Настасья бесплатное чтение

Глава первая. Детство.

– А я хочу шить качественные сапоги из дорогих материалов, и чтоб вышивка разная по голенищу! – я слышала, как Вик начал заводиться.

– Тогда и изготавливать ты их будешь дольше, и цена у них будет не менее пятисот злотых, – это уже кричал отец.

Нет, отец у нас хороший, мастер, каких поискать, но как заведётся – прячься, кто может! Даже мать не подходит, молчит пока, выжидает. А как только с отца схлынет, тут-то она ему и выкатит тираду на два дня.

Только в этот раз, похоже, дело – дрянь. Третий день орут. Я-то, по началу, не слушала, кошку в подмышку и тикать, под лестницей на старом кресле притаилась. Потом закрутилась, матери помогала по хозяйству, да ходили юфть с ней принесли из мастерской от Ставра, где её дубили из свиной кожи.

Отец сапоги из неё шил, их все портовые у него покупали. Как брат подрос, стал отцу пособлять, выучился, хвалить его работу стали, так и чудить начал – то сафьяновые сапожки тьеррам шьёт, то серебряной нитью разжился и по мужским орнамент пустил по голенищу.

Отец по началу сквозь пальцы смотрел, да в усы посмеивался – Вик зимними вечерами вместо отдыха этим занимался. А как стал замечать, что Вик и днями, вместо простых трёх пар пятизлотных сапог за это время одну добротную пару успевает – так разъярился и на Вика "собак спустил". Потому как сафьяновые так и стояли вторую седмицу в лавке, а двое других, что с серебряной вышивкой по голенищу, третью, в то время как отцовы пятизлотные на заказ шились.

Уходит судно в море с товаром, отцу заказ всей командой оставляют, возвращаются – забирают, злотыми с навара платят. Очередь у портовых строгая, если кто во время шторма потерял или ещё как испортил – место в очереди за плату с кем-то меняет.

Есть, конечно, ещё сапожник на берегу, но к нему очередь не стоит. Судов много, матросов – ещё больше, работы всем хватает, да только у отца Вик в подмастерьях, да пара соседских мальчишек – принеси-подай. Вдвоём-то с Виком отец быстрее, чем другой мастер, Стат, срабатывают, да много качественней. У Стата сын тоже есть – страшный, дурной, прыщавый, ещё и слабоумный. Жена у Стата померла прошлой зимой, так сын его, Васька, теперь ещё патлатый и грязный, в порту шарится. Жалеют моряки, еды дают, а иной раз скрутят и в воду кинут, потому как воняет от дурака. А тепереча и у нашего отца, почитай, помощника нету – Вик дурит, кожу переводит, когда заказ третьего дня забрать должны, а там ещё пять пар не готово.

– Кому ты их продавать будешь, дурень? – разорялся по десятому кругу отец.

– А пусть капитан какой надевает, когда на берег спускается, там тьерры богатые увидят, спросят: "Кто такую красоту шил?", а капитан и ответит: "Умелец наш, Вик, Тита усатого сын, что в порту Южном сапоги из кожи свиной да телячьей шьёт, могу вам для тьерры вашей готовые предложить."

– Сказки. Ни один капитан не возьмётся, ни к чему им это. Да и долго. Они седмицами по морю идут, в порту сошли, товар там же, на другое судно перегрузили или дальше с перекупщиками отправили, в кабаке напились до зелёных чертей и сапоги с них там твои снимут и не спросят, кто шил – с Южного берега кто, али с Северного.

Так что, пока в моём доме живёшь, будешь делать, что я велю! А велю я тебе – не чудить и шить обычные моряцкие пятизлотные.

– Так и не стану тогда в твоём доме жить! Уйду!

– Да и поди, с Васькой вместе в порту попрошайничать будешь, вспомнишь отцовы харчи!

Хлопнула дверь, в доме наступила тишина. Она густым киселём свалилась на уши, я подумала, что оглохла.

– Титушка, как же это? – запричитала мать, выскочив из кухни.

– Ничего, оголодает – явится, – отрезал отец.

Я сжалась под лестницей, давясь солёными слезами.

Вик ночевать не пришёл.

Утром мать, не поднимая красных от слёз глаз, тихонько сунула мне в заплечную сумку замотанную в плотную бумагу вчерашнюю лепёшку, несколько пирожков с зелёным луком и яйцом, бутыль с молоком, да кусок копчёного окорока.

– Снеси брату. На берегу поищи, мож под дедовой лодкой спал.

А я чего? Я быстро! Вик хороший, любит меня, балует, всегда какой гостинец мне снесёт, сам не съест. Это я считаюсь мелкой в семье, так-то мне уже пятнадцатая весна минула, следующей весной сваты начнут ходить. Только отец строго сказал: не отдам, пока не дорастёт! Не знаю когда это его "дорастёт" случится, но по мне – пусть подольше не случается. Нет среди тех, кого я знаю, того, кого с собой у алтаря бы представила.

Леонид, Карла, столяра сын, безрукий – отец так сказал. Сын Варнавы – бестолочь, Акулька Сивов – увалень безглазый. Чужого не надо, увезёт за три моря – страшно. А нам надо чтоб помощник в семью, отцу продолжатель. Вот вся надежда у отца на брата моего была, на Вика, а Вик вон чего… неслух.

Я выбралась на рыбачий берег, где на столбах сушились растянутые сети, заткнула длинные юбки за пояс, чтоб по песку бежать не мешали и пошла до дедовой старой лодки. Солнце ещё не вошло в силу, не поднялось, но палило, жадные чайки с криками носились над волной.

– Вик, ты здесь? – крикнула издали.

Лодка качнулась и из-под неё показалась голова брата.

– Тута я. Подь сюды.

Вик вылез из-под лодки, шагнул ко мне, притянув к себе, обнял.

– Вик, мож домой, а?

– Не, Аська, тогда окажется, что я отцу уступил.

– Так ты и уступи! Отец, он же плохого не скажет.

– Мала ты ещё, Аська, не понимаешь, – он щёлкнул меня по носу, я скривилась, – шире думать надо, а он в одно уткнулся, оглянуться не хочет.

– И что делать будешь? И дальше под лодкой ночевать?

– Уеду я, Ась, вот с каким-нибудь судном и уйду.

– Как это уйду, Вик? – удивилась я. – Ведь тут наш дом, мама, отец.

– Мир, он большой, ты знаешь? Помнишь, в книге, что на ярмарке купили, я тебе показывал, где мы живём? Южный берег. И ниже его крохотная точка – наш остров, тоже Южный называется. Так, только на этом материке четыре берега. И там таких городков как наш – тьма. А посреди материка – столица.

– Это где король с королевой живут, я знаю.

– Да, Аська, а ещё много и городов, и селений. Мало ли, где сапожник нужен. Может, я в столицу подамся, а, Ась? Приду к самому королю, скажу:

– Ваше Величество, а хотите, я вам сапоги сошью? Из сафьяна или хоть из шёлка.

– Из шёлка, – прыснула я. – Скажешь тоже!

– Или королеве перчатки разные, к каждому платью свою пару.

– Сумасшедший! – смеялась я. – Зачем королеве твои перчатки, у неё, поди, заграничных сапожников куча?

– Глупая, тьеррам и перчатки нужны, и корсеты, и туфельки для балов, и сапожки для охоты. Там всем работы хватит. Решено! Ко двору и подамся!

Я смеялась, держась за живот, как Вик изображал придворные манерные танцы, кривляясь лицом.

– Иди ешь, королевский сапожник, вон, живот к спине прилип.

Вик принялся жевать мясо, закусывая пирожком.

– Мама – чего, плакала?

– Да. Не спала, наверное.

– А отец?

– Я его не видела с утра. Мама к тебе послала. Мож, тебе принести чего? Одеяло или одежду?

– Принеси. И сапоги, что я шил, принеси. В них и пойду в море.

– Так, ты не шутил, что уедешь?

– Нет, Аська. Морем дойду до порта на Алаидане. Там от берега с почтовыми доберусь или с обозом. Наймусь где-нибудь. Да ты не плачь, не так всё страшно!

– Ага, не плачь, это на словах всё легко, а так – страшно! Вон, "Немой" ушёл в море и не вернулся – ни слуху, ни духу. У отца сорок пар остались невыкупленные, сам знаешь.

– Да, и предоплату взяли – не продашь и не знаешь: вернутся, нет ли. – Вик нахмурился. – Ладно, беги, Ась, маму успокой. Сапоги не забудь принести.

Я вернулась домой и вышла, будто из сарая. Мама кивнула головой, что я правильно сделала.

– Аська, горе луковое, где носит тебя, чертовка?! – крикнул отец.

– Так это… курям воды давала, – выкрутилась я.

По глазам видела – отец не поверил. Взгляд мой искал, понять, что с Виком нормально всё. Не спросил. Гордый. Ну и я не скажу.

На вечерней заре, пока отец ужинал, я из лавки одни сапоги братовы и умыкнула. И сафьяновые тоже – чего без надобности стоят? Так хоть Вик, может, и продаст. Одни оставила, чтобы сразу отец не спохватился о пропаже.

В одеяло их сложила и одёжку Вика, и поесть собрала, в окно выкинула и сама вылезла. По-за домами побежала к берегу. Вдруг кто-то ухватил за подол и раздались странные звуки, похожие на хрюканье свиньи. Я так испугалась! Повернулась, ни жива, ни мертва, а там Васька! Стоит, ржёт, гнилые зубы видно, рыбой сырой от него воняет, да тиной.

– А не пущу! – и скалится.

– Василь, миленький, меня братец ждёт, отпусти, а? – мне орать на него хотелось, но я знала, что он тогда злой становился и ударить мог.

– Поцелуешь, отпущу, – ещё крепче сжал подол юбки дурачок.

– Мне сейчас некогда, брат заругает, что опоздала, я потом, ладно?

– А не обманешь?

– Не обману. Потом, потом, Вась, отпускай, бежать надо.

Василь отпустил подол, и я припустила, только пятки сверкали.

Утром, когда мы с мамой пошли за очередным рулоном юфти к Ставру в мастерскую, нам встретились Стат с Васькой. Тот, при виде меня закричал, указывая грязным пальцем в мою сторону:

– Вот эту девочку хочу, папаня! Она меня поцеловать обещала!

Меня передёрнуло, я глянула жалостливо на маму.

Стат, щуря свои водянистые глазки и мерзко улыбаясь, обратился к ней:

– Ну что, соседка, жди сватов, раз дети наши сладили. Я рад буду объединить мастерские. Вы же лавку в приданое за дочкой отдадите?

– Мала она ещё для сватов, Стат. Всего пятнадцать вёсен минуло.

– Варвара, тебя, помнится, и четырнадцати не было, просватали.

– Ты знаешь – почему, Стат. И не будем об этом. Аська мала ещё, в голове у неё куклы да салки. – Пошли, – дёрнула она меня.

Мы дошли до угла мастерской Ставра, завернули, и мама прижалась спиной к нагретой солнцем стене. Как-то вздохнула вся, ссутулилась.

– Этого нам только не хватало. Что у тебя там с Васькой?

– Да, мам! Он меня за подол ухватил в сумерках вчера, когда я Вику узел тащила, не отпускал, целовать заставлял. Я и сказала, что потом поцелую. Думала, забудет дурак, отвяжется.

– Забудет, как же… Мы с отцом твоим друг другу нравились, а Стат подслушал нас, как мы на берегу мечтали, что вырастем и поженимся, да и позавидовал. Не полюбил, а просто позавидовал, понимаешь? Сватов прислал, отец мой отказал. Так отец Стата моего отца подкараулил, матросам заплатил, они ему бутыль медовухи в горло влили, да и утопили в кадушке, потом в море выкинули, будто утоп – пьяный ночью в море вышел.

