Сбежавшие сестры бесплатное чтение

Сэнди Тейлор
Сбежавшие сестры

Sandy Taylor

The Runaway Children

Copyright © Sandy Taylor, 2017

Художественное оформление © CollaborationJS / Trevillion Images

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020

Моему чудесному агенту Кейт Хордерн

Спасибо тебе за все, Кейт. Говоря словами бессмертной Тины Тернер, «ты просто лучше всех на свете».

Глава первая

Бермондси, 1942

Стояла весна, но сидеть на каменной лестнице, ведущей к нашей квартире, было ужасно холодно. Ночью шел дождь, и ступеньки до сих пор не просохли. Подол моего тоненького пальто промок насквозь, а ледяной ветер, свистевший над крыльцом, пронизывал до костей. Казалось, мы просидели так уже много часов. Миссис Райан выдворила нас из квартиры, а идти было больше некуда.

Моя сестренка Олив, съежившись, прижималась ко мне. Я почувствовала, что она дрожит, и усадила ее к себе на колени. Бедняжка простудилась, нос у нее был красный, ведь она то и дело утирала его рукавом.

– Мамочке кто-то делает больно, Нелл? – спросила Олив, поднимая на меня красивые карие глаза.

– Конечно, нет, – ответила я.

– А чего тогда она кричит?

– Потому что рада.

– Что-то не верится.

– Помнишь, как тебе вырвали гнилой зубик?

– Ага.

– Больно было, когда рвали?

– Очень больно, я чуть не умерла!

– Но потом тебе ведь стало лучше, так? Потому что боль прошла насовсем.

– Значит, мамочке зуб вырывают?

– Нет, Олив, она рожает ребенка. Мама же тебе объясняла.

– Нелл!

– Да, Олив.

– А откуда появляется ребенок?

С каждой минутой становилось сложнее.

– У мамы спросишь.

– Ладно, Нелл.

Сестренка обвила меня ручками за шею. Горячее дыхание коснулось моей щеки.

– Я хочу в дом, Нелл. Хочу к мамочке.

– Скоро пойдем к ней, милая, – ответила я.

Мой брат Тони, который развлекался, пиная камешки во дворе, повернулся к нам:

– Я туда ни ногой, пока она не перестанет так орать.

– Слушай, ты, неблагодарный маленький поганец, ты бы тоже орал, если б тебе пришлось выдавливать из себя младенца!

Тони злобно уставился на меня:

– И зачем она вообще его рожает? Нам троим еды не хватает, куда еще четвертый рот?

– Малыш нас не объест, он будет сосать мамину грудь точно так же, как ты, когда был маленький.

Мои слова заставили Тони покраснеть. Он с силой пнул камешек в стену.

– Послушай, Тони, – мягко сказала я. – Мама же не виновата.

– А кто тогда виноват? – гневно возразил он.

– Это все из-за того, что она замужем, – ответила я. – Когда спишь с мужем в одной кровати, получается ребенок.

Я подозревала, что все не так просто, но мне не хотелось об этом задумываться, потому что от таких мыслей внутри все странно сжималось.

Олив громко шмыгнула носом.

– Как думаешь, Нелл, будет мальчик или девочка? – спросила она.

– Это Боженька решит, Олив. Бог считает всех людей на свете и, если не хватает мальчиков, посылает мальчика, а если девочек – тогда девочку.

Я поправила волосы, упавшие на ее горячий лоб. У нее был жар. Ей бы лежать в постели, а не сидеть на холоде. Я уже собиралась снять с себя пальто, чтобы укрыть сестренку, но в это мгновение на лестнице появилась миссис Бэкстер, наша соседка.

– Никаких новостей, миссис Бэкстер? – спросила я и встала, заставив Олив слезть с моих коленей.

– Пока нет, утятки, но она отлично справляется. С ней миссис Райан, под чьим присмотром родились почти все дети в доме, так что ваша мама в хороших руках, и слава богу, что бомбежек не было.

– Олив нездоровится, миссис Бэкстер. Ей бы в кровать.

– Веди-ка ее ко мне, Нелл, вам всем не мешало бы согреться.

– Спасибо, миссис Бэкстер, – с радостью согласилась я. – Пойдем, Тони.

Но мой братец медлил.

– Мы зайдем всего на минутку, чтобы погреться.

– А я не замерз, – буркнул он, глядя себе под ноги.

При всей его строптивости Тони был самым чувствительным в семье. В свои одиннадцать лет – на два года младше меня – он был больше всех привязан к маме. Я знала, что он злится, потому что беспокоится за нее.

Миссис Бэкстер повела Олив в квартиру, а я подошла к Тони и приобняла его. Сквозь тонкий джемпер прощупывались выпирающие лопатки.

– С ней все будет хорошо, Тони, – мягко сказала я. – Наша мама крепкая, как бык.

– Я знаю, Нелл, – ответил он, – но мне это очень не нравится.

– Мне тоже, но скоро все закончится, и она снова будет бодрой и здоровой.

– Лучше я посижу здесь, где все слышно.

– Понимаю, но толку-то от того, что ты тут сидишь и слушаешь ее крики? Ни тебе, ни маме от этого не легче.

– Боюсь, как бы не случилась беда. Как бы она не умерла, Нелл.

По его щекам побежали слезы, но он поспешно вытер их.

– Ничего, иногда можно и поплакать, Тони, – произнесла я еще мягче.

– Да не реву я, – огрызнулся он. – Это все от ветра.

– Женщины каждый день рожают детей, Тони. Миссис О'Мэлли штампует одного за другим, будто орешки лущит, и ничего, до сих пор не померла же.

– Плохо, что папы нет, – сказал Тони. – Он должен быть здесь, заботиться о ней.

– Он бы и сам этого хотел, ты же знаешь, но ему приходится воевать. Он не виноват.

Иногда я смотрела на брата и видела в нем папу. У него были такие же голубые глаза и огненно-рыжие волосы. С тех пор как отец ушел на войну, на хрупкие плечи Тони много всего свалилось. Маленький мальчик примерял на себя роль мужчины. За напускным безразличием он прятал искреннюю заботу о семье, и я любила его за это.

– Давай-ка зайдем немного погреться, а потом можно снова выйти, договорились?

Он кивнул, и мы вместе вошли в квартиру. Бэкстеры с виду казались странной парой. Миссис Бэкстер была совсем крошечная. Мама говорила, что она, как маленькая птичка, порхает повсюду, носится вверх и вниз по лестницам Рэннли-Корта, будто юная девчонка, и всем на свете готова помочь. Она знала обо всем, что происходило в доме, и со всеми ладила. А вот мистер Бэкстер был почти квадратный. У него не было одной ноги, которую он потерял, сражаясь за короля и родину, так что он никуда не бегал, зато вечно улыбался и готов был поделиться с друзьями последней монеткой. По словам мамы, это был брак, заключенный на небесах.

В камине горел огонь, а Олив уже сидела возле него на коленях, вытянув ладошки поближе к пламени. Мистер Бэкстер спал, приоткрыв рот и издавая странные звуки, похожие на писк котенка. Тони ткнул меня в бок, и я ухмыльнулась, увидев деревянную ногу мистера Бэкстера, стоявшую возле кресла. Миссис Бэкстер легонько потрясла мужа, и он приоткрыл один глаз.

– Пришли дети миссис Паттерсон, Редж, – объяснила она. – Они сидели на лестнице, совсем отморозили свои маленькие попки.

Мистер Бэкстер потер глаза.

– Ну грейтесь, ребятишки, – сказал он, выпрямившись в кресле и глядя на нас с улыбкой. Потом подобрал кочергу и помешал угли, так что в комнату сразу повалил приятный жар. – Как насчет хлеба с маслом? По-моему, им не мешало бы перекусить.

– Отличная мысль, милый, – согласилась миссис Бэкстер и тут же кинулась на кухню.

Олив начала кашлять.

– Она заболела, мистер Бэкстер, – объяснила я. – Вон какой жар.

– Жена о ней позаботится, вот только принесет вам хлеба с маслом, – заверил тот.

Я уставилась на раскрасневшееся личико Олив, очень надеясь, что с ней ничего серьезного. Всего несколько месяцев назад малышка Бетти Ормирод, наша соседка снизу, умерла от скарлатины.

– Как думаете, мистер Бэкстер, у нее не скарлатина?

– Жена лучше разбирается, спросим ее.

Мы втроем сели поближе к огню, пытаясь отогреться. Олив прижалась ко мне, и я приобняла ее. Она заметно дрожала.

– Мне холодно, Нелл.

Миссис Бэкстер вошла в комнату с подносом в руках.

– Кому хлеба с маслом? – спросила она, ставя его на стол.

Мы с Тони взяли по бутерброду, но Олив только покачала головой.

– Я беспокоюсь за Олив, миссис Бэкстер. Как думаете, у нее не скарлатина?

– Надеюсь, нет, – ответила она. – А то мы все ее подхватим.

– А как распознать скарлатину? – спросила я.

– Кажется, должна быть красная сыпь. У Олив есть сыпь?

Я приподняла кофточку сестренки. Ее спина была горячей и влажной от пота, но никакой сыпи я не обнаружила.

– Сыпи нет, миссис Бэкстер.

Олив снова закашлялась.

– Что-то мне нехорошо, Нелл.

– Это обычная простуда, милая, а вовсе не скарлатина. Скоро поправишься.

Сестренка зевнула, и я поняла, что она с трудом держит глаза открытыми. Миссис Бэкстер подняла ее и отнесла в кресло, потом взяла одеяло, которое лежало на коленях у мужа, и укрыла Олив. Та мгновенно уснула.

– Спасибо, миссис Бэкстер.

– Ей сейчас лучше поспать, Нелл.

Я прислонилась к креслу, глядя на спящую сестренку, на ее темные реснички, ярко очерченные на фоне бледных щек.

Все вокруг говорили, какая красавица наша Олив. У нее были рыжевато-каштановые волосы, оттенявшие и без того светлую кожу, а карие глаза напоминали тающий шоколад. Я поправила упавшую ей на лоб прядку, и Олив пошевелилась. Я была рада, что у нее не скарлатина, но все же волновалась. Мистер Хикс, скупщик, говорил, что Олив слишком красива для этого грешного мира, и меня это пугало. И конечно, я не могла не заметить, что обо мне он такого не говорил.

Меня часто сравнивали с ломтиком бекона: длинная, тонкая и жилистая, а еще у меня якобы «старушечий взгляд», что бы это ни значило. Мама уверяла, что со временем я обрету свою форму, но меня это не радовало, ведь я предпочла бы обрести какую-нибудь другую, чужую форму и стать наконец красивой. Ко всему прочему мои волосы были похожи на заросли непослушных кудряшек, с которыми мама изрядно намучилась. Старая миссис Бэнкс из квартиры над нами говорила, что они «съедают» мое лицо. Вот такой я была – длинной и тощей, со «старушечьим взглядом» и волосами, которые «съедают» лицо. Потрясающе, ничего не скажешь.

– Будет и на твоей улице праздник, моя милая Нелл, – повторяла мама.

«Уж поскорее бы», – думала я.

Я заметила, что Тони начал нетерпеливо ерзать. Ему явно хотелось вернуться на улицу, где он мог слышать маму.

– Нельзя вести Олив обратно на холод, – сказала я.

– Можете оставить ее у меня, – заверила миссис Бэкстер.

– Спасибо! Вы мне просто крикните, как проснется, и я за ней приду.

– Послушайте! – вдруг воскликнула миссис Бэкстер.

Мы все прислушались.

– Ничего не слышу, – ответила я.

– Это потому, что слышать нечего. Твоя мама больше не кричит, деточка.

Я широко улыбнулась:

– Значит, все, ребенок родился?

– Думаю, да, – ответила она, улыбаясь мне в ответ.

Тони пулей вылетел за дверь, и его шаги застучали вверх по ступенькам.

– Спасибо, что впустили нас, миссис Бэкстер, и за угощение тоже спасибо.

– Пожалуйста, милая. И за Олив не беспокойся, я о ней позабочусь.

Я вспорхнула по лестнице и влетела в квартиру. Тони стоял возле кровати и смотрел на сверток у мамы на руках, а миссис Райан возилась возле раковины.

Мама полусидела, опираясь на гору подушек. Несмотря на бледность и усталость, она выглядела счастливой.

– Ну и кто тут у нас? – спросила я.

Мама отвернула край одеяла от личика младенца:

– Это мальчик, Нелл.

– Олив надеялась, что будет девочка, – ухмыльнулась я.

Мама посмотрела мне за спину:

– А где она?

– Спит у Бэкстеров. Она приболела. Но у нее не скарлатина, мам, потому что сыпи нет.

Мама перевела взгляд на новорожденного:

– Такой красивый, правда, Нелл?

Я уставилась на морщинистое личико, выглядывающее из свертка:

– Да, мам, очень милый.

– Да он же вылитый Черчилль, – вставила миссис Райан, поворачиваясь к нам. – Только сигары не хватает.

– Как ты его назовешь? – спросила я.

– Думаю, он будет Фредди, в честь вашего деда.

– Дед был тот еще старый хрыч, – возразил Тони.

– Это верно, но вашему папе будет приятно, да и наш малыш уж точно не станет старым хрычом, верно?

– Я бы не была так уверена! – крикнула миссис Райан с другого конца комнаты, и мы все рассмеялись.

Глава вторая

Мне было тринадцать, и всю свою жизнь я провела в Рэннли-Корте. Здесь был мой дом. Ничего другого я не знала и знать не желала. Это было четырехэтажное многоквартирное здание из кирпича. В квартиры мы попадали, поднимаясь по общей лестнице. На каждом этаже жили разные семьи, по две на этаже, а всего восемь. Я знала всех жильцов, ежедневно спускавшихся и поднимавшихся по этим каменным ступенькам. Сквозь тонкие стены я привыкла слышать радостный смех и отчаянные рыдания соседей, все их ссоры и праздники. Наша жизнь напоминала радиоспектакль, транслирующийся для всех вокруг. Не сказать, что все всегда шло гладко, но зато мы заботились друг о друге, особенно женщины. Мужчины появлялись и снова уходили в поисках работы, на войну или в погоне за мечтой, а вот женщины оставались на месте: сильные, деловые, практичные. Денег ни у кого не водилось, но все были готовы поделиться с соседом в нужде. И смех: по квартирам всегда разносился добродушный смех.

Улицы и переулки вокруг Рэннли-Корта заменили мне площадку для игр, а Темза, чьи воды шумели за домом, стала для меня океаном. Я знала все ломбарды и пабы в округе, все заводы и магазины. Мне нравилось наблюдать, как женщины выходят из ворот кондитерской фабрики, покрытые желтой пылью. Интересно было смотреть, как они, источая ароматы ванили и сахара, снимают платки и вытряхивают из волос пыль, оставляющую на лицах тонкую желтоватую вуаль. Я хорошо относилась к соседским детям, корчила рожицы сборщику квартплаты, улыбалась старьевщику и его старой тощей кобылке. Она была славная. Хозяин звал ее Беллой и всегда нацеплял ей на морду специальную торбу с овсом, когда шел обедать в паб. Я любила гладить Беллу по холке. Ее шкура была теплой и мягкой, и, когда я прикасалась к ней, лошадка всегда слегка вздрагивала.

Я здоровалась с красивыми дамами, которые стояли на углах улиц, накрашенные яркой помадой, с ногтями, покрытыми красным лаком. Дамы смотрели на меня сквозь завесу сигаретного дыма и называли уточкой и ягненочком. Я мечтала, что однажды вырасту такой же красивой, как они. Время от времени я бегала по поручениям пожилых соседей, которым было тяжело спускаться и подниматься по лестнице. Я неслась со всех ног, стараясь за рекордное время домчаться до магазина спиртного и обратно с четвертушкой джина или к мяснику за свиными шкурками. Иногда я гуляла возле доков с сопливыми младенцами в колясках. У меня были младшие брат и сестра, так что соседи охотно доверяли мне детей. Мне нравилось с ними гулять. Я разговаривала с малышами, рассказывала что-нибудь, и даже детишки покрупнее, которые уже умели сидеть, слушали меня, вместо того чтобы пытаться выбраться из коляски. Я всегда следила, чтобы они не простудились: застегивала им вязаные чепчики, передаваемые из поколения в поколение, и не забывала подоткнуть вязаные одеяльца.

Добравшись до доков, где пахло грязной от мазута водой и гниющими растениями и ветер разносил крики чаек, мы останавливались и смотрели, как полураздетые рабочие грузят на баржи тяжелые мешки с сахаром производства фабрики «Тейл энд Лайл». Мы держались в сторонке. Портовые грузчики были людьми суровыми, это знали все. До войны мой папа тоже здесь работал. Он гордился своей работой и часто говорил, что у них тут настоящее братство. Грузчиками брали только настоящих работяг, потому что работы на всех не хватало и спрос на такие места был огромный. Отец и его товарищи постоянно боялись травм, ведь тогда они не смогли бы работать и всей семье пришлось бы туго.

Я любила наблюдать за работой этих людей, смотреть на баржи и представлять, что было бы, если бы я забралась на одну из них и отправилась вниз по реке. Мне казалось, что повсюду так же, как в Бермондси, ведь ничего другого я не знала. В Бермондси было все, что нужно для жизни. С чего это в других местах будет иначе?

Мы с Олив часто относили отцу обед – хлеб со свиным салом. Отец отводил нас в сторону, подальше от места работы и других грузчиков. Мы садились рядом с ним на причале, свесив ноги вниз, и смотрели на проходящие по черной воде баржи и корабли. Река была, наверное, в милю шириной и такая глубокая, что даже вообразить трудно. Папа показывал нам большие корабли, которые пришли издалека, например из Австралии и Новой Зеландии, и, как мог, старался описать нам эти страны, пусть даже сам никогда там не был. Мне они все представлялись похожими на Бермондси, с той только разницей, что там светило солнце и жили кенгуру.

Мой брат Тони обожал реку, и ему часто доставалось за то, что он вместо школы весь день проводил здесь. Он прочесывал илистый берег в поисках сокровищ. Там попадались куски угля и дерева, а порой он находил косточку, которую приносил домой для соседских собак, или даже монетку, затерявшуюся в грязи. Братец возвращался, по колено испачканный высохшим серым илом, и мама отсылала его на улицу мыть ноги, чтобы он не тащил грязь в квартиру.

Маму очень беспокоило, что Тони столько времени проводит на реке. Она знала, что иногда он заходит в воду, чтобы вытащить деревяшки покрупнее для нашей печки. Дрова нам и вправду были нужны, но мама боялась, что однажды его собьет с ног волной от проходящего судна или смоет в реку и он утонет. Если он долго не возвращался, она начинала думать, что он увяз в топкой грязи или нашел что-то ценное и его избили и ограбили взрослые, которые зарабатывали на жизнь, собирая выброшенные на берег «сокровища». Иногда на реке находили и мертвецов: трупы тех, кто упал за борт, кинулся с моста или был убит. Мама до ужаса боялась, что Тони наткнется на труп. А вот сам Тони ничего не боялся. Он любил реку. Она его не пугала, как бы мать ни старалась его убедить. Он мечтал работать в доках, когда подрастет, – хотел быть как папа.

Нам очень повезло, потому что у нас был самый лучший папа во всем Бермондси – и даже в целом Лондоне. Великан с ярко-рыжими волосами и такой же рыжей густой бородой, с синими глазами и улыбкой, которая освещала все вокруг. Он не имел привычки напиваться в стельку, как большинство мужчин, живших в нашем доме, и никогда не бил нас. По словам мамы, она сразу поняла, что он хороший человек, когда познакомилась с ним на танцах, и оказалась права. Когда объявили войну, он сразу пошел записываться добровольцем.

Я все время беспокоилась о нем, но мама говорила, что с ним все будет хорошо, потому что в Бермондси мало рыжих. Значит, Боженька будет хранить его, чтобы поддерживать их число. Я сама не знала, верю ли в это, но изо всех сил цеплялась за надежду, что так оно и есть. Мама никогда не признавалась, что тоже переживает за папу, хотя не стеснялась говорить о том, как волнуется за Тони. Казалось бы, это должно было меня успокоить, но, будучи уже достаточно взрослой, я не могла не заметить, что мама легко говорила вслух о всякой чепухе, а о том, что действительно важно, предпочитала молчать. Я не представляла, что мы будем делать, если не станет папы. Я просто не могла себе этого вообразить, поэтому старалась не думать.

Темза находилась прямо за домами, и когда война разыгралась в полную мощь, авианалеты на доки стали почти ежедневными. Администрация выделила всем семьям в Рэннли-Корте убежища Моррисона – это такие крепкие металлические клетки, которые можно было использовать и как столы. Мы поставили свое убежище под лестницей, у капитальной стены. Когда звучала сирена, мы забивались туда, и мама пела нам песни своим чистым голосом, пока не раздавался сигнал отбоя тревоги. Бомбы пугали, зато после себя они оставляли прекрасные площадки для игр. Каждый день после уроков дети, в особенности мальчишки, бежали на руины играть в войну или в ковбоев и индейцев. Девочки играли в дочки-матери и в магазин на месте уничтоженных домов. Под вечер мальчишки расходились по домам со ссадинами на коленях и в изодранных штанах, но довольные и беззаботные.

Если в Рэннли-Корте случалось что-нибудь нехорошее, жильцы разбирались сами. Однажды вечером мистер Браун, который вечно напивался в стельку, избил свою семью до полусмерти. Никто не стал вызывать ни скорую, ни полицию. Женщины позаботились о пострадавшем семействе, а мужчины разобрались с мистером Брауном. По правде говоря, с тех пор его никто не видел. Миссис Браун повеселела, обрела здоровую полноту и сошлась с молочником, у которого не хватало мочки уха. Зато он был добрый и заботился о миссис Браун и детях. Так уж повелось: в Бермондси своих в обиду не давали, и, по словам мамы, так было всегда.

Таким был мой родной уголок Ист-Энда, и я любила его. Поздним вечером я, бывало, лежала в кровати и слушала, как из «Орла и короны» вываливаются посетители, во весь голос распевая «Нелли Дин» и «Выкатывай бочку». Вот такие ист-эндские колыбельные убаюкивали меня по ночам.

Глава третья

Большинство местных детей отправились в эвакуацию в самом начале войны. Целые группы проходили по улицам в сопровождении учителей, державших таблички с названиями школ. Но все же уехали не все. Были те, кто по какой-то причине остался. А некоторые уезжали, но потом возвращались сами, так и не сумев привыкнуть к жизни за городом. Бермондси был у них в крови, а в деревне все казалось чуждым. Далеко не всегда они попадали в райский уголок, который ожидали увидеть. Эвакуацию организовали впопыхах, и не все дети оказались там, где должны были. Однако порой и дома беглецов встречали вовсе не с распростертыми объятиями. Недовольные родители тут же сажали их на ближайший поезд и отсылали назад.

Я знала, что мама постоянно волнуется из-за нас, но, пока она вынашивала Фредди, мы были ей нужны. Эта беременность протекала очень тяжело – мама с трудом вставала с кровати: ноги отекали, голова постоянно болела. Кто-то должен был заботиться о ней, приносить чай, мыть посуду. Поскольку папа ушел на войну, всем этим занимались мы с Тони. От Олив толку было мало, но она отказывалась ехать в эвакуацию одна. Теперь же, когда Фредди родился, а налеты на доки участились, мама отчаянно стремилась отправить нас из Лондона в безопасное место. Она повторяла, что не спит по ночам, беспокоясь о нас, а учитывая, что малыш и так отнимает много сил, ей долго не выдержать. И действительно, мама с ног валилась от усталости. Иногда, в моменты, когда она думала, что никто не видит, я замечала, как у нее тяжелеют и слипаются веки. Однажды она чуть не уснула прямо у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Я и не знала, что человек может уснуть стоя.

Я любила маму и понимала, что она не может бесконечно выносить усталость и волнения. Я была уже достаточно взрослой, чтобы осознавать, что ей проще будет справляться с малышом, опасностями войны и всем остальным, если мы, старшие дети, отправимся туда, где безопасно. Значит, нужно уезжать. Но мне пришла в голову другая идея.

– Почему бы тебе не поехать с нами, мам? – спросила я.

Она покачала головой:

– Пока не могу. Фредди совсем маленький, а я…

– Что?

– Я просто устала, Нелл.

Она перевела взгляд на младенца, которого держала на руках. Личико Фредди немного оформилось, и он уже не напоминал недовольного старика. Теперь малыш стал очень даже милым. Он щурился, глядя на маму, и причмокивал губами. Она поднесла мизинец к его рту.

– Я постараюсь приехать к вам, когда Фредди немного подрастет.

– А как ты нас найдешь?

– Вы мне напишете, когда устроитесь, и я буду знать, где вы.

– Если не останется места, ты будешь спать со мной, – пообещала я.

– Спасибо, Нелл.

– Или мы с Олив ляжем вместе.

– Конечно.

– Так ты обещаешь к нам приехать?

– Обещаю, – улыбнулась мама. – Это же временно, милая.

Нам всем не хотелось оставлять маму, но Тони особенно упрямо повторял, что никуда не поедет. Когда папа ушел на войну, он остался единственным мужчиной в доме и чувствовал ответственность за маму.

– А что, если она опять заболеет, а нас рядом не будет? – спрашивал братец.

– Соседи ее не бросят, Тони.

– Соседи нас не заменят! Они же не будут сидеть с ней всю ночь, верно?

– Конечно, будут, если потребуется.

Тони нахмурился:

– Какой смысл нам вообще уезжать? Пустая трата времени. Почем они знают, что в деревне не будет бомбежек?

– Ну наверняка-то они не знают, пожалуй, – ответила я. – Но зачем немцам фермы и деревни? Им нужно сбрасывать бомбы на города, железные дороги и порты. Зачем тратить их на коров и овец?

– В любом случае я не поеду, и никто меня не заставит.

– Ты маленький засранец, Тони Паттерсон, думаешь только о себе! А дело совсем не в тебе. Подумай об Олив, ей всего пять лет, и она жутко боится бомбежек, каждый раз трясется.

– Ну так пусть Олив и едет. И ты с ней! Я ни тебя, ни ее не держу, так ведь? Уезжайте обе, тогда маме не придется за вас беспокоиться, а я о ней позабочусь.

– Послушай, Тони, – смягчилась я. – Мне тоже не хочется уезжать, но, если маме так нужно, тебе придется поехать с нами. Мне нужна твоя помощь. Ты единственный мужчина в семье, и я знаю, что папа хотел бы, чтобы ты поступил именно так.

– Мерзкая, вонючая, проклятая война! – завопил он.

– Подумай как следует, Тони. Ради Олив. Просто обещай подумать.

Брат кивнул и встал, ссутулившись, спрятав руки в карманы. Он пнул камешек и зашагал прочь по улице, шлепая по тротуару мысками ботинок. Рукава его свитера истерлись на локтях до дыр. Я надеялась, что он действительно обдумает мои слова. Мне не хотелось, чтобы он упирался и усложнял жизнь нам всем, и особенно маме.

На следующий день после этого разговора мы с моей лучшей подругой Анджелой Таунсенд сидели в спальне на втором этаже дома номер пятьдесят девять на Эдисон-террас. Заднюю стену снесло взрывом, но старая железная кровать в спальне уцелела. Цветочные обои свисали со стен лоскутами, развеваясь на ветру, а на полу остались обрывки коричневого линолеума. Ни я, ни Анджела никогда не жили в частном доме, и нам здесь ужасно нравилось. Мы представляли, будто все это принадлежит нам. Вдвоем нам удалось подтащить железную раму кровати к дыре в полу, откуда открывался вид на руины с играющей детворой, на сады с огородами и на реку, над которой возвышались подъемные краны.

Анджела устроилась на кровати, подогнув под себя ноги.

– Интересно, кто здесь раньше жил? – спросила она.

– Понятия не имею, – отозвалась я, – но явно люди небедные. Ну, не такие бедные, как мы. У мамы бы на такой линолеум денег не нашлось.

– Зуб даю, тут жила красивая дама. Прямо как Вера Лини, с красными губами и светлыми волосами, а носила она шелковые платья и меховые накидки.

– И жила она здесь со своим мужем-красавчиком.

– Да, муж непременно был хорош собой. – Анджела вздохнула и подперла подбородок рукой. – И он, конечно, покупал ей цветы, ожерелья и духи. И открывал перед ней дверь, когда она садилась в такси и выходила из него. Наверняка они постоянно катались на такси.

Я улыбнулась:

– А дети у них были, как думаешь?

– Ну уж нет, – сказала Анджела. – У дамы, которая здесь жила, не было времени на детей.

– Чем же она была так занята?

– Работала диктором на радио.

Я снова заулыбалась. Она явно все еще думала про Веру Линн.

– Интересно, где они теперь? – вздохнула Анджела, погладив матрас на кровати.

– Они ведь могли и погибнуть.

– Надеюсь, что нет, – сказала она и принялась грызть ногти. – Надеюсь, они сейчас живут в отеле.

Отели казались нам обеим воплощением роскоши и изысканности. Анджела загрустила, поэтому я мягко сменила тему:

– Мне казалось, ты бросила грызть ногти.

– Просто привычка.

– Это плохая привычка, Анджела. Дама, которая здесь жила, уж точно ногти не грызла.

– Мне так легче, – ответила она.

Я знала, что моя подруга обычно принимается грызть ногти, когда нервничает.

– У тебя дома все в порядке? – мягко спросила я.

Ее глаза наполнились слезами. Я протянула к ней руку и сжала ее пальцы в своих.

– Не хочешь об этом поговорить?

– Да не о чем говорить, Нелл, ведь я все равно ничего не могу с этим поделать.

– Иногда помогает выговориться, даже если ничего нельзя изменить, – возразила я.

Анджела вытерла слезы рукавом кофты:

– Мама никак не поправится, а бабуля взяла моду бродить по улицам. Мы стараемся держать дверь закрытой, но эта хитрая старая перечница все равно улучит момент и улизнет. На днях она полезла на руины в одной ночнушке светить задницей. Все дети над ней смеялись. Как меня все это достало, Нелл!

– Мне так жаль! – Я сжала ее руку.

Она снова утерла слезы:

– Да нет, все в порядке. Я люблю свою бабулю. Она, может, и старая перечница, но моя, родная, – с улыбкой заявила Анджела.

– А что с твоей мамой?

– Никто не может понять, что с ней. Ей нездоровится с тех пор, как родилась Мэвис. Она теперь почти все время лежит. Мама не виновата, я знаю, но мне так тяжело, Нелл. Иногда кажется, что я женщина среднего возраста с двумя малолетними детьми.

– Как бы я хотела чем-нибудь тебе помочь!

– Ты со мной дружишь, это мне помогает.

– А как твои младшие? От них есть новости? – спросила я. Братья и сестра Анджелы уже довольно давно уехали в эвакуацию вместе со всеми.

– Робби держит нас в курсе. Говорит, они попали к хорошим людям. Малышка Мэвис скучает по маме, а Стэнли никак не прекратит писаться в кровать. Мама надеется, что к возвращению он все же научится и перестанет это делать.

Я ухмыльнулась:

– Не думаю, что ваш Стэнли поддается обучению.

– Вот и я сомневаюсь, но мама живет надеждой. Но ей хотя бы не нужно беспокоиться, ведь они в безопасности и под присмотром. Робби просто с ума сходит по собакам тамошнего семейства. Их зовут Пеппа и Вуди. Говорит, когда вернется, тоже заведет собаку.

– Только этого твоей маме не хватало, – улыбнулась я.

– Только этого мне не хватало, – вздохнула подруга.

Я не знала, как к этому подвести, поэтому выпалила без всяких вступлений:

– Знаешь, мне, возможно, придется уехать.

Анджела снова принялась грызть ногти.

– Что, вы все вместе уедете? – тихо спросила она.

– Мама с малышом останутся. Говорит, Фредди еще слишком маленький для путешествий через всю страну, а миссис Райан считает, что сама мама пока очень слаба.

– А что же Тони? И он поедет?

– Не уверена. Он обещал подумать.

– Сомневаюсь, что он согласится покинуть маму, Нелл.

– Вот и мне не верится, но я его немного пристыдила и надеюсь, что он смирится с этой мыслью. Вот и ты бы могла уехать с нами.

– Да я бы и рада, но мама не сможет поехать, как и бабушка.

– Мне даже представить страшно, как это – уехать из Бермондси.

– Ну а я бы сейчас с удовольствием уехала.

– Понимаю, – ласково сказала я.

– Представь, что это такое приключение, ну или что ты едешь на каникулы.

– Без мамы будет совсем не то.

– Я буду скучать, если ты уедешь, Нелл.

– Я тоже буду скучать, – ответила я, взяв ее под локоть.

Мы молча сидели и смотрели на Бермондси, пока небо не потемнело. Пришло время проститься с роскошными призраками дома пятьдесят девять на Эдисон-террас и возвращаться в свои квартиры. Мы уже начинали дрожать от холода, когда вдруг завыла сирена воздушной тревоги. У меня душа ушла в пятки от страха. Сколько бы раз я ни слышала этот сигнал, он всегда пугал меня до смерти. Мы спрыгнули с кровати и побежали по лестнице, у которой с одной стороны были перила, а с другой совсем ничего. На улице мы влились в толпу людей, бегущих к метро. Вскоре стало ясно, что нам не успеть. Громыхнула первая бомба. Ударная волна выбила воздух из легких и едва не повалила нас на землю. Я схватила Анджелу за рукав и затащила ее в ближайший дверной проем. Мы прижались к стене и закрыли головы руками.

– Проклятая сирена, поздновато она, – выдохнула Анджела, дрожа всем телом.

Мы в ужасе вцепились друг в друга.

– Черт подери! – добавила она.

В это мгновение дверь, у которой мы стояли, открылась, и мы обе ввалились в чью-то прихожую. Мы даже не успели поблагодарить своего спасителя, поскольку прогремел взрыв второй бомбы, сотрясший дом, и нас торопливо затолкали в убежище Моррисона. Мы с Анджелой буквально уперлись коленками в Гилберта Делейни, который учился с нами в одном классе.

– Здравствуй, Гилберт, – смущенно пробормотала я.

– Привет, Нелл, – заулыбался он, почесывая затылок.

– Вы чего там забыли в темноте? – спросил отец Гилберта, закуривая сигарету.

– Мы как раз домой шли, мистер Делейни, – закашлявшись, ответила я.

– Сколько раз я тебе говорила, не кури здесь, – одернула его жена.

– А мне оно нервы успокаивает, – отозвался муж, подмигивая нам.

– Ну а мне оно ни черта не успокаивает, – огрызнулась мать семейства, прожигая супруга гневным взглядом.

– Ты предпочла бы, чтобы я вышел покурить на улицу, милая?

– Не зли меня, – отрезала супруга.

Мы просидели под столом, пока не прозвучал отбой тревоги. Тогда мы поблагодарили семейство, попрощались с Гилбертом и пошли домой по темным улицам. Вокруг стоял непроглядный мрак, в воздухе висел запах гари и клубилась пыль после взрывов. Вцепившись друг в друга мертвой хваткой, мы добрели к себе. Анджела жила через дорогу от меня. Обнявшись на прощанье, мы разошлись по домам.

Тони ждал меня у дверей.

– Черт возьми! – закричал он. – Ты где была? Мама так нервничала, чуть не свихнулась! Мы решили, тебе крышка! Думали, ты погибла под бомбами!

– Я цела, – ответила я. – Чуть не попала, но…

– Нелл! – Мама стояла на крыльце. Лицо у нее побелело, а глаза округлились и наполнились ужасом. Я никогда не видела ее такой испуганной. Она сбежала вниз по ступенькам, схватила меня и обняла так крепко, что мне стало нечем дышать. – О Нелл! – воскликнула мама. – Я уж думала, что потеряла тебя. Где же ты была? Ведь я тебя просила не задерживаться до темноты!

– Прости, – выдавила я. – Мы играли на улице, так быстро стемнело, и…

– Я думала, что потеряла тебя! – повторяла мама. Она плакала и смеялась, одновременно злясь и радуясь, то обнимая меня, то встряхивая. – Я думала, что потеряла тебя!

Она успокоилась не сразу. Потом мы поднялись в квартиру. Фредди лежал в колыбельке, а Олив стояла рядом на коленях и смотрела на младенца, поглаживая его по спине своими маленькими пальчиками. Ее лицо было исполнено серьезности.

– Я присматривала за ним, мам, – объявила она. – Глаз не сводила ни на секундочку, как ты и велела.

– Ты молодец, Олив, – ответила мама.

Она села в кресло и уронила голову на руки. Опущенные плечи выдавали всю глубину страдания, а глаза были полны боли. И все из-за меня, из-за того, что я допоздна задержалась на улице, заставив маму думать, что я погибла под бомбами. Мне было ужасно стыдно, и я понимала, что, оставаясь здесь, мы делаем ей хуже. Ей и без того тяжело. Лучшее, что мы могли сделать для нее, – это согласиться наконец уехать в эвакуацию.

