Исцелённая любовью, или Сказание о королеве Лайле и бедном рыцаре бесплатное чтение

Глава 1. Счастье королевы

Разноцветные флаги гордо реют над башнями королевского замка Илльборна, трепещут и хлопают на даже летом холодном ветру. Неприступная твердыня – огромная, серая, ощетинившаяся зубцами толстых каменных стен – сегодня выглядит непривычно открытой. Мост опущен, и нескончаемый поток всадников и экипажей течёт по нему.

– Моя королева, – склоняется в поклоне главный советник. – Прошу простить, что отвлекаю вас в такой важный день.

Лайла отворачивается от окна, через которое наблюдала за прибытием гостей. Судя по гербам на каретах и флагам, сегодня весь цвет Илльборна соберётся, чтобы отпраздновать оглашение наследниками трона её сыновей.

– Что-то случилось?

На лице советника появляется смущённое и даже виноватое выражение. Он слишком любит брать на себя чужую вину. Не лучшее качество, Лайла знает об этом на собственном опыте.

– Нянечки и воспитатели уже со всех ног сбились, не могут найти принцев. И юная герцогиня Кларисса тоже куда-то запропастилась. Ваша сестра везде ищет её, – сообщает советник.

Речь, конечно же, идёт о старших из четырёх сыновей Лайлы – семилетних близнецах Рагнаре и Вигге. Именно об их проснувшейся магии в последнюю седмицу объявляли во всех деревнях и городках хранимого богами Илльборна.

Проснувшаяся магия – только звучит красиво. На деле всё едва не обернулось пожаром. Зал, в котором схлестнулась магия принцев, до сих пор стоит пустым, с остатками обгоревших гобеленов на стенах. Хотя это, конечно же, мелочь. Случаются и более опасные и трагические пробуждения магии – кому как не Лайле об этом знать.

Дети могли пострадать. Могут и сейчас не совладать с открывшимся даром. А взрослых нет рядом с ними.

В этот раз Лайла не будет прощать нерадивых. Николас получает приказ разобраться с теми, кто не доглядел за детьми.

– Будет выполнено. – Он склоняет голову. – Мы бы ни за что не побеспокоили вас, Ваше Величество, но принцам скоро нужно будет мыться и одеваться для церемонии.

Лайла закрывает глаза, позволяет своей магии проснуться и потянутся к самым родным и любимым. Первым, как и всегда, она находит мужа. Он на нижнем уровне, недалеко от конюшен, спокоен, сосредоточен, может быть, чуть-чуть раздражён суетой. Его искра слабее других, но магию Лайлы ведёт любовь, и муж в её сердце – всегда первый.

Затем она тянется к детям. Находит их в детской, всех, кроме старших озорников. Поиск Рагнара и Вигге затягивается, пока Лайла не догадывается посмотреть на самые верхние уровни замка.

– Они в северо-западной башне.

– Там всё осмотрели, – с виноватой нотой в голосе возражает советник.

– Мальчики и Кларисса на самом верху. Скорей всего, на чердаке.

Лайла хмурится, чувствуя слабое мерцание магических потоков там, где находятся близнецы. Они обещали не использовать магию без присутствия взрослых, но, похоже, нарушили слово.

– Я сама за ними схожу.

– Но как же?.. – Николас косится на живот Лайлы.

– Ничего страшного, – отвечает она. – Срок не настолько большой, чтобы не иметь сил подняться на пару ступеней.

Наверх ведут сотни ступеней, и Лайла устаёт, пока добирается до последнего уровня башни. Приставной лестницы нигде нет – вот как дети смогли спрятаться от тех, кто должен был за ними смотреть. Глядя на закрытый вход на чердак, Лайла зовёт сыновей:

– Рагнар, Вигге, а ну открывайте! Кларисса, милая, и ты там?

Дверца чердака открывается, но не сразу. Дети спускают лестницу, хотят спуститься и сами, но Лайла решает узнать, чем они там занимались.

Поднявшись на чердак, она оглядывается по сторонам. Чего тут только нет, кроме чистоты и порядка.

– Мы просто играли, – бормочет Вигге, вытирая носком ботинка пыльный пол.

Лайла присаживается на стул с потёртой обивкой.

– Вам недостаточно комнат для игр? Тех чудесных игрушек, которые мы с папой вам дарим?

Рагнар гордо вскидывает подбородок, невероятно напоминая этим отца. И тон у него такой же – уверенный, убеждённый в своей правоте. Мальчику всего семь, но даже в мелочах видно: растёт настоящий властитель.

– Игрушки – это для глупых и маленьких. А здесь всё настоящее.

Никто не сможет убедить его, что находящееся здесь – старый хлам.

Вигге кивает.

– Мы нашли много таинственных сокровищ, – признаётся Кларисса.

Девочка приходится Лайле племянницей, это заметно и в её внешности. У них обеих рыжие волнистые волосы, голубые глаза и поцелуи солнца – веснушки. Общеизвестно, что Кларисса вырастет настоящей красавицей.

– Ну что ж, – говорит Лайла, – покажите мне свои сокровища. Возможно, мне удастся открыть вам их тайны. Только выберите что-то одно. Праздник начнётся ещё нескоро, но нам уже пора собираться.

Рагнар, Вигге и Кларисса шумно совещаются, а затем сдёргивают прикрывающее часть вещей покрывало, и перед Лайлой предстаёт деревянное кресло, к бокам которого приделаны большие колёса. Над ним явно поработал искусный мастер. Сидение обито кожей. Резьба спинки отличается изысканностью. Подлокотники блестят, будто этим креслом пользовались годами.

– Мама, ты только посмотри, какая чудесная вещь! – восклицает Вигге. Рагнар важно кивает и проводит пальцами по ободу колеса.

Не отрываясь, Лайла смотрит на находку детей. Вигге тем временем садится в кресло и требует, чтобы его покатали. Рагнар с Клариссой пытаются сдвинуть тяжёлую конструкцию с места, но у них мало что получается.

– Колёса, наверное, совсем заржавели, – говорит Лайла.

– А чьё оно, мама, ты знаешь? – спрашивает Рагнар.

– Если бы у меня было такое, я бы с него не слезал! – восхищается Вигге.

А Кларисса подходит к Лайле и опускается возле неё на колени, берёт за руку.

– Тётя, ты себя плохо чувствуешь? Или мы тебя чем-то расстроили?

Временами из-за Клариссы Лайла немного завидует старшей сестре и мечтает о появлении собственной дочери. Но у них с мужем получаются исключительно сыновья. Лайла надеется, что это только пока. Касается живота и на мгновение замирает.

– Ты можешь не рассказывать, если история неприятная, – говорит Рагнар. Не такой уж он и невнимательный.

Вигге спорит:

– Мама обещала нам рассказать!

Они начинают толкать друг друга, и Кларисса просит мальчиков угомониться. Рагнар и Вигге устраиваются возле неё на полу. Ругать их бесполезно, вся их одежда и так уже посерела от пыли. Чуть больше её будет или чуть меньше – большой разницы нет.

– Ну хорошо, – говорит Лайла, поглядывая в сторону кресла. – Я расскажу вам о вашей находке, а вы взамен пообещаете, что на церемонии будете вести себя как благородные принцы. И даже сэру Николасу не захочется делать вам замечания.

– Обещаю! – выпаливает Вигге, едва дослушав.

– Мы постараемся, – с достоинством отвечает Рагнар.

Дети ждут, пока Лайла вспоминает о событиях, которые произошли восемь лет назад. В те далёкие времена она даже не мечтала, что станет настоящей королевой Илльборна, обретёт любовь благородного человека и родит ему уже четырёх сыновей.

– Это кресло – моё, – признаётся она.

Глаза детей широко распахиваются.

– Я потеряла возможность ходить, когда была чуть старше вас. Это кресло сделали специально для меня. А ещё голема, чтобы помогать мне во всех нуждах. Тогда я считала, что проведу в этом кресле всю жизнь. Так бы и случилось, если бы не…

Рагнар и Вигге подаются вперёд с волнением на лицах.

– …один человек. Он пришёл в мою жизнь и всё в ней чудесным образом изменил. – Лайла улыбается. Её правая ладонь лежит на животе. – Меня пытались вылечить лучшие целители, но только ему удалось это сделать.

– Но кто он? – спрашивает Вигге.

– Наш отец, – отвечает Рагнар. – Мама всегда так улыбается, когда говорит о папе.

– Но папа ведь не целитель, он командующий войсками!

– В те времена, о которых я вам расскажу, – Лайла улыбается, – в подчинении вашего отца находилось всего с десяток людей. Он и папа Клариссы, конечно, не имели своего крова над головой и путешествовали по стране, сражаясь с разбойниками и волиграми…

Глава 2. Ночь надежд

~*~*~ Восемь лет назад ~*~*~

~*~*~*~Лайла, будущая королева Илльборна~*~*~*~

Сегодня – восьмая за последние девять лет ночь надежд для Илльборна.

Луна сияет в бархате небес ярчайшим перламутровым блином. Ветер колышет плащи и платья придворных и слуг, собравшихся в этот поздний час в открытой галерее замка. Один взмах руки присутствующего здесь короля – и праздничные флаги взовьются в воздух, а дежурящие у конюшен гонцы вскочат в седла, чтоб поскорее оповестить мир о долгожданном появлении на свет продолжателя рода Райнаров – властителей Илльборна уже добрую тысячу лет.

Вздумавшую на свою беду каркнуть ворону сбивает с парапета метко посланная стрела. В полной тишине теряющее перья тело падает во внутренний двор, глухой стук сменяет визг и грызня собак. Хрипят и цокают копытами лошади. Пронзительный детский крик заглушает всё.

Затаив дыхание, все смотрят на приоткрывшуюся дверь, прислушиваются к доносящимся изнутри звукам, из которых самые яркие и чётко различимые – плач новорождённого, яростные проклятия и клятвенные обещания.

– Больше никогда!.. Ты слышишь, Сандр, мерзавец? Больше никогда!

Эта клятва повторяется и нарушается из года в год, и, как и прежде, в женском крике – такая мука, что руки сами собой сжимаются в кулаки. Боль, видно, ужасна, раз королева Магда так кричит и клянёт мужа, хотя знает, что здесь, у её покоев, собрался весь цвет королевства.

Сама я считаю себя чертополохом, но другие видят во мне главную розу королевского двора, то и дело поглядывают в мою сторону. Ждут, что я как-то выдам терзающие сердце чувства. Не верят, что больше их всех вместе взятых я жду добрых вестей и потому мёрзну здесь, позволяя на себя смотреть, а не прячусь в своих покоях, как делаю обычно.

Опускаю голову, и упавшие на лоб длинные светлые волосы скрывают глаза и покрасневшие, несмотря на продирающий до кости холод, щёки.

Чужое любопытство до боли неприятно, но больше убивает стыд.

Мне ли не знать, кто в действительности виноват перед консорт-королевой Магдой – женщиной, чей восьмой ребёнок только что появился на свет? И нет, это не отец, пусть он и сделал всё, чтобы наградить её лоно очередным шансом возвести на трон Илльборна полноценного короля или королеву.

Я молю богов, чтобы родился мальчик, чтобы на его теле нашлось родимое пятно в форме розы. Я так сильно этого хочу, что мысленно кричу на богов: «Пожалуйста, услышьте меня!»

– Кто? Мальчик ведь, мальчик? Знак есть? Ну кто же – говори! – в высоком голосе королевы ясно слышны усталость, боль и отчаянная потребность получить желанный ответ.

Тот так тих, что надежда никуда не девается, остаётся дрожать на ветру вместе с собравшимися.

Вышедшая к людям повитуха держит на руках свёрток с младенцем. Отец стремительно шагает к ней. Его высокий рост и мощная фигура не позволяют разглядеть ничего, кроме того как ветер треплет подбитый мехом плащ.

Первый советник вытягивается в струнку, исходя от нетерпения узнать ответ: так да или нет, быть или не быть полноценному наследнику на троне.

Безмолвие затягивается. Надежда скукоживается с каждым следующим мгновением, пока не превращается в ледяную иголку, настойчиво впивающуюся под кожу в центре груди.

Отец медленно поворачивается к придворным, поднимает новорождённое дитя над головой. Младенец кажется таким невозможно маленьким в его больших ладонях, но кричит отчаянно громко. Тишина на фоне этого пронзительного плача обжигает.

– Принцесса Катрина почтила мир появлением сегодняшней ночью. Поприветствуем её.

В голосе отца – ни капли радости, лишь глухое разочарование. Какое-то время никто не двигается, затем придворные дружно кланяются до земли, из внутреннего двора доносится цокот копыт заводимых обратно в конюшни лошадей. Кто-то охает, слышен шёпот, взгляды многих – и среди них отца – устремляются на меня, на лицах некоторых появляются неискренние улыбки.

Я прячу глаза, и вскоре младенец и повитуха исчезают в опочивальне королевы, а перед её покоями остаются всего трое – я, Эви и мой верный голем Кэсси.

Дубовая дверь, обитая железом, вновь закрыта. Мне кажется, я знаю её до последней царапины и металлической заклёпки. Восьмое по счёту ожидание закончено. Обида на судьбу гложет меня. Подло думать так, но я отдала бы многое, если не всё, ради того чтобы сегодня у меня появился брат, а не сестра, и на брате нашёлся бы магический знак нашего рода.

