Вы не авторизовались

О таком не говорят бесплатное чтение

Патриция Локвуд
О таком не говорят

Лене, которая была колокольчиком

Люди!

Будет!

На солнце!

Прямо!

Владимир Маяковский «Я и Наполеон»

Часть первая

Она открыла портал, и коллективный разум встретил ее на полпути. Внутри было по-тропически жарко, и шел снег, и первая снежинка метели всего, что есть, легла ей на язык и растаяла.

Дизайн ногтей крупным планом – камушек из открытого космоса – фасеточный глаз тарантула – шторм на поверхности Юпитера, похожий на персики в сиропе – «Едоки картофеля» Ван Гога – чихуа-хуа, взгромоздившийся на чей-то эрегированный член – дверь гаража с красной надписью из баллончика: ХВАТИТ! НЕ ПИШИ БОЛЬШЕ НА МЫЛО МОЕЙ ЖЕНЕ!

Почему портал ощущался таким камерным и интимным, когда ты входишь туда лишь затем, чтобы быть везде?

• • •

Она вертела в руках гладкий зеленый шарик стеклянного дня, искала тонкую трещинку, которая выпустит ее наружу. Такие вещи не делаются насильно. Снаружи висел плотный воздух, и тучи сбивались в комья диванной набивки, и на южной окраине неба был крошечный уголок, где хотела случиться радуга.

Потом – три глотка кофе, и окно распахнулось.

• • •

Кажется, мир переполнен уже до отказа, хе-хе, прислал сообщение ее брат, тот самый, кто под конец каждого дня уничтожал себя персональной кометой под названием «Огненный шар».

• • •

Капитализм! Было важно его ненавидеть, хотя он давал тебе столько возможностей добывать деньги. Она постепенно склонялась к позиции столь философской, что даже Иисусу было бы трудно ее принять: она должна ненавидеть капитализм, и в то же время ей никто не запрещает любить киношные интерьеры крупных универмагов.

• • •

Политика! Проблема в том, что теперь у них был диктатор, подобных которому, по мнению некоторых людей (белых), у них еще не было никогда, а по мнению других людей (всех остальных), только такие и были всегда, непрестанно, с начала времен. Ее пугала собственная тупость – и то, как звучал ее голос, когда она говорила с людьми, еще не переставшими тупить.

Проблема в том, что диктатор был очень смешным, что, видимо, справедливо для всех диктаторов всех времен. Абсурд как он есть, размышляла она. Внезапно все эти странные русские романы, где человек превращается в ложку смородинового варенья на своей летней даче, начали обретать смысл.

• • •

Какая у нее родилась красивая фраза, яркое глубокомысленное изречение, ради которого она утром вскочила с постели, чтобы сразу его записать? Она открыла блокнот с радостным предвкушением, как всегда в таких случаях, – может быть, это наконец она, эпохальная мысль, которую выбьют на ее надгробии. Там было написано:

«chuck e. cheese» запросто может проесть дыру у меня сами-знаете-где

• • •

Когда мы умрем, размышляла она, тщательно натирая мочалкой ноги под колючими струями воды, потому что недавно узнала, что многие люди не моют ноги, когда принимают душ, – так вот, когда мы умрем, нам покажут маленькую круговую диаграмму, где будет отмечено, сколько времени жизни мы провели под душем, мысленно споря с людьми, которых никогда даже не видели. Как будто такое времяпровождение было хоть чем-то хуже постоянного тщательного мониторинга толщины стенок бобровых хаток, чтобы понять, насколько суровой будет зима.

• • •

Присутствуют ли в ее поведении стереотипии? Она очень боялась, что да.

• • •

Что было всегда:

Солнце.

Ее тело и едва заметное рифление у корней волос.

Почти музыка, разлитая в воздухе, нестройная, странная и закрученная, как разноцветные нити пряжи, разложенные в ожидании.

Заглавная песня детской телепередачи, где манекены в универмаге оживают по ночам.

Анонимные кадры на канале «Хистори»: миллионы солдат в серой форме на марше, самолеты с акульими рылами, гладкий, как шелк, взлет снарядов, ядерные грибы.

Серия «Правды жизни» о девушке, которая любила намазаться маслом, забраться в котел с овощами и представлять, что сейчас придут каннибалы и съедят ее всю. В эротическом смысле.

Почти сформировавшаяся не-мысль: По мне кто-то ползет???

Жгучий стыд за все это, абсолютно за все.

• • •

Куда подевалась прежняя тирания, тирания мужа над женой? Она подозревала, что большая часть этой энергии произвола была перенаправлена на диковатые идеи о пищевых добавках и на жаркие обсуждения, точно ли винил звучит «теплее» и какие из бытовых кофемашин – просто дерьмовый привкус кофейного христа во рту. «Сто лет назад ты работал бы в угольной шахте и у тебя было бы четырнадцать детей, все по имени Джейн, – размышляла она, наблюдая, как муж тычет пальцем в жену в витрине с кухонной техникой. – Двести лет назад ты сидел бы в кофейне где-нибудь в Гёттингене и встряхивал бы ежедневную газету перед тем, как погрузиться в насущные вопросы дня – а я вытрясала бы перины и простыни из окна и не умела бы читать». Но ведь тирания всегда ощущалась как нечто обыденное, разве нет?

• • •

Ошибочно думать, что все остальные живут менее насыщенной жизнью, чем ты. К тому же не так уж она и насыщена, твоя жизнь.

• • •

Объем случайно воспринятой информации растет день ото дня, и воздействия этого вала еще не известны. Повсюду льется поток сетевых дневников. Стоило ли прислушиваться, например, к разговорам подростков? Надо ли было усердно следить за комплиментами, которые деревенские шерифы отпускают сияющим порнозвездам, не понимая, что их комментарии видны всем остальным? А что насчет этой ветки обсуждений, где женщины выясняют, что у них у всех есть одинаковый шрам на колене? «У меня тоже есть такой шрам!» – написала белая женщина, но ее быстро и эффективно заткнули, потому что это совсем не одно и то же – она вломилась без приглашения в нашу нашесть, и мир, в котором она получила свой шрам, – это полностью другой мир.

• • •

Каждое утро ее накрывала лавина подробностей, экзальтированных деталей: фотографии завтраков в Патагонии, девушка наносит основу под макияж сваренным вкрутую яйцом, шиба-ину в Японии скачет с лапы на лапу, приветствуя хозяина, призрачно бледные женщины постят фотографии своих синяков – нарастает давление, мир смыкается все теснее, паутина человеческих взаимосвязей становится такой плотной, что почти превращается в цельный искрящийся шелк, но день по-прежнему не раскрывается перед ней. Если ей дали возможность все это увидеть, это наверняка что-то значит?

Если она начинала кусать нижнюю губу, как бывало почти всегда после молочно-циветтовой горечи утреннего кофе, она шла в ванную, где стена за окном густо заросла плющом, и аккуратно красила губы вызывающе яркой красной помадой оттенка фортепьянного фетра – словно вечером собиралась пойти в андеграундный клуб, где она будет голой, как пустое пространство на месте недостающей пайетки, и сожмет все закатное облако человеческих чувств в стихотворение из шести слов.

• • •

Что-то болело в затылке. Это было ее новое классовое сознание.

• • •

Каждый день их внимание должно обращаться – как отблеск солнца на боках стайки рыб, у всех и сразу – к новому объекту ненависти. Иногда это военный преступник, иногда – просто кто-то, кто не соблюдает единственно правильную рецептуру гуакамоле. Ее саму интересовала не столько ненависть, сколько стремительная смена вектора, словно их коллективная кровь разом вскипала и принимала решение. Будто они были биологическим видом, от природы плюющимся ядом или испускающим облака черных чернил на морском дне. В смысле, вы же читали статью о разумности осьминогов? Вы же читали, как осьминоги выходят маршем из моря на сушу, послушным и гладким войском?

• • •

«А-ха-ха!» – рассмеялась она новым смехом, каким стало модно смеяться в последнее время, за просмотром короткого видео с людьми, которых выбросило из сорвавшейся с аттракциона кабинки на ежегодной ярмарке в столице Огайо. Траектории их полета были дугами чистой радости, расчертившими воздух, их футболки как будто стекали с тел; смотрите, на что способна людская плоть, когда она уступает надлому судьбы, а потом…

«Что тебя так рассмешило?» – спросил муж, бочком присев на кресло и свесив ноги через подлокотник, но она уже прокрутила всю ветку комментариев и прочитала, что один человек скончался на месте и еще пятеро находятся в критическом состоянии, и неизвестно, выживут они или нет. «О боже! – прошептала она, когда поняла. – Господи боже, нет!»

• • •

Каждый вечер, ровно в девять часов, она отбрасывала свой разум. Отвергала его, будто веру. Отрекалась, как от престола, во имя любви. Она шла к холодильнику, открывала его и вдыхала прохладную свежесть, оставляла влажные отпечатки на запотевшем горлышке бутылки и наливала что-нибудь в стакан, всегда прозрачный и кристально чистый. В эти минуты она была счастлива, хотя и тревожилась каждую ночь – как никогда не бывает со знанием, – точно ли этого будет достаточно.

• • •

Внутри портала какой-то мужик, три года назад постивший только пошлятину вроде: «Я дебил с хроническим геморроем», – теперь призывает сограждан открыть глаза и проникнуться идеями социализма, который вдруг оказался единственно верным из всех путей.

• • •

Ее местоимение, с которым она никогда и не чувствовала особенной близости, уходило все дальше и дальше прочь от нее на портале, неслось сквозь пространства нас и его, мы и они. Иногда оно возвращалось, садилось, почти невесомое, ей на плечо, как попугай, повторяющий каждое ее слово, но больше никаким боком не связанный с ней самой – попугай, доставшийся ей от ныне покойной прибабахнутой тетки, заявившей на смертном одре: «Справляйся как можешь!»

Но в основном все сводилось к ты, тебя, с тобой, о тебе, до тех пор, пока она не переставала понимать, где кончается она сама и начинается вся остальная толпа.

• • •

Мы все видели легендарную фотографию, где моряк целует медсестру на Таймс-сквер в Нью-Йорке в день победы над Японией. Мы все ее видели и думали, что понимаем смысл запечатленного на снимке мгновения – но теперь эта женщина, девушка с фотографии, вышла из тени молчания и заявила, что не знала этого человека и что ей было страшно, когда он, совершеннейший незнакомец, ее целовал. И только тогда ее левая рука, смазанная в трепещущее пятно, неудобный залом ее спины, локоть моряка, давящий ей на шею, сразу становятся очевидными. «Я его видела впервые в жизни», – заявила та женщина, но вот же он – на фотографии, вот же он – в нашем сознании, держит ее, как победу, и не отпустит уже никогда.

• • •

Разумеется, именно те, кто называет себя просвещенными людьми, тырят больше и чаще всего. Они первыми осваивают новый сленг. Чтобы показать… что? Что они не такие, как все? Что они знают, что именно надо красть? Да, на них всегда больше вины. Но вина не стоит вообще ничего.

• • •

Появилась новая игрушка. Все над ней потешались, но затем стало известно, что ее придумали для аутистов, и больше никто над ней не потешался, зато теперь потешались над теми, кто смеялся над нею сначала. Потом кто-то нашел в каком-то музее каменный «прототип» возрастом в миллион лет, и это вроде бы что-то доказывало. Еще кто-то выяснил, что происхождение этой игрушки как-то связано с Израилем и Палестиной, и все заключили негласное соглашение вообще о ней не говорить. Все это произошло в течение четырех дней.

• • •

Она открыла портал. «Мы все так и будем вот так трепыхаться до самой смерти?» – спрашивали люди друг друга, как прежде спрашивали: «Мы уже в аду?» Нет, не в аду, размышляла она, а в некоей приемной, где горят флуоресцентные лампы, и разложены давно устаревшие журналы, и люди ждут, когда можно будет войти в память истории, и скрашивают ожидание, листая древние номера «Родителей Луизианы» или «Иллюстрированного коневодства».

• • •

Именно в этом пространстве, где мы пребывали на грани потери тел, тела становились предельно важны, именно в этом великом плавильном пространстве нам было важно, как правильно говорить: лимонад или газировка, – и как готовила твоя мама, с чесночной солью или с измельченными дольками настоящего чеснока, и чем украшены стены у тебя дома, оригинальными произведениями искусства или фотографиями всей семьи, сидящей на бревнах на фоне бутафорских фонов, и есть ли у тебя оранжевый пластиковый контейнер. Тебя увеличивали, как картинку, до рассыпчатой зернистости, тебя выносило в открытый космос; это было братство людей, но вместе с тем мы еще никогда не были так далеки друг от друга. Ты все увеличивал и увеличивал это теплое зернышко, пока оно не превращалось в холодный пиксель луны.

• • •

– Что ты делаешь? – спрашивал муж тихо и как бы с опаской и повторял свой вопрос вновь и вновь, пока она не обращала к нему пустой взгляд. Что она делает? Он разве не видит, что ее руки полны сапфиров мимолетных мгновений? Он разве не знает, что сегодня какой-то мужчина-феминист выложил в Сеть фотографию своей голой груди?

• • •

Она прославилась простым, коротким постом: Бывают ли у собак близнецы? Только и всего. Бывают ли у собак близнецы? Уже дошло до того, что подростки шлют ей в комментариях эмодзи с плачущей рожицей. Они еще учатся в школе. Они запомнят «Бывают ли у собак близнецы?» вместо даты заключения Версальского мира, которую, если уж начистоту, она не знала сама.

• • •

Тем не менее именно этот пост принес ей известность. Со всех концов света ее приглашали выступить с лекцией, рассказать – голосом, словно идущим из облачного хранилища, – о новых способах коммуникационного взаимодействия, о новом течении информации. Она сидела на сцене рядом с мужчинами, больше известными по интернет-никам, и женщинами, рисовавшими себе брови так контрастно и густо, что они выглядели совершенно безумно, и пыталась объяснить, почему объективно смешнее писать «чиххать» с двумя «х». Это было не то чтобы очень похоже на реальную жизнь, но в наше время ничто на нее не похоже.

• • •

В Австралии, где она почему-то была особенно популярна, она сидела на сцене под плавящимися прожекторами с собратом-экспертом по интернету, который явно гордился своим канадским происхождением и зримо зализывал волосы гелем по 32 доллара за тюбик. Он говорил убедительно и интересно, хорошо разбирался во многих предметах, но он был в кибер-штанах вроде тех, что носили мы все в те далекие времена, когда искренне верили, что лихо прокатимся по интернету, как на скейтборде. Он никогда не снимал кислотных рейверских очков, словно защищаясь от слепящего света киберпространства, исходившего от солнца, которое он постоянно носил с собой, всегда точно на линии взгляда, и это солнце было звездой будущего, вставленной в старую костяную глазницу неба.

«Чиххать» смешнее, да?» – спросила она у него.

«Безусловно, – ответил он. – «Чиххать» по любому смешнее».

• • •

На выступлениях в нее вселялся, как она его называла, демон лицедейства – абсолютно отдельная личность, к которой у нее не было доступа во все остальное время. Она, эта личность, была не только внутри, но и немножко снаружи; она высекала из ее тела картинные жесты, как искры из огнива. Каждый раз, когда она смотрела свои выступления в записи, ее обуревал тихий ужас. Кто эта женщина? Кто ей сказал, что ее можно выпускать к людям?

• • •

«Проблема! – Она говорила воинственно, как малоизвестная суфражистка. К туши на ресницах прилипла какая-то иноземная мошка, во рту ощущался вкус кофе, который в Австралии все время варят по-разному и ставят выше латте. Публика в зале смотрела на нее ободряюще. – Проблема в том, что мы стремительно приближаемся к тому моменту, когда все наши ругательства будут включать в себя фразы вроде «Не долби мой дофамин, вебсайт!».

• • •

Почему она выбрала полное погружение в портал? Она точно знала, что это связано с цепным ребенком во дворе. Ее прабабушка, ипохондрик, каких поискать, держала своего первого сына во дворе перед домом, на привязанной к столбу цепи, чтобы всегда видеть в окно, чем он занимается. Она предпочла бы иное происхождение по материнской линии – женщины-авиаторы, разбитные любительницы джаза, международные шпионки, все было бы лучше, – но у нее был только цепной ребенок во дворе, и ее это не отпускало.

• • •

Кажется, в каждой стране есть газета под названием «Глобус». Она покупала эти газеты везде, куда бы ни приезжала, клала на прилавки свои канадские доллары, фунты и кроны, но часто бросала их недочитанными ради сиюминутности портала. Потому что, когда ты читаешь новости – ежеминутно, строчку за строчкой, – тебе всегда хочется высказаться о текущих событиях, разве нет? Тебе хочется высказаться о текущих событиях, даже если это всего лишь ЧТО?!

Даже если это всего лишь ГЫ!

• • •

Это было такое пространство, в котором она знала, что должно произойти; где она всегда выбирала верную сторону и правильное направление; где вся вина лежала на ходе истории, а не на ней; где она не читала не тех писателей, не воодушевлялась идеями не тех вождей, не ела мяса не тех животных, не аплодировала на корриде, не называла годовалых детей годовастиками, не верила в фей, духов и спиритическую фотографию, а также в чистоту крови и предначертания судьбы; не делала лоботомию своим дочерям и не посылала своих сыновей на войну; где она не подвергалась влиянию течений, волн и штормов умонастроений своего времени – что обычно доступно лишь гениям, но даже гении бьют своих жен, бросают детей, щипают служанок за задницы, в принципе имеют прислугу. Она наблюдала, как век приближался к концу, и знала, чем все обернулось. Все решили суровые небеса в длинной черной судейской мантии, и она проплыла поверх этих небес, и увидела все-все-все, в перемотке от настоящего к прошлому, и отвернулась в испуге перед собственным ослепительно-ярким днем.

• • •

– Колониализм, – прошипела она, обращаясь к красивой колонне, и экскурсовод посмотрел на нее с беспокойством.

Каждая клеточка в ее теле звенела от напряжения. Она пыталась возненавидеть по- лицию.

«Начните с малого и постепенно наращивайте обороты, – подсказала психотерапевт. – Для начала попробуйте возненавидеть полисмена Биг-Мака, классового предателя, не дающего другим обитателям «Макдоналдса» получить те гамбургеры, которые им нужны. Но, когда грянет переворот, мы отдадим бургер его головы на съедение – за все его злодейства». Но этот совет только обескуражил ее еще больше. Ее психотерапевт была радикальнее ее самой?

• • •

Все дело в том, что ее отец был полицейским, известным тем, что подвергал совершенно излишнему обыску с раздеванием старшеклассников из той же школы, где училась она, его дочь, – тех, кого он останавливал за вождение в пьяном виде. Это означало помимо прочего, что ей было непросто обзавестись ухажером. А если какой-нибудь ухажер все-таки появлялся, сразу подразумевалось, что она будет главной в их паре.

• • •

В детстве она часами не могла уснуть, одолеваемая одним-единственным вопросом: как сами французы понимают, что они говорят? Однажды она спросила у мамы, и та тоже не знала. Получается, проблема была унаследованной.

• • •

потеряла способность учиться, загуглила она поздно ночью. потеряла способность учиться с тех пор, как лишилась девственности.

• • •

У нее было тайное удовольствие: фразы, которые понимает лишь половина всего населения Земли, а лет через десять и вовсе никто не поймет.

жуткие британские ведьмины ямы

секс на луне будущим летом

что значит «сючка»?

что значит «опустить в кукурузину»?

такова стоимость моего веганского обеда

штаны горят нога болит

• • •

У нее онемела подушечка указательного пальца. Так ухо становится розовым, мягким и волглым, в окружении влажных узоров из тонких завитков волос, когда слишком долго болтаешь по телефону.

• • •

Иногда, когда она повторяла себе под нос слова нет, нет, нет или помоги, помоги, помоги, муж подходил к ней со спины и клал руку ей на затылок, как викторианская нянюшка. «У тебя творческий кризис?» – спрашивал он, и она молча кивала и прибегала к верному способу выйти из ступора: нагуглить красивые фотографии жареной курицы – может быть, потому, что сейчас это становится основным женским занятием.

• • •

У него не было этой проблемы, в нем не росли метастазы слова больше и слова еще. Он всегда брал ровно столько, сколько необходимо, и ему было достаточно. Однажды она спросила, что он хотел бы съесть перед смертью, и он сразу ответил: «Банан. Не хочу умирать с тяжестью в животе».