Это уже мне один моряк спустя время сознался. Он к нам в лавку много вёсен наведывается, совестно стало, да и рассказал. Хорошо, отец Тита, дед твой, меня с матерью под своё имя взял. Старшие сёстры уж замужем были, их имя мужа покрывало. Раньше положенного срока замуж отдал за отца твоего, чтобы Стат претензий на меня более не имел. А как минуло шестнадцать вёсен, тогда я к Титу под крышу и переехала. А на следующую весну и Вик родился. А Стат так и ходит, злостью пышет, что ему не досталось наследство моё – дом этот, где лавка наша. Он, как раз, в порту первым стоит, к нам вперёд на заказ моряки идут. Раньше мать моя хлеб да пироги знатные пекла с рыбой, что отец в море добывал, тут торговали. А как мы с твоим отцом сюда переехали, обувью отец занялся, так и совсем Стат голову от злости потерял. Тоже обувь шить начал. Злой он, на жене злость срывал, загубил он ее. И Васька таким уродился, что беременную за волосья в погреб скинул. И остальных детишек выносить не могла – в живот бил.

Так что, не надейся – сватов первым пришлёт, не успокоится.

Я не знала, что сказать. Я не ожидала, что вокруг моей семьи такие страсти. Деда нет уже, а к бабулечкам, что так и живут вместе в дедовом доме, надо бы наведаться, да вызнать подробности.

– Не бойся, пока отец жив, Стату на порог ступить не даст. Айда.

Ставра мы застали хмурым и молчаливым.

– Ставр, чего не весел? – насторожилась мама.

Мастер всегда сыпал шуточками-прибауточками, балагур ещё тот, а тут – губы поджаты, руки трясутся.

– Свиней потравили. Всё стадо полегло. Поросят не осталось, до ярмарки далеко. На заказ с материка везти надо. Пока теперь вырастут…

Дома мама рассказала отцу эти новости. Теперь нам придётся покупать юфть с обозов в порту, что совсем не выгодно – либо цену поднимать на готовые сапоги, либо довольствоваться одним злотым с пары, что в два с половиной раза меньше, чем обычно.

Через три дня к отцу явился капитан с "Быстрой Берты", сделать заказ перед рейсом.

– Не знаешь ли ты, Фрост, судьбу "Немого"? Ребята предоплату оставили, товар готов, их нет.

– Не знаю, Тит. Вести тревожные ходят, что пираты у этих берегов объявились, суда грабят, людей в рабство уводят. Никто про "Немого" не слышал.

– Так не оставляй мне предоплату, Фрост. Прогуляй с ребятами. Сорок пар стоит, хозяев нет. И продать не могу – вдруг вернутся и без сапог, а продам – ребят босыми оставлю, имя своё испорчу.

– Дело говоришь, Тит. Вернусь – сполна отдам. Не вернусь через две луны – продавай – нет, значится, более "Быстрой Берты".

Капитан ушёл, отец опустил свои натруженные руки меж колен и понурил голову.

– Аська, знаю, что ты здесь. Скажи Вику, пусть домой идёт. Скажи, пусть шьёт свои добротные, только и мне пусть помогает. Завтра "Рыжий Джо" должен придти, у меня не всё готово.

– Скажу, пап. Бегу.

Я унеслась на берег к дедовой лодке. Вика там не было, как не было и его вещей. Ничего не было, будто и не ночевал он тут никогда. Решила через порт бежать, вдруг Вик там – может, подрядился какое судно грузить.

Шла, голову выворачивала, глазами искала брата и не заметила на пути возникшую преграду.

– Ой, – только и смогла сказать, когда врезалась в кого-то.

Глаза подняла и обомлела: такой красивый! Мама! И смеётся ещё!

– Ты что, птица-синица, мою душу из тела вытряхнуть хотела?

– Да не хотела я тебя вытряхивать, нужен ты мне больно, специально, поди, мне навстречу шёл.

– Да как же я тебе специально навстречу шёл, когда я вправо, ты вправо, я влево, и ты туда же? Так что это ты мне путь преграждала.

– А раз ты видел, что я вправо, может, и ты вправо? Я влево и ты нарочно влево, а? Птица-синица, – передразнила я его.

– Эх, ты какая! – выдохнул он с восхищением и, схватив меня за руку, потащил по пирсу. – Пойдём, нож возьму, да язык тебе укорочу.

– Да ты… отпусти… кричать буду! Люди! – я упиралась что есть сил, пытаясь вырвать руку из его железной хватки, не сдюжила и укусила его за запястье.

– Ай, – он резко отпустил мою руку, я рухнула на пирс и теперь сидела перед ним, с вытянутыми ногами, укрытыми платьем, как солнцем.

– Ёмай, оставь девчонку, своя она, Тита, сапожника нашего, дочь.

– Дядь Захар, здрасьте, – я подняла глаза на шхуну, где с юта за нами наблюдал старый матрос. – Вы Вика не видали?

"Ёмай" – запрятала имя себе в сердце и показала негоднику язык. Смачно так показала, чуть наизнанку не вывернула.

А он стоит, глазами синими смеётся, чуб лёгкий бриз развевает.

– Да как не видеть, видел. Он с "Быстрой Бертой" ушёл. Аська, ты чего? Ася?

Я уже не слышала дядь Захара, неслась домой во весь опор.

– Папа! Папка! – закричала с порога, давясь слезами. И только потом увидела, что в горнице полно народу.

Отец хмурый сидел за столом, все обернулись ко мне. Первыми кого увидела – Стат и Васька, которого отмыли, в рубаху праздничную одели.

– На ловца и зверь бежит. Вот и Настасья, невестушка наша, – заговорил ласково Стат.

"Чего?" – пронеслось в душе.

– Нет, папа, нет, не отдавай меня им, угробят, как мамку Васькину! – я ещё пуще разрыдалась и не видела, как побелел Стат.

– А правда ли, Настасья, что мил тебе Василь и целоваться ему слово дала? – отец спросил, не глядя на меня.

– Да не собиралась я с ним целоваться! Отбрехаться хотела, сказала – потом, чтоб отпустил, окаянный!

– Так, значит, слово было? – поддержал Стат, соседки-сватьи загомонили.

– Да не обещала я ничего! Он грязный и вонючий был, как он может мне мил быть? У него слюни всегда текут и сопли по колено, кто с ним в здравом уме целоваться станет? – я негодовала, соседки шептались.

– Ты и будешь! Слово есть слово! – улыбался Стат.

– Значит, так, – отец тяжело опёрся о дубовую столешницу и встал из-за стола. – Сватать Настасью рано, сватьи – подтвердите.

Кумушки закивали как куклы тряпичные под тяжёлым взглядом отца.

– А раз слово дала – сдержит, – продолжил он.

Стат ощерился половиной рта, потирая ладони. Конечно, ведь поцелуй прилюдно, при свахах и родителях – означает сватовство и меня можно забрать в свой дом. А там кто знает, что они со мной сделают за закрытыми дверями вдвоём? Потом выдадут родителям синее тело, скажут: сама убилась, открытого погреба не увидела.

Меня от ужаса как кипятком обдало.

– Нет! Нет-нет-нет-нет! Ни за что! – я собиралась удрать, меня схватили под руки соседушки.

– Оставьте её, – отец вступился. – Обещание было дано в сгустившихся сумерках, наедине, и не названа дата. Да будет так: в сумерках, наедине, и когда Настасья соизволит. Всё.

Улыбка медленно сползла с лица Стата.

– Что значит – когда Настасья соизволит? Может, она соизволит, когда вдовой с десятью довесками будет?

– Значит – так тому и быть, – отец стукнул по столу ладонью. Али несправедливо, сватьи?

– Справедливо, Тит, справедливо, – зашептали они.

– Да вы что, старые дуры, я вам за что по десять злотых отвалил? – разозлился Стат.

Сватьи выскочили из горницы и понеслись на улицу.

– Несправедливо, Тит, девчонка слово дала, будучи незамужней, так и целовать должна незамужней.

– Папка, так мы девочку забираем, нет? Целовать её хочу и потом за косы, как ты мамку, по полу таскать!

– Пошли отсюдова! – Стат ткнул Ваську в спину. – Испортил всё.

– А вы, – он указал пальцем на отца, потом на меня, – ещё пожалеете! И ты, Варвара, – он повысил голос, чтобы слышала мать за дверями горницы, – вспомнишь, кому слезами обязана, когда у моих ног рыдать будешь.

– Пшёл вон, – гаркнул отец, указав гостям на дверь.

Как только за Статом и Васькой закрылась дверь, отец тяжело осел в кресло.

И тут я увидела, что у отца впервые дрожат руки.

– Да что ж за день сегодня такой? – тихо молвил он маме, потирая переносицу. – У Ставра больше юфти нет, а у меня злотых, чтобы закупать у обозов, да и невыгодно это. "Немой" не вернулся, их сапоги продать пока не могу, две луны не прошло, а деньги вложены. "Марелла" тоже опаздывает. У "Быстрой Берты" предоплату не взял, побоялся. Ещё и эти, – он указал на дверь, – сваты на мою голову. Ась, а Вик-то где?

Я потупилась. Как отцу сказать?

– Настасья, я о чем-то спросил!

– Ушёл, – пискнула я. – На "Быстрой Берте".

Отец схватился за сердце и начал заваливаться на бок. Я закричала, подхватила его, подперев собой, мама расстегнула ему ворот, схватила со стола стакан с водой и поднесла к губам. Налив немного воды в ладошку, омыла ему лицо. Отец тяжело, шумно дышал, не открывая глаз, потом как-то расслабился и задышал ровнее.

Я поняла, что плачу. Мне было жаль отца – на него всё разом навалилось в один день. Мы с мамой помогли ему дойти до кровати и я помчалась к бабулечкам.

Бабулечки у меня золотые. Живут вдвоём, друг в дружке души не чают, а спорят по сто раз на дню. Как дед умер, я не помню, давно было, но с той поры мама часто просит ночевать у них, особенно зимой, когда море холодное и в нашем доме зябкая сырость, не разгоняемая даже растопленными печами. Дом бабулечек стоял за границей порта, там было не так зябко, туда не так задувал зимой холодный ветер.

Они вдвоём пекли румяные хлеба на продажу и на заказ свадебные калачи да поминальные вьюшки. Они были, по моему мнению, старые, но когда я услышала, как бабушки со смехом обсуждают сватавшегося к ним по очереди одного одинокого соседа, пришла в недоумение. Ну они же старые! Ведь у них есть уже такие большие внуки! Вик и я были самыми младшими, а мне уже пятнадцать, а Вику вообще – восемнадцать! Ему уже жениться можно!

Бабули при виде меня бросили свои дела и полезли обниматься.

– Там это… – я всё никак не могла отдышаться, – отцу плохо.

Они молча сгребли свои склянки и мы направились к нам. Обернувшись, я увидела, что за нами, прячась за заборами, следит Василь.

Отцу было лучше, он сидел в подушках, мама с подмастерьями сняли с него рубаху и сапоги, расстегнули ремень. Мальчишки выглядели испуганными, мама отпустила их по домам. Бабули захлопотали вокруг отца, меня послали в лавку, чтоб под ногами не мешалась, своей моськой кислой не светила, под предлогом ожидания команды с "Мареллы".

Мне было видно в окно, как Василь сел прямо на землю напротив нашей лавки и стал ковырять в носу. Стало противно, и я отвернулась. "Как можно такого поцеловать?"

– И как, вкусно? – услышала я весёлый голос, от которого забилось сердце. Я выглянула в окно, Ёмай стоял рядом с Василем и наблюдал, как тот облизывает пальцы. Затем он обернулся, будто почуяв мой взгляд, я отпрянула от окна, но было поздно – Ёмай меня заметил. Усмехнулся моему глупому поступку и пошёл в мою сторону. Он идёт сюда! Ааа!

– Привет, птица-синица, развлекаешься?

– А то! Такой бродячий цирк под окном!