Я, как и мой отец, как и вся страна, мы все так нуждаемся в мальчике королевской крови с родимым пятном в форме розы – знаке магов рода Райнаров. Только брат по крови, пусть и сводный, пусть и рождённый от второй жены консорта-короля мог бы опередить меня в очереди претендентов на трон.

Но родилась девочка, а значит, я в любом случае остаюсь будущей королевой. У Магды и отца уже не остаётся времени, чтобы попробовать родить мальчика ещё раз. Мне уже двадцать, и до следующего дня рождения, когда я достигну полного совершеннолетия, а значит, права и, увы, обязанности взойти на престол, осталось всего ничего, каких-то полгода.

Эви наклоняется ко мне, хлопает по плечу. Развевающиеся рыжие волосы, посеребрённые луной, и светлые одежды делают сестру похожей на привидение. Разноцветные глаза, посеревшие губы и бледность кожи пугают и навевают мысли о скоротечности жизни и смерти.

Лицом мы очень похожи, почти как близнецы, хотя она старше меня на три года и пышет здоровьем. Я точно знаю, что выгляжу так же, как она, но всё равно нервно ёжусь от потустороннего вида сестры. Её улыбка во весь рот пугающее впечатление не меняет, наоборот.

– Лайла, детка, – говорит Эви, – ты всё ещё будущая королева, и у нас появилась ещё одна сводная сестра. Хорошая ночь, порадуемся.

Она фыркает, оценив выражение моего лица и молчание.

– Значит так, моя сестричка-простушка, ты можешь сколько угодно притворяться опечаленной, а я сегодня честно повеселюсь за нас обеих. Спокойной ночи.

Сестра клюет, думая, что целует, меня в лоб совершенно холодными губами и уходит к себе. А я остаюсь на месте – мне всё равно где молиться всем известным богам, умоляя их повернуть время вспять и подарить-таки нашей семье не девочку, а мальчика.

Знание, что мои просьбы бесполезны, а в чистоту намерений не верит никто, не помогает унять желание переубедить несправедливую судьбу. Мне всё равно, что думают другие, но воспоминание о том, как отец смотрел на меня – убивает.

Я почти уверена, что он обвиняет в произошедшем именно меня. Простаки искренне считают, что магу достаточно косо посмотреть, чтобы навредить посевам, лишить корову молока или девицу – бремени. Вдруг и отец поддался голосу толпы? Отчаянье из-за неудачных попыток произвести на свет сына – не лучший помощник даже выдающемуся уму.

Последняя беременность королевы протекала сложно, уже полгода в её покои не пускали никого, кроме отца и маленьких принцесс. Но, вероятней всего, Магда так хранила себя перед моим – а вдруг зловредным? – взглядом.

Я не знаю точного ответа, но подозрения поднимают свои головы и жалят-жалят-жалят. Воспоминания слов и выражений лиц отца и придворных проплывают перед зажмуренными глазами.

– Принцесса Лайла? Что вы здесь делаете в темноте и холоде до сих пор?

Поднимаю голову. Возле меня стоит придворный маг. Кутающийся в длинную мантию Фабиан недовольно качает растрёпанной головой и приказывает Кэсси пошевеливаться.

Мы медленно передвигаемся по извилистой галерее под шум шагов и едва слышный, но всё же различимый скрип колёс моего передвижного кресла.

– Как чувствует себя королева? – отваживаюсь спросить я, хотя знаю, что мои расспросы могут понять превратно.

– Произвести на свет новую жизнь – тяжкий труд для немолодой женщины.

– Она больна?

– Нет. Устала, расстроена, уснула. Завтра будет новый день, и венценосные родители порадуются появлению на свет принцессы Катрины, – безмятежно отвечает маг. – Не печальтесь и не беспокойтесь ни о чём, Ваше Высочество. Не было, нет и не будет ни единого шанса, чтобы трон достался другому претенденту. Он ваш. Так решили звёзды двадцать лет назад, и спорить с ними не по чину ни простолюдину, ни королю. Уже совсем скоро нас всех ждут великие свершения под предводительством новой всесильной королевы.

Об уходящем времени отца он говорит без жалости, а о моём проклятии магией – с придыханием и восхищением.

Потратив далеко не один день на изучение преданий о правлении прародителя Като, я могу понять Фабиана – уже больше трёх веков среди избранных илльяров не рождались сильные маги-короли. Но только дурак позволит себе упорствовать, закрывая глаза на очевидное. Като в первую очередь был королём – правителем, воином, мужем и отцом. Магия – это ещё не всё, кому как не мне, немощной калеке, это знать.

С наполовину парализованным телом мне не быть женой и матерью, воином тоже не стать. Моё правление навлечёт позор на весь наш род и только навредит Илльборну.

У Фабиана другое мнение на сей счёт, и я его знаю. Спорить с упрямцем нет никакого желания. Я отпускаю придворного мага, и дверь моих покоев закрывается за нами с Кэсси.

После воздействия мага голем двигается как будто живее и увереннее. Его керамические руки кажутся ловкими и тёплыми, а стеклянные глаза – осмысленными. Он подаёт мне воду и немного еды, помогает удовлетворить другие телесные надобности, моет, одевает в ночное и укладывает в постель.

Всё это время я думаю о том, что быть королевой мне не по силам. Я не воин, в бою меня с лёгкостью победит даже ребёнок, а по духу… Я – та, кто приносит несчастья. Пока страдали только самые близкие, но что будет, если моё влияние распространится на всё королевство?

Лёжа в кровати, глядя в потолок, залитый лунным светом, я слушаю тихую возню не знающего покоя Кэсси и думаю о прошлом. К сожалению, нет ни одного несчастья, случившегося со мной, в котором я не была бы виновата сама.

Глава 3. Злое прошлое

Говорят, в здоровом ребёнке нет греха, и только ошибки взрослых могут испортить детский нрав и вселить в маленькое сердце чёрные мысли. В большинстве случаев так и случается. Но как бывают яблоки, гниющие изнутри уже на ветвях, так встречаются и порочные дети. Кто заронил в них злое семя – тайна, но результат очевиден всем.

Не мне обвинять своих воспитателей. Добрая нянечка и заботливый учитель, постоянное участие в моих делах отца, игры с сестрой и её юными подружками – что из названного могло навредить ребёнку?

Увы, мне не найти оправданий в поступках других – я помню детство слишком хорошо. Свою жадную привязчивость, настырность, резкий нрав, чрезмерную любовь к старшей сестре, ревность к её общению с другими – все эти чувства, приведшие к настоящей катастрофе.

В тот день мы играли: бегали по лестницам и коридорам, прятались и догоняли друг друга. Эви всё время выигрывала, поддразнивая меня на глазах трёх девочек своего возраста, дочерей придворных дам и служанок. Я же злилась всё сильней с каждым поражением, с каждым мигом, когда Эви оказывалась на стороне подруг, а не моей.

И как-то так случилось, что игра превратилась в обмен колкостями, звонкий смех стал оскорблением, а хлопки по плечу – настоящими тычками и ударами, причиняющими боль. Думаю, всё решилось в тот миг, когда уязвлённая гордыня во мне возопила: «Я лучше их! Я! Ты увидишь!»

Эви старше меня на три года. В мои девять лет, а её двенадцать эта разница оказалась существенной для состязания в беге. Как я умудрилась упасть, запутавшись в собственных ногах и юбках, мне непонятно до сих пор. Но вдруг я оказалась сидящей на полу и баюкающей ушибленную руку под раскаты смеха Эви и её подружек.

Я не плакса, но у меня слёзы брызнули из глаз. Здесь, на полу, глядя на них, таких высоких и красивых, уже совсем взрослых и ловких, я вдруг показалась себе нелепой, унизительно смешной, навязчивой и приставучей, лишней, не нужной ни Эви, ни другим.

Их снисходительные взгляды, их общность, проистекающая из равенства возраста и интересов, ранили меня намного больше твёрдого шершавого камня.

Тело содрогнулось от обиды и злости, а в сердце как будто забил источник чёрной горячей воды. Она стремительно наполнила меня всю – туловище, руки и ноги, мигом закружившуюся голову. Я словно утонула в самой себе – этой чёрной горячей воде, такой душащей и гадкой.

Если б я только знала, что со мною происходит!

Помню, словно это случилось вчера, тяжёлый влажный жар и колотящую тело дрожь, колющие искорки на коже и жгучую ненависть в сердце – такую яркую, отчаянную, абсолютную, какая бывает только в детстве, когда чувства искренни и сильны, а разум на их фоне слаб.

Я не сказала ни слова, только подняла голову и взглянула сестре прямо в глаза.

Она упала, покатилась по полу, крича и прижимая ладони к лицу. Девочки завизжали. Одна из них, расплакавшись и наградив меня полным ужаса взглядом, развернулась и побежала прочь, гремя башмаками по плитам каменного пола. Этот звук преследует меня до сих пор, и, кажется, на смертном одре я буду помнить испуганный перестук её каблуков.

Ещё не подойдя к Эви, я знала, кто виноват в её боли. Дрожь рук и горячая тяжесть в сердце, жгучая обида и ненависть, все эти переживания прекратились во мне так резко, как подожжённая бочка со смолой вырывается из ложки катапульты. Понятно же, это мои злые чувства вырвались на свободу и попали прямо в Эви.

Я добралась до сестры, коснулась её плеча, оторвала её лихорадочно-горячие ладони от лица и увидела кровавые слёзы.

Всё это сделала я – причинила ей боль, навредила по-настоящему, будто не всего лишь посмотрела на неё, а швырнула чем-то тяжёлым и острым. Только от летящего предмета Эви непременно бы увернулась, а от моего злого взгляда не смогла.

Никогда не забуду, как Эви билась в моих руках, как розовые дорожки растекались по её щекам, как растрепавшиеся волосы липли к влажному лбу, а кожа вдруг стала стремительно бледнеть, пока не стала совершенно серой, неживой.

И тогда я закричала так, что меня, по рассказам, слышали не только в замке, но и в деревне.

Позже я проснулась в собственной постели. Меня разбудил голос отца. Со сна я ещё не понимала его слов, но знала, что он находится рядом со мной.

Мне снилось что-то хорошее, уютное и тёплое, и я совершенно не хотела выплывать из своего сна. Несколько мгновений барахталась на волнах приятных ощущений и пыталась удержать их, не дать им уйти.

Такие сны про себя я называла мамиными. Нянечка говорила, что мама, хотя и умерла, произведя меня на свет, но не бросила, а незримым ангелом теперь всегда будет присутствовать рядом со мной. И я верила её словам, всем своим существом чувствуя целительное, утешающее присутствие женщины, давшей мне жизнь.

Ощущала его и сейчас, но в мире что-то изменилось, стало неправильным.

– Принцесса Лайла не виновата, господин, – незнакомый голос шелестел словами, будто хрупкими осенними листьями. – Магическая сила, если не показала себя во всей полноте в самом раннем детстве, может явить себя таким взрывом – на эмоциях и чувствах, часто во время игры или наказания. Это самое обычное дело, господин, для сильного мага.

Короткий и резкий ответ отца лишил меня остатков сна и дыхания.

– Моя старшая дочь ослепла – это, вы говорите, обычное дело?

– Всего на один глаз, милорд. Поверьте, это счастливый исход для девочки. Случившееся с ней – это меньшее зло!

И тут я вспомнила, что случилось днём, да так ярко и полно, что захотела, чтобы боги немедленно наказали меня. Лишили жизни за то зло, которое я причинила сестре.

Подслушивая разговор взрослых, я умирала прямо там, рядом с ними. Чужак что-то бормотал невнятно, меня всю трясло. Чернота вновь захлестывала меня, вновь разливалась по телу щекочущим горячим потоком, сжимала горло и не давала даже пискнуть.

– Так вот почему умерла Кларисса, – сказал отец, и моё сердце будто остановилось. – От матери Лайле достались не крохи, а мощный дар.

– Это предубеждение, господин, это всё неправда. Вовсе не все матери, рождающие сильных магов, расстаются с жизнью при родах.

– А ваша, Фабиан? – зло возразил отец. – Она жива?

– Нет, но это случ-чайность. И я самолично видел почтенную мать Андриана – известного мага северных земель. Он объяснил мне…

– Замолчите немедленно. И идёмте отсюда, разбудите ребёнка своим криком.

Они ушли, всё стихло. Теперь только кровь шумела в ушах, толчками распространяя по телу чёрную гниль, как оказалось, таившуюся во мне с самого рождения.

Запахло палёным, постель задымилась, стало почти невозможно дышать. Сначала я лежала, терпела, потом как-то встала, выбралась из тлеющей ловушки.

До покоев Эви требовалось преодолеть всего шагов двадцать-тридцать, не больше, но шла я бесконечно долго, шатаясь от усталости. Каждый шаг вперёд стоил мне двух, а то и трёх назад.

Наконец я добралась до двери, прижалась к ней горящим лицом, попыталась вдохнуть всей грудью. Огонь потрескивал вокруг и внутри меня, чёрная вода бултыхалась на уровне горла. Я отчаянно боялась и ненавидела себя.

