Гибель старых богов бесплатное чтение

глава первая, где рассказывается, что успел сделать Макс за последние годы

После захвата Аншана персами, жизнь в городах княжества просто забила ключом. Размеренная и тягучая, как резина, она в очень короткий срок стала напоминать скачки на верблюдах, любимые соседними арабами. Не успели ввести деньги, как отменили долговое рабство. Потом появился новый бог, который стал успешно теснить богов старых, а следом за ним как-то незаметно храмовая проституция стала считаться постыдным занятием. Рыночные менялы, десятками поколений зарабатывавшие на курсе металлов и мухлеже с пробой, потеряли бизнес и проклинали новые власти. Слали свои проклятья и заклинатели духов, напрямую приравненные к служителям демонов, и жрецы старых богов, которых таковыми считали множащиеся огнепоклонники. Ахемен по совету Заратуштры (он же Максим Гончаров в девичестве), провел перепись населения, благо это было крайне просто. Подданные жили общинами и мобильность имели нулевую. К удивлению, обоих, в княжестве проживал один миллион пятьдесят тысяч человек, что, определенно, внушало надежды. Опять же, по совету пророка, имевшего практически картбланш на изменения, провели административную реформу. Княжество было разделено на графства, а те – на сельские общины, возглавляемые старостами. Почему-то, когда это все придумывалось, Максу это сначала показалось забавным, а потом разумным. Впрочем, чужеродное слово «граф» не прижилось, и в обиход вошло слово «азат», как более привычное местному уху. Ахемен, отличающийся повышенной прямолинейностью мышления, идею поддержал, и жизнь потихоньку стала налаживаться. После многослойного и крайне запутанного административного устройства в прошлом, состоявшего из наделённых различными полномочиями жрецов, наместников и местной аристократии, новая система казалась всем простой, как лом. Староста-азат-князь. Население очень долго искало, где подвох и кому нести взятки, но тут случилась проблема. Старую аристократию физически уничтожили, жрецов, владеющих землями, изгнали, а потому коррупционная цепочка была разорвана. Крестьяне, ошалевшие от непривычной сытости и твердой ставки налогов, начали продавать излишки зерна за живые деньги и понесли их на рынок, который просто взорвался от увеличившегося спроса. Селяне потащили в родные деревни новый инструмент, одежду и бусы для жен, что ранее было просто немыслимо. Вдобавок, половинный налог последователям священного огня тоже способствовал увеличению благосостояния населения. Купцы из соседних стран, почуяв количество серебра и золота, выброшенного в оборот из храмовых запасов, потянулись караванами в Аншан, получая сумасшедшие доходы. Таможенных пошлин здесь пока не ввели. Сбор на торговлю был абсолютно подъемный, дороги охранялись, а взяток никто не вымогал. К тому же Ахемен издал указ, что владелец любого каравана, ограбленного в его владениях, получит компенсацию. Соответственно, за разбой полагалась смерть, и за мошенничество при получении компенсации – смерть. Практика Нормандии десятого-одиннадцатого века, которую Макс беспардонно позаимствовал у потомков викинга Рольфа Пешехода, и тут сработала на ура. Купцы молились всем богам, включая Ахурамазду, получая такие прибыли без рисков. Новая аристократия, которая еще пару лет назад пасла баранов и спала на блохастой кошме, приводилась к присяге лично князем. Нарушить данное слово было немыслимо для перса, а потому взяток никто не брал, вводя в ступор дуреющее от счастья население. Не всё, конечно, оказалось так благостно. Писцы из местных эламитов тоже приводились к присяге, но давая ее, те держали скрещенные пальцы за спиной, что означало… ну сами понимаете. Для таких случаев Макс организовал тайный отдел, специализировавшийся на провокациях, и ловил негодяев с поличным. Будучи человеком с юмором, он предложил переводить чиновников, уличенных в коррупции, на должность золотарей с проживанием в родном ему рабском бараке сроком на пять лет. Причем, все эти пять лет, бывшие высокопоставленные служащие, с выбритыми на рабский манер головами, чистили выгребные ямы у других государственных служащих, как бы намекая. Персидские князья, голосуя за такое изменение уголовного кодекса, хохотали до слез, и делали Максу прозрачные намеки на тему «пиши исчо». Видеть задумчивые лица чиновников, к которым вчера приходил бывший начальник почистить туалет, было просто уморительно. Ничто сильнее не показывало всю бренность бытия, как вчерашний вельможа, голышом ведущий под уздцы мула с телегой, нагруженной дерьмом.

В армии тоже были произведены перемены. Особо отличившиеся воины, в основном, родственники Ахемена и его многочисленных жен, стали азатами. Тяжелая конница была прикреплена к общинам на прокорм и содержание, попутно выполняя функции шерифов. Три тысячи бойцов не обременяли бюджет, и Ахемен уже подумывал о пяти, но заказы на доспехи и сбрую были расписаны на год вперед. Легкую конницу поставляли горцы-кочевники, как и прежде. Лучники, пращники и копьеносцы-фалангисты сами обрабатывали свои наделы, будучи сконцентрированы на границах и образуя что-то вроде военных округов. От налогов их освободили полностью, как российское казачество в свое время. Но вместо налогов такой воин должен был купить свою экипировку, и по сигналу моментально прибыть с оружием и запасом еды на неделю. За его боеспособность отвечал десятник и сотник, живущие неподалеку. И не дай бог кому-то прийти с неполным колчаном или в стоптанных сандалиях. Можно было и надела лишиться, а желающие в очередь стояли. Были также образованы саперные войска, занимавшиеся наведением переправ и прокладкой путей, и артиллерия, состоявшая из требушетов и переносных баллист, изготовленных Лахму. Эти, впрочем, охранялись от чужих глаз, как золотой запас страны. Любопытствующие, как выяснялось потом, шпионы Элама, Ассирии и государств помельче, без затей топились в ближайшей речке, где было курице по колено. Разоренный персами и обезлюдевший Адамдун, стоящий на северной границе, перестроили и превратили в первоклассный укрепрайон, резиденцию местного азата, командующего пятью тысячами воинов. Надо ли говорить, что им стал Камбис, младший брат Ахемена. Вдоль границы расставили наблюдательные вышки и пирамиды из бочек, наполненных смолой. В случае вражеского вторжения пирамида поджигалась, что автоматически давало сигнал о мобилизации, вывозе зерна и исходе населения. Горцы, увидев зарево, должны были собирать конное ополчение и идти к ближайшему азату для получения указаний. В армии действовал принцип, взятый Максом из Ясы Чингисхана: «не исполнивший приказание увидит смерть, промедливший, да будет смещен на самую низшую должность». Князья, покряхтев, признали полезность данной мысли и довели до своих многочисленных сыновей, зятьев и племянников, что папа не отмажет. На том и дали клятву.

Изменения проходили и в общественной жизни. Раз в пять лет решили проводить нечто вроде съезда представителей различных сословий, наподобие Земского Собора на Руси или Генеральных Штатов во Франции. Идея на Востоке, традиционно жившем в условиях деспотии, приживалась плохо. Но, тем не менее, по совету особо крикливых старост были прорыты дополнительные оросительные каналы в нужных местах, что увеличило посевные площади. В общем, с поганой овцы, хоть шерсти клок. Параллельно запретили кастрировать мальчиков и приравняли это действие к убийству. Персы, будучи настоящими мужчинами, со страхом относились к этой процедуре и с отвращением – к евнухам. Тех было особенно много в храмах Иштар, где они работали задницей в прямом смысле, ублажая паломников во имя великой богини. Параллельно стала чахнуть храмовая проституция. Мужья, ссылаясь на требования нового бога, перестали выпускать жен для узаконенной измены, и храмы стали пустеть из-за отсутствия паломников-мужчин, которые, как выяснилось, туда приходили в большей степени за тем, чтобы недорого потрахаться с ухоженной бабенкой без гонореи, чем из высоких религиозных соображений.

Гордостью Макса стала почта. По всей стране проложили маршруты, по которым курсировали резвые конники-персы, которые за толику малую серебром доставляли любое сообщение в провинциальные города. Честность персов была безукоризненна, к тому же читать они не умели, а потому опечатанные таблички, покрытые клинописью, доставлялись в любой конец княжества в считанные дни с полным сохранением тайны.

Огромное количество безработных жрецов переквалифицировалось в учителя. Прекрасно образованные люди открывали школы по всему княжеству и на жизнь не жаловались. Эламский язык оставался языком общения, но все государственное делопроизводство было переведено на персидский, для которого разработали гораздо более короткую клинописную азбуку. (Именно так. Древнеперсидский язык записывался клинописью).

Особое внимание Макс уделял разведке. На эту работу он поставил амнистированного ростовщика Харраша, которого попутно поставили заниматься банковской деятельностью. Как выяснилось, эта работа сочеталась просто бесподобно. Бесконечные контакты с купцами из различных стран, посылка торговых эмиссаров и подключаемые к этой работе бродячие проповедники единого бога, позволяли в довольно короткие сроки получать качественную, проверенную информацию, регулярно докладываемую совету князей и Ахемену, который к тому времени принял титул Царя Аншана и Персии.

Отдельным решением Макс протолкнул запрет жениться на кровных родственницах, хотя в эту эпоху такая практика была не просто принята, но и считалась чрезвычайно полезной и угодной богам. Макс знал последствия близкородственных браков. Вспомним редкостного красавца Тутанхамона и испанских Габсбургов, которых можно было в цирке за деньги показывать. Тут все прошло легко. Персы, издревле занимавшиеся разведением скота, знали не понаслышке, как важна свежая кровь в стаде. Да и светлый царь Шутрук-Наххунте, кривоногий уродец с задницей шире плеч, оказался лучшей антирекламой такой практики. Даже если взять великий род египетских Птолемеев, то уже Птолемей двенадцатый был редкостным ничтожеством, а цари с номером тринадцать и четырнадцать вообще погибли благодаря своей сестре и одновременно жене Клеопатре VII. Та как раз оказалась вполне себе нормальной женщиной, так как была рождена от наложницы. Клеопатра крутила романы по очереди с Цезарем и Помпеем, не догадываясь, что ее способ решения карьерных вопросов через постель станет так популярен в наше время.

В личной жизни у Макса все было замечательно. Любимая жена Ясмин родила сына и дочь, и теперь носила третьего ребенка. Они поселились в загородном поместье около Аншана, охраняемом полусотней тяжелых копьеносцев. Все-таки у пророка единого бога было порядочно врагов, и обширное поместье, окруженное отвесными скалами, напоминало маленькую крепость, имея скрытый колодец, запасы еды и два потайных хода, прорытых в разных направлениях. Макс был реалистом, и ничуть не обольщался насчет тотальной любви к своей особе.

