Точка Лагранжа бесплатное чтение

I

На дачу я не поехал, как ни уговаривали меня родители и бабуля. Не помогли даже отцовские обещания пригласить печника и сложить, наконец, камин – о чём я, помнится, не раз его упрашивал. Честно говоря, и «в той, другой» жизни меня не очень-то тянуло в этот посёлок на границе Московской и Калужской областей, где даже речки-то приличной нет. А из всех ландшафтных красот – только заброшенные песчаные карьеры, неспешно превращающиеся в довольно-таки живописные пруды, да смешанный лес, чередующийся с совхозными полями прямо за оградой Госплановского дачного кооператива. Ну, нечего мне там делать – копаться в земле меня никогда не тянуло, грибов в окрестных лесах мало, а дальние прогулки… что прогулки? Конечно, с собакой – оно веселее, но не слишком – по какому-то странному совпадению соседи предпочитают обходиться без четверолапых питомцев (кошки не в счёт), и мы с Бритькой на пол-посёлка считай, одни. В точности, как у любимого мною Джерома Клапки Джерома: «захолустная дыра, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь “Спортивный листок”, и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку…»

Табак мне не нужен – не курю и не собираюсь начинать, но в остальном я с Гаррисом согласен: до ближайшего сельского магазинчика действительно приходится топать километра четыре по пыльной дороге, а отсутствие пресловутого «Спортивного листка» с успехом заменяет торчащая на крыше дачного домика телевизионная антенна, которая ловит сигнал через два раза на третий, да и то один-единственный первый канал. Скука, в общем. Тоска.

Итак, погрузиться в сельскую идиллию, особенно после бурления идей и пестроты Артека я оказался не готов, даже и в сопровождении любимой бабули и золотистого ретривера по имени Бритти. Что ж, родители не очень-то и настаивали, тем более, что отпрыск уже вполне доказал, что способен подолгу оставаться без присмотра, не устраивая чего-нибудь катастрофического в оставленном на его попечение семейном гнезде. Им в это лето не до меня, и гораздо большей степени, нежели в «той, другой» реальности: отец неделями напролёт торчит в подмосковном Калининграде, где закончили возводить и теперь спешно оборудуют огромный международный Центр Подготовки Космонавтов, и дома бывает только по выходным. Мама, дай ей волю, тоже пропадала бы вместе с ним. Работы у обоих сейчас выше головы, но материнские инстинкты всё же берут верх над служебным долгом, и по вечерам она возвращается домой, для того, чтобы, одарив меня порцией родительской любви, с утра сорваться обратно.

Я её не виню, как и отца, наоборот, мне так даже удобнее. Друзей-приятелей в Москве у меня нет – то есть у четырнадцатилетнего Лёшки Монахова они имелись, конечно, но… за эти сорок пять лет я всё успел позабыть. К тому же, переезд – прежние школьные и дворовые связи, считай, разорваны, новые толком не появились (Ленка Титова с родителями куда-то уехала на всё лето), а дворцовские приятели…. Тут дело особое, заслуживающее отдельного разговора.

Впрочем, мне никто особо и не нужен – всё же фатальная разница в возрасте и, как следствие, в интересах, мешает поддерживать нормальные для подростка контакты со сверстниками. Так что обхожусь обществом Бритьки – мы подолгу гуляем на Ленинских горах или в Воронцовском парке. Он, конечно, не тот, что в две тысячи двадцать третьем – но каскад прудов на месте, и лодочная станция действует, и мороженое и газировку можно прикупить в киоске возле главного входа вдобавок к прихваченным из дома бутербродам или бабулиным пирожкам. А потом устроиться на травке и наслаждаться импровизированным пикником, наблюдая, как собакен до одури плавает в пруду в безуспешных попытках догнать утку с выводком подросших утят. Нахальные пернатые даже не дают себе труда взлететь при виде плывущей в их сторону собаки – разворачиваются и, сохраняя геометрически безупречный строй клина, уплывают прочь, держась на безопасной дистанции.

После прогулки мы обычно отправляемся к деду с бабулей – до их квартиры на Ленинском вдвое ближе, чем до нашей улицы Крупской. К тому же, дома пусто, а там нас ждут, чтобы накормить по-настоящему вкусным обедом. А дальше – возвращаемся домой, где я, оставив Бритьку отсыпаться после прогулки, либо отправляюсь в библиотеку, изучать подшивки книг и журналов (обязательное раз в два-три дня действо) – либо просто сажусь на метро и еду в центр, где до вечера брожу по улицам, предаваясь размышлениям. Или, как вот сегодня – беру собаку, и мы вместе идём в парк возле Дворца.

Этот маршрут у нас давно отработан: заходим со стороны Проектируемого проезда (в будущем, это чудовищно-безликое название заменят на «улицу Анучина», но пока так…), огибаем пруд, в котором Бритька обязательно поплавает – и не просто поплавает, а с разбегу прыгнет в воду с низенького, треть метра, бережка, вслед за брошенной палкой. Здесь тоже есть утки и, вдоволь поприносив мне палку (ретривер есть ретривер, против природы не попрёшь!) собака обязательно сделает попытку погонять их прямо в воде – столь же безнадёжную, как и на Воронцовских прудах. Потом выберется, отряхнётся и, демонстрируя всем своим видом что не очень-то и хотелось, потрусит за мной – вдоль теннисных кортов, волейбольных, авиамодельных и прочих площадок – на аллею, ведущую от памятника Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во Дворец.

Я выбираю скамейку и устраиваюсь на ней. Со стороны это, наверное, выглядит странно: четырнадцатилетний пацан сидит, развалившись, в позе, более подошедшей бы пожилому мужчине и думает о чём-то своём, не обращая внимание на то, что творится вокруг. Бритька носится по лужайкам, оглашая окрестности жизнерадостным лаем – впрочем, этим она не злоупотребляет, голдены от природы молчуны. Я же провожаю взглядом редких прохожих – лето, кружки и секции не работают, разве что в летнем» городском лагере» занимается полсотни человек… Ближе к Дворцу мы обычно не подходим – неохота как в тот, самый первый день попаданства нарваться на какую-нибудь оголтелую блюстительницу порядка и дисциплины с визгливым голосом и внешностью Людмилы Прокофьевны до того, как у неё случился служебный роман. Хотя, сейчас мне это, пожалуй, уже по барабану. Во Дворец, в Кружок Юных Космонавтов, в котором я провёл целых три года и сумел, без лишней скромности, добиться некоторых успехов, я больше не вернусь, это решено. Так что – сижу на скамейке и думаю думу…

А подумать есть о чём. События последнего месяца нуждаются в осмыслении, и в особенности, отношения с родителями. Мне и сейчас непросто смотреть в глаза отцу после артековского фиаско – он ведь, похоже, всерьёз рассчитывал, что я пробьюсь в финал конкурса фантпроектов и окажусь в числе тех, кому предстоит в течение ближайшего года обучаться и жить в новом Центре Подготовки. И даже сумел убедить в этом маму, что само по себе было задачей нетривиальной…

А для начала – Дворец и принятое решение перевернуть эту страничку своей прежней жизни. «Закрыть гештальт», как модно было говорить во времена более поздние. Собственно, ничего нового в этом нет, я и «в прошлый раз» забросил кружок после того, как перешёл в девятый класс. Помнится, мама удивлялась: «как же так, тебе теперь удобно туда ездить, не то, что как раньше, когда приходилось ехать на метро через всю Москву, аж с «Водного стадиона»! А вот так. Я уже и не помню, что именно подвигло меня тогда на это решение. Видимо, примерно то же, что и сейчас: я попросту осознал, что ничего нового, перспективного дворец мне дать уже не сможет – разве что ностальгические воспоминания, но они станут актуальны не раньше, чем через четверть века. А раз так, то стоит ли тратить попусту силы и время?

В особенности это актуально теперь, после Артека, после «космической смены». И дело даже не в том, что так интересно и увлекательно, как там, здесь и близко не будет. Ведь, как ни крути, а в числе немногих приглашённых в «юниорскую» программу нет ни одного нашего «юного космонавта» – а какой бы это был жирный плюсик дворцовскому руководству! И даже я сам, вроде бы автор проекта-победителя не смог поддержать чести Дворца, поскольку в «юниорскую» программу тоже не попал, как злостный нарушитель дисциплины; единственный оказавшийся там дворцовец Юрка Кащеев – из «астрономов», а я вместо ожидаемого триумфа привёз из Артека разгромную характеристику. Так что – и я вполне отдаю себе в этом отчёт, – во Дворце мне, скорее всего, рады не будут, ни ребята-кружковцы, ни наш руководитель, никто вообще. И не надо, как-нибудь переживу. Горячей дружбы у меня ни с кем нет – может, и было нечто подобное у «прежнего-меня», но за четыре с лишним десятка лет напрочь стёрлось из памяти, и обновлено не было. Другое дело, Юрка-Кащей – мы с ним довольно близко сошлись ещё в Москве, на дворцовских защитах фантпроектов. Разговорились, поделились кое-какими идеями, дальше – больше… И когда будущие участники «космической смены» грузились в поезд «Москва-Симферополь» мы были… не то, что не разлей вода, но уж точно, хорошими приятелями.

Вот задайте вопрос: почему это я с такой готовностью взял Юрку в свою рабочую группу, предпочтя его, «астронома», своим, «юным космонавтам»? А вот потому и взял, что с остальными отношения не сложились, да я, признаться, не очень-то и старался их наладить. В итоге мы плотно общались всю смену, работали, веселились, отдыхали, а уж её завершение – сначала с авантюрной вылазкой в Пушкинский грот, а потом с триумфальной победой, в результате которой он, единственный из дворцовцев попал-таки в «юниорскую» космическую программу. Так что теперь мы действительно друзья, и мне здорово не хватает Юрки – как и остальных членов нашей «великолепной пятёрки». Невозмутимый Середа… чернявый, подвижный, словно на пружинках Шарль… и, конечно, Лида, наша «Юлька Сорокина» – все они скоро будут здесь, в Москве – ну, хорошо, не совсем в Москве, в подмосковном Калининграде, где отец как раз сейчас торопится запустить новый международный Центр Подготовки Космонавтов. А ведь и я мог оказаться в числе тех, кому предстоит там обучаться – и ещё как мог бы, если бы не собственная моя дурость…

Ладно, чего уж там: «снявши голову, по волосам не плачут», «после драки кулаками не машут», «знал бы, где упасть – соломку бы подстелил», и вообще – ещё не вечер!

Я встал, потянулся, мельком порадовавшись, что не услышал ставшего за последние лет десять хруста суставов. Всё же, молодость классная штука, надо ценить, раз уж она дана мне ещё раз – а не предаваться рефлексии по поводу и без повода…

– Бритька, бестолочь ушастая, ко мне!

Собака подбежала, радостно виляя хвостом, схрумкала протянутую на ладони вкусняшку и преданно уставилась снизу вверх: «Ну, что скажешь хозяин? Куда теперь?»

– Пошли домой, а том мама скоро вернётся, не застанет нас – расстраиваться будет.

Бритька подскочила на всех четырёх лапах и снова кинулась на лужайку – но теперь уже в нужном направлении. Я повернулся и вслед за ней направился в сторону троллейбусной остановки – мимо большой площадки перед главным корпусом Дворца. Нарвусь на «Людмилу Прокофьевну» – значит, нарвусь, судьба у неё такая. А мне плевать, ничего она мне теперь не сделает.

Хорошо всё-таки, когда в жизни появляется некая определённость. Вот бы теперь её побольше…

Дома вместе с мамой меня ждали:

Первое: ужин, приготовленный, как обычно, бабулей и доставленный в двух алюминиевых судках, так, что осталось только разогреть и разложить по тарелкам;

Второе: долгие расспросы на тему «как я (мы, имея в виду хвостатое чудо, преданно взирающее на нас в расчёте на кусочек) провели день;

Третье: рассказ о новостях с космического фронта плюс приветы от отца, который, как всегда, занят и, как всегда, вернётся домой только вечером в пятницу. Если, конечно, ничего не случится на упомянутом космическом фронте.

А случиться как раз может многое. Сегодня ночью (рано утром по местному, казахстанскому времени) состоится очередной запуск груза с «космического батута». Примечателен он том, что в отличие от трёх предыдущих на околоземную орбиту отправится не космический корабль, а грузовой контейнер, оснащённый «модулем ориентации» – компактным блоком, содержащим блок маневровых двигателей, пару одноразовых твердотопливных ускорителей и систему управления и связи. Предполагается, что контейнер пропихнут через «горизонт событий» с расчётом, чтобы он оказался в нескольких десятках километров от орбитальной станции «Скайлэб-2» и на семь километров выше её. После чего находящийся на станции оператор, наш Валерий Кубасов, возьмёт управление контейнером на себя – задействует ускорители, чтобы компенсировать разницу в скоростях и одновременно задействует блок маневровых. А вот дальше должно начаться самое интересное: стыковка в обычном смысле – с использованием переходного шлюза и прочих технических ухищрений, – планом полёта не предусмотрена. Это попросту не нужно: контейнер содержит десять тонн частей быстровозводимых конструкций, которые предстоит собирать прямо на орбите. А после того, как он будет опустошён, а модуль ориентации отсоединят для того, чтобы погрузить в возвращаемый на Землю «Союз К-3», стенки контейнера тоже станут материалом для этого первого по-настоящему космического строительства.