Резкий толчок, и распахнувшейся дверью меня притиснуло к стене. Целительница и служанка, громко переговариваясь, поспешили по коридору, а я проскользнула в покои Эви.

Слова отца и незнакомца оказались страшной правдой. На кровати неподвижно лежала сестра, её глаза закрывала белая повязка.

Я думала, что умру. Я хотела этого так сильно, что всё моё тело трясло. Безмолвно я упала на колени и поползла к ней. Всё во мне скручивалось от страха и боли. Всё, всё на свете, всё счастье и горе, всю любовь, всю нежность, отпущенную мне, я отдала бы за выздоровление сестры. С радостью и облегчением отдала бы за Эви и жизнь без остатка.

Прошлое не вернуть назад, оно незыблемо. Любые сожаления, любая боль не повернёт время вспять, не позволит поступить иначе. Понимание этого пришло, когда я, скрежетая и стуча зубами, переставляла колени по каменному полу на полпути к кровати сестры.

Не существовало никакой магии, чтобы всё отменить, молитв, чтобы вымолить у богов здоровье и благополучие для Эви. Всё уже случилось, и это не изменить. И когда я это поняла, то завыла.

Отец, сидящий у изголовья больной, вскочил, в его руке мелькнул обнажённый клинок короткого меча. Я испугалась и обрадовалась одновременно – сейчас, ещё какой-то миг, и всё закончится. Снежно-белый восторг стиснул моё сердце огромной ручищей. Стало хорошо – ясно, понятно, легко.

Я провыла «простите» и распрощалась с жизнью. Упала на пол ничком. Ждала удара. Так сильно хотела его, что чуть не умерла, когда его не получила.

Отец поднял меня на руки и куда-то понёс. Он шёл по мрачному полутёмному коридору и говорил, что я не виновата, что он меня любит, что всё будет хорошо.

Мне так хотелось верить ему. Но он нагло врал. Его насквозь лживые слова доносились до меня, будто он кричал через опоясывающую наш замок крепостную стену. Я едва слышала его. Внутри меня кружилось что-то тёмное, горькое, будто пепел. Вокруг качался мир, пока окончательно не ускользнул из-под ног.

Отец уложил меня в постель, где я растеклась бесформенной кучей костей и плоти. Он долго сидел рядом со мной. Слёзы текли по его лицу. И каждая, терявшаяся в его короткой аккуратно подстриженной бороде, словно выжигала во мне что-то, расплавляла, лишала веры и сил.

Проснувшись утром, я не смогла встать. Ноги не двигались, не подчинялись мне.

Наказание не испугало меня. Оно показалось мне справедливым, и я восславила богов за их милость. Не знала тогда, что судьба, лишив меня стержня, позволяющего стоять на двух ногах, наказала не только меня, а всех нас.

Бессмыслица думать об этом сейчас.

То время ушло, и по минуте, по часу, по дню тает сейчас. Мне скоро исполнится двадцать один, и илльяры терпеливо ждут этого дня – воцарения настоящего мага из рода Райнаров.

Да, магия у меня есть, но что я смогу людям дать? Не в силах даже ходить, какой королевой я для них стану?

Если бы я могла повернуть время вспять, если бы могла выбирать… Проклятое время.

Глава 4. Чистый лист настоящего

За окном плывёт вязкий туман – густой настолько, будто чья-то воля специально скрыла привычный мир и там, за плотной белой завесой из влажного стылого воздуха, кипит работа, после которой уже ничто не станет прежним, и даже с набившим оскомину видом на поля, маленькую деревушку, речку и лес придётся распрощаться.

Бесконечная белая пустота притягивает взгляд, мысли разбредаются, как отпущенные на свободу кони. Я фантазирую о дальних странах, увлекательных приключениях и полной свободе. О верном друге, скачущем рядом со мной. О его гордом виде и ласковом взгляде, направленном на меня.

Это всё пустое, конечно. Ничему из придуманного не бывать, но, глядя на белизну за окном, нельзя не мечтать о чистом листе, новом начале, жизни, где не будет ни сковавшей ноги проклятой болезни, ни скорой необходимости делать то, что не по силам калеке.

Древний фолиант, покрытый пятнами плесени и въевшейся пылью, совершенно забыт. Под пером, улегшимся на пергамент, расплывается тёмное пятно, а я мысленно скачу по дороге, уходящей за горизонт, ветер свистит в ушах и сердце трепещет от предчувствия грядущих необыкновенных событий.

Лёгкий шум возвращает с небес на землю.

Оглядываюсь, а это Эви пришла. Я и не заметила, а сестра уже успела расположиться на своём привычном месте – в кресле, ближе к камину – и в руках держит дымящуюся чашку. Кэсси стоит рядом с накрытым столом, и в его стеклянных глазах я читаю укор и заботу – чувства, которых в куске обожжённой глины быть не должно.

– Иногда я думаю, Лайла, что творится в твоей голове, – начинает сестра мирным тоном.

Продолжение мне не понравится. Знаю это по её внимательному острому взгляду.

– Я смотрю на тебя, склонившуюся над ненужными книгами или уставившуюся в окно, будто там можно увидеть что-то новое, и недоумеваю – как можно, зная, что тебе предстоит, заниматься такой ерундой?

Наш спор постоянен, как движение колеса на мельнице старого Брауна.

– Мне не к чему готовиться. Чтобы я ни сделала, быть готовой к тому, что тебе не по силам, попросту невозможно.

– Согласна, быть королевой непросто. Но ты, не сказать, что б уж такая лентяйка, не хочешь учиться действительно важной и нужной науке. Отец собирал сегодня малый совет. Я встретила Николаса час назад. Он сообщил, что ты вновь отказалась участвовать, хотя тебя звали. И у меня к тебе всего один вопрос: почему? Ответь на него. Уверена, многие бы хотели узнать причину твоего непробиваемого упрямства.

Я коротко выдыхаю и отворачиваюсь к окну.

Тёмное нечто ворочается в душе. Чувствую нарастающий в теле жар и искорки, колющие ладони. Так поднимают головы запретные чувства. От них до убивающего магией взгляда не так далеко. Я не имею права гневаться и даже раздражаться, или всё это закончится очередной катастрофой.

Мне следует взять себя в руки.

– Я просто не хочу этого делать.

Сестра не примет такой ответ, но другого у меня нет. Я не хочу, я отказываюсь притворяться, что из меня получится королева, достойная заменить отца.

Что за злая судьба? Что за законы такие, чтобы менять великого короля на беспомощную, бесполезную, ни на что не способную калеку?

Каждый раз, когда я об этом думаю, у меня слёзы выступают на глазах.

Эви – не самый терпеливый человек. Она с грохотом ставит чашку на столик и встаёт, чтобы преодолеть разделяющие нас пару шагов. Её горячие пальцы впиваются в мой подбородок и заставляют поднять голову.

– Чего именно ты не хочешь делать?

Я смотрю прямо в её лицо, что делаю вовсе нечасто, и чувство вины обжигает меня с головы до ног.

Её глаза темнеют. Нет, не так. Темнеет один её глаз – ярко-голубой, выразительный и чистый. Второй светел, неподвижен и мёртв, и так будет всегда – из-за меня.

– Не смей так смотреть, – шипит Эви, как злая кошка. – Не тебе меня жалеть. Не тебе! – срывается она на крик, а потом вдруг размахивается и бьёт меня по щеке ладонью.

Мы в ужасе смотрим друг на друга.

Мне не больно – только жарко и губа онемела. Эви прижимает руку к груди. В её глазах появляются слёзы и тут же высыхают. И кажется, то мгновение слабости – всего лишь видение взбудораженного ума.

– Я не стану извиняться, – говорит сестра, вскидывая подбородок. – Я так давно хотела это сделать. Каждый раз, когда ты смотрела на меня взглядом побитой собаки.

– Но это моя вина!

– Замолчи! Я давно простила тебя. Ты не виновата, ты же не специально. Так случилось, и всё. Об этом давно следует позабыть.

– Но…

– Если ты не хочешь слышать меня, значит, ты просто упрямая дурочка!

Она наклоняется ко мне, кладёт руки на плечи, прикасается губами ко лбу. Так, как бы сделала мама, но мне не довелось узнать материнской любви и заботы. У нас с сестрой были няни, но так давно, что уже и не вспомнишь их лиц. Королева Магда, разумеется, в лоб меня ни разу не целовала. Отец иногда трепал по волосам, но я уже и не помню – неправда, прекрасно помню – когда это случилось в последний раз.

Так сложилось, что ко мне уже вечность никто не прикасается. Кресло на колёсах держит других людей на расстоянии, а в житейских нуждах помогает голем. Так что Эви, нависая надо мной, нарушает невидимые, но в силу привычки ставшие незыблемыми границы. Её близость ощущается как что-то неправильное и даже опасное.

Я вырываюсь из её рук. Кресло отъезжает вбок и назад, рукоять ударяется о стену.

Всё, о чём мы говорили, забыто. Я смотрю на Эви, будто никогда прежде её не видела. Невысокая, стройная, с пышными рыжими волосами, заплетёнными в толстую, украшенную разноцветными лентами косу. У неё красивое лицо, живые глаза… глаз. И веснушки, с которыми, как я знаю, она упорно борется, хотя они её совершенно не портят. Эви идёт зелёный цвет. Любимое домашнее платье стало ей немного тесно в груди.

Думать о том, что раз Эви выросла, то и я тоже, странно. Мне всё кажется, что я стою на месте, а жизнь проносится мимо, но это, наверное, не совсем так.

Надо будет приказать, чтобы Кэсси принёс зеркало. В моих покоях нет зеркал, но сейчас я бы хотела взглянуть на себя, на своё, наверное, тоже повзрослевшее отражение.

– Ты опять меня не услышала, – говорит Эви строго. – Сколько раз мне повторить, чтобы ты поверила, что не нужно винить себя за то старое детское дело? Я не виню тебя! Ты слышишь меня?

– Не надо. Я слышу тебя, но факты твои слова не меняют. Я знаю, кто виноват.

Эви злится. Её движения резки, а стук каблуков – как удары плетью. Она усаживается в любимое кресло и требует у Кэсси ещё одну чашку горячего морса. Смотрит она то в окно, то на меня – задумчиво, оценивающе, как-то холодно.

Мне не нравится её пристальный взгляд. Под ним чувствуешь себя воробьём, попавшимся в зубы хищнице.

– Если ты будешь продолжать ныть и прятаться от настоящей жизни по тёмным пыльным углам, – её палец обвиняюще указывает на забытый на рабочем столе фолиант, – то потопишь себя и меня. Я старше, и сделать это тебе не позволю. Нравится это тебе или нет. Уж прости меня, Лайла.

Я не понимаю её, но сердце вдруг начинает частить, а пальцы на руках мёрзнут. Решительная Эви, вбившая себе что-то в голову – это в тысячу раз более опасная Эви. А сестре и в обычном состоянии не стоит класть палец в рот.

Не знаю, чего от неё ждать, но уж точно не внезапного:

– Вчера вечером я была у Магды.

Заметив моё недоумение – речь только что шла совсем о другом! – Эви небрежно машет рукой и отпивает глоточек остывшего морса. Напиток ей не нравится, и бедный Кэсси получает выговор и наказ приготовить новую порцию. Я вздыхаю и про себя от души жалею будущего мужа моей милой сестры. Ему не позавидуешь – если, конечно, он вообще когда-то появится, а не останется предметом моих пустых сожалений.

– Мы мило побеседовали, я подержала на руках малышку Катрину. Магда чувствует себя уже лучше и даже понемногу встаёт…

Я слушаю Эви с всё растущим удивлением. Она никогда не интересовалась такими вещами, никогда не делилась женскими сплетнями! Но сестра упрямо продолжает рассказывать о визите в королевскую опочивальню и напоследок осчастливливает меня шокирующей историей о том, как, пока взрослые кудахтали над новорождённой, юная Куинтина сняла штанишки и…

– Она написала в твои туфли? – переспрашиваю я.

Эви кивает и отворачивается к окну. Прямая спина и изысканный наклон головы – моя сестра могла бы стать восхитительной королевой.

– Да. И её никто не наказал.

Появление Кэсси прерывает разговор, и пока сестра берёт у него чашку и соглашается отведать свежую булочку, я успеваю заметить то, что ускользало всё это время от моего взгляда. Эви всё ещё необыкновенно бледна, напряжена и решительна. И я понимаю, что история с испорченными и безжалостно выброшенными туфлями – присказка, а сказка, и не факт, что добрая и со счастливым концом, ждёт впереди.

– Сегодня рано утром я разговаривала с отцом, – подтверждает подозрения сестра. – Лайла, я понимаю, что тебе может не понравиться то, что я сделала. Но ждать, когда ты придёшь в себя и позаботишься о нас обеих, я не могла. Прости, но то, что я сделала, я должна была сделать уже давно. Или ты, но ты не смогла, не сумела бы, и я…

Она запинается, повторяется и путается всё больше. Кэсси вновь получает её чашку с морсом и наказ не беспокоить нас как минимум полчаса. Я покрываюсь холодным потом. Никогда я не видела, чтобы сестра прятала от меня глаза и так отчаянно краснела.