Глава четвертая

Мы попрощались с мамой в квартире, поскольку на станцию нас должна была отвести миссис Бэкстер. Я понимала, что прощаться будет тяжело, но не ожидала, что настолько. Олив, которая до сих пор металась между восторгом от предстоящего путешествия и страхом, наконец осознала, что несут с собой такие перемены. Все утро она проплакала, так что нос и глаза у нее были красные и припухшие, а вид совершенно несчастный. Тони вел себя тихо. Он не сказал и пары слов с тех пор, как проснулся, и теперь стоял, повернувшись к нам спиной и глядя на улицу за окном. Он не сказал, что не поедет с нами, но я все еще сомневалась, что он сядет в поезд. На столе лежали три бумажных свертка с нашей одеждой, перевязанных бечевкой.

– Так, я вам приготовила хлеба с салом. До обеда не открывайте, а то я не знаю, как долго вам ехать, – предупредила мама.

– А почему нам не говорят, куда мы едем? – спросила я.

– Наверное, потому, что это секретная информация. «У стен есть уши», и все такое.

Олив забралась к маме на колени, обняла ее за шею и уткнулась в мамино плечо, содрогаясь от рыданий. У меня самой стоял ком в горле, но я очень старалась унять слезы и держаться ради брата и сестренки. Я поверить не могла, что мы вот-вот покинем маму, родной дом и все, что мы знаем и любим.

– Ну-ну, – сказала мама, обращаясь к Олив, – будет весело.

– Не хочу веселиться, – всхлипнула сестренка.

– Вот увидишь, тебе понравится. Через пару дней ты найдешь новых друзей, будешь лазать по деревьям, бегать и прыгать, так что и думать забудешь, как не хотела уезжать.

– Нет, неправда!

Я была с ней согласна. Мама вздохнула:

– Ну ладно, Олив.

Она заставила ее слезть с колен и поманила меня в спальню, жестом велев не шуметь, потому что малыш Фредди спал в стоявшей на полу колыбельке. Мама подошла к комоду, достала оттуда черную шкатулку, затем опустилась на кровать и похлопала по покрывалу рядом с собой. Я села. Мама открыла шкатулку. Внутри лежал красивый серебряный медальон на тонкой цепочке.

– Хочу отдать это тебе, Нелл, – объявила мама, вручая мне украшение.

– Но оно ведь твое, – возразила я.

– А будет твоим. Можешь вернуть его, когда мы снова встретимся.

Я взвесила медальон на ладони. Он был гладкий и прохладный.

– Открой его, – велела мама, приобняв меня за плечи.

Я расстегнула крошечную застежку и увидела внутри фотографию мамы и папы.

– Это фото с нашей свадьбы, Нелл. Красивые мы были, правда?

Я вгляделась в фотокарточку. На ней родители выглядели так молодо. У мамы были темные, еще не тронутые сединой волосы, а папа еще не отпустил бороду. Оба смотрели в камеру, будто кролики на удава.

– Мы были в ужасе, – улыбнулась мама.

– По-моему, вы здесь очень красивые, – сказала я.

– Повернись-ка, Нелл.

Я послушалась. Мама осторожно приподняла мои волосы и застегнула цепочку у меня на шее.

– Когда тебе станет грустно, – произнесла она, – ты вспомнишь, что мы с папой всегда у тебя на сердце. И если станет одиноко, откроешь медальон, посмотришь на меня и поймешь, что я скучаю по тебе так же сильно, как ты по мне.

– Обязательно, мама, – сказала я.

Ком в горле, который я так старалась проглотить, начал душить меня, и пришлось дать волю слезам. Я всхлипывала без остановки, и мое сердце рвалось на части.

Мама прижала меня к себе и погладила по голове. От нее пахло домом. Так мы и сидели на кровати, пока я не перестала всхлипывать. Тогда мама разжала объятия и достала из рукава платочек, чтобы я могла утереть глаза и нос.

– Я знаю, что ты будешь стойкой, моя Нелл, – произнесла мама. – Я верю, ты сумеешь позаботиться о брате с сестрой. С Олив будь поласковее, как ты умеешь, и проследи, чтобы Тони не вляпался в неприятности.

– Обещаю, мам.

Она улыбнулась:

– Я так горжусь тобой.

Я выдавила ответную улыбку.

– Все будет хорошо, – заверила меня мама. – Мы справимся, правда?

Я печально кивнула.

– Справимся, говорю тебе, – повторила она. – Ну пора, Нелл. Миссис Бэкстер вот-вот придет.

Она вернулась на кухню, а я опустилась на колени возле колыбельки, чтобы попрощаться с Фредди. Я погладила малыша по голове, но он не пошевелился. Когда мне доведется увидеть его снова?

Я натянула пальто и помогла одеться Олив, которая все еще всхлипывала. Мама написала наши имена на клочках бумаги и приколола булавками к пальто. Тони продолжал стоять у окна. Мама подошла к нему и обняла. Брат попытался отстраниться, но она крепко прижала его к себе, и через несколько секунд он все же обвил ее руками. На его лице застыло отчаянное выражение. Это было просто ужасно.

– Ну-ну, мой сильный мальчик, – услышала я мамин голос. – Ты должен быть сильным и позаботиться о сестрах. Согласен? Ради меня?

Он кивнул. Мама пригладила ему волосы и поцеловала в лоб. Как раз в это мгновение в дверь постучали, и в квартиру вошла миссис Бэкстер. Она окинула нас взглядом и улыбнулась.

– Готовы?

– Пожалуй, – тихо отозвалась мама.

– Не забыли продовольственные книжки?

– Они в узелке у Нелл, завернуты в одежду.

– А то там не обрадуются, если дети явятся без них.

– По-моему, я ничего не забыла, – ответила мама.

– Тогда пора выходить, – объявила миссис Бэкстер.

Мама еще раз обняла меня и Олив и улыбнулась Тони, который явно храбрился и с трудом сдерживал слезы.

– Это ненадолго, – пообещала она. – Скоро мы все снова будем вместе.

– С нами все будет в порядке, – сказала я.

– Я знаю, милая.

Как будто нарочно в эту секунду заплакал Фредди. Я была даже рада, ведь так мама смогла на что-то отвлечься.

– Ну, идем, – скомандовала миссис Бэкстер.

Мы взяли свои кульки и вслед за ней вышли за дверь, спустились по ступенькам и оказались на улице. Тихо капал дождь, Лондон стал серым и туманным, будто весь город грустил вместе с нами. Спустившись с крыльца, я взглянула наверх. Мама смотрела из окна, у которого совсем недавно стоял Тони, и держала на руках Фредди. Мы с Олив помахали ей и послали воздушные поцелуи, но брат даже не обернулся, просто зашагал вперед. В это мгновение я услышала свое имя. По улице навстречу мне бежала Анджела. Мы обнялись.

– Береги себя, – сказала она, – и возвращайся ко мне живой и здоровой.

Она сунула руку в карман и достала маленькую розовую ракушку.

– Я привезла ее из Маргита, Нелл, – объяснила Анджела, – и хочу, чтобы ты вернула ее мне, когда закончится война.

– Непременно. И ты пообещай, что будешь беречь себя.

– Не беспокойся, Нелл. Разве ты не знаешь? Только хорошие люди умирают молодыми.

Я с тяжелым сердцем смотрела ей вслед. Насколько было бы проще, если бы мы уехали из Лондона вместе. Я в последний раз оглянулась на наш дом и зашагала по дороге вслед за миссис Бэкстер и остальными.

Хотя мы не попали в основную волну эвакуации, на платформе все равно толпились чуть ли не сотни детей. Они кричали и бегали, устраивая форменный бардак. Некоторые из тех, что помладше, прятались за мамину юбку. Олив стиснула мою руку.

– Все будет хорошо, милая, – принялась успокаивать ее я, глядя на сестру сверху вниз. – Мы с Тони о тебе позаботимся.

– Я хочу к мамочке, Нелл.

– Знаю, но скоро она приедет к нам, а с ней и малыш Фредди.

Полная дама в ярко-красном пальто пыталась командовать всей этой толпой, но из-за невообразимого шума ее было совсем не слышно. Мы только видели, как ее рот открывается и закрывается, как у задыхающейся рыбы. Мужчина в солдатской форме подал ей громкоговоритель, и она с удвоенным энтузиазмом принялась за дело. Ее голос загрохотал над платформой:

– Мамы, пора попрощаться с детьми. Мы позаботимся о них и найдем каждому хороший дом, где они будут в безопасности. Дети, постройтесь по двое и возьмитесь за руки.

Такие новости вызвали новый шквал всхлипываний и рыданий, поскольку малышам пришлось отцепиться от матерей. Я даже порадовалась, что наша мама осталась дома. Миссис Бэкстер опустилась на колени передо мной и Олив.

– Ну, веди себя хорошо, Олив, и слушайся Нелл.

– Я к маме хочу, – повторила сестренка.

– Знаю, милая, но скоро вы снова увидитесь.

Миссис Бэкстер поднялась и обняла меня.

– Я буду скучать по вам, утятки.

– И мы по вам, миссис Бэкстер, – ответила я.

Она знала, что Тони обниматься откажется, так что просто положила руку ему на плечо.

– А ты присматривай за сестрами, Тони.

Тот кивнул, и миссис Бэкстер зашагала прочь, мы проводили ее взглядом. Мы с Олив махали, пока она не скрылась из виду. Миссис Бэкстер была последней ниточкой, связывавшей нас с домом, поэтому нам больно было смотреть, как она уходит.

Нам удалось найти вагон, где были свободные места. Я усадила Олив возле окошка. Мне уже доводилось ездить на поезде, а вот сестренка видела все это впервые. Она смотрела по сторонам, широко раскрыв глаза от восторга, смешанного с беспокойством.

– Тебе страшно ехать на поезде, Олив? – осторожно спросила я.

– Вроде бы нет, Нелл, – ответила она. – По-моему, тут пахнет уютно, и сиденье мягонькое. А поезд быстро едет?

– Сначала медленно, а потом набирает ход, и тогда мир как будто пролетает мимо тебя, – объяснила я. – Очень красиво.

Я приобняла ее, и мы вместе стали смотреть в окно. Встревоженная дама в красном продолжала загонять детей в вагоны, выкрикивая команды:

– Не разбредаться, ребята! К краю платформы не подходить! Крепче держите свои вещи!

– Да, пожалуй, поезд мне нравится, – решила Олив. – Только жаль, что мама и Фредди не с нами.

– Понимаю, милая, но ты очень хорошо держишься.

– Мне трудно, Нелл.

– Вот поэтому я очень тобой горжусь, и мама тоже гордилась бы.

Тони уложил наши кульки на багажную полку наверху, но садиться не стал. Он потирал лоб ладонью и явно был на взводе. Я все еще не могла поверить, что он зашел с нами в вагон.

– Может, сядешь уже? – сказала я.

Вместо ответа Тони опустил оконное стекло и выглянул на платформу.

Раздались свистки, поезд зашипел и вздрогнул, готовясь к отправке. Внезапно Тони протянул руку к багажной полке, схватил свой узелок, открыл дверь вагона и спрыгнул на платформу.

Я высунулась в окно и завопила ему вслед:

– Ты куда?!

– Домой! – раздался ответный крик. – Прости, Нелл.

Тони исчез в толпе. Внезапно пришло осознание, что теперь только я отвечаю за Олив, и мне стало тошно и одиноко.

Поезд медленно пополз прочь от вокзала. Я ничего не могла поделать: Тони убежал, мы остались вдвоем. Я снова опустилась на сиденье и обняла сестру.

– Куда делся Тони, Нелл? – не поняла она.

– Убежал домой.

– Почему он не едет с нами?

Я пожала плечами:

– Ты же его знаешь, Олив.

Она кивнула и очень серьезно произнесла:

– Он просто паршивец, Нелл.

– Боюсь, что так, милая, но не расстраивайся, мы с тобой не пропадем.

– Ты-то меня не бросишь, Нелл?

Я улыбнулась и взглянула на сестренку.

– Ни за что! Я тебя никогда не брошу.

Поезд начал набирать скорость, и я уставилась в замызганное окно на проносящиеся мимо улицы, дома и участки. Я оставляла здесь все, что было мне дорого. Мой милый Бермондси таял в клубах дыма.

Глава пятая

Дорога длилась целую вечность. Волнение, вызванное отъездом из Лондона, потихоньку улеглось. Мальчишки принялись задирать друг друга, а некоторые малыши начали плакать и звать родителей. Я окинула взглядом вагон. Странная тут собралась компания, ничего не скажешь. Это были дети Ист-Энда: большинство ни разу не ездили на поезде, а то и вовсе не отходили от дома дальше чем на пару кварталов. Даже мальчишки казались растерянными и сбитыми с толку, несмотря на всю свою напускную суровость. Они только-только начали осознавать, что все происходящее с ними очень серьезно.

Мы поделились обедом с двумя маленькими мальчиками, у которых, похоже, вообще не было с собой еды. Они поблагодарили нас, улыбаясь во весь рот. Тем, к кому попадут эти малыши, предстояло долго и упорно оттирать их от грязи, потому что они явно сто лет не умывались. Судя по тому, что мальчики постоянно чесали затылки, им придется, ко всему прочему, избавляться от вшей.

После обеда Олив задремала у меня под боком. Я смотрела в окно на незнакомые загородные пейзажи. Среди зеленых полей текли мелкие речушки, а на холмах виднелись коровы и овцы. Это был другой, более дружелюбный мир, о котором я раньше ничего не знала. Вся моя жизнь прошла среди домов и улиц Бермондси. Коров и овец я прежде видела только на прилавке, уже превращенными в мясо. Внутри у меня что-то приятно сжалось от предвкушения. На мгновение я почувствовала, что смотрю в будущее почти с нетерпением.

Нам дважды пришлось делать пересадку, и оба раза от нас отделялись группы детей, которые уже добрались до своего нового дома. Наконец мы прибыли. Поезд замедлил ход, подполз к платформе и остановился. Я потерла запотевшее окно рукавом, пытаясь понять, где мы, но все указатели были закрашены.

Дверь нашего вагона открылась, и внутрь заглянула какая-то женщина.

– Дети, – объявила она, – берите вещи и выходите на платформу. Живо, живо!

Я растолкала Олив.

– Просыпайся, милая, – сказала я. – Пора сходить с поезда.

Олив сонно потерла глаза и спросила:

– Мы приехали?

– Не уверена, – ответила я. – Но нам велели выходить.

Глаза у сестренки наполнились слезами.

– Я хочу домой, Нелл.

– Я знаю, солнышко, но нужно делать что говорят, и сейчас нам сказали сойти с поезда. Понимаешь?

– Ладно, Нелл, – зевнула Олив.

Я сняла наши кульки с багажной полки и помогла Олив спуститься на платформу.

Она посмотрела по сторонам:

– Где это мы?

– Понятия не имею. Может, вообще в Тимбукту.

– Это в другой стране?

– Кажется, да.

Станция оказалась маленькой, совсем не похожей на лондонские вокзалы, большие, шумные и темные. Повсюду были расставлены деревянные кадки с нарциссами. Женщина, которая открыла дверь вагона, видимо была здесь главной.

– Возьмитесь за руки и встаньте в колонну! – прокричала она. – Мы пойдем в деревенский клуб, где добрые жители Гленгарита смогут с вами познакомиться. – Затем дама добавила: – Для вас же будет лучше, если постараетесь хорошо себя вести и выглядеть достойно.

Я окинула взглядом пеструю толпу детишек на платформе: все испуганные, уставшие с дороги. При виде них слово «достойно» приходило в голову в последнюю очередь.

– Все за мной, – скомандовала женщина.

Я крепко сжала руку Олив, и мы зашагали от станции по центральной улице деревеньки. Здесь все было не похоже на знакомый мне мир. Бермондси отличался жесткостью, а тут чувствовалась какая-то особая мягкость. Даже воздух был другой – свежее и чище. Улица была вымощена булыжниками. Олив то и дело спотыкалась и хваталась за мое пальто.

– Гадость какая, – ныла она. – Почему у них нет нормальной дороги?

– Потому что тут тебе не Бермондси.

Дома у нас все здания были серые, потемневшие от дыма печных труб и сырого речного тумана. Здесь же виднелись домики светлых, пастельных оттенков: розовые, голубые, желтые. Все было настолько идеально, что верилось с трудом.

Мы прошли мимо лавок мясника и бакалейщика. Сами хозяева стояли в дверях и махали нам. Все казались такими милыми и дружелюбными.

Местные дети высыпали из домов и бежали вдоль нашей колонны, кривляясь и выкрикивая непонятные слова. Наша предводительница принялась ругаться и отгонять их, но те не слушались. Вместо этого они начали передразнивать ее походку. Дети проводили нас до самого деревенского клуба, куда нас быстро загнали, тут же захлопнув за нами дверь.

Женщину, которая нами командовала, эта прогулка явно утомила. Она тяжело дышала и хваталась за бок, как будто шла пешком от самого Лондона.

– Мне срочно нужна чашка чаю, – выдохнула она, ни к кому конкретному не обращаясь.

Через весь зал тянулся длинный стол, заставленный едой и напитками. Здесь были и сэндвичи, и булочки, и кексы с глазурью, мясные консервы и хлеб. Я уже не помнила, когда в последний раз видела столько еды. Большинство детей весь день почти ничего не ели, и теперь у них чуть глаза на лоб не полезли при виде такого пиршества. Взрослые, большинство из них женщины, стояли вдоль стен и смотрели на нас, а на маленькой сцене в конце зала ждала невысокая полненькая дама с громкоговорителем.

– Добро пожаловать, дети, – произнесла она так тихо, что мы с трудом разобрали слова.

Мужчина из зала крикнул:

– Говори громче, Гвинет!

– И правда, – хихикнула она.

Когда незнакомка вновь заговорила, ее голос загремел над залом, так что все, включая ее саму, вздрогнули.

– Что-то у меня не очень хорошо выходит, да? – сказала она, улыбаясь всем.

– Все отлично, милая, – отозвался все тот же мужчина, – и твоя новая укладка просто чудо.

Дама пригладила волосы.

– Спасибо, Дэй, – смущенно произнесла она, а затем продолжила: – Итак, я знаю, что вы устали и проголодались и вам немного страшно, так что долго вас мучить не буду. – Дама откашлялась. – От имени всех жителей Гленгарита хочу сказать, что мы рады приветствовать вас в нашей деревне. Мы гордимся возможностью распахнуть перед вами двери наших домов. Я очень надеюсь, дорогие дети, что вы будете здесь счастливы.

– Почему она так странно говорит, Нелл? – шепнула мне Олив.

– Понятия не имею.

– Знаешь что, Нелл?

– Что?

– По-моему, мы попали в другую страну.

– Тетенька, а можно уже поесть? – раздался одинокий голосок из зала.

Это помогло разрядить обстановку, и все рассмеялись.

– Конечно, можно, дорогие мои, – ответила дама. – Налетайте и угощайтесь. Все это приготовили для вас добрые жительницы Гленгарита.

Олив потянула меня за край пальто.

– Что, милая? – отозвалась я.

– Мне здесь нравится, Нелл.

Я улыбнулась:

– И мне тоже.

Олив показала на полненькую даму на сцене:

– Как думаешь, она возьмет нас с тобой?

– Ну рано или поздно узнаем, верно?

– Пожалуй.

– А вообще здесь все довольно милые с виду.

– Да, Нелл, все очень милые. Но я надеюсь, что нас возьмет эта тетя.

Дети накинулись на еду, как будто голодали неделю. Они сгребали угощение на тарелки и отходили в сторону со своей добычей. Я подозревала, что большая часть еды в итоге рискует проделать обратный путь.

– Ты проголодалась, Олив?

– Как волк.

– Ну тогда пойдем к столу, а то ничего не останется.

Я заметила, что женщины смотрят на Олив. Что ж, неудивительно, ведь она такая красивая. Несколько из них обратились к даме на сцене, показывая в нашу сторону, но потом покачали головой. Я подозревала, что они хотели взять Олив, но без меня.

Мы положили немного еды в тарелку и уселись на скамейку у стены.

– Это намного вкуснее хлеба с салом, Нелл.

Я была согласна. Возможно, это приключение окажется совсем не таким ужасным, как я боялась.

Взрослые тем временем делали выбор, и детей уводили. Некоторые с неохотой оставляли еду.

– Привет.

Я подняла взгляд и увидела даму, которая с улыбкой смотрела на Олив.

– Сколько тебе лет? – спросила незнакомка.

– Не знаю, – ответила Олив.

– Мы сестры, – поспешила сообщить я, – и будем держаться вместе.

– Чудесно, – сказала дама. – Дилан! – позвала она.

К нам подошел высокий мужчина. Он был одет в темный костюм и черную шляпу, а на шее у него виднелась белая повязка – может, он вернулся домой после ранения на войне? Красивая дама посмотрела на него и снова перевела взгляд на нас.

– Это сестры, – объяснила она.

Мужчина опустился перед нами на корточки и спросил с улыбкой:

– А имена у сестер есть?

– Ну конечно, есть, Дилан, – заулыбалась женщина, – и наверняка очень красивые.

– Я Нелл, – сказала я. – А это моя сестра Олив.

– Вот так и знала, прекрасные имена, – ответила дама.

– Похоже, моя супруга влюбилась в вас с первого взгляда, – произнес мужчина. – Верно, Бет?

Она кивнула.

– А я всегда доверяю интуиции жены. Так что, пойдете жить к нам?

Я посмотрела на Олив, и та ответила уверенным кивком. Она уже и думать забыла о даме на сцене и теперь не сводила глаз с красивой женщины, стоявшей прямо перед ней.

– Да, с удовольствием, – объявила я.

– Только можно нам сперва доесть, тетенька? – спросила Олив.

– Конечно, можно, – рассмеялась дама.

Проглотив остатки угощения, мы взяли свои кульки и вышли на улицу вместе с мужчиной и его красивой супругой.

Нас усадили на мягкое заднее сиденье блестящего черного автомобиля. Чтобы посмотреть в окошко, Олив пришлось встать на колени. В салоне пахло кожей и сигаретами. Я никогда раньше не сидела в машине. Оказалось, что это здорово. Я погладила прохладную гладкую обивку сидений и почувствовала себя ребенком из богатой семьи, а не нищим сорванцом из Ист-Энда.

Тони пришел бы в восторг. Он был, конечно, тем еще мелким пакостником, но внезапно я поняла, что скучаю по нему. Скучаю по его острым коленкам и дырявому свитеру и по тому, как брату всегда было плевать, что о нем подумают. И с какой отчаянной любовью он заботился о маме, так что порой даже я его не понимала. Эта любовь стала еще сильнее после того, как папа ушел на войну. Я уставилась в окно на домики и людей на улице. У лавки мясника выстроилась очередь. Здесь не было руин, которые остаются после бомбежек. Может, здесь вообще не было войны. С трудом верилось, что не далее как сегодня утром мы с Олив попрощались с мамой в стенах Рэннли-Корта, а теперь уже ехали на роскошном автомобиле в свой новый дом. Странно было сидеть в салоне с этими незнакомыми людьми, но ни страха, ни неловкости я не испытывала. Женщина то и дело поворачивалась и улыбалась нам, спрашивая, все ли в порядке, и указывая на различные важные места, которые мы проезжали.

– Это деревенская школа, – сказала она, – вон там магазин, а здесь почта. Отсюда вы сможете отправлять письма домой.

Я покосилась на Олив, чтобы узнать, не расстроило ли ее упоминание о доме, но она, судя по всему, даже не обратила внимания.

Проехав через деревню, мы свернули на дорогу, возле которой стояла старая каменная церковь. За ней тянулось поле.

– Что это? – вдруг спросила Олив.

– Где, милая? – не поняла женщина.

– Вон то, с ножками. Такое грязное. И вот еще, и вон там… С ума сойти можно! Да их тут целая сотня, чтоб мне провалиться!

– Это овечки, милая.

– Овечки?

– Да.

– Но овечки ведь должны быть белые, разве нет? Как белые облачка на ножках!

– На картинках они такие, но в жизни овечки ходят по грязным полям и успевают испачкаться.

Олив скривилась.

– Неправда, – продолжала настаивать она. – Овцы не такие должны быть.

– Может, это только у нас в Уэльсе овцы такие грязные, – предположил мужчина.

– Ну может. – Олив нахмурилась и прижалась носом к оконному стеклу. – Не похожи они на овец, – повторила она с глубоким недоверием.

– Ну в Лондоне-то вряд ли живет много овец, милая.

– Их там вообще нет, – вставила я.

– Вот видишь.

Олив это не убедило, и она продолжала бросать недовольные взгляды на грязных овечек.

Еще немного, и мы въехали через большие железные ворота на усыпанную гравием подъездную дорожку. Машина остановилась.

– Вот мы и прибыли, – объявил мужчина.

Все выбрались из машины. Мы замерли, глядя на дом, где нам предстояло жить. Это был прекрасный старый особняк, к тому же просто огромный.

– И в какой же части вы живете? – спросила Олив, с восторгом уставившись на открывшийся перед ней вид.

Женщина с улыбкой посмотрела на нее:

– Во всех сразу, пожалуй.

– Только вы двое и больше никого?

– Олив, – одернула я сестру, – это невежливо.

– Прости, Нелл.

– Ну теперь нас четверо, – поправила дама, и мы все улыбнулись друг другу. – Этот дом называется «Понт-ир-Хириан». Это означает «длинный дом в лощине». Красиво, правда?

– А что такое лощина? – спросила Олив.

– Это как бы низина, – объяснила женщина.

– А низина – это что?

– Черт подери, Олив, ты прекрасно знаешь, что такое низина, – возмутилась я.

– Правда? – протянула она.

– Да, правда.

Олив посмотрела на меня с недоверием.

– Помнишь спуск у нас за домами?

– С которого можно съехать на попе, когда выпадает снег? Да!

– Вот там и есть низина.

– Это был частный особняк, но теперь он принадлежит церкви, – объяснила наша дама, продолжая с улыбкой смотреть на Олив. – Мой муж священник, поэтому мы здесь живем, но сам дом не наш.

– Значит, вы тоже арендаторы, прямо как мы?

– Именно так.

– Если честно, сами мы бедны как церковные мыши, – сказал пастор.

Олив хихикнула:

– Значит, вы совсем как мы.

– Так и есть, – произнесла жена священника. Взяв Олив за руку, она повела ее к дому.

Парадная дверь была зеленой, а у входа лежал колючий коврик с надписью: «Добро пожаловать». Возле коврика в ряд стояли две пары сапог: большие мужские и еще одни поменьше, женские. Еще там была подставка для тростей и зонтов. Над крыльцом был небольшой деревянный козырек. Олив посмотрела на даму и улыбнулась, слегка подпрыгнув на месте. Думаю, она уже представила, как ее ботиночки будут стоять на крыльце рядом с обувью этой красивой женщины. На меня вдруг навалилась усталость. Я была счастлива, но ужасно утомилась.

Я немного отстала, чтобы еще раз взглянуть на дом. Никогда в жизни не видела таких больших особняков. В Бермондси мы жили в доме из красного кирпича – точнее, он был красным изначально, но теперь посерел и покрылся копотью, так что цвета уже не разглядеть. Этот особняк тоже был из кирпича, но бледно-желтого цвета, как будто выгорел на солнце. По стенам и крыше вился зеленый плющ. Его листья нависали над окнами, блестевшими в лучах вечернего солнца. Крыша была покрыта черепицей. Я увидела, как в дырочку в кровле влетела маленькая птичка с веточками в клюве. Значит, она строит гнездо. Скоро над крышей начнут виться птенцы, и мы сможем это увидеть.

С обеих сторон длинного особняка виднелись печные трубы, из которых тянулись вверх тонкие струйки дыма. В доме будет тепло. Я подняла взгляд на окна второго этажа, каждое с занавесками по обе стороны, с цветами на подоконнике, и мне тут же захотелось оказаться внутри и выглянуть оттуда на улицу.

Я взяла свой кулек, следом за всеми поднялась на крыльцо, вошла в зеленую дверь, которую оставили открытой, и оказалась в своем новом доме.

Глава шестая

На следующее утро меня разбудил солнечный свет, лившийся в небольшое окошко. Какое-то время я просто лежала, наслаждаясь теплом и уютом и думая о Тони. Я надеялась, что он благополучно добрался до дома. Хотела бы я знать, что сказала мама, когда братец заявился обратно. Я подозревала, что в глубине души мама была рада его видеть, ведь с ним ей будет не так одиноко. Олив все еще крепко спала. Она, как всегда, лежала на животе, подсунув ручку под щеку. Я окинула взглядом комнату – теперь она показалась мне еще красивее, чем вчера вечером. Нас уложили спать наверху, прямо под крышей. В комнате были скошенные белые стены, а через потолок тянулась перекладина из темного дерева. Огромная кровать занимала почти всю комнату. Одеяло было мягким, бледно-голубого цвета с желтыми цветочками по краю.

Дома мы спали, втиснувшись вдвоем на крошечную койку. Такой роскошной кровати у нас никогда не было, да и одеяла тоже. Мы спали под колючими коричневыми покрывалами, а когда становилось совсем холодно, отец приносил пальто и укрывал нас. По крайней мере, теперь мне в лицо не упирались пятки Олив. На противоположной стене висела картина «Тайная вечеря». На ней Иисус и двенадцать апостолов сидели за длинным столом и ужинали.

Я осторожно откинула край одеяла, слезла с кровати и подошла к окну. Деревянный пол у меня под ногами был теплым. Я отодвинула занавеску и посмотрела на сад. Там росли высокие деревья, зеленела трава и цвели цветы, а за садом виднелась церковь.

Олив пошевелилась. Я повернулась к ней. Она открыла глаза и улыбнулась.

– Доброе утро, соня, – сказала я.

– Я сперва не могла вспомнить, где я. – Она села в кровати, потом выбралась из-под одеяла и пришлепала ко мне. Ее теплая ручка сжала мою руку.

– Это церковь дяденьки, Нелл? – спросила Олив, глядя в окно.

– Думаю, да.

– Ничего себе, собственная церковь!

– Не думаю, что она его собственная. Мне кажется, церковь вообще нельзя купить.

– Потому что она принадлежит Боженьке? – уточнила Олив.

Тут мне пришлось задуматься. Пожалуй, церковь действительно принадлежала Богу. Отец Девлин в нашей церкви в Бермондси всегда называл ее Домом Господним. С другой стороны, если Бог владел церковью, как же Он собирал арендную плату?

– Не знаю, Олив, – призналась я.

– Спрошу у дяденьки, – решила она.

Мы умылись водой из тазика, который стоял на мраморном столике у стены, оделись и побежали вниз.

На кухне было тепло, приятно пахло цветами и зеленью. У окна стоял желтый диванчик, а по центру длинный стол. Камин был просто огромный. Рядом с ним лежали заготовленные дрова, а внутри уже потрескивал огонь.

Жена священника что-то помешивала в кастрюльке на плите, а ее супруг читал газету, но теперь поднял взгляд и улыбнулся.

– Выспались? – спросил он.

У него на шее все еще была белая повязка, и я наконец сообразила, что это вовсе не бинт, а просто такая штука, которую носят священники. Отец Девлин в нашей церкви тоже такую носил.

Я улыбнулась в ответ:

– Да, спасибо.

– Будете кашу и яичницу? – спросила хозяйка, улыбаясь нам.

– Настоящая яичница? – удивилась Олив.

– Сама настоящая, – ответила та. – У нас на заднем дворе живут курочки, которые каждый день любезно делятся с нами чудесными коричневыми яичками. Можешь покормить их потом, если захочешь.

Мы уселись за длинный деревянный стол. Солнце пригревало мне спину. Было так уютно, что я почувствовала, как все напряжение прошлого дня отпускает меня. Это хорошее место, и мы здесь будем в безопасности. Жена священника поставила перед нами тарелки с кашей. Я положила в рот ложку: каша оказалась сладкой и пахла сливками.

– Дяденька! – позвала Олив, прожевав очередную ложку каши.

– Да, солнышко.

– А та церковь принадлежит вам?

Он рассмеялся:

– Боюсь, Олив, нам вообще ничего не принадлежит. Мы трудимся во имя Господа, а Он не так-то много платит.

– По-моему, отцу Девлину Бог отсыпает деньги мешками, потому что у него есть кухарка, уборщица и большой блестящий автомобиль, и еще он ходит пить пиво в «Поросенка и свирель».

– А кто такой отец Девлин? – уточнил наш собеседник.

– Это священник в церкви, куда мы ходили, – объяснила я.

– Значит, ты католичка, Нелл?

– Ну, я немного отпала от церкви, – усмехнулась я. – Нашу разбомбили, а другая католическая церковь находилась слишком далеко.

– Но вы верующие? – уточнила жена священника.

– Что такое верующие, Нелл? – спросила Олив.

– Тетенька спрашивает, верим ли мы в Бога.

– Ну мы же читаем молитвы, да, Нелл?

– Конечно.

– И свечки зажигаем.

Я улыбнулась и кивнула.

– Значит, верующие, – с улыбкой заключила женщина.

– Мы, правда, не католики, – вставил священник, – мы методисты. В Уэльсе вообще много методистских часовен, но мы будем рады видеть вас в нашей церкви, если захотите прийти.

– Нам нельзя, – ответила я. – Это смертный грех – заходить в протестантскую церковь.

– Мы до скончания века будем гореть в преисподней! – серьезно добавила Олив.

– Ого, – сказала наша гостеприимная хозяйка. – Звучит жутко.

– Чтоб мне провалиться! – согласилась моя сестра.

– Олив!

– Но ведь так и есть.

– Я знаю, но ругаться не обязательно.

– Прости.

– Знаете что, девочки? Я думаю, Богу все равно, где вы будете Ему молиться, и, полагаю, Он не станет возражать, если вы сходите в нашу церковь. Мы можем провести вас незаметно, пока дьявол не видит. Что скажете?

Я улыбнулась:

– Ладно.

– Ваш папа на войне, Нелл? – спросила жена священника.

– Он служит во флоте, и мы все ужасно по нему скучаем.

– Не сомневаюсь.

– А здесь разве войны нет? – спросила Олив.

Я и сама задавалась этим вопросом. В Лондоне то и дело раздавались сирены воздушной тревоги, но здесь я еще ни одной не слышала и не видела ни одного дома, пострадавшего от бомбежки.

– К счастью, немцы не слишком нами интересуются, Олив. Достается в основном Кардиффу и Суонси. Иногда по ночам в небе над Кардиффом видны красные отсветы, и тогда мы молимся за них.

– В Лондоне то же самое, – сказала Олив. – Проклятые бомбы каждые пять минут.

– Олив! – Я возмущенно уставилась на нее.

– Но ведь так и есть.

– Да знаю я, но не обязательно все время ругаться. Дяденька священник, так же как отец Девлин. При нем бы ты ругаться не стала, а?

– Нет, а то бы он мне как назначил епитимью, разрази меня гром!

Я начала опасаться, что, если Олив продолжит в том же духе, нас живо вернут туда, откуда взяли. Но жену священника поведение моей сестры, похоже, не задевало.

– Да ничего, – сказала она. – В устах такой милой малышки эти слова все равно не похожи на нецензурную брань.

– Что такое нецензурная брань, Нелл?

– Это проклятые ругательства. Олив, а у тебя подбородок в каше.

– Ты выругалась, – ухмыльнулась она. – А при священнике ругаться нельзя, Нелл.

Тут уже мы все не удержались от смеха.

– Знаешь что, Олив, – сказал пастор, – можешь называть меня по имени, если хочешь. Меня зовут Дилан.

Мы никогда не обращались к взрослым по имени. Я была знакома с миссис Бэкстер всю жизнь, но не знала ее имени. Моя мама называла ее миссис Бэкстер, муж просто звал ее женой, а сама миссис Бэкстер называла мою маму миссис Паттерсон. Священник заметил, что мы озадачены.

– Или, может, просто дядя? Как вам такое?

Его жена поставила наши тарелки в раковину, а на их место принесла яичницу и хлеб, нарезанный толстыми кусками и намазанный желтым сливочным маслом.

– А меня можете звать тетя Бет, – с улыбкой предложила она.

– Хорошо, – с довольным видом объявила Олив. – Буду звать вас дяденька Дядя и тетенька Тетя.

– Отлично, – согласился священник, широко улыбаясь. – Ну теперь принимайтесь за яичницу, а потом сможете сходить и поблагодарить наших пернатых друзей за такой прекрасный завтрак.

Глава седьмая

Мы стояли, опираясь на калитку в конце сада, и смотрели на холмы. Здесь было так просторно: лоскутное одеяло зеленых полей тянулось до бесконечности, разделенное старыми каменными изгородями, поросшими мхом и плющом. За полями виднелись высокие деревья – целый лес, над которым кружили сотни птиц, то пикируя, то снова взмывая ввысь. Мне хотелось сорваться и побежать. Помчаться по этим полям, широко раскинув руки, чувствуя ветер в волосах. Мне хотелось стать частью этого чудесного места. Сердце переполняла радость. Я просунула руку под джемпер и сжала медальон.