А в жизни Ахемена все сильно усложнилось. Семь его жен уже родили по ребенку и не собирались останавливаться. Данная ситуация беспокоила Макса и всю прогрессивную общественность, а потому был принят закон, что наследника утверждал съезд князей и азатов, выбирая достойнейшего из детей действующего царя. Учитывая природную честность персов и насаждаемые религией постулаты на эту тему, выборы в ближайшие пару поколений должны были пройти относительно честно. А дальше Макс уже не загадывал.

Эну Нибиру-Унташ-Лагамар тоже времени не терял и создал священные тексты «Авеста», ставшие прообразом Библии и Корана. Макс всунул туда все, что знал полезного, надеясь запретить на религиозном уровне совокупляться с сестрами и племянницами, пить грязную воду и мазать рану свежим навозом. Евреи-то смогли в Ветхий Завет кучу бытовой мудрости внести, почему сюда нельзя? Единообразное богослужение, подчеркнутый аскетизм новых жрецов и отсутствие необходимости в строительстве гомерических по размерам храмов, дали резкое увеличение свободного продукта, что привело к росту потребительского спроса и налоговой базы. Поскольку смертность от голода снизилась, новые земли стремительно осваивались подрастающими крестьянскими сыновьями. В перспективе одного поколения Макс уже видел проблему перенаселения и размышлял на тему территориальной экспансии для стравливания лишних людей. А вот куда? Плодородные земли представляли собой узкую полоску между горами и морем. На Севере-многолюдный, и все еще могущественный Элам, над которым нависла ненасытная Ассирия и набирающая силу Мидия, которая выращивала на густых прикаспийских лугах лучших коней своего времени. На западе – Персидский залив, на востоке – горы Загроса, заселенные персами, и ими же стремительно освоенные. За областями Персиды, на востоке, располагалась Дрангиана, также покоренная Мидянами. Оставался юго-восток, где раскинулся плодородный Керман, а за ним, по караванным тропам засушливой Гедрозии, через четыреста фарсангов (более двух тысяч километров), можно было дойти до дельты Инда. Там было рассыпано великое множество княжеств, завоеванных родственниками персов – ариями, которые установили кастовую систему, вытесняя местных, почти черных дравидов на юг, или превращая их в низшую расу. Террор и несправедливость при этом творились чудовищные. Доходило до того, что убийство брахманом крестьянина – шудры даже не считалось преступлением. Проблема с перенаселением была серьезная, но неактуальная, поэтому Макс на время предпочел выбросить ее из головы.

А более актуальной была проблема иная. Как всем известно, Иран, особенно около Персидского залива, просто купается в легкой высококачественной нефти. И было от Аншана до моря десять дней пути для пешего и пять дней – для конного. Для Древнего Востока, где нефть возили в кожаных бурдюках на верблюдах, это было просто смешное расстояние. Жуткие истории про заснувшие и непроснувшиеся караваны в местах выброса природного газа, подогревали веру в злых духов, а негасимые газовые факелы и породили веру в священный огонь. Битум использовался в виде кладочного раствора и смолы для днищ лодок, а из асфальта местные богачи делали ванны. Но главное качество нефти Макс знал точно. Она должна была очень здорово гореть.

глава вторая. Немножко о событиях в Вавилоне

Год 700 до Р.Х. Ниневия. Ассирия

Колоссальная искусственная гора, высотой около 30 метров, возвышалась над Ниневией. Платформа из миллионов кирпичей, размером пятьсот на пятьсот шагов, была возведена по прихоти великого царя в центре столицы, которую он перестроил полностью. Идеально прямые улицы, расходящиеся лучами, идеально ровные фасады домов домов, выстроенных по ниточке, создавали ощущение чего-то нездешнего. Ведь на Востоке не встретить прямых улиц. Совершенно потрясала главная улица Ниневии, так называемая, Царская дорога, сознательно сделанная вдвое шире дороги Мардука в Вавилоне, достигавшая пятидесяти метров в поперечнике. На горе располагался царский дворец, главные храмы и был разбит прекрасный сад, в котором любил отдыхать повелитель.

И в этом саду, в шатре, увешанном гобеленами с вышитыми картинами побед, великий царь четырех сторон света вел беседу с любимым сыном, Асархаддоном. Десятилетний мальчишка с внимательными умными глазами, слушал отца, не перебивая. Он был младшим из сыновей великого царя, но уже сейчас его матери, высокомерной Накии, и всему двору было понятно, куда склонится сердце отца при выборе наследника. Асархаддон имел цепкий ум, прекрасную память, любезные манеры и ничуть не испугался при виде первой казни, на которой присутствовал. Он прекрасно скакал на коне, стрелял из лука и учился работать с легким копьем. Учителя восторженно отзывались о его способностях, поражаясь той легкости, с которой мальчишка заучивал гигантские объемы текста.

– Простите, отец, а почему вы сами, по примеру предков, не надели тиару вавилонского царя? Ведь так делал и ваш отец, и отец вашего отца. Да и мама происходит из знатного вавилонского рода.

– Наш великий дед, Тиглатпаласар, взял Вавилон под свою руку навечно. Но на юге, из болот Приморья, словно мерзкие змеи, выползали халдеи и кусали нас исподтишка в тот момент, когда мы не могли ответить. Наш величайший отец, Саргон второй, на время потерял Вавилон, потому что тяжело воевал в Сирии и в Урарту. Двенадцать лет трусливый Мардук-апла-иддин правил великим городом, собирая вместе наших врагов. Он вступил в союз с Эламом, посылал послов в Мидию, да что там, он добрался даже до иудеев. Ассирия должна была оказаться в огненном кольце, но бог Ашшур не допустил этого. В своем безумии этот халдейский князек дошел до того, что начал грабить храмы и резать местную знать, как баранов. И все ради того, чтобы собрать серебро для войны с нами. Когда наш отец обратил взор на Вавилон и двинул свою армию на юг, он отдал вавилонским жрецам подати с востока страны, а взамен те открыли ему ворота города. Я презираю этих трусов, сын мой. За серебро они пресмыкались перед Апла-иддином, и за серебро же передали город моему отцу. После того, как твой великий дед был убит в своем шатре, ведя войско на войну, провинции снова взбунтовались. Мне пришлось железной рукой наводить порядок в Империи. А гнусные вавилоняне снова позволили захватить город Мардук-апла-иддину. В битве при Кише мы разбили их войско и опустошили их землю. За раба на рынке стали давать меньше, чем за хорошего барана. Вавилонский царек бежал так быстро, что бросил своих жен на поле боя и спрятался в своих болотах на юге. Я зашел в царский дворец и забрал там все, что хотел, даже царский гарем. Их жрецы и знать целовали мои ноги и молили не трогать их дома и дочерей. Я оказал им милость, сын, и ограничился выкупом. Они торгуют собой, как грязнейшие из блудниц. Так зачем мне унижать себя, надевая их корону? Я дал им в цари последнего из псов, живших в моем дворце, Бел-Ибни, и позволил им жить, прославляя наше милосердие. И как они отплатили? В то время, как мы приводили к покорности иудеев и финикийцев, громили египтян и арабов, эти неблагодарные вновь подняли мятеж и призвали Мардук-апла-иддина. Наше милосердие и правда не знало границ. Великий царь Ашшурнасирпал на моем месте всю Вавилонию уставил бы крестами и кольями, и там бы еще лет сто жили бы только дикие ослы и шакалы. Но теперь я не буду столь добр. Мы возьмем этот город и примерно накажем его жителей. А Мардук-аппла-иддина я поймаю, чего бы это мне ни стоило, и набью из него чучело.

– Отец мой, позвольте сопровождать вас, – с робкой надеждой спросил мальчик.

– Дозволяю, – после раздумий сказал царь, и сделал знак рукой, отпуская сына.

Асархаддон, склонившись, вышел задом наперед из шатра. Сын или не сын, не важно. Повернуться задом к великому царю автоматически означало подписать себе смертный приговор.

Два месяца спустя.

Тяжелая поступь ассирийской пехоты сотрясала древнюю землю Вавилонии. Впереди, под прикрытием легких отрядов, саперы наводили переправы, поджидая основное войско. Конница десятками ручейков разлилась по плодородной равнине, сжигая деревни и городки, угоняя жителей и вывозя зерно для прокорма чудовищной армии. Тянулись сотни телег, нагруженных припасами, инструментом и оружием. Отдельно везли разобранные боевые колесницы, сопровождаемые своими экипажами, едущими верхом. Царь с тремя сыновьями ехали верхом вместе с армией. Унизиться до того, чтобы на войне пользоваться носилками, никому из них даже в голову не пришло. Ассирийские цари спали в шатрах, ели простую пищу, а потому заслуживали самую восторженную преданность своих солдат. Впереди виднелись колоссальные стены Вавилона, люто презираемого Синаххерибом.

Лагерь был разбит возле основных ворот, от которых шла дорога Мардука, словно в насмешку над чудовищными стенами огромного города. Царь как бы заявил, что не боится самых мощных укреплений Вавилона, а готовится зайти в город по главной улице. Также были перекрыты и остальные семь городских ворот.

В городе началась паника. Знать и жрецы, понимающие, что царь в этот раз не ограничится выкупом, намерены были сопротивляться. Благо запасов для их семей и воинов имелось предостаточно. Но еще двести тысяч простолюдинов тоже хотели есть, и это грозило большими проблемами. Черни все равно, кто будет править, лишь бы войны не было, да шкуру не сдирали вместе с налогами. А прокормить такую прорву народа без подвоза припасов будет совершенно невозможно. Великий царь прекрасно это понимал, и взял Вавилон в осаду, перекрывая выход из города земляными валами. Отдельная группа войск была направлена на перехват судов, идущих по Евфрату в сторону Вавилона, раскинувшегося на обоих берегах реки.

Великий царь ждал, он умел ждать. Класть впустую воинов под стенами высотой двадцать метров он не собирался. А ситуацию из города ему докладывали регулярно. Чернь бунтовала, ничтожный царек Бел-Ибни трясся от страха в своем дворце, знать хотела отсидеться за высокими стенами, а продовольствие в городе еще было. Но ненадолго. Не за горами голодные бунты и уличные бои всех со всеми. Потом наиболее осторожные из знати начнут переговоры и сдадут город. Они не могли сделать иначе. Слишком трусливыми и жадными они были. Голод – лучший учитель для непокорного народа. А пока летучие отряды ассирийцев рассыпались по Вавилонии и жгли, грабили, резали и угоняли в рабство. Зарево горящих деревень было прекрасно видно со стен, убивая последнюю надежду на подвоз зерна.