Так что вместо стыковки, приближающийся контейнер поймают американский астронавт Вэнс Бранд и ещё один наш соотечественник, Николай Рукавишников. Для этой операции оба будут облачены в скафандры, снабжённые ракетными ранцами, позволяющими отдаляться от станции на несколько сотен метров и совершать довольно сложные манёвры – всё это на привязи, разумеется. Кроме того, конструкция скафандра подразумевает крепления для буксировочных фалов. Предполагается, что сблизившись с контейнером, космонавты «впрягутся» в него и отбуксируют непосредственно к станции, где и выполнят заключительный этап операции – закрепят посылку с Земли на «грузовом причале», роль которого играет заранее смонтированная ферма.

Примечательно, что все трое, Кубасов, Рукавишников и Бранд в «той, другой» реальности участвовали в программе «Союз-Аполлон», завершившейся совместным орбитальным полётом летом семьдесят пятого – правда, Рукавишников, кажется, был в составе запасного экипажа. И всё равно, похоже, «упругость времени», о которой я так часто задумывался в последнее время – отнюдь не пустая выдумка…

Запуск – «заброска», как вслед за инженерами проекта «космический батут» говорила мама, – должен был состояться в половину второго по Москве и, конечно, будет транслироваться по первому общесоюзному телеканалу, который ради такого случая изменит сетку вещания. Мало того: почти сразу можно будет увидеть в прямом эфире и приём контейнера: одно из преимуществ использования новой технологии в том и состоит, что теперь не надо ждать долгие часы, а то и дни, когда стартовавший с Земли корабль выйдет на нужную орбиту и сблизится с объектом стыковки. Он просто оказывается рядом, и всё, а затраты времени при этом измеряются самое большее, десятками минут.

Конечно, здешнее качество телевизионной картинки, да ещё и на стареньком чёрно-белом «Темпе» оставляет желать лучшего, но всё равно меня ждёт зрелище из будущего – во всяком случае, «там, у нас» нечто подобное можно было увидеть только в фантастических фильмах. Я поинтересовался, а когда на орбиту отправят буксиры-«крабы», вроде тех, управление которыми мы осваивали в Артеке, на тренажёрах – и с удивлением узнал, что первый «краб» предполагается забросить на орбиту не далее, как через неделю, и следующие контейнеры будут встречать уже с использованием этого агрегата. И тут же я вспомнил о ребятах, моей четвёрке – наверное, сегодня ночью они тоже не будут спать, ожидая этой трансляции. Что-то на миг сдавило горло, и я поспешно отвернулся, чтобы предательски намокшие глаза меня не выдали.

…Обидно, а как же? Но что тут поделаешь? Попробуем обойтись телевизионными трансляциями – пока, во всяком случае…

II

На первый взгляд казалось, что этим двоим – ярко-белым куклам с большими сферическими шлемами, сияющими спереди золотом светофильтров – взяли и привязали спинами к холодильникам, которые время от времени плевались в стороны струйками белого пара, и это заставляло куклы двигаться – иногда вперёд-назад, иногда поворачиваться вокруг одной из осей. Когда камера приблизила изображение, Дима разглядел, что под руками у «пилотов холодильников» были узкие консоли, из которых торчали короткие изогнутые рукояти с набалдашниками.

«Пустельга» – новейшее творение подмосковного Кб «Звезда», уже не один десяток лет занимающегося созданием космических скафандров, ложементов, катапультируемых кресел для возвращаемых аппаратов и тому подобного оборудования. Сейчас для нужд Проекта на «Звезде» разработали и запустили в производство линейку новейших космических скафандров, в ряду которых «Пустельга» – не скафандр даже, а целый комплекс, предназначенный для монтажных и иных работ на орбите, совместное творение со специалистами из НАСА – занимал достойное место, наравне со старым добрым «Кондором-ОМ», который тоже никто списывать не собирался.

– Дистанция до грузового контейнера – двенадцать километров. – негромко произнёс Геннадий Борисович. – Со станции передают, что Кубасов ведёт его уже две минуты. Скорость сближения – девяносто метров в секунду… восемьдесят пять… восемьдесят три…

Дима, как и прочие, присутствующие при трансляции «молодые специалисты», привлечённые в Проект за эти несколько месяцев, и сами понимали, что происходит. Они наблюдали за происходящим сразу с нескольких точек – причём руководитель группы имел возможность переключать картинки на главном экране, в зависимости от того, какую из них считал в данный момент самой важной. Практически такое же изображение шло сейчас в телеэфир по всей планете – миллионы людей затаив дыхание следили за первой в истории космической швартовкой. «Поправка, – подумал Дима. – первой в человеческой истории. Теперь-то можно считать доказанным наверняка, что представители иных цивилизаций уже посещали и Землю, и Луну, и Марс – расшифрованные надписи на «звёздных обручах», найденных в пустыне годи и в каверне, в кратере Центрального Залива лунного Моря Спокойствия свидетельствовали об этом недвусмысленно. И уж конечно, «гости» занимались строительными работами на орбите Земли и Луны, на что намекают те же записи. Что ж, спасибо им – но теперь пришла очередь человечества сделать этот маленький шажок на своей дороге покорения Космоса…»

– Дистанция пять с половиной километров. – сказал Геннадий Борисович. – Скорость сближения шестьдесят метров в секунду и не меняется.

– Когда начнут тормозить? – негромко спросил Евгений Петрович. Он тоже присутствовал на занятии рядом с теми, кого «завербовал» в своё время в Проект, и Дима в очередной раз поймал себя на мысли, что его так и тянет использовать вместе имени-отчества аббревиатуру И.О.О. – «Исполняющий Особые Обязанности», как актёр Смоктуновский в фильме «Москва-Кассиопея». Это прозвище к Евгению Петровичу прилепил Лёшка Монахов – сын Диминого руководителя, толковый, умный парень с непростым характером в котором с самостоятельностью и независимостью отлично уживалась немалая доля сарказма. Видимо, это сочетание и помешало Лёхе занять заслуженное место в «юниорской» программе Центра Подготовки. А вот его товарищи, вместе с которыми они защищали действительно замечательный фантастический проект, как раз и позволивший претендовать на участие в программе – они все здесь, через дорогу, в другом корпусе Центра Подготовки. Дима подумал, что неплохо бы как-нибудь зайти к ребятам, поздороваться, поговорить, расспросить, как они устроились на новом месте. Вряд ли Григорий Борисыч и И.О.О. ему это запретят – всё же бывший вожатый, и связывает его и ребят немало…

– Дистанция полтора километра. – снова подал голос руководитель. – Контейнер вошёл в зону визуального контакта. Переключаю…

Электронные трубки мониторов мигнули, изображение с крайнего слева переместилось на центральный. В середине, чуть левее и ниже от пересечения координатных нитей видна была ярко-белая звёздочка. Она медленно росла, чуть смещаясь по обеим осям. Приглядевшись, Дима разглядел, что то справа, то слева, то сверху и снизу от неё возникают и мгновенно рассеиваются в пустоте прозрачные облачка белёсого дыма – это срабатывают двигатели маневрового блока, которыми управляет сейчас с борта станции «Скайлэб-2» советский космонавт Кубасов.

– Дистанция до контейнера семьсот тридцать метров. Скорость сближения – десять метров в секунду и падает. – сообщил Геннадий Борисович. – Пошли «портеры»…

«Портерами – «носильщиками» в переводе с английского – в шутку называли Вэнса и Рукавишникова. Это они скрывались под белоснежными панцирями скафандров, и это им предстояло сейчас нелёгкая операция по швартовке грузового контейнера. Пожалуй, подумал Дима, вернее было бы назвать их иначе – скажем, «докеры», «такелажники», «швартовщики», как эта специальность именовалась в штатном расписании будущей орбитальной станции. Однако, «портеры» звучало забавнее, да и сами астронавты ничуть против такого определения ничуть не возражали.

«Пустельги» плюнули в пространство струйками выхлопов и поплыли навстречу посылке с Земли. За каждым «холодильником» разматывалась в пустоте ярко-белая, покрытая светоотражающим составом стропа. Дима знал, что на катушке лебёдки, установленной на причальной ферме этой стропы триста метров, и ещё сто – резерв, на той катушке, что закреплена прямо на ракетном ранце скафандра.

– Скорость контейнера – полтора метра в секунду. – сказал инженер. – дистанция до «причала» пятьсот десять метров, предполагаемая точка контакта – в двухстах метрах от станции.

– Скорость «портеров»?

– Одиннадцать метров в секунду. – сказал Геннадий Борисович. – Они расходятся – крепить тали к контейнеру надо сбоку.

Действительно, расстояние между белыми пятнышками, в которые уже превратились «Пустельги», стало расти.

– Переключаемся на камеру на контейнере. – предупредил инженер. – Изображение ухудшится, имейте в виду…

Картинка на большом экране снова мигнула и сменилась на мелькающие полосы помех. Потом они стали бледнее, реже, и сквозь их сетку Дима, как и остальные, присутствующие в аудитории, увидели далёкое расплывчатое пятно – орбитальную станцию «Скайлэб-2». «Портеров» нигде не было видно.

– Они вне сектора обзора камеры. Перестарались с боковым расхождением. – вынес вердикт И.О.О. – Ничего, сейчас их поправят…

Словно в ответ, динамики, до сих пор молчавшие, захрипели, и оттуда раздалась неразборчивая английская речь.

– Швартовкой руководит американец, Джозеф Конрад. – сообщил Геннадий Борисович. Опытный астронавт, был на Луне, командовал второй экспедицией посещения «Скайлэба-1». Жаль только, по-русски говорит неважно.

– Ничего, теперь выучится. – буркнул Евгений Петрович. – Принято решение, что языком рабочего общения на всех станциях Проекта будет русский. – Так что нашим американским и французским коллегам придётся теперь засесть за лингвистические курсы и учебники.

– Дистанция пятьдесят… тридцать… пятнадцать… – размеренно отсчитывал Геннадий Борисович. – Есть контакт!

На экране обе «Пустельги» прилипли к боковым поверхностям контейнера – теперь их показывали две отдельные камеры. На передней же была видна только орбитальная станция с торчащей вбок решётчатой фермой «причала». Вдруг её изображение дрогнуло с стало медленно – очень медленно! – увеличиваться.

– Кубасов ведёт контейнер на сближение. У него остался самый минимум топлива – на один-два импульса, если возникнет опасность столкновения и понадобится срочно отвести контейнер от станции. Штатно тормозить уже будут Вэнс и Рукавишников… вот!

Зрители не слышали шипения реактивных струй – в вакууме звук не распространяется по причине отсутствия воздуха. Зато им отлично были видно, что выхлопы на этот раз гораздо больше и длительнее, чем те, что можно было наблюдать при разгоне «портеров» – сейчас им приходится вместе с собой тормозить несколько тонн массы покоя грузового контейнера.

– Дистанция до «причала пятьдесят метров. Скорость сближения семь метров в секунду… пять… три… сейчас!

Ферма занимала уже треть поперечника большого экрана, и зрители ясно видели, как прикреплённый к балке овальный предмет вдруг лопнул, превратившись в комок смятой ткани – и мгновенно надулся, став сплюснутым овальным пузырём, раскрашенным жёлто-чёрными полосами. То есть это Дима знал, что они жёлто-чёрные – установленные на контейнере экраны давали исключительно чёрно-белую картинку.

– Сработали амортизационные мешки. – с видимым удовлетворением прокомментировал Евгений Петрович. – принцип тут тот же, что у кранцев на морских судах – смягчить соударение борта корабля и края пристани.

Пузырь, исчерченный косыми полосами, приблизился, вырос во весь экран, и дальнейшего Ветров уже не видел – лишь картинки, передаваемые с боковых камер, затянуло какой-то белёсой мутью.

– Мешки одноразовые. – объяснил Геннадий Борисович. – При соприкосновении они лопаются, а остаток инерции гасят амортизаторы из деформируемого неупругого пластика, тоже одноразовые. В противном случае, воздух в мешках сжался бы, амортизаторы бы спружинили и оттолкнули контейнер от пирса. Пришлось бы снова вести его на сближение.

Изображения с боковых камер перекрыли «холодильники» на спинах космонавтов. Видно было только, что они возятся с чем-то возле передних граней контейнера.

– Закрепляют швартовые тали. – сказал инженер. Как закрепят – включат лебёдку, она притянет контейнер вплотную к пирсу, сработают захваты… вот!

Из динамика над экранами раздалось шипение, сквозь которое отчётливо пробивалась русская речь:

– Контейнер зафиксирован на «причале». Маневровый блок отключён, «портеры» возвращаются на станцию. Швартовка завершена.

Изображения замерли на всех экранах кроме одного, с которого шла картинка из Хьюстона – управление швартовкой осуществлялось не из нашего ЦУПа, а из американского. Оно и понятно, подумал Дима, это же их станция. На экране было видно, что люди, сидящие за рядами пультов, стали вставать, аплодировать. Многие обнимались, хлопали друг друга по спинам и плечам. Зрители в аудитории тоже зашумели, задвигали стульями.