Я оглянулась на дом, скрытый высокими деревьями. Он был такой красивый, что у меня на глаза едва не выступили слезы. Особняку подходило его название – «длинный дом в лощине». Наша мама тоже должна была попасть сюда, в это прекрасное место, подышать свежим воздухом, ароматами трав, деревьев и цветов, увидеть бескрайнее небо вместо лондонской грязи и смога. Я никогда не думала, что захочу жить где-то кроме Бермондси, однако теперь, стоя здесь, я чувствовала, что не хочу уезжать.

– Маме бы здесь понравилось, Олив.

– А Тони, как думаешь?

Я кивнула:

– Да, думаю, и ему тоже.

К ограде подошел конь. Он положил голову на калитку, и я погладила его шелковистую гриву. Животное тряхнуло головой, а потом ткнулось носом в мою ладонь. Мухи донимали беднягу, и он отгонял их хвостом.

– Ты ему нравишься, Нелл.

– Попробуй и ты его погладить, – предложила я. – Он не укусит.

– Ты то же самое говорила про лошадь скупщика, а она мне чуть руку не оттяпала.

– Так это потому, что ты ее погладила, когда она жевала корм. Лошади не любят, когда их отвлекают от еды. Да и вообще, она же ничего тебе не откусила, просто слегка припугнула.

– Ну а мне показалось, что она хотела откусить мне руку к чертям.

Олив забралась на калитку и перегнулась через край, чтобы дотянуться до животного.

– Привет, конь, – обратилась она к нему, гладя его по ушам. – Мы теперь тут живем с тетенькой Тетей и дяденькой Дядей. Мы будем тебя навещать каждый день. Правда, Нелл?

– Если хочешь.

– Я с радостью.

– Тогда будем.

– Надо бы его угостить. Что едят лошади?

– Траву, наверное.

– Ну травы тут и так полно.

– Может, еще яблоки, – предположила я.

– Пойдем поищем яблоки, Нелл.

Олив спрыгнула с калитки, и я пошла за ней через сад. Сбоку от дома рядами росли деревья, а между ними тянулись тропинки. Ветви были покрыты розовато-белыми цветами, их лепестки осыпались и ковром ложились на землю. Но вот яблок не было.

– Где же эти проклятые яблоки? – вздохнула Олив.

– Не знаю.

– Спросим тетеньку Тетю.

Мы вбежали в кухню.

– Уже сходили к курочкам? – спросила тетя Бет, вытирая руки полотенцем.

– Нет еще, – ответила я. – Но мы познакомились с конем.

– Его зовут Тоби.

– Значит, это мальчик? – уточнила Олив.

– Верно.

– Мы хотели угостить его яблоками, но на деревьях ничего нету. Куда они все подевались?

– Для яблок пока рановато, Олив. Боюсь, весной ты их не увидишь.

– А-а.

– Придется вам с Тоби подождать до осени.

– Значит, пока обойдется травой, – разочарованно вздохнула Олив.

Тетя Бет зашла в кладовую и вскоре вернулась с морковкой.

– Тоби их любит, – улыбнулась она. – Пойдет?

Олив схватила морковку.

– Да, тетенька Тетя! – ответила она и выбежала за дверь.

– Постараюсь уговорить ее называть вас тетя Бет, – пообещала я.

– Да ничего, – отмахнулась она. – По-моему, это даже мило и очень в духе Олив.

Я пошла к двери, но потом снова повернулась.

– Нам с Олив… Нам очень нравится здесь, у вас. Спасибо, что выбрали нас.

– Бог не подарил нам собственных детей, Нелл, так что вы для нас настоящее благословение.

– Как же так?

– Увы. – Она печально улыбнулась. – Но зато Он послал нам вас, верно?

– А вас – нам, – ответила я.

Тетя Бет подошла ко мне, пригладила мои волосы и заправила прядку за ухо.

– Вот нам всем повезло, правда? – сказала она с улыбкой.

Я обняла ее за талию. От нее не пахло домом, как от мамы, но она излучала любовь.

– Когда наиграетесь на улице, обязательно напиши письмо маме, чтобы она знала, что у вас все хорошо.

– И что мы счастливы, – добавила я.

Я вернулась через сад к калитке, где стояла Олив, вглядываясь в поле.

– Куда он, черт возьми, подевался?

– Позови его, – предложила я.

– Тоби! – закричала Олив. – Тоби, у меня для тебя морковочка! Хотела принести яблоки, будь они прокляты, но сейчас весна, яблок нет!

– Олив!

– М-м…

– Ты не могла бы заменить всех этих «чертей» и проклятия на что-нибудь другое?

– На что?

– Ну тебе вообще обязательно ругаться? Разве нельзя просто сказать, без ругани?

– Но ты же ругаешься, и Тони, и скупщик, и угольщик, и…

– Я знаю, но это в Бермондси. Там все ругаются. Мне кажется, здесь так не принято.

– Я постараюсь перестать.

– Вот и умница.

– А можно мне самой съесть морковку?

Я засмотрелась на поля. Меня вновь и вновь поражало то, какие они были зеленые.

– Нелл!

– Что?

– Можно мне съесть эту проклятую морковку? – крикнула Олив.

Вот тебе и «постараюсь перестать».

– Если хочешь, – сдалась я.

Мы вернулись к фруктовому саду. Олив села на траву и прислонилась к стволу дерева, а я легла рядом, чтобы полюбоваться голубым небом сквозь паутину ветвей. Потом я закрыла глаза, наслаждаясь теплым ветерком, ласкавшим лицо. Мне было так хорошо здесь, что становилось стыдно, ведь мама, Тони и Фредди оставались в Лондоне, а значит, в опасности. Я надеялась, что они скоро приедут.

– У дяденьки с тетенькой есть свои дети, Нелл?

Я открыла глаза и приподнялась.

– Бог им не послал.

– Даже при том, что они Ему служат?

– Я тоже об этом подумала. Как-то несправедливо, правда?

– Да, но такой уж Он, Бог, – заявила Олив, вгрызаясь в морковку. – Ну Он ведь не мог не знать, что мистеру Бэкстеру нужны две ноги, а не одна.

– Отец Девлин говорит, что пути Господни неисповедимы, – припомнила я.

– Может, в Бермондси не хватало одноногих людей, а Богу нужно было поддерживать их число. Как думаешь, может поэтому Он так сделал?

– Ну и странные же у тебя вопросы, Олив.

– Это потому, что я маленькая, – объяснила она, откусывая еще кусок.

– А тебе не кажется, что морковку нужно помыть, прежде чем есть? Мама всегда их моет.

– Да ведь я же не помру, Нелл, – возразила сестренка.

– Да, пожалуй, не помрешь, – согласилась я, усмехнувшись.

Олив откусила еще немного.

– Сколько мне лет, Нелл?

– Пять.

– Почему?

– В каком смысле «почему»?

– Почему мне пять?

Иногда я просто не поспевала за Олив, с такой скоростью сыпались ее странные вопросы.

– Потому что ты родилась пять лет назад, – отвечала я. – Ты провела на земле пять лет.

Похоже, ответ ее устроил, потому что она продолжила грызть морковку.

Я снова легла на траву и закрыла глаза. Мне нравились чувствовать, как теплые лучи прикасаются к лицу. Наверное, в Бермондси тоже бывали такие солнечные дни, но я не могла вспомнить ни одного. Точнее, я помнила жару, пыль и запах города, но здесь все было иначе. Здесь было чудесно.

– Нелл!

– Ну что еще? – недовольно буркнула я.

– А сколько тебе лет?

Я покачала головой, но не смогла сдержать улыбки: на мою сестру просто невозможно было злиться.

– Мне скоро четырнадцать, – ответила я.

– Это довольно много, Нелл. Тебе скоро нужно будет выходить замуж.

Я села на траве и обняла сестренку.

– Знаешь, как сильно я тебя люблю, Олив Паттерсон?

– Очень-очень сильно?

Я кивнула:

– Да, очень-очень сильно.

– И я тебя люблю, Нелл.

– Это хорошо, – сказала я, целуя ее в макушку. – Потому что мне было бы очень грустно, если бы ты меня не любила.

– Тебе не придется грустить, Нелл, я всегда буду любить тебя.

– Ну ладно, теперь пойдем напишем письмо маме, она, наверное, очень ждет от нас весточки.

Я взяла Олив за руку и повела ее в дом.

Мы сели за кухонный стол и начали сочинять письмо маме, чтобы рассказать, куда мы попали.

«Милая мама, – начала я. – Пишу, чтобы сообщить тебе, что мы с Олив здоровы и у нас все замечательно. Мы живем в доме пастора и его жены. Они очень милые. Их зовут мистер и миссис Морган, но мы зовем их тетей и дядей».

– Расскажи ей про коня, Нелл, – потребовала Олив, толкая меня под локоть.

«Олив просит передать тебе, что мы сегодня познакомились с конем по имени Тоби».

– Напиши, что я его погладила.

«Она просит написать, что ей удалось его погладить.

Надеюсь, у вас с Фредди и Тони все в порядке и вы скоро приедете к нам, потому что здесь чудесно».

Олив снова толкнула меня:

– Расскажи, что мы ели яичницу на завтрак, Нелл.

– Господи, Олив, давай ты свое письмо напишешь!

– Прости, Нелл.

– Я напишу, что ты ее любишь?

– Да, и про курочек не забудь.

– Олив!

Я закончила письмо так:

«Мы обе вас всех очень любим и скучаем. Пожалуйста, приезжайте поскорее. С любовью, Нелл и Олив».

Потом мне стало стыдно за то, что я рявкнула на Олив, и я добавила:

«Мистер и миссис Морган держат кур, и мы с Олив на завтрак ели чудесную яичницу из свежих яиц».

– Я написала маме про кур и яйца, Олив.

– Хорошо. Думаю, она будет рада узнать об этом, Нелл. Только лучше все же не рассказывать ей про протестантскую церковь.

– Я и не стала.

– Вот и хорошо, а то она будет беспокоиться, как бы мы не попали в ад.

Я закатила глаза и заметила, что тетя Бет смотрит на нас с улыбкой.

Глава восьмая

Нам с Олив предстояло учиться в одной школе. В Лондоне мы ходили в разные из-за возраста, но в этой маленькой деревеньке школа была на всех одна. Я не возражала, ведь так я могла все время присматривать за сестренкой. Через несколько недель мне исполнялось четырнадцать, после чего я уже не обязана была ходить в школу, но тетя Бет сказала, что будет лучше, если я пойду с Олив, а заодно и сама заведу друзей. Я была только рада – мне хотелось найти друга.

Школа находилась недалеко от дома священника, но в первое утро тетя Бет решила пойти с нами. Олив не желала уходить, не попрощавшись с курами. Она успела дать им всем имена. Ее любимицу звали Этель.

– По-моему, Этель похожа на миссис Бэкстер, – заявила сестренка.

Я уставилась на курицу, но, как ни старалась, не могла разглядеть никакого сходства с нашей соседкой. Затем Олив побежала через весь сад прощаться с Тоби.

– Я скоро вернусь, Тоби, – пообещала она, гладя его шелковистый нос, – и принесу тебе вкусную морковку, если смогу достать. Договорились?

Стоял чудесный весенний день. Мы пошли по дороге, которая вела от дома священника к центру деревни. Олив держалась за руку тети Бет и болтала без умолку. Я молча шла чуть позади, ведь вокруг было столько интересного, что я просто не успевала охватить все взглядом.

Важнее всего были цвета: синее небо, зеленые поля, трава на обочине тоже зеленая, но другого оттенка, яркая и потрясающе сочная. А среди зелени виднелись разноцветные точки: белые, желтые, розовые и голубые. Это были полевые цветы. В Бермондси они не водились, разве что редкие кустики крапивы и чахлая трава в канаве, но они были скорее серые, чем зеленые. На мой одиннадцатый день рождения отец водил меня в кино смотреть «Волшебника страны Оз», и теперь мне казалось, что я Дороти, которая из черно-белого мира попала в цветной. Это было невероятно.

Кроме синевы неба, белизны облаков, зеленой травы и всевозможных полевых цветов были еще покрытые бледным желтовато-розовым цветом деревья. У обочины росла вишня, усыпанная цветами, – я никогда в жизни такой красоты не видела. На ветках сидели птицы: дрозд с блестящими синеватыми перьями и еще какие-то маленькие птички – тетя Бет сказала, что они называются гаички, и это очень насмешило Олив. У них было желтоватое брюшко и черная шапочка на голове. Вокруг порхали бабочки, белые, похожие на клочки бумаги, подхваченные ветром, а еще пчелы и блестящие зеленые стрекозы.

Овечки паслись в поле под сенью огромных деревьев, покрытых зеленью. Листья шелестели и ловили золотистые солнечные лучи, будто играя ими. Взрослые овцы были крупные, покрытые грязно-белой шерстью, которую явно не помешало бы помыть, а вот ягнята были либо чисто белые, либо совсем черные. У них были длинные прыгучие ножки и маленькие черные носики. Ягнята скакали и резвились. Тетя Бет взяла Олив на руки, чтобы та могла заглянуть за изгородь и увидеть это. Моя сестренка принялась хохотать над их выходками. Ее глаза светились, и я догадывалась, что она, как и я, с трудом верит в происходящее.

В Лондоне всегда было шумно: люди кричали, смеялись, суда на Темзе гудели, а огромные краны скрипели, когда крутились туда-сюда с грузами. Грузчики ругались, насвистывали и кряхтели, взваливая мешки с сахаром на плечи. Женщины кричали на своих непослушных сорванцов, а малыши в колясках вопили, требуя внимания матерей. В общем, лондонцы очень много шумели.

Сначала мне показалось, что в деревне стоит тишина. Но я ошибалась. Если прислушаться, можно было услышать щебет птиц в кустах, шелест деревьев, ветви которых покачивались на ветру. По полям ползали тракторы, а в живой изгороди прятались пушистые кролики. Здесь все было наполнено звуками молодой растущей жизни, и мне это ужасно нравилось.

Ко всем этим чудесам надо добавить дорогу, которая вилась перед нами: две коричневые колеи от колес и зеленая полоса посередине. Дорога вела вниз, мимо церкви, где служил дядя Дилан, в деревню, где сгрудились хорошенькие домики. На веревках висело, развеваясь на ветру, выстиранное белье: платья в цветочек, рубашки, прихваченные прищепками, брюки, носки и другие вещи. Вокруг пышно цвели сады, радующие богатством оттенков, а стены домов были увиты девичьим виноградом.

Был даже пруд с утками, голубой, совсем как небо, только с розовыми водяными лилиями на зеленых круглых листьях. Я подумала, что надо будет попросить у тети Бет карандаши и нарисовать этот пейзаж, когда вернусь из школы. Я бы могла отправить этот рисунок маме и Тони.

– Нелл, с тобой все в порядке? – спросила тетя Бет, поворачиваясь ко мне. – Ты ни слова не сказала.

Я кивнула, боясь не справиться с голосом.

– О чем ты думаешь?

– О том, как здесь прекрасно. Я никогда такой красоты не видела, тетя Бет. Даже в книжке с картинками.

Она улыбнулась:

– В такую погоду и впрямь чудесно, а вот в дождь уже не так хорошо.

– Мне и дождь не помешал бы, – ответила я. – Я бы все равно была в восторге.

Я вприпрыжку догнала тетю Бет, которая поудобнее перехватила Олив, поднимая ее повыше.

– Посмотрите на овечку, тетенька Тетя! – воскликнула та. – Посмотрите! Она какает! Разрази меня гром!

Похоже, мою очаровательную сестренку было уже не исправить.

Школа была небольшой: приземистое каменное здание с массивной деревянной дверью посередине. На площадке резвились дети всех возрастов. Девочки прыгали через длинную скакалку, напевая незнакомую мне считалочку. Мальчики в коротких штанишках гоняли футбольный мяч и устраивали шуточные бои, валяя друг друга по земле. Олив схватилась за мою руку.

– Здорово здесь, правда? – сказала я.

Сестренка явно сомневалась.

– Ты так думаешь? – тихонько отозвалась она.

– Ты заведешь новых друзей, все будет хорошо.

– Точно?

– Конечно, а потом мы напишем письмо маме и Тони и обо всем расскажем.

Глаза Олив наполнились слезами.

– Я скучаю по маме.

– Понимаю, но ты должна быть смелой, чтобы мама тобой гордилась. Скоро она приедет вместе с Фредди и Тони, и ты сможешь им все здесь показать.

– Хорошо, Нелл, – согласилась Олив.

Я окинула взглядом небольшое здание школы и площадку, полную незнакомых детей, и сжала в кармане розовую ракушку, жалея, что со мной нет Анджелы, ведь на самом деле я волновалась не меньше Олив. Какая-то дама на другой стороне площадки заметила нашу троицу и поспешила навстречу нам.

– Здравствуй, Бет, – сказала она. – Слышала, что вы взяли к себе двоих.

Тетя Бет улыбнулась.

– Это Нелл, – представила она меня. – А это ее сестренка Олив.

– Добро пожаловать в нашу школу, – обратилась к нам дама. – Уверена, вам тут понравится.

– А вот я пока не уверена, – встревоженно пробормотала Олив.

– Ей всего пять, – объяснила я, – она немного нервничает.

– Здесь тебе нечего бояться, Олив, – заверила ее дама, а затем позвала, повернувшись к площадке: – Эгги!

Маленькая девочка, на вид не старше моей сестры, подбежала к нам.

– Эгги, познакомься, это Олив. Она новенькая, и ей нужна подружка, которая поможет ей освоиться. Возьмешь это на себя?

Девочка кивнула и улыбнулась Олив.

– Хочешь поиграть в классики?

Сестренка посмотрела на меня.

– Пойдешь играть с Эгги? – спросила я.

– Хорошо.

Девочки взялись за руки и побежали на площадку.

– Все будет в порядке, – пообещала доброжелательная дама. – Меня зовут миссис Роджерс. Добро пожаловать к нам в школу, Нелл.

– Я буду ждать вас, когда закончатся уроки, – сказала тетя Бет.

Она поцеловала меня в щеку, и я проводила взглядом ее удаляющуюся фигуру. У ворот она повернулась и помахала мне. У меня внутри потеплело. Мы с Олив попали в чудесное место, где нас окружили любовью и заботой. Бермондси остался в прошлой жизни, где-то очень далеко от этой маленькой деревенской школы среди зеленых холмов.

Я посмотрела на площадку, увидела Олив, которая уже играла в классики с Эгги, и подумала, что у нас точно все будет хорошо.

Глава девятая

Шли недели, а потом и месяцы, и постепенно деревенька Гленгарит стала нам вторым домом. Здоровое питание и свежий воздух нам обеим шли на пользу. Щеки у Олив порозовели, да и я уже не была такой худой, как раньше.

Бермондси превратился в далекое воспоминание. Конечно, мы скучали по маме, Тони и малышу, а мне не хватало моей дорогой подруги Анджелы. Зато здесь мы могли жить, не опасаясь налетов и бомбежек, и свободно бегали по полям и тропам. Иногда по вечерам мы все выходили в сад и смотрели на красные всполохи над Кардиффом, которые напоминали нам, что война продолжается.

Олив с Эгги очень сдружились и каждый день после школы играли вместе либо у нас, в доме священника, либо в кондитерской лавке, где жила Эгги. Олив рассказала, что Эгги родом из городка под названием Ковентри, который бомбили почти так же сильно, как Лондон.

– Эгги мечтает остаться здесь насовсем, – заявила однажды Олив. – И я ее понимаю. Ты только представь, как это – жить в магазине сладостей.

– Ты бы осталась без зубов, Олив, – возразила я.

– Да, но у меня же новые вырастут, правильно?

– Ах, Олив! – рассмеялась я.

– Ну ведь так и есть.

– Пожалуй, да, но представь, какой бы у тебя был вид, пока бы ты их дожидалась.

– Ей дают сладости каждую пятницу, и она делится ими со мной. Я обожаю Эгги, Нелл.

– Она очень милая, просто конфетка.

– Это потому, что она живет в кондитерской.

– Смекаешь! – усмехнулась я.

В школе не было детей моего возраста, и я немного завидовала тому, что у Олив есть подружка. Мне не хватало кого-нибудь, с кем можно поговорить, поделиться переживаниями. Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром, войдя в класс, я не увидела высокую стройную девочку, которая стояла перед всеми, улыбаясь, как Чеширский Кот. У нее были темные, почти черные волосы, заплетенные в две блестящие косы. Она постоянно поправляла маленькие очки с круглыми стеклами. Девочка сразу мне понравилась, и я уже надеялась, что мы подружимся.

– Это Лотти Лавджой, – объявила миссис Роджерс, наша учительница. – Она приехала в эвакуацию из Брайтона. Это на побережье.

Мне доводилось слышать про Брайтон – он находился недалеко от Лондона. Я там никогда не бывала, но знала, что богатые ездят туда отдыхать. Наш скупщик с женой катались туда каждый год.

– На наши деньги, – возмущалась мама.

Я не могла точно определить, сколько лет Лотти, но с виду она была моей ровесницей. Я улыбнулась ей через весь класс.

– Добро пожаловать в нашу маленькую школу, Лотти, – сказала миссис Роджерс. – Почему бы тебе не сесть с Нелл? – Она указала на пустое место рядом со мной.

Лотти подошла ко мне и села, а потом посмотрела на меня и широко улыбнулась, и я ответила ей тем же.

На перемене мы уселись на ограду вокруг площадки, чтобы поболтать и познакомиться поближе.

– Ну и дыра! – вздохнула Лотти, глядя по сторонам. – Я даже не понимаю, что они говорят.

– Вовсе и не дыра, – с улыбкой возразила я. – На самом деле ты попала в рай.

– Да ну?

– Поверь мне, тебе здесь очень понравится.

– Ну я хотя бы понимаю, что ты говоришь, это уже плюс.

– Это потому, что я из Лондона. Было бы странно, если бы ты меня не понимала.

– Я бывала в Лондоне. Мой отец играл там в спектакле, и мы с мамой ездили на него посмотреть.

– Твой отец актер? – изумилась я.

Она кивнула:

– Поэтому меня зовут Лотти. В честь звезды мюзиклов Лотти Черри.

– Необычное имя.

– Но ее на самом деле не так звали. Она выбрала себе псевдоним.

Я никогда о таком не слышала. Я была уверена, что, когда тебе дают имя, это насовсем, даже если оно тебе не нравится. Я бы ни за что не подумала, что можно поменять имя.

– А еще она была директором театра «Альгамбра» в Брайтоне, так что между нами есть связь, – продолжала Лотти.

– Очень красивое имя, – сказала я.

– У тебя тоже.

– Спасибо.

– Не за что.

– У кого ты живешь? – поинтересовалась я.

– У какой-то старой курицы по имени Элиза Страт. Поистине кошмарная дама. В воскресенье безвылазно торчит в церкви, а я сижу голодная. По воскресеньям она не готовит, говорит, это грех против Господа. А как же грех против ближнего, то есть меня? Я же голодаю!

– Звучит ужасно. Знаешь что? Я спрошу тетю Бет, нельзя ли тебе по воскресеньям приходить к нам обедать. Она замечательная, я уверена, что она разрешит.

– Правда?

– Я спрошу.

– Спасибо, Нелл, ты настоящий друг.

– Тебе повезло, что эта Элиза Страт не таскает тебя с собой в церковь.

– А она пыталась. Сказала, что должна заботиться не только о моем теле, но и о душе. У меня было огромное искушение ответить, что она и с заботой о теле не очень справляется, так что к душе я ее подпускать не собираюсь. Но вместо этого сказала, что я агностик.

– Что это значит?

– Что я еще не определилась.

– С чем?

– Да со всем. В частности, с религиозными вопросами.

– И что она на это ответила?

– Если память мне не изменяет, она едва не подавилась крайне неаппетитной на вид пародией на сосиску.

За всю жизнь я не встречала никого похожего на эту девочку. Она как будто прилетела с другой планеты. Как это вообще – взять и стать агностиком?! Мои мама с папой решили бы, что у меня поехала крыша. И разговаривала Лотти совсем не так, как я, Олив и все, кого мы знали в Бермондси. Пожалуй, у меня дома ее сочли бы высокомерной, но у меня она вызывала восхищение. Я следила за движениями ее губ и завороженно ловила каждое слово.

– Отец считает, что мне еще рано выбирать себе религиозные убеждения, – продолжала Лотти. – Говорит, что мудрость прожитых лет поможет мне принять решение, и если я решу, что ни во что не верю, это мое право.

– Ничего себе!

– Ну то есть я не понимаю, зачем поливать бедного младенца водой и решать за него, во что ему верить. Откуда ребенку знать, во что он будет верить? Вот ты к какой церкви относишься, Нелл?

– Я католичка.

– И ты искренне уверена во всем, чему учит католичество?

Я молча уставилась на нее. Никто раньше не задавал мне такого вопроса.

– Вот видишь, – самодовольно усмехнулась она. – Ты не знаешь, так ведь?

– Я как-то об этом не задумывалась.

– Ну вот теперь можешь задуматься.

Я поудобнее устроилась на ограде, болтая ногами, и подумала о нашей церкви в Бермондси, какой она была до бомбежки: свечи, аромат ладана и красивая статуя Девы Марии с Младенцем Иисусом в яслях на Рождество. Все это было мне близко и знакомо, в это верили мои родители, поэтому мысли о церкви вызывали у меня теплые чувства.

– Я определилась, Лотти.

– Очуметь, как ты быстро, – удивилась она.

– Мне нравится быть католичкой.

– Что ж, по крайней мере, я заставила тебя задуматься.

– Так и есть, Лотти Лавджой, и за это я буду тебе вечно благодарна.

Тут мы обе рассмеялись.

– Ты мне скажи, если я тебя утомила своей болтовней. Отец говорит, что у меня рот не закрывается, поэтому я в итоге тоже окажусь на сцене.

– Не беспокойся, я бы сказала. У меня ведь тоже язык есть.

– Вот поэтому мы точно подружимся, Нелл, – заявила Лотти и взяла меня под руку.

Я рассказала тете Бет про Лотти, что она агностик и живет у Элизы Страт, поистине кошмарной дамы, и что в воскресенье Лотти осталась без обеда, потому что Элиза Страт весь день провела в церкви.

– Вот я и хотела спросить, нельзя ли Лотти приходить к нам обедать в воскресенье.

– Конечно, можно. Нелл, я так рада, что у тебя теперь есть подруга!

– И я рада, – призналась я. – Она немножко странная, но как бы, знаете, странная в хорошем смысле.

– А мы как раз любим странных людей, – улыбнулась тетя Бет.

– Тогда вы будете в восторге от Лотти Лавджой, – усмехнулась я в ответ.

Мы не очень хорошо знали местных детей, потому что приехавшие в эвакуацию обучались отдельно.

– В нашей школе все предметы преподаются на валлийском, – объяснила миссис Роджерс, – вот мы и решили вас разделить, иначе вам было бы трудно понимать материал.

Я решила, что это справедливо, и Лотти со мной согласилась.

– В школе и так скучно, – заявила она. – Не хватало еще мучиться с незнакомым языком.

– Значит, тебе не нравится школа?

– Да я туда всего неделю-то и проходила.

– Одну неделю?!

– Да, и это был кошмар.

– Что случилось?

– Моих родителей вызвали в школу, чтобы пожаловаться, что меня невозможно обучать, поскольку я отказываюсь сидеть на одном месте и начинаю ходить по классу.

– И что сказали твои мама и папа?

– Сказали, чтобы я забрала куртку из раздевалки, а потом мы ушли и больше не возвращались.

– Ого, а ты не жалела, что не можешь общаться с детьми своего возраста?

– Я нахожу большинство своих ровесников крайне незрелыми личностями.

– Я зрелая личность.

– Да, я это вижу, поэтому мы с тобой будем друзьями.

– А как же ты учишься, если не ходишь в школу?

– Ну, меня учат родители, и еще я много читаю.

– Значит, они не против, что ты не ходишь в школу?

– Нет, они за свободу самовыражения.

– Это еще что за чертовщина? – не поняла я.

– Это значит, что ты учишь то, что интересно, а не то, что выбрал за тебя кто-то другой.

– А разве по закону ты не обязана ходить в школу?

– Какой-то старикан регулярно меня навещает и проверяет, не отстаю ли я от ровесников. Он приезжает на велосипеде, и еще от него воняет рыбой. Мама каждый раз открывает окна, как только он уйдет.

– И как?

– Что «как»?

– Ну, ты не отстаешь от других?

– Нет, я их здорово обгоняю. Я, может, и его самого давно обошла. Он никогда надолго не задерживается. Что-то бормочет и почесывает затылок, так что у него с головы начинает сыпаться белая шелуха. – Лотти вздрогнула. – Противный старикашка! А потом он говорит: «Продолжай в том же духе», подбирает свой старый затертый портфель и убирается восвояси до следующей проверки.

Я еще никогда не встречала детей, не учившихся в школе, и подозревала, что это может сойти с рук только богатым.

– Не обязательно целый день торчать в душном классе, чтобы узнать то, что тебе интересно, – продолжала Лотти. – Есть же библиотеки, там полно книг, и все бесплатно. Я сама выбираю, что хочу выучить, а потом иду на пляж, сажусь на камни, слушаю море и дышу свежим воздухом, вместо того чтобы сидеть в одном кабинете с толпой вонючих мальчишек.

Я невольно улыбнулась. Меня восхищала эта необычная остроумная девочка.

– Я смотрю, ты тот еще фрукт, Лотти Лавджой!

– В каком смысле?

– Это значит, что ты просто чудо.

– Стараюсь, – ухмыльнулась Лотти.

Хотя я не понимала по-валлийски, мне нравилось звучание этого языка, такое нежное и напевное, словно красивая мелодия. Не знаю, как язык может быть похожим на песню, но мне он казался именно таким.

– Гипотетически это самый древний язык Британии, – сказала Лотти.

– Что такое гипо… гипо… Как там?

– Гипотетически?

– Ага.

– Это значит «предположительно».

– А, вот оно что!

– Это кельтский язык, так же как ирландский и шотландский.

– Ого, сколько всяких штук ты выучила, сидя на пляже.

– О чем я и говорю.

Сколько я ни общалась со своей новой подругой, мне все было мало. Я хотела знать о ней как можно больше.

– Расскажи мне про свой дом, Лотти, – попросила я.

Она закинула блестящую косу за плечо и ответила:

– По-моему, он идеален, хотя, конечно, это всего лишь мое мнение. Я живу в белом доме на набережной в Брайтоне. Дом у нас с большими эркерами, и когда входишь в комнату, то как будто оказываешься в открытом море, на яхте, посреди волн. А море каждый день разное, в зависимости от погоды и сезона. Иногда вода сине-зеленая, а иногда серая. Порой море злится, выплескивается на набережную, а в иные дни оно спокойно, как мельничный пруд, и лениво облизывает берег. Больше всего мне нравится смотреть на него ранним вечером, во время отлива, когда влажный песок блестит на солнце. Словами не передать, как это красиво, Нелл. Похоже на мокрый шелк, с которого серебряными ручейками стекает вода.

Я внимала каждому слову, которое произносила Лотти. Мне казалось, что я сама перенеслась туда.

– Я же тебя просила остановить меня, если буду слишком много болтать.

– А я не хочу тебя останавливать. Все это звучит просто чудесно. Я никогда не видела моря, но прямо сейчас оно как будто ожило в твоих словах.

– Боже, Нелл, это ужасно!

– Я из Бермондси, у нас там нет моря, только река.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Просто закрой.

Я послушалась, ожидая продолжения.

– Когда все это закончится, – тихо произнесла она, – ты приедешь ко мне в гости в Брайтон, и мы сядем на пляже у старой каменной стены и будем слушать, как море плещется о берег. Перекусим рыбой с картошкой, а потом подоткнем юбки и пойдем в воду помочить ноги. Я покажу тебе море, Нелл.

Я вздохнула и открыла глаза.

– Это похоже на рай, – призналась я.

Как раз в этот момент прозвенел звонок.

– Ну вот, пора возвращаться на грешную землю, – вздохнула Лотти.

– Бежим наперегонки, – предложила я.

Глава десятая

Раньше я думала, что жить в деревне скучно, но оказалось, это совсем не так. Каждую субботу в зале при церкви устраивали танцы. Дядя Дилан ставил нам самые разные пластинки, и мы с Лотти танцевали, а с нами и дядя Дилан с тетей Бет. Приходили к нам и хозяева кондитерской, а Олив с Эгги просто бегали по залу вместе с деревенскими детьми.

Раз в месяц мы смотрели фильмы на старом проекторе, который все время ломался, но мы не жаловались. Мы посмотрели «Тридцать девять ступеней» и «Хороших компаньонов», вместе хихикали над шутками Джорджа Формби^[1], над Лорелом и Харди^[2]. В тот вечер, когда показывали «Как зелена была моя долина», в зале собралась вся деревня, потому что события фильма разворачивались в Уэльсе и всем хотелось его посмотреть. Мест не хватало, поэтому дядя Дилан устраивал сеансы два дня подряд, и мы с Лотти ходили оба раза. И оба раза плакали, когда отец маленького Хью погибал в шахте. Многие вокруг нас тоже всхлипывали, так что, пожалуй, мало кого фильм оставил равнодушным. Даже у мужчин глаза блестели от сдерживаемых слез. Мальчишкам же больше всего нравились вестерны. Они орали во все горло и встречали возмущенными криками плохишей, гнавшихся за Хопалонгом Кэссиди, который удирал от них на своем верном коне Топпере. После сеансов мальчишки носились по улице, стреляя друг в друга понарошку и притворяясь мертвыми.

– Инфантилы, – фыркала Лотти с гримасой.

Мы с ней обожали эти вечера, когда можно было сидеть в темноте маленького зала и есть конфеты, которыми делилась Эгги. Особенно приятно было в ненастные дни, когда дождь стучал по крыше, а мы прятались от него в тепле и уюте.

По воскресеньям с утра мы ходили в церковь. Думаю, Бог не возражал, что среди прихожан затесались две отпавшие от церкви католички и агностик. Местная часовня была очень простая, совсем не похожая на католическую церковь в Бермондси, украшенную статуями и позолоченными колоннами. Я скучала лишь по образу Девы Марии. Дядя Дилан не наряжался в роскошное облачение и не грозил никому вечными муками в геенне огненной; он проповедовал любовь и прощение. Он молился не только за наших ребят, сражающихся на войне, но и за вражеских солдат, которые, по его словам, были такими же простыми молодыми парнями, как наши. Чьи-то сыновья, чьи-то братья, любимые внуки. Их тоже кто-то любил, и, если они погибали, воюя за свою страну, о них тоже скорбели. Дядя Дилан говорил, что и они заслуживают наших молитв.

Мы с Лотти стали ходить в церковный хор и петь гимны на валлийском. Я ничего не понимала, но меня это ничуть не беспокоило. Католическая месса велась на латыни, так что в ней я тоже не понимала ни слова.

Весна сменилась летом, и мы вдоволь набегались по холмам и полям вокруг Гленгарита. Мы понимали, как нам повезло оказаться в этом чудесном месте. Совершенно незнакомые люди распахнули для нас с Олив двери своего дома и открыли нам свои сердца. Я никогда не забуду это лето, когда мы жили без забот и могли побыть детьми.

Лишь одно нас печалило – то, что мама, Тони и Фредди по-прежнему оставались в Бермондси. Если бы только мама могла видеть, где мы живем и как хорошо это сказывается на нашем здоровье! Мы пополнели. Кожа у Олив прямо-таки сияла после долгих часов на свежем воздухе, и мы обе приобрели здоровый цвет лица. В Бермондси все были бледными. Если бы мама просто села на поезд и приехала, то своими глазами увидела бы, как здесь чудесно. Но в письмах она лишь отвечала, что Фредди болезненный малыш, так что они пока не могут отправиться в путь.

Однажды вечером мы с Лотти пошли к пруду и уселись на траве.

– Я просто не понимаю, Лотти, – призналась я. – Если Фредди болезненный, то ему как раз и нужно попасть сюда, разве нет? Уехать из сырой квартиры, подальше от смога и бомбежек. Почему она не едет?

– У взрослых все сложно, Нелл, – ответила Лотти, снимая очки и протирая их краешком подола. – Полагаю, дело в страхе перед неизвестностью. Мой папа говорит, что в жизни самое главное – с радостью встречать перемены и хвататься за каждую возможность. Нужно посмотреть в лицо страху и решиться.

– Там, откуда я родом, о таком даже не думают. По-моему, всем даже нравится чего-нибудь бояться. Наша соседка миссис Бэкстер жутко боится грома и молний, так что однажды в грозу она бросила своего бедного одноногого мужа и начала со слезами и воем ломиться к нам в дверь. Потом она спряталась под стол и сидела там, пока все не закончилось. Не вылезла, даже когда мы ужинали. Думаю, если бы мы ей предложили взглянуть в лицо страху, она бы нам просто врезала. Понятия не имею, почему нельзя спрятаться под собственный стол.

– Я знаю, мне повезло, что родители учат меня думать самостоятельно, – сказала Лотти. – Не хочу сказать, что они любят меня больше, чем твои тебя, ты не подумай, Нелл. Но они объяснили мне, что нельзя позволять страху вставать на пути у моих стремлений и что нужно отстаивать свои убеждения.