– Чего хмурная такая? Подари улыбку!

– Не до улыбок нынче. Отцу плохо.

– А чего так? У нас лекарь есть на корабле, позвать?

– Я не знаю. Расстроился он сильно. "Немой" не пришёл, "Марелла" тоже, брат удрал на "Быстрой Берте", ещё и сваты нагрянули.

– Сваты – к тебе что ли? Какой дурак к такой малявке посватался?

– Этот, – я кивнула в сторону окна. – Давай, смейся, что я только этого достойна.

– Не смеюсь вовсе. Я б к тебе тоже посватался, да мала ты ещё, птица-синица.

Вспыхнула, красней своих волос стала. "Я бы к тебе посватался" – теплом разливались внутри слова.

"А ты посватайся" – хотелось крикнуть в ответ, да горло сжало.

– А "Марелла " пришла, завтра жди. Я видел, как в фарватер входили. – Ох, ты, что за красота, – он увидел братовы сапоги.

– Брат шил.

– А ну, покажи.

Я достала пару сапог с затейливым узором серебряной нитью по голенищу и подала парню.

– Примерю?

Я кивнула.

Сапоги сели как на хозяйскую ногу.

– За сколько отдашь, красавица?

– За пятьсот, – голос начал трястись от произношения заоблачной суммы, – злотых.

– Пятьсоот? – протянул он. – Хм…

– Отец так сказал. – Я не поднимала глаз на лицо Ёмая, глядя лишь на сапоги.

На стойку передо мной опустился звякнувший кошель.

– Беру сапоги за пятьсот, только, чур, в придачу поцелуй, – он облокотился на стойку, глядя на меня весёлыми глазами.

– Этот вон тоже поцелуй хочет, – указала в окно на Василя, который утирался рукавом с утра бывшей праздничной рубахи. – Аж со сватами пришёл. Чтоб свидетели помолвки были, – меня передёрнуло, что не укрылось от взгляда Ёмая. Он улыбнулся. – А ты как? Тоже со сватами за поцелуем придёшь?

Он просто перегнулся через стойку и прижался к моим губам своими. Мазнул языком по ним, они сами собой приоткрылись. Обхватил губами мои и медленно отпустил, но не отшатнулся, а так и стоял дыхание в дыхание, глядя прямо в глаза.

"Ещё" – просили мои глаза, но губы молчали.

– Украсть бы тебя, птица-синица, да увезти за тридевять земель, – он тяжело вздохнул, наклонился взять сапоги, обернувшись улыбнулся и вышел из лавки.

Первый поцелуй. Такой сладкий…

Я прильнула к окну, в надежде посмотреть, как Ёмай уходит, но, уткнувшись взглядом в Василя, вздрогнула: "Бээ, всё испортил, дурак".

– Пап, я сапоги, что Вик пошил, продала, – я прибежала к отцу, показывая кошель, – и матрос, что их купил, сказал, что "Марелла" пришла.

– Ну вот и славно, – мама положила руку поверх отцовой, – видишь, всё хорошо.

Отец улыбнулся краем рта. Я обратила внимание, что вторая половина отцова лица застыла как маска. И рука недвижимо покоилась на подушке.

– Пап, ты как?

– Иди, милая, бабулям помоги, – отослала меня мама, вытирая слёзы.

Глава вторая. Детство кончилось.

Лекарь пришёл в тот же день, сказал: "Оплачено". Я проводила его к отцу под удивлённые взгляды женщин моего дома. Они с отцом долго были в горнице одни. Когда лекарь вышел, то разговаривал с мамой, она тихонько плакала. Затем забрала у меня деньги, что Ёмай дал за сапоги, и отдала лекарю. Тот выставил на стол из саквояжа несколько порошков и пузырьков и объяснял маме, что и как давать отцу. До поздней ночи я крутилась по хозяйству, продала пару пятизлотных сапог в лавке залётному морячку, кошка молча ходила следом.

К ночи мама позвала отца уложить поудобнее, я осталась посидеть с ним.

"Он же совсем ещё не старый. Даже седины нет" – я рассматривала отца, когда поймала его взгляд.

– Ася, прости меня. Сам не ожидал, – он говорил одной стороной рта, – что в сорок лет жизнь так повернёт. Тяжело тебе будет. Но вот моё отцовское слово: никогда и ни за что не выходи за Ваську замуж. Слышишь? Бегите с мамой на материк. Завтра капитан с "Мареллы" придет, пусть ко мне зайдёт, поговорю, цену за готовый товар скину, чтоб разузнал куда Фрост "Быструю Берту" увёл, пусть вас с матерью туда увезет. Пока я не защита вам, Стат жизни не даст, силой тебя заберут, да и чужих судов много в порту, ты уже не ребёнок, засматриваются уже. Там, на материке, законы не такие строгие – имя мужчины рода не нужно женщине, покрыть её. Там порасспросите в порту, с каким обозом Вик ушёл. Денег, что за сапоги нынче взяла, вам на первое время хватит. Если Вика до той поры не найдёте, устроитесь, мне отпишетесь. Я отцов дом продам, бабушек к себе заберу. А как на ноги встану, вернётесь.

Я, как громом поражённая, сидела не шевелясь, во все глаза уставившись на отца. "Уехать? Бросить его? Но и за Ваську-дурака замуж? Как быть? Ох, Вик! Где ты?"

Капитан Сиян с "Мареллы" заявился вместе с боцманом с раннего утра. Боцман осматривал обувь и складывал её в тележку, что держал юнга. Мама попросила капитана Сияна пройти к отцу.

– Здравствуй, Тит, чего разлёгся, солнце ещё на дворе, – пошутил Сиян.

– Дай, думаю, как знатный тьерр, попробую днём полежать, – парировал отец.

– Ох, Тит, Тит, всё шутишь. А если серьёзно – может, нужно что?

– Нужно, Сиян. Прости за беспокойство. Я тут прихворал немного, а Стат дочку мою сватает за Ваську.

Капитан хмыкнул:

– Да кто ж за такого дурня по доброй воле пойдёт?

– Вот я и прошу тебя, Сиян, – увези Аську на материк. И Варвару с ней. Я пока им не защитник. Как на ноги встану, так назад воротятся.

– Так, а Вик что?

– Вик-то? Да за лучшей долей подался.

– Да, времена нынче тяжёлые. Странные. Про "Немого" слышал? Обломки только у Восточного берега нашли. Такелаж да кусок борта с названием.

– Я им сапоги пошил…

– Продавай, не жди. Тем более, пока и не сможешь работать-то.

– Я вот что, про "Быструю Берту" у тебя просить хотел, что б ты узнал, куда она ушла.

Сиян нахмурился.

– И "Берту" не жди. Нет её больше. Пираты раскурочили, людей в рабство забрали, сам остов её видел сгоревший… Тит, Тит, что ты? Что с тобой? Варвара, воды! Лекаря!

Хоронили отца, как положено, в море. В дедову лодку положили на перине, мама сама глаза закрыла, да монетки положила. В белой рубахе, да в белых штанах, руки чинно на груди сложены. Я цветы со всей грядки срезала, вокруг отца разложила. Уревелась вся навзрыд, всю рубаху ему слезами залила. Свечи с мамой зажгли, да лодку в море отправили. Кто пришёл из моряков да местных – шапки поснимали. Женщины мотив заунывный затянули. Я ревела – сил остановиться не было. Мама как статуя стояла, в море смотрела с почерневшим от горя лицом. Бабули завывали вместе с женщинами прощальный мотив.

– Пойдём уже, – кто-то посмел прервать мамино горе, тронув за рукав.

Она обернулась, пустыми глазами глянула на говорившего. Стоян, муж старшей сестры.

– Некогда мне, ехать надо, разговор есть, – грубо тянул за рукав её он.

Даже плакальщицы замолчали от такого кощунства – прервать обряд прощания жены с мужем. Бабуля к Стояну подошла и встала перед ним.

– Совсем ничего святого нет? Покарает тебя Суровый бог, Стоянка! – зашипела ему в лицо. – Что тебе пять минут решат? Не терпится дом к рукам прибрать? Много вас тут таких. Успеешь. Дай попрощаться.

Стат в стороне обмер. Он уже мысленно руки потирал, что, наконец-то, его мечта может осуществиться, он её уже почти в руке держал. Он забыл про Стояна, что тот есть и он больше прав имеет. Победная улыбка сползла с лица Стата. "Надо быстрей девчонку засватать. Как приданое не посмеет не дать. Сегодня же к себе уволоку, с Васькой в комнате на ночь закрою, свидетелей позову, чтоб наверняка".

А я раненым зверем рыдала, сидя на земле и никто не смел ко мне подойти.

Когда лодка с отцом растворилась в дорожке света от закатного солнца, мама сама развернулась, подала мне руку, обняла за плечи, укутав в один с ней платок, и мы стали подниматься, объединённые одним горем, к поселению.

Стоян нетерпеливо ждал нас у закрытых дверей лавки, со злостью пыхая своей вонючей трубкой.

За нами пришли какие-то люди, я не разглядывала лиц, иногда в расплывчатом пятне узнавая соседок, иногда скорбные лица бабуль. Капитан с "Южанки", Сиян с боцманом с "Мареллы", дядь Захар с "Королевы снов". Дядь Захар!

– Дядь Захар, а Ёмай с вами? – оглядывала толпу в поисках знакомого силуэта.

– Нет, Аська, его на "Скором" ещё третьего дня забрали. С новой луной вернуться должен.

"С новой луной… как долго…"

Когда окончили трапезу, я совсем была без сил, без слёз, без души. Как мама держалась – не понимаю.

Я огляделась – за столом оставались Стоян, мамин зять, почему-то Стат с Васькой, капитан Сиян с боцманом и я. Бабушки провожали соседей, выслушивая последние соболезнования.

– Может, вы уже покинете мой дом? – обратился Стоян к морякам и Стату.

Мама вскинула глаза:

– С каких это пор он твой?

– С тех пор, как я стал старшим мужчиной рода, под чьим именем ты теперь будешь жить.

Мама нахмурилась, пытаясь осознать, а Стоян продолжил:

– Мы переедем сюда, наш дом слишком мал для моей семьи. Ты с Аськой можешь остаться, только с ней под крышу перебирайтесь тогда, будете за хозяйством ухаживать, да по дому хлопотать, а нет – так скатертью дорога.

Мама, мрачнее зимней тучи, смотрела на зятя, зная, что он в своём праве, но не понимая, как он так может.

– А я предлагаю тебе другой выход, – тихо начал Стат, – отдай Аську за моего Василя, а сама выйди за меня и дом и лавка твоими останутся. – Он с улыбкой смотрел на Стояна.

– Эх вы, вороньё, – гаркнул капитан Сиян, – накинулись на женщину! Не слушай их обоих, Варвара. Ты вправе ровно год по мужу траур держать, лишь по истечении этого года ответ дать – как будешь жить дальше, чьим именем прикрытой быть: зятя или нового мужа.

А пока гони их в шею, хозяйка! Память хозяина мараете, пируете на его поминках, прочь пошли, оба! В порту клич кину – по очереди охранять её будут в память о муже её.

– Поплатишься, матросик, петух красный когда по реям побежит, вспомнишь, чьей обидой ему обязан, – Стат тянул Ваську к выходу.

Зять же вышел молча. Он не ожидал, что у нас найдутся защитники.

Мама опустила голову на руки и уже не сдерживаясь, зарыдала. Я обвила её голову руками, уткнулась ей в спину и зарыдала тоже.

– Мне муж твой наказал увезти вас на материк. Мама замотала головой:

– Нет-нет, Вик вернётся, меня нету.

– Варвара, Вик на "Быстрой Берте" ушёл? – тихо спросил Сиян.