– Что ж товарищи! – Евгений Петрович беззвучно изобразил сдержанные аплодисменты. – Поздравляю вас с очередным успехом нашего Проекта. Все свободны. Кроме он посмотрел на Диму. – Кроме вас, Ветров. У нас есть к вам небольшое предложение. Нет-нет, товарищ Монахов, вы можете идти, мы справимся…

Геннадий Борисович, повернувшийся, было, при словах И.О.О., поймал Димин взгляд, виновато развёл руками – «выкручивайся, братец, сам…» – и вышел прочь, тщательно притворив за собой дверь аудитории.

– В мои обязанности среди прочего входит общее наблюдение за «юниорским» учебным центром, – говорил Евгений Петрович, когда все остальные покинули аудиторию. Дима, ощущавший в его обществе некоторую неловкость, устроился на самом краешке стула. – Обучение, специальная подготовка – всё будет проходить, здесь, в одном из корпусов Центра Подготовки. Жить ребята тоже будут здесь – и не только жить, но и посещать школу. Разумеется, по особой обычной учебной программе. Это относится и к и иностранным участникам…

Дима слушал и кивал, прикидывая, получится ли повидаться со своими бывшими подопечными – тремя парнями и девчонкой из шестого отряда пионерского лагеря «Лазурный», где он совсем недавно провёл полную смену в качестве вожатого. Евгений Петрович тем временем открыл лежащий на краю стола плоский чемоданчик, с какими ходили многие сотрудники Проекта. У Димы тоже был такой – с характерной эмблемой в углу крышки.

– По прибытии сюда юные участники Проекта будут разделены на группы, по четыре-пять человек. – продолжил его собеседник. – При этом мы будем по возможности сохранять состав прежних групп, какими они были во время «космических смен» в Артеке. Это разумно: ребята сработались, хорошо знакомы друг с другом, так им будет легче адаптироваться в новой обстановке. Разумеется, потом возможны подвижки, но пока – так.

На свет появился большой конверт плотной бледно-жёлтой бумаги – в точности, как у И.О.О. в фильме, припомнил Дима, не хватает только штампа «Совсем секретно». Евгений Петрович аккуратно надорвал его, выложил на стол несколько фотографий и пододвинул их к Ветрову. Тот взял: Шарль, Середа, Юрка-Кащей и «Юлька Сорокина». Снимки, судя по всему, сделаны в Артеке – похоже, во время награждения победителей конкурса фантпроектов. Точно, а вот и групповой снимок – все четверо на фоне «башни Гирея».

– Принято решение к каждой из групп приставить куратора от Проекта. Вы, Ветров – один из них. А это, как вы уже, вероятно, догадались, ваши будущие подопечные. Вы с ними хорошо знакомы, так что проблем возникнуть не должно.

«Уже возникли! – едва не сказал Дима. – Уже возникли, потому что среди фотографий нет карточки Лёшки Монахова, а без командира группа неполна. Но – промолчал, разумеется. Что изменит подобное замечание? Ровным счётом ничего.

– Таким образом… – И.О.О. подождал, пока Дима ещё раз пересмотрит фотографии, после чего спрятал их обратно в конверт и убрал в чемоданчик. – Таким… хм… образом, у вас работа с «юниорами» будет проходить как часть непосредственных служебных обязанностей. С соответствующими должностными инструкциями вас вскоре ознакомят. Ну и общественная нагрузка по линии комитета комсомола, разумеется: мы очень рассчитываем, что вы не ограничите общение с ребятами учебным процессом. Помните, они оторваны от семей, от знакомой обстановки, особенно иностранные участники «юниорской программы», и надо помочь им полноценно организовать досуг. Впрочем… – тут он улыбнулся, – кому я всё это объясняю? Вы же были их вожатым, сами всё понимаете лучше меня…

– Да. Понимаю. – согласился Дима. – Когда мне приступать?

О согласии Евгений Петрович его спрашивать не стал.

– «Юниоры» начнут съезжаться в Центр Подготовки дня через три. – сказал он. – А значит, у вас, Ветров, есть время, чтобы подготовиться. Учебные планы для них уже составлены, а понедельник на этот раз начнётся в субботу… в смысле – сентябрь начнётся в августе.

И, выдав напоследок эту цитату из бессмертного творения братьев Стругацких, И.О.О. покинул аудиторию.

«Привет, Виктор, привет, mademoiselle Лидия! Или лучше обращаться к вам «Юля», как делали это ребята из нашего отряда?

Я ещё раз посмотрел ваш фильм «Москва-Кассиопея», на этот раз на русском – видите, моё владение вашим языком всё лучше и лучше! – и, пожалуй, мне тоже нравится идея называть вас именно так. Если вы не портив – напишите, пожалуйста.

Я всего два дня, как во Франции, потому и не писал вам. Отец брал меня с собой во Французскую Гвиану – это, если вы не знаете, заморский департамент нашей страны, расположен в Южной Америке. Здесь, поближе к экватору, построили космодром Куру – и с него несколько дней назад был осуществлён запуск по программе «Space trampoline» – у вас его называют «космическим батутом». Пока на орбиту отправился только спутник связи, но отец полон оптимизма: он уверяет, что уже через месят состоится первый запуск грузового контейнера с частями для строящейся орбитальной станции. Жду не дождусь этого дня!

Отца посылали на Куру, чтобы изучить, как идёт подготовка к отправке на орбиту первых двух космических буксиров «краб» – надеюсь, вы не забыли, как ловко мы управлялись с ними на тренажёрах? Теперь эти крошки пройдут испытание настоящим космосом – и, надеюсь, и мы с вами однажды усядемся в их ложементы по-настоящему!

Хочу похвастать: я побывал на настоящем авианосце «Клемансо» – с Куру нас перебросили туда на вертолёте. На авианосце сейчас почти нет военных самолётов, зато на его широченной палубе – её называют «флайдек» – стоят огромные решётчатые тарелки, антенны космической связи. На «Клемансо» развёрнут подвижный ЦУП со станцией космической связи, и мы провели там целых три дня. Отец говорил, что у вас, в СССР нет авианосцев. Что, правда? Если да, то это очень хорошо, ведь авианосец – это военный корабль, и лучше, когда вместо них строят космические ракеты и орбитальные станции, верно? Я очень рад, что и французский авианосец служит теперь делу освоения космосом, а не пугает несчастных негров и всяких там арабов своими истребителями-бомбардировщиками!

А теперь главная новость: через неделю или немного позже я приеду в Советский Союз! Отец отправляется в ваш Центр Подготовки, в городе под названием «Kaliningrad» – к сожалению, я так и не научился выговаривать это слово без запинки. Может, вы мне поможете?

Отец сопровождает новейшие тренажёры космических буксиров, наших с вами любимых «крабов» – и будет там, у вас монтировать и налаживать их. Заодно, он сдаст меня на попечение «юниорского» учебного центра – и поверьте, я жду этого даже больше, чем новых космических запусков! Ведь там я увижу и вас, и Юрку «Kashchei» (ещё одно непроизносимое русское слово!), которому пишу с этой же почтой. Так что надолго не прощаюсь, скоро мы все увидимся и будем, как и в Артеке, работать вместе. Из частной школы в Париже, где я учился раньше, мои документы уже забрали. Мама ещё весной собиралась отдавать меня в частный пансион в Тулузе, чтобы я был поближе к отцу (космический центр, в котором он работает, как раз там и располагается!) но теперь-то я даже слышать об этом не хочу – только «юниорская программа, только так «Kaliningrad»! Мама пыталась возражать, но отец занял мою сторону – заявил, что это будет лучше для моей дальнейшей карьеры. Так что теперь я жду – не дождусь, когда стану, как и вы, советским школьником!

Жалею только об одном: что с нами не будет нашего командира, Алекса, не будет. Несправедливо получилось – он, автор и вдохновитель проекта остался в стороне, а мы, те кто просто помогали ему устраивать présentation – отобраны и получили места в космической программе.

Боюсь, без его прежней, способной справиться с чем угодно команды у нас не получится. Что там у вас говорят: может, можно будет что-нибудь придумать? Очень на это рассчитываю и готов, если надо, сделать всё, что понадобится.

В любом случае – он ведь тоже из Москвы? Так что надеюсь, мы, все пятеро, сможем встретиться!

С любовью, ваш добрый друг

Шарль-Франсуа д'Иври,

Париж, 19 августа 1975 г.

Рost scriptum

А вас, mademoiselle Julia, целую в щёчку. Надеюсь, наш командир Алекс не рассердится на меня за эту вольность – я-то помню, как он смотрел на тебя всю смену. Уж можешь мне поверить, я ведь француз, да ещё и парижанин, а в Париже в таких вещах разбираются!

Ну-ну, не сердись – а если всё же рассердишься, то скоро сама сможешь отвесить мне пощёчину за эту вольность. Клянусь честью древнего рода д'Иври, я пальцем не пошевельну, чтобы тебе помешать!»

III

Лето, а вместе с ним и школьные каникулы, мои первые в попаданческой ипостаси, быстро катились к финалу. Я по-прежнему успешно отбивался от бабулиных попыток законопатить меня на дачу, однако с дедом за город выбрался, и даже дважды. Сезон утиной охоты начинается в середине августа и продолжается до декабря, и поехали мы не в Запрудню, а в Завидово, к дедову куму дяде Игнатию. Московское море с его обширными прибрежными мелководьями, густо поросшими осокой и камышами – идеальное место для охоты на утку с подхода или с лодки. Здесь к дичи можно подобраться на небольшую дистанцию, пригодную для прицельного выстрела – особенно в вечернее время, когда утки сбиваются в стайки и перелетают к местам кормёжки. Правда, в сумраке, да ещё и среди зарослей водной растительности, отыскивать подстреленную птицу непросто, но у нас на этот случай есть универсальное средство – Бритька. Ретриверская сущность проявляется в полной мере – мы с дедом не потеряли ни одной утки, без чего не обошлись прочие охотники, и в итоге наша плоскодонка была буквально завалена битой птицей.

Уже в Москве, когда мы сдавали всё это богатство бабуле, оно не помещалось в холодильник, и пришлось прибегать к помощи соседок. Впрочем, они привычные – дед всегда, возвращаясь с удачной охоты делится с соседями добычей, и половина подъезда неделю, не меньше, наслаждается блюдами из настоящей дичи – таких ни в одном московском ресторане не подадут, между прочим…

Ближе к концу августа пришло время готовиться к школе. Признаюсь честно: из списка книг, заданных на лето для прочтения, я не открыл ни одну, понадеявшись на накопленный в прежней жизни багаж. Впрочем, не припомню, что в «той, другой жизни» я хоть раз исполнял летом рекомендации этого списка, а если что и читал – то фантастику и приключения из библиотеки госплановского дома отдыха «Тучково», куда, что ни год, возила нас с двоюродной сестрой бабуля. Этим летом, однако, обошлось без Тучкова – мне было чем заняться в Москве, а когда до первого сентября осталась неделя с небольшим, времени и вовсе стало не хватать.

Что ещё? Мама убедила отца взять один день посреди недели за свой счёт, и мы целиком посвятили его шопингу – здесь это импортное словечко ещё не в ходу. Стандартная, знакомая любому школьнику семидесятых программа, сводящаяся, как правило, к посещению Центрального «Детского Мира», что на Лубянской площади – сейчас она носит название «Площадь Дзержинского», и Железный Феликс привычно смотрит на москвичей со своего постамента.

Посещение этого главного детского магазина страны вызвало у меня очередной приступ ностальгии. На моей памяти «Детский Мир» внутри перестраивали раз пять – причём на результаты последней перепланировки, уже в десятых годах двадцать первого века я, помнится, так и не удосужился взглянуть. А здесь всё в точности, как отложилось с детства: и главный зал игрушек на первом этаже, и любимые мной прилавки с модельками в одной из боковых линий, и обширные отделы канцелярских принадлежностей, в одном из которых я застрял на полчаса, несказанно удивив родителей скрупулёзностью в подборе учебного инвентаря. А в особенности, настойчивыми отказами иметь дело с перьевыми ручками – только шариковые, не нужно мне это ваше изощрённое издевательство над пальцами и разумом! Оказывается, ещё год назад в школе запрещали пользоваться этим полезнейшим изобретением, и теперь-то, задним умом я понимаю почему – наверное, с отказа от перьевых, чернильных ручек и закончилось чистописание. Но что поделать, прогресс не стоит на месте, и через какие-нибудь четверть века текстовые редакторы вообще искоренят это понятие из нашей жизни. А пока мы приобрели большой набор разноцветных ГДРовских ручек, включая несколько двух- и трёхцветных. На моей памяти это был страшенный дефицит – а тут лежат себе свободно, и не очень-то их даже покупают.

К ручкам прилагались три коробки «кохиноровских» карандашей, треугольники, лекала и линейки из прозрачного цветного пластика и – о, ужас! – логарифмическая линейка. Этот аксессуар значился в списке, который нам продиктовали на последнем уроке алгебры в прошлом году, и я тогда совершенно упустил этот факт, просто записал его на листок вместе с остальным прочим. А вот мама ничего не упустила и не забыла, и теперь я держал в руках новенькую логарифмическую линейку, с ужасом осознавая, что придётся заново учиться пользоваться этой кошмарной штукой – ведь карманные калькуляторы, даже простейшие, на четыре арифметических действия, проходят здесь по разряду дорогой экзотики. Хотя в продаже имеются, в двух-трёх специализированных московских магазинах.