– Говори, наконец, что ты сделала, Эви? Что ты натворила?

Она фыркает и криво улыбается.

– Восьмилетняя Каллиста уже строит глазки Николасу, я сама видела, – бессвязный шёпот пугает, но тут сестра вскидывает голову и решительно встаёт с кресла. – Я должна была защитить наши интересы, и я это сделала. Даже если ты возненавидишь меня за это.

Я молча жду.

– Две недели назад я была на свадьбе Клер. Родители были счастливы сбыть с рук засидевшуюся в девках дочь. Так и говорили, ну ты знаешь, во время испытательных тостов. Она оскорбления выдержала, молодец, и в спальню молодые ушли сами, без соглядатаев.

Я вдруг вспоминаю, что Клер – моя ровесница, мы родились с ней в один день. Эви старше на целых три года, и слушать такое ей наверняка не понравилось.

– Хорошо, что ты понимаешь, – говорит она, заметив мой взгляд. – На торжестве я познакомилась с одним молодым человеком. Он произвёл на меня приятное впечатление. Его зовут Ронни. Простецкое имя, но он просил называть себя именно так.

Она мило краснеет, и у меня холодеют руки. Я вдруг понимаю, что скоро потеряю сестру. Что больше не будет дней, наполненных уютным молчанием, подшучиванием и нашими любимыми перепалками. Она уедет к этому Ронни, и я лишусь близкого человека, которому без сомнений доверила бы свою жизнь.

Но кольнувшее сердце сожаление и страх остаться одной – настоящая подлость, а чувствовать иначе, радоваться за сестру я сейчас не могу.

– У Ронни есть брат, – продолжает сестра. – Его зовут Хорн. Я не видела его, но они близнецы, так что понятно, как он выглядит.

Тут она улыбается, будто кошка, поймавшая толстую вкусную мышь. Прежде я не замечала в ней внимания к мужской красоте, но я многое не замечала и о многом не задумывалась. Например, о том, что Эви уже двадцать четыре, и у её ровесниц малышей целая лавка.

– Они из северных земель. Не самый богатый род, но древний и славный. Вот только титул им не светит. Они не первые, а пятые у отца, на наследство никаких шансов. Они голодные и голые, жадные, и это не очень хорошо. Но они воины, и для них честь не пустой звук. Я разговаривала с Ронни – он не пустышка, умён и хорошо танцует. Не так уж это и немаловажно. Кому-то придётся открывать балы, раз ты не сможешь.

– Какие балы, о чём ты говоришь?

Эви нервно оглаживает платье.

– Хорн, как я поняла, человек более тяжёлого нрава, зато и более ответственный и серьёзный. С пира он сбежал, что говорит о многом. Быть с воинами оказалось для него приятней и важней. Может, ты помнишь, как Николас рассказывал об осаде волиграми Конвальда? Обороной города руководил Хорн. После наш отец, восхищенный его мужеством и стойкостью, пожаловал ему меч из тайласской стали.

Я уже ничего не понимаю. Зачем она рассказывает о двоих? Ей же понравился этот первый, как его…

– Я говорила с отцом. Магда не сможет больше понести, а если даже да и ценою жизни она родит младенца, и вдруг случится чудо, и это будет мальчик, то как ты думаешь, насколько наш брат окажется здоров?

Больше я ничего не предполагаю, просто жду – как преступник ожидает удара палача.

– Ты станешь королевой, Лайла. Согласно вековым законам взойдёшь на трон в свой двадцать первый день рождения, и отец возложит на тебя корону, чтобы самому возглавить совет и постепенно передать тебе всю власть. Твой муж Хорн войдёт в наш род, станет Райнаром, отказавшись от своего родового имени, как это сделал наш отец, женившись на матери. Хорн станет твоими руками и ногами, поведёт армию в бой, если на то будет воля богов. И если, как мы все боимся, ты не сможешь произвести на свет ребёнка, то как твоя сестра и жена брата твоего мужа я рожу наследника для нас всех. И род Райнаров, властителей Илльборна, не прервётся, и каждый из илльяров будет знать, что мы сильны и защитим их интересы, жизни и наши древние земли от всех врагов.

Она молчит и смотрит на меня.

– Отец моё решение одобрил. Дело за тобой.

Глава 5. Предложение, от которого не отказываются

~*~*~*~Хорн из Конвальда~*~*~*~

Признаюсь честно: о коронах и принцессах в придачу ни я, Хорн из Конвальда, ни мой брат-близнец Ронни никогда не мечтали. Фантазии не хватало, чтобы выдумать то, что началось с каприза одной знатной дамы, очарованной обходительным нравом и мужской привлекательностью моего брата. Она пригласила его на свадьбу к подруге, а уж там Ронни показал себя во всей красе, да перед самым цветом королевства.

Произвести впечатление на местных девиц – дело нехитрое, когда ты выше на голову большинства мужчин, светловолосый среди преимущественно темноволосых, лицом отнюдь не урод, да ещё и окружён ореолом опасности – ну как же, это же варвар с севера, смотри, а вдруг украдёт. Плюс улыбчивый, умеющий красиво льстить, любящий болтать, танцевать, обнимать да целовать по укромным углам – в целом, любимец женщин.

С одной стороны, всё случилось из-за Ронни и его любви волочиться за юбками. С другой – из-за его новой пассии, в этот раз не крестьянки. И не просто знатной дамы, а второй розы Илльборна, старшей дочери нашего короля.

Кто б о таком вообще мог подумать?

Мы с братом пятые у отца. На наследный удел или титул ни единого шанса. С детства знали: меч – наша судьба. Счастливый случай подарил нам рыцарские звания и славу, но богатыми, конечно, не сделал.

Таким, как мы, сыновьям благородных, но небогатых родителей, не о короне мечтать, а о полновесных монетах вместо миски супа в благодарность за доведённое до совершенства умение мечом помахать.

Знал бы, как судьба ко мне повернётся, ни за что бы не поверил. Но обо всём по порядку.

Меч из тайласской стали, пожалованный мне нашим славным королём вместе с рыцарским званием – пропуск лучше любых бумаг с печатями и вензелями. Когда в очередной деревушке, издали завидев нашу дружину, на улицу выходит староста, а за ним стеной становятся вооружённые люди, я высоко поднимаю драгоценный королевский дар и говорю:

– Меня зовут Хорн из Конвальда. Возможно, вы обо мне слышали. А это Ронни, мой брат, и наши люди. У вас мы проездом, но подзаработать, прогнав волигров подальше от вашей деревни, мы вовсе не против. Мир вашим домам.

Такого объяснения обычно хватает, чтобы смотрящие искоса с ладонями, лежащими на рукоятях мечей, перестали выглядеть дураками, готовыми ввязаться в драку с противником не по силам. И всё же настороженность остаётся.

Здесь, на юге, не жалуют северян. Для местных наши кожаные доспехи и белые меховые накидки как бельмо на глазу. По старой памяти здесь нас побаиваются. Кто относится с искренним уважением, а кто и за глаза зовёт варварами из северных земель.

Войн между столицей и Конвальдом нет со времён правления Михала-Одноглаза, а местные всё ещё помнят, что каждый из нас стоит десятерых из их изнеженного всегда хорошей погодой народа. Сходить на волигров, проредить их кровожадное племя нанимают охотно, а в прочем несильно-то жалуют нас, северян. Больше радуются, провожая, а не встречая.

Так что мы чаще ночуем в лесах, а не тавернах. Как по мне, это хорошо для всех нас. Так и деньги в кошелях тают медленней, и трезвости и здравомыслия в наших людях сохраняется больше. И драк за девок меньше, что с местными, что между собой.

А вот Ронни из-за ночёвок в лесу вечно ворчит. Не из-за отсутствия выпивки или тёплой постели, понятно. Тут дело в другом. Он у нас большой ценитель юбок, косынок и кружев. В каждой деревушке успел след оставить – семена, так сказать, на плодородную землю пролить.

Сегодня вон на заре весточку получил с разряженным в цветные тряпки гонцом, понятно, что не от крестьянки. Схватил письмо и, даже не вспомнив о тренировке, ушёл в лес. Но ничего, вернётся, и я ему так наподдам, чтобы хорошенько запомнил, что на первом месте у нас ратное дело, а не надушенные писульки.

Обычно мы людей тренируем вдвоём, но можно справиться и в одиночку.

Достаю меч, ножнами шлёпаю по плечу Мартина, любителя подольше поспать. Эббот толкает его с другой стороны, говорит подниматься. Молчальник собирается, не дожидаясь приказа. Остальные поднимают головы, кто-то зевает, кто-то со сна трёт лицо, чешет бороду, поправляет одежду.

– Та-ак, – кричу я, – нечего прохлаждаться. Достали тренировочные мечи, встали в центр поляны.

Снимаю рубаху, чтобы не пропотела. Ёжусь от стылого воздуха. Скорей бы уже хорошей дракой кровь разогнать.

Лес стоит тёмный, нахохлившийся, будто ворон на той большущей сосне. Небо серое, неприветливое. Осень. Дома уже наверняка лежит снег, здесь пока что идут дожди, но по утрам лужи уже покрываются хрупкой коркой льда и пахнет приближением зимы.

Кое у кого из дружины за ночь покраснели носы. Чтобы не тратиться на целителей и лекарства, лучше выгнать хворь с потом. И для дела полезней, чем трястись от холода у дымящегося костра.

Путь воина – это холодный ум, крепкие руки и соратники, которые не подведут. И если первое и второе я себе давно обеспечил, над третьим работаю каждый день.

Над поляной стоит стук мечей, очевидных ошибок никто не допускает, за исключением Галлу.

Крестьянский сынок, он на коленях молил, просился в дружину. Высокий, большой, даром что дурной, молодой, плечи широкие, руки-лопаты. Ему б ходить за сохой, но втемяшилось в соломенную голову стать первым воином в роду. Не просто каким-то там воином, а прославленным и даже великим. Так и сказал, мол, благородный рыцарь Хорн, возьми меня хотя бы в оруженосцы, век буду тебе верно служить и в благодарность за милость возжигать за тебя на алтарях ветви яблонь и слив.

Ну как такой просьбе откажешь? Взял с собой, взвалил на себя тяжкий труд научить держать в руках меч. Хотя бы не ронять его, не бить себе в ногу.

Занятия с деревянным мечом Галлу по неопытности всё ещё считает игрой. Возмущается, бросает обиженные взгляды, плохо старается. Не понимает, что настоящий мастер его, вооружённого чем угодно, не только деревянным мечом, а и палкой б побил.

Даю ему настоящий меч, сам беру деревянный.

– А что если я вам наврежу, господин? – Он явно испуган, но боится не того, что с ним скоро случится.

Слышу смешки за спиной и приказываю другим не отвлекаться.

– А ты сначала попробуй, Галлу. Только меч двумя руками держи, не вздумай выронить и пораниться. Накажу. Рука у меня тяжёлая, ты это уже знаешь.

Когда-то, в моих лет шесть или семь, мне такое отец говорил. А теперь я другого человека учу. Пока не сына, но с женитьбой, когда с медяка на золотой перебиваешься, спешить не стоит.

Галлу делает первый выпад. Получается не так и плохо. Действует, как я учил. Значит, с прошлого раза что-то запомнил.

Великим воином Галлу не стать, но хорошим – уж я постараюсь. Задатки у него есть, сила в мышцах, скорость в ногах. Взгляд смышлёный, азарт. Пусть Галлу и пока ничего не умеет, но он внимательный, схватывает на лету. И всё равно учиться ему ещё годы.

Сегодня меч из рук не роняет, и ладно. Уже хорошо.

Противник допускает очередную ошибку, и я замахиваюсь. В последний миг поворачиваю запястье, и Галлу получает не чёрный синяк через всю спину, а плашмя прилетевшим деревянным мечом пониже спины. Звук удара хлёсткий и звонкий, как гонг.

– Ой! – вопит он, хватаясь ладонью за мягкое место.

Меч остаётся у него в одной руке, и разоружить его ничего не стоит. Пара ударов уже не мечом, и Галлу оказывается на земле. Быстро хлопает ладонью, признавая поражение – уже учёный.

– Подумай, где ты ошибся, – говорю я и поднимаюсь на ноги.

Брат стоит у края поляны и зовёт меня по имени. У него в руках письмо, очевидно, то самое, которое он не так давно получил. Он им размахивает, будто флагом. Улыбается так, будто в стылом воздухе не осенняя морось висит, а солнце на голубом небе сияет.

– Что такое? – говорю я, подходя к нему. Поворачиваюсь к людям: – А вы занимайтесь!

– Хорн, братишка, думаю, тебе нужно сесть. Новости такие, прям закачаешься.

Я хмыкаю, а он вдруг отвешивает мне церемонный поклон чуть ли не в пол.

– Ты это чего? – спрашиваю я и ёжусь. Тело на холоде быстро остывает, и хочется поскорее надеть рубаху.

– Это тебе как нашему будущему королю.

В ответ на молчание он расплывается в совершенно дурацкой улыбке.