В то же время. Окрестности Ниппура.

Почтенный купец Син-или ехал на верблюде и размышлял. Великий город Вавилон все еще был центром мира, все караванные пути шли через него. Но жить тут стало очень опасно. Знать бунтовала, а затем в город заходили воины Ассирии, начинался грабеж и насилия. Потом снова период покоя, а потом снова начинался бунт. Значит, снова придут ассирийцы, и снова будут погромы и резня. Как вести дела, если каждые пару лет город будут грабить? Как сохранить имущество и товары? А ведь народу все равно, кому платить подати, лишь бы они были разумными. Что же неймется знати, почему она раз за разом восстает против непобедимого северного царя? Может быть, все дело в том, что страдают только простые люди? Обычные крестьяне, ремесленники да купцы.

Как только в городе начались разговоры, что нужно снова отложиться от Ассирии, Син-или не раздумывал ни минуты. Он не стал дожидаться, когда войско Синаххериба вступит в пределы Вавилонского царства. Он собрал караван, погрузил своих близких, серебро и товары, нанял охрану и поехал в Аншан. Жесткий порядок, установленный дикими персами, поразил купца своей продуманностью. Беспощадно вырезанная местная аристократия и изгнанные жрецы не могли мешать захватчикам и, казалось бы, тут должна ручьями литься кровь и твориться всякая несправедливость, но нет. Княжество оказалось образцом порядка. Мыслимо ли дело, стражники в городах не брали мзду. А писцы, услышав робкий намек на благодарность, бледнели и мотали головой так, что она грозила оторваться. Для купца, водившего караваны от египетского Пелусия до индийских княжеств, это было чем-то неслыханным. Нигде и никогда он не встречал такого. Да и новая вера, стремительно наступающая по всему княжеству, изрядно подточила силу старых богов, которые, будучи подобны людям, выглядели слабаками и неудачниками. Но имелись и минусы. Купец, который пытался обмануть казну или покупателя, лишался имущества, и ему навсегда запрещалось заниматься торговлей. Приходилось быть очень осторожным. Учитывая, что подкупить судью-перса было невозможно, правосудие тут жалости не знало. Это стало настоящим ударом для почтенного купца, но где-то в глубине души Син-или признавал, что так жить правильнее, проще и легче.

Полгода назад он заключил договор с подрядчиком о строительстве дома и зарегистрировал его у царского писца. Тот уверил его, что после внесения задатка стройка начнется незамедлительно и будет закончена в указанный срок. В противном случае подрядчик выплатит ему штраф за каждый день просрочки. А если подрядчик скроется, то стройку закончат за счет княжества, а подрядчика будут искать по всему свету, объявив за его голову награду.

– Удивительное место, – думал Син-или. – Построю дом, перевезу семью, а там видно будет. Дела можно и в Вавилоне вести, а семью надо держать в безопасности. И довольный купец стал напевать протяжную песенку. Настроение его резко шло в гору по мере удаления от многострадальной Родины.

Тремя неделями позже.

Великий царь Синаххериб, царь четырех сторон света сидел на резном троне в царском дворце Вавилона. За стенами дворца его воины грабили и вязали жителей для отправки на рабские рынки, а в просторном зале на коленях стояла вавилонская знать, с ужасом наблюдающая, как повелитель Ассирии использует царя Вавилона в качестве скамеечки для ног. Рядом стоял Великий Глашатай, доводивший его священную волю:

– Я, Синаххериб, царь великий, царь могучий, царь обитаемого мира, царь Ассирии, царь четырех стран света, премудрый пастырь, послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость, творящий добро, приходящий на помощь убогому, обращающийся ко благу, совершенный герой, могучий самец, первый из всех правителей, узда, смиряющая строптивых, испепеляющий молнией супостатов, являю вам свою волю. Поскольку презрели вы милость мою, то зачинщики, имена которых нам известны, будут казнены.

Глашатай царя поднял руку, и стража вытащила из тронного зала десяток упирающихся вельмож. После того, как порядок был восстановлен, глашатай продолжил.

– Они и их сыновья до младенческого возраста будут посажены на кол возле городских ворот. Их дочери и жены будут отданы в наложницы воинам. Если кого-то из них воины отвергнут, то они будут посажены на кол рядом со своими мужьями и отцами. Присутствующий тут Бел-ибни, которому великий царь даровал величайшую милость, сделав правителем Вавилона, будет отослан в Ниневию и навечно посажен в клетку у городских ворот. Есть и пить он будет то, что дадут ему люди в виде милостыни. И так, пока боги не заберут его к себе. Десятую часть жителей Вавилона великий царь заберет в виде рабов, а еще десятую часть выселит в Сирию. Присутствующие здесь…, – глашатай сделал драматическую паузу, украдкой посмотрев на сидящего с каменным лицом царя, – тоже почувствуют на себе наше неудовольствие. Они должны отдать половину своего имущества в казну. Каждая семья отдаст по одной дочери, которая станет наложницей вельможи по выбору великого царя. Старшие сыновья будут служить воинами – копьеносцами, чтобы заслужить милость повелителя и искупить вину своих отцов. И главное! Если город еще раз проявит непокорность, то жители его будут истреблены или станут рабами, а сам город разрушен и затоплен водами Евфрата. И на том, великий царь Ассирии Синаххериб, дает клятву великому богу Ашшуру. Званием царя Вавилона великий царь жалует своего сына Ашшур-надин-шуми.

глава третья, где подтверждается старая истина, что плох тот суккал, который не хочет стать суккалмахом. Год 699 до Р.Х

Светлый царь Элама Халлутуш-Иншушинак изволил обедать в своем дворце в городе Симаш. Ну как царь, первый зам царя, суккал, и его младший брат по совместительству. В Эламе был еще один царь, сын несравненного суккалмаха Шутрук-Наххунте, второго царя этого имени, умножителя государства, владеющего троном Элама, наследника царства в Эламе, любимого слуги богов Хумпана и Иншушинака. Того, словно в насмешку, назвали Хумбан-нимена, и на древнего царя-завоевателя унылый отпрыск кривоного мужеложца не походил ни в чем. Согласно своему статусу, он был наместником Сузианы, богатейшей области царства, и занимался в основном охотой и отдыхом в своем гареме, передав дела евнухам.

На обед царю Симаша подали козленка, сваренного в молоке его матери с индийскими специями. Нежнейшее мясо, сопровождаемое кувшином вина, виноградом и фруктами, не могло поднять суккалу настроения. Он изволил гневаться.

Проигранная вдрызг война нанесла царству колоссальный урон. Мало того, что потеряли половину армии, так еще и выплатили гигантскую контрибуцию ассирийцам, опустошившую казну и лишившую Элам многих тысяч голов скота. Взбешенный Халлутуш вспоминал, как он смотрел на тучи пыли, взбиваемые стадами его лучших быков, угоняемых как дань ненавистному Синаххерибу. Его быков! Храмы не дали ничего, ни одной козы и ни сикля серебра. И, как всегда это бывало, могущество жрецов возросло неимоверно из-за обнищания царей и народа, с которого и так драли три шкуры.

Последней каплей стала смехотворная попытка вернуть Аншан, отнятый персами. Богатейшая южная провинция, через которую шли караваны в Индию и обратно, была захвачена нищими дикарями, проявившими какую-то нечеловеческую хитрость и изобретательность. Они умудрились малыми силами разбить армию Элама по частям, и без боя забрать все города. Это было просто немыслимо! А когда назад вернулась армия, потерявшая триста человек из сорока тысяч, половину из которых ранили в зад, местное общество просто взорвалось. Немыслимый позор из-за серии поражений мог быть объяснен только одним способом, простым и логичным. Братец потерял милость богов и засиделся на троне. Пора ему, Халлутуш-Иншушинаку примерить царскую тиару, а его любимому сыну Кутиру стать суккалом. И вот уже несколько месяцев наместник Симаша приглашал знать на охоту и пиры, осторожно прощупывая их настроения. В нужный момент Халлутуш выражал сочувствие поражению, объясняя его исключительно немилостью богов и скудными жертвами. В ответ он слышал жуткую брань аристократов, последовательно унесших ноги из Куты, из-под Киша и из Аншана. Естественно, все они были гениальными военачальниками и отменными храбрецами, рвущими голыми руками весь царский отряд Ассирии, но против высших сил не попрешь. Если сам царь попал в немилость к богу Солнца Наххунте, то ничего сделать уже нельзя. И суровые бородатые мужики скрипели зубами, вспоминая, как хохотала чернь, когда узнала, что почти все ранения их воинов были от копья в мягкое место. Сорок поколений прославленных предков брезгливо взирало с небес на недостойных потомков, которые прекрасно понимали командующего Тананну, выбравшего смерть от персидской секиры. Ничего, они отомстят за этот позор, и духи предков вновь станут благосклонно смотреть на живых.

Таким образом, Халлутуш-Иншушинак довольно быстро понял настроения элиты царства. Треть люто ненавидела действующего царя, треть поддержала бы победителя, а еще треть на словах была лояльна Шутрук-Наххунте, но умирать за него точно не собиралась. С еще одной могущественной силой Элама, жрецами, договориться оказалось легче легкого. Те в ужасе взирали на толпы ограбленных коллег, бегущих на север от приспешников единого бога. Их вроде бы и не обижали, но обобрали до нитки, отняв самое ценное – землю с крестьянами. Чтобы не умереть с голоду, часть стала писцами, еще какая-то часть – учителями, отдельные экземпляры уверовали в Ахурамазду и пошли проповедовать. Но, так как большая часть жрецов была довольно циничными проходимцами, то прежняя сытая и необременительная жизнь нравилась им гораздо больше. И они потянулись в Элам, в надежде занять свое место в его храмах. Местные жрецы, увидев поток конкурентов, взвыли. Пообещав им полное искоренение новой религии, распространяющейся со скоростью пожара, и новые земельные пожалования в Аншане, суккал заслужил их благосклонность и нейтралитет.

– Надо бы навестить гарем, – подумал царь. – Вчера привезли нового мальчика. Евнух сказал, что он нежен и свеж, как роза. Надо бы проверить.

Двумя неделями позже.