За канцпринадлежностями (учебники мы покупать не стали, ограничившись набором атласов и контурных карт – остальное должны были выдать в школе, в первый же день) последовал второй этаж, где мне приобрели новый комплект школьной формы – для этого мама предъявила на кассе талончик, по которому форма досталась нам примерно за треть цены. Дополнительно купили форменные брюки, но уже за полный прайс – государство субсидировало только один комплект. А так же несколько белых рубашек и – о чудо! – джинсы «Левайс», из самого настоящего «денима», с пятью карманами, тёмно-жёлтой строчкой и медными заклёпками. Оказывается, в «Детском Мире» имелся целый отдел, торгующий заокеанской продукцией – цены кусались, но всё же были вполне по карману, да и особого ажиотажа по поводу американских штанов я что-то не заметил.

Завершился поход за покупками тоже традиционно – в кафе-мороженом «Космос», где мы употребили под кофе по три разноцветных шарика в «фирменных» вазочках из нержавейки, а я не упустил случая поглазеть на стены второго этажа кафе, выложенные сплошь синими, зелёными и бесцветными стеклянными шариками. Помнится, в более нежном возрасте, классе в четвёртом-пятом, шарики эти были у нас во дворе желанными сокровищами – их выменивали, выдумывали с ними всякие игры и всё время гадали, откуда они берутся и для чего нужны. И только во времена куда более поздние, я случайно узнал, что шарики эти – всего лишь сырьё для производства стекловаты и стекловолокна. Шарики эти перевозят вагонами, подобно гравию или песку, а на месте засыпают в бункера особых машин-экструдеров. Там они плавятся, превращаясь в полужидкую раскалённую массу, которая проходя через фильеры, превращаются в желанный полуфабрикат – те самые волокна из тончайших стеклянных нитей, которые идут потом на изготовление, стеклоткани, стеклотекстолита и разного рода утеплителей.

…Слыхали, наверное, недоброе пожелание особым, отборным упырям по случаю их смерти – «земля стекловатой»? Так это как раз про эти милые нити…

Всё это я и сообщил тут же, в кафе отцу – я хорошо помнил, что в «том, другом» детстве он не смог утолить моё любопытство касательно происхождения шариков. Как же он удивился, услыхав от меня объяснение сейчас!

Первый день в школе, в новом, по сути, классе. Что характерно – ни следа ностальгии, даже в том урезанном варианте, что одолевала меня в первые дни попаданческого бытия. И это странно, потому что именно с последними двумя классами, девятым и десятым, связаны самые тёплые, самые радостные воспоминания о школьных годах.

Объяснение тут одно: перегорело. То, что ещё как-то воспринималось тогда, сегодня уже неактуально. Я просто живу – а ностальгические воспоминания лишь дают материал для некоторых размышлений и переоценки происходящего вокруг. Если хотите – запасной, резервный взгляд, позволяющий лучше оценивать и людей и события. Очень помогает, кстати, тем более, что происходит это порой неосознанно, само собой, без какого-то специального усилия.

Есть, пожалуй, ещё одно соображение, не менее важное. За эти три месяца накопилось слишком много различий между предыдущим вариантом моей юности и этим, сегодняшним. Достаточно, чтобы воспринимать «здесь и сейчас» не как второе прочтение «той, другой» реальности, не как чистовую редактуру первого варианта моей жизни – а как нечто отдельное, лишь внешне напоминающее мой прежний опыт. Который, как выяснилось, приложим к «здесь и сейчас» только с большими оговорками. Не то, чтобы я начинаю с чистого листа – но послезнание не ведёт меня, как вело оно сотни книжных попаданцев, определяя целиком и полностью их поведение, пусть авторы порой и не отдавали себе в этом отчёта. Я из этой колеи выскочил – правда, никакой моей заслуги тут нет. Просто… жизнь вокруг другая, при всей своей внешней схожести – а значит и жить надо своим, теперешним умом, не хватаясь то и дело за костыли послезнания.

Не в меньшей степени это относится и к людям – к тем, кто в «том, другом» прошлом были моими друзьями, приятелями, недругами. Я уже сформулировал – и не раз имел случай убедиться! – что здесь люди… немного другие. Уж не знаю, что послужило тому причиной – может, отсутствие висящей над головой угрозы ядерного всесожжения вкупе с душным, давящим ощущением, свойственным обитателям осаждённой крепости: «кругом враги и завтра война!» Может, дело в том, что не случился здесь Никитка-кукурузник с его «догнать и перегнать США по мясу и молоку», что в наше время многие считали начальной точкой засилья массовой потребительской психологии? И, как следствие, крушения нравственных и идеологических опор, на которых стояла и росла наша страна – а стоило им пойти трещинами, то рано или поздно всё посыпалось. Говоря проще – неужели здешние люди куда ближе нас к образу строителя коммунизма, о котором мы читали в передовицах «Правды», рассуждали на комсомольских собраниях, по которому тосковали, листая Ефремова и Стругацких? Не уверен, но очень на то похоже…

Итак – первый день нового учебного года. Обязательные букеты гладиолусов в руках всех, от первоклашек, до моих новых одноклассников. Новые сумки, портфели – у некоторых старшеклассников в руках новомодные плоские чемоданчики «атташе-кейс», которыми они и гордятся до чрезвычайности. У меня, кстати, тоже мог быть такой – отцу пару недель назад выдали на работе фирменный кейс, и он заодно добыл ещё один, для любимого отпрыска. И чрезвычайно удивился, когда я предпочёл супермодной новинке (да ещё и с эмблемой Проекта, что и вовсе круть неимоверная) позаимствованный у дедова двоюродного брата в Завидово немецкий маршевый ранец с парой широких кожаных ремней, массивными железными пряжками ремней и крышкой, крытой рыжей коровьей шкурой. Что поделать, привык я к рюкзакам и ранцам, ношу, продев в лямку только одно плечо – руки свободны, удобно же! И даже в свои солидные шесть десятков предпочитал именно их – а тут такой раритет, валявшийся у дяди Игнатия на чердаке ещё со времён войны!

В ремешках, продетых в петли на крышке ранца, в штатном варианте», крепящие скатанную плащ-палатку, я продел мешок со сменной обувью, сшитый, по моей просьбе бабулей из брезента – чем и завершил образ. Одноклассники удивлённо взирали на ранец, кое-кто даже пытался острить – слишком непривычно он смотрелся на фоне тёмно-синей щегольской школьной формы и красных галстуков. Кстати, мы все, как один, галстуки надевать не стали, хотя некоторые (я, к примеру), еще не успели отпраздновать пятнадцатилетие. Ну, не принято это в старших классах. Засмеют.

Между прочим, мои прогнозы касательно состава нового девятого «Б» (такое название носит теперь наш класс) сбылись лишь отчасти. Кулябьева с Черняком нет, вместе с ними отсутствует ещё несколько человек, которых, я точно это помнил, продолжали учёбу вместе с нами. Осторожные расспросы помогли выяснить, что все они пошли в разные техникумы – Генка Симонов а авиастроительный, Таня Бочкарёва – в индустриально-художественное училище, на отделение бутафории, а Саня Федотов так и вообще в библиотечный техникум, чем всех нас несказанно удивил. Его закадычный приятель Лёня Данелян так объяснял Санин выбор: «он там один из двух на курсе парней, остальные сплошь девчонки. Цветник, лафа, пользуйся – не хочу!..» Я ухмыльнулся и вместе с остальными одноклассниками пожелал Федотову успеха в его начинании.

Лена Титова тоже здесь – она, оказывается, только вчера приехала с родителями из Паланги, где провела весь август, и едва успела забрать у тётки, маминой сестры, Джерри. Несчастный эрдель, брошенный хозяйкой на полтора месяца, весь вечер скакал по квартире, разбил две тарелки и чашку и унялся лишь за полночь, забравшись к Ленке под бочок. Что ж, собака есть собака, и она требует внимания – а потому мы договорились сразу после школы (разумеется, намерен её проводить) пойти и погулять с нашими хвостатыми питомцами. То-то будет радости!

Первый учебный день вышел, как всегда, несколько скомканный. Домой мы шли, тяжко нагруженные полученными книгами – вот где пригодилась вместительность германского ранца, куда кроме моих учебников вместилась ещё и половина Ленкиных. Их, ясное дело, нёс тоже я – нашу парочку провожали завистливые шепотки одноклассниц, насмешничать над такими вещами в девятом классе уже не принято. Так что проводить спутнице на этот раз пришлось до двери её квартиры, после чего я решительно отклонил предложение зайти, выпить чаю, и поспешил домой за Бритькой. Знаем мы эти чаепития – за столом, да за обсуждением летних каникул не на один час застрянешь.

А так беседа состоялась сначала во время неспешной прогулки по бульвару на улице Крупской, а потом и на «собачке» – обширной площадке, напоминающей пустырь, которую спокон веку облюбовали местные собаковладельцы. Сейчас тут пусто – не время, народ всё больше на работе. Джерри с Бритькой носились, как оглашенные, двумя мохнатыми молниями – одна чёрно-рыжая, другая палевая. Это сперва вызывало недовольство бабушек, выгуливавших внуков на соседней детской площадке, но когда выяснилось, что собаки дружелюбны, безопасны и охотно играют с детьми, вызывая у тех ответные восторги – сменивших гнев на милость. Так что никто не мешал нашему сеансу обмена впечатлениями в стиле «Как я провёл каникулы у бабушки».

Как я и ожидал, расспросы крутились вокруг Артека и «космической смены». Мои попытки перейти к обсуждению удобств жизни в Советской Прибалтике (три раза ха!) потерпели сокрушительную неудачу.

А чего, собственно, скрывать? Решительно нечего – и я выложил собеседнице всё, как было. И о красотах «Лазурного», и о тренажёрах орбитальных «крабов», и ребятах-иностранцах, с которыми мы прожили этот месяц бок о бок, и о забавной коллизии с именами «юных космонавтов» из Калуги.

Когда дело дошло до победы моего фантпроекта и последовавшего за этим фиаско, Ленка схватилась за щёки. «Как же так! – возмущалась она, – Это же несправедливо, ты всё придумал, а отобрали других!» Пришлось напомнить, что отбор проводился всё же не на праздничный утренник, а для серьёзного дела, в котором дисциплина и способность к самоконтролю играют далеко не последнюю роль – а вот с этим у меня, как выяснилось, проблемы. О том, что на авантюру с Пушкинским гротом я пошёл сознательно, предпочтя бонус в виде «юниорского» отряда космонавтов (о котором я ничего на тот момент не знал и даже не догадывался) сохранению положения отца-командира, я благополучно умолчал.

Повествование завершилось вполне резонным вопросом: «И как же ты теперь дальше?» Ленка умница, и понимает, что смириться с нынешним своим положением мне будет непросто – вернее сказать, было бы непросто, если бы я был тем самым четырнадцатилетним, полным амбиций подростком, за которого она меня принимает. Но мне-то, спасибо тому, кто организовал этот попаданство, лет раза эдак в четыре, побольше – если не в телесном, то в интеллектуальном и эмоциональном плане уж точно. Хотя, как раз эмоции в последнее время всё чаще и чаще дают сбой, пытаясь вырваться из-под контроля рассудка. Гормоны, будь они неладны…

Кстати, о возрасте. О грядущем в середине сентября моём пятнадцатилетии вспомнил не я, а Ленка – я ещё на её дне рождения имел неосторожность об этом рассказать и даже пригласить кое-кого из гостей к себе. А именно: Таню Воронину, голенастую, похожую на обиженного журавля, интеллектуалку Олю Молодых и, разумеется, Андрея Полякова. Теперь – хочешь, не хочешь, а придётся соответствовать.

IV

Отец вернулся домой поздно вечером, в пятницу – как обычно в последнее время, он проторчал в Центре Подготовки всю неделю. С утра, после школы он предложил всем вместе на машине отправиться в Серебряный Бор, к воде – искупаться, отдохнуть, пожарить шашлыки, в общем, провести время в счастливом семейном кругу. Я согласился, ясное дело, тем более, что у меня накопилось к отцу немало сугубо специальных вопросов. Серебряный Бор на мой взгляд, место чересчур людное, зато недалеко и сравнительно цивилизованно. К тому же, знаменитый с конца восьмидесятых нудистский пляж там ещё отсутствует, а пристань с беседками-колоннадами, наоборот, в исправности и принимает прогулочные катера и теплоходики – а значит, поехали!

Разговор о Проекте зашёл ещё по дороге. В числе прочего, отец рассказал, что им продемонстрировали американскую новинку – портативный компьютер на базе недавно разработанного в США процессора 6502. Проект, сообщил он, заключил с разработчиками большой контракт, согласно которому такие компьютеры (они получили название “Эппл-1») будут поставляться для всех трёх Центров Подготовки – в СССР, США и Франции. И в данный момент идёт разработка новой модели «Эппл- II», которую будут использовать уже не на земле, а на орбитальных и лунных поселениях, прежде всего, на станции «Остров-1», причём американцы активно сотрудничают в этом с нашими электронщиками из Зеленоградского центра «Микрон». Предполагается, что в результате этого сотрудничества возникнет совместный советско-американский «микроэлектронный гигант», который и будет снабжать своей продукцией все космические программы.