Мама кивнула, хлюпая носом, затем вскинула глаза на капитана, задохнувшись, заголосила. На крик вбежали бабушки, брызгали её водой, махали в лицо, а она дурнем орала, не отводя глаз от лица Сияна. По её ногам побежали кровавые ручьи, но она продолжала кричать, не замечая что с ней происходит.

– Всесильная мать, она тяжёлая была, – ойкнула бабушка.

– Да, дитё потеряла, Аська воду неси! А вы, – переложите её на кровать.

Сиян с боцманом понесли кричащую маму в спальню, я, утирая слёзы, бросилась на кухню. Что всё это значило?

Всю ночь мама металась в бреду. Сиян отправил боцмана за лекарем в порт. Они вернулись вдвоём. Лекарь был другой, в драной тельняшке и с запахом сивухи. "Какого нашёл" – шепнул он капитану и ещё что-то тихо.

– Ася, мне на судно вернуться надо, утром навещу вас, – сказал мне капитан и они с боцманом покинули наш дом. Бабушки по очереди заходили-выходили из маминой горницы, выкрикивая мне то: "Ася, ещё воды", то "Простыню ещё тащи". В очередной раз, присев на минутку, неожиданно задремала. Проснулась от открывшейся двери и Васькиной ухмыляющейся рожи надо мной. Он зажал мне рот грязной лапой и поволок к выходу. Я лягалась и пихала его локтями, но он был сильный, зараза. Я схватилась за дверной косяк и повисла на нём, обдирая ногти.

– Да что ты вошкаешься? – услышала я голос Стата, прежде чем он огрел меня по голове.

Очнулась я, лежащей на земле, возле дверей лавки, с дикой головной болью. Из груди вырвался стон, я протянула руку и потёрла шишку на макушке. В темноте раздавалась какая-то возня: не то драка, не то ещё что. Я попыталась повернуться на шум, но голова пошла кругом, потом меня опять схватили двое и куда-то поволокли, а я опять провалилась во тьму.

В следующий раз я открыла глаза, когда меня приложили об забор, ещё и обругали. Темно, какой-то дом, вонь – Васька! – вспомнила я и залепила кому-то пощёчину.

– Ай, дура! – гаркнул Стат и двинул мне раскрытой ладонью в лицо.

Я задрыгала ногами, отчего Ваську, их держащего, замотало в узком проёме двери. Рукой ещё раз зарядила Стату.

– Отпусти, свинья вонючая! – заголосила во всю глотку, после чего вытянула руку вверх над головой, схватила его за что попало – за волосы и начала трепать, при этом визжа лишь один звук:

– Аааааа!!!

Они затащили меня в дом и бросили на пол.

– Ну теперь ты под нами повизжишь, ох, повизжишь! – Стат пнул меня, да в темноте попал лишь в ворох юбок.

Он стал зажигать свечи, и я увидела на лице у Васьки кровь. Затем Стат сел на стул и кивнул Ваське:

– Ну что, сынок, давай, начинай. А не можешь, так я научу!

Васька осклабился, глядя на меня безумным взглядом и пошёл в мою сторону. Я так испугалась! Хотя думала, что на сегодня у меня закончились чувства и эмоции.

– Вася, не надо, это же я – Аська. Ты же не обидишь меня, ты же хороший, – зашептала я.

А Васька уже грязными лапами развязывал штаны. Они упали с него, открыв мне ЭТО. Я уставилась во все глаза, начала отползать в угол, перебирая ногами и руками и от страха заорала. Васька же кинулся на меня, прижав сверху свои вонючим телом, разрывая мне на мне блузку, припал ртом к моей груди. Стат в голос смеялся, глядя на нас, а его слабоумный сынок лапал мою грудь, слюнявя её грязным ртом. Я пыталась отпихнуть его, мерзкого, гадкого, грязного, захлёбываясь своими слезами. Он же, со звериным рыком, до ужасной боли сжав мою грудь, второй начал задирать мои юбки, впившись вонючим ртом в мои губы, жадно терзая их. Я пыталась вывернуться, сжать ноги, оттолкнуть, но я была зажата в углу между горячей печкой и тяжёлым диваном. Васька освободил мои ноги от многослойных юбок и я смогла отпихнуть его. Он заорал, запахло палёной кожей. Он пинал меня, пинал всюду, пока Стат не оттащил его.

– Иди, намажь гусиным жиром, придурок, – отослал он его.

Как только сынок выскочил с ожогом на заднице, папаша двинулся на меня, я нащупала рукой кочергу и выставила перед собой.

– Ах ты, маленькая шлюшка, ты пожалеешь, – он отбросил вырванную из моих рук кочерёжку, схватил за волосы и потащил по полу. Жесткий настил обдирал кожу, я держалась руками за косу, чтобы уменьшить боль. Он бросил меня в подпол. Просто швырнул, как куклу. И закрыл сверху люк. Я осталась в тишине, в темноте, в холоде, с возможно, сломанными костями.

Я не знаю, сколько прошло времени, когда крышка подпола открылась вновь. Я щурилась от яркого света, трясясь крупной дрожью от страха, голода и холода. В кое-как завязанной блузке, босая, с синяками по всему телу, лицу, и с шишкой на голове.

– Тут она, – чей-то голос сверху, не Стата, и я разрыдалась. Я уже успела много раз попрощаться с жизнью, потому как знала, – только кто-то из этих двоих ещё раз тронет меня, я жить не буду. Не смогу.

Кто-то свесился вниз, протягивая руки:

– Схватиться сможешь? – я узнала по голосу Сияна и отрицательно махнула головой. Зубы стучали, тело одеревенело на холодной земле, я не могла расцепить рук, которыми себя обнимала. Лодыжка распухла, ныло бедро и колено. Капитан опустил лестницу, спустился, аккуратно перебрался со второй ступеньки в бок, чтобы не задеть меня.

– Что-то сломано?

Я пожала плечами.

– Давай, девочка, я попробую взять тебя на руки. За шею мне держись.

Оказавшись на его руках, я уткнулась ему в грудь и разрыдалась вновь.

– Ну-ну, всё позади.

Сверху кто-то свесился и помог ему взбираться по лестнице, придерживая, затем меня передали с рук на руки. Сиян вылез из подпола, снял с себя китель, укрыл меня и взял на руки вновь.

Я не видела ничего вокруг, но слышала шепот соседей: "Теперь только за Ваську замуж", "Васькина теперь", "Никуда не денется" и рыдала на груди капитана.

– Идите уже, сороки, – рявкнул он.

– Вернёшь, – услышала голос Стата, – сам назад приведёшь и просить будешь, чтоб приняли, – и его противный смех.

Я подняла голову и, глядя в глаза Сияну, прошептала разбитыми губами:

– Не было ничего, не было.

– Я верю.

Он так и нёс меня на руках до родительского дома. Прошёл в мою светёлку, уложил на постель.

– Сейчас своего лекаря пришлю. Пусть осмотрит, может сломано что. Бульон и сон. И выкинуть всё из головы. Поняла?

Я поняла. Я поняла, что детство кончилось. И что теперь надо мной нет защиты рода, имени отца. Теперь я никто. Ах, нет. Теперь я для всех – Васьки-дурака жена…

Слёзы против воли полились из глаз.

– Отставить! Я что сказал? Перестань.

Он вышел, прикрыв дверь, даже не пустив плачущую бабушку. Что-то ей говорил спокойным тоном, я не уже не слушала. Он прав – бабулина жалость мне сейчас не нужна. Мне нужно успокоиться и решить, как жить дальше. Для начала узнать, как там мама. Со мной не случилось того, из-за чего замуж не возьмут, хотя люди и будут трепать языками, пальцем тыкать. Я об этом подумаю потом. Мне надо увидеть маму.

Вошёл другой лекарь, чистый и аккуратный, явно, не первый встречный, как вчера. Молча осмотрел лодыжку, пощупал колено, глянул на синяк на бедре, от чего я зарделась. Потрогал голову, осмотрел лицо.

– Н-да, красавица… но до свадьбы заживёт! – думал, что успокоил меня он.

"Какая теперь свадьба? Никто меня не возьмёт, кроме Васьки." Я запрещала себе думать о Ёмае. Он вернётся, а про меня тут понарасскажут. И вычеркнет он из памяти птичку-синичку.

Лекарь вышел, вернулся с холодным полотенцем на голову, какую-то пасту растёр в миске, наложил на лицо, стёртые места на коже от жёсткого настила в доме Стата и бедро. На колено и лодыжку тугую повязку наложил. Микстуру от жара влил. У меня ещё и жар был?

– Как там мама? – я успела лишь спросить.

– Она жива, спи.

Я провалилась в сон, где снилось всякое. Страшное, холодное, горячее.

Я металась в бреду, сгорая от жара, бабулечки обтирали меня и ухаживали за мамой. Как они всё это выдержали?

Пришла в себя лишь на второй день, и сразу получила несколько ложек бульона.

Опухоль заметно спала, но вставать бабушки не разрешили.

– Я к маме хочу.

– Асенька, вот выздоровеешь и пойдёшь к маме, сейчас ей тоже пока лучше не вставать.

– А вы ей тогда хоть скажите, что я люблю её. И что ничего со мной Васька не успел сделать, задницу о печку опалил, а Стат меня в погреб скинул.

– Хорошо, милая, скажем, – в голосе бабушки сквозило облегчение.

Ещё через два дня я не понимала, почему мне нельзя к маме. Показательно смирилась, а ночью, медленно и тихо спустилась вниз, в мамину с отцом горницу. При мысли об отце горло сжалось, но я выдохнула и тихонько приоткрыла дверь. Мама спала тревожным сном, а её руки и ноги были привязаны к кровати. Что это?

– Мама, мам, – позвала я.

Она проснулась и молча смотрела на меня. При свете полной луны меня отчётливо было видно.

– Мамусь, ты не спишь? – я медленно подходила к кровати. Она повернула голову и сказала:

– Аська, развяжи меня.

– А чего ты привязанная?

– Развяжи, Ась, слышишь, – ребеночек плачет? Он кушать хочет, Ась, а отец ушёл куда-то. И Вик, наверное, с ним. А Настасья моя замуж, говорят, вышла. Аська, не знаешь, за кого она вышла, а?

Мама начала напевать колыбельную песню.

Я смотрела на неё, она выглядела как обычно, только что-то повредилось в голове, что она такое говорила. Я легла рядом, на отцово место, прижалась к ней, вдыхая родной запах. Потом между нами протиснулась Мурзик и заурчала, подпевая маме.

Ещё декаду назад мы были абсолютно счастливой семьёй. Всё просто рухнуло разом. И теперь мне не быть маленькой девочкой Аськой, которой брат приносит гостинцы, отец гладит по голове, а мама целует перед сном. Теперь я глава семьи, мне надо заботиться о бабушках, о маме. Бедные мои бабулечки. Надо, как говорил отец, продать один дом, закупить материал и продолжать его дело. Мальчишки-подмастерья есть, клиенты есть. У меня есть год траура по отцу. За это время мне надо заработать денег и перевезти мою семью на материк. Если за это время Вик не вернётся, сам найдёт. Я шепну паре хороших людей в порту, где буду. Под мамин тягучий напев я уснула.

Мама ещё спала, когда я ушла, прикрыв за собой дверь. На кухне бабушка готовила завтрак.

– Здравствуй, милая. Я видела, ты у мамы была, будить не стала.

– Что с ней случилось?

– Ох, девочка моя, тронулась Варварушка умом. Мы надеемся, что это всего лишь временно, но этот лекарь надежды не даёт.

– Бабуль, отец в последнем разговоре хотел дом ваш продать, нам с мамой на материк ехать велел. Думал, вас сюда забрать. От беды нас уберечь хотел. Не успел.

– Мы теперь не можем тот дом продать и в этом жить. На этот дом Стоян права имеет, как старший мужчина рода. Давайте туда перебираться.

– У нас год есть. Я хочу отцово дело продолжить, сапоги морякам изготавливать, денег скопить и уехать с вами. Подальше от этого места.