– Ну что, братец, доигрался? – новый светлый царь Элама Халлутуш-Иншушинак сидел на резном кресле и разглядывал стоящего на коленях бывшего светлого царя. – Шутрук-Наххунте, тоже мне! Тебя же твоя мамаша Шуттур звала, и мы все в детстве. Ты зачем имя сменил, олух? Думал, что если именем великого Шутрука назовешься, то его славу унаследуешь? Так тот Вавилон разграбил, стелу с законами Хаммурапи в Сузы перенес, а у тебя половина армии в жопу раненая из Аншана прибежала. Боги отвернулись от тебя, Шуттур.

– Пощади, брат, – просипел тот.

– Пощажу, конечно, мы же родственники, – ухмыльнулся Халлутуш-Иншушинак. – В башню его.

– Слушаемся, повелитель, – склонились окружающие униженного пленника евнухи. Они еще не забыли рев медного быка, в котором был изжарен их собрат. – Увести, – это уже приказали страже.

– Великие боги открыли мне, – сказал царь, – что сей недостойный скоро покинет нас. Он очень болен.

– А когда он покинет нас, повелитель? – осторожно задали вопрос евнухи.

– Да он и до новой луны не протянет.

Евнухи склонили головы, приняв волю богов. Задача была поставлена, сроки озвучены. Бывший царь и правда, зажился на этом свете. Народу Элама было объявлено, что светлый царь Шутрук-Наххунте тяжело заболел, а потому всем надлежит молиться за его здоровье.

Три недели спустя.

В небольшую камеру, освещаемую крошечным оконцем под потоком, зашли четверо евнухов. Теперь уже просто Шуттур сидел на связке тростника, брошенной на пол, и даже не среагировал на вошедших. Нечесаная борода торчала клоками во все стороны, а уложенные когда-то в прихотливые локоны волосы сбились в колтуны. В камере стоял тяжелый смрад от испражнений, лежащих в дальнем углу. Евнухи придвинулись к нему и взяли за плечи и руки. Шуттур, наконец, понял, что происходит, и начал отчаянно вырываться. Но было слишком поздно. Евнухи придавили его к тростнику, а один из них ловко накинул на шею тонкий шнур из драгоценного китайского шелка. Не конопляной же веревкой душить самого царя, в самом-то деле. Двое евнухов остались держать Шуттура, а еще двое, намотав шнур на руки, начали тянуть в разные стороны, передавив жирную шею. Царь захрипел и засучил ногами. Руки, которыми он пытался добраться до шнура, были надежно удержаны его палачами. Глаза царя вылезли из орбит, язык вывалился изо рта, а низ туники стал мокрым. Через пару минут, дождавшись окончания судорог, евнухи его отпустили. Все было кончено. Народу объявили, что моления не помогли, и великий царь скончался от тяжелой и продолжительной болезни.

В тот же день.

В тронном зале дворца Эламских царей, на роскошном резном кресле восседал новый великий царь Халлутуш-Иншушинак, второй царь этого имени, умножитель государства, владеющий троном Элама, наследник царства в Эламе, любимый слуга богов Хумпана и Иншушинака. В титулатуру при прежних царях включалась фраза «царь Аншана и Суз», но в свете последних событий, это имело бы издевательский оттенок.

Выложенные глазурованной разноцветной плиткой стены переливались в переменчивом свете масляных светильников, горящих тут во множестве. Вдоль стен с непроницаемыми лицами стояла стража из копьеносцев, предусмотрительно захваченных светлым царем из Симаша, и дворцовые евнухи, скрестившие руки на жирных животах. Возвышения, приготовленные для знатнейших людей государства, были накрыты пестрыми коврами, а рядом с ними стояли столики с напитками и лакомствами на меду. К последним, впрочем, никто не прикоснулся.

В зале присутствовала вся знать, начиная от наместников крупнейших княжеств Сузиана, Аван, Кимаш и Айяпир до хранителя царских покоев и великого евнуха. Тут же присутствовал сын светлого царя Кутир-Наххунте, нездорового вида бледный юноша, который исподлобья бросал взгляды на Хумбан-нимену, который в результате смерти отца повышался в иерархии и становился суккалом и наместником важнейшего города Симаш. В дальнем конце тронного зала сидел бывший царь Вавилона, вымоливший себе защиту в Эламе, Мардук-аппла-иддин, который старался не дышать, опасаясь быть замеченным. Он в свое время отдал жадному, как голодный шакал, Шутруку, все свои ценности, включая трон, ожерелье и царские регалии. И, понимая, что чудовищный разгром эламского войска состоялся из-за его неуемных амбиций, в страхе ждал решения своей участи.

– Волею богов наш брат скончался от болезни, и мы приняли тяжкий груз царствования, – с важным видом произнес новый царь. – По установленному великим Хумпаном порядку, суккалом и князем Симаша становится наш горячо любимый племянник Хумбан-нимена, а наместником Сузианы – наш сын Кутир-Наххунте. Жена светлого царя Шутрук-Наххунте, и наша сестра, по обычаю, станет нашей женой. Великий евнух, великий виночерпий и ташлишу (командующий войсками) остаются на своих местах. Халдейский князь, Мардук-апла-иддин, – зал замер, не дыша, – покинет столицу и примет в управление город Нагиту.

В зале откровенно заулыбались, пряча улыбки в бородах. Нагита была редкостной дырой на самом юге Элама, и располагалась на острове в Персидском заливе, защищенная от врагов обширным поясом прибрежных болот. Бывший вавилонский царь выдохнул с облегчением. Во-первых, он боялся, что его выдадут в Ассирию в качестве жеста доброй воли, а во-вторых, ассирийцы не имели флота, и достать его в Нагите не могли. Так что новый повелитель сделал ему воистину бесценный подарок – жизнь. Бывший вавилонский царь Бел-Ибни, посаженный ассирийцами на престол после битвы при Кише, прямо сейчас скучал в клетке у ворот Ниневии и служил мишенью для издевательств местной черни. Мардук-апла-иддин был реалистом и понимал, что самое милосердное, что его ожидает, это медленное, по кусочку, сдирание кожи, и изготовление из него чучела для услаждения взора повелителя Ассирии. Также он понимал, что ему сохранили жизнь не из добрых побуждений, а из-за далеко идущих амбиций нового царя, желавшего взять реванш после серии позорнейших поражений.

После того, как было сказано главное, новый светлый царь изволил раздавать подарки вельможам, опустошая и без того скудную казну. Те в ответ, начали плести цветистые славословия, признавая свершившийся факт и выражая всецелую преданность. Выразил преданность, что характерно, и сын покойного, Хумбан-Нимена. Трусоватый толстяк все прекрасно знал, и был одержим лишь желанием сохранить свою жизнь. Плевать он хотел на задушенного папашу. Праздная жизнь, вино, красивые девочки и мальчики – вот что интересовало его по-настоящему. И если дядюшке было угодно сохранить ему жизнь, то он дядюшку поддержит изо всех своих невеликих сил. В конце концов, все мы смертны, а наследником все равно считался Халлутуш. Годом раньше, годом позже, какая разница.

– Мы должны готовиться к войне, – продолжил царь. – Мы не забыли, что боги отвернулись от нашего царя Шутрук-Наххунте. Но теперь все по-другому. Аншан, вероломно захваченный персами, должен быть отбит.

– Светлый царь, – почтительно сказал командующий, – у нас нет сил воевать. Наша армия оправляется от поражений. Воинский дух угас. Нам нужна цель послабее. Пусть там не будет большой добычи, но нам нужна победа. Эллипи подходит как нельзя лучше. А потом все будет так, как сказал великий государь. Мы вернем Аншан.

Халлутуш-Иншушинак задумался. Эллипи была небольшим царством в горах на севере, населенным родственным эламитам народом и говорившим с ними на одном языке. После битвы при Кише Синаххериб направился туда и разгромил их столицу. Сейчас эта страна и впрямь легкая добыча. А ведь ничто так не способствует укреплению власти, как маленькая победоносная война. Персы уже показали зубы. Еще одно поражение будет означать, что и он, великий царь Халлутуш-Иншушинак, тоже неугоден богам, и достоин лишь шелковой веревки на шее или ножа в грудь. Нет, не бывать этому.

– Да будет так, – сказал великий царь. – Готовьте поход на следующую весну.

глава четвертая, где враги все-таки напали

Аншан, год 698 до Р.Х.

Бывший ростовщик, а ныне уважаемый всеми Умножающий казну, докладывал узкому кругу лиц международную обстановку. Под узким кругом лиц подразумевался царь Аншана и Персии Ахемен, и великий пророк Заратуштра.

– Как я вам и докладывал в прошлом месяце, о великие, новый царь Элама пошел войной на Эллипи. Скоро войска вернутся домой. Мы долго не могли понять, что они забыли в этой дочиста ограбленной ассирийцами дыре, но наши источники доложили, что царь и командующий довольны. И это при том, что прибыль от этого похода не покрыла расходов на его проведение. Добыча оказалась просто ничтожна. – Цепкий ум спекулянта и ростовщика схватывал такие мелочи моментально. – Подумав, я пришел к выводу, что целью похода была вовсе не добыча, а возвращение боевого духа воинам. После последнего похода на Аншан только ленивый не смеялся над ними. Сейчас войско воодушевлено, позор последних поражений начал забываться, а связанные пленники и скот, которых прогнали по улицам городов, подняли настроение населению. У меня нехорошие предчувствия, о великие, – Харраш склонился в поклоне.

– Какие уж тут предчувствия, – усмехнулся Ахемен, – к нам хотят наведаться.

– Надо им помочь, – задумчиво сказал Макс.

– Брат мой, ты сошел с ума, или я опять чего-то не понимаю? – удивился царь.

– Видишь ли, если они все равно нападут, то пусть нападают тогда, когда нам это будет удобно. Иначе это случится ровно в тот момент, когда мы к этому будем не готовы.

– Ты опять прав, – кивнул Ахемен. – И что предлагаешь?

– Я предлагаю пустить слух, что мы пойдем в поход на Керман, и сделать так, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Харраш, я просил тебя оставить пару эламских шпионов в покое, ты это сделал?

– Да, великий, – Умножающий казну снова склонился в поклоне.

– Нужно через людей, которые с ними общаются, донести информацию, что будет поход на юг через два месяца. А еще лучше, чтобы они заплатили за эту информацию. Потом мы действительно отведем большую часть войска из Адамдуна и проведем их красивым маршем через Аншан. Мы позволим это увидеть шпионам эламитов и не будем их трогать. Причем сами воины будут думать, что идут в поход на Керман и расскажут об этом торговцам, жрецам и шлюхам. Потом отведем их фарсангов на десять и будем проводить учения. Как только твои люди из Суз сообщат, что войско Элама готово выступить, то границу закрываем на замок, шпионов не трогаем, пусть дальше работают, а вот их гонцы должны быть пойманы и убиты. После этого в Адамдун возвращаем все войска и добавляем еще десять тысяч лучников. А конницу приведем в полную готовность, но она может и не понадобиться.