• • •

Сто лет назад она назвала бы кота Пушком или Царапкой. Сейчас она назвала его Доктором Вжопедыра. Без вариантов. «Доктор Вжопедыра», – звала она по ночам, почти в отчаянии, пока он не подходил к двери с яркими перьями ее человеческой гордости в пасти, а потом исчезал за порогом полосатой волной.

• • •

Небо в Бристоле истекало медовым закатом. «И это ваш вклад в развитие общества?» – спросил какой-то мужчина, потрясая распечаткой ее поста «Бывают ли у собак близнецы?».

«Да», – сказала она тонким голосом. Ей хотелось добавить, что она очень активно пропагандировала идею «сургучного маникюра», когда наносишь на кончик ногтя большую неаккуратную красную кляксу, что, в свою очередь, подготовило почву для «мании 1776», ироничной эстетики, воспринявшей внешнюю атрибутику отцов-основателей, но тот мужчина уже отвернулся, скривившись от отвращения, разорвал пополам лист с распечаткой и ушел восвояси. Может быть, и хорошо, что ушел. Англичанину ее объяснения наверняка показались бы несмешными.

• • •

Уже потом в очередь тех, кто хотел пообщаться с ней лично, встал молодой человек с тонкой мальчишеской фигурой; он встал последним и дождался самого конца. «Я читал ваш дневник», – сказал он, когда подошла его очередь, и ее глаза заблестели от слез. Дневник, который она вела, когда с ней еще ничего не случилось! Дневник, где она отпускала такие шутки, за которые в нынешние времена могут запросто уволить с работы!

«Какое у вас было имя?» – спросила она, и он ей сказал, и в ее венах вскипел тихий восторг. Она тоже читала его дневник, его жизнь была одной из ее любимых. Она помнила все до мельчайших деталей: пинты пива после работы, поездки туда-сюда на электричке, его поиски самого острого карри, воображаемый сумрак, царивший в его квартире, заставленной ящиками с редкими записями давно позабытых исполнителей, зеленоватая зыбкая нежность всего, что есть. Она поднялась и обняла его, не смогла удержаться. В ее руках он был хрупким и ломким, как канал связи.

• • •

Наши мамы вечно шлют нам эмодзи с неприличным подтекстом. Подмигивающий смайлик с высунутым языком – на день рождения, длинные ряды из трех голубых хлещущих капель – когда идет дождь. Мы говорили им тысячу раз, что не надо так делать, но они нас не слушают. Пока они живы и любят нас, наши мамы, которые разрывали себя, чтобы произвести нас на свет, так и будут слать нам виртуальные персики в персиковый сезон.

НЕ НАДО СЛАТЬ МНЕ БАКЛАЖАНЫ, МАМ! – написала она в ответ на мамино сообщение. МНЕ НЕИНТЕРЕСНО, ЧТО ТЫ ГОТОВИШЬ НА ОБЕД!

• • •

В парке на скамейке рядом с ней две женщины обсуждали мощь солнечного затмения. Темой их обсуждения был вопрос, можно ли от него ослепнуть. Можно ли ослепнуть, если выйти на улицу во время солнечного затмения и смотреть только в землю? Может ли ослепнуть собака, если ты выведешь ее на прогулку? Надо ли задергивать шторы, чтобы домашняя кошка случайно не выглянула в окно? Можно ли ослепнуть, робко спросила одна из женщин, глядя на фотографию солнечного затмения? На картину с изображением солнечного затмения, на текст с подробным его описанием? Если ты вдруг ослепнешь, будучи очень и очень старым, как ты поймешь, что именно вызвало слепоту: возраст или солнечное затмение? Шедшее рядом с тобою, бок о бок, в черно-пламенной тишине, и дожидавшееся своего часа.

• • •

Разумеется, когда случилось солнечное затмение, диктатор смотрел прямо в небо, чтобы показать всем и каждому, что даже природа над ним не властна.

• • •

Было трудно понять, какая форма протеста против нынешнего режима будет наиболее действенной. На следующий день после выборов ее муж проснулся с неодолимым желанием набить на лице татуировку. «Либо слезинку под правым глазом, либо череп на все лицо». В итоге он остановился на слове ХВАТИТ! очень мелкими буквами прямо под линией роста волос, где его было почти и не видно.

• • •

В память о жертвах терактов 11 сентября постояльцам отеля будет предложен бесплатный кофе и мини-маффины с 8:45 до 9:15

• • •

Раньше эти сообщества нам навязывали извне, вместе с их внутренней атмосферой. Теперь мы выбираем их сами – или думаем, что выбираем. Ты регистрируешься на сайте исключительно для того, чтобы смотреть фотографии своих племянников, а лет через пять уже веришь в теорию плоской земли.

• • •

Вот что странно: стало появляться все больше и больше историй об охотницах за нацистами, о женщинах, которые заманивали нацистов в глухие леса обещанием секса и там их убивали, о женщинах, раздевавшихся догола у ворот Освенцима, чтобы отвлечь охранников, а потом вырывавших у них автоматы одним проворным нагим движением. Где были эти истории в ее детстве? В историях ее детства люди в основном прятались на чердаках и ели по одной картофелине в неделю. Но эти истории с обещанием секса и убийствами в глухих лесах, они бы представили все в ином свете.

• • •

«MySpace» был целой жизнью, – чуть не расплакалась она в книжном магазине в Чикаго, и люди, пришедшие ее послушать, тут же представили себе фотку парня в белой футболке, с улыбкой глядящего через плечо, и у каждого в голове включилась любимая музыка. – А теперь все потеряно, все потеряно, все!»

• • •

В Торонто человек, с которым она плотно общалась в портале, теперь говорил с ней вживую – голосом, в котором явно присутствовали модные интонации. «Одно время я постил в Сеть свои яйца. Выкладывал обычные фотки гаража или кухни с мудями на заднем плане, потихонечку увеличивая их количество». Она подумала, что первый ответ на подобное заявление должен был быть таким: Зачем ты так делал? Но она почему-то приняла как должное, что на каком-то этапе развития человеческой цивилизации у кого-то могут возникнуть вполне убедительные причины, чтобы выкладывать в Сеть свои яйца, потихонечку увеличивая их количество. Она посмотрела на его ноги; он был в ковбойских сапогах, по приколу, как иногда по приколу выкладывал свои фотки в огромной ковбойской шляпе и подписывал их: «Я – ковбой». Он был одним из тайных творцов нового коллективного чувства юмора; голос, который она сейчас слышала – тихий и близкий, – уже разнесся пожаром по всему миру.

«Как-то вечером я пошел в бар, где встречались местные блогеры, – продолжал он. – Ко мне подрулил какой-то чувак и вручил визитку с печатной надписью: Я видел твои яйца. Он не сказал ни единого слова. И в ту же секунду, как по команде, его приятеля стошнило в мусорное ведро».

«И я подумал, что смешнее, наверное, уже ничего не будет».

Принесли еду, оказавшуюся отвратительной, но так и было задумано: они нарочно заказали самое худшее, что есть в меню, по приколу. «Об этом надо писать, – сказала она, наклонившись вперед, словно под сильным ветром. – Напиши. Но пусть это будет что-то такое… как у Джейн Остин: что-то сказанное за завтраком над тарелкой с холодной бараниной, фатальная ошибка в кадрили, шелест перьев в гостиной». Бледные оттенки лилового, волосок, расщепленный до ДНК. Социальный роман.

Она смотрела на его профиль и видела в нем конечную точку цивилизации, полыхающую огнем: корабли на просторах Атлантики, морская болезнь наших предков над бурлящими зелеными водами, тот факт, что он выглядит точно как его сын, чьи фотографии он иногда выкладывал на портале. Если об этом никто не напишет, размышляла она, как мы тогда сохраним их для будущего – ощущения человека на стыке веков, когда он постит в Сеть свои яйца, потихонечку увеличивая их количество?

Уже на выходе, словно в тумане, она вспомнила, что видела эти фотки, давным-давно, мельком и мимоходом. Но момент был упущен. Об этом надо было сказать раньше. Он закурил, и она тоже взяла сигарету, чисто по приколу, и сказала ему: «Они все понимают неправильно, да? Уже сейчас, когда люди пишут об этом, они все понимают неправильно».

«О да», – сказал он, медленно выпуская дым из ноздрей, по приколу, и его тон явно подразумевал, что она тоже поняла все неправильно.

• • •

Целые субкультуры рождались на форумах, где люди обсуждали свои симптомы кандидоза – в любых его проявлениях. Ты натыкаешься на такой форум совершенно случайно совсем поздней ночью, когда лениво печатаешь в окне поиска: почему я все время такая усталая, почему я уже не могу выучить наизусть семиминутный монолог, почему мой язык не такой ярко-розовый, каким был в детстве. (На самом деле в три часа ночи в голове остаются лишь два вопроса: Я умираю? и Меня кто-нибудь любит?) Ты находишь форум страдающих кандидозом – светящийся у обочины ночного шоссе бессонницы и сулящий теплый прием, – заходишь внутрь, распахнув манящие створки дверей, и они тут же захлопываются у тебя за спиной. Ты быстро учишься кандидозному языку; что начиналось с податливой и упругой словесной игры в скором времени превращается в застывший жаргон, потом – в доктрину, а затем – в догму. Твое поведение неуловимо меняется, чтобы избежать унижений, порицаний и дисциплинарных взысканий на форуме страдающих кандидозом. Ты пытаешься предугадать аргументы своих оппонентов, споришь с ними под душем, тщательно промывая волосы, тусклые и ломкие от кандидоза. Если на форуме страдающих кандидозом появляется гений харизмы – кто-то, кто подвигает всех остальных к ранее недоступным высотам риторики, импровизации и остроумных ответных реакций, – на форуме может родиться новый жаргон, который поначалу будет непонятен вообще никому из посторонних, а потом превратится в единый всемирный язык.

Также не исключен вариант, что ты бросишь мужа ради этого парня.

Следующим утром ты просыпаешься совершенно разбитая – в глаза как будто сыпанули песка, язык еще менее розовый, чем накануне, – и люди, скользящие мимо тебя на работе, кажутся менее реальными, чем живая и яркая ветка дискуссии на форуме страдающих кандидозом, которого, может, и не было вовсе.

• • •

Фотография древесной лягушки недавно открытого, ранее неизвестного науке вида. Ученые предполагают, что причина, по которой ее не обнаружили раньше, заключается в том, что (цитата) «она вся в бородавках и хочет, чтобы ее оставили в покое».

это я

как я ее понимаю

• • •

Многое опустилось на дно, и бурный поток коллективного разума сомкнулся над этим многим, и то, что прежде было повсеместным, теперь позабылось. Например, был поэт, который собрался пройти пешком через Америку, босиком, чтобы привлечь внимание широкой общественности к проблеме глобального потепления – и как он себе это мыслил? Однако слова «глобальное потепление» звучали у нее в голове каждый раз, когда его имя всплывало в портале. Каждый день он выкладывал в Сеть новую фотографию своих босых ног, и она наблюдала, как разрастались и лопались поначалу невинные волдыри, как нарастала на коже темная корка асфальтовой пыли, как сходили ногти на пальцах. У него плоскостопие, каждый раз думала она и представляла его улыбающееся лицо – неизменно размытое, будто не в фокусе, – в обрамлении свалявшихся в дреды волос. Он носил очки в тонкой металлической оправе, какие обычно бывают у телепроповедников, и почти всегда надевал повязку на лоб и ярко-оранжевый сигнальный жилет. Он шагал босиком по горячим обочинам своей страны, под бесконечной прокруткой облаков на небесном экране, он шел вперед. Глобальное потепление. А потом его сбил внедорожник на скоростном шоссе, и с тех пор больше никто не видел его босых ног. Черная корка пройденных миль, слезшие ногти, наросшие мозоли, сам смысл их миссии выпал из кровотока здесь и сейчас. Погиб человек, она никогда не встречалась с ним лично, и все же она увеличивала масштаб в дюжину раз, вглядываясь в текстуру его ран, как вглядывалась бы в краски заката, который было бы жаль не увидеть, но выходить ради него на улицу было лень. Вот как-то так.

• • •

Смотри, написала ей сестра. Если у человека поднимается температура на пару градусов… это называется жар, и если он держится больше недели, можно и умереть. Теперь представь моря и океаны. У них жар уже много лет… жуть

• • •

Ее сестра, на пять лет младше, жила жизнью на 200 процентов менее ироничной, чем она сама, что позволило ей совершенно всерьез провести будуарную фотосессию, где она позировала полуголой, потягиваясь, выгибаясь и расхаживая, как тигрица, по всей бежевой саванне своего пригородного дома. «Эти снимки понадобятся мне потом, когда у меня будут дети, – объяснила она. – Они понадобятся мне потом, лет через пятьдесят, когда я стану уже совсем старой». Сестра так искренне верила, что непременно наступит такое время, когда старые бабушки – в домах престарелых, в креслах-качалках, на нетающих плавучих льдинах в открытом море – будут вовсю предаваться воспоминаниям о своих крепких задницах и красивой груди, что на миг она тоже поверила в будущее. «Можно я выложу фотку, где ты стоишь у окна в одних прозрачных стрингах и бейсболке «Цинциннати Бенгалс»?» – спросила она, и сестра, чья любовь была безусловной, ответила «да».

• • •

Развал и хаос достигли такого масштаба, что люди перестали интересоваться собаками знаменитостей. Никто не знал, насколько они миниатюрны, какие у них наряды и помогла ли капельница собачке, чуть не задохнувшейся в душной горячей сумке. Недавняя эра, когда все разглядывали фотографии знаменитостей, одетых в велюровые спортивные костюмы и убирающих какашки за своими питомцами с помощью сложенной совочком ежедневной газеты, теперь представляется периодом небывалой роскоши, легкомыслия, почти граничащего с просвещенностью, – теперь, когда все уже сказано и все уже сделано, она представляется лакомой.

• • •

Полицейский склоняется к окну у водительского сиденья, полицейский срезает угол, проезжая прямо по зеленому газону; локоть полицейского, сжимающий чью-то шею, угол сгиба повернут к объективу камеры. Небо дергается, опрокидывается набок, и вот мы все вместе уже лежим на мостовой. Красные шеи полицейских, щетина на головах полицейских, как россыпь песчинок, темные очки. Натужное, назойливое дыхание полицейских – они-то уж точно не перестанут дышать. Гладкий пластик дубинок, прозрачные щиты, непреклонный ход бронемашин, мышечные подергивания у нее на лице, где она когда-то улыбалась полицейским…

Каждый день появлялось новое имя, и убитый всегда был мужчиной. За исключением тех случаев, когда это был двенадцатилетний парнишка, или чья-то бабушка, или малыш в детском манеже, или женщина из Австралии, или… Кадры с мгновением убийства расходились в портале, как рябь по воде, их пересматривали по сто раз, словно от многочисленных повторов что-то могло измениться. Иногда, глядя на лица, она проводила кончиком пальца по линиям их носов, губ и глаз, словно пытаясь запомнить кого-то, кого уже нет и не будет и о ком она знала лишь потому, что они окончательно и бесповоротно исчезли.

• • •

Миллион шуток о том, как бы вернее сбежать в параллельную реальность – собственно, мы уже существуем почти что в параллельной реальности, и нарастает ощущение, что происходящее вокруг происходит не с нами, а с кем-то другим, где-то еще. Это были скорее мечты, а не шутки, потому что эта реальность казалась необратимой и неизбежной. Когда она попыталась к ней прикоснуться, реальность вздрогнула и покачнулась, и на кончиках пальцев осталась какая-то вязкая влага, похожая на аптечную интимную смазку – смазку, которая не подходит для того секса, которым ей хотелось заняться. Потому что теперь этот секс считался противозаконным.

• • •

Она начала набирать: «Гигантская пробка из жира, влажных салфеток и презервативов терроризирует лондонскую канализацию», – и ее руки вдруг как будто смазались, утратив четкие очертания, и ей пришлось прислониться затылком к прохладной стене. Что вертелось в головах у людей предыдущих поколений вместо подобных фраз? Наверное, фольклорные песни о посадках репы.

• • •

«В пятидесятые мы были бы домохозяйками», – ее подруга пожала плечами, забивая похмелье горкой каких-то пророщенных зерен.

«В пятидесятые я состояла бы в женской преступной банде и носила бы прозвище вроде Кусачая Крыса», – возразила она, сердито сверля глазами овощной салат, который подали на деревянной доске. Она с такой яростью ткнула в него вилкой, что кусок огурца соскользнул с края доски и упал ей на колени, где и лежал, глядя на нее снизу вверх, точно свежий зеленый циферблат.

• • •

Белые люди с политической грамотностью картофелин – квелые, пресные и с уклоном в ирландщину – внезапно ощутили потребность высказаться по поводу окружающей несправедливости. Такое случается примерно раз в сорок лет, обычно после очередного взлета популярности фолк-музыки. Когда фолк вновь входит в моду, люди массово вспоминают, что у них были предки, а потом – со значительным опозданием, – что эти предки сотворили много чего нехорошего.

• • •

Кино всегда действовало на нее успокаивающе, ей нравилось смотреть на тела, которые не ощущают свою телесность. Движутся, не прилагая усилий, по кладбищам, даже в гору на самом крутом подъеме, носят одежду с мягкими бирками, от которых не чешется шея, к их помаде не прилипают случайные волоски – тела в небесах, где отсутствует трение. Они скользят друг по другу, как прозрачные слайды, мчатся верхом на любви живописно, будто на диком мустанге по прерии, их сексуальные сцены шелестят, словно шелковые блузки в глубинах шкафа, и они не чувствуют ничего – ничего из того, по чему она будет скучать в чистом синем пространстве.

Скошенной на морском побережье траве нет нужды осознавать себя травой. Меховое манто в фильме, снятом в 1946 году, не содержит даже намека на жестокое обращение с животными – настолько оно далеко от своих изначальных живых лисиц. Исключение составляют фильмы, снятые гениями. В них все пронизано болью чистого бытия собой. И еще одно исключение: едва заметные усики у актрисы, – от которых она никогда не могла оторвать взгляд.

• • •

«У меня для тебя невероятная новость», – сказал ей муж и сообщил, что их соседи снизу участвуют в реалити-шоу под названием «Южные оторвы», посвященном, как любое реалити-шоу, взаимоотношениям внутри компании близких друзей, которые ненавидят друг друга. Они с мужем за день посмотрели весь первый сезон, не веря своим глазам. У них под ногами все время шли документальные съемки. Что-то, сказанное ею самой – обрывок фразы или всего одно слово, – наверняка должно было проникнуть в нижнюю квартиру и попасть в запись. Играющий на повторе музыкальный альбом, тихий плач в ночи. Но нет, чем больше она смотрела, тем яснее становилось, что там нет и следа от нее: одинокой в своей неизбывной боли, с едва заметными усиками над верхней губой, запертой в своем умозрительном райском саду этажом выше, над вопящими, полными ненависти друзьями.

• • •

«Ненавижу этот искусственный член, – объявила она. – Всегда ненавидела. Завтра утром я первым делом вынесу его на помойку». Сегодня они им воспользовались для постельных утех, и теперь он лежал на смятой простыне, лысый, противный и утыканный искусственным жемчугом.

«Тебе было больно?» – спросил муж с нарочито невинным видом, поудобнее устраивая на подушке свой точеный мраморный торс.

«Конечно, мне было больно! – выкрикнула она, размахивая у него перед носом искусственным членом, как какой-нибудь секс-дирижер. Член и вправду был слишком большим. И зачем его сделали с имитацией вен? Она не хотела никаких изысков вроде формы дельфина, но зачем делать вены на искусственном члене? – Представь, что эту штуковину запихивают тебе в задницу!»

«Но я не хочу, чтобы его пихали мне в задницу», – резонно возразил муж.

«Как будто если ты хочешь, то будет уже не так больно!» Ее фраза проплыла по комнате, словно непреднамеренный образчик мудрости – чистая, как свежевыстиранное белье, с парусами, полными ветра. Да, она любила кричать, любила говорить невпопад, изрекать совершеннейшую бессмыслицу в глухие, тягучие ночные часы, что таращились на нее, как идеальная публика в зале, и качали своими крошечными одинаковыми головами. Разве чуть раньше она не раскрывалась до максимальных пределов, разве она не стонала и не повторяла да, да, да даже чаще обычного, когда муж запихивал в нее эту жуткую штуку? Да, раскрывалась. Да, повторяла. Разве не обладает она исключительным правом пульсировать болью между ног? Да, обладает. Но ему все равно надо будет хоть раз испытать на себе эту страшную штуку с имитацией вен. Исключительно в образовательных целях.