– Аська, сапожник – дело мужское. Там сила нужна и сноровка.

– Подмастерья пусть основу делают, я голенища прошивать стану. Может, Вик вернётся. "И Ёмай" – подумала.

– Не хочу тебя огорчать, девонька, но Стат с Васькой тебе житья не дадут. Они уже людей понастроили, что ты жена Васькина законная, а моряки Сияновы ссамовольничали, жену у мужа из постели вытащили. И местные на моряков ополчились, даже забыли, что Стат мальчонку-юнгу почти до смерти избил, когда тебя они воровали. Мальчишка ещё дышит через раз.

Я вспомнила звуки драки у дома в ту ночь.

– Он-то, еле живой, как в себя пришёл, так и указал, кто тебя умыкнул. Не дадут тебе тут жить и работать, как Сиян в море уйдёт, назад уволокут тебя, никто слова не скажет. Нет у нас защиты. Это пока моряки у дома сторожат. Ох, беда, беда.

Я крепко задумалась. Денег нет уехать. Сапоги бы, что для "Немого" шились, продать. Так кому? Все уже знают, что отца нет. Если только кто по старой памяти завернёт. Маму как в таком состоянии везти? Такая она хоть Стату не нужна. Хотя, кто его знает. И бабушек как-то уговорить.

– Ася, – бабушка повернулась ко мне. – Бежать тебе надо. Маму мы к себе заберём в дедов дом. Этот пусть Стоян забирает. Главное – Стату не достанется. А ты уезжай на материк. Сиян за товар сполна оплатит, с ним и уходи. Там устроишься помощницей в семью или к мастерице какой в обучение с проживанием. Ты девочка умная, сноровистая. А за нас не переживай. Никто уже не тронет. У мамы ничего не будет, Стат не позарится. А мы её выходим потихоньку. Бабушка вон, с утра убежала хлеб на заказ печь. Горе горем, а жизнь-то идёт, – она горько вздохнула. – Поезжай, Ася, раз отец велел.

Глава третья. Побег.

Я открыла лавку, напротив уже, подпирая дерево, стоял грязный Васька. "Сидеть, поди, ещё не может" – хмыкнула я про себя. При виде меня начал ухмыляться. Меня передёрнуло. "Стережёт, чтобы старосте не нажаловалась?"

Затем я увидела на другой стороне будто просто остановившихся поболтать от безделья пару матросиков с Сиянова судна. Я поманила их. Они вразвалочку, не спеша, пошли ко мне, плечами оба задев Василя, тот издал какой-то обиженный звук.

– Ребятушки, спасибо вам, что охраняете, сейчас нет у нас защитника.

Они кивнули:

– Об отце твоём память, Ася, да к матери с почётом.

– Просьба у меня есть – у меня сорок пар для "Немого" пошиты отцом были, да так и остались стоять непрошены. Мне бы продать их, а? Может, надо кому, али кто в порт пришёл, а идти к нам уж и не собираются, зная, что мастера нет?

– Отходим мы сегодня, Ася. Не успеем. – старый моряк крякнул. Но, глядя на моё лицо, молодому всё же сказал:

– Ты беги, Сенько, капитану расскажи Асину просьбу.

Молодой умчался, а мне он сказал:

– Давай, пока мне запаску подберём, раз такое дело – пока мастера другого присмотрим.

Я открыла дверь в кладовку, где на сбитых отцом полках рядами, по размерам, с подписями круглым отцовым почерком на подошвах, стояли одинаковые пары.

Моряк опять крякнул. Он знал каждого на "Немом", да не по одному десятку лет. И сейчас, глядя на сапоги, представлял их. Я провела рукой по одному ряду. Вот дед Салом, вот Вертала, Сноп, Вышка и Галоп, – у многих я и имён настоящих не знала, лишь как друзья кличут. Теперь и не узнаю…

В лавке объявился Стат.

– А что это ты, морячок, с моей невесткой по кладовкам обжимаешься?

– Какая я тебе невестка? Пошёл вон отседова! – не выдержала я.

– А ты, мелкая дрянь, за измену поплатишься! Раз выздоровела, кыш обратно к мужу в дом, ишь, чего удумала! С мужиками по углам жаться!

– Да ты, да я…

Моряк задвинул меня себе за спину, не дав сказать.

– Стат, ты прекрасно знаешь, у неё есть право на траур. И ей шестнадцати вёсен нету. Не вправе ты требовать с неё пока.

– Так мой Васька вскрыл коробочку, а она со всеми подряд по кладовкам зажиматься станет, а нам потом чужого отпрыска ро́стить? Нет уж, пусть у нас в доме живёт, при мужике своём.

Он попытался обойти моряка и схватить меня за руку.

– Был бы отец жив, ты на порог бы ступить боялся, – вставила я.

Моряк отвёл его руку. Как-то весь выпрямился, плечи расправил, да такой стал огромный, мощный, что даже я поняла – передо мной истинный морской волк. Сильный, смелый и бесстрашный. А чего уж там понял Стат – не знаю, только вылетел он на улицу, призывая собирающихся зевак в союзники:

– Люди добрые! Что ж это делается, а? Невестка нерадивая за чужого мужика прячется, от мужа хвостом вертит? Да где ж это видано, чтобы у мужа родного на глазах, а?

– Какой он мне муж? – не удержалась я от несправедливости. – Не засватана, отцом не отдана, слово не дававшая у алтаря Всесильной матери.

– Раз мужиком целована, милована, – так и без сватовства обойдёшься, – парировал Стат. – А что бесстыжая, так я докажу – сам на правой груди родинку видел, с голой грудью передо мной лежала и стонала.

Соседи и проходившие мимо портовые, что остановились на представление посмотреть, громко обсуждали услышанное.

Моряк меня в лавку подтолкнул, да только я упёрлась.

– Конечно, стонала, – от боли, когда твой умалишённый сын при тебе меня насиловать полез, да даже этого не сумел, всей задницей не к девке прилип, а к печке горячей.

В толпе заржали. Васька дурнем заорал:

– Убью, гадину! – и кинулся в мою сторону.

Моряк впихнул меня внутрь, сам в дверях встал, руки расставив.

– Что здесь происходит? – на дороге появился староста со своим огромным псом. Позади него маячили его прихвостни.

– Тьерр староста, рассудите, – кинулся к нему Стат. – Аська в доме моём ночь провела, с сыночком моим миловалась. Упала, бестолковая, в подпол открытый, так в дом родительский женщинам на оздоровление отдадена была. Теперь вон, на ноги встала, не идёт к мужу в дом, с моряком залётным в кладовке милуется.

– Не так всё было, не правда! – я выглядывала из-за плеча моряка.

– Так всё было? – староста обернулся к толпе.

Соседи, не поднимая глаз, пожимали плечами и кивали.

Ну, по сути, отца нет, брата нет, так мы теперь сироты с мамой. А там Стат, какой-никакой, но теперь единственный сапожник на острове.

Со стороны порта появился Сиян, за ним вся команда, кроме дежурного, и второй юнга с телегой.

– Всем солнца в окошко, да хлеба в ладошки, – поприветствовал всех капитан. – Чего собрались? Или бесплатно что раздают?

– И тебе ветра полные паруса, – ответил староста. – Да вот, в толк не возьму – о чем мне тут судачат. За Тита, сапожника, дочь, вроде.

Стат стоял, поджав губы и сжимая кулаки.

– А, про нынешнюю хозяйку отцова наследства? Так только оно Стату надо, не сама Аська, да, Стат? – Сиян улыбался лишь глазами. – Или кому из вас девчонка по нраву пришлась? Кто на ней жениться собрался – ты или сын?

– Ох, капитан, пожалеешь…

– Ну, как шестнадцать ми́нет, так и сватайся, чего ж, дело хорошее. А пока отойди с дороги, мне товар у хозяйки забрать надо, некогда, уходим завтра.

Они с боцманом прошли мимо Стата, юнга за ними телегу подкатил прямо к дверям лавки.

– Тьерр староста… – начал было Стат.

– Стат, повремени, – осадил его староста, – не нарывайся. Слышал же – уходят они завтра.

Старосте не с руки было с моряками в распри вступать. У них братство большое. Как не станут в наш порт заходить, почитай все островные и без дохода останутся и без товаров. А самим на материк плавать далеко, да боязно. Наши лодки утлые ветра не выдержат, не то что шторма.

Староста просто развернулся и ушёл, уводя за собой прихвостней, на которых, как на поддержку, рассчитывал Стат.

– Здравствуй, хозяйка, – капитан сделал лёгкий поклон. – За товаром пришли. Выручим друг друга.

В маленькой лавке места Стату не было, он стоял на улице, пытаясь заглянуть в лавку, хотел держать под контролем происходящее. Но моряки его оттеснили.

– Ася, не будет тебе от них жизни здесь, – сразу начал капитан. – С собой заберу тебя. Сегодня отходим. Иди, вещи свои в узлы собери, на дно телеги уложим, обувкой накроем. Да, ещё – будто я у вас курей всех скуплю и кролов на мясо.

Меня затрясло.

– В обиду не дам, не бойся. И сам не обижу. Тебя наши все знают, защищать, как сестрёнку малую, станут.

– Маму надо в дедов дом перевезти, к бабушкам, – считай я дала согласие.

– Ребята, подсобите, – Сиян прошёл дверью в дом, там заговорил с бабушкой. Она кинулась показывать сундуки мамины и отцовы, постель в узлы вязать. А я так и сидела на отцовом низком табурете за стойкой, опустив руки и голову, как он в тот день, когда за Виком посылал.

Когда ребята начали выносить мамины сундуки и грузить на телегу, я будто очнулась. Я поняла, что навсегда покидаю родительский дом, что не будет больше в моей жизни отца, мамы, брата и бабушек. Не будет моей светёлки, с видом на сад. Не будет всего, что составляло мою жизнь, то есть – ничего. Где-то на улице начал скандалить Стат, увидев сундуки. Я же поднялась к себе в комнату, начала скидывать прямо на одеяло свою одежду, да милые девичьему сердцу мелочи.

– Ась, помощь нужна? – спросил снизу лестницы Сиян.

– Да, – ответила, прочистив горло.

Он поднялся, взял узлы, оглядел меня:

– Много ты в сумку заплечную напихала, подозрительно будет. Её тоже в телегу сложи, я потом заберу.

Я кивнула.

– Только ещё у меня кошка. Я б с собой её взяла.

– За борт свалится, дольше рыдать будешь. Пусть с мамой хоть кто-то останется.

Я опять кивнула. Обвела прощальным взглядом комнату и вышла, прикрыв дверь. Каждая ступенька – как часть моего прошлого – на этой я упала и навсегда на подбородке беленький шрам, на третьей запнулась и ноготь на ноге сорвала. А на нижней сидеть с куклами любила – оттуда меня родителям видно было – и отцу из лавки, если дверь открыта, и маме из кухни.

Первым ходом матросы повезли сундуки в дедов дом. Бабуля обняла меня на прощание, расцеловала всё лицо, пожелала помощи Всесильной матери и ушла с телегой, показывать дорогу и готовить комнату для мамы.

Я же спустилась к ней прощаться. Какая-то часть меня ещё не верила до конца в происходящее, что я вот так вот перешагну порог отчего дома и никогда сюда больше не вернусь. Не верилось, что теперь это будет и не мой дом вовсе. И что светёлка моя тёткиным детям, со мною незнакомым, отойдет и станет совсем уже не моя. Никогда больше не моя.

Мама спала. Я залезла к ней на кровать, обняла, уткнувшись лицом в мягкие волосы. Так хотелось вернуть время на две седьмицы назад и быть просто босоногой Аськой, что разглядывает яркие рисунки в купленном старшим братом на ярмарке атласе. Девчонкой, что радостно встречает утро, спускаясь бегом по ступеням, под стук отцова сапожного молотка, на запах маминых блинов. Той Аськой, что брат щекотал до слёз и, перекинув через плечо, кидал на диван. Кончилось детство. Прощай, дом. Прощай, мама. Она не проснулась, я и не хотела. Во сне она была самой собой, чему-то улыбалась.