– Так мы опять не будем бить этих изнеженных ублюдков? – расстроился Ахемен.

– Не будем, брат, иначе мы сразу должны будем забрать весь север и стать соседом Ассирии. Богатым соседом, брат, и еще ни разу не битым. Если мы уничтожим армию Элама и не захватим страну, то ее захватит Синаххериб, и мы снова станем его соседом. Мы не должны граничить с ними, мы еще слишком слабы.

– Да понял я, – поморщился царь, – ты уже сто раз это говорил. Ты мне другое объясни. Как ты учишь людей говорить только правду, а сам врешь и хитришь напропалую?

– Я делаю маленькое зло во имя великого добра, – скромно ответил Макс.

Харраш изумленно посмотрел на пророка, видно, ему такая мысль не приходила в голову.

– Великий, – склонился он в очередной раз. – Вы точно раньше не занимались торговлей?

У меня восьмидесятилетние бабки открывали индивидуальный инвестиционный счет, когда план горел, а это куда гаже, – подумал Макс. Но вслух не сказал. Потому что здесь не было восьмидесятилетних бабок, не доживали они до таких лет, а про инвестиции никто и слыхом не слыхивал. Счастливые люди, что и говорить.

– Все равно, врать воинам нельзя, – уперся Ахемен.

– А кто сказал, что мы соврем? Отгоним эламитов и наведаемся на юг. Нам все равно скоро новые земли понадобятся, вот и посмотрим, что там и как.

В это же время. Эллипи.

Наместник Сузианы и младший из трех царей, Кутир-Наххунте, стоял у стен крепости Марубишти, которая после погрома, устроенного три года назад в этой стране Синаххерибом, представляла собой жалкое зрелище. Свежезалатанные стены светлыми пятнами указывали на места, куда били подведенные тараны ассирийцев. Убогая горная страна, которая жила в основном выращиванием скота и обслуживанием транзитных караванов, была ограблена дочиста. Треть ее захватили победители, а города Цициета и Элензаш присоедили к Ассирийской провинции Хархар. Захватчики, по своему обычаю, угнали население, и на их место поселили пленных вавилонян, чтобы отторгнуть эту землю навсегда. В столице Марубишти при ее штурме стоял гарнизон, усиленный эламскими лучниками, которые из этого похода не вернулись. Четыре с половиной тысячи воинов погибли и стали рабами, пока царь Эллипи прятался в неприступной горной крепости.

А сейчас войско Элама пришло мстить за погибших из-за трусости царя Ишпарабы товарищей. По окрестностям города рассыпались отряды, подчистую выгребающие немудреные запасы крестьян, угоняющие скот и людей. Впрочем, и по дороге армия занималась тем же самым. Теперь было необходимо взять город, ограбить его и спокойно уйти домой. Гарнизон здесь оказался откровенно слаб, а потому царь решил сделать все лихим наскоком.

И вот сейчас, под прикрытием щитоносцев, лучники продвигались к стенам крепости. За ними выстроились отряды пехоты, вооруженные топорами и булавами, готовые по лестницам ворваться на стены. Тысячи стрел гасили любое сопротивление, заставляя несчастные три сотни защитников прятаться за кирпичными зубцами. Сделав залп, щитоносцы делали короткую перебежку, снова давая возможность лучникам стать на позицию. Высунувшиеся смельчаки на стенах довольно быстро выбывали из боя, поймав камень из пращи или стрелу.

Пехотные отряды, получив команду, приставили к стенам десятки лестниц и полезли наверх. Но защитников еще рано было сбрасывать со счетов. Прикрывая друг друга плетеными щитами, воины начали лить на головы наступающих кипяток и кипящее масло. Жуткие вопли обожженных воинов донеслись до царя, предусмотрительно стоящего вне досягаемости стрел.

Молодой парнишка, для которого этот поход стал первым, надрывно визжал, валяясь под стеной, и хватал воздух руками, словно пытаясь найти что-то, что облегчит дикую боль. Голова и лицо его превратились в одно большое багровое пятно, вспухающее пузырями, налитыми желтоватой жидкостью. Глаза закрыла отекшая кожа, и непонятно было, видят ли еще его глаза, или уже нет. Волосы выпадали клоками, а под ними зияли раны, обнажающие белую кость черепа.

Немолодой воин свалился вниз с проломленной тяжелой секирой головой, за ним еще один, и еще. На правом фланге атака явно захлебывалась, и воины рады были бы отступить, но слезть с лестницы никак нельзя, а защитники изо всех сил отпихивали их от стены длинными жердями, ловя грудью стрелы.

– Передайте воинам, что первый, кто зайдет на стену, получит мину серебра, а следующие десять – по полмины, – сказал царь. – А город будет отдан им на три дня.

Весть разнеслась по войску со скоростью ветра. Десяток счастливчиков получал по корове, а один герой – аж целых две. Войско кинулось на стену с воодушевлением, мысленно представляя себя владельцем двух коров сразу. И от таких перспектив у нищих землепашцев захватывало дух. Один раз влез на стену, и ты уже самый богатый человек в деревне. Наконец, на одном участке стены удалось закрепиться, выбив оттуда врага, и пехота полезла с удвоенной силой, вырезая немногочисленных защитников. Через час были открыты ворота, и царь Кутир-Наххунте въехал в первый в его жизни захваченный город. Разгоряченные воины рассыпались по улицам и устроили резню, как бы искупая бессмысленной жесткостью весь позор прошлых поражений. Визжащих женщин волокли по пыли за волосы, бросали на землю и насиловали тут же, наскоро утоляя похоть, и давая возможность утолить ее всем желающим. Из домов выносили немудреный скарб и бросали в кучи, выгоняли скот и поджигали их на прощание. Маленьких детей с хохотом бросали в огонь, вырывая их из рук бьющихся в истерике матерей, а всех встреченных мужчин убивали на месте. К концу дня город был превращен в пепелище. Жители его были истреблены, а небогатые их пожитки растащили воины. В лагерь подвезли кувшины с мутным ячменным пивом, на кострах жарилось мясо животных, захваченных в городе, а придворные лебезили перед Кутир-Наххунте, поздравляя с величайшим свершением.

Цель была достигнута. Эламиты, вкусив победы, забыли пережитый позор и снова стали воинами, наследниками тех, кто столетиями держал в страхе Вавилон и Шумер.

Через месяц после описанных событий.

– Великий государь, да пребудет милость богов над вашей головой, у нас есть отличные новости! – великий евнух светился от счастья.

– Говори, – великий царь поднял от тарелки лицо, испачканное подливой, вытер губы рукой, а руку – о голову черного как смоль нубийца, сидящего подле его ног. Густая шапка волос подходила для этой цели как нельзя лучше.

– Наша армия возвратилась с победой, а войско персов уходит с набегом далеко на юг, в Керман.

– Вот как, это знак богов. Мы можем не распускать воинов, а сразу отправить их в Аншан. Твои сведения верны?

– Да, мой повелитель, – склонился евнух. – Мой человек своими глазами видел, как проходили воины из Адамдуна, как они хвалились, что вернутся с добычей. Весь город просто гудел, там были тысячи воинов. А потом они ушли на юг.

– Мы не можем упустить такую возможность, – важно кивнул царь. – Ташлишу ко мне.

– Слушаю, господин.

Дворцовые евнухи спешно позвали командующего войсками, который уже был предупрежден и ждал вызова.

– Что ты думаешь об этом? – спросил его великий царь.

– Думаю, надо идти на Аншан, пока воины еще помнят запах пожаров Марубишти.

– Ну вот и выходите, не мешкая, – скучающим голосом ответил царь, с интересом поглядывая на стоящее перед ним блюдо.

– Повелитель, нам нужно две-три недели, чтобы набрать новых воинов, починить повозки, собрать припасы и оружие. Аншан – это не Эллипи.

– Две недели, – сказал Халлутуш-Иншушинак и вернулся к трапезе.

Через две недели. Сузы.

Пригороды города гудели, как улей. Десятки тысяч воинов стояли лагерем, ожидая команды выдвигаться на юг. Сейчас им было море по колено. Вернувшись победителями, они за считанные дни прогуляли жалкую добычу и жаждали новой. О богатствах Аншана ходили легенды. Все воины без исключения видели серебряные сикли, напоминающие фасолину с выдавленным знаком огня с одной стороны и лучником с другой. А некоторые утверждали, что своими глазами видели золотые дарики, названные в честь отца Аншанского царя. Но, впрочем, этим врунам никто не верил. Где может видеть рядовой воин восемь граммов золота? Разве что только во сне. Почти каждый имел брата, или свата, или племянника, который ходил с караваном в Аншан. А те, у кого таких братьев не было, клялись всеми богами, что знают того, у кого такой брат есть. И все они были убеждены, что там улицы вымощены золотом, а у каждого крестьянина перед домом пасется собственная корова. И это вранье, обрастающее подробностями каждый вечер у каждого нового костра, только подогревало жадность воинов. А к городу все подходили телеги с зерном, связками стрел, упряжью и прочей необходимой военной снастью. Запас еды рассчитывался ровно на время марша до вражеских границ, а там пропитание ложилось на плечи армии, которая снабжала себя сама, грабя запасы местных крестьян. Две недели были на исходе, и Ташлишу (что было званием, означающим командующего), дал команду выступать на рассвете. Воины устроили прощальный пир, опустошив местные запасы пива и, осчастливив на прощание всех местных проституток, работавших все это время в авральном режиме, легли спать. Никто не обратил внимания на то, что из города вышли небольшие караваны, имевшие на диво мало товара, от которых через фарсанг оторвались юркие конники на небольших лошадках, поскакавшие на юг.

Армия растянулась длинной серой змеей, взбивая пыль десятками тысяч кожаных сандалий. Длинный обоз, состоявший из многих сотен телег, запряженных мулами, и груженых верблюдов, следовал за армией в кильватере. Небольшие отряды конной разведки уходили вперед, докладывая обстановку командующему, который ехал впереди на мидийском жеребце стоимостью в небольшую деревню.

Остановившись на последний привал, армия удивленно уставилась на невиданное ранее зрелище. Вместо пронзительно черной южной ночи небосвод полыхал огнем так, словно начинался рассвет.

– Не к добру, – шептали воины, – не иначе, злые духи. Не может быть ночью так светло.