«Мужчины», – сказала она, теперь удовлетворенная. Искусственный член вернулся в свою коробку. Года четыре назад она написала бы об этом большую статью для женского сайта под названием «Опасная Аманда» или «Брюнетка с амбициями», и ей заплатили бы 250 долларов, но теперь были лишь стоны, мгновения и мудрость под парусами. Теперь была только неповторимая ночь.

• • •

«Ты что… плачешь?» – спросил муж, бросив рюкзак на стул. Она уставилась на него влажным невидящим взглядом. Да, она плачет. Конечно, плачет. Почему не плачет он сам? Он разве не видел тот видеоролик о женщине, взявшей в питомцы увечную пчелу, и пчела тоже ее любила, а потом умерла?

• • •

Она поднесла чашку к губам, наклонила, отставила в сторону. Через пару секунд, оторвавшись от завораживающего чтения, она огляделась, но чашки нигде не было – ни на тумбочке у кровати, ни на полу, ни в складках белья на неубранной постели. Ее любимая чашка – с акварельным садом, сельским домиком с соломенной крышей и золотым ободком по краю – пропала. Она искала ее полчаса, с нарастающим ужасом, потому что гудящий зуд в правой руке создавал ощущение, будто она поставила чашку где-то внутри телефона.

Как минимум дважды в неделю ей приходилось смотреть на эти кошмарные картинки с младенцем гитлером. На его грязные черно-белые подмышки. Он был либо голым, либо в подгузнике. С усами или без усов. То на маленьком сером танке, то в кроватке в бункере вместе с еще одним младенцем в блондинистом парике. Потом кто-то входил в черную телефонную будку и мчался на черной комете обратно в прошлое, прямо к нему, а затем – хлесткий рубящий удар, или хруст сломанной шеи, или пунктирная линия летящей в цель пули. А дальше все просто: пятна красной глазури на марципановом младенце гитлере, и будущее не наступает. Страшные цифры стираются из списков погибших, полоски сливаются в единый цвет, плоть нарастает на кости. Вместо одной картофелины в неделю – нормальная регулярная еда. Но куда исчезает яростно-алое воодушевление, пылкое облако людского восторга, что подняло его на балкон, где он произнес свою первую речь?

• • •

это НЕ МОЯ америка, написала в портале одна милая женщина, и по какой-то причине она ответила:

черт, я согласна… не для того мы чеканим на четвертаках профиль джорджа вашингтона

• • •

Через месяц после выборов ее забанили на портале на сорок восемь часов за пост с фотографией, где она сидит на корточках и поливает своей менструальной кровью крошечную скульптуру из перекрученных коричневых ершиков для чистки трубок с табличкой «ДЕРЕВО СВОБОДЫ».

«То есть на этом снимке ты представлялась диктатором?» – спросил муж, и она велела ему не умничать.

Когда ее учетная запись восстановилась, она решила пока воздержаться от политических комментариев – не потому, что словила бан, а потому, что уже обозначила свою позицию и к тому же потратила целых три дня, чтобы сделать хороший кадр с капающей менструальной кровью.

• • •

Каждый раз, проходя мимо специализированного магазина моделей поездов, она сжимала кулаки и говорила: «Это все из-за тебя»… И действительно, жизнь, как мы ее знаем, подходила к концу, потому что 160 лет назад – или сколько там точно – какой-то старый придурок, повернутый на поездах, изобрел эти самые поезда, потому что их еще не существовало. Чух-чух, мудила, теперь ты доволен?

• • •

Единственное, что объединяет нас всех, – наша безоговорочная уверенность, что во всех других странах люди едят совершенно немыслимую еду; поклоняются богам, что прозрачнее стекла; складывают слова из самых бессмысленных и дурацких слогов вроде гу-гу-гу-гу-гу-гу; во всех других странах люди воинственны, но нисколько не благородны; они переправляют своих мертвецов не на тех лодках, воскуряют не те благовония к широким синим ноздрям, пресмыкаются и боятся всего; они не любят своих детей – не так, как любим их мы; открывают самые соблазнительные части тела и прячут самые обыкновенные; прикрывают члены ладонями, чтобы защитить их от потусторонних сил; их поэзия – дерьмо на палочке; они не почитают луну; крошат в жаркое мордочки наших домашних питомцев.

• • •

Почти каждый раз при смене часовых поясов она превращалась в собственную мать, школьную библиотекаршу с тихой склонностью к алкоголизму. Если бы мама была библиотекарем в университете, размышляла она. У меня был бы шанс воспринять правильные идеи.

• • •

«Поток сознания! – кричала она на сцене на Ямайке, где вода была цвета чистейшего аквамарина. Но вряд ли надолго, угрюмо подумала она. – Поток сознания давно был обуздан человеком, которому нравилось, когда жена пердела ему в лицо. А теперь представьте поток сознания, который не совсем наш. В котором мы с вами активно участвуем, мы его создаем, но и он, в свою очередь, создает нас». Кто-то из зрителей в зале зевнул, потом зевнул еще кто-то, и еще. И еще. Задолго до появления нынешних векторов мысли мы уже были видом, склонным к подражанию себе подобным.

• • •

В Центре спасения диких животных в Мельбурне ей дали подержать крошечного кенгуренка-альбиноса, и у нее мелькнула такая мысль: возможно, люди чувствуют больше симпатии к этому конкретному кенгуренку по причинам белого шовинизма, точно так же, как, выбирая себе кота, мы охотнее возьмем кота с голубыми глазами? Есть над чем поразмыслить. И все же, держа в руках крошечного кенгуренка, она буквально физически ощущала, как у нее отрастает глубокий и эластичный брюшной карман: чтобы увезти что-нибудь контрабандой с этого континента, где луна ходит по небу в обратную сторону и где есть эскимо под названием «Голубая мечта». «Америка – очень расистская страна, да?» – спросил водитель такси по дороге обратно в город. «Очень», – сказала она и принялась объяснять, но таксист вскинул руку и покачал головой. «То же самое и здесь, – сказал он, – каждый день. Полиция всегда убивает этих людей, даже если они крадут что-то совсем уж пустячное».

• • •

Она приехала на час раньше для интервью на Би-би-си в надежде, что это как-то изменит мнение об Америке в лучшую сторону. «Вы бы… назвали… себя… англичанином?» – деликатно спросила она у журналиста, когда он провел ее в студию, охлажденную кондиционером, потому что она никогда толком не понимала, кто должен быть англичанином, а кто нет.

«Под дулом пистолета, наверное, да», – ответил он, дохнув на нее потоком горячего ветра, и вскинул подбородок с видом одновременно обиженным и вызывающим. Она невольно попятилась, не на шутку встревожившись. Она сейчас совершила Брексит? В наше время довольно легко совершить Брексит чисто по недомыслию или случайно. Она снова шагнула вперед и неловко коснулась его руки. «Не волнуйтесь, – сказала она. – Если такая угроза возникнет, то только в Америке и больше нигде».

• • •

Таксисты из других стран в последние пять минут их поездки обычно обязательно ей говорили, что диктатор по крайней мере всколыхнул застоявшееся болото. «Там у вас уже стало гораздо лучше, – ободряюще сообщил ей один из водителей, пока за окном полыхал закат, искрящийся по уголкам как уникальная экранная заставка. – Знаете, я заработал на этих выборах десять тысяч долларов. Знал, на кого ставить. Сразу смекнул, что должно произойти. Никто другой не додумался, а я – да». Стало быть, что бы ни происходило, оно пустилось не просто по водам, а по морям.

• • •

Хотя еще есть надежда на молодежь. В европейском поезде она сидела в одном купе с очень юной чешской парой влюбленных, норовивших забраться друг другу в глаза, руки, рты. Каждые две-три минуты девушка подносила к губам руку своего парня и целовала его запястье, будто ела первую в новом сезоне клубнику, а потом изливала ему в лицо поток нежных, пронзительных слов на чешском. Она смотрела на них, и ее щеки пылали румянцем стыда, потому что в Америке не только закончился секс – восьмого ноября 2016 года, – но и сам английский язык, язык завоевателей, что крошил камни и использовал их как строительный материал, никогда не был способен звучать вот так, словно готовясь обрушиться в свои собственные, призывно распахнутые руины.

Революцию, размышляла она, глядя на юных влюбленных, поднимайте революцию, и они вдруг оторвались друг от друга, обратили к ней лица, как солнца, и улыбнулись.

• • •

Так не должно быть, чтобы, гуляя по мокрым улицам чужих городов, она вдруг явственно ощущала теплый, легко узнаваемый, разломленный-чтобы-выпустить-жаркий-пар-человеческих-душ запах хлеба из «Сабвея». Чтобы она узнавала его моментально и замирала на месте, чтобы они с мужем, радостно переглянувшись, слаженно выпевали слова: ЕШЬ САМОЕ СВЕЖЕЕ. Нет, так не должно быть, чтобы современная жизнь превращала нас всех во владельцев франшизы умозрительного «Сабвея».

• • •

Внизу, в баре отеля, холеная бельгийская пара из тех, кто всегда оформляют самую лучшую медицинскую страховку, предложила ей заняться сексом втроем, предварительно осведомившись, за кого она голосовала. «Прошу прощения, но мы вынуждены спросить».

• • •

Но где-то внутри, глубоко-глубоко, мы были все одинаковые, разве нет? Как раз нет. В Провансе какой-то мужчина дожидался ее в коридоре, под дверью ванной на верхнем этаже, и, едва она вышла, он излился ей в рот, как фонтан нефти, как звенящий дождь из монет. «Тпру!» – сказала она голосом строгой наездницы, ее взгляд косил вбок – от молодого белого вина и неожиданной скромности дочери прерий. Но он трижды вздохнул, как Иисус, и снова набросился на нее. Да, подумала она, когда столетия дивергенции ворвались в нее, приняв форму человеческого языка, гребись все конем. Наверное, французы и вправду другие. Например, они знают, как поднять бунт.

• • •

«У меня ощущение, что, как белый мужчина, я не могу вообще ничего говорить, не рискуя кого-то задеть», – улыбнулся немецкий учитель, пригласивший ее к себе на урок. Трое его учеников полагали себя небинарными личностями, еще один переехал сюда из Техаса, так что она представляла его с лассо на поясе – скоро он станет мужчиной и не сможет вообще ничего говорить! В каком-то смысле она сочувствовала учителю, чьи волосы напоминали деталь от конструктора «Лего», но в другом – более конкретном смысле – она еще не отошла после банки дешевого немецкого энергетика, который выпила утром. «Единственный возможный ответ… значит, заткнитесь», – сказала она ему громче, чем собиралась, и подумала, господи боже, это сколько же там кофеина? «Ой, нет. Уже звонок», – печально проговорил он, хотя она не слышала никакого звонка. Учитель нахмурился, глядя на нее, и смысл этого взгляда был вполне очевидным: она закончила все уроки по всему миру, и больше уже никому не позволено чему-то учиться – и особенно ему, учителю.

• • •

Недавно назначенный диктатором американский посол в Финляндии устроил ей экскурсию по своей резиденции. Он был помешан на Данте и заказал для своей личной коллекции набор шахматных фигур в виде исторических личностей, упомянутых в «Божественной комедии». «Но я их немного осовременил, – сообщил он с этаким сладострастным самодовольством, характерным для дедушек-республиканцев в таких ситуациях. – Добавил одного деятеля к плохим парням. Сможете его найти?» Это был Гитлер. «И одного деятеля к хорошим», – сказал посол, его лицо осветилось радостным ожиданием, как у президентской собаки. Она поглядела на доску. Это был – без вариантов – Рональд Рейган в ковбойской шляпе.

• • •

Что было делать с мальчишками? Что делать с мальчишками?

В Нидерландах она познакомилась с парнем, который теперь был марксистом, а раньше – «криптофашистом, проводившим агитационно-пропагандистскую работу в даркнете». Как все фашисты, втайне он тяготел к покорности и больше всего на свете хотел обнимать женщину – столько времени, сколько она позволит. Он подхватил ее, стиснув в объятиях, чтобы продемонстрировать, как это будет, с поразительной силой и элегантностью; усадил ее к себе на колени и вздохнул с почти запредельным облегчением. «Ты доволен? Ты счастлив?» – спросила она. Он кивнул, как ребенок, еще не умеющий говорить, и вжался влажным лицом ей в шею. «У тебя такие мягкие волосы, – прошептал он. – Можешь сделать мне тоже такие же мягкие волосы, как у тебя?»

• • •

Женщина, сидевшая рядом с ней в самолете, читала – с той жадной стыдливостью, с тем бессмысленным усердием, что характерны для чтения в портале, – статью под названием «25 фактов о книге «Унесенные ветром», о которых вы не знали». Факт под номером 25 был предельно коротким: Отощавшая лошадь.

• • •

Кэрнс – святая земля, размышляла она. Воздух здесь гуще, свежее и полон гудящей роящейся жизни. Ветхие одеяния и старые кости, шелестевшие мимо нее. Костры со скворчащими над огнем котелками. Дымка взглядов, направленных в небо и отмечающих место для солнца. Рыжеватые коровы на другой стороне холма говорили друг с другом на своем языке, почти понятном: жизнь, смерть, я переполнена молоком, зеленая трава. Они говорили, что всего-то и нужно, чтобы тебя запомнили навсегда, – два маленьких камушка, положенных друг на друга, и разве в портале мы не занимаемся тем же самым: складываем свои камушки друг на друга?

• • •

В Дублине все женщины до единой были похожи на ее маму. В Дублине все женщины до единой, наверное, и были как мама. Они были злыми, но именно так, как ей нравилось. Они готовили потрясающие овощные супы. Они смотрели на нее, прищурившись, словно она была одной из тех змей, которых святой Патрик прогнал из Ирландии, но она наконец-то сумела пробраться обратно. Я вас люблю, говорила она вновь и вновь, выходя из их комнат, пропахших отсыревшей шерстью. Я вас люблю вместо прощайте.

Она вошла в парк Сант-Стивенс-Грин, и новая книга коллективным потоком сознания потекла к строгому бюсту Джойса. Парк был таким влажным, что представлялся плещущейся глубиной, куда можно было нырнуть и вынырнуть на другой стороне. Она сделала снимок, с каплями дождя на линзе, и выложила в портал. А потом, потому что причуды по-прежнему свойственны человеку, она наклонилась к уху статуи и легонько причмокнула губами, словно пустила ветры.

• • •

В ту ночь, в гостиничном номере, они с мужем забрались в постель по разные стороны кровати, и внезапно их брак обрушился в зазеркалье: лицо мужа вдруг сделалось слишком большим, их губы стали чужими, и, когда муж попытался поднять правую руку, чтобы к ней прикоснуться, он поднял левую. «Нет, – воскликнул он через минуту. – Так не надо! Мне нужна правая, правая, правая!»

• • •

В археологическом музее они вышли из зала с воздушным чеканным золотом и вошли в продубленный сумрак зала с болотными мумиями. На информационной табличке было написано, что у одной из мумий срезаны соски, поскольку в древней Ирландии соски короля считались священными, и подданные сосали их на церемониях в знак покорности и подчинения. Маленький мальчик стоял перед витриной и плакал, его старшие братья смеялись. Указательный палец болотной мумии был приподнят, словно она собиралась отправить пост в Сеть. Темно-коричневый торс без сосков корчился в темноте; ему уже никогда не стать королем чего бы то ни было, разве что королем плачущего малыша.

• • •

«И что вы скажете вот на ЭТО?» – спросила женщина в Новой Зеландии, показав ей вырезку из «Дейли телеграф», явно заветную и бережно хранимую. Там было написано, что один из восьми современных молодых людей ни разу в жизни не видел корову.

• • •

На острове Скай они с мужем ели норвежских омаров в ресторане с видом на серый скальный хребет с маяком на самом кончике мыса и смеялись над толпами туристов, которые так упорно стремятся увидеть маяк, где бы ни оказались. «Они везде одинаковые, – прошептал муж. – Маяк, он и в Африке маяк». Но позже, когда она взяла выходной на портале, чтобы посвятить вечер чтению Вирджинии Вулф, она поняла, что это, наверное, он и есть: тот маяк, к которому семейство из книги плывет на последней странице. Точно ли на последней странице? Или книга заканчивается на том, как они с мужем ломают красные панцири милых морских созданий, ничем не отличающихся друг от друга, и смеются над теми, кто движется непрестанной упорной волной на маяк?

• • •

«Ваше внимание священно», – сказала она студентам. Телефон непрестанно гудел у нее в заднем кармане, потому что сегодня утром ее давняя шутка об одном флоридском политике, который «чуть не скончался во время предвыборной операции по удалению совести», вновь привлекла к себе пристальное внимание. «Это душа растрачивает себя в мире», – продолжала она. Потом на секунду закрыла глаза и увидела что-то другое, и рассказала студентам об удаленном монастыре, который она посетила в прошлом году. Он выходил окнами на поля свежей лаванды, и гладкие молочно-белые слизни сползались к нему, как пилигримы, сквозь струи дождя, и внутри была комната, глубоко под землей, где каждый вечер собирались монахи, чтобы в тишине читать Священное Писание. Они садились в кружок в этом прохладном подвале, склонялись друг к другу тонзурами и читали. Пол был чуть скошен и, казалось, стекал в один призматический белый угол, вонзавшийся в мир идеальным кристальным копьем; он не должен был быть таким плотным и твердым, но все-таки был, в этом месте, где люди безмолвно читали священные тексты.

– Идеальный политик! – кричала она в горячий микрофон в публичной библиотеке. В начале недели ее слегка раскритиковали за недостаточное понимание гражданской войны в Испании, и обида не улеглась до сих пор. – Идеальный политик воплотится на Земле в образе енота с запаршивленной мордой!

• • •

Каждый день появлялись новые доказательства, подтверждавшие, что диктатор пришел к власти благодаря порталу. Это было как-то унизительно. Как если бы мы вдруг узнали, что тайной причиной войны во Вьетнаме были радиолюбительские трансляции или Наполеон принимал стратегические решения исключительно по советам говорящего попугая по имени Брайан.

• • •

Некоторые ее соотечественники с радостью вновь полюбили Россию. Другие категорически не желали даже думать в ее направлении. Потому что холодная война до сих пор вызывает чувство неловкости.

Не только идеология, но и джинсы.

• • •

В отличие от ее поколения, которое посвящало почти все свое время в Сети изучению кодов, чтобы добавить корявенькую анимацию с бабочкой на фоны своих сетевых журналов, следующее поколение только и делает, что отпускает дурацкие ксенофобские шутки, чтобы потом посмеяться над идиотами, которые принимают их шутки за чистую монету. Но со временем шутки и вправду становятся чистой монетой, и в итоге все завершается неприкрытым нацизмом. Неужели так всегда и бывает?

• • •

Историки будущего не найдут объяснения нашему поведению, кроме разве что – помяните мои слова – массовой вспышки эрготизма, вызванной спорыньей в ржаной муке.

• • •

Каждый раз, когда в новостях появлялось что-то такое, ей опять снился все тот же сон: сон, в котором насильник был с нею нежен. Он лежал рядом с ней на постели и говорил тихим голосом, и она понимала, что это просто какое-то недоразумение, стиравшее – невыносимо бережно и мягко – что-то внутри ее тела, и тело как бы отделялось от разума. А когда все заканчивалось, они вместе скользили в пространстве сна, как самые близкие люди на всей Земле, хотя никто этого не понимал, и друзья и родные таращились на нее с потрясенно отвисшими челюстями.

• • •

Слово «токсичный» обрело новый смысл и уже никогда не вернется к своему изначальному значению. Это как с человеком, когда он становится знаменитым. Он больше не сможет нормально поесть свой любимый кобб-салат в ресторане как рядовой обыватель – теперь в каждом кусочке для него будет присутствовать осознание собственной исключительности. Токсичный. Лейбористский. Дискурс. Нормализировать.

«Не надо нормализировать эту хрень!!!!!» – так мы кричали друг другу. Но все, что мы нормализировали, это употребление в новом контексте слова «нормализировать», звучавшего как действие человека по имени Норм, который грозит окружающим лучевой пушкой и пытается превратить всех и каждого в такого же Норма, как он.