Я кивнула:

– Мы явно родом с разных планет, Лотти, но мне нравится все, чему я у тебя учусь. Если бы мы не встретились, я никогда бы обо всем этом не узнала.

Лотти приобняла меня за плечо:

– А я многому учусь у тебя, Нелл. Вот нам повезло, а?

– Да.

– Уверена, твоя мама скоро наберется смелости и сядет на поезд.

– Надеюсь, потому что Олив уже совсем не говорит о ней. Так ведь может дойти до того, что она начнет называть мамой тетю Бет.

– Ну тогда тебе просто придется напомнить ей, что в Бермондси у нее есть мама, которая ее очень любит.

Я коснулась своего медальона и сжала его в руке.

– Красивый, – заметила Лотти.

Я открыла створку и показала ей фотографии.

– Это твои родители? – улыбнулась она.

Я кивнула:

– В день свадьбы.

– Прекрасная пара, только вид у них такой, будто их ведут на казнь.

– Мама сказала, что они ужасно нервничали.

– Твой папа сейчас на войне?

– Да, у всех ведь так, верно?

– Почти.

– В каком смысле?

– Ну, мой папа тоже на фронте, но не воюет.

– А что же он там делает? – удивилась я.

– Развлекает солдат.

– О!

– Он выступает в составе концертной бригады. Мой отец против убийства себе подобных, Нелл. Я уверена, что, не стань папа фронтовым артистом, уже угодил бы в тюрьму. Но, по его словам, он лучше будет сидеть в камере, чем согласится убить другого человека.

– Но ведь развлекать солдат тоже нужное дело.

Лотти перевела взгляд на пруд:

– Он ведь не трус, понимаешь?

– Конечно, нет, Лотти. Судя по твоим рассказам, твой папа просто замечательный.

Лотти выдавила улыбку:

– Так и есть.

Внезапно раздалось низкое гудение. Мы запрокинули головы и, к своему ужасу, увидели, что к деревне, спускаясь все ниже к домам, едва не задевая деревья, подлетает самолет. Лотти схватила меня за руку, и мы кинулись бежать, вот только не знали, куда спрятаться. Гудение становилось все громче, и теперь самолет начал издавать звук, похожий на кашель.

– Он сейчас разобьется, Нелл! – воскликнула Лотти.

Вдруг с другой стороны улицы нас позвал какой-то мальчишка:

– Сюда! Скорее!

Мы бросились к нему, и нас провели через пекарню на задний двор, где было подготовлено убежище Андерсона. Мистер и миссис Эванс, владельцы пекарни, жались друг к другу на скамейке, а остальные, в основном мальчишки, сидели на полу. Мы, как могли, втиснулись рядом с ними, радуясь, что нашли укрытие.

– Спасибо, – поблагодарила Лотти мальчика.

– Ну мы же не хотим, чтобы такие прелестные крошки, приехавшие к нам в эвакуацию, погибли под завалами, верно, милочка? – усмехнулся он.

Лотти тут же возмутилась:

– Во-первых, я тебе не «милочка», во-вторых, если взглянуть на статистику по стране, ты обнаружишь, что мы обе вообще-то выше средних показателей роста для своего возраста.

Мальчишка не успел ответить на эту тираду, потому что наше укрытие сотряслось от жуткого взрыва, и даже земля под нами затряслась. Миссис Эванс перекрестилась.

– Господи помилуй, – произнесла она. – Чья-то бедная душа отошла к Богу.

– Ну будем надеяться, что это немец, – сказал один из мальчишек.

– Дэвид Винн! – одернула его хозяйка. – Разве наш добрый пастор не учил тебя, что все мы дети Господа и неважно, откуда мы родом и во что верим?

Мальчик виновато понурился:

– Простите, миссис Эванс.

– Стыдись, Дэвид.

– Но это и впрямь немцы, – тихо заметил другой мальчик. – Самолет был «хенкель».

– Ну кто бы там ни бы, такой смерти он не заслужил, – отрезала миссис Эванс.

– Как думаете, куда он упал? – спросил Дэвид.

– Надеюсь, что в поле, – отозвался второй мальчишка. – Надо пойти посмотреть, не нужна ли кому-то помощь.

– Думаю, там уже никому не помочь, – возразил мистер Эванс. – Лучше бы тебе туда не ходить, Герринт, кто знает, на что наткнешься.

– Я осторожно, – отмахнулся мальчик.

Герринт, похоже, был заводилой среди этих мальчишек. Он встал и шагнул к выходу, а мы все последовали за ним.

Снаружи мы увидели, что за деревьями поднимаются дым и пламя. Люди со всех сторон уже бежали в ту сторону. Герринт повернулся к нам.

– Вам, пожалуй, лучше остаться здесь, – объявил он. – Кто знает, что там творится.

Полицейская машина вывернула на улицу и так резко остановилась возле пекарни, что тормоза завизжали. Из автомобиля вылез полицейский, который принялся кричать, чтобы никто не совался на место взрыва.

– Оставьте это профессионалам! – рявкнул он.

– Еще не хватало – оставить все таким профессионалам, как ты, Глин Томас, – огрызнулась миссис Эванс. – Где ты там пропадал столько времени?

– Я как раз сел пообедать, миссис Эванс.

– Да уж, и, зуб даю, съел все до последнего кусочка, прежде чем сесть в машину.

– Вы же знаете, как Элис не любит, когда еда пропадает.

Миссис Эванс скрестила руки на груди, бросив на него гневный взгляд.

– Временами, Глин Томас, я вообще не могу понять, с чего вдруг ты подался в полицейские.

– Это призвание, миссис Эванс.

– Сомневаюсь, но, раз уж ты тут, пора бы тебе заняться делом.

– Уже бегу.

Миссис Эванс бросила взгляд на второго полицейского, сидевшего в машине.

– А что твой напарник?

– Ему жена дала с собой сэндвич перекусить.

Миссис Эванс насмешливо вскинула брови и удалилась в пекарню.

– Господи, дай мне сил, – бросила она через плечо.

– Пора за работу, Глин, – напомнил мистер Эванс. – Я поеду с вами. Герринт, тебя тоже возьмем.

– А как же мы? – спросил Дэвид.

– Вы оставайтесь здесь. Не помешает прочитать пару молитв. Думаю, этим несчастным сейчас особенно нужно заступничество Всевышнего.

Мы с Лотти отправились домой, погруженные в тяжелые мысли. Война добралась и до Гленгарита. Это происшествие потрясло нас обеих.

– Вот так живешь и не знаешь, что случится в следующую секунду. Я скучаю по родителям, Нелл. Ужасно скучаю.

Тяжело было видеть Лотти в таком состоянии. Она всегда излучала уверенность. На все у нее был ответ. Но это страшное событие выбило ее из колеи. Теперь Лотти словно стала обычным человеком, простым смертным, как все остальные. Я взяла ее за руку:

– Мой папа говорил, что иногда и с хорошими людьми случается что-то плохое и с этим ничего не поделать. У всех бывают черные дни.

– Как думаешь, каким был этот человек? – продолжила размышлять Лотти. – Сколько ему было лет? Не ждет ли его невеста или жена?

– Или дети, – добавила я.

– И ведь его семья никогда так и не узнает, верно? Всю жизнь они будут надеяться и ждать, что вот-вот откроется дверь и войдет он. По-моему, это самое печальное, – вздохнула Лотти. – Не знать и жить в ожидании.

– Мне кажется, я бы почувствовала, – задумалась я. – Мне кажется, я бы сразу поняла, если бы близкий для меня человек умер.

– Знаешь что, Нелл?

– Что?

– Ты единственная, не считая моих родителей, с кем я могу вот так поговорить. Спасибо, что дружишь со мной.

Мы остановились на дороге и обняли друг друга, разрыдавшись. Так мы и стояли, пока нас не нашли дядя Дилан и тетя Бет.

– Слава богу, вы обе целы! – воскликнула тетя Бет, кинувшись к нам.

– Это было ужасно, – пожаловалась Лотти.

– Все позади, – сказал дядя Дилан. – Вам ничто не угрожает.

Двух немецких пилотов похоронили на маленьком кладбище Гленгарита. Проводить их в последний путь пришла почти вся деревня, лишь немногие предпочли остаться дома. Панихида была простой. Мы спели гимны и помолились за этих молодых людей, отдавших жизнь за свою страну. Мы помолились о семьях, которые потеряли близких и никогда не узнают о их судьбе. Самолет весь выгорел, и никто не смог выяснить, кем были эти люди, но, по крайней мере, их похоронили по-христиански. Жители деревни отдали дань уважения этим ребятам. Пусть это были чужие сыновья, они заслуживали сострадания, и в тот день жители Гленгарита сумели его проявить.

Глава одиннадцатая

Мама все не приезжала, и я не понимала почему. В Бермондси ее ничто не держало. Здесь она была бы в безопасности, как и Тони с малышом. Я написала ей, уговаривая приехать поскорее. Через пару недель пришел ответ. Олив была в кондитерской, в гостях у Эгги, так что я забрала письмо, поднялась в спальню, села на кровать и начала читать.

Милая Нелл!

Я помню, что обещала тебе приехать в Уэльс, но я не могу. Я много думала об этом и решила, что хочу остаться здесь, в нашем доме. Понимаю, ты ждала услышать совсем другой ответ. Прости меня. Фредди чудесный малыш, вы с Олив непременно его полюбили бы. Он немного похож на Тони, только волосы у него скорее как у Олив, но он не такой крепкий, как вы все. Лучше я буду заботиться о нем здесь, в знакомом окружении, где все готовы нам помочь. Ты же знаешь, какие у нас добрые соседи. Мы держимся вместе и не бросаем своих в беде. Я знаю, Тони должен был уехать с вами и очень плохо поступил, убежав домой, но он мне так помогает, Нелл! Честно говоря, не знаю, что бы я без него делала.

Утешительно знать, что вам с Олив так хорошо в Уэльсе и что мистер и миссис Морган так добры к вам. Для меня важнее всего, чтобы вы были живы, здоровы и счастливы.

Пиши мне, Нелл. Я рада каждому твоему письму.

С любовью, мама.

Я побежала вниз, чтобы показать мамин ответ тете Бет. Она села за стол и прочитала письмо.

– Не знаю, что сказать, Нелл. Похоже, ее решение окончательное.

Меня охватил гнев. Она ведь обещала! Мы бы никуда не поехали, если бы знали, что она откажется последовать за нами.

– Но почему? – воскликнула я. – Она же знает, что всем здесь будет безопаснее. Ей всего-то и нужно сесть на этот треклятый поезд, больше ничего, неужели это так сложно?! Фредди смог бы здесь окрепнуть, я уверена, а Тони со временем привык бы. Я просто не понимаю!

– По правде говоря, я с тобой согласна, Нелл. Может, если я ей напишу, мне удастся на нее повлиять?

– А вы можете?

– Конечно. Прямо сейчас сяду за письмо.

– Расскажите ей, пожалуйста, как здесь чудесно и что нет никакого смога, только чистый воздух, который поможет Фредди окрепнуть.

– Обязательно расскажу, Нелл.

Я побрела на улицу. Меня переполняла злость. Мама всегда учила нас, что обещаниями просто так не разбрасываются и что человек стоит ровно столько, сколько его слово. Если уж дал слово, его нужно держать, если только тебе не мешают непреодолимые обстоятельства. И вот теперь она сама нарушила обещание. Я ушла в сад за домом и села под деревом. Может, она не так уж по нам скучает. Может, ей достаточно Тони и Фредди. Может, ей просто все равно. Я зажмурилась, и слезы обиды покатились по щекам. Впрочем, я быстро взяла себя в руки. О чем я только думала? Разумеется, мама нас любит. Она не может не скучать. Оставалось лишь одно объяснение: что-то мешает ей уехать из Бермондси и присоединиться к нам. И я подозревала, что дело не во Фредди.

Прошло еще несколько недель, и однажды после уроков я с удивлением обнаружила, что у ворот школы нас ждут дядя Дилан и тетя Бет.

– Я тут подумал: а не выпить ли нам с тобой по молочному коктейлю, Олив? – объявил дядя Дилан. – Что скажешь?

– С удовольствием, дяденька Дядя. А можно Нелл пойти с нами?

– Нелл и тетушке Тете нужно поговорить о своем, о женском.

– Ну ладно, – сдалась Олив.

Я проводила их озадаченным взглядом, понятия не имея, о чем таком «женском» нам нужно поговорить.

Тетя Бет взяла меня за руку.

– Давай пройдемся, Нелл, – предложила она.

Теперь меня охватил страх. Я поняла: что-то здесь не так.

– Что-то случилось, да? – спросила я.

– Мне пришло письмо от твоей мамы, Нелл.

– Что-то с Фредди?

– Нет, милая.

– Тони?

Она покачала головой:

– Боюсь, дело в твоем отце.

Я почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу.

– Он ведь не погиб? Мой папа жив?

– Он пропал без вести, Нелл.

– Что это значит?

– Что никто не знает, где он. – Тетя Бет сжала мои руки в своих. – Это вовсе не значит, что он погиб.

– Тогда где же он, черт возьми?!

– Может, ранен, лежит где-нибудь в госпитале. На войне многие пропадают без вести, но в итоге им удается благополучно добраться домой.

Слезы покатились по моему лицу.

– Он не умер. Я бы почувствовала, если бы он умер.

Тетя Бет достала из кармана носовой платок и осторожно вытерла мне щеки.

– Вот почему твоя мама боится уезжать из Лондона. Она хочет быть там, когда он вернется.

– Значит, мама утаила от меня правду?

– Думаю, она не хотела, чтобы ты расстраивалась.

– Да, это похоже на нее. Тетя Бет…

– Да, милая?

– Обещайте, что не скажете Олив.

– Конечно, милая.

– Она еще слишком мала для таких новостей.

– Не хочешь сходить в церковь и поставить свечку за его здоровье?

Я кивнула, и мы зашагали в сторону часовни.

Внутри было прохладно: теплое солнце проникало в церковь только сквозь высокое окно над алтарем. Тетя Бет встала на колени и сложила руки в молитвенном жесте. Я опустилась на колени рядом с ней, но молитва не шла на ум. Мысли смешались. Мама часто молилась святому Антонию, к которому обращались за помощью в поиске утраченного. Однажды мы потеряли ботиночек Олив, и ей не в чем было идти в школу. Тогда мы помолились святому Антонию, и ботинок нашелся под кроватью, а потом мы сходили в церковь и зажгли свечу перед его статуей в благодарность за помощь. По словам мамы, если вещь потерялась, это вовсе не значит, что она утрачена навсегда. Она просто лежит где-то и ждет, пока ты ее отыщешь. И вот теперь я должна найти его – моего папу. Я обязана это сделать, вот только где же его искать? Я никак не могла сообразить. Может, он в Германии? Может, нужно искать там? Мне захотелось помчаться туда и обыскать каждый клочок чужой земли, чтобы найти его и вернуть домой. Может, его корабль затонул и папа остался один посреди огромного серого океана? Он мог быть где угодно, но в одном я не сомневалась: папа не погиб. Я бы почувствовала, если бы его не стало. Так я сказала Лотти и теперь продолжала в это верить. Если бы папа погиб, вместе с ним умерло бы что-то у меня внутри. Но этого до сих пор не произошло, а значит, он жив и вернется домой.

Глава двенадцатая

Мы приехали в Гленгарит весной, а теперь был уже декабрь, и все с нетерпением ждали Рождества. Пруд замерз, и некоторые смельчаки с удовольствием катались по льду. Герринт и другие мальчишки звали нас с Лотти присоединиться к ним. Я была бы рада, но опасалась, что Олив последует моему примеру и с ней что-нибудь случится, если вдруг треснет лед. Я видела, что Лотти тоже очень хочет пойти с ними, но понимает мои опасения. Так что мы смотрели на веселье с берега. Мы с Лотти очень сдружились, ну а мальчишки стали друзьями нам обеим. Мы одолжили у местных старые велосипеды и гоняли по дорогам вокруг деревни. До осени мы плавали в ледяных речушках, исходили все окрестные поля и дошли до леса, который было видно из нашего сада. Мы пили вкуснейшие молочные коктейли на заднем дворе пекарни миссис Эванс, а по субботам ходили в деревенский клуб и слушали пластинки на проигрывателе, который принес дядя Дилан.

В Бермондси моей единственной близкой подругой была Анджела, но теперь я впервые в жизни стала частью целой компании своих ровесников и была в восторге от происходящего. Мне безумно нравилась такая жизнь. Я понимала, что однажды мне придется уехать отсюда, но пока это чудесное место было моим домом, и я не желала терять ни минуты.

Я скучала по семье, но иногда, глядя на покрытые снегом холмы, чувствовала, что могла бы остаться здесь навсегда. Мне все здесь нравилось: и дом, и часовня, в которую мы с Олив так и прокрадывались, пока дьявол не видит. Я с восторгом наблюдала смену времен года, которой толком не замечала в Бермондси. Там смог часто смешивался с туманом, поднимавшимся от реки, и почти полностью заслонял солнце, а небо вечно казалось серым. Не было цветов, которые напомнили бы о начале весны, не было желтеющих по осени листьев, которые осыпались бы на землю и шуршали под ногами. Ну а летом стояла просто ужасная духота. В нашей квартире было всего одно окно, и временами становилось нечем дышать. Казалось, что воздух просто не может проникнуть в этот тесный лабиринт из высоких зданий. Пот стекал по спинам полураздетых грузчиков, таскавших тяжелые мешки на баржи. В карманах у рабочих лежали старые лоскуты ткани, чтобы вытирать лицо. Некоторые повязывали эти тряпки на головы, становясь похожими на пиратов. В жару люди чаще злились друг на друга. Детей чаще лупили, мужей чаще пилили. Все ругались больше, чем обычно. Летом в Бермондси можно было услышать кучу бранных слов.

Казалось, все шло уж слишком хорошо – в таких случаях жди беды, ведь так? Было ли у меня предчувствие? Или я просто не могла поверить, как нам повезло, что мы оказались здесь, за много миль от родного дома, и попали в дом к людям, которые любили нас и заботились как о родных?

Все мои страхи сбылись однажды вечером, когда мы влетели в кухню с чудесными новостями о том, что в школе устроят рождественскую ярмарку.

Тетя Бет и дядя Дилан сидели за столом.

– Нужно обязательно испечь пироги. Можно, тетенька Тетя? – воскликнула Олив.

Но та не ответила, и я поняла: что-то случилось.

– Сядьте, девочки, – велел дядя Дилан.

Олив продолжила щебетать:

– За лучшие пироги будут давать призы! Вы мне поможете, тетенька Тетя?

– Помолчи, Олив, – велела я.

– Я рассказываю тетеньке Тете про пироги.

– Понимаю, милая, но сейчас нужно немного помолчать.

– Нам нужно кое-что вам сообщить, – начал дядя Дилан.

– Вы ждете ребеночка? Ой, вот бы здорово! Я так люблю малышей! Я могу помочь за ним присматривать, – пообещала Олив. От нетерпения ей не сиделось на месте.

Тетя Бет погрустнела.

– Нет, Олив, мы не ждем ребенка.

– Очень жаль, – расстроилась моя сестренка.

Тетя Бет печально улыбнулась:

– Да, согласна.

– Я подумала, вдруг Боженька решил все же послать вам ребенка.

– Олив, замолчи, пожалуйста, – одернула ее я. – И сядь, прошу тебя.

Дядя Дилан опустил взгляд и какое-то время молчал. Тетя Бет протянула руку и сжала его пальцы и своих. Он тяжело вздохнул и посмотрел на нас.

– Сегодня нам сообщили, что мы должны уехать из этого дома.

– Почему? – нахмурилась я.

– Потому что мы нужны в городе, где сможем принести больше пользы пастве.

– Но вы нужны и здесь. Кто же будет заниматься церковью? Кто будет устраивать танцы и включать кино на проекторе?

– Идет война, Нелл, и всем нам приходится приносить жертвы ради общего дела. Жители Кардиффа каждый день теряют дома и близких. Слово Божие поможет принести им утешение.

– Значит, нам всем придется ехать в треклятый Кардифф?! – возмутилась Олив.

– Не всем, милая, – ответила тетя Бет. – Только мне и дяденьке Дяде.

– А как же мы? Нам нельзя с вами? – воскликнула сестренка.

– Это слишком опасно. Вас отправили в деревню, чтобы защитить. Мы бы ни за что не повезли вас с собой, даже если бы нам разрешили.

– И что же тогда с нами будет? – спросила я.

– Не сомневаюсь, вам найдут другой дом, где вас будут любить не меньше, чем любим мы.

Глаза у Олив наполнились слезами.

– Но я не хочу в другой дом. Я хочу остаться с вами и дяденькой Дядей.

– Я понимаю, и, если бы ехать с нами было безопасно, мы обязательно взяли бы вас.

– Конечно, взяли бы, – согласился дядя Дилан.

– Мы никуда не уйдем отсюда. Правда, Нелл? Чтоб мне провалиться, если мы уйдем!

– Похоже, у нас нет выбора, Олив.

Сестренка злобно уставилась на нас троих.

– А как же Тоби и курочки? Кто о них позаботится?

– Тоби не наш, Олив. Он и дальше будет пастись в поле, а заботится о нем его хозяин. А кур, боюсь, придется кому-нибудь отдать.

Олив вскочила со стула так резко, что он с грохотом упал на пол.

– Вот и нас вы хотите кому-нибудь отдать! – закричала она, а потом кинулась вверх по лестнице.

– Ей просто страшно и грустно, – объяснила я. – Она вовсе не хотела грубить.

– Мы понимаем, – вздохнула тетя Бет. – Мне сейчас тоже хочется швыряться стульями.

– Похоже, это очень непросто – быть слугой Господа, – сказала я.

– Он посылает нам много испытаний, – согласился дядя Дилан.

Я встала:

– Пойду поговорю с Олив.

Я поднялась в нашу чудесную спальню. Олив лежала на кровати лицом вниз и всхлипывала. Я села рядом и погладила ее по спине.

– Не хочу я никуда переезжать, Нелл, мне нравится здесь. – Она тяжело сглотнула.

– Я понимаю, но у нас нет выбора, как и у тети с дядей. Они не виноваты, Олив, а ты должна извиниться за то, что опрокинула стул.

– Он сам опрокинулся, Нелл, я тут ни при чем.

– Да неужели? – улыбнулась я.

– Ну только если чуть-чуть.

– Наверное, чуть-чуть ты, а чуть-чуть он сам.

Олив вытерла слезы и села.

– Да, думаю, так и было, но больше все-таки виноват стул. Стульям ведь не положено падать, правильно?

– Пожалуй, что так.

– А нам нельзя остаться прямо тут, Нелл? Мы бы оставили кур и питались яичницей, а ты уже достаточно большая, чтобы присматривать за мной.

– Мне кажется, так нельзя, Олив. Для детей есть особые правила. За ними должен следить кто-нибудь взрослый.

– Ну ростом ты не ниже миссис Эванс, – заметила сестренка, которой, похоже, начинала нравиться эта идея.

– Не думаю, что рост играет здесь какую-то роль, Олив.

– Но в деревне-то нам позволят остаться?

– Думаю, да. Надеюсь. Наверное, это можно устроить, только нужно найти кого-нибудь, кто нас возьмет.

– Может, нам пройтись по деревне и поспрашивать?

– Это будет невежливо.

Олив скривилась:

– Не понимаю, что тут такого невежливого.

– Я не хочу, чтобы ты беспокоилась об этом, Олив. Уверена, все как-нибудь само сложится.

– Хотелось бы, черт возьми, – буркнула она.

– Олив! Я же просила не выражаться.

– Отчаянные времена требуют отчаянных мер, Нелл.

– Это от кого же ты такое услышала?

– От Эгги.

– А она от кого?

– Да кто ж ее знает!

Несмотря на печальные новости, я расхохоталась. Моя сестренка умела меня смешить.

Глава тринадцатая

Дядя Дилан написал епископу и спросил, нельзя ли отложить переезд в Кардифф до Рождества. Мы с тревогой ждали ответа и очень обрадовались, когда получили письмо, в котором говорилось, что до Нового года уезжать не придется. Морганам разрешили отметить Рождество с нами в Гленгарите.

Однажды тетя Бет позвала нас с Олив на кухню и протянула нам деньги.

– Я подумала, что вы, наверное, захотите купить каких-нибудь подарков друзьям и родным, – улыбнулась она.

– Боюсь, мама не хотела бы, чтобы мы брали у вас деньги, тетя Бет, – начала было я.

– Ну что ты, Нелл, она бы не стала возражать, – защебетала Олив, забирая деньги из рук тети Бет. – Спасибо вам огромное-преогромное, тетенька Тетя, мы вам с дяденькой Дядей тоже что-нибудь купим.

– Олив!

– Что?

– Нельзя просто так брать у других людей деньги.

– Тетенька Тетя не «другие люди», Нелл. Она… Ну, она тетенька Тетя.

– Пожалуйста, возьми, Нелл, – добавила тетя Бет.

– Похоже, Олив уже сделала это за меня, – усмехнулась я. – Спасибо вам огромное.

– Девочки, вы нас так радовали все это время, и теперь нам самим хочется сделать вам приятное.

Кроме мясной лавки, пекарни и почты в деревне был еще универсальный магазин, куда мы и отправились за подарками.

– Можно я куплю что-нибудь для Эгги, Нелл?

– Конечно, можно, а я хочу найти подарок Лотти. А тете с дядей подарим что-нибудь от нас двоих.

– А маме с папой, Фредди и Тони?

– Боюсь, на них нам уже не хватит денег, но мы можем отправить им красивую рождественскую открытку.

– Ладно.

Магазин принадлежал вдове по имени миссис Левеллин. Она знала обо всем, что происходило в деревне. Миссис Эванс говорила, что хозяйка магазина узнавала о смерти человека даже раньше, чем он сам. Еще она всегда знала прогноз погоды и как дела у нашей армии на войне – побеждаем мы или проигрываем.

– Как думаешь, она ведьма? – спросила Олив.

– Глупости, конечно, нет, – ответила я.

– А как тогда она может предсказывать погоду?

– А знаешь, что я думаю, Олив?

– Что?

– Что ничего она не может на самом деле.

Олив кивнула и состроила серьезную мордочку.

– Ну, чем бы дитя ни тешилось…

– Вот именно, – ухмыльнулась я.

Мы остановились посреди магазина, рассматривая товары на полках. Здесь было множество всяких рождественских украшений: елочные шары, птички из фетра, бумажные фонарики, но ничего по-настоящему примечательного.

– Могу сказать вам, что понравится жене священника, – раздался голос миссис Левеллин.

«Вот так неожиданность», – подумала я.

– Ей нравятся любовные романы. Чем больше розовых соплей, тем лучше. Чтобы сплошные дрожащие губы и взгляды, брошенные украдкой из-под ресниц. Знаете, там вечно что-то вроде: «Он опустил взгляд, неровное дыхание вырывалось из его губ».

Я не смела посмотреть на Олив.

– А кто его вырывал? – удивилась она. – И зачем вырывать дыхание? Это же не зубы.

– Вырастешь – поймешь, – ответила миссис Левеллин, наклонившись в поисках чего-то под прилавком. – Вот, я как раз дочитала эту книгу. Совсем как новая. Я ее сняла с полки и читала осторожно, даже еду на нее не роняла. Можете взять за полцены, пойдет?

– Думаю, да, – согласилась я.

– А о чем эта книга? – поинтересовалась Олив.

– Ну… – начала миссис Левеллин, облокотившись о прилавок, – это история о том, как красивый лорд влюбился в бедную служанку, но отец не дал ему позволения на ней жениться, поэтому он отказался от наследства и все же женился, и они поселились в скромной хижине на болоте. Но потом оказывается, что девушка вовсе не бедна, ее подменили в младенчестве, и на самом деле она высокородная леди.

– В смысле, высокого роста? – не поняла моя сестренка.

– Нет, она аристократка.

– И что, отец лорда вернул ему наследство? – спросила Олив, которая жадно ловила каждое слово миссис Левеллин.

– Вернул, и они жили долго и счастливо.

– Такое я бы и сама почитала, – вздохнула Олив.

– Тебе такое читать рано, – повторила хозяйка магазина. – В конце там все довольно пикантно.

– Даже не спрашивай, – встряла я, обращаясь к сестре.

– Ну так вот, как я и сказала, она совсем как новая, и там полно дрожащих губ, так что жена священника будет довольна.

– Спасибо, – поблагодарила я и начала осматриваться в поисках подарка для Лотти.

– Что ищешь, Нелл?

– Что-нибудь для моей подруги Лотти, миссис Левеллин.

– Есть у меня одна штучка, – сказала та и скрылась в кладовке.

– Она точно ведьма, – прошептала Олив, – ведьма как есть!

Хозяйка магазина вернулась, держа что-то в руках, и протянула свою находку мне.

– Думаю, твоей подруге понравится.

Это оказался снежный шар. Под стеклом был очаровательный олененок, выходящий из леса. Я встряхнула шар, любуясь снежинками, плавно ложащимися на ушки животного и ветви деревьев. Лотти точно будет в восторге.

– Идеально, – произнесла я.

Миссис Левеллин самодовольно улыбнулась.

– У меня на такие вещи нюх, – заявила она. – Ну а тебе что, Олив?

– Мне нужен подарок для Эгги. Можете и для нее что-нибудь нанюхать?

Я еле сдержала стон.

– Думаю, твоей подружке Эгги пригодится красивая розовая ленточка, чтобы волосы в глаза не лезли. Так хоть можно будет ей в глаза заглянуть. Что скажешь?

– Вы правы, миссис Левеллин, ленточка отлично подойдет. Но только лучше желтую. Эгги любит желтый цвет.

– Что ж, желтую так желтую, – согласилась та.

– А что мы подарим дяденьке Дяде? – вспомнила Олив.

– Пастор большой любитель ирисок из патоки, – объявила хозяйка магазина, – но за ними вам придется сходить в кондитерскую.

Олив с восторгом уставилась на нее.

– Чтоб мне провалиться! Вы просто чудо! – воскликнула моя сестренка.

– Спасибо, Олив, – усмехнулась миссис Левеллин.

У Олив то и дело вырывались бранные словечки – ничего с ней было не поделать, – но меня больше удивляло то, что никто не возмущался. Наверное, если ты такая красивая, как моя сестра, тебе и ругань может сойти с рук. Вероятно, с красивыми людьми обращаются иначе. У меня-то шансов не было.

Хозяйка магазина аккуратно упаковала наши подарки в рождественскую оберточную бумагу, и мы вышли на улицу, довольные покупками.

– Счастливого Рождества, девочки! – сказала миссис Левеллин нам вслед.

– И вам счастливого Рождества! – ответили мы.

Затем мы сходили в кондитерскую за ирисками. Эгги сама их взвесила и пересыпала в бумажный пакетик, а потом вручила по одной нам.

– Хозяйка ничего не скажет, – шепнула девочка. – Она сама так делает, когда к ней приходят особенные покупатели.

– Вот бы и мне работать в кондитерской, – вздохнула Олив, когда мы с ней зашагали по улице.

– Если бы ты там работала, продавать быстро стало бы нечего.

Сестренка задумалась и наконец ответила:

– Думаю, ты права, Нелл.

Последним пунктом нашего маршрута была почта, где мы выбрали для мамы с Тони и Фредди красивую открытку. На ней был изображен особняк, очень похожий на наш дом у церкви. На крыше лежал снег, а в саду стоял снеговик с шарфом на шее и носом-морковкой. Мы подписали открытку прямо в отделении. Олив поцеловала конверт, прежде чем опустить его в ящик.

– С Рождеством, мама, – прошептала я.

В канун Рождества мы с Олив и тетей Бет вышли на улицу и набрали несколько охапок остролиста. Стоял ужасный холод. В поле дул ледяной ветер. У нас замерзли руки и покраснели носы, но мы не жаловались. Олив скакала вприпрыжку впереди всех, и ее прекрасные глаза сияли от радостного волнения.

– А почему с нами не пошел дядя Дилан? – спросила я, потирая ладони друг о друга.

– Он на секретном задании, Нелл.

– И что же за секрет? – спросила я с улыбкой.

– Ну, я бы тебе сказала, но тогда он перестанет быть секретом, верно?

Мы сложили колючий остролист, покрытый красными ягодками, в большую корзину и зашагали к дому.

В тот вечер мы все пошли на службу. Даже Лотти присоединилась к нам, несмотря на то, что она была агностиком и пока не определилась. Часовня сияла огнями. Было так красиво, что сердце у меня просто разрывалось от восторга.

Дядя Дилан напомнил нам историю самого первого Рождества в далекой-далекой стране. Мы помолились за наших солдат и за всех молодых людей, которые оказались втянуты в чужую войну. Помолились за их матерей, жен и сестер, который ждут и надеются.

Потом мы спели «Тихую ночь», «В яслях» и «Первое Рождество». Я сжала в руке медальон, помолилась за маму, Тони и Фредди и попросила Боженьку обнять моего папу и доставить его домой живым и невредимым.

После службы мы подошли к маленькому алтарю в боковом приделе церкви и преклонили колени перед вертепом. Мария склонилась над пустыми яслями, а Иосиф стоял рядом.

– А где Иисус? – спросила Олив. – И где пастухи с ангелами?

– День рождения Христа только завтра – тогда они и появятся.

– Ну вообще-то уже сегодня, – уточнила Лотти, – потому что уже перевалило за полночь.

– Тогда его надо поскорее принести, правда? – сказала Олив.

– Думаю, скоро принесут, – успокоила ее я.

На Рождество Лотти должна была остаться у нас, потому что ужасная женщина Элиза Страт планировала встретить праздник с сестрой, которая, по словам Лотти, была не менее ужасной.

– Я лучше одна просижу все Рождество, чем с этими двумя, – заявила моя подруга.

Когда мы направились к дому, стоял настоящий мороз. Дядя Дилан нес задремавшую Олив на спине. Небо было темным, как чернила, и звезд было так много, что казалось, будто над нами расстелили сверкающее покрывало.

– Я навсегда запомню это Рождество, Нелл, – сказала Лотти.

– И я тоже.

Мы взялись за руки и вошли в дом.

Глава четырнадцатая

Наутро я проснулась раньше остальных. Лотти крепко спала рядом. Ее распущенные темные волосы рассыпались по подушке и закрыли лицо. Одна рука лежала у меня на животе, и от этого меня охватило какое-то теплое, уютное чувство.

Мне не хотелось покидать этот дом, но, по крайней мере, у меня останется Лотти. Я перевела взгляд на Олив, которой сегодня постелили на полу. Она, как обычно, спала на животе, отвернув лицо в другую сторону, периодически издавая звуки, похожие на писк котенка. Я лежала и думала о нашей семье, оставшейся в Рэннли-Корте, и о том, как бы мне хотелось встретить это Рождество с ними. Я знала, что им будет точно так же не хватать нас с Олив, как и нам не хватает их.

Лотти пошевелилась и открыла глаза, а затем улыбнулась.

– С Рождеством, Нелл, – сказала она.

Я заставила себя приподняться.

– С Рождеством, Лотти.

Потом я наклонилась к Олив и аккуратно потрясла ее за плечо.

– Просыпайся, соня, Рождество наступило.

Сестренка со стоном зарылась в одеяло.

– Я спать хочу, Нелл, – пожаловалась она, зевая.

– Понимаю, милая, но ты же не хочешь проспать все Рождество, а?

– Не хочу, но у меня глаза не открываются. Наверное, они еще не проснулись.

– Идем, девочки, мне кажется, из кухни пахнет яичницей с беконом, – объявила я, скидывая с себя одеяло и выбираясь из постели.

Мы быстро оделись и побежали вниз. В камине горел огонь, а в углу стояла красивая елочка, наполнявшая комнату хвойным ароматом. Глаза у Олив стали размером с блюдца.

– Откуда она взялась?

– Дяденька Дядя принес ее вчера, – объяснила тетя Бет.

– Это и было его секретное задание? – улыбнулась я.

Она кивнула:

– Мы хотели сделать вам сюрприз.

Олив подошла ближе и уставилась на деревце, которое доставало почти до потолка, и потрогала ярко-зеленую хвою.

– Я скучаю по маме, – сказала сестренка и принялась громко всхлипывать.

Тетя Бет обняла Олив и села вместе с ней на пол, покачивая ее, пока та не перестала плакать, а потом поцеловала в макушку.

– Уверена, мама тоже по тебе скучает, солнышко.

Я посмотрела на Лотти и увидела, что ее глаза тоже наполнились слезами. Мы были в таком чудесном месте, но мечтали лишь о том, чтобы в этот день оказаться дома, с нашими семьями.

– Вижу, настроение у всех праздничное, – вздохнула я, и все рассмеялись.

После завтрака мы с Лотти пошли погулять по деревне, а Олив осталась помогать тете Бет готовить праздничный обед. Дяденька Дядя ушел в церковь читать проповедь.