Они и не подозревали, что это горят сигнальные пирамиды, дающие знак огромным массам людей, каждый из которых точно знал, что ему делать. Каждый приграничный азат получил напутствие от царя, а уже азат вызывал к себе старост и тяжелых конников-катафрактов, которым очень подробно объяснили, что и когда нужно сделать. Напоминание про закон об ослушании на войне было излишним, жить хотели все. И поэтому на десять фарсангов вглубь царства Аншан не осталось ни одного крестьянина, ни одного барана и ни зернышка зерна. Армию Элама ждал сюрприз.

глава пятая, где хитрость удалась

Адамдун. Год 698 до Р.Х.

Некогда унылый и донельзя скучный городишко Адамдун, разоренный когда-то персами дотла, узнать стало невозможно. Чахлые стены полностью перестроили. Теперь их высота была около десяти метров при ширине в три. Квадратные башни, выдающиеся вперед, позволяли стрелять в спину штурмующим стены отрядам. При этом сами лучники оказывались практически неуязвимы, так как каждая бойница расходилась веером, оставляя вражескому стрелку мишень шириной в ладонь. Все жилые дома в городе разрушили, а на их месте выстроили казармы, конюшни, арсенал, хранилища провианта и немногочисленные дома для офицеров. Никаких борделей, таверн, рынков и лавок тут не было. В город вообще не пускали посторонних, что стало неприятным сюрпризом для караванов, идущих мимо. Их вежливо и непреклонно отправляли в город Хидалу, расположенный в трех фарсангах южнее. Постепенно караванщики привыкли, и стали обходить город стороной, а поэтому почти все, пойманные в его окрестностях, оказывались шпионами и были убиты. Внутри к стенам примыкали широкие площадки, на которых смонтировали требушеты, каждый из которых был идеально пристрелян и имел набор грузов под каждое расстояние. Их сделали совсем небольшими, потому что они требовались не для разрушения стен, а для того, чтобы бить по порядкам наступающей пехоты. В гарнизоне нашлось несколько грамотных ребят, составивших глиняные таблички для каждого орудия с указанием веса груза и расстояния, на которое полетит камень. Территория вокруг тоже была размечена. Лежащие как бы в произвольном порядке валуны, на самом деле являлись ориентирами и служили для корректировки стрельбы. Все снаряды для требушетов подогнали по весу, который равнялся шестой части таланта. Больше было просто не нужно.

Баллисты стояли на стенах и представляли собой стрелометы, приводящиеся в действие скрученными жгутами из конского волоса. Запасы этого самого волоса, как и запасных частей машины, которая начинала ломаться после двух десятков выстрелов, лежали в арсенале под охраной. Ненадежность конструкции искупалась ее эффективностью. Ни один щитоносец, ранее неуязвимый для стрел лучников, теперь в безопасности не был. Полутораметровая стрела толщиной в два пальца, пробивала любой щит навылет, к полному восторгу воинов, наблюдавших за этой картиной со стены.

В городе вырыли несколько колодцев, а из обожженного кирпича построили огромную цистерну для воды. Единственные ворота сделали очень небольшими, толстыми, выходящими в узкий коридор из стен, упиравшихся еще в одну башню, которая создавала каменный мешок, простреливаемый с четырех сторон.

В сам город после поступившей команды стянули пятнадцать тысяч человек, а на границе зоны отчуждения в десять фарсангов поставили персидскую конницу. Она должна не дать пройти вражеской армии вглубь страны, если та вдруг захочет оставить Адамдун в тылу, осадив его.

В общем, Макс и Ахемен реализовали все, что смогли придумать за последние годы. И сейчас они ломали головы над одной, почти невыполнимой задачей: как дать уйти армии врага, позволив сохранить ей хоть какую-то боеспособность.

Тремя днями позже. Окрестности Адамдуна. Лагерь войска Элама.

Командующий, он же ташлишу, Хумбан-Ундаш осматривал окруженный город и начинал понимать, что что-то идет не так. Во-первых, в окрестных деревнях команды воинов, посланных за провиантом, не нашли ни души. Да что там души, глиняного горшка не нашли. Просто пустые лачуги, крытые тростником. Зоркие глаза воинов увидели многочисленные следы, хорошо заметные на сухой земле, которые ясно говорили о том, что люди тут все-таки недавно были, но почему-то вместе со своим скотом и имуществом на повозках просто взяли и куда-то уехали. Самое страшное, что все съестное они просто забрали с собой. Ташлишу пришел в недоумение. Это было даже как-то непорядочно с их стороны. Всегда и везде война шла по одному сценарию. Войско вторгалось в страну. Противник либо давал битву, либо запирался в крепости. А мирное население при этом никого не интересовало. Его грабили и насиловали все, кому не лень, собственные воины в том числе. Да кого интересуют какие-то крестьяне, которые плодятся, как муравьи. Но тут уже приходит пятый отряд фуражиров и докладывает, что в округе нет ни людей, ни зерна. Это было очень скверно. Нужно посылать отряды снабженцев дальше, а людей для этого выделять больше. И чем дальше такие отряды уходили от основной армии, тем меньше шансов, что они вернутся назад. Их просто могли перебить из засад.

Во-вторых, город Адамдун, стоявший на границе, ничем не напоминал покинутый армией гарнизон. Напротив, он был полностью готов к обороне. Многоопытный командующий шкурой почувствовал бы животный страх жителей, запертых в ловушке стен. А тут ничего такого и близко не наблюдалось. Напротив, исходящая от города ленивая скука начинала страшить самого Хумбан-Ундаша. Так не должно быть, это неправильно! Он обложил город со всех сторон, почти пятьдесят тысяч воинов под его стенами. А на стенах стоят персы, ковыряют щепкой в зубах, рыгают после сытного обеда и неспешно обсуждают между собой осаждающих, показывая на них пальцами. Так пастухи обсуждают, какого именно барана надо зарезать на ужин. И так не могут вести себя воины, осажденные многократно превосходящим противником.

В-третьих. Вокруг почти не было воды. Колодцы кто-то засыпал, а те, что все-таки остались, издевательски забил падалью. Воду придется либо возить издалека, либо копать колодцы самим.

У командующего засосало под ложечкой. Он понял, что попал в прекрасно подготовленную ловушку. Еды вокруг нет, воды нет, его фуражиров будут уничтожать, как только они оторвутся от основных сил. В крепости, которую якобы покинули почти все воины, было собрано отборное войско и горы провианта. И это он еще не видел тяжелых всадников-катафрактов и легкую конницу из горцев, которых прекрасно знал по прошлым войнам.

Самое поганое, что воины этого не понимали, как не понял бы великий царь Халлутуш-Иншушинак, уведи он войско от верной гибели. Делать нечего, боги благоволят храбрым. Значит, нужен штурм, быстрый и беспощадный. Их все равно намного больше. А в городе есть и еда, и вода, и крыша над головой.

Ранним утром командующий развил кипучую деятельность. Вместо отрядов фуражиров он направил конные полусотни на разведку с заданием найти людей и еду. Верблюдов и обоз он приказал послать в Элам за провиантом, опередив их гонцом с донесением, где изложил ситуацию. Выделив умелых солдат, начали бить колодцы недалеко от тех, что засыпал враг, да еще и организовали доставку воды бурдюками с ближайшей речушки, что текла в двух фарсангах отсюда. Воины начали собирать таран, благо ворота в крепости одни, и осадные башни. На все про все ташлишу отводил пять дней.

На четвертый день он послал к стене гонца, машущего веткой над головой, вызывая главного. По всем обычаям, никто не смел стрелять ни в посланника, ни в того, кто придет на переговоры. И персы, отличающиеся щепетильностью в вопросах чести, этого тоже делать не стали. Хумбан-Ундаш встал под стеной и, задрав голову, ждал командующего крепостью. Показался рослый перс в хорошем доспехе и роскошном бронзовом шлеме с гребнем.

– Я Хумбан-Ундаш, ташлишу великого царя Халлутуш-Иншушинака. Назови себя.

– Я Камбис, азат этой провинции и брат великого царя Аншана и Персии Ахемена.

– Какого еще царя? – вскипел командующий. – Нищий сотник, подлостью захвативший Аншан.

– Ну, насчет подлости ты поаккуратней, – осадил его Камбис. – Мы этот город на копье взяли, а остальные сами сдались. Мы же не виноваты, что у вас кишка тонка. Я пару лет назад человек сорок ваших копьем в задницу ранил, даже убивать противно было.

Хумбан-Ундаш еле сдерживал себя. Напоминание о самом большом позоре в его жизни просто выбивало из колеи.

– Зачем пришел-то, – спросил перс. – Сдаваться надумал?

– Да ты… – ташлишу задохнулся от гнева.

– Ну и зря, – зевнул перс, – вам тут конец придет. У меня полная крепость воинов, на два дня пути ни зернышка не найдете, а с гор скоро конница подойдет. Тананну был крепкий воин, его трое с секирами едва угомонили. Ты тоже к нему хочешь?

– У меня пятьдесят тысяч воинов. Да я тебя завтра штурмом возьму.

– Да, ну тогда завтра после штурма сюда же приходи. Поговорим. Скучно тут. Даже шахматы не помогают. Ты в шахматы умеешь играть? Нет? Зря! Меня сам Порок научил.

И Камбис просто ушел, не прощаясь.

Совершенно ошалевший командующий на ватных ногах пошел в свой шатер и налил кубок крепкого вина из далекой Газы. Он совсем ничего не понимал. Его предки были воинами последние полторы тысячи лет. Пятьдесят поколений служили царям Элама, покоряли Шумер и Вавилон, громили касситов и амореев. Но ничего похожего на то, что творилось за последние два года, в семейных анналах не зафиксировано. Все шло как-то неправильно, непривычно и противоестественно. Он, Хумбан-Ундаш, родовитейший аристократ, разговаривал, смотря снизу вверх на человека, который совсем недавно был рядовым наемником и служил за сущие гроши. Теперь он называет себя каким-то странным словом, означающим должность наместника крупной провинции, и командовал очень серьезной крепостью и армией в ней. Так же нельзя! Рядовые воины – это быдло, а командует всегда кто-то из знати. Хотя тут и царь недавно сам баранов пас, чего уж о знати говорить. Ташлишу знал, что почти всех крупных землевладельцев Аншана просто перерезали, а их земли персы поделили между собой. Еще одно немыслимое деяние, которое должно быть наказано великим Хумпаном и Богиней Матерью. И командующий опрокинул еще один кубок.