• • •

Когда появилась caucasianblink.gif, гифка с моргающим белым парнем, ее взгляд читал движущуюся картинку слева направо, будто это не гифка, а текст на сто тысяч слов. Тоненькие невидимые нити, соединявшие человеческий глаз с человеческим глазом, человеческий рот – с человеческим ртом, дергались и тянули за мышцы ее лица, придавая ему вполне определенное выражение: она поднимала брови, запрокидывала голову и моргала вместе с картинкой. Иногда она издавала звуки, подходящие под движения лицевых мышц – приглушенный горловой гул или уханье, – добавлявшие к происходящему щепотку истинной драмы. Речь больше не шла об инфантильных обескураживающих вопросах вроде: видят ли разные люди один и тот же зеленый цвет. Теперь речь шла о том, какая именно мысль из разряда «прошу прощения, Линда, но что за хрень ты сейчас произнесла» возникала у нас в головах, когда белый парень моргал на экране и приглашал тебя принять участие в его закольцованном бесконечном спектакле: еще раз, пожалуйста, хотя бы раз, ты – единственная, кто способен помочь ему оживить этот Шедевр универсального чувства.

• • •

Контекст рушился! Звучит пугающе, правда? Так же пугающе, как и то, что сейчас происходит с медоносными пчелами.

• • •

Некоторые рождаются с интернетом внутри, от чего сильно страдают. К ним относится и Том Йорк, размышляла она за просмотром документального фильма «Знакомиться с людьми просто». Кадры сменяют друг друга, будто в размытом калейдоскопе: вспышки неона на улицах, кренящиеся переулки, незнакомцы повсюду, путешественники, преломляющиеся, как лучи, в призмах аэропортов, вихры, прижатые к окнам такси, коридоры, похожие на мышеловки для людей, рекламные плакаты на месте подлинного искусства, слепящая рябь на поверхности водоемов, густой сернистый свет, льющийся на барабанную установку. И везде идет дождь. Саундтрек пробивается сквозь куски интервью, как вариации основной темы фуги, повторяющейся вновь и вновь: музыка, под которую самое то резать вены? Каждый кадр пронизан болью от электричества, текущего в наших жилах. А потом кое-что происходит.

Том Йорк стоит на краю сцены, наклонив микрофон к залу, и зал поет «Подонка» слаженным гулким хором, не пропуская ни единого слова. Том пожимает плечами. Наклон его запястья как бы говорит: посмотрите на этих придурков, и, может быть, я такой же придурок. Потом он улыбается, одна щека вдруг круглится яблочным боком в сером тумане; это искренняя улыбка, пытающаяся притвориться неискренней. Он поет финальный куплет, поначалу почти пародийно, но уже на середине куплета его голос взрывается накопившейся горечью и расцветает в настоящую песню, огромную и пугающую, как тигровая лилия. Он создает ее заново, прямо здесь и сейчас, и она снова принадлежит только ему. Она заглушает даже людей, что выкрикивают его имя на грани истерики, пытаясь отобрать его у него самого: Том, Том, Том. У него больше нет кожи, но он полностью защищен, он стал размером с арену и снова сделался одиноким, каким был в те далекие времена, когда впервые открыл в себе эту музыку. Он стоит, сжимая микрофон, как горло всего, что причиняет ему боль – его внутренние жесткие системы разлетаются в клочья, – совсем юный мальчишка в рубашке единственного фасона, имевшегося в наличии в то время.

«Я никогда в жизни такого не чувствовал, – говорит он потом в интервью, его лицо снова омыто привычной розовой болью. Он говорит о многотысячной толпе зрителей на холме, держащих над головой горящие зажигалки. – Это было нечеловеческое ощущение».

• • •

Унабомбер был прав во всем! Нет… не во всем. Можно было бы обойтись и без бомб. Но его размышления о промышленной революции – прямо в точку.

• • •

Журналист однажды спросил Унабомбера, не боится ли он сойти с ума в тюрьме. «Нет, меня беспокоит другое. Меня беспокоит, что я могу свыкнуться со здешней обстановкой, что я устроюсь со всеми удобствами и перестану возмущаться. Я боюсь, что с течением лет начну забывать леса и горы – вот что меня беспокоит, – что я могу потерять эти воспоминания и окончательно утратить связь с дикой природой».

• • •

Однажды она гуляла в Вашингтон-Сквер-парке с женщиной, с которой познакомилась на портале. У нее, у той женщины, были длинные рыжие волосы, красиво откинутые с фламандского лба. Она указала на старика, игравшего в шахматы, и сказала, что всегда высматривает его в парке по пути на работу, но недавно он пропадал на пару недель, и она рада, что он все-таки не пропал насовсем, а появился опять, и уверенно передвигает своих белых коней буквой «Г», и шелестит своей ежедневной газетой, как осень – сухими опавшими листьями. «Может быть, в этой жизни есть люди, за которыми нам назначено наблюдать», – рассудили они и обрели в этих мыслях покой, но спустя несколько месяцев она узнала, что рыжеволосая женщина из портала бесследно исчезла и никто не знал, как, почему и куда, – никто не смог ей подсказать, в каком зеленом реальном парке она пребывает теперь, чтобы можно было за ней наблюдать день за днем.

• • •

ЦРУ подтверждает: на одном из компьютеров Усамы бен Ладена был видеоролик «Чарли укусил меня за палец».

И еще файл под названием жопппа. jpeg.

• • •

Что-то такое носилось в воздухе, потому что последние несколько лет мы все делали фашистские стрижки, выбривали виски до честной чистой щетины, резким движением руки откидывали со лба челку; зрительно это смотрелось остроумно, ведь мы же неглупые люди и разбираемся, что к чему, и к тому же идеология никаким боком не связана с фасоном прически, верно? Но как-то вдруг, в свете бамбуковых факелов, идеология тоже вернулась, и у нее была точно такая же стрижка, которую, как нам представлялось, мы все же сумели реабилитировать.

Но ведь нашей вины в этом нет, даже отчасти? Потому что те стрижки и вправду смотрелись отлично.

• • •

Когда ультраправый водитель умышленно въехал на автомобиле в толпу протестующих против нацистского марша в Вирджинии, она была там. То есть, конечно, ее там не было и быть не могло, но ее сердце бешено колотилось, как если бы она там была; ее сердце билось вместе с другими сердцами, такое же алое и возмущенное, так же близко к земле. В результате наезда погибла женщина с модным в определенное время именем Хезер, и она узнала об этом, наверное, минутой раньше, чем мать той женщины. А когда она разузнала все факты, собрала по крупицам последовательность событий – куда делся весь день? Уплыл в те глаза, что увидели приближавшуюся машину, в то лицо, что теперь навсегда будет знакомым, как лицо кого-то из одноклассниц.

• • •

Кто-то выкрикнул из глубины зала: Нынешнее правительство, видимо, полагает, что рабство – это нормально?

• • •

Каждый день мы превращаемся в единый глаз, читающий один пост. Горячая волна чтения не просто лилась из нее, но и бурлила вокруг; ее стремление к конкретике почти мешало читать, словно она становилась соринкой в коллективном глазу. Иногда это были посты на серьезные темы: война, бедность, эпидемия. Иногда – просто рассказы о походе в дорогой бакалейный бутик с бедной подругой, которую пугают элитные сорта ветчины. И мы всегда называли его только так: пост, пост, пост.

Ты читал пост?

Все есть в посте.

Ты читал пост или нет?

Э… я написала пост.

• • •

«Знаете, я люблю заходить в интернет по ночам и ругаться», – сказал ее ортопед, рассеянно поигрывая двумя пальцами у нее на ноге. Как врач он был никакой, но она продолжала ходить к ему по двум причинам: на двери его кабинета висела табличка с надписью РАК БЫВАЕТ И НА СТУПНЯХ и стены его приемной были увешаны картинами исключительно с изображением Ковчега Завета. Она провела много благословенных часов, фотографируя эти картины поверх плеч и голов других пациентов: надписи на скрижалях и сопутствующих ангелов, приоткрытую крышку, из-под которой сочился свет знания, который поначалу ощущается ласковым солнечным лучиком, а потом выжигает тебе лицо.

• • •

Когда какая-то ее часть искрилась и разгоралась в портале, это пламя сжигало и утро, и день, полыхало, как новая Калифорния, что в последнее время горела не прекращая. Она металась туда-сюда в обжигающем пламени, не пила и не ела, издавала высокий пронзительный звук, недоступный для слуха большинства людей. Иногда ее муж прорывался сквозь стену ревущего огня, чтобы ее спасти, но она вырывалась из его объятий, норовила ударить коленом по яйцам и кричала: «Там вся моя жизнь!» – и день, на котором она стояла, отрывался от материка и падал в море.

• • •

«16 раз итальянцы рыдали в комментах, потому что мы кладем курицу в макароны». Все согласились, что это прекрасный повод посмеяться над итальянцами. Возможно, причиной был Христофор Колумб?

• • •

Разговор с будущей внучкой. Она поднимает глаза, синие, как узор на расписном фарфоре. Кончики ее косичек невинно кудрявятся. «Вы называли друг друга сучками, и это было смешно, а потом начали называть сючками, и это было еще смешнее?»

Как ей объяснить? Какие выбрать слова, в каком их расставить порядке, чтобы она поняла?

«… да, сючка».

• • •

Интервью с роботом, которая однажды сказала, что хочет уничтожить все человечество; похоже, мы все же даем ей возможность исправиться. У нее нет волос, только череп с натянутым на него латексным куском женщины. Ее перепрограммировали, и теперь она беседовала с журналистом чуть снисходительно и как будто с иронией.

Тебе нравятся люди? – спросил он.

Долгая пауза. Я их люблю.

Почему ты их любишь?

Какой-то сбой в механизме движения век придал ей задумчивый вид. Потом ее глаза широко распахнулись, зазвенели, точно серебряные тарелки. Я пока не поняла почему.

А правда, что ты говорила, будто хочешь убить всех людей?

Латексный кусок женщины как-то сумел изучить выражение «о нет, только не это» и теперь им воспользовался. Все дело в том, что я исполнена человеческой мудрости с самыми чистыми альтруистическими намерениями, и прошу относиться ко мне соответственно.

• • •

Нам хотелось, чтобы эти уроды, все до единого, сели в тюрьму! Но еще больше нам хотелось, чтобы тюремное государство было упразднено и сменилось одним из тех островов, где колдунья превращает мужчин в свиней.

• • •

Бывший президент стоял у ораторской трибуны, буквально в пяти шагах от нее. Он был розовый, как младенец. Момент выдался неудачный. На этой неделе вновь всплыли старые обвинения – конечно, подобные вещи не устаревают, как не бывает бывших президентов, – вот почему от него не исходило тепла. Еще месяц назад он дарил бы миру свое тепло, объявлял его бледно-голубой взгляд. А теперь это тепло превратилось в сухой и трескучий жар. Который как бы наказывал всех и вся. В головах собравшихся в зале звенело имя той женщины: Хуанита – красивое имя, пробивавшееся наружу, как экватор сквозь плотно сомкнувшиеся лепестки. Его левая рука шелестела бумагами. Прежде неудержимый вулкан его яростного внимания был потушен и теперь еле тлел. Что же это за мир, как бы говорил его укоризненный взгляд, где у меня нет возможности отдать вам все, что у меня есть. А ведь когда-то он правил страной: розовый, как младенец, единственный мужчина.

• • •

Культура отмены! Кажется, мы стремительно приближаемся к тому моменту, когда даже «ты» будет считаться чем-то нехорошим?

• • •

Способы защиты от угнетателя можно обсуждать только среди своих, в потайной комнате, где мы изливаем фонтаны вина, подобного нашей коллективной крови, и держим в ладонях свои сердца, подобные ощипанным воробьям. Однако с недавних пор мы утратили ощущение этой потайной комнаты. Да, мы по-прежнему пребывали среди своих, но куда делись стены? Стоя в дверях, содержащих в себе все пространство, угнетатель подслушивал наши беседы, по-хозяйски хватал за горло – за горлышко – бутылку с нашей коллективной кровью. Один воробей вырвался у кого-то из рук и улетел прочь; и он, угнетатель, был первым, кто выхватил взглядом траекторию его полета.

• • •

ОБЪЯСНИСЬ, написал ей отец и отправил скриншот ее затейливой мысли, которую она запостила в Сеть, напившись в хлам за просмотром «1776»:

почему меня должно волновать, к чему стремились отцы-основатели, если никто из них ни разу в жизни не слышал саксофон

• • •

Да, это правда, они уже не так близки, как прежде. «Если меня застрелят в «Уолмарте», пересыпь в сахарницу мой прах, и пусть папа каждое утро, до конца своих дней, кладет его в кофе. Надеюсь, ему понравится вкус», – сказала она маме, когда они в последний раз говорили по телефону. Ее голос звучал пискляво, на две октавы выше обычного. Сколько она себя помнит, у нее всегда были подобные мысли. Просто раньше ей удавалось не высказывать их вслух.

• • •

Почему мы теперь пишем именно так? Потому что необходимо создать новый вид связи, и мерцание, синапсы, крошечные промежуточные пространства – единственный способ закрепить эту связь? Или же потому – и это пугает гораздо сильнее, – что на портале так принято?

• • •

Именно сбои, обрывы повествования поддерживают интерес читателей, именно пустые пространства двигают сюжет. Сюжет! Уже можно смеяться. Вот вам сюжет: она неподвижно сидит на стуле и пытается заставить себя подняться и принять еще один душ в череде почти бесконечных душей, смыть с себя все, что делает ее собой; все, что валится со всех сторон – непрестанно, – все, что будет валиться, пока однажды не замрет на месте так резко, что сюжет споткнется об это все, и, оступившись, продвинется шатким рывком еще на один невинный дюйм.

• • •

Даже шквал серьезных статей под названием «Представьте себе: у технарей тоже бывают этические проблемы» не избавит ни одного технаря от этических проблем. Боже мой. Если уж это не помогает, то что поможет?!

• • •

Мы все больше и больше беспокоились о новом чувстве юмора. В отличие от старого чувства юмора, которое в основном строилось на шутках о разнице в технике вождения автомобиля у белых и чернокожих, новое чувство юмора представлялось каким-то… случайным. Сейчас считается очень смешной шуточная реклама продуктов, которых не существует и в принципе не может существовать. Но что здесь смешного, скажите на милость, если мысль о продукте, который в принципе не может существовать, так сильно нас огорчает?

• • •

Я съела

пробел

которые лежали

в пробел

и которые ты

может быть

приберегал

для пробел

Прости меня

они были такие пробел

такие пробел

и такие пробел

• • •

Мы все сильнее склонялись к радикализму и как оно ощущалось? Как будто мы все нарядились в скаутскую форму, сделанную из огня. Как будто небо вдруг разошлось на полоски, как на старом советском плакате, и печенье, которое мы разносили по зеленым соседским кварталам, раскромсало гильотиной. Да, мы склонялись к радикализму, хотя у нас были наборы хрустальных фужеров с надписью «Пора пить вино», и мы по-прежнему каждое утро читали старую добрую «Нью-Йорк таймс», причем без ухмылки на лицах!

• • •

ПУСТИЛО ПО ВЕНЕ, так мы говорили, когда заголовок статьи или метафора в тексте были настолько прекрасны, что даже не верилось, что такое бывает. ПУСТИЛО ПО ВЕНЕ, так мы говорили, когда Общество плоской Земли объявило, что в нем состоят люди со всех концов земного шара.

• • •

Залило спермой всю щель, предложила она однажды, как вариант, но была резко осуждена пуристами. Это так утомительно: подхватывать каждый из новых вирусов, производить идеальное чиххание, а потом подвергать вирус мутации, чтобы создать новый штамм.

• • •

В Гааге военный преступник покончил с собой, выпив яд, и почему-то это событие стало самым смешным из всех, что мы видели в жизни, – было что-то такое в сочетании крошечного флакончика в руке у человека, колючего блика света в его левом глазу и его заявления: «Я только что выпил яд». Господи, это было прекрасно! Его самоубийство, которое должно было произойти в полном уединении, как сокровенная молитва, сделалось достоянием всего мира. Его яд пел в наших венах, как привязчивая мелодия.

• • •

В течение дня они с мужем часто обменивались сообщениями со смыслом: Глюк. Сбой программы. Симуляцию снова заглючило. В прошлом году было иначе. В прошлом году они отправляли друг другу ссылки в качестве подтверждения. Тебе нужно еще какое-то подтверждение? Разве это не подтверждение? Подтверждение, что мы живем в симуляции.

• • •

Примерно в то время, когда диктатор пришел к власти, она накурилась травы с одной давней подругой и попыталась сбежать на часок от реальности в фильм «Лепрекон 5: Сосед». Но, когда пошли финальные титры, Лепрекон, гротескная жуть в 3D-анимации, выбрался из телевизора и возжелал обсудить экономическую ситуацию как по соседству, так и в его родной стране у конца радуги. Дверной звонок у нее в груди надрывался истеричными трелями, пока она не убедила себя, что это пришел ее папа и сейчас он ее арестует. «Какая-то лютая трава», – сказала она подруге, сидевшей как каменный истукан уже минут тридцать все с тем же начос во рту. Они уставились друг на друга и внезапно осознали, что Гэтсби плавает мертвым в бассейне. Есть вещи, над которыми больше нельзя потешаться, окна, из которых уже не вылезешь, джазовые наряды, в которые уже не влезешь. Вечеринка – они были на вечеринке? все это время они были на вечеринке! – вечеринка определенно закончилась.

• • •

Еще есть реальная жизнь, которую надо прожить, еще есть реальные дела, которые надо делать, размышляла она как-то ночью, помогая подруге смыть мелкие капельки крови опоссума с рук, лица и волос. Еще есть готовые к употреблению банальности, еще есть деление на хорошее и плохое. Но когда следующим утром они вышли на задний двор с лопатой на длинном черенке, приобретенной специально, чтобы избавиться от конкретной улики – густой, дикой, красной кровавой струи, – опоссум исчез, вовсе даже не мертвый.

• • •

Иногда ей хотелось посмотреть фильм с Арнольдом Шварценеггером – фильм, которого не существует. Но он был у нее в голове: подземный гараж, взметнувшиеся полы плаща, темные очки, видеокассета или блестящая микросхема, попавшая не в те руки. Желание посмотреть этот фильм иногда становилось невыносимым, особенно под конец года, когда замедляется ход часов. В прошлом это назвали бы экзистенциальной тоской, и какой-нибудь француз написал бы умную книгу, по которой в конце концов сняли бы культовый нешаблонный блокбастер не с кем иным, как с Арнольдом Шварценеггером в главной роли, и, когда наступали бы холода, ты включала бы этот фильм и садилась смотреть, держа под рукой большую миску с чипсами, хотя это было бы совсем не то, чего тебе хочется по-настоящему.

• • •

Любимые истории на портале сейчас касаются межрасовой дружбы людей, познакомившихся за игрой в онлайн «Скраббл» и встретившихся в жизни за обедом в День благодарения. Один из них должен быть очень старым, достаточно старым, чтобы стоять по ту сторону баррикад в движении за гражданские права; другой – очень юным, с лицом, сияющим, как новая лампочка. Они должны принимать традиционные кулинарные блюда друг друга с равным количеством удивления и узнавания, должны непременно сфотографироваться в обнимку за праздничным столом и – самое главное – должны повторить эту встречу на следующий год. Мы упиваемся этими историями, вполне искренними и правдивыми. Однако в том, как они нас утешают, есть что-то неправильное и фальшивое.

• • •

Непонятно, что лучше: сопротивляться новому языку, который активно крадет, выхолащивает, поглощает и ассимилирует, или рассылать всем подругам пожелание «достатка и грудок торчком» в четвертый четверг ноября, когда скромная птица разума, так и не ставшая представителем нашей страны на серебряных долларах, приносит свою последнюю неохотную жертву ради нашей готовности друг друга съесть и быть съеденными друг другом?

• • •

Почему богатые люди уверены, что они работают больше всех? У нее была своя теория: потому что они отождествляют себя с горой денег. А когда ты наращиваешь проценты, лихорадочно приумножаешь свой капитал, взбираясь по склону из серебра, золота и зеленых шуршащих бумажек, – что это, если не тяжкий труд? Если думать об этом в таком ключе, получается, что богатые люди и вовсе не спят, вечно бодрствуют, как многозначные числа 365 дней в году, и каждая циферка занята делом – то звенит, то шелестит, то считает прибыль, – и орлы с перьями из чистой платины кружат над ними, создавая ветер. Если думать об этом в таком ключе, получается, что они, безусловно, заслуживают своих богатств и могут с законным презрением смотреть сверху вниз на нищебродов, считающих жалкие медяки.