Сиян стукнул в дверь:

– Ась, там мои вернулись. Маму теперь повезут. Накрой её хорошенько, да одеяло подоткни, чтобы пут не видно было. Сама ступай, кролов да курей моим ребятам выдай, пусть на корабль несут, я тебе при Стате злотые отсчитаю, чтобы подозрений не было, что уходишь с нами.

Я кивнула. Он прав. И он понял, что я не хочу видеть мамины пустые глаза, когда она проснётся, а хочу запомнить её такой – красивой и спокойной. Я вышла из родительской горницы и в неё шагнули несколько матросов.

Задней дверью я вышла в сад. Не верится, что уже совсем скоро начнётся сезон дождей, после которого придёт сырая, затяжная зима. Корабли тогда на остров приходят лишь по большой нужде или большой жадности: кому скупить у ремесленников товар, кому привезти продовольствие в тридорога.

У задней калитки ждали пятеро, увидев меня откинули крючок и вошли неслышно. Вместе мы открывали клетки и вытаскивали за длинные уши тяжёлых кролов. Один моряк складывал их по несколько штук в холщовый мешок, другие закидывали на плечи и уходили зада́ми на корабль. Потом они вернутся за курями. Надо не забыть покормить и выпустить собаку, бабуля после заберёт.

От передней части дома послышались Статовы крики и людской гомон. Я поняла, что Стат не даёт увезти маму. Шум нарастал и я всё же решила отправиться туда. Специально я не смотрела в сторону телеги, только старалась попасться Сияну на глаза, чтобы кивнуть, что дело сделано.

Сиян стоял посреди толпы и спокойным тоном объяснял:

– Варваре уход нужен, не в себе она. Ася ещё ребенок, по сути, не справится одна, вот, под опеку старших женщин и свезём.

– Врёт он всё, – заорал Стат, – спрятать от меня её решил, знает, что с юности Варвару люблю, жениться хоть сегодня готов, да только траур её не позволяет!

– Посмотри на неё, – Сиян обратил внимание Стата на лицо мамы. – Она себя не помнит. Мужа потеряла и ребенка в ту же ночь, что под сердцем носила, когда узнала, что старший сын, возможно, погиб.

В толпе загомонили, обсуждая.

"Вик!" – пронеслось у меня в голове. Я похолодела. В тот момент Сиян увидел меня.

– Ася! Ася, девочка! – он протолкнулся ко мне.

– Вик…

– Ну-ну, ещё ничего неизвестно.

Он прижал меня к себе и я заревела навзрыд, отчего заголосила и мама. Она звала отца и Вика, звала меня. Бабушка пыталась её успокоить, гладя ей лицо и волосы, приговаривая ласковые слова. Мама потеряла рассудок – это увидели все. Сиян кивнул морякам и они потянули телегу. Я поняла, что с этой бабушкой не попрощалась, не обняла даже, но момент был упущен, она шла с телегой, только лишь раз обернулась и посмотрела долгим взглядом, возможно, сохраняя в памяти мой образ.

– Ты, Стат, сам слышал – дом Стоян забирает, Асе с Варварой не дело у зятя в приживалках быть, в собственном доме в углу ютиться, а сами они его уже не потянут – ни дров на зиму не запасут, ни продовольствия. В дедов дом переедут, матушки выходят Варвару, потом у Стояна и сосватаешь либо одну, либо другую.

Стат стоял злой, лишь дым из ноздрей не шёл, но прилюдно против закона идти не хотел. Ничего, уйдёт заступничек в море, завтра же Аську за косы по земле до храма сам лично доволокёт, а Василю ещё и прут даст, чтоб сзади подгонял, стерву. И заставит старого Илинушку, что при храме служит, чтобы перед алтарём Всесильной матери руки алой лентой Аське с Васькой завязал, да из чаши одной испить дал. Тогда никто не посмеет ему слова сказать, Васька в своём праве будет. Разденет дуру до нога и заставит остров трижды обойти и день на площади простоять, а потом так, нагую и голодную в подпол и скинет. Нет, прежде даст Ваське надругаться, а то может и сам прильнёт к нежному девичьему телу дочери того, кого ненавидел всю жизнь. Хоть через девку отомстить, спустя столько лет. Ничего не оставалось, как отступить, отпустить руку от телеги, на которой на перине, укрытая по шею, среди узлов с вещами из простыней, Варвара по сумасшедшему вращала глазами и завывала, как раненый зверь.

Сиян отстранил меня, достал тугой мешочек, развязал узел и показал мне, да так, чтоб все видели – внутри злотые.

– Держи, хозяйка, за товар. Качество, как всегда, отменное, – он завязал назад и протянул мне деньги.

– Стат, к тебе, что ли, теперь за сапогами наведываться станем? Осилишь ли? – опять глаза Сияна хитро сощурились.

Стат, позабыв обо всём, кроме выгоды, подсчитывал в уме прибыль:

– Только у меня в два раза дороже будет. В три! – сам себя перебил Стат.

– Добро. Следующей весной, как Титовы сносим, так и заказ делать будем. А пока отойди, дай забрать купленное.

Стат и не мешал, гаденько улыбаясь своим мечтам о сундуках со злотыми.

Трое матросов, что остались с Сияном, шустро вытащили из лавки все сапоги.

– А вы, люди добрые, расходитесь, нечего здесь торчать да зубы скалить. У людей и так горе.

Капитан подтолкнул меня к дверям в лавку.

– Иди, дом закрой, проводим к матери.

Я послушно вошла в лавку, задвинула щеколду на закрытой за мной Сияном двери, вышла в сад, отпустила собаку, потрепав её по загривку; обратила внимание, что кур уже не было – матросы унесли. Закрывая дверь, в последний раз вдохнула аромат маминых цветов, что потом много лет будет преследовать меня во снах. Остановилась посреди широкого коридора, из которого расходились двери и лестница наверх и вслух сказала: прощай дом. И отчётливо услышала тяжёлый вздох. Испугалась, когда услышала тихий голосок:

– Асенька, возьми меня с собой. Я тебе в помощь буду, не в тягость.

– Кто здесь? – покрылась я холодным потом.

– Я – Кроха, домовой.

– Где ты?

– Вот я.

На третьей ступени лестницы сидел маленький человечек. Глазки как угольки, густые русые волосы торчком, синяя рубаха, как у Вика была. Я глядела во все глаза и поверить в такое не могла.

– Ась, я с тобой пойду, возьми, а? – он смотрел умоляюще. – Не смогу я с новыми хозяевами.

– Так ты ж домовой, дом беречь должен, – я сама не понимала, что несу.

– За домом Никифор присмотрит, соседский домовой, бабы Анны. А там, может, новые хозяева и своего привезут.

– Ась, долго ты? – голос морского волка вывел меня из ступора.

Я раскрыла заплечную сумку:

– Айда.

Человечек просто испарился, а из сумки донеслось:

– Спасибо, Ась, ты не пожалеешь!

– Надеюсь, – вздохнула я и пошла вон из дома.

Народ на улице разошёлся, лишь пара кумушек зацепились языками на углу, да Стат стоял подле Сияна и Васька маячил напротив дома.

Я поравнялась с капитаном и мы пошли в сторону дедова дома. Стат с Васькой тащились следом.

– Следить будет, уйти не даст, шум поднимет, – размышлял вслух Сиян.

Я вообще ни о чём не думала. В душе были слёзы, в душе было больно, в душе было горе.

Так мы эдакой странной процессией и добрались до дедова дома. Перед калиткой стояла телега, вдоль забора сидели моряки, облокотившись об ограду. Кто курил, набив трубку, кто травил байки. Завидев нас, они встали навстречу.

– А что здесь лошадь Илинушки делает? – Стат напрягся и повернулся к Ваське:

– А ну-ка, сынок, беги бегом за старостой! Скажи: матросы бесчинствуют, хотят Аську незримыми узами соединить, чтобы тебе не досталась.

– Да что ты, Стат, – вскинул брови капитан. – К Варваре позвали, душу её на место вернуть, в далёких далях она заблудилась. Тебе же выгодно, если сама собой станет.

Стат расслабился, но было поздно – Васька удрал, сверкая пятками, в сторону старостиного дома. Я прошла до калитки, Сиян за мной, Стат следом, но его не пустили матросы. Просто встали плечом к плечу. На крыльцо выскочили бабушки и вышел тощий жрец храма Всесильной матери в праздничном одеянии. В его руках была алая лента и чаша.

– Нет, – заорал Стат, – матрос, ты не посмеешь!

Двое крепких парней взяли Стата под руки, он пытался вырваться и брыкался, но они не сдвинулись с места.

– Ася, мы сейчас станем мужем и женой, – Сиян взял мои руки в свои. – Иначе я не смогу забрать тебя. Они вправе снять тебя с корабля или при прибытии в порт снимут и отправят обратно, ты ещё ребенок под именем рода. А если прознают, что мама …такая, Стоян решать будет, кому тебя отдать, а ему всё равно, лишь бы избавиться, ещё и навариться. А уж Стат не поскупится, ему отомстить важнее и приданое твоё забрать. Он о вашей лавке всю жизнь мечтал. Двери в дом Стоян заколотит и лавку, как твою часть, Стату отдаст. Решай, Ася. Но другого выхода не вижу.

Я во все глаза смотрела на Сияна: как так получилось, что Всесильная мать именно его прислала мне на помощь? Ведь я о другом защитнике мечтала – с вихрастым чубом и весёлыми глазами, чей поцелуй затмил всё в мире на время. Сиян был гораздо старше. Он не был столь молод и красив, сколь Ёмай, но статен, широк в плечах и очень добр. Я протянула ему руку и вместе мы повернулись к Илинушке.

Жрец протянул нам чашу, завязал наши руки алой лентой – знак весны, яблоневого цвета и женственности Всесильной матери. В чашу он налил немного вина из протянутого бабушкой графина и, достав жертвенный нож, по очереди кольнул нам пальцы. В чашу упали две капли нашей крови.

Где-то на заднем плане сыпал страшными ругательствами и угрозами, сдерживаемый матросами Стат. Потом всё стихло, будто Стату закрыли рот.

Меж тем Илинушка громко нараспев затянул:

– К Всесильной матери взываю:

Двоих соедини,

Их шаг, теперь переплетаясь,

Пусть – часть пути.

Свяжи навеки воедино

Ты две судьбы,

И дай им много вёсен

Вдвоём идти.

Пусть мир в сердцах и в доме лад,

Детишек звонкий смех,

Прошу, соедини двух чад

Ты на глазах у всех.

Над чашей поднялось розовое облачко, рассыпавшись по бокам искрами, стекая паром вниз, приобрело форму сердечка. Оно поднялось вверх, заискрилось и рассыпалось розовыми с золотом искрами вокруг. Сиян, теперь уже мой муж, повернулся ко мне и произнёс клятву:

– Настасья, я тебя никогда не обижу, буду уважать и ценить тебя. Постараюсь сделать тебя счастливой.

Все смотрели на меня. Я не знала, что и сказать. Опять же вспомнился Ёмай. Что, если бы я ему говорила клятву? Наверняка, нашла бы слова. Но что сказать мне этому доброму, благородному, смелому капитану, но абсолютно чужому мне человеку? Я благодарна ему за защиту, за спасение от Васьки и Стата, и за маму. Но так неожиданно выйти замуж ещё вчерашней босоногой девчонке с косами и говорить наспех сочинённую клятву верности мужчине, которого я видела всего несколько раз.

Бабушки вытирали мокрые от слёз глаза, Сиян смотрел на меня, Илинушка переминался с ноги на ногу.