– Я не вру и ничего не выдумываю. Посмотри, – он сует мне в руки письмо, – наша будущая королева Лайла желает видеть тебя своим супругом, а значит, нашим королём.

Я бросаю взгляд вниз: письмо написано на дорогой хрустящей бумаге, такой белой, какой я никогда и не видел. На обломке красной мастики виден отпечаток короны, и всего этого вместе слишком много для обыкновенного розыгрыша.

Но поверить в немыслимое я не могу.

– А чему ты так радуешься? Корона была бы к лицу и тебе.

Прекрасно помню все наши стычки и выяснения, кто главней. Ронни родился спустя недолгое время после меня, но в распределении сил не это, конечно, имеет значение.

Он пожимает плечами.

– А ты прочитай. К моему будущему титулу прилагается ещё и приятная моему сердцу прелестница.

Я хмурюсь, а он мечтательно улыбается.

– Принцесса Эвелина так хороша, что герцогский титул кажется прекраснее королевского. К тому же корона слишком тяжела и налагает на носящего её кучу обязанностей. Тебе она в самый раз, ты ведь любишь хорошо потрудиться.

Он весело смеётся, а я наконец начинаю читать.

Глава 6. Идеальное решение

~*~*~*~Лайла~*~*~*~

Спорить с насмерть стоящей на своём Эви – чудовищно трудная задача. Она уже всё решила и будто живёт не в настоящем, а в будущем, где грандиозные планы претворены в жизнь и всё, по её словам, прекрасно.

Мой главный аргумент она отметает сходу:

– Нет, нет и нет! Я не ты, моя милая сестричка. Я не стану делать то, что не хочу, или тихо-молча страдать в сторонке. Устроить твою судьбу с приличным человеком, самой обрести мужа, стать матерью будущего короля – и это плохой выбор? Да любая девица в королевстве отдала бы годы жизни, если не саму её, за счастье хоть на короткое время оказаться на моём месте!

О боги, её не переспорить. Я уже чувствую вкус поражения в пересохшем рту, а картины будущего так и встают перед глазами.

Её предложение расчётливо и разумно, я не могу этого не признать. Спорю, но заранее знаю, что проиграю. Ведь Эви предлагает выход из сложного положения, помощь, которая так необходима.

Посылать людей на смертный бой и после встречать повозки, груженные мёртвыми телами, судить по справедливости, не глядя на чувства семей и униженные просьбы даровать жизнь преступившим закон, принимать решения, в которых всегда будет обделённая сторона – всё это вызывает у меня ужас.

Я никогда не хотела быть королевой. Мечтала о том, чтобы кто-нибудь снял с меня это бремя или хотя бы разделил ношу, которая мне не по силам. Но боги не услышали горячих молитв, и всё ближе время, когда вся тяжесть королевской власти опустится на плечи недостойной, бессильной даже на собственных ногах стоять.

Если же забыть о том, какой из меня получится королева, то найденное Эви решение – идеально. За исключением одного. Как и всегда, расставив на доске фигуры и собираясь их отправить в победоносный бой, сестра забыла о чувствах – чужих и своих.

– А как же любовь? – напоминаю я.

Эви закрывает глаза и долго-долго выдыхает.

В чертах её лица легко угадывается ехидная насмешка, но при этом ещё и нежность. Сестра обходит меня и становится за спинкой кресла, так что я больше её не вижу.

– Иногда я забываю, – тепло шепчет она мне в макушку, – какая ты наивная.

Мне двадцать, и слыть наивной нет никакого желания. Достаточно того, что сестра права, и в вопросах любви и страсти я ничего не понимаю.

Но и Эви о любви ничего не может толком знать.

– А ты что же? В свои двадцать три ты так же опытна, как циничная старуха-гадалка на городском рынке?

– Ты правда думаешь, что горбатая Сэра – самое порочное существо на свете? Да, Лайла, моя милая простушка?

Эви заразительно смеётся, а я вспоминаю, как менее полугода назад она заставила меня отправиться на прогулку – вместе с ней смотреть на заглянувших в столицу бродячих скоморохов и шутов.

Сестра настаивала, а мне не хватило решимости всерьёз сопротивляться. Да и, не скрою, сидеть безвылазно в покоях временами бывает страшно скучно. Так что в итоге я поддалась уговорам и соблазну высунуть нос наружу.

Жаль, что, как я и предполагала, ничего хорошего из этого не вышло.

Крестьяне при виде меня бежали врассыпную, один дурак чуть не удушил козу: упавшая и запутавшаяся в верёвке, та так и ехала за ним на спине, подскакивая на кочках и камнях и жалобно блея. Зато целый лоток рассыпавшихся яблок порадовал чумазых детей. И то лишь когда мы прошли дальше, а они отважились выбраться из-под прилавков и ближайших подворотен.

Эви, заметив моё огорчение, сказала тогда, что страх челяди не менее хорош, чем их любовь и уважение: «Они наслышаны о твоей неведомой силе и боятся её. Всё незнакомое пугает. И это хорошо, послушней будут».

Иногда я думаю, что судьба ослепла, наделяя мою сестру женским телом. Но Эви нравится не только быть воином в юбке, но и привлекать мужские взгляды своей красотой. Даже тогда, на рынке, я замечала, как наглецы из бродячей шайки шутов смотрели на неё. И вовсе не из великого почтения сверкали их глаза, а на лицах расплывались широкие улыбки.

Ясноглазая горбатая старуха рассыпала перед Эви кости и изрезанную непонятными значками гальку. А потом долго шептала ей на ухо. Наверняка бесстыжее, ведь сестра стала красней собственного в маков цвет платья.

Мне гадать не хотелось, но кресло зацепилось за ткань шатра, и пока колесо выпутывали, Сэра раскинула для меня камни и кости. Наговорила мне сущей ерунды. Не хочется и вспоминать. Я подарила гадалке золотой вовсе не за счастливые сказки, которые она для меня сочинила – стало жаль её седины и необходимость ложью зарабатывать на жизнь.

– Ты тогда обиделась на старуху, а зря. Она права – любовь дело наживное. Особенно когда твой муж во всех местах не обделён ни шириною, ни длиною, лицом больше, чем симпатичен, а по-настоящему красив

– И это, по-твоему, любовь?

Эви прижимается к моей щеке своей щекою.

– Ну не сочинения же баллад. Хотя послушать их приятно, но заняться делом…

Я ловлю её за руку и заставляю выйти на середину комнаты.

– Хорошо, я верю, что ты согласна взять в мужья одного из этих близнецов. Не графа или герцога, а простого рыцаря, зато, как ты говоришь, приятного на вид.

– Более чем. Ронни и правда красивый мужчина. – Она мечтательно улыбается.

– Пусть хоть всех милей на свете, мне всё равно. Но почему ты думаешь, что второй из братьев согласится стать моим мужем? Несомненно, тот, с кем будешь ты, окажется на седьмом небе от счастья. Ну а другой?

Эви хмурится, а я быстро продолжаю:

– Ему придётся отказаться от имени отца, войти в наш род, подчиниться мне, стать не главой семьи, каким все мужчины видят себя, заключая брак, а всего лишь первым из верных слуг, мужем лишь по названию. Такой выбор лишит его всякой надежды на взаимную любовь и продолжение рода в законных детях. А незаконных, он должен это понимать, я не потерплю, не соглашусь быть посмешищем для всего королевства.

Эви сжимает губы в плотную полоску и гордо выпрямляется.

– Ко мне сватались не раз, – напоминаю я. – Младших сыновей в знатных домах хватает. Немало желающих встать рядом с королевой, получить титул короля-консорта, влиять на решения, а то и влезть жадной рукой в казну. Я отказала и отказываю всем. Зачем же здесь мне соглашаться? Чем этот, как его, лучше тех, других?

Отец, уверена, сказал бы то же самое, и я удивляюсь лишь тому, что Эви каким-то чудом получила его согласие на двойной мезальянс.

– Всё просто, – отвечает сестра. – Хорн лучше ровно тем, чем хуже. По сравнению с представителями богатых и родовитых семейств, этот рыцарь почти никто. Его род один из самых древних, но они уже вечность как обеднели и почти полностью утратили влияние. Живут ничем не лучше крестьян или купцов. И это хорошо, ведь за ним нет тех, кто мечтал бы низвергнуть нас и посадить на трон своего потомка. Хорн такой же простой воин, каким до заключения брака был наш отец. Мама выбрала его не просто. Уверена, она рассуждала так же.

Никогда не задумывалась об этом с такой точки зрения. Звучит вполне разумно, хотя и нелестно для нашего отца.

– Я слышала, что мама пошла на мезальянс из-за страстной и искренней любви, – говорю я.

В улыбке Эви проглядывает снисходительность многоопытной старшей сестры.

– Сама я этого не помню, но и мне говорили, что мама очень любила отца. А он хранил по ней траур десять лет, так что, уверена, тоже любил её. Но до того как полюбить его, она отказала всем родовитым и влиятельным женихам, взяла в мужья настоящего воина. И так же, как она, поступишь ты. А затем полюбишь своего Хорна, и всё у вас сложится прекрасно.

Я смеюсь, закрывая рот ладонью. Наивность Эви поражает. Мне так смешно, что слёзы выступают на глазах.

– Так ты считаешь, он не влюбится в тебя? – спрашивает она, нахмурив брови.

Качаю головой.

– Ну и кто из нас наивная глупышка, верящая в сказки?

Эви жарко возражает. Но я больше её не слушаю.

– Какая между нами может быть любовь? Он не получит в постели со мной ничего. Самого попадания в мою постель он не получит.

Эви пытается что-то пискнуть, но я лишь машу рукой. Отчаянный румянец расцветает на щеках – я чувствую стыдный жар и то, как слезятся глаза.

– Я не так наивна, как ты думаешь. О некоторых вещах, уверена, знаю больше тебя.

Эви приподнимает брови, и я уточняю:

– В нашей библиотеке есть разные книги, я читала о таких вещах, которые тебе и не снились. Так вот, если ты думаешь, что я позволю пользоваться моим телом, не ощущая при этом ничего, кроме унижения, то это не тот подвиг, на который я готова пойти ради короны.

Кресло жутко скрипит подо мной, когда я бестолково дёргаюсь на нём. Меня мутит, но я всё же продолжаю разговор:

– Он должен понимать, что то, что нас свяжет, не брак, а лишь его название. Так с чего ему стремиться связать свой путь с калекой? Ты хотя бы представляешь, что о нём станут говорить? Если он человек чести, разве его не будут унижать всеобщие догадки, что всё это он затеял ради власти, денег, положения при дворе?

Я буквально вижу, как перед костром кругом сидят воины и неизвестный мне мужчина – очень красивый по описанию Эви – оправдывается и краснеет перед общим судом. Слышу скабрезные шуточки. Чувствую его униженным, а себя – жалким обрубком человека.

– О боги, Лайла, ты слышишь себя?

– Что? – отвечаю резко, всё ещё находясь во власти того, что видит моё сердце.

– Ты заботишься об интересах и хранишь честь человека, которого в глаза не видела. Ты принижаешь себя, мысленно наделяя себя званием ярма на шее. И это делаешь ты, наша будущая королева! Ты абсолютно, совершенно, бесконечно не права!

Я качаю головой, но Эви упрямо стоит на своём:

– Ты не понимаешь. Это он должен благодарить богов за то, что ты подумываешь дать ему право приблизиться к себе. Это не тебе волноваться, это ему надо трястись от страха не прийтись тебе по нраву. О боги, Лайла, ты принцесса и будущая королева. Так почему же ты, как последняя нищенка, лежишь сейчас в придуманной пыли и грязи? Почему ты не видишь, что даже помимо высочайшей чести разделить власть и трон, ты, Лайла, ты, сама по себе, чистая, добрая, светлая и такая красивая, заслуживаешь любви – той самой, о которой так мечтаешь?

Когда моя сестра уверена в чём-то и кричит, то сами боги содрогаются в своих чертогах, слушая и повинуясь ей. Что же говорить о слабых смертных?

Я опускаю голову и пытаюсь примириться с мыслью, что мне больше не спрятаться в своих покоях от будущего, которое усилиями Эви уже стучится в мою дверь. Мне придётся что-то решать, отказываться от призрачных надежд уговорить отца нарушить вековые законы и остаться на троне и после моего двадцать первого дня рождения.

Разум подсказывает, что Эви предлагает верное дело. Если мне удастся договориться с тем мужчиной – или другим подобным ему, это не так важно, – то долг перед родом и страной можно будет попытаться исполнить.

Я представляю наш разговор с будущим королём-консортом, и мне становится не по себе от того унижения, через которое придётся пройти. Но я, наверное, всё же смогу. Главное, думать не о себе, а о других – надеющихся, что я справлюсь со слабостью и поведу себя достойно потомка Райнаров.

В длинные волосы, рассыпавшиеся по моим плечам, вплетаются тонкие горячие пальцы сестры.

– Он будет любить тебя, – говорит она с нежностью. – Будет носить тебя на руках. Он выпрыгнет из белых мехов и даже из собственной кожи, чтобы обратить на себя твоё внимание.

