Инженер. Часть 6. Четвертый бесплатное чтение

Евгений Южин
Инженер. Часть 6. Четвертый

* * *

1

Меня с детства приучали к тому, что я должен делать то, что должен, а не то, что хочу. Не то чтобы это было чем-то необычным — все люди, так или иначе, ограничены в свободе, но, как я сейчас внезапно понял, меня окружили таким количеством обязательств, что право выбора съежилось до узкой щели: куда пойти учиться или какие штаны надеть. Да и здесь, честно говоря, всегда находились рядом близкие, родители или жена, которые лучше знали, какие джинсы уместны в том или ином случае и какой институт лучше подойдет к моей неразвитой личности. Хотя были и более серьезные претенденты на право определять, что я должен делать и как жить дальше. Да, я понимаю, цивилизация — это и есть сложная организация жизни всех ее членов. Хочешь сытно есть и летать по небу — живи по ее правилам. Но осознание степени несвободы, степени детерминизма, которым я был окружен, постигло меня именно сейчас и именно здесь — в теплом тумане, переходящем в морось, нависшем над небольшой поляной в холмах, пузырящих бесконечный инопланетный лес, окруживший рифт Облачного края. Вот же, черт! У меня была страсть, была мечта — я хотел познать тайны этого мира, куда оказался заброшенным игрою случая, разгадать загадку материи и межзвездных путешествий, а оказался вовлечен в череду приключений, навязанных судьбой и долгом.

Самолет замер, блестя мокрой обшивкой, в самой середине почти круглой прогалины, поросшей невысокими мягкими метелками серого цвета на толстых коротких ножках. Я оправился, разглядывая низкое сплошное одеяло облаков над головой, превратившее яркий день в унылые блеклые сумерки. Если бы мелкие липкие капельки то ли дождя, то ли тумана не были такими теплыми, это напомнило бы мне родную промозглую Москву. Впрочем, достаточно было оторвать взгляд от неба, чтобы быть совершенно уверенным — вокруг меня не то чтобы совсем не Москва, но и, вообще, не Земля. Лес нависал над поляной неестественно высокими черными кронами чужих деревьев, которые к тому же и деревьями-то, между нами говоря, не были.

Торопливо укрывшись от мелкой мороси в тесной будке летающей самоделки, я уселся на полу, свесив ноги в проем двери, подтянул поближе сверток с метателем и задумался. Если мне так не нравятся все теснее смыкающие вокруг меня кольцо обязательства, почему же я следую им? Вот и сейчас я собрался на очередную войну — мстить неведомо кому за очевидное покушение на мое убежище — место на этой планете, где заботливо хранились важные части моего внутреннего мира. Как говорила моя бывшая жена на Земле, комментируя сюжет очередного голливудского блокбастера: «Я мстю, и мстя моя страшна»!

Мне нравилась эта планета. Немного пустая по сравнению с Землей, но очень уютная, маленькая, комфортная. Аборигены — наследники погибшей цивилизации, не знали голода и войн. В целом, сравнивая с землянами, спокойный и доброжелательный народ, предки которого умудрились, правда, и тут набедокурить — что лишь подтверждало их кровное родство обитателям прародины. Вот только порядки, сложившиеся здесь, категорически отказывались меня принимать, несмотря на то что я, никому не желая зла, пытался всего лишь выжить. Ну да, я делал это так, как меня учили — исследовал, познавал и подстраивал окружающее под себя, используя новые знания. Мне казалось, что это совершенно естественное поведение любого человека! К тому же я никогда не строил собственный мирок за счет других! Но и этой малости оказалось достаточно — на меня ополчилась основа основ местного мира, организация, призванная хранить и оберегать его устои — магический орден скелле. Правда, все не так однозначно — часть ордена, например, приветствует меня едва ли не как мессию и готова рисковать своими жизнями, защищая то, что, как подразумевается, я собираюсь совершить — знать бы только что! При этом, однако, собственная жена боится до ужаса того, что будет. А что будет?! Планета упорно пытается отторгнуть меня, как инородное тело, результатом чего уже стали смерти множества — я боялся считать, людей и скелле.

Да, я здесь чужой! Но в центре погибшей цивилизации древних был один элемент, для которого я подходил, как родной ключ к замку, — храм. Загадочное устройство настоящих инопланетян — не чета местным потомкам земных мигрантов, смысл существования которого и был напрямую связан с такими, как я, — элями. А если учесть, что аборигены, судя по всему, сами попали на эту планету благодаря вмешательству творцов храмов, я считал себя определенным образом вправе. Отстаньте от меня! Я не к вам! Меня пригласили — вот пропуск! Бум слышали?

Болтая ногами и слушая тихо шипящую в тумане обшивку, я думал о том, что не желаю воевать с орденом. Не хочу я, как герой голливудского боевика, бежать по рельсам предсказуемости, чтобы однажды тихо умереть от ножа убийцы — без всякой магии. Тем более что такой опыт уже был однажды, и только вмешательство будущей жены — сильной и умелой скелле, спасло меня тогда. Не желаю я сражаться с лейкоцитами Мау! Я хочу в храм! И я туда попаду. Но и причиной воспаления и смерти местного организма я тоже быть не желаю, хочу быть хитрым незаметным вирусом, обманувшим иммунитет. И война со скелле — худший выбор для этого.

Семья — путы еще более прочные, чем общество. Где-то бродит моя красавица, строя планы и интриги, улаживает старые договоренности и создает новые. Я — часть ее жизни, ее проектов и расчетов. Мелкий наследник древнего семейства растет, прикрытый от опасностей внешнего мира репутацией мамы и папы. Если бы не они — сын и жена, я бы исчез, растворился на просторах Мау, чтобы появиться там и тогда, где и когда я буду готов. Пусть бы Орден до поры считал, что беспокойный эль сгинул без следа. Но просто исчезнуть не получится. Скелле должны знать, что если они нарушат договор, то за ответом явится тот самый эль, который однажды уже предъявлял свой счет. Поэтому я должен определенно существовать, но так, чтобы никто не знал, где я и чем занят. Как ядерный подводный ракетоносец — загадочным левиафаном он скользит в глубинах мирового океана, его мало кто видел, но их вполне достаточно, чтобы сдерживать заинтересованные стороны от необдуманных поступков.

Я принял решение, сделал выбор. Моя цель — храм. Конечно, немного болит сердце от того, что я не со своей семьей, что оставил, уехал, но таков долг, который я навязал себе сам! Не думаю, что великие мореплаватели, отправляясь в далекие походы с туманным исходом, все сплошь были одинокими вдовцами без детей и обязательств. Просто в настоящих мужчинах живет эта могучая биологическая тяга к поиску, к познанию, которая является частью нашей природы, частью нашего устройства.

Крупный туман подобрался, посветлел и окончательно превратился в плотный моросящий дождь. Я забрался в салон и стал возиться с метателем, собирая тяжелую машинку и готовя подвес для нее в широком проеме. Откровенно, в такую погоду я бы предпочел летать с закрытой дверью, но кто знает, что ждет меня рядом с моим убежищем? Придется терпеть мокрое нутро машины и влажные вещи. Возня с неуклюжей лязгающей железкой, местами поблескивающей бронзой, отогнала мысли о планах на будущее. Как всегда, непосредственная опасность вытеснила из головы все мечты и задумки. После примерно получасового копошения все было готово, оставалось проверить работу залежавшегося без дела оружия и расчехлить подзорную трубу.

Я всмотрелся в мокрую серость неба и лужайки, окруженную мрачными стенами темного леса — буро-черного уже от природы, но еще более насупившегося под, кажется, вечным дождем. Лязгнул металл, тяжелый острый болт послушно выскочил из магазина, притянутый планетой, и скользнул, толкаемый возвращающимся досылателем, в подпружиненные лапки, удержавшие его в фокусе кристалла. Отчего-то чаще забилось сердце. Извечный момент истины для любого творца. Считаешь, проектируешь, строишь, но до последнего не уверен, что все будет работать как задумано. Практика — критерий истины! Задержав дыхание и никуда особенно не целясь, я плавно, но решительно вжал рычаг привода в приклад. Зажужжал разбуженный маховик с кристаллом, болт шевельнулся, удерживаемый лапками, и внезапно вырвался с резким, почти музыкальным звоном, чтобы полсекунды спустя, мелькнув светлым росчерком, безнадежно исчезнуть в дожде.

Удовлетворенно улыбнувшись, я ласково погладил орудие убийства по кожуху — работает, а значит, пора двигаться дальше.

Привязав метатель, чтобы его не болтало в полете, перебрался на пилотское место и внезапно подумал, таращась на ручейки воды на лобовом остеклении, что я буду делать, если, например, откажет привод самолета? Вокруг дикий лес. Съедобных деревьев, кроме местного аналога бамбука, я не знаю, да и топора, чтобы срубить, если понадобится, такого великана у меня нет. Ориентироваться в однородной серой хмари совершенно невозможно даже здесь, на открытой прогалине, не говоря уже о дремучей тьме под кронами. До ближайших человеческих поселений, по моим оценкам, километров сто. Но их еще найти надо! Вокруг царила мокрая тишина, ветер если и был, то очень слабый. Деревья стояли мертвыми неподвижными великанами, и только бесконечный мелкий дождь опускался с облаков медлительным потоком. Как же мне повезло в тот раз, когда я впервые попал на Мау! Попал там — в Облачном крае, где съедобных растений, кроме орешка, совсем нет, а живность, если и существует, то ползает по дну глубоких озер. Не наткнись я на людей, моя судьба была бы предрешена.

Передернуло, я стряхнул минутное наваждение и решительно потянул на себя рычаг, вводивший чебурашку вертикальной тяги в фокус настроенного Аной привода. Самолет шевельнулся, скрипнул, легко оторвался, и я облегченно выдохнул — вперед!

Пропустить скалы и обрывы, отделявшие Облачный край от обширной долины Дона, практически невозможно. Поэтому я не особенно волновался о выборе направления. Летим на восток, как увижу стену, пойду вдоль нее на юг — рано или поздно силуэт знакомого утеса сам выпрыгнет на меня. Так и оказалось, хотя из-за дождя и низкой облачности пришлось идти очень низко и, как следствие, очень медленно. Когда, казалось, не торопясь приближаться, знакомая скала затемнела сквозь мелкую морось, я уже начал немного переживать — не проскочил ли южнее.

Верхушка утеса лишь немного не дотягивала до облаков. Мокрые блестящие уступы срывались отвесными стенами в лесное море у подножия. Курились жидким голубоватым дымом остатки крыши моего убежища. Уютная расщелина, приютившая дом и мастерскую, словила, как дупло гнилого зуба ловит пломбу стоматолога, мощный магический заряд. Все, что еще недавно таилось там, дожидаясь хозяина, превратилось в изломанные обгоревшие останки, щедро заливаемые вездесущей влагой. Крыша, по совместительству служившая мне аэродромом, рухнула и сгорела, раздавленная взрывом. Небольшая площадка, где стоял мой первый самолет, уцелела, чего нельзя было сказать о последнем — несчастная птичка превратилась в суповой набор, разбросанный у подножия скальной стены.

Повиснув над лесом, я рассматривал бывший дом. Со стороны обрыва он производил сильное впечатление, напоминая темный восьмидесятиметровый форштевень гигантского корабля, медленно разрезавшего лесное море в туманных потоках мелкого дождя между ним и нависшим небом. Со стороны плато он, конечно, был намного ниже — вероятно, не более двадцати метров, но и этой высоты мокрой отвесной скалы было более чем достаточно, чтобы без альпинистского снаряжения или самолета никто не мог добраться до расщелины, обращенной на запад. Кто бы ни атаковал его, он сделал это именно оттуда, от края пропасти, наводя свой удар вслепую. Свою незрячесть неведомый противник компенсировал изрядной мощью. Хотя, почему неведомый? Кто еще, кроме скелле, мог такое сделать? И кто среди них, кроме части истинных сестер, хранил столь упорную и неукротимую злобу не только ко мне, но и ко всему, что как-то меня касалось?

Я осмотрелся через подзорную трубу — носителей искусства видно не было. Мне бы успокоиться и заняться осмотром разрушенного убежища, но, как всегда, перевесило любопытство. Порыться в останках гаснущего пожара всегда успеется! Интересно взглянуть на тех, кто это сделал. Каюсь, в очередной раз разум уступил гормонам — желание посмотреть на вандалов, осквернивших мое убежище, подпитывалось изрядной толикой раздражения и злости. Вполне разумное желание вести игру по собственным правилам съежилось и отступило, ошпаренное выплеском тестостерона. От момента, когда я заметил вспышку, прошло часа полтора земного времени. Уйти скелле могли только в сторону прохода, ведущего с плато вниз к небольшому городку Саэмдилу — местному центру торговли и, как водится, контрабанды ценным орешком, произраставшим исключительно по окраине плато. Судя по гаснущему пожару, идут они уже не меньше часа, для меня — пять минут лета.

Асавера ненавидела этот бесконечный дождь, этот забытый богами лесной угол, но еще больше она ненавидела того неизвестного ей эля, из-за которого вынуждена была покинуть уютный и обустроенный солнечный Арракис по приказу старшей сестры. Она никогда не отличалась особой сообразительностью или способностями к медицине, зато с детства демонстрировала изрядную мощь своего дара. Воспитателям стоило немалых трудов защитить от него не только интернат и других девочек, но и саму Асаверу. Все это предопределило ее судьбу — став скелле, она была направлена в особый закрытый пансион, где сестры готовили боевых магов. Уже начав учебу, с запозданием поняла, что если хочет остаться в долине, а не быть отосланной к черту на кулички надзирателем, то у нее остается только один путь — в монашки. Такой выбор поначалу пугал, и какое-то время она сомневалась и тянула, послушно кивая уговорам приставленной наставницы, однако, упорно отмалчиваясь, когда последняя пыталась добиться ее согласия. Девушка не была красавицей, росла замкнутой и нелюдимой, любила поесть, первая влюбленность окончилась предсказуемым разочарованием, и, в конце концов, она внешне спокойно сделала выбор, уже через год после поступления в пансион приняв обет. Новый круг общения не принял ее — монашки, вообще, отличались изрядной замкнутостью, но мощь дара помогла легко преодолеть путь, о котором иные мечтали всю жизнь.

— Пойдешь под началом Исиры, — хмуро велела Старшая долгие двадцать дней назад, сидя в залитом солнцем крохотном кабинете, где принимала только узкий круг доверенных сестер. — Что щеришься? Это приказ! Слушай ее, как меня. Больше ничего не скажу. Иди!

Исира! Асавера не любила ее, но понимала, что когда-нибудь занять ее место — ей самой не дано. Начальница над всеми боевыми скелле, принявшими обет, была однокурсницей Старшей по университету и окружала себя такими же университетскими зазнайками, какой была, по мнению Асаверы, и сама. Ладно бы еще они действительно оказались искусными врачевательницами, как многие более талантливые выпускницы, но нет, все их достоинства сводились к силе подвластного им искусства, которая, между прочим, была не больше, чем у Асаверы. Да какой там?! Пожалуй, она могла бы переплюнуть их всех!

Делать было нечего — приказ есть приказ. И вот уже который день она тратит свое время на бессмысленный поход. Ладно еще пока поднимались вверх по Дону на комфортабельной монастырской барже, останавливаясь время от времени в орденских гостиницах, но после Донудила пришлось вспомнить молодость и проделать огромный путь в горы, то трясясь в медлительной телеге, то двигаясь, вообще, пешком. Асавера довольно хмыкнула — за последние дни она, кажется, немного похудела, о чем давно и безуспешно мечтала. Впрочем, она бы предпочла остаться в Арракисе и воспользоваться услугами сестры, умевшей на время смирять аппетит, а не сбивать отвыкшие ноги о каменистую почву предгорий.

Последней в боевой тройке была любимая ученица Исиры — Ласна. И надо отдать ей должное — она была на своем месте. Тройки формировались по особой схеме, и одним из компонентов была скелле, главным талантом которой должна быть не сила, а умение управляться быстро и аккуратно с тонкими воздействиями — обычно именно она строила схему атаки под руководством старшей в тройке, а такие, как Асавера, наполняли ее мощью. Вела себя Ласна доброжелательно, и Асавера охотно принимала от нее помощь, когда на стоянках ноги гудели так, что было невозможно заснуть.

Исира молчала, как лох, и поведала цель этого похода, только когда они уже вышли из Саэмдила в сопровождении орденских служек — шести крепких молчаливых мужиков, услужливых, но старавшихся держаться подальше от скелле.

Маленький отряд остановился, переводя дух на неширокой площадке, нависшей каменистым выступом над окрестными холмами, на полпути к Облачному краю. Отсюда казалось, что облака опустились так низко, что еще немного, и сестры нырнут прямо в их бледное нутро.

— Про инцидент в Угле слышали? — спросила Исира подруг по боевой тройке и, дождавшись молчаливых кивков, продолжила. — По нашей информации, эль, который в этом замешан, окопался здесь, над обрывом.

— Как эль?! — немного, как показалось Асавере, испуганно воскликнула Ласна.

— Не переживай! Нет его там! — усмехаясь, ответила Исира. — У него тут что-то вроде базы, тайного убежища. Он там лепит свои артефакты. Надо спалить все вчистую, чтобы неповадно было! Ясно?

Асавера равнодушно пожала плечами — дел-то! Стоило ради этого тащиться в такую даль? Что, местные уже совсем ничего не могут?

Исира это заметила и, не отводя взгляда от Асаверы, продолжила: — Но, где он шляется точно, никто не знает! Поэтому мы и идем полной тройкой, что риск наткнуться на него есть, — она продолжала пристально смотреть на Асаверу, — запомните, если встретим его, то никакой прямой магии! Асавера!

— Чего Асавера? Нет так нет! Только как мы тогда его? — она мотнула головой. — Или его трогать нельзя?

— Можно! — твердо сказала старшая, отчего Ласна сжалась в комочек. — Можно, но по-особому. Объясни, — кивнула она своей любимице.

Ласна заученно затараторила, неподвижно уставившись в пол под ногами:

— Я буду творить сосульку. Только не обычную, а сразу много мелких. Это очень трудно, поэтому старшую я не услышу. Считалку она будет читать для тебя. Ты же зрячая! Как увидишь заготовку, закачивай сразу по счету Исиры. Больше ничего не требуется — направит сосульки она сама, — на секунду она замолчала, подняла глаза на подругу и неожиданно тихо добавила, — от тебя много потребуется!

— И запомните, девочки, никакого прямого воздействия, — вновь заговорила Исира, убедившись, что Ласна больше не скажет ни слова, — это эль! Для него наше искусство и есть источник. Это как пытаться убить быка, закармливая его сеном! Ясно?! Не дай вам боги потратить на него хоть грамм! Про Угол слышали? — Исира уставилась на Асаверу.

Про Угол они слышали. Все-таки не рядовые сестры, а элитное боевое подразделение. Заранее знать врага жизненно необходимо, так что они слышали, хотя сообщить о том, как он там оказался и почему на него напали местные, им не удосужились. Да и подробности стычки тоже поросли туманом. Известно только, что сообщили о ней уцелевшие сестры, в ней не участвовавшие, — видимо, потому и уцелевшие.

Все их предосторожности и несколько тренировок, которые они провели, пока брели по бесконечному лесу наверху, оказались излишни — эля в его убежище не было. Хорошенько прожарив прятавшуюся за скалой расщелину — от боевых скелле не спрячешься, они быстро собрались и, пока было светло, заторопились к разбитому на подходе лагерю, чтобы укрыться от бесконечной влаги, от которой не спасало даже искусство. Мелкие брызги воды опускались не только сверху, но и, казалось, плыли по воздуху, прилипая к ткани плащей и забираясь в рукава.

Лесной простор прятался под обрывом, и Асавере казалось, что они уныло бредут по самому краю мира — слева обыкновенный мокрый лес, а справа едва светящаяся серая пелена, укрывшая от взглядов людей долину Мау. Хотелось поскорее оказаться в лагере, поесть, отогреться, чтобы с утра начать долгожданный путь назад — к солнцу и синему небу.

Исира внезапно замерла, вглядываясь в эту хмарь, затем обернулась со странной испуганной улыбкой на лице:

— Он здесь.

Впрочем, Асавера уже и сама заметила крохотную коробочку с хвостом, блестящую мокрыми боками, которая быстро двигалась чуть повыше их уровня глаз. Она зачарованно замерла — казалось невероятным, что там, прямо посреди облаков, летит что-то, прячущее в себе живого человека. Коробочка вильнула, легко описала дугу и направилась прямо к обрыву, очевидно, обнаружив скелле. Как сквозь туман до Асаверы донеслись команды старшей, отогнавшей прочь сопровождение и теперь требующей чего-то от нее. Встряхнувшись, боевой маг взяла себя в руки, заняла позицию на правом фланге от Исиры, прямо напротив Ласны, и всмотрелась в узор, который уже творила последняя. Асавера была зрячая — очень полезное качество для боевой скелле. Искусство представало для нее сложным цветным узором, колышущимся в воздухе. Уши ловили скороговорку, читаемую старшей, чтобы синхронизировать их действия, и когда прозвучала знакомая строка, она щедро направила весь поток Источника, идущий через нее, на плетение. На летающую коробочку она не смотрела — было не до того. Перед ней, шипя морозом и укутываясь в плотные клубы пара, быстро росла целая стена из непривычно мелких острых сосулек. Концентрация падала — непрерывно удерживать поток такого размера было очень тяжело даже для Асаверы, и в тот момент, когда она уже готова была упасть в обморок от напряжения, старшая прочитала последний девиз, и воздух между скелле вздохнул, отпуская в полет настоящий шторм ледяных игл.

Три пятнышка, три еле заметные мерцающие козявки — скелле! Если бы не верная труба, я бы вряд ли заметил крохотный отряд, теряющийся на фоне высоченной стены леса, подступавшего почти к самому обрыву. Что я собирался сделать? Зачем я их искал? Ответом было чистое, почти детское любопытство. Знаете, вот угнали у вас машину, вернуть ее, конечно, важно, но еще живет какое-то странное чувство — хочется посмотреть на того, кто это сделал, увидеть его глаза. Вот и я поперся взглянуть на тех, кто разрушил мой дом.

Они были уже хорошо видны — три женские фигурки, застывшие вокруг туманного облачка. Между деревьев мелькали уходившие вглубь леса сопровождающие, и больше — никого. Импровизированные дворники с ручным приводом помогали плохо, и, слегка развернув самолет, я приближался по касательной, надеясь рассмотреть этих скелле с безопасного расстояния, когда облачко, клубившееся между ними, внезапно исчезло, и пару секунд спустя слитный тяжелый удар обрушился на машину. Я согнулся от невыносимой боли — что-то холодное со страшной силой ударило меня в грудину, прямо в солнечное сплетение. Несколько секунд ушло на то, чтобы оторвать голову от колен, еще не знаю сколько — на то, чтобы вздохнуть. Выпрямившись, я обнаружил, что самолет, набирая потихоньку скорость, собирается врезаться боком в надвигающуюся стену леса. В обшивке сквозили серым светом многочисленные рваные отверстия, что-то холодное опускалось под одеждой по животу и дальше к поясу, какие-то твердые чужеродные предметы сыпались со стуком на пол. Времени разбираться не было, я бросил ноги на педали, отметив гулко зашуршавшие при этом движении осколки, усеявшие пол летающей машины. Батюшки, да это же лед!

Машина не слушалась. Точнее, слушалась, но, несмотря на все мои усилия, упорно стремилась двигаться боком вправо — вероятно, одна из этих ледышек ударила по приводу, сбив его тонкую настройку, и хотя я по-прежнему мог управлять вертикальной тягой, мне было суждено садиться, двигаясь едва ли не хвостом вперед. Рядом промелькнули и скрылись из вида высокие деревья — я инстинктивно сжался, ожидая удара, но пронесло, деревья выскочили с другой стороны. Все так же боком, по пологой спирали, я опускался, устремляясь к обрыву. Можно было немного набрать высоты и перемахнуть его кромку, но осмысленно лететь было невозможно, а единственным местом для запланированного крушения, лишенным смертельно опасных деревьев, была неширокая безлесая полоса над самым краем. И, съежившись от неминуемого, я, вместо того чтобы подтянуть самолет повыше, позволил ему, пока он не набрал еще большую боковую скорость, коснуться каменистого грунта этой планеты.

Затрещало, я запоздало подумал о вероятности скатиться в пропасть вместе с машиной, что-то громко сломалось, и самолет, опрокинувшись на бок, застыл. Приехали. Дальше поезд не пойдет!

Выбираясь из кресла, застонал от сильной тупой боли. Остановился, задрал рубашку и с замершим на мгновение сердцем уставился на грудину — ее украшал знатный, начинающий наливаться тьмой синяк. Похоже, мои кости оказались крепче льда, прилетело мне, что называется, на излете, да и сосулька должна была пробить обшивку до того, как встретить на своем пути мое тело. Ну и славно! Значит, пришло время повоевать! Запоздало подумалось, идиот! Не хотел быть предсказуемым!

Времени на самобичевание не было, я торопливо отстегнул от подвеса метатель и осмотрелся — как выбираться-то? Дверной проем теперь был полом, позади, где торчала хвостовая балка, был виден кусочек пейзажа, но пролезть через такое отверстие я бы не смог. Дыр от обстрела на удивление немного, да и резать корпус мне ужасно не хотелось. Оставалось выбить многострадальное остекление, на которое я потратил столько времени. Впрочем, я не стал лупить по нему ногой и со всей возможной в текущей ситуации аккуратностью выдавил, упершись плечом, нижний просвет, бывший при жизни правым окном самолета.

Ужом выбрался наружу. Сыплющаяся сверху вода показалась целебным эликсиром, и пару секунд я потратил на то, чтобы, лежа на спине и открыв рот, пытаться напиться — не иначе как еще и головой стукнулся при падении. Что-то прошуршало в воздухе, я заметил несколько быстрых росчерков — сосульки скелле. Видимо, дистанция для них была предельная, или еще по какой причине, но ни одна их них не попала ни в меня, ни в самолет. Я сел с тяжелым метателем на бедрах, придавившим мое тело, и осмотрелся. До скелле было метров пятьдесят, шестьдесят — не так уж и далеко. Меня они сбили на гораздо большей дистанции — не иначе как сегодня везение было на их стороне. Если бы не повредили привод, я бы просто улетел — остро кольнула досада.

Женщины не двигались и, похоже, не собирались менять позицию. Одна из них, в центре, что-то читала, похожее на стихотворение, но я не мог разобрать слов. Было ясно, что они собираются так или иначе повторить попытку убить меня. Я же ничем им ответить не мог. Метатель — машинка могучая, но уверенно попасть в человека из нее на таком расстоянии невозможно. Мне надо было срочно сблизиться с этой тройкой боевых магов — в том, кто они такие, я не сомневался, хотя бы до тридцати метров. С такого расстояния обстрел мог быть достаточно опасен, чтобы, по крайней мере, спугнуть их, сорвать творимую атаку.

И я побежал. Побежал наискось, стараясь прижаться поближе к кромке леса. К тому же неподалеку виднелся большой ствол дерева, лежащий на земле. Движение острой болью отдавалось в груди, но я не обращал на это внимания. Краем глаза следя за магами, я видел шипевшее в воздухе между ними туманное облако и понимал, что несколько секунд спустя оттуда сорвутся десятки, если не сотни ледяных игл, и, скорее всего, если я не укроюсь, то мое инопланетное приключение закончится там, где и началось — в Облачном крае. Продолжая бежать и ожидая каждое мгновение смертельного шороха, я готовился упасть ничком, одновременно успевая глупо удивляться — как можно убивать меня?! Ведь я же такой важный — настоящий эль! Меня ждет храм! Я с Земли — вашей прародины!

Успел. Уже рухнув, задыхаясь, за могучим стволом, я отметил, как сильно и резко застучали по нему ледяные иглы, взрываясь смесью осколков и щепок. Испуганное недоумение быстро сменилось злостью. Я поднялся, понимая, что скелле нужно время, чтобы подготовить новый залп. Три женщины — одна высокая и крупная в центре, изящная девушка справа и коренастая толстушка слева, темнели мокрыми плащами на фоне клубящегося одеяла облаков. Уложив метатель на ствол, прицелился, отметив вернувшееся спокойствие и холодное равнодушие, в ту, которая читала скороговорку, и потянул рычаг, разгоняя привод. Последний послушно загудел, бешено вращая в своей середине кристалл гипса. И все. Болт, предварительно установленный в фокусе, даже не шевельнулся. Озадаченно рассматривая метатель, я замер, с запозданием сообразив, что мои противники не ждали, продолжая готовить очередной удар. Рывком сдернул себя под защиту могучего ствола, и спустя несколько мгновений очередной ливень рукотворного града взорвался вокруг, осыпав меня льдом и древесным мусором.

Ясно! Какой-то осколок или даже сосулька начисто разбили тонко настроенную систему линз, чего в горячке боя я и не заметил. Привод исправен, маховик с кристаллом работает, но нечему превратить тени Источника в банальный импульс, нечему толкнуть тяжелый болт навстречу короткому полету. Я услышал женский голос, как будто отдающий команду, выглянул — тройка магов сдвинулась к обрыву, и главная среди них вновь забубнила свою скороговорку. Еще негустой жидкий туман обозначил их задумку — маги подняли заготовку своей атаки высоко вверх, так, что невеликий ствол уже не мог бы укрыть меня. Я оглянулся — кромка леса все еще далеко — не добегу. Что делать?! Рвануть им навстречу? А если добегу, то что? Ждать, используют ли они магию против меня? Колотить их тяжелой железякой по головам в надежде, что у них нет другого простого и эффективного способа убить? Можно достать кристалл, но мне надо время, чтобы накачать себя энергией, и потом я буду должен бежать под смертельным градом, надеясь не расплескать до времени накопленное.

Рука метнулась в карман — кристаллов не было. Вывалились? Не важно! Облачко над скелле начинало густеть, хотя и не так быстро, как до этого, но времени все равно оставалось в обрез.

Какого хрена?! Кристалл есть! Вот он! Прямо в метателе, и его не надо неуклюже вращать в вытянутой руке — маховик крутит так, как никакой фокусник не сможет!

Черная дыра никуда не делась. Я уже давно привык ощущать легкий сквозняк от нее. Сдвинувшись, чтобы маховик метателя накрыл прятавшийся под горизонтом Источник, я потянул рычаг. Вот это да! Я как будто попал под лопасти мясорубки, мгновенно перегревшей меня так, словно я коснулся храма. Трясясь и лязгая зубами от воображаемого озноба пополам с жаром, сразу же потеряв все чувства, включая ощущение времени, я, как заторможенный неуклюжий зомби, неловко пристроился за оружием, наведя его на продолжающую читать скороговорку скелле. Чего-то они долго в этот раз? Может, им тяжело готовить высоко вздернутое в небо заклинание? Да какая разница?!