– Сиян, я буду уважать тебя и ценить. Постараюсь сделать счастливым. И постараюсь не обижать.

"Что? Что я несу?" – пронеслось в голове.

За оградой заржали матросы от моей последней фразы.

– Да будет так!

Жрец сделал знак над чашей и мы поднесли её связанными руками сначала к губам Сияна, затем к моим.

На запястье расцвёл брачный узор. У меня он был бледно-розовым, почти невидимым на коже. Узор же Сияна горел красным, красиво завитым браслетом, отчего матросы заулюлюкали.

– Что здесь происходит? – раздался голос старосты.

И тут, видимо, кто-то открыл Стату рот, полились ругательства.

– Мы поженились, тьерр староста, – крикнул ему Сиян. – Вы как раз вовремя. Засвидетельствуйте. – Свободной рукой он передал чашу жрецу и поднял наши связанные руки, на запястьях которых ещё были видны брачные узоры.

– Свидетельствую. – Староста был хмур. – Кто отдал девицу? Не вижу здесь Стояна, старшего мужчину рода.

– Незаконно! – поддакивал Стат. – Вы уж разберитесь, тьерр староста!

Позади матросов мельтешил и что-то мычал Васька.

– Я, – рядом с маминой мамой встал седовласый, но ещё крепкий мужчина. Добротный костюм, шляпа с полями – он явно живёт в центре острова, он не из портовых, те надевают, что попроще, что не жалко замарать. – Я отдал эту девицу замуж.

– Тьерр Эдуардо, я вас очень уважаю, вы знаете это, но позвольте спросить: на каком основании?

– На основании старшего мужчины рода в этой семье. Мы с тьеррой Софией теперь муж и жена, – они одновременно с бабушкой подняли запястья, где ещё тоже у обоих светился ярко-красный узор. То есть – они только что поженились? Вроде, узор должен исчезнуть и проявляться лишь при необходимости. Я забыла.

– Тьерр староста, вы это так и оставите? – голос Стата стал визгливым.

Староста глянул на Стата и тот втянул голову в плечи.

– Отступись, Стат. Ну не твоё оно, – и повернувшись к бабушке с её новым мужем, сказал:

– Жду вас завтра. Нужно внести в реестр запись о вашей свадьбе. А на счёт девицы вы помните, надеюсь, что к мужу переедет жить только в шестнадцать вёсен. Что даёте в приданое? Придёте тоже, – это уже нам.

– Дом в порту, с лавкой в придачу.

Я готова была кинуться к новоявленному дедушке на шею.

– Угу, – кивнул староста. – Справедливо. Год траура по отцу теперь она может не соблюдать. Ну, зовите за свадебный стол.

– Всех просим, – бабушка София указала рукой под навес во дворе, где были накрыты столы. Когда только они всё успели?

Стат, сжав зубы и схватив ничего не понимающего Ваську за руку, пошёл прочь, посылая проклятия на наши головы.

Мы просидели не более часа, матросы как-то быстро все, вроде как, напились бабушкиными настойками, горланили непристойные песни так, что набожный жрец их всех повыгонял из-за стола. Староста вёл скучные философские беседы.

– Ася, беда, – раздался голос Крохи у уха. – Дом горит.

Я подскочила, все уставились на меня. Как им сказать?

– Домой мне надо, – слёзы полились из глаз, я рванула из-за стола и помчалась в сторону порта. Сиян бежал со мной.

– Ася, что случилось?

– Там это… Стат дом поджёг… – отвечала я на бегу.

Когда мы добежали до моего дома, часть его, где была лавка, уже выгорела. Матросы с Сиянова корабля, совершенно трезвые, и соседи – все заливали огонь, передавая вёдрами воду по цепочке.

– Не уследили, – объяснил Сияну боцман. – Пока дурак этот тут нас за нос водил, Стат исподтишка петуха красного пустил. Дом был, в общем-то, цел, сгорела лишь пристройка, где располагалась лавка.

– Мы отстроим её заново, Ась, – Сиян повернул меня к себе и заглядывал в глаза.

Я замотала отрицательно головой.

– Не хочу. Не сейчас. Он всё равно не успокоится. Вот Вик вернётся, тогда, может быть…

– Не переживай, твой новый дед – не последняя фигура на острове, Стат сто раз пожалеет. Пойдём… – Сиян протянул мне руку и я доверчиво вложила в неё свою маленькую ладонь.

Так закончилась моя жизнь на острове. Я была спокойна за бабушек, но мой дом, мои родители, мой брат – я потеряла всё. Теперь у меня есть только море и мой муж. И воспоминания о весёлых глазах парня, подарившего мне первый поцелуй…

Глава четвертая. Море.

– Аська, слазь, проказница, сгоришь! –

Дед Кудила приставил руку козырьком к глазам и смотрел на нас с Тишкой. Я торчала в "Вороньем гнезде" – в бочке, закреплённой над марсовой площадкой фок-мачты уже битый час. Мы с юнгой поспорили, – кто первым в этот раз увидит берег, тот не будет драить чугунки на камбузе под трубный бас недовольного кока. Мне очень не хотелось. Тишке тоже. Вот и вглядывались вдаль, пытаясь заметить блёклую полоску земли, не обращая внимания на обветренные губы и растрёпанные волосы.

– Ася, кричи: "земля!", – шепнул мне невидимый Кроха.

Я заорала, что было дури. Тишка кричал рядом, что я вру. А я уже знаю, что только как пройдёт шхуна пять узлов, так и увидит глазастый юнга зелёный отблеск берега. Тишке сдаваться не хотелось, он считался самым глазастым, но я, перекрикивая его, орала ему прямо в лицо, выпучивая глаза:

– Там церква белая! В три купола!

– Настасья! – меня остановил голос Сияна.

Капитан, нахмурив брови, стоял руки в боки на палубе.

– Чёго орёшь, заполошная? – это уже дед Кудила. – Ты, без малого, год с нами ходишь, все берега, все наши стоянки на Алаидане знаешь. Зачем дуришь парня?

– Да я правда вижу! – не сдавалась я.

Тут порыв ветра принёс мне в лицо солёные брызги и я рассмеялась, расставив руки и закрыв глаза: как хорошо-то!

Капитан избавил меня от необходимости чистить чугунки и сковородки, он забрал меня с собой на берег.

Порт был много больше нашего, на нескольких причалах разгружались сразу несколько похожих на нашу шхун. Чуть дальше стояли лотки с морепродуктами и бойкие продавщицы предлагали ещё живую рыбу, моллюсков, крабов и всякое такое. За ними ровными рядами располагались лавки с товарами первой необходимости для матросов, диковинками и привезёнными кем-то товарами на обмен. Я с удовольствием оглядывала снующих докеров, матросов, выкатывающих бочки по сходням, кричащих торговок, снующих мальчишек-карманников. Приятно было ощутить под ногами твёрдую землю после почти месяца качающейся палубы.

Сиян держал меня за руку, чтоб не потерялась, как после того раза, когда впервые сошла на берег и стояла, разинув рот, а потом пошла, куда глаза глядят. И так загляделась, что чуть на чужой шхуне в море не ушла. Теперь капитан меня за руку водит, хотя, уже столько портов с того раза миновало.

В каждом порту Алаидана весь этот год по моей просьбе Сиян спрашивал о людях с "Быстрой Берты". Все плечами пожимали и руками разводили. Лишь однажды, какой-то пьяный матрос в кабаке, где мы праздновали хороший навар, посмотрев на меня, признал и сказал, что, возможно, видел Вика, а может, это был и не он.

Я не теряла надежды. Идти мне было некуда, да капитан и не прогонял. За год ни словом не намекнул, что я теперь жена его, будто и не было ничего в тот вечер во дворе дедова дома. Будто и не венчал нас старый жрец и не расцветали узоры на наших запястьях.

Хоть и существует поверье, что женщина на корабле – к несчастью, на шхуне Сияна так не думали. Они считали – я приношу им удачу. Ещё ни один контракт не сорвался, ещё ни одна сделка не нарушилась, договор не расторгся. Ещё и весело им со мной – они так сказали. Я песни пою, плясать люблю, сказок много знаю, некоторые мне Кроха подсказывает; истории в лицах пересказываю, по реям скачу, как обезьяна. А ещё штопаю, на камбузе помогаю, по маминому рецепту пироги пеку. Даже строгий кок меня до печи допускает. А в долгих переходах, когда мы идём с западного берега за специями, я обучаю тому, чему сама у отца научилась – сапоги шить. Сиян давно мне накупил и игл дугой и колодок, ниток крепких, да юфти мотками. Конечно, что у меня не такие выходят сапоги, как у отца – там сила нужна и сноровка, а во мне росту – Сияну по плечо, да весу – как в чугунке с картошкой. Так наш кок сказал.

Сиян проталкивался сквозь шумный поток народу, не останавливаясь и не оглядываясь. Мы дошли до какой-то лавки, где продавали женскую одежду и капитан предложил мне войти.

Внутри лавка оказалась большим помещением, где две швеи подшивали подол прямо на клиентке, стоящей на возвышении, а за прилавком находилась примерно моя ровесница, может чуть старше.

– Капитан Сиян, приятно снова видеть вас, – проворковала она, метнув взгляд в сторону гостьи.

– Сиян? – тьерра на возвышении повернулась, отчего юбки пошли водоворотом и швеи побежали по кругу за иглами.

– Марелла…

Я во все глаза рассматривала её наряд: золотистые юбки шли по кругу, но когда она повернулась передом, оказалось, что изящное сверху платье цвета золота, с воротником-стойкой, оказалось блузой из плотной золотой ткани, а снизу чёрные узкие брюки, обтягивающие стройные ноги. А позади к поясу крепились юбки – снаружи плотная золотая, тонкая чёрная внутри. Это было необычно. Да и она сама была какой-то необычной: красивой, женственной, смотрела смело. Немного склонив голову, слегка улыбнулась и протянула руки:

– Сиян… Здравствуй.

Он замешкался, вроде как качнулся в её сторону, но остался стоять рядом со мной.

– Здравствуй.

– Ты не рад мне? – она делано надула губки.

– Извини, я не ожидал тебя тут увидеть, я пришёл за покупками для… жены.

– Жееены? – протянула она, и её надменный взгляд смерил меня от макушки до пят. – Вот, значит, как…

Она разозлилась. А я, как тот Васька выглядела сейчас: всё слышу, но ничего не понимаю.

И вдруг меня как молнией прошибло: Марелла! Так называется наша шхуна! А ведь он смотрит на неё, глаз не отводит! И доселе ещё одно неизведанное чувство прошибло: больно в груди стало, на горло будто сапогом наступили. Это вот как вот? Мы же ни разу вместе не ночевали, ни разу не обнял, не целовал, женой не назвал. Да и сама я всё в любом порту другие глаза искала, чуб непослушный, да голос весёлый. "Птица-синица" – услышать мечталось, аж зубы сводило. А тут поди ж ты, заревновала… Не, а чего? Муж ведь? Муж! Имею право! Я выступила в ровень с Сияном, руки-в-боки:

– Жена. Есть вопросы?

Она рассмеялась. Сначала тихонько, затем всё громче и громче.

– Да где ж ты, её такую взял-то, солнце?

Работницы замерли, с интересом наблюдая за сценой. Будет о чём потом потрепать языками.

Тьерра вытирала выступившие от смеха слёзы руками в белых лайковых перчатках, Сиян повернулся к девушке за стойкой и бросив:

– Мы зайдём позже.

Не глядя больше на свою знакомую, он взял меня под локоток и потянул из лавки.

– Сиян, ты знаешь, где меня искать, солнце, – крикнула она ему вслед, всё ещё смеясь.

Он шёл молча, а я чувствовала себя, будто виноватой. А я чего, молчать должна?

– Полюбовница твоя бывшая?