На рассвете громом барабанов лагерь подняли для штурма. Воины наскоро ели и пили, а многие и этого не делали, зная, как плохо получить ранение в живот на полное брюхо. Перед стенами города по много раз отработанному шаблону выстраивались штурмовые колонны, и выкатывались на позиции осадные башни и таран.

Таран представлял собой платформу на четырех колесах, закрытую двускатной деревянной крышей, покрытой мокрыми кожами. Под ней на толстых канатах было подвешено толстое бревно, заостренное спереди, окованное толстым бронзовым листом. Тут эламиты оказались неоригинальны, ведь такая конструкция работала и за тысячу лет до этого штурма, и еще пару тысяч лет после. Таран был прост и надежен, но перевозился разобранным на трех телегах и требовал тщательной сборки. Десяток могучих воинов, прятавшихся под крышей, раскачивал бревно, сокрушая бронзой наконечника доски ворот.

Осадные башни тоже были построены по ассирийскому образцу, и представляли собой трехэтажные конструкции, на верхнем ярусе которых стояли лучники и метатели дротиков, а на втором – штурмовой отряд пехоты, что должен высыпать на стену после того, как откинется передняя панель, служащая мостом. Сзади за башней шли пехотинцы, которые держали в руках сотни лестниц, по которым они должны будут взобраться на стены.

Впереди, по обычаю, стояли щитоносцы, которые из оружия имели только длинный кинжал на поясе. Они держали массивные деревянные щиты в рост человека, за которым вполне безопасно прятался лучник с двумя колчанами стрел. Пара щитоносец-лучник была основной воинской единицей в Месопотамии этого времени.

Командующий на своем жеребце объехал стены небольшого города, густо обложенные его войсками. Основной участок для штурма он наметил в районе ворот, защищенных с двух сторон массивными квадратными башнями. Захватив стены вокруг них, можно будет безболезненно открыть доступ в город и перебить уступающего числом противника в уличных схватках. А то и просто расстрелять его с высоты. На стенах города не было видно суеты, что царапнуло сердце ташлишу неприятным предчувствием. Не так, совсем не так выглядят города, осажденные огромной армией. Еще одной неприятностью стало то, что перс сказал чистую правду. На два дня пути вокруг не нашлось ни продовольствия, ни людей. Конные полусотни дошли до обитаемых земель, но там их встретили отборные отряды тяжелой кавалерии, которые просто разметали их в стороны. Назад вернулась примерно половина воинов, вышедших на разведку.

– О боги, куда же я влип? – думал Хумбан-Унташ. – Ведь если я не возьму этот проклятый город, то армия просто перемрет тут от голода и болезней. А потом подойдет персидская конница и просто вытопчет тех, кто еще будет стоять на ногах. Как там сказал перс? Хочу ли я на встречу с Тананну? Не самая худшая участь. С честью пасть в бою куда лучше, чем быть казненным лютой смертью по прихоти царя. По крайней мере, позор не падет на головы детей, которые примут отцовское наследство и продолжат его славный род. А смерть – это всего лишь смерть. Он воин, пристало ли ему ее бояться? Он же умер ровно в тот день, когда отец опоясал его мечом.

глава шестая. Штурм Адамдуна

Раздался рев труб, и по команде сотников, воины двинулись вперед. Штурм планировалось вести с четырех направлений, но в районе ворот эламиты собрали основные силы, таран и осадные башни. Натужно кряхтя, десятки воинов на первом ярусе стронули с места массивные деревянные конструкции и медленно покатили их к стенам.

Щитоносцы пошли вперед, формируя первый рубеж, с которого лучники будут давить оборону на стенах. Они остановились, и те сделали залп. В ответ на стенах началась суета, между зубцов появились странные агрегаты, украшенные, тем не менее, массивным наконечником. Раздалась отрывистая команда, и с сухим деревянным стуком неведомая машина выпустила стрелу длиной почти в рост человека. А за ней еще одна, и еще. Два десятка огромных стрел полетели в сторону наступающего войска, после чего промежутки между зубцами, где стояли стрелометы, персы закрыли толстыми деревянными щитами. Эффект от выстрела оказался ужасен: с хрустом были проломлены щиты, и сразу десяток воинов пронзило насквозь. Ташлишу увидел, как перед ним упали сразу два солдата, пронзенные одной огромной стрелой. Они умерли на месте, а их товарищи в ужасе отскочили в стороны, не веря своим глазам. Едва начавшуюся панику быстро пресекли. Ну, подумаешь, персы научились копья далеко и сильно кидать. Что же они, копий никогда не видели? Поэтому еще один залп баллист тоже проредил щитоносцев и лучников, но ни на что особенно не повлиял, потому что тех были многие тысячи. Неумолимая волна приближалась к стенам, поливая защитников тучей стрел. Баллисты делали залп за залпом, круша неприступный ранее строй. Но щитоносцы смыкались, перешагивая через пронзенных товарищей, и шли дальше, защищая своими телами лучников, раз не справлялись щиты. Раненых после таких выстрелов практически не оставалось. Редкие счастливцы, получившие огромную стрелу в ногу, истекали кровью за считанные минуты. Мало кто из воинов, видевших, как пробивает грудь идущего рядом товарища, не обгадился. Но это в бою незазорно. Главное, вперед идти, и щит держать. А смерть, она ко всем придет в свое время. Это уже как великие боги рассудят.

Но, оказалось, что это еще не все. Как только башни подошли к городу и пересекли невидимую линию, выложенную валунами, из города полетели камни. Булыжник весом в пять килограммов ударил в грудь воина в полотняном доспехе и бронзовом круглом шлеме. Сломанной куклой несчастного отбросило на шесть шагов назад, выворотив из груди острые осколки ребер. Колышущиеся неровными движениями обнаженные легкие просвечивали в ране, а лицо воина приняло бело-синюшный оттенок. Он лежал на земле, судорожно подергивая конечностями, но это ничего не значило. Он уже умер. Недалеко от него камень попал в голову мечника, разбив ее в кровавую кашу, а особенно удачный выстрел попал в осадную башню, перебив пару досок откидного моста. Маленькие требушеты перезаряжались быстро. Персы и аншанцы, подгоняемые матюками десятников, резво подтаскивали камни, сложенные рядом. Выстрелы шли с интервалом в 1–2 минуты, иногда попадая в осадные башни, которые и стали их основной мишенью. Камни били в деревянную раму, ломая бревна и выбивая дождь из щепок, ранящий воинов. Но чаще снаряды попадали в шеренги наступающей пехоты, убивая солдат, и делая в них целые просеки. Башни подходили ко второй линии валунов, и инженеры, следящие за этим, дали команду расчетам требушетов, чтобы те вытащили из корзины с грузом по три камня. Следующий залп накрыл наступающую волну более удачно. Одна из башен покосилась, когда камень перебил переднюю опору, да и остальные получили повреждения, зияя дырами в деревянной обшивке. Воины эламитов роптали, видя ничтожность своих усилий, и десятникам пришлось некоторых отходить палками, и пинками погнать вперед. Персы и аншанские лучники тоже пускали тучи стрел, неся ощутимые потери. Но в целом счет пока был сильно в их сторону, потому что стрелять со стены, имея возможность спрятаться за кирпичный зубец – это совсем не то, что ловить стрелы грудью в чистом поле.

Наконец таран подъехал к воротам и стал под методичное уханье воинов молотить по ним окованным бронзой концом. Ворота дрожали, но не поддавались. Сверху со стен и башен на таран бросали большие камни, но крепкие доски и толстый каркас держались на совесть. Лучники прицельно стреляли по бойцам на городских башнях, кидающим небольшие валуны, и те падали, зачастую не успев сделать свое дело. Их камни подхватывали товарищи и бросали сверху на крышу тарана. Отряды, подошедшие к стенам первыми, были буквально сметены огнем аншанских стрелков, которые засели у боковых окон башен. Но наступающих оказалось очень и очень много. Злоба, жадность и страх наказания гнали воинов вперед. Они хотели есть, пить, денег, пригнать корову домой и перерезать глотки этим проклятым шакалам, трусливо кидающимся камнями из-за стен. Две оставшиеся на ходу и сильно побитые башни подошли к стенам, на верхний ярус резво залезли лучники, метатели дротиков и щитоносцы. Последние выстроили непроницаемую стену, из-за которой стрелки открыли огонь по защитникам. Быстро очистив участок стены, осадная башня с грохотом опустила мост, с которого на стену стали прыгать отборные воины в лучших доспехах, которые тут же начали строиться по четыре, занимая все пространство в ширину. Но тут от соседней башни крепости ударили фалангисты, прикрытые мощными щитами. Длиннейшие пики, скопированные Максом с македонских сарисс, безнаказанно поражали эламскую пехоту, которая просто не могла дотянуться до врага. Через пять минут стену очистили, а в осадную башню ворвались персы. Они порубили топорами лестницы и лишили врага возможности как подняться на стену, так и спуститься с верхнего яруса. После этого башню облили маслом и подожгли. Лучники наверху, попавшие в ловушку, сгорели заживо, оглашая страшными криками поля боя. Те, кто успел, попрыгали вниз и переломали себе ноги и руки, а потом, беспомощные, были придавлены горящими обломками рушащейся башни. Крики задыхающихся в едком дыму и обожженных людей деморализовали войско. Видя и слыша это, эламские бойцы бросили последнюю башню, оставшуюся на ходу, и начали отступать. За ними начали отступать и воины от стен, оставив своих товарищей, ошпаренных кипятком и маслом, валяться внизу, вопя от боли. Таран тоже начал отъезжать от ворот и покатился в сторону лагеря.

Атака захлебнулась. Это было понятно Хумбан-Ундашу и, порази его злой демон, он не понимал, что ему сейчас делать. Пока оставалось лишь выслать парламентера и позвать на разговор местного командующего.

– А, пришел? – спросил тот. – Это хорошо. Скажи своим, пусть убитых и раненых соберут, мы стрелять не будем.

Неслыханное благородство дикого горца поразило ташлишу. Он послал гонца, и к стенам боязливо приблизились два десятка воинов, которые стали собирать раненых. Вскоре стало понятно, что двух десятков явно было очень мало, и подошла сотня, которая начала оттаскивать выживших в лагерь. Забрав всех, стали уносить убитых, стараясь спешно закопать их в стороне во избежание эпидемии.

– Так что, снова на штурм пойдешь? – спокойно спросил перс. – Башен то у тебя больше нет. А до леса тут очень далеко.

– У меня таран есть, – сквозь зубы сказал командующий.

– Ну и что тебе твой таран даст? – удивился Камбис.

– Как что? – ответил совершенно сбитый с толку ташлишу. – Ворота проломлю и в город ворвусь.