Я понимал, что небольшая ошибка, небрежная, неаккуратная фокусировка, и в полет отправится не только болт, но и весь метатель. Поэтому, несмотря на плывущую картинку, на нестерпимый жар, я сосредоточился на линии ствола, вдоль которой должен был разогнаться болт. Мне пришлось, стараясь сохранить прицел, присесть на корточках позади оружия так, чтобы моя голова оказалась на этой линии. По счастью, отсюда я отлично видел свою цель и смог, как Цезарь, совместить два принципиально разных действия: прицеливание и фокусировку. Мелькнуло опасение, что я не смогу разогнать снаряд — ведь в стволе он последовательно проходил через набор фокусов от разных линз, постепенно увеличивая скорость. Мне же предстояло отправить его в полет одним резким ударом. Попасть я и не надеялся — спугнуть бы, разрушить атаку врага.

Метатель все же вырвался из рук. Но, видимо, я зацепил лишь самый дальний край его кожуха, так как болт ушел в свой полет точно и резко. Чертыхнувшись и наслаждаясь вернувшейся прохладой, я всмотрелся в своих врагов. Они не успели, а я, как ни удивительно, не промахнулся. Десятисантиметровый заостренный с двух сторон кусок металла метнулся через разделявшее нас пространство видимым росчерком, оставившим в воздухе шлейф разбитых водяных капель, и ударил куда-то старшую из тройки — ту, что читала считалку. Она упала, сметенная, на спину, туман, висевший над скелле, рухнул следом ведерным потоком воды, раскидавшим оставшихся в стороны.

Задуманное Исирой заклинание оказалось очень тяжелым даже для Асаверы. Мощь Источника бесконечна, и он не знает усталости, но управляться с ним вовсе не так просто, как кажется многим. Особенно если требуется удержать действительно могучий поток. Когда по команде старшей они поменяли позицию, Асавера была настолько вымотана, что уже не обращала никакого внимания на их врага — главное, не расплескать щедро даруемую Источником энергию, аккуратно и точно наполнить ею новое плетение. Как назло, старшая велела Ласне задрать заготовку атаки как можно выше, и Асавера, едва не застонав от досады, вся сконцентрировалась на потоке. Она видела, как напитанные им узлы созданного Ласной рисунка стремительно холодели, вытягивая из окружающего воздуха влагу, как, шипя и потрескивая в облаках холода, росли прямо в воздухе удерживаемые Исирой ледяные иглы — маленькая ощетинившаяся остриями стена, как слегка подрагивали их острые жала, готовящиеся сорваться навстречу врагу. В следующее мгновение что-то еле слышно прошипело, оборвав себя глухим ударом — как будто кто-то из отряда сопровождения ударил палкой по мешку с сеном, и могучее заклинание, висевшее высоко над головами, внезапно рухнуло на них потоком ледяной воды и болезненными ударами потерявших опору сосулек. Растерянная Асавера обнаружила себя промокшей насквозь, нелепо раскинувшейся на грунте, утыканном острыми неровными камнями, под недалеким серым небом, насмешливо и щедро поливавшим мокрую скелле дождем. Минуту она ошалело таращилась туда, в серое ничто, щурясь от воды и не понимая, что произошло. Затем слух вернулся, а вместе с ним и бормотание Ласны поблизости. Асавера с нарастающим раздражением рывком села и обнаружила неподвижно лежащую неподалеку Исиру и, очевидно, творящую лечебную магию Ласну, склонившуюся над ней. Спина последней походила на мокрую тряпку, которую забыли отжать после того, как прополоскали в ведре с грязной водой. Исира же более всего напоминала груду брошенного кем-то тряпья, и, если бы не торчащие из-под него ноги в плотных светлых чулках и коротких походных сапожках, Асавера бы подумала, что Ласна сошла с ума и, зачем-то бросив заклинание, решила порыться в этой мокрой куче. Шок отпускал вымотанную скелле медленно, и, вероятно, поэтому она все еще сидела на земле, с изумлением рассматривая суету Ласны, когда справа отчетливо раздались приближающиеся шаги — эль! Как она могла забыть?!

Он подходил неторопливо. Рослый, абсолютно лысый мужчина со странными, непривычными чертами узкого, высокого лица. В отличие от скелле, он не выглядел пострадавшим от всей этой воды вокруг, хотя его халат, раскрашенный цветами рода Уров, явно требовал чистки. Правая рука эля была отставлена далеко в сторону и сжимала какой-то странный, очевидно, много весящий механизм — не иначе как один из запрещенных артефактов. Было видно, что он тяжел, но эль тем не менее упорно держал его на вытянутой руке, как будто тот был опасным ядовитым животным. Казалось, что эта его отставленная рука куда-то указывала, и Асавера невольно всмотрелась за край обрыва, но там ничего интересного не было — все та же осточертевшая хмарь. Вспыхнула злость — злость не столько на этого незнакомца, сколько на то, в каком виде он ее застал, а еще на то, что, по-видимому, именно он и был виновником ее положения, и Асавера, привычно сконцентрировавшись, собралась смахнуть раздражавшего ее мужчину прочь, когда тот внезапно замер и, пристально уставившись своими светло-желтыми глазами в глаза скелле, отрицательно покачал указательным пальцем свободной руки. Ей еще не доводилось испытывать таких ощущений — как будто наплыв неприятного волнения родился где-то в районе живота и быстро пробежал по телу, заставив напоследок шевельнуться волосы на голове. Асавере внезапно показалось, что этот эль — последнее, что она увидит в жизни, что вот прямо сейчас все закончится. Но секунды шли, эль стоял замерев, по-прежнему пристально глядя на скелле, и Асавера почувствовала, что напряжение уходит, что да, все закончилось, и больше не надо никого убивать, но жизнь тем не менее продолжается. Не видела она в странных больших глазах пришельца ненависти и смерти — лишь усталость и раздражение.

Слева пискнуло — Ласна, как и была до этого, стоя на коленях над Исирой, испуганно уставилась на эля. Ее глаза метнулись к Асавере, и та, сама не зная почему, успокаивающе покачала головой, после чего, наконец, медленно поднялась, ощущая, как отзывается болью помятое тело. Эль подошел ближе, очевидно, не сильно опасаясь своих бывших врагов, всмотрелся в неподвижно лежащую скелле:

— Жива?

— Ей нужен покой, — каким-то взволнованным голосом отозвалась Ласна.

— Что с ней?

— Пробито легкое, перелом лопатки, ребро пострадало. Кости я зафиксировала, кровотечение остановила, легкое поправила, дренаж установила, но ей нужна другая сестра, — Ласна говорила торопливо, как будто отчитывалась перед строгим учителем.

Эль выслушал ее, зачем-то потер грудь, морщась, и уставился в лес, где скрывался отряд сопровождения.

— Это кто?

— Слуги, — Асавера всмотрелась в темноту между стволов.

Трое мужчин стояли рядом с деревьями, ожидая команды, остальных видно не было.

Эль о чем-то задумался, уставившись на прислугу, и Асавера решилась:

— Вы позволите нам обсушиться? — было странно слышать собственные слова. Всю свою жизнь она ни о чем и никогда не просила мужчину.

— Да, конечно. Только осторожно, меня не зацепите, — эль ответил равнодушно и опять уставился в лес — похоже, прячущаяся там прислуга волновала его гораздо больше, чем скелле.

Он оторвался от созерцания темноты под деревьями, чтобы посмотреть, как они сушили свое платье, чем неожиданно сильно смутил Асаверу.

— Как тебя зовут? — желтые глаза вновь уставились на нее.

— Асавера.

Он перевел взгляд.

— Ласна, — пискнула последняя, немного помолчала и добавила: — это Исира. Она наша старшая.

— Ясно! Скажи мне, Асавера, — он сдвинулся на полшага в ее сторону, отчего волосы у нее на коже, казалось, зашевелились, — вам что, Козьего переулка мало было?

— Чего? — Асавера уставилась в ответ на эля.

— Это рядом с площадью старого храма, я знаю, — прозвучал голос Ласны.

Эль посмотрел на нее, вновь повернулся к Асавере:

— Вы когда сюда отправились?

Она ответила. Незнакомец нахмурился, что-то обдумывая, спросил:

— И вы не в курсе того, что там случилось, я правильно понимаю?

— А что там случилось? — влезла оправившаяся, похоже, от испуга Ласна.

— Так, маленький фейерверк, — устало и тихо ответил эль, опять уставился в лес, затем, видимо, приняв решение, повернулся, — мне понадобятся двое ваших слуг ненадолго. Можете им приказать?

Скелле молча уставились на незнакомца. Асавера почувствовала, что к ней возвращается былая уверенность, она вскинула голову, всмотрелась в узкое лицо эля, и та тут же испуганно спряталась.

— Конечно, — за нее ответила Ласна, растягивая слова так, как будто хотела спросить, что это значит, но эль просто кивнул и ничего не ответил, лишь устало опустил, видимо, ставший окончательно неподъемным артефакт, который так и держал все это время в отставленной руке. Слабый порыв ветра коснулся лица скелле, и Асавера с удивлением почувствовала, что бесконечный дождь закончился.

Выделенная мне парочка напрягала — матерого вида мужики с длинными тесаками на поясах и с цепкими быстрыми глазами. Они грузили гораздо больше, чем чуть было не убившие меня скелле. Может быть, потому, что я понимал — эти способны порубить меня на фарш гораздо быстрее, чем я воспользуюсь метателем, а точнее, единственным сохранившимся у меня кристаллом. Это были быстрые, сильные, видавшие виды бойцы — опасные и вооруженные. Скелле и не подумали разоружать их — искусство было быстрей и опасней любой стали. Другое дело я. Пришлось делать вид, что для меня их тесаки не больше, чем бесполезные железки дикарей против автомата Калашникова. И хорошо, что, кроме меня, никто не догадывался, какой это глупый блеф. Мужики справедливо рассудили, что тот, кто справился с тройкой боевых скелле, им не по зубам, я же старательно делал вид, что это и на самом деле так, хотя точно не собирался поворачиваться к ним затылком. Еще одним их качеством оказалась молчаливость, что меня полностью устраивало — они спокойно и не торопясь, со скрытым достоинством выполняли мои команды и не лезли с разговорами.

Ревизия пепелаца показала следующие повреждения: отломана хвостовая балка, и, хотя привод в ней уцелел, все тяги выдраны, что называется, с мясом; правая боковая лыжа оторвана и обнаружилась в десятке метров от самолета; ну и, как и предполагалось, ударом сосульки выбило из креплений чебурашку привода горизонтальной тяги. Восстановить, хотя бы частично, подвижность машине было для меня сродни возвращению свободы. Если бы самолет не удалось поднять в воздух, то пришлось бы отправиться в путь в компании людей, которые полчаса назад методично и расчетливо пытались меня убить. Единственной альтернативой был пеший двухдневный переход до известного мне хутора, где я, пользуясь своим статусом бывшего члена семьи Садуха, мог рассчитывать на помощь. Мне, так или иначе, предстояло прибегнуть к этому, но одно дело, когда ты возвращаешься в старый дом гордым и богатым летуном с аристократическими связями, и совсем другое — когда приползаешь туда побитым беглецом. Опыт подсказывал, что логика местных отличалась весьма упрощенной версией прагматичности, а потому — понты наше все! Без самолета туда лучше не соваться. Разве что сам Садух был бы на плато — он мог видеть то, что обычные люди считали далеким от каждодневной жизни. Я вздохнул — по моим данным, он давно и прочно осел в долине, разумно посвятив себя главному — контролю за водным путем. Когда еще до него дойдет весть о моем возвращении — в любом случае это была потеря времени, которую я себе позволить не мог. Ощущение того, что я не скоро увижу семью, крепло, и к нему еще предстояло привыкнуть.

Я выбрал единственный способ, позволявший поставить покалеченную машину на ровный киль, — отломать левую лыжу и подровнять обрубки сохранившихся стоек шасси справа и слева. В итоге самолет будет практически лежать на брюхе, упираясь в грунт растопыренными обрубками, как древнее земноводное — недоразвитыми лапками. Мои недобровольные помощники, выслушав меня, кивнули, слаженно, как синхронистки на олимпиаде, извлекли из своих сумок короткие острые топоры, от чего я невольно поежился, и ловко ампутировали уцелевшую конечность, заодно подравняв уцелевшие остатки парной.

Постоянное ощущение того, что я хожу по самому краю, изматывало, и я поспешил отпустить мужиков, едва они под моим руководством вернули вертикальное положение самолету. Хвост, обнаруженный поблизости, теперь торчал примотанный на крыше моего летающего сарайчика. Самое удивительное, что это чудо-сооружение было еще вполне способно летать — правда, с большими трудностями. Мне удалось восстановить настройки движителя, действительно пострадавшего от удара сосульки, и теперь пепелац не вертелся боком в воздухе. Вертикальный привод и раньше не пострадал, благополучно пережил падение, поэтому высоту я мог набирать без проблем. Теперь же мне удалось вернуть и горизонтальную тягу. Однако с обломанным хвостом самолет лишился главного — маневра. Предстояли перелет к моей скале и посадка на разбитую крышу на аппарате, который не мог поворачиваться, — та еще задачка. К счастью, сам привод, расположенный на окончании хвоста, не пострадал, и я рассчитывал, протянув пару тяг — банальных тонких бечевок, добиться управления рысканьем с их помощью, в точности как древний извозчик, попеременно натягивая то левую, то правую вожжу. Пришлось потратить довольно много усилий, чтобы хвост на крыше был закреплен достаточно жестко, тем более что к тому моменту я остался на подсыхающем обрыве совсем один.

Дождь закончился. Длинный день Мау все тянулся и тянулся. Скелле вместе со своим отрядом давно исчезли за далеким изгибом обрыва. Совершенно измотанный, я уселся на днище кабины, собираясь поесть, но обнаружил, что сил не осталось даже на это. Накатило. Я таращился на ставший привычным инопланетный пейзаж и чувствовал себя совершенно счастливым. Я вновь был сам по себе, снова моя жизнь зависела только от меня. Ушло куда-то на время липкое чувство долга и обязательств — не до них, когда банально борешься за выживание! И одновременно пришло ощущение свободы. Лететь на скалу или ночевать прямо здесь, на обрыве, — решал только я. Захочу, откинусь на спину и засну прямо здесь. Храм подождет — ему не привыкать. Семья далеко, и это не изменишь.

Пришлось сделать изрядное усилие, чтобы не поддаться наваждению. Разум не хотел успокаиваться, диктовал, нужно сменить место — неважно, добраться до обрыва или просто перелететь куда-нибудь. Тело требовало покоя и отдыха. Победил на этот раз первый, и я, вздохнув и отложив так и не начатый запоздалый обед, полез за рычаги. Подергал вожжи — пепелац, окончательно приобретший вид сарайчика на подпорках, чуть дернулся, скрипнул привязанный на крыше обломок хвоста. Похоже, работает.

От земли самолет оторвался легко и охотно — все же лыжи из неведомой мне плотной древесины весили изрядно. Вбок не тянуло — значит, удалось вернуть привод на место. Я завис метрах в десяти, уставившись на колышущуюся напротив стену деревьев. Выдавленный мной сегмент остекления зиял пугающей дырой прямо под ногами. Босые пальцы ног, торчащие из сандалий, щекотал легкий сквозняк, и высота казалась ощутимой физически. Я потянул за правую вожжу — самолет охотно качнулся и начал, ускоряясь, разворачиваться на месте, одновременно почему-то слегка сдвигаясь назад. Я торопливо, но по возможности аккуратно потянул за противоположную тягу. Вращение удалось остановить — видимо, чебурашка движителя в хвосте, на мое счастье, охотно занимала привычное нейтральное положение. Одновременно утих и дрейф на корму. Самолет, немного плывя, развернулся к северо-западу, лес и обрыв пропали из вида, распахнулось холмистое море у подножия, и я решил, что лучше экспериментировать с тягами, имея какую-то скорость, — так машина сама будет стремиться выровняться, и сдвинул рычаг горизонтальной тяги.

Полет, поначалу показавшийся несложным, вымотал до предела. Отсутствующая часть остекления вкупе с хвостом, привязанным к крыше, сделали аэродинамику нестабильной — стоило прибавить скорости, и машина начинала вилять и раскачиваться. Хорошо еще, что я быстро приноровился править вожжами, а те, несмотря на архаичное исполнение, не подвели, правда, и я старался использовать их как можно реже. В результате до скалы я добирался едва ли не столько же времени, сколько на это потребовалось бы пешком. Вид утеса вызвал сильное чувство дежавю — казалось, что я предвидел все это. Разум отказывался признавать, что уже был тут сегодня и вполне мог никуда и не летать, в результате оставшись с целым самолетом и сэкономленным морем времени, которое теперь болталось между этой скалой с уже утихшим пожаром и той, мимо которой я так опрометчиво пролетел несколько часов назад. Как бы то ни было, надо было садиться.

Все-таки это другая планета. Подсознательно я ожидал привычного запаха потухшего пожара, отдающего копченостью, который надолго пропитывает всех и все рядом с потушенным кострищем, и совсем не предполагал, что древесина из местной растительности, обгоревшая и затушенная дождем, будет пахнуть ароматическими палочками из азиатского массажного салона. Самолет устало замер, почти прижавшись к скальной стенке на чудом уцелевшем ровном участке. Рядом из обугленного провала топорщились мрачным хаосом разломанные и как будто изжеванные почерневшие доски перекрытий. Уцелевший кусочек лестницы, когда-то служивший подъемом на крышу, нырял прямо в эту неаппетитную черную мешанину. Я добрался, посадил самолет, но сил на что-либо еще уже не было. К тому же, хотя местные сутки и длиннее земных на целых четыре часа, но и им, похоже, приходил конец — смеркалось, и я понимал, что скоро и очень быстро стемнеет. Измотанное тело требовало одного — быстрого перекуса, еще более стремительных санитарных процедур и сна — прямо здесь, на привычном и родном полу летающего сарайчика. Вот только прикрою окно в носу уцелевшей пластиной прозрачного пластика, заткну дыру в хвосте — и все!

2

Снился храм. К счастью, снился в буквальном, традиционном смысле. Я отчетливо понимал, что эти обрывки невнятного общения, засевшие в мозгу, — клочки сна, не успевшие покинуть его, когда порыв ветра, прорвавшийся через многочисленные щели и дыры в обшивке, заставил проснуться, ласково погладив лысую голову. Некоторое время лежал, слушая шорохи и бессмысленно таращась на крашеный красным шарик с одной глубокой бороздкой по окружности, спокойно валявшийся на полу рядом с моей головой. Раздвигая мутные полотнища сна, в голову протиснулось осознание реальности — это же кристалл соли, переживший бой, крушение, полет на разбитой машине и дождавшийся хозяина, чтобы подарить мне возможность творить тепло — от простого разогрева завтрака до точечной сварки. Я рывком сел и схватил находку, как будто она могла сбежать. Возбуждение прошло, утащив упирающиеся остатки сна. Воспоминания о нем, о храме разом потеряли вкус и запах, выцвели и стали стремительно испаряться. Свежий ветерок с ароматом благовоний гулял по кабине, за окном виднелось светлеющее небо с далекими разрывами облаков на западе. Хотелось есть и пить, но вместо этого я тщательно осмотрелся и, к своему удивлению, без труда нашел еще два шарика — сода и гипс, белый и синий, две бороздки и волнистая насечка, возможности для меня творить импульс и потенциал. Настроение стремительно улучшалось — я жив, здоров, без труда могу изобразить мага, плюющегося огнем и молнией, швыряющего предметы и врагов, и я в месте, полном скрытых маленьких роялей, как игрок в разрушенной башне древнего волшебника. И не важно, что эти музыкальные инструменты я сам заботливо копил и собирал здесь — начинается новая игра, а у меня уже есть бонус для лихого старта. Сожаления о безрассудном преследовании, бое и пострадавшей корзинке воздухоплавателя не было — что было, то было!

Площадка встретила веселым теплым ветерком, светлым небом и ароматным хаосом разбитой в хлам мастерской. Я никогда не интересовался экономикой древнего Мау, но, так или иначе, товарно-денежные отношения, и их главное выражение — универсальный эквивалент, а попросту — деньги, присутствовал на планете в полной мере, и не хуже, чем на Земле, мог творить чудеса. Свои сбережения я не доверял местным банкам и благоразумно не хранил в доме, а скрытая расщелина, приспособленная мной под сейф, не должна была пострадать, так как находилась в стороне от главного удара. Так и оказалось, и десять минут спустя мое настроение еще более улучшилось — главный рояль покоился именно под тем камушком, который я для него и выбрал. Сумка, памятная по моим приключениям на востоке, ждала меня на месте, почти не похудев. Насколько я теперь ориентировался в местных ценах — сумма была более чем достаточна для найма морской яхты и заокеанского вояжа. Более того, я мог бы заказать постройку и собственного судна, однако на его содержание точно денег уже не хватило бы. Пришлось бы ставить его на прикол и гордо обитать там в одиночестве — без экипажа и капитана.

Покончив в отличном настроении с первоочередными делами, я занялся ревизией самолета, и вот здесь все оказалось не таким радужным: слава богу, движители, что основной, что вспомогательный, не пострадали; куцые лапки, оставшиеся от стоек шасси, были частью силового набора, и новые лыжи можно было без больших трудов присобачить прямо к ним; главной проблемой оказался хвост — мало того что был сломан верхний лонжерон, бывший основой балки, так еще и геометрия самолета не могла быть восстановлена без установки его на стапель. Если бы хвост выполнял только роль носителя аэродинамических поверхностей, больших проблем бы не было — ну, летал бы пепелац немного боком. Это не страшно, тем более что в реальности самолет и так почти никогда не летит без небольшого угла рысканья к ветру. Но в хвосте находился вспомогательный движитель, призванный управлять этим самым углом. И любое рассогласование с геометрией вызывало не только предсказуемый разворот машины, но и паразитные осевые движения, вроде того дрейфа, который так мешал мне вчера. Бог с ним с дрейфом, сама поломка лонжерона ставила меня в тупик. О том, чтобы строить новый корпус, и речи не могло быть. Значит, предстояло как-то выстаивать, по сути, новый хвост вокруг остатков силового набора. Материала для этого в глубинах пожарища должно было уцелеть немало, но обшивку восстановить вряд ли удастся. Где-то там, в мешанине горелых балок и ломаных досок, прячется канистра со смолой, но уцелела ли она — большой вопрос, как и материал, который я использовал вместо ткани. Насколько я помнил, у меня на скале оставался лишь небольшой рулон, рассчитанный на текущий ремонт — не более. Даже если я его найду и он не пострадал, то и без хвоста обшивка пестрела многочисленными дырами, жаждущими заплаток.

Запаса продуктов и воды — дней на пять, хотя, если тщательно кипятить, последней вокруг хоть залейся. И я решил начать с разбора, насколько это возможно, завалов. Если не повезет, то до хутора, где обреталась Урухеле, я, так или иначе, доберусь, но лучше в любом случае явиться туда на коне, а не под ним.

Садух спешил. Отряд скелле с сопровождением, отправившийся за чем-то на плато, конечно, не мог скрыться от его внимания. Доверенные наблюдатели аккуратно вели непрошеных гостей и, уверившись в том, что определили цель странной экспедиции, сразу же доложили старосте. Чутье последнего не позволило отсиживаться внизу, дожидаясь вестей, — он понимал, что надо быть ближе к событиям, тем более что, можно сказать, последние разворачивались в его вотчине, там, где он уже привык считать себя полноправным хозяином. И пусть многие в его окружении считали, что Илия — далекий странный пришелец мун, однажды мелькнувший рядом с судьбой старосты, не стоит внимания. Мелькнул и пропал. И даже если был чем-то полезен в прошлом, это минуло. Нечего лезть в дела скелле — целее будешь! Но Садух знал или даже чувствовал, что само его положение негласного барона Облачного края как-то связано с тем, что происходило вокруг Илии там, на далеком западе. Местная скелле, обычно везде сующая свой нос, старательно избегала старосты, многочисленные важные монаршие чиновники, с которыми приходилось иметь дело, нет-нет да и интересовались — что там в столицах, нет ли новостей? Каким-то загадочным образом Садух очутился чуть ли не под негласным протекторатом Уров, которых никогда не встречал. И решая очередную проблему с очередным представителем власти, староста частенько слышал что-то вроде: «Ну ладно! Обстановка в Арракисе сложная. Не стоит нам в это вмешиваться. Кому-то другому мы бы, конечно, отказали, но в вашем случае — так и быть». Можно было отнести их уступчивость к харизме и личным достоинствам самого старосты, но при чем тут тогда столица и, тем более, обстановка в ней, о которой Садух, честно говоря, мало что знал? Да и насчет себя старый контрабандист никогда не заблуждался — вся его харизма — это деньги, которые он аккуратно платил, не будет денег — испарится и она.

Нюх Садуха не подвел. В Саэмдиле его встретил вестовой:

— Скелле с отрядом вернулись. Старшая тяжело ранена, без сознания. Взяли подводы, утром спешно уходят вниз. Наблюдатели докладывают, что был большой взрыв на утесе, но подробностей не знают — побоялись приближаться.

В результате уже четвертый день Садух с охраной идут по почти забытым тропам туда, где в свое время так любил бывать староста — к утесу муна.

Удивительно, но стоит отличная погода — сухо, временами через разрывы облаков даже блеснет отблеск солнца, ровный теплый ветерок с запада сушит лес, и переход даже доставляет старосте удовольствие, напоминая о днях молодости. Охрана предпочитает держаться деревьев, и его это устраивает. Безлесный край обрыва пуст, и можно насладиться одиночеством, ставшим в последние годы почти недоступным удовольствием для негласного барона.

Вдали появилась человеческая фигура — один из охранников. Приблизившись, молодой парень с отличительным хвостом черных волос торопливо заговорил, указывая рукой за спину:

— Нашли кровь. Похоже, там ранили старшую. В стороне у обрыва какие-то обломки. На стволах следы боя, но что это было, определить не смогли.

Староста нахмурился — отсюда до утеса еще довольно далеко, кивнул:

— Веди.

Пять минут спустя начальник охраны, указывая то туда, то сюда рукой, объяснял мрачному Садуху свое виденье того, что произошло, а последний молча разглядывал знакомый обломок — лыжу от самолета Илии, еще одна виднелась ближе к лесу.

— Похоже, что скелле возвращались. Видимо, взрыв на утесе произошел раньше. Кто-то нагнал их и напал. Ранена была только одна. Почему нападавший не добил остальных — непонятно. Вон там, в стороне — щепки и еще обломки, эти вот доски гнутые. Как будто что-то чинили или строили. Наши говорят, что топоры неместные — слишком тонкая заточка и форма лезвий другая. Работали двое. Больше ничего не нашли.

Садух оторвался от созерцания потемневшей от времени доски со свежими сколами и не торопясь зашагал к обрыву. Вслед затараторил молодой, с немного обиженной интонацией:

— Мы смотрели. Нет там ничего. Никаких следов падений. В лесу есть помятости, как будто люди прятались — наверное, охрана скелле.

Староста остановился, не дойдя до края:

— Сынок, у скелле нет охраны — у них только прислуга.

— Ну, спать-то они ложатся, — тихо, как будто сам себе буркнул начальник охраны.

Садух задумчиво посмотрел на него — перестают люди бояться орден, и это зря:

— Ладно, бойцы. Двинули дальше.

— К утесу?

— К нему.

Скала не изменилась. Еще не так давно именно сюда Садух принес муну известие о беременности и скорых родах его скелле. С тех пор он тут не был, и не похоже, чтобы был кто-то еще. Беседка у подножия осталась нетронутой, как и маленький колокол внутри. Может, взрыв был не здесь? Может, зря шли? Староста отослал людей и уселся, разглядывая далекий лес под обрывом, не торопясь дергать язык колокола. Хотелось еще минуту неопределенности. Он боялся, что ему никто не ответит, боялся, что надо будет что-то решать, а он не знает что.

Почему-то скелле, если они здесь были, проигнорировали это крохотное строение. Может, посчитали бесполезным? Если бы они уничтожили колокол, да хотя бы сбросили его вниз — Садух не знал, как можно было бы дать знать о себе тому, кто, он надеялся на это, сидит наверху. А так, знакомая потемневшая от времени веревка и позеленевшее било отработали, как и было задумано, — гулкий удар еще долго висел в воздухе, быстро проглотив резкий недовольный звон разбуженной бронзы. Оставалось только ждать. И без уверенности, что кто-нибудь отзовется, ожидание обещало быть беспокойным.

Садух колебался. Уже прошло довольно много времени, а утес так и не отреагировал, никто не спешил на встречу. Можно было бы дернуть за било еще разок, но что-то останавливало бывшего старосту, ему казалось, что так будет неправильно. Время шло, он уже был на грани того, чтобы вернуть людей — надо было командовать возвращение. Бывший староста обдумывал возможность заглянуть на хутор, где обреталась Урухеле, — хотя, было странно, что ему не доложили о появлении там Илии, когда, к его облегчению и радости, знакомый самолет вынырнул из-за скалы. Он описал обычную короткую дугу, очевидно, высматривая гостя, и направился к насиженной площадке рядом с беседкой.

Садух поймал себя на том, что уже стоит неподалеку, улыбающийся и довольный, как если бы удалось выиграть в безнадежной партии. Самолет Илии изменился. Вместо болтавшихся раньше по бокам ног, скрепленных тяжелыми плоскими балками, мун называл их загадочным словом «лыжи», остались лишь четыре короткие лапки, связанные практически под брюхом летающего сарайчика широким прямоугольником из брусьев с диагональными перемычками. От этого, как ни странно, самолет стал выглядеть более стремительным, поджарым, что ли, как если бы присел, подтянув лапы к брюху и готовясь к прыжку. Вместо привычного хвоста тянулась сложная мешанина перекрещивающихся брусков и тяг, как будто машина решила избавиться от кожи и оголила тонкое плетение костей и жил, до того прятавшееся от стороннего взгляда. Мелькало за окнами улыбающееся лицо, но разглядеть подробности было невозможно, пока самолет как-то непривычно аккуратно и даже бережно не опустился практически на самое брюхо, сразу же оказавшись ниже не такого уж и рослого гостя. Стало заметно, что машина пережила многое — обшивку пятнали многочисленные свежие и уже состарившиеся пятна заплаток, когда-то серебристый цвет смолы, которой изначально она была пропитана, потемнел, а сами заплатки, похоже, никто и не озаботился подбирать в цвет основного корпуса. Садух уже приготовился поинтересоваться откровенно поношенным, но при этом как будто заматеревшим, ветеранским обликом самолета, когда замер с открытым ртом, так и не высказав повисшие на языке слова — из открытого бокового проема выбрался, сутулясь и пригибаясь, Илия. Его, конечно, нельзя было ни с кем спутать, и не было сомнения, что это он, но одновременно любой, кто видел веселого волосатого муна, сказал бы — нет, братцы, это другой человек!

Илия был не просто лыс — он был без волос. На голой, потемневшей от загара голове, от того еще контрастней, выделялись уцелевшие или, может быть, заново отросшие ресницы и редкий выгоревший пушок на том месте, где должны были быть брови. Сверкнула белозубая улыбка:

— Видел бы ты свою рожу, Садух!