Её слова помогают смириться с тем, чего я заранее боюсь. Нет, они не убеждают, вовсе нет. Я прекрасно понимаю, что мой муж не сможет меня полюбить. Но мечтать о несбыточном не так уж и небесполезно. Вера даёт силы если не вставать на ноги и бежать навстречу мечте, то – в ожидании её исполнения – хотя бы не падать с кресла.

– И знаешь, почему так произойдёт?

Она дожидается моего тихого «почему?» и продолжает убеждённым тоном:

– Потому что ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили. Пусть ты не веришь в это, но я верю всей душой. И если надо, вырву у твоего мужа сердце из груди, чтобы бросить к твоим ногам.

– Ты слышала, что сейчас сказала?

Эви фыркает.

– Ты сомневаешься, что я смогу?

Когда сестра хочет кого-то в чём-то убедить, остаться при своём мнении ни у кого не получается.

Глава 7. Черепашьим шагом

Отец выслушивает моё тихое «да» и коротко кивает, Николас, пытавшийся возражать и яростно спорящий с Эви, расстроенно замолкает, и сестра не сдерживает торжествующей улыбки – так решаются наши судьбы.

Позже первый советник находит меня в библиотеке. Обычно он не позволяет себе отвлекать меня от работы, но сегодняшний день становится особенным для многих.

У меня, к примеру, не выходит сосредоточиться на перечитывании мемуаров Като. Смысл написанного ускользает, словно густой туман застилает знакомый пейзаж. Предложение Эви и собственное согласие с ним не выходят из головы, и я могу лишь тревожиться о будущем и сожалеть об ошибках прошлого.

Появление Николаса становится приятной возможностью отвлечься от дела, к которому сегодня душа не лежит.

Всегда тусклый и блеклый, сегодня Николас особенно бледен. В серых чуть навыкате глазах будто отражается небо, закрытое набрякшими дождевыми тучами. Любезный разговор о погоде и природе обрывается сразу, и Николас переходит к делу.

– Принцесса Лайла, – начинает он, пытаясь сделать это решительно, но в напряжении тела легко угадываются смятенные чувства, – прошу простить, что докучаю вам, однако не могу молчать. Вы совершаете чудовищную ошибку. Не поймите превратно, ни в коем случае я не против видеть вас на троне – учёность и добрый нрав, несомненно…

Он замолкает. Его взгляд бегает по сторонам, не в силах уцепиться за что-то одно.

Жду, наблюдая за нервными движениями его рук. Мне кажется, я знаю, что услышу, если он всё же решится высказать тревоги прямо, без многослойных одежд из заранее подготовленных красивых слов.

Так и происходит. Он говорит с отчаянной надеждой хватающегося за соломинку:

– Для управления войсками можно подобрать знающих людей и устроить всё так, чтоб не было нужды иметь дело с людьми нецивилизованными… Как можно подпускать к трону чужаков, людей без роду-племени, голытьбу… Отдать принцессу Эвелину замуж за варвара из северных земель, когда она… Пересадить изысканную розу на пустырь, где способна расти лишь осока и сорная трава…

Я смотрю в лицо, покрывающееся неровными пятнами румянца, и сопереживаю Николасу всем сердцем. Но у него нет и никогда не было ни единого шанса привлечь внимание сестры. Бездетный вдовец, отдавший жизнь служению короне, он производит приятное впечатление своей усидчивостью, долготерпением и умением, несмотря на лица, высказать честное мнение. Он человек скромный и верный, но этим сердце Эви не завоевать.

Её отношение к нему я знаю точно – откровенное мнение о Николасе, и как придворном, и как мужчине, доводилось выслушивать не раз.

– Вы говорили напрямую с моей сестрой? Отважились признаться в чувствах? – Прямой вопрос звучит грубо, но Николас должен понимать, насколько причины его поведения очевидны даже для таких, как я – существ без пола и надежд найти друга по сердцу.

– Я? – Он делает большие глаза, краснеет и бледнеет. – Какие чувства? Что вы! Я лишь из уважения к вам, из заботы, возможно, чрезмерной посмел высказать свои соображения.

Николас машет руками и отнекивается изо всех сил. Я молча качаю головой, и он сникает, прибавляя к своим без малого тридцати ещё с десяток трудных лет.

– Прошу вас, Ваше Высочество, не передавать нашей беседы никому. И ещё раз прошу прощения, что посмел отвлечь вас от важных дел.

Он пятится до самой двери, а затем исчезает, закрывая её за собой совершенно бесшумно.

Мне вправду жаль его. Уж лучше жить, как я, не испытывая особой привязанности ни к кому, чем мечтать о несбыточном, без всякой надежды на взаимность.

С горечью в сердце я смотрю на закрытую дверь. Невероятная глупость предполагать, что Эви заинтересуется тем, кто даже себе не осмеливается признаться в истинных желаниях.

С другой стороны, Николас пусть и слаб, но искренне заинтересован и, дай Эви ему шанс, полюбил бы её со всей страстью. А Ронни, что он за человек? Надеяться на то, что с одной встречи в сердце поселится любовь, могут лишь барды в своих песнях.

Там, на свадьбе, отведав сытных угощений и захмелев, Эви могла увидеть в привлекательном мужчине то, чего в нём не было и нет. Они смеялись, болтали, танцевали, серьёзно в той обстановке она с ним наверняка не говорила.

Ронни – случайный знакомец. Увидев его вновь, Эви может страшно в нём разочароваться. А этот второй – как там его? – и вовсе незнакомец. Братья похожи, но, по сути, второй близнец – кот в мешке. Ни его характера, ни истории, мы ничего о нём не знаем.

В одном Николас несомненно прав: наши решения плохо продуманны и сверх всякого благоразумия поспешны. Совсем скоро мы можем пожалеть о них.

Нас рассудит время. За братьями уже сегодня пошлют гонца, и вскоре они явятся сюда, и уж тогда можно будет, хорошо всё обговорив, поняв, с кем имеем дело, подумать и о браке.

А до того выкинуть всё из головы, заниматься обычными делами.

Свет клином не сошёлся на рыцарях из Конвальда. Разумные люди и сами должны это понять.

Илльборн велик, славных воинов в нём много. И братьев по крови среди них немало. Правда, Эви до сих пор ни одним из молодых людей всерьёз не интересовалась, но я готова на что угодно спорить: её восхищение больше растёт из приятно проведённого вечера, чем из достоинств конвальдца.

Ну а если он так хорош, как Эви расписывает, тем лучше для всех нас.

И всё же с ними надо вести себя крайне осмотрительно и осторожно. Присмотреться, а уж потом начинать серьёзный разговор.

Я возвращаюсь к мемуарам Като в более уравновешенном состоянии, чем прежде. Разговор с Николасом помог, а больше – те размышления, на которые он меня натолкнул.

Некоторые называют Николаса черепахой – из-за его чрезмерной осторожности и неторопливости в принятии решений. Я же думаю, что для первого советника короля – это прекрасные черты. Если всё же мне придётся взойти на трон, лучшего советника не найти. Насчёт мужа я далеко не так уверена.

Глава 8. Больше мне не забыть имя твоё

После разговора в библиотеке Николас избегает встреч со мной. Если требуется что-то передать, посылает гонцов, чего прежде не делал. Желая загладить неловкость, ведёт себя неестественно, странно. Заставляет беспокоиться о том, не затаил ли на меня обиду, хотя стоит ли ему обижаться на правду?

Мы с Николасом сталкиваемся нос к носу спустя несколько дней. В тронном зале лишь мы одни, и советник явно чувствует себя неловко. Я прошу слугу подозвать господина Николаса и, когда моя просьба исполнена, расспрашиваю о делах, интересуюсь, какое решение отец собирается принять в споре между владельцем небольшого поместья в долине и свободными рыбаками, живущими в дельте разделяющих их земли реки. Николас с видимым облегчением начинает рассказывать подробности дела, и я киваю, не слишком прислушиваясь к его словам.

Мне тоже не по себе. Но если Николас зря волнуется из-за неловкого эпизода в прошлом, то я предчувствую для себя скорое вступление в полосу неприятностей и неловкостей. В трапезной уже накрывают к пиру, ветер – сегодня южный, сменивший обычное направление, – доносит запах жарящегося овцебыка. Живот урчит от голода. Утром я не смогла съесть ни крошки, но есть не хочется – меня мутит.

Новая одежда непривычно тянет спину, давит на грудь, хотя, как ни смотри, она хороша и мне к лицу. Столько, как сегодня, я в жизни в зеркало не смотрелась. Без ложной скромности я выгляжу не так и плохо, но волнуюсь всё равно.

Раньше я не замечала, какое худое и бледное у меня лицо и как сильно отросли волосы. Эви пришла со служанкой, и они вместе помогли мне их уложить, заколов красивыми заколками из запасов сестры.

Жалею о том, что прежде не интересовалась такими вещами. С заколотыми волосами я выгляжу лучше, чем с привычным лёгким венцом на голове.

Эви предлагает мне завести личную горничную, но я, конечно, отказываюсь. Мне вполне хватает Кэсси, и я более чем счастлива, что он лишь кусок глины, оживлённый магией Флавина. Не хочу ловить на себе взгляды, полные жалости и скрытого или откровенного превосходства здорового человека над больным.

Сегодня Эви в порядке исключения не спорит со мной. Нас ждёт суматошный и утомительный день, и терять время зря не хочется ни мне, ни сестре.

Утренние лихорадочные сборы, новый наряд, запах не по сезону роскошной еды и даже всегда богато украшенный гобеленами тронный зал – всё это бесконечно нервирует меня. Бормотание Николаса успокаивает, как и простые чётки, которые я бездумно перебираю.

– О, ты здесь!

Мы оборачиваемся на крик вместе. Чувства Николаса так сильны и так противоречивы, что я едва не задыхаюсь из-за них. Но любой мужчина имеет полное право застыть столбом, пронзённый вожделением и сожалением, глядя на такую женщину, как моя сестра, и понимая, что предназначена она не ему.

Эви поражает своим видом. Но не платьем, нет. Она одета скорее скромно в тёмно-зелёную шерсть и шёлк цвета мяты. На голой шее нет украшений, драгоценности вплетёны в косу. Её красота не в наряде, а в глазах, улыбке, в энергии, которая бьёт ключом и затапливает весь зал искрящимся и бурным потоком.

Невольно я улыбаюсь.

– Пойдём скорей! – Эви подбегает ко мне, не обращая ни малейшего внимания на Николаса. – Кэсси, поторапливайся! Вези хозяйку, поехали встречать гостей.

Мои возражения не принимаются. Кэсси стучит глиняными пятками по каменному полу, одно из колёс кресла едва слышно скрипит. В коридоре сестра заботливо завязывает на моей шее пушистый шарф, поправляет закрывающую тело меховую накидку и принимает шубку из рук служанки. И вот уже мы при всём параде оказываемся в центральной части галереи замка.

Гости на подходе. Внутренний двор пока пуст, но я слышу шум копыт, бряцание оружия, переговоры стражников. В стылом воздухе пронзительно звучит рожок сигнальщика.

– Ты не замёрзла? – спрашивает Эви. – Руки все белые, лицо тоже.

Она касается моего лба горячей ладонью, хмурится. Иногда сестра забывает, что я младше всего на три года, а не двадцать, и начинает играть в заботливую мать. Чтобы избавиться от чрезмерной опёки, я честно признаюсь:

– От волнения я, кажется, сейчас дотла сгорю. И кресло наконец-то тоже.

Её звонкий смех эхом отражается от стен каменного колодца, когда из арки, расположенной как раз напротив нас, появляется конный отряд. В нём человек двадцать, не меньше, и сначала я теряюсь, не зная, на кого смотреть. Ведь это же не может быть…

О боги!

Вороной жеребец вырывается вперёд, гарцует, демонстрируя себя и выбивая копытами искры из камней. Всадник смеётся, широко разводя руки, как если бы конь сам, без спроса, решил покрасоваться. Мужчина огромен, как медведь, и, несомненно, силён. Светлые волосы вьются по плечам. В чёрной коже, лёгкой металлической броне и белых мехах он выглядит сошедшим на землю небесным воином.

– Ты видишь? – шепчет сестра, сжимая мою руку, и наклоняется через парапет, чтобы во весь голос поприветствовать гостей. Традиционные пожелания срываются с её губ, перемежаемые смешками и улыбками.

Светловолосый гигант отвечает ей со всей любезностью и так же заразительно смеётся. Спешивающиеся с коней воины вторят ему. Собаки лают, кони ржут. Из укрытий во двор выходят стражи и прислуга. Шум нарастает.

– Перестань дурачиться, Ронни. Вести себя всем тихо.

Окрик негромок, но даже лошади как будто начинают храпеть вдвое тише. Я поворачиваю голову на властный голос и встречаю направленный прямо на себя тяжёлый взгляд. И если бы я давным-давно не потеряла право стоять на двух ногах, то лишилась бы его сейчас.

Настолько же полный совершенства, как брат, но этот мужчина как будто бы совсем другой, абсолютно, отличающийся от весельчака Ронни, как небо от земли, как масло от воды, как день от ночи, как король от простолюдина. Я смотрю на этого сурового мужчину, и словно дымка заволакивает других людей, скрывая их лица и одежду от моего взгляда. Чётко вижу лишь его одного – смотрящего прямо на меня. И это длится, длится, и от недостатка воздуха у меня начинает кружиться голова.