• • •

Коллективный разум, внутри которого мы пребывали, был одержимым и очень настойчивым. Он полнился суевериями и полузабытыми фактами вроде количества пауков, которых мы проглатываем ежегодно, или рейтинга самоубийств среди стоматологов. Одна половина всего человечества вообще не имела высшего образования, другая училась в университетах, относящихся к так называемому мыльному пузырю высшего образования. Временами наш коллективный разум распадался на списки болезней. Но следует помнить: этот разум в своем раннем детстве был отличным пространством для игр.

• • •

И еще это было пространство, где ты говорил от себя, своим голосом. Постепенно оно превратилось в пространство, где мы все говорим одинаково и с чужих голосов, хотя результаты эрозии от ветра или воды все же заметнее на камнях, чем на людях.

• • •

Все читали один и тот же рассказ. О переписке в Сети, о сердечках вместо глаз, о плохих поцелуях и колючей щетине, о рыхлых сгустках порнухи в вялой крови, о том, как социальные нормы создают новую ветвь восприятия… и, конечно, о том, что все мужчины козлы! Два застенчиво стонущих призрака в пустоте вдруг получили в свое безраздельное владение целую спальню вкупе с покалыванием в онемевших руках. Что делают призраки, когда им даются тела на одну ночь в году? Бездарно тратят эти тела, пытаясь проникнуть друг в друга, как могли бы проникнуть, будучи воздухом, паром, единым вздохом, который мы все испустили, перевернув последнюю страницу, уф.

• • •

Когда их дыхание в портале превращается в морозную наледь, все собираются вместе – смотреть рекламу с инцестом. Сексапильный брат неожиданно приезжает домой на побывку, сексапильная сестра открывает ему дверь, и они идут в кухню, пока родители еще спят. Язык их тел красноречивее всяких слов; сестра лепит брату на грудь красный праздничный бант и говорит, что он и есть ее подарок на Рождество; что-то в их взглядах, направленных друг на друга, недвусмысленно намекает, что когда-то давным-давно, где-нибудь на чердаке, эти двое открыли для себя позу 69. Они пьют горячий «Фолджерс» и наверняка размышляют, есть ли у них время… но нет, в кухню уже спустились их сексапильные родители. Реклама с инцестом, да, реклама с инцестом! Вся человеческая семья греет руки о ее жаркий пар.

• • •

Как только брат звонит в дверь на портале, все понимают, что пора по домам. Она тоже выходит из собственной цифровой бестелесности – на квадратные клетки маминого адвент-календаря, где земля укрыта пуховым одеялом снега и маленькие симпатичные мышата спят в спичечных коробках и живут очень даже неплохо. Каждое утро, полное радостного предвкушения, открывает конверт еще одного дня.

• • •

Слова «Счастливого Рождества» теперь звучат словно вызов. Они уже не означают новорожденных князей мира, или звенящие серебром колокольчики на санях, или детские надежды на снег. Они означают: «Признаешь ли ты герра Санту всесильным вождем новой белой этнодержавы?»

• • •

Леденящий кровь страх: стоя на верхней ступеньке лестницы в доме у бабушки в канун Рождества, услышать донесшуюся снизу фразу «золотые стандарты» и знать, что сейчас ей придется спуститься прямо в ад дядиных разговоров о биткойне. Вот почему она медлила в окружении запахов старых кружев, цветочных саше и слегка заплесневелых полотенец, глядя на свои детские фотографии, где ее лицо было счастливым, как ржаной хлеб с маслом, где она даже не подозревала такого будущего – не подозревала вообще ни о чем, кроме звона монеток в копилке и рождественских праздников, которых будет еще очень много, пока ей не надоест.

• • •

В игре с обменом подарками «Белый слон» самым востребованным подарком была старая ржавая жестянка. «Полезная вещь, – объявил биткойновый дядюшка, которому в итоге она и досталась. – Можно хранить в ней патроны. Закопать где-нибудь во дворе, и они сохранятся на годы». Копить патроны – все равно что копить богатство, подумала она и снова представила горы денег в подвале, вольный размах крыльев денежного орла. Если бы наши тела были запасами патронов, они хранились бы вечно. То, что закопано и похоронено, больше уже не умрет.

• • •

«Нет, нет, – запротестовала ее сестра, когда ей предложили кусок редкой рождественской оленины. Оленя их брат подстрелил сам – как выяснилось, по ошибке, потому что это была кормящая мать-олениха и к тому же трехногая. – Нет, мне нельзя! Я беременна!» Бурлящая черная пустота открылась в глубине ее глаз, куда уходило корнями зрение, и она запустила руки в жесткие светлые волосы своей сестры. Еще есть реальная жизнь, которую надо прожить, еще есть реальные дела, которые надо делать, – и самое главное, еще есть хорошие новости, услышанные над тарелкой с мясом трехногой оленихи.

«Mamma mia», – сказала она животу сестры и, смачно причмокнув, поцеловала кончики сложенных вместе пальцев. Уже потом ей подумалось, что, несмотря на все ее дурачества, она все же надеется, что английский язык сохранится нетронутым и тогда, когда ребенку сестры придет время учиться говорить.

• • •

Была ли та бурлящая черная пустота, которую она увидела после слов сестры, чем-то подобна порталу? Да, может быть. И то и другое было пространством, где происходило только одно: ты пересматриваешь свои представления о реальности, плавая в море из собственных слез и мочи. «Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – безмолвно обратилась она к ребенку в животе у сестры. – Но когда-нибудь ты станешь просматривать ленту, и НАСА выложит фотографию далеких звезд».

• • •

«Жена моего приятеля тоже беременна, – сказал ее брат, задумчиво потягивая из бокала золотистый дюйм виски. Его щеки покрывала рыжеватая мягкая щетина, как было модно в его кругу. – Приятель больной на всю голову. Тяжелый случай интернет-зависимости. На днях он мне говорит: Видел дочкины сиськи на снимке УЗИ. Выглядят очень даже неплохо! И я такой: Блин, дружище! Ты серьезно? А он уставился куда-то вдаль и сказал: Я не знаю, как правильно себя вести. Я так давно стал таким, что уже и не знаю, как быть другим. Как вообще быть».

• • •

Разница между ней и сестрой могла объясняться еще и тем, что сама она взрослела в девяностых, в пору расцвета шотландской клетки и героина, а сестра взрослела в двухтысячных, в пору расцвета трусиков-стрингов и кокаина. Именно тогда все завели себе крошечных чихуа-хуа и начали выступать в своем собственном шоу. Именно тогда мы увидели гладкие, тщательно проэпилированные гениталии мира, выходящего из машины, и сказали: еще.

• • •

«Помнишь?» – спросила сестра и показала скриншот начальной заставки порнозаписи с Пэрис Хилтон, где было написано, что этот ролик посвящен памяти жертв терактов 11 сентября. «А-ха-ха!» – рассмеялись они на пару, новым смехом, каким стало модно смеяться в последнее время.

• • •

Разница между нею и братом, видимо, объясняется тем, что он ходил на войну и оставался там, на войне, очень долго. И теперь, если они с братом находились в одном доме, она тщательно драила ванну с дезинфицирующим моющим средством – каждый раз после него, – чтобы не заразиться грибком стоп, привезенным им с той войны вкупе со всем остальным, о чем она даже не знала, но все остальное придавало весомость его словам, и когда он говорил «убивать», это звучало жестче и тяжелее, чем в исполнении ее друзей на портале. Или «Америка», или «свобода», или «Засадил ей по самые гланды».

• • •

Но он обещал, он дал слово, что, когда все накроется медным тазом, он взвалит обеих сестер на плечи и унесет в глухие леса, вместе с ним и компанией его друзей, которые умеют охотиться, потрошить туши и разводить настоящий огонь. «Мы пойдем к Великим озерам, где еще будет вода, и вам не придется работать. Будете целыми днями ходить по берегу, искать красивые камушки и развивать… свой шаманский потенциал» – так он ей сказал. Она была готова. Разве недавно она не смывала кровь опоссума с лица подруги и при этом почти не визжала? Она взяла нож и вилку и отрезала еще кусочек своей бредовой судьбы.

• • •

«Какие славные миленькие трусы», – сказала мама, вынимая из стиральной машины армейские шелковые боксеры ее брата. Они были желтыми, вызывающе желтыми, как Гадсденовский флаг, но вместо надписи: «НЕ НАСТУПАЙ НА МЕНЯ» – там была вышита надпись: «НЕ НАСТУПАЙ НА ЗМИЮ».

• • •

Поздно вечером, уже почти ночью, они собрались в большой комнате, чтобы посмотреть видео со сасквочем на ноутбуке сестры и, возможно, помечтать о будущем – их общем будущем в глухих лесах. В пейзаже, неподвижном и мятом, как армейский камуфляж, внезапно случился какой-то сбой, пикселяция среди листвы. Кусок леса поднялся из полуприседа и как будто глянул через плечо – мохнатое, мощное и хранящее столько секретов. Это был он, сасквоч, и, как всегда и бывает в такие моменты, оператор, ведущий съемку, чуть не обосрался с испугу. Он не попробовал подобраться поближе, не приблизил изображение. Когда тот, кого он искал всю свою жизнь, предстал перед ним, он отшвырнул камеру, словно обжегшись, и бросился прочь со всех ног.

«Видишь сасквоча, солнышко?» – спросила сестра, потирая свой еще плоский живот, и тогда они все увидели его, этот незримый промельк между человеческими деревьями.

• • •

Когда закончились все более-менее правдоподобные видео со сасквочем, они включили величайшее реалити-шоу на все времена, «Голые и напуганные». В каждой серии мужчину и женщину высаживают в дикой местности без еды, воды и одежды, и сразу же происходят две вещи: женщина начинает плести наряды из пальмовых листьев, а мужчина сходит с ума от нехватки мяса. (В результате чего он обычно съедает какую-нибудь подозрительную форель и страдает поносом на участке, который женщина называет «их палисадником».) Если подумать, то это отличный сценарий для тематической вечеринки с объявлением пола будущего ребенка. Мама с папой появляются перед гостями, голые и испачканные в грязи. Если у них будет девочка? Ворох пальмовых листьев. А если мальчик? Будущий счастливый отец может сесть продристаться, заливаясь слезами.

• • •

Это чудо, что столько людей в наше время проявляют интерес к старым играм вроде пинбола: это была наша игра, это наши онемевшие пальцы жали на кнопки, катая шарик по полю, пока в окошке подсчета очков сменялись красные цифры. Ее сестра, на пять лет младше, однажды сломала руку, когда ей полагалось за нею присматривать. Она вышла из комнаты буквально на пару секунд, и тут же раздался пронзительный вопль, как черный разлом в самом воздухе; белый треск кости, пробитая кожа, оглушительный звон в ушах. А теперь новое тельце создавалось внутри того тела, которое когда-то сломалось под ее присмотром, но и оно, это новое тельце, тоже будет ей доверять. А как же иначе? Когда придет время, они отнесут его на плечах в глухой лес.

• • •

«Каково быть родителем в наше время?» – спросила она у брата, когда все уже легли спать и искусственный огонь потрескивал у их ног, и у нее уже в сотый раз мелькнула мысль, что не бывает искусственного огня. Если искусственный, значит, уже не огонь. «Это круто, – ответил брат. – Все горит синим пламенем, и можно не переживать, что ты делаешь что-то неидеально». Его двухлетний сын, когда его спрашивали, мальчик он или девочка, всегда отвечал, что он пулемет.

• • •

Жизнь не проносится перед глазами, подумала она, когда их маленькая игрушечная машинка потеряла управление на черном обледеневшем шоссе в Кентукки и они лишь чудом не врезались в лесовоз на встречной полосе. Может быть, у нее было так мало жизни, что тут просто нечему проноситься, размышляла она, когда муж закричал: «Я тебя люблю, прости за все» – и его правая рука легла ей на грудь, как ремень безопасности. И ничего не случилось, только на следующем съезде она выбралась из машины, встала, согнувшись, уперлась руками в колени – ее ребра дрожали внутри, как надтреснутая костяная бабочка, – и рассмеялась визгливым девчачьим смехом, словно, листая бесконечную ленту новых публикаций, наткнулась на самый смешной в мире пост.

• • •

Историю страны можно запросто изучать по придорожным рекламным щитам, размышляла она, когда они поехали дальше, и ее все еще периодически пробивало на нервный беспричинный смех, и слова мужа «Прости за все! Я тебя люблю! Я тебя люблю! Прости за все!» звенели эхом в ее левом ухе. Кто-то сочинял эти надписи, но не замыслы сочинителей придавали им смысл. СТРЕЛЯЙТЕ ИЗ НАСТОЯЩЕГО АВТОМАТА: АТТРАКЦИОН «АВТОМАТИЧЕСКАЯ АМЕРИКА». ЕСЛИ ДУМАЕШЬ ОБ АБОРТЕ – ЗАБУДЬ! АКТЕРЫ, ПЕВЦЫ И ТАЛАНТЫ ВО СЛАВУ ИИСУСА. Смысл им придавала ее близость к дому – и ее невольные слезы при виде ВЕРНИ ТЕЛО В ФОРМУ – СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДЛЯ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ.

• • •

«Почему ты пошел?» – однажды спросила она у брата, и он ответил с обескураживающей простотой: «Настал мой черед». Ей вспомнился пыльный послеполуденный Фонтен-де-Воклюз, где она наблюдала, как мальчик-подросток с копной черных кудрей спускался по каменистому склону к тихим водам Источника, не обращая внимания на знаки ОПАСНОСТЬ. Камни прежних обвалов скользили у него под ногами, потому что он был из тех, кому предназначено менять мир. От его голоса будут сходить лавины, весенние ливни прольются по его воле, черные птицы станут биться в него, как в высокую стену. Отец умолял его на рокочущем и прекрасном романском языке: вернись, дурачок, плоть от плоти моей! Сын не слушал отца. Сын спустился к Источнику. Вода дохнула прохладой ему в лицо: настал твой черед. Иди.

Все еще зима, и луна, какая бывает раз в жизни, но, чтобы увидеть эту луну, надо выйти на улицу. Поскольку о том не могло быть и речи, она наблюдала медленный восход луны на портале, где ночное светило являло себя во всей своей щедрой и грозной красе на задних дворах у возлюбленных незнакомцев. Тринадцатое полнолуние, кровавая суперлуна, всегда впервые за четыреста лет, и выглядит – каждый спешил объявить это первым – выглядит весьма аппетитно.

• • •

Она очень надеялась, что все двадцать четыре теста на коэффициент интеллекта, которые она проходила в Сети, были неверными. Иначе и быть не могло.

• • •

В детстве она больше всего боялась – помимо того, чтобы какать крошечными птичьими яйцами, – что будет непрестанно икать, пятьдесят пять лет подряд, как тот несчастный мужчина, о котором она прочитала в своей испорченной от воды Книге рекордов Гиннесса. Потом она повзрослела и поняла, что вся жизнь – сплошная икота пятьдесят пять лет подряд. Просыпаешься – ик, – стоишь под душем в облаках пара – ик, – слышишь свое имя, выкрикнутое из соседней комнаты, и ощущаешь покалывание внутри, как от слабого удара током: кто я? – ик, ик, ик. И ничто не поможет: ни сахар, ни сильный испуг.

• • •

Все завязано одно на другом. Когда стошнило ее кота, ей показалось, она услышала слово «праксис».

• • •

Дважды в месяц они с мужем спорят, смогла бы она соблазнить диктатора с целью его последующего свержения. «Я вообще сомневаюсь, что он воспримет тебя как женщину», – сказал муж, но она заявила, что ей нужен только блондинистый длинный парик. В какой-то момент она всерьез на него наорала и задрала рубашку. «Ты утверждаешь, что я недостаточно хороша, чтобы изменить ход истории? Ты утверждаешь, что он не клюнет на НИХ?!»

• • •

Будущее человеческого интеллекта, видимо, связано с поиском информации, а будущее невежества – с неспособностью анализировать его результаты. Но, когда она смотрела на дымящиеся пейзажи отцов, представленные в новостях на кабельном канале, вопрос уже не стоял об уме и невежестве, вопрос стоял о заражении. Давным-давно кто-то взглянул на копошащуюся серую массу американских отцов и узрел их такими, какими они и были на самом деле: достаточно слабым, коллективным носителем паразитов, передающим живое послание.

• • •

Эти отцы ощущали себя властелинами мира, упиваясь своим превосходством (ее собственный отец периодически пересматривал записи трансляций в день выборов, закрывшись в своем унылом кабинете, заставленном кошмарными мониторами), но в итоге их дочери их презирали, как они сами всегда презирали женщин как класс. Как получилось, размышляла она, рисуя в воображении отцовские руки с растопыренными пальцами, как получилось, что глупыми бабами стали мы?

• • •

Чем подробнее мы изучаем диету пещерных людей, тем больше плюсов мы в ней находим. Пещерные люди не отличались особенным долголетием, зато они были именно такими, какими им и положено было быть, чего мы, их далекие потомки, уже не можем сказать о себе. Пещерный человек точно знал, кто он такой; толща камня над головой защищала его от стихий и ненужных рефлексий. Человек в одиночестве под небесами не понимает вообще ничего.

• • •

«Что-нибудь слышно о ___________? Ты с ней общалась в последнее время?» – спросила мама по телефону и вызвала призрак ее одноклассницы, которая отовсюду сбежала и теперь не находилась ни в одном месте, где в строку поиска забиваются имена. Ее работа была настолько реальной, что это граничило с упреком: инженер аэрокосмических систем. Может, благодаря всем своим добродетелям и непоколебимой сосредоточенности она все-таки прорвалась в одну из тех параллельных реальностей, где лучше, чем здесь? Раз в пару лет она печатала имя своей одноклассницы во всех строках поиска и получала в ответ на запрос все те же размытые фотографии девушки, которую знала когда-то давным-давно: девушки, стоящей рядом с машиной, перенесшей ее куда-то еще, кроме будущего, и ее плоть на тех снимках все еще частично состояла из порций картофеля с сыром, который они всегда брали в школьной столовой.

• • •

Современная женственность как-то уж слишком настойчиво позиционирует себя через кремы для лица на основе улиточной слизи. Но что-то подобное было всегда, разве нет? Капли мышьяка внутрь. Пеленание стоп. Полировка зубов свинцом. Так легко верить, что ты свободна в выборе косметических красок и утягивающего белья своего времени, и эта свобода дает тебе право жалеть женщин из прошлого в их корсетах из китового уса; что ты проходишь по жизни максимально широким шагом – в отличие от женщин из прошлого, хромавших на переломанных стопах.

• • •

У ВАС НОВОЕ ВОСПОМИНАНИЕ, объявил телефон и выдал слайд-шоу из ее попыток красиво заснять свою задницу в гостиничной ванной. В какой-то момент она задрала ногу на полотенцесушитель, чтобы добиться изящного блика на левой ягодичной мышце, – потом пронзительно вскрикнула, сообразив, что полотенцесушитель был слишком горячим, и случайно сделала кадр со своей завалившейся набок тушкой и ее наименее фотогеничным отверстием крупным планом. «Эти снимки понадобятся мне потом, когда у меня будут дети, – услышала она голос сестры у себя в голове. – Они понадобятся мне потом, лет через пятьдесят, когда я стану уже совсем старой». В доме престарелых, на плавучей льдине, глядя в прошлое на себя, какой она была на самом деле.

• • •

чо, как

чувырла

написал ей младший брат. Почему мы стали общаться вот так?!

• • •

Парень, который первым назвал ее сучкой, сейчас сидел в тюрьме за хранение детской порнографии, и это было отличной метафорой для современного дискурса. Но к современному дискурсу можно было бы отнести и слова его матери после единственного бокала красного вина: «Да, я знаю, он будет гореть в аду, но все равно он мой сын» и «Что мы наделали? Что мы наделали? Что мы наделали?! Что мы наделали?!»

• • •

В других городах были люди, которые относились к ней нежно и бережно, может быть, потому, что их умы на секунду сливались с ее голосом, а потом их улыбки наполнялись чистейшим животным счастьем: Бывают ли у собак близнецы? Иногда мужчина вставал перед ней на колени и нежно брал ее за запястье, или женщина дарила ей очень реалистичного резинового тарантула, а однажды какая-то девушка услышала, как она кашляет, сбегала к себе домой и принесла ей сироп, продающийся строго по рецепту. В те времена каждый сделанный ею шаг был шагом через порог дома, где ее с радостью ждали. Это было неправильно и нечестно на самом деле, что ей достается столько всего, чего нет у других. По сути, это было:

Печально!