Мы договорились встретиться с Герринтом и остальными ребятами возле пекарни.

– Тебе ведь нравится Герринт, да? – сказала я.

Лотти не ответила, но улыбнулась.

– Я угадала?

– Возможно, – ухмыльнулась она.

– Он тебе нравится как парень? Или просто как друг?

– Не уверена, что между этими вариантами есть какая-то разница.

– По-моему, есть, Лотти, хотя я не большой знаток по этой части.

– Как и я. У меня никогда не было ни мальчика-друга, ни парня. Он мне просто нравится, и, поверь мне, Нелл, это уже само по себе чудо.

– У меня тоже никогда не было парня, – призналась я.

– У тебя еще куча времени впереди.

– Я знаю.

– У меня кое-что для него есть, – смущенно сообщила мне Лотти.

– Правда?

Она кивнула и достала из кармана открытку.

– Ты подаришь ему открытку?

– Внутри я написала свой адрес.

– В смысле, адрес старухи Страт?

– Нет, мой адрес в Брайтоне.

– Ого, Лотти, это уже серьезно, почти как предложение руки и сердца, – хихикнула я.

Она шутливо пихнула меня кулаком:

– Помнишь, что говорил мой отец, Нелл?

– Твой отец много чего говорил.

– Что нужно посмотреть в лицо страху и все равно решиться. Поэтому я написала на открытке свой адрес и оставила отпечаток поцелуя внизу.

– Поцелуя?

– Да, и теперь думаю: вдруг это уже слишком?

– Нет, мне кажется, твой отец прав насчет страхов и всего такого прочего. Думаю, Герринту будет очень приятно получить поцелуй в рождественское утро.

– Правда?

– Да. А кто бы не хотел получить поцелуй на Рождество?

– Ну, это смотря от кого, – возразила Лотти.

Пекарня была закрыта, и мальчишки дрожали, стоя на холоде у дверей. Кроме Герринта и Дэвида пришли Риз, Эффан и Элид. Мне эти имена казались очень красивыми. Имена мальчишек в Бермондси не шли с ними ни в какое сравнение. Наш Тони – сокращение от «Энтони» – получил имя в честь святого Антония, которого так любила мама. У Тони были друзья, Дэннис, Джордж и Билли, а братьев Анджелы звали Робби и Стэнли. Я решила, что, если у меня когда-нибудь родится сын, я обязательно дам ему валлийское имя.

Мы поздравили друг друга с праздником и пошли к пруду. Стоял мороз, но мы были молоды и на такие мелочи внимания не обращали: Рождество же! Лотти и Герринт отделились от нас и отошли в сторону, в то время как все остальные уселись на скамейку.

– Может, догнать их? – предложил Элид.

– Думаю, сейчас мы там лишние, – остановил его Дэвид.

Элид посмотрел на него озадаченно:

– Почему?

Дэвид стянул с головы шапку, скомкал ее и бросил в Элида.

На обратном пути к дому начался легкий снегопад.

– Ну? – спросила я.

– Что «ну»? – усмехнулась Лотти.

– Ты подарила ему открытку?

– Да.

– И что?

– Он ответил мне тем же.

– Тоже подарил открытку?

– Нет, он подарил мне поцелуй.

Я поймала ее за руку, заставляя остановиться.

– Настоящий поцелуй? В губы?

– О, Нелл, это было… Это было…

– Прекрасно? – подсказала я.

Лотти покраснела. Ее глаза блестели.

– Идеально, Нелл. Это было идеально.

– Боже!

Лотти сорвалась с места и побежала, а я со смехом кинулась следом.

– Идеально! – закричала она. – Невероятно, безумно и просто идеально!

Похоже, моя подруга влюбилась в валлийского парня по имени Герринт. Вот так новости!

В доме царил дух Рождества. Тетя Бет переоделась в красивое изумрудно-зеленое платье чуть ниже колена. Изысканная шерстяная ткань ниспадала красивыми складками. Она завила волосы – изящные локоны слегка покачивались, доставая до плеч. По-моему, ей все это очень шло. Длинный деревянный стол был уставлен приборами и угощениями, как в книжках с картинками. Красивые хрустальные бокалы сверкали, отражая пламя свечей, освещавших комнату, а рядом с каждой тарелкой лежала яркая бумажная хлопушка.

– Это же не Этель? – спросила Олив, показывая на зажаренную птицу, лежавшую в самом центре стола. – Если это она, я есть не буду.

– Это индейка, – рассмеялся дядя Дилан.

– Ну тогда ладно, – согласилась Олив. – Знакомых индеек у меня нет.

Дядя Дилан произнес молитву. Мы взорвали хлопушки, надели смешные бумажные колпачки, зачитали друг другу нелепые шутки и принялись за пиршество.

После обеда мы помогли тете Бет убраться на кухне, а затем сели возле камина и обменялись подарками. Тете Бет очень понравилась книга.

– Какой чудесный подарок, – сказала она, слегка покраснев. – Как вы догадались?

– Миссис Левеллин помогла, – призналась Олив. – Она знает обо всем на свете.

Тетя Бет улыбнулась:

– Да, похоже на то.

– А еще она сказала, что вам, дяденька Дядя, понравится это, – добавила Олив, протягивая ему пакет с ирисками.

– Мои любимые, – обрадовался он. – Спасибо, девочки!

Тетя Бет подошла к комоду и вручила мне, Олив и Лотти по свертку.

Лотти распаковала свой, и там оказался красивый красный шарф и перчатки.

– Я подумала, что они будут отлично смотреться с твоими темными волосами, – объяснила тетя Бет.

– О, это же просто чудесно! – воскликнула Лотти. – Спасибо огромное!

– Я рада, что тебе нравится, – ответила тетя Бет с улыбкой.

В моем свертке тоже были шарф и перчатки, только сиреневого цвета, и еще книга «Энн из усадьбы Зеленые Крыши».

– Это всегда была моя любимая книга, Нелл, – сказала тетя Бет. – Там рассказана история сиротки, с которой постоянно происходят разные приключения.

– У нас дома никогда не было книг, – призналась я, – но я очень люблю читать. Спасибо вам большое.

– С Рождеством, Нелл.

Мы все повернулись к Олив.

– Ну а ты почему свой не открываешь? – спросила я.

Сестренка медленно и осторожно начала срывать бумагу с коробки. Она подняла крышку, и по щекам у нее покатились слезы.

– Ну что ты, Олив! – Я приобняла ее за плечи. – Почему ты плачешь?

Она повернулась ко мне:

– Это… О, Нелл, это…

Я заглянула в коробку. Внутри, завернутая в мягкую белоснежную бумагу, лежала красивая кукла. У нее было очаровательное личико и золотые локоны, а шляпка, платье и ботиночки были сшиты из нежно-голубой ткани. Я поняла, почему Олив потеряла дар речь. Ни у нее, ни у меня никогда не было куклы. Кукол покупали богатым детям, а не таким, как мы.

– Тебе нравится, Олив? – спросила тетя Бет.

– Это мне? – прошептала сестренка.

– Конечно, тебе!

– Насовсем?

– Разумеется, – улыбнулась тетя Бет.

Олив аккуратно достала куклу из коробки и обняла ее.

– Ты теперь моя, – произнесла она. – И я назову тебя Тетенька Тетя, потому что я люблю тетеньку Тетю и тебя тоже люблю.

– Отличный выбор, Олив, – похвалила Лотти.

Сестренка подошла к тете Бет и обвила ее руками за шею.

– Это самый-пресамый лучший подарок за всю мою жизнь, – сказала она. – Спасибо вам, тетенька Тетя. И вам, дяденька Дядя.

– Пожалуйста, Олив, – отозвался дядя Дилан. – Мы рады, что тебе понравилось.

– Я уже люблю ее и буду любить до самой своей смерти, – с серьезным видом пообещала сестренка.

Лотти тоже приготовила подарки для всех нас. Тете Бет и дяде Дилану она подарила коробку шоколадных конфет «Кэдбери», а Олив получила розовую фетровую сумочку.

Мне Лотти вручила маленькую коробочку.

– А это тебе, Нелл, – сказала она. – С Рождеством.

Внутри лежала голубая стеклянная брошь, которая заблестела на свету. Я приколола ее к кардигану и улыбнулась подруге.

– Она чудесная. Буду носить ее, не снимая, – пообещала я, а потом протянула ей снежный шар.

– С Рождеством, Лотти.

Она взял подарок в руки, и мы все увидели, как игрушечный снег мягко ложится на деревья и олененка.

– Какая красота! – воскликнула Лотти.

В очаге трещал огонь, на елке сверкала серебристая мишура. Я окинула взглядом всю комнату. Тетя Бет и дядя Дилан выбирали, какую конфету съесть первой. Лотти снова и снова переворачивала шар и смотрела, как падает снег, а Олив покачивала куклу на руках. Я почувствовала, как меня переполняет счастье. Нам с сестрой так повезло! Тетя Бет и дядя Дилан могли бы выбрать других детей; Лотти и Эгги могли попасть в эвакуацию совсем в другое место.

Ангел на верхушке елки смотрел на нас сверху вниз, а за окном порхали снежинки. Я знала, что никогда не забуду это особенное Рождество.

Глава пятнадцатая

В ночь на первое января мы все сидели в церкви у дяди Дилана и слушали звон колоколов, знаменующий начало сорок третьего года. Я думала о нашей семье, о папе, пропавшем без вести, и просила Господа защитить его и указать ему путь домой, в Рэннли-Корт, где его ждали мои братья и мама. Затем, уже направляясь обратно к нашему особняку, я задумалась о том, как сильно происходящее здесь отличалось от встречи Нового года в Бермондси. Там народ высыпал на улицы, кто-нибудь вытаскивал на площадь рояль, мужчины вываливались из «Поросенка и свирели», горланя «Старую дружбу». Колокола звонили во всех лондонских церквях, а суда на Темзе давали протяжные гудки. Возможно, на самом деле Новый год должен быть тихим праздником, как здесь. В тишине проще думать о людях, которых любишь. Я невольно обратилась мыслями ко всем семьям, которые разлучила война, к мальчишкам и мужчинам, которым уже не суждено вернуться домой. По дороге домой тетя Бет держала меня за руку, и мне хотелось сказать ей, что я люблю ее и буду скучать. Она сжала мои пальцы, как будто без слов поняла, о чем я думаю.

Грустно было смотреть, как дядя с тетей пакуют вещи в картонные коробки. Их отъезд сразу же перестал казаться чем-то далеким. Я все еще надеялась: вдруг кто-нибудь постучит в дверь и скажет, что они нужны здесь, в деревне, и уезжать не придется. Но этого не произошло.

Мы с Лотти сидели в дальнем углу сада. Со стороны поля дул сильный ветер, и мы обе дрожали.

– Но вы-то останетесь в Гленгарите, правда? – Лотти подышала на замерзшие руки. – Потому что я не смогу тут жить без тебя. Если бы не ты, жить у проклятой Элизы Страт было бы просто невыносимо. И как же я буду обходиться без воскресного обеда? Неужели мне снова придется голодать?

– Ты должна с кем-нибудь поговорить об этом, Лотти, потому что я уверена, она обязана кормить тебя каждый день, в том числе по воскресеньям. С чего она взяла, что по воскресеньям у тебя аппетит должен быть меньше, чем в другие дни?

Лотти вздохнула:

– Ну почему все идет наперекосяк именно тогда, когда только-только стало хорошо? Мой папа говорит, что мы хозяева собственной судьбы, но разве это так? Другие люди решают все за нас, и мы ничего не можем с этим поделать.

– Хоть бы сказали уже, куда нас поселят. Мне надоело, что Олив спрашивает меня об этом каждые пять минут, как будто у меня на все есть ответ.

– Это было бы слишком просто, Нелл. У детей, по их мнению, нет никаких чувств.

– Олив говорит, что заберет с собой кур.

– Я бы посмотрела, как она собирается это сделать.

– Мне было тяжело уезжать из Бермондси, но теперь я не хочу уезжать отсюда!

– Отлично тебя понимаю. Я закатила родителям истерику, когда они сказали, что придется отправить меня в эвакуацию. Меня никто не стал слушать, и я возмутилась, мол, вот тебе и свобода самовыражения. Теперь мне за это стыдно.

– А что они ответили?

– Сказали, что иногда им приходится быть моими родителями, а не друзьями, и сейчас как раз такой случай.

– Пожалуй, они были правы.

– Разумеется, но я не желала сдаваться без боя. Сами виноваты, что научили меня думать своей головой.

– Я тебе никогда не рассказывала, Лотти, но мой брат Тони должен был поехать в эвакуацию вместе с нами. Он даже сел в поезд, но, когда мы уже тронулись, выпрыгнул из вагона и убежал.

– С ума сойти! Он вернулся домой?

Я кивнула.

– И твоя мама ничего не сделала?

– Ну, скажем так, не думаю, что это ее удивило. Я поверить не могла, когда он согласился сесть в поезд.

– Немного похоже на меня.

– Тони – это просто нечто. Никогда не знаешь, что от него ждать. Если честно, я думаю, что без него проще, потому что хотя он мне и брат, хотя я и люблю его, но иногда он бывает редкостным паршивцем.

– Я тоже, – усмехнулась Лотти.

За три дня до переезда к нам пришла сотрудница социальной службы миссис Джонс. Вид у нее был виноватый и встревоженный. Она постоянно обмахивала лицо ладонью, как будто на улице стояла жара, а не мороз. Я сразу поняла, что у миссис Джонс плохие вести.

Мы все уселись за стол, дожидаясь, пока она заговорит. Соцработница глубоко вздохнула и сказала:

– Я обошла всю деревню, но взять девочек просто некому.

– Вы уверены? – спросила тетя Бет. – Они только успели привыкнуть, нашли друзей, и в школе все идет хорошо…

– Ну уж простите, но я не могу чудесным образом наколдовать им свободную комнату, миссис Морган. Поверьте, я пыталась.

– Мы не ставим под сомнения ваши усилия, – возразил дядя Дилан. – Но новый переезд будет для девочек сильным потрясением.

Миссис Джонс пожала плечами:

– Идет война, пастор, мы все делаем что можем, и за такой короткий срок я смогла найти место только на ферме в Понтбрине.

– Это же больше двадцати миль отсюда, – удивился дядя Дилан. – Не может быть, чтобы не нашлось ничего поближе.

Миссис Джонс явно не знала, что ответить. Она раскраснелась и теребила воротник пальто. Следующие слова она произнесла медленно и размеренно, как будто разговаривала с глухими:

– Если бы нашлось что-нибудь поближе, пастор, я бы поселила их там.

Олив жгла даму злобным взглядом, и я опасалась, что сестренка вот-вот ляпнет что-нибудь не то. Поэтому легонько пнула ее под столом. Она нахмурилась, но промолчала.

– Что ж, – улыбнулась тетя Бет, обращаясь к Олив. – Ферма, значит? Звучит интересно. Там, наверное, будут коровы, свинки и куры, может даже лошадь. Ты же любишь лошадок, да?

– У меня и тут есть лошадка, – буркнула Олив. – А коров я не люблю.

– Боюсь, милочка, тебе придется к ним привыкнуть, – заявила миссис Джонс, вставая из-за стола. Она так торопилась удалиться, что даже уронила сумочку. – Послезавтра я заберу их и отвезу на ферму.

– А имя у хозяев фермы есть? – с недовольным видом спросил дядя Дилан.

– Хэкеры, – ответила миссис Джонс, наклоняясь за сумочкой. Затем она поспешила к выходу, но в дверях обернулась. – Если вас это ут

Sandy Taylor

The Runaway Children

Copyright © Sandy Taylor, 2017

Художественное оформление © CollaborationJS / Trevillion Images

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020

Моему чудесному агенту Кейт Хордерн

Спасибо тебе за все, Кейт. Говоря словами бессмертной Тины Тернер, «ты просто лучше всех на свете».

Глава первая

Бермондси, 1942

Стояла весна, но сидеть на каменной лестнице, ведущей к нашей квартире, было ужасно холодно. Ночью шел дождь, и ступеньки до сих пор не просохли. Подол моего тоненького пальто промок насквозь, а ледяной ветер, свистевший над крыльцом, пронизывал до костей. Казалось, мы просидели так уже много часов. Миссис Райан выдворила нас из квартиры, а идти было больше некуда.

Моя сестренка Олив, съежившись, прижималась ко мне. Я почувствовала, что она дрожит, и усадила ее к себе на колени. Бедняжка простудилась, нос у нее был красный, ведь она то и дело утирала его рукавом.

– Мамочке кто-то делает больно, Нелл? – спросила Олив, поднимая на меня красивые карие глаза.

– Конечно, нет, – ответила я.

– А чего тогда она кричит?

– Потому что рада.

– Что-то не верится.

– Помнишь, как тебе вырвали гнилой зубик?

– Ага.

– Больно было, когда рвали?

– Очень больно, я чуть не умерла!

– Но потом тебе ведь стало лучше, так? Потому что боль прошла насовсем.

– Значит, мамочке зуб вырывают?

– Нет, Олив, она рожает ребенка. Мама же тебе объясняла.

– Нелл!

– Да, Олив.

– А откуда появляется ребенок?

С каждой минутой становилось сложнее.

– У мамы спросишь.

– Ладно, Нелл.

Сестренка обвила меня ручками за шею. Горячее дыхание коснулось моей щеки.

– Я хочу в дом, Нелл. Хочу к мамочке.

– Скоро пойдем к ней, милая, – ответила я.

Мой брат Тони, который развлекался, пиная камешки во дворе, повернулся к нам:

– Я туда ни ногой, пока она не перестанет так орать.

– Слушай, ты, неблагодарный маленький поганец, ты бы тоже орал, если б тебе пришлось выдавливать из себя младенца!

Тони злобно уставился на меня:

– И зачем она вообще его рожает? Нам троим еды не хватает, куда еще четвертый рот?

– Малыш нас не объест, он будет сосать мамину грудь точно так же, как ты, когда был маленький.

Мои слова заставили Тони покраснеть. Он с силой пнул камешек в стену.

– Послушай, Тони, – мягко сказала я. – Мама же не виновата.

– А кто тогда виноват? – гневно возразил он.

– Это все из-за того, что она замужем, – ответила я. – Когда спишь с мужем в одной кровати, получается ребенок.

Я подозревала, что все не так просто, но мне не хотелось об этом задумываться, потому что от таких мыслей внутри все странно сжималось.

Олив громко шмыгнула носом.

– Как думаешь, Нелл, будет мальчик или девочка? – спросила она.

– Это Боженька решит, Олив. Бог считает всех людей на свете и, если не хватает мальчиков, посылает мальчика, а если девочек – тогда девочку.

Я поправила волосы, упавшие на ее горячий лоб. У нее был жар. Ей бы лежать в постели, а не сидеть на холоде. Я уже собиралась снять с себя пальто, чтобы укрыть сестренку, но в это мгновение на лестнице появилась миссис Бэкстер, наша соседка.

– Никаких новостей, миссис Бэкстер? – спросила я и встала, заставив Олив слезть с моих коленей.

– Пока нет, утятки, но она отлично справляется. С ней миссис Райан, под чьим присмотром родились почти все дети в доме, так что ваша мама в хороших руках, и слава богу, что бомбежек не было.

– Олив нездоровится, миссис Бэкстер. Ей бы в кровать.

– Веди-ка ее ко мне, Нелл, вам всем не мешало бы согреться.

– Спасибо, миссис Бэкстер, – с радостью согласилась я. – Пойдем, Тони.

Но мой братец медлил.

– Мы зайдем всего на минутку, чтобы погреться.

– А я не замерз, – буркнул он, глядя себе под ноги.

При всей его строптивости Тони был самым чувствительным в семье. В свои одиннадцать лет – на два года младше меня – он был больше всех привязан к маме. Я знала, что он злится, потому что беспокоится за нее.

Миссис Бэкстер повела Олив в квартиру, а я подошла к Тони и приобняла его. Сквозь тонкий джемпер прощупывались выпирающие лопатки.

– С ней все будет хорошо, Тони, – мягко сказала я. – Наша мама крепкая, как бык.

– Я знаю, Нелл, – ответил он, – но мне это очень не нравится.

– Мне тоже, но скоро все закончится, и она снова будет бодрой и здоровой.

– Лучше я посижу здесь, где все слышно.

– Понимаю, но толку-то от того, что ты тут сидишь и слушаешь ее крики? Ни тебе, ни маме от этого не легче.

– Боюсь, как бы не случилась беда. Как бы она не умерла, Нелл.

По его щекам побежали слезы, но он поспешно вытер их.

– Ничего, иногда можно и поплакать, Тони, – произнесла я еще мягче.

– Да не реву я, – огрызнулся он. – Это все от ветра.

– Женщины каждый день рожают детей, Тони. Миссис О'Мэлли штампует одного за другим, будто орешки лущит, и ничего, до сих пор не померла же.

– Плохо, что папы нет, – сказал Тони. – Он должен быть здесь, заботиться о ней.

– Он бы и сам этого хотел, ты же знаешь, но ему приходится воевать. Он не виноват.

Иногда я смотрела на брата и видела в нем папу. У него были такие же голубые глаза и огненно-рыжие волосы. С тех пор как отец ушел на войну, на хрупкие плечи Тони много всего свалилось. Маленький мальчик примерял на себя роль мужчины. За напускным безразличием он прятал искреннюю заботу о семье, и я любила его за это.

– Давай-ка зайдем немного погреться, а потом можно снова выйти, договорились?

Он кивнул, и мы вместе вошли в квартиру. Бэкстеры с виду казались странной парой. Миссис Бэкстер была совсем крошечная. Мама говорила, что она, как маленькая птичка, порхает повсюду, носится вверх и вниз по лестницам Рэннли-Корта, будто юная девчонка, и всем на свете готова помочь. Она знала обо всем, что происходило в доме, и со всеми ладила. А вот мистер Бэкстер был почти квадратный. У него не было одной ноги, которую он потерял, сражаясь за короля и родину, так что он никуда не бегал, зато вечно улыбался и готов был поделиться с друзьями последней монеткой. По словам мамы, это был брак, заключенный на небесах.

В камине горел огонь, а Олив уже сидела возле него на коленях, вытянув ладошки поближе к пламени. Мистер Бэкстер спал, приоткрыв рот и издавая странные звуки, похожие на писк котенка. Тони ткнул меня в бок, и я ухмыльнулась, увидев деревянную ногу мистера Бэкстера, стоявшую возле кресла. Миссис Бэкстер легонько потрясла мужа, и он приоткрыл один глаз.

– Пришли дети миссис Паттерсон, Редж, – объяснила она. – Они сидели на лестнице, совсем отморозили свои маленькие попки.

Мистер Бэкстер потер глаза.

– Ну грейтесь, ребятишки, – сказал он, выпрямившись в кресле и глядя на нас с улыбкой. Потом подобрал кочергу и помешал угли, так что в комнату сразу повалил приятный жар. – Как насчет хлеба с маслом? По-моему, им не мешало бы перекусить.

– Отличная мысль, милый, – согласилась миссис Бэкстер и тут же кинулась на кухню.

Олив начала кашлять.

– Она заболела, мистер Бэкстер, – объяснила я. – Вон какой жар.

– Жена о ней позаботится, вот только принесет вам хлеба с маслом, – заверил тот.

Я уставилась на раскрасневшееся личико Олив, очень надеясь, что с ней ничего серьезного. Всего несколько месяцев назад малышка Бетти Ормирод, наша соседка снизу, умерла от скарлатины.

– Как думаете, мистер Бэкстер, у нее не скарлатина?

– Жена лучше разбирается, спросим ее.

Мы втроем сели поближе к огню, пытаясь отогреться. Олив прижалась ко мне, и я приобняла ее. Она заметно дрожала.

– Мне холодно, Нелл.

Миссис Бэкстер вошла в комнату с подносом в руках.

– Кому хлеба с маслом? – спросила она, ставя его на стол.

Мы с Тони взяли по бутерброду, но Олив только покачала головой.

– Я беспокоюсь за Олив, миссис Бэкстер. Как думаете, у нее не скарлатина?

– Надеюсь, нет, – ответила она. – А то мы все ее подхватим.

– А как распознать скарлатину? – спросила я.

– Кажется, должна быть красная сыпь. У Олив есть сыпь?

Я приподняла кофточку сестренки. Ее спина была горячей и влажной от пота, но никакой сыпи я не обнаружила.

– Сыпи нет, миссис Бэкстер.

Олив снова закашлялась.

– Что-то мне нехорошо, Нелл.

– Это обычная простуда, милая, а вовсе не скарлатина. Скоро поправишься.

Сестренка зевнула, и я поняла, что она с трудом держит глаза открытыми. Миссис Бэкстер подняла ее и отнесла в кресло, потом взяла одеяло, которое лежало на коленях у мужа, и укрыла Олив. Та мгновенно уснула.

– Спасибо, миссис Бэкстер.

– Ей сейчас лучше поспать, Нелл.

Я прислонилась к креслу, глядя на спящую сестренку, на ее темные реснички, ярко очерченные на фоне бледных щек.

Все вокруг говорили, какая красавица наша Олив. У нее были рыжевато-каштановые волосы, оттенявшие и без того светлую кожу, а карие глаза напоминали тающий шоколад. Я поправила упавшую ей на лоб прядку, и Олив пошевелилась. Я была рада, что у нее не скарлатина, но все же волновалась. Мистер Хикс, скупщик, говорил, что Олив слишком красива для этого грешного мира, и меня это пугало. И конечно, я не могла не заметить, что обо мне он такого не говорил.

Меня часто сравнивали с ломтиком бекона: длинная, тонкая и жилистая, а еще у меня якобы «старушечий взгляд», что бы это ни значило. Мама уверяла, что со временем я обрету свою форму, но меня это не радовало, ведь я предпочла бы обрести какую-нибудь другую, чужую форму и стать наконец красивой. Ко всему прочему мои волосы были похожи на заросли непослушных кудряшек, с которыми мама изрядно намучилась. Старая миссис Бэнкс из квартиры над нами говорила, что они «съедают» мое лицо. Вот такой я была – длинной и тощей, со «старушечьим взглядом» и волосами, которые «съедают» лицо. Потрясающе, ничего не скажешь.

– Будет и на твоей улице праздник, моя милая Нелл, – повторяла мама.

«Уж поскорее бы», – думала я.

Я заметила, что Тони начал нетерпеливо ерзать. Ему явно хотелось вернуться на улицу, где он мог слышать маму.

– Нельзя вести Олив обратно на холод, – сказала я.

– Можете оставить ее у меня, – заверила миссис Бэкстер.

– Спасибо! Вы мне просто крикните, как проснется, и я за ней приду.

– Послушайте! – вдруг воскликнула миссис Бэкстер.

Мы все прислушались.

– Ничего не слышу, – ответила я.

– Это потому, что слышать нечего. Твоя мама больше не кричит, деточка.

Я широко улыбнулась:

– Значит, все, ребенок родился?

– Думаю, да, – ответила она, улыбаясь мне в ответ.

Тони пулей вылетел за дверь, и его шаги застучали вверх по ступенькам.

– Спасибо, что впустили нас, миссис Бэкстер, и за угощение тоже спасибо.

– Пожалуйста, милая. И за Олив не беспокойся, я о ней позабочусь.

Я вспорхнула по лестнице и влетела в квартиру. Тони стоял возле кровати и смотрел на сверток у мамы на руках, а миссис Райан возилась возле раковины.

Мама полусидела, опираясь на гору подушек. Несмотря на бледность и усталость, она выглядела счастливой.

– Ну и кто тут у нас? – спросила я.

Мама отвернула край одеяла от личика младенца:

– Это мальчик, Нелл.

– Олив надеялась, что будет девочка, – ухмыльнулась я.

Мама посмотрела мне за спину:

– А где она?

– Спит у Бэкстеров. Она приболела. Но у нее не скарлатина, мам, потому что сыпи нет.

Мама перевела взгляд на новорожденного:

– Такой красивый, правда, Нелл?

Я уставилась на морщинистое личико, выглядывающее из свертка:

– Да, мам, очень милый.

– Да он же вылитый Черчилль, – вставила миссис Райан, поворачиваясь к нам. – Только сигары не хватает.

– Как ты его назовешь? – спросила я.

– Думаю, он будет Фредди, в честь вашего деда.

– Дед был тот еще старый хрыч, – возразил Тони.

– Это верно, но вашему папе будет приятно, да и наш малыш уж точно не станет старым хрычом, верно?

– Я бы не была так уверена! – крикнула миссис Райан с другого конца комнаты, и мы все рассмеялись.

Глава вторая

Мне было тринадцать, и всю свою жизнь я провела в Рэннли-Корте. Здесь был мой дом. Ничего другого я не знала и знать не желала. Это было четырехэтажное многоквартирное здание из кирпича. В квартиры мы попадали, поднимаясь по общей лестнице. На каждом этаже жили разные семьи, по две на этаже, а всего восемь. Я знала всех жильцов, ежедневно спускавшихся и поднимавшихся по этим каменным ступенькам. Сквозь тонкие стены я привыкла слышать радостный смех и отчаянные рыдания соседей, все их ссоры и праздники. Наша жизнь напоминала радиоспектакль, транслирующийся для всех вокруг. Не сказать, что все всегда шло гладко, но зато мы заботились друг о друге, особенно женщины. Мужчины появлялись и снова уходили в поисках работы, на войну или в погоне за мечтой, а вот женщины оставались на месте: сильные, деловые, практичные. Денег ни у кого не водилось, но все были готовы поделиться с соседом в нужде. И смех: по квартирам всегда разносился добродушный смех.

Улицы и переулки вокруг Рэннли-Корта заменили мне площадку для игр, а Темза, чьи воды шумели за домом, стала для меня океаном. Я знала все ломбарды и пабы в округе, все заводы и магазины. Мне нравилось наблюдать, как женщины выходят из ворот кондитерской фабрики, покрытые желтой пылью. Интересно было смотреть, как они, источая ароматы ванили и сахара, снимают платки и вытряхивают из волос пыль, оставляющую на лицах тонкую желтоватую вуаль. Я хорошо относилась к соседским детям, корчила рожицы сборщику квартплаты, улыбалась старьевщику и его старой тощей кобылке. Она была славная. Хозяин звал ее Беллой и всегда нацеплял ей на морду специальную торбу с овсом, когда шел обедать в паб. Я любила гладить Беллу по холке. Ее шкура была теплой и мягкой, и, когда я прикасалась к ней, лошадка всегда слегка вздрагивала.

Я здоровалась с красивыми дамами, которые стояли на углах улиц, накрашенные яркой помадой, с ногтями, покрытыми красным лаком. Дамы смотрели на меня сквозь завесу сигаретного дыма и называли уточкой и ягненочком. Я мечтала, что однажды вырасту такой же красивой, как они. Время от времени я бегала по поручениям пожилых соседей, которым было тяжело спускаться и подниматься по лестнице. Я неслась со всех ног, стараясь за рекордное время домчаться до магазина спиртного и обратно с четвертушкой джина или к мяснику за свиными шкурками. Иногда я гуляла возле доков с сопливыми младенцами в колясках. У меня были младшие брат и сестра, так что соседи охотно доверяли мне детей. Мне нравилось с ними гулять. Я разговаривала с малышами, рассказывала что-нибудь, и даже детишки покрупнее, которые уже умели сидеть, слушали меня, вместо того чтобы пытаться выбраться из коляски. Я всегда следила, чтобы они не простудились: застегивала им вязаные чепчики, передаваемые из поколения в поколение, и не забывала подоткнуть вязаные одеяльца.

Добравшись до доков, где пахло грязной от мазута водой и гниющими растениями и ветер разносил крики чаек, мы останавливались и смотрели, как полураздетые рабочие грузят на баржи тяжелые мешки с сахаром производства фабрики «Тейл энд Лайл». Мы держались в сторонке. Портовые грузчики были людьми суровыми, это знали все. До войны мой папа тоже здесь работал. Он гордился своей работой и часто говорил, что у них тут настоящее братство. Грузчиками брали только настоящих работяг, потому что работы на всех не хватало и спрос на такие места был огромный. Отец и его товарищи постоянно боялись травм, ведь тогда они не смогли бы работать и всей семье пришлось бы туго.

Я любила наблюдать за работой этих людей, смотреть на баржи и представлять, что было бы, если бы я забралась на одну из них и отправилась вниз по реке. Мне казалось, что повсюду так же, как в Бермондси, ведь ничего другого я не знала. В Бермондси было все, что нужно для жизни. С чего это в других местах будет иначе?

Мы с Олив часто относили отцу обед – хлеб со свиным салом. Отец отводил нас в сторону, подальше от места работы и других грузчиков. Мы садились рядом с ним на причале, свесив ноги вниз, и смотрели на проходящие по черной воде баржи и корабли. Река была, наверное, в милю шириной и такая глубокая, что даже вообразить трудно. Папа показывал нам большие корабли, которые пришли издалека, например из Австралии и Новой Зеландии, и, как мог, старался описать нам эти страны, пусть даже сам никогда там не был. Мне они все представлялись похожими на Бермондси, с той только разницей, что там светило солнце и жили кенгуру.

Мой брат Тони обожал реку, и ему часто доставалось за то, что он вместо школы весь день проводил здесь. Он прочесывал илистый берег в поисках сокровищ. Там попадались куски угля и дерева, а порой он находил косточку, которую приносил домой для соседских собак, или даже монетку, затерявшуюся в грязи. Братец возвращался, по колено испачканный высохшим серым илом, и мама отсылала его на улицу мыть ноги, чтобы он не тащил грязь в квартиру.

Маму очень беспокоило, что Тони столько времени проводит на реке. Она знала, что иногда он заходит в воду, чтобы вытащить деревяшки покрупнее для нашей печки. Дрова нам и вправду были нужны, но мама боялась, что однажды его собьет с ног волной от проходящего судна или смоет в реку и он утонет. Если он долго не возвращался, она начинала думать, что он увяз в топкой грязи или нашел что-то ценное и его избили и ограбили взрослые, которые зарабатывали на жизнь, собирая выброшенные на берег «сокровища». Иногда на реке находили и мертвецов: трупы тех, кто упал за борт, кинулся с моста или был убит. Мама до ужаса боялась, что Тони наткнется на труп. А вот сам Тони ничего не боялся. Он любил реку. Она его не пугала, как бы мать ни старалась его убедить. Он мечтал работать в доках, когда подрастет, – хотел быть как папа.

Нам очень повезло, потому что у нас был самый лучший папа во всем Бермондси – и даже в целом Лондоне. Великан с ярко-рыжими волосами и такой же рыжей густой бородой, с синими глазами и улыбкой, которая освещала все вокруг. Он не имел привычки напиваться в стельку, как большинство мужчин, живших в нашем доме, и никогда не бил нас. По словам мамы, она сразу поняла, что он хороший человек, когда познакомилась с ним на танцах, и оказалась права. Когда объявили войну, он сразу пошел записываться добровольцем.

Я все время беспокоилась о нем, но мама говорила, что с ним все будет хорошо, потому что в Бермондси мало рыжих. Значит, Боженька будет хранить его, чтобы поддерживать их число. Я сама не знала, верю ли в это, но изо всех сил цеплялась за надежду, что так оно и есть. Мама никогда не признавалась, что тоже переживает за папу, хотя не стеснялась говорить о том, как волнуется за Тони. Казалось бы, это должно было меня успокоить, но, будучи уже достаточно взрослой, я не могла не заметить, что мама легко говорила вслух о всякой чепухе, а о том, что действительно важно, предпочитала молчать. Я не представляла, что мы будем делать, если не станет папы. Я просто не могла себе этого вообразить, поэтому старалась не думать.

Темза находилась прямо за домами, и когда война разыгралась в полную мощь, авианалеты на доки стали почти ежедневными. Администрация выделила всем семьям в Рэннли-Корте убежища Моррисона – это такие крепкие металлические клетки, которые можно было использовать и как столы. Мы поставили свое убежище под лестницей, у капитальной стены. Когда звучала сирена, мы забивались туда, и мама пела нам песни своим чистым голосом, пока не раздавался сигнал отбоя тревоги. Бомбы пугали, зато после себя они оставляли прекрасные площадки для игр. Каждый день после уроков дети, в особенности мальчишки, бежали на руины играть в войну или в ковбоев и индейцев. Девочки играли в дочки-матери и в магазин на месте уничтоженных домов. Под вечер мальчишки расходились по домам со ссадинами на коленях и в изодранных штанах, но довольные и беззаботные.

Если в Рэннли-Корте случалось что-нибудь нехорошее, жильцы разбирались сами. Однажды вечером мистер Браун, который вечно напивался в стельку, избил свою семью до полусмерти. Никто не стал вызывать ни скорую, ни полицию. Женщины позаботились о пострадавшем семействе, а мужчины разобрались с мистером Брауном. По правде говоря, с тех пор его никто не видел. Миссис Браун повеселела, обрела здоровую полноту и сошлась с молочником, у которого не хватало мочки уха. Зато он был добрый и заботился о миссис Браун и детях. Так уж повелось: в Бермондси своих в обиду не давали, и, по словам мамы, так было всегда.

