированная из сказаний о Вакхе и Геркулесе и навязанная христианству, как догмат веры. В отношении этой вставки автор предисловия к «Каталогу рукописей Королевской библиотеки» (предисловие, с. XXI) говорит:

«Я хотел бы, чтобы введение догмата о „Сошествии Христа в Ад“ в апостольский символ веры объяснялось так же, как введение упомянутого стиха».[172]

А упомянутый стих гласит [1 Послание Иоанна, V, 7]:

«Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть одно».

Теперь известно, что этот стих, который «указано было читать в церквях» – подделка. Его нет ни в одной греческой рукописи, кроме одной в Берлине, которая была переписана с какой-то вставленной парафразы между строк. В первом и во втором издании Эразма, напечатанных в 1516 и 1519 гг., этот намек на эти три небесных свидетеля пропущен; и этого текста нет ни в одной греческой рукописи, написанной раньше пятнадцатого века.[173] Этот стих не упоминается ни греческими духовными писателями, ни ранними латинскими отцами, так яро стремившимися заполучить какое-либо доказательство в пользу своей троицы, и он был пропущен Лютером в его германской версии. Эдуард Гиббон одним из первых указал на его сомнительный характер. Архиепископ Ньюком отверг его, а епископ Линкольнский выразил убеждение, что он – подделка [492, примечание, т. II, с. 90]. Имеется двадцать восемь греческих авторов, в том числе Ириней, Климент и Афанасий, которые ни цитируют, ни упоминают о нем; и семнадцать латинских писателей, в том числе Августин, Иероним, Амвросий, Киприан и папа Евсевий, которые, кажется, ничего не знают о нем.

«Очевидно, что если текст о небесных свидетелях был бы известен с самого начала христианства, то древние авторы с жаром ухватились бы за него, ввели бы в свои символы веры и не раз цитировали бы против еретиков, и избрали бы его в качестве самого яркого украшения для каждой книги, которую они написали по вопросу Троицы» [493, 8, с. 402].

Так валится на землю сильнейшая опора тройственности. Другая не менее явная подделка приводится со слов сэра Исаака Ньютона издателем «Апокрифического Нового Завета». Ньютон замечает «что то, что латины сделали с этим текстом [1 Послание Иоанна, V], греки сделали с текстом Св. Павла» [Тимофею, III, 16]. Ибо путем замены ΟΣ на ΘΣ сокращение от Θεος (Бог), в александрийской рукописи, с которой впоследствии были сделаны их копии, они теперь читают – «Велика тайна божественного, БОГ проявился во плоти», тогда как все церкви во время первых четырех или пяти столетий, и авторы всех древних версий, Иероним, так же как и остальные, читали – «Велика тайна божественного, КОТОРОЕ БЫЛО проявлено во плоти». Ньютон добавляет, что теперь, когда споры над этой фальсификацией утихли, те, кто читают, что БОГ проявился во плоти, вместо божественное, которое было проявлено во плоти, считают этот отрывок «одним из наиболее очевидных и подходящих текстов для этого дела».

А теперь мы снова зададим вопрос: кто были первые христиане? Это были люди, которые легко были обращены красноречивой простотой Павла, который именем Иисуса обещал им свободу от тесных пут церковности. Они поняли только одно – что они «дети обетования» [Галатам, IV, 28]. «Аллегория» Моисеевой Библии была для них разоблачена; завет «горы Синайской, рождающий в рабство» был Агарью [там же, 24], старой еврейской синагогой, и она была «в рабстве вместе со своими детьми» у Иерусалима, нового и свободного, «матери нас всех». С одной стороны синагога и закон, преследовавший каждого, кто осмеливался переступить узкую тропу фанатизма и догматизма; с другой стороны, язычество[174] с его величественными философскими истинами, скрытыми от взоров, – раскрывающимися только для немногих, и оставляющими широкие массы в безнадежных поисках знания, кто же бог среди переполненного пантеона божеств и помощников божеств. Другим же, апостол обрезания, поддержанный всеми своими последователями, обещал, если они будут соблюдать «закон», жизнь после смерти и воскресение, о котором они не имели ни малейшего представления. В то же самое время он никогда не упускал случая противоречить Павлу, не называя его имени, но указывая на него так ясно, что почти невозможно сомневаться, кого Петр имел в виду. Хотя он может быть и обратил некоторых людей, которые, верили ли они в Моисеево воскресение, обещаемое фарисеями, или увлекались нигилистическими доктринами саддукеев, или принадлежали к многобожному язычеству языческой черни, не имели никакого будущего после смерти, ничего, кроме тусклой пустоты, – мы не думаем, что труд по взаимоопровержениям, так систематично проводившийся обоими апостолами, мог много способствовать их работе по прозелитизму. У образованных мыслящих классов, как ясно показывает история церкви, они имели мало успеха. Где была истина; где было вдохновенное слово Бога? С одной стороны, как мы видели, они слышали апостола Павла, объясняющего, что из двух заветов, «которые являются аллегориями», старый завет с горы Синая, «который порождает рабство», есть Агарь, рабыня; и сама гора Синай соответствует «Иерусалиму», который теперь «в рабстве» вместе со своими обрезанными детьми; и что новый завет означает Иисуса Христа – «Иерусалим, который вверху и свободен»; и с другой стороны – Петра, который противоречил ему и даже оскорблял его. Павел с жаром восклицает:

«Изгони рабу и сына ее» (т. е. старый закон и синагогу). «Сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной». «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос; и не подвергайтесь опять игу рабства. Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа!» [Галатам, V, 1-2].

Что же пишет Петр? Кого он подразумевает, говоря:

«Те, кто произносят напыщенные тщеславные слова… В то время как они обещают им свободу, они сами являются слугами разложения, ибо чем человек обуян, тем самым он и порабощен… Ибо если они избегли скверны мира через познание Господа и Спасителя, то они опять попали в путы и обуяны… было бы лучше для них не узнавать пути праведности. чем после того, как узнали, отвернуться от святых заповедей, данных им» («2 Послание Петра»).

Вне сомнения, Петр не мог иметь в виду гностиков, так как те никогда не видели «святых заповедей, данных им»; Павел же видел. Они никогда никому не обещали «свободы» от пут, но Павел обещал это неоднократно. Кроме того, последний отвергает «старый завет», рабыню Агарь, а Петр крепко за него держится. Павел предостерегает людей против сил