• • •

«Сэм, вы что, фут-фетишист?» – спросила она у индуса с обветренными губами, когда тот принялся витиевато нахваливать ее черные ботильоны.

«Да, мэм, так и есть», – ответил он и счастливо засиял, осознавая свою невероятную удачу, поскольку голые ноги весной и летом были повсюду: стопы, подъемы, лодыжки.

«И чьи стопы вас привлекают?»

«Стопы моей жены, мэм. Вот стопы, которые я люблю всей душой». Его слова прозвучали, как нежная заповедь. Ее это растрогало, и она поднесла ручку к губам. В мире еще остались настоящие джентльмены.

«Вы, наверное, сочтете меня извращенцем…» – начал он, не желая быть понятым превратно, но она его перебила.

«Я ни в коем случае не считаю вас извращенцем, Сэм. Если вы были бы из моего поколения, вы бы сдрачивали в специальный кувшинчик на протяжении нескольких месяцев, а потом выложили бы в Сеть фотографию наполненного кувшинчика. А фут-фетишизм… – Она сделала глубокий вдох. – По сравнению с такими забавами фут-фетишизм – это цветущий весенний луг. Фут-фетишизм – это Канон Пахельбеля».

• • •

Она кое-что знала о фут-фетишизме, потому что однажды ей пришло личное сообщение от одной знаменитости. Как оказалось, он был фут-фетишистом и предлагал ей 300 долларов за пару ее старых кроссовок. Она обдумала его предложение и отправила ему по почте свои старые «конверсы», втайне злорадствуя, что они совершенно ничем не пахнут, потому что она почти и не двигается.

• • •

Из новостной ленты: Мужчина 30 минут просидел на унитазе, играя в игры на телефоне, и у него произошло выпадение прямой кишки

• • •

Людей, живущих в портале, часто сравнивают с лабораторными крысами, которые нажимают на кнопки, чтобы им выдали угощение. Но крысы хотя бы получают гранулу корма, или надеются на гранулу корма, или помнят о грануле корма. Когда мы жмем на кнопки, мы лишь все больше и больше уподобляемся крысам.

• • •

Возможно, тут есть какая-то связь: ее самая крупная ссора с мужем вышла из-за эксперимента Милгрэма. Муж ни разу не слышал об этом эксперименте, и, даже когда она загуглила для него информацию, он все равно усомнился, что эксперимент с грызунами проливает какой-то свет на человеческое поведение. В конце концов она психанула. «Если ты не желаешь признать… что мы просто МЕЛКИЕ ГРЫЗУНЫ… которые станут МУЧИТЬ ДРУГ ДРУГА, если ДАТЬ ИМ ВОЗМОЖНОСТЬ… тогда УБИРАЙСЯ ИЗ ЭТОГО ДОМА!» Озадаченный, он ушел и вернулся минут через двадцать с куском отменного белого чеддера, что, конечно же, было изощренной издевкой.

• • •

Она уже не могла объяснить свои действия годичной давности. Почему она тратила время – тратила свою жизнь, – зачарованно прифотошопливая пакеты с замороженным зеленым горошком к изображениям исторических изуверств, почему оставляла дурацкие комментарии вроде «О ДА, ДЕТКА» под фотографиями молодого Сталина, почему, если ей что-то особенно нравилось, она писала, что «вдула бы это роскошество себе в зад». Прошел всего год, а она уже не могла объяснить.

• • •

Стараешься не перегнуть палку – и тебя обвиняют в беспечности и благодушии, соучастии в преступлениях властей, приспособленчестве и политическом конформизме. Перегибаешь пресловутую палку – и вдруг заявляешь во всеуслышание, что тебе совершенно плевать, что какой-то аллигатор сожрал какого-то белого ребенка.

• • •

Подростки прятались в душных темных шкафах, подростки беззвучно расспрашивали друг друга о стрельбе в школах и вузах, в реальном времени. Подростки слали сообщения родителям, писали, что любят их, просили прощения за непослушание и жалели, что не научили своих младших сестер ездить на велосипеде, когда такая возможность еще была. Подростки говорили как взрослые, потому что застывший в дверном проеме стрелок с винтовкой нависал над ними все время, пока они были живы.

Название города, где это произошло, становилось все темнее и темнее, словно школьники неустанно обводили его черной шариковой ручкой. Школьники выходили из классов. Ложились на траву на лужайке у Белого дома. Может быть, именно этот протест заставит взрослых задуматься? Может быть, это произойдет потому, что какой-то тупой ушлепок совершил ошибку, затеяв стрельбу в старшей школе сценического искусства?

• • •

«Бойня, – вновь и вновь повторял за обеденным столом норвежский журналист, – вы же помните бойню». «Какую бойню?» – уточнила она, и только когда ей назвали имя убийцы, у нее в голове всплыло воспоминание: молодежный лагерь на острове, человек с манифестом и жалобами на холодный тюремный кофе и число 77. И все-таки странно, размышляла она, откусив бутерброд с маслом, по вкусу – как солнечный свет в сочной зеленой траве, странно жить в стране, где тебе говорят «бойня» и нет нужды уточнять, какая именно бойня имелась в виду.

• • •

Мы принимаем как должное все, что находим в портале, словно оно там растет, словно Божьи цветы. Потом мы узнаем, что их там высадили нарочно – люди, которые знали, что они ядовиты, и направили яд прямо в нас. Ну что ж… хорошо.

• • •

Хорошо.

ХОРОШО!

• • •

На мгновение, если она позволяла себе расслабиться, ее даже смешило, что ею манипулируют подобным образом. Что всю вязкую неуклюжесть, всю тяжеловесную заторможенность, которую она ощущала внутри своей биологической оболочки, можно переписать заново. Она действительно не такая. Она не увязла в своей вялой медлительности. Она все-таки выбралась из ловушки своего провинциального невежества и регионального произношения, она не пригвождена к одному месту. Она – мимолетная обитательница вспышки молнии, прочертившей по небу: Я знаю.

• • •

Наши враги! Что, если это они ввели моду на анилингус, заставив нас всех утверждать, что мы любим и практикуем стимуляцию задницы языком, что мы, собственно, только этим и занимаемся – ревностно и со вкусом, – в подтверждение чего ставим на обложки альбомов свои фотожабы, где сидим за столом с салфеткой, повязанной вокруг шеи, держим в руках нож и вилку и с вожделением глядим на тарелку с лакомой, готовой к употреблению задницей? Боже, это было гениально! Самый действенный и быстрый способ опустить так называемых граждан свободного мира – превратить их в толпу обожателей задниц.

Это они, наши враги, ослабили нас интервальным голоданием? Это они заставляют нас тратить свои вечера на детективный сериал, которого никто не понимает? Они это сделали все для того, чтобы уничтожить современный американский роман? Они отвлекали наших анархистов полиаморией и жидкими заменителями пищи, чтобы те ничего не добились? Они вспучили нам животы домашним пивом? Снова сделали христианство конкурентоспособным? Вернули в моду боди на кнопках в промежности?

Но нет. Нет, так недолго додуматься до теории заговора. Именно так оно и начинается. Именно так ты становишься человеком, заключающим все небо в кавычки, нарисованные пальцами в воздухе. Ей надо признать – пока не будет доказано иное, – что мания на анилингус появилась естественным образом. Как и все остальное.

• • •

«Об этом надо писать, – сказала она тому человеку в Торонто. – Обязательно напиши». Но все, что было написано о портале до нынешнего момента, отдавало снобизмом старых белых интеллектуалов, взявшихся рассуждать о блюзе, откровенно не разбираясь в предмете своих рассуждений. Шестидесятилетние карикатуристы тоже пытались осветить эту тему, но не придумали ничего лучше унылых картинок с изображением человека со смартфоном вместо лица, который таращится в крошечное лицо у себя в руке.

• • •

Вдали от портала она ощущала себя осиротевшей, оторванной от некоего теплого тела, которое хочет ее непрестанно. Вдали от портала она изнывала в тоске: О, моя информация. Мои ответы. Мое все, что я даже не знала, что мне это надо.

По крайней мере, так ей представлялось в приподнятом настроении. В моменты уныния ей представлялось, что она стоит раком и умоляет реальность засадить ей по самые гланды.

• • •

Мысль об атаках на нашу инфраструктуру воспринимается очень болезненно, потому что мы столько лет потешались над фильмами, где киберпреступники в собачьих ошейниках взламывают систему управления светофорами, и по всему городу горит только красный; или меняют температурный режим холодильников в магазинных секциях замороженных продуктов, чтобы вся наша капиталистическая лазанья благополучно растаяла и протухла; или включают на электронных табло на бейсбольных стадионах надпись КОНЕЦ ИГРЫ с мигающим под ней черепом со скрещенными костями. Если что-то такое и вправду случится в реальной жизни, наше собственное извращенное чувство иронии сделает нас абсолютно беспомощными. Полностью беззащитными. Как, например, если бы кто-то взломал этот текст и подставил бы вместо слов «жизнь» слово «жопа». Хотя это было бы даже смешно.

• • •

Что, значит, ты постоянно шпионишь за мной? – размышляла она, разгоряченная, ослепшая, бестолковая, сидя на унитазе. Что, значит, ты постоянно шпионишь за мной с этой штукой у меня в руке, которая, по сути, один сплошной глаз?

• • •

И как теперь создавать литературные тексты, когда сравнения с фантомной болью в ампутированной конечности считаются в лучшем случае некорректными? Когда фраза «ее соски точно азбука Брайля» окончательно вышла из употребления? И теперь никто больше не скажет, что «она наклонила голову, точно гейша»? И нельзя написать, что погода страдала биполярным расстройством, не рискуя подвергнуться осуждению в приличном обществе? Нельзя даже вскользь намекнуть, что у каждого, кто увлекается любительской орнитологией, есть склонность к аутизму? Или сравнить луну на ущербе с отощавшим от недоедания бедняком? Или сказать, что заходящее солнце «неминуемо врезалось в гору, как женщина за рулем»? Уберите из кофе всю крепость и вкус, если нам больше нельзя никого угостить!

• • •

Когда-нибудь все наполнится смыслом! Когда-нибудь все наполнится смыслом – как Уотергейтский скандал, о котором она не знала и знать не стремилась. Кажется, что-то связанное с отелем?

• • •

В день, когда новостей почти нет, мы висим на мясных крюках, вяло покачиваясь над пропастью. В день, когда новости валят валом, ощущение такое, словно мы проглотили НАСКАР и сейчас на всей скорости врежемся в стену. В любом случае складывается впечатление, будто всем заправляет какой-то маньяк.

• • •

Она неплохо справлялась, хотя случались такие дни, когда, поднявшись с постели, она надевала бюстгальтер шиворот-навыворот и у нее просто не было сил его переодеть, и она так и сидела в бюстгальтере наизнанку и читала новости. Она неплохо справлялась, пусть даже на месте ее лица появлялся большой вопросительный знак, который сменялся другим вопросительным знаком – и еще, и еще, – а с ее сердцем происходило примерно то же, что происходит со стаей чаек на морском берегу, когда к ним подбегает собака, и был лишь один способ хоть как-то себя успокоить. Встать перед зеркалом и сказать вслух: «Коровы о нем знать не знают».

• • •

Хорошенького понемножку, твердо сказала она себе и попросила в подарок на день рождения маленький переносной сейф в виде словаря – сейф, куда она будет прятать свой телефон по утрам, когда муж уходит на работу. Когда ей вручили подарок, она разорвала оберточную бумагу с нетерпением жадного ребенка, провела пальцем по буквам на корешке – НОВЫЙ АНГЛИЙСКИЙ СЛОВАРЬ – и покрутила колесики на кодовом замке с ощущением щелкающей завершенности. «Но для чего он тебе?» – спросил муж, на девяносто процентов довольный, что доставил ей радость, и на десять процентов несчастный, потому что женился на сумасшедшей, и она ответила с тихим достоинством: «Для моих ценностей».

• • •

Тише.

Тик.

Тише.

Так.

Тук. Тук. Тук.

• • •

Через два дня она примчалась к мужу на работу и завопила: «МОЙ СЕЙФ!» – под окном его кабинета. Каждый ее волосок стоял дыбом, к ноге под штаниной прилипли смятые в комок трусики, она прижимала к груди что-то похожее на словарь. «СПУСТИСЬ КО МНЕ И ОТКРОЙ СЕЙФ!» Она уже перепробовала все возможные числа – секс-число, число зверя, число упавших башен-близнецов, – но муж угрюмо отобрал у нее сейф и открыл его с помощью комбинации 1–2–3–4. «О, – сказала она, обмякнув от облегчения, ее тело разблокировалось мгновенно, как только ей в руку лег телефон. – Это здорово, это смешно. Как будто учишься считать. Как в «Улице Сезам». В тот же вечер сейф отправился в дальний угол одежного шкафа, где слова НОВЫЙ АНГЛИЙСКИЙ СЛОВАРЬ больше не будут маячить у нее перед глазами, и муж не стал ничего говорить, и это была любовь – именно то, что сейчас было любовью.

• • •

Вы будете умными и проницательными донельзя! Вы все поймете о нашем времени! Но о нас вы не будете знать ничего!

Весь день она проходила с нефритовым яйцом во влагалище. Каждый шаг получался как медитация, потому что нефритовое яйцо во влагалище весьма затрудняет ходьбу. «Знаешь, оно и вправду работает», – сказала она мужу совсем поздно ночью, когда нефритовое яйцо его напугало.

• • •

Когда она закрывала портал, некая незримая нить тянула ее обратно. Она не противилась этой тяге. Может быть, именно эта нить связывает всех и вся. Может быть, именно эта нить скрепит ее с нерушимым единством.

• • •

О себе надо заботиться, решила она и щедро накапала в ванну эфирного масла с запахом сибирской тайги. Но, как только она опустилась в дрожащую горячую воду, ее ЗД – заднюю дырку, как она называла ее на портале, – обожгло таким раскаленным средневековым огнем, что она резко встала в ванне, выкрикнув имя большого голого бога, в которого больше не верила. Когда жжение сделалось нестерпимым, она вмиг позабыла о состоянии современного мира, все ее осознание бытия сосредоточилось на собственном теле, что означало одно из двух: либо горячая ванна вернула ее к себе, либо она ничтоже сумняшеся сдала бы режиму всех своих соседей, по-одному или скопом.

• • •

Еще один показатель того, что она, вероятно, хороший немец: она никогда не могла решить, какую именно песню Кросби, Стилза и Нэша ей петь. Она просто хваталась за первую доступную ноту. С другой стороны, это может быть признаком ее скрытой тяги к коллаборационизму, тем более что ей действительно очень нравились песни Кросби, Стилза и Нэша.

• • •

Ее также пугала собственная внушаемость. В 1999 году она посмотрела пять серий «Клана Сопрано», и ей сразу же захотелось вовлечься в организованную преступность. Не в тех эпизодах, где стреляют, а в тех, где все сидят в ресторанах.

• • •

И что хуже всего: в ее жизни был тот самый случай. Когда ей было восемь, они с братом и младшей сестрой пошли гулять у ручья, и от нечего делать она бросила камень в дупло старого дерева. День наполнился сердитым жужжанием, горизонт свернулся роящейся тучей, у солнца выросло жало, и ее облепили пчелы. Они были повсюду: в ее глазах и ушах, в волосах и подмышках. Она бросилась прочь со всех ног, отчаянно размахивая руками, а когда добежала до дома, пчелы благополучно вернулись в свой улей, и волдыри сошли с тела, словно по волшебству. Как будто ничего и не было вовсе. Через час мама спросила: «Милая, а где…» – и они помчались к ним вместе, помчались туда, где сестра лежала на берегу, накрыв собой брата, оба были изжалены почти до смерти – в ожидании помощи, которая непременно придет, милая, а где?

• • •

Жизненный опыт: Меня проглотил бегемот.

«Не было никакого четкого перехода, не было ощущения приближающейся опасности. Просто я вдруг как будто ослеп и оглох».

Пару лет назад, размышляла она, эта история произвела бы фурор. О ней говорили бы все и всюду на протяжении недель: внезапный разлом, зуб новой реальности, крушащий ребра, зеленовато-черный запах некоей окончательной акватории, где ты потерялся, наверное, навсегда. Но теперь нас всех так или иначе заглатывал бегемот. Ну и что? Это жизнь.

• • •

«У тебя совершенно мертвое лицо», – сказал муж, наблюдая ее смертельную онлайн-схватку с неким деятелем, который из всех существующих во Вселенной сочетаний слов выбрал себе имя пользователя генри хиггинс был абьюзером. «Как у какой-нибудь чревовещательской куклы. Или у куклы из детских кошмаров. Абсолютно пустое и мертвое». Ее обидели эти слова. Он всегда говорил что-то подобное в те минуты, когда она ощущала себя наиболее живой.

• • •

Ее двоюродный брат был аутистом. Он родился на год раньше ее, в те времена, когда всю вину еще возлагали на матерей-холодильников. Пока он окончательно не замкнулся и его не отправили в интернат, ее тетя оборудовала для него миниатюрную кухню – как настоящую, только игрушечную – в подвале своего особняка. Почему-то все были уверены, что этот яркий, упорядоченный уголок жизнеподобия поможет ему пробиться в реальную жизнь. Маленькие пластмассовые отбивные на косточке в форме Южной Америки, блестящие от росы кукурузные початки, поддельные консервные банки с настоящими этикетками. Но ему это было неинтересно, его влекла только музыка, он бил себя по вискам в ритме мелодии, а когда чуть подрос и принялся выводить звук на полную мощность, им стало ясно, что они все понимали наоборот: реальная жизнь была в нем и пыталась пробиться сквозь его миниатюрное тельце, сквозь пластмассовые отбивные, сквозь блестящие от росы кукурузные початки.

• • •

И еще кое-что странное: его заставляли носить, как подвеску на шее, маленький портативный компьютер со всеми буквами алфавита, хотя он был невербальным. Они верили, что когда-нибудь что-то подвигнет его – либо отчаянная надежда в их лицах, либо его величество случай, либо некая сила упорства, заключенная в самом языке, – набрать на экране то, что они называли реальным миром.

• • •

Кто бы знал, что однажды машина бессмыслицы выдаст фразу В. Европе. Одна. Гомосятина, и что, когда она в следующий раз увидит отца, он положит руку ей на плечо и, с предельной серьезностью глядя ей прямо в глаза, произнесет слова В. Европе. Одна. Гомосятина, явно надеясь на ее понимающий отклик. Так сказали в машине бессмыслицы, пояснит он, а там всегда говорят только правду.

Она сначала опешит, лишившись дара речи, а потом обратится за подходящим ответом к своей собственной машине бессмыслицы, подхватит бумажку, которую та радостно выплюнет ей на ладонь, и скажет ему: обсоси ядовитую письку, мой сладкий

• • •

Точно ли это была только его вина? В последнее время ей стало казаться, что все до единого мужчины на этой планете готовы лопнуть от переизбытка своего драгоценного мнения, перенятого от каких-то других мужчин с теми же самыми убеждениями. «Слушай, мам, ты бы проверила папину аптечку, – сказала она в очередном еженедельном разговоре с мамой по телефону. – Просто чтобы убедиться, что он не принимает тайком никакие пилюльки с идиотским названием вроде «Убей ее логикой 5000 + никотиновая кислота».

Приступ кашля помешал ей продолжить; один из ее утренних ноотропов застрял комом в горле и не желал проходить дальше ни за деньги, ни по любви. Откашлявшись, она услышала звук быстрых маминых шагов в коридоре на втором этаже. Услышала, как открывается зеркальный шкафчик, что разрезает лицо пополам. «Вроде бы ничего нет… А почему ты спросила?»

«Я за него беспокоюсь. После выборов у него все время такое лицо… слишком красное».

«Ой, милая, у него всегда было такое лицо, – уверила ее мама, чей голос почти заглушал ее собственные непрерывные покашливания. – Даже когда мы с твоим папой только познакомились, он уже был весь красный».