– Да, Хорн, – говорит избранник Эви, соскакивая с коня и отдавая поводья подбежавшему конюшему. И только тогда я вспоминаю как дышать.

«Его зовут Хорн», – бьётся в голове. И этот Хорн, несомненно, обладает всей полнотой власти и над собственным братом, и над своими людьми, и даже замковые стражи – я же вижу – подчиняются его приказу вести себя потише.

В Ронни больше не видно и тени того шута, которого он так талантливо изображал всего-то миг назад. Шутки и разговоры стихают, и даже собаки лают тише.

Хорн остаётся в седле, рассматривая нас с Эви, нет, именно меня пристальным и властным взглядом.

Одного не могу понять, как Эви могла решить, что такими мужьями будет просто управлять, когда они сами с лёгкостью управятся с кем угодно?

Впервые за много лет я дрожу от страха. В его глазах, стати, тяжёлой и одновременно лёгкой, стремительной поступи я вижу перед собой того, кто не побоится изменить чужую жизнь – если посчитает себя вправе.

Сердце бьётся так быстро, и я опускаю глаза.

Хорн. Больше мне не забыть имя твоё.

Глава 9. Путь к тронному залу

~*~*~*~Хорн~*~*~*~

От поездки в столицу, посещения королевского дворца ничего хорошего я не жду. Но, когда дал согласие, поздно идти на попятный.

Весь дорогу Ронни сияет, как медный пятак, вытащенный из грязи и оттёртый до блеска перед отправкой в кошель. В глубине души я не сомневаюсь, что брат ошибается, слишком многого ждёт от встречи с принцессой. Сам не жду ничего. Хорошего, в первую очередь.

Брат называет меня скучным, излишне подозрительным и хохочет каждый раз, когда я прошу его быть хоть немного благоразумным.

– Моя Эви ждёт встречи с будущим мужем, так в письме и написала, – отвечает Ронни и напоминает: – А её сестричка ждёт тебя, брат.

Да, я собственными глазами видел письмо, прочитал его несколько раз от первого до последнего слова. Даже мастику на зуб попробовал – в шутку, конечно, когда Ронни, заметив моё недоверие, предложил проверить, не подделана ли печать.

Королевская печать настоящая, а вот принцесса, написавшая скандальное в своей прямоте и откровенности письмо, выглядит подделкой.

Благородные дамы ведут себя иначе. Мой опыт не так велик, но деву строгого воспитания, изысканных манер и благородных мотивов от бойкой на язык базарной торговки я отличу.

Ронни на порядок проще относится к тому, что его выбрали будто жеребца на ярмарке – по блестящим глазам, горделивой осанке и крепким ногам. Возможно, ещё чему-то. Но точно не уму, не благородному мечу, не характеру, доброте или верности.

Принцесса Эвелина не имела счастья либо несчастья узнать Ронни поближе. Они с ним танцевали и весело проводили время на свадьбе. Причём на эту самую свадьбу Ронни пришёл с другой – симпатичной вдовушкой титулом пониже.

Принцесса Эвелина изъявила желание взять Ронни в мужья. Написала об этом собственноручно в крайне недвусмысленных выражениях.

Если бы это письмо кто-то другой прочитал, если бы о нём стало известно среди знати или в народе, принцесса Эвелина оказалась бы опозоренной на все времена.

За воспылавшую страстью девушку мог попросить отец, старший родственник, друг, наконец, но не она самолично. Это немыслимо для здешних традиций. На севере женщина может предложить брак и сама, но уж точно не в надушенной и запечатанной королевской печатью писульке.

Зачем бы знатной даме самой таким заниматься? Выставлять себя доступной, недостойной обычных ухаживаний? И если б только себя, но ведь и родную сестру она предложила мне в жёны так просто, будто брак на всю жизнь – это как кобылу купить.

Интересно, а принцесса Лайла вообще знает об этом письме? Она такой способ общения с мужчинами одобряет?

Когда я думаю об этом, то всегда злюсь. А думаю много – времени в дороге хватает.

Пару догадок у меня уже есть. И ни одна из них не делает чести королевским дочерям. Надеюсь, что это всего лишь взбалмошная неосторожность избалованной принцессы, но верить в такое – как, глядя на набрякшее тучами небо, утверждать, что дождь не пойдёт, ведь мокнуть под ним так не хочется.

Первое, о чём я подумал – что невеста, предложившая себя и торопящая с ответом, вынуждена сыграть свадьбу с тем, кто согласится закрыть глаза на то, что первенец у молодой семьи появится слишком рано.

К сожалению, подумал я об этом слишком поздно. Получивший ответ королевский гонец уже ускакал.

– Мы пообещали добраться до них за самое короткое время, – сказал Ронни, оглядываясь кругом, будто мгновение назад вместо мокрого леса видел роскошь королевского замка, а теперь злым чародейством его потерял. – Снимаемся с места, нужно спешить.

– Нет, не нужно. Я хотел кое-что с тобой обсудить.

Ронни вцепился ладонью в собственные волосы.

– Ты же согласился поехать со мной!

– Да, а теперь думаю, что поспешил. Не увидел, что мы, возможно, суем головы в мышеловку.

– Какую ещё мышеловку? – Ронни всерьёз разозлился.

– Тебя не насторожило, что принцесса зовёт тебя, безвестного рыцаря, в мужья? С чего бы ей это делать?

Ронни улыбнулся лукаво, подмигнул, и это только уверило меня в том, что я, конечно же, прав, и принцесса Эвелина – женщина распущенная и нечестная.

– Даже так? Она отдалась первому встречному? – спросил я.

– Сейчас я тресну тебе по лицу, и это будет за дело. – Ронни шумно выдохнул. – Не придумывай того, чего нет. Мы всего лишь с ней целовались. Всего один раз, и то она, испугавшись, отстранилась и вряд ли что поняла.

– Думаешь, она честная девушка? – спросил я.

– Разумеется, да.

– Ну а я думаю, что муж ей мог так срочно понадобиться лишь по одной причине, и она тебе не понравится.

– Ну. – Ронни скрестил руки на груди.

– Что, если она так неразборчива лишь потому, что ей нужно скорей выйти замуж, чтобы спастись от позора? – Он не понимал, и я сказал прямо: – Что если под сердцем она уже носит чужое дитя?

Когда Ронни по-настоящему злится, его мастерство кулачного боя ввергает в трепет и друзей, и врагов.

Синяки на рёбрах, которые он мне наставил в тот день, уже зажили. А его вера в то, что принцесса Эвелина не обманывает, стала незыблемой. Лишь потому, что он так решил. Ронни из тех, кто говорит, что дождь не пойдёт, даже тогда, когда на землю падают первые капли.

Я остаюсь при своём мнении. Не бывает такого, чтобы благородные дамы, первые невесты во всём королевстве, выбирали себе в мужья голытьбу, как Ронни и я. Да ещё и не зная нас, что мы за люди. Приглашая в свой дом женихаться письмом, да ещё и требуя не задерживаться в дороге.

Это как минимум странно. И только Ронни может сиять натёртым медяком в ожидании встречи с взбалмошной прелестницей.

Вот приедем мы, а там король, Сандр Огненный. Как посмотрит на нас, как рассмеётся. Аж в душе становится холодно.

Помню, много лет назад я стоял перед ним, а он, назвав меня рыцарем, пожаловал меч из тайласской стали. Сказал, что гордится тем, что среди вассалов короны есть такие славные воины, как мы с Ронни.

Когда тебе исполнилось всего-то шестнадцать, когда ты пересёк полстраны из дальней провинции до самой столицы, когда впервые в жизни видишь короля – это врезается в память так, что не забудешь до смерти. Что будешь рассказывать внукам и гордиться, что сам Сандр, прозванный Огненным за крутой нрав, назвал тебе достойным уважения мужчиной.

И опозориться перед таким королём ни за что не захочешь.

Ронни проще во всём. Он лёгкий, как ветер, и из его памяти тот случай, похоже, уже давно испарился.

– Перестань сомневаться, – говорит Ронни, придерживая скакуна. – Я вижу, как тебя давят тяжёлые мысли. Пожалуйста, Хорн, успокойся уже. Приедем, осмотримся, осторожно поговорим, всё разузнаем, и уж потом ты примешь решение.

– Ну а ты? – спрашиваю его я.

– А я уже принял, – отвечает он впервые за всю дорогу серьёзно. – Если ты прав, и она на сносях, и ей нужна помощь, то я уж как-нибудь переживу, что наш первый ребёнок будет не похож на меня.

– Даже так? – Усмехаюсь.

– Ты не видел её. Она вся словно горит, вся такая…

Он не в силах описать её красоту. Взмахивает руками, оглядывается по сторонам и вдруг тычет в небо пальцем.

– Она как солнечный свет, яркая, откровенная, настоящая. – Его улыбка резко исчезает, как сорванная порывом ветра. – Когда ты увидишь её, помни, брат, что эта девушка не для тебя.

Я удерживаюсь от того, чтобы спорить с ним и пытаться как-то образумить. Он мастак в том, чтобы бросаться словами, но когда доходит до дела, чаще всего поступает разумно. Время само расставит всё по местам.

Так и случается. И первое, что я понимаю – как ошибался.

Девушка, сидящая в кресле, оказывается бесконечно прекрасной. Испуганной, взволнованной, едва способной дышать. Смотрит на меня, прямо в душу заглядывает, пока ангелы поют мне свои песни. Стоящий кругом шум отодвигается, пока полностью не стихает, и остаётся лишь гул крови в ушах, стук сердца и оглушительный звук собственного дыхания.

Никогда прежде я не видел такой, как она.

Она больна, не способна ходить, как её сестра и писала – честно и совершенно безжалостно. И при этом Лайла сияет будто звезда, а её колдовской взгляд ещё долго не отпускает.

– Ну что? Как тебе наши невесты? – весело спрашивает Ронни, пока мы идём к главному входу, распахнутому для нас.

Вокруг слишком много ушей, и я молчу. Но не только поэтому.

Ронни, наверное, расстроится, но принцессу Эвелину я если и заметил, то лишь краем глаза. Её сестра – Лайла, до чего же красивое имя – заслонила собой целый свет.

Сердце до сих пор колотится так, будто я стою в кругу и бьюсь не с одним противником, а несколькими. И это странно. Девушка красива, но… Ловлю себя на мысли, что дело не только в её красоте.

– Вас ждут в тронном зале, – сообщает встретивший нас придворный. – Прошу вас. Я провожу.

Ронни знакомится с неким Николасом, я всё ещё молчу. Впервые думаю о том, что, даже если Эвелина нагуляла дитя, и к нам обратились лишь по этой причине, буду не отговаривать, а наоборот – уговаривать Ронни принять в жёны принцессу с подарком. Он хорохорится, но я-то знаю, что любой намёк в ту сторону для него как ножом по сердцу.

– О ваших славных подвигах уже слагают легенды, – доносится до меня голос придворного. – Король Сандр решил отметить ваши победы над волиграми ценной наградой. Всё пройдёт в торжественной обстановке, в тронном зале, а после Его Величество хотел бы с вами кое-что обсудить.

– Разумеется, – горделиво отвечает Ронни. – Я имею в виду, что очень рад приглашению и награде.

Мы проходим в одни роскошные покои, затем в другие, выходим в широкий коридор и оказываемся у высоких резных дверей, которые охраняет стража. Пока о нашем появлении объявляют, брат толкает меня в бок и произносит одними губами:

– Ну же, не будь грозовой тучей. Улыбнись, Хорн. Это ли ни удача?

Не знаю, удача ли это, но точно судьба.

Глава 10. Более чем неловкий момент

~*~*~*~Лайла~*~*~*~

Мельтешение мыслей, мурашки, вовсе не от холода бегущие по телу, распространяющийся внутри жар, удушье – тело безжалостно предаёт меня. Эви улыбается, взволнованно щебечет, тянет за собой. Тишина тронного зала позволяет постепенно опомниться и, забившись в угол, немного прийти в себя, передохнуть и закашляться, подавившись воздухом, когда в распахнутые двери входят… О боги! Всего-то двое, но от мгновенно сгустившейся тесноты и духоты кружится голова.

Я опускаю взгляд и упрямо смотрю только на свои руки, нервно терзающие чётки. Простые движения успокаивают, я ощупываю каждый камень, пытаясь справиться с волнением.

Не вижу Эви, флиртующей с гостями, не слышу её звонкого смеха, не ощущаю – нет-нет, я правда не чувствую на себе! – тяжёлого взгляда, скользящего по склоненной голове и сгорбившейся фигуре.

Я не поглядываю украдкой туда, где расположились двое чужаков, не замечаю их ловких и сильных движений, горделивой осанки, благородства черт, блеска свободно вьющихся волос, не вижу одежд, искусно сшитых из драгоценных мехов снежной лисицы.

Я совершенно не смотрю туда, когда замираю в абсолютном ужасе под пристальным – глаза в глаза – взглядом без намёка на легкомысленную улыбку.

Все уже собрались, но отца в зале ещё нет. И Хорн вдруг нарушает привычный ход вещей. Он сбрасывает руку брата с плеча и идёт прямо ко мне. От стремительного движения меха раскрываются, чёрные одежды не скрывают мощи, мужественности и стати.