Илия, в парадном халате с драным рукавом, разукрашенном цветами Ур, но при этом перепачканном сажей так, что эти самые цвета едва были видны, шагнул навстречу. Садух вместо приветствия, сам того не ожидая, как-то сдавленно крякнул и обнял бывшего члена семьи. Отстранился, рассматривая изменившегося приятеля, и, наконец, выдавил:

— Да-а, вижу, нагулялся вдоволь! Проведать или насовсем?

Илия вздохнул, усмехнулся:

— Садух, ты сам все знаешь. Побуду немного — надо подготовиться, и улечу.

— Расскажешь?

Илия заулыбался:

— Ну, что ты, как не родной? Забирайся в самолет! Надеюсь, твои орлы не заскучают до завтра?

Садух спохватился:

— Погоди, отошлю их на хутор, — бросил быстрый взгляд на муна, — ты же подбросишь меня?

— Ну, зависит от того, сколько выпьем, — Илия, на которого орешек не действовал, смеялся, — кстати, у тебя есть с собой? А то у меня чистого-то и нет.

Садух, отвлекшийся, чтобы подать знак охране, обернулся:

— Нахватался дурных привычек на этом западе! Не волнуйся, найду я тебе нормального.

На что, на что, а на появление бывшего старосты я не рассчитывал. Видно, действительно плохо оценивал Садуха. Он держал Облачный край под постоянным контролем и такое событие, как визит отряда скелле, конечно, не мог пропустить. С другой стороны, у Облачного барона, как я его про себя прозвал, могли быть, да наверняка и были, другие важные и неотложные дела. Мог бы отправить доверенного человека, но нет, явился лично. Я немного, честно говоря, растерялся. Это там, на западе, я эль, пугающе неизвестным образом угрожающий устоявшимся порядкам. Там меня боятся, остерегаются, ненавидят, любят и почитают. Там меня принимает лично Его Величество, со мной договаривается Орден, разговаривает Храм. А здесь? Я — бывший контрабандист, официально изгнанный из семьи. Здесь мои инопланетные заморочки никого особенно не волнуют. С Садухом, конечно, меня много чего связывает, но и друзьями мы никогда не были — он бывший староста нескольких хуторов, превратившийся в почти самовластного хозяина этих земель на краю мира, я — бывший мун, принятый в его семью по сугубо практическим соображениям, позже по таким же соображениям из нее изгнанный. Наши отношения всегда основывались на взаимной выгоде, меркантильном интересе, но вот надо же я был рад ему, как старому другу. И что самое интересное, он был единственным человеком на планете, кроме моей скелле, которому я доверял. Вероятно, потому, что прекрасно понимал его. Но вот то, что он явится лично, не предвидел.

Основные завалы на утесе к появлению Садуха я уже разобрал. Обгоревшая древесина, благоухая сандалом и можжевельником, высилась парой массивных стопок. То, что невозможно было использовать, безжалостно отправилось под обрыв, вместе с огромным количеством горелого мусора, прижизненное назначение которого зачастую установить уже было никак нельзя. Пользуясь уцелевшим кристаллом соды, я расхаживал по тому, что было когда-то полом мастерской, изображая памятных мне земных дворников, вооруженных агрегатами для сдувания павшей листвы. С той только разницей, что магия легко сдувала и вполне себе массивные бревна. На освободившуюся площадку, разлинованную уцелевшими лагами, я набросал кровельных досок, почему-то переживших атаку лучше полов, и водрузил палатку, когда-то принесенную мной и Аной с Земли.

Садух повертелся, хмыкая и ворча, среди горелых остатков былой роскоши, проигнорировал палатку, хотя с любопытством ощупал ее ткань, и уселся на ступеньках уцелевшей лестницы, прятавшихся в тени небольшого кусочка крыши, пережившего нападение.

— Добрый ты человек, Илия. — глубокомысленно заявил он, возясь с пастилой. — Я бы за такое убил не задумываясь.

— Да ладно, Садух! А то я тебя не знаю! Ты два дня будешь ходить и думать.

— Потом все равно убью! — староста был непреклонен.

— Кого? Скелле?

Садух надулся, запыхтел, как чайник:

— Ну, допустим, скелле — это другое. Но кто-то все равно должен ответить, — не сдавался барон.

— Вот чего ты дуешься, Садух? Они ведь меня не хотели трогать. А ты сразу — смертная казнь!

— Как это, не хотели? Ты же сам сказал, что они первые напали?! Вон, самолет как обкорнали!

Я вздохнул. Тяжело признаваться, что в произошедшем есть твоя вина:

— Если бы я не стал их преследовать — ничего бы и не было. Ушли бы они вниз. Там узнали бы, что у нас перемирие. Самолет был бы цел.

— А дом?!

— Честно, Садух? Я ведь летел, чтобы деньги забрать. Какой это дом, если в нем никто не живет?

— Зря ты так, Илия. Дом там, куда ты кусочек своей души вложил. А я видел, что для тебя эта скала значила.

— Ладно. Проехали.

Староста, расправившись с первой порцией напитка, протянул мне ароматную кружку, взглянул остро:

— Деньги-то уцелели?

Я усмехнулся, кивнул:

— Все нормально. Что надо — все в целости.

Не хотелось рассказывать о далекой Земле, о том, что бывает так, что дом не самое главное и не самое важное в жизни. И уж точно я не хотел делиться тем, что всецело захватило меня. Тем более что мои планы шли наперекор воле монарха, Ордена, да и собственной семьи. Вот и получилось, что мой рассказ, честно говоря, вышел не вполне искренним.

Вечерело, общение перешло от прошлого к будущему — моему будущему.

— Значит, ты собираешься в Саутрим?

— Собираюсь. И надеюсь, ты мне поможешь.

Садух вздохнул:

— Чего тебе помогать? Еды сам купишь. Или чего для самолета надо?

— Да я не об этом. Понимаешь, у нас с Орденом вроде перемирия, — Садух, уже изрядно набравшийся орешка, выразительно хмыкнул, — но все равно, чем меньше они про меня будут знать, тем лучше. С другой стороны, у меня теперь вроде семья, ребенок, супруга нервная — чуть что сожжет все на хрен, а оно надо? Короче, я хочу, чтобы все знали, что я жив и здоров, но, чтобы никто, кроме Уров, не знал, где я. Да и им, а точнее супруге, по большому счету многого знать не надо. Главное, что здоров, путешествую, скоро буду.

— Туфта. Супруга твоя, насколько я знаю, не дура.

— Садух! Мне не надо, чтобы они верили — надо, чтобы понимали, что это моя туфта, что это я так неуклюже вру — сам живой и довольный жизнью. Главное, чтобы знали — я вернусь.

Садух задумался. Молча отхлебнул, поддержать меня не просил — да в меня уже и не лезло, поерзал на ступеньках, откинулся на спину и заговорил, уставившись куда-то в темнеющее небо:

— То есть ты хочешь, чтобы я им от тебя письмо передал?

— Не передал, а передавал — время от времени.

— Я так понимаю, ты их заранее напишешь?

— Ага. На разной бумаге, разными перьями. И главное, я на них метку магическую повешу — такую, что, кроме меня, хрен кто сделает.

Садух вновь принял вертикальное положение, хотя и чувствовалось, что ненадолго:

— Подставишь ты меня. Твоя скелле явится, а она явится, и спросит — тут мне и кирдык! Я, знаешь ли, не люблю, когда меня скелле о чем-то спрашивают. Я их вообще… — Садух замолчал.

— Садух, дорогой, ты же не простой человек — знаешь, как такие дела делаются. Концы на себя точно не наведешь — я уверен. Ну, будут время от времени какие-то случайные люди доставлять сообщения, скажем, в резиденцию Уров в Арракисе. Что с них взять? Они сами не знают, откуда письмо. Им заплатили — они привезли. А я тебя с Самом познакомлю, — выдвинул я на ходу придуманный аргумент.

— Чего? С главным Уром? Оно мне надо?

— Подумай. У монарха ведь монополия только на Мау — за океаном ее нет.

— За океаном голодранцы живут. Они бы и хотели, да все равно нормально заплатить не смогут, — голос Садуха показался на редкость трезвым.

— Я бы не сказал. В Угле очень даже платежеспособная публика. Моя пастила для них была как подарок с небес!

— Угол не весь архипелаг, — Садух помолчал, задумчиво протянул, — хотя попробовать можно, — и вновь затих.

— Чего молчишь? — спросил я нахохлившегося старосту.

— Сам подумай. Ты улетишь, а вернешься ли — неизвестно. Такое уже бывало, если помнишь. Я подпишусь, свое дело сделаю, а твои обещания — когда еще сбудутся, — тон его был до невозможности деловой.

Я рассмеялся:

— Барон, давай я тебе письмо напишу для Сама — прямо сейчас. Уж поверь, он тебя примет!

— Как примет, так и пошлет! — уже веселей отреагировал мой собеседник.

— Садух, Сам человек практичный и опытный — если такая афера и возможна, то только с его помощью. Попытка не пытка. Возьмешься?

— Пиши, давай! Чего только не сделаешь ради старой дружбы!

3

Далеко внизу, затаившись среди высоченных деревьев, остался хутор Урухеле. Над головой висел привычный для этих мест слой облачности. Мохнатые темные макушки леса, казалось, почти утыкаются в него, но я знал — еще немного, и деревья отпустят меня и мой самолет, а облака так и останутся висеть светло-серым ковром над головой — испытывать их по высоте я не собирался. Вместе с хутором исчезали последние следы груза, еще недавно тяготившего мою совесть. Дороги назад не было, все, что можно сделать, я сделал, машина готова, продукты и деньги погружены, тылы, я надеялся, зачищены. Впереди путь, который должен привести меня к храму, точнее, к его далекой копии на другой стороне планеты. Я не мог сказать, что сделал выбор, на самом деле, за меня его сделала моя природа — природа инженера. Не знаю, что хочет храм, не знаю, что там произойдет, чего боятся скелле, но определенно знаю, что просто не могу пройти мимо! Душу наполняло блаженное ощущение свободы — даже выбор пути делали не обстоятельства или обязанности, а я сам. Подо мной лежала уже не совсем чужая планета, а впереди ждал артефакт настоящих инопланетян — не просто инопланетного разума, а могущественной цивилизации, способной перебрасывать целые народы между далекими мирами. Более того, он готов был давать ответы на бесчисленные вопросы, терзавшие меня после нашей короткой встречи. И наконец, где-то в глубинах местного океана скрывалось нечто, не менее могущественное, но притом молчаливое, и я надеялся, что храм хотя бы знает, что это.

Надо сказать, что кустарный ремонт, которому подвергся мой самолет, неожиданно весьма положительно сказался на его летных качествах. Могучие лапы с лыжами, служившие ему надежной опорой при посадках, были вынужденно ампутированы, и теперь машина, оставшаяся с куцыми обрубками, внезапно обрела легкость, увеличенную скороподъемность, улучшила маневренность и общую скорость. Лишний вес и изрядное сопротивление — вот плата за избыточную прочность. Правда, все имеет свою цену, и теперь мне предстояло относиться к посадке, как к ювелирному маневру, и тщательно выбирать места для будущих стоянок.

Привычно загудела обшивка под потоком воздуха, засуетился в районе шеи легкий сквознячок — кроме всего прочего, пришлось удалить разбитую в боях примитивную климатическую систему и заклеить незапланированные отверстия смолой. Но, несмотря на все усилия, салон на ходу сквозил из всех щелей, и это вернуло мне живое ощущение полета, как во времена первого самолета, когда никакой закрытой кабины не было и в помине. Это было не страшно — на этот раз перебираться через горы я не собирался. По уже однажды проторенной дороге я решил обойти могучий хребет с юга, обогнув над морем его, обрывающиеся темными утесами в соленые волны скалы. Дорога долгая, но уже пройденная однажды, а потому намного более безопасная.

Пустое кресло справа вовсе не напоминало мне об оставленной супруге, а дарило удобное место для воды, провизии и кучи разнообразных мелочей, вроде трубы или рюкзака, позволявшее не протискиваться по любому поводу назад. Никакой навигацией я пользоваться не собирался, так как сама география не дала бы сбиться с маршрута — слева непроходимые горы, справа утесы и обрывы рифта Облачного края. Я могу держаться любого из этих ориентиров и рано или поздно выйду к океану. Прошлый раз, когда я возвращался этим путем из путешествия на восток, он занял у меня три дня с многочисленными остановками. Учитывая, что местные сутки были около двадцати восьми земных часов продолжительностью, а средняя скорость самолета вряд ли превышала сто километров в час, можно было управиться и за меньшее время, если не искать посадки всякий раз, как пришло время оправиться или перекусить. И опыт нашего перелета через океан давал мне такую надежду. Правда, тот же опыт настойчиво отговаривал от попытки своего повторения, тем более что там, на мелководье утонувшего западного континента, кто-то должен будет охранять мое тело, пока я буду общаться с храмом. Да и сама процедура визита в затонувший артефакт с самолета пугала, если была, вообще, возможна. Я не исключал того, что придется погружаться под воду, чтобы установился контакт, — это еще предстояло выяснить.

Так или иначе, но без помощи со стороны мое предприятие опасно и бессмысленно. Именно поэтому я и лечу в Саутрим. Местные скелле гораздо более ортодоксальные, по сравнению с орденом на западе, открыто объявили, что останутся верны древнему слову и поддержат эля на его пути — то есть меня. Что стояло за этими заявлениями, к тому же дошедшими невнятными слухами, тоже еще предстояло выяснить.

Просвет между лесом и облаками впереди перегородили темные столбы серого тумана — дождь. Как же он мне надоел! Я начал забирать правее к открытому простору долины, обходя непогоду и понимая, что, как обычно, этой планете плевать на мои планы и расчеты.

Прошли два дня. Уже отступили за спину отроги Великих гор, уже давно самолет болтал морской ветер. Побережье постепенно понижалось — где-то впереди таился знакомый город Саутрим, под брюхом бесконечной чередой проносились барашки волн. Океан на юге, несмотря на солнечную погоду, штормил. Накопилась усталость, не терпелось поскорее добраться до цели, и одновременно я чувствовал себя отдохнувшим — отдохнувшим от навязанных извне или выдуманных самим собой обязательств — неважно. Просто дорога не оставляет тебе большого выбора — ее надо пройти, и все. И человек, постоянно решающий, что делать, наконец, расслабляется — выбор уже сделан.

Мелькали суда. Почему-то большая их часть шла на запад, но довелось обогнать и пару тяжелых торговцев, очевидно, ползущих в порт столицы востока. Про себя я решил действовать осторожно. Никаких посадок посреди толп любопытных горожан — использую уже знакомый мне район древнего города, вернее, его останков. Прогуляюсь ножками до известной мне обители, послушаю, что говорят люди на улицах. Да и сумку с деньгами следовало припрятать — меня беспокоило давно забытое с Земли чувство, когда довелось первый раз в жизни оставить мой первый автомобиль на улице. Трудно было просто уйти по делам, не обернувшись. Так и здесь — я снова был один, и предстояло оставить самолет на какой-нибудь заброшенной крыше. А, если уж так, то чемодан с деньгами, правами и документами я в нем точно не брошу. Я ухмыльнулся. Жизнь на Земле отсюда выглядела полузабытым цветным сном, ее страхи и волнения ощущались несерьезными, как детские переживания на фоне взрослых забот. Это, конечно, было не так, но и артефактов инопланетян там тоже не было, как и личного самолета, работающего на преобразовании энергии материи, ускользнувшей от лап черной дыры.

Заметив знакомые места, я заблаговременно сместился в сторону от моря — так самолет было гораздо труднее обнаружить, а над древним городом заметить место его посадки мог разве что случайный турист. Надеюсь, что таких в Саутриме по-прежнему не водится.

Мелькнул знакомый ручей. Я, поначалу решивший положиться на скелле, все-таки не выдержал и, заложив широкую дугу над прибрежными зарослями, напоминающими сверху серебристый укроп, вернулся к лесу из гигантских брокколи, рассеченному извилистой трещиной, мерцающей бегущей водой. Торчавшие из-под земли каменными спинами равнодушных великанов округлые скалы предсказуемо оставались на месте, и, когда я с осторожностью посадил свою коротконогую птичку на знакомый валун, гранитная площадка встретила меня сохранившимися колышками, забитыми когда-то мною в расщелины для привязывания самолета.

Мое тайное убежище. Неприметное, в отличие от громады утеса в Облачном крае, и спокойное. Я сбросил сандалии и зашлепал босыми ногами по теплому камню, перескочил на соседний валун, разбрызгал прохладную воду маленькой речки и устремился к небольшому нагромождению камней, прятавшемуся под навесом широких деревьев с почти непроницаемой кроной — старому тайнику.

Внутри все осталось нетронутым — вещи, оставленные мной перед возвращением, ничуть не изменились. Как были ненужными, так ими и остались. Вот только компанию им на этот раз должна была составить весомая сумка с деньгами, которую вряд ли можно было назвать бесполезной, но и таскать с собой такой груз я посчитал небезопасным. Часть денег я, можно сказать, конвертировал, и к сумке добавилась еще одна, наполненная отборной пастилой из чистого орешка, купленной у Садуха. Надо сказать, что последний этой маленькой привычной контрабанде обрадовался гораздо больше, чем моим обещаниям перспектив покорения далекого архипелага за океаном. Садух — товарищ весьма практичный, и полученная немедленная прибыль, а платил я ему, естественно, с изрядной наценкой, стала гораздо более весомым аргументом к выполнению неохотно взятых им обязательств, чем соблазнение переговорами с неясным исходом. Для меня же эта пастила служила своеобразной страховкой на случай, если моих финансов не хватит на задуманное. Продать ее я всегда успею — тем более что у меня здесь есть партнер, который мне кое-что, как я считал, должен.

Как-то все получилось обыденно и просто — бросил на каменный уступ в расщелине кожаный баул с целым состоянием, зачем-то набросил сверху старую тряпку и выбрался наружу. Все! Можно лететь дальше. Однако магия места меня сразу не отпустила, и я позволил себе не торопясь перекусить бутербродом из подсохших лепешек и вяленого мяса, сидя на теплом камне в тени ничуть не изменившегося старого знакомого — огромного не дерева, накрывшего своим зонтиком, сросшимся с такими же соседями, изгиб речушки и прибрежные камни. Грелись на солнце скалы, прозрачная вода бежала мимо их мокрых оснований к морю, молчал за спиной сумрак таинственного леса, а я жевал надоевшую за время полета еду, запивая ее раствором пастилы из набранной прямо под ногами воды, и думал, что, возможно, это последние мгновения спокойствия и безопасности.

К Саутриму подошел с опаской, со стороны останков древнего города. При ярком свете тропического солнца я обнаружил, что они, на самом деле, протянулись гораздо дальше, чем представлялось в прошлый раз — просто проходы между блоками древних по окраинам густо заросли лесом, скрывавшим масштабы. Я помнил, сколько времени и усилий пришлось потратить раньше, чтобы найти дорогу от выбранной для посадки крыши до прохода между блоками. У меня не было ни малейшего желания в одиночку повторять опыт блуждания по неизведанным тоннелям и ходам древнего города, поэтому, не блистая оригинальностью, я нашел место, где останавливался в последний раз, и бережно посадил самолет на внешне не изменившуюся крышу.

Разгар дня в тропиках. Я выскочил из мгновенно нагревшейся кабины на сухой пыльный бетон. Это принесло мало облегчения — жгучее солнце тут же вцепилось в мою лысину, как раздраженная псина в штанину незнакомца. Надо было срочно перебазироваться под защиту перекрытий, и следующие полчаса я потратил на спешную переноску моих пожитков на этаж ниже. Когда в знакомом углу выросла немаленькая куча из ящиков и мешков — бедный самолет вынужден был все это таскать, я уже взмок и выдохся. Спрятаться от палящего солнца под капюшоном оказалось невозможным, ведь для этого пришлось бы нацепить парадный халат. Да и сам капюшон не годился для условий юга — я с тоской вспомнил подобие сомбреро, которое таскал здесь раньше. Где оно теперь? Осталось за океаном? Или было выкинуто за ненужностью и ветхостью? Как бы там ни было, первая цель определилась — мне нужна шляпа! Я усмехнулся — первоначальные планы такого не предусматривали. Реализация задуманного, как обычно, пошла по непредусмотренному сценарию. Мелочь, конечно, но и знак тоже. Планировщик, блин!

Я аккуратно отобрал то, что могло понадобиться в первой вылазке: труба, планшет, бутылка с водой, немного денег и пастилы, кристаллы, трость для них же, еще несчетное количество мелочей. Как результат — рюкзак за спиной ощутимым грузом прочно прилип к взмокшей спине.

Со всеми предосторожностями нырнул в знакомый проход и немного спустя выдохнул с облегчением — намеренно или нет, но в толще блоков древнего города отличная вентиляция дарила прохладу и свежий воздух — по крайней мере, в главных тоннелях. Дорогу я отлично помнил, путь вниз не составлял больших трудов, был пустынен, и я расслабился — казалось, что в сердце уснувшего города уже ничего никогда не изменится. Эта предсказуемость, скорее всего кажущаяся, дарила ощущение безопасности.

Широкая щель между блоками ослепила солнцем и захрустела бетонным крошевом под сандалиями. Немного изгибающаяся дорога вывела на знакомый перекресток, потом еще один. Справа оставался проход, который мы никогда не использовали, так как он выходил к береговому лесу немного дальше от нового города, но в этот раз я соблазнился удачно накрывшей его тенью и, обогнув кучу мусора, нырнул в расщелину, чтобы через несколько шагов вздрогнуть от неожиданности и замереть, когда мне навстречу из небольшой дыры сбоку выскочил невысокий темнокожий парнишка. Тот испугался не меньше меня, очевидно, не ожидая встречи, замер и оглянулся назад. Уже придя в себя после неожиданности, я кивнул ему и двинулся было дальше, когда послышался шум, и вслед за незнакомцем из той же дыры выскочила компания трех парней постарше. Они выбирались по одному, озирались и замирали, уставившись мне во след. Никакого желания общаться не было, и я зашагал дальше, изредка оглядываясь. В спине свербело от взглядов, уши ловили негромкие голоса, раздался шум, как если бы из неприметной дыры вылез еще кто-то, и меня окликнул резкий голос:

— Эй! Лысый!

Не обернуться было нельзя — других лысых тут точно не было. Боже! Да тут целая демонстрация — пятеро, среди которых выделялся появившийся последним парень постарше, лет тридцати, если мерить возраст земными годами. Я остановился, вглядываясь. Ну, скажите на милость, что могли делать столько молодых мужчин — пусть один из них и выглядит слишком молодо, в этих пустынных развалинах? Вряд ли просто гуляли — не тот возраст, не подростки. Такие гуляют всегда с целью — конкретной или общей, как разведка, например.

Прямо хрестоматийный сюжет! Не хватало только просьбы закурить. Так как табака на Мау не знали, да и, вообще, не изобрели обычая вдыхать дым, знакомого по земной жизни и кино вопроса не последовало, но сути это не изменило.

— Заблудился, что ли? — миролюбиво спросил старший и кивнул своим приятелям, после чего те не спеша двинулись в мою сторону. Впрочем, красивого выхода не получилось — виной тому были кучи обломков, жавшиеся к стенам расщелины, от чего незнакомцы были вынуждены держаться извилистого прохода.

Я молчал, чертыхаясь про себя. Надо же вляпаться там, где и людей то не бывает. Рука нащупала в кармане шарик с кристаллом, я вытащил его и посмотрел на знакомые бороздки — сода. Непроизвольно пожал плечами — какая разница? Отведя в сторону источника руку, бережно провернул шарик в пальцах. Нет времени на трость, а она нужна — без нее тень от источника слишком резкая, слишком отчетливая и оттого болезненная. Непроизвольно поморщился, привыкая к заполняющему тело жару.

— Чего это у тебя? — мои движения заметили. — Чего молчишь, Лысый? — старший среди парней забрался на гряду обломков позади и уставился на меня с такой довольной улыбкой, как будто встретил старого приятеля. Подражая ему, на кучу щебня с другой стороны забрался тот молодой парнишка, которого я встретил первым.

— Ребята, шли бы вы своей дорогой, — наконец, выдавил я из себя сдавленно от напряжения, с которым приходилось усмирять воздействие тени, — переборщил немного, ну, да ладно, потерпим.

— Так мы вроде на ней. А ты? Я же спрашиваю — заблудился, что ли? — старший, услышав мой задушенный голос, заулыбался еще искреннее. Парни, которые все это время не спеша приближались, оглянулись на своего вожака — в этом не было сомнений, и уставились на меня похожими довольными улыбками. Один — темнокожий, но не очень, вероятно, метис, как и многие на востоке, остальные — мало чем отличаются от уроженцев долины Дона. Отличали их, пожалуй, только очень короткие стрижки — еще немного, и будут, как обитатели Угла, бриться наголо. Ну и чем зацепила их моя лысина?

Жар тонкой струйкой потек на пыль и щебень старого прохода. Там, куда широкой полосой падала его тень — мысленно именно так я это себе представлял, взметнулись навстречу приближающейся тройке пыль и мелкие камушки. Последние застучали частой шрапнелью по груде обломков, на которую как раз взбирался один из незнакомцев, заставив того заполошно метнуться назад под защиту, прикрываясь локтем вскинутой руки. Частые щелчки и треск бетонного крошева затихли — все, что могло, сдул из зоны своего воздействия приложенный импульс, лишь пыль, по-прежнему взметаемая потоком воздуха, чертила на грунте уже ясно видимую простым глазом дугу, которая на глазах светлела, очищаясь. Парни, похоже, замерли — я, сосредоточенный на том, чтобы не сбросить, не слить весь накопленный жар одним махом, почти не следил за ними. Полюбовавшись своеобразным аналогом ветродуйки и заметив, что перенаправленная энергия источника цепляла теперь лишь воздух, я медленно двинул активную зону вперед, заставив наполниться проход перед ней взметнувшимися мелкими и крупными обломками и пылью. Последняя вела себя странно — она вставала невысоким валом прямо за расширяющейся дугой воздействия и тут же бессильно опадала, лишь слегка влекомая слабыми остатками побеспокоенного воздуха впереди. С каждым новым сантиметром продвижения ее количество росло, придавая все больший объем и телесную плотность клубящемуся облаку. Зрелище оказалось эффектным — было ощущение, словно по неширокой извилистой дорожке медленно ползет невысокий клубящийся вал из пыли, упреждающе стреляющий каменными снарядами и щебнем.

Ж́ара, несмотря на мои усилия, оставалось еще слишком много, и, заставив наползающую волну облизать подножие той кучи, за которой прятался ближайший незнакомец, я рывком перевел фокус высоко в воздух, с облегчением сбросив туда мучительную ношу. Воздух в нешироком проходе словно вздохнул, вторя мне, я успел заметить отшатнувшихся парней поближе, пытавшихся удержаться на ногах, и взметнувшуюся одежду на их главаре подальше, как оказалось, все это время стоявшем замерев на месте.

Эффект от моей демонстрации оказался схож с тем, что я однажды уже наблюдал в исполнении Армвара, подручного местного дельца Сурха — обреченность и ощущение неизбежного ужаса, накатывающего на молодых, здоровых и уверенных в себе мужчин. Правда, предводитель случайных встречных вряд ли мог похвастаться опытом и хваткой матерого делового, тем не менее его вид живо напомнил мне те давние события — бледное лицо, оцепенение, и ни малейшей попытки что-либо изменить. Помню, как это бесило меня в тот раз — моя природа и земное воспитание восставали против такого безволия! Может, я не прав? Возможно, так было от того, что Земля не знала скелле. Кто знает, как бы реагировали самые бесстрашные земляне, понимая, что все бесполезно — это конец. Причем, судя по тому, что о скелле знал я, самым страшным было то, что этот самый конец мог быть отсрочен волею повелительницы, пожелай она, к примеру, допросить невежу или просто позабавиться. А возможно и другое — возможно, это Мау, несмотря на постигшую его катастрофу, не ведало опыта бесконечных кровавых войн, что ковали из части землян воинов — людей, изначально приготовившихся к смерти, в первую очередь своей.

Я немного постоял, рассматривая потерявших былую решимость противников. Накатывало ощущение усталости — долгий перелет, утренняя суета, посадка. Возбуждение от близости цели медленно отступало, оставляя пустоту и желание покоя. Эти, вот, еще! Мне почему-то было неприятно разглядывать их побледневшие лица и выпученные глаза, и я отвернулся, спрыгнул с невысокого мусорного отвала, на котором меня остановили, и не спеша двинулся дальше по проходу, в конце которого уже маячил высоченный береговой лес и блистало что-то ослепительно синее — то ли небо, то ли море.

4

Саутрим не изменился и уж точно не заметил расстроившей меня стычки в древнем городе. Береговой лес кипел жизнью — торговля, коммерция, лавки, лавки. Однозначно доминировали заведения на одну тему — пожрать! Но хватало и прочих, так что очень скоро я достиг своей цели номер один — купить местный аналог сомбреро. Нацепив творение саутримских шляпников, я словно исчез — косые взгляды, то и дело царапавшие мою лысину, сменились обычным торгашеским интересом. А вскоре, как мне кажется, я обнаружил и причину этому — в тени широкого и длинного навеса стояла группа бритых наголо парней весьма характерного вида. Их манеры, нарочито уверенное поведение, оценивающие хозяйские взгляды, то, как посторонние старательно обходили приватизированный ими кусок тени, живо напомнили мне сюжеты из рыночной жизни давно минувших на Земле девяностых. Ясно! Бритые против стриженых. Если есть бандиты, значит, есть и то, что их кормит. Скелле, очевидно, на них плевать, а раз власти терпят — значит, их устраивает.

Про себя я сделал вывод — в местных реалиях я, очевидно, не ориентируюсь, а потому всяко лучше будет не нарываться. Обогнув по широкой дуге приметную компанию, сразу направился к своей цели — новому городу, и таящемуся под сенью небольшой рощи монастырю. Страсть, которая вела меня, не давала покоя — сил и терпения для вдумчивых действий не осталось.

Довольно быстро добрался до слепящего белыми стенами и крышами района и, недолго пропетляв по его лабиринту — идея улицы так и не оформилась на Мау, я оказался в знакомой роще. Все те же паломники, те же стены резиденции скелле, лишь солнце, уже устремившееся к горизонту, расцвечивало густую тень длинными оранжевыми полосами. Двери были открыты, и жидкая цепь людей, нуждавшихся в услугах ордена, тянулась, извиваясь между могучих стволов приземистых растений, накрывавших пространство вокруг высокой и плотной кроной, казавшейся единым целым — да, кто знает, может, она такой и была на самом деле.