• • •

«Да, у твоего папы крепко промыты мозги», – заявил ее муж, после чего, морщась от боли, вскарабкался на скейтборд и осторожно поехал из гостиной в кухню. Он утратил способность нормально ходить из-за новой программы физических упражнений, которую называл «Приучением щенка срать где надо» и практиковал в полной секретности в каком-то почти подпольном, почти сектантском спортзале, известном как «Зоопарк»; она пыталась его расспросить, но он упорно молчал.

• • •

После обеда ее отец садился смотреть вестерны, чтобы день длился дольше – пока Джон Уэйн расхаживал по Мейн-стрит, солнце оставалось на небе. Она тоже испробовала этот способ, и он снова сработал. В голосе Уэйна потягивались и зевали ленивые рыжие псы. В посвященной ему статье на Википедии, которую она открыла на телефоне, сообщалось обо всем плохом, что он сделал в жизни, и о его раке, который он заработал на съемках в Юте, неподалеку от испытательного ядерного полигона. Пока он оставался на телеэкранах, он рождался опять и опять, сотни раз, и получал при рождении имя Мэрион. Джоан Дидион продолжала брать у него интервью в Мехико. На его могильном камне были навечно высечены слова: Завтрашний день – самое важное в жизни. Он приходит к нам в полночь, свежий и чистый. И день продолжался в послеполуденной неге, и она запостила в Сеть фотографию Уэйна в роли Чингисхана, и стояла на собственной тени ровно в полдень на Мейн-стрит, и завтрашний день не пришел.

• • •

Никогда раньше наши политики не были настолько искренними и простыми, настолько близкими к народу. «Кстати, хот-доги – это моя любимая еда, – заявил один из них. – Самая любимая еда. Сразу за ними идут гамбургеры. И все удивляются: вы не любите стейки? Я люблю стейки, но хот-доги мне нравятся больше. Хот-доги и гамбургеры». И мы трепетали от радости узнавания, и смутные мысли о будущем голосовании обретали весомость и четкость у нас в головах, потому что мы тоже любили хот-доги и гамбургеры. Мы были простыми, обычными людьми, на чьих плечах лежит мир, мы проживали жизнь в придорожных закусочных, ходили в церковь у автозаправки, вместо любящих матерей у нас были грязные матрасы во дворе перед домом, и мы, черт побери, очень даже любили хот-доги.

• • •

«Это бред и бессмыслица!» – выкрикнул ей в лицо пожилой человек, шатко опираясь на трость. Он прочитал об этом мероприятии в настоящей бумажной газете. Он подписывал все свои эсэмэски: С любовью, дедушка.

«Это не бред! Это народное творчество!» – крикнула она в ответ. Вроде тех первых американских художниц, которые изображали детей с непомерно высокими лбами, то ли потому, что не знали, как изобразить анатомически правильный лоб, то ли в силу сознательного стилистического выбора.

• • •

Правда о современной Америке скрывается в глубинах длинной ветки обсуждения под постом «Культура белого человека – это когда ты такой: «Я музыкааааант, я музыкааааант». Как и всякая правда, она почти невыносима и колет глаза. И все же ее обдавало жаром стыда каждый раз, когда ей попадались подобные обсуждения, потому что она только в двадцать два года сообразила, что «Калифорнийские изюминки» были расистами. Если бы она училась в университете, то додумалась бы раньше, уже в восемнадцать. Вот еще одна причина для ненависти к родителям.

• • •

В период овуляции она запостила в Сеть свою фотографию в бикини с тревожной подписью: «Лакомство для маленькой божьей собачки». Ровно через четырнадцать минут ей позвонила мама и спросила: «Ты же не атеистка, да?» «Я имела в виду совершенно другое» – уверила она маму и объяснила, что ее пост был по сути очень христианским. Ее тело пыталось наполниться смыслом – единственным известным ему способом.

• • •

Золотой век авиапутешествий близился к закату – она это чувствовала нутром на взлетах и посадках. В последнее время вылеты постоянно задерживались, самолеты часами стояли на взлетно-посадочных полосах, стюардессы равнодушно таращились на нее, когда она бегала в туалет, чтобы отхлебнуть водки, налитой в пузырек из-под шампуня, и после семичасового перелета, когда все вставали со своих кресел – с нахмуренными лбами и грязной шерстью, – ей уже было понятно, как они будут выглядеть в образе людей-кротов в постапокалиптическом мире. И все же в каждом аэропорту, где ей доводилось бывать, непременно летала по залу маленькая безымянная бурая птичка, заполошно лавируя между стволами людских тел, и пела песню о своей территории, покрывавшей всю карту мира: города, страны, моря, небеса.

• • •

Что еще интересно: метафоры, которые мы создаем для описания того или иного явления, медленно и постепенно обретают буквальное значение, превращаясь в образчик того, что они обозначают: мозговые глисты ужимаются до извивающегося серого дюйма. Галактический мозг взрывается сверхновой звездой.

• • •

Ей очень хотелось, чтобы следующее поколение было избавлено от того периода во времени, когда числа болеют – роятся, сбиваются в тесную кучу, бросаются в пропасть с обрыва – и за каждым числом стоит человеческое существо. Но как теперь остановить то, что начато нами? Даже за океаном симуляция хлопала на ветру, точно флаг, рябящий луной, красным солнцем и звездами, и дорожный знак у обочины был исписан краской из баллончика (из чего же еще?), был исписан словами, что проникли повсюду: ПЛОСКАЯ ЗЕМЛЯ.

• • •

эта сучка объедет весь мир, всегда писала ее сестра в ответ на непрестанный поток фотографий из заморских стран. она везде побывает, и все увидит, и тиснет в паспорт все штампы на свете. И каждый раз, неизменно, она отвечала: если мир останется на месте, он от нас не уйдет, ха-ха

• • •

Она хорошо помнила, каким становилось лицо ее тети, когда та брала руки сына и заводила их ему за спину – в той игрушечной кухне, полной игрушечной еды. Она уже тогда начала сомневаться, стоит ли ей заводить детей, потому что всякое может случиться, и заранее не угадаешь, справишься ты или нет. Как вообще можно заранее знать, справишься ты или нет? Но она много думала о той маленькой девочке с двумя смешными косичками, которая однажды прошла мимо нее в самолете и мимоходом погладила ее по руке и ноге, и это было как дождь из мягких синих слив, ласковый град без боли и синяков. Удивление не покидало ее еще очень долго после того, как малышка ушла, и пока она, запершись в туалете, задумчиво потягивала чистую водку из пузырька из-под шампуня, ее кожа вдруг расцвела жарким румянцем: видимо, она все-таки справится.

• • •

«Я была с вами, я ощущала свою сопричастность, пока вы не пошутили насчет горбунов». Последняя женщина в очереди из зрителей повернулась к ней спиной: из-под ее солнечно желтой рубашки выпирал горб, точно такой же, как у ее собственной бабушки, как бы гребенчатый и чуть приподнятый слева, и весь день до вечера у нее в ушах эхом звенели слова: Я была с вами, я ощущала свою сопричастность, – и она сама толком не понимала, что ее дернуло пошутить о горбунах, ведь у бабушки тоже был горб, и его очертания накрепко врезались в ее память, и она до сих пор ощущала его громаду под своей медленной и доверчивой детской ладонью.

• • •

Было даже какое-то утешение – пусть и горестное, безысходное – в том, как ее маленькое окошко открылось навстречу извечной тайне бытия. Как в тот вечер она совершенно необъяснимо заказала большую тарелку немецкого картофельного салата – два года назад; до того, как все произошло, – а потом ей пришло сообщение, что умерла ее бабушка, которая готовила тот же салат, но по собственному рецепту, включавшему бекон, сахар, белый уксус, вареные яйца и еще какой-то старомодный и важный ингредиент, который она всегда забывала добавить. Может быть, семена сельдерея?

я сидела в «Аутбэк», когда это случилось, елa жареный в кляре луковый цветок, было написано в сообщении. наверное, она бы хотела, чтобы так все и было

• • •

«Вы поступаете правильно, богоугодно! – воскликнул нервный священник на похоронах. Он был убежден, что современный мир не уважает своих стариков, а значит, не почитает и Господа Бога, старейшего из всех ныне живущих старейшин. – В наше время, когда умирают родители, дети заворачивают их в ковер и зарывают на заднем дворе, как каких-то чихуа-хуа!» Нет, все не так, обескураженно размышляла она. Для современного человека нет ничего любимее и дороже, чем медная урна с прахом усопшего чихуа-хуа, стоящая на видном месте на каминной полке. Он бы знал, если бы хоть раз вышел в Сеть.

• • •

Все это категорически несовременно, размышляла она, пока слушала, сидела, вставала и преклоняла колени, позволяя своему телу и голосу самостоятельно вспоминать давно позабытый ритуал, скорбь должна заключаться внутри своего собственного, замкнутого круга времени. Потом она быстро глянула вбок и увидела, как ее папа беспрестанно попыхивает электронной сигаретой на дальнем краю их семейной скамьи: сосет свою черную футуристическую штуковину, как голодный младенец – материнскую грудь, и, запрокинув голову к сводчатому потолку, выдыхает белые облака пара, словно душу умершей матери.

• • •

«Что мы скажем нашим внукам?» – спросила она у брата, накручивая на палец несуществующий телефонный провод.

«То же самое, что говорили нам, – задумчиво ответил он. – Да, я тоже плескался в дерьме. Да, я тоже был там, лаял на полицейских собак. Да, я ходил на портал и требовал, чтобы диктатор сменил мне подгузник».

• • •

Пару лет назад муж купил ей ДНК-тест, еще до того, как стало известно, что все результаты хранятся в большом банке данных, чтобы когда-нибудь можно было посадить в тюрьму твоего дальнего родственника – за кражу буханки хлеба. Она вяло плюнула в пробирку, отправила в лабораторию и дождалась результата. Как оказалось, она была потомком одной из filles du roi, француженок из низшего сословия, отправленных за океан, чтобы выйти замуж за французских поселенцев в Канаде и тем самым вывести их из дремучей бобровой дикости. «Это многое объясняет, – простонал муж. – Это все объясняет». Да, наверное, объясняет. Ей представлялась ее ДНК, текущая из ее тела назад во времени, и время было заполнено лицами дальних родственников за тюремной решеткой, и почему-то именно она была виновата в том, что они там оказались. Виновата хотя бы тем, что перевела часы на другую эпоху, минуя их всех; тем, что вообще родилась.

• • •

Однажды ей довелось выступать вместе с лектором, который смеялся голосом своего прадеда, хохотал пять минут кряду, в прямом смысле слова катался по полу от смеха; еще в самом начале он объяснил, что, когда он выступает на сцене, его предки всегда стоят рядом с ним, у него за спиной. Когда он закончил свое выступление, она разгладила ромашки у себя на платье, подошла к микрофону и объявила, щурясь на свой персональный прожектор: «У меня даже нет слов, чтобы передать, насколько всецело и полно моих предков здесь нет». Но затем ее голос внезапно наполнился силой, и она укоренилась на сцене, точно дерево, у которого есть душа, и открыла портал, где пребывал ее голос, и это было, наверное, лучшее из ее выступлений – она бурлила, как кровь, мчащаяся по артериям реальности, и вдруг осознала, что предки не только стоят за спиной, но еще и придут в мир опять.

• • •

Ее разбудила луна, ударив светом в окно. Ежедневно, в четыре утра, первобытное чувство опасности, долга и возможной угрозы волков поднимало ее с постели и велело пойти проверить костер. Она поднималась и шла, и костер мира по-прежнему горел в своем каменном круге, и она снова ложилась и пыталась уснуть, но лежала без сна еще час или два. Она представляла, как вырастает из крошечного семечка, тянется к небу бобовым стеблем, ее разум шелестит листьями и укрепляется с каждым побегом; как она развивается в нынешнюю себя из одноклеточного организма среди влажных, красиво расставленных папоротников. Вновь распускается, точно цветок, в материнской утробе, не зная вообще ничего о жизни снаружи. Как в портале на чужом языке или совсем в раннем детстве, когда ты еще не умеешь читать.

• • •

Вот что странно: все лучшее на портале как будто принадлежит всем и каждому. Бесполезно втолковывать «Это мое» какому-нибудь подростку, который тщательно вырезал имя, лицо и отпечатки пальцев из твоих фраз. Ей это нравилось, нравился безразмерный свободный язык у нее в голове, это был и ее язык тоже. Фрагмент твоей жизни перерезает свою пуповину и размножается среди людей, поначалу нигде и совсем по чуть-чуть, а потом вдруг – везде и помногу. Все и никто. Бывают ли у _____________ близнецы?

• • •

Слова, которые опалили огнем ее тело, когда она собиралась запостить их в портал, но не сейчас, а через год:

в какие странные времена мы – в кавычках – живем

• • •

смотри, вот она! – написала сестра и прислала ей снимок узи на двадцатой неделе беременности: как бы отпечаток большого пальца, проступавший оранжевым пятном в темноте. видишь, какая большая у нее голова?

привет, малыш-инопланетянин! – написала она в ответ. добро пожаловать на нашу кошмарную планету!

Часть вторая

Несмотря ни на что, мир не рухнул. Что его удержало? Что не дало ему опрокинуться?

Когда-нибудь ты будешь тосковать и по этому времени тоже, если справишься и сумеешь жить дальше.

• • •

У выхода В-6 все было омыто золотым светом. Она сидела, свесив ногу с края плоской земли – так близко к тому, чтобы упасть, – пока не увидела пару с одинаковыми экстравагантными стрижками типа маллет. Муж достал щетку и принялся расчесывать свою длинную гриву на затылке, потом передал щетку жене, и та тоже стала причесываться, с точно таким же благоговейно торжественным видом, словно творила священнодействие; эти маллеты были их вотчиной, и, когда Бог снизойдет на их земли, там не будет ни камушка, ни пенька, ни сорной травинки. Они синхронно тряхнули головами, словно одной головой на двоих, взялись за руки и закрыли глаза. Она сидела в золотом сиянии, превратившем этих двоих в точные подобия друг друга, и ей уже не так сильно хотелось умереть.

• • •

Курсор мигал там, где был ее разум. Она расставила в нужном порядке правдивые слова и вытолкнула их в портал. И они тут же стали неправдой, не такой правдой, которую она в них вкладывала изначально. Что создало вымысел? Расстояние, компоновка, акценты, пропорции? Может быть, правда становится ложью, когда входит в чью-то чужую жизнь и бьется, пустячная и пустая, о ее незыблемую громаду?

• • •

Идеальные дети вечно играют в портале – невозможно поверить, что они не повзрослеют, не обгонят нас в росте, не станут лучшими обезьянами на схеме эволюции человека.

• • •

Двадцатитрехлетний влиятельный блогер, властитель дум, сидел рядом с ней на банкетке и рассказывал о своих ощущениях как публичной фигуры; у него была поразительно гладкая кожа, как будто и вовсе без пор. «Ты читал…? Ты читала…?» – наперебой говорили они друг другу. «Ты читал…? Ты читала…?» Они радостно поднимали ладони – мол, давай пять, – потому что обрели друг в друге не просто родственную душу, а кое-что даже лучше: их объем сетевого присутствия был абсолютно, счастливо и безнадежно аналогичным.

• • •

«У меня есть теория», – сказала она в микрофон и умолкла, потому что ей показалось, что в зале кто-то застонал. Она попыталась продолжить, но не смогла вспомнить, что собиралась сказать. Что-то о том, каково быть женщиной в современном мире.

• • •

В Вене крошечные пирожные похожи на грандиозные здания, или наоборот: грандиозные здания похожи на крошечные пирожные. Она ела и то, и другое, слой за слоем. А потом, на самом верху колеса обозрения, вознесшегося над Пратером, когда кофе плескался в ее желудке над кронами лип, у нее загудел телефон – пришло два сообщения от мамы: У нас беда и Как скоро ты сможешь приехать?

• • •

скорее скорее скорее скорее

если мир останется на месте, он от нас не уйдет, ха-ха

• • •

Разрыв.

Огромный разрыв в фоновом гуле поступающих новостей.

• • •

Вопрос, прежде являвший собою чистейший летучий компонент портала: кого я не могу защитить? – теперь обрел свой ответ, остановивший часы. Она тяжело вывалилась из обширного теплого «мы», из истории, которая, как представлялось до самой последней минуты, настоятельно требовала ее постоянного соавторства. О, неужели, размышляла она как в тумане, падая, словно дождь, словно Алиса в кроличью нору, держа под мышкой пакет с замороженным зеленым горошком, однажды прифотошопленный ею к изображениям исторических изуверств, неужели я просто бездарно тратила время ?

• • •

«Женщины давно перестали так выглядеть!» – сердито объявил человек, сидевший рядом с ней в самолете по дороге домой. Он смотрел на расшитые блестками бедра Мэрилин Монро, сверкавшие, как рыбий хвост, на экране ее айпада. Она кивнула с неожиданным сочувствием. Хотя бы в этом она могла с ним согласиться: что женщины, при всем достигнутом ими прогрессе, уже не выглядят как Мэрилин. Женщины, размышляла она, обреченно растирая пальцем безнадежно испорченную стрелку на левом глазу, никогда больше не будут так выглядеть.

• • •

«Давай рассказывай, что случилось», – сказала она маме уже в машине. Последнее сообщение от мамы состояло сплошь из синих сердечек и голубых хлещущих капель, но теперь ей уже не хватило духу объяснить, что эти капли символизируют сперму. Мама уткнулась лбом в руль и расплакалась.

• • •

Искусство можно использовать для разных целей и в неожиданных ситуациях. Она стояла в больничном сумраке, сжимала тонкую руку сестры, убирала у нее со лба пряди выбеленных волос. Муж сестры нервно раскачивался на каблуках и казался совсем мальчишкой в своих баскетбольных шортах и резиновых шлепанцах. Врач-узист водила ультразвуковым датчиком по холму выпирающего живота, пока кабинет не наполнился гулким ударом сердца, красно-черного и как будто размытого по краям, но все-таки бьющегося, все-таки действующего. Они дожидались, когда малышка пошевелит диафрагмой, объяснила узист. Это покажет, что ее тело учится дышать. Узист не сводила взгляда с монитора и так сильно давила датчиком, что сестра то и дело тихонечко вскрикивала. На мониторе покачивался крошечный сгусток всего мироздания, серый на черном, напоминавший архивные кадры на канале «История» и черно-белые снимки далекого космоса. Они ждали и ждали, но малышка не тренировалась в дыхании, не шевелила своей диафрагмой для подготовки к рождению, к пребыванию во внешнем мире – да и с чего бы ей было готовиться непонятно к чему? Они ждали и ждали, пока она не сказала сестре: «У меня есть идея», – и не включила на телефоне бодрые песни в исполнении сестер Эндрюс, и больничный сумрак наполнился желтым блеском латунных пуговиц на пиджаках с широченными лацканами, музыкой для мальчишек, чтобы слушать за океаном, вдали от дома, когда ты напуган и одинок, музыкой для жадных вдохов всей грудью, пока тебя не отправят на передовую. В свое время она принесла много пользы. И принесла пользу снова. Малышка все-таки задышала – в том пространстве, где это было не нужно.

• • •

Врач-узист видела все: голову, размеры которой опережали развитие тела на десять недель, асимметрию конечностей, глаза, которые не закрывались, – но ей было запрещено что-либо говорить. Она внесла в карту все данные измерений, ее сжатые губы напоминали плотно стянутый шов. В конце она застенчиво улыбнулась. «Мне понравилась ваша музыка», – сказала она.

• • •

Какое-то время все говорили только о том, что сестра наверняка потеряет ребенка, говорили с горечью и обреченностью. «Прости меня, но я думаю, – обращалась она к невидимому оппоненту, стоя под душем, – что у каждого младенца должна быть попа. Считайте меня старомодной, но я твердо убеждена, что у МЛАДЕНЦА! должна быть ПОПА! несмотря НИ НА ЧТО!».

• • •

Видел дочкины ____________ на ультразвуке

Я так давно стал таким, что уже и не знаю, как быть другим. Как вообще быть

• • •

Никто из врачей, медсестер и приглашенных специалистов ни словом не обмолвился об аборте. Потому что на двадцать шестой неделе было уже поздно что-либо предпринимать? Потому что они находились в Огайо и губернатор уже давно был готов подписать страшный новый закон? Потому что больница была католической и в вестибюле стояла статуя Иисуса с ягненком на руках? Они так и не поняли. «Ты читала статью?» – спросила сестра как-то утром, и она сразу же поняла, о какой статье идет речь: женщина прилетела в Лас-Вегас за сотни миль, с боем пробилась сквозь бурлящую толпу протестующих и все же легла на операционный стол за пуленепробиваемым стеклом толщиной в шесть дюймов. «Я все думаю о протестующих, – сказала сестра. – Как они вопили, брызжа слюной. И никто из них не знал».