Отец с таким энтузиазмом рассуждал о применении «яблочных» компьютеров в Проекте, что я не удержался и спросил: а нет ли в планах нарождающегося микроэлектронного гиганта размещения производства в Китае? Он аж поперхнулся: «Откуда такая странная мысль? И почему именно в Китае? Ты ещё скажи на Тайване! Да, сейчас планируют строительство сразу трёх заводов – головной в Зеленограде (он будет выпускать, прежде всего, продукцию космического назначения) и ещё два в Штатах. Первый тоже будет работать на нужды космоса, а на втором развернут выпуск коммерческих моделей.

Что же, осведомился я, у нас «персоналки» производить не собираются? Конечно, собираются, ответил отец, но со временем, а пока придётся обойтись привозными, американскими. Их там сразу станут выпускать приспособленными для нашего пользователя, с клавиатурой, дублированной на кириллице.

«Кстати, – удивился он, – где ты подцепил это термин – «персоналка»? Пришлось выкручиваться: «само как-то с языка сорвалось…» На этот раз прокатило, но впредь надо внимательнее следить за словами…

Между прочим, первые компьютеры собираются установить в Центре Подготовки, и «юниоры» будут осваивать и работу в качестве операторов.

«И, знаешь что, – говорил отец, – у них имеются очень любопытные планы: выпустить на базе своей новой разработки домашний, бытовой компьютер! Представь, что такая штука будет в каждом доме по цене цветного телевизора! Нам обещали, что как только эта новинка появится, её выдадут для индивидуального пользования ведущим сотрудникам! То есть и у нас дома появится такое чудо техники – так что осваивай основы программирования, пригодится. Вон, в бардачке глянь, специально прихватил с работы, хотел вчера отдать, да забыл в машине…»

В бардачке оказался увесистый том «Программирование на IBM-360». Я едва сдержал вздох разочарования: именно по такому «талмуду» семьдесят третьего, между прочим, года издания, я пытался приобщиться к азам информационной премудрости в институте – без особого, надо сказать, успеха. Может, здесь получится лучше? Нет, вряд ли – тут понадобятся другие книги и другие языки программирования.

Хотя – могу ошибаться, конечно…

Память – странная штука. Порой она скрупулёзно сохраняет подробности самых незначительных событий, имевших место много лет назад, и одновременно в её закоулках совершенно теряется то, что произошло в то же самое время – гораздо более значительное, по-человечески важное и… трагическое. И, затерявшись там, это всё же существует, оно есть, но не подаёт признаков существования, пока не возникнет обстоятельство, прямо на него указывающее. И вот тогда – всплывает из черноты забвения, чтобы поставить всё с ног на голову и подвигнуть к таким вещам, о которых иначе и не задумался бы.

Она появилась в начале сентября, буквально на следующий день после памятной поездки в Серебряный Бор. Я возвращался из школы и увидел у нашего подъезда фургон с надписью «Грузовое такси» на борту – трое небритых грузчиков выносили из него столы, шкафы, шифоньеры, а вокруг суетилась миниатюрная женщина с ярко выраженными семитскими чертами лица, и ещё более миниатюрная девочка примерно моего возраста. Когда я подошёл к двери, незнакомка держала створки, пропуская грузчика со штабелем картонных коробок; тот неловко споткнулся о порог, коробки закачались – и посыпались бы, не подхвати я верхнюю. Грузчик буркнул что-то матерное и потопал вверх по лестнице, не озаботясь судьбой утерянного имущества. Я обернулся к девочке – и наткнулся на совершенно детскую, и вместе с тем задорно-очаровательную улыбку. «Спасибо, – сказала она. – Поставьте здесь, возле лифта, мы потом заберём». На что я выдавил из себя «Да ничего, мне не трудно…» и направился вслед за грузчиком, угадывая за спиной лёгкие шаги и обворожительную улыбку внезапной знакомой.

Её звали Мира, и об этом она сообщила мне, стоя перед распахнутой настежь дверью квартиры на пятом этаже. Они с матерью (отца у Миры не было, но об этом я узнал позже) только что получили эту квартиру – и вот, перебираются на новое место. Я занёс коробку в прихожую, обменялся парой слов с мамой, (Так вы наш сосед? Лёша? Заходите как-нибудь в гости, Лёша, мы с Мирочкой вас чаем напоим, только вот порядок наведём…) распрощался и заторопился вверх по ступенькам. И пролётом выше, перед нашей лестничной клеткой споткнулся и едва не полетел с ног от внезапно нахлынувшего узнавания.

Потом, когда я получил возможность хорошенько всё обдумать, стало ясно, почему это совершенно вылетело у меня из головы. Мира не училась в одном со мной классе, или хотя бы в одной школе – мать записала её в другую, с двух кварталах ближе к метро. И в нашем подъезде они прожили всего ничего, меньше недели. Наверное, даже вещи не успели толком разобрать и мебель расставить, когда одним недобрым сентябрьским вечером в четверга Мира, возвращаясь из музыкальной школы, (еврейская девочка, и чтобы не училась музыке?) за ближними гаражами была зверски изнасилована, а потом убита, зарезана какими-то подонками. И маму Миры я больше так и не видел – на следующий день после гибели дочери её увезла «скорая», как потом говорили соседки по подъезду, в психиатрическую клинику. Квартира их несколько месяцев стояла пустая, потом в неё заселились другие люди… в общем, черноглазая улыбчивая девочка Мира с их страшной судьбой канула в чёрные омуты моей памяти – чтобы вынырнуть оттуда вот сейчас, на лестничной площадке перед обитой дерматином дверью нашей квартиры…

Дома меня никто не ждал (Бритька и бабулин обед не в счёт) и я, не переодеваясь, присел на стул в своей комнате и принялся думать.

Итак, что мы имеем? А имеем мы сведения о предстоящей трагедии – и если не попытаться как-то пустить их в оборот, предотвратить, спасти – то я не смогу после этого без отвращения глядеть на своё отражение в зеркале по утрам. Обратиться к участковому, благо опорный пункт через дом от нашего? Но что я там скажу? Что мне привиделось, будто на нашу новую соседку по подъезду нападут злодеи с ножами? Так я даже не знаю, кто это такие – в «том, другом» семьдесят пятом их так и не поймали. Правда всплыла гораздо позже, в конце восьмидесятых, и узнал я о ней сугубо случайно – маме рассказала соседка, в свою очередь, узнавшая это от родственника, служившего в нашем Октябрьском РУВД. Помню только, что один из убийц вроде бы, отсидел год по малолетке, был опущен на зоне, причём уголовники наградили его ещё и сифилисом, озлобился на весь свет и, оказавшись на свободе, решил отомстить за свою загубленную молодую жизнь. Что и проделал в сентябре за гаражами вместе со своим шестнадцатилетним приятелем.

Жертва была выбрана случайно – соседка говорила даже, что ублюдки разыграли её в карты. Этому я не слишком-то верю: пожилые кумушки, к которым относилась мамина «информаторша», обожают такие жуткие подробности и сплошь и рядом додумывают их, сами того не осознавая.

Обращаться к родителям бессмысленно. Отец в своём Центре Подготовки до пятницы, а соваться с таким к маме или деду – нет уж, увольте! Друзей, которых можно было бы подписать на разборку у меня пока нет. А хоть бы и были – окажись здесь каким-то чудом Середа, Юрка-Кащей и француз Шарль, мне и в голову не пришло посылать их на зековские перья. Они бы пошли, не вопрос – но ведь не в них дело, а во мне…

Вариант с райотделом милиции тоже отпадает: даже если меня прямо оттуда не отправят по тому же адресу, по какому вскоре уедет мама Миры, что они могут мне сказать? «Если что-нибудь случится – приходите, будем разбираться, а сейчас – не можем же мы приставить охрану к каждой школьнице на районе? Если волнуешься так, то уговори её мать не выпускать дочку из дома, а если не выйдет – сам встреть и проводи до подъезда. Парень ты, вроде, крепкий, глядишь, злоумышленники поостерегутся вас задевать!»

А что, этот прозвучавший в моём воображении совет «дяди милиционера» пожалуй, неплох. «Если хочешь, чтобы нечто было сделано хорошо, делай это сам» – старый, проверенный подход. Пожалуй, и я им воспользуюсь: разумеется, ни о каких уговорах не отпускать Миру в музыкальную школу речи не идёт, не настолько я с ними знаком. А вот проводить – это, пожалуй, вариант. В памяти отложилась ещё одна деталь: вот я тороплюсь после уроков домой – и перед домом встречаю Миру. Она одета в какую-то пёструю курточку, из-под которой выглядывает подол длинной юбки; весёлая, улыбающаяся, как и при той, первой нашей встрече, в руках – скрипичный футляр. Видимо, тогда она и шла на своё последнее занятие в музыкальной школе…

А что, это мысль: поздороваться, завязать разговор и как бы между делом предложить проводить её вечером от метро до дома. Это у четырнадцатилетнего-меня могло бы не хватить духу столь бесцеремонно напрашиваться на встречу с малознакомой симпатичной девчонкой – но мне-теперешнему смешно даже думать о каком-то там смущении.

И ещё кое-что. А если злодеи всё же выберут жертвами нас обоих? Я, конечно, окреп за это лето, но схватываться с двумя подонками при перьях, один из которых уже напрактиковался с обращении с ножом на зоне – нет, идея эта никуда не годится, даже с учётом «бабочки» в кармане и кой-каких унаследованных из «той, другой» жизни навыков. Взять с собой Бритьку? Хоть она и готова облизать с ног до головы любого встречного, вряд ли те двое настолько отморожены, что рискнут наезжать на двоих в сопровождении довольно-таки крупной собаки. Но тут имеется нюанс: если они и минуют нас, то где гарантия, что тут же, минут через пять не найдут другую, беззащитную жертву? Да хоть мою маму – она как раз в это время возвращается домой, и тоже проходит мимо злополучных гаражей…

От этой мысли мне сделалось не по себе. Ладно, насчёт собаки сделаем зарубку в памяти, а пока – по счастью, у меня имеется ещё один вариант. И дома, как нарочно, никого, что мог бы помешать мне вдумчиво и неторопливо заняться им.

На то, чтобы открыть секретный ящик в отцовском столе ушло ещё меньше времени, чем в первый раз, и спустя две минуты искомое – пистолет системы Хелфрихта и вытянутая коробочка из рыхлого картона лежали передо мной. В процессе взлома мне подумалось, что отец не заметил предыдущего моего вторжения, иначе бы наверняка перепрятал куда-нибудь опасную игрушку. Вот хорошо, вот и пусть остаётся в неведении – «умножая знания, умножаешь скорби», так, кажется, у Экклезиаста?

..Поумничай тут ещё, с неудовольствием подумал я и потянулся к пачке. Ты смотри, а в прошлый раз я и не заметил, что они, в отличие от самого пистолета, являющегося плодом оружейного творчества сумрачного германского гения межвоенных лет, произведены в СССР! Надпись на этикетке: «Патроны к пистолету «Браунинг», кал. 6, з5. шт.50» ясно о том свидетельствовала.

Что ж, с этим-то как раз всё понятно: такие патроны действительно выпускались в нашей стране для многочисленных оставшихся после Первой Мировой и революционных бурь карманных «браунингов». А в середине тридцатых на Тульском заводе производился пистолет «Тульский Коровин» как раз под этот патрон; пистолетик предназначался для высшего командного состава РККА, а так же государственных служащих и партийных работников. Нередко ТК выступал и в качестве наградного оружия – я как-то читал, что им премировали даже стахановцев за ударный труд. Видимо, прежний владелец стола относился к одной из таких категорий (не к стахановцам, к чему им это резное чудище на львиных лапах?), вот и патроны к пистолету держал советские – пока не попал под каток репрессий, или не лишился своего имущества каким-то другим, не столь драматическим образом.

Советские патроны меня устраивали даже больше – мне приходилось где-то читать, что их выпускали с иной рецептурой порохов, вследствие чего они были несколько мощнее исходных. Но сейчас это имело не такое уж большое значение. Может, останавливающее действие этих «маслят» и выше, чем у «родных» 6,35 Browning (они же.25 ACP) – но мне-то с того что за радость? Напугать уголовников такой несерьёзной пукалкой – нет, это не вариант. По нынешним травоядным временам даже вполне солидный ТТ в руках школьника вряд ли кого-нибудь впечатлит – сочтут за игрушку, зажигалку, пугач, что уж говорить о крошечном «дамском сверчке»? Так что применять оружие придётся – если придётся, конечно, – сразу, без всяких там «стой, стрелять буду». Причём желательно так, чтобы не убить противника и даже не ранить всерьёз, и в этом малый калибр и относительно слабый звук мне как раз в помощь. Почему, спросите вы? Среди гаражей и выстрел посильнее будет не слишком хорошо слышен, а что до тех, кому достанутся пульки из германского жилетника – пусть себе бегут прочь с дырками в шкуре. Подобные типы не станут обращаться в больницу, откуда о пациенте с пулевым ранением моментально сообщат куда следует. А уж гильзы я потом не поленюсь собрать, да и заранее можно принять меры – например, запихнуть «пестик» в целлофановый пакет, заранее достлав патрон, и стрелять, не извлекая наружу.