Ко входу я подошел беспрепятственно. Никто не обратил на меня особого внимания. Люди были погружены в собственные заботы и терпеливо подчинялись ленивому ритму очереди, задаваемому молодой скелле, застывшей с невозмутимым и немного усталым видом у входа. Девушка, худенькая и неброско одетая, — так вот сразу и не скажешь, что скелле, если бы только не характерное отстраненное выражение симпатичного лица, уже немного испачканного высокомерным презрением. Она молча бросала взгляд на очередного страждущего, делала какие-то свои, скрытые выводы и в зависимости от них ленивым движением руки переправляла того в правую или левую от входа галерею. Пока я брел, озираясь к резиденции, скелле лишь раз направила какую-то согнутую бабку направо, трое женщин и пожилой мужчина один за другим исчезли в видневшемся мне левом проходе. Как посетители покидали здание, было не ясно — скорее всего, имелась где-то еще одна дверь, однако от входа ее не было видно. В очереди царил образцовый порядок и спокойствие — не орали даже многочисленные дети, влекомые их родителями или родственниками. Власть скелле ощущалась почти физически, как внезапная тишина посреди огромного сборища разношерстных и разновозрастных посетителей.

Девушка не обратила на меня никакого внимания, лишь мельком мазнула недовольным взглядом. Стоявшие ближе ко входу немного заволновались, косясь с удивлением, но никто ничего не сказал. На секунду замерев, я вслушался в разыгравшийся звон в ушах, рассматривая нехитрую процедуру первичной сортировки больных. Откуда-то выскочило внезапное желание уйти, отложить визит на пару дней, погулять, отдохнуть, осмотреться. Все же, как ни крути, но скелле умудрились поставить мне отличную прививку от общения с им подобными, и моя собственная супруга ничуть не изменила неосознанную реакцию, испытываемую мной при вынужденном общении с этим племенем. Даже тот факт, что я приобрел частичный иммунитет от их воздействия, не мог заглушить памяти той боли. Первое впечатление, знаете ли, оно очень крепкое — тем более такое, как у меня.

Тем не менее страсть была сильнее. Манящая загадка, шанс, который мало кому выпадает, ее масштабы — все это поглотило меня, заставив, как я надеялся, на время бросить семью. Мне нужно в храм, и мне нужна помощь. Стряхнув мгновенное оцепенение, я посмотрел на по-прежнему не обращающую на меня никакого внимания девушку и негромко произнес, поздоровавшись по так и не выветрившейся земной привычке:

— Здравствуйте. Меня зовут Илья, и я хотел бы увидеть Тауту.

Взгляд в упор темных глаз, небрежное касание искусства — я стерпел, хотя меня тут же начало потряхивать. Скелле жестом остановила очередь, от чего все поблизости уставились на меня.

— Кто тебе назвал это имя? — к счастью, первичный осмотр, видимо, удовлетворил привратницу, и ноющие тени магии больше не касались меня жаркими покрывалами.

— Она и назвала. И просила при первой возможности связаться, — я улыбнулся как можно дружелюбнее, хотя, учитывая блуждающий по моему телу жар, не поручился бы за результат.

— Сядь там! — повелительный жест рукой, и скелле невозмутимо вернулась к своему занятию.

Ничего не произошло, воцарился все тот же, лишь на мгновение тронутый мной властный порядок, но обнаженными, воспаленными касанием искусства нервами я почувствовал, как она что-то как будто шевельнула перед этим. Ну и отлично! Я чувствовал, что мне и самому стоило бы отойти в сторону. Надо куда-то спустить, не привлекая ничьего внимания, этот неприятный озноб пополам с жаром, то накатывавший на голову, то опускавшийся к ногам, от чего казалось, что почва под ними должна была дымиться. Неосознанно я ждал, как с минуты на минуту кто-нибудь закричит — смотрите, у него ступни горят!

Немного деревянным шагом двинулся туда, куда мне безапелляционно указали, и уселся, насилуя плохо гнущиеся ноги, под широченным стволом дерева, ощупав утрамбованную сотнями задниц площадку. Очередь поглядывала удовлетворенно — нарушивший ее ритм чужак изгнан, скелле, вообще, не обращала на меня внимания, и я решил, что, если по чуть-чуть, можно попробовать избавиться от последствий непрошеного вторжения.

Закрыв глаза и отгородившись от любопытных, я начал очень медленно, по капле, греть и без того опаленную тропическим светилом почву, стараясь захватить как можно более широкую площадь — не дай бог еще плавиться начнет или даже просто задымится!

Казалось, что просидел так довольно долго, хотя так до конца и не избавился от неприятных ощущений — еще бы чуть-чуть, еще немного, когда почувствовал — что-то изменилось. Женский голос негромко вскрикнул совсем рядом. Открыл глаза. Передо мной стояла, загораживая вход в резиденцию с головой очереди и девушкой привратником, незнакомая скелле в темной одежде. Женщина прикрывала рот рукой, как будто душила услышанный мною вскрик. Я торопливо осмотрелся — вроде ничего нигде не парит и не плавится, хотя и пованивает как-то подозрительно, но народ в очереди уставился скорее на незнакомку, чем на меня. Оно и правильно — она скелле, а я просто мутный мужик.

Сидеть в присутствии дамы было неловко, и я поспешил подняться. Возможно, сделал это слишком резко, возможно, тому были иные причины, но скелле попятилась, все также закрывая рот одной рукой и положив другую на грудь. В ушах звенело, остатки озноба давали о себе знать, и было ощущение, что я говорю из глубины пустого аквариума:

— Здравствуйте.

Было заметно, как тренированная воля скелле брала свое: разгладилось под маской невозмутимости лицо, руки опустились, женщина выпрямилась. Я ждал предсказуемых вопросов, но она внезапно отступила еще на шаг, от чего стали видны широко открытые в изумлении, совершенно детские глаза привратницы, вынырнувшие из-за плеча моей визави, а в следующее мгновение с достоинством склонила голову.

— Орден верен своим обетам, эль! Мы рады видеть тебя в нашем доме.

Она не стала дожидаться моей реакции, повернулась и приглашающе подняла руку. Но направились мы, вопреки моему ожиданию, не в распахнутые двери, а куда-то вдоль стены резиденции. Я послушно зашагал следом, провожаемый сотней глаз — застывшая очередь и вдруг показавшаяся просто удивленной девчонкой скелле у входа.

Моя сопровождающая молчала. Я топал позади и чувствовал, что начинаю расслабляться. Кажется, выбор был правильным. Если кто и поможет мне, то это будет вот этот осколок древности, сохранивший верность таким же древним клятвам на далеком уцелевшем востоке.

Сразу же за ближайшим углом, украшенным традиционной массивной башней, обнаружилась небольшая дверь. Скелле остановилась, сделала знак подождать, я почувствовал, как шевельнулось рядом со мной искусство.

— Минуту, эль, — бросила на меня взгляд, явно чего-то ожидая, моя спутница.

Я, немного взбудораженный очередным касанием, мучимый остатками не до конца выветрившегося жара, чувствуя, что ожидание затягивается, спросил:

— Позволите? — немного отставил руку в сторону. — Мне надо на минутку.

Сказал, увидел удивленный взгляд, сам почувствовал двусмысленность, немного смутился, но вместо объяснений просто торопливо сбросил остатки теней на подходящий камень, торчавший неподалеку. Ничего не произошло. Разве что дрогнул нагретый воздух над булыжником, да что-то отчетливо треснуло — все! Я же, наконец-то, очистил восприятие реальности от непрошеных ощущений. Задевающее мою голову солнце привычно жгло кожу, мурашки озноба стремительно исчезали в духоте длинной рубахи, ничто не бродило под кожей разбуженной волной — блаженство!

Всмотревшись в обеспокоенные глаза спутницы, счел нужным пояснить:

— Гораздо легче, когда вы не обращаете искусство на меня, — я поморщился, вспоминая ощущения, — это немного неприятно.

— Неприятно? — отозвалась растерянная скелле, маску невозмутимости которой терзало пробивающееся любопытство, когда дверь щелкнула и открылась.

— Ну да, — я не нашелся что ответить, глядя на свою сопровождающую и на явно удивленную красивую молодую женщину, уставившуюся на меня из открытого проема, — здравствуйте!

Из окна почетного третьего этажа башни открывался вид на один из внутренних дворов резиденции ордена, украшенный теперь шедевром машиностроения — моим летающим сарайчиком. Операция по его перемещению под укрытие могучих стен и, что более важно, под опеку могучего ордена заняла целую ночь. Несмотря на свою приверженность данным их далекими предками обетам, местные ни в коем случае не желали, чтобы над городом сновал летающий вызов установленным правилам, а потому пришлось вспомнить опыт ночных полетов над Саутримом вместе с Аной и Виутихом. Надо сказать, что эхо тех давних событий все еще звучало в стенах резиденции. На мое счастье, тогда погибло старое руководящее крыло местного ордена, и занявшее освободившиеся посты молодое поколение в чем-то было признательно, если не сказать больше, моей сомнительной победе.

Я с настороженностью относился к такой готовности всячески помочь, которую, несмотря на прошлые счеты, выказывали местные скелле. Они демонстративно возлагали вину за все жертвы, виновником которых я невольно стал, на погибших, обвиняя последних в нарушении Устава и присяги. И хотя формально ко мне не было никаких претензий, настороженность оставалась. Их сестры ведь не просто проиграли — они погибли. Так или иначе, это было чье-то горе. И я совсем не хотел проверять его глубину на собственной шкуре. Поэтому настойчивое предложение переправить пепелац в резиденцию я поначалу воспринял не просто с опаской, а даже с некоторым удивлением. Казалось, что вот они — вскрылись тайные намерения старых недругов. Но все закончилось как закончилось — самолет под надежной охраной, а я томлюсь в комфортном ожидании визита старшей сестры. Последняя уже извещена и торопится, но даже самая быстроходная яхта не мой самолет. Да, кстати, Тауту я не увижу — она далеко на севере, да и ее положение в ордене — а она из старых, этому не способствует.

Собственно, внутренних дворов было всего два. Один служил чем-то вроде публичной приемной, второй был закрыт для посторонних. Тот факт, что я теперь мог свободно гулять здесь, зримо демонстрировал мое исключительное положение. Впрочем, пользоваться представившейся возможностью я не торопился — всякий раз выбираясь туда, я неизменно оказывался под перекрестным огнем любопытных взглядов не только прислуги, но и, собственно, скелле, что, несмотря на предупреждения, каждый раз заканчивалось одинаково — меня, что называется, пробовали слабыми касаниями искусства. Устав кипятить окрестности, я решил, что с меня достаточно, и теперь присматривал за моей летающей драгоценностью, как принцесса-затворница, из окошка башни. Впрочем, моей свободы никто не ограничивал, и я много времени проводил в городе, осваиваясь и собирая информацию.

Над черепичными крышами галерей, соединявшими строения резиденции, отлично просматривался океан, длинная загнутая коса, уходившая каменистым волноломом глубоко в его сверкающую солнечными бликами даль, и расположившийся между косой и южным берегом континента рейд, на котором останавливались все приходившие в Саутрим суда, прежде чем портовые власти города позволяли им занимать освобождающиеся места в нешироком частоколе причалов. Сейчас в знакомой шахматной композиции рейда появилась новая фигура — небольшая, явно построенная для скорости, а не для вместимости яхта, вся выкрашенная в белый. Похоже, старшая сестра торопилась и прибыла явно раньше объявленного мне срока. Придется спуститься, спросить, когда будет встреча и как долго ждать. Я не хотел сидеть привязанным, пока местное начальство решит, что готово дать мне аудиенцию.

Однако никуда идти не пришлось. Я еще рассматривал судно, когда позади мягко постучали. Дверь открыла знакомая служанка — пожилая добродушная тетка, ухаживавшая за комнатой и постояльцем.

— Илия, старшие пришли. Зовут вас, — тетка не признавала никаких «элей», что меня полностью устраивало.

— Куда идти, Эрсмена?

— Я провожу, — она на секунду застыла, рассматривая меня, недовольно поморщилась, но больше ничего не сказала, молча встав за порогом открытой двери.

— Чего не так? Постричься надо? — поинтересовался я, протискиваясь в коридор.

Эрсмена хихикнула, но промолчала и двинулась впереди, показывая дорогу. Такая молчаливость была не очень характерна для нее, и я решил, что, видимо, визит старших — кстати, почему множественное число, заставляет ее быть сдержанной.

— Эрсмена, а почему «старших»? Разве сестра не одна? — спросил я в спину моей спутницы, спускаясь следом за ней на верхний уровень галереи. Видимо, начальство располагалось в той башне, которая занимала самый дальний угол резиденции, обращенный к океану.

— Одна, одна. Но резиденций много, в каждой есть еще своя старшая, — она немного помолчала, выскочив на освещенный синим небом переход, но не удержалась и добавила, — наша считается самой главной. С ней пришла ее подруга — старшая в Неруиле.

Я впервые слышал о таком городе. Или это был не город? Но больше ни о чем расспросить не успел — Эрсмена, что называется, передала меня с рук на руки невысокой невозмутимой скелле, стоявшей у двери в башню, поклонилась последней, стрельнула глазами в мою сторону и молча поспешила обратно.

Скелле дождалась, пока та удалится, и только после этого обратила свой взгляд на меня:

— Пойдемте, эль. Я вас провожу.

Иногда я находил очень удобным местный обычай не здороваться при встрече. Точнее, отсутствие обязательного ритуала. Поэтому просто зашагал следом, ничего не ответив.

Неназвавшаяся скелле довела до двери, открыла ее и посторонилась, пропуская. Я вошел и остановился на краю очень большой комнаты, даже зала, занимавшего почти всю площадь башни. Дверь позади тихо закрылась. Я оглянулся — один. В богато украшенном помещении, две смежные стены которого открывались просторным остеклением на юг и восток, никого не было. Океан притягивал взгляд, несмотря на то что его вид давно уже не был для меня чем-то новым. Из-за этого сам зал как будто исчезал, маскируясь за природным величием. Ближе к южной стене стоял круглый стол с тремя удобного вида креслами. Я подошел к нему, остановился, взявшись руками за спинку одного, но садиться не стал, ожидая хозяев и рассматривая впечатляющую панораму. Было тихо. На востоке морская гладь кучерявилась мелкими барашками и манила, разгладившая свои морщинки под укрытием грандиозной косы, глубокой ровной синевой на юге. Прекрасно просматривался весь новый город, слепивший глаза белыми крышами.

Отрылась широкая дверь в глубине помещения, и внутрь быстро вошли, почти ворвались две скелле. Одна — среднего роста, светлокожая, с фигурой, которую так ценят многие мужчины — налитые, почти пышные формы, так и не переступившие опасный порог, за которым теряется их женственность и привлекательность. Вторая — темнокожая, выше и суше, но с сильной аурой роковой женщины, заставляла вглядываться в свое лицо, несмотря на фонтанирующую соблазнительность своей спутницы. Обе довольно молоды и наполнены тем, что можно назвать здоровьем — наши предки говорили: «кровь с молоком». Я почувствовал, как мой внутренний самец подобрался, охотно поддаваясь этому очарованию.

Старшие, это, несомненно, были они, быстро пересекли зал, приблизились. Осталось ощущение, что темп задает светлая, а ее спутница, будь ее воля, охотно притормозила бы или, вообще, подождала, пока я сам приближусь. На ее лице, привычно невозмутимом для скелле, мелькали оттенки недовольства и даже некоторого смущения. Вторая, очевидно, главная, выглядела возбужденной и нетерпеливой, как если бы давно жаждала этой встречи. Ее взгляд показался странным — оценивающий и откровенный, как будто она усмотрела интересную лошадь на выставке коневодства.

— Эль!

Я поклонился.

— Меня зовут Лау. Я старшая сестра ордена, — представилась светлая, невозмутимо рассматривая меня.

— Очень приятно. Илья.

— Илия? — она нахмурилась, потом старательно повторила. — Ильия?

— Зовите меня, как вам будет удобно — я привык, — улыбнулся я в ответ.

Светлая невозмутимо кивнула, как если бы услышала очевидное, и продолжила:

— Это Ной.

Не дождавшись никакого продолжения, я кивнул темнокожей, споткнувшись о внимательный взгляд красивых черных глаз:

— Очень приятно, Ной, — и под отчетливый звон в ушах, упреждая шевеление теней очень сильных скелле, добавил: — пожалуйста, не касайтесь меня искусством. — всмотрелся в прищурившиеся глаза Лау. — Вы понимаете?

— Понимаем, понимаем! — чему-то усмехнулась она, оглянулась на свою спутницу и протянула руку, указывая на кресло, стоявшее напротив окна. — Присаживайтесь, Ильия.

Из опыта жизни на Мау я уже знал, что отодвигать кресло для женщин здесь не принято, поэтому просто дождался, когда мои собеседницы займут свои места, после чего сел сам. Сразу же стал ясен выбор со стороны старшей сестры: с одной стороны передо мной открывалась сверкающая солнцем панорама, с другой — лицо самой Лау, занявшей место напротив, пряталось в тенях. Я взглянул на Ной, замершую на своем кресле, та лучилась совершенно непроницаемым высокомерием, отчего казалось, что она как будто немного нервничает.

Вопрос старшей оказался неожиданным:

— А где же ваша супруга, бесподобная Ана? Как она отпустила вас одного? Мы здесь на востоке считаем, что эль — редкий гость, требующий особого присмотра.

— Возможно, с точки зрения скелле, это так. Не могу утверждать за прочих элей, но я предпочитаю сам выбирать дорогу. Кроме того, у нее много дел, в которых я мало чем могу помочь, как и наоборот.

Девушки переглянулись, почему-то ничего не ответив.

— Вы уже завтракали, Ильия? Орешек? — непривычно искажая мое имя, поинтересовалась Лау.

— Да, спасибо. Я сыт, но от орешка не откажусь.

Звон в ушах дрогнул, секунду спустя открылась дверь, через которую привели меня.

— Пастилы, — бросила мне за спину старшая, затем отмахнулась от невидимой собеседницы, — больше ничего. Иди.

Я немного привык к освещению и с удовольствием разглядывал красивых женщин, сидевших напротив. Учитывая, как давно я не видел жены, надо признать, что я находил себя слегка взволнованным. Мои собеседницы казались невозмутимыми, но шестым чувством я ощущал странный интерес ко мне. Странный — потому, что, несмотря на некоторое очарование, под воздействием которого я находился, отнюдь не считал себя образцом привлекательности. Тем более для таких женщин, как скелле. Да не просто скелле, а, можно сказать, элиты из элит — это круче, чем местный монарх, не помню, как его там. Смущало то, что я ощущал их интерес ко мне именно как интерес к мужчине, а не к загадочному межзвездному путешественнику. Вряд ли этому способствовала моя обгорелая лысина.

Принесли большую квадратную тарелку со всевозможными видами пастилы. Служанка наполнила бокалы и пристроила неподалеку крохотный столик с графином чистой воды. Девушки не торопясь выбрали то, что им нравилось, положив изящными деревянными щипчиками цветные кусочки в свои стаканы. Я совершенно не разбирался в цветах и сортах, представленных на тарелке, и наугад положил то, что, как мне казалось, более всего по цвету напоминало чистый орешек — точнее, пастилу из чистого орешка, и не ошибся.

— Любите чистую? — поинтересовалась внезапно глубоким голосом Ной, которая до того не произнесла ни слова.

— Да. И, между прочим, с вашей сестрой, Таутой, познакомился на этой почве.

— Забудьте, — неожиданно резко отозвалась Лау, — это была ошибка, и Таута за нее заплатила. Кроме того, вам следует знать, что на востоке несколько иные правила. Верхушка ордена вовсе не обязана принимать обет. Меня зовут старшей, но никогда не добавляют «сестра». Таута, да, она была монашкой, но не мы. Так что технически она нам не сестра, — она нахмурилась, посмотрела на меня и улыбнулась так, что я вновь заволновался, — это прошлое. Давайте лучше поговорим о будущем. Что привело вас так далеко от Арракиса, эль? Хотелось польстить себе, но мы ведь еще не были знакомы, — она опять смотрела на меня так, что я растерялся, казалось, что именно наше знакомство для нее важнее истинной причины моего визита.

Все-таки пастила была не вполне чистой — вода в моем стакане приобрела вид топленого молока, и я слегка отпил получившееся — странно, но это напомнило мне кофе с молоком. Пожалуй, надо узнать, что это за смесь, — мне нравится.

— Вы знаете, что эль приходит к храму. Общение с ним и есть моя цель.

— Тогда вы слишком далеко от нее, — заметила Ной.

— Пока еще да. Но уже гораздо ближе, чем в Арракисе.

— Эль, вы говорите загадками. Как можно приближаться к храму, удаляясь от него? — вновь заговорила Ной.

— Думал, вы уже в курсе. Монарх Мау запретил мне приближаться к храму, — лица собеседниц исказились, и я поспешил добавить, — это часть компромисса с Орденом. Тот обязался прекратить войну со мной и моей семьей в обмен на такой запрет. Война — это, конечно, преувеличение, но недалекое от истины.

— Как такое возможно!? — Лау возмущенно отставила бокал, так что жидкость в нем опасно качнулась. — Война? Устав Ордена на западе ничем не отличается от нашего. И эти извращенки обязаны чтить его так же, как и мы! Они должны были помогать вам!

Я поднял руку в успокаивающем жесте:

— К чести скелле теперь ясно, что в этой так называемой войне участвовала лишь верхушка. Мне, например, очень помогли некоторые из рядовых членов ордена. Я уже молчу про Ану.

— И как они объяснили такое явное нарушение древних обязательств? — взгляд Ной и ее голос, казалось, накрыли меня с головой.

— Ничего они не объясняли, — я поморщился, — кое-кто утверждает, что причиной Катастрофы было общение эля и храма, — обе собеседницы, не сговариваясь, скептически поморщились, — моя супруга тоже боится этого, но по другой причине — она утверждает, что я сам могу измениться. Она не знает как, но твердит, что древние легенды рассматривают эля, вышедшего из храма, уже не человеком.

Над столом повисла тишина. Атмосфера легкого общения и живого интереса красивых женщин словно сползла, как короткое одеяло, куда-то вбок — она еще грела плечи, но ноги уже погружались в прохладу. Лау постукивала пальцами по столешнице, отставив напиток и задумчиво глядя за мою спину, Ной, напротив, кажется, вся погрузилась в свой бокал. Наконец, она водрузила опустевшую посуду на стол, выпрямилась и в упор посмотрела на меня:

— А вы что думаете? Насколько мы знаем, до храма вы уже добрались? Не так ли?

— Да, верно, — я замялся, совершенно не хотелось рассказывать об инопланетянах, Земле и прочей фантастике, отсутствовавшей в мировоззрении местных, — но нас грубо прервали. Разговор не закончен. Я бы добавил, что в любом случае опасность создают люди себе сами. Чем бы не закончилось наше общение, уверяю вас, оно не несет никакой угрозы кому бы то ни было на Мау!

— Но Катастрофа была, — предельно серьезно заметила Лау.

— Да, но, насколько я понимаю, создали ее древние по собственной инициативе, даже если и воспользовались при этом дарованными им знаниями.

Лау вздохнула, посмотрела на свою спутницу и подняла бокал. Лукаво глядя поверх его края, медленно произнесла:

— Оставим прошлое прошлому, — сделала глоток и спросила, — вы так и не сказали, как можно искать встречи с храмом, удаляясь от него. И как здесь, далеко на востоке, мы можем помочь вам?

— Храм един. Хотя и располагается в разных местах. Мне известно, по крайней мере, о двух. Один — в Арракисе. Второй — на затонувшем континенте.

— Позвольте! — Ной.

— Он же затонул! — Лау.

— Ну и что? — я. — Скорее затоплен. И, насколько я знаю, глубины во внутреннем море небольшие. Максимум — метров пятьдесят. В основном — метров десять. И, если верить моим данным, то там, где он раньше располагался, не должно быть глубже. Скорее мельче.

— И что с того? — Лау всем своим видом демонстрировала недоумение. — Как вы его найдете в море? Пусть оно даже и мелкое! И что будете делать, найдя? Нырять?

Я вздохнул. Обманывать не хотелось, а уверенности в успехе задуманного не было. Немного помолчав, я собрался с духом:

— Предполагаю, что нырять мне не придется. Храму достаточно, если я окажусь прямо над ним, — я немного запнулся, — я надеюсь, что достаточно. Что касается поиска, то у меня есть координаты. Конечно, в реальности они лишь сузят зону до пары десятков километров, но, по моим прикидкам, неподалеку должна быть приметная сеть островов. Прочесать такую акваторию за пару недель вполне реально. Если же говорить о том, что я хочу именно от вас, то это совсем пустяк. У меня есть деньги, я смогу нанять подходящее судно и приготовить все необходимое для навигации и стоянки над точкой. Проблема в том, что, когда я войду в храм, окружающее для меня исчезнет. Я буду стоять или, скорее, сидеть, как слепой и глухой пенек на палубе. В Арракисе меня именно на этом пытались подловить, погибло много народа. Что мне действительно надо — это люди, которым я смогу доверить свою тушку. И лучше если это будут скелле! В принципе, если меня разбудить, то мало никому не покажется, но кто-то же должен это сделать. Это не могут быть случайные люди, я должен им доверять!

Напряженно слушавшие меня собеседницы при последних словах переглянулись. Мне показалось, что Ной смутилась, во всяком случае, ее почему-то внезапно заинтересовал вид за окном, а Лау, напротив, как будто подобралась, как кошка, заметившая жертву.

— Если все так, то мы, пожалуй, могли бы тебе помочь, — медленно проговорила последняя и залпом опрокинула остатки напитка в себя.

Прислуги не было видно и слышно, я подошел к столику с чистой водой и услужливо наполнил бокалы собеседниц.

— Могли бы? — осторожно уточнил странную интонацию.

Лау не торопилась отвечать, как будто что-то обдумывая. Я уже вернулся на свое место, когда она, наконец, произнесла:

— Непонятно, почему ты обратился к нам? Ана, да и ее семья, могли бы обеспечить тебе нужную охрану. И я полагаю, что в ней ты мог быть по-настоящему уверен. Кому еще доверять, если не собственной супруге?

— Все просто. Семья Ур не может участвовать в этом из-за прямого запрета монарха. Ана, конечно, сделала бы все для меня, но… — я глотнул пастилы, сделав вид, что наслаждаюсь ее вкусом, и продолжил, — но есть человек, лишать которого ее опеки и внимания невозможно. Это наш сын, — мне показалось, что шевельнулись исчезнувшие волосы на моем теле, — нам пришлось многим пожертвовать для его благополучия, — я невольно тронул рукой лысину, — и я не могу себе позволить рисковать ребенком, — пожевав губами, не глядя на собеседниц, добавил, — в общем, считайте, что у меня не было выбора.

— Надеюсь, эль, ты поделишься с нами случившимся? — вкрадчиво спросила Лау.

— Возможно. Но вы так и не ответили, почему «могли бы», а не «можете»?

Вместо ответа она встала и, обернувшись, отошла к сверкающей солнцем стене. Я невольно засмотрелся на соблазнительный силуэт молодой женщины, облитый слепящим ореолом. Оттуда, из этого солнца и моря, раздался ее голос:

— Ильия, Орден чтит древние обеты и окажет тебе помощь на пути к храму, — она помолчала, — но у нас есть особый интерес. И я надеюсь, что ты тоже уважишь древние традиции.

— Неплохо бы знать, о чем идет речь. И какие древние традиции у человека, случайно попавшего сюда из другого мира?

Силуэт шевельнулся, обернувшись не менее волнующим профилем:

— Ты эль. И ты не подвластен искусству.

Ной внезапно порывисто вскочила, явно смутилась, но справилась, мгновенно вернув маску невозмутимости, обогнула стол, подхватив графин с водой. Я вынужден был встать следом. Удивительно, но она явно нервничала, хотя и не показывала вида — я это чувствовал по шевелению метелок одуванчика, по накатывающим волнам комариного звона в ушах, наконец, по ее поведению — едва я встал, как она вернула несчастный графин на крохотный столик, так и не воспользовавшись водой, и, в свою очередь, отступила к окну.

Теперь уже силуэты двух молодых женщин тянули тени к столу, за которым стоял я. Лау протянула руку, коснувшись успокаивающим жестом Ной, и продолжила:

— Ильия, ты знаешь, кто такие скелле. Предполагаю, что ты знаешь и то, что мы вынуждены постоянно контролировать свой дар просто для того, чтобы жить среди людей.

Невероятная догадка прокатилась по телу, поднимая дыбом исчезнувшие волосы. Это было слишком, и я отбросил ее в сторону, но мое тело почему-то было уверено, что я прав. Лау между тем после небольшой паузы продолжила:

— Но по своей природе мы остались женщинами. Нам важен, более того, необходим тот момент, когда мы могли бы полностью расслабиться, отдавшись гормональной буре тела, — она вновь взяла паузу, кажется, всматриваясь в мое лицо, — практики, которые применяют скелле для того чтобы подавить такое стремление, вполне эффективны, но, на наш взгляд, скорее калечат нас, чем помогают хранить равновесие. Может, ты не знаешь, но монашеский обет, к которому прибегают скелле на западе, вызван именно этим обстоятельством, а вовсе не религиозными соображениями. С чего бы богам требовать подобную жертву? Наше древнее разногласие с сестрами связано с убеждением, что подобное самоограничение меняет личности тех, кто прибегает к нему, — она явственно вздохнула, — да ты и сам заметил, что твоими противниками в ордене были сестры, а не скелле вообще.

Я кивнул. Неужели я прав? Даже не пытаясь отвечать, я ждал — сказала «А», говори «Б». Но пауза затягивалась.

— В любом случае они при этом оправдывались вполне конкретной заботой о судьбе и безопасности всего Мау, — заметил я, чувствуя себя полным идиотом.

Неожиданно заговорила Ной. Ее голос как будто опустился еще ниже:

— Иногда самые искренние и высокие идеи, на самом деле, питаются скрытыми инстинктами. Образцы самого высокого подвижничества часто скрывают под собой зов плоти, а не устремления разума.

В ушах звенело. Я заметил движение Лау, повторно коснувшейся рукой своей подруги.

— Тебе, конечно, не приходило в голову, Ильия, что твоя супруга вовсе не боится того, что произойдет с тобой в храме. Аристократы такого уровня отлично помнят порядки, царившие накануне Катастрофы. И кто, как не они, прекрасно знают, кто породил это бедствие. К тому моменту последний эль, Руэтхэ, уже скончался. И Ана не может не знать о традиции!

— Традиции, традиции… — я обнаружил, что мой голос тоже неожиданно просел, откашлялся. — Вы так не назвали, что же это за традиция.

Раздался смешок. Старшая скелле восточной части ордена хихикнула, как девчонка:

— Не хитри, эль! Я вижу, ты уже все понял. Только с тобой скелле может расслабиться — в постели, — она вновь хихикнула, — а традиция — в те времена эль спал с тремя выбранными счастливицами, — ее силуэт крутанулся на фоне блестящего океана, — так и быть, будем считать, что одну ты уже выбрал.