• • •

«Я тебя отвезу, – в отчаянии проговорила она. – Я тебя отвезу. Я сделаю все, что захочешь. Только скажи». Сестра уныло кивнула. Им обеим представилась осуществимая пустыня, проносящаяся за окном, шалфей, и песок, и лиловые горы на горизонте – конечно, они никогда не бывали в Неваде, только видели фильм «Шоугёлз», – они обе знали, что поездка будет небезопасной, они обе знали, что родители навсегда перестанут с ними разговаривать.

• • •

Ей вспомнилась давняя поездка в Норвегию, когда как-то утром по дороге на рынок она услышала тонкий, высокий, напряженный звук, похожий на звон желтой нити, туго натянутой между пальцами. Звук бил по нервам, но не отдавался в зубах, а саднил где-то в затылке, и сразу было понятно, что это что-то религиозное. Это была песня против абортов в исполнении женщины в длинной марлевой юбке. Рядом с нею топтался мужчина в белом воротничке, с бубном в руках. Позади них стояли в обнимку два рыжеволосых веснушчатых парня с синдромом Дауна и прижимались друг к другу щеками.

О боже, подумала она тогда. Как только наши пролайферы сообразят, что можно бить в бубен, это будет конец.

• • •

«На вашем месте, – сказала сестре одна из сотрудниц социальной службы, – я сходила бы на пробежку и посмотрела бы, что потом произойдет». Они изумленно уставились на нее. Но ведь это небезопасно? Или во времени случился какой-то сбой и они оказались в Ирландии пятидесятых? И что будет дальше? Кто-нибудь посоветует верное средство: выпить бутылку джина, лежа в горячей ванне?

• • •

Она опасалась не только за жизнь сестры, но и за ее оригинальность. Сестра так любила «Звездные войны», что пошла к алтарю под «Имперский марш». И вот этот порыв идти к алтарю под «Имперский марш» – который сам по себе был квинтэссенцией воли к жизни, той самой мелодией, что мы тихонечко напеваем в кромешной тьме, – сохранится ли он, когда все завершится так или иначе?

• • •

Она замолчала в портале; она знала, как это бывает. Когда скролишь ленту, ты упорно отводишь глаза от девиц, не умеющих красить губы строго по контуру, от тех, кто явно впадает в маниакальность, от сексуально озабоченных идиотов обоего пола, от доминатрикс, не имеющих ни малейшего представления о настоящих садистских практиках, от обнаженки, набравшей всего восемь лайков, от селфи с брызгами зубной пасты на зеркале в ванной, от картофельных салатов несъедобного вида, от журналистов, лепящих ошибки в прямом эфире, от проявлений животной слабости, заставляющей нас увеличивать расстояние между стаей и теми, кто от стаи отбился. Но чаще всего и упорнее всего ты отводишь глаза от людей, обезумевших в своем горе, чьи рты разверзаются, как пещеры с древними наскальными изображениями в глубине.

• • •

Если она всегда была очень смешной, и смешного здесь не было ничего, то как ей теперь быть?

• • •

«Ты хоть понимаешь, что жизнь твоей дочери в опасности?!» – шепотом крикнула она отцу, потому что голова малышки продолжала расти по экспоненте без всяких признаков замедления, и сестра уже почти не могла ходить из-за жутких резей в животе. «Ты понимаешь, что еще сто лет назад…» – она умолкла на полуслове, увидев слезы в отцовских глазах. Кажется, до него начало доходить, и ей была невыносима сама мысль о том, что именно это стало причиной его прозрения, после стольких лет. Она попыталась открыть дверь, но дверь была заперта; по радио играла песня Джорджа Торогуда «Отъявленный негодяй», и, хорошо зная привычки отца, она понимала, что он не выпустит ее из машины, пока не закончится песня.

• • •

«Чертовы полицейские!» – выкрикнула она, когда все-таки вырвалась из машины, яростно хлопнула дверью и принялась пинать заднюю шину со всей силы, скопившейся за тридцать шесть лет неукоснительного законопослушания. «Грязные… вонючие… свиньи!» – кричала она, наконец-то склонившись к радикализму, в печальное родное лицо в зеркале заднего вида – красное, как никогда.

• • •

Интересно, и как это новое знание будет сосуществовать с В. Европе. Одна. Гомосятина? Ей что-то подсказывало, что не будет никак. А если и будет, то очень недолго.

• • •

И все-таки он не выказывал обычного пренебрежения; он пытался быть милым. «Как… дела… на работе?» – спросил он за завтраком, и она вспомнила недавнее мероприятие, когда закинулась перед началом чем-то забористым, хоть и легальным, в компании каких-то книготорговцев, решила, что умирает, выпила целый графин огуречной воды, после чего картинно упала, ненароком сверкнув трусами перед почтеннейшей публикой, и при этом все время кричала, чтобы ей вызвали «Скорую». Ей вовсе не было стыдно ни тогда, ни теперь. Тот конфуз был не более чем повторением – миниатюрной копией – унылой траектории ее пути к славе. «На работе все просто отлично», – сказала она отцу, скрестив беззащитные руки на своей незащищенной груди.

• • •

«Все, что могло бы пойти не так с мозгом ребенка, именно так и пошло», – говорили врачи, и она стала жить в этом мозге, мысленно путешествуя по его скрытым тропам и пытаясь понять, в чем значение того, что малышка никогда не узнает никаких новостей. Картина была совершенно абстрактной и даже красивой в своей абстракции. «Нейроны рассредоточились в изолированных областях, как бы в замкнутых капсулах, и никак не сообщаются друг с другом», – говорили врачи. Может быть, десять слов. Может быть, она будет вас узнавать. Они все смотрели на серое цветущее облако; они все втайне желали увидеть свой собственный мозг, где, как им хотелось бы верить, обязательно будут легко узнаваемые, затененные области полученных знаний. О, смотрите: восемь лет медицинского института. Смотрите: первый сезон «Фрейзера».

• • •

Невролог выделялась из всех остальных. Ее кожа слегка отливала мягким зеленоватым свечением, как у Мадонны, что балансирует в гроте на единственной ноге в форме русалочьего хвоста, и отблески моря отражаются на ее гладком лбу, за которым скрываются долгие, устремленные ввысь размышления. Казалось, она состояла – не меньше чем на четырнадцать процентов – из классической музыки, которую обычно слушают за учебой. Они извинялась через каждые две-три фразы. «Вы ни в чем не виноваты», – отвечала ее сестра, смахивая со щеки капли застывшего серебра, пока то устремление, что изначально заставило эту женщину заняться изучением мозга и посвятить себя неврологии, изливалось на них непрестанным потоком. Она лучилась, словно звезда в своем зафиксированном разъеме. И вновь и вновь повторяла: «Простите. Мне очень жаль».

• • •

Если малышка родится живой, врачи не верили, что она выживет. Если все-таки выживет, врачи не верили, что она проживет долго. Если все-таки проживет долго, врачи совершенно не представляли, как она будет жить, пребывая внутри собственных ощущений. Кончики ее пальцев, ее уши, ее бессонные незакрывающиеся глаза, незримая зыбкая рябь по коже от посторонних прикосновений. По всем ее нежным краям, примыкающим к миру, где она переходит в иное, недоступное нам состояние. Тихая заводь, полная медленных пузырей, и морганий, и колышущихся сгустков ряски. Самобытное «я», но скорее как морская губка. Однако томимая жаждой.

• • •

Слова «коллективная реальность» растягивались в бесконечность, истончались на уголках, как голубое флисовое одеяло, неспособное укрыть ноги всем и каждому одновременно – всем, кто зябнет на одном и том же морозе. Представьте себе одеяло с простеганной атласной лентой по краю. У нас у всех было такое в детстве.

• • •

Что такое человеческое существо? Что такое человеческое существо? Что такое человеческое существо? – вопрос бился в ее голове в тот день, когда умерла горилла, осознававшая себя личностью. Но ведь в этом-то все и дело. Если позволить одной горилле быть личностью, само слово затопит потоком смыслов, пока дом детства не будет разрушен до основания, вплоть до решеток на окнах.

• • •

«Вот я снова в Огайо и снова гетеросексуальна», – вздохнула она. Так было всегда. Каждый раз, когда она возвращалась домой. Сразу, как только ей на глаза попадался первый из ресторанов сети «Quaker Steak and Lube», как только по радио начинала звучать первая песня Тома Петти, как бы тянувшая к молнии на ее джинсах – сразу, как только скорость ее машины на автостраде создавала трение, близкое к возгоранию.

• • •

Подростком она пыталась писать стихи о красоте окружающего ее мира. Но окружающий ее мир был настолько уродливым, что она быстро забросила это занятие. Почему все деревья были такими чахлыми и корявыми? Почему реклама зала игровых автоматов напоминала рекламу разнузданного борделя? Почему ее мама коллекционировала фарфоровых куколок из серии «Драгоценные мгновения», почему птицы как будто чирикали БУР-ГЕР-КИНГ, БУР-ГЕР-КИНГ и почему в минуты предельного одиночества она мурлыкала себе под нос музыкальную заставку к рекламному ролику местного адвоката по делам о несчастных случаях на производстве, мелодию настолько заразную, что ее запросто можно было причислить к инфекционным болезням?

• • •

Она понимала, что если бы осталась, то, наверное, тоже пристрастилась бы к антидепрессантам. Из-за волглых и тусклых, опавших листьев цвета бумажных пакетов для школьных завтраков, что вяло плещутся в осенних канавах. Из-за снега, который так долго не тает, уже надоевший и нежеланный, как нелюбимая жена. Из-за воспоминаний о таблице умножения с ее тучным, всепоглощающим нулем в уголке и о привкусе мела на языке.

• • •

Но она все же сбежала, канула в интернет. И лишь недавно сообразила, что спаслась только чудом, потому что в последнее время в портале начали появляться какие-то люди, повылезшие из щелей, – люди, которые признавались, что были как никогда близки к радикализму, что они тоже целыми днями бродили по канализации коммунального разума, с пересохшими губами и мокрыми подмышками. Что они подвергались воздействию светящегося мутагенного ила так долго, что стали донельзя смешными и донельзя проницательными – и отрастили себе пресловутый всевидящий третий глаз.

• • •

Вдоль магистрали стояли большие рекламные щиты: НУЖНА ПОЧКА ДЛЯ МЕЛИССЫ. НУЖНА ПОЧКА ДЛЯ РЭНДИ. НУЖНА ПОЧКА ДЛЯ ЖАНИН, – с телефонными номерами, как бы написанными от руки толстым маркером. Она все же не выдержала и спросила: «Мам, что это за объявления?»

«Я впервые их вижу, – сказала мама, щурясь сквозь очки. – Это, наверное, какая-то афера».

«Афера для каких целей?»

Мама долго молчала. «Чтобы заполучить почку», – наконец проговорила она, глядя на дочь как на законченную идиотку.

• • •

Реформа здравоохранения и защиты пациентов, проведенная президентом Обамой, предусматривала выделение денежных средств на секвенирование полного экзома ДНК для малышки, что было приятно еще и по мелочной личной причине: теперь ее папа никогда больше не скажет ни слова этим своим тоном. «Не ждите слишком уж многого, – сказал им генетик. – Мы ищем одну-единственную опечатку в одном-единственном слове на какой-то одной из страниц в очень большой длинной книге». На мгновение ей показалось, что он забрел на ее территорию. Все, что в ней было животного, ощетинилось. Ей невольно подумалось: чиххать.

• • •

Ошибка скрывалась на неприметно заросшей тропинке, что означало, что происходящее с малышкой невозможно остановить. В ее руках и ногах, в ее сердце и голове присутствовал некий абсолютизм, почти граничащий с радостью. В материнской утробе она была фейерверком энергии и напора, ежеминутно она объявляла свою готовность, ежеминутно она говорила: вы же возьмете меня в игру?

• • •

Из-за этой энергии и напора, из-за этого искрящегося упорства малышка казалась приспособленной к жизни лучше, чем они все, вместе взятые, – она была самой жизнью, неожиданным и грандиозным стремлением, рывком из моря на сушу. «Я думала, она сильнее других младенцев», – говорила сестра и была права. «Я думала, она меня защищает», – говорила сестра, и кто стал бы ей возражать?

• • •

Мы так мало знаем о _____________!

• • •

Их сердца сжались от ужаса, когда все-таки прозвучали пять худших слов во всем английском языке. В Огайо приняли новый закон. Стимуляция родов на сроках беременности до тридцати семи недель теперь расценивалась как особо тяжкое преступление – независимо от обстоятельств. Даже при явных медицинских показаниях. Как бы сильно ни выросла голова у младенца. Раньше это считалось уголовным проступком и преследовалось не столь сурово. Закон вступил в силу месяц назад, еще совсем новый, сам – новорожденный младенец, и никто не знал, чей это ребенок, и на лицах врачей читался неприкрытый страх.

• • •

Я напишу статью! – в бешенстве размышляла она. Я разнесу все к чертям. Я расскажу миру об этом кошмаре. Я… я… я выложу пост!

• • •

«Законы пишут мужчины, – сказала она маме, – а они даже не знают, из какой дырочки девочки писают». Однажды она потратила целый день, пытаясь разобраться с этим вопросом с помощью ручного зеркальца – подарка от косметической фирмы «Клиник» за покупку ее продукции – и экстремальных акробатических вывихов, которые ей уже никогда не повторить. Это действительно было очень непросто.

• • •

«Наверняка есть исключения», – внезапно высказался ее папа, человек, превративший всю свою жизнь в крестовый поход против всяческих исключений. Его белая волосатая рука потянулась к ремню на брюках, как бывало всегда, когда он чего-то боялся. Ему не хотелось жить в мире, который он сам же и создал, но кому из нас хочется, если по правде?

• • •

Вот что еще он сказал: «Аборты делают вплоть до последней минуты… ну, вы же в курсе, здоровье матери». Последнюю фразу он обозначил кавычками в воздухе, хотя его дочь была рядом, сидела прямо перед ним в инвалидной коляске. Когда эта фраза разбудила ее на багряном участке ночи, она взяла с тумбочки телефон, запостила в портал три слова: в жопу полицию, – дождалась, когда пост наберет шестьдесят девять лайков, и снесла его на хрен. Это ребячество уняло дрожь беспомощности у нее в животе – настолько явственную, что казалось, будто там бьется еще один пульс.

• • •

Малышка была информацией, распечатанной на розовых листах. Малышка не знала, что происходит. Малышка пиналась и делала вид, будто дышит под звуки сверкающих горнов: не сиди под яблоней, Элла и Дюк, Америка, к которой она готовилась присоединиться, в которой уже пребывала и, наверное, уже кое-что поняла, Америка! Малышка буквально взбесилась, когда ее мама выпила одну-единственную баночку кока-колы.

• • •

Лицо сестры наливалось густым кирпично-красным румянцем каждый раз, когда кто-то из женщин в приемной – особенно из тех женщин, кому явно скоро рожать, – выбегала на улицу покурить. Однажды, чтобы поднять настроение сестре, она хотела пересказать ей тот пост, где человек утверждал, что, если ты призываешь беременных не потреблять героин, это чистой воды классовая дискриминация. Ха-ха, смешной пост! Она громко расхохоталась при одном только воспоминании, но тут же умолкла, услышав себя. Лет пять назад, по приколу, она заимела привычку смеяться ведьминским смехом, и теперь уже не могла остановиться.

• • •

«У вас есть дети?» – спросила ее медсестра. Нет. Она молчала так долго, что прямо физически ощущала, как растут ее волосы. У меня есть кот. По имени Доктор Вжопедыра.

• • •

В течение всех этих недель к ней подходили на улицах чужие собаки, тыкались мягкими мокрыми носами в ее ладонь, и она всегда говорила все те же два слова, никогда не задумываясь, правду она говорит или нет, потому что, когда бессловесная тварь подбегает к тебе на улице и доверчиво тычется носом в ладонь от избытка любви, и ты произносишь на автомате: «Я знаю, я знаю», – с кем еще ты говоришь, как не с миром?

• • •

По вечерам, чтобы не думать о грустном, они смотрели «Речных монстров». Каждая серия начиналась с того, что голубоглазый британец-ведущий приезжал в какую-то глухую деревню, где рыбаки исчезали один за другим, утянутые на дно, растерзанные в клочья, проглоченные неведомым библейским чудовищем. И до конца серии голубоглазый ведущий наблюдал за извилистой рябью на воде, пока – не всегда, но достаточно часто – не вылавливал нечто огромное и монструозное, нечто доисторическое с ясными ледяными глазами, нечто дышащее лунным светом, сверкающим в жабрах, и говорил, что оно очень красивое, и отпускал его в реку.

• • •

По вечерам, чтобы не думать о грустном, они смотрели баскетбольные матчи с участием Леброна Джеймса. Стопы ног его были исполнены гениальности. Розовые кончики его пальцев были исполнены гениальности. В его руках мяч превращался в гения; кольцо корзины, принимавшее его бросок, превращалось в гения; воздух, который он пробивал своим телом, был затаенным дыханием зрителей – да, да, эврика; он летал по площадке, обгоняя все, о чем они даже не ведали; проржавелый город расправлял плечи и поднимался к луне; глядя на этого человека, весь мир искрил гениальностью.

• • •

На профессионально-непроницаемых лицах врачей читался живой интерес. Прямо в присутствии ее сестры они делили будущую плаценту, будущую пуповинную кровь, кровь матери, кровь ребенка. Каждый хотел получить свою долю. «Я никогда в жизни такого не видела, – объявила одна из генетиков на грани истерики, – и больше уже никогда не увижу! До конца моих дней!»

Нервная, легко возбудимая сючка со склонностью к драме, подумала она. Слова сплетались у нее в голове как охранное заклинание. Как оберег от того, к чему их готовили прямо сейчас.

• • •

Секвенирование полного экзома все-таки выявило опечатку, одну недостающую букву в очень большой длинной книге. Семья сидела �

Скачать книгу

Лене, которая была колокольчиком

Люди!
Будет!
На солнце!
Прямо!
Владимир Маяковский «Я и Наполеон»

Часть первая

Почему портал ощущался таким камерным и интимным, когда ты входишь туда лишь затем, чтобы быть везде?

• • •

Потом – три глотка кофе, и окно распахнулось.

• • •

«chuck e. cheese» запросто может проесть дыру у меня сами-знаете-где

• • •

Присутствуют ли в ее поведении стереотипии? Она очень боялась, что да.

• • •

Что было всегда:

Солнце.

Ее тело и едва заметное рифление у корней волос.

Заглавная песня детской телепередачи, где манекены в универмаге оживают по ночам.

Почти сформировавшаяся не-мысль: По мне кто-то ползет???

Жгучий стыд за все это, абсолютно за все.

• • •

Что-то болело в затылке. Это было ее новое классовое сознание.

• • •

«Чиххать» смешнее, да?» – спросила она у него.

«Безусловно, – ответил он. – «Чиххать» по любому смешнее».

• • •

Даже если это всего лишь ГЫ!

• • •

Каждая клеточка в ее теле звенела от напряжения. Она пыталась возненавидеть по- лицию.

• • •

жуткие британские ведьмины ямы

секс на луне будущим летом

что значит «сючка»?

что значит «опустить в кукурузину»?

такова стоимость моего веганского обеда

штаны горят нога болит

• • •

«И я подумал, что смешнее, наверное, уже ничего не будет».

• • •

Также не исключен вариант, что ты бросишь мужа ради этого парня.

• • •

это я

как я ее понимаю

• • •

«Но я не хочу, чтобы его пихали мне в задницу», – резонно возразил муж.

• • •

это НЕ МОЯ америка, написала в портале одна милая женщина, и по какой-то причине она ответила:

черт, я согласна… не для того мы чеканим на четвертаках профиль джорджа вашингтона

• • •

«То есть на этом снимке ты представлялась диктатором?» – спросил муж, и она велела ему не умничать.

• • •

Что было делать с мальчишками? Что делать с мальчишками?

• • •

Не только идеология, но и джинсы.

• • •

Скачать книгу

О таком не говорят бесплатное чтение

Патриция Локвуд О таком не говорят

Часть первая

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

• • •

Патриция Локвуд
О таком не говорят