Николас объявляет выход отца, и про себя я благодарю богов за их милость.

От облегчения, что встреча лицом к лицу произойдёт ещё не сейчас, у меня на глазах выступают слёзы, а руки сжимаются в кулаки. Нить рвётся, и чётки превращаются в небольшую горстку камней, скользящих вниз с безвольных коленей.

В наступившей тишине перестук камешков по полу привлекает взгляды. Эви оглядывается на меня, понимающе улыбается.

Она понимает, что со мной происходит, а я не могу. Невозможно поверить, что всего один взгляд на другого человека может лишить привычного спокойствия и благоразумия. Я так зла на себя. Что со мною вообще творится?

Не хочу думать о себе и скандальном безумии, в котором я, конечно же, никогда не признаюсь.

Отец награждает гостей как воинов, отличившихся в бою. Оба с достоинством принимают в дар по короткому мечу в драгоценных ножнах. Слова отца о проявленном мужестве и воинских талантах разносятся по огромному залу, придворные присоединяются к восхвалениям.

Я видела подобные церемонии не раз. Сейчас воины должны отойти от трона, но они не делают этого. Я вижу, как Ронни оглядывается на Эви, а та уверенно улыбается ему в ответ. Я не успеваю поразмыслить над этим, как взгляд Хорна настигает меня, лишая всякого соображения.

Николас, исполняя волю отца, просит удалиться всех, кроме гостей.

*~*~*

– Они всё знают! – шепчу я, стоит нам с сестрой оказаться наедине. Открытая всем ветрам галерея кажется мне достаточно подходящей, чтоб прояснить не терпящий отлагательства вопрос.

Эви хватает совести, чтобы слегка покраснеть. А у меня холодеет нутро от дурного предчувствия.

– Идти к отцу и предлагать женихов, предварительно не заручившись их согласием – безумие! А если б они сказали «нет»? И это после малого совета, на котором отец и патриархи одобрили их нам в мужья? Ты представляешь, каким позором и унижением обернулся бы их отказ для нас?

Я хватаю ртом воздух. Эви не могла так с нами поступить!

Кого я обманываю?! Ну конечно же да, она сделала это, с её-то прямотой и безрассудством!

– Ты предложила им себя? И меня? Что ты натворила?!

– Перестань кричать!

Я хватаюсь за голову, а она комкает платье покрасневшими от холода руками.

– Я считаю все эти запреты стариков – бессмыслицей и пережитком прошлого. От них никакого толку! Они унизительны, в конце концов! Почему это я должна ждать, чтобы мужчина выбрал меня, когда я, именно я, достойна сделать выбор?! С чего это мне такие вопросы решать непременно через отца?

«С того, хотя бы, что так установлено от сотворения времён?» – мысленно кричу я, пока бунтующие чувства не позволяют мне говорить.

Когда Эви ошибается, то никогда не разменивается по мелочам. Её опрометчивое письмо превращает всю затею в катастрофу. Своеволие и привычка без обиняков высказывать собственное мнение – то, что прощается ей любящей семьёй – не может вызвать у чужаков такого же понимания и снисхождения.

Что же делать? Всё отменить? Об этом не может быть и речи. Совет одобрил, а отец прямо сейчас даёт братьям благословение ухаживать за нами. Нет, он никогда не простит Эви, посчитает проявленную глупость прямым оскорблением короне.

Признаваться нельзя. Достаточно того, что отец меня не замечает. Если всё откроется, то и Эви потеряет отцовскую любовь, и о двойной свадьбе можно будет сразу позабыть. Да и вообще, все наши планы рухнут. Увидеть Эви королевой-матерью за эти дни стало самой яркой моей мечтой. И я готова на многое ради счастья сестры.

У меня самой, понятно, нет шанса привлечь сердечное внимание Хорна, но Эви с лёгкостью завоюет Ронни. Она сможет, и он явно нравится ей чуть больше, чем другие.

Эви горячится, пытаясь оправдаться:

– Лайла, я не дура. Я не предложила прямо, а прозрачно намекнула, ну, чтобы они точно поняли, о чём идёт речь. Успокойся, наконец! Приличия формально соблюдены! Да и кого они в наши времена интересуют?

Я смотрю на неё и качаю головой. Своевольная и упрямая, она защищается и стоит на своём, прикрываясь оправданиями, извинительными лишь для младенца. Пусть я и люблю сестру, но пришла пора преподать ей урок.

– Ты уронила наше достоинство перед ними. Ты дочь короля, добиваться которой – великая честь сама по себе. А ты превратила всё в торг с заранее оговорённым результатом. Зачем теперь им стараться произвести впечатление, показать лучшее в себе, когда «да» уже сказано и о нашей заинтересованности, даже зависимости от них – объявлено?

Эви фыркает и скрещивает руки на груди. Всё она понимает, но не хочет смотреть неприятной правде в глаза.

– Что они думают о нас, «покупающих» себе мужей, не глядя, даже не поговорив с ними толком? Какие причины они припишут нашему бесчестью? Насколько низко мы пали в их глазах и кем, по твоему мнению, они себя видят в наших отношениях?

Эви набирает воздух в грудь, и я говорю так жёстко, как только могу:

– То-то они смотрят на нас, словно на добычу, попавшую в сети и уже принадлежащую им! Ведут себя, как хозяева, едва переступив порог нашего дома. Особенно этот… Хорн.

Неожиданная идея, объясняющая самоуверенное поведение гостя, приходит ко мне в голову?

– А ты упомянула в письме, что наш с ним брак будет лишь формальностью? И что ему придётся отказаться от имени отца, и, что став моим супругом, права властвовать он не получит?

– Нет, – коротко отвечает она и упрямо вскидывает подбородок. – Но, получив приглашение от будущей королевы, разве он мог подумать иначе?

– Вспомни их поведение, их взгляды. Они явно «подумали иначе». Они уже видят себя властителями здесь!

Сестра фыркает, но я-то вижу: она уже поняла, что неправа, и держится только из упрямства.

– Всего этого можно было избежать, – говорю я зло. – И знаешь как? Очень просто!

Она щурит глаза и упирает руки в боки.

– Ну!

– Это письмо мог написать Николас. Я бы попросила его, верней, приказала, и он бы подчинился мне. Николас как противник всей этой идеи расстарался бы изложить все обстоятельства и условия внятно и чётко. Сразу показал бы, от чего конвальдцам придётся отказаться. Я бы приказала включить в письмо причину выбора именно их – прославленных воинов, чьи мечи и ратные умения могут послужить короне. Речь шла бы не о сватовстве, а о серьёзном разговоре. И тогда, прибыв сюда…

– …они бы сразу знали своё место, – подхватывает сестра унылым тоном. Она отворачивается и произносит несколько слов.

Я и не думала, что она умеет так ругаться.

– И что же мы будем делать? – бормочет она.

Мне больно видеть её такой расстроенной, будто горящий внутри огонь потух. И я не требую от неё ни извинений, ни обещаний больше так не поступать. Какой в этом толк, когда надо выпутываться из ловушки, в которую мы по её милости угодили.

– Я скажу ему, что ты писала по моей просьбе. Что всё ещё не решено. Объясню, что на самом деле имелось в виду. Он послушает меня, ведь я его будущая королева.

Эви качает головой, не веря, что у меня получится существенно переменить их отношение к нам. Сказать по правде, я с ней согласна, но говорю:

– А у нас есть другой выбор? Я справлюсь.

Глава 11. Честный разговор

Грядущую встречу с Хорном я вижу как сражение. Выбираю место, где чувствую себя уверенней всего. Не собственные покои – для разговора с молодым мужчиной это исключено. А вот всегда пустующая королевская библиотека прекрасно подойдёт для моих целей.

Среди шкафов с книгами и свитками я провожу большую часть каждого дня. Я здесь хозяйка, это мой мир, где знакомо всё. Тут даже стены должны помогать – надеюсь на это, пока пытаюсь представить наш разговор и так избавиться от излишнего волнения.

Мой противник – варвар из северных земель и воин, чья доблесть удостоена многих наград и восхвалений. Хорн уверен, что я просила его взять себя в жёны. Что предложила брак без личного знакомства и ухаживаний, вообще не зная его, не проведя ни одной беседы, без любви, как если бы мне было всё равно с кем и как. И ту же мерзость он наверняка думает о сестре.

А если так не думает, значит, мы переоценили их ум и сообразительность. И это так же плохо, как и то недопонимание, которое возникло из поспешности Эви.

Я видела Хорна и Ронни собственными глазами, и отказываюсь считать их наивными глупцами.

Красота братьев – их козырь. Ведь каждая женщина захочет себе такого мужа, как любой из них. А значит, они наверняка убеждены, что именно за неё мы выбрали их.

Неприятные размышления прерывает скрип двери библиотеки. Хорн входит без стука, подтверждая мои подозрения, что неверно понимает происходящее. Он ведёт себя здесь как хозяин. Его взгляд находит меня и ложится тяжестью.

– Ты хотела поговорить со мной?

От звуков его низкого властного голоса моё волнение ещё возрастает.

Всё плохо: он сразу же обращается ко мне на ты! Для него мы на равных, в нём нет ни капли уважения или страха.

Я откладываю свиток в сторону и выпрямляюсь в кресле. Руки холодеют, и я впиваюсь негнущимися пальцами в подлокотники.

Так, подбородок вздёрнуть, глаза немного сощурить.

Я цепляю на себя маску уверенности, подсмотренную у Эви, и, судя по реакции варвара, кое-что у меня получается.

Его глаза сужаются, губы размыкаются. От звука захлопнувшейся двери, я вздрагиваю. А потом вновь вскидываю подбородок и пытаюсь, глядя снизу, смотреть на него сверху вниз.

В ответ он разглядывает меня. От его улыбки холодок спускается по спине.

– Боюсь, вы не так поняли нас…

– Хорошее начало, – прерывает он меня. – Вне постели будешь называть меня на вы.

Я пробую ещё раз, пропустив мимо ушей, с какой наглостью меня прервали:

– Вы не так поняли нас. Произошла ошибка. То письмо должен был написать другой человек, но сестра взяла на себя этот труд и, судя по её рассказу, изложила дело не вполне верно. Я имею в виду, что не отказываюсь от её слов, но необходимо прояснить, что предлагаю формальный брак, союз лишь по названию…

Кажется, он вообще не слушает меня. Прерывает на полуслове, а в его голосе звучит бескрайнее море самоуверенности:

– Не стоит так волноваться, Лайла. Тебе понравится со мной в постели. И твоя болезнь нам не помешает. У тебя красивое лицо.

Он со всеми женщинами так себя ведёт? Вот ведь варвар!

От злости я начинаю заикаться:

– Общей постели не буд-дет! Ник-когда!

– Так сильно боишься? – говорит он задумчиво и улыбается: – Ничего, сейчас мы это исправим.

Комок, как назло, застревает в горле, от волнения я давлюсь воздухом, а он не ждёт, пока я успокоюсь. Идёт ко мне, и приближение всей этой горы мышц и скрытой в них силы бесконечно пугает.

Всё происходит слишком быстро.

Его большие ладони зарываются в мои волосы, заставляя запрокинуть голову. Ко мне приближается его лицо. И за доли мгновения я успеваю оценить всю полноту его совершенства и несомненное свидетельство того, что он всё же человек, а не сошедший на землю бог: светлый тонкий шрам начинается от угла глаза, пересекает бровь и лоб и исчезает в волосах, добавляя выражению его лица суровости. Синие глаза ловят мой взгляд, затягивая в свою глубину – в бездну, из которой нет спасения потому, что не хочется спасаться.

Мужчина слишком близко, нарушает все границы дозволенного и недозволенного. Силы моих рук не хватит, чтобы противостоять ему. Но я не беззащитна.

Определённо, мне нравится смотреть в лицо, с которого исчезло выражение превосходства и самодовольства. Раскрытый в удивлении рот особенно радует своим видом. Да и весь Хорн, согнутый в не самой удобной позе и дышащий через раз – истинная услада для моих глаз.

С наслаждением я проживаю каждое мгновение чудесного преображения наглеца в человека разумного. Четыре точки обжигающего тепла на подбородке и одна в уголке губ остаются только в памяти тела, как и давление большой ладони на затылок. Всё это в прошлом, ведь сейчас Хорн медленно разводит руки в стороны, без слов обещая вести себя прилично.

Увы, лучшие мгновения жизни имеют свойство заканчиваться слишком скоро. Это Кэсси, мой спаситель, беспредельно долго может стоять вот так, наклонившись вперёд, и в своих ладонях из стали и обожжённой глины сжимать голову варвара, будто готовую лопнуть тыкву. Но мне нужно дышать, что с весом голема, почти лежащего на моей спине, проблематично. И как бы я ни злилась на Хорна, но не хочу ломать ни его жизнь, ни здоровье, ни даже честь.

– Сейчас я отпущу вас, – говорю ему негромко. – Но прежде вы дадите слово, что, обретя свободу, отступите на три шага назад и сядете в кресло, а затем потрудитесь внимательно выслушать всё, что я захочу вам сказать.