– А, ну-ну, пробуй, – рассмеялся от души азат.

– Да что с тобой? – рассердился Хумбан-Ундаш. – Ты не знаешь, для чего таран нужен?

– Да знаю я, – хохотал перс. – Но тут, понимаешь, какая штука. За воротами на два человеческих роста камни наложены. И шагов на десять вглубь. Ты ворота сломаешь, а потом будешь камни растаскивать?

– Ты лжешь, – облизнул пересохшие губы командующий.

– Я никогда не лгу, – серьезно заявил перс. – Это недостойно воина. Я клянусь священным огнем, что ни я, ни мои люди не причинят тебе вреда. Поднимись на стену и посмотри сам.

Хумбан-Ундаш махнул головой, и побледневший адъютант подошел к стене, откуда сбросили веревку. Его подняли на стену, откуда он, совершенно невредимый, был спущен назад через пару минут.

– Ну что? – нетерпеливо спросил командующий. Тот просто мотнул головой, подтверждая каждое сказанное персом слово.

– Я же говорю, мы никогда не врем. Нам Ахурамазда не позволяет. Ты дальше-то что будешь делать?

– Как что? Воевать! – хмуро ответил Хумбан-Ундаш.

– Слушай, раз уж мы с тобой почти друзья, можно, когда тебя убьют, я твоего коня возьму? Уж больно мне твой конь понравился. – И перс в своей шокирующей манере просто развернулся и ушел, оставив униженного аристократа стоять под стеной.

Ташлишу с адъютантом поскакал в сторону лагеря.

– Что ты там видел? – жадно спросил он.

– Там сзади еще одна башня, пониже. К ней ты идешь через коридор, окруженный стенами. И попадаешь в город через вторые ворота. Так вот, этот коридор завален камнями, как перс и говорил. И пока мы их будем растаскивать, по нам сверху будут бить из луков. Помоги нам боги!

– Он еще что-то тебе говорил?

– Да, господин, – адъютант прятал глаза.

– Ну, говори же.

– Он попросил, когда вас убьют, вашего коня ему пригнать.

Командующий ходил по своему шатру, закусив губу, и лихорадочно думал. Брать город в длительную осаду бессмысленно, это его войско нуждается в еде и воде, а не персы. За день они потеряли больше пятисот человек. Еще столько же ранено. И это всего лишь один штурм. Осадные башни потеряны, таран бесполезен. Разбить им стену в шесть шагов шириной? Возможно. Но это не один и не два дня. И это надо делать, когда на тебя сверху валятся огромные камни и льется кипящее масло. А потом может подойти персидская конница, которая начнет просто расстреливать их из луков, налетая внезапно на лагерь. Кстати, а почему она еще не подошла? Времени у них было предостаточно. Почему они бросили гарнизон, не пытаясь помочь своим воинам, и просто охраняют каких-то вшивых крестьян. Да что тут вообще происходит? Штурм, нужен штурм. Город должен быть взят.

– Ночь! – осенило Хумбан-Ундаша, – пойдем на штурм ночью. Дам войску отдохнуть несколько дней, отправлю раненых домой, нечего им тут воду и еду тратить, и на штурм.

Пять дней пролетели быстро. Из Элама пришел обоз, который, разгрузившись, забрал раненых и ушел назад за припасами. Воинам велели выспаться днем, а потому после полуночи лагерь не спал. Ближе к рассвету, в то самое время, когда часовые храпят вовсю, надеясь, что сотник тоже спит, из лагеря потянулись штурмовые отряды, таща лестницы. Вся амуниция была тщательно проверена. Нигде ничего не болталось и не звенело, все ремни туго затянули, а ножны мечей замотали тряпками. Сотники предупредили, что если кто споткнется или чихнет, то они виновному лично перережут глотку.

Когда до стены осталось тридцать шагов, раздалась резкая команда, и на стенах загорелись костры, разложенные в больших бронзовых жаровнях.

– Ну что, бедолаги, сами уйдете или вам кипящего масла на макушку налить? – раздался со стены насмешливый голос. – Главного зовите, который на хорошем коне у вас ездит. А это на прощание, чтобы шагалось веселее.

Со стен раздался залп, который скосил два десятка воинов. Остальные, бросая лестницы, побежали в сторону лагеря под хохот со стен.

Вскоре к стенам подъехал совершенно убитый Хумбан-Ундаш.

– Что, поглумиться хочешь? – хмуро спросил он. – Воинов дай забрать и глумись, сколько хочешь.

– Да нет, я поговорить хотел. Ты вообще-то понимаешь, что происходит? Почему твои обозы сюда приходят? Почему твои воины еще живы? Почему ты еще ездишь на моем коне, в конце концов?

– На твоем коне? – вскипел ташлишу. – Разве ты меня уже победил?

– Я тебя еще не победил, но ты уже проиграл. Сечешь разницу?

– Да что ты несешь? – не выдержал командующий.

– Да ничего я не несу, – по-крестьянски рассудительно сказал Камбис. – Ну ты подумай сам. Ты вот сюда почему пришел, помнишь? Ты увидел то, что ожидал? А крестьяне с зерном куда делись? А с колодцами что случилось? А почему воинов твоих наша конница не перестреляла еще? Почему ты сам, в конце концов, еще жив и на моем коне ездишь?

– Да дался тебе этот конь! – взорвался ташлишу. – Что вообще происходит? Что вам надо, раз вы нас сюда заманили, а сами даже сражаться не хотите?

– Вот! – Камбис поднял палец. – Теперь молодец! Хороший вопрос задал! Тебе надо с братом моим поговорить. Он тебе ответит.

– Как же мне с ним поговорить? – удивился военачальник.

– А ты завтра на рассвете поезжай на юг и тебя встретят. Да, если честно, тебя уже ждут, я им сообщил.

– Сообщил? Как сообщил? – растерялся эламит. – Ты же в осаде сидишь!

– Ну, вот ты странный! – изумился Камбис. – Это же ты здесь в осаде сидишь. А я тут воюю.

глава седьмая, где произошла интересная встреча, а точнее сразу две

Хумбан-Ундаш во главе двух конных полусотен отъехал от лагеря, затихшего в угрюмом предчувствии. То, что это какая-то неправильная война, все уже поняли. За все время похода воины не помяли ни одной бабы, не угнали ни одной козы и не взяли себе даже битого горшка. Да что это за война такая? За один штурм полтысячи человек положили, а со стен крепости им в лицо смеются. Огромные копья и летящие камни наводили ужас на воинов. Опытные солдаты последний раз под себя гадили в первом бою, когда еще борода не росла, а тут многие отличились. Да и как удержаться-то, когда товарища, с которым ты вечером ячменную кашу из одного котелка ел, чуть не по кускам после удара камнем хоронят. Да и с едой было плохо, как ни в одном походе. У костров по вечерам начался ропот, и на горизонте замаячил бунт. Это командующий понимал прекрасно, ибо дураком отнюдь не являлся, а строго наоборот, мужиком был на редкость умным, да еще и воюющим последние лет двадцать. Он в свой первый поход с отцом пошел, когда ему лет двенадцать исполнилось. А потому он воспользовался советом Камбиса и поехал на юг. А что он терял, в самом-то деле? Его там убьют? Маловероятно. А вот перспективы быть поднятым на копья озверевшими воинами или попасть на кол в Сузах после возвращения, виделись ему абсолютно реальными. По сравнению с этим возможность пасть в бою с оружием в руках выглядела просто как подарок богов.

Мимо протекала унылая степь, покрытая выгоревшей травой. Небольшие деревушки, встречающиеся на пути, оказались пусты, и только ветер бросал песок на заботливо закрытые двери лачуг. К полудню командующему доложили, что на горизонте показались два всадника. Те, не спеша, взбивая облачко пыли, приближались к его отряду. Вскоре ташлишу увидел двух персов на прекрасных жеребцах, к седлам которых были приторочены саадаки с луками и полные колчаны стрел. Хумбан-Ундаш автоматически отметил добротность и продуманность всей экипировки. Воины явно не поскупились на свое вооружение.

– Командующий Хумбан-Ундаш? – спросил один из них. И дождавшись утвердительного ответа, продолжил. – Следуйте за нами. Наш повелитель ждет вас.

Примерно через час они прибыли к небольшому зеленому уголку, раскинувшемуся вокруг маленькой речушки. Крошечный ручей, тем не менее, дал жизнь трем десяткам пальм и уютной деревушке, которую, впрочем, тоже покинули жители. К изумлению командующего, он увидел достархан, уставленный дымящимся мясом, только снятым с огня, свежими лепешками, фруктами и кувшинами с вином. Ехавший рядом воин громко сглотнул слюну. Сопровождающий сделал приглашающий жест рукой и сказал:

– Это для ваших воинов, они наши гости. А вас великий царь ждет в шатре.

Сотня воинов испытала плохо сдерживаемый восторг. Жрать им хотелось просто невыносимо, а после стольких дней на разваренном ячмене всем показалось, что они попали в рай. Впрочем, страна Дильмун, которую они считали раем, располагалась на острове, который нам известен, как Бахрейн. Место там весьма так себе, но воины этого не знали. Они просто сели за стол, жадно потянув руки к еде.

В отдалении стоял небольшой шатер довольно скромного вида, в который и завели ташлишу.

– Приветствую, – на простом стуле сидел могучий бородатый перс с бычьей шеей, лет тридцати. – Садись, поешь со мной. Прости, разносолов не держим, я всегда ем то же, что и воины.

Хумбан-Унташ впал в ступор. С одной стороны, он с царями за одним столом никогда не сидел, это было просто невозможно. А с другой стороны, царь-то из простых, спеси не набрал еще. И обращаться к нему как? Ахемен разрешил его сомнения.

– Садись. Мы в походе, так что без церемоний. А называть меня придется царь, тут уж по-другому никак нельзя. Давай сразу к делу.

– Давай, царь, – кивнул Хумбан-Ундаш. – И разреши мои сомнения. Зачем ты заманил нас сюда, и почему даже сразиться не хочешь?

– А тут все как раз очень просто, – ответил Ахемен. – Ну, вот скажи, зачем мне своих воинов класть и твоих тоже, если скоро Синнахериб придет?

– Откуда знаешь? – подался вперед Хумбан-Ундаш.

– А чего тут знать-то, – улыбнулся перс. – Вы слабее его? Не спорь, слабее. Мардук-апла-иддина выдали Ассирии? Не выдали. Вот Синнахериб мидян добьет и к вам заявится. За вавилонским царьком придет, он спит и видит, чтобы из него чучело набить. Мне уже несколько человек сообщили.