Разборка и сборка, протирка промасленной тряпочкой полдюжины маленьких патрончиков, снаряжение магазина – это всё заняло ещё четверть часа, после чего я действительно завернул пистолет в пакет и запихал на самое дно ящика со всякими мелочами, среди которых были и давно заброшенные детские игрушки – туда мать никогда не заглядывает, полагая, что я сам должен наводить порядок в своих вещах. Сейчас это мне на руку – пусть оружие ждёт своего часа, а я пока займусь иным, не столь рискованным вариантом вооружения. Тем более, что раритет может в решающий момент и подвести: отец, даром, что инженер, все эти годы хранил пистолет в собранном состоянии, а значит, возвратная пружина наверняка села. Адекватная пружинная сталь появилась гораздо позже, лишь годах в шестидесятых-семидесятых, а всё изготовленное до тех пор, подвержено подобной неприятности. А значит – полагаться на «дамский сверчок» не стоит – один выстрел он сделает наверняка, а вот дальше могут начаться проблемы.

Итак, шаг первый: найти на антресоли кусок полуторадюймовой водопроводной трубы. Он оказался слишком длинным, примерно метр с четвертью – и чтобы укоротить его до нужных мне шестидесяти сантиметров, пришлось поработать ножовкой. Кончик с резьбой я оставил, подобрав, заодно, пару подходящих гаек. Пригодятся.

Шаг второй: покопаться в уже упомянутом ящике с собственным барахлом, и извлечь оттуда полдюжины свинцовых решёток от автомобильного аккумулятора – старых, покрытых беловатым налётом. По понятиям двадцать первого века, насквозь пропитанного экологическими иллюзиями – практически склад боевых отравляющих веществ. Здесь же это обязательное для любого пацана имущество, хотя, помнится, мама сердилась: «что за гадость ты тащишь в дом, свинец же ядовит!» Говорите, у вас дома такого не водилось? Что ж, это значит, что у вас не было нормального, счастливого советского детства…

Шаг третий – это, собственно, дело техники, причём самой, что ни на есть, незамысловатой. Я выстругал из подходящей деревяшки пробку и при помощи молотка и нашедшегося в отцовском слесарном хозяйстве стального стержня, заколотил её в трубу – в натяг, туго, так, чтобы она ушла внутри примерно на четверть длины. Прихватил на кухне спички, пару старых газет и с трубой под мышкой и кусками свинца и пассатижами в кармане отправился на улицу.

Я знал, куда идти: в соседнем дворе, между стеной дома и трансформаторной будкой и гаражом имелся чрезвычайно удобный закуток, используемый местной ребятнёй для разнообразных дел, способных вызвать неудовольствие взрослых. Там я и развернул свою «литейку»: развёл из досок от разломанного ящика костерок, дождался, когда появятся угли и водрузил на них найденную тут же консервную банку. На то, чтобы расплавить свинец, ушло минут пять; я воткнул трубу в землю одним концом, подхватил банку за край пассатижами и тонкой струйкой вылил расплав поверх пробки. Свинца хватило на то, чтобы заполнить свободное пространство; я дождался, пока он остынет, накрутил обе гайки и обстучал молотком оставшуюся часть резьбы так, чтобы она замялась внутрь, надёжно фиксируя «начинку» – и взвесил получившееся орудие на ладони.

А ничего так получилась дубинка, убедительная! Согласно УК РСФСР от 1960-го года – статья 218, палица, образчик ударно-дробящего холодного оружия, не больше, и уж никак не меньше. Если заехать такой со всей дури, то череп расколется, как гнилой арбуз. Ну, предположим, этого мне не надо – а вот обезоружить парочку уродов с ножами, переломав им шаловливые ручонки, я сумею – полтора десятка лет занятий историческим фехтованием не пропали даром и в новом теле, навык имеется, проверено…

Я засунул трубу в рукав куртки – старой отцовской брезентовой стройотрядовки, отданной мне как раз для подобных дел, когда жалко надевать школьный пиджак или другую приличную одежду, и оружие само скользнёт в руку. Осталось обмотать рукоятку несколькими слоями чёрной матерчатой изоленты, – такая отчаянно пачкает ладони, зато рука не скользит от слова совсем, да и отпечатки пальцев на клейком слое вряд ли останутся, и это соображение тоже стоит иметь в виду. Что до пистолета, то пусть он пока полежит в кармане, которые у стройотрядовской спецовки весьма вместительные. Глядишь, и не пригодится, зато некоторую уверенность придаст. Так, на всякий случай – не зря же говорят: «лучшая импровизация это та, что была подготовлена заблаговременно…»

V

«Всякое дело необходимо приносит успех, будучи надлежащим образом соображено» – в прошлый раз я припомнил это высказывание первого императора всероссийского перед артековской авантюрой с Пушкинским гротом. Видать, в тот раз соображалка меня подвела, потому что затея эта закончилась… так, как она закончилась. Что ж, остаётся надеяться, что на этот раз всё сложится удачнее, тем более, что и ставки сейчас не в пример выше. Жизнь и смерть без малейшего преувеличения, и напортачить тут легче лёгкого – а вот исправить ситуацию, если что-то пойдёт не так, будет наоборот, невозможно.

Поначалу события развивались в точном соответствии с моими планами. Я встретил Миру, прогуливаясь после уроков во дворе с собакой – Бритька немедленно выразила бурную радость по случаю знакомства, получила свою порцию восторгов, после чего я, кивнув на протёртый до белизны футляр, как бы между делом поинтересовался: «в музыкальную школу собралась?» Да, ответили мне, в музыкальную школу, только ехать приходится далеко – на Сокольники, где они жили раньше. Мира, занимается по классу скрипки с замечательным преподавателем, Моисеем Абрамовичем (ха-ха, кто бы сомневался!), уже переросла общий курс, впереди – подготовка в консерваторию. Только преподаватель старенький, уроки даёт у себя дома, сидя в кресле на колёсиках…

И так далее, и тому подобное. За разговорами о музыке, консерватории и Моисее Абрамовиче мы, все трое, успели дойти до метро «Университета». Я сделал вид, что припомнил, будто и сам вечером возвращаюсь с занятий во Дворце Пионеров – «если хочешь, подожду тебя тут, возле вестибюля, пойдём домой вместе?..» Ответом была задорная улыбка и не менее задорный и слегка загадочный взгляд огромных, чёрных, как греческие маслины, взгляд из-под приопущенных бровей. Собеседница, конечно, поняла истинную цену этим моим «я тут вспомнил…» и догадалась, что мизансцена и была разыграна, чтобы напроситься провожать её – только вот с оценкой моей мотивации она слегка ошиблась. Что ж, мне того и надо: получив согласие (сопровождавшееся ещё одним загадочным взглядом), я поспешил домой. Времени у меня был целый вагон; я уже решил, что на вечернюю вылазку Бритьку не возьму, а пока прикидывал: имеет ли смысл провести доразведку театра предстоящих боевых действий, или уже хватит суетиться, и пора бы прилечь на диван и часок-другой поспасть перед непростым делом?

Стрелки часов в вестибюле станции метро, показывают двадцать-пятнадцать. До рандеву с черноглазой скрипачкой ещё четверть часа – я нарочно пришёл пораньше и занял выгодную позицию напротив схода с эскалатора. Турникетов на выходе здесь пока нет, они появятся только в конце восьмидесятых, и ничто не мешает мне обозревать исходящий пассажиропоток. Слегка нервирует фигура милицейского сержанта в дальнем углу зала – для него я желанная добыча, обеспечивающая вместе с залитой свинцом трубой и огнестрельным пистолетом на кармане жирную «палку» в соответствующей ведомости. Но к счастью ни о чём таком сержант не догадывается, а беседует с контролёршей в будке возле турникетов и моей особой не интересуется. Да и с чего бы – вид у меня приличный, веду себя тихо, не нарушаю…

Стрелки метрополитеновских часов ползли убийственно медленно, и я крутился словно на иголках, словно действительно назначил свидание девушке, а та, как водится, запаздывает. Вот на циферблате двадцать-двадцать пять… двадцать семь… тридцать…

– Лёша? Привет, вот и я!

Маленькая, изящная фигурка в давешней пёстрой куртке машет мне рукой, зажав под мышкой футляр. Машу в ответ, искоса бросая взгляд на часы. Ты смотри – минута в минуту! Дивны дела твои, господи…

Место было выбрано грамотно, с умом – что, кстати, свидетельствует в пользу того, что преступление было задумано заранее, а не стало спонтанной выходкой перепившихся ублюдков. Асфальтированная дорожка, с одной стороны, сетчатый забор пустующего в это время суток детского сада, с другой – неопрятные коробки гаражей, теснящиеся один к другому. Между гаражами проходы, давно освоенные местной ребятнёй – именно пацаны в «тот, прошлый раз» и нашли истерзанное тело жертвы. Из такого прохода они и вынырнули: только что никого не было – и вот уже стоят на дорожке, неприятно как-то скособочившись, руки в карманах, где – я знаю! – прячутся ножи.

Нет, я не хвастаюсь – просто случилось это ровно там, где я и предполагал, когда сутками раньше осматривал местность. Ровно посредине дорожки; лампочка на ближайшем фонарном столбе не горит, и этот участок «трассы» тонет во мраке. Тополя за гаражами уже вымахали в рост достаточно, чтобы надёжно скрыть происходящее от жителей дома напротив – если тем взбредёт в голову глазеть в окно в столь поздний час вместо того, чтобы, как полагается всякому советскому человеку, сидеть у телека в ожидании программы «Время», за которой последует художественный фильм. А потому – никаких сомнений о том, что это может оказаться кто-то другой, непричастный, у меня не было. Да они и сами подтвердили это, когда, каркнув что-то матерное, шагнули нам навстречу, и в руке того, что был впереди – повыше, в низко надвинутой на глаза кепке, тускло блеснул металл.

Левая рука нервно тискала в кармане пистолет, а правая уже жила своей жизнью. Опускаю кисть и поворачиваю её наружу, высвобождая кончик трубы. Обмотанная матерчатой изолентой рукоять удобно ложится в ладонь, и я сразу, не тратя лишних секунд на всякие там «ты чё, козёл?..», наношу сильный тычковый удар – прямо в раззявленный в дегенеративной ухмылке щербатый рот.

Ну ладно, насчёт «щербатого» это, положим, дорисовало моё воображение – представитель мелкой шпаны, да ещё и опущенный на зоне, ведь и должен выглядеть помято, верно? – но после этого удара зубов урод точно недосчитался. Губы, дёсны – всё превратилось в кровавую кашу, а рука уже описывала дугу с отшагом влево, чтобы уйти от возможного, хотя и маловероятного тычка ножом. Ударный конец описывает короткую дугу и обрушивается на запястье, я отчётливо слышу хруст костей, дробящихся под гранями гаек, играющими роль насадки боевого шестопёра, и сразу – короткий вскрик, то ли боли, то ли пока ещё удивления. Но не останавливаюсь: ещё шаг влево-вперёд, левая, вырванная из кармана ладонь подбивает вверх локоть вооружённой ножом руки, а труба с размаха обрушивается на предплечье, круша кости, мозжа мышцы и прочие мягкие ткани. Нож уже на земле, и опасности его владелец для меня не представляет – его накрыло болевым шоком, и он издал вой, полный ужаса и страдания. Тем не менее, наношу ещё один удар – завершающий штрих, гарантирующий, что упырь-сифилитик никогда более не сможет воспользоваться этой рукой даже для того, чтобы ковыряться в носу. «Шестопёр» после кистевого проворота ударяет в локоть, дробя в хлам сустав и раскалывая плечевую кость так, чтобы ни один хирург не взялся бы сложить образовавшуюся мешанину осколков воедино.

Очень хочется добавить ещё один раз, уже по колену, чтобы обеспечить «клиенту» полную и окончательную инвалидность до конца его никчёмной жизни. Но нет – ему ещё предстоит отсюда сбежать, и я с сожалением отказываюсь от столь приятной перспективы.

Так, а где у нас второй? Да вот же он, стоит, прижавшись спиной к гаражу, в руке ходуном ходит узкая серебристая рыбка ножа. Это ты зря, парень – если бы бросил нож, то, может, и был бы шанс отделаться лёгким испугом. А так – извини, за ошибки надо платить. Да и зачем тебе, если вдуматься, целая, здоровая и работоспособная ключица? Чтобы пёрышком играть, пугая воспитанных девочек, возвращающихся из музыкальных школ со скрипками в потёртых дерматиновых футлярах? Так это баловство, это тебе ни к чему…

Под тяжестью залитой свинцом трубы кость дробится, словно она из стекла – мне кажется, что я даже слышу звон. Но ничего подобного, конечно: всё заглушает новый крик, и второй ублюдок поворачивается и, спотыкаясь и перекособочась, кидается в отступ.

Вслед за ним, завывая от ужаса и боли, ползёт, держась за стенки гаражей, первый.