Ну, ни хрена же себе! Сбылась мечта прыщавого идиота! О, если бы мне было лет пятнадцать! Но я вполне себе состоявшийся мужик. Секс для меня давно уже не только увлекательная процедура, но и куча последствий, платить за которые приходится по полной. Еще на Земле довелось выучить это на собственной шкуре. Точнее, не на шкуре, но опустим подробности. Казалось бы, что тут такого? Красивые женщины жаждут твоего внимания! Сквозь нахлынувшее возбуждение я умудрялся видеть огромную кучу проблем — от женской ревности, которая, между прочим, бывает буквально убийственной — особенно если мы говорим о скелле, до политических нюансов. Девушки молчали, я, как идиот, молчал в свою очередь. Очнись, Илья! Отказать женщине — оскорбить ее! Да и как это сделать?! Я же не деревянный, у меня тоже, простите, гормоны. Верхушка местного ордена оказалась отнюдь не пожилыми монашками, а весьма привлекательными особами.

— Милые дамы! Лау! Ной! Простите мое молчание — у меня просто перехватило дыхание. Вы, надеюсь, понимаете? — я улыбнулся, стараясь не выглядеть похабно.

— Понимаем, — Лау захихикала. Ной, наконец, оттаяв, решительно вернулась к своему креслу, уселась в него неестественно прямая и уставилась на свой бокал, не поднимая взгляда.

— Признаюсь, что такой поворот — полная неожиданность для меня! И, конечно, я уже весь окунулся в приятные перспективы. Но, — я глубоко вздохнул, — вы же не простые девушки. Такие никогда не оказались бы на ваших местах, во главе могущественного ордена! Позволю просить — я все же неместный, описать, как вам видятся последствия восстановления этой волнующей традиции.

Я успел заметить лишь отблеск быстрого взгляда Ной. Лау легко, как будто танцуя, вернулась к столу и остановилась за креслом. Стало заметно, что ее лицо немного зарумянилось, но взгляд был твердым и уверенным. Она пожевала красивые губы, нахмурилась:

— Последствия? Какие последствия? Ты, Ильия, наверное, даже не обратил внимания на то, что никакого брака с Аной не оформлялось. Мы точно это знаем, потому что это тоже часть традиции. Такой брак невозможен не только потому, что ты не аристократ, а и потому, что ты эль. Ты не можешь быть мужем трех жен! И на то много причин. Не вижу нужды их объяснять. Просто поверь! Ана никогда не будет твоей женой. Достаточно и того, что она избранная, одна из трех.

— Ну, штамп в паспорте всегда мало что значил для меня.

Они секунду смотрели на меня, видимо, расшифровывая смысл машинально сказанного мной, я не успел ничего добавить, когда Лау продолжила:

— Ильия, древние считали, что эль приходит для того, чтобы делиться. Делиться знанием, общением с богами и любовью. Мы понимаем, что Ана уже заняла твое сердце. И мы не претендуем на это место, поверь! В любом случае это твоя жизнь, твой выбор. Но то, о чем мы попросили, важно для нас. Важно как для скелле! Не как для обычных женщин — для скелле. То, что бесталанная девка может обрести почти даром, ничего не стоит. То, что хотим получить мы, это невозможная редкость. Поверь, не хочу ничего объяснять, так как это слишком закрытое, хранимое близко у сердец чувство, знакомое только нам, — твое появление, как редкий подарок богов, и я не хочу его упустить!

Последние слова Лау прозвучали не просто с новой интонацией, которой я раньше не замечал, интонацией властного требования, понятного в устах главы Ордена, но и очень по-женски — этакий категорический императив: я хочу, и я получу! Ной иронично уставилась на старшую, да и та, почувствовав свой напор, заговорила соблазнительно мягко:

— Ильия, ты ведь сюда пришел не в поисках любви. Ты эль, у тебя свой путь, ты ищешь храм. Ну, так и иди к нему. Мы готовы помочь, более того, мы сделаем это. И то, что мы просим взамен, это даже не одолжение, а так — приятный подарок. Надеюсь, взаимный. Смотри на традицию как на часть твоего пути. Мы не знаем, что ты ищешь и что ты найдешь в храме. Если это твоя цель — добивайся ее.

Да, Лау права — моя цель не здесь. Я понимал, что меня уже соблазнили, что я уже сдался, но разум хотел оправданий, и старшая любезно напомнила о них. Я сделал серьезное лицо, охватил безволосый подбородок ладонью, потом заметил, оттопыривая пальцы:

— Постель — это для людей. У вас, красавицы, такой фейерверк будет, что лучше бетона или камня ничего не найти.

Сказал и замер, уткнувшись в серьезные озабоченные глаза. На мгновение показалось, что они уже жалеют и о своем предложении, и о том, что раскрыли заветное этому легкомысленному лысому пришельцу. Потом они одновременно посмотрели друг на друга, чему-то смутились и внезапно весело рассмеялись. Ничего не оставалось, как лишь широко улыбнуться в ответ.

5

Слегка изогнутая коса, далеко уходившая в океан, как оказалось, представляла собой хаотичное нагромождение скал. Когда-то в очень далеком прошлом что-то свалилось с неба на Мау как раз там, где теперь бился прибой о песчаные пляжи Саутрима. Где-то под водой или под наносами песка должны были прятаться и другие стены древнего кратера, но лишь эта «Дорога клыков», как ее называли местные, одна осталась зримым свидетельством далеких событий. За долгие годы люди так и не освоили ее камни, лишь на самом мысу сохранились останки какого-то сооружения — вероятно, древнего маяка.

Я сидел, свесив ноги, на дальней оконечности небольшого пирса, торчавшего неподалеку от основания этого каменного хаоса. Пирс — громко сказано. Скорее, деревянный мостик, торчащий из воды на неестественно высоких ногах-сваях из почти черных стволов неизвестного мне дерева. Гигантская коса — подарок небес, дарила этому хрупкому на фоне океанского простора сооружению надежную защиту. Отставленные руки ощущали приятную шероховатость дощатого покрытия ослепительно белого цвета. Эту породу я знал — из него была построена немалая часть моего разрушенного убежища на скале. Я наслаждался одиночеством и наваливающимся на город вечером. Местное светило уже не обжигало кожу, приготовившись в самое ближайшее время нырнуть за едва видимые отсюда отроги Великих гор на западе. Пока же оно расцвечивало город позади меня во все оттенки розового, одновременно даря океану мрачный чернильный цвет. Небо еще держалось — хранило остатки синевы, уже ощутимо потемневшей над близкой скалистой грядой.

Где-то позади на песчаном пляже скучали две скелле — молодая и хмурая, почти девчонка, и неожиданно улыбчивая дама, как бы мы сказали «бальзаковского возраста». Их присутствие и было причиной пустынности этого неказистого причала и куска пляжа за ним. Публика, обычно заполнявшая под вечер, с уходом жары, берег и набережные, старательно огибала эту парочку. Я не сомневался в том, что, если бы не их присутствие, пирс заполнился бы праздной публикой, ловцами мелкого прибрежного лоха со своими ловушками и усталыми портовыми рабочими, которые, как я заметил, любили задержаться на берегу, как будто океан не надоел им за длинный рабочий день, и перекусить, валяясь на песке, небольшими компаниями.

Скелле привели меня на этот причал, повинуясь приказу. Отсюда я должен был отправиться в неизвестное мне место рандеву на катере, но в силу каких-то неведомых обстоятельств того все еще не было. И я мог насладиться предзакатным океаном в гордом одиночестве, привлекая, правда, подозреваю, тысячи любопытных взглядов. Моим сопровождающим на это было плевать, и я расслабился — так или иначе, я продолжал идти своей дорогой — дорогой к храму, даже когда сидел на теплых досках, слушая плеск прибрежной волны между темных причальных столбов.

В голове бродили мысли, рождавшие смутное беспокойство. И не только те, что, очевидно, касались предстоящей мне встречи. Я думал о тех способностях, которые постепенно зрели во мне, которые, как я был убежден, уже достигли своего пика. Во мне, причем в буквальном смысле, смешались два мира — вещество земли, из которого состояло мое тело, медленно замещалось тем, что я потреблял на Мау. Каждый глоток воды, кусок ароматного лоха, каждый вздох приносили в мое тело немного местной материи. Эта адская смесь возбуждала нейроны моего мозга, и я мог чувствовать и даже воздействовать на потоки материи, незримо пронизывавшие всю эту звездную систему, расположившуюся так удачно под боком настоящей черной дыры. Я помнил, как это все начиналось, помнил, как удивлялся слабому звону в ушах, как впервые заметил «сквозняк», как был потрясен, ощутив нежные метелки «одуванчика». Сейчас я был уверен, я уже достиг предела, и чем дольше я здесь остаюсь, тем меньше в моем теле становится разница между земным и местным веществом. Придет время, и я потеряю то, что сейчас кажется незыблемым. Мои чудесным образом возникшие способности таким же естественным путем растворятся, исчезнут, как только исчезнет этот градиент. Я понимал, исправить это можно, вернувшись на какое-то время на Землю, но, несмотря на то что маяки для такого перемещения все еще хранились, ожидая момента в резиденции Уров, опыт моего предыдущего возвращения пугал. Среди моря этих переживаний я мог быть уверен лишь в моих качествах инженера — законы природы неизменны, и почти также неизменна моя способность использовать их. Почти — потому, что со временем забывается даже то, что казалось когда-то очевидным. Память так устроена, что избавляется от всего, что, как она считает, не используется. В отличие от некоторых людей, она не стремится хранить древний хлам на будущее, на всякий случай. Вот и я, роясь в земном планшете, поймал себя на том, что с трудом разбираю простейшую математику. И если бы не это бесценное устройство, восполнить ускользающие в небытие знания было бы неоткуда.

Кстати, о маяках. Я их намеренно не забрал. Не хотел, чтобы Ана подумала, что я решил сбежать по-настоящему. Пока маяки на месте, она твердо знает, что и я на Мау.

Мысли перескочили на Ану. Посеянный местными старшими росток прижился — неужели она знала об этой традиции? И ее страхи были продиктованы отнюдь не боязнью глобальных перемен, а нежеланием делиться добычей с соперницами? Желание, с моей точки зрения, более чем естественное, но я землянин, а они скелле. И очень может быть, что их подход намного более логичен и натурален, если можно так выразиться, чем мое морализаторство. В любом случае я чувствовал, что не силах разобрать этот клубок противоречий самостоятельно — слишком сильно я был вовлечен в него, через чур был субъективен. Оставался один, как мне казалось, прочный ориентир — моя цель. Буду считать, что хорошо то, что приближает меня к ней, как бы больно порой и не было от сделанного выбора. Правда, я не был вполне уверен в себе самом. Если даже затеянная мною экспедиция вызывала смущение и ощущение неправильности — как будто я подвел доверившихся мне близких, то какой выбор я сделаю, если для достижения цели от меня потребуют еще более резких поступков? Как, к примеру, я поступлю, если моя неуемная тяга к познанию потребует возвращения на Землю? Я не знал, но чувствовал, что уже близки какие-то пределы, перешагнуть которые будет исключительно трудно, если, вообще, для меня возможно.

Из сгущающейся чернильной тени океана как-то неожиданно материализовался небольшой открытый катер, очевидно, направлявшийся прямо ко мне. Сеанс переживаний окончен — пора вставать. Я оглянулся. Скелле заметили суденышко и уже стояли на досках причала, впрочем, не приближаясь ко мне. Заметив мой взгляд, та, что была постарше, махнула рукой — иди, это за тобой. Идти, впрочем, было особенно некуда, и я стоял, переминаясь с ноги на ногу в ожидании, пока катер причалит.

Внутри лишенной палубы скорлупки обнаружился чернокожий пожилой матрос, или в данном случае — капитан, который, поравняв свое плавучее средство со сваями причала, и не подумал швартоваться, а, как-то обыденно и даже лениво оглядев меня, махнул рукой, — прыгай, мол. Я оценил высоту, мешанину шпангоута, банок, досок обшивки, торчащий тут же магический привод, представил, как «солдатиком» пробиваю весь этот морской беспорядок, попутно ломая ноги и руки, и полез с настила, чтобы несколько неуклюжих мгновений спустя, осторожно осмотревшись, спрыгнуть, повиснув перед тем на руках. Катер качнуло, я торопливо сел на ближайшую банку, невозмутимый капитан шевельнул ручкой управления и, лишь когда опустевший причал стал удаляться, недовольно пробурчал:

— Следующий раз прыгай на банку, если не хочешь ноги поломать.

— Ладно, — я помолчал, зачем-то добавил: — она все равно болтается. Промахнусь — хуже будет.

Капитан хмыкнул, дернул плечом, оглянулся зачем-то на удаляющийся берег и велел:

— Пересаживайся давай вон туда, — указал подбородком на канатную бухту, зачем-то притулившуюся на баке катера.

Я послушно исполнил приказ, уютно примостившись и вытянув ноги, спросил:

— Куда идем?

— Отдыхай. Почти до конца косы дойдем. Велено к развалинам тебя доставить.

— Чего-то я забыл поинтересоваться, а что за развалины? Маяк?

— А я почем знаю! Это же древние строили. Хрен его знает, что это было. Может, и маяк. Только он странный тогда какой-то — невысокий, треугольный.

— Как треугольный? — удивился я.

— Так. Увидишь.

Капитан, похоже, был не склонен к общению, и я отстал от него, разглядывая удаляющийся берег, все более наливающийся розовым. Отсюда казалось, что новый город и тянущийся вдалеке береговой лес поднимались прямо из воды, блестела отблесками заходящего солнца возвышающаяся над городом резиденция скелле, на верхушке холма над розовой пеной домов громоздилась цитадель местного монарха, имени которого я даже не знал. Однако, в отличие от своего собрата на далеком западе, оно у него было. И уже одно это опускало его ранг, делало его как бы пожиже. Интересно, что в общении с местными его имя тоже при мне не упоминалось. Создавалось впечатление, что это какая-то церемониальная, несерьезная должность. Однако, учитывая то, что скелле, вообще, не интересовало ничего, что не имело отношения к искусству, кто-то же должен был управлять этим, несомненно, сложно организованным, большим, по местным меркам, городом.

Катер шел ходко. Город чем дальше, тем больше выглядел нереальной декорацией, парящей яркой полосой в сгущающихся сумерках. Скальный вал отдалился, но был бессилен спрятаться в густеющей синеве, поблескивающий освещенными солнцем макушками скал. Я оглянулся вперед, туда, куда шло наше суденышко, но ничего не рассмотрел, кроме изгиба косы, обрывающегося вдалеке. Мне показалось, что океанский вал подхватил нас, плавно, почти незаметно приподнял и отпустил. Я ждал очередного подхвата, упругого движения вверх, но момент длился и длился, а волны не было. Что-то невнятно буркнул капитан. Я переспросил:

— Чего?

Тот заозирался, потом уставился на меня:

— Что за хрень тут?!

Я поднялся на локтях, потом выбрался наверх, усевшись на передней банке и, в свою очередь, заозирался. Блин! Смутное узнавание неожиданно вернулось. Море вокруг на несколько сотен метров как будто выгладилось и выгнулось пологой гигантской линзой, в фокусе которой сейчас шипел разрезаемой водой наш катер. Края этой впадины неожиданно подались вширь, как на давно виденных на Земле кадрах с ударной волной, распахивающей пространство от ядерного взрыва, исчезли, смутно отразившись плеском в камнях далекой косы. Этот звук как бы подтверждал реальность, не иллюзорность происходящего. Море выпрямилось, и в следующее мгновение нас подхватил долгожданный плавный подъем. Одна вот только сложность — никакого океанского вала, скользящего под катером. Мы просто поднимались вместе с водой, и до какого-то мгновения ничто, кроме чувства равновесия, не указывало на это. Лишь несколько долгих мгновений спустя начало казаться, что наше судно соскальзывает по длинному склону приподнявшегося широченного водяного горба. Капитан невнятно выругался, я мельком взглянул на него, и за эти мгновения все так же плавно и почти неощутимо стало возвращаться к норме. Когда настоящий океанский вал прокатился пологой громадой под нами, я испытал подлинное облегчение. Сомнений не было — я уже однажды встречался с таким морем, и обстоятельства той встречи не оставляли сомнений — это не природное явление.

Из задумчивости меня выдернул мой капитан-матрос:

— Э-э, уважаемый, что это было?

Ого, я стал уважаемым! До того я не замечал никакого почтения в коротких фразах, неохотно бросаемых этим просоленным персонажем. В языке мау отсутствует использование личного местоимения «вы» как формы вежливости. Почтительное обращение обозначается особыми речевыми оборотами. Поэтому иногда очень трудно адекватно перевести все это на русский язык. Проще сразу переходить в переводе на «вы». Вот и сейчас матрос всего лишь задал вопрос, но при переводе проще было вставить русское «уважаемый», чем пытаться обыграть инородные обороты речи.

Вот что ему ответить?

— Ничего страшного. Это ко мне, — делано равнодушно ответил я и вернул назад, в уютно слежавшуюся канатную бухту, свою пятую точку.

Матрос выглядел растерянным, и мне даже показалось, что его темная кожа как будто посерела. Он повертелся на своем месте, повернулся ко мне, явно собираясь что-то сказать — даже открыл уже рот, но, так ничего и не сказав, отвернулся. По его внезапно ставшему отстраненным и невозмутимым виду было ясно, он выбрал самое правильное, с его точки зрения, поведение — молча делать свое дело и не соваться в дела этих скелле и их гостей. У меня и подавно не было никакого желания обсуждать со случайным встречным свои догадки и сомнения. Так что остаток пути мы проделали молча.

Как оказалось, рядом с бывшим маяком, или что это там было, сохранилась причальная стенка, видимо, такая же древняя, как и останки основного сооружения, укрытая удачно торчавшими из воды обломками скал. Наш катер занырнул в крохотную бухточку, наверняка превращающуюся в кипящий котел воды во время шторма, сейчас удивительно спокойную и живописную. На этот раз капитан ошвартовался по всем правилам и, как мне показалось, готов был даже помочь выбраться на древний бетон, но замер, остановленный очевидной несуразностью такой идеи. Ухватившись за швартовый конец и выбрав подходящий момент в движении раскачивающегося катера, я выпрыгнул на вылизанный океаном древний бетон. Матрос сразу же засуетился, отчаливая. Я секунду постоял, разглядывая его сверху вниз, решил, что он прекрасно справляется и без моей помощи, и двинулся по единственной тут дорожке к видневшимся неподалеку высоким стенам. Странное дело, но произошедшее неожиданно смыло с моей души всякие остатки неясных терзаний по поводу весьма двусмысленной договоренности, отвечать за которую, похоже, предстояло прямо сейчас. Размеры того, что, вероятно, пряталось в местном океане, абсолютная неопределенность в том, что это могло быть, полностью поглотили привычные человеческие переживания и сомнения. Более того, они до определенной степени даже вытеснили предвкушение грядущей встречи, так что я шагал по неширокой тропе, почти не обращая внимания на окружающее.

У Ной было три мужа — все приемные. Она придерживалась нерушимого правила никогда их не смешивать, и ее избранники были, по сути, полновластными хозяевами в трех разных резиденциях, которые Орден предоставил под ответственность скелле. Она верила, что всякий раз это была любовь. В принципе, она хороший врач и при желании могла бы отрегулировать собственное тело так, чтобы избежать этого. Но ей нравилось. Нравилось это чувство безумия, отчаянной тяги, мучительного смущения. Можно сказать, что любовь была ее хобби. К сожалению, с годами она поняла, что природа — природа скелле, лишила ее главного — того момента, когда страсть, проходя через свой катарсис, перерождается. Что могло быть потом — настоящая любовь, равнодушие или настоящая ненависть, для нее навсегда останется загадкой. Еще совсем молодой она однажды пыталась обойти, преодолеть проклятие скелле, но смерть ее избранника, как теперь очевидно, неизбежная, тяжело отразилась на ней, несмотря на то что, предполагая такую возможность, она заранее старалась эмоционально не сближаться с тем молодым парнем. Три мужа и несколько романов спустя мало что изменили, и после сильного напряжения, когда не было возможности быстро восстановить баланс, его лицо иногда всплывало перед ней забытым кошмаром. Детей, естественно, не было. Несмотря на определенную привязанность к мужьям, она не могла представить, что ее ребенок будет похож на одного из них. Почему-то она так и не нашла того, чьи черты она бы хотела видеть в своей дочери. Ну, а то, что первенец должен быть девочкой, было очевидным.

С Лау они были знакомы с интерната. Никто бы не мог сказать, что накрепко связало столь разных людей. Веселая светлая хохотушка, какой была старшая в те годы, никак не походила на задумчивую романтичную Ной. Быть может, это была именно мечта о невозможной любви, впрочем, нередкая среди скелле. Они принадлежали к разным кругам, происходили из разных мест — темная Ной была с далекого севера, а Лау — дочь одной из старших и почти всю жизнь провела в Саутриме. Сближало их одно — они позволяли себе влюбляться иногда забавы ради в одного и того же. Им хотелось чувствовать, хотелось страдать, и до какого-то момента это вполне получалось. Кто знает, быть может, не совместное увлечение, а неизбежный финал разочарования несбывшихся надежд был тем клеем, что соединил этих скелле.

Это была параллельная вселенная, другая жизнь, никак не связанная со служением Ордену. Да и что общего могло быть между невинными забавами и трудной дорогой дара. Первые сообщения с запада о странных событиях, происходящих там, о каком-то чудаке, возродившем летающую машину древних, о смертях скелле прошли мимо. У Ной были свои заботы, своя ответственность — распри и интриги, бушевавшие между осколками былого Ордена, никак не касались размеренного быта на восточном побережье.

Весть о погибших девочках в Эстру взорвалась настоящей бомбой. Кто мог сделать такое со всесильными скелле? Ясно, что только другая носительница дара. И она могла быть только с запада. Тогда Ной впервые непосредственно прикоснулась к великой тайне. В ее обязанности входили поиск и преследование незнакомки, если бы она вздумала отправиться на север. Но все вышло по-другому. И тогда впервые прозвучало это забытое древнее слово — эль.

А вот, собственно, и он. Задумчиво бредет по узкой тропинке, ведущей к развалинам от единственного уцелевшего места, куда мог пристать катер. Такое ощущение, что его не очень-то и интересует, куда он попал. Высокий, жилистый, с чужими непривычными чертами лица, он напомнил Ной старый любимый нож — прекрасный образчик эстетики горных мунов, изготовленный искусными мастерами древнего города. Любимый, а значит, активно используемый, за долгие годы покрывшийся бесчисленными следами трудов и стычек, но сохранивший изначальную красоту, насытившуюся бесценными оттенками прожитого. Жизнь, без сомнения, потрепала этого пришельца — лысый, местами как будто обугленный и обтертый, но все еще помнящий свой изначальный чужеродный облик, эль оставлял впечатление натянутой тетивы, которой прислуга пригибала верхушки растения «агас» для сбора сезонной пыли. Щетинящаяся надорванными волокнами бечева, казалось, должна была лопнуть от чрезмерной нагрузки, но Ной отлично знала, что скорее треснет макушка агаса, чем эта нетолстая веревочка из волокон тувы.

На несколько мгновений исчезнув за торчавшей острым гребнем скалой, он вынырнул из-за поворота совсем рядом, остановился, рассматривая древнюю руину, во внутреннем дворе которой хлопал тонким шелком шатер, и поднял глаза, встретившись взглядом с Ной, ожидавшей его на широкой стене. Его чужие, странно желтые глаза нащупали ее взгляд, блеснула улыбка, и она внезапно поняла, что хочет его, хочет, несмотря на то что он и близко не походил на образ того идеального мужчины, к которому скелле так привыкла в своих мечтах.

Конечно, я знал, что скелле разные. Точнее, что их дар проявляет себя по-разному. Когда, скрывая смущение, я шутил насчет неизбежного фейерверка, я даже предположить не мог, как далек, на самом деле, я был от истины. Когда-то давно, возможно сотни лет назад, древние соорудили почти на самом краю косы, украшавшей берег океана у Саутрима, нечто, теперь обратившееся в развалины, — я был убежден, что это был маяк, или что-то вроде него. Годы спустя его останки служили городу напоминанием о бурном прошлом планеты, стали привычной приметой, достопримечательностью, если хотите. И вот теперь его не было. Теперь уже окончательно и бесповоротно. Не только этот огрызок былой цивилизации, но и изрядная часть скального месива, составлявшего тело возвышавшегося над поверхностью моря края древнего кратера, рассыпались в прах. Буквально. В такую крупную, тяжелую, чешуйчатую, серую пыль. Высоким неровным барханом она окружила место, где еще накануне стоял элегантный шатер из местного варианта шелка. Я уже прогулялся по его сыпучим склонам и знал, что скалы вокруг на добрую сотню метров постигла та же участь. Причал уцелел. Вероятно, ему помогло то, что он находился ниже уровня древнего сооружения. Было, правда, еще одно пикантное неудобство во всей этой вакханалии искусства — наши вещи: одежда, еда, вода — тоже рассыпались. Может быть, вот эти чешуйки светлого оттенка были моими штанами — это было уже не важно. Прошедшая ночь была богата на спецэффекты, но совсем не те, что я ожидал. Я-то боялся, что весь город соберется на набережной, любопытствуя нежданными вспышками, всполохами, молниями и таинственными свечениями в темноте морской ночи. Но нет. Ничего подобного. Правда, казалось, гудели и шипели и скалы, и морская вода, и сам воздух вокруг нас, но сомневаюсь, что это слышал кто-либо в городе. Я и сам не очень обращал на это внимания. В темноте тропической ночи все также сверкали звезды, и остужал разгоряченные тела теплый бриз. Ной оказалась необыкновенно страстной и настойчивой. Темнота перемешалась с короткими кусочками сна, бурлящими магическим жаром объятиями, бессмысленной болтовней и осторожными расспросами.

Когда взошло солнце, я не заметил — спал, измотанный до предела. Растолкала немного растерянная, но не потерявшая фирменной невозмутимости скелле Ной. Пока я носился, размахивая достоинством, по окрестным барханам, солнце окончательно выбралось из-под далекого горизонта и тут же начало неспешно прожаривать рукотворную сковороду.

— Когда катер придет? — спросил я, сбежав с сыпучей кручи.

Ной, уютно устроившаяся в лунке на склоне, еще не тронутом лучами светила, равнодушно бросила:

— Думаю, с минуты на минуту.

Чешуйчатая субстанция не образовывала мелкой пыли и совершенно не пачкала прекрасное тело, живописно украсившее равномерно серый фон. Я на мгновение замер, рассматривая это произведение искусства во всех смыслах.

— У тебя еще есть силы? — потянувшись, зевнула красавица, заметив мой взгляд.

Я вздрогнул:

— Нет. Я не про это, — почесал нос, — красиво смотришься. Жаль, планшета нет под рукой — запечатлеть.

Она, похоже, немного смутилась, поменяла позу, как будто прикрываясь от моего нескромного взгляда, и тут донесся отдаленный, похоже женский, крик.

— Это за нами.

— И? Как мы пойдем? Мне бы штаны не помешали.

Ной смотрела немного насмешливо:

— Не беспокойся. Ты же сам предупреждал про фейерверк. Не все теряют голову от страсти, стремясь на свидание. Кое-кто ведь должен позаботиться заранее и о последствиях.

От катера пришла пожилая скелле, которую я, похоже, уже видел в резиденции. Ной, нимало не смущаясь, вышла навстречу, и немного спустя я щеголял в новых коротких штанах, местном варианте шлепанец и длинной рубахе. Пояс прихватить забыли, но я был не в претензии. Обретя одежду, я обрел уверенность, а потому, когда небольшой катер, в котором кроме нас и скелле были еще два матроса, направился к замершей вдалеке яхте, поинтересовался:

— Ной, надо обсудить кое-что.

Она коснулась моих губ пальцем, призывая потерпеть. Я заметил быстрый взгляд пожилой скелле, напряженные спины моряков и согласился — не время и не место. Но когда немного спустя мы забрались на борт той самой яхты, обозначившей когда-то для меня прибытие старших, продолжил как ни в чем не бывало:

— Где поговорим?

Она недовольно поморщилась, уже готовая ускользнуть куда-то вглубь надстройки:

— Через час. Я найду тебя. — и, уже обращаясь к той же скелле. — Проводи его.

Интерьер яхты большого впечатления не произвел. Никакой особой роскоши — все строго функционально. Каюта, куда меня направили, была, как водится на Мау, отделана темным деревом с минимумом мебели и свободного пространства. В соседнем помещении обнаружились скромный гальюн и подобие душа, греть воду в котором, по всей видимости, предполагалось собственным искусством — так что мне пришлось, кряхтя, обливаться неожиданно для тропиков холодной водой. Покончив с гигиеническими процедурами, упал в кресло и едва не задремал, когда дверь без стука открылась.

Ной вошла как-то слишком для нее стремительно, огляделась, кивнула, когда я вскочил, хлопая слипавшимися глазами, и опустилась в единственное кресло напротив:

— Говори, Илия, быстрее. Я хочу спать и есть. Точнее, есть и спать, — она всмотрелась в то, как я опустился в свое кресло, и спросила: — может, отложим разговоры на попозже?

— Боюсь, я не смогу спокойно спать, пока не проясню пару моментов, Ной.

— Давай, проясняй, — она махнула рукой.

Я помедлил, рассматривая эту красивую женщину, близость с которой еще не оставила меня до конца:

— Ной, у нас договор, если ты помнишь. Но моя цель не здесь — она далеко за океаном. Я не могу сидеть в Саутриме и ждать, когда вы решите, что пришла пора исполнить свою часть соглашения. Не отказываясь от своих обязательств, я не собираюсь и отказываться от своей цели. Я уже присмотрел судно, договорился с капитаном. Вы, между прочим, его тоже одобрили. В старом городе через пяток дней будет готов специальный плот с якорями, тоже заказанный мной. Еще два-три дня после этого, и я уйду. Вы выбрали, кто пойдет со мной? Где Лау, в конце концов?

— Зачем тебе Лау? — неожиданно зло отозвалась она.

— Не затем, что ты думаешь, красавица. Лау здесь старшая, а не ты. Ее слово здесь окончательно. Где она? Сколько мне ждать ее появления?

— Сколько надо, столько и будешь! — продолжила злиться Ной.

Я в сомнении покачал головой:

— Нет, Ной. Не буду, уйду. И если со мной не будет скелле, которой я смогу довериться, это будет значить, что Орден отказался от сделки и от собственных обетов.

— С тобой пойду я. Так что можешь об этом не беспокоиться.

— Неожиданно.

Ной удивленно вскинулась:

— Что неожиданно?!

— Ну-у, — протянул я, — я не думал, что за океан отправишься лично ты или Лау. Полагал, что сопровождение будет назначено, так сказать, официально-формально — Орденом.

Ной наклонилась вперед, ее взгляд стиснул мои глаза:

— Какая тебе разница?! Я — твое прикрытие! Если так боишься, могу взять лучшую боевую тройку. Уж поверь, это в моей власти!

— К чему такие страсти?! Я и не говорил, что против. Меня это вполне устраивает. Просто мы договаривались втроем. И глава ордена не ты. Если у Лау ко мне нет претензий, то ради бога! Через десять дней — в море!

Ной откинулась на спинку кресла, секунду смотрела на меня молча и заговорила неожиданно ласково:

— Лау перехитрила саму себя. Она бы не была старшей, если бы не была до предела осторожной. Лау решила, что лучше посмотреть для начала со стороны. Эль, не эль. Кто знает, что будет? Придумала себе какие-то очень срочные дела и умотала. Если бы возникли с тобой проблемы — то они остались бы моими. С нее взятки гладки! Старшей в Саутриме не было! — она довольно улыбнулась. — Ну и ладно. Эль не обязан ждать, у него путь, на котором мы лишь скромные помощницы. Если она пожелает получить свою часть соглашения — пусть плывет за элем, — Ной довольно хихикнула, — и это очень хорошо, что у тебя так поджимает время. Между нами говоря, хорошо бы отплыть не позже чем через двенадцать дней. Если она даже прямо сейчас отправится назад, то раньше никак не успеет.

Лау тихо довольно засмеялась.

Бог ты мой! Похоже, эта скелле больше женщина, чем думает. Эли, инопланетяне, боги, храм — для нее это все вторично! Как ловко она обдурила соперницу! Как ловко обошла более могущественную подругу! Да еще и заполучила приз — податливого инопланетянина, готового дать ей то, о чем она могла лишь мечтать! Я нутром чувствовал, что срочные дела Лау не возникли из одной лишь природной осторожности последней. Для этого не надо было бы уезжать так далеко. Наверняка эта хитрюга в кресле напротив поучаствовала в интриге. Более того, для меня не вполне ясно, перед кем, вообще, должна была бы оправдываться старшая? Максимум, во что я поверил, так это то, что выбор первенства действительно был продиктован опаской неудачи.

Борясь с сонливостью, я глубоко вздохнул:

— Ладно. Будем считать, что вопрос прояснился, — я всмотрелся в довольную гримасу на лице Ной, — как погрузят плот, сразу уходим. Думаю, дней через десять.

— Не беспокойся, скелле востока верны своим обязательствам. Я приду на судно с лучшей тройкой, какая только тут есть. Но! — она потянулась в кресле, хитро прищурившись. — До того — ты мой!

Она вскочила и, не подходя ко мне, открыла дверь, собираясь уходить, когда я тихо произнес, заставив ее обернуться:

— Я свой. И эти дни, и потом я принадлежу себе. Не путай, и мы избежим многих проблем.

На мгновение она замерла, рассматривая меня, потом легкомысленно махнула рукой и вышла, оставив легкий аромат моря и медленно уходящий звон в привыкших ушах.

6

Всматриваясь в далекий Саутрим и прикрытый темной щеткой берегового леса древний город, медленно скрывающиеся в море, я чувствовал настоящее облегчение. Наконец-то я двигался — двигался в буквальном, а не в переносном смысле, к своей цели. Судно — небольшой, но крепко сбитый торговец с большой осадкой и острым форштевнем, много раз ходивший к затонувшему континенту, удивительно мягко резало широкие валы океанской зыби, подхватившие нас, стоило только окончательно распрощаться с приметной косой. За дни, пока оно грузилось водой, продовольствием и, самое главное, большим разборным плотом, мне пришлось еще несколько раз прогуляться по серой пустоши, образовавшейся там, где раньше были останки древних сооружений. Город, кстати, не обратил большого внимания на исчезновение одной из своих достопримечательностей, занятый привычными заботами и оставивший разбираться с тайнами своих жутковатых то ли соседей, то ли властителей — скелле.

Капитана звали Азмарат, и он был не в большом восторге от наличия на борту этих самых соседей. Однако сумма, изрядно облегчившая мои запасы наличности, примирила как его, так и весь экипаж с опасными пассажирами. Взгляд невольно скользнул вдаль на запад, туда, где темными облаками парили над горизонтом вершины Великих гор. Мне дважды по ночам пришлось летать к своему тайнику с деньгами, чтобы рассчитаться с мастерами, строившими плот, и с капитаном. На удивление, при всех тратах мне так и не удалось хотя бы ополовинить сумку с деньгами. Только сейчас я начал понимать, в какой серьезный бизнес я вляпался в тот раз, когда пытался продать пастилу местным деловым людям. Поистине лишь открывшиеся так вовремя способности позволили выжить в той истории самонадеянной одиночке. Лучшего хранилища денег я так и не нашел, несмотря на убедительные предложения скелле, и приметная сумка, пусть и полегчавшая, ждала меня в скалах у заветного ручья. Кроме всего прочего, эти полеты нужны были для того, чтобы вернуть чувство свободы и независимости, изрядно страдавшее под надзором внимательных глаз скелле, да еще и раздавленное двусмысленной сделкой. Выбираясь в ночное небо, я не только как будто вырывался из застенков на волю, но и получал легальное освобождение от обязательств перед Ной.

Я оглянулся. Тройка молчаливых скелле, стоявшие до того наверху кормовой надстройки, исчезли. Ной, я знал, предпочитала сидеть на мостике, нервируя капитана. Так что я остался на корме один, наслаждаясь теплым ветром и видами медленно уползающего под воду материка.

Нельзя сказать, чтобы наши встречи с Ной были мне неприятны, но однозначно изматывающими. Кроме того, близость с Аной не носила такого регулярного обязывающего характера. Это всегда был случай, возможность, праздник, но никогда — рутинная процедура. Честно говоря, под самое отплытие я уже готов был изобретать поводы, лишь бы избежать очередной встречи. Ной же, похоже, нашла для себя забавное развлечение, будоражащее новизной и необычностью. Непохоже было, чтобы она собиралась пропускать и одну ночь, будь у нее такая возможность. Так что выход моей мини-экспедиции в море доставлял мне, можно сказать, двойное облегчение. Нечего и говорить, что на палубе судна, болтающегося крохотным пузырьком воздуха над соленой бездной, никакой речи о близости со скелле не могло и быть.

Уходить не хотелось. Размеренное движение океанской зыби подсказывало, что впереди несколько дней привыкания. Окунуться в замкнутое пространство тесной каюты — не чета помещениям даже на яхте скелле, не говоря уж о великолепном судне Уров, я еще успею. Мои навигационные способности для опытных мореходов, каким был экипаж, похоже, были не нужны. Азмарат лишь хмыкнул, разглядывая мои рисунки приметной островной цепи, и добавил:

— Знаю я это место. Острова населены, но портов нет. Ходят пара посудин — местные. Мы всегда мимо идем на север. Там хилиты округу контролируют. Под ними пара городков, есть куда зайти, где отстояться, — он покрутил листок с перенесенной с планшета схемой, — глухое место, — хитро взглянул на меня, — если к хилитам зайдем, то могу скидку сделать. А?

— К хилитам, это интересно. Но я обещать не могу. Сам не знаю, как получится. Пообещаю, вот скидку возьму, а ты мне потом всю плешь проешь со своими хилитами. Опять же с нами скелле пойдут. Как они с хилитами?

— А как они? Нормально. Те наших, конечно, в свой главный город не пускают. Но оно нам и не надо. Все, что там можно купить, они сами привезут.

— И чего вы там покупаете?

Азмарат замялся:

— Да разное.

— Ну, а все-таки? На о

Часть 6. Четвертый

1

Меня с детства приучали к тому, что я должен делать то, что должен, а не то, что хочу. Не то чтобы это было чем-то необычным – все люди, так или иначе, ограничены в свободе, но, как я сейчас внезапно понял, меня окружили таким количеством обязательств, что право выбора съежилось до узкой щели: куда пойти учиться или какие штаны надеть. Да и здесь, честно говоря, всегда находились рядом близкие, родители или жена, которые лучше знали, какие джинсы уместны в том или ином случае и какой институт лучше подойдет к моей неразвитой личности. Хотя были и более серьезные претенденты на право определять, что я должен делать и как жить дальше. Да, я понимаю, цивилизация – это и есть сложная организация жизни всех ее членов. Хочешь сытно есть и летать по небу – живи по ее правилам. Но осознание степени несвободы, степени детерминизма, которым я был окружен, постигло меня именно сейчас и именно здесь – в теплом тумане, переходящем в морось, нависшем над небольшой поляной в холмах, пузырящих бесконечный инопланетный лес, окруживший рифт Облачного края. Вот же, черт! У меня была страсть, была мечта – я хотел познать тайны этого мира, куда оказался заброшенным игрою случая, разгадать загадку материи и межзвездных путешествий, а оказался вовлечен в череду приключений, навязанных судьбой и долгом.

Самолет замер, блестя мокрой обшивкой, в самой середине почти круглой прогалины, поросшей невысокими мягкими метелками серого цвета на толстых коротких ножках. Я оправился, разглядывая низкое сплошное одеяло облаков над головой, превратившее яркий день в унылые блеклые сумерки. Если бы мелкие липкие капельки то ли дождя, то ли тумана не были такими теплыми, это напомнило бы мне родную промозглую Москву. Впрочем, достаточно было оторвать взгляд от неба, чтобы быть совершенно уверенным – вокруг меня не то чтобы совсем не Москва, но и, вообще, не Земля. Лес нависал над поляной неестественно высокими черными кронами чужих деревьев, которые к тому же и деревьями-то, между нами говоря, не были.

Торопливо укрывшись от мелкой мороси в тесной будке летающей самоделки, я уселся на полу, свесив ноги в проем двери, подтянул поближе сверток с метателем и задумался. Если мне так не нравятся все теснее смыкающие вокруг меня кольцо обязательства, почему же я следую им? Вот и сейчас я собрался на очередную войну – мстить неведомо кому за очевидное покушение на мое убежище – место на этой планете, где заботливо хранились важные части моего внутреннего мира. Как говорила моя бывшая жена на Земле, комментируя сюжет очередного голливудского блокбастера: «Я мстю, и мстя моя страшна»!

Мне нравилась эта планета. Немного пустая по сравнению с Землей, но очень уютная, маленькая, комфортная. Аборигены – наследники погибшей цивилизации, не знали голода и войн. В целом, сравнивая с землянами, спокойный и доброжелательный народ, предки которого умудрились, правда, и тут набедокурить – что лишь подтверждало их кровное родство обитателям прародины. Вот только порядки, сложившиеся здесь, категорически отказывались меня принимать, несмотря на то что я, никому не желая зла, пытался всего лишь выжить. Ну да, я делал это так, как меня учили – исследовал, познавал и подстраивал окружающее под себя, используя новые знания. Мне казалось, что это совершенно естественное поведение любого человека! К тому же я никогда не строил собственный мирок за счет других! Но и этой малости оказалось достаточно – на меня ополчилась основа основ местного мира, организация, призванная хранить и оберегать его устои – магический орден скелле. Правда, все не так однозначно – часть ордена, например, приветствует меня едва ли не как мессию и готова рисковать своими жизнями, защищая то, что, как подразумевается, я собираюсь совершить – знать бы только что! При этом, однако, собственная жена боится до ужаса того, что будет. А что будет?! Планета упорно пытается отторгнуть меня, как инородное тело, результатом чего уже стали смерти множества – я боялся считать, людей и скелле.

Да, я здесь чужой! Но в центре погибшей цивилизации древних был один элемент, для которого я подходил, как родной ключ к замку, – храм. Загадочное устройство настоящих инопланетян – не чета местным потомкам земных мигрантов, смысл существования которого и был напрямую связан с такими, как я, – элями. А если учесть, что аборигены, судя по всему, сами попали на эту планету благодаря вмешательству творцов храмов, я считал себя определенным образом вправе. Отстаньте от меня! Я не к вам! Меня пригласили – вот пропуск! Бум слышали?

Болтая ногами и слушая тихо шипящую в тумане обшивку, я думал о том, что не желаю воевать с орденом. Не хочу я, как герой голливудского боевика, бежать по рельсам предсказуемости, чтобы однажды тихо умереть от ножа убийцы – без всякой магии. Тем более что такой опыт уже был однажды, и только вмешательство будущей жены – сильной и умелой скелле, спасло меня тогда. Не желаю я сражаться с лейкоцитами Мау! Я хочу в храм! И я туда попаду. Но и причиной воспаления и смерти местного организма я тоже быть не желаю, хочу быть хитрым незаметным вирусом, обманувшим иммунитет. И война со скелле – худший выбор для этого.

Семья – путы еще более прочные, чем общество. Где-то бродит моя красавица, строя планы и интриги, улаживает старые договоренности и создает новые. Я – часть ее жизни, ее проектов и расчетов. Мелкий наследник древнего семейства растет, прикрытый от опасностей внешнего мира репутацией мамы и папы. Если бы не они – сын и жена, я бы исчез, растворился на просторах Мау, чтобы появиться там и тогда, где и когда я буду готов. Пусть бы Орден до поры считал, что беспокойный эль сгинул без следа. Но просто исчезнуть не получится. Скелле должны знать, что если они нарушат договор, то за ответом явится тот самый эль, который однажды уже предъявлял свой счет. Поэтому я должен определенно существовать, но так, чтобы никто не знал, где я и чем занят. Как ядерный подводный ракетоносец – загадочным левиафаном он скользит в глубинах мирового океана, его мало кто видел, но их вполне достаточно, чтобы сдерживать заинтересованные стороны от необдуманных поступков.

Я принял решение, сделал выбор. Моя цель – храм. Конечно, немного болит сердце от того, что я не со своей семьей, что оставил, уехал, но таков долг, который я навязал себе сам! Не думаю, что великие мореплаватели, отправляясь в далекие походы с туманным исходом, все сплошь были одинокими вдовцами без детей и обязательств. Просто в настоящих мужчинах живет эта могучая биологическая тяга к поиску, к познанию, которая является частью нашей природы, частью нашего устройства.

Крупный туман подобрался, посветлел и окончательно превратился в плотный моросящий дождь. Я забрался в салон и стал возиться с метателем, собирая тяжелую машинку и готовя подвес для нее в широком проеме. Откровенно, в такую погоду я бы предпочел летать с закрытой дверью, но кто знает, что ждет меня рядом с моим убежищем? Придется терпеть мокрое нутро машины и влажные вещи. Возня с неуклюжей лязгающей железкой, местами поблескивающей бронзой, отогнала мысли о планах на будущее. Как всегда, непосредственная опасность вытеснила из головы все мечты и задумки. После примерно получасового копошения все было готово, оставалось проверить работу залежавшегося без дела оружия и расчехлить подзорную трубу.

Я всмотрелся в мокрую серость неба и лужайки, окруженную мрачными стенами темного леса – буро-черного уже от природы, но еще более насупившегося под, кажется, вечным дождем. Лязгнул металл, тяжелый острый болт послушно выскочил из магазина, притянутый планетой, и скользнул, толкаемый возвращающимся досылателем, в подпружиненные лапки, удержавшие его в фокусе кристалла. Отчего-то чаще забилось сердце. Извечный момент истины для любого творца. Считаешь, проектируешь, строишь, но до последнего не уверен, что все будет работать как задумано. Практика – критерий истины! Задержав дыхание и никуда особенно не целясь, я плавно, но решительно вжал рычаг привода в приклад. Зажужжал разбуженный маховик с кристаллом, болт шевельнулся, удерживаемый лапками, и внезапно вырвался с резким, почти музыкальным звоном, чтобы полсекунды спустя, мелькнув светлым росчерком, безнадежно исчезнуть в дожде.

Удовлетворенно улыбнувшись, я ласково погладил орудие убийства по кожуху – работает, а значит, пора двигаться дальше.

Привязав метатель, чтобы его не болтало в полете, перебрался на пилотское место и внезапно подумал, таращась на ручейки воды на лобовом остеклении, что я буду делать, если, например, откажет привод самолета? Вокруг дикий лес. Съедобных деревьев, кроме местного аналога бамбука, я не знаю, да и топора, чтобы срубить, если понадобится, такого великана у меня нет. Ориентироваться в однородной серой хмари совершенно невозможно даже здесь, на открытой прогалине, не говоря уже о дремучей тьме под кронами. До ближайших человеческих поселений, по моим оценкам, километров сто. Но их еще найти надо! Вокруг царила мокрая тишина, ветер если и был, то очень слабый. Деревья стояли мертвыми неподвижными великанами, и только бесконечный мелкий дождь опускался с облаков медлительным потоком. Как же мне повезло в тот раз, когда я впервые попал на Мау! Попал там – в Облачном крае, где съедобных растений, кроме орешка, совсем нет, а живность, если и существует, то ползает по дну глубоких озер. Не наткнись я на людей, моя судьба была бы предрешена.

Передернуло, я стряхнул минутное наваждение и решительно потянул на себя рычаг, вводивший чебурашку вертикальной тяги в фокус настроенного Аной привода. Самолет шевельнулся, скрипнул, легко оторвался, и я облегченно выдохнул – вперед!

Пропустить скалы и обрывы, отделявшие Облачный край от обширной долины Дона, практически невозможно. Поэтому я не особенно волновался о выборе направления. Летим на восток, как увижу стену, пойду вдоль нее на юг – рано или поздно силуэт знакомого утеса сам выпрыгнет на меня. Так и оказалось, хотя из-за дождя и низкой облачности пришлось идти очень низко и, как следствие, очень медленно. Когда, казалось, не торопясь приближаться, знакомая скала затемнела сквозь мелкую морось, я уже начал немного переживать – не проскочил ли южнее.

Верхушка утеса лишь немного не дотягивала до облаков. Мокрые блестящие уступы срывались отвесными стенами в лесное море у подножия. Курились жидким голубоватым дымом остатки крыши моего убежища. Уютная расщелина, приютившая дом и мастерскую, словила, как дупло гнилого зуба ловит пломбу стоматолога, мощный магический заряд. Все, что еще недавно таилось там, дожидаясь хозяина, превратилось в изломанные обгоревшие останки, щедро заливаемые вездесущей влагой. Крыша, по совместительству служившая мне аэродромом, рухнула и сгорела, раздавленная взрывом. Небольшая площадка, где стоял мой первый самолет, уцелела, чего нельзя было сказать о последнем – несчастная птичка превратилась в суповой набор, разбросанный у подножия скальной стены.

Повиснув над лесом, я рассматривал бывший дом. Со стороны обрыва он производил сильное впечатление, напоминая темный восьмидесятиметровый форштевень гигантского корабля, медленно разрезавшего лесное море в туманных потоках мелкого дождя между ним и нависшим небом. Со стороны плато он, конечно, был намного ниже – вероятно, не более двадцати метров, но и этой высоты мокрой отвесной скалы было более чем достаточно, чтобы без альпинистского снаряжения или самолета никто не мог добраться до расщелины, обращенной на запад. Кто бы ни атаковал его, он сделал это именно оттуда, от края пропасти, наводя свой удар вслепую. Свою незрячесть неведомый противник компенсировал изрядной мощью. Хотя, почему неведомый? Кто еще, кроме скелле, мог такое сделать? И кто среди них, кроме части истинных сестер, хранил столь упорную и неукротимую злобу не только ко мне, но и ко всему, что как-то меня касалось?

Я осмотрелся через подзорную трубу – носителей искусства видно не было. Мне бы успокоиться и заняться осмотром разрушенного убежища, но, как всегда, перевесило любопытство. Порыться в останках гаснущего пожара всегда успеется! Интересно взглянуть на тех, кто это сделал. Каюсь, в очередной раз разум уступил гормонам – желание посмотреть на вандалов, осквернивших мое убежище, подпитывалось изрядной толикой раздражения и злости. Вполне разумное желание вести игру по собственным правилам съежилось и отступило, ошпаренное выплеском тестостерона. От момента, когда я заметил вспышку, прошло часа полтора земного времени. Уйти скелле могли только в сторону прохода, ведущего с плато вниз к небольшому городку Саэмдилу – местному центру торговли и, как водится, контрабанды ценным орешком, произраставшим исключительно по окраине плато. Судя по гаснущему пожару, идут они уже не меньше часа, для меня – пять минут лета.

Асавера ненавидела этот бесконечный дождь, этот забытый богами лесной угол, но еще больше она ненавидела того неизвестного ей эля, из-за которого вынуждена была покинуть уютный и обустроенный солнечный Арракис по приказу старшей сестры. Она никогда не отличалась особой сообразительностью или способностями к медицине, зато с детства демонстрировала изрядную мощь своего дара. Воспитателям стоило немалых трудов защитить от него не только интернат и других девочек, но и саму Асаверу. Все это предопределило ее судьбу – став скелле, она была направлена в особый закрытый пансион, где сестры готовили боевых магов. Уже начав учебу, с запозданием поняла, что если хочет остаться в долине, а не быть отосланной к черту на кулички надзирателем, то у нее остается только один путь – в монашки. Такой выбор поначалу пугал, и какое-то время она сомневалась и тянула, послушно кивая уговорам приставленной наставницы, однако, упорно отмалчиваясь, когда последняя пыталась добиться ее согласия. Девушка не была красавицей, росла замкнутой и нелюдимой, любила поесть, первая влюбленность окончилась предсказуемым разочарованием, и, в конце концов, она внешне спокойно сделала выбор, уже через год после поступления в пансион приняв обет. Новый круг общения не принял ее – монашки, вообще, отличались изрядной замкнутостью, но мощь дара помогла легко преодолеть путь, о котором иные мечтали всю жизнь.

– Пойдешь под началом Исиры, – хмуро велела Старшая долгие двадцать дней назад, сидя в залитом солнцем крохотном кабинете, где принимала только узкий круг доверенных сестер. – Что щеришься? Это приказ! Слушай ее, как меня. Больше ничего не скажу. Иди!

Исира! Асавера не любила ее, но понимала, что когда-нибудь занять ее место – ей самой не дано. Начальница над всеми боевыми скелле, принявшими обет, была однокурсницей Старшей по университету и окружала себя такими же университетскими зазнайками, какой была, по мнению Асаверы, и сама. Ладно бы еще они действительно оказались искусными врачевательницами, как многие более талантливые выпускницы, но нет, все их достоинства сводились к силе подвластного им искусства, которая, между прочим, была не больше, чем у Асаверы. Да какой там?! Пожалуй, она могла бы переплюнуть их всех!

Делать было нечего – приказ есть приказ. И вот уже который день она тратит свое время на бессмысленный поход. Ладно еще пока поднимались вверх по Дону на комфортабельной монастырской барже, останавливаясь время от времени в орденских гостиницах, но после Донудила пришлось вспомнить молодость и проделать огромный путь в горы, то трясясь в медлительной телеге, то двигаясь, вообще, пешком. Асавера довольно хмыкнула – за последние дни она, кажется, немного похудела, о чем давно и безуспешно мечтала. Впрочем, она бы предпочла остаться в Арракисе и воспользоваться услугами сестры, умевшей на время смирять аппетит, а не сбивать отвыкшие ноги о каменистую почву предгорий.

Последней в боевой тройке была любимая ученица Исиры – Ласна. И надо отдать ей должное – она была на своем месте. Тройки формировались по особой схеме, и одним из компонентов была скелле, главным талантом которой должна быть не сила, а умение управляться быстро и аккуратно с тонкими воздействиями – обычно именно она строила схему атаки под руководством старшей в тройке, а такие, как Асавера, наполняли ее мощью. Вела себя Ласна доброжелательно, и Асавера охотно принимала от нее помощь, когда на стоянках ноги гудели так, что было невозможно заснуть.

Исира молчала, как лох, и поведала цель этого похода, только когда они уже вышли из Саэмдила в сопровождении орденских служек – шести крепких молчаливых мужиков, услужливых, но старавшихся держаться подальше от скелле.

Маленький отряд остановился, переводя дух на неширокой площадке, нависшей каменистым выступом над окрестными холмами, на полпути к Облачному краю. Отсюда казалось, что облака опустились так низко, что еще немного, и сестры нырнут прямо в их бледное нутро.

– Про инцидент в Угле слышали? – спросила Исира подруг по боевой тройке и, дождавшись молчаливых кивков, продолжила. – По нашей информации, эль, который в этом замешан, окопался здесь, над обрывом.

– Как эль?! – немного, как показалось Асавере, испуганно воскликнула Ласна.

– Не переживай! Нет его там! – усмехаясь, ответила Исира. – У него тут что-то вроде базы, тайного убежища. Он там лепит свои артефакты. Надо спалить все вчистую, чтобы неповадно было! Ясно?

Асавера равнодушно пожала плечами – дел-то! Стоило ради этого тащиться в такую даль? Что, местные уже совсем ничего не могут?

Исира это заметила и, не отводя взгляда от Асаверы, продолжила: – Но, где он шляется точно, никто не знает! Поэтому мы и идем полной тройкой, что риск наткнуться на него есть, – она продолжала пристально смотреть на Асаверу, – запомните, если встретим его, то никакой прямой магии! Асавера!

– Чего Асавера? Нет так нет! Только как мы тогда его? – она мотнула головой. – Или его трогать нельзя?

– Можно! – твердо сказала старшая, отчего Ласна сжалась в комочек. – Можно, но по-особому. Объясни, – кивнула она своей любимице.

Ласна заученно затараторила, неподвижно уставившись в пол под ногами:

– Я буду творить сосульку. Только не обычную, а сразу много мелких. Это очень трудно, поэтому старшую я не услышу. Считалку она будет читать для тебя. Ты же зрячая! Как увидишь заготовку, закачивай сразу по счету Исиры. Больше ничего не требуется – направит сосульки она сама, – на секунду она замолчала, подняла глаза на подругу и неожиданно тихо добавила, – от тебя много потребуется!

– И запомните, девочки, никакого прямого воздействия, – вновь заговорила Исира, убедившись, что Ласна больше не скажет ни слова, – это эль! Для него наше искусство и есть источник. Это как пытаться убить быка, закармливая его сеном! Ясно?! Не дай вам боги потратить на него хоть грамм! Про Угол слышали? – Исира уставилась на Асаверу.

Про Угол они слышали. Все-таки не рядовые сестры, а элитное боевое подразделение. Заранее знать врага жизненно необходимо, так что они слышали, хотя сообщить о том, как он там оказался и почему на него напали местные, им не удосужились. Да и подробности стычки тоже поросли туманом. Известно только, что сообщили о ней уцелевшие сестры, в ней не участвовавшие, – видимо, потому и уцелевшие.

Все их предосторожности и несколько тренировок, которые они провели, пока брели по бесконечному лесу наверху, оказались излишни – эля в его убежище не было. Хорошенько прожарив прятавшуюся за скалой расщелину – от боевых скелле не спрячешься, они быстро собрались и, пока было светло, заторопились к разбитому на подходе лагерю, чтобы укрыться от бесконечной влаги, от которой не спасало даже искусство. Мелкие брызги воды опускались не только сверху, но и, казалось, плыли по воздуху, прилипая к ткани плащей и забираясь в рукава.

Лесной простор прятался под обрывом, и Асавере казалось, что они уныло бредут по самому краю мира – слева обыкновенный мокрый лес, а справа едва светящаяся серая пелена, укрывшая от взглядов людей долину Мау. Хотелось поскорее оказаться в лагере, поесть, отогреться, чтобы с утра начать долгожданный путь назад – к солнцу и синему небу.

Исира внезапно замерла, вглядываясь в эту хмарь, затем обернулась со странной испуганной улыбкой на лице:

– Он здесь.

Впрочем, Асавера уже и сама заметила крохотную коробочку с хвостом, блестящую мокрыми боками, которая быстро двигалась чуть повыше их уровня глаз. Она зачарованно замерла – казалось невероятным, что там, прямо посреди облаков, летит что-то, прячущее в себе живого человека. Коробочка вильнула, легко описала дугу и направилась прямо к обрыву, очевидно, обнаружив скелле. Как сквозь туман до Асаверы донеслись команды старшей, отогнавшей прочь сопровождение и теперь требующей чего-то от нее. Встряхнувшись, боевой маг взяла себя в руки, заняла позицию на правом фланге от Исиры, прямо напротив Ласны, и всмотрелась в узор, который уже творила последняя. Асавера была зрячая – очень полезное качество для боевой скелле. Искусство представало для нее сложным цветным узором, колышущимся в воздухе. Уши ловили скороговорку, читаемую старшей, чтобы синхронизировать их действия, и когда прозвучала знакомая строка, она щедро направила весь поток Источника, идущий через нее, на плетение. На летающую коробочку она не смотрела – было не до того. Перед ней, шипя морозом и укутываясь в плотные клубы пара, быстро росла целая стена из непривычно мелких острых сосулек. Концентрация падала – непрерывно удерживать поток такого размера было очень тяжело даже для Асаверы, и в тот момент, когда она уже готова была упасть в обморок от напряжения, старшая прочитала последний девиз, и воздух между скелле вздохнул, отпуская в полет настоящий шторм ледяных игл.

Три пятнышка, три еле заметные мерцающие козявки – скелле! Если бы не верная труба, я бы вряд ли заметил крохотный отряд, теряющийся на фоне высоченной стены леса, подступавшего почти к самому обрыву. Что я собирался сделать? Зачем я их искал? Ответом было чистое, почти детское любопытство. Знаете, вот угнали у вас машину, вернуть ее, конечно, важно, но еще живет какое-то странное чувство – хочется посмотреть на того, кто это сделал, увидеть его глаза. Вот и я поперся взглянуть на тех, кто разрушил мой дом.

Они были уже хорошо видны – три женские фигурки, застывшие вокруг туманного облачка. Между деревьев мелькали уходившие вглубь леса сопровождающие, и больше – никого. Импровизированные дворники с ручным приводом помогали плохо, и, слегка развернув самолет, я приближался по касательной, надеясь рассмотреть этих скелле с безопасного расстояния, когда облачко, клубившееся между ними, внезапно исчезло, и пару секунд спустя слитный тяжелый удар обрушился на машину. Я согнулся от невыносимой боли – что-то холодное со страшной силой ударило меня в грудину, прямо в солнечное сплетение. Несколько секунд ушло на то, чтобы оторвать голову от колен, еще не знаю сколько – на то, чтобы вздохнуть. Выпрямившись, я обнаружил, что самолет, набирая потихоньку скорость, собирается врезаться боком в надвигающуюся стену леса. В обшивке сквозили серым светом многочисленные рваные отверстия, что-то холодное опускалось под одеждой по животу и дальше к поясу, какие-то твердые чужеродные предметы сыпались со стуком на пол. Времени разбираться не было, я бросил ноги на педали, отметив гулко зашуршавшие при этом движении осколки, усеявшие пол летающей машины. Батюшки, да это же лед!

Машина не слушалась. Точнее, слушалась, но, несмотря на все мои усилия, упорно стремилась двигаться боком вправо – вероятно, одна из этих ледышек ударила по приводу, сбив его тонкую настройку, и хотя я по-прежнему мог управлять вертикальной тягой, мне было суждено садиться, двигаясь едва ли не хвостом вперед. Рядом промелькнули и скрылись из вида высокие деревья – я инстинктивно сжался, ожидая удара, но пронесло, деревья выскочили с другой стороны. Все так же боком, по пологой спирали, я опускался, устремляясь к обрыву. Можно было немного набрать высоты и перемахнуть его кромку, но осмысленно лететь было невозможно, а единственным местом для запланированного крушения, лишенным смертельно опасных деревьев, была неширокая безлесая полоса над самым краем. И, съежившись от неминуемого, я, вместо того чтобы подтянуть самолет повыше, позволил ему, пока он не набрал еще большую боковую скорость, коснуться каменистого грунта этой планеты.

Затрещало, я запоздало подумал о вероятности скатиться в пропасть вместе с машиной, что-то громко сломалось, и самолет, опрокинувшись на бок, застыл. Приехали. Дальше поезд не пойдет!

Выбираясь из кресла, застонал от сильной тупой боли. Остановился, задрал рубашку и с замершим на мгновение сердцем уставился на грудину – ее украшал знатный, начинающий наливаться тьмой синяк. Похоже, мои кости оказались крепче льда, прилетело мне, что называется, на излете, да и сосулька должна была пробить обшивку до того, как встретить на своем пути мое тело. Ну и славно! Значит, пришло время повоевать! Запоздало подумалось, идиот! Не хотел быть предсказуемым!

Времени на самобичевание не было, я торопливо отстегнул от подвеса метатель и осмотрелся – как выбираться-то? Дверной проем теперь был полом, позади, где торчала хвостовая балка, был виден кусочек пейзажа, но пролезть через такое отверстие я бы не смог. Дыр от обстрела на удивление немного, да и резать корпус мне ужасно не хотелось. Оставалось выбить многострадальное остекление, на которое я потратил столько времени. Впрочем, я не стал лупить по нему ногой и со всей возможной в текущей ситуации аккуратностью выдавил, упершись плечом, нижний просвет, бывший при жизни правым окном самолета.

Ужом выбрался наружу. Сыплющаяся сверху вода показалась целебным эликсиром, и пару секунд я потратил на то, чтобы, лежа на спине и открыв рот, пытаться напиться – не иначе как еще и головой стукнулся при падении. Что-то прошуршало в воздухе, я заметил несколько быстрых росчерков – сосульки скелле. Видимо, дистанция для них была предельная, или еще по какой причине, но ни одна их них не попала ни в меня, ни в самолет. Я сел с тяжелым метателем на бедрах, придавившим мое тело, и осмотрелся. До скелле было метров пятьдесят, шестьдесят – не так уж и далеко. Меня они сбили на гораздо большей дистанции – не иначе как сегодня везение было на их стороне. Если бы не повредили привод, я бы просто улетел – остро кольнула досада.

Женщины не двигались и, похоже, не собирались менять позицию. Одна из них, в центре, что-то читала, похожее на стихотворение, но я не мог разобрать слов. Было ясно, что они собираются так или иначе повторить попытку убить меня. Я же ничем им ответить не мог. Метатель – машинка могучая, но уверенно попасть в человека из нее на таком расстоянии невозможно. Мне надо было срочно сблизиться с этой тройкой боевых магов – в том, кто они такие, я не сомневался, хотя бы до тридцати метров. С такого расстояния обстрел мог быть достаточно опасен, чтобы, по крайней мере, спугнуть их, сорвать творимую атаку.

И я побежал. Побежал наискось, стараясь прижаться поближе к кромке леса. К тому же неподалеку виднелся большой ствол дерева, лежащий на земле. Движение острой болью отдавалось в груди, но я не обращал на это внимания. Краем глаза следя за магами, я видел шипевшее в воздухе между ними туманное облако и понимал, что несколько секунд спустя оттуда сорвутся десятки, если не сотни ледяных игл, и, скорее всего, если я не укроюсь, то мое инопланетное приключение закончится там, где и началось – в Облачном крае. Продолжая бежать и ожидая каждое мгновение смертельного шороха, я готовился упасть ничком, одновременно успевая глупо удивляться – как можно убивать меня?! Ведь я же такой важный – настоящий эль! Меня ждет храм! Я с Земли – вашей прародины!

Успел. Уже рухнув, задыхаясь, за могучим стволом, я отметил, как сильно и резко застучали по нему ледяные иглы, взрываясь смесью осколков и щепок. Испуганное недоумение быстро сменилось злостью. Я поднялся, понимая, что скелле нужно время, чтобы подготовить новый залп. Три женщины – одна высокая и крупная в центре, изящная девушка справа и коренастая толстушка слева, темнели мокрыми плащами на фоне клубящегося одеяла облаков. Уложив метатель на ствол, прицелился, отметив вернувшееся спокойствие и холодное равнодушие, в ту, которая читала скороговорку, и потянул рычаг, разгоняя привод. Последний послушно загудел, бешено вращая в своей середине кристалл гипса. И все. Болт, предварительно установленный в фокусе, даже не шевельнулся. Озадаченно рассматривая метатель, я замер, с запозданием сообразив, что мои противники не ждали, продолжая готовить очередной удар. Рывком сдернул себя под защиту могучего ствола, и спустя несколько мгновений очередной ливень рукотворного града взорвался вокруг, осыпав меня льдом и древесным мусором.

Ясно! Какой-то осколок или даже сосулька начисто разбили тонко настроенную систему линз, чего в горячке боя я и не заметил. Привод исправен, маховик с кристаллом работает, но нечему превратить тени Источника в банальный импульс, нечему толкнуть тяжелый болт навстречу короткому полету. Я услышал женский голос, как будто отдающий команду, выглянул – тройка магов сдвинулась к обрыву, и главная среди них вновь забубнила свою скороговорку. Еще негустой жидкий туман обозначил их задумку – маги подняли заготовку своей атаки высоко вверх, так, что невеликий ствол уже не мог бы укрыть меня. Я оглянулся – кромка леса все еще далеко – не добегу. Что делать?! Рвануть им навстречу? А если добегу, то что? Ждать, используют ли они магию против меня? Колотить их тяжелой железякой по головам в надежде, что у них нет другого простого и эффективного способа убить? Можно достать кристалл, но мне надо время, чтобы накачать себя энергией, и потом я буду должен бежать под смертельным градом, надеясь не расплескать до времени накопленное.

Рука метнулась в карман – кристаллов не было. Вывалились? Не важно! Облачко над скелле начинало густеть, хотя и не так быстро, как до этого, но времени все равно оставалось в обрез.

Какого хрена?! Кристалл есть! Вот он! Прямо в метателе, и его не надо неуклюже вращать в вытянутой руке – маховик крутит так, как никакой фокусник не сможет!

Черная дыра никуда не делась. Я уже давно привык ощущать легкий сквозняк от нее. Сдвинувшись, чтобы маховик метателя накрыл прятавшийся под горизонтом Источник, я потянул рычаг. Вот это да! Я как будто попал под лопасти мясорубки, мгновенно перегревшей меня так, словно я коснулся храма. Трясясь и лязгая зубами от воображаемого озноба пополам с жаром, сразу же потеряв все чувства, включая ощущение времени, я, как заторможенный неуклюжий зомби, неловко пристроился за оружием, наведя его на продолжающую читать скороговорку скелле. Чего-то они долго в этот раз? Может, им тяжело готовить высоко вздернутое в небо заклинание? Да какая разница?!

Я понимал, что небольшая ошибка, небрежная, неаккуратная фокусировка, и в полет отправится не только болт, но и весь метатель. Поэтому, несмотря на плывущую картинку, на нестерпимый жар, я сосредоточился на линии ствола, вдоль которой должен был разогнаться болт. Мне пришлось, стараясь сохранить прицел, присесть на корточках позади оружия так, чтобы моя голова оказалась на этой линии. По счастью, отсюда я отлично видел свою цель и смог, как Цезарь, совместить два принципиально разных действия: прицеливание и фокусировку. Мелькнуло опасение, что я не смогу разогнать снаряд – ведь в стволе он последовательно проходил через набор фокусов от разных линз, постепенно увеличивая скорость. Мне же предстояло отправить его в полет одним резким ударом. Попасть я и не надеялся – спугнуть бы, разрушить атаку врага.

Метатель все же вырвался из рук. Но, видимо, я зацепил лишь самый дальний край его кожуха, так как болт ушел в свой полет точно и резко. Чертыхнувшись и наслаждаясь вернувшейся прохладой, я всмотрелся в своих врагов. Они не успели, а я, как ни удивительно, не промахнулся. Десятисантиметровый заостренный с двух сторон кусок металла метнулся через разделявшее нас пространство видимым росчерком, оставившим в воздухе шлейф разбитых водяных капель, и ударил куда-то старшую из тройки – ту, что читала считалку. Она упала, сметенная, на спину, туман, висевший над скелле, рухнул следом ведерным потоком воды, раскидавшим оставшихся в стороны.

Задуманное Исирой заклинание оказалось очень тяжелым даже для Асаверы. Мощь Источника бесконечна, и он не знает усталости, но управляться с ним вовсе не так просто, как кажется многим. Особенно если требуется удержать действительно могучий поток. Когда по команде старшей они поменяли позицию, Асавера была настолько вымотана, что уже не обращала никакого внимания на их врага – главное, не расплескать щедро даруемую Источником энергию, аккуратно и точно наполнить ею новое плетение. Как назло, старшая велела Ласне задрать заготовку атаки как можно выше, и Асавера, едва не застонав от досады, вся сконцентрировалась на потоке. Она видела, как напитанные им узлы созданного Ласной рисунка стремительно холодели, вытягивая из окружающего воздуха влагу, как, шипя и потрескивая в облаках холода, росли прямо в воздухе удерживаемые Исирой ледяные иглы – маленькая ощетинившаяся остриями стена, как слегка подрагивали их острые жала, готовящиеся сорваться навстречу врагу. В следующее мгновение что-то еле слышно прошипело, оборвав себя глухим ударом – как будто кто-то из отряда сопровождения ударил палкой по мешку с сеном, и могучее заклинание, висевшее высоко над головами, внезапно рухнуло на них потоком ледяной воды и болезненными ударами потерявших опору сосулек. Растерянная Асавера обнаружила себя промокшей насквозь, нелепо раскинувшейся на грунте, утыканном острыми неровными камнями, под недалеким серым небом, насмешливо и щедро поливавшим мокрую скелле дождем. Минуту она ошалело таращилась туда, в серое ничто, щурясь от воды и не понимая, что произошло. Затем слух вернулся, а вместе с ним и бормотание Ласны поблизости. Асавера с нарастающим раздражением рывком села и обнаружила неподвижно лежащую неподалеку Исиру и, очевидно, творящую лечебную магию Ласну, склонившуюся над ней. Спина последней походила на мокрую тряпку, которую забыли отжать после того, как прополоскали в ведре с грязной водой. Исира же более всего напоминала груду брошенного кем-то тряпья, и, если бы не торчащие из-под него ноги в плотных светлых чулках и коротких походных сапожках, Асавера бы подумала, что Ласна сошла с ума и, зачем-то бросив заклинание, решила порыться в этой мокрой куче. Шок отпускал вымотанную скелле медленно, и, вероятно, поэтому она все еще сидела на земле, с изумлением рассматривая суету Ласны, когда справа отчетливо раздались приближающиеся шаги – эль! Как она могла забыть?!

Он подходил неторопливо. Рослый, абсолютно лысый мужчина со странными, непривычными чертами узкого, высокого лица. В отличие от скелле, он не выглядел пострадавшим от всей этой воды вокруг, хотя его халат, раскрашенный цветами рода Уров, явно требовал чистки. Правая рука эля была отставлена далеко в сторону и сжимала какой-то странный, очевидно, много весящий механизм – не иначе как один из запрещенных артефактов. Было видно, что он тяжел, но эль тем не менее упорно держал его на вытянутой руке, как будто тот был опасным ядовитым животным. Казалось, что эта его отставленная рука куда-то указывала, и Асавера невольно всмотрелась за край обрыва, но там ничего интересного не было – все та же осточертевшая хмарь. Вспыхнула злость – злость не столько на этого незнакомца, сколько на то, в каком виде он ее застал, а еще на то, что, по-видимому, именно он и был виновником ее положения, и Асавера, привычно сконцентрировавшись, собралась смахнуть раздражавшего ее мужчину прочь, когда тот внезапно замер и, пристально уставившись своими светло-желтыми глазами в глаза скелле, отрицательно покачал указательным пальцем свободной руки. Ей еще не доводилось испытывать таких ощущений – как будто наплыв неприятного волнения родился где-то в районе живота и быстро пробежал по телу, заставив напоследок шевельнуться волосы на голове. Асавере внезапно показалось, что этот эль – последнее, что она увидит в жизни, что вот прямо сейчас все закончится. Но секунды шли, эль стоял замерев, по-прежнему пристально глядя на скелле, и Асавера почувствовала, что напряжение уходит, что да, все закончилось, и больше не надо никого убивать, но жизнь тем не менее продолжается. Не видела она в странных больших глазах пришельца ненависти и смерти – лишь усталость и раздражение.

Слева пискнуло – Ласна, как и была до этого, стоя на коленях над Исирой, испуганно уставилась на эля. Ее глаза метнулись к Асавере, и та, сама не зная почему, успокаивающе покачала головой, после чего, наконец, медленно поднялась, ощущая, как отзывается болью помятое тело. Эль подошел ближе, очевидно, не сильно опасаясь своих бывших врагов, всмотрелся в неподвижно лежащую скелле:

– Жива?

– Ей нужен покой, – каким-то взволнованным голосом отозвалась Ласна.

– Что с ней?

– Пробито легкое, перелом лопатки, ребро пострадало. Кости я зафиксировала, кровотечение остановила, легкое поправила, дренаж установила, но ей нужна другая сестра, – Ласна говорила торопливо, как будто отчитывалась перед строгим учителем.

Эль выслушал ее, зачем-то потер грудь, морщась, и уставился в лес, где скрывался отряд сопровождения.

– Это кто?

– Слуги, – Асавера всмотрелась в темноту между стволов.

Трое мужчин стояли рядом с деревьями, ожидая команды, остальных видно не было.

Эль о чем-то задумался, уставившись на прислугу, и Асавера решилась:

– Вы позволите нам обсушиться? – было странно слышать собственные слова. Всю свою жизнь она ни о чем и никогда не просила мужчину.

– Да, конечно. Только осторожно, меня не зацепите, – эль ответил равнодушно и опять уставился в лес – похоже, прячущаяся там прислуга волновала его гораздо больше, чем скелле.

Он оторвался от созерцания темноты под деревьями, чтобы посмотреть, как они сушили свое платье, чем неожиданно сильно смутил Асаверу.

– Как тебя зовут? – желтые глаза вновь уставились на нее.

– Асавера.

Он перевел взгляд.

– Ласна, – пискнула последняя, немного помолчала и добавила: – это Исира. Она наша старшая.

– Ясно! Скажи мне, Асавера, – он сдвинулся на полшага в ее сторону, отчего волосы у нее на коже, казалось, зашевелились, – вам что, Козьего переулка мало было?

– Чего? – Асавера уставилась в ответ на эля.

– Это рядом с площадью старого храма, я знаю, – прозвучал голос Ласны.

Эль посмотрел на нее, вновь повернулся к Асавере:

– Вы когда сюда отправились?

Она ответила. Незнакомец нахмурился, что-то обдумывая, спросил:

– И вы не в курсе того, что там случилось, я правильно понимаю?

– А что там случилось? – влезла оправившаяся, похоже, от испуга Ласна.

– Так, маленький фейерверк, – устало и тихо ответил эль, опять уставился в лес, затем, видимо, приняв решение, повернулся, – мне понадобятся двое ваших слуг ненадолго. Можете им приказать?

Скелле молча уставились на незнакомца. Асавера почувствовала, что к ней возвращается былая уверенность, она вскинула голову, всмотрелась в узкое лицо эля, и та тут же испуганно спряталась.

– Конечно, – за нее ответила Ласна, растягивая слова так, как будто хотела спросить, что это значит, но эль просто кивнул и ничего не ответил, лишь устало опустил, видимо, ставший окончательно неподъемным артефакт, который так и держал все это время в отставленной руке. Слабый порыв ветра коснулся лица скелле, и Асавера с удивлением почувствовала, что бесконечный дождь закончился.

Выделенная мне парочка напрягала – матерого вида мужики с длинными тесаками на поясах и с цепкими быстрыми глазами. Они грузили гораздо больше, чем чуть было не убившие меня скелле. Может быть, потому, что я понимал – эти способны порубить меня на фарш гораздо быстрее, чем я воспользуюсь метателем, а точнее, единственным сохранившимся у меня кристаллом. Это были быстрые, сильные, видавшие виды бойцы – опасные и вооруженные. Скелле и не подумали разоружать их – искусство было быстрей и опасней любой стали. Другое дело я. Пришлось делать вид, что для меня их тесаки не больше, чем бесполезные железки дикарей против автомата Калашникова. И хорошо, что, кроме меня, никто не догадывался, какой это глупый блеф. Мужики справедливо рассудили, что тот, кто справился с тройкой боевых скелле, им не по зубам, я же старательно делал вид, что это и на самом деле так, хотя точно не собирался поворачиваться к ним затылком. Еще одним их качеством оказалась молчаливость, что меня полностью устраивало – они спокойно и не торопясь, со скрытым достоинством выполняли мои команды и не лезли с разговорами.

Ревизия пепелаца показала следующие повреждения: отломана хвостовая балка, и, хотя привод в ней уцелел, все тяги выдраны, что называется, с мясом; правая боковая лыжа оторвана и обнаружилась в десятке метров от самолета; ну и, как и предполагалось, ударом сосульки выбило из креплений чебурашку привода горизонтальной тяги. Восстановить, хотя бы частично, подвижность машине было для меня сродни возвращению свободы. Если бы самолет не удалось поднять в воздух, то пришлось бы отправиться в путь в компании людей, которые полчаса назад методично и расчетливо пытались меня убить. Единственной альтернативой был пеший двухдневный переход до известного мне хутора, где я, пользуясь своим статусом бывшего члена семьи Садуха, мог рассчитывать на помощь. Мне, так или иначе, предстояло прибегнуть к этому, но одно дело, когда ты возвращаешься в старый дом гордым и богатым летуном с аристократическими связями, и совсем другое – когда приползаешь туда побитым беглецом. Опыт подсказывал, что логика местных отличалась весьма упрощенной версией прагматичности, а потому – понты наше все! Без самолета туда лучше не соваться. Разве что сам Садух был бы на плато – он мог видеть то, что обычные люди считали далеким от каждодневной жизни. Я вздохнул – по моим данным, он давно и прочно осел в долине, разумно посвятив себя главному – контролю за водным путем. Когда еще до него дойдет весть о моем возвращении – в любом случае это была потеря времени, которую я себе позволить не мог. Ощущение того, что я не скоро увижу семью, крепло, и к нему еще предстояло привыкнуть.

Я выбрал единственный способ, позволявший поставить покалеченную машину на ровный киль, – отломать левую лыжу и подровнять обрубки сохранившихся стоек шасси справа и слева. В итоге самолет будет практически лежать на брюхе, упираясь в грунт растопыренными обрубками, как древнее земноводное – недоразвитыми лапками. Мои недобровольные помощники, выслушав меня, кивнули, слаженно, как синхронистки на олимпиаде, извлекли из своих сумок короткие острые топоры, от чего я невольно поежился, и ловко ампутировали уцелевшую конечность, заодно подравняв уцелевшие остатки парной.

Постоянное ощущение того, что я хожу по самому краю, изматывало, и я поспешил отпустить мужиков, едва они под моим руководством вернули вертикальное положение самолету. Хвост, обнаруженный поблизости, теперь торчал примотанный на крыше моего летающего сарайчика. Самое удивительное, что это чудо-сооружение было еще вполне способно летать – правда, с большими трудностями. Мне удалось восстановить настройки движителя, действительно пострадавшего от удара сосульки, и теперь пепелац не вертелся боком в воздухе. Вертикальный привод и раньше не пострадал, благополучно пережил падение, поэтому высоту я мог набирать без проблем. Теперь же мне удалось вернуть и горизонтальную тягу. Однако с обломанным хвостом самолет лишился главного – маневра. Предстояли перелет к моей скале и посадка на разбитую крышу на аппарате, который не мог поворачиваться, – та еще задачка. К счастью, сам привод, расположенный на окончании хвоста, не пострадал, и я рассчитывал, протянув пару тяг – банальных тонких бечевок, добиться управления рысканьем с их помощью, в точности как древний извозчик, попеременно натягивая то левую, то правую вожжу. Пришлось потратить довольно много усилий, чтобы хвост на крыше был закреплен достаточно жестко, тем более что к тому моменту я остался на подсыхающем обрыве совсем один.

Дождь закончился. Длинный день Мау все тянулся и тянулся. Скелле вместе со своим отрядом давно исчезли за далеким изгибом обрыва. Совершенно измотанный, я уселся на днище кабины, собираясь поесть, но обнаружил, что сил не осталось даже на это. Накатило. Я таращился на ставший привычным инопланетный пейзаж и чувствовал себя совершенно счастливым. Я вновь был сам по себе, снова моя жизнь зависела только от меня. Ушло куда-то на время липкое чувство долга и обязательств – не до них, когда банально борешься за выживание! И одновременно пришло ощущение свободы. Лететь на скалу или ночевать прямо здесь, на обрыве, – решал только я. Захочу, откинусь на спину и засну прямо здесь. Храм подождет – ему не привыкать. Семья далеко, и это не изменишь.

Пришлось сделать изрядное усилие, чтобы не поддаться наваждению. Разум не хотел успокаиваться, диктовал, нужно сменить место – неважно, добраться до обрыва или просто перелететь куда-нибудь. Тело требовало покоя и отдыха. Победил на этот раз первый, и я, вздохнув и отложив так и не начатый запоздалый обед, полез за рычаги. Подергал вожжи – пепелац, окончательно приобретший вид сарайчика на подпорках, чуть дернулся, скрипнул привязанный на крыше обломок хвоста. Похоже, работает.

От земли самолет оторвался легко и охотно – все же лыжи из неведомой мне плотной древесины весили изрядно. Вбок не тянуло – значит, удалось вернуть привод на место. Я завис метрах в десяти, уставившись на колышущуюся напротив стену деревьев. Выдавленный мной сегмент остекления зиял пугающей дырой прямо под ногами. Босые пальцы ног, торчащие из сандалий, щекотал легкий сквозняк, и высота казалась ощутимой физически. Я потянул за правую вожжу – самолет охотно качнулся и начал, ускоряясь, разворачиваться на месте, одновременно почему-то слегка сдвигаясь назад. Я торопливо, но по возможности аккуратно потянул за противоположную тягу. Вращение удалось остановить – видимо, чебурашка движителя в хвосте, на мое счастье, охотно занимала привычное нейтральное положение. Одновременно утих и дрейф на корму. Самолет, немного плывя, развернулся к северо-западу, лес и обрыв пропали из вида, распахнулось холмистое море у подножия, и я решил, что лучше экспериментировать с тягами, имея какую-то скорость, – так машина сама будет стремиться выровняться, и сдвинул рычаг горизонтальной тяги.

Полет, поначалу показавшийся несложным, вымотал до предела. Отсутствующая часть остекления вкупе с хвостом, привязанным к крыше, сделали аэродинамику нестабильной – стоило прибавить скорости, и машина начинала вилять и раскачиваться. Хорошо еще, что я быстро приноровился править вожжами, а те, несмотря на архаичное исполнение, не подвели, правда, и я старался использовать их как можно реже. В результате до скалы я добирался едва ли не столько же времени, сколько на это потребовалось бы пешком. Вид утеса вызвал сильное чувство дежавю – казалось, что я предвидел все это. Разум отказывался признавать, что уже был тут сегодня и вполне мог никуда и не летать, в результате оставшись с целым самолетом и сэкономленным морем времени, которое теперь болталось между этой скалой с уже утихшим пожаром и той, мимо которой я так опрометчиво пролетел несколько часов назад. Как бы то ни было, надо было садиться.

Все-таки это другая планета. Подсознательно я ожидал привычного запаха потухшего пожара, отдающего копченостью, который надолго пропитывает всех и все рядом с потушенным кострищем, и совсем не предполагал, что древесина из местной растительности, обгоревшая и затушенная дождем, будет пахнуть ароматическими палочками из азиатского массажного салона. Самолет устало замер, почти прижавшись к скальной стенке на чудом уцелевшем ровном участке. Рядом из обугленного провала топорщились мрачным хаосом разломанные и как будто изжеванные почерневшие доски перекрытий. Уцелевший кусочек лестницы, когда-то служивший подъемом на крышу, нырял прямо в эту неаппетитную черную мешанину. Я добрался, посадил самолет, но сил на что-либо еще уже не было. К тому же, хотя местные сутки и длиннее земных на целых четыре часа, но и им, похоже, приходил конец – смеркалось, и я понимал, что скоро и очень быстро стемнеет. Измотанное тело требовало одного – быстрого перекуса, еще более стремительных санитарных процедур и сна – прямо здесь, на привычном и родном полу летающего сарайчика. Вот только прикрою окно в носу уцелевшей пластиной прозрачного пластика, заткну дыру в хвосте – и все!

2

Снился храм. К счастью, снился в буквальном, традиционном смысле. Я отчетливо понимал, что эти обрывки невнятного общения, засевшие в мозгу, – клочки сна, не успевшие покинуть его, когда порыв ветра, прорвавшийся через многочисленные щели и дыры в обшивке, заставил проснуться, ласково погладив лысую голову. Некоторое время лежал, слушая шорохи и бессмысленно таращась на крашеный красным шарик с одной глубокой бороздкой по окружности, спокойно валявшийся на полу рядом с моей головой. Раздвигая мутные полотнища сна, в голову протиснулось осознание реальности – это же кристалл соли, переживший бой, крушение, полет на разбитой машине и дождавшийся хозяина, чтобы подарить мне возможность творить тепло – от простого разогрева завтрака до точечной сварки. Я рывком сел и схватил находку, как будто она могла сбежать. Возбуждение прошло, утащив упирающиеся остатки сна. Воспоминания о нем, о храме разом потеряли вкус и запах, выцвели и стали стремительно испаряться. Свежий ветерок с ароматом благовоний гулял по кабине, за окном виднелось светлеющее небо с далекими разрывами облаков на западе. Хотелось есть и пить, но вместо этого я тщательно осмотрелся и, к своему удивлению, без труда нашел еще два шарика – сода и гипс, белый и синий, две бороздки и волнистая насечка, возможности для меня творить импульс и потенциал. Настроение стремительно улучшалось – я жив, здоров, без труда могу изобразить мага, плюющегося огнем и молнией, швыряющего предметы и врагов, и я в месте, полном скрытых маленьких роялей, как игрок в разрушенной башне древнего волшебника. И не важно, что эти музыкальные инструменты я сам заботливо копил и собирал здесь – начинается новая игра, а у меня уже есть бонус для лихого старта. Сожаления о безрассудном преследовании, бое и пострадавшей корзинке воздухоплавателя не было – что было, то было!

Площадка встретила веселым теплым ветерком, светлым небом и ароматным хаосом разбитой в хлам мастерской. Я никогда не интересовался экономикой древнего Мау, но, так или иначе, товарно-денежные отношения, и их главное выражение – универсальный эквивалент, а попросту – деньги, присутствовал на планете в полной мере, и не хуже, чем на Земле, мог творить чудеса. Свои сбережения я не доверял местным банкам и благоразумно не хранил в доме, а скрытая расщелина, приспособленная мной под сейф, не должна была пострадать, так как находилась в стороне от главного удара. Так и оказалось, и десять минут спустя мое настроение еще более улучшилось – главный рояль покоился именно под тем камушком, который я для него и выбрал. Сумка, памятная по моим приключениям на востоке, ждала меня на месте, почти не похудев. Насколько я теперь ориентировался в местных ценах – сумма была более чем достаточна для найма морской яхты и заокеанского вояжа. Более того, я мог бы заказать постройку и собственного судна, однако на его содержание точно денег уже не хватило бы. Пришлось бы ставить его на прикол и гордо обитать там в одиночестве – без экипажа и капитана.

Покончив в отличном настроении с первоочередными делами, я занялся ревизией самолета, и вот здесь все оказалось не таким радужным: слава богу, движители, что основной, что вспомогательный, не пострадали; куцые лапки, оставшиеся от стоек шасси, были частью силового набора, и новые лыжи можно было без больших трудов присобачить прямо к ним; главной проблемой оказался хвост – мало того что был сломан верхний лонжерон, бывший основой балки, так еще и геометрия самолета не могла быть восстановлена без установки его на стапель. Если бы хвост выполнял только роль носителя аэродинамических поверхностей, больших проблем бы не было – ну, летал бы пепелац немного боком. Это не страшно, тем более что в реальности самолет и так почти никогда не летит без небольшого угла рысканья к ветру. Но в хвосте находился вспомогательный движитель, призванный управлять этим самым углом. И любое рассогласование с геометрией вызывало не только предсказуемый разворот машины, но и паразитные осевые движения, вроде того дрейфа, который так мешал мне вчера. Бог с ним с дрейфом, сама поломка лонжерона ставила меня в тупик. О том, чтобы строить новый корпус, и речи не могло быть. Значит, предстояло как-то выстаивать, по сути, новый хвост вокруг остатков силового набора. Материала для этого в глубинах пожарища должно было уцелеть немало, но обшивку восстановить вряд ли удастся. Где-то там, в мешанине горелых балок и ломаных досок, прячется канистра со смолой, но уцелела ли она – большой вопрос, как и материал, который я использовал вместо ткани. Насколько я помнил, у меня на скале оставался лишь небольшой рулон, рассчитанный на текущий ремонт – не более. Даже если я его найду и он не пострадал, то и без хвоста обшивка пестрела многочисленными дырами, жаждущими заплаток.

Запаса продуктов и воды – дней на пять, хотя, если тщательно кипятить, последней вокруг хоть залейся. И я решил начать с разбора, насколько это возможно, завалов. Если не повезет, то до хутора, где обреталась Урухеле, я, так или иначе, доберусь, но лучше в любом случае явиться туда на коне, а не под ним.

Садух спешил. Отряд скелле с сопровождением, отправившийся за чем-то на плато, конечно, не мог скрыться от его внимания. Доверенные наблюдатели аккуратно вели непрошеных гостей и, уверившись в том, что определили цель странной экспедиции, сразу же доложили старосте. Чутье последнего не позволило отсиживаться внизу, дожидаясь вестей, – он понимал, что надо быть ближе к событиям, тем более что, можно сказать, последние разворачивались в его вотчине, там, где он уже привык считать себя полноправным хозяином. И пусть многие в его окружении считали, что Илия – далекий странный пришелец мун, однажды мелькнувший рядом с судьбой старосты, не стоит внимания. Мелькнул и пропал. И даже если был чем-то полезен в прошлом, это минуло. Нечего лезть в дела скелле – целее будешь! Но Садух знал или даже чувствовал, что само его положение негласного барона Облачного края как-то связано с тем, что происходило вокруг Илии там, на далеком западе. Местная скелле, обычно везде сующая свой нос, старательно избегала старосты, многочисленные важные монаршие чиновники, с которыми приходилось иметь дело, нет-нет да и интересовались – что там в столицах, нет ли новостей? Каким-то загадочным образом Садух очутился чуть ли не под негласным протекторатом Уров, которых никогда не встречал. И решая очередную проблему с очередным представителем власти, староста частенько слышал что-то вроде: «Ну ладно! Обстановка в Арракисе сложная. Не стоит нам в это вмешиваться. Кому-то другому мы бы, конечно, отказали, но в вашем случае – так и быть». Можно было отнести их уступчивость к харизме и личным достоинствам самого старосты, но при чем тут тогда столица и, тем более, обстановка в ней, о которой Садух, честно говоря, мало что знал? Да и насчет себя старый контрабандист никогда не заблуждался – вся его харизма – это деньги, которые он аккуратно платил, не будет денег – испарится и она.

Нюх Садуха не подвел. В Саэмдиле его встретил вестовой:

– Скелле с отрядом вернулись. Старшая тяжело ранена, без сознания. Взяли подводы, утром спешно уходят вниз. Наблюдатели докладывают, что был большой взрыв на утесе, но подробностей не знают – побоялись приближаться.

В результате уже четвертый день Садух с охраной идут по почти забытым тропам туда, где в свое время так любил бывать староста – к утесу муна.

Удивительно, но стоит отличная погода – сухо, временами через разрывы облаков даже блеснет отблеск солнца, ровный теплый ветерок с запада сушит лес, и переход даже доставляет старосте удовольствие, напоминая о днях молодости. Охрана предпочитает держаться деревьев, и его это устраивает. Безлесный край обрыва пуст, и можно насладиться одиночеством, ставшим в последние годы почти недоступным удовольствием для негласного барона.

Вдали появилась человеческая фигура – один из охранников. Приблизившись, молодой парень с отличительным хвостом черных волос торопливо заговорил, указывая рукой за спину:

– Нашли кровь. Похоже, там ранили старшую. В стороне у обрыва какие-то обломки. На стволах следы боя, но что это было, определить не смогли.

Староста нахмурился – отсюда до утеса еще довольно далеко, кивнул:

– Веди.

Пять минут спустя начальник охраны, указывая то туда, то сюда рукой, объяснял мрачному Садуху свое виденье того, что произошло, а последний молча разглядывал знакомый обломок – лыжу от самолета Илии, еще одна виднелась ближе к лесу.

– Похоже, что скелле возвращались. Видимо, взрыв на утесе произошел раньше. Кто-то нагнал их и напал. Ранена была только одна. Почему нападавший не добил остальных – непонятно. Вон там, в стороне – щепки и еще обломки, эти вот доски гнутые. Как будто что-то чинили или строили. Наши говорят, что топоры неместные – слишком тонкая заточка и форма лезвий другая. Работали двое. Больше ничего не нашли.

Садух оторвался от созерцания потемневшей от времени доски со свежими сколами и не торопясь зашагал к обрыву. Вслед затараторил молодой, с немного обиженной интонацией:

– Мы смотрели. Нет там ничего. Никаких следов падений. В лесу есть помятости, как будто люди прятались – наверное, охрана скелле.

Староста остановился, не дойдя до края:

– Сынок, у скелле нет охраны – у них только прислуга.

– Ну, спать-то они ложатся, – тихо, как будто сам себе буркнул начальник охраны.

Садух задумчиво посмотрел на него – перестают люди бояться орден, и это зря:

– Ладно, бойцы. Двинули дальше.

– К утесу?

– К нему.

Скала не изменилась. Еще не так давно именно сюда Садух принес муну известие о беременности и скорых родах его скелле. С тех пор он тут не был, и не похоже, чтобы был кто-то еще. Беседка у подножия осталась нетронутой, как и маленький колокол внутри. Может, взрыв был не здесь? Может, зря шли? Староста отослал людей и уселся, разглядывая далекий лес под обрывом, не торопясь дергать язык колокола. Хотелось еще минуту неопределенности. Он боялся, что ему никто не ответит, боялся, что надо будет что-то решать, а он не знает что.

Почему-то скелле, если они здесь были, проигнорировали это крохотное строение. Может, посчитали бесполезным? Если бы они уничтожили колокол, да хотя бы сбросили его вниз – Садух не знал, как можно было бы дать знать о себе тому, кто, он надеялся на это, сидит наверху. А так, знакомая потемневшая от времени веревка и позеленевшее било отработали, как и было задумано, – гулкий удар еще долго висел в воздухе, быстро проглотив резкий недовольный звон разбуженной бронзы. Оставалось только ждать. И без уверенности, что кто-нибудь отзовется, ожидание обещало быть беспокойным.

Садух колебался. Уже прошло довольно много времени, а утес так и не отреагировал, никто не спешил на встречу. Можно было бы дернуть за било еще разок, но что-то останавливало бывшего старосту, ему казалось, что так будет неправильно. Время шло, он уже был на грани того, чтобы вернуть людей – надо было командовать возвращение. Бывший староста обдумывал возможность заглянуть на хутор, где обреталась Урухеле, – хотя, было странно, что ему не доложили о появлении там Илии, когда, к его облегчению и радости, знакомый самолет вынырнул из-за скалы. Он описал обычную короткую дугу, очевидно, высматривая гостя, и направился к насиженной площадке рядом с беседкой.

Садух поймал себя на том, что уже стоит неподалеку, улыбающийся и довольный, как если бы удалось выиграть в безнадежной партии. Самолет Илии изменился. Вместо болтавшихся раньше по бокам ног, скрепленных тяжелыми плоскими балками, мун называл их загадочным словом «лыжи», остались лишь четыре короткие лапки, связанные практически под брюхом летающего сарайчика широким прямоугольником из брусьев с диагональными перемычками. От этого, как ни странно, самолет стал выглядеть более стремительным, поджарым, что ли, как если бы присел, подтянув лапы к брюху и готовясь к прыжку. Вместо привычного хвоста тянулась сложная мешанина перекрещивающихся брусков и тяг, как будто машина решила избавиться от кожи и оголила тонкое плетение костей и жил, до того прятавшееся от стороннего взгляда. Мелькало за окнами улыбающееся лицо, но разглядеть подробности было невозможно, пока самолет как-то непривычно аккуратно и даже бережно не опустился практически на самое брюхо, сразу же оказавшись ниже не такого уж и рослого гостя. Стало заметно, что машина пережила многое – обшивку пятнали многочисленные свежие и уже состарившиеся пятна заплаток, когда-то серебристый цвет смолы, которой изначально она была пропитана, потемнел, а сами заплатки, похоже, никто и не озаботился подбирать в цвет основного корпуса. Садух уже приготовился поинтересоваться откровенно поношенным, но при этом как будто заматеревшим, ветеранским обликом самолета, когда замер с открытым ртом, так и не высказав повисшие на языке слова – из открытого бокового проема выбрался, сутулясь и пригибаясь, Илия. Его, конечно, нельзя было ни с кем спутать, и не было сомнения, что это он, но одновременно любой, кто видел веселого волосатого муна, сказал бы – нет, братцы, это другой человек!

Илия был не просто лыс – он был без волос. На голой, потемневшей от загара голове, от того еще контрастней, выделялись уцелевшие или, может быть, заново отросшие ресницы и редкий выгоревший пушок на том месте, где должны были быть брови. Сверкнула белозубая улыбка:

– Видел бы ты свою рожу, Садух!

Илия, в парадном халате с драным рукавом, разукрашенном цветами Ур, но при этом перепачканном сажей так, что эти самые цвета едва были видны, шагнул навстречу. Садух вместо приветствия, сам того не ожидая, как-то сдавленно крякнул и обнял бывшего члена семьи. Отстранился, рассматривая изменившегося приятеля, и, наконец, выдавил:

– Да-а, вижу, нагулялся вдоволь! Проведать или насовсем?

Илия вздохнул, усмехнулся:

– Садух, ты сам все знаешь. Побуду немного – надо подготовиться, и улечу.

– Расскажешь?

Илия заулыбался:

– Ну, что ты, как не родной? Забирайся в самолет! Надеюсь, твои орлы не заскучают до завтра?

Садух спохватился:

– Погоди, отошлю их на хутор, – бросил быстрый взгляд на муна, – ты же подбросишь меня?

– Ну, зависит от того, сколько выпьем, – Илия, на которого орешек не действовал, смеялся, – кстати, у тебя есть с собой? А то у меня чистого-то и нет.

Садух, отвлекшийся, чтобы подать знак охране, обернулся:

– Нахватался дурных привычек на этом западе! Не волнуйся, найду я тебе нормального.

На что, на что, а на появление бывшего старосты я не рассчитывал. Видно, действительно плохо оценивал Садуха. Он держал Облачный край под постоянным контролем и такое событие, как визит отряда скелле, конечно, не мог пропустить. С другой стороны, у Облачного барона, как я его про себя прозвал, могли быть, да наверняка и были, другие важные и неотложные дела. Мог бы отправить доверенного человека, но нет, явился лично. Я немного, честно говоря, растерялся. Это там, на западе, я эль, пугающе неизвестным образом угрожающий устоявшимся порядкам. Там меня боятся, остерегаются, ненавидят, любят и почитают. Там меня принимает лично Его Величество, со мной договаривается Орден, разговаривает Храм. А здесь? Я – бывший контрабандист, официально изгнанный из семьи. Здесь мои инопланетные заморочки никого особенно не волнуют. С Садухом, конечно, меня много чего связывает, но и друзьями мы никогда не были – он бывший староста нескольких хуторов, превратившийся в почти самовластного хозяина этих земель на краю мира, я – бывший мун, принятый в его семью по сугубо практическим соображениям, позже по таким же соображениям из нее изгнанный. Наши отношения всегда основывались на взаимной выгоде, меркантильном интересе, но вот надо же я был рад ему, как старому другу. И что самое интересное, он был единственным человеком на планете, кроме моей скелле, которому я доверял. Вероятно, потому, что прекрасно понимал его. Но вот то, что он явится лично, не предвидел.

Основные завалы на утесе к появлению Садуха я уже разобрал. Обгоревшая древесина, благоухая сандалом и можжевельником, высилась парой массивных стопок. То, что невозможно было использовать, безжалостно отправилось под обрыв, вместе с огромным количеством горелого мусора, прижизненное назначение которого зачастую установить уже было никак нельзя. Пользуясь уцелевшим кристаллом соды, я расхаживал по тому, что было когда-то полом мастерской, изображая памятных мне земных дворников, вооруженных агрегатами для сдувания павшей листвы. С той только разницей, что магия легко сдувала и вполне себе массивные бревна. На освободившуюся площадку, разлинованную уцелевшими лагами, я набросал кровельных досок, почему-то переживших атаку лучше полов, и водрузил палатку, когда-то принесенную мной и Аной с Земли.

Садух повертелся, хмыкая и ворча, среди горелых остатков былой роскоши, проигнорировал палатку, хотя с любопытством ощупал ее ткань, и уселся на ступеньках уцелевшей лестницы, прятавшихся в тени небольшого кусочка крыши, пережившего нападение.

– Добрый ты человек, Илия. – глубокомысленно заявил он, возясь с пастилой. – Я бы за такое убил не задумываясь.

– Да ладно, Садух! А то я тебя не знаю! Ты два дня будешь ходить и думать.

– Потом все равно убью! – староста был непреклонен.

– Кого? Скелле?

Садух надулся, запыхтел, как чайник:

– Ну, допустим, скелле – это другое. Но кто-то все равно должен ответить, – не сдавался барон.

– Вот чего ты дуешься, Садух? Они ведь меня не хотели трогать. А ты сразу – смертная казнь!

– Как это, не хотели? Ты же сам сказал, что они первые напали?! Вон, самолет как обкорнали!

Я вздохнул. Тяжело признаваться, что в произошедшем есть твоя вина:

– Если бы я не стал их преследовать – ничего бы и не было. Ушли бы они вниз. Там узнали бы, что у нас перемирие. Самолет был бы цел.

– А дом?!

– Честно, Садух? Я ведь летел, чтобы деньги забрать. Какой это дом, если в нем никто не живет?

– Зря ты так, Илия. Дом там, куда ты кусочек своей души вложил. А я видел, что для тебя эта скала значила.

– Ладно. Проехали.

Староста, расправившись с первой порцией напитка, протянул мне ароматную кружку, взглянул остро:

– Деньги-то уцелели?

Я усмехнулся, кивнул:

– Все нормально. Что надо – все в целости.

Не хотелось рассказывать о далекой Земле, о том, что бывает так, что дом не самое главное и не самое важное в жизни. И уж точно я не хотел делиться тем, что всецело захватило меня. Тем более что мои планы шли наперекор воле монарха, Ордена, да и собственной семьи. Вот и получилось, что мой рассказ, честно говоря, вышел не вполне искренним.

Вечерело, общение перешло от прошлого к будущему – моему будущему.

– Значит, ты собираешься в Саутрим?

– Собираюсь. И надеюсь, ты мне поможешь.

Садух вздохнул:

– Чего тебе помогать? Еды сам купишь. Или чего для самолета надо?

– Да я не об этом. Понимаешь, у нас с Орденом вроде перемирия, – Садух, уже изрядно набравшийся орешка, выразительно хмыкнул, – но все равно, чем меньше они про меня будут знать, тем лучше. С другой стороны, у меня теперь вроде семья, ребенок, супруга нервная – чуть что сожжет все на хрен, а оно надо? Короче, я хочу, чтобы все знали, что я жив и здоров, но, чтобы никто, кроме Уров, не знал, где я. Да и им, а точнее супруге, по большому счету многого знать не надо. Главное, что здоров, путешествую, скоро буду.

– Туфта. Супруга твоя, насколько я знаю, не дура.

– Садух! Мне не надо, чтобы они верили – надо, чтобы понимали, что это моя туфта, что это я так неуклюже вру – сам живой и довольный жизнью. Главное, чтобы знали – я вернусь.

Садух задумался. Молча отхлебнул, поддержать меня не просил – да в меня уже и не лезло, поерзал на ступеньках, откинулся на спину и заговорил, уставившись куда-то в темнеющее небо:

– То есть ты хочешь, чтобы я им от тебя письмо передал?

– Не передал, а передавал – время от времени.

– Я так понимаю, ты их заранее напишешь?

– Ага. На разной бумаге, разными перьями. И главное, я на них метку магическую повешу – такую, что, кроме меня, хрен кто сделает.

Садух вновь принял вертикальное положение, хотя и чувствовалось, что ненадолго:

– Подставишь ты меня. Твоя скелле явится, а она явится, и спросит – тут мне и кирдык! Я, знаешь ли, не люблю, когда меня скелле о чем-то спрашивают. Я их вообще… – Садух замолчал.

– Садух, дорогой, ты же не простой человек – знаешь, как такие дела делаются. Концы на себя точно не наведешь – я уверен. Ну, будут время от времени какие-то случайные люди доставлять сообщения, скажем, в резиденцию Уров в Арракисе. Что с них взять? Они сами не знают, откуда письмо. Им заплатили – они привезли. А я тебя с Самом познакомлю, – выдвинул я на ходу придуманный аргумент.

– Чего? С главным Уром? Оно мне надо?

– Подумай. У монарха ведь монополия только на Мау – за океаном ее нет.

– За океаном голодранцы живут. Они бы и хотели, да все равно нормально заплатить не смогут, – голос Садуха показался на редкость трезвым.

– Я бы не сказал. В Угле очень даже платежеспособная публика. Моя пастила для них была как подарок с небес!

– Угол не весь архипелаг, – Садух помолчал, задумчиво протянул, – хотя попробовать можно, – и вновь затих.

– Чего молчишь? – спросил я нахохлившегося старосту.

– Сам подумай. Ты улетишь, а вернешься ли – неизвестно. Такое уже бывало, если помнишь. Я подпишусь, свое дело сделаю, а твои обещания – когда еще сбудутся, – тон его был до невозможности деловой.

Я рассмеялся:

– Барон, давай я тебе письмо напишу для Сама – прямо сейчас. Уж поверь, он тебя примет!

– Как примет, так и пошлет! – уже веселей отреагировал мой собеседник.

– Садух, Сам человек практичный и опытный – если такая афера и возможна, то только с его помощью. Попытка не пытка. Возьмешься?

– Пиши, давай! Чего только не сделаешь ради старой дружбы!

3

Далеко внизу, затаившись среди высоченных деревьев, остался хутор Урухеле. Над головой висел привычный для этих мест слой облачности. Мохнатые темные макушки леса, казалось, почти утыкаются в него, но я знал – еще немного, и деревья отпустят меня и мой самолет, а облака так и останутся висеть светло-серым ковром над головой – испытывать их по высоте я не собирался. Вместе с хутором исчезали последние следы груза, еще недавно тяготившего мою совесть. Дороги назад не было, все, что можно сделать, я сделал, машина готова, продукты и деньги погружены, тылы, я надеялся, зачищены. Впереди путь, который должен привести меня к храму, точнее, к его далекой копии на другой стороне планеты. Я не мог сказать, что сделал выбор, на самом деле, за меня его сделала моя природа – природа инженера. Не знаю, что хочет храм, не знаю, что там произойдет, чего боятся скелле, но определенно знаю, что просто не могу пройти мимо! Душу наполняло блаженное ощущение свободы – даже выбор пути делали не обстоятельства или обязанности, а я сам. Подо мной лежала уже не совсем чужая планета, а впереди ждал артефакт настоящих инопланетян – не просто инопланетного разума, а могущественной цивилизации, способной перебрасывать целые народы между далекими мирами. Более того, он готов был давать ответы на бесчисленные вопросы, терзавшие меня после нашей короткой встречи. И наконец, где-то в глубинах местного океана скрывалось нечто, не менее могущественное, но притом молчаливое, и я надеялся, что храм хотя бы знает, что это.

Надо сказать, что кустарный ремонт, которому подвергся мой самолет, неожиданно весьма положительно сказался на его летных качествах. Могучие лапы с лыжами, служившие ему надежной опорой при посадках, были вынужденно ампутированы, и теперь машина, оставшаяся с куцыми обрубками, внезапно обрела легкость, увеличенную скороподъемность, улучшила маневренность и общую скорость. Лишний вес и изрядное сопротивление – вот плата за избыточную прочность. Правда, все имеет свою цену, и теперь мне предстояло относиться к посадке, как к ювелирному маневру, и тщательно выбирать места для будущих стоянок.

Привычно загудела обшивка под потоком воздуха, засуетился в районе шеи легкий сквознячок – кроме всего прочего, пришлось удалить разбитую в боях примитивную климатическую систему и заклеить незапланированные отверстия смолой. Но, несмотря на все усилия, салон на ходу сквозил из всех щелей, и это вернуло мне живое ощущение полета, как во времена первого самолета, когда никакой закрытой кабины не было и в помине. Это было не страшно – на этот раз перебираться через горы я не собирался. По уже однажды проторенной дороге я решил обойти могучий хребет с юга, обогнув над морем его, обрывающиеся темными утесами в соленые волны скалы. Дорога долгая, но уже пройденная однажды, а потому намного более безопасная.

Пустое кресло справа вовсе не напоминало мне об оставленной супруге, а дарило удобное место для воды, провизии и кучи разнообразных мелочей, вроде трубы или рюкзака, позволявшее не протискиваться по любому поводу назад. Никакой навигацией я пользоваться не собирался, так как сама география не дала бы сбиться с маршрута – слева непроходимые горы, справа утесы и обрывы рифта Облачного края. Я могу держаться любого из этих ориентиров и рано или поздно выйду к океану. Прошлый раз, когда я возвращался этим путем из путешествия на восток, он занял у меня три дня с многочисленными остановками. Учитывая, что местные сутки были около двадцати восьми земных часов продолжительностью, а средняя скорость самолета вряд ли превышала сто километров в час, можно было управиться и за меньшее время, если не искать посадки всякий раз, как пришло время оправиться или перекусить. И опыт нашего перелета через океан давал мне такую надежду. Правда, тот же опыт настойчиво отговаривал от попытки своего повторения, тем более что там, на мелководье утонувшего западного континента, кто-то должен будет охранять мое тело, пока я буду общаться с храмом. Да и сама процедура визита в затонувший артефакт с самолета пугала, если была, вообще, возможна. Я не исключал того, что придется погружаться под воду, чтобы установился контакт, – это еще предстояло выяснить.

Так или иначе, но без помощи со стороны мое предприятие опасно и бессмысленно. Именно поэтому я и лечу в Саутрим. Местные скелле гораздо более ортодоксальные, по сравнению с орденом на западе, открыто объявили, что останутся верны древнему слову и поддержат эля на его пути – то есть меня. Что стояло за этими заявлениями, к тому же дошедшими невнятными слухами, тоже еще предстояло выяснить.

Просвет между лесом и облаками впереди перегородили темные столбы серого тумана – дождь. Как же он мне надоел! Я начал забирать правее к открытому простору долины, обходя непогоду и понимая, что, как обычно, этой планете плевать на мои планы и расчеты.

Прошли два дня. Уже отступили за спину отроги Великих гор, уже давно самолет болтал морской ветер. Побережье постепенно понижалось – где-то впереди таился знакомый город Саутрим, под брюхом бесконечной чередой проносились барашки волн. Океан на юге, несмотря на солнечную погоду, штормил. Накопилась усталость, не терпелось поскорее добраться до цели, и одновременно я чувствовал себя отдохнувшим – отдохнувшим от навязанных извне или выдуманных самим собой обязательств – неважно. Просто дорога не оставляет тебе большого выбора – ее надо пройти, и все. И человек, постоянно решающий, что делать, наконец, расслабляется – выбор уже сделан.

Мелькали суда. Почему-то большая их часть шла на запад, но довелось обогнать и пару тяжелых торговцев, очевидно, ползущих в порт столицы востока. Про себя я решил действовать осторожно. Никаких посадок посреди толп любопытных горожан – использую уже знакомый мне район древнего города, вернее, его останков. Прогуляюсь ножками до известной мне обители, послушаю, что говорят люди на улицах. Да и сумку с деньгами следовало припрятать – меня беспокоило давно забытое с Земли чувство, когда довелось первый раз в жизни оставить мой первый автомобиль на улице. Трудно было просто уйти по делам, не обернувшись. Так и здесь – я снова был один, и предстояло оставить самолет на какой-нибудь заброшенной крыше. А, если уж так, то чемодан с деньгами, правами и документами я в нем точно не брошу. Я ухмыльнулся. Жизнь на Земле отсюда выглядела полузабытым цветным сном, ее страхи и волнения ощущались несерьезными, как детские переживания на фоне взрослых забот. Это, конечно, было не так, но и артефактов инопланетян там тоже не было, как и личного самолета, работающего на преобразовании энергии материи, ускользнувшей от лап черной дыры.

Заметив знакомые места, я заблаговременно сместился в сторону от моря – так самолет было гораздо труднее обнаружить, а над древним городом заметить место его посадки мог разве что случайный турист. Надеюсь, что таких в Саутриме по-прежнему не водится.

Мелькнул знакомый ручей. Я, поначалу решивший положиться на скелле, все-таки не выдержал и, заложив широкую дугу над прибрежными зарослями, напоминающими сверху серебристый укроп, вернулся к лесу из гигантских брокколи, рассеченному извилистой трещиной, мерцающей бегущей водой. Торчавшие из-под земли каменными спинами равнодушных великанов округлые скалы предсказуемо оставались на месте, и, когда я с осторожностью посадил свою коротконогую птичку на знакомый валун, гранитная площадка встретила меня сохранившимися колышками, забитыми когда-то мною в расщелины для привязывания самолета.

Мое тайное убежище. Неприметное, в отличие от громады утеса в Облачном крае, и спокойное. Я сбросил сандалии и зашлепал босыми ногами по теплому камню, перескочил на соседний валун, разбрызгал прохладную воду маленькой речки и устремился к небольшому нагромождению камней, прятавшемуся под навесом широких деревьев с почти непроницаемой кроной – старому тайнику.

Внутри все осталось нетронутым – вещи, оставленные мной перед возвращением, ничуть не изменились. Как были ненужными, так ими и остались. Вот только компанию им на этот раз должна была составить весомая сумка с деньгами, которую вряд ли можно было назвать бесполезной, но и таскать с собой такой груз я посчитал небезопасным. Часть денег я, можно сказать, конвертировал, и к сумке добавилась еще одна, наполненная отборной пастилой из чистого орешка, купленной у Садуха. Надо сказать, что последний этой маленькой привычной контрабанде обрадовался гораздо больше, чем моим обещаниям перспектив покорения далекого архипелага за океаном. Садух – товарищ весьма практичный, и полученная немедленная прибыль, а платил я ему, естественно, с изрядной наценкой, стала гораздо более весомым аргументом к выполнению неохотно взятых им обязательств, чем соблазнение переговорами с неясным исходом. Для меня же эта пастила служила своеобразной страховкой на случай, если моих финансов не хватит на задуманное. Продать ее я всегда успею – тем более что у меня здесь есть партнер, который мне кое-что, как я считал, должен.

Как-то все получилось обыденно и просто – бросил на каменный уступ в расщелине кожаный баул с целым состоянием, зачем-то набросил сверху старую тряпку и выбрался наружу. Все! Можно лететь дальше. Однако магия места меня сразу не отпустила, и я позволил себе не торопясь перекусить бутербродом из подсохших лепешек и вяленого мяса, сидя на теплом камне в тени ничуть не изменившегося старого знакомого – огромного не дерева, накрывшего своим зонтиком, сросшимся с такими же соседями, изгиб речушки и прибрежные камни. Грелись на солнце скалы, прозрачная вода бежала мимо их мокрых оснований к морю, молчал за спиной сумрак таинственного леса, а я жевал надоевшую за время полета еду, запивая ее раствором пастилы из набранной прямо под ногами воды, и думал, что, возможно, это последние мгновения спокойствия и безопасности.

К Саутриму подошел с опаской, со стороны останков древнего города. При ярком свете тропического солнца я обнаружил, что они, на самом деле, протянулись гораздо дальше, чем представлялось в прошлый раз – просто проходы между блоками древних по окраинам густо заросли лесом, скрывавшим масштабы. Я помнил, сколько времени и усилий пришлось потратить раньше, чтобы найти дорогу от выбранной для посадки крыши до прохода между блоками. У меня не было ни малейшего желания в одиночку повторять опыт блуждания по неизведанным тоннелям и ходам древнего города, поэтому, не блистая оригинальностью, я нашел место, где останавливался в последний раз, и бережно посадил самолет на внешне не изменившуюся крышу.

Разгар дня в тропиках. Я выскочил из мгновенно нагревшейся кабины на сухой пыльный бетон. Это принесло мало облегчения – жгучее солнце тут же вцепилось в мою лысину, как раздраженная псина в штанину незнакомца. Надо было срочно перебазироваться под защиту перекрытий, и следующие полчаса я потратил на спешную переноску моих пожитков на этаж ниже. Когда в знакомом углу выросла немаленькая куча из ящиков и мешков – бедный самолет вынужден был все это таскать, я уже взмок и выдохся. Спрятаться от палящего солнца под капюшоном оказалось невозможным, ведь для этого пришлось бы нацепить парадный халат. Да и сам капюшон не годился для условий юга – я с тоской вспомнил подобие сомбреро, которое таскал здесь раньше. Где оно теперь? Осталось за океаном? Или было выкинуто за ненужностью и ветхостью? Как бы там ни было, первая цель определилась – мне нужна шляпа! Я усмехнулся – первоначальные планы такого не предусматривали. Реализация задуманного, как обычно, пошла по непредусмотренному сценарию. Мелочь, конечно, но и знак тоже. Планировщик, блин!

Я аккуратно отобрал то, что могло понадобиться в первой вылазке: труба, планшет, бутылка с водой, немного денег и пастилы, кристаллы, трость для них же, еще несчетное количество мелочей. Как результат – рюкзак за спиной ощутимым грузом прочно прилип к взмокшей спине.

Со всеми предосторожностями нырнул в знакомый проход и немного спустя выдохнул с облегчением – намеренно или нет, но в толще блоков древнего города отличная вентиляция дарила прохладу и свежий воздух – по крайней мере, в главных тоннелях. Дорогу я отлично помнил, путь вниз не составлял больших трудов, был пустынен, и я расслабился – казалось, что в сердце уснувшего города уже ничего никогда не изменится. Эта предсказуемость, скорее всего кажущаяся, дарила ощущение безопасности.

Широкая щель между блоками ослепила солнцем и захрустела бетонным крошевом под сандалиями. Немного изгибающаяся дорога вывела на знакомый перекресток, потом еще один. Справа оставался проход, который мы никогда не использовали, так как он выходил к береговому лесу немного дальше от нового города, но в этот раз я соблазнился удачно накрывшей его тенью и, обогнув кучу мусора, нырнул в расщелину, чтобы через несколько шагов вздрогнуть от неожиданности и замереть, когда мне навстречу из небольшой дыры сбоку выскочил невысокий темнокожий парнишка. Тот испугался не меньше меня, очевидно, не ожидая встречи, замер и оглянулся назад. Уже придя в себя после неожиданности, я кивнул ему и двинулся было дальше, когда послышался шум, и вслед за незнакомцем из той же дыры выскочила компания трех парней постарше. Они выбирались по одному, озирались и замирали, уставившись мне во след. Никакого желания общаться не было, и я зашагал дальше, изредка оглядываясь. В спине свербело от взглядов, уши ловили негромкие голоса, раздался шум, как если бы из неприметной дыры вылез еще кто-то, и меня окликнул резкий голос:

– Эй! Лысый!

Не обернуться было нельзя – других лысых тут точно не было. Боже! Да тут целая демонстрация – пятеро, среди которых выделялся появившийся последним парень постарше, лет тридцати, если мерить возраст земными годами. Я остановился, вглядываясь. Ну, скажите на милость, что могли делать столько молодых мужчин – пусть один из них и выглядит слишком молодо, в этих пустынных развалинах? Вряд ли просто гуляли – не тот возраст, не подростки. Такие гуляют всегда с целью – конкретной или общей, как разведка, например.

Прямо хрестоматийный сюжет! Не хватало только просьбы закурить. Так как табака на Мау не знали, да и, вообще, не изобрели обычая вдыхать дым, знакомого по земной жизни и кино вопроса не последовало, но сути это не изменило.

– Заблудился, что ли? – миролюбиво спросил старший и кивнул своим приятелям, после чего те не спеша двинулись в мою сторону. Впрочем, красивого выхода не получилось – виной тому были кучи обломков, жавшиеся к стенам расщелины, от чего незнакомцы были вынуждены держаться извилистого прохода.

Я молчал, чертыхаясь про себя. Надо же вляпаться там, где и людей то не бывает. Рука нащупала в кармане шарик с кристаллом, я вытащил его и посмотрел на знакомые бороздки – сода. Непроизвольно пожал плечами – какая разница? Отведя в сторону источника руку, бережно провернул шарик в пальцах. Нет времени на трость, а она нужна – без нее тень от источника слишком резкая, слишком отчетливая и оттого болезненная. Непроизвольно поморщился, привыкая к заполняющему тело жару.