Таким был мой родной уголок Ист-Энда, и я любила его. Поздним вечером я, бывало, лежала в кровати и слушала, как из «Орла и короны» вываливаются посетители, во весь голос распевая «Нелли Дин» и «Выкатывай бочку». Вот такие ист-эндские колыбельные убаюкивали меня по ночам.

Глава третья

Большинство местных детей отправились в эвакуацию в самом начале войны. Целые группы проходили по улицам в сопровождении учителей, державших таблички с названиями школ. Но все же уехали не все. Были те, кто по какой-то причине остался. А некоторые уезжали, но потом возвращались сами, так и не сумев привыкнуть к жизни за городом. Бермондси был у них в крови, а в деревне все казалось чуждым. Далеко не всегда они попадали в райский уголок, который ожидали увидеть. Эвакуацию организовали впопыхах, и не все дети оказались там, где должны были. Однако порой и дома беглецов встречали вовсе не с распростертыми объятиями. Недовольные родители тут же сажали их на ближайший поезд и отсылали назад.

Я знала, что мама постоянно волнуется из-за нас, но, пока она вынашивала Фредди, мы были ей нужны. Эта беременность протекала очень тяжело – мама с трудом вставала с кровати: ноги отекали, голова постоянно болела. Кто-то должен был заботиться о ней, приносить чай, мыть посуду. Поскольку папа ушел на войну, всем этим занимались мы с Тони. От Олив толку было мало, но она отказывалась ехать в эвакуацию одна. Теперь же, когда Фредди родился, а налеты на доки участились, мама отчаянно стремилась отправить нас из Лондона в безопасное место. Она повторяла, что не спит по ночам, беспокоясь о нас, а учитывая, что малыш и так отнимает много сил, ей долго не выдержать. И действительно, мама с ног валилась от усталости. Иногда, в моменты, когда она думала, что никто не видит, я замечала, как у нее тяжелеют и слипаются веки. Однажды она чуть не уснула прямо у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Я и не знала, что человек может уснуть стоя.

Я любила маму и понимала, что она не может бесконечно выносить усталость и волнения. Я была уже достаточно взрослой, чтобы осознавать, что ей проще будет справляться с малышом, опасностями войны и всем остальным, если мы, старшие дети, отправимся туда, где безопасно. Значит, нужно уезжать. Но мне пришла в голову другая идея.

– Почему бы тебе не поехать с нами, мам? – спросила я.

Она покачала головой:

– Пока не могу. Фредди совсем маленький, а я…

– Что?

– Я просто устала, Нелл.

Она перевела взгляд на младенца, которого держала на руках. Личико Фредди немного оформилось, и он уже не напоминал недовольного старика. Теперь малыш стал очень даже милым. Он щурился, глядя на маму, и причмокивал губами. Она поднесла мизинец к его рту.

– Я постараюсь приехать к вам, когда Фредди немного подрастет.

– А как ты нас найдешь?

– Вы мне напишете, когда устроитесь, и я буду знать, где вы.

– Если не останется места, ты будешь спать со мной, – пообещала я.

– Спасибо, Нелл.

– Или мы с Олив ляжем вместе.

– Конечно.

– Так ты обещаешь к нам приехать?

– Обещаю, – улыбнулась мама. – Это же временно, милая.

Нам всем не хотелось оставлять маму, но Тони особенно упрямо повторял, что никуда не поедет. Когда папа ушел на войну, он остался единственным мужчиной в доме и чувствовал ответственность за маму.

– А что, если она опять заболеет, а нас рядом не будет? – спрашивал братец.

– Соседи ее не бросят, Тони.

– Соседи нас не заменят! Они же не будут сидеть с ней всю ночь, верно?

– Конечно, будут, если потребуется.

Тони нахмурился:

– Какой смысл нам вообще уезжать? Пустая трата времени. Почем они знают, что в деревне не будет бомбежек?

– Ну наверняка-то они не знают, пожалуй, – ответила я. – Но зачем немцам фермы и деревни? Им нужно сбрасывать бомбы на города, железные дороги и порты. Зачем тратить их на коров и овец?

– В любом случае я не поеду, и никто меня не заставит.

– Ты маленький засранец, Тони Паттерсон, думаешь только о себе! А дело совсем не в тебе. Подумай об Олив, ей всего пять лет, и она жутко боится бомбежек, каждый раз трясется.

– Ну так пусть Олив и едет. И ты с ней! Я ни тебя, ни ее не держу, так ведь? Уезжайте обе, тогда маме не придется за вас беспокоиться, а я о ней позабочусь.

– Послушай, Тони, – смягчилась я. – Мне тоже не хочется уезжать, но, если маме так нужно, тебе придется поехать с нами. Мне нужна твоя помощь. Ты единственный мужчина в семье, и я знаю, что папа хотел бы, чтобы ты поступил именно так.

– Мерзкая, вонючая, проклятая война! – завопил он.

– Подумай как следует, Тони. Ради Олив. Просто обещай подумать.

Брат кивнул и встал, ссутулившись, спрятав руки в карманы. Он пнул камешек и зашагал прочь по улице, шлепая по тротуару мысками ботинок. Рукава его свитера истерлись на локтях до дыр. Я надеялась, что он действительно обдумает мои слова. Мне не хотелось, чтобы он упирался и усложнял жизнь нам всем, и особенно маме.

На следующий день после этого разговора мы с моей лучшей подругой Анджелой Таунсенд сидели в спальне на втором этаже дома номер пятьдесят девять на Эдисон-террас. Заднюю стену снесло взрывом, но старая железная кровать в спальне уцелела. Цветочные обои свисали со стен лоскутами, развеваясь на ветру, а на полу остались обрывки коричневого линолеума. Ни я, ни Анджела никогда не жили в частном доме, и нам здесь ужасно нравилось. Мы представляли, будто все это принадлежит нам. Вдвоем нам удалось подтащить железную раму кровати к дыре в полу, откуда открывался вид на руины с играющей детворой, на сады с огородами и на реку, над которой возвышались подъемные краны.

Анджела устроилась на кровати, подогнув под себя ноги.

– Интересно, кто здесь раньше жил? – спросила она.

– Понятия не имею, – отозвалась я, – но явно люди небедные. Ну, не такие бедные, как мы. У мамы бы на такой линолеум денег не нашлось.

– Зуб даю, тут жила красивая дама. Прямо как Вера Лини, с красными губами и светлыми волосами, а носила она шелковые платья и меховые накидки.

– И жила она здесь со своим мужем-красавчиком.

– Да, муж непременно был хорош собой. – Анджела вздохнула и подперла подбородок рукой. – И он, конечно, покупал ей цветы, ожерелья и духи. И открывал перед ней дверь, когда она садилась в такси и выходила из него. Наверняка они постоянно катались на такси.

Я улыбнулась:

– А дети у них были, как думаешь?

– Ну уж нет, – сказала Анджела. – У дамы, которая здесь жила, не было времени на детей.

– Чем же она была так занята?

– Работала диктором на радио.

Я снова заулыбалась. Она явно все еще думала про Веру Линн.

– Интересно, где они теперь? – вздохнула Анджела, погладив матрас на кровати.

– Они ведь могли и погибнуть.

– Надеюсь, что нет, – сказала она и принялась грызть ногти. – Надеюсь, они сейчас живут в отеле.

Отели казались нам обеим воплощением роскоши и изысканности. Анджела загрустила, поэтому я мягко сменила тему:

– Мне казалось, ты бросила грызть ногти.

– Просто привычка.

– Это плохая привычка, Анджела. Дама, которая здесь жила, уж точно ногти не грызла.

– Мне так легче, – ответила она.

Я знала, что моя подруга обычно принимается грызть ногти, когда нервничает.

– У тебя дома все в порядке? – мягко спросила я.

Ее глаза наполнились слезами. Я протянула к ней руку и сжала ее пальцы в своих.

– Не хочешь об этом поговорить?

– Да не о чем говорить, Нелл, ведь я все равно ничего не могу с этим поделать.

– Иногда помогает выговориться, даже если ничего нельзя изменить, – возразила я.

Анджела вытерла слезы рукавом кофты:

– Мама никак не поправится, а бабуля взяла моду бродить по улицам. Мы стараемся держать дверь закрытой, но эта хитрая старая перечница все равно улучит момент и улизнет. На днях она полезла на руины в одной ночнушке светить задницей. Все дети над ней смеялись. Как меня все это достало, Нелл!

– Мне так жаль! – Я сжала ее руку.

Она снова утерла слезы:

– Да нет, все в порядке. Я люблю свою бабулю. Она, может, и старая перечница, но моя, родная, – с улыбкой заявила Анджела.

– А что с твоей мамой?

– Никто не может понять, что с ней. Ей нездоровится с тех пор, как родилась Мэвис. Она теперь почти все время лежит. Мама не виновата, я знаю, но мне так тяжело, Нелл. Иногда кажется, что я женщина среднего возраста с двумя малолетними детьми.

– Как бы я хотела чем-нибудь тебе помочь!

– Ты со мной дружишь, это мне помогает.

– А как твои младшие? От них есть новости? – спросила я. Братья и сестра Анджелы уже довольно давно уехали в эвакуацию вместе со всеми.

– Робби держит нас в курсе. Говорит, они попали к хорошим людям. Малышка Мэвис скучает по маме, а Стэнли никак не прекратит писаться в кровать. Мама надеется, что к возвращению он все же научится и перестанет это делать.

Я ухмыльнулась:

– Не думаю, что ваш Стэнли поддается обучению.

– Вот и я сомневаюсь, но мама живет надеждой. Но ей хотя бы не нужно беспокоиться, ведь они в безопасности и под присмотром. Робби просто с ума сходит по собакам тамошнего семейства. Их зовут Пеппа и Вуди. Говорит, когда вернется, тоже заведет собаку.

– Только этого твоей маме не хватало, – улыбнулась я.

– Только этого мне не хватало, – вздохнула подруга.

Я не знала, как к этому подвести, поэтому выпалила без всяких вступлений:

– Знаешь, мне, возможно, придется уехать.

Анджела снова принялась грызть ногти.

– Что, вы все вместе уедете? – тихо спросила она.

– Мама с малышом останутся. Говорит, Фредди еще слишком маленький для путешествий через всю страну, а миссис Райан считает, что сама мама пока очень слаба.

– А что же Тони? И он поедет?

– Не уверена. Он обещал подумать.

– Сомневаюсь, что он согласится покинуть маму, Нелл.

– Вот и мне не верится, но я его немного пристыдила и надеюсь, что он смирится с этой мыслью. Вот и ты бы могла уехать с нами.

– Да я бы и рада, но мама не сможет поехать, как и бабушка.

– Мне даже представить страшно, как это – уехать из Бермондси.

– Ну а я бы сейчас с удовольствием уехала.

– Понимаю, – ласково сказала я.

– Представь, что это такое приключение, ну или что ты едешь на каникулы.

– Без мамы будет совсем не то.

– Я буду скучать, если ты уедешь, Нелл.

– Я тоже буду скучать, – ответила я, взяв ее под локоть.

Мы молча сидели и смотрели на Бермондси, пока небо не потемнело. Пришло время проститься с роскошными призраками дома пятьдесят девять на Эдисон-террас и возвращаться в свои квартиры. Мы уже начинали дрожать от холода, когда вдруг завыла сирена воздушной тревоги. У меня душа ушла в пятки от страха. Сколько бы раз я ни слышала этот сигнал, он всегда пугал меня до смерти. Мы спрыгнули с кровати и побежали по лестнице, у которой с одной стороны были перила, а с другой совсем ничего. На улице мы влились в толпу людей, бегущих к метро. Вскоре стало ясно, что нам не успеть. Громыхнула первая бомба. Ударная волна выбила воздух из легких и едва не повалила нас на землю. Я схватила Анджелу за рукав и затащила ее в ближайший дверной проем. Мы прижались к стене и закрыли головы руками.

– Проклятая сирена, поздновато она, – выдохнула Анджела, дрожа всем телом.

Мы в ужасе вцепились друг в друга.

– Черт подери! – добавила она.

В это мгновение дверь, у которой мы стояли, открылась, и мы обе ввалились в чью-то прихожую. Мы даже не успели поблагодарить своего спасителя, поскольку прогремел взрыв второй бомбы, сотрясший дом, и нас торопливо затолкали в убежище Моррисона. Мы с Анджелой буквально уперлись коленками в Гилберта Делейни, который учился с нами в одном классе.

– Здравствуй, Гилберт, – смущенно пробормотала я.

– Привет, Нелл, – заулыбался он, почесывая затылок.

– Вы чего там забыли в темноте? – спросил отец Гилберта, закуривая сигарету.

– Мы как раз домой шли, мистер Делейни, – закашлявшись, ответила я.

– Сколько раз я тебе говорила, не кури здесь, – одернула его жена.

– А мне оно нервы успокаивает, – отозвался муж, подмигивая нам.

– Ну а мне оно ни черта не успокаивает, – огрызнулась мать семейства, прожигая супруга гневным взглядом.

– Ты предпочла бы, чтобы я вышел покурить на улицу, милая?

– Не зли меня, – отрезала супруга.

Мы просидели под столом, пока не прозвучал отбой тревоги. Тогда мы поблагодарили семейство, попрощались с Гилбертом и пошли домой по темным улицам. Вокруг стоял непроглядный мрак, в воздухе висел запах гари и клубилась пыль после взрывов. Вцепившись друг в друга мертвой хваткой, мы добрели к себе. Анджела жила через дорогу от меня. Обнявшись на прощанье, мы разошлись по домам.

Тони ждал меня у дверей.

– Черт возьми! – закричал он. – Ты где была? Мама так нервничала, чуть не свихнулась! Мы решили, тебе крышка! Думали, ты погибла под бомбами!

– Я цела, – ответила я. – Чуть не попала, но…

– Нелл! – Мама стояла на крыльце. Лицо у нее побелело, а глаза округлились и наполнились ужасом. Я никогда не видела ее такой испуганной. Она сбежала вниз по ступенькам, схватила меня и обняла так крепко, что мне стало нечем дышать. – О Нелл! – воскликнула мама. – Я уж думала, что потеряла тебя. Где же ты была? Ведь я тебя просила не задерживаться до темноты!

– Прости, – выдавила я. – Мы играли на улице, так быстро стемнело, и…

– Я думала, что потеряла тебя! – повторяла мама. Она плакала и смеялась, одновременно злясь и радуясь, то обнимая меня, то встряхивая. – Я думала, что потеряла тебя!

Она успокоилась не сразу. Потом мы поднялись в квартиру. Фредди лежал в колыбельке, а Олив стояла рядом на коленях и смотрела на младенца, поглаживая его по спине своими маленькими пальчиками. Ее лицо было исполнено серьезности.

– Я присматривала за ним, мам, – объявила она. – Глаз не сводила ни на секундочку, как ты и велела.

– Ты молодец, Олив, – ответила мама.

Она села в кресло и уронила голову на руки. Опущенные плечи выдавали всю глубину страдания, а глаза были полны боли. И все из-за меня, из-за того, что я допоздна задержалась на улице, заставив маму думать, что я погибла под бомбами. Мне было ужасно стыдно, и я понимала, что, оставаясь здесь, мы делаем ей хуже. Ей и без того тяжело. Лучшее, что мы могли сделать для нее, – это согласиться наконец уехать в эвакуацию.

Глава четвертая

Мы попрощались с мамой в квартире, поскольку на станцию нас должна была отвести миссис Бэкстер. Я понимала, что прощаться будет тяжело, но не ожидала, что настолько. Олив, которая до сих пор металась между восторгом от предстоящего путешествия и страхом, наконец осознала, что несут с собой такие перемены. Все утро она проплакала, так что нос и глаза у нее были красные и припухшие, а вид совершенно несчастный. Тони вел себя тихо. Он не сказал и пары слов с тех пор, как проснулся, и теперь стоял, повернувшись к нам спиной и глядя на улицу за окном. Он не сказал, что не поедет с нами, но я все еще сомневалась, что он сядет в поезд. На столе лежали три бумажных свертка с нашей одеждой, перевязанных бечевкой.

– Так, я вам приготовила хлеба с салом. До обеда не открывайте, а то я не знаю, как долго вам ехать, – предупредила мама.

– А почему нам не говорят, куда мы едем? – спросила я.

– Наверное, потому, что это секретная информация. «У стен есть уши», и все такое.

Олив забралась к маме на колени, обняла ее за шею и уткнулась в мамино плечо, содрогаясь от рыданий. У меня самой стоял ком в горле, но я очень старалась унять слезы и держаться ради брата и сестренки. Я поверить не могла, что мы вот-вот покинем маму, родной дом и все, что мы знаем и любим.

– Ну-ну, – сказала мама, обращаясь к Олив, – будет весело.

– Не хочу веселиться, – всхлипнула сестренка.

– Вот увидишь, тебе понравится. Через пару дней ты найдешь новых друзей, будешь лазать по деревьям, бегать и прыгать, так что и думать забудешь, как не хотела уезжать.

– Нет, неправда!

Я была с ней согласна. Мама вздохнула:

– Ну ладно, Олив.

Она заставила ее слезть с колен и поманила меня в спальню, жестом велев не шуметь, потому что малыш Фредди спал в стоявшей на полу колыбельке. Мама подошла к комоду, достала оттуда черную шкатулку, затем опустилась на кровать и похлопала по покрывалу рядом с собой. Я села. Мама открыла шкатулку. Внутри лежал красивый серебряный медальон на тонкой цепочке.

– Хочу отдать это тебе, Нелл, – объявила мама, вручая мне украшение.

– Но оно ведь твое, – возразила я.

– А будет твоим. Можешь вернуть его, когда мы снова встретимся.

Я взвесила медальон на ладони. Он был гладкий и прохладный.

– Открой его, – велела мама, приобняв меня за плечи.

Я расстегнула крошечную застежку и увидела внутри фотографию мамы и папы.

– Это фото с нашей свадьбы, Нелл. Красивые мы были, правда?

Я вгляделась в фотокарточку. На ней родители выглядели так молодо. У мамы были темные, еще не тронутые сединой волосы, а папа еще не отпустил бороду. Оба смотрели в камеру, будто кролики на удава.

– Мы были в ужасе, – улыбнулась мама.

– По-моему, вы здесь очень красивые, – сказала я.

– Повернись-ка, Нелл.

Я послушалась. Мама осторожно приподняла мои волосы и застегнула цепочку у меня на шее.

– Когда тебе станет грустно, – произнесла она, – ты вспомнишь, что мы с папой всегда у тебя на сердце. И если станет одиноко, откроешь медальон, посмотришь на меня и поймешь, что я скучаю по тебе так же сильно, как ты по мне.

– Обязательно, мама, – сказала я.

Ком в горле, который я так старалась проглотить, начал душить меня, и пришлось дать волю слезам. Я всхлипывала без остановки, и мое сердце рвалось на части.

Мама прижала меня к себе и погладила по голове. От нее пахло домом. Так мы и сидели на кровати, пока я не перестала всхлипывать. Тогда мама разжала объятия и достала из рукава платочек, чтобы я могла утереть глаза и нос.

– Я знаю, что ты будешь стойкой, моя Нелл, – произнесла мама. – Я верю, ты сумеешь позаботиться о брате с сестрой. С Олив будь поласковее, как ты умеешь, и проследи, чтобы Тони не вляпался в неприятности.

– Обещаю, мам.

Она улыбнулась:

– Я так горжусь тобой.

Я выдавила ответную улыбку.

– Все будет хорошо, – заверила меня мама. – Мы справимся, правда?

Я печально кивнула.

– Справимся, говорю тебе, – повторила она. – Ну пора, Нелл. Миссис Бэкстер вот-вот придет.

Она вернулась на кухню, а я опустилась на колени возле колыбельки, чтобы попрощаться с Фредди. Я погладила малыша по голове, но он не пошевелился. Когда мне доведется увидеть его снова?

Я натянула пальто и помогла одеться Олив, которая все еще всхлипывала. Мама написала наши имена на клочках бумаги и приколола булавками к пальто. Тони продолжал стоять у окна. Мама подошла к нему и обняла. Брат попытался отстраниться, но она крепко прижала его к себе, и через несколько секунд он все же обвил ее руками. На его лице застыло отчаянное выражение. Это было просто ужасно.

– Ну-ну, мой сильный мальчик, – услышала я мамин голос. – Ты должен быть сильным и позаботиться о сестрах. Согласен? Ради меня?

Он кивнул. Мама пригладила ему волосы и поцеловала в лоб. Как раз в это мгновение в дверь постучали, и в квартиру вошла миссис Бэкстер. Она окинула нас взглядом и улыбнулась.

– Готовы?

– Пожалуй, – тихо отозвалась мама.

– Не забыли продовольственные книжки?

– Они в узелке у Нелл, завернуты в одежду.

– А то там не обрадуются, если дети явятся без них.

– По-моему, я ничего не забыла, – ответила мама.

– Тогда пора выходить, – объявила миссис Бэкстер.

Мама еще раз обняла меня и Олив и улыбнулась Тони, который явно храбрился и с трудом сдерживал слезы.

– Это ненадолго, – пообещала она. – Скоро мы все снова будем вместе.

– С нами все будет в порядке, – сказала я.

– Я знаю, милая.

Как будто нарочно в эту секунду заплакал Фредди. Я была даже рада, ведь так мама смогла на что-то отвлечься.

– Ну, идем, – скомандовала миссис Бэкстер.

Мы взяли свои кульки и вслед за ней вышли за дверь, спустились по ступенькам и оказались на улице. Тихо капал дождь, Лондон стал серым и туманным, будто весь город грустил вместе с нами. Спустившись с крыльца, я взглянула наверх. Мама смотрела из окна, у которого совсем недавно стоял Тони, и держала на руках Фредди. Мы с Олив помахали ей и послали воздушные поцелуи, но брат даже не обернулся, просто зашагал вперед. В это мгновение я услышала свое имя. По улице навстречу мне бежала Анджела. Мы обнялись.

– Береги себя, – сказала она, – и возвращайся ко мне живой и здоровой.

Она сунула руку в карман и достала маленькую розовую ракушку.

– Я привезла ее из Маргита, Нелл, – объяснила Анджела, – и хочу, чтобы ты вернула ее мне, когда закончится война.

– Непременно. И ты пообещай, что будешь беречь себя.

– Не беспокойся, Нелл. Разве ты не знаешь? Только хорошие люди умирают молодыми.

Я с тяжелым сердцем смотрела ей вслед. Насколько было бы проще, если бы мы уехали из Лондона вместе. Я в последний раз оглянулась на наш дом и зашагала по дороге вслед за миссис Бэкстер и остальными.

Хотя мы не попали в основную волну эвакуации, на платформе все равно толпились чуть ли не сотни детей. Они кричали и бегали, устраивая форменный бардак. Некоторые из тех, что помладше, прятались за мамину юбку. Олив стиснула мою руку.

– Все будет хорошо, милая, – принялась успокаивать ее я, глядя на сестру сверху вниз. – Мы с Тони о тебе позаботимся.

– Я хочу к мамочке, Нелл.

– Знаю, но скоро она приедет к нам, а с ней и малыш Фредди.

Полная дама в ярко-красном пальто пыталась командовать всей этой толпой, но из-за невообразимого шума ее было совсем не слышно. Мы только видели, как ее рот открывается и закрывается, как у задыхающейся рыбы. Мужчина в солдатской форме подал ей громкоговоритель, и она с удвоенным энтузиазмом принялась за дело. Ее голос загрохотал над платформой:

– Мамы, пора попрощаться с детьми. Мы позаботимся о них и найдем каждому хороший дом, где они будут в безопасности. Дети, постройтесь по двое и возьмитесь за руки.

Такие новости вызвали новый шквал всхлипываний и рыданий, поскольку малышам пришлось отцепиться от матерей. Я даже порадовалась, что наша мама осталась дома. Миссис Бэкстер опустилась на колени передо мной и Олив.

– Ну, веди себя хорошо, Олив, и слушайся Нелл.

– Я к маме хочу, – повторила сестренка.

– Знаю, милая, но скоро вы снова увидитесь.

Миссис Бэкстер поднялась и обняла меня.

– Я буду скучать по вам, утятки.

– И мы по вам, миссис Бэкстер, – ответила я.

Она знала, что Тони обниматься откажется, так что просто положила руку ему на плечо.

– А ты присматривай за сестрами, Тони.

Тот кивнул, и миссис Бэкстер зашагала прочь, мы проводили ее взглядом. Мы с Олив махали, пока она не скрылась из виду. Миссис Бэкстер была последней ниточкой, связывавшей нас с домом, поэтому нам больно было смотреть, как она уходит.

Нам удалось найти вагон, где были свободные места. Я усадила Олив возле окошка. Мне уже доводилось ездить на поезде, а вот сестренка видела все это впервые. Она смотрела по сторонам, широко раскрыв глаза от восторга, смешанного с беспокойством.

– Тебе страшно ехать на поезде, Олив? – осторожно спросила я.

– Вроде бы нет, Нелл, – ответила она. – По-моему, тут пахнет уютно, и сиденье мягонькое. А поезд быстро едет?

– Сначала медленно, а потом набирает ход, и тогда мир как будто пролетает мимо тебя, – объяснила я. – Очень красиво.

Я приобняла ее, и мы вместе стали смотреть в окно. Встревоженная дама в красном продолжала загонять детей в вагоны, выкрикивая команды:

– Не разбредаться, ребята! К краю платформы не подходить! Крепче держите свои вещи!

– Да, пожалуй, поезд мне нравится, – решила Олив. – Только жаль, что мама и Фредди не с нами.

– Понимаю, милая, но ты очень хорошо держишься.

– Мне трудно, Нелл.

– Вот поэтому я очень тобой горжусь, и мама тоже гордилась бы.

Тони уложил наши кульки на багажную полку наверху, но садиться не стал. Он потирал лоб ладонью и явно был на взводе. Я все еще не могла поверить, что он зашел с нами в вагон.

– Может, сядешь уже? – сказала я.

Вместо ответа Тони опустил оконное стекло и выглянул на платформу.

Раздались свистки, поезд зашипел и вздрогнул, готовясь к отправке. Внезапно Тони протянул руку к багажной полке, схватил свой узелок, открыл дверь вагона и спрыгнул на платформу.

Я высунулась в окно и завопила ему вслед:

– Ты куда?!

– Домой! – раздался ответный крик. – Прости, Нелл.

Тони исчез в толпе. Внезапно пришло осознание, что теперь только я отвечаю за Олив, и мне стало тошно и одиноко.

Поезд медленно пополз прочь от вокзала. Я ничего не могла поделать: Тони убежал, мы остались вдвоем. Я снова опустилась на сиденье и обняла сестру.

– Куда делся Тони, Нелл? – не поняла она.

– Убежал домой.

– Почему он не едет с нами?

Я пожала плечами:

– Ты же его знаешь, Олив.

Она кивнула и очень серьезно произнесла:

– Он просто паршивец, Нелл.

– Боюсь, что так, милая, но не расстраивайся, мы с тобой не пропадем.

– Ты-то меня не бросишь, Нелл?

Я улыбнулась и взглянула на сестренку.

– Ни за что! Я тебя никогда не брошу.

Поезд начал набирать скорость, и я уставилась в замызганное окно на проносящиеся мимо улицы, дома и участки. Я оставляла здесь все, что было мне дорого. Мой милый Бермондси таял в клубах дыма.

Глава пятая

Дорога длилась целую вечность. Волнение, вызванное отъездом из Лондона, потихоньку улеглось. Мальчишки принялись задирать друг друга, а некоторые малыши начали плакать и звать родителей. Я окинула взглядом вагон. Странная тут собралась компания, ничего не скажешь. Это были дети Ист-Энда: большинство ни разу не ездили на поезде, а то и вовсе не отходили от дома дальше чем на пару кварталов. Даже мальчишки казались растерянными и сбитыми с толку, несмотря на всю свою напускную суровость. Они только-только начали осознавать, что все происходящее с ними очень серьезно.

Мы поделились обедом с двумя маленькими мальчиками, у которых, похоже, вообще не было с собой еды. Они поблагодарили нас, улыбаясь во весь рот. Тем, к кому попадут эти малыши, предстояло долго и упорно оттирать их от грязи, потому что они явно сто лет не умывались. Судя по тому, что мальчики постоянно чесали затылки, им придется, ко всему прочему, избавляться от вшей.

После обеда Олив задремала у меня под боком. Я смотрела в окно на незнакомые загородные пейзажи. Среди зеленых полей текли мелкие речушки, а на холмах виднелись коровы и овцы. Это был другой, более дружелюбный мир, о котором я раньше ничего не знала. Вся моя жизнь прошла среди домов и улиц Бермондси. Коров и овец я прежде видела только на прилавке, уже превращенными в мясо. Внутри у меня что-то приятно сжалось от предвкушения. На мгновение я почувствовала, что смотрю в будущее почти с нетерпением.

Нам дважды пришлось делать пересадку, и оба раза от нас отделялись группы детей, которые уже добрались до своего нового дома. Наконец мы прибыли. Поезд замедлил ход, подполз к платформе и остановился. Я потерла запотевшее окно рукавом, пытаясь понять, где мы, но все указатели были закрашены.

Дверь нашего вагона открылась, и внутрь заглянула какая-то женщина.

– Дети, – объявила она, – берите вещи и выходите на платформу. Живо, живо!

Я растолкала Олив.

– Просыпайся, милая, – сказала я. – Пора сходить с поезда.

Олив сонно потерла глаза и спросила:

– Мы приехали?

– Не уверена, – ответила я. – Но нам велели выходить.

Глаза у сестренки наполнились слезами.

– Я хочу домой, Нелл.

– Я знаю, солнышко, но нужно делать что говорят, и сейчас нам сказали сойти с поезда. Понимаешь?

– Ладно, Нелл, – зевнула Олив.

Я сняла наши кульки с багажной полки и помогла Олив спуститься на платформу.

Она посмотрела по сторонам:

– Где это мы?

– Понятия не имею. Может, вообще в Тимбукту.

– Это в другой стране?

– Кажется, да.

Станция оказалась маленькой, совсем не похожей на лондонские вокзалы, большие, шумные и темные. Повсюду были расставлены деревянные кадки с нарциссами. Женщина, которая открыла дверь вагона, видимо была здесь главной.

– Возьмитесь за руки и встаньте в колонну! – прокричала она. – Мы пойдем в деревенский клуб, где добрые жители Гленгарита смогут с вами познакомиться. – Затем дама добавила: – Для вас же будет лучше, если постараетесь хорошо себя вести и выглядеть достойно.

Я окинула взглядом пеструю толпу детишек на платформе: все испуганные, уставшие с дороги. При виде них слово «достойно» приходило в голову в последнюю очередь.

– Все за мной, – скомандовала женщина.

Я крепко сжала руку Олив, и мы зашагали от станции по центральной улице деревеньки. Здесь все было не похоже на знакомый мне мир. Бермондси отличался жесткостью, а тут чувствовалась какая-то особая мягкость. Даже воздух был другой – свежее и чище. Улица была вымощена булыжниками. Олив то и дело спотыкалась и хваталась за мое пальто.

– Гадость какая, – ныла она. – Почему у них нет нормальной дороги?

– Потому что тут тебе не Бермондси.

Дома у нас все здания были серые, потемневшие от дыма печных труб и сырого речного тумана. Здесь же виднелись домики светлых, пастельных оттенков: розовые, голубые, желтые. Все было настолько идеально, что верилось с трудом.

Мы прошли мимо лавок мясника и бакалейщика. Сами хозяева стояли в дверях и махали нам. Все казались такими милыми и дружелюбными.

Местные дети высыпали из домов и бежали вдоль нашей колонны, кривляясь и выкрикивая непонятные слова. Наша предводительница принялась ругаться и отгонять их, но те не слушались. Вместо этого они начали передразнивать ее походку. Дети проводили нас до самого деревенского клуба, куда нас быстро загнали, тут же захлопнув за нами дверь.

Женщину, которая нами командовала, эта прогулка явно утомила. Она тяжело дышала и хваталась за бок, как будто шла пешком от самого Лондона.

– Мне срочно нужна чашка чаю, – выдохнула она, ни к кому конкретному не обращаясь.

Через весь зал тянулся длинный стол, заставленный едой и напитками. Здесь были и сэндвичи, и булочки, и кексы с глазурью, мясные консервы и хлеб. Я уже не помнила, когда в последний раз видела столько еды. Большинство детей весь день почти ничего не ели, и теперь у них чуть глаза на лоб не полезли при виде такого пиршества. Взрослые, большинство из них женщины, стояли вдоль стен и смотрели на нас, а на маленькой сцене в конце зала ждала невысокая полненькая дама с громкоговорителем.

– Добро пожаловать, дети, – произнесла она так тихо, что мы с трудом разобрали слова.

Мужчина из зала крикнул:

– Говори громче, Гвинет!

– И правда, – хихикнула она.

Когда незнакомка вновь заговорила, ее голос загремел над залом, так что все, включая ее саму, вздрогнули.

– Что-то у меня не очень хорошо выходит, да? – сказала она, улыбаясь всем.

– Все отлично, милая, – отозвался все тот же мужчина, – и твоя новая укладка просто чудо.

Дама пригладила волосы.

– Спасибо, Дэй, – смущенно произнесла она, а затем продолжила: – Итак, я знаю, что вы устали и проголодались и вам немного страшно, так что долго вас мучить не буду. – Дама откашлялась. – От имени всех жителей Гленгарита хочу сказать, что мы рады приветствовать вас в нашей деревне. Мы гордимся возможностью распахнуть перед вами двери наших домов. Я очень надеюсь, дорогие дети, что вы будете здесь счастливы.

– Почему она так странно говорит, Нелл? – шепнула мне Олив.

– Понятия не имею.

– Знаешь что, Нелл?

– Что?

– По-моему, мы попали в другую страну.

– Тетенька, а можно уже поесть? – раздался одинокий голосок из зала.

Это помогло разрядить обстановку, и все рассмеялись.

– Конечно, можно, дорогие мои, – ответила дама. – Налетайте и угощайтесь. Все это приготовили для вас добрые жительницы Гленгарита.

Олив потянула меня за край пальто.

– Что, милая? – отозвалась я.

– Мне здесь нравится, Нелл.

Я улыбнулась:

– И мне тоже.

Олив показала на полненькую даму на сцене:

– Как думаешь, она возьмет нас с тобой?

– Ну рано или поздно узнаем, верно?

– Пожалуй.

– А вообще здесь все довольно милые с виду.

– Да, Нелл, все очень милые. Но я надеюсь, что нас возьмет эта тетя.

Дети накинулись на еду, как будто голодали неделю. Они сгребали угощение на тарелки и отходили в сторону со своей добычей. Я подозревала, что большая часть еды в итоге рискует проделать обратный путь.

– Ты проголодалась, Олив?

– Как волк.

– Ну тогда пойдем к столу, а то ничего не останется.

Я заметила, что женщины смотрят на Олив. Что ж, неудивительно, ведь она такая красивая. Несколько из них обратились к даме на сцене, показывая в нашу сторону, но потом покачали головой. Я подозревала, что они хотели взять Олив, но без меня.

Мы положили немного еды в тарелку и уселись на скамейку у стены.

– Это намного вкуснее хлеба с салом, Нелл.

Я была согласна. Возможно, это приключение окажется совсем не таким ужасным, как я боялась.

Взрослые тем временем делали выбор, и детей уводили. Некоторые с неохотой оставляли еду.

– Привет.

Я подняла взгляд и увидела даму, которая с улыбкой смотрела на Олив.

– Сколько тебе лет? – спросила незнакомка.

– Не знаю, – ответила Олив.

– Мы сестры, – поспешила сообщить я, – и будем держаться вместе.

– Чудесно, – сказала дама. – Дилан! – позвала она.

К нам подошел высокий мужчина. Он был одет в темный костюм и черную шляпу, а на шее у него виднелась белая повязка – может, он вернулся домой после ранения на войне? Красивая дама посмотрела на него и снова перевела взгляд на нас.

– Это сестры, – объяснила она.

Мужчина опустился перед нами на корточки и спросил с улыбкой:

– А имена у сестер есть?

– Ну конечно, есть, Дилан, – заулыбалась женщина, – и наверняка очень красивые.

– Я Нелл, – сказала я. – А это моя сестра Олив.

– Вот так и знала, прекрасные имена, – ответила дама.

– Похоже, моя супруга влюбилась в вас с первого взгляда, – произнес мужчина. – Верно, Бет?

Она кивнула.

– А я всегда доверяю интуиции жены. Так что, пойдете жить к нам?

Я посмотрела на Олив, и та ответила уверенным кивком. Она уже и думать забыла о даме на сцене и теперь не сводила глаз с красивой женщины, стоявшей прямо перед ней.

– Да, с удовольствием, – объявила я.

– Только можно нам сперва доесть, тетенька? – спросила Олив.

– Конечно, можно, – рассмеялась дама.

Проглотив остатки угощения, мы взяли свои кульки и вышли на улицу вместе с мужчиной и его красивой супругой.