Так и тянет извлечь из кармана пистолет и – в затылки упырям, чтобы упали и корчились тут в луже растекающейся крови, и никому, НИКОМУ больше не причинили вреда! Нет. Нельзя. Жизнь – она такая, несправедливая и, нередко, глухая даже к лучшим человеческим побуждениям…

Я вышел на середину дорожки – это только показалось, или под фонарём, мелькнула и пропала в проходе между кирпичными коробами ещё она тень? Выходит, злодеев было трое тогда дело плохо, тот, третий ушёл невредимым и наверняка меня запомнил.

Хотя… о чём это я переживаю? Этому третьему, если он даже и был, предстоит тащить подельников на хазу и там отпаивать водкой, а те будут требовать прямо сейчас, немедленно, привести врача, а «третий» будет отбрёхиваться, что нет, нельзя, врач наверняка запалит малину перед ментами, а пострадавшие, в свою очередь, заявят, что им это побоку, и если не будет врача, они и его на перо посадят – чисто по понятиям…

И так далее, и тому подобное. Первый «пострадавший» добрался наконец, до спасительного прохода и то ли рухнул, то ли нырнул в темноту. Позади меня раздался придушенный всхлип – я обернулся и встретился взглядом с огромными, полными страха, глазами спутницы.

Давно мне не бросались на шею! Правда, сейчас в этом не было ни капли романтики – Миру колотило, и ощутил это, когда хрупкое тельце оказалось в моих объятиях. Она зарыдала, спрятав лицо у меня на груди, а я бормотал что-то утешительное, гладил её по голове, по спине и даже, кажется, поцеловал раза два в пробор. Готов поспорить, это не осталось незамеченным…

Однако – пора рвать когти! Я осторожно высвободился из объятий спутницы и со словами «ты погоди минутку, сейчас пойдём, я тут только проверю кое-что…» наклонился. Так, следов крови, выбитых зубов и прочих улик, вроде, нет, но я на всякий случай нагрёб с обочины земли и тщательно растёр её подошвой по месту недавней схватки. Бережёного, как говорится, Бог бережёт, а не бережёного… ну, вы сами знаете.

Теперь – нож. Он лежал там же, куда уронил его владелец, и я присел на корточки, рассматривая орудие несостоявшегося преступления. Ничего особенного, обычная зоновская выкидуха с «щёчками» рукоятки из бурого бакелита и дюралевым «сапожком». Я огляделся – в двух шагах, под стенкой гаража виднелась промоина, довольно глубокая, и оттуда явственно несло застарелой мочой. Что ж, для сокрытия улики, в том числе, и от служебно-розыскной барбоски, лучше места не придумаешь – я ногой, чтобы не прикасаться к рукоятке пальцами, запихал нож в промоину, каблуками забил туда землю и притоптал. Пусть себе лежит, пока не снесут эти гаражи, что у нас случилось только в середине нулевых. А если припрёт, и история с «самосудом» всплывёт-таки наружу – что ж, можно будет указать на схрон следователю. Моих отпечатков на ноже нет, а те, что есть, принадлежат нападавшему – вот пусть их и снимают в качестве доказательства предпринятой мной «необходимой самообороны».

Трубу я засунул обратно в рукав. Эта улика посерьёзнее будет: на кончике наверняка остались следы крови, но я уже знал, что с ней делать – заранее приглядел за домом полуоткрытый люк ливнёвки, в котором на глубине нескольких метров шумела вода и густо тянуло гнилью. Там «орудие преступления» нипочём не найдут – да и кому придёт в голову расследовать это происшествие? Даже в том невероятном случае, если кто-то из пострадавших обратится в милицию, всё спишут на разборки между шпаной и поторопятся сплавить в архив. А то и на них самих повесят – просто чтобы не копить «глухари». Обычное дело: повздорили, сцепились, а в результате – тяжкое членовредительство. Расследовать такое – никаких следователей не хватит, как и бумаги для протоколов…

Теперь – Мира. Я хотел поговорить с ней по дороге до дома, постараться внушить, что рассказывать о происшествии не стоит никому от слова совсем и, прежде всего, маме. И тут меня ждал сюрприз: «Я всё понимаю…. – сказала она, подняв на меня свои чудные зарёванные глаза. – У нас папа служил в милиции, майором, особо опасных бандитов ловил. Его недавно убили, а нам с мамой потом эту квартиру дали…»

О как! Я пробормотал что-то сочувственное, а сам стал лихорадочно прикидывать, чем это может обернуться лично для меня. Запросто ведь может оказаться, что «наезд» на Миру – вовсе не выходка оборзевших подонков, как я считал раньше, а их подписали, чтобы свести счёты с семьёй насолившего кому-то из серьёзных уголовников сотруднику? Если так, то девочка по-прежнему в опасности – так просто подобные люди от своих замыслов не отказываются. Может, и правда стоило положить тех двоих – просто чтобы их неведомые «боссы» решили, что девчонку плотно опекают коллеги погибшего отца, и оставили её в покое? Вот уж действительно: знать бы, где соломки подстелить!

Н-да, дела… Одно хорошо: учится Мира не в нашей школе, да и во дворе пока никого не знает, а значит, здесь серьёзных утечек информации быть не должно. А вот матери она всё расскажет, проси-не проси. А та наверняка захочет поблагодарить за спасение дочери, и хорошо, если только меня – а вдруг и моих родителей тоже? Придётся объясняться. Лучше будет даже самому спровоцировать объяснение – прямо сейчас, по горячим следам. Довести девочку до двери, сдать с рук на руки, а на неизбежный вопрос: «что с вами стряслось?» рассказать… хотя бы часть правды. Что решил проводить Миру, что шли мимо гаражей, и тут те двое с ножами. Труба? Она попалась под руку случайно, стояла возле стенки гаража, а что Мира не заметила, как я её подобрал – так перепугана была, неудивительно… Что труба была залита свинцом и вообще тщательно изготовлена для этой схватки, Мира не знает и знать не может. Как я прятал нож в промоине, не видела, потому как была занята, рыдала – так что объяснение может и прокатить. Но тут возможны варианты: скажем, в виде сослуживцев отца, которым мать девочки решит рассказать о происшествии. Откуда мне знать – а вдруг они перебрались с прежнего места жительства, чтобы оказаться подальше от недругов погибшего майора, и как раз на подобный случай имеются договоренности? Но в любом случае, вдова милицейского опера должна понимать некоторые вещи, непонятные обычным перепуганным мамашам, и на определённое понимание с её стороны я рассчитывать, пожалуй, могу. Во всяком случае, что бы и кому она не рассказала – можно надеяться, что она хотя бы задумается, чтобы не подставить спасителя дочери.

…И всё равно, влип ты Лёха Монахов по самое не балуйся. Вот уж действительно: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Зато – каким огненным взглядом одарила меня на прощанье, закрывая за мной дверь, черноглазая девочка Мира!

Только придя домой, поужинав и растянувшись на кровати, я вдруг зашёлся нервным хихиканьем. Получается, что я уверенной поступью шагаю по накатанной колее попаданца! Вот и маньяка изничтожил… ну хорошо, пусть не маньяка, пусть не совсем изничтожил, но факт-то имел место?

Но Высоцкого я перепевать не буду, не дождётесь! Он тут и сам неплохо справляется.

VI

Коридор – на самом деле, облицованная дюралевыми панелями труба с плоским полом – слегка изгибалась вверх, словно она была частью гигантского, поставленного на ребро колеса. Справа и слева труба тянулась шагов на двадцать, и Дима Ветров прикинул, что если подняться к самому её концу, перекрытому заглушкой-люком с жёлто-коричневыми полосами и броской надписью «аварийная переборка», сделанной на русском и английском языках – то стоять придётся, словно на горке, держась за выступающие из стен поручни. Нечто подобное можно увидеть в замечательном американском фильме "Космическая одиссея 2001 года", когда в кадре появляются внутренности кольцевых вращающихся отсеков космолёта "Дискавери". Дима как раз недавно пересматривал этот фильм – в Артеке, во время "космической смены", вместе со своими подопечными из шестого отряда. Сейчас четверо из них стояли рядом и впитывали каждое слово "экскурсовода".

… А ведь их могло быть пятеро. Эх, Лёха, каким же местом ты думал…

– Это макет участка главного коридора станции «Остров-1» – говорил инструктор. «Юниоры» прилежно внимали и уважительно озирались. Особенно внимательно приглядывалась к окружающему Лида Травкина, и во взгляде её то и дело проскакивало недоумение.

– Изгиб здесь всего на двадцать процентов меньше реального – и тем не менее, работать лучше в центральной части макета, не приближаясь к люкам. При необходимости можно привести макет в действие, и тогда он начнёт вращаться, имитируя вращение станции. Коридор, таким образом, сместится, а когда люк-переборка окажется в нижней части, автоматика разблокирует замок, и вы сможете перейти в другую секцию. Одновременно на макете могут заниматься до десяти человек, однако части всё равно придётся работать в наклонных участках секций, что, безусловно, доставляет некоторые неудобства. Разработчики макета решили, что с этим придётся смириться – гораздо важнее создать условия, при которых наши подопечные смогут хотя бы в некоторой степени освоиться с внутренним устройством станции. Сейчас вы сами всё увидите. Только возьмитесь вон за те поручни – случается, новички от неожиданности падают. Это не страшно, пол покрыт мягким пластиком, но всё равно – не хотелось бы.

«Юниоры», а за ним и Дима, послушно ухватились за идущие вдоль коридора поручни. Инструктор сказал что-то в висящую на плече рацию-переговорник. Где-то над головой заскрипело, зашуршало, залязгало – и труба задвигалась вместе с гигантским «бубликом», частью которой она и была. Дима знал, что произойдёт, а вот его юные спутники зашумели, засмеялись, крепко вцепившись в поручни.

– Теперь попробуйте разжать руки и медленно идите по коридору навстречу вращению – поучал инструктор. – И старайтесь всё время оставаться в нижней точке, так будет легче привыкнуть. Сейчас мы установили максимальную скорость вращения – обычно она втрое ниже, наши обучающиеся быстро привыкают и вскоре вообще перестают что-то замечать.

– Справа – это двери кают? – спросил Середа.

– Да. Каюты и прочие обитаемые помещения идут по правой по отношению к направлению вращения стороне станции. По левой – склады, баки со сжатыми и сжиженными газами, причалы, механизмы и компоненты систем жизнеобеспечения.

– А там? – Середа ткнул пальцем в потолок. – Там – «батут»?

– Совершенно верно. – инструктор одобрительно кивнул. – Вижу, вы успели ознакомиться со схемами станции. По внутренней стороне жилого «бублика» будет смонтирована установка «космического батута», причём её изначально настроят на приём грузов с Земли. Они – грузовые контейнеры, пассажирские модули, многоразовые возвращаемые корабли и прочие объекты – будут проходить сквозь «горизонт событий», по инерции отдаляться от станции примерно на сто пятьдесят-двести метров, после чего их будут подхватывать буксиры-«пауки» и вести на швартовку. Всё это вы подробно изучите, когда придёт время, а сейчас перейдём к осмотру внутренних помещений.

Он подошёл к двери – на самом деле, люку с закруглёнными углами и высоким, сантиметров пятнадцать, комингсом – и нажал кнопку на панели, вмонтированной в стену. Люк послушно втянулся в стену.

– Этот люк ведёт в одну из жилых кают. Открывается он, как вы видите, с помощью пневмоэлектрического привода, но при необходимости это можно сделать и вручную, для служить вот эта рукоять…

Повторным нажатием кнопки он закрыл каюту, показал «юниорам» утопленную в металл ручку и снова открыл – е вручную.

– Такие люки обеспечивают полную герметичность. При возникновении аварийной ситуации, например, при нарушении герметичности главного коридора, люк автоматически задраивается, блокируется, превращая каюту в своего рода капсулу выживания.

– «Survival unit». – прошептал Шарль. – Американский термин.

– Да, мы позаимствовали его у наших зарубежных коллег. – согласился инструктор, расслышавший слова француза – В каюте есть всё необходимое для выживания в течение пяти суток – воздух, устройства для поглощения СО2, вода, продовольствие. Кроме того, имеются два аварийных скафандра – они не предназначены для выхода в открытый космос и работы за пределами станции, однако при необходимости в них можно находиться в разгерметезированных помещениях станции. По сути, это лёгкие гермокостюмы с аккумуляторными батареями и дыхательным аппаратом – ни с устройства подогрева, ни системы удаления отходов жизнедеятельности, ни защитного слоя, препятствующего проникновению радиации, ни нормальной системы связи в нём нет.

– То есть в таком скафандре нельзя ни с кем связаться? – удивилась Лида Травкина. – Но как же так? Если случится авария…

– Связаться можно, но лишь в пределах прямой видимости. – торопливо пояснил Дима. Он уже познакомился со всеми чудесами «Колеса», как называли макет сотрудники Центра Подготовки. – Каждый аварийный скафандр оборудован двумя кабелями для подключения к интеркому. С их помощью можно установить с любым отсеком станции – если, конечно, связь функционирует. Когда мы будем осматривать аварийные скафандры, я покажу, как это делается. Позже все вы пройдёте обучение их использованию и сдадите соответствующие нормативы. Полное название: АКЛ-3, «Аварийный Костюм, Лёгкий, третья модель «Скворец», прошу запомнить.