– Невеста, – ответил коротко, не сбавляя шаг, – бывшая.

Я переваривала. Получается, я его свадьбе помешала? Пожалел сиротинку и себе жизнь сломал? Ужас. Как теперь-то?

Мы прошли торговую улочку, нашли ещё одну лавку, где дородная продавщица крикнула помощницу и они вдвоём помогли мне натянуть платье, на которое указал Сиян. Ещё он попросил женщин расплести мне косы и убрать их шпильками. Я сама себе понравилась в отражении. Если б ещё не моё обветренное и загорелое лицо…

При выходе из лавки нас ожидал парнишка, примерно моего возраста. Он что-то нашептал капитану, пока я в последний раз оглядывала себя в отражении дверей. Тьерра. Ну почти.

Парнишка исчез, а меня опять взяли за руку и куда-то потащили.

Сиян проталкивался сквозь шумный поток народа, держа в одной руке узел с моими вещами, другой таща меня на буксире, когда невидимый Кроха мне шепнул: "Сияна кошель!". Я ухватила свободной рукой за чумазую ручонку пацана, в которой болталась срезанная с ремня Сиянова сума.

– Ух, – замахнулась я на мальчишку, но Сиян уже тащил меня дальше, не оборачиваясь.

– Асенька, отдай, молю, отдай! – зашептал пацанёнок, семеня рядом.

– Ты откуда меня знаешь? – удивилась я.

– Да кто ж тебя не знает, Асенька? Ты ж талисман "Мареллы"! Ася, у меня экзамен – не принесу капитана Сияна суму, вся семья с голоду сдохнет, и вас из порта так не выпустят. Асенька, не губи, что хошь сделаю, только отдай!

– А бери!

Пацан удивился:

– Что, вот так и отдашь?

– Отдам. Суму. А содержимое – нет. Так своим и скажешь: вот сума, я её вам добыл.

– Вот, ты хитрая, Ася. Ещё и красивая. Только им, наверняка, кошель нужен.

– Перекладывай давай, а то и этого не увидишь! – я оттопырила край своей заплечной сумки.

Мальчишка вздохнул и переложил какие-то бумаги и свиток. Взвесив на ладошке мешочек со злотыми, ещё раз вздохнул и опустил мне в сумку. Я достала из кармана юбки свой мешочек со злотыми, гораздо меньший, правда, чем Сиянов, и протянула пацану. – На. И помни мою доброту.

Пацан повеселел.

– Если нужно что станет, Щегла спроси, – шмыгнул и исчез.

Сиян шёл, не останавливаясь и не оглядываясь, пока мы не очутились возле кабака со странным названием "Фаворитка короля".

Тут он тяжело вздохнул и, развернувшись ко мне, сказал, не отпуская моей руки:

– Настюша, сейчас у меня тут важная встреча. Крупный заказчик и, если доставим вовремя – хороший барыш. Такой, что потом год можем не ходить в море.Ты здесь потому, что ты моя жена. Как гарантия, что я серьёзный человек. Ему одного моего имени мало, – Сиян скривился. – И я прошу тебя – не веди себя как взбалмошный ребёнок, держи себя как жена капитана. Я удивилась: с каких пор капитанов просят жён показывать? Они за ними с Алаидана к Андарее ходят?"

В огромном зале с дубовыми, потемневшими от времени и копоти свечей, балками на потолке и чучелами голов зверей на стенах, было многолюдно. За каждым столом восседала разномастная компания, распивая хмельные напитки. Звон посуды, крики подвыпивших моряков, визгливые голоса портовых девчонок – обычная история в таких местах.

Пару раз команда, кроме часовых, снималась полным составом в кабаки в порту, праздновать навар и меня брали с собой. Наши матросы сильно не напивались, поглядывали на капитана. Тот мог пропустить за весь вечер пару кружек тёмного пива, не более. Когда вторая кружка пустой опускалась на тёмное дерево стола, все тайком вздыхали, собирали со столов оставшуюся снедь, торопясь допивали содержимое своих огромных кружек, и шатаясь и горланя песни, возвращались на корабль. У Сияна не забалуешь. Он строгий, но справедливый. Его уважают, ему благодарны. Кто за кров, кто за честное распределение навара, кто за спасённую жизнь. Я, конечно, тоже благодарна. За всё разом.

Мы прошли к стойке, Сиян переговорил с хозяином, тот кивнул на дверь. За ней была небольшая комната, из которой выходили ещё пара дверей, завешанных тяжёлыми бордовыми портьерами. За столом сидело пятеро. Они играли в карты. Сразу было видно, кто здесь главный. Пират, – мне хотелось добавить. Игроки остановились, главный откинулся на спинку мягкого кресла и, пыхая трубкой, осматривал нас прищуренными глазами.

– Капитан "Мареллы", Сиян из Энэи, – протянул он. – Присаживайся.

В комнате был лишь один свободный стул.

– Я постою. – Я чувствовала, что капитан был напряжён, хотя внешне этого было не видно. – Перейдём к делу. Почему мне не сказали, что зовёшь меня ты? К чему эта ложь про крупного заказчика? Зачем мы здесь?

– Куда торопиться? Выпьем тёмного пива, насладимся мясным рагу, уважим хозяина, – главный всё так же сидел, не меняя позы и взгляда.

– Благодарю, мы не голодны. И хотелось бы скорее вернуться на корабль, начать погрузку.

– Это ведь тьерра Анастасия де Станья де Оллен Сиянтон де Баренфилд?

"Чего?" – у меня, наверное, глаза выпали и челюсть по полу.

А он уже перевёл свой хищный взгляд на меня. Сиян рефлекторно шагнул так, что я оказалась за его плечом.

– Тьерра – моя жена. Я вообще не понимаю, какое отношение она имеет к нашей сделке.

– Тьерра останется на берегу и будет выплачивать долг, если ты вздумаешь меня обмануть.

– Сделки не будет. Счастливо оставаться.

Капитан взял меня за руку и шагнул к выходу. С той стороны ему кто-то преградил путь.

– Ты здесь простой капитан шхуны, а не герцог, а этот порт – мой, – не сменив даже тона, ответил пират, – я тут решаю, кто выйдет в море и с каким грузом. Ты поведёшь своё корыто к Филии. Девчонка останется здесь. Вернёшься, привезёшь золото, заберёшь свою тьерру живой и невредимой. Если не хватит хоть одного злотого – немного потрёпанной.

Он усмехнулся, обнажив жёлтые зубы.

– Сделки не будет. Моя жена – не портовая шлюха и не разменная монета. Она уходит со мной. Хочешь сделку – будет сделка, но её не тронь.

– А ты не робкого десятка, да, Сиян? Уважаю. Но ничего с собой поделать не могу. Я так решил. Мой груз уже на твоей "Марелле".

– Кстати, рыжуля, – обратился он ко мне, – знаешь, почему она до сих пор "Марелла"? Твоему капитану наша красотка так в душу запала, – он коротко заржал, остальные тихонько поддержали.

"Опять эта Марелла!"

– Моя жена пойдёт со мной. Ты слышишь, Брол? Или я брошу "Мареллу" прямо тут, в порту.

"Ради меня? Целую шхуну? Он сошёл с ума?"

– Бросай, ведь все документы и дарственная на твою лодку у меня, – он протянул руку и из-за портьер ему вынесли Сиянову суму, что срезал Щегол и положили на стол.

Сиян напрягся и неосознанно сжал мою ладонь.

– Ответь, почему я? Между нами никогда не было трений.

– Что ж, отвечу. Я слаб перед женской красотой. Одна попросила, другая пришлась по нраву, – он осклабился.

– Марелла… Что обещала она тебе?

Пират кивнул в мою сторону, осматривая липким взглядом.

– Не отдам, – бросил Сиян и достал шпагу.

От дверей послышался шум драки, в комнату ввалились наш боцман, огромный кок и дед Кудила.

– Солнца вам в окошко, да счастья в ладошки, – сказал последний. – Вот вы где, а мы обыскались! Где наш капитан? Где наша хозяюшка? Тебе же лежать надо в твоём положении, родимая.

"А что со мной?"

Сидящие за столом не пошевелились, наши моряки тоже. Все сверлили друг друга взглядом. Воздух чуть не искрил от напряжения.

– Хорошо, Сиян. Твоя взяла. Но помни – с того света достану, если золото моё не привезёшь. И девчонку твою. А дарственная побудет пока у меня.

Мы убрались из кабака, в котором было всё перевернуто по пути от входа до дверей той комнаты. Двое лежали в отключке, ещё трое стонали, но на них никто не обращал внимания – в зале продолжали пировать за своими столами разномастные компании. Ещё трое наших пили пиво, стоя у барной стойки, пятеро ждали у дверей кабака.

Сиян шёл мрачнее тучи. Позади я, потом команда. Не повернув головы спросил:

– Как узнали, где мы? Ведь нас посыльный от лавки перехватил.

– Дак, пацан прибёг, предупредил. Щеглом назвался. Асе привет передавал.

– Знаешь его? – удивился, что аж прекратил путь.

– Он у тебя суму срезал, ему экзамен задали – твою суму с кошелем принесть.

– Не сума им нужна была, а документы важные, да дарственная на шхуну.

– Так я отобрала. Вот, – я открыла свою заплечную сумку, где был виден край свитка и бумаги. – Эти?

У Сияна глаза расширились, моряки заржали:

– Ай да, Аська, ай да, молодец!

Сиян шагнул ко мне, в порыве обнял:

– Ты, действительно, мой талисман, Настюша.

Отшвартовались сразу, будто бежали. При выходе из бухты полезли матросы по реям, распустили паруса и побежала наша "Марелла" по синему морю. Сиян с боцманом спустились в трюм, оглядеть подсунутый Бролом груз. Оттуда боцман выволок за ухо голосящего мальчишку.

– Ася, помоги, – верещал он.

Я выбежала из каюты и увидела извивающегося в руках боцмана Щегла.

– Отпусти его, дядь Буран, это спаситель наш.

Боцман отпустил ухо пацана и тот бегом спрятался за меня.

– Ты как здесь очутился, красавец писаный? – я вытирала чумазое лицо, на котором грязь перемешалась со слезами.

– Юнгой возьмите, а? Назад мне ходу нету, пришибут теперь.

– А как же твоя семья? Их не пришибут? – осведомилась я.

– Да нет у меня никого. Соврал я.

– Так и ещё раз соврёшь, – громыхнул боцман.

– Нет, не совру, клянусь Всесильной матери! Давно хотел к капитану Сияну в юнги напроситься, мечтал прямо-таки!

– Мечтал, говоришь? – Сиян оглядывал пацана. А не Брола ли ты соглядатай?

– Нет. Клянусь. Убёг. Хотите – в море киньте, назад не вернусь. Утопну лучше.

– Тишка, – окликнул Сиян, – покажи мальцу всё. Теперь это твой помощник.

Тишка выпятил от важности грудь и, копируя поведение капитана, стал показывать Щеглу шхуну. Матросы посмеялись и отправились на свои места. Впервые после выхода в море на лице капитана появилась улыбка.

Я переоделась в удобное и пошла искать Сияна. Нашла его на юте. Он смотрел на еле заметные огни порта.

– Что-то не так? – подошла я.

– Всё не так, Ася. До последнего погони ждал. Не верил, что отпустил нас Брол. Тихо. Странно. Как перед плохим чем…

– Скажи, Сиян, а Марелла…

– Не будем о ней.

– Расскажи, мне надо. Ты любишь её?

– Она меня обворожила своими женскими чарами, я голову потерял. А потом, перед самой свадьбой, за день, узнал, что не один я такой, кто по её воле заказы у Брола берет, да в ущерб себе запрещенные грузы возит. Она замужем не единожды была, да сгинули все её мужья, как один, а она богатой вдовушкой новую жертву находит из капитанов с чистым именем и хорошей репутацией и к контрабандистам приводит.