Нас усадили на мягкое заднее сиденье блестящего черного автомобиля. Чтобы посмотреть в окошко, Олив пришлось встать на колени. В салоне пахло кожей и сигаретами. Я никогда раньше не сидела в машине. Оказалось, что это здорово. Я погладила прохладную гладкую обивку сидений и почувствовала себя ребенком из богатой семьи, а не нищим сорванцом из Ист-Энда.

Тони пришел бы в восторг. Он был, конечно, тем еще мелким пакостником, но внезапно я поняла, что скучаю по нему. Скучаю по его острым коленкам и дырявому свитеру и по тому, как брату всегда было плевать, что о нем подумают. И с какой отчаянной любовью он заботился о маме, так что порой даже я его не понимала. Эта любовь стала еще сильнее после того, как папа ушел на войну. Я уставилась в окно на домики и людей на улице. У лавки мясника выстроилась очередь. Здесь не было руин, которые остаются после бомбежек. Может, здесь вообще не было войны. С трудом верилось, что не далее как сегодня утром мы с Олив попрощались с мамой в стенах Рэннли-Корта, а теперь уже ехали на роскошном автомобиле в свой новый дом. Странно было сидеть в салоне с этими незнакомыми людьми, но ни страха, ни неловкости я не испытывала. Женщина то и дело поворачивалась и улыбалась нам, спрашивая, все ли в порядке, и указывая на различные важные места, которые мы проезжали.

– Это деревенская школа, – сказала она, – вон там магазин, а здесь почта. Отсюда вы сможете отправлять письма домой.

Я покосилась на Олив, чтобы узнать, не расстроило ли ее упоминание о доме, но она, судя по всему, даже не обратила внимания.

Проехав через деревню, мы свернули на дорогу, возле которой стояла старая каменная церковь. За ней тянулось поле.

– Что это? – вдруг спросила Олив.

– Где, милая? – не поняла женщина.

– Вон то, с ножками. Такое грязное. И вот еще, и вон там… С ума сойти можно! Да их тут целая сотня, чтоб мне провалиться!

– Это овечки, милая.

– Овечки?

– Да.

– Но овечки ведь должны быть белые, разве нет? Как белые облачка на ножках!

– На картинках они такие, но в жизни овечки ходят по грязным полям и успевают испачкаться.

Олив скривилась.

– Неправда, – продолжала настаивать она. – Овцы не такие должны быть.

– Может, это только у нас в Уэльсе овцы такие грязные, – предположил мужчина.

– Ну может. – Олив нахмурилась и прижалась носом к оконному стеклу. – Не похожи они на овец, – повторила она с глубоким недоверием.

– Ну в Лондоне-то вряд ли живет много овец, милая.

– Их там вообще нет, – вставила я.

– Вот видишь.

Олив это не убедило, и она продолжала бросать недовольные взгляды на грязных овечек.

Еще немного, и мы въехали через большие железные ворота на усыпанную гравием подъездную дорожку. Машина остановилась.

– Вот мы и прибыли, – объявил мужчина.

Все выбрались из машины. Мы замерли, глядя на дом, где нам предстояло жить. Это был прекрасный старый особняк, к тому же просто огромный.

– И в какой же части вы живете? – спросила Олив, с восторгом уставившись на открывшийся перед ней вид.

Женщина с улыбкой посмотрела на нее:

– Во всех сразу, пожалуй.

– Только вы двое и больше никого?

– Олив, – одернула я сестру, – это невежливо.

– Прости, Нелл.

– Ну теперь нас четверо, – поправила дама, и мы все улыбнулись друг другу. – Этот дом называется «Понт-ир-Хириан». Это означает «длинный дом в лощине». Красиво, правда?

– А что такое лощина? – спросила Олив.

– Это как бы низина, – объяснила женщина.

– А низина – это что?

– Черт подери, Олив, ты прекрасно знаешь, что такое низина, – возмутилась я.

– Правда? – протянула она.

– Да, правда.

Олив посмотрела на меня с недоверием.

– Помнишь спуск у нас за домами?

– С которого можно съехать на попе, когда выпадает снег? Да!

– Вот там и есть низина.

– Это был частный особняк, но теперь он принадлежит церкви, – объяснила наша дама, продолжая с улыбкой смотреть на Олив. – Мой муж священник, поэтому мы здесь живем, но сам дом не наш.

– Значит, вы тоже арендаторы, прямо как мы?

– Именно так.

– Если честно, сами мы бедны как церковные мыши, – сказал пастор.

Олив хихикнула:

– Значит, вы совсем как мы.

– Так и есть, – произнесла жена священника. Взяв Олив за руку, она повела ее к дому.

Парадная дверь была зеленой, а у входа лежал колючий коврик с надписью: «Добро пожаловать». Возле коврика в ряд стояли две пары сапог: большие мужские и еще одни поменьше, женские. Еще там была подставка для тростей и зонтов. Над крыльцом был небольшой деревянный козырек. Олив посмотрела на даму и улыбнулась, слегка подпрыгнув на месте. Думаю, она уже представила, как ее ботиночки будут стоять на крыльце рядом с обувью этой красивой женщины. На меня вдруг навалилась усталость. Я была счастлива, но ужасно утомилась.

Я немного отстала, чтобы еще раз взглянуть на дом. Никогда в жизни не видела таких больших особняков. В Бермондси мы жили в доме из красного кирпича – точнее, он был красным изначально, но теперь посерел и покрылся копотью, так что цвета уже не разглядеть. Этот особняк тоже был из кирпича, но бледно-желтого цвета, как будто выгорел на солнце. По стенам и крыше вился зеленый плющ. Его листья нависали над окнами, блестевшими в лучах вечернего солнца. Крыша была покрыта черепицей. Я увидела, как в дырочку в кровле влетела маленькая птичка с веточками в клюве. Значит, она строит гнездо. Скоро над крышей начнут виться птенцы, и мы сможем это увидеть.

С обеих сторон длинного особняка виднелись печные трубы, из которых тянулись вверх тонкие струйки дыма. В доме будет тепло. Я подняла взгляд на окна второго этажа, каждое с занавесками по обе стороны, с цветами на подоконнике, и мне тут же захотелось оказаться внутри и выглянуть оттуда на улицу.

Я взяла свой кулек, следом за всеми поднялась на крыльцо, вошла в зеленую дверь, которую оставили открытой, и оказалась в своем новом доме.

Глава шестая

На следующее утро меня разбудил солнечный свет, лившийся в небольшое окошко. Какое-то время я просто лежала, наслаждаясь теплом и уютом и думая о Тони. Я надеялась, что он благополучно добрался до дома. Хотела бы я знать, что сказала мама, когда братец заявился обратно. Я подозревала, что в глубине души мама была рада его видеть, ведь с ним ей будет не так одиноко. Олив все еще крепко спала. Она, как всегда, лежала на животе, подсунув ручку под щеку. Я окинула взглядом комнату – теперь она показалась мне еще красивее, чем вчера вечером. Нас уложили спать наверху, прямо под крышей. В комнате были скошенные белые стены, а через потолок тянулась перекладина из темного дерева. Огромная кровать занимала почти всю комнату. Одеяло было мягким, бледно-голубого цвета с желтыми цветочками по краю.

Дома мы спали, втиснувшись вдвоем на крошечную койку. Такой роскошной кровати у нас никогда не было, да и одеяла тоже. Мы спали под колючими коричневыми покрывалами, а когда становилось совсем холодно, отец приносил пальто и укрывал нас. По крайней мере, теперь мне в лицо не упирались пятки Олив. На противоположной стене висела картина «Тайная вечеря». На ней Иисус и двенадцать апостолов сидели за длинным столом и ужинали.

Я осторожно откинула край одеяла, слезла с кровати и подошла к окну. Деревянный пол у меня под ногами был теплым. Я отодвинула занавеску и посмотрела на сад. Там росли высокие деревья, зеленела трава и цвели цветы, а за садом виднелась церковь.

Олив пошевелилась. Я повернулась к ней. Она открыла глаза и улыбнулась.

– Доброе утро, соня, – сказала я.

– Я сперва не могла вспомнить, где я. – Она села в кровати, потом выбралась из-под одеяла и пришлепала ко мне. Ее теплая ручка сжала мою руку.

– Это церковь дяденьки, Нелл? – спросила Олив, глядя в окно.

– Думаю, да.

– Ничего себе, собственная церковь!

– Не думаю, что она его собственная. Мне кажется, церковь вообще нельзя купить.

– Потому что она принадлежит Боженьке? – уточнила Олив.

Тут мне пришлось задуматься. Пожалуй, церковь действительно принадлежала Богу. Отец Девлин в нашей церкви в Бермондси всегда называл ее Домом Господним. С другой стороны, если Бог владел церковью, как же Он собирал арендную плату?

– Не знаю, Олив, – призналась я.

– Спрошу у дяденьки, – решила она.

Мы умылись водой из тазика, который стоял на мраморном столике у стены, оделись и побежали вниз.

На кухне было тепло, приятно пахло цветами и зеленью. У окна стоял желтый диванчик, а по центру длинный стол. Камин был просто огромный. Рядом с ним лежали заготовленные дрова, а внутри уже потрескивал огонь.

Жена священника что-то помешивала в кастрюльке на плите, а ее супруг читал газету, но теперь поднял взгляд и улыбнулся.

– Выспались? – спросил он.

У него на шее все еще была белая повязка, и я наконец сообразила, что это вовсе не бинт, а просто такая штука, которую носят священники. Отец Девлин в нашей церкви тоже такую носил.

Я улыбнулась в ответ:

– Да, спасибо.

– Будете кашу и яичницу? – спросила хозяйка, улыбаясь нам.

– Настоящая яичница? – удивилась Олив.

– Сама настоящая, – ответила та. – У нас на заднем дворе живут курочки, которые каждый день любезно делятся с нами чудесными коричневыми яичками. Можешь покормить их потом, если захочешь.

Мы уселись за длинный деревянный стол. Солнце пригревало мне спину. Было так уютно, что я почувствовала, как все напряжение прошлого дня отпускает меня. Это хорошее место, и мы здесь будем в безопасности. Жена священника поставила перед нами тарелки с кашей. Я положила в рот ложку: каша оказалась сладкой и пахла сливками.

– Дяденька! – позвала Олив, прожевав очередную ложку каши.

– Да, солнышко.

– А та церковь принадлежит вам?

Он рассмеялся:

– Боюсь, Олив, нам вообще ничего не принадлежит. Мы трудимся во имя Господа, а Он не так-то много платит.

– По-моему, отцу Девлину Бог отсыпает деньги мешками, потому что у него есть кухарка, уборщица и большой блестящий автомобиль, и еще он ходит пить пиво в «Поросенка и свирель».

– А кто такой отец Девлин? – уточнил наш собеседник.

– Это священник в церкви, куда мы ходили, – объяснила я.

– Значит, ты католичка, Нелл?

– Ну, я немного отпала от церкви, – усмехнулась я. – Нашу разбомбили, а другая католическая церковь находилась слишком далеко.

– Но вы верующие? – уточнила жена священника.

– Что такое верующие, Нелл? – спросила Олив.

– Тетенька спрашивает, верим ли мы в Бога.

– Ну мы же читаем молитвы, да, Нелл?

– Конечно.

– И свечки зажигаем.

Я улыбнулась и кивнула.

– Значит, верующие, – с улыбкой заключила женщина.

– Мы, правда, не католики, – вставил священник, – мы методисты. В Уэльсе вообще много методистских часовен, но мы будем рады видеть вас в нашей церкви, если захотите прийти.

– Нам нельзя, – ответила я. – Это смертный грех – заходить в протестантскую церковь.

– Мы до скончания века будем гореть в преисподней! – серьезно добавила Олив.

– Ого, – сказала наша гостеприимная хозяйка. – Звучит жутко.

– Чтоб мне провалиться! – согласилась моя сестра.

– Олив!

– Но ведь так и есть.

– Я знаю, но ругаться не обязательно.

– Прости.

– Знаете что, девочки? Я думаю, Богу все равно, где вы будете Ему молиться, и, полагаю, Он не станет возражать, если вы сходите в нашу церковь. Мы можем провести вас незаметно, пока дьявол не видит. Что скажете?

Я улыбнулась:

– Ладно.

– Ваш папа на войне, Нелл? – спросила жена священника.

– Он служит во флоте, и мы все ужасно по нему скучаем.

– Не сомневаюсь.

– А здесь разве войны нет? – спросила Олив.

Я и сама задавалась этим вопросом. В Лондоне то и дело раздавались сирены воздушной тревоги, но здесь я еще ни одной не слышала и не видела ни одного дома, пострадавшего от бомбежки.

– К счастью, немцы не слишком нами интересуются, Олив. Достается в основном Кардиффу и Суонси. Иногда по ночам в небе над Кардиффом видны красные отсветы, и тогда мы молимся за них.

– В Лондоне то же самое, – сказала Олив. – Проклятые бомбы каждые пять минут.

– Олив! – Я возмущенно уставилась на нее.

– Но ведь так и есть.

– Да знаю я, но не обязательно все время ругаться. Дяденька священник, так же как отец Девлин. При нем бы ты ругаться не стала, а?

– Нет, а то бы он мне как назначил епитимью, разрази меня гром!

Я начала опасаться, что, если Олив продолжит в том же духе, нас живо вернут туда, откуда взяли. Но жену священника поведение моей сестры, похоже, не задевало.

– Да ничего, – сказала она. – В устах такой милой малышки эти слова все равно не похожи на нецензурную брань.

– Что такое нецензурная брань, Нелл?

– Это проклятые ругательства. Олив, а у тебя подбородок в каше.

– Ты выругалась, – ухмыльнулась она. – А при священнике ругаться нельзя, Нелл.

Тут уже мы все не удержались от смеха.

– Знаешь что, Олив, – сказал пастор, – можешь называть меня по имени, если хочешь. Меня зовут Дилан.

Мы никогда не обращались к взрослым по имени. Я была знакома с миссис Бэкстер всю жизнь, но не знала ее имени. Моя мама называла ее миссис Бэкстер, муж просто звал ее женой, а сама миссис Бэкстер называла мою маму миссис Паттерсон. Священник заметил, что мы озадачены.

– Или, может, просто дядя? Как вам такое?

Его жена поставила наши тарелки в раковину, а на их место принесла яичницу и хлеб, нарезанный толстыми кусками и намазанный желтым сливочным маслом.

– А меня можете звать тетя Бет, – с улыбкой предложила она.

– Хорошо, – с довольным видом объявила Олив. – Буду звать вас дяденька Дядя и тетенька Тетя.

– Отлично, – согласился священник, широко улыбаясь. – Ну теперь принимайтесь за яичницу, а потом сможете сходить и поблагодарить наших пернатых друзей за такой прекрасный завтрак.

Глава седьмая

Мы стояли, опираясь на калитку в конце сада, и смотрели на холмы. Здесь было так просторно: лоскутное одеяло зеленых полей тянулось до бесконечности, разделенное старыми каменными изгородями, поросшими мхом и плющом. За полями виднелись высокие деревья – целый лес, над которым кружили сотни птиц, то пикируя, то снова взмывая ввысь. Мне хотелось сорваться и побежать. Помчаться по этим полям, широко раскинув руки, чувствуя ветер в волосах. Мне хотелось стать частью этого чудесного места. Сердце переполняла радость. Я просунула руку под джемпер и сжала медальон.

Я оглянулась на дом, скрытый высокими деревьями. Он был такой красивый, что у меня на глаза едва не выступили слезы. Особняку подходило его название – «длинный дом в лощине». Наша мама тоже должна была попасть сюда, в это прекрасное место, подышать свежим воздухом, ароматами трав, деревьев и цветов, увидеть бескрайнее небо вместо лондонской грязи и смога. Я никогда не думала, что захочу жить где-то кроме Бермондси, однако теперь, стоя здесь, я чувствовала, что не хочу уезжать.

– Маме бы здесь понравилось, Олив.

– А Тони, как думаешь?

Я кивнула:

– Да, думаю, и ему тоже.

К ограде подошел конь. Он положил голову на калитку, и я погладила его шелковистую гриву. Животное тряхнуло головой, а потом ткнулось носом в мою ладонь. Мухи донимали беднягу, и он отгонял их хвостом.

– Ты ему нравишься, Нелл.

– Попробуй и ты его погладить, – предложила я. – Он не укусит.

– Ты то же самое говорила про лошадь скупщика, а она мне чуть руку не оттяпала.

– Так это потому, что ты ее погладила, когда она жевала корм. Лошади не любят, когда их отвлекают от еды. Да и вообще, она же ничего тебе не откусила, просто слегка припугнула.

– Ну а мне показалось, что она хотела откусить мне руку к чертям.

Олив забралась на калитку и перегнулась через край, чтобы дотянуться до животного.

– Привет, конь, – обратилась она к нему, гладя его по ушам. – Мы теперь тут живем с тетенькой Тетей и дяденькой Дядей. Мы будем тебя навещать каждый день. Правда, Нелл?

– Если хочешь.

– Я с радостью.

– Тогда будем.

– Надо бы его угостить. Что едят лошади?

– Траву, наверное.

– Ну травы тут и так полно.

– Может, еще яблоки, – предположила я.

– Пойдем поищем яблоки, Нелл.

Олив спрыгнула с калитки, и я пошла за ней через сад. Сбоку от дома рядами росли деревья, а между ними тянулись тропинки. Ветви были покрыты розовато-белыми цветами, их лепестки осыпались и ковром ложились на землю. Но вот яблок не было.

– Где же эти проклятые яблоки? – вздохнула Олив.

– Не знаю.

– Спросим тетеньку Тетю.

Мы вбежали в кухню.

– Уже сходили к курочкам? – спросила тетя Бет, вытирая руки полотенцем.

– Нет еще, – ответила я. – Но мы познакомились с конем.

– Его зовут Тоби.

– Значит, это мальчик? – уточнила Олив.

– Верно.

– Мы хотели угостить его яблоками, но на деревьях ничего нету. Куда они все подевались?

– Для яблок пока рановато, Олив. Боюсь, весной ты их не увидишь.

– А-а.

– Придется вам с Тоби подождать до осени.

– Значит, пока обойдется травой, – разочарованно вздохнула Олив.

Тетя Бет зашла в кладовую и вскоре вернулась с морковкой.

– Тоби их любит, – улыбнулась она. – Пойдет?

Олив схватила морковку.

– Да, тетенька Тетя! – ответила она и выбежала за дверь.

– Постараюсь уговорить ее называть вас тетя Бет, – пообещала я.

– Да ничего, – отмахнулась она. – По-моему, это даже мило и очень в духе Олив.

Я пошла к двери, но потом снова повернулась.

– Нам с Олив… Нам очень нравится здесь, у вас. Спасибо, что выбрали нас.

– Бог не подарил нам собственных детей, Нелл, так что вы для нас настоящее благословение.

– Как же так?

– Увы. – Она печально улыбнулась. – Но зато Он послал нам вас, верно?

– А вас – нам, – ответила я.

Тетя Бет подошла ко мне, пригладила мои волосы и заправила прядку за ухо.

– Вот нам всем повезло, правда? – сказала она с улыбкой.

Я обняла ее за талию. От нее не пахло домом, как от мамы, но она излучала любовь.

– Когда наиграетесь на улице, обязательно напиши письмо маме, чтобы она знала, что у вас все хорошо.

– И что мы счастливы, – добавила я.

Я вернулась через сад к калитке, где стояла Олив, вглядываясь в поле.

– Куда он, черт возьми, подевался?

– Позови его, – предложила я.

– Тоби! – закричала Олив. – Тоби, у меня для тебя морковочка! Хотела принести яблоки, будь они прокляты, но сейчас весна, яблок нет!

– Олив!

– М-м…

– Ты не могла бы заменить всех этих «чертей» и проклятия на что-нибудь другое?

– На что?

– Ну тебе вообще обязательно ругаться? Разве нельзя просто сказать, без ругани?

– Но ты же ругаешься, и Тони, и скупщик, и угольщик, и…

– Я знаю, но это в Бермондси. Там все ругаются. Мне кажется, здесь так не принято.

– Я постараюсь перестать.

– Вот и умница.

– А можно мне самой съесть морковку?

Я засмотрелась на поля. Меня вновь и вновь поражало то, какие они были зеленые.

– Нелл!

– Что?

– Можно мне съесть эту проклятую морковку? – крикнула Олив.

Вот тебе и «постараюсь перестать».

– Если хочешь, – сдалась я.

Мы вернулись к фруктовому саду. Олив села на траву и прислонилась к стволу дерева, а я легла рядом, чтобы полюбоваться голубым небом сквозь паутину ветвей. Потом я закрыла глаза, наслаждаясь теплым ветерком, ласкавшим лицо. Мне было так хорошо здесь, что становилось стыдно, ведь мама, Тони и Фредди оставались в Лондоне, а значит, в опасности. Я надеялась, что они скоро приедут.

– У дяденьки с тетенькой есть свои дети, Нелл?

Я открыла глаза и приподнялась.

– Бог им не послал.

– Даже при том, что они Ему служат?

– Я тоже об этом подумала. Как-то несправедливо, правда?

– Да, но такой уж Он, Бог, – заявила Олив, вгрызаясь в морковку. – Ну Он ведь не мог не знать, что мистеру Бэкстеру нужны две ноги, а не одна.

– Отец Девлин говорит, что пути Господни неисповедимы, – припомнила я.

– Может, в Бермондси не хватало одноногих людей, а Богу нужно было поддерживать их число. Как думаешь, может поэтому Он так сделал?

– Ну и странные же у тебя вопросы, Олив.

– Это потому, что я маленькая, – объяснила она, откусывая еще кусок.

– А тебе не кажется, что морковку нужно помыть, прежде чем есть? Мама всегда их моет.

– Да ведь я же не помру, Нелл, – возразила сестренка.

– Да, пожалуй, не помрешь, – согласилась я, усмехнувшись.

Олив откусила еще немного.

– Сколько мне лет, Нелл?

– Пять.

– Почему?

– В каком смысле «почему»?

– Почему мне пять?

Иногда я просто не поспевала за Олив, с такой скоростью сыпались ее странные вопросы.

– Потому что ты родилась пять лет назад, – отвечала я. – Ты провела на земле пять лет.

Похоже, ответ ее устроил, потому что она продолжила грызть морковку.

Я снова легла на траву и закрыла глаза. Мне нравились чувствовать, как теплые лучи прикасаются к лицу. Наверное, в Бермондси тоже бывали такие солнечные дни, но я не могла вспомнить ни одного. Точнее, я помнила жару, пыль и запах города, но здесь все было иначе. Здесь было чудесно.

– Нелл!

– Ну что еще? – недовольно буркнула я.

– А сколько тебе лет?

Я покачала головой, но не смогла сдержать улыбки: на мою сестру просто невозможно было злиться.

– Мне скоро четырнадцать, – ответила я.

– Это довольно много, Нелл. Тебе скоро нужно будет выходить замуж.

Я села на траве и обняла сестренку.

– Знаешь, как сильно я тебя люблю, Олив Паттерсон?

– Очень-очень сильно?

Я кивнула:

– Да, очень-очень сильно.

– И я тебя люблю, Нелл.

– Это хорошо, – сказала я, целуя ее в макушку. – Потому что мне было бы очень грустно, если бы ты меня не любила.

– Тебе не придется грустить, Нелл, я всегда буду любить тебя.

– Ну ладно, теперь пойдем напишем письмо маме, она, наверное, очень ждет от нас весточки.

Я взяла Олив за руку и повела ее в дом.

Мы сели за кухонный стол и начали сочинять письмо маме, чтобы рассказать, куда мы попали.

«Милая мама, – начала я. – Пишу, чтобы сообщить тебе, что мы с Олив здоровы и у нас все замечательно. Мы живем в доме пастора и его жены. Они очень милые. Их зовут мистер и миссис Морган, но мы зовем их тетей и дядей».

– Расскажи ей про коня, Нелл, – потребовала Олив, толкая меня под локоть.

«Олив просит передать тебе, что мы сегодня познакомились с конем по имени Тоби».

– Напиши, что я его погладила.

«Она просит написать, что ей удалось его погладить.

Надеюсь, у вас с Фредди и Тони все в порядке и вы скоро приедете к нам, потому что здесь чудесно».

Олив снова толкнула меня:

– Расскажи, что мы ели яичницу на завтрак, Нелл.

– Господи, Олив, давай ты свое письмо напишешь!

– Прости, Нелл.

– Я напишу, что ты ее любишь?

– Да, и про курочек не забудь.

– Олив!

Я закончила письмо так:

«Мы обе вас всех очень любим и скучаем. Пожалуйста, приезжайте поскорее. С любовью, Нелл и Олив».

Потом мне стало стыдно за то, что я рявкнула на Олив, и я добавила:

«Мистер и миссис Морган держат кур, и мы с Олив на завтрак ели чудесную яичницу из свежих яиц».

– Я написала маме про кур и яйца, Олив.

– Хорошо. Думаю, она будет рада узнать об этом, Нелл. Только лучше все же не рассказывать ей про протестантскую церковь.

– Я и не стала.

– Вот и хорошо, а то она будет беспокоиться, как бы мы не попали в ад.

Я закатила глаза и заметила, что тетя Бет смотрит на нас с улыбкой.

Глава восьмая

Нам с Олив предстояло учиться в одной школе. В Лондоне мы ходили в разные из-за возраста, но в этой маленькой деревеньке школа была на всех одна. Я не возражала, ведь так я могла все время присматривать за сестренкой. Через несколько недель мне исполнялось четырнадцать, после чего я уже не обязана была ходить в школу, но тетя Бет сказала, что будет лучше, если я пойду с Олив, а заодно и сама заведу друзей. Я была только рада – мне хотелось найти друга.

Школа находилась недалеко от дома священника, но в первое утро тетя Бет решила пойти с нами. Олив не желала уходить, не попрощавшись с курами. Она успела дать им всем имена. Ее любимицу звали Этель.

– По-моему, Этель похожа на миссис Бэкстер, – заявила сестренка.

Я уставилась на курицу, но, как ни старалась, не могла разглядеть никакого сходства с нашей соседкой. Затем Олив побежала через весь сад прощаться с Тоби.

– Я скоро вернусь, Тоби, – пообещала она, гладя его шелковистый нос, – и принесу тебе вкусную морковку, если смогу достать. Договорились?

Стоял чудесный весенний день. Мы пошли по дороге, которая вела от дома священника к центру деревни. Олив держалась за руку тети Бет и болтала без умолку. Я молча шла чуть позади, ведь вокруг было столько интересного, что я просто не успевала охватить все взглядом.

Важнее всего были цвета: синее небо, зеленые поля, трава на обочине тоже зеленая, но другого оттенка, яркая и потрясающе сочная. А среди зелени виднелись разноцветные точки: белые, желтые, розовые и голубые. Это были полевые цветы. В Бермондси они не водились, разве что редкие кустики крапивы и чахлая трава в канаве, но они были скорее серые, чем зеленые. На мой одиннадцатый день рождения отец водил меня в кино смотреть «Волшебника страны Оз», и теперь мне казалось, что я Дороти, которая из черно-белого мира попала в цветной. Это было невероятно.

Кроме синевы неба, белизны облаков, зеленой травы и всевозможных полевых цветов были еще покрытые бледным желтовато-розовым цветом деревья. У обочины росла вишня, усыпанная цветами, – я никогда в жизни такой красоты не видела. На ветках сидели птицы: дрозд с блестящими синеватыми перьями и еще какие-то маленькие птички – тетя Бет сказала, что они называются гаички, и это очень насмешило Олив. У них было желтоватое брюшко и черная шапочка на голове. Вокруг порхали бабочки, белые, похожие на клочки бумаги, подхваченные ветром, а еще пчелы и блестящие зеленые стрекозы.

Овечки паслись в поле под сенью огромных деревьев, покрытых зеленью. Листья шелестели и ловили золотистые солнечные лучи, будто играя ими. Взрослые овцы были крупные, покрытые грязно-белой шерстью, которую явно не помешало бы помыть, а вот ягнята были либо чисто белые, либо совсем черные. У них были длинные прыгучие ножки и маленькие черные носики. Ягнята скакали и резвились. Тетя Бет взяла Олив на руки, чтобы та могла заглянуть за изгородь и увидеть это. Моя сестренка принялась хохотать над их выходками. Ее глаза светились, и я догадывалась, что она, как и я, с трудом верит в происходящее.

В Лондоне всегда было шумно: люди кричали, смеялись, суда на Темзе гудели, а огромные краны скрипели, когда крутились туда-сюда с грузами. Грузчики ругались, насвистывали и кряхтели, взваливая мешки с сахаром на плечи. Женщины кричали на своих непослушных сорванцов, а малыши в колясках вопили, требуя внимания матерей. В общем, лондонцы очень много шумели.

Сначала мне показалось, что в деревне стоит тишина. Но я ошибалась. Если прислушаться, можно было услышать щебет птиц в кустах, шелест деревьев, ветви которых покачивались на ветру. По полям ползали тракторы, а в живой изгороди прятались пушистые кролики. Здесь все было наполнено звуками молодой растущей жизни, и мне это ужасно нравилось.

Ко всем этим чудесам надо добавить дорогу, которая вилась перед нами: две коричневые колеи от колес и зеленая полоса посередине. Дорога вела вниз, мимо церкви, где служил дядя Дилан, в деревню, где сгрудились хорошенькие домики. На веревках висело, развеваясь на ветру, выстиранное белье: платья в цветочек, рубашки, прихваченные прищепками, брюки, носки и другие вещи. Вокруг пышно цвели сады, радующие богатством оттенков, а стены домов были увиты девичьим виноградом.

Был даже пруд с утками, голубой, совсем как небо, только с розовыми водяными лилиями на зеленых круглых листьях. Я подумала, что надо будет попросить у тети Бет карандаши и нарисовать этот пейзаж, когда вернусь из школы. Я бы могла отправить этот рисунок маме и Тони.

– Нелл, с тобой все в порядке? – спросила тетя Бет, поворачиваясь ко мне. – Ты ни слова не сказала.

Я кивнула, боясь не справиться с голосом.

– О чем ты думаешь?

– О том, как здесь прекрасно. Я никогда такой красоты не видела, тетя Бет. Даже в книжке с картинками.

Она улыбнулась:

– В такую погоду и впрямь чудесно, а вот в дождь уже не так хорошо.

– Мне и дождь не помешал бы, – ответила я. – Я бы все равно была в восторге.

Я вприпрыжку догнала тетю Бет, которая поудобнее перехватила Олив, поднимая ее повыше.

– Посмотрите на овечку, тетенька Тетя! – воскликнула та. – Посмотрите! Она какает! Разрази меня гром!

Похоже, мою очаровательную сестренку было уже не исправить.

Школа была небольшой: приземистое каменное здание с массивной деревянной дверью посередине. На площадке резвились дети всех возрастов. Девочки прыгали через длинную скакалку, напевая незнакомую мне считалочку. Мальчики в коротких штанишках гоняли футбольный мяч и устраивали шуточные бои, валяя друг друга по земле. Олив схватилась за мою руку.

– Здорово здесь, правда? – сказала я.

Сестренка явно сомневалась.

– Ты так думаешь? – тихонько отозвалась она.

– Ты заведешь новых друзей, все будет хорошо.

– Точно?

– Конечно, а потом мы напишем письмо маме и Тони и обо всем расскажем.

Глаза Олив наполнились слезами.

– Я скучаю по маме.

– Понимаю, но ты должна быть смелой, чтобы мама тобой гордилась. Скоро она приедет вместе с Фредди и Тони, и ты сможешь им все здесь показать.

– Хорошо, Нелл, – согласилась Олив.

Я окинула взглядом небольшое здание школы и площадку, полную незнакомых детей, и сжала в кармане розовую ракушку, жалея, что со мной нет Анджелы, ведь на самом деле я волновалась не меньше Олив. Какая-то дама на другой стороне площадки заметила нашу троицу и поспешила навстречу нам.

– Здравствуй, Бет, – сказала она. – Слышала, что вы взяли к себе двоих.

Тетя Бет улыбнулась.

– Это Нелл, – представила она меня. – А это ее сестренка Олив.

– Добро пожаловать в нашу школу, – обратилась к нам дама. – Уверена, вам тут понравится.

– А вот я пока не уверена, – встревоженно пробормотала Олив.

– Ей всего пять, – объяснила я, – она немного нервничает.

– Здесь тебе нечего бояться, Олив, – заверила ее дама, а затем позвала, повернувшись к площадке: – Эгги!

Маленькая девочка, на вид не старше моей сестры, подбежала к нам.

– Эгги, познакомься, это Олив. Она новенькая, и ей нужна подружка, которая поможет ей освоиться. Возьмешь это на себя?

Девочка кивнула и улыбнулась Олив.

– Хочешь поиграть в классики?

Сестренка посмотрела на меня.

– Пойдешь играть с Эгги? – спросила я.

– Хорошо.

Девочки взялись за руки и побежали на площадку.

– Все будет в порядке, – пообещала доброжелательная дама. – Меня зовут миссис Роджерс. Добро пожаловать к нам в школу, Нелл.

– Я буду ждать вас, когда закончатся уроки, – сказала тетя Бет.

Она поцеловала меня в щеку, и я проводила взглядом ее удаляющуюся фигуру. У ворот она повернулась и помахала мне. У меня внутри потеплело. Мы с Олив попали в чудесное место, где нас окружили любовью и заботой. Бермондси остался в прошлой жизни, где-то очень далеко от этой маленькой деревенской школы среди зеленых холмов.

Я посмотрела на площадку, увидела Олив, которая уже играла в классики с Эгги, и подумала, что у нас точно все будет хорошо.

Глава девятая

Шли недели, а потом и месяцы, и постепенно деревенька Гленгарит стала нам вторым домом. Здоровое питание и свежий воздух нам обеим шли на пользу. Щеки у Олив порозовели, да и я уже не была такой худой, как раньше.

Бермондси превратился в далекое воспоминание. Конечно, мы скучали по маме, Тони и малышу, а мне не хватало моей дорогой подруги Анджелы. Зато здесь мы могли жить, не опасаясь налетов и бомбежек, и свободно бегали по полям и тропам. Иногда по вечерам мы все выходили в сад и смотрели на красные всполохи над Кардиффом, которые напоминали нам, что война продолжается.

Олив с Эгги очень сдружились и каждый день после школы играли вместе либо у нас, в доме священника, либо в кондитерской лавке, где жила Эгги. Олив рассказала, что Эгги родом из городка под названием Ковентри, который бомбили почти так же сильно, как Лондон.

– Эгги мечтает остаться здесь насовсем, – заявила однажды Олив. – И я ее понимаю. Ты только представь, как это – жить в магазине сладостей.

– Ты бы осталась без зубов, Олив, – возразила я.

– Да, но у меня же новые вырастут, правильно?

– Ах, Олив! – рассмеялась я.

– Ну ведь так и есть.

– Пожалуй, да, но представь, какой бы у тебя был вид, пока бы ты их дожидалась.

– Ей дают сладости каждую пятницу, и она делится ими со мной. Я обожаю Эгги, Нелл.

– Она очень милая, просто конфетка.

– Это потому, что она живет в кондитерской.

– Смекаешь! – усмехнулась я.

В школе не было детей моего возраста, и я немного завидовала тому, что у Олив есть подружка. Мне не хватало кого-нибудь, с кем можно поговорить, поделиться переживаниями. Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром, войдя в класс, я не увидела высокую стройную девочку, которая стояла перед всеми, улыбаясь, как Чеширский Кот. У нее были темные, почти черные волосы, заплетенные в две блестящие косы. Она постоянно поправляла маленькие очки с круглыми стеклами. Девочка сразу мне понравилась, и я уже надеялась, что мы подружимся.

– Это Лотти Лавджой, – объявила миссис Роджерс, наша учительница. – Она приехала в эвакуацию из Брайтона. Это на побережье.

Мне доводилось слышать про Брайтон – он находился недалеко от Лондона. Я там никогда не бывала, но знала, что богатые ездят туда отдыхать. Наш скупщик с женой катались туда каждый год.

– На наши деньги, – возмущалась мама.

Я не могла точно определить, сколько лет Лотти, но с виду она была моей ровесницей. Я улыбнулась ей через весь класс.

– Добро пожаловать в нашу маленькую школу, Лотти, – сказала миссис Роджерс. – Почему бы тебе не сесть с Нелл? – Она указала на пустое место рядом со мной.

Лотти подошла ко мне и села, а потом посмотрела на меня и широко улыбнулась, и я ответила ей тем же.

На перемене мы уселись на ограду вокруг площадки, чтобы поболтать и познакомиться поближе.

– Ну и дыра! – вздохнула Лотти, глядя по сторонам. – Я даже не понимаю, что они говорят.

– Вовсе и не дыра, – с улыбкой возразила я. – На самом деле ты попала в рай.

– Да ну?

– Поверь мне, тебе здесь очень понравится.

– Ну я хотя бы понимаю, что ты говоришь, это уже плюс.

– Это потому, что я из Лондона. Было бы странно, если бы ты меня не понимала.