– Спасибо хоть не «Костюм аварийный, лёгкий… – хихикнув, шепнул Кащей на ухо Середе. – А то прикинь, команда на занятии: «Всем в КАЛ»!

– А сколько в каюте таких «Скворцов»? – поинтересовалась «Юлька».

– По одному на каждого из обитателей, разумеется. – сухо отозвался инструктор. Он неодобрительно покосился на мальчишек, явно догадываясь, о содержании их шепотков. И ещё один – резервный, на всякий случай. Аварийные костюмы хранятся в рундуках под койками. В этой конкретно каюте их два.

– Значит, жьить в это мьесто будут два люди… человьек. – сделал логичный вывод Шарль. Он волновался, видимо от обилия впечатлений внутри Макета, отчего, как Дима приметил ещё Летом, в Артеке, всегда начинал сбиваться, говоря по-русски. – И так в каждый юнит… каютт?

– В жилой части макета смонтированы только десять кают вместо двухсот восьмидесяти, которые будут в реальности – это не считая нескольких кают-компаний, столовых, тренажёрных залов и прочих мест общего пользования. – ответил инструктор. – Каюты будут четырёх- двух- и одноместные, последние предназначены для высшего руководства станции. Это – двухместная каюта, и сейчас мы с вами ознакомимся с её внутренним устройством. Прошу, проходите, только по одному. Внутри довольно тесно, и все там не поместятся, придётся провести осмотр в два приёма.

И он посторонился, пропуская «юниоров» к люку.

– Может, мне показалось – но почему всё внутри макета станции такое знакомое? Словно…

Девочка осеклась на полуслове и покраснела, спрятав глаза.

Геннадий Борисович, встретивший ребят у выхода, понимающе улыбнулся.

– Нет, Юля, – ты ведь позволишь так тебя называть?

Лида кивнула и покраснела ещё сильнее.

– Так вот, Юля, тебе не показалось. Дело в том, что наши американские коллеги особое значение придают отделке помещений станции, вообще внешнему виду – «дизайну», как они это называют. У них целая исследовательская группа работает, из психологов, художников и специалистов по интерьеру, этих самых «дизайнеров». Так вот, они порекомендовали при разработке внутреннего облика станции взять за основу интерьеры, придуманные художниками-декораторами, работавшими над фильмом «Москва-Кассиопея»! Американцы уверяют, что это почти идеальный вариант, и к тому же, он будет прекрасно смотреться на телеэкранах – ведь репортажи со станции будут транслироваться по всему миру!

– Тогда всё ясно. – сказал Середа. – То-то мне всё время казалось, что я разгуливаю по звездолёту – ну, как в том эпизоде с экскурсией, помните? И коридоры, и переходная секция с трапами на верхний и нижний уровни…

– А в особенности рубка управления. – Юрка-Кащей кивнул, соглашаясь со словами товарища. – Это там, где будет диспетчерская станции. А кресла-ложементы – так прямо из фильма позаимствовали и туда впихнули!

Шарль посмотрел на них с недоумением, потом звучно хлопнул себя по лбу и выстрелил фразу, явственно ругательную.

– Бордэль де мэрд! А я-то угадывать, что есть это! А это ваше кино, про школьники, которые летят к звёзды! «Москва – Кассиопея», уи? Я смотрелль его Париж, в перевод на наш язык, мы с отцом ходильь…

– Не стоило бы так выражаться, особенно при нашей спутнице. – Дима сделал вид, что недовольно нахмурился, он немного понимал экспансивную лексику обитателей прекрасной Франции. – Шарль в ответ обозначил в сторону Лиды-«Юльки» полупоклон, вероятно, выражающий раскаяние. Девочка сдержанно кивнула в ответ, и француз виновато развёл руками – «мол, не хотел, само вырвалось, простите…»

– Об интерьерах спрашивают все, кто приходят сюда впервые. – снова заговорил Геннадий Борисович. – По мне, так ничего удивительного в этом нет, отделку можно выбрать любую, было бы желание. Куда занимательнее сам макет, внутри которого вы только что побывали – это настоящее инженерное чудо, подобного ему нет нигде в мире.

Ребята, закинув голову, рассматривали здание, из которого только что вышли. Плоская бетонная коробка в десять этажей; одна стена сплошняком застеклена, как у московских высоток на проспекте Калинина, другая – глухая, серая, и к ней словно прислонен громадный металлический бублик. Сейчас этот бублик неторопливо вращался, оглашая окрестности металлическим скрипом.

– Кстати, секции вращающейся части макета, включая коридоры, каюты и служебные помещения, изготавливали на том же предприятии, где производят и элементы настоящей станции, которым придётся совсем скоро отправиться в космос. Сейчас секции начиняют необходимым оборудованием, прокладывают коммуникации, испытывают на герметичность. И как только будет сдан в эксплуатацию новый, большой «космический батут» – начнётся выведение их на орбиту, уже не низкую, как предыдущие корабли и грузовые контейнеры, а сразу на геостационарную. Первые сегменты, оснащенные двигателями корректировки, солнечными батареями и системами жизнеобеспечения, станут зародышем будущей станции, там будут жить монтажники и инженеры, осуществляющие сборку.

Середа кашлянул.

– У тебя какой-то вопрос?

– Да. Нам сказали, что запуск грузов для станции будет выполняться с применением второго «космического батута», приёмного. Но ведь…

– …но ведь сначала надо замкнуть «бублик» станции, и только потом монтировать на его внутренней окружности установку? Да, всё правильно, поэтому первые запуски будут осуществляться в прежнем, одностороннем режиме. Это несколько сложнее, есть риск сильно промахнуться так сильно, что космические буксиры, уже знакомые вам «крабы» не смогут своим ходом долететь до грузов. Поэтому первые контейнеры, которые мы забросим на геостационар, будут оснащены собственными двигателями, позволяющими менять орбиту в довольно широких пределах. Особенно это относится к так называемым «орбитальным автобусам» – небольшим пассажирским кораблям, с помощью которых на станцию будут переправлять людей. Кстати, после стыковки и «автобусы», и оболочки грузовых контейнеров будут использованы при строительстве станции, они заранее проектируются с учётом такой возможности.

– И когда туда отправятся первые люди? – спросил Середа.

– Первый запуск намечен на январь следующего, семьдесят шестого года.

– Как быстро… – уважительно протянул Юрка-Кашей.

– А чего тянуть? – экскурсовод улыбнулся. – Планируется замкнуть наше колечко и включить вращение уже к началу апреля. Несколько месяцев уйдёт на монтаж внутреннего оборудования и установки «космического батута», но мы рассчитываем, что станция будет целиком заселена и заработает в полную силу уже через год, весной семьдесят седьмого. Мы в Проекте не собираемся терять время понапрасну. Как и вы, я полагаю?

«Юниоры» наперебой закивали.

– Очень на это надеюсь, ребята. Потому что именно у вас, как и у вашего куратора – короткий кивок в сторону Димы, – есть возможность войти в число тех, кто будет там работать. И мы надеемся, что вы сделаете для этого всё, что в ваших силах!

– А нас не запихнут туда, чтобы устроить проверку, пока мы думаем, что на самом деле летим в космос? Ну, как в том фильме, мы его ещё в Артеке смотрели…

– «Большое космическое путешествие»? – пренебрежительно фыркнул Середа. – Думай, что говоришь-то! Ты, хоть и в астрономическом кружке занимался, но в таких-то вещах должен разбираться! Неужели ты, когда смотрел эту муть, ни разу не спросил себя: а почему те трое ни разу не задумались, с чего в их корабле – «Астра, кажется, я ничего не путаю? – то же самое одно «Же», как на Земле? И даже при старте и разгоне ускорение остаётся прежним?

Юрка насупился. Он терпеть не мог, когда его тыкали в нос «астрономическим» прошлым. Тем более, что упрёк на этот раз был справедлив, мог бы и сам догадаться.

– К тому же, – Середа продолжал беспощадно добивать оппонента, – как ты, скажи на милость, скроешь от экипажа макета, что сила тяжести почти во всех точках «бублика» направлена под углом к полу, а в большинство отсеков и кают вообще невозможно попасть? То-то… звездочёт!

– Ладно, мальчики, хватит уже ссориться… – примирительно заговорила Лида. – Юрка, между прочим, знает много чего такого, о чём ты, Середа, и понятия не имеешь!

– Например? – «юный космонавт» немедленно ощетинился.

– Ну, скажем… – девочка задумалась, потом на лице её возникла ехидная улыбка. – Назови для начала все звёзды созвездия Кассиопеи!

– Альфа Кассиопеи, Шедар, оранжевый гигант, звёздная величина… – зачастил Середа, но «Юлька» безжалостно перебила земляка:

– Две и двадцать четыре сотых «эм», мы все смотрели фильм. А кроме Альфы Кассиопеи? А ещё?

– Ну… Сёгун?

– Сёгун – это такой правитель средневековой Японии. – Лида говорила ласково, но слова её сочились ехидством. – А Эпсилон Кассиопеи называется Сегин. Ещё?..

– Рубах?

– Юрка?

– Рукбах, бета Кассиопеи, иначе называемая Ксора. – отбарабанил по заученному Юрка-Кащей бросил на спутника торжествующий взгляд. Девочка многозначительно выгнула бровь.

– Это три звезды из пяти, осталось ещё две. Ты, Середа?..

– Не помню. – сдался тот. – Вот вчера только перед сном перечислял, а с утра начисто из головы вылетело!

– А раз вылетело, нечего перед другими выпендриваться. Знаток он, понимаешь! Вы лучше вот о чём подумайте…

Девочка понизила голос так, чтобы идущие впереди взрослые её не слышали.

– Я тут недавно узнала, что при «юниорской программе» собираются создать «школу космонавтов». Базой для неё станет ваш Дворец Пионеров, – она кивнула Юрке-Кащею, – а именно, кружок космонавтики. Только в отличие от нас, ученики этой школы жить будут дома и посещать Дворец два раза в неделю, ну и программа обучения будет, конечно, гораздо насыщеннее обычной, для средней школы. А на выходные их станут привозить сюда – утром в субботу автобус забирает ребят с Ленинских гор, а вечером в воскресенье отвозит назад. Переночуют здесь, в общежитии при Центре Подготовки, а всё остальное время – занятия, тренировки, лекции, причём часть – вместе с нами!

– И ты, конечно, подумала о командире? – догадался Середа. – Не выйдет, Лид… Я его знаю, откажется!

– Я тоже так думала! – «Юлька Сорокина» упрямо тряхнула каштановыми густыми волосами. – Но вы ещё не знаете самого главного: в конце учебного года в этой школе будут экзамены, по результатам которых лучших зачислят – с их согласия, разумеется, и согласия родителей, – во второй «юниорский» отряд!

– Это что же, вместо нас? – немедленно встревожился Кащей. – То есть я очень рад, если Лёха тут будет учиться, но нас-то куда?

– Ну, ты и жук! – возмутился Середа. – И эгоист к тому же, только о себе!..

– Наш, первый отряд к тому времени переберётся в Штаты, в их филиал Проекта «Великое Кольцо», в городе Хьюстон. – «Юлька» словно не услышала этой короткой перепалки. – Не веришь – вон, у Димы спроси, или у Геннадия Борисыча. Да они и так нам сегодня вечером собирались рассказать – нам всем, «юниорам».

– А в Америкь – это есть долго? – осведомился Шарль. Он не слишком хорошо понял суть перепалки, но главное уловил. – Я былль в Америкь два год ранщье…

– В Хьюстоне мы проведём полгода, заканчивая курс подготовки. – сказала «Юлька». – Но я не об этом сейчас. У Лёшки скоро день рождения, он наверняка позовёт нас четверых. Вот и давайте попробуем убедить его поступить в эту «школу юных космонавтов»!

– А если не позовёт? – покачал головой Середа. Склока с Юркой-Кащеем уже была забыта – Мы тут, в Центре Подготовки уже скоро как месяц, а он даже не позвонил ни разу. Хотя телефон узнать не проблема, отец его с нами работает, спросим…

– Позовёт. – девочка загадочно улыбнулась. – Это я беру на себя.

VII

В общем, обошлось. Я про историю с трубой и двумя упырями, разумеется, хотя, если взвесить ещё раз, уже вдогонку, всё равно не получается найти другого выхода – так, чтобы и с Мирой ничего плохого не случилось, и другие люди не пострадали, напоровшись вместо неё на перья двух отморозков. Я порасспрашивал осторожно в школе – есть у нас пара человек из домов, примыкающих к тем гаражам… Нет, никаких слухов, никаких машин с мигалками, оперативников с собаками или поквартирных обходов с опросами – «не видели вы, товарищи, чего-то подозрительного, выглядывая в окошко, около девяти вечера во-о-он в ту сторону?» Выходит, что пострадавшие (а досталось упырям от души, уж в этом я уверен!) предпочли зализывать раны, не привлекая внимания советского здравоохранения. Что ж, тем лучше, в смысле, тем хуже для них – подобные увечья, особенно те, что выпали на долю «опущенного» урода, без должной медицинской помощи не могут закончиться ничем, кроме тяжкой инвалидности на остаток жизни. Надеюсь – недолгой и мучительной, хоть и не подобает советскому школьнику, вчерашнему пионеру и завтрашнему комсомольцу лелеять такие чёрные мысли…