– Я бывала в Лондоне. Мой отец играл там в спектакле, и мы с мамой ездили на него посмотреть.

– Твой отец актер? – изумилась я.

Она кивнула:

– Поэтому меня зовут Лотти. В честь звезды мюзиклов Лотти Черри.

– Необычное имя.

– Но ее на самом деле не так звали. Она выбрала себе псевдоним.

Я никогда о таком не слышала. Я была уверена, что, когда тебе дают имя, это насовсем, даже если оно тебе не нравится. Я бы ни за что не подумала, что можно поменять имя.

– А еще она была директором театра «Альгамбра» в Брайтоне, так что между нами есть связь, – продолжала Лотти.

– Очень красивое имя, – сказала я.

– У тебя тоже.

– Спасибо.

– Не за что.

– У кого ты живешь? – поинтересовалась я.

– У какой-то старой курицы по имени Элиза Страт. Поистине кошмарная дама. В воскресенье безвылазно торчит в церкви, а я сижу голодная. По воскресеньям она не готовит, говорит, это грех против Господа. А как же грех против ближнего, то есть меня? Я же голодаю!

– Звучит ужасно. Знаешь что? Я спрошу тетю Бет, нельзя ли тебе по воскресеньям приходить к нам обедать. Она замечательная, я уверена, что она разрешит.

– Правда?

– Я спрошу.

– Спасибо, Нелл, ты настоящий друг.

– Тебе повезло, что эта Элиза Страт не таскает тебя с собой в церковь.

– А она пыталась. Сказала, что должна заботиться не только о моем теле, но и о душе. У меня было огромное искушение ответить, что она и с заботой о теле не очень справляется, так что к душе я ее подпускать не собираюсь. Но вместо этого сказала, что я агностик.

– Что это значит?

– Что я еще не определилась.

– С чем?

– Да со всем. В частности, с религиозными вопросами.

– И что она на это ответила?

– Если память мне не изменяет, она едва не подавилась крайне неаппетитной на вид пародией на сосиску.

За всю жизнь я не встречала никого похожего на эту девочку. Она как будто прилетела с другой планеты. Как это вообще – взять и стать агностиком?! Мои мама с папой решили бы, что у меня поехала крыша. И разговаривала Лотти совсем не так, как я, Олив и все, кого мы знали в Бермондси. Пожалуй, у меня дома ее сочли бы высокомерной, но у меня она вызывала восхищение. Я следила за движениями ее губ и завороженно ловила каждое слово.

– Отец считает, что мне еще рано выбирать себе религиозные убеждения, – продолжала Лотти. – Говорит, что мудрость прожитых лет поможет мне принять решение, и если я решу, что ни во что не верю, это мое право.

– Ничего себе!

– Ну то есть я не понимаю, зачем поливать бедного младенца водой и решать за него, во что ему верить. Откуда ребенку знать, во что он будет верить? Вот ты к какой церкви относишься, Нелл?

– Я католичка.

– И ты искренне уверена во всем, чему учит католичество?

Я молча уставилась на нее. Никто раньше не задавал мне такого вопроса.

– Вот видишь, – самодовольно усмехнулась она. – Ты не знаешь, так ведь?

– Я как-то об этом не задумывалась.

– Ну вот теперь можешь задуматься.

Я поудобнее устроилась на ограде, болтая ногами, и подумала о нашей церкви в Бермондси, какой она была до бомбежки: свечи, аромат ладана и красивая статуя Девы Марии с Младенцем Иисусом в яслях на Рождество. Все это было мне близко и знакомо, в это верили мои родители, поэтому мысли о церкви вызывали у меня теплые чувства.

– Я определилась, Лотти.

– Очуметь, как ты быстро, – удивилась она.

– Мне нравится быть католичкой.

– Что ж, по крайней мере, я заставила тебя задуматься.

– Так и есть, Лотти Лавджой, и за это я буду тебе вечно благодарна.

Тут мы обе рассмеялись.

– Ты мне скажи, если я тебя утомила своей болтовней. Отец говорит, что у меня рот не закрывается, поэтому я в итоге тоже окажусь на сцене.

– Не беспокойся, я бы сказала. У меня ведь тоже язык есть.

– Вот поэтому мы точно подружимся, Нелл, – заявила Лотти и взяла меня под руку.

Я рассказала тете Бет про Лотти, что она агностик и живет у Элизы Страт, поистине кошмарной дамы, и что в воскресенье Лотти осталась без обеда, потому что Элиза Страт весь день провела в церкви.

– Вот я и хотела спросить, нельзя ли Лотти приходить к нам обедать в воскресенье.

– Конечно, можно. Нелл, я так рада, что у тебя теперь есть подруга!

– И я рада, – призналась я. – Она немножко странная, но как бы, знаете, странная в хорошем смысле.

– А мы как раз любим странных людей, – улыбнулась тетя Бет.

– Тогда вы будете в восторге от Лотти Лавджой, – усмехнулась я в ответ.

Мы не очень хорошо знали местных детей, потому что приехавшие в эвакуацию обучались отдельно.

– В нашей школе все предметы преподаются на валлийском, – объяснила миссис Роджерс, – вот мы и решили вас разделить, иначе вам было бы трудно понимать материал.

Я решила, что это справедливо, и Лотти со мной согласилась.

– В школе и так скучно, – заявила она. – Не хватало еще мучиться с незнакомым языком.

– Значит, тебе не нравится школа?

– Да я туда всего неделю-то и проходила.

– Одну неделю?!

– Да, и это был кошмар.

– Что случилось?

– Моих родителей вызвали в школу, чтобы пожаловаться, что меня невозможно обучать, поскольку я отказываюсь сидеть на одном месте и начинаю ходить по классу.

– И что сказали твои мама и папа?

– Сказали, чтобы я забрала куртку из раздевалки, а потом мы ушли и больше не возвращались.

– Ого, а ты не жалела, что не можешь общаться с детьми своего возраста?

– Я нахожу большинство своих ровесников крайне незрелыми личностями.

– Я зрелая личность.

– Да, я это вижу, поэтому мы с тобой будем друзьями.

– А как же ты учишься, если не ходишь в школу?

– Ну, меня учат родители, и еще я много читаю.

– Значит, они не против, что ты не ходишь в школу?

– Нет, они за свободу самовыражения.

– Это еще что за чертовщина? – не поняла я.

– Это значит, что ты учишь то, что интересно, а не то, что выбрал за тебя кто-то другой.

– А разве по закону ты не обязана ходить в школу?

– Какой-то старикан регулярно меня навещает и проверяет, не отстаю ли я от ровесников. Он приезжает на велосипеде, и еще от него воняет рыбой. Мама каждый раз открывает окна, как только он уйдет.

– И как?

– Что «как»?

– Ну, ты не отстаешь от других?

– Нет, я их здорово обгоняю. Я, может, и его самого давно обошла. Он никогда надолго не задерживается. Что-то бормочет и почесывает затылок, так что у него с головы начинает сыпаться белая шелуха. – Лотти вздрогнула. – Противный старикашка! А потом он говорит: «Продолжай в том же духе», подбирает свой старый затертый портфель и убирается восвояси до следующей проверки.

Я еще никогда не встречала детей, не учившихся в школе, и подозревала, что это может сойти с рук только богатым.

– Не обязательно целый день торчать в душном классе, чтобы узнать то, что тебе интересно, – продолжала Лотти. – Есть же библиотеки, там полно книг, и все бесплатно. Я сама выбираю, что хочу выучить, а потом иду на пляж, сажусь на камни, слушаю море и дышу свежим воздухом, вместо того чтобы сидеть в одном кабинете с толпой вонючих мальчишек.

Я невольно улыбнулась. Меня восхищала эта необычная остроумная девочка.

– Я смотрю, ты тот еще фрукт, Лотти Лавджой!

– В каком смысле?

– Это значит, что ты просто чудо.

– Стараюсь, – ухмыльнулась Лотти.

Хотя я не понимала по-валлийски, мне нравилось звучание этого языка, такое нежное и напевное, словно красивая мелодия. Не знаю, как язык может быть похожим на песню, но мне он казался именно таким.

– Гипотетически это самый древний язык Британии, – сказала Лотти.

– Что такое гипо… гипо… Как там?

– Гипотетически?

– Ага.

– Это значит «предположительно».

– А, вот оно что!

– Это кельтский язык, так же как ирландский и шотландский.

– Ого, сколько всяких штук ты выучила, сидя на пляже.

– О чем я и говорю.

Сколько я ни общалась со своей новой подругой, мне все было мало. Я хотела знать о ней как можно больше.

– Расскажи мне про свой дом, Лотти, – попросила я.

Она закинула блестящую косу за плечо и ответила:

– По-моему, он идеален, хотя, конечно, это всего лишь мое мнение. Я живу в белом доме на набережной в Брайтоне. Дом у нас с большими эркерами, и когда входишь в комнату, то как будто оказываешься в открытом море, на яхте, посреди волн. А море каждый день разное, в зависимости от погоды и сезона. Иногда вода сине-зеленая, а иногда серая. Порой море злится, выплескивается на набережную, а в иные дни оно спокойно, как мельничный пруд, и лениво облизывает берег. Больше всего мне нравится смотреть на него ранним вечером, во время отлива, когда влажный песок блестит на солнце. Словами не передать, как это красиво, Нелл. Похоже на мокрый шелк, с которого серебряными ручейками стекает вода.

Я внимала каждому слову, которое произносила Лотти. Мне казалось, что я сама перенеслась туда.

– Я же тебя просила остановить меня, если буду слишком много болтать.

– А я не хочу тебя останавливать. Все это звучит просто чудесно. Я никогда не видела моря, но прямо сейчас оно как будто ожило в твоих словах.

– Боже, Нелл, это ужасно!

– Я из Бермондси, у нас там нет моря, только река.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Просто закрой.

Я послушалась, ожидая продолжения.

– Когда все это закончится, – тихо произнесла она, – ты приедешь ко мне в гости в Брайтон, и мы сядем на пляже у старой каменной стены и будем слушать, как море плещется о берег. Перекусим рыбой с картошкой, а потом подоткнем юбки и пойдем в воду помочить ноги. Я покажу тебе море, Нелл.

Я вздохнула и открыла глаза.

– Это похоже на рай, – призналась я.

Как раз в этот момент прозвенел звонок.

– Ну вот, пора возвращаться на грешную землю, – вздохнула Лотти.

– Бежим наперегонки, – предложила я.

Глава десятая

Раньше я думала, что жить в деревне скучно, но оказалось, это совсем не так. Каждую субботу в зале при церкви устраивали танцы. Дядя Дилан ставил нам самые разные пластинки, и мы с Лотти танцевали, а с нами и дядя Дилан с тетей Бет. Приходили к нам и хозяева кондитерской, а Олив с Эгги просто бегали по залу вместе с деревенскими детьми.

Раз в месяц мы смотрели фильмы на старом проекторе, который все время ломался, но мы не жаловались. Мы посмотрели «Тридцать девять ступеней» и «Хороших компаньонов», вместе хихикали над шутками Джорджа Формби[1], над Лорелом и Харди[2]. В тот вечер, когда показывали «Как зелена была моя долина», в зале собралась вся деревня, потому что события фильма разворачивались в Уэльсе и всем хотелось его посмотреть. Мест не хватало, поэтому дядя Дилан устраивал сеансы два дня подряд, и мы с Лотти ходили оба раза. И оба раза плакали, когда отец маленького Хью погибал в шахте. Многие вокруг нас тоже всхлипывали, так что, пожалуй, мало кого фильм оставил равнодушным. Даже у мужчин глаза блестели от сдерживаемых слез. Мальчишкам же больше всего нравились вестерны. Они орали во все горло и встречали возмущенными криками плохишей, гнавшихся за Хопалонгом Кэссиди, который удирал от них на своем верном коне Топпере. После сеансов мальчишки носились по улице, стреляя друг в друга понарошку и притворяясь мертвыми.

– Инфантилы, – фыркала Лотти с гримасой.

Мы с ней обожали эти вечера, когда можно было сидеть в темноте маленького зала и есть конфеты, которыми делилась Эгги. Особенно приятно было в ненастные дни, когда дождь стучал по крыше, а мы прятались от него в тепле и уюте.

По воскресеньям с утра мы ходили в церковь. Думаю, Бог не возражал, что среди прихожан затесались две отпавшие от церкви католички и агностик. Местная часовня была очень простая, совсем не похожая на католическую церковь в Бермондси, украшенную статуями и позолоченными колоннами. Я скучала лишь по образу Девы Марии. Дядя Дилан не наряжался в роскошное облачение и не грозил никому вечными муками в геенне огненной; он проповедовал любовь и прощение. Он молился не только за наших ребят, сражающихся на войне, но и за вражеских солдат, которые, по его словам, были такими же простыми молодыми парнями, как наши. Чьи-то сыновья, чьи-то братья, любимые внуки. Их тоже кто-то любил, и, если они погибали, воюя за свою страну, о них тоже скорбели. Дядя Дилан говорил, что и они заслуживают наших молитв.

Мы с Лотти стали ходить в церковный хор и петь гимны на валлийском. Я ничего не понимала, но меня это ничуть не беспокоило. Католическая месса велась на латыни, так что в ней я тоже не понимала ни слова.

Весна сменилась летом, и мы вдоволь набегались по холмам и полям вокруг Гленгарита. Мы понимали, как нам повезло оказаться в этом чудесном месте. Совершенно незнакомые люди распахнули для нас с Олив двери своего дома и открыли нам свои сердца. Я никогда не забуду это лето, когда мы жили без забот и могли побыть детьми.

Лишь одно нас печалило – то, что мама, Тони и Фредди по-прежнему оставались в Бермондси. Если бы только мама могла видеть, где мы живем и как хорошо это сказывается на нашем здоровье! Мы пополнели. Кожа у Олив прямо-таки сияла после долгих часов на свежем воздухе, и мы обе приобрели здоровый цвет лица. В Бермондси все были бледными. Если бы мама просто села на поезд и приехала, то своими глазами увидела бы, как здесь чудесно. Но в письмах она лишь отвечала, что Фредди болезненный малыш, так что они пока не могут отправиться в путь.

Однажды вечером мы с Лотти пошли к пруду и уселись на траве.

– Я просто не понимаю, Лотти, – призналась я. – Если Фредди болезненный, то ему как раз и нужно попасть сюда, разве нет? Уехать из сырой квартиры, подальше от смога и бомбежек. Почему она не едет?

– У взрослых все сложно, Нелл, – ответила Лотти, снимая очки и протирая их краешком подола. – Полагаю, дело в страхе перед неизвестностью. Мой папа говорит, что в жизни самое главное – с радостью встречать перемены и хвататься за каждую возможность. Нужно посмотреть в лицо страху и решиться.

– Там, откуда я родом, о таком даже не думают. По-моему, всем даже нравится чего-нибудь бояться. Наша соседка миссис Бэкстер жутко боится грома и молний, так что однажды в грозу она бросила своего бедного одноногого мужа и начала со слезами и воем ломиться к нам в дверь. Потом она спряталась под стол и сидела там, пока все не закончилось. Не вылезла, даже когда мы ужинали. Думаю, если бы мы ей предложили взглянуть в лицо страху, она бы нам просто врезала. Понятия не имею, почему нельзя спрятаться под собственный стол.

– Я знаю, мне повезло, что родители учат меня думать самостоятельно, – сказала Лотти. – Не хочу сказать, что они любят меня больше, чем твои тебя, ты не подумай, Нелл. Но они объяснили мне, что нельзя позволять страху вставать на пути у моих стремлений и что нужно отстаивать свои убеждения.

Я кивнула:

– Мы явно родом с разных планет, Лотти, но мне нравится все, чему я у тебя учусь. Если бы мы не встретились, я никогда бы обо всем этом не узнала.

Лотти приобняла меня за плечо:

– А я многому учусь у тебя, Нелл. Вот нам повезло, а?

– Да.

– Уверена, твоя мама скоро наберется смелости и сядет на поезд.

– Надеюсь, потому что Олив уже совсем не говорит о ней. Так ведь может дойти до того, что она начнет называть мамой тетю Бет.

– Ну тогда тебе просто придется напомнить ей, что в Бермондси у нее есть мама, которая ее очень любит.

Я коснулась своего медальона и сжала его в руке.

– Красивый, – заметила Лотти.

Я открыла створку и показала ей фотографии.

– Это твои родители? – улыбнулась она.

Я кивнула:

– В день свадьбы.

– Прекрасная пара, только вид у них такой, будто их ведут на казнь.

– Мама сказала, что они ужасно нервничали.

– Твой папа сейчас на войне?

– Да, у всех ведь так, верно?

– Почти.

– В каком смысле?

– Ну, мой папа тоже на фронте, но не воюет.

– А что же он там делает? – удивилась я.

– Развлекает солдат.

– О!

– Он выступает в составе концертной бригады. Мой отец против убийства себе подобных, Нелл. Я уверена, что, не стань папа фронтовым артистом, уже угодил бы в тюрьму. Но, по его словам, он лучше будет сидеть в камере, чем согласится убить другого человека.

– Но ведь развлекать солдат тоже нужное дело.

Лотти перевела взгляд на пруд:

– Он ведь не трус, понимаешь?

– Конечно, нет, Лотти. Судя по твоим рассказам, твой папа просто замечательный.

Лотти выдавила улыбку:

– Так и есть.

Внезапно раздалось низкое гудение. Мы запрокинули головы и, к своему ужасу, увидели, что к деревне, спускаясь все ниже к домам, едва не задевая деревья, подлетает самолет. Лотти схватила меня за руку, и мы кинулись бежать, вот только не знали, куда спрятаться. Гудение становилось все громче, и теперь самолет начал издавать звук, похожий на кашель.

– Он сейчас разобьется, Нелл! – воскликнула Лотти.

Вдруг с другой стороны улицы нас позвал какой-то мальчишка:

– Сюда! Скорее!

Мы бросились к нему, и нас провели через пекарню на задний двор, где было подготовлено убежище Андерсона. Мистер и миссис Эванс, владельцы пекарни, жались друг к другу на скамейке, а остальные, в основном мальчишки, сидели на полу. Мы, как могли, втиснулись рядом с ними, радуясь, что нашли укрытие.

– Спасибо, – поблагодарила Лотти мальчика.

– Ну мы же не хотим, чтобы такие прелестные крошки, приехавшие к нам в эвакуацию, погибли под завалами, верно, милочка? – усмехнулся он.

Лотти тут же возмутилась:

– Во-первых, я тебе не «милочка», во-вторых, если взглянуть на статистику по стране, ты обнаружишь, что мы обе вообще-то выше средних показателей роста для своего возраста.

Мальчишка не успел ответить на эту тираду, потому что наше укрытие сотряслось от жуткого взрыва, и даже земля под нами затряслась. Миссис Эванс перекрестилась.

– Господи помилуй, – произнесла она. – Чья-то бедная душа отошла к Богу.

– Ну будем надеяться, что это немец, – сказал один из мальчишек.

– Дэвид Винн! – одернула его хозяйка. – Разве наш добрый пастор не учил тебя, что все мы дети Господа и неважно, откуда мы родом и во что верим?

Мальчик виновато понурился:

– Простите, миссис Эванс.

– Стыдись, Дэвид.

– Но это и впрямь немцы, – тихо заметил другой мальчик. – Самолет был «хенкель».

– Ну кто бы там ни бы, такой смерти он не заслужил, – отрезала миссис Эванс.

– Как думаете, куда он упал? – спросил Дэвид.

– Надеюсь, что в поле, – отозвался второй мальчишка. – Надо пойти посмотреть, не нужна ли кому-то помощь.

– Думаю, там уже никому не помочь, – возразил мистер Эванс. – Лучше бы тебе туда не ходить, Герринт, кто знает, на что наткнешься.

– Я осторожно, – отмахнулся мальчик.

Герринт, похоже, был заводилой среди этих мальчишек. Он встал и шагнул к выходу, а мы все последовали за ним.

Снаружи мы увидели, что за деревьями поднимаются дым и пламя. Люди со всех сторон уже бежали в ту сторону. Герринт повернулся к нам.

– Вам, пожалуй, лучше остаться здесь, – объявил он. – Кто знает, что там творится.

Полицейская машина вывернула на улицу и так резко остановилась возле пекарни, что тормоза завизжали. Из автомобиля вылез полицейский, который принялся кричать, чтобы никто не совался на место взрыва.

– Оставьте это профессионалам! – рявкнул он.

– Еще не хватало – оставить все таким профессионалам, как ты, Глин Томас, – огрызнулась миссис Эванс. – Где ты там пропадал столько времени?

– Я как раз сел пообедать, миссис Эванс.

– Да уж, и, зуб даю, съел все до последнего кусочка, прежде чем сесть в машину.

– Вы же знаете, как Элис не любит, когда еда пропадает.

Миссис Эванс скрестила руки на груди, бросив на него гневный взгляд.

– Временами, Глин Томас, я вообще не могу понять, с чего вдруг ты подался в полицейские.

– Это призвание, миссис Эванс.

– Сомневаюсь, но, раз уж ты тут, пора бы тебе заняться делом.

– Уже бегу.

Миссис Эванс бросила взгляд на второго полицейского, сидевшего в машине.

– А что твой напарник?

– Ему жена дала с собой сэндвич перекусить.

Миссис Эванс насмешливо вскинула брови и удалилась в пекарню.

– Господи, дай мне сил, – бросила она через плечо.

– Пора за работу, Глин, – напомнил мистер Эванс. – Я поеду с вами. Герринт, тебя тоже возьмем.

– А как же мы? – спросил Дэвид.

– Вы оставайтесь здесь. Не помешает прочитать пару молитв. Думаю, этим несчастным сейчас особенно нужно заступничество Всевышнего.

Мы с Лотти отправились домой, погруженные в тяжелые мысли. Война добралась и до Гленгарита. Это происшествие потрясло нас обеих.

– Вот так живешь и не знаешь, что случится в следующую секунду. Я скучаю по родителям, Нелл. Ужасно скучаю.

Тяжело было видеть Лотти в таком состоянии. Она всегда излучала уверенность. На все у нее был ответ. Но это страшное событие выбило ее из колеи. Теперь Лотти словно стала обычным человеком, простым смертным, как все остальные. Я взяла ее за руку:

– Мой папа говорил, что иногда и с хорошими людьми случается что-то плохое и с этим ничего не поделать. У всех бывают черные дни.

– Как думаешь, каким был этот человек? – продолжила размышлять Лотти. – Сколько ему было лет? Не ждет ли его невеста или жена?

– Или дети, – добавила я.

– И ведь его семья никогда так и не узнает, верно? Всю жизнь они будут надеяться и ждать, что вот-вот откроется дверь и войдет он. По-моему, это самое печальное, – вздохнула Лотти. – Не знать и жить в ожидании.

– Мне кажется, я бы почувствовала, – задумалась я. – Мне кажется, я бы сразу поняла, если бы близкий для меня человек умер.

– Знаешь что, Нелл?

– Что?

– Ты единственная, не считая моих родителей, с кем я могу вот так поговорить. Спасибо, что дружишь со мной.

Мы остановились на дороге и обняли друг друга, разрыдавшись. Так мы и стояли, пока нас не нашли дядя Дилан и тетя Бет.

– Слава богу, вы обе целы! – воскликнула тетя Бет, кинувшись к нам.

– Это было ужасно, – пожаловалась Лотти.

– Все позади, – сказал дядя Дилан. – Вам ничто не угрожает.

Двух немецких пилотов похоронили на маленьком кладбище Гленгарита. Проводить их в последний путь пришла почти вся деревня, лишь немногие предпочли остаться дома. Панихида была простой. Мы спели гимны и помолились за этих молодых людей, отдавших жизнь за свою страну. Мы помолились о семьях, которые потеряли близких и никогда не узнают о их судьбе. Самолет весь выгорел, и никто не смог выяснить, кем были эти люди, но, по крайней мере, их похоронили по-христиански. Жители деревни отдали дань уважения этим ребятам. Пусть это были чужие сыновья, они заслуживали сострадания, и в тот день жители Гленгарита сумели его проявить.

Глава одиннадцатая

Мама все не приезжала, и я не понимала почему. В Бермондси ее ничто не держало. Здесь она была бы в безопасности, как и Тони с малышом. Я написала ей, уговаривая приехать поскорее. Через пару недель пришел ответ. Олив была в кондитерской, в гостях у Эгги, так что я забрала письмо, поднялась в спальню, села на кровать и начала читать.

Милая Нелл!

Я помню, что обещала тебе приехать в Уэльс, но я не могу. Я много думала об этом и решила, что хочу остаться здесь, в нашем доме. Понимаю, ты ждала услышать совсем другой ответ. Прости меня. Фредди чудесный малыш, вы с Олив непременно его полюбили бы. Он немного похож на Тони, только волосы у него скорее как у Олив, но он не такой крепкий, как вы все. Лучше я буду заботиться о нем здесь, в знакомом окружении, где все готовы нам помочь. Ты же знаешь, какие у нас добрые соседи. Мы держимся вместе и не бросаем своих в беде. Я знаю, Тони должен был уехать с вами и очень плохо поступил, убежав домой, но он мне так помогает, Нелл! Честно говоря, не знаю, что бы я без него делала.

Утешительно знать, что вам с Олив так хорошо в Уэльсе и что мистер и миссис Морган так добры к вам. Для меня важнее всего, чтобы вы были живы, здоровы и счастливы.

Пиши мне, Нелл. Я рада каждому твоему письму.

С любовью, мама.

Я побежала вниз, чтобы показать мамин ответ тете Бет. Она села за стол и прочитала письмо.

– Не знаю, что сказать, Нелл. Похоже, ее решение окончательное.

Меня охватил гнев. Она ведь обещала! Мы бы никуда не поехали, если бы знали, что она откажется последовать за нами.

– Но почему? – воскликнула я. – Она же знает, что всем здесь будет безопаснее. Ей всего-то и нужно сесть на этот треклятый поезд, больше ничего, неужели это так сложно?! Фредди смог бы здесь окрепнуть, я уверена, а Тони со временем привык бы. Я просто не понимаю!

– По правде говоря, я с тобой согласна, Нелл. Может, если я ей напишу, мне удастся на нее повлиять?

– А вы можете?

– Конечно. Прямо сейчас сяду за письмо.

– Расскажите ей, пожалуйста, как здесь чудесно и что нет никакого смога, только чистый воздух, который поможет Фредди окрепнуть.

– Обязательно расскажу, Нелл.

Я побрела на улицу. Меня переполняла злость. Мама всегда учила нас, что обещаниями просто так не разбрасываются и что человек стоит ровно столько, сколько его слово. Если уж дал слово, его нужно держать, если только тебе не мешают непреодолимые обстоятельства. И вот теперь она сама нарушила обещание. Я ушла в сад за домом и села под деревом. Может, она не так уж по нам скучает. Может, ей достаточно Тони и Фредди. Может, ей просто все равно. Я зажмурилась, и слезы обиды покатились по щекам. Впрочем, я быстро взяла себя в руки. О чем я только думала? Разумеется, мама нас любит. Она не может не скучать. Оставалось лишь одно объяснение: что-то мешает ей уехать из Бермондси и присоединиться к нам. И я подозревала, что дело не во Фредди.

Прошло еще несколько недель, и однажды после уроков я с удивлением обнаружила, что у ворот школы нас ждут дядя Дилан и тетя Бет.

– Я тут подумал: а не выпить ли нам с тобой по молочному коктейлю, Олив? – объявил дядя Дилан. – Что скажешь?

– С удовольствием, дяденька Дядя. А можно Нелл пойти с нами?

– Нелл и тетушке Тете нужно поговорить о своем, о женском.

– Ну ладно, – сдалась Олив.

Я проводила их озадаченным взглядом, понятия не имея, о чем таком «женском» нам нужно поговорить.

Тетя Бет взяла меня за руку.

– Давай пройдемся, Нелл, – предложила она.

Теперь меня охватил страх. Я поняла: что-то здесь не так.

– Что-то случилось, да? – спросила я.

– Мне пришло письмо от твоей мамы, Нелл.

– Что-то с Фредди?

– Нет, милая.

– Тони?

Она покачала головой:

– Боюсь, дело в твоем отце.

Я почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу.

– Он ведь не погиб? Мой папа жив?

– Он пропал без вести, Нелл.

– Что это значит?

– Что никто не знает, где он. – Тетя Бет сжала мои руки в своих. – Это вовсе не значит, что он погиб.

– Тогда где же он, черт возьми?!

– Может, ранен, лежит где-нибудь в госпитале. На войне многие пропадают без вести, но в итоге им удается благополучно добраться домой.

Слезы покатились по моему лицу.

– Он не умер. Я бы почувствовала, если бы он умер.

Тетя Бет достала из кармана носовой платок и осторожно вытерла мне щеки.

– Вот почему твоя мама боится уезжать из Лондона. Она хочет быть там, когда он вернется.

– Значит, мама утаила от меня правду?

– Думаю, она не хотела, чтобы ты расстраивалась.

– Да, это похоже на нее. Тетя Бет…

– Да, милая?

– Обещайте, что не скажете Олив.

– Конечно, милая.

– Она еще слишком мала для таких новостей.

– Не хочешь сходить в церковь и поставить свечку за его здоровье?

Я кивнула, и мы зашагали в сторону часовни.

Внутри было прохладно: теплое солнце проникало в церковь только сквозь высокое окно над алтарем. Тетя Бет встала на колени и сложила руки в молитвенном жесте. Я опустилась на колени рядом с ней, но молитва не шла на ум. Мысли смешались. Мама часто молилась святому Антонию, к которому обращались за помощью в поиске утраченного. Однажды мы потеряли ботиночек Олив, и ей не в чем было идти в школу. Тогда мы помолились святому Антонию, и ботинок нашелся под кроватью, а потом мы сходили в церковь и зажгли свечу перед его статуей в благодарность за помощь. По словам мамы, если вещь потерялась, это вовсе не значит, что она утрачена навсегда. Она просто лежит где-то и ждет, пока ты ее отыщешь. И вот теперь я должна найти его – моего папу. Я обязана это сделать, вот только где же его искать? Я никак не могла сообразить. Может, он в Германии? Может, нужно искать там? Мне захотелось помчаться туда и обыскать каждый клочок чужой земли, чтобы найти его и вернуть домой. Может, его корабль затонул и папа остался один посреди огромного серого океана? Он мог быть где угодно, но в одном я не сомневалась: папа не погиб. Я бы почувствовала, если бы его не стало. Так я сказала Лотти и теперь продолжала в это верить. Если бы папа погиб, вместе с ним умерло бы что-то у меня внутри. Но этого до сих пор не произошло, а значит, он жив и вернется домой.

Глава двенадцатая

Мы приехали в Гленгарит весной, а теперь был уже декабрь, и все с нетерпением ждали Рождества. Пруд замерз, и некоторые смельчаки с удовольствием катались по льду. Герринт и другие мальчишки звали нас с Лотти присоединиться к ним. Я была бы рада, но опасалась, что Олив последует моему примеру и с ней что-нибудь случится, если вдруг треснет лед. Я видела, что Лотти тоже очень хочет пойти с ними, но понимает мои опасения. Так что мы смотрели на веселье с берега. Мы с Лотти очень сдружились, ну а мальчишки стали друзьями нам обеим. Мы одолжили у местных старые велосипеды и гоняли по дорогам вокруг деревни. До осени мы плавали в ледяных речушках, исходили все окрестные поля и дошли до леса, который было видно из нашего сада. Мы пили вкуснейшие молочные коктейли на заднем дворе пекарни миссис Эванс, а по субботам ходили в деревенский клуб и слушали пластинки на проигрывателе, который принес дядя Дилан.

В Бермондси моей единственной близкой подругой была Анджела, но теперь я впервые в жизни стала частью целой компании своих ровесников и была в восторге от происходящего. Мне безумно нравилась такая жизнь. Я понимала, что однажды мне придется уехать отсюда, но пока это чудесное место было моим домом, и я не желала терять ни минуты.

Я скучала по семье, но иногда, глядя на покрытые снегом холмы, чувствовала, что могла бы остаться здесь навсегда. Мне все здесь нравилось: и дом, и часовня, в которую мы с Олив так и прокрадывались, пока дьявол не видит. Я с восторгом наблюдала смену времен года, которой толком не замечала в Бермондси. Там смог часто смешивался с туманом, поднимавшимся от реки, и почти полностью заслонял солнце, а небо вечно казалось серым. Не было цветов, которые напомнили бы о начале весны, не было желтеющих по осени листьев, которые осыпались бы на землю и шуршали под ногами. Ну а летом стояла просто ужасная духота. В нашей квартире было всего одно окно, и временами становилось нечем дышать. Казалось, что воздух просто не может проникнуть в этот тесный лабиринт из высоких зданий. Пот стекал по спинам полураздетых грузчиков, таскавших тяжелые мешки на баржи. В карманах у рабочих лежали старые лоскуты ткани, чтобы вытирать лицо. Некоторые повязывали эти тряпки на головы, становясь похожими на пиратов. В жару люди чаще злились друг на друга. Детей чаще лупили, мужей чаще пилили. Все ругались больше, чем обычно. Летом в Бермондси можно было услышать кучу бранных слов.

Казалось, все шло уж слишком хорошо – в таких случаях жди беды, ведь так? Было ли у меня предчувствие? Или я просто не могла поверить, как нам повезло, что мы оказались здесь, за много миль от родного дома, и попали в дом к людям, которые любили нас и заботились как о родных?

Все мои страхи сбылись однажды вечером, когда мы влетели в кухню с чудесными новостями о том, что в школе устроят рождественскую ярмарку.

Тетя Бет и дядя Дилан сидели за столом.

– Нужно обязательно испечь пироги. Можно, тетенька Тетя? – воскликнула Олив.

Но та не ответила, и я поняла: что-то случилось.

– Сядьте, девочки, – велел дядя Дилан.

Олив продолжила щебетать:

– За лучшие пироги будут давать призы! Вы мне поможете, тетенька Тетя?

– Помолчи, Олив, – велела я.

– Я рассказываю тетеньке Тете про пироги.

– Понимаю, милая, но сейчас нужно немного помолчать.

– Нам нужно кое-что вам сообщить, – начал дядя Дилан.

– Вы ждете ребеночка? Ой, вот бы здорово! Я так люблю малышей! Я могу помочь за ним присматривать, – пообещала Олив. От нетерпения ей не сиделось на месте.

Тетя Бет погрустнела.

– Нет, Олив, мы не ждем ребенка.

– Очень жаль, – расстроилась моя сестренка.

Тетя Бет печально улыбнулась:

– Да, согласна.

– Я подумала, вдруг Боженька решил все же послать вам ребенка.

– Олив, замолчи, пожалуйста, – одернула ее я. – И сядь, прошу тебя.

Дядя Дилан опустил взгляд и какое-то время молчал. Тетя Бет протянула руку и сжала его пальцы и своих. Он тяжело вздохнул и посмотрел на нас.

– Сегодня нам сообщили, что мы должны уехать из этого дома.

– Почему? – нахмурилась я.

– Потому что мы нужны в городе, где сможем принести больше пользы пастве.

– Но вы нужны и здесь. Кто же будет заниматься церковью? Кто будет устраивать танцы и включать кино на проекторе?

– Идет война, Нелл, и всем нам приходится приносить жертвы ради общего дела. Жители Кардиффа каждый день теряют дома и близких. Слово Божие поможет принести им утешение.

– Значит, нам всем придется ехать в треклятый Кардифф?! – возмутилась Олив.

– Не всем, милая, – ответила тетя Бет. – Только мне и дяденьке Дяде.

– А как же мы? Нам нельзя с вами? – воскликнула сестренка.

– Это слишком опасно. Вас отправили в деревню, чтобы защитить. Мы бы ни за что не повезли вас с собой, даже если бы нам разрешили.

– И что же тогда с нами будет? – спросила я.

– Не сомневаюсь, вам найдут другой дом, где вас будут любить не меньше, чем любим мы.

Глаза у Олив наполнились слезами.

– Но я не хочу в другой дом. Я хочу остаться с вами и дяденькой Дядей.

– Я понимаю, и, если бы ехать с нами было безопасно, мы обязательно взяли бы вас.

– Конечно, взяли бы, – согласился дядя Дилан.

– Мы никуда не уйдем отсюда. Правда, Нелл? Чтоб мне провалиться, если мы уйдем!

– Похоже, у нас нет выбора, Олив.

Сестренка злобно уставилась на нас троих.

– А как же Тоби и курочки? Кто о них позаботится?

– Тоби не наш, Олив. Он и дальше будет пастись в поле, а заботится о нем его хозяин. А кур, боюсь, придется кому-нибудь отдать.

Олив вскочила со стула так резко, что он с грохотом упал на пол.

– Вот и нас вы хотите кому-нибудь отдать! – закричала она, а потом кинулась вверх по лестнице.

– Ей просто страшно и грустно, – объяснила я. – Она вовсе не хотела грубить.

– Мы понимаем, – вздохнула тетя Бет. – Мне сейчас тоже хочется швыряться стульями.

– Похоже, это очень непросто – быть слугой Господа